Ненавижу тебя, сосед [Лина Манило] (fb2) читать онлайн

Лина Манило Ненавижу тебя, сосед

1. Ярослава

Мой новый дом на ближайшие несколько лет — студенческое общежитие — встречает меня громкими голосами, смехом, оживлением и предвкушением чего-то большого и значимого. Ощущаю кожей коктейль непривычных бурных эмоций, чужих и незнакомых, но сладких.

Я вглядываюсь в чужие лица, улыбчивые и серьёзные, пытаюсь угадать, кто из них станет мне другом. Вот та высокая темноволосая девушка? Или тот парень с пирсингом в носу? А может, хмурая бледная блондинка, которая расхаживает от стены в стене и с кем-то ругается по телефону?

Студенты парами стоят у входа, кто-то курит, громкий смех сотрясает воздух. Компаниями побольше собираются в холле, снуют по коридорам с коробками наперевес. Вокруг меня столько незнакомых лиц, они сливаются в большое размытое пятно, и на мгновение теряюсь. Останавливаюсь, как вкопанная, не ощущая веса вещей, но радость от того, что скоро буду причастной к этой новой шумной жизни, заставляет широко улыбаться.

Моя комната на третьем этаже, я волоку туда свои пожитки, пытаясь унести всё и сразу. Колесики чемодана жужжат по полу, рюкзак оттягивает плечо, а коробка с канцелярией опасно кренится в сторону, норовит выскользнуть, пока поднимаюсь по лестнице.

Ага, вот она, нужная дверь, и я толкаю её плечом, едва не заваливаюсь внутрь, споткнувшись о порожек.

Внутри две кровати, письменный стол и старый плакат, оставшийся, вероятно, от прошлых жильцов — простенько, но чисто и уютно. От радости хочется выплясывать. Я сваливаю на пол свои вещи и исполняю танец победительницы, счастливая, что пришла первой и меня пока никто не видит.

Жужжание в заднем кармане любимых джинсовых шорт отвлекает от танцев, а улыбка слетает с губ. Мама.

Моё решение переехать в общежитие, а не снимать крошечную комнатку у нашей дальней родственницы, в доме которой пахнет кошками и пылью, далось родителям нелегко. О, сначала они вовсе не желали меня слушать! Такой ор стоял, я чуть слуха не лишилась, но продолжала стоять на своём, упорно закусывая губу, и тон родителей со временем стал мягче, хотя они и не собирались сдаваться.

«Но у тёти Нины ведь можно замечательно устроиться!» — убеждала меня мама, а папа согласно кивал, хмуря брови и сжимая губы в суровую нитку. Он у нас молчаливый, а ещё пытается изо всех сил показать, что его мнение — решающее, а сам он — самый главный в доме, только бо́льшего подкаблучника сложно найти. Как мама решит, так и будет, потому всю свою энергию и аргументы я направила только на неё, и с ней ругалась, отстаивая своё право на свободу.

Мама десять раз успела обидеться, обозвать меня эгоисткой, не думающей о здоровье родных, а папа шёпотом просил сделать, как велено, но я так устала прогибаться.

Возможно, я совершаю ошибку, но, Господи боже мой, мне уже восемнадцать, имею на это право.

В итоге, после месяца споров, упрёков, непонимания и моих слёз, они синхронно вздохнули и дали добро. Правда, когда я утром уезжала, даже проводить не вышли, демонстрируя, до какой степени я их обидела. Я пила чай, ждала, что, хотя бы папа придёт пожелать счастливого пути, но нет. Пришлось вызывать себе такси, самостоятельно грузить вещи в багажник и уныло ехать на вокзал, стараясь не расплакаться от обиды.

Они у меня… немного занудные и властные. Правильные люди, у которых всё по расписанию, прилично и целомудренно. Честное слово, я ни разу не видела, чтобы они нежничали или как-то ещё выражали любовь друг к другу — так приличные люди себя не ведут, вот и весь ответ. С одной стороны, правильно и достойно, но ругаться им эти приличия не мешают, только дверь перед этим важно запереть. И неважно, что ребёнок всё равно всё слышит и понимает.

— Итак, — суровое лицо мамы всплывает на экране, а глаза бегают, словно она сквозь меня пытается рассмотреть, что именно творится за моей спиной. — Устроилась в своём клоповнике?

От возмущения и обиды краска приливает к лицу, и я теряюсь с ответом.

— Что молчишь, дочь? — щурится, глядя куда угодно, только не мне в глаза.

— Мама, но это не клоповник! — вскрикиваю и верчу телефоном, стараясь как можно тщательнее показать ей всё-всё. Малейшую деталь и завитушку на старых обоях.

Чтобы она поняла наконец: комната действительно уютная, в ней не бегают тараканы, с потолка не свисают гирлянды грязной пыли, а пол не проеден мышами.

— Окна наверняка хлипкие, — фыркает.

— Вот, смотри, — я подношу телефон поближе к окну и хлопаю рукой по стеклопакету. — Отлично! Крепкие, как вековые дубы.

— Что, не дует? — недоверчиво щурится мама и жуёт нижнюю губу, подслеповато глядя в экран.

— Мама! — возмущаюсь, устав от придирок.

И это я ещё не вспоминаю, что они меня бросили, считай, одну, а теперь мама, как ни в чём не бывало, звонит и высказывает претензии.

— Ой, прекрати! Я должна всё проверить, раз ты у нас уже такая самостоятельная и стыдишься родителей.

В её голосе звенит обида, брови домиком, а губы недовольно поджаты. Она вся — комок раздражения, и это — последняя капля. Зажмуриваюсь, до десяти считаю, чтобы не нагрубить маме, и это не остаётся незамеченным:

— Что ты там под нос себе сопишь? Ты гляди, какая взрослая. Всё ей не так, слова не скажи, сразу дуется, — высказывает, повышая с каждым словом голос. — Это кто на тебя повлиял так? Всегда ж послушная была, приличная девочка, а тут вожжа под хвост попала.

За спиной скрипит дверь, звучат шаги. Резко оборачиваюсь, замечаю улыбчивую веснушчатую девушку с большим рюкзаком, накинутым на плечо.

— Хех, — усмехается соседка и, кинув рюкзак рядом с моими баулами, выходит прочь.

Мама всё-таки успокаивается, когда я, чтобы избежать эпического скандала, обещаю проводить влажную уборку как минимум через день и не бегать по вечеринкам вместо учёбы. Когда во мне не остаётся даже капельки терпения, я сворачиваю разговор и уныло оседаю на кровать. Даже расстояние не помеха для моих родителей выносить мозг.

От радости не осталось следа, шум за стеной начинает раздражать. Может быть, я действительно сделала ошибку и мне стоит переехать к тёте Нине? Неважно, что её квартира находится у чёрта на рогах, в ней пахнет кошачьей мочой, а кругом шерсть и пыль. Зато тихо и безопасно, а до универа какие-то два часа с двумя пересадками.

Глупости.

Вместо того чтобы сидеть и страдать, решаю разобрать вещи. Их у меня много, хотя и пыталась не набирать лишнего, но мама есть мама и теперь со мной несколько тёплых свитеров, утеплённые брюки и пушистая пижама с кроликами.

«Зато удобная и закрытая. Ты же не хочешь, чтобы каждый мальчик в общежитии увидел твои голые ноги?!» — заявила позавчера мама, заботливо сворачивая пижаму и укладывая её на дно чемодана.

Ах да, мальчики. Ещё один пунктик в списке страхов моих родителей. Вдруг маленькую принцессу обидит кто-то, да? Все же родители этого боятся? Другое дело, что мои боятся этого на грани паранойи.

Телефон снова пиликает: это папа прислал список того, как должна вести себя благовоспитанная барышня.

Не курить.

Не пить.

Общаться со всеми вежливо и улыбаться.

Не хамить.

Ну и ещё с десяток пунктов, от которых мои зубы скрипят.

Обиднее всего, что я ничем таким не собираюсь заниматься, но папу не переубедить: меня обязательно кто-то попытается сбить с пути истинного. При первой же возможности толкнёт в пучину порока, и на зимние каникулы к ним вернётся беременная дочь. Это же будет позор! А его мои благочестивые родители боятся больше войны и голода.

— Вещей у тебя, конечно же… — соседка возвращается в комнату как раз в тот момент, когда я орудую вокруг старомодного шкафа и пытаюсь распихать на трёх полках всё своё имущество. — Кстати, я Даша.

Она высокая, у неё смешные хвостики, делающие её милой, концы волос покрашены во все цвета радуги, а на носу классные веснушки. В глазах любопытство, а на пухлых губах лукавая улыбка. Даша держит в руках бутылку колы, пихает ногой свой рюкзак, и он летит в дальний угол.

Какая интересная Даша.

— Я Ярослава. Можно Яся, так привычнее, — машу рукой, складывая последнюю стопку футболок, а тёплую одежду решаю оставить в чемодане и спрятать под кроватью. Иначе в шкафу не останется места для вещей Даши.

Пусть у неё всего один рюкзак, я точно не хочу начинать наше общение с наглости.

Даша занимает кровать у окна, плюхается на неё и, водрузив бутылку себе на живот, смотрит на меня внимательно. Мне неловко, что она застала сцену, но ничего не поделаешь.

Чуть сильнее, чем нужно захлопываю дверцу, отряхиваю руки от невидимой пыли, а Даша продолжает сканировать меня внимательным взглядом, и я замечаю, что у неё даже глаза рыжие в крапинку.

Когда кажется, что она вот-вот заведёт разговор о моей ссоре с родителями, начнёт задавать неудобные вопросы или просто поделится мнением, Даша меня удивляет:

— Кстати, как ты относишься к тому, чтобы сходить и исследовать недра кухни? — улыбка её становится хитрее, а веснушки будто бы ярче.

Можно ли очароваться человеком, зная его всего несколько минут? Кажется, да. Смотрю на эту рыжую девчонку, а в комнате ярче и светлее становится.

Даша такая милая с этими своими разноцветными хвостиками, что я не могу не согласиться на авантюру.

Мы выходим в коридор, запираем дверь и я, намеренно оставив телефон внутри, чувствую себя свободнее.

— Ты из какого города? — спрашивает Даша, вышагивая рядом, и смотрит на меня с интересом. Ей действительно любопытно.

— Из Красновки. Это малюсенький городок на окраине области. Крошечная точка на карте к югу.

— О, никогда там не была. Сама я из Малых грабарей — та ещё дыра, — морщится Даша, словно только от мимолётных воспоминаний о родине её может стошнить. — Его даже на карте нет. Уверена, твоя Красновка по сравнению — верх цивилизации и культуры.

Даша заливисто смеётся, осматриваясь по сторонам, а что-то увидев, восклицает:

— Побежали! Там столько вкусного!

В коридоре столпотворение: родители, студенты. Двери комнат распахнуты, в них кипит жизнь. Я восхищённо осматриваюсь по сторонам, а Даша настойчиво тащит за собой.

В кухне ничего интересного и на удивление пусто и скучно. Несколько холодильников, столы вдоль стен и четыре плиты, на которых пока ещё никто ничего не готовил. Девственная чистота! Наверняка уже к вечеру здесь будет оживлённо, а пока тишина. Даша открывает шкафчики, находит банки с кофе, крупами, сахаром — продуктов много, и это подарок администрации общежития заезжающим студентам.

Когда я читала на главном сайте универа статьи с яркими картинками, больше всего удивилась, что администрация вуза действительно заботится о тех, кто вынужден жить вне родных домов. В общаге хороший ремонт, комнаты на двоих и в каждой пусть крошечная, но своя собственная ванная, а продуктовые запасы пополняются каждую неделю. Чудеса.

— Есть хочется, — говорит Даша, потирая себя по плоскому животу. Мой тут же отзывается голодным бурлением. Переглядываемся, смеёмся, сгибаясь пополам.

Кажется, всё будет замечательно.

— Может, кашу сварим? Или макарошки, — предлагаю, встряхивая гречку в пластиковом контейнере, будто это не ёмкость с крупой, а маракасы.

— Это долго, — морщится Даша и нетерпеливо ногой по полу постукивает, думает.

— Пойдём в супермаркет? — предлагаю, осмелев. — У меня есть немного денег, хватит на плотный ужин.

— Нифига! Я знаю местечко покруче супермаркета, — хитро улыбается и неопределённо рукой взмахивает. — Пойдём! Тебе понравится.

Похоже, заводить друзей — это не так сложно, а ещё очень-очень весело.

* * *

Август в этом году настолько жаркий, что плавится мозг. Мы выходим из корпуса и сразу же прячемся в тени густых деревьев, но кожу на голых бёдрах и руках всё равно щиплет пробивающиеся сквозь листву солнечные лучи. Так, перебежками, добираемся до светлого одноэтажного здания с весёлыми яркими наличниками и вывеской «Студенческая столовая #5».

— Мне рассказывали, что в этой столовке отличные комплексные обеды, а цены в самый раз для нищих студентов, — с видом опытного знатока сообщает Даша.

— Никогда не была в столовой, — делюсь откровением с новой подругой. — Да и в кафе, если честно, всего пару раз в жизни.

Даша ошарашенно смотрит на меня и, занеся руку над ручкой двери, останавливается.

— Это как… такое разве бывает?

Даша смотрит на меня так, словно видит перед собой существо с тремя головами, а я киваю. Толку отнекиваться, если сама призналась?

— Мои родители всегда считали, что приличным девочкам нечего делать в кафе, — сглаживаю ситуацию смехом, а в глазах Даши мелькает сочувствие. Ну вот. — Они хорошие, просто…

— Тираны?

— Зануды.

— Думаю, спрашивать о том, была ли ты в ночном клубе, бесполезно.

— Люблю умных людей, — смеюсь, и мы всё-таки входим в столовую.

Просторное помещение, свежий ремонт, чистота и большое количество столиков по обе стороны, прямо по курсу — длинный прилавок, а в воздухе витает аромат свежей сдобы.

Набираем с Дашей столько еды, словно из голодного плена вырвались: суп с фрикадельками, пельмени со сметаной, винегрет, абрикосовый компот и две ватрушки. Всё горячее, свежее и безумно ароматное.

— Говорила же, крутое место. И обошлось всё в копейки, — радуется Даша, когда рассаживаемся вокруг столика у окна. Он самый дальний от выхода, зато никто мимо не ходит и в тарелки не заглядывает.

Столовая постепенно наполняется людьми. Становится шумно, весело, и я с любопытством рассматриваю входящих. Вон, высокая девчонка берёт лишь половину порции капустного салата, глядя с тоской на блюда с выпечкой. Рядом трое парней с модными хохолками, хвостиками и наглыми улыбками болтают с молодой девочкой на раздаче, старательно вгоняя её в краску.

— Хм, не думала, что он в такие места ходит, — бормочет себе под нос Даша и утыкается в тарелку, а я всматриваюсь в разноцветную толпу, пытаясь угадать, о ком идёт речь. — Да вон же, Демид Лавров. Третьекурсник.

Я давлюсь супом, закрываю рот рукой, кашляю, и сквозь выступившие слёзы вижу человека, который испортил моё детство.

Демид Лавров, чтоб тебя.

Ненавижу тебя!

2. Ярослава

Между мной и Демидом жалкая сотня метров. Вальяжный и расслабленный, он стоит, облокотившись на стойку, и смотрит на черноволосую девчонку умопомрачительной красоты. Такую хоть на обложку журнала, хоть на подиум в любую секунду выпускай. Длинные пальцы Демида будто случайно касаются округлого плеча, гладят небрежно, лениво, а девушка заливается румянцем. От его касаний её будто током бьёт, она смущается и краснеет, и это выглядит немного забавно.

Девчонки всегда так на него реагировали — даже в детстве Демид отличался от всех сверстников. Чувствовалась в нём сила и тайна, которую каждой хотелось выпустить на волю. Стать той единственной, сумевшей его разгадать и приручить. Начиная со средней школы, девочки постарше вздыхали по Демиду, не то что ровесницы.

Мои голые бёдра покрываются мурашками. Я подгибаю ноги под стул, нервно убираю волосы с лица и тоскливо смотрю на тарелку с остывающим супом. Аппетит пропал, словно его не было.

Значит, он учится в том же универе, в который я с таким трудом поступила. Думала, свободу тут обрету, а на деле встретилась с главным кошмаром своего прошлого — с козлом Демидом.

Одна радость будет, если он меня не помнит. Тогда смогу нормально существовать здесь и не думать, что в любой момент могу стать его жертвой. Я не хочу больше всё это переживать! Не тогда, когда добилась от родителей признать свою взрослость и самостоятельность, когда решила, что новую жизнь начну.

От мыслей отвлекает Даша. Она наклоняется ко мне, понижает голос до интригующего шёпота:

— Спорим, он поимеет её уже этим вечером? — дёргает подбородком в сторону сладкой парочки, а меня передёргивает, будто за шкирку залез большой и мерзкий таракан.

— Он…

— Кобель он, — сообщает по секрету и прикладывает палец к губам.

— А ты откуда знаешь?

Не то чтобы я удивлена — Демид всегда менял девчонок, как перчатки. Но мне не понять, откуда такая же новенькая, как и я, в курсе теперешней жизни Демида.

— О, это просто. Моя сестра, Лилька, в том году закончила этот универ, а пока училась, тусила в компании Демида.

Я прикидываю в голове разницу в возрасте, получается немного, но ощутимо.

— Так он же младше… — не знаю, почему меня это так ошарашило. Какое мне вообще дело, с кем дружит и общается Демид Лавров? Главное, чтобы не со мной.

— Ну и что? — удивляется. — К тому же, Лиля с ним не встречалась, просто в одной компании обитали, так что всё норм.

Даша чешет кончик носа, смотрит в сторону стойки, а я пытаюсь съесть ещё хоть что-то, но, когда Демид так близко, просыпаются забытые инстинкты: «Беги или пожалеешь».

— Кстати, Лиля много неприятного о Лавре рассказывала. Гадёныш редкостный.

О, много неприятного — это о Демиде. Уж я-то знаю, на что он может быть способен. Прикусываю язык, чтобы лишнего не сболтнуть — не хочу, чтобы Даша узнала о длинном шлейфе, который тянется за нами с Демидом.

— Знаешь, — рассуждает Даша, плавно расчерчивая воздух зубцами вилки, — он из тех, кто готов отыметь всё, что видит. Говорю же, кобель. Терпеть таких не могу.

Даша вдруг замирает, смотрит на меня пристально и по секрету сообщает:

— Смотри, не ведись на него, — советует, многозначительно округлив «рыжие» глаза.

— Я не собираюсь!

— Это я тебе как подруга советую. Поматросит и бросит, как мои предки говорят, потом плакать придётся.

— Да с чего бы ему меня матросить?

— С того, что ты красивая, — тычет вилкой где-то рядом с моим лицом. — Он таких любит. Вот посмотришь, непременно на тебя внимание обратит.

— Глупости говоришь.

— Я правду говорю, — выдаёт с видом победительницы и отстраняется, глядя на меня, как на малолетнюю наивную дурочку, которая ничего не замечает. — Просто пока Демид не знает, что ты такая существуешь. Ну ничего, скоро узнает.

Вот лучше бы нет.

Смущённо краснею и болтаю ложкой в супе. Даша не о том думает, но ей простительно. Она ведь не знает, до какой степени мы ненавидим друг друга. Да и вообще… мы не виделись с Демидом чуть больше двух лет — с тех самых пор, как его мама умерла. Спустя несколько дней Демид просто исчез, а я малодушно обрадовалась. Нет, не его горю, а тому, что всё закончилось, и он оставил меня в покое.

Опустив ресницы, смотрю украдкой на Демида, стараясь, чтобы никто не заметил моих взглядов. Если откинуть в сторону предвзятость и моё к нему отношение, Демид выглядит хорошо. Уверенным и спокойным. На нём модные джинсы, брендовая майка, замшевые слипоны — всё якобы небрежное, но эффектное, дорогое. А ещё мышцы! У Демида теперь есть мышцы. Раньше скорее тощим был, чем спортивным, но сейчас совсем другое дело. Нет, он не похож на стереотипного анаболического качка, скорее, он выглядит как человек, который знает дорогу в спортзал и умеет обращаться со снарядами.

Он убирает упавшую на лицо прядь тёмные волос, улыбается немного хищно, облизывает нижнюю губу, на которой, я точно помню, есть маленький шрам. Профиль стал чётче и грубее, выразительнее, а шея шире, но кадык всё так же сильно выделяется, гуляя под кожей вверх-вниз, стоит Демиду сглотнуть.

Так, стоп. Это же Демид! Придурок и козёл. Вот о чём я должна помнить, а не буграми под его кожей любоваться.

— Ну что, пойдём? — Даша, сыто икнув, трёт вкруговую плоский живот и лукаво улыбается, сияя. — Пора вливаться в студенческую взрослую жизнь. Эй, ты чего почти не съела ничего? Вкусно же.

— Ага, вкусно. Просто перехотелось.

Даша, кажется, не верит мне, но деликатно молчит. За это я ей благодарна, потому что лишние вопросы сейчас, когда главная заноза в моей заднице совсем рядом, лишние.

Демид стоит недалеко, но он полностью занят беседой, потому я, съёжившись, тащу поднос к стойке и быстренько ставлю посуду с самого краешка.

Надо уходить.

Это единственное, что я понимаю.

Когда удаётся остаться незамеченной, я смотрю назад, ожидая увидеть идущую ко мне Дашу, но та сцепилась языками с каким-то парнем. Решено! Уйду одна. Не стану показываться Демиду на глаза — не хотелось бы провоцировать неприятные ситуации. Ни мне, ни ему это не надо.

Двигаюсь к выходу, низко наклонив голову, мечтаю поскорее оказаться в своей комнате. Несколько метров до выхода, толкнуть дверь — вот всё, что мне нужно сделать. А там я подумаю, как быть дальше и по возможности не пересекаться с Демидом.

В последний момент оборачиваюсь. Сама не знаю зачем. Просто гляжу себе через плечо…

Демид смотрит на меня. Его глаза округляются — он будто бы призрак увидел. Бледнеет, щурится и, рассеянно улыбнувшись девчонке, мягко отталкивается от стойки.

Демид идёт ко мне.

Меня в спину бьёт волной его раздражения. Он меня узнал. Да ну, блин!

Мне бы не хотелось казаться трусихой, но, когда Демид вылетает за мной из столовой и грубо ловит за руку, пугаюсь. Волна его ярости, застарелой обиды, негодования буквально расплющивает меня, хотя я до последнего пытаюсь ничем не выдать, как на меня действуют его хлёсткие эмоции. Они, как кнут, подстёгивают бежать, прятаться, больно бьют по нервам.

Мой главный кошмар снова ожил, материализовался, оброс плотью. Вот он, уже не тот тощий мальчишка с длинной шеей, держит крепко за предплечье, не вырваться.

Всё происходит слишком быстро, и моя рука в широкой ладони кажется тонкой веточкой. Я и раньше была слабее Демида, а сейчас тем более мне с ним не справиться.

Демид изменился внешне, стал больше и сильнее, но я напоминаю себе, что прошло два года с нашей последней встречи, а за это время я тоже стала немножечко другой. Смелой и сильной! Ему теперь меня не запугать, пусть даже не пытается, козлина.

— Какая встреча, — растягивает губы в улыбке, больше похожей на оскал. — Ты счастлива меня видеть? Я безумно.

В его словах ни капли правды, только пропитанная ядом ложь.

— Пусти меня, немедленно! — шиплю, но Демид не слушается. Тащит меня в сторону, отталкивает от себя, и я не сильно ударяюсь спиной о кирпичную кладку стены.

Воздух со свистом вылетает из лёгких. Мне не больно, скорее обидно.

— Ты совсем сдурел, что ли? — взвизгиваю, полыхая гневом. — У меня синяки будут!

— К мамочке пойдёшь, она тебе все вавки поцелует, — зло щурится, а ноздри трепещут от едва сдерживаемой ярости. — Ты же её маленькая любимая принцесса, да?

Я брыкаюсь, не желая сдаваться и слушать новую порцию гадостей. Дёргаю ногой, пытаюсь заехать одному наглому придурку по яйцам, но Демид ловко уворачивается.

— Ты отвратительный, — бросаю всю свою ненависть в лицо этому идиоту, но его такие штучки никогда не волновали. — Был, есть и всегда будешь.

Светло-ореховые глаза в окружении густых коротких ресниц на мгновение становятся чёрными. Хочется зажмуриться, но я изо всех сил выдерживаю удар, хотя изнутри меня ощутимо потряхивает, а ладони становятся ледяными.

Демид щурится, вглядываясь в моё лицо, будто удивлён, что я не рыдаю.

— Ты что тут делаешь, Синеглазка? — Демид всё ближе, и я могу рассмотреть каждую чёрточку на повзрослевшем лице.

Ощущаю аромат мятной жвачки, кофе и чего-то незнакомого, задерживаю дыхание, не желая ничего из этого чувствовать.

— Так что ты тут делаешь?

Демид волной цунами врывается в моё личное пространство, сносит все барьеры, давит мощной энергетикой.

— За тобой приехала, соскучилась, — ядовитая улыбка на моих губах сбивает Демида с толку. Наслаждаюсь его мимолётной растерянностью, злым прищуром, ставшим более тяжёлым дыханием.

Съел, Лавров?

— Откуда ты узнала, что я здесь учусь?

— В Википедии посмотрела!

— Стерва.

— А что? Только тебе быть занозой в заднице?

— Оу, — смеётся, но в этом нет приятной лёгкости и веселья. — Кто-то набрался плохого, пока меня не было. Ай-яй-яй, Синеглазка, карамельная девочка испачкалась.

— Придурок, — закатываю глаза, и даже крепкая хватка на моей руке и прохлада кирпича за спиной не беспокоят.

Одно важно — выдержать этот бой и доказать, что я изменилась. Хватит, я больше никогда не буду плакать из-за идиота Лаврова.

— Надо срочно язык с мылом помыть, пока мамуля не узнала, что её нежная крошечка нахваталась дурных словечек.

Демид уже не так сильно впивается пальцами в мою руку, но отпускать не собирается, наоборот — теперь он прижимает меня плечами к стене, забирая весь кислород. Я стою напротив него, закипая от возмущения. Со стороны мы наверняка выглядим парочкой влюблённых, нежничающих подальше от любопытных глаз.

— Неужели правда спецом за мной потащилась? — сверкает наглой белоснежной улыбкой. — Бред. Ты меня, как огня боишься. Не рискнула бы.

Демид очень изменился, но возле его рта всё тот же тонкий белый шрам, а на шее при малейшем волнении пульсирует жилка. У Демида потрясающие вены, выпуклые и чёткие. Ай, не об этом речь! Какие вены?! Яся, о чём ты думаешь?!

— Конечно, потащилась, именно за тобой, — я больше не вырываюсь, наоборот. Расслабляюсь и улыбаюсь шире. Эта игра начинает меня забавлять. — Я же два года только о тебе и думала, ночей не спала.

Демид молчит, а в глазах яростные всполохи. Он будто бы не знает, как именно реагировать на мои слова. Система сломалась, дала сбой, вот-вот взрыв будет.

— Что, не веришь? А зря, я правду говорю. Я бы для убедительности ладонь к сердцу приложила, но кто-то меня держит.

Демид осматривает моё лицо, миллиметр за миллиметром, выбивает меня из колеи. Нервничаю — я и так сделала и сказала больше, чем за годы нашего общего прошлого. Позволила больше, и напряжение внутри меня, как огромный прозрачный пузырь, наконец взрывается и лопается с оглушительным треском.

— Ты больной на голову? Да я знать не знала, что вообще могу тебя тут увидеть. А если бы хоть на секунду допустила такую мысль, лучше бы ноги переломала, чем с тобой рядом оказалась.

— Радикально, — странно потемневший взгляд спускается к моей шее, к плечам, ниже. Он что, пялится на меня?! — Смотрю, между нами такое же тепло и радость. Я счастлив, что есть в этом мире неизменные вещи.

Он откровенно издевается, когда смотрит на меня оценивающе, а я дёргаюсь и наконец-то Демид разжимает пальцы. Растираю покрасневшее предплечье, расстреливаю своего давнего мучителя злобными взглядами. Я не буду убегать, он не добьётся.

Мне уже не десять и даже не шестнадцать, теперь я взрослая и могу за себя постоять.

— Это плохо, что ты здесь учишься, — упирается ладонями в стену, и я только из-за собственной упёртости не даю стрекача.

— Для кого плохо?

Демид наклоняется ниже, его губы шевелятся, задевая мою щёку.

— Для тебя, — шёпотом. — Запомни, Синеглазка. В твоих же интересах не попадаться мне на глаза.

— А то что?

— Я гордость этого долбаного универа. А ты унылая первокурсница. Если я только захочу, если только пожелаю, вылетишь отсюда, как пробка.

— Ты не имеешь права, гордость универа, — тоже шёпотом, словно кто-то может нас услышать. — У меня выдающиеся мозги, я нужна этому вузу. Так что придётся тебе подвинуться на твоём пьедестале.

Господи, хоть бы в обморок не рухнуть от волнения.

Пытаюсь пролезть под его рукой, но Демид ловит меня и снова впечатывает обратно в стену.

Совсем рядом бродят студенты, нас могут увидеть в любой момент, но сейчас чужие взгляды меня волнуют меньше всего. Главное — передо мной давний враг, которого ненавижу всеми фибрами души. За всё, что сделал со мной. За все унижения, издевательства, причину которых я так и не поняла. Демид мучил меня, и этого я забыть не смогу никогда. Не прощу.

— Ненавижу! — рычу и со всей дури толкаю его в грудь. Стальные мышцы под пальцами, словно камень, но я бью снова и снова. — Ненавижу тебя, слышишь? Как я радовалась, что навсегда от тебя избавилась, но нет. Ты снова вылез, как бородавка на носу, ничем не замажешь.

Демид мрачнеет, а улыбка на губах становится хищной. В глазах мелькает опасный огонёк, напоминающий о нашем общем прошлом. Предупреждающий. Взвизгиваю, когда Демид толкается вперёд, расплющивая сильным телом по стене. Чувствую себя мухой, прижатой к стеклу.

— Что ты делаешь? — хриплю, пытаясь отодвинуться, но между нами до смешного мало пространства, а Демид слишком сильный. Как паук, оплёл паутиной, и мне не хватает кислорода. Дёргаюсь, но бесполезно, а от злости в глазах темнеет.

— Хочу понять, так ли сильно ты меня ненавидишь? — произносит задумчиво и… целует меня.

Бью руками по плечам, сжимаю губы, но напористый язык Демида уже вовсю орудует во рту, причиняя муку. Я не буду на него реагировать. Не тогда, когда сломано столько копий и сказано очень много гадостей.

Извернувшись, я кусаю Демида за язык. До крови, металлического привкуса во рту и боли. Выкуси, Лавров! Мой враг рычит, но как самый последний мазохист, даже не думает останавливаться. Моя голова идёт кругом. Я совершенно не ожидала увидеть Демида ещё хоть раз, а не то что быть прижатой его телом к прохладной кирпичной стене и целоваться с человеком, которого ненавижу так, что в животе больно.

— Ты больной! — кричу, когда Лавров даёт мне чуть-чуть кислорода.

Демид смеётся как-то ошалело, а в глазах туман.

— Яся, Яся, ты где?! — голос Даши даёт мне опору под ногами и остужает маньячные порывы Демида.

— Иду! — кричу, зло глядя на Демида. — Попробуй ещё хоть раз подойти ко мне, и я превращу твоё достоинство в омлет.

— Беги-беги, — складывает руки на груди, отходит на шаг. — А то твоя подружка увидит нас, слухи пойдут…

— Пошёл ты! — взрываюсь эмоциями, топаю ногой и, обдав Демида большой порцией презрения, убегаю к зовущей меня Даше.

Нет, Демид, ты ещё не понял. Я больше не так девочка, которую тебе удалось запугать. Сейчас я тебя не боюсь.

3. Демид

— Пошёл ты! — всё-таки не выдерживает, а меня волной её ярости обдаёт.

Гневно глянув на меня, она убегает в своих коротеньких шортах, гордая и прямая, а я с тоской понимаю, что её ноги… красивые. Очуметь какие длинные, стройные. Их хочется трогать, гладить нежную кожу… мля!

Ошалеть, сколько в ней теперь острых эмоций, которые буквально в кожу впиваются иглами, наизнанку выворачивают. Чёрт, это точно Яся? Я её ни с кем не перепутал? Прокручиваю в голове наш разговор, смакую каждое слово, и всё больше сомневаюсь. Может, померещилось?

Демид, очнись! Это же Яся! Ярослава, которая столько лет бесила тебя только одним фактом своего существования, выводила из себя так сильно, что ты в чудовище превращался. Девочка, которая стала однажды другом — единственным, мать его, другом, заставила себе поверить, — а потом предала, растоптала всё хорошее, что было в тебе.

И ни разу в этом не призналась!

Будто не выставила меня на посмешище, словно это была не она, а кто-то другой! Но я-то знаю и всегда знал, что никто, кроме неё, не был в курсе моей тайны. Только она могла сообщить всем и каждому о ней, распустить отвратительный слух, с которым мне пришлось потом жить и бороться заново за своё место под солнцем.

Её длинный язык испортил мне жизнь, превратил в посмешище, сделал изгоем. Я никогда её не прощу, пусть даже не пытается. Упёртая коза, мерзкая лживая девчонка. Начерта она снова появилась? Нервы мои на кулак мотать?

Я смотрю ей вслед и отворачиваюсь лишь, когда Синеглазка скрывается за поворотом. Исчезает, растворяется и только её запах на память остаётся. Упираюсь рукой в кирпичную кладку, а перед глазами стоит хрупкое тело Яси, прижатое к ней. Зажмуриваюсь, трясу головой, как конь на водопое, и видение отступает.

Да ну, пошло оно всё куда подальше. Грудь распирает от самых разных эмоций, чувства разодраны на части, но это ведь совсем не то, что я должен чувствовать к этой мерзкой девчонке! Я должен помнить, что никогда, ни при каких обстоятельствах, не буду снова к ней приближаться. Предавший однажды, сделает это снова и снова.

Раздражение на Ярославу сменяется отвращением к самому себе. Я снова потерял терпение! Позволил себе с ней то, что никогда не позволял по отношению к другим. Сделал больно, наорал. Себе больно сделал. Я не такой! Но рядом с ней всё человеческое теряю. Может, к психологу пойти?

Только с ней я превращаюсь в чёрте кого. Её оленьи синие глаза, упрямо вздёрнутый нос, а сейчас ещё и острый язык — чистая отрава. И надо же, чтоб Синеглазка в тот же вуз поступила! Проклятие. Мало ей заведений, что ли? В столицу бы везла свои выдающиеся мозги, так нет же.

Надо кстати выяснить, вдруг и правда специально. Вдруг она решила, что доконает меня и здесь, испортит мою жизнь окончательно?

— Куда ты слинял? — голос лучшего друга Илюхи и сильный хлопок по спине вытаскивают из задумчивости. — Рванул куда-то, словно на пожар.

Илья не из тех, кто будет под шкуру лезть, но он любопытный, и сейчас в круглых весёлых глазах куча вопросов, задать которые он не решится.

— Да так, дельце одно срочное организовалось, надо было быстренько отойти.

Улыбаюсь во все тридцать два, обнимаю друга за шею, а проходящие мимо девчонки кокетливо хихикают.

Интересно, нас видел кто-то с Ясей? И почему меня это вообще волнует?

— Не поделишься, я так понимаю, — вздыхает с сожалением, зная ответ наперёд.

— Да ничего важного. Так, одну знакомую встретил, надо было ей флэшку отдать.

Илья удивлённо поднимает брови, но молчит.

Но если я начну сейчас рассказывать другу нашу с Ясей долгую историю, мы тут до ночи проторчим, а у меня совсем другие планы. Да и, честно признаться, я сам не понимаю, что со мной творится рядом с Ярославой — давно бросил попытки анализировать.

Чума она. Моё личное проклятие.

Карамельная девочка из соседнего дома.

— Кстати, Алёна спрашивала о тебе, — переводит тему Илья и хитро улыбается. — Ты как раз сбежал, а она нарисовалась. Вот, держи.

Илья протягивает мне сложенный вдвое листок бумаги, вырванный из тетрадки. Там, внутри, номер телефона, его уже который раз пытается мне всучить под разными предлогами Алёна.

Только у меня принцип: никогда и ни с кем я не сплю дважды.

Достаю зажигалку, высекаю пламя, и листок за считанные секунды превращается в горку пепла, пущенную по ветру. Смотрю на огонь, а он весело танцует, и зрелище это помогает устаканить эмоции. Всё, почти успокоился.

— Что-то ты какой-то странный… — Илья растирает небритый подбородок, поросший тёмной щетиной. — Может это… к девчонкам рванём? Что-то в столовке слишком душно.

— К каким именно девчонкам?

— Нам везде рады, — смеётся и потирает ладоши в предвкушении. — Давай в бабскую общагу? Там кучу новеньких подвезли, есть из чего выбрать.

Общага? Новенькие? Точно! Сегодня же день заезда!

В голове сама по себе выстраивается цепочка:

Синеглазка поступила в вуз.

Она иногородняя.

Вполне вероятно, что как раз сегодня она заселилась в общагу. Если только её идеальная семейка не нашла для карамельной дочурки уютную квартиру, в которой ей не угрожает всякое быдло типа меня. Но тогда что бы ей делать в столовке, верно?

Во мне снова закипает злость. Чёрт, я давно уже не нищий мальчик, одна радость которого была футбол. Но обида никуда не делась, и стоило Ясе снова появиться на горизонте, она ожила. Ожила и снова жрёт меня, как гиена падаль.

Да ну, хватит! Лавров, соберись, твою дивизию! Впереди сезон, напряженный год, не до всей этой хрени из прошлого.

— Ну что? Завалимся в магаз, потом к девчонкам? — нетерпеливо теребит меня предвкушающий веселье и новые знакомства Илья.

И я, сам от себя не ожидая, загораюсь идеей. Ну не идиот ли?

— В общагу? А что, можно, — и что-то будто тащит меня в сторону корпусов общежитий.

Я очень надеюсь, что это всего лишь злость, а не что-то большее. Перед глазами стоят стройные ноги, горящий взгляд синих глаз выжигает дыру в груди, и я незаметно растираю кожу под футболкой. Да не может быть. Мать его, да не нужна мне она, пусть её ноги будут хоть самыми красивыми на свете. Что я, красивых девчонок не видел?

* * *

— Оу, мальчики! Я соскучилась просто безумно, сил нет как соскучилась, — радостно визжит второкурсница Катя и кидается на шею Илье. Когда-то они мутили, Илюха быстро к ней остыл, но девушка не теряет надежды вернуть его. Друг нагло пользуется её интересом, то приближая к себе, то отдаляя.

Порой я думаю, что мои друзья — те ещё редкостные козлы. Впрочем, я не лучше.

— Давайте, на кухню! — Катя забирает у Ильи пакет с дарами из соседнего супермаркета, благодарит звонким поцелуем в щетинистую щёку, готовая на многое прямо вот здесь, посреди коридора. Уверен, если бы вокруг не было так много людей, Илья с Катей придумали бы интересный вариант досуга.

Женская общага с нашим появлением бурлит и пенится. Хлопают двери, звенят голоса и смех, девчонки, громко что-то обсуждая, будто бы невзначай появляются на горизонте. Некоторые успели накраситься, надеть лучшие наряды, и теперь, вызывающе красивые, прохаживаются туда-обратно, будто по городской площади в праздник.

Девчонки — существа забавные, особенно, когда так настойчиво хотят понравиться.

— Так, посиделки на кухне отменяются, — Катя смотрит по сторонам, закусывает губу, искрится раздражением. — Лучше сразу в нашу комнату идите, там тише, — волнуется ревнивая Катя, будто ненаглядного Илью посадят в мешок и унесут в пещеру похотливые соперницы.

Мы с Ильёй переглядываемся, он смеётся, а я головой качаю.

В триста первой комнате сдвигаются к центру столы, стулья, накидываются на пол подушки, и вскоре становится душно, тесно и пахнет, как в восточной парфюмерной лавке.

— Ой, а слышали, что в этом году появится новый профессор макроэкономики?

— Говорят, молодой и красивый.

— Да ну их, преподов этих! Сплошная нервотрёпка. Сиди потом, волнуйся, как бы из-за такого красивого из вуза не вылететь.

— А что? Ради любви можно и пожертвовать образованием…

— Ой, какая ты дура романтичная! Хорошее образование — это хорошее будущее и отличная карьера, а мужиков, как грязи, на каждом шагу пучок.

— Если будет красивый и умный, то пусть выгоняют, не жалко.

— Озабоченная.

От болтовни и количества сплетен начинает ломить в висках, настроение портится окончательно. Громко играет музыка, Илья перемещается на свободную кровать, Катя усаживается ему на колени, а я решаю немного проветриться — всё-таки идея завалиться сюда оказалась не самой лучшей.

В голове неприятный шум, будто я в одно лицо бутылку вина выпил. Даже покачивает слегка. Потягиваюсь, сбрасываю с коленей симпатичную второкурсницу, с которой пару раз целовался на вечеринках.

— Демид, куда ты? — щебечет Маша, хлопает длинными и слишком густыми, для натуральных, ресницами, обиженно дует губы.

Я не отвечаю и выхожу из комнаты. От Маши сильно пахнет духами, и вероятно именно от этого меня так сильно повело.

В коридоре до странного пусто, до кухни всего несколько метров. Может, ну его? По-тихому домой свалить? Странно… мне же весело. Должно было быть, а на поверку тошнит. Интересно, Синеглазка всё-таки в этой общаге живёт или квартиру снимает?

Ответ на вопрос находится сам по себе, потому что дверь триста двенадцатой комнаты резко распахивается, и из неё вылетает Яся и с изумительной точностью пикирует носом в мою грудь.

Замирает, ойкает громко и пытается отскочить, снова спрятаться в своей комнате, только чёрта с два.

Беру её за плечи, крепко держу, а она поднимает на меня горящий взгляд и закусывает губу.

— Что, гадости на языке вертятся? — наклоняю голову вбок, рассматриваю Ясю, а она дёргает плечом. — Ты говори, не стесняйся, тут все свои.

— Что ты тут делаешь? — спрашивает тихим голосом и гордо нос задирает. Выражение лица каменное, и, если бы не тёплая кожа под пальцами, решил бы, что статую в руках держу.

— В гости пришёл. Что, не рада меня видеть?

— Ты больной на голову, если считаешь, что я хотя бы на минуту могу этому обрадоваться. Что?! Больше жертв нет? Снова меня решил доводить до белого каления?

Она не орёт, но знатно нервничает.

— Зачем кого-то искать, если теперь есть ты?

Мне нравится, как загораются её глаза — ненавистью, огнём. Яся совсем другая, не такая, какой была два года назад. Сейчас в ней достаточно сил, чтобы сопротивляться мне, и это…

— …заводит, — Синеглазка распахивает глаза, в них мелькает непонимание, удивление, растерянность, но ничего, что, хотя бы отдалённо напоминало страх.

— Что тебя заводит, придурок?

— Твоё сопротивление заводит.

Ярослава гневно щурится, а я толкаю её в распахнутую дверь комнаты и ногой её захлопываю. Все звуки стихают, остаётся лишь шумное дыхание Ярославы, да моё гулко бьющееся в ушах сердце.

— Я буду орать! — предупреждает, напрягаясь всем телом, а между нами шаровая молния.

— Тебя никто не услышит, — провожу большими пальцами по голой коже в вырезе светлой майки. — Так что ори, сколько в тебя влезет.

— Отцепись от меня, Лавров! — шипит, дёргается, но я снова, как утром, толкаюсь вперёд.

Мне нужно её поцеловать. Вот хрен знает, зачем, но губы аж печёт. Так, потом об этом подумаю.

Яся мычит, оттягивает ткань моей футболки, и она трещит под её пальцами, и сквозняк проникает в свежую дыру. От Синеглазки пахнет чистотой, свежестью, а волосы влажные, прохладные на ощупь.

Я не целую Ясю. Я пытаюсь доказать самому себе, что поцелуи с ней — ерунда. Плохая идея, идиотский поступок. Ищу в этом недостатки, но губы Синеглазки идеальные. Чёрт, чёрт… чёрт!

— Что ты делаешь, безумный? — тяжело дышит, когда я всё-таки нахожу в себе силы отстраниться и сделать шаг назад.

Завожу руки за спину, сжимаю в кулаки. Прохожусь взглядом по стройной миниатюрной фигуре, по светлой просторной майке, по слетевшей с худого плеча бретельке, вниз к чёртовым коротким шортам, замечаю мурашки на смуглой коже бёдер, идеальную гладкость кожи, смотрю на узкие маленькие стопы.

Как у такой коротышки могут быть настолько длинные ноги? Ну не бывает же такого!

Дыхание срывается, мне нужно время, чтобы успокоиться и перестать наконец вести себя, как придурок. Отступаю дальше, упираюсь спиной в закрытую дверь, фокусирую взгляд на окне за спиной Яси — делаю всё, чтобы не смотреть на невозможную девчонку, от которой у меня вдруг сорвало крышу.

— А на что это похоже? — не могу удержаться, перевожу взгляд на Ясю, а она яростно губы оттирает. Хм, а это обидно.

— На попытку меня сожрать это похоже, — кривится в отвращении и указывает рукой на дверь. — Проваливай, Лавров, пока я не позвала на помощь. Целовать кого-то против воли — насилие. Думаю, у тебя достаточно мозгов, чтобы это понять. Хотя, о чём это я?

Прихожу в себя окончательно, пятернёй волосы приглаживаю, смотрю навоинственную Ясю сверху вниз. Теперь точно надо линять, всё зашло слишком далеко.

— Правильно. Иди, жалуйся. Ты ж только на это и способна, да? Мамочке ещё обязательно позвони, пусть пожалеет бедняжку.

Во мне поднимается волна раздражения, и я спешу свалить из комнаты, громко хлопаю на прощание дверью. Пошло оно всё, домой хочу.

И, оставив Илью в бабском царстве, ухожу из общаги.

До дома, который мы снимаем с друзьями, всего несколько кварталов. Решаю пройтись пешком, в маленьком магазинчике покупаю бутылку минералки и жадно пью, но всё равно никак не могу напиться. Изнутри меня мучит жажда, от которой не может избавить даже прохладная вода.

Предательница Яся снова появилась в моей жизни, и снова будит во мне дурацкие чувства.

Ведь раньше мы были просто детьми, и война наша была будто бы понарошку. Но сейчас, когда она такая взрослая и красивая, мне сложно обуздать всю гамму эмоций, которую рождает во мне эта девчонка. Глупая и гордая, самонадеянная и… красивая. Да, блин! Красивая, и это худшее, что могло со мной случиться.

— О, кто вернулся, — Никита, второй мой лучший друг, сидит в холле на диване, пялится в плазму на очередное тупое шоу, а красивая незнакомая девчонка льнёт к нему, целуя в шею.

Мне повезло иметь в друзьях самого отборного сексуального террориста нашего универа. Никита любит менять девушек, как использованное бельё, и никто с ним в этом не сравнится.

Новая подружка Никиты смотрит на меня искоса, облизывая шею Никиты, а я иду на кухню — безумно хочется кофе.

Этот дом построен на западный манер с просторным холлом, выходом на открытую кухню, и там мне не спрятаться.

К тому, что Никита приводит сюда девчонок не привыкать, но почему-то именно сегодня меня это дико раздражает.

Наверное, слишком много впечатлений для половины дня.

— Лавр, иди к нам, — зовёт Никита, а его новая девчонка смеётся. — Кинчик какой глянем. Помнишь, «Чёрную вдову» посмотреть хотели? Чего б не сейчас?

— Отстань, — бросаю, заводя кофеварку, но шаги за спиной отвлекают от процесса.

— Лавр, а я о тебе наслышана, — нежный голосок выводит из ступора. Я нажимаю кнопку на панели кофеварки и разворачиваюсь к девушке.

Она, босая и растрёпанная, с распухшими после поцелуев губами, переминается с ноги на ногу и смотрит на меня игриво. Ресницами хлопает, натягивает пониже подол мужской рубашки — заигрывает и соблазняет.

— Всё, что ты слышала, враньё, — складываю руки на груди, а девушка снова стреляет в меня взглядом и перекидывает через плечо светлые густые волосы. — Я протестую и требую лучшего адвоката.

— А ты не просто жеребец, ты ещё и смешной, — глупо хихикает и, проведя пальцами по пухлой нижней губе, подходит ближе. — Не хочешь познакомиться ближе?

Она заигрывает со мной, откровенно себя предлагает. Красивая, раскованная и до боли в паху привлекательная. У неё тёмные глаза в обрамлении нарощенных ресниц, которыми хлопает, изображая из себя наивную соблазнительную овечку. Порочная невинность — что может быть лучше, да?

Девушка становится на носочки, мою шею руками обвивает, трётся грудью, а на заднем плане Никита хрипло смеётся.

— Ну, Лавр, давай к нам, — кричит, но мысль о тройничке кажется соблазнительной.

Потому что я не привык делиться с кем-то девушками и объедки не подбираю. Да и от мысли увидеть Никиту без трусов отбивает любой сексуальный порыв.

Кофеварка пищит, выплёвывая в чашку первые кофейные капли. Я отодвигаю от себя любительницу групповушки, она смотрит на меня сначала удивлённо, а после и обиженно.

Прости, детка, так сошлись звёзды. Сегодня мне, похоже, лучше запереться в комнате, чтобы ещё кого из девушек не обидеть.

— Козёл, — злится и, топнув ногой, убегает наверх.

— Козёл, — повторяет Никита, осуждающе качая головой.

Ну блин, мне не хочется иметь всё, что движется и вешается на меня. Всё, что предлагает себя.

Бывает такое, случается.

4. Ярослава

Демид отвратительный. Делает, что хочет, будто имеет право хватать меня своим лапищами и целовать. Животное! Озверевший тип.

Зачем он вообще это делал? Чтобы унизить меня? Показать, насколько он сильнее, до какой степени его власть надо мной простирается? Физическое превосходство? Скотина!

От злости тело покрывается колючими мурашками. Дёргаюсь вперёд, мечтаю вцепиться Демиду в морду и разодрать в лоскуты, выцарапать наглые глаза, чтобы не смел даже смотреть в мою сторону, но торможу. Я не хочу иметь с ним ничего общего, а осуществи задуманное, придётся снова с ним контактировать, а мне и так хватило Лаврова по самые гланды, тошнит аж.

Хватаю со стола толстую тетрадь в яркой обложке, бросаю её в стену, но она не долетает и, шелестя листочками, пикирует вниз. Следом летит пластмассовый стакан, за ним книга, после упаковка графитовых карандашей, ручки и прочая новенькая канцелярия. Злость не утихает. Перед глазами стоит наглая морда Лаврова, его ухмылка мерзкая, вены на шее, губы обветренные, которые он всегда грызёт, когда занят чем-то важным. Ранки даже зажить не успевают, а Демид снова и снова скусывает тонкую кожу до крови. Псих.

Чёрт, я знаю этого парня лучше всех остальных. Все его шрамы, знаю, помню как получил каждый. Интересно, у него остались те белые полоски на плече — след от моих ногтей?

Я знаю его настолько долго, что, кажется, всю жизнь.

Мне было шесть, ему восемь, когда Демид с мамой переехали в наш благопристойный сонный городишко. Демид был тощим, слишком высоким для своего возраста, долговязым, а волосы, не желая слушаться, торчали во все стороны. Такой смешной. Даже при нашей взаимной ненависти, я умиляюсь ему, прежнему, такому забавному и милому.

Дом по соседству, в который он переехал вместе с мамой, был старым и обветшалым, принадлежал их дальней давно умершей родне и требовал ремонта. Покосившаяся крыша, дырявый забор, поросший сорняком сад и кривые старые деревья с мёртвыми ветками. Не дом, а персонаж фильма ужасов. Помнится, папа на него ругался, говорил, что его снести надо к чёртовой бабушке, чтобы вид нашей красивой улицы не портил.

Когда я увидела Демида и его маму, обрадовалась. Я, маленькая, верила, что дом этот нельзя сносить, что он живой и дышит. Да, я была девочкой с буйной фантазией, которая верила в разные чудеса, мистику и прочее такое. Уж не знаю, откуда во мне это было, потому что семья моя — на редкость приземлённые и скучные люди без намёка на выдумку.

Демида я заприметила сразу. Мне он показался таким взрослым, смешным с этими его торчащими волосами, а ещё он здорово пинал мяч, чем безмерно меня, шестилетнюю, восхитил. Я долго стеснялась, несколько дней подглядывала за Демидом из окна, прикрывшись тонкой занавеской, решалась. Прошла, наверное, неделя, я всё-таки выбежала на улицу, помчалась сломя голову к соседнему двору и остановилась за спиной Демида, переминаясь с ноги на ногу.

Хлоп-бам, — бил о полуразрушенную стену кожаный мяч. Я ждала, когда Демид обернётся, заметит меня. Дрожала всем телом, боясь собственной смелости.

— Ты кто? — от неожиданности я подскочила на месте, вскрикнула пискляво.

— Я Яся.

— Имя какое смешное.

— Красивое у меня имя! — разозлилась, и тощий мальчишка уже не казался мне таким милым и смешным.

— Красивое, — улыбнулся щербато, глаза сощурил, гордо вздёрнув острый подбородок.

— На! — я протянула ему дубовый листик — моё самое главное богатство. — Давай дружить всегда-всегда?

— Чего? — снова хлопнул мяч о стену, а я повторила:

— Дружить давай, — и сбежала.

— Ты куда, дурочка?! — понеслось вслед.

— Сейчас, подожди!

Я убежала в свой сад, где лежала кучка спелых груш. Мама каждый день заставляла меня их собирать, и я складывала урожай горкой на клетчатый плед, греться на солнышке. Я оттянула подол розового платья, накидала туда несколько самых крупных плодов и побежала обратно. Демид был такой худой, что мне, наверное, неосознанно захотелось его накормить.

А может, я просто подлизывалась? Не знаю.

— Что это? — Демид смотрел на меня, как на чокнутую, а я улыбалась во все свои молочные зубы, один из которых немилосердно шатался.

— Груши.

— Клёвые.

— Ешь! — я скинула груши на кривой столик в его дворе и требовательно топнула ногой. — Они вкусные.

— А ты точно дурочка, — хохотнул очень взрослый восьмилетка, но грушу всё-таки взял.

Так мы стали самыми лучшими на свете друзьями. Друзьями, которые через шесть лет превратились в заклятых врагов.

Выныриваю из тяжёлого марева воспоминаний и всё ещё слышу, как за Демидом захлопывается дверь. Резко, с громким хлопком, от которого трясётся косяк и тонким слоем осыпается с потолка штукатурка. Я всё ещё вижу мелкие белые крупинки, которые летают в воздухе. В комнате бардак, а в ушах те самые слова: «Ты дурочка». И правда, дурочка, если трачу бесценные секунды своей жизни на воспоминания о Лаврове, который не стоит ничего, даже того, чтобы на мгновение появиться в моих мыслях.

Может быть, всё-таки переехать к тёте Нине? Эта мысль не покидает меня с того самого момента, как увидела Демида в столовой. Но не будет ли это значить, что испугалась и капитулировала? Снова. Позорно сбежала, признавая победу за Лавровым? Ох…

Беру телефон, нахожу номер лучшей подруги, которая осталась в Красновке, и пишу короткое сообщение:

SOS!!!

Верная Юлька отзывается сразу.

Аларм-аларм! Приём! Центр спасения на связи!

И батарея тревожных смайликов.

Лавров здесь. Юля! Он здесь!!!

Юля — единственная, с кем могу обсудить Демида — мы с самого детства вместе, и всему, что творил Лавров, она прямая свидетельница.

Подруга набирает сообщение, строчка то дрожит на экране, то исчезает, и всё-таки подруга не выдерживает и звонит.

— Подожди, я не ослепла? Ты именно это имела в виду? Где «здесь»? Ты о Демиде Лаврове, гаде и засранце? О нём?

Тараторит, слегка картавя, не даёт слова вставить. Опираюсь попой на край стола, верчу в руке единственный уцелевший карандаш, жду, когда поток вопросов иссякнет. За окном бушует август, в комнате сидеть душно, но гулять после того, как я дважды за день встретилась с Лавровым, не хочется. Уж лучше изнутри запрусь, будет время подумать обо всём.

— Ну, Яся! Что ты молчишь?! Я ж тут места себе не нахожу. Интриганка!

— На все вопросы ответ утвердительный.

Юля присвистывает и вдруг начинает хихикать.

— Нет, слушай, это очень смешно, — уже в голос хохочет. — То есть тебе надо было уехать за сотни километров, начать самостоятельную весёлую жизнь и тут же вляпаться в Лаврова. Ну, блин! Нарочно ж не придумаешь.

— Вообще-то я тебе ради поддержки позвонила, — дуюсь, а Юля обещает быть серьёзнее.

— Что он там делает? Ну, в твоей новой жизни?

— Он в этом же вузе учится, — поясняю, кисло скривившись, и тычу острым краем карандаша в голое бедро. — Представляешь?

Я сообщаю Юльке об утренних приключениях, но даже ей не рассказываю о поцелуях. Не могу, не получается, слова отказываются в предложения складываться, стыдно. Обычно, я с подругой откровенна — у нас нет секретов друг от друга, — но тут молчу, как рыба, об лёд стукнутая.

Сама ещё не решила, как к этому факту относиться, не то что с кем-то делиться. Да и не были поцелуи похожи на милую чепуху из романов. Больше на борьбу или противостояние.

— Надо же, как мир тесен, — размышляет Юля. — Я чёт думала, что Лавров по кривой дорожке пошёл, скопытился где-то в канаве, придурок, а он вон, в институт поступил.

— Он ещё его гордость, что б ты понимала.

— Да ну?! Гонишь!

— Если бы. Ты бы его видела! Весь такой уверенный в себе, мачистый тип.

— Нет, мачо он был даже в четырнадцать, — смеётся Юля, а я и сама удивляюсь, вспомнив всех девчонок, которые готовы были за Лаврова печёнку на чёрном рынке продать, лишь бы рядом быть.

— Юль, мне нужен твой здравый смысл, своего уже не хватает.

— Ну что ты от меня хочешь? Я всегда говорила, что между вами летят искры. Похоже, если ты в такой истерике, ничего не изменилось.

Я прикладываю пальцы к губам, они всё ещё горят после поцелуев.

— Ты глупости говоришь. Какая, блин, искра? Юля, соберись, хватит уже нести чушь!

— Обычная искра! — не сдаётся. — Просто раньше вы были неразумными детьми, а сейчас выросли.

— Да не нужен он мне…

— Ты ему вроде тоже не больно сдалась. Наверное, он очень в это и сам верит. Только, если помнишь, дня не проходило, чтобы он тебя не дёрнул, не подколол или ещё что не сделал. А это, как известно, признак любви.

— Ты там не пьяная случайно?

Юля смеётся и заверяет, что её аллергия на алкоголь никуда не делась, потому трезва, словно стёклышко, хоть порой очень об этом жалеет, глядя на несовершенства мира.

Моя подруга тот ещё доморощенный философ.

— Ладно, чувствую, никакого совета я от тебя не дождусь.

— Ну какой совет ты от меня хочешь? Игнорируй его, вот и все дела. Найди симпатичного парня, желательно самого популярного, и гуляй с ним на глазах у Лаврова. Уверена, вот тогда и начнётся самое интересное.

— Тьфу на тебя, — бурчу. — А я ещё надеялась, что уж Юля знает, что мне делать. Я точно своей мудрой подруге позвонила или номером ошиблась?

— Это определённо всё ещё я, — откровенно веселится, коза.

— Делать мне что?!

— Ну что тебе делать? Учись и живи спокойненько, — замечает эта коварная якобы лучшая подруга. — Если, как ты говоришь, он тебе не нужен, то и нечего переживать. Мало ли, сколько ещё неприятных людей с тобой учиться будет. Может быть, кто-то переплюнет Лаврова.

— Думаешь, стоит парня найти?

— О-о-о! Ещё как стоит! Только самого красивого и умного. Есть же у вас там такие? Не может не быть. Пусть тогда Лавров соплями умоется.

— Да нужны мне его сопли, — фыркаю.

— Вот и чудесно, раз не нужны, — кажется, я вижу Юлькин вздёрнутый палец вверх. — Но личную жизнь устрой в любом случае, это полезно. Опыт!

Мы болтаем ещё некоторое время, и я понимаю, что, Юля бесконечно права — я буду просто игнорировать Лаврова. И съезжать никуда не буду, вот ещё. Не буду убегать!

Да здравствуют новая жизнь и учёба! И радость от этого не испортит даже наглый Демид.

А новый парень… может и найду! В конце концов, я красивая и молодая. Будет ещё на моей улице праздник в виде умного, интеллигентного парня, который не мечтает меня уничтожить, словно я кошка помоечная или вовсе, блоха на её холке.

Решено! Никакого Лаврова! Новая и прекрасная жизнь, я бегу к тебе!

5. Ярослава

Несколько дней проходят в суете, и я совершенно забываю о Лаврове. Ну, учится со мной в одном вузе и ладно. Было бы ещё о чём переживать! В конце концов, кроме нас двоих, в универе больше пяти тысяч человек — вряд ли в этой толпе пересечёмся с Демидом.

У меня даже получается поверить, что ничего между нами, теперешними, не произошло — всё это плод моей фантазии и выплески бурного воображения.

Да, точно! Ничего не было! Привиделось, померещилось, показалось. На этом и порешим!

Только вот, как бы я не сопротивлялась, но в первую ночь после нашей неожиданной встречи и перепалки у стены и в комнате, мне приснился сон. В нём мне снова было шесть, а Демиду восемь. Мы катались на велосипеде, ели мороженое и ловили бабочек стеклянной банкой.

Ну что за глупость? Моё сознание, словно издеваясь, подкинуло картинки из прошлого, и против воли так тепло на душе стало. Я проснулась в холодном поту, а потом долго плакала в туалете.

Так жалко нас, прежних, стало.

— Скукотища, — вздыхает неугомонная Даша.

Заплетает косички возле зеркала, которое мы с ней отмыли от следов жизнедеятельности предыдущих жильцов. Даша крутится, поправляет светлую футболку, рассматривает округлую попу и довольно хмыкает.

Дашка — классная. Мы знакомы всего-ничего, но она мне уже стала родной и близкой. С ней весело и легко, радужно, а ещё, благодаря её старшей сестре, нам удалось очень быстро адаптироваться — Лиля наш консультант в сложном мире студенческой жизни.

А ещё на днях мы познакомились со всеми девочками нашего этажа, а с девочками с пятого вовсе вчера жарили картошку и болтали о мальчиках.

Я благодарна Даше — с ней невозможно быть запуганной и робкой. В ней столько энергии, что хватит осветить небольшой микрорайон, и она ею щедро делится со всеми.

Если бы ещё родители не атаковывали звонками, но это из разряда фантастики.

Папа каждое утро шлёт кипу наставлений. Звонить он не любит. По его мнению, болтовня по телефону — лишняя трата времени, но зато сообщения пишет с завидным постоянством. В них нет смайликов, зато в каждой букве «слышится» суровый тон заботливого родителя.

Папа — замечательный, я очень его люблю, просто иногда его заносит. Знаю, что всего лишь волнуется обо мне, потому не злюсь на гиперопеку.

С мамой сложнее. Она звонит неизменно по видеосвязи, требует показать в деталях место, в котором нахожусь, и будто бы принюхивается каждый раз. Это смешно, но и обидно. Будто мне не доверяют самые близкие люди.

— Вот, станешь матерью, сама всё поймёшь! — всякий раз говорит мама, а я согласно киваю.

Да не дай бог стать таким же параноиком. Нет уж, своих детей я так сильно контролировать не буду.

— Ярослава, слышишь меня? — врывается в сознание требовательный голос подруги. — Скукота, говорю! Скучища жуткая.

— Я не глухая, Дарья, — переворачиваюсь на живот, укладываюсь подбородком на руки. — Мне тоже скучно. Что будем делать?

— Шоппинг! — восклицает Даша.

На месте подпрыгивая, хлопает в ладоши, глаза загораются. Даша бежит к своей кровати, хватает сумку и уже через минуту полностью готова к выходу.

Шоппинг в понимании Даши — это не покупка очередной новой кофточки или пары балеток. Нет уж, для моей соседки — это слишком мелко. Мы идём в книжный, и там зависаем на час в отделе технической литературы и нон-фикшна. У Даши горят глаза при виде очередного сборника задач или откровений ученого.

— Смешная ты, — говорю, когда счастливая Даша тащит на кассу охапку пухлых томиков.

— Ну в самом деле, не о любви же читать.

Даша поправляет воображаемые очки и морщит веснушчатый нос, а я смеюсь, представив прагматичную подругу за чтением любовного романа.

Я покупаю новый блокнот в красивой кожаной обложке, набор ярких маркеров и книгу из разряда «Как поверить в себя, если в кармане три копейки».

После мы с Дашей гуляем в парке, едим мороженое, смеёмся. Мне весело, хорошо и спокойно. После покупаем по большому стакану карамельного латте, кормим голубей чёрствой булкой, а шум большого города очаровывает. В Красновке никто никуда не торопится — людям некуда спешить. Все друг друга знают, любой секрет тут же становится достоянием общественности. Порой и хотелось бы что-то скрыть, да не получится. Красновка слишком маленький городок для тайн и секретов.

— Покарауль мои вещи, — просит Даша, ставя пакет с книгами на лавочку. — Я быстро!

Она уносится куда-то, подобная урагану, а я присаживаюсь на лавочку и, глядя на наглых голубей и милых пенсионеров, пью кофе. Эх, хорошо-то как! Ну просто до невозможности хорошо. Улыбаюсь своим мыслям, расслабленно откидываюсь на спинку лавочки, на которой кто-то вывел «Маша и Саша — любовь навсегда» и, прикрыв глаза, подставляю лицо тёплому ветру. Через несколько дней наступит сентябрь, но ещё тепло, словно лето не собирается сдаваться.

— Привет, — раздаётся низкий голос совсем рядом, он заставляет подпрыгнуть на месте. Перепугавшись, едва не обливаюсь кофе, оглядываюсь по сторонам, а совершенно незнакомый парень сидит рядом со мной на лавочке, закинув ногу на ногу, и широко улыбается.

Он высокий и стройный, одет в модный серый костюм, на ногах яркие кроссовки. Голубоглазый блондин с очаровательными ямочками на щеках.

Незнакомый светловолосый парень улыбается широко и смотрит на меня так, будто видит перед собой самую красивую девушку на свете. От его взгляда, полного обожания и восхищения, теряюсь, краснею немилосердно. Сбежать бы, спрятаться, но парень настолько симпатичный, что им хочется любоваться бесконечно.

— Я Никита. И, кажется, я влюбился по уши.

— Очень приятно!

В ответ протягиваю свою руку, загипнотизированная взглядом голубых глаз.

— Ярослава, — представляюсь, осколками растревоженного сознания радуюсь, что удаётся произнести своё имя уверенно.

— Ух ты! Не сомневался, что у настолько очаровательно девушки имя будет невероятное, — хлопает по-девичьи длинными тёмными ресницами, и бирюза его радужки ярче неба.

Его глаза, как омуты. В них нырнуть хочется и плавать там, как в море.

Я сама обладательница необычного цвета глаз, потому Никита мне нравится. Будто бы свой.

Очень красивый парень, просто очень.

Смаргиваю наваждение, зеркалю позу Никиты: кладу ногу на ногу, расслабляюсь.

— Отличный день, да? Погода фантастическая, — Никита склоняет голову к плечу, светлая чёлка закрывает глаз. В низком голосе появляется та самая характерная хрипотца, которая так нравится девушкам.

Чего греха таить? И мне нравится.

— Веришь? Утром проснулся и почувствовал, что именно сегодня меня ждёт что-то очень важное и значимое. Я, знаешь ли, в некотором роде эмпат и экстрасенс. Интуиция никогда не подводит. И вот, проснулся, а на душе так классно. А тут ты сидишь, такая очаровательная, одинокая. Это ли не знак? Самый настоящий!

Никита улыбается обезоруживающе, смотрит на меня внимательно из-под тёмных ресниц, а я в жизни такого красивого парня не видела. Будто картинка, а не живой человек.

О-о-о! Яся, да ты поплыла! Держись! Соберись, дурочка!

Меня накрывает смущением, я смотрю на носки своих кед, а они вдруг пыльными кажутся. Со мной и раньше пытались познакомиться, но обычно это были наши, местные ребята, от которых знала, что ожидать. А Никита… он совсем другой. Из другого мира.

Никита чуть-чуть, всего на несколько сантиметров, пододвигается ближе, не переставая очаровывать меня улыбкой и ямочками.

— Чем ты занимаешься, Ярослава? — интересуется, лихо смахивая со лба светлую чёлку.

Интересно, сколько времени он тратит на укладку? Не могут же его волосы от природы так идеально лежать.

— Кофе пью, — улыбаюсь и салютую стаканом. — Твоё здоровье.

— Жаль, поддержать нечем, — смеётся уж очень обольстительно и ещё пододвигается, впрочем, не врываясь в личное пространство.

Расстояние между нами очень комфортное, и энергия плывёт в воздухе мягкая. Без лишнего напряжения и разрядов электричества. Первое смущение проходит, скованность исчезает, и я окончательно расслабляюсь, свободнее откидываюсь на спинку лавочки. Пауза в разговоре затягивается, и вдруг взгляд Никиты становится более пристальным, блуждает по моему лицу, спускается к шее и ещё ниже…

— Ты очень прыткий, да? — обвожу его стройную фигуру рукой и шутки ради ставлю между нами, как щит, пакеты из книжного.

Несмотря на то что Никита очень красивый, мне не хочется впускать его в свою зону комфорта. Не так быстро, не настолько резво.

— О-о-о, обычно я очень скромный, — скорбно вздыхает и глаза опускает. — Просто…

— И что же тебя сподвигло забыть о скромности?

— Одна очень красивая девушка, — разводит руками и снова двигается, но прилипнуть ко мне мешают пакеты. — Я тебя не видел раньше. Ты не местная?

— А ты всех местных девушек знаешь?

Никита игнорирует мой вопрос и кладёт руку на спинку лавочки. Вроде бы невинный жест, но прохладные пальцы касаются моей спины, от чего передёргивает. По коже проходит озноб, который ничего общего с душевным трепетом не имеет. Неприятно… да, именно так.

Меня отбрасывает к краю лавочки, и второй пакет уже с моими покупками делает «щит» между нами с Никитой прочнее и толще.

— Тебя бы я сразу заметил, — отвечает наконец и улыбается. — Такую красоту невозможно проигнорировать. Я и подошёл к тебе только потому, что понял: если пройду мимо и не познакомлюсь, буду самым большим идиотом и вовсе умру.

Его слова вгоняют меня в краску, и я отворачиваюсь, мечтая, чтобы Дашка скорее вернулась. Мне нравятся комплименты, но я совсем не умею на них реагировать. Глупо хихикать? Ответить, что Никита тоже очень красивый? Милостиво кивать? Не знаю!

— Ну, детка, зачем же краснеть, если это правда?

А вот слово «детка» уже совсем из другой оперы. Ну, то есть… мы же только познакомились, у меня имя есть.

— Можно просто Ярослава, — напоминаю, и Никита будто сказать что-то хочет, рот открывает, но спустя мгновение смыкает губы, пристально на меня глядя.

— Ярослава так Ярослава, — уголок губ ползёт вверх, тонкие «музыкальные» пальцы чертят в воздухе замысловатые узоры.

Может быть, надо с ним чуточку мягче? Ну, назвал меня деткой, так, может, нет в этом ничего эдакого? Обычное слово? Только неприятное жуть, и терпеть его не хочется.

— И да, я не местная. Поступила на первый курс универа.

— Нашего универа?! — оживляется. — Первокурсница, значит.

Что-то в его словах кажется странным. Будто то, что я первокурсница что-то меняет, играет хоть какую-то роль.

— Ты снова покраснела, — добавляет в голос волнующих провокационных ноток, а во взгляде клубится туман. — Очаровательно!

— Мне просто жарко, — пальцами в волосы зарываюсь, приподнимаю у корней, перекидываю копну на сторону, закрываюсь от пристального волнующего взгляда.

— Хочешь, в бассейн махнём? — пальцы Никиты снова странным образом касаются моей спины, хотя парень вроде как на месте сидит и не двигается, но я определённо чувствую его прикосновения, которые выбивают из колеи.

Только двигаться мне больше некуда, и так вжимаюсь бедром в железный поручень.

— Не-а, не хочу, — смеюсь, меня забавляет его напористость.

Есть в ней что-то бесшабашное.

— Или на озеро? Пока последние тёплые дни, — не сдаётся, накидывая всё больше вариантов. — У моего друга есть загородный домик, там такая природа — закачаешься! Рванём хоть прям сейчас, пока учёба не началась. А? Как тебе идея? Или можно на шашлыки поехать. Что? Наедимся, отдохнём, посмеёмся. Ближе познакомимся, — играет бровями, вызывая новый приступ смеха.

Я не успеваю ничего ответить, потому что на горизонте появляется Дашка, а Никите кто-то звонит и он, извиняясь, поднимается с лавочки и отходит в сторону, принимая звонок. Смотрю на его спину, широкий разворот плеч, светлые волосы на затылке. Хорошенький…

Вот только его «детка» насторожила, но, может быть, это нормально? Может, со мной что-то не так, раз не понимаю этого? Что я, живя в Красновке, видела и знаю? Не удивлюсь, если мои понятия о взаимоотношений полов безнадёжно устарели.

Даша спешит ко мне с новой порцией кофе, и я с облегчением выбрасываю пустой стакан.

— Прости, задержалась. В туалете такая очередь! Главное — в мужском всё так быстро, а девушки вечно чухаются, едва не опозорилась там…

Она торопливо рассказывает о женщине, которая застряла в кабинке, сломав замок, а Даша бегала за администрацией ТЦ, чтобы те вызволили бедолагу. Слушая подругу, забываю о Никите, но он не даёт мне шанса: возвращается, становится за спиной и, наклонившись, обнимает за плечи, и волна жара спускается от щёк ниже.

— Испугал!

— Прости, детка, отвлекли, — шепчет на ухо, а Даша замолкает на полуслове и удивлённо таращится на нас. Я сбрасываю руку Никиты, он тихонько смеётся. — Мне сейчас уйти надо, но я тебя найду. Не забывай меня!

— Может, просто телефончик у неё попросишь? — щурится Даша. — Казалось бы, что проще?

— Нет, это слишком просто, — на его губах снова эта широкая улыбка, от которой сердце делает кульбит. — Жди меня, детка. Я обязательно тебя найду.

Махнув рукой, Никита уходит, а меня в который раз передёргивает от его «детки».

— Знакомое у него лицо, — замечает, хмуря брови. — Не могу вспомнить, где его видела.

— Мало ли, — отмахиваюсь и, отвернувшись, делаю большой глоток вкусного кофе.

«Я тебя найду», — шумит в голове красивый голос.

Неужели и правда, найдёт? Неужели будет искать? Чудеса…

И ещё… вдруг это именно то, о чём говорила сегодня Юля? Именно тот? Интрига.

6. Ярослава

Расчёсываю у зеркала тёмные волосы, пытаюсь заплести их в косу, но они не слушаются, будто объявили мне забастовку. Несмотря на все мои старания, из причёски постоянно выпадают пряди, щекочут шею, попадают в глаза. И главное, были бы кудрявые! Так нет же, до отвращения ровные, слишком прямые, никакой укладке не поддаются.

«Девушка должна выглядеть прилично, быть аккуратной и опрятной», — звучат в голове слова мамы, а улыбка поднимает уголки губ.

Сейчас, когда родители с их вечными наставлениями далеко, многое из того, что было частью привычной жизнью, лишь веселит. Дома было трудно, я постоянно должна была соответствовать их представлению о приличной девочке, но сейчас я чувствую кураж и свободу. Даже подумываю в клуб сходить с новыми подругами — почему бы не наверстать всё, что упустила?

Главное — на неприятности не нарваться, а то с моей удачей прямо на входе вляпаемся в какую-то переделку. Или того хуже, Демида встретим.

Тихонько рычу своим мыслям, потому что не должна постоянно по делу и без повода вспоминать Лаврова, но мысли лихорадочно скачут, воспоминания оживают, и я никак не могу обуздать их, привести в порядок. Мне учиться нужно, я именно для этого приехала. Или вон, лучше бы о Никите думала, чем не вариант? Только о нём я как-то до обидного быстро забыла.

— Хватит мурыжить волосы! — Даша подходит сзади, обнимает меня за талию и кладёт голову на плечо. Для этого ей приходится чуть-чуть согнуться, потому что она порядочно выше меня. — Мы опоздаем.

— Я волнуюсь, — признаюсь. — Всю ночь не спала.

— Ага, ворочалась и сопела, — смеётся и оборачивает меня лицом к себе. Забирает расчёску, кидает её на кровать и треплет меня за щёчки. — Думаешь, я не волнуюсь? Всё будет хорошо!

— Твой оптимизм заразен, — обнимаю подругу, и мы делаем в ритме вальса несколько оборотов по маленькой комнате. — Слушай, а вдруг мы не попадём в одну группу?

Эта мысль меня пугает больше всего. За несколько дней я очень прикипела к Даше и уже не представляю своей жизни без неё, но ведь может случиться всякое. А что если я не найду общий язык с новыми одногруппниками? Мало ли… В школе у меня были проблемы с одноклассниками из-за вечных гадостей Лаврова. Многие считали, что от меня лучше держаться подальше, чтобы тоже не нарваться. Будто я заразная.

— Окажемся, — в полной уверенности заявляет Даша и хитро мне подмигивает.

Обожаю эту девчонку.

Линейка, к которой я так долго и тщательно готовилась, оказывается скучнейшей. Даже в школе было веселее, честно! Декан долго и нудно рассказывает о нашем будущем в стенах альма-матер. Я едва не засыпаю и только шутки Даши и едкие комментарии позволяют остаться на ногах.

Дальше нас приглашают в просторный актовый зал, там тоже читают лекцию о светлом будущем, а после вызывают по одному, чтобы вручить новенькие студенческие билеты.

— Прохорова Ярослава Игоревна! — звучит моё имя, я подхватываюсь и, натянув на лицо широкую улыбку, иду к сцене. Тёплые руки декана вручают мне самый главный студенческий документ, который ещё пахнет типографской краской. Ничто не омрачит этот праздник.

— Поздравляю, Ярослава Игоревна! В добрый путь к новым свершениям! — улыбается декан, пожимает мне руку и вокруг глаз собирается сеточка морщин.

Меня такая гордость распирает! Я сама, без чьей-либо помощи, поступила на бюджет в хороший вуз, уехала из родного дома, добившись признания моей самостоятельности. Я много для этого работала, я заслужила. У меня, в конце концов, золотая медаль, четыреста баллов по ЕГЭ и целая стопка благодарственных грамот! А ещё Олимпиады и почётное звание главной заучки школы. Зря, что ли, мучилась?

Победным взглядом осматриваю зал, но в глаз попадает соринка. Большая такая соринка, широкоплечая, с наглой ухмылкой на губах. И имя ей — Демид Лавров. Сюрприз!

Он стоит у входа, окружённый компанией, и вроде бы людей вокруг него много, а выделяется из всех. Или так кажется потому, что его лицо мне знакомо в малейших деталях? Даже полумрак не скрывает его полностью, будто свет намеренно рассеивают большим фонарём.

Улыбка сходит с лица, когда понимаю — он пялится на меня. Меня трудно не заметить, когда стою истуканом посреди освещённой сцены, сжимая в пальцах студенческий. Ноги моментально становятся ватными, настроение портится. Мне не хочется возвращаться на место под ненавистным взглядом, я боюсь упасть, опозориться на потеху толпы, как бывало когда-то.

Так, стоп! Было да сплыло! Вперёд, Яся, шагай бодро и улыбайся. Пусть утрётся, козёл. Надо же, пялится он на меня.

Задрав повыше подбородок, я снова улыбаюсь и под жидкие аплодисменты схожу со сцены. Рассеянный взгляд выхватывает чужие незнакомые улыбки, слух улавливает отголоски тихих разговоров, и я всё делаю, чтобы доказать Демиду: мне на него плевать с высокой колокольни. До места удаётся добраться без приключений — удивительно, потому что в прямом смысле не чувствую ног.

Демид стоит далеко, но его взгляд прожигает во мне дыру. Хочется заорать: не смотри на меня! Отвернись, кому говорят! Ты не имеешь права после всего, что сделал со мной. Ну зачем ты смотришь?! А губы снова горят, будто бы Лавров меня целует. Чувствую себя человеком, которому оторвало конечность и его мучают фантомные боли.

Мне не нравится реакция моего организма, громкий стук сердца и горячий румянец на щеках. Сажусь в кресло, перевожу дыхание, прячусь в толпе сокурсников. Прикладываю руку к груди, а в ней словно барабан поселился, громыхает и бьётся о рёбра. Надавливаю на солнечное сплетение, разминаю кожу под платьем, а затылок буквально пылает, покрывается испариной. Да ну блин! Всё настроение, гад, испортил. Чтоб тебе в ботинки милый котик нагадил. Уй, злюсь.

Каким чудом концентрирую внимание на происходящем на сцене? Спросите и не отвечу. Окончательно прихожу в себя только, когда наступает Дашкина очередь получить заветную корочку. А ещё оказывается, я всё это время так крепко сжимала в руках новенький студенческий, что острый край синей книжечки оставил глубокий след на ладони.

Не оборачивайся! Не смотри назад! Только не туда, где в проходе стоит кучка друзей Демида и он сам. Не дай Лаврову шанса вообразить, что ты вообще заметила его.

Но сидящие рядом знакомые и не очень девчонки шуршат, двигаются, не в силах усидеть спокойно. Если я всеми силами пытаюсь превратиться в древнюю окаменелость, они наоборот — красуются, привлекая внимание старших популярных парней.

— Ой, хорошенький какой.

— Брюнета видели? О-о-о, тестостерон на палочке. Так бы и облизала с головы до ног.

— Ага, нужна ты ему.

— А мне больше друг его нравится.

— Да, тоже классный.

— Мне б любого из них, я б ух!

— Сова нашлась, ухает на ухо. Угомонись!

— Интересно, он с кем-нибудь встречается?

— Не пофиг ли? Отбить всегда можно.

— Ага, держи карман шире. Видела, какие девчонки на третьем курсе? Красотки.

— Да я как бы тоже не урод.

— Вот бы он рядом сел, я бы к нему прижалась.

— Озабоченная. У тебя прыщ на лбу, даже тонак не помог, потому смотри вон, на Витьку, тебе больше подходит.

И все это разбавляется охами, вздохами и кокетливым хихиканьем. Глупышки. Сидят и не знают, дурочки, на какие гадости способен их обожаемый брюнет.

Например, когда мне исполнилось двенадцать, в день моего рождения я увидела на окне тортовую картонную коробку, перевязанную ярко-розовой ленточкой. Тогда мы с Демидом только-только становились заклятыми врагами, и у меня было мало опыта в войне с ним. Наивной была и доверчивой. Решила, что Лавров на меня больше не злится, в том, что, что торт поставил на подоконник именно он, не сомневалась. Это был наш с ним способ обмениваться информацией — оставлять что-то на окне спальни.

Честно, я обрадовалась. На мгновение показалось, что между нами снова мир и дружба. Вы представляете, как я сильно орала от ужаса, когда, открыв коробку, увидела там тараканов? Огромные и чёрные, получив свободу, они мигом расползлись по подоконнику, один особенно прыткий тут же начал карабкаться по моей руке. Я рыдала до самого вечера, слова сказать не могла, а после долго с подозрением косилась на любую коробку.

И если вы думаете, что тараканами ограничилась фантазия этого засранца, у меня для вас плохие новости.

Голос разума шепчет, что ему уже не четырнадцать. Что тараканы и прочие гадости остались далеко в прошлом.

Наверняка Демид очень изменился не только внешне, но и внутренне. Стал взрослее, детские приколы и садизм уже не часть его личности. Но потом вспоминаю, каким диким огнём горели его глаза при первой встрече, сколько было в них ненависти и отвращения. Настолько много, что снова легко было почувствовать себя тем самым чёрным противным тараканом, а не живым человеком. Словно не прошло два года, и мы с Лавровым так и остались теми буйными подростками, которых переполняла обида и злость.

Вот только поцелуи совсем не вписываются в привычную парадигму. Прошлый Демид скорее бы стукнул меня, чем поцеловал…

Нет, надо подумать о чём-то другом! Ёрзаю, устраиваюсь удобнее, пытаюсь расслабиться. Девчонки шепчутся, обсуждая «красивого брюнета», а я смотрю на счастливую Дашку, изо всех сил не думаю о Лаврове.

Надо вспомнить хотя бы Никиту, что ли.

Он обещал меня найти, но, наверное, решил не заморачиваться, или не знаю почему он так и не объявился. Я не сумела определиться, понравился он мне и жду ли его, но мысли о высоком красивом парне здорово отвлекают от Лаврова. Правильно Юлька говорит: мне надо найти кого-то, и тогда Демид от меня окончательно отцепится, я перестану постоянно вспоминать о нём, взбудораженная внезапной встречей. Внезапной и очень неожиданной.

— Ой, он сюда идёт, — вздыхает девочка, сидящая за моей спиной, и от радости ногами топает.

Детский сад. Дашка, вернувшаяся с вручения, плюхается на соседнее кресло, бухтит, что никак не может понять общей истерии, а я спинным мозгом чувствую, кого именно имеет в виду визгливая девица.

— Привет, красавчик! Хочешь к нам?

— Мы подвинемся.

— Давай, смелее!

Девчонки, собравшись в стаю, всегда очень смелые, и сейчас каждая пытается привлечь внимание симпатичного парня и показать себя самой раскрепощённой. Хм, Демид — симпатичный. Умора.

Интересно, если я сейчас встану и, не дожидаясь конца «представления», уйду? Это будет очень странно? Ну, вдруг я в туалет захотела или просто воздухом подышать?

— Тут занято, — сердится Даша, а я скашиваю глаза вправо и вижу мужские ноги в нескольких сантиметрах от подруги.

— Что-то незаметно, — в голосе Демида усмешка, а я поднимаю глаза к лепному потолку.

— Наглый какой, — бурчит Даша и толкает меня локтём в бок. — И откуда такие наглые берутся?

— Такими совершенными нас создаёт природа, — заявляет Демид, а сиденье свободного красного кресла рядом с Дашей хлопает, скрипит под весом Лаврова, а длинные ноги упираются в спинку сидящего впереди бедолаги.

Я жду в ответ возмущений, хотя бы гневного взгляда, но худенький кудрявый парень молчит, и лишь сильнее голову в плечи вжимает, когда Демид наклоняется к нему и хлопает по плечу.

Вероятно, не я одна знаю, каким козлом может быть Лавров. Или кудрявый просто трус.

— Вообще-то свободных мест полно, — заявляю, растягивая губы в ядовитой улыбочке. Смотрю прямо на Демида, а он поднимает левую бровь, надвое пересечённую тонкой полоской шрама, и я даже помню, откуда он там появился.

— Мне нравится здесь, — пожимает плечами. — Отличный вид и компания хорошая.

Фыркаю, ловлю удивлённый взгляд Даши, но она молчит, только в глазах бегущая строка, на которой сменяет друг друга тысяча разных вопросов.

— Нравится ему, — бурчу, и тихий шелестящий смешок срывается с губ Демида.

— Ладно, — заявляет таким тоном, словно хочет сделать важное признание. — Допустим, не все в этой компании приятные, но терпимо. Вот подружка у тебя милая.

— Это он обо мне, что ли? — Даша ошарашенно смотрит на меня, а веснушки от возмущения алеют.

— А что? Хочешь сказать, что ты не милая? — совершенно искренне удивляется Демид. — И веснушки у тебя классные. Тоже первокурсница?

Я не могу понять, он с ней флиртует или это моё больное воображение дорисовывает то, чего нет? Но, судя по расширившимся глазам Даши, она окончательно сбита с толку.

— Отстал бы ты от меня? — выдаёт, справившись с потрясением. — Не знаю, какую игру ты затеял, но я в ней участвовать не собираюсь.

«Придурок», — шепчу одними губами и яростно смотрю на Демида, а он точно так же отвечает: «Я знаю».

Знает он, надо же, какой умный.

Даша снова толкает меня в бок локтём, а когда смотрю на неё, едва заметно головой в сторону своего соседа дёргает. Мол, что это только что было? Отмахиваюсь, но Даша щурится, и я боюсь, что вечер расспросов мне обеспечен.

— Как тебя зовут? — не унимается Демид, а Даша хлопает глазами, удивлённая.

Молчи, Яся. Будь выше этого. Не поддавайся на провокации, он ведь именно этого и добивается. Специально припёрся и рядом сел, чтобы довести тебя.

Я не хочу, чтобы моя новая подруга стала разменной монетой в нашей с Лавровым войне, она такого не заслужила. Ни на минуту не верю, что Даша действительно могла его заинтересовать, и не потому, что она страшненькая, нет. Она очень симпатичная! Просто Демид — чудовище. Он не умеет к кому-то искренне относиться, и каждое его слово нужно делить на десять, а то и на сто.

— Глафира, — выдаёт Даша, а я давлюсь смехом.

— Чудесное имя, а как тебе подходит, — веселится Демид, а все сидящие вокруг, затихают, наблюдая.

— Меня тогда Афанасием зовут, — смеётся и откидывается на спинку сиденья, вытягивает длинные ноги и смотрит на сцену, кажется, потеряв к нам всяческий интерес.

— Он странный, — шипит мне на ухо взбудораженная Даша, а я развожу руками.

Когда Демид так близко, время течёт слишком медленно. Я не шевелюсь, смотрю вперёд, и вскоре наряды первокурсников сливаются в одну пёструю ленту. Ничего не разбираю, но упорно вглядываюсь в происходящее на сцене и меня отпускает.

Пусть сидит, где хочет и делает, что ему нравится. Меня это не касается.

Этот вечер похож на резину, тянется и тянется, но всему приходит конец. Нас ещё раз поздравляют, желают лёгкой учёбы и высшего бала на экзаменах, призывают к взвешенности каждого решения и дают ещё массу напутствий. Появление Демида напрочь испортило мне настроение, но я вслушиваюсь в слова декана и впитываю новую информацию. Она уж мне точно пригодится, в отличие от нервного срыва.

— Ребята-первокурсники! — зычно вещает в микрофон декан. — Не забывайте, что каждому извас положен куратор из числа старших учащихся. Вскоре вам огласят список, отказаться нельзя. А сейчас в добрый путь и пусть удача и упорство никогда вас не покидают!

— Этого ещё не хватало, — сокрушается Даша, а мне как-то вдруг дурно становится. — Лилька ж рассказывала, а я забыла.

— Интересно, кто нам попадётся? — суетится девочка, сидящая рядом со мной.

«Главное, чтобы не Лавров», — думаю я, но быстро отгоняю от себя дурацкую мысль.

Собираемся, народ стекается к выходу, и я прячу новые документы в сумку. Нет, несмотря ни на что, это отличный день!

— Ну что, пойдём отмечать? — спрашивает Дашка, а я киваю. Не в комнате же сидеть, когда новая жизнь начинается, хорошая и яркая?

— В Мак? — спрашивает Аня из триста пятнадцатой и перекидывает через плечо сумку на длинном ремешке. Аня очень красивая, светловолосая и улыбчивая, на солнце похожая, ей невозможно не улыбаться.

Вообще мне очень нравятся все, с кем познакомилась за эти дни. Девчонки на нашем этаже замечательные.

— Можно в Мак, — размышляет Даша, потирая подбородок. Кажется, она напрочь забыла, что рядом с ней всё ещё находится Демид, да и я стараюсь об этом не думать. Игнор — лучшая политика. — Да, отличная идея. И недалеко.

В Красновке не было привычных многим заведений общепита, и мне всё-всё интересно. Хочу наслаждаться каждым днём.

— Разрешите, молодой человек?

Даша смотрит на загораживающего проход Демида, а он усмехается, но не отходит.

— Отойди, а?! — кипятится Даша, и Демид всё-таки пропускает её, чуть-чуть отодвинувшись. Подруга снова называет его наглым и, только чудом его не задев, проходит мимо.

Теперь моя очередь протискиваться, и эта перспектива раздражает и повергает в уныние.

— Может ты уже уйдёшь? — но Демид только головой качает.

— Подруга вон как хорошо пролезла, — издевается, а я готова его стукнуть, аж ладони зудят и кончики пальцев покалывают.

— Не дождёшься, — выдаю, хватаю свои вещи и, чёрт меня дери, убегаю в другую сторону.

Под возмущённый писк не успевших собраться девчонок, отвратительным образом наступая кому-то на ногу, ойкая и прося прощения, я проношусь ураганом через ряд и, оказавшись с другой стороны, показываю Демиду язык.

Вот так тебе, Лавров. Сам в свои ловушки попадай, я в капкане сидеть не собираюсь.

7. Демид

— Ну, за новый учебный год! — радостно восклицает Илья, а Никита поднимает бокал, и мелодичный звон стекла будто музыка для моих ушей.

Пить я не люблю, да мне и нельзя, потому что спорт и вообще, я и без алкоголя дурной. И пьяных не люблю — раздражают до печёночных колик, но посидеть в компании друзей в баре — отличный способ скоротать вечер.

Сегодня, тем более, повод есть — ещё один учебный год стартовал, а значит, тренировки и оживление.

— Пусть в этом году будет как можно больше красивых первокурсниц! — Никита дует на шапку белоснежной пены, загадывая таким образом желания. Суеверный идиот. — А то прошлый «призыв» совсем не радовал. Никанорова разве что ничего такая была, а ещё Савельева, но у той мозгов маловато.

— Ой, когда тебя мозги девчонок волновали? — смеётся Илья, но вдруг морщится и разминает травмированную в прошлом сезоне спину.

Из-за травмы Илья вылетел из первого дивизиона, долго страдал и чуть не скатился в депрессивную яму. Но где-то нашёл в себе силы, собрался и даже уговорил тренера попробовать ещё раз. Пусть пока всё больше на скамейке запасных, но Илья заслужил этот шанс, он талантливый нападающий.

— Знаешь ли, тупые тоже быстро надоедают, — Никита кидает в рот горсть арахиса, активно работает челюстями, выглядывая кого-то в зале.

А Илья не отстаёт:

— Мне казалось, для тебя главное, чтобы у девочки ноги были длинные и… глаза красивые.

— Это да, — усмехается Никита, а светлая чёлка всё время падает на глаза. Постригся бы уже, что ли, модник? — Глаза я люблю. И чем больше, тем лучше. Размер эдак третий, а лучше четвёртый.

— Терпеть не могу большую грудь, — кривится Илья, а Никита смотрит на него, как на больного.

Я теряю интерес к их беседе и смотрю на посетителей бара. Вначале, когда мы только завалились сюда, народу было сравнительно мало — всего парочка парней с физического факультета, да девчонки с психологического, скромные и приличные. Вялый контингент. Но чем дольше, тем оживлённее становится, и мне нравится эта суета. Обожаю людные места, быть в гуще событий. Мне нравится чужая болтовня, громкий смех, музыка. Девчонки, в конце концов. Мне двадцать, и я не собираюсь связывать себя отношениями, хоть сколько-нибудь серьёзными. Впереди целая жизнь, ещё успею накинуть ярмо на шею. Пока что быть свободным ветром мне очень даже по вкусу.

Но вопреки мнению, у меня не настолько бурная личная жизнь, как у моих друзей. Просто я люблю красивых девушек, они отвечают взаимностью, вот и всё. Другое дело, что слухов многовато, но рты никому не заткнёшь. Ладно уж, пусть думают, что хотят, я никому не мешаю. Иногда масштаб сплетен поражает, но это даже забавно.

— Где Дятлов, чтоб его?! — возмущается Никита, глядя на часы рядом с барной стойкой. — Обещал же вовремя прийти.

Никита тот ещё зануда, и он ненавидит, когда люди опаздывают. Потому любая девчонка знает — на свидания к Воропаеву лучше не задерживаться, он ждёт не дольше двух минут, а после заносит номер телефона бедолаги в чёрный список.

— Зачем он тебе нужен? — удивляется Илья и барабанит сигаретной пачкой по деревянному столику. Смотрит на Никиту подозрительно, и даже мне становится интересно. — Вы ж с Дятлом вечно срётесь. Чего вдруг такой интерес?

— Он тебе бабки должен? — спрашиваю, но Никита отрицательно качает головой.

— Он обещал для меня кое-что достать.

На его губах появляется загадочная улыбка, а мы с Ильёй переглядываемся. У него голубые глаза-плошки, которые сейчас круглее обычного.

— Обух, ты видишь? — спрашиваю, словно Никиты Воропаева, нашего лучшего друга, нет сейчас рядом. — Что-то тут нечисто.

Обухов щурится с подозрением, глядя на Никиту, а тот насвистывает под нос и рассматривает ухоженные руки. Весь такой холёный, любимец девушек и душа любой компании, обычно он не умеет держать язык за зубами, а тут в рот воды набрал и это так на него не похоже, что даже я напрягаюсь.

— У вас там… вы там случайно не запрещённой дурью решили банчить? — Илья ложится грудью на стол, понижает голос до зловещего шёпота. — Ты смотри мне, Воропаев, я тебе в тюрягу передачки носить не буду. Ты бросай это дерьмо прямо вот сейчас, в эту же минуту!

— Обухов, у тебя слишком бурная фантазия. Неконтролируемая, попей успокоительного, тебе полезно, — Никита улыбается Илье широко-широко, а в бар входит Дятел.

Дятлов нам не друг, скорее, приятель. Знаете, такой полезный человек, у которого везде и всюду контакты — от столовки до деканата. Дятел всегда знает, у кого по выгодной цене и без кидалова можно заказать контрольную, курсовую или договориться с поварами, чтобы готовили вне очереди и повкуснее. А ещё у него всегда водятся деньги, что добавляет сто очков к имиджу.

Впрочем, у меня они тоже водятся, а ещё мозги в голове, потому услугами Дятла не пользуюсь, но и контакт в телефоне держу на всякий случай.

— О, наконец-то! — оживляется Никита и растягивает губы в широкой улыбке, чему удивляется даже Дятел. — Принёс?

— А то! Обижаешь, — хлопает себя рукой по карману и плюхается на свободное место, цепляя меня под столом носком ботинка. — Прости, Лавр, не хотел.

— Ещё бы ты хотел.

Дятел от греха подальше отсаживается на край лавки и бурчит под нос, что в этой нервной обстановке он работать не может.

— Что у вас там? — спрашиваю, пристально глядя на Дятла, а он переводит взгляд на Никиту.

— Тебя это не касается, — ерепенится тот, а я обвожу его худую фигуру мрачным взглядом.

— Уверен? Вдруг там и правда запрещёнка или ещё какая дрянь, а мы потом все прицепом пойдём, как соучастники? — смотрю прямо на растерянного Никиту, у которого сроду от нас не было тайн, а тут весь такой загадочный. Илья поддакивает, а Дятел заказывает себе бокал тёмного нефильтрованного.

— Никитос, чё ты меня в ваши разборки вмешиваешь? — тощую грудь выпячивает и улыбается официантке, но та качает головой, уходя.

При всей своей полезности, Игорь Дятлов успехом у женщин не пользуется. На втором курсе даже ходили слухи, что его какая-то девчонка прокляла, к гадалке ходила, потому теперь Дятел для всех остальных барышень — пустое место. Я в такую чушь не верю, а вот в бабскую интуицию — да. Девочки чувствуют, что с этим скользким типом лучше не связываться.

— Вот, держи, — Дятел вытаскивает из кармана сложенный вчетверо листок, протягивает Никите и делает глоток пива, невинно хлопая глазами. Ну чисто ангелок. — Пришлось в деканат башлянуть, так что пятихатку сверху накинешь за мои труды.

Никита поспешно разворачивает листок, жадно вчитывается и расцветает, что майская роза. Иногда меня удивляет вся эта старомодная чушь с бумажками. И это в век информационных технологий, смартфонов, мессенджеров и сквозного шифрования! Но Дятел любит нагнать туману, будто не номерами телефонов банчит, а данными повышенной секретности, которые после прочтения нужно съесть.

— Отлично! Дятел — ты огонь, — ликует Никита, а потерявший терпение Илья пододвигается к нему ближе и бесцеремонно заглядывает в листок.

— Оу, это данные какой-то девчонки, что ли? — присвистывает разочарованно и теряет интерес. — Я-то думал серьёзное что-то, напрягся даже, а то просто баба. Развели тут, придурки.

Никита сминает листок и запихивает в карман, его лицо мрачнее тучи. Со всей дури хлопает Илью по плечу и шипит, что это не его собачье дело.

— Ярослава не какая-то там баба. Ясно тебе, придурок?

А это уже интересно.

Похоже нынче имя Ярослава — самое популярное.

Надо же, а мне казалось, что оно редкое.

Хотя, постойте! Ярослава и Никита? Да будь я проклят, если этот кобель к ней прикоснётся.

Хотя, может, это какая-то другая Ярослава? Не моя?

Никита бурчит что-то себе под нос, снова несильно толкает Илью в плечо, выходит из-за столика и удаляется, чтобы там, от нас подальше, позвонить своей новой зазнобе.

— Что это за Ярослава такая? — удивляется Илья, а Дятел пожимает плечами, мол, знать не знаю и ведать не ведаю. — Лавр, ты знаешь её?

— Кого?

— Ярославу эту. Ну? Где ты витаешь в последние дни? Сам на себя не похож.

Хотел бы я сказать, что это тоже связано с Ярославой, но в ответ лишь пожимаю плечами и пью свой лимонад, заедая орешками. Честное слово, Синеглазка — не та, о ком я хочу разговаривать хоть с кем-то. Да я даже думать о ней не хочу, честно.

Не та это Ярослава. Другая какая-то! Всё, выбросил и выкинул. Нет её, не существует. Два года же как-то не помнил о Синеглазке и сейчас не буду.

— Точно не в курсе? — вгрызается в печёнку Илья, и мне тоже стукнуть его хочется. Ну что за прилипала, а? И прямо чувствует, в какое место побольнее ударить.

— Никого я не знаю, что ты? — отмахиваюсь, а довольный Никита возвращается за столик. Дятел вопросительно поднимает брови, а Воропаев в знак благодарности протягивает ему несколько сложенных вдвое купюр.

Приличная сумма…

— Что ж там за Ярослава такая? Прямо заинтриговали. Красивая хоть или просто грудь большая?

— Не твоего ума дело, — усмехается Никита. — Красивая девчонка, вот и всё. И с грудью там всё замечательно, прямо как я люблю. Уверенная тройка.

Да что б его!

— Ради просто красивых ты не напрягаешься, — замечаю, внимательно глядя на друга.

Он какой-то другой. Влюбился, что ли?

— Поверь, Лавр, там есть ради чего напрячься, — Никита взмахивает руками, рисуя в воздухе женский силуэт с красивыми формами. — Эдакая невинная синеглазая овечка, краснеет от любого взгляда. Давно таких невинных девушек не видел.

— Что-то мне уже жаль овечку, — себе под нос бурчит Илья и уходит в туалет.

Никита сидит напротив, лениво копаясь в телефоне. Тонкие пальцы порхают над экраном — пишет кому-то.

Пауза слишком затягивается, становится неприятной и тяжёлой. Что-то внутри зудит, но я никак не могу найти этому определения.

— А как же твои Маши и Даши? — спрашиваю, вспоминая всех, кого таскает Никита в наш дом. Он их называет куклами, детками, зайками и рыбками, не напрягаясь запомнить хоть одно имя, всё время находясь в поиске кого-то получше.

Не то чтобы я был святым и моралистом — у самого рыльце в густом пуху, — но порой Никита ведёт себя, как самое настоящее циничное дерьмо.

— Ну а что Маши и Даши? — хмыкает, плечом дёргает. — Пусть будут.

— А как же слова, что серьёзные отношения — не твой формат?

— А я что, говорил хоть слово о серьёзных отношениях? — удивляется и смотрит на меня, как на дурака. — На хрен мне этот цирк? Ярослава красивая, но не до такой же степени. А вот пару раз поиметь невинный цветочек — отличный вариант.

— Тебя когда-нибудь серной кислотой обольют, — усмехаюсь, вспоминая, сколько девушек искренне ненавидят Воропаева. Он же сволочь — отборная, бездушная и беспринципная.

И да, мне уже тоже жалко несчастную овечку.

Синеглазую девушку по имени Ярослава.

Чёрт. Чёрт!!!

Барабаню пальцами по столу, смотрю полупустой бокал лимонада, в котором почти не осталось «газиков», думаю.

Напоминаю себе, что Никита — мой друг. Наряду с Илюхой лучший, и влезать в его личную жизнь считаю дерьмовым поступком, нарушающим все кодексы. Да и плевать мне обычно, кого он имеет, сколько раз в день и насколько красиво потом расстаётся. Сам далеко не святой, чтобы подолом белого пальто размахивать и рассуждать о морали.

Тогда чего меня так заело? Заклинило по полной программе, кусок в горло не лезет.

Неужели Никита подцепил мою Синеглазку? Дурочку и воображалу? Предательницу?

Тьфу, пропасть. Ни о чём больше думать не могу.

Так ей и надо, — пищит злорадный мстительный голосок внутри. Пусть хлебнёт горя с Никитой, он ей быстро небо в алмазах покажет. Ойкнуть не успеет, как попадёт в сети Воропаева, пополнит ряды его жертв, а потом будет рыдать.

Но, чёрт возьми, обижать Синеглазку имею право только я! Больше никто свои грабли к ней тянуть не смеет, ни перед кем больше она не виновата.

Она только моя.

— Думаю, к нам домой её привести, — размышляет вслух Никита, каждым словом поднимая градус моей нервозности. — Кинчик вдвоём посмотрим, винишка попьём. Роллов закажу, точно! Тёлки это любят.

Я сжимаю зубы до хруста. Впервые меня жутко бесит Никита с его дурацкой философией. Кинчик, роллы, бабы… мерзость.

Но почему только сейчас меня это взбесило? Гадство…

— Ты ж говорил, что она невинный цветочек, — включается в разговор Илюха, успевший уже кого-то подцепить.

Его новая подружка трётся носом о небритую щёку Ильи и что-то на ухо нашёптывает. Обухов жмурится, становясь похожим на сытого кота, и лениво гладит девушку по спине.

— Любой невинный цветочек превращается в тёлку, стоит только сорвать пару лепестков, — блещет мудростью Никита. — Но только я могу её тёлкой называть, вы рты закройте, ясно? Для вас Ярослава — запретная территория.

Козёл он. Отвратительный и мерзкий.

— Его точно кислотой обольют, — соглашается с моим недавним утверждением Илья. — Допрыгаешься, Воропаев!

Никита только шикает на Илью и беззаботно смеётся. Ему действительно плевать, что будут о нём думать брошенные девушки.

— Любите вы, парни, хороших девочек портить, — замечает подруга Ильи и нос морщит. — Ухаживать не хотите, всех сразу в дом надо тащить на кино и домино.

Странная она для случайной девушки, снятой у барного туалета.

— Какая она у тебя резвая, Илюха, — цокает языком Никита и снова утыкается носом в свой телефон. Усмехается, чему-то лыбится, весь из себя счастливый и радостный.

Он всегда такой, стоит на след новой красивой девушки выйти, только сейчас мне на это не плевать. Или всё-таки плевать?

— Что, цветочку наяриваешь? — спрашиваю, злясь на него, но больше на себя.

Тебе должно быть плевать, — повторяю про себя, но язык быстрее мозга.

— А то, — не скрывает Никита. — Надо разогреть девчонку приятностями, а потом переходить к активным действиям.

Никто не спрашивает, что он подразумевает под активными действиями, потому что мы давно знакомы, ещё на первом курсе сняли отдельный дом неподалёку от универа, чтобы ни от кого не зависеть. Платим сообща, живём все вместе и стали друг другу больше, чем братья. Но сегодня я злюсь и сам себя не узнаю.

Так, хватит сидеть и беситься.

Выхожу из-за столика, чтобы больше не вникать в хитросплетения личной жизни лучшего друга. Малодушничаю. Убеждаю себя, что мне плевать на синеглазую Ярославу.

На выходе закуриваю, прикусывая фильтр, а проходящие мимо девчонки улыбаются мне и кокетливо хихикают. Может, пойти познакомиться? Тоже сорвать пару лепестков, а? Как давно у меня девушки не было? Пару месяцев. Изголодался жутко. Наверное, именно поэтому к Синеглазке целоваться полез, а не потому, что дико захотелось сожрать именно её губы.

Дверь бара распахивается, из неё вываливаются шумной толпой мои друзья. Илья никак не отпустит свою новую девушку, а Никита отходит подальше и кому-то звонит.

— Точно звонит своей новой овечке, — говорит Илья, понижая голос, а девушка его, Инна кажется, осуждающе головой качает.

— Обидит девчонку, — заявляет уверенным тоном и уводит Илью, то и дело обнимая за шею и целуя. Илья рукой мне машет, мол, потом увидимся, а я снова закуриваю.

Смотрю на Никиту, а он смеётся и абсолютно точно воркует. Надо бы тоже уходить, что меня тут держит? Завалюсь к парням в мастерскую, покручу гайки на ночь глядя и ни о чём таком думать не буду, но ноги, словно приклеенные к асфальту, не несут никуда. Так и стою, как дебил, глотаю горький дым, выпускаю его в небо.

— Ну что там? — спрашиваю подошедшего Никиту, а он мечтательно глаза закатывает.

— Свидание назначил, — смеётся и прячет телефон в задний карман светлых брюк. — Двойное.

Заговорщицки мне подмигивает и за шею обнимает.

— Я решил не напирать на детку, а то ещё испугается и сбежит. Я этого не переживу. Веришь? Она слишком лакомый кусочек, чтобы её упустить.

— Тебя прям растаращило, — сплёвываю горечь на землю. — Неужели до такой степени понравилась?

— О-о-о, — Никита зачёсывает волосы назад и снова обнимает меня за шею. — Она невероятная. А глаза какие… глаза фантастические! Хочу её.

Хочет он… придурок!

— В общем, решил не давить на неё, — продолжает Никита, не замечая, что со мной творится. — Говорю, подругу с собой возьми, чтоб веселее было, а я друга приведу.

— И кого возьмёшь с собой? — делаю затяжку, внимательно сквозь клубы дыма, а Никита тычет меня кулаком в рёбра и заявляет:

— Тебя, идиот.

8. Ярослава

— После обильной еды и хорошей прогулки обязательно нужно выпить хорошего кофе! — торжественно заявляет Оля Ивашкина, и мы шумной толпой вваливаемся вваливаемся в кофейню неподалёку от студгородка, чтобы попробовать ежевичный раф, о котором Оля Ивашкина прочла в одной книге.

— О, какой это был потрясающий роман! — закатывает глаза и даже руки к груди прикладывает, не в силах справиться с эмоциями. — Там такая любовь, такая любовь… Девочки, вы просто обязаны его прочесть! Со-ве-тую!

Даша строит кислую мину, пристраиваясь за высоким парнем с модным хвостиком на затылке. На его голове огромные кислотно-малиновые наушники, он покачивая в такт музыки головой, и параллельно сёрфит в инете, ни на что, не обращая внимания.

— Про любовь, что ли? — морщится Даша, Оля в ответ часто-часто кивает, а в глазах настоящий восторг.

— Я дам ссылочку, почитаете на досуге.

— Да уж не надо. Воздержусь, пожалуй, — неромантичная Даша отсекает любую попытку втянуть её в мир радужных единорогов и розовых соплей.

— Не расстраивайся, — глажу Олю по руке. — Она у нас научпоп читает и учебники. А я прочту, кинешь мне в мессенджер, хорошо?

Оля расцветает улыбкой, вытаскивает телефон из сумки, и уже через пару мгновений я становлюсь обладательницей ссылки на популярный сетевой роман о дикой и безумной любви скромной бедняжки-провинциалки в беде и властного строительного магната, чьё сердце растаяло только благодаря ей. Ну что ж, надо расширять горизонты.

Смотрю на сообщение от Оли, а оно не единственное, только за болтовней с девчонками я сигнала не услышала. С незнакомого номера кто-то прислал мне подмигивающий смайлик, а я пялюсь в экран, не зная, что думать.

Это от кого?

Может быть, это тот самый Никита, который наконец выполнил обещание и всё-таки нашёл меня?

Или это очередная шутка Лаврова? Его прикол? А может, вообще номером ошиблись…

Несколько мучительных секунд думаю над ответом. Послать в ответ стикер? Прямо спросить, кто это такой? Оставить сообщение без внимания? Вариантов — масса, на любой вкус

Посылаю в ответ вопросительный знак и довольная собой улыбаюсь. Моргнуть не успеваю, а сообщение уже прочитано, словно незнакомый абонент дежурит у телефона, моментально реагируя. По экрану бегают три точки, карандаш то появляется, то исчезает. Когда подходит моя очередь и нужно сделать заказ, телефон вибрирует в руке, тихонько пиликает, а любопытная Даша переминается с ноги на ногу и только титаническим усилием воли не заглядывает мне через плечо.

Прячу телефон в сумку, забираю большой стакан с кофе, а сладкий пряный аромат даже сквозь закрытую пластиковую крышечку пробивается. Жмурюсь от удовольствия и предвкушаю незабываемые ощущения. Моя мама терпеть не может кофе, считает его отравой и чуть ли не наркотиком, потому в доме «этой гадости» вовек не было. Нельзя и всё.

Мы занимаем столик в самом центре зала, на виду у всех, и это немножко щекочет нервы. Чувствую себя самой настоящей бунтаркой, которая за первые несколько дней нарушила десяток правил. Узнай мама, что я пью кофе с новыми подругами, а не коротая вечер над учебниками, скандала было бы не избежать.

Каждый день здесь — это выход из зоны комфорта, расширение границ, попытка узнать что-то новое, привычное для других, недоступное мне ещё совсем недавно. Я делаю то, на что раньше не хватало решительности, а сейчас будто бы даже нравится быть в центре внимания. Необычное ощущение, но я не одна, со мной новые подруги, и в их компании мне тепло и уютно.

Играет тихая музыка, свободных мест практически нет, и атмосфера предвкушения и веселья очаровывает. Голоса, смех, разговоры, аромат кофе и свежей выпечки — всё это заставляет улыбаться до ушей. Мысли о родителях растворяются, и настроение летит высоко-высоко, до самого неба.

— Ну что? За новый учебный год? — улыбается Даша, поднимает в воздух свой стаканчик, и мы со смехом «чокаемся».

Любопытство во мне становится непреодолимым, когда на телефон падают друг за другом пять сообщений, а от настойчивой вибрации чешется ладонь. Я даже не посмотрела, кто забрасывает меня словами, но этот человек очень настырный.

«Хотел подержать интригу, но не могу».

«Это я, Никита из парка».

«Ярослава, ты там?»

«Ау! Между прочим, твой игнор причиняет мне невыносимые муки».

«Ну блин… сначала ранила своей красотой в самое сердце, очаровала, а теперь молчит. Нехорошая девочка, безразличная к чужим страданиям. Жестокая!»

Улыбаюсь так широко, что девочки смотрят на меня удивлённо, а я взмахиваю рукой, мол, ничего важного.

«Привет, Никита из парка:)»

«О-о-о! Она ответила! Люди, вы видели?! Она мне ответила! Не верю своему счастью!»

«Клоун:)»

«Нет, Принцесса! Я самый серьёзный парень в мире. Да на моих плечах можно планету удержать!»

«Серьёзность так и плещет во все стороны фонтаном:)»

«Ты просто меня плохо знаешь;) Я тебе понравлюсь, обязательно! Пойдём на свидание?»

Ты глади, прыткий какой. От неожиданности его выпада едва не роняю телефон на пол, моргаю, заново навожу резкость, но сообщение с экрана никуда не исчезает.

Никита действительно пригласил меня на свидание, и это… приятно! Да, честное слово, очень приятно. Он ведь, в сущности, понравился мне, хоть и показался несколько… напористым. Но мужчина ведь должен быть решительным, верно?

Откладываю телефон экраном вниз, делаю большой глоток кофе, кашляю от попавшей «не в то горло» жидкости, слёзы текут из глаз, а заботливая Даша, не прерывая разговора, с силой хлопает меня по спине.

Судя по батарее прикольных умоляющих стикеров, Никита ждёт моего ответа, а я… растерялась.

Никита… красивый голубоглазый блондин с широкой улыбкой и красивыми руками. Стильный, модный, раскованный и смелый, дерзкий даже. Я снова оживляю в памяти его образ, «рассматриваю» воображаемого парня во всех подробностях и снова убеждаюсь, что он мне нравится.

Закусив губу, быстро печатаю, чтобы не передумать:

«Ок, сходим на свидание, Никита из парка:)»

«О боже мой! Ты действительно согласна? Согласна, да? Пойти со мной на свидание? Вау! Да я чёртов везунчик!»

Его напор и дурашливость очаровывают, но в глубине души скребётся слабый голосок, который призывает не верить пустым словам. Есть что-то настораживающее в манере общения Никиты. Что-то, что заставляет думать над ответом.

Смотрю на Дашу, она пьёт кофе и счастливо смеётся, болтая с Олей. Может быть, будет неплохо взять её с собой? Глупость, наверное, никто ведь на свидания с парнями не берёт подружку, но тут Никита, будто прочтя мои мысли, присылает сообщение:

«Ярослава, если ты сомневаешься или боишься чего-то, возьми с собой подругу. У меня есть холостой друг, который жаждет пообщаться с красивыми девушками, найти свою судьбу. Встретимся в холле кинотеатра на Островского завтра в шесть вечера. Тебя устраивает? Если есть планы или не любишь киношки, назови свой вариант, согласен на любой!!!»

А что? Нейтральная территория, подруга, друг и Никита. Идея кажется неплохой и безопасной. В конце концов, провести весело вечер, познакомиться с новыми людьми, узнать Никиту получше — в этом есть смысл.

«Согласна».

И быстренько прячу телефон в сумку, вливаясь в разговор подруг.

* * *

— Как думаешь, если я обойдусь без макияжа, это нормально будет? Никто не испугается? — с тяжёлым вздохом Даша вытряхивает на покрывало содержимое своей косметички и задумчиво смотрит на единственный тюбик туши, бесцветный блеск и гигиеническую помаду.

— Ты и так хорошенькая, — заявляю с полной уверенностью.

Дверь распахивается, в нашу комнату влетает Оля Ивашкина, вручает мне плойку и, не прекращая ворковать с кем-то по телефону, уносится ураганом.

— Вот, тебе её надо было с собой взять, — смеётся Даша, а я пытаюсь разобраться с дорогущей шайтан-машиной. Хоть бы не сломать, вовек с Ивашкиной не рассчитаюсь. — Мне кажется, все эти свидания — полностью её тема.

— С тобой интереснее, ты очень умная, — накручиваю прядь, жду и в итоге получаю красивый локон.

Даша вздыхает, сползает на пол и раскидывается морской звездой, глядя в потолок.

— Умных парни не любят, они любят красивых.

— А тебе нужен тот, которому нужна только красивая? — хитро смотрю на вдруг загрустившую Дашу, она прыскает смехом и поднимает вверх длинные ноги, делая «ножницы». — Смешная ты и классная. Так что не надо мне тут депрессию и сырость разводить. Может, друг Никиты как раз из тех будет, кому нужна умная и красивая, а не пустышка.

Даша молчит, я вожусь с причёской, стараюсь не переборщить. Не хочу, чтобы всем вокруг казалось, что я иду на свидание к любви всей своей жизни. Нет, я просто хочу хорошо выглядеть сегодняшним вечером, а нет вот это вот всё, о чём в романах пишут.

— Волнуюсь чего-то, — всё-таки признаюсь, заканчивая с приготовлениями, почти довольная результатом.

На веках пастельные тени, брови яркие, глаза сияют сияют морской синевой, на губах нежно-розовый блеск — скромно, без претензий, но не блёкло. То, что надо!

— Никита этот хотя бы имя твоё выучил?

— Ага. Ни разу деткой не назвал, представляешь?

— Растёт над собой, надо же.

Мы смеёмся, а Даша помогает мне выбрать платье:

— В синем иди, тебе под цвет глаз подходит, — выносит вердикт, когда кручусь перед ней в красивом платье, которое купила на недавней распродаже. — Поразишь парня в самое сердце!

— Спасибо, что согласилась со мной пойти, — обнимаю Дашу, когда до выхода остаётся всего несколько минут.

— А для чего ещё нужны друзья?

Простая истина, но от этого не менее важная.

Я отправляю Юльке селфи, она отвечает голосовым, в котором только восторги и нечленораздельное восхищённое бульканье.

— Дурочка, — смеюсь в ответном голосовом и замечаю новое сообщение от Никиты.

Вдруг он пишет, чтобы всё отменить? Вдруг дела какие-то организовались? Не скажу, что вырву на себе все волосы и буду рыдать всю ночь напролёт, но очень жаль убитого на приготовления часа.

Однако в сообщении всего лишь фотка. На ней Никита одет в модный тонкий трикотажный свитшот нежно-голубого цвета, так подходящего его глазам, волосы уложены в художественном беспорядке, а светлые брюки сидят идеально на бёдрах.

«Весь день себе места найти не могу. Влюбился, аж сердце выпрыгивает».

А он напористый…

— Хорошенький, — замечает Даша, заглядывая мне через плечо. — Надеюсь, дружок его будет тоже симпатичным. Ну или хотя бы умный, чтобы от скуки не умереть.

Помолчав немного, она добавляет:

— Нет, всё-таки я откуда-то его знаю, только вспомнить никак не могу… ладно! Пойдём?

Даша решительно выталкивает меня в коридор — я едва сумочку успеваю взять, — щебечет о чём-то, а у меня гул в ушах.

Наверное, в этом стыдно признаваться, но я впервые иду на свидание с парнем.

* * *

Верчу головой, выискиваю в толпе Никиту. Возле касс ажиотаж, рядом с буфетом толпа. Каждый хочет урвать заранее ведро попкорна, а девочки за стойкой, похожие на многорукую богиню Лакшми, трудятся изо всех сил, аж кепки слетают.

Мне неловко от мысли, что он может не прийти. Вдруг передумал? Вдруг это вообще — розыгрыш? Шутка? До сеанса остаётся десять минут, и пауза совсем неприличная.

— Я думала, мы в кафешке перед фильмом посидим, — Даша выглядит разочарованной, а мне больше всего на свете хочется слинять отсюда тихонько.

Чёрт, похоже, Лавров смертельно меня искалечил и насадит тысячу комплексов. Провались в пропасть, Демид, в жерло вулкана! Нечего в моих мыслях появляться, придурок!

— Оу, вон он! — Даша толкает меня в бок.

Оборачиваюсь, замечаю Никиту. Он выглядывает кого-то, а завидев нас, расплывается в широкой белозубой улыбке.

Идёт, уверенно рассекая толпу, весь вперёд подаётся, радуется.

— Кажется, ты ему действительно нравишься, — шипит на ухо Даша, и я едва слышу её слова сквозь мерный гул толпы.

Даша цепляет меня под руку, подбородок на плечо кладёт, смотрит на идущего к нам Никиту. В его руках два огромных ведра с попкорном, он ещё красивее, чем мне запомнился, а взгляд синих глаз, на меня устремлённый, до печёнок пронимает.

— Думаешь нравлюсь? — шепчу на ухо Даше, а она кивает.

Никита останавливается в шаге, в зону комфорта не вторгается, держится на вежливом расстоянии, а взгляд во мне дырку прожигает, смущает дико.

— Это вам, — протягивает ведро попкорна, своё к боку прижимает, улыбается широко и беззаботно.

— Спасибо, Никита, — Даша берёт несколько белых сладких зёрен и лихо забрасывает в рот, но Никита даже не смотрит на неё.

Он смотрит на меня.

— Ярослава… — с придыханием.

В его тоне так много нежности, что я теряюсь и не знаю, куда себя деть. Неловко и чуточку стыдно, будто стою голой в просторном фойе крупнейшего кинотеатра города, а все вокруг пялятся на меня.

Даша хмыкает, крепче меня под локоть хватает, поддерживает и возвращает на землю. Попкорн сладко пахнет карамелью, меня начинает тошнить — я ненавижу сладкий попкорн.

— Давай мне, — без слов понимает меня Даша.

Мы перебрасываемся ерундовыми фразами, обмениваемся пустотой. О погоде говорим, о природе — скучно. Никита укладывает руку на мою спину, чуть пониже лопаток, и ладонь его через минуту уже на пояснице.

Дёргаюсь, улыбаюсь широко и скидываю настырную руку настырного Никиты. Нечего меня лапать, обойдётся. Мне неуютно от тактильного контакта с ним, и я никак не могу понять природу моего замешательства.

Никита ведь красивый. Очень! Настолько, что дух захватывает. А ещё по всему видно, что я нравлюсь ему, но что-то меня останавливает.

Глупости, Яся! Ты просто дурочка! Никита — нормальный парень, нечего пароить.

Вдруг вспоминается, как мальчик из класса старше целую четверть пытался за мной ухаживать, дарил цветы и подкладывал записки в мою сумку, а потом оказалось, что это Лавров его подговорил.

Может быть, сейчас такая же история?

Подходит время сеанса. Никита подталкивает нас в зал, мы в сумраке находим нужные места, усаживаемся.

— А где твой друг? — спохватывается Даша, отсеченная от меня стройной фигурой Никиты.

Её место самое крайнее, следом сидит Никита, я рядом с ним, а возле меня свободное место. В зале удивительно пусто, почти весь ряд свободен.

От Никиты пахнет сладко, от этого мне дурно становится, вплоть до тёмной ряби перед глазами и кислого комка в горле. Отвернувшись, украдкой тру нос о плечо, пытаюсь справиться с нахлынувшей тошнотой.

Ничего не замечающий Никита, ставит своё ведро с попкорном на сиденье, зажимает бёдрами, растягивается на сиденьи, ноги вытягивает и вдруг оказывается как-то очень близко. Я инстинктивно отодвигаюсь чуточку дальше, словно пытаюсь выпихнуть настырного парня из своей зоны комфорта.

Сосредоточенно смотрю на экран. На нём мультик о предприимчивом зверьке, который вырыл для себя самую удобную нору и поимел кучу неприятностей с соседями. Смешно и трогательно, я смеюсь, умиляясь, но вдруг давлюсь, сдавленно кашляю, краем глаза фиксирую силуэт.

Знакомый силуэт.

Чёрт!

Демид усаживается на свободное место рядом со мной, и это самое ужасное, что могло произойти этим вечером.

9. Демид

— Лавр, ты куда намылился? Девчонки скоро придут! — Никита забирает вёдра с попкорном из рук худенькой девушки, а его в спину уже толкают, требуя уступить дорогу.

— Мне отойти надо. Если задержусь, не ждите.

— Ты хоть вернёшься?! — кричит мне в спину, но его голос быстро тонет в гуле толпы.

Кажется, напоследок Никита меня послал, ну и чёрт с ним. Переживу.

Фойе кинотеатра огромное, я захожу за колонну — это удобный наблюдательный пункт, чтобы самому увидеть максимум и при этом остаться незамеченным. Я жду. Чего только? Что Ярослава, которую Никита пригласил на свидание, окажется не Синеглазкой? Или наоборот, что как раз ею окажется, и у меня будет веский повод сбежать с этого чёртова свидания, на которое не пойму, зачем вообще согласился?

Наверное, я слишком любопытный, а ещё мне скучно. Всё верно, именно поэтому согласился, а не потому что заноза Ярослава в башке сидит с той минуты, как мы вновь встретились. До этого тоже сидела, все два года, но я почти этого не чувствовал, а сейчас прямо разболелось.

Упираюсь кулаком в колонну, внимательно смотрю на стеклянные двери прямо по курсу. В них входит так много людей, но Синеглазку я не пропущу — из сотен узнаю, даже с закрытыми глазами.

Никита снова кому-то набирает сообщение, лыбится до ушей, отворачивается от двери, ставя вёдра с попкорном на боковой стойке.

Кому он там всё время строчит? Ясе, что ли? Впервые испытываю непреодолимый соблазн залезть в телефон лучшего друга и хорошенько там покопаться. Так хочется, что аж ладони зудят.

Совсем я без тренировок чокнулся, голова плывёт, дичь творить готов.

Когда решаю, что всё-таки свалю по-тихому, появляется Яся вместе со своей рыжей веснушчатой подружкой. Как её? Даша или Наташа? Лилькина мелкая, в общем. Я так понимаю, что вот именна эта рыжая — моя пара на этот вечер. А что? Может, закрутить роман под носом Ярославы, выбесить её окончательно?

Яся вертит головой — принца своего, наверное, высматривает. На её лице все эмоции отражаются — она никогда не умела их скрывать, всё наружу, вся душа нараспашку у дурочки. Вон, как улыбается, когда Никитоса видит, а он так вовсе, счастливый до приторности.

Он её уничтожит, только Ярослава этого не понимает. И не поймёт, пока он её в лужу носом не ткнёт, а он ткнёт…

Объявляют начало сеанса, весёлая троица идёт к лестнице, ведущей в зал, Никита кладёт руку Ясе на спину, мягко опускается к пояснице — вот-вот на округлую попку примастырит, а Синеглазка… напрягается. Вздрагивает едва заметно, плечами поводит, сбрасывает ладонь. Неужели неприятно? Неужели не обжиманцев она хотела, идя на свидание?

— Молодой человек, вы бы поторопились, — пожилая женщина указывает рукой на дверь в зал, а я часто моргаю, пытаюсь в себя прийти.

Задумался, время пролетело, и сейчас в фойе почти никого, все звуки стихли.

Я могу прямо сейчас уйти, никто и не заметит. Воропаев охмурит Ясю, а я лишний раз с ней не пересекусь, но что-то толкает вперёд. Что-то, что не имеет название и работает на уровне инстинктов.

Взлетаю по лестнице, всовываю в руки симпатичной девушке на контроле картонку билета.

— Ещё бы чуть-чуть и вас бы не пустили, — пытается завести разговор, но я отмахиваюсь и врываюсь в зал.

Темно и пахнет прогретой пылью. На экране пляшут чудаковатые звери, размахивают лапами, роют тоннели. Кто-то шуршит пакетами чипсов, тихо переговаривается, приглушённо смеётся. Щурюсь, глядя на билет, напоминаю себе ряд и место, спускаюсь по ступенькам. Не здесь, и тут мимо, и этот ряд не наш.

Останавливаюсь у четвёртого, вглядываюсь в пустоту, на краю которой сидит весёлая троица, болтают и смеются. Ну что ж, пора внести разнообразие.

Место возле Яси свободно, я решаю занять его. Не знаю, входило ли это в планы Никиты, но я сяду рядом и никого спрашивать не собираюсь.

Пригнувшись, пробираюсь через ряд, опускаю сиденье, растекаюсь по нему, расслабляюсь. Пробивает на хохот, когда с огромными синими глазищами встречаюсь, а в них шок, паника и ярость, чёрт возьми. Меня снова ведёт, тащит по волнам вкусных эмоций, от которых адреналин по венам несётся.

— Сюрприз, — одними губами, Яся гневно фыркает, я задеваю её колено своим.

Сжимается, точно пружина, слова подбирает, готовит гневную тираду.

— Что? Не рада сюрпризу? — усмехаюсь, глядя прямо на Ясю, эмоции её дикие черпаю, а она с первым шоком справляется, глаза до тонких щёлочек сужает и закусывает пухлую нижнюю губу.

— Ты бы тут не занимал место, мы кое-кого ждём, — шипит, а пальцы, сжимающие подлокотники, белеют. Да и сама Яся бледная какая-то, будто её вот-вот вытошнит, и губы почему-то дрожат.

Нет, ну я в курсе, что она меня не переваривает, но не до такой же степени.

— Ждали-ждали и дождались, — растягиваю губы в своей самой очаровательной улыбке. — Приятно познакомиться, я — Демид, лучший друг вот этого оболтуса, — взмахиваю рукой в сторону Никиты, а он тихо смеётся.

— А я говорила, что мне его лицо знакомо! — Ясина подружка, которую про себя прозвал Веснушкой, наклоняется вперёд, видимо, продолжая недавний разговор. — Предупреждать надо…

— О чём это предупреждать? — удивляется Никита, но Даша только головой качает и откидывается на спинку, складывает руки под грудью.

Никита забрасывает в рот горсть сладкого попкорна, энергично жуёт и дёргает подбородком в сторону экрана:

— Фильм начинается!

Я же… я наклоняюсь к зажатой между нами Ясе и шепчу на ухо, точно зная, что никто, кроме неё, меня не услышит:

— И как? Влюбилась по уши?

Яся фыркает, упорно делает вид, что меня рядом не существует, но она абсолютно точно в ярости. Мне и самому погано, но что-то внутри бурлит, заставляет делать глупости.

— Подашь попкорн? — снова интимный шёпот на ухо, Яся вздрагивает, но абсолютно молча берёт у Никиты ведро и мне вручает. Второе у её подружки, но она не ест, только пальцами в зёрнах копошится.

— Будешь? — усмехаюсь, а Яся в отвращении морщится. — Ах да, ты же не выносишь его запах. Потому такая бледная? Тошнит?

— Не твоё дело, — ворчит, хмуря брови, но я точно знаю, что угадал.

Отстраняюсь, когда Никита, будто уловив что-то, оборачивается и улыбается Ясе. Она делает то же в ответ, и вскоре они щебечут о какой-то мути, низко склонив головы, едва лбами не бьются. О чём они, а?

Да, блин, чего меня вообще это волнует?! Бесит. Сам себя раздражаю!

— Лавр, попкорн верни, — Никита вырывает у меня ведро, берёт для себя несколько штучек, остальное пытается Ясе вручить, но она качает головой: — Не нравится, что ли? — искренне удивляется.

— Ни капельки, — Яся демонстративно рот ладонью закрывает, но Никита всё равно понять не может, как кому-то может не нравиться то, от чего он сам в восторге. — Ну, не люблю… мне от него очень плохо.

— Может, просто нормального не пробовала? Тут очень вкусный…

— Она разный пробовала, — вырывается неуместное замечание, а Яся шипит и резко мне на ногу наступает. Больно, между прочим! —

— Ну ради меня, а? Всего одно зёрнышко. Этот тебе точно понравится, он карамельный, — обольстительно улыбается Никита, и хорошо, что зал полупустой и вокруг нас нет киноманов, а не то по башке бы настучали за болтовню.

— Воропаев, не налегай, — предупреждаю, потому что его желание прогнуть под себя мир даже в мелочах порой жутко утомляет.

Или мне не нравится, что Никита давит именно на Ясю?

— Я даже ради мамы не смогла бы его съесть, так что извини, — Яся держит удар.

— Ни кусочка?

— Не-а, — Яся разводит руками, решительная в своём сопротивлении.

Мне не видно сейчас её лица, оно обращено к Никите, но по выражению его глаз, он удивлён. Очень. Шокирован даже!

Ему никто и никогда не отказывал. Ни в чём. Начиная от родителей и заканчивая любой девчонкой, которая ему приглянулась. Но об Ясю он, похоже, зубы всё-таки сломает.

Никита справляется с растерянностью, переводит разговор в шутку, начинает играться зёрнами, подбрасывая их в воздух и ловя каждое ртом. Яся заявляет, что он клоун и тихонько смеётся. Погружаемся в просмотр фильма — он действительно интересный и напряжённый, хотя всю завязку мы успешно прос… пропустили, в общем.

Нет-нет, да я снова задену стройную ногу коленом. Коснусь случайно. Яся отодвигается, влипает плечом в Никиту, а он это понимает, как знак. Самодовольно усмехается, руку свою на плечо ей положит, и Яся совсем растерянной кажется.

Её растерянность делится недолго, в итоге всё-таки сбрасывает руку Никиты, подаётся вперёд. Никита хмыкает, лопает попкорн, его запах слишком навязчив, даже мне тошно. А Яся…

Будто не в силах больше терпеть, она вдруг трогает Воропаева заруку, просит прощения и пулей вылетает из зала.

— Куда это она? — хлопает Никита длинными, как у девчонки, ресницами, глядя вслед убегающей Ясе.

— Не знаю. Может, пойдёшь и посмотришь? Ты же вроде ей в парни метишь.

«Не дай бог», — бурчит Веснушка, не отрываясь от экрана.

— Да ну, чего рефлексировать? — беззаботный Никита снова достаёт телефон и читает какое-то сообщение. — Может, в туалет захотела. Что я там забыл?

И правда.

Проходит пять минут, Яся не появляется, и даже Веснушка нервно ёрзает на кресле, но пока ещё не бежит следом.

А я… внезапно, сам от себя не ожидая, поднимаюсь и покидаю зал.

Надеюсь, Синеглазка, у тебя всё хорошо. Но зная реакцию её организма на воздушную кукурузу, всё может быть как раз наоборот.

10. Ярослава

Непереносимость многих запахов — моё личное проклятие, с которым ничего не поделаешь, а в зале, рядом с надушенным Никитой, который так упорно настаивал «вкусить яства», буквально заставлял «съесть хоть зёрнышко», стало вовсе невыносимо.

Меня выносит удушливой волной из зала — не могу больше терпеть, мне срочно нужно на воздух. Сбегаю. Лёгкие обжигает, не хватает кислорода, а грудь будто бы раскалённым обручем сжимает. Проношусь мимо буфета и касс, прямо к стеклянной двери, а слёзы градом из глаз.

Когда дверь наконец остаётся за спиной, упираюсь руками в колени, наклоняюсь, со стороны похожая на марафонца, дошедшего до финиша. Дышу через открытый рот, хватаю кислород вперемешку с автомобильные выхлопами. Постепенно, вдох за выдохом, мир становится чётче, обретает краски. Фух, отпустило.

Становится легке. Я могу уже без слёз смотреть на прохожих, и не нужно сгибаться пополам, чтобы очистить лёгкие. Выравниваюсь, растираю влагу по лицу, а макияж, наверное, безбожно поплыл. Вот это свидание! Незабываемое, чтоб его. Оборачиваюсь, смотрю на своё потрёпанное отражение на стеклянном полотне двери, поправляю взъерошенные кудри, которые уже не кудри вовсе, а так, едва заметные волны. Тьху, все усилия пошли прахом — причёска превратилась в убожество.

Достаю из сумки салфетку, протираю глаза, но вдруг что-то отвлекает от отражения — кто-то, идущий по фойе, что-то ищущий.

Это Лавров! Чёрт, зачем он здесь? Зачем он вообще припёрся? Кто его звал?

О том, что приступ был связан именно с ним, думать себе не позволяю, но, чёрт возьми, Демид внёс свою лепту. Оказывается, я всё ещё боюсь его гадостей, не могу смириться, что он снова вернулся в мою жизнь.

«Ненавижу», — черчу пальцами на запотевшем от моего дыхания стекле, и Лавров будто бы чувствует меня, безошибочно находит, сужает тёмные глаза до тонких щёлочек, а ноздри едва заметно трепещут. Когда его взгляд так чётко на мне фокусируется, поздно бежать.

Приближаясь ко мне, Демид с каждым шагом наращивает темп, толкает дверь, а я с ойканьем отпрыгиваю назад, чтобы не зацепило. Сжимаю в руках бумажную салфетку, концентрирую всю свою ненависть на кончиках пальцев, и белые хлопья опадают на землю.

— Что ты тут делаешь? — шиплю, хотя голос всё ещё слабый, я не могу его контролировать.

— Пришёл на двойное свидание, — хмыкает, ощупывая моё лицо взглядом. — Ты бледная.

— Обычная! Что ты тут делаешь?! — для наглядности взмахиваю руками, обвожу улицу.

— Воздухом вышел подышать, — огрызается, сверкая тёмными глазами, смотрит на меня с характерным прищуром, похожий на огнедышащего дракона больше, чем когда-либо прежде. — Что, предательница, решила, что я в своём уме мог за тобой сунуться?

Фыркает, плечами передёргивает, будто бы ему сама мысль о заботе обо мне отвратительна. И да, я не верю, что Лавров по своей воле мог за мной пойти.

— Ха, наивная. Мне просто надо было покурить.

Хлопает себя по карманам, будто и вправду что-то идет там.

— Ты не куришь.

— А вдруг начал?

— Не начал, — мотаю головой, потому что Демид спортсмен и вообще, ЗОЖник.

— Ладно, дыши своим воздухом, не смею отвлекать, — натягиваю на лицо самую беззаботную маску, но руки всё равно дрожат.

Возмужавший Лавров загораживает вход в кинотеатр, пользуется тем, что на улице пусто и никому не нужно внутрь.

Чтобы вернуться в зал, мне придётся каким-то образом его обминуть… да уж, задачка не из лёгких. А ещё мучает одна мысль, которая всё это время вертелась на подкорке, а теперь рвётся наружу:

— Ты это специально? — подхожу к Демиду вплотную, тычу в его грудь пальцем, задрав голову, в глаза смотрю.

— О чём ты, блаженная?

— Свидание это… попкорн, парфюм Никиты… всё, что доконать меня может, из колеи выбить… вообще вся эта ситуация — твоя идея?

Демид молчит, смотрит на меня, а я бью его кулаком в грудь. Его молчание — лучшее подтверждение моей правоты.

— Да где ты снова взялся на мою голову, придурок?! — шиплю, и слёзы на глазах выступают. — Жила себе спокойно, а тут снова ты и твои шутки дурацкие! Так и знала, что всё это какой-то розыгрыш, чувствовала, что без тебя не обошлось. Никиту подговорил, да? То-то я думаю, он активный такой. Ненавижу тебя, слышишь?!

Снова тычу кулаком в стальную грудь, Демиду надоедает: он обхватывает мои запястья и дёргает на себя, утаскивает за собой в темноту, подальше от входа.

— Отцепись, больной! — ору, барахтаюсь, борюсь за свободу.

— Не дёргайся, — предупреждает внезапно слишком низким голосом. — Что, понравился Никита, да? Решила, что он будет классным парнем, который тебя на руках носить будет? Принца себе нафантазировала?

— Тебе какое дело?! — вскрикиваю больше от обиды. — А если понравился? Да-да, слышишь? Очень понравился! Влюбилась до смерти!

— Правильно сделала, — хмыкает, и его лицо слишком близко, чтобы суметь увернуться. В полумраке его глаза кажутся чёрными провалами, бездонными и слишком глубокими. — О-о-о, Никита — отличный парень.

— Замечательный, — киваю.

— Да-да, он именно такой. И я к его интересу никакого отношения не имею. Представь себе, я тебя тоже увидеть сегодня не ожидал, — Демид слишком злой, и слова вылетают из горла со свистом. — В страшном сне тебя видеть не хотел.

Неужели, правда?

Демид прижимает мои ладони к своей груди, а под футболкой лихорадочно бьётся сердце, отдаётся вибрацией во мне.

— Никита будет отличным парнем для такой дурочки, как ты. Так что, совет да любовь. Мешать счастью не буду.

Его губы в миллиметрах от моих, дыхание щекочет, а свободная рука ложится на затылок, фиксирует.

— Давай, Синеглазка, иди к своему принцу. Он изнывает от любви, — шепчет в уголок моего рта.

— Козёл, — тоже шёпотом, и что-то внутри замирает, сладкое до боли. — Ты невозможный идиот.

— А ты предательница, — влажным касанием на губах, и тысячи колючих иголочек щекочут кожу на затылке. Демид почти целует меня, но вдруг каменеет за мгновение до решающего шага. — Иди к нему, Синеглазка, он ждёт.

Демид втягивает носом воздух, будто бы борется с собой и, не выдержав, разжимает руки, выпуская меня.

Не оборачиваясь, он уходит, скрывается в темноте, а я приваливаюсь спиной к стене, смотрю в тёмное небо и думаю…

Что это, блин, только что было?!

* * *

Никита идёт рядом, рассказывает смешные истории из своей жизни, а я почти не слушаю, только делаю вид, что мне очень интересно.

После завершения сеанса, мы втроём вышли из зала, Даша улетела в общагу, оставив нас с Никитой наедине, а я тысячу раз пожалела, что не ушла вместе с ней. Никита — красивый, только мне сложно быть рядом с ним — слишком напористый и настырный.

Корпуса общежитий вырисовываются вдалеке, мне хочется скорее оказаться в своей комнате, чтобы обдумать всё, что случилось этим вечером, но Никита переплетает наши пальцы и нависает сверху, лишая надежды на спасение.

— Ясь, я… ты мне правда, очень понравилась, — улыбается будто бы искренне, в зону комфорта не вторгается, но всё равно, Никиты очень много.

— Никита, это был отличный вечер…

— Не ври мне, — протягивает руку, осторожно убирает упавший на лицо локон. — Я же понял, что тебе было плохо. Я чем-то обидел тебя?

— Нет, ты меня ничем не обидел. Мне просто стало нехорошо.

И ведь действительно, вины Никиты нет. Во всяком случае, я не могу придумать доводы, чем именно он мог меня расстроить.

Ну, пытался накормить попкорном, пах удушливо, но это ерунда. Просто не будь Лавров его лучшим другом, всё могло пойти по-другому.

— Давай встретимся ещё раз? — склоняет голову к плечу, снова улыбается широко, яркий и дерзкий, а я… сама не знаю, чего хочу. Лавров все мысли мне спутал. — Вдвоём, без друзей и подруг. Погуляем в парке, без шелухи этой. А? Как тебе идея?

Теплый ветер треплет мои волосы, щекочет плечи, приносит ароматы осенних костров. Пальцы Никиты очень горячие, и мне жарко становится, а ещё хочется уйти, скрыться и уже там решить, что делать со всем этим.

Я обещаю подумать, Никита тянется к моим губам, но на сегодня с меня хватит. Смеюсь, чмокаю его в щёку и, помахав на прощание, убегаю к своей общаге.

Наверное, Никита рассчитывал на долгий прощальный поцелуй, только я не смогла. Не получилось. Оказавшись за запертой входной дверью, пытаюсь понять, что меня настораживает в Никите.

То, что он лучший друг Лаврова?

Его вычурный парфюм?

Настойчивость, граничащая с навязчивостью?

Голодный взгляд хищника, мечтающего сожрать свою жертву?

Не знаю, но в груди тяжесть, от которой никак не избавиться.

— Наконец-то ты вернулась, — Дашка подаётся навстречу, стоит мне войти в комнату.

Скидываю обувь, бросаю сумку на кровать, укладываюсь на спину и просто дышу, перевариваю всё, что случилось этим вечером.

— Эй, подруга, всё хорошо? — Даша присаживается на край моей кровати, разглаживает пальцами подол моей юбки, смотрит куда угодно, только не на меня. — Ясь, что произошло в кинотеатре?

— Меня просто стошнило от запаха попкорна, — поясняю, прикрыв глаза, но Даша не успокаивается.

— А Лаврова ты видела? Он почти сразу за тобой пошёл…

Вот же, глазастая.

— Никого я не видела, — нагло и безбожно вру. — Наверное, мы разминулись.

Во взгляде подруги сквозит недоверие, но я не собираюсь посвящать Дашу в хитросплетения наших с Демидов взаимоотношений. Это только наша с ним беда, никого больше она не касается.

— А Никита как тебе? Понравился?

Задумываюсь. Да, Никита мне понравился, только хочу ли я с ним отношения заводить? Не знаю.

Злобные слова Лаврова, его подначивания засели во мне. Слишком много желчи было в его словах. Мне показалось, что ему, несмотря на дружбу, Никита не нравится…. странно всё это. Лавров будто в клетку с тигром меня подталкивал, вынуждал засунуть голову в пасть!

— Даш, я в душ, а потом спать. Завтра пары, надо приготовиться.

Мудрая не по годам Даша встаёт с моей кровати, принимается готовить тетради для конспектов, а я, наверное, час купаюсь, стираю с кожи следы прикосновений Лаврова.

— Яська, на сайте факультета выложили имена наших кураторов! — Даша тычет в экран своего ноута, а я, замотанная в тёплую пижаму, пытаюсь сфокусироваться на списке.

Ищу свою фамилию, Даша нервно сопит мне в ухо, бурчит что-то о несправедливости.

— Ты видела, кто мне достался?! — вскрикивает Даша, указывая в экран.

— Обухов Илья, — читаю, а Даша закатывает глаза. — Это кто такой?

— Это лучший друг Лаврова, — кривится Даша и фыркает. — Ну, ещё один. Ладно мне Обухов достался. Ты лучше посмотри, кто тебе выпал.

В её словах слышатся зловещие нотки, я снова перевожу взгляд на экран, всё ещё надеясь на чудо, но когда вижу рядом со своим именем «Лавров Демид», распадаюсь на части.

Интересно, в этой жизни вообще существует справедливость?!

11. Ярослава

Моя мама всегда чувствует, когда мне особенно не до неё и именно в такие моменты предпочитает звонить. Вот и сейчас, когда я сижу, пытаясь переварить новость о кураторстве Демида над моей скромной персоной, её круглое лицо появляется на экране, не проигнорируешь.

— Ярослава, я тебя не разбудила? — мама улыбается, но глаза внимательно ощупывают моё лицо, вглядываются, изучают.

Мама, как рентгеновский аппарат, проникает взглядом до костей, высвечивает внутри всё, до чего дотянуться может.

— Ты хорошо питаешься? Спишь? Ты бледная!

Мама готова до утра перечислять все причины, по которым её единственная дочь может быть бледной, но я улыбаюсь, вклиниваюсь между быстрыми фразами и сообщаю, что у меня всё хорошо, это просто освещение такое и камера искажает цвет кожи.

— Смотри мне! — грозит пальцем без намёка на шутливость. — Если приболеешь, я тебя сразу заберу. Даже слушать ничего не стану!

— Мама, я не в пионерском лагере, чтобы меня можно было вот так просто забрать, потому что начались сопли.

Вот ещё, удумала. Никуда и никто меня не заберёт, пока сама не захочу, а я не хочу, потому что образование — то, к чему я стремлюсь, чтобы не провести остаток жизни в умирающей Красновке.

— Ой, надо же, опять этот тон взрослой и независимой, — фыркает мама, будто бы не до конца поверившая, что всё это — не игра, не шутка и не подростковый демарш. Что всё это — всерьёз и надолго. — Ничего, наиграешься и сама приедешь. Дело времени.

Мама так уверена именно в таком исходе, что я невольно закатываю глаза. Невозможно спокойно выслушивать подобное, а мама мама обещает надавать мне по заднице, если не перестану смотреть на неё, как на идиотку, злится. Даша качает головой, вздыхает тяжело и, кинув рюкзак на свою кровать, усаживается, оперевшись рукой на подголовник, подпирает кулаком подбородок и смотрит на меня сочувственно, не без унизительной жалости.

— Мама, как папа себя чувствует? — перевожу тему, мама расплывается в улыбке: о папе она разговаривать любит, хотя порой кажется, что он для неё не важнее надоевшего платяного шкафа, который терпят, пока проход не загораживает.

— Папа ворчит, что больше никогда на дачу не поедет, достали его мои огурцы с помидорами, но ты ж его знаешь, сам в итоге первым и рванёт, чтобы урожай собрать. Ещё он на рыбалку намылился, а я не пускаю, потому что после неё ни рыбы, ни мужа трезвого, одни нервы. Ещё его друг Палыч хочет отдать папе свой мопед, а я тоже против. Что это такое? Престарелый байкер какой-то на смешном дырчике! Ещё расшибётся на старости лет, что потом делать? Лечить? Я, знаешь ли, не миллионерка.

Мама трещит и трещит, захлёбывается словами, то обвиняя папу в безответственности, расточительности, то умиляясь ему, краснея, как девчонка. Странные у родителей отношения. То любовь, то война, а то и вовсе холодное безразличие.

Устав от болтовни моей мамы, Даша выходит из комнаты, а я вдруг решаюсь задать вопрос:

— Мама, а ты помнишь Лаврова? В доме соседнем с мамой своей жил…

Мама открывает рот, снова захлопывает, поджимает губы, меняется в лице. Что-то неуловимое проскальзывает тенью, а пауза затягивается.

— Что ты вдруг о них вспомнить решила? Ты, кажется, учиться поехала, а не ерундой свою голову забивать.

Даже тон изменился, в нём появились стальные нотки, а я вдруг снова чувствую себя маленькой девочкой, которая в чём-то провинилась, только сама не знает, в чём.

— Ярослава! Я о чём-то не знаю? — щурится, её ноздри гневно трепещут, будто вот-вот дым повалит. — Ты вновь где-то пересеклась с этим грязным оборванцем?

О, «грязный оборванец» — это даже мягко сказано. Бывало, мама выражалась покрепче. Порой даже сулила Демиду судимость в будущем, потому что «таким нищебродам там самое место».

— Ты всё знаешь, у меня от тебя секретов нет, — нагло вру, потому что давно научилась хранить тайны, не вмешивая в них родителей.

Даже про издевательства Лаврова никогда не рассказывала, хоть он и считает меня предательницей. Только я его ни разу не предала, только разве Демиду что-то объяснишь? Ему ненавидеть проще и легче. Будто бы злость — его защитная броня, помогающая не сломаться.

— Мама, почему ты так ненавидела его мать? — снова поднимаю запретную тему, на которую мама всегда отказывается разговаривать. Вот и сейчас:

— Не твоего ума дело, — слишком резко, очень порывисто. Зло. — Эта семейка — та ещё… гниль.

Как всегда, мама не договаривает, а мне вдруг становится неприятно. Если бы это не была моя мама, я бы даже употребила слово «противно».

— Но она же умерла, — вырывается из меня. — Разве можно так?..

— Можно и даже нужно, — бескомпромиссно, с полной уверенностью в своей правоте. — Смерть никакие грехи не покрывает. Лаврова была отвратительной грязной женщиной, на том свете ей самое место.

Я чуть было телефон на пол не роняю, слишком ошарашенная внезапной вспышкой злости и теми гадостями, что льются бурным потоком прямиком на меня.

Мама Демида была хорошей женщиной, она всегда угощала меня конфетами и гладила по голове, говоря, что я самая милая девочка на свете. Она была доброй, и я решительно не понимала, почему мама так на неё взъелась, а заодно и все женщины на нашей улице. Дикость какая-то, Средневековье.

— Мама, ты что такое говоришь?! — вскрививаю, а мама тяжело вздыхает. — Её нет уже, мама, это в прошлом. Что бы там между вами однажды не стряслось, это в прошлом!

Я даже вскакиваю с места, мечусь по комнате, пытаясь упорядочить мысли.

— Ты ещё ребёнок, Яся, что бы о себе не фантазировала, — голос мамы кажется приглушённым, а лицо замерло, превратившись в безжизненную маску. — В мире взрослых случаются разные неприятные вещи, о которых тебе лучше не знать.

— Мама, ты сегодня все планы перевыполнила, — я вдруг такой уставшей себя чувствую, вымотанной. К тому же возвращается Даша, я уже слышу её торопливые шаги за дверью, и я не хочу, чтобы она слышала все эти гадости, которые льются из моей мамы. — Мне надо к завтрашним лекциям готовиться, я, пожалуй, закончу разговор.

И вешаю трубку, не дожидаясь, когда мать ляпнет очередную глупость.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ 12. Демид

Это чертово двойное свидание — самая паршивая идея в моей жизни.

Желание целовать Ясю, стоит ей оказаться рядом — ещё худший звездец, от которого так просто не спрячешься. Мне от этого тошно. Я ворошу в себе злость, радуюсь, что она никуда не делась, что в крови моей течёт. Синеглазка — всё та же предательница, которая разрушила всё светлое, что было между нами своим длинным языком.

Она же клялась никому не говорить. Она обещала. А на деле о тайне узнали все и начался ужас, от которого мне пришлось избавляться кулаками и чужими выбитыми зубами.

Закрываю глаза, втягиваю носом спёртый воздух, дышу ароматами чужих духов и потных подмышек. Когда становится невмоготу, выскакиваю из автобуса в районе набережной, бегу к кромке воды и распугиваю вечерних рыбаков и их улов своими громкими криками.

Выпускаю демонов наружу. Ору, что есть мочи, горло надрываю, а в чернеющем вечернем небе серые облака. Кашляю, пополам сгибаюсь, давлюсь своим криком, выворачиваясь наизнанку.

— Эй, пацан, хватит голосить! Всю рыбу распугаешь! — злой окрик приводит в себя.

— Хорошо, мужик, я всё уже, больше не буду, — взмах руки в сторону говорящего, а в ответ тихое бурчание о невоспитанной молодёжи.

Мне уже легче. Я больше не хочу разрывать небо собственным криком. Не хочу выглядеть идиотом, хотя обычно на мнение незнакомых людей мне плевать, но, наверное, я вырос, раз думаю не только о себе.

— Будешь? Мне кажется, тебе не помешает. От нервов помогает, — рядом появляется невысокий мужичок с заметными проплешинами на лбу, в тонкой спортивной куртке и огромных сапогах. Тычет в меня флягой, снизу вверх в глаза заглядывает.

Острый запах алкоголя бьёт прицельно по рецепторам. Мужик улыбается, мол, бери, но я качаю головой и отхожу на шаг назад.

— Спортсмен, что ли? — недоверчиво меня осматривает с ног до головы, хмыкает и убирает флягу в нагрудный карман. — Рыбачить умеешь?

— Умею, — в крови зажигается азарт, мужик широко улыбается, и уже через пять минут я ловлю свою первую рыбку.

Невзрачный карасик падает а садок, бьёт хвостом, глотает ртом воздух.

Через час садок полон, а мой случайный приятель радостно хлопает меня по плечу.

— Молодец, пацан. Мужик!

Я ухожу, оставив Михалычу весь улов, ловлю тачку и еду в сторону дома. Рыбалка меня расслабила. Вдруг вспомнил, как в свои десять я водил мелкую Ясю на пруд, помогал насадить червяка на крючок, а она плакала всякий раз, когда рыба попадалась на приманку.

Странно, но сейчас мысли о ней меня не раздражают. Я удивительно спокойный, и это мне нравится.

Стоит открыть дверь, как на меня обрушиваются громкие голоса, чужое возмущение. Никита нервничает, говорит на повышенных тонах, а Илья угукает, но тоже громко. Сбрасываю ботинки, швыряю ключи на крючок, прохожу в гостиную, по которой мечется Воропаев, злой, точно тысяча чертей. На барной стойке его раскрытый ноутбук, на экране страница нашего факультета, а Илья, встретившись со мной глазами, выразительно проводит большим пальцем по горлу.

— Как это, млин, называется? — взрывается Никита, завидев меня. Останавливается, на экран ноута указывает, а в глазах черти пляшут. Глаза у Воропаева сейчас не голубые и прозрачные, как обычно, а почти чёрные от гнева.

— Это страница факультета, — озвучиваю очевидное, Илья тихонько смеётся, а Никита налетает на меня волной цунами. Не бьёт, но будто бы очень хочет.

— Отдай мне её, — выдыхает в лицо, и снова этот аромат алкоголя. Да что ж такое, специально, что ли? Сговорились все?

— О чём ты вообще? — огибаю Никиту по длинной дуге, потому что с ним пьяным разговаривать желания нет. Пусть он пропустил всего несколько бокалов, но даже от такой дозы Воропаев дуреет, сам на себя не походит.

— Отдай мне её! — не унимается, а Илья закатывает глаза.

«О чём он вообще?» — шёпотом.

Но Илья не успевает даже подмигнуть, потому что Никита налетает на меня сзади, хватает за плечо и резко к себе оборачивает. От неожиданности у меня даже зубы клацают, в челюсти стреляет. Ошарашенно, совершенно выбитый из колеи, моргаю, а Никита снова повторяет: «Отдай мне её!»

— Ты сдурел, Воропаев, — не выдерживает Илья, кидается между нами, становится живым щитом. — Совсем кукушка слетела?

— Ты это специально? — взрывается Никита, глядя на меня через плечо Ильи, а я понять не могу, какого чёрта он хочет от меня и такой злой.

— Кого я должен тебе отдать, идиот?! — тоже не сдерживаюсь, и зажатый между нами Илья только силой своего пофигизма удерживает нас с Никитой от драки.

— Ясю! — орёт и, сорвавшись к месту, несётся к своему ноуту. Остервенело трёт тачпад, проматывает страницу, зовёт меня.

— Ты не знал, что ли? — удивляется Илья, а у меня башка сейчас треснет от этих недомолвок и намёков.

Отталкиваю Обухова, иду к Никите, а он тычет в экран, на котором написана моя фамилия и… не только моя. Пару раз моргаю, глаза тру, но фамилия Синеглазки рядом с моей никуда не девается.

В смысле, я куратор Яси?

Меня бросает в холодный пот. Футболка липнет к телу, перед глазами проносятся картинки прошлого, в котором мы с Ясей очень много боли друг другу причинили, и от одной мысли, что придётся слишком часто находиться с Ясей рядом, липкий ком к горлу подступает. Это страх? Или злость? Не понимаю.

Я не хочу быть с ней. Ни в каком виде. Ни в каком статусе. Но и отойти в сторону, выполнить требование Никиты не могу. Не так устроен.

Чем больше на меня давить, тем я сильнее выворачиваюсь и делаю по-своему. Назло. Пусть порой и самому себе.

Прикрываю глаза, считаю до десяти и обратно, пытаюсь вернуться в то состояние, которое подарила мне вечерняя рыбалка со смешным мужичком Михалычем с его бесконечными байками. Изо всех сил стараюсь найти то самое спокойствие, умиротворение и гармонию, но получается плохо.

Яся.

Никита.

Чёрт!

Никита её раздавит. А я… я до сих пор считаю, что Яся — только моя жертва. Если кому и можно её мучить, то только мне. Потому что ни перед кем больше Синеглазка не виновата, и грабли свои к ней тянуть не смей.

— Лавр, поговори с деканом, — беснуется Никита. — Я хочу быть её куратором.

Меня передёргивает от его тона. Меня не нужно нагибать, если не хочешь получить в морду. А ещё у меня стойкое ощущение, что Никита хочет быть не просто куратором Яси. Больше всего он мечтает разложить её на столе каждой аудитории, пометить собой, выжать досуха, а после выбросить на помойку, как отработанный материал.

— Отвали, — толкаю Никиту, потому что он становится слишком душным. — Умойся сходи, тебя кроет.

Пытаюсь убедить себя, что мне плевать на написанное в ведомости и кураторство. Всё равно, что кто-то странным образом поставил нас с Ясей в одну упряжку. Ведь все знают: для Демида Лаврова не существует в этом вузе окончательных решений. Слишком много бабок отец вливает в моё образование, финансируя универ. Плюс мои победы в составе футбольной команды, плюс отличные мозги, в которые мало кто верил, но я выиграл за последние пару лет несколько очень серьёзных грандов, которые очень пригодились деканату. За них меня облизывают и позволяют немного больше, чем другим.

Я в любой момент могу сходить в деканат и отменить решение. Убрать от себя Ясю подальше одним словом, просьбой. Никита знает об этом, потому требует именно такого исхода, вот только… только я не отдам ему Синеглазку.

Кому угодно, только не ему.

— Лавр, зачем она тебе? — несётся в спину голос Никиты, а я поднимаю глаза к потолку, отсчитываю секунды, а Илья ободряюще хлопает меня по плечу.

— Хочешь виски? — спрашивает, но я отрицательно качаю головой.

Завтра тренировка, и явиться туда пьяным или хотя бы с перегаром — то, чего не могу себе позволить ни при каких условиях. Даже если на душе настолько погано, а всё вокруг превратилось в фарс.

На журнальном столике графин с гранатовым соком, я наливаю себе стакан, жадно пью, пока Никита пылит и собирается с мыслями.

— Демид, давай поменяемся? — заискивает Никита, в глаза заглядывает. — Тебе же всё равно, кого курировать? Ты видел Ясю, она божий одуван, тебе такие никогда не нравились. Забирай мою Ивашкину.

— Она что, вещь какая-то?

— Кто? — хлопает ресницами Никита.

— Ивашкина, — усмехаюсь, хотя понятия не имею, кто это вообще такая.

Стираю с губ следы гранатового сока, ставлю на столик пустой стакан с алыми потёками на стенках. Никита рядом, и впервые мне хочется его оттолкнуть с такой силой, чтобы башкой об стенку стукнулся, мозги прочистил.

Мозги, которые явно заплесневели.

— Да причём тут вообще Ивашкина? — фыркает Никита. — Я не знаю, кто это. Но я хочу, курировать Ясю.

— Ты гляди, хочет он. Какая цаца капризная, — усаживаюсь на диван, вытягиваю уставшие ноги, беру в руки пульт, но смотреть телек совсем не хочется. Всё равно включаю, чтобы разбавить бессмысленным жужжанием дебильность ситуации. Илья давится смехом, а Никита багровыми пятнами покрывается.

— Хотите, оба заберите мою Дашку Ионову, — вклинивается Илья и садится рядом со мной, плечом к плечу, будто бы поддерживает. — Не люблю рыжих, они слишком хитрые.

— Нет уж, эту страхолюдину себе оставь, — Никита взмахивает руками, отталкиваясь от невидимой Веснушки.

— Ну, я бы не сказал, что она страхолюдина, — размышляет Илья. — Просто рыжая. А рыжие вечно себе на уме.

Игнорируя слабые попытки Ильи внести лёгкость в наше напряжение, Никита оседает на край столика и смотрит прямо мне в глаза. Гипнотизирует, а светлый чуб растрепался и висит на лбу редкими патлами.

— Ты же не полезешь к ней? — спрашивает Никита серьёзно, наваливается на меня ментально.

— В каком это смысле?

— В прямом! Поклянись кодексом братана, что к Ярославе не притронешься.

— А если притронусь? — завожу бровь, провоцирую, хотя мне порядком надоел этот истерический театр одного актёра. — Что, Воропаев, понравилась девочка? Может быть, отношений с ней хочешь?

Никита разминает шею, не сводя с меня взгляда.

— Никаких отношений я не хочу.

— А чего хочешь?

— Девочку эту, — с нажимом. — В конце концов, я первый её заметил!

— Ну так что будет, если таки полезу к ней?

— Я тебе зубы выбью. Или что похуже сделаю, — разводит руками, мол, ничего не поделаешь, кодекс есть кодекс.

Протягивает ладонь для рукопожатия, мечтает скрепить выдуманные им обязательства сторон, только я игнорирую жест.

— Я не могу ничего обещать. Прости, Никита, не могу.

Я ненавижу Синеглазку, но сдержаться рядом с ней не получится. Даже ради кодекса братана.

— Козёл ты, Лавр, — нервничает и резко на ноги встаёт.

— Я знаю, — пожимаю плечами и растягиваю губы в улыбке.

13. Ярослава

— Точно Лавров мой куратор? Никакой ошибки нет? — в третий раз спрашиваю у нашей старосты Наташи, а она закатывает глаза, всем своим видом показывая, как я её достала со своими расспросами. — Ладно, извини. Я поняла.

— Ясь, это просто кураторство, обязательная фишка нашего вуза. Пару проектов вместе сделаете и разойдётесь, — Наташа сдувает со лба непослушные светлые локоны и, подхватив папку с наверняка очень важными бумагами, убегает вдаль по коридору.

— Ну что? Всё-таки Лавров? — Даша обнимает меня за плечи и звонко целует в щёку. — Пойдём в аудиторию, лекция скоро начнётся.

На первую лекцию прибегаем впритык, едва не нарвавшись со старта на гнев преподавателя. Занимаем с Дашкой первые попавшиеся места, чудом успеваем перевести дыхание и достать тетради, дверь распахивается и начинается учёба.

Миллион новых знаний, которые пока никак не удаётся систематизировать, формулы, правила, требования вперемешку с обещанием завалить на экзамене любого, кто решит прогулять лекции по высшей математике. Леонид Иванович — наш преподаватель — несмотря на довольно молодой возраст (ему не больше тридцати пяти), кажется слишком строгим, неумолимо безжалостным. После его пламенной речи прогуливать высшую математику хочется ещё меньше, хотя я, в общем-то, и не планировала.

— Тут вам не школа! — категорично заявляет, для наглядности ребром ладони рубит воздух, и что-то подсказывает, что это его коронная фраза.

— Фух, наконец-то, — радуется Даша, когда этот ад заканчивается. — Весь мозг вынес, сухарь.

— Это только начало, — жалобно вздыхает сидящая по правую руку Ивашкина и закрывает ладонями лицо. — Мне кажется, он меня завалит. Чувствую! Мне сон плохой сегодня снился.

— Ой. почитай ещё какой роман, расслабься, — подначивает Дашка, впрочем, без злого умысла. — Не дрейфь. Чего ему тебя валить, если всё в срок сдашь?

— А если не сдам? — скулит Ивашкина, как всегда слишком драматизируя. — Мне ещё куратор дурацкий попался. Точно из-за него выгонят!

Ох уж эти кураторы, ни у кого с ними покоя нет. Дурацкое вузовое правило, ненавижу его.

— А кто тебе попался? — спрашиваю, когда мы выходим в коридор и спешим в спортивный зал на вводную лекцию по физической культуре.

— Так Воропаев Никита, — Ивашкина поправляет лямку рюкзака, а Даша толкает меня в бок и делает «страшные» глаза.

Значит, Никита будет курировать Ивашкину?

Прислушиваюсь к себе, пытаюсь найти хоть какую-то эмоцию. Наверное, после того, как мы сходили с Никитой на свидание, и всю ночь он присылал мне милые картинки, мешая спать, я должна ревновать? Но… не получается. Ну же, Яся, почувствуй хоть что-то! Он же красивый, он нравится тебе! Но ничего.

Оставшиеся лекции пролетают с бешеной скоростью, и к концу жутко болит рука от тонны информации, которую нужно было записать, чтобы в суете не забыть. Мы носимся по коридорам, между корпусами, пока не наступает время выдохнуть с облегчением и уйти в тихую гавань комнаты. Вываливаемся гурьбой на улицу, мой телефон пиликает, а на экране имя Никиты.

— Привет, красивая девочка, — его голос звучит ласково и, честное слово, после адского темпа мне приятно его слышать. Успокаивает.

Взмахнув Даше рукой, я отхожу в сторону, кидаю сумку на лавочку и с облегчением усаживаюсь, вытягивая ноги.

— Привет, Никита из парка, — смеюсь в трубку, а Никита вторит мне хриплым смешком.

— Как твои дела? Как первый день? Живая?

Его участие приятно, от него светло становится. Смотрю на ещё летнюю зелень, качаю ногой, жмурюсь от тёплых лучей, ласкающих кожу.

— Живая, — отвечаю, а Никита рассказывает, как прошёл его день, а я слушаю, улыбаясь.

— Яся, как думаешь, может быть нам повторить свидание?

— Думаешь, это хорошая идея?

— Я думаю, что это отличная идея. А как тебе кажется?

Снова к себе прислушиваюсь и не нахожу ни одной причины, чтобы отказаться.

— Только давай на этот раз без третьих лишних? И без четвёртых тоже? — я слышу в его голосе улыбку, а ещё напряжение. Оно совсем лёгкое, но ощутимое.

Да уж, третьи лишние в лице Лаврова — совсем не то, на что я готова пойти ещё раз.

— Тогда сегодня в шесть в сквере у общежитий? Не хочу ждать до пятницы или хотя бы до завтра. Соскучился.

— Ты прямолинейный, — замечаю, а Никита хмыкает.

— Не вижу повода держать свои эмоции за замком. Если я соскучился по тебе, то лучше прямо скажу, а не буду вокруг да около ходить. Ну так что? Придёшь?

— Придётся, а то ещё руки на себя наложишь, — шучу, а Никита громко смеётся. Настолько громко, что проходится трубку отнять, чтобы не оглохнуть.

— Кстати! — спохватывается. — Какой у тебя номер комнаты?

— Зачем тебе?

Загадочно молчит, а после заявляет:

— Хочу тебе сюрприз сделать.

— В окно полезешь? — смеюсь, представив эту картину.

— Нет уж, я такую дичь не люблю. Но скажи, я ничего плохого не сделаю. Клянусь!

— Хм, а если ты выяснил мой телефон, может быть, и комнату вычислишь? — с Никитой мне хочется быть вот такой: немного шальной и дерзкой. Вероятно, потому у меня получается, что не чувствую рядом с ним трепета и волнения, у меня не краснеют щёки не бьётся безумное сердце.

Дерзкой быть просто, когда нет влюблённости и трепета.

Когда прощаемся, я ещё долго сижу, глядя на красивое небо и убеждаю себя, что Никита мне действительно нравится. Но самый важный вопрос в другом.

Хочу ли я таким образом стать ещё ближе к Лаврову, встречаясь с его лучшим другом?

* * *

Вечера становятся прохладнее. Нос ловит ароматы осени, ветер треплет волосы, я кутаюсь в вязаный кардиган — одну из немногих по-настоящему стильных вещей в моём не самом разнообразном гардеробе Кое-где деревья успели поредеть, поддеваю носками кед яркие листья, прохожу через кованые ворота и останавливаюсь, осматриваясь по сторонам.

Людей много. Студенты, пенсионеры, собачники, голуби, влюблённые парочки — кого этим вечером в скверен только нет. Лавочки заняты, и я медленно иду по аллее вперёд с самым независимым видом, на который способна. Просто гуляю. Имею же право.

Шуршание листьев за спиной, тёплые широкие ладони ложатся на мои глаза, горячее дыхание щекочет висок. Моментально накатывает паника, становится больно дышать и хочется только одного — сбросить с себя чужие руки. Обоняние вопит, что это Лавров — я узнаю его аромат из тысяч других. Этим терпким спортивным парфюмом он начал пользоваться незадолго до своего отъезда, и именно этот запах я слышала все разы, когда мы сталкивались.

Аромат, на который у меня нет аллергии, в отличие от того душного парфюма, которым облил себя с ног до головы Никита во время нашего первого свидания.

Я дёргаюсь, шиплю сквозь сжатые зубы какие-то ругательства, получаю свободу и резко оборачиваюсь, всем своим видом показывая, в какое место Лавров может запихнуть свои приколы, но это не он.

— Эй, ты чего? — Никита немного ошарашен, его руки беспомощно висят вдоль тела, и я удвилённо моргаю.

— Это ты? — спрашиваю растерянно и так стыдно становится за свою выходку.

— Я… а ты кого-то другого ждала? — улыбается, впрочем, без привычного бесшабашности. Скорее, по инерции. — Яся, честное слово, ты удивляешь меня каждый раз.

Он говорит это, не пытаясь приблизиться. Смотрит на меня сверху вниз, а голубые глаза кажутся совсем прозрачными.

— Прости, я немного испугалась, — улыбаюсь, сглаживая неловкость. — Запах… просто показалось.

— Ты в тот раз нос морщила, мне подумалось, что моя туалетная вода тебя не впечатлила, — в Никите снова эта лёгкость, которая меня в нём подкупила. — Брызнулся Лавра, он легче.

Каким чудом мне удаётся не скиснуть, не наморщить нос? Но я продолжаю улыбаться, плечами пожимаю, будто меня вовсе не волнует, что от парня, с которым у меня свидание, пахнет точно так же, как от моего личного кошмара.

Господи, Лавров! Ты снова с нами, даже не присутствуя лично!

— Пойдём? — Никита дёргает подбородком в сторону аллеи за его спиной, ждёт моего ответа.

— Пойдём, — улыбаюсь и вскоре мы выходим в другую часть сквера, где меньше людей, а через дорогу симпатичное кафе.

Внутри всего несколько столиков, покрытых ажурной скатертью, пахнет ванилью, а хостес на входе такая приветливая, только что обниматься не кидается.

— Тут потрясающие пирожные, — улыбается Никита, отодвигая для меня стул. — Ты же любишь пирожные?

Напрягается, будто действительно не знает, чего от меня ожидать, а я тихо смеюсь и заверяю, что с пирожными у меня нет никаких конфликтов.

Запахи кондитерской, ваниль и шоколад, кофе и выпечка — это те запахи, которые делают меня счастливой, а не провоцируют тошноту. Расслабляюсь, пока Никита уходит «позвонить», хотя телефон остаётся на столике. Смотрю по сторонам, любуюсь красивым интерьером, улыбаюсь. Мне хорошо и спокойно, а когда запах туалетной воды Лаврова испаряется в воздухе, становится совсем легко.

Телефон Никиты звонит, я намеренно отворачиваюсь, хотя так и тянет посмотреть на экран, чтобы понять, кто такой настойчивый, но держу себя в руках. Не нужно это, некрасиво так поступать. Звонок обрывается, но через секунду снова взрывает пространство надоедливой мелодией. Когда терпение на исходе и я почти сдаюсь под натиском любопытства, к столику возвращается Никита, просит прощения и, бросив мрачный взгляд на горящий экран, обрывает вызов и выключает телефон.

— Прости, — улыбается и, хозяйским жестом подозвав официанта, делает заказ. — Что будешь? Выбирай!

Ну что ж, если так просит.

— Мне миндальное пирожное с шоколадной крошкой и взбитыми сливками, — озвучиваю, а во рту слюна скапливается из-за предвкушения.

— Отличный выбор, — кивает официант, мы добавляем к заказу кофе, и он убегает в сторону кухни.

Никита откидывается на ажурную спинку белого стула, барабанит пальцами по крахмальной скатерти и смотрит на меня цепко, изучающе. Под его взглядом хочется съёжиться — в Никите слишком много напористой сексуальности и того опыта в отношениях, который мне был недоступен в силу самых разных причин: родители, маленькая Красновка и Лавров, который оставил слишком большой отпечаток на моей судьбе.

— Скажи мне, Яся, что тебя пугает?

Икаю, смотрю прямо в голубые глаза, а на губах Никиты расплывается ленивая улыбка.

— Меня ничего не пугает, — заявляю твёрдо, и Никита делает вид, что верит.

— Я тебе не нравлюсь? — прямо и в лоб, а я промаргиваюсь, подбирая слова.

— Ты симпатичный, — выдавливаю.

— И всё? — усмехается, смахивая со лба светлую чёлку. — Впрочем, это уже кое-что. Люблю сложные задачи.

Напряжение звенит струной, но приносят нас заказ и становится проще.

— Это потрясающе! — восклицаю, прожевав первый кусочек нежной миндальной прелести.

— Я знал, что тебе понравится.

Никита почти не притрагивается к своему пирожному, только на меня, жующую, смотрит, а я плюю на всё и просто наслаждаюсь великолепным вкусом и теряюсь в ощущениях. Это так вкусно, что хочетсчя урчать от удовольствия. Не сдерживаюсь, облизываю ложку, закатываю глаза, а взгляд Никиты странно темнеет.

Пьём кофе, разговариваем о всяком, и я радуюсь, что Никита никаким боком не касается Лаврова. Всё больше спрашивает обо мне, о моём детстве, юности в Красновке, слушает с интересом — во всяком случае, мне так кажется, что ему нравится меня слушать и слышать.

Вечер на самом деле приятный, я становлюсь говорливой и смешливой, а Никита подхватывает мои шутки, отвечает своими, и к концу, когда кофе выпит, а по счёту уплачено, я не могу перестать улыбаться.

— Спасибо, вечер был фантастическим, — говорю искренне и, встав на цыпочки, целую Никиту в гладко выбритую щёку.

Никита ловит мой подбородок пальцами, его рука на моей пояснице, между нами всего несколько сантиметров пространства, и вот-вот случится поцелуй, который, возможно, изменит всё.

— Тебе понравилось? — обжигает пахнущим кофе дыханием уголок моего рта, задевает губами мою нижнюю, а я замираю, боясь шелохнуться.

Мы стоим возле входа в мой корпус, на улице темно — мы загулялись, заболтались и ночь спустилась на землю, — и кажется, что, кроме нас с Никитой никого в мире больше не существует.

— Я тебя сейчас поцелую, — говорит как-то удивлённо, но я не успеваю отреагировать: Никита накрывает мои губы своими мягкими, тёмлыми, ласкает и нежничает, разрешения спрашивает.

Я не прислушиваюсь к себе, ничего не анализирую, просто тянусь к тёплому телу, обвиваю руками широкие жёсткие плечи, и Никита, будто получив разрешение, прижимает меня к своей груди, а я его тёплый язык уже во всю орудует в моём рту и это…

Это большое и пустое ничего. Как я не пытаюсь себя убедить, его поцелуй — словно пластырь на давно зажившей ране. Бесполезный и пустой.

14. Демид

— Лавров, ты чего такой бешеный сегодня? — тренер хлопает меня по плечу, окидывает с ног до головы мрачным взглядом.

Стадион пустой, команда давно разошлась, а я всё наматываю круги, отрабатываю удары, загоняю себя — делаю всё, чтобы выбить из башки даже намёк на дурь. Мне не нужны лишние мысли, не нужно всё то, что беснуется в моей голове, провоцирует делать глупости.

— Да остановись ты! — рявкает тренер и забирает мяч, точным броском отправляет его на другую сторону поля. — Где твои мозги? Решил угробить себя на первой же тренировке?

Останавливаюсь, хотя организм упорно сопротивляется. Внутри слишком много энергии, которую нужно выплеснуть, иначе взорвусь к чёртовой бабушке. Меня просто разнесёт на ошмётки по всему полю, и на волю вырвется совсем другое существо — дикое и необузданное, с которым никто не справится.

Тренер хватает меня за плечи, хорошенько встряхивает. Он отличный мужик, хотя для кого-то слишком жёсткий — слабакам рядом не место, они просто ломаются. Но это именно та властная и твёрдая рука, которая способна удерживать переполненных тестостероном парней в одной упряжке. Многим Юрий Семёнович стал чуть ли не важнее собственногоотца. Его слушаются, заглядывают в рот, выполняют всё, что скажет, потому что знают — он снова приведёт нашу команду к победе, а ещё выслушает, поймёт и даст поблажку там, где она просто необходима, иначе сдохнешь.

— Демид, что с тобой творится? — спрашивает уже спокойнее, но пальцы на моих плечах всё такие же жёсткие.

— Не знаю, — я честен, и тренер видит это. Кивает задумчиво, а на лбу проступают морщины. — Правда, не знаю. Но чувствую, что мне нужно себя загнать, а то наделаю глупостей.

— Нужно ему, — ворчит, отпуская меня. — А мне нужно, чтобы мой центральный нападающий не слёг на больничную койку после первой же тренировки. Юшкин, конечно, тоже неплохой игрок, но до тебя ему далеко.

Получить от тренера похвалу — сложная задача, потому каждый такой разговор — особенно ценный. Не в правилах Титова распыляться на трогательный пафосные речи.

— Мне кажется, без девушки не обошлось, — понимающе хмыкает, а я качаю головой.

— Нет-нет, — слишком поспешно, на что получаю очередной понимающий взгляд.

— Что я, думаешь, молодым не был? — смеётся, и каждый раз его смех напоминает раскат грома. Особенно впечатлительные даже вздрагивают.

Титов мощный мужик, выше многих на целую голову, сильный и громкий.

— Это не из-за девушки, — настаиваю. — Это из-за злости.

Тренер под кожу не лезет, а я не спешу делиться хоть с кем-то подробностями. Только где-то внутри тикают часы, а мысли крутятся вокруг того, что вот сейчас, прямо в этот момент Никита с Синеглазкой гуляют. Наверное, даже целуются, а может и…

— Я ещё пару кругов пробегусь, — срываюсь с места, пока тренер не надумал меня отлупить.

Набираю скорость, выравниваю сбитое нервами дыхание, окунаюсь с головой в любимое лекарство — спорт. Он всегда меня спасал, начиная с тех времён, когда всем моим богатством был кожаный мяч и драные кеды.

Но даже у моих возможностей есть предел. «Сдыхаю», обливаясь потом, мокрая майка прилипла к телу, я срываю её на ходу, в раздевалке бросаю на лавку. Внутри пусто, пахнет скверно, впрочем, это тоже часть моей жизни. Спорт — тяжёлая работа, с массой сложностей, боли и рывков на пределе возможностей. Неприятный запах — не самая большая проблема.

Интересно, он уже провёл её? А она дала себя поцеловать или продинамила?

На голову льётся холодная вода, горячая кожа будто бы шипит, и я только жар и чувствую, никак не могу остыть.

Синеглазка — девушка, которую я ненавижу. Она отравила всю мою жизнь своим предательством, я лишь отплатил ей той же монетой. От её поступка мне стало так больно, будто кожу заживо содрали, и мне захотелось, чтобы ей тоже стало плохо. Горжусь ли я тем, что делал с ней? Нет. Она заслужила. Никто, кроме неё, не знал о моей тайне. И ладно бы моей! Это был секрет моей матери, и после того, как всё вскрылось, мама стала изгоем…

Когда я покидаю раздевалку, волосы ещё влажные, а на часах восемь. Закинув на плечо спортивную сумку, иду, куда глаза глядят, ноги сами несут куда-то, а я всё думаю, думаю, и от мыслей дурацких голова пухнет. Грудь что-то распирает — большое и горячее, чему не могу подобрать названия. Если бы я не проверялся на прошлой неделе, решил, что сердце болит, но я, к счастью, полностью здоров.

Узкая дорога приводит меня к бару. Не раздумывая, вхожу, а внутри привычное оживление. Это моя стихия — в толпе мне проще притворяться кем-то другим, быть легче и проще, без груза дерьма за плечами.

— Оу, какие люди! — Илья машет мне рукой, улыбаясь во все свои белоснежные зубы, а рядом с ним пара приятелей с факультета и, что удивительно, ни одной девчонки. — Дуй к нам, Лавр, у нас тут чисто мужские посиделки.

— А что такое? — бросаю сумку под столик, жму руку сначала Косте, после тощему Женьке, Илье ерошу волосы и плюхаюсь на свободное место, изображаю на лице тревогу. — Ты там случайно не заболел, дорогой мой? Дай пощупаю, нет ли температуры.

Костя, которого в прошлом году выперли из команды за пьянку накануне полуфинала, смеётся и уходит за новой порцией безалкогольного коктейля, на которые перешёл, осознав наконец, что бухло — лучший способ угробить себя в расцвете сил.

— Знаешь, чёт я устал от баб в последнее время, — горестно вздыхает Илья и морщится. — Одни проблемы от них. И главное — говоришь же, что просто потусим пару вечеров и разойдёмся, как в море корабли, так нет же, им всем серьёзные отношения подавай. А зачем мне это ярмо? Пусть я и придурок, но я хочу обратно в команду, а для этого мне нужны все силы, чтобы тренеру доказать, что я не отработанный материал.

— А ты иногда способен генерировать разумные мысли, а ещё придурком себя обзываешь, — обнимаю друга за плечи, шутливо боремся. Говорю тише, на ухо: — Я рад, что ты возвращаешься.

Заказываю кофе «чёрный, как моя душа», парни треплются обо всём, а я просто отдыхаю. Удаётся расслабиться, и чувствую себя почти адекватным, но язык — враг мой, я спрашиваю:

— А Никитос где?

Будто не знаю, чем он сейчас занят. Они с Ясей на шесть договорились, сейчас только начало девятого, вряд ли разошлись.

— Звонил наш Никитос, — Илья подбрасывает на руке зажигалку, а я едва сдерживаюсь, чтобы не выдать своего удивления. А ещё радости, и это мне совсем не нравится. — Дома он уже.

— Оу, так быстро отсвиданились?

Илья окидывает меня мрачным взглядом.

— Он дома не один, — ворчит. — Просил погулять пару часиков, пока он там веселится.

Меня окатывает невидимой ледяной волной, спина покрывается мурашками и неприятно сводит шею.

— Он там с Ясей своей? — изо всех сил стараюсь казаться безразличным, а Илья плечами пожимает.

— Хрен его знает, это же Никита. Но, наверное, с ней. С кем ещё?

Скулы каменеют, и я отворачиваюсь, рассеянным взглядом окидываю забитое людьми помещение. Значит, Никита всё-таки добился своего? И так быстро? Неужели Яся настолько… я не знаю… ветреная? Это подходящее слово для девушки, которая после второго свидания идёт к парню домой явно не в шашки играть? Чёрт.

Уговариваю себя, что меня это никоим образом не касается. Это её жизнь, пусть живёт её, как нравится. Не касается! Точка.

— Я его с этой девчонкой сегодня в сквере видел, — врывается в сознание голос Жени. — Красотка… я б с ней тоже уединился.

— Не про твою рожу эта красотка, — устало усмехаюсь, а Женя горестно вздыхает.

— Да уж, куда мне до Никиты…

— С Никитой только Лавр и может сравниться, — смеётся Илья. — Только у них вкус на девушек разный. К счастью Никиты.

Парни смеются, а я делаю вид, что меня очень интересует узор на входной двери. Да уж, разный вкус… Блин, что ж так плохо мне? Тошно.

— Кстати, может быть, поспорим? — оживляется Женя. — Ну, насколько Ника хватит? Как быстро он её бросит? Ставлю на месяц, уж больно лакомая девчонка.

И этот туда же. Что ж вам всем так Яся понравилась?

— Мерзость, — морщится Илья, и я готов расцеловать его.

— Не поднимешь с вами лёгких денег, — огорчается Женя, а вернувшийся Костя хлопает его по плечу в знак поддержки.

— Лучше давайте поспорим, как быстро мы с моей подопечной друг друга поубиваем, — грустит Илья. — Она рыжая, а ещё зануда, заучка и ботаничка. Прикиньте, сегодня встретил её в коридоре, улыбаюсь, значит, обнять хотел… а она глянула на меня так, словно у меня вся рожа гнойниками покрылась. Сухо, сквозь зубы, буркнула «привет» и ускакала! Я прямо там офигел насмерть.

— Ничего, тебе полезно, — смеюсь, представив эту картину, и поднимаю сумку с пола. — Простите, парни, мне срочно отлучиться надо.

— Куда ты? — удивляется Илья. — Классный же вечер, куда тебя снова несёт?

— Обещал в гараж заскочить, работа есть, парни звонили. Я ведь так, только на минуточку заскочил.

Против работы у Ильи аргументов нет, а мне совсем не стыдно за свой обман. Никакой работы на сегодня у меня нет. Зато есть жуткое желание испортить кое-кому интим.

До нашего дома пара кварталов, я иду всё быстрее и только у ворот перевожу дыхание.

Да-да, я знаю, что не имею права влезать в жизнь Яси и портить отношения своего лучшего друга. Я сволочь и наверняка за этот поступок меня сожгут в адском котле, но иначе не могу. Не получается. Ничего не анализирую, только движусь вперёд,

Отпираю дверь, вхожу в коридор, спотыкаюсь в темноте о чьи-то туфли. Включив свет, замечаю тёмно-синее платье, мужскую футболку — по этим следам можно безошибочно найти влюблённую парочку. И я нахожу.

Они васьвасятся на диванчике в гостиной, и тёмные волосы девушки кажутся почти чёрными. Лица девушки мне не видно, но жаркие хриплые стоны — то, что заставляет зажмуриться и на мгновение провалиться в темноту. Не успел.

— А-а-а-а-а!!! — пронзительный визг врывается в мою чёрную пустоту. — Кто это?!

— Мать твою, Лавров, ты что тут делаешь? — зло орёт Никита, и в меня летит диванная подушка.

Не глядя, ловлю её, распахиваю глаза, таращусь на парочку в полной уверенности, что увижу перед собой голую Ясю. И только от одной мысли об этом сатанею и ничего не могу с этим поделать. Накатывает душной волной, от которой задыхаюсь.

Потом я обязательно подумаю над своими реакциями, но сейчас я удивлённо смотрю на темноволосую девушку, обмотанную пледом, и часто моргаю.

Это не Яся. Даже близко не она. И как я мог спутать?

К горлу подступает не то смех, не то крик.

— Ты кто? — вырывается на волю тупой вопрос. На самом деле меня это вообще не парит. Знакомиться со случайной девицей Никиты, очередной бабочкой-однодневкой, нет никакого желания.

— Я Настя! — девушка явно обижена и рассержена, а я не сдерживаюсь и ржу.

Смех рвётся из меня — я никогда не чувствовал себя бо́льшим идиотом, а на глазах девушки выступают слёзы. Ей обидно, но плевать.

— Лавр, может, ты свалишь уже?! — орёт Никита, натягивая трусы.

Уже я бросаю в него подушку, попадаю прямо в блудливую морду и ухожу к холодильнику. Жутко хочется пить, а ещё есть — после тренировки и нервов я всегда голоден больше, чем стая волков вместе взятых.

Внезапно моё настроение взлетает до небес. Меня отпускает, но я всё ещё ничего не анализирую, а просто бросаю в пароварку две куриные грудки, горку овощей, поверх разбиваю яйца, грею чайник и плаваю по кухне, напевая себе под нос.

За спиной голоса: Никита что-то бухтит своей девушке, она явно капризничает и вот-вот разрыдается, но вскоре входная дверь хлопает, а Никита вырастает рядом.

— Что, даже не проведёшь девушку? — я не смотрю на него, не хочется.

— Лавр, это…

— Это не Яся, — констатирую факт, а на губах усмешка. Меня тянет улыбаться, а ограничивать себя в желаниях не привык. — Что, сорвалось свидание?

Никита в одних трусах, шлёпая голыми пятками, идёт к холодильнику, достаёт пластиковую бутыль с молоком и делает несколько жадных глотков.

— Не части, ангина будет, — адская машина, внутри которой мой ужин, шипит, выпускает струйку ароматного пара, а я грею вдруг озябшие руки о тёплые бока.

Никита кривится, пародируя меня, а мне хочется за это ему в рожу дать. Странно, но в последнее время у меня слишком много поводов начистить пятак лучшему другу, и это мне совсем не нравится. Зуд в кулаках не нравится, моё желание влезть ему под загривок и выгрызть все мысли о Ярославе раздражают.

Она только моя… жертва. А Никита козёл.

— Лавр, я не знаю, что мне делать, — вдруг скисает Никита и вмиг становится несчастным, потерянным каким-то. Опускает глаза, яростно запихивает молоко в холодильник и слишком сильно хлопает дверцей. — Впервые со мной такое.

Даже тон меняется, в нём много раздражения и растерянности, что совсем на Никиту не похоже. Он всегда знает, чего хочется, каким образом этого добиться и что делать с любым дерьмом, которое случается. Я восхищаюсь его стопроцентной уверенностью в себе, умением откидывать любой негатив и на всё смотреть просто. В некотором роде он мой кумир, но сейчас…

— Я тебя не узнаю. Что такое?

Никита с противным скрипом отодвигает стул, запрыгивает на него, кладёт локти на барную стойку и зарывается пальцами в и так взъерошенные волосы.

— Она мне нравится, понимаешь? — Никита трёт шею и смотрит в одну точку. — Я… это очень странно, Лавр.

— Ты о Ясе? — делаю вид, что мне наплевать, и даже получается. В конце концов, у меня ужин приготовился, не до Синеглазки.

— О ней, — мрачно объявляет Никита, будто ему самому противно сама мысль, что какая-то девочка может всерьёз ему понравиться.

— И ты решил отметить это дело перепихом с Настей? Или как там её?

— Она давно набивалась в подруги. А мне так дерьмово было после свидания, что не удержался, пригрел страждущую на своей груди. В конце концов, мне нужно было поправить самооценку!

— Прости, что помешал, — перекладываю грудку с овощами на большую чёрную тарелку, и глаз радуется, а ещё слюны полный рот.

— Да я сам виноват, — отмахивается. — Обухову позвонил, а тебе не додумался. Решил, что ты на трене своей до победного будешь.

— Я и был, но не до утра же там торчать.

— Не до утра, — кривит губы в горькой улыбке, хватает вилку и махом забирает с моей тарелки маленький кукурузный початок. — Ну блин, должен же я тебе хоть как-то отомстить.

Снова ржу: у Никиты такое выражение лица, что только погладить, болезного, по голове хочется.

— Так что там со свиданием? Почему дерьмово было? Не пришла?

Ем и слушаю краткий пересказ, и в устах Никиты всё звучит замечательно и как-то радужно-хрустально, но финал окрашен чёрной мрачностью:

— Я провёл её и поцеловал… чёрт, ни одна девчонка ещё так холодно на меня не реагировала. Я ей не нравлюсь! Вообще никак! — в голосе Никиты удивление пополам с возмущением. — Прикинь? Не нравлюсь. Это прям шок-контент…

— Бывает, — пожимаю плечами и, чтобы лишнего не сболтнуть, набиваю рот брокколи.

— Не бывает, — фыркает. — Ни разу такого не было.

Его уверенность в себе сбивает с ног. Если когда-то откроют музей мужского эго, Никита там будет главным экспонатом.

— Может быть, ты не в её вкусе?

— Бред, — отмахивается, а снова смеюсь. — Мне просто надо понять, что я делаю не так.

Никита спрыгивает со стула, расхаживает по кухне, думает. Я ем, ожидая очередного фонтана идей, и друг не заставляет себя ждать:

— Так, Лавр, мне твоя помощь нужна!

— В каком это смысле?

Никита, составивший в блондинистой голове план дальнейших действий, тычет в меня пальцем, щурится:

— Ты же её куратор? Изменить ничего нельзя, да это и к лучшему. Значит, будешь мне помогать её добиться.

— Обойдёшься, — заявляю и убираю пустую тарелку в посудомойку.

— Лавр, мы друзья, ты должен мне помочь! — останавливает меня Никита. — Я, блд, втрескался в неё по самые уши. Спать не могу, снится мне. Я должен её добиться, это не обсуждается. Помоги мне, а? Мы же друзья.

Стряхиваю руки Никиты, отрицательно качаю головой:

— Прости, Ник, не буду. Не могу.

— Но почему? Демид, что ты скрываешь? — щурится, преграждая мне дорогу. — Тоже на мою Ясю глаз положил?

— Судя по твоим рассказам, она не твоя и становиться ею не собирается. Нет, Никит, я плохой помощник.

— Просто выяснить, что любит, чем её очаровать можно? Это же несложно, всё равно будете вместе тусить, ну! Поговори с ней мягко, прозондируй для меня почву.

— Нет, из меня плохой Купидон. Да и тебе бы не пипиндр в девок пихать, а башкой думать, если Яся тебе действительно нравится, — разворачиваюсь и ухожу, оставляя растерянного Никиту наедине со своими тараканами.

То, что он втрескался в Ясю — плохо.

Но то, что ей на него плевать — хорошо. Сам не знаю почему, но это радует меня дико.

15. Ярослава

Сентябрь.

Дорогой дневник!

Блин, мне уже восемнадцать, я взрослая, я студентка. У меня началась новая жизнь, но я никак не могу избавиться от некоторых привычек. Например, записывать сюда всё, что со мной происходит, «разговаривать» с бумагой… Ну и ладно, это всё равно мой секрет. Каждый имеет право на детские глупости, верно?

Знаешь, что я больше всего не люблю? От этого мне плохо, стыдно и неприятно. Я не люблю обижать людей, которые ничего плохого мне не сделали. Потом мучаюсь, не могу спать, плачу даже. Вот и сейчас сижу, шмыгаю носом, дурочка, и никак не могу забыть взгляд Никиты, когда он понял, что поцелуй мне не понравился… в нём было столько горечи и сожалений, они из голубых превратились в тёмно-синие.

Если бы я только могла ему объяснить, что мне не то чтобы не понравилось… мне просто было никак. Пусто и холодно. Не то, что с Лавровым.

Чёрт, я опять вспомнила его, написала его имя, даже не задумываясь, и от того, что Демид никак не хочет уходить из моей головы, мне особенно плохо. Он мне даже снится! Представляешь? Эти дурацкие сны, в которых мы снова два самых счастливых на свете ребёнка, потому что мы есть друг у друга, тревожат. Не могу от них избавиться. Проснувшись, долго таращусь в потолок, не высыпаюсь, а потом как зомби блуждаю. Это плохо, очень плохо! Но как заставить измениться сны не знаю. Не волшебница же я, верно?

Вчера на лекциях объявили, что нам нужно как можно скорее встретиться с кураторами и начать уже работу над проектом. Срок два месяца, а это значит, что у меня не будет возможности избегать Лаврова. Как выжить-то? А ещё Никита… Он шлёт мне трогательные картинки, а вчера курьер передал от него цветы… такой красивый букет!

— Всё строчит там что-то, строчит, — шутливо ворчит Даша, а я захлопываю тетрадку и убираю её в стол. С Дашей мне безопасно, она не мама и шарить по моим вещам не будет. — Пора уже выходить, на лекции опоздаем!

— Ты ж мой любимый голос совести, — смеюсь и, подхватив сумку, выхожу за дверь.

— Видишь, что происходит? — Даша подхватывает меня под руку, а ледяной ветер бьёт в лицо, срывает шарф, и мы торопимся попасть в тепло университетского корпуса. — Они все пялятся на нас.

Даша расстроена, мне самой неприятно такое повышенное внимание. Это всё потому, что нас посеяли с Лавровым и Обуховым. Ивашкиной тоже досталась доза славы из-за того, что её куратор — Никита.

В вузе у их компании… репутация. И, возможно, рассказы других девчонок о том, какой гулящий Никита и как часто меняет подружек, не даёт мне расслабиться с ним и воспринять его как обычного симпатичного парня.

Мне не хочется становиться очередным трофеем, изнутри сопротивляюсь, Юлька говорит, что слухам верить нельзя, нужно жить своим умом, но ей хорошо советы раздавать, сидя на родном диване в крошечной Красновке.

— Это скоро закончится, — с преувеличенной бодростью заявляю, хотя впереди ещё два месяца, которые могут оказаться настоящим адом.

— Почему мне не достался тихий нормальный ботаник, а? — грустит Даша, но начинается лекция и не остаётся времени на обсуждение нашего бедственного поведения.

Экран лежащего на парте телефона загорается, слабо жужжит и появляется иконка входящего сообщения. Любопытство меня сильнее, незаметно открываю мессенджер, стараясь не сильно отвлекаться, и невольно закатываю глаза.

Снова сообщение от Никиты — на этот раз россыпь смешных мемов, но мне не весело. Наверное, надо с ним поговорить и сказать, что без конца меня «радовать» не нужно. И вообще пусть перестанет — от его настойчивости у меня зубы ломит. Никита меня душит своим вниманием, заставляет испытывать чувство вины, а я так не хочу. Мне так не нравится.

Лекции заканчиваются, Дашка убегает в библиотеку, я уныло собираю вещи, а настроение совсем ни к чёрту. В аудитории пусто, я плетусь к выходу, но высокая фигура загораживает проём.

Вскрикиваю испуганно, сердце заходится в груди, а Лавров смотрит на меня, а на лице ни единой эмоции.

— Испугал! — сержусь, а Демид поднимает тёмную бровь.

— Думал, у тебя на меня чутьё и рефлекс, — его голос хриплый, словно Лавров только-только проснулся.

— Знаешь ли, я за два года от тебя отвыкла.

Демид молчит, а я дёргаю подбородком, намекая, что мне как бы надо выйти, но Демиду плевать.

— У тебя тут какие-то дела? Зачем приличным людям проход загораживаешь? Отойди.

— Ага, дела. Мне нужно с одной вредной Синеглазкой поговорить, — Демид закладывает большие пальцы в карманы чёрных брюк, футболка под расстёгнутой джинсовкой натягивается на груди, а на шее выступают толстые вены, будто бы Лаврову физически сложно себя контролировать. Но он старается.

— О чём поговорить?

— Не о любви же. О проекте. Пойдём.

Посторонившись, выпускает меня из аудитории и, будто бы личный цербер, идёт рядом, не отступая ни на шаг. На нас смотрят. Кто-то с завистью, кто-то с любопытством, а мне сгореть со стыда хочется.

— Куда мы идём? И почему не можем поговорить в аудитории?

Решаю, что буду спокойной, не стану поминать без конца прошлое и отложу подальше свою ненависть к этому индюку. Я ведь так отчаянно пытаюсь доказать всем, что взрослая, а взрослые люди как раз умеют ставить дело превыше чувств, особенно, если ничего нельзя изменить.

— Потому что я не хочу разговаривать в аудитории, — пожимает широкими плечами, а я кутаюсь в шарф, прячу за ним нос, отгораживаюсь. — А ещё я голодный, и поэтому мы совместим моё приятное с твоим полезным.

Демид напряжён, на шее бугрятся вены, переплетаются толстыми канатами, и я не могу оторвать от них взгляда. Лавров чувствует мои глаза на своей коже, и я поспешно отворачиваюсь, едва не перелетев через порожек.

На улице меня снова обжигает ледяным порывом ветра, и кажется, что вот-вот снег пойдёт.

— Так холодно вдруг стало, — говорю, потому что молчать рядом с Лавровым непривычно и странно.

Мы никогда не молчали. Сначала трещали без умолку, потом ругались до смерти и искр из глаз. Но не молчали, и это… странно и необычно. Незнакомое ощущение тишины там, где её никогда не было. Будто бы вдруг, сидя в шумной комнате, оглохла.

Нервничаю рядом с ним, не знаю, что сказать, чтобы тишину эту разрушить и выдаю первое, что на ум приходит:

— А мы разве не в столовую идём?

— В столовую? — удивляется. — Нет, конечно.

— Почему это «конечно»? Там мило.

— Мило и слишком много любопытных носов. Тебе нужна эта слава? Вижу, что нет, — усмехается, когда я головой качаю. — Потому мы поедем в другое место.

— Поедем?

— А что тут удивительного? — играет бровями и достаёт из кармана ключи. — Бургеры любишь?

Глаза на мгновение хитрыми-хитрыми становятся, а я вздыхаю и качаю головой.

— Ты же знаешь, что люблю…

— Ага, знаю. И не можешь им сопротивляться. Да, Синеглазка? Идеальная девочка с неидеальным вкусом.

— В каком это смысле? — мне в его замечании двойной смысл видится, а Демид дёргает плечом.

— Не я же решил в Никиту вляпаться, да? — улыбается широко, только взгляд ледяной и колючий.

— Тебя это не касается, — взмахиваю рукой, а Демид отмахивается от меня.

— Твоя личная жизнь меня точно не касается, — немного раздражённо, и я понять не могу, почему у него такая злость во взгляде. На кого? Снова на меня? Но я же ничего не сделала! — Всё, проехали. Я отличное место знаю, там потрясающе вкусная вредная еда.

С любопытством рассматриваю вузовскую парковку, игнорирую прицельные заинтересованные взгляды, прожигающие спины. К нам никто не рискует подойти, но всем жутко интересно, чем мы будем заниматься и что делать. Проект готовить, хочется закричать во всё горло, но молчу.

Противно пищит сигнализация, я верчу головой и замечаю большой чёрный мотоцикл, который сразу не приметила, потому что его загораживает джип декана.

— На этом поедем, что ли? — удивлённо моргаю и делаю шаг назад.

— А что? Струсишь? — Лавров бросает мне вызов, смотрит на меня испытующе, а на губах лёгкая улыбка. Она провоцирует на глупости и я, закусив губу, задираю нос.

— Когда это я трусила? — фыркаю, хотя внутри от страха всё цепенеет.

— О, это же смелая синеглазая мышка, — смеётся Лавров и взмахивает рукой в сторону мотоцикла. — Тогда поехали, поболтаем в интимной обстановке.

Мои ноги прирастают к асфальту, и я колоссальным усилием делаю шаг вперёд.

— У меня совсем мозгов нет, — бурчу себе под нос.

Демид оглядывается через плечо, но вопросов не задаёт, а я продолжаю:

— Потому что ты наверняка завезёшь меня в лес и там грохнешь.

— Обязательно так и поступлю, — кивает совершенно серьёзно. — Садись, Синеглазка.

Снимает с руля шлем, крутит его в руках несколько секунд и, в полной тишине, сосредоточенно надевает мне его на голову, застёгивает под подбородком ремешок.

— Не свалится, — заключает и перекидывает ногу через сиденье. — Давай, Ярослава, времени мало. У меня ещё тренировка по плану.

Вздыхаю, усаживаюсь сзади, впиваюсь взглядом в затылок Лаврова.

— Держаться планируешь? Или решила на первом же километре в кусты улететь?

— Я не хочу за тебя держаться.

— Разбить голову хочешь? — спрашивает, устраиваясь удобнее. — Яся, кончай выёживаться. Мне тоже не очень радостно от перспективы нашего сотрудничества. Если честно, одна мысль общаться с тобой доводит меня до белого каления. Но мы ничего не можем изменить, потому хватайся за меня и вперёд.

— Где ты взялся на мою голову? — бормочу под нос и кладу руки на бока Демида, вздохнуть боюсь, чтобы его спину грудью не зацепить.

Мотор ревёт, мотоцикл срывается с места, меня едва не отбрасывает назад «ударной волной». Я взвизгиваю и крепко жмурюсь, утыкаясь носом между лопаток Лаврова. Сквозь вату в ушах и панические волны пробивается смех Лаврова, и я едва сдерживаюсь, чтобы не укусить его.

Смеётся он. Придурок!

— Откуда у тебя деньги? — спрашиваю, когда его мотоцикл останавливается у довольно дорогого места в самом центре города.

Я читала про это кафе и знаю, что цены здесь порой неадекватные, хоть по отзывам лучшие бургеры в городе.

— Тебе какое дело? — огрызается и буквально вырывает из моих рук шлем. Вешает на руль, зло смотрит на меня, а я губу закусываю, чтобы не ляпнуть очередную колкость.

Я не хочу с ним ругаться, потому что тогда может пострадать мой будущий проект, а начинать учебный год с проблем совсем не хочется. Потому молчу, пусть на языке и вертятся колкости и гадости.

Отвожу взгляд, рассматриваю аккуратный газон и кустики с тёмно-синими осенними цветами, растущими по периметру ухоженного дворика перед зданием кафе.

Город, в который мне посчастливилось вырваться из скучной Красновки, очень красивый. Старый, некогда уездный и купеческий, нынче он заиграл новыми красками, стал торговым центром нашей области и выглядит замечательно, обзавелся парочкой модернизированных заводов на окраине, обеспечил жителей работой, а туристов — впечатлениями от посещения музеев имени парочки известных писателей, которым посчастливилось родиться здесь. Ну, либо администрации повезло, что у них родились представители мирового культурного достояния.

— О чём ты думаешь? — спрашивает Демид, хотя по равнодушным ноткам в голосе и каменному выражению лица не заметно, что ему действительно интересно.

— О том, как сильно я тебя ненавижу, — выпаливаю, не опасаясь, что нас заметят и начнут судачить. Здесь, вдали от вуза, можно наконец расслабиться. — А ещё о том, что я — последняя идиотка, раз приехала с тобой сюда.

— Полностью согласен по всем пунктам, — остро усмехается Демид и, поставив мотоцикл на сигнализацию, идёт по мощёной дорожке прямиком к кафе, а мне ничего не остаётся, как последовать за ним.

Внутри очень мило, футуристично и ярко. Настолько, что можно схлопотать приступ эпилепсии только посмотрев на расписные кислотные стены и столики всех цветов радуги.

Молча рассаживаемся за красным столиком, я достаю из сумки толстую тетрадь, ручку, маркеры — я полностью готова к обсуждению проекта. Чинно складываю руки перед собой и лихорадочно вспоминаю, сколько у меня в кошельке денег. Наверное, хватит на стакан газировки и пару нагетсов.

Мои родители не самые бедные по маркам Красновки люди, но из-за моего демарша мама обиделась и сообщила, поджав губы, что помогать большими деньгами они, пожалуй, не станут. Да, наверное, вообще никакими не станут, потому придётся как-нибудь крутиться самой. Хорошо, у меня была заначка — деньги, скопленные за несколько лет. Я, будто мышка, тащила в норку всё, что удавалось найти: сдачу с «обедов», подарки на праздники. Получилось неплохая сумма, но её явно недостаточно, чтобы жить припеваючи все пять лет учёбы и плевать в потолок. Потому моя следующая цель — найти поскорее работу на неполный день, чтобы полностью себя обеспечивать.

— Так, давай проект обсуждать, — барабаню пальцами по яркой столешнице, смотрю в ненавистное лицо, но Демид берёт меню и рассматривает яркие фотографии.

— Пожалуй, двойной чикен возьму, картошку ещё, салат овощной, — размышляет вслух, игнорируя все мои попытки повернуть его мысли в нужное мне русло. — Ты тоже выбирай.

— Я сытая, — но папку всё-таки в руки беру, а заглянув на первую же страницу, громко икаю, не справившись с потрясением.

Ужас как дорого! Нет уж, я правда, не хочу отдавать такие деньжищи за булку с котлетой и жирную курицу, утонувшую после смерти в кипящем масле.

Вот на колу мне вполне хватит, потому делаю свой заказ, не обращая внимания на слегка удивлённый взгляд Демида.

— Лавров, давай быстрее покончим с обязательной частью програмы и разбежимся. У меня дел вагон.

Моя новая попытка завести разговор о деле на этот раз оказывается успешной. Демид кивает, лениво забрасывает руку на мягкую спинку алого дивана и кратко обрисовывает суть нашей работы:

— Кураторы из старших студентов нужны первокурсникам для того, чтобы быстро адаптироваться в вузе, получить новые полезные знакомства не через вечеринки, дурь и глупости, — похоже, Демид тоже смирился с участью сотрудничать со мной и теперь старается посвятить меня во все детали. — В кураторы выбирают не всех.

— Есть какие-то критерии? — я смотрю на него, и ручка, которой я веду конспект, боясь что-то упустить, замирает. — То есть это не случайный автоматизированный посев?

Демид усмехается и качает головой, а меня нервирует его нога, то и дело задевающая меня под столом.

— Нет, конечно. Всех подряд кураторами не делают, даже при большом желании. Эту сомнительную честь надо заслужить.

— Какие у тебя заслуги? Неужели прознали, какое ты мстительное чудовище и отдали меня на растерзание? — спрашиваю с напускной лёгкостью, но Демид серьёзнее памятника на городской площади.

— Нет, я учусь отлично, мой отец — один из главных спонсоров, а ещё я надежда и опора футбольной команды и третий сезон подряд приведу её к победе.

В его словах ни грамма кичливости или пустой гордыни. Лишь безоговорочная уверенность в каждом своём слове. Но я удивлённо таращусь на него, потому что он сообщает то, чего я услышать никак не ожидала:

— Твой отец? — спрашиваю поражённо, не справляюсь с эмоциями. — Но он… он же умер? Ты сам так говорил…

Да и все об этом знали! Ведь мама Демида воспитывала его одна, в жуткой бедности, им никто никогда не помогал. Лавров работал с четырнадцати в автосервисе, чтобы хоть чем-то ей помочь. Я это помню лучше собственного имени! А теперь получается, что…

— Воскрес мой папаша, — лицо Демида на миг становится хищным, сквозь маску равнодушия проступает что-то горькое и болезненное, от чего мне вдруг очень плохо делается. Приходится даже наклонить голову, чтобы не видеть жуткой пустоты в глазах Лаврова.

Сейчас Демид меньше всего похож на двадцатилетнего беззаботного парня. Кажется, ему лет на двести больше.

Облизываю пересохшие губы, смотрю на свои записи.

— А Обухов? Он чем выделился в глазах деканата? — откашлявшись, меняю тему на безопасную, и Демид расслабляется.

— Илья учится лучше всех на факультете. Он чёртов гений.

Однако! Может, Даше не стоит расстраиваться? Она считает, что ей достался тупица и разгильдяй, а на самом деле гений. Надо же!

Вожу ручкой по белому листу, машинально рисую круги и завитушки, а Демид будто бы какой-то вопрос от меня ждёт, а не дождавшись, сам озвучивает:

— А заслуги Никиты тебя разве не волнуют? — в его словах нет ничего эдакого, зато голос сочится отборным ядом.

Хм, с чего бы Лаврову так нервничать, заводя тему о Никите?

— Эм… он тоже гений?

— А похож разве?

— Не очень, — легкомысленно плечами пожимаю, но тут приносят заказ и Демид вгрызается в румяный бочок своего бургера, не спуская с меня взгляда.

Потягивая прохладную колу, кубики льда грохочут о стенки стакана, а терпкая сладость растекается на языке.

— Кстати, твой парень в курсе, что ты с его лучшим другом целовалась? — хитро щурится, вытирает губы салфеткой, а я не сразу понимаю, что он имеет в виду.

А когда доходит, щёки опаляет жгучим жаром, возмущение сдавливает грудь тесным обручем.

— Ты козел, — выдыхаю. — Это ты меня целовал! Я сопротивлялась. А ещё Никита мне никакой не парень.

— Да ну? — ахает. — Не нравится, что ли? Быть такого не может.

— Тебя не касается моя жизнь! Ты не имеешь права после всего, что сделал мне, лезть в неё и делать гадкие намеки. Грязные! — я злюсь, и уже не могу это скрывать. Резко поднимаюсь, стул скрипит за спиной и падает. На нас смотрят, но я не вижу ничего, кроме ненавистного лица напротив, глаз тёмных. — Знаешь что? Пусть этот проект к чёрту катится, вместе с тобой, Никитой и вашей чумной компанией. Я не смогу с тобой работать за всё золото мира.

Дрожащими руками сгребаю со столика свою канцелярию, что-то падает на пол, листы мнутся, но плевать. Не могу, пусть хоть отчисляют.

16. Демид

Бесит, зараза!

Убегает, вцепившись в сумку, как в боевой трофей, только пятки сверкают. Потом так же молниеносно возвращается, с каменным лицом бросает деньги за свою колу на стол. Чуть не в лицо мне их швыряет, гордая морковка.

Всегда такой была, с обострённым самолюбием и чувством справедливости. Взбалмошная и кипишная.

Есть мне уже не хочется — аппетит пропал, будто не было. Поднос ломится от вредной еды, которую даже не очень люблю, но за каким-то чёртом приехал сюда, хотя в словой действительно вкуснее и дешевле. Что было у меня в голове? Взбесить Синеглазку у меня получилось бы и за меньшие деньги.

Хлопает входная дверь, Яся пролетает мимо окон, как вспышка, дикий огонь. Пусть валит, истеричка! Её проект, ей и отдуваться.

Но очухиваюсь уже на улице, озираюсь по сторонам, высматриваю… что? Шарф Синегласки, тошнотно-розовый, как поросячья задница. Яся тормозит только на мгновение, вглядываясь в мигающий жёлтым светофор. Стоит ему смениться на зелёный, летит вперёд.

Пешком, что ли, собралась двигаться? Только общага в другой стороне, как и автобусная остановка.

Догнать Синеглазку — минутное дело. Даже дыхание не сбивается. Яся, ничего не замечая вокруг, снова перебегает дорогу, ругаясь себе под нос. Ступает на зебру, а визг шин оглушает.

Я хватаю её за шкирку ровно в тот момент, когда звезданутый упырь на жёлтой иномарке вылетает из-за поворота. Он честно пытается затормозить — краем глаза ловлю его бешеный взгляд в лобовом стекле, но если бы не я, Яся взлетела бы в небо и приземлилась на дорогу уже мёртвая.

— А-а-а! — орёт испуганная Синеглазка, когда мы кубарем летим с дороги, и как многорукое чудовище, приземляемся в жухлую траву, растущую клочками на обочине.

Сердце стучит сразу во всём теле, я ничего не слышу, только чувствую тёплую Ясю в своих руках. Не спешу её выпускать. Не потому, что нравится с ней обниматься. Просто руки заклинило, как челюсть у бультерьера.

Шерстяной шарф пахнет цветами — парфюм Ярослава всегда любила лёгкий и ненавязчивый. Вдыхаю аромат полной грудью, лежу с закрытыми глазами и пытаюсь успокоиться.

— Эй, ребята, ребята! — орёт кто-то дурным голосом, а я, с безумно колотящимся сердцем, замечаю приближающиеся красные кроссовки. Дорогие. Мужские.

— Что это было? — пищит Яся и шумно дышит мне в шею.

Не дёргается и не вырывается, только дыхание хриплое щекочет мою кожу.

— Ребята, с вами всё хорошо? Вы живые? — паникует обладатель красных кроссовок.

Не выпуская Ясю из объятий, поднимаю голову, а темноволосый парень в модном голубом пиджаке и брендовой футболке под ним сидит на корточках рядом, и от пережитого шока его лицо белее стены. Мне самому нужно время, чтобы перед глазами не плавился воском мир.

— Аккуратнее водить надо, — я смотрю на тёмную макушку Яси, она наконец отмерзает и вскидывает на меня огромные испуганные глаза. Они удивительно синие, как море после шторма.

Блин, Синеглазка, почему же ты предательницей оказалась? Как было бы проще, не будь ты такой… подлой. Я бы тогда с чистой совестью мог признаться себе, что влюбился в тебя в свои восемь и мечтал, дурак, что так будет всегда.

— Демид? — будто бы только что окончательно поняла, в чьих объятиях валяется на траве.

— У кошки девять жизней, а у Синеглазки, наверное, добрая сотня.

Яся морщит нос, её колотит, трясёт буквально.

— Ты как?

— Я, — стучит зубами и сглатывает. — Вроде бы живая.

Шевелится осторожно, морщится, бледнеет и краснеет попемеременно.

— Это я вижу. Ничего не сломала?

— Ребята, давайте в больницу, — суетится парень и вскакивает на ноги. — Я не хотел, я не видел девчонку!

Он в истерике, но порядочный.

— Не надо в больницу, — нервничает Яся. — Я в порядке!

— Всё ещё крови боишься? — усмехаюсь и, поднявшись, помогаю ей встать.

— Но я правда в порядке! — не унимается, а парень поднимает её сумку с земли, запихивает выпавшие учебники.

Наверное, никогда эта барышня не научится застёгивать свои чемоданы.

— Так, быстро в машину и в больницу, — говорю и буквально волоком тащу Ясю к той самой жёлтой иномарке.

— Лавр, я…

— Быстро, — давлю и запихиваю Ясю на заднее сиденье, сумку прихлобучиваю рядом.

— У меня так дядька умер, — сообщает парень. — Упал с лестницы, к врачу не пошёл, а ночью внутреннее кровотечение и сердце стало.

— Обойдёмся без грустных историй, — рявкаю, оббегаю машину и сажусь рядом с Синеглазкой.

До больницы далеко, водитель трещит без умолку — выбрасывает излишки адреналина. Каждый справляется со стрессом, как умеет. Он вот так — болтает о всякой ерунде, в которую я даже не собираюсь вслушиваться. Зачем мне лишняя информация от человека, которого я, возможно, больше никогда не увижу? Он всего лишь хочет загладить свою вину и убедиться, что из-за него никто не пострадал. Впрочем, рвение похвальное, но меня тоже начинает отпускать, и в такие моменты мне хочется тишины.

А Ясю… её накрывает. Чем дольше едем, тем сильнее её трясёт. Дрожит и губы до крови кусает, смотрит в одну точку впереди себя, будто где-то очень далеко находится. На повороте её сумка с глухим стуком падает на пол, Яся вздрагивает, суетится, пытаясь поднять, но руки не слушаются.

— Успокойся, — наверное, звучит грубовато, но Яся моментом в себя приходит.

Растерянность во взгляде сменяется злостью — я не имею права ей приказывать, но эти эмоции в сто раз лучше нервной дрожи и налитых слезами глаз.

— Тш-ш, испугаем водителя, — шепчу, а Яся сверкает на меня синими глазищами.

Не слушая возражений, сгребаю её в охапку. Нам обоим это нужно, но Яся сопротивляется, бьёт меня кулачком по спине, шипит на ухо.

— Разве ты не знаешь, что человеку для счастья нужны обнимашки? — спрашиваю, касаясь губами её волос, а Яся шепчет, что от обнимашек со мной её тошнит.

Но больше не вырывается.

— У тебя нервный срыв сейчас будет, — я стараюсь не сильно сдавливать её в объятиях, потому что рассказ водилы про упавшего с лестницы покойного дядю наводят на мысль, что и у Синеглазки от падения могут быть травмы, которых она пока не чувствует из-за шока.

Слава богу, вдалеке наконец виднеется здание больницы, водитель (я так и не знаю его имени) лихо паркуется и суетливо пытается предложить помощь, но двоих помощников одной хрупкой Синеглазке за глаза.

— Да не надо! Со мной всё хорошо, — Яся всё ещё надеется отвязаться от меня, только куда ей со мной справиться?

В конце концов, что бы между нами не случилось в прошлом, как бы я не издевался над ней, никогда не причинял ей физической боли. И сейчас, когда она такая бледная, я не могу отвязаться от мысли, что она могла себе что-то сломать.

Оказывается, я за неё боюсь, и это мне чертовски не нравится. Но ситуация позволяет отключить голову, и я действую на автомате, попутно злюсь на кипишного водителя, который ни на шаг не отступает, предлагает деньги — что угодно, лишь бы Яся на него не заявила.

Меня быстро осматривают, но, к счастью, на мне ни царапины. Травматолог принимает Ясю. Остаёмся с водителем в коридоре, он протягивает руку для рукопожатия:

— Руслан, — неловко улыбается, стирает испарину со лба. — Неприятно вышло…

— Демид… Тебе повезло, что я её в сторону откинул.

— Я твой должник, — сверкает белыми зубами и протягивает свою визитку. На ней имя и номер телефона. — Мой личный. Мало ли… вдруг пригодится? В жизни всякое бывает, а у меня есть возможность решить массу проблем.

— Куда ты так гнал?

Руслан мрачнеет, плечами пожимает, мол, ерунда, но по всему видно — гнал он действительно по поводу.

Хмыкнув, прячу визитку в задний карман, а голоса за стеной кабинета нарастают. Дверь распахивается, выпуская Ясю. На её лице вместо мертвенной бледности лёгкий румянец.

— Я же говорила, что со мной всё в порядке. Небольшой стресс и синяк на плече.

Синеглазка улыбается, оглядываясь, прощается с врачом, сжимает в руке рецептурный бланк. Ничего не спрашивая, Руслан выхватывает его и на бегу просит нас подождать всего лишь пять минут.

— Ой, — ошарашенная Яся по-детски округляет глаза, но, увидев меня, скисает. — Куда это он?

— В аптеку видимо…

Молчим, я рассматриваю носки своих ботинок, думаю о мотоцикле, оставшемся возле забегаловки. А ещё тренировка скоро, её никак нельзя отменить, а я тут время трачу на девушку, которая в любой момент может вцепиться мне в горло.

Но и не быть здесь не получается.

— Я должна тебя поблагодарить… — то ли спрашивает, то ли утверждает, а я закладываю руки в карманы. — Если бы не ты…

— Если бы не я, ты бы и не попёрлась никуда, — пожимаю плечами. — Я снова тебя довёл, да?

— Ты разве не этого добивался?

— Того, чтобы ты под машину попала? Вот уж нет.

Яся снова молчит, а между бровями складка.

— Яся, ты, конечно, должна была смотреть по сторонам, но и я не должен был срываться.

О том, что меня отчего-то клинит при одной мысли, что Яся тусит с Никитой, молчу. Нечего Ясе об этом знать, не её дело.

— Оу, ты научился признавать свои ошибки? — она кажется удивлённой, а ещё смотрит на меня так, словно впервые видит.

— Тебя это так удивляет?

— Очень, — Яся облизывает губы, с плеча на плечо сумку перевешивает. —Раньше ты…

— Раньше… ладно, вон наш товарищ обратно скачет.

— Чудной он, — размышляет Яся.

Руслан улыбается, протягивает Ясе небольшой пакет и резким жестом отсекает попытки возразить.

— Это меньшее, что я могу сделать для вас, ребята, — Руслан улыбается, ему заметно легче после того, как у Яси ничего не нашли. — Кстати, есть ещё кое-что. Пойдёмте к машине.

Там он достаёт из бардачка конверт.

— Это что? — Яся недоверчиво смотрит на белый прямоугольник с золотым теснёным уголком.

— Это приглашение на две персоны, — улыбается, снова ослепляя белизной зубов. Даже представить страшно, на какую сумму разбогател его стоматолог. — В самый элитный закрытый клуб города. Так сказать, в знак компенсации. Берите.

— Для нас? — уточняет Яся и на шаг отступает. — Не надо, это лишнее…

Яся смотрит на конверт, будто в нём змея отравленная, а я усмехаюсь и говорю:

— Спасибо, Руслан, обязательно будем.

Яся мечет в меня странный взгляд, а я ей улыбаюсь. Я прямо само очарование, и в ответ Синеглазка фыркает.

— Спасибо, но не стоило, мы…

— Ничего знать не хочу! — обеими руками отмахивается Руслан, становясь похожим на взбесившийся вентилятор. — Ярослава, это замечательный клуб, без нелегальщины и, кхм, непристойных развлечений. А вам обязательно нужно отдохнуть. После такого-то стресса!

— Да-да, ей обязательно нужно отдохнуть, — не обращая внимания на слабый протестный писк, я беру Ясю за руку и переплетаю наши пальцы. Её горячие и мягкие, а кожа на ладонях нежная… Чёрт!

— Я предупрежу адмистрацию, ваши имена знаю, так что проблем со входом не будет. Всё, возражения не принимаются! В эту пятницу добро пожаловать в клуб «Звёздное небо».

И, подмигнув, занимает водительское место, жестом приглашая последовать за ним.

— Пожалуй, хватит на сегодня автомобилей, — Яся морщится и отступает назад.

Белый конверт остаётся в моей руке, я прячу его во внутренний карман куртки. Время поджимает — уже через час я должен быть на тренировке.

— Демид? — Руслан хлопает по соседнему сиденью, но я тоже решаю отказаться.

Отсюда до зала ближе, а за мотом после заеду.

— Дело хозяйское, — Руслан улыбается напоследок, захлопывает дверцу и желтый автомобиль, сияя на солнце яркими боками, срывается с места и уносится вдаль.

— Странный тип, — ёжится Яся и осматривается по сторонам. — Я пойду, устала что-то.

До общаги рукой подать — здесь Синеглазке ничего не угрожает, а я не чёртов рыцарь, чтобы доставлять принцессу к её башне. Сама доберётся, я и так непозволительно много времени убил сегодня на Ярославу.

— Пока, — остаюсь стоять, будто ноги слушаться отказываются, смотрю поверх Ясиного плеча, но взгляд всё равно цепляется за её тёмные локоны, высокие чётко очерченные скулы, пухлые губы и подбородок с неглубокой ямочкой.

Яся делает шаг влево, проходит несколько метров, но вдруг останавливается и, обернувшись, говорит:

— Демид, я знаю, что полагаться на тебя глупо, но…

— А вот это обидно, знаешь ли.

— Ты заслужил, — взмахивает рукой, чертит в воздухе узоры. — Но я хочу тебя попросить не говорить ничего Никите. Пожалуйста…

Вот это новости. Волна глухой злости поднимается из груди, бьёт в голову, делает меня пьяным и дурным. Ярослава совсем охамела, если вздумала, что имеет право обращаться ко мне с такими просьбами.

— Боишься, что взревнует, когда услышит о наших с тобой приключениях?

Яся не злится. На этот раз только глаза закатывает и рвано выдыхает.

— Ты не понял, — говорит тихонько. — Мне всё равно на его ревность. Мне не хочется, чтобы он меня своей заботой задушил. А он может…

Это удивляет, потому что «Никита» и «забота» — слова из разных языков, в них нет ничего общего.

— Не скажешь? — в синих глазах надежда, а мне больше всего хочется разорвать чёртов конверт на мелкие части и развеять по ветру. Какого чёрта она себе позволяет?

От злости у меня сводит скулы, и на волю рвётся правда, которую я почти забыл. И не помнил, пока в моей жизни снова не появилась Синеглазка!

— То есть ты имела право разболтать мои секреты, а я должен хранить твои тайны? Не многовато хочешь от меня, Ярослава?

Она вскидывает на меня свои невозможные глазищи, а в них опять злость вперемешку со страданиями. Отчаяние. Растерянность. Острый коктейль, от которого башню сносит и в груди печёт.

— Когда ты уже поймёшь?! Я ничего никому не говорила! — Яся наступает на меня, гневается, а в голосе слёзы. — Ты когда-нибудь меня услышишь вообще? Это. Была. Не. Я!

— А кто, мать твою? Ты одна знала, чем именно больна моя мать! Она даже к терапевту красновскому никогда не ходила, чтобы никто не узнал. Она в область ездила за препаратами и на приём к врачу! — меня снова окунает головой во всю ту мерзость, что случилась годы назад. — Но я тебе доверился, я по секрету тебе рассказал, потому что мне было тяжело это всё в себе держать. Мне тринадцать было, я с ума сходил.

— Я знаю, Демид… но я не виновата. Пойми меня, я ничего не делала! Никому не говорила, клянусь!

— Никто не мог сделать этого, кроме тебя. Ни человек больше об этом не знал, а после узнал весь город.

Чем больше я говорю — шиплю вернее, — тем сильнее округляются синие глаза. Яся будто бы забыла, как люди моргают, а я всё говорю и говорю. Меня прорвало — наконец-то, и я больше не могу терпеть напряжение, которое испытываю рядом с Синеглазкой.

— Она стала изгоем, слышишь? Моя мама стала изгоем в вашей отвратной Красновке, и каждая зашоренная баба считала своим долгом оскорбить ей. Никто, кроме тебя, не знал. И теперь ты смеешь просить меня об одолжениях?

В это мгновение во мне так много намешано, что буквально задыхаюсь от разрывающих на части эмоций. От них больно. От воспоминаний о том времени противно и гадко. Моя мама была хорошей женщиной. Она не виновата, что после операции ей понадобилось переливание крови. Она не была проституткой, наркоманкой или ещё кем. Её просто заразили, но разве тупым красновским сплетницам объяснишь?

— Что ты сказал? — её голос звенит в наступившей тишине, но я почти не слышу её слов, только по движению губ угадываю её вопрос.

— Что именно нужно повторить? — сужаю глаза до щёлочек, и кажется, сейчас взорвусь.

— Ты сказал «твою мать»?

— Ой, только давай без детских обид. Это просто выражение, которое к твоей матери никакого отношения не имеет.

— Нет, ты не понял. Ты сказал «твою мать» и до меня наконец дошло. Демид, я дура! Полная идиотка.

Яся хватает ртом воздух. Громко и очень жалобно всхлипывает, а из глаз текут слёзы. Фонтан какой-то.

— Прости, я должна… я сейчас… потом, всё потом, — слова прорываются сквозь рыдания тяжело.

Ничего не объясняя, эта фурия снова убегает, но на этот раз не под чужие колёса в сторону общежитий. А я остаюсь и не могу понять, что это, чёрт его разорви, только что было?

17. Ярослава

Я никогда так быстро не бежала. От обалдевшего Демида убегаю, от мыслей своих жутких и будто бы на части разорванных. В голове зажигаются и гаснут лампочки, микросхемы горят и искрят, а дыхания не хватает.

Ноги запинаются о порожек, я буквально кубарем влетаю в холл общежития и на бегу показываю вахтёру пропуск. Кажется, она не успела ничего прочесть, потому что в спину мне что-то кричат, но я не могу остановиться. Невозможно затормозить, когда истерика душит.

Мне нужно скорее попасть в свою комнату, запереться и хорошенько всё обдумать.

Слёзы текут из глаз. Я ничего не могу с ними поделать и уже не пытаюсь даже вытереть их — бесполезно.

Во время перепалки с Демидом до меня многое дошло. Его грубые слова, будто вспышка, зажгли что-то в моей голове, связали наконец воедино все разрозненные части этого дикого пазла, который так долго мучил меня.

Я поняла. Догадалась. Но, боже мой, как же больно от этого осознания.

Нет, не может быть. Мама не может быть настолько жестокой!

Я останавливаюсь на лестничном пролёте между вторым и третьим этажом. Дыхание срывается, в груди печёт. Огонь горит, и я растираю область солнечного сплетения, пытаюсь унять пожарище, но становится будто бы хуже.

Неужели мама могла так подло со мной поступить и ни разу — ни словом, ни делом — не выказать этого?

По лестнице бродят студенты. Кто-то здоровается со мной, кто-то трогает за плечо. Но я отмахиваюсь от каждого, огрызаюсь даже. Не хочу никого видеть, не могу ни с кем осмысленно разговаривать. Только грубовато булькать, отгоняя от себя всех и каждого.

Как в тумане добираюсь до комнаты. Впервые мечтаю, чтобы Дашки внутри не было. Мне необходимо сейчас одиночество. Ведь не смогу сейчас держать лицо и трещать об обыденном! А рассказать обо всём кому-то невозможно. Сил на это не хватит.

И Вселенная слышит меня, щедро отзывается на призывы: в комнате пусто. Аромат Дашкиного парфюма щекочет нос, я чихаю и дрожащими руками запираю дверь изнутри. Сумка спадает с плеча прямо на пол, я бреду к кровати и заваливаюсь на спину, не снимая верхней одежды и обуви. Неважно это всё, глупости бессмысленные.

Потолок убийственно белый. Пытаюсь хотя бы пятнышко на нём рассмотреть, но бесполезно. В висках пульсирует. Нерв на скуле подрагивает, причиняет дискомфорт, и я зажимаю щёку рукой, но становится только хуже.

Надо позвонить маме. Нужно спросить у неё, какое отношение она имеет к той давней истории. Я должна узнать все ответы, мама обязана рассказать мне всё. Может быть, я что-то неправильно поняла? Может быть, снова ошиблась? Но Демид прав — никто, кроме меня, о диагнозе его мамы не знал. Он признался мне, набравшись смелости, а ещё плакал.

Я никогда не видела его слёз — ни до ни после. А тут Лавров рыдал, словно девчонка, уткнувшись лицом в мои колени. Мне одиннадцать было, и это так шокировало меня. Так напугало.

В тот знойный полдень мы сидели на нашем заветном месте под раскидистой липой. Клетчатый плед уродливо скомкался, а над пирожками с абрикосами кружились осы, гудели и норовили выпустить жало. Может и укусили — я тогда совсем ничего не чувствовала.

Демид так много говорил, всхлипывая и дрожа, а только и могла, что гладить его тёмные кудри и тоже плакать. Пропускала шелковистые локоны сквозь пальцы, ещё ребёнок, но почти взрослая. На оцарапанную коленку то и дело садилась муха, но улетала, надоедливая.

Мне так жалко было Демида. Его и его маму. В свои одиннадцать я так мало понимала, но чувствовать и сострадать уже умела. И я поклялась ему, зарёваному, хрупкому и доверчивому, что никогда и никому ничего не скажу. Не проболтаюсь!

«Обещаешь?»

«Клянусь!»

«Всегда и навсегда?»

«До последнего».

Потом, когда он обозлился на меня, я готова была на коленях стоять — что угодно сделать, чтобы доказать ему: я не виновата. Я не предала его! Не сумела бы! Но он ничего не хотел слушать.

Мой милый кудрявый мальчик превратился в чудовище.

Только в моей тупой голове за все эти годы ни разу не промелькнула мысль о дневнике. Дневнике, который вела регулярно. О бумаге, которой доверилась. Да, чёрт его дери, я в тот вечер всё записала. Вылила корявым почерком все детские эмоции, которые родились во мне после рассказа Демида. Не смогла держать всё в себе. Не получилось! А после…

Меня отправили к бабушке в другой город, я была там месяц, наверное — не помню уже. Помню только как дико скучала по Демиду, как звонила ему каждый день, а в ответ тишина.

А когда вернулась, отдохнувшая и счастливая, загорелая и румяная, узнала, что у меня больше нет друга.

Теперь у меня есть враг.

Господи! Как я не догадалась. Мама! Мама нашла мой дневник, она прочитала всё! Ой…

Рука сама тянется за телефоном. Я набираю номер мамы, я жду, когда она соизволит ответить, но по давней традиции она не берёт трубку сразу — маринует непутёвую дочь, давит психологически. Но сейчас мне нечего бояться и нечего терять

Сейчас я хочу знать правду. Только готова ли мама к этому разговору?

Её лицо появляется на экране, а на щеке мучная пыль.

— А я тут любимый папин пирог решила испечь, — делится, минуя приветствия. — Что такое? Дочь, ты плакала? Простыла? Что с тобой? У тебя нос красный и глаза опухли! Тебя обидели? — и куда-то в сторону: — Игорь! С дочерью беда! Быстро машину прогревай!

Я закрываю глаза, а пульсация в висках становится невыносимой.

— Мама, со мной всё хорошо, — слишком громко, но маму это отрезвляет.

Она щурится и обиженно поджимает губы, как делает всякий раз, когда я позволяю себе вольности.

— Знаешь, Ярослава, я долго терпела твои фокусы. Но орать на себя не позволю. Ты можешь кому угодно свою взросл…

— Мама, постой! Я спросить хотела!

Мама смахивает мучной след со лба, отвлекается, чтобы проверить лежащий в печке пирог, но я знаю, что просто тянет время. Она не любит, когда её прижимают к стенке и всячески этого избегает.

— Мама, скажи мне, просто ответь: ты когда-нибудь читала мой дневник?

Если бы я знала её чуточку хуже, я бы ничего не заметила.

Но это моя мать — женщина, которая меня родила, вырастила и, наверное, любила.

Женщина, выпившая кровь у половины нашего города.

Я знаю её слишком хорошо. И по едва заметной тени на её лице, которую никто бы другой, кроме меня, не заметил, я поняла.

Она читала мой дневник.

Всё. Финиш. Приехали.

«Ты ничего не понимаешь», — последнее, что я слышу от мамы прежде, чем бросить трубку.

Соблазн добавить её номер в чёрный список велик, но вместо этого я выключаю телефон, для надёжности запихиваю его под подушку, будто бы мама сможет выпрыгнуть из экрана и наброситься на меня с объяснениями.

Слёзы больше не текут из глаз. Вместо рыданий пришла злость, и я не знаю, куда её деть, как справиться. Её масштаб меня пугает. Спрыгиваю с кровати, меряю шагами комнату, натыкаясь на углы, — в нашей крошечной комнате их слишком много.

Надо подумать обо всём, но хаотичные мысли не желают слушаться. Кто-то дёргает с той стороны ручку, пытается войти, но я заперлась, и неизвестный начинает тарабанить со всей дури.

Наверное, Дашка вернулась. Я не хочу никого видеть, но и не пускать соседку в комнату — глупости. Она уж точно этого не заслужила и ни в чём не виновата.

— Сейчас открою! — подбегаю к зеркалу, рассматриваю красное опухшее от слёз лицо, приглаживаю волосы.

Но за дверью не Даша. Там Демид.

Мне больно на него смотреть, я не знаю, что говорить. Прогнать бы, захлопнуть перед носом дверь, чтобы выиграть время и успеть всё разложить по полочкам, но вместо этого отступаю назад. Завожу за спину руки, смыкаю пальцы в болезненный замок, вся съёживаюсь под его мрачным взглядом.

— Ты же уходить собирался, — лепечу, а Демид входит в комнату и тоже запирает дверь.

— Что это было?

— Где?

— Внизу, — дёргает головой в сторону, словно я могла забыть, где это «внизу» находится. — Ярослава, что происходит?

— Ни… ничего, — заикаюсь, вмиг пересохшие губы облизываю.

Демид складывает руки на груди, осматривает комнату.

— Синеглазка, я похож на идиота? — он наступает, пока я не упираюсь ягодицами в угол стола. От резкого толчка на пол падают тетради, и я дёргаюсь в сторону, чтобы поднять их, но Демид упирается руками под обе стороны от моих бёдер, нависает сверху.

У меня нет путей отступления — приходится задрать голову и смотреть прямо в тёмные мятежные глаза.

— Стоять, — голос тихий, а для меня как крик звучит.

— Не приказывай мне, — ёрзаю, изо всех сил вдавливаюсь в столешницу, но всё равно Демид слишком близко.

— Не буду, если перестанешь дёргаться и объяснишь всё.

— Ты мне не поверишь.

Я знаю это точно. Слишком привык винить меня, так просто это не исправишь. Нельзя одним разговором перечеркнуть всё, что испорчено и сломано.

— Но ты оказался прав, — выдавливаю из себя, набравшись смелости. — Я действительно во всём виновата.

Глотаю жалобный всхлип, давлюсь им и кашляю. Если бы я не написала всё в дневнике, если бы не была мелкой идиоткой и хотя бы не называла имён, может быть, всё обошлось бы.

— Ты наконец вспомнила, кому растрепала? — кривая усмешка делает его лицо хищным. — Долго же ты думала.

— Вспомнила, — киваю, потому что нет смысла что-то скрывать. Пусть Демид мне не верит, пусть злится и снова портит мою жизнь, но я не буду ничего скрывать.

— И кому же? — левая бровь ползёт вверх, на виске выступает синяя жилка, она пульсирует, живая.

— Дневнику.

Врут те, кто говорят, что говорить правду — легко. Страшно! А ещё стыдно.

— Это кличка такая? Что за бред? — удивляется, словно ни разу не слышал, чтобы люди вели дневник.

— Не бред! — разозлившись, толкаю Демида в грудь, но проще гору сдвинуть, чем Демида, который зачем-то явился, когда наверняка у него куча дел. — Я веду его всю жизнь. Это… мой секрет.

Краснею, щёки горят, пульсируют. Такое же ощущение у меня всякий раз после маминых пощёчин, которыми она щедро каждый раз затыкает мне рот.

— Вернее, думала, что секрет, но… Мама его прочла… Демид, она прочла, понимаешь?

— Ты снова врёшь? — Демид выглядит усталым и растерянным. — Яся, зачем?

— Я не вру! — выкрикиваю, но сил не хватает, чтобы дальше говорить. Я тоже очень устала от его недоверия, обвинений и нежелания меня слышать. — Пошёл ты, Лавров. Надоело. Думай, что хочешь. Делай, что нравится. Я не могу больше, мне плохо от всего этого.

В его глазах что-то мелькает, и я не могу найти этому названия. Хочется свернуться наконец калачиком, накрыться с головой одеялом и спать несколько суток подряд, пока болезненные мысли не улягутся, и я смогу смириться с новой реальностью, где моя властная мать разрушила то, что мне дорого и бровью не повела.

— Уходи, Лавр. Пожалуйста…

— Пойду, обязательно пойду. У меня ведь тренировка, меня тренер грохнет, если вовремя не явлюсь, — Демид отталкивается от стола, но уходить и правда не торопится. Вместо того, чтобы дать мне свободу, он зарывается пятернёй в волосы на моём затылке, упирается лбом в мой.

Забываю, как это — качать лёгкими кислород, а Лавров напротив, дышит так, словно через пять минут его поведут на расстрел.

— Иди на тренировку.

— Сейчас.

Его губы оказываются рядом с моим виском. Дыхание щекочет, понимает короткие вопроски на шее. Цепенею от ощущений, которые будит во мне Демид, вторгаясь в личное пространство.

Так много всего: обида, злость, разочарование, боль, растерянность и иррациональное желание что-то ему доказать, исправить хоть что-то.

Между нами почти нет расстояния. Демид с нажимом проводит ладонями по моим бокам, останавливается на талии, ещё чуть ниже, но в последний момент отстраняется.

Отступив на шаг, запускает руку в волосы на затылке, ерошит, глядя на меня. Мне вдруг холодно становится, а лицо пылает ещё сильнее. Обнимаю себя, растираю предплечья. И отвернуться не получается, и на Демида смотреть больно.

Он… растерян. Разрушен. У него столько боли в глазах, сколько не вынести одному живому человеку.

— Демид, я не предавала тебя. Да, я виновата, но я не нарушила клятву. Я бы никогда не нарушила!

Вместо ответа Демид достаёт из внутреннего кармана тот самый конверт, несколько долгих мгновений смотрит на него. Когда кажется, что просто выбросит его, порвёт, уничтожит, Лавров кладёт конверт на стол. С меня глаз не сводит, а во взгляде вдруг мелькает вызов.

— Пятница уже через три дня, — озвучивает задумчиво.

— Ага, скоро.

— Очень, — усмехается и снова ерошит на затылке волосы. — В семь я заеду за тобой. Будь готова.

И, не говоря больше ни слова, уходит из моей комнату, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Я оседаю на кровать, смотрю на белый конверт. Неужели мы правда пойдём с ним в этот дурацкий клуб? И в каком качестве?

Ураганом в комнату влетает Даша. У неё глаза огромные, в них миллион вопросов. Выкрашенные в синий кончики косичек мелькают яркими всполохами.

— Мне не показалось? Лавров только что вышел из нашей комнаты?

— Не показалось, — пожимаю плечами. — Зашёл… кое-что обсудить.

— А это что? — любопытная Дашка косится в сторону конверта, и глаза её становятся ещё больше. — «Звёздное небо»? Серьёзно?!

— Угу, — улыбаюсь как можно беззаботнее. — Мы с Лавровым в пятницу туда идём.

Даша открывает рот, захлопывает его, хмурится.

— Вы же не… или да?

— Мы же что?

— Ну… пара, что ли?

От мысли, что мы с Лавровым можем быть парой, меня душит хохот. Я заваливаюсь на спину, смеюсь от души, а Даша называет меня сумасшедшей.

Наверное, она права. Потому что, несмотря ни на что, моя детская влюблённость в Лаврова никуда не делась.

Спасибо, мамуля. Спасибо за испорченную юность, за сломанные крылья и одиночество. За всё.

18. Ярослава

— Чего тебя в такую дурацкую погоду на улицу тащит? — хмурится Дашка, переворачиваясь на живот. — Дождь вот-вот пойдёт.

— У меня кефир закончился, — улыбаюсь и ставлю себе мысленную зарубку не забыть-таки зайти на обратном пути в супермаркет. А то моя прогулка будет выглядеть странно, если вернусь обратно с пустыми руками. Даша может что-то заподозрить. Или я зря себя накручиваю?

Хорошо ли обманывать друзей? Нет, конечно. Но иногда, чтобы обезопасить себя от лишних вопросов, просто необходимо.

Прошли почти сутки с нашего разговора с Лавровым, и я так и не определилась, чего мне хочется больше: чтобы он наконец меня услышал или чтобы уже заткнулся навсегда и никогда больше ко мне не подходил.

Сегодня я выяснила, что если проект не будет готов в срок, меня не отчислят, потому можно не волноваться. Можно не готовить его вместе с Лавровым, так что даже от этой части нашего общения получится избавиться.

Выхожу из ворот, оставляю за спиной студгородок. Дальше, вдоль по улице, направляюсь прямиком к небольшому овощному магазинчику и покупаю там… груши.

Признаться честно, я не понимаю, зачем это делаю. Для чего? Чтобы Лавров вспомнил то хорошее, что было между нами когда-то? Первый день нашего знакомства? Ведь глупости! Демид наверняка забыл, что случилось в детстве. Тот день из памяти выбросил.

Мы ведь такие маленькие были! Глупые. Зачем Демиду об этом помнить? Но…

Вопреки доводам рассудка, сейчас я слушаю свою интуицию. Спешу вперёд, обняв пакет с грушами. Главное — никому не попасться, а то буду себя чувствовать самой настоящей идиоткой.

Махина студенческого спортивного комплекса встречает меня яркими окнами, за которыми бурлит жизнь. Помимо футбольной команды, в нашем универе есть ещё хоккеисты, секция гимнастики, гандбола и ещё чёрт знает чего. Я далека от спорта, но знаю, что сюда может ходить любой студент — просто заниматься на тренажёрах, бегать, прыгать, плавать и качать мышцы. Отличное место. Заочно оно мне уже нравится.

У входа замираю. Дышу глубоко и часто, привожу мысли в порядок, ругаю себя за глупые порывы. Но груши куплены — не поворачивать же обратно.

Дёргаю на себя дверь. Меня встречает милая бабуля-вахтёр, я выдаю заготовленную речь о плановой тренировке, она улыбается и милостиво пропускает в святая святых, уютно поправив лежащую на плечах шаль. Уже зайдя за поворот, вспоминаю, что помощь-то мне не помешает — не хочется плутать по бесконечным коридорам и бесцельно тратить время.

Я же не хочу, чтобы меня застукали на месте преступления, да?

Но к бабуле обращаться опасаюсь — такие божьи одуванчики часто оказываются главными сплетницами. Впрочем, после всего случившегося, сплетницей может оказаться любой человек. Даже родная мать.

Иду по гулким коридорам, а её призрак меня будто бы преследует. Выглядывает из-за углов, грустно смотрит, пытается поговорить. За прошедшие сутки я так и не достала из-под подушки телефон.

Наверное, мама права. В моей филейной части ещё слишком много играющего и бурлящего детства, но так мне проще. Снова плакать мне не хочется.

Я так задумалась, что не заметила, как вписалась носом в чью-то грудь.

— Воу-воу, полегче! — симпатичный высокий парень с модной чёлкой на половину лица смотрит на меня сверху вниз, улыбается. — Куда ты так торопишься?

Решаю, что улыбнуться и завести разговор — неплохая идея. Губы сами по себе растягиваются, я смотрю прямо в большие «оленьи» глаза парня. Прикладываю палец к губам, заговорщицки подмигивая. Придвинувшись ближе, зловещим шёпотом сообщаю:

— Я тут по очень секретному заданию! — потрясаю в воздухе бумажным пакетом, в нём шелестят груши, а будто бы гранаты. — Мне нужно пробраться в расположение врага и нанести решительный удар. Если что…

— … я тебя не видел! — смешно салютует парень и, запрокинув голову, заливисто смеётся. — Ты кто, чудная девочка?

— Я Маша. Не знаешь, где футболисты загорают?

Он притворно сокрушается, качает головой, мол, снова эти противные футболисты — вся слава им.

— И все красивые девчонки тоже им! — бросает последний «сокрушительный» аргумент, а я не могу сдержать смеха. — Кто там твой парень? Поделишься? Хочу узнать, кто у меня увёл такую красивую девочку.

От смущения у меня краснеют щёки, я прячусь за пакетом. Мне определённо нравится эта безопасная и ни к чему не обязывающая болтовня, но время тикает, и скоро тренировка Лаврова закончится. Я не успею! Попадусь как дура….

— Ну так что, скажешь, где базируются ненавистные футболисты?

Парень вздыхает, смахивает со лба тёмную чёлку, улыбается, обнажая ямочки на щеках.

— Так уж и быть, загадочная девушка, подскажу.

Но не просто подсказывает, а ещё отводит в то крыло, где находятся раздевалки и выход к стадиону.

— Что у тебя за задание? — посмеивается. — Такое секретное, что ничего не скажешь?

Делаю «страшное» лицо, провожу большим пальцем по горлу и шикаю на своего нового знакомого.

— Молчи или тебя постигнет страшная участь! — входя в кураж, подмигиваю и толкаю дверь раздевалки.

Внутри ожидаемо никого. Приваливаюсь спиной к двери, перевожу дух — оказывается, напряжения во мне было столько, будто я действительно специальный агент на задании. Я могу оставить пакет на лавочке, но я прохожусь вдоль рядов шкафчиков, рассматриваю наклейки с именами членов команд.

Шкафчик Демида, как на грех, самый последний. До меня доносятся отзвуки голосов: приказы тренера, выкрики команды. Они всё ближе, а это значит, что мне нужно перестать маяться ерундой и закончить свою «миссию».

Одинокий шкафчик Демида неожиданно оказывается открытым. Он так доверяет команде? Или внутри нет ничего важного? Копаться внутри я точно не собираюсь, потому, почти не глядя, чтобы не нарушать ничьих секретов, кладу сверху шкафчика свой пакет.

Этого достаточно, чтобы Демид увидел мой «привет». Большего мне не нужно.

Когда голоса становятся ещё громче — парни возвращаются после тренировки обратно, — я, внутренне взвизгнув, бросаюсь прочь из раздевалки и наконец вылетаю на «свежий» воздух.

В коридоре никого, и я, пользуясь случаем, бросаюсь прочь, будто у меня пятки горят.

А когда, запыхавшаяся, добегаю до общаги, забыв о кефире, влетаю в комнату и всё-таки включаю телефон, ибо сколько можно, он пиликает сообщением.

Внутри фотка надкусанной груши и короткий текст, от которого мои внутренности делают кульбит помимо моей воли:

«Я всё помню, Синеглазка».

* * *

— Да не собираюсь я наряжаться! — бурчу, когда в комнату влетает Ивашкина с охапкой деревянных плечиков. — Зачем столько?

— Да ты просто посмотри, какое платье, — настырная Ивашкина скидывает одежду на мою кровать и вытаскивает кусок тёмно-синей ткани. — У нас с тобой размер одинаковый, тебе пойдёт.

Мы с Ивашкиной действительно одного роста и похожей комплекции, но мне всё равно неловко. Брать чужое? Как-то неприлично… но Ивашкина с такой надеждой смотрит на меня, в молитвенном жесте сложив руки под подбородком, что смеётся даже уставшая от суеты Дашка.

— Хотя бы просто посмотри, чего сразу отказываешься?

— Примерь, а то она от тебя не отстанет, — ворчит Даша и морщит нос.

— Она права. Я не отстану! — Оля упирается руками в худые бока и даже ногой топает.

Вещи, сваленные кучей на моей кровати, кажутся красивыми. У меня таких никогда не было! Но они чужие, я так не могу… и дело не в брезгливости, просто…

Ивашкина, будто прочитав мои мысли, наклоняется ко мне и тихонько шепчет:

— Если тебе что-то подойдёт, подарю. От чистого сердца, мне не жалко!

Округляю глаза, а Оля хихикает и кивает важно.

— Откуда у тебя столько тряпок? — Даша откладывает учебник и с любопытством разглядывает нашу соседку.

— У меня диагноз…

— Шизофрения?! — ахает Даша и очень натурально изображает удивление. — А так не скажешь… вроде адекватная.

— Ну тебя, — смеётся Оля. — Шопоголизм у меня, а не вот то, в чём ты меня подозреваешь. Мама говорит, мне деньги вообще в руки давать нельзя, всё на новые кофточки и юбочки спущу. Потому шмотья у меня столько, что в шкаф не помещаются.

— Оно и видно, — хмыкает Даша, а я не сдерживаюсь и по очереди перекладываю вещи на другую сторону, рассматривая фасоны.

Шопоголизм — это плохо, а вот вкус у Оли замечательный. Все вещи с бирками, абсолютно новые, красивые и модные.

То самое платье действительно великолепное: с завышенной талией, белоснежным поясом, длиной до колена и не очень пышной юбкой. Правда, сзади… там глубокий вырез, обнажающий лопатки, линию позвоночника, открывающий вид почти до талии.

— Это… смело.

— Это феерично! — захлёбывается восторгами Ивашкина и всовывает мне в руки вешалку. — Ты будешь там самой красивой. Своими скидочными картами клянусь!

Оля лихо отрывает бирку, ловко снимает платье и, нахмурившись, деловито прикладывает ко мне.

— Точно, твой размер.

— Тебе пойдёт, — улыбается Даша, но закусывает губу и снова утыкается носом в учебник.

Странно…

— Знаешь ли, Яся, «Звёздное небо» — это тебе не шуточки. Не школьная дискотека. Там сборище мажоров, простыми джинсиками и скромной маечкой не обойдёшься. В конце концов, могут на входе завернуть, если им наряд не понравится. Там всё строго. Потому не выделывайся, а меряй.

Вспоминаю бедового Руслана и невольно улыбаюсь. Но рассказывать об аварии и каким именно путём были получены приглашения не хочу — Дашка волноваться будет и ругаться на мою неуклюжесть.

— Что, туда только девушек с открытой спиной пускают? — не удерживаюсь от подколки, а Оля головой качает и бурчит что-то о темноте, которая её окружает. — Всё-всё, уймись, я умею одеваться сама!

Оля приходит в себя, кивает и плюхается на кровать рядом с Дашкой. Толкает её в бок, та обещает огреть беспокойную подружку учебником макроэкономики, но вскоре они уже хихикают, как две дурочки.

Я переодеваюсь. Девчонки шушукаются, и я то и дело слышу наши с Демидом имена. Им любопытно, только ещё не решили, с какой стороны к волнующему событию подобраться. Наш с Лавровым поход в клуб — событие для них, а ещё окутан тайнами и загадками.

— Так, задавайте уже свои вопросы! А то лопнете сейчас от любопытства.

На часах шесть, до назначенного времени целый час, потому мне успеют прополоскать кости вдоль и поперёк.

— Кхм, — Ивашкина косится на Дашу, та едва заметно пожимает плечами и «жуёт» тонкие губы. — Ну… вы с Демидом…

— Мы не пара, если ты об этом. И на такой вопрос я уже отвечала. Следующая попытка!

Оля ёрзает, а я, спрятавшись за ширмой, раздеваюсь до трусиков и влезаю в платье. Не вижу себя в зеркало, но даже так понятно, что село замечательно, как на меня шили. Сквозняк ползёт по голой спине, я неуютно ёжусь и уже было решаю надеть что-то своё, скромное и неприметное, но…

— Ух ты! — рыжие глаза Даши загораются детским восторгом, а Оля открывает рот, оглядывает меня с ног до головы и хлопает в ладоши.

— Что бы ты без меня делала? — смеётся и горделиво подбоченивается.

— Спасибо твоему шопоголизму, — улыбаюсь и кручусь перед зеркалом, а подол платья складывается вокруг бёдер мягкими складками. Ткань потрясающая. Её хочется касаться, трогать, пропускать через пальцы. Струящаяся, лёгкая, но не прозрачная.

— Демиду понравится.

— Вот бы меня ещё мнение Демида интересовало, — хмыкаю, а девочки снова удивлённо переглядываются.

— Но вы же идёте вместе в самый крутой клуб города…

— И что из этого? — дёргаю плечом и вытряхиваю на стол косметику. Яркий макияж мне ни к чему, но немного подкрасить ресницы и покрыть блеском губы — святое.

— Ну я вот с Никитой никуда идти не собираюсь, — хмыкает Ивашкина, а Дашка мечет в меня быстрый красноречивый взгляд.

О дурацком парном свидании она до сих пор забыть не может.

— Как и я с Обуховым.

Игнорирую их игры в детективов, подношу блеск к губам и вдруг вспоминаю, как впервые накрасилась. Тогда в школе устраивали осенний бал, я участвовала в сценке и для яркости мы с девочками друг друга накрасились. Смеялись очень, такими взрослыми себе казались, важными.

А во время выступления я очень чётко почувствовала на себе чей-то взгляд. Злой, прожигающий. И нет, на этот раз это был не Лавров. Мама.

Она смотрела на меня, поджав губы, а после… после мама ударила меня, потому что только позорища, а не дочери позволяют себе в пятнадцать лет даже по поводу нанести макияж. Я рыдала в школьном туалете, смывая косметику, а Юлька молчала и горестно вздыхала. Что говорить, если ничего не исправить?

Снова обидно становится. До боли под рёбрами, до перекрытого дыхания. Хватаюсь пальцами за край стола, закрываю глаза, и обида трансформируется в злость и протест. Распахнув глаза, полная решимости переломить обиде хребет, я выворачиваю косметичку, а там, в потайном кармашке, лежит красная помада. Неприлично красная, как сказала бы мама. Такими только проститутки пользуются, чтобы мужчин заманивать. Я купила её как-то, но так ни разу не решилась использовать. Просто взбунтовалась однажды, но вдруг скисла, только спрятала помаду поглубже.

Кажется, сейчас самое время достать её на волю.

— Просто красавица, — не сдерживает эмоций Ивашкина, а я удовлетворённо окидываю себя взглядом.

Да, красавица и не волнует, что от переживаний и стресса мои щёки бледные, а под глазами тени.

Большая стрелка добирается до двенадцати, маленькая — до семи, и снова становится нечем дышать. Надеваю пальто, не с первого раза попав в рукав, психую, но вдруг Даша подходит ко мне и, взяв за плечи, заглядывает в глаза.

— Ты будешь умницей? — спрашивает, а во взгляде тревога.

— Обязательно.

— Я волнуюсь за тебя… кажется, что он тебя обидит. Я дурочка?

— Ты прелесть, — трусь носом о её щёку, посылаю воздушный поцелуй и, не оглядываясь выхожу из комнаты.

На улице неожиданно потеплело, но прохладный воздух всё равно щекочет ноги. Кажусь себе голой, а ещё не вижу Демида. Может, решил не приезжать, не ехать никуда вовсе? От этого волна облегчения проходит по телу. Для приличия жду ещё несколько минут, а когда наконец разворачиваюсь, делаю несколько шагов в обратном направлении, голос Демида заставляет внутренне завизжать и испуганно клацнуть зубами.

— Не надоело бегать?

Медленно оборачиваюсь и чуть не утыкаюсь носом в шею Демида. И как я шагов его не услышала?

Он весь такой… отвратительно красивый. Одет с иголочки, пахнет вкусно. Я не могу этого не признать. Особенно сейчас, когда в его глазах мелькает что-то, давно забытое.

— Я не убегаю. Я просто замёрзла и решила, что ты не придёшь…

— С чего бы мне не приходить? — удивляется и отступает на шаг. Осматривает меня с головы до ног, медленно и внимательно.

— Надо было одеться теплее, тогда бы не замёрзла.

— Надо было вовремя приходить, тогда бы я не замёрзла, — вспыхиваю возмущённо, но Демид смотрит так, что мне только сквозь землю провалиться остаётся.

— Меня тренер задержал, — морщится, словно ему неприятно вспоминать. И тут же, чуть резче: — Так мы едем или будем дальше трепаться?

— Можем и не ехать, прям уж. Тыщу лет мне этот клуб не нужен.

— А мне прям необходим, — Демид складывает руки на груди, большой и холодный.

— Вот и славно, — фыркаю и нервным жестом запахиваю пальто. — Хоть раз мы на одной волне. Тогда пока, что ли?

— Ага, — усмехается, но уходить не торопится.

Наоборот: подходит ближе, я инстинктивно дёргаюсь назад, но Демид вдруг подхватывает меня на руки. Только взвизгнуть успеваю и крепко его шею руками обвить, а Лавров уже куда-то тащит меня.

— Пусти, придурок! — шиплю, но Демид только крепче держит.

— Если не прекратишь дёргаться, обязательно пущу. Башкой вниз.

— Совсем чокнулся?

— Вполне возможно.

Демид несёт меня и у него даже дыхание не сбивается. Словно во мне весу грамм двести. Лавров всегда был сильным. Ему рано пришлось взять на себя все мужские обязанности по дому и он казалось умел все от заготовки дров на зиму до ремонта крыши. А ещё спорт, но сейчас он вообще в какого-то Халка превратился.

— Молодец, Синеглазка, — голос Демида становится тише, тонет в свисте внезапно налетевшего ветра.

Мои волосы падают на лицо, лезут в рот, я отплёвываюсь, а Демид аккуратно ставит меня на землю. Рядом с красивой и явно дорогой машиной. Она восхитительная — я такие раньше только на картинках видела. Плавные линии корпуса кажутся хищными, дерзкими. Хочется коснуться стального бока, ощутить энергию. Дикий зверь, а не машина!

— Ого, — выдыхаю восхищённо и оглядываюсь в поисках транспорта попроще.

Заметив мой взгляд, Демид тихо хмыкает:

— Что, Ясенька, не верится, что у нищеброда может быть такая тачка?

— Эм… — прелестная машина уже не волнует меня. Я снова вспыхиваю злостью и тычу Демида кулаком в грудь: — Ты больной. Я тебя никогда так не называла и не считала таким. Не думала!

Демид резко накрывает мою руку своей, а вторую кладёт на затылок. Наклоняется ниже, мы почти соприкасаемся лбами, а его дыхание щекочет нос.

— Не думала, значит…

— Никогда.

— Я знаю.

Пытаюсь одёрнуть руку, но Демид удерживает её на своей груди надёжно. Так и стоим, замерев во времени и пространстве, как две пойманные птицы.

Его тяжёлая ладонь на моем затылке очень горячая, а под майкой так сильно бьётся сердце…

— Что мы делаем, Демид?

— Если бы я знал.

Как-то вдруг и резко он отстраняется и достаёт из кармана ключи. Щелчок, писк сигнализации и распахнутая дверь.

— Так это всё-таки твоя машина?

— Прикинь, — смеётся и отвешивает шутовской поклон. — Подарок блудного отца.

В салоне тепло, пахнет чем-то терпким и сладким. На мгновение закрываю глаза, пока Демид возится на водительском месте. Заводит мотор, а я к себе прислушиваюсь. Что чувствую? Страх? Волнение? Нет.

Я что-то другое ощущаю. Большой и горячий шар в моей груди с каждым вдохом разрастается, распирает изнутри. Даже больно немного, и я кладу руку на солнечное сплетение и медленно разминаю кожу.

Оборачиваюсь к серьёзному Демиду, тишина становится душной. Мне в ней пусто и неуютно, и я вдруг спрашиваю:

— Помнишь, как ты у дяди Васи мотоцикл одолжил? С коляской?

Демид пытается сдержать улыбку и у него получается, но глаза смеются.

— Ты так смешно визжала на каждом повороте.

Машина плавно трогается с места, а я улыбаюсь воспоминаниям о том дне. Наверное, последнем, в котором всё ещё было хорошо.

— Ты меня чуть не потерял! — смеюсь. — В какой-то момент я правда подумала, что вывалюсь из этой дурацкой коляски.

— Хорошо, что не вывалилась, — говорит вдруг и, будто своих слов стесняясь, отворачивается к окну, а пальцы сильнее впиваются в руль. Вот-вот погнёт баранку!

Но я всё услышала.

У клуба «Звёздное небо» забитая автомобилями парковка, и нам приходится изрядно покружиться в поисках свободного места. Когда наконец тормозим, Демид не торопится выходить.

Под его пристальным пытливым взглядом мне неловко. Неуютно и почему-то стыдно. Ёрзаю, готовая вновь отразить любую атаку. Рефлекс.

На лицо Демида будто бы тень падает, а глаза напротив горят ярко, как два уголька. Лавров протягивает руку, я замираю, забыв дышать. Когда до моей щеки остаётся несколько сантиметров, его пальцы останавливаются. Демид молчит, и мне вдруг кажется, что ему очень больно. Невыносимо трудно.

— Я так хочу тебе поверить, — тише шёпота, но я всё равно слышу все, что он пытается мне сказать.

— А я хочу тебя простить, но…

— Пока не получается?

Мотаю головой, задеваю щекой его тёплые пальцы, и от этого пересыхает горло.

— Ты мне слишком много плохого сделал…

— Я от всей души пытался, — на губах Демида блуждает горькая усмешка.

— За что она так с нами? — всхлипываю, но не плачу. Изо всех сил удерживаю слёзы. — С ней? Мама твоя была замечательной.

В глазах Демида вспыхивает боль утраты, а моё сердце взрывается от тоски.

Демид резко отворачивается, порывисто взмахивает рукой, проводит по лицу и, распахнув дверь, буквально вываливается наружу. Что мне делать? Пойти за ним? Берусь за ручку, вдыхаю глубже, а когда оказываюсь рядом с Лавровым, его лицо бледное, а веки чуть покраснели.

Неужели плакал?

— Ты как никто умеешь вывести меня на эмоции. Всю душу вывернуть…

— Я…

Демид проводит шершавыми пальцами по моей щеке и, наклонившись к уху, говорит интимным шёпотом.

— Спасибо за груши, Синеглазка. Люблю груши.

Снова в груди вспышка, но сейчас взрыв окрашен ярко-голубым и радостным.

— И да, эта твоя помада…

Ой, я и забыла, что я сегодня женщина-вамп.

— Что помада?

— Ничего, — усмехается и окончательно берёт себя в руки. — Я надеюсь, ты не забыла дома пригласительный. Не знаю, как кто, а я сегодня планирую веселиться.

Я тоже планирую, пока не замечаю у входа Никиту. Чёрт…

Он видит нас, и в его взгляде калейдоскоп самых разных эмоций.

Демид втягивает воздух сквозь сжатые зубы, под нос тихонько ругается, а его лучший друг, расталкивая толпу, уже идёт к нам, натягивая на лицо самое радостное из возможных выражений.

19. Демид

Я так крепко сжимаю зубы, что вот-вот эмаль испорчу. Яся удивлённо охает и как-то вся напрягается. Будто виновата в чём-то, словно преступление совершает.

Сам не знаю, что меня толкает к тому, чтобы взять её за руку. Не спрашивая разрешения, я переплетаю наши пальцы, ловлю краем глаза удивлённый взгляд Ярославы. Никита всё ближе, и мне совсем не улыбается быть с ним на одной территории. Не сейчас.

Он же твой лучший друг, орёт подсознание. Но ещё он сволочь, который не умеет держать штаны застёгнутыми.

— Оу, ребята, — Никита улыбается так широко, что вот-вот треснут щёки. — Не ожидал…

Он закладывает руки в задние карманы и дёргает подбородком в сторону.

— Демид, на пару слов.

— Нет, — качаю головой, а Яся всё-таки вырывает руку и делает шаг вперёд.

— Просто поговорим, — нажимает Никита, а я качаю головой.

— Драться я с тобой не буду.

— Лавр, — Никита осуждающе смотрит на меня и только присутствие Яси пока что останавливает его от того, чтобы дать мне в морду прямо сейчас. — Не думал, что ты такой козёл.

Последнюю фразу он буквально выплёвывает, а во взгляде мелькает что-то похожее на обиду.

— Ещё какой!

— Что вообще происходит?! — Яся мечет гневные взгляды от меня к Никите и обратно. — Какие драки? Совсем сдурели?

— Просто твой кавалер, Ярослава, решил, что может крутить шашни с девушкой, которая мне нравится. За это надо быть готовым получить в морду.

— Только попробуйте! — Яся злится и даже ногой топает, упирая руки в бока. — Вы же не животные.

— Ты ничего не понимаешь, — Никита смотрит на Ярославу неожиданно тепло. — Ты мне нравишься, и он знает об этом. Знает и всё равно лезет!

— Никита, но он… я… Никита, давай поговорим? — Яся в жалобном жесте складывает руки на груди и делает шаг к Никите, но тот уже не обращает на неё внимания.

Он злится. На меня, а ещё на себя, потому что его сбивает с толку то, что он чувствует к Ясе. Ему непривычно и странно, он пытается как-то с этим справиться, но не выходит.

— Яся, отойди в сторону, — Никита наступает, сжимая кулаки, а я складываю руки на груди. Детский сад.

Напряжённая тишина натягивается струной, но вдруг с противным звуком лопается — звонит Ясин телефон.

— Только попробуйте подраться! — снова заявляет, тянется в сумочку за мобильным. — Дашка, что такое? В смысле? Даша, успокойся! Я сейчас приеду!

С каждым словом в её голосе всё больше паники, и даже Никите не до драки. Он удивлённо смотрит на Ярославу, а она отнимает трубку от уха и хватает ртом воздух.

У неё паническая атака, и это не шутки.

— Что такое? Синеглазка, а ну на меня посмотри!

Я беру её за плечи, легонько встряхиваю, замыкая её взгляд на себе.

— Демид, там… там… там пожар! Общага горит!

И кажется, именно в этот момент слышится звук сирен, а в небе видны яркие всполохи.

— Мне надо, я поеду, — Яся неловко вытряхивает содержимое сумочки на землю, присаживается рядом и роется в кучке барахла, пока не вытаскивает конверт. — Вот, Демид, возьми пригласительные. Я поеду, ты отдыхай.

Позабыв о десятке нужных вещей, упавших на асфальт, Яся срывается с места, но я ловлю её за руку и удерживаю рядом. Ошарашенный Никита собирает разбросанные девичьи штучки и абсолютно молча, с какой-то решительной суровостью заталкивает их обратно в сумку Яси. Она машинально кивает, но по блуждающему взгляду кажется, что она не здесь, не с нами.

— Быстро в машину, — подталкиваю ошалевшую Ярославу, и она, будто очнувшись, кивает часто-часто и шуршит в сторону парковки.

— Куда это ты её увозишь, рыцарь недоделанный?!

Никита, о котором успел забыть, наступает на пятки, но мне не до него.

Если оставить Ясю сейчас одну, она таких бед наделает. На этот раз точно под машину попадёт или с крыши свалится, знаю я её.

— Синеглазка, значит? — не унимается Никита, и я чувствую аромат алкоголя, исходящий от него.

— Ты выпил, что ли? — распахиваю дверцу машины, вталкиваю туда Ярославу, а Никита хватает меня за плечо. — Отцепись, придурок! Потом поговорим!

— Нет, сейчас, — он замахивается, но я успеваю среагировать: перехватываю руку, скручиваю её за спиной буйного друга. — Потом. Поговорим.

— Лавр, ты не имеешь права рядом с ней крутиться, — хрипит Никита. — Я первый её увидел, она моя. Это нечестно, это за рамками кодекса.

Ну вот только тебя не хватает. Да-да, я помню про кодекс, но это смешно!

— Проспись лучше, — я снова отталкиваю Никиту и пока он не успел среагировать, сажусь в машину и завожу мотор.

Действую на уровне инстинктов. Утапливаю педаль в пол, разгоняю тачку до максимально допустимой отметки, а Яся охает на заднем сиденьи, цепляясь руками за поручень, чтобы не скатиться на пол, даже несмотря на ремень безопасности.

— Держись, Синеглазка, будет быстро.

Я мог бы не знать, где находится общага, но легко бы нашёл её по дымному облаку и отблескам огня. Они делают небо багряным. Кроваво-красным, зловещим.

Мой телефон разрывается от количества входящих сообщений и звонков обеспокоенных приятелей, но я всё игнорирую. Не хочу отвлекаться.

— Демид, ужас какой, — восклицает Ярослава, указывая рукой на столб огня, взлетающего вверх. — Пусть все будут живы. Пусть будут, — причитает едва слышно.

Торможу тачку, прошу Ярославу остаться внутри, пока я всё не проверю, но разве эту сумасшедшую удержишь? Уже рвётся вперёд едва ли не быстрее меня, ищет знакомых, а найдя свою рыжую подружку, кидается её обнимать.

Взъерошенная Даша стоит в плотной толпе пострадавших, кутается в плед, переминается с ноги на ногу, из-под клетчатой ткани торчат голые ноги. Многие полураздеты, плачут, кто-то громко ругается, а растрёпанный совершенно ошалелый ректор носится по периметру и чуть не волосы на голове рвёт.

Рыдания смешиваются с истерическим смехом, громкими проклятиями. Меня толкает в плечо Обухов, качает головой, округляя глаза и тихонько матерится масштабу катастрофы. Корпус общежития, в котором поселилась Синеглазка, горит стремительно. Три пожарные машины на передовой, а я нахожу глазами Ясю. Её плечи дрожат, а вокруг стайка испуганных девчонок, оставшихся вдруг без жилья. На земле валяются сумки, наспех утрамбованные вещами, какие-то книги, даже несколько купюр валяется в луже. Апокалипсис, не меньше.

— Капец какой-то, — Илья смотрит на струю воды, бьющую в окна на третьем этаже. — Вроде проводка накрылась, но это ещё не точно. Глянь на ректора. Покойники в морге и то красивее.

Илья молчит, но надолго его не хватает:

— Прикинь, до крыши вспыхнуло, там внутри только угли останутся. Говорят, что по документам все перекрытия во время ремонта поменяли, проводку новую сделали, отчитались. А оно, видишь как, по документам одно, на деле не корпус, а факел.

— Да уж, если правда, то я никому не завидую…

Обухов прищуривается, обводит толпу пострадавших взглядом и останавливается на Дарье.

— Рыжая вон как рыдает, аж жалко её, хоть она и зануда. Плешь мне проела! Говорю, сделаем мы твой проект в срок, всё будет, так нет, грызёт меня и грызёт. А сейчас плачет… чёт трогательно очень…

Он показывает на Дашку, а я про себя усмехаюсь.

—. Где им сейчас найдут новые комнаты? Если подтвердится инфа о поддельном отчёте, другие корпуса тоже ведь закроют на проверки. Да и вообще, всё забито, — продолжает мысль Илья, а у меня вдруг рождается странный план.

Дикий и невозможный. Я пытаюсь его от себя отогнать, но он настойчиво прогрызает дыру наружу.

От него обязательно будет куча проблем, но я рискну, потому что оставлять Синеглазку наедине с бедой мне не хочется. Особенно, когда у неё такая мамаша и Ясе просто некуда деваться.

— Слушай, а соседний с нами дом ещё не сдали?

— Не-а, — отмахивается Илья, но вдруг в его взгляде появляется осознание. — Думаешь, это хорошая идея?

— Отвратительная, но ничего лучше я придумать не могу.

— Прикольно, — хмыкает Илья. — Только они не согласятся…

— Значит, надо убедить, — хлопаю его по плечу и иду к толпе испуганных девушек.

20. Ярослава

Господи, какой пожар-то сильный. Я таких ни разу не видела. К слову, единственный пожар, которому я была свидетельницей, — загоревшийся много лет назад сарай нашего соседа-алкоголика. А тут смотрю на искры, дым коромыслом и ощущение, что все мои надежды горят, все перспективы и счастливое свободное будущее вне Красновки.

Меня уже не душит паника — приступ быстро прошёл, как и не было. Сейчас на меня навалилась апатия, и если бы не хлюпающая носом Дашка, я бы вовсе замерла столбом и меня силой пришлось бы оттаскивать.

Что делать-то? Куда идти? Апатию сменяет страх. Хочется, как маленькой девочке, визжать и прыгать, испугавшись монстра. А монстр поистине огромный, и имя ему Неизвестность.

Наконец Даша берёт себя в руки и даже экзальтированная Ивашкина перестаёт заламывать руки. Мы, как три древних истукана, просто стоим, переплетая пальцы, держимся друг за друга.

— Ясь, я вот… смотри, — Даша подбородком дёргает, на что-то внизу лежащее указывает. — Я что успела, то собрала. Не знаю, может, всё ценное и сгорело, но я старалась.

Выдёргиваю руку, падаю на корточки рядом с огромным рюкзаком. Роюсь, сама не знаю, что найти пытаюсь. Но, найдя тетрадку в твёрдом переплёте, испытываю облегчение. Будто бы именно она — самая главная моя ценность, но дневник — это доказательство. Доказательство для Демида, и пусть делает с ним, что хочет.

Прижимаю к груди тетрадку, плачу, и из меня наконец выливаются все страхи и дикое напряжение, сковывающее ледяной коркой всё внутри.

— Ты зачем на земле сидишь? — голос Демида пробивается ко мне сквозь шум в ушах, чужие крики и эмоции.

Поднимаю голову, встречаюсь с тёмными глазами, в которых отблески огня и невозможная глубина. Такая, которой не должно быть в двадцатилетнем парне.

— Я не на земле, а на корточках, — носом шмыгаю, растираю по лицу остатки слёз.

— Большая разница, — хмыкает и рывком поднимает меня на ноги, словно котёнка. — Вообще, сколько можно туда пялиться?

Будто бы злится и намеренно поворачивает меня спиной к пожару.

— Но оно же всё горит…

— Да и чёрт с ним, — он снова умудряется пробиться сквозь все мои эмоции, заслонить собой всё и всех. — Ты всё равно ничего не можешь сделать. Пусть догорает.

— Но как же?..

— Как-нибудь, — кладёт мне руки на плечи, легонько сжимает, и этот простой жест окончательно в себя приводит. — Нечего тут больше делать. Поехали.

— Куда?! — вскрикиваю, но тут появляется Обухов и что-то быстро-быстро говорит растерянной Дашке.

Она совсем синяя уже от холода, голые бёдра покрыты мурашками, а губы дрожат. Её трясёт, и я боюсь, что сляжет с температурой. Мне на неё даже смотреть холодно. Но ведь и на мне вообще-то короткое платье с голой спиной и тонкие колготы. Стоит только подумать об этом, осознать, и меня пронизывает холодным ветром до костей.

Ещё немного, и я соглашусь ехать куда угодно и с кем угодно, лишь бы попасть в тепло и получить чашку горячего чая.

Судя по жалобному взгляду Дашки и прыгающей на месте в попытке согреться Ивашкиной, они со мной солидарны, как никогда.

— Только я без них не поеду, — упрямо рукой указываю на подруг, а Демид смеётся.

— Что, боишься прикончу тебя?

— Не боюсь, но без них не поеду.

Демид делает вид, что напряжённо думает, но в глазах пляшут черти. У-у-у, гад, издевается ещё!

— Ла-а-адно уж, — протягивает засранец и окликает Обухова, а тот зачем-то снимает с себя тёплую рубашку и залихватским жестом повязывает её поверх Дашкиного пледа. Так что рубашка теперь больше на юбку похожа.

Ты гляди, джентльмен, что ли?

Даша удивлённо таращится на его спину, после переводит взгляд на свою новую «юбку» и вдруг, запрокинув голову, хохочет.

Похоже, у кого-то истерика началась.

Наверное, это всё стресс, но вот мы едем в машине Демида по незнакомому маршруту, а мне даже не страшно. Просто смотрю в окно, а на плече тихо сопит Дашка. Лавров включил печку, и я буквально слышу шипение, с которым мы все отогреваемся.

Путь занимает от силы минут десять, и за всё это время никто не проронил ни слова. Даже болтливый Илья сурово молчал, глядя строго впереди себя.

Когда машина останавливается у ворот, Демид оборачивается и окидывает нас взглядом, в котором ничего нельзя прочесть.

— Добро пожаловать, — «оживает» Илья, а Ивашкина смотрит во все глаза на большой дом, что высится за воротами.

— Так начинаются истории о маньяках и пропавших девушках, — мрачно говорит Даша, а Обухов смеётся.

— Да-да, Зануда, у нас там огромный подвал, в котором мы каждую неделю проводим ритуалы. Только ты для такого не годишься.

— С чего это вдруг?

— С того, что твоя кровь ядом пропитана. От неё кто хочешь отравится.

— Ой, иди в пень, Обухов. Наказание ты моё.

— А ты прям моё благословение, — фыркает, смешно глазами ворочает, и Ивашкина тихонько хихикает.

— Хватит вам, — Демид закатывает глаза, отворачивается и нажимает на брелок, открывая ворота. Машина медленно въезжает в просторный двор, срабатывают датчики движения, зажигаются фонари, освещая территорию.

— Неплохо-неплохо, — замечает Оля, широко улыбаясь.

— Выходите, барышни, — «разрешает» Илья и достаёт из кармана телефон. — Алло, кафе «Дионис»? Да-да, ваш постоянный клиент. Ой, как я рад, меня помнят! Милая девушка, можно нам, — он осматривает нашу компанию и говорит: — четыре больших пиццы? Да-да, фирменные ваши. Ещё нам понадобится мясное ассорти и три порции супа. Горячего! И, пожалуйста, побыстрее. У нас тут апокалипсис и три окоченевшие девушки.

Закончив разговор, он подмигивает мне и говорит:

— Всё, теперь вы спасены! А теперь надо пить чай. Мне мама такой потрясающий присылает, всякую хворь на подлёте уничтожает!

— Господи, какой ты деятельный, аж голова кружится, — Демид беззлобно толкает Илью в плечо, тот уворачивается и громко смеётся.

Мне вдруг становится легко. Тело согревается в машине, расслабляется, мысли больше не путаются. И даже Дашка тихо смеётся, явно придя в норму.

Одно тревожит меня. Никита. Вдруг он дома и они с Демидом снова будут играть мышцами и решат всё-таки сцепиться? Но об этом я подумаю потом. Сейчас мне действительно нужен чай, а ещё нужно решить, что делать дальше. В общагу теперь можно будет вернуться, хорошо если через несколько месяцев. А это время где жить? Ой… это проблема похуже ненужного мне Никиты.

21. Ярослава

Не знаю, где водятся такие шустрые курьеры, но еду нашу приносят уже через полчаса. Обухов уставляет стол коробками, ещё горячими контейнерами, а я подбираю ноги и, замотанная в плед, делаю большой глоток из уже второй по счёту чашки.

Чай пахнет луговыми цветами, мёдом, липой и лимонной цедрой. На удивление моё чокнутое обоняние не возражает против такого убойного коктейля из насыщенных запахов, и я жмурюсь, делая очередной глоток.

— Вкусно? — широко улыбается Илья. И после моего уверенного кивка, добавляет: — Я же говорил. Если выпить мамин чай, никакая хворь тебя не одолеет. Я, может, только благодаря ему такой красивый и умный вырос.

— Ой, любишь ты воображать о себе не пойми что, — замечает Дашка, а Обухов качает головой, показывая, в какой доле печени она у него сидит.

— Не завидуй, Зануда, — улыбка Ильи.

— Было бы чему, — закатывает глаза Дашка, а сидящая рядом со мной Оля толкает в бок и шепчет на ухо:

— Тебе не кажется, что между ними что-то есть?

Задумываюсь. Смотрю на Дашку, потом на Илью, а те, ничего не замечая вокруг, только и делают, что препираются. Бомбят друг друга словесными конструкциями, едкими комментариями… а ещё пялятся друг на друга слишком уж пристально.

— А ты знаешь, очень на то похоже.

Но у Ивашкиной ещё не все подозрения озвучены.

— А между вами что? — она скашивает глаза в сторону окна, за которым Демид с кем-то по телефону разговаривает, расхаживая по двору.

— Вообще ничего…

— Да? Ну ладно, а то, знаешь ли, показалось что-то…

Молчу, усиленно пью чай. Не хочу об этом разговаривать, потому что не о чем. Между нами с Лавровым действительно ничего нет. Ничегошеньки. Что бы там не казалось любопытной поклоннице любовных романов.

— Просто… ну, знаешь, мне показалось, что никто бы нас сюда не пригласил, если бы не Демид, — она шепчет тихонько, обжигая ухо дыханием. — Я, конечно, не вникала, но померещилось на секунду, что Лавров только тебя и приглашал…

— Померещилось, — говорю почти равнодушно, хотя внутри всё дрожит и колотится.

— Сейчас без ужина останешься, — грозит Илья Дашке, а она показывает ему язык. — Девушки, уймите вашу подругу! Она мне наносит жуткие душевные раны.

— Прости, но это очень смешно, — закрываю рот ладошкой, а Обухов называет меня предательницей. — Всё, хватит трепаться. Я голодный, как стая волков.

Возвращается Демид, и как-то вдруг мы оказываемся за столом рядом, плечом к плечу. Это… непривычно. Вернее, я давно отвыкла от этого. Но сейчас не вздрагиваю и не жду от Лаврова подлости. Так странно…

— Ешьте суп, а то носы до сих пор синие, — распоряжается Илья.

— Ты и вправду деятельный, — соглашаюсь с недавним замечанием Демида.

— О, у меня гиперактивность, — признаётся Илья и с двойным усердием жуёт пиццу.

Нога Демида то и дело задевает меня под столом, а я всё сильнее его игнорирую, хотя это делать сложно. Особенно, когда он «случайно» касается под скатертью моего колена и на несколько невыносимо долгих мгновений его пальцы там задерживаются, чертя какой-то знак.

— Прекрати, — одними губами, пока никто на нас внимания не обращает, но у Демида в ответ такой невинный взгляд, что хочется его стукнуть.

— Кстати, а Никитос где? — Илья в одно лицо успел умять целую пиццу и теперь нагло ворует из тарелки Даши кусочки креветок. — Ну что ты? Жадная, что ли? Я чуть-чуть, я тоже замёрз между прочим!

Пока Даша лупит Илью по проворной руке, Демид бросает на меня быстрый взгляд, а я едва заметно качаю головой. Не надо про конфликт у клуба, не сейчас. Это никого не касается.

— У него дела, — Демид комкает салфетку и бросает бумажным шариком в Илью.

— Ясно. Снова ночевать не придёт? Ну ладно, пусть таскается, надоел уже. Из-за него нас скоро все приличные девушки в чёрный список занесут.

— С кем поведёшься, так тебе и надо, — тычет пальцем в небо важная Даша.

От сытной вкусной еды и пережитого стресса меня клонит в сон. Даже моргаю медленнее обычного и прячу зевок в ладошке. Когда всё съедено до последней крошки, а на столе снова царит девственная чистота, я перебираюсь на диванчик напротив телевизора и откидываю голову назад, устраиваясь удобнее. Я просто немножечко так посижу, совсем капельку.

— Нам идти, наверное, надо, — раздаётся печальный голос Ивашкиной. — Засиделись что-то… спасибо за вкусный ужин!

Мой организм нагло сопротивляется против такой перспективы — идти куда-то. Нет-нет, я не могу, у меня ноги ватные и глаза слипаются. Голоса стихают, меня поглощает тягучая нега. Вдруг что-то меняется. Пытаюсь раскрыть глаза и тут же просыпаюсь.

— Ты что делаешь?! — вскрикиваю, осознав, что лежу на руках Демида, а он меня куда-то несёт. — Поставь немедленно!

Что-то в моём голосе не нравится даже мне, и Демид резко тормозит и смотрит на меня сверху вниз. Немножно с сочувствием.

Уснувший было страх получить новую порцию унижений от Лаврова поднимает голову. И Демид чувствует это: медленно ставит меня на следующую ступеньку, из-за чего мы почти сравнялись в росте.

— Ты меня куда нёс? — бурчу, переминаясь с ноги на ногу. Чувствую себя полной дурой, которая навела панику на пустом месте.

— В кровать я тебя нёс.

Вспыхиваю помимо воли, а Демид замечает это и смеётся.

— А что ты думала? За постой платить надо. А ещё ужин…

— Ты идиот! — выкрикиваю громко и только то, что мы стоим на лестнице, не даёт навешать Лаврову тумаков. Вдруг свалимся и шеи сломаем? Этого ещё не хватало.

Но я всё-таки замахиваюсь, а Демид подаётся вперёд. Выталкивает на площадку, я едва не падаю назад спиной, но Лавров ловит меня, на мгновение прижимает к своей груди. Вспоминаю нашу первую встречу в столовой, и губы покалывает от ощущения поцелуя. Слишком яркого. Внезапного и выбивающего почву из-под ног.

Я не должна ничего этого чувствовать к Демиду. Время детской влюблённости должно было остаться позади. И оно осталось! Мы выросли и теперь все эмоции стали взрослее, и это меня… пугает. Очень!

Пусть бы я лучше всё ещё боялась его. Пусть бы ненавидела. Но не вот так вот — задыхаться и краснеть, когда он смотрит на меня.

— Ты тяжело дышишь, — замечает Демид, словно удивляется. — Что такое, Синеглазка? Волнуешься?

— С чего бы? Просто ты меня испугал. Я уснула?

— Ага, ещё как, — усмехается и, коснувшись моей щеки, убирает за ухо прядь волос. — Они всё так же не закручиваются? Или ты нашла способ делать кудри?

— Не нашла, — признаюсь. — Они всё такие же экстремально ровные.

Демид скользит взглядом по моему лицу, его пальцы прокладывают горячую дорожку по щеке, задевают мочку уха, а я отстраняюсь.

— Интересно, мы когда-то сможем что-то исправить?

— Это разве нужно кому-то?

— Не знаю, — пожимает плечами и одёргивает руку. — Яся, ты действительно доверилась только дневнику?

Он снова близко. Не касается, но занимает собой всё пространство. Запрокидываю голову, смотрю в лицо Демиду, а сумасшедшее сердце колотится в груди.

— Да, только ему. Его никто, кроме мамы, прочесть не мог.

Демид молчит, но все его мысли очень громкие. Оглушают.

Он вдруг делает последний шаг ко мне, одним движением стирает и без того малое расстояние между нами. Я буквально впечатываюсь грудью в его рёбра, охаю, а Демид берёт моё лицо в свои ладони. Не жёстко, держит не сильно, то так, чтобы я не смогла вырваться. Настойчиво.

— Это очень плохо, если я скажу, что ненавижу твою мать?

— Ещё хуже, что я её тоже ненавижу.

Демид запускает руку в мои волосы на затылке. Второй проводит вниз по спине и со свистом втягивает воздух.

— Где ты взяла это платье на мою голову?

— У Ивашкиной. И похоже, это вообще теперь единственная моя одежда.

— Отличная одежда, — издаёт короткий смешок на грани мучений.

Его ладонь горячая останавливается между лопаток и легонько надавливает на позвоночник, вынуждая быть ещё ближе.

— Ты много слухов обо мне слышала? — вдруг спрашивает, ошарашивая.

— Эм… о чём ты?

— О моих бабах.

— Какая разница?

— Просто интересно, какая у меня слава.

— Колоссальная.

Демид тяжело вздыхает и целует мою макушку. Коротко и невинно, а я на миг глаза закрываю.

— Я устала, — почти жалобно, потому что это самая настоящая правда. — Я уже едва на ногах стою.

Без лишних вопросов Демид ведёт меня вдоль коридора. Останавливается возле третьей двери и впускает внутрь.

Зажигается свет, я моргаю, привыкая. Замечаю стол у стены, на нём идеальная почти стерильная чистота. На углу стопка учебников, по центру моноблок, удобное кресло повёрнуто сиденьем к кровати. На ней белоснежное бельё, лёгкое, но тёплое одеяло, откинутое к краю. Шкаф и тумбочка, на которой лежат чётки. Больше ничего.

— Это моя комната, располагайся пока, — милостиво разрешает и подталкивает меня вперёд. — Не стесняйся, я сегодня останусь внизу. Как и Обухов, и Никита, если решит вернуться. Никто вам не помешает, спите.

— А девочки где?

— Они завалились на кровати в гостевой и заснули, даже не раздеваясь, — смеётся Демид, но я всё равно чувствую напряжение, исходящее от него.

Не придумав ничего лучше, переполненная благодарностью, я обвиваю его шею руками и, встав на носочки, очень осторожно целую в небритую щёку.

— Спасибо, Лавр.

— За что?

— За заботу. Если бы не ты…

— Я ещё спрошу с тебя этот долг, — смеётся, брызжа гордостью. — Отдыхай, Синеглазка.

Он разворачивается и идёт к двери, но я останавливаю его.

— Демид, а что же будет дальше?

— Дальше? А, точно! Как же я мог забыть?

Он упирается рукой в дверной косяк, о чём-то думает, а я разглаживаю юбку глупого платья. Надо было не слушать Ивашкину и идти всё-таки в своей одежде. В таком случае я не осталась бы полуголой в чужом доме. Но кто мог знать, что вместо весёлого вечера в самом модном клубе случится пожар?

— Я позвонил нашему соседу, — на мой удивлённый взгляд поясняет: — У нас соседний дом сдаётся. Хозяин — отличный мужик, вы поладите. Завтра утром он подъедет с ключами, пообщаетесь. Домишка небольшой, но уютный. И места как раз для вас троих.

От удивления открываю и закрываю рот, вызываю своими потугами сформулировать хоть что-то смех Демида.

— Отдыхай, Яся. Завтра, всё завтра. Да, и насчёт оплаты не парьтесь. После пожара вам всем всё равно нужно будет жильё. Утрясём с начальством вуза.

— Ты волшебник?

— Не-а, я злобное чудовище. Помнишь?

— Ещё бы, — мне тоже хочется смеяться.

— Вот и молодец, не забывай об этом, — усмехается и распахивает дверь. — И да, запрись. И нет, не из-за Никиты. И точно не из-за Обухова.

— А из-за кого?

Но Демид, обведя мою фигуру долгим взглядом, молча выходит из комнаты и мягко прикрывает за собой дверь.

Сумасшедший дом!

22. Ярослава

Этот день не смог бы стать ещё хуже, упади мне на голову метеорит. Потому что случается нечто похуже. Мне звонит мама.

Звонит в тот самый момент, когда я выхожу из ванной комнаты, пропахнув шампунем Демида. Настойчиво, три раза подряд почти без перерывов, но только на четвёртый я всё-таки снимаю трубку.

Хотя разговаривать с ней нет никакого желания, но игнорировать факт, что у меня есть мать, не могу. Не получается.

Я всё ещё не поняла, почему она так поступила. И с этим мне всё-таки придётся разобраться. Я же считаю себя взрослой, да?

— Яся, Ясенька! — истерически вопит в трубку мама и будто бы бежит куда-то. — Я узнала о пожаре! Ребёнок мой бедный, детка моя, что же ты пережила там?! Какой ужас и кошмар. В новостях даже показали! Мне и тётя Марина позвонила, и тётя Наташа. Все переживают за тебя.

— Мам, всё хорошо уже, не надо вам панику наводить. Нас… нас временно расселили, дальше будут решать, что делать с нами. Никто не пострадал! Это ведь самое важное…

— И слава богу, что никто не пострадал! Я и так едва держусь, с ума тут скоро сойду.

На мгновение так тепло становится. Кажется, не может эта женщина, которая так волнуется обо мне, быть жестокой. Ну как такое вообще можно представить?

— Мама, успокойся, — прошу, но мой голос тонет в новой порции её причитаний.

— Мы с отцом выезжаем, срочно! — обуздав истерику, мама становится разумнее.

Я сижу на краю кровати, ковыряю пальцем угол полотенца, которое любезно выделил для меня Демид, и смотрю на свои колени. На них капли воды, а ещё мурашки. От одной мысли, что родители завтра будут здесь дурно.

— Не знаю, где эти гады вас расселили, но сейчас ты едешь к тёте Нине, — распоряжается мама, а я закатываю глаза. В носу щиплет из-за воображаемого аромата, который насквозь пропитал квартиру нашей дальней родственницы. — А нет! К ней же нельзя. Как же я забыть могла…

— Как жаль, — нагло вру. На самом деле мне всё равно, к тёте Нине я всё равно ни за что по своей воле не поехала.

Но мама не замечает издёвки, продолжает:

— У неё же жильцы наконец появились, — грустит. — Два замечательных мальчика-студента. Ехать тебе туда ночью исключено.

И правда. Они ведь сразу на меня набросятся, как голодные волки.

Ох, знала бы ты, мама, где я провожу эту ночь. Лопнула бы и, нарушив все законы физики, телепортировалась перед моим носом. Ой, что было бы, что было! Маленькая обидевшаяся злая девочка внутри меня хихикает от этой мысли и радостно хлопает в ладоши.

Мама ещё долго ругается в трубку, что я упустила такую квартиру, в которой уж точно никаких пожаров. Попутно руководит отцом и их сборами, я слушаю этот бесконечный поток слов и не могу придумать, как его остановить. Как заставить маму не приезжать? И возможно ли это, когда она так взвинчена. Её разрывает на части от кипучей энергии.

— Ночь на дворе, ужас какой. А моя девочка из-за этого пожара, что делать должна? На лавочке ночевать? — злится мама.

— Но нас же расселили, я ведь говорила. Ты меня не слышишь?

— Ой, — фыркает в трубку мама, а мне хочется щёку вытереть. — Всё я слышу, деловая ты моя. Но это не дело! Что это за временное жильё такое? Барак, наверное, какой-то? Очередной клоповник.

Обвожу взглядом красивую комнату, вспоминаю просторный двор и не сдерживаю улыбки.

— Это точно не клоповник.

— Ага, слышала я уже про общагу твою то же самое, а на деле, что оказалось?

Не сказать, что мама совсем уж ошибается, но всё-таки…

— Я так и знала, я чувствовала, что тебе не нужно ни в какой институт поступать. Но втемяшила себе в голову, не переубедить!

— Мама…

— Ничего не хочу слышать. Завтра мы с отцом приезжаем, и ты забираешь документы! Я тебя там одну не оставлю. Раньше я ещё кое-как мирилась с твоими фокусами, но после пожара? Нет уж.

Спина покрывается плёнкой липкого пота, сердце взволнованно стучит. Нет-нет-нет, только не это. Не сейчас!

— Ты не можешь, это неправильно, — пытаюсь достучаться до мамы, но мой голос слишком слабый, чтобы я могла докричаться до неё.

— Я могу, поверь. Ещё как могу! — пусть это невозможно, но я вижу хищный блеск в глазах мамы. — Да я в суд подам на эту шарашкину контору. А если бы кто-то погиб? Ярослава, если бы ты не смогла выбраться? Что было бы? У меня запасных детей нет.

— Ты права, я понимаю, но…

— Никаких «но»! Будут свои дети, всё поймёшь без слов и споров. Нокает она мне, ишь ты. Это нужно на своей шкуре испытать. Понять, что чувствует мать, когда узнаёт, что дом, в котором живёт её ребёнок, сгорел дотла. Да у меня волос седых теперь в три раза больше, сердце шалит…

Мама перечисляет свои вновь открывшиеся диагнозы, а я падаю спиной на кровать. Смотрю в потолок, считаю до десяти и обратно. Жду, когда мама выдохнется.

— В общем, мы с отцом выезжаем, завтра рано утром приедем к институту. Будь готова вернуться с нами домой.

И вешает трубку, а я больше всего на свете хочу оказаться сейчас в лесу, чтобы проораться.

* * *

Я сижу на кровати, скрестив ноги, а сна ни в одном глазу. Смотрю на экран телефона, пытаюсь читать. Нужно сделать хоть что-то, чтобы не чувствовать это сосущее разочарование. Оно, словно клещ, впилось в меня, никак не хочет отпустить.

Я никуда с мамой не поеду. Мне не пять лет, я не обязана слушаться и делать всё, что взбредёт в её голову. Это так не работает. Но что будет, когда они приедут завтра? Трудный разговор? Обязательно. Скандал? Непременно.

Я знаю её отлично. Мама пойдёт ругаться в деканат, устроит там разнос всем и каждому, будет угрожать. Опозорит меня! Сделает посмешищем.

Однажды она уже разрушила мою жизнь, хотя целилась в других людей. Но меня зацепило.

Чем руководствовалась, распуская слухи? Не знаю. Была же у неё какая-то цель? Или я слишком наивная?

В общем, утром меня ждёт настоящий концерт без заявок.

Шмыгаю носом. То, что папа всегда на стороне мамы, хоть и корчит из себя главу семейства, ранит. Почему он такой? Слабый перед её натиском?

Я пыталась до него дозвониться, но он даже трубку не взял. Испугался, что попрошу за себя вступиться? Потребую вспомнить, что он мне вообще-то отец, а не чужой дядька? Буду плакать и умолять? Не знаю, но папа предпочёт проигнорировать. Ведь так проще, да?

Очередное разочарование, и их что-то многовато для меня.

Спрыгиваю с кровати, вешаю на батарею почти высохшее полотенце, надеваю платье. Мне нужно выпить воды, прогуляться во дворе, сделать хоть что-то, чтобы не сойти с ума и хотя бы попытаться найти равновесие.

В коридоре тихо. Я прикрываю за собой дверь. Как преступница, крадусь вниз по лестнице, вздрагиваю от скрипа одной из ступенек. Звук оглушает, и, схватившись за прохладное дерево перил, замираю. Глупость какая-то! Испугаться такой ерунды! Но я слишком взвинчена, чтобы вести себя адекватно.

— Ты чего не спишь? — голос Демида таким громким кажется.

На месте подпрыгиваю, едва не заорав от ужаса.

— Напугал, блин! — меня трясёт, будто температура поднялась. — Что за привычка на людей выпрыгивать?!

Демид щёлкает выключателем, холл озаряется десятком потолочных светильников, ерошит волосы на затылке. На нём спортивные брюки, низко сидящие на бёдрах и… ничего кроме. Голый торс, голые ступни.

Не знаю, куда глаза деть, а Лавров наслаждается моим замешательством. Складывает руки на груди, и кажется, что от лишнего движения штаны просто слетят и откроют то, на что приличные девушки не пялятся.

— Ты сам почему не спишь?

— Будешь молоко? — Демид игнонирует мой вопрос, но это даже хорошо.

— Буду, — отвечаю слишком поспешно, но от молока физически не могу отказаться.

Облизываю губы, готовая приплясывать от предвкушения.

Молоко на ночь? Тёплое? Да это же райское наслаждение! А если ещё и с мёдом, так будет вовсе ожившая мечта.

— С мёдом? — будто читает мои мысли, а я киваю, пытаясь никак не выдать своей радости.

А то ещё зазнается.

В тишине раздаётся странный звук, от которого мурашки ползут по спине. Кажется, совсем рядом рычит дикий зверь, захлёбываясь злостью. И так натурально рычит!

— Это Обухов храпит, — смеётся Демид, а я ошарашенно прислушиваюсь. И правда! Храп! — С ним вообще весело. Если не храпит, так поёт во сне, а если не поёт, так разговаривает.

Демид рассказывает про Илью, улыбаясь, а взгляд тёплый и лучистый.

— Тебе повезло с друзьями, — говорю, а Демид неопределённо плечами пожимает.

— Наверное.

На мгновение повисает нервная пауза, но я спрашиваю:

— Никита вернулся?

— Соскучилась? — Демид закладывает руки в карманы, раскачивается с пятки на носок, и смотрит на меня пронзительно.

Если бы я не знала его, подумала, что ревнует. Но Демид не стал бы. Не знаю, что творится между нами… может быть, Лаврова чувство вины гложет, может быть, что-то другое — не знаю. Но все эти поцелуи, странные намёки, его эмоции — разве они имеют что-то общее с влюблённостью?

Запуталась.

— Пойдём, — Демид взмахивает рукой, а на кухне первым делом распахивает створку холодильника и достаёт большую бутылку молока. Следом на столе появляется ополовиненная банка мёда, брикет масла.

Забираюсь на стул, невольно любуюсь широкой спиной Лаврова. От малейшего движения под смуглой кожей перекатываются мышцы, на шее бугрятся вены. Мне неловко, что подглядываю, но и не смотреть не получается. Глаз не отвести!

— Ты на меня смотришь, — я слышу усмешко в низком голосе, и мои щёки от стыда мгновенно алеют. Чёрт, у него глаза на затылке?

— Вот ещё, — фыркаю, а Демид смеётся, размешивая в молоке мёд. — У тебя самомнение до неба и выше.

— Да-да, всё дело в моём самомнении.

Демид оборачивается, ставит передо мной чашку молока, а я полной грудью вдыхаю сладкий пряный запах.

— Смешная ты, а я почти забыл об этом.

Не сдерживаюсь, показываю ему язык, понимая, что впервые не думаю о родителях.

— Так почему ты не спишь?

— А ты?

— На работе был, — Демид поворачивает ко мне стул спинкой, седлает его и, положив подбородок на предплечья, смотрит на меня из-под ресниц. — На пару часов вызвали.

— Ты работаешь? По ночам? Боюсь предположить кем…

— Стриптизёром, — выдаёт и следит за моей реакцией. — А что? Не похож? Отличная работа. Съездил, задницей покрутил для красивых женщин, вынул деньги из трусов и гуляй дальше.

Это так глупо и смешно одновременно, что не могу удержаться от смеха.

— А если серьёзно?

— В гараже неподалёку тачки ремонтирую. Конечно, красивых женщин там маловато, но зато трусы снимать не надо.

Демид кажется абсолютно серьёзным, но его глаза смеются.

— Ну так, сколько можно тебя спрашивать? Синеглазка, ты чего не спишь?

— Настойчивый какой… Мне мама позвонила, — прикусываю язык, когда понимаю, какую глупость совершила, сболтнув Демиду, и делаю большой глоток, но обжигаю язык и кашляю.

— Торопыга, — Демид хлопает меня по спине, но больше гладит, каждый раз останавливаясь чуть больше чем нужно в районе лопаток. — Всё? Не удавилась?

— А ты бы, наверное, обрадовался?

— Так что там мама, если после её звонка ты по ночам бродишь?

Ёрзаю на стуле, смотрю куда угодно, только не на Демида. Зачем я вообще проболталась? И кому? Лаврову? Ладно бы Дашке. Он же мне… не друг же, верно?

— Яся, всё равно же не спим, — Демид касается моей руки, проводит вверх по предплечью, а я вздрагиваю и сбрасываю его пальцы.

Ладно, сам напросился.

— Мама узнала о пожаре и собирается завтра утром приехать и забрать меня из института.

Я говорю это, наверное, слишком зло, выплёвывая горькие слова. Смотрю в тёмные глаза Демида, а в уголках глаз щиплет.

— А ты?

— Что я?

— Собралась уходить из института?

— Нет.

— Ну и всё, — Демид говорит совершенно спокойно, уверенно, и его голос успокаивает меня. — Мало ли что хочет эта женщина, ты-то не должна хотеть этого вместе с ней. Яся, в первую очередь думай о себе, потом уже о том, чтобы быть хорошей в глазах всех подряд.

— А если она скандал учинит? Я со стыда сгорю.

— О, твоя мама такая же буйная, какой я её помню? Всё так же не любит нищебродов, презирает тех, кому повезло меньше?

— Да, — мне приходится это признать, потому что Демид пострадал от снобизма моей матери, как никто другой. — Она ни капли не изменилась. Иногда кажется, что только хуже стала.

Поддавшись импульсу, потому что больше не получается всё в себе держать, рассказываю, каким боем я добилась поступления. Что выслушала, что пережила, когда родители так и не вышли, чтобы меня проводить.

— И после этого ты переживаешь о каком-то позоре? — искренне удивляется Демид, и в его словах так много правильного. — Это её проблемы, если устроит скандал. Это будет её позор.

Молоко чуть-чуть остыло, больше не щиплет язык, а его медовая сладость обволакивает.

— И ещё, Яся, — лицо Демида на мгновение становится хищным. — Завтра приводи свою маму в этот дом.

— Что ты задумал?

— Тебе понравится, — усмехается и щёлкает меня по носу, как когда-то в детстве. — Если я хоть немного за свою не самую удачную жизнь научился разбираться в людях, ей понравится.

— Что-то мне дурно, — картинно обмахиваюсь рукой, а Демид подпирает щёку рукой. Толстые вены на его предплечьях так и манят к себе прикоснуться.

— Повеселимся завтра, — подмигивает мне и вдруг, потянув на себя, усаживает себе на колени.

От неожиданности даже отреагировать не успеваю, а Демид смеётся моей реакции. Наверное, я и правда очень смешная, а моё лицо на перезревший банан похожее.

Краснею. Щёки покалывает горячим теплом, бурлящим под кожей. Хочется отвернуться и спрятаться, чтобы не видел Демид, как действуют на меня его прикосновения, близость тел, но Лавров обвивает мою талию руками, крепко держит, и вырываться — глупо.

— Почему мне постоянно хочется тебя трогать? — размышляет Демид, блуждая взглядом по моему лицу, заставляет ещё сильнее краснеть, хотя, кажется, что дальше некуда. — Целовать… так бы и сожрал тебя, Синеглазка. Это ненормально.

— Не надо меня жрать, — ёрзаю, всё-таки пытаюсь отвоевать себе кусочек свободы, но руки Демида сильные. — Лавр…

— Что, Синеглазка? — хитро щурится.

Его лицо слишком близко. Демид носом задевает мою щёку, трётся, ластится, а у меня кислорода в лёгких слишком мало, чтобы суметь хотя бы один нормальный вдох сделать и не захлебнуться в запахе туалетной воды Лаврова.

Запахе, который не душит меня, как парфюм Никиты.

— Ещё скажи, что ты ничего подобного ко мне не чувствуешь.

О, Лавров! Как ты прав! Я столько чувствую к тебе, что слов мало, описать всё это.

— Я? Чувствую. Что всё ещё временами жутко тебя ненавижу. Иногда боюсь. Это рефлекс.

— Пройдёт?

— Не знаю… а ты как думаешь? Твои рефлексы пройдут?

Воцаряется тишина, в которой «рычит» в соседней комнате Обухов, а больше ни единого звука. Я оборачиваюсь, ловлю взгляд Демида, пытаюсь в нём ответ прочитать. Повинуясь странному инстинкту, я перекидываю ногу, «седлаю» Лаврова, как он совсем недавно стул. Это самое интимное, самое смелое, что я когда-то делала, что позволяла себе, но сейчас, чувствую, именно так правильно.

Широкие ладони Лаврова ложатся на мою голую спину, замирают на лопатках, но уже через мгновение спускаются ниже, до самой талии, после путешествуют вверх до основания шеи и снова вниз. От его прикосновений немеет кожа. Немеет и одновременно горит.

— Я хочу посмотреть в глаза твоей мамы, — Демид мрачнее грозового неба, и в глазах его отблески света, похожие на искры костра. — Она сломала жизнь моей матери. Яся, если ты меня всё-таки обманула, я не знаю зачем, но вдруг так сделала, я не выживу больше. Слышишь меня?

В этот момент Демид обнажается передо мной, становится беззащитным и ранимым. Боль выплёскивается из его глаз, мощная. Влекомая незнакомыми чувствами, я кладу руки на его плечи, повторяю недавние движения: вверх до основания шеи и снова вниз.

Демид вздрагивает, а я продолжаю гладить его горячую кожу, беру в плен лицо. Шершавые щёки под моими пальцами становятся ледяными, а под левым глазом дёргается нерв.

— Ты выживешь, — шепчу, упираясь лбом в его.

— Яся…

Демид втягивает воздух сквозь сжатые зубы, а я толкаюсь вперёд, неумело касаюсь своими губами его. Осторожно языком провожу по контуру, и это запускает цепную реакцию.

Мы целуемся. Или пытаемся сожрать друг друга? Как два испуганных маленьких зверька, столкнувшихся в лесу, мы боремся за кусочек свободы, за свою жизнь, изливаем всё, что копилось внутри. Сплетясь руками, сердцами, мыслями, мы глухо стонем, и внутри всё плавится от малейшего прикосновения.

Становится жарко, томно, невыносимо. То ли хорошо, то ли плохо — не разобрать. Нужно прекратить, нужно снова вернуть себе благоразумие, но ничего не получается. Это сумасшествие, но оно сильнее меня, сильнее нас, всего мира важнее.

Я прихожу в себя, когда Демид поднимает меня на руки и несёт вверх по лестнице. И снова, как накануне вечером, я прошу себя отпустить.

Пока не стало поздно. Пока мы не наделали глупостей, поддавшись боли, что сильнее нас.

— Демид, я… это всё слишком…

Демид будто в себя приходит. Ставит меня на пол, отступает на шаг. Будто рядом открытый огонь, он бегом спускается по лестнице, но в самом низу оборачивается и улыбается:

— Я всё понял, Яся. Ты права, сейчас — время для глупостей. Потом, когда мы будем готовы. Оба.

— Спасибо…

Демид стоит у подножия лестницы, засунув руки в карманы, снова с пятки на носок перекатывается, а в тёмных глазах пляшут черти.

— Поспи, Синеглазка. Во сколько там твоя мама приедет?

— Думаю, часам к восьми.

— Тогда в семь спускайся вниз, отвезу тебя к институту.

Теряю дар речи, а в голове искры и взрывы.

— В смысле отвезёшь?

— На машине, — пожимает плечами. — Или лучше на мотоцикле?

— Нет-нет, ты не понял! Зачем ты будешь меня отвозить?

Демид опирается рукой на перила, смотрит хитро-хитро:

— Помнишь, мы говорили о веселье? Это оно и есть. Сюрприз для твоей заботливой мамы.

Что-то мне дурно…

— Я ничего не понимаю, но почему-то кажется: ты знаешь, что делаешь.

Вместо ответа Демид кивает и, не говоря больше ни слова, скрывается за поворотом и выключает свет. Холл погружается в темноту, а я в размышления.

Что будет завтра, когда мама увидит Демида? Ой, что будет! Катастрофа! Но прятать Лаврова от мамы? Нет, я не хочуэтого.

Вернувшись в комнату, я запираюсь изнутри, скидываю платье. Закопавшись в одеяло, наконец проваливаюсь в сон.

23. Демид

Заснуть не получается, сколько не пытайся. После поцелуев с Ясей только и могу, что дебильно улыбаться, глядя в потолок, а ещё Обухов храпит, причмокивая, и от кого-то убегает во сне.

Беспокойная натура. Мешает!

Когда от лежания на узком диване начинают болеть бока, а икры покалывает от того, что длинные ноги не помещаются и их приходится их подгибать, отбрасываю тонкий плед и топаю на кухню. Скоро рассвет, дом ещё спит, а мне не помешает чашка крепкого кофе.

Тренер ругается, если я убиваю себя ударными дозами кофеина — для сердца вредно, — но я люблю нарушать запреты. Хотя бы иногда. Иначе не жизнь, а скука смертная.

То, что происходит между нами с Синеглазкой — что-то новое. Непривычное. Я не могу найти этому названия, у меня не получается встроить это хоть в какую-то систему, классифицировать, подвергнуть анализу. Мой математический склад ума впервые не справляется. Мозг даёт сбой и только и может, что выдавать предупреждение об опасности.

А ещё так неприятно саднит в груди. Оказывается, я так привык её ненавидеть и обвинять, что сейчас сложнее всего перестроиться. Недоверия во мне много — слишком много, но так хочется верить…

Я пытаюсь! Честное слово! Но это сложно.

С появлением Яси всё пошло наперекосяк. Даже с лучшим другом мы в контрах, и никакой кодекс братана не спасает. Но я не могу, а главное — не хочу отдавать её Никите. Корёжит от одной мысли, что он может поступить с ней так, как с другими своими рыбками и птичками. Воспользоваться и бросить. Нет уж, ни за что. Только не её.

Мысли о Воропаеве царапают. Сраться с ним из-за девчонки? Глупость какая-то, но иначе, похоже, никак.

Чёрт, может быть, у меня раздвоение личности?

Меня болтает от ненависти до щенячьего восторга, когда смотрю на хрупкую Ясю. Ощущение, что забрался на самые опасные качели, и я ношусь между желание оттолкнуть, избавиться от Ярославы и невозможной жаждой к ней прикоснуться, заграбастать, сделать своей, присвоить и никуда никогда не отпускать. Сумасшедший дом.

Меня мотыляет от злости на всех до отвращения к себе за то, что сделал. За унижения, насмешки, издевательства. Стыдно. Мать его, мне стыдно!

Думая обо всём этом и не допуская мыслей о главном, я завожу кофеварку и, распахнув кухонное окно, высовываюсь наружу, вдыхая осенний горький воздух и смотрю в тёмное небо. Холодный ветер треплет волосы, но мне слишком жарко, чтобы замечать такие мелочи. Накрапывает дождь, в темноте шумят деревья, вдалеке сонно лает собака.

Скрипит калитка, впуская одинокую фигуру. Воропаев входит во двор, и в свете фонарей его лицо кажется бледным и осунувшимся. Причудливые тени пляшут на подъездной дорожке, а я смотрю на Никиту и пытаюсь угадать, с миром ли он пришёл.

Кофеварка издаёт мелодичный звук, в чашку льётся необходимая мне доза кофеина, но я не тороплюсь отворачиваться. Мы с Никитой смотрим друг на друга в полной тишине. Друг сдаётся первым: взмахивает рукой, натягивает на лицо широкую улыбку и движется к дому.

Кажется, драка пока что откладывается. Или это затишье перед бурей?

Стараясь не шуметь, Никита входит, когда я делаю второй большой глоток горького кофе. Смотрим в глаза друг другу, молчим, а так много сказать хочется.

— Чего ты холод напустил? — ёжится бледный Никита. Огибает меня по длинной дуге, обходит барную стойку, будто она чумой заражена, и, нахмурившись, закрывает окно. — Простынешь, тренер тебя со свету сживёт.

— Ты такой заботливый, — хмыкаю, глядя на взъерошенный затылок Воропаева. Всегда идеально уложенные светлые волосы торчат дыбом, плечи опущены, и Никита весь какой-то неуютный и нахохлившийся.

Похожий на бомбу с часовым механизмом, которая вот-вот рванёт.

— Ник, она в доме, — я специально не называю имени. Знаю, и так поймёт, объяснять сотню раз не нужно, слова лишние тратить.

Воропаев разворачивается так резко, что сбивает с подоконника пластиковый стакан. Тот с глухим звуком падает на пол, подпрыгивает пару раз и укатывается под стол.

— Что… в твоей комнате небось?

— В моей, — киваю, потому что не люблю врать и выкручиваться. — Спит сейчас.

— Устала, наверное, — брезгливо губы кривит, а мне хочется кулаком по его рту проехаться. Но терплю.

— Конечно, устала, — делаю ещё один глоток кофе, и впервые горечь кажется мерзкой. Сахар, что ли, добавить? Да ну, извращение. — У неё сгорела комната, ей негде жить, а ещё сгорели все вещи, учебники и прочая ерунда. Конечно, она устала.

Никита открывает рот, но тут же захлопывает. Ерошит и без того торчащие волосы, устало закрывает глаза.

— У вас с ней…

— Ничего не было, Ник. Я просто выделил ей свою комнату.

— С каких пор ты, Лавр, таким джентльменом стал? — в треснувшем голосе звучит что-то очень похожее на страдание. Обиду. — Ну, ладно, ладно! Пусть ты решил остепениться! Но почему с ней? Ты её не знаешь совсем, в то время как я первый с ней познакомился! Это же… подло. Лавр, так не делают.

Никита больше не пытается наброситься на меня — из него будто бы весь воздух выкачали. Он действительно не понимает. Обижается, а я решаю, что настало время правды.

— Я увидел её, когда ей было шесть.

— Чего?

— А мне восемь. Да, Ник, не пялься так, глаза выкатятся. Мы были… лучшими друзьями. У меня никого дороже Синеглазки не было, если только мама. Потом… ладно, это неважно, но я в любом случае увидел её раньше тебя.

— Ты врёшь.

— С чего бы? Ник, это долгая и запутанная история, но суть одна: Яся для меня намного больше значит, чем я готов признать. А ты… ну я не знаю… утешишься? Ты же быстро это делаешь, мгновенно. Ну, как недавно с той силиконовой куклой на этом, — взмах руки назад, — диванчике. Помнишь?

Никита бледнеет и в два шага оказывается напротив. Если бы на мне была надета хотя бы майка, он схватил бы меня за грудки, но приходится просто дышать огнём.

— Это неважно, — выплёвывает. — Неважно, слышишь? Мне плевать, что там было раньше. Я хочу, чтобы сейчас она была моей.

— А она хочет быть твоей?

— Отцепись от неё, Лавр. Просто оставь Ясю в покое.

— Не могу.

— Сможешь, иначе… Лавр, я не хочу ругаться. Но я влюбился, понимаешь? Никогда не верил в эту ванильную чушь про любовь с первого взгляда, но она существует!

— У кого с первого взгляда, у кого с первой груши, — бормочу себе под нос, но Никита слишком увлечён своей обидой, чтобы расслышать. Он продолжает:

— Чёрт, опять по второму кругу, но… если, как ты говоришь, она тебе так дорога, почему я никогда о ней не слышал? Почему ты всё это время крутил с другими девчонками? Ты не любишь её. Отстань от Ярославы!

И тут меня срывает. Здравомыслие рвётся на клочки, покидает меня окончательно.

Толкаюсь вперёд, прижимаю Никиту к барной стойке, нависаю сверху, надавив локтём на его горло. Тот хрипит, лупит наотмашь, задевает то скулу, то висок, но я не чувствую боли.

— Ты, мать твою, не имеешь права мне приказывать. Влюбился он. Да ты не можешь остановиться спариваться со всеми, кто ноги раздвинет. И с этим ты решился сунуться к Ярославе?

Надо остановиться, иначе придушу. Кое-как привожу себя в норму, хватка на горле друга слабеет, я делаю шаг назад. Никита хрипит, глядя на меня бешеными глазами, держится рукой за горло, ненавидит меня каждой клеткой организма. Отдышавшись, кидается на меня, валит на спину, но я успеваю сориентироваться и, сгруппировавшись, скидываю с себя ошалевшего Воропаева.

Мы расходимся, как противники на ринге, чтобы через мгновение наброситься, но чей-то визгливый голос бьёт по барабанным перепонкам, дезориентирует.

— Ребята-ребята, вы чего?! Дураки совсем, что ли?! — белая вспышка вклинивается между нами, мне упирается в грудь острый кулачок, и возмущённая Ясина подружка обливает нас молчаливым возмущением.

— Ты ещё кто такая? — ошарашенный Никита удивлённо таращится на Ивашкину, а она гневно фыркает.

— Вообще-то я Оля, и у нас с тобой совместный проект, — Ивашкина возмущена до глубины души. Оборачивается к Никите, тычет ему пальцем в грудь, отбрасывая назад светлые спутанные волосы. — А ты вместо того, чтобы делом заниматься, решил подраться. Ай-яй-яй.

— Чёрт…

— Ага, — Ивашкина наступает на Никиту, а он так ошалел от её напора, что впервые, наверное, не может найти слов. — Если ты думаешь, что имеешь право меня кинуть, то я тебя расстрою. Мне нужен этот проект, а тебе не нужны неприятности!

Никита пару раз глазами хлопает, запрокидывает голову и начинает хохотать.

— Он больной? — интересуется Ивашкина, обернувшись ко мне. — Ножом не ткнёт мне в живот?

— Ну… вроде обследовался.

— Я сейчас злая, — зловеще сообщает Ивашкина, снова переключившись на смеющегося Никиту. — Так что со мной лучше не связывайся, покусаю.

— Больно покусаешь? — забавляется выбитый из колеи Никита, наверное, впервые глядя не в декольте, а в глаза девушки.

— Нос откушу, будет твоё личико уже не таким хорошеньким, — обещает, ткнув Никиту в грудь в последний раз. — Впрочем, так хоть не таким смазливым будешь, брутальности добавится.

Вот это её понесло. Я в восхищении.

Я плохо знаю эту девушку, но похоже, стресс открыл в ней незнакомые раньше грани. Такая яростная стала, ты гляди.

— Я в душ, а вы тут не убейте друг друга, — разворачиваюсь, собираясь уйти. Никита бросает вслед, что мы ещё не закончили, а я отмахиваюсь от него, оставляя его в компании злой отличницы.

Так, сейчас душ в комнате Обухова, потом ещё чашка кофе и вперёд, на встречу с самой жуткой женщиной всей моей жизни.

Яся многого не знает о своей матери, а я не знаю, отважусь ли когда-то рассказать.

Замираю на лестнице, закрываю глаза и упираюсь пылающим лбом в прохладную стену. Меня догнали фантомные боли: ощущение чужих жёстких пальцев на своей руке.

Ясина мать словила меня однажды, схватила до синяков, оттащила в сторону, чтоб не видел никто и хорошенько тряхнула. Так, что у меня зубы клацнули.

«Только попробуй ещё раз, оборванец долбаный, подойти к моей дочери. Уничтожу».

Я никогда не видел женщины страшнее! А с другими такой милой была…

«И передай своей мамаше, чтобы не смела на чужих мужей заглядываться. Уяснил, гопник малолетний?»

Мне было десять и я ничерта не понял. Кто на кого заглядывается? Что именно нужно передать? И почему я гопник?

Но сейчас мне не десять. И кажется, до меня начало доходить, что именно тогда случилось в жутком взрослом мире. Непонятном и чужом.

24. Ярослава

Я спускаюсь ровно к семи. Внизу оживление: проснулись девочки, Обухов жалуется на свою несчастную судьбу, а Демид стоит у окна, спиной ко всем. Невольно осматриваю холл в поисках Никиты, но его нет, и это неплохая новость.

Сейчас мне не хочется ещё и этих проблем. И так на взводе.

— Всем привет! — я стараюсь выглядеть бодрой и весёлой, а от нервной улыбки болят щёки.

Дашка, сидящая на подлокотнике кресла, мрачно салютует мне чашкой, а Ивашкина пристроилась рядом и что-то высматривает в своём телефоне. Даже головы не поднимает, лишь рукой взмахивает, не отрывая взгляда от экрана.

— Проснулась? — Демид, собранный и серьёзный, оборачивается и проходится взглядом от моей макушки, задерживается лишь на долю секунды на губах и быстро опускает глаза, чему-то хмыкнув. — Замёрзнешь так.

— Надо узнать, может быть, что-то уцелело в комнатах, — бормочу, а Даша, звонко хлопнув себя ладошкой по лбу, убегает в выделенную для них комнату.

— Что это с ней?

Но в ответ тишина.

— Поехали? — Демид пружинисто отталкивается от подоконника и направляется ко мне, но тут рыжим ураганом обратно влетает Даша, громко ногами топая, и протягивает мне пакет.

— Это твои вещи! — радостно улыбается, но почти мгновенно скисает. — Ну, небольшая часть. Я только те, что на твоей кровати лежали успела захватить. Видишь, а ты ещё смеялась, что у меня рюкзак такой огромный. Смотри, как пригодился!

Чёрт, это так трогательно, что у меня в носу щиплет.

— Дурочка ты, спасаться надо было, в не мои шмотки в рюкзак пихать, — я порывисто обнимаю подругу, которая за несколько недель стала мне очень дорога. Шепчу ей на ухо: — Спасибо тебе, ты крутая.

— Я герой, да? — сдавленно смеётся, пряча смущение и неловкость. — Всё, иди, куда там тебе надо было. Мы…

— Вы тут оставайтесь, — говорит Демид, угадав ход мыслей девочек. — К девяти приедет сосед, не расходитесь никуда. Это важно. Яся, поехали. Время.

— Я только переоденусь быстро, — неопределённым жестом указываю на несчастное платье, которое уже в печёнках сидит. Не терпится снять эту бесполезную, пусть и очень красивую тряпку и одеться в привычные вещи.

Демид кивает, едва заметно улыбнувшись, а я снова убегаю в его комнату, чтобы через несколько минут спуститься в полной боевой готовности.

— Всё, теперь можем ехать, — я даже чувствую себя увереннее, хоть поджилки всё равно мелко трясутся.

Даша хлопает глазами, перводя взгляд с меня на Демида, а я обещаю ей потом всё-всё рассказать.

— Ой, да целоваться они идут, — смеётся Обухов и, глянув на часы, оживляется. — Так, у меня встреча с преподом, не могу опоздать. А вы сидите, сидите, никуда не уходите. И ничего не ломайте!

— Иди уже, — голос Дашки тонет в шуме, что мешает слышать звуки чётко.

Я нервничаю так, что пересыхает во рту, а перед глазами плывёт туманная дымка, повисая клочьями на ветках деревьев. Холодно. Ёжусь, кутаясь в пальто, и даже сквозь джинсы мёрзнут ноги. Зима близко…

— Демид, может быть, я всё-таки сама? — замираю у распахнутой дверцы его машины, а брови Лаврова удивлённо вверх ползут.

— В смысле? Мы договорились.

— Я понимаю, но вдруг она гадостей наговорит? Я не хочу, чтобы вы… чтобы ты снова всё это слышал.

Демид бьёт носком ботинка по покрышкам, проверяет что-то, глядит на меня искоса, мрачно. Мне даже холодней становится, будто температура резко на десяток градусов упала.

— Яся, твоя мать не сможет сказать что-то, чего я уже не слышал. И сделать большей гадости она тоже не сумеет. Так что не дрейфь, Синеглазка, я уже взрослый мальчик.

Делать нечего — с Демидом спорить бесполезно. Тяжело вздохнув, занимаю место рядом с водителем, машинально пристёгиваюсь, но напряжение никуда не девается. А ещё мне чуть-чуть теплее от того, что Демид сейчас рядом. Что не боится ничего и мне пытается сил придать.

Что-то я расклеилась. Такой взрослой и деловой была, когда бодалась с родителями за право учиться, так стойко все оскорбления и дурные намёки выдержала, видя перед собой цель, а сейчас, после пожара, открывшейся правды и очередного скандала, будто сдулась.

— Кофе хочешь? — Демид нажимает кнопку, ворота разъезжаются. — Совсем бледная.

— Думаешь, поможет?

— Хуже точно не будет.

— Ла-адно, уговорил, — улыбаюсь, и машина Демида выруливает из двора, направляется прямиком к той самой модной кофейне, в которой подают ежевичный раф из какой-то любовной книжки.

Утром внутри на удивление людно. Много знакомых лиц: студенты, одногруппники, даже несколько преподавателей шумно обсуждают пожар. Встревожены и взбудоражены все без исключения, а те, кто остались без жилья, так и вовсе чернее тучи.

Голоса летят со всех сторон, перебивая друг друга:

— Обещали выдать компенсацию.

— Ой, да сколько там заплатят? Ни на что приличное не хватит.

— Какой балованный. Общага так-то тоже не барнхаус и не лофт.

— Успокойтесь, ребята. Всё будет хорошо!

Хоть бы всё действительно было хорошо. У всех.

Демид озвучивает заказ, добавляет пару пончиков, и только сейчас понимаю, насколько голодная.

Выходим на улицу, я делаю первые спасительные глотки, набираясь сил. От аромата выпечки сводит живот, я жадно кусаю румяный бочок золотистого пончика, покрытый сахарной пудрой, и энергично жую, пока Демид лениво, но пристально рассматривает моё лицо. Да он пялится на меня и совсем не скрывает этого!

— Всё так же торопишься, когда ешь, — замечает, наклонившись к моему уху, а я от его близости чуть кофе не проливаю.

— Смущаешь.

— Чем?

— Тем, что так много помнишь. Мы же детьми были и не виделись…

— Были детьми, да сейчас уже нет.

Я не могу понять, что творится в его голове. Даже лицо непроницаемое, только в глазах искры. Или это просто свет так преломляется, делая радужку золотистой?

Телефон звонит внезапно, и я всё-таки роняю уже пустой стакан на асфальт. Демид пинками загоняет его к урне, ловко поддевает носком, подбрасывает вверх и точным движением забрасывает в бак.

— Го-о-ол! — смеюсь, но руки трясутся, когда вынимаю телефон из сумки.

Мама.

Так, хватит рефлексировать!

— Ярослава? — её голос уставший, но довольный. Будто мама на высокую гору влезла и водрузила на вершине знамя. — Мы наконец-то добрались. Ох, пришлось поплутать, едва не заблудились. Ужасный город, хорошо, что ты сегодня домой вернёшься, там спокойнее.

Она бы дальше несла всю эту чушь, упиваясь собой, но я обрываю её речь:

— Вы где именно?

— Ты будто бы не рада мать слышать, — настораживается, а я губу закусываю до металлического привкуса во рту. — Мы у института твоего. Ты где? Опять опаздываешь? Вечно у тебя так…

— Мы рядом, ждите.

— Мы? — вскидывается мама. — Ты с кем там уже связалась?

— Увидишь, — обещаю и вешаю трубку.

Я очень грубая. Наверняка, я даже плохая дочь, но я не могу больше. Будто глаза открылись, теперь сил нет и терпения.

— Прыгай обратно, — улыбается Демид, и что-то хищное мерещится в этой улыбке. — Появимся эффектно и внезапно.

Я окидываю взглядом его автомобиль, слишком роскошный для обычного студента. Демид даже одет неприлично дорого, будто специально выбирал лучшие шмотки. Красивый… и успешный. От него веет всеми его многочисленными победами, всем, чего добился своими мозгами и трудом.

— Мама тебя, наверное, не узнает…

— Узнает, — сжимает руками руль до побелевших костяшек и топит педаль в пол, разгоняя машину практически мгновенно. Вибрация проходит по телу, покалывает на кончиках пальцев.

Когда мы подъезжаем к институту, а Демид лихо и очень точно паркуется возле пыльного автомобиля родителей не самой последней модели, будто в пропасть падаю.

Мама оборачивается, недовольно фыркает, но когда я толкаю дверцу, выхожу наружу, у неё лицо вытягивается. Рукой в воздухе взмахивает, словно отогнать морок хочет, а после переводит взгляд на вышедшего следом Демида.

— Ой, — вскрикивает. Так испуганно, словно призрак увидела.

Демид подбрасывает в воздухе ключи и прячет их в карман.

— Здравствуйте, Татьяна Алексеевна, — его голос звенит напряжением, а на губах широкая улыбка. — Соскучились? Я — очень!

25. Ярослава

По выражению маминого лица понятно только одно: она даже в страшном сне не скучала по Демиду. Она смотрит на него, как на привидение, и только сжатые в тонкую линию побелевшие губы выдают её растерянность.

А ещё она будто бы оценивает его. Глядит пристально, что-то обдумывая, но не решая озвучить свои мысли. Размышляет.

— Таня, пожалуйста, держи себя в руках, — подаёт голос папа, но мама раздражённо цедит: «Игорь, отстань».

Мама умеет собой владеть, умеет притворяться милой и доброй, радушной хозяйкой и заботливой соседкой. Лишь иногда маска слетает. Особенно, когда вот так, без предупреждения, на её голову сваливается Демид — мальчик, слишком похожий на ту, когда она столько лет яростно ненавидит.

Она медленно переводит на меня взгляд, а у меня не хватает жизненного опыта, умения разбираться в людях, чтобы понять, с каким выражением так пристально сверлят меня её глаза. Маленькие и злые.

Чтобы сгладить неловкую паузу, отец протягивает руку Демиду, но тот будто бы не замечает благородного порыва, и папе приходится отступить. Отходит к машине, понуро опустив плечи, нарочито активно возится с исправным замком багажника.

На его слабость и растерянность смотреть больно. Когда-то папа мне казался самым лучшим мужчиной на свете: сильным, смелым, добрым и порядочным. Он много смеялся, подбрасывал меня, визжащую, под потолок, ловил почти у самой земли. А ещё мастерил самые красивые деревянные игрушки: лошадок, дельфинов, куколок…

Куда это всё делось? Где потерялся этот замечательный мужчина, а его месте появился жалкий трус?

— Нехорошо людей игнорировать, — забавляется Демид, и мама наконец одаривает его пронзительным взглядом. Взглядом, который ничего хорошего не обещает.

Инстинктивно вперёд подаюсь, словно пытаюсь так защитить Демида. Когда-то у меня не вышло, сейчас я не позволю унижать его.

— Мама, поздоровайся с Демидом. Вы же долго не виделись, — я вкладываю в слова сотню намёков, которые отлетают от мамы, будто она бронёй стальной покрыта.

— Здравствуй, Демьян, — холодно улыбается, а я задыхаюсь от возмущения.

— Мама, он Демид!

В воздухе повисает тишина, липкая и тягучая. Где-то на фоне кипит жизнь: к дверям института стягиваются студенты, спешат на работу преподаватели, грустный дворник воюет с опавшей листвой, тихонько ругаясь себе под нос, ездят машины, повизгивая клаксонами. За всё это я цепляюсь краешком сознания, почти не замечая. Время замирает, сужается до точки, в которой нет ни звуков, ни образов. У меня мёрзнет нос, немеют руки, но всё это такие мелочи, когда вот-вот грянет гром.

Вдруг широкая ладонь коротко ложится на мою спину, задевает острые лопатки. Вздрагиваю, избавляясь от морока, а Демид выходит вперёд, оттеснив меня плечом назад.

— Тётя Таня, как ваше здоровье? — Демид подчёркнуто вежлив, чем выбивает маму из колеи, заставляет удивлённо моргать, хлопать ресницами. — Что-то вы бледная… устали с дороги? Всё ещё не жалеете себя? Трудитесь на благо общества без сна и отдыха?

— Демид, — трогаю его за плечо, но он далеко и близко одновременно.

— Как там? План по разрушенным жизням выполнили? Все слухи распустили?

До меня только в этот момент с пугающей ясностью дошло: Демид мне всё-таки поверил.

— Игорь, — мама оборачивается, всячески игнорируя Лаврова, подходит к отцу, кладёт ему руку на плечо. — Я там магазин неподалёку видела. Сходи, милый, купи мне водички.

Папа приобнимает маму, они снова кажутся самой лучшей парой на планете, самой любящей и близкой. Но по взгляду отца, брошенному на меня, я понимаю: не всё гладко в нашем королевстве.

Впрочем, я давно это понимала. С самого детства. Только верить отказывалась. Какому ребёнку хочется, чтобы его родители ссорились и ходили по лезвию? Да и во многом ребенку просто не разобраться.

— Ярослава, на минутку, — мама взмахивает рукой, подзывает меня, но я чисто физически не могу сдвинуться с места. Ноги не слушаются! — Ярослава!

Её голос сочится властью и ядом, а я мотаю головой.

— Мама, я никуда не поеду. Не уйду из института!

— Это мы ещё посмотрим, — фыркает и, взмахнув тёмными волосами, гордо направляется к дверям корпуса.

— Она сейчас устроит скандал, — шепчу, осознав перспективу. — Мама, стой!

С победным видом она медленно оборачивается, а Демид в три шага оказывается напротив неё. Глаза в глаза. Молчит, похожий на статую, а мама что-то ему высказывает — мне не услышать.

Подаюсь вперёд, улавливаю обрывки разговоров: «…не смотри на меня так», «как вы посмели?», «… она заслужила, тварь!»

Я ловлю руку Демида, когда он замахивается, повисаю на его предплечье. От Лаврова волнами исходит ярость, бьёт меня наотмашь, сбивает с ног, но я должна выдержать. Иначе быть беде.

— Нет, Демид, не надо! — мне страшно представить, что могло произойти. Демид бы ударил мою маму? Господи!

— Как был отребьем невоспитанным, таким и остался. Где шмотки взял? Магазин грабанул? Недоносок, — кривит губы мама, с презрением глядя на Демида. — Ярослава, я последний раз тебе говорю: садись в машину. Иначе…

— Иначе — что? — вскрикиваю, а мама холодно смотрит на меня. — Что? Забудешь, что у тебя есть дочь?

— Забуду, — кивает, а в голосе ни тени шутки. — Если ты якшаешься с сыном этой… прости…

— Мама!

— Этой шалавы, тогда у меня нет дочери.

— Как вы можете? — Демид снова рвётся вперёд, утаскивает меня за собой. Во мне не хватает сил удержать эту яростную машину, но Лавров чудом тормозит сам. Тяжело дышит, пылает, и я рядом с ним сгораю. — Яся в чём виновата?

— Ярослава, я жду! — властный окрик, от которого внутри леденеет. — Сейчас ты уезжаешь с нами.

— Нет! — крик на грани рыданий. Чудом держусь, чтобы не расплакаться. — Я не поеду.

Мама замолкает, с бутылкой воды обратно возвращается отец. Я вижу его силуэт сквозь мутную пелену, он расплывается, похожий на туман. Демид коротко целует меня в висок, я охаю, и мир становится чётким. Резко и беспощадно.

— Дядя Игорь, что же вы молчите? — в голосе Демида злость, а папа отдаёт маме бутылку, пытается казаться гордым и независимым. — Что же вы такой смелый раньше были, герой-любовник прям, а теперь робкий и трепетный?

Меня удивляют формулировки. Хочется спрятаться от всей этой гадости.

— Что? Теперь духу не хватает дочь защитить? Сдулся герой-подкаблучник? Это же из-за вас всё!

Кажется, Демид знает намного больше, чем мне представлялось. Все эти намёки, полутона, словесный туман… голова кругом!

— О чём вы? — но меня никто не слышит.

— Демид, ты хороший парень, но нарываешься, — папа хмурится, морщинки на лбу становятся глубже, а в глазах злость.

— Это я нарываюсь? — взрывается. — Мама вам говорила, что вы ей не нужны! Говорила? Выгоняла сколько раз. Она была порядочной женщиной, а вы подонок.

— Ага, порядочной, — фыркает мама. — Всем по порядку!

Хорошо, Демид игнорирует её, поглощённый злостью на моего отца, а у меня голова сейчас взорвется.

— Ходили и ходили, примерный семьянин! Позорили её. Это из-за вас! Ненавижу.

Демид сбрасывает мою руку, яростный и сгорающий изнутри, мчится к машина. Хлопок, рёв мотора и через пару секунд его автомобиль скрывается в тумане.

— Что, Яся, уехал принц? — мама пытается обнять меня за плечи, но я не могу. Не хочу. Этого слишком много для меня, я запуталась…

Почему Демид уехал? Почему меня одну оставил?

Когда от мысли, что из-за моих родителей он снова оставил меня, хочется рыдать в голос, он возвращается. Даже тормозит сердито, дверь рядом раскрывает, смотрит на меня, пытаясь улыбнуться.

Он меня ждёт…

— Если ты сейчас уедешь с ним, можешь забыть, что у тебя есть родители. Мне не нужен этот гнилой корень, — мама говорит спокойно, я ей верю.

— Мама, как ты можешь быть такой… такой жестокой?

Она пожимает плечами, словно я вопрос о погоде задала.

— Ты ещё ребенок, Яся. Многого не понимаешь. Всегда я только и делала, что защищала свою семью. Но если тебе дороже он, то кто я такая, чтобы запрещать делать глупости?

Демид ждёт, а я пытаюсь найти силу справиться с этим. Смириться.

— Но я не выбираю его. Я выбираю возможность быть самостоятельной, учиться, работать не на красновской почте или в магазине «Уголёк»… Я просто хочу жить… я очень многого хочу?

— Живи, — снова пожимает плечами.

И, не сказав больше ни слова, садится в машину отца и смотрит куда угодно только не на меня.

— Яся, поехали домой, — подаёт голос отец. — Мать перебесится, ты же знаешь её. Но не надо с ней ругаться. Мать всё-таки.

Я сбрасываю его руку, словно это голова змеи.

— Ну что ты, Ясенька?..

— Пап, то, о чем говорил Демид, правда?

В ответ красноречивый взгляд и тяжёлый вздох.

— Это очень трудно, Яся…

— И ты ни разу не вмешался, когда травили женщину? Не пытался что-то сделать?

— Твоя мать мне дороже, чем эта…

В его голосе обида, и мне так страшно от этого становится.

— Прости, папа. Я остаюсь.

— С ним? — подбородком в сторону ждущего Демида, а тот снова рядом.

— Она остаётся с собой, — Демид гладит меня по спине, удерживая от рыданий и истерики.

— Ох, дети-дети, — качает головой отец и, не сказав больше ни слова, уходит к матери.

Он снова сделал свой выбор. Выбросил всё лишнее, отсек, как опухоль. Безжалостно и молча.

Только теперь этой опухолью оказалась я. Родная дочь.

Забавно, да?

26. Демид

Я сорвался.

Не выдержал этого лицемерия, не смог вынести оскорблений. Мать Ярославы — ужасная, мерзкая баба. Отвратительная.

Ненавижу ли я её?

Нет. Скорее, презираю. Она недостойна даже моей ненависти — слишком сильное чувство для такой… такого человека.

Машина родителей Яси уезжает, взметая пыль из-под колёс. Синеглазка оседает на землю. Едва успеваю её подхватить, чтоб не свалилась, ничего себе не повредила. К себе прижимаю, наверное, слишком сильно, а она хватается за мои плечи, всхлипывает.

— Лавр, зачем, почему? — это вопросы, на которые я не знаю ответа. А те слова, что крутятся, слишком жестокие. Горькие.

— Чш-чш, всё будет хорошо.

Вопреки ожиданиям Синеглазка больше не всхлипывает. Дрожит мелко, цепляясь тонкими пальцами за мою одежду. Я держу её в руках, глажу по спине и плевать, что творится вокруг. Именно так правильно. Будто бы именно для этого мы снова встретились — чтобы поддержать друг друга.

Мне тоже плохо. Погано до такой степени, что тошнит. Впервые хочется напиться, подраться. Пропустить тренировку, послать тренера и команду подальше, забить на всё, что мне дорого и неделю не просыхать.

Только я так не смогу. Это не моя жизнь — это не я. Это демоны во мне говорят. Потревоженные призраками прошлого, они пытаются взять надо мною верх.

— Поехали? — я никогда не был настолько ласковым, но сейчас рядом с разбитой вдребезги Ясей иначе не получается. Ей нужна забота, и я могу, а главное — хочу ей её дать. Несмотря на всё, что чувствую сам.

— Демид, может, они вернутся? — смотрит на меня огромными глазами, и синева радужки невероятно глубокая. В ней утонуть можно, как в озере. — Как так-то, а? Разве так можно?

— Не знаю, — целую её в прохладный лоб, кожа гладкая, как мраморная. С таким же успехом можно целовать статую в городском парке. — Поехали, а?

— Куда, Демид? Куда мне ехать? У меня же нет ничего… никого…

Э нет, так дело не пойдёт. Только тоски и последующей депрессии нам не хватает. Нам? Странное какое местоимение…

Размыкаю объятия, даю Ясе немного свободы, но ловлю пальцами её подбородок. Не для того, чтобы сделать больно — ей и без меня достаточно душевных мук, не хватает ещё физических. Но я не даю ей вырваться, заставляю в глаза смотреть.

— Сейчас мы уезжаем обратно. В наш дом, — я стараюсь, чтобы голос звучал твёрдо. Ясе нужно переключиться на кого-то, кто будет сильнее неё.

— Зачем?

Такой одновременно простой и сложный вопрос.

— Затем, что нужно встретиться с хозяином соседнего дома. Я договорился с ним. Ты помнишь?

Девочек можно было бы поселить у нас. Места бы хватило всем, ещё бы осталось. Вот только Никита… меня ломает от одной мысли, что они с Ясей будут на одной территории. Не допущу!

— А, точно, — в синих глазах появляется осмысленность.

До чего же необычный цвет. Ярослава — единственный человек с такими невероятными глазами. Глубокими, яркими. Будоражат и волнуют, лишают воли. Хочется плюнуть на всё и нырнуть в них, утонуть.

— Но для начала нужно поесть.

Яся безвольно плетётся к моей машине. Помогаю усесться. Как несмышлёного ребёнка опутываю ремнём безопасности, а Синеглазка похожа на куклу, с которой делай, что хочешь — не отреагирует.

Меня пугает её состояние. Будто из Яси вынули всё, что делает её живой и настоящей. Одним махом превратили в слабую духом и плотью марионетку. Чёрт…

Вот что за люди, а? Никого не жалеют, чтобы свой хрупкий идеальный мирок сохранить. Всё, что не вписывается, ложится поперёк широкой дороги просто откидывается в сторону. Но ладно моя мать! Тут ревность, ущемлённая бабская гордость. Но дочь? Это же… это же родной человек! Как с ней так можно?

Мне очень повезло с мамой. Она действительно была замечательной.

Была… несколько лет прошло, а во мне её смерть отзывается дикой болью. Без неё мне одиноко. Да, у меня есть отец. Он вернулся в мою жизнь на правах полноценного члена семьи, когда мама лежала в больнице и умирала. Перед лицом смерти забылись все обиды, мама больше не сердилась на мужчину, который однажды сделал очень больно.

Теперь с упорством маньяка папа навёрстывает всё, что по их глупости потерял. Пытается загладить вину не только передо мной, но и перед женщиной, которую любил, но не сумел удержать и сделать счастливой. Не смог уберечь от смерти.

Я срываю машину с места, не задумываясь и не строя планов. Просто живу, отмеряя время маленькими шагами.

27. Демид

Сначала по плану кафе. Моё любимое.

Небольшое и уютное, в нём отличная кухня и цены не стремятся поцарапать потолок. Я не привык транжирить, хотя в первый год после переезда к отцу меня, шестнадцатилетнего обалдуя, здорово протащило по медным трубам. Потом отпустило.

— Ешь, — приказываю, ближе подтягивая к Ясе тарелку с ароматным рагу.

Она головой мотает, бледная.

— Тебе от любого стресса всегда помогала вкусная еда, — напоминаю и сам этим воспоминаниям улыбаюсь.

— Всегда помогала, а тут не поможет.

— Кусочек, Ясь. Всего кусочек. Тебе это нужно.

— Не могу, — жалобно морщится, вот-вот готовая разрыдаться. Снова молчит, глядя куда-то в глубину разбитого сердца. — У меня комок в горле, не смогу ничего проглотить.

Тяжело вздохнув, бросаю на столик скомканную салфетку. Поднимаюсь, подхватываю стул и переношу его, ставлю рядом с Ясей.

— Так, надоело, — решительно забираю из слабых пальцев вилку, подбираю с тарелки самый аппетитный кусочек. — Что ты, как маленькая? Открой рот.

— За маму и за папу будем есть? — криво усмехается. — С таким раскладом я от голода умру.

— Зачем за них? Не надо. Помнишь нашего соседа дядю Колю?

Яся ошарашенно смотрит на меня и неуверенно кивает.

— Вот, за его три раза сгоревший сарай ешь.

Яся фыркает, слабо улыбается, уже без тени болезненной иронии. Открывает рот и послушно касается губами вилки. А я сглатываю, ибо это слишком сексуально.

— М-м-м… вкусно!

— А то!

В её взгляде, помимо растерянности, мелькает благодарность. Она громче слов, от неё очень тепло становится.

— Вот, молодец, — сбрасываю наваждение, потому что сейчас такие мысли лишние. — Теперь кусочек за тот самый мотоцикл, который мы чуть было в ручье не утопили.

— В болоте!

— И в болоте тоже. Ешь, Синеглазка.

Снова слушается, жуя всё энергичнее.

— Лучше?

Кивает, слизывая капли соуса с губ, а я не удерживаюсь: целую уголок её рта. Охает, хлопает чёрными ресницами, красавица.

Да ну зачем ты такая красивая, а? Никаких сил нет просто смотреть, не то что быть рядом и не прикасаться. Тянет неимоверно.

— Ты красивая, знаешь? — пальцами свободной руки прохожусь по тонкой Ясиной шее, слегка щекочу, ощущая колючие мурашки.

Снова заставляю съесть Ясю кусочек мяса, а она смотрит на меня очень удивлённо.

— Что, ни разу не говорили?

— Говорили… просто от тебя слышать это непривычно.

— Понимаю, — кормлю Ясю, а в мыслях одно: у меня не получится ничего исправить. Слишком много плохого я сделал ей. Издевался, гнобил, делал всё, чтобы она была одинокой. Всех подружек разогнал, только Юлька задержалась, но с ней у меня не получилось справиться. Кремень, а не девка. Чем-то на рыжую Дашку похожа.

— Я наелась, — говорит жалобно. — Правда. Не могу больше!

— Не можешь и не надо, — кладу вилку на бортик полупустой тарелки, собираюсь подозвать официанта, но Яся вдруг тянется ко мне и за шею обнимает.

Эм… что происходит?

Я так ошарашен, что не сразу соображаю обнять её в ответ, а когда касаюсь руками узкой спины с проступающей цепочкой острых позвонков, глаза закрываю. Чёрт, это слишком хорошо, и я не знаю, что с этим делать.

Смириться, что эта девочка так и не утратила для меня значения? Что всё так же важна и нужна, как в детстве? Что только рядом с ней хочется останавливать мгновения и кричать, что они прекрасны?

— Спасибо… спасибо тебе, — сбивчиво шепчет, задевая губами подбородок. — Если бы не ты, я бы умерла, наверное. Я так испугалась, что ты уехал. Зачем ты уехал? Одну меня оставил зачем?

— Психанул. Не уехал бы, ударил кого-то. Я не хотел, это лишнее. И так не справился. Думал, что сильнее, но твоя мать…

— Тш-ш-ш, помолчи. Лавр, давай просто посидим? Вот так, тихонечко.

— Посидим…

— У тебя сердце колотится…

— Ага, сейчас выпрыгнет.

— Почему?

— Потому, Синеглазка. Не спрашивай.

Вопреки моей репутации и некоторым… кхм, экспериментам, у меня не так много опыта в романтических делах. Со всем этим не умею обращаться, мне бы только мяч пинать и учиться — вот тут я профи. А обращаться с девушками, как с принцессами, не умею. Но о Ясе хочется заботиться. Как хотелось всегда, если бы не её мама.

Блин, опять вспомнил о ней и злюсь.

— Ты мне сейчас рёбра сломаешь, — пищит Яся, и только тогда понимаю, что сдавил её в объятиях слишком сильно. — Поедем?

Киваю, а Яся с решительным видом порывается достать кошелёк, но я вырываю его из рук и запихиваю обратно в сумку.

— Но это же дорого.

— Ой, успокойся, Ярослава. Не дороже того, что могу себе позволить.

Я расплачиваюсь, так ничего не съев, снова усаживаю Ясю в машину. Всё, пора ехать, времени мало.

— Мы даже не видели дом, — размышляет ожившая Яся, пока едем. — Вдруг там будет неудобно жить? Или дорого…

— Оправданные страхи, но поверь: дом хороший, а цена приемлемая. Это не такая бандура, которую мы с парнями снимаем.

— Тогда почему такой отличный вариант всё ещё без жильцов?

— Обожаю твою способность смотреть в корень, — усмехаюсь, выезжая на Университетский проспект, а взбудораженный всеми событиями организм стремится к адреналину и скорости, но это лишнее. Ночью покатаюсь, когда город будет пустой. — Просто в этом доме жила когда-то любимая бабушка хозяина. Потом умерла, но абы кому Гена сдавать жильё не хочет. Но вы ему понравитесь.

— Думаешь? А вдруг нет?

— Тогда так и останешься жить в моей комнате. Только я не смогу каждую ночь проводить на диванчике, так что будем вместе спать.

Краем глаза замечаю, как сильно бледнеет Ярослава. Смеюсь её реакции и, остановившись на светофоре, щёлкаю Ясю по носу.

— Попалась? Расслабься, всё будет хорошо.

— Нет, страшнее перспективы спать в одной кровати с тобой, нахождение Дашки и Обухова на одной территории. Они же поубивают друг друга!

На память приходит ночная сцена, в которой Ивашкина тоже проявила себя со всех сторон. Никиту редко какой девчонке удивить получается, ошарашить. Оля справилась.

— Вот же молодёжь, не можете без опозданий, — Гена встречает нас у своих ворот, шутливо гневается, но, завидев Ярославу, расплывается в улыбке. Чертяка! — Это что же за такой милый цветочек?

— Я Яся, — шокированная напором Гены, Ярослава прячется за моим плечом, и это очень забавно. — Здравствуйте.

— Геннадий, — важно тянет руку для обмена любезностями, и ладошка Ярославы тонет в его лапище.

Гене хорошо за сорок, в прошлом он профессиональный боксёр тяжеловес. В нём больше ста килограмм и, наверное, почти два метра роста. Огромный, шумный и добрый. Мы с ним быстро нашли общий язык, я ещё я часто в гараже вожусь с его машиной, совмещая приятное с полезным.

— Постой, Ярослава! — оживляется Гена, вглядываясь в её красное от смущения лицо. — Это у тебя глаза такие или эти — как их? — линзы?

— Глаза, — ещё сильнее краснеет, а Гена с восхищение языком цокает.

— Ну что? Пройдём? — Гена вспоминает о деле и достаёт ключи из кармана, но Яся вспоминает о девочках и бежит за ними к нам домой.

— Слушай, был бы я помоложе, я бы не упустил такую девушку. Надо же, какая красивая. И скромная!

Это всё он о Ярославе, и я согласен в каждом слове.

— Хорошо, что ты не «помоложе».

— Что, ревнуешь? Не надо, я не угроза, — смеётся Гена, и даже мне с моими ростом в сто восемьдесят шесть сантиметров приходится задрать голову, чтобы чётко видеть его лицо. — Но девочка хорошая, ты не упусти.

Девочки, взъерошенные и торжественные, выбегают из ворот, наперебой здороваются, смущаясь, и Гена, оценив цветник по достоинству, начинает экскурсию.

— Дом хороший, капитальный. Все удобства: электричество, газ, водопровод. Канализация! Если понравится и сговоримся, вызову сегодня клининг, к вечеру можно будет заехать. Тут холл, дальше три комнаты. Кухня просторная, веранда застеклена. Дерево натуральное!

И так далее, тому подобное. Гена разливается соловьём, девочки радостно улыбаются, гуляя по комнатам. Это действительно отличный дом, в котором можно жить хоть до самой старости и не знать проблем. Плюс, по нашей личной договорённости, цену Гена ломить не станет. Он, помимо прочего, тесно связан по бизнесу с моим отцом, да и меня уважает. Так что проблем не будет. Главное, чтобы девочки не включили заднюю и не стали ломать комедию.

Но, к моей радости, о цене договариваются быстро. Удачно звонят из института, рассказывают, что готовы выделить деньги из бюджета на новое жильё, и это окончательно убеждает девочек, что нужно снять именно этот дом.

— Я в него влюбилась, — восторженно шепчет Ивашкина, и Даша с Ясей согласно кивают.

— Я ещё работать пойду, — зачем-то обещает Ярослава. — Проблем с оплатой не будет, не волнуйтесь.

— Мои родители пришлют денег, — заверяет Гену Ивашкина.

— А я обещаю, что в доме не будет вечеринок, пьяных людей и разбитых вещей, — клянётся Даша.

— Вы хорошие девочки, — улыбается шумный и большой во всех смыслах Гена. — Живите на здоровье. Тем более, после беды такой!

Только хитро смотрит на меня и отзывает на пару слов.

— Их трое, вас трое, между домами только забор… точно не будет вечеринок?

— Не будет. В твоём доме точно не будет.

— Вот и ладно, — смеётся Гена и хлопает меня по плечу, едва не сломав его. — Что я, не понимаю? Дело молодое, важное. Живите и не ссорьтесь.

Закончив с оформлением и обсуждением мелочей, Гена садится в чёрный внедорожник, залихватски жмёт на клаксон и скрывается в осенней дымке.

28. Ярослава

Вечером мы, собрав нехитрые пожитки, перебираемся в наш новый дом, в который невозможно было не влюбиться с первого взгляда: его атмосферу, уют, даже запах. Не было шанса не выбрать его. Ни единого.

— Красота! — радуется Ивашкина и, раскинув руки, падает на широкий диван. Он под ней пружинит, Оля подпрыгивает и весело хихикает.

Даша возится на кухне, инспектирует шкафчики и комментирует каждый шаг:

— Ого, сколько кастрюль. И сковородки! Моя мамуля была быв восторге.

Мама у Дашки — повар в маленьком пансионате семейного типа, и, если верить рассказам, это не просто профессия, а главная страсть и призвание.

Мама… только от одного этого слова больно. Всего четыре буквы, а как много значат.

— Эй, Яська, ты чего? — Ивашкина садится рядом, обнимает за плечи. — Что-то стряслось? Тебя Демид, что ли, обидел? Вы ж ездили куда-то…

Ивашкина тарахтит, закидывает меня вопросами, но я головой качаю.

— Нет, Оль, Демид не обижал меня.

— Тогда что? — Оля гладит меня по плечу, и это внезапно успокаивает.

Я не привыкла загружать других людей своими проблемами, но сейчас я в таком шатком состоянии, настолько разбита, что не могу держать всё в себе. Должна выплеснуть хотя бы часть, а иначе лопну от перенапряжения.

— Родители приезжали. Мы… поссорились. Сильно.

Ивашкина молчит, но в тишине этой мне слышится поддержка. Тонкие пальцы чуть сильнее сжимают плечо, и наконец Оля говорит:

— Ох уж эти родители, да? Вечно знают, как лучше. Постоянно вмешиваются и раздают советы.

— Это точно, — невесело улыбаюсь, а Оля продолжает:

— У меня отец очень трудный человек. Когда-то пил очень много, а после всё-таки взял себя в руки, уже восемь лет в завязке. Но, знаешь, я грешным делом иногда думаю, что пьяным он мне нравился больше.

Всегда весёлая и беззаботная Ивашкина открывается с новой стороны, и на месте романтической барышни, у которой на уме по большей части шмотки и романы о любви, появляется печальная девочка с грустными глазами.

Мне хочется обнять её в ответ, и я делаю это. К чему держать в себе порывы?

Так и сидим с минуту, обнявшись, но я всё-таки не могу удержаться от вопроса:

— Да ты что? Разве так бывает?

Оля вздыхает и нервным жестом переносицу трёт. Слова подбирает.

— Бывает, если человек был добрым и весёлым, а стал нервным и злым, — в голосе Ивашкиной грусть, а длинные ресницы подрагивают. — Не знаю, почему мать с ним до сих пор не развелась. Почему терпит придирки и моральное насилие? Зато, знаешь, какая она умная, если дело моей жизни касается?

С её губ срывается короткий смешок, и снова между нами тишина, и только Дашкины комментарии из кухни вносят оживление.

— Но он мой отец, и я всё равно люблю его, — разводит руками, мол, ничего с этим не поделаешь. — И он тоже, просто разучился это выражать. Ясь, я не знаю, что именно между вами произошло, да и не хочу лезть, но, может быть, они тоже любят тебя, только выражают это как-то неправильно?

— Когда-то мне казалось, что они у меня самые замечательные, — в носу щиплет, но я не даю волю слезам, не хочу страданий. Понять хочу, как дальше быть, а плакать не хочу. — А потом… потом что-то случилось, и они превратились в одержимых контролем манипуляторов. А может, всегда такими и были, просто я не замечала. Не знаю, Оль, это очень трудно.

— Ты справишься, — Ивашкина оставляет звонкий поцелуй на моей щеке и тихонько из стороны в сторону меня раскачивает, утешая. — Ты сильная малышка. А если нужна помощь, то мы-то с Дашкой рядом!

— Не знаю, о чём вы, но Дашка точно рядом, — Даша садится с другой стороны и тоже закидывает руку мне на плечо, и я оказываюсь зажатой между этих бесконечно милых дурочек.

— Знаете, что? — Ивашкина снова становится привычной, будто не готова была только что расплакаться. — Мне кажется, нам надо купить по ведру мороженого, напялить пижамы и до утра валяться на диване и смотреть дурацкие мелодрамы. А? Как вам идея? По мне это будет лучшее новоселье в истории!

— Ага, только у нас никаких пижам нет, — напоминаю, и Ивашкина мрачнеет, но тут же её глаза зажигаются хитростью и азартом.

— Который там час?

— Семь часов вечера, — сообщаю, глянув на экран мобильного.

Чёрт, опять от Никиты сообщение… нет, надо что-то с ним решать. Он же надеется! Это некрасиво с моей стороны, но со всеми этими проблемами и суетой меньше всего хочется ещё и с ним объяснений.

Прячу телефон в карман, а Ивашкина вскакивает с места и оживлённо руками размахивает.

— Значит так. Сейчас в одном крутом магазине распродажа. Скидки — бешеные! Потому берём ноги в руки и за обновками.

— Удивительное дело, но даже мне эта идея нравится, — ворчит Даша, но тут же расцветает улыбкой и яркими веснушками. — Айда в магазин! Нам нужны положительные эмоции.

Никогда в жизни я ещё так быстро не собиралась. Впрочем, что мне возиться, если из одежды только то, что Дашка захватила из нашей комнаты.

В торговом центре мы долго петляем по этажам, потому что Ивашкина напрочь забыла, где именно находится тот самый магазин с бешеными скидками, а в других одеваться не по карману. Но где-то через полчаса блужданий уже тащим охапки вешалок к примерочным.

Я выбираю новые джинсы, несколько рубашек, красивый шарф и трикотажное платье. Цены и правда смешные, а моих сбережений пока ещё достаточно на обновление гардероба. Я же молодец, я ведь копила.

О том, что нужно найти работу думаю всё настойчивее. Ставлю мысленную зарубку завтра же заняться этим вопросом, а пока мы, обвешанные пакетами, несёмся в супермаркет за вожделенным мороженым.

— Шоколадное хочу! — облизывается Ивашкина и тычет пальцем в одно из ведёрок под стеклом холодильного ларя.

Мы с Дашей выбираем карамельное, и уже через пять минут стоим на кассе, а я впервые за этот день улыбаюсь широко и искренне. Вся эта девчоночья чепуха, оказывается, очень бодрит, а ещё лишает всяких дурных мыслей. Хотя бы на время. Как укол хорошего успокоительного.

— Теперь быстро домой, пока мороженое не растаяло! — командует Даша, и мы, смеясь и перебивая друг друга, почти бежим обратно, только, не дойдя несколько десятков метров, замираем столбами.

— Это чего такое? — ошарашенно спрашивает Ивашкина и дёргает подбородком в сторону ворот, будто кто-то из нас мог проглядеть. — Мне же не мерещится?

— Это похоже на… даже не знаю, на что это похоже, — отзывается Даша и ставит пакеты на землю.

— На воздушные шарики это похоже, — говорю, приглядываясь.

Это что-то невероятное! Десятки воздушных шаров парят в воздухе над воротами, привязанные за кованые столбики ниточками. Разноцветные и нарядные, плавно покачиваются, и на каждом яркая надпись: «С новосельем!»

Вот это да…

29. Ярослава

— Какая прелесть! — Оля первой подходит к украшенным воротам, протягивает руку и со смехом дёргает за верёвочку. Ярко-красный шарик то взлетает повыше, то снова «приседает».

— Ага, только от кого? — включает критическое мышление Даша, а я отгоняю от себя мысль, что это может быть поступок Демида.

Отгоняю не потому, что точно знаю — это не в его стиле. А потому, что боюсь, что это может значить что-то большее, чем дружеский жест. Не нужна мне никакая надежда, у меня и так проблем достаточно. Да и с чего бы вообще надеяться и хотеть чего-то эдакого от Лаврова, если мы только-только пытаемся справиться со всем, что наворотили раньше?

Тогда что это вообще всё значит?

Ответ находится очень быстро. И имя ему Никита.

Улыбаясь, он выходит на площадку у своего дома с большой коробкой в руках. Она перевязана ярким бантом, вся такая нарядная.

Я не знаю, что там внутри, я даже не смотрю на неё. Вглядываюсь в лицо Никиты, пытаюсь понять, что он задумал.

А Никита тем временем замечает мой взгляд, улыбается широко. Искренне и от души, будто никого больше не существует, когда на меня смотрит. Смущает.

Отворачиваюсь, суетно пакеты подбираю и не знаю, куда себя деть.

Даша толкает меня в бок и одаривает многозначительным взглядом, а я прикрываю глаза. После того двойного свидания мы ни разу не возвращались в разговорах к Никите. Даша пусть и по-девчоночьи любопытная, но не лезет на чужую территорию. Даёт людям шанс созреть и поделиться. А вот Ивашкина… она же ничего не знает.

Но Оля так увлечена шариками, как ребёнок им радуется, что до наших с Дашкой гляделок ей нет дела.

— Это вам, — прочистив горло, Никита потрясает коробкой в воздухе. — Подарки!

Только этого не хватает!

— Ой, — Ивашкина будто бы только его заметила. Опасливо косится на коробку, будто в ней бомба может лежать, но Никита так обезоруживает своей улыбкой, ямочками на щеках и смешливыми голубыми глазами, что даже Даша тает.

Есть в Никите способность очаровывать. Именно из-за неё чувствую себя полной дурой, которая сошла с ума и никак не может оценить настолько прекрасного парня.

— Спасибо, но зачем? — мне неловко, я не знаю, куда себя деть, как реагировать на всё, что он устроил.

— Затем, что я воспитанный молодой человек, а мама меня всегда учила быть джентльменом. А ещё нельзя не дарить людям подарки на новоселье. Это плохая примета.

— Ты ещё и суеверный, — ворчит Ивашкина, но её глаза тоже улыбаются. — Это ты один сделал?

Хорошо, что у меня есть подруги, которые своими руками готовы загребать жар и задавать те вопросы, которые крутятся в моей голове.

— Ага, — не скрывает Никита и ставит коробку на лавочку возле наших ворот. — Вам понравились шары? Я старался.

— Очень красивые шарики, — говорю, проглатывая комок, застрявший в горле.

Потому что и шарики эти, и подарки в коробке — это… трогательно. Он старался, делал сюрприз, а я стою и даже не могу ничего сказать. Будто язык проглотила! Это некрасиво, потому что, несмотря ни на что, я тоже воспитанная девочка. Мама учила благодарить за подарки.

— Никита, спасибо, но зачем? Не стоило!

Он прикладывает палец к своим губам и, улыбнувшись, произносит: «Стоило».

От его взгляда становится немножко стыдно. Откашлявшись, смотрю под ноги, а девчонки уже о чём-то щебечут, кружась вокруг коробки. Это какая-то глупая ситуация.

Никита подходит ближе, осторожно касается моего плеча, привлекает внимание.

— Ясь, я от чистого сердца это сделал. Честно.

— Но я ведь не намекала, что ты сделал это с коварным умыслом, — мой голос наконец возвращается ко мне, как и смелость прямо посмотреть в глаза Никите.

— Просто захотел тебя… вас порадовать. Ты прости за ту сцену возле клуба, мне чертовски стыдно. Но вот увидел вас с Лавром и крышку сорвало.

Он кажется виноватым, и я ему вдруг верю.

— Это было некрасиво, но потом столько всего произошло, что я об этом забыла.

«О тебе вообще забыла», — думаю про себя, но не озвучиваю, чтобы не обидеть.

— Если ты думаешь, что чем-то будешь мне обязана, то нет, — он говорит тихо, я сама его едва слышу, не то что болтливые девочки. — Подарки и сюрприз от души, потому что ты мне очень нравишься. И я хотел сделать тебе приятно. Ну и подружкам твоим тоже.

— Спасибо. Правда, большое спасибо! Это было неожиданно.

— Я люблю спецэффекты, — смеётся и снова осторожно касается моего плеча. Аккуратно и без нажима. — Я очень рад, что вы теперь рядом живёте. И да, всё ещё мечтаю о нормальном свидании с тобой. Обещай подумать. Пожалуйста.

Он так искренен сейчас, так доверчиво открыт, что я почти соглашаюсь, хоть и останавливает что-то. Что-то сидящее глубоко внутри. Что-то, что связано с Демидом.

— Никита, я…

— Чш-ш, — прикладывает палец уже к моим губам, но тут же его одёргивает. — Не торопись и просто подумай. Я же немного прошу, да?

Улыбается и на шаг приближается, сокращая расстояние между нами до едва приличного минимума. Я же подаюсь назад, чем снова его расстраиваю, но Никита молчит. Никак не комментирует мои попытки выпихнуть его из своей зоны комфорта.

— Хорошо, я обещаю подумать.

Красивое лицо озаряется изнутри. Никита счастлив, а мне снова неловко.

— Я же вижу, что ты ко мне не пылаешь взаимной любовью, — сообщает, вздохнув, и рукой волосы ерошит. — Но я добьюсь. Веришь? Добьюсь тебя, что бы там не думал себе Лавр. Я буду лучше него.

Никита делает шаг назад, улыбается в последний раз и, взмахнув на прощание рукой, стремительно исчезает в своём дворе, чуть сильнее, чем нужно хлопнув калиткой.

Чёрт. И почему быть взрослой так трудно?

30. Демид

Сегодняшняя тренировка — просто ад на земле. Тренер выматывает нас настолько, что к концу третьего часа хочется просто завалиться на газон и валяться, глядя в небо. А двигаться не хочется.

— Бросок вперёд! Влево! Справа! — орёт тренер, а мы перекидываем мяч, пасуем, принимаем пасы, выстраиваемся в чёткие квадраты и линии. И так без конца и края. — Вот так! Ахметьев, вяло! Лавров, активнее! Чемпионат на носу, а вы как дохлые кони. Быстрее! Иванов, ты же защитник, куда тебя черти несут?

Тренер орёт, нервничает. Мы выкладываемся на полную катушку, но ему всё мало. Через неделю первая игра, и наш командир гоняет нас, как бешеных сусликов.

В раздевалку мы вваливаем мокрые и полумёртвые. Даже нет сил разговаривать. Я кое-как втаскиваю себя в душ, и ещё долго стою, пытаясь понять — горячая на меня вода сверху льётся или холодная. Стою, жду, когда полегчает, а в мыслях только Ярослава.

Я и играл сегодня дерьмово, потому что никак не мог выбросить её из головы. Застряла, зараза, никак не вытащить наружу, не избавиться.

Что мне с этим делать?

Когда мыться дальше не имеет смысла, а кожа болит от мочалки, которой слишком сильно раздирал себя, я выхожу из душевой и тут же встречаю Обухова. Илья, обмотанный полотенцем, стоит ко мне спиной, наклонив голову. Мышцы на спине подрагивают, руки напряжены — в телефон пялится.

Подкрадываюсь сзади, пятерню на плечо кладу. Обухов подскакивает, орёт, что я долбанный идиот, напугал его до смерти.

— Хватит задницу в сырости держать, — глазами указываю на влажное полотенце.

Илья как-то странно на меня смотрит, будто что-то сказать хочет, но не решается. В раздевалке парни ругают тренера, матерятся и стонут, вымотанные, но я не могу понять, что скрывает Илья.

— Что такое? — кладу ему руку на затылок, прошу влажные волосы, и Илья решается:

— Что у вас с Ясей? — этот вопрос удивляет меня. — Эй, Лавр! Только не закипай!

— И не думал, — повожу плечами и иду к своему шкафчику. Переодеваюсь, пока Илья напяливает свои шмотки.

Так и не ответив на вопрос, я прощаюсь с командой, подхватываю спортивную сумку и ухожу. Меня догоняет Илья, хлопает по плечу и пристраивается рядом. Ждёт ответа, упорный.

— Что ты хочешь от меня? — рявкаю.

— Ответов.

Мы стоим на улице, я поднимаю лицо к небу, закрываю глаза и наслаждаюсь прохладным ветром. Так бы и стоял всю жизнь.

— Лавр, Никита в неё втрескался, — как голос совести, вещает Илья.

— И что с этого?

— Эм… вы же друзья.

— Друзья, — развожу руками. — Но в данном случае это ничего не значит.

— Но почему? — Обухов толкает меня, фокусирует внимание на себе. — Если Ник втрескался в девчонку, которую увидел первым, разве ты не должен отступить? Мы же о таком когда-то договаривались, а?

Илья ничего не понимает — его никто не посвятил в хитросплетения наших взаимоотношений.

— Пойдём в бар? Поговорим.

Илья идёт за мной, куда позову, и вот мы сидим в любимом баре, Обухов пьёт пиво, а я минеральной водой шлифуюсь.

— Так что там у вас? Я, честное слово, ничего не понимаю, — Илья пальцем стирает пивную каплю с бокала, смотрит на меня внимательно.

И я рассказываю всё, с самого начала. Слова даются непросто. Колючие, они царапают горло, но мне наконец нужно это всё из себя выплеснуть.

Я рассказываю обо всем, что случилось между мной и Ярославой. С самого начала и по сейчас. О многом рассказывать неприятно. О некоторых моментах — больно, но я наконец выливаю из себя всё, ничего внутри не задерживаю.

— Вот это дела… — Обухов настолько увлёкся моим рассказом, что ни единого глотка пива не сделал. Только слушал меня, удивляясь каждой мелочи. — Значит, вы с ней с детства тусили?

— Ага, так и было.

— И что теперь? Ты решишься признать, что она тебе нужна?

Илья, как всегда, бьёт не в бровь, а в глаз.

— Она мне нужна, но это так сложно…

— Ничего сложного, — фыркает Илья. — Если Ярослава для тебя что-то значит, не тормози. Иначе Никитос её уведёт.

Илья достаёт из кармана телефон, роется в файлах и, победно улыбнувшись, показывает мне фотку.

— Смотри, что он вытворил.

На экране я вижу фотку знакомого забора. После изнуряющей тренировки мозги работают через раз, и я не сразу понимаю, что передо мной. А когда доходит, злюсь.

— Украсил их ворота, — Илья забивает последний гвоздь в гроб моего спокойствия. — Это же Ник, он настойчивый. Ты же в курсе, да? На что он может быть способен.

— В курсе, — мрачно киваю, а в груди ледяной коркой сердце покрывается.

— Потому, если тебе от Яси что-то надо, то поторопись, пока наш мачо чего не удумал, и твоя Синеглазка от тебя не уплыла.

— Откуда ты…

— О, ты во сне болтал, — хитро улыбается Обухов. — Дерзай, Лавр. Она отличная девчонка, при том ни в чём перед тобой не виноватая. Никита — плохой вариант, он всё равно свою козлячесть проявит.

Я понимаю, что Илья прав.

Не хочу тормозить, хочу, чтобы со мной была, а не на Никиту отвлекалась.

Расплатившись, срываюсь с места, чуть было Илью на парковке не забываю. В полной тишине мчимся домой, Обухов помалкивает, чтобы не лезть мне под шкуру ещё сильнее. И так доезжаем до нужной точке, я бросаю машину, не заведя в гараж.

Соседний дом украшен шариками. Я смотрю на них, и гадкое ощущение, что всё-таки опоздал, тревожит. Нажимаю кнопку звонка, жму до победного, пока ворчливый голос Ярославы не отзывается с той стороны.

— Опять, что ли, пожар? — интересуется, возясь с замком, а я жду, сам не зная чего.

Когда она распахивает калитку, доверчивая и смешная, в пижаме яркой, я не могу удержаться, чтобы не втолкнуть её обратно во двор.

— Ой, — только и может сказать, а когда мои руки берут в плен, только дышит тяжело.

— Яся, — обхватываю руками стройное тело, носом о щёку трусь. — Я соскучился.

— Ты что это? Отпусти меня! — требует, но не вырывается.

— Не могу. Меня к тебе приклеило.

— Врёшь, — задыхается, ногтями мою шею царапает. — Демид…

— Яся, молчи.

Я обхватываю её лицо ладонями, пытаюсь быть мягким и ласковым. Но когда её губы, пухлые и яркие, так близко, не могу удержаться: целую, жадно пожирая тёплый рот. Вся выдержка летит к чертям. Есть только дикое желание сделать эту девушку своей, чтобы никакие Никиты не считали себя вправе делать моей Синеглазке сюрпризы. Это моя девочка, больше ничья.

31. Ярослава

Я смотрю на часы. Всего восемь вечера, но небо тёмное и пахнет сыростью. Ветер свищет, пробирается под пальто, а лужи на асфальте — лучшее напоминание о том, что наступила осень. Промозглая и серая, несмотря на обычно тёплый в этих краях октябрь.

Телефон пиликает, а я улыбаюсь. Знаю, кто прислал сообщение, и от этого вдруг весело становится. Легко, словно я — не человек, а наполненный гелием воздушный шарик. Вот-вот взлечу!

«Выходи:)»

«Зачем?» — намеренно тяну время. Мне нравится переписываться с Демидом. Нравится отрывать что-то новое в наших запутанных отношениях, будто бы знакомиться заново.

«Знаешь ли, нормальное свидание само себя не проведёт. Одному на нём мне будет скучно;)»

«Кто ты и что сделал с Лавром?»

«Украл его тело и теперь буду всячески над ним измываться».

Улыбаюсь и прячу в карман телефон. Смотрю в небо, пытаюсь хоть одну звёздочку увидеть, но за облаками ничего не разглядеть. Снова будет дождь…

Натянув повыше шарф, я спускаюсь по ступенечкам крыльца, уговариваю себя не бежать, но ноги всё быстрее несут к воротам, за которыми Демид…

Он стоит, оперевшись рукой о кирпичный столбик, пинает ногой упавшие листья. Так, Яся, соберись. Совсем он не самый красивый в мире парень. Это же тощий Лавр, да? Но стоит ему поднять голову, медленно пройтись по моей фигуре взглядом, как дыхание напрочь отказывается подчиняться.

— Красивая, — говорит, улыбнувшись. — Опять покраснела…

Демид протягивает руку, я вкладываю в его ладонь свою и за долю секунды оказываюсь притянутой к широкой груди. Под растёгнутой кожаной курткой бьётся сердце — я слышу его грохот даже сквозь ткань светлой рубашки.

— Ты замёрзнешь, — поднимаю голову и жмурюсь, когда Демид проводит носом по моей щеке.

— Заботишься обо мне? — усмехается, сильнее руками мою талию сжимая.

— Вот ещё, — фыркаю, а Демид громко смеётся.

В машине тепло и уютно. Демид помогает пристегнуться, словно сама не справлюсь, а на деле просто использует любую возможность лишний раз коснуться меня. После вчерашнего, когда он снова ворвался в мою жизнь, разрушая все барьеры своим напором, я всю ночь не спала и думала, думала, что вообще между нами происходит.

А главное — можно ли закрыть глаза на всё, что было? И стоит ли держаться за всё плохое из прошлого?

Утром встала с тяжёлой головой, а в телефоне сообщение:

«Синеглазка, давай начнём с самого начала?»

И вот мы сидим в машине, едем куда-то и на сердце неожиданно тепло.

— Я подумал, что мы, как нормальные люди, должны сходить вдвоём в кино, — Демид абсолютно спокоен, смотрит строго на дорогу, забитую вечером машинами, спешащими в центр. — А? Как тебе моя идея?

— Тоже попкорн мне купишь? — от воспоминаний о прошлом кинопутешествии становится не по себе.

— Ну уж нет. Что я, зверь какой-то?

— Ла-а-адно, уговорил, — отпускаю ситуацию. — Эй, а куда это ты?

— Увидишь.

Мы сворачиваем в противоположную от кинотеатра сторону, и во мне просыпается азарт. У Лаврова всегда была богатая фантазия, пусть часто мне она выходила боком. Но сейчас же мы начинаем сначала, да? Потому тараканов и испорченной грязью одежды можно не бояться?

Дорога становится свободнее, оживление центра остаётся за спиной. С любопытством смотрю по сторонам, и всё кажется новым и интересным. Я ещё плохо знаю город, почти ничего не видела, потому мне любопытна каждая мелочь.

— Ясь, как ты? — внезапный вопрос Демида застаёт врасплох. О чём он? — У тебя глаза грустные.

Ловлю своё отражение в зеркале и правда, грустные. Я так старательно загоняю глубоко в себя мысли о родителях, что не сразу нахожу слова. А когда получается, они льются из меня сумбурным потоком.

Демид слушает, не перебивая. Периодически смотрит обеспокоено, а к финалу моей сбивчивой речи берет за руку.

— Рано или поздно она одумается.

— Она?

— Твой отец ничего не решает. Он так, послушная комнатная собачка. В итоге вы найдёте нужные слова.

— Я не знаю, хочу ли…

— Хочешь, — кивает с полной уверенностью. — Ты добрая, и ты их любишь. Они тебя… наверное, тоже. Нельзя жить с такой тяжестью, потому рано или поздно всё наладится. Пусть как прежде не будет, но будет намного лучше, чем сейчас.

— Ты слишком мудрый для двадцати, знаешь?

Демид хмурится, на губах появляется горькая усмешка.

— Я бы с удовольствием таким не был, но кто меня спрашивал, да?

Больше о матери не говорим — мы наконец приезжаем на место.

— Демид, — ахаю от восторга, а Демид усмехается. — Это же… это же он, да?

— Он самый, — смеётся и толкает дверцу машины, выходя наружу, а я пошевелиться от восторга не могу.

Блин, я и не знала, что здесь, в городе, есть такой кинотеатр.

Однажды Демид нашёл где-то старый телевизор. Ему было двенадцать, что ли, совсем ещё пацан, но рукастый. Телек был сломан, отказывался работать, но Лавров там что-то покрутил, подшаманил, раздобыл какие-то детали и уже через пару недель у него во дворе работал самый настоящий кинотеатр под открытым небом. Иногда трещал звук, пропадала картинка, но это всё равно было жутко весело.

Правда, я требовала мультики про феечек-принцесс, Демиду нравились героические приключения, потому чередовали и терпели, когда приходилось смотреть то, что нравилось другому.

Иначе как восторг мои ощущения не назовёшь.

Хлопнув дверцей, возвращается Демид. На его коленях плед, который тут же отдаёт мне, а ещё небольшой пакет.

— Я чертовски голодный после тренировки, — улыбается и достаёт пару контейнеров. — Держи.

— А фильм какой? — кутаюсь в плед, ёрзаю на месте, глядя на огромный экран за лобовым стеклом. На большой площадке появляется всё больше автомобилей, и скоро яблоку негде упасть.

— Да какая разница? — ему действительно плевать, и мне, собственно, тоже. Главное — прямо сейчас сбывается моя мечта. Ух ты, я как героиня романтической комедии сижу в машине с красивым парнем, мы едим всякую ерунду, пьём колу и просто следим за мельтешащими на экране людьми.

— Он её сейчас поцелует! — сообщаю, указывая рукой на экран. — Глянь, как смотрит. Ну что ты, не веришь? Точно тебе говорю, поцелует!

Я так увлеклась происходящим на экране, что не замечаю приближение опасности в лице Демида. А он снова трётся носом о мою щёку, запуская волну мурашек. Касается губами скулы, а я забываю дышать. Руки дрожат, а перед глазами мир плывёт.

— Ты чего делаешь?

— Ничего особенного, — кладёт голову мне на плечо.

Не пытается сожрать в диком поцелуе, не делает что-то, что выходит за рамки программы первого свидания. Просто устраивает голову на моём плече, и это волнительнее всего, что испытывала до этого.

— Точно, поцеловал, — хмыкает Демид, а я зарываюсь рукой в его волосы и бездумно ерошу тёмные пряди, мягкие и шелковистые.

— Ну так! Я была права, — гордо нос задираю, но смех срывается с губ.

Мне чертовски весело.

— Конечно, права. Ты всегда была права, — и что-то мне подсказывает, что сейчас Демид не о фильме.

На экране счастливая парочка целуется под дождём, а после коварная разлучница становится между влюблёнными, но финал почти сказочный, приторно-медовый.

— Понравилось? — Демид отстраняется и смотрит мне в глаза, будто ему действительно важен ответ.

— Очень. Фильм — так себе, но мне всё равно понравилось.

— Поедем кататься? — скорее утверждает, чем спрашивает.

Несколько часов мы гоняем по пустым ночным улицам, теряем ориентиры и снова находим. Петляем по узким проспектам, по чужим дворам, осматриваем достопримечательности. Говорим обо всём и ни о чём. Проголодавшись, заваливаемся на заправку, покупаем по стаканчику дряного кофе и пакет солёных крендельков. Забываем забрать сдачу, и нам кричит в спину милая девочка-продавец, но мы уже не слушаем.

Мы снова едем вперёд, не разбирая дороги, и до дома добираемся только на рассвете.

— Ой, — вскрикиваю, глядя на часы. — Остался час до подъёма.

— Мне полтора, — смеётся Демид и растирает покрасневшие глаза. — Вряд ли сегодня уснуть получилось, даже если не катались бы до утра.

— Почему?

Демид выразительно бровями играет, ёрзает на месте, брюки поправляет, а я вдруг краснею.

— Вот, сама всё понимаешь, — издевательски хихикает, когда я, смутившись окончательно, прячу лицо в ладонях. — Иди сюда.

— Зачем?

— Затем, — непреклонно пересаживает меня к себе на колени и заставляет уложиться на его груди. — Вот так лучше посидим.

— Кому лучше?

— Я, знаешь ли, мазохист, — целует меня в макушку.

Клонит в сон, я бурчу что-то неразборчивое, и, в конце концов, Демид меня отпускает, сморщившись, словно ему больно, когда неаккуратно двигаюсь на его бёдрах.

— Осторожнее, Синеглазка, — снова эта многозначительная волна бровями, и я хлопаю Демида по плечу, чтобы перестал меня смущать. — Ай, больно! Между прочим, ты сейчас калечишь звезду нашего с тобой вуза!

— Ничего, переживёшь, — назидательно палец вверх поднимаю и, хихикнув, выбегаю из машины.

— У тебя пары во сколько заканчиваются? — несётся вслед.

Господи, во сколько?! Голова не соображает, но я собираю остатки клеток уставшего мозга в кучку, напрягаюсь и называю время.

— Тогда в четыре жди меня возле корпуса. На второе свидание поедем.

— Ты сумасшедший.

— Вполне возможно, — подмигивает и скрывается в соседней калитке.

32. Ярослава

Сидя на парах, я ёрзаю, будто в каждом кармане у меня по ёжику сидит. Ещё и ворочаются.

Старательно записываю за преподавателями, яркими маркерами аккуратно выделяю важные места в конспектах, что-то даже отвечаю и, вроде как, правильно, но в голове полная сумятица.

Меня будто бы на две части поделили: одна — серьёзная заучка Ярослава, а вторая — романтичная барышня, у которой сегодня второе свидание.

Вот второго свидания у меня ни с кем и никогда не было. Любопытно! И тревожно. Будто после первого смелого прыжка с парашютом готовлюсь ко второму, а он в разы страшнее.

Когда преподавателя уносит на волнах пространных размышлений о месте человека в суровом мире новых технологий, я тайком гуглю, что можно и нужно делать на втором свидании. Тысячи ссылок! От обилия противоречивых советов уже через пятнадцать минут взрывается голова. Страницы просто кишат советами для соблазнителей и от соблазнителей: как правильно поцеловать девушку, улыбаться парню, куда вторую половинку повести, а куда водить не стоит. Нужно ли провожать до дома и можно ли напроситься после на кофе? И что на самом деле подразумевают парни под чашкой кофе на ночь.

— Яся, Сергей Петрович смотрит! — толкает меня в бок Дашка, и я прячу телефон. Только поздно — меня поймали и отнекиваться бесполезно.

Профессор, моложавый мужчина около пятидесяти, пялится на меня с осуждением, качает головой, и я надолго забываю о волнениях и тревогах.

— Постарайтесь, Ярослава Игоревна, впредь не так откровенно игнорировать мой предмет, — ледяной тон пронимает до печёнок, всю дурь напрочь сбивает. — Иначе с высокой вероятностью экзамен вы не сдадите, а это прямой путь за ворота вуза. К отчислению! Я понятно выражаюсь?

— Понятно, — вместо уверенного голоса мышиный писк, а на дальних рядах кто-то тихонько хихикает.

Чёрт, надо ж было так попасть!

Больше на глупые фантазии я не отвлекаюсь, но чем ближе конец учебного дня, тем жарче мне становится. Душно! Хочется открыть в аудитории окно, впустить свежий воздух и надышаться им, горьким и влажным, впрок.

— Ты опять в облаках витаешь, — голос Даши, как голос моей совести, снова включает нужный режим в голове, и день заканчивается без происшествий.

Больше никто мне не намекает на происшествия, а на двух последних парах я даже с удовольствием работаю, вникая в материал по полной программе.

Наконец этот безумный день заканчивается, и я могу с облегчением выдохнуть. Учиться я люблю, но когда в голове неразбериха, концентрироваться сложно.

— Куда ты сейчас? — мы плетёмся с Дашкой по коридору, вдоль массивных дверей в аудитории. Заглядывает с любопытством в лицо, хитро щурится.

— Я… у меня свидание, — сообщаю, ожидая любой реакции, но Даша многозначительно молчит и поджимает губы.

Я преграждаю Даше путь, беру её за плечи. Нас огибает волна спешащих домой студентов, их голоса сливаются в мерный гул — ни единого слова не разобрать.

— Даш, я знаю, какое у тебя мнение о Демиде… сестра твоя с ним дружила, я всё помню.

— Ясь, не надо. Если он тебе нравится… — она улыбается и обнимает меня. — Пусть только не обидит. Больше ничего не надо. Иначе яйки ему оторву!

Смеюсь — рядом с Дашей иначе нельзя. Я так рада, что она в моей жизни появилась. И Ивашкина — Ивашкину я тоже люблю.

Машина Демида красуется на площадке у центрального входа, хотя все остальные приличные машины ждут своих владельцев на стоянке. Сам Лавров стоит, оперевшись спиной на корпус, безучастный к кипящей вокруг жизни. Он что-то читает с экрана планшета, увлечённый. Тёмные волосы мягкими волнами падают на лоб, и Демид периодически смахивает их размашистым жестом, только они всё равно не слушаются, норовя попасть в глаза.

— Заждался принц, заскучал, — хмыкает Даша и перекидывает лямку рюкзака на другое плечо.

Стоит мне сделать несколько шагов к ступенькам, как Демид, что-то почувствовав, поднимает голову и смотрит прямо на меня. Несколько мгновений на его лице только глаза сверкают — изучают меня с восхищением, и я теряюсь, взгляд отвожу, не зная, что делать дальше.

— Хех… куда поедете? — любопытничает Даша и трёт кончик носа. Будто не сгорает от нетерпения узнать подробности, а просто так, вежливости ради спросила.

— А может, он не ко мне?

— Ага, конечно, — смеётся и, коротко обняв меня, звонко целует в щёку. — Всё, беги, невеста, и не делай глупостей. Беременность на первом курсе — так себе перспектива.

— Ты дурочка, — смеюсь и торопливо, не дав себе передумать, сбегаю вниз по ступенькам, оставив за спиной удивлённые взгляды. Удивлённые и завистливые.

— Привет, — Демид, качнувшись вперёд, тёплыми и немного влажными губами задевает мой висок. Вцепившись обеими руками в планшет, он не стремится прикоснуться или облапить, но всё равно он слишком близко, чтобы через час слухи не разнеслись по вузу.

— Привет, — сглатываю, а Демид убирает прядку волос, упавшую на мой лоб. — Ты специально?

— Что? — искренне удивляется, а мне стукнуть его хочется.

— Провоцируешь слухи и сплетни?

— Не, я просто забрал после пар свою Синеглазку. А сплетни… тебе ли не знать, что они будут всегда, даже если люди не дают для этого повод?

— Ауч, не в бровь, а в глаз.

Демид грустно улыбается и, обойдя машину, распахивает дверцу для меня. Не оглядываясь, я ныряю в салон, пристёгиваюсь, строго впереди себя глядя. Жду, когда спектакль закончится и мы наконец уедем.

— Неуютно? — оказавшись рядом, Демид оборачивается ко мне. Упирается локтём в подголовник, лениво растягивается на сиденьи и взглядом меня сканирует.

— Немножко. Я просто…

— Не рассчитывала, что я таким шустрым окажусь? — в уголке губ притаилась усмешка.

Резко оборачиваюсь к нему, смотрю прямо в глаза, насмешку в них выискиваю. Не найдя, теряюсь.

— Демид, это же ответственность.

— Если бы я этого не понимал, мы бы встретились глубокой ночью в тёмной подворотне. А так…

— А так, наверное, все решат, что очередная глупая первокурсница попалась на огонёк.

— Но это ведь неправда, — дёргает плечом. — В таком случае, какая разница, что у кого на языке болтается?

— Ты прав, но… Ладно! Поехали! Пусть говорят, мне не в первый раз с дураками дело иметь.

— Намёк понят и принят, — смеётся Демид и заводит мотор.

За считанные секунды корпус остаётся за спиной. Цепочка горемычных общаг мелькает за окном, я жадно вглядываюсь в наше здание, а в нём уже во всю идёт ремонт. Вздыхаю. Мне нравилось жить в общежитии — там было весело и душевно.

— Не переживай, скоро всё отремонтируют, вернётесь в свои клетушки, — читает мои горестные мысли Демид и гладит меня по руке. — Не хочу, чтобы ты была грустная.

— Не любишь утешать девушек? — смотрю на Демида с любопытством, но он лишь плечами пожимает.

— Не люблю, когда одна конкретная синеглазая девушка грустит, а на остальных и их горести мне плевать.

— Так уж плевать?

— Целиком и полностью.

Моё сердце гулко стучит, как бывает всякий раз, когда Демид позволяет себе такие намёки. Когда заставляет верить, что я снова для него — больше целого мира.

— Приехали, — улыбается Демид и кажется абсолютно счастливым.

— Наше второе свидание будет на стадионе?

— На крытом стадионе! — поправляет меня, важный, будто наличие крыши над футбольным полем что-то кардинально меняет. — Ну что? Будешь за меня болеть?

Демид отстёгивает свой ремень безопасности и подаётся ко мне. Снова тёплыми губами висок задевает, в щёку целует — нежно и трепетно. Это не поцелуй даже, ласковое касание, приличное до целомудрия, но грешное в своей сути.

В этом весь Лавров — если он впускает тебя в свою жизнь, то делает это сразу и стремительно. Не давая возможности остановиться, перевести дух, подумать. Просто берёт за руку и тащит за собой.

И я иду за ним, куда скажет. Потому что наконец верю: после всего, что мы пережили, после вскрытой правды и фокусов моей матери, Демид меня больше не обидит.

Никогда.

Только тоненький голосок интуиции пищит в голове: в любой момент всё снова может сломаться. Рассыпаться в пыль.

33. Ярослава

Ни в одной из тех статей о втором свидании не говорилось о таком сценарии.

Демид просто привел меня на трибуны, усадил на лучшее место и, чмокнув в щеку, убежал демонстрировать свои таланты.

Я совершенно ничего не понимаю в футболе, а тренировка так и вовсе кажется бессмысленной штукой. Толпа потных парней бегает по полю из стороны в сторону, дерутся за мяч, норовят поскорее закинуть в сетку, и всё это под оглушительные крики тренера. Яростный мужик! А ещё свистит так, что у меня уши закладывает.

Не знаю, как терпят это парни, я бы от страху умерла, если бы огромный мужик так орал на меня!

Лаврова он выделяет особенно, обращает на него повышенное внимание, а по мне лучше бы поменьше. Потому что тренер кричит на Демида громче, чем на других, даёт повышенные нагрузки, выжимает сто потов. Угробить, кажется, решил.

Каждый раз я подскакиваю на трибуне, ойкаю, но Демид, похоже, привычный. У него совершенно безразличное выражение лица, он делает, как просят, и постепенно я начинаю вникать, не пугаясь свистков и криков.

Демид двигается стремительно. Как молния носится по полю, уводя мяч в сторону, обходит противников, бежит, будто бы все законы физики нарушает. Такой целостный и гневный, красивый до спазмов в животе от переполняющих его бабочек.

Однажды я прочитала фразу, что у каждого человека есть талант. Просто не каждому везёт его в себе вовремя открыть. Демиду повезло — он будто бы родился в обнимку с мячом, и он к его ноге держится, как приклеенный.

Красиво. Я любуюсь Демидом, жадно ловлю каждое его движение. Искренне переживаю, когда у кого-то из команды получается его обвести, и изо всех сил радуюсь, если Лавр возвращает себе мяч.

До того увлекаюсь зрелищем, что не замечаю, как тренировка подходит к концу. Парни покидают поле, едва волоча ноги. Устали, а мне даже смотреть на них больно.

Тороплюсь на выход, едва не цепляюсь за последнюю ступеньку, нос не ломаю о пол. Но судьба милует от позора, и я успеваю вылететь за дверь раньше, чем всё-таки расшибусь.

Демиду, наверное, нужно восстановить силы. А это значит что? А это значит кофе! Но не судьба.

С Никитой я сталкиваюсь в коридоре, и просто так уйти он мне не даёт: преграждает путь, улыбаясь.

— Если бы я знал, что тебя тут встречу, то не штангу жал, а цветов купил, — Никита, в модном спортивном костюме, с огромной сумкой на плече не выглядит человеком, который только что вышел с тренировки.

Как всегда беззаботный и улыбчивый, даже щеки не разрумянились.

— Нет уж, без цветов лучше, — я решаю, что нужно наконец расставить все точки по местам.

Пусть здесь, в коридоре спортивного центра, но разрубить узел, который сам по себе не рассосётся.

— Тебе хочется дарить цветы, ухаживать. Любоваться просто, — ничего не стесняясь, Никита протягивает руку и касается моего лица пальцами, а я дёргаюсь назад, как от чумы.

— Так, стой! — вскидываюсь и на всякий случай ещё дальше отхожу. — Нам надо поговорить.

— Ты созрела на свидание? — немного горько улыбается, а я качаю головой.

— Нет, Никита, нет. Я же написала утром…

— Благодарила за подарки, да.

От Никиты отскакивает все, что вне его интересов. Он видит и слышит только то, что ему выгодно. И это… бесит!

— А ещё? Я же не только это писала!

— Ничего не помню, — смеётся, но через мгновение становится серьёзным. — Да, Ясь, я умею читать. Но я отказываюсь от мысли, что у меня нет шансов.

Он засовывает руки в карманы, берет театральную паузу, а мне кажется, что на нас сейчас весь мир таращится.

— Но однажды Демид накосячит, — как-то очень убежденно заявляет. С уверенностью. — Он же уже косячил в прошлом? Обижал тебя? Ещё обидит. Я его хорошо знаю.

— Никита, дело ведь не в…

— В нем, Яся. Именно в нём, — кивает и светлая челка падает на глаза, глушит чистую голубизну взгляда, делает его темнее. — Он мой друг, но я его ненавижу. Влез, сволочь, куда не надо было.

— Но он не виноват, что ты мне не нравишься!

Никита вздрагивает, как от пощёчины, сглатывает… ему больно? Ой! Я не хотела, но и врать не могу больше. Надо уже прояснить все.

— Прости, я пойду…

Оборачиваюсь, но Никита берет за руку, останавливая.

— Яся, ты думаешь, он тебе поверил? Думаешь, простил? — его шёпот змеёй вползает в сознание. — Он все равно ненавидит тебя.

— Никита, тебя заносит…

Я дёргаю рукой — сейчас его прикосновения не то что неприятны. Противны.

— Ты совсем ничего не понимаешь. И это не твоё дело. Не имеешь права лезть!

Мне хочется влепить ему пощечину, но я держусь. Ни к чему это, лишнее.

— Он врёт тебе, а ты веришь, — кривит губы в усмешке. — Люди не меняются. Но вот когда он нанесет удар, я, Яся, буду рядом. Только позови.

— Господи, что же ты душный такой?

Смысл его слов от меня ускользает — я отказываюсь слушать гадости. Я просто срываюсь с места и бегу к назначенному месту, где меня ждёт Демид.

Никита остаётся за спиной с его никому не нужными обещаниями быть рядом.

34. Демид

Я давно так не выкладывался на тренировке, и всему виной Яся, которая так трогательно подпрыгивала на трибунах и даже что-то скандировала, чем безмерно веселила парней из команды. Но мне так хотелось показать ей, какого прогресса достиг, каким уважением пользуюсь.

Мне сложно уничтожить в себе того маленького мальчика, которому приходилось думать о выживании. Я мечтал о серьёзной футбольной карьере, но часто даже на веру не оставалось сил.

Но мне всегда везло на тренеров — в этом моё счастье. Сначала школьный учитель физкультуры, бывший футболист, поговорил со своим другом, и тот согласился посмотреть меня. Пётр Яковлевич возглавлял детский футбольный клуб, и в итоге взялся меня тренировать, и больше всего на свете я боялся его подвести, не оправдать ожиданий. Потому я никогда не пил, не загуливал ночами и курил — так, иногда баловался, но быстро надоело.

В раздевалке смех и вялые перебранки. Парни договариваются сходить в бар на выходных, посмотреть матч, зовут с собой, но у меня нет желания тусить с ребятами, когда можно провести время интереснее. Лучше.

От мысли, что Синеглазка ждёт меня сейчас, собираюсь с удвоенной скоростью. В спортивном центре в этом время всегда полно людей, а ещё есть девчонки-фанатки. Они просто обожают ждать нас возле раздевалок, чтобы заиметь в коллекцию сотый по счёту автограф или сделать очередное селфи. Мне бы… мне бы не хотелось, чтобы сегодня случилось что-то подобное. Не при Ясе. Да и без неё не хочется.

— До завтра! — вскидываю руку, прощаясь, а в спину летят смешки и пожелания приятного вечера.

— Придурки озабоченные, — рявкаю, а в ответ дружный хохот.

До места, где договорились встретиться, несколько шагов по коридору. Широкая площадка, уставленная мягкимидиванчиками, — очень уютное место. Тут прикольно посидеть после тренировки, выпить кофе и просто расслабиться, пялясь в настенную плазму. Обычно там крутят спортивный канал, и это только в плюс.

Но оказавшись там, замираю столбом. Что-то странное происходит, и мне нужно время, чтобы понять, как реагировать.

Яся меряет нервными шагами широкую площадку, от угла к углу тычется, будто ослепла. Заламывает руки, вздыхает и что-то под нос бормочет. Что так сильно её встревожило. Кто-то позвонил? Опять родители?

Нет, если эти черти снова вымотали ей нервы, это уже совсем за гранью. Отказались от дочери? Вот и валите.

Даже когда подхожу к Ярославе, она не замечает меня. Задумалась? Хм, странно.

— Ясь, ты чего? — но она и голоса моего не слышит.

Приходится бросить сумку на пол, поймать Ярославу за плечи и легонько встряхнуть. Только тогда взгляд фокусируется на мне из мутного превращаясь в осмысленный. На высоком лбу разглаживаются морщинки — Синеглазка пришла в себя.

— Ой, Демид… прости, я задумалась.

Она улыбается, но как-то неохотно. Вымученно. Решается спросить о чём-то, но рот захлопывает и пухлую губу прикусывает, морщась. Молчит, как набравшая в рот воды рыба, стойко оберегая свои секреты.

— Что-то случилось? С родителями что-то?

— А? Нет-нет, ничего, — но я же вижу, что врёт. Что-то успело случиться, пока я душ принимал и чистую одежду напяливал. Мог бы обойтись, но возвращаться к Ярославе потным и вонючим — не самая лучшая идея. У меня так-то ещё планы были на вечер.

— Демид, правда, ничего не случилось. Просто… неважно. Не бери в голову.

Говоря всё это, торопливо и сбивчиво, она внимательно смотрит мне в глаза, будто там что-то может быть написано. Ответ, например, на вопрос, который Ярослава не решается мне задать.

— Ты точно ничего не хочешь мне сказать? Спросить, может? — предпринимаю последнюю попытку, но вместо ответа Ярослава подаётся вперёд и крепко обнимает меня за шею, буквально повисает на мне.

Доверчиво лнёт к груди, совсем не задумываясь, какое влияние на меня её прикосновения оказывают. А я… не стремлюсь демонстрировать, потому что портить ничего не хочу. Как по тонкому льду хожу, по натянутой над пропастью леске. Пытаюсь всё исправить и не наломать дров. Снова. Могу же я хотя бы сейчас быть адекватным?

Яся слегка дрожит, хотя здесь жутко душно. Или это меня жарит от её близости? Поднимаю руку, неловко по голове глажу, пытаюсь успокоить Синеглазку. Жутко злит, что она ничего не рассказывает, но я не могу заставить. Не силой же, верно?

— Ну что ты, что ты? — легонько массирую затылок, и Яся постепенно успокаивается.

— Я… в порядке. Ничего-ничего, просто… накатило что-то.

— На тебя очень много свалилось. Пожар, родители, я.

Никита. Но это имя вслух не озвучиваю. Не хочу, чтобы он даже на словах был третьим в наших отношениях.

— Ты, — улыбается и поднимает на меня совершенно сухие глаза, хотя казалось, что плачет, дрожа. — Демид, а давай опять поедем кататься? Можно?

Беру её лицо в ладони, осторожно целую кончик носа, а Яся морщится и тихо смеётся.

— Поехали.

— Только можно… можно я за руль сяду?

— У тебя нет прав, — напоминаю, но Яся так жалобно и просяще смотрит на меня. — Ладно, где-нибудь за городом покатаешь нас. Только осторожно!

— Эй, я умею водить машину! Просто в школу ещё не записывалась. Но я получу права, ты не думай.

— Я не думаю, я знаю, что синеглазая Ярослава способна на всё.

— А то! — Яся выпячивает свою роскошную грудь, чем делает только хуже. А ещё добавляет, лишая меня воли к сопротивлению её чарам: — Я хотела сказать тебе, что ты потрясающе на поле смотрелся.

— А то! — возвращаю её же слова. — Правда, я там самый красивый был?

Яся закрывает рот ладошками, хихикает и укоризненно головой качает.

— Только тренер ваш, — мрачнеет, — что-то слишком шумный. Разве можно на людей так орать?

— Можно и нужно, когда у тебя на поле толпа бесноватых парней, переполненных тестостероном и амбициями. Испугалась?

— Ну… он такой шумный. Но потом я только на тебя смотрела, его уже не слышала!

— Это что-то да значит, — прижимаю Ясю к себе, по спине глажу, а она носом в мою ключицу утыкается и тихонько бормочет:

— Спасибо, что привёл сюда. Это… было незабываемо.

— Вот на матч сходишь, будет полный комплект. Будешь за меня болеть?

— А ты этого хочешь?

— Я об этом мечтаю.

Яся распахивает глаза, но молчит. Будто думает о чём-то, мои слова примеряет, натягивает на какое-то событие, но снова ни словом не выдаёт, что её так тревожит. Дурочка гордая.

* * *

— Всё равно ты грустная, — говорю, когда шумный город остаётся за спиной, и вскоре показывается тихая просёлочная дорога, ведущая к полям.

Там никого нет вечерами, и нет вероятности, что Яся кого-то собьёт. Не знаю, что ей в голову взбрело, но не хочу, чтобы сегодня случилась авария.

— Всё нормально, правда. Просто, ты прав, на меня слишком много навалилось.

Яся цепляется тонкими пальцами за ремень безопасности, а коленки так сильно сжаты, что уверен — ей больно. Она вообще вся как-то дико зажата, взвинчена. Кажется, вот-вот полыхнёт, даже спичка не потребуется.

Остановив машину у обочины, я смахиваю с лица едва высохшие волосы, устало растираю лицо. Тренировка и правда, адовой была, у меня давно так не ныло всё тело.

— Ой, ты устал же, а я тебя вон куда затащила! — спохватывается Яся, активно ёрзает, и ремень безопасности, впившись в грудь, будит тысячу фантазий.

— Мне не шестьдесят лет, чтобы ноги пледом накрывать и у камина вечера коротать. Не парься.

— Может быть, массаж? — удивляет меня очередной идеей, а я чуть было воздухом не давлюсь. В горле першит, а по позвоночнику ползут мурашки.

— Масаж? — голос хриплый, и приходится откашляться, чтобы вернуть ему уверенность. — Здесь?

Нет, она точно меня прикончит, невинная.

— А почему нет? — оживляется и губы облизывает. До инфаркта меня доведёт! — Открой дверцу!

Яся командует, а мне весело становится. Такая грозная малышка, требовательная.

— Ну хорошо, Синеглазка, поверю, что ты не шею решила мне свернуть, а действительно массаж сделаешь.

— Ой, посмотрите на него, — фыркает, а в глазах наконец-то смешинки появляются. — Девчонки боится. Да куда мне?! Ты посмотри на эти слабенькие тоненькие ручки. Разве им под силу сломать шею эдакому бугаю?

Она взмахивает руками, трясёт узкими кистями перед моим носом, демонстрируя их слабость, а я не сдерживаюсь и смеюсь. Ну не могу иначе, когда она такая забавная. Ловлю её за запястье, подношу к губам. Яся замирает, а я, не разрывая зрительного контакта, касаюсь губами мягкой кожи. Ощущаю биение пульса, голубые жилки хочется поцеловать.

Зачем сдерживаться? Кончиком языка очерчиваю тонкие линии, а Яся охает и краснеет. Сейчас дёрнется, попытается вырваться, но удивляет вновь — смотрит на меня, завороженная, а дыхание становится сбивчивым и поверхностным.

— Что ты…

— Чш-ш-ш, спугнёшь.

— Кого? — шёпот на грани слышимости, и голос её тихий как музыка для ушей. В нём желание, в нём жажда, просто сама Ярослава в силу неопытности не понимает, что с ней происходит.

— Момент.

Я не могу оторваться от её глаз, которые сейчас настолько глубокие, что в них легко утонуть. Завязнуть по макушку и задохнуться в невыносимой синеве.

Да-да, я иногда могу быть романтиком. Особенно с ней, такой хрупкой и сильной. Нежной и волевой.

Я целую внутреннюю сторону запястья, губами спускаюсь к ладони и ласкаю тонкие пальцы. С Ясей не хочется торопиться, с ней хочется быть нежным, двигаться вперёд маленькими шагами. Она же совсем девочка, неопытная, пугливая. Надавлю чуть сильнее — сбежит.

Она чистая. Совсем юная. Этим цветком наслаждаться хочется, а не рвать безжалостно, сминая лепестки. Если я предложил начать с самого начала, то спешить права не имею.

— Скажи честно, — отрываюсь от сладкой ладони, трусь о неё щекой. — Ты же ни с кем до меня не целовалась?

Яся вспыхивает, размыкает губы, но на ложь её не хватает. Даже ради того, чтобы быть дерзкой и независимой.

— Чёрт, это… приятно.

— Смотри, не сильно гордись там. Это вредно.

— Кому вредно?

— Парням.

— В интернете прочитала? — смеюсь и таки распахиваю дверь, пока не случилось чего-то похуже поцелуев. — Говори, что дальше делать?

Яся, кажется, напрочь забыла о своём предложении. Хлопает ресницами, с мыслями собирается, забавно хмуря лоб. А вспомнив, она улыбается и заставляет меня высунуть наружу ноги и сесть к ней спиной.

— Да-да, а то такой высокий вырос, что иначе никак.

— Да уж, с моим ростом в машине многое делать тесновато, — получается двусмысленно, и Яся хлопает меня по плечу, угрожая всё-таки сломать мою шею. — Эй, не дерись!

Смеюсь, ощущая лёгкость не только на душе, но и в уставшем теле.

— Куртку сними, — просит, но я не двигаюсь. — Ну, Демид, чего ты? Через кожу неудобно, я себе пальцы погну.

Оборачиваюсь, бросаю на Ясю невинный взгляд и дёргаю плечом.

— Помоги, что-то я забыл как люди раздеваются.

— Ты предлагаешь мне это сделать?

— А почему нет? — усмехаюсь, и Яся, пыхтя и отдуваясь, стягивает мою куртку до локтей. — Видишь, какая ты ловкая. И самостоятельная.

— Какой же ты болтун иногда, — качает головой и кладёт руки мне на плечи. — Ого, какой напряжённый. Как металл твёрдый.

Знала бы ты, где я ещё твёрдый, но об этом лучше не то что не говорить. Не думать! Иначе взорвусь.

Сначала робко, но с каждым движением всё сильнее и увереннее Яся разминает мои плечи. Делает это очень профессионально, очень ловко и со знанием дела. Есть только один недостаток её массажа: когда она случайно задевает мою шею или намеренно на ней ослабляет зажатые мышцы, мне хочется тихонько скулить. Это невыносимая пытка. Болезненная и одновременно сладкая.

— Так, стоп! — говорю, когда терпеть эту муку больше нет никаких сил. Особенно, когда мы одни, вокруг ночь, шелестит ветер и кажется, что ничего больше в мире не существует.

— Я сделала тебе больно? — охает, а я пытаюсь слова подобрать, чтобы она себя не накручивала. — Демид, я…

— Нет же, — натягиваю снова чёртову куртку, как броню, дверцу захлопываю, чтобы Яся не замёрзла, и резко подаюсь к ней, обхватывая лицо ладонями. — Ты не сделала мне больно. Только приятно. И от этого больно.

— Ты говоришь загадками, — хмурится и накрывает холодными ладошками мои руки.

— Я хочу тебя, Яся. Очень хочу, — она краснеет, но держится стойко, только в глазах удивление. — Но я не могу. Не буду с тобой это делать здесь и сейчас.

— Почему? — с любопытством, а кончики пальцев дрожат, посылая по моему телу электрические разряды. Её мягкие волосы щекочут мои руки, дополняют ощущения.

Чёрт, слишком много тактильных ощущений. Выдержать бы.

— Ой, в смысле не то чтобы я хочу, просто… почему со мной нельзя в машине? А с другими можно?

Чёрт, как сложно-то с ней!

— Потому что ты не шлюха, чтобы с тобой вот так, с наскоку, когда ты ничего не знаешь и не понимаешь, нужно ли тебе это. Со мной.

— А как со мной надо?

— О господи, ты меня решила в могилу свести? Прикончить? — я касаюсь своим лбом её, но легче не становится. Дыхание смешивается, и я тону в этом моменте. Барахтаюсь, как тонущий человек, ищу кислород и никак полной грудью не вздохну. — С тобой надо нежно. Аккуратно. Лепестки всякие, музыка, свечи. Я не знаю, но не вот так. Не в каком-то поле, после тренировки, быстренько.

— Секс в машине — это плохо?

— Секс в машине — это хорошо, дурочка, — тихо смеюсь, хотя больше всего мне хочется завалиться в душ, и вовсе не для того, чтобы ещё раз помыться. — Но конкретно эту машину брал несколько раз Ни… короче, неважно. Тут нельзя с тобой этим заниматься.

— Никита, да? Ладно, Демид, я всё поняла, — целует меня в уголок губ. — А теперь вылезай из машины и дай мне порулить!

— Ты гляди, какая амазонка, — восхищаюсь и делаю, как просит.

— А теперь, Демид Лавров, держись крепко! Пришло время лечить нервы адреналином!

И, кровожадно улыбаясь, Яся цепко хватается за руль.

Очень надеюсь, что мы выживем.

35. Ярослава

Конечно, разобраться в хитром устройстве машины Демида — дело не для слабаков. Какие-то кнопки, рычаги, мигающая при любом неверном движении панель. Я-то училась водить на папиной старенькой машине, понятной и простой. Вот тут сцепление, педаль газа, вот тут тормоза, вот так переключать скорости, руль влево, вправо и поехали. Главное — плавно ногами жать, не лихорадить и внимательно следить за дорогой. Остальное — дело опыта, но с машиной Лавра приходится попотеть, и это пусть трудная, но выполнимая задача. Справлюсь! Что я, зря выгрызла золотую медаль, участвовала в пяти республиканских олимпиадах, получила тридцать две грамоты и диплом из рук губернатора? Да обо мне даже в местой газете писали, как о надежде и представителе непропащего поколения. Помню, мама тогда жутко гордилась и даже мой любимый торт испекла, всем хвасталась моими успехами.

Я упорная! А ещё серьёзно настроена выбить всю дурь и беспокойство скоростью и свободой, и ничто меня не остановит. Не дождутся!

Откуда столько решимости только? Но, наверное, чаша терпения переполнена. Времени на страдания не остаётся, желания плакать нет, и есть только жажда движения, действий. Похоже, я достигла точки кипения, и теперь либо взорвусь, либо двинусь вперёд.

Мне это необходимо, как кислород, как вода и еда. Даже больше! Немножко жалею о том, что Демид не приезжает больше на мотоцикле. Я бы с удовольствием устроилась впереди, раскинула руки в стороны и мчалась, куда угодно, лишь бы подальше от сосущей пустоты внутри.

Сначала родители, пожар, снова родители и теперь Никита с его злыми пророчествами. Будто бы действительно что-то знает.

Всё-таки завожу мотор. Машина вначале неуверенно, будто лошадь почувствовала в седле другого хозяина, а после с приглушённым рёвом трогается с места, рождая в душе какой-то детский восторг. Свет фар выхватывает погружённый в ночь пейзаж. Пожелтевшая трава кажется золотистой, густые тени деревьев выглядят постине зловещими, а совсем рядом низко пролетает птица.

— Йуху! — вскрикиваю и чуть прибавляю газа, делая круг по импровизированной трассе. — Я как настоящая гонщица!

Смеюсь, и только ремень безопасности мешает радостно подпрыгивать на месте.

— Ещё какая гонщица, — Демиду тоже весело, и больше не косится на меня с недоверием. До этого казалось, что он напряжён, потому что ждёт, что в любую секунду машину занесёт, и ему придётся, как герою боевика, перехватывать руль, чтобы не убиться.

Но я действительно умею водить! Похоже, Демид тоже в этом убедился, потому что смеётся, запрокинув голову, когда я делаю очередной крутой вираж, не сбавляя скорости. В венах чистейший адреналин, в нём нет ни капли крови. Только отчаянная решимость, веселье и счастье… да-да, именно оно! Голова пустая, в ней нет ни единой плохой мысли, и кажется, что вот такой всепоглощающий восторог буду чувствовать всегда.

Наверное, час гоняем по полю, пока на приборной панели не начинает истерически мигать какое-то сообщение.

— Ой! — пугаюсь и резко торможу, но даже это делаю почти как профессионал, а не перепуганная истеричная барышня.

Горжусь собой!

Демид расслабленно откидывается на спинку сиденья, смотрит на меня хитро, а на губах улыбка. Он похож на сытого довольного жизнью кота, который съел только что целую банку сметаны и хочет ещё. — Ты круто водишь.

— Не ожидал? — горделиво выпячиваю грудь, упираю руки в бока и вскидываю голову, носом едва потолок не тараня. — Думал, я слабая девчонка, да? А нет!

— Чего же тогда на мотоцикле боялась ездить? Или я тебя так пугал?

— Тогда меня вообще пугало всё, что с тобой связано.

— Понимаю. Но, скажи пожалуйста, что тебя пугало больше: я или то, что ты чувствовала на том мотоцикле, ко мне прижимаясь?

— Ну тебя, не дождёшься! — да что же я опять краснею?! Надо, наверное, тональным кремом пользоваться, чтобы хотя бы не так сильно свои реакции выпячивать. Может быть, поможет?

Демид не настаивает, лишь, подавшись вперёд, смотрит на приборную панель, навороченную и светящуюся разными огоньками. Каких показателей на ней только нет! Настоящий бортовой компьютер.

— Так, Синеглазка, идём по классике.

— Что ты имеешь в виду?

Демид выглядит озадаченным, и я не понимаю, что именно его так встревожило.

— Короче говоря, есть две новости: одна хорошая, вторая не очень. И тут я должен поинтересоваться, с какой начать. Что выберешь?

— Давай с плохой, — Демид такой загадочный, что меня начинает это беспокоить, но я пытаюсь не показывать вида.

— С плохой так плохой. В общем, у нас почти закончился бензин, а это значит, что до заправки нам придётся идти пешком, а это несколько километров только в одну сторону. И то, эту машину нельзя абы чем заправлять, потому придётся ещё пару километров пройти.

— А почему бы нам такси не вызвать? Туда и обратно, а? — это решение мне кажется логичным, но Демид только тяжело вздыхает и снимает с подставки свой телефон. Показывает на экран, где на лесенке связи ни единой ступеньки. — Блин. Не ловит, что ли?

— Не-а. Я, в принципе, привёз тебя сюда из-за этой особенности, — и немножко смутившись, как школьник, добавляет: — Чтобы никто не мешал.

— Странно так. Вроде от города всего-ничего, а связь уже не ловит.

— Особенность этих мест, — зловещим шёпотом сообщает и утробно хохочет. Такое ночью услышишь, в штаны наложишь непременно. — В общем, такие пироги.

— А какая хорошая новость?

Демид, играя бровями, открывает бардачок, а в нём связка ключей.

— Совершенно случайно тут неподалёку один из домов моего отца. До него всяко ближе, чем до города.

— И почему мне кажется, что это какой-то хитрый план? — прищуриваюсь воинственно, а Демид руки поднимает, мол, никакого плана, лишь жуткое стечение обстоятельств.

— До отцовского дома мы доедем, а там уже по ситуации. Поехали, а? Покажу кое-что. Тебе понравится.

Демид тянется ко мне, носом по щеке проводит, и я вдруг решаюсь на самую большую авантюру в моей жизни.

— А поехали, — принимаю вызов, и меняюсь с Демидом местами.

— Должно хватить бензина, — размышляет Демид, включая навигатор, и оказывается прав.

Через пятнадцать минут машина останавливается возле широких ворот, которые разъезжаются, стоит Демиду нажать кнопку на брелоке. И я попадаю в сказку.

Нет, это не просто дом. Это дворец! Пока сижу, открыв рот, и рассматриваю огромный двор, в котором работает настоящий фонтан — поющий! — а свет от сотни фонариков причудливо подсвечивает ухоженную территорию, к нам выбегает мужчина в тёмном пиджаке, услужливо улыбаясь.

Господи, кто это? Будто бы дворецкий. Честное слово, я такую роскошь только в фильме видела.

— Ничему не удивляйся, — шёпотом просит Демид.

— Поздно. Я уже удивлена дальше некуда.

— А теперь представь, что было со мной, когда я впервые вот сюда попал.

Я решаю про себя, что обязательно расспрошу Демида об отце. Почему его столько лет не было? Почему Демид с матерью прозябали в нищете, когда у папы такие богатства? Это же… странно! Дико даже. А ещё, самое на мой вкус обидное и неправильное во всей этой ситуации — смерть мамы Лаврова. Ведь разве нельзя было её спасти? Разве деньги не решают в этой жизни всё? Ох, трудно.

Главное — подойти к расспросам с умом, чтобы не ранить Демида лишним любопытством.

Демид тянется к ручке двери, но я вдруг хватаю его за запястье. Очень важным кажется сказать:

— Демид, мне неважно, что у тебя богатый отец. Ну… понимаешь, о чём ты?

— О том, что и голодранцем я тебе нравился тоже?

— Нравился, иначе бы я жаловалась на тебя.

Демид моргает, будто что-то в глаз попало, а на щеке дёргается мускул. Секунда и он тянется ко мне, запечатывает рот поцелуем, обнимает так крепко, лишает кислорода.

— Вот бы уметь отматывать время назад, — говорит, оторвавшись от меня, позволяя вздохнуть.

Все слова кажутся излишними, и мы выходим из машины. Я поражённо рассматриваю двор, пытаюсь в свете фонариков каждую деталь рассмотреть. Пусть на улице почти ночь, но во дворе так светло и ярко, что видна каждая мелочь. Красиво…

Вдруг тихое рычание раздаётся откуда-то справа, и я вздрагиваю, краем глаза заметив несущуюся в нашу сторону тень. Тень лает, будто бы злится, а я, испугавшись, вскрикиваю.

— Ланс, красавец, — Демид закрывает меня собой, принимает на себя удар мощных лап. Огромная собака тычется ему в грудь, но не пытается сожрать. Напротив! Тянется к лицу, облизывает, ластится. Доберман, что ли? От страха и не разобрать.

— Ну-ну, приятель, не выделывайся. Лучше поздоровайся с моей Синеглазкой. Помнишь, я тебе о ней рассказывал?

Демид ловко подхватывает пса за ошейник, чуть-чуть натягивает одной рукой, а второй похлопывает по спине. Нежно, но требовательно, этим он заставляет собаку сесть у моих ног.

Я смотрю на пса, а он будто бы улыбается и попой бесхвостой виляет. Радуется чему-то, а у меня сердце тает. Первоначальный страх схлынул, осталось только любопытство.

— Демид, давайте я Ланса в вольер загоню, — суетится мужчина в костюме, а на его лысине в свете фонарей поблёскивает испарина. — Мы просто не ожидали, что вы приедете, не приготовились!

Мне становится жалко мужчину — он так волнуется, будто за любое неверное движение его отправят на плаху, сожгут в инквизиторском костре. Хочется обнять его, успокоить, иначе инфаркт хватит. Но, само собой, не решаюсь.

Ланс сидит, глядя на меня чёрными влажными глазами, ждёт ласки. Я смотрю на держащего его за ошейник Демида, он улыбается и кивает, и я протягиваю руку. Чёрная шерсть под пальцами ощущается горячей и шёлковой. Глажу пса за ушами, он шумно дышит и норовит лизнуть меня в нос. Разрешаю ему, и скоро моё лицо влажное, а я почему-то ещё счастливее. Какой сегодня интересный день. Взлёты и падения, но взлётов больше.

Я не верю Никите. Ни в едином его слове. Не стал бы Демид приводить меня в дом отца, не позволил бы гладить явно ручного пса, который его любит. Лавров жестокий, но он никогда не держал зла тайком. Всё делал открыто, яростно, стремительно. Он бы не смог сдержаться и вынашивать план исподтишка. Особенно, делиться деталями с Никитой, который в любой момент может заложить.

Всё это осознаю окончательно, когда влажный холодный нос тычется мне в шею. Смотрю на Демида, он улыбается одними глазами, и столько в них тепла и света, столько радости. А ещё любви.

Нет-нет, Никита просто ничего не понимает. Не имеет права влезать. Не верю ему, ни в одном слове не верю.

А может зря?

36. Ярослава

Сквозь закрытые веки проникает солнечный луч, щекочет, заставляет сморщиться. Машу руками перед лицом — нет-нет, я не хочу просыпаться, мне так тепло и хорошо, так легко и приятно. Расслабленное тело будто на облаке парит, приятно. Переворачиваюсь на другой бок и утыкаюсь носом во что-то мягкое и тёплое. Пахнет чабрецом и мятой, лесом и дымом. Сложный аромат, который так подходит Демиду…

Демид!

В голове раздаётся испуганный визг, я вся съёживаюсь и жмурюсь ещё сильнее. В сонное сознание врывается тяжёлое дыхание Демида — оно горячее, и от него мурашки по всему телу. Щекотно и приятно, но это ведь никуда не годится!

Прислушиваюсь к своим ощущениям. Может быть, я голая? От неожиданности подробности вечера напрочь из головы вылетают, я не могу собрать в единую цепочку разбегающиеся мысли.

— Чего трясёшься? — хриплый со сна голос звучит так неожиданно, что я тихонько ойкаю и открываю один глаз, и вижу кусочек смуглой будто бы даже в лютые морозы загорелой кожи, но она голая и в опасной близости от меня. А ещё так сладко пахнет, что хочется лизнуть, как мороженое.

— Я не трясусь. Просто неожиданно, — изо всех сил сохраняя независимый вид, поднимаю глаза, чтобы не думал, что боюсь его.

Сильная рука тяжестью ложится на моё плечо, притягивает ближе. Мы совершенно точно проснулись в одной кровати, он обнимает меня, прижимая крепко к голой груди, дышит тяжело и прерывисто, а в бедро мне упирается что-то… что-то, что абсолютно точно не является пистолетом, перочинным ножиком или бейсбольной битой.

— Это просто утро. Мальчики так устроены, — поясняет Демид, отодвигается, и давление на моё бедро слабеет.

На меня лавиной обрушиваются воспоминания.

Когда псу надоело тыкаться в меня носом и он умчался по своим очень важным собачьим делам, Демид взял меня за руку и увёл в дальнюю часть сада, где нашлось настоящее озеро! Честное слово, я никогда не видела подобной красоты, разве что на картинках. Маленькое и аккуратное, оно со всех сторон было обложено диким камнем. Горели прелестные фонарики, расставленные по периметру с удивительной точностью — именно там, где они необходимы. На водной глади даже кувшинки плавали! Ну не чудо ли?

— Замёрзла? — спросил Демид, но я не могла ничего ответить. Я просто стояла, глядя во все глаза на чудесное чудо и не могла оторвать взгляда.

— Летом сюда прилетают дикие утки, — будто бы секретом поделился Демид. — Обязательно привезу тебя сюда летом. Тут очень красиво.

От этих слов я задохнулась. Неконтролируемый приступ счастья поднялся из глубины души, окрасил кожу румянцем, заставил сердце биться чаще. И в этот момент я, глупая, верила, что будет лето и будем мы.

— Но лучше пойти в беседку, замёрзнешь. Потом чихать-кашлять будешь, а нам всё-таки нужно сделать проект, а то мы о нём совсем забыли.

Мягко, но настойчиво, Демид повёл меня мимо озера прямиком к беседке, а внутри тепло, пахнет сухим деревом и хвоей. В центре стеклянный столик, вокруг — диванчики из ротанга, занавески, лампочки. Горит камин, закрытый матовым стеклом. Приглядываюсь, а это самый настоящий огонь, а не электрическая фикция.

— Шикарно! — искренне восхищаюсь и, подойдя к камину, протягиваю руки, греюсь.

Как здорово!

— Мой папа знает толк в уюте, — хмыкнул Демид, и столько горечи мне в этом послышалось, столько застарелых обид и разочарований.

И я уже было решилась спросить, что случилось между родителями Демида в далёком прошлом, но Лавров, будто бы почувствовав, усадил меня на диванчик и скрылся, чтобы через десяток минут вернуться с подносом, полным еды.

От сумасшедших ароматов закружилась голова, а желудок сжался и настойчиво заурчал, напоминая, что есть нужно регулярно.

— Я не пью, но для тебя захватил, — хитро прищурился Демид, кивая подбородком в сторону красивого чайничка, но я даже представить не смогла, что в нём налито.

Глинтвейн! Остро пахнущий специями, горячий и согревающий, он оказался таким вкусным, терпким и сладким одновременно. А ещё чуточку хмельным.

После двух чашек глинтвейна и плотного вкусного ужина, во время которого так много было сказано, и воздух так упоительно пах лесом, я уснула на плече Демида.

И вот проснулась в одних трусах и майке в кольце сильных рук, а дыхание Демида будоражит что-то во мне…

Демид отнёс меня в комнату? Раздел и уложил в кровать?

— Ничего не было, — Демид целует меня в макушку и резко отодвигается. — А зря.

— Зря?

— О да, ещё как! — с губ срывается хриплый смешок, переходящий в стон. Демид ложится на спину, закидывает руки за голову и вытягивает ноги. Мышцы напряжены, но стоит мне протянуть руку, чтобы коснуться красиво очерченного пресса, как Лавров смотрит на меня совершенно дико и немного испуганно и, сорвавшись с места, убегает куда-то.

Хлопает дверь смежной комнаты, слышатся приглушённые ругательства, что-то падает на пол, а я наконец решаюсь выпасть из оцепенения и осмотреться.

Комната прелестная: сдержанный интерьер, минимум деталей, но вся она пропитанная Демидом. Его запахом, отношением к жизни, стремлению к масштабу. Комната большая, в ней легко можно играть футбол, а из мебели только кровать и шкаф. Ну и дверь в ванную, за которой Демид ругается и плещется под душем. Вода шумит, заглушает звуки, а я осторожно вылезаю из-под одеяла и смотрю на себя в зеркало.

Я красивая — это даже мне заметно. Стройная, с нормальной фигурой, хоть и не обладаю огромным размером груди и выдающейся пятой точкой. Кручусь перед зеркалом, рассматривая себя со всех сторон, а после, накрыв рот ладошкой, смеюсь.

Ну что я, право слово, как не пойми кто, любуюсь собой через зеркало и хвалю себя мысленно. Ещё бы начала вслух озвучивать все свои параметры…

Смутившись, отхожу от зеркала, нахожу свои вещи, заботливо сложенные стопкой на стуле. Демид действительно меня раздел? Господи, стыдно как! И главное, что я ни на секунду не проснулась, когда он это делал, не поняла, когда лёг рядом, не ощутила его прикосновений. Надо же было так вырубиться!

Торопливо одеваюсь. Кажется очень важным успеть до того, когда Демид вернётся из ванной. И он возвращается в тот момент, когда я, прыгая на одной ноге, влезаю в брючину. Совсем чуть-чуть не успела!

Его появление ощущаю кожей. Демид вырастает за спиной, берёт за плечи, и я замираю.

— Торопишься? — он носом проводит по моей шее, вдыхает запах, и пальцы его такие горячие слегка подрагивают.

— Я… мне… надо ехать же! Девочки будут волноваться.

— Если девочки, тогда конечно, — хмыкает иронично и губами касается затылка. Меня пронзает током, электрические разряды под кожей будоражат.

Надо отстраниться, надо вспомнить, как издевался он надо мной. Но вдруг приходит осознание, почему он это делал, по чьей вине, и я обмякаю. Превращаюсь в кисель под его руками, и не хочется сдвинуться даже на сантиметр.

— Ты моя Синеглазка, — целует в основание шеи, а у меня мурашки по всему телу разбегаются.

Инстинктивно выгибаюсь назад, задеваю что-то, потому что Демид шипит сквозь сжатые зубы и чуть сильнее надавливает на мои плечи.

— Я же не сдержусь, — то ли обещает, то ли предупреждает, но неважно. — Только успокоился.

Демид оборачивает меня к себе лицом. Впивается в губы жадным поцелуем, проходится по телу нетерпеливыми руками. Его ладони везде и нигде одновременно, и я хватаюсь за него, пытаюсь удержаться, но только всё равно падаю спиной назад.

Матрац пружинит подо мной, руки Демида по обе стороны от моей головы. Ни на секунду он не прекращает меня целовать и пожирать, и я стону, глажу его плечи несмело.

— Я в тебя влюбился, когда ты мне груши принесла, — шепчет между поцелуями.

— В спортзал принесла? — спрашиваю, задыхаясь от нахлынувших эмоций.

— Нет, дурочка, когда впервые мне их принесла. Помнишь?

Я могу только кивнуть, потому что ни на какой осмысленный ответ у меня просто не остаётся сил. Всё поглощают поцелуи и жадные ласки Демида. Его горячая кожа под пальцами, его прерывистое дыхание и жёсткие ладони на моих рёбрах.

Выгибаюсь навстречу, пытаюсь хоть как-то совладать с тем вихрем эмоций, а жадность Демида сменяется нежностью. Неторопливыми поцелуями исследует сантиметр за сантиметром, и кожа под его губами будто бы зажигается. Магия.

Брюки, которые я не успела надеть, болтаются на щиколотке, а Демид гладит меня по бедру и прикусывает кожу на шее, слегка оттягивая. Больно и приятно, жгуче.

Рука скользит вниз, поднимается вверх и замирает на кромке белья. Задыхаюсь, когда пальцы перемещаются правее, но тут же замирают. Взгляд Демида внимательный, требовательный. Он будто бы спрашивает разрешения зайти чуть-чуть дальше, и я, облизнув губы, несмело киваю.

Он меня не обидит, не обидит. Больше никогда! Иди на фиг, Никита.

Ладонь накрывает влажные трусики. Неразборчивые ругательства сквозь сжатые зубы, мягкое нажатие, оглаживание. Кружит вокруг, не торопится, и я чувствую горячую волну, стекающую из груди вниз, бурлящую в том самом месте, где Демид касается меня.

Всё происходит так быстро — я не могу управлять своими реакциями, и стоит Демиду ещё раз круговым движением надавить на тайный узелок, как меня буквально сносит волной удовольствия. Она такая внезапная, сокрушительная, что не могу удержаться от крика. Кажется, впиваюсь ногтями в широкие плечи, оставляю там глубокие следы, но это неважно.

Меня потряхивает, как от удара током, я проваливаюсь в небытие, и прихожу в себя от того, что Демид дует на мой лоб, стирает пальцами влажные капли.

— Красиво, — улыбается и целует, нежно и трепетно, в кончик носа. — Ты очень красивая. Когда спишь, ешь, сердишься. И когда кончаешь, тоже.

Потом резко отстраняется и, нахмурив брови, надевает на меня штаны. Застёгивает пуговку, гладит по животу, натягивает майку, чтобы не осталось ни единого лишнего сантиметра кожи перед глазами, укутывает.

— А теперь я оденусь и мы поедем обратно, — заявляет и, отойдя подальше, сбрасывает с бёдер полотенце.

— Спасибо, что предупредил. И отвернулся! — переворачиваюсь на живот и, чувствуя какую-то безбашенную смелость, подпираю подбородок кулаками и смотрю на красивые крепкие ягодицы.

— Повернуться? — искоса смотрит на меня, а на губах провокационная усмешка.

— Нет! — вскрикиваю, на всякий случай ладонями лицо закрываю, а Демид хохочет. — Ладно, одевайся, я пойду воды попью.

Я такая смелая была вот только что, а тут вылетаю из комнаты, роняя остатки самообладания. Этот парень всю мою жизнь с ног на голову поставил. Опять. И честное слово, мне это нравится.

37. Ярослава

Кутаясь в пальто, пытаюсь отгородиться от прохлады осеннего утра. Но октябрь слишком холодный, чтобы не думать о пуховике, камине и чашке горячего чая. Пританцовывая, я жду Демида, а он с кем-то по телефону треплется, хмуря брови. Ну что вот у него опять случилось?

— Тренер звонил, у четырёх парней из команды грипп тяжёлый. Но ничего, прорвёмся.

Демид действительно расстроен, между бровей сердитая складка, и я становлюсь на носочки, тянусь к ней пальцами, слегка надавливаю, чтобы разгладить. Его кожа кажется очень горячей. Слишком горячей и я прикладываю ко лбу ладонь, пытаясь найти признаки температуры.

— Эй, со мной всё нормально, — Демид накрывает моё запястье, сжимает, отнимает руку ото лба и прикладывает к своей груди. — А вот у тебя уже кончик носа посинел, пора ехать.

И правда, я так замёрзла, что уже зубы начинают стучать.

Машина Демида стоит там же, где мы ещё вчера оставили — на неширокой подъездной площадке, и в лучах утреннего уже по-зимнему злого солнца хромированные детали блестят. Красиво…

— Ой, а бензин? — спохватываюсь, вспоминая причину, по которой мы оказались вечером здесь, а не дома. — Ты заправил машину? Говорил, по ситуации разберёмся…

— Я сказал, значит, разберёмся.

Демид обходит машину, ловко открывает багажник и достаёт оттуда… канистру! Тяжёлую, по всей видимости заполненную бензином до краёв. Так, стоп!

— Эм… то есть она всё это время лежала в твоём багажнике?

Демид хитро улыбается, а глаза смеются. Ах ты ж гад!

— Да ты маньяк! Обманом девушку в эту глушь затащил, — сержусь, но это не взаправду.

Поступок Демида, его обман кажется милым. В конце концов, он привёл меня в дом своего отца, а это ведь важно? Может быть, я обманываю себя, ищу несуществующие знаки, но для меня это много значит.

Мы опять срастаемся слишком тесно, переплетаемся, впускаем друг друга в свои жизни глубоко.

— Быстро в машину! — приказывает Демид, распахнув дверь, и спорить мне совсем не хочется.

— Не злишься? — спрашивает, когда дом его отца остаётся позади, а сеть на телефонах снова на пять ступенек. Приходят сообщения от девчонок — они действительно здорово волновались, и я пишу в групповой чат, успокаиваю их.

— Разве что чуточку, но если выпьем кофе, я обязательно подобрею.

В кофейне снова столпотворение — тут не бывает пусто даже через пять минут после открытия, но их кофе стоит того, чтобы подождать своей очереди. Мы с Демидом стоим, держась за руки, и эти невинные прикосновения очень тёплые и интимные. Рядом, как всегда в этом заведении, полно знакомых — ребят, с которыми учимся вместе, с которыми грызём гранит науки и мигрируем по корпусам и коридорам. Чувствую взгляды, но в них больше нет зависти или злости. Похоже, всерьёз никому нет дела до чужих отношений, а я волновалась.

— Я же говорил, что всё будет нормально, — Демид становится за спиной, рукой плечи перехватывает, к своей груди прижимает. — Не дёргайся, так теплее, а то ты до сих пор дрожишь от холода.

Да, дрожу, вот только не потому. Меня волнует присутствие Демида, и после совместной ночи, а тем более утра… всё ощущается острее и прикосновения волнуют в разы больше. Меня спасает милый мальчик в форменной полосатой кепке и такой же рубашке: приветливо улыбается, принимает наш заказ, а я шикую и заказываю жутко навороченный кофе с тремя сиропами и пышной шапкой сливок. Плевать, что денег уже кот наплакал, прорвусь. Но Демид снова не позволяет расплатиться. Настойчиво в сторону меня отталкивает, закрывая своим плечом и протягивает карту мальчику. Тот улыбается напоследок и впихивает Демиду чек вместе с кофейными стаканчиками. А я вдруг замечаю то, что привлекает моё внимание и может стать решением многих проблем. Объявление.

«В кофейню требуется девушка от восемнадцати до двадцати пяти. Приятная, коммуникабельная, стрессоустойчивая. Возможно обучение. Оплата своевременная, полный соцпакет. Возможна работа на неполный день, для студентов. По всем вопросам обращаться с двенадцати до восьми по телефону…».

Чёрт, это идеально! Будто кто-то услышал мои мысли и послал эту возможность. Теперь главное — не упустить.

Быстро фотографирую объявление, ставлю напоминалку ровно на двенадцать и улыбаюсь. Кажется, всё действительно стало налаживаться.

У дома мы с Демидом долго прощаемся. Почти час целуемся, и голова кружится от его близости, нежности, терпения. Лавр не пытается содрать с меня одежду — он понимает, что от такого я сбегу быстрее всего, испугаюсь. Демид даёт мне возможность самой принять решение, не настаивает, не торопит. Ждёт. Хотя по глазам — больным и горящим, — по пальцам дрожащим видно, как ему тяжело.

— Всё, беги, а то твои девочки всех собак на поиски поднимут.

Нет, всё-таки он горячий. Или это у меня руки ледяные? Хоть бы не заболел.

Всё-таки нахожу в себе силы, возвращаюсь в дом, даже ни разу не обернувшись. Ну, если только пару раз. Внутри пусто — девчонки разбежались по делам, и это меня почему-то радует. Бросаю сумку, аккуратно ставлю на полочку обувь и прохожу прямиков в уютную кухоньку. На столе тарелка, прикрытая бумажной салфеткой. Бутерброды! Ах, мои девочки, люблю вас.

«Не знаем, чем ты там занималась всю ночь, но наверняка тебе понадобится восстановить силы. Тут твои любимые, с рыбой. Д. и О.»

Ну не прелесть? Уминаю один бутерброд, ставлю чайник, наливаю чай. В окне окончательно просыпается небо, ясное и невозможно голубое. Без единого облачка, чистое до невозможности. Ароматный чай согревает окончательно, я присаживаюсь за стол, вытягиваю ноги, но вдруг задеваю что-то, лежащее на полу, и странный продолговатый предмет отлетает в другую часть комнаты, ударяется о кухонный шкафчик и, печально звякнув, кружится на месте, а я пытаюсь понять, что это такое я отфутболила.

Зажигалка? Откуда в нашем доме, где никто не курит, зажигалка? Осталась от прошлого хозяина? Но нет, клининг навёл полный порядок, а после метушливая Ивашкина, пролив молоко, ещё раз вымыла до блеска пол. Ничего под столом совершенно точно не валялось! Может быть, у девочек были гости? Может, не только я одна активно налаживаю личную жизнь?

Достаю телефон, набираю Дашку, как самую здравомыслящую из нашей троицы. После пары длинных гудков она тарахтит в трубку, ругается на меня, сообщает, что поехала в деканат за какой-то жутко важной бумажкой.

— Даша, я быстро! У меня вопрос! У вас с Олей были вчера гости? Мальчики какие-то?

— Что-что? Гости? Мальчики? Да за кого ты нас принимаешь?! Мы приличные девушки! — шутливо возмущается, но посерьёзнев добавляет: — Нет, Яся, не было у нас никого. Мы комедию новую до полуночи смотрели, а потом так в гостинной и уснули. Никто к нам не приходил. Ко мне даже во сне.

— Хм, ладно. Пока, Дашуль.

— Эй, Яся, откуда вопрос такой? — тревожится Даша, кажется, обо всех делах своих забыв.

А я встаю, подхожу к зажигалке и усаживаюсь на корточки рядышком, смотрю на пластиковый тёмно-синий крикет.

— Нет, ничего, просто показалось, что запах мужского одеколона почувствовала, — прикрываюсь своим недугом и, попрощавшись, кладу трубку.

Откуда ж ты тут взялась, зажигалка? Наверняка этому есть самое логичное объяснение, только у меня пока его найти не получается. И от этого что-то нехорошее щекочет под ложечкой. Какое-то предчувствие.

Плохое предчувствие.

38. Демид

На тренировке я выкладываюсь по полной, потому что у нас некомплект, а старт чемпионата очень скоро. Ну как выкладываюсь? Очень стараюсь, вот только с самого начала что-то идёт не так.

Я никак не могу взять под контроль дыхание — оно сбивается при каждом резком движении. Разминка и та даётся мне с трудом, а стоит начать активно бегать, следить за мячом, и всё летит в пропасть. Ничего не получается! Это бесит.

Ломота в теле настигает меня минут через сорок после выхода на поле, и чем дальше, тем сложнее её игнорировать.

Пропускаю мяч, потому что перед глазами мутная пелена и всё, чего хочется, — прилечь на газон, поджать под себя ноющие ноги, которые кто-то через мясорубку перекручивает, жилы наматываются на винт. Я всё ещё пытаюсь двигаться вперёд, но будто в мутном киселе плаваю, барахтаюсь, как лягушка в молоке, только масла, боюсь не получится — утону.

Всё, не могу больше.

Поднимаю руки, показывая, что сдаюсь и выбываю. Наверное, меня тоже догнал грипп, но эта мысль лишь по краю сознания пробегает. У меня вообще не получается думать связно, лишь обрывками.

Ко мне бежит тренер, хотя узнаю его только по очертаниям массивной фигуры.

— Демид, тебя тоже, что ли, прихватило? — его рука на моём лбу, холодная. Освежает. Это приятно, это хоть немного остужает. Майка липнет к телу, я весь в поту, и мне хочется содрать с себя одежду, забраться по уши в полную ванную льда и сидеть там, пока пожар в моём теле не потухнет.

Мне не хватает кислорода. Дышу часто-часто, как загнанный пёс, но ничего не помогает. Легче не становится!

— Парни, помогите его в раздевалку отнести, и всех на карантин сажаю! — зло рычит тренер, и меня подхватывают под руки и ноги, разве что в воздух не подбрасывают.

— Ещё один. Надо же какой грипп тяжёлый. Стремительное течение болезни, — наш командный врач смотрит на меня встревожено, головой качает, а я хочу только одного — спать. — Ох, как дышит часто. Давно такого вируса не встречал. Такими темпами все слягут.

— Что это с ним?

— Тахипноэ, — незнакомое слово прорывается в сознание, как название страшного диагноза. — Срочная госпитализация!

И через много-много мучительных бесполезных вдохов:

— Потерпи, сынок, скорая уже едет.

Да какая скорая! Матч на носу! Но спорить, дёргаться и сопротивляться у меня нет сил.

В себя я прихожу в больнице, надо мной белый потолок, в руке торчит игла, а лёгкие будто обручем сдавили. Да что ж за пропасть! Меня болтает по кровати, я свешиваюсь на бок, пытаюсь лёгкие выплюнуть, и у меня почти получается.

Вокруг меня суетятся, дёргают, снова чем-то колят, впрыскивают в вену очередной препарат, оставляют в покое и так по кругу.

В очередной раз из забытья меня выбрасывает зыбкая, но настойчивая мысль. Страшная.

Как на грех, на этот раз в палате никого. Где же все, когда они так нужны? Пытаюсь заорать, хотя голос меня не слушается — вместо него рваные хрипы. Но, наверное, медсестра была неподалёку, потому что прибегает быстро.

— Что такое? Плохо? — она меня щупает, вглядывается в лицо с тревогой, проверяет показания какого-то датчика.

Машу головой — дело не во мне!

— Яся, — выкашливаю имя той, которую я мог заразить. — Яся!

— Тш-ш, Демид, не волнуйтесь. Поспи, не надо напрягаться.

Да ну блин!

— Вы не понимаете, — и снова этот дурацкий кашель, из-за которого виски сжимает от адской боли, а грудь на части разрывает. — Дайте телефон. Где он?

Медсестра скорее догадывается, чем слышит меня. Я сам себя не слышу! Но медсестра все равно меня не понимает:

— Покой положен, а не телефон.

Что за варвары в этой больнице?

— Тогда вы позвоните Ясе. Она могла заразиться!

Я не знаю, что это за чёртов грипп, от которого меня развезло так стремительно, будто катком переехало. Но у Яси слабые лёгкие, в детстве была астма. Если уж меня, здорового во всех отношениях лося, так срубило, её вовсе убить может. И это будет только моя вина, ничья больше.

— Найдите в моем телефоне номер Синеглазки. Позвоните ей, пожалуйста, — я хватаю медсестру за руку, демонстрируя всю серьёзность слов, и она всё-таки кивает и стремительно выходит из палаты.

А я теперь могу вырубаться с чистой совестью.

39. Ярослава

Мне снится ручей. Прохладный, шумный, он течет между камней, и солнце бликует на поверхности. Хочется пить, я тяну руки, складываю ладони ковшом, пытаясь зачерпнуть воды, но ничего не получается — она проходит сквозь пальцы, не касаясь. Мираж да и только.

В горле пожар, я пытаюсь проснуться, добраться до кухни и уже там напиться, но не могу даже с кровати подняться. Что там! Глаза открыть не могу.

В детстве у меня была астма, и я никогда не забуду, какие страшные были ночи, когда казалось, что обязательно задохнусь и не доживу до утра.

Сейчас забытый было страх вернулся, но теперь я особенно беспомощная. Потому что в детстве я звала маму, и она приходила. Сейчас же не приходит никто.

Кое-как поднимаюсь. Там, за стенкой спит Даша, и я стучу, пытаюсь докричаться, и вскоре по ту сторону что-то падает, звучат встревоженные голоса, и сквозь этот шум пробивается гул. Что это? Не понимаю.

— Яся, Яся, что с тобой? — Дашка вырастает надо мной, только гул и звон мешают мне её четко слышать. — Телефон звонит, ты слышишь? Ивашкина, иди сюда!

Снова топот, голоса, споры. И звон.

— Опять телефон!

Мне вдруг становится легче, я всё-таки поднимаюсь, с усилием открываю глаза, но комната плывёт. Хватаюсь за стену, фокусирую мутный взгляд на встревоженных девчонках и, разлепив пересохшие губы, прошу вызвать врача. Хоть кого-то позовите, потому что я сейчас задохнусь, умру. Страшно.

Даша хватает мой телефон и вдруг принимает вызов. Делать нечего, она спрашивает, кто там такой нетерпеливый, а услышав ответ, хмурится и внимательно слушает.

Да что там ещё?

— Да-да, я поняла. Конечно. Такие же признаки. Астма? Яся, у тебя была астма? — в ответ киваю, чуть было от этого несложного действа не сваливаюсь на пол. Спасибо Ивашкиной, она меня крепко держит. — Скорую вызываем!

— Даш? — Ивашкина, кажущаяся мне сейчас призраком, теребит Дашку, а та отмахивается и действительно вызывает скорую.

— Я с перепугу чуть адрес общаги не назвала, — Дашка бросает мой телефон на столик и, подойдя к окну, распахивает его. Ветер колышет занавески, и мне становится легче. Прохладнее. — Ясь, Демид в больнице. Оттуда медсестра звонила.

Всё-таки не зря он был горячий. Мне не показалось!

— Как он? — но ответа уже не слышу.

— Не надо в больницу, — прошу, когда меня выносят из дома, но уже не слышат меня.

На лицо надевают маску, я боюсь этого до ужаса. Пытаюсь вырваться, делаю глупости, пинаю кого-то, но они сильнее. Все детские страхи обрушиваются на меня волной, лавиной, придавливают к земле. Не надо в больницу, пожалуйста.

* * *

— Представляете, мать сказала, что нет смысла ехать, — голос одной из медсестер, заступивших на ночную смену, такой громкий, что кажется способен обрушить потолок.

Это Ниночка, я её первой увидела, когда три дня назад открыла глаза и впервые сама без помощи аппаратуры смогла вздохнуть. Сейчас мне уже легче, хотя я до сих пор встаю с трудом и много сплю. Но тут проснулась ближе к полуночи, и лучше бы спала дальше.

Потому что кажется — Ниночка о моей матери говорит.

С этой внезапной эпидемией тяжелейшего гриппа отделение переполнено, а всех остальных, кто контактировал с нами или переносит болезнь в лёгкой форме, посадили на карантин. Всё это знаю от той же шумной и громкой Ниночки — женщины лет сорока, которая упорно хочет казаться двадцатилетней и запрещает называть себя иначе. А ещё она сплетница, потому я теперь знаю, что у заведующего отделением роман со старшей медсестрой, а какая-то Елизавета родила ребёнка от пациента. Казалось бы, зачем мне эти знания, но зато не скучно.

Но Ниночка полезная. Она сообщает мне о состоянии Демида и передаёт ему новости обо мне по каким-то своим каналам. Он лежит в мужском отделении, но у такого деятельного человека, как Ниночка, кругом связи. Так что пусть болтает, это даже забавно. И полезно.

— Всё-таки дочь, как не приехать? — Ниночка снова громко возмущается, и наверняка это всё слышу не только я.

— Но к нам же всё равно родителей не пускают, — голос Ниночкиной собеседницы тише, и я улавливаю лишь общий смысл.

— Да какая разница? Ты видела, что в первый день тут творилось? Родители чуть двери не вынесли, а теперь передачками нас завалили, обрабатывать продукты не успеваем. А эта, — брезгливо выплюнув последнее слово, Ниночка ненадолго замолкает, и пауза кажется бесконечной, — эта лохудра так мне и ответила, мол, дел дома много, а ехать в такую даль, лишь бензин зря тратить.

— Бедная девочка, — сокрушается незнакомая женщина, а Ниночка поддакивает.

— И ведь девочка такая хорошая, красивенькая, умненькая, а мамаша мегера.

Я отворачиваюсь, накрываю подушкой голову, заглушаю их голоса. Не хочу слышать дальше, и знать не хочу, у какой красивой девочки мать мегера. Но, конечно же, помогает плохо — то ли мой слух обострился до предела, то ли Ниночка перешла на крик, но я чётко слышу собственное имя.

Может быть, здесь лежит ещё какая-нибудь Ярослава? Вдруг где-то ещё есть красивая и умная девочка Яся, чья мать решила не тратить бензин на пустые покатушки, когда её ребёнок чуть не умер?

Пытаюсь найти ей оправдание. Может быть, она права, что ехать не захотела? Ну ведь действительно никого в инфекционку не пускают, толку наматывать километры, чтобы даже не суметь увидеть собственного ребёнка. Ей же сообщили, что я не умерла, что со мной всё будет хорошо… но всё равно обидно. Сама не замечаю, как начинаю плакать. Мне нельзя, дыхание ещё не до конца восстановилось, в груди хрипы, а температура поднимается до заоблачных высот от любого неосторожного чиха, но я не могу остановиться. Слёзы текут по лицу, как кислота обжигают веки, щёки, лицо горит, а я уговариваю себя хотя бы не рыдать, иначе случится рецидив и меня опять поместят в тот жуткий бокс, в котором я провела первые сутки. Не хочу! И только от мыслей об этом получается успокоиться.

Мать мне будто бы мстит. За своеволие, за непокорность. За то, что не сделала, как она требовала и не помчалась за ней в Красновку, прыгая на задних лапках, точно послушная цирковая собачонка. Только, если над цирковым животным постоянно издеваться, рано или поздно оно может выйти из-под контроля и цапнуть за ногу. Что толку тогда на него обижаться?

— Ниночка, вы же о моей матери говорили? — спрашиваю, когда наступает время обязательных процедур, и Ниночка делает мне очередной укол, после которого всегда легче.

Я боюсь услышать ответ, но я хочу его знать. Чтобы не строить иллюзий.

Ниночка вскидывает на меня карие глаза, морщится, отводит взгляд. Ей неловко, что я услышала, она мнётся, не зная, что сказать, и это громче любого ответа.

— Спасибо, я поняла всё, — мягко сжимаю её крупную ладонь, а Ниночка вздыхает.

— Прости, детка, я просто… просто не понимаю, как она так может.

— Зато я понимаю, — слабо улыбаюсь. — Такой уж она человек.

— Плохой человек, — мрачно заявляет Ниночка, и я прикрываю глаза.

— Наверное. Расскажите мне лучше, как там Демид. И Обухов.

Илья тоже попал в больницу, и мне так жалко его. Он раздолбай, но милый, а вот Никиту, удивительно, не зацепило. И Ивашкину с Дашкой пронесло. От мысли о подругах становится тепло. Они постоянно звонят, передают через медсестёр приветы и желают скорейшего выздоровления, волнуются. Никита, кстати, тоже звонил, и почему-то это мне не очень нравится. Вроде бы он ничего плохого не делает, но после его попыток влезть в мою жизнь и мрачных пророчеств, мне хочется держаться от него как можно дальше.

— О, Демид семимильными шагами на поправку идёт. А ещё постоянно о тебе спрашивает, девочкам мозги выносит, отчёта требует. Обухов тоже в порядке, только там какая-то травма у него, ноет. Но тоже молодец.

Ниночка щебечет, бегая вокруг меня, проверяет капельницу, а я улыбаюсь. Он обо мне переживает, и это ещё одна причина послать Никиту далеко и надолго.

В состоянии пожухлого овоща я провожу ещё три дня, а после отпускает. Мне разрешают гулять по строго отведённому коридору, переводят в палату к другим гриппозным девочкам, и среди них знакомые всё лица. Становится веселее: ожидая, когда всё это закончится, мы много болтаем, смеёмся. Делимся новостями, которые удаётся узнать в этом каземате.

— Вы слышали, что Рузанна с третьего курса беременная?

— Да ты что!

— Ага, когда свалилась с гриппом, обнаружилось. Она вроде с собой пыталась в больнице покончить, потому что испугалась, что об этом родители узнают и убьют её.

— Да ну! Кто за такое убивает?!

— Говорят, они у неё строгие…

— Но не до такой же степени.

Этот разговор наводит меня на размышления. А как бы поступила моя мать, узнай, что я беременная? Принесла в подоле, как любит она говорить? Прокляла бы, не иначе. Потому в чём-то Рузанну я понимаю, хотя и осуждаю.

Интересно, я когда-то избавлюсь от привычки всё пропускать через призму наших с матерью отношений?

— А ещё, говорят, что отец будущего младенчика — кто-то из грешной троицы.

Это замечание второкурсницы Светки заставляет всех дружно ахнуть и замереть в немом удивлении.

— Ага, — Света радуется, что располагает сенсационной информацией. — Только Рузанна не признаётся, кто именно из них её обрюхатил.

Мне хочется слиться со стенкой, но вдруг все взгляды обращаются ко мне. На меня пялятся, кто-то даже с сочувствием, а я делаю вид, что мне плевать.

— То есть теоретически Демид тоже может быть отцом? — Полина, с которой мы жили в соседних комнатах, самая болтливая из всех. А ещё я ей, кажется, не очень нравлюсь.

Светка пожимает плечами, откашливается и кивает. Шепчет одними губами «прости» и, сославшись на усталость, отворачивается к стене.

Да ну блин! Этого только не хватало.

40. Демид

— Да что у вас вообще происходит? — Обухов, ещё бледный после усиленного лечения, вклинивается между нами с Никитой, с силой расталкивает по сторонам.

Если бы не он, мы бы наконец убили друг друга, но Илью такой расклад не устраивает. Зануда.

— Илья, уйди с дороги, — Никита полыхает злобой, смотрит прямо на меня, впивается мрачным взглядом. — Илья, блин!

— Да не уйду, пока вы кулаки не перестанете чесать, — Илья морщится, потому что колено слишком беспокоит его, но он всё равно не сдаётся в попытках нас разнять.

Я отталкиваюсь от ладони Ильи, отхожу в сторону понимая, что или действительно сейчас грохну Никиту, или надо тормозить. Смертоубийства мне не хочется, но если мы всё-таки схлестнёмся, первой кровью не обойдётся.

— Я тоже хочу её встретить из больницы, — упрямится Никита и ещё сильнее злится. — Места себе не находил, я должен её увидеть.

Неужели Ник действительно так сильно втрескался в неё? Но ведь у них было одно кривое свидание и больше ничего? Что его так подрывает от желания ею обладать?

— Ты же не прекращаешь трахать всё, что движется, — Илья, наш голос разума, толкает Никиту в грудь, уводя всё дальше, загоняет в угол.

— Ты-то куда лезешь?! — орёт Никита и переключает всё своё внимание на ни в чём не повинного Илью. Илью, который всего лишь рискнул озвучить правду. — Это не твоё дело! Я здоровый половозрелый мужик, моя личная жизнь никого не касается.

— Ещё как касается, — рвусь вперёд, сбиваю с пути стул, он с диким грохотом падает на пол, становится преградой на пути к мордобою. — Не смей к ней лезть грязными руками, которыми ты всех, кого мог, перелапал.

— И продолжает лапать, — Обухов явно на моей стороне. Словно побывав вместе в больнице, мы стали с ним не только друзьями, а братьями. — Ник, правда, на тебе пробы ставить негде, а Яся… — Илья цокает языком, подбирая нужные слова. — Она же не такая.

— Ты с ним заодно?! — злится Никита, а мне хочется его башкой о стенку стукнуть. — А ещё друг, называется! Илья, не лезь. Хуже будет.

В комнате температура скачет на десяток градусов вверх. Воздух наэлектризован, в нём слишком много негатива.

— Ага, я вот взял и испугался, — фыркает Илья, снова легонько встряхивая Никиту. Держит крепко, вырваться не даёт. — Ты не понимаешь, придурок. Дело не в Демиде! Дело в том, что есть девушки, с которыми нельзя так. Яся такая! С ней нельзя, как с другими!

Перепалка может длиться вечно, но я такими темпами опоздаю в больницу. Я выяснил, когда выписывают Ясю. Жаль, что Никита выяснил тоже. Козёл! Ну не хочет она с тобой быть, ну не нравишься ты ей. Зачем навязываться? Что за дебильное желание доказать, что ты лучше, чем о тебе думают? Он же не сможет в отношения. Может быть, когда-то потом, когда нагуляется, мозги встанут на место. Но не сейчас. Не с ней.

— Демид, уезжай, я тут ещё поработаю с нашим другом, — Илья держит Никиту крепко, и я, как последний трус, ретируюсь.

В конце концов, вся эта возня — ерунда. Сейчас главное — Ярослава. Я не хочу, чтобы она оставалась одна. Её мать ведь так и не приехала, не навестила дочь. От этого скрипеть зубами хочется. Надеюсь, Яся не знает об этом. Надеюсь, ей никто не рассказал.

Возле соседнего забора топчется на месте Ивашкина. Завидев меня, она широко улыбается и машет рукой.

— Чего на улице мёрзнешь? — мне нравится Ивашкина, она забавная, потому я рад её видеть. Она, кажется, тоже, и во взгляде её только дружеский интерес, а не желание рассмотреть во мне парня.

Это мне нравится ещё больше. В принципе, тем мне подружки Яси и симпатичны — они полностью лишены желания стать подружками самых желанных парней универа. Дашка так вовсе питает к Обухову что-то сродни неприязни. Чем-то он сильно её бесит, и это даже смешно. И очень задевает Илью.

— Так Яську же выписывают! — радуется Ивашкина. — Вот, такси жду, Даша в доме конспекты читает, время с пользой проводит.

У Ивашкиной красный от холода нос, который она то и дело закутывает в объёмный фиолетовый шарф, намотанный на ворот пуховика. Зима что-то рано в этом году, даже соскучиться не успели.

— Отменяй такси, — улыбаюсь и подбрасываю на руке связку ключей. — Подвезу.

— Правда, что ли? — удивляется и длинными ресницами хлопает, осмысливая. А после расплывается в улыбке, очаровательная, и, подрыгнув, пищит от радости.

— В моей машине хватит места для двух худеньких девушек. Поместимся.

— Ой, а это удобно? Так-то не такие мы и худенькие.

— Ну, если не будете мне глаза по дороге закрывать, то будет очень удобно.

Ивашкина отменяет заказ, бежит за Дашей, и уже через пять минут я выгоняю свою машину. Девчонки падают на заднем сиденьи, ахают, расхваливая салон. Щебечут, разглядывая кнопочки, гладят кожу, торопят. Вот уж беспокойные девицы! Столько шума от них. Впрочем, сам виноват. Теперь терпи, Лавр, и не гуди.

— Давай, Демид, время не ждёт! — поторапливает Даша и властно брови хмурит, а мне смешно, но не спорю. Мне и самому важно оказаться побыстрее на месте.

В машине тепло, уютно даже, девчонки в качестве попутчиц мне нравятся, и я улыбаюсь, прибавляя скорость. Но что-то снова идёт не так.

Проезжая вдоль улицы, замечаю огромный чёрный джип. Он едет медленно, будто его водитель, который спрятался за наглухо тонированными стёклами, приглядывается к номерам домов, ищет нужный. Когда сравниваемся на узкой дороге, и приходится снизить скорость, чтобы не поцарапать бок, до того тесно, окно опускается и мрачный мужик кавказской наружности машет руками, привлекая внимание.

Приходится и мне опустить стекло. Мужик явно спрашивает, где он может найти Никиту. Это странно, потому что ничего общего между моим недодругом и таким человеком нет. Ни единой точки соприкосновения. Что-то тревожит меня, и я решаю, что прикинуться валенком — самый лучший вариант. Пусть если он что-то узнает, то не от меня.

— Ох, — ёрзает сзади Ивашкина, а Даша, почувствовав опасность, толкает её в плечо и заставляет отпрянуть подальше, чтобы не привлекать лишнее внимание.

— Понятия не имею, где живёт Никита, — пожимаю плечами, поднимаю стекло и двигаюсь вперёд, потому что я еду к Ясе и боюсь опоздать.

Только, когда чёрный джип остаётся за спиной, я выдыхаю и набираю номер Никиты. Пусть он козёл, но мне совсем не понравилась недавняя ситуация. Пусть лучше прячется, целее будет.

— Чего тебе?! — рявкает в трубку Никита, а я скороговоркой озвучиваю детали недавнего события.

— В общем, лучше не отсвечивай, — советую и добавляю: — Лучше спрячься и никому не открывай.

Бросаю трубку и прибавляю скорость. Что бы там ни было, важно, чтобы Синеглазка не почувствовала себя одинокой. Остальное — ерунда.

41. Ярослава

Наконец-то до выписки остаются считанные часы, а значит, что свобода близко. Пара предыдущих дней прошли в странной тягучей тревоге, которую невозможно было заполнить ни сном, ни болтовнёй с девчонками из палаты, ни общением с приятной Ниночкой.

Демид выписался вчера, но я всё равно получаю от него приветы, записки и милые сообщения. Лавров себе не изменяет — нагоняет туману, пытается шутить, но в каждом слове много тревоги. Он обо мне волнуется, и это согревает. О том, что Никита волнуется обо мне тоже и обрывает телефон на сестринском посту, стараюсь не думать. Будто если выкину это из головы, его странная одержимость рассосётся сама по себе.

В конце концов, я ему уже десяток раз пыталась объяснить разными словами, что не хочу и не собираюсь с ним быть, но он не понимает. Что ещё сделать? Убить его? Не вариант. Потому остаётся только игнорировать, иначе не знаю, что ещё сделать. Трудно.

И тревожно. Потому что всё это время пытаюсь отогнать от себя мысль, что Демид может быть отцом ребёнка Рузанны. Я знаю её, видела несколько раз в студенческой столовой, она казалась мне очень милой и приветливой. Красивой. Только почему-то испуганной. Создавалось впечатление, что её кто-то постоянно прессует, не даёт вздохнуть полной грудью. О ней знали все, но никто не мог назвать Рузанну своей подругой, потому что будто бы кто-то мешал ей влиться в коллектив. Она приходила на лекции, улыбалась всем, а после исчезала мышкой, как и не было.

Чем-то мы с ней похожи, и я испытывала к ней симпатию. Вот только… если её ребёнок от Демида — это же ужас. Меня только от одной вероятности колотит ознобом, и грипп тут совершенно ни при чём.

Когда терпеть нет никаких сил, я говорю однопалатницам, что хочу прогуляться, и выхожу в коридор. Что я там найду? Кого ищу? Не знаю. Меня просто тянет куда-то, я сама не отдаю отчёт в собственных действиях.

В коридоре я хожу из стороны в сторону. Скучно. Гулять без цели — скучно, но я всё равно брожу, будто выискиваю что-то. Возвращаюсь в палату, но там мне душно, и я снова выхожу наружу.

Наверное, на пятый раз мне везёт — я замечаю сгорбленную девушку, сидящую на диванчике. Она плачет — это заметно по дрожащим плечам, по закрытому ладонями лицу. Рузанна! У неё тёмные густые волосы до самой попы, и не узнать их невозможно, до того красивые.

Меня что-то толкает вперёд. За несколько шагов оказываюсь рядом, присаживаюсь на соседний диванчик. Складываю руки на коленях, больничная пижама ёжится на животе, и я решаю разгладить складки. Лишь бы что-то делать, чтобы не молчать и не выглядеть приставучей прилипалой.

Почувствовав моё присутствие, Рузанна отнимает руки от лица и косится на меня мутным взглядом огромных карих глаз в обрамлении слипшихся от слёз ресниц.

Такая красивая. Расстроенная даже ещё красивее — невероятная. Перед глазами картина, как Демид обнимает её, целует в тонкую шею, говорит слова ласковые, творит своими пальцами с ней то же волшебство, что вытворял со мной.

От картинок этих, мелькающих перед глазами, тошнота. Реально плохо становится и хочется сбежать в уборную и надолго зависнуть над унитазом.

Я закрываю глаза, уношусь в другое место, где царит вечное лето, поют птицы, а прохладный ручей журчит, стекая с острых камней. Там красиво и безопасно, радостно.

Только реальность никуда не денешь.

Распахиваю глаза, смотрю на Рузанну, а она наконец замечает меня, хлопает ресницами, узнав.

— Яся, привет, — она силится улыбнуться, только голос дрожит и звенит слегка.

— Привет, Рузанна, — я улыбаюсь широко и искренне, потому что к этой несчастной девочке у меня нет никаких претензий. Мы с ней похожи хотя бы тем, что у обеих родители — оторви и выбрось. А ещё есть шанс, что в нашей судьбе был один и тот же парень.

Чёрт. Зачем я здесь? Почему планомерно искала Рузанну? Вель искала, хоть сама этого не понимала! Для того, чтобы точно знать, что Демид — отец её ребёнка? Или чтобы выяснить, что не он?

Как задать ей самый важный вопрос? Как сделать так, чтобы она ничего не заподозрила? Сложно!

Но Рузанна вдруг облегчает мне задачу. Обычно высокая и статная, сейчас она кажется маленькой и несчастной, сгорбленной старушкой. Растирает предплечья, кладёт руку на живот, защищается, а мне очень больно от её простого жеста. Какой у неё срок? Больше того времени, что мы с Демидом снова общаемся? Или она успела забеременеть после того, как мы высветлили все тёмные пятна?

Вдруг Демид всё это время встречался с ней? Вдруг обещал ей что-то? Или того хуже — смеялся надо мной, рассказывал, какая я доверчивая дурочка? Вдруг они оба надо мною потешались?

— Я видела вас вместе с Никитой, — эта фраза выбивает меня из колеи. При чём тут вообще Никита?

Не понимаю! О Никите думала в последнюю очередь, хотя он неотъемлемая часть грешной тройки.

— Где ты нас видела? — ничего глупее этого вопроса я придумать не могла.

— В парке и в кинотеатре, — мягко улыбается и кажется очень красивой в этот момент. Светлой и печальной. — Он так на тебя смотре

Теперь у меня чёткое ощущение, что дело не в Демиде. Он тут вовсе не при делах. Никита — вот кто главный действующий персонаж.

— Ты в Никиту влюблена?

Рузанна вздрагивает и ёжится. Остервенело растирает кожу на руках, молчит, глядя в одну точку, а мне хочется схватить её за плечи и встряхнуть хорошенько.

Борясь со слабостью, которая нет-нет, а всё ещё накатывает на меня, я встаю, присаживаюсь на корточки у колен Рузанны и заглядываю ей в глаза. Смотрю в лицо внимательно, и ей приходится наконец обратить на меня внимание:

— Твой ребёнок от Никиты? — мой вопрос заставляет её вздрогнуть и посмотреть на меня совсем другими глазами — ясными и немножко печальными.

— Уже все знают, да?

— Слухи, — пожимаю плечами, пытаюсь взять холодные ладони Рузанны в свои, согреть, но она вдруг щетинится и отстраняется.

Не зря говорят, что у беременных перепады настроения — верный спутник. Похоже, сейчас я могу это наблюдать.

— Вот скажи, Яся-я, — она как-то очень противно протягивает последнюю букву моего имени, — зачем тебе столько парней? Демид в тебя втрескался, Никита тобою бредит…

— Да ничего он не бредит, вот ещё, — вскидываюсь и, чтобы хоть немного оградиться, поднимаюсь на ноги и отступаю назад. Мне всё меньше нравится идея поговорить с Рузанной, а она, будто бы желая хоть на кого-то выплеснуть всё, что её тревожит, говорит и говорит:

— Ты такая красивая, идеальная, нежная, весёлая. Прямо не девушка, а мечта, — она смахивает с лица упавшие пряди, поднимается и становится во весь свой рост, грозно уперев руки в бока. — Определись уже, кто тебе больше нравится! И оставь Никиту в покое!

— Рузанна…

— Я двадцать лет Рузанна! — вскрикивает и наступает. — Ненавижу тебя!

Это заявление, как гром среди ясного неба. Она меня ненавидит? За то, что Никита решил, что одержим мною?

— Слушай, я тебе не враг, — выставляю руки впереди себя, будто бы защищаюсь, шаг назад делаю. На всякий случай. — Мне не нужен Никита. Забирай его себе!

И в этот момент я говорю искренне как никогда.

— Ты же от него беременна, да?

Рузанна снова съёживается, и мне больно на неё смотреть. Несчастная потерянная девочка, которой встретился не тот парень.

Мне хочется хоть чем-то поддержать Рузанну. Я подаюсь вперёд, касаюсь пальцами её плеча, но она, отпрянув, смотрит на меня враждебно.

— Только попробуй к Никите приблизиться, — шипит, снова положив на живот руки. — Он мой, ясно? У нас ребёнок будет, мы поженимся.

Ой да пусть! Всем только легче станет.

— Счастья вам! — киваю и, не дожидаясь развития драмы, скрываюсь в своей палате.

Пусть наш бессмысленный разговор вот-вот мог перетечь в эпичный скандал и драку, одна мысль меня греет: её ребёнок от Никиты. Не от Демида.

Радость!

42. Ярослава

Ненавижу больницы, боюсь их панически, и ночами мне снятся ужасные сны, но к последнему дню я окончательно привыкаю. Или мысль, что вот-вот буду свободна и вернусь к привычной жизни, даёт силы дышать полной грудью в белоснежных давящих стенах?

Ну и ещё, в этой больнице условия очень хорошие — ею лично занимается бессменный мэр, и каждый год то оборудование новое дарят, то ремонт в корпусах делают.

В душевой комнате восемь кабинок, отличная сантехника и возможность уединиться. За время болезни я стала похожа на кикимору: волосы висят унылыми сосульками, под глазами синяки, а на щеках красные шелушащиеся пятна. Красавица! Без слёз не взглянешь. Щедро поливаю себя шампунем, яростно оттираю с кожи больничный запах, который кажется въелся навсегда. Ненавижу его, мутит до признаков рвоты. Даже гель для душа с ароматом морской свежести не помогает.

Наконец я ощущаю себя чистой. Надев вещи, переданные девочками, я расчёсываю влажные волосы, и впервые радуюсь, что они у меня экстремально ровные — не приходится думать об укладке и укрощении непослушных кудрей. Во всём нужно искать свои плюсы, что бы это ни было.

Даже в этой болезни я смогла найти плюсы. У меня было время подумать, решить, о ком думаю, переживаю. Скучаю, в конце концов. Эта ситуация, пусть хоть и могла закончиться летально, подарила мне возможность посмотреть на свою жизнь как бы со стороны. И это хорошо.

Рузанну я больше не видела. То ли её выписали, то ли она намеренно меня избегает. Может быть, ей стало неловко за свой срыв, за слова злые. А я, в принципе, видеть её тоже не стремилась. Зачем? Мы не подруги, даже не приятельницы. И всё, что связывает нас, — Никита. Который мне даром не нужен, а ей необходим. Нет уж, насильно втягиваться в любовный треугольник нет никакого желания.

Стыдно ли мне за ту радость, которую испытываю, зная, что Демид к её беременности никакого отношения не имеет? Нет.

В палату возвращаюсь с ворохом тяжёлых мыслей в голове, но рассусоливать некогда — меня зовут оформлять документы на выписку, а в коридоре столпотворение. Свобода грозит многим, и очередь до меня доходит лишь через полчаса. Пулей лечу обратно, подхватив бумажки, — мне не терпится оказаться по ту сторону двери, на воле, и радость предвкушения плещется во мне вместо крови.

— Что, Ясенька, свобода? — болтливая Полина делает вид, что не завидует. — А меня только послезавтра выпишут.

— Очень жалко! Но ничего, Поля, и на твоей улице будет праздник, не переживай, — натягиваю на лицо маску фальшивого сочувствия, а Полина зубами щёлкает, похожая на кошку, которой не судьба откусить птичке голову.

Вредная она, хотя до того, как увидела нас с Демидом, она даже милой мне казалась, приветливой. Но теперь только и может, что колкостями осыпать и пытаться хоть чем-то поддеть. Смешная. Пару дней назад я, возвращаясь из столовой, своими ушами слышала, как она делилась прогнозами со своей подружкой Светке, как быстро Демид мной наиграется и бросит.

Слухи — мой личный триггер. Кому уж как не мне знать, какой разрушительной силой они обладают? Но связываться с Полиной — смешно. Жалко буду выглядеть.

— Ой, гляньте, — Наташа, которую перевели в нашу палату только вчера и она вообще не из нашего вуза, просто эпидемией зацепило, тычет пальцем в окно. — Какая тачка подъехала! Краси-и-иво…

Услышав слова Наташи, девочки бегут к окну, толпятся, и Полина сообщает мрачно:

— Лавров…

Сердце делает кувырок, радостно трепещет. Руки дрожат, и я чуть было не душу себя шарфом, до того яростно его наматываю.

— Это тот красавчик? — уточняет Наташа. — Хорошенький какой… это у вас такие парни учатся?

— Ага, у нас красивые парни, — обжигает меня злым взглядом завистливая Полина. А Наташа, не понимая ничего в хитросплетениях наших взаимоотношений, нахваливает Демида, а мне смешно от выражения лица Полины.

— Выдыхай, Поля, тебя сейчас перекосит, такой и останешься, — советую миролюбиво, хотя мне большого труда стоит даже с пуговицами справиться, не то что с Полиной. Нервничаю, а ещё соскучилась. Очень.

— Интересно, за кем он приехал? — Наташа носом влипает в окно, а остальные девчонки расходятся по палате, будто никто вопрос не слышал. Им будто бы неловко становится. Они хорошие, только языки длинные.

Я подхожу к окну, смотрю на стоящего внизу Демида, и в этот момент он будто чувствует меня. Безошибочно находит взглядом, улыбается широко и машет двумя руками, подняв их над головой.

— Ух ты, — восклицает Наташа и с восхищением на меня смотрит. — Поздравляю, подруга. Такого парня отхватить…

— Я этого парня отхватила, когда у него даже кадык не вылез, — улыбаюсь и, послав Демиду воздушный поцелуй, в оглушительной удивлённой тишине выбегаю из палаты, отсекая себя от серпентария.

Фу, слава богу это закончилось. Пусть дальше в своём яде варятся, змеюки.

— Ясенька, только не забывай принимать препараты! — добрая Ниночка ловит меня на лестнице и касается плеча. — И о лёгких своих не забывай, береги их. Себя тоже береги!

Я обещаю быть хорошей девочкой, желаю Ниночке всяческих благ, найти мужа хорошего — знаю, что мечтает о нём изо всех сил, — и спускаюсь вниз по сверкающей чистотой лестнице. Несмотря ни на что, о больнице этой у меня останутся хорошие воспоминания.

Когда до выхода остаётся пара шагов, я останавливаюсь. Снова становится трудно дышать, но это уже от радости будущей встречи. Как же я соскучилась, и эти ощущения выбивают меня из колеи окончательно.

Всё-таки я слишком глубоко влипла в Демида, и с этим ничего не поделаешь. Лёжа тут, получая от него приветы и записки, волнуясь о его самочувствии, это поняла очень остро.

А ещё скучаю по девочкам, и даже по Обухову, по дому нашему новому, по вузу, с его огромными аудиториями с лепными потолками и широкими колоннами. И по маме, но… но, судя по пропущенным звонкам на телефоне, который мне отдали медсёстры, родители продолжают меня игнорировать.

Кончик носа щиплет и чешется, как и веки — вот-вот снова заплачу. Я не знаю, где силы в себе нахожу, чтобы выйти из двери и окунуться в неожиданно тёплый осенний день. Будто не выпадал первый снег три дня назад, а птицы не разлетелись по южным краям.

— Яська! — меня сбивают с ног две очумевшие от радости безумные девицы. Рыжие хвостики лезут в нос, светлые волосы Ивашкиной щекочут щёки, а две пары рук мнут рёбра, вот-вот задушат. — Как мы соскучились, как мы волновались! Только попробуй ещё раз заболеть, по жопе получишь!

Я уже говорила, что обожаю этих дурочек? Могу повторить ещё тысячу раз. И очень жаль, что моя Юлька сиднем сидит в Красновке и приехать сможет только к Новому году. Они бы обязательно подружились, уверена в этом.

— Ладно, потискались и будет, — Дашка отстраняется первой и тянет за руку Ивашкину. — У меня тут неподалёку дело одно есть, а Оля мне помочь обещала.

— Да? — таращит глаза Ивашкина, а Даша крепче сжимает её ладонь. — Чёрт, точно! Забыла на радостях. В общем, мы побежали. Дома увидимся!

И правда, убегают, и я наконец замечаю Демида. Он стоит, скрестив ноги, опирается на машину и смотрит на меня искоса, едва заметно улыбаясь. Его глаза… о, сколько в них эмоций, сколько жажды и тоски. У Лаврова очень взрослый взгляд, пожившего и много пережившего, и мне хочется в такие моменты, когда он беззащитный перед самим собой, обнять и укутать, спрятать ото всех и всего.

— Привет, — губы сами по себе расплываются в улыбке, я так рада видеть его. — Почему сразу не подошёл? Или ты просто девочек привёз?

— Это девочки со мной приехали, — плавно отталкивается от корпуса машины, протягивает мне руку, приглашает ближе подойти, и я делаю пару несмелых шагов.

Мне просто нравится тянуть время. Предвкушать. Оттягивать момент, когда его руки коснутся меня и тогда всё вокруг пропадёт, потеряет смысл.

— Я соскучилась, — говорю и вовсе не стыдно за свою откровенность.

Демид теряется, но тут же улыбка его становится шире. Я вижу по глазам, что его тревожит что-то, волнует, но он молчит, только шаг ко мне делает. Ещё один, третий, и вот его руки на моей талии, подхватывают вверх, заставляют обнять его за шею, крепче держаться.

— Соскучилась она, — он зарывается носом в мою шею, втягивает аромат, а я закрываю глаза и плевать на всё. Просто мне хорошо, просто я счастлива, и неважно, что в окно сейчас на нас пялятся. Пусть, их проблемы. — Поехали, а то сейчас тут начнётся неприличное кино.

Смеюсь, когда Демид несёт меня к машине, бормоча какие-то глупости. О том, что тоже скучал, что сны видел, переживал и чуть не чокнулся, когда понял, что я тоже заболела. Как плохо ему было от мысли, что заразил меня. Дурачок какой, разве он виноват, что ко мне зараза прицепилась, а астма дала о себе знать?

Я глажу его по волосам, по щекам — мне хочется касаться его, чувствовать. Мысли в голове похожи на мягкие облачка, и мне так хорошо сейчас, что мечтаю замереть в мгновении и никуда из него не выбираться.

Демид усаживает меня на соседнее сиденье, тягучими соблазнительными движениями пристёгивает ремнём безопасности, не забыв коснуться меня в самых разных местах. Даже сквозь одежду я ощущаю его, и так сладко.

Когда Демид захлопывает дверцу, не торопится ехать. Напротив, он подаётся ко мне, целует мягко, но с каждой секундой углубляет поцелуй, превращает его в жаркий ураган.

— Мне тебя не хватало, — повторяет и утыкается носом в моё плечо. И снова: — Прости.

Его голос виноватый, и кажется, что просит прощения не только за грипп.

— За всё прости, — отвечает на мои мысли. — Мало того, что все нервы тебе истрепал, так ещё и чуть не убил.

— Да ну тебя! Это же просто грипп.

— Ага, не будь у нас свиданий, ты бы и не заболела. Вон, девчонки твои в порядке. Нет, Синеглазка, это я виноват.

Я глажу его по голове, перебираю мягкие пряди, целую в макушку.

— Поехали? Я есть хочу.

Мы долго катаемся, заезжаем в закусочную, где поглощаем по паре бургеров, потом в кофейню, просто кружим по улицам. Демиду периодически кто-то звонит, но он сбрасывает звонок, лишь мрачнея каждый раз. А я вдруг решаю, что хочу поделиться с Демидом историей, которая чуть было меня до нервного срыва не довела. Мне нужно рассказать об этом, иначе взорвусь.

Мы сидим в машине, пьём кофе, а я в красках рассказываю о болтовне девчонок, о встрече с Рузанной, о её беременности.

— Когда-то это должно было произойти. У Ника маловато принципов и порядочности, — пожимает плечами Демид, и вдруг замолкает. Думает о чём-то, тяжёлые мысли ворочает в голове, и я вижу их отражение в потемневшем встревоженном взгляде. Наконец спрашивает каким-то чужим скрипучим голосом: — Ты сказала, её Рузанна зовут?

— Ага, красивая такая. У неё восточные корни и говорят, что очень злой брат. Любого за неё грохнет. Как она вообще умудрилась забеременеть с таким-то контролем?

Демид бледнеет, резко впихивает мне в руку свой стакан с недопитым кофе и, глядя на дорогу, заводит мотор, и звук его в полной тишине, как рёв дикого зверя. Пугает.

— Что такое, Демид? — я всовываю несчастный стакан в ячейку подставки, меня дёргает вбок, когда Лавров выкручивает руль и встраивается в бурный поток машин. — Ты о чём-то вспомнил?

— Да, — бросает отрывисто. — Вспомнил, что кажется я видел этого грозного брата. И он ехал к Никите.

— Кто тебе звонил всё это время?

— Илья, — Демид внимателен на дороге, на меня не смотрит, только вперёд, а в салоне от напряжения воздух звенит. — Он остался в доме, когда я уехал. А что если Ника грохнули?

— Да ну… хотя… мамочки! Скорее!

— Он идиот, но всё-таки, — последнее, что говорит Демид, а после мы замолкаем, гоняя в воображении страшные картины того, что разгневанный брат Рузанны мог сделать с горе-отцом.

— Демид, я не хотела, чтобы так вышло. Арам… он идиот. Как узнал о Никите? Я не знаю… я не хотела! — всхлипывает и подаётся вперёд, а я тороплюсь открыть калитку и впустить её во двор.

Я не знаю, что творится внутри, я не понимаю, почему Арам до сих пор не уехал, что делает с моими друзьями, но, может быть, сестра его остановит? Должен же он её послушать?

Я готов зажмуриться, входя в дом, вот только то что слышу, заставляет остановиться на пороге.

Из комнат не несутся звуки борьбы, не раздаются крики, маты и проклятия. Никто никого не убивает, напротив.

— Го-о-ол! — орёт Илья из гостиной, и грубый голос вторит ему.

Рузанна хватает меня за руку и смотрит ошарашенно.

— Да я сам в шоке, — сообщаю ей и быстро иду в сторону гостинной, где Илья с Арамом сидят на диване и смотрят футбольный матч.

В смысле? А Никита где?

Но что-то подсказывает, что я знаю место его нахождения. Подтолкнув застывшую на пороге и сбитую с толку Рузанну, мол, твой брат, тебе его и нянчить, бочком-бочком двигаюсь вправо по коридору, огибаю холл и спускаюсь вниз по лестнице. Там, десять ступеней спустя, находится бойлерная и хозяйственные помещения.

И чуйка меня не обманывает.

— Ник, мать твою, — шиплю, наткнувшись на Воропаева, а он меряет шагами небольшое помещение, старательно огибая отопительный котёл. — Ты что тут делаешь?

Никита бросает на меня злой взгляд, доходит до противоположной стены и вдруг упирается в неё лбом.

— Я влип, Лавр. Крупно влип.

Его напряжённые плечи дёргаются вверх, Никита становится похожим на изломанную куклу. Я подхожу, кладу ему руку на спину, а Воропаев не пытается сбросить мою ладонь. От его тела вибрация исходит, и я не знаю, что сказать.

— Демид, я вообще эту Рузанну не помню, — говорит, а в голосе столько горечи и злости. — А тут, оказывается, беременность и братец этот бешеный… он меня убьёт, Лавр! Он когда забор наш сломать пытался и мое имя орал, Илья меня сюда запихнул, а сам остался. Но сколько ещё тут сидеть?

Никита оборачивается резко, бьётся затылком о стену, морщится. Смотрит на меня, как на своё спасение, будто я способен быстро придумать, как ему из этой глубокой задницы выбраться с наименьшими потерями.

— Ник, тебе выйти надо, — вздыхаю и, положив руки ему на плечи, легонько встряхиваю. Он в истерике, но мне нужно привести его в чувства. — Мы рядом, он тебя не грохнет. Но поговорить нужно.

Никита морщится, будто я ему в глотку лимон пропихнул.

— Что я ему скажу? «Извините, мужчина, я случайно трахнул вашу сестру, а теперь она беременная, но жениться я не буду даже под пистолетом»? — на его губах появляется горькая усмешка. — Ты представляешь, что он сделает со мной после такого? А что ещё я могу ему сказать? Врать? Не хочу. Я устал всем врать.

— Да может за тебя ещё никто Рузанну не отдаст.

— Ага, держи карман шире. Это же честь дамы, её нужно покрыть браком.

Никита злится. Только вот на кого? На чужие обычаи или себя?

За дверью шаги, я узнаю их из тысячи. Илья врывается в бойлерную злой, как тысяча чертей разом, шипит гневно, разве что ногами не топает.

— Эй, парни, я не могу его до бесконечности развлекать, у меня уже весь репертуар закончился. А сейчас сестрица приехала, они ругаются, я еле смылся, пока меня не зацепило, — ноздри Ильи трепещут, он на огнедышащего дракона похож, и я его понимаю. — Или ты, Никита, пойдёшь и решишь наконец свою проблему, или я за себя не ручаюсь. Я и так сделал всё, что мог, чтобы твою задницу прикрыть. Устал. Спать пойду.

И правда выходит, зло плюнув на порог на прощание. Если уж Илья дошел до ручки, дело — труба.

— Давай уже, — теряю терпение и выталкиваю Воропаева наружу. — Хватит яйца мять, пора отвечать за своё дерьмо.

Он как-то очень зло смотрит на меня, будто впервые видит. И столько в его взгляде ненависти, что на мгновение становится не по себе.

— Нашлись тут прокуроры на мою голову, — зло выплёвывает и руки мои сбрасывает. — Отвали. Сам пойду!

Да ну тебя, придурок. Достал.

44. Демид

Я не сексист, но некоторые бабы и правда дуры.

Мы входим в холл как раз в тот момент, когда Рузанна кидается на брата, яростно защищая Никиту. И дело даже не в том, что защищает отца своего ребёнка — я бы это мог понять. Любовь и всё такое, но то что она несёт, захлёбываясь паникой, ни в какие ворота не пролезает:

— Арам, это не тот Никита, ты ошибся. Ошибся, слышишь?!

Даже Никита глаза таращит на такоезаявление, а у меня вовсе в голове маленький взрыв. Воропаев отступает, жмётся к стене, и только чудом не сбегает.

В смысле, не тот Никита? Зачем она врёт? Глупая.

— Давайте все успокоимся! — рявкаю, только Арам взбешён настолько, что ничего не слышит. И не видит. У него упала планка, и я ещё громче призываю всех прекратить балаган, срываю горло. Кажется, сейчас он, как дикий зверь, отметёт хрупкую Рузанну в сторону, сломает ей все кости.

Рузанна боится — это видно по напряжённой спине, по дрожащим плечам. Только вот чего? Гнева брата? Или за жизнь Никиты?

— Арамчик, поехали домой, — умоляет, всхлипывая. — Ты зря сюда приехал, тут не те люди. Они ни в чем не виноваты.

Она готова рухнуть на колени перед братом, только лишь бы предотвратить катастрофу. В нашем просторном холле от напряжения нечем дышать, стены будто бы сдвигаются, душат. Диванные подушки валяются на полу безобразной кучей, столик перевёрнут и стекло треснуло. В комнате погром, и меня это бесит.

— Так, а ну разошлись, — вклиниваюсь между Рузанной и её бешеным братом, которого никто не приглашал, а он разворотил наш холл. — Сядь, герой!

Мне надоела вся эта ерунда с чужими детьми, шашнями Никиты, проблемами, которые из-за этого у нас всех. Рузанна надоела тоже.

Арам будто бы впервые меня замечает. Плюхнувшись на диван, смотрит на меня бешеными глазами, налитыми кровью. Нижняя губа трясётся, лицо из смуглого в пепельное превратилось, а тёмная щетина на щеках синеватой кажется.

Гость недолго в себя от моей наглости приходит. Не успеваю отойти, он подпрыгивает и со всей дури бьёт кулаком в челюсть. Не даёт мне возможности сориентироваться, сгруппироваться, и удар выбивает из меня дух. Перед глазами разлетаются искры, меня отбрасывает назад и только чудом хватаюсь рукой за барную стойку и не лечу кубарем на пол.

— Больной? — выплёвыаю то ли зуб, то ли сгусток крови. Да твою мать. — Меня-то за что?!

Рузанна с визгом повисает на могучих плечах брата, орёт что-то на незнакомом языке, но ни слова не понять. За ушами стреляет, а я всё жду, что Никита хотя бы отзовётся, но он молчит, будто его это не касается. Ему плевать, что в холле бардак, дикий вепрь по имени Арам едва не выбил мне все зубы, а беременная девушка заходится в истерике, пытаясь его защитить. Он думает только о себе и своей драгоценной шкуре.

Ну не мудак?

Не знаю, какие слова находит для Арама Рузанна, но он немного успокаивается. Всего лишь чуть-чуть, но драться больше не кидается и это уже прогресс.

— Да вашу мать, я сейчас полицию вызову! — злой Обухов сбегает по лестнице, трясёт в воздухе телефоном в доказательство серьёзности своих намерений. — Ник, почему у Демида лицо в крови?

Илья так удивлён, что по лицу схлопотал именно я, а Арам, услышав имя Ника, щурится и осматривает его медленно, с головы до ног. Я больше не собираюсь стоять у кого-то на пути, мне достаточно, едва не покалечили.

— Ну, привет, Никита, — тихий голос хуже крика, в нём слишком много угрозы. — А ну, иди сюда…

От яростного Арама не сбежать. Визги Рузанны, маты, шум — всё это сливается в мерный гул, разрывающий мозг на части.

Рузанна уже не пытается остановить брата. Только плачет, закрыв рот рукой. Арам бьёт Никиту, а тот орёт, что он знать не знает его сестру и никакого отношения к её ребёнку не имеет. Угрожает. Открещивается всеми способами, отгораживается, защищается умело, и у Арама носом кровь идёт.

Никита пусть трус, но боец неплохой. За себя постоять умеет.

— Урод, — выплёвывает Арам и, тряхнув Никиту напоследок, отпускает. Растирает бледное лицо ладонью, размазывает красное пятно, постепенно приходит в себя, и вместо злости на его лице усталость.

— Моя сестра влюблённая идиотка, — заявляет, и от волнения едва заметный акцент проявляется. — А ты жалкое ничтожество.

Ему будто бы противно на Никиту смотреть, а я с ним согласен. Никита действительно ничтожество, не желающее отвечать за свои поступки.

— Убил бы, да мараться не хочется.

Никита тяжёло дышит, глядя на Арама с плохо скрытым страхом, а тот отворачивается, обводит комнату мрачным взглядом и поднимает упавший столик, ставя его на место. Поднимает подушки, хлопком поправляет покрывало, молчит. Мы с Обуховым предусмотрительно отходим в кухонную зону, ибо нет никакого желания впрягаться за Никиту. Пусть сам расхлёбывает.

Рузанна уже не плачет. Она тихонько воет, обняв себя руками. Глупая девочка. Разве Никита стоит того, чтобы так яростно его защищать, чтобы переживать так?

Не знаю, как поступил бы я на его месте. Не знаю! Нам всего по двадцать, и дети — что-то далёкое, эфемерное, что-то, о чём думаешь в последнюю очередь. Но делать вид, что ты даже не знаешь ту, что от тебя забеременела? Даже не смотреть на неё, словно она — пустое место?

— Надо выпить, — мрачно решает Обухов и достаёт из бара бутылку пива. Мне протягивает безалкогольное, и я жадно пью, не ощущая вкуса.

— Значит так, — Арам достаёт пачку сигарет, крутит в руке, но так и не решается закурить. Смотрит на меня тяжёлым взглядом, подходит и вдруг руку протягивает: — Прости, парень, рефлекс.

Пожимаю плечами, отвечаю на рукопожатие. Кожа на лице пульсирует, но хрен с ним, заживёт.

— Рузанна, в машину, — приказывает, и тон его не терпит возражений. Сестра вздрагивает, сжимается в комочек, но не двигается. — Ты глухая? В машину!

Рявкает так, что глохну на секунду, но Рузанна упорно стоит и не двигается. Только смотрит на Арама исподлобья.

— Не пойду, ты его убьёшь, — говорит тихонько, а Арам устало вздыхает и глаза закатывает.

— Хотел бы, уже убил, — и я понимаю, что не врёт.

Никита рукавом кровь из-под носа вытирает, молчит. Правильно делает, ибо в любой момент Арам снова может взорваться. Он как облитая бензином сухая щепа. Спичку брось — полыхнёт до неба.

— Рузанна, я тебя умоляю, не доводи до греха, — просит и взгляд теплеет. — Ты зачем мне, дурочка, врала? Я же знаю, что это он, мне Арсен сказал, он вас видел. Дело пяти минут было пробить его и адрес.

Рузанна вздрагивает и снова плачет. Арам, потеряв ко всем нам интерес, обнимает сестру, снова называет дурочкой, скупыми движениями по голове гладит. Приговаривает на незнакомом языке, в объятиях баюкает, а она такая маленькая на его фоне.

Никита съезжает на пол, будто все силы потерял, в стену затылком упирается, закрывает глаза. Вердикт ждёт, ни на что особенно не надеясь. Его даже жалко сейчас, хоть и противно таким видеть.

— Правда, иди в машину, я обещаю никого не трогать. Обещаю, слышишь?

Рузанна кивает и, быстро глянув на Никиту будто бы с разочарованием, но и с нежностью. Выходит из комнаты, не обернувшись. Хлопает входная дверь, и мы остаёмся вчетвером.

— Значит так, — Арам достаёт телефон, что-то на экране рассматривает и прячет его в карман. — Времени мало, потому тезисно. Я не убил тебя, Никита, только потому, что моя сестра попросила. Она для меня всё. Но ты обидел её, унизил и опозорил.

— Жениться заставишь? — усмехается Никита, не открывая глаз.

Арам удивлённо смотрит на него, а после, запрокинув голову, хохочет.

— Ты решил, что я эдакий неандерталец, который готов на всё, чтоб позор сестры покрыть? Даже выдать сестру за ничтожество? — он брезгливо кривит губы, словно ничего противнее в жизни не слышал. — В своём уме?

— А как же позор?

Арам загадочно молчит, и мне не нравится блеск в его глазах.

— Такой позор хорошо бы кровью смыть, — и снова хохочет, глядя на бледного расхристанного Никиту. — О, напрягся. Не обгадься.

Никита многое бы сказал, но похоже Арама он действительно боится.

— Я приехал не сватать тебя. Пф, вот ещё.

— Тогда зачем?

— Хотелось посмотреть на тебя. Скажи ты, что любишь её, я бы на многое глаза закрыл, но ты урод и ногтя её не стоишь. Ни о какой свадьбе речи быть не может. Я слишком люблю свою сестру, чтобы делать несчастной. Ей, дуре, и так хватило.

— А как же ребёнок?

Арам трёт подбородок, размышляет.

— Воспитаем, — пожимает плечами. — У нас семья большая, младенцу места хватит. Он будет самым счастливым, душой нашей. Отец ему такой точно не нужен, а Рузанке муж такой тем более.

Арам долго смотрит на Никиту, размышляет о чём-то, а я выталкиваю Обухова прочь из комнаты, потому что больше не хочу быть даже свидетелем этого, не то что участником.

— Пойдём к девчонкам, — предлагает Илья, и на этот раз речь не про общагу, а о соседнем доме. — Яську надо с выпиской поздравить.

Мы набираем в кладовой полный пакет разной съедобной ерунды, Илья, поразмыслив, бутылку испанского вина прихватывает. Когда оказываемся на улице, Илья спрашивает, глядя куда-то вдаль:

— В какой момент мы не заметили, что он такой трус?

Пожимаю плечами и иду к лазу между заборами, о котором почти никто не знает. Он остался после какого-то ремонта, скрытый за чахлыми кустами.

В голове мелькает мысль, что надо бы его заделать, потому что Никита знает о нём тоже, но отмахиваюсь от этих глупостей. Зачем ему пользоваться лазом? Ерунда.

— Думаешь, Арам не убьёт его?

— Уверен, что нет, — я отодвигаю доску и влезаю первым. — Пусть сами разбираются, меня уже тошнит от всего этого. И от Никиты тоже.

45. Ярослава

— Таблетку выпей, — шёпотом приказывает Демид, когда от заказанной пиццы не остаётся и следа, а на часах глубокий вечер.

Илья развлекает девочек какими-то спортивными байками — по нему видно, что он никак не может жить без футбола. Травма его тяготит, бесит, а на поле очень хочется. Потому большинство его рассказов о футболе и лучших футболистах мира. Кажется, он знает о них всё! Чем жили, дышали, что любят, к чему стремятся. В такие моменты он одухотворённый, увлечённый и даже Даша, которая на словах его терпеть не может, смотрит с уважением. А может, даже с обожанием.

Мне кажется, он ей нравится. Оттого Даша так яростно сопротивляется. Сестра её настроила капитально против святой троицы, наговорила много, да только чудит из всех один Никита. Но Даша полна негатива, и это сложно искоренить.

Против заложенных установок сложно идти, с ними трудно бороться. Но, судя по выражению лица Даши, она готова перейти в отношениях с Обуховым на новый уровень.

— Ну, ты не слышишь меня? — Демид касается моей спины, проводит вверх от поясницы к лопаткам. — Непослушная девочка не хочет пить таблетки?

— Я забыла о них! — восклицаю, но слышит меня только Демид, остальные болтовнёй заняты. Разбрелись по комнате, смеются, какие-то мелочи на полках рассматривают. Илья любознательный, ему будто бы всё интересно. — Подожди, сейчас.

Я бегу в свою комнату, где на тумбочке пакет с лекарствами. Их нужно принимать ещё неделю по чёткому графику, только у меня голова дырявая и если бы не Демид, плакало моё лечение.

— Ты воду забыла, — Демид входит в мою комнату, но не торопится проходить.

Так и застывает на пороге. Будто разрешения ждёт, бутылку воды мне протягивает, а я благодарно улыбаюсь, потому что и правда, забыла напрочь. Вообще рядом с ним у меня удивительно пустая голова. Вернее, в ней одни глупости.

Забрасываю в рот парочку пилюль, запиваю, морщась от горького привкуса таблеток. Демид смеётся и всё-таки проходит в комнату, останавливается рядом.

Пугаюсь. Потому что мы с ним одни в комнате, за окнами ночь, а совсем рядом кровать.

— Не бойся меня, — просит шёпотом, хотя уже нет необходимости говорить тихо, ребята далеко и нас всё равно никто не услышит. — Я тебя не обижу. Таблетки выпила?

— Когда ты так нежно гладишь меня по щеке, я не успеваю следить за ходом твоих мыслей, — бурчу, к руке льну, а широкая ладонь такая тёплая.

Закрываю глаза, а Демид пальцами свободной руки по моим губам проводит.

— Мне понравилась та твоя красная помада, — его голос хриплый, дыхание рваное, а у меня внутри что-то похожее на жидкий огонь разливается. Вены горят, а руки дрожат так, что я едва не роняю на пол бутылку воды.

— Я её купила однажды и спрятала, чтобы мама не знала, — улыбаюсь, а пальцы Демида очерчивают контур подбородка.

Лавр, как слепец, исследует моё лицо. Я не хочу открывать глаза, мне сейчас слишком хорошо, чтобы снова окунуться в реальность.

— Ты самая красивая, — говорит Демид, и дыхание его щекочет мою шею. — И самая лучшая. Я никогда тебя больше не обижу.

Он снова это повторяет, будто вбить в мой мозг эту мысль пытается.

Я не знаю, что сказать. Снова говорить, что верю? Что простила? Забыла всё, что он сделал мне? Да, простила, но не забыла — это невозможно. Но прощение — важнее памяти. Я нашла силы и поводы оправдать его. Понять.

Поднимаюсь на носочки. Наощупь нахожу губы Демида, касаюсь их сначала пальцами, но не выдерживаю и целую. Хочется почувствовать его, ощутить. Страшно, но я хочу быть ближе.

Демид обнимает меня за плечи. Его руки гладят, кружат, рождают невероятные эмоции и желания. Саму себя не узнаю, а в голове ураган из мыслей.

— Ясь, я, кажется, люблю тебя, — шепчет на ухо. — Влюбился в тебя однажды, а теперь люблю. Я так за тебя испугался…

Его движения становятся порывистыми, жадными. Руки нигде и везде одновременно, они меня гладят, сжимают, больно жалят, пробираются под одежду, рождают мурашки.

Лихорадочно целуемся, кусаем друг друга, сходим с ума. Прихожу в себя, лежащей на спине. Демид сверху, опирается на руки, большой и сильный.

— Чш-ш, не торопись, — он заводит мои руки над головой, пригвождает к кровати, обездвиживает. — Постепенно. Всему своё время.

Чему время? Но в ответ Демид медленно поднимает вверх мою футболку, обнажает всё больше кожи, которую может зацеловать. И он целует, обжигает касаниями. Я подаюсь навстречу, но Демид пригвождает к кровати, не даёт с места сдвинуться. Контролирует каждый мой жест, движение, и приходится подчиниться. Распластаться под его руками, отдаться в их власть. Подчиниться контролю.

— Красивая… сладкая, — шепчет, целуя меня. Его язык обводит по контуру пупок, углубляется в ямку, творит безобразие, от которого у меня крышу сносит. — Потерпи…

И я терплю, лишь стону, пытаясь справиться со своими эмоциями. А Демид творит со мной что-то невероятное, от чего теряю контроль.

Вскоре остаюсь практически обнажённой. Это странно, но волнующе. Отпускаю стыд, раскрываюсь навстречу, готовая ко всему.

Демид кладёт руку на внутреннюю сторону моего бедра, гладит легко, мягко, и меня вверх подбрасывает от невероятных ощущений, когда Лавр проводит ладонью вверх и накрывает мои влажные трусики.

Так обжигающе томно. Сладко.

— Горячая такая, — Демид надавливает на самое сокровенное место. — Отзывчивая…

Моя кожа горит под его касаниями. Демид снимает с меня трусы, бюстгальтер — полностью лишает обороны, поцелуями спускается ниже.

Когда его губы накрывают самое сокровенное место, вскрикиваю. Демид крепко держит меня за бёдра — после его касаний наверняка останутся синяки. Выгибаюсь навстречу его губам, языку, ласкам. Мне так хорошо — настолько, как не было ещё ни разу в жизни.

Удовольствие простреливает в тот момент, когда язык Демида касается какой-то точки. Я растекаюсь киселём, сладкой рекой, патокой…

Прихожу в себя, дрожащая, потная, обездвиженная. Окутанная руками Демида, опутанная его объятиями. Потная, жаркая.

— Чш-ш, — Демид сдувает испарину с моего лба. — Я люблю тебя…

— И я тебя, — целую его куда-то в подбородок, льну к сильному телу. — Я верю тебе.

— А я тебе.

Проваливаюсь в сон, довольная и счастливая, и снится мне радуга, на фоне которой пасутся кони с серебристой гривой. Красота неимоверная! И пусть такие сны снятся всегда, а Демид всегда будет рядом. Обнимает, шепчет на ухо всякую чушь и просто касается.

Больше, как оказалось, мне ничего для полного счастья не нужно.

46. Ярослава

Как же здорово вернуться к привычной жизни! Две недели после выписки меня кружит в суете будней: беготня по аудиториям, тонны заданий и знаний, которые нужно наверстать и усвоить, не оставляют времени для глупых мыслей и пустых переживаний. Единственный отдых, который позволяю себе, — посещение тренировок Демида. После мы неизменно собираемся в моей комнате и готовим проект, который сил отнимает достаточно. Бесит!

Несмотря на то, что в случае невыполнения никого не отчислят, я всё равно хочу всё сделать идеально — заучку из себя не вытравить, как и привычку учиться, не жалея себя и жертвуя сном. Стирая зубы о гранит науки. Но только так чувствую удовлетворение, иначе не могу.

— Так, стоп! — говорит Демид, когда я в очередной раз растираю уставшие глаза. — На сегодня закончили и завтра тоже выходной.

— Но мы же почти доделали! Пара дней и тогда точно отдох…

— Выходной, я сказал! — хмурится Демид и сверкает на меня гневным взглядом. — Или собралась убиться на этой никому в сущности не нужной ерунде?

Демид злится, и есть на что, потому что размерам моих синяков под глазами позавидует любая панда. Я действительно падаю с ног, и это непреложный факт, с которым сложно спорить.

Мы сидим на кровати, и мягкость матраса манит прилечь, закрыть глаза и забыться долгим, сладким сном. Демид близко и мне очень хочется обнять его, спрятаться на безопасной широкой груди от всего на свете.

Отбрасываю в сторону планшет, потягиваясь, разминаю затёкшую спину, и, хитро глянув на Демида, говорю чьим-то чужим, сексуальным и хриплым, голосом:

— Значит, ты обо мне опять заботишься? — кокетливо взмахнув ресницами, я подаюсь вперёд, трусь носом о его щёку и шёпотом на самое ухо произношу, задевая мочку: — Спасибо.

Демид усмехается и ловким движением — так, что только взвизгнуть успеваю, — опрокидывает меня на спину и впивается в губы жёстким поцелуем, но страсть тут же превращается в сладкую нежность. Задохнувшись от нахлынувших эмоций, я обвиваю его шею руками, а Демид перекатывается на лопатки и закидывает меня себе на грудь. Дыхание перехватывает, как на самых крутых виражах американских горок, а Лавр прижимает меня ухом к шумно стучащему сердцу, гладит по спине, сонно перебирает волосы, наматывая пряди на палец.

На тренировках он дико устаёт — до первой игры осталась всего неделя, и мне так хочется и о нём позаботиться. Дать отдохнуть.

Поднимаю голову, губами до подбородка дотягиваюсь, а Демид открывает один глаз и смотрит на меня так, как умеет только он — со смесью нежности, требовательности и страсти.

— Спи, Лавр, — приговариваю шёпотом и вспоминаю песенку, которую он однажды для меня пел. В ту ночь началась гроза, я жутко испугалась и начала плакать, а Демид, будто почувствовав что-то, влез ко мне в окно, в охапку сгрёб, успокаивая, и я уснула, забыв о страхе.

Пусть Демид пел для меня эту песню много лет назад, и больше я её ни разу не слышала, слова сами по себе, будто по волшебству, всплывают в памяти. Я пою про кота, который заблудился, бегая по крышам, но вдруг увидел луну. Она ему улыбалась! И кот нашёл свой дом и покой. Это красивая песенка, пусть и детская.

Я так себе певица, но очень стараюсь. Мой слабый голос льётся в тишине комнаты, даже красивым кажется. Демид улыбается чему-то и почти мгновенно засыпает. Его дыхание становится ровным, глубоким, а руки, лежащие на моей спине, расслабляются. Черты лица разглаживаются — Лавр находит свой покой, а я лежу ещё немного, чтобы не разбудить его неосторожным движением.

Ко мне сон напротив не идёт. Закрываю глаза, но они будто бы сами по себе распахиваются, и спать совсем не хочется. На часах только девять, и значит, что у меня есть время сходить в кондитерскую и купить любимые круассаны. А ещё замечательный кофе на вынос, и если Демид проснётся, то ему будет вкусно…

Решено! Аккуратно выпутываюсь из объятий Демида, легко чмокаю его в щёку, стараясь не разбудить, и выскальзываю из комнаты, мягко прикрыв за собой дверь. В доме тишина — девочки ушли в гости, оставив нас с Лавровым наедине. Умнички мои.

Натянув пальто, обувшись, я выбегаю из дома, бегу в сторону кондитерской, но не успеваю даже нашу улицу миновать — меня кто-то ловит и больно хватает за руку.

Испугавшись, кричу, и чужая хватка на моём запястье ослабевает.

— Да ну блин! Никита! Испугал же!

Все две недели я Никиту почти не видела. Рузанна уехала, её брат здорово намял ему бока, и Никита не отсвечивал, даже в институте не показывался. Он дома практически не появлялся, всё время тусуясь с кем-то. Наверное, ещё кому-то детей делал. Впрочем, не очень-то было интересно.

Правда, иногда я получала от него сообщения, но не часто и очень безобидные — только это спасло Никиту от попадания в чёрны й список.

— Ясь, прости, — он виновато улыбается и поправляет ворот куртки. — Не хотел тебя испугать.

На его лице все оттенки раскаяния, и мне трудно сердиться, когда он такой. Несчастный и разбитый.

— Просто зачем было хватать за руки? Можно было просто окликнуть, — ворчу, растирая запястье, а Никита, запустив руку в волосы, снова просит у меня прощения. — Никит, ты что-то хотел? Я просто тороплюсь…

— И куда тебя в ночи твой принц отпустил? Одну по темноте шастать… Лавр — герой, как я посмотрю.

Он говорит всё это, усмехаясь, а мне хочется ему в лицо дать. Ну, чтобы не был таким самодовольным.

— То, куда меня пускает Лавр или не пускает, тебя должно волновать в последнюю очередь, — фыркаю и, обогнув Никиту, делаю несколько шагов по направлению к кондитерской. — А ты бы лучше думал о себе…

— Намёк понят, — догоняет меня в два шага, кладёт руки на плечи. От его наглости теряюсь, замираю столбом, а Никита пользуется замешательством и, наклонившись ко мне, жадно впивается в губы поцелуем.

В этом нет романтики, лишь какая-то болезненная жажда. Его напор пугает, от него хочется закрыться, ибо есть в нём что-то неправильное. Противоестественное. И я толкаю Никиту в грудь, пытаюсь отпихнуть, кусаю его за губу, и он с шипением отстраняется. Но не отпускает, только лбом своим к моему прижимается. Дышит тяжело и рвано, как загнанный зверь, а мне дискомфортно.

— Пусти меня, — требую, рвусь, пытаясь освободиться, но Никита не слушается. — Ты что делаешь, придурок?

— Хочу понять, чем Демид меня лучше.

— Да причём тут он?! Такое чувство, что тебе важно выиграть у Демида. Очухайся! Или думаешь, парень, который бросил беременную девушку — моя мечта?

Я не хотела затрагивать Рузанну, но слова сами срываются с языка. И Никита отшатывается, словно удар под дых получил, скисает, но его руки всё ещё свинцовой тяжестью на моих плечах.

— Яся, это ничего не значит! — Никита подаётся ко мне, но я выставляю руки, выстраиваю преграду. — Я понял… Просто ты мне даже шанса не дала. Разве это честно?

Я набираю полную грудь воздуха, чтобы произнести гневную речь, но чёрная тень сметает Никиту с моего пути, валит на землю и мутузит от души. Демид! Он наваливается на своего друга с яростью, которая очень редко в нём просыпается.

Как ты оказался тут, а? Ты же спал!

Никита не успевает сгруппироваться, бьётся затылком о землю, а Демид лупит его мощно, не выбирая средств, и это выглядит по-настоящему страшно. Лают собаки, разбуженные дракой, кричат потревоженные люди. Если это не остановить, вот-вот приедет полиция!

Я пытаюсь оттащить Демида — ради его же блага, но какая-то женщина в цветастом халате выбегает из своего двора и орёт в трубку, что тут кого-то убивают и срочно нужно вмешаться.

— Да успокойтесь вы! — кричу, понимая, что вот-вот случится беда. Но парни дерутся, рыча и перекатываясь по асфальту, а мне плакать хочется.

Ну зачем, а? Зачем они такие идиоты?!

Моих сил недостаточно, чтобы разнять озверевших парней, и ожидаемо вдалеке звучит сирена. Уже поздно метаться, и через несколько мгновений рядом паркуется полицейская машина, и бравые ребята в погонах силой запихивают Демида и Никиту в свою машину.

Да ну блин! Я всего лишь хотела купить круассанов.

Лучше бы вовсе не высовывалась.

47. Демид

Ну вот ты, Лавров, и в каталажку попал. Как в плохом анекдоте. От идиотизма ситуации я запрокидываю голову и смеюсь хрипло, и звук, что рвётся из моей груди, больше похож на карканье воронья. Захлёбываюсь смехом, он переходит в кашель, бью себя по груди, а слёзы застилают глаза. Ничего из-за них не вижу, они текут по лицу горячими струйками, прокладывают обжигающие дорожки вниз по щекам. Отсмеявшись, слизываю солёные капли с губ, и дураком себя чувствую. Полнейшим идиотом!

Но всё-таки это забавно. Когда-то я избежал интерната, а сейчас всё равно в клетку попал. Ну, что за хрень? И ведь сам виноват. Не сдержался! Вышел на улицу, услышав, как за Ясей хлопнула дверь, хотел за ней пойти, узнать, что за периметром двора забыла поздним вечером, куда её черти потащили, такую всю самостоятельную. А там этот придурок граблями машет, целоваться лезет. И если бы она не сопротивлялась! Но Синеглазка рвалась из его рук, как пойманная птица, билась, пытаясь выстроить между ними стену, но в Никите дури предостаточно.

Ну, не козёл, а? Разве можно так с девушкой? С моей, мать его, девушкой?!

Мы с Никитой сцепились не на жизнь, а на смерть. Лупили друг друга, будто перед нами не люди, а боксёрские груши. Били смачно и от души — мои кулаки окрасились в красный, а на губе выступила кровь.

Когда нас затащили в «бобик», мы не перестали кидаться друг на друга. Бросались, как дикие звери, и нас едва растащили по углам. И сейчас кинули по разным клеткам, чтобы точно не случилось убийства.

Помимо меня в небольшом помещении ещё двенадцать человек — что-то уровень преступности в нашем городе взлетел до небес. От вони перегара и потных подмышек тошнит. Я не Яся, у меня всё просто с обонянием, но здесь же дышать нечем, а ещё тесно.

Яся… от мысли о ней теплее становится, а её визг до сих пор в ушах стоит. Моя беспокойная девочка, она до последнего пыталась нас разнять. А после, когда нас всё-таки втащили в полицейскую тачку, она кидалась на ментов, убеждала, что они просто обязаны взять её с собой. Такая смешная, заботливая. Люблю…

Поднимаюсь с лавочки, которую делил с тремя бомжами, подхожу к прутьям. Нет, я не хочу кричать о своих правах, не требую себя выпустить. Я накосячил, значит, надо отвечать. Просто мне необходимо хотя бы на чуть-чуть изменить угол обзора, увидеть что-то другое, а не рожи спитых пьяниц и мелкого ворья.

— Эй, пацан, куртка у тебя классная! — очнувшийся от полусна-полубреда алкаш шарит по мне алчным взглядом. — Чё ты, слишком гордый? Пра-альна, кто мы против такого франта.

На лице, синеватом от выпитого за жизнь алкоголя, брезгливость, а в маленьких глазках-буравчиках жадность светится.

— Небось папкины деньги в клубах своих модных на наркоту скинул, вот и загребли, — алкаш пыжится, изображая из себя Шерлока, а я усмехаюсь, хотя после пары размашистых ударов Никиты, пришедших прямиком в губы, это непросто.

Едва затянувшиеся хрупкой коркой ранки сочатся кровью, причиняют боль. На меня вообще страшно смотреть — это я знаю, не глядя в зеркало. Сначала кулак Арама, после Никиты, и вот он я, красавец с заплывшей рожей, но в хорошей куртке, на которую зарится вонючий алкоголик.

Я не люблю пьющих до такой степени. Люди, спустившие свою жизнь в канализацию и закидали сверху дерьмом, мне противны.

И я снова отворачиваюсь, потому что с такими конфликтовать — последнее, к чему я в этой жизни стремлюсь. Не хватало новую потасовку устроить, уже в камере.

Алкаш поднимает народные массы на классовую борьбу, пытается найти поддержку у сокамерников, но те как-то вяло реагируют на его провокации, а я утыкаюсь лбом в прохладные прутья, от которых навязчиво пахнет металлом, и этот запах перебивает остальные. Хвала небесам!

Сколько проходит времени, пока обо мне вспоминают? Не считаю, но в коридоре появляется человек в погонах и, завидев меня, ускоряет шаг.

— Лавров, на выход, — бросает мрачно, взгляд отводит, будто чего-то боится, но мне плевать.

Главное, что из камеры выводят, и это уже половина успеха.

Впрочем, я готов нести ответственность. Сколько там положено по закону? Прикидываю в голове, насколько тяжёлые повреждения у Никиты… да ну, пару раз по морде получил от меня. Значит, максимум 116 статья, а по ней до пары лет колонии, и то, если досудебно не примиримся.

В конце концов, у меня тоже разбитые губы, а Никита приставал к девушке на улице и насильно её целовал.

Урод.

От воспоминаний меня снова вверх подбрасывает, я внутренне ору, гневаюсь, ногами топаю, но внешне остаюсь спокойным. Иду вслед за мрачным мужиком в погонах, он заводит меня в отдельную комнату, а в ней отец.

Он сидит, уткнувшись взглядом в пол. Опирается ладонью на колено, медленно поднимает взгляд, ощупывает меня с ног до головы. Отец кажется взволнованным, немножко печальным, очень человечным, и это заставляет меня испытать мимолётное чувство вины.

Близки ли мы с ним? Нет. До сих пор находим точки соприкосновения, учимся быть семьёй. Это… трудно. Потому что я его шестнадцать лет не видел и не знал. Моя мать умирала от жуткой болезни, полуголодная, гордая. У нас не было денег даже на самое элементарное, хотя мама всегда старалась дать мне хоть что-то. Старалась изо всех сил, а я платил ей тем же.

И в этой жизни не было места отцу. Его вообще не было! Я даже не знал, кто он, чем живёт, чем дышит. Мама никогда о нём не говорила, запрещала спрашивать, не делилась малейшими деталями. В детстве мне хотелось хоть что-то знать о нём — кто такой, чем дышит, но всё время натыкался на стену молчания. Мы с мамой переезжали часто, мыкались по съёмным квартирам и незнакомым городам, пока однажды не нашли место в Красновке, в старом доме моего деда, которого тоже никогда не видел. Но он умер, оставил маме дом, и мы поселились в нём и больше уже никуда не убегали.

Тогда я ничего не понимал, но чувствовал, что была у мамы какая-то тайна. Что-то, что мешало мне узнать хоть что-то об отце. И я не вмешивался, однажды решив, что вот бывают дети без пап, только мамины, и я такой. Мамин.

Но когда она умерла, отец появился. Перед смертью мама набралась смелости и сообщила ему о наследнике, и я, несовершеннолетний, не загремел в интернат. Папа забрал меня, осыпал деньгами, подарил машину, гордился тем, какой умный и взрослый у него сын. Какой замечательный!

Мысли проносятся в голове ледяным вихрем, я ёжусь, отгоняя воспоминания, и прямо смотрю на отца. В кабинете, кроме нас, никого, и я уже знаю, что папа всё решил — это в его стиле: появляться в самый необходимый момент и спасать. От чего угодно: голодной смерти, интерната, тюрьмы.

Отец качает головой, а в его взгляде тревога. Нет осуждения, нет разочарования — я достался ему взрослым и беспроблемным, умным, папа не привык обо мне волноваться. Меня не надо было воспитывать, я не разрешал читать себе нотации, да мне и не нужно было. Помимо этого косяка с дракой, я почти идеальный сын.

— Пап, так вышло, — вскидываю руки, чтобы пресечь всевозможные разговоры. — Извиняться не буду.

— И не надо, — отец смахивает с лацкана всегда идеального пиджака невидимую пыль, а на деле берёт паузу, чтобы обдумать каждое слово. — Пойдём.

Он поднимается во весь свой немаленький рост, разворачивает широкие плечи, будто за ними вот-вот крылья прорежутся. Тяжело вздыхает, отводит от меня взгляд. Ему неловко, я это понимаю. Отцу всё время хочется показать, что он — хороший, хочется доказать это мне и всему миру. Да только слишком много времени потеряно, упущено, и это откладывает отпечаток.

Мы чужие, пусть в венах и течёт общая кровь, а внешне мы почти одинаковы.

— Пап, так надо было, — говорю, вставая напротив, заглядываю ему в глаза открыто, без смущения и страха. — Зачем ты пришёл?

— Вытащить тебя из кутузки, — отец горько усмехается и кладёт руку мне на плечо. — Ты мой единственный сын, я не мог иначе. Позвонил тебе, а мне из полиции ответили. Приехал. Ты не рад?

— Я рад, — я искренен, потому что где-то в глубине души надеялся, что папа будет рядом. Мне этого так долго не хватало.

А ещё у отца, кроме меня, действительно никого нет. Он долгие годы варился в криминальной тусовке, в которой нельзя было иметь ни семьи, ни детей. Слишком много крови, боли, условностей. От всего этого сбежала моя беременная мать, скрыла меня ото всех, спрятала. Не хотела, чтобы я пострадал.

Я, наверное, потому окончательно разочаровался в Никите. Взбесился. Понимаю, что нельзя накладывать личные трагедии на других, но мужик, который игнорирует беременную женщину — это больно. И пусть я помню и знаю, что отец вовсе не знал о беременности моей мамы, не представлял, что у него есть сын, мне всё равно больно.

Поступок Никиты разворошил во мне что-то глубинное, очень страшное. То, что всю жизнь топил в себе. Представил вдруг, как будет расти ребёнок Рузанны, лишённый внимания отца, и так плохо стало. Отвратительно. До дрожи.

Отец вдруг обнимает меня. Всегда суховатый в проявлении эмоций, сейчас он даёт слабину и прижимает к себе крепко, как маленького. Бормочет что-то о тревогах, волнениях и любви. Я закрываю глаза, чувствуя себя ребёнком. Так долго был взрослым — вынужденно, искусственно, — что сейчас сдаюсь под напором отцовской внезапной нежности. Мне её так не хватало, так болело без неё. Так хотелось хоть раз испытать, что это — быть нужным своему отцу. И вот сейчас готов разрыдаться, как девчонка. Больно… но не стыдно. Я заслужил эти слёзы. Я имею на них право!

Ведь ни бабки, ни подаренная крутая тачка, ни мотоцикл — ничего из этого не давало чувства любви и нужности. Это просто материальное, это было похоже на откуп. А сейчас, когда стоим в тесной пыльной комнатке, где на подоконнике погибает чахлый фикус, а в углах висят гирлянды паутины, я впервые чувствую, что нужен своему отцу.

— Там девочка ждёт, — отец выводит меня из комнаты, когда обниматься дальше становится неловким и даже неприличным. — Твоя?

Отец не давит на меня, не пытается влезть под шкуру. Он просто интересуется, не заходя в мою зону комфорта. И, оказавшись после всех необходимых бюрократических процедур на улице, я замечаю Ясю, я чувствую, как сердце крутится в горле безумным волчком.

Она, замёрзшая, прыгает на одном месте, выплясывая в попытках согреться. И я злюсь, что ей снова дома не сиделось, беспокойная она натура, но не могу не разрываться на части от радости, что вижу эту дурочку. Что она пришла ко мне.

Ну что за прелесть она у меня, а? Невозможное счастье, от которого всё внутри дрожит.

48. Ярослава

Ну почему, почему Никиту отпускают первым?! Он же не меньше Демида виноват. Он же его спровоцировал!

Топчусь на месте, мёрзну. Никита, ссутулившись, выходит из дверей один, и взгляд у него, как у побитой собаки. Замирает, завидев меня, но я делаю вид, что не знаю его. Ни разу не встречала! Это просто какой-то незнакомый парень, мало ли их на улице.

Отворачиваюсь, и взгляд его спину прожигает. Он будто бы ждёт чего-то, надеется. Что я подойду? Начну выяснять отношения? Спрошу, как у него дела?

Уйди, дурак, не смей ко мне подходить! И я не стану, ни в коем случает. Не сейчас, когда Демида жду. Не хватало, чтобы он опять нас вместе увидел.

И Никита, будто бы услышав мои мысли, уходит, так ни разу не обернувшись. Хлопает дверца такси, шуршат по асфальту шины, и только когда машина скрывается за поворотом, понимаю, насколько была все эти недолгие минуты напряжена. Внутри пружина лопается, и только сейчас вдыхаю полной грудью, позволяю себе дышать свободно.

Но почему кажется, что Никита зло затаил? Странное ощущение, но я от него отмахиваюсь тут же, когда чувствую, что Демид где-то рядом. Не буду в такой момент думать о дураке Никите, когда Лавра отпустили! Не до него сейчас!

Я оборачиваюсь, встречаюсь с тёмным измученным взглядом, а в нём тепло и радость, каких ещё не видела ни разу. Демид бледный, его щёки покрыты щетиной, он потрёпан и помят, а ещё глаз заплыл синяком, на скуле ссадина.

Демиду досталось, он выжат, как лимон, а рядом с ним высокий статный мужчина в шикарном пальто, так сильно на Лавра похожий. Его отец. Мы познакомились недавно. Перебросились парой фраз, но у меня не получилось понять, что он за человек. Не сумела раскусить! Хотя куда мне, восемнадцатилетней девочке считывать взрослых и успешных мужчин.

— Демида же отпустят? — спросила о том, что действительно волнует.

— Для того я и приехал. А ты зачем мёрзнешь?

— Не знаю… дома быть не хочу. Я хотела увидеть Демида, но меня не пустили… не положено, да?

— Не положено, — усмехнулся, и взгляд вдруг стал теплее. — Любишь его?

Вопрос застал врасплох — мне неловко с практически незнакомым человеком о чувствах говорить, но он, кажется, всё и так понял. По-отечески по голове погладил, а я вдруг всхлипнула и сердито отвернулась. Вот ещё, плакать перед людьми от того, что не хватает родительской поддержки. От того, что даже этот скупой жест чужого отца вызвал бурю эмоций, взбаламутил застоявшееся болото моих чувств. Я уже взрослая, нечего плакать по мамке. Справлюсь! Уже почти справилась.

Я не знала, куда себя деть и мёрзла сильнее. Когда пауза стала почти неприличной, отец Демида окинул меня задумчивым взглядом, а мне в нём одобрение померещилось. И что-то ещё, но я не смогла это разобрать.

Встряхиваю головой, отгоняя воспоминания о недавних события, улыбаюсь, поймав взгляд Демида. Он тёплый, и мне очень хочется к Лавру прижаться. Кинуться на шею, целовать небритые щёки, щупать и ощущать. Но я торможу, ибо рядом отец Лаврова. При нём неловко, и я только шаг навстречу делаю, руки в замок переплетая, и суставы ноют. Если не прекращу, пальцы сломаю.

И тот будто бы понимает всё: хлопает сына по плечу, что-то тихо на ухо говорит и сбегает по трём ступенькам. Его дорогущая машина припаркована в десяти шагах от меня, и отец Демида, будто ко всему интерес потеряв, идёт торопливо к автомобилю, но поравнявшись со мной, останавливается. Он словно бы медлит, силится что-то сказать, а я смотрю в его лицо и столько совпадений вижу в чертах, мимике. Демид слишком похож на своего отца, которого не было в его жизни в самые трудные моменты. Жутко думать о том, сколько времени они потеряли…

— Ярослава, — он хмурится, слова подбирает, а мне остаётся только смотреть на него и ждать. — Ты хорошая девочка. Береги его, у меня одного не очень получается.

— Я постараюсь, — улыбаюсь.

— У тебя получится, — улыбка в ответ и лёгкое касание моего плеча.

Пара секунд, и он отходит от меня. Не оглядываясь, садится в машину, и та трогается с места практически сразу. Лишь ненадолго тормозит, но за тёмными стёклами ничего не увидеть. Ни взгляда, ни эмоции. Да и не нужно — я лечу к Демиду,

— Ну что ты, что ты… — подхватывает меня на руки. Не будь он таким сильным и ловким, мы бы скатились кубарем вниз, сломав себе что-то. — Ты плачешь? Дурочка, я же не с фронта вернулся.

— Не дерись больше! — требую, и в ответ получаю широкую улыбку.

Демид ловит пальцами мои щёки, целует в замёрзший нос и хмурится. Злится будто бы.

— Ты зачем тут мёрзла? Опять хочешь заболеть?

— Я не… я не знаю. Так надо было, — решительно головой киваю и даже ногой топаю. — Не говори мне ничего, ладно? Не ругайся.

— Ругаться? Нет, конечно. Вот отшлёпать — это в самый раз.

Ойкнуть не успеваю, он на руки меня подхватывает, на плечо себе закидывает, пещерный мужлан, и тащит куда-то, невзирая на протесты. Ничего не слышит, и тяжесть его ладони, лежащей на попе, ощущаю даже сквозь слои одежды.

— Куда ты меня несёшь? Лавров, отпусти! Остановка в другой стороне!

— Молчи, холодно. Нахватаешься открытым ртом ветра, горло заболеет. Тихо!

— Тебе же тяжело, — сдаюсь и больше не дёргаюсь, а перед глазами только куртка Демида.

— Ты бы ела нормально, тогда бы весила больше. А так… пушинка.

Этот пещерный человек даже не запыхался, неся меня куда-то, а у меня рёбра болят. Когда готова умолять меня отпустить, Демид так же ловко ставит на ноги и удерживает, пока приду в себя и восстановлю перевёрнутую с ног на голову картину мира.

— Твоя машина, — чему-то глупо улыбаюсь, а Демид уже распахивает дверцу и запитхивает меня в тепло салона.

— Ага, люди отца пригнали, — в голосе показное равнодушие, но за ним, я чувствую, слишком много эмоций, как за щитом, прячется. — Всё, домой.

— Твой отец… он мне понравился, — сообщаю, к себе прислушавшись, а Демид чуть сильнее, чем надо дверцей хлопает и бросает на меня усталый взгляд. Его броня трещит по швам, едва держится на немногочисленных винтиках, готовая треснуть в любой момент.

Демид втягивает носом воздух, запрокидывает голову и закрывает глаза. Он так делал, когда не хотел плакать.

— Мне он тоже нравится, — его голос тихий и скрипучий. — И, знаешь, я злюсь на себя за это… не знаю, Ясь, у нас с ним всё слишком сложно.

Демид смотрит на меня, грустно улыбается и, протянув руку, касается ладонью щеки. Гладит нежно, рассматривает моё лицо. Думает о чём-то, но я не могу его разгадать.

— Можно я сегодня у тебя останусь? — спрашивает, а в глазах тысяча вопросов. — Не хочу домой идти…

— Оставайся, — киваю и целую его ладонь. — Рядом с тобой я не одинокая.

И Демид остаётся. Принимает душ и бесконечно смущает меня, расхаживая в одном полотенце. Знает, какой эффект на меня его тело производит, в какие оттенки красного вгоняет моё лицо и будто бы специально издевается.

Мне хочется ему отомстить, и я, вспомнив дурацкую статью из журнала, надеваю рубашку Демида. Тоже провоцирую. Что, Лавров, думал я совсем дурочка? Знаешь ли, в интернете всему научиться можно, обо всём узнать. О том, как на мужчин действуют девушки в их одежде, тоже. И, сдаётся мне, не врут статьи — вон как Лавров загорелся весь.

— Блин, Яся… — он растерян, а в глазах голод.

— Один-один! — победно смеюсь и будто бы специально именно в этот момент рубашка задирается, оголяя моё бедро.

На это место ложится рука Демида, он не даёт мне оправить ткань. Гладит медленно и, наклонившись к уху, говорит хрипло:

— Кажется, мы хотели посмотреть фильм.

— Да? Совсем забыла.

У меня дрожат руки, когда на ноуте открываю приложение онлайн-кинотеатра. Буквы пляшут перед глазами, я не могу ни одного названия прочесть, когда ладонь Демида перемещается ещё чуточку выше.

Мы сидим на моей кровати, в коленях тихонько жужжит ноут. Демид плавно перемещается за спину, усаживает меня между своих бёдер, укладывает на грудь и сам тычет в первый попавшийся фильм.

— Расслабься, — издевается этот хам. Как я могу расслабиться, если его губы задевают мою шею, и от этого пальцы ног сами по себе подгибаются, я им не хозяйка! Как и всему своему телу, которое буквально плавится под его руками и своей жизнью живёт, со мной не советуясь.

Вот скажите, зачем мне мозги, если они не властны над телом?

Да что ж такое со мной рядом с ним происходит? Гормоны,что ли? Или не только они?

Демид гладит мои бёдра, поднимается вверх, касается кожи сквозь ткань, но это не преграда для его тепла, от которого сгораю. Мне в поясницу упирается что-то… что-то конкретное, сигнализирующее, что для Демида его касания не проходят даром. Он тяжелее дышит, температура в комнате взлетает до критической отметки, и с каждым мгновением мне всё сложнее сдерживаться. Ёрзаю, Димид сдавленно шипит, когда невольно задеваю его возбуждение.

Так, нельзя шевелиться, если нарваться не хочу. Или всё-таки хочу? Запуталась!

— Кажется, фильм не очень интересный, — заключает Демид и сильно сжимает мои бёдра, придвигая ближе к себе. Вжимает в свою грудь, а мою в следующий момент накрывает ладонью. Играет, гладит, дразнится. Доводит до черты и снова на шаг отступает. — Я хочу, чтобы ты была готова. Чтобы сама захотела. Я готов подождать, сколько скажешь.

— Тебе сложно терпеть?

— Адски сложно, — снова губами мою шею задевает, перемещается на затылок. — Но я мальчик взрослый, справлюсь.

— Даже думать не хочу, каким образом взрослые мальчики справляются с напряжением, — фыркаю, а в висках от желания пульсирует.

— О, я бы мог тебе рассказать, — в голосе слышится усмешка. — Даже показать мог бы, но не хочу пугать. Но и плюс есть.

— Какой?

— Ни разу в жизни я так часто не принимал душ. Чистота, знаешь ли, залог здоровья.

Когда до меня доходит смысл его намёков, — ахаю и хлопаю его ладонью по плечу, оставляя на коже красный след. Пошляк.

— Драчунья, — перекидывает мои волосы на плечо, прикусывает кожу, и от этого внизу живота горячий узел скручивается. Хочется ещё, и я бесстыдно требую продолжения, и вскоре наши игры заходят слишком далеко. Ещё чуть-чуть и обратной дороги не будет, но мне кажется, что если Демид остановится, оставит меня сейчас одну, не выдержу.

— Ты уверена? — Демид склоняется надо мной, лежащей на спине, и между нами ни одной преграды. Кожа к коже, тело к телу, и нет свободного пространства, но хочется ещё ближе быть.

— Я ни в чём не уверена, — между словами его лицо поцелуями покрываю, и он сдаётся: обрушивается на моё тело горячими поцелуями. — Но я люблю тебя… и хочу…

— Всего-всего хочешь?

— Всего-всего…

Это звучит как взрыв, как финальная точка, после которой всё закручивается с бешеной скоростью.

Обещания быть осторожнее. Хриплые вздохи, одни на двоих — не разобрать, где чьи. Горячее дыхание, раскалённый воздух, которым невозможно дышать. Широкие ладони на бёдрах, мои ногти, оставляющие метки на широкой на спине. Лёгкий укол боли, остановка, позволяющая привыкнуть, осознать что-то. Толчки, сначала робкие, с каждым разом они становятся всё напористее. Резче и глубже. Глупые слова на ухо, стоны, летящие к потолку, растворяющиеся в поцелуях. Капельки пота на лбу, в ложбинке груди, отметки на рёбрах.

Нет преград и смущения. Нет прошлого и разочарований. Будущее лишь призрачно, но есть настоящий момент, в котором слишком хорошо, чтобы поверить в его реальность.

На вершине удовольствия, когда всё тело пронзает спазмом, скручивает в тугую спираль, из глаз текут слёзы. Я не плачу, это какой-то чудовищный всплеск энергии, с котором не получается справиться. Слёзы текут, оставляют влажные дорожки на щеках, и губы Демида сцеловывают соль, забирают себе все печали.

Проваливаюсь в сон почти мгновенно, а Демид укладывается рядом, баюкает в своих объятиях, как на спокойных водах кристального озера.

— Я люблю тебя, Синеглазка. И никогда не обижу.

И я верю ему, хотя совсем скоро у меня появится шанс узнать цену его словам.

49. Ярослава

— Так, вроде бы всё взял, — Демид осматривает комнату, хмурит брови, выхватывая детали. Рядом с ним на полу лежит большая спортивная сумка, которую мы собирали несколько часов, постоянно прерываясь на поцелуи и какие-то глупости. И на близость, да…

От одной мысли о ней меня в краску бросает, и я отвожу взгляд, чтобы Демид ничего не понял. Не догадался, как сильно влияет на меня то, что между нами происходит. То, как сильно изменились наши отношения.

Но Демид, как всегда, чувствует меня, и это порой даже раздражает немного. Или нет?

Его пальцы ложатся на мой подбородок, задумчиво гладят. Такие тёплые, согревающие. Необходимые.

— Если не прекратишь так красноречиво думать, я опоздаю на сборы, и тренер меня убьёт, — его дыхание щекочет щёку, губы касаются кожи, оставляют лёгкий поцелуй, но тут же отстраняются. — Так, всё. Мне пора.

Отдёргивает руку, запихивает в карман куртки, подхватывает сумку с пола и, резко развернувшись, выходит из комнаты. Я тороплюсь за Демидом, натягиваю на ходу пальто, неуклюже, прыгая на одной ноге, зашнуровываю ботинки. Стараюсь не думать, что не увидимся несколько дней, пока на базе будет, на сборах своих. В конце концов, мы несколько лет не виделись, а до этого так сильно ненавидели, что насильно вычеркнули друг друга из памяти. Запретили себе помнить. Так что переживём и эту разлуку.

Я обещала — самой себе обещала, что не превращусь в одну из тех девушек, что сидят часами, обнимая подушку, льют слёзы и живут только тогда, когда любимый рядом. Я ехала в большой город ведь не за любовью — о ней я думала в последнюю очередь, когда ссорилась с родителями, отстаивая свою свободу. Нет, конечно, я фантазировала, что в университете встречу самого красивого, умного, доброго и смелого парня. Представляла, каким он будет.

Лавров в этих фантазиях не фигурировал. Да если бы я знала, что он снова появится в моей жизни, поступила в другой универ. Он находился бы в другой части мира, в другой галактике — где угодно, лишь бы больше ни разу не пересечься с ненавистным Демидом. Ни за что и никогда! Но у судьбы, похоже, были другие планы на нас двоих. Ей, шутнице, обязательно нужно было снова столкнуть нас лбами, заставить посмотреть на прошлое другими глазами, исправить ошибки, совершённые по чужой вине. И мы не упустили шанс.

В самом деле, я ведь стирала зубы о гранит науки и разрывала нервы, споря с родителями, не для того, чтобы сдаться и сломаться из-за того, что парень уехал на несколько дней, чтобы подготовиться к матчу. Но всё равно, стоит выйти на улицу, и нос щиплет, грустно становится.

— Ну, чего ты? — Демид одной рукой обнимает меня, к себе притягивает и медленно покачивается из стороны в сторону. Мы будто бы танцуем под неслышный мотив, и ловим ритм друг друга, в любви, как и в ненависти, идеально совпадающие. Будто именно для этого момента и рождённые.

Так много надо было пройти, чтобы понять, как сильно нужны друг другу.

— Будешь скучать? — Демид целует меня в макушку, ненадолго замирая, втягивая носом аромат моих волос. Хорошо, что утром душ приняла, а то бы запах вряд ли Лаврову понравился. И запомнил бы он меня, как неряху.

Ой, о чём я думаю?! Но думать о глупостях проще, чем волноваться о предыдущей разлуке.

— Три дня пролетят — не заметишь, — успокаивает Демид, хотя мне кажется, что держусь молодцом и он не должен догадаться о моих тревогах. Но, видно, Лавров действительно слишком хорошо чувствует меня. От него ничего не скрыть.

— Ты, как открытая книга, — Демид ласково гладит меня по щеке, безбожно теряет время на разговоры со мной. Ему ведь пора! И машина с распахнутой дверцей, как укор. Надо торопиться, но мне так сложно отпустить Демида, будто если он уедет, случится что-то страшное и уже как раньше не будет.

— Кажется, мне нужно записаться на курсы и научиться контролировать себя, — смеюсь, и вдруг легче становится. — Чтобы ты не умел меня так хорошо читать.

— Это невозможно, — самодовольно хмыкает и целует меня в висок. — Никакие курсы не научат тебя защищаться от моего всевидящего ока.

Демид шутливо грудь выпячивает и этим окончательно рассеивает любую мою панику, отгоняет все мои тревоги.

— Я буду скучать, — обещаю и, став на носочки, звонко целую его в свежевыбритую щёку.

— Я поеду, ибо эта ванильная чушь затягивается, — хмурит брови, а в глазах смех искрится. — Ну всё, Синеглазка, я поехал. А ты держись. Хотя я в курсе, что ты без меня будешь сидеть на кровати, пялиться в окно зарёваными глазами и считать минуты до моего возвращения.

Ну вот откуда он узнал о моих глупых мыслях?! Нострадамус, а не Лавров. Бесит!

— Дурак! — бью его по плечу, а он хохочет.

— Вот так-то лучше, — снова коротко меня в висок целует. — Ты смеёшься и так мне проще уехать.

Больше мы ничего не говорим — слова лишние. Демид улыбается, подмигивает и скрывается в недрах своей прекрасной машины. Глянув на меня напоследок, целует воздух и, заведя мотор, уезжает. А я смотрю ему вслед и обещаю не превратиться в унылую растеряшку, которая только и делает, что страдает.

* * *

— Ты была крутая! — Дашка порывисто хватает меня за руку, когда я возвращаюсь на место с защищённым проектом в руках.

Сегодня я — героиня. От гордости распирает грудь, краснею, но на этот раз от удовольствия. Я заслужила уважение преподавателя, который заявил, что горд пожать руку настолько способной студентке. Всем другим он просто улыбался, остальных всего лишь хвалил, но мне пожал руку! Это много значит.

Только жалко, что Демида нет рядом. Он всё ещё на сборах, и мне это кажется несправедливым. Кураторы других ребят сидят в аудитории, принимают свою порцию поздравлений, но Лаврова нет. Но это ведь его заслуга тоже!

Как нет и Никиты, потому Ивашкина отдувается в одиночестве, впрочем, сам Никита не сильно ей помогал. Она сама всё сделала, своими силами, и за это ей нужно вручить медаль и назначить пенсию до скончания дней.

А вот Обухов, кажется, искренне болел за Дашку. Переживал, подскакивал в моменты, когда его подопечная терялась и под грозным взглядом преподавателя забывала тезисы и пропускала выводы. Всё-таки Илья — хороший. Жаль, что Дашка всё ещё сопротивляется и упорно доказывает, что Обухов ей ни капельки не нравится. Дурочка. Всем же видно, как горят её глаза, когда украдкой на него смотрит. Всем, кроме неё.

Я лишь однажды подняла этот вопрос, попыталась поговорить с подругой, прощупать почву, но Дашка так сильно упиралась и даже ругалась, что я оставила попытки побыть Купидоном и открывателем глаз. Сами разберутся, не маленькие.

— Это всё благодаря Демиду, — смущённо откашливаюсь, разглаживаю папку с докладом, будто на пластике возможны складки. — Ну и мне немножечко.

Дашка смеётся, к нам подсаживается Ивашкина и так, втроём, в весёлой компании дурочек слушает наших одногруппников, болеем за всех и каждого. Время течёт незаметно, вскоре последний проект защищён и получил свою оценку, и нас наконец отпускают с миром. Свобода!

В коридорах оживление, которое «пахнет» чем-то неприятным. Какая-то неправильная суета, от нее мурашки по спине ползут.

Я ловлю на себе странные взгляды. Насмешливые, издевательские, оценивающие. Они кругом, все летят ко мне, задерживаются подолгу, в них сквозит пошлость. Да что такое? С ума я, что ли, сошла?! Откуда такие фантазии? С чего такое внимание?

А ещё шепотки в спину, будто бы сплетни. Меня обсуждают, и это замечает даже Даша. Она утаскивает меня прочь, бормоча что-то по дороге, но на меня давят взгляды и усмешки.

Что, блин, происходит? Что такого случилось, что я стала гвоздём программы? Ничего не понимаю.

— О, наша порнозвезда, — скалится парень из соседнего потока, ощупывая меня масляным взглядом.

— Иди к чёрту, — гневается Даша, нервничает, тащит за собой, а я никак не могу понять, что значат его слова.

Порнозвезда? Это он вообще о чём?

— Это же Игнатов, — бурчит Даша. — Бухает, как конь, а после ерунду несёт. Козел.

Слова Игнатова прочно во мне засели, но они такие дикие, что даже не обидно. Наверное, ему правда что-то под пьяный глаз померещилось, ибо какая из меня порнозвезда? Ересь какая-то. Чушь.

Даже на улице мне мерещатся странные взгляды, но мы так быстро оказываемся в доме, за преградой забора, что почти ничего не успеваю понять. Чуткая Даша будто бы ограждает меня от окружающей грязи, в которой я никак не могу разобраться, не получается найти причину такого переполоха.

Дома легче дышится. Бросаю вещи на банкетку у входа, со стонами облегчения снимаю ботинки, пальто, привожу себя в порядок у высокого зеркала. Что-то нехорошее скребётся в груди, но я слишком рада защите проекта, чтобы думать о плохом. Сегодня у меня праздник, сегодня я планирую веселиться!

Но что это в вузовских коридорах было? И почему так нервничает Даша?

— Ясь, посиди, отдохни, — суетится встревоженная Даша, и мне совсем не нравится её мрачное настроение. С чего моя рыжая подружка такая расстроенная?

Падаю на диван, вытягиваю ноги, от усталости последних дней на несколько минут вырубаюсь. Проваливаюсь в сон, сквозь который доносятся звуки входящих сообщений и бормотание Даши, в котором даже маты проскакивают, но отреагировать на это не хватает сил — всё-таки проект и его подготовка слишком много сил отняли.

Но всё-таки я не хочу лежать кулём на диване. Не сегодня! Открываю глаза, фокусируюсь на цветочках, украшающих обои, смахиваю с себя остатки сна. Мне хочется кофе, и я встаю, иду к плите, засыпаю в турку пару ложек отборной арабики. Мне нужно взбодриться, ибо фарс окружающего мира меня доконает. Не понимаю, что происходит, но механические действия успокаивают.

Дашка меряет нервными шагами комнату, такую уютную и светлую, расплёскивает нервное напряжение вокруг. Я как раз переливаю ароматную кофейную гущу в чашку, вдыхаю пряный запах, кайфую, предвкушая приятный вечер с хорошим фильмом — я заслужила. Но Дашка, всё это время читавшая что-то в телефоне, вдруг вскрикивает, закрывает рот рукой, а в глазах паника отражается.

— Что такое? — спрашиваю, бросая в чашку с кофе две ложки сахара. — Даш, ты меня пугаешь!

Я отставляю чашку так резко, что горячая жидкость выливается на руку, обжигает пальцы. Шиплю от боли, но это неважно, когда Даша в такой панике.

Беру её за плечи, легонько встряхиваю, но она как-то странно на меня смотрит и прячет телефон за спину. От меня прячет!

— Даша, что такое? Даша!

Моя милая смешная заучка Даша пытается вырваться, злится. Борется, как волчица за своё потомство, рычит даже. Господи, дурдом!

— Отстань! Не надо тебе ничего видеть! — фыркает и, извернувшись, высокая и сильная, пытается запихнуть телефон в задний карман, но я успеваю перехватить её руку. — Это не о тебе. Яся, не надо!

Мы боремся — мне почему-то очень важно забрать у Дашки телефон, узнать, с чем связана её паника. Будто бы со мной, да? Или мне только кажется?

— Даша, не будь ребёнком, — пыхчу, но она борется, отвоёвывает свой мобильный с таким остервенением, словно это Священный Грааль. — Если там ничего важного, то и не надо так драться. Просто покажи мне, ладно? Что-то случилось, да? Даша!

Она пыхтит, как закипевший чайник, падает на пол, я седлаю её, забыв о достоинстве. Да плевать! Что-то тут нечисто, мне нужно понять, в чём проблема.

— Яся, тебе нельзя на это смотреть, — Даша готова разрыдаться, борется со мной, сжимает крепко свой телефон, и корпус из-за её усилий трещит по швам. — Яся, ну пожа-а-алуйста. Не заставляй… не надо.

Она меня умоляет, и это так на Дашку не похоже. Да с чего бы она так ерепенилась? Что вообще происходит?

— Ладно, Яся, смотри! — Даша нервничает, сбрасывает меня с себя, я перекатываюсь на спину, а в лицо она тычет мне свой телефон.

Вначале я не понимаю, что на экране происходит. Мне стыдно на это смотреть, но с каждой минутой картинка становится чётче, осязаемее. Узнаваемой.

На экране я. И Демид. Мы с ним вытворяем такое, от чего хочется отвернуться, зажмуриться, спрятаться под землю. Откуда это видео? Оно же… его же не должно существовать. Это невозможно! Он же… он же не снимал! Он не мог снимать!

Задыхаюсь всхлипом, заваливаюсь вбок и прихожу в себя спустя несколько минут: Дашка бьёт меня по щекам, приводит в чувства, но я не хочу просыпаться в мире, где кто-то может увидеть то, чем мы с Демидом ещё недавно занимались. Голые и растрёпанные, увлечённые друг другом и процессом.

Нет, это какой-то кошмар. Мне померещилось!

— Яся, это ничего не значит. Это глупость. Не волнуйся, ладно?

— Откуда у тебя видео? — хриплю, внутренне сжимаясь. Боюсь ответа, но и не получить его не могу. Мне важно знать!

— Яся, — Даша морщится, словно вот-вот заплачет. Ей почему-то очень трудно говорить, она выдавливает слова по капле, делает большие паузы.

Даша всклокочена, как взъерошенный воробей. Перекатывается, укладывается рядом со мной, смотрит в потолок, трётся своим плечом о моё. Открывает рот, сказать что-то хочет, а в дом врывается ошалевшая Ивашкина. Не снимая верхней одежды, в обуви, она оказывается рядом, нависает над нами. На лице самая настоящая паника, а в глазах слёзы.

— Яся, зачем Демид так с тобой?

Что? Демид?..

— Ивашкина, молчи, дура! — орёт Даша, но Олю не остановить, когда таким праведным гневом пылает.

— Что «молчи»? — ещё громче кричит Ивашкина, а мне умереть хочется. — Он разместил это видео в универском чате. Разослал всем преподам. Всем послал!

— Да не он это, — вяло спорит Даша. — Нельзя же быть таким козлом…

— Не знаю… но видео с его профиля разместилось. С его телефона! Во всех вузовских соцсетях эта гадость. От имени Демида! Ясенька, ты что? Яся, не вздумай вырубиться!

Только мне так плохо, что я не слышу никаких призывов. Не могу с собой ничего поделать — проваливаюсь в чёрную пустоту, где нет подлости.

Всё-таки Никита был прав. Он был прав, он всё знал! А я не верила.

Демид не простил меня. И он отомстил, опозорив меня, как я когда-то, по его мнению, опозорила его маму. Теперь все видели меня голой, потной… даже преподы видели!

«Я никогда тебя не обижу, Синеглазка», — звучат в сознании пустые обещания. Ложь, кругом ложь.

И как я могла ему поверить? Дура!

50. Ярослава

Сколько провела в полубредовом состоянии? Не знаю. Может быть, несколько минут, а может, часов. С пола себя поднять не разрешила, так и лежала, глядя мутным взглядом в потолок, и никак не могла понять, за что так со мной. Я ведь подумала, что он мне поверил, что простил, что мы всё выяснили… Ведь всё объяснила! Рассказала о дневнике! Неужели этого было недостаточно?

В какие-то моменты мне казалось, что это какой-то фарс. Глупый розыгрыш, устроенный кем-то другим. Не Демидом. Плевать, какие там факты. Неважно! Лавр не мог так со мной поступить…

Но надежда разбивалась вдребезги под тяжёлым чувством стыда, боли. Эти гнетущие ощущения мешали нормально соображать, сбивали с ног, и слёзы текли по щекам без остановки. Слишком много доказательств того, что это именно Демид и от этого так больно…

— Яська, поднимайся, — рядом присаживается Дашка, убирает с моего лица пряди волос, гладит по лбу.

Её прикосновения успокаивают, выводят из транса.

— Я так рада тебя видеть, — улыбаюсь, словно Дарья из долгого путешествия вернулась. — Спасибо тебе… ты прелесть. Ты меня не бросила.

Даша морщится, решительным жестом отбрасывает все мои слова, плечами поводит.

— Не неси чушь. Куда я денусь от тебя? — наклоняется ниже, пальцем по лбу моему стучит, вдалбливает слова, как неразумному ребёнку: — Ты моя подруга. Мы сколько пережить успели за это время! Конечно, я рядом. И Ивашкина тоже никуда не денется. Да, Оля?

— Ага! — голос Ивашкиной доносится из кухни — меня немного отпустило, и я в состоянии ориентироваться в пространстве. — Ясь, иди к столу.

Даша опасливо косится в сторону кухни, где с таким воодушевлением возится Оля, и, понизив голос, зловеще шепчет на ухо:

— Она возомнила себя кулинаром и сварила отвратительный суп, — Даша закатывает глаза, мол, ничего хуже в жизни не пробовала, но тут же смеётся и бьёт себя по губам. — Ну что я за язва, да? Сама от себя устала…

Даша картинно вздыхает, резко на ноги поднимается и, протянув руку, ждёт, когда отвечу тем же. Я вдруг чувствую такой голод, что даже перспектива есть стряпню Ивашкиной не пугает. У меня внутри сосущая пустота, которую необходимо чем-то заполнить. Хотя бы даже паршивым супом.

Не хочется выглядеть слабой, хотя единственное, чего мне хочется по-настоящему — рыдать. Ощущаю себя воздушным шариком, который злой мстительный мальчишка проколол ржавым гвоздём.

Девочки суетятся, улыбаются, но нет-нет, да обменяются пронзительными взглядами. Я делаю вид, что не вижу их перемаргиваний, без того знаю, о чём они без слов общаются. Не хватало снова это обсуждать.

Интересно, я когда-то смогу забыть то, что видела на экране? Смогу жить с этим позором?

— Садитесь, дамы, буду вас кормить! — Ивашкина и так с чудинкой, а сейчас настолько нервничает, что едва не опрокидывает кастрюлю с супом, случайно бьёт себя по лбу половником, сбивает краешек глиняной тарелки и сильно над ним плачет. — Ну почему так, почему?

— Оля, ты-то чего?! Разливай суп, корми нас, — гневается Даша, бросает на меня обеспокоенный взгляд, снова охает и глаза закатывает. Трогает Ивашкину за плечо, та сбрасывает руку, зло нос вытирает

— А мне он понравился. Показался, хорошим парнем, что Ясю любит. А он — дерьмо-о-о…

— Ох уж эта твоя романтичная натура, — Даша усаживает Олю за стол, всовывает в руку пачку салфеток, хлопает по столу. Едва держится, а я уже сама начинаю плакать, и мы вскоре с Ивашкиной рыдаем на пару. Даша тревожится: — Ну что вы, бабы? Ну не надо, я же тоже не железная…

Мы, как героини любимого маминого фильма, сидим втроём и рыдаем каждая о своём. Я плачу так горько, с подвыванием, некрасиво, пуская носом пузыри, размазываю слюни по красным щекам. В сущности, какая разница, как я выгляжу сейчас, если меня и так видели все, кому не лень, во всех подробностях?

Почему Демид со мной так поступил? За что? Неужели его месть так сильна, а злоба настолько разрушительна? Господи, когда он стал таким хорошим актёром?

— Мне так плохо, так плохо, — бормочу, открывая ворот свитера, пытаюсь хоть немного воздуха в лёгкие пустить, но их огнём печёт.

Надо позвонить Демиду, надо услышать его голос. Я должна узнать правду. Пусть выскажет мне всё, обвинит в чём угодно — всё выдержу. Но я должна попытаться расставить всё по местам.

— Где мой телефон? — бормочу себе под нос, икая от недавней истерики. Озираюсь по сторонам, срываюсь с места, несусь ко входу, где на банкетке так и остались мои вещи.

Меня никто не останавливает, и это хорошо. Не успеваю ни о чём подумать, себя остановить от необдуманных решений.

Номер телефона Демида — в важных контактах. Его просто найти, но я всё равно бесцельно листаю телефонную книгу вверх-вниз, пальцы экраном стираю. И даже, когда попадаю в нужный номер, что-то мешает нажать на нужную иконку. Что-то мешает…

Да блин! Я же сильная! Сильная, даже если слёзы закипают на глазах, текут по щекам, капают с подбородка, смачивают ворот кофты, и шерсть неприятно прилипает к коже. Сквозь туман, застилающий глаза, я всё-таки попадаю в нужную строчку.

Сначала что-то щёлкает в трубке, после раздаются короткие гудки. Как сердцебиение.

Разве у обычного вызова бывают настолько рваные и короткие гудки?

Демид не берёт трубку, я набираю снова и снова, и за каждой очередью из коротких гудков механический женский голос предлагает оставить сообщение.

Это непохоже на просто выключенный телефон. Это что-то другое. Что-то совсем плохое, от чего мурашки по коже.

— Он добавил всех нас в чёрный список, — зареванная Дашка обнимает меня за плечи, забирает телефон. — Я пыталась ему позвонить, но ничего не получилось. Звонила с твоего номера — прости, что взяла твой мобильный. Мне стыдно, но правду было узнать важнее. Он просто кинул всех, сделав своё чёрное дело. Ясь, не плачь больше, ладно? Всё утрясётся. Преподы — взрослые люди. Что они, трахтибидох не видели? Ты же не родину продала. А все остальные… забудут через пару недель. Не переживай, мы же рядом. Любого за тебя отмутузим!

Я обнимаю Дашу, больше не желая растекаться киселём.

Мне нужно наконец оказаться в своей комнате. Там я смогу дать волю чувствам и эмоциям. В ней я придумаю план побега.

Я сбегу из этого дома, из этого города. Куда-нибудь, где неважно, кто я. Туда, где нет Демида. Уеду, оставив за спиной позор и подлость человека, который решил, что я всё равно перед ним виноватая. Прочь от человека, который решил, что я — главное зло его жизни. Главная виновница всех бед.

Ночью я уеду. И дальше будь что будет.

51. Демид

— Фух, сил моих больше нет, — Олег, наш вратарь, распластывается на лавке, закрывает глаза и усиленно изображает из себя труп. Даже почти не дышит.

— Тренер зверь сегодня, — вытираю потную шею полотенцем, в уме прикидывая, сколько ещё продлится эта каторга.

Нет, я люблю футбол. Вероятно, больше всего, чем занимался в этой жизни. Мне нравится вкус победы, крики фанатов, запах успеха — я купаюсь в этом, как рыба в море. В конце концов, когда-то только футбол и был моим спасением от всего плохого, что происходило в жизни, помогал избавиться от дурных мыслей и причин рыдать и жалеть себя. А ещё такой причиной была синеглазая девочка, но первый наш шанс мы просрали, и остался только спорт.

Ленивые перепалки парней в раздевалке отвлекают от нехороших мыслей и чувства вины. Яся простила меня за всё, что сделал ей, но смогу ли я когда-то простить себя?

— Самое паскудное, что тренер у нас телефоны забирает, — возмущается Кирилл, крайний полузащитник, самый способный из всех фланговых игроков. Но характер у него ужасный, а ещё вечно жалуется на любые действия тренера. Ну такой вот человек.

Парни в ответ гудят, а я закрываю глаза, расслабляю уставшие мышцы.

— Ты будто первый раз на базу ездишь, — говорю тихо, но голоса стихают. Я не зря капитан команды, к моим словам привыкли прислушиваться. — Вот такие правила. Толку воздух гонять?

— Тебя что, не бесит наша изоляция? — кипятится Кирилл, но я так сильно устал, что даже глаз не открываю.

Конечно, бесит. Особенно то, что я напрочь забыл о прибабахе тренера и не предупредил Ясю. Ну ничего, Обухов в курсе, сообщит ей, если Синеглазка сильно на меня обидится. А я уж потом заглажу вину, объясню всё. У меня получится.

После душа и очередной порции нытья Кирилла, мы расходимся по комнатам. Обычно, свободные вечера мы проводим в общей гостиной. Телека здесь нет, а инет если и есть то только у тренера, потому вспоминаем, что без гаджетов тоже бывает жизнь. Например, играем в шахматы, города и прочими способами развлекаемся как можем. Изо всех выжатых на поле сил. Но сегодня не хочется даже этого, потому разбредаемся, вяло переругиваясь и подначивая друг друга.

В комнате тихо, и я заваливаюсь прямо в одежде на кровать мордой в подушку и мгновенно проваливаюсь в сон, зыбкий и тяжёлый. Но сегодня точно не мой день — из марева меня вытаскивает настойчивый стук в дверь.

— Демид, ты там? — и снова стук.

Спросонья мне не сразу удаётся узнать голос визитёра. Поднимаюсь, трясу головой, пока мой неожиданный гость топчется за дверью.

Кто-то из команды? Решил заскочить на огонёк, за жизнь потрепаться? С чего бы?..

— Демид, тебя Семёныч вызывает, — визитёр теряет терпение, и я узнаю в нём помощника тренера, Валеру. — Давай, собирай себя в кучку и дуй в кабинет.

Вот только этого мне не хватает. Наш тренер — мужик отличный, но у него столько тараканов в голове, что порой так и тянет опрыскать Юрия Семёныча с головы до ног дихлофосом.

— Иду уже, что там стряслось? — ворчу, поправляю одежду и открываю дверь, но Валера уже улепётывает вдоль по коридору, как всегда с толстой папкой под мышкой.

Деловой, очуметь можно.

Чтобы попасть в кабинет тренера, нужно спуститься по лестнице, пройти галерею переходов и потратить на это несколько минут. Мне отчаянно не хочется выслушивать от него очередную порцию нотаций, список замечаний и ворох советов. Спать хочу, но ослушаться не могу тоже. Я капитан, на мне большая ответственность, потому потерплю.

У двери делаю глубокий вдох, настраиваюсь и деликатно стучу. В ответ грозное: «Входи!» звучит, как удар хлыстом по роже.

Дурное настроение? Что-то случилось? Но мы отлично провели тренировку, что могло после пойти не так?

Я вхожу в кабинет, замечаю повёрнутого спиной тренера, а плечи его мелко-мелко дрожат. Вряд ли плачет. Тогда что? Нервничает? Он стоит у окна, за стеклом сгущаются сумерки, а раскрытый ноут, стоящий на столе. мерно гудит. Даже лампочка, кажется, моргает особенно зловеще.

— Вызывали?

— Ага. Закрой дверь.

Когда он таким тоном разговаривает, чувствую себя маленьким нашкодившим котёнком, которого вот-вот носом в лужу ткнут. Но что я успел сделать?

— Ах ты щенок, — тренер резко оборачивается, идёт в атаку, и, не успев толком моргнуть, оказываюсь прижатым спиной к стене, а огромные лапищи Семёновича вот-вот разорвут мою футболку. Ткань угрожающе трещит, грозное злое лицо нависает надо мной, а на нём ярость написана. — Ты что устроил, говна кусок? Телефон стащил? Порноролики размещаешь? И это накануне игры?

После каждой фразы он встряхивает меня, а я ни единого слова не понимаю. Что несёт этот обалдевший мужик, ещё пару часов назад бывший вполне адекватным?

— Убил бы тебя, — шипит, обдавая мятным дыханием. — Если бы не игра, убил бы. Но так и знай: это твоя последняя игра. Выгоню из команды в два счёта, никакой влиятельный папаша не поможет.

Наконец прихожу в себя, пытаюсь оттолкнуть Семёныча, но он слишком крепко держит. Я всё-таки бросаю церемониться, и ценой собственной футболки, клочки которой остаются в кулаках тренера, получаю свободу.

— Вы пили? — дыхание сбито, и слова с трудом вылетают наружу. — Что за бред?

— Это я пил? — орёт, но схватить меня больше не пытается, словно боится, что в итоге зашибёт. — Это ты чем обдолбался, когда эти видео всем слал? Ну шпилишь ты девчонку, зачем всему миру об этом хвастаться?

Тренер тяжело дыша, отходит к столу, упирается в него кулаками, в которых всё так же зажаты ошмётки моей футболки. Любимой, между прочим. Я её на собственные бабки, которые в гараже заработал, купил. Не за отцовские. А этот орангутан бешеный порвал в клочья.

Так, стоп! Я не о том думаю.

— В каком смысле я хвастаюсь? Вы что вообще несёте? — у меня тоже терпение не железное, а после срыва тренера не чувствую себя обязанным соблюдать субординацию.

Он очень зло смотрит на меня, молчит, и даже в тишине мне слышится осуждение. Разочарование. Юрий Семёнович тяжёло, неуклюже как-то, обходит стол, разворачивает свой ноут, а там… что это, мать его, такое?

Надо бы отвернуться. Нужно перестать смотреть на это дерьмо, не видеть ни единого кадра, чтобы потом суметь отыскать здравый смысл, но глаза прилипли к экрану, впитывают каждую деталь, всё до мельчайшей чёрточки. Тренер не мешает, только пачку сигарет из стола достаёт, молча к окну подходит и, распахнув широко створки, свешивается и закуривает.

Когда-то мой мир рухнул — в день, когда я решил, что Синеглазка меня предала. Потом были удары посильнее, и ощущение каждый раз было, как будто в грудь вонзают огромный раскалённый прут и проворачивают его с садистским удовольствием, проворачивают… сейчас я чувствую то же самое.

Я ничего не вижу, кроме этих мерзких кадров. Как они появились? Кто это снимал? И почему тренер вдруг решил, что это я?

Семёнович успевает докурить, закрыть окно как раз в тот момент, когда на экране останавливается ролик. Так, стоп. Я сошёл с ума? Мозг от перенапряжения лопнул? Щипаю себя за руку, чтобы снаружи было тоже больно, не только внутри. Мне нужно понять, живой я, сплю или вовсе сдох. Может быть, на поле у меня сердце стало, а именно вот так выглядит ад? Место, где всё летит в пропасть?

— Откуда это? — я в таком шоке, что не замечаю, как кричу и уже сам кидаюсь на тренера, чтобы схватить его за грудки и хорошенько встряхнуть. — Где вы это взяли? Где?

Наверное, моя реакция не вписывается в ожидания Семёныча, ибо он удивлённо хлопает глазами. Я и сам от себя этого не ожидал.

— Эм… ты издеваешься, Лавров?

— Где вы взяли это видео?

— Ты же его всем разослал! — расстреливает меня словами, смысла в которых нет. — Преподавателям, мне, студентам. Всем. Ты. Выслал.

Нет… нет! Это ложь! Я ничего не делал.

— И Яся тоже… она тоже видела?

Но ответ на этот вопрос я знаю и так.

Приплыл ты, Лавров. Теперь настала твоя очередь доказывать, что никого не предавал.

— Тренер, вы меня после игры выгнать хотели? Выгоняйте сейчас, я готов.

Я не могу больше оставаться на базе. Мне нужно уехать сейчас, иначе… иначе с Ясей может случиться меня. Мне нужно остановить её, чего бы это ни стоило.

52. Ярослава

— С тобой точно не нужно эту ночь посидеть? — Дашка берёт меня за руку, не давая уйти.

Она будто чувствует что-то, только никак не может это словами выразить. Или не хочет озвучивать свои подозрения.

— Нет, Даш, я в порядке, — нагло вру, и ком подбирается к горлу. — В петлю не полезу, из окна не выброшусь. Не переживай.

На самом деле правда в том, что я ни разу в жизни не чувствовала себя хуже, но я запрещаю себе думать об этом, чувствовать, иначе глаза вытекут вместе с бесконечными слезами, которых сегодня и так было слишком много. Не могу больше, физически уже плохо, не только душевно.

Бодрым шагом ухожу в свою комнату — не хочу новой порции подозрительных взглядов и шепотков за спиной, но всё равно чувствую волны напряжения. Они несутся мне в затылок, стоит отвернуться от девочек.

Они обо мне беспокоятся — я понимаю это и очень ценю. Но ещё немного, всего капельку, заботы или сочувствия в чужих глазах, взорвусь и обижу. В конце концов, у меня тоже есть гордость и она сильно страдает, когда меня жалеют.

Так, с прямым до боли позвоночником и затекающей от напряжения шеей я дохожу до комнаты, медленно открываю дверь и плавно её закрываю. И уже внутри оседаю на пол, обнимаю колени, но не плачу больше. Думаю и жду, когда уснёт дом.

За окном темнота — наступил вечер, и скоро всё небо раскрасится по-зимнему яркими и холодными звёздами. Зима так рано в этом году, и воздух пахнет морозной свежестью — сразу на память приходит чистое бельё, которое мама щепетильно развешивала во дворе, разглаживая малейшие складки.

За дверью постепенно стихают все звуки: девочки перестают трепаться, расходятся по комнатам и постепенно укладываются спать. За стенкой не жужжит тихонечко очередной научно-популярный фильм — обязательная программа любознательной Даши. Ивашкина наверняка уснула тоже, начитавшись романтических историй. Пора.

Я выжидаю ещё немного, прислушиваясь к густой тишине дома, и внутри закипает злая энергия. Вскакиваю на ноги, по мягкому ковру бегу к шкафу, в котором хранятся мои немногочисленные пожитки. Даже хорошо, что в кофейню в итоге меня не взяли. Вначале я расстроилась, когда узнала, что у них уже на примете другой более опытный кандидат, но сейчас понимаю, что не зря. Меня не держат обязательства и трудовой договор.

Нет-нет, бежать, куда глаза глядят! Мне нужно подумать где-то, где стены не хранят столько воспоминаний.

Наверное, я сошла с ума, задумывая побег. На самом деле у меня нет ни одного места, куда бы я могла сбежать и не чувствовать себя грязной, униженной, одинокой. К родителям? Нет уж, давать им в руки шанс до конца дней надо мной глумиться и повторять: «А мы же говорили, а надо было нас слушать»… от одной мысли об этом холодным потом спина покрывается. Ни за что!

К Юльке тоже не могу, потому что будет задавать тысячу вопросов, а я не готова на них отвечать. Больше никаких вариантов, но мне в любом случае надо сейчас куда-то сбежать. Хотя бы до утра. Хотя бы, пока не придумаю, как из тех осколков, на которые разрушилась моя жизнь, склеить хоть что-то.

В рюкзак кладу одежду — просто стряхиваю с полки внутрь всё, что под руку попадается. Зачем она мне? Не знаю, просто делаю что-то, ни о чём не задумываясь.

На чистой полке остаётся единственный предмет — та самая зажигалка. Я нашла её, но так и не поняла, откуда взялась на полу. Кто обронил? Помнится, пихнула в шкаф и забыла о ней, так она в шкафу и провалялась.

Так и не решив, машинально, кладу зажигалку в задний карман брюк.

Хватаю ртом воздух, и когда приготовления к побегу закончены, я осматриваю комнату. Будто бы прощаюсь. На всякий случай делаю это, потому что ещё не знаю, вернусь ли. Наверное, нет. Если моя голова прояснится и я решу, где смогу найти временный приют, ни за что не вернусь в место, где так много подлости и позора.

Меня лихорадит. Зубы стучат, я прикладываю тыльной стороной ладонь ко лбу, но это не температура, это нервы. От них меня знобит, а воздуха отчаянно не хватает.

Надеваю захваченное из прихожей пальто, руки не слушаются, когда пытаюсь пуговицы застегнуть, в итоге бросаю эту затею и так, расстёгнутая, подхожу к окну, распахиваю створку и, глянув вниз, перелезаю через подоконник. Перекидываю ноги, только сейчас заметив, что на мне лёгкие осенние кеды. Когда я их обула? Совсем ничего не помню.

Да и пофиг! Главное — сбежать.

Прыгаю вниз — благо невысоко, — приземляюсь во влажную грязь, пачкаю подошву кед, и холод мигом пробирает до костей. Чёрт, надо было обуться попрактичнее, но теперь уже нет смысла переживать. Что сделано, то сделано.

Уцепившись за лямку рюкзака, я, как заправский ниндзя, пригибаюсь и сливаюсь с тенью, через розовые кусты, вдоль по мощёной дорожке покидаю двор. Чёрное небо в россыпи звезд нависает надо мной, такое мрачное и величественное, и луна указывает дорогу.

Замок на калитке неприятно скрипит. Я замираю, прислушиваясь к шорохам и звукам, боюсь, что вот сейчас кто-то меня услышит и кинется наперерез, помешает, не даст уйти, но никого на метры вокруг нет.

Я выскальзываю на улицу, захлопываю дверцу и иду, куда глаза глядят. Специально не смотрю на соседний дом, где в окнах видится призрак Демида, семеню вперёд, не оглядываясь. Бреду по улицам, не разбирая дороги, вхожу в незнакомые переулки, пересекаю знакомые проспекты, выхожу на Институтскую площадь, смотрю на здание нашего универа, на его колонны, ступени, тёмные ночью окна.

Такое величественное здание, которое я втайне рассматривала на картинках в инете, мечтая сюда поступить. Я так мечтала… до дрожи. Фантазировала об образовании больше, чем о любви, грезила им. Но сейчас, когда стою в сотне метров от входа в универ, оно для меня дальше, чем когда бы то ни было.

Смогу ли я вернуться когда-то сюда после того, что сделал со мной Демид? После видео этого, которое видели все, даже преподаватели?

Делаю несколько несмелых шагов, подхожу ближе. В метре от меня самая нижняя ступенька. Страшно на неё наступить. Кажется, если поставлю ногу, сделаю шаг, она заразится от меня, станет такой же грязной и никому не нужной. Преданной.

Да что за мысли в голове? Что за бред лезет в неё?

Я вглядываюсь в ступеньки, а на них окурок валяется и чей-то плевок. Левее смятая в комок бумажка, пустая пачка сигарет, на которую кто-то наступил, превратив в уродливый блин. Вон кругляшок жвачки с отпечатком чьей-то подошвы, а если посмотреть выше и левее, на мусорную корзину, стоящую у входа, то можно увидеть, какая она грязная и переполненная. Мусор буквально вываливается, усеивает площадку вокруг, и я будто бы впервые замечаю эту грязь.

Сейчас университет не кажется мне таким блестящим, как был в моих мечтах. Не такой, каким видела его ещё вчера. Это, чёрт возьми, обычно здание с трещинками на стенках, выцветшей штукатуркой и сгоревшими фонарями над фасадом. Какой-то забулдыга плетётся по площади, озираясь по сторонам, его ноги путаются и дрожат. Бедолага. Он опирается на колонну, склоняется ниже, сгибается, а я делаю несколько шагов, отхожу в тень, чтобы он меня не заметил.

Бреду прочь, низко наклонив голову, рюкзак оттягивает плечо, кажется дико тяжёлым. Я стараюсь не думать ни о чём, просто впитываю в себя шум большого ночного города. Словно прощаюсь с ним. Но прощаюсь ли?

Неужели я столько сделала, чтобы снова сломаться? Снова поддаться на провокации Лаврова? Может быть, Дашка права, и вскоре все забудут и я смогу снова учиться, не боясь сплетен? Я же хочу учиться, я мечтаю об этом. Тогда что? Сбежать?

Они же забудут, да? Должны ведь?

Визг шин слева, чьи-то торопливые шаги и Никита… он выскакивает из машины, тормознувшей на обочине, встревоженный и дикоглазый. Никогда его таким не видела…

— Эй, ты чего? — отшатываюсь, когда Никита пытается меня обнять.

— Прости, Яся, я просто не верил уже, что найду тебя, — выставляет впереди себя руки, улыбается. — Не буду, не бойся. Не трону, веришь?

Я вдруг вспоминаю его предупреждения. Предупреждения, которым я не поверила.

— Ясь, я видел… да, чёрт! Неважно это всё! Неважно, слышишь? Мне это все неважно.

— А что тебе важно?

— Ты, Яся, ты. Веришь?

— Никому я не верю, — отхожу на шаг.

Я так измотана, так разбита долгими блужданиями по городу, а Никита бормочет и бормочет разную ерунду, от которой меня в сон клонит.

— Я же предупреждал тебя, помнишь? Я же говорил, что он всё ещё злится…

Чёрт, только его нотаций мне не хватало! Если бы я хотела это слушать, я бы поехала домой, и там бы меня клевали с этим сакральным «я же говорил».

— Ник, ты знал, что он так со мной поступит? — задаю вопрос, который волнует меня больше всего. — Ты знал?

Он запускает руку в волосы, отводит глаза. Мимо нас шагают люди, но ночью их совсем немного.

— Ясь, я пытался тебя предупредить, — он снова смотрит на меня, хлопает себя по карманам куртки и достаёт пачку сигарет. — Демид… он козёл, я же говорил. Да, чёрт, ты же сама это знала! Он сколько тебе дурного сделал. Яся, я искал тебя по всему городу… я намотал кучу километров, я…

— Как много «я», Никит, — говорю устало и растираю лицо ладонями. — Намного больше чем «ты».

Никита засовывает в рот сигарету, чиркает зажигалкой и что-то царапает уголок души. Зажигалка…

Да неужели? Ну нет… быть не может.

53. Ярослава

Мне о многом хочется у Никиты спросить, но разве он ответит честно?

Например, а не он ли приходил в наш дом? А если он, то как попал внутрь? И если всё-таки его зажигалка валялась на полу, то как так вышло? И, самое главное — зачем?

От меня ускользают детали общей мозаики — никак не получается сложить картину полностью. Это жутко бесит.

— Ты куришь? — спрашиваю и сбрасываю рюкзак с плеча. Там, внутри, лежит точно такая же зажигалка — очень похожая на ту, что сейчас вертит в руках Никита.

Порыв ветра ерошит волосы, срывает с кончика сигареты яркие искры, разносит их в разные стороны.

— Бросил, недавно опять начал, — он смотрит куда-то в сторону, мимо меня. Или в себя заглядывает? — Нервы…

— Ага, — киваю чему-то, а в голове туман. Из неговыступают неясные контуры правды, и я пытаюсь ухватиться за её краешек, вытащить наружу, но безбожно туплю.

У меня нет ни единого доказательства причастности Никиты. Зажигалка? Да это смешно! Такие в любом ларьке продаются за копейки. На той, что лежит в моём рюкзаке ни герба, ни дарственной надписи, ни приметных вензелей. Обычный кусок пластмассы, но я чувствую, что это не просто совпадение.

— Ясь, ты не слышишь меня? — Никита осторожно за плечо меня трогает, заботливо в глаза смотрит, а меня душит смесь запахов, от него исходящая: туалетной воды и табачного дыма. Тошнит. — Тебе неприятно? Я брошу, хочешь?

— Ради меня, что ли? — во мне снова просыпается злость, отравляет меня. А ещё мешает рационально мыслить — этот день был слишком долгий, я истратила последние нервные клетки и сейчас могу снова свалиться в глупую истерику. Только не сейчас, не при Никите.

— Ради тебя я согласен на всё, — он снова не врёт, а я думаю, что нет ничего хуже, чем чужая любовь, которая тебе ни к чему.

— Даже на предательство? — вопрос вылетает раньше, чем успеваю сообразить, но слова обратно в горло не запихнёшь.

— О чём ты? — он снова пытается подойти ближе, вторгнуться в личное пространство, но вовремя останавливается, только смотрит как-то очень странно. Словно решает, как со мной поступить.

От этого взгляда жутко, но я пытаюсь казаться смелой и даже беззаботной. Только жалею, что не прихватила с собой из дома какой-нибудь ножик. Пусть даже самый маленький, но с ним мне было бы спокойно.

Похоже, я окончательно тронулась от всех этих переживаний, если всерьёз размышляю об оружии.

Ночь становится темнее, звуки вокруг стихают. Мимо едут редкие автомобили, мы стоим на открытой местности и вряд ли Никита что-то мне сделает. Не решится, он же трус, но всё равно опасаюсь какой-нибудь подлости и жалею, что не сбежала сразу.

Мне так много хочется ему сказать, но я не хочу провоцировать — слишком взгляд у Никиты сейчас странный. Я не героиня, лезть в горнило и нарываться на конфликт, когда у меня нет по сути ни единого доказательства его причастности не буду.

— Прости, Никита, я домой пойду. Не надо было тебе за мной ездить, искать.

— Я очень за тебя испугался, — улыбается немного печально и снова тянется за сигаретами, но не решается закурить. — Давай я тебя домой отвезу? Просто сделаю для тебя хоть что-то. Не хочу, чтобы ты одна оставалась. Поехали? Ты вон, замёрзла, нос красный.

Он взмахивает рукой в сторону стоящей на обочине машины, но я мотаю головой. Да ну, только ночами в подозрительные машины я не садилась.

— Нет, мне пройтись надо.

— Не нагулялась ещё? Ночь на дворе.

Он будто бы действительно тревожится о моей безопасности, но мне не нужны его заботы. Пусть проваливает к чёрту, думаю я, а на словах просто благодарю за участие и, сломя голову, бегу в обратную сторону.

— Яся, куда ты? Постой!

Ага, держи карман шире.

Только домой я не пойду. Нет уж, мне только надо скрыться от него.

Я бегу, а всё кажется, что за спиной будут шаги, шорох шин — любое напоминание, что Никита рядом. Но на моё счастье лишь тихонько шумит ветер, путаясь в голых ветках уснувших деревьев, да мяукает кошка, сидящая на заборе.

Не задумываясь о том, что делаю, боясь передумать, я вбегаю в огромный круглосуточный супермаркет и останавливаюсь только, когда в поле зрения попадает хмурый охранник. Наверное, что-то во мне заставляет его оживиться, сосредоточиться на моей скромной персоне.

— Девушка, с вами всё хорошо? — голос безразличный, но лицо приятное, круглое, а на чёрном костюме ни единой складки.

— Да-да, всё отлично. Но я тут постою, можно? Мне позвонить надо.

— Ночами таким прелестным девушкам лучше не гулять. Ещё и в одиночку! — улыбается, и я отвечаю тем же.

Этот незнакомый человек точно не видел со мной никаких роликов, потому в его присутствии можно расслабиться. Да и рядом с ним действительно спокойнее.

Я достаю телефон, нахожу в контактах номер Обухова. Мы с ним не то чтобы друзья, но от него я не жду подлости — Илья неплохой парень, пусть и шалопай. А ещё, кажется, всерьёз втрескался в Дашку, хоть сам этого ещё не понимает, ворчит больше. Но я же видела его глаза, когда он смотрит на неё!

Когда кажется, что Илья не ответит, в трубке раздаётся сонный голос.

— Совсем сдурела ночами звонить? — снова ворчит, но беззлобно, а я выдыхаю комок напряжение, теснивший грудь.

— Илья, прости, пожалуйста! Я тебя разбудила? Я не хотела, просто мне помощь твоя нужна.

— Вот какой я бесценный и замечательный, — хмыкает в трубку. — Что такое? С контрольной помочь?

Я готова рыдать от благодарности. Наверняка, Илья тоже видел тот ролик, но он ни словом, ни намёком не позволяет себе коснуться темы. Всё-таки и правда замечательный.

— Илья, ты знаешь, где база Демида?

Тишина в трубке оглушительная, и только сердце моё стучит в висках.

— Ясь, я…

— Ты мне просто адрес скажи, хорошо? Я поеду туда, мне надо. Мне срочно надо! Я должна с ним поговорить.

Что я делаю? Но именно так кажется правильно.

— Ты уверена? Демид… — замолкает, но вдруг более эмоционально продолжает: — Я не верю, что он мог с тобой так поступить. Не верю, слышишь? Демид не такой, он бы не стал. Тем более ты… тебя же он любит!

Закрываю глаза, втягиваю носом воздух, и слёзы отступают.

— Обухов, просто скажи мне адрес!

— Ты где? Ну, где ты сейчас находишься?

Вопрос выбивает меня из колеи, я пару раз удивлённо моргаю, а охранник только косится на меня, чему-то посмеиваясь.

Вот только тебя мне, друг, не хватало. Отвернись!

— Ясень-Ясень, я Сосна! Приём!

— Ой, прости. Я в супермаркете «Аврора» на Речной. А зачем тебе?

— Вот там и стой, я скоро буду.

— Что?.. Зачем?

— Затем, что по пути на базу с тобой может случиться всякая хрень. Нет уж, мама учила девочек беречь, — в трубке звучит короткий смешок, и Илья вешает трубку.

Надеюсь, я не совершаю глупость. Впрочем, жалеть некогда, надо действовать, иначе сойду с ума. Не могу оставаться в городе, не хочу сидеть сложа руки.

В ожидании Илья я опираюсь на ячейки, ключ больно впивается в лопатку, но это неважно. Внутри мне намного больнее.

* * *

Когда на стоянке «Авроры» паркуется автомобиль Демида, я на мгновение позволяю себе верить, что всё, что случилось, мне привиделось. Это просто дурной злой сон, но из машины выглядывает Обухов, и унылая реальность вновь наваливается на меня тяжёлым пыльным ковром.

— Не надо на меня так смотреть, мне Демид разрешает тачку брать, — отметает Илья любые вопросы одной фразой.

— Нет, я не поэтому смотрю… забудь, — сажусь рядом, пристёгиваюсь, а сама будто в мутной жиже плаваю. Движения заторможенные, мысли спутаны, и есть лишь одно желание — увидеть Демида и во всём разобраться.

— Хорошо, что ты мне позвонила, — улыбается Илья, заводя мотор, и вскоре здание супермаркета остаётся лишь маленькой точкой на карте.

Мы молчим, но в этой тишине слышится тысяча вопросов, задать которые Илья не решается, а я не тороплюсь заводить разговор, боясь, что он так или иначе приведёт к роликам и всему, что из-за этого случилось.

Илья водит аккуратно, дорога под колёсами стелется шёлковой гладкой лентой, и размеренное движение убаюкивает. Прикрываю глаза всего на минуточку, а открываю через пару часов.

— Выспалась? — улыбается Илья, а я осматриваюсь по сторонам.

Мы стоим на переезде, слева выезжает поезд и приходится ждать, пока он проедет.

— Мы уже близко, — угадывает ход моих мыслей Илья. — Не волнуйся, минут через пятнадцать на месте будем.

— Хорошо, — растираю лицо ладонями, внутри вибрирует из-за волнения и грохота поезда, сигналы семафора сменяют друг друга и вскоре мы всё-таки трогаемся с места.

Дорога стелется вдоль лесополосы — база футболистов находится в живописном месте, но мне не до красоты окружающих пейзажей. Светает, и небо окрашивается нежно-розовым, и любой другой момент я бы любовалась рассветной дымкой, но не сейчас.

— Ты правда веришь, что это не Демид? — решаюсь задать вопрос, который волнует по-настоящему.

Ни секунды не думая, Илья кивает и столько уверенности в этом простом жесте, столько осознания собственной правоты.

— Ясь, я не знаю, что было между вами в прошлом, но знаю, что есть сейчас. Он тебя любит, — Илья лишь на миг поворачивается ко мне, но этого достаточно, чтобы меня согрела его улыбка. Хороший он всё-таки. — А такое вытворить может только какой-нибудь закомплексованный злобный гоблин. У Демида нет комплексов и ему нет нужды выпячивать свои заслуги и позорить девушку. Это одна из причин, но пока хватит и этого.

Он так спокойно об этом говорит, приводит разумные доводы, что я решаю поделиться тем, что бродит в голове неясными смутными образами. Может быть, если озвучу вслух, всё станет чётче и реальнее?

Я лезу в рюкзак, перебираю сваленные кучей вещи. Илья не мешает, только бросает искоса пытливые взгляды.

— Да где же она? Вот, нашла. Смотри.

Я кладу на приборную панель злосчастную зажигалку, смотрю на неё. Илья тоже смотрит, не забывая за дорогой следить, и молчит. Ждёт, когда сама расскажу?

— Видишь?

— Ага, у меня зрение аж целая единица, я каждый год проверяюсь.

— Ох уж твой язык без костей, — вздыхаю, но с Ильёй так просто общаться, так легко с ним говорить. — Эту зажигалку я нашла в нашем доме. Некоторое время назад.

— Забыл, может, кто-то? — плечами пожимает, а тонкие пальцы барабанят по рулевому колесу. — Мало ли, кто мог приходить.

— Дело в том, что никто не приходил, — сообщаю то, что узнала от девочек и в чём не сомневаюсь. — Это кто-то чужой оставил, она под столом валялась.

— Хм… хозяин, может быть? Заходил счётчики проверить, да обронил?

— Я ему звонила, он не курит. Да и не приезжал, незачем было. Мы накануне обо всём пообщались, нужды не было втайне приезжать.

— Шерлок, — смеётся, а я неопределённо хмыкаю. — Но, может, хозяин соврал? Вдруг решил что-то посмотреть, так сказать, осмотреться без лишних глаз, не украли ли вы чего-то и не прячете ли в одной из комнат голых стриптизёров?

— Ой, да ну тебя. Мне показалось, он мужик адекватный, а мы не похожи на владельцев подобных развлечений.

— Так-то да, ботанички ещё те, — Илья смотрит на меня с сочувствием, но смех прорывается.

— Я потом кинула эту зажигалку, не до того было, да и забыла. А сегодня нашла, когда к побегу готовилась и вещи собирала.

— Бегунья, — качает головой. — Что, правда решила сбежать?

— Хотела, — мне неловко признаваться в этом, но Илье можно. Он поймёт, я уверена.

— Ну, хорошо, что не в петлю. Знаешь ли, из всех зол нужно выбирать меньшее.

— И то верно… В общем, слушай. Получается, кто-то приходил в наш дом, пока там никого не было, да?

— Получается кто-то приходил, — закусывает нижнюю губу, размышляя. Снижает скорость до допустимого минимума, и мы едва ползём по дороге. А после выдыхает и говорит, старательно отводя взгляд. — Ты прости, Ясь, но я парень.

— С каких пор ты подменяешь Капитана Очевидность?

— Да не к тому я! Просто я… ну, посмотрел тот ролик.

Краска заливает щёки, я закрываю лицо руками. Стыдно-то как.

— Не ты один…

— Да неважно это! Забудется. Завтра новую сплетню найдут.

— Ты говоришь, как Даша, — эта мысль заставляет меня улыбаться.

— Обязательно об этой язве было вспоминать? Всё настроение мне испортила! — злится, да только глаза смеются. — Короче, слушай и внимай моей мудрости, не перебивай! Я к чему завёл разговор о роликах.

— К тому, что ты озабоченный дурачок?

— Вот ещё, — фыркает. — Голая задница моего друга не самое возбуждающее зрелище. Да и ты, извини, не в моём вкусе.

— Я боюсь, что не переживу этой правды, — корчу смешную рожицу, но надолго веселиться меня не хватает. — Тогда зачем ты смотрел это видео? Наверняка на порносайтах много тех, кто в твоём вкусе.

— Я искал на видео что-то подозрительное. Что-то, что выдаст настоящего организатора… Понимаешь, я уверен, что Демид этого не делал не только потому, что по одной простой причине — у него нет с собой телефона. Что так смотришь на меня? Не знала, что ли? Да ну, как так?

— В каком это смысле нет с собой телефона?

— В самом прямом. Он где сейчас? На базе. Тренируется, да? А ты в курсе, что тренер у него — тот ещё говнюк со своими принципами? Делает всё, чтобы никто не отвлекался от подготовки к игре. У него нет с собой телефона, ноута или ещё чего-то подобного. Правда не знала?

Илья искренне удивлён, а я перевариваю услышанную информацию.

— Но тогда… тогда как?

— А вот фиг его.

— Есть ещё кое-что, — выкладываю вторую часть пазла. Не вдаваясь в лишние детали я рассказываю, что сегодня видела такую же точно зажигалку у Никиты.

Илья слушает внимательно и вдруг лупит со всей дури по рулю, а я взвизгиваю, опасаясь, что машина потеряет управление, и мы вывалимся в какой-нибудь кювет.

— Ты чего? — кричу, а Илья останавливает машину недалеко от спуска, за которым виднеется большое здание. База?

Илья поворачивается ко мне и крепко берёт за руку. Глаза огромные, бешеные, а лицо каменеет от злости.

— Я всё понял, слышишь меня? Ты же тоже догадалась?

— Ты меня пугаешь, — сообщаю, а Обухов переводит взгляд на свои пальцы, крепко удерживающие меня за руку.

— Я сам себя пугаю, — сообщает доверительным шёпотом. — Но каков козёл, а? Гад. Сволочь!

Он снова заводит мотор, машина плавно съезжает вниз и останавливается у ворот.

— Он говорил, что отомстит, он орал это, когда однажды они сцепились, а я пытался его после утихомирить. Говорил, что ты всё равно его будешь, а Демида он уничтожит. Но я не поверил. Решил, что это очередной трёп, что просто со зла болтает. Ну что я за дебил?

Илья молчит, тяжело дышит, а я пытаюсь отодвинуть шарф и дышать чуть-чуть свободнее. Теперь, когда я так много поняла, тошнит. Ну зачем, зачем такое делать? Он же… он же почти уничтожил меня, он всю мою жизнь наизнанку вывернул.

— Не знаю почему, но у меня есть дикое желание тебя обнять. Можно?

Я киваю, отстёгиваю ремень безопасности, и Илья заключает меня в медвежьи объятия.

— Ничего, не волнуйся. Будет ему возмездие, будет ему кара.

— Ладно, Обухов, пусти, а то задохнусь сейчас.

Он отстраняется и треплет меня по голове, грустно улыбаясь.

— Какой ты роковухой, Яська, оказалась. Надо же…

— Господи, ты когда-нибудь молчишь?

— Не-а, даже ночью болтаю, а ещё храплю.

Вот дурачок.

— Кстати, — сообщает промежду прочим. — Посещения базы запрещены. Но не кисни, Ясень, прорвёмся.

— Как ты меня назвал? — возмущаюсь, даже стукнуть его хочу, но Илья от греха подальше выскакивает из машины первым и кому-то звонит.

— Главное, что ты очень вовремя сообщил о запрете посещения базы, — кутаюсь в шарф, прыгаю на одной ноге рядом с машиной, пытаюсь согреться.

Надо было зимний пуховик надеть, думаю про себя, а после вспоминаю, что он благополучно сгорел в пожаре.

Что за жизнь у меня насыщенная, да? Сплошные приключения, начиная с дня заселения в общагу. Несколько месяцев прошло, а ощущение, что целая жизнь, почти сломавшая меня.

— Да, тренер, ага. Приехал. Можно, да? Ой, тренер, вы самый крутой мужик. Мог бы, ориентацию сменил только ради вас!

Ну не придурок? Он даже руку на сердце себе кладёт, будто бы клянётся, а трубка отзывается громким бубнежом. Кажется, тренер совсем не рад такой перспективе.

— Ты сейчас доболтаешься, — одними губами обещаю Илье, а он отмахивается и сбрасывает вызов.

— Не переживай, Яся, тренер — мировой мужик, хоть и с дурницой.

Приходится верить на слово, тем более, что времени на размышления не остаётся — ворота щёлкают и медленно разъезжаются. Нас впускают внутрь, а я оглядываю огромную территорию уснувшего на зиму двора.

Высокий мужчина с бычьей шеей встречает нас на пороге здания, засунув в карманы брюк мощные ручищи. Он больше похож на борца или тяжелоатлета, чем на футбольного тренера.

Несмотря на холод, на нём нет верхней одежды, а рукава рубашки закатаны до локтей.

— Вот умеешь ты, Обухов, время для визитов выбирать, — тренер говорит тяжело, будто вместо слов камни ворочает. — Вот вообще не до тебя.

— Но, тренер! — дурачится Обухов. — Что я, зря в такую даль тащился, чтобы на пороге умереть?

Тренер закатывает глаза, тяжело вздыхает и будто бы только что меня замечает. Мажет по лицу рассеянным взглядом, а после смотрит уже пристальнее, изучает.

Он меня что, узнал? Неосознанно отступаю назад, за спину Обухова. Мне неловко и стыдно.

— На минутку? — он дёргает подбородком в сторону, отзывая меня.

Кошусь на Обухова, а тот руками разводит.

Тренер заводит меня в небольшую комнату, закрывает дверь и начинает без предисловий.

— Ты та девушка с видео? Не волнуйся, это не самое страшное в жизни. Я только сказать хотел, что Демид этого не делал.

Молчу, тереблю лямку рюкзака, смотрю куда угодно, только не на тренера. Стыдно.

— Ты же к нему приехала?

Киваю, а сердце клокочет, норовя из груди выскочить.

— Это хорошо, что ты приехала. Может быть, у тебя получится его угомонить. Я… сделал глупость, усомнился в Демиде. На минутку поверил, пригрозил из команды выгнать. Мне стыдно.

Мне тоже, тренер, мне тоже.

Тренер ещё что-то сказать хочет, но в коридоре какой-то шум, грохот и громкие голоса.

— Я убью тебя, сволочь, — этот голос я узнаю из миллионов похожих.

Демид!

— Да это просто шутка была, розыгрыш, — кричит кто-то в ответ и следом снова раздаётся грохот.

— Ох уж эти мальчишки, — сокрушается тренер. — Оставишь на пять минут, а они уже дерутся.

Я бегу вперёд первее тренера, оказываюсь в коридоре, а там Демид… и одна мысль в голове: «Хорошо, что его держит Обухов, хорошо, что он поехал со мной».

— Да отойди ты, девочка, — тренер мягко отпихивает меня в сторону, спешит встать между парнями, но Демид в такой ярости, что тренеру приходится туго.

Почему Демид набросился на этого парня? Кирилл его зовут, кажется. Я видела его на тренировке, шустрый такой, по полю летает, хотя Демид, конечно, играет лучше.

— Ты урод, — Демид брызжет злостью, ничего вокруг, кроме своего соперника, не замечает. А тот снова пытается рассказать о каком-то розыгрыше, пранке, а я ничего не понимаю.

— Да денег он Никите должен, — другой парень выходит из-за угла и презрительно смотрит на Кирилла. — Что, Иуда, предал за тридцать монет?

— А ну, успокоились все! Мигом! — рявкает тренер, а я громко ойкаю и подпрыгиваю на месте. Ох уж этот тренер, поджилки от его крика трясутся.

Демид замирает и наконец медленно поворачивается в мою сторону. Глаза расширяются, становятся огромными, в них радость узнавания, сожаление, тоска… так много всего.

— Ты…

— Лавр…

Обухов хмыкает, отпускает Демида, а тренер утаскивает за собой Кирилла и второго парня, схватив их за шкирки, словно маленьких котят. Илья хватает Демида за плечи и, встряхнув, замыкает взгляд на себе.

— Послушай, Лавр, послушай меня! Мы прижмём этого козла законно. Вспомни, кто мой отец, вспомни, кто твой. Если ты будешь со всеми драться, бить морды даже ради благого дела, ты попадёшь в тюрягу.

Илья прислоняется лбом ко лбу Демида и говорит тихо: «Я сразу знал, что это не ты. Сразу. Ты не предатель».

Меня переполняют эмоции, и я сбегаю. Но на этот раз не на улицу, а в ту комнату, в которой мы разговаривали с тренером. Отворачиваюсь к стене, лбом к прохладной штукатурке прислоняюсь, жду чего-то.

— Яся… — Демид подходит ко мне со спины неожиданно, кладёт руки на плечи, крепко сжимает. Подбородком в затылок упирается, держит, чтобы не сбежала никуда. — Яся… все мозги отшибло, когда видео тренер показал. Молчи, пожалуйста, не перебивай меня. Мне будто что-то в грудь воткнули, больно так стало, обидно. А когда понял, что это Никита, ещё хуже сделалось. Он…

— Прости меня, Демид, — говорю и всхлипываю.

— Дурочка, — разворачивает к себе, подбородок поддевает, заставляет в глаза смотреть. — У меня-то за что прощения просишь? Ты в чём виновата? Не смей плакать!

Нос вытираю, улыбнуться пытаюсь, но в глаза Демиду смотреть не могу и с риском окосеть отвожу взгляд.

— Я вдруг поверила, что ты научился быть подлым… я усомнилась в тебе, обиделась. Только о себе думала, а ведь ты тоже пострадал. И даже намного больше меня.

— О чём ты?

— Потому что у тебя был друг, а появилась я и всё испортила. И тренер на тебя злился, ты чуть из команды не вылетел.

— Я сам готов был уйти, — говорит, брови хмурит, а на переносице глубокая складка. — Сегодня же хотел, готов был просрать игру, бросить команду. Я готов был их предать.

— Почему?

— Потому что я снова выбрал тебя. Всегда я выбираю только тебя, Синеглазка.

Я молчу поражённая его словами. Он действительно готов был бросить любимый футбол из-за меня?

— Когда мне тренер видео это показал, у меня одна мысль была: ты осталась наедине с этим дерьмом, а я ничего не могу поделать. Чуть фляга от этого не потекла. Но ты не волнуйся, — наклоняется ниже, носом щеки моей касается, шумно дышит, — я со всем разберусь. Моя страница взломана, но через знакомых парней всё восстановлено и удалено. С сайта универа тоже всё удалили, сервак почистили. Знаешь, есть бонусы в том, чтобы быть сыном вузовского спонсора, отличником и звездой команды — это авторитет. Меня уважают, некоторые побаиваются. Не станут о тебе сплетни распускать, не рискнут.

— А преподаватели?

— Не парься, травить тебя никто не станет. Ты же тоже будущая гордость, да? Не всякий студент способен все республиканские предметки «взять» и так гореть учёбой, как ты. Они же не дураки.

— Почему вы сцепились с этим…

Демид становится мрачнее тучи и со злостью слова выталкивает:

— Потому что он пробрался в кабинет тренера и пошаманил с моим списком контактов. Его сдал Юрка, нападающий.

— Я звонила тебе…

— Ну вот потому я его и готов был грохнуть. Я даже себе никогда не позволял твой номер в чёрный список заносить, — невесело шутит, а я утыкаюсь носом в его широкую грудь.

— Что это за люди, а? Почему каждый считает, что имеет право рушить нашу с тобой жизнь? Почему опять всё повторилось?

— Везунчики мы с тобой, — слышу в его голосе усмешку, только очень горькую. — Зато мы уже не дети, должны были поумнеть. Поумнели же?

Смеюсь и плачу одновременно, выливаю из себя всю тоску, цепляюсь за порванную футболку. Демид тихонько качает меня из стороны в сторону и поёт ту самую колыбельную, которая успокаивала меня в детстве.

Я не знаю, что будет с Никитой за его поступок. Уверена, что готовил он это долго и тщательно. Когда он говорил мне, что Демид меня не простил, пытался уже тогда посеять зёрна сомнений, подготавливал почву. Пытался заставить меня усомниться в Лавре уже тогда. Только я верю ему больше, чем себе — так исторически сложилось. В его ненависть верила, а потом в любовь. Наверное, именно поэтому пришлось применить тяжёлую артиллерию, только ни один план не бывает без изъянов.

Но отдать ему должное, я повелась. Только ничего бы ему это всё равно не дало, с ним бы я не стала строить отношения даже запри он меня в подвале.

В дальнейшей суете мы узнаем важные подробности. Тренер собирает команду, разрешая мне, как пострадавшей стороне, тихонечко присутствовать в комнате. Предусмотрительно Обухов садится рядом с Демидом, отсекая того от поникшего Кирилла.

Кирилл оправдывается и рассказывает, почему пошёл на это.

— Я… — отводит взгляд, ковыряет носком кроссовок шов на плитке. И чуть ли не криком заканчивает мысль: — Я в тотализатор проиграл. Поставил на Манчестер, а они вылетели. Продулся начисто, все бабки спустил.

— И Никита тебе занял?

— Да, — уже тише. Поднимает взгляд на тренера, смотрит на него с надеждой. — Пожалуйста, не выгоняйте меня из команды. Дайте шанс.

— Один раз проиграл?

— Да он постоянно ставки делает! — кричит, подскакивая с места, тот самый парень из коридора. — Скоро мать родную продаст.

— Значит, игроман? Вычёркиваем.

— Но тренер! Не надо, тренер! Я завяжу.

Тренер мрачно смотрит на него, крутит в руках карандаш. а он в мощной ладони кажется совсем тоненьким, как ивовый прутик.

Я сижу, слушаю всё это и вздохнуть боюсь, чтобы не пропустить ни единого слова.

Нет, я передумала. Никита — не трус. Он паук, который раскидывает свои сети, вплетая туда всё больше и больше людей, опутывает, не гнушается никакими методами. Это даже восхитительно — моей маме такой зять очень бы понравился. Из них бы получилась отличная команда лжецов и лицемеров.

Разбирательство длится ещё долго, и всё это время я думаю о самых разных вещах. Вспоминаю прошлое, глядя на напряжённую спину Демида, думаю о будущем. Не знаю, каким оно будет, но я очень хочу, чтобы парень этот с невыносимо мудрыми глазами, проживший, кажется, тысячу жизней, всегда был рядом.

54. Ярослава

Даже после собрания на базе царит суета: взбудораженные парни громко обсуждают случившееся, спорят до хрипоты, разбредаясь кучками по большому дому. Спать уже никому не хочется, и только тренер хмурится, опасаясь, что команде не хватит сил собраться для последнего рывка, до того будут морально измотаны. Впрочем, не мешает чесать языками, а ещё поступок Кирилла совершил маленькую революцию: мальчикам вернули телефоны, и теперь они счастливы, что хотя бы таким способом, потеряв одного бойца, но заслужили эту поблажку.

Я не хочу путаться под ногами, потому присаживаюсь в кресло у окна и тихонько жду, когда буря утихнет. Сливаюсь с обстановкой в гостиной, размышляю о всяком, хотя от бесконечных мыслей голова тяжёлая, будто бы свинцовая. Глаза слипаются — ужасно хочется спать. Но в таких условиях, когда, кроме меня в комнате несколько чужих парней, сон — отвратительная идея.

В рюкзаке лежит мой выключенный телефон, но я не могу продолжать прятаться от реальности. Она меня всё равно достанет, если решила, что сбегать никуда не буду, а продолжу учиться и идти к своей мечте, несмотря ни на что. Тем более на подонка Никиту.

Наполняю лёгкие спёртым воздухом, в котором витает слишком много тестостерона и показной мачистости, включаю телефон. Пора поднять голову из песка и посмотреть на мир широко распахнутыми глазами. Да, будут обсуждать, да, все видели нашу с Демидом близость. Ну и что? Я никого не убила, никому не перешла дорогу и даже не с чужим мужем непотребствами занималась, не с преподом, чтобы от позора отмываться.

Так я убеждаю себя, заходя на сайт универа — там, внизу страницы, ссылка на вузовскую болталку. Именно туда Никита в ряду прочего скинул видео.

Нет, невозможно столько нервничать. Скоро накопится критическая масса переживаний и тревог, и меня просто вырубит, я свалюсь где-нибудь посредине дороги и не поднимусь, пока ментально не восстановлюсь.

Дрожащими пальцами я жму на ссылку, морально готовясь к тому, что сейчас на меня навалится снежный ком сальных шуточек, намёков и откровенных издевательств, но ничего подобного не происходит. Раз за разом, сколько бы я не пыталась войти в болталку, меня выбрасывает на белую страницу, в центре которой угрожающая надпись о профилактических работах. Как водится, просят прощение за неудобства. Хм, как вовремя профилактику устроили, да?

Демид появляется в гостинной, бледный и серьёзный, но стоит мне ему улыбнуться, отвечает тем же. Расслабляется, взгляд теплеет, оттаивает. Лавр прячет в карман спортивок телефон, по которому напряжённо общался с кем-то последний час, подходит и присаживается на корточки напротив, снизу вверх в глаза заглядывает. Протягивает руку, гладит мою щёку, а я трусь о ладонь, зажмурившись.

— Это твоих рук дело? — губы сами по себе расплываются в такой широкой улыбке, что уши болят. — Профилактика в болталке?

— Ага, — смеётся, и звук этот как музыка. Обожаю, когда он смеётся. — Я же говорил, что по возможности уладил всё, что мог. Техническую часть так точно, потому расслабься.

— Это хорошо, что ты такой умный.

— И красивый, — Демид подаётся вперёд, целует меня в нос, щёку, перемещается к уху и замирает в нескольких сантиметрах. — Я договорился с тренером. Он меня отпустит на сегодня.

Его слова заставляют меня распахнуть глаза от удивления. В смысле? А как же последняя тренировка?

— У тебя сейчас глазные яблоки выкатятся, — тихо посмеивается и поднимается. — Всё равно вечером парни с базы уже возвращаются, тренировка эта последняя уже ничего не даст. Либо мы выиграем, либо нет. Перед смертью не надышишься.

Я чувствую, что он чего-то не договаривает. Сомневаюсь, что грозный тренер вот так взял и просто отпустил Демида. Угадав ход моих мыслей, Лавр взмахивает в воздухе рукой и морщится. Значит, не будет рассказывать, чего ему это стоило.

Я только одного боюсь, потому кладу Демиду руки на плечи требую ответить на один-единственный вопрос:

— Ты точно из команды не ушёл? Не совершил глупость?

— Нет, — короткое слово, и после него приходит облегчение.

— Смотри мне, — шутливо пальцем грожу, Демид головой качает и улыбается одними глазами.

— Смотрю, что ты самая лучшая девушка на свете, — говорит так искренне, что у меня дыхание перехватывает от острого желания разрыдаться, но я прикусываю щёку с обратной стороны и сдерживаю порыв.

— Кирилла выгонят? — перевожу разговор, пока нас с Демидом не засосало в пучину ванильного болота.

— Уже, — кивает и хмурится. — Тренер хотел полицию вызвать, ибо Кир в кабинет его влез, а Семёнович этого не выносит, но я отговорил.

— Почему?

— Потому что дебил и запутался, — Демид сгребает меня в охапку, баюкает в объятиях и пусть весь мир подождёт.

— Ты или Кирилл? — утыкаюсь носом в шею, чувствую гулкое сердцебиение и не разобрать, чьё так бешено колотится, выламывая рёбра.

— Я так точно ещё тот дебил, но уже распутался.

— А Ни…

Демид не даёт мне договорить: крепче сжимает в объятиях, выдыхая вспышку ярости сквозь сжатые зубы. Будь он мифическим драконом, база в один момент осыпалась тлеющими угольками.

Злится, а я и сама понимаю, что степень вины дурачка Кирилла, прижатого к стене обстоятельствами и игроманией, и Никиты — несоизмерима. Но всё-таки я волнуюсь. Вдруг Демид убьёт Никиту?

Я видела, каким он бывает, если ему срывает крышку. Что, если на этот раз ночным рандеву с бомжами в камере не ограничится и случится непоправимое? Не допущу! Костьми лягу, но не позволю Демиду сломать себе жизнь. Не позволю!

Мысленно ногой топаю, закрепляя обещание, данное самой себе и, встав на носочки, обхватываю лицо Демида ладонями, и колючая щетина приятно щекочет кожу. Я всматриваюсь в тёмные глаза, что-то выискиваю во взгляде: ярость, жажду мести — всё то, что может вылиться в кровавую бойню. Но Лавр на удивление спокойный, даже расслабленный.

— Ты не будешь делать глупости? — и в вопросе этом много смыслов.

Демид оставляет лёгкий поцелуй на моих губах, снова к себе прижимает, а в гостиной царит звенящая тишина, которую так не хочется нарушать, до того она уютная. Оставив нас наедине, мальчики разошлись, и я им за это благодарна.

— Всё, Синеглазка, поехали, — Демид не терпит возражений, за руку меня берёт, за собой уводит.

На ходу прощается с парнями, и вопреки ожиданиям никто не кидает в него завистливые взгляды, мол, он уезжает, а остальным тренируйся до седьмого пота. Ещё одна грань личности Демида — его способность нравиться людям. Они как-то неосознанно начинают к нему тянуться. Я же тоже притянулась мгновенно, стоило увидеть его, тощего и вихрастого.

— Вечно в облаках витаешь, — уголками губ улыбается Демид, наматывает мне на шею шарф, закрывая нос. — Так теплее. Плотно? Прости. Так нормально? Вот и чудно.

Когда берёт в руку пальто, хмурится, взвешивая его, легонько встряхивает.

— Ты совсем, что ли, в такой одежде ходить? На рыбьем же меху, — ворчит и снова шарфом мне половину лица закрывает. — Где ботинки?

Возле входа несколько вместительных обувных шкафчиков. Демид осматривает их, ищет женские ботинки, а я переминаюсь с ноги на ногу, подгибаю пальцы и шустро выхватываю кеды, стоящие с краешка.

Лицо Демида идёт красными пятнами, он открывает рот, но лишь зубами скрипит.

— Приедем, я тебя отшлёпаю, — обещает зловеще, и выражение лица у него суровее некуда. — Быстро в машину, пока не околела.

Взвизгиваю, когда Демид хлопает меня чуть пониже поясницы, на месте подпрыгиваю, и вскоре мы оказываемся на улице. Илья вернул ключи, и я благодарно улыбнувшись, усаживаюсь на переднее сиденье. Ой, как хорошо, тепло как.

— Мы же Обухова забыли! — спохватываюсь, потому что за время ночного приключения очень сблизилась с Ильёй. Теперь я тем более хочу, чтобы Дашка перестала сопротивляться и наконец призналась себе в своих чувствах. Ну классный же мальчик, надёжный.

— Забудешь твоего Обухова. Вон он, бежит, ноги ломает, — Демид криво усмехается, указывая рукой в сторону входа, где Илья, размахивая руками, бежит к машине, а во рту торчит что-то подозрительно похожее на пирожок.

— У вас тут разве не диета и ЗОЖ? — удивляюсь, на что Демид лишь плечами пожимает.

— У нас ЗОЖ по полной программе и ни шага в сторону, это тренер пирожки трескает за милую душу, а у Илюхи нюх на еду, везде найдет.

— Ой, какие вы милые, что подождали, — Илья плюхается на заднее сиденье, хлопает дверцей, от чего Демид вздрагивает, но сдерживается, только зубами скрипит. — Будешь? А то прозрачная, тебе надо подкрепиться.

Он просовывает пирожок между передними сиденьями, и это так смешно.

— Бросай, я не настолько голодная, — морщусь, указывая пальцем на отломанный край. — Ты там кусал.

— Я отломил этот кусочек, — фыркает, а я смеюсь, запрокинув голову. — Никаких бактерий не осталось, не переживай. И вообще я анализы часто сдаю и очень чистоплотный!

Ну что за прелестный дурачок?

Дурашливость Обухова разряжает обстановку, и даже Демид слегка улыбается. Заводит мотор и крепко за руку меня берёт, переплетает пальцы, словно могу убежать. Мы почти не говорили о том, что случилось. Всё сказано и так. Пережёвывание одного и того же — лишняя головная боль.

Спать мне уже не хочется, и я рассматриваю дорогу за окном. Лесополоса сменяется городскими пейзажами, просыпаются жители, спешат по своим делам, со своими заботами на сердце, с горем и радостью. Кто-то наверняка счастлив, а кто-то потерял близкого или любовь.

— Демид, я хочу позвонить хозяину дома. Он имеет право знать, что в его дом кто-то проник. В конце концов, мы не на таких условиях дом снимали.

Демид коротко головой качает.

— Не надо, я уже. Он будет ждать нашего приезда, осмотрит территорию.

— Ты правильно сделал, — подаюсь влево и целую Демида в щёку, хотя хочется большего. Наверное, из-за адреналина и общего морального состояния, но хорошо, что рядом Обухов, с ним мы точно доедем быстро и без приключений.

— Когда не спишь, дорога длиннее, да? — вклинивается между нашими креслами Обухов, уставший от молчания.

Он утомительно активный, а ещё улыбается от уха до уха, но это всё маска. Показное веселье, но я благодарна ему за всё, что он делает. За верность Демиду благодарна тоже, хотя Илье, наверное, непросто — всё-таки Никита был их другом.

За болтовнёй обо всём на свете время пролетает. Я устала переживать, и сейчас хохочу от души, до слёз и сбитого дыхания над анекдотами, байками из их совместного прошлого, и Обухов ловко огибает острые углы и совсем не упоминает Никиту.

Когда оказываемся в нашем районе, на часах восемь утра, и все разговоры плавно стихают. Будто к минному полю приближаемся, и любой лишний звук может спугнуть.

У нашего дома припаркована машина хозяина — он стоит у ворот, рядом незнакомый мужчина в тёмном пальто.

Демид молчит и обменивается с Обуховым короткими взглядами. В воздухе искрят электрические разряды, и от греха подальше я выхожу из машины, улыбаюсь Геннадию, и парни, как по команде, синхронно выходят следом и так же дружно прикрывают дверцы.

Рукопожатия, обмен положенными при встрече любезностями, сухие улыбки и напряжённые взгляды.

— Пойдёмте, покажу кое-что, — Демид первым приступает к делу, и мы вереницей движемся по нашему двору к самой дальней и неприметной его части, где в соединяющем участки заборе за вечнозелёным кустарником… дыра. Я даже руку в неё просовываю, хватаю пальцами воздух, но это совершенно точно…

— …чёртов лаз, — ругается сквозь стиснутые зубы Геннадий. — Заделать.

Мужчина в чёрном пальто кивает и что-то помечает на экране планшета.

— Замки были сломаны? — спрашивает у меня, а я отрицательно головой качаю.

— Нет, скорее всего через окно влезли — мы иногда оставляем. Но следов не было, только зажигалка на полу валялась. Помните, я вам звонила, спрашивала, не курите ли вы?

— Помню, — кивает хозяин и хмурится. — Почему только это спросила, а не рассказала, что нашла её на полу?

И правда? Почему я? Ведь насторожилась! Но тогда так много всего произошло, ещё толком не отошли от пожара и было совсем не до этого.

— Из головы вылетело, — отвожу взгляд. — Простите.

Гена нервным жестом поправляет рукав куртки. Сейчас перед нами не весёлый здоровяк, а мрачный опасный мужик, от которого можно чего угодно ожидать.

— Я тоже молодец, — Демид притягивает меня к своему боку, целует в макушку. — Про лаз знал, хотел его заделать, да тоже забыл.

Хозяин сообщает, что лаз этот сделал в ранней юности самолично, чтобы к соседской девочке бегать, минуя препятствия, да потом жизнь закрутила, так дыра тут и осталась, как напоминание о шальной юности и первой любви.

— Наверное, меня сгубила ностальгия, — усмехается Гена и напоминает своему помощнику о необходимости его заделать вот прямо сегодня, никуда не откладывая. — Пришли ребят, пусть пошаманят. Хоть танковую броню припаяют, но чтобы лаза этого к вечеру не было. Ясно?

— Предельно.

— Так, молодёжь, шустро в дом, пока не замёрзли, там уже договорим.

— Ясь, ты иди, а у меня дело, — Демид отталкивает меня, не хочет слушать никаких возражений.

— Демид, я с тобой! — упираюсь, потому что ситуация с Никитой и меня касается. Ну и я просто боюсь, что если меня рядом не будет, Демид наделает ошибок, и даже Обухов его не остановит, а отец не спасёт.

— Яся, это не обсуждается. Потом плюнешь ему в морду, но сейчас время мужских разговоров.

С ним невозможно спорить, и приходится уйти в дом вслед за хозяином. Озираюсь, провожая Демида взгядом, и сердце так сильно стучит.

Не делай глупостей, Лавр, не смей.

55. Демид

— Ты уверен, что он никуда не сбежал? — мы выходим с Обуховым из соседнего двора, и я задираю голову, смотрю в чистое, без единого облачка небо, и что-то так за грудиной щемит.

Яся права в одном — её появление сломало нашу дружбу. Но, может быть, так и нужно было, так было суждено? Мы дружили несколько лет, делили дом, делились всем: радостями, печалями, едой, проблемами, бабками, в конце концов. Но что-то было не так, раз Никита на такое пошёл, и что-то мне подсказывает, что любовь к Ясе — не такая уж причина. Я вообще не верю в эту вдруг вспыхнувшую бешеную страсть, с которой Ник не в силах бороться и включить голову. Тут что-то другое.

— Да, парни хорошо постарались, — Обухов сбросил маску классного дурачка и своего парня, стоит рядом, мрачный и злой. — Он так нажрался в шумной компании, что вряд ли ещё проснулся. Олег его домой притащил пару часов назад, так Ник захрапел ещё в машине.

— Хорошо, что Никита не ЗОЖник, — криво усмехаюсь.

Мы садимся в машину, я нажимаю на брелок, ворота медленно разъезжаются, впуская нас в тихий двор.

Мы живём в этом доме с первого курса, но в последнее время я всё чаще задумываюсь о тихой квартирке, где не будет больше никого, кроме меня и Синеглазки. С бронированными дверьми, охраняемой территорией и входом по пропускам. Чтобы ни одна зараза не пролезла, когда её не приглашали.

— Слушай, я не могу понять, что у него в голове творится.

Пожимаю плечами.

— Если бы я хотел копаться в чужих головах, пошёл бы учиться на психиатра.

— Но, Демид, ты же его всегда защищал. Помнишь, как вы познакомились? Его лупили уроды какие-то, а ты вступился. Они бы убили его, без вариантов. Должна же быть в нём хоть какая-то благодарность.

— Илья, я не хочу об этом сейчас думать. Даже вспоминать не хочу. Он перешёл черту, обратно уже ничего не отмотаешь, — я взмахиваю рукой, и Илья бросает всякие попытки вникнуть в то, что двигало Никитой.

— Так, Лавр, ты главное себя в руках держи, — повторяет Обухов, когда мы выходим из машины и двигаемся к дому. — Только без крови. Ты же помнишь, что я обещал найти законный способ с ним разобраться?

Да-да, я помню. И даже знаю, что Илья в глобальных вопросах слов на ветер не бросает, он очень надёжный, а ещё умный, хитрый и пронырливый. Чего только стоит его порыв самолично отвезти Ясю. За это я буду вечно ему благодарен, иначе в своём куцем пальтишке и лёгких кедиках среди ночи в чужой местности замёрзла бы или вовсе заблудилась.

А ещё у Ильи отец — не кто-то там, а самый настоящий прокурор, причём очень хороший, грамотный. Так что учиться находить доказательства, включать критическое мышление и находить кратчайшие пути к цели Обухову было у кого.

— Что ты придумал? — спрашиваю, и замираю у двери, крепко вцепившись в ручку.

— О, много интересного, — хищно скалится мой верный оруженосец. — Будем бить со всех фронтов.

Илья озирается и, понизив голос до шёпота, подходит почти вплотную и зловеще шипит:

— Во-первых, Гена. Ты, может быть, не знаешь, но я ему тоже позвонил. У нас с ним неплохие отношения, он мировой мужик, а ещё моему отцу за одно дело очень благодарен. Короче, он ментов вызовет. Думаю, они уже едут. Отец сказал, что негласно под личный контроль возьмёт, ты ему очень нравишься, а Никиту он всегда скользким считал. Короче, старик мой злой, рвёт и мечет, он девочек никому не разрешает обижать и очень сердится, если другие девочек мучают и позорят.

Спасибо, Семён Петрович, за сына. Надо будет ему потом

— Это ещё не всё?

— Нет, конечно же. Есть кое-что поинтереснее, Нику понравится. Но это сюрприз.

Илья хлопает меня по плечу, подмигивает и сам распахивает дверь. В доме тихо, только в холле тихонько работает телевизор. Никита спит, свесив руку с дивана, на удивление один. Я уж думал, что даже сейчас он не изменит себе и приволочёт кого-то домой — у него ни одна пьянка без новой пассии не обходится. Или без звонков старым.

— Какой же он мерзкий, — меня окатывает волной отвращения.

Я подхожу к дивану, стучу ногой по нижней планке, и Ник, бормоча что-то, открывает один глаз.

— О, кого я вижу, — скалится, неприятно кривя рот, всё ещё бухой. —Всеобщий любимчик, мечта любой барышни.

У него заплетается язык, речь невнятная. Противно, терпеть не могу пьяных.

Кое-как поднимается, шарит рукой по полу и поднимает бутылку вина. Хлопает пробка, Никита принюхивается, морщится и делает большой глоток. На столике смятая пачка сигарет, банка-пепельница и зажигалка.

— И правда, точно такая же зажигалка, — хмыкает Обухов и плюхается в одно из кресел, как зритель в кинотеатре себя ведёт, только попкорна не хватает.

Но я знаю, что внутри этого расслабленного дурачка кроется человек, готовый в любой момент ринуться и разнять нас с Никитой. Не собираюсь проливать кровь — знаю, если сорвусь и нарушу обещание, данное Ясе и Илье, не смогу остановиться. У меня много планов на будущее, и выкинуть несколько лет на тюрьму нет желания.

— Ник, а мы всё знаем, — дурачится Илья, принимая огонь на себя. — Ловко ты камеры расставил. Такой ракурс удачный, я аж залюбовался. Тебе бы в кинооператоры, в производители порно. Говорят, в Будапеште и Праге огромный рынок, езжай, тебе понравится.

Никита осоловело смотрит на Илью, медленно ресницами хлопает, что-то сказать пытается, но снова замолкает. В его состоянии нужно время, чтобы сформулировать мысль.

— Ты-то куда лезешь? — устало откидывается на спинку дивана, ладонями лицо растирает. — Что вообще ты понимаешь? Что вы вообще все понимаете?

И снова длинная пауза, кажущаяся вечностью. Но мне надоедает эта молчанка и я спрашиваю:

— Чего тебе не хватало, а? Яси? Это из-за неё?

— Яся, — криво усмехается и растирает ладонью лицо. Бутылка накреняется, из неё выливается вино прямо на брюки Никиты, но тот этого не замечает. Говорит: — Яся — хорошая девочка, такая чистая. Мне очень понравилась. Но куда мне до святого Демида Лаврова, да? До гордости универа, сына вузовского спонсора, капитана футбольной команды и просто отличника? Хоть вывернись из шкуры, а замечают всё равно только тебя.

И мне бы поверить Никите, что действительно она ему понравилась, что правда хотел себе, но я не дал, но не могу. Не верю, что этот кусок дерьма способен на что-то светлое. Способен любить. Тот, кто любит, никогда не опозорит так сильно девушку, которая ему дорога, которую хочет добиться.

— Тебе что, народной любви не хватает? Иди учиться на артиста, ещё не поздно, — я присаживаюсь на край журнального столика, тоскливо осматриваю гостиную, прокуренную и захламлённую последствиями возвращения пьяного Никиты домой.

Вон сброшены книги на пол, там валяется помятый журнал, пульт лежит у ножки дивана, а телевизор висит криво. Пахнет перегаром, табачным дымом и крепким одеколоном. Я иду в кухню, распахиваю окно, пытаюсь впустить хоть немного свежего воздуха.

— Я ненавижу тебя, Демид. Ненавижу, — Никита не орёт, он говорит это с угрожающим спокойствием. — Рожу твою видеть не могу.

— Так зачем мучил себя, смотрел?

Но Никита не слышит меня, он на своей волне. Удивительно трезвеет, из последних сил, и речь уже разборчивая, ясная:

— Яся ваша, она… скорее инструмент. Отличный повод тебе насолить. Я надеюсь, никто не поверил, что я прямо до одури в неё втрескался?

Он смеётся, и выглядит в этот момент жалким.

— Помнишь, Лавр, как ты возле столовки её зажимал?

В памяти появляется этот момент, и я действительно ничего не замечал, кроме Синеглазки, поверить не мог, что она опять в моей жизни появилась. Злился, бесился, варился в обиде и злобе, а главного не заметил.

— Ты был там?

— Ага, — усмехается. — Хотел подойти, но ты так увлёкся девчонкой, ничего вокруг не видел. А потом дело техники разузнать, кто такая. Дятел мне очень помог, накопал, где она жила, откуда приехала, где училась. Ну и я же не идиот, у меня память отличная. Вспомнил, кто такая — девочка с синими глазами, которой ты столько бредил.

Не знаю, каким трудом даются ему эти слова, но он всё-таки заканчивает мысль и устало закрывает глаза. Выдохся.

— У тебя план созрел? — подталкивает Илья мысль Никиты.

— И отличный. Закрутить с ней и мучить Лавра этим, бесить. Чтобы его драгоценная Синеглазка на глазах крутила с другим, другого полюбила и вечно перед глазами маячила, только…

— Только ничерта у тебя не вышло.

— Оказалось, у вас любовь-морковь, — смеётся, словно ничего глупее в жизни не слышал. — Что ты в ней, Лавр, нашёл? Она же скучная.

— Зато ты весёлый.

Хмель ещё гуляет в крови Никиты, делая его откровеннее, лишает тормозов. Ему нельзя пить, тогда он может любые секреты выдать врагу. И я этим бессовестно пользуюсь — мне нужно, чтобы он сам всё выболтал, дальше уже дело за малым.

— Камеры, конечно, уже лишними были, — сокрушается Илья, бросая на меня быстрый взгляд из-под полуопущенных ресниц. — Всё-таки девчонку жалко.

— Ну, она могла не выбирать Демида, — пожимает плечами. — Всего-то. Но было весело, такой сюрприз.

Он смеётся и снова делает большой глоток вина. На бледном лице пятна лихорадочного румянца. Как бы Никита не выпендривался, он нервничает, и это хорошо.

— А вообще, Лавр, меня от тебя тошнит, — выплёвывает, вытирая винные капли с губ и по новой заводит свою песню: — Все тебя любят, чуть ли не молятся. Звезда. А я что? Чем я хуже? Почему должен всё время в твоей тени быть? Знаешь, сколько девчонок со мной знакомились только для того, чтобы к тебе ближе быть? Куда не пойдёшь, кругом: «А почему Демида нет? А Лавр придёт? А можешь ему номерок передать?» Жаль, что тебя из команды не выперли, очень жаль.

— Ты бы проспался, идиот, — с сожалением в голосе замечает Илья и, кивнув своим мыслям, прячет телефон в карман. Я знаю, что делал Обухов всё это время — снимал на телефон тайком, потому и уселся в кресло напротив Никиты. Не знаю, что будем делать с этой записью, но пусть будет.

Никита закуривает, положив руку на спинку дивана, молчит.

— Это от тебя меня тошнит, — признаюсь и наливаю стакан воды, жадно пью, но в горле такой комок отвращения, что насилу несколько глотков получается сделать.

Никита, решивший вылить на меня всё своё дерьмо, говорит:

— Я вообще не понимаю, за что такому голодранцу, как ты, всё должно было на голову свалиться. Чудесное обретение папули, да не абы какого, богатого. Это ж надо. Лучше бы ты в своей глуши остался, да там под забором и сдох вместе со своей вирусной мама…

И вот тут я не могу удержаться. Все обещания летят к чёрту. Если бы он не трогал маму, если бы только он её не трогал. Только не её.

Торпедой лечу вперёд, но Обухов быстрее — он будто был готов к моему срыву: бросается вперёд, наперерез, сбивает меня с ног, как заправский регбист. В солнечном сплетение вспышка глухой боли, а перед глазами кровавые пятна.

— Она не виновата, что заболела, — хриплю, когда Обухов всё-таки оттаскивает меня в сторону. — Она была в тысячу раз чище и лучше такого говна, как ты. Ты подонок, тварь. Не смей её трогать, даже касаться не смей!

— Не надо, Лавр, он же этого добивается. Он же провоцирует. Демид, твою дивизию, уймись! Приди в норму!

— Ты ж мой голос совести, — выдыхаю и отхожу подальше к окну, дышу хрипло, и мозги постепенно на место становятся.

В дверь звонят, я пользуюсь поводом и выхожу на улицу. Кожа горит, не чувствую холода, когда иду по двору к воротам.

— Кто вы? — спрашиваю у невысокой женщины в яркой дутой куртке. Она интересуется, не Никита ли я, а если не он, то просит позвать.

Она достаёт из сумки какую-то бумажку, машет ею в воздухе, и буквы мелькают, сливаясь со штампом. Хм, на повестку похоже…

Я оборачиваюсь, машу рукой торчащему в окне Обухову и прошу позвать Никиту. Мне делать здесь нечего, пусть сам разбирается, но что-то во дворе меня удерживает. Я отхожу к беседке, слежу за входом, а Никита как-то весь оседает, когда ему предлагают расписаться. Да что ж там случилось?

— Это мой сюрприз, — Обухов выходит следом, присаживается на лавочку внутри беседки. — Повестка в суд.

— Чего?

— Ну как же? Он же девушку забеременел, а ответственность нести не хочет. У Рузанны уже срок хороший, она в суд подала на установление отцовства, так что будет наш герой-отец платить алименты по всей строгости закона.

— Как у тебя это вышло? — я искренне не понимаю, а Обухов лишь улыбается загадочно.

— Просто у меня фантастический дар убеждения, а я ещё умею оказываться в нужное время в нужном месте и заводить правильные разговоры. Но это случайно вышло. В смысле, что меня сразу взбесило малодушие Никиты, я ещё тогда подсуетился, но вот, повестка пришла как раз сейчас. Вовремя.

— Ну ты и жук.

— Зато панцирь крепкий, — смеётся, а я смотрю на Никиту. Он стоит спиной к беседке, плечи опущены, а женщина в ярком пуховике давно ушла, выполнив работу.

Он лишь оборачивается на нас, мнёт в кулаке повестку и сплёвывает себе под ноги.

Дальше события развиваются стремительно: приезжает полиция, опрашивает всех пострадавших, выясняет детали. Никита отпирается, и съёмка на телефон Ильи — не доказательство, но весомый повод трясти именно Ника. А после оказывается, что не он один умеет камеры ставить.

— Я поставил, когда мама Альцгеймером заболела, — говорит Гена, хозяин соседнего дома. — Она могла в любой момент уйти и потеряться. Вот и понатыкал на заборе, чтобы иметь возможность хотя бы узнать, в какую сторону она пошла. Так и остались.

Яся качает головой, а Даша, прищурившись, спрашивает:

— Они точно только по периметру двора?

— Да, — смеётся Гена. — Не волнуйтесь, это просто безопасность. Но, как оказалось, камеры нужно не только ставить, но ещё и смотреть в них, но мамы уже нет. Но если бы спохватился раньше, ничего бы не произошло. Простите, девочки, всё-таки я во многом виноват: камеры не проверял, лаз не заделал. Так что за следующий месяц — нет, два! — я с вас оплату не возьму.

Ивашкина радостно хлопает в ладоши, ойкает и краснеет.

— Спасибо вам, Геннадий, это очень щедро, — Яся улыбается и робко жмётся к моему боку. Энергетика шумного Гены её подавляет. — Нам очень нравится ваш дом, он уютный.

— В нём когда-то жило очень много любви, вот и аура осталась хорошая, — Гена улыбается чуточку грустно и, хлопнув себя по коленям, поднимается с дивана и идёт к выходу, но вдруг оборачивается. Став совершенно серьёзным, говорит: — Я слишком люблю этот дом, и никакому сопляку не позволю без моего ведома в нём шуршать.

Это звучит как угроза, и я Никите не завидую. Гена — мужик отличный, но тормоза у него периодически ломаются.

— Правда, на камерах видно, как Никита через лаз вошёл, а потом в окно влез? — беспокоится Яся, а я целую её в макушку и это громче любых слов.

Обухов сидит, закинув ноги на подлокотник, болтает ступнями в жёлто-чёрных носках.

— Вот так, да. Нет, я гений всё-таки, — бормочет себе под нос, а заинтересованная Дашка подходит ближе и осторожно в экран телефона заглядывает. — Рыжая, хочешь научу видосы монтировать? Не, ну чего ты морщишься, я умею.

— Ты что делаешь, Обухов? — Даша упирает руки в бока, но глаза её смеются.

— Да так. Это называется «тем же по тому же». В конце концов, репутацию Демида надо отмывать. Оп-ля, готово! Смотрите признательное видео Никиты во всех смартфонах универа! — Илья кровожадно улыбается, а меня ржать тянет. — Может, псевдоним взять? «Карающий меч!» или «Правдоруб»? А может, «Вершитель справедливости»? А пофиг, моё имя слишком красивое, чтобы его за псевдами прятать.

— У меня от тебя сейчас голова взорвётся. Ты так много болтаешь, — сокрушается Даша, а Обухов вдруг поднимается, кинув телефон на кресло.

Дашка ойкнуть не успевает, я — даже моргнуть, а Илья обхатывает её плечи руками, притягивает к себе и впивается в губы жадным поцелуем.

Смотреть на это — почти неприлично. Даже мне хочется отвернуться, ибо ощущение, что подглядываю, столько в поцелуе страсти и неприкрытого эротизма.

— Вот, Дарья, единственный способ заткнуть мне рот. Пользуйся почаще и не благодари.

Все звуки мигом стихают, мы ошарашенно следим за картиной, и только Ивашкина едва слышно говорит: «Она его сейчас убьёт». Но Даша удивляет: она наклоняет голову вбок, пару секунд смотрит на Илью, сбитого с толку отсутствием реакции, и внезапно целует его в ответ! Во дела.

— Ну наконец-то, — радостно выдыхает Яся и тычется носом мне в плечо, смеётся заливисто.

И правда, наконец-то.

Эпилог

Демид

Спустя несколько месяцев

— Го-о-ол! — ревут трибуны, а я ещё минуту бегу, не могу остановиться.

Победа? Победа?! Мы сделали это? Да, мать их!

На меня набрасываются со всех стороны, прыгают вокруг, орут на уши, и стадион беснуется вместе с моей командой. Радость разливается кругом, на табло меняется счёт. 4:3! Да!

Болельщики команды противников скорбно гудят, но их вой тонет в воплях счастья тех, кто нас поддерживал на протяжении всего чемпионата.

— Мы победили! — орут со всех сторон. — Кубок наш!

Я ищу глазами Ясю, а найдя, поднимаю руку и ловлю воздушный поцелуй. Ну, глупость же, детский сад, но с Ясей хочется всех этих мимишностей, нежностей, любовной любови. Она моя, целиком и полностью, и каждый день, проведенный с ней, мне хочется кричать об этом. Моя, слышите вы, только моя!

Я заваливаюсь на газон, раскидываю руки, смотрю в небо. Мы закончили сезон, мы победили всех и едва живые добрели до финала. Несмотря ни на что, у нас получилось.

— Команда Национального университета города С. приглашается на вручение кубка и памятных наград! — несётся над стадионом голос, и от заветных слов открывается второе дыхание.

Мне, как капитану, разрешают произнести короткую речь, и я, подняв высоко кубок, благодарю тренера, свою команду и всех тех, кто за нас болел. А после говорю то, что хотел сказать уже давно, на что разрешения от тренера не имею, но кому какое дело? Победителей не судят.

— И я хочу обратиться к своей девушке Ярославе, которая всё это время поддерживала меня, терпела и любила изо всех сил. Переезжай ко мне!

Тренер называет меня идиотом, а комментатор крякает в микрофон. Взбудораженные победой болельщики делают волну, и только Синеглазка стоит, ошарашенная. А потом кивает, и я, поцеловав кубок, бегу к ней через всё поле.

До трибуны я могу дотянуться, а до Яси нет. Но она свешивается, обнимает меня за плечи. Шум стихает — все следят за нами, и внимание их осязаемое, плотное, от него щекотно.

— Прыгай ко мне, — прошу тихо, и Яся, не раздумывая и ничего не боясь, оказывается на поле, но я держу её за талию, не отпускаю. — Я снял классную квартиру рядом с универом, там ни одна зараза никогда не проникнет внутрь. Я люблю тебя и я хочу, чтобы ты была со мной всегда. Будешь со мной всегда? Моей будешь?

— А ты? — в глаза заглядывает, а щёки краснеют.

— А я всю жизнь с потрохами твой. Прости, что так поздно это понял, что так много боли тебе причинил. Просто… прости.

Яся целует меня в губы. Время замирает, и больше ничего в мире не существует, кроме моей девочки с невозможными синими глазами.

Однажды я предал её, хотя был уверен, что всё как раз наоборот. Не выслушал, не дал возможности оправдаться, что-то доказать. Я вычеркнул её из списка своих близких, превратил в главного врага, хотя врагами были другие люди.

Я никогда не прощу мать Ярославы, ни за что и никогда. Ни за то, что сделала с моей мамой, ни тем более за то, что так легко отказалась от дочери, стоило той проявить характер и пойти наперекор.

Для матери Ярославы я всегда буду куском дерьма, сыном женщины, которую посмел полюбить её муж. Даже без взаимности, просто влюбился. Но этого оказалось достаточно, чтобы разрушить жизнь моей мамы, которой и так хватало проблем.

Будет ли Яся когда-нибудь с ними общаться? Не знаю. Она сильная девочка, добрая, но ещё и гордая. Они ранили её, предали и растоптали право иметь свои секреты и хранить секреты других. Уничтожили веру в себя, и этого уже не исправить. Но, может быть, когда-нибудь всё у них наладится? Я не знаю.

После матча мы заваливаемся шумной толпой в бар, где веселимся, забыв обо всём. Я даже танцую, хотя отчаянно не умею этого делать, но Яся смеётся, вытирая слёзы, и учит меня движениям.

— Вот так вот. Да что ж ты, деревянный, что ли? Ну, Демид, ну, постарайся.

В итоге мы просто бесимся, как два вырвавшихся на свободу пленника, и с каждым мгновением с нас окончательно слетает шелуха прошлых проблем и печалей.

Но вдруг Яся напрягается и смотрит куда-то за спину, а я слежу за её взглядом. Никита? Что он тут делает?

Ему впаяли условку, а ещё он съехал и почти не появлялся на лекциях. Поговаривают, что его вовсе могут отчислить, но я не вслушиваюсь в эти разговоры — для меня Никиты больше не существует. Мало ли, сколько человек в мире. Он просто один из миллионов чужих и незнакомых мне людей.

Завидев нас, Никита останавливается, долго смотрит, но во взгляде нет агрессии. Только усталость.

— Может, подойдём к нему? — шепчет на ухо Яся и морщится от этой мысли. — Мне кажется, он что-то хочет от нас.

— Нет, — отрезаю и увожу Ясю к барной стойке, где нас даже взгляд Никиты не достанет.

Звякают над входом колокольчики — Никита уходит, растворяется в толпе чужих людей.

Прощай, мой лучший бывший друг, сгоревший от зависти, хотя у него не было ни единой причины для неё. Он сделал свой выбор, и теперь его жизнь — его дело, меня оно не касается.

— Ивашкина говорит, его вытурили сегодня из вуза, — Яся крутит в руках стакан с клубничным коктейлем. — А ты знаешь, я всё-таки рада, что ты не совершил что-то непоправимое. Ты у меня восхитительно сильный, знаешь?

Она не даёт мне ничего сказать: ловит лицо ладошками, целует в губы и сама, осмелев, углубляет поцелуй. Наши языки сплетаются, кружат, исследуют, каждый раз открывая что-то новое: оттенок эмоции, вкус счастья и беззаботности.

— Я люблю тебя, Лавр. А теперь… поехали домой?

Хитро улыбается, мазнув меня губами по щеке, а я подхватываю её на руки и, даже не прощаясь с ребятами, выношу прочь из бара.

Не домой её несу — место не имеет значение. Несу её в будущее, где мы совершим ещё тысячу ошибок, встретим сотню плохих людей и миллион хороших. Там будут слёзы и смех, радость и горе — будет всё, что только случается в жизни. Но пока Яся так доверчиво ко мне прижимается, обжигая шею дыханием, я способен на всё. Даже на то, чтобы быть сильным и никогда не сдаваться.

Конец

Оглавление

2. Ярослава

3. Демид

4. Ярослава

5. Ярослава

6. Ярослава

7. Демид

8. Ярослава

9. Демид

10. Ярослава

11. Ярослава

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ 12. Демид

13. Ярослава

14. Демид

15. Ярослава

16. Демид

17. Ярослава

18. Ярослава

19. Демид

20. Ярослава

21. Ярослава

22. Ярослава

23. Демид

24. Ярослава

25. Ярослава

26. Демид

27. Демид

28. Ярослава

29. Ярослава

30. Демид

31. Ярослава

32. Ярослава

33. Ярослава

34. Демид

35. Ярослава

36. Ярослава

37. Ярослава

38. Демид

39. Ярослава

40. Демид

41. Ярослава

42. Ярослава

44. Демид

45. Ярослава

46. Ярослава

47. Демид

48. Ярослава

49. Ярослава

50. Ярослава

51. Демид

52. Ярослава

53. Ярослава

54. Ярослава

55. Демид

Эпилог