Раб колдуньи [Стеша Новоторова] (fb2) читать онлайн

Стеша Новоторова Раб колдуньи

Это не правильно, что нас называли мошенниками. Мы с братом не мошенничали, мы честно чинили пластиковые оконные рамы и двери. Ну может иногда где-нибудь чуть сильнее дёрнем, чтобы немного расшатать запорную арматуру, но мы же видим, что арматура и так старая, разболтавшаяся, через пару лет развалится. И балконная дверь рухнет на голову этой несчастной старушке, и мы как бы будем виноваты…

В общем, мы с брательником Николаем приходили в дом, навешивали лапши на уши доверчивым хозяевам что, мол, оконные рамы надо каждые пять лет диагностировать и менять кое-какие детали, а еще лучше всю арматуру и фурнитуру менять полностью. Ну, и если видим, что хозяева богатенькие буратинки, да к тому же лохи, мы им напускали технического тумана и выставляли счет. Старались не борщить – тысяч двадцать-тридцать, не больше. Если уж совсем повезет – полтинничек с буратинки брали и никогда никаких угрызений совести не чувствовали. А что, мы же работу делали исправно, ни у кого ничего не крали…

Тем летом мы окучивали города Тверской области и как раз приехали в Торжок. Старинный городок, красивый, статный, что называется себе на уме. Но и народ здесь прижимистый, хитроватый, лишнюю копейку не переплатят.

Обошли мы с Николашей с десяток квартир и пяток частных домов и… ничего. Ни одного заказа! Уже вечерело, а у нас такое правило – в день хоть одного лоха, но обуть надобно. Без этого спать не ложись. Иначе на голодный желудок продовольственный склад приснится. Уже отчаялись мы заработать хоть копеечку в этот день и заметили, что почти все частники, которые в своих домах живут, настойчиво нам рекомендуют сходить к некой Акулине. У неё, мол, свой здоровенный особняк, там и окна и двери и лоджии – всё из пластика и главное – баба она зажиточная. Уж она-то не поскупится. Спросили мы, как найти эту Акулину и отправились по указанному адресу.

Оказалось, что живет она на отшибе, на территории санатория Митино, в роскошном сосновом бору. Дом и правда у неё знатный. Не дом, а скорее маленький дворец, будто игрушечный, но вполне себе добротный. И что удивительно – в глаза он совсем не бросается. Если не знать точного адреса, и не найти совсем. Да и сама Акулина уже как будто ждала нас. Только мы подошли к воротам, Николаша потянулся к звонку, а дверь сама с тихим щелчком отворяется, и хозяйка нас встречает с улыбкой.

Нам бы бежать в тот момент сразу и без оглядки, но куда там! Как кролики в пасть удава мы с брательником шагнули в этот дом…

Жила Акулина в таком солидном особняке явно на широкую ногу. Мебель старинная, на полу во всех комнатах ковры, картины в резных рамах по стенам развешаны, всякие антикварные безделушки типа бронзовых подсвечников и потемневших от времени шкатулок…

Осмотрелись мы привычным взором, поняли: вот она, наша клиентка. Уж если её мы не облапошим нынче, то грош нам цена в базарный день. Брательник сразу стал окна осматривать, за ручки дергать, дверь балконную приоткрыл на нижний запор и давай её трясти, чтобы, значить расшатать салазки и показать всю ненадёжность запорной фурнитуры. А я за саму хозяйку дома принялся. У нас всегда так – один фронт работ осматривает, а второй зубы заговаривает хозяевам, чтобы держать их в тонусе и не давать расслабляться.

Акулина поначалу показалась мне совсем простушкой. Высокого роста, рыжеволосая блондинка, пышнотелая, а глазищи-то! Как распахнёт, как умоет тебя зелёно-серым омутом, как махнёт пару раз ресницами… Так и смотрелся бы в эти омуты-глаза и совсем бы ничего не говорил, а только тихо и умилённо улыбался – настолько хорошо мне в тот момент стало.

Помню, бродил я по мягким коврам из комнаты в комнату, раздвигал тяжелые портьеры, показывал Акулине где и что срочно менять надо, а сам чувствовал, что плыву. От её присутствия голова моя тяжелела, аромат вокруг этой дамы такой распространялся, что хотелось его не просто вдыхать, а жрать ртом, будто голод во мне проснулся звериный.

Кстати, про голод. Усадила нас хозяйка за стол, а там уже самовар, да не электрический, а самый настоящий, двухведерный, на углях, вовсю пыхтит. А весь стол уставлен корзинками со всякой выпечкой, будто дорогих гостей Акулина ждала. И у нас с брательником даже и сомнения не возникло, что это мы и есть – те самые дорогие гости.

В общем, нажрались мы, напились наливочки, отведали расстегаев с зайчатиной, ватрушек с творогом, блинов с икоркой, тут мой Николаша, обнаглев окончательно, и выкатил счет Акулине – сто тысяч. Чтобы, мол, всё как следует поменять, полностью обновить всю фурнитуру на всех окнах и балконных дверях, необходимо сто тысяч рублей, но такой замечательной женщине как Акулинушка наша полагается небывало щедрая скидка. Итого – девяносто тыщ деревянных.

Мне, если честно, даже неудобно за брательника стало. Ну, можно же было не наглеть! Ну полтоса бы за глаза хватило, а там, глядишь, в процессе работы еще десяточку – другую выцыганили бы на всякие мелкие расходные материалы. То на то и вышло бы. Так нет же! Он сразу заломил по максимуму, да еще и рожу скорчил, будто от себя эту скидку отрывает.

Думаю, в тот момент наша судьба и решилась.

Хотя сама Акулина и бровью не повела, лишь тихо так переспросила, как будто с первого раза не расслышала:

– Сколько? Сто тысяч?

Николаша солидно насупившись, кивнул, еще наливочки хряпнул и поискал глазами, чем бы еще закусить. Но, видимо, ничего уже не лезло в глотку его ненасытную, а в голове изрядно шумело.

А я смотрю в окно, там уже вовсю темно, и ни одного огонька даже не светит. Окна-то этого чудо-особняка на речку выходят, которая едва за соснами проглядывается, только теперь это всё черным-черно, а мы и не помним, особо, как сюда добирались. Как же теперь в город обратно ехать? Да и машину нашу мы у ворот оставили, не дай бог местные залезут…

– Да не волнуйся ты, Олежек, – говорит мне Акулина, словно мысли эти я вслух высказал. – Не переживай. У меня заночуете. Я вам мягко постелю.

И смеется так по-доброму, ласково.

Мягко, говорит, постелю…

***

А наутро всё иначе выглядело. Проснулся я на лавке оттого, что холодно мне стало. Смотрю – дверь во двор открыта, и слышу, как Николаша остервенело дрова рубит. Выхожу и вижу что рубаха на нем уже вся мокрая, сам мой братишка уже едва на ногах держится, покачивается, а все никак не может остановиться. Только одно полено разрубит, как за другое уже хватается, будто кто над ним самим с топором стоит. Я его еле-еле унял, что ты, говорю, успокойся, братка. Смотрю, а глаза у него вовнутрь себя обращены, не видит он меня. Но топор кое-как у него отобрал, а тут и Акулина на крыльце появилась.

Посмотрела она на меня, как на пустое ведро. Холодно так посмотрела, с полнейшим безразличием. В глазах-омутах будто какой черт всю муть со дна поднял, взворошил, замутил да так и оставил – себе, рогатому, на потеху. Умыла она меня этой холодной мутью и говорит ворчливо:

– Ну а ты какого хрена прохлаждаешься? Аль не видишь, что баньку захотелось мне протопить для себя и для вас – дорогих гостей? Николаша твой вовсю уже работает, а ты всё дрыхнешь? Ну-ка, схватил вёдра, тележку, большой бидон и на речку – воду таскать! Живо!

Меня как из душа окатило от такой наглости.

Ну, думаю, наглючая баба какая попалась! Сейчас я тебя, сучку, пошлю куда подальше, да так пошлю, что запомнишь до конца жизни! А сам при этом… сам при этом уже спускаюсь по неровной колее к реке с тележкой за спиной, большим бидоном на ней и ведёрком. И главное, сам понимаю, что что-то здесь не так, ведь не хотел же я переть за водой чтобы баньку этой стерве топить, а вот же – иду как послушный ослик и тележку тащу!

Набрал воды сорок литров, поднимаюсь вверх, тащу тележку, неудобно и трудно с непривычки-то. По незнакомой колее, того и гляди бидон перевернётся… Тьфу, чертыхаюсь про себя, да на кой мне хер всё это сдалось?! А сам тороплюсь! Как бы не разозлить Хозяйку…

Хозяйку! Сам только что поймал себя на мысли, что называю её не иначе как Хозяйка – и именно так – с большой буквы! И волнуюсь, как бы не прогневать её, блять, величество! Но притащил первый бидон воды, смотрю, а Акулина стоит и на меня насмешливо так смотрит. И рукой показывает в сторону рубленой приземистой баньки, куда, значит, мне воду нужно таскать. Ну, я пошёл, опрокинул бидон в огромную бочку, что на печи стояла, возвращаюсь. Смотрю, а Акулина уже в шезлонге устроилась так удобненько, руки за голову закинула, пятки свои бесстыже выставила и улыбается совсем уж откровенно по-хамски.

– Давай, – говорит, – хлопчик, таскай ещё! Я люблю как следует попариться, чтобы семь потов сошло. Да и вас попарю знатно. Чтобы грязь всю вашу городскую выскрести да выпарить! Так что таскай-таскай, не ленись!

Странно, но посылать нахер эту стерву мне как-то уже и расхотелось. Дай-ка, думаю, и правда воды натаскаю, попаримся вместе с Акулиной, может, чем чёрт не шутит, и вдую ей промеж булок! А булки-то у неё знатные – телеса пышные и упругие, так и хочется заграбастать её одной рукой за жопу, второй за ляхи и утащить куда-нибудь в парную, где пока еще прохладно, да там и оприходовать. Видать истосковалось женское тело по крепкой мужской руке, вот и чудит бабонька, ерепенится.

Так я думал, корячась вверх по кривой дорожке-тропинке, таща за собой тележку со вторым бидоном. А там, на дворе, уже и поглядеть лишний раз в сторону Акулинушки, Хозяйки нашей, стесняюсь. Как краем глаза увижу её гладкие холёные ступни да пальчики с алым, явно городским педикюром, так и сердце трепыхаться начинает от волнения. Не дай бог прогневать нашу барыню! Смотрю, а брательник мой уже вовсю печку в бане растапливает, дрова таскает, шустро так всё делает и самое удивительное – молчаливо! Как будто давно уже в холопах у этой Акулины состоит, привык.

Да, тащу вверх третью тележку, а сам понимаю, что вот это слово – холоп, наиболее точно отражает нашу с братом внутреннюю сущность. Вот что нам стоит просто уйти – вот же они, ворота. Не заперты! Да и были б заперты – махни через забор, а там машина наша стоит. Завели и – в город. На трассу и через три часа дома. А мы тут ишачим на эту сучку, которая еще над нами издевается. Кто мы после этого? Холопы и есть! Добровольные холопы. Только что-то не то с нашей добровольностью. И вообще что-то здесь всё не то…

Двухсотлитровой бочка у Акулины в баньке оказалась. Натаскал я пять бидонов, заполнил бочку под завязку. Тоже уже весь взмок, думал, передохну немного, ан нет! Не вставая с шезлонга Хозяйка мне пальчиком указывает – давай, мол, продолжай! Таскай ещё! Куда ж ещё-то? – думаю.

– А там вторая бочка есть, – говорит госпожа наша новоиспечённая, вот её и наполнишь холодной водой. Это если вдруг мне захочется ополоснуться и охладится прохладненькой.

И так глумливо на меня смотрит. Я еле отдышался, а ноги уже сами меня к речке тянут – спешу, чтобы не прогневать заразу эту. Только вот вторую бочку уже намного труднее было натаскать – и дыхалка подводить стала и колени разболелись, и пот уже глаза разъедает. Но я всё равно таскаю и таскаю…

Но кое-как справился. Николаша тем временем уже вовсю орудует в бане, смотрю, там печка уже гудит, дым валит из трубы густой, смолистый, клубастый. Вода в бочке уже горячая, парит. Акулина куда-то пропала, а потом вернулась с веником, полотенцами и охапкой каких-то прутьев. Присмотрелся – так и есть! Тонкие ивовые прутки – самые настоящие розги! Гибкие, видимо, только что срезаны. Ну не заранее же она их замачивала в рассоле, как пишут в книгах про всякие ужасы крепостничества.

Ну а уж как попарились мы в тот первый раз, я вовек не забуду!

***

Уселись мы голые, втроём на верней полке, Акулина как зачерпнёт ковшик кипятка, да как маханёт его на камни. Только свист в ушах, да темень в глазах! Мы с брательником и повалились вниз, на вторую полку. Хозяюшка сверху над нами смеётся, да еще, смотрю, ковшик зачёрпывает. Ну, думаю, всё – пришел мой смертный час, сердце через рот вот-вот выскочит. После второго ковшика, мигом испарившегося на раскаленных до красна камнях, мой Николаша, гляжу, крестик нательный с себя срывает – забыв, видать, что ни крестик, ни цепочку с собой с парную брать нельзя – любой металл там мигом раскаляется. Только у него уже красная полоса вокруг шеи образовалась. А до меня медленно так доходит, что крестик он сорвал да и бросил прочь. На пол бросил, а куда – я не успел углядеть…

Сам-то я крест не ношу, хотя крещёный, конечно же.

Ну, думаю, всё – беда нам с тобой, братка, пришла. А сам тоже потихоньку со второй полки сползаю на пол. Так и пол уже горячий до невозможности! Вода на него попавшая разом испаряется. А Акулина, как ни в чем не бывало, сверху над нами хохочет, а я слышу, что смех у неё какой-то неестественный, заливистый, будто сумасшедшая какая смеется. Хохочет, и поддает парку. Хохочет, и поддаёт…

Мы как слепые котята внизу ползаем, дверь найти пытаемся, чтобы из этой преисподней выбраться. Только глаз открыть невозможно, а на ощупь никак мы эту дверь не найдем. А от жара уже уши натурально закручиваются в трубочки, как листья в огне. Легли мы с баром на пол, щекой прижались к горячим доскам, рты открываем как рыбы снулые, задыхаемся. Акулина над нами сжалилась, спустилась тоже на вторую полку, присела, приоткрыв немного дверь. Мы, было, в ту дверь сразу вдвоём намылились, чтобы ускользнуть на свежий воздух, но куда там!

– Лежать! – прикрикнула Хозяйка.

Мы и замерли. Вот понимаем, что надо выползти, иначе всё – кранты, задохнемся. А тело ни в какую! Не слушаются нас ни руки, ни ноги. И внутри всё замерло. А в голове уже молоточки стучат.

Акулина прошла над нами в предбанник, вернулась с ковшиком холодной водицы, полила нам на головы, кое-как очухались мы с браткой. А она села над нами, ноги свои потные поставила нам на головы и говорит ласковым голосом:

– Ну что, детки мои, пришло время вас немного повоспитывать. А то, смотрю, совсем вы от рук отбились. Мысли всякие непотребные у вас завелись. Вот ты, Николаша, моё платье украсть мечтаешь, а зачем оно тебе? Да ладно б только платье! Ты ж, подлец, всё моё бельё нательное себе присвоить захотел! А ну, отвечай, чего это за блажь такая? А?

Я смотрю, а у Николаши глаза вот-вот из орбит выпрыгнут и по полу поскачут! От ужаса это. Что Акулина его тайные пристрастия так легко проведала. Я-то знаю, что он до шестнадцати лет всё в мамкины платья переодевался и у зеркала сам на себя дрочил в таком срамном виде. Я знаю, а больше никто во всем мире этого не знает! А Акулина вот легко прочитала моего брательника до самых дальних закоулков его подсознания! Срам-то какой!

Коля и без того красный как рак, стал вообще пунцовым и мычит что-то нечленораздельное.

– Не слышу, громче говори! – велит ему Акулина.

– Каюсь, матушка, есть такой грех, хотел украсть твое платье, – со стыда сгорая, отвечает брат.

– То-то же, – довольна Акулина. – Не стал врать и запираться, молодец. За это выйдет тебе скащуха.

Какая скащуха, думаю я. А Хозяйка наша вслух на мои мысли отвечает:

– А вот такая, что не запорю я его до смерти, а лишь до полного бесчувствия и то будет ему уроком, ясно?

Куда уж яснее, киваю я, а сам всё молчу, вдруг да не узнает она, о чем я на самом-то деле думаю. Да какой-то там! Всё она про нас знала с первого самого дня. Всё, вот только не всё нам говорила…

– Олежек, обращается она ко мне почти ласково, подай-ка прутик. И ногу свою с моей головы убирает. Как только ногу убрала – так и смог я на четвереньки встать и проползти до пучка розог. А иначе никак не мог даже пошевелиться – такую силу она над нами имела.

Покорно ползу, подаю ей розгу. Со свистом взмахивает она этим прутом, рассекая воздух, примериваясь как сейчас вжарит по нашим голым, скользким от пота телам. И мне опять указывает куда лечь – чтоб головой под её стопой оказался – так ей, видимо, легче меня контролировать.

Ну и пошла потеха!

***

Взмахнет Акулина рукой – я маму родненькую вспоминаю. Наискосок – от жопы до плеча как будто раскаленной саблей меня рассекает. Дергаюсь, напрягаюсь весь, а пошевелиться ни-ни! Будто пригвожден я к полу её тяжелой стопой. Взмахнет еще разок – брательник мой Николаша визжит да охает, тоже, как червяк под её правой пятой корчится. А она два раза по мне протянет, так что слезы из глаз просто сами брызжут, и два по Коле – тот аж заходится криком. Потому как боль от тех прутьев невыносимая была. Это потому, что порола нас Акулина в самой парной, по разгоряченным телам, когда не то что розга, а и малейшее прикосновение особо остро ощущается.

Выли мы с братом, скулили, молили о пощаде, да только без толку всё это было. Порола нас эта сучка с особым наслаждением, в первый раз, и этот первый раз для неё как самый первый оргазм за ночь – особо вкусным казался. Потом она нас каждый день ведь охаживала, но сама признавалась, что как в первый раз уже того эффекта никак не могла достичь. Всё как будто чего-то не хватало. То, да не то. Кайф притупился. Вот и изощрялась потом в наказаниях своих и мучительствах особым образом. Но об этом после.

А в тот раз чувствую, что уже не могу орать – горло саднит и рот пересох. А не орать тоже не получается, – садюга это кладет удары рядком, вдоль спины, в ложбинку между ягодиц норовить прутом попасть – там особо болючее место, а я даже повилять жопой не могу – прищемила Хозяюшка мою голову жирной своей пяткой – будто голову в медвежий капкан сунула. Коля тоже, смотрю, уже зажмурился и хрипит как-то по-особому, нехорошо так хрипит. Как бы не сердечный приступ у него случился, думаю я с надеждой, что мысли мои Акулинушка прочитает, и хотя бы брательника помилует.

Наивный был, да. Думал, что разжалобить можно этого монстра.

Только когда уже совсем от боли стал сознание терять, она прекратила пытку. Да и то лишь потому, что самой жарко стало махать прутом. Кстати, прут тот раза два уже сломался, так что я за вторым и третьим ползал, поливая своими слезами и потом горячие доски пола.

Пинками нас выгнала на свежий воздух, на лужайку перед баней, сама вышла голая, распаренная, тоже вся мокрая от пота, но довольная – похоже обкончавшаяся во время экзекуции. И не мудрено – по довольной, лоснящейся роже её было видно, что высечь мужика прутом для неё самый сладкий секс.

– Облейтесь, – говорит, – холодной водичкой, сейчас продолжим. Это лишь разминка была. Основное наказание еще впереди!

Я поливаю брата из деревянной бадьи, он меня. Смотрю, а его спина вся багровыми рубцами покрыта. До крови в некоторых местах распорола кожу розга. По глазам Николаши понимаю, что и он в ужасе – видимо, и моя спина в таком же плачевном состоянии находится. Холодная вода вроде притупила немного боль, но понятно же, что сейчас мы просто умрем, если она хоть разок по иссечённым местам нас ладошкой хлопнет! Нельзя нас сейчас пороть, нельзя! На колени мы с Колей повалились, не сговариваясь перед Хозяйкой, в ноги ей кланяемся, молим наперебой:

– Прости, Акулинушка, дай передохнуть, правда плохо нам, отложи наказание хоть на завтра, ей-богу, кончимся мы в этой баньке…

В общем, хрень какую-то несём. А у меня в подкорке засела одна-единственная мысль: но ведь можно же как-то сбежать от этой уродины! Ведь не связаны мы, не на цепи сидим, всего лишь силой своего колдовства она нас держит, значит, можно будет дождаться, когда она отойдет подальше и рвануть! Хоть за забор перескочить, а там, глядишь, и избавиться от наваждения её проклятого! С ментами вернусь братана выручать – лично ей морду набью, скотине!

А она лишь посмеивается, забыл я в полубреду, что мысли мои для неё как тихий шёпот – чуть прислушайся и всё слышно!

– За ментами решил сбегать, сердешный? – спрашивает меня Хозяйка и весь пучок розог, оставшийся, из бани выносит. Выбирает прут потолще, поупругее. Проверяет, как он в руку ложится, взмахивает им приноравливаясь. Представляет, как теперь уже меня одного персонально протягивать этим прутом будет. Притом не спешит. Ей явно сам процесс подготовки не менее нравится, чем сама порка. Да и моим ужасом и отчаянием она еще не вполне насладилась, упивается, поглядывая мне в глаза.

А я плачу. Хотя сам не замечаю, как рыданья спазмами горло и грудь сжимают, как слезы ручьями текут по лицу. Плачу как в детстве. Ну и сломался я как ребенок в этот момент. Упал ничком Хозяюшке прямо в ножки, обнимаю её ступни лоснящиеся, лицом к ним прижимаюсь и, рыдая, говорю что мол, всё, не могу больше, на всё согласен, рабом её буду до конца жизни, только не мучай больше, госпожа ты моя любимая, отложи хоть до завтра наказание.

– Рабом, говоришь, готов моим стать! – весело смеется Акулина. – На всю жизнь?!!

А сама розгой всё сильнее помахивает.

– Ну а чего ж раньше-то не сказал?! Это ж совсем другое дело! Хорошо, так и быть, отложу до завтра твоё наказание. Сегодня отдыхай.

Я ушам своим не поверил от счастья, а потом слышу:

– А вместо тебя сегодня твой братка всё по полной получит. И за себя, и за тебя… – ласково так говорит Акулинушка, елейным можно сказать голоском. – Подставил ты его сегодня, подвел под монастырь. Давай, Николаша, заходи в парную. Сейчас мы продолжим…

На меня Коля даже не взглянул, проходя в дубовую дверь бани. Лишь лицо руками закрыл и всхлипнул, как маленький. Зато Акулина широко мне улыбнулась и приказала:

– А ты здесь, под дверью посиди, послушай, что там будет происходить. Аккурат для тебя этот урок я затеяла. Чтобы понял ты кое-что…

Что я должен был понять – не знаю. Сидел и слушал, как выл мой Коленька там, в парной, как по мокрому ложились жгучие удары розги на его залитую потом и уже теперь и кровью спину. Как ревел он белухою, а потом затих. И только жалобно так вскрикивал время от времени, когда уже совсем больно видать было.

Выполз он на этот раз из бани на свежий воздух, а лицо его потемнело, и слезы уже высохли. Только губы у него тряслись, и глаза совсем потухли. Никогда я таким брата не видел.

Зато Акулина прям расцвела вся от удовольствия. Будто рота голодных солдат там её трахнула. Я уж, дурак, подумал, что отстанет она от нас по крайней мере на сегодня. Успокоится, удовлетворившись. Но не тут-то было.

На меня она взор свой ласковый обратила, подошла ко мне поближе, пиздой своей горячей и мокрой в лицо меня пнула.

– А ну-ка, отлижи!

Я чуть со стыда не сгорел! На глазах у брата, которого только что эта ведьма до крови исполосовала, я должен еще и вылизывать её истекающую соком пизду! Уж лучше бы она меня…

Но не смог я даже додумать эту мысль. Никаких во мне сил не осталось для внутреннего протеста. Ляпнул сдуру, что рабом её хочу стать, лишь бы от боли избавиться, да видать слово и правда не воробей. Вот и стал рабом, внутренне сломался, сам себя теперь не уважаю и готов что угодно ей вылизать лишь бы… А что «лишь бы»? Пороть она вроде меня сегодня не обещала, чего я испугался-то? Да только не испуг это, понял я, а покорность. Лишь бы она довольна мной осталась – вот что не решился я додумать. А она услышала меня снова и подсказала эту подлую холопскую мысль. Я и вправду теперь холопом её стал, заодно и брата подставив…

Но деваться-то некуда. Приподнялся я на коленях перед ней, потянулся к её набухшей от соков пиздёнке, приготовившись вылизывать. А Акулина неожиданно, со смехом, ко мне задом поворачивается! Лижи, мол, холопская морда, мне задницу! И руками свои булки упругие раздвигает! Смотрю, Коля мой даже отвернулся, чтобы не видеть этого позора. Только от Хозяюшки нашей не спрячешься. Грозно так она на него цыкнула, и Коля открыв рот стал смотреть. Стал смотреть, как я сую свою физиономию в эту раздвинутую, распахнутую словно пасть Ваала ведьмину задницу. Как упираюсь носом во что-то мягкое, горячее, скользкое и липкое от пота и смазки, как чавкая начинаю всю эту прелесть вылизывать зажмурившись, чтобы белого света не видеть.

Вот не помню, какая она была на вкус. Вроде бы кислая, и немного соленая. Помню, что охала Акулинушка наша от блаженства, постанывала и вздыхала томно так, да подмахивала задом, все сильнее прижимая меня к стенке. Думал, расплющит мне нос своей необъятной жопой. Долго лизал. Язык одеревенел с непривычки-то. Я вообще-то бабам никогда не полировал даже кунку, тем более под хвостовик залезать – ни боже мой! Воротило даже порнуху такую смотреть. А тут самому пришлось изучать тонкую науку ануслинга. Это я потом узнал, как правильно, по научному отлизывание женской задницы называется. А тогда просто чавкал и ждал, когда же она наконец насытится моим унижением и кончит. Пусть мне в лицо даже пёрнет, лишь бы всё это поскорее прекратилось бы!

Забыл же, идиот, что она прекрасно всё слышит, вот и накаркал. Пёрнула, сука. Несильно так, но припустила шептуна.

Впрочем, в тот момент я даже и не почуял ничего такого, особо противного. Всё думал, как же так опустился, что садистку бабу облизываю, которая над моим братом глумилась и чуть до обморока его не довела! Вот себя от боли спас, еще и её ублажаю! Как будто бы её благодарю, что не меня, а его она высекла. Приятно ей делаю, жопу готов лизать!

Стыд меня с ума сводил. Чувство вины.

Хотел было умыться, но Коля меня опередил. К бадье с водой кинулся и давай умываться, а мне так рукой машет, мол не подходи. Я что ты, братка, давай помогу, полью водички-то. А он мычит, головой крутит из стороны в сторону, глаза закрыл и рукой всё меня отгоняет. Я наклонился над ним, чую, что он него женской мочой несёт. Вот оно что! Обоссала она его там, в бане-то!

Умылись мы кое-как, сидим рядом, друг на друга нет сил даже посмотреть. Хотя чего тут стыдится-то? Сопротивляться злой ведьме мы все равно не в состоянии. Что мы можем сделать, если даже мысли наши о побеге она легко читает. Да и честно говоря, у меня лично и не осталось таких мыслей. Апатия полная. Лишь бы не била она нас больше, не заставляла работать, дала бы отдохнуть. Но солнце еще высоко было, так что отдыха холопам никто предоставлять не собирался.

Улеглась опять эта стервоза в свой шезлонг, чуть халатиком прикрылась, а так как голой была, так и осталась, ничуть нас не стесняясь. Да и чего нас стесняться-то? Холопы мы её, сами это понимаем, и она прекрасно видит, что мы это понимаем. Смирились. Её это наше смирение особенно радует, омуты-глазищи её сияют надменным огоньком. Наконец-то настоящей барыней себя ощутила, видать давно у неё никто в холопах не бывал, в ногах не валялся да под розгой не страдал. Изголодалась по власти над невольниками её темная сущность. Интересно, почему так? Неужели кому-то удавалось от неё сбежать? Или, не дай бог, изводила она их до смерти?

Да только размышлять над этими странными явлениями у меня времени не было. Велела наша новая госпожа уборку начинать. И в бане, и по всему двору всё в порядок приводить. Дрова Колей наколотые ровненько под навес сложить, всё до единой щепочки убрать, даже кору подмести. Баню всю промыть и вытереть насухо. Кипяток оставшийся перелить в отдельный бидон и отнести в дом. В общем, гоняла нас, как новобранцев. Только одно дело закончишь, тут же следует новый приказ. Спешишь выполнить, чтобы хоть минутку передохнуть – она еще работу тебе придумала. И главное постоянно издевается: вот закончите, говорит, уборку и всё – можете полчасика на травке поваляться. А сама новые задания одно за другим нам выдает. Туда сходи, то принеси, здесь подмети, там вычисти, да ещё крапиву вдоль забора всю повыдерай! И да – голыми руками выдёргивай эту крапиву распроклятую, нет, мол, у меня для холопов никаких рукавиц, не предусмотрено!

Так до вечера над нами глумилась. Солнышко уже к закату катится, а мы стоим перед ней почти голые (хорошо хоть труселя разрешила надеть), она валяется в своём шезлонге и посмеиваясь так говорит:

– Ну извините, что так получилось, не виновата я, что вы такие недотёпы и отдохнуть у вас нет времени. Пошустрее надо быть. А сейчас пора ужин готовить – идите на кухню, картошку чистить. Жрать-то, небось, хотите?

Тут вспомнили мы, что с утра у нас маковой росинки во рту не было, желудки аж взвыли и заурчали от голода. Пошли чистить картошку, куда деваться-то?

Накормила, правда, нас Акулина вкусно. Вкусно, но мало. Правда и тут не обошлось без унижения. Поставила перед нами по миске тушеной картошки с каким-то мясом (уж не человечина ли?). Но не на стол, а… на пол!

– Чего смотрите? – говорит. – Давайте, жрите, свиньи.

И ногой своей миски в нашу сторону подталкивает. А сама как всегда издевательски над нами посмеивается. Она вообще веселая в тот вечер была.

Ну нам не привыкать уже было на колени перед ней бухаться. Встали и тут на четвереньки. Видим, что никаких ложек она нам не выделила, сообразили, что придется так, по-собачьи хавать. Но не до политесу уже было, слюни практически на пол капали. Сунули мы с браткой в эти миски свои морды страдальческие, а эта скотина тут же голыми своими ногами их от нас закрыла, нате, мол, целуйте, холопы, мне ножки, прежде чем есть. Благодарите свою барыню!

Переглянулись и молча расцеловали её пухлые ступни. Не впервой уже. Да и мысли не возникло, чтоб уклониться-то. Как нормальное явление мы теперь такое поклонение воспринимали. После всего, что она с нами в тот день сделала.

Жрём, а она нас по головкам гладит ногами. Как пёсиков своих послушных. А кто мы есть теперь, разве не пёсики?

А после ужина повела нас Акулина в свою опочивальню. И сделала Николаю роскошный подарок, от которого он, правда, потом часто плакал и впадал в странную задумчивость, почти что в депрессию. Распахнула она перед нами свой огромный шкаф-гардероб весь забитый роскошными нарядами и говорит Коле:

– Выбирай, холоп. Какое платье у меня стащить хотел? Накажу, как и обещала, но платье подарю. Любое!

Коля завис, тупо разглядывая всё это несметное для него богатство. И стыдно ему было до чёртиков, и глаза аж сумасшедшими сделались от вожделения. Вот, оказывается, о чем он втайне от всех мечтал до сорока лет-то! Вот что его изводило по ночам в горячих влажных снах.

Любое, говорит, подарю. И было из чего выбирать! И роскошные бальные платья со всякими украшениями (я в них нихера не смыслю, но Коля, наверняка оценил!) и попроще и поскромнее, на любой вкус! А выбрал он всё равно то, в котором Акулина нас вчера встречала. Уж больно оно запало ему в душу. Ухмыльнулась Хозяйка наша его выбору, как будто по особому его оценила, и отдала ему, приказав тут же надеть.

Засмущался еще сильнее мой брательник, не знал, куда взгляд спрятать. Но Акулина строга и пытаться её осушаться, хоть и в мелочах, весьма чревато. Мы это уже поняли. Так что пришлось Коленьке тут же, при нас, в платье своей жестокой барыни втискиваться. Правда, оно ему в самый раз подошло. Но лишних движений теперь Коля себе позволить не мог. Мужчина в женском платье обязан вести себя соответствующим образом – как скромная взрослая женщина. Собранно и аккуратно. Каждый свой шаг надо контролировать. А Коля мой поначалу в таком наряде нелепо выглядел, но разве захочешь еще разок в парной оказаться под розгами-то? Так что быстро освоился.

А мне-то каково на него смотреть было? Глаза б себе выколол лучше! Но постарался больше в пол пялиться, чтоб лишний раз с омутами-глазищами Акулины не встречаться взглядом. И так куклой себя чувствовал в её присутствии. Тряпичной такой куклой – петрушкой, которую на руку надевают…

***

Хотите узнать, как проходит обычный наш день? Пожалуйста. Спим мы на полу, рядом с кроватью нашей барыни. Это чтобы всегда под рукой были, если захочет что-нибудь приказать среди ночи Хозяюшка – всегда к её услугам. Просыпаемся по хлопку её ладоней. Рано просыпаемся, потому, как у ведьм не принято долго спать, у них утро – самое колдовское время, как, впрочем, и полночь. Но об этом позже.

Итак, просыпаемся, когда Акулина в ладошки хлопнет. При этом она обычно сладко потягивается у себя под одеялом, довольно жмурится, словно кошечка, сытая и довольная, и тут же ножки свои божественно-белые из-под одеяла высовывает, свешивая их по обе стороны кровати. Нам с Коляном не нужно объяснять смысл этого движения, мы уже научены что и как надо делать. В тот же миг устремляемся к её стопам и как можно более ласково и нежно лобзаем их, смачно чмокая и слегка полизывая. Начинаем с пяточек, затем вверх по ступне поднимаемся и обсасываем отдельно каждый пальчик. Обязательно между пальчиками отдельно вылизываем, Хозяйка особенно это дело любит, шевелит пальчиками игриво, и даже иной раз хихикает негромко от такой ласки. Видать там у неё эрогенная зона, а у нас на то и расчет тонкий имеется.

Потому как на самом деле это соревнование между нами. Кто лучше Хозяйке ножки с утра вылижет, того она заставит ей утренний куни делать, а это весьма почетная обязанность. Проигравший в этом раунде отправляется на кухню готовить завтрак. А допущенный до хозяйской кунки устраивается у неё между ног и погружается в промежность, стараясь угадать темп и интенсивность отлиза. Тут тоже тонкая интуиция требуется. Лизать надо нежно, но настойчиво и страстно. Страстность особенно ценится Акулиной. Ей нужно, чтобы холоп её не просто боготворил, но чтобы еще и любил как женщину, и старался бы её удовлетворять каждый раз по-особенному. А как это – по особенному? Хрен его знает…

Но когда у тебя вся жопа в синяках, а на спине еле успевают за ночь зажить рубцы от розог и плетки, ты всему быстро интуитивно учишься. Так что кое-как справляемся.

Утренние утехи Акулины не просто ради её сексуального удовлетворения придуманы. В это время она нас с братом зомбирует самым натуральным образом. Пока мы шлифуем своими мокрыми языками её бархатные пятки и сосём пальчики, она нам негромко внушает ласковым голосом, что мы созданы исключительно для служения её величеству и смысл нашей никчемной жизни – вот так пресмыкаться перед ней на коврике. Что до этого времени мы прожигали жизнь в грехе и обмане, а теперь благодаря служению ей, отмоемся от грехов и обретем белые одежды. Но для этого нам надо слушаться её – Хозяйку нашу и с благодарностью принимать от неё все заслуженные нами наказания. Главное – служить и терпеть наказания. Даже если они и кажутся нам порой чрезмерными.

А нам эти наказания действительно кажутся чрезмерными. И не порой, а постоянно. Потому что Акулина всё время придумывает самые изощренные способы причинения боли – например порка плеткой по животу. Это ж с ума можно сойти от десятка ударов! Или стояние на коленях на мелком гравии! Целый час! Попробуйте ради интереса десять минут простоять не шелохнувшись. А нам нельзя даже дрожать от боли во время этого наказания. Потому что если, не приведи господ, хотя бы дрогнешь слегка – всё, отсчет времени наказания начинается сначала! А стоять на солнцепёке с вытянутыми в стороны руками, держа в них по полену? И тоже не шелохнувшись! А Акулина рядом всё время шастает и зорко следит, чтобы ты руки вниз не опускал. И как только чуть припустил – моментально плеткой по рёбрам. Да с захлёстом, чтобы кончик той плетки кровавую отметину где-нибудь на соске оставил… Это не просто больно, это до слёз невыносимо.

Да мы давно бы уже в мясо сплошное превратились с брательником. В стейки с кровью слегка прожаренные на солнце, если бы Акулина не была столь могущественной ведьмой. Она ведь нас не просто мучает, она нас еще и лечит каждый день, вернее каждую ночь, заставляя пить перед сном отвратительный по вкусу отвар. Подозреваю, что это она на нас новые зелья свои испытывает. Но спим мы после этой гадости как младенцы, без снов и кошмаров, и наутро как огурчики (не в смысле зелёные и все в пупырышках) а свежие и бодрые. Вчерашние раны заживают самым мистическим образом, правда шрамы остаются на память. Но зато с утра можно опять по нам и каблучками пройтись (об этой забаве Акулины тоже как-нибудь расскажу отдельно), и главное – пороть и пороть нас без оглядки на необходимость сохранять наши шкурки.

Хотя, если честно, нет никакой особой необходимости нам что-то внушать. Мы и так готовы прислуживать этой гадкой ведьме, во всяком случае, пока она рядом – в пределах её имения. Здесь она над нами абсолютную власть имеет. Любой её приказ для нас закон. И что самое ужасное и паршивое – сами понимаем, что делаем порой всякие мерзости, унижаемся и ползаем в грязи, человеческое и мужское особенно своё достоинство растеряли, но ничего поделать не можем. В этом и сила её катастрофическая – прикажи она нам убить друг друга – в глотки моментально вцепимся и будем рвать зубами кадыки. Родной брат – родному брату…

И это самое страшное. Потому и благодарны мы ей, по-своему, по-холопски благодарны, что не заставляет она нас совсем уж ужасные вещи делать. Говно жрать не заставляет, убивать никого не велит, хотя могла бы. Ноги вот только лизать мы ей должны постоянно. За каждую милость и за любую боль. Это её всегда успокаивает и умиротворяет. Да и нам как-то легче наказания её переносить, целую и полируя языком её туфельки или резиновые боты, в которых она по росе утренней или вечерней любит гулять по своим колдовским делам. Особенно жестока она бывает там, в темной лесу, на окраине таинственного болота Маркистан, в новолуние или в глухую безлунную ночь, когда катается на нас, как на жеребцах. Видимо наша боль, и унижения особую силу ей придают, вот она в них и купается с особым удовольствием.

Но и об этом тоже расскажу в своё время. Это совсем уж запретная тема…

А еще думать она нам запретила о будущем, вот мы и не задумываемся, что же с нами дальше-то будет. Живем одним днем. Сегодняшним.

А сегодня Акулине больше понравилось, как мой брательник ей языком пятки шлифовал. С большим, видимо, энтузиазмом он это делал. Так что завтрак готовить отправляюсь на кухню я. А Николаша остался хозяйкину набухшую от возбуждения кунку ублажать тем же языком. Между прочим, тоже непростая работа – чуть что не так за вихры Хозяйка так оттаскает, что мама не горюй. И по мордасам схлопочешь, и всё равно перелизывать будешь, пока не удовлетворишь на пятерку. А вся морда у тебя будет после этого мокрая после её соков, и не вздумай утереться украдкой – вот за такое будет весь день потом гнобить с особым пристрастием. Должен с благодарностью принимать все её выделения. Даже если вдруг захочется королеве нашей кому-нибудь из нас на голову пописать – такое тоже частенько случается. Терпи и улыбайся. Такие дела.

Завтрак, в общем-то, простой: каша рисовая, на молоке, кофе с булочками, иногда, по особому распоряжению, яичница с беконом и гренки. Сок гранатовый, настоящий. Мы его Колей выжимаем вручную. Нас Акулина тоже кормит той же едой, что и сама ест, но мы при этом перед ней на коленях стоим. Субординация. Едим у неё с руки и ладошки ей должны за это с благодарностью облизывать. Ну чисто как собачки.

А Коля уже третий день в платье хозяйкином ходит, практически его не снимая. И поменялся он за это время заметно. Я смотрю и охреневаю: прямо на глазах мужик бабу превращается. Уже и походняк у него какой-то манерный стал, как будто он собой втайне любуется. В зеркало стал чаще смотреться, как бы украдкой, но я-то вижу! И Акулина, наверняка, тоже замечает, она вообще всё видит, даже когда её рядом нет. Она поощряет в нем эти метаморфозы. За хорошее поведение, если за день никаких особых косяков за нами Акулина не заметила, то вечером она Николашу даже сама прихорашивает, какие-то бабские безделушки ему дарит, всякие заколки, повязки, своей косметикой разрешает ему пользоваться, один раз даже сама его накрасила.

У меня аж во рту пересохло в тот момент, настолько мне всё это диким показалось. А Хозяюшка это заметила, хотя даже не смотрела на меня, спиной ко мне сидела. И тут же велела держать в руках её шкатулку со всякими косметическими причиндалами и смотреть, естественно, как она брата моего в потаскуху какую-то превращает. Вот это было унижение чисто моральное. Смотрю на всю эту мерзость, а сам должен улыбаться и ей поддакивать. Как, мол, идет Коле этот тональный крем, как отлично тени ложатся вокруг глаз, какую лучше ему помаду выбрать – ту, что потемнее, или всё-таки розоватую с отливом.

Ну пиздец же, блять, пиздец!

И что самое ужасное – ладно бы это было из-под палки. Понятно было бы: в рабстве мы с ним, барыня наша совсем кукухой поехала, вот творит всякие непотребства себе на потеху, нам на горе. Но я ведь вижу, как Коля мой весь внутренне зажатый и замороженный какой-то с каждым часом в таком неестественном обличье оттаивает и расцветает! Ему всё это по кайфу, вот только боится он и сам себе, и Акулине в этом признаться. А со мной, когда взглядом встречается, вообще слеза у него наворачивается. Мне за него стыдно, но и слова ему сказать не могу, и так ведь мужик страдает…

Хотя… Не очень-то он против этих экспериментов по постепенной смене пола возражает. Уж и не знаю, холоп он, как и я, или уже теперь девка дворовая. И замечаю я, что чем больше Коленька в горничную превращается, тем добрее к нему Акулина начинает относиться. Нет, по-прежнему и плеткой протянуть по голым ногам случая не упустит, и за малейшую неловкость в три погибели согнет и каблучок на загривок поставит, в этом смысле у неё не забалуешь, но вот всё чаще любоваться она стала брательником моим, его грацией и женственностью.

Тьфу ты, черт знает что такое. Ведьма, она и есть ведьма.

Сварил кашку, достал маслице из холодильника, сливки, всё как положено приготовил. Варю кофе, а сам думаю: а что будет, если вот в кофейник ей плюнуть ненароком, а? Ей сейчас явно не до меня, она вон как стонет и даже временами орет, погружаясь в экстаз. Вот-вот кончит, а когда Акулина кончает – даже посуда в комоде дребезжит в ужасе! И филин в лесу ухать начинает.

Плюнуть, или нет?

Сама Акулина любит нам частенько в лицо неожиданно так плюнуть, чтобы знал, холопская морда, своё место. Плюнет, и смотрит так, ядовито улыбаясь, зорко следит за тем, не появится ли ненароком гримаса отвращения у кого из нас. И попробуй хоть чуть губы скривить или улыбнуться недостаточно радостно. Обычная порка детской игрой покажется. Есть у неё и особо утонченные наказания.

Позавчера она меня вечером, после чая, когда мы уже спать готовились ложиться, повела вдруг во двор, на свежий воздух. Вставай, говорит, Олежек, вот тут, посреди двора, и раздевайся. Я поспешно рубашку скинул, штаны тоже, стою в носках и труселях, жду дальнейших указаний. А сам уже всё понял – комары ко мне так всем табуном и устремились.

– Давай-давай, – сладко улыбаясь, подбадривает меня Акулина, – всё снимай, чтоб голый здесь стоял! Хочу тебя во всей красе разглядеть!

Я бельишко своё скинул, вздохнул глубоко и глаза закрыл от ужаса. Вмиг меня комариная туча накрыла, облепили и с дикой радостью впились в меня тысячами жал своих. Вспомнил я, что это комарихи кровь человеческую пьют, а услышав подлый смех повелительницы понял, что смерть она мне приготовила лютую и долгую. Сама-то она сидит на крылечке, и каким-то таинственным амулетиком дымящимся обмахивается. От неё тучи кровососов как черт от ладана шарахаются, и всё ко мне, в мою сторону устремляются. Вот она, беззащитная жертва, ату его!

Я кое-как отбиваюсь от них и тут приказ:

– Замри!Стоять смирно! Не шевелись!

Я лишь лицо успел закрыть руками, потому как с детства помню: если комар мне в бровь или в веко укусит, то всё – глаз заплывает и превращается в громадный пельмень. Стою и чувствую, как всё тело болью сплошной укутало, как кровь моя закипает от тысячи капелек комариного яда, впрыснутых мне под кожу. И нова приказ ведьмы:

– Руки вверх подними! И правую ногу вперёд вытяни! Хочу чтоб ты как чучело тут стоял.

А куда деваться? Теперь и лицо мое облепили, и подмышки жалят, и в пах кусать пытаются. Десяти минут я не выдержал, заревел, слезы из глаз полились, сам себе противен стал, молю о пощаде. Акулина еще минут пять меня помурыжила, потом смилостивилась, отпустила в баню водой обливаться. У меня натуральный шок, думаю всё – кончаюсь. Все тело горит огнем, чешется, шкуру сам с себя готов содрать, лишь бы зуд этот невероятный как-то унять. Но ведьма-то Акулина первоклассная, этого не отнять. Окатила она меня из ковшика чем-то вроде сыворотки, что от молока скисшего остаётся, разок-другой окатила, какое-то заклинание скороговоркой прочитала и… всё! Боль утихла, зуд прошёл, я снова себя человеком почувствовал, да как будто заново родился!

А Акулина сладко улыбаясь, мне и говорит:

– Вот ты, Олежек, и познакомился с ней – смертушкой своей. Не угодишь мне, поперёк моей дорожки ляжешь – на Маркистан выгоню и там комарихам и отдам на съедение. До косточек обглодают, не сомневайся, милок.

А я и не сомневаюсь. Очень живо теперь представляю себе эту казнь.

Так что ну его нафиг, плевать ей в кофий. Повременю, пожалуй.

Сидим, завтракаем. Акулина у стола, а мы как положено – перед ней на полу, у ног. Она нас своими объедками кормит, сама кофий попивает и мне так добродушно подмигивает. Видать сладко ей сегодня Николаша отлизал с утра. Это хорошо. Не так злобствовать будет наша госпожа хотя бы до обеда.

Если никаких срочных дел для нас нет, то мы должны Акулина прислуживать во время её приёмов. Она ведь действующая ведьма, к ней весь город со своими бедами ходит. В основном бабы, конечно. Мужиков своих от водки отвораживать, а молодухи чужих парней присушивать приходят. Акулина никому не отказывает, хотя всегда подчеркивает, что грех это – вмешиваться в судьбы людей да семьи разрушать. Строго так отчитывает каждую новую претендентку на халявную суррогатную любовь, но потом ведет в баньку – там, в основном, ворожит.

Чего уж в городе творится от её колдовских упражнений мне страшно и представить. Судя по тому, как нас она в своих холопов шутя превратила, силища у неё темная и страшная. Не дай бог под такую попасть, мы вот с братом попали, теперь прошлое своё забыли практически, а будущего не имеем. Живем в безвременье, и сколько так будет продолжаться – не ведаем. Посмотрите на нас, девки-молодухи и умудренные жизнью матроны – вот что вас ждет. Вас, или ваших мужей-женихов.

Но куда там! Все на нас смотрят, но никто из посетителей как будто и не замечает. Хотя даже лично я пару раз прислуживал Акулине в её обряде привороте на рабство. Оказывается, кто б мог подумать! – такой приворот тоже большой популярностью пользуется. Сразу после порчи злейшему врагу.

Пришла как-то такая обычная сельская мышь, вроде как учительница даже местная. Все жаловалась, что пока она в школе пропадает да детские тетрадки до ночи проверяет, её муж, якобы по другим бабам таскается, а её не то что не любит уже, а даже и не уважает совсем. Мстить и порчу наводить она не захотела, говорит, что слышала про такой ритуал – превратить человека в персонального раба. Чтобы я могла его бить поленом, – так и сказала эта школьная училка-мышь, – а он чтобы мне пятки лизал! Есть такой ритуал?

Прямо вот так и сказала. Мы с братом лишь переглянулись и поспешили спрятаться с глаз долой, от греха подальше. Но не тут то было. Чтобы продемонстрировать, что такой ритуал действительно существует, Акулина меня позвала. Я вошел, как положено у порога уже согнулся пополам, а дальше к Хозяюшке моей на коленях подполз. Так нам велено к ней подходить по зову. Пока полз вижу, как серая мышь с восхищением за мной наблюдает. Именно таким, видать, своего мужа хочет иметь.

– Это Олежек, холоп мой, в услужении у меня за долги свои и пакостные намерения, – говорит ей Акулина. – Поленом его бить еще не пробовала, но порю розгами регулярно. А уж как пятки лизать любит!

И протягивает мне свою жирную ногу. Ну я с улыбкой блаженного хватаю её стопу, облизываю в ту же секунду и умильно так на гостью смотрю – а сам думаю: а не влетит ли мне за такие вольности?

Наверняка влетит. Но черт меня словно дергает так поступать. Постоянно.

– Хочешь, тебе пятки полижет? – спрашивает Акулина гостью.

Та кивает, слегка смущаясь, но ногу свою протягивает. Полизал и ей, а куда деваться? Понятно же, что для того меня Хозяйка и позвала. В предбаннике они тогда сидели, чай попивали. Я мигом после того выскочил во двор, присел у порога за дверью, чтобы меня не видно было, но чтобы слышать, если Хозяйка позовет. Вот так и подслушал, как ритуал этот делается.

Оказывается, должна эта серая мышь принести в следующий раз с собой ошейник, снятый с дворового пса, лучше своего. Но можно и с чужого, хотя это сложнее будет сделать. Маленькую фотографию мужа, как на паспорт. И свои любимые сапожки. Не новые, но чтобы выбрасывать она их не собиралась. И главное – чтобы стельки в тех сапогах были. Если стелек нет, то надо обязательно купить и походит в этих сапогах со стельками, чтобы они тоже слегка ношеными были. Также волосы мужа надо принести, его носовой платок и что-то там еще, я не вполне расслышал.

Через пару дней появилась мышь – сияющая и решительная. Акулина заставила её какой-то сложный заговор три раза прочитать, затем они ещё что-то там делали, я не подсматривал, но слышал, что училка молитву какую-то задом наперед читала. А потом Акулина воском от горящей свечи запечатала фото училкиного мужа на её стельку, велела в сапог засунуть и там носить фото – под стелькой и никогда оттуда не вынимать. А собачий ошейник мужу в ту же ночь надеть на шею – он спать будет как убитый, ничего не почувствует.

Такой вот ритуал. Судя по тому, как спустя неделю серая мышь довольная прибежала прямо с утра и деньги Акулине отдала – ритуал вполне сработал. Теперь вот в городе еще один раб перед своей жёнушкой пресмыкается. А она его поленом, как и мечтала. Ритуал, кстати, дорогой. Тысяч двадцать, не меньше. Откуда у училки такая пачка пятисоток взялась, не представляю. Видать, давно копила.

Это было, сам видел и слышал. Но в основном свои ведьмины таинства она творит за закрытыми дверями. Нас лишь как черную прислугу иногда использует. И что характерно, Колю в женском его наряде абсолютно все посетительницы как служанку-горничную воспринимают. Никто его не стыдится и не чурается. Но я-то вижу, что это мужик! Ну да, в платье, накрашенный как девка, но – мужик ведь! Почему никто из городских этого не понимает? Что тут не так? Неужели он действительно превратился в женщину, а я его как родного брата всё ещё мужиком вижу потому, что родня мы кровная?

Стараюсь об этом не думать. И так своих забот хватает. Иногда Акулина нас заставляет ужасные вещи делать, например жертвоприношения. Сегодня вот приказала черной курице голову отрубить. Пока та по двору в агонии еще бегала, мы должны были её поймать и держать, пока очередная посетительница свои руки, груди и лицо в её крови не измажет. Жуть как это выглядело. Даже описывать тут не буду эту мерзость.

Зато в обед Акулина была особо любезна с нами и чем-то очень довольна. Видимо после кровавых зрелищ у неё либидо повышается и аппетит просыпается волчий. Наварила она нам с Коляном суп из этой самой курицы, напекла блинов с икоркой, даже самовар вскипятила, чего в обед никогда не делала – чай всегда у нас на вечер полагается. А тут сидит, рожа масляная, сытая, довольная. Попивает чаёк, вареньице пробует, а сама мне и говорит:

– А что, Олежек, ты вот всё в исподнем разгуливаешь, одёжку твою я давно в печке банной сожгла, ни к чему она тебе теперь. Но мало ли дожди будут, да и в лес скоро пойдём, надо бы и тебе какой из моих нарядов присмотреть, как считаешь?

У меня аж сердце упало от таких её слов. Если честно, то всё что угодно от неё ожидал, но не этого! Меня вслед за брательником в бабу нарядить?!

Вздохнул глубоко, глаза вниз опустил, принял, так сказать, позу глубочайшего сожаления и безграничной покорности.

– Чувствую, что не готов я, барыня, к такой высокой миссии – стать вашей дворовой девкой. До Коляна мне далеко…

Но тут она меня строго перебила:

– До Коляши. Твою сестру теперь зовут Коляшей, запомни это.

Я усилием воли протолкнул сквозь горло кусок недожёванного блина.

– Коляши, да…

– И перестань умничать, холопская твоя морда, – чуть снисходительнее продолжила Акулина. – Это я здесь решаю, кто к чему готов, а кто нет, понятно? Я не предлагаю тебе становиться дворовой девкой, я лишь платье тебе примерить хочу. Посмотреть, как ты в нем смотреться будешь. До Коляши тебе действительно далеко, как до Китая раком. Она девушка сознательная, к такой роли, может, всю жизнь готовилась, внутренне созревала, верно?

И смотрит так пронзительно на братана моего… тьфу, ты черт, на… сестрицу, получается!

А Коля-Коляша глазки подведённые так скромненько в стол потупил, губки бантиком сложил и кивает, паскуда! Кивает, а у самого (самой?) румянец настоящий (не косметический, блять!) щечки заливает. А я замечаю, что уж с неделю брательник мой не бреется и никакой щетины, даже самой малой у него ни на щеках, ни на шее не образуется. Чистенькая, гладенькая кожа у него теперь на лице! И морщины все вокруг глаз разгладились! В парике этом (Акулина ему какой-то из своих париков подарила) он и правда не на девку, конечно, но на начинающую стареть девственницу похож стал! И в роль эту вжился настолько, что приросла она к нему!

И вот такое будущее Акулина мне сейчас предлагает! Блины с икоркой больше в рот не лезли. В животе раздувался всеобъемлющий страх. Потому что понимал я: стоит лишь разок надеть это самое платье (тем более Её платье, с Её, так скажем плеча, точнее талии!) и всё – прощай пенис! Это всё слова, что девкой я не готов стать, и не хочет она мне пол менять, это пока не хочет. А завтра захочет, и что тогда? А всё, поздно будет! Платье-то ко мне уже прирастёт, с кожей отдирать придётся. Да и отодрать не получится. У Акулины не забалуешь. Пара сотен розог в бане, или плеткой по рёбрам и как миленький запоёшь женским голоском.

Пиписька сама потом отвалится, уверен на сто процентов.

Мысли эти лихорадочно в моей голове пронеслись в один миг. Я теперь научился быстро думать, чтобы Хозяйка моя не успевала всё это читать. А она откинулась на своем кресле и смотрит на меня явно упиваясь моим ужасом и отчаяньем.

– Так что думай до вечера, Олежка, вспоминай и прикидывай, в каком платье тебе сподручнее теперь ходить. Я тебя не тороплю, но хочу, чтобы обе мои служанки были одеты благообразно. И не стыдно мне было показать вас своим гостям, понял?

Понял, конечно, как тут не понять! «Обе служанки». Более чем понятно. У Акулины ведь неточных словечек не выскакивает, она ведьма и работает со словом, слово для неё – прежде всего заклятие. И раз сказала «обе» значит обе. Значит, сделает из меня холопку, дворовую девку для черной работы. В горничные меня, конечно, не допустит, хотя я по-прежнему еще каждое утро её постель заправляю и по вечерам стелю и подушки ей взбиваю. Но какая из меня горничная? Ни присесть в реверансе, ни жопой повилять при проходке по дому. Да и вообще не знаю я чего там как у них, у этих… как их… Сисси, что ли они называются? Служанки-мужчины, которые переделаны.

Вот откуда, скажите, я слово-то это вспомнил? Ведь не смотрел никогда такую порнуху, брезговал. А теперь что получается? УЖЕ интересуюсь этим? А там и до примерки платья один шаг остаётся? Хотя если подумать, то куда я нахер денусь-то? До вечера ведь времени мне дано подумать. То есть смириться. Потому что хули тут думать, она уже всё придумала и за меня решила! А мне дала время, чтобы принять это Её решение. Вот так теперь обстоят дела.

Сама Акулина после такой обильной обжираловки отправилась отдыхать. Обычно отдыхает она у себя в спальне, развалясь на перине своей и плотно занавесив окна, чтобы полумрак и прохлада у неё там были. И кого-нибудь из нас зовёт почесать ей пятки – всегдашняя забава русских барынь. А я пока со стола всё убираю, холодок в груди пытаюсь унять и всё по полочкам у себя в голове разложить. Потому как в присутствии барыни не получается у меня в последнее время думать спокойно – воздействует она на меня сокрушительно.

Получается, что всё – потерял я свою половую идентичность на этой работе. Сначала платье, потом косметика, потом женское имя мне придумает, как братке, а там либо кастрирует, либо в жопу меня отъебет. Чем? Да хоть пальцем, всё равно ведь жест этот символичным считается. Разок-другой трахнет в сраку, а там я и привыкну к этому и буду до конца своих дней под хвостовик баловаться. Может она мужиков в принципе не любит, может ей приятнее с двумя сучками жить у неё в услужении находящимися, кто её знает… Вот и изведёт она нашу мужицкую сущность под корень. Станем двумя сестричками. Как братья Вачовски, тьфу ты! Всё какие-то жуткие картинки в голове всплывают!

Убрал всё, посуду помыл, сижу на крылечке, курю. Благо пока еще курить нам с брат… с сестричкой еще позволено. Хотя уже несколько дней не замечал я, чтобы Николаша курил. Сидит со мной по вечерам, тихо беседуем, я курю, а он нет. Значит и меня такоё ждет. Брошу курить, буду здоровеньким и красивеньким. Как эти. Метросексуалы, мать их. Красавчики. Хотя нет, меня же в девку определит эта… госпожа наша. Слава Акулине хоть участь стать пидором мне не грозит. Стану барышней. Сиськи отрастут, волосы… Голос изменится. Надо начинать присматриваться, как красить глаза, как там что подводить и выщипывать, блять…

Сижу и не знаю, плакать мне или смеяться. И тут зовёт меня Хозяйка к себе в опочивальню, стало быть моя очередь сегодня пятки ей щекотать.

Вхожу с поклоном, смотрю: лежит такая, почти голая, кунку свою на мороз выставила, физиономия по-прежнему довольная, пальчиками ног шевелит как будто я не знаю, что надо делать. Ужом подполз к её кровати, пальчики эти соленые облобызал, как положено и начинаю потихоньку ступни её разминать, как бы массажик такой лёгкий делаю. Акулина баба грузная, дородная, ей целый день ходить без отдыха трудно, вот она и любит чтобы после обеда ей ножки расслабили, потёрли пяточки, помассировали подъем стопы и икры. Балдеет она от этого, так что у нас с Колей еще один момент интимной близости с ней есть в такие часы. Иногда она даже задремать может от правильного массажа ног, тогда надлежит нам по-тихому убраться восвояси и не мешать её сну.

Но не сегодня. Сегодня у неё видимо игривое настроение.

– Ну что, испугался? – А сама меня по лицу своей ногой гладит.

Шершавые у неё всё-таки пятки, как мы их ни облизываем с Колей каждый день, какие только крема ни втираем перед сном вечером, а они всё равно немного шершавыми остаются.

Киваю молча. А что тут скрывать – да, боюсь потерять последнее, что осталось. Смирился, что холопом век свой проживу, но хотя бы мужиком, а тут… Сам не ожидая от себя такой наглости спрашиваю дерзко:

– Это вместо кастрации нам такое положено? Чтобы мы с братом углы не метили и на баб больше не заглядывались?

Усмехается и пальчиками меня в нос пихает:

– За «баб» накажу. Больно. Напомни мне потом, чтобы выпорола тебя вечером, перед самым сном. Или на всю ночь чучелом поставить?

Жесть, однако. Чучелом на ночь это, если помните, в фильме про Штирлица пастора Шлага уголовники в тюрьме ставили с поднятыми руками и на одной ноге, чтобы стоял и страдал. А Акулина любит так поставить на всю ночь, и когда в обморок падаешь (потому что пошевелится никак нельзя) – лупит плеткой и ставит снова. И так всю ночь!

– Розгами, матушка! – соглашаюсь тут же, пока она не почувствовала, что чучела я боюсь сильнее.

Усмехается и суёт большой палец ноги мне в рот. Чтобы сосал и помалкивал. Палец толстый и соленый. Иногда она любит нас заставить, чтобы мы ей ноги мыли языками, но не сегодня. Сегодня ей хочется, чтобы я просто пальчик её пососал. Тоже вроде привычное дело, а у меня и тут стрёмные мысли: это что – она меня уже в соски определила? Невольно вспомнилось, что и клитор вчера она заставила ей не просто лизать, а взять губами и слегка посасывать. А клитор у неё толстый, большой, когда набухает от вожделения, становится как сосок на груди у негритянки (видел такое в порнухе, каюсь).

– Думаешь, мне трудно было бы вас кастрировать, чтобы вы даже этого и не заметили?

– Не сомневаюсь, барыня.

– А чего тогда боишься? Не вздумай врать, за это точно на три ночи поставлю чучелом, да еще в огороде!

– Боюсь, что в женщину превратите, – отвечаю честно, и хоть на детекторе лжи меня проверяй – это правда.

Задумалась барыня, на меня не смотрит, только пальцем ноги у меня во рту шевелит. А я его сосу прилежно, как приказано, палец вроде уже почти и не соленый, чистый… Наконец говорит серьёзно:

– Правильно боишься. Есть у меня такая мысль шлюху из тебя сделать. Чтобы ты физически женщиной стал, даже половые органы чтобы у тебя изменились соответствующим образом, а внутри – мужиком бы остался. Брутальным. И в бордель тебя отправить. Сам знаешь, что там с тобой делать будут.

Вот тут я понял, что все мои прошлые страхи так, детский лепет по сравнению с тем, что на самом деле может со мной случиться. Молча продолжаю пальчик её мусолить, и думаю второй тоже в рот взять. Есть у неё такая мысль, но намерения-то пока вроде нет? Может, смилуется? А для чего тогда приказала о платьях думать до вечера? И почему так скоро, срок уже определила для моей метаморфозы?

– Иди, думай! – велит мне Акулина и палец у меня изо рта выдергивает.

Встаю на четвереньки чтобы по-тихому исчезнуть, а она сонно на бок поворачивается, своей необъятной шахной ко мне.

– Целуй!

Со всем почтением припадаю к её попке, целую горячо и страстно. Акулина чуть слышно постанывает, раздвигая половинки задницы. Я погружаюсь всё глубже, а ей видимо хочется, чтобы я в самое очко её целовал. Я и целую. В самый анус. Горячий и влажный. Долго целую, пока она, наконец, не поворачивается ко мне всем своим грузным телом и не хватает меня за волосы, рывком опрокидывая на кровать.

Силища у Акулины дикая, необузданная. Сгребла меня в охапку, как котенка, опрокинула на себя, а потом и сама на мне оказалась всем своим центнером сплошной бабской похоти. Пыхтя словно борчиха, схватила меня за руки, заломила их над моей головой, припечатала меня к постели, надавила животом и грудью так, что я едва не задохнулся под её горячим упругим телом.

Ну, думаю, всё, сейчас эта паучиха меня просто сожрёт!

Но у Акулины в тот момент были на меня совсем иные планы. Придавив меня локтем (зачем? Я ведь и не думал сопротивляться!), она рывком стащила с меня всё исподнее и схватила цепкими пальцами мою мошонку. Вот тут мне впервые в жизни стало по-настоящему страшно. Оторвет ведь, не моргнув и глазом! Я в её руках как мышонок в лапах кошки. Мало того, что здоровенная бабища, так еще и мерзкая ведьма, страшной силы. Надругается как прапорщик над институткой и фамилии не спросит!

Но молчу, терплю, жду, что дальше будет. Ясно одно – насиловать будет. Жёстко и, возможно, с последствиями. Хотя зачем меня насиловать? Я и так любую её прихоть выполню, хоть добровольно, хоть под колдовским воздействием. Зачем такие оргии в стиле маркиза де Сада? Видать нравится этой сучке мальчиков насиловать, такой у неё сценарий сексуальных игр.

Не хочется играть в такие игры, а придётся. Заломила меня, завалила, придушила, уселась верхом. И тут я чувствую, что под её мокрым горячим задом член мой встаёт колом и напрягается как во времена школьной юности! И Акулина это явственно ощущает, скалится в дьявольской улыбке, елозит, насаживаясь на него поплотнее, зажимает каким-то непостижимым образом своим влагалищем мой скромный орган. Вот он, плен дамских чресел! Никогда с таким не сталкивался, но тут понятно – меня насилует не простая женщина, а могущественная ведьма и как там у них всё происходит, я даже в фильмах ужасов не видел. А вот сейчас, похоже, узнаю на личном опыте. Скорее всего, будет всё как у Черной Вдовы – после соития откусит она мне голову. Но, говорят, секс с потусторонними сущностями бывает невероятным! Хотя кто говорит-то? Кто такое пережил?

А Акулина, похоже, всё больше в раж входит. Засосала мой пенис глубоко в себя и давай на мне скакать, как на жеребце. Раскраснелась вся, вспотела в один миг, волосы растрепались, глазищи-омуты сверкают мутными изумрудами, рот в хищной улыбке перекошен – не ведьма даже, а какой-то суккуб на грани оргазма. Мне в глаза ей взглянуть и в обычной обстановке бывает страшно, а тут что делать? Зажмуриться? А вдруг ей это не понравится? И как вообще я должен вести себя с Хозяйкой, которая меня как бы насилует, но которую, я как бы трахаю в силу наших непреодолимых гендерных ролей? Кто я сейчас, самец или жертва?

Сколько всё это продолжалось, я не помню. Время, разумеется, исчезло, превратившись в продолжительность её, Акулининого, блаженства. Сколько она хотела, столько это и было. Не знаю, магия тут сыграла свою роль, или женские чары самой колдуньи, но кол мой стоял безупречно и с нетерпением подрагивал всякий раз, когда на него плюхалась всем своим весом моя госпожа и повелительница. Под конец она разъярилась не на шутку и стала меня по щекам бить с размаху, но даже боли я особой не ощущал. Хотя голова моя моталась из стороны в сторону. А Акулина всё била и приговаривала:

– Будешь знать, сучка как мне перечить! Будешь знать, будешь, будешь, будешь!

Хотя в чем и когда я ей перечил-то? Да и посмел бы я? Но видимо эти оплеухи её дополнительно стимулировали, приближая оргазм. Пресытилась она, видать, трахом, хотела уже кончить поскорее. А кончает она, когда кого-нибудь лупит.

И вероятно помнила в этот момент, как я отказывался в девочку превращаться. Похоже, злило её это. Плохо, коли так.

Оргазм у Акулины случился внезапно и был похож на маленькое землетрясение. Она заорала как сумасшедшая, затряслась буквально вся, всем своим пышным горячим телом, сгребла руками чуть ли не всю постель и забросала меня подушками, покрывалом, одеялом да еще и сверху на мою голову навалилась, явно стараясь придушить напоследок. Я еще раз попрощался с белым светом и замер под ней, стараясь не вздрагивать. Ощутил, как вокруг моего члена растекается что-то совсем уж горячее и липкое. Эта сучка меня обкончала. Придется еще и всё её постельное бельё перестирывать. Ну да ладно, лишь бы теперь живым из-под неё выбраться. Потому что если ей захочется еще и поиграть в удушение, то это мой самый страшный кошмар, этого я точно не переживу. Клаустрофоб с детства.

Но обошлось. Откинулась довольная назад, ногами меня поперек моей талии зажала слегка так, чтобы только-только в глазах у меня всё потемнело, и тут же ослабила хватку. Живи, мол, малёк, повезло тебе сегодня. А я и сам понимаю, что повезло несказанно. Саму Хозяйку сподобился удовлетворить да не языком, как обычно, а самым полноценным образом!

Хотя и языком пришлось поработать. Отдышалась она, чуть поостыла и опять режим строгой барыни включила.

– Ты там не очень-то расслабляйся, холопская твоя рожа. А то, небось, возомнил о себе не весть что. Вылижи-ка мне лучше там всё насухо. Сам знаешь, что да как…

Привычно нырнул в её кунку, а там болото сплошное из её выделений! Неужели так давно баба не трахалась? Или у неё такая бешеная секреция постоянно? Но рассуждать некогда было – лизал и глотал как проигранный. Вся морда и правда в её соках вымокла, умыться бы да кто её знает, когда отпустит.

Но отпустила. Отпустила и улеглась поспать после столь бурного оргазма. А это значит, что пара часов у нас с братиком есть. Отдохнем и мы немного.

***

Но на этом наш обычный день и закончился. А начался побег.

Не было у нас никаких планов изначально. Да и не могло их быть. В присутствии Акулины мы как кролики перед удавом – замираем от страха и в штаны вот-вот наложим или лужицу под собой сделаем. А тут внезапно воспряли духом и почти не сговариваясь рванули через забор к нашей машине. Еще запомнилось мне, что вечер такой тихий был, солнышко уже в лесу пряталось, сквозь ветки елей нам с Коляном подбадривающее так светило.

Забор мы преодолели легко. А вот дальше начались проблемы. Старенькая наша Волга без нас заскучала настолько, что не захотела заводиться. Ну вот никак. Мы покрутились вокруг, поискали, у кого помощи можно спросить, а дом Акулины на отшибе, в лесу, и дорожка к нему узкая петлявая, с трассы нас не видно. Соседних домов никаких нет, это надо в поселок идти. Но нам это совсем не выгодно, нам надо как можно быстрее на трассу выбираться. Пока мы будет здесь по поселку шастать и соседей уговаривать нам помочь, Акулина проснется и всё, пипец и маленькая тележка.

Оставалось одно – толкать нашу ласточку пердячим паром. Что она таким образом заведется шансов мало было, но попробовать стоило. Особенно, если по-тихому всё сделать. А там, на трассе, глядишь кто и прикурить даст, заведёмся и до Москвы ни один черт нас не заставит даже притормозить, не то что остановится!

Колян за руль сел, я пристроился сзади и, упираясь рогом, стал толкать. Сначала, вроде, неплохо пошло, под горку. И до половины я дотолкал сравнительно легко, а вот дальше… Коля тоже вылез, стал мне помогать. Так толкаем, разгоняемся, вроде братка пытается завести машину, но тыр-пыр-пыр и ни хуя!

Умотались довольно быстро. Я-то особенно. После этого чертова секса с Акулиной, когда она меня буквально выебла и высушила, чувствовал себя выжитым лимоном. Ну и Колян смотрю уже покачиваясь шагает. Особенно комично он в этом платье выглядел. А что делать, – не раздеваться же здесь, на дороге, догола! Вдруг кто поедет случайно, не поймут. Я-то в труселях-семейниках и майке алкоголичке ничего так смотрелся, по сезону. Мужики, особенно в провинции, всегда так ходят летом. Этим никого не удивишь. Но вот в женском платье рассекать… Да еще на трассе…

В общем, эти восемьсот метров до трассы мы толкали с Колей практически до заката. У меня майка на спине мокрая стала, как будто меня из ведра окатили. Колян вообще еле живой стоит, смотрю, а у него губы аж серые стали. Как бы чего с сердцем не случилось – думаю. На трассе я его в салон спрятал, чтобы он цветастым платьем не светил проезжающим водителям, не пугал их нетрадиционным своим внешним видом. Не сразу, но нашлись добрые люди, дали прикурить, завелась наша Волжанка и тут Колян еще одну ошибку сделал – роковую. Сел за руль. Гоняет он, конечно, получше меня. В шестнадцать лет еще права получил, по путевке от военкомата. Но вот в чужом городе, да еще в таком виде. Да еще и сбежав от такой сучки, как Акулина…

Мы ведь последние сто метров толкали, замирая от страха и прислушиваясь – нет ли за нами погони. Уж больно подозрительно всё складывалось: легко так сбежали, она даже и не проснулась, прошло уже часа два, а за нами никакой погони. Неужто отпустить нас решила? Вот так просто? Я такому счастью не особенно верил, а Колян, смотрю, напротив – ожил на глазах! Газ в пол вдавил до визга шин, с проворотом мы стартовали и полетели по трассе. Но всё равно через город ехать пришлось, там объездной дороги нет. Нам бы в обратную сторону направиться, на Питер. И где-нибудь там, на трассе, развернуться. Но мы в тот момент еще до конца от наваждения Акулининого не оттаяли. Не сообразили. Поехали через город. И на выезде нас, с нашими-то московскими номерами, местные менты и тормознули. Смотрят, а за рулем брательник мой в женском платье сидит. И явно так нервничает.

Ну заставили выйти из машины, руки на капот, где документы, все дела… А у нас, разумеется, ни документов, ни своих, ни на машину, одет я как местный гопник, а Колян вообще… В общем, стоим так, паримся, пока ментура в своей машине по рации с горотделом советуется, что с нами делать. Потом подходит к нам огромный такой ментяра, явно бывший спецназовец, улыбается и весело так говорит, что заява на нас в отделе лежит. Украли мы, говорит, у граждански Акулины Прокофьевны платье женское, да еще кое-что из нижнего белья. И просит она нас задержать, но никому не говорить об этом, чтобы нам не сломать ненароком жизнь. Потому как ежели нас в таком наряде доставят в отдел, а там до разбирательства со следователем посадят в камеру к уголовникам, то плохо нам придётся. А ей, Акулине Прокофьевне, такого поворота событий явно бы не хотелось.

Тут и другой мент подошел, тоже смеётся, на нас глядючи. Оба ржут, не понимая, что дело тут не шуточное. А что мы им скажем? Что нас последние две недели в рабстве держала эта самая Акулина Прокофьевна, порола как сидоровых коз, переодела в своё платье и вообще в холопок собиралась превратить? Ну и как мы будем выглядеть после такого рассказа? А эта сука еще и фальшивую заботу о нас проявляет. Мол, пусть отдадут платье, только вы их не сажайте. Вот как всё просто оказывается – дерзкий побег, мытарства на дороге, отчаянье и близкое спасение ан нет! Тупо попались последнему на выезде из города патрулю! И что нам теперь делать?

Мент говорит, что Акулина звонила в горотдел, сказала, что сейчас сама сюда подъедет разобраться на месте, и если всё решим полюбовно, то она заберет заявление о краже, а у полиции к нам никаких претензий не будет. Ну вот и всё – у меня желудок аж свело от такой новости. Всё, пиздец, приехали. Вернее, сейчас приедем, тут недалеко… Там нас ждет тёплый приём и горячая банька.

Но деваться некуда, стоим на выезде из Торжка, ждем Акулину. Она и правда довольно быстро домчала на такси. Или на метле долетела, только мы этого не замелили?

Спецназовец, оказывается, с ней хорошо знаком. Всё смеялся на нас глядя, даже попросил разрешения сфотографировать нас в таком жалком виде. Я полуголый, Коля весь в женском, проезжающие водилы через одного нам сигналят, видимо думают, что полиция извращенцев поймала. Акулина что-то ему на ухо сказала, он заржал как ненормальный и смартфон свой убрал – не стал фоткать нас. И на том спасибо.

– И сколько такое платье стоит? – спросил второй мент, тот, что за рулем был. – Из-за чего весь сыр-бор-то?

– Одиннадцать тысяч, скромно похвалилась Акулина, на нас насмешливо поглядывая.

– Солидно, – покачал головой страж порядка. – И за что такие деньги народ платит? Обычное, вроде бы платье. У моей свадебное вполовину меньше стоило.

– Волшебное платье! – смеясь, говорит Акулина. – Повесила после стирки, а этот дурачок стырил и вздумал с ним сбежать. Уж не знаю, для чего на себя напялил. Только я-то знаю, что в моём платье далеко не убежишь, оно свою хозяйку за десять вёрст почует. И не отпустит.

Многозначительно это прозвучало, да только никто на эти слова внимания не обратил. Сунула Акулина ментам что-то в руки, поблагодарила сердечно, они продемонстрировав нам полицейский разворот по Торжокски и уехали. Остались мы одно с Хозяюшкой нашей. А она стоит как ни в чем не бывало, задумчиво на город смотрит, что остался якобы позади нас, из которого мы как бы вырвались сегодня, стоит и молчит. На нас ноль внимания. А уже явственно вечереет. Как будем домой-то добираться, волнует меня вопрос. Машинка-то наша опять заглохла, и судя по всему аккумулятор у неё сел, а за короткую поездку не успел как следует зарядиться. Но у Акулинушки свои планы на этот счет были.

Поглядела на нас задумчиво так, оценивающе. Колю явно выбрала.

– Ты первый! – говорит. – Садись.

И на асфальт указывает пальчиком.

– Как садиться? – убитым голосом переспрашивает брат. А я смотрю, губы-то у него опять серые, а взгляд потух совсем. Вот-вот в обморок свалится. Перебздел совсем мой братишка.

– На корачки, как же ещё! – издевается Акулина. – Или в детстве никого на загривке не катал? В казаки-разбойники не играли?

Вот оно что придумала наша барыня. Вот как, оказывается, поедем мы в её имение. На холопах своих решила прокатиться! Чтобы и нам урок был, как сбегать, не спросив разрешения, и чтобы весь город видел, как она на мужиках ездит верхом в буквальном смысле слова. Понятно…

Коля, смотрю, уже сломался окончательно. Садится и голову пригибает, чтобы этой стерве поудобнее было ему на шею сесть. Она и садится, а сама всё на меня победоносно так поглядывает, вот, мол, до чего ты довёл своего братца своим неумным побегом. Теперь я на вас покатаюсь всласть!

А в ней под сотню килограммов на минуточку вспомните! Колян аж охнул в первый момент, как встал с таким весом на плечах. Повёз её на себе, но я видел, что через сотню шагов он окончательно рухнет под ней и никакая колдовская сила не заставит подняться. Но повёз!

А я плетусь сзади, и понимаю, что если вот сейчас она его до инфаркта укатает, то виноват в смерти брата буду только я. С неё какой спрос, она же ведьма! Это её работа – морочить, мучить и губить людей. С ментами она, судя по всему, дружит, так что спишут всё на несчастный случай. А мне как с этим жить дальше?

Ладно, думаю, как только братан уставать начнет, я его подменю. Взрослый мужик, на мне пахать можно, если жене верить. Что я, не утащу на себе вздорную бабищу? К тому же я его подменю, он потом меня – так, глядишь, по очереди и побудем немного скакунами. Хотя какие нахер скакуны! Тяжеловозы мы получаемся.

Так дошли до горбатого моста. Я иду сзади, смотрю как прогибается Колина спина под тяжестью ведьминой задницы, как уже шататься стал мой братка и ноги у него заплетаются. Всё, думаю, мой выход. Народ тем временем вокруг на нас с изумлением смотрит – ничего себе картинка: баба на мужике катается, ножки свесила, погоняет его и нагло так улыбается! Оборачиваться стали, молодежь вообще прикалывается, на телефоны не то что фотографируют, а даже и видео, смотрю, снимают. Особенно молодые девчонки были в восторге. Все своих парней подначивали: а слабо тебе меня так покатать! Те смеялись, но больше никто нашему примеру вроде не последовал.

Хотя, думаю, девки такое запомнят и обязательно своих дожмут – катание на мальчиках в этом городе мы еще увидим.

А Акулина тем временем свернула под горбатый мост и решила срезать дорогу – повела нас через частный сектор, в сторону автовокзала. Тут я к ней со слезой во взоре и обращаюсь:

– Смилуйся, барыня, хочешь, прямо здесь запори до смерти, но позволь брата подменить – он с детства от физкультуры был освобожден, шумы в сердце у него рано обнаружили. Разреши мне тебя покатать. Тем более что это я его на побег подбил, с меня и спрос…

Она на меня сверху там надменно смотрит, еще и ногой в лицо пихает, отвали, мол, с дороги, не мешайся, холоп. Когда надо будет – повезешь.

Еще метров сто прошли, уже вокзал показался вдали. Опять на дорогу асфальтовую вышли. Коля еже валится с ног, того и гляди уронит барыню. Она это заметила, приказала остановиться. Он перед ней ни жив, ни мёртв стоит, еле с колен поднялся. А Акулина ему неожиданно в лицо плюнула и говорит презрительно:

– Слабак. А еще бежать собрался. Куда бы такой дохлый от меня сбежал бы? Впереди пойдёшь, чтобы я тебя видела. А то еще свалишься где-нибудь, ищи тебя потом…

Я обрадовался было, думал мне-то что, я и грузчиком по молодости работал, и стокилограммовые мешки таскал на плечах запросто. Ну присел также на корачки, усадил Хозяйку себе на горбину, встал, а чувствую, что колени так внезапно и очень неприятно захрустели. Но ничего, пошёл. Покачиваясь, правда, с непривычки, но пошёл!

До вокзала довёз ведьму сравнительно легко. Пот, правда, уже глаза заливает, в ушах молоточки стучат всё настойчивее, спина болит уже по-серьёзному, но иду, понимая, что эти минуты отдыха для брата ох как нужны сейчас. Что иначе она ему просто спину сломает, как Чингисхан любил своим подданным спины ломать – такая жуткая казнь была в Орде. Чувствую, как горячая жопа Хозяйки по мне елозит, как ляжками своими она мне голову сдавливает периодически – видимо снова сучка возбудилась от таких веселых сексуальных покатушек. А пуще всего её внимание окружающих заводит. Смотрю, а на нас уже практически все оборачиваются. А у вокзала, тем более, народ тасуется, кто на поезд, кто только что приехал. А тут такое бесплатное зрелище: барыня на холопах катается. Коля, кстати, перед нами идёт, весь такой понурый, еле ногами перебирает, как пьяный. Но я-то знаю, что это у него полный и окончательный упадок сил, что второго сеанса в качестве лошадки он просто не вытянет!

И потому везу эту сучку, везу, стараясь не глядеть в радостно ухмыляющиеся лица прохожих, везу, морщась от заливающего лицо горячего пота… И чувствую, что промежность у Акулины и правда взмокла от возбуждения. «Давай-давай!» – это она меня еще и каблуками туфель старается пришпорить, чтобы побольнее было. Каблучки её и правда в бока мне вонзаются – жесть. И стыдно, и больно, и тяжело уже до невозможности. А она там наверху сидит, на прохожих как королева поглядывает, да на Колю, впереди плетущегося, с презрением смотрит. Вот такое нам наказание за наш побег выпало. Да только не наказание это было. Это был позорный путь домой. Чтобы мы поняли, что никуда от Хозяйки нам не сбежать, а если попытаемся – то назад дорога нашим кровавым потом будет полита. На себе её величество потащим обратно, грыжу себе зарабатывая. Чтоб не вздумали впредь даже во сне такие побеги видеть.

Кстати, я это не придумал ради красного словца. В тот же вечер, когда мы кое-как добрели до имения Акулины, она нам объявила, что теперь будет наши мысли контролировать и даже во сне мы не должны мечтать о свободе. А если что-нибудь такое приснится ненароком, обязаны сами о такой крамоле на себя доносить и она уже будет решать, как нас за эти сны наказывать.

В ногах мы у неё ползали с братом в тот момент на всё согласные. Потому что понимали – завтра с утра основное наказание-то и начнется. Не миновать нам той горькой чаши.

Но и с вечера немного кренделей отхватили оба. Посмотрела на нас Акулина строго, встала, подошла поближе, за волосы каждого взяла (крепко так взяла, сморщились мы с братаном, я даже застонал слегка) и к своей мокрой пахучей кунке притянула наши физиономии.

– Разозлили вы меня сегодня, – говорит, – разозлили, но и раззадорили. Давно так сладко не каталась на мальчишках. Демонов в моей душе вы славно потешили. А меня возбудили и что теперь мне делать? Кто первым отлизывать мне будет?

А мы уже знаем по опыту, что кто первым отлизывать вызывается, тот и в шоколаде. Так что я первым кунку её поцеловал, думал брату подсоблю – если я отлизываю, то его она отдохнуть отпустит. А оказалось всё немного сложнее.

– Отлично, – говорит Хозяюшка. – Значит, ты язык свой в писю мне засунул, а ты – она брату плетку показывает, которая неизвестно откуда у неё в руке взялась – раком встал, жопу оголил и приготовился получить сотню горячих.

И сладострастно так посмеиваясь, добавляет:

– Сотню – это если братик твой сноровистым лизуном окажется. Быстро удовлетворить меня сумеет. Пока я тебе сотню эту отстегивать буду. Сразу предупреждаю – с протяжкой буду отстегивать, так что терпи. Ну а если никудышным он будет лизунчиком, то и помучиться тебе придётся подольше. Уж не взыщите, перевозбудилась я сегодня, так что без порки вряд ли кончить смогу.

И вот опять, в который уже раз получилось, что брата я под плеть подставил. Зарылся в её слизистые складки, весь в её соках, хлюпаю и глотаю, носом даже ей клитор её разбухший пытаюсь удовлетворить, а сам с ужасом слышу, как стегает она плеткой по спине моего Коляна. Как он вскрикивает после каждого удара и старается не стонать, но плохо у него это получается. И удары эти слышу – с протяжкой, по вспотевшей плоти, как по мясу живому… Это из-за меня он так страдает, а я? А я садистку его истязающую позорно языком ублажаю. Да ладно б ублажил как следует и избавил бы братуху от боли лютой. Так ведь получается, что я правда никчёмный кунилингер. Никак Акулина не кончает. Пыхтит, тоже стонет, но от наслаждения, паскуда этакая, а кончить – никак. Голову мою одной рукой себе в пизду по самые уши уже вдавила, чуть ли не все волосья повыдёргивала, а не кончает и всё тут…

Я от отчаяния даже заплакал, но тут как раз Акулина и задрожала всем телом, забилась в оргазменном пароксизме, меня утопила в своих выделениях чуть больше, чем полностью. Вроде как довольна осталась. Завалилась на постель, еле отдышаться смогла. Ну и нам поспать разрешила, отложив главные разборки до утра.

***

Мне в ту ночь ничего крамольного не снилось. Снилась речка, как мы с братом купаемся, правда, никакой барыни с нами рядом нет, и мы отдыхаем, а потом рыбу ловим. Приличную такую щуку вытащили, килограммов на восемь. Только собрались уху варить – слышу хлопок в ладошки. Акулина нам пятки свои свешивает с кровати – лизать, холопы!

А у меня тело так болит, что я даже пошевелиться не могу. Представляю как сейчас Коляну – он-то помимо катания на себе этой коровы еще и плетей отхватил сверх всякой меры человеческого терпения. Но смотрю – бодрячком братан мой держится. Спина и что пониже исполосованы, конечно, но не до крови, во всяком случае Акулинин отвар раны по-прежнему заживляет исправно. Всё это я успел заметить, пока Коля платье своё через голову натягивал, а через секунду мы уже распластались перед королевой нашей на полу, и ноги её соленые и горячие в рот ловим, чтобы облизать и обсосать как божественные леденцы. Таков порядок. Полчасика каждое утро она всегда наслаждается оральным массажем стоп. Она говорит, что это по-научному называется шриппинг. Мне поначалу противно было до жути, особенно между пальцами ей вылизывать, и пятку сосать, а сейчас ничего, привык. После этого обычно бывает куни, но сегодня Хозяйка явно настроена была на разбор вчерашних полетов.

Хотя перед этим мы позавтракали. Распорядок дня она соблюдает неукоснительно. На то и ведьма. Говорит что ведьмы – самые дисциплинированные существа на свете. Мы не спорим.

После трапезы вывела нас во двор, поставила перед собой и говорит:

– Ну, видимо, по-хорошему вы никак не понимаете. Доброту мою за слабость принимаете, без дисциплины никак. Пряником вас не проймёшь (это розги-то в бане и плетка постоянная пряником теперь называются!), значит, придется вас иначе воспитывать.

Я глаза на этих словах закрыл и замер. Что еще эта Эльза Кох для нас придумала за ночь? На углях горящих танцевать заставит? Гвоздями к забору приколачивать будет? Шкурку с нас живьем потихоньку спускать собирается? Какие там еще у ведьм способы изведения рода человеческого остались, с которыми мы еще не знакомы?

Всё оказалось проще. И коснулось лишь меня в основном. Порылась в своей сумке Акулина Прокофьевна и достала оттуда еще одно короткое платьице – на этот раз мне его бросила в лицо.

– Надевай.

Спорить с ней в тот момент мне, разумеется, и в голову не пришло. Быстро натянул кое-как платье, оказалось ничеготак, симпатичное, белое в желтый и красный цветочки. Но тесное до невозможности! Как в нём дышать – непонятно. Не то что работу какую выполнять.

– И да, ты теперь не Олежек, а Оля, – спокойно так говорит Акулина, как само собой разумеющееся. – Понял? Не слышу?

– Понял, барыня, меня теперь зовут Олей, – отвечаю я немного двусмысленно, но так, чтобы она эту двусмысленность не уловила бы.

Ага, щаз! Идиота кусок. Она мои намерения теперь строго читала, так что не поленилась, встала, подошла ко мне вплотную, обдав меня ароматом своих прелестей, и глядя в глаза мне повторила злобно-шипяще:

– Не зовут тебя Олей, а Олей ты теперь и станешь. Не сразу, конечно, но обязательно. Уж я об этом позабочусь.

И улыбнулась так же зло и издевательски.

Вот и всё. Теперь мы оба барышни и откликаться должны на женские имена. Его зовут Коляшей (нелепое имя, между прочим, ненастоящее). А меня Олей. Это потому, что я Олегом был. Хотя, что значит был? Причиндалы, слава богу, пока при мне. Голос мужской вроде бы пока остался. Щетина растёт, не то что у Коляна…

Стоп. А что это она с ним такое делает, что он бриться перестал и не обрастает, как раньше? А ну как и меня такие же воздействия ожидают? И как это будет выглядеть? Сам-то я это замечу?

Страшно стало, если честно. В тот момент я почувствовал, что всерьёз за нас взялась эта фурия. Но виду не понял, решил дурачком прикинуться.

А Акулина тем временем продолжила:

– откликаетесь теперь исключительно на женские имена. О себе тоже говорите в женском роде: я пошла, я принесла, я исполнила ваше приказание, это ясно?

Мы кивнули.

– Если кто спросит вас – вы девки мои дворовые, в услужении грехи свои отрабатываете. На самом деле так оно и есть, так что врать вам почти не придется. И пусть вас не смущают ваши пенисы – о них забудьте. Раз и навсегда. Увижу или узнаю, что балуетесь грехом рукоблудия – отдельное наказание воспоследует, не сумневайтесь, голуби. Порка прутиком по члену. Не советую пробовать – лет сто тому назад был у меня в услужении один дъячок из монастыря, заблудился, бедолага в здешних болотцах, так вот он так много претерпел через своё распутство, что к концу его послушания у меня совсем своего поганого отростка лишился. Правда стал потом на огурец садиться попой, но от этого греха его уже в монастыре братия отчитывала.

Мы с Коляшей стоим, оба слушаем, и оба в ахуе полнейшем от таких россказней Акулины. А она времени даром не теряет, достает свою любимую косметичку и подзывает сперва брательника. Ставит перед собой на колени и принимается глаза ему подводить, тени всякие накладывать, попудрить носик и губы аккуратным бантиком накрашивать. И меня тоже рядом поставила, в той же позе и велит внимательно смотреть и учиться этому искусству макияжа. Так как теперь это непосредственно и меня касается.

Я в ужасе. Смотрю как брат Колька, с которым спина к спине во всех драках дворовых стояли, как вместе чуть на малолетку не угодили, как в армию пошли с разницей в один год, теперь вот в барышню превращается. Да почти уже превратился! Остались маленькие штрихи, их-то мне сейчас Акулина и демонстрирует. А еще она упивается моим тихим ужасом. Мне ведь точно такой же путь предстоит. Сначала в платьице похожу пару недель. За это время разучусь бриться, начну волосы отращивать, потом красить она меня станет, сперва насильно, а там и привыкну…

Вот самое страшное – привыкну. Привыкну я откликаться на Олю, самому понравится женскую одежду носить, краситься и прихорашиваться. А там и на каблуки она меня поставит, научит правильно осанку держать, как настоящая барышня. Голос само собой изменится, движения приобретут плавность и женственность. Манеры станут утонченными и сдержанными. А там уж время придет и для танцев и всяких прочих реверансов и приседаний. Когда-нибудь из дворовых девок переведет нас Хозяйка в горничные. А потом отвезет к доктору и операция завершит превращение, разделив нашу жизнь на до и после.

И самое страшное, что всё это я буду отчетливо осознавать, но что-либо противопоставить этому не смогу. В этом смысле несказанно повезло Николаше – он, или теперь уже она, о таком мог лишь мечтать. Хотя даже он вряд ли мог себе представить, что его хрупкая голубая (прости господи!) мечта станет реальностью в таких жутковатых условиях. Но он хотя бы давно смирился со своей женской сущностью, а для меня это ад – оказаться запертым в новом женском теле без возможности и права вернуться в старое мужское.

Да и пенис, честно говоря, жалко до ужаса. Как-то я к нему привык, мы ведь вместе столько разных приключений пережили…

Пока я упивался этим ужасом, госпожа закончила с братом и приступила ко мне. Впервые в жизни я ощутил эти легкие, волшебные прикосновения её рук, пока она наводила глянец на мою, прямо скажем, не самую смазливую мордашку в этом лесу. Лишь спустя полчаса она завела меня в дом и поставила перед зеркалом.

Сказать, что я ахуел от неожиданности – промолчать как сфинкс. Я аж вздрогнул от столь культурного шока. Передо мной стояла среднего роста, скромного телосложения весьма импозантная девица. Не молодая, но весьма симпатичная и совершенно внутренне раскованная. Словно она уже давно здесь, ко всему привыкла и лишь теперь её наконец-то познакомили с собственным отражением. И это отражение ей… явно понравилось!

Вот что было самым жутким! Я себе нравился в таком обличье! Мне нравилось представлять себя девушкой!

Еще один штришок – Акулина достала из верхнего ящика одного из своих бесчисленных комодов густой каштановый парик, и этим окончательно добила во мне всю мою маскулинность и брутальность. Теперь я видел в зеркале немного шалавистую, взбалмошную, непокорную служанку. Этакую дикарку, которую надо еще долго воспитывать и прививать ей хорошие манеры. Я был уверен, что госпожа Акулина сумеет справиться с этой дикаркой. Хотя и будет это очень долго и очень больно. Жопа будет гореть, как в аду, а коленки собьются в мясо от ночных стояний на камнях и горохе.

Но это того стоит! В глубине души я почувствовал восторг. Но внутренний голос тут же охладил мой жар: чему ты радуешься? Это будет не светская карьера новоявленной институтки, а бесконечные мытарства чернявки, золушки без права не то что на бал, но и на корпоративный банкет по случаю смены пола. У Акулины ты всегда будешь просто рабыней, лизалкой и сосалкой для личных утех. Но и настоящие женщины никогда не примут тебя в свой круг, предпочитая видеть в тебе недоженщину-недомужчину. И продолжат вытирать об тебя ноги. Ты для них останешься изгоем. Куклой-трансформером. Еще хуже будет фальшивое участие и снисходительные ухмылки за глаза. И явственный шёпот в спину – недоделанная.

И ты будешь радоваться, что хотя бы в женском роде о тебе говорят. Постараешься отделить себя от мужского племени, будешь гордиться (втайне, разумеется, явно кто ж тебе позволит-то?), что ты все-таки женщина, а значит на ступеньку выше их всех стоишь. И самым страшным ночным кошмаром будет для тебя перспектива и правда попасть в бордель, когда заставят сосать у этих грязных шовинистических свиней, которых ты теперь активно презираешь. Вот тогда ты и повесишься в темном сортире, над самым очком, на окраине этого волшебного городка из русских народных сказок.

Акулина тем временем молча наблюдала за моими ужимками и переживаниями перед зеркалом, с удивлением читая всю гамму моих внезапно нахлынувших чувств и эмоций.

"Э-э, не гони лошадей, – явственно говорил её скептический взгляд. – Ты еще никакая не Галатея, я всё еще могу из тебя сделать грязного пидора и отправить в местную колонию строгого режима, где ты будешь вычёрпывать говно ржавым ведром из глубоких общественных туалетов и дрочить всем подряд за полкружки чифира. Такие перспективы тебе в голову не приходили? Я всё еще твоя хозяйка и твоя судьба целиком пока ещё в моих руках. Так что смотреть скромно, говорить тихо, и дышать мне в писю"!

А я смотрю на Колю, и вижу в его глазах слезы. Настоящие слезы умиления и даже как будто восхищения мной. Представляю нас со стороны – две недотёпы-служанки, стоящие в ожидании хорошей трёпки, перед своей барыней. За вчерашнее приключение мы ведь еще обещанного наказания так и не получили. И этот пробел в нашем воспитании видимо прямо сейчас будет восполнен.

Угадал, вернее накаркал. Как всегда. В то утро Акулина спешила в город, потому экзекуцию решила провести парную – сразу над обеими своими рабынями. Мне велела оголить задницу (труселя-семейники пришлось выкинуть окончательно, под платье их теперь носить невозможно), так что пока сверкаю голой жопой. И сейчас Хозяйка эту самую жопу мне сделает малиновой, сиреневой или темно-синей – это под настроение, как получится. Морально я готов. Всё еще под впечатлением того, что я увидел нынче в зеркале. Это надо осмыслить и принять, а душевные терзания и муки, как известно, лучше переживаются под чисто физическую боль. К тому Акулина явно затягивать как обычно наказание не будет, так что может еще брату и не достанется ни плетей, ни розог, ограничится мной Хозяйка.

Увы, и тут я ошибся. Для Коли придумана была более изощренная пытка. Велела ему Акулина принести деревянную широкую линейку, из нашего же, кстати, арсенала, которой мы в первый день приезда всё ходили-мерили дверные проёмы и оконные рамы, когда Хозяйке пытались голову заморочить с обслуживанием фурнитуры. Наша это была линеечка, родная. Вот теперь она мне службу особую сослужит. Буду я этой штуковиной, судя по всему, сегодня выпорот. А еще Акулина велела брату принести её туфли. Те, что в прихожей стояли. На каблучке.

Принес. Акулина сидит, ногу ему протягивает, а Коленька мой ей туфельки эти обувает и от каблучков этих взгляд оторвать не может. Кажется, и он понял, что сейчас его ожидает. Неспроста ведь Хозяйка именно эту обувь себе заказала. Каблучки хоть и не высокие, сантиметров пять-семь всего, но сделаны шпилькой – острые и на концах металлическая набойка.

Мне Акулина молча указывает развернуться к ней голым задом, а Коле пальчиком вниз – чтобы ложился перед ней на травку. У неё в имении газончики во дворе практически как английские сделаны – травка всегда пострижена, походить по ней и поваляться сплошное удовольствие. Но Коле сейчас предстоит на этой травке жёстко пострадать. Хорошо хоть я это не увижу.

Не увидел (стоял, повернувшись к экзекуторше задом), зато еще как услышал! Едва встала Акулина всем своим весом брательнику на спину, он и завыл собакой побитой. Я представил, как такой каблук вонзается куда-нибудь между лопаток, и у меня тоже мороз по коже, хотя утро вроде бы выдалось жарким. Больно это, невыносимо больно и почти невозможно терпеть – когда на тебе стоит здоровая бабища и шпильками тебе шкуру пропороть пытается. Хотя она не специально, конечно же! Она всего лишь размахнулась линейкой той и впечатала мне в задницу первый удар. Несильный, так, для разогреву. Но покачнулась слегка при этом, и Коля от этого лёгкого переноса давления с одной ноги на другую заверещал снова. И так каждый удар – Акулина лупит всё сильнее, распаляясь и входя в раж, я еле сдерживаюсь, чтобы не орать, а Коля при каждом её движении верещит по-заячьи.

Недооценил я ударную силу этой линейки. Первый десяток ударов вроде бы даже легко перенёс. А вот потом жопа как будто на углях оказалась. Будто бы её в печь засунули, предварительно кожу с ягодиц содрав. Теперь каждый удар у меня отчетливо в мозгу отдавался. А Хозяюшка бьет и бьет, и даже не думает останавливаться, хотя бы на перекур. У меня всегда такая порка панику вызывает, когда даже секундочку передохнуть не дают. Просто перевести дыхание. Но нет: боль-боль-боль – сплошная боль, тотальная.

Уж не помню, как заорал я, завыл на весь лес вокруг, взмолился Акулине чтобы перестала хоть на мину пороть! Да всё без толку – озверела она окончательно, хуярила не останавливаясь, пока сознание я не потерял и на траву не завалился.

Кажется, впервые в жизни со мной такой обморок от боли случился. Правда тут же очнулся, просто голова дико кружилась и слабость во всём теле, как будто вчерашний наш марафон я снова пережил. Обернулся, смотрю на Акулину в ужасе, а она на спине у Коли по-прежнему стоит, хищно так оскалилась и линейкой по ладошке себе хлопает, упивается своим зверством. Хотя какой зверь, какой нафиг хищник до такого садизма додумается? Это ж чисто демоническое – лишить человека его воли и мучить бесконечно и бессмысленно.

Перевожу взгляд на лежащего под ней Николашу и вижу, что у того спина от пота мокрая, и следы на ней от Акулининых каблуков уже кровавыми точками выделяются. Кое-где она до мяса ему натоптала. Вот что такое настоящий трамплинг. И от каждого её движения он тихо воет, уже не останавливаясь, уткнув лицо в траву, и старается на меня не глядеть.

Мой обморок ему передышку дал. Сошла с него Акулина, даже не взглянув, будто не на человеке живом только что стояла, а на коврике обычном. Бросила линейку и говорит мне:

– Живо собирайся, поедешь со мной в город. Я сдуру за лицо своё схватился, забыл, что перед поркой Хозяйка мне идеальный макияж навела, а теперь я его размазал вместе со слезами.

Она смеется и оплеуху мне отвешивает тоже со всей дури. А рука у неё тяжелая – приложит ладонью – может и нос разбить до крови.

– Давай, – говорит, – снова наводи порядок на своей физиономии, привыкай, что теперь ты не мужик лапотный, а девка и, прежде всего, должна думать о своём внешнем виде. Будешь у меня теперь заново десять раз перекрашиваться за день, пока не научишься за собой следить. И не дай бог ненакрашенная выйдешь утром – запорю.

А как мне этот марафет наводить, я ж ни хрена в этом не смыслю? Тупо смотрюсь в зеркало, вроде кое-как вытер потёкшую тушь, помаду как у клоуна по всем щекам размазанную убрал, но что теперь делать? С чего начинать? Туплю в зеркало, а самого нервная дрожь бьёт.

– Время тянешь, сучка?! – смотрю, а Акулина снова в руки линейку взяла, и платье моё задирает, оголяя жопу, которую, честно говоря, я практически и не чувствую.

А она и не стала меня по жопе бить. Вмазала по ляжкам, да безо всякого разогрева, со всего размаха. Всё, тут же сразу четкий алгоритм действий у меня в мозгу и сложился. Начинаю по возможности аккуратно брови прорисовывать, затем ресницы кое-как намазал, получилось слегка вульгарно, но я же шлюха, а не леди, мне сойдёт и так. Дальше хотел румяна на щёки нанести, но Акулина рядом стоит и весь кайф мне ломает:

– Куда-куда, дура! Клоуна из себя лепишь? Может еще сливу тебе на носу сделать?

Так что наспех ограничился тональным кремом, и то намазал его как масло на бутерброд, но ведь в первый же раз крашусь! Не судите меня строго.

Труднее всего помаду для губ было выбирать. У Акулины этого добра полно, но какая мне лучше подойдёт – я не знаю. Вспомнил, как мама в детстве всегда губы темной помадой красила. Выбрал похожую. Акулина внимательно за мной наблюдала, но в мои действия не вмешивалась, и на выбор мной никак не влияла. Лишь многозначительно линейкой себя по ноге похлопывала.

Ну, вроде всё. Поправил парик, одернул платье, осмотрел свои руки. Да уж, не горничной это ладони, скорее лесоруба. Но маникюр – это отдельное искусство, тут, я думаю, специальные уроки мне у Хозяйки брать предстоит. А пока руки можно и за спину спрятать. Или каким-нибудь шарфиком прикрыть.

Покорно склоняюсь перед госпожой. Готова, мол, сопровождать вас, любимая барыня хоть в город, хоть на край света (последнее было бы предпочтительнее).

Оглядела меня еще раз скептически Акулина Прокофьевна, но ничего не сказала. Видимо минимум я кое-как сдал. Первый, так скажем, зачёт. Может и до экзаменов в будущем она меня допустит.

Слышу, такси за воротами сигналит, брат мой Коля на четвереньках отползает к бадье с холодной водой, спину свою истоптанную ополаскивать, а я вслед за Акулиной смело шагаю на улицу. Впервые в жизни в женском образе. По реакции таксиста будет понятно, удалось ли мне проканать за бабу. Там ведь еще надо походку отрабатывать. Хорошо хоть сейчас, в первый этот выход, мне не надо на каблуках рассекать. Хозяйка разрешила в своих кроссовках погулять. Но сказала, что это напоследок. Так что походку «от бедра» мне все равно отрабатывать придется. И в самое ближайшее время.

Таксист, кстати, нормально всё воспринял. Или это из-за Акулины – она на переднее сиденье села и своей невероятной колдовской харизмой водилу и обворожила. Он аж слюной потёк, пока нас до главной площади города вёз. А чего там ехать-то – минут пятнадцать всего. Но я за это время успокоился. В тени Акулины на меня вообще мало кто внимание обращать станет. Главное не отсвечивать.

Не учел я лишь одного – сама по себе Акулина личность в городе известная, хотя и живет затворницей. И потому всякое её появление в публичных местах там вызывает некоторый нездоровый интерес к её персоне. Многие оглядываются, кто-то здоровается, встречаясь с ней взглядом, кое-кто, смотрю, даже слегка кланяется. Одна бабка полусумасшедшего вида даже подскочила и руки Акулине давай целовать. Та милостиво ей улыбнулась, но руку отдернула вроде как бы даже брезгливо.

Очередная осчастливленная или зомбированная, как мы? – подумал я. И тут же с беспокойством оглянулся на Хозяйку. – Услышала или нет? И тут же сам над собой посмеялся: вот же холопская я морда, даже в мыслях теперь её боюсь…

– И правильно делаешь! – неожиданно обернувшись ко мне сказала Акулина.

И беззлобно так мне подмигнула. Добрая такая барыня: всё о себе слышит, всё позволяет своим подданным говорить, и даже поощряет некоторое вольнодумство. Как будто всего час назад я не орал благим матом от боли под её ударами по моему заду.

В Торжке Акулина посетила несколько мест. Сначала прошлась по рынку возле Ильинской площади, накупила всяких безделушек вроде мышеловок, цветастых дешёвых платков, мотков шпагата, наборов швейных игл, и прочей чепухи, непонятно зачем ей понадобившейся. Расплачивалась всегда бумажными мятыми купюрами, а сдачу брала монетами, которые складывала в один платок с завязанными концами, вроде мешочка. Потом пошла в церковь, располагавшуюся тут же, на самой Ильинке. Здесь она коротко помолилась и приобрела в церковной лавке тринадцать свечей, а сдачу велела взять мне. В церкви Акулину видимо хорошо знали – церковная служка ходила за ней буквально по пятам и внимательно смотрела ей в руки – не колдует ли наша госпожа и повелительница. Формально запретить ей ходить в храм божий они не могут, но следят за каждым шагом.

Еще сходила на кладбище, но что она там делала, я не знаю, меня она с собой на саму территорию не взяла, велела ждать у центральных ворот. Там я просидел больше часа. Зашла в пункт выдачи посылок, заказанных по Интернету, и забрала там свою посылку. Оказывается, современные ведьмы вовсю пользуются доставками и не отстают от жизни. Еще посетила несколько частных домов, но и туда меня не пускали, приходилось ждать ее на улице.

Пообедали мы с ней в прекрасной маленькой столовой, с видом на реку Тверцу и пешеходный мост. Там же покормили уток, их огромное количество пасется возле этого моста в ожидании прохожих, желающих пофотографировать крякающую живность и покормить участников фотосессии свежим хлебом.

И ближе к вечеру мы взяли такси до дома. Тут Акулина стала мрачной и поглядывала на меня как-то подозрительно. Я стал припоминать возможные прегрешения, но никакой крамолы за мной точно не было. Причина её мрачности оказалась простой: пока мы были в городе, сбежал Николай.

***

– Ну что ж, – сказала Акулина, пока я снимал с неё модные туфельки, в которых она ездила в город. – Надеюсь, ты понимаешь, почему она это сделала?

Николашу она теперь именовала исключительно в женском роде.

Я съёжился, втянул голову в плечи, в любой момент ожидая удара по голове или плеткой по морде. Я понимал, как её разгневал второй подряд побег за одни сутки, и что скорее всего именно на мне она постарается выместить свой гнев. Покачал головой. Нет, мол, не понимаю.

– Эта дура решила тебе помочь сбежать, неужели и ты такая же тупая? Я вот о тебе была лучшего мнения. Неужели не понимаешь этой простой схемы?

Я пригнулся еще ниже к её ногам, выражая всем своим видом тупую рабскую покорность. И снова помотал гривой (теперь это была полноценная грива – лохматый каштанового цвета парик!).

– Она сбежала в лес, но не в город, как вчера вы рванули, а именно в лес, скорее всего, пойдёт вдоль реки, чтобы я за ней бежала и её бы там ловила на ночь глядя, в темноте. А ты бы, в это время, смогла бы сбежать в город и добраться до вокзала. Ментов в этот раз я вызвать не могу, не в лес же их отправлять, так что тебе дорога открыта. Ну как, побежишь?

Я, конечно, давно оценил простую, но изящную хитрость Колькиного плана, но раз уж включил дурака, решил стратегию не менять.

– Нет, – говорю, – не побегу. Хватит, отбегался.

– Чего ж так? – как будто даже с усмешкой спрашивает Акулина. – Перевоспитался? Думаешь, я поверю?

– Нет, не поверишь, барыня. Но раз ты просчитала план Коли… Николаши, то наверняка и мои действия просчитала так же точно. А значит, у меня нет никаких шансов. Лучше уж я здесь побуду, подле твоей юбки.

Акулина молча кивнула, одобряя мой ход мыслей, и ненадолго ушла к себе в светёлку. Видать ворожить пошла. Колдовать. Сейчас посыплет какой-нибудь отравой Колин след и братана моего разобьёт паралич. И будет он валяться в лесу, ночью, обездвижен, и комары станут по капельке высасывать из него кровь. А он даже позвать на помощь не сможет. Будет с открытыми глазами валяться, смотреть в пустое небо, как там кружит вороньё, почуявшее его скорую смерть. Потом хищные птицы спустятся, станут, каркая прыгать вокруг еще живого тела, подкрадываться и прицеливаться, чтобы в первую очередь выклевать ему глаза. Их тоже, наверняка, подманит Акулина, потому что вороньё – колдовские птицы, она в сговоре обычно бывают с ведьмами, служат им дозорными и посыльными. А еще подчищают места преступлений – убийств. Съедая останки жертв ведьминого коварства.

Причем, что характерно, глаза моему брату вороньё будет выклёвывать, пока он будет еще жив, и даже в сознании. Ведьма специально так натравит летающих хищников, чтобы они клевали человеку глаза в момент его агонии. Чтобы он в последний миг преодолевая сковывающий его паралич смог бы заорать на полную силу своих голосовых связок и чтобы этот жуткий предсмертный крик, многократно усиленный лесным эхом, обязательно услышал бы я. И бросился бы, сломя голову, спасать родного брата.

А когда нашел бы его уже остывающий труп, стал бы рыдать над ним, проклиная всё на свете и свою тупую затею сбежать от Акулины. И она бы потом пришла туда, чтобы попирать ногой грудь умершего Коли, а меня бы, естественно, заставила бы эту её ногу целовать. Долго целовать, может, даже, лизать бы её сапог заставила – и я бы лизал (а куда бы я нахрен делся!). Лизал, а сам смотрел бы в исклёванное до крови лицо умершего брата…

Апофеоз человеческой подлости и покорности. И это я не сам сейчас придумал! Это мне прямо в мозг послала такую картинку, а вернее целый короткометражный клип моя Хозяйка. Я очнулся от столь жуткого видения, а она рядом стоит, недобро так усмехается, и спрашивает:

– Хочешь, чтобы так всё и было? Отвечай! Сейчас тебе придётся отвечать за своего бывшего брата. Теперь – сестру! Хочешь такой конец вашим приключениям?

Я замотал головой от ужаса, настолько реалистичен был сон-клип на тему моих страхов. Всё, вплоть до лесных запахов мокрой травы и мха, и даже вкус резинового сапога ведьмы я прочувствовал гораздо сильнее, чем это могло бы быть в действительности. Мир в колдовских видениях предстает перед нами намного ярче, контрастнее, реалистичнее. Там первозданные краски и звуки намного чище и звонче. После ТАКИХ видений возвращаться в реальность совсем не хочется.

Хотя и жуть невозможная мне тогда привиделась.

И что самое жуткое во всем это было то, что вполне реален был этот сценарий. Вот убила бы она Николашу таким подлым образом, поставила бы ногу на него, велела бы мне лизать её сапог, и я бы лизал.

Лизал бы, сука!

Сам бы понимал, что нет мне места среди людей после ТАКОЙ подлости, проклял бы сам свой день рождения, но лизал бы, а после, скорее всего, все-таки повесился бы как Иуда. Чтобы уж в ад попасть гарантированно. А то не дай бог замучила бы и меня ведьма, а я таким образом жертвой невинной бы стал.

Но нет, в ад! Только в ад! Только там таким мерзавцам как я и место!

Оглядываюсь вокруг себя в поисках подходящей мне для самоубийства осины, и вижу, что день догорел, на летнем ясном небе целый Млечный путь проступает, Луны еще нет потому темно совсем, лишь за дорогой отсвет городских огней ввысь устремлён. Там Торжок, древний город, постарше Москвы будет, своим загадочным светом меня от мрачных видения моих отвлечь пытается. Только как тут отвлечёшься, если в башке моей, пустой и глупой от рождения, теперь еще и ведьма поселилась и хозяйничает там всласть!

И что она теперь задумала? Убить Николашу? Вот так заранее показать мне картину этого лютого убийства, а потом убить и заставить меня пережить всё это еще раз, в режиме реального времени? А потом еще и зациклить это воспоминание у меня в мозгу, чтобы я до конца своих дней от него в психушке бился в падучей и ссался-срался под себя, закутанный в холщевую рубашку с необычно длинными рукавами?

– А у тебя, я смотрю, богатое воображение! – доносится до меня ехидный голос Акулины. – Надо будет потом проверить тебя на наличие магических способностей, уж больно ты резв в своих фантазиях и намерениях. А за намерения у нас наказывают, учти. Иной раз ох как наказывают!..

Учту.

Обнаруживаю себя в светёлке Акулины, валяющимся на полу у неё под столом. Сама сидит чай попивает. Обычно у нас вечер – время чая и сладостей. Но сегодня, похоже, не для меня. А еще вчера… нет, не вчера, вчера был первый побег и порка. А вот позавчера был тихий вечер у барыни. Мы все вместе пили чай, она нас угощала с рук кренделями с маком и сахаром и ватрушками с настоящим, и не суррогатным, творогом! Вы когда последний раз пробовали свежие ватрушки настоящим творогом? А я позавчера пробовал! И Николаша был с нами, а не валялся как сейчас парализованный в лесу почти что обескровленный…

– Да не волнуйся ты так, – смеется там, над столом, Акулина и скидывает с ног резиновые домашние шлёпанцы. – Так быстро комарихи еще никого не выпивали. Это не уссурийская тайга, где настоящие кровососы за сорок пять минут бронетранспортёр съедают, стоит лишь движок заглушить. Здесь они мирные, кровь не пьют, а попивают.

И снова смеется. А сама ступни свои голые на меня ставит, чтобы я её подставкой для ног немного побыл. Чаю мне не предлагает, сегодня моё место здесь, в качестве коврика. А коврикам чай не полагается.

И тут мне приходит спасительная мысль! Конечно, как же я раньше-то, дурень, не догадался! Осторожно пододвигаюсь по полу так, чтобы ступни Акулины оказались на моей морде, и начинаю ласково и нежно целовать её подошвы. Она вроде бы не возражает и даже слегка шевелит пальчиками, что означает одобрение моих действий. Тогда, осмелев, начинаю эти пальчики аккуратно полизывать. Сначала мизинчик, затем между всеми пальчиками по очереди. Обе её ноги уже вовсю трут мою физиономию, любит ведьма, чтобы её холопы у неё под ногами валялись, без этого настроение у неё быстро портится. А мне как раз и нужно, чтобы она в благостное расположение духа пришла. Я ей простое решение предлагаю:

– А позвольте мне, барыня, прямо сейчас сходить за Николашей. Вы мне лишь направление укажите, я его вам через пару часов доставлю в целости и сохранности. И сам наказание любое вмести с ним приму, раз уж этот подлец решил меня таким образом подставить. Я-то не сбегу, вы ж наверняка знаете…

А у самого сердце замирает от невыносимой дерзости моего бытия.

Акулина засмеялась искренне и весело. Никакой на этот раз злобы или притворства.

– Ты такой умный, что я, пожалуй, теперь твою голову всегда буду как подставку для ног использовать. Надеюсь, ты этот план сам придумал, или вы с Николашей его вдвоем разрабатывали?

Я моментально сник. Хозяйка мне не верит, решила что я договорился с братом чтобы вместе сбежать таким вот хитроумным способом. А это неправда! Но как докажешь? Хотя чего тут доказывать, она же меня насквозь должна видеть, особенно сейчас, когда я максимально раскрыт перед ней и молю лишь об одном – разрешить мне помочь братке вернуться. К ней вернуться, в холопское ярмо! И всё равно не верит!

Оттопталась она на моём лице всласть, настроение у неё снова поменялось на злобно-садистское, тут она мне и говорит:

– Хорошо, хочешь помочь мне вернуть твою Николашу – помогай. Сейчас тебе представится уникальная возможность. Николаша сейчас спит и видит всё, что с тобой происходит. И не просто видит, а чувствует, как ты недавно чувствовал его страдания и предполагаемую смерть. У вас отличная родственная связь, грех ей не воспользоваться.

– И что я должен делать? – рождается у меня новая робкая надежда.

– Да почти ничего, – усмехается Акулина. – Сейчас я тебя буду казнить.

– Как казнить? – с ужасом переспрашиваю я, хотя, если честно, сам уже обо всем догадался.

– Да вот так! – раздражается Акулина. – Дурака нечего мне тут включать, всё ты прекрасно понимаешь. Я тебя запорю до смерти. Розгами, а потом кнутом. От этого умирают, ты должен это знать. Убивать специально не хочу, но и останавливаться не собираюсь. Мучить буду не спеша, и с перерывами на обед и чай. И всё это будет ощущать на своей шкуре твой… твоя сестричка Николаша. Всё прочувствует, вот только проснуться не сможет. Это уж ты должен постараться – разбудить её, твою спящую сестрицу.

Снова слышу там, наверху, над столом гадкий Акулинин смех.

– Это чтобы ты тоже старался, связь, она ведь тем и ценна, что на две стороны должна работать. Когда одному больно, а другой чувствует, один кричит, а второй просыпается от этого крика. А иначе нет никакой мистической связи между двумя близкими людьми, брехня всё это…

Плохо мне стало от этих угроз Акулины. Как будто все силы из меня эта паучиха вмиг высосала. Валяюсь под ней как раздавленный дождевой червяк, головы поднять не могу, глаза не открываются почти, только чувствую, как вытаскивает она меня во двор, привязывает за руки к козлам, на которых мы с братаном дрова пилим, и платье с меня стаскивает, чтобы, видимо, не попортить одёжку, когда меня сечь будет.

А мир вокруг быстро приобретает черты гиперреальности. Когда каждая травинка, каждый листочек даже ночью бывает виден, словно аккуратно подсвечен таинственным светом совсем иной природы. Я судорожно вдыхаю ночной воздух и чую ароматы всего леса, окружающего имение Акулины. Я слышу мелодичный голосок соловья, щебечущего у поворота на трассу, слышу легчайший шёпот воды в реке, протекающей в сотне метров отсюда. Акулина обходит меня полукругом, и я готов поклясться, что улавливаю тонкий аромат её возбужденного (как всегда) перед экзекуцией тела. Это причудливая смесь флюидов животной сексуальности, демонической властности, злой садистской похоти и еще чего-то потустороннего, в принципе непознаваемого, утопающего в глубинах архаичного подсознания.

И вот в таком изменённом состоянии я должен буду сейчас принять порку?! Да я с ума сойду или сдохну от парочки первых же ударов! И тут же возникает спасительная мысль: но если я во сне, то никакой физической опасности для меня нет! Запороть до смерти Хозяйка меня не сможет, более того, во сне я практически неуязвим для неё. Стоит лишь…

Стоит лишь осознать, что это сон и я свободен! Я могу разорвать эти смешные путы, я могу смеха ради сесть на этого самого деревянного козла верхом и заставить его взмыть в черное ночное небо и встретить там восходящую Луну. А если она еще не восходит, то и разбудить её величество ночную царицу и заставить взойти! Какого черта она там спит! Пора, серебряная красотка, я хочу долететь до тебя на этом деревянном козле и закрутить с той роман о любви и дружбе…

– Всё? – неожиданно спросила меня Акулина, когда я уже собирался взлететь. – Закончил мечтать? – При этом она больно вонзила мне ногти в ухо – казалось бы нежнейшее прикосновение при наших-то с ней отношениях, а у меня аж слёзы из глаз брызнули.

– Ай! – взвыл я, до крови прикусив губу. Никогда так не прикусывал, а тут не выдержал, пипец как больно было. И тут же воздух за спиной рассек первый взмах трости. Да, это была не розга, к которой я, в общем-то, успел привыкнуть за эти недели службы у Хозяйки. Розги периодически ломались. Розги были менее упруги и оставляли не такие толстые рубцы. Розги были гуманнее.

Бамбуковая трость не ломалась. Она расщеплялась на тонкие острые щепки, которыми тоже можно было при определенной сноровке причинять боль. И трость была беспощадной. Вкус бамбуковой трости я ощутил впервые в жизни. Должен признаться – этот вкус мне не понравился.

Во-первых звук. Звук, с которым трость при взмахе рассекала воздух, был суровым и взрослым. Трость пела так: фр-рррр! Розги, они пели как подростки – вжих-вжих-вжих! А трость, это злой и беспощадный палач, пришедший с холода. С розгами была иллюзия договориться, можно было пытаться вилять задом, сжимать или, наоборот расслаблять булки, и хоть это была лишь иллюзия, все равно становилось как-то легче. Можно было перетерпеть боль. А с тростью никаких иллюзий не оставалось. Трость ломала твою волю с каждым ударом. Впечатывалась в твое тело и отдавала ему всю энергию разрушения и муки. И виляй – не виляй, ори не ори, расслабься или сожмись в комок – ничего не помогало. Трость с каждым ударом отнимала у тебя жизнь, и дарила боль. Боль бесконечную, нарастающую, инфернальную. Которую невозможно было терпеть.

Во-вторых следы. От розог нам помогал отвар Акулины. Он заживлял сплошь иссечённую спину и даже до крови выпоротую жопу за одну ночь. Следы, конечно, оставались, но сидеть, по крайней мере с утра за завтраком было можно! Я глянул через плечо при первом ударе трости – там вспух толстенный буро-малиновый рубец, который явно будет заживать неделю. И ясно было, что при втором-третьем ударе по одному и тому же месту пойдёт кровь.

А в-третьих – сама боль. Боль от трости была ни с чем не сравнимой, невероятной, не дающей даже надежды её перетерпеть. Можно было лишь молить о пощаде и орать.

Поэтому когда Акулина положила первый десяток ударов тростью поперёк моей жопы, я запрыгал на этом чертовом козле и возопил так, что наверняка разбудил всех лесных обитателей в радиусе километра! Акулина перестала пороть, нагнулась ко мне, заглянула в моё зарёванное хлебало.

– О, я вижу, это будет весёленькая ночка! – сказала она, довольно улыбаясь, и смачно плюнула в мой перекошенный от ора рот.

Затем сноровисто развязала путы и перетащила меня на широкую лавку, специально приспособленную для серьёзных и обстоятельных экзекуций. Здесь она привязала меня так же за руки и ноги, а телу оставила счастливую возможность дёргаться и вилять задом сколько угодно. Акулина, я заметил, не любила жёстко фиксировать жертву. Напротив, часто едва привязывала за какую-нибудь одну конечность, чтобы наказываемый мог бы дёргаться и скакать, пытаясь увернуться от жалящих ударов. Ей явно нравилось наблюдать за отчаянием жертвы, как будто бы попавшей в капкан. Похоже, в молодости она баловалась охотой. Хотя, почему в молодости? Разве сейчас она не тем же занимается? Разве мы с Колей не такие же зайцы, попавшие в её капкан и теперь судорожно дёргающиеся в нем?

На лавке было удобнее лежать и страдать. Но и Акулине было удобнее меня сечь в таком положении. Она могла обойти меня со всех сторон, наносить удары откуда угодно, даже сбоку – по бёдрам, бокам, по пяткам и даже по рукам! Я в один миг оценил все преимущества такой её позиции и в отчаянье закрыл глаза.

И тут началось…

Сначала я пытался считать про себя удары, но оказалось, что невозможно вопить на всю мощь лёгких и что-то там считать мысленно. Затем я почувствовал, что голос очень быстро садится и в горле что-то хрипит и булькает. Я стал выть. Реветь как маленький ребенок. Заливисто и перекатисто. А потом я начал дёргать всем телом и стараться перевернуть скамейку, хотя понимал что это невозможно – скамья для наказаний была прочно врыта в землю. На ней, наверняка, и не таких лосей как я секли. Да и вероятно насиловали тоже – почему-то мне неожиданно пришла такая странная мысль с явно нездоровым сексуальным оттенком. С чего бы вдруг? Меня начинает заводить порка?

Странно, что Акулина совершенно не пыталась хоть как-то ограничить подачу мной таких заполошных звуковых сигналов. Вой, разносившийся по лесу, нисколько её не волновал. А может, напротив – возбуждал? Может, ей нравилось слушать, как я болотной выпью оглашаю окрестности? Интересно, а она не боится, что соседи вызовут полицию? Ведь недалеко посёлок и в такую ночь кто-то может еще попивать пивку, сидя на крылечке и слушая соловья…

А тут я со своей вселенской скорбью и скрежетом зубовным!

Но и отвлечься на посторонние мысли не удавалось. Фр-ррр… Фр-ррр… Фр-ррр… – пела трость, с каждым ударом разрывая на половинки мою задницу. Я был уверен, что там всё уже залито кровью и вот-вот полетят куски мяса. Я читал, что во время порки шпицрутенами, в царские времена, когда прогоняли сквозь строй, куски мяса отлетали в стороны и оголялись кости. Но при этом жертва еще была жива! От таких воспоминаний мне стало как-то плохо, даже боль притупилась и я почувствовал, что вот-вот отключусь. Ура, успел я подумать, спасительное забытье!

Но хуй там плавал!

Акулину так просто не проведёшь. Старая опытная ведьма умела мучить людишек и зорко следила за тем, чтобы несчастный не терял сознания по пустякам. Ей нужно было, чтобы человек страдал и максимально интенсивно отдавал бы ей все свои силы, всю свою энергетику. А полумертвый труп ей был не нужен.

Поэтому она тут же остановила руку, уже занесённую для удара. И неожиданно рассмеявшись, села, задрав платье, прямо напротив моей головы, мне, кстати, на руки, привязанные к скамье. В лицо мне пахнул непередаваемый аромат её жаркого, как адская печь, влагалища. Акулина текла как перезрелая хурма. Её соки стекали на скамью, создавалось впечатление, что она только что спрыгнула с двух херов, которые шпилили её одновременно. Или она сама себя там пальчиком возбуждала, у меня за спиной, пока другой рукой превращала меня в отбивную?

Я даже немного обрадовался, подумав, что возможно она заставит меня сейчас ей отлизывать – так всегда бывало, когда Хозяюшка наша перевозбуждалась, и ей требовался срочный оргазм, чтобы хоть немного успокоиться. Это было бы здорово – такая передышка! Но нет. Не в этот раз! Сейчас она лишь прижалась своей мокрой и горячей кункой к моему зарёванному лицу и вытерлась об него, оставив мне большую часть своей секреции как бы в утешение.

– А ты хорош! – воскликнула она, тяжело дыша и продолжая елозить по моей физиономии своими половыми прелестями.

Кунка её увеличилась в размере, набухла, и вот-вот казалось, сожрёт меня, набросившись как некое экзотическое животное. Поводила мне клитором по носу и пересела на голову, вдавив меня скулой в жёсткое дерево скамьи. Череп мой, и без того слабый, затрещал по швам. Ещё бы, под таким-то весом! А Акулина сладостно поводила бёдрами, переминаясь на моей голове, словно желая всю её втянуть в себя. Ей явно было очень хорошо, она забыла зачем, собственно, стала меня пороть и теперь откровенно наслаждалась исключительно самим процессом.

– Оля, ты знаешь, что такое тантрический секс? – спросила меня Акулина, сидя на моей голове. И, признаться, я ожидал чего угодно, но не такого вопроса. – Тантрический секс, – продолжала она, – это когда кончают от каких-то там практик, напрямую не связанных с половым актом. То есть оргазм случается без участия гениталий.

Моя голова трещала под Акулининой необъятной задницей, и я плохо соображал, к чему это она говорит. И потому промолчал. Я был рад, что её ужасная трость больше не рвёт мою жопу, и потому был готов слушать что угодно, хоть про тантрический секс, хоть про апорию Лжеца, лишь бы больше не били. Но я опять забыл, что Акулина каждый раз придумывает что-то еще более ужасное, поэтому рано обрадовался передышке. Она внезапно соскочила с моего затылка и, нагнувшись ко мне, задышала своим жарким дыханием мне в лицо.

– А ведьмин секс, это когда кончают от темного жестокого ритуала, не прикасаясь к гениталиям, получая наивысшее наслаждение от погружения жертвы в самую глубокую пучину страданий, но не ради самих страданий, а чтобы с их помощью выстроить цепочку сложных колдовских манипуляций и получить необходимый результат.

– И что ты хочешь получить? – нагло спросил я. Мне вдруг стало всё равно, я понял, что сейчас будет.

Огонёк в её глазах стал совсем безумным.

– Я хочу заполучить вас обоих – и тебя, и твоего брата. Хочу, чтобы вы сами, добровольно, отдали мне свою свободу, превратились в девок и служили мне до самой вашей смерти.

– Мы и так твои рабы, а Колю так вообще ты в женщину переделала. Какую еще свободу тебе отдать?

– Ты не понял. Мне надоело на вас постоянно воздействовать. Это как держать волка на поводке – всё равно в лес убежит. Мне нужно, чтобы вы мне свои души продали. Чтобы преданней собаки стали. Чтобы полюбили меня.

Я даже позволил себе усмехнуться – была, не была, всё одно ведь запорет насмерть. И сказал:

– Это невозможно. Душу не отдают под пытками.

– Конечно. Вот я и хочу, чтобы ты это сделала добровольно. А пороть я тебя сейчас буду просто чтобы кончить. Получить оргазм исключительно от порки. Без отлиза. Как думаешь, – смогу?

Я закрыл глаза. Мне опять стало плохо, но теперь из полуобморочного состояния меня вывел первый удар тростью по спине.

***

Оказалось, что всё, что я пережил до этого, было лишь прелюдией. Настоящий ведьмин секс только сейчас и начинался. Трость плясала по моей спине, звонко врезаясь в плоть и отскакивая от неё с противным шипением фр-рр, фр-ррр, фр-рррр… Трость распарывала воздух и превращала мою спину в сплошной багровый рубец. Я орал не жалея никаких голосовых связок, и падал в тёмный колодец, который всё углублялся и углублялся перед моими глазами. Я мечтал достичь дна и разбиться нахер, лишь бы выскочить, наконец, за рамки моего тела и вообще всего земного бытия и оказаться где-то там, куда, я уверен, попадают все подопытные кролики ведьмы Акулины. Я ждал ужасного конца, но мне предстоял бесконечный ужас.

А потом я увидел Николая. Он сидел у самой кромки воды, это была река, кругом были заросли высокой травы, он сидел согнувшись, зажав голову руками и как будто стараясь заглушить какой-то страшный звук, который его преследовал. Он стонал, рыдал, раскачивался из стороны в сторону, как безумец в припадке горячечного бреда, но заглушить это нечто в своей голове никак не мог. Я боялся, что брат вот-вот бросится в воду, лишь быутопить вместе с собой эту жуткую звуковую галлюцинацию. Я понял, что он слышал мой вопль отчаяния и боли. Стерва Акулина не соврала – она запустила трансляцию моих страданий в голову брата, а мне дала возможность наблюдать за его муками. И больнее всего ему было осознавать, что причиной моей боли был именно его побег. Он точно так же, как и я, мучился от осознания своего предательства.

И как бы я мог его утешить? Я попытался, конечно же, сесть рядом с ним, положить ему руку на плечо, что-то сказать, как-то подбодрить его, но даже как призрак я не проявлялся в том месте, где он сейчас был. Я просто смотрел на всё это со стороны и ничем не мог ему помочь. А что бы вы хотели? Акулина была искуснейшей ведьмой, ошибок в своём ремесле она не допускала. Что мне оставалось делать в подобной ситуации? Смотреть, как мучается брат, но при этом самому не страдать от её трости и витать где-то здесь, среди болот и лесов, на берегу речки, в виде призрака? Или вернуться к ней и молить за брата, но под трость, скулить и орать от боли и ничего уже внятного не иметь возможности сказать?

Я не знал, что мне делать. Честно – не знал. Какая-то апатия охватила меня, мозг впал и оцепенение и наведённый мираж с берегом речки и рыдающим на нем братом постепенно растворился.

Я снова лежал на скамье, подо мной была целая лужа моего горячего и липкого пота, тело просто горело, и больше всего на свете я хотел глоток воды. Вот именно глоток, не больше, потому что пересохло не просто горло, высох рот, язык превратился в какую-то непонятную, шершавую опухоль во рту, всё это жутко болело и противно дёргалось. Один глоток, один-единственный! – молил я, понимая, что Акулина где-то рядом и всё прекрасно слышит.

– Щас, милок, щас! – отозвалась она почти ласково, и это тоже не предвещало ничего хорошего.

Она снова уселась прямо перед моим лицом, и не успел я подивиться тому, какой мокрой и скользкой опять стала её кунка, как весёлая горячая струя золотого дождя ударила мне в нос и в рот. И вы не представляете, какое блаженство я испытал, купаясь в этой горько-соленой влаге, когда хлебал её крупными "колымскими" глотками. Я понимал, что минуту спустя меня, скорее всего, вывернет с голодухи и от болевого шока, но хоть часть этого пенного напитка смочит мой иссохшийся организм и не даст умереть от обезвоживания. И если вы думаете, что трудно быть благодарным девушке, которая пописала вам в физиономию, то вы ровным счетом ничего не понимаете в жизни.

Акулина снова прижалась к моей голове мокрой пиздой и задышала как загнанная лошадь. Она было близка к оргазму. Господи, думал я, ну разреши мне отлизать тебе, сучка! Ты поймаешь, наконец, своих бабочек в животу, а хоть немного забудусь без этой ужасающей боли! Ну смилуйся, золотая рыбка!

Но она снова пересела мне на голову и я опять услышал как распорола воздух бамбуковая трость в её руке:

Фр-ррр, фр-ррр…

На этот раз мне обожгло ноги. Акулина принялась методично стегать по играм и ляжкам. И ноги тут же свело судорогой, от которой я просто захрипел и задёргался, стараясь любой ценой разорвать путы. Потому что просто физически невозможно терпеть, когда тебе сводит судорогой икроножную мышцу, а ты не можешь её достать, чтобы размять руками и снять судорогу. В такой момент мозг просто отключается, и ты превращаешься в дрожащий комок нервов, визжащий сразу во всех слышимых диапазонах звука. Мне свело сразу обе ноги.

И тут случилось чудо. Акулина кончила. Да, именно в момент моих наивысших страданий, она смогла получить свой самый яркий и сочный оргазм. Не прикасаясь к кунке, без отлиза и каких-либо еще стимуляций. Просто от порки человека тростью. От вида иссеченного вкровь мужского тела. От диких криков и страданий её раба. От осознания своей беспредельной власти над его жизнью и смертью.

Оргазм, судя по всему, и правда был шикарным. Я всё еще кусал в бессилье дерево скамейки, а Акулина, сидя на мне верхом, вздрагивала и сжимала меня своими мощными ляжками, отчего у меня периодически случались кратковременные параличи дыхания. А на спину и загривок мне жаркими струями лились и лились потоки её секреции. Наконец она затихла, откинулась чуть назад (у меня от этого её движения голова окончательно свернулась набок, и что-то хрустнуло в шейных позвонках), и шумно блаженно вздохнула. Потянулась вперед и неуловимым движением мгновенно сняла мою боль со сведённых каменной хваткой икр.

Ведьмой она всё-таки была отменной. Кажется, я это уже говорил? Не помню, простите, мысли путаются…

***

– А вот и Николаша вернулся! – радостно сказала Акулина, всё еще сидя на моей шее. Я не мог видеть (башка была свёрнута вправо), но отчетливо слышал неуверенные шаги брата, как он поспешно опустился перед ней на колени, как замер, громко чмокая-целуя ей ноги, как посмеивалась Хозяйка, принимала его покаянные поклоны и лобзания.

– Убейте меня, Хозяйка! Запорите до смерти, только его отпустите! – тут же взмолился брат и Акулина строго на него прикрикнула.

– Молчи! Он искупил и свою, и твою вину. И потому он свободен. Утром может уехать.

Коля снова аж зашёлся в благодарных рыданиях и судя по шершанию языка и хлюпающим звукам, стал с удвоенной силой облизывать ведьмины ступни. Она сладостно хихикала, но ноги не отнималась, упиваясь его рабским самоунижением.

Всё-таки мелочные существа, эти ведьмы. Такое могущество и такая пошлая любовь к холопству, преклонению перед ними, жажда всё время видеть перед собой распластанных ниц и попирать их ногами. Почему они настолько мелочны и пошлы? Где-то читал, что это отличительная черта демонов – любовь к власти и унижению. Каким образом это в них сочетается – огромная сила и гадкое пристрастие к вульгарному садомазохизму?

Отвлекая себя этой ерундой, я старался не думать о неожиданных словах Акулины. Что это было? Она врет, как всегда? Но странно, она всегда как будто говорит правду, но эта правда каким-то мистическим образом оборачивается в ложь. Я свободен, и завтра могу уехать? А как же брат? Он останется у неё в холопах? И она всерьёз думает, что я его снова брошу? Или всё отлично понимает, что я никуда без него не денусь и рассчитывает, что теперь мы оба на самом прочном поводке у неё – на нашей братской преданности друг другу? Именно об этом она и говорила перед поркой, что устала нас контролировать. Теперь, мол, сами, добровольно, запишемся к ней в дворовые девки, и будем служить не за страх, а за совесть.

Вот оно что. Умно, как всегда. Браво, Хозяйка! Только я всё равно что-нибудь придумаю. А пока…

Пока мои мысли словно бы остановились и пошли по кругу. Я физически был не в состоянии что-либо осмысливать в таком плачевном виде. Акулина, отдохнув после оргазма, встала с меня и разрешила Коле меня развязать. А для пущего моего унижения, пока я сползал со скамейки, и кое-как расправлял затёкшие члены, она велела Николаю её вылизать насухо. Там и правда было настоящее слизливое болото. И я должен был смотреть, как стоя перед ней на коленях, братка с благодарностью слизывает с её толстых ляжек её выделения, как она поворачивается к нему задом, как немного кокетливо раздвигает свой зад руками (смотря при этом масляными глазками на меня), и как Коля ныряет лицом и туда…

Я знаю какова на вкус её задница, как там вкусно, горячо и липко.

Но сегодня за меня старается Коля, а я стою и смотрю на всё это. Я "свободен", на мою волю она сейчас нисколько не воздействует, я могу встать и уйти, и даже переночевать в лесу, я могу…

Да ни хрена я на самом-то деле не могу! Она будет порот его как меня сегодня, а я даже не смогу к ней подойти. И обратиться к ментам я не смогу. Да даже если и обращусь, Коля под её воздействием скажет, что это просто игра такая – он её раб, а она его госпожа и всё. И я останусь в дураках. Все посмеются и уедут. А мне придётся наблюдать, как она будет кататься на Коле верхом или кормить его кровью своих прирученных комарих…

Бред какой-то.

Наконец Акулина вдоволь натешилась нашим унижением и пошла к себе в опочивальню, велев нам помыться и тоже готовиться ко сну. Я попросил брата глянуть, что там у меня со спиной, еще помню, что удивился, почему это Акулина как обычно бывает после жестокой экзекуции, не дала нам в этот раз своего чудодейственного отвара для заживления ран. Уж после трости-то там, наверняка мясо!

– Да ничего у тебя тут нет, – спокойно сказал Коля. – Никаких особых рубцов, ни крови, ничего… Вчерашние следы от розог, или от ремня, сейчас уже и не определить. Да жопа вся синяя, но это всегда так. На жопе у нас у обоих давно синяк не исчезает. А так – ничего…

Вот тут я и прихуел окончательно. Это что же получается? Ад, который устроила лично мне сегодня Акулина, на самом деле не реален был? Лишь в моём воспаленном мозгу случился? И полёты к Николаше на туманный речной берег? И его страдания душевные? А может, и побега никакого не было? И всё это мне Хозяюшка просто внушила, чтобы я обострил своё чувство вины и с ним под трость бамбуковую лёг? Хотя и трость – это тоже фантом, иллюзия, жуткий сон, навеянный мне этим монстром в юбке?

Да что тут вообще реальность? Может и никакой Акулины тоже нет? Но боль-то я ощущаю постоянно, да и вот платье на мне снова надето сам я его только что натянул, хотя никакой госпожи рядом нет, спать она ушла…

– Что с тобой? – спросил меня Коля, грустно глядя мне в глаза. – Пойдём, отоспимся, придем немного в себя. Я и сам не понимаю, что с нами происходит.

– А спать-то где будем? – спрашиваю я брата. Хитрый такой вопрос, с подвохом.

– Да как обычно, возле неё, на коврике. Где же ещё? Утром ведь надо будет ей пятки лизать, разве ты забыл?

***

Утром она снова была надменной злобной барыней, и никакого прежнего вчерашнего сочувствия к нам не проявляла. Пока мы наперебой, как обычно соревнуясь, кто лучше, сосали ей противные соленые ноги, она, не глядя на меня сказала:

– Ты, Оля, я вижу, сделала правильный выбор – осталась.

– Да, госпожа, – поспешно отвечаю я, и тут же снова ловлю ртом её жирные пальчики.

– Это похвально, но больше никакого выбора у тебя никогда не будет. С этого момента ты моя личная холопка и смирись с этим навсегда.

– Да, госпожа… – еле успеваю произнести я и получаю сильнейший удар ногой в физиономию.

– А тебя, кажется, никто не спрашивал, – зло комментирует мою боль Акулина.

Всё верно, не спрашивал. Это я сам решил высказаться, а тут холопам разрешается говорить лишь тогда, когда их спрашивают. Или в случае крайней необходимости. Из моего носа пробивается тонкая струйка крови, лицо моментально деревенеет, но я с благодарностью целую ступню Хозяйки, даже не чувствуя её запаха. Судя по всему, за свой правильный выбор я буду огребать сегодня вдвое больше, чем обычно.

Сегодня я плохой холоп, но как ни странно, утренний отлиз она поручает мне. А Николаша (теперь даже мысленно я буду его так называть, вернее её) отправляется на кухню готовить завтрак.

– Носом давай мне клитор массируй, носом, – приказывает барыня, когда мы остаёмся одни.

Я осторожно погружаюсь в её как всегда по утрам пышущую похотью кунку. Носом и губами стараюсь нащупать клитор. Почему не языком? А вот почему – ей хочется со мной поговорить во время кунилинга.

– Ну и что бы ты сейчас делал, если бы оказался на свободе. Ходил бы сейчас свободным человеком… Чем бы в первую очередь занялся?

А, правда, чем? Я представил себя на вокзале, вот я беру билет до Твери, до поезда еще полчаса, за окнами ясный солнечный день, кругом люди, детишки бегают, наглые голуби (в Торжке они особо наглючие, прям под ногами шастают!) выпрашивают у прохожих семечки или чипсы, хотя последние им категорически запрещены! Вот она – свобода! Куда бы я направился?

Конечно в буфет! Взял бы литр холодного темного пива, не фильтрованного, и четверть принял бы сразу, залпом, могучими глотками.

Даже здесь, ковыряясь носом в жаркой и пахучей ведьминой пизде, я явственно ощущаю аромат свежего чешского пива хотя раньше, на воле его не особенно-то и любил. Но тут и вкус, и запас обалденные! Это зараза Хозяйка мне помогает ощутить несбывшееся блаженство – посылает мне в мозг «лучи добра» в виде тактильно-обонятельных ощущений. Что ж, спасибо, так еще больнее, да.

– А дальше, – велит продолжить рассказ Акулина. – Дальше-то что было?

Дальше рассказываю, как закажу горячих пожарских котлет – фирменное блюда Торжка, воспетое еще Александром Сергеевичем Пушкиным:

Непременно отобедай у Пожарского в Торжке,

Жареных котлет отведай, и отправься налегке…

Тут они повсюду, в каждой забегаловке подаются. Не те, конечно, что пробовали Пушкин, Гоголь и Аксаков, очень любившие останавливаться по пути из Москвы в Петербург в знаменитой гостинице Пожарских, а обычные, наши, общепитовские. Под котлетки я допью свой литр, пока он не согрелся. Выйду на перрон, неспешно закурю (здесь-то я курить совсем отучился, даже и не тянет), а там, на свободе, обязательно глубоко затянусь, причем куплю каких-нибудь дорогих, буржуйских сигарет, покрепче, чтобы голова закружилась, полетела… После пивка-то оно самое то…

Картинка, которую я сам создаю своим рассказом, настолько яркая и сочная, что я ощущаю себя одновременно в двух реальностях – здесь, ублажая носом (носом, Карл!) вздорную и коварную садистку-ведьму, и там, на свободе, садящимся в поезд Торжок-Тверь, чтобы через несколько часов оказаться в Москве и затеряться там в людском водовороте на Ленинградском вокзале…

– Помедленнее, – обламывает мне кайф Акулина, чтобы я не так быстро довёл её до оргазма. Ей хочется, растянуть эту моральную пытку, чтобы я погрузился поглубже в несбыточные мечты и время от времени возвращался в эту убогую рабскую реальность. Она придумала себе новую игру и по-детски радостно её осваивает.

– А что первое ты сделал бы в Москве? Ну, рассказывай всё честно, ты же понимаешь, я узнаю правду в любом случае, мне хочется, чтобы ты САМ это рассказал.

Да, я знаю, к чему она клонит. Свобода, солнце, лето, никаких злобных колдуний рядом, никакой мистики и ночных ужасов… Да к тому же пивко и сытные котлетки… Наберу ли я номер какой-нибудь совершенно незнакомой мне проститутки, взятый наугад из Интернета, чтобы жёстко поставить её на колени и ввалить на клык? А еще лучше устроить оргию, пригласить парочку, согласных на всё, чтобы одна мне отсасывала, а вторую я мог бы в это время ремнем охаживать! И чтоб верещала как сучка последняя, крутила жопой и визжала. И чтобы плакала, размазывая тушь, обязательно чтобы ревела на кухне и говорила, что она не такая, она приехала в Москву поступать в театральный вуз… А я чтобы изображал из себя добренького садиста, дал бы ей денег побольше и чтобы она еще и руки мне за это целовала…

Вот что на самом деле хочет от меня услышать Акулина. А сделал бы я так в реальности? Ведь не просто ж так всплыла перед моими глазами эта картинка? Какой-то демон в моём мозгу мне её подсунул. Не сам же я это придумал. Или сам?

А Акулина тем временем блаженствует. Сладко постанывает, ворочает бёдрами, то вжимает мою морду себе поглубже в кунку, то отстраняет, чтобы чуть замедлить приближение оргазма. Она видит всё то, что я фантазирую, но видит это как бы со стороны, как будто фильм, точнее объёмную голограмму с моим участием наблюдает. И ей приятно осознавать, что в любой момент она может всё изменить, захватить этого якобы свободного человека и вернуть обратно, в клетку, в своё имение, под плеть, в рабские оковы. Изнасиловать, избить, заплевать ему лицо, заставить униженно ползать и молить и пощаде.

А потом снова дать побегать в мечтах по зеленой солнечной лужайке…

Похоже, новой забавой Акулины будут мои цветные сны шизофреника про то, как я оказался на свободе. Это называется морок. А морок она наводит классный. Лучше самой реальности. Яркий, четкий, объемный и безупречный по качеству. Погружаться в такой морок каждую ночь, это всё равно, что пристрастится к запрещенным веществам. Кайфово, конечно, но зато не захочешь возвращаться в реальность. Тем более учитывая, КАКАЯ реальность меня здесь ждёт…

Эх, зря я это ей сейчас подсказал. В один миг исчезли все сладостные мечты-картинки про волю, горячие котлетки, холодное густое пивко и визжащих проституток. Акулина задышала сильнее, впилась когтями в мою голову (расцарапала до крови шею и за ушами), застонала и зажала мой нос в своей пульсирующей от оргазма кунке. А я вовремя задержал дыхание, чтобы не захлебнуться в её соках. Похоже, новые фантазии завели Хозяйку не на шутку. Она сдавила мою голову ногами, перевернулась, едва не оторвав её от туловища набок, а потом и вовсе легла на меня, придавив всем своим весом и продолжая трахать мою физию подрагивающим от блаженства клитором.

Вас когда-нибудь ебали в нос и в рот, и вообще в лицо женской оргазмирующей пиздой? Если нет, вы счастливый человек. Вы не знаете, что такое настоящее половое изнасилование. Я знаю.

А потом мы завтракали. Чинно сидели как две послушные скромные девочки на коленях перед Хозяйкой, кушали овсяную кашу с маслицем и попивали кофе. На десерт Акулина раздавила ступнями нам с Коляшей парочку бананов, и мы их вылизывали у неё между пальчиками ног. Бананы труднее всего вылизать оттуда, и потому Хозяйке особенно нравится кормить нас ими. В такие минуты она смотрит на нас с умилением, как на маленьких щенков. Но на этом ми-ми-мишное наше утро и закончилось. И начался урок дисциплины.

– Распустила я вас совсем в последние дни, – сказала барыня, поудобнее устраиваясь в кресле в тени каштанов, которые росли вдоль ограды её имения (осенью мы эти каштаны еще не раз проклянем с Коляшей). – Я распустила, а вы бляди московские, распустились.

Это было что-то новенькое. Раньше она никогда нас такими похабными словами не называла. Теперь придется привыкать. Мы стоит на солнце, вялемся, потеем, барыня в тени наслаждается прохладой.

– Болтаете что хотите, ведёте себя самым неподобающим образом, хамите мне на каждом шагу. Даже кланяться разучились. И выглядите как шалавы. Ну-ка быстро разделись догола! Обе!

Мы сноровисто стягиваем с себя её платья. Да, возразить нечего, замызгали мы подарки госпожи в последние парочку дней. А всё потому, что бегали по лесам и болотам и страдали под хлыстом вместо того, чтобы за собой следить.

– Принесите воды и давайте стирайте свою одежду. На вас платьев не напасёшься. Бегом!

Постирали, вывесили на солнышко сушить, ходим пока голые.

– Ну-ка несите сюда из кладовки старый сундук, он при входе слева стоит, на нём еще швейная машинка старая, надо бы выкинуть, да всё руки не доходят. Тащите сюда!

Притащили, раскрыли, там полно всякой одежды, в том числе и нижнего женского белья как в магазине – целый ворох. Между прочим, есть вполне себе брендовые вещицы, разок может надетые и брошенные сюда до лучших времен. Акулина придирчиво отбирает для нас лифчики и дамские трусики.

– Может в стринги вас нарядить? А что, забавно будете выглядеть. Надевайте, живо!

И кидает нам парочку трусиков, состоящих их одних бретелек. Такими даже балдометры наши не прикрыть, не то, что жопы. Но надеваем, а куда деваться?

– А мне нравится, – смеется Акулина, заставляя нас вертеть перед ней задами. И пороть вас удобно будет в таких труселях, и вид забавный. Можно даже заставить стриптиз перед гостями танцевать – есть что показать, по крайней мере. Так, с этим решили. Возьмите еще по парочке про запас и переходим к лифчикам.

Тут было сложнее. Акулина ведь всё это барахло когда-то для себя покупала, а размер груди у неё так, навскидку, где-то шестой будет, не меньше. На нас такие лифчики весьма комично выглядели. Нашла самые малые из всех, видать ещё советских времен, когда поскромнее в бюсте наша Хозяйка еще была. Но и они нам были безнадёжно велики.

– М-да, – задумчиво глядя на нас в этих обновках, сказала барыня. – Груди вам придётся наращивать. Уж больно вы мужиковато смотритесь. Эстетику надо менять, девочки. Решительно надо менять эстетику. Вы больше не жеребцы, вы теперь кобылки необъезженные. И потому побольше грации в движениях, осанку держать, шаг поменьше, зато флирт в походке должен просматриваться чётче и размерность в движениях должна быть дамской, а не мужицкой, к которой вы привыкли. Это ясно?

Вздохнули, туповато покивали, не спорить же с барыней. Стоим в лифчиках и стрингах, руками то, что эти стринги не закрыли, прикрываем. Акулина смеется:

– Чего я там не видела? Прикрываются они… Ну-ка, руки за спину! Грудь вперед, жопу отклячили, лопатки свели вместе и как лошадки гарцуем, высоко поднимая колени, живо!

Прогарцевали перед ней туда-сюда, ей понравилось. Повела нас в святая святых – в свою гардеробную комнату. Там целые шкафы с дорогими её сердцу нарядами под замками и смертельными заклинаниями спрятаны. В одном из них целая коллекция разной дамской обуви хранится. С этим тоже некоторый конфуз случился. Акулина хоть мадам и статная, высокая и полная, но нога у неё тридцать восьмого размера. А у нас сорок второй – сорок третий и то впритык. В тридцать восьмой ну никак не влезаем.

– Придется вас в город тащить, или пальцы поотрубать нафиг – сами выбирайте, что лучше, – говорит Акулина, глядя, как мы неуклюже пытаемся встать на каблуки в её туфлях, которые ну никак не налезают. Был бы хотя бы сороковой размерчик… – Сможете в городе образцовых барышень из себя изобразить?

Так же нелепо кланяемся, прижимаем руки к груди, всем своим видом изображая вселенскую покорность её воле.

– Ладно, снисходительно говорит Акулина. – Научу вас наспех и слегка хорошим манерам, да заодно с магазином сразу и в гости поедем. К тётке моей. Она давно меня звала, про вас слышала и желает теперь познакомиться поближе. Она дама старой закалки, так что не вздумайте меня перед ней опозорить. Там будете под женским обличьем, как будто вы не бунтовщики у меня, а приличные барышни полусвета, в услужении, но не чернявки какие. В общем, чуть что не так – шкуру спущу с каждого по живому и после этого запорю до полусмерти. О смерти будете молить отдельно и нихера её не получите, это ясно?

Мы стоим, потупив глазки, держа руки за спиной, выпятив груди (фальшивые, под лифчиками), и отклячив зады (настоящие, но поротые).

– Итак, – говорит воодушевлённая нашим видом Акулина. – Моя тётка Стефания дама солидная и абы кого у себя не принимает. Вас она точно дальше дворницкой не пустила бы в лучшие времена. Но теперь приходится делать поправку на всеобщее падение нравов. Поэтому и такие как вы теперь бывают допущены в приличные дома. Но должны знать свое место и уметь себя подать. Учтите, это важно – уметь себя подать. Потом поймёте, но поздно будет – шутка.

Хозяйка посмотрела на нас серьёзно. А мы улыбнулись, но строго не поднимая глаз.

– Войдя, вы должны будете поклониться. Не так как вы привыкли кривляться здесь, у меня, а как положено хорошо воспитанным холопкам. Покажите, как вы умеете кланяться.

Мы с Коляшей изобразили, как умели карикатурный поклон. Акулина молча достала плетку. Мы прониклись серьёзностью момента, и я изогнулся в три погибели, а бро… виноват сеструха, аж присела в книксене. Вернее в том, что она себе представляла в качестве книксена. После этого минут пять по нашим плечам плясала Хозяйкина плеть, а мы извивались на траве, и наперебой пытались припасть к ногам госпожи, зная, что это хоть немного, но смягчает её гнев. Пару раз она больно вонзила мне каблук в спину, но просто бить она сейчас не хотела, так что быстро остыла и велела кланяться снова.

Мы опять стояли перед ней, и медленно сгибались в пояснице. Причем спину надо было держать ровно, руки по швам и очень медленно сгибаться.

– Ниже, – командовала Акулина, строго следя за безупречностью наших поклонов. – Еще ниже! Еще! Еще!

Колени, кстати, тоже при этом сгибать не разрешалось. Ноги и спина должны быть при таком поклоне идеально прямыми. А это практически невозможно без тренировок. Но плетка… Плетка, это самый лучший дрессировщик, как зверей, так и людей. Чуть согнул ненароком спину – вжиххх! – и у тебя лишний красный захлёст на спине. Еще раз вжиххх с оттяжкой, и вот ты уже идеально стоишь буквой Г и судорожно втягиваешь ртом воздух, стараясь не стонать и не дрожать от боли.

И всё. Согнулись и стоим в таком положении, тешим Акулинино чувство собственного величия. У самых её ног наши головы и мы боимся даже дышать, чтобы не дай бог не нарушить элегантность наших упражнений.

– Вот тааак! – говорит глумливым голосом наша повелительница и разрешает выпрямиться. – Ну, теперь поняли, КАК надо кланяться благородным дамам?

Мы почтительно киваем.

– Тогда еще раз – начали!

И снова мы как можно медленнее загибаемся перед ней, стараясь выломать себе коленки назад, как у кузнечиков.

– Ниже… ниже… еще… еще ниже… – издевается над нами Акулина. – Ножки прямые, спинки прямые, гнем лишь поясницу. Так, так, отлично. Отлично! Вы молодцы, девочки! Браво! Теперь так замерли и держим поклон, держим… держим… Отлично, держим… И снова разогнулись и закрепим теперь весь поклон чуть быстрее! Начали!

В молодости я был гибким, занимался и единоборствами, и атлетикой, наверное, мог бы растяжку потренировать и стоять так довольно долго. А теперь мне почти сорок, спина начинает болеть уже в конце сентября, чуя первые холода, да и коленки хрустят, когда встаешь ночью в туалет. Так что стою я перед ней согбенный и морально раздавленный и понимаю, что сейчас просто рухну мордой в землю и расквашу себе нос. Спину заклинит и рухну.

– Выпрямились, отдышались и снова поклон! – продолжает куражиться над нами ведьма. – Теперь ваша задача дотронуться носами до кончиков моих туфель!

И кладет ножки на скамеечку перед нами.

– Кто коснулся носом туфельки, тот замирает и стоит так пять минут. Это экзамен. Выдержите, но с прямой спиной и ровными коленями, – сможете отдохнуть.

И смеясь, добавляет: – Минут пять, пока я вам буду объяснять следующие правила этикета. Как надо правильно дамам ручки целовать!

А солнце печёт наши спины, поджаривает их как гренки. Мы, взрослые мужики в стрингах и лифчиках, стоим, согнувшись перед довольной Акулиной, и наши носы отражаются в её лакированных туфельках.

Уже после обеда, когда наши платья высохли, Хозяйка провела с нами последний инструктаж.

– Молчать пока вас не спросят. Говорить тихо и складно. Не жестикулировать. В глаза Стефании смотреть лишь по её разрешению. Все её приказы выполнять точно и стремительно, а не как мои. Учтите, она, в отличие от меня, настоящая городская ведьма. Так что превратит любого из вас в таракана и тут же раздавит тапком. Если вы ей понравитесь, то возьмет обоих, или кого-нибудь одного себе в услужение. Будете в шоколаде. А если не понравитесь…

Она как-то даже грустно пожала плечами и покачала головой.

– …Если не понравитесь, пеняйте на себя.

***

Леди Стефания, наша новая хозяйка, проживала в городе, и дом её выглядел более чем скромно. Это был двухэтажный, совсем старенький бывший заводской барак, располагался он через дорогу от Торжокского вагонзавода и вероятно был его ровесником – то есть построен в позапрошлом веке для местных работяг. Потом здесь были коммуналки, а теперь вот дом полностью принадлежал этой странной леди, которую, судя по всему, очень уважала и даже вроде как побаивалась поработившая нас с Коляном ведьма Акулина.

Это какой же она должна была обладать силищей, думали мы, вылезая из такси и почтительно помогая выбраться нашей госпоже, раз сама Хозяюшка по первому требованию нас отдаёт, хотя понятно же было, что дрессировала она нас весь этот месяц исключительно для себя и под себя. А вот нате – отдаёт…

Дом когда-то был покрашен противной зеленой краской, которая за многие десятилетия облупилась и выцвела. К тому же это почтенное здание целиком скрывали от людских взоров вековые огромные тополя и кустарник поменьше. Со стороны шоссе наше новое жилище можно было разглядеть, только очень внимательно приглядевшись.

Мы прошли в сквозной подъезд – выходы и на улицу, и во двор, – замкнутый со всех сторон совсем уж ветхими сараями и гаражами, и поднялись по деревянной лестнице на второй этаж. Здесь, в большой гостиной, нас и встретила эта загадочная леди.

Мне она поначалу совсем не понравилась. И даже не особо-то и впечатлила. Так себе леди, если честно. Женщина немного старше Акулины, невысокого роста, слегка полноватая, но фигуристая – надо признать. Черные, как смоль, густые волосы, взгляд до того надменно-презрительный, что дольше одной секунды я этот взгляд не выдержал – захотелось развернуться и бежать отсюда со всех ног. Но было понятно, что никуда из этого дома мы не денемся. Опыт побегов от Акулины надолго впечатался в наши исполосованные задницы и затуманенные мозги.

– Представьтесь, девочки, – сказала леди Стефания, и голос её мне тоже не понравился. Вернее не столько голос, хотя и он тоже – как будто кошка разговаривала, – но больше бесила её манера говорить – холодный тон противной учителки, презиравшей своих учеников.

На миг мы с братаном впали в легкое замешательство, переходящее в панику и ступор – а КАК представляться этой… этой… несомненно, что она тоже ведьма, но мы же формально пока ещё НЕ ЕЁ рабы?!

– Николяша, – потупившись, пробормотал брат.

– Оля… – в тон ему буркнул я.

– Никуда не годится, – подойдя к нам вплотную и с близкого расстояния рассматривая наши смущенные физиономии, резюмировала леди Стефа. – Забудьте эти дурацкие имена. Теперь ты – она ткнула пальцем в лицо брата – будешь зваться Вонючка, а ты – она указала на меня – Стелька. Уж поверьте, я верно угадала вашу сущность. Возражения, надеюсь, есть?

Она противно и хитро улыбнулась, извлекая откуда-то короткий, толстый и гибкий полу-кнут, полу-стек.

– Никак нет, – взял я на себя смелость ей подставиться.

– Жаль, – она плотоядно похлопала себя по руке этим варварским девайсом. – На кухню и приготовьте нам с Акулиной чай. Надеюсь, этому она вас обучила!

Мы предпочли ретироваться в указанном нам направлении и не стали испытывать терпение теперь уже двух наших повелительниц. Кухня нам показалась вполне современно оборудованной. Тут была и новенькая газовая плита, и микроволновка, и кирпичная печь. Много фарфоровой посуды, вроде бы даже серебряные подстаканники, поднос и кофейник.

Стали готовить чай, хотя понятия не имели, как заваривать таким капризным и опасным клиенткам. Но решили, что уж лучше получить пиздюлей за ошибки, чем пострадать за тупость и нерасторопность. Так что заварили, как смогли и сервировали поднос чем смогли отыскать – какие-то конфеты, печенье, кусковой сахар и даже маленькие кованые щипчики, которыми этот сахар колоть полагается.

Помню еще подумалось мне: какая забавная вещица, сейчас такую не встретишь. Либо сахарный песок используют, либо растворимый рафинад в чашки кладут. А кусковой сахар в обычных супермаркетах и не продается, его еще искать где-то надо. А уж щипчики такие – вообще раритет.

Подал брательник мой чай нашим важным госпожам и сам тут же ретировался. Шепчет мне, что, мол, таким взглядом его наградили, что сразу про таракана вспомнил.

– Какого таракана? – спросил я, и сам тут же вспомнил, что говорила Акулина о перспективах неповиновения новой госпоже. Превратит, мол, в таракана и тапком, тапком…

Испили чай наши барыни и тут же прощаться стали. Акулина на нас с Колей ласково так посмотрела, будто сочувствовала нам или прощалась с нами навеки, и по лестнице стала спускаться. К такси, которое уже выруливало, съезжая по узкой аллейке, ведущей от шоссе к дому.

А мы стояли как завороженные, смотрели ей вслед, как садилась она в машину, как еще раз на прощание помахала нам через стекло автомобиля, как, наконец, мигнув стоп-сигналами, выехал и сам автомобиль на улицу и исчез за поворотом. И вот что странно: еще вчера мы готовы были сломя голову и, рискуя своими жопами, бежать от этой сумасбродной толстой стервы куда глаза глядят. Страдали под её пятой. Терпели от неё побои и унижения, а теперь смотрим ей вслед, и комок к горлу подступает. Кажется, готовы вместе с ней хоть в багажнике уехать…

Но мы остались. И тишина в этом загадочном доме повисла гробовая. И только слышим, как в гостиной тикают настенные часы и легкий хлопок в ладоши – это нас новая наша госпожа зовет. Вот так, значит, принято здесь слуг вызывать – легким хлопком. Значит, теперь нам надо учиться слышать такие хлопки хоть во сне, хоть наяву…

Предстали мы пред ясны очи нашей повелительницы и первым делом в ноги ей бухнулись, как учила нас Акулина. Низко склонились, до самых её туфель, но носами к ним прикасаться всё же не решились – вдруг Стефа такое панибратство не приветствует.

Оказалось, очень даже приветствует! Сама нам в морды ноги сунула и улыбается: давайте, мол, холопы, целуйте! А туфельки у неё странные, давно таких не видел. Восточного типа, как у султанш и всяких наложниц в гареме. Кожаные, на невысокой платформе, а поверх сафьяновые и расшиты золотой нитью с жемчужинами по окантовке. Красотища и пахнут настоящей кожей! Мы и давай их нацеловывать, рады стараться! А у меня мысль при этом подлая в мозгу шевелится: вот до чего ж жалкое существо этот человек. Всего-то месячишко его голодом поморить, розгами протянуть пару раз в день до бессознательности, и вот он превращается из гордого самца в подкаблучника. Да еще готов за прежней своей госпожой бежать как собачка, лишь бы в худшую кабалу не попасть! Хотя, казалось бы, куда уж хуже-то?

Так вот мы поняли, что леди Стефания просто обожает ритуал поклонения собственной персоне. Балдеет от него. Но и тут нам предстояло многому научиться.

– Проскинеза, девочки, – сказала Стефа, поудобнее усаживаясь в своем кресле, и закидывая ногу на ногу. – По-гречески это называлось проскинеза. Обряд поклонения с целованием ног.

Она легко скинула с поднятой ноги туфельку, взглянув на меня. Я в последний миг успел её подхватить, за что получил благосклонную улыбку леди. Не поймай я её туфельку, чую, было бы мне первое наказание.

– Александр Македонский не сумел ввести этот весьма приятный обряд среди своего окружения, гордые эллины встретили его яростным сопротивлением. А вот Диоклетиан в Риме – смог. Очень любила это дело царица Феодора. Она, как известно, начинала свою карьеру будучи проституткой, а потом вознеслась так высоко, что заставила весь двор при каждой встрече целовать ей ноги, ревностно следила чтобы все до единого это делали.

Говоря это, Стефа покрутила ступней перед моим носом.

– Стелька! – всё так же ласково позвала она меня. – Прижмись лицом к моей ступне!

Я не задумываясь выполнил приказ, отлично понимая, что под этой ласковой манерой общения может скрываться что-то пакостное. Её ступня легла на мою физию, полностью её накрыв. Леди скинула и вторую туфельку, поставив и левую ножку рядом с правой.

– Теперь ты понимаешь, почему тебя зовут Стелькой? – спросила она.

Я промычал нечто утвердительное, стараясь не отрывать губ от её пяток, и глубоко вдыхая аромат её стоп.

– Нихера ты еще пока не понимаешь, – неожиданно грубо отозвалась леди и рассмеялась. – Ничего, завтра, надеюсь, поймешь. А завтра, девочки, вас ждет ваше первое серьёзное испытание. Экзамен. Ваш первый выход в свет, можно и так сказать.

Мы молчали. Какой еще, нафиг, выход в свет? Опять нас куда-то поведут?

– Нет, не волнуйтесь. Выходить вам пока рано. Завтра у меня в гостях будет весь цвет местного женского общества. Элита. Лучшие женщины города. Я немного тут занимаюсь благотворительностью, просвещаю их на темы последних тенденций мировой моды и течений в западном феминистском движении. А вы будете нам прислуживать. Разумеется, в образе послушных и скромных служанок, так что продумайте пока свой наряд, чтобы самый строгий и предвзятый женский взгляд не смог бы найти ни малейшего изъяна в вашей внешности. И помните: позора я не потерплю! Главным образом это касается тебя – продолжила леди, задумчиво глядя на брата. – Это будет пока только твой бенефис, Вонючка. Твой звездный час.

Она посмотрела и на меня.

– Но это не значит, что тебе, Стелька, можно расслабиться. Ты тоже там будешь. Твой пост у дверей, ты должна встречать прибывающих дам. А так как завтра с утра будет дождик, то многим потребуется твоя помощь – вытереть обувь или помочь переобуться. Это твоя обязанность. Ну и вообще… Будешь прислуживать нашим женщинам. Поняла?

– Так точно, леди Стефания, – поспешил поддакнуть я.

– На этом пока всё, девочки, – снова широко и ласково улыбнулась Стефа. – Вонючка, – ты спишь на первом этаже, твоя комнатка у самого входя. А ты – она указала на меня пальцем – остаешься здесь, со мной. Буду обучать тебя обязанностям моей постельничей, поняла?

Я почтительно склонился к полу. До чего ж я сам себе был противен в этот момент – не передать никакими словами.

***

Спальня Стефании была обставлена роскошно, но опять же, как-то старомодно. Создавалось такое впечатление, что хозяйка жила здесь последние лет двести. Кровать, вы не поверите – под балдахином! Тяжёлый лиловый и темно-изумрудный панбархат. Резные, почерневшие от времени деревянные столбы по четырем углам кровати, на которых и держится всё это музейное великолепие.

"Наверняка к этим столбам она и привязывает своих секс-невольников" – не к месту подумалось мне и леди Стефа снова взглянула на меня своим загадочно-пронзительным взглядом. Но ничего не сказала.

– Ну что стоишь? – кивнула она в сторону кровати. – Давай, стели постель своей хозяйке!

А как её стелить-то? – подумал я, но предпочел не выказывать своего незнания тонкостей этой работы. Принялся взбивать перину и многочисленные подушки, поправлять и разглаживать простынь, – словом бестолково старался, надеясь, что леди меня поправит, если что не так делаю.

А она скептически наблюдала за моей возьней, но молчала.

– Ладно, твое обучение, Стелька, мы отложим на завтра. Сегодня мне надо как следует выспаться, – наконец промолвила Стефа и принялась безо всякого стыда передо мной раздеваться.

Я опустил, разумеется, глаза, стою, ни жив, ни мертв.

Она забралась под одеяло (в этот момент я с удивлением осознал, что в доме прохладно, несмотря на жаркую погоду, стоявшую весь последний месяц) и вопросительно подняла брови:

– Стоя спать собрался? На место!

– Простите, леди, – второй раз за этот вечер дерзновенно вякнул я, вспоминая её полу-хлыст, полу-стек, но… где моё место?

Она указала на край кровати у себя в ногах. Я моментально сбросил с себя платье и калачиком свернулся на самом краю. Лежу голый, слегка вздрагиваю от прохлады и затхлой сырости этого дома-склепа и замираю от ужаса, представляя, сколько всего правил и запретов я успел нарушить по незнанию, которое, как известно, от ответственности не освобождает.

И какое меня ждет завтра за это наказание.

Но слышу тихий, противный смех повелительницы.

– Лезь под одеяло, Стелька. Ноги мне греть будешь. Сам не видишь, что здесь по ночам бывает немного прохладно?

Ныряю в жаркие перины, и тут же ступни леди Стефании упираются в моё лицо. Она призывно и вместе с тем игриво шевелит пальчиками, потирает мой нос и даже пытается засунуть большой палец правой ноги мне в рот. Понимаю что к чему, и начинаю осторожно целовать и облизывать её соленые подошвы.

Какое-то время она прислушивается к своим ощущениям и, видимо, остаётся довольна. Значит, я пока всё делаю правильно. Но вот звучит совсем уж невероятный приказ:

– Давай, трахай!

Вот тут я полном ахуе. Что значит "трахай? Вот так вот в прямом смысле этого слегка похабного слова – трахать? Но и переспрашивать глупо, а уж медлить вообще смертельно опасно. В первую же ночь облажаться…

И тут опять мурашки ужаса снова пробежали по моему позвоночнику. А, собственно, что делать-то? Я же как бы… не готов. Вот так сразу…

И тут с изумлением чувствую, что, в общем-то… готов! Мой солдат, оказывается, теперь реагирует и на лизание дамских ножек, так что мы с ним можем и приступить к выполнению своих природных обязанностей.

И лучше перебдеть, чем недобдеть, это же понятно. Так что устремляюсь вверх и пристраиваюсь со всей возможной осторожностью и почтительностью в миссионерскую позицию.

Закрыв глаза от ужаса.

Как всё это было я если и решусь когда-нибудь рассказать, то только под пытками и лишь в присутствии двух моих адвокатов. Помню лишь, что очень быстро нам стало жарко, и одеяло полетело на пол. А потом вдруг я услышал угрожающий мяу-рык этой злобной кошки:

– Это что такое? Это у вас, мужиков, называется эрекцией?

И я понимаю, что устали мы оба – и мой солдат, да и я, если честно. Локти и колени дрожат, горло пересохло, лоб наоборот мокрый от пота… Замер я в предчувствии беды, и беда воспоследовала.

Сжала эта чертова леди меня своими бедрами, как медвежьим капканом, остановила и говорит:

– А знаешь, какие ощущения испытывает человек, когда его сажают на кол?

– Нет, – шепчу я, боясь даже вздохнуть полной грудью. – Откуда ж мне знать такое, леди Стефания.

– А вот я тебя посажу прямо сейчас, во дворе, ночью, на кол, – вот и узнаешь. Аль сомневаешься?

– Никак нет, госпожа-хозяйка-барыня, – мелко трясу я головой отгоняя это жуткое видение. – Не сомневаюсь ни на секундочку!

Да и какие, нафиг, тут могут быть сомнения, если я это как наяву сейчас вижу! Вернее ощущаю всем своим естеством, и особенно анусом своим сжимающимся от вселенского ужаса. Как кругом ночь, звезды горят надо мной, тишина, лишь листочки где-то в вышине перешёптываются, а мне задницу медленно разрывает дикая боль, и я под своим собственным весом опускаюсь на деревянный кол. И стараюсь изо всех сил сжать свою жопу, чтобы хоть на миг замедлить наступление этого ада!

А эта, с позволения сказать леди, с самой милой своей садистской улыбочкой, наблюдает за моим мучениями из окна на втором этаже!

– Нет, уж, – всё так же ласково мурлычет она, – я даже не взгляну на тебя, тупое ты животное. Я спать лягу. А твоим палачом будет… твоя сестрица Вонючка! Ты только представь: это она будет поддерживать твое туловище, чтобы оно не завалилось набок, и чтобы кол прошел насквозь ровнёхонько. Чтобы через рот к утру вышел. Ты же знаешь, что на колу человек умирал порой по два-три дня! Это дело такое, не быстрое. Царь ваш Петруша-первый не даст соврать. Он так уморил любовника своей супруги – приказал укутывать того шубой, чтобы раньше времени не замерз…

Стефа с жадным интересом разглядывала моё лицо, наслаждаясь эффектом, который произвели на меня, её слова.

А у меня после её столь жутких фантазий действительно всё внутри оборвалось от страха. Заставить родного брата быть моим палачом… Такое человек вряд ли сможет придумать. Кто она – эта леди? Вообще человек ли? Ведьма? Или еще какое прочее исчадие ада?

Но деваться некуда и мне пришлось исполнить её следующий, весьма странный приказ. Она велела надеть на её ступню… презерватив! Кивнула на прикроватный столик-тумбочку, там их целый ворох валялся. Натянул я на еёхолёную, белую, нежную ногу это чудо резиновой прочности и замер в недоумении: а дальше что?

И тут леди Стефа мне рукой показывает, что надо мне слегка приподнять мой зад. Привстаю как бы на корточки, а она мне под жопу ногу свою в презике подсовывает и ловко так пальчики прямо промеж булок вставляет!

Я аж задохнулся от столь наглого и вероломного вторжения в мою последнюю нетронутую обитель мужественности. С мольбой смотрю на улыбающуюся физиономию этой сексуальной изврашенки и думаю, на какие еще она способна пакости. А извращенка также ладошкой мне велит опуститься пониже, чтобы, значит, её нога мне жопу окончательно порвала. Зажмурившись, опускаюсь, ощущая, как холодная ступня мне в анус проникает и как там орудовать начинает.

Вот, стало быть, почему она мне про сажание на кол рассказывала! Вот оно – наказание за недостаточную эрекцию!

– Понимаешь, Стелька, – говорит при этом леди Стефа, – твоя главная проблема в неумении отдаться полностью во власть женщине. Ты всё время внутри себя возводишь какие-то временные укрытия и ракушки, в которые пытается спрятаться твоё мужское эго словно улитка…

На этом слове она слегка пальчиками ноги мне в анусе пошевелила, и я чуть не вскрикнул от невероятности ощущений! И не то чтобы больно было, а как-то… Как-то уж слишком мучительно-сладостно одновременно! Как будто её пальцы мне что-то там царапнули, что за важнейшую функцию организма отвечает.

Мне ведь никто до этого массажа простаты не делал, а тут сразу такой экстрим!

Я глаза выпучил, но кое-как сдержался. Сижу раскрыв рот от изумления, вспоминая ужасы про сажание на кол. А леди тем временем продолжает:

– А ты забудь, что ты мужчина. Просто не думай больше об этом. Теперь твоя жизнь полностью в моих руках, и кем тебе суждено стать – это я теперь решаю. Ты будешь моей ласковой послушной девушкой, допущенной в самые сокровенные альковные тайны. Я так решила и твое место теперь здесь – под властной женской пятой. Ты – Стелька. И это твоя сущность. Взгляни…

Она чуть сильнее пошевелила ногой у меня в жопе, и кивнула при этом на моего вяленького солдатика. И я, дрожа как тварь от неестественности своей позы, смотрю и вижу, что солдатик-то не такой уж я вяленький теперь! И с каждой секундой всё более напрягается и восстаёт, скотина эдакая, как будто воодушевляется и готов подчиняться не моей похоти, а командам женской ноги, массирующей мне предстательную железу!

– А ведь мы только что выяснили, что это твой самый большой страх – быть посаженным на кол! – уже откровенно смеется надо мной Стефа. – Получается, что это и страх, и наслаждение! Как такое может быть?

Пожимаю плечами, трясу как мудак головой. Не знаю, мол, сам в ахуе.

– А всё очень просто, – продолжает она, – крайности сходятся. Боль и удовольствие где-то рядом. Не испытай одного, не познаешь и другого. Ты был когда-то мужчиной, рыцарем без страха и упрека, а теперь тебе предстоит опуститься на самое дно общественного порицания, стать шлюхой и давалкой-сосалкой, только не перед мужчинами – их здесь нет, а перед женщинами. Множеством женщин. И они будут осуждать тебя и презирать. Плевать тебе в лицо и писать тебе на голову – все по очереди. А ты будешь терпеть всё это, и наслаждаться глубиной своего падения. Ниже, ниже, ниже – ещё и ещё ниже! Как учила вас Акулина. Только она учила кланяться, а ты будешь опускаться. Ты будешь пресмыкаться и твоим паролем, твоим главным словом на этом пути станет отныне слово РАБОЛЕПИЕ!

Леди Стефания произнесла это слово как-то по-особенному, как часто в фильмах ужасов говорит внезапно прорвавшийся изнутри человека демон.

Раболепие!

– Да-да, ты всё правильно услышала, Стелька, – подтверждает мои догадки Стефа – именно раболепие! Тебе предстоит предать своё мужское племя и перейти в услужение к дамам. Это долгий и трудный путь, но будь уверена – я проведу тебя по нему до самого конца. А если у тебя не хватит сил – протащу на поводке, как скотину. Ты же знаешь, что не только собаки виляют хвостом, но и козочки тоже. Ты будешь козочкой, виляющей хвостиком…

А солдат мой уже и не солдат вовсе, а тот самый кол – аж дымится и подрагивает от дикого, ранее мне незнакомого возбуждения! Всю жизнь был нормальным мужиком, трахал баб и в хвост и в гриву, как говорится, и если бы мне кто-нибудь еще месяц назад сказал, что меня какая-то стрёмная леди в заброшенном призрачном доме ногой в жопу будет ебать, а я от этого стану возбуждаться – убил бы гада!

А вот трахает и возбуждаюсь. Ещё как возбуждаюсь…

Как мы потом трахались, я плохо помню. Осталось ощущение, что это был длинный сексуальный марафон. Но никаких проблем с потенцией больше не было. Кончив, эта странная леди коротко бросила мне:

– На место! – и отвернулась.

Я снова лёг на своё "место", осторожно снял с её ноги презерватив, и она тут же удобно положила свои ступни обратно на моё лицо.

– И не сметь отворачиваться! – уже сонным голосом приказала она.

Минуту спустя она уже похрапывала.

И правда стелька, подумал я. Моё лицо служит стелькой для её подошв. И хотя они чистые – эта мадам помешана на чистоте, – всё равно я себя ужасно чувствую в качестве её стельки. И ведь она это прекрасно знает! Потому и не разрешает мне отворачиваться. Чтобы всю ночь её пятки соленые лобзал. Да что там всю ночь – теперь, похоже, всю жизнь!

***

Утром я просыпаюсь весь разбитый, как будто на мне пахали всю ночь на плантациях Юга. Всё-таки ухайдахала меня вчера эта ненасытная развратница. И очко, кстати (вернее некстати) ёкает – с непривычки. Интересно, что раньше случится: я привыкну к глубокому ножному фистингу (уверен, что руками она такое делать не будет!) или подохну от истощения, будучи затраханным. Надо поискать в колдовских книгах – уверен, здесь таких где-то должна быть спрятана целая библиотеке, – как называется демон, питающийся человеческой сексуальной энергией. Кажется суккуб, если я ничего не путаю.

И просыпаюсь я за секунду до хлопка её ладоней.

– Молодец, Стелька, – лениво хвалит меня хозяйка и даёт пососать большой палец её ноги. – Вылижи мне анус и иди вместе с Вонючкой готовить завтрак. Сегодня у нас большой день. Сегодня мы поймаем в свои сети очень крупную рыбу.

Эти её слова я улавливаю, уже погружаясь в глубокие мягкие булки её обширного афедрона и стараясь достать кончиком языка заветное колечко ануса. С утра это самое то…

На завтрак наша леди предпочитает слегка прожаренный бекон с кровью, а мы, скромные служанки, по её мнению, должны следить за своими фигурами и питаться исключительно фруктовыми салатами, смузи и орехами в качестве десерта. Кофе, впрочем, нам разрешается, но без сахара, зато со сливками. Сама Стефа глушит крепкий чай, практически чифир, который оценили бы даже полосатики на Златоустовской крытке.

– Понимаете девочки, – вещает нам леди Стефания, смакуя каждый глоток этого ядовитого напитка. – Вы мне очень нравитесь, не скрою, потому я вас и купила у Акулины. Но сегодня для вас трудный день. Сегодня я вас впервые отдам на растерзание стервам из местного феминистского движения. Вы же знаете, кто такие радикальные феминистки?

Мы почтительно молчим, боясь поднять глаза на госпожу. Только киваем, и то опасаясь излишне привлекать к себе её внимание.

– Это женщины, до крайности озлобленные на мужиков. Они их ненавидят. По разным причинам, чаще всего личного характера, но люто и до беспамятства. Они готовы извести весь род мужской и для того, чтобы помечтать о тех бесчеловечных пытках и казнях, которыми они собираются подвергнуть носителей усов и пенисов, эти дамы у меня и собираются каждую неделю по выходным. А сегодня как раз суббота. Я ясно излагаю, мои пташки?

Мы склоняемся в позе почтительнейшего внимания.

– Так вот, до сегодняшнего дня эти дамочки собирались у меня и мастурбировали на свои адские фантазии. Но у них не было мальчиков для битья. Им не на ком было как следует оторваться. Честно говоря, они даже немного заскучали без практики. И вот сегодня придут, чтобы слегка утолить свой садистский голод, а это, я вам авторитетно скажу – очень мучительный голод. Уж поверьте мне! Мой знакомый, добряк старина Аластор, говорил мне, что готов спускаться в Ад добровольно, когда недельку-другую поголодает…

Тут леди как бы слегка задумалась или отчего-то смутилась.

– …Ну, в общем, поголодает, по тем или иным причинам. Да я и по себе знаю – порой готова первого встречного вздернуть на дыбу, иной раз в любую клоачную забегаловку идешь, лишь бы какой-нибудь маньяк к тебе прицепился…

Стефа опять умолкла, сжав губы и скосив глаза налево.

– Словом, я понимаю этих дам. И вы их поймите. У них нет мужей, над которыми можно было бы всласть поглумиться, нет даже мужской прислуги, нет в повседневной жизни никакой власти, они же полностью несчастны! Так что ты, Стелька, будешь сегодня воплощать в жизнь новый принцип своего ничтожного бытия, ты, надеюсь, помнишь его?

Я тут же встрепенулся:

– Да, леди Стефания, помню – раболепие перед женщиной!

– Умничка. Будешь пресмыкаться и раболепствовать на первом этаже, у входа, в маленькой каморке, там где стоит тумба для обуви и вешалка для плащей и зонтиков. Как видишь, моросит дождь, днем он усилится, и дамы прибудут, скорее всего, в резиновых сапожках или калошах, так что твоя задача их разуть, надеть им принесенные ими же туфельки и по возможности не поднимать своей головы выше их ног. Дамы должны видеть, что ты не просто дворовая девушка, а подстилка, коврик у входа, стелька – и не вздумай хоть одной из них не угодить! Впрочем, сегодня твоя роль будет пассивной, сегодня дамы будут заниматься тобой…

Леди перевела взгляд на братана.

– Да, Вонючка, сегодня твой бенефис! Сегодня из тебя сделают шлюху. Лишат тебя анальной девственности, и вот твоя сестра Стелька с тобой поделится секретами, как лучше принять и пережить сам процесс дефлорации, чтобы он не стал для тебя психологической травмой!

Тут Стефа гадко засмеялась, а мы не знали, позволено ли нам хотя бы улыбнуться её похабной шутке. Впрочем, улыбаться и не хотелось.

Похоже, наша новая хозяйка была моральной садисткой. Ей нравилось смаковать наши предстоящие мучения и бесконечно изводить нас самыми отвратительными подробностями того, что нам предстояло пережить. Она намеренно вгоняла нас в депрессию и с улыбочкой наблюдала за нашей реакцией. Казалось, она может так делать хоть весь день, и ей это не надоедало.

– Что я вижу! – наигранно-капризным тоном сказала леди Стефания, приподнимая носком туфельки голову брата за подбородок (он, как и я, стоял перед ней на коленях – только в такой позе нам разрешалось завтракать). – Что это мы так загрустили? Боимся за свою жопку? Так не надо бояться! Я ведь говорила Стельке, что сегодня мы знатно повеселимся. И не только с тобой, Вонючка! Ты будешь, так сказать, на разогреве. Дамы с тобой лишь немного поиграют, войдут во вкус, а основным развлечением будет большая охота на жирного кабана! Впрочем, заболталась я с вами! – вдруг резко поменяла тон наша леди. – Живо одеваться, сучки!

И мы оба получили пинок ногой по физиономиям.

– Бегом!

В этот день мы должны были вживаться в роль классических горничных и потому получили от леди скромные коричневые платья и белые наглаженные фартучки. А вот белые воротнички пришлось подшивать самим, тут нам армия вспомнилась с благодарностью.

Да, вот опять мы курс молодого бойца проходим, грустно улыбнувшись про себя, подумал я. Брат так же горестно покачал головой – похоже, мы с ним научились устанавливать телепатическую связь. Что не мудрено, проживая среди ведьм.

В платьица, чем-то похожие на старую, еще советских времен девичью школьную форму, мы втиснулись с огромным трудом. Всё время выдыхая и ужимаясь из последних сил. Леди Стефа удовлетворённо наблюдала за нашими муками. Это же похуже любого корсета! Запросто можно грохнуться в обморок даже от простого кислородного голодания – ведь не вздохнуть, ни пёрнуть!

– Чего-то явно не хватает, – с напускной заботливостью оглядела нас хозяйка, заставив повертеться перед ней и так и сяк. – Ах да, совсем забыла!

И она вытащила из одного из своих бесчисленных комодов две пары новеньких белых чулок на подвязках.

– Сегодня я просто избаловала вас своими подарками – радостно сообщила она, швыряя нам это добро. – Надевайте!

Пришлось задирать платья, натягивать чулки, на ходу разбираться с поясом и подвязками, на которые они крепятся. Мы пыхтели, потели и старались дышать через раз. Стефа же, напротив, веселилась от души, рассматривая и восторженно комментируя наши наряды. Утянутые и упакованные как куклы Барби, мы с Колей стояли перед, отлично понимая, что даже просто носить целый день такой наряд – особо жестокая пытка. Даже присесть в нём не представлялось возможным. А ведь надо будет прислуживать гостьям, шустро выполнять их распоряжения, куда-то бегать… Мне, к тому же, предстоит ползать перед дамами на коленях и разувать их…

– И всё равно не вижу целостного образа! – нахмурила лоб леди. – Ну пожалуй вот это… – она извлекла откуда-то пару старинных, тоже похоже еще советского образца, туфель на высоком, по тем меркам, каблуке. – Вот это, безусловно, будет последним штрихом к вашему имиджу!

Мы в ужасе стали напяливать эти средневековые инквизиторские колодки.

– Да, девочки, не повезло вам уродиться с такими размерами лап. На вас модельеры еще не научились делать что-то подходящее. Но уж что имеем… Привыкайте!

Кое-как, поджав пальцы и выпучив глаза от нестерпимой боли в ступнях, мы встали на каблуки.

– Пройдитесь! – упиваясь нашим нелепым видом, велела Стефа.

Мы прошлись. Самим стало смешно от карикатурности нашей походки.

– Ну учить вас правильным манерам юных сисси мне всё равно некогда, так что пока сойдёт и так. Научитесь всему в процессе службы. Уверена, мои гостьи не упустят возможности сделать вам необходимые замечания, а если надо, то и накажут за мелкие проступки и промахи. Но предупреждаю, что этого следует избегать по возможности. Я не хочу, чтобы вы опозорили мой дом. В случае какого-то серьёзного конфуза накажу! Ты знаешь, Стелька, какое наказание тебя ожидает, – строго глядя мне в глаза, подчеркнула леди.

– А ты, Вонючка, узнаешь это сегодня.

Но и это было еще не всё. Закончить наш наряд хозяйка захотела нелепыми чепцами, которые в сочетании с девичьими платьями и туфлями допотопных времен делали нас похожими на сбежавших из сумасшедшего дома старух, игравших там в самодеятельном театре.

Мы с братом стояли перед огромным старинным зеркалом и старались смотреть каждый только на себя. А наша повелительница ухохатывалась, сидя на диване.

– Сделайте реверанс! – велела она и развеселилась ещё больше, когда мы с братом раскинули руки и неуклюже присев, изобразили нечто среднее между взбрыкиванием молодого козлика и попыткой каракатицы станцевать краковяк.

Леди Стефания даже захлопала в ладоши от восторга.

– Отвратительно, девочки! – с восторгом прокомментировала наши потуги она. – Так плохо, что даже хорошо! Вас еще пороть и пороть! Вашими манерами мне предстоит заниматься так долго, что я, пожалуй, охотно вспомню молодость, когда держала один европейский институт благородных девиц и извлеку на свет божий некоторые из моих тогдашних программ комплексного воспитания.

Мы представили, какие это будут программы, и нам захотелось обратно в деревянный уютный домик к Акулине.

Обоим захотелось. Одновременно.

– Вы даже не понимаете разницы между книксеном, поклоном, полупоклоном, реверансом, – подходя к нам и хватая нас своими цепкими пальцами за лица, сказала леди. – Вы грязные, неотёсанные, грубые скоты, которых надо пороть и пороть. Потом долго и жёстко дрессировать и снова пороть.

В этот момент я и узнал, что означает выражение «шмась сотворю». Благородная утонченная леди Стефа сотворила нам с братом шмась – что есть силы сжала наши физии своими руками и так держала некоторое время, давая прочувствовать не только боль от её когтей, но и унижение, отчаяние и безысходность.

Было в этом ритуале (а что это какой-то важный ритуал, я лично ни сколько не сомневался) что-то грубое, старое, языческое. Сразу вспомнился Самсон, раздирающий пасть льву. Но к чему это – я не знал…

Подержав нас так пару минут и убедившись в нашей полнейшей покорности, хозяйка разжала пальцы, и всё в том же зеркале я увидел кровь на наших лицах в тех местах, куда впивались её когти – на щеках, под обоими глазами, на носу. Я неспроста называю её ногти когтями – вряд ли у обычного человека могут быть ТАКИЕ ногти – острые и твердые как кость. Это именно когти зверя. Зверя в человеческом, а точнее в женском обличье.

– А теперь пойдем, я покажу вам, что вы должны сделать до приезда наших дорогих дам. – Сказала довольная Стефа. – Дамы обещали быть к ужину, так что у вас не так много времени. К тому же перед самым приездом гостей я хочу лично сделать вам обеим макияж. Я сделаю его один раз, а вы внимательно будете смотреть и учиться. Впредь это будет ваша обязанность – приводить себя в порядок перед выходом из дома или приёмом гостей. Это, надеюсь, понятно?

Мы почтительно склонились, изображая собой само послушание.

***

Приготовления, которыми нам велела заняться госпожа, были весьма странными. Сначала мы накрыли большой стол в гостиной на втором этаже. Раньше здесь располагались сразу несколько комнат, позже объединённых в одну большую залу. От стен, разделяющих комнаты, остались лишь широкие арочные проёмы. Окна были занавешены плотными гардинами и исключали всякую возможность увидеть с улицы, что здесь происходит. Нам велено было поставить на стол несколько ваз со всякими сладостями, фруктами и два больших самовара. А также разместить одиннадцать столовых приборов и соответственно столько же чашек для чая.

Еще было приказано сделать из старых картонных коробок два больших игрушечных домика, украсить их бумажными цветами и лентами, и поставить в противоположных углах большой залы.

С этим мы справились быстро. Но вот дальше нас ожидали сюрпризы.

Стефа вывела нас из дома, открыла самый добротный сарай из всех, что замыкали двор по периметру, и приказала быстро, но аккуратно, чтобы самим не запачкаться, вынести оттуда весь хлам, и полностью очистить помещение.

Вот это уже было форменным издевательством. Мало того, что нам надо было работать в узких дамских платьях, на каблуках, так еще и делать всё приходилось быстро-быстро-быстро! Практически бегом! А хлама там было полсарая!

Часа через четыре, когда мы закончили уборку в этом помещении, оказалось, что это даже не сарай. Много лет назад это была… баня! Ну или что-то вроде душевой для работяг, проживавших в этом доме, переделанном из барака лет сто тому назад. Здесь была большая каменная печь, какие-то подобия полок, огромные деревянные кадки и старинные тазики, почерневшие от времени и вроде даже медные!

Внезапно появившаяся за нашей спиной Стефания (а она тоже появлялась без покашливаний и предупреждений – у них, у ведьм, что ли мода такая – появляться так, чтобы людей до инфаркта доводить?) задумчиво оглядела плоды наших усилий и осталась довольна. Не понравился ей только наш внешний вид: она принюхалась к нам с расстояния метра два и велела немедленно раздеваться и, натаскав полбочки воды, тщательно помыться.

Ну да, рабы они ведь на галерах, бывает, плохо пахнут – подумал я, устремляясь за братом, который уже потащил средних размеров кадушку к колонке уличного водопровода.

Но не тут-то было! Леди Стефа остановила меня в дверях сарая-бани и, прижав коленом в пах к притолоке, схватила за кадык.

– Мне кажется, или ты стал слишком много разевать свою пасть? – спросила она, прищурившись и заглядывая мне через сетчатку глаз прямо в мозг.

Я хотел сглотнуть, но горло внезапно пересохло. И вообще весь рот высох так, словно я разбирал этот чертов сарай где-то в пустыне Гоби.

Она еще чуть сдавила пальцы и рот у меня произвольно открылся. Леди Стефа смачно плюнула в него, и легонько стукнув ладонью мне по подбородку так, чтобы хрустнули зубы, захлопнула.

– Не глотать пока не разрешу, понял?

Я утвердительно моргнул глазами.

Но ведь я ни слова не сказал, а лишь подумал! – выбегая вслед за братом, размышлял я. А теперь должен неизвестно сколько носить во рту её слюни…

Видимо рожа моя достаточно выразительно кривилась потому как Стефа, издали за мной наблюдая, показала сначала один палец, потом два, а следом сразу и три. Намекая, что ходить с её слюнями во рту я должен буду именно столько часов.

И что самое паршивое – у меня даже мысли не появилось незаметно так сплюнуть…

Мы шустро ополоснулись холодной водой и снова началось мучительное облачение обратно в уже порядком надоевшие нам платья то ли горничных, то ли советских школьниц-шлюх. А ведь вечер еще и не начинался! Нам еще только предстояло неизвестно сколько прислуживать не пойми каким стервам в этих адских платьях! А то, что это будут стервы, ни я, ни брат, нисколько не сомневались. Кто еще поедет на вечерний сабантуй к такой ведьме, как наша хозяйка? Милые, послушные жёнушки?

Весь день, как и обещало нам хмурое небо, с небольшими перерывами лил мелкий противный дождик, так что к вечеру двор покрылся заметными лужами. Мы закончили последние приготовления, разожгли самовары, и тут хозяйка позвала нас делать обещанный макияж.

В отличие от Акулины, которая красила нас как девушек с пониженной социальной ответственностью, леди Стефа решила загримировать нас под самых настоящих женщин-служанок. И тут я впервые увидел с близкого расстояния как выглядит ничем не замаскированное косметическое колдовство.

Никакими тенями, пудрой или помадой Стефа не пользовалась. Вместо туши у неё в руках появлялась самая настоящая черная сажа из печки. Вместо помады – свекла. На столике перед ней вперемежку лежали ягоды земляники, лепестки ранних сортов роз, еще какие-то цветы и пучки трав, мел, охра, румяна. Этим всем никак нельзя накрасить лицо человека! Но леди Стефа и не красила. Она рисовала!

Она создавала заново лицо моего брательника. Которого я знаю сорок с лишним лет. И лицо это было теперь… женским! Теперь он не загримирован был под женщину, он СТАЛ женщиной!

Черты лица смягчились, куда-то пропал кадык, скулы тоже больше не просматривались, даже морщины как-то сами собой разгладились. У меня всё похолодело внутри: передо мной сидела родная сестра Николая, похожая на него как две капли воды, но именно сестра!

Неужели и я сейчас стану таким же… такой же красавицей!

Или уродкой?

Ведь это действительно жутко выглядит, когда человек за такое короткое время полностью преображается. И не в кино, а вот тут же, прямо перед твоими глазами, наяву!

Я сел вместо него в это кресло и закрыл глаза. Во-первых, так проще будет подводить мне веки. А во-вторых я просто боялся. Боялся увидеть, КАК буду меняться. Лучше уж увижу всё сразу и умру от сердечного приступа.

Еще одна странность ведьминского макияжа: хозяйка стояла за спиной Николая и накладывала на его лицо грубые мазки различных снадобий. Гротескно, как у клоуна, закрасила его щеки мелом. Очертила глаза углем. Смешала раздавленные ягоды земляники с загустевшим соком свеклы и большим пальцем грубо втёрла эту смесь в губы брата.

А в зеркале всё отражалось иначе. Лицо преображалось. Контрасты исчезали, цвета менялись, проступали тонкие линии, и едва заметные оттенки.

Точно также леди поступила и со мной. Встала сзади, за спинкой кресла, и положила ладони мне на лицо. Ощущения были странные: будто Стефа смяла податливую глину, из которой и состояла моя физия и, смешав её, вылепила заново.

– Всё, проснись, Стелька! – услышал я её голос, будучи уверенным, что еще ничего и не начиналось. Или она решила меня не красить?

Открыл глаза и… тут же зарыл их снова. Нет, это точно не я! Меня подменили, или подменили зеркало!

Стефа даже слегка рассмеялась по-доброму, чему я несказанно удивился. Снова открыл глаза и стал в полнейшем ахуе рассматривать своё НОВОЕ лицо.

Да, это был я. И я был настолько хорош, что даже сам бы в себя влюбился, встреть я такую красоту! Но теперь это было ЖЕНСКОЕ лицо!

– Охренела совсем, Стелька! – влепила мне подзатыльник хозяйка, причем влепила по-взрослому, отчего я полетел кубарем на пол. – Марш вниз, готовиться к приёму гостей! Подрочишь на себя ночью, Нарцисса хренова! Если живой сегодня останешься…

***

Гостьи съезжались на дачу (а в их понимании этом дом, полностью спрятанный в зелени деревьев и кустарника, и являлся такой дачей) не спеша, явно собираясь здесь заночевать. Дождик прекратился, небо на западе окрасилось малиновым сиянием, предвещая яркий закат, а прибыли только три дамы – госпожа Серафима (они все придумали себе пышные прозвища и представлялись исключительно так) и её дочери – Мари и Сафо.

Симпатичные девушки и совсем не злые. Они приехали, видимо на такси, машину отпустили еще на шоссе, а сами пешком дошли до дома по узкой дорожке. Все были в легких пластиковых плащах- пончо и коротких резиновых ботиках. Девушки в белых, а мамаша в красных с черными резиновыми розами по бокам.

Скромницы девицы удостоили меня лишь мимолетным кивком головы, пока я их разувал, а вот Серафима хищно улыбаясь, велела встать на колени перед ней и учинила допрос: кто такой, откуда родом и почему меня пустили в этот дом – святилище и штаб-квартиру всего торжокского феминизма.

Госпожа Стефания стояла рядом и улыбалась Серафиме весьма приветливо, но в разговор не вмешивалась, очевидно давая мне возможность блеснуть вышколенностью образцового слуги, или провалить миссию и упасть ниже плинтуса.

Я старался, помятуя свой главный принцип на сегодня: раболепие перед её величеством Женщиной и утонченность жестов и осанки настоящей сисси. Во всяком случае, сгибался в три погибели перед этой заносчивой индюшкой Серафимой, стаскивая с её ног боты и подавая домашние шлепанцы, которые она, разумеется, притащила с собой.

– Это мальчик? – удивлялась Серафима, бесцеремонно разглядывая меня как породистого щенка.

– Был когда-то, улыбалась леди Стефа. – Я его слегка облагородила, чтобы не стыдно было показать гостям, но манерам, увы, обучить так быстро это гнилое племя сами понимаете… Не удаётся. Вот, думаю, в благородном собрании мы общими усилиями сможем перевоспитать парочку этих хвостатых зверей.

– Парочку? Так у вас их два? А где второй?

– Сейчас покажу, он там, в гостиной…

– Отлично. А этого как зовут?

– Стелька.

– Стелька?! – пришла в восторг от моего прозвища гостья. – А почему именно Стелька?

– Очень любит у благородных дам под ногами валяться. Говорит, что с детства мечтала побыть стелькой в туфельке у какой-нибудь графини или маркизы. Ну, знаете, эти подростковые фантазии…

Серафима заулыбалась, закивала словам моей госпожи. А у меня, признаюсь, аж волосы на пояснице зашевелились от того, как много нового я о себе внезапно узнал. И как неожиданно!

– Какая прелесть, – сказала Серафима, – надо будет обязательно потом заставить эту Стельку сделать мне массаж ног. Она ведь умеет делать массаж ног, особенно ступней?

– Непревзойдённая мастерица! – рассыпалась в похвалах, совершенно мной не заслуженных, Стефания. – Массаж делает божественный! Особенно оральный! Пальчики так сосёт, что просто улетаешь на планету Нибиру! Сказочный ротик!

У меня аж уши загорелись от таких комплиментов.

Однако леди быстро потеряли ко мне интерес и поднялись по лестнице на второй этаж, в залу, оставив меня возиться с их обувью. Я должен был если не облизать их сапожки, то хотя бы вычистить до зеркального блеска и чтобы ни одной пылинки, ни одной песчинки на подошвах не осталось. Таков был суровый наказа хозяйки.

– Я тебе этими сапогами всю морду разпиздячу! – шипела мне в лицо Стефа, на секундочку вернувшаяся, тыкая мне в нос ботик Серафимы. – Не дай бог хоть пятнышко замечу!

Я судорожно, наспех вылизывал рифлёную резиновую подошву, выпучив от страха глаза, пока хозяйка не скрылась за дверью, оставив меня одного. Дальше стал просто протирать салфетками, которыми вовремя запасся.

Что уж они там, в гостиной, делали с братаном – я пока не знал. Но, думаю, ему тоже досталось на орехи.

Потом явились две подруги, явно лесбиянки – Санса и Арья. Эти взяли себе псевдонимы из «Игры престолов» и совсем не походили на свои прототипы. Арья – круглолицая толстушка-живчик, явная Верхняя в этой паре. Или, как у них, у лесби, принято говорить «актив».

Санса, напротив – девушка-цветок. Задумчивая, немного меланхоличная, стройная. Презрительно вздёрнутый носик, недоумённо округлённые глаза, одета как будто небрежно, но дорого, прическа – стильное каре, но откуда-то из восьмидесятых. Про таких справедливо говорят «странная девушка».

И от таких можно ожидать чего угодно.

Они явились в резиновых кедах – модное такое изобретение. Вроде бы обычные кеды, но из резины. Только у Арьи они были синие, а у Сансы – розовые. Оно и понятно: Санса – «девушка» в этой паре.

– О, – сказала Арья, указывая на меня кончиком зонтика-трости, только что сложенным и еще мокрым. – Мадам Стефа завела себе мужскую феминизированную прислугу! Очаровательный пёсик у дверей! Как тебе? – обратилась она к подруге.

Санса выразила презрение к половине населения планеты лишь взглядом и еще даже подумала, прежде чем разрешить мне её разуть. Зато Арья с удовольствием плюхнулась на кожаную скамью под вешалкой и протянула мне ногу с грацией директрисы рынка, неожиданно ставшей миллионершей.

– Ты кто? – спросила она меня.

– Меня зовут Стелька, госпожа. Я рабыня леди Стефании, – скороговоркой протараторил я, стараясь не смотреть в глаза этой девице. От неё исходила какая-то глубоко скрытая угроза. Во всяком случае, девушка была не так проста, как хотела бы казаться.

– Стелька! – ядовито хохотнула она, суя мне свою ногу чуть ли не в морду. – Ну давай, Стелька, сымай!

Это еще подчёркнуто провинциальное «сымай»… Явно ведь увидела во мне москвича и обязательно надо унизить – холоп, мол, разувай барыню, даром что столичный. Здесь у нас пресмыкаться будешь… – и кидает мне в руки пакет с её балетками.

Я и пресмыкаюсь. Стянул с её пухлых ног кеды, хотел уже переобуть красавицу, а она ступню так мне на лицо ставит, как любила Акулина делать – вроде бы на подставку, но чтобы я прочувствовал всю низость своего положения.

И ухмыляется:

– Нюхай, стелька!

Нюхаю, а куда мне деваться? Помню: раболепие и смирение перед Женщиной. А она ведь женщина, хоть и лесби-феминистка. Дважды имеющая основания ненавидеть мужиков.

Но и эта парочка недолго со мной развлекались. Переобулись и поднялись по лестнице.

И только я успел подумать о кабанчике, которого мы вроде собираемся ловить сегодня, как заявилась она – главная гостья вечера – Евдокия Павловна. Классическая жена крупного провинциального начальника. Как потом оказалось – вице-мэра. Большая, шумная, деловая женщина, с повадками генеральши, любящая всем распоряжаться и на всех кричать. Сопровождал её появление скрип тормозов подкатившей прямо к подъезду нашего домика крутой тачки и… поросячье похрюкивание!

Да-да, именно весёлое похрюкивание маленьких поросят, которых, видимо, выгружали из багажника! Они тут же разбежались по двору и шофер, матерясь, бросился их ловить.

Леди Стефания была уже тут как тут. Откуда она всё время появлялась, я не успевал зафиксировать, видимо материализовывалась из сгущающихся сумерек.

– Ну наконец-то! – радушно заулыбалась она, обнимаясь с гостьей. – Мы уже заждались, все только и спрашивают о вас! Приедете ли, будет ли обещанная охота! Мы жутко заинтригованы!

– Вот только-только успела собраться! Всё на ходу! Переодеться толком не успела! – затараторила в ответ Евдокия Павловна, шумно шурша юбками и жакетом. – Еще пришлось возиться с этими поросятами…

– Пахом! – неожиданно заорала она в открытую дверь на улицу, где, судя по звукам суеты, поимка животных закончилась удачей. – Пахом, сажай их в клетку и тащи сюда!

Через некоторое время, отдуваясь и сопя, появился Пахом – солидный мужчина в костюме и при галстуке, видимо шофер и одновременно телохранитель этой взбалмошной особы. На вытянутых руках он нес большую клетку с маленькими свинками. Животные притихли и с интересом принюхивались к новой обстановке. Их мокрые пятачки елозили по прутьям клетки.

Клетку мне было приказано отнести наверх, но не в гостиную, а в соседнее помещение, в котором я никогда прежде не бывал. Поросята явно испугались и помалкивали, настороженно стреляя по сторонам своими маленькими глазками. Тишина и сумрачность этого дома подействовали даже не них.

– Надеюсь, свинки, с вами всё будет в порядке, и никто вас сегодня не съест, – сказал я озабоченным животинкам и они, похоже, немного приободрились. Во всяком случае, что-то прохрюкали мне в ответ.

И лишь вернувшись на свой пост у входной двери, и опустившись на колени, я оказался в поле зрения новой гостьи. Евдокия Павловна оглядела меня с некоторым удивлением, оценила лёгким кивком мой сказочный макияж, и немного насмешливо спросила:

– Ты, собственно, кто таков будешь?

– Меня зовут Стелька, я призвана служить вам и всем дамам в этом доме! – отрапортовал я.

– Призвана?!! – от всей души расхохоталась Евдокия Павловна. – Ты призвана?!! Шедеврально! Какая прелесть! Призвание – быть стелькой! Это что-то с чем-то!

Я склонился перед ней как можно ниже, чтобы скрыть свою улыбку. Ох уж эти провинциалки! Ох уж эти провинциальные словечки – «что-то с чем-то», «шедеврально»…

– Я разуваться не буду, просто ноги об тебя вытру, – сказала, отсмеявшись, Евдокия и нагло испачкала своими подошвами моё роскошное платье горничной.

Нет, ну не хамство ли? А еще леди, госпожа, вице-мэрша…

– Ну, мы можем начинать? – спросила она у нашей хозяйки, когда они вместе поднимались по лестнице в гостиную. – Мой собрался в баню, как всегда по субботам, так что всё готово… Пахом должен его отвезти.

– Да-да, конечно, моя милая, всё почти готово, и мы можем начинать. Еще только дождёмся опаздывающих леди и…

Окончания их разговора я не расслышал.

Затем прибыли сразу три дамы в монашеском черном одеянии. Вместо клобуков на них было большие капюшоны, почти скрывающие их лица. Дамы явно старались не привлекать к себе лишнего внимания и даже отказались переобуваться. Оставили лишь свои плащи на вешалке и зонтики в углу прихожей. На меня глянули сверху вниз презрительно. Понятно, что это были не простые монашки, а, скорее всего, какие-то матушки-настоятельницы, по крайней мере мне так показалось. Но всё же при виде их, прошествовавших наверх, в лоно греха и разврата, я немного опешил (мягко говоря). Это как же надо ненавидеть весь род мужской, чтобы даже в монастыре, в уединении и покое, помышлять о том, чтобы сбегать между молитвами и усмирением плоти в какой-нибудь колдовской вертеп. Дабы поиздеваться там над таким же грешником.

Вот уж воистину, не согрешишь – не покаешься…

А последней по моим подсчетам (ведь столовых приборов было поставлено одиннадцать) явилась Вертухайка, как я назвал эту мадам. Она и правда работала надзирательницей в местной зоне строгого режима и там её символично звали Эльзой Кох. Хотя на классическую Эльзу она совсем не была похожа. Та была хоть и упитанной, но всё же в форму влезала, а эта – просто жирная баба.

Видимо в местах не столь отдалённых этой особе явно не хватало возможностей реализовать свои садистские наклонности, вот она являлась сюда отвести душу и порадовать плоть…

Мне не удалось даже стащить с её ног резиновые сапоги – настолько они сурово обжимали её икры.

Когда все собрались, мне было велено запереть входные двери и подниматься в зал самому – пришло время служить дамам за ужином.

***

Ужин был скромным – в основном закуски, салаты, икра и мясная нарезка. Много было лишь разнообразной выпечки. Дамы пробовали ликёры и настойки, но не напивались. Во всём чувствовалась умеренность и аккуратность. На второе был чай из самоваров, с еловым ароматом шишек. Пока мы с братом уносили опустевшие тарелки, дамы понемногу разговорились и обратили пристальное внимание на Коляна.

– Вот, дамы, прошу любить и жаловать, – сказала, указывая не него своим коротким полу-стеком, леди Стефания. – Взяла на воспитание в наш клуб. Мы до сих пор лишь теоретически говорили о месте мужчин в обществе будущего, а теперь имеем возможность проверить – сможет ли такая особь быть нам полезной на практике.

– Красавица! – сказала Серафима, сквозь прищур рассматривая Колю. – Давно ль в девушку переодеваешься?

– Давно, госпожа, – поклонился ей брат. – Почти с самого детства. Тайком…

– А как к женщинам относился? – задала вопрос Евдокия Павловна.

– К сожалению, плохо, – глухо отозвался брат и голос его заметно дрогнул. – Очень плохо. Хамил, домогался…

– Таак! – оборвала его на полуслове хозяйка дома, и у меня аж копчик поджался от страха. Еще бы! Посметь заговорить о себе в мужском роде… Мне б такое даже в самом страшном сне не пришло бы голову! А братка вот сорвался, бедолага…

– Я думаю, пятьдесят горячих ты уже заслужила, дрянь этакая! – зло сказала Стефа и передала свой стек сидящей рядом с ней Серафиме.

Коля побелел. Серафима поднялась и обошла Колю вокруг, примериваясь, куда бы нанести первый удар.

– Мы не будем терять время и раздевать эту кокотку, выпорем через платье, тем более, что мой хлыстик позволяет прогреть ей спину и так, – решила Стефа и кивнула Серафиме.

Та, зло прищурившись, впечатала первый удар Николаю между лопаток. Брат глубоко и прерывисто вздохнул, но не издал ни звука. В гробовой тишине прозвучал второй удар, на этот раз более сильный. По тому же месту. Третий удар отчетливо выделил звук, как будто что-то хлюпнуло. И Николай застонал, покачнувшись. После пятого удара он упал на колени и завыл.

Серафима удовлетворённо хмыкнула, поигрывая стеком-хлыстом.

О, это была необычная порка! Такого я еще никогда не видел!

Дамы, как ни в чем не бывало, продолжали задавать свои вопросы, Коля стоял на коленях, отвечал на них и вскрикивал от каждого удара, а Серафима прохаживалась вокруг него и ловко наносила все новые. Я видел, что платье на спине брата намокло – там, видимо, лопались гематомы и кровь не успевая сворачиваться в набухающих рубцах, вытекала наружу. Но плотная ткань не пока не рвалась…

На это было жутко смотреть, а дамы весело паясничали:

– А что ж ты так – презирал женщин, относился к ним по-скотски, а сам тайно в девочку переодевался, а? Признавайся! Мечтал, чтобы тебя выебли в жопу, а?

Это спрашивала старшая из монашек. Вот уж от кого я не ожидал подобной лексики! И как спрашивала! С задором, с огоньком в глазах, облизывая морщинистые хищные губки! Смакуя! Особенно это гадкое выражение «выебли в жопу» она произнесла с явным вожделением.

– Нет, госпожа, о таком не мечтал. Никогда. – Прерывисто говорил брат, корчил жуткие гримасы боли и старался изо всех сил подавить вскрики и стоны. А Серафима теперь била по плечам, и он инстинктивно за них хватался, и получал следующий удар по пальцам рук…

Я зажмурился, представив себе, КАК это должно быть больно!

– Но женщин презирал, признайся?!

Снова удар. С протяжкой, на этот раз по пояснице, аккурат по почкам… Но так же нельзя! Они же убьют его!

Я мгновенно взглянул на Стефу и она на долю секунды быстрее меня перехватила мой взгляд. Всё поняла и забрала у Серафимы кнут.

– Спасибо, леди, но не отнимайте всё удовольствие у остальных дам! Они же тоже хотят поучаствовать. Кто следующая?

Поднялась, оправляя пышную юбку, Евдокия Павловна. Поигрывая хлыстом, подошла к едва поднимающемуся с пола брату. Подождала, пока тот окончательно поднимется на ноги, велела поднять руки за голову и, неожиданно и грациозно присев, со всей бабьей дури зарядила ему по ногам, по самым икрам, чуть пониже подола платья…

Коля тут же рухнул на пол, стал кататься и выть уже никого не стесняясь. Боль становилась невыносимой. А дамы дружно зааплодировали! Коварство и жестокость здесь ценились как положительные качества.

– Но ты не ответил на вопрос, – вкрадчиво сказала Евдокия. – Презирал женщин?

– Скорее относился к ним потребительски, мечтал выебать и всё…

Коля стал глубоко дышать, ожидая следующего удара и стараясь не потерять сознания.

Евдоха, как я стал мысленно называть её после столь подлого удара, развела руки и окинула всех присутствующих дам с выражением «ну вы видите, каков мерзавец» на лице. Улыбнулась, медленно занесла хлыст и вжарила еще раз, теперь, кажется, по подставленным рукам.

Я уже не мог слышать воя и криков родного брата. Попроситься что ли вместо него? Но, честно говоря, было до одури страшно представить себя сейчас на ЕГО месте!

Евдоху сменила старшая из монашек. Нет, сама она пороть не стала. Она приказала Коле встать перед ней на четвереньки, закинула подол его платья на спину, оголив ягодицы, одной из своих послушниц дала в руки хлыст и велела пороть. А сама приподняла его лицо за подбородок и с жадным наслаждением смотрела ему в глаза, хохоча и гримасничая, как одержимая.

Я закрыл глаза, чтобы ничего этого не видеть. Это был просто пиздец какой-то!

Они отсчитали ему двадцать пять ударов, и задали кучу идиотских вопросов. Коля стоял белый, как покойник, руки его были в крови, он покачивался и, казалось, вот-вот рухнет без чувств. И только тогда леди Стефания предложила сделать перерыв и выпить еще по чашке чая!

Мне разрешили отвести Колю в умывальник, чтобы хоть немного привести в порядок. Но недолго нам дали расслабляться. Разгоряченные наливками и жестоким зрелищем, дамы желали продолжения жуткого банкета. Физически измучив и сломив жертву, им захотелось морально её раздавить. Колю снова потребовали пред светлы очи собравшихся патологических садисток, чтобы решить, достоин ли он стать членом клуба торжокских радикальных феминисток, или нет. Было понятно, что достоин, так как других соискателей на это членство не было (кроме меня). Но просто так принять его они не могли. Он наговорил на себя кучу лишнего, слишком много грехов, так что надо было их как-то искупить. Порку решили отложить, ввиду плачевного физического состояния соискателя.

И тогда решено было всеобщим открытым голосованием, лишить брата Колю мужской анальной девственности. Решение было принято под всеобщее улюлюканье и отдельные одобрительные, хотя и не совсем приличные выкрики.

Коля посмотрел мне в глаза с немым вопросом: как же так?

Я в ответ лишь крепко зажмурился: мол, крепись!

Стефа жестом подозвала меня и велела достать вон из того шкафа (она указала в самый дальний угол гостиной) большой старинный саквояж, с которым раньше ходили доктора, и принести ей. Когда я принес, она раскрыла саквояж и достала на всеобщее обозрение средних размеров, вполне современный ивесьма реалистично исполненный фаллоимитатор на поясе. Проще говоря, страпон. Милый интимный аксессуар, для разнообразия семейной половой жизни. Дамы встретили появление игрушки с восторгом. Чего не скажешь про нас…

***

Саквояж пошел по кругу и каждая из присутствующих дам – каждая! – заглянула в него и достала оттуда понравившуюся ей игрушку. Ни одна не отказалась от предложенного фактически группового изнасилования мужчины. Ни одна.

Мари и Сафо сфотографировались с надетыми на пояс страпонами. Монашки со знанием дела измеряли толщину и длину и что-то между собой обсуждали. Вертухайка выбрала себе самый толстый экземпляр, и гордо помахивала им перед носом ошалевшего от этого разнообразия резиновых хуёв, Коли. При этом она сладострастно улыбалась, но ничего не говорила. Просто молча размахивала балдометром.

Было очевидно, что мы с братом слишком рано обрадовались досрочному окончанию порки. Предстоящая экзекуция казалась не менее ужасной.

Никто никуда не спешил. Все собравшиеся весело обсуждали Колины признания в мужланских проступках и помыслах, и решали, кто должен сделать главное – лишить его анальной мужественности 9как они это называли, сопровождая подленьким смешком). Мнения сошлись на том, что его хозяйке – леди Стефании и принадлежит право первой палки.

– Благодарю вас, дамы! – широко улыбаясь, ответила Стефа. – Но я хочу подарить это право нашей гостье, одной из основательниц клуба и моей лучшей подруге Евдокии Павловне. Тем более что у нас сегодня не простое рядовое заседание, а, можно сказать, торжественное. Мы принимаем в члены клубы не одного заблудшего барана, а сразу двух!

Собравшиеся дамы зашелестели между собой, многие слышали о сюрпризе, но подробностей никто не знал.

– И потому этого барашка я дарю ей, в надежде, что следующего она подарит мне! – завершила свой спич леди Стефа.

А все дружно подняли бокалы и рюмки, приняв это за тост.

И выпили.

Евдокия Павловна поправила на поясе свой не слишком-то большой прибор, вышла из-за стола и подошла к Коле, который замер в ожидании самого худшего в своей жизни. В его глазах читалось полная обреченность.

Я знал это чувство кролика перед самой пастью удава. Сам его испытал, сначала у Акулины, а потом вчера ночью в постели у Стефы. Когда ты в полном сознании, понимаешь, что сейчас с тобой что-то нехорошее сделают, и ты никак не можешь этому противостоять. Так действует на человека ведьмино колдовство. Она приказывает, а ты исполняешь. Как робот, как механическая кукла. Но сознание ясное и ужас буравит мозг.

Между тем Евдоха развернула моего брата так, чтобы всем хищницам в человечьем обличье, сидящим за этим столом, было всё хорошо видно, наклонила его в самую стрёмную с пацанской точки зрения «ракообразную» позицию и не спеша, глумливо ухмыляясь, заголила его зад, забросив на спину подол платья и приспустив трусы.

Я бы очень хотел отвернуться или по крайней мере закрыть глаза, чтобы не видеть этот позор, но не мог. Похоже, леди Стефания намеренно воздействовала и на меня в этот момент. Я должен был всё это видеть и потому я смотрел, не отрываясь.

Евдоха и тут проявила свой неуёмный садизм. Она не стала миндальничать, не сделала скидку на анальную «мужественность» парня, что это, мол, в первый раз и надо как-то помягче…

Она впендюрила ему на всю длину страпона и сделала это максимально жёстко.

Коля вскрикнул. Вернее взвыл, как раненый.

А Евдоха достала свой резиновый фаллос и вставила ему еще раз. Потом снова достала и снова воткнула. И так с десяток раз, на полную амплитуду.

И снова зал встретил этот чудовищный акт сексуального насилия дружными аплодисментами! Дамы, удовлетворённо улыбаясь, рукоплескали анальному изнасилованию мужчины.

После «первой палки», как они цинично это называли между собой, брату дали немного передохнуть. Но не долго.

Вслед за Евдохой подошли сестрички-лесбиянки из Игры престолов – Арья и Санса. Хохотушка Арья живо пристроилась сзади и играючи вправила братану также по самые помидоры, а Санса поднесла свой страпон как микрофон к его губам, и шутливо попросила прокомментировать, как она сказала «сложившуюся ситуацию»!

– Был бы счастлив, вступить в ваш клуб, леди, – сумел, превозмогая боль в анусе, ответить Коля.

А Санса и все присутствующие засмеялись. Трахающая в этот момент Колю Арья торжествующе подняла руки, демонстрирую на них средние пальцы.

У многих дам в этот момент, защёлкали камеры телефонов, мелькнули вспышки. Коля смотрел в их объективы и улыбался. Он привык улыбаться от боли.

Не побрезговали и монашки. Они сфоткались все втроём возле Колиной головы, положив два страпона ему на лоб, а третья – их старшая настоятельница, засунула свой прибор ему в рот. Очень хотели еще сделать один сенсационный, как они выразились, кадр, с тремя страпонами, одновременно засунутыми в мужскую задницу. Хихикая, говорили, что такого нет ни в одной страпон-порнухе! Видимо хорошие специалистки эти монашки по порнухам такого рода…

Но не получилось. По «техническим» причинам. Как они ни старались, но запихнуть такое количество резиновых хуёв в один анус физически невозможно. И хотя они честно пытались, а брат орал как резаный, сенсационного кадра не вышло.

К огромному сожалению, как самих монашек, так и всего дамского общества.

Зато когда к Коляну подошла скромница Вертухайка, со своим огромным шлангом, я похолодел.

К тому моменту, правда, присутствующие дамы уже особо и не обращали внимания на всё это дело. Ритуал опускания мужика в их глазах как бы успешно завершился, и потому они отвлеклись на свои разговоры. К тому же что-то новое намечалось, и вокруг нашей леди-хозяйки образовался кружок перешёптывающихся заговорщиц.

А я дерзко упал на колени перед этой жирной дрянью Вертухайкой:

– Умоляю, госпожа! Только не этим…

Я скосил глаза на болтающийся у неё между ног прибор.

– У бра… у Вонючки геморрой, не дай бог кровотечение откроется, мы не остановим…

Вертухайка постучала мне по лбу своей резиновой дубинкой (вот она там, на зоне, наверняка мечтает кого-нибудь трахнуть такой хреновиной!) и с фальшивым участием спросила:

– Жалеешь её? Хочешь помочь?

Я радостно закивал как китайский болванчик.

– Тогда вылижи мне попочку! – кокетливо улыбаясь, сказала она. – Пока буду трахать твоего Вонючку – будешь мне очко отлизывать. Чем быстрее кончу, тем меньше ему мучиться, готов?

Я глубоко вздохнул, представив себе пучину, в которую мне предстоит нырять! Но что делать? Придется отлизывать!..

Коля взвыл как в первый раз, когда эта слониха его уложила на скамейку у стены под окнами и взгромоздилась на него всем весом. А когда присунула свой балдометр, он заверещал как заяц. Но не тут-то было! Особым вертухайским приёмом эта Годзилла слегка придушила Колю, и он затих, лишь засопел, выпучив глаза.

– Ну а ты чего ждёшь? – через плечо спросила меня Вертухайка. – Давай, приступай! Понюхай попу носиком, прикинься киса пёсиком!

И гадливо заулыбалась!

Её задница была просто огромна, как две подушки вместе. Я нырнул, конечно, но чтобы добраться до заветного колечка ануса, пришлось еще как следует раздвинуть эти земные полушария. Но кое-как пристроился. Смачно зачавкал, полируя языком её морщинистый сфинктер.

Но тут появилась другая проблема. Она же стала активно трахать брата, и её жопа задвигалась туда-сюда, и как мне в таких условиях ловить языком эту ускользающую от меня плоть? А Коля тем временем стонет и даже плачет – его ведь практически на кол посадили. Как того любовника жены Петра первого…

Но чую, что Вертухайке такие изысканные ласки нравятся – потекла бабёнка. Сладостно так вздыхает, постанывает, амплитуда движений замедлилась, упивается процессом.

Потерпи, думаю, братка, вот сейчас эта корова кончит, и мы с тобой залижем наши раны. Хотя этот оборот тут очевидно не уместен.

Но время идет, я уже весь вымок в её смазке, А Вертухайка чего-то медлит с оргазмом-то! И тут она мне говорит:

– Ты, давай, носом-то тоже работай!

Я немного вынырнул из её Марианской впадины и спрашиваю:

– Это, простите, как, госпожа?

Она смеется:

– Нос свой, говорю, мне в жопу давай засовывай, вот как!

Все вокруг ржут, а мне вот ни разу не до смеха! Вы пробовали когда-нибудь какой-нибудь бабище нос в задницу засунуть? Ну или хотя бы чисто теоретически себе этот процесс представляли? Вот сейчас и представьте! А мне это сделать надо было. И быстро, иначе мой единоутробный брательник вот-вот порвётся пополам в самой чувствительно точке своего организма!

Однако же засунул. Сжал остатки своей никчемной гордости как яйца, и засунул нос ей в анальное очко. Сразу закряхтела Вертухайка от блаженства, замурлыкала! Видимо, это самое большое её удовольствие – чтобы кто-то под ней стонал и мучился, а кто-то при этом носом её попочку массировал!

Попочку, блять!

Уж сколько раз я погрузил свой орган обоняния в её самые интимные глубины – не скажу, потому, как сам постарался забыть это навсегда. Но кое-как она кончила.

И вы думаете, что она исполнила своё обещание? Верите, что Вертухайка могла сдержать своё вертухайское слово? Ага, щаззз!

Отстегнула, сука, свой страпон, оставив его в заду у Коляна, и мне говорит:

– Ноги что-то в сапогах вспотели, и правда надо было их снять. Давай-ка, разувай меня, чего смотришь!

Я слегка даже опешил от такого её заявления, хотя уже понял, что стерва просто тянет время, не желает, чтобы Коля избавился от этой хрени в своем заду. Но приказ есть приказ, изо всех сил схватился за её сапог, откуда только силы взялись – стянул.

– Второй! – говорит она, сладко улыбаясь.

Предвкушает, сучка. Только всё, что ты задумала, я уже заранее просчитал! Снимаю и второй её сапог, а дамочка-тюремщица (как таких извращенок на работу с зэками принимают? Или только таких и принимают?) ножки свои жирные одну перед носом Коляна ставит на скамью, а вторую мне в руки суёт.

– Сними носочки.

Тонкие такие носочки, кружевные, кокетливые. На толстых ногах этой бегемотихи смотрятся комично. Но и правда влажные, вспотели у неё ноги, не врёт.

– А теперь помойте мне ноги, – говорит эта зараза. – Языками!

И вот тут магия не срабатывает! Когда нами управляла Акулина, это было просто и понятно: она говорит, и ты исполняешь. Ты НЕ МОЖЕШЬ не выполнить её приказ. Физически нет сил противостоять её воле. Когда приказывала леди Стефания – ты даже и не помышлял о непослушании. Даже внутри в своем сознании ты не волен ей перечить. Она залезает тебе в голову и хозяйничает там как у себя дома. Это какой-то другой, более изощренный уровень колдовства. Стефа на порядок сильнее Акулины, это я уже понял по первым двум дням пребывания у неё.

А тут – нет. Перед нами была простая женщина. Стерва, сволочь, глумливая садистка, но обычная баба, ошалевшая от вседозволенности и безнаказанности. Захотелось выпороть мужчину, есть такая возможность – почему бы нет? Решили всей стаей еще и выебать несчастного – опять же есть возможность поучаствовать. Еще и отличиться захотелось – выбрала себе самый толстый страпон. Вот, мол, я какая крутая страпонесса! А под конец совсем вразнос пошла – пусть эти скоты мне еще и ноги потные вылизывают!

Только она нами НЕ ВЛАДЕЕТ, вот в чем загвоздка! Чтобы ей подчиниться, нам надо себя переломить. Не просто гордостью своей пожертвовать (о ней мы давно забыли, если честно). А еще и отвращение в себе перебороть.

Но вот не вижу я сейчас нашу хозяйку леди Стефу, а всё равно чувствую её жгучий, как шаровая молния, взгляд. Даже не затылком чувствую, а вроде как позвоночником. И понимаю, что она в данный момент желает. И ясно мне, что не подчиниться этому её желанию ни я, ни братка, никак не сможем.

Так что придётся лизать. Мыть ноги охуевшей вконец тюремщице языком. Тщательно так обсасывать потные вонючие ступни жирной бабище, еще, небось, и умильно при этом улыбаться!

Вылизали, а что было делать?

До сих пор помню, как шевелила Вертухайка своими жирными пальцами у меня во рту. Жирными и солеными, как сардельки.

Я и не заметил, что вокруг нас весь дамский ку-клукс-клан в этот момент собрался. Все, оказывается, внимательно за нами наблюдали и оценивали – готовы ли мы вступить в этот матриархальный профсоюз. Так ли мы покорны и послушны, что можно теперь допускать нас с Колей на их еженедельные собрания. Экзамен это был очередной для нас.

И мы его с бесчестием выполнили.

***

Потом началась какая-то совсем уж запредельная чертовщина. Стол сдвинули к окнам, зажгли небольшое количество свечей по углам гостиной и на подоконниках, нам велели принести клетку с поросятами, которых привезла Евдоха, и Стефания стала проводить очень странный и нелепый колдовской обряд.

Все дамы встали в большой круг, а поросят выпустили из клетки в центре залы.

Огонь свечей неплохо освещал стены и окна на уровне человеческой груди, а вот пол был в полумраке. Поросята поначалу испугались непривычной обстановки, но потом осмелели и стали разбредаться по разным сторонам, принюхиваясь к дамам и тыкаясь им в ноги. Стефа объявила, что это игра, и задача всех участвующих в ней дам, загнать свинок в один из картонных домиков, стоящий в противоположных углах большой залы.

Всем было весело. Поросятки похрюкивали и брыкались, пытались обмануть не пускавших их женщин и вырваться за пределы круга. Дамы же, напротив, старались загнать их в один угол. Визг, кутерьма, хохот, топот женских ног и цоканье копытец маленьких свинят – всё это создавало непринуждённую атмосферу веселой, хотя и странной игры.

И, кажется лишь я обратил внимание, что чем дальше – тем меньше это всё напоминало просто игру, а становилось какой-то фантасмагорией.

Пламя свечей задрожало, а кое-где стало даже слегка отрываться и сверкать непонятными искрами. Воздух в зале ощутимо сгустился и приобрел аромат уличной свежести (я бы сказал даже сырости, если бы был уверен в этом). Потолок вообще утонул в полнейшей темноте, хотя свечи горели исправно, и ни одна не потухла.

Никто не заметил (опять же, кроме меня), что сама леди Стефания в игре не участвовала. Она стояла в дверях гостиной, накинув на голову черный капюшон, молитвенно сложив руки и что-то шепча в плотно сомкнутые ладони. Лица её я не видел – мешала густая тень, как будто свет от горящих рядом свечей вообще не достигал её. Как будто она была одновременно и здесь, и где-то ещё, возможно очень далеко отсюда.

Меня глубоко поразило то обстоятельство, что я все эти странности замечаю, а больше никто из собравшихся на них даже не обращает внимания! Что со мной не так?

Но вот всеобщий дамский хохот и рукоплескания возвестили нам, что задание выполнено – все три поросёнка загнаны в один картонный домик. И почти в тот же момент во дворе взвизгнули тормоза какого-то большого автомобиля. На миг свет его фар полоснул по окнам и погас.

И в тот же миг в зале повисла напряженная тишина. Было настолько тихо, что казалось я слышу дыхание и сердцебиение каждой из присутствующих дам, и даже как шевелят пятачками спрятавшиеся в своём домике свинята.

И тут я чуть не обделался от страха. Моё запястье стиснула ледяная рука госпожи Стефании – как она оказалась рядом со мной – уму непостижимо. Ведь только что я видел её колдующей в дверях залы. И что еще боле невероятно – рядом с ней, только с другой стороны стоял и Колян – его леди также как и меня крепко держала за руку.

– Глаза закрой – выколю! – зло шепнула мне леди Стефа. Я послушно выполнил её приказ и провалился в темноту и пустоту…

…Очнулись мы оба в… бане! Вернее в том самом сарае, который сегодня днем мы так долго и тщательно пидарасили и в котором потом сами же купались в холодной воде. Мы стояли в полнейшей темноте, голые, держась за руки, как два маленьких пионера-героя перед казнью.

И в таком же ахуе.

А за дверями сарая, судя по звукам, доносившимся оттуда, разворачивалось эпичное действие. Какой-то мужик, видимо большой и властный начальник, чертыхаясь и ревя, никак не мог выбраться из машины. Он костерил последними словами всех на свете – и эти хуевы, блять, двери тачки, и саму япона-мать тачку, и палёную, ебать её в рот водку, которую ему подсунули в ресторане, и эту темень и тех, кто разбил здесь все фонари…

В общем всех!

Дядя был мертвецки пьян, его шофер тоже весьма смутно понимал, куда они приехали и почему их никто не встречает. Но шоферу-то было хуже – он, по долгу службы, был трезв, и пелена тумана, заполнившая его черепную коробку, никак и ничем не могла быть объяснима.

Они вдвоём долго стучали и шарили по стенам и дверям сарая-бани, никак не могли найти ручку, и понять в какую сторону открывается дверь. Наконец вошли. Еще бесконечно долго шуршали ладонями по стенам в поисках выключателя. Которого здесь, естественно, не было. Но кое-как, собравшись с мыслями, достали каждый по зажигалке и попытались осветить себе путь во мраке с помощью неверного бензинового огонька.

Мы с братом видели лишь две пьяные морды, пытающиеся разглядеть хоть что-то впереди себя. С грохотом и возобновившимися матюгами, эта парочка обнаружила перед собой скамейки, тазики, деревянные бадьи, стянутые железными ржавыми обручами, и печку. Удостоверившись, что они таки попали в баню, большой начальник уселся на полку и стал разуваться, а его шофер попытался растопить печку.

В которой, разумеется, не было никаких дров. Шофер долго чиркал зажигалкой, тупо пялился в черный проём топки, шумно пыхтел, разгоняя дыханием золу и отчаянно тряс головой, пытаясь отогнать наваждение.

– Да хуй с ней, с этой печкой! – заорал на него вконец озверевший начальник. – Давай их сюда!

– Кого? – переспросил шофер, вытягивая губы в трубочку и стараясь раздуть несуществующие угли.

– Хуя маво! – еще громче заорал начальник, видимо окончательно теряя терпение. – Мальчиков этих, блять, давай сюда!

– Мальчиков?! – словно издеваясь над ним, тупил шофер.

– Да, ебать мой хуй! Мальчиков! Мальчиков, в рот мне ноги! – полоскал сам себя его шеф. – Тащи их сюда!

– А где они? – стараясь разглядеть мифических мальчиков почему-то в глубине печки, задумчиво проговорил его подчиненный.

– Да вот же они! – взревел начальник, указывая прямо на нас с Колей, в голом виде стоящих у противоположной стены. – Вот они, пп…пидарасы! – веди их ко мне!

Но шофер даже не посмотрел в нашу сторону, продолжая изучать тьму в печном проёме.

Тогда разбушевавшийся от сексуальной неудовлетворённости местный царёк привстал и, едва держась на ногах, прошествовал к нам. Схватив нас с Колей за голые пенисы, он потащил нас к лавке, вожделённо мацая руками наше скукожившееся от такого конфуза достоинство.

– Мм… мальчики! – зарычал он, теряя над собой последние остатки контроля и теребя наши совсем уж пропавшие письки.

Он явно приноравливался взять в рот сразу обе, и чем бы всё это кончилось одному черту известно, если бы в импровизированной бане внезапно не вспыхнул бы яркий белый свет.

Свет ударил тугой горячей волной сразу как бы со всех сторон, но больше всего от двери. В проёме которой стояли наши дамы – почти все. А первой среди них стояла, видимо, жена этого большого начальника – Евдокия Павловна.

Так вот какого кабанчика мы сегодня ловили. Вот каких поросят загоняли в один большой картонный домик.

Шофер, звеня упавшей кочергой, повалился набок, шарахнувшись головой об угол скамейки. Начальник в изумлении попытался привстать, но ноги его подкосились и он, потянув нас за пиписьки, которые так и не выпустил из рук, тоже всей массой грохнулся на скамью, а с неё уже сполз к ногам супруги.

– Евдок…кия Павловна? – только и смог проикать мужчина.

– Что же это вы, Цезарь Карлович, по мальчикам решила вдарить? – ледяным официальным тоном спросила у него жена, брезгливо осматривая перекошенное от ужаса лицо благоверного. – Это же педерастия и что еще хуже – педофилия в одном флаконе! Как вы будете потом этими руками Путина любить?

Понимая, свидетелями какого трэша и угара мы невольно становимся, мы с братаном мечтали лишь о одном – провалиться бы сквозь землю или выскочить через трубу этой полуразвалившейся печки, лишь бы не попадаться на глаза всем присутствующим здесь тузам и дамам.

Нас-то в этой печке сожгут не задумываясь!

Вмиг протрезвевший Цезарь Карлович, если мне не изменяет память вице-мэр чего-то тут, оценил ситуацию правильно – скандал замять не удастся, – слишком много свидетелей. Да и пойман, практически, на живца (точнее, сразу на двух). С двумя пиписьками в руках – тут уж не отвертишься стандартным «дорогая, это не то, что ты подумала». Придется не просто идти на уступки, тут надо капитулировать и сдаваться на милость победительницы. Подписывать полную капитуляцию и платить репарации, размер которых, опять же судя по количеству, присутствующих дам, будет определять не одна его супруга.

Для вице-мэра чего-то там, наступали явно тяжёлые времена. И он это прекрасно осознавал.

Однако главной его ошибкой было то, что мыслил вице-мэр как, безусловно, деловой человек. Он понимал, что у всего есть своя цена, и за всё надо платить. Но он недооценивал ту тёмную силу, с которой столкнулся. И просто не знал, что откупиться в данном случае никак невозможно. Как говорится, коготок увяз – всей птичке пропасть. И у птички этой просто не хватит денег, чтобы выкупить обратно хотя бы этот свой коготок…

***

Шофера, кстати, оставили в покое. Он мирно уснул за рулём своей крутой тачки и я был уверен, что он проспит так до самого утра, а, проснувшись утром не ощутит даже обычного похмельного синдрома, и ничего из событий этой ночи в его памяти не сохранится. Однако я ошибался, но об этом позже.

А вот Цезаря Карловича ожидали суровые испытания. Весь дамский коллектив, возмущенный таким неслыханным падением нравов столь высокого представителя власти, порешил судить его немедленно и без гнева и пристрастия.

И как всегда в подобных случаях, эмоции тут же возобладали над здравым смыслом.

Мужчина был препровожден в зал для торжественных заседаний в том самом непотребном виде, в котором был пойман. И подвергнут самому жестокому остракизму. Его живо раздели догола, причем экзекуцией с мстительным наслаждением руководила его собственная супруга.

Я видел его жалкий взгляд с затухающей надеждой на хоть какое-то снисхождение. Он попытался остаться хотя бы в трусах, но воля женского феминистского сообщества была непреклонна: раздевайся, сука, догола.

Цезарь Карлович стоял сгорбившийся, жалкий, прикрывая практически исчезнувший от стыда и позора пенис руками, когда из его брюк, валявшихся тут же, на полу, извлекли ремень, и его Евдокия Павловна, которую он всё еще пытался умолять о прощении, нанесла первый хлёсткий удар.

Она не стала церемониться с разогревом, посчитав, видимо, что супруг должен страдать максимально жестоко, и потому разогревать и еще как-то подготавливать его жопу не нужно. И потому хлестнула сразу пряжкой. Чтобы больнее было.

Вице-мэр, явно не ожидавший такого вероломства, взвыл и инстинктивно схватился за обожженное ударом место – левую ягодицу. Но Евдоха, судя по стилю порки, мастерица коварных и неожиданных ударов с самых разных сторон в самые запрещенные места, тут же протянула его сверху вниз между лопаток. Цезарь Карлович заверещал как заяц и попытался прикрыть руками и спину. И тут я отвернулся, потому как понял, что сейчас будет – Евдокия, взмахнув ремнем у себя над головой кругообразным движением, третий удар впечатала ему по низу живота, практически в пах.

Дальше это было просто избиение младенца.

Цезарь Карлович, час назад ещё могущественный начальник, гонявший всех отборными матюками, извивался и ползал по полу как червь, всё время стараясь припасть к ногам своей супруги и плакал! Плакал, как ребенок. Захлёбываясь в рыданиях, икая и трясясь от горловых спазмов. Никогда я не видел, чтобы взрослый грузный мужик ТАК боялся физической боли.

Его что, ни разу в жизни не пороли? Даже в детстве? Настолько изнеженная и жалкая тварь…

Через десять минут на нём буквально не осталось живого места. Там, куда впивалась ременная пряжка, направляемая сильной и властной женской рукой, моментально выступала кровь – кожа этого извращенца была изнеженной и рыхлой. Тут же набухала очередная гематома. Да и сам ремень оставлял темные полосы крест-накрест по всей спине, бокам, ягодицам, плечам и бёдрам опозоренного чиновника.

Евдоха лупила его до тех пор, пока сама не устала. Запыхавшись, она передала ремень первой попавшейся ей на глаза даме, а это как назло оказалась вертевшаяся тут же с горящими глазками Вертухайка, и потеха пошла по новой…

Цезарь Карлович избрал безошибочную, как ему казалось, тактику – теперь он просто выл белухой, не переставая. Он отлично понимал, что дамам придётся как-то заткнуть его, чтобы его вой не переполошил соседей. А для этого надо будет хоть на минутку прекратить порку.

Но и дамы отлично поняли его «хитрость». Они не прекращали экзекуцию. Устав махать ремнем, Ветухайка просто передала его Серафиме и та, разгоряченная жестоким зрелищем, продолжила стегать с оттягом дряблую мужскую плоть.

Когда же и она утомилась, палаческую эстафету приняла одна из её дочерей…

А вот голос вице-мэра довольно быстро сорвался от непрерывного крика. Он захрипел, повалился на колени и, выпучив глаза, пополз к леди Стефании, инстинктивно поняв, кто тут самая главная садюга.

Это его и спасло.

Обнимая её ноги, высокопоставленный чиновник затрясся всем телом, и моментально сделал лужу под собой. Ему кинули какую-то тряпку, и он, клацая зубами, как голодный волк, принялся подтирать за собой, что-то неразборчиво бормоча под нос…

– Дамы! Предлагаю отметить удачное окончание охоты бокалом шампанского! – заявила удовлетворенная зрелищем леди Стефа и все вернулись к столу. Выпили, закусили, шумно стали обсуждать операцию по поимке и разоблачению сановного негодяя, и тут (опять, похоже, один я) заметил, что собравшиеся леди стали проявлять какое-то непонятное беспокойство. Они всё чаще оборачивались на дверь, привставали, словно хотели выйти, и некоторые даже стали перешёптываться.

Хозяйка дома оценила ситуацию верно. Она сказала:

Милые леди! Не стесняйтесь! Я же вижу, что вы жалеете сурово наказанного вами мужлана. Так проявите чисто женское милосердие! Не дайте бедняге умереть от жажды и нестерпимой боли! Подлечите его вашей живительной влагой! И пусть его страдающая плоть поскорее восстановится под действием вашего божественного золотого эликсира счастья!

И дамы помилосердствовали.

Каждая приседала над поверженным вице-мэром и орошала его шумным водопадом своих нереализованных фантазий. Несчастный скулил, но не посмел проявить ни малейшего неудовольствия. Монашки, кстати, заставили мужчину поднять голову, и помочились ему прямо в лицо. Причем мать-настоятельница делала это, стараясь попасть струей прямо в глаза мужчине. Ей это удалось, и несчастный шипел от боли и жмурился.

Потом его закутали простыней, и куда-то увели. А дамы потихоньку стали перемещаться в дальние покои дома, где за гостиной располагались комнаты отдыха. Постепенно шумное застолье сошло на нет, и мы с братом смогли приступить к уборке большой залы. Предстояло много работы: за остаток ночи нам надо было заново накрыть стол, убрать за свинками и сиятельными дамами, заменить огарки сгоревших свечей в подсвечниках и вообще приготовить всё для завтрашнего продолжения этой адской оргии.

А то, что продолжение воспоследует, никто не сомневался.

И всё бы ничего, если бы не мешали некоторые не в меру возбудившиеся гостьи. Им не спалось. Им хотелось чего-нибудь экзотического. Евдокия Павловна, например, пожелала отомстить мужу ещё разок, и почему-то обязательно с моим братом Колей. Мстили они весьма шумно, так что разбудили фантазию еще и матери-настоятельницы, которая, естественно, позвала уже меня «на исповедь».

Пришлось каяться, стоя на коленях, пока эта святая женщина хлестала меня по щекам и заставляла вылизывать её вспотевшие подмышки. После чего отпустила мне грехи, сжав мою голову своими довольно худосочными бедрами с такой силой, что чуть не отправила на тот свет просветленным и практически безгрешным.

Что она еще со мной делала в ту ночь, я обещал никому никогда не рассказывать.

***

Второй день торжественных мероприятий в колдовском доме начался далеко за полдень. Дамы просыпались и прихорашивались не спеша, отпивались чаем после вчерашнего, и гоняли нас с братом почем зря, срывая на нас своё похмельное раздражение. Но было видно, что все ждут продолжения истории с разоблаченным чиновником. Жестоко выпороть и искупать его в золотом нектаре, было отличной идеей, но всем хотелось нечто большего.

Когда градус нетерпения достиг нужной точки, появилась леди Стефа, которая вела на поводке Цезаря Карловича. Он был по прежнему голый. Но теперь закутался, в выданную ему накануне, простыню. И выглядел, как римский патриций на минималках. Хотя и смотрел на всех затравленным взглядом.

Но что самое удивительное – чувствовал он себя явно получше – синяки, ссадины и рубцы от ремня и пряжки зажили самым волшебным образом. И непонятно что именно этому поспособствовало – сверхъестественные способности Стефании, или всё же обильный золотой нектар от милостивых дам.

Бить его больше не стали, решили для начала поиздеваться морально, а дальше как будет настроение. Тон задала хозяйка дома:

– Вот скажи Цезарь, как ты теперь будешь нам всем в глаза смотреть после такого скандала? – спросила она, изображая из себя оскорбленную добродетель. – Завтра ведь весь город будет говорить, что вице-мэр мальчиков за пиписьки горазд хватать, а дороги заканчиваются там, где начинается Торжок.

Вчерашние злобные фурии, с садистским упоением хлеставшие несчастного мужчину ремнем и мочившиеся на него прилюдно, теперь лицемерно зашелестели и негодующе закивали головами: мол, и в самом деле, как же так! Вице-мэр! Пиписьки! Мальчики! А дорог как не было, так и нет!

– А куда губернатор смотрит? – желчно поинтересовалась Арья, до того сидевшая в обнимку со своей подругой Сансой и беспрерывно с ней целовавшаяся. А тут вдруг решившая подлить масла в огонь.

– А что губер? – неожиданно хриплым голосом отозвался Цезарь Карлович. – Губер сам… Эх, знали бы вы, кто на самом деле этот ваш губер и чем он там занимается…

В его тоне было столько неподдельной горечи и слез, что дамы с интересом навострили ушки.

– А что губер? – тоном холодной инквизиторши поддержала их интерес леди Стефания.

Мне лично было ясно, что всем спектаклем теперь руководит только она. А остальные, опять ничего не замечали?!

– Да-да, интересно было бы узнать, что там с нашим губернатором, – поддакнули, молчавшие до сей поры дочки Серафимы Сафо и Мари. – А то в телевизоре он много говорит о нравственности и духовности, а что на самом деле?

– Я, конечно, свечку не держал, – попытался включить заднюю Цезарь Карлович, осознав, что наболтал лишнего. – Но люди говорят всякое. Хотя за такие рассказы кое-кому язык отрезали так что, извините дамы…

– А то что мы тебе может отрезать и вовсе не язык – это ты в расчет не берёшь? – вдруг вступила в разговор молчавшая до этого супруга Цезаря Евдокия Павловна. – Тебе-то этот оросительный отросток уже явно не понадобится, в отличие, скажем, от языка!

Присутствующие женщины одобрительно посмеялись шутке, кое-кто даже похлопал в ладоши.

– А что, может и правда лишить его отростка-то! – раздались смелые предложения. – Может, языком ему сподручнее будет удовлетворять общественный запрос на нравственность и справедливость!

Сам Цезарь никак не реагировал на эти язвительные замечания и лишь исподлобья сверкал глазами.

– Его отросток теперь исключительная собственность его супруги – Евдокии Павловны, – улыбнулась леди Стефа. – Ей и решать, что с ним делать. Впрочем, если она изъявит желание подарить Цезаря в наш клуб в качестве… ну в любом качестве, от почетного председателя, до полового включительно, мы с удовольствием рассмотрим все предложения по его возможной модификации. Можем даже в девушку превратить, как думаете, дамы?!

Дамы одобрительно загудели. Были высказаны совсем уж непристойные идеи подобной трансформации.

Цезарь Карлович густо покраснел. Перспектива быть отданным в рабство сразу ВСЕМ женщинам, с которыми он так близко познакомился этой ночью, его серьёзно напугала. Он видел нас с Коляном, оценил, в каком виде мы теперь здесь прислуживаем, и оказаться на нашем месте было его самым большим кошмаром.

Но, увы, солидный вчерашний начальник еще не знал, что самые большие кошмары имеют приоритетное право стать реальностью, особенно если за их реализацию берутся такие тёмные сущности, как наша хозяйка.

И еще он вдруг отчетливо осознал, что весь этот утренник – это вполне серьёзно. Что тут с шутками и прибаутками решают именно его дальнейшую судьбу. Ему почему-то стало страшно. И он с мольбой опустился на колени, чем вызвал одобрительный гул в зале.

– Помилуйте, дамы! Всё, что угодно! Всё, что от меня зависит! Сделаю, что прикажете! Заплачу, сколько скажете! Только пощадите! Не ломайте судьбу! Я к этой должности шёл двадцать лет… – голос его даже слегка дрогнул, и мне показалось, что он готов и расплакаться, лишь бы пробудить женское сострадание.

Но не на тех напал. Здесь собрались не женщины, здесь были мегеры и фурии. И жалкие мольбы и стоны жертвы их только сильнее заводили.

– Не заговаривай нам зубы, негодяй! – оборвала его Вертухайка. – Тебя конкретно спросили про губернатора. Отвечай: он тоже состоит в вашей банде педофилов? Это твой единственный шанс избежать огласки. Сдашь подельников – получишь скащуху.

Чуткое ухо Цезаря Карловича быстро уловило характерный контент её слов, и чиновник внимательно вгляделся в её лицо, стараясь понять – не ментовка ли это, не работница ли прокуратуры? Их он боялся особо. Но простую тюремщицу не узнал.

– Губер… он нет, не педофил. Про него говорят другое…

Тут Цезарь опять запнулся и замолчал. Видимо переступить последнюю черту никак не решался.

– Ну, похоже, его пытать придётся, – деловито уточнила Серафима ни к кому конкретно не обращаясь, но доставая откуда-то из сумочки вполне настоящие наручники, кожаную маску, и набор огромных цыганских игл, размеров с авторучку.

Последние произвели на вице-мэра абсолютно магическое впечатление. Он изменился в лице, жутко и внезапно побледнел, вжал голову в плечи и, продолжая стоять на коленях, попятился назад.

Заметив это, злобная Серафимушка тут же подошла к нему, и стала играть на нервах сломленного мужчины, с самым невинным видом ковыряясь кончиком иглы у себя под ногтями. Цезарь Карлович от ужаса сморщился, ноздри его раздулись, губы задрожали, казалось, он вот-вот заревёт как вчера ночью.

– Пожалуй…ста, – как всегда в минуты душевного смятения он стал заикаться. – Пожж…жалуйста, не надо игл… Я всё скажу про губера.

– Мы вас очень внимательно слушаем! – присоединилась к ним Вертухайка, поставив свою толстую ногу на плечо пленника.

Он прогнулся под её тяжестью еще сильнее и, наконец, решившись, выпалил:

– Губер ходит к проституткам!

Да шо вы говорите! – передразнивая украинский акцент, расхохоталась Серафима. – Все ходят! Мужика хлебом не корми, дай на стороне перепихнуться! И этим ты нас морочить собрался? А может тебе иголочку в ухо воткнуть, мил человек?

И она легонько ткнула его остриём в мочку, но и этого оказалось достаточно, чтобы Цезарь дернулся всем телом, словно его током шарахнули.

– Да нет же, вы не поняли! Он не просто так к ним ходит! Он даже их не трахает! – затараторил вице-мэр.

– А вот с этого момента поподробнее, – заинтересовалась леди Стефа. – Так что он с ними делает?

– Он заставляет их ему на лицо садиться! Причем выбирает самых грязных, вокзальных бомжих… А потом трусы у них выкупает за любые деньги. И себе на лицо их кладет и так дрочит.

Присутствующие дамы переглянулись с изумлением.

– То есть у него стремление погрузиться в самую грязь, окунуться в самую клоачную клоаку, правильно я понимаю? – продолжала допытываться Стефания.

Цезарь Карлович мелко затряс головой, зажмурив глаза от стыда, что смог такое выговорить.

– Это меняет дело, верно, дамы? Губер-то, оказывается, – наш человек! С ним можно работать!

Все захлопали в ладоши, переглядываясь и понимающе кивая. Хотя и не без скабрезных улыбочек и ухмылок.

– Только пожалуйста, умоляю… – опять заныл вице-мэр. – Я никогда и нигде не смогу подтвердить то, что сказал вам. У меня просто нет никаких доказательств. Это будет обычная клевета со всеми вытекающими… А у нас за такое… Сами знаете: ноги в бетон и на дно водохранилища. Пока рыбы не обглодают.

– Не волнуйся, никто тебя не заставляет свидетельствовать в суде. Мы тайная власть и потому умеем хранить чужие секреты, – сказала Стефания, пододвигая себе стул и усаживаясь перед коленопреклонённым мужчиной. – Просто непонятно, как вас – таких извращенцев, пускают в верхние эшелоны?

– Только таких и пускают… – грустно опустил голову чиновник. – На кого надёжный компромат имеется.

– Пожалуй, это правильно. Это они у нас переняли, – задумчиво сказала Стефа, и опять мне показалось, что «у нас» – прозвучало как-то странно.

У кого это «у нас»? У ордена сумасшедших феминисток? Или у кого-то ещё… А может я просто слишком много стал задумываться в последнее время?

– Теперь парочка организационных вопросов, – деловито продолжила леди Стефа. – У тебя там еще несколько молодых сладких мальчиков работает в твоем аппарате – их уволь. Больше ты им пиписьки теребить не будешь, всё, хватит, оттеребился. Твой секретариат теперь возглавит твоя супруга, у неё ты будешь просить прощения каждую ночь самым нежнейшим и сладчайшим способом, который она предпочитает, это ясно? У тебя теперь будут нормальные секретарши и помощницы, которых также подберёт тебе Евдокия Павловна. А мальчиков больше не будет – мы научим тебя женщин любить!

Дамы прокомментировали это одобрительным гулом. Вице-мэр поднял на Стефанию страдальческие глаза.

– А как же моя карьера?.. Ведь всё равно слухи поползут. И Пахом когда проспится, вдруг вспомнит?..

– А у тебя теперь только один выход – вступить в наш клуб! – с самой очаровательной улыбкой сказала леди Стефа, и стало ясно, что как раз к этому она и вела весь столь извилистый диалог. – Мы защищаем только своих, но защищаем безупречно. Вот ты когда-нибудь что-нибудь слышал про наше тайное сестринство?

Вице-мэр покачал головой.

– Потому что здесь все свои. И всё, что происходит в нашем кругу, здесь и остаётся. Как видишь, у нас есть и бывшие мальчики, теперь они служат нам, и никто никогда не посмеет их обидеть. Они под надёжной защитой. И у тебя есть такая уникальная возможность. Предлагаю один раз и времени на размышление не даю. Отвечай сразу: ты готов стать нашим клубным рабом? Раз и навсегда. Готов?

Мужчина коротко вздохнул и тут же ответил:

– Да.

Очевидно, что он предвидел нечто подобное и заранее для себя всё решил. Просчитал все варианты и их возможные последствия и расчетливо предал прежнюю корпорацию педофилов ради новой – феминистской. А может, захотел поиграть в двойного агента, кто ж его знает. Только я бы на его месте даже не думал обманывать нашу хозяйку…

Не по Сеньке шапка…

– Как видишь, у нас у всех здесь имеются творческие псевдонимы, – удовлетворённая его ответом, продолжила Стефания. – Тебе тоже надо придумать твой. А учитывая обстоятельства твоего здесь появления, я предлагаю наречь тебя Пигги. Свинкой по-нашему. Выбирай, как тебе благозвучнее.

Некоторые из присутствующих женщин засмеялись, впрочем, одобрительно.

– Возражений, думаю, не будет, особенно от тебя! – Стефа как печать на протокол поставила свою ножку на губы и нос вице-мэра и он, сам от себя такого не ожидая, чмокнул её подошву так громко, что на этот раз рассмеялись и захлопали все присутствующие.

***

И тут эту идиллию нарушил Пахом. Откуда он тогда взялся, я так и не понял. Вроде бы должен был быть нейтрализован сладким сном праведника и ничего не помнить из таинственных событий прошлой ночи. Но вот же внезапно очнулся и пошёл на поиски своего шефа. А, обнаружив его в коленопреклоненной позе, у ног целого коллектива мужененавистниц, он воспылал самцовой солидарностью и ворвался в гостиную с диким криком «Цезарь Карлович, как же так! Как так-то!!!».

Случилась неожиданная немая сцена.

Вице-мэр поняв, что его спалили, и теперь у него появился еще один нежелательный свидетель, опустил голову к полу, грязно выругавшись. Пахом, ничего не понимая, стал орать, что он вызовет ментов, спецназ, всех тут раком поставит, но своего начальника вытащит, что бабам вообще много воли стали давать и пора уже в городе создавать мужское движение и, если надо, он тут же готов его создать и даже возглавить. Лично. Он, Пахом Отверткин, собственной персоной.

– Да пошёл бы ты Пахомыч отсюда нахуй! – горестно потирая уставшее лицо, ответствовал на его тираду Цезарь Карлович. – Дождись меня в машине, а еще лучше – уезжай домой. Машину поставь в гараж и можешь быть свободным на сегодня. Я сам со всем этим разберусь…

Пахом еще минуту обводил всю мизансцену мутным взглядом, но, наткнувшись на кинжальный блеск глаз леди Стефании, предпочёл последовать совету своего непосредственного начальника.

– И что мне теперь делать?! – горестно воскликнул Цезарь Карлович, поднимая взгляд на Стефу. – Он же, сука, меня сдаст!

– Зачем ему это делать?! – удивилась та. – Парень давно у тебя работает, понимает, что к чему, ему ведь не хочется завтра же пересесть с начальственной тачки на такси, разве нет?

– Да не в том дело… – махнул рукой мужчина. – Он ко мне как раз губером и приставлен. Это мой персональный соглядатай. Они вместе с губером еще в ГСВГ служили, в конце восьмидесятых. Оба из спецуры, только армейской. В этом сучьем кубле все на всех стучат, а этот Пахомыч, падла, лично на меня губеру. Они на сёстрах двоюродных женаты, так что там прямая дорожка в кабинет проложена.

Леди Стефания просияла одной из своих самых обворожительных улыбок.

– Так это же прекрасно! – воскликнула она. – Это семейное обстоятельство донельзя упрощает нашу задачу!

– В каком смысле?

– А это тебе, грязная свинка Пигги, знать пока рано. Твое дело – выполнять приказания и обо всём докладывать своей дражайшей супруге. А еще запомни: завтра-послезавтра твой Пахомыч попросится у тебя в отгул. Ну, там тещу в Москву отвезти или ещё что придумает. Так ты его отпусти и никак виду не подавай, будто что-то случилось или ты его в чем-то подозреваешь. А сам в ту же минуту – слышишь? – сразу же как только он уйдёт, скинешь СМС-ку Евдокие Павловне. Понял?

Вице-мэр кивнул, пытаясь понять суть закручивающейся интриги. Не понял, но сделал хитрый вид.

– Ну а чтоже мы не веселимся, дамы! – быстро перевела разговор хозяйка дома и окинула всех присутствующих торжественным взглядом. – Нам пытались помешать закончить наше клубное мероприятие самым беспардонным образом, но у мужланов это никогда не получится! Наш новый раб Пигги нуждается в нашем внимании. Ему предстоит закончить обряд посвящения, а что для этого необходимо?

– Его надо переодеть! – неожиданно подала голос старшая Настоятельница.

Все одобрительно загалдели, предлагая различные варианты нового облачения чиновника.

– Ну платье мы ему так сразу вряд ли найдём, – со смехом продолжила леди Стефа. – Всё-таки свинообразная туша нуждается в особом покрое. А вот подобрать кое-что из нижнего белья – это сейчас в наших силах. Подай-ка, Вонючка, вон из того шкафчика что найдёшь там для этого борова…

Брательник словно ждал этой команды – мигом притащил целый ворох нижнего дамского белья. Надо сказать, весьма странного белья. Здесь были и древние корсеты, и старинные, кажется еще дореволюционные матерчатые чулки, панталоны и какие-то совсем уж немыслимые шёлковые подштанники – всё это раритетное богатство он вывалил на пол и представил потешающейся почтеннейшей публике.

Дамы и девицы стали смеясь разглядывать всё это барахло, язвительно комментировать фасоны и расцветки, и не стесняясь прикидывать, как это будет смотреться на Цезаре Карловиче. А он краснел, сопел, сглатывал непроизвольно возникающие спазмы в горле, прятал глаза и, казалось, едва сдерживал рыдания окончательно уязвленной мужской гордости.

Хотя какая там, нахрен, могла остаться гордость.

Его заставили перемерить весь этот музейный гардероб! Полностью! До единой вещицы! И в каждой его фотографировали! После чего выбрали самые нелепые полосатые чулки, расшитые разноцветными лилиями розовые трусы огромных размеров, но едва влезшие на жирую жопу Цезаря Карловича, совсем уж допотопный дамский корсет и забавную шляпку, разукрашенную выцветшими бумажными цветами. Всё это заставили надеть и в таком виде предстать на окончательную фотосессию.

В таком ужасном виде свинка Пигги – новый член клуба торжокских феминисток, и был запечатлён во всех смартфонах наших дам. Под конец фотосессии мужчина уже перестал смущаться и даже пробовал немного кокетничать, приседая в реверансах и принимая наиболее выигрышные, с его точки зрения, позы.

Между тем наша госпожа и повелительница всё это время в общем веселье не принимала никакого участия, она о чем-то сосредоточенно и тихо разговаривала с Евдокией Павловной.

А когда дамское общество окончательно насладилось процедурой феминизации своего всё ещё действующего вице-мэра, леди Стефания снова взяла слово. В руках у неё была небольшая коробочка, из которой она достала странную металлическую конструкцию, размером с мышеловку.

– Этот модный нынче на Западе аксессуар принято называть мужским поясом целомудрия, но мне лично это название не очень нравится. Я называю такие штучки замком верности. Вы только взгляните на это убожество! – леди указала на стоявшего в кругу женщин Цезаря Карловича, – ну какое может быть целомудрие у этого, с позволения сказать, мущщины!

Все засмеялись.

– Это прожжённая и конченная мразь, потерявшая, а вернее продавшая своё целомудрие учителю труда и физкультуры в пятом классе за набор жевательных резинок. С тех пор, он, кстати, и оправдывает своё извращенное распутство этой тяжелой детской травмой.

Эти жестокие слова также вызвали оживление в гостиной.

– В данном случае название «замок верности» тоже весьма условно – никакой верности Пигги никогда никому не хранил, и, подозреваю, вообще не знаком с таким понятием, даже по книгам классиков. Потому как книг он не читает.

Разочарованные вздохи в возгласы представительниц лучшей половины человечества подтвердили и этот печальный вывод.

– Но, милые дамы! – театральным жестом леди Стефа немного приподняла над головой сверкающую никелированной сталью мышеловку для пениса, – сегодня мы впервые в нашем городе заключим в эту маленькую и тесную клетку первый и самый никчёмный член, так сказать, городского совета. Его перещупали и пересосали все развратные мальчики и, возможно, кое-кто из девочек, до этого дня, а теперь он будет надежно заперт в маленькую, но чрезвычайно прочную тюрьму. И ключик от этой тюрьмы будет в руках самой надёжной судьи и надсмотрщицы этого города – пани Евдокии Павловны!

Все зааплодировали. Леди Стефа умела поднять градус общественной воодушевленности.

– А зачем вообще нужны мужские устройства для целомудрия? – полюбопытствовала лесбиянка Арья.

– Хороший вопрос, дамы! – с удовольствием подхватила тему обобщения, хозяйка дома. – А зачем нам вообще заботиться о каких-то там оросительных отростках наших будущих рабов? Достаточно запирать их самих в клетке и выпускать оттуда по мере надобности. А там пусть хоть сами у себя отсасывают…

Кое-кто неопределённо хмыкнул, но большинство дам хранили заинтересованное молчание. Было понятно, что речи своей предводительницы воинствующие мужененавистницы привыкли впитывать и обдумывать серьёзно.

– Да, с сегодняшнего дня этот боров, – она снова указала пальчиком на поникшего Цезаря Карловича, – будет целиком и полностью под неусыпным контролем своей супруги. Она будет читать его почту и проверять телефоны, пароли от банковских карт, а у негодяя их с десяток только тайных! – он также сам принесет и сложит к ногам дражайшей половины и теперь шаг влево для него будет чреват расстрелом прилюдно из пейнтбольного ружья именно в таком вот виде! В дамском исподнем белье на главной площади города – на Ильинке!

Стефания кивнула, снова обращая внимание женщин на нелепый наряд вице-мэра.

– Казалось бы, зачем еще и секса его лишать?!

– В наказание! – ответила одна из монашек, состоящая при Настоятельнице и до сих пор скромно молчавшая.

– Точно! – подтвердила её слова леди. – Наказание!

Она произнесла это слово с особым наслаждением, смакуя его.

– Распутный хер должен с этого момента и до конца жизни страдать от невозможности и дальше распутствовать и наслаждаться своими пороками. Его хозяйка и госпожа будет отныне контролировать каждый его шаг, все его помыслы и поползновения, и в первую очередь тот самый орган, которым он думает!

Все опять весело рассмеялись.

– Не вредно ли такое воздержание для мужской физиологии? – неожиданно проявила сочувствие Вертухайка.

Вот уж от кого я ничего подобного не ожидал!

– Вредно, – подтвердила наша леди. – И мы будем милостивы в заботе даже о таких зловредных свиньях, как эта… На каждом нашем общем собрании Пигги будет на время служения освобождаться от замка верности, а все желающие дамы и барышни смогут изучить, как влияет мужская предстательная железа на половую функцию – с помощью страпона, разумеется!

– Будем драть его как сидорову козу! – зловредно пообещала Серафима, охочая до подобных упражнений.

– Да, – подтвердила не вступавшая до того в разговор сама супруга потерпевшего – Евдокия Павловна. – Теперь кончать он будет только на страпоне, говорят весьма полезная для простаты процедура. И необходимая разрядка, и анальный массаж… Так что милый… – она подошла к мужу и, потрепав его за щёку, засунула указательный палец ему в рот. – Готовься! Теперь ты будешь вполне официально баловаться под хвостик и получать от этого удовольствие! А сосать будешь исключительно мои пальчики!

Она один за другим запихнула все пальцы своей руки ему в рот и протолкнула в горло так глубоко, что несчастный супруг стал задыхаться и багроветь, выпучив глаза.

– Это и правда работает с любым мужиком, не только с латентными геями? – поинтересовалась Арья.

– Абсолютно с любым, – подтвердила Стефа. – Можешь сама проверить, дорогая! – она протянула девушке синюю толстую резиновую перчатку, которые обычно любят использовать посудомойки и уборщицы клиринговых компаний.

Арья с характерным скрипом натянула перчатку на левую руку, подошла к стоящему на коленях Цезарю Карловичу.

– Можно? – спросила она у его формальной хозяйки-супруги Евдокии.

– Конечно! – зловредно ухмыльнулась та. – Эта скотина теперь к услугам всех сестёр клуба в любое время. Он всегда, сколько я его помню, мечтал о разнообразии в сексе – теперь он его получит сполна. – Встать, сволочь! – приказала она мужу.

Цезарь Карлович послушно поднялся, попытался, было потянуться, расправляя затёкшую спину.

– Куда! – тут же одёрнула его Евдоха. – В позу, сучка! Рано тебе еще стоять на равных с благородными дамами! – она больно ткнула мужчину в пах, и он тут же согнулся пополам.

– Да уж, – прокомментировала столь грубое обращение Евдокии Павловны со своим супругом Вертухайка. – Мы привыкли видеть его таким напыщенным и важным индюком… А теперь вон оно как… Надеюсь, пани Евдокия научит его сгибаться возле своей юбки. Так он явно лучше смотрится.

Тем временем Арья сдернула с Цезаря Карловича розовые античные труселя и деловито шлепнула по рыхлой чиновничьей заднице рукой, затянутой в резиновую перчатку.

– Сейчас мы проверим твою потенцию, дядя, – сказала она, мило улыбаясь, и подмигнула своей любовнице, стоящей тут же, в первых рядах зрительниц этой новой развлекухи.

Цезарь Карлович заметно напрягся, глаза его тревожно забегали по сторонам, словно ища у кого-нибудь сочувствия или защиты, но, увы, везде он встречал лишь равнодушное злорадство, или откровенную жажду очередной расправы над ним. Даже его собственная жена так вероломно предала его, отдав на расправу злобным садисткам.

Арья еще немного потянула время, упиваясь волнением и стыдом несчастного, затравленного мужчины, пожмякала его прыщавый зад, а потом медленно сунула ему два пальца аккурат в задний проход.

– Опа! – сказала какая-то дама из задних рядов, но кто именно, я не рассмотрел. – Глядите, подруги, да у него встаёт!

И правда, спрятавшийся было от стыда и позора маленький членик Цезаря Карловича стал на глазах набухать, воспрял духом и быстро превратился из пиписьки-заморыша в некое подобие полового органа.

– Нет, всё-таки педик! – удовлетворённо констатировала Серафима. – У них, у сегодняшних извращенцев, как правило, весь букет присутствует. Сначала они по мальчикам идут гулять, потом и сами не прочь очко своё дырявое подставить кому ни лень, а дальше там уж сам черт ногу сломит в их шпили-вили ориентациях.

– Вполне вероятно… – задумчиво глядя на чиновничий зад, сказала леди Стефания. – Разнузданность нравов, к примеру в Древнем Риме, очень часто служила проявлению во многих представителях тогдашней знати самых невероятных и грязных наклонностей. Которые в иной обстановке, может быть, никогда бы и не проявились. Сейчас похожая ситуация. Власть имущие оскотинились донельзя, и из них попёрло такое говно…

Арья вытащила пальцы из жопы Цезаря Карловича и всадила их снова, на этот раз более грубо и явно поглубже. Мужчина хрюкнул, скривил физиономию, зажмурился и замотал головой.

– Не больно? – с издёвкой спросила его Арья и повторила упражнение.

Она вытащила руку и показала всем три пальца, сложенные вместе. И опять вонзила их в анал жертвы.

Цезарь Карлович на этот раз не стерпел – вскрикнул, но тут же прикусил губу, стараясь молчать. И только когда Арья засадила ему промеж булок всю ладонь, он тихонько заскулил и, кажется даже, заплакал. Во всяком случает слезы я у него видел отчетливо.

Но член его упорно продолжал при этом стоять!

– Прошу! – леди Стефа торжественно передала Евдокии Павловне замок верности. – Сейчас самое время его надеть!

Стоя не очень близко по вполне понятным причинам (честно говоря, боясь попасть под горячую руку или ещё что не менее горячее), я не мог во всех подробностях рассмотреть это устройство. Но пани Евдокия довольно быстро и ловко с ним справилась. Она затолкнула в металлическую клетку пенис своего супруга, и довольно грубо сжав его мошонку, обхватила небольшим обручем его яйца. А крошечный замочек помещался где-то внизу, соединяя обе половинки этой пыточной мышеловки воедино.

Леди Стефа так же многозначительно отдала даме маленькие ключики на крошечном колечке.

– Улыбайся, сука! – почти ласково проговорила продолжавшая тем временем насиловать мужика рукой в жопу, Арья. – Я хочу, чтобы ты при этом улыбался!

***

И опять мы с братом сбились с ног, сервируя стол для завершающего этот день ужина. Подавались холодные закуски и белое вино. Дамы изрядно захмелели (и я опять смутно подозреваю, что вино тут было не главной причиной), раскрепостились окончательно, и обсуждали, нужно ли прямо сейчас хором отстрапонить напоследок Цезаря Карловича или всё-таки стоит отложить это волнительное мероприятие на следующее заседание клуба.

– Да ладно вам, девчонки! – успокаивала всех наиболее бухая Вертухайка. – Опустить – опустили! Выпороли на славу! Ещё и обоссали по кругу! Практически утопили в золотом фонтане, чего вам еще не хватает?!

– Я бы ещё и отлизать дала, – неопределенно помахала рукой Серафимушка. – Кончить охота. Я на взводе, но не уверена, что смогу вот так кончить сейчас…

– Да, отлизать бы я тоже ему дала, – согласилась с ней Вертухайка. – Но страпонить наспех, перед отъездом домой? Никакого же удовольствия! Это ж процесс! Надо на свежую голову, лучше прямо с утра, чтобы никуда не спешить. Да и заснять опять же надо, для Инстаграма. А у меня уже зарядка упала…

Самого виновника торжества (если совсем уж цинично выражаться) поставили посреди комнаты, разодетого во всё дамское, правда неглиже, без платья, и, издеваясь, бросали ему кусочки хлеба, наполовину прожёванное мясо, еще какую-то снедь. И заставляли всё это ловить ртом, как собачку. А если он не успевал – что чаще всего и случалось, – то поднимать с пола (разумеется, также без помощи рук) и съедать.

Раздухарившись окончательно, потребовали, чтобы мы принесли помидоров помягче, и стали кидаться уже ими. В результате всё раритетное нижнее бельё Цезаря Карловича заляпали красными пятнами, особенно в области паха и задницы, и ржали над этим обстоятельством как лошади.

В общем, шальные императрицы Фемдома.

Наша хозяйка тем временем деловито давала Евдокие Павловне практические советы по содержанию мужа-раба в домашних условиях. Я стоял сзади госпожи-повелительницы и потому всё слышал.

– На колени на горох надолго не ставь, – вполголоса вещала леди Стефа. – Это максимум на два часа, да и то пытка несусветная. Это для молоденьких хорошо, которые еще необъезженные. Их ломать надо, там жестокость лишней не бывает. А твой уже в возрасте. Ему суставы беречь надо. Мы его ещё сегодня в пролётку запряжём – покатаешься!

Евдоха аж развернулась всем корпусом к Стефании от неожиданной радости.

– Да ладно?! Прямо здесь, в городе? А если кто увидит?

– Никто не увидит, – успокоила её хозяйка. – Я тебе одну шляпку с вуалькой дам – никто ничего не увидит. Ни тебя под ней, ни твоего мерина под тобой!

Они обе пьяно расхохотались.

– Поедешь домой как королева! Как японская императрица на собственной рикше!

– Класс! – обняла и поцеловала Евдоха нашу госпожу. – Я скучаю по нашим покатушкам, как в прошлом году, помнишь?

– Ещё бы! А я, думаешь, для чего новых мальчиков набираю сейчас, а?

И леди Стефания неожиданно повернувшись назад, подмигнула мне.

– Вот на этих будем зажигать! Как только объезжу – так и запряжём, как миленьких! Голыми, по первому снегу! Да с бубенцами!

– Бубенцы-то у них не отмёрзнут?! – в восторге хохотнула пани Евдокия.

– А мы как раз на них им колокольчики и подвесим! – поделилась свежей идеей хозяйка и опять на меня через плечо, смеясь, посмотрела.

Я сделал каменное лицо хорошо вышколенного истукана. Перспективы открывались неожиданные и ужасающие.

– Но это потом. Когда третьего поросёнка поймаем. А пока ты своего держи в черном теле. Бей, чтоб выл. Жрать давай поменьше, распух он у тебя без меры. Работать заставляй побольше. Свои туфельки ему на рабочий стол поставь, там за пресс-папье есть укромное место, со стороны посетителей не видно. А ему – чтобы под носом были твои туфельки. Прикажи, чтобы каждое утро их целовал. Это такой полезный талисман. Если хочешь – я их заворожу на полное подчинение тебе. Потом покажу, как из туфельки делать отличный намордник, – но это исключительно для домашнего употребления. Штука прикольная, но не для всех – публика не поймёт!

И они обе опять весело рассмеялись.

После ужина гостьи потихоньку стали разъезжаться.

По этикету клуба новоиспеченный раб должен был на прощание обувать каждую гостью и отдельно выполнять любое, пусть даже самое сумасбродное её желание. При этом он должен был, как на обряде пострижения в монахи, лежать на полу в прихожей, лицом в пол, раскинув руки крестом. И каждой уезжающей даме был обязан надеть её сапожки, после чего она символически, а на самом деле вполне по-настоящему, вытирала об него подошвы. Тем самым, как бы втаптывая в его в грязь. И превращая в коврик под дамскими ножками. Такой вот символический ритуал.

Ну и исполнение желания.

Первыми заторопились монашки, держа под руки мать-Настоятельницу, бухую до положения риз. Она многозначительно и долго грозила пальцем Цезарю Карловичу. А так как монашки не разувались, то и процедура прощания с ними была короткой. Просто потыкали острыми зонтиками-тростями распростертого перед ними мужчину и поспешили удалиться.

Серафима с дочерьми тоже особо не церемонилась. Все втроем они пожелали сфотографироваться стоя над поверженным вице-мэром, поставив ножки ему на голову. Попросили сделать несколько снимков каждой на её смартфон, и с нескольких ракурсов. Наша госпожа, как радушная хозяйка, во всем потакавшая желаниям гостей, терпеливо ловила фокусы и следила, чтобы лица смотрелись в кадре в наилучшем виде.

Вице-мэр, лобзая дамам ножки и обувь, слезно молил, чтобы эти фото ни в коем случае не попали бы в сеть. Серафима лишь гадко ухмылялась и на прощание смачно плюнула в лицо чиновника. Её дочь Сафо успела запечатлеть и этот плевок в коротком видео.

Ох, не хотел бы я сейчас оказаться на месте этого несчастного пожилого человека. Так долго идти к мягкому креслу, так скрупулезно выполнять мафиозные законы и обычаи, чтобы вот так глупо проколоться и оказаться в такой конкретной жопе! Да еще и с весьма туманными последствиями…

Привыкнув щупать сладких молоденьких мальчиков, насколько же ему сейчас тошно вылизывать дамские ноги, да еще и сохранять при этом умильное выражение лица! Как ему давеча сказала Арья? «Я хочу, чтобы ты при этом улыбался!».

Он и правда улыбался. Но сколько страдания я видел в уголках этих глаз! Какой горькой выглядела эта улыбка!

Я опять поймал себя на странной мысли, что в последнее время я слишком много стал видеть. Как бы мне не выкололи глазки.

Чтоб я вишнёвое варенье не нашёл, как говорилось в старом советском садистском стишке…

Заторопилась и Вертухайка. Но тут случился первый казус: сапоги этой толстой дамы-надзирательницы я снимал, когда она мучила моего брата, и они там же, в гостиной и остались. Тогда мадам, после того, как я обсосал ей ступни, обулась в легкие домашние шлепанцы, и теперь потребовала, чтобы Цезарь Карлович срочно приволок её сапоги в зубах! Да еще и полз бы в гостиную на второй этаж на четвереньках! Таково, мол, было её прощальное желание!

И ничего не поделаешь – ритуал есть ритуал! Каким бы сложным и идиотским он бы ни был, а надо выполнять!

Цезарь Карлович, отлично понимая, что от него просто так не отстанут, решил всё сделать по возможности быстро и с юмором. Так легче пережить унижение – превратив его в шутку. Он, дробно стуча коленками по деревянным истёртым ступеням лестницы, довольно шустро взобрался наверх, там наверняка вскочил на ноги и так же поспешно вернулся с сапогами в зубах. Догадался, старый приспособленец, встать на корачки и появился перед дамами как послушный пес, принёсший сапоги хозяйке перед прогулкой!

Его встретили издевательскими аплодисментами. Дамы и правда веселились на славу.

Санса и Арья, наблюдавшие за этим перформансом с верхней площадки лестницы, разумеется также воспользовались своими навороченными айфонами, чтобы заснять забавное видео. Она пихали объективы аппаратов практически в лицо Цезарю Карловичу, глумливо при этом комментируя столь фееричное действо. Я заметил, как тоскливо и кажется, окончательно, потух его взгляд. В нем что-то сломалось. Теперь это была безвольная кукла, с которой собравшиеся здесь женщины могли делать всё, что угодно.

Уверен, что сегодня он постарается напиться до обморока. Если только его жена, а теперь еще и новоявленная хозяйка, ему такое позволит.

Эх, братан! Последних двух радостей тебя лишили – ни напиться, ни подрочить со вкусом!

Наизмывавшись над взрослым солидным (еще вчера!) мужчиной, собрались домой и Арья с Сансой. Лесбиянки тоже были в восторге от прошедших выходных. Пока Цезарь Карлович надевал им их резиновые кеды, девушки по очереди плевали ему в лицо, не разрешая вытираться и стараясь попасть в глаза. Несколько раз им это удалось, и вице-мэр жалко строил гримасы, стараясь проморгаться, и морщился, когда плевки девушек затекали ему в полуоткрытый от напряжения рот.

Он уже был не просто жалок, он стал омерзителен! Как вообще можно выдержать подобные унижения?

Я искоса поглядел на леди Стефанию и Евдоху, которые стояли в полумраке, позади лестницы и презрительно наблюдали за ритуалом прощания. Они о чем-то также тихо, как в гостиной, переговаривались. Евдоха даже пальцем не шевельнула, чтобы хоть как-то облегчить страдания своего мужа. Настоящая самка чиновника – предаст при первой же возможности взлететь повыше! Тем более что теперь она не просто жена высокопоставленного чинуши, теперь она – серая кардинальша! И сама может решать вопросы. Муж-подкаблучник при этом всего лишь послушный исполнитель её воли.

Вот так вот.

– А ты, Стелька, что стоишь тут? Чего ждёшь? – вдруг неожиданно повернулась ко мне леди Стефания, пригвоздив меня холодным взглядом. – Живо во двор, последний сарай слева, там пролётка, приволочешь её к дверям!

И она небрежно кинула мне ключи, которые я едва успел подхватить, мигом ощутив, как взмок от холодного пота мой затылок.

***

Цезаря Карловича запрягали в пролётку мы с братом. Ну а кому же еще доверят столь важное дело?

Оставшись с нами наедине, без присмотра со стороны своих новых повелительниц, он тут же принялся нас расспрашивать.

– Девочки, а вы кто? – спросил он тихим голосом, в котором слышались отзвуки недавних рыданий.

– Мы такие же девочки, как и ты… – мрачно обронил брат, явно не горевший желанием общаться с этим утырком.

А мне, напротив, было интересно поболтать с только что обращенным в рабство и на наших глазах явно сломавшимся мужиком. Как он себя теперь ощущает, о чем думает, на что рассчитывает – всё это вызывало во мне какой-то нездоровый, но в то же время жгучий интерес. И потому я попытался его успокоить:

– Мы личные служанки леди Стефании. Это мой брат Коля… – тут я немного запнулся, понимая, что, скорее всего и Стефа, и Евдоха могут слышать наш разговор, и потому старался говорить так, чтобы никакой крамолы из моих уст не вырвалось бы. – Да, до нашего появления здесь, его звали Коля. А теперь хозяйка дала нам новые имена и новое обличье…

Я слегка развел руками, демонстрируя женский наряд.

– И как вас теперь зовут? – неуверенно спросил Цезарь Карлович.

– Меня Стелька, – просто ответил я.

Брат промолчал, хотя мужчина, на которого мы тем временем деловито надевали конскую сбрую, вопросительно смотрел именно на него. Но тут же понял, что ответа, вероятно, не будет.

– Но выглядите вы как самые настоящие девушки! – восхищенно качая головой, сказал он. – Вы давно тут… – он также запнулся, понимая, что слова надо подбирать очень осторожно – давно тут служите?

– У леди Стефании всего пару дней. А так, до этого, были в рабстве у Акулины – она живет где-то за городом, в лесу. Местная ведьма, или что-то в этом роде, – ответил я.

Коля по-прежнему молчал, насупив брови.

– Акулина… – пробормотал Цезарь Карлович в задумчивости. – Да, кажется, я что-то про неё слышал. Ходят к ней разные странные личности, поговаривали что даже из Москвы к ней приезжают… Но не думал, что она и правда такими вещами занимается. И как вы к ней в рабство попали?

– По собственной глупости, как и ты, дядя, – решил я немного остудить его пыл неофита.

– Не жмёт, не тянет? – спросил брат, потуже затягивая ремни на спине почти уже запряженного в пролетку мужчины.

– Нет, спасибо… – машинально ответил тот и вдруг горестно улыбнулся: – спасибо, вы отлично справились с этой работой!

Николай ещё более мрачно поглядел на него, но ничего не ответил, отвернулся, рассматривая кроны тополей, в которых утопал весь второй этаж дома.

– Да ты не обижайся, мужик, – примирительно сказал я. – Уж поверь, мы хлебнули поболее твоего. Из нас целый месяц выколачивали мужское достоинство.

– И что, сбежать не пробовали? – быстро и тихо спросил вице-мэр, теперь стоявший в упряжи и готовый тащить на себе пролётку.

– Пробовали, конечно. И не раз.

– И как?

Мы оба с братом вздохнули.

– Понял.

– Да ничего ты не понял! – вдруг зло и холодно огрызнулся Николай. – Ни хуя ты братец ещё пока не понял! Думаешь, если тебя всего лишь один раз как следует высекли, потом обоссали, потом вылечили этим ссаньём, и ты уже готов был перед ними ползать как вошь – так ты уже всё постиг в этой жизни? А вот ни-ху-я! Ты даже не представляешь, ЧТО тебе ещё предстоит понять!

И он отвернулся, всем своим видом решительно демонстрируя, что больше ни о чем говорить не намерен. Потом закрыл лицо руками и присел на корточки, прислонившись спиной к колесу пролётки.

А я примирительно похлопал по плечу запряженного чиновника.

– Извини, мужик, но правда, мы прошли через каждодневные такие вот «праздники» как этот. После первого побега нас Акулина заставила тащить её на себе через весь город! И мы, по очереди, везли её на своих загривках. А в ней килограммов под сотню наверное… Если бы у нас была такая пролётка – мы бы самыми счастливыми были в тот момент.

В глазах Цезаря Карловича появилось прежнее выражение невыносимой тоски и боли.

– А почему так получается? – наконец решился задать он свой главный вопрос, который сверлил ему мозг со вчерашнего дня. – Как так-то? Почему ни я, ни вы не можете просто съебать отсюда нахер, а? Ну чем они нас держат? Ладно я, – попал в пиздорез конкретно так, но вы-то простые ребята, вам чего бояться?

– Так ты еще и правда ничего не понял, – ответил я тихо. – Ну так поразмысли на досуге. Пока будешь катать свою супругу на этом тарантасе. Ты и правда ничего необычного за последние сутки не заметил? Или предпочёл всё списать на некачественное бухло?

Цезарь Карлович уставился себе под ноги, напряженно о чем-то размышляя. По всей видимости, он старался вытеснить из сознания все невероятные детали своего вчерашнего приключения, и ему это почти удалось. Но теперь нужно было как-то объяснить самому себе то положение, в котором он оказался – старого мерина, запряженного в пролётку, ожидающего, когда на нём его же собственная жена поедет домой по городским улицам! Это была невероятная, запредельная глупость! Возникало очень много вопросов, и все они взрывали его мозг.

– Как получилось, что твой шофер завёз тебя именно в этот дом? – решил я дать ему хоть какие-то подсказки. – Как так вышло, что вы оба с ним не заметили, куда попали? Почему даже внутри этой самой чертовой «бани» вы не распознали спектакль? Почему ты видел там каких-то мифических мальчиков, а не видел стоящих в дверях женщин, которые светили тебе в лицо фонариками?

– Я был бухой в стельку… – растерянно сказал он, и тут же спохватился, скосив взгляд на меня. – Извини…

– Ничего, – усмехнулся я. – Думай, думай… Чего ты такое выпил, что твой мозг напрочь снесло. И почему тебя, в кровь исполосованного просто угостили золотым дождиком и ты наутро воскрес как огурчик?! А главное, – тут я немного понизил голос, – главное, когда потащишь эту хреновину через весь город, обрати внимание – тебя ведь НИКТО не увидит. Люди будут смотреть сквозь тебя, и даже бабу твою не станут замечать. Хотя она, наверняка, будет восседать в гордой позе патрицианки, катающейся на своём собственном рабе. Только никто не оценит! Вот и подумай, как так получается, а?

Слушая меня, он мелко кивал, прищурившись, и шаря глазками по двору. Явно что-то соображая. Ведь не дурак же он был совсем.

– Выходит, эта твоя госпожа Стефания, такая же ведьма, как и… Акулина? Или даже сильнее? Раз у неё такой гарем и баб чокнутых, и… вас, мужиков? – Не пробовали отсюда сбежать?

– Даже мысли такой не появилось, – зло ответил вместо меня Николай, всё так же сидевший у колеса пролётки.

Тут нас прервали. На крыльце, как всегда внезапно и тихо, появились Евдоха и наша несравненная госпожа. На голове у супруги вице-мэра красовалась вычурная шляпка, украшенная разнообразными финтифлюшками и подчеркнутая роскошной тончайшей черно-синей, переливающейся странными крошечными фиолетовыми звездочками, вуалью.

Та самая… подумал я.

Дамы продолжили свой разговор, нас как будто не замечая.

– Никогда, ни за что, и ни при каких обстоятельствах не снимай с него замок верности. Запомни: ключик у тебя, но первый раз ты отомкнёшь замочек только через неделю, здесь, на следующем заседании. Мыться он ему мешать не будет, там лишь клетка и два металлических ободка, всё доступно для воды безо всяких ограничений. И никакой пластики, что важно! Но главное – не дать им дрочить! Я вообще хочу следующее заседание клуба посвятить этой теме – запрету для мужиков заниматься рукоблудием.

– Полному запрету? – деловито переспросила Евдоха.

– Тотальному! – подтвердила леди Стефа. – В этом смысле я категорически поддерживаю инициативу западных феминисток, которые уже давно подняли эту тему. Мужики сексуализируют женское тело даже в своих мыслях. Они дрочат на женщин, тем самым насилуя их ментально. Никакие запреты на сексуализацию женщины не будут эффективны до тех пор, пока в своих фантазиях мужикам разрешается трахать несчастных женщин самым разнузданным образом. С этим надо что-то делать, и я знаю что. И главное – как!

Она весело подмигнула своей собеседнице и только тут, наконец, обратила на нас внимание.

– Ты смотри, а наши-то девушки совсем без нас расслабились! Одна хандрит и демонстрирует невосторженный образ мысли, а вторая притихла и что-то льёт в уши твоему мерину. Вот как раз отличная иллюстрация к нашему разговору. Пока они под присмотром – они паиньки. Но стоит оставить на полчаса одних – тут же сложился заговор. А всё почему? А всё потому, что никакого ментального контроля. Железный обруч ты на своего надела, я своих сегодня тоже закую по самый не балуй, а вот головку забубённую кто контролировать будет? О чем они там мечтают, кто их знает?

Евдокия слушала свою наставницу с величайшим вниманием и почтением. Было ясно, что эти мысли она поспешит разнести среди сестер клуба как свои собственные и они до следующего заседания (которое, о ужас, состоится уже через неделю!) прочно осядут в мозгах последовательниц и станут мейнстримом.

Коля моментально вскочил и принял позу глубочайшего раскаянья и покорности. Я сложился в низком поклоне соображая, нужно ли пытаться припасть к ногам госпожи и не помешает ли это её выходу с крыльца.

Решил не рисковать.

И правильно. Как всегда внезапно леди Стефания изменила свое решение спровадить поскорее последнюю гостью, и ей пришла в голову идея продемонстрировать ей как следует дрессировать своих домашних слуг. В данном случае – служанок-сисси. Она приказала нам притащить прямо сюда, во двор, на свежий вечерний воздух чайный столик со всеми принадлежностями для чаепития – заварочным чайником, маленьким походным самоварчиком, парой чашек и вазочкой с сахаром и воздушным безе.

И особо подчеркнула, что сахар я должен принести кусковой, а к нему обязательно кованные щипчики.

Щипчики – это слово она выделила особо, пристально глядя мне в глаза.

А брату Коле велела принести два лёгких кресла из гостиной. Когда дамы уселись в них, разлили по первой чашечке чая – душистого Да-Хун-Пао – самого дорогого чая в мире (говорят, он продаётся лишь на специальных аукционах). Аромат от этого напитка богинь моментально достиг и наших холопских носов, и мне лично показался запредельно будоражащим. Его можно было вдыхать бесконечно, а еще его хотелось есть ложкой или отрезать маленькими кусочками и как можно дольше держать во рту. И это лишь аромат! Каким же должен быть сам вкус чая!

Неудивительно, что дамы минут пять молча наслаждались этим вкусом и запахом прикрыв глаза, и совсем, казалось бы, забыв о нас – смертных, стоящих перед ними в позе чрезвычайной покорности, опустив глаза.

Но видимо чаёк тоже был не простой, и пробуждал в определённые моменты у некоторых женщин весьма странные инстинкты.

Первой о нас вспомнила, конечно же, наша хозяйка. Оглядев нас весьма критически, и я бы даже сказал немного презрительно, она сказала пани Евдокии:

– Ты посмотри на эти два чучела. Как думаешь, это достойно называться образцовыми сисси-девицами?

Евдокия Павловна кокетливо пожала плечиком и снисходительно вздохнула. Она понимала, что вопрос чисто риторический и задан как прелюдия к домашней экзекуции, и потому не торопилась с ответом.

– Как они вообще сегодня выступали, ты видела?

И, переведя строгий взгляд на нас с братом, зло крикнула:

– Как коровы на льду! Самые настоящие коровы! Мууу!!!

Она приложила пальцы ко лбу, изображая коровку, как это делают обычно дети.

Евдоха подобострастно рассмеялась её нелепой шутке. Я сам еле сдержал улыбку, что, впрочем, не осталось незамеченным госпожой.

– Смешно тебе? – угрожающе спросила она.

И что на это ответить? Да, смешно. Смешно, когда взрослая (Боже, даже страшно представить, сколько же ей лет… от Рождества Христова!) мадам ведет себя как маленькая девочка.

Злая, бессердечная, властолюбивая маленькая девочка. Способная тебя убить или искалечить в любую секунду. Просто так, ради жестокого развлечения.

А сказать, что не смешно – тоже глупо. Она же видит меня насквозь, и даже эту подавленную усмешку легко заметила, хотя на меня даже не смотрела в тот момент.

Я изобразил еще более скорбное выражение физиономии, стараясь хоть так избежать персонификации её гнева. Получилось глупо.

– Ни одного нормального поклона за всё время прислуживания гостьям! – Указала она почему-то именно на меня, как будто это я был здесь ответственным за поклоны перед дамами. – А ведь Акулина учила их кланяться!

Леди Стефа повернулась к Евдохе, как бы ища у той сочувствия и поддержки. И та щедро подлила маслица в огонь, поддакнув в том смысле, что, мол, да, их же учили, а они, сучки драные, проигнорировали.

– Ты считаешь, что именно проигнорировали? – не унималась наша повелительница, распаляя свою кровожадность.

– Именно так, – садистически улыбаясь, подтвердила Евдоха. – Проигнорировали самым наглым образом. И аж зажмурилась в предвкушении.

– Ты! – Леди Стефания указала на брата. – Подойди ко мне!

Николаша вжав голову в плечи, и почему-то ожидая удара именно по макитре, подошел к ней.

– Стелька! Подай мне щипчики! – приказала леди, и я тут же подал зловещий инструмент для раскалывания сахара. Я как-то сразу понял, какое двойное назначение имеет этот старинный аксессуар.

Леди поиграла щипчиками, полюбовалась острыми зубцами и даже продемонстрировала их Евдохе. Та, отлично понимая, что это теперь пыточный инструмент, сладострастно кивнула. Леди поманила брата пальчиком, приглашая наклониться к ней, и когда он приблизился достаточно, ухватила его за сосок и внезапно вонзила в него эти чертовы щипчики!

При всей готовности терпеть, брат от неожиданности дёрнулся, и коротко вскрикнул, настолько подло и внезапно пронзила его эта боль.

Он тут же овладел собой, закрыл глаза, шумно задышал, стараясь успокоить каскадом навалившееся страдание, покачнулся на месте, но устоял. Кровь в то же время струйкой побежала по его груди и леди Стефа, хищно ухмыляясь, поймала несколько капель на салфетку.

– Но-но! – сказала она, отталкивая Колю от стола. – Не вздумай мне тут в чай накапать… – Хотя… – она с изумлением во взоре снова обернулась к сидящей рядом Евдохе. – Отличная идея! Ты не хочешь попробовать безе с кровью молодого барашка?

Тут даже Евдоха расхохоталась её идиотской шуточке. Взяла из вазочки воздушную белую розочку, поднесла к груди Николая и тоже поймала на неё несколько капель его крови – алые густые капли эффектно смотрелись на сахарно-белом пирожном.

Смакуя принюхалась и скушала всё, до последней крошки. Даже пальчик попробовала на вкус. Стефания в восхищении приоткрыв рот, наблюдала за ней, а потом последовала её примеру – тоже испачкала легкую розочку безе в крови моего брата и отправила себе в рот.

Я стоял рядом, стараясь не дышать и моля Бога, чтобы обо мне вообще не вспомнили. Но не тут-то было?

– Щипчики, Стелька! – снова последовал тот же приказ.

Оказывается, она уронила эти проклятые инквизиторские (вот – именно инквизиторские – я так сразу и почувствовал, но не мог сформулировать!) щипцы на стол, и теперь ей самой было лень за ними тянуться. И она хотела, чтобы именно я ей их подавал! Зная, что сейчас будет пытать моего брата и чтобы именно я подавал ей инструмент пытки!

Я подал, стараясь смотреть только себе под ноги и ни с кем не встречаться взглядом.

– Он же кровью у тебя истечёт! – весело заступилась за Николая Евдоха. Ей всё это представление казалось невинной шалостью. А ведь за всем этим жутким спектаклем еще и её супруг Цезарь Карлович невольно наблюдал, стоя запряженный в пролётку в десяти шагах отсюда!

– Ничего, кровь я остановлю быстро, а вот сосок я так с первого раза и не откусила – этот черт дернулся не вовремя, с досадой сказала леди Стефа. – А я хочу, чтобы он научился терпеть и не дрожать как страус.

Я никогда не слышал, что страусы как-то по-особенному дрожат. Евдоха, видимо, тоже. Потому мы вдвоём удивленно уставились на Стефанию. Только Коле было не до шуток. Его бил нервный озноб и он с ужасом смотрел как щелкая щипчиками, к нему шагнула хозяйка и, нащупав недооткушенный сосок, снова впилась в него острым тонким инструментом.

Раздался стон.

– Терпеть! – зло, но тихо приказала госпожа.

Коля напрягся, лицо его исказилось, глаза зажмурились, из глаз сами собой покатились слезы. "Господи, да когда же это кончится" – мысленно взмолился я, и леди метнула в меня один из своих самых жестоких взглядов. Я вдруг понял, что она специально будет теперь мучить брата мне назло и тоже зажмурился от отчаянья.

Но не тут-то было! Или я забыл, с кем имею дело? Решил спрятаться от её издевательств, просто закрыв глазки? Может, еще попробую голову под подушку засунуть? Это даже не Акулина – что я давно уже понял. Эта мадам покруче любой здешней ведьмы будет. Она даже не стала приказывать мне смотреть в оба, хотя могла бы. И никуда бы я ни делся – смотрел бы как миленький! Могла еще заставить помогать ей – например, оттягивать Колин сосок, пока она будет его щипчиками откусывать. Да, могла бы, всё в её власти.

Но не стала. Смилостивилась. Всего лишь послала мне в мозги яркое видение. Как она сама, своими холёными ручками, мажа пальчики кровью брата, берет его за кровоточащую плоть, запуская свои когти-ногти в рану, и щипчиками сдавливает оставшиеся тонкие узелки нервов и кровеносных сосудов.

При этом она улыбается. Смотрит в изможденное страданием лицо Коли, и улыбается. А он, зажмурившись, вздрагивает от пульсирующей в мозгу боли и еле терпит, стараясь лишь не потерять сознание. Потому что она его предупредила: упадёшь в обморок – откушу второй сосок.

Эти секунды, казалось, длились бесконечно. Но вот Коля в очередной раз взвыл и снова задышал, как паровоз. Сквозь плотно закрытые веки я «увидел», как пробился тонкий кровавый ручеёк между пальцев Стефании. А потом раздался металлический стук бросаемых на стол щипчиков, и я открыл глаза.

Что толку было их закрывать – эта леди может заставить, кого угодно, что угодно увидеть, и также легко потерять на время зрение и у себя под носом не заметить крокодила!

Потому что она может всё. Ну, или почти всё… Вот бы узнать, кто она вообще такая?..

– Слизняк! – плюнула мне в лицо леди Стефания, и удовлетворенно уселась в кресло. – Не сметь вытираться до отбоя.

А Коле приказала:

– Налей-ка мне еще чаю!

Хотя я стоял ближе к ней. Но ей было важно, чтобы именно он теперь прислуживал ей, истекая кровью. Она с интересом разглядывала его, отмечая бледность и капельки пота на висках, внимательно следила за каждым движением. Как дрожат его руки, разливающие чай, как он старается сдержать прерывистое дыхание, как пытается проглотить комок в горле…

Она явно наслаждалась этими признаками истощения и, возможно, приближающегося болевого шока. Словно впитывала в себя его силы, которые брат терял с каждой минутой, с каждой упавшей на землю капелькой крови.

А ведь могла бы вылечить его в одну минуту – с её-то фантастическими возможностями!

Могла, но не торопилась это сделать. Откровенно упивалась своим могуществом.

***

Этот внезапный кровавый вечерний чай продлился почти до темноты. Евдоха смотрела на всё происходящее с восхищением, с диким восторгом! Как на самый настоящий спектакль. Пьеса казалась ей списанной из нравов раннего средневековья, и она была почти уверена, что мы тут всегда так живем, что это вообще нормальное явление в доме госпожи Стефы, когда рабу пускают кровь, чтобы поразвлечься и угостить подружку экзотическим пирожным – с человеческой кровью.

Еще час дамы обсуждали этот жуткий экспромт, смакуя все подробности и свои ощущения, а также возможную реакцию уже уехавших подруг, когда они им обязательно всё расскажут.

Пришли к выводу, что подобные экзерсисы обязательно надо включить в специальную программу посвящения в рабы новых пленников или просто мужчин, желающих в него вступить.

Слушая эту белиберду, я невольно подумал, что вряд ли кто из мужиков в здравом уме захочет вступить в ТАКОЙ клуб! Ну разве что принимать будут после приключений, подобных тем, что пережил вчера и сегодня Цезарь Карлович…

Мило поболтав о подобной ерунде, дамы всё же решили, что пора прощаться. Они проследовали к запряженному и смотрящему скорбным взглядом вдаль Цезарю Карловичу. Там Евдоха с превеликим удовольствием взгромоздилась в пролётку, а наша госпожа протянула ей дорожный тонкий, длинный и гибкий стек.

Наездница помахала им в воздухе, прислушиваясь к тончайшему свисту, который издавало это орудие наказания и пытки. Звук ейтоже явно понравился. Как и сам стек.

Ох, не завидую я вице-мэру сегодня вечером, ох как не завидую…

Взмах белой пухлой ручки всевластной вице-мэрши, тонкий свист стека и первая обжигающая полоса появилась на жирной спине нашего борова. Он тяжко вздохнул, затоптался на месте и потащил пролётку вперед, не дожидаясь второго удара.

Евдоха радостно замахала рукой леди Стефании и послала ей воздушный поцелуй. Госпожа тепло улыбнулась ей вслед.

Пролётка, описав по двору короткую дугу, устремилась к шоссе. Цезарь Карлович, хоть и просидел последние лет тридцать в разных креслах и тяжелее собственного члена ничего не поднимал, но всё же от рождения имел неплохие физические данные, и потому потащил свою ношу на первых порах довольно уверенно. А его супруге такая поездка прибавила восторга, и она замахала стеком безо всякой надобности, каждые три-пять секунд. Последнее, что мы увидели – это согбенную потную жирную спину чиновника, тащащего пролётку и танцующий на ней тонкий стек…

– Вот так, девочки! – задумчиво посмотрела на нас наша повелительница. – Такое вот будущее ожидает мужскую половину человечества после того, как победят оголтелые феминистки, и наступит тотальный матриархат. Так что вам, считайте, повезло – вас не запрягли в телеги и на вас не катаются с-ума-сшедшие от лени и зазнайства домохозяйки. По крайней мере, пока не катаются.

– Кстати, не думайте, что я о вас забыла, – заявила нам леди, отведя нас наверх, в гостиную. – Вот…

Она достала откуда-то прямо из воздуха две одинаковые коробочки с логотипом какого-то крутого западного секс-шопа. Открыла их и перед нами сверкнули хромом и никелем точно такие же клетки-мышеловки для мужских половых органов, которую увозил сейчас на своем пенисе многострадальный Цезарь Карлович.

– Это ваша сбруя и вы сейчас сами наденете их на себя…

Она на миг о чем-то задумалась и тут же добавила:

– Хотя нет, не смогу отказать себе в удовольствии лично заковать ваши бесполезные, но ненормально распухшие от постоянного вожделения клиторы в эти чудесные клетки. Вонючка – начнем с тебя!

Я заметил, что Коля выглядит теперь намного лучше, чем час назад. Левый сосок его был заклеен крест-накрест черной лентой, и никаких кровавых следов вокруг не наблюдалось. Правда, он постоянно облизывал пересыхающие губы, но это, видимо, от посттравматического шока.

Всё-таки хозяйка его незаметно, но подлечила. Шаманка она была посолиднее, чем даже Акулина. Той приходилось проводить какие-то ритуалы, а эта умела ворожить незаметно для окружающих и практически на ходу, не отвлекаясь.

Брат подошел к ней первым и задрал подол платья, обнажив скукожившееся от страха и предвкушения хозяйство. Леди Стефания с садистской улыбочкой запихнула его орган в клетку и с силой защёлкнула первый ободок, перетягивающий мошонку и отделяющий её от остального прибора. Затем, всё так же хищно улыбаясь, защёлкнула и второй – контролирующий сам пенис.

– Не больно? Не жмёт? – с фальшивым участием спросила она, и по тому, как скривился Коля, я понял, что и жмёт, и мешает, и немного больно, но придется теперь привыкать к еще одной тюрьме, в которую закуют уже наших солдат…

А что же мне теперь по ночам делать? – вдруг совсем некстати вспомнил я позапрошлую ночь, когда ублажал леди Стефу самым настоящим, традиционным сексом.

Она, кажется, тоже уловила эту мою мысль, потому что, защелкивая на мне аналогичное устройство, кокетливо подмигнула. Все-таки настроения у неё менялись по несколько раз за полчаса!

Но мошонку сдавила явно сильнее необходимого. Я даже вздрогнул от боли, но тут же пристыдил сам себя – Коля в этот вечер вынес несравнимо больше меня, а я тут вздрагиваю как кисельная барышня оттого, что слишком туго затянули корсет!

Было уже темно, двор утонул в ночных шуршащих тенях и таинственных поскрипываниях. Старые перекошенные сараи и дровяные склады приобрели на фоне темно-синего неба очертания полуразрушенной крепостной стены. Мы словно оказались внутри фантастического Стоунхенджа, сумрачного и наступающего на нас со всех сторон. Захотелось поскорее погасить лампочку над дверью и спрятаться в доме.

– Ты чем-то была весь день недовольна, Стелька? – спросила меня леди, когда мы уединились в её спальне и я согласно своим обязанностям стелил ей новое постельное бельё. Таково было правило – каждую ночь новое постельное бельё. Дважды она не спала на одних и тех же простынях. Тут у неё целые громадные шкафы были завалены кипами наволочек, одеял, пододеяльников, простыней и покрывал. А использованное бельё я был обязан сжигать в печке каждое утро.

– Я всем доволен, леди Стефания, – поклонился я как можно ниже.

– И тем, что я вас гоняла два дня как проклятых? И тем, что сегодня вечером пустила кровь Вонючке – твоей единоутробной сестричке? Знаешь, как ей было больно, как она страдала, пока ты глазки там закатывала, сучка?

Я хотел вздохнуть, но посчитал это неуместным.

– Мы ваши рабыни, леди Стефания, – сказал я кротко. – Мы полностью в вашей власти.

Она переодевалась прямо при мне, не стесняясь, я ведь был её горничной, её ДОПУЩЕННОЙ в святая святых – в её спальню, и даже больше – в её постель служанкой-сисси. А я не знал, куда прятать глаза – ну не пялиться же на её почти голое тело, немного полноватое, как на мой вкус…

Она в эти два дня так напиталась человеческой энергетикой, что даже её шелковая ночная сорочка заискрила, едва не запалив бархатные драпировки роскошного антикварного балдахина, когда она напяливала её на себя. А я ощущал, что вот-вот рухну прямо на пол от усталости. Спать, только спать, – сверлило у меня в мозгу.

– Жаль, что тебе сегодня не удастся выспаться, – словно прочитав мои мысли, меланхолично промурлыкала эта стерва, забираясь в огромную постель и шурша наглаженными простынями и пододеяльниками.

– Мне ложиться у ваших ног? – робко поинтересовался я, так как никакого приказа на этот счет не последовало.

– Да, как всегда. На своё место, – сказала она, распуская роскошную копну своих непонятного цвета волос.

Они меняли свой оттенок от бронзово-рыжего, до классического каштанового, видимо в зависимости от настроений и пожеланий хозяйки.

Я ящеркой занырнул под одеяло, стараясь не дышать и лишний раз не беспокоить госпожу. Она нащупала моё лицо своими ножками и поудобнее положила на него ступни.

Вот тут только я позволил себе вздохнуть полной грудью и заодно перевести дух.

Леди слегка пнула меня пальчиками в нос и приказала уже сонным голосом:

– Не спать и целовать ноги всю ночь.

Я буквально охуел, когда почувствовал, как мой солдат распирает никелированную клетку, в которую его сегодня заперла эта… эта…

Так кто же она такая?

***

Губернатора хоронили ночью. Тайно, на каком-то старинном деревенском кладбище. И никого из официальных лиц, родственников, или даже просто друзей на этих странных похоронах не было. У гроба, при свете факелов, стояли в два ряда лишь одиннадцать женщин в черных шёлковых балахонах, а в изголовье читал молитвы старенький священник, который старался не отвлекаться на столь необычную публику и вообще явно стремился закончить всё как можно скорее.

Потом он обошёл гроб по кругу, помахал быстренько кадилом, посыпал землицей сверху на покрытое саваном тело и махнув на прощание рукой (всё, мол, можно хоронить), поспешил в свою крохотную церквушку, настолько древнюю, что казалось она давно уже врастает в землю и скоро там совсем исчезнет.

Было уже за полночь. Косой острый месяц постепенно заволокло черными тучками и порывы ветра стали отчетливо прохладны, намекая, что обещанный дождик уже не за горами. Мы с братом расчехлили две совковые лопаты и одну штыковую, и приготовились исполнять обязанности могильщиков.

Но обряд прощания с покойным еще не то чтобы не закончился, оказывается, он даже толком и не начинался! Губернатора хоронила не администрация, которая почему-то от него отвернулась, не сослуживцы, поспешившие его «забыть», не родственники или друзья, тоже весьма поспешно «потерявшиеся» еще накануне, – его хоронил тайный дамский орден Розовой Зари – так теперь именовалась созданная леди Стефанией община местных радикальных феминисток. И этот орден проводил все церемонии по своим собственным законам.

Ничего подобного я в своей жизни не видел даже в фильмах ужасов. И некоторые подробности я опущу, дабы не травмировать и вашу психику, и свою – вспоминать такое и заново переживать, поверьте, нелегко.

Я стоял справа и чуть позади нашей хозяйки, готовый уловить любой её приказ, выраженный во взгляде или лёгком жесте, и потому хорошо всё видел.

Леди Стефа откинула саван, чтобы все смогли еще раз внимательно рассмотреть лицо покойного – белое, с обострившимися чертами и ввалившимся глазами. Глаза, кстати, были полуприкрыты – меня словно током ударило, когда я заметил это! Разве бывает такое на похоронах, чтобы глаза покойника не были полностью закрыты? Никогда ничего подобного даже не слышал, а вот тут впервые увидел воочию.

– Как видите, дамы, его превосходительство мёртв. Надеюсь, ни у кого нет сомнений в подлинности сего факта? – спросила леди, обведя всех строгим и даже немного скорбным взглядом.

– Мертвее не бывает, – отозвалась стоявшая в конце правой шеренги полная фигура, в которой я узнал Вертухайку.

– Поставьте его на грешную землю, – коротко через плечо бросила мне хозяйка и мы с Коляном тут же подхватили вожжи и, приподняв на них дьявольски тяжелый гроб, выбили из-под него табуретки, на которых он стоял. Гроб оказался на земле, у ног собравшихся женщин.

– Вы можете убедиться в этом сами, пощупав покойника! – хищно улыбнулась леди Стефания и, неожиданно скинув изящную черную туфельку, поставила голую ногу на лоб мертвеца.

По шеренгам сестёр ордена пронёсся легкий восхищенный полу вздох-полушёпот. В этот момент она была похожа на Юдифь, попирающую стопой отрубленную ею голову ассирийского военачальника Олоферна, какой её изобразил средневековый художник Джорджоне.

Предложение было неожиданным, но заманчивым. Всем захотелось слегка так, игриво, потоптать ножкой поверженного и ненавистного им мужчину. Поэтому дамы, недолго поколебавшись, последовали примеру своей предводительницы. И кто, также разувшись, а кто и в обуви, поставили ноги на тело покойного.

– Как ледышка холодный и жёсткий, словно замороженный сайгак – прокомментировала свои ощущения леди Евдокия, стоявшая напротив нашей госпожи.

– Однако стоять так неудобно, надо бы присесть, – уже своим обычным насмешливым тоном сказала Стефания. – Принесите-ка, девки, (это уже обращаясь к нам с Колей) – нам скамеечки – разговор будет интересным.

Мы с братом метнулись и притащили две добротные скамьи, заранее приготовленные нами же еще вчера, специально для этих поминок, на которых и разместились уважаемые дамы. Сами мы, понятное дело, опустились на землю и постарались затаить дыхание, слившись с пожухлой травой. Чтобы про нас поменьше вспоминали.

– Я не буду говорить про нравственность покойного – это смешно, а здесь всё-таки похороны. – Начала свою речь предводительница Ордена. – Бывший губернатор бросил жену с тремя детьми, хотя официально с ней и не развёлся. Распутничал, как Нерон, пил, как Бахус, но воровал по чину. И если бы не внезапная кончина в одной весьма пикантной ситуации, – многие дамы на этих словах многозначительно усмехнулись, – то, скорее всего, Пал Палыч из губернатора вскоре превратился бы в зампреда по федеральному округу. А это, как вы сами понимаете, совсем иные горизонты чтобы расправить крылья такому орлу как наш… – тут леди Стефания презрительно пнула ступней в нос покойного.

– Однако не сложилось, – продолжила она издевательскую надгробную речь. – Хотя кто знает, кто знает… Может, ещё и сложится. Как вам такой поворот, дамы?

Дамы ко всему уже привычные, сделали удивленные лица.

– Впрочем, не будем забегать вперед. Сейчас мы говорим о прошлом губера. Который, как известно, любил пошалить. И шалил весьма подло. Он любил, чтобы самые развратные женщины садились ему на лицо и не давали дышать. От этого у него вставал пенис, но он начинал задыхаться. Он вырывался из-под женской попы и при этом глубоко вдыхал самые сокровенные ароматы…

– Фу, как мерзко! – зашелестело по рядам почтеннейших дам. – Каков извращенец! Ничтожество! Как земля таких носит! Грязное животное! Фуу! Бр-ррр…

Все без исключения леди Розовой Зари состроили презрительные гримасы. И если бы мы с братом не знали что из себя представляют собравшиеся жрицы этой тайной секты, мы бы подумали, что присутствуем на воскресном чаепитии пуританок Салема.

Но это были не пуританки. Это были солидные матери семейств, молодые аристократки, готовившиеся поступить в столичные ВУЗы, жены уважаемых городских чиновников и бизнесменов. И в начале этого лета они жестоко изнасиловали и чуть не запороли до смерти двух мужиков, сделав их своими сексуальными рабами – моего брата и вице-мэра. Вскоре и меня ожидает точно такое же «посвящение»…

А вот, поди ж ты – морщат носики и делают фи – лицемерные двуличные матроны…

– Да, уважаемые сёстры нашего Ордена, такое вот не скажу оригинальное, но весьма пикантное увлечение было у его превосходительства. И разве мы его за это осуждаем?

Уважаемые сёстры навострили ушки, спеша узнать за что же, если не за это, следует осуждать его превосходительство губернатора?

– Нет, не за само грязное увлечение мы осуждаем его превосходительство, а за его подлость. Выразившуюся в многолетнем и целенаправленном истреблении наших несчастных сестёр, которым не повезло в жизни и которые по воле мужчин вынуждены были заниматься позорным промыслом – торговать своим телом.

Все собравшиеся закивали. Да, мол, вот за что следует осудить злодея-губернатора. А вовсе не за грязные сексуальные игрища. Как им самим еще минуту назад казалось.

При этих словах глаза покойника неожиданно открылись.

***

А началось всё с того, что три дня назад, под вечер, в кабинете губернатора раздался длинный телефонный звонок. Звонили на тот аппарат, который не имел кнопок вызова, и по которому сам Пал Палыч никогда никому не то что не звонил, но и не решился бы позвонить ни при каких обстоятельствах.

Пал Палыч от неожиданности чуть не поперхнулся коньячком, который уже было пригубил по случаю окончания рабочего дня, и внезапно вспотевшей рукой потянулся к трубке.

– У аппарата! – сказал он известный всем высоким чинам должностной пароль.

На том конце защищённого спецсредствами провода тихо, но вкрадчиво поинтересовались его здоровьем и, не дожидаясь ответа, пригласили в ближайшее время приехать в Москву. На консультацию – как было многозначительно сказано.

Пал Палыч был старый аппаратный волк, прошедший долгий путь от схваток с бульдогами под ковром, до тёплого места у хозяйской двери, и он отлично понимал, о каких таких «консультациях» будет идти речь. И тут же, не мешкая, наполнил коньячком уже не дежурную рюмку, а полновесный стакан – по старинному русскому обычаю.

Это означало, что сегодня всё уже случилось, и больше никаких неприятностей ждать не надо. А жизнь его снова делает крутой вираж, и надобно просто немного задержать дыхание, чтобы не закружилась голова и ненароком не вывалиться из такого удобного седла, разжав пальцы и выпустив золотую гриву Её Величества Удачи.

Пал Палыч принял положенный «груз двести», как он любил с черным юморком называть коньяк, выпиваемый стаканом, и открыл мини-холодильник, где у него всегда хранились свежие нарезки балычка, колбаски и прочих вкусностей. Наложил себе икорки – без хлеба, разумеется. Жрать икру с хлебом он считал мещанством и с этим боролся.

И то ли коньячок так легко и мягко лёг на душу, то ли волнение последних месяцев сказалось, а вернее всего внезапная хорошая новость во всем оказалась виной, но только Пал Палыч взял да и налил себе второй стакан.

И зря. Второй стакан как раз оказался лишним.

После него Пал Палычу совсем расхотелось заниматься делами. Вернее главным теперь делом – созвониться с преемником. У него уже давно была предварительная договоренность с парой-тройкой верных соратников, которых он мог бы, при желании, назвать в высоком кабинете в момент, когда у него спросят, кого бы он мог рекомендовать на своё, освобождающееся, место.

И он мог бы порекомендовать сразу двух. Разумеется, решали бы там, в высоком кабинете, но к его рекомендации, скорее всего бы, прислушались.

А кандидатуры уже были на низком старте. Уже были заряжены. Нет, не чемоданами с деньгами, и даже не анонимным счетом в заокеанском банке, нет! Это всё вчерашний день. А Пал Палыч шёл в ногу со временем и у него имелся очень надёжный человек – его старший сын, который успешно стажировался где-то в Принстоне или Оксфорде, и который разбирался в кошельках и биткоинах.

В которых сам Пал Палыч – ни в зуб ногой.

Зато Пал Палыч отлично разбирался в людях. Здесь, в богом спасаемой России он умел договариваться с нужными ему людьми, а там, то ли в Принстоне, то ли в Оксфорде, а то ли в Итоне начинали своё загадочное движение невидимые цепочки цифр через запрятанные глубоко в шахтах швейцарских Альп серверы транснациональных вычислительных мощностей. И когда его сын присылал ему СМС-ку с текстом «папа, влюбился по уши в саудовскую принцессу, пришли деньги» – он знал, что значение имеют только два последних слова: «пришли деньги».

Это значит, деньги пришли. И остались.

И всё, сделку можно закрывать. Здесь, в богом спасаемой России. Потому что где-то там, в Хогвартсе, в виртуальном кошельке волшебным образом намайнилась смешная сумма – тысяча биткоинов.

Всего-то штука виртуальных баксов! Да он в молодости больше зарабатывал в день на первой своей автомойке! Только теперь один такой виртуальный бакс стоил аж семь тысяч настоящих, и рос, падла, как на дрожжах. И умножая виртуальные денежки на реальные, его превосходительство утопал в таком количестве сладостных нулей, что выбираться на берег действительности совсем не хотелось.

А надо было бы.

Надо было. Потому что время сейчас работало против губера, но он, к сожалению, об этом еще не знал. И потому после второго стакана коньяка забил болт на все свои дела и отпустил охрану, сказав, что сегодня будет до утра отдыхать и никто ему не нужен. А сам спустился в гараж.

Здесь у Пал Палыча в самом дальнем углу стояла неприметная старенькая «девятка», цвета грязный баклажан. Для чиновника его уровня не машина, а сплошной конфуз. На такой даже на рыбалку не съездишь – стыдно. Засмеют. Начнут припоминать святые девяностые, кто, где и чем в то время занимался. И как бандитничали именно на таких вот девятках.

Но Пал Палыч никому никогда эту девяточку и не показывал. Более того, старался, чтобы вообще никто про неё не знал. Он выезжал на ней только под покровом ночи, не включая фар, и сразу стартовал с прогазовкой, так, чтобы гравий летел из-под колёс.

Направление он выбирал всегда наугад. Обычно это был один из небольших городков его вотчины. Недалеко, так чтобы доехать часа за два-три. Стёкла в девятке было сплошь тонированы, а номера менты знали и никогда не останавливали.

Приехав в городок, Пал Палыч всегда направлялся в самое злачное место, обычно он знал, где кучкуются нужные ему особы лёгкого поведения, и, остановив машину где-нибудь подальше от уличных фонарей, начинал наблюдение. Он всегда выбирал самых наглых, отвязных уличных проституток, вышедших в тираж и отдающихся теперь исключительно за пузырь или «самокруточку». Он сажал к себе в машину сразу двух, а часто и трех таких девиц, поил их тут же вискарём какой-нибудь самой дорогой марки, и увозил в ближайший придорожный мотель на трассе. Там Пал Палыч снимал сразу весь этаж, чтобы не было посторонних глаз, и до утра предавался самому разнузданному веселью.

Он угощал девок таблетками, срывающими крышу кому угодно. Поил вусмерть и подзуживал: а слабо вам, девочки, попрыгать попами у дяди на лице? А слабо задушить его своей пиздой? А сможете нассать ему в рот и не засмеяться? А спорим, что не хватит вам смелости сесть всем сразу дяде на голову и пропердеть на нём гимн «боже, царя храни» сразу в три задницы?

Он вытворял страшные вещи! Заставлял проституток снимать их рваные, вонючие колготки и засовывать грязные ноги ему сначала в рот, потом в жопу, а потом снова в рот. Подмывал их шампанским, а потом лакал это самое шампанское из миски, стоя на четвереньках на полу, а девкам велел еще и мочиться в эту миску по очереди. Особенно ему нравилось, чтобы гулящие девахи долго били его по щекам своими трусами и засовывали потом ему их в рот. Причем он требовал, чтобы они заталкивали эти трусы как можно глубже ему в глотку.

Еще ему нравилось, когда распутницы садились на него втроем, пили и рассказывали самые похабные моменты из своей блядской практики. Про всяких извращенцев и импотентов, которые ходят налево, чтобы удовлетворять свои мерзкие фантазии. Каждый раз, уединяясь с такими особами и напиваясь с ними до бесчувствия, Пал Палыч изобретал какую-нибудь совсем уж запредельную гадость и воплощал её в реальности, смакуя всё новые глубины своего падения.

Он хотел найти дно, но дна не было. А еще он мечтал умереть, задохнувшись под огромной дамской жопой, неподмытой, мокрой, горячей от возбуждения. И чтобы она непременно всосала в себя его лицо, и расплющила ему голову. Иногда ему такое даже снилось, причем сны эти были настолько реальными, что Пал Палыч в ужасе пытался проснуться, и не мог. Старался закричать, но неумолимая женская задница (на которой он успевал, словно в замедленной съемке, разглядеть мельчайшие прыщики и целлюлитную «апельсиновую» кожу) наваливалась на его лицо, ёрзала на нём, усаживаясь поудобнее, и давила, давила, давила всё сильнее, расплющивая нос и зажимая своей алчной плотью рот…

Скинуть с себя эту убийственную жопу он не мог, но в какой-то момент всё же успевал проснуться и понимал, что стоящий колом напряженный член выбрасывает в простыню одну за другой горячие порции спермы.

Блаженство было нереальным. И всегда – всегда! – на лице оставалась чья-то слизь, а во рту и в носу отчетливый привкус женских выделений. Вкус который он знал как никто другой и который он не спутал бы ни с чем.

Первый раз его даже позабавило. Наконец-то он, хотя бы во сне. Осуществил свои тайные фантазии и почти умер от столь желанного извращенного кайфа. Но с каждым разом необычные сновидения становились всё реальнее и отчетливее. И страшнее. Пал Палыч стал опасаться своих сексуальных демонов, справедливо полагая, что когда-нибудь они смогут окончательно завладеть им во сне и удушить нахер, не дав прорваться в спасительную реальность.

А потом он стал осторожно наводить справки, интересоваться всякими странными сновидениями и оказалось, что демоны сна – это не метафора, а вполне распространённое явление. Чаще всего в мировой литературе описывалась Мара – демон похоти и сонного паралича. Садившаяся одиноким мужчинам на грудь во время сна, и душившая их не давая ни проснуться, ни скинуть с себя. Мара наводила на человека сонный паралич и, пользуясь беспомощным положением спящего, высасывала его жизненную и сексуальную энергию. В Америке была даже официально зарегистрирована серия странных смертей от сонного паралича. Умирали молодые парни, все как один выходцы из малочисленной народности под названием хмонг – племени из Африки. Все случаи тщательно расследовали медики и полиция, но никакого криминала не нашли. Зато установили одну закономерность – в верованиях народа хмонг очень большое значение имели предания о ночном демоне, атакующем одиноких парней, ложащихся спать не помолившись.

При иных обстоятельствах Пал Палыч, как человек сугубо практичный и ни во что не верящий, просто посмеялся бы над подобной чепухой да и забил бы на все эти сказки. Но его собственный опыт ясно свидетельствовал – ночные дикие кошмары повторялись с пугающей цикличностью, примерно раз в пару месяцев. И главное – были реальны! Реальней некуда!

Кто-то или что-то его явно посещало в такие ночи. Вкус и запах потной женской задницы он еле-еле отмывал со своего лица утром после этих посещений. Но кому и как рассказать о таком? Об этом даже речи быть не могло.

Такие мысли и воспоминания всегда вгоняли губера в тоску и депрессию. Поэтому он больше любил вспоминать, как он лихо потом, после своих грязных оргий, поднимал свою немного пострадавшую в их процессе, самооценку. Напоив девок до полнейшей отключки (сам он мог пить в таком возбужденном состоянии сколько угодно, но никогда не отрубался), Палыч прятал в некоторых укромным местах в гостиничном номере (чаще в туалете) парочку пакетиков с запретным содержимым, затем с разных ракурсов фотографировал на телефон бардак, утроенный его командой в номере, не забывал также зафиксировать и сам мотель. И всё это сливал на следующий день одной знакомой молоденькой журналистке и параллельно начальнику горотдела полиции, на чьей территории он так смачно погулял накануне.

И особым извращенным кайфом для Палыча был момент, когда он смотрел репортаж местного ТВ о том, как доблестные правоохранители накрыли очередной притон наркоманов и проституток. С каким мстительным блаженством он всматривался в лица задержанных девушек, прячущих взгляд от камеры, когда их выводили под руки и сажали в машины с мигалками. Как смаковал он в мыслях их дальнейшую судьбу – скорее всего за наркоту их посадят, и они будут гнить в колонии и поделом! Он-то не такой, каким они видели его еще вчера! Он на самом деле борец с развратом, наркоманией и прочими извращениями. Он чистильщик – очищает землю от всякой мерзости и нечисти.

Его гордость и самомнение в такие моменты вставали и распрямлялись внутри него прям таки до комических масштабов. И особая пикантность была в том, что во время просмотра этих репортажей, сама журналистка, их снимавшая, стояла на коленях у него под столом и отсасывала ему с благоговением, стараясь заглотить его орган как можно глубже…

Вот такие воспоминания Палыч любил больше. Он стеснялся своих извращений, предавался им по неодолимому зову плоти, а насытившись, всегда старался как-то побыстрее подняться из грязи, в которую сам себя загнал, и опустить поглубже тех, кто в этом, по его мнению, был виноват. Такой примитивный защитный комплекс извращенца. Компенсаторика.

А в тот вечер, три дня тому назад, он именно в таком, двойственном состоянии духа и плоти въехал в город Торжок. Почему именно в этот город? Наверное, потому, что хотел поговорить еще раз с Цезарем Карловичем, с которым у него как раз и была предварительная договоренность насчет кошелька с биткоинами и возможном – только возможном! – преемничестве. А может, какая еще неведомая сила его туда вела – после двух стаканов коньяка губер уже окончательно раскрепостился и ни о чем таком не думал. Ему хотелось грязных приключений – погулять напоследок перед отъездом в Москву, где, он понимал это вполне отчетливо, первое время надо будет завязать со всякими запретными шалостями.

И как назло в Торжке он никого не нашел. Постоял возле вокзала, присматриваясь к таксистам и выходящим из последней электрички приезжим. Зашел в вокзальный буфет, где сидела парочка довольно подозрительных типов, о чем-то сосредоточенно спорящих и даже отписывавших что-то на салфетке. Пал Палычу очень не понравилось, как поглядел на него поверх бокала пива один из этих странных персонажей. Как будто узнал старого знакомого, и даже, вот наглец, отсалютовал ему сигаретой!

Где я мог его видеть? – настороженно спросил себя Палыч и, поспешно выходя из буфета, постарался прогнать рожу этого вокзального прощелыги через свою оперативную память. Но увы, несмотря на то, что на память он никогда не жаловался, а рожу эту видел вот только что, секунду назад, не то что вспомнить, а даже восстановить перед мысленным взором он не смог.

Это было очень странно. Собеседника этого типа Палыч запомнил хорошо, хотя тот и сидел вполоборота к нему, а вот на месте прощелыги было лишь тёмное пятно. Вернее, ничего не было. И эта кривая ухмылка, и этот нелепый салют дымящейся сигареткой…

Тоже мне, нашёл ровню! Да будь здесь его, губера, охрана, этого супчика вывели бы из буфета под видом проверки документов, да в печень невзначай сунули всего один разок. Так, чтобы кровью ссался ближайшие пару месяцев, – зло подумал его превосходительство, шагая к своей машине.

Он прокатился еще до Ильинской площади, потусовался и там, но тоже никаких распутных девок не обнаружил. Не поленился проехать через мост на Пушкинскую площадь, к городскому парку. Парк из глухого и унылого полупустыря превратился в уютное место прогулок горожан – и все стараниями его команды! Здесь теперь тоже выложили все дорожки новомодной плиткой, понаставили так много фонарей, что их отсвет заливал даже ночное небо, и был виден с любого конца города, а лавочки были теперь так солидны и прочны, что никакие вандалы ничего с ними пока сделать не могли.

Губер предпочел в сам парк не соваться, уж слишком там было светло и, несмотря на поздний час, все еще людно. Мало ли, кто узнает лицо, мелькающее ежедневно на областном ТВ.

И так было видно, что люди здесь собираются приличные, и пьяных шалав нигде не видно.

Сплюнув в сердцах, Пал Палыч погнал свою машину в самый дальний конец города – на Старицкую, и дальше, к зоне строго режима. Покрутился и там, среди старых бараков, частных домиков и чернеющих проёмами окон незаселенных новостроек.

Всё было безрезультатно. Проституток в городе Торжке больше не водилось.

Вернее, они, конечно были, но на улицах по вечерам и ночам не разгуливали и честных благородных отцов семейств и порядочных женихов не соблазняли.

Конечно, можно было бы возвращаться домой, порадовавшись, что его, губернатора, борьба с темным злом разврата и наркомании дает свои неоспоримые результаты, но…

Но похоть уже овладела его нутром и жарко будоражила кровь. Ему хотелось грязных, потных, пьяных и размалёванных шлюх, которые бы плевали ему в лицо и со смехом бы совали свои морщинистые пальцы с облупившимся розово-кислотным лаком ему в рот, царапая отросшими ногтями с черной окантовкой язык и щёки изнутри.

Сегодня ему пришла в голову, вернее в то место, которым он сейчас думал, совсем уж дикая фантазия. Будто бы местные бляди схватят его и, узнав в нем того самого борца с ними, задумают ему жестоко отомстить. Навалившись всей толпой, разденут его догола и переоденут в свои заношенные и мерзко пахнущие шмотки. А потом еще в пьяном угаре разрисуют ему харю своей жуткой косметикой. Превратив его в такую же сосалку как они сами. И будут держать где-нибудь взаперти, в сексуальном рабстве, шантажируя отнятым удостоверением губернатора, которое в случае его неповиновения отправят по почте в администрацию президента, приложив соответствующие фото. На которых его заставят улыбаться, уткнувшись носом в чью-нибудь волосатую пизду, мокрую и перепачканную выделениями.

И он, чтобы избежать позора, вынужден будет прислуживать этим садисткам-извращенкам на их пьянках, которые они превратят в «субботники» для него. Когда проститутки на отдыхе устраиваю ад какому-нибудь молодому мальчику-клиенту, случайно попавшему к ним в неволю, чтобы выместить на нём всю свою злобу, отвращение и ненависть к клиентам.

В общем, в ту злополучную ночь Пал Палыч окончательно рехнулся на почве сексуальной неудовлетворенности и разгонки своих фантазий до немыслимых пределов. А не найдя подходящих кандидатур для удовлетворения своей похоти впал в некое подобие неистовства, то есть почти одержимости.

Не зря же ему салютовал зажжённой сигареткой Незнакомец в привокзальном баре.

Палыч вернулся к парку, и прямо здесь, воспользовавшись тем, что стекла в машине максимально затонированы, достал болт и стал с остервенением его мять и дрочить на только что вспыхнувшую в его мозгу фантазию, спеша хоть как-то сбросить напряжение. Минуту спустя его трусы взмокли от липкой жидкости и он выбрался в ночную прохладу, чтобы поссать. И тут его хозяйство сжала чья-то нежная (явно дамская!) но уж очень сильная рука.

От непреодолимого вселенского ужаса у Палыча мгновенно вспотела лысина.

***

– Попался, супчик! – сказал томный женский голос, очевидно принадлежащей обладательнице этой мягкой но такой сильной руки. И тут же из темноты августовской ночи появилась, словно соткалась из воздуха и мрака, полная высокая дама, утянутая в скрипучий черный латекс, сверкающий даже при свете удалённых небесных звезд.

Это было настолько невероятно, что Палыч решил, что спит или потерял сознание после дрочки, а это жуткое и сексуальное одновременно видение – плод его воспаленного либидо.

Но рука, сжимавшая его причиндалы, была более чем реальна! Её когти – именно так он их тактильно определил, медленно, но неотвратимо впивались в его мошонку и вот-вот грозились прорвать тонкую кожу и пустить губернатору кровь в самом нежном месте его организма! И с этим надо было срочно что-то делать!

– Мастурбируешь? – как-то даже ласково спросила полная дама и еще сильнее сжала руку, медленно поворачивая его прибор то в одну, то в другую сторону. – В парке! Рядом с детской площадкой! Знаешь, что мы с такими делали в моём далеком советском прошлом?

Пал Палыч знал. Он хорошо помнил советское прошлое. Таких онанистов тогда не судили. Их ловили и жестко били. А они даже в больницу не обращались, не то что в милицию.

– Вот-вот, – удовлетворенно ответила на его мысли женщина в черном латексе, рельефно подчеркивающем все её складки и более чем пышные формы. – А я еще очень любила попрыгать у таких на груди. Грудная клетка так забавно хрустит… Никогда не слышал? Я уже тогда была девушкой толстой, так что им приходилось несладко. Говорят, что осколки рёбер протыкают лёгкие и человек быстро умирает от плеврита.

Последние слова она произнесла с таким завораживающе сексуальным выражением, что у Палыча случилась самая постыдная эрекция в его жизни! Его болт, только что им самим измочаленный до полнейшей опустошённости, к тому же попавший в яростный женский плен, вдруг ни с того, ни с сего восстал, словно из ада, и устремил головку куда-то в черное таинственное небо.

Дама сладко улыбнулась, и прижалась к его превосходительству всем своим необъятным телом, жарко скрипящим в натянутой донельзя резиновой оболочке.

– А ты, мил человек, я вижу и правда извращенец! – восхищенно прошептала она, всё сильнее сдавливая рукой свою добычу и одновременно приближая своё мясистое лицо к внезапно побледневшей физиономии губера. – Не зря говорят: с тобой можно иметь дело…

– Кто говорит? – зачем-то спросил он, утопая в её омутах-глазищах, в которых вдруг появились и стали быстро приближаться крохотные сверкающие звёздочки. Они завладели вниманием Палыча, и мир вокруг как-то незаметно перестал его волновать. Стало вдруг очень важно уследить за бешеным танцем этих звёздочек, а для этого надо было как можно ближе прижаться к самой обладательнице бездонных зрачков-колодцев, а ещё лучше – утонуть в них самих.

Пал Палыч сдался и, положив руки на огромные упругие груди этой невероятной женщины, с радостным отчаянием нырнул в черную дыру, возникшую перед ним, и всосавшую его полностью.

Поэтому он не видел дальнейших невероятных событий, развернувшихся на обочине Пушкинской площади в Торжке, в ту ночь. Он не заметил яркий свет фар, внезапно осветивший и его печальную фигуру, и грузное тело пленившей его дамы. Не услышал сумасшедший визг тормозов подлетевшего к ним такси. Выскочившего из машины его собственного шофера Пахома Отвёрткина он тоже, разумеется, не увидел.

А что было дальше, увидел лишь водитель такси, но он ничего никому не рассказывал, справедливо полагая, что ему вряд ли кто поверит.

А было так: Пахом что было сил, схватил глумившуюся над его непосредственным начальником женщину за тугой хвост волос, торчавший из-под черного латексного капюшона, и рванул на себя. Пахом знал, с кем имеет дело, и потому не церемонился. Когда женщина развернулась к нему лицом, он со всей силы воткнул ей кулак в подбородок хорошо поставленным боксерским ударом.

Так бить его учили в молодости, совсем в другое время и в другом месте – в военной разведке великого и могучего государства. И наука эта осталась с ним навсегда. Но тут и она оказалась бесполезна.

Женщина покачнулась, её мощно встряхнул удар, но она не упала и ни на миг не потеряла равновесия. Она лишь закрыла лицо руками и быстро развернулась кругом, вокруг своей оси, словно волчок. А когда убрала руки от лица, то схватила Пахома за грудки, легко приподняла на полметра над асфальтом и швырнула на капот таксомотора, словно нашкодившего кота. Здоровенный детина проехал на заднице до переднего стекла, разбил его своим копчиком и с диким воем провалился на пассажирское сиденье, причем ноги его остались торчать наружу.

Водитель сразу понял всё и не стал испытывать судьбу. Он вывернул донельзя руль вправо, и так ударил по тапкам, что задымила новая резина, и жалобно завизжал весь автомобиль. Зачем-то он проделал почётный круг возле бюста Пушкина и стартовал в темень, по направлению к Борисоглебскому монастырю, между прочим – одному из трёх старейших монастырей России.

Но всего этого страшного великолепия Пал Палыч не увидел. Он блаженно плавал в мире своих грёз, и там над ним нависала огромная женская задница, утянутая в гладкий и горячий латекс. Она медленно на него садилась, поудобнее устраиваясь у него на груди, и холёная пухлая дамская рука расстёгивала на самой середине этой божественной попы незаметную молнию, которая скрывала святая святых – узкую щель, ведущую к самому анусу прекрасной Домины.

И Пал Палыч всем своим нутром чуял, что вот сейчас эта Домина поудобнее устроится на нём, может даже немного попрыгает, чтобы он ощутил себя полураздавленным червяком, и начнет не спеша наваливаться ему на лицо.

Как раз этой самой слегка раздвинутой щелью в плотной и горячей резине…

…Прошло какое-то время, прежде чем его превосходительство понял, что это никакие не грёзы. Он вполне ощутил себя, своё тело, лежащее на диване, довольно удобном, хотя и немного жестковатом. Он даже открыл глаза, и смог оглядеть пространство вокруг. Свет был приглушённым и лился откуда-то снизу, видимо светильники стояли на полу. Вся комната была уставлена диковинными предметами старины – какими-то прялками, детскими люльками, старинными комодами, и скорее походила на запасник музея. Но что больше всего понравилось Палычу – это прям таки божественный аромат, разлитый в воздухе. Смесь благовоний, ладана и чего-то совсем уж неземного, будто на высокогорном лугу пробегающая легковесная нимфа нечаянно уронила сосуд с амброзией, который несла-спешила на пир олимпийских богов.

Единственное, что пугало Палыча до усрачки – он не мог пошевелиться.

Совсем. Никак. Ни единой клеточкой своего некогда могучего организма. Он мог вращать глазами, но вот открыть рот или даже просто пошевелить губами было ему уже недоступно. Он мог дышать, но совсем неглубоко. Вздохнуть полной грудью не получалось.

А еще он был голым. Абсолютно.

Он помнил, как его раздевали две срамные девки, которые расхаживали вокруг него откровенно виляя задами и презрительно-насмешливо разглядывая его тело. Они перешёптывались между собой, но слов он не мог разобрать, как ни прислушивался. А ещё они обменивались между собой какими-то грязными намёками, делали неприличные жесты и указывали на разные части его тела.

Это было очень мерзко и пугало Палыча больше всего. Осуществлялся самый жуткий из возможных его кошмаров – он попал в какой-то непонятный переплёт и ничего не контролировал, даже собственное тело!

В другое время и при иной обстановке он бы порадовался такому неожиданному осуществлению своих самых потаённых сексуальных фантазий. Ведь он впервые в жизни по-настоящему оказался полностью во власти весьма сексуальной дамы, хотя и не совсем в его вкусе, и главное – не пришлось её специально поить, чтобы она проявила свою хищную сущность!

Она действительно была хищницей, причем хищницей намного более опасной и свирепой, чем он мог даже мечтать! И она похитила его именно для того, чтобы насиловать, мучить и унижать!

Остановись, мгновенье, ты прекрасно! – воскликнул бы губер в другое время. Но сейчас…

Сейчас он откровенно боялся. До обморока. Раньше он играл в такие ситуации, провоцировал их, но всегда контролировал и допускал лишь тот уровень насилия над собой, который ему нравился. Он мог в любой момент всё прекратить, когда ему надоедало, или когда наступала желанная разрядка. Раньше всё было в его власти. А теперь…

А теперь он впервые почувствовал себя самой настоящей жертвой. И когда всё это кончится, и кончится ли вообще – было неизвестно. Теперь он был в чьей-то власти. Во власти женщины.

Кстати, что он в плену именно у этой толстой домины в сексуальном наряде его безошибочное чутьё угадало верно. Какая-то дверь открылась и вошла судя по тяжелым шагам именно она – его похитительница. На ходу расстёгивая молнию на спине, она стала стаскивать с себя скрипучую, переливающуюся черным блеском резиновую кожу. Ограниченный угол обзора не позволил Палычу как следует разглядеть её тело, но то, что он успел выхватить краем глаза, впечатлило его более чем! Дама была великолепна – высокая, полная фигуристая, вся пышущая неукротимой сексуальной энергией и источающая откровенные сексуальные флюиды. Да, отдаться такой самке – об этом он мог лишь мечтать! Среди потасканных шлюх таких не было!

Не зря же сотни раз было сказано: бойтесь своих мечтаний! Вот они, блять, и осуществились!

Она, наконец, стащила с себя шелестящий латекс и – фр-рррр! – Палыча обдало дождём мельчайших капелек её пота – она стряхнула вывернутую наизнанку мокрую и жаркую резину прямо на него! И не просто стряхнула, а ещё и бросила ему на лицо этот комбинезон, со словами:

– Нюхай, извращенец, нюхай! Запоминай аромат женщины! Жаль не я твоя госпожа. Ты бы у меня всю жизнь мои следы слизывал своим подлым языком.

Еще и рукой прижала скользкую потную резину к его губам и носу.

И уже обращаясь к своим прислужницам, велела:

– Приготовьте чай с лимоном и принесите всё сюда – отдыхать после сауны мы будем здесь, сидя на этом борове.

Так Палыч узнал, что он в предбаннике какой-то сауны, и что у толстухи еще имеются и подружки. И скорее всего он всё-таки спит. Потому что не может быть такой яркой и стопроцентной сбычи мечт!

Однако он не спал. Он не успел еще привыкнуть к причудливой смеси запахов, источаемых, лежащем у него на голове сексуальным нарядом, как его убрали. И две странные служанки стали суетиться вокруг, расставляя кресла и стеля какие-то коврики.

Всё это Палычане особо занимало. Его больше беспокоил тот факт, что он с момента пробуждения, всё ещё находился в состоянии полнейшего паралича и даже не мог открыть собственный рот! У него начиналась самая настоящая паническая атака! Он закрыл глаза, надеясь сбросить с себя всё это наваждение и проснуться где угодно, лишь бы вновь ощутить своё тело.

Но даже время теперь текло для него иначе. Он его просто не чувствовал.

Он снова открыл глаза, когда в комнату ввалились сразу три дамы, завернутые в простыни. Волосы у них были мокрые, сами женщины над чем-то смеялись и были явно приятно взволнованны. Особо выделялась среди них знакомая Палычу его похитительница – она была среди подруг явно старшей и по возрасту, и по своему статусу. Хозяйка дома, это понятно. Но ещё что-то в ней было от начальницы – властная, горделивая осанка и снисходительность к подругам, которых это никак, однако, не коробило.

– Какая прелесть! – хлопнув в ладоши, воскликнула одна из дам, остановившись перед диваном, на котором возлежал его превосходительство губернатор (теперь уже бывший, как он сам о себе с горечью думал) в абсолютно голом виде.

– Это у него теперь такая мощная эрекция будет постоянно? – просила другая женщина, пониже ростом, но обладавшая не менее внушительным объёмом бёдер и талии, чем хозяйка.

– Да, Марьяна, это специально подарок для вас – стопроцентный самец, с постоянной и гарантированной эрекцией. Последствия сонного паралича, свалившего нашего почтеннейшего губернатора. Он ничего не чувствует, даже не знает, что его пенис теперь стоит как Александрийский столп и вы, дамы, можете садиться на него сколько угодно – не упадёт. Идеальный массажёр, жаль только вибрировать не умеет!

Женщины рассмеялись, внимательно разглядывая тело пленника. Палыч от стыда зажмурился.

– А рот у него открывается? – спросила другая мадам, устраиваясь на кушетке напротив и кладя ноги в резиновых шлепанцах ему на грудь. – Как там насчёт кунилингуса? Паралич лишил его такой функции? Можешь его расколдовать, Акулина?

– Расколдовать можете и сами, это не моя собственность, так что печать на него я не ставила. – Устраиваясь в кресле у изголовья дивана, на котором лежал Палыч, ответила хозяйка дома. – Сядьте ему на мордочку и вдохните немножко жизни – сами знаете, как это делается!

И дамы вновь расхохотались им одним понятной шутке. Впрочем, Палыч кажется догадался как именно ему собираются «вдыхать жизнь».

Они отдыхали после сауны, блаженно расслаблялись, попивали чай, который им подали молчаливые служанки, о чем-то между собой переглядывались и словно вели, – Палыч это явственно ощущал всем своим нутром! – какой-то загадочный мысленный разговор!

– Кто бы мог подумать, кунилингус от самого губернатора! – восхищенно сказала та, что попирала его тело ножками. – Ваше превосходительство, не желаете ли нам отлизать!

И снова веселый смех.

Марьяна отдала служанке пустую чашку и бесцеремонно уселась на то место, где по расчетам Палыча, у него как раз должен был стоять колом его орган. Он ничего не почувствовал, но по блаженному вздоху Марьяны понял, что Акулина её не обманула – гидравлика работала и наездница получила в своё распоряжение вполне живой и безотказный фаллос, к тому не ведающий усталости и разочарований.

Вот только его обладателю не было от этого никакой радости!!!

– Присоединяйся, Катя! – сказала Марьяна, равномерно приподнимаясь и вновь садясь на горячий и упругий болт Палыча. – Уверена, его превосходительство в куни тебе не откажет. Он ведь у нас теперь такой милашка!

Она уже явно «потекла» – глаза затуманились, стали масляными, лицо раскраснелось, дыхание стало глубже и чаще. Дама выгнула спинку, блаженно потягиваясь.

А у Палыча на глазах неожиданно навернулись слезы отчаяния. Он ничего не чувствовал!

Катя скинула с левой ноги шлепанец и погладила пальчиками его нос и губы.

– А если зажать ему нос и рот он задохнётся? – спросила она с каким-то нездоровым интересом.

– Конечно, – ответила Акулина. – Он же полностью парализован. Абсолютно в вашей власти, леди. Его жизнь в ваших руках. Вернее, в твоих ногах, Катюха!

– Хочется куни, а то обязательно придушила бы! – ответила подруга, запихивая пальчики своей ноги в нос мужчине.

Палыч в ужасе слушал весь этот бред и понимал, что сейчас ему предстоит исполнить как можно более качественно отлиз этой стервозе, но он даже не представлял себе, как открывать рот! И как быть? Ведь удавит, как нехера делать – попробуй не отлизать! И ему ещё никто и никогда не засовывал пальцы ноги в нос! В рот засовывали, но вот в нос… Это было совсем иное ощущение, необычное. И настолько сладостное и одновременно унизительное, что он снова чуть не заплакал.

Стало трудно дышать. Катя заметила это и удовольствием запихнула пальчики ещё дальше ему в ноздри, чтобы перекрыть приток воздуха совсем. Ей захотелось увидеть ещё больше отчаяния в его глазах.

– Не спеши, – сказала Марьяна, заметив хищный блеск в глазах подруги. – Он нам нужен ещё живым. Попозже поиграем с ним как с птенчиком. Никуда от нас не денется…

Она блаженно закрыла глаза, всё глубже стараясь сесть на губернаторский жезл.

– Ну не так, так эдак! Всё равно замучаю, как Пол Пот Кампучию! – наконец решилась сесть на лицо Палычу Катерина.

Она перекинула ногу через его голову и накрыла лицо подопытного кролика всей своей попой разом, не предупредив и не дав даже набрать побольше воздуха. Что в его случае было и невозможно – глубоко дышать его превосходительство всё равно не мог.

Кислый сочный вкус женского влагалища затопил рот Палыча, и он стал кое-как ощущать свой язык и даже попытался слегка им пошевелить.

***

В смерти его превосходительства, конечно же, были виноваты мы с Коляном. Не доглядели. Хотя наша бывшая госпожа Акулина, внезапно куда уезжавшая, строго-настрого приказала нам смотреть в оба. Ну мы и смотрели. Как могли… А что мы могли-то? Как нам, двум дворовым девкам, сладить с раздухарившимися подругами ведьмы Акулины, которые после её отъезда совсем с катушек слетели? Что мы могли им сказать? Как приструнить?

В том-то и дело, что никак.

Когда Акулина спешно покинула свое логово, до меня дошло, в какой жуткой опасности мы с браткой оказались. Дело в том, что её подруги, судя по всему, были тоже ведьмами, и, к сожалению не очень умными дамами. Они довольно быстро напились, и принялись вытворять с несчастным паралитиком такое, что даже мне, успевшему повидать за это лето всякое, временами становилось дурно.

Пару раз смачно пукнув пленному чиновнику в лицо, они разбудили в нем способность кое-как шевелить языком и губами. Говорить он, правда, по-прежнему не мог, зато мог теперь далеко высовывать язык, чем и надеялся, дурашка, заслужить благосклонность своих новых мучительниц.

Весьма наивное стремление.

Марьяна, не особо злоупотреблявшая вкусными наливочками из прохладных погребов Акулины, сумела в какой-то мере сохранить здравость рассудка и трезвость половых инстинктов. И потому усевшись первой на физиономию Пал Палыча и попрыгав на ней в своё удовольствие какое-то время (хотя и довольно долго), бурно и страстно кончила, попутно залив выпученные в ужасе глаза охреневшего мужчины своей горячей смазкой.

– Ты, сучка, – указала она пальцем на Николая, – подлижи меня!

Я исподволь, мельком глянул на её волосатую промежность – там, и правда, всё слиплось и промокло. Посочувствовал брату, уже опускавшемуся перед ней на колени. Нажрётся бедолага сегодня женских половых гормонов до тошноты.

– А ты, сучка, – это уже ко мне, – вытри его рожу. Ишь, мокрая какая… – улыбнулась Марьяна.

Вот так: мы для неё лишь две сучки, даже наших позорных прозвищ она не запомнила. Просто парочка безликих прислужниц, и всё.

Я осторожно промокнул салфеткой залитое дамскими соками лицо губернатора, стараясь не встречаться взглядом с его полными животного ужаса глазами. Представил, каково ему сейчас – абсолютная обездвиженность и регулярная пытка удушением. Марьяна-то относительно трезвая скакала на нем полчаса, а то и больше, а вот эта Катя вряд ли получит оргазм так быстро… Как бы девахи, войдя в раж, не придушили нашего пациента! Отвечать-то нам с братаном придётся. Потому как не доглядели!

Взгляд несчастного метался по комнате, и всё время возвращался ко мне. Мужчина беззвучно молил меня о хоть какой-нибудь помощи, но что я мог сделать? Вырубить двух стерв парочкой внезапных апперкотов, а дальше что? Тащить на себе взрослого парализованного мужика? Куда? Мы же в поместье Акулины, до города пара километров, машины у нас нет…

А если сама хозяйка где-то рядом, а если она отправилась за Стефанией, и они вот-вот явятся вместе? И что тогда с нами будет за столь дерзкую попытку побега?

Хватит, я своё отбегал. Пусть этот мужик попробует сам. Удачи ему!

Между тем Катя уже пристраивалась над лицом губера, пыхтя и пьяно ухмыляясь. Села. Поёрзала, выгнув спинку и блаженно закатив мутные глазки, устроилась поудобнее. Лицо пленника полностью погрузилось между её мясистых полушарий и напоследок мы услышали какой-то отчаянный полу-вздох, полу-всхлип – это прощался с нами его превосходительство, видимо не успевший втянуть в себя как можно больше воздуха.

Но старался он в этот раз отчаянно. Видимо понял, что этот акт кунилингуса в его жизни, возможно, последний. Вот и работал языком так усердно, что Катя сразу поплыла – задышала глубоко и сладостно, застонала, закинув руки за голову, и жмурясь от кайфа. В какой-то момент она даже зарычала, как тигрица, впивающаяся зубами в загривок косули – настолько ей было горячо и приятно.

Марьяна смотрела на неё с завистью, даром, что только что сама кончила.

Было видно, что она даже немного старается оттянуть приближение оргазма, слегка привстаёт с лица пленника, даря ему, таким образом, лишний глоточек воздуха и жизни. Пытается продлить своё удовольствие. Но мастерство кунилингера быстро сделало своё дело – Катя задрожала и напряглась одновременно, не сдерживая крики блаженства. Кончала она долго и яростно, словно стараясь выпить из стонущего под ней Палыча все жизненные соки до последней капли.

Да, Палыч теперь обрел способность отчетливо стонать и в этот стон он старался вложить всю свою отчаянную мольбу о милости. Он хотел жить и готов был ради этого ублажать кого угодно и как угодно, лишь бы ему позволили и дальше быть полезным… лизуном!

Но, увы, у Кати на него были совсем иные планы.

Она устало вытерла пот со лба, еще немного посидела на лице мужчины, словно прислушиваясь к своим ощущениям и раздумывая, а не повторить ли, слегка улыбнулась каким-то своим, судя по всему весьма тёмным мыслям и неожиданно поднявшись, выпустила в лицо, совсем не ожидавшего такого подарка Палыча, мощную струю пенного золотого нектара.

Как уж бедолага не захлебнулся, я не знаю. Видел лишь, как выдыхал через нос бывший губернатор, плотно сжав губы – это его и спасло от позорного утопления.

– Подмой его, – немного осипшим от оргазма голосом приказала мне Катя, вставая с мокрой от её влаги головы мужчины.

Я добросовестно вылил на него маленькую бутылку минералки. Хотел было подбодрить мужика, подмигнув ему сочувственно и кивнув головой, всё, мол, будет хорошо… но не решился. Уж больно пристально наблюдала за мной Катя. Так и сверлила меня надменно-злым взглядом.

Хотя с чего ей быть такой злой-то? Только что ведь блаженствовала, сидя на лице у человека. Радоваться надо, кайфовать!

Но нет ведь – злюка.

– Может, еще разок в бассейн окунёмся? – спросила её Марьяна. – Что-то я слегка вспотела на этом… – она насмешливо кивнула на всё ещё стоящий колом член губера, – фаллоимитаторе!

– Нет, – вдруг совсем серьёзно сказала Катя. – Я его придушу.

– Зачем? – искренне удивилась Марьяна. – Он ведь не наша игрушка, а Акулины. К тому же ты, кажется, сегодня и так всласть с ним натешилась. Вон, тоже, мокрая вся! Пошли, нырнём, окунёмся-не-вернёмся!

Она была настроена игриво, явно в противоположность своей подруге. А та снова села на Палыча, только теперь ему на грудь, пристально глядя в глаза своей будущей жертве.

– Я хочу его убить. Задушить задницей. Хочу вызвать демона. Аластора.

– Не получится, – флегматично ответила ей Марьяна. – Мы много раз с тобой его вызывали, да и другие тоже. Ничего никогда не получалось. Аластор просто так на зов не приходит.

– Знаю, что просто так не приходит, – задумчиво разглядывая лицо побагровевшего от всего услышанного Палыча, отозвалась Катя. – Вот я и придумала принести жертву. Человеческую…

– Ты это серьёзно, подруга? – спросила Марьяна, и от её былой беспечности не осталось и следа. – Ты готова на жертву? Человека в обмен на… А на что?

Катя сощурилась, на миг задумалась, а потом скороговоркой выпалила:

– Хочу такую же силу, как у Акулины!

– Рехнулась! Акулина давно в этом бизнесе. Это её город. Да и область вся… Да к ней и из Москвы и Питера приезжают, она сильная ведьма, может сильнейшая во всём Северо-Западном регионе. Скорее всего, ей-то как раз демон и помогает! А тут ты вылезешь со своей дурацкой инициативой. Аластора позовёшь! А если Акулина узнает? А она ведь обязательно узнает!

– Да и чёрт с ней, – зло сплюнула в лицо Палычу Катя. – Когда мы с ней силами сравняемся, я эту Акулину буду нахер посылать без зазрения совести.

– Смотри, как бы она тебя не послала, – с коротким смешком ответила Марьяна. – Ты подумай: ты в её доме, на её территории, её собственного зверька убьёшь! За такое голову отрывают. В лучшем случае будешь у неё в рабстве лет двадцать пахать. За неё всю грязную работу делать, а своё место потеряешь!

– Не потеряю…

– Потеряешь! После освобождения вон будешь с цыганок дань собирать по вокзалам. Завязывай с такими глупостями!

Даже мне, тупой в подобных делах служанке, было ясно, что назревал не шуточный конфликт, и ещё более серьёзное магическое преступление. Оставаться нам с Коляном при таком раскладе свидетелями было смертельно опасно.

Эх, превратиться бы в мышь и юркнуть в подпол! Но куда там!

– Да и не вызвать тебе Аластора… – как-то глухо и задумчиво произнесла Марьяна. – Не придёт он на твой зов.

– Не веришь в мои силы? – недобро глянула на подругу Катя.

И я понял, что это пиздец. Теперь она точно попытается вызвать этого чертова Аластора, будь он трижды неладен! Кто хоть это такой, хотя бы знать! Но ведь женщины не берутся на слабо! Неужели ведьмы не женщины? Хотя соперничество между подругами… Да ещё за магическую силу…

Тут всякое может случиться.

– Нет, почему же… – вдруг успокоившись, ответила Марьяна, достав откуда-то тонкий прут и прицеливаясь, чтобы хлестнуть им по члену-стояку Палыча. – Верю. Просто Аластор – демон страдания, а не смерти. Он БДСМ-щик. Ему надо целое представление забабахать, чтобы он пришёл. Мистерию! С кровавым финалом. А у тебя на это времени нет. Не успеешь.

– Ну, крови не обещаю, – садистски улыбаясь, промолвила Катя, подсаживаясь ближе к голове Палыча, – а вот страдания будут! И еще какие!

– А с девками Акулиниными что собираешься делать? – так же спокойно и вроде даже без особого интереса спросила Марьяна и кивнула на Коляна.

– А что мне её девки? Одного с собой заберу, а второй будет молчать, правда? – спросила она у меня, подмигнув с такой холодной жестокостью во взгляде, что меня в холодный пот мгновенно бросило. – Они ведь, кажется, сестрички? Сестрички либерти?

Я понял, что она заберёт меня, а не Коляна. И Колян точно будет молчать за меня. А что со мной будет – об этом лучше не думать. Бесконечная боль экзекуций у Акулины, помноженная на унижения в рабстве у Стефании, покажутся мне раем. По сравнению с тем, что со мной будет вытворять ЭТА скотина.

Нет, правда, лучше даже и в мыслях такое не представлять!

Вот так, внезапно, и казалось бы без видимой причины, разговор двух пьяных от Акулининой наливки и собственной безнаказанности баб переключился на нас с братом. И мне как-то сразу стало нехорошо. Видимо я научился предвидеть дальнейшие события. Хотя, что тут особенно угадывать-то? Всё и так ясно.

– А давай-ка их выпорем для начала? – лукаво ухмыльнулась Марьяна. – Если уж ты задумала настоящую мистерию, то давай пустим немного невинной кровушки!

– Угу, – деловито согласилась с ней Катя. – Только переоденем во что-нибудь белое. Какие-нибудь комбинашки на них напялим, чтобы кровь лучше смотрелась. Я люблю, чтобы на белом рубцы такие выступали…

Катя хищно облизнулась при этих словах. О губере, на котором она продолжала сидеть, вроде бы даже забыла.

– Тогда уж лучше в простые белые платья, знаешь, которые раньше дворовые девки носили по праздникам. Только надо, чтобы они в обтяжку были. Чтобы они в таких платьях как куколки беспомощные были – стегай куда хочешь, она всё равно как связанная! Я такое в кино однажды видела! – с восторгом предложила Марьяна.

Похоже, её все-таки увлекла идея Кати устроить несанкционированный карнавал страданий. И нам с браткой предстояло играть в этом перформансе если не решающую роль, то уж во всяком случае, девушек на разогреве.

– Поняли, шмары? – обратилась к нам Марьяна. – Метнулись обе и притащили белые холщёвые платья! Живо! Пять минут, и вы здесь!

Нам повторять дважды было не нужно, но ведьма тут же остановила нас:

– Хотя нет, ты – она указала прутиком на Колю, – бежишь за платьями вприпрыжку, а ты – это уже мне – всё-таки сначала вылижи мне подмышки. Упрела я с вами тут!

Пока Колян бегал в кладовки Акулины, мне пришлось вылизывать эту дрянь Марьяну. Дама она была страстная, жаркая, в самом соку, и потому подмышки у неё и правда были мокрыми. Едкая соль вперемежку с каким-то хвойным экстрактом. Любят эти ведьмы душиться всякими натуральными лесными приправами. Видимо привычка с тех времён, когда они малых деток в печку сажали и там жарили, натирая и присыпая всякими специями.

Я даже сам поразился той хрени, которая внезапно мне в голову полезла! Еще вспомнил, как Акулина себе под стельки в туфли сыпала свежие семена полыни, и наши с Колей фотки туда клала. «Чтобы горе-горькое у меня под игом оба почувствовали» – так и сказала! Потом видел я эти фотки, она их выбросила недели через две. Только наших изображений там уже не было – стерлись о её шершавые пятки. Или впитались в них…

Колян же между тем вернулся весь сам не свой – бледный и с бегающими от волнения глазами. Принес несколько платьев, из которых нам предстояло выбрать что посмешнее. Чтобы ведьмам было веселее нас уму-разуму учить.

Но и сам процесс нашего переодевания им тоже очень понравился. Дамы хохотали, подгоняя нас плеткой, пока мы неуклюже стаскивали с себя одно тесное и трещавшее по швам бабушкино кимоно и тут же напяливали что-то еще более гротескное и ужасное. Николаю спину и бока разукрасили парой глубоких рубцов еще до начала самой порки, а мне досталось по ногам и оказалось, что это чертовски больно – когда тебе с оттяжкой протягивают по самым икрам! Но это, повторюсь, была лишь прелюдия!

Пороли нас двоих сразу. Поставили лицом к Кате, заставили закинуть руки за голову и обе ведьмы, в пьяном угаре, стали соревноваться, кто заставит нас орать сильнее. Катя лупцевала плетью, Марьяна орудовала длинной тонкой тростью, и старалась попасть мне исключительно по соскам. А уж куда доставалось брату, я и не видел. Не до того было, сам быстро сломался – выл как самый позорный поц, и дрыгался, как цуцик.

Если уж после таких адских плясок святого Витта, к нам не явился мистер Аластор, то он совершеннейший мерзавец и абсолютно бесчувственный демон!

Ведьмы были в восторге. А я молил Бога, чтобы поскорее появилась хозяйка дома и разогнала бы эту пьяную вакханалию. На груди у меня и правда кое-где появились пятна крови, которые эффектно проступали сквозь белую кисею платьица. Катя упивалась этим зрелищем и велела мне вертеться перед ней, демонстрируя также следы от их варварских орудий наказания на плечах и руках. Там тоже в нескольких местах рубцы вспухли, и начинали кровоточить.

Катя буквально напитывалась зрелищем крови, глаза её становились всё более безумными, а ноздри аж раздувались так, словно она старалась уловить тончайший аромат человеческой кровушки.

Святой Грааль! А не вампирша ли она часом? – подумалось мне.

Натешившись нашими страданиями, девушки захотели снова секса. Возбуждение требовало полного и немедленного удовлетворения.

– Смотри, что есть в коллекции Акулины! – сказала Марьяна, доставая из интимной шкатулки (я уже упоминал любовь хозяйки ко всяким шкафчикам, шкатулочкам, пеналам и ящичкам?) продолговатый предмет изготовленный из черной сверкающей резины, подозрительно похожий на двойное дилдо.

– Отъебём? Обеих? – предвкушая новенькое сексуальное развлечение, спросила Катя?

Марьяна кивнула, деловито вводя себе во влагалище один конец дилдо, а второй поглаживая как будто дрочила его. Её взгляд остановился на мне. Я оценил толщину этого гладко-сверкающего резинового баклажана, который сейчас мне предстоит принять в задницу, и в животе у меня сразу поплохело. Прибор был огромен! Сейчас мне разорвут очко и без помощи магии мне не помочь – истеку кровью нахер! А эти стервы, судя по опьянению и поехавшей на почве сексуальных извращений крыши, меня лечить даже не попытаются. Одной жертвой больше – так даже лучше будет, для их сатанинских ритуалов!

– А ты будешь мне очко отлизывать! – Марьяна было позвала Николая припасть к её слегка целлюлитному афедрону, но тут возмутилась Катерина.

– С хрена ли всё только тебе? У тебя дилдо внутри, ты и так кончить сможешь легко, а мне что тут прикажешь пальцем, что ли ковыряться? Нет уж, пусть полирует мне мохнатку, а потом поменяемся!

И заржала, как ненормальная.

Понимая, что насилие неизбежно, и помятую старый совет расслабиться и постараться получить удовольствие, я максимально отключил все страхи и сделал свою попу мягкой и податливой.

И всё равно орал благим матом, когда Марьяна всаживала в меня миллиметр за миллиметром эту хреновину! Она нарочно не воспользовалась смазкой, чтобы причинить мне страдания девственника, лишающегося анальной целки. Сама-то давно текла так, что у неё там всё хлюпало и капало…

После того, как она кончила, я уже не мог ни ходить, ни сидеть. Мог лишь стоять, плотно сдвинув ноги и сжав половинки жопы. Подняв руки за голову – потому что так мне велела Катя.

А у неё появилась новая идея. И как всегда запредельно бесчеловечная.

– Жаль девочку, – с фальшивым участием смотрела она на меня. Анус порвали, а никакого удовольствия ей не доставили. – Ну-ка, отсоси у неё! – велела она Николаю.

Тут у меня внутри опять всё оборвалось. Вот только не это! Делайте с нами, что хотите, но не лишайте последнего человеческого достоинства!

Я вдруг понял, что настоящей ведьминской власти эти чокнутые над нами не имеют. Чтобы вот как у Акулины, или у Стефы – не хочешь, а сделаешь что угодно. Палец сам себе откусишь и сожрёшь, если прикажет такая карга. А эти нет, они могут лишь над нами измываться по-всякому, и мы их терпим потому, что боимся тех, настоящих наших владычиц!

А эти просто шлюхи-садистки, куражащиеся над тремя мужиками по случаю. Хотя… если честно, мы с братом уже давно никакие и не мужики. Платья нам больше подходят. А Николаша так вообще себя давно в женском роде величает, и на бабское обращение быстрее реагирует…

Мы встретились с ним глазами, и я отчетливо покачал головой. Нет, мол, даже не вздумай! А Коля опустил взгляд и сказал тихо:

– Да ладно тебе… Да похуй… Я ж соска, я горничная. Я…плохая девочка. Мне это нравится – такой быть…

На этот раз обе стервы заржали в голос, а Катюха даже в ладоши захлопала.

– Оп-па! – пришла она в неописуемый восторг. – Да у нас тут каминг-аут! Раскрываются внутренние сущности и намечается, кажется, лесбийская парочка!

Она прошлась вокруг меня, пританцовывая и внимательно меня разглядывая, будто впервые видя.

– А кое-кому это совсем не нравится!..

Это она явно на меня намекала, быстро оценив всю сложившуюся диспозицию и уже предвкушая еще более утонченные моральные пытки.

– А ты ему отсосёшь, чтобы спасти честь брата? – она приблизила своё лицо вплотную к моему и заглянула мне прямо в мозг. – Ну, на что готов ради своих оставшихся мужских принципов?

А раз нет у них надо мной власти, подумал я в тот момент, то и похуй что они там со мной делать будут – сам я ни у кого ничего сосать не стану. Ведь когда-нибудь всё-таки вернется Акулина и весь этот беспредел так или иначе прекратится!

Я сделал свой взгляд тупым и безразличным. И Кати не удалось поглумиться над моими моральными страданиями. Она постояла так ещё немного, посверлила меня взглядом, и поняв, что этим меня не зацепить, отступила, велев:

– Пусть сосёт! Я хочу это увидеть!

– Не, – опять вмешалась Марьяна. – Просто сосёт – это не интересно. Давай сделаем так: раз уж одна сучка выразила своё желание, то пусть не сосёт, а лижет второй сучке яйца. А та положит свой болт, или клитор, как там у них это называется, ей на лоб. И пусть плохая девочка лижет хорошей девочке – Марьяна чуть не подавилась смехом, – пока та не кончит ей на лысину!

– Где ты такое видела? – захохотала в восторге Катя.

– В порнухе же! Обожаю гейскую порнуху! Да и сама так делала не раз. Эти, как их, платные сексуальные рабы, которые мечтают оказаться в «настоящем» рабстве у женщин. Вот парочку таких девственных мальчиков берёшь, и заставляешь друг другу письки дрочить, попки вылизывать. Они сначала отнекиваются, мы, мол, на такое не подписывались, а потом когда заставишь их насильно – вот это кайф нереальный получаешь! Просто башню срывает!

В тот момент я, кажется, разгадал ранее неразрешимую для себя загадку – почему дамы определенного склада так любят гейскую порнопродукцию. Но и об этом я тоже никому никогда не расскажу.

Я мельком глянул в узкое, забранное фигурной решёткой, оконце Акулининой сауны. Солнышко уже падало за вершины сосен, стало быть, приближался вечер. А хозяйки всё не было…

Ну и сколько еще нам это терпеть!

А дальше случился весьма эффектный облом. Мы ведь, как и положено было, носили замки верности. Так что когда наши садистки велели нам поднять юбки, всё стало на свои места. Дамочки скорчили разочарованные гримасы и от своей грандиозной идеи вынуждены были отказаться.

После этого они немного успокоились, сходили в бассейн и вернулись слегка протрезвевшие и какие-то даже задумчивые.

– Ну можно считать, что если до вечера Акулина не вспомнила о своём пленнике, то он ей не особенно-то и нужен – скучающим голосом сказала Катя.

И подошла к забытому до времени его превосходительству. Который снова выпучил глаза от страха и явно пытался что-то произнести. Ну или хотя бы промычать.

– Как думаешь, – спросила Катя у Марьяны, – чтобы он в агонии не вздумал меня куснуть, что надо сделать?

– Шарик ему из секс-шопа в рот засунь, – беспечно предложила Марьяна. А сама исподволь наблюдала за подругой с явно нездоровым интересом. Похоже, и правда хотела её подставить.

– Пожалуй, да… – ответила Катя, и полезла искать в закромах Акулины что-то похожее на кляп для бедолаги губера.

Но не нашла. Покрутилась вокруг себя, и обнаружив свои же брошенные тут же трусики, скомкала их и засунула в рот жертве.

– Мне нужен алтарь! – заявила Катя и мрачно взглянула на нас. – Тащите сюда Акулинин алтарь!

Алтарь хранился у хозяйки в спальне, и мы с Колей еще изрядно попотели, прежде чем принесли его в сауну. Что с нами сделает за это Акулина, я лично старался не думать. Но надеялся, что основной её гнев падет всё-таки на распоясавшуюся ведьму, а нам так – рикошетом достанется. Ну, может, руки по локоть отрубит, или, скорее всего пару веков в рабстве добавит. Хотя это вряд ли, мы ж теперь официально не её сучки!

Вероятнее всего будет очередная порка. Но нам уже не привыкать…

Губера переложили головой на роскошный Акулинин алтарь, затянутый лиловым и черным шёлком, после чего Катя накинула на себя свою ведьмовскую мантию, покрыла голову капюшоном и зажгла вокруг тридцать три черные свечи.

Начиналась Черная месса. Теперь Катя была уже не обкончавшаяся взбалмошная шлюха, а сосредоточенная на своей работе колдунья, вдохновлённая и страшная в решительном порыве вызвать демона страдания Аластора.

Она стала торжественным голосом читать длинное заклинание на непонятном нам языке, и в какой-то момент огоньки пламени на свечках задрожали.

Марьяна восхищенно ахнула.

Всё время ритуала Катя стояла, разведя ноги в стороны над головой жертвы, покрыв мужчину полами своей мантии, словно спрятав под юбкой, закрыв лицо руками и тяжело дыша. Она почти входила в колдовской экстаз, но ей явно что-то мешало.

– Может, удалим тупых безмозглых куриц? – спросила у неё Марьяна, намекая понятно на кого.

Катя отрицательно покачала головой, прервала чтение заклятья.

– Нет, мне понадобится дополнительная сила. Хочу, чтобы они страдали…

Нас поставили сбоку от неё, и Катя велела нам заголить груди. У Коляна один сосок был уже отрезан, и потому его ведьма забраковала. А мои соски её весьма заинтересовали.

Не помню, (мысли уже давно путаются), писал я или нет, но отличительной чертой любой настоящей ведьмы, являются её ногти. Вернее, когти. Ими она может спокойно пропороть кожу человека, а некоторые, такие как Акулина, оставляют своими когтями следы на дереве, и даже на камне!

Так вот Катя в этом смысле была настоящей ведьмой. Её когти моментально проткнули кожу вокруг моих сосков и нащупали там, в живом мясе, тонкие нити нервных волокон, идущих от соска куда-то вглубь груди. Глаза мои еда не вывалились из орбит от жуткой боли.

Вообще-то я давно уже привык к боли, но ЭТА боль была поистине адской!

Я хотел закричать, но дыхание почти парализовало. Только стоял и открывал рот, как выброшенная на берег снулая рыба.

А Катя, нащупав эти нервные нити, стала на них играть, то сдавливая когтями, то перекатывая их между ними, то немного припуская. Мир вокруг померк. С каждым приступом боли из меня буквально сочилась жизненная энергия. Сила, как её называли колдуньи.

Эта сила как раз и нужна была Кате. Она возобновила чтение заклятия, и голос её окреп, стал звонким и торжественным как на пионерской линейке в далеком нашем светлом советском детстве…

…Когда я очнулся, вокруг происходило что-то явно нехорошее. Вернее, нехорошее происходило и раньше, но теперь это было что-то совсем уж жуткое.

Во-первых, было холодно. Половина свечей погасла – это я их потушил своим телом, свалившись на них без сознания. Во-вторых, было темно. Не может быть, чтобы так быстро стемнело естественным образом, солнце лишь недавно спряталось за деревьями, и вечер ещё только вступал в свои права.

И, в-третьих, дико болела грудь. Как будто мне прижигали кожу раскаленной кочергой, которой по справедливости стоило бы отхерачить самих ведьм.

Но главное, в помещении отчетливо чувствовалось присутствие кого-то еще, помимо нас пятерых. Как будто в дом заехал горячий и вонючий, огромный танк. Заехал, и замер в ожидании. То ли вот-вот долбанет основным калибром и разнесёт тут всё в щепки, то ли просто развернётся на месте, похоронив всё живое под своими гусеницами.

Лёжа на полу, я попытался повернуться и посмотреть вверх, но сидевшая рядом на голове губера Катя, тут же накрыла мою физиономию своей голой ступнёй, чтобы я ничего не увидел.

Я покорно лизнул её соленую пятку и явственно ощутил, как сгущающаяся вокруг мгла высасывает из меня последние силы и остатки сознания.

Потом был нарастающий шум и чей-то раздирающий душу и рвущий барабанные перепонки визг. Явно женский.

Потом я плавал какое-то время в небытие, а где-то рядом, но за стеной, спокойный голос леди Стефании, нашей теперешней госпожи и повелительницы, допрашивал, судя по всему, Катю и Марьяну.

«Хотели вызвать демона?»

В ответ короткий визг, переходящий в сдавленный стон:

«Да, госпожа, простите, госпожа…»

Шипение и хрюканье, как будто кому-то давят на кадык. Женский стон, пронзительный и безысходный.

«Кого?»

«Аластора»

«Зачем?»

«Хотели получить силу»

«Хотели? Обе?»

Плачь, переходящий в нестерпимый вой.

«Это она! Я ни при чем!»

Мольбы и какое-то бульканье, будто кто-то захлёбывался собственной кровью.

«Ну, вот я пришла на ваш зов. Говорите. Что хотели?»

Абсолютно детское нытьё в ответ.

Постепенно звуки становились всё тише, и я погружался в беспросветный мрак и тишину…

***

Проснулся я внезапно и сразу, как будто кто-то вытряхнул меня из забытьи в реальный мир. И мир этот, увы, оказался полон ведьм, садо-мазохистских оргий, и темных обрядов с вызыванием демонов. Мне даже не стерли память, я всё отлично помнил. Соски почти не болели, лишь нервно подрагивали, и это было весьма сладострастное ощущение. Рубцы на животе таинственным образом почти исчезли, но к такому мы с братом давно привыкли.

Нас лечили, чтобы мучить. Чтобы мы были безотказными девочками для битья и сексуальными игрушками. А игрушки ломать нельзя.

Мы с Коляном сидели на полу, прислонившись спиной к стене, между кресел, на которых восседали наши дамы – Стефа, Акулина и Евдоха. Были тут и провинившиеся ведьмы Катя и Марьяна, но их, честно говоря, узнать было очень трудно.

Они были абсолютно голые, тела их сплошь покрыты были синяками и рубцами, к тому же их обрили наголо. И вот в таком печальном виде они суетились над телом уже остывшего Палыча.

Конечно же, они его не пытались реанимировать. Они его прихорашивали к похоронам.

А потом были сами похороны, с мрачной картины которых мы и начали этот рассказ.

И вот как раз на похоронах-то и началось всё самое интересное.

Как мы помним, после весьма фривольной речи предводительницы Ордена, глаза покойного внезапно открылись. Все присутствующие дамы это, разумеется, заметили и вздох восхищения прошелестел между ними. Но не успели они осознать, что происходит, как на поляну вылетел огромный черных джип, слепя всех белым ярким светом своих фар. Двери машины распахнулись и на поляну эффектно вывалились трое парней в кожаных куртках а-ля 90-е годы – Пахом Отверткин и парочка его бородатых громил-телохранителей.

– Прошу обратить внимание, – развязно заговорил Пахом, как бы обращаясь к своим спутникам. – Мы с вами присутствуем при совершении тяжкого преступления.

– В своём ли ты уме, Пахомушка! – отозвалась на его слова Акулина, которая тоже присутствовала на церемонии. – И какое же, по-твоему, преступление тут совершается?

– Вы хороните живого человека. – Просто ответил Отверткин, подходя к гробу. – Вон у него даже глаза открыты! Это сонный паралич, а вы его закопать решили. Не хорошо, ой не хорошо это девушки!

Пахом издевательски улыбаясь, вглядывался в лица собравшихся здесь дам.

– Фух! – возмущенно выдохнула леди Стефания при его словах.

– Ну, глазки-то, положим, легко можно и закрыть, причем кому угодно, – в тон ему ответила Акулина и тут же, небрежно так, надавила ногой на лицо покойника, смазывая его торжественное выражение и действительно закрывая не к месту открывшиеся глаза. – А ты, никак, его оживить собрался?

Пахом несколько секунд оценивающим взглядом рассматривал Акулину, потом тревожно вздохнул и убрал руки в карманы, что-то там явно нащупывая.

Уж не пистолет ли?

Нет, не пистолет, как оказалось. Из правого кармана он достал небольшое овальное зеркальце, а в левой руке у него появились чётки с крестиком.

– Умничка, – улыбнулась Акулина и быстро переглянулась со Стефой. – Амулетами обзавёлся. Хороший мальчик, и амулеты у тебя правильные, сильные. Аккурат против ведьм и демонов заточены. Сильные амулеты. Я у тебя их потом заберу.

– Не заберёшь, – не глядя в её сторону, зло ответил Пахом, приседая над трупом и прислоняя к его полуоткрытому рту зеркальце, проверяя наличие дыхания.

– Сам отдашь! – ласково сказала Акулина. – Еще и умолять будешь, чтобы взяла. Да только я девушка капризная, могу и не согласиться!

Кое-кто из жриц Ордена, стоящих у гроба в импровизированном карауле, не сдержали усмешек.

Пахом нервничал. Что-то шло явно не так, как он планировал. Он раздраженно протёр несколько раз зеркальце, так и сяк заглянул в рот своему бывшему патрону, даже чуть не чмокнул его в лоб, видимо вовремя вспомнив, как только что попирали это бледное чело ногами бессовестные ведьмы.

Но ничего у него не получалось. Покойник оживать и не собирался.

– Может, подрочишь ему? – насмешливо спросила какая-то из дам.

Благородное собрание взорвалось всеобщим хохотом.

Пахом злобно вскинулся, и почему-то обращаясь к леди Стефании, прошипел:

– Я тебе сейчас жопу надрачу!

Шагнул к ней и тут же угодил в свежевырытую могилу. Заорал там, внизу, благим матом на весь окрестный лес. Видимо вывихнул или сломал ногу.

Это выглядело со стороны так нелепо, что теперь ржали даже охранники Пахома, не говоря уже о женщинах, которые просто угорали от смеха.

Он еле выполз из могилы, бледный как сама смерть, бледнее, чем усопший Палыч, и, сидя на краю ямы, тяжело дыша, принялся кое-как вправлять себе вывихнутое колено. Но получалось не очень, а боль отнимала последние силы.

Наконец он встретился глазами с Акулиной, и в этом взгляде чувствовалось неприкрытое отчаяние. Он не знал, что делать дальше. Он попал в беду, и выбраться самостоятельно уже не мог. Он готов был сдаться. Тем более что шеф его действительно оказался мертвым.

– Прошу вас… – тихо сказал он, обращаясь исключительно к Акулине, и стараясь кое-как сохранить остатки своего былого гонора.

Но не тут то было. Пахом, видимо, не до конца себе уяснил, куда он вообще попал, и какие здесь порядки.

– Что такое? – с глумливым участием спросила Акулина. – Ножка болит? Ой, бедненький! А давеча прибежал сюда такой крутой и важный. Всех обвинял в каких-то преступлениях, всем угрожал. Теперь вот в яму свалился и ножка бо-бо. Сидит и плачет, как маленький. Что с тобой, Пахомчик?!

– Ты потерял себя, – холодно заметила леди Стефания, презрительно рассматривая его жалкую фигуру на краю могилы. – Может тебя закопать вместе с твоим патроном?

Дамы одобрительно зашумели, оценив идею по достоинству.

– Да ладно! – махнула рукой Акулина, изображая сочувствие. – Может, мы его еще простим. Если как следует попросит.

Пахому не нужно было намекать дважды. Он тут же, морщась от боли, перевернулся и встал на колени, сложив молитвенно руки.

– Прошу вас! – проникновенно произнес он, обводя всех присутствующих женщин скорбным взглядом.

Все заулыбались, и лишь бородатые охранники Пахома скорчив страшные гримасы, молча развернулись и быстрым шагом отправились к машине.

Такого унижения своего старшего товарища они стерпеть не могли физически. Находится после этого с ним на одной поляне, они не могли. Да и в одном лесу тоже.

Джип развернулся с диким рёвом, и, выбрасывая из-под колёс комья возмущенной земли, рванул в темноту, сверкая белыми лучами фар.

– Ну вот, Пахомушка, даже твои горячие кавказские нукеры тебя, похоже, бросили. Никто, кроме нас о тебе не позаботится. Так что тебе придётся просить нас о помощи.

– Я и прошу… – глухо отозвался Пахом.

– Плохо просишь! – поехидствовал чей-то женский голос из рядов жриц Ордена.

– Пусть сначала прощения попросит… – посыпались предложения из задних рядов.

– Индивидуально, у каждой из присутствующих!

– На коленях!

– И поклонится в ножки!

Дамы резвились, предвкушая обычный ритуал опущения заносчивого самца. Начальство в лице Стефании и Акулины улыбками их явно в этом поощряло. Пахом кусал губы, всё сильнее заливаясь краской стыда. По всем видимости он такого за всю свою жизнь не испытывал.

– Вот видишь, Пахомчик, – развела руками Акулина. – Почтенные дамы требуют твоего полного покаяния и смирения. Попроси у каждой из них прощения, покайся, приползи на коленочках… А если больно – то и на брюшке придется поползать, а куда деваться-то?

Горячие аплодисменты её словам окончательно добили Пахома. Он опустил голову и закивал со всем соглашаясь, лишь бы поскорее всё это закончилось.

Глупый-глупый мужчина. Мы то знали, что ЭТО никогда не закончится! Раз опустившись перед этими новыми амазонками на колени, он попал навечно к ним в рабство. Он вынужден будет опускаться вновь и вновь, всё ниже и ниже. Пресмыкаться и валяться в грязи. Унижаться и стелиться ковриком у них под каблуками. И каждый раз они найдут самые последние остатки его мужского и человеческого достоинства, и разотрут их ногами в пыль.

И так будет продолжаться всю его дальнейшую жизнь. Назад дороги нет. Это иллюзия, что можно вот сейчас немного побыть тряпкой, а потом вырваться, убежать куда-нибудь далеко, спрятаться и всё забыть.

Нет. Никуда от них не спрячешься, и ничего не забудешь. И они ничего не забудут и никуда тебя не отпустят. Цезарь Карлович, губернатор (мать его, «превосходительство»!), мы вот с Колюней… Примеров, наверное, сотни, только в этом городе. Теперь вот и ты, Пахомчик, попал как кур в ощип. И твоя фоточка вскоре займёт своё достойное место под чьей-нибудь стелькой.

Да там и сотрётся в прах. Прах под женской пятой…

Что-то меня на обобщающую лирику потянуло.

Нам с браткой велено было принести для дам удобные плетеные полукресла, которые также были заранее привезены для поминок и прощального ужина. А также заняться приготовлением мангалов для шашлыка.

Да, именно шашлыком и красным вином жрицы Ордена решили проводить в последний путь его превосходительство, безвременно нас покинувшее.

А там как получится…

Именно эта фраза «там как получится» и придавала всему ночному торжественному карнавалу особую колдовскую двусмысленность и неопределённость.

Я это чувствовал, а остальные, похоже, знали всё наверняка.

Разжигая мангалы, нанизывая мясо на шампуры, расставляя столики и разнося посуду, нам было забавно исподволь наблюдать, как там ползает и унижается перед дамами Пахом. Акулина проследила, чтобы он и правда перед каждой из женщин пал ниц, умолял каждую о прощении, кому-то лобызал туфельки, кто-то брезгливо его отпихивал ножкой, но главное! – он прошёл этот ритуал морального и физического падения до конца!

Ему плевали в лицо и об него вытирали ноги. И он всё это терпел. Наивно полагая, что уж это предел, и ничего более ужасного с ним сделать уже не смогут.

Я же говорю: весьма наивный мужчина.

Сразу после полуночи было решено предать бренные останки губернатора земле. Пахом в это время сидел у гроба своего предводителя, поникший и пожухлый, как августовская трава, а Акулина врачевала его колено, как и обещала.

– Что, Пахомчик, попрощался со своим шефом? – так же холодно, как и раньше, обратилась к нему подошедшая леди Стефа.

Он поднял на неё затравленный взгляд, коротко кивнул.

– Может, попробуешь ещё разок его оживить? Вдруг это и правда сонный паралич?

Пахом глубоко вздохнул и не смог промолчать. Его еще недо конца вытоптали, он еще внутри себя старался сохранить хотя бы внутреннее сопротивление.

– Но ведь это вы его… того… Задушили. Ваши… девушки. Я же знал всё. Все его похождения. Был в курсе его… Скажем так: нестандартных пристрастий. Это же вы…

Леди Стефания внимательно слушала его монолог, пристально глядя на безвольную фигуру еще совсем недавно энергичного и целеустремленного бойца невидимого фронта.

Теперь это был пленник. Еще не совсем сломленный, но уже опустошённый и готовый сдаться на милость победительницам.

– А разве я внушила ему его пороки? Разве я сделала его таким негодяем, каким он был до самого последнего дня своей земной жизни? Ты знал, что он получил на днях новое назначение в Москву?

Пахом кивнул, не поднимая головы.

– Вот, кстати, оно! – госпожа Стефания достала откуда-то из рукава своей роскошной мантии плотный белый конверт, не похожий на обычные почтовые. – Что мне с ним делать? Хочешь, я отдам его тебе?

Пахом вскинул голову, мгновенно просчитав все возможные варианты развития событий.

Да, его растоптали и унизили. Да, он полностью во власти врага, но теперь ему предлагают кость и будку, предлагают СЛУЖИТЬ новой власти!

А он привык и готов служить! Тем более, в таком высоком звании. О котором даже не мог бы и мечтать в своей обычной карьере.

– Я, конечно, ничего не гарантирую, – кокетничая, продолжала она соблазнять несчастного, – но могла бы тебе посодействовать. Всё-таки кое-какие связи у меня в Москве есть… Могут пригодиться. Что ты на это скажешь? На что готов, ради места губернатора?

Пахом давно понял правила здешней игры. Он быстро перевернулся на живот и, обняв ноги своей новой благодетельницы, припал к ним с самыми горячими поцелуями. Одновременно стараясь засунуть язык к ней в туфельку, чтобы лизнуть там как можно глубже.

– Потом, Пахомчик, потом! – усмехнулась леди таким бурным и горячим проявлениям. – Ещё успеешь выразить мне свою признательность. Сейчас ты должен закончить то дело, ради которого сюда и приехал.

Он понятливо кивнул и попытался встать на ноги, одновременно ища глазами лопату. Ему удалось подняться, боль в разбитом колене ушла стараниями главной ведьмы города Торжка, и теперь Пахом готов был стать могильщиком своего бывшего начальника.

Хромая и стараясь ни с кем не встречаться взглядом, он обошёл вокруг гроба, накинул крышку, не найдя молотка с гвоздями быстро и сноровисто обмотал гроб вожжами, и, ни секунды не задумываясь, столкнул его в могилу.

Причем сбросил абы как, будто ящик с мусором собирался закапывать. Гроб, падая, перевернулся, и все услышали, как громыхнулось в нем мертвое тело.

На поляне в одно мгновение воцарилась кладбищенская тишина. Все в ужасе смотрели на Пахома.

– Вот это рвение! – сказала Вертухайка. – Мужчина, если вас не возьмут в губернаторы, милости просим к нам в тюрьму работать! Нам такие кадры очень нужны!

– Молодец! – даже как-то удивлённо прокомментировала леди Стефа. – Мне нравятся такие исполнительные мальчики. А теперь встань на гроб ногами и немного присядь. Так, чтобы твоя голова только-только торчала над уровнем земли.

Пахом снова побледнел. Едва появившийся после врачевания Акулины розовый румянец на его щеках, снова испарился.

– З-зачем? – с ужасом в голосе спросил он.

– Ну как же! – ободряюще улыбнулась Стефания. – Это же святая земля. Она тебя полностью излечит. Посидишь до утра в могиле своего друга и шефа, преобразишься, вылечишь колено… Давай, давай, полезай, не капризничай. К тому же мы тебя не закапываем полностью, голова всё это время будет торчать…

– У нас под столом! – торжественно добавила Акулина. – Мы как раз планировали поминки устроить над могилой. Мы же некроманты, остро чувствуем связь с усопшими. Так что вэлкам!

И она также указала Пахому на чернеющий в неровном свете факелов проём в преисподнюю. Дамы потихоньку (явно издеваясь и подыгрывая старшим жрицам Ордена) стали незаметно подходить со всех сторон, отчетливо выражая намерение столкнуть Пахома вниз, если он заартачится и откажется выполнять приказ.

Мужик понял, что это не шутки и в ужасе озираясь, полез в могилу.

Когда он встал ногами на гроб своего старшего товарища, я, готов был поклясться, что слышал, как из-под земли раздался стон Палыча «эх, Пахом, сука, что же ты делаешь!»

Слышали ли это другие – не знаю.

– А теперь закапывайся! – насмешливо сказала Акулина. – Сам себя давай – закапывай. Тебе, мил человек, терять уже нечего.

Все вокруг засмеялись. Сначала тихо, задумчиво, а потом всё громче и веселее. Хохотали женщины долго, а потом стали брать в руки комочки сырой земли и кидать их в Пахома, как бы помогая ему похоронить себя заживо.

Надо заметить, что и это жуткое унижение он выдержал стоически. Ловко орудуя лопатой, он со всех сторон забросал свое тело землей, даже попросил тихо нас с Колей, чтобы мы ему помогли, но строгий взгляд Стефании пригвоздил нас к месту. Мучаясь и почти выбиваясь из сил, он сумел кое-как сгрести на себя почти весь бугор выкопанной из могилы земли, и стоял так, тяжело дыша, затравленным взором пойманного вепря оглядывая всех присутствующих дам.

И лишь когда он закопал себя по грудь, и уже не мог орудовать руками, нам велели помочь ему и разровнять землю так, чтобы наружу торчала только голова нашего героя.

Акулина утрамбовала перед его лицом последние неровные комочки и торжественно поставила ногу на его макушку.

– Сим удостоверяется! – сказала она загадочную фразу и все дружно зааплодировали. – Принесите столики, будем праздновать!

Из двух столов сделали один большой и поставили его точно над могилой и торчащей из земли головкой Пахома. Он до конца не мог поверить в реальность всего происходящего с ним, и испуганно вращал глазами.

Мы накрыли стол, принесли всякие салаты и закуски, к тому времени прожарились и первые партии шашлыков. Дамы уселись поминать Пал Палыча, а нам велели лезть под стол. Потому что надо же благородным женщинам на что-то мягкое и тёплое ставить ножки, всё ж таки ночь, кладбище, а по траве уже веет прохладой и сыростью. Поэтому мы изображали из себя живые пуфики для дамских ног, а Пахом, радуясь хоть такой компании, как мы с Колей, стал нас тут же шёпотом расспрашивать.

– Они тут все чокнутые, или правда колдуньи? – первое что спросил он, нервно облизывая губы.

– Акулина и Стефания – точно умеют колдовать, и на высочайшем уровне, – флегматично пожал плечами брат. – Ты же сам видел, как легко она тебя на ноги поставила, разве нет?

Пахом нахмурился, потому что как раз в этот момент, сидящая напротив него Акулина скинула легкие босоножки, и поставила свои широкие жирные ступни ему на голову.

– Черт, – пробормотал он и сморщился так, словно ему змея по лицу ползала.

Нам с браткой также велели занять колено-локтевую позицию, чтобы удобнее было на наших спинах разминать уставшие нежные дамские ножки.

– Ты тут поаккуратнее языком-то мели, – посоветовал ему сквозь зубы брат. – Там всё слышно…

И он указал глазами вверх.

Пахом тяжело засопел. Чувствовалось, как ему невыносимо быть подставкой для бабских ног, с его-то неприкрытым пренебрежением к женскому полу.

– И здесь всегда такой беспредел? – не унимался он.

Мы с Коляном, не сговариваясь, тяжко вздохнули. Ну и баран же ты, Пахом, хотел сказать ему я, но вместо этого решил немного поддержать.

– Сейчас это не беспредел, это отдых. Мы тут все трое просто отдыхаем. А вот когда тебя будут принимать в слуги Ордена Розовой Зари, вот тогда ты и познакомишься с понятием «беспредел».

– И молись, чтобы это случилось не сегодня, – мрачно добавил брат. – По опыту знаем, что девичник с пьянкой всегда заканчивается садистскими игрищами веселых амазонок. А ты еще не готов к такому…

Пахом снова засопел, ему было очень трудно находится закопанным в земле. Видимо давило на грудь и сердце.

– А ты здесь единственный свеженький фрукт, – продолжал его стращать Николай. – Тебя могут выкопать и оттеребонькать.

Пахом от неожиданности даже крякнул, как будто ему что-то в горло попало.

– Как это – оттеребонькать? – изумился он. – Это что? Как? Куда?

– Туда, – мрачно усмехнулся его неосведомленности Коля. Именно туда. В жопу. А чем – это уж как порешают между собой хозяйки. Некоторые могут и ногу в зад тебе засунуть, почти по колено. Но чаще всего просто страпонами.

– Страпонами? – произнес Пахом с невыразимым отвращением.

– Угу, – подтвердил я, вспоминая, что общую страпон-вечеринку сам еще не проходил. Такое мне еще только предстояло…

– И кто здесь этим балуется? – шёпот Пахома становился всё тише по мере того, как он узнавал всё новые подробности богатой интимной жизни Ордена.

– Все. – Не стал вдаваться в детали я. – Главное – Вертухайке старайся не попасться. Она любит балдометры размером с огнетушитель. Порвёт тебя на Южный Крест…

Пахом заткнулся, но не надолго.

А дамы наверху, между прочим, прекрасно проводили время. Они пьянствовали, закусывали, произносили разные веселые тосты и делились свежими городскими новостями. Особенно чехвостили свою прошлую жертву – вице мэра Цезаря Карловича.

– Хотя бы шашлыком угостили… – на свою беду снова напомнил о себе Пахом.

Вот действительно, идиот. Правда не понимает что там, наверху, кому надо – всё слышат!

И минуту спустя о нем и правда вспомнили. Акулина заглянула под стол:

– Ну как ты тут, лихоимец? Не задох еще?

Она убрала ноги с его головы и сунула пальцы правой ему в нос.

– Соси! Это тебе на ужин.

И отвлеклась на общий разговор за столом.

– Рекомендую сосать! – мрачно посоветовал Коля. – Хуже будет.

– Куда уж хуже! – зафыркал от возмущения Пахом. – Я никогда в жизни бабские ноги не сосал!

– Теперь будешь!

– Никогда не поздно начать! – не сговариваясь, усмехнулись мы с братом.

– Бляяяя… – прошипел Пахом и тут как раз толстый большой палец Акулининой ноги проскользнул ему в рот. Остальные пальчики резво последовали за ним.

У Пахома от ужаса глаза выкатились так сильно, что казалось, они вот-вот вообще выскочат на землю.

– Это как сардельки! Такие же солёные и жирные! – еле сдерживая смех, подъебнул его я.

– Только шевелятся во рту! – добавил брат, и мы беззвучно захохотали.

На Пахома было жалко смотреть. Его мутило.

– Если не будешь сосать, – назидательно шептал ему Коля, – они натравят на тебя ворона.

– У них тут есть парочка дрессированных воронов. – Подхватил я шутку брата. – Они научены выклёвывать глаза слишком любопытным соглядатаям.

– А ты даже отмахнуться от него не сможешь! От тебя одна кочерыжка осталась!

– Выклюет глаза, и будет продолжать долбить тебе клювом череп! – стращали мы несчастного.

Пахом сделал над собой невероятное усилие и облизал во рту ногу Акулины.

– Глотай, – шепнул ему Коля и отвернулся. – У тебя всё равно нет выбора.

– Если она чуть поглубже засунет ногу, ты задохнешься, – вторил я брату.

Минуту спустя Акулина вытащила одну ногу из пасти Пахома и, не успел он, как следует вздохнуть, – запихнула туда вторую.

Пахом жалобно икнул. Да так громко, что за столом рассмеялись.

– Девушки, а не пора ли нам немного размяться! – послышался голос леди Стефании.

Видимо горячий острый шашлык и прохладное вино разгорячили и без того непоседливых дам, разожгли их нездоровое либидо настолько, что требовался экшон. И по возможности пикантный.

Нас выволокли из-под стола и велели разжечь по четырем сторонам светильники из старых вёдер. Надеюсь, это будут не пытки огнем, подумал я. Нет, нас решили наградить!

– Наши девушки, – торжественно сказала Акулина, – проявили свой характер и даже попытались спасти в неравной борьбе жизнь губернатора. Жаль, он почил в бозе, и не сможет сам их наградить. Но ничего, мы это сделаем за него. Раздевайтесь! – приказала она нам.

Мы торопливо стащили с себя тесные, испачканные кровью и местами разорванные платья, которые напялили на нас ведьмы в сауне. Остались неглиже, и некоторые дамы подошли рассмотреть наши замки верности – их такие игрушки явно заинтересовали.

– А где эти сучки? – поинтересовалась главная колдунья города будто бы и не знала, что сучки тут, рядом, жмутся от страха и только и ждут, чтобы их позвали.

Марьяна и Катя, обе лысые, в синяках, появились в отблесках огня, мелко переступая босыми ногами и низко опустив головы.

– Принесите нашим героиням свои самые шикарные платья! – велела им Акулина.

Ведьмочек словно ветром сдуло, но тут же они снова появились, таща ворох разноцветного тряпья. Да, это были роскошные бальные платья, настолько красивые, что я даже в кино ничего подобного не видел.

Быстро и ловко они накинули нам через голову эту мягкую, блаженно струящуюся парчово-шелково-кисейно-бархатную симфонию цветов и запахов, после чего принялись ловко и нежно завязывать и утягивать всё, что нужно было завязать и утянуть. Сами бы мы вовек с таким великолепием не справились! В таких платьях действительно едут на самый настоящий бал!

Дамы оценили. Многие даже позавидовали и незаметно состроили легкие гримаски. Что, мол, за дела такие! Дворовым девкам, да настоящие бальные платья!

Я поглядел на Николая – он весь светился от счастья! Прислушался к своим ощущениям – да, так вот чувствуют себя истинные леди. В таком великолепии не побегаешь, задрав подол. Каждый твой шаг теперь будет преисполнен величия и скромности. На тебя теперь смотрят, и ты обязана соответствовать!

Мы и соответствовали. Старались, как могли, всем прислуживали. Разносили вино на подносах, подавали фрукты, метались от одной госпожи к другой с зажигалками, стоило даме лишь потянуться за сигаретой. Прям из кожи лезли вон, лишь бы всех ублажить и порадовать.

Уж очень нам не хотелось опять оказаться в роли жертв. Хотя жертвы на сегодня вроде бы уже были назначены. Пахом и злосчастные ведьмочки. И благородное женское собрание явно жаждало их крови.

***

К своим сорока годам я много всего видел. И человеческого благородства, и подлой низости. Но с таким коварством, как в эту ночь, я встретился, признаюсь, впервые. Хотя подлинно человеческим, это коварство вряд ли можно назвать в полной мере. Ведьмы уже почти не люди. У них иная мораль, запредельно извращенное чувство справедливости, чести и благородства. О таких же понятиях как добро и зло они вообще имеют весьма смутное представление.

В общем, дело было так. Ведьмам приказали раздеться и объявили, что их будут пороть до тех пор, пока не устанет последняя желающая их высечь дама. А потом пороть будет… Кто бы мог подумать! – Пахом!

Дамы ахнули. Послышался ропот изумления. Доверить порку пусть и провинившихся, но всё же своих сестёр – ведьм, какому-то проходимцу!

Да его самого для начала неплохо бы было вздуть!

– Ну а что бы вы хотели?! – пресекла на корню это недовольство Акулина. – Сама я их наказывать не могу – боюсь не сдержаться. Они ведь, как-никак замучали до смерти мою новую зверюшку, за которой я охотилась почти год! Так что чем жёстче вы с ними поступите, тем меньше достанется работы Пахому. А уж с ним самим, поверьте, придет время – разберёмся…

Дамы получили карт-бланш на практически неограниченное насилие. Дамы, возбужденные алкоголем и шашлыком с кровью, раздували ноздри в предвкушении. Дамам раздали толстые и прочные розги.

Рубикон был перейдён, мосты сожжены. Остановить экзекуцию уже никто был не в силах.

Лысых ведьм привязали за руки к ближайшей могильной ограде и сорвали с их спин почти всю одежду. Акулина и леди Стефания в экзекуции не участвовали. Они сидели за столом и попивали вино, о чем-то тихо переговариваясь. А мы тем временем, откапывали Пахома. Который почти замерз в сырой могиле Пал Палыча.

– Все в курсе, за что мы наказываем сегодня наших сестёр Катю и Марьяну? – спросила перед началом порки леди Стефания. И, не дожидаясь ответа перечислила вкратце: – За неуёмную жажду власти – захотели силу, которую не смогли вывезти. За вопиющую безграмотность в демонологии – решили, что имеют право вызывать демона, как будто демон обязан им служить. За вмешательство в дела старших сестёр – убили человека, который не им принадлежал и на которого вообще никаких прав не имели. Заслуживают ли они самого жестокого наказания?

– Да! – разом ответили все присутствующие на поляне дамы.

Стефания молча указала им на одинокие плачущие фигуры у оградки.

– Приступайте…

Каждая подходила и наносила несколько ударов розгой. Так как никто из начальства не указал конкретно насколько жестоко надо бить, чувствовалось, что дамы жалели ведьмочек. Их истерзанный вид, синяки и кровоподтёки, а также ужасное обритие головы ясно свидетельствовали, что провинившихся уже и так сурово покарали, и теперь они отбывают дополнительную муку – всеобщее порицание в виде порки.

И что особенно бросалось в глаза (мне во всяком случае) – это то, КАК смотрели привязанные Катя и Марьяна на леди Стефанию. В их взгляде не было слёз, боли, каких-то нравственных страданий или даже простого раскаянья. Нет, это был сплошной, чистый, вселенский УЖАС! Когда они встречались с ней взглядом, они замирали как кролики перед удавом и, казалось, даже физическую боль они особо не чувствуют.

Жуткое подозрение, которое у меня родилось в тот момент, когда я был в беспамятстве, и слышал всякие странные слова, сейчас оформилось в полную уверенность. Я опустил глаза, чтобы не выдать сакральное знание. Теперь я точно знал КЕМ является наша владычица леди Стефа.

И она не ведьма.

Дамы между тем почти закончили экзекуцию. На спинах наших с Коляном мучительниц проступало не более сотни красных полос, которые даже рубцами назвать язык не поворачивался. Так, школьная порка в элитном институте благородных девиц. Не более того.

Ведьмы конечно стонали под розгами своих соратниц. Иногда даже вскрикивали, но как-то вяло, без надрыва. Скорее для порядка. Словно показывая нам всем, что вот их секут, им больно-больно-больно и они мучаются ну просто катастрофически!

А на самом деле было ясно, что колдовских сил их не лишили, несмотря на тяжесть преступлений. А значит, они могут быть нам опасны и впредь, подумал я. Это надо учитывать.

И тут как раз окончательно отряхнулся от могильной землицы наш недавний собеседник под столом – Пахом Отвёрткин. Не знаю, правда, или нет, что он когда-то служил в разведке, но если это так, то вопросов, почему рухнул великий и могучий, у меня не осталось.

Явиться ночью, практически в одиночку на шабаш нечистой силы, которая сумела легко похитить и убить губернатора – это надо действительно обладать недюжинными слабоумием и отвагой.

Ну а посидеть немного в яме, чтобы потом взяться за плётку с целю доказать свою, якобы, преданность – это окончательно подтвердить диагноз.

Даже я бы до такого не додумался. А Пахом смог.

Когда ему вручили тугую воловью плеть, он весь преобразился. Молодцевато повёл плечами, хрустнул лопатками, словно расправляя невидимые крылья. Покрутил шеей, как боец-рукопашник, красуясь перед вымышленным противником. Словом, распустил хвост, как павлин. Даже попытался «стрельнуть» плёточкой, чем вызвал сдавленные смешки на задних планах.

Заходил гоголем наш недавний чмошник. Как будто даже ростом стал повыше! И ведь не понимал, подлец, как нелепо выглядят все его кривляния!

Всё искренне, всё на полном серьёзе!

Брат я изумлении покачал головой. Я в ответ пожал плечами. Что ж, видимо, пришло время настоящего шоу. Остальное было лишь разминкой.

Для начала Пахом разорвал на женщинах всю одежду полностью. Так, чтобы оголить ягодицы. До этого их били исключительно по спине, а он захотел, чтобы его рубцы выделялись как-то по-особенному. Не скрывая плотоядной улыбочки, похлопал каждую по упругим половинкам, даже ущипнул украдкой, скотина. Не спеша прошёлся несколько раз туда-сюда, поигрывая плетью, как заправский палач, упиваясь властью над жертвами.

– Переигрываешь, Пахомчик! – осадила его Акулина. – Просто покажи, на что ты способен. А мы уж оценим, не волнуйся…

Ну он и показал.

Сначала длинной серией ударов с оттяжкой бил Марьяну. Чтобы её страдания напугали как можно сильнее Катю. Постарался таким образом сломить волю другой жертвы. Специально бил без перерыва, как только мог долго, заставляя организм девушки впасть в панику и не допустить выработки защитных эндорфинов, притупляющих боль. Но вскоре сам запыхался, сделала короткий перерывчик.

Глубоко и блаженно несколько раз вздохнул. Самодовольно ухмыльнулся и украдкой (как ему, барану, казалось) глянул на сидевших за одним столом Акулину и Стефанию.

Мы с Коляном опустились на землю. Нам реально стало не по себе.

А Пахом, как ни в чем не бывало, продолжил куражиться. Теперь он лупил Катю. Не так быстро и знойно, но зато в полную силу, к тому же всякий раз максимально протягивая плеть, чтобы с одного удара распороть нежную кожу женской попки до крови.

Именно крови ему больше всего сейчас хотелось.

И он её добивался. После первых же ударов плётка Пахома стала чмокать, быстро напитавшись скользя по окровавленному свежему мясу…

– Ты там поаккуратнее! – холодно заметила леди Стефания. – Помереть могут…

– Выживут! – окончательно войдя в раж, с самодовольно улыбкой отозвался Пахом. – Даром что ли ведьмы!

Я закрыл лицо руками, чтобы не стать свидетелем ещё одного убийства.

А между тем обе наказуемые не издали ни звука с того момента, как за дело взялся Пахом. Они плакали и скулили, пока их секли дамы, но перед мужиком они решили показать стойкость и всё, что мы слышали, были лишь свист плетки и отвратительные шлепки по мокрому.

Странно, но тупица Пахом это довольно быстро понял. Теперь он изо всех сил старался выбить из девушек хоть малейшую реакцию на ту дикую боль, которую он с наслаждением им причинял. Но всё было зря.

Он потел и задыхался, а ведьмы лишь вздрагивали от каждого удара, но упорно молчали. Присутствующие гостьи явно в знак солидарности с наказуемыми также затихли, чтобы Пахом понял: он УЖЕ проиграл. Всё зря, жертвы сильнее палача, они не будут просить пощады, не будут плакать, даже ни единого стона он от них не добьётся.

Пахом Отвёрткин даже палачом оказался дерьмовым.

Наконец он просто устал. Выложился сверх меры, не рассчитал своих сил, а может, какая добрая душа слегка пробила его энергетику, дав, таким образом, жертвам подпитаться от хищника. Я где-то что-то такое слышал.

– Это всё, Пахом? – строго спросила у него Акулина.

И Пахом, растеряв окончательно остатки своего рассудка, сделал последнюю, роковую ошибку. Он сделал пару шагов к исполосованным в мясо ведьмам и зачем-то попытался их отвязать от могильной ограды.

И тут девушки обернулись, раскинув руки по металлическим прутьям. Оказалось, что они уже давно и не были привязаны. Наверное, сами развязались. А может, это была просто иллюзия.

Только тут Отвёрткин понял, что ему уже не хватит сил даже просто убежать от них. Инстинкт зверя, только что упивавшегося страданиями добычи и внезапно попавшего в смертельный капкан, подсказал ему единственный путь – назад! Но сил не было, и Пахом, рухнув на землю, жалко пополз по-пластунски, изобразив на своей бледной физиономии гримасу чрезвычайно комичного удивления.

Это было настолько смешно и жалко, что я даже грешным делом подумал, что его пощадят. Помилуют, ради общего веселья, которое тот час возобновилось на поляне, при свете факелов.

Но Пахома не пощадили, и не помиловали. Здесь никого никогда не милуют. И это еще одна особенность ведьм – они безжалостны.

***

Пахома Отвёрткина посадили на кол. Нет, успокойтесь, это не было жуткой средневековой казнью, которой меня стращала леди Стефа в первый день нашего знакомства. Ведьминский кол представляет собой толстую палку с перекладиной, на которой сидит связанная жертва (чаще всего мужского пола). Сам «кол» – это отполированный средних размеров деревянный фаллос, который вводят несчастному в задницу и так оставляют его на нем сидеть – не шелохнувшись. Потому что малейшее движение причиняет нестерпимую боль.

Вот Пахома на такой «кол» и посадили. И как бы забыли о нем – вокруг продолжался самый настоящий ведьминский шабаш – собравшиеся дамы разожгли посильнее костры, поскидывали с себя лишнюю одежду (балахоны и мантии) и стали плясать у огня, поливая себя вином и растираясь какими-то мазями и снадобьями.

А Пахом выпученными, совершенно безумными глазами наблюдал за разворачивающейся вокруг него вакханалией и явственно ощущал, как в его очко всё глубже и настойчивей проникает что-то твёрдое и гладкое…

Но главное – его, конечно, игнорировали, но далеко не все. Некоторые дамы время от времени подходили полюбоваться на его страдания. Даже заводили с ним ничего не значащие, как бы светские беседы. Как, мол, вы себя чувствуете, наш дорог8ой гость, не хотите ли выпить чего-нибудь покрепче, не испытываете ли каких неудобств…

При этом жестокие женщины откровенно ржали над его болезненными гримасами, а когда он сдуру на предложение закурить согласился, какая-то не в меру развеселившаяся садюга, кажется, это была Серафима, прикурив сигаретку, сунула её Пахому в рот зажжённым концом. Все свидетельницы этой сценки были в восторге!

Больше Пахом ничего ни у кого не просил, и никаких поблажек не принимал. Наконец-то он, вроде бы, всё понял.

Он продержался на последних остатках своего самолюбия чуть больше часа. Всё-таки сидеть на деревянном фаллосе без какой-либо смазки – то ещё мучение. Жопу уже через пятнадцать минут начинает греть адский жар, а если учесть, что тело давит вниз, а перекладина вдавливается в седалище и всё тело затекает от невыносимо неудобной позы – это он еще оказался молодцом! Терпел, как настоящий герой.

А потом стал громко стонать и севшим голосом умолять, чтобы его сняли. Якобы он всё осознал и готов служить и пресмыкаться. Когда его завывания кому-то уж слишком надоедали, какая-нибудь из дам, отрывалась от всеобщего веселья, подходила к Пахому, и несколько раз стегала его той самой плетью, которой он упражнялся с Катей и Марьяной.

Плеть кто-то услужливо повесил на перекладину «ведьминского кола».

После чего страдалец на некоторое время замолкал, но эти перерывы становились всё короче.

Постепенно и как-то само собой небо начало понемногу светлеть. Приближалась утренняя зорька. Розовая заря – и это созвучно было Ордену садисток-феминисток и по совместительству ведьм. О чем и напомнила леди Стефания:

– Дамы! Прошу внимания! Мы славно отдохнули этой ночью. Повеселились, но не стоит забывать о той священной цели, ради которой мы здесь, собственно, и собрались.

Женщины понемногу успокаивались, вытирали пот со лба, украдкой промакивали взмокшие зоны декольте и бикини, кое-как причесывались, словом выходили из режима шальной императрицы и обращали свои слегка затуманенные взоры на предводительницу. И вспоминали, ради чего, собственно, собрались.

Ах, да! Похороны губернатора! И что?

– А то! – читая их как детскую книгу с картинками, молвила леди Стефа, – мы же не закончили обряд! Усопший, как нам подсказал его верный клеврет, – тут она широким жестом указала на корчившегося на колу Пахома, – оказывается не совсем усох… Вернее усоп!

Дружный смех всё ещё готовых веселиться вакханок подтвердил их минимальную способность воспринимать на слух человеческую речь. Что-то они еще соображали.

– А значит надо оживить покойника! Или есть какие-то принципиальные возражения?

Возражений не последовало. Дам явно заинтересовало слово «оживить». Неужели глава их Ордена и на такое способна? Они ведь сами удостоверились, что труп окоченел, своими собственными ногами его попирали, сомнений никаких не было. И вдруг – оживить?

– Это ведь невозможно! – возбужденно шептала Евдоха Акулине. – Ведь правда, это немыслимо? Я читала, что можно поднять труп, сделать из него что-то подобное зомби, но оживить… Это же никому не под силу?

Акулина в ответ лишь загадочно улыбалась и хранила многозначительное молчание. А затем коротко приказала нам с Колюней:

– Очистить от земли гроб. И открыть его!

Путаясь в пышных материях своего нового роскошного платья, я спрыгнул в дышащую лютым смертным холодом могилу, и принялся выбрасывать наружу мокрые комья. Братка подал мне лопату и дело пошло быстрее. Через пять минут я распутал вожжи и откинул крышку…

Жуть. Я не боюсь покойников, но зрелище, представшее мне в отблесках пламени факелов, едва проникающих сюда, на глубину двух метров, покоробило даже меня. Губер был точно мертвее мёртвого. Лицо осунулось, глаза ввалились, хоть и были полуприкрыты, кожа приобрела землистый оттенок. Рот и тот приоткрылся!

Я поспешил поскорее выбраться наружу. Ещё не дай бог заставят вытаскивать тело!

Но обошлось. Леди Стефания подошла к краю могилы, заглянула в неё и удовлетворённо кивнула.

– Кто проведёт обряд воскрешения? – спросила она деловито, как будто любая из её учениц запросто проделывала такое на зачётах в осеннюю сессию.

Дамы постарались даже не дышать в столь торжественный момент, лишь бы не привлечь к себе внимания обожаемой патронессы. Теперь вряд ли кто сомневался, что Палыч будет воскрешён, но никто и приблизительно не понимал, как такое вообще можно сделать.

– Нет желающих? – искренне удивилась Стефания…

…Обряд «воскрешения» показался нам с братом ужасным, но на деле был чрезвычайно эффективен. Леди Стефания первой встала над могилой губернатора, широко расставив ноги и приподняв полы мантии. Тут же на сухие доски гроба полилась весёлая, звонкая струйка золотого дождя.

– Прошу, дамы! Ваш черёд! – сказала леди, разведя руки в стороны. – Просто поверьте, что ваш целебный нектар может воскресить кого угодно! Даже самое ничтожное ничтожество! По мощам и елей!

И недаром в эту ночь было выпито столько вина! Жрицы Ордена, благословляя разгорающуюся на востоке действительно розовую Зарю, подходили по очереди к могиле, приседали над её краем и мощно журчали в разверзшуюся земную утробу, животной радостью жизни сокрушая смертный тлен.

У них всё получилось. Обряд сработал.

Спустя полчаса в могиле раздался скрипучий голос его превосходительства:

– Пахом, сука! Пааахом! Мать твою! Что же ты, пидор гнойный, делаешь!

***

Воскресший губернатор изменился по всем параметрам. Похудел, постройнел и приосанился. К нему вернулась его былая военная стать, растерянная по кабинетам, паркетам и коврам (да чего греха таить – и подковёрным схваткам тоже), его взгляд стал необычайно остр, нос тоже. Во всем облике проступила несгибаемая сила воли и стремление к победе.

Внутренне он тоже полностью преобразился. Теперь это был дисциплинированный бойцовый пёс. Свою хозяйку – леди Стефанию, он обожал и смотрел только на неё преданными глазами. Он знал, кто его воскресил, и отчетливо помнил, кто закопал. Так что первым делом он подошёл к торчащему на колу Пахому и молча, но очень многозначительно показал ему увесистый кулак, поднеся его к самой физиономии Отвёрткина. А следом тут же коленопреклонился перед Стефанией и прижался лбом к её туфелькам.

Демонстративно. Напоказ. Молча.

Стоял так до тех пор, пока она не велела ему подняться.

От него, конечно же, разило могильной почвой и всем букетом воскрешающего коктейля вперемешку, так что решено было для начала пропарить его в баньке.

А самая лучшая деревенская банька, как всем известно, находится в поместье Акулины. Туда и отвезли воскресшего, завернув его предварительно в большую розовую скатерть, которая осталась от ночных празднований. Таксист косился в зеркальце заднего вида на столь странного пассажира, но сопровождавшая ожившее тело Стефа довольно быстро промыла ему мозги, и он успокоился. Видимо решил, что везет с пикника молодожёнов.

Баньку, разумеется, должны были организовывать мы с браткой. И, честно говоря, возится с дровами, таскать воду из ручья и разжигать печку в бальных шикарных платьях мы были не готовы. А попросить разрешения переодеться как-то не решались. Хорошо хоть воскресший нам помогал в полную силу – оказывается, он не родился губернатором, а тоже когда-то жил в деревне и все премудрости банно-печного дела ему были знакомы в тонкостях.

Зато Акулина и Стефания вдоволь натешились, наблюдая, как мы скачем, подхватив подолы по двору, гремим тазами и ведрами, переливаем воду, таскаем и колем дрова и это после бессонной ночи!

Спасибо Палычу – он взял на себя бОльшую часть работы.

Оно и понятно: у человека сегодня был второй день рождения! Он счастлив был оказаться снова на белом свете, да к тому же сразу взрослым полноценным мужчиной!

Хотя меня и терзали смутные сомнения по поводу последнего – его гендерного определения. Уж очень неоднозначными взглядами обменивались между собой Акулина с нашей хозяйкой. И о чём-то они вполголоса переговаривались, специально снижая тон, чтобы мы никак не могли услышать. При этом как-то странно и хищно смотрели на задницу нашего героя дня. Что-то они явно замышляли…

Ох, неспроста всё это. Как бы в баньке нынче вечером чья-то жопа не раскололась как орех. И как бы ещё одному солидному мужчине после этого назавтра не примерить очередное бальное платье. А вдруг он окажется к такому повороту событий совсем не готов? Хотя, куда он денется? Даже если проявит свою свинскую неблагодарность, кто его, в принципе, спрашивать-то будет?

У этих дам не забалуешь. Могут и обратно прикопать по тихому…

Забегая вперёд должен признаться, что предчувствия меня не обманули и на этот раз. Но всё по порядку.

Суровые ведьмы, как правило, любят очень жаркий и сухой пар. У нас, простых смертных, от такого уши заворачиваются в трубочку. Потому в парной мы раскорячились втроем на полу, и даже там пригибали свои непокорные выи к полу. В то время как наши королевы и повелительницы восседали на полатях, раскрасневшиеся и мокрые от пота. Время от времени оно поддавали ещё парку, и я готов поклясться, что видел, как жир на боках Акулины тут же перетапливался и сочился по её ногам на раскаленные доски пола. В них и впитывался.

За каким хреном, спрашивается, в такой парилке нужны были мы? Неужели суровые ведьмы не могли обойтись без нашего плебейского присутствия? Могли, конечно. Но в том и была фишка, что идти своими ножками к бассейну, чтобы охладится, им было лень. И они из парной выезжали на наших спинах! Весело и смешно погоняя нас прутиками по задницам!

После парочки таких заходов в парную дамам требовалось немножко сексуальной разрядки, и мы с братом показывали мастер-класс воскресшему – как надо правильно, не спеша, со вкусом посасывать женский клитор. Чтобы мадам не сразу кончила, а поблаженствовала какое-то время в спокойной чувственной неге.

Умение делать такое изысканное куни в особой цене у любительниц женского господства. А для наших хозяек женское господство это стиль жизни.

Не больше. Не меньше.

Воскресший, в своём горячем желании раствориться в служении своей новой богине, оказался весьма способным учеником. Пока мы пыхтели, отлизывая Акулине и Стефании, он расположился на полу и лобзал им ступни с таким благоговением и нежностью во взоре, что я позавидовал черной завистью его актёрской игре. Умеет же чувак притворяться! Не зря карьерная лестница его так высоко заносила. А то ли ещё будет!

В общем, в бане опять случилась небольшая сексуальная оргия. Ну и будем до конца честными, нас там опять изнасиловали. На этот раз всех троих. И тоже весьма извращенным образом.

А началось всё с того, что самым неожиданным образом заявились к Акулине в гости самые неугомонные активистки Ордена – Евдокия Павловна, Вертухайка и преподобная Мать настоятельница. Пришли они по инициативе последней – она на церемонии воскрешения не присутствовала и потому пожелала увидеть чудо своим глазами. И по возможности это чудо ощупать и ущипнуть! За самую мякотку (по возможности).

Ох, и охоча она оказалась до запретных плодов чудодейства и волшебства. Хотя ей-то как раз категорически запрещено было её высоким саном к таким чудесам прикасаться.

Но вот явилась же! Не побрезговала!

А дамы наши уже успокоились, отдыхали, пили ароматный колдовской чай на травах вприкуску с какими-то нам неведомыми восточными сладостями, от которых их взор, разумеется, тоже самым колдовским образом туманился и подозрительно искрился.

Я ни на что не намекаю. Просто, что видел – то пишу.

А мы к тому времени уже заканчивали уборку в банных помещениях. Вытирали пол насухо, проветривали, в общем, ползали голые как тараканы, светя задницами и кое-чем спереди. А когда очухались – было уже поздно.

Мать настоятельница под рясой оказалась вполне себе аппетитной особой, утянутой в тугой купальник, явно не отечественного производства. Она без лишних слов и телодвижений оседлала самого статного из нас самца – его превосходительство, и тут же утащила его в уже почти остывшую парную. Мельком взглянув им вслед, я понял, что в деле жёсткого изнасилования мужиков она оказалась не просто профи, а прямо-таки бойцом спецназа!

Она ловко завалила почти и не сопротивлявшегося губера на полати, ухватила жёсткой хваткой его причиндалы, так, что бывший высокий чин даже пикнуть побоялся. Оседлала его лицо и устроила на нём такую активную скачку, что стоны послышалось сначала снизу, а потом и от самой высокой духовной особы.

Кувыркались они в парной сравнительно недолго, полчаса, не больше. Нас с Колюней в это время Вертухайка и Евдоха тоже поставили на колени и потребовали глубочайшего ануслинга на том основании, что за прошедшую ночь им так и не удалось ни разу кончить, хотя тантрический секс они практиковали как и все.

А у Вертухайки, как известно всему городу, задница поперёк себя шире, и по закону подлости на этот раз она выбрала меня.

Я-то, подлец, втайне надеялся, что она опять выберет брата – на церемонии его посвящения в клубные рабы она именно на него глаз конкретно так положила. Но в этот раз судьба повернулась жопой именно ко мне.

И жопа эта была просто фантастических размеров и ненасытности!

Усугубляло моё положение и то обстоятельство, что я оказался у стенки, и голова моя была просто вплющена между этими мировыми полушариями. Я знал, что Вертухайка просто обожает, когда ей горячо отлизывают очко, знал также, что кончает она исключительно ощущая в анусе чей-нибудь нос. И прекрасно понимал – моя жизнь сейчас напрямую зависит от моего умения удовлетворять роскошных дам экзотическими способами.

Проще говоря: не отполируешь женский зад до блеска – окажешься задушенным, как губер вчерашним днем. Только вот воскрешать меня никто не будет!

Что Евдоха делала тем временем с моим братишкой я, честно говоря, не видел. Но и ему досталось по полной программе – потом, когда всё кончилось, выглядел он измочаленным и смурным. А спрашивать мне было как-то стрёмно. Сами понимаете, мы здесь все пережили такой опыт, которым не всегда хотелось бы делиться. Даже с близкими людьми…

Про себя скажу лишь, что в тот день меня спасла от удушения Вертухайкиной задницей как ни странно святая женщина – мать настоятельница. Она так громко и непосредственно возносила хвалу высшим силам за возможность согрешить и покаяться (в очередной раз!), что моя мучительница быстро освободила мою голову из жаркого анального плена и рванула в парную, чтобы тоже принять самое деятельное участие в посвящении воскресшего в рыцари Ордена.

Да, путь в Орден Розовой Зари у каждого свой – думал я, отплёвываясь (но тайно, чтобы не приведи Господь, никто из женщин не увидел!), и смывая студеной водицей из колодца потоки выделений и обилие запахов, которыми меня наградила тюремная надзирательница и по совместительству секс-террористка. Коляна вон долго и жестоко трахали страпонами все жрицы Ордена. Это ужасно, если вдуматься. Но это пробудило в нём то, что дремало всю сознательную жизнь – желание стать женщиной. Теперь он счастлив носить женские платья и охотно откликается на имя Оля.

Это его суть, его природа. И ради неё он готов терпеть.

Пахом вот оказался на деревянном колу и его дальнейшая судьба мне не ясна. Но после тех событий, которым он стал не просто свидетелем, но в которых по собственной воле принял самое непосредственное участие, его, конечно же, никто никуда не отпустит. Слишком много видел, и кое-что из этого понял. Ему самому будет неуютно жить среди людей с таким знанием, и делать вид, что никаких странностей он, как и все прочие, не замечает.

Мило улыбаться и раскланиваться с первыми красавицами города, помня их полуголыми дикарками на ночном шабаше в заброшенной деревне – это рано или поздно доведёт бедолагу до нервного срыва. Так что его путь в Орден, несомненно, ещё впереди.

Как и мой. Я Стелька. Это значит, что мне предстоит лизать ноги и обувь ВСЕМ женщинам Ордена на ВСЕХ мероприятиях и общих собраниях. Готов ли я к такому?

Честно говоря – не знаю.

А вот посвящение Пал Палыча в сексуальные рабы Ордена, похоже, происходило на наших глазах именно в этот день – в последний день лета. И состояло оно в том, что из Палыча делали Куклу. Куклу для секса. Живого Кена, которого можно изнасиловать втроём, вчетвером, да сколько угодно дам может воспользоваться его услугами и заставить выполнять любые их прихоти!

Любые! Вы только представьте, какие фантастические тут открываются перспективы! С этим мужчиной можно делать что угодно, когда угодно, и где угодно. Он, конечно, не секс-гигант (всё-таки возраст – хорошо так за шестьдесят), но безотказен и органически не способен сказать «нет» ни одной женщине, которая пожелает с ним заняться сексом.

И превращали его в такую секс-Куклу прямо сейчас. В поместье Акулины. На наших глазах.

А наши с Коляном госпожи – леди Стефа и сама хозяйка дома, сидели в беседке, увитой плюющем, пили чаёк и посмеиваясь, вели свой таинственный, нам непонятный, разговор.

Они были как бы не при делах. Просто благосклонно наблюдали, как всё новые гостьи приезжали парочками или поодиночке и пошептавшись о чём-то с подругами, уединялись где-то в пока не остывших банных помещениях. И оттуда доносились сладострастные охи-вздохи, стоны-всхлипы, повелительные команды и покорный шёпот…

Как ни странно, но для Палыча это тоже был своего рода загробный рай. Теперь ему не нужно было искать каких-то привокзальных шлюх, втайне от всех скрываться по дешёвым борделям, боясь разоблачения прятаться за тонированными стеклами замызганных машин. Он нашел, что искал всю свою сознательную жизнь. Он нашёл тайный Орден сатанински настроенных и сексуально озабоченных садисток-лесбиянок-феминисток и прочих извращенок. Которые в обычной жизни делают фи при виде мужской письки, но которые на своих тайных сборищах устраивают ТАКОЕ, что никогда не решатся снять никакие, самые смелые порнорежиссёры.

А Палыч этот Орден не просто нашёл, он в него попал против своей воли! Это его «нашли»! И поработили, самым наглымобразом!

То есть и тут мужику повезло сверх всяких его ожиданий. Рай для извращенца, хули тут скажешь!

***

Только к вечеру всё закончилось. Усталые, но довольные гостьи потихоньку покидали гостеприимное поместье главной ведьмы города. В беседке собрались лишь избранные жрицы – Евдокия Павловна, Мать настоятельница, Серафима и две неразлучные лесбиянки – Арья и Санса. Мы подали всем чай, кофе, много разных сладостей и закусок, а леди Стефания произнесла перед собравшимися, как оказалось, прощальную речь.

– Да, сёстры мои, – начала она ласково всем улыбаясь. – Сегодня ночью мы уезжаем. И вашего нового послушника – Пал Палыча, бывшего губернатора, я увожу с собой. В Москву. Ему, как вы уже наверняка знаете, поступило предложение, от которого нельзя отказаться, а завтра нас ждут на старой площади в новом здании.

– Как жаль… – проскулили молодые лесбияночки. – А мы так хотели поиграть с новым суровым дядькой в наездниц и лошадку…

– Поиграете, милые! – успокоила их Стефа. – Мы ведь не навсегда от вас уезжаем! Разве я вас брошу?! Вы ж мои сёстры! Да и Орден этот мы создавали все вместе не ради поимки парочки чиновников-извращенцев! У нас большие, можно сказать грандиозные планы. И мы только в самом начале славных дел!

Обнадёженные девушки тихонько похлопали в ладошки.

– Но обо всём по порядку, – продолжила предводительница. – Палыч получает новое назначение, и я буду ему помогать на первых порах. Здесь, у вас, на хозяйстве, в качестве градоначальника мы планируем оставить Пахома.

Все ахнули и недовольно переглянулись.

– Да-да, знаю все ваши возражения и опасения, милые дамы! Пахом – редкостная сволочь и подонок. Но он побывал на нашем празднике и посидел на ведьминском колу, а такое меняет человека в корне, вы уж МНЕ поверьте!

Возмущение дам сменилось любопытством.

– К томе же у него будут две помощницы – Катя и Марьяна. Да, сильно накосячившие ведьмы, но зато теперь у них будет стимул исправиться и принести пользу нашему общему дамскому движению! Они будут жёстко контролировать Пахома, и вы, надеюсь, понимаете, что это значит!

Все присутствующие удовлетворённо закивали, отчетливо представляя себе, КАК будут контролировать несчастного Пахомушку.

– Соответственно Цезарь Карлович, как было ему обещано, перемещается наверх. Мы, конечно, ничего не можем гарантировать, но, скорее всего, он будет исполнять обязанности губера. Таким образом, все три поросёнка – а именно так и называлась наша многоходовочка – оказавшись под женским каблуком, получили карьерный рост! Поздравим их с этим!

Теперь захлопали все дамы, даже Акулина.

– Евдокия Павловна! – торжественно обратилась к ней леди Стефания. – Область ваша. Вы теперь фактически губернаторша! Пусть нежная женская ручка жёстко держит за горло несознательный мужской контингент на вверенной вам территории!

Акулина подала нам знак подать фужеры и шампанское по такому случаю. Евдоха принимала поздравления, всем улыбалась, смущенно благодарила Стефанию. Было видно, что такое приятное известие её саму застало врасплох.

– И подчёркиваю! – продолжала свою прощальную лекцию наша леди, – это лишь начало! Теперь область станет первым регионом, где будут введены самые жёсткие феминистские правила. Пусть пока и неформальные. Равняться будем на наших западных подруг. Кстати, надо будет их пригласить в качестве почётных гостей и консультанток. Организовать во всех городах женсоветы при подконтрольных нам администрациях. Пусть эти советы как можно активнее вмешиваются в информационную политику. Пусть ловят на неосторожных словах и действиях особо ретивых мужланов и заставляют их публично просить прощения и каяться! Нам, конечно, далеко до идеала, чтобы они еще и на колени вставали, но работать надо именно в таком направлении! Придет время, нам еще и туфли будут целовать публично!

Раззадоренные шампанским, женщины выразили всеобщий восторг.

– При том, что пока во власти не должно быть ни одной публичной женской фигуры! – продолжала напутствовать свою аудиторию Стефа. – Эта патриархальная страна весь восемнадцатый век управлялась последовательно тремя царицами! Мы возьмем власть на кухнях и в спальне. Что главное для мужика? – Секс и власть. Лишите его секса – и он в вашей власти. А значит мы всех наших подопытных кроликов (так мы, ведьмы, называем между собой мужчин) должны заковать вот в такие вот клетки!

И она щелчком пальцев приказала нам с Коляном задрать бесконечные подолы наших платьев, под которыми, естественно, не было никакого исподнего, а болтались лишь наши, закованные в замки верности, приборы.

Собравшиеся дамы оценили девайсы по достоинству.

– Эти нововведения нужно будет внедрять как можно шире, и пропагандировать всё настойчивей и агрессивней. Пусть такую игрушку примерит на своего бойфренда каждая эмансипированная девушка. Хотя бы разок. Хотя бы на месяц. А дальше она распробует вкус власти и силу похоти. Но главное! – леди особо обратила внимание женщин на этот пункт своей программы, – мы должны добиться законодательного запрета мужской мастурбации! Это первостепенная задача. Я пока не знаю, как это сделать, но обещаю, что в самое ближайшее время займусь этим непосредственно. Мужики не должны получать НИКАКОЙ сексуальной разрядки без нашего позволения. Секс в обмен на покорность и никак иначе!

Этот пункт вызвал особый восторг у дам Ордена.

– И да, – продолжала вдохновлённая их реакцией леди Стефания, – жду ваших предложений на этот счёт. Еще хочу обратить ваше внимание на таких уродов, как всякие «мужские государства» и прочие самцовские клубы по интересам. Это наши главные союзники!

Все удивленно подняли брови.

– Да-да, именно эти неудачники, придумавшие гениальное определение подкаблучника – бабораб – главные пропагандисты женского превосходства и доминирования! Своим ничтожным нытьём и тупизной они превозносят наши скромные усилия и приписывают нам чуть ли не мировое господство. Будто бы мы уже завоевали весь мир, и теперь осталось додавить жалкую кучку сопротивляющихся мачо и всё! Вот такие движения и сборища надо как можно больше цитировать и показывать публике. Пусть они будут везде, в каждом телевизоре, на всех сайтах Интернета! Пусть беглые рабы провозглашают наступление матриархата! Поверьте, у них хватит энергии и гениальности сделать это за нас и лучше нас!

– Запрещать разводы будем? – деловито поинтересовалась Серафима.

Как будто она уже стала минимум президентом и решила вот, на досуге, определить стратегию развития российского радикального феминизма на ближайший год.

– В приоритетах! – поддержала её леди Стефа. – А пока надо постараться дискредитировать судей-мужланов чтобы таким образом освобождать эти должности исключительно для женщин. Это очень важный момент, и попрошу собравшихся жриц Ордена обратить на него особое внимание. Женщина-судья в девяносто процентов случаев встаёт на сторону женщины в бракоразводных процессах. Надо довести эту цифру до ста процентов, чтобы желающих вырваться на свободу самцов ждало гарантированное разорение. Отнимать у них всё имущество! Загонять в долговое рабство! Не давать должникам никаких кредитов. Запретить выезд за границу. Только окольцованные должны жить в достатке. Налог на бездетность – в первую очередь для самцов – также приоритетная наша задача.

Надменные улыбки лоснящихся от самодовольства женщин говорили лучше любых слов – горячечные бредни Стефании встречают у них самую горячую поддержку.

– Ну а теперь – прощальная фотосессия! – неожиданно закончила она свой устный трактат о скором наступлении матриархата.

На лужайку перед беседкой две вчерашние неудачницы Марьяна и Катя (обе в белых балахонах – их теперь разжаловали из ведьм в послушницы Ордена) привели на цепи также переодетого в рубище Пал Палыча. Поставили его в покаянную позу на коленях и сдёрнули с него холстину. Все желающие могли сняться с ним на камеры своих смартфонов в любой, самой откровенной позе.

Ну они и пошли сниматься…

Сначала его положили крестом, как при церемонии пострижения в монахи – голым. И все присутствующие женщины встали по обе стороны распростертого тела, поставив на него кто правую, кто левую ногу, а Евдоха ухитрилась встать обеими ему на плечи.

Затем Палыча поставили на четыре кости и почти все перефоткались, сидя на нём, как на пони. Многие пожелали прокатиться кружок-другой на плечах воскресшего, чтобы снять короткий ролик. Было весело и ракурсы, само собой, выбирались максимально интимные.

Под конец пришла очередь совсем уж извращенных фантазий. Палыч улыбался в объективы, будучи прижат к земле практически всеми задницами лучших дам города. Все пяточки и пальчики ног он перелизал и обсосал на крупных планах и в коротких видео. Успел поймать и небольшие фонтанчики свежих золотых брызг – тоже, разумеется, встречая их своей самой очаровательной улыбкой.

Так что компромата на себя будущий крупный столичный чиновник оставил на прежнем месте работы более чем достаточно. Теперь его умильная физиономия имелась в каждом гаджете жриц Ордена и являлась залогом его безупречной тайной службы этому самому Ордену и любой его представительнице.

Странно, но самого Палыча это совсем не волновало. Пережив обряд похорон, и побывав под землей целую ночь, он практически полностью переродился. Теперь это был совершенно иной человек. Из жёсткого, циничного, харизматичного хищника, он превратился в галантного кавалера, с радостью расшаркивающегося перед всеми женщинами сразу, которые только появлялись в пределах его видимости.

– Не думаю, что подобный имидж будет способствовать его стремительному взлёту среди столичного истеблишмента – сказала какая-то дама, только что закончившая фотосессию с Палычем. – Там наверняка своих дамских угодников хватает.

– Ничего, – ответила ей подруга. – Леди Стефания, я думаю, быстро скорректирует его поведение, научив сгибаться только возле своей юбки, игнорируя все прочие.

На том и порешили.

***

Удивительно, как изменилась наша жизнь за прошедшее лето! Меня можете поздравить, тебя я официально – Стелька. Вчера меня принимали в служанки Ордена Розовой Зари. И да, теперь я сама себя воспринимаю девушкой. Ну, как девушкой… Скорее дворовой девкой барыни Акулины. Теперь я ношу узкое платье с огромным вырезом сзади, оголяющим всю мою спину и на три четверти попу. Вчера мне его подарили, и теперь это моя повседневная одежда. По поводу операции по смене пола, барыня обещала подумать. Но что-то мне подсказывает, что кастрировать меня она не собирается.

Да, вчерашнее торжественное собрание Ордена запомнится мне на всю жизнь. Вырез на платье был придуман не зря – вчера меня пороли по голой заднице так долго и так усердно, что очень скоро эта часть тела превратилась в сплошной темно-бордовый синяк. До крови дело не дошло, и гостьи стали оставлять свои автографы, в виде поперечных и продольных рубцов, уже на моей спине.

Но всё по порядку.

С момента отъезда леди Стефании в Москву, это было первое собрание Ордена. Все обживались на своих новых должностях, было много суеты и хлопот, так что времени собраться и отпраздновать что-то, просто не было. Евдокия Павловна (теперь Евдохой её никто не решается назвать, даже я, даже мысленно!) тоже официально вступила в должность Её Превосходительство Губернаторши. Её муж получил соответствующее назначение и переехал в столицу края. Они часто у нас бывают в городской администрации, но живут тебе где-то там, где живут все небожители.

Мы, простые смертные, в эти особняки попасть не можем. Да и не стремимся, если честно.

Старинный двухэтажный деревянный дом на Ленинградке, штаб-квартиру Ордена Розовой Зари, теперь занимает моя хозяйка барыня Акулина. Здесь она принимает гостей, здесь же проводит собрания жриц Ордена.

Проще говоря – пьянки. Разнузданные оргии шальных императриц города. Сюда они приводят своих молоденьких любовников и здесь делают с ними такое, о чем, увольте, я писать никогда не решусь. Потому что помню и деревенское кладбище, и «ведьмин кол».

В этом неприметном, скрытом от посторонних глаз доме и проходило вчерашнее собрание. Я должна была встречать прибывающих дам у дверей, в прихожей, стоя на коленях, и всем низко кланяясь. Также в мои обязанности входило переобуть даму – снять с неё уличные сапожки и надеть ей её туфельки. Большинство, разумеется, требовало, чтобы я вылизывала их обувь языком – своеобразное посвящение в звание Стельки.

Между прочим, стелька в нашем, фемдом мире, это не то, что принято так именовать среди обычных людей. Женская стелька – это важный атрибут таинственного ведьмовского колдовства. Так что я лично очень горжусь, тем что ношу это имя. С помощью стелек Акулина только за эти лето и осень превратила в подкаблучников аж четверых мужиков. Да, обряд дорого стоит, но женщины, решившиеся на него, потом приходят к Акулине, приносят ей деньги (она всегда берет плату исключительно после того, как обряд сработал и заказчица довольна результатом), и радостно благодарят, целуя ей руки. Проблем с мужниным пьянством и рукоприкладством больше нет. Кухонный «боксер» и хам превращается в покорного кастрированного домашнего котика.

А всего-то надо было натереть стельку женщины из её любимых туфель семенами полыни и положить под эту стельку фотографию мужа. И я особенно горжусь тем, что эту часть ритуала – обрабатывание стелек заказчиц колдовским зельем из полыни – провожу я. Жалко ли мне этих мужиков? Нет. Я была когда-то таким же трамвайным хамом, а теперь я послушная девочка и я счастлива. Пусть и другие будут счастливы, пусть и они станут совершеннейшими подкаблучниками. Будущее принадлежит нам.

Хотя жопа болит до невозможности! Просто невыносимо! Даже спать приходится исключительно на животе или боках.

Вчера появилась какая-то новая мадам. Со своим великовозрастным сыном-дебилом. Сынка своего она только что отмазала от армии (сама хвалилась Акулине этим) и теперь он состоит при маменьке этаким Митрофанушкой – тупым, но уже покорным истуканом. Уже распробовал маменькину трость (опять же с её слов) но стиль фемдомной жизни пока что не освоил. Вот она его и привезла к нам. Как бы на экскурсию. Чтобы увидел, что его ожидает в будущем. Когда мамаша передаст его под контроль какой-нибудь дамочке вроде наших надменных хозяек жизни.

А ведь передаст. Очень, правда, не скоро – ведь она его рожала для себя, это как бы ЕЁ МУЖЧИНА, но рано или поздно, ей захочется внуков. Которых, если это окажутся мальчики, (как я им завидую!) она тоже воспитает в лучшем случае послушными пажами. И жену она ему найдет под стать себе – властную и строгую. А где ей найти такую, как не у нас в Ордене?

То-то и оно. Все дороги ведут в Торжок.

Мальчик, его звали Иван, с раскрытым ртом смотрел не отрываясь, как я пресмыкался перед его мамашей. А она была в восторге от этого представления.

– Стелька? – прочитала она крупную надпись у меня на лбу. – Почему стелька? – поинтересовалась она у Акулины.

А сама при этом сунула мне ногу чуть ли не в морду, чтобы я её разул. И тапочки свои швырнула в меня. Чувствуется провинциальная аристократка. Явно не институт благородных девиц заканчивала, что-то попроще.

– Пусть тогда стельки мне вылижет! – самодовольно ухмыляясь, велела Мамаша (я так её про себя назвал).

– Отличная идея! – оценила её прыть Акулина. – Сегодня всем дамам будешь вылизывать стельки, поняла, милая? – ласково спросила меня моя хозяйка.

Поняла, куда ж я денусь-то! Конечно, поняла.

Хотя вылизывать ещё и внутренности дамских туфель – тот еще кайф. Но очень скоро мне это понравилось. Еще как понравилось! Потому что вечер начался с грандиозной порки!

И, разумеется, пороли меня. Ну, так как это был уже мой бенефис. Мой звёздный час. Моё посвящение.

Обставлено всё было очень красиво и торжественно. Я стояла посреди Большой залы, в которой обычно проходили собрания, изящно оттопырив зад и закинув руки за голову. На мне, повторюсь, было шикарное, темно-зелёное, расшитое золотыми драконами да змеями платье, с абсолютно голой спиной и всем что пониже спины. И вот по всему этому великолепию дамы стегали кто плёткой, кто бамбуковой тростью, кто просто деревенской розгой (коих было заранее заготовлено в достатке) – кто как хотел. Причем каждой даме наливали полный бокал шампанского, и пока она его пила маленькими глотками, она должна была пороть меня. А все вокруг хором считали удары.

Эта такая весёлая игра, называется «кто больше».

Понятно, да? Холодное шампанское, которое можно пить только мелкими глотками, всеобщее веселье, дружный дамский смех и счёт – кто больше сможет нарисовать на мужской (пока ещё) заднице самый красивый рисунок из быстро вспухающих рубцов.

Честно говоря, меня давно так не пороли. И я орала как резаная скотина. Выла, скулила в перерывах между ударами, умывалась слезами вперемешку с потёкшей тушью, кровенила губы, впиваясь в них зубами, словом вела себя постыдно и недостойно высокого звания служанки Ордена. Так что вопрос моего принятия стоял под большим сомнением.

И тут Мамаша вылезла со своим нововведением!

Притащила с раздевалки свой ботиночек – короткий такой, но на изящном каблучке, и надевает его мне на физиономию. Так, чтобы нос мой упирался в то место, где у неё пятка помещалась. И аккурат чтобы я могла языком до стельки этого ботиночка доставать. Специально, сука, всё так продумала! Еще и чулком своим привязала этот ботиночек, обмотав вокруг моей головы, чтобы он на моей физии как намордник красовался!

Дамы, понятное дело – в восторге! Все дружно аплодируют, обсуждают, сходятся во мнение, что так мне больше идёт, что это вообще должен быть мой повседневный наряд, что даже и на улицу меня без намордника теперь выпускать нельзя…

Как будто я теперь ИХ СОБСТВЕННАЯ собачка!

И Мамаша тут как тут. В ухо мне вцепилась ногтями (слава Богу, она не ведьма, у неё обычные ногти, человеческие) и ласково так шепчет:

– Лижи, мразь, лижи мою стельку! Думаешь, я не знаю, что ты мужик в женском обличье?

Тут она явно промахнулась. Во-первых, это все знают. А во-вторых, я как бы уже давно ориентацию свою меняю. Медленно, но меняю. Так что тут ей меня шантажировать нечем.

Но стелька-то на вкус оказалась солёной! И вылизывать мне её поначалу было, прямо скажу, неприятно. А Мамаша как увидела эту мою гримасу отвращения, так тут же отобрала у кого-то из уставших дам бамбуковую палку, и давай меня по лопаткам охаживать.

И знаете, такого злорадства в женском взгляде я давно не видела! Клянусь!

Отсыпала она мне с четвертной полновесных ударов. Во всяком случае благородные зрительницы до двадцати пяти точно досчитали, а дальше им надоело. А мне по лопаткам показалось как вся сотня горячих – смотрю, а огоньки на свечках, как давеча во время колдовства леди Стефании, как будто отрываются, и плывут куда-то во все стороны.

Глядь, а это не огоньки, это я плыву – валюсь как сноп сена на пол почти без чувств.

Тут вмешалась Акулина и отобрала у Мамаши бамбуковый шпицрутен. Ругать её не стала за чрезмерное усердие, но говорит, что для начала хватит, тем более что почтенное дамское общество оценило умения своей новой гостьи. И с радостью захочет увидеть её впредь на общих собраниях.

Кто б сомневался!

Но клубную вещь, мол, надо всё-таки беречь по возможности.

Так-то! Я теперь «клубная вещь»! Хоть и сказано вскользь, но всё равно немного успокаивает.

А Мамаша оказалась умной скотиной. Она подала недвусмысленный пример всем дамам, желающим изысканно покуражится. Ну, чтоб не просто так тупо стегать ноющего хвостатого урода, а со смыслом – раз он стелька – то пусть докажет своё право именоваться таким особым именем. А мы его подвергнем суровому испытанию. Выдержит ли? Не сломается? Не откажется от своего звания?

Как будто у меня выбор есть!

Такое вот садистически сладостное и одновременно слегка пикантное развлечение.

И многим это понравилось.

Видели бы вы, какое воодушевление вызвала новая игра среди присутствующих! По очереди стали снимать туфельки (оставаясь при этом босыми, хоть и на ковре, но всё ж прохладно!), и надевая их мне на лицо. С какими ядовитыми улыбочками предлагали мне эти женщины облизывать изнутри их обувь! И какая тёмная энергетика сгустилась вокруг, когда пороли уже не просто так, а с намерением загнать мужчину (хоть и переодетого девкой, но все же всё понимали) не просто под каблук, а уже и под свою пятку, действительно превратить его в СТЕЛЬКУ!

И вот как ни странно, но эта тёмная энергетика и помогла мне осознать своё место в этом мире, и вытерпеть боль, и не потерять остатки рассудка.

В какой-то момент боль отошла на второй план, стала привычной, ноющей, не такой острой, и сменилась горячей волной по всему телу.

Тогда я еще не знала слова «сабспейс», но это был именно он. Мозг скомандовал соответствующим органам выбросить в кровь достаточное количество эндорфинов, и меня вынесло в высокие сферы наслаждения собственными страданиями.

И унижениями тоже.

Именно в тот день я поняла, что стала Стелькой и мне это нравится. Я признаю женщин высшими существами и пресмыкаюсь перед ними вполне осознанно и добровольно. Внутри себя я остаюсь мужчиной, но принимаю облик женщины потому, что хочу им подражать, хотя бы внешне. Я хочу, чтобы на Земле наступила эра Матриархата и миром правили женщины. Я с радостью буду помогать им обрести власть над всеми мужчинами. Даже если те и будут поначалу этому сопротивляться.

Это мой выбор.

После обеда, когда меня уже немного привела в чувство (и слегка подлечила) хозяйка Акулина, у нас с братом выпала минутка перекинуться парой слов на эту тему. Он тоже признался, что в день своего посвящения как будто внутренне переродился. Его тогда затрахали все извращенки Ордена, имевшие на поясе страпоны и поначалу он ужасно от этого страдал. Но потом как-то вжился в эту роль. Он СТАЛ шлюшкой, которую ебут упругими резиновыми фаллосами, но при этом никаких гомосексуальных позывов как не испытывал, так и не испытывает сейчас. Он любит женщин, обожает их и готов им служить, в надежде хоть когда-нибудь самому СТАТЬ ЖЕНЩИНОЙ!

Мамаша тем временем загнала своего Иванушку под стол и заставила делать ей массаж ног. На нас с братом она поглядывала пристально-похотливым глазом и слегка так, надменно, улыбаясь.

– Как думаешь, – спросил я Колю, – зачем она это делает? Зачем его сюда приволокла? У парня ведь будет психологическая травма на всю жизнь!

– Может она этого и добивается, – флегматично пожал плечами Колян. – Знаешь, есть такие мамаши, которые после развода с мужем, стараются отомстить ему, унижая и издеваясь над ребенком – худший вид женского садизма. Она видит в сыне продолжение его отца и вымещает на нём всю свою злобу и ненависть. При этом для себя оправдывая это тем, что, мол, «воспитывает» его в противоположность отцу – послушным и покладистым. Как бы старается сломать его характер. Ну и ломает… через колено!

– Может сделать из парня мазохиста?

– Черт его знает, как это происходит… Может и сделает. А может напротив – превратит в невротика и маньяка-убийцу. Который начнет косить направо и налево женщин, похожих чем-то на его мать.

– А может просто хочет напугать, показав, какие ужасные бывает у взрослых женщин извращенные фантазии? Чтобы даже не пробовал вылезти из-под маминой юбки? – спросил я.

– Ну, теперь уж точно не вылезет! – кивнул со смехом братишка на Мамашу и её сынка, копошащегося где-то там, под столом, в капроновых джунглях дамских ног. – Лет до двадцати пяти даже не попытается. Пока какая-нибудь ушлая стерва не вонзит свои нечеловечески острые и твердые когти ему в мошонку. Или в ухо…

– Ты тоже заметил это свойство их ногтей – превращаться в когти? – улыбнулся я.

– Эти когти мне сосок протыкали, прежде чем откусить его щипчиками для сахара, – мрачно отозвался брат. – И еще много где оставили свои отметины…

Я предпочел не вдаваться в столь интимные подробности.

В тот вечер Акулина официально надела на меня намордник – свою туфельку, как и предлагали некоторые дамы. Теперь я ношу её постоянно, если от меня не требуется что-то говорить или лизать. Ни для чего иного мой рот практически больше не используется.

Что ж, это правильно. Я Стелька. Я и должна весь свой день ощущать аромат дамской ножки – в моём случае это ножка моей Хозяйки и Повелительницы. Госпожи Акулины, главной ведьмы города. Мой брат Коля (да простят меня жрицы Ордена за то, что я по-прежнему его так называю, хотя он давно откликается на Олю) – тот гордо носит прозвище Вонючка. Почему так – я не знаю. Но он всегда готов выполнить ЛЮБУЮ, самую извращенную фантазию любой дамы Ордена.

Мы с ним всегда служим на общих собраниях и праздниках нашего маленького извращенческого коллектива. Мы собираемся тайно, за надёжно закрытыми дверями, к тому же укрытые магическими ставами и тёмными заклятиями парочки опытных ведьм. На этих сборищах мы занимаемся таинственными вещами, о которых я даже во сне не вспомню, и о которых уж точно никогда никому не скажу.

Там мы с браткой прислуживаем собравшимся женщинам и выполняем самую грязную и страшную волшебную работу. Гореть нам за это в аду? Может быть. Очень может быть. Но как показывает общая статистика, преступлений в городе становится год от года всё меньше. Многие мужчины становятся рабами женщин и теряют свою волю? Не спорю, это так. Но и домашнего насилия у нас практически не бывает. Не говоря уж об изнасилованиях.

Пахом также получил весьма щедрую компенсацию за время, проведенное на ведьмином колу. Теперь он большой начальник. Все в городе перед ним заискивают и величают его уважительно Пахом Петрович. Он занимает самый большой кабинет в городской администрации и у него две секретарши – Катя и Марьяна. Которые никого к нему без предварительной записи и согласования не пускают.

Мы с Коляном как-то несколько дней работали в этом пафосном здании на набережной. Там всё чинно и благочестиво, как на кладбище. Там тишина и ковровые дорожки. Стук каблучков двух грозных секретарш Пахома почти не слышен – они умеют подкрадываться так, что и не заметишь. Возникают внезапно перед незадачливым посетителем, словно ниоткуда, как будто соткавшись из синего полумрака коридоров старинного особняка и, взяв того за галстук, строго так спрашивают: а вы, господин хороший, собственно по какому вопросу?

И господин хороший теряется, что-то мямлит, заикается, неловко кашляет и вдруг осознаёт, что и делать-то ему здесь совершенно нечего, и все его проблемы – так, пустяк, не стоят и минуты времени таких вот строгих и таинственных секретарш, не то что самого большого начальника!

И бегут незадачливые посетители из этого особняка как перепуганные кролики, забыв, зачем и приходили. Так что у Пахома много свободного времени. Он большей частью бродит по вечерам по своим необъятным кабинетам и приёмным, заглядывает в щёлочки между гардинами и с тоской вздыхает, ожидая, когда синие сумерки зальют набережную золотистыми огнями вечерних фонарей.

Тогда тоска Пахому усиливается, и он мечтает лишь об одном – чтобы всё это как можно скорее началось и закончилось.

Потому что по вечерам Пахома ждёт порка.

Да, ежевечерняя порка входит в условия его контракта. Днем он большой начальник, все его слушаются и перед ним гнут шеи, а вечером, когда здание администрации пустеет, его надменные секретарши приходят к нему и очаровательно улыбаясь, предлагают ему вечерний кофе.

– Вам со сливками? – спрашивает обычно Марьяна.

Пахом как-то попросил со сливками. Тогда Катя прямо при нём подняла юбочку и нацедила ему в чашку «сливок» непосредственно из своего влагалища. «Сливки» и правда были белыми, густыми и даже немного тягучими, как он успел заметить.

И пришлось ведь пить!

Вернее, его заставили выпить. Марьяна пригрозила отхлестать его в случае отказа стеком по лицу. И отхлестала бы. Но он смог себя пересилить и выпил. Маленькими глотками, – как велели эти стервы. И даже не поморщился! И потому получил положенную ему сотню горячих по мягким частям, а не по морде…

С тех пор он категорически отказывается от сливок. Пьёт только с «пенкой». Пенку ему делает Марьяна, – гадко улыбаясь, сплевывает несколько раз в чашку, пока не образуется устойчивая пенистая «пенка». И подаёт своему шефу.

И шеф пьёт, также мелкими глоточками. А Марьяна приблизив своё лицо так близко к нему, что он почти задыхается от плотного аромата её духов, внимательно всматривается в его зрачки, стараясь ухватить там хоть малую толику недовольства или непокорности. За это полагается дополнительно пятьдесят очков по заднице, с оттягом и без передышки. Но такое случается редко. Пахом быстро смирился со своим высоким положением, и мечтает лишь об одном – чтобы вечерний ритуал по возможности не затягивался.

Секут его в его же кабинете. На его же столе. По очереди – сперва Катя пританцовывает с плеткой в руке, пока Марьяна сидит в его кресле, скинув туфельки и положив уставшие ступни перед носом Пахома. А затем девушки меняются местами, и Пахом после каждого удара смачно чмокает пятки Кати, в то время как Марьяна грациозно выписывает ему оставшееся количество ударов.

На этом столе ему завтра весь день визировать важные бумаги и любоваться собственным отражением в полированной красного дерева столешнице.

Весь день, до самого вечера.

Бьют его больно, но очень аккуратно. Ни одной капельки крови. Только тягучая, глухая боль, которая весь завтрашний день будет напоминать ему об условиях его контракта.

Интересно, а как там дела у нового губернатора?

На этом наша история заканчивается. Правда госпожа Акулина как-то в порыве особой душевной щедрости и весьма веселом настроении, после удачного похода за грибами, рассказа мне о своей молодости. Как она заканчивала школу, и осваивала профессию городской колдуньи, в простонародье – ведьмы.

Могу написать следующую книжку про её молодость, если захотите.

КОНЕЦ