Мания величия
1933 год:
– Я снял фильм, написал книгу, сочинил симфонию.
– Да, мы уже просмотрели, прочитали, прослушали ваши опусы. На союзе кинематографистов, писателей, композиторов мы решим, что с вами сделать.
И сделали: запретили, выгнали, посадили.
По прошествии шестидесяти лет – восстановили, реабилитировали, поставили памятник.
2013 год:
– Я снял фильм, написал книгу, сочинил симфонию
– Какой ты молодец!
– Вы еще не просмотрели?
– (икают)
– Вы еще не читали?
– (зевают)
– Не слушали?
– (засыпают)
– может, скажете пару слов?
– (очнувшись от нестерпимой наглости) да у тебя, дружище, мания величия!!!
Умопомрачительные игры в бисер
90-е годы в России – самый странный, непонятно откуда появившийся и из чего воплотившийся период в жизни Вселенной со времен первых людей, однажды переселившихся из райских садов в промзоны и угольные шахты. Здесь они построили себе площадки для игр в виде гигантских песочниц и, несмотря на вынужденные миграции и определенный жизненный дискомфорт, не переставали играть в детские игры и получать от этого далеко не детские наслаждения.
Самыми распространенными в эти годы были – прятки и догонялки. Люди прятались друг от друга, носились как угорелые, пытались быть незамеченными, первыми прибежать в зону, откуда начиналась игра и застучать водящего, опередив его на каких-то пол – шага. Но мало кто добегал, в основном спотыкались, были замеченными, застуканными и застреленными.
Еще одна распространенная игра тогда была – жмурки. В нее играли все без исключения, но завязывать глаза было не надо, а просто чуть-чуть их прикрыть. Играющие, выставив руки, пытались найти хоть какую-то опору или нащупать одушевленный объект, но все было тщетно. Открыв глаза и протрезвев от иллюзорности перспектив, они находили себя в песках Каракумы, и все превращалось в полную бессмыслицу.
Одна из наиболее популярных среди псевдоинтеллигентов в те годы была игра в риторику. Там не нужно было ни в кого целиться или кого-то преследовать. Тем более, что в нее можно было играть, не выходя из дома. В то время я встречал у себя на кухне армаду местных интеллектуалов. Люди приходили – уходили, потом прибывали новые. Этот поток был неиссякаем, и я мало кого запоминал по именам. Все постоянно о чем-то говорили, спорили, друг друга разоблачали. Темы были далекие от моего понимания, но я старался хоть что-нибудь уразуметь. Вокруг меня крутился вихрем мир из людей переломанных, убогих, душевно неизлечимых, гениальных и даже довольно неплохих. И куда бы в своей квартире ни пошел, и где бы случайно ни оказался, все время натыкался на человека с выдающимися способностями к математике, литературе, изобразительному искусству, самоуничижению, философскому мазохизму и, в то же самое время, возвеличиванию себя до крайних пределов возможного.
Странность данного периода усугублялась тем, что это время совпало с поиском моего внутреннего (да и внешнего, отчасти) я. Это заняло всего лишь два года, с 1990 по 1992. Но именно этот временной отрезок, который не принес чего-то ощутимого и важного с точки зрения духовных озарений и истинного постижения жизни, отпечатался в сознании, как своеобразное пробуждение от чего-то шаблонного и вяло протекающего.
Игорь Володин сидел за столом с отбитыми углами, в квартире преподавателя по вокалу Раисы Михайловны Чунаковой и очень внимательно наблюдал за уроком, который продолжался уже четвертый час. На протяжении всего этого времени ученики, образовавшие священный полукруг в центре комнаты, мычали и издавали неприличные звуки. Это была обычная распевка перед очень важным мероприятием, которое заключалось в том, что каждый вокалист пропевает по одному романсу и садится за стол пить чай. Обычно этот чай был пролонгирован до следующего утра, а потом, после легкого сна, все опять повторялось сначала. Во время чаепития не было ни одной темы, которая бы не освещалась и не обсуждалась среди молодых (и не очень) музыкантов, начинающих свой нелегкий путь в искусстве оперного пения. Собственно, само пение было только предлогом и неким сцепляющим фактором, объединяющим людей для чего-то более серьезного. Среди всего этого метафизического балагана был и я, подверженный всеобщим настроениям и принимавший участие в спорах не меньше и не тише остальных. Тогда, за старым покосившимся столом, я и познакомился с Игорем. Он, как выяснилось позже, не имел никакого отношения ни к пению, ни к музыке и, странным образом, ни к Раисе Михайловне вообще. Как он туда попал, я не знаю, тогда меня это и не интересовало.
Выглядел он весьма аккуратно и даже импозантно для тех времен и местности, где проходили уроки пения. Худощав, по-европейски учтив, в очках – капельках а la семидесятые, с чуть треснувшими стеклами, он был похож скорее на какого-нибудь бельгийца, нежели на уроженца средней полосы России. Он мне тогда понравился за свой необычный взгляд на вещи и манеру вести разговор. Немного заикаясь, говорил часто невпопад, перескакивая с темы на тему, но его почему-то не хотелось перебивать.
Главным лейтмотивом нашего с ним диалога (остальные уже спали за столом, уткнувшись носами или щеками в засаленную скатерть) была жизнь за границей – ее преимущества и недостатки. За все время нашей беседы мы так и не смогли выявить явных признаков упадка Запада, поэтому наш разговор, в конце концов, вылился в оголтелое осуждение и посрамление всего того, что находилось восточнее ФРГ.
Помусолив еще пару часов эту темку, я почувствовал легкое недомогание и стал собираться уходить. Игорь меня поддержал в моих намерениях, мы вместе вышли на улицу. Мы бродили по окрестностям Кузнечихи и были ужасно недовольны тем, что нас окружало. А именно: пыль, некрасивые пятиэтажные дома, заспанные люди в серых одеждах и несвежий запах с бойни. Было неприятно настолько, что я начал валиться с ног от усталости. Он поблагодарил меня за горячую захватывающую беседу и мы попрощались, на всякий случай, обменявшись телефонами, хотя это была лишь вежливая формальность.
Я пришел домой и юркнул в незастеленную кровать. Сон настиг меня мгновенно. Проспав совсем немного, я был разбужен навязчивыми звонками телефона, который вопил не переставая в соседней комнате. Через пять минут непрекращающихся позывных я, раздраженный наглостью и бестактностью звонящего, подбежал к телефону и гневно прорычал в трубку:
– Алло!!!
– Алло… Привввет… это Игорь.
– Какой еще Игорь!
– Ну, сссс которым ты час назад общался.
– А … Привет, – ответил я, немного смягчив тон, – а сколько сейчас время?
– Пол первого.
– Чего, ночи или утра? Слушай, я совсем потерялся во времени.
– Ночи, ночи. Слушай, Дмитрий, тттты бы не смог сейчас приехать на площадь Минина к памятнику Чкалову?
– Зачем?
– Знаешь, ттттут какие-то странные вещи происходят.
Cобственно, это фраза, ради которой и пишется этот рассказ, меня застала тогда врасплох, и я стоял в оцепенении какое-то время, не зная что ответить. Но тут я взял себя в руки и пробормотал как-то невнятно, чтобы не обидеть нового знакомого:
– Ты знаешь, Игорь, уже как-то поздновато, может быть, завтра?
– Ну, ладно, – ответил он печально и повесил трубку.
Я пошел опять в постель, но уже так и не смог заснуть, долго размышляя о новом странном знакомстве. Мне почему-то подумалось, что Игорь повесил тогда трубку ненадолго.
Так и получилось. На следующий день мы уже ехали с ним в троллейбусе на переговоры с его старыми партнерами по птичьему бизнесу. А чуть позже, плечом к плечу отсортировывали гнилые помидоры от еще более гнилых огурцов, бессистемно раскиданных по громадным бетонным залам овощной базы, принадлежавшей до революции троюродному брату его прадедушки. Ну, и, наконец, через пару месяцев нашего неуемного труда на городских пастбищах, он основал общество риторики, которое базировалось на моей квартире. Сюда он время от времени приглашал своих старых и новых знакомых. Все они были очень странными, но интересными собеседниками.
Вот некоторые выдержки из бесед местного клуба риторики и философии:
– Вообще, друзья, я считаю, что термин – принцип, имеет двойственный смысл, и обыкновенно, обозначает лишь такое значение, которое может быть применено как принцип, хотя само по себе и по своему происхождению оно вовсе не есть принцип.
– Ну, не знаю! Я не согласен с этим доводом. Мне кажется, что идеал высочайшего существа есть не что иное, как регулятивный принцип разума, состоящий в том, что разум рассматривает все соединения в мире так, как если бы они возникали из вседостаточной необходимой причины, чтобы обосновывать на ней правило систематического и необходимого единства в объяснении их, но в этом идеале не содержится утверждение необходимого самого по себе существования.
– Хорошо. Возможно, что и так. Но как же быть с тем, что собственно понятие разума всегда относилось и относится к абсолютной целостности в синтезе условий и удовлетворяется не иначе, как абсолютно безусловным, т.е. безусловным во всех отношениях?
– Скажите, а у кого-нибудь есть знакомый, работающий на оптовых базах?
– А зачем тебе?
– Да хотел, просто, закупить тридцать килограмм гречневой крупы на зиму. Говорят, кризис идет.
– Да, я тоже что-то про это слышал. Кстати, о кризисе. А, правда, что кризис – это переворот, пора переходного состояния, при котором существующие средства достижения целей становятся неадекватными, в результате чего возникают непредсказуемые ситуации и проблемы?
– Да, именно так и есть. Мало того, кризис проявляет скрытые конфликты и диспропорции. Яркий пример кризиса – революция. Она может рассматриваться как феномен, экономический фактор, политическая, социологическая и экономическая категория.
Кстати, сам инициатор идеологических споров не очень любил присутствовать на собраниях клуба, все время где-то мотался, и мне самому приходилось вести заседания, участвовать в прениях и обеспечивать комфортные условия для вновь прибывших – чай, тапочки, пирожные. Обычно он приходил к самому концу, когда споры достигали своей кульминационной точки кипения. Не давая разгореться страстям, Игорь обычно поднимался со стула, давая всем понять, что мероприятие закончено и пересчитав количество присутствующих, отправлял всех пинками под зад по домам до следующего заседания. Сам оставался, чтобы выпить чашку кофе, выкурить сигарету, сделать оглушительные выводы по поводу происходящего и затем исчезал на непродолжительный срок.
В то время у меня на квартире жил еще один революционер. Он, правда, не входил в состав клуба, но умел вести беседы на самом высоком уровне, не давая возможности оппоненту даже вставить слово возражения. Звали его Валентин Учеблов (он же Леопольд Гельман, он же Гектор Ебралов, он же Афанасий Певзнер, а так же Ерофей Лаптиптапдубаев). Валентин писал умопомрачительные стихи, где главным героем был некий Прохруй Яйцевский (писатель-любитель) по профессии помощник людей. Помощь его заключалась в том, что он помогал людям переходить из одного состояния сознания в другое путем меткого прицеливания и четкого попадания топором по голове. Вот приблизительно так начинается его одно из стихотворений, которое он, по-моему, так и не закончил:
Почем?! – кричу.
А он меня не слышит.
Тогда рука моя сдружилась с топором.
Взлетели вверх мозги и часть одежды,
Их час прибытия я вам укажу потом.
В стихах у него довольно сложная фабула и для того, чтобы разобрать творения его гигантского дарования, нужны будут годы. А времени на это у нас сегодня нет, да и не в этом дело.
А дело вот в чем. На протяжении последней пары лет мы с Валентином разрабатывали план переезда за границу по причине невозможности воспринимать повседневную реальность. Наше несогласие со всем и во всем порой достигало пределов отчаяния, и нам было обоим неспокойно. Дискомфорт достигал своего апогея, когда я по утрам просыпался, выглядывал из окна и видел людей, сидящих на деревьях, отпиливающих сучья и привязывающих троллейбусные провода к стволам. Терпеть все это уже не было сил, и мы решили поделиться своими соображениями с нашим новым другом – Игорем.
На протяжении полутора часов он, со вниманием духовного наставника, слушал душевные изливания, порой переходившие в откровенное нытье. После окончания нашей исповеди в комнате воцарилась тишина. Игорь, докурив свой бычок, который оставил на дверном косяке три дня назад, вдруг быстро поднялся и произнес:
– Так, все! Хватит бездельничать и титьки мять! У меня дядя живет в Антверпене, я хочу ему сегодня позвонить. У него там папиросный бизнес, думаю, вы ему там сможете пригодиться. Ребята вы смышленые и неглупые. Единственно, мне нужны будут деньги на звонок, рублей пять.
Мы с Учебловым сидели молча, иногда одобрительно переглядываясь, и нашему тихому счастью не было предела.
– Господи, Гоша! Какие пять рублей, да хоть десять!
– Давайте десять для ровного счета. В общем, сидите дома, а я пойду, позвоню на почтамт. Ждите, вернусь, как дозвонюсь.
Отдав последние деньги, мы закрыли за Игорем дверь и начали носиться по квартире, не помня себя от счастья.
– Я же говорил, что дождемся! – кричал Учеблов, ползая на карачках облизывая плинтуса. Я бегал по кухне взад – вперед и бился головой об оконную раму. Квартира вибрировала от удачных стечений обстоятельств, и это был знак силы и великий глас Вселенной, которым нельзя было не подчиниться.
Немного успокоившись, мы заварили свежий крепкий чай и пустились в долгий словесный путь, которому, казалось, не было предела. Мы разбирали каждый эпизод, который должен будет с нами произойти в нашей звездной жизни в Бельгии. За этими радужными событиями незаметно прошел световой день, и по наступлению сумерек в дверь кто-то постучал. Я бросился открывать. Конечно же, на пороге стоял Игорь.
– Пока не дозвонился. Может, кккуда уехал. Завтра пойду опять. Да вы не переживайте, все будет хорошо. Что жжже вы мне раньше не говорили о своих намерениях? Так бы всю жизнь и проторчали здесь. Иногда надо делиться своими планами, а то жжживете здесь как затворники, и никто о вас ничего не знает.
Действительно, мы уже столько сделали, столько написано песен и стихов, но никто об этом действительно не знал. Но когда-нибудь стена должна была рухнуть и придти помощь. Эту помощь зовут Игорь Володин. Скоро через нее весь мир всколыхнется! И люди подумают: "Господи, как все же, несправедлива судьба! Сколько можно было нас мучить! Сидели где-то за тридевять земель такие выдающиеся создания! А мы даже не знали! Но слава небесам, что эти парни наконец-то пришли в нашу жизнь, и все сразу одновременно узнали об их существовании! Какое счастье жить с ними в одно время! Хоть бы одним глазком на них посмотреть, не говоря уж, потрогать! Осана вышний Богу на земле мир в человецах благоволение!
На следующий день наш спаситель с утра пораньше пошел опять звонить, а мы с Валентином как обычно засели за свои занятия музыкой, которые продолжались без перерыва аж до ужина. Подкреплялись чаем, так как еду уже купить было не на что, и все время говорили о жизни в Бельгии. Я уже стал замом генерального директора, а Валя пошел вверх по служебной лестнице и достиг невероятных успехов в политике и шоу – бизнесе.
Но Игорь сегодня странным образом не пришел. Не пришел он и на следующий день, и я начал уже немного переживать. Но вот на третий день он явился в очень возбужденном состоянии и деловито объявил:
– Так, собббираем документы. Я дозвонился, он жжждет нас и максимум через месяц мы должны быть у него в фирме. Так, Бускунчак, у тебя пппаспорт есть?
– Да, недавно сделал.
– Тттак, Учеблов, а у тебя.
– У меня пока нет, но есть знакомый в ОВИРе, сделают быстро.
– Так, зззамечательно, – и он начал писать на бумаге, какие документы нужно было еще собрать. Работы предстояло много, но ради такого дела, не жалко ни времени, ни денег.
– Ребята, – продолжил он, – мне нужно еще пять рублей, чтобы завтра ему пппозвонить и обговорить уже все детали.
У Валентина вчера была подработка, он как раз срубил три рубля. Два остальных заняли у соседей. Игорь ушел, а я и Валентин стали носиться по городу, подделывать документы. Набрали огромное количество фиктивных справок, но к печатям нельзя было придраться, слишком виртуозно все было проделано через старые связи на доморощенных фирмах. Чего-чего, а подделывать документы, задача оказалась не такая уж сложная, хотя нам и пришлось везде изрядно приплатиться. Но дело разве в деньгах, когда на кону целая жизнь!
И вот прошло уже три недели с момента начала оформления бумаг. В целом, все уже было готово, оставалось только поставить визы. В тот вечер мы сидели с другом на кухне, ждали Игоря. Его не было уже пять дней, но он через кого-то передал, что скоро явится, и нужно сразу же будет собираться в путь, потому как время было в обрез, а на фирме мы должны были быть уже через неделю.
Тут в дверь тихо постучали. Я ринулся открывать. В дверях стоял бледный, небритый, с легким запахом перегара, наш великий полководец. На глазах у него проступили слезы. Я взял Игоря под руки, помог пройти в кухню. Он рухнул на стул, достал из кармана бычок и жадно закурил. На кухне воцарилась тишина, и я первый рискнул ее прервать:
– Гоша, что-то случилось?
– Да…– ответил он дрожащим голосом, – у ммменя дядя умер.
Не помню, что было дальше. Вероятно ничего особо интересного. Игорь как-то резко исчез из нашей жизни. Я его случайно встретил лет через пять. Мы ехали в одном троллейбусе в сторону Кузнечихи, и я к нему подсел. Говорить было не о чем, и мы просто молчали. А когда он приготовился выходить, вдруг повернулся в мою сторону и произнес:
– Ты, я слышал, женился. Чего-чего, а вот этого я от тттебя не ожидал.
И мы уже больше никогда не встречались.
Иудейский синдром
– Сонечка, скажите, во сколько лет Вы отдали Борю учиться на фортепиано?
– В три года.
– Ой! Вы уже опоздали.
Последние комментарии