Город, который построил Я. Сборник. Том 3 [Марс Чернышевский – Бускунчак] (fb2) читать онлайн

Город, который построил Я (03-ий том)

Марс Чернышевский – Бускунчак

Я сейчас приду

Одно из главных событий в моей жизни произошло тогда, когда я понял, что у меня есть отец и он находится где-то здесь. Папы бывают разные – хорошие, плохие, строгие, добрые, пьяные, трезвые и т.д. Главное, чтобы они были. Про моего родителя многие говорили, что он настоящий талант, другие – гений, третьи – ловелас и, что он загубил из-за этого карьеру. Четвертые говорили, что он слишком бесхарактерный, чтобы постоять за себя, пятые – что он слишком раздраженный, шестые – что он все забывает, седьмые – еще какую-нибудь чухню, а восьмые вообще ничего не говорили и не говорят до сих пор. Я был девятый. Девятым, вообще, очень повезло, так как они никогда не думают, почему у них папы не стали теми, кем должны были стать, по мнению тех, кто занимает, например, третью или, скажем, шестую позиции.

Случай, о котором сейчас пойдет речь, очень короткий и непримечательный, хотя именно он характеризует моего отца в полной мере, даже не как личность, которую все обязаны уважать и ценить, а просто как человека со своими обычными человеческими очертаниями.

1 января 199… года, мы со своим другом Валентином Учебловым сидели на кухне в доме моего отца на ул.Горького и смотрели в стену, которая возвышалась над газовой плитой. Анатолий Дмитриевич или просто дядя Толя (это имя моего отца и героя данного рассказа) здесь редко появлялся потому, как был очень занят на четырех или пяти работах, чтобы прокормить несколько семей – родную и ряд неродных. Я приехал сюда пожить, благо здесь было все необходимое для холостяцкой жизни, полной творческих мечтаний и иллюзий, а именно: пианино "Волга", телевизор "Рекорд" и холодильник "Саратов". В дальнейшем ко мне присоединился и стал тоже мечтать Валентин. Но на самом деле мы мечтали редко, всего два или три раза в день, когда встречались на кухне почаевничать, все остальное время мы пытались быть музыкантами. Учеблов изо всех сил старался стать гитарным виртуозом – эквилибристом, я же, кое-что наигрывал на фо-но. Но это совершенно не важно, а важно то, что первого января мы сидели на кухне и ничего не делали, даже не разговаривали, а просто смотрели в стену.

Вдруг раздался звонок, и я пошел открывать дверь:

– Опять нижняя, – подумал я.

Помню, очень долго занимался, и кто-то позвонил в дверь. Это была соседка с нижнего этажа, которая была не довольна моими успехами на инструменте:

– Сколько можно! Целый день одно и тоже! Прекратите немедленно, а то милицию вызову или, что еще хуже, мой муж придет разбираться. Имейте совесть! – негодовала она.

Я стоял перед ней, как плохой ученик и во всем соглашался. У меня с детства была дурная привычка, которая мешала мне делать ощутимые успехи в музыке, а именно, я всегда пытался войти в положение соседей, и моему состраданию не было предела. Соседка этим пользовалась, периодически устраивала мне сцены управдома и неблагополучного жильца. Но этот театр для нее продолжался недолго, т.е. до поселения моего друга в нашем скромном жилище. Успехам Валентина она тоже была не рада и позвонила в дверь.

– Сколько можно! Целый день одно и тоже! У меня сын тоже играет на гитаре, но он в отличие от вас имеет чувство меры.

На что Валентин отпарировал:

– Передайте, мамаша, своему сынку, что из него никогда ничего путного не получится. А вам я советую забыть сюда дорогу навсегда!

Дорогу, правда, она на следующий день вспомнила и пришла с полной тарелкой свежеиспеченных пирогов и мы ничего не имели против.

Странный какой-то рассказ, получается, обещал рассказать о своем отце, а получилось опять о себе. Но, ведь, без себя-то, тоже ничего хорошего не бывает.

Итак, первого января позвонили, и я пошел открывать. Но вместо надоедливой соседки и запахов пирогов с малиной в дверях стоял Анатолий Дмитриевич со своей неразлучной виолончелью за спиной. Мы очень обрадовались и стали накрывать на стол, благо у нас после новогодних торжеств осталось много закуски.

– Ну, вы даете, ребята, откуда у вас столько всего съестного? – радостно поинтересовался Анатолий Дмитриевич.

– Тебя все ждали, вот и наготовили, – ответил я, не менее весело.

– Так.., давайте пока разливайте, а я сейчас приду, только спущусь на две минутки к подъезду, позвонить срочно надо.

Телефона дома не было, поэтому приходилось ходить каждый раз на улицу, из-за какой-нибудь ерунды набирать на автомате чей-то номер.

Прошло пятнадцать минут, но отца пока не было.

– Замерзли, наверное, телефоны, вот и пошел по Горького искать работающий автомат,– сказал Учеблов.

– Наверно, – согласился я.

Но его не было и через час. Так просидели мы с другом целый вечер вдвоем, бесполезно прождавши Анатолия Дмитриевича или просто дядю Толю. Он не пришел ни на следующий день, ни через неделю.

Помню, как-то, через полгода я шел по Покровке и увидел мчащегося куда-то отца с виолончелью за спиной по противоположной стороне улицы. Я его окликнул:

– Привет, пап!

– Ой, привет, привет! Как ты?

– Я – ничего, а ты?

– Я тоже. Ну ладно, созвонимся, – закончил он разговор и убежал.

Звонить было некуда, так как, там где мы жили, телефона не было, а где он проживал,  никто не знал. Я смотрел на удаляющуюся фигуру отца с виолончелью за спиной, и меня вдруг наполнило чувство смирения и некой упорядоченности. Людская толпа, которая поднималась вверх по широкой улице, и в центре которой был отец, преобразовывалась в моем сознании в поток бесконечной энергии, неся с собой тысячи жизней, и бросая их в пучину и круговорот событий для неведомой никому высшей цели. Но есть ли она, эта высшая цель? Не знаю. Мне почему-то в этот момент показалось, что есть просто беспрерывный, отчасти бессознательный мировой поток, и не где-то высоко во Вселенной, а именно сегодня и сейчас, в данную минуту, на Покровке.

Но долго стоять и размышлять об этом, было нелогично, так как это противоречило бы моим новым умозаключениям. Это значит – быть вырванным из всеобщего движения жизни и потери только что неожиданно приобретенного смысла. Поэтому я, повернувшись в противоположную сторону удаляющегося отца, двинулся в направлении площади Минина.

Эх! Валера… Валера

Как-то раз (а может быть даже и не раз), мой товарищ детства Валера Силантьев, занимался дома ипсацией. Он был подвержен мощным атакам бесовской конницы из далекой восточной страны Малакии. В этот неподходящий момент в квартиру вошла его мать. Увлеченный важным делом, он не услышал звуки отворяющих дверь ключей и был очень удивлен…

Печаль, обнаруженная Валерой на лице матери, была глубокой, с признаками горького разочарования и тихого отчаяния. Так они простояли минут пять, молча, опустив головы, не смея нарушить тишину момента. После чего, не сумев перебороть в себе шквал интенсивных противоречивых чувств, тетя Клава захлопнула дверь и покинула квартиру. В плену жесточайших угрызений совести, Валера бросился по лестнице за ней:

– Мама! Вернись! Я тебе сейчас все объясню!

Рапсодия в светло-синих тонах

Ему тогда было лет сорок пять – сорок семь, и у него только-только стал прорезаться бархатный бас-баритон. Мечта детства стать оперным певцом не давала покоя, и он ездил в Дзержинск на уроки вокала к Раисе  Михайловне три раза в неделю. Раиса Михайловна была педагогом со стажем, она работала уже пятьдесят лет и пропустила через себя не один десяток тысяч студентов.

На выходные все ездили к ней в Кузнечиху, в маленькую двухкомнатную квартиру и распевались. Распевка продолжалась целый день, и картина была при этом следующая: к восьми часам утра у пианино одновременно мычалo пятнадцать – двадцать пять певчих, и постепенно этот состав пополнялся вновь прибывшими. Ротация происходила постоянно, кто уставал – уходил, но приходили еще чаще, поэтому в квартире в среднем к концу рабочего дня присутствовало человек сорок.

Во время сеанса учительница пения сидела за пианино и грызла сухари. На пюпитре у нее стояла "Книга о вкусной и здоровой пище", а в ванной тарахтела стиральная машина "Вятка". Затем, когда вечерело, все рассаживались за большим прямоугольным, с подбитыми углами, столом и принимались пить чай с овощами.

В будни же, вся эта толпа любителей пения "закрытой манерой" осаждала холодные, заплеванные семечками вагоны электрички, и ехала с Раисой Михайловной в музыкальное училище в Дзержинск попеть гаммы.

Я тоже был тогда среди них и не терял возможности прокатиться в город химиков погорланить, а на уикендах у преподавателя меня всегда ждал стакан жиденького чая с укропом или редькой. Так продолжалось почти год, и под конец учебного семестра он подошел ко мне с просьбой:

– Марс, Вы бы не могли мне саккомпанировать несколько романсов?

Он работал в Дзержинском музучилище в качестве преподавателя концертмейстерства и прекрасно владел фортепиано. Я же закончил нижегородское им.Балакирева по классу ф-но (хотя и начинал учиться именно в Дзержинске) и владел искусством аккомпанемента если и чуть хуже, то только из-за недостатка опыта.

– Конечно! – ответил я с энтузиазмом, – мне только нужно заранее заглянуть в ноты.

– Я думаю, в этом нет ни малейшей необходимости, – учтиво отреагировал мой собеседник – там нечего играть, партии очень простые – Кюи, Варламов, Даргомыжский.

– Ну, тогда я готов! – не имея желания возражать ни одному слову и чувствуя гордость за предоставленный мне шанс проявить себя, я, будучи человеком, не очень организованным, но всегда очень щепетильным в вопросах времени, спросил:

– Где и когда?

– Что, где и когда? – переспросил он, явно не ожидая моего быстрого согласия и немного смутившись.

– Будем репетировать?

– Ах, да… Приходите ко мне завтра, допустим, в семь часов вечера. Вас это время устроит? – деликатно поинтересовался он.

– Сейчас, посмотрю только в мой блокнот – ответил я, хотя это была с моей стороны просто инсценировка занятого и востребованного человека. У меня не было тогда ни работы, ни заказов, а только лишь вечно туманные перспективы начинающего композитора, – ОК, у меня совсем мало свободного времени, но как раз завтра в семь я смогу.

Ровно в 18.58 следующего дня я вошел в просторный сырой подъезд "сталинки" и позвонил в дверь. Он встретил меня с недоумением на лице, как будто бы и не было никакого разговора.

– Добрый вечер! – отчеканил я бодро.

– Здравствуйте Марс, как все же, хорошо, что вы пришли!

– Да, но мы же договаривались.

– Да, ну, конечно, – несколько застенчиво произнес он, – проходите, пожалуйста, располагайтесь в гостиной, а я пойду пока чай поставлю.

Мне нравилось, что он иногда использовал при наших случайных беседах в электричке или на распевках старомодные слова, например: "верьх", "в четверьх", вот сейчас – "гостиная". В нем с самого начала я обнаружил породу и некую стать, которая его выделяла, но не возносила среди прочих учеников Раисы Михайловны.

Через некоторое время он вернулся в комнату, где я сидел, ожидая начала репетиции.

– Что-то Вы Марс, совсем заскучали, – произнес он участливо и, всучив мне свой семейный альбом, опять куда-то удалился.

Под аккомпанемент мощного душевого напора, доносящегося из ванной комнаты, я листал страницы альбома и поражался малым числом персонажей в жизни певца. Их было всего два – это он сам и красивая молодая женщина, вероятно, его жена. Но ее фотографии были сделаны давно, судя по старомодным прическам, отличающихся от современных своей моральностью и незатейливостью. Да и от самой фотобумаги веяло ностальгией по чему-то, навсегда ушедшему.

– Это моя мама, – послышалась реплика из-за моей спины.

Меня как кипятком ошпарило от неожиданного комментария. Он уже давно стоял, опершись руками о дверной проем, и из коридора наблюдал, одетый в махровый пестрый халат. На ногах желтые носки и домашние матерчатые тапочки придавали обстановке дополнительный колорит. На его лице высвечивалась игривая улыбка, видимо ему нравилось мое погружение в его семейную жизнь и он, усевшись рядом, начал свой автобиографический экскурс:

– А это я маленький. Не правда ли, мало изменился?

Он рассказывал, смакуя каждый эпизод, связанный с отдельной фотографией и я, увлекшись, не заметил, как его правая ладонь ласково будоражила мое левое плечо. Я сидел, как вкопанный, не решаясь ничего предпринять. Его интонация была настолько мягка и театрально безупречно выстроена, что резко встать или сбросить его руку было бы делом грубым и постыдным для людей моего толка и порядочности. Что еще остается делать в моем положении и при моем характере? Только выжидать.

Томиться пришлось немало времени, и я думал, как  можно так нудно смаковать историю жизни, лишенную не только хоть каких-то событий, но и в некотором роде, смысла. Но шли мгновения, минуты, перетекающие в целую вечность, и пот уже градом лился из моих пор, удары сердца отдавались в каждой клетке Вселенной, я терял равновесие. Его ладонь опускалась все ниже и ниже и вот, миновав предплечье, она достигла моего локтя.

Ну, как же быть… Как же быть?

Надо было решаться на какой-то отчаянный шаг, но я его не обнаруживал в своем арсенале экстренных действий и продолжал изнывать.

– А вот и моя тетя!!! – он взвизгнул почти старушечьим голосом, и рука его при этом смодулировала с моего локтя на поясницу. Это была уже катастрофа!

Но… О, чудо! Поперхнувшись от чрезмерной эмоциональности и подавившись слюной, Игорь Николаевич (я думаю, что уже нет смысла скрывать его имя, все и так догадались) кашлянул, инстинктивно прикрыв рот той самой ладонью, которая чуть не ввела в состояние психологической комы и библейского ужаса молодого аккомпаниатора.

Мне нужно было только резко встать и сославшись на головную боль или забывчивость, благодаря которой, выходя из дома не выключил чайник или утюг, попросить извинения за непродолжительную репетицию и ретироваться как можно быстрее.

Так я и сделал. Через две секунды я был уже в коридоре и надевал пальто, а еще через две, уже выбегая из подъезда, я услышал вслед фразу:

– Марс… Нам нужно встречаться чаще!

P.S. Ровно через год я с ним случайно встретился на Покровке. Мы шли с Валентином Учебловым, и он мне очень эмоционально рассказывал о своей фуге, законченной двумя часами ранее. На противоположной стороне улицы я вдруг увидел двух интеллигентов в длинных пальто, в вязаных шарфах поверх и с зонтиками. Пара настолько сильно отличалась от остальных, прогуливающихся и куда-то спешащих, что я невольно стал пристально всматриваться, жертвуя комментариями друга о прохождении темы в увеличении.

– Ба! Знакомое лицо! – вскрикнул я про себя, но не показал виду.

Пройти бы дальше, не останавливаясь, но мне почему-то показалось, что они нас заметили, и я окликнул:

– Игорь Николаевич! Вы ли это? Здравствуйте!

Мы подошли к смущенной паре, а у меня было выражение лица такое, как будто встретил с поезда близкого родственника, не видевшего десять лет. Я протянул ему руку, но вместо дружественного мужского пожатия, Игорь Николаевич удивленно и немного жеманно посмотрел на своего товарища, после чего несмело и как-то по-девичьи, всунул мне свою, холодную и узкую. В этот момент мой взгляд упал на спутника Игоря Николаевича – лицо его побледнело, тело зашаталось, на глазах проступили слезы. Все молчали в недоумении, и вдруг он, бросая осуждающий взгляд на своего партнера, истерично вскрикнул:

– Проститутка! – И побежал прочь, обезумев, сталкиваясь с прохожими.

Наш герой помчался вслед за исчезающим партнером:

– Николай, сударь мой, подожди!

И мы смотрели им долго вслед, пока бегущая пара совсем не исчезла в дали.

Red Room Blue

В 2010 году я записал в Швеции свой сольный альбом под названием "Red Room Blue", что означает "Красная комната печали" или "Печальная красная комната", или "Красная комната в синих тонах", или еще как-нибудь, как хотите. На буклете, на лицевой его стороне, мой художник-дизайнер изобразил обгоревший дом с пылающими изнутри комнатами. В целом, оформление диска получилось очень ярким и запоминающимся, но дело совершенно не в этом.

А в том, что в 2011 году, светлым апрельским днем я со своей семьей, прогуливаясь по центру города (местам моего детства), забрел на улицу Нижегородскую (бывшую Карла Маркса). Эта улица, несмотря на ее неухоженный и совсем несовременный и поныне вид, оставалась частью моей души, и каждый двор на ней проявлялся в моей памяти местом детских военных баталий или футбольных игрищ.  Раз или два в год, когда удается побывать в тех краях, моим биографическим воспоминаниям нет предела:

– Вот гостиница "Нижегородская" со знаменитым открытым кафе на крыше ресторана и с винтовой лестницей. Каждую неделю я с родителями посещал это заведение, откуда открывался вид на всю нижнюю часть Горького… А вот и улица Заломова, ведущая от нашего дома к откосу. В последствии я назвал ее улицей "не свершившихся надежд". Я бегал по ней с откоса домой в надежде, что родители на сей раз купят мне игрушечный трактор, но каждый раз что-то мешало моей мечте осуществиться… А вот и мой дом, где я родился…

Этот дом был довольно известный в округе. Во-первых, он был одной из самых старых построек в исторической части города, во-вторых, когда мне было пять лет, в этом доме снимался фильм ленинградского режиссера Леонида Макарычева "Удивительный заклад"(1971г.), в-третьих, в этом доме за печкой жили домовые, а в коридоре стоял огромный старинный сундук. Ключи от него были утеряны уже как двести лет, и никто не знал, что там внутри, хотя моя бабушка как-то мне призналась, что там нечто невероятное. В-четвертых, наш дом был очень музыкальным и веселым, мои родители были виолончелистами, я, играя на пианино, всегда задирал свою сестру, осваивавшую скрипку, а наверху, на втором этаже, постоянно пели. И в-пятых, после всевозможных перипетий по наследию нашего дома и присвоения ему звания исторического архитектурного памятника, он непонятным образом, перейдя в муниципальное ведомство, превратился в пункт сдачи стеклотары. Данный статус сделал его сверх популярным, и, казалось бы, бессмертным…

И так, светлым апрельским днем я со своей семьей, гуляя по улице Нижегородской, решил навестить свое родовое поместье… Перед нами стоял наполовину сгоревший дом с обугленными изнутри комнатами, перелистнувшими очередную страницу моей жизни.