Жили-были мужики [Михаил Гофер] (fb2) читать онлайн

Притча первая

Жил-был мужик. А в мужике – бес. И заселился бес в мужика давно, как и положено – незаметно, и пообвыкли уже друг к другу, и даже не сильно друг друга замечали. Не то чтобы это нормально, но так уж обычно получается, что все мы в себя бесов поназапускаем, а потом потом всю оставшуюся жизнь голову ломаем, как бы нам от них избавиться.

Ну, и у мужика нашего так же получилось. Как у всех, в общем. По пятницам бес нашёптывал мужику, что тот устал за неделю, и мужик загружался пивом, а то и коньяком; по воскресеньям убеждал, что в храм ходить не надо, а то не выспишься, и с понедельника в офисе ещё хуже будет; что начальник так и так дурак (других начальников и не бывает вовсе), и что дети сами вырастут хорошими, и трогать их не надо.

Мужик соглашался, потому как думал, что это не бес, а он сам себе жизнь делает и это он сам так думает; грузился мужик пивом, посты не держал, и начальника ругал и по средам и по пятницам, и в обычные дни, но, конечно, за глаза. И получилось так, что вывалялся мужик c бесовой помощью во всяких грехах, и в смертных тоже, и вдруг понял, что не получается у него обычным мылом душу отчистить – тяжелой стала душа от грязи, невмоготу таскать её стало мужику, а в бане, как ни скребись, с усов копоть-сажу смыть можно, а с души нельзя. Нет такого мыла, чтобы душу помыть можно было в бане. И стал мужик косым глазом на храм посматривать. Бес ему уж изворачивался по-всякому: то статейку в газетёнке подкинет, что, дескать, батюшки в храмах и сами в грязи купаются; и что только денег мужичковых и ждут, чтобы себе новый "Мерседес" купить; и всякую фигню в ленту ему в интернетовскую накидал про посты и про здоровое питание, и про йогу с мантрами и про Будду с "Техникой исполнения желаний за три дня", чуть бесёнок наизнанку не вывернулся, а мужик нет, упёртый – ходит в храм, да старается каждое воскресенье, а то и в субботу; исповедуется да причащается. Бес ему болячку (дескать, как ни молись, а не слышат тебя), а мужик знай справляется: лоб перекрестит, чаю с малиной напьётся, да и дальше дело делает. Бес жену у мужика под зад шилом кольнёт, а мужик и ухом не ведёт – пропустит причастие, да на следующий раз сходит.

Дел да забот накидает бес мужику, а тот всё равно найдёт для вечернего правила время. С утренним всяко бывало, конечно: на работу опаздывать – без работы оставаться, но мужик и тут не унывал: выучил молитовок, да уж коли проспал, по дороге на работу и читает.

Совсем бесу туго стало. И решил он от мужика этого сбежать в другое место. Сказано – сделано. Ну, не то что сделано, а надоть придумать с чего начать, а там уж и попробовать. А где бесу жить, коли сбежишь? Надо сначала местечко подыскать. И начал бес мыкаться. Сначала к начальнику было к мужичковому сунуться решил, да куда там: внутри начальника такой бес сидит, от гордыни да от тщеславия распёртый, что не только мужичковому бесу, а и самому начальниковому места еле хватает. Бесёнок бедный задним ходом еле как выбрался. Покружился наш бесёнок, покружился, выбрал бабёнку посправнее на вид, да к ней! А у бабёнки только снаружи справно всё, а внутри злоба, зависть да алчность. Бабёнкин бес даже в ней и не убирается, так отожрался, что если глаза скосить, то уже и из-под подола видать. Рванул было к мужикам, а там бесы маленькие, но много. Сидят, анекдоты травят, курят да бутылку по кругу пускают. Хотел бесёнок к ним, да по рогам получил: самим, дескать, мало, ты тут ещё лезешь. Загрустил бесёнок: не всё так просто оказалось, теперь по улице придётся искать, или в храме. А и там и там опасно: в храме невзначай то ладаном то крестом могут повредить, ежели увернуться не успеешь, а на улице тоже на кого нарвёшься. Ну да делать нечего, решил уйти, так надо пробовать. Поискал на улице пару раз, да так бесёнка нашего закрутило, да тоже с мордобоем, и не помнит, в кого возвращаться, чуть сам без мужика не остался – нет уж, думает, на улице искать, так лучше сразу в бездомные податься. Начал в храме пробовать.

К батюшке опасно – может и насмерть придавить, да и на батюшку образования не хватает у бесёнка – к батюшкам абы кого не пускают, там бесы с образованием лбы ломают; на клирос можно попробовать, но уж больно хлопотно: пока сквозь один псалом прорываешься, там из другого да из третьего сетей наплетут. Начал бес по прихожанам искать.

Но и тут никак не свезёт ему: то прихожанин такой, то в храм непонятно зачем пришёл – в душе столько дряни всякой, что не только бесу, а и бесёнку не влезть; то вроде вот и найдёт место хорошее, да в драку из-за него ввяжется с другим бесом. Не один он, оказывается, душу ищет, конкурентов всегда много. Так и не ушёл бесёнок от мужика. Впроголодь, да живёт. Всё ждёт, когда же мужичку пакость сделать можно, да перед бесовым начальником (тоже, кстати, между нами, весьма и весьма недалёком) выслужиться.

Притча вторая

Жил да был мужичок один. И болел мужичок этот оптимизмом. Сильно болел. Взрывало его, конечно, иногда, когда начальник его ни в грош не ставил (совершенно несправедливо, надо сказать).

Или тёща, в маразм старческий впадая, то с работы его выдёргивала (просто так, уже и не помнила, зачем), то с рыбалки, то ещё с каких важных дел; то скорую помощь начнёт вызывать каждые полчаса, а поскольку фельдшера её уже не понимали, и так и так мужичку звонили, да снова его с места сдёргивали, вот тут да, нервничал мужик.

Или жене его два раза в неделю в областной центр на диализ ездить надо было за сто километров, а транспортные расходы никто не возмещал. Тут тоже впору завыть мужику, потому начальник ему премий не давал, и вообще старался, чтобы работа сделана была вся и любая, а деньги чтоб минималкой, расплатиться с мужичком одной зарплатой да и только.

Или младший сын в четвёртый раз за месяц в запой уходил (а по правде сказать, он из запоев и не выходил), тут да, гневался мужик наш. Старшего-то, слава Богу, вылечили, но домой не пускают теперь, потому как друзья приходят, и снова лечить надо (проходили это уже, три раза срывался), так что старший теперь дома не живёт, в другом городе он, далеко.

И вот сядет мужик передохнуть на работе, чайку попить, и вспоминает:

– Вот, бывало, накуролесим по молодости, а бабушка моя, жива ещё была тогда, всё пальцем мне грозила: "Не куролесь, Лёнька, мол, Бог тебя накажет!" И вот всё живу да жду: когда ж он меня накажет то? Обманула меня бабка то, выходит? Нет его, получается?

Вот такой вот оптимистичный дядька.

Притча третья

Зазвал как-то один мужик другого в сад. Яблоки там, сливы, груши, ну и всякое такое вкусное и бесплатное. Не бойся, мол, говорит мужику, сад там давно заброшенный, никаких сторожей там нет и никому за это никогда и ничего не будет. Тот, второй, носом покривил, да и согласился – шутка ли, почти две недели этот к нему ходил и уговаривал. Не согласишься – не отстанет нипочём, тут уж его только стрелять надо, а стрелять по друзьям (даже и вот по таким) наш второй мужик не горазд был.

Второй наш мужичок насторожился и так, когда первый сказал ему, что ночью пойдут, а уж когда вышли, и вовсе у него забурлило в мозгах, потому как если сад заброшенный, то почему бы и днём не сходить, а если надо обязательно ночью, то, может, этот сад не такой уж и заброшенный? Но уж согласился всё равно, деваться некуда, пошли.

Ну и вот – идут они в сад. Первый прёт напролом, никто ему не помеха, кум королю, сват канцлеру, только что песни не поёт. А второй всё прислушивается да оглядывается да то так подумает, то эдак: то ему звук какой не понравится, то свет не так светит, то и вовсе показалось, что машина за ними уже едет. Первому надоело его каждый раз успокаивать, а второй устал бояться, плюнул со злости на того, второго мужика, что сосватал его на эти яблоки-груши, да на себя, дурака, что согласился, мешки побросал, и домой ушёл. Первый покричал его, покричал, да уже один, боязно громко-то кричать. Ну, а тихо кричать – так никто всё равно не услышит! Так и пошёл один.

Ну и вот, тот мужик, который ушёл, так и прожил – без барышей, но и не в бедности! Второй, хоть и похохатывал над первым: дескать, мозгов у тебя лишку, слишком много думаешь ты ими, а получилось, что яблоки всё равно растранжирил – дармовое же, не жалко. И, кстати, так до тюрьмы и дошёл со своими яблоками. Но не в этот раз. Если б в этот раз попался, дали бы условно, а так – четыре года общего режима. Хозяева у сада всё-таки действительно были. А мозги если есть, то их пользовать надо временами. Другое дело, когда их нет…

Притча четвёртая

Жил был мужик. Но в этот раз не про мужика, а про его жену, с которой ему, надо сказать, здорово повезло. Хорошая ему досталась женщина, хозяйственная и мудрая – души в ней не чаял мужик. Жила она по-христиански, не лентяйничала, и всё то у неё спорилось и получалось. И дети с мужем сытые и чистые, и дома порядок, и в огороде красота, и молитвы вычитаны, и храм не забыт.

Одно у неё не получалось – посты держать. И сильно она сначала переживала по этому делу, нервы нервничали, сердце плохо стучало, и вообще давление поднималось. Ну и решила она, что пусть его, если уж не получается с чем-то, то надо навёрстывать другим, и успокоилась с постами. И получилось так, что все только обрадовались. А раз все обрадовались, и всем хорошо, то бабе нашей что переживать? И она обрадовалась, и другим хорошо.

Молитвы она не забывала, в храм ходила и на исповедь и на причастие. И молитв знала много, но любимая у неё была со словами: "… не попущай, Пречистая, воле моей совершатися, не угодна бо есть, но да будет воля Сына твоего и Бога моего…" Вот и получилось, что милость Божья на бабу нашу и снизошла: призрел Господь на её молитвы и жизнь, да и сподобил ей крылья. Летай, дескать, баба, никакого тебе ограничения нет; всё, что требовалось, сделано тебе, любой каприз…

А вот тут незадача и получилась: крылья то у бабы есть, а в ней сто пятнадцать килограммов.

Вот тут и не только баба, но и муж её задумался.

Притча пятая

Жил был мужик. И всё то вроде у него было, и всего то ему вроде бы и хватало, а вот поди ж ты: всё равно недоволен мужик был. И всё мечталось ему о чём то интересном, и всё казалось, что если бы вот сбылись бы его мечты, то всё бы сразу стало у него правильно, и совсем бы стало мужику хорошо и здорово.

И ходил мужик, недовольно вокруг смотря, и замечал, отчего ж душенька его в беспокойство впадает. То вот вроде тут гвоздик бы вбить, здесь прокладочку бы поменять, тут и вовсе не прокладочку, а начальника, здесь проходик бы вместо забора, ну и так, по мелочи: то жену посимпатичнее, то детей поумнее. И мрачнел мужик от этих мелочей, потому как за что ни возьмись – всё бы вроде переделывать надо!

И вот просыпается раз мужик наш, и видит: всё не так вокруг. И вроде бы всё то же, но не то. Не понял мужик сразу, пошёл умыться да побриться. А из зеркала на него вдруг баба смотрит! Онемел мужик ненадолго, а когда речь к нему вернулась, спрашивает: "Это зачем?" А ему в ответ: "Мечтал, было дело?" Поднапряг мозги мужик, еле как вспомнил: да, действительно дело было. Было дело, проскочила мыслишка, дескать, вот уже если бы я бабой был, порядку больше бы стало. "Ну вот, теперь сбылось!"

"Так я ж нечаянно, я так, не всерьёз!!" – закричал было мужичок наш, но в ответ промолчало зеркало. Так и не побрился мужик – бабам бритьё без надобности.

Дальше пошёл по жизни, а дальше ещё хуже стало: начальника действительно заменили, а тот поумнее оказался, начал экономить всё, и мужичка нашего сократил, несмотря что мужик – баба.

Проход поставили вместо забора, как и мечталось, так там особо одарённые на машинах ездить начали, чуть не придавили мужичка нашего; а тут как раз и гвоздик подоспел вбитый – пока от машин прыгал мужичок наш, в аккурат на него и налетел. И ладно, что ещё бабой стал, да только юбку порвал, а то бы всё гораздо хуже было. И за что ни возьмись – всё через пень-колоду пошло: жена, хоть и действительно симпатичнее стала, но всё равно ушла, чего ей, в самом деле с бабой жить; дети поумнели, и совсем мужичка в грош не ставят, тем более, непонятно, кто он им теперь; а прокладочку бы и рад сам поменять, да теперь не мужик, а баба – не знает, какую гайку и в какую сторону крутить.

Квартира вдруг в три этажа сделалась, и слуг куча – все бегают за мужиком, несмотря то он – баба, и кто зарплату требует, кто отгул, а кому без отгула отпроситься надо – и тоже к нему! Наследства мужику привалило, потому как почти вся родня умерла (грешен, тоже иногда и такие мысли приходили).

В общем, всё у мужика сбылось, о чём бы ни помечтал, случайно или всерьёз.. Еле как проснулся!

Зато уж когда проснулся и понял, что всё приснилось, вот радости то у него было!

Притча шестая

Жил-был мужик. Обычный такой, нормальный мужик, где надо и промолчит, а где не надо там выступит, за что и страдал всегда. Ну, в общем, как и все.

Но это дело третье было, а вот иногда в голову вопросы разные заходили и покоя ему не давали. Тоже, впрочем, как и у всех. То еле как отгонит от себя «Есть ли у пингвинов коленки?», ещё какая-нибудь дрянь лезет: «Чем отличается обычный человек от нормального?» Тьфу, да и только..

Ну и вот однажды засел у него в голове вопрос: а чем верующий отличается от неверующего? Ну, пару раз спросил, конечно, мужичок наш у того кто приглянулся, да выглядел посерьёзнее, но там как-то ему всё не по делу разжевали. Издалека, со многими вступлениями, да так, что он и не только начало не смог вспомнить, а и с окончанием плохо разобрался.

А вот с третьего раза попал он на одного знакомого, что давненько уже в храм ходил, но воцерковлённым себя не считал. Потому, говорил, святости во мне мало. Но, однако, услышал он мужичка нашего, и говорит: «Рассказывать я тебе не буду, а давай покажу!» и прям сразу, где стояли, поворачивается к бабёнкам знакомым: дайте, дескать, сто рублей взаймы на неделю – не рассчитал малость карманные расходы, не хватает чуть-чуть кредит погасить! Бабёнки ну и выручили его сразу же – потому как мужичок на хорошем счету был у них: аккуратный и без закидонов. А нашему мужичку сказал, чтобы завтра зашёл. Ну, мужичок наш зашёл – интересно же, к чему это всё было. А знакомый его вытаскивает эту сотню из кармана, да и к бабёнкам-выручалкам. Дескать, обещал через неделю, а вот, срослось, возьмите со спасибом! Бабёнки из вежливости ему: да и через неделю бы принёс, что уж там! А он в ответ: а вдруг помру? Кто вам тогда возместит? Ох и завозмущались бабёнки: «Да что ж ты такое говоришь? Типун тебе на язык! Живи да радуйся!» ну и дальше так же..

Наш мужик стоит, глазами хлопает, никак не поймёт, что куда. А тот его под ручку, и в ближайший храм. Зашли, перекрестились как положено, ну и ведёт нашего мужичка знакомый его к свечной лавке: «Ой, вышел без кошелька, не запишите ли мне поминальную записку да свечечек в долг? К следующей литургии занесу!» А и у этих бабёнок в лавке он тоже знаком был, записали на сто рублей (тут уж не знаю, сам мужичок подгадал, или случайно получилось так ровно, ну да это и неважно). А нашему мужику снова говорит: «Приходи завтра!»

А назавтра приходят мужики, и тот, что денег в долг брал, то же самое говорит: «Обещал через неделю, а вот, срослось, возьмите со спасибом!» А бабёнкам некогда, чего-то они там или убирались, или подсвечники протирали: да ну тебя! Обещал к литургии, так и принёс бы к литургии, что уж там!» А он в ответ: «А вдруг помру? Кто вам тогда возместит?»

Мужичок наш заскучал было, потому как показалось ему, что по кругу друг его водит, как лошадь в цирке, только бабёнки вдруг выпрямились, и, ни слова не говоря, взяли долг у знакомого его, прекрестились, да и опять к делам своим.

Вышли на улицу, мужичку нашему друг его и говорит: «Вот и вся разница: одни думают, что им сто лет отмеряно, а другие знают, что да завтра могут не дожить! Ну, это если только большую разницу видеть. А если ещё и мелких разниц хочешь узнать, то это не за раз, а вот заходи на службу, а там и остальное растолкуется!»

Притча седьмая

Попал как-то раз один мужик в больницу. И вроде помирать рано, а снедужило всего, и шевелиться плохо получается. Пролежал пару дней, дядя доктор его анализы расшифровал, да лечение назначил, а из больницы пока не выпускает: сами понимаете, и у них план, премии, отчётность там всякая; да и мужик сильно не рвётся: дома то всё-таки лучше, когда вылечишься.

И сначала, когда всё плохо было, не обращал внимание мужичок, а когда через недельку полегчало с порошочков да уколов, заметил: уж больно санитарка строгая им попалась! Ну часу не пройдёт, чтобы кому-нибудь громко мораль не прочитает: то ботинки поставил не туда, то в туалет не так сходил, то из душа выгонит кого – не вовремя залез, дескать; то отлает, что постель не по правилам заправлена; а то засорится раковина, так до главврача всех поднимет кляузами своими, как будто дома у неё за всю жизнь ни разу ни одного засора в раковине не было. А пока женщина с раздачи в отпуск ушла, ей ещё ставку в столовой нагрузили. Уж за что оказали доверие, сказать не могу, потому как и за санитарные дела её медсёстры гоняли: график был жёсткий (больница всё-таки), а она по два да по три часа вокруг швабры всё примеривалась, да по сорок минут воду по вёдрам разливала да переливала. Ну, наверное, больше некого было поставить, или остальные сказали, что заняты до нельзя (да что я всё объясняю, и у вас где-нибудь сплошь и рядом такое).

И решил мужик бабёнку эту к порядку привести. То так же громко, как и она, начнёт спрашивать у неё, откуда пыль на тумбочках взялась, то зачем матрасы жёсткие; то с каких это диет порция стала меньше, чем раньше была; то интересуется, почему тем, кто на диете, стол не блюдут, и почему у напарницы хлеба на всех хватало, а сейчас и масло не на каждом куске по утрам? и в каком месте меню вывешено и почему это такая норма странная, блокадная – два куска хлеба на человека? И в палате пол мыли в прошлый раз в четверг, а сегодня вторник вроде уже наступил?

А у бабёнки нашей как лубянка на роже надета: выставится в окно, физиономию закаменит задумчиво, как у памятника Аркаше Северному, и молчит. Дескать вы хоть плюйте мне в глаза, а мне всё божья роса, а плясать вы всё равно под мою дудку будете и меня не перешибёте. Мужик и так и сяк ей, а ей всё равно. И вроде как даже нравится ей, что она такую хулу на себя терпит смиренно, что даже святость у неё вокруг головы ореолом светиться начинает.

А мужик всё больше и больше распаляется, совсем покой потерял, худеть начал, кричит громче самой бабы, уже и хуже её стал – цепляется и к тому что было, и к тому, чего и не было, и так всё-таки переехал из своего отделения в кардиологическое. Ну, там санитарки нормальные были, слава Богу, через недельку в себя пришёл мужик. А там и вовсе вроде подлечили да домой выпустили.

Притча восьмая

Заболел один мужик. ЧуднО заболел, всё нутро странное какое-то – на всё реагирует, и никак не выправляется. И запретил дядя доктор мужику практически всё: и чарочку (само собой), и курить, и солёное запретил, и копчёное и жареное, и вообще всё, к чему мужик наш привык, под запретом стало. Недужит мужик, и всё ему хуже становится, и сам не понимает: не то от болезни ему плохо, не то от того, что нельзя делать то, к чему организм привык. И вот мучился мужик, мучился, месяц-другой, да и к году срок уже подошёл, да всё-таки не утерпел, сел как-то, наелся всего, и выпил, и закусил, и закурил по старой памяти, да и повторил всё меню. Два раза. И спать лёг.

И снится ему сон: приходит он ко врачу. На исповедь. Понимает вроде мужик, что на исповедь не ко врачу ходят, но это же сон. Ну и вот, пришёл к дяде доктору на исповедь и рассказывает: мол, грешен, батюшка. А доктор благостный такой сидит, головой кивает, да всё, что мужик ни скажет, в листочек какой-то записывает.

– Жареное не ел ли?

– Грешен, батюшка, ел..

– Копчёное не потреблял ли?

– Грешен, батюшка, потреблял..

– А с водкой как?

– Грешен батюшка и с водкой..

… и так по всем статьям.

Ну, когда-никогда, а закончили. Встал дядя доктор, раскрыл шкаф, что сзади него стоит всегда, поковырялся-поковырялся там, да и достал счёты. Обычные счёты, что в магазинах раньше вместо калькуляторов на прилавках лежали. На счётах этикеточка с фамилией мужичка нашего, и косточки откинуты не так, как у остальных: на каждых счётах наособицу, на каждых своё; да сами коcточки со своих мест не спадают, а висят, как приклеенные, и только у доктора получается с места их сдвинуть. Смотрит доктор в листочек, да косточки на счётах гонять начинает, да всё слева направо. Погоняет-погоняет, посмотрит в листочек, подумает, да ещё гонять начнёт. Где косточку, где две, а где и десятком двигает. Дошёл до последней строчки, сверил с листочком, кивнул, и говорит мужику:

– Прощаются тебе грехи твои, раб Божий, иди с миром.

А мужику интересно, что это так: пока со счётами не управился, не отпустил грехов, он и спрашивает:

– А что это за счёты такие, батюшка доктор?

А доктор в ответ:

– А это твоей жизни счёты. В чём согрешил, признался, то каждое то день, то два в твоей жизни, а то и поболе. Так что от всех твоих грехов жить тебе осталось восемь дней.

Тут и сел мужик:

– Как восемь дней?

– Так! – доктор говорит. – Кабы вот не курил вчера, так десять бы осталось, кабы водку сторонкой обошёл, так ещё бы пару недель добавил бы, жирное тебе месяц отняло, и копчёное три недели. Ну и так, по мелочи.. Восемь дней у тебя, в общем, не пропусти воскресный приём!

– Как же так, батюшка доктор? – мужичок наш на крик пошёл, занервничал. – Я ж ведь исповедовался, всё как на духу тебе рассказал, ничего не утаил, за что мне восемь дней?

А доктор стоит, улыбается:

– Все исповедываются. Только исповедь грехов не исправляет, она только понимание их даёт. А ты не переживай: восемь дней – это много! У некоторых еле-еле как бывает на один день хватает! А кому и до исповеди не получается дожить!

Зашлось сердце у мужичка нашего, да и проснулся он в поту и в испуге.

Понял, что приснилось ему это всё, успокоился. Хорошо, думает, что это – сон только, перевернулся на другой бок, да и заснул.

Вот и остальные так-то: проснутся, подумают, что хорошо, дескать, не наяву всё, да и дальше спать. Ну, некоторые перекрестятся ещё.

Притча девятая

Жил-был мужичок один. И вроде нормально жил, звёзд с неба не хватал, по дну не елозился, тянул лямку свою от стартового выстрела до клетчатого флага. К наградам не стремился, водку нечасто потреблял. Детей воспитывал, как мог, на работу ходил, счета оплачивал, налоги – всё честь по чести, Богу – Богово, кесарю-кесарево. В храм, конечно, не каждую неделю попадал, но стремился всегда.

Нет, ну гневался бывало, конечно. Есть вокруг такие специалисты, что их стараниями и не каждый святой душу в равновесии убережёт, но это уже другая история.

В общем, грехи у мужичка тоже были, никто не ангел. Мужичок знал, что не ангел, каялся, исповедовался, в общем, жил себе по своей совести, в меру старания и возможностей.

Вот только с одним у него беда была: никак он не мог определиться, как, сколько и кому милостыню подавать, и кому и как помочь надо бы, а кому бы и вовсе на глаза не попадаться. И только мужичок задумается, делать ли доброе дело, или уж не соваться, то или уж не ко времени подмога его становится, или кто другой поможет.

Стоит, например, ящик для пожертвований на храм, опять же мужику в голову ерунда всякая лезет: дескать, от моей сотни чего ж изменится? Надо уж положить, так чтобы хоть не двадцать саморезов, а пару тысяч кирпичей можно на место уложить; и, пока думает, за ящик то уж и уйдёт, и так и не положив ни тысяч, ни сотен, ни рубля даже.

Или встанет, решившись помочь кому-нибудь, и подшагнёт уже даже, а так что-то, и денег свободных нет, и в ухо надуло, и ждут в другом месте, бежать уж вроде надо; да и то: пасмурно вроде как сегодня, дождя бы не навеяло, а зонтик забыл, и ботинки промокают, надо бы новые купить, о! и хлеба не забыть.. да так и проходит мимо всего наш мужичок, ни на что и не сподвигнувшись.

Нет, если, конечно, повспоминать да посчитать, то, наверное, обязательно хоть какое-нибудь доброе дело за мужиком было, а то, может быть, даже и не одно, но так, чтобы быстро и сразу, то и не вспомнишь.

И начнёт мужик на досуге вспоминать, что же сделал он за всю жизнь доброго, да так ничего и не придумает. Ну да ладно, думает мужичок наш, левая рука не должна помнить, какое добро сделала правая. Вот и я тоже, мужик наш думает, не помню.

Тем и успокаивался.

Притча десятая

Жил-был мужик. И жена у него была. И до того вреднющая баба попалась, что мужик наш только диву давался: откуда столько дряни в ней бралось, ведь до свадьбы вроде нормальная была. Но успокаивал себя мужик наш тем, что думал, что, дескать, дети тут растут, заботы, работа, вот и нервничает бабёнка. И прощал ей всё. Ну, разругаются, конечно, сначала, а как же. Но уж потом мужик простит, авось, думает, поумнеет баба то.

А баба наша не умнела, а так, успокаивалась только ненадолго. Успокоится, с мужика нашего бонус какой-никакой стребует, а уж как получит, так и снова хоть из дому мужику беги: всё бабе хотелось, чтобы по её было, да чтобы она самая главная, да чтоб как она пробормочет в сторонку куда, а чтоб её из другой комнаты услыхали бы, и ну бегом бабе делать, что она задумала. А мужик поумнее был, да сортировал, что бабе в голову придёт: одно сейчас ну никак, потому как денег надо, а они на полгода вперёд посчитаны; второе можно через месяцок-другой и сделать, а вот третье и вовсе ни к чему не нужно. А уж что четвёртым баба придумала, так от того и вовсе окромя вреда, никакой пользы. Так и рулил мужик потихоньку. А бабу свою (за глаза, конечно) "владычицей морской" называл…

А бабе зло, что по её не получается, окружь у неё с давлением поднимаются, что никак ей первой не получается стать, да в командирши выбиться, да так, что с неё зло даже временами выбрызгивать начинает. И так она с этим злом и давлением сдружилась, что занедужила крепко, и вроде как даже помирать собралась. А может, и померла, тут уж я не знаю, и точно сказать не могу.

И вот померла она (или уж в самый аккурат перед тем, как помереть было ей положено), и чудится ей, что не дома она. И не лежит при смерти, а вроде стоит. И вокруг бабы много-много мужиков всяких. С одной стороны с крылами мужики стоят, в светлых одеждах, а с другой – с рогами, и вроде как даже и без одежд, но зато с хвостами и с копытами, и чегой-то промеж собой думают. Подождала-подождала баба наша, да и решилась: выбрала одного, поближе, и спрашивает: а что это, мол, тут такое? А ей в ответ: да вот, дескать, определяемся, куда тебя после смерти назначить. Тут баба в визг, мол, дескать, какой-такой смерти, я ж ещё никакого важного дела не сделала в жизни – главной так и не стала, чтоб меня по первому щелчку пальцами все слушались, и никуда я не пойду, пока цели в жизни не доберусь, потому как жизнь без цели – цена ей копейка в базарный день, а коли цель есть, а до неё не успел за жизнь добраться, то алтын, может, и дадут, но всё равно…

Но тут её вежливо оборвали и сказали: а у тебя, мол, милая, цель в жизни вообще не та. Как то есть "не та"? – возмущается баба. А так, говорят. Ты – наказание. И никаких с тебя команд вообще не предусмотрено. Не для командовать ты сделана, а для того, чтобы других через тебя наказывать гордыней твоей, злословием, злобой да языком поганым. И вот, назначение ты своё выполнила, и вроде как тебя вот эти, белые должны забрать, но за такую жизнь только к нам можно, к тем, кто с копытами. Вот и мудруем, как с тобой определяться!

Эх, и взвилась тут баба наша! Да так взвилась, что сморщились и те, кто с крылами, и те, кто в копытах, да и пропали все куда-то.

Очнулась баба – лежит в своей кровати, и вроде как полегчало ей, и помирать раздумала.

Но с тех пор всё чаще стали замечать: иногда соберётся иногда баба ором поорать, да вдруг замолкнет и задумается. Вот только о чём – никому не ведомо. Может, о том, что не дано стать ей владычицей "надо всеми", а может о том, что и наказание иногда может и помягче быть.

Но мужику нашему с тех пор, как баба его чуть не померла, полегче стало.

Притча одиннадцатая

Жил да был мальчонка. Так себе мальчонка был, не из сильно примерных. Но на рожон не пёр никогда, в первых рядах не стоял, а всё придумывал как бы так сделать, чтобы ему поменьше доставалось за то, что ему хотелось. Не выучит, к примеру урока, и ну родителям плести, что мол, училка его невзлюбила непонятно за что, а он такой хороший, только соображает медленно; ну и родители и в хвост и в гриву учительнице накидают, да жалобу ещё настрочат в отдел образования. А кому ж связываться с начальством хочется? Так и ни за что, хоть и двоек наберётся, но тройку за четверть выведут оболтусу.

Стащит балбес у кого нибудь из ранца в школе то конфету, то пирожок, а то и денежку, и, если никто не заметит, то и в пользу себе обернёт. А заметят, так мальчонка наш с честными глазами сразу говорил, что нашёл; и даже спрашивал он три дня у всех, а никто не сознавался, ну и что ж ему теперь, всю жизнь, что ли найдёнство это с собой таскать? Инфляция, однако, да и конфеты тают. И так наловчился наш мальчонка с оправданиями, что они у него даже не задумываясь от зубов отлетали, он и не напрягался даже совсем. Р-раз! и как-то легко так: нашёл; подарили; учительница тетрадь сама потеряла, а с меня теперь спрашивает; а на уроки нам директор разрешил не ходить. Да, прямо так и сказал в позапрошлом году: те, кто почувствовал, что заболел, пусть лечатся! Ну я и пошёл лечиться! А папа с мамой когда домой пришли, уж выздоровелось у меня, и чего там за ради четырёх уроков больничный то брать?

А вера какая была у мальчонки! Вот во всё, что ни наплёл кому, он сам верить начинал! Да так, что пару раз даже в драку ввязался, доказывая, что всё, во что он поверил – правда!

Ну, долго ли, коротко ли, а подрос наш отрок. С такими его способностями долго он себе занятие не искал, а почти сразу же торговать начал. Наберёт просроченного товару, да водки левой да палёной, что ему за полцены уступят, сроки поправит на коробках, да и ну как за свежий торговать! Да ещё и наценит – "за свежесть", дескать. Народ поперву клюнул, да поверил ему, а коли занедужит кто, так на товар нашего торговца даже и думать не начинал: уж так ли его хозяин расхваливал, что из-за него ну никак не должно повредиться! Тоже верили.

И насшибал на таких торговлях мужичок наш денег много. Всё купил. Всё есть у него. Надо теперь мужику думать, чем заняться. А у таких мужиков, коли задумался, чем заняться, так дорога одна: водки надо выпить, а там занятие само придумается. Ну, так и начал мужик наш. И вот как-то ехал он пьяный на машине на своей дорогущей, да и остановился по какой-то нужде. А тут полиция: стоп, мол, мил человек, а сдаётся, ты в нетрезвом виде за руль садишься! И загребли его в участок. Позвонил тут мужик адвокату, а тот сразу и доказал, что остановили мужика не за рулём, машина его дорогущая стояла у обочины, а значит, не двигался мужик пьяный за рулём, а значит, не виноват. Крякнули в участке, но отпустить мужика пришлось. А мужик долго ещё потом рассказывал всем, как он спать в машине собирался, а его чуть в тюрьму не посадили.

И так они с адвокатом с этим сошлись и снюхались, что мужик теперь и горя не знает никакого: троих людей насмерть сшиб пьяным на машине на своей дорогущей; четырёх жён из дому выгнал; скольким девкам жизнь испортил, даже сам не сосчитает, а всё адвокат из шкуры вывернется, да и докажет, что не виноват мужик. А мужик всему верит, и всем рассказывает, как его, такого благостного чуть менты-козлы в тюрьму не упекли, а у него вот-вот крылья должны прорезаться.

Вот такой сильной веры человек.

Притча двенадцатая

Жил да был мужичок. Но поскольку помер он раненько, и это другая история, то в этот раз не про него снова, а про вдову его. Досталось, конечно, вдове крепко: шутка ли – дети школу заканчивали. Дальше учиться да учиться, платить да платить, где за "одеть не хуже", где за дорогу с проживанием, где ещё за что… Ну, у кого студенты в роду были, те и так знают, а у кого не было, тем всё равно не объяснишь. Я к тому что справилась баба таки со всем. И сама не пропала, и дочь выучила, и сына, всё честь по чести. Уж как выкручивалась, и на скольких работах ломалась, врать не буду, не знаю. А только всё успокоилось вроде – тут и пенсия подошла. А бабёнке нашей некогда было в зеркало смотреть, она и не заметила, как годы прошли. И зеркало тоже бабёнкиных лет не заметило – всё вроде такая же, как и была. Ну и не пошла на пенсию бабёнка, работать стала дальше, пока можется.

И вот работала она, работала, и работала исправно, да как-то натявкала на бабёнку начальница её. Ну, дело-то обычное – на кого ж начальство не тявкает? Всем достаётся, даже и начальству: у него тоже начальство есть, и тоже потявкать любит. Только бабёнка наша в этот раз терпеть не стала, потому как не за дело на неё натявкали, а взяла да и объяснила начальнику, кто почём, и по какой траектории земной шарик крутится в ихней отдельно взятой организации. И вот ведь дело какое: притихла начальница. И то сказать – специалистов хороших мало, а бабёнка наша на пенсии. Уйдёт, и совсем хоть обтявкайся, а дела так и не будет.

А тут, как на грех, у дочери беда какая-то приключилась: не то квартиру отбирать начали, не то в больнице не приняли, не помню, да и дело не в этом. У бабёнки нашей чуть не инфаркт: шутка ли, столько то лет кровинушку одна тянула-воспитывала, а тут на неё покуситься кто-то вздумал! Плюнула на свои дела – и к дочери. Как уж там да что, опять же не скажу, но у дочери всё сладилось, а замглавы районной администрации уволился. Уж зависит ли одно от другого, сами полагайте, я вам только что было, рассказываю. Так что к сыну бабёнка наша уже поспокойнее поехала, потому как беда – дура трусливая и подлая, и она одна никогда не бывает. И к сыну беда тоже зашла. Но бабёнка наша её уже не боялась. Чрез месяц и у сына всё наладилось. И начальник у сына на работе тоже вспомнил, что ему давно другое место предлагали, и тоже уволился.

И с той поры началась у бабёнки нашей жизнь трудная и нелёгкая – за справедливостью следить. И частенько бывало: за полночь уже, а свет у неё в оконце всё горит, всё пишет бабёнка наша; и в прокуратуру, что управляющая компания, выбранная жителями по результатам конкурса, вовремя снег не вывезла, из-за чего пострадало столько-то народу на такую-то сумму; и в органы, что соседка сверху регулярно устраивает вечеринки, чем нарушает действующее законодательство; и в администрацию о том, что соседка снизу совершенно наплевательски относится к принятым и утверждённым постановлением администрации ещё восемь месяцев назад новым "Правилам содержания собак и кошек", чем наносит непоправимый вред как жителям микрорайона, так и окружающей среде, и такими своими действиями подрывает авторитет действующей власти…

Обрюзгла наша бабёнка за это время, поплохела. Глянешь и не поймёшь – не то жёлтая на лицо, не то зелёная. Щёки обвисли, глаза за очками не видать, кожа в трещинку пошла.. Да и то сказать: за порядком следить – это вам не детей поднимать! Тут и в психиатрическую недолго загреметь. Впрочем, теперь обязательно надо, чтобы сам больной согласился на лечение, а они никогда не соглашаются.

Так и живём – и прокуратура за делом, и психи занятые…

Притча тринадцатая

Жил-был мужик. Профессор, между прочим. Голова светлейшая! Почти мировой гений. А уж местного масштабу – гений безо всяких оговорок! Но гений или не гений, а здоровье у всех одно, и вот оно то и начало мужика нашего подводить. Покрепился он, покрепился, да уж что: двадцать то лет ой, как давно профессору нашему исполнилось! И пошёл к доктору. Доктор, конечно, обрадовался. Не потому обрадовался, что мужик к нему пришёл, а потому, что сын его (редкостный оболтус, кстати), в том же университете учился, в котором профессор наш преподавал. Ну, как учился – в ведомостях прописан был. Каждую сессию отчислять собирались, да вот всё не получалось.

Ну и вот: обрадовался, значит, доктор наш, но виду не показывает. Обслушал мужика нашего, на анализы послал, пилюли прописал. Выпил профессор пилюли: что за притча? не помогает! Он опять на приём. По второму кругу пошли. Так же кончилось. Третий начинается, мужику нашему вообще невмоготу: то спит целыми днями, то по неделям бессонницей мается: то всё болит, помирать собирается, завещание переписывает; а то всё перестаёт болеть, а одна только голова не перестаёт и так уж не перестаёт, что лучше бы всё остальное болело. Да и так, по мелочи: то запор, то диарея, то ещё какая напасть. И до того мужик наш дошёл, что временами руки на себя наложить собирался, еле как от мыслей таких увернулся! И перед четвёртым кругом ввзмолился он доктору, дескать, не могу больше! Эвтаназию, мол, пока не прошу, но чего-то надо менять! И срочно!

Доктор тут помялся, но потом проговорился, что знает он тут одного.. ну, неважно, так у него как раз такие пилюли есть. Стоят они, конечно, денег бешеных, да и не каждый знает, где брать, но…

В общем, так и договорились: доктор профессору пилюли, а профессор докторовому сыну – диплом. Поскрипел конечно, зубами профессор, да ведь крючком ходить и не спать неделями – это все гестаповские застенки вспомнишь, здоровье то оно ведь на самом деле ой, какое дорогое… На том и порешили.

Чем кончилось всё, спрашиваете? Ну, сынок докторский получил таки диплом и даже на работу устроился. По специальности. А папа его – доктор наш – перевёлся в поликлинику по тому участку, где начальник нынешний его молодого специалиста проживает, чтобы и там сынок не пропал. Профессору нашему вроде даже и полегчало. Но простудился на днях, и пришёл снова в поликлинику. К другому уже доктору. Тот карточку посмотрел, да и спрашивает, чем, мол, болели таким недавно? Профессор говорит, что он, дескать ни в медицине ни в фармакологии не силён, и как называется это всё, не знает, но болел и болел сильно; а собственно, что такое приключилось? Да вот, отвечает доктор, судя по тому что и в каких дозах вам выписывали, у вас сначала запор должен был случиться, потом, извиняюсь, диарея, с этих вы спать должны были сутками, а с этих бодрствовать чуть не неделю, да и так – как вы и вовсе выжили то с таких доз? Должно было голову давлением порвать… Профессор говорит: да, и то и другое и третье! Но мне тут волшебного средства дали, – и протягивает доктору коробочку с пилюлями, что предшественник ему отсудил. Новый доктор посмотрел на коробочку-то, да и говорит, что вещь, в общем, неплохая, но наш аспирин дешевле. И тут до профессора нашего начало доходить, с чего это его так заворачивало, и почему вдруг так хорошо выздоровелось. Плюнул он с досады и обиды, но таблетки до конца пропил, курсом, как положено. Не выбрасывать же, в самом деле.

А оболтус – докторский сынок всё-таки набедокурил чегой-то на производстве. С нарисованным дипломом – обычное дело! И в этот раз и папа доктор не помог.

Притча четырнадцатая

Жил-был мужичок. Типчик, между нами говоря, тот ещё, но тут вот какое дело: явно уголовный и административный кодекс он не нарушал, и со стороны орагнов к нему претензий не было. По этой же причине мужичок наш на все обвинения бабок с лавочек отвечал, что мол, вы меня тут не принижайте, а то я вам в раю то отомщу, если вы туда попадёте! Бабки охали: а ты то, мол что, в рай собрался, что ли? А мужичок наш гордо: мол, куда ж меня ещё, ежели ни одного привода и ни одной судимости? Вот так и жил.

И размера вроде не маленького был мужичок наш, а вот всё равно больше всего пакостного мышонка напоминал и повадками и по обличью, потому как глазёнками так и стрелял по всем углам, выгадывая, что бы где дома пригодилось бы, да как бы до хорошего места в жизни добраться, а как бы в дороге в этой не напрягаться сильно. Про таких взрослые мужики говорят: намыленный, дескать. В любую щель пролезет, а за рубль удавится. Пользы от него большой не было; так, если мужиков свои дела умудрится заставить делать, да вроде водки принесёт заместо оплаты. Дела его стоили, конечно, дороже водки, ну да с него хоть что-то. Так и терпели его мужики: в морду бить вроде не за что, это если всем скользким типам морду бить, пожалуй, так к баланде на обед и привыкнешь; а водки надо было, так его и запрягали. И уж какой важный мужик наш становился, когда команды давал, чтобы по его велению водку доставили, да за водку эту его работу делали – ну что ты! Прям президент, да и только – так покомандовать любил мужичок! Мужики только плевались в его сторону, но уж вроде как договорились, так ладно, терпели!

И вот как-то раз идёт мужичок наш по улице, не в спецовке, в цивильном, на президента, само собой, не тянет, ну так, в чистом идёт и то хорошо. И даже пакет с хлебом не в руках, потому как не купил ещё. А случай такой произошёл, что отключили воду в доме у мужичка нашего – авария там где-то приключилась. И вот смотрит мужичок наш – стоит экскаватор посреди полураскопанной теплотрассы (или водопровода, не суть важно). Стоит, ковшичек свой опустил и тарабанит движочком на холостых оборотах. А вокруг человек пятнадцать с лопатами да с ломами. Работать – сразу видно – никто не собирается. Взыграло в мужичке нашем ретивое – ну как тут ему мимо пройти? Подходит он к бульдозеристу:

"А что, мил человек, перерыв у вас как-то не ко времени начался?" – привычка у нашего мужика такая была: как разговор начинает, так уж только что мёдом не растекается. Бульдозерист ему:

"А у нас авария, дядя! Так что нам таперя ни обедов, ни конца смен не видать, а только одна дорожка – пока не устраним! Так что ты нас нашими обедами да перерывами не кори, у нас их сегодня немного будет!" Мужичок наш позлее стал, да снова командовать приспосабливается:

"Как же, говорит, немного будет, ежели ты, подлец, уже ни хрена не делаешь, а меж тем два квартала народа ждут, когда авария ваша кончится!" А из экскаватора в ответ:

"А тут окромя наших труб ещё труба с газом идёт, да и электрический кабель, чтобы двадцать раз не копать, тоже где-то рядом положили! Так что пока не приедет с Горгаза дядька да с электросети спец, мне по инструкции даже пальцем шевелить не положено!" Тут мужичок наш ещё злее стал:

"Не положено!? Дак что ж, те, кто приедут то, умней тебя, что ли? Ты что работу свою не знаешь? …" да и дальше как пошёл и по-русски и по понятному, да так, что бульдозерист наш засомневался: может, это какой новый начальник так издалека к исполнению своей должностной инструкции подходит? Парни с лопатами тоже напряглись, родное наречие слыша, посомневались ещё чуть-чуть для порядку, да и отмахнули бульдозеристу. Тот ковшичек свой поднял, да с первого же раза оборвал и газовую трубу и кабель электрический. И замерли все, не шевелятся и дышат через раз – стоят с окунёвыми глазами, и молятся, чтобы на кабеле искра не проскочила, да на газ не попала. И хорошо бы закурить, да руки не поднимаются спичкой чиркнуть – мало ли что…

В общем, бульдозерист потом года три по ползарплаты отдавал государству – штраф платил, от общественно-полезных работадвокат его как-то освободил, по состоянию здоровья, что ли, не помню уже.

А мужичок наш в тот день хлеба так и не купил – в супермаркете электричества почему-то не было. И с газом в квартире беда какая-то приключилась – пришлось тушёнку открывать да так и метать холодную и в темноте – электричество тоже кончилось почему-то.. И отопления не было – хоть и осень ранняя, а чуть не замёрз! И за водой три дня на колодец мотался, на окраину города.

Зато накомандовался! И в администрацию написал, что потерпевшим оказался, и в местную газету сообщил, что две недели немытый ходил (заметку дали в рубрике "Вопросы читателей". Он её вырезал и всем потом показывал). А уж бабкам у подъезда так уши намозолил, что даже и бабки от него спрятались, и месяц почти вся подъездная молодёжь спокойно мимо лавочек проходила. А мужичок наш ходит теперь с заботой – ищет, где б ещё поприказывать.

Притча пятнадцатая

Жил-был мужик. Обычный такой мужик, не из роду вон, но и не из первых рядов. Но и не середнячок, что тоже важно! Старался он, чтобы всё по правилам было, но всё его вокруг кто-то его искушал. И мучился мужик наш – до крайних степеней доходил! И вот ведь – думалось ему – начнёшь ругать кого-нибудь, так все тебя хвалят, кроме того, кого ругаешь. Ну, так ведь ему и положено – не за просто так же ругают, за дело! А похвалишь кого-нибудь, так тебя начинают снова все ругать, и даже тот, кого похвалил, потому что похвалил мало, не так и не за что!

Начал прекращать мужик ругаться. Так его уныние одолевать начинало. Ходит везде смурной, всегда у него в погоде пасмурно.. И куда ни сунется мужик, везде ему говорят: "Любви, мол, в тебе мало! Любить надо, а ты всё как-то… ну, не так как-то… Не то чтобы у тебя мозгов много, но их у тебя гораздо больше, чем чувств!" И от этого снова раздумья на мужика нападали, и совсем чувства захирели у него. Нету их! И вроде умный, и вроде не дурак, и шутит вовремя и в меру, и зла в нём нет, а вот раздражение копится. А от раздражения – уныние. А от уныния, коли ему волю дать, спасу нет – оно, липкое и зелёное, и, как сироп – везде достанет, потому как с собой носишь эту дрянь. И мотается наш мужик по миру, а внутри вместо сердца и души полешко какое-то замшелое.

И доходить стал наш мужик, потому как добрых то дел не чурался, и совесть у него тоже была. Сделает добро раз, два, на третий с него уже требовать начинают! А у него ещё есть о ком и о чём позаботиться, а ему уже вслед кричат: "Неблагодарный!", хаять начинают, и снова уныние его гложет. С недавних пор стал бояться мужик добрые дела делать. С опаской смотрит на всех, подозрительный стал. Опять же – на нервах всё.

Начальство и сослуживцы с него дело спрашивают (требовать и проверять, да орать почему, мол, вовремя не сделано, как ни крути, завсегда легче, потому нынче и должности такие, проверяющие и надзирающие, в почёте), а сами дошли до того, что кроме как мужика проверять, сами и вовсе ничего не делают. Мужик с нервами ещё и уставать начал, и совсем ему худо сделалось. Тает на глазах, и краю не видит. Ни одного самого жухлого фонарика в конце тоннеля ему не светится. Да ещё и те, кто с него и так шкуры дерёт и в личное дело подшивает, каждый день ему как дубинкой по голове не по разу: "Любви в тебе мало!" "Добро надо делать из зла. А ты, видать, не умеешь!" Понимают ведь, черти, что зло творят, да ещё и в укор мужику ставят, что не справляется! И возможно даже, на исповеди каются, только ведь мужику то нашему от их исповеди легче не становится.

И решился мужичок наш к старцу, в монастырь обратиться. Не то, чтобы уж прям так вот: взял и поехал! Нет, мужик в храм ходил не год и не пять, и всё старался понять, как же и где любовь найти и как добро из зла делать, и только вот уж потом решил за подмогой, потому как сам ну никак не справляется! Выбрал мужичок наш куда путь-дорогу ему держать, и поехал.

И поевезло мужику несказанно: обычно к старцу очередь такая, что не простоишь, и надо всё быстро, а проговорить то всё не получается, а в трёх словах не уложишься, а тут пока он по монастырю ходил, да сел на лавочку, к нему старец и подошёл. Уж и не знаю, шнурок ли на обуви поправить надо было, или просто дух перевести, а только оказались они вместе: мужик наш и старец.

Посмотрел старец на мужика нашего, и говорит:

– Ну, спрашивай, раб Божий, не просто так же приехал!

У мужика дух перехватило, и он с перепугу прям в один выдох и убрался:

– Научи, геронда, как из зла добро делать?

Вздохнул старец, подумал куда-то вдаль, да и говорит:

– А ты, мил человек, где работаешь?

– Да так, в офисе! – тоже вздохнул мужичок.

– И что, всю жизнь там работаешь, с самого детства?

– Нет, конечно! – удивился мужик. – Детсад там, школа, спортшкола, институт, все дела, всё как у всех..

– И что? – снова спрашивает старец, – прямо всё везде уж так сразу и получалось? И в школе и в спортшколе и в институте?

Задумался мужик.

– Нет, конечно..

– А как?

– Ну…как – помучаешься, бывает, не без этого. День, бывало, сидишь над контрольной, два, до недели доходило. И так её повернёшь и этак – ну не хочет решаться и всё!

– А потом? – снова спрашивает старец.

– А потом разозлишься, треснешь кулаком по стене, зубами проскрежещешь, да и сдвинется.

Улыбнулся старец, но не унимается:

– А в спортшколе?

– Да и в спортшколе так же: разозлишься, бывало, на себя, да и…

Смотрит мужик, а старец улыбается ещё шире.

Остановился мужик, думает: что за притча? Я рассказываю про серьёзное, а старец улыбается? А старец, словно мысли его прочитал (на то он и старец), говорит ему в ответ:

– Смотри, раб Божий, что получается: всё, что просто делается, сделается и так. А вот то, что непросто делается, без зла никак не получится. Зло тебе вон какую энергию даёт, никакой керосин с ним не сравнится. А твоё дело эту энергию направить куда надо, потому как с такой махиной внутри себя не справиться – выплёскивать надо, а не выплескнешь – съест она тебя! А вот уж на какое дело выплеснешь – то полностью твоя забота и твоя ответственность!

Опустил мужик голову, задумался. А когда снова поднял, старца уже рядом и не было.

Всю дорогу назад думал мужик наш о судьбе – злодейке. Но, говорят, улыбаться побольше стал после того, как со старцем поговорил.

Притча шестнадцатая

Жил-был мужик. Нормально жил, потихоньку, не торопясь. Завидовать никому не завидовал, на дураков не обижался, а ежели не дурак что скажет обидное, то погрустит-погрустит мужик наш, да и сделает так, чтобы умные его не обижали. Ну, то есть, критику нормально воспринимал. Но, видно, всё равно воевал с бесами мужик, потому как нет да нет – вскинется наш мужик, да так, что обязательно сломает что-нибудь. Нет, потом отремонтирует, конечно, и даже иногда лучше получится, и всё реже вскидывался мужик наш, но всё равно закипал иногда. Особенно когда ни за что вроде как его тюкали и доставали. А такая штука получалась у двоих существ в мире: у жены у его, и у мартовских котов. У мужика прям глаза кровью наливались, когда он энтих животных слышал. А всё потому, что поменять ничего не мог. Жене, хоть она и мозгами невелика, а языком горазда, но сделать ничего мужик не мог, потому как в таком состоянии боялся, что не рассчитает, не ровен час; а с котами, хоть мог и не рассчитывать, но найти этих бесов мартовских не получалось – прятались хорошо. И на это дело летом даже чурочек настругивал на март – поломать чтобы в сердцах, да в кота кинуть, ежели заметит в поле зрения. И так каждый год – как ни март, так мужику хоть в спячку впадывай, как медведю. Когда жена одна орёт – полбеды, а как к ней ещё и коты добавляются – ну натурально железом по стеклу – того и гляди, из шкуры выпрыгнешь!

И так мужичок наш жил долго, и уж даже и надежда помереть стала у него, а тут вдруг соседи у него новые появились. Вполне себе нормальные люди. Ну, познакомился мужик наш с соседом, и даже выпили за знакомство, всё, как у людей. А дело случилось как раз в марте. И ближе к вечеру и началось у котов снова – кто кого переорёт. Мужик наш помрачнел, насупился, и сидит, молчит. А сосед его новый наоборот, заулыбался, приосанился, лицом даже просветлел вроде – слушай, слушай, говорит – коты орут мартовские! Мужик наш посмотрел на него, как на ненормального, и в ответ – да, слышу… Только ружья нет, мол, чтобы полегчало то.. Слово за слово, и выяснил новый сосед, что мужику нашему ну сильно не по нутру, когда вот так коты орут. И удивляется сосед:

– Да ты что? А я наоборот, стараюсь ни разу не пропустить! Найду, тихонечко подберусь поближе – всё равно они в это время ничего и никого не боятся – да смотреть буду, да удивляться: ну КАК?? Как вот этот маленький вонючий шерстяной комок может такие звуки из себя вынимать? Где у него этот генератор стоит, что так его колбасит? Ведь максимум три-четыре килограмма, а выпевает как будто сирену ватт на сто пятьдесят подключили!!

Послушал его мужик наш, послушал, да и тоже вроде как заулыбался. И с тех пор сильно не психует, когда котов в марте слышит!

И, кстати, много раз уже замечали после этого, жена у него как начнёт опять орать бестолково, он щёку ладошей подопрёт, улыбнётся, и слушает, слушает… Видно, и про жену думает: ну вот КАК??

Притча семнадцатая

Жил-был мужик. Вернее, паренёк. И как-то так у него получилось, что всё детство он за книгами просидел. Отрочество тоже за книгами прошла, да за помощью родителям да взрослым. Юность к пареньку пришла, определяться с дорогой в жизни надо, он и не долго думая, в семинарию поступил. Книг он к этому времени прочёл столько, что кое у кого за всю жизнь столько не получается; здоровье было, понимание тоже. Так что никто и не удивился, когда он себе путь выбрал.

Учёба быстро прошла, и получил наш мужичок назначение. Правда, теперь он не обычный мужичок, а всё-таки священник – с саном, на приходе, всё как положено. Год отработал, другой, третий кончается. Время приходит в третий раз на ежегодную исповедь отправляться. И получилось, что попадал наш батюшка к одному и тому же настоятелю на исповедь. Дело трудное, и кто-то даже может нас в неправде уличить – дескать, для таких вещей каждый раз назначают разных, но мы оставим всё, как есть. Ну, что вам, жалко, что ли, что наш батюшка у одного и того же исповедуется? Ну и хорошо.

Ну так вот, священник, который исповедь принимал, заметил уныние у нашего батюшки и спрашивает:

– А что ж ты, святой отец, такой дурной пример пастве своей подаёшь? С каждым годом всё ниже и ниже голова опускается твоя. Не должно тебе унывать, и тех, кто у тебя окормляется, тоже ругать должен за такие настроения!

А наш батюшка голову понурил, да и в ответ:

– Не получается, авва, у меня по-другому. Я ведь всю свою жизнь думал, что люди – они хорошие, только обстоятельства у них сложились так, что приходится им грешить. А вот скоро как четвёртый год на каждой неделе не по разу исповеди прихожан принимаю, и никак уныние меня не отпустит: ведь с виду вполне хорошие люди, воцерковлённые, а творят такое, что никак не могу я в человека поверить, и всё хуже и хуже мне становится. И думаю, что дальше уже и некуда, чтобы хуже, а после каждой исповеди вижу – недооценил границы греховные..

Улыбнулся настоятель, а вслух сказал:

– Не знаю, кому лучше: тебе, что ты знаешь только всю грязь, и чистого не видишь, или тому, кому прихожане ни капли своих нечистот не показывают.

Смотри, сколько вас тут собралось. И ты думаешь, что хоть один из вас признался в чём-то хорошем? Нет, про хорошее мне ни один не сказал. Не за этим сюда приехали. Вот и паства твоя так же. Они тебе сказали и доверили только свои проступки, свои ошибки, то, что их гнетёт, и то, отчего избавиться хотят. Они, может, год назад каждый день ругались по-чёрному, а теперь только в недельку раз проскочит, так всё равно ж они тебе об этом скажут.

А ты посмотри, сколько доброго они делают, и как от грехов избавиться стараются, тогда и оценивай! Дай им шанс доброго дела сделать, тогда и взвесишь чёрное и белое, грязное и чистое.

Пока добирался до дома наш батюшка, долго думал над словами исповедника своего. А через несколько лет самым красивым и чистым его приход признали. Бабёнки цветники такие разбили, что голландцы со своими тюльпанами завидовать приезжали; мужики такой забор отгрохали, что из соседних областей кузнецы фотографировать рвались, а уж про остальное и говорить некогда – езжайте да сами и смотрите! Куда, спрашиваете? Так поездите по округе, и всё сами и увидите. А если не разглядите, то и сами что-нибудь доброе сделайте, потому как иногда и не в грехах дело, а в возможности добро сделать.

Притча восемнадцатая

Жил-был мужик. И вроде нормальный мужик, не ангел, не без грехов, но и не басурман какой – в святые не рвался, на людей просто так не лаял, а вот поди ж ты: с отрочества ещё пристрастился к сигарете, да и никак не развяжется с этой бедой! К слову, как закурил, так сразу и думать начал: как бы перестать, ан нет! попался на крючочек, и висит. И вот пару лет повисел, да и решился. А потому как сразу не получается, то целую методу отвыкания себе придумал. Постепенно, потихоньку, организм отучал от привычки, и через полгода получилось всё-таки у мужика – бросил! Неделю не курит, две, месяц, полгода пролетело – не курит и всё! И в восторге и радости стал мужик всем рассказывать, как это у него получилось. Чуть слово где зацепится за табак, так он сразу же и историю свою начинает. Кому по разу рассказал, кому два, а кому и поболе досталось выслушать!

Ну, его хоть и слушали: интересно мужик рассказывал, с чувством, но окружающие ухмылялись таки кривенько, и наконец, сглазили. Поменял мужик работу свою, а на новой всё мозгами надо было, да всё чтобы не как в школе, а мозгами навыворот, да всё быстро, ну и дал себе слабину мужичок наш: закурил таки разок. А там и поехало – второй, третий, и, глядишь – снова мужик наш с портсигаром ходит.

Ну, нет да нет и второй раз наш мужик справился, уж сколько мучился, не скажу, но перестал и во второй раз. И снова давай рассказывать всем. А потому как уже не один раз история такая получилась, так она и больше стала и поучительнее, как в первый раз мужик бросил, и как во второй. Ну, снова, конечно, досталось кому сколько: кому раз, кому два, а кого и воротить начинало уже, как мужик наш за рассказы свои принимался.

А жизнь идёт, и так получилось, что попал наш мужичок в больницу. Ничего прям уж серьёзно-смертельного, но полежать пришлось. А тоска ж в отделении – и книжки все перечитал и игры все переиграл, а тут с соседних коек народ в курилку потянулся. Ну и мужичок наш с ними. Дескать, угостят меня, ничего не случится, ну и угостили. Раз угостили, два, а через пару дней мужик свои купил, потому как совесть у него была, и постоянно у других брать тоже не велико достижение. И тут понеслось по новой! И стал мужик наш мучиться дальше.

Время тикало, и как то мужик наш снова устал от дыма. И время так хорошо дотикало и подошло – в аккурат пост рождественский шёл. Проникся мужичок наш да и решил: а пусть я от себя ничего Господу подарить не могу, а вот курить брошу. Пусть слабенькая, но жертва будет. И – бросил! И не с понедельника, и не с нового года и даже не с утра, а прямо в субботу, в три часа пополудни. Ну, понятно, что окружающим досталось уже три истории, от которых они кривились.

А мужичок наш дотянул с рождественского поста аж до самой Пасхи, а там слабину себе дал, да и закурил снова. Одну сначала, как награду. А там опять по пачке в день, а то и поболе.

Так мужик наш курить и не бросил. Ну, а рассказывать не перестал, рассказывал, конечно, что ж не рассказать о хорошем деле то?

Притча девятнадцатая

Жил-был мужик. Вернее, два мужика. И не знали они друг друга, и возраста были разного, и вообще друг на друга не похожи. Один вполне себе брюнет, другой и вовсе рыжий; один высокий и худой, второй тоже не крупный, но ростом чуть не вполовину от первого; и жили вообще в разных городах. А что у них общее было – так то, что время пришло им знакомых и друзей хоронить. А вот стоять столбом за гробом и думать, что надо бы в магазин зайти после похорон: хлеба да молока взять, да яиц не забыть – как то неправильно было. И решили эти мужики (каждый сам за себя, каждый в своё время, каждый сам по себе) молитовку какую выучить, чтобы всё за делом, да мало ли – вдруг поможет и покойным и им. И взялись они за дело: купили в свечной лавке по молитвеннику, и давай изучать.

А в свечных лавках это ж вам не у Серапионовых братьев, что на улицах раздают, где всё по-русски да понятным языком; в свечной лавке хоть и русскими буковками, а всё как в школьном учебнике литературы, где «Слово о полку Игореве» проходят: вроде буковки наши, знакомые, а в слова они складываются в чужие, а уж фразы и вовсе только через пять строчек понятные попадаются. Ну, как понятные: такие, где смысл видится. Но мужики наши упёртые оказались: хоть и застряли надолго после «Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежде живота вечнаго..», но дело продолжали, и вскорости добрались и до «аще бо и согреших, но не отступих от Тебе..», а там, глядишь и до «Ты еси един Бог милостей и щедрот и человеколюбия..» недалеко оказалось.

А вот второе, чем похожи оказались наши мужики – вскорости после того, как молитву они выучили, получилось так, что у одного отец умер, а у второго – мама.

Ну, похороны в семье – дело такое – как ни бегай, как ни горюй, а устраивать всё равно надо, и тут тоже заботы у наших мужиков одинаковые оказались. А вот после забот этих как раз и всё по-разному у них пошло: один уж так радовался, что вовремя молитву успел выучить, да к месту прочитать, что на этом не остановился, и давай потихоньку да помаленьку – где ещё молитовку выучит, а где и псалом.

А другой уж так горевал, так горевал: всё ему казалось, что пока он свою молитву учил, и этим временем и делом беду на отца своего и накликал.

Вот такие разные мужики оказались. А уж кто из них рыжий был, а кто брюнет, не скажу, потому как кажется мне, что не от цвета волос и роста мужиковского это всё зависит.

Притча двадцатая

Жил-был мужик. И жена у мужика была, а как же! Всё в порядке с этим у мужика, всё как положено. Ну, а то, что мужики в принципе одинаковые, а жёны у них каждая наособицу, это давно всем известно. Вот и про жену нашего мужика надо немного поподробнее. Шустра баба у мужика нашего была – не все за ней угонятся! Таких в народе «электровениками» ещё называют. Уж куда ни влезла бы, везде успеет своих порядков навести, хотя в дело по-настоящему не вникнет, зато все приметы и тонкости ненужные как к магниту к ней прилипали: торговала она одно время на рынке, так к ней с других рынков и городов приезжали спрашивать, как правильно палатку поставить, какую скидку на первый проданный товар сделать, чтобы дело важно и прибыльно шло, и в какие штаны нарядиться, чтобы лучше товар продавался по понедельникам, и что надеть в пятницу, чтобы прибыль не падала.

Пошло на рынке дело плохо, так баба наша в больницу работать попала (с Центра занятости направили), так и там все койки по фен-шую наставила (впрочем, за что и выгнали), и таких народных рецептов больным нараздавала, что заведующий отделением после того, как ему их рассказали, тоже под капельницу лёг. Ненадолго. И всё вспоминал, что хорошо, мол, что только услышал рецепты эти, а попробовать не пришлось.

Ну и вот так моталась она по жизни, моталась, да и вдруг воцерковилась. Да прям так ей по душе стало, потому как при случае могла объяснить недалёким гражданам, под какую икону, за что и сколько свечек ставить; как и в какие монастыри за чем ехать; напосылала всех, кого от ревматизма куда, кого от бесплодия, кого от мужниного пьянства, кого за благостью великой. Сколько заговоров на архангела Гавриила переписала да раздала, сколько молитв на пасхальную ночь, что от всех болезней выручат, сколько волшебных молитв на выгодную продажу – и не сосчитать! А уж в какое место иконы поставить, куда святую воду втирать, да что с веточками вербными делать и на чём их настаивать– так и не узнала удержу бабёнка наша! Особо популярен был заговор на 12 свечей к любым образам – «Благослови Господи, на полную суму,  на полный кошель, на серебряный рубль, аминь»! Настоятели только успевали паству в чувство приводить. А потому как электричества в ней было на десятерых запасено, так рецепты свои она не в одном приходе раздавала – везде поспевала, даже там, где ни по уму ни по сердцу, ни по времени её быть не должно было.

Мужик её давно плюнул уже на её дела, а когда она уж сильно его доставала своими порядками, то ругался сильно. Ну, тут грех хоть и есть, но доведись до любого – тоже заругаешься. А бабёнка, чуя, что мужик никак под её властью ходить не хочет, выводы себе делает: дескать, коли я то с Богом, то те, кто против меня – с бесами, получаются? И решила себе втихомолочку мужику своему отчитку заказать да сделать, чтобы, значит, беса из него выгнать. Ну, это у нас сказка долго сказывается, а у бабёнки тормозов нету, так что у неё получилось чуть ли не быстрее, чем мы читаем про неё. Мужичка уговорила (попыхтеть, конечно, пришлось, но уболтала, уболтала). Уж как – врать не буду, придумывать не стану, но получилось у неё.

И вот доехали они в самый что ни на есть монастырь, который бабёнке лучше всех приглянулся, да встали на службу. Мужичок наш нечасто в храме бывал, не все службы наизусть знал. Стоит, раз уж попал, не обращает внимание, что не по обычному канону служба идёт, да и народу на службе, прямо скажем, маловато, но виду не подаёт, молится как положено. А бабёнка наша всё нет-нет да и стрельнёт глазами на мужика своего: как там, дескать, бесы то, не лезут ещё?

Да вот незадача какая случилась: отчитку баба наша мужику заказала, а бес из неё вышел. С треском, с отрыжкой, с руганью, да так что бабёнка наша чуть наизнанку не вывернулась!

Ну, и в общем, как ни крути, а не зря дело делалось бабёнкино – не мужик, так она от беса избавилась. Правда, ненадолго, но это уже не про этот раз.

А пока обратно ехали, всё равно сделала вид, что ничего не помнит (да уж и сама поверила), а мужика так и так отругала за невнимание к ней. А к дому подъехали – у неё уж и забылось всё.

Притча двадцать первая

Жил-был мужик. Обычный вроде себе мужик, ничего особо выдающегося в нём не было. Такой, что в третий раз встретишь, и не вспомнишь, что раньше его видел. Жил себе потихоньку мужик, да пришло время ему не о зарплате задуматься, а о вечном. О пенсии. Ну, а где о пенсии задумался, там и о душе незадолго мысль приходит. До пенсии мужичку ещё попотеть придётся, об ней он ещё задумался только, а душа то вот она – даже иногда побаливать начинает. А поскольку мужик наш крещён был православным, то и дорога ему одна выходит – к Священному писанию да в храм. Ну и отмечался мужик наш и там и там. Почаще, конечно, надо бы, ну да уж как выходило, так и получалось.

И вот как то беда случилась: шёл себе мужичок наш, никого не трогал, думал и про душу, которая всё больше у него становилась, и про здоровье, которое как раз больше не делалось, да и не в самом светлом месте в аккурат против него балбес какой-то вырос неожиданно. Чего надо балбесу – непонятно, но то что пьяный он, слыхать было метров с пяти. Мужик и так его обойти пробует, и эдак, а не получается. Стоит этот верзила – не разойтись, не обойти, и ухмыляется красными глазами. А верзила из таких, про которых в деревне, откуда мой отец родом, говорили: «Сила ум заглотала». То есть силушка то есть и немалая, а вот с умом – беда совсем. А уж и настроился верзила, вроде как и ножик из кармана достаёт, да сейчас и порядки свои наводить будет.

Струхнул наш мужик не на шутку, потому как драться не умел – не надобно ему такое умение в жизни было, и как с такими верзилами разговаривать, тоже не знал. Да и то сказать – тут сразу и не всякий дипломированный психолог вырулит. Побоялся, побоялся мужик наш, да и ничего лучше не придумал, как начать псалом читать. Да с перепугу в голос получилось, да уж так звонко и уверенно, что и не у каждого дьяка в литургию получится: «Господь пасет мя, и ничтоже мя лишит…»

Читает мужик и чует, что дух у него укрепляется, и вроде как даже здоровья прибывает. А верзила наш оторопел: никогда ему псалмов не читали, когда он за ножиком в карман лез, да так оторопел, что и хмель мало-мало повыветрился, и кровь из глаз оттекла. Постоял он, постоял, да и в непонятке своей решил заднюю передачу включить, да и ушёл. Быстро ушёл, почти побежал. Мужичок наш видит – дорога свободная, перекрестился, и пошёл дальше, духом и верой укреплённый, да опытом начинённый.

Долго ли, коротко ли время прошло, а коль раз встретились два человека на одной дороге, то знать, оба по ней и ходят: а значит, встретятся и ещё раз. И у наших так и получилось. Встретились. Мужик наш дело знает уже, опять за псалом, а верзила ухмыльнулся только, да и не стал мужика слушать, а ножик то таки достал.

В общем, мужику нашему досталась операция и больничный на пару месяцев (слава Богу, а то ведь и панихиду могли заказать), а верзиле прокурор просил восемь лет, но судья сбавил до шести.

И теперь мужичок наш гораздо трепетнее к жизни относится, потому как осознал: нельзя искушать даже и во славу Божью.

А верзила теперь отбывает наказание, да за кружкой чифера всем рассказывает, как он против Бога воевал, да и выиграл.

Так что у него все беды ещё впереди.

Притча двадцать вторая

Жил-был мужик. И было у мужика много знакомых. И друзей и так, и всерьёз и понарошку. Много где мужик бывал, да вроде нигде грязью не лепил никого, и много где его знали и помнили, и помнили хорошим словом. А мужичок наш всё по сторонам смотрел и наблюдал, что да как. Не со зла, не с умыслом, а так, просто для понимания. И много чего уже пришлось мужику нашему понять и увидеть, и про жизнь, и про смерть, и про отношения в жизни, и про жизнь в отношениях.

И вот как то раз слышит мужик наш, что один из его знакомых заболел сильно. Мало что сильно, так ещё и безнадёжно. Не вылечить. Совсем никак не вылечить, и врачи по времени выдали больному три года. Ну, может чуть больше, может, чуть меньше, но по основному календарю так. Три года. Тысячу сто дней.

И узнал он про своего знакомого от друга, с которым встретиться случилось. Выпал свободный вечерок, сели они пива попить за разговором приятным, да отдохнуть от суеты, а тут вот такое и узналось. И разговор потух как-то, и тема для продолжения не нашлась, и так и замолчали друзья. Молча пиво допили, и разошлись потихоньку.

А дома потом мужик наш всё думал – вот как бы ему так пришлось? жил, жил, и вдруг нА тебе вот: три года осталось! И что тогда? Куда и как? И зачем, главное? И уже надо ли? И так нет-нет да и задумается мужик наш, что откуда, и кому куда. И задумается и вроде как даже и придумает что-то умное, мол, вот как надо-то! И даже вроде и умно получается. А получилось то всё как раз наоборот: тот, кому врачи три года намеряли, может, их и прожил, врать не буду, время не пришло ещё, а вот тот, с кем мужик наш пиво пил, и года не прожил с тех пор: и здоровья на двоих было отмеряно, а вот поди ж ты: не то тромб, не то сердце не выдержало чего, а только щёлк! и всё… Ладили одного проводить в дорогу без возврата, а ушёл другой.

А тот, по кому слёзы лили – жив пока! Как и все, в общем. Только одним сказано, когда ждать, а другие ещё не в курсе..

Притча двадцать третья

Жил-был мужик. Помотала жизнь мужика, и если Фёдора Сухова судьба носила «от Амура до Каспийского моря», то мужик наш по географии не так сильно перемещался, а вот в профессиональных праздниках мужику нашему вольготно жилось: при желании чуть не каждый месяц можно было отмечать какой-нибудь. Но так уж вышло – или закрывалось предприятие, или в другом месте бонусов другое количество было, а только помотался наш мужик по профессиям и специальностям, да и в конце концов осел в школе, потому как в основном дипломе у него было прописано: «Учитель». Деньги, конечно, не великие, но стабильные, а уж загружают так, что даже про болячки думать не успеваешь, а это тоже дело немалое.

И вроде как пошло дело у него, хоть и не занимался он таким благородством никогда: к второму году научился отчётности да журналы вовремя заполнять; все бумажки с подписями и уведомлениями (от которых уже скоро даже и дворникам не увернуться будет) подписывать да сочинять; к третьему году разобрался, про что и как детям рассказывать, и чем урок-лекция отличается от урока – совместной работы, и чем отметка от оценки, тоже вспомнил.

Одно смущало мужичка нашего: ну такие дети бестолковые попались, что один-два понимает, про что учитель рассказывает, а остальные вроде и в рот смотрят, а понять ничего не могут; а такие попадаются, что и смотреть не удосуживаются: тыкают себе в телефон под партой, а потом приходят с родителями пятёрки в четверти требовать. И по этому поводу грусть-тоска другой раз накатывала к мужику в гости: дескать, что ж такое получается, граждане – выходит, зарплату то я получаю, а толку от меня вроде никакого нет? За ради двух умных перед тридцатью дураками артистом работать? Ну и натурально, даже водкой гонять такую тоску приходилось иногда, но, конечно же, по каникулам.

И вот как-то получилось с каким-то праздником – не то у школы юбилей какой был, не то по поводу того, что год назад заложили в городе аллею Победы местная администрация пышные празднования устроила – врать не буду, не помню, а только собралось много каких людей, и устроилось так, что место нашего мужичка попалось рядом с его учителем старым – давно на заслуженном отдыхе уже, конечно, обитающем, но бодрость духа не потерявшим. Ну и выпили, конечно, сначала за повод, потом за былые времена, потом за будущие заслуги, а там и до разговоров дело дошло: что да как. Учителям всегда есть что обсудить и что сравнить, да и давно уж замечено: ежели человек трезвый, так о футболе или о рыбалке, а как в подпитие придёт, так все разговоры о работе. Ну и – слово за слово, да и пожалился наш мужик на свою беду. Ухмыльнулся старый учитель, да и говорит: «А что думаешь, вы что ли, лучше были?», – да и начал вспоминать да пересказывать память свою учительскую, да так, что мужичок наш сначала заулыбался, а через семь минут уже даже и уши у него покраснели: так живо напомнили ему о весёлой его школьной жизни.

Но старый учитель он на то и учитель, что заметил всё, и уж добивать нашего мужичка не стал, а только так ему сказал:

«Не переживай, мол, так уж сильно, я тоже поперву сильно за это расстраивался. А потом понял: ко мне ведь за этим ученики и ходили, чтобы не я проверял, что они знают, а мне их научить надо было тому, что знать надобно. Вот и вся твоя задача. А пока не туда ты глядишь. Но это хорошо, что задумался, а то некоторые бывают, так за деревьями леса и не видят, и до самого конца требуют от других свою работу выполненную. А пока ты плюнь на свою педагогику и психологию, да определись, чему ты их научить должен, а вот после этого за Макаренко с Выготским и берись, а то так и будешь вихлять, как лодка в шторм, сам переживать, да других на грех наводить!» За что и выпили.

А к пятому своему году работы мужик наш начал замечать, что умнеть вдруг дети начали. А уж оттого ли умнеют, что он их научил, или так гены у детей сложились, не стал мужик наш разбираться – когда с умными работаешь, и самому в радость, и мысли дурные не приходят.

Притча двадцать третья

Жил-был мужик. Вернее, много мужиков-то живёт, но в этот раз мы про двоих расскажем, потому как друзья они были чуть не с детского сада. Бывают же такие друзья – никогда по одному, всегда вдвоём. Ну вот, и эти из таких же были. Где рыбалить, где купаться, где на велосипедах гонять, где по яблоки по зелёные в чужой огород – всё детство вместе! Взрослые уж знали – коли одного ругать начинают, так и второй заслужил, хоть и не пойман был. Ну и, если уж хвалить, так тоже не по одному! Ну и мужики наши (тогда ещё, конечно, мальчишки) тоже понимали, что уж если один попался, второму как хочешь, а тоже сдаваться надо идти, потому как всё равно поймают и приведут.

Так и проживали. Сначала по школе куролесили, подросли – мотоциклы начали собирать да по девкам кататься. Повзрослели ещё – там до водки дело дошло, до автомобилей, да до рыбалок с охотами; и уж каких только приключений не видывалось мужикам нашим – про каждое то комедию, то детектив писать надо. Ну и через законы да и через заветы перешагивать приходилось другой раз, то по пьяни, то по молодости, то уж шкуру спасать надо было, а то так и из баловства – про подробности промолчу, потому как и сам плохо помню, да и не о них сейчас.

Ну да, долго ли, коротко ли, а обстепенились мужички наши. У одного две девки вырастают, у другого – два парня. Воспитывать надо, кормить – одевать, да и здоровьишко подрастерялось уже, времени на все проказы не хватает, а квитанции об оплате услуг между тем приходят регулярно. Вот и посолиднели мужички. Водку всё реже покупают, лодки со спиннингами продали, в рыбацких сапогах по даче ходят: кусты подвязывают. Ну и время от времени встречаются – молодость вспомнить за рюмочкой, не без этого!

И вот, как на грех, уехали у них жёны куда-то с детьми, а мужички наши волю започуяли. Так и так от свободы пьяные, да ещё и выпили крепенько. А разговоры то всё про молодость да про подвиги, а тут получается: сидят одни, да и никто не мешает, повспоминали себя молодых, разгорелась в груди память весёлая, да и пошли за какой-то надобностью. Или в гости или за добавкой – тут уж теперь у них не спросишь, потому как так и не доехали они ни до куда, а только что в аккурат до смертушки своей. И, хотя в протоколе записано было, что водитель, которому они под машину попали, и пьяный был, и правила нарушил, но теперь уж нам не разобраться.

Полиция потом так и сказала: от машины, мол, только колёса можно взять, а остальное только на лом. Мужиков тоже, как положено – в морг, да в последний путь, а души их полетели место своё искать. Три дня, как положено, вокруг дома маялись, а уж как тела закопали, так и душам пора пришла определяться.

И всё как всегда получалось – как куда ни полетят, так всё вместе. До тех самых пор, пока пора мытарства не начались. А вот тут как отрезало их друг от друга: один, чуть прихрамывая, да оступаясь, всё вперёд и вперёд, да уж и не видать его совсем; а второго бесенята так схватили, что белый свет только вспоминать ему осталось. Всё припомнили ему: и яблоки соседские, и стёкла битые и драки, и девок весёлых, и водку с руганью– ничего не пропустили. Дерут мужика нашего, как липку на лапти, а он не то что вырваться, а и передохнуть не может. Еле как сподобился, да и кричит бесенятам: дескать, что ж вы, изверги, меня одного-то мурыжите? вон ведь со мной всегда ещё один был, хоть чуточку от меня на него перейдите, куда ж вы его, черти, задевали? А черти ему в ответ: нет, мол, мил человек, он для нас как угорь, мылом намыленный, мы никак его ни схватить ни зацепить не можем, потому как ты, нехристь, как жил, так и жил, а этот под конец воцерковился да почти во всех грехах исповедался. И теперь даже если мы его и схватим, так всё равно надолго удержать не сможем, а вот ты так уж и попался, тебе, знать, за двоих и страдать.

Так и замотали душу мужичкову.. Вот и получилось, что только после смерти и разошлись у мужиков наших пути-дорожки. Каждому – своё!

Притча двадцать четвёртая

Жил-был мужик. И так у мужика вышло, что всё время ему везло. Прямо с детства. Про таких у меня знакомые инспектора ГИБДД говорят: «фартовый»! Ну, что ни натворит, куда не вляпается, а не попадается. Ни инспекторам, ни начальству, ни жене. Ну и, натурально, уверовал мужик наш, что кроме него никто его счастье не скуёт. А время постарше стало мужику, так он и вовсе учительствовать начал. Мол, вы там сами разбирайтесь, а коль дело ваше дрянь, так сами вы все и виноваты! Мол, нажать надо, проявить смекалку, расторопность да мозгами пошевелить, и всё: все проблемы ваши вы и решать сможете. А уж коль нет у вас ничего, так это опять же – сами виноваты: всё в ваших руках!

Подольше пожил – совсем наставником стал: наукам и в школе и в университете обучался, верхушек нахватал, и начал всех жизни учить, да особое своё мнение распространять. И никакого спаса от его учения не было: уж как языком зацепится, да уши свободные найдёт, и ну давай разглагольствовать: и местной администрации достанется, и коммунальщикам, и торгашам, и правительству. Подразгорячится, так и шоферам с парикмахерами доставалось. Дескать, и шофера все – быдло, ездить не умеют, а туда же; и парикмахеры как ни показывай, как тебя подстричь, а всё равно подстригут, как умеют; а уж у коммунальщиков и вовсе других забот нет – дай трубу под асфальтом проложить, чтобы, когда выкапывать, грязи побольше было. Ну, защищать мы никого не будем, кое-кому и за дело доставалось, но сейчас не о том.

Да всё не просто так мужик наш разглагольствовал – статейками в популярных журнальчиках прикрывался. И всё под свой рационализм дело подобъёт: и дружба у него это список взаимных услуг, и свадьба это условия брачного контракта, а любовь так и вовсе рефлексы и химические реакции организма.

При таком раскладе больше всего от него верующим доставалось. Верующие – народ особый, атеисты их не понимают. А потому как почти каждый верующий начинал с того же, то им им атеистические россказни хоть и не по нутру, но знакомы. Как в пословице: «Дурак умного не поймёт, потому что никогда умным не был, а умный дурака может понять, потому что сам когда-то был таким». Но, как бы ни было, и верующие с ним особо не общались: кто занервничает и отойдёт, кто перекрестится («.. избави нас, Боже, от людей некоторых..») и тоже отойдёт, а мужичку нашему и невдомёк, что это говорить с ним не хотят, он то думает, что он победитель, и оттого ещё больше гордыня его распирает. Ну и дальше прёт на правах победителя.

И пёр он таким макаром до тех пор, пока на какой-то конференции, куда его по работе послали, не встретился со священнослужителем одним. Потому как мужичок наш в церковной иерархии не соображал, он так и не узнал, с кем разговаривал, но, надеясь на свою эрудицию интернетовскую, решил посрамить священника, да и завёл с ним разговор. Фразы строит, как по Карнеги положено, логические ловушки расставляет в точном соответствии с правилами ведения научных споров, уже мысленно ладоши потирает: не уйдёт ведь священник с конференции, ему тут сидеть надо по приказу церковного начальства, вот уж тут то я его сейчас и достану!..

Священнику и в самом деле уйти нельзя было, и слушал он мужичка нашего долго, все научные обоснования его, все логические выкладки, а потом на середине фразы его остановил, да и спрашивает:

– А скажи мне, мил человек, а совесть у тебя есть?

Опешил наш мужик. Негусто у него с совестью было, но ведь была хоть какая-то, а сказать «нет» – значит, поймают сейчас на слове, как бы хуже не стало.

– Есть, – говорит. – Что уж вы меня, совсем за бессовестного держите?

– Я знаю, что есть, – отвечает священник. – У человека это главное. Только вот что ты мне скажи: в каком полушарии твоего мозга она такая сидит у тебя? Или может, в селезёнке прячется? Говорят, врачи до сих пор не знают, за что селезёнка в организме отвечает, так может, как раз для совести она?

Открыл рот мужичок наш, а что сказать – не знает. И про селезёнку ничего не знает, и где совесть лежит – тоже неизвестно ему.

Так и оставил его священник с открытым ртом, перекрестил только на прощание.

А назавтра сразу два штрафа мужичку выписали: один за превышение, а второй – что страховка на машину кончилась. Повозмущался сначала, да поутих наш мужичок. Теперь всё больше не разговаривает, а думает. Только вот про что думает, не знаю: не то про то, в каком месте совесть живёт, не то про то, почему везение его закончилось, и почему он сам не всё в своей жизни решает.

А может, и ещё про что, я не спрашивал.

Притча двадцать пятая

Жил-был мужик. Много таких мужиков живёт, у каждого такой знакомый есть, так что подробно я про него рассказывать не буду. Обычный, как в таких случаях говорят.

В понедельник – на службу, в «Одноклассниках» сидеть да бумажки перекладывать из стопки в стопку; в пятницу – за водкой, потому как на два дня кончились его мучения; суббота – на опохмел запланирована, да если на рыбалку с мужиками – ещё водочки попить; ну уж а в воскресенье брови хмурить, да сокрушаться, что завтра снова на работу.

Ну и, натурально, от такой жизни добра не было у мужика: всё и все мешали ему всегда. Жена мешала, что за водку ругалась, дети – что спрашивают ерунду всякую; соседи вообще козлы; а уж из сотрудников хорош был только тот, кто водку с ним потреблял, да кивал ему, когда он на жизнь да на правительство с президентом жаловался. И так как-то вышло, что у мужика нашего начало лучше всего получаться на жизнь жаловаться. Некоторые даже говорили: талант! Вот уж как возьмётся, да начнёт, да без остановок, да всё складно, да с примерами, да конкретно пальцем тыкнет – кто, в чём, по какой статье да на сколько денег виноват! Кто первый раз его слушал, даже и не перебивали – так уж гладенько у него всё выходило. А уж сам себе он как нравился в такие моменты – прям жениться на себе был готов! Сильно гордился собой!

Но время тикает, дети повырастали, своими семьями стали обзаводиться, и получилось, что надо было со сватами ехать знакомиться. В деревню. Повозмущался мужик наш, но надо так надо. Поехали. Уж грохоту было от мужика – не передать! и водопровода там нет, и туалет не туалет а так – издевательство одно, и навозом со всех ветров тянет, да и много чего наговорил, пока собирались. У меня таких талантов нет, а всё и я не упомню, про что мужик наш страдал, потому дословно не передаю.

Но всё оказалось гораздо приличнее: сват и водопровод в своём доме сделал, и туалет как в городе, и свинарник у него на отшибе был, так что ничего, в общем, мужику нашему и не мешало. Тем более – на работу ходить не надо, а на гостевых правах можно и на диване пофилонить, чем он и занимался. Ну, а когда надоело, решили они в лес вылазку сделать. Но не так, как мужик наш привык – с шашлычками да с водкой, а со спортивным интересом: грибов понабирать, ягод, ну, или орехов там, чего уж попадётся.

Экипировалась бригада, да и пошли. На машине всё равно не проедешь, пришлось пешком. Вот тут талант у нашего мужика и проснулся: уж и сапоги ему не те, и трава не такая, и дорога дрянь, и корзинка самая тяжёлая, и там, где ему идти, ни грибы ни ягоды не растут, и комары как будто с костями – так и хрустят под пальцами, и слепни – звериные, и муравьи – наглые, солнце – жаркое, дождь – мокрый и холодный… и так, не останавливаясь. Так и вернулся ни с чем, злой и уставший. Хотел сватам нажаловаться, а они посмотрели на него и спрашивают:

– Так получается, ты в лес за ягодами ходил и пять часов возмущался, что комары плохие?

– Ну да, – мужик наш отвечает, – Как же я наберу, если они, заразы, так и лезут в нос?

Сваты опять смеются:

– То есть ты пришёл собирать ягоды, а вместо этого пять часов на жизнь жаловался и такничего и не набрал?

– Ну да, – не понимает опять мужик. – Что ж тут такого, что не набрал, если мне весь мир мешать вздумал?

Сват стоит, смеётся, за живот держится; сватья, уж на что женщина серьёзная, а и та на забор опёрлась, чтобы не упасть от смеха, а мужик наш так и не понял, почему его на смех подняли – обиделся, да и распрощался на следующее утро.

И теперь он так же по понедельникам ходит на службу и жалуется на всё подряд, еле как дожидаясь, когда придёт пятница.

Других дел за ним замечено не было.

Притча двадцать шестая

Жил-был мужик. Обычный мужик, как и все. Не святой, да и не праведник, не бандит и не пьяница запойный. Ну, натурально – как все. Работа – дом, работа – дом, ну, иногда выедет куда-нибудь, где рыбки половить, где грибов пособирать, ну, говорю же: обычный дядька!

И жена у него тоже была, как и у всех. Но только вот лад их не брал. Вот как у снохи со свекровью: кто начал, не помнят, кто виноват, не знают, но уступать никто не собирается. Поживут-поживут день другой ровно, а там то жена начинает брови хмурить незнамо на что, то мужик наш лицом застамеет, и свету белому не рад, а там незадолго и опять в ругани сойдутся, да на неделю попрёков, да на месяц не разговоров. Ну, а там тоже всё как во всякой ругани: и жизнь испортили друг другу, и никто меня не ценит, и всё здоровье на вас положил, а вам и дела нет, не понимая, что здоровье так и так кончается, что дела за них никто делать не будет, а жизнь … Да и жизнь, в общем, мы тоже сами себе портим, никто в этом особо и не виноват.

Ну да, как бы то ни было, а ругани продолжались, а здоровье меж тем не улучшалось, и так уж и получилось, что доругались эти двое: у одного от нервов давление прыгнуло, да чего-то там в организме оторвало и насмерть, а у другой, глядя на это представление, сердце зашлось так, что врачи не выцарапали. Так и хоронили в один день.

И вот души их, жизнью истрёпанные, подлетают к Райским вратам, а там их апостол Пётр дожидается. С ключами, как положено.

– Ну что, голуби, – говорит. – Сюда я вас не пущу, уж как хотите! Не то и не так вы себе жизнь устроили, чтобы вас вот так, без спросу, в рай, нельзя вам туда!

– А что, – мужик наш спрашивает, – Так теперь нам в ад, получается, что ли? Уж больно не хочется нам в ад, апостол Пётр, может, что и придумается, чтобы как-нибудь тут у вас рядышком постоять?

– Нет! – говорит апостол. – Рядышком тут постоять никому не дозволяется, а для таких как вы, наказание другое у нас: а вот родитесь-ка вы снова от женщины, и жизнь проживите, а Божьим промыслом вас снова к свадьбе натолкнут, и опять друг с другом жить будете, как муж и жена. И до того момента по кругу ходить будете, доколе не заработаете или кущи райские или огнь геенский. А покамест – брысь!

И так и крутятся наши супружники сами себе в наказание друг с другом, да и не одни они. Ну, у некоторых со второго раза получается определиться. А уж куда – в рай или в ад – не скажу. Придёт время, и с вами разберутся!

Притча двадцать седьмая

Жил-был мужик. Обычный мужик, и даже не совсем дурак, мозги вроде были, но такие, что мешали ему только. Как ни начнёт он что делать или думать, ну так надумается своими мозгами, что из рядом стоящих кто ухмыльнётся, кто перекрестится, а кто подальше задом пятится, чтобы, значит, не рассказывать мужику нашему, что он натворил такого. Причём послушать мужичка нашего – и вроде всё правильно рассказывает, рассуждает по-умному, а вот в конце ну такого навыводит – мама дорогая!

Уходить начали уже знакомые от его вопросов. И на ответы его кивали с выпученными глазами, но в спор не ввязывались – бесполезно доказывать, да и доказательства у него все опять же наизнанку выворачивались, и до истинного дела так и не доходили. Конкретно рассказывать не буду, но все доказательства из серии: «Ветер дует потому что деревья качаются!» Можете ещё «Письмо соседу» почитать у Чехова – вот примерно то же самое.

И вот долго ли коротко ли, а начал наш мужик за религию браться. И так браться, что и не поймут никто никак – не то он так воцерковляется, не то уж такой атеист, только прикидывается любознательным, и тоже частенько от него шарахались граждане. Ну, чтобы и им мужичок наш мозги не заплёл. А когда все отшарахались, начал мужик наш сам искать, кого бы поспрошать. Ну, и нарвался да другого дядечку.

И долгие у них разговоры бывали. Мужик наш, например, спрашивает:

– Ну вот как так получается – я молюсь-молюсь, выпрашиваю у Бога благостей, а он мне их не даёт и не даёт?

– Так тебе, значит, таких благостей не надо, про что ты выпрашиваешь! – отвечают ему.

– Как так «не надо»? Мне ж без них ну никак!

– Ты без всего можешь «как», а остальное – лишнее! – снова ему в ответ.

Поскрипит для порядку мужик мозгами, да и снова:

– Не понимаю, кому будет плохо, если мне будет хорошо!

Плюнул дядечка объясняющий, да и говорит:

– Ну вот, представь: есть у тебя кот.

– А чего представлять? У меня и так есть!

– Ну и вот. Живёт, зараза наглая, и хорошо ему. То на стол запрыгнет тарелку твою проверить, то с улицы в постель к тебе – греться, значит, а то и туалет забудет где, сделает на самом видном месте..

– Э-ххе! – вздыхает наш мужик. – Всё про моего гада рыжего!

– Ну, значит, должен понять и про себя! – отвечают. – Вот, к примеру, как ты думаешь, когда кот твой с грязными лапами в постель к тебе залез, хорошо ему?

– Ну так конечно неплохо! – мужик наш в ответ. – И в тарелке моей ему совсем хорошо!

– А вот, к примеру, ты только его накормил, а он тебе все штаны изорвал когтями: дескать, давай ещё, ещё хочу?

– Ну уж дудки! – мужик наш говорит. – В этом разе я его и погулять могу отправить. Прямо за шкирку да через порог, чтобы не наглел!

– Ну, а теперь понял? – спрашивают мужика нашего.

– Что понял? – удивляется мужик. – При чём тут я и кот?

А вот тут уже и дядечка, что ему объяснять взялся, тоже плюнул, и распрощался с мужичком нашим.

А мужичок до сих пор иногда идёт-идёт, да призадумается: зачем это ему про кота рассказывали?

Притча двадцать восьмая

Жил-был мужик.

И всё-то он всю жизнь рвался, и всю-то жизнь крутился, и всё-то он хотел, чтобы и у него всё было, и другим чтобы не мешать, и чтобы он свою работу делал, а остальные чтобы свою, и всем тогда стало бы хорошо. Только вот то мужик наш устанет до крайних степеней, то сослуживцы его свою работу хоть и делают, а нет-нет да и ему подкинут красоту такую, что кроме выговоров ничего не заработаешь; а то за его же, мужичка, деньги, подсунут ему такое, что как у Зощенковского крестьянина, только и остаётся охнуть: «За что три года солому жрал?»

Заработал наш мужичок и седину в бороду и беса в ребро, и болячек всяких поднакопилось, и к своему времени понял мужичок наш, что если у тебя есть совесть, то не надо бояться, что тебя испортят деньги, потому что они с совестью не живут, и их никогда не бывает там, где совесть. Покумекал наш мужик, покумекал, да и при таком раскладе решил в храм пойти – может там помогут. Давно собирался, даже «Отче наш» давно уже выучил наизусть, и Евангелие иногда почитывал, да по-настоящему всё время в беготне выбрать не получалось.

Ну и вот: собрался мужичок наш, узнал, во сколько воскресная служба начинается, помылся, надел рубашечку чистую, пришёл. Стоит. Батюшки-святы! Ни словечка-то из того, что поют и говорят, не понимает! Все куда-то то ходят, то наоборот, стоят – не шевельнутся, то вдруг петь начинают. Ну, «Отче наш» это у него хорошо получилось – поддержал вместе со всеми; а вот другую так и не получилось. Вышел мужик наш из храма после службы грустный. Должно бы вроде полегчать, как он ждал, а оно вон как – ещё хуже стало!

Но не стал успокаиваться мужик наш – пошёл ещё. Потом ещё. Потом ещё, и попалась ему женщина знакомая, что уже не первый год в храме. Вызнал он всё у неё, купил пару книжек в свечной лавке, выучил и «Символ веры» тоже. И так и начал: почитает-почитает дома книжечку, да и ещё просветится. Через полгода уже точно знал, в каком месте в литургии начинать «Верую…» надо. Незадолго и до утреннего правила дошёл, а там и вечернее подтянулось. А через год уже и пару псалмов знал наизусть, да и ещё пару учить начал.

И вот вроде уже всё – должно бы уже хорошему начаться, а нет: нет пока хорошего. И так уж сильно мужик наш ждал, когда читал «… окропиши мя иссопом и очищуся..», что вот сейчас батюшка кропилом махнёт на него, и все болячки с него ссыпятся, и пойдёт он, как новорожденный – чистенький и благостный домой. Ан нет! не ссыпаются болячки…

Задумался наш мужик. Крепко задумался. Что-то, значит не так делаю – подумал. Посмотрел, головой покрутил – ох ты ж, так-не-так! На утреннее правило встаю, а кругом пыль с паутиной, под ногтями помидоры высаживать можно, и носки дохлые кругом валяются! На вечернее встаёт грязный, как кочегар, да и комната чуть-чуть от свинарника отличается. Поправил мужик бытиё своё – перед правилами взял в привычку убраться, да себя в порядок привести.

На посты свои посмотрел: уж коли мяса нельзя, да молока, так мужик капустой да макаронами так накидывался, что уж и дышать трудно становилось. Посмеялся над собой мужик, да и с постами управил по-другому.

Пока привыкал к новым своим порядкам – ещё год пролетел. Оглянулся мужик как-то, да и обомлел: в доме порядок, в холодильнике ничего не портится, денег остаётся не только на десятину, а и копится ещё; а пока посты соблюдал, да за порядком следил, и болячки поутихли. Врать не буду – не исчезли, но мешать меньше стали.

Ну, а что денег на дачу не хватает, да машина не новая купилась – ну так то суды Божьи, и не нам испытывать их…

Притча двадцать девятая

Жил-был мужик.

И всё-то он всю жизнь рвался, и всю-то жизнь крутился, и всё-то он хотел, чтобы и у него всё было, и другим чтобы не мешать, и чтобы он свою работу делал, а остальные чтобы свою, и всем тогда стало бы хорошо. Только вот то мужик наш устанет до крайних степеней, то сослуживцы его свою работу хоть и делают, а нет-нет да и ему подкинут красоту такую, что кроме выговоров ничего не заработаешь; а то за его же, мужичка, деньги, подсунут ему такое, что как у Зощенковского крестьянина, только и остаётся охнуть: «За что три года солому жрал?»

Заработал наш мужичок и седину в бороду и беса в ребро, и болячек всяких поднакопилось, и к своему времени понял мужичок наш, что если у тебя есть совесть, то не надо бояться, что тебя испортят деньги, потому что они с совестью не живут, и их никогда не бывает там, где совесть. Покумекал наш мужик, покумекал, да и при таком раскладе решил в храм пойти – может там помогут. Давно собирался, даже «Отче наш» давно уже выучил наизусть, и Евангелие иногда почитывал, да по-настоящему всё время в беготне выбрать не получалось.

Ну и вот: собрался мужичок наш, узнал, во сколько воскресная служба начинается, помылся, надел рубашечку чистую, пришёл. Стоит. Батюшки-святы! Ни словечка-то из того, что поют и говорят, не понимает! Все куда-то то ходят, то наоборот, стоят – не шевельнутся, то вдруг петь начинают. Ну, «Отче наш» это у него хорошо получилось – поддержал вместе со всеми; а вот другую так и не получилось. Вышел мужик наш из храма после службы грустный. Должно бы вроде полегчать, как он ждал, а оно вон как – ещё хуже стало!

Но не стал успокаиваться мужик наш – пошёл ещё. Потом ещё. Потом ещё, и попалась в один из разов ему женщина знакомая. Вызнал он всё у неё – что поют, купил пару книжек в свечной лавке, выучил и «Символ веры» тоже. И так и начал: почитает-почитает дома книжечку, да и ещё просветится. Через полгода уже точно знал, в каком месте в литургии начинать «Верую…» надо. Незадолго и до утреннего правила дошёл, а там и вечернее подтянулось. А через год уже и пару псалмов знал наизусть, да и ещё пару учить начал.

И вот вроде уже всё – должно бы уже хорошему начаться, а нет: нет пока хорошего. И так уж сильно мужик наш ждал, когда читал «… окропиши мя иссопом и очищуся..», что вот сейчас батюшка кропилом махнёт на него, и все болячки с него ссыпятся, и пойдёт он, как новорожденный – чистенький и благостный домой. Ан нет! не ссыпаются болячки…

Задумался наш мужик. Крепко задумался.

Думал-думал, да и плюнул на всё, и забросил всё своё воцерковление.

Ну, натурально, раз не помогает, что ж над собой издеваться то так?

Притча тридцатая, последняя

Жил-был мужик. Не скажу, что прям пример с него в воскресных школах надо было брать, нет, про таких в воскресных школах не рассказывают, потому как обычный дядька – чего ж про него всем-то знать? Родился, учился, работал, женился, лечился, ел, пил; нечасто, но в храм ходил, добрался до пенсии, а там и умер.

И в положенный срок, без опозданий, предстал перед Господом, как и каждый из рождённых. Раскрыл Господь книгу свою, смотрит в неё и спрашивает у мужика:

– Ну, рассказывай, как жизнь прожил, чем в жизни занимался?

Оробел мужик – не каждый же день пред лицом Господа стоишь, помялся, да и говорит:

– С бесами воевал, Господи!

Слистнул Господь книгу свою, посмотрел в строчки её да промеж строчек, и снова спрашивает:

– А что ж так плохо воевал то? Вон, куда ни глянь, как ни посмотри, по всем статьям и на всех фронтах одни проигрыши у тебя. Ну вот пару раз напрягся, да увернулся, да и то потому, что бесы твои под конец ленивые стали, да самонадеянные – как ни стрельнут, куда ни целятся, всё равно в тебя попадают. Ну и целиться уж и совсем перестали.

Потупился мужик наш, помолчал чуть, да отвечать то всё равно надо. Хоть что-то.. Ну, и говорит:

– Так ведь, Господи, святыми ж не рождаются. И, хоть и каждый, кто родился, тот умрёт, но не каждый умрёт святым. И мне, значит, какую судьбу написали, по той и прожил.

Покачал головой Господь:

– Ничего не меняется.. Скажи ещё, что во всём жена виновата, которую я тебе дал… А вот скажу я тебе, что у меня на тебя другие планы были, чем то случилось, как ты прожил, и что тогда? Снова я виноват буду, что судьбу тебе такую выдал?

Распрямились было плечи у мужика нашего, воспрял было чуть, да потом ещё ниже склонилась голова его. Шутка ли – на него планы у самого Господа были, а он… А что он? получается, ничего.. А когда голова вниз наклоняется, вспоминается лучше, вот и у мужика вспоминаться начало потихоньку: как жил, что делал. Где ступил не туда, где свернул не там, где плюнуть надо было а он проглотил; где кивнуть, а где возмутиться; где «Нет!» сказать, а где промолчать; где что выпить и что съесть, а где и отказаться.

И до того ясно стало, что и как, а более того ясно, что вернуть всё уже не получится, потому как нет никаких его, мужичковых заслуг таких, что дадут ему за эти его заслуги выправить всё, что натворено, потому как дорога эта наша всегда в один конец, что заплакал наш мужик о делах своих горько…

И так и стояли они друг напротив друга: ждущий Господь, сотворивший человека, и плачущий человек, сотворённый Господом.

…. Можно, конечно, придумать что-нибудь и приписать, что всё кончилось хорошо и по-доброму, и все друг друга возлюбили и простили.

Можно и по-другому, чтобы драма с трагедией почувствовалась, и гнев Господень упал на головы грешников и воздал всем по заслугам.

Но придумывать я ничего не буду. Не потому, что не хочется, и не потому, что не знаю, а хотя бы просто потому, что каждый из родившихся на встречу с Богом не опаздывает.

И там всё сам и узнает.

Оглавление

Притча первая

Притча вторая

Притча третья

Притча четвёртая

Притча пятая

Притча шестая

Притча седьмая

Притча восьмая

Притча девятая

Притча десятая

Притча одиннадцатая

Притча двенадцатая

Притча тринадцатая

Притча четырнадцатая

Притча пятнадцатая

Притча шестнадцатая

Притча семнадцатая

Притча восемнадцатая

Притча девятнадцатая

Притча двадцатая

Притча двадцать первая

Притча двадцать вторая

Притча двадцать третья

Притча двадцать третья

Притча двадцать четвёртая

Притча двадцать пятая

Притча двадцать шестая

Притча двадцать седьмая

Притча двадцать восьмая

Притча двадцать девятая

Притча тридцатая, последняя