Пионеры всегда помнят свои обычаи и законы [Елизавета Голякова] (fb2) читать онлайн

Во имя мира и прогресса

Места, которых не будет, нет и не было.

«Пионеры всегда помнят свои обычаи и законы» – из свода пионерских заповедей

2006 год. Лето как лето.

Из старенького репродуктора, угнездившегося на покосившемся столбе разве что с помощью какой-то внеземной технологии, Валя Стрыкало мурлыкал незатейливую мелодию. Вокруг было, конечно, не село Бурыльцево, но Валя, вероятно, почувствовал бы себя как дома. Ниже репродуктора птицы щедро отметились на перегоревшем новогоднем украшении, а еще ближе к земле был прилеплен лист почти газетной бумаги, на котором от дождей и туманов-манов поплыли все цвета. На листке улыбающийся жираф тянул копыто куда-то влево, а рядом еще читалось, пусть и с трудом, гордое «самые страшные качели в городе: веселье гарантировано».

Люди, которые прохаживались по дорожкам из асфальта и ракушек, на жирафа не обращали ни малейшего внимания: визжали-то больше всего в другой стороне луна-парка. А здесь – качели. Придумали тоже! Кому нужны эти качели?

Под столбом остановился парень с узелком волос на макушке, одной ногой уперся в землю, а другую так и не снял с педали то ли велосипеда, то ли машины для попкорна на колесиках и человеческой тяге. Задумчиво поскреб бровь, сунул руку в отсек с готовым попкорном и закинул горсть себе в рот. А потом, недолго думая, поехал в ту сторону, в которую приглашал всех улыбчивый мокрый жираф.

Должно быть, кто-то из работников парка решил проявить чудеса рекламного таланта. Репродуктор чихнул, зашипел и, проглотив первое слово, все-таки забормотал неласковое:

– Дорогие гости нашего парка, аттракцион «Хали-гали» будет запущен в семь пятнадцать, и мы будем рады пригласить вас прокатиться на нем и получить незабываемые впечатления. Помните: это самые страшные качели в городе – так что вам гарантированно будет весело сейчас и что вспомнить – потом! Спешите, не опаздывайте, а также мы уведомляем, что также как и на аттракцион «Паратрупер», вход детям до десяти лет…

Хрипы и хрюканья заглушили, что же такого детям до десяти лет будет от самых страшных в городе качелей. Что-то щелкнуло, снова включилась музыка – кажется, в третий раз за полчаса заиграла «лето-солнце-жара», вдобавок ко всей ее прелести еще и искаженная стареньким репродуктором. Вот уж действительно – танцы до утра…

А с моря подуло свежим ветром, запахло водорослями и солью. Должно быть, волны сейчас были – огого! Но парк от побережья отделяла беспощадная сетка забора пионерского лагеря, вся в облупившейся краске и маленьких сереньких улитках, в целых колониях маленьких серых улиток. Обходить лагерь по периметру значит умереть в колючей высохшей траве, достающей взрослому человеку до пояса (а некоторым взрослым, но с узелками на голове – аж до ребер), так что нужно было бы выбраться на дорогу из бетонных плит со скобами и брести по ней – а это добрых полтора часа, не меньше. Героев и дураков на то не было.

Продавец попкорна все это отлично знал, так что без энтузиазма крутил педали велика, высматривая потенциальную жертву. Попкорна сегодня никому не хотелось, и чем ближе вечер, тем больше люди покупают всякие бургеры и кофе, а его тележку игнорируют. Так что, едва за поворотом дорожки мелькнула форменная майка луна-парка, парень покатил туда.

– Лер! Лера! Будь своим пацаном, подмени меня пока, м?! – закричал он издалека.

Лера, которой предложили побыть своим пацаном, обернулась так иронично, как только могла.

Репродуктор снова чавкнул, из него раздались звуки по-пионерски беспардонной трубы и барабанов.

Эту же мелодию прекрасно слышал и парень в кабине управления аттракционом, и продавец попкорна, и немногочисленные посетители парка. Один поглядывал то на часы, то на такую же облезлую, как и половина парка, цепочку посреди прохода к каруселе-качелям, то на абсолютно пустую дорожку с трещинами и травой. Что, опять зря напрягался, что ли?.. Другой наоборот, не очень утруждал себя поглядыванием на дорогу перед своим драндулетом. Куда смотрели остальные, остается загадкой.

С моря снова потянуло бризом и волнами, и татуированный босс «Хали-гали» плюнул на все и высунул забитую татуировками под завязку руку в окно, как тракторист. Впрочем, трактор хотя бы ездит…

Антон – это было написано крупными разборчивыми буквами на спине футболки – появился перед окошком аттракционера в самый неподходящий момент и увернуться уже не успел – так и словил расслабленной, как медуза, рукой в лицо. И козырек кепки не спас, предатель.

– Блин!

– Оу, как вышло, – босс «Хали-гали» даже не отдернул руки, более того, подвинулся ближе к окну и высунулся дальше, чтобы замахнуться и прицельно стукнуть прямо по кепке неудачника. – Йо, длинный.

– Слава, сука!

«Слава, сука» ухмыльнулся и, сжалившись, вернул ублюдскую кепку с логотипом парка на ее более менее законное место.

– Чего хотел-то?

Антон был такой высокий, что мог без труда заглянуть в кабинку, и как раз сейчас его улыбающееся лицо возникло в окне. Кажется, он ничуть не обиделся на такой теплый прием.

– Запускаешь сейчас? – он кивнул на пестрый купол аттракциона и поджопные сидушки на цепях. –  Я покататься. Пусти, а?

– Да блин, опять никого нет, – Слава снова зевнул. – Если народ не подтянется, ниче я не включу, перебьешься. А ты свое уже отработал, что ли?

Антон живо хохотнул, согнувшись в свои немалые пополам и на пару секунд исчезнув из окна. Снизу раздалось, выдавленное сквозь смех:

– Перебился уже с твоей помощью по лбу! Считай, что у меня обеденный перерыв.

– В семь вечера? – Слава фыркнул и дернул кистью, а Антон вынырнул обратно, без кепки, лохматый – и энергично, со всей дури, что была, вписавшись лобешником в покрытые татуировками костяшки, как второй раз весело и задорно скакнув на уже бившие его пол лбу грабли. Буквально.

– Слава, сука!.. – вырвалось само, пока длинный снова сгибался, сраженный наповал.

Босс самых страшных в городе качелей по—хулигански просиял и мстительно щелкнул тумблером, кашлянул, уже включаясь в эфир:

– Внимание посетителям парка: аттракцион «Хали-гали» ждет вас прямо сейчас. Кто не успел – тот опоздал, эта поездка за сегодня будет последней. Поспешите!

Громкоговоритель отключился, и Слава ткнул в какую-то кнопку, заставляя аттракцион тихонько загудеть. Пока только тихонько. По ободу купола зажигались, словно волна, одна за другой лампочки. Немного подумав, он подкрутил какой-то переключатель, и музыка заиграла громче, заставив старенькие репродукторы встряхнуть их старые громкоговорильные кости.

Что-то мелькнуло возле заградительной цепочки, Слава заметил краем глаза и перевел туда взгляд: и правда, маленькая девочка повисла прямо на заборчике, болтая ногами и явно хохоча. К ней неторопливо подошел папа – коренастый, в очках, интеллигентного вида мужик.

Снимая свое чадо с забора, он покосился на ростомер при входе – дочурка явно не доставали даже до половины необходимого.

– Забор круче любой качельки, ну конечно, – проворчал он, старательно отцепляя детские ручонки от грязного на вид ограждения и поднимая малышку на руки. Ее волосы растрепались и попадали на лицо, так что маленькая принцесса, недолго думая, откинулась назад, а папа бдительно подставил ей под спину руку, поддерживая и контролируя, но не пресекая шалость.

В этот раз вместо бриза пахнуло попкорном – неопределенного вкуса, таким отвратительным, что то ли сладким, то ли соленым. Девчонка все отсканировала, тут же оживилась, заерзала и была ловко пересажена на плечи. Папа явно давно отработал систему…

– Доброго вечера! Смотреть на взрослые аттракционы и есть попкорн гораздо круче, чем просто смотреть на взрослые аттракционы! – раздался за спиной звонкий девичий голос. Тренькнул велосипедный звонок.

Система была не у одного родителя маленькой принцессы.

Несколько человек все же подошли к цепочке на входе к аттракциону. Выждав для верности еще минуту, Слава сдернул с крючка рулон билетиков, немного убавил музыку и вылез из кабинки. Что ж, сегодня кому-то повезло.

– Здрасьте. Проходим и садимся, не торопимся. Обязательно пристегнуться, расстегивать ремень до конца поездки и цепляться за другие кресла нельзя, все остальное из разрешенного законом можно. Приятной поездки на «Хали-гали», – заученно объяснил он и снял цепочку. Оторвал первый билетик.

– А фотик оставить сфотографироваться можно? – спросил кто-то.

– До ближайшего сервиса полчаса на раздолбанном такси с радио-романтик, – хмыкнул Слава. – Бесстрашным – можно.

Девушка, собравшаяся фотографироваться, переглянулась со своим, видимо, парнем и покрепче вцепилась в новенькую «мыльницу» в руке, пока ее спутник получал два билетика из газетной бумажки и благодарил за них. Антон, потирая все еще слезящийся от таких издевательств глаз, прошел следом за ними – выбирать кресло и пристегиваться потертым ремнем, чтобы коллега не бесился и не передумал. Еще несколько человек тоже получили билетики: все взрослые, даже никаких компашек школьников или мелких парочек, сбежавших от родителей.

Слава вздохнул. Заполнилось в лучшем случае две трети аттракциона, не самый лучший расклад для вечера пятницы. Впрочем… он огляделся. Кроме девчонки с попкорном и папы с дочкой никого не было на обозримом горизонте.

– Эй, Лерка, пойдешь? – кивок в сторону мерцающих огоньков. – Послежу за твоей адской машиной.

– Я че, мелкая, что ли? – она рассмеялась, выгребая в ладонь остатки попкорна и пристраиваясь на седле велика поудобнее.

– Боишься не пройти проверку на ростомер, – заключил Слава бесстрастно. Но ее было не расколоть так легко – и ход пропал впустую. А жаль, хороший ведь был ход…

В девушке и правда метра полтора, не больше. Форменная футболка делала ее еще миниатюрнее, отнимая пару лет и сантиметров роста. Резиновые браслеты, половина из которых светится в темноте, на узких запястьях и выцветшие, некогда фиолетовые волосы только усиливали эффект. Ей было уже не восемнадцать лет, но представить ее, скажем, матерью или просто взрослой женщиной было нереально. Она как будто из другой вселенной – той, где всегда попкорн и сладкая вата, где носятся по кругу аттракционы и переливается всеми цветами радуги игрушечный тир со сладкими призами.

Должно быть, ей подумалось о том же – потому что она кашлянула и, отряхнув руки от кукурузных зерен, провела рукой по волосам.

– Слушайте, – Лера вдруг обернулась к заботливому отцу, только-только уговорившему дочурку не съедать пакет попкорна в одиночку в турбо-режиме, – а хотите вы покататься?

Тот немного наклонил голову к одному плечу, одаривая ее долгим взглядом.

– А я посижу с малышкой, – нашлась девушка. – Мы со Славой присмотрим за ней в четыре бдительных глаза. А?

Им казалось, что этого мужчину не уговорить никогда. А он глянул на дочку, на аттракцион и на ребят, снова на дочку, и взял да и согласился. Только забрал из детских ручек полупустой пакет, наклонился к девчушке и спросил, не хочет ли она поиграть с большими ребятами – девчушка хотела. Тогда папа попросил ее слушаться их, сунул Славе пакет попкорна в обмен на билетик – и прошел за цепочку.

Слава пожал плечами и вернулся в кабину. Закинув в рот несколько зерен попкорна, усмехнулся себе под нос и наконец нажал на тугую кнопку запуска «Хали-гали». Мотор аттракциона радостно загудел, принимаясь за работу. Он гудел и гудел, почти урчал, как сытый довольный кот, разгоняя машину круг за кругом, как сотни и сотки кругов раньше. Парень откинулся назад в кресле, складывая худые руки на груди и тоже останавливая взгляд на переливающихся, сверкающих огнях – и это было прямо-таки красиво.

Когда оказываешься в кресле на аттракционах, уже пристегнулся и сел спокойно, вдруг срывается с катушек сердце. Почему-то то замирает, то сладко тянет, предвкушая любимое с детства чувство полета и возобновление веры в собственное бессмертие. Можно сколько угодно прыгать с парашютов и выступать в Олимпийском или, скажем, в Крокус Сити где-то в Москве, можно еще в одиннадцать с половиной однажды и навсегда узнать про себя, что боишься ты только самую высокую горку в аквапарке (и то из—за строгого дядьки—инструктора перед спуском) – но все равно, сложив вместе блеск аттракционовых лампочек и пристегнутый ремень, ощущаешь мандраж и мурашки по одной щеке.

Пусть у кого-то это два дня не бритая щека, ну и что. Пусть твой собственный ребенок скоро потопает в школу, а еще через пару лет дорастет до нижней отметки допустимого на ростомере на этот же аттракцион. Они сейчас были здесь, взрослые, удачно попавшие к указателю с жирафом и переросшие весь ростомер целиком в полтора раза. Взрослые, которых что-то внутри заставило прийти в старенький луна-парк, бродить по пыльным дорожкам и зайти в самую дальнюю часть территории, мимо потекшего претенциозного жирафа.

Значит, это им было очень нужно.

Мотор загудел. Кресла едва заметно задрожали, рождая у людей внутри примерно такую же дрожь.

– Смотли, папа полетит! – малышка, устроившись на коленях у Леры, принялась махать качеле-каруселям и напрочь забыла про попкорн.

– Полетит высоко-высоко, – легко согласилась девушка.

– А ему не стлашно?

– У тебя бесстрашный и смелый папа. Он ничего не боится, даже аттракционов.

В глазах у малышки отражались яркие гирлянды лампочек и полный восторг.

«Хали-гали» разгонялся, кресла взлетали все выше и выше, и выше и шире, увлекаемые центробежной силой. И в какой-то момент, вдруг, начала вращаться и крыша, наклоняя аттракцион то в одну, то в другую сторону. Амплитуда безбашенно росла.

Антон не раз катался на нем, как и на всех аттракционах в парке, и не собирался удивляться. Но этот раз, как каждый из предыдущих, оказался особенным. Особенно захватывающим, особенно сильным, особенно искренним – и такого, как сейчас, не было еще никогда. На третьем круге парень поймал у себя в горле замирающий, в четверть голоса вскрик – и зачем-то решил, что раз уж пришел на качеле-карусель, стоит поорать.

И он, мяукнув на особенно крутом вираже, почти ожидал это услышать, когда девушка выкрикнула восторженное «ваааау!», и Антон увидел, как та тянется руками к небу и разноцветным лампочкам, словно маленькая девчонка. А мгновение спустя услышал и свой собственный голос, вторящий тому «вау».

Они переглянулись и расхохотались, мешая так легко рождающиеся вскрики восторга со смехом.

Было невероятно оказаться наравне с кипарисами, над сверкающим парком – блестящим озером водного картинга, детскими американскими горками и вечно закрытой пиратской ладьей, над поднявшими к ним головы людьми и над великом с машиной по приготовлению попкорна, увидеть краешек блестящего моря – и знать, что твои чувства делятся сейчас на два, нет, возводятся в квадрат.

– Это самое приключенческое приключение за целый год! – раздался чей-то вскрик после особо крутого виража.

– Приключение пушечное, ты праааааа!..

Окончание фразы утонуло в его собственном возгласе и чьем-то заразительном смехе, и их голоса утонули в хоре воплей и визга. Как будто детская площадка внезапно оказалась на горках для камикадзе. Взрослые, хранящие внутри те места, которых уже давно нет.

Но когда ты летишь на каруселе-качелях, про всю эту философию как-то не думаешь – просто орешь, болтаешь ногами и хохочешь, пытаешься запомнить эти несколько минут как можно железобетоннее, впаять их в себя накрепко, чтобы греться ими в самые тяжелые времена. Но о тяжелых временах ни одна мысль не прокрадывается в голову того, кто взлетает к закатному небу и видит сияющее море, нет. В голове только ветер, в прямом и переносном, ветер и блеск далекой воды.

Впереди папы той жизнерадостной девчушки сидел какой-то парень, на вид лет семнадцать, вряд ли больше. Особенно не хохотал, не орал, но и крутого из себя не строил. Обычный такой пацан. А сзади раздавались восторженные голоса девушки с парнем и мыльницей – им все, конечно, безумно нравилось.

И когда вдруг, уже перестав разгоняться, и даже, кажется, чуть сбавив обороты, мотор как-то подозрительно чихнул, никто этого так и не заметил. Парень-наблюдающий вылез из своей кабинки и аккуратно, даже опасливо здоровался с малышкой за руку, нарочито серьезно, как со взрослой. Ее это приводило в полный восторг, а Лера фыркала в сторонке, снова лениво принимаясь за попкорн. Можно ли считать лето не спущенным в трубу, если самое увлекательное зрелище на обозримом и необозримом горизонте – это Слава, неожиданно нашедший общий язык с маленьким ребенком?

– Меня зовут Слава. А тебя? – серьезно спрашивал парень, глядя в любопытные глазенки.

– Ксюша, – кивнула малышка не менее серьезно. – Давай дружить!

А за одним секундным помутнением в механических мозгах «Хали-гали» тем временем последовало второе и, почти сразу за ним, третье. Его уже заметили многие: мотор ощутимо сбился с работы, кресла тряхнуло. И они полетели по инерции дальше, и даже сделали круг – как вдруг что-то в машине разладилось, она надломленно лязгнула, и следом раздался жуткий скрежет. Тряхнуло так, что лязгнули зубы – и аттракцион замер, как одним ударом добитое животное.

– Бл*ть! Бл*ть, бл*ть! – словно Славу тряхнуло разрядом тока. Он уже вырвался из ручек малышки и рванул к кабине, но это бы уже ничего не исправило.

Лера подхватила маленькую на руки, стремительно покрываясь красными пятнами. А в кабинке парень дергал тумблеры, сбрасывая напряжение еще работающего мотора, ругался сквозь зубы и не сквозь – тоже.

– Полегче, Слава! – крикнула ему девушка, и тот только дернул плечом.

Он хотел сейчас опустить кресла к земле и скорее снять людей с аттракциона. Хотя бы опустить кресла настолько, чтобы с них можно было легко спрыгнуть вниз. И, когда тумблер за тумблером, кнопка за кнопкой оказывались бесполезны, не отзываясь ни на одну команду, он решил хоть зафиксировать раму качеле-карусели в том положении, в котором она замерла, чтобы вдруг ничего не швырнуло пассажиров об землю. И даже это он сделать не смог. Вообще ничего не смог. Ничего, черт возьми!

С кресел уже раздавались недовольные голоса, отравленные зародышами паники.

Слава вылетел наружу, спрыгнул на землю и побежал к «Хали-гали». Он до зимы и этого долбанного закона подрабатывал в казино¹, так что владел собой достаточно, чтобы не обнаружить перед посетителями парка свой страх, настоящий холодно-липкий страх, который сдавливает горло и живот, оказавшиеся неожиданно близко друг к другу, а не тот, который заставляет визжать на аттракционах.

– Молодой человек, что это такое?

– Что вообще происходит?!

– Запустить аттракцион, это безобразие! Как так можно?! Мы заплатили за нормальное катание!

– Молодой человек!

Слава сглотнул и заложил руки за спину, натягивая на лицо как можно более приемлемое выражение. Уже одно это далось ему нелегко, а ведь еще предстояло успокоить этих людей, которые бросились обвинять его и напоминать про оплату прежде, чем он подошел… Выдох, вдох. Медленный выдох, глубокий вдох. И еще.

– Сохраняйте спокойствие, пожалуйста. Аттракцион временно вышел из строя, и чем спокойнее вы будете, тем менее опасной будет ситуация. Сотрудники парка уже, – он бросил взгляд за спину, где девушка уже наговаривала что-то в телефон, и, предвосхищая недовольный ропот, успокаивающе поднял руки, – уже вызвали спасательную бригаду. Скоро вас снимут, только, очень прошу, не дергайтесь лишний раз и не нервничайте.

– Легко сказать – не нервничайте!

– Капец! Что за дичь?!

– Как быстро они приедут?

Слава вздохнул и покачал головой. Если бы он знал, о, если бы он знал!

Но среди встревоженных лиц были и на удивление бесстрастные, даже скучающие – вот, отец той малышки подпер щеку кулаком, приготовившись ждать без единого возмущенного слова, да и парень перед ним вглядывается больше в море, виднеющееся на горизонте, чем в вышедший из строя механизм. Слава вернулся к кабине, по дороге стараясь вызвать перед глазами их спокойные лица – это помогало убедить себя, что все еще может закончиться хорошо.

А на «Хали-гали» стали завязываться разговоры.

– Это почти как в лифте застрять, только нет клаустрофобии и страха задохнуться, – Настя, девушка с фотоаппаратом-мыльницей, откинула волосы за спину и пожала плечами. – Ничего такого уж страшного и не случилось.

– Да уж, застрять в лифте как-то тупее, – кивнул папа малышки, оказавшийся Юрием.

Как-то само собой получилось, что они перезнакомились, когда стало понятно, что по щелчку пальцев их оттуда не снимут. Компания подобралась нормальная: парочка влюбленных, двое парней в том возрасте, когда уже пробовали пиво, но еще без водительских прав, батя Юрий и еще одна женщина, которая, судя по внешности и манере держаться, могла бы быть юристом или аниматором, но точно не учительницей и не медсестрой.

– Но вы знаете, – продолжала девушка, – мне в ту секунду показалось, что это кричал живой человек.

– Этот аттракцион – наш ровесник. Даже скорее мой, чем ваш. Думаю, он имеет право.

– Вряд ли его с тех пор и смазывали, – Настин парень, Марк, фыркнул, вроде бы скептически, но можно было рассмотреть, что его пальцы побелели от мертвой хватки, которой он вцепился в поручни.

Его девушка тоже это заметила.

– Маркуш, да ты боишься?

– Слегка тревожусь!

– Ну-ну.

Кто-то позади них хмыкнул, но от любых комментариев воздержался. Впрочем, накалившаяся было атмосфера стала успокаиваться, первая паника, ударившая в головы, отступила. Постепенно до пассажиров доходило, что главный враг им сейчас не высота и не машина, а скука. Ну, мужчина был прав – хоть не в лифте застряли, и то легче. Там им всем было бы еще и неудобно стоять в толпе.

– Можно счесть это за экстремальный отдых, – женщина под сорок, одетая в подростковые вытертые джинсы и новенькие кеды, тоже подала голос. Ее звали Ольга, у нее сын-подросток и три хомячка (непонятно, куда девать). И тоска по рок-фестивалям, старым раздолбанным тачкам, кассетным плеерам и песням под гитару. На аттракцион она приехала из города – отпросилась на работе пораньше, чтобы успеть. – Некоторые вот аж деньги платят, чтобы испытать что-то такое, там, на утесах обедают или еще что. А у нас все включено сразу, хехе.

– За что бы я сейчас заплатил, так это за то, чтобы слезть отсюда и пойти неэкстремально, даже очень банально и скучно ужинать в макдаке.

– Или на море…

– О, море!..

Все повернулись туда, где блестела за деревьями сине-зеленая вода. В свете заходящего солнца на нее почти больно было смотреть, и они отливала золотом и бриллиантовым блеском. Это успокаивало.

Насмотревшись, разговор продолжали. Настя фотографировала между делом, пока не кончилась пленка, а потом удовлетворенно убрала мыльницу в бездонный карман и ленивым взглядом принялась обводить других пассажиров. Ольга, Юрий, ее Маркуша, Антон, какой-то пацан, а, мур-мур, дорогой… И уже собравшись было отвернуться, она вдруг задержала взгляд на Юрии и посветлела лицом, явно углядев что-то интересное.

– Простите, а это у вас кольцо из «Властелина колец»?

Тот зачем-то глянул на свои руки, прежде чем ответить, а потом кивнул.

– Оно самое.

– А откуда? – Маркуша тоже присмотрелся, и специально для него мужчина повернул кисть то одной стороной, то другой. Кольцо блеснуло золотым.

– Да как-то сделал себе. В детстве отдал бы за него все что угодно и даже больше, а сейчас… Сейчас оно мне в пол вечера работы обошлось, это как футбол глянуть после работы. Я был помладше, промышлял по мелочи, делал такие штуки. С тех пор и ношу.

И он не обратил внимания, но тот парень в соседнем кресле, не интересовавшийся особо ни разговором, ни своими соседями, теперь не только внимательно прислушивался к его словам, но и словно бы подобрался, сел ровнее, перестал слабо болтать ногой в воздухе. Теперь и паренек рассматривал золотое кольцо. Оно так блестело на пальце, что с определенного ракурса да под вечерним солнцем готово было посоперничать даже со слепящими отблесками на глади моря. Кольцо Всевластия, реликвия из книжек. В нем – вся история, начало и конец, и неотвратимая печаль в пустоте. Древняя легенда из заокраинного мира, сказка ли, эпос ли, хроника ли?

Наверное, просто пацан фильм видел, и теперь гадает, зачем игрушка такому взрослому мужику, даже бате уже, которому через пару лет показывать трилогию дочурке, а не самому играть в эти игры.

– А у меня есть из Звездных Войн кулон, – Антон оторвался наконец от созерцания безнадежно и, главное, непонятно как сломанного механизма и тоже включился в вялотекущий разговор. – Друг подарил, вроде, с феста какого-то приволок.

– Имперский? – Ольга чуть подалась вперед, почуяв знакомую почву.

Антон мотнул головой:

– С Орденом Джедаев.

– Хороший друг, – одобрил Марк, внимательно его слушавший все это время. – Вот если тебе твой собственный старый принтер с работы сперли и потом дарят – то друзья говно.

Раздались смешки, его подружка хихикнула – поняла, видимо, в адрес кого из их общих знакомых это была шпилька.

– Ну, может, он вам однажды понадобится, – пожала плечами Ольга.

– Ага. Стол подпирать? – парень фыркнул, отмахиваясь. – Если бы он еще работал, еще может быть. А так…

– А ты его обратно передари, – Антон пожал плечами, балансируя между серьезностью и усмешкой, – с ленточкой и по всему параду.

За Маркушу ответила его девушка:

– Друзей, – говорит, – жалко.

Они переглянулись, и парень ухмыльнулся, на глазах загораясь подброшенной идеей. Было видно, что он уже и не то чтобы сильно жалел, что застрял на этой карусели – когда бы еще придумал, куда деть дурацкий принтер?

– Так они ж говно! Ничего не жалко, – он потер руками. Сам не заметил, как отцепился от ремней и поручней и перестал думать о высоте.

Девушка сдалась.

– Тогда давай туда же того жуткого чугунного муравья еще запихнем? Паше принтер, а Катьке муравей, пусть сама с ним парится.

И они, понизив голоса, заговорили о каких-то своих друзьях, вспоминали предыдущий новый год, бесячую Катьку и какие-то тупые конкурсы. И хотя речь шла о совсем чужих делах, вокруг сразу стало как-то уютнее, словно ты оказался на кухне вечером, перед единственным телеком в доме, и ждешь чайник, уже приготовив дурацкую сувенирную кружку откуда-нибудь из Питера.

Тем временем Ксюшу под неотрывным присмотром Леры посадили в бесполезную теперь кабину управления аттракционом, откуда-то девушка достала плед, и, ненадолго оставив девочку на Славу, вернулась с ворохом мягких игрушек. Выглядели они абсолютно так же, как призовой фонд в палатке с тиром, и наводили на мысли о наглом ограблении, но, главное, ребенок был всецело ими поглощен и счастлив.

Сидя у Леры на коленях, девочка изучила все игрушки. А изучив, выбрав для каждой место на пульте и выдав по персональному заданию (веселиться, смотреть на огонечки, кушать вкусную морковку и быть красивой), малышка призадумалась, теребя косичку.

Думала Ксюша не долго: ухватила Славу за рукав и потянула, привлекая внимание.

– А почему папа не хочет спускаться? – спросила она хитро-хитро, примерно как спрашивают, «где это у нас спряталась последняя ненайденная девочка в прятках, ну-ка сейчас найдем ее и будут туки-туки за Ксюшу».

Лера незаметно легонько толкнула парня кроссовкой, мол, уж постарайся объяснить нормально! Слава толкнул ее в ответ.

– Папа и остальные сегодня будут спускаться по большой клевой лестнице на крыше оранжевой машины, представляешь?! – доверительно начал он. – Такая большая крутая машина и красивый вечерний свет.

Ксюша закивала, удовлетворившись ответом, и, еще немного подумав, протянула Славе корову-пирата в красной футболке.

– Давай иглать, как будто коловке надо на пилатский колабль? – не вопрос, а требовательные условия уже неизбежной игры.

Вряд ли Слава знал, как коровы-пираты попадают на свои пиратские корабли.

– А, может быть, ты хочешь сходить с Лерой и посмотреть настоящий пиратский корабль? Огромный и с фонариками, м? – нашелся парень с надеждой.

Надеждам его не суждено было сбыться.

– Не хочу. Хочу со всеми тут иглать!

Лера не сдержала смешок – так умильно выглядел забитый татуировками, грубоватый в обычное время Владислав, пасующий перед требовательным «давай иглать!» и аккуратно принимающий от девчушки корову-пирата.

– Ну что ж, – он стрельнул в девушку глазами, имея ввиду, что и ей не обойтись без абордажа, флага и всех этих пиратских штучек, – давай.

Как раз опускались вечерние сумерки – гирлянда вокруг «Хали-гали» горела на фоне темнеющего неба все ярче, от нее растекался теплый желтый свет, и правда как от лампочек на старых крохотных кухоньках, где вечно слишком мало табуреток, но никогда не слишком много людей. Уютным стало и поскрипывание свободных кресел на цепочках, острые верхушки кипарисов, вечных символов русского юга, и разгорающиеся внизу огни луна-парка.

Разговор между небом и землей заглох. Но не так, как бывает, когда незнакомые люди или дальние родственники оказываются заперты вместе, а как когда каждому достаточно спокойно, чтобы соскользнуть в свои мысли, и тени из одного мирка ложатся немного в мир твоего соседа. Эдакое пересечение микро-вселенных. Кухонный свет.

Юрий поднял взгляд на крышу аттракциона у себя над головой. Вокруг лампочки кружил мотылек, бился о защитный плафон и хлопал прозрачными крылышками, напоминая, как быстро сгущается темнота и приближается ночь. Вдалеке шумело море, потому что пришли ночные волны, которые вынесут на берег медуз и невиданные сокровища – вестников приключений и прекрасных историй.

1985 год. Душное лето

Горнист играет раз

Мотылек бился о лампу в треснутом плафоне, хлопал прозрачными крылышками и наматывал круг за кругом. Было слышно, как шумят на море ночные волны. Волны эти скоро вынесут на берег невиданные богатства, за которыми надо будет отправиться завтра как можно раньше, до завтрака и даже до подъема.

По стенам висят плакаты, выцветшие на солнце и совсем новенькие – к ним все уже привыкли, как привыкают ходить каждый день одной дорогой до школы, хотя и провели здесь всего два дня.

Одно из двух мягких кресел в отрядной комнате продавилось посередине, но на него все равно садились и вдвоем, и втроем, и еще обязательно втискивался кто-нибудь «для полного экипажа». В этот раз его тоже оккупировали: тощий мелкий Ренат прижался к подлокотнику, в середине с ногами устроилась Маринка, на спинке болтался, как уставшая сопля, Юра – его очки сползли на нос, и он терпеливо ждет, когда они свалятся. Очки все не падают и не падают, и Юра трясет головой, чтобы им помочь. Без толку.

Марина оборачивается и молча поправляет ему очки, так же молча отворачивается. Ренат фыркает, а Юра печально вздыхает – столько усилий, и все зря.

Еще одно кресло, пока пустое, оставили вожатой, а остальные ребята расселись на ковре, кому как было удобно.

Чьи-то ноги в драных кедах торчали из окна. Шнурки их обладатель, видимо, принципиально не завязывал, как и не обходил ни одну яму или колючий куст, судя по царапинам и синякам на загорелой коже.

– Саш, ну что, она идет?

– Видно вообще хоть что-нибудь?

– А вожатой нет?

С моря пахло солью и водорослями. Дневной бриз утих, но это значило лишь то, что будет лучше слышно чаячьи голоса и посвежеет воздух. Кажется, ты дышишь самим морем, воздухом, сделанным из его волн, и скоро ты будешь насквозь соленый, как матрос на какой-нибудь легендарной бригантине.

Саша дернул правой пяткой и перехватился поудобнее. Деревья мешали рассмотреть двор из комнаты, а выгодную позицию мог занять только один впередсмотрящий. И если откуда-то требовалось высунуться или на чем-то опасно висеть, то тут Саша всегда был первый.

Вот и сейчас он со второго этажа высматривал, что делается на пяточке окруженной деревьями и клумбами площадки перед корпусом. Одну из лавочек облюбовали себе ребята постарше, судя по виду и по тому, как спокойно им было во время вечерних свечек сидеть на улице и развлекаться, еще и спортсмены. У них была и гитара – а, значит, и музыка, и лимонад, наверняка был лимонад в холодных звенящих бутылках, от которого пузырьки ударяют в нос и приятно шипят на зубах.

Оксана отправилась к ним не просто так – с какой-то таинственной целью, о которой отказалась хоть что-нибудь рассказать, зато загадочно улыбалась и молчала весь путь от столовой до корпуса – событие поистине небывалое, эпохального масштаба. Обычно Окс слышно, где бы ты ни находился, и так же хорошо угадывается, что она сейчас делает: по отчетливому звуку «Оксана, не делай то или это! Оксана!» от вожатой. Впрочем, все такие были. У нее просто особенно звонкий голос и чуть больше энергии…

– Хорошо видно! – крикнул Саша не без самодовольных ноток в голосе. – Сейчас разговаривают, а недавно Окс давали гитару подержать. Показывает на корпус, что-то говорит…

В Саше метр семьдесят с лишним роста, больше, чем в их вожатой, у него длинные руки и ноги и еще более длинный язык. Пшеничные волосы лезут в лицо, и он вечно откидывает их назад – сейчас вот они тоже болтаются на лице, мешая и попадая в глаза, но руки заняты, и приходится терпеть…

Тихонько скрипнула дверь, так осторожно, что ни один из любопытных носов, полностью увлеченных деятельностью за окном и наполовину торчащим с балкончика Сашей. Тогда вошедшая, приложив палец к губам, принялась подкрадываться к нему ближе, и пионеры, замечая ее, хихикали в кулачки, зажимали рот ладонями, но молчали, предвкушая.

Холодные руки крепко ухватили впередсмотрящего за щиколотки, и одновременно вожатая гаркнула:

– Тарасов! А если упадешь?!

Тарасов дернулся и во весь голос ругнулся, теряя равновесие. Но, надо отдать ему должное, он был хорошим впередсмотрящим и не заорал. Ну, почти не заорал, но почти же не считается, да?

– А вы чего молчали, кидаловы?! – сдавленно и негодующе. Он дернул ногой и с нее слетел кед, демонстрируя всему миру ногу в песке и сухой траве. – Я ради вас тут жизнью рискую, а вы!..

Вожатая хмыкнула и помогла ему вернуться в комнату целиком. Пнула в его сторону потерянный кед.

– Спасибо, – Саша ничуть не смутился, запрыгал на одной ноге, обуваясь, и уже сверкал глазами на товарищей по отряду, демонстративно гневно.

Вожатая оглядела своих подопечных, отмечая мысленно, кто с кем сидит по разным углам (как бы завтра не подрались), чьи носы обгорели за прошедший день и чьи коленки теперь в корочке запекшейся крови (завтра пораньше вытащить из моря, во-первых, чтобы неповадно было, а, во-вторых, чтобы корочка не размокла, и в раны ничего не попало). Вожатой было двадцать лет, это ее как минимум десятая смена в лагере, и ей все еще не надоело, не осточертело и не наскучило – о чем-то это да говорит. На всякий случай бегло пересчитав макушки – это было самое начало смены, лица пусть и примелькались за пару дней, но она еще не настроилась на их волну настолько, чтобы одновременно помнить все два десятка человек.

– А где?.. – нахмурилась было, обнаружив недостающее звено.

В коридоре как по заказу раздался топот. Мгновением позже дверь вынесли стенобитным тараном, и в отрядную комнату ворвался ураган, стихийное бедствие, природный катаклизм из выцветшего платья в какие-то цветочки, развалившейся косички, запаха моря и, почти отчетливо, почти ощутимо – той самой гитары, которую «дали подержать». Оксана не стушевалась даже под тяжелым взглядом вожатой – пронеслась к креслу, бросила «Маринка, двинься!» и упала на подлокотник, красная, лохматая и всем абсолютно довольная.

Триумфу проаккомпанировали тишиной.

Юра переглянулся с Тарасовым, в плечо легонько ткнул Рената, и тот кивнул, не обернувшись. Марина собиралась уже было шикнуть на них – но вожатая уперла руки в боки, вышла на центр вместо того, чтобы сесть в свое кресло, и все взгляды оказались безоговорочно прикованы к ней.

Она выдержала эффектную паузу и, завладев вниманием каждого, заговорила, размеренным наставническим тоном опытного пионер-вожатого:

– Завтра – торжественное открытие смены. Подъедут те, кто добирался дольше вас, и вечером мы всем лагерем пойдем на линейку и концерт в амфитеатр. Нужно придумать наше название, чтобы не быть просто «пятым отрядом», и кричалку. Может, кто-то поет или танцует и хочет выступить с номером? Нужно обсудить это сейчас, чтобы вы подумали до утра и все решили, а завтра мы уже начали готовиться. Что скажете?

Несколько рук поднялись в разных концах комнаты.

– Я занимаюсь пением, – девчачий голос. – А во втором отряде моя одноклассница, она играет на пианино и может мне аккомпанировать – мы как-то выступали в музыкальной школе… Если тут так можно.

Вожатая просияла.

– Дружба между отрядами – это замечательно! Скажи мне ее фамилию, я поговорю с их вожатой, чтобы вас отпустили порепетировать и дали класс с пианино, – она сделала пометку в клеенчатой тетради, нарочно разлинованной под сегодняшний вечер. – Кто-то еще хочет? Я помогу всем, чем смогу, и все остальные тоже, правда, ребята?

Гул голосов ответил более-менее положительно.

– Отлично! Тогда не стесняйтесь, говорите – а пора давайте обсудим сегодняшний день, что было хорошего, что, может быть, плохого, какие у вас новые впечатления. Вы все уже познакомились?

– Да!

– Еще в поезде.

– А мы в параллельных классах учимся!

– А Светка с моей сестрой макулатуру собирала летом, я ее оттуда и запомнил, да, Свет?

– У тебя еще велик сломался, точно…

Вожатая кашлянула, призывая к порядку, и ее, конечно, проигнорировали. Тогда она подняла палец вверх, и даже тогда послушались только некоторые, самые бывалые, ездившие в лагеря уже много раз. Остальные галдели и галдели, кто-то вскочил с места, кто-то уже размахивал руками, рассказывая то ли про полет Гагарина, то ли про сломанный велик.

– Так, ребята! Тихо!

Тогда те, кто понял палец, зашипели на непонятливых, и стало только еще шумнее.

Вожатая усмехнулась и набрала побольше воздуха в грудь.

– Ребята, тишина!!

Наконец они замолчали, вожатая мысленно похвалила себя за маленькую победу (и заодно отметила самых громких, тех, кто буянил до последнего. Не из мстительности или злопамятности, а просто на случай, если придется соревноваться с другими вожатыми в умении успокоить отряд или находить к этим ребятам особенный подход). Заговорила про пионерскую дружбу и взаимовыручку, про дух команды и общие цели. Про то, зачем здесь, на Черном море, они все собрались.

Даже Саша Тарасов прекратил свое увлекательное повествование, и только иногда шептал слово-другое в Юркину сторону. Впрочем, его увлекали не столько пионерские идеи, сколько приключения, которые обещало лето в лагере. Можно было попробовать сбежать с концертной программы завтра – и искупаться перед сном или поискать заброшенные корпуса в дальнем углу территории. Можно было лазать на огромные деревья и прокрасться на задний двор столовки или даже выпросить гитару у старших… Да мало ли веселья в пионерском лагере, если тебе тринадцать, у тебя за спиной два дня на поезде до родителей и еще два месяца до школы и учебы!

А еще и Окс с ее загадками – не собирается же она молчать вечно, да?

Через год будет авария в Чернобыле, где-то в далеком Афганистане гремит война, до фестиваля Live Aid² в далекой Америке еще чуть больше двух недель. А они сидели в отрядной комнате, всей гурьбой на полу и в продавленном кресле, и предвкушали самое лучшее лето в жизни – потому что тогда каждое лето было самым лучшим.

Горнист играет два

– Да, тут у нас не «Артек», – Ренат вяло ковырял ложкой в манке, а другой рукой отколупывал кожу на облезшем носу.

Марина, которая сидела рядом, посмотрела на него с интересом:

– Тут у нас объективная реальность. А тебе что, не нравится?

– Ну, нет вроде, нормально, – мальчишка все-таки отправил в рот кашу, но без лишнего энтузиазма.

– Ну тогда и нечего сравнивать.

Ренат ниже Марины на полголовы. Глядя на него, не удивляешься, что он не слишком-то жалует еду. Кажется, что за столом ему всегда скучно. А Марина высокая, с мальчишеской стрижкой и непробиваемой логикой. Они знакомы по прошлогодней смене в «Артеке», где попали в одну дружину и были обречены пересекаться. Воспоминания о том лете уже померкли, уступая место новым, но старое товарищество остались – и всегда бывает приятно встретить знакомых в новом коллективе. И даже если тогда не общались между собой больше, чем другие, то после встречи на новом месте как-то само собой получается держаться друг друга.

Окс – вот она, рядом, засыпает за столом – лучшая Маринкина подружка. Она знает Тарасова Сашу по «Орленку», куда их занесло совсем малышами по тем меркам, пятиклашками. Потом был этот лагерь, сдобренный шутками про ««Чайка» после «Орленка», мельчают птицы», и в этом году они были уже старыми знакомыми.

А с Юрой Оксана в одном классе, так что все, получается, «свои». И от этого им спокойнее и легче.

В небольшие лагеря отправляют не вразброс, а так, как они и живут дома – если родители с одного маленького предприятия или вы учитесь в одной школе, то можете встретиться и летом. И на следующее, например. А потом комсомол, инструктивно-методический сбор – и привет, вожатство, шефство над такой же малышней. Потому что если ты был в лагере, а потом вернулся, и еще, и знаешь, что еще вернешься, несмотря на то, что нужно ходить строем, придумывать кричалку для отряда, вставать по звуку трубы и еще море всяких пионерских вещей – то ты, однозначно, от всего этого уже не скроешься, сколько бы лет ни прошло.

Интересно, есть ли и у нынешних вожатых свои истории? Может быть, общий побег с открытия или встреченный на костровой рассвет?

Саша шумно прихлебнул из стакана и поставил оба локтя на стол:

– Доедайте быстрее, а то не успеете!

И они едят быстрее, чтобы не мучиться потом до самого обеда.

Окс сдалась на пляже. Когда все вылезли из воды по свистку вожатой, упали на полотенца или прямо в горячий песок, хохоча и оставляя мокрые следы от тел, и тут же принялись галдеть в двадцать голосов.

Она сдвинула с лица косынку, приоткрыла один глаз и, оценив обстановку, снова закрыла.

– А знаете, знаете, что я вчера у боксеров взяла?! – тщательно спрятанный восторг так и рвался наружу, выдавая все. Вряд ли бы Оксану взяли в разведку – ну, она и не стремилась.

Тарасов живо перекатился на грудь и поднялся на локтях.

– И что же? Давай, не тяни!

Окс – не разведчик, скорее берсерк. Не очень-то по-пионерски, зато слышится дух чужих легенд.

Маринка, Ренат и Юра валялись тут же, в рядок, и если Ренат сделал вид, что ничего не слышал, оставишь неподвижным и только напрягая слух, то Юра с Маринкой не скрывали свой интерес. На полотенце снова притихшей Окс тут же полетел песок, она взвизгнула, подорвалась с места и поднялацелую песчаную бурю – и точно была бы отчитана вожатой на месте, если бы Марина не ухватила ее за плечи и не дернула обратно на полотенце твердой рукой.

– Тьфу! Вот кто такой умный?! – ей не ответили, и девочка, окончательно отплевавшись, вернула заговорщическое выражение лица. – Можете тысячу лет гадать и все равно не угадаете. Я книгу взяла, книгу, которую всю четверть искала по библиотекам и в очереди на нее с нового года стояла. Знаете, что за книга? Попробуйте догадайтесь!

Ребята переглянулись, дружно пожали плечами. Оксана могла загореться чем угодно, от кораблестроения до баллистики, тут не угадаешь.

Так что они не знали, что за книгу их подруга так старалась достать. Потом узнали – и зачитали ее, книгу, не подругу, до дыр, передавая друг другу. Клали ее под подушки, крошили на нее бутербродами, печеньем и чипсами с солью. А потом, многие годы спустя – ставили бокалы с вином, клали в пустой рюкзак по соседству с одними только сигаретами и парой мятых купюр (чаще без), засовывали на самое дно чемоданов и доплачивали на таможне за перевес, но не вынимали толстенный том.

Строго говоря, то жаркое первое июля на черноморском побережье, после купания и в предвкушении булок из столовки, что-то такое с ними сделало, что они совсем другие стали. Но тогда они, конечно, и не подозревали, что так получится.

– Ну, что за книга-то? – не выдержал Саша, пытливо вглядываясь в девчачье лицо.

Та не выдержала даже драматичную паузу: вскочила, принялась рыться в сумке и, найдя то, что искала, продемонстрировала ее всем.

– «Властелин колец. Хранители». Слышали про такое?

Юра пошарил по полотенцу и нацепил очки. Остальные и так уже смотрели во все глаза, но радостно узнавать не спешили.

– Это что, та, которое продолжение «Хоббита», что ли? – мальчик протянул руку и тут же получил по ней со звонким шлепком. Он совершенно не обиделся – но зарубку в памяти сделал. Просто так. – Мне «Хоббита» дядя подарил, он у меня дома лежит.

– Читал? – нетерпеливое.

– А то. Хорошая история, хотя и странная.

Тарасов хмыкнул, оценивающе глянул на друга:

– Тогда и мне дашь почитать. А я тебе джинсы одолжу, вроде, влезешь… Идет?

Юра молча пожал ему руку и снова улегся, удовлетворенный сделкой. Одолжил бы в любом случае, но раз это так важно, и раз Сашка хочет назначить этому цену – да будет так.

А девочки наклонились над книгой, Окс увлеченно зашептала что-то на ухо Маринке, та кивала, заражаясь непонятным пока, но вроде веселым энтузиазмом. Парню захотелось тоже.

– О чем тогда «Властелин» ваш? Вроде бы все в «Хоббите» закончилось, нечего продолжать.

– О! Это первая книга из летописи, не знаю, сколько дальше будет. Там действие разворачивается лет через шестьдесят после похода к Одинокой горе. Бильбо старый уже, а Гэндальф точно такой же, и в норе теперь живет племянник Бильбо, Фродо, но я пока точно не знаю, потому что за ночь дочитала только до момента, когда кольцо…

– Так, стоп! – Тарасов перебил ее, тряхнув головой и рассыпав целый веер брызг по сторонам. – Я ничего не понимаю, да и Юрка с Ренатом тоже. Объясняй нормально, сделай одолжение. А еще лучше – дай почитать!

– Что, любовь к зарубежной литературе проснулась? – хихикнул Ренат.

– Ой, отвянь. Интересная тема же, а тут все равно заняться нечем. Окс? – Саша был полон решимости разобраться, и распространял эту решимость вокруг.

Девочка кивнула, заправляя за ухо прядь и деловито продолжая свое:

– Так вот, хоббиты…

– Что такое вообще твои хоббиты?!

– Это , ну, такие…

И тогда их прервали самым наглым и прекрасным образом одновременно. Вожатая засвистела в свисток, козырьком приложив ладонь к глазам, а потом закричала:

– Пятый отряд! Марш купаться! Помните, что буйки…

Пятый отряд подорвался с места и с воплями уже бежал к воде. Это буйкам нужно было беречься их, а не наоборот. Кого-то тут же уронили в полосу прибоя с фонтаном брызг, и этот кто-то утянул товарища за собой. Остальные брызгались в них, смеялись, окунались тоже. Возникла куча-мала.

С хохотом над рухнувшими товарищами на мгновение возникла худая фигура – не иначе как Тарасов, кто ж еще. Волосы прилипли ко лбу и смешно подчеркнули скулы, все правое плечо было в водорослях и песке, а прямо над ним стояло, выжигая все злое и темное, беспечное слепящее солнце.

Триумф Сашки длился секунду. Мгновением позже его утащили под воду, навалившись разом и оглушая всех разумных существ в радиусе пары километров визгом и криками, но он остался в памяти вожатой таким: с неправильным нимбом золотого солнца, широченной ухмылкой и худыми плечами среди брызг и волн.

– Я победил! Морской царь! – заорал он, жадно вдохнув, едва ему дали поднять голову над водой.

Подводная подсечка от Рената словно срезала его, и пшеничная макушка снова скрылась в мешанине из песка, рук, ног и, немного – моря.

А потом они вышли на берег и завернулись в полотенца с дурацкими рисунками, со следами от прилипшего песка по форме их тел. Впрочем, никто не смотрел ни на рисунки на полотенцах, ни на то, сколько и куда налипает песка.

Оксане наконец дали дорассказать про ее любимых хоббитов. Слушала сначала только горстка «просвещенных». Это потом, через несколько дней и остальные начнут подтягиваться, подсаживаясь к кружку – услышав про героев и королей, про путников и оборону крепостей, делали вид, что им почти все равно, но приходили каждый раз и садились поодаль, чтобы не упустить ни одной истории и ни единого слова.

Окс видела их глаза. Кажется, Света, уставшая от отцовского строгого «будешь врачом, будешь спасать людей, когда начнется война с буржуями», задерживала дыхание, когда слышала про круглые хоббичьи норы и тихие вторые завтраки в мирной стране, веками не знавшей войны. Ренат вспомнил лошадь, оставшуюся в деревне у бабушки где-то далеко за Уралом. Тарасов уже примеривал меч к своей руке, кое-кто – лук или копье. Были девочки, которые фыркали, когда в рассказе появлялись эльфы, а потом у них краснели самые кончики ушей. По-разному было.

Но каждый, кто слушал эти истории, закрывал глаза вечером и видел другую вселенную. И ни в одной – хотя у каждого вселенная была своя – ни в одной вселенной не было красных галстуков, пионерской гордости и коммунистического привета.

      Так забылся брезжащий на горизонте комсомол и партийная работа. Но в обед Марина кашлянула и сдержано поделилась, что решила продолжить учить иностранный. Мальчики покивали, почесали репу, и уже к полднику, как раз после обсуждения концерта, стали называть себя членами исторического кружка.

И было открытие смены в амфитеатре, где мурашки бежали по коже от звука труб и общего хора, и снова от красных галстуков спину получалось держать ровнее. Были торжественные речи и гимны, были выступления, хорошие и плохие и были жидкие аплодисменты и бурные овации, переходящие в крик. Задышала новая смена в «Чайке», которая не «Артек» и не «Орленок», конечно, но от этого только шире раскрывала душу для отдыхающих.

– Эй, Юр, Юр, – мальчишку кто-то легонько пихнул в плечо, перегнувшись с задних рядом. На сцене шло представление, самый разгар концерта – как раз когда ты уже успел заскучать, но еще не набрался наглости встать и пробраться к выходу. Юра обернулся.

– Чего?

– Мы хотим сегодня ночью пойти исследовать территорию. Не спрашиваю, с нами ли ты, – Марина поджала губы, то ли подчеркнув, что ее тоже не спрашивали, то ли по привычке, – просто держу в курсе, что встречаемся за корпусом где-то в половине одиннадцатого.

Юра приподнял бровь.

– Хочешь сказать, что вожатая у нас – дура?

– Тшшш! Хочу сказать, что если не пойти с Тарасовым, то к утру можно найти на месте лагеря руины. А если еще и Окс выпустить, то будут не руины, а воронки от обстрела.

Словно услышав ее, с верхнего ряда Саша нарочно мило и по-пионерски помахал другу. Оксана уткнулась лицом в ладони и захихикала, Ренат ткнул ее под ребра.

– Партия – наш рулевой, – хмыкнул Юра. – Половина одиннадцатого так половина одиннадцатого. И никаких «где-то».

Марина кивнула, словно записала домашку и включила ее в свои планы на вечер.

Им было по тринадцать-четырнадцать. А двадцатилетняя вожатая, конечно, не была ни великим стратегом, ни гениальным дипломатом. Зато ей нравился вожатый четвертого отряда «Звонких», песни под гитару и мешок сушек вперемешку с челночками, который пускали по кругу. Она провела свечку, уложила всех своих подопечных спать и проверила комнаты еще по одному разу – все, даже бешеные, вели себя прилежно. Предыдущий отряд был у вожатой совсем малышней, если затевали что-то, это было слышно за полчаса и за пятьдесят метров.

Все это вместе стало деталями ее большой ошибки. И большой удачи, если смотреть с другой стороны баррикад.

Они возникали из темноты один за другим, подобно серым густым теням. Тарасов был на месте первым – стоял, как непоколебимый страж, и молча рассматривал черное небо, смотрел туда, где едва угадывался горизонт – по оборвавшемуся ковру звезд. Ренат тоже недавно вылез из кустов, ругаясь злым шепотом, долго отдирал от себя какой-то мусор и отчаянно скреб ногу, то ли укушенную, то ли ободранную.

– Расчешешь – только хуже сделаешь! – Саша не выдержал и шикнул на него, тот пожал плечами и выпрямился. А сам предложил чесаться уже ребром подошвы кроссовки.

Марина вышла из-за корпуса, высокая и очень прямая, все в той же легкой кофточке и в красном галстуке, таком партизанском и чужом ночью. Кажется, ей было ни на грамм не страшно. А если бы и было, Марина ни за что не дала бы остальным это понять.

Перила балкона перемахнул Юрка, приземлился смазано, некрасиво – но беззвучно расхохотался, и остальные тоже сложились пополам от сдерживаемого смеха.

– Че ржете? – и новый взрыв хохота, старательно проглоченного и загнанного обратно в горло, чтобы не разбудить весь лагерь.

С балкона этажом выше хихикнули – Окс помахала друзьям рукой и скрылась за занавеской. Скоро она придет, если не попадется вожатой – а она-то не попадется.

И вот все в сборе.

Так же, как появились, бесшумно и по цепочке, тени пионеров нырнули в черноту живой изгороди и растворились в самом сердце лагеря. От них остался только шепот шагов, шелестящее хихиканье и звук, который издает Тарасов, если ткнуть его под ребра, а он старательно зажимает себе рот ладонями – то ли послышалось, то ли нет, то ли было, то ли нет.

И почему-то от этой ночной вылазки веяло неисправимым теплом, как бы ни морозил кожу соленый морской ветер.

Пятеро пионеров добрались до границ того мирка, который успели рассмотреть в первые дни: столовка, корпуса, костровое, дорожки между живыми изгородями из какого-то куста вроде мягкой туи, чуть подальше – амфитеатр и медпункт. Позади остались те тропки, которыми водили их вожатые.

Тарасов перелез через упавший заборчик и ступил на хрустящую иссохшую траву. Начинались нарушения правил.

– Ну что, идете? – он почему-то все еще шептал.

– А вдруг там змеи? – Юрка поморщился, хотя бесстрастно перелез заборчик следом за товарищем.

– Ну кто круче, ты или змея?

Впереди вырисовывался остов закрытого на ремонт корпуса «Люкс» и какое-то несуразное, медузообразное здание, смахивающее на беседку. Слышался голос моря, и огоньки обитаемой части лагеря только едва-едва просвечивались из-за деревьев.

Было такое время, такой год или несколько таких лет, что дальние углы небольших летних лагерей как-то сами собой обрастали такими остовами, как морское дно затонувшими кораблями. Их клянутся достать, подлатать и снова спустить на воду, но на самом деле, если трюмы не таят сокровища, то черта с два их про них кто-то вспомнит. Лагерь, который «не «Артек», конечно», сокровищ в дальних неудобных корпусах не таил, это уж точно.

А Окс кашлянула, чтобы ей тоже дали пролезть в самой низкой части заборчика:

– Мы так шумим, что разогнали всех змей в округе, и они сейчас рвут когти подальше от нас, – она задрала обгоревший точеный носик. – Мы – змеиный ночной кошмар.

Марина перелезла следом за ней, даже не опиравшись руками для равновесия. И, как бы между делом:

– А совы?

– А че тебе совы, съедят они тебя? Ты чай не мышь.

Ренат не выдержал и заржал, громко, в голос – рвано расхохотался и тут же зажал себе рот ладонями, сгибаясь пополам и утыкаясь прямо лбом в мертвую траву. Он выхватил взглядом из темноты бледные спинки спящих улиток, гроздьями на этой траве угнездившихся. За несколько вдохов и выдохов загнал смех туда, откуда он отчаянно рвался наружу.

– Простите, народ, это нервное, – отмахнулся он от шипения со всех сторон.

На него смотрели как на врага народа, но то, что на внезапный взрыв хохота не сбежались ни мужики в форме, ни армия негодующих вожатых, ни даже все окрестные змеи, весьма отрезвляло. Ребята замерли, прислушиваясь и уточняя, правда ли к ним не летит со всех ног ни одна из этих напастей.

«Из напастей только комары, – про себя проворчал Ренат, принимаясь скрести где-то под коленкой и тут же натыкаясь пальцами на кровавую каплю – бывшего комара, – да и те какие-то доходяги».

И к ним все еще никто не бежал. На самом деле, всем было попросту наплевать.

Они осознали это спустя еще восемь секунд напряженной тишины в ожидании, и… И свобода обрушилась им на буйные пионерские головы, словно ушат ледяной воды.

Сашка Тарасов, конечно, встрепенулся первым.

– Ну что, айда в заброшенный корпус?! Там наверняка не очень плотно все закрыто, но лестницы должны быть еще крепкие. Идемте!

– А что ты собрался там смотреть? Грязные стены? – Марина нахмурилась, прикусила губу. – Звучит ужасно скучно.

Остальные молчали – было, в общем-то, все равно, где нарушать правила. И потом, если будет скучно, всегда ведь можно уйти, да?

Это и озвучил пройдоха-Ренат.

– А еще, – подлила и Оксана масла в огонь, – там могут быть какие-нибудь бумаги или забытые вещи, или еще что-нибудь, интереснее! Здорово, что мы не знаем даже, но любопытно же посмотреть!

– Не то чтобы очень.

– Маринка, ты че?! Чур не обламывать все веселье! – в голосе девочки зазвучали угрожающие нотки – уж это она умела.

Тогда Юрка фыркнул, как-то даже примирительно, приобнял ее за плечи и мягко повернул прочь от подруги, лицом к недалекому морю.

– Разругаетесь и точно никому уже не будет весело. А? Саш, скажи, мы туда ненадолго, да? Когда кому-нибудь одному надоест, сразу выйдем и пойдем дальше.

Тарасов важно кивнул, и, пока никто не передумал, взял курс прямиком на корпус «Люкс» – и по пути успел утянуть за собой мигом подрастерявшую весь свой пыл Марину. Она шагала за ним все еще с недовольной миной, без особого восторга, но была вынуждена признать, что все же что-то любопытное в стенах корпуса может найтись. А лестницы… не прошло еще столько лет, чтобы они всерьез повредились и стали небезопасными.

Оксана и Юра над чем-то посмеивались за ее спиной, и девочка попыталась прислушаться, не звучит ли там ее имя. Но все, что она успела уловить – это «сходить с тропы» и «черная река». Не очень-то походило на обидные слова о друзьях…

– Даже не пытайся, – вынырнуло из темноты возле ее плеча.

– Ааа! Ренат, ты совсем дурак?!

Тот пожал плечами, не изменившись в лице. И спокойно продолжал:

– Даже не пытайся подслушивать за ними. Так ты можешь упустить куда больше интересного рядом с собой или… – многозначительная пауза, невинная улыбка.

– Или что? – нетерпеливо буркнула Марина.

– Или наступить в кошачье говно. Тарасов то его мастерки обходит, а ты не бдишь, подруга.

И мальчишка ловко поднырнул под рукой, нацелившейся отвесить ему подзатыльник, а потом легко отбежал вперед. Окс и Юра захрюкали над ней, Тарасов обернулся и подмигнул – и про тишину окончательно забыли, просто выбросив из головы что требования вожатой, что проклюнувшийся было инстинкт пионерского самосохранения и обязательности. На том заросшем пустыре было просто весело, да и все.

Так что они пробирались дальше и дальше, то вспомнив героев из недавно прочитанных историй, то дразня друг дружку совами и кошачьими тайниками – и никто из пятерки так и не услышал и не увидел, что за ними еще с четверть часа кралась какая-то тень. Потом, когда они уже высовывались из окон закрытого корпуса, и правда скучного, как сон-час, тень замерла, выждала минуту и утекла восвояси, растворившись в зарослях возле разбитой дорожки и оставшись незамеченной до самого конца.

Горнист играет три

Они проснулись наутро как ни в чем не бывало, и были, может быть, даже бодрее обычного. Общее приключение только объединило их. Вожатая не могла понять, как так быстро сплотились ребята, еще вчера шипевшие друг на друга по любому поводу и не упускавшие случая подцепить другого из-за пустяка. Скажи ей кто-нибудь, что самые непионерские действия, нарушения общественного порядка и непослушание привели к таким результатам, она рассмеялась бы и не поверила в виновность приключенцев.

Оксана даже спала на толстой книге, не боясь помять или уронить ее под кровать, в невытертую пыль. Вернее, боясь не впитать из этой истории все до капли больше, чем помять или уронить.

После обеда в окне их спальни на восьмерых девчонок появилась вихрастая голова Рената.

– Эй, Окс, ты идешь? – громкий шепот, хотя кто в тринадцать спит в тихий час?

Окс вскочила, даже не обувшись. Обувь схватила в одну руку, книгу – в другую, и вылетела на балкон, каким-то непостижимым образом зацепив с собой еще и Маринку. Та не возражала.

В тихий час лагерь странно преображается, из живого, неутихающего оплота пионерии превращаясь в какой-то законсервированный остров, словно пленочный кадр, сохраненный навечно. Раскаленный солнцем песок хранит отпечатки подошв. Площадки, костровые, скверики и бюсты пионеров затаиваются, замирают. Кое-кто плавится под палящем солнце, кое-кто нежится в благословенной тени. Под краниками на пути с пляжа высыхают натекшие за утро лужи, по балконным перилам – знамена полотенец и мокрых плавок. Где-то украдкой бренчит гитара.

Стоит тишина. Не та, звенящая, какая бывает ночью в гулком длинном коридоре, и не та, давящая, как на контрольной. Особая тишина дремлющего пионерского лагеря, тишина дракона, уснувшего на горе золота.

Хочется или ворваться к нему с безудержным ором, но от этого тебя берет дрожь. И ты крадешься по песку, стараясь слиться с ним, почувствовать его, впустить в себя все полуденное тепло.

На старом месте встретились пятеро пионеров и уже знакомой тропкой выбрались из тех мест, где еще действовала истончающаяся в каждой такой вылазкой власть вожатых.

Марина единственная надела панамку, и теперь на нее поглядывали с завистью.

– У меня есть кое-что на примете, – Саша начал заговорщически, но его голос звенел, выдавая мандраж, – кое-что, что нам точно подходит.

Юра пихнул его локтем:

– Сначала нужно рассказать сюжет!

– Давай сам тогда. Надо было сделать это когда-нибудь с утра.

– Вожатая бы пристала с расспросами, и от нее потом не отвяжешься, – Ренат поддержал Юру, но на самом деле он поддержал того, кто меньше орал и выдавал больше конструктива.

– Тшшшш! Юра рассказывает!

– Спасибо, Марин. Так вот, если кто помнит, эльфы отправлялись в свой заокраинный край, куда людям был путь заказан, а у них там был какой-то свой остров. Я вчера ночью прочитал, когда вернулся, – Юра поправил очки, и движение «зубрилы» смотрелось у него непонятно почему чем-то обычным. – Эльфы вроде как обладали особыми знаниями и были хранителями своих тайн, которые помнили с древних эпох. И вот мы тоже знаем больше, чем остальные, и у нас есть особые знания. Нам должен открыться эльфийский остров, если мы правильно будем его искать. У меня все.

Пионеры переглянулись. Тарасов ловил их взгляды жадно, голодно, высматривая проблески очарования или разочарования, и непонятно, что волновало его больше. Окс лукаво щурилась, просчитывая, видимо, варианты. К себе прислушивалась Марина, а Ренат просто ждал, чтобы посмотреть, что будет. Юра ерошил себе волосы, и с них сыпался мелкий белый песок, унесенный с пляжа.

– Я буду искать, – кивнула Оксана серьезно. – Звучит, как надо.

Окс глянула на подругу, и та следом за ней согласилась без видимого сожаления:

– И я буду. Хочу это лето запомнить.

– А по-моему, звучит абсурдно, – Ренат все же сделал свой ход и теперь изучающе рассматривал лица друзей в ожидании реакций. – Остров? Эльфов? Мы в пионерском лагере «Чайка», куда попали от завода или от школы при заводе. Серьезно?

– Серьезно, – Тарасов шагнул к нему, и взгляды карих и голубых глаз схлестнулись в суровом бою. Голубые смотрели сильно сверху вниз, карие обжигали так, словно Сашка смотрел на костер.

Ренат прикусил губу и поднял руки.

– Сдаюсь. Это звучит достойно, пойдем и поищем – только запасемся картой и изрядным количеством времени. Я люблю море.

Тарасов сделал шаг назад, возвращаясь на свое место в импровизированном кругу, и напряжение в воздухе схлынуло. Стало буквально легче дышать.

Они пошли к побережью, болтая об эльфах и о мечах вместо автоматов, и про то, что было бы легче там, между холмов и вольных белых городов, переходить речки вброд и по утрам седлать лошадей. И что это совсем не то же самое, что в походе, и не то же, что кататься на лошади в стареньком колхозе у дедушки. И даже не пионерский выезд со старшими. Это вообще что-то отдельное, особенное. Очень настоящее.

Потом, после ужина сидя вокруг костра и слушая, как настраивает гитару большой парень, которого привела вожатая, Марина наклонилась к Оксаниному уху и прошептала:

– Ты когда-нибудь чувствовала что-то подобное? Там, когда Саша так посмотрел на Рената, про остров. В воздухе как будто что-то произошло, что-то такое плотное, странное…

– Как нити натянулись, – одними губами произнесла девочка, – да?

– Точно, нити! Натянулись от каждого к каждому, сильно-сильно, и сильнее всего между мальчиками. Даже почти звенели. Я их едва не увидела, эти нити!.. Хорошо, что ничего не взорвалось.

– Хорошо, – протянула Оксана, глядя в огонь. – Очень хорошо.

Тогда они пробродили весь тихий час, и вернулись в комнаты за несколько минут до прихода вожатой. Та не была довольна абсолютно бодрыми, сгоревшими на солнце лицами своих боевых подопечных, но ничего не сказала. Кое-кто из девчонок все еще хихикал с появления Рената в окне и того, как сбежали за ним Окс и Маринка, но своих как-то не было принято выдавать: выдашь, а потом до конца смены задразнят крысой. Да вожатая и не спрашивала.

И большой парень, видимо, вожатый другого отряда, наконец настроил гитару.

– Что споем, ребята? – спросил он уже заранее мелодичным голосом, красивым и мягким, и некоторым отнюдь не почудился румянец на щеках их вожатой.

– Про Алые паруса! – попросил кто-то.

– «Валерку»!

– А как же про оркестр?

Парень растеряно улыбался, слушая нестройный хор голосов. Перебирал струны, и они блестели в свете костра, и оранжевые отсветы ласково гладили загорелые лица, смягчали черты и окружали светом и теплом. У костра не было видно разбитые коленки и шелушащиеся носы. Только серьезные лица ребят, по которым то и дело блуждали улыбки, и руки и ноги, некоторые в нитках или браслетах, на шеях – камешки с дырками и грозди ракушек. Все пахнут морем и солью, а теперь еще и костром.

– Давайте про любовь, – особенно громко сказал Тарасов, и парень улыбнулся на эти слова и взял пробный аккорд.

– Будет песня про любовь. Слушайте и подпевайте, если знаете слова. А если не знаете, не беда, быстро выучите.

Он заиграл перебором, нежно касаясь струн. В гитарные звуки вплетался треск поленьев в костре, во взгляды, обращенные на единый организм, составленные человеком и гитарой, врывались танцующие на фоне темного звездного неба искры.

Было хорошо, так, как бывает хорошо только в пионерском лагере у костра. Так хорошо, чтобы завтра в новый день без сожалений о старом; как когда мокрые соленые волосы лезут в лицо; чтобы босиком по горячим от солнца каменным плитам и брызгаться в полосе прибоя, а краем уха слышать «на замочите солью галстуки, вы пионеры, помните!». Было хорошо.

Окс тронула Сашу Тарасова за плечо на предпоследнем повторе припева. Подошла сзади, заговорила, наклонившись к нему поближе:

– Море манило эльфов, а за ним их ждал их Благословенный Край, – нараспев проговорила она, роняя неубранные волосы мальчишке на лицо. Волосы пахли солью.

– Подожди, дай песню дослушать, – дернул он головой. – Пока позови остальных.

– Они уже давно собрались.

Саша легонько дернул болтающуюся перед глазами прядь и снова уставился в огонь, над которым, он знал, были искры и звезды, и где-то было море, и песок, и светящиеся в темной воде существа. Пионерские песни и отрядные позывные тоже были, но подернутые дымкой, как будто они – сон, пришельцы из другого мира. Красные галстуки превращались в костры в плывущем расфокусированном взгляде. Красные-красные костры.

Песня закончилась, и мальчишка выскользнул из освещенного круга и отступил назад, бесшумно и крадучись, как большая кошка. Его ждали верные тени, готовые пуститься в путь.

За спинами начали наигрывать новую мелодию, ее затянули нестройным хором детских голосов.

– Я одолжила карту в кружке, – шагая к их тропинке, начала менторским тоном рассказывать Марина. В руках у нее был вкладыш из атласа. – Здесь есть береговой рельеф. Смотрите.

– Ниче ж не видно!

– А мне видно.

– Стой под фонарем и не суй пальцы в карту, тогда будет видно еще кому-нибудь!

Марина шикнула, и спорщики (не так уж и важно, кто это был) замолчали. Обратили наконец внимание на карту.

Недалеко от берега, плавно изгибающегося и изредка уступающего воде бухточки с пляжами, был остров. Крохотный, плохо прорисованный островок – скорее всего, выросший из скал, так нагроможденных, что не причалить ни моторной лодке, ни катеру. Вполне эльфийское место. Для умных.

Тарасов поднял голову, и у него в глазах плясали безумные бесенята.

– Пойдем на него посмотрим?

– Конечно, посмотрим, – согласился Юра осторожно, – но я же вижу, что ты что-то задумал.

– О, правда?..

Мальчик поправил очки и глянул на того со смесью любопытства и настороженности. И ничего не сказал.

Они вышли на берег – как оказалось, совсем не в том месте, где было нужно. Пререкались, брызгали друг в друга водой и хохотали, по колено намочив ноги и края одежды. Попало и на карту, но Ренат вылетел с ней на берег и срочно промакнул ее рубашкой. В кружке так и не узнали о приключениях их наглядных материалов.

Пока вертел ее так и эдак, мальчишка заметил, что…

– Я знаю, где остров! Смотрите, вот мыс – и напротив него, как бы в продолжение гряды, – Ренат повернулся к морю и в подтверждение своих слов увидел, что звезды у части горизонта заслонены скалами. – Там остров, просто сейчас его почти не видно.

Им понадобилось несколько минут, чтобы выйти из волн, отдышаться и пригладить одинаково мокрые волосы. В свете далеких огней лица блестели, как у краснокожих – но стоило отвернуться к лунной дорожке на черном море, они тут же обращались в дивно красивых эльфов. Это все наваждение ночного моря.

– Да это с горизонта ползет туча, – предложила Окс.

Ренат тряхнул головой и ткнул пальцем, силясь показать, поделиться своим взглядом, своим знанием:

– Ничего подобного! Вот, смотри внимательно! Видишь?

– Уверен, что там? – Юра протирал очки краем Оксаниного платья. – Тут куча разных мысов.

А Тарасов, все еще тяжело дышащий, один в один повторил его движение, показывая, что нужно надеть все-таки очки и увидеть все самому. Юра хмыкнул, но поступил по доброму совету.

– И правда, вполне себе тот мыс, – изрек он через всего полминуты осмотра влажной карты.

Кивнула и Марина:

– Все сходится. Оно.

Пионеры тут же посерьезнели, затихли, становясь на порядок взрослее и словно бы выше. Спины сами распрямлялись от мысли об острове, который будет принадлежать только им. О Заокраинном острове.

Саша вскинул голову и молча пошел к морю. Вошел по колено, по пояс и по середину груди. Вслед ему кричали, звали по имени и по фамилии (так даже чаще), окликали по-доброму и по-злому. Но он обернулся, только когда воды стало по плечи. Воодушевленный, как, наверное, самый первый пионер в Союзе, как знаменосец пионерского движения. С совершенно красивым взглядом.

– Доплывем минуты за три, – его голос дрогнул почти мольбой. – Доплывем же, а?

И Оксана прекратила голосить, выдернула из рук Рената карту и сунула ее под тяжелый камень.

– Чтобы ветром не унесло, – ее голос звучал точно так же, и в ее глазах бесенята подхватывали диковинный бешеный танец. – Фонарик есть?

Фонарик нашелся у Юры в шортах. Его положили здесь же, положили, приговаривая, как все это глупо, небезопасно, страшно и какая это подстава для вожатой. И что их не будут даже знать, где искать, случись что. А фонарик может погаснуть, и берега им тогда никогда не найти. И много чего еще говорили, пока снимали одежду, которая может помешать, разувались и отвязывали галстуки и придавливали их камнями.

Тарасов сделал первый гребок и обернулся к друзьям, скользя по воде на спине.

– Десятилетие страницы всех газетин (вдох) смерть начиняла – увечья, горе… – продекламировал он «Летающего пролетария» Маяковского звенящим голосом, который разлетался далеко над темной блестящей водой. – Но вздором покажутся бойни эти (еще вдох) в ужасе грядущих фантасмагорий!

Оксана тоже поплыла, легко, сильными плавными гребками, как рыба. Она хорошо плавала. Обернувшись, сказала с жаром:

– Вы же понимаете, после всего мы просто обязаны попробовать!

Юра кивнул, глядя ей в глаза. Он все прекрасно понимал. Хотел было сказать, что если кто решит не плыть, останется на берегу и проследит за фонарем, то они поймут, правда, поймут и не будут держать на него зла или как-то потом это припоминать. Но он не сказал, потому что понял, что никто теперь не отступится и не останется ждать, как другие расширяют их мир во имя прекрасного и вечного. Остаться ждать было бы самой жестокой пыткой – несмотря на всю очевидную безбашенность мероприятия. И в этом он оказался прав.

2006 год. Все то же дурацкое лето, Когда Ломались Аттракционы

Парень, который сидел за Юрием, потянулся и подогнул одну ногу под себя, чтобы было удобнее сидеть. Кажется, он вообще оставался равнодушным к шаткой безопасности их положения.

– Там пионерский лагерь, – зачем-то пробормотал он, – наверное, ужин уже прошел…

– О, не говори об ужине! Ни слова о еде, прошу, парень! – заголосили со всех сторон.

И тут же в голову полезли раздражающие мысли о горячей пицце и тянущемся сыре, помидорках, соусе барбекю – и самом барбекю, только с огня, да под пивко… Юрий вздохнул, отгоняя нахлынувший голод образами тещиных заготовок, кажется, оживших в своих банках и оттуда замышляющих мировые заговоры и захват галактики. Впрочем, если рискнуть…

Он понял, что действительно проголодался, и принялся рассматривать окрестности, чтобы хоть как-то отвлечься. Кусочек темного моря. Светящийся парк под ногами. Где-то там, далеко, дорога и вечная тусовка ушлых таксистов под семечки и незнакомые ему языки. Какой-то забор. От пионерского лагеря, что ли, про который паренек говорил? Точно, лагерь…

Мужчине то ли показалось, то ли в уголке его сознания что-то шевельнулось. Забор мерещился знакомым – но как много разглядишь с высоты аттракциона, в темноте, когда забор среди кустов и деревьев там вдалеке, черт знает где? Но взгляд все равно упорно блуждал по забору, и в голове всплыло невольно название лагеря. «Чайка».

– Слушай, пацан, – все равно ведь делать было особо нечего. – А не знаешь случайно, как называется санаторий?

Юрий только полубернулся к нему, не до конца, и увидел краем глаза, как тот дернул болтающейся над пустотой ногой. Лениво протянул:

– Не очень-то он и санаторий. Называется «Чайка».

– Пасиб.

– А что? – в таком же ленивом голосе на мгновение померещились странные нотки. Но с другой стороны, если пару часов провисеть на сломанных качеле-каруселях, и не так заговоришь.

– Да что-то подумал… Ерунда.

– Ерунда, – вздохнул парень согласно.

Конечно же, ерунда. А интересного ничего нет тут в окрестностях?.. Юрий задержал взгляд на дороге – и увидел, как среди деревьев мелькнула мигалка.

Пожарная машина?

Пожарная машина, за ними?!

– Так, народ…

Одна, потом вторая мигалки блестели с дороги. Звук сирены приближался – они явно повернули ко въезду в луна-парк. Затарахтели – было слышно даже отсюда.

Проснулась Настя, ласково тронутая Маркушей за плечо.

– Что там, что?.. О! Спасатели!!

– Нас наконец-то снимут, солнышко.

– А они не торопились, я смотрю, – буркнул Антон, но эти слова утонули в общем гомоне, вновь ожившем на аттракционе.

Девушка издала восторженный возглас, как на особенно крутых виражах, захлопала в ладоши, и ее поддержала Ольга, Марк, за ними остальные. «Хали-гали» разразился овациями.

Слава выпрыгнул из кабинки, где у Леры на коленях дремала малышка Ксюша в обнимку с ее новой подругой «коловкой-пилатом». Долгожданное облегчение, вот оно! Бригада спасателей!

– Подождите хлопать, пилот принимает аплодисменты по приземлении! – крикнул парень пассажирам, и те, вместо ожидаемой брани, засмеялись, кто-то из парней свистнул, как когда вызывают на бис. Много ли нужно, оказывается, для счастья?

Пожарные машины уже выруливали по дорожке к аттракциону, мигалками только больше подсвечивая парковые гирлянды и необычайно удачно вписываясь в общий колорит. Ведь точно же им сюда не впервой приезжать…

– Уважаемые пассажиры, спасибо, что выбрали нашу авиакомпанию, пристегните ремни – скоро посадка, наш рейс подходит к концу, – хмыкнул Юрий, распрямляясь и хрустя затекшей спиной. Тридцать лет – не тринадцать. Заодно хрустнул правый локоть и, кажется, шея. – Жаль, без стюардесс сегодня.

– Вон там бегает одна, больше нас переживает, – Настя хихикнула, кивнув на Славу, и правда чуть ли не бегом встречающего пожарные машины.

Снова раздались смешки.

«Хали-гали» подмигивал им своими разноцветными огоньками, заигрывал и ехидничал, разве что не махал сломанным крылом.

2006 год. Лето вдоль дороги.

Между кипарисовых колоннад, санаториев и россыпи пляжных рынков извивались мелкие грунтовые дороги. Выходили они все на дороги, выложенные бетонными плитами с впечатанными в них кольцами для подъемных кранов и падений в самый неподходящий момент. До нормального, человеческого шоссе еще десятки километров пути – и в таких условиях это внушительная, пугающая цифра. Ездить здесь отвратительно.

И по этим плитам тряслась милицейская машина. Пассажиры, конечно, ругались – было слышно из-за полностью опущенных стекол. Но делали они это больше уже по привычке, чем от раздражения. Просто такова жизнь.

Так что когда из-за поворота показался желтый фонарь палатки с сигаретами, сияющий подобно маяку, водителю был дан безоговорочный приказ притормозить.

Щуплый, немного сутулый человечек в летней форме с короткими рукавами и брюках в крошках выскочил к палаточке. Наклонился над крохотным окошком, неловко постучал в грязное стекло. Когда ворчливая продавщица открыла, стал слышен его голос с паузами для чужих слов:

– Здрасьте… Мальборо… Рубль? Сейчас поищу…

А потом он получил заветную пачку, по-хоречьи улыбнулся. Рассовывая мелочь по карманам, запрыгнул в машину и закурил. Их возили бывалые сине-белые жигули, не раздолбанные, но покоцанные нещадно. Об стекло бились плюшевые игральные кости, посаженные на присоску. Хорошо хоть дисков по периметру лобового стекла не было – а они так сюда просились.!.. В общем, жалеть салон и беречь его от сигаретного дыма было смешно. Поэтому, а еще потому, что очень хотелось курить, он курил.

Патрульная машина тащилась вдоль дороги, фары выхватывали узловатые, артритные пальцы деревьев, сомкнутые в кулаки заросли у обочины и ракеты кипарисов, устремленные в космос – по тропе Гагарина, как последние стражи «триумфа в космосе – гимна стране советов».

А потом они заметили какого-то парня, бредущего вдоль дороги. Девчонке вслед менты бы присвистнули, к компании бы придрались, бабушку предложили бы проводить (и получили бы нагоняй в ответ). А так – просто парень, один. Кажется, усталый (ну да кто сейчас бодрый и полный сил, в десять вечера да в четырех часах пути от ближайшего автовокзала?)

Щуплый человечек выбросил окурок, еще раз глянул на пацана. Что-то внутри защемило.

– Садись, пацан? Подвезем, – неожиданный приступ щедрости, с языка сорвалось прежде, чем мысль пробилась в мозг. Он и сам не понял, зачем это спросил. Но когда паренек поднял голову, щемить в груди перестало, и это было хорошо.

И парень возьми да и сядь в машину, и только в свете мигнувшей лампочки менты разглядели, что у него какое-то очень детское лицо и очень экзистенциальный взгляд. (Вместо "экзистенциального" в голове водителя, который глянул только мельком и через зеркальце над стеклом, всплыло скорее "как муха на говно", но автор позволяет себе вольность интерпретации).

– Как зовут тебя? – водитель тоже потянулся за сигаретой, и щуплый человечек охотно поделился.

Секундная пауза, словно успокоение сердца перед выстрелом.

– Ренат.

– Я Максим, это Стас.

– Добрый вечер, – блекло улыбнулся тот, что покупал сигареты.

Паренек пожал плечами, даже не повернув головы.

– Добрый.

– А ты чего тут, Ренат? Не случилось ничего?

Тот помотал головой.

– Все норм. В парке на аттракционе застрял, пока спасатели ехали, пока снимали, вот пока шел…

– А, поэтому невеселый, – он затянулся и выдохнул дым в окно, примерно в окно, прежде чем продолжать. – Надеюсь, тебе так обломилось не свидание?

Мальчишка фыркнул и ничего не ответил. Но, видимо, не свидание. Он не стремился ни поболтать, ни поспать, и сидел молча, но вскоре все же снизошел до беседы – вскинул взгляд на зеркальце, убрал отросшую челку с глаз нервным движением.

– А вы чего тут? – спросил просто.

И тот милиционер, который был похож на хорька, по-быстрому рассказал: что здесь недалеко побережье, да? И там, как иногда бывает, есть остров, обычный такой маленький островок, где ничего не построишь и никому ничего не продашь, а, следовательно, там никто не бывает и ничего не делает. Пустой островок, значит. Аппендикс земли. И недавно на матрасе от берега случайно отплыла слишком далеко какая-то тетка. Отплыла, значит, и придрейфовала к этому островку, а пока возвращалась назад, вдруг услышала, как кто-то стреляет неподалеку. Позвонила и наорала на секретаршу, секретарша спит с начальником, так что теперь двое нормальных мужиков должны трястись по каким-то бетонным плитам и ехать осматривать пляжи. Они заблудились, устали, едва не остались без сигарет, но осмотрели все более менее человеческое – остался только кусок дикого пляжа, к которому подобраться можно только с другой стороны лагеря, и этот несчастный островок.

– Не у одного меня сегодня хреновый день, – кивнул пацан и снова откинулся на сиденье.

– Ожидал супергеройских разборок, да? – усмехнулся водитель безрадостно.

– Ну типа.

– Я тоже купился на эту хрень после восьмого класса. Там еще была девчонка, и шел сериал, который ей так нравился, и она мне говорит…

Ренат сидел с видом больше, чем безразличным. Сонно посматривал за окно, на забор и задники каких-то одноэтажных домиков для отдыхающих, которые выхватывал свет фар из темноты. Только вот худые руки у него на коленях были сжаты в кулаки, крепкие, до дрожи, и под коленкой по сантиметру вниз бежала капелька холодного пота.

Ренат много знал про крохотные острова. Может быть, даже про конкретно этот крохотный остров. Вдобавок, у него ныл старый шрам на плече, которому должно было исполниться двадцать на будущий год. Шрам кривой, некрасивый, скверно заживший и во всех отношениях странный. Шрам-сувенир.

1985 год. Лето, которое не скупилось на дожди

Горнист играет четыре

Оксана проснулась измотанной и разбитой. Все тело болело, она сглотнула и обнаружила, что болело и горло тоже. Волосы пахли тиной и травой.

День был пасмурный, под цвет ее самочувствию. Словно все силы природы ушли вчера на сияние звезд, и теперь они восстанавливали вселенский баланс асфальтовыми, все сгущающимися мрачными тучами.

Пока остальные девчонки собирались, весело болтали, завязывали косы и сдергивали с перил на балконе вывешенные накануне полотенца, она едва не застонала, переворачиваясь на другой бок. Через одну кровать Марина с трудом открывала глаза.

– Тоже? – спросила Окс тусклым голосом.

В ответ кивок.

Девочка тупо уставилась на синего крота на выцветшей рыхлой простыне, и весь ее мир сомкнулся на этом синем кроте, схлопываясь до размеров тетрадного листа, попадавшего в «кадр» пустого взгляда.

Когда вожатая зашла проверить своих подопечных, она нашла их уже в более менее собранном виде – в платьях, сидящих, но, правда, на не застеленных кроватях и с кое-как приглаженными волосами. Марина с ее короткой стрижкой хотя бы могла сделать вид, что легла с мокрой головой, и они приняли такой дурацкий вид из-за подушки. А Окс походила на домового.

– Девочки, доброе утро, – скороговоркой, – что за вид?! Что с вами случилось?! Опять болтали допоздна!

Страдалицы переглянулись и не стали возражать. Вообще-то, они и правда болтали(сь) допоздна (в море), и там они даже болтали. Все почти так и было.

Из них двоих умильные моськи лучше удавались Оксане.

– Прости нас, пожалуйста, милая вожатая, мы правда-правда в последний раз! Просто так интересно было! А еще мы с Маринкой в разные школы ходим, и у нее папа строгий, так что когда разъедемся, даже и видеться не будем…

Это снова была полуправда, даже с капелькой лжи, но порой важнее то, как ты говоришь, чем что.

И на удивление это сработало. Вожатая покачала головой, тоже, кстати сказать, явно на скорую руку приведенной в порядок, усадила Оксану на край кровати, чтобы заплести ей косы побыстрее, а на Маринку зыркнула так свирепо, как только смогла – учитывая, что брошенная вскользь фраза про строгого отца ее всерьез проняла. Марина молча лениво дергала за простыню, создавая иллюзию деятельности. Кровать она так и не заправила, когда ушла.

Зарядка прошла как во сне, то есть, мимо. И после нее усталые пустые тела плелись, постепенно отставая, словно шахтеры из самой глубокой шахты, и после пятилетки в три года.

На завтрак они почти не опоздали. Но по какой-то неземной удаче вышло так, что занимаясь девочками, вожатая пропустила ободранный вид Юры и Саши Тарасова. Им несказанно повезло: про строгого отца историю было уже не рассказать.

Зато вожатая все-таки не слепая и не бессердечная, и она охнула и всплеснула руками, когда заметила, что у Рената перевязана рука.

– А с тобой что, сокровище?! Тебя что, ночью, волки трепали?!

Ренат виновато опустил глаза – но получилосьхуже, чем у Марины, и несравнимо хуже, чем у Оксаны. Вожатую этим оказалось не купить.

– Ну-ка показывай!

Он пожал плечами, как будто это была несусветная глупость, но повязку размотал. Его сердце колотилось неистово, еще четыре – почти замерли.

Предплечье было рассечено чем-то острым и неровным, как будто железным штырем или арматурой. Выглядело не очень – но воспаления не было заметно, (девочки глянули украдкой и остались довольны работой Саши с Юркой). Но подозрительно все же было. Предельно подозрительно и не по-пионерски.

У вожатой округлились и без того нервные глаза.

– Ренат! Как это вообще возможно в нашем лагере? Как ты так?..

Мальчик, казалось, потупился еще больше, так сильно ему хотелось провалиться сквозь землю. Он прочистил горло, прежде чем неуверенно сказать:

– Ну, понимаешь… я лез на балкон в отрядную комнату ко второму отряду, она под нашей как раз, – он снова кашлянул, как бы вместо точки. – Ну, там есть одна девочка, мы с ней в прошлом лагере виделись… Она мне понравилась очень. Ну, я подумал, Тарасов везде лазает, и ему столько внимания, а я чем хуже? Вот и залез… А потом слез… Там край кирпича откололся, ну и я прямо очень хорошо слез, ну, ты видишь…

Вожатая замерла. Несколько секунд выжигала взглядом дыру в раненом пионере, а потом с ее лица схлынуло напряжение, она ожила, вдруг сочувственно рассмеялась, потрепала его по волосам и на секунду приобняла.

– Эх, Ромео, Ромео!.. Зайди в медпункт потом. Девочку-то хоть покорил? – и с этими словами она принялась бинтовать его руку обратно, стараясь ненароком не причинить боль. Ренат красноречиво вздохнул, и за всей этой возней не было слышно, как наконец-то принялись дышать остальные пионеры-приключенцы: до этого стояли неподалеку, затаив дыхание и не смея шевельнуться.

– Два метра летел и покорял, представляешь, – пробормотал Ренат уныло. – Чтобы я еще раз что к ней, что на балкон!..

Их запустили в столовую на этих словах, но было слышно, как вожатая посмеивается, проходя к своему столу.

– Пронесло! Ты лучший актер в моей жизни! – прошептала Марина на ухо Ренату, глядя при этом в другую сторону.

– И самый худший следопыт в жизни всего населения земли.

Если бы он знал, как сильно тогда ошибался…

Вожатая почуяла неладное, когда за завтраком одно место осталось свободно. Ей за это утро как-то недосуг пересчитывать своих подопечных, тем более, чай, они уже и не малыши. Но место Светочки так никто и не занял, и вожатая наконец принялась искать ее, заволновалась снова, кликнула соседок и потихоньку – чтобы о промахе, не сулящем ничего хорошего ни ей самой, ни репутации девочки, не узнали руководители – опросила пионеров. Но герои дня – пятерка неудержимых приключенцев и по-киношному раненный Ренат, и никто не смотрел, куда делась тихоня Света, и почему ее, обычно самой покладистой и исполнительной, сейчас не доискаться.

– Ну с утра-то она в комнате была? – с нотками неподдельной паники спросила вожатая тем пониженным голосом, который обыкновенно грозит перерасти в истерику. – Кто вообще последний раз ее видел?

– Да все мы видели, – сказал ленивый мальчишеский голос, – на костровой.

– А после?! (пауза). Ответьте мне, была она в комнате утром или нет? А вечером? Девочки!

Марина уже хотела было успокаивающе кивнуть, устало поручиться, что да, да, точно была, и уже протянула было руку к плечу вожатой – но вдруг так и замерла, а в следующее мгновение ее лицо застыло, и девочка схватила, цепко, до боли, лучшую подругу за руку, и оттащила в сторону. Окс приняла вид, словно ей в ладонь сунули гранату без чеки.

– А?.. – только и выдохнула она.

– Помнишь, когда мы наконец вернулись на пляж, фонарик погас? – шепот Марины дрожал. – И Юра велел его не искать, мы и забили на него, решили, что его залило водой, или он, может, неудачно перегорел? (Оксана коротко кивнула). На самом деле, это Света его забрала.

Окс широко распахнула свои и без того крупные, такие выразительные глаза. Она мола спросить что угодно, могла задать любые глупые и не очень вопросы, но упавшим голосом сказала только одну вещь, и звон посуды, эхо столовой и шорох стульев заглушили его. Марина прочитала скорее по взгляду и по губам:

– Куда?..

Куда Свете было забирать фонарик, чтобы утром не оказаться в кровати?

«Только не на остров! – било набатом в головах. – Пожалуйста, только не на остров!».

О, конечно, на остров. Куда еще?

В их заполненный паникой мирок ворвался командный, не терпящий возражений тон вожатой. Она подобралась, затаила свой страх внутри и сейчас была словно с плаката про бравую комсомолку. Решительная, собранная, указывающая детям путь.

– Нужно срочно доложить администрации лагеря и всем вместе искать Свету! Доедайте и выходите, собирайтесь напротив столовой. Я сейчас скажу старшим, и пойдем. Все меня слышат? – она повысила голос. – Да или нет?

Кто-то из девчонок захныкал.

– Там же дождь… все заболеем!..

Вожатая не нашла в себе сил ответить – просто развернулась и вышла, почти выбежала, из столовой. Тучи сгущались и наливались свинцом.

Они прочесывали лагерь, ни на минуту не переставая звать потерянную пионерку. «Света!» – кричали они. «Макарова Света, ау!». Макарова Света не отзывалась, цепочка двигалась дальше, и через пару шагов снова начинала звать ее, заунывно, уже почти безнадежно. Минуло обеденное время.

Никто не отправился на тихий час. В такую погоду, под тучами почти черными, купаться не особенно хотелось да и ветер на побережье – они проверили – почти сбивал с ног. Так что культурная и общественная программы самым естественным образом перетекли в поисковые работы. Безуспешные поисковые работы.

Администрация нервничала не на шутку, вожатая – на грани нервного срыва, пионеры растеряны, напуганы и утоплены в домыслах. Что думала и чувствовала Света – можно было только догадываться.

– Саша, – Окс схватила его за руку, почти как недавно Марина в столовой вцепилась в ее руку, но только вместо запястья сама собой подставилась ладонь и обхватила тонкие девичьи пальцы. Успокаивающе, но не обнадеживая. – Она же там, да?

Тарасов помолчал, и это был ответ. Более ясный, чем любые другие ответы.

– Фонарик…

– Я уже понял, – мягко.

– Когда?

– Сегодня с утра, когда собирал себя в кучу.

Оксана не знала, что еще тут сказать, и отпустила его руку и ушла. Саша взглядом, не раскрывающим ни тени его мыслей, глянул ей вслед.

А потом Ренат возник из-за его плеча бесшумно, как какой-то дух или призрак. Тарасов даже не вздрогнул. Ренат возник, сощурился, вглядываясь в лицо друга, и тоже стал задавать вопросы, скрывая внутреннюю дрожь. И вопросы были еще более страшные.

– Слышишь их? Ты слышишь?

Они не впервые об этом говорили. И Сашка не впервые покачал головой.

– Совсем ничего? Ничего такого, как я слышу? – с надеждой, с ожиданием непонятно чего.

Сашка не собирался, не должен был, да и не мог его спасать.

– Ничего. И тогда не очень-то слышал.

Ренат поник. Они двигались дальше, обходили все самые потаенные уголки лагеря, звали и звали потерянную девчонку. Администрация тоже искала. Все искали. Потерянная девчонка не находилась, и тучи только становились все чернее и чернее. Они заставляли бездушный бетон, который был здесь повсюду, становиться их мрачным рефлексом, и они оттеняли друг друга, а мир казался превращенным в черно-белый фильм и заполненным адом на земле. По крайней мере, так сказала бы бабушка – а она чуткая на подобные вещи. Ад на земле.

– Ад на земле, – пробормотал Юра, в который раз от нервов поправляя очки.

– Что говоришь?..

– Ничего, Саш, ничего. Но мне так описывали мир без коммунизма, а бабушка – с коммунизмом. Оказалось, коммунизм тут не при чем – это мир всего лишь без одной пионерки.

Тогда Тарасов оторвался от них всех, подошел к вожатым и получил самое сложное задание. Искал там, куда цепочка не заглядывала, потом приходил и говорил, что никого не нашел. Искал снова и снова, кричал, иногда слыша в своем голосе непривычную хрипотцу, и честно вслушивался до звона в ушах, надеясь услышать ответ. И ничего, конечно, не слышал.

Казалось, Света просто испарилась, перестала существовать. Не одному Тарасову – все остальные уже так чувствовали. Им дали перерыв на обед, и обед прошел торопливо, тихо, безвкусно. Потом поиски продолжили.

Оксана держалась поближе к Марине и Юрке, потому что Ренат чем дальше, тем страннее прислушивался к безнадежной тишине, а Саши и след простыл, едва вожатая высказала свое одобрение. Было слышно только одно и то же: «Света!», «Света, аууу!», «Макарова!..», «Светка, ты чеее?!» – и опять по новой. Без конца.

Потом по земле застучали тяжелые капли дождя, и холодная вода окатила пионеров душем с небес. За несколько минут дождь уже превратился в ливень, за стеной которого можно было спрятать дивизию танков. Поиски не прекращали.

И вдруг откуда-то с пустыря, оттуда, где, как знали избранные, пролегала их тайная легкая тропа, раздался мальчишеский крик.

– Что он говорит? – встрепенулись вокруг. Слова разбирались с трудом.

А кричал он, задыхаясь, срывая голос и заботясь только о том, чтобы перекричать водопады летящей воды, вот что:

– Света нашлась! Света! Она нашлась! Я ее нашел! Макарова! Света на пляже!

И вдруг все смешалось, все бросились туда, к морю, к найденной пионерке, скорее и скорее. Что с ней? Как она? Откуда взялась на диком пляже?

Тарасов упал на песок и сам, когда те, кто бежал за ним, увидели треплющееся на ветру мокрое девичье платье и устремились к ней. С Сашки вода текла ручьями. К нему бросилась только Оксана, оказавшаяся рядом – и в суматохе это вряд ли заметил хоть кто-нибудь. Как и слишком мокрую одежду Тарасова, и какие-то потрепанные волнами щепки, застрявшие в него в волосах.

В такую непогоду песок уже не хранил следов, и невозможно было понять, откуда Макарова пришла на этот пляж. Но сейчас было важно другое – Света, трясущаяся от холода, от голода и от пережитого шока, почти без сознания, вымотанная до предела поглотила всеобщее внимание до последней капли.

Ее тут же унесли, и позаботились о ней, конечно, как нужно. Это умели делать на пионерской базе. Самих ребят к ней тут же перестали допускать – медсестры и администрация заняли партер.

Всех – а это взаправду были все старшие отряды – тоже отправили греться, переодеваться, мыться в горячей воде и вопреки расписанию и правилам пить по комнатам горячий чай. Из столовой кто-то принес два ящика булочек и раздавал всем, кто того хотел. Можно было выдыхать.

Пока по крыше корпусов колотили злые капли воды, кипели чайники и из рук в руки передавали сладкие липкие булочки, под срезом шифера, на самом крае сухого крыльца сидели пятеро пионеров. Марина, Юра и Ренат – рядком, на ступеньках. Тарасов лежал прямо на досках, завернувшись в сдернутое с кровати одеяло и отчаянно стараясь не стучать зубами. Окс оседлала перила, как самая легкая и маленькая. Буря бушевала в десятке сантиметров от них.

Они молчали.

Потом Ренат встал, невесело отсалютовал остальным и спустился по ступенькам прямо в дождь. Поежился, когда его словно из душа окатило, но обернулся с ухмылкой, открывающей зубы, и ушел. Остальные знали – покурит и вернется, ничего ему не будет. Ренат как Ренат.

Марина поднялась тоже, но в противоположность мальчишке повернулась к ливню спиной. Аккуратно, как канатоходец, перешагнула дремлющего Тарасова – и вдруг стало видно, что колени у нее дрожат.

– Я пойду, выпью чаю, – сказала она чужим голосом.

Оксана спрыгнула с перил и подошла к подруге, чтобы обнять ее. Секунд через пятнадцать хлопнула дверь корпуса.

Окс, оглядевшись, не заметила ни одной живой души вокруг, кроме них троих (если Тарасов еще мог считаться живой душой, распластанный на полу и укутанный одеялом, как гусеница или матрасы на верхних полках поездов). Отчего-то так было уютно. Очень уютно.

      Она подсела к другу и вдруг заметила, может быть, впервые, что есть в тишине не только скука, но и равновесие сердца.

Громыхнул гром, сверкнула где-то над морем молния. Может, она ударила как раз в их остров?..

– Зачем она поплыла за нами? – спросил Юра ровно. Казалось, ему было совсем неинтересно, но что-то подсказывало, что это вовсе не так.

С минуту Окс молчала, прежде чем что-то сказать.

– Ему, – она кивнула наконец на матрасного Тараскина за их спинами и невольно даже улыбнулась, – лучше знать.

– А мы? – тут же, словно ждал возможности сказать это долгие годы, выпалил Юра. – Ты осознаешь, что мы – точь в точь как тысячи других таких же Юр и Оксан? Гагарин полетел в космос в шестьдесят первом. Папе было десять. Конечно, меня он потом назвал Юрой! Как назвали и половину страны… Зачем нам вообще этот остров и эти игрушки? Света еще не в сознании даже, потому что мы заигрались.

Окс высунула руку ладонью к верху под дождь.

– А ты осознаешь, что ты, может быть, единственный Юра, который видел этот остров? И один из пяти человек, кто знает, че это за остров на самом деле? Во всем огромном союзе – больше никто. Осознаешь? И Света не в счет. Она вообще сама виновата – как можно так переть, ничего не продумывая и не готовясь? Одной!.. – девочка говорила уже не столько с Юрой, сколько с самой собой, она сыпала логикой и здравым смыслом, успокаивая саму себя, свою дрожащую и залитую водой руку и свое колотящееся безумно сердце.

Юра не смотрел на нее и не отвечал. Осторожно положил руку ей на плечо, приобняв, и Окс молча была ему благодарна.

Так их и нашел Ренат – еще более мокрый, из-за прилипшей одежды худющий, замерзший и злой. Тарасов заворчал, скомкал и бросил ему свое одеяло, едва не промахнувшись со сна и не закинув имущество пионерлагеря под ливень. Ренат поймал одеяло и закутался в него, так же молча благодарный своему другу.

Потом вернулась Марина, принесла чай и столько булочек, сколько влезло на поднос. Она не любила об этом говорить, но тот красивый вожатый, который так нравился их вожатой – ее старший брат, и сестренку он ненавязчиво, мягко оберегал. И теперь еще и ее друзей. Булочек было вдоволь, а через руку девочка перекинула еще два одеяла.

Они укрылись и сидели там, пока весь лагерь был занят Светой и ее здоровьем, а те, кого к ней не пускали, были заняты тем, чтобы как можно больше подглядеть и подслушать. И, как ни странно, никто их не потревожил.

– Макарова пошла за нами и застряла на острове, потому что сама не оставила ориентиров, а умельцев ориентироваться по звездам с ней не было, – подытожили тогда устами Юры. – Вдобавок, тучи наползли и сделали небо еще темнее, и мы успели вернуться до волн, а она уже нет. Осталась и пережила на острове ночь и половину следующего дня – и бог ее знает, что она там…

Тарасов высунул голову из-под нового пледа и с искрой прежней лукавинки прочитал Маяковского, совсем не так, как той ночью по грудь в воде. Но тоже красиво.

– Небо осмотрели

и внутри

и наружно.

Никаких богов,

ни ангелов

не обнаружено…

Марина не смогла возмутиться, что ее перебили, и только смущенно улыбнулась «Летающему пролетарию». Сашка все-таки поразительно умел читать стихи. Девочка переждала послевкусие этих строк и продолжила:

– Я только что спрашивала у брата, – пауза, – он сказал, что за Макаровой приедет мама и заберет ее, чтобы она не заболела. Все хорошо.

На этот раз вклинился Ренат, подрастерявший тени своей злости:

– С чего бы маме забирать ее? Она отделается переохлаждением, ну, с жаром полежит пару дней. Такое со всеми в лагере было. Смена же только началась!

– Хороший вопрос, – кивнула Оксана.

– Вот только для нас ли…

(– Юр!)

(– Все, молчу, молчу.)

– Саша там спит? – Окс тщетно попыталась заглянуть под плед, распятый на крыльце. Не получалось.

– Не сплю я, – буркнули из недр.

Девочка оживилась. Она перестала замечать вспышки на фоне черного неба и хлещущие потоки воды, увлеченная новой мыслью и захваченная новой идеей. Красивая.

– Ты когда вытаскивал Свету с острова, ниче странного не заметил? Она че-нибудь пыталась сказать или сделать? Че с ней было? Мы ж не знаем, в каком она состоянии на самом деле! А?

Тарасов замахал на нее рукой и подавил зевок.

– Ничего она не пыталась. Была почти без сознания, что-то шептала, как будто уже с температурой. Я сначала думал, что ей снится кошмар вообще, а потом оказалось не до раздумий.

– И мама забирает ее, чтобы не допустить простуду? – выгнул бровь Ренат.

Помолчали.

– Сыровато, – прост был общий вердикт.

– Сырее, чем мои сочинения о моем лете на пользу партии, – скривился Дима. – Мда. Ты права, Окс, если я правильно понимаю то, что ты пытаешься нам сказать.

И никто из них не озвучил свою мысль, не произнес вслух то, что подумал, и то, что надолго поселилось в их мыслях. Потому что если сказать, что разрушится магия, и останутся только слова, а все остальное пропадет. Поэтому им нужно было молчать – и они молчали.

2006 год. Лето с совпадениями

Наконец Ренат не выдержал и украдкой вытер бегущую по ноге капельку пота.

– Дядь Стас, а дядь Стас?..

– Ау? – сейчас же отозвался милиционер-хорек.

– А можно и мне сигаретку? Никому не скажу! Просто и правда день не из лучших.

Милиционеры переглянулись. Да говно день, что уж тут говорить!

– На, так уж и быть, – назад вытянулась рука с пачкой «Мальборо». – Но только одну, и чтобы ни одной живой душе, понял?

– Понял, дядь, спасибо.

Ренат вытащил две. Зажигалка болталась там же, и он крутил ручку на дверце, пока не опустилось стекло, а потом курил и смотрел на родные образы, старые добрые образы, которые вставали перед ним между дымом и черным небом.

Ему улыбались веселые юные лица и нежной дымкой белел могильный мрамор.

2006 год. Лето случайных воспоминаний

Юрий подхватил малышку на руки и исчез в парке, словно торопясь забыть едва забрезжевшее в его памяти и – не приведи господи – не дать малышке пропитаться этим забрезжевшим.

Он шел, ненароком попадая в такт музыке. Его шаги отдавались уже не легким шорохом, как мужчина за собой помнил, а тяжелой поступью – и он отстраненно удивился, когда понял, что не почувствовал ничего. Так должно было однажды стать, ну и стало. Как будто он мог что-то сделать. И так нормально, в конце концов, да?

За деревьями мерцали разноцветные огоньки, запахло тиной и химией от водных горок. Невыносимо захотелось курить, хотя запах сигарет он, пионер и приличный парень, помнил только от других. От каких-то мальчишек в лагере, например, или от коллег сейчас. Да и не при ребенке же. И вряд ли он, Юрий, вообще умел это делать. Оксана, его жена, когда-то давно, в незапамятные времена, тоже пахла сигаретами и фруктовой жвачкой по пятьдесят копеек (потом стала по рублю, и Оксана страшно ругалась, почти так же, как когда ее звали сокращенным «Окс»). Но незапамятные времена давно прошли. Так что несбыточная мечта о пачке сигарет так и осталась несбыточной – зато в отдаленной музыке, доносящейся словно со дна ванны, и в ночных тенях было что-то очень царапающее, что-то важное.

Ксюша, сонная малютка, льнула к отцовскому плечу и сквозь полудрему что-то едва слышно лепетала.

– Облако-мальчик, мальчик не облако, а камешек…

Обращать внимания на это было не нужно – Юрий знал по опыту, что если просто согласно мурлыкать в ответ, дочка заснет через несколько минут. Детский лепет становился все тише и тише.

И тут он услышал голос, в первую секунду чужой и странный, а во вторую пронявший до дрожи где-то в поджелудочной.

Сколько лет прошло, а Юра до сих пор слышал этот голос, голос отважного странника Сашки Тарасова, стоило прислушаться к тишине и вспомнить Маяковского. Это резало по сердцу ощутимо больно, а, вообще-то, смешно сказать: он, мужик за тридцатник, покрывался гусиной кожей и замирал, услышав что-нибудь из стихов ассенизатора революции. А перед глазами вставала картинка, до дрожи живая: как Сашка Тарасов, с застывшим лицом и взглядом, направленным куда-то за горизонт, куда не заглянуть простым смертным, читает неровную лесенку для Окс, почему-то именно для нее, веселой и пьяной, тоже смотрящей куда-то в несуществующие дали, и от этого мороз по коже и звенящая внутри пустота.

Как-то в Москве он был на станции Маяковской. Группа туристов затормозила прямо в метро, и какой-то француз на картавом, неловком русском читал отрывки из «Летающего пролетария». Почему именно это он выбрал? Почему именно те строки? Юра этого не смог бы узнать, даже если бы захотел. Но он и не хотел, конечно.

У него в голове звенело, захватывая и выжигая все остальные мысли, голосом мертвого, мертвого, мертвого Саши Тарасова, как будто тот заливался хохотом и беззаботно предсказывал:

Десятилетие

страницы

всех газетин

смерть начиняла -

увечья,

горе…

Но вздором

покажутся

бойни эти

в ужасе

грядущих фантасмагорий…

Существуй ад, как по Данте, на самом деле, на его, Юры, личном, персональном кругу Тарасов был бы всегда жив, всегда весел, немного пьян. Просоленный морем, непоколебимый, верящий в какие-то свои идеалы – и беззаботно это свое расплескивавший в мире вокруг. Громкий Тарасов, который стоял по плечи в ночной черной воде и читал Маяковского. Но вздором покажутся бойни эти…

«Вечноживой Тарасов – вот уж напасть всех напастей!» – хохотнул Юра про себя, но даже внутренний голос его дрожал. В ужасе грядущих фантасмагорий…

Ксюша прильнула к его плечу особенно мягко и прекратила лепетать. Кажется, заснула. Бедная девочка устала за длинный вечер, но держалась молодцом, и это, кажется, забрало ее последние силы.

– Скоро мы будем дома, – пробормотал Юрий, – мама Оксана сделала уже, наверное, свой маникюр, и пюрешка приготовилась, поэтому можно будет провести самый хороший и самый нормальный домашний вечер. Как всегда. Но ты, малая, надеюсь, просто отлично поспишь.

Оксане нравилось, когда муж нянчится с дочкой. Еще Оксане нравились женские посиделки, и домашняя кухня, и сидеть перед телеком, обнявшись – телек был новый, большой, Юркина особая гордость. Оксане правда все это нравилось, и более милую жену нельзя было и желать. Юркина особая особая, нежная гордость.

Оксана не могла вспомнить, чтобы она была когда-нибудь в летних пионерских лагерях – но все равно с Юркой не спорила о его сумрачных воспоминаниях насчет их знакомства. Это был ее принцип, и споры вообще никогда не приводили ни к чему хорошему. То ли дело ласковое, почти кошачье мурчание на ушко, а?

Но до дома нужно было еще ехать на машине и подниматься в подъезд, душный и темный, пахнущий – в лучшем случае – дешевой влажной бумагой из почтовых ящиков. Но здесь, в парке, пахло свежестью и мокрой травой, водорослями, дневными сладостями и легкими деньгами для аттракционщиков. (Юрий не то чтобы был против, просто трезво смотрел на вещи, то и дело поправляя очки).

А еще – он готов был поклясться, что слышит, как играет побудку горнист. И хотя он знал, точно знал, что в лагере сейчас мертвая тишина, звук горна ввинчивался в его голову с неотвратимостью красных галстуков, вечерних свечек и отрядной кричалки. Мозг упорно сопротивлялся, бросал все последние силы – и неизбежно проиграл, сдавшись под напором звонкой мелодии подъема в пионерском лагере на берегу Черного моря.

Крохотная девочка на плече оказалась его якорем в объективной реальности. Пока Юрий дошел до машины, он страшно устал – и потому даже не возмутился, не гаркнул злым шепотом, когда увидел тень, прислонившуюся к капоту его автомобиля. Только вздохнул.

– Добрый вечер… – утомленно. – Вам чего?

Это был пацан, совсем мальчишка. На вид вроде был лет четырнадцать, но держался он как взрослый, и поэтому, наверное, ему не меньше шестнадцати. «Может, семнадцать,» – рассудил мысленно Юрий, как можно тише открывая заднюю дверь и укладывая дочку на сиденье. Дверь так же тихонько закрылась, и только после этого мужчина по-настоящему обратил внимание на незнакомца.

Тот как-то кривенько, но беззлобно улыбался.

– Есть покурить? – спросил вдруг воровато, и Юрий уже понял, что пришел тот вовсе не за сигаретой.

Ему пришлось разочаровать парнишку и покачать головой. Это было искренне.

– Жаль, – непередаваемый холод в голосе и та же неровная улыбка. – А вы… – он явно терялся, хотя не привык теряться. Выглядел при этом жалко. – А вы рассказываете ей сказки или истории про свое детство?

Юрий нахмурился, примерившись, как бы половчее согнать этого странного парня. Это не слишком-то нормально: появляться вот так посреди ночи, рассиживать на чужих автомобилях, выпрашивать покурить и справляться о делах его дочки. Вообще ни капли нормальности.

– Слушай, ты же вроде не дурак… – начал мужчина не спеша.

Еще до конца фразы его собеседник отскочил в сторону, поднял руки в извиняющем жесте и стал отступать спиной вперед в темноту. А потом вдруг хрипло, каким-то чужим, не детским голосом заговорил, едва не переламываясь от собственных слов, и жадно вдыхая на каждом знаке препинания и иногда попросту между слов:

– Я… я тогда был мелкий и тупой. Остальные тоже, но кто-то был просто ослепительно хорош в своей юношеской дури. Сашка, например. Он-то был лучшим. А теперь умер.

Юрий понимал одно слово из четырех, и на знакомом имени, так странно, так чудно резонирующем с его мыслями, только больше нахмурился. Паренек ему совсем разонравился. Сашка?..

– Вот как?.. – сорвалось само с его губ.

Незнакомец понял все по-своему. Энергично, почти в истерике закивал:

– Ему тем летом, ну, тем самым летом, было четырнадцать, а не тринадцать, как всем нашим. В поезде исполнилось пятнадцать, – он сжал кулаки, но не изменился в лице. – Так что Афганистан. Восемьдесят восьмой год.

Юрий не хотел его слушать и понимать. Но тоже слушал песни во дворе, и знал то, что знал каждый мальчишка, родившийся в семидесятые.

– Восемьдесят восьмой. Это же…

Набатом цифра забилась у него в груди.

И воздух

гремит

в давнишнем марше…

– Он месяца не дождался последнего боя. Теперь он сам – последний бой…

Паренек развернулся и ушел, словно чужой, не обращая больше внимания ни на растерзанного и раскуроченного изнутри Юрия, потерявшегося в настоящих воспоминаниях и настоящем, ни на его спящую на заднем сидении дочку. Просто молча ушел, вроде бы в сторону автомобильной дороги.

Но Юрию было теперь на него плевать – интересовало что-то горькое у себя под ребрами.

Он стоял так черт знает сколько времени, стоял и просто смотрел в черные ветки деревьев и парк в отдалении, кажется, никогда не засыпающий, несмотря на указанные черным по белому часы работы. Что происходило в его голове – загадка. Но он потом тряхнул ей, словно отгоняя диковинные мысли, повел плечами и пошел к водительскому месту.

Завел машину, вырулил на асфальт как можно мягче и уехал. По пути он оглядывался на спящую Ксюшу, а когда до дома осталась всего треть пути, даже принялся напевать что-то себе под нос.

Хорошо все, что хорошо кончается. Он привез Оксане историю, которая надолго станет гвоздем программы в кругу родственников и друзей, и Оксана будет рада его видеть. Все хорошо.

Он и сам не заметил, что мотив, невольно зудящий в груди и рвущийся на самый кончик языка – старая песня, незамысловатая и даже элементарная, которую нестройным хором хриплых голосов пели с напускной сдержанностью. Там седой мальчишка, Афганистан, автобус и всего, кажется четыре аккорда. И целая бездна черт знает чего.

А воздух все гремел и гремел в давнишнем марше.

2006 год. Сказочка про другое лето

Ренат сидел на неудобном осколке скалы на пустынном пляже, болтал голыми ногами в воде. От берега до острова было ровно столько же гребков, как и тогда – и он еще подумал, что и сто лет назад, должно быть, доплыть туда было не сложнее.

Ему захотелось окунуться в воду с головой, смыть с себя все, что к нему пристало и прилипло за эти годы, и вынырнуть снова – тринадцатилетним. По-настоящему тринадцатилетним, а не только внешне. В последнее время даже этот обман стал давать трещину: его принимали за почти совершеннолетнего, хотя роста в нем не прибавилось ни на сантиметр. Однажды он показывал фотографии из лагеря и, добавив к ним еще десяток лет, соврал, будто его точная копия на черно-белом снимке – его отец… Ну конечно, отец. Кто же еще.

Но Ренат знал, что никогда в эту воду не полезет и не приблизится к островку больше ни на шаг. Это было место, куда лучше не возвращаться.

До того, как приехать сюда, он говорил себе, успокаивая, что всего лишь научился здравомыслию. Что в этом нет никакого смысла, и он только создаст себе лишние проблемы, если его поймают вблизи пионерлагеря, без взрослых и без объяснения, откуда он пришел сюда и что здесь забыл. Но на самом деле он ужасно боялся, у него просто поджилки тряслись при мысли о том, что ему снова придется взглянуть им в глаза.

Встретиться взглядами с тремя бестелесными призраками, красивыми, как даже не рисуют на картинах, печальными и удивительно тепло схожими между собой чертами правильных, приятных лиц. Мертвых, мертвых лиц.

Никаких вытянутых вперед рук, телевизорной ряби и неразборчивых бормотаний, типа «ты разбудил нассссс, ты теперь нам заплатишшшшь, мы пришшшшли за тобой…». Но их молчаливая грусть пугала гораздо больше. Это было невыносимо. Еще и потому, что он после той встречи отчасти на них походил.

Ренат не хотел пережить снова ту встречу, ни мертвым, ни еще живым. Превратиться в бессвязно шепчущую какие-то отрывки предложений Светку ему тоже совсем не хотелось. И седеть, раз уж естественным путем не поседеешь. Поэтому он просто сидел на скале, болтал в соленой воде ногами и вытаскивал из волос сухую траву. Вспоминал этот же пляж двадцать с лишним лет назад и на опасную секунду давал себе сладко обмануться им, поверить шепоту волн и барханам песка – что он вернулся во время, которого больше никогда не будет.

      Это было чудо как легко и хорошо.

1985 год. Обычное лето

Смена продолжалась. Ни руководство лагеря, ни вожатые не паниковали и не переживали – по крайней мере, внешне: не только репутация, но и девочка была спасена. Ее и правда забрали родители, а она все жалась к маме, упорно не оглядывалась, так что ребята, как ни старались, не смогли ни на мгновение выхватить ее взгляд. Больше об этом не говорили.

А на следующий день снова лил дождь. И на следующий. Смывал следы поисков и следы чего угодно еще на земле, смывал остатки этой истории, как ее услужливо затирала бы память. А потом вдруг к вечеру распогодилось: небо посветлело, сквозь завесу облаков проглядывало чистое закатное небо, а капли воды алмазами блестели на всем, что недавно выглядело угрюмым и замерзшим.

Парни-вожатые за четверть часа отыскали где-то сухие дрова, сложили их на костровой. За минуту пионеры окружили их, загалдели десятки голосов, запахло оживлением, хлебом, чтобы жарить его над огнем, энтузиазмом и, в общем, настоящим пионерским лагерем. Уже тренькала пока невидимая в толпе гитара.

Вожатая в компании своих коллег снова рисковала голосом:

– Пятый отряд, сядьте на свои места! Второй – вот ваши! Не лезьте в костер! Не бросайте туда мусор! Ребята! Ребята, вы же пионеры! Ребята!..

Они поддавались неохотно, словно голоса наставников и наставниц прорывались сквозь плотный слой ваты. Удивительное дело: к костровой все бежали, обгоняя ветер, но рассаживались по местам с грацией тысячелетних старух. Гитара переходила из рук в руки, хотя пока не было сыграно ни одной песни.

Дрожали голоса и трепетали сердца. Лагерь ожил, уже ощущая на вкус, уже предвкушая, как грусть, скуку и страх выжжет веселый огонь.

Наконец, расселись. Угомонились даже самые хохочущие и самые дерзкие, все, все сели и вперили взгляды в разгорающийся огонь. Пламя занималось неохотно, с ленцой, но все же занималось – и чем выше поднимался костер, тем тише становился нестройный гул голосов и тем быстрее темнело небо.

Многое может измениться, многое может случиться, но есть в течении жизни словно реперные точки, отмеченные самой вселенной. Они будут неизменны, шел ли дождь или выжигало все на своем пути палящее солнце. Они просто будут. Так был в тот вечер пионерский костер и была гитара, был танец искр между землей и небом. А остального и не было.

Тарасов вдруг казался самым младшим из своего отряда, совсем мальчишкой, октябренком, далеко еще не «парнем» и не «молодым человеком». Если он и замечал это, то ему, конечно, нравилось.

Зато Оксана словно притихла, была необыкновенно задумчива и спокойна. А Марина рядом с ней хохотала за двоих, полной грудью вдыхала воздух, пахнущий растопкой и хвоей, сухарями и мокрой землей, и, раскрасневшаяся, энергично кивала в ответ на какие-то нашептанные Димой ей на ухо глупости.

А Ренат… он и не изменился, вроде. Остался такой, какой был. Просто Ренат, что с него взять.      И когда пришло время рассказывать истории по кругу, делясь сказками, выдумками и фантазиями, которые напел им за эти несколько дней затяжной дождь, именно Ренат взял слово, подняв палец и терпеливо дожидаясь тишины. Тишину ему сделали за полминуты, до того непривычно было видеть его в роли рассказчика. Ренат не обиделся, только сам себе улыбнулся. И начал:

– Знаете, что было здесь, в Крыму, во время Великой Октябрьской Революции и несколькими годами позже? Здесь большевики уничтожали всех возможных врагов, чтобы обезопасить партию. И была здесь одна семья, фамилию которой вымарали изо всех архивов, и известно только, что были в этой семье два брата, которые стали белыми офицерами, и их младшая сестренка, которая очень их любила. И братья ее любили тоже. Они все детство проводили вместе, уплывали далеко в море, прыгали со скал в воду и бегали друг за дружкой по пляжу. А потом прошло много лет, большевики обезоружили братьев, уже взрослых офицеров, и собирались расстрелять их за измену Родине. Сестренка хотела помочь своим братьям, принести револьверы, патроны, спасти их и спастись самой, поэтому спрятала оружие на островке и помогла им и их друзьям бежать. Но большевики не дремали, и убили сначала ее, потом двух друзей, а напоследок ранили в спину обоих братьев. Они все-таки сбежали, добрались до острова и отыскали оружие, но не успели им воспользоваться: девушка так тщательно заворачивала патроны, чтобы они не намокли, что братья умерли от ран прежде, чем смогли развернуть клад. На острове, только камни, скалы, белый тайник с оружием и два непогребенных скелета братьев-офицеров. Лежат, наверное, и по сей день там, потому что никто об этом не знает и некому больше их спасать. Такая вот история.

Воцарилась тишина, нарушаемая только треском поленьев в костре.

– И в чем, Ренат, ее мораль? – спросила вожатая, кашлянув и как-то неловко управляясь с голосом. Ей показалось, что она зря это сказала, но кто-то же должен был?

Ренат усмехнулся совершенно тарасовской усмешкой.

– А нет ее. Просто такая история о неудачном побеге, – и, не услышав от вожатой больше ни слова, Ренат с каким-то внутренним вызовом оглядел круг ребят. – Еще вопросы?

Взметнулась рука.

– А во что она спрятала оружие?

– Вот в такой ящик из тонкого железа, с острыми краями и выгравированном на крышке их общим портретом. Работы неизвестного мастера. Подарок на новый год.

Марина что-то прошептала Диме на ухо, тот легонько толкнул ее локтем под ребра. Краем глаза она заметила, что Окс нахохлилась и обхватила себя руками, словно бы замерзла, хотя от огня шел жар, да и ночь была теплой. Марина еще подумала, что Тарасов тоже должен был это заметить…

– А откуда ты все это знаешь, если ничего так и не нашла и вообще некому искать? – спросила она, не поднимая руки.

Ренат кивнул вопросу, словно учитель, ждавший этого то своей самой догадливой ученицы.

– Моей бабушке это приснилось в ночь, когда ее предки-татары много веков назад молились своим идолам. Ей иногда много всякого снится, а я приезжаю в деревню и слушаю эти истории. В основном они плохие, скучные, но попадаются такие, как эта. Особенно они хороши, если умеешь придумывать сценарии, – он улыбнулся, показав зубы. – Она сказала, что там теперь будут твориться вещи странные и страшные, что белые офицеры и их сестра вернутся и уведут с собой любого, кого захотят, и он навсегда застрянет во времени. А кому-нибудь из вас что-нибудь снится?

Тему подхватили, принялись обсуждать, шептаться и рассказывать в голос одновременно. Вожатые махнули рукой и не стали вклиниваться – только сидели и слушали тянущиеся одну за другой байки, чуть снисходительно, чуть сонно, витая наполовину в своих мыслях. Вожатая коснулась руки парня с гитарой и не дернулась в сторону, только алые отсветы костра ярче расцветили ее лицо.

Вечер плавно перетекал в ночь, рассказы о снах – в сны, а сны – в жизнь, замысловатую, постепенно приобретающую новые цвета, как приобретали цвета телевизоры с непрерывно растущими экранами.

Окс молча встала и побрела прочь от костра, забыв одернуть платье и поправить волосы. Еще одна тень метнулась следом за ней.

Одиночество девочки нарушили едва слышимые шаги за спиной. Стоптанные кеды, загорелые длинные ноги и танцующий шаг.

– Тарасов, – утвердительно.

Он не ответил, только подошел еще ближе и осторожно обнял ее, окружая запахом дыма. Окс уткнулась носом в соленое плечо, и это выдало ей еще один крохотный, неважный секрет: Тарасов снова бегал под дождем купаться. Ему легко было доплыть до острова в любую погоду.

Самонадеянно и бессмысленно.

Их поглотила темнота, и сказали ли они что-нибудь друг другу, стало еще одним крохотным и неважным секретом. Пионерские лагеря ведь и нужны, чтобы эти секреты собирать и хоронить, да?

-–

Фотография на обложке сделана автором книги

Примечания

1

26 декабря 2006г был принят законопроект «О государственном регулировании деятельности по организации и проведению азартных игр», суть которых состояла в укрупнении и концентрации игорного бизнеса в четырёх специальных игорных зонах.

(обратно)

2

13 июля 1985 года состоялся благотворительный фестиваль на стадионе «Уэмбли» и стадионе имени Джона Фицджеральда Кеннеди в Филадельфии, США. Выступали Боуи, Элтон Джон, Queen, Стинг, U2, Пол Маккартни, Black Sabbath, Мадонна, Led Zeppelin, Мик Джаггер, Тина Тёрнер, Боб Дилан, Кит Ричардс, Ронни Вуд и многие, многие другие. Деньги с концерта были перечислены в фонд помощи пострадавшим от голода в Эфиопии в 1984-1985 гг.

(обратно)

Оглавление

2006 год. Лето как лето.

1985 год. Душное лето

  Горнист играет раз

  Горнист играет два

2006 год. Лето вдоль дороги.

1985 год. Лето, которое не скупилось на дожди

  Горнист играет четыре

2006 год. Лето с совпадениями

2006 год. Лето случайных воспоминаний

*** Примечания ***