Полынь [Ирина Владимировна Курчавова] (fb2) читать онлайн

ПОЛЫНЬ

Анжелика не сводила глаз с закипающего молока, когда хлопнула входная дверь, и в кухню тут же ворвался её муж. Вернее, не совсем в кухню: он застыл ровно в дверном проёме и выжидающе молчал, причем, что конкретно он выжидает, Анжелика не знала. Нет, она догадывалась, особенно с учетом того, что час назад застала своего мужа в собственном авто, целующимся с какой-то дамой. Целующегося так самозабвенно, что он даже не сразу расслышал стук в оконное стекло. Дама ахнула, а Геннадий выскочил из машины, стараясь не упасть и пытаясь схватить за руку убегающую Анжелику.

Она ничего ему не сказала, нацепив на лицо этакую полуулыбку, скрывающую обычно крайнее недоумение и растерянность.

С этой вот самой полуулыбкой Анжелика забрала из детского сада захворавшую дочку. Зашла в магазин, чтобы купить мёда и молока. Улыбаясь, уложила ребенка в постель с градусником. И с этой же улыбкой стояла сейчас перед плитой, ловя момент, когда можно будет отключить газ.

Геннадий немного постоял в проеме, затем все-таки прошел в кухню и опустился в кресло обеденной зоны.

– Будешь ужинать?– спросила Анжелика. Спросила тем самым приветливым голосом, которым спрашивала всегда.

– Рано еще, – буркнул Геннадий.

– Ладно. Маша заболела…

– Что с ней? – подскочил муж.

– Забрала из садика с высокой температурой. Вот, молока вскипятила, сейчас дам ей с мёдом…

Гена прошёл в детскую. Что-то спросил у дочки, та что-то прохихикала в ответ.

Анжелика старалась не давать рукам отдых. Если она сядет, задумается, вспомнит… Нет. Руки достали мёд, смешали с молоком и маслом. Убрали все лишнее со стола, стали накрывать его к ужину. Затем Анжелика зачем-то вымыла чистую плиту и стала оттирать неоттираемое пятно с кухонной раковины. В дверях снова появился муж.

– Я хочу знать о твоих дальнейших планах,– женщина резко повернулась к нему. Её голос был тих и вкрадчив, она полностью владела собой. – Только о них. Меня не интересуют детали типа «как давно» и «почему»… Мне важно знать: ты намерен сохранить эту семью или создать новую с… другой женщиной?

На последних словах струна, натянутая внутри неё, дрогнула, и Анжелика едва не позволила себе заплакать. Но разум приказывал сердцу повременить с эмоциями, и она продолжила:

– Потому что жить с тобой, разделяя тебя еще с кем-то – для меня недопустимо. Если ты решишь остаться со мной, не разрушать семью, не бросать дочку…Забыть и разом оставить то, во что вляпался… Если ты останешься, я всё забуду и никогда не вспомню.

Сейчас Анжелика, собрав в кулак все своё мужество, была уверена в своих словах, как никогда.

– Но в том случае, если у тебя там… серьезные намерения и сильные чувства – я не стану тебе препятствовать. Удерживать, уговаривать, истерить. Ты – взрослый человек, и это твой выбор. Хочу только надеяться, что ты не пожалеешь о нём.

Она старалась не смотреть на мужа, потому что знала: если посмотрит, сразу расплачется. И это будет неправильно, это будет манипуляция, давление. А ей совсем не хотелось на него давить, ведь тогда муж не сможет поступить правильно, и тогда начнётся ад. Она не понаслышке знала, что когда человек выбирает что-то не по своей воле, а под давлением – ничего хорошего, как правило, не выходит.

Поэтому эмоции нужно сдержать, а чувства задвинуть назад. Она даст им выход позже, когда никого не будет рядом. Лучше всего ночью, в темноте спальни… Или в прохладной тишине кухни…

Но не сейчас, когда больше всего на свете хочется упасть, свернуться клубком и завыть, словно раненая в сердце волчица.

Симона жила в небоскрёбе на одном из последних этажей, так что каждый раз приходилось иметь дело с душным лифтом. А духоты Гена терпеть не мог. Зато какой вид открываться с увитой цветами лоджии – дух захватывало! И он подолгу курил там, медленно обводя взглядом ночной или рассветный город. Курил, пока Симона, одетая в прозрачный халатик, не выхватывала у него сигарету и не утягивала его на жесткий диванчик, стоявший тут же.

Гена не любил заниматься этим прямо здесь, под открытым небом,. Хоть лоджия и была надёжно прикрыта с боков перегородками, ему казалось, что они делают это у всех на виду.. Но Симоне нравилось. Она вообще любила, когда все на нее смотрят, и вся жизнь её была в том, чтобы показывать себя со всех сторон и во всей красе. И, надо признать, в этом девушка добилась определенного успеха.

Длинные, густые волосы, большие, как у анимационных красавиц, глаза, изящные жесты, легкая, привлекающая взгляд походка. Немудрено, что Симоне вслед оборачивались все – начиная от маленьких девочек и заканчивая престарелыми отцами семейств. Поведение её тоже было безупречным. Она не была резкой или вульгарной, общительной, но не болтливой. Имела сотни друзей, но ни с кем не трепалась о пустяках, все разговоры были сугубо по делу.

Гена познакомился с ней на каком-то интернет-форуме. И даже уже не вспомнить, о чем они говорили в первый раз, но тогда Симона показалась ему настолько интересной и милой, к тому же облеченной в какую-то тайну, – что мужчина, который никого, кроме своей жены, за женщин не признавал, решил встретиться с этой чаровницей, которая даже виртуальной беседе умела придать оттенок очарования и загадочности.

Всё понеслось. Закружилось с такой невероятной скоростью, что Гена перестал ощущать время. Словно в омут бросаясь в отношения с Симоной, он не заботился о предосторожностях, не придумывал оправданий, вообще не считал, что поступает плохо. Ему было так хорошо, с этой женщиной, что казалось, что так и должно быть, будто это естественно – любить Симону, жить с ней, даже имея жену и ребенка. Временами он чувствовал себя словно околдованным, чувствовал, с какой силой тянет него к этой женщине. Чувствовал её власть над собой.

Они никогда не говорили о его семье и жене, хотя Симона с самого первого дня знала о положении вещей. Их все друг в друге устраивало, и совсем не хотелось ничего делить и выяснять, никого вмешивать в свои отношения. Им, как и любой влюбленной паре, хотелось сохранить эту идиллию на как можно более долгий срок. Однако…

Ложка дёгтя. Или полынного настоя. Так Гена называл своё состояние всю последнюю неделю после того дня, когда, собрав вещи, перебрался жить в Симоне.

Любовница ничего не сказала ему. Показала шкаф, куда он может положить свои вещи. И всё с её стороны было, как всегда – ласки, обожание, чарующие речи и абсолютное безразличие к его личному пространству. Всё, ради чего раньше он и стремился быть с ней.. Но теперь, после разговора с женой на их собственной кухне, Гена уже не мог так самозабвенно упиваться отношениями с Симоной.

Он ожидал от Анжелики чего угодно: скандала, истерики, слёз, угроз. Так поступила бы любая женщина, заставшая мужа с другой. Ему так казалось. Но не она. Не его жена. Его жена спокойно предоставила ему свободу выбора. И никаких условий. И никаких слёз и выяснения отношений.

Гена знал, что Анжелика любит его. Знал по заботе её о нём. Знал по тому, как она обнимала его, или как отстранялась, когда он хотел побыть один. Знал по её отношению к его работе и увлечениям: ведь она не любила их, порой терпела от них лишения, но вслух никогда не выказывала неудовольствия. Анжелика принимала всех его друзей и родственников, знала, как ему угодить, умело скрывала своё неудовольствие чем-либо и никогда никого не осуждала.

Почему-то Гена думал, что его жена, как всякая современная женщина станет бороться за свою любовь, за свою семью. Почему она дала ему свободу? Почему разрешила делать все, что угодно?. Может, потому, что никогда не считала его своей собственностью? Потому что уважала его выбор, даже если этот выбор был ошибкой?…

И вот теперь это откровение не давало ему покоя. Поступок Анжелики еще тогда, дома, поверг Гену в недоумение. И он ушел, скорее, по инерции, или из вредности, или из чувства вины. Горькой вины. Горькой, как полынь…

Детство. Бывало, наешься без спроса варенья из бабушкиной банки. Так наешься, что скулы сводит. И голова, словно пьяная, мыслей никаких нет, и двигаться не хочется. А в ящике буфета, возле домашней аптечки у бабушки хранился пузырёк с настойкой полыни. От чего или для чего бабушка её принимала, маленький Гена не знал, но однажды, как все любопытные дети, решил её попробовать. И попробовал-то чуть-чуть, с края ложечки, а горечь была такая, что казалось, язык облезет. И не заешь ничем. Даже то самое варенье не помогает…

Тишина. Спокойная, ровная, как поверхность лесного озера в предрассветный час. Осязаемая и даже, кажется, нерушимая. На душе тишина.

Она опустилась на сердце той ночью, когда Анжелика закрыла дверь за мужем, ушедшим к другой женщине. Нет, сначала, естественно, были слёзы, и неподвижно сидящий у изножья супружеской постели женский силуэт. А потом пришла эта тишина. Словно душу, вот-вот готовую разорваться на неровные клочья, кто-то обнял. Не дал сломаться. Смазал успокаивающим бальзамом кровоточащие раны и укачал на руках.

Тишина жила в душе всю следующую неделю, пока дома выздоравливала дочка, а телефон разрывали сочувствующие звонки друзей и родных. Все знали – кому-то он сказал, кто-то у неё выпытал. Анжелика реагировала спокойно, отвечая всем примерно одно и то же: у нее все в порядке, помощь ей не требуется, развеиваться она не хочет. Ни перед кем не рисовалась, отвечала то, что действительно было на душе.

– Дочка, хочешь, я временно у тебя поживу?

– Зачем, ма?

Мать вздохнула. Она и сама понимала: дочь её – самодостаточный человек, какая-то специальная поддержка ей не требуется. Но как же жалко, что муж её оказался таким непутевым.

– Но, если что, – мамин голос был полон нежной жалости, – ты знаешь, что всегда можешь рассчитывать на нас с папой.

– Конечно.

– Думаешь, он вернётся?

– Не знаю, мам, – это было правдой. Или надеждой.– Пусть живёт с той, с кем ему лучше и спокойнее. Я и вправду желаю ему счастья. Того счастья, какого он сам себе пожелал бы.

– Ты и вправду святая, дочка, – вновь вздохнула родительница.

– Да ну тебя, мама…. Я просто хочу, чтобы всем было хорошо.

– Всем ли?..

Анжелика старалась не думать о самом факте предательства. Он том, что жертва здесь именно она. Она смотрела на ситуацию как бы со стороны, пытаясь объять и защитить интересы каждого. Ну и что, что Геннадий встретил и стал жить с другой женщиной? Значит, ему с ней лучше. Значит, там он чувствует счастье. Как может Анжелика препятствовать чужому счастью? Тем более счастью того, кого любит. Того, кто всегда занимал её мысли, с чьим мнением она считалась при любых обстоятельствах. Кого всегда ждала и сейчас ждет, не смотря на то, что случилось. Ждет звонка, смс-сообщения – чего угодно, лишь бы подтвердилось одно: ему не все равно и хотя бы часть, крошечную частичку его мыслей она все-таки занимает.

Она ведь может его ждать, правда? Ведь этого ожидание – его не видно, ни для кого оно не заметно. Никто над ним не посмеется и не осудит её, Анжелику, сразу, с первой минуты простившую своего загулявшего мужа и давшего ему самое ценное, что есть у всякого человека – его свободу.

Она ждала его каждую минуту, каждое мгновение дня. А ночь, когда это ожидание уже переливалось через край, она выплакивала его, все так же сидя на полу в спальне. И тишина по-прежнему накрывала ее раскалывающуюся на части душу. А из глубины памяти всплывала однажды где-то вычитанная молитва Ангелу хранителю. И так, каждую ночь вытаскивая из давно забытого по словечку, Анжелика вспомнила крохотную книжицу с детскими картинками и короткими молитвами.

Детский молитвослов – его маленькой Анжеле подарила незнакомая старушка в храме, куда они с мамой зашли однажды. Всего однажды – родители не были церковными людьми, верили в Бога или нет, Анжелика не знала. И книжечка эта с молитвами затерялась потом при переезде…. Но до того девочка успела не только прочитать, но даже выучить несколько молитв наизусть.

Это новоприобретенное воспоминание и слова детской молитвы словно теплым одеялом окутывали уставшую Анжелику, давая сил переживать своё горе и укрепляли в ней надежду и веру во все хорошее.

Всё не то. Всё не так. Зачем он здесь? Кто эта женщина, и почему он с ней, а не со своей женой? Как она сейчас там? И где взять мужества, чтобы попросить прощения? Миллионы вопросов, а он – как растерянный маленький мальчик, заблудившийся во взрослом мире.

Всё, что еще пару недель назад казалось таким прекрасным, к чему он стремился всей душей и телом – все это сегодня до жути раздражало Гену. Вызывало отвращение.

Симона жила своей жизнь, никого ни к чему не принуждая, но и с потребностями других особо не считаясь. Ну и что, что в ее квартире поселился мужчина? Это ничего не меняло. Не меняло её пристрастия к барам и ночным клубам. Не меняло стиль одежды и любовь к чересчур прозрачным тканям (лучше бы голая ходила – то же самое, ворчал Гена). Симона никогда не говорила, куда уходит и когда вернется, совершенно не скрывала своих переписок с другими мужчинами, назначала встречи прямо на глазах у сожителя. Короче говоря, эта женщина не собиралась прощаться со своей свободной и холостой жизнью ради кого-то одного. На его удивление и злость она не реагировала. Симона по-прежнему ласкалась к нему, как кошка, но и жила точно так же – гуляла сама по себе, не имея хозяина.

Гена видел: эта женщина его не любила. Да, она выполняла его прихоти, в телесном смысле давая ему все, чего бы не попросил. Они могли гулять до утра, кататься на машине на бешеной скорости, сутками не вылезать из постели. Но все это Симона любила и сама, без него, и могла аналогично проводить время с кем угодно. Гена не был для неё единственным, не был родным.

Он не мог поделиться с ней сокровенным, не мог рассказать ей о своих чувствах. Что ему вдруг резко стало холодно рядом с ней. Как сильно он скучает по дочке, и как рвёт его сердце чувство вины перед женой. Симона просто посмеялась бы над ним….

Теперь Геннадий четко осознал, насколько сильно ошибся.

Анжелика стояла возле церковной ограды, не в силах преодолеть стеснение и войти с храм. Она никогда раньше не приходила сюда, если не считать одного того раза в детстве, и потому чувствовала себя неловко. Как-то, наверное, нужно себя здесь вести… по-особому. Столько всего разного, часто нелогичного и противоречивого, слышала она о Церкви и её служителях и служащих. Но что-то подсказывало: всё это не то. Церковь – это что-то другое, существующее на Земле для утешения. Люди подсознательно это чувствуют и потому в случае беды идут сюда. Вот и она, Анжелика, тоже здесь.

– Ангел! Ангел прилетел! – услышала она откуда-то сбоку звонкий, смешной от легкой шепелявости голос. Повернула голову и увидела Марийку.

Анжелика сразу узнала её – местную блаженную, как все её называли. Хотя сама она никогда не общалась с Марией Васильевной (так давно, еще в миру, звали старушку), но много про неё слышала.

Марийка уже много лет жила возле храма. Уйдя из дома после гибели в авиакатастрофе всей семьи, она взяла на себя подвиг юродства с целью, одной ей да Богу ведомой. Часто сидела в церковной аллее, долгим взглядом провожая и встречая прихожан. А если с кем заговаривала, люди знали – неспроста.

Марийка подбежала к Анжелике и заглянула ей в лицо своими внимательными глазами. Девушка застеснялась, и, пробормотав «простите», хотела отойти в сторону, но Марийка ухватила её за руку и потянула к храму.

– Сделай то, зачем пришла, – прошепелявила старушка и уже громче, нараспев затараторила: – Ангел Божий помолиться прилетел! Ангел, ангел прилетел!

Они шли по выложенной плиткой дорожке, и Анжелика украдкой разглядывала Марийку. Странная она: одета в грязный балахон, а лицо и руки чистые; то, вроде, с палочкой ковыляла, а то бежит, как девочка. И каким-то теплом от неё веяло, добротой, любовью…

Доведя Анжелику до входа в храм, Марийка вдруг поклонилась ей и попросила:

– Благослови меня, ангел Господень.

Анжелика смутилась и, не зная, что ответить, тоже согнула спину в поклоне.

– Спасибо, бабушка, что довели меня. Сама бы я, боюсь, не решилась…

Марийка снова заглянула ей в лицо, и Анжелика увидела в глазах старушки такой свет, происхождения которого нет на земле.

– Иди, детка моя, – с любовью проговорила Мария Васильевна, – поговори с Господом. Твоё сердце все сделало правильно. Иди, не бойся. Проси, и дано тебе будет.

Марийка резко повернулась и заковылял обратно к воротам.

«Просить? Мне ничего для себя не надо, Господи. Пусть только супруг мой будет счастлив. И пусть на всё будет воля твоя!»

Геннадий не находил себе места. Чувство вины перед своей семьёй и небывалая тоска овладели всем его существом. Он уже был готов бросить всё и вернуться к Анжелике, но никак не мог найти в себе смелости, чтобы просто позвонить ей, не говоря уже о том, чтобы появиться на пороге. Стыд, осознание своего бесчестия выжигали его изнутри. Он не мог вспомнить, чтобы когда-либо раньше так страдал.

Ко всему этому прибавился разлад в отношениях с Симоной. Она оказалась банальной стервой, требующей беспрестанного внимания и подарков за секс. Гена пытался быть поуступчивее, чтобы хоть на этом фронте всё было спокойно, но чем больше он примирялся, тем сильнее Симона наседала.

Не выдержав постоянного напряжения, Геннадий взял привычку прогуливаться после ужина. Однажды, проходя мимо храма, он залюбовался: закатное солнце красиво отражалось в золоченых луковицах куполов. Щемящее чувство возникло внутри, захотелось присесть на одну из многочисленных скамеек, тут и там расставленных по церковной аллее. Что он и сделал.

– О, смотрите-ка! Дурачок пришел! – раздался сбоку насмешливый старческий голос.

– Не понял, – Геннадий повернул голову и увидел Марийку, которая опустилась на скамью рядом с ним.

– Дурачок, говорю, пришел! – старушка улыбалась, глядя словно сквозь него подслеповатыми глазами.

Гена знал, кто такая Марийка. Знал, что часто она говорит с людьми загадками, но сейчас разгадывать их не было никакого желания.

– А и не разгадывай, – снова усмехнулась старуха.– Я с тобой в открытую поговорю, милый.

– И чего это я дурачок? – спросил Гена, наблюдая, как обретает резкость взгляд юродивой, и каким гневом начинают гореть её глаза.

– А потому что только дурачки бегут от любящих жён к блудливым кошкам.

– Откуда вы…

– Да знаешь ты, откуда, – Марийка ткнула клюкой в землю и перевела взгляд на сияющие в свете заходящего солнца купола.

– Да…

– Ты вообще очень много знаешь, Геночка, – продолжала Мария Васильевна. – Только вот означает ли это, что ты умный?

– Теперь уже не знаю…– Гена опустил голову и уставился на её клюку.

– Почему мне… так плохо? – вдруг тихо спросил он.

– А это потому, что ты от любящей тебя половинки оторвался. От любви отказался. А человек – он, знаешь, без любви, как без воздуха… Погибает скоро.

– Но ведь я думал, что к любви ухожу.

– Все вы так думаете,– Марийка вздохнула.– Любовь – это жертва, прежде всего. Отказ от себя. Способность дать человеку счастье даже в ущерб себе.

– Я не получил счастья с Симоной.

–А это уже Господь Бог тебя образумил. Показал, что любовь – не есть минутное удовольствие. А жена вот твоя правильно поступила.

– Как она? – еще тише спросил Гена.

– У неё все хорошо. Господь защищает её, а святой Ангел охраняет её молитву и сон.

Марийка вдруг протянула ему конфету – кусочек яблочной пастилы в жёлтом с серебристыми полосками фантике.

– А это тебе от твоей Ангелины!

– От кого? – не понял он.

– От жены твоей, – старушка чуть улыбнулась. – От ангела твоего земного.

Гена нерешительно взял конфету и уставился на неё, не понимая, шутит Мария Васильевна или серьёзно говорит.

– Что смотришь? Ешь давай! – прикрикнула на него эта странная старуха. – А то полынная настойка уже грудь прожгла поди, а?

Гена с удивление посмотрел на неё – и про полынь знает! – и развернул конфету.

Пастила была ни сладкой, ни горькой, ни кислой – никакой. Но горечь в душе – он почувствовал – начала отступать. Да как стремительно! Словно камень за камнем сбрасывал он со своей спины.

Мир вокруг резко стал ярче и светлее. Лучи солнца тянулись от самого горизонта и обнимали здание храма. Птицы, путавшиеся в ветвях плодовых деревьев, разом взлетели ввысь. Воздух будто был пропитан морской свежестью и ароматом невиданных цветов.

Сердце Геннадия наполнилось какой-то непонятной радостью и благодарностью. Снова он вспомнил жену свою, любимую, всегда желанную, самую лучшую на свете. И, уронив голову на ладони, он вдруг заплакал. Весь мир сейчас исчез, и остался только он со своим раскаянием и желанием всё вернуть. Он помнил про свою ошибку, но вместе с этим понимал, что способен исправить её… Его жена – самое прекрасное и честное, что было у него, а он так ужасно с ней поступил. Гена плакал от ощущения собственной подлости и огромного желания увидеть и обнять самую любимую и любящую его женщину.

– Ну наконец-то, – ласково улыбнулась Марийка.– Если плакать не разучился, значит, не всё потеряно. Но жалеть не буду, не надейся! – она захихикала.

– Ну вот что, – спустя несколько минут, проговорила старушка, – ступай-ка сразу к жене.

– А она меня примет? Ведь я же…

– Примет. И даже более того, – хитро улыбнулась Марийка. – Главное, чтобы ты теперь не забыл.

– Что не забыл?

– Кто она такая, и что ты перед ней и перед Богом до конца дней виноват.

– Я все сделаю, Мария Васильевна! Всё, чтобы заслужить её любовь, её прощение…

– Какая я тебе Васильевна?! – притворно вскинулась блаженная.– А о прощении не беспокойся. И про любовь надо бы тебе понять: это не то, что можно заслужить или не заслужить. Любовь либо есть, либо нет её.

Он вскочил на ноги.

– Всё, я пошел. Нет, побежал! – и бросился было уже к выходу, но вернулся и, наклонившись, приложился к руке Марии Васильевны:

– Спасибо вам.

– Бога благодари, – с материнской нежностью проговорила женщина. – Всё Его силою управлено.

Дверной звонок отвлёк Анжелику от сборов. Они с Машенькой планировали съездить в семейный санаторий. Сколько можно сидеть дома? Лето, хорошая погода, а они еще ни разу не купались

Он Геннадия не было ни слуху ни духу уже около месяца. Стоит ли дальше ждать его? Ведь даже дочери не позвонил. Правда, однажды от него пришел солидный денежный перевод: Гена помнил о дочери и, даже не видя её, старался заботиться о ней.

Наверное, он очень счастлив там… с той. Вот и слава Богу. Разве не этого хотела Анжелика? Привычно коротко помолившись о муже, она подождала собирать сумку. Уже поздний вечер, Машенька спит, завтра они выезжают. Надо положить путёвки в сумочку и еще…

Звонок в дверь. Анжелика никого не ждала. Опасливо спросила через дверь: «Кто это?» И совершенно не ожидала увидеть в глазок…

Он стоял перед ней, ее муж. Такой же, как всегда – красивый, статный, только с чуть растрепавшимися волосами и какими-то беспокойными и молящими глазами. В руках он держал сумку с вещами, которая выпала из его рук, как только они с Анжеликой встретились взглядами.

Гена шагнул через порог и сразу же опустился на колени, обхватив её ноги руками и уткнувшись лицом в подол домашнего платья.

– Прости меня, – чуть слышно прошептал он. И потом, уже громче: Прости меня, ангел мой.

Анжелика опустилась на пол рядом с мужем и обняла его.

– Да, да,– говорила она, гладя его по волосам и спине.

– Ты у меня одна. Таких, как ты, больше нет, – прошептал он, прижимаясь к ней. Я всё понял, Анжелика…

Она молчала, будучи не в силах что-то сказать от охватившего её чувства счастья и покоя. Он здесь, рядом с ней, дома – и больше ничего не нужно. Только обнять его, закрыть глаза и чувствовать, что вот теперь все будет хорошо.

… Ночь. Время, наполненное сиянием звезд, стрёкотом кузнечиков и тихим дыханием спящего ребенка. В это время нет разговоров, выключены радиоприёмники, молчат сотовые телефоны. Это время, существующее для отдыха тела и не менее уставшего ума. За ночь успокаиваются буйные сердца, трезвеют заблудшие души, прозревают ошибающиеся головы.

И только в это время Ангел Хранитель может незаметно подоткнуть одеяло спящему человеку и неслышно для кого-либо сказать: «Слава Тебе, Христе Боже, упование наше, слава Тебе!»