Сказка деда Степана [Наталья Николаевна Дёмина] (fb2) читать онлайн

Тихо в горнице, слышно только, как возятся ребятишки на печи да ходики тикают. Дед Степан подложил дров, затрещали они, загудело пламя.

– Деда, – подала голос девчушка лет пяти, – расскажи сказку. Или про бабушку мою старую-престарую, Стешу.

– Да, спи так, неугомонная, – заворчал Степан, – Давеча, бегали вы по сугробам, резвились зайцами, как ты зацепилась-то? Единственный сучок на изгороди нашла. Шубейку порвала, теперь бабушке забота.

– Не знаю, деда, – насупилась малышка.

– И правда, дедушка, ты обещал, – загалдели два брата, – Ну, пожалуйста, расскажи.

– Только, чур, не перебивать, и не канючить, когда спать кликну, – Степан свернул цигарку, сизый дым поплыл по избе.

– Давно это было, в других веках, можа ещё в самом начале, только эта история из уст в уста передается в нашей семье, – ребятишки зашептались, – Ну, тихо. Жила в крепости, название не скажу, не вспомню просто, мудреное больно, девушка. Звали ее Степанида. Красивая, ты, Таньша, на нее похожа дюже. Коса ниже пояса, что спелой пшеницы цветом, в руку мою толщиной. Глаза неба синего синей. Губы алые, нос курносый немного. Откуда прибилась она к крепости, никто не знал, появилась, сказала, что сирота, лет пятнадцать ей от роду было. А у самой след от веревки на шее, видать, в полон ее взяли, а она убегла. Воевода в семью свою ее принял, как работницу. Стеша по дому у них хлопотала, умелая была девка. Красивая да работящая, как в такую не влюбиться. Оба сына хозяйских, старшой, и малый не отставал. Да и сам воевода на девку глаз положил.

В крепости пленник был, сидел на привязи, под поветью ночевал. Басурманского роду племени, наши предки подобрали его где-то в лесу, заблудился, видать, от своих отбился, одежды богатые, каменьями и златом украшенные. Ну и оставили его на потеху, ребятне да бабами. Он на своем языке балакал чего-то, а они хохотали. Кормили чем негоже, лишь бы с голодухи не помер. Так вот, про Степаниду дальше. И жена воеводина и дочь, Лукерья, взбунтовались, и стали гнать сиротку из дому. Ну-ка, эта пришлая покой и порядок в семье нарушила. Стала мыкаться девка, то одни приютят, а после выгонят, то другие. Так и заселилась к басурманину под поветь. В лес ходила одна, лучше всех грибов да ягод набирала, как дорогу находила обратную, никто не понимал. Леса были дремучие, предремучие. Меняла добычу на хлеба краюху и с пленником делилась. Ребятишкам то зайчонка словит, то бельчонка принесет. Добрая была душа. А товарищ ее басурманскому языку учил. Говорила она на нем плохо, но сумела уразуметь их речи заковыристые.

Сыны воеводины злились на сестру, особенно малой, и все норовил свою зазнобушку подкормить, то кусок зайца принесет, то ребрышки кабаньи. Только люб был Стеше старшой парень, Ярослав. С младшим только дружба была не боле. Прошкой его кликали. Ярик зазывал Стешу погулять, на реку полюбоваться. Только не было у парня помыслов добрых, хотел просто брату дорогу перейти, зная, как тот по сиротке мается. Да и невеста была на примете, отца он пуще побаивался, зная нрав суровый его, он не Прошка, тот неслух был, на своем вечно настаивал.

А крепость та, с дороги была неприметная, коли печей не топили, то и не найти ее вовсе. Только хорошие знакомые воеводы знавали про тайную тропку, ведущую к воротам да если по отводку от большой реки идти, то на третьей излучине и будет поселение, как на ладони.

Приближалась зима, у старухи Ветихи сын пропал по осени, видать, на шатуна наткнулся и не одолел медведя. Холодно стало под поветью, скот по избам разобрали. Пожалела старуха горемычных, уговорила воеводу ей в помощники их отдать, он и согласился, мол, с глаз долой и из сердца вон. Куда басурманину бежать, холода в те времена дюже студены были. Так и перезимовали втроём. Бабка Стешу пристрастила к рукоделию всякому. Лучины не жалела. Холстов наткали вдвоем много, бабы обзавидовались, когда они их на поле в морозы солнечные белить выкладывали. Басурманин тоже помогал, воду таскал, дрова, да и струмент какой для дел бабских делал.

В тепле и сыты были Стеша и товарищ ее. Наступила весна, басурманина опять под поветью посадили на привязи, а на ночь в кандалы его упекали, на повети много было всякого добра, чтобы веревку перерезать. А Степаниду Ветиха не отпустила. Но та, боевая девка была. Не бросала друга, подкармливала, да в дожди и холода, когда утрени были, одежонки кой-какие приносила. И по нашенски говорить его научила. А парень-то хорош был собой, высок, волос черный, как воронье крыло. Глаза темные, как агат, сверкнёт взглядом, ровно молнией ударит. Борода отросла жгуче темная, пока у Ветихи был в жильцах, скоблил подбородок ножом, видать не положено еще было по ихнему. Одежонка маловата стала ему, так на рукавах потрескалась, какие были мускулы. И веревку он бы мог одной рукой порвать, но не сбегал, как будто что-то держало его. Дочь воеводы влюбилась в него, и не только она, молодые вдовицы тоже засматривались на басурманина, имя у него чудное было, вот сейчас вспомнил, Мехмет, а по-нашему Мишей его звали. Совсем Стешу возненавидела девка злая, за то, что та рядом с ним все время была. Зависть и в те времена к добру не приводила. Подговорила Луша товарок до басурманина охочих изгнать ненавистную девку. Собрали они в узелок украшения, какие получше, и к Ветихе в дом их снесли да в кровать Стешину запрятали, а одно колечко под крыльцо обронили, чтоб дорогу указать на «воровку» Страшнее бабей злобы нет. Чего затихли совсем, ребяты? А ли заснули?»

Дед поднялся с лавки, заглянул за шторку. Спят родимые, только Таньша глаза изо всех сил таращит.

– Я слушаю, деда, слушаю, – пробормотала девчушка сонным голосом, – Жарко мне здесь, да и Прошка пинается.

– Слезай, тогда, сейчас на тулуп усядемся, я и дальше сказывать буду, – он подхватил кроху подмышки, снял с печи, устроил на лавке, – Может, к бабушке тебя положить, а я завтра продолжу. Девочка согласно кивнула.

– Дедушка, а что это, ровно молнией ударит, убьет что ли, как козу Нюрку летом, – девчушка взглянула на деда.

– Ну, что ты, милая, это так, для красного словца. Все, спи, давай, неугомонная! – укладывая, чуть прикрикнул он.

Через несколько секунд Таньша мирно засопела. Дед Степан расстелил овчину, под голову валенок сунул и другой полой укутался, глаза закрыл, вроде, как и задремывать стал.

– Так дальше-то, что случилось? – спросила вдруг бабушка.

– Ты чего не спишь, Федосья?

– С тобой разве уснешь, ни в молодости, ни в старости покоя нет. Ты эту сказку и нашим сынам рассказывал, да мне послушать некогда было. Пока всех вас уделаешь, – бабушка села на кровати.

– Так иди ко мне, печка теплая, вечера только девятый час, я тебе повольней представлю продолжение, с подробностями всякими интересными, – дед похлопал по скамье, – Валенки только надень, пол, все одно, студеный, сколько не топи избу.

– Что за интересы такие? – хмыкнула бабушка Феня, устраиваясь рядом с мужем, – Давай, говори, охальник престарелый.

– Так на чем я остановился? А, на злобе бабской. Как-то поутру грустно стало Стеше, вроде уж и потеплело, позеленело кругом, летом жарким задышало, и в лес раненько сбегала, сморчков насобирала, перебрала, сушить на нитку повесила. Все одно: тоска съедает ее, пошла она к другу своему невольному. А тот ей в глаза заглядывает, веретеном вокруг вьется, шутки да прибаутки рассказывает, чему у ребятни научился, рассмешить пытается. Стеша после оков ему руки да ноги каким-то зельем мазала, каждое утро, как на работу ходила, чтобы след не болел. Ветиха давно заприметила, как басурманин взглядом жилицу ее охватывает, ровно ласковым меховым одеялом укутывает. И не нравилось ей это, видишь ли, она давно все придумала, как устроить Стешу в их семью окончательно. Старушка была уверена, что сынок жив, может и помял его медведь, но материнское сердце чуяло, что скоро встренется она со своей кровиночкой. Одно только и радовало, что Степанида взглядов басурманских не замечает, а о воеводином сыночке кручинится. Так сегодня Ветиха и надоумила Ярослава пойти в лес, мол, девку пошлю за травкой, какой не хватает для настоя целебного, а ты за ней следом или раньше ступай, на краю поля вдоль реки жди, может ваше дело полюбовное и сладится. Стеша после этого уж точно от нее никуда не денется. Порченную ее никто замуж не возьмет, а Ставр, сын Ветихи, любую просьбу матери уважит. Руки золотые у девки, работница такая позарез нужна. Холсты, что зимой наткали, продала соседкам, да купцу одному заезжему, много выгоды поимела. Скоро новый дом надо ладить, этот-то почти по крышу под землю ушел, порог проваливал после паводка. Вроде и зла не желала старуха девушке, а получалось все не по-доброму.

Вертелся Миша около Стешеньки, а она все одно кручинится. Мысли затуманили голову. Никак не выходил у нее из думок: разговор воеводы с ратником, помощником его первостатейным, о свадьбе сына старшего и дочери служивого. Воистину – поле глазасто, а лес ушаст. Ярослав все ее обхаживал, но о будущем никогда и речи не было. И встречи то все тайные были, ровно скрыть он хотел их любовь. Такая вот тяга была на сердце у девушки. И беду будто чуяла, что недоброе случится нынче, впереди опять ей казалась дорога дальняя.

Лукерья рано что-то встала, и увидела картину, как пришлая ноги ее будущему полюбовнику трет. Ноздри у нее раздулись, только лишь огонь из них не полыхнул. Нарядилась в сарафан, куска хлеба не съела, заголосила, запричитала. К маменьке в руки тычется, мол, пропало любимое колечко, да бусики красненькие, все вчера перерыла в своей горнице. А мать и сама хватилась, обруча свадебного, головного нигде найти не может. Вот-вот на пороге сваты появятся, а дочь без убора останется. Лушка хитрющая была, немного раньше младшенькую сестренку Аришку попросила поискать колечко-то, да и к Ветихе ее за настоем отправила. Знала, зараза эдакая, что девчонка глазастая да юркая, как мышка полевая, что не попросишь, вмиг сыщет. Воевода слышит вой бабий, поискал Прошку, чтоб тот спросил, что там за причитания с подвыванием. Но Лукерья и с братом тоже быстро рассчиталась, в погребок его послала за грибочками к обеду, да и закрыла там, зная, что Прошка ее быстро на чистую воду выведет, на защиту зазнобы своей коршуном метнется. Отец-то не сразу ее задумки разгадает. Хоть и не раз ее по голяку прутом охаживал за проделки, но любил, дите же она его была.

– Вот и вправду, какая девка – зараза! – вставила словечко жена, – Может, хоть воевода с мозгами окажется, осадит свою беспутницу.

– Фенюшка, не перебивай меня, а то перепутаю кисло с пресным, – дед Степан встал, – Дров подкину, чую, засидимся мы тут. Да свечу запалю, что зря электричество жечь. Вот я, старый совсем становлюсь, перепутал дровишки-то. Знать, сосновых полешек набрал, звонких, поющих.

– Хватит ворчать, продолжай скорее.

– Ну-ну, осади, не гони, – старик уселся, закурил самокрутку.

– Пришлось воеводе самому до девичьей топать. А там слезы потоками, баба его к нему метнулась, пустым платом перед носом трусит, голосит: «Вор у нас в крепости объявился, в каком затрапезном виде дочь замуж отдавать будем, срам-то какой. В этом обруче еще ее прабабка солнышку кланялась да в верности мужу клялась» Ну, воевода во двор, давай народ кликать на вече, не больно те торопились, время дневной трапезы и отдыха после оной приступило. Но все, же и вдовицы и какие от службы свободные ратники, набрался народец-то. Воевода поклонился, извинения попросил за тревогу, и рассказал, что за беда случилась. Вдовицы, Лушкой подговоренные, нарочито ахнули и в свои избы сбегли. И оттуда уж тоже воючи, возвернулись, с пустыми платами. Аришка, быстроногая и шустрая, подоспела, Лушке в руку сует колечко. «На, возьми, под ступенькой нашла, у бабки Ветихи» – и убечь бы, да сестрица за руку крепко держит, ровно приковала.

– Вот, батюшка, нашлось, – Лукерья выдвигает на передний план малую, – Давай, скажи, где сыскала пропажу?

– Под крыльцо у бабки Ветихи закатилось. Сама, поди, и обронила его там, – Арише не хотелось, чтобы Стеша была виновная, – Ай, ай, больно. Лушка дернула девочку за косу и оттолкнула в сторону. Подружайки тут же подхватились, и давай мужиков науськивать, чтобы обыск был учинен в избе, где пришлая проживает. Им, воеводе и его сотоварищам, галдеж бабий быстро надоел, сказав, чтобы они на месте были, ушли к дому бабки. Ветиха со своей жиличкой трапезничали, Стеша свежей травы набрала, яиц перепелки где-то сыскала. Красота, сидят вдвоем на лужке у крыльца, покосившегося, из деревянной плошки суп таскают да коркой хлеба прикусывают. Такую картинку и нарушить, воеводе было жаль, да делать нечего, службу надо нести. Ветиха-то слышала шум, никак не могла подумать, что их это касаемо. Ратники избу обыскали и выносят узелок, а там украшения завязаны. Стеша тут же его вспомнила, ведь еще утром хотела спросить, откуда он взялся, да старуха ее кликнула. И только прошептала: «Это не мое», как из кустов выскочила Лукерья и заголосила: « Знамо, что не твое, а наше. Что, батюшка, так поглядываете, вести ее надо к позорному столбу. Пусть винится пред всем людом» Ну и покатила, задравши нос.

Стеша встала, поклонилась бабке, испросила прощения. Пошла за ратниками, повесив светлую свою головушку, а гул толпы заслышала, взглядом скользит, милого друга высматривает. Ветиха подхватилась, и следом поспешила. Девка-то ни в чем не виновата, душа добрая, свое последнее отдаст, а чужого ни крошки не возьмет, если не заслужила.

Лушка, подбоченись, всем узелок кажет, чуть ли не пританцовывает. Аришка, как только заметила Стешу, в ноги ей бросилась, прощения просить, шепчет: «Я не хочу, чтобы тебя наказывали, ты добрая, невиноватая» Сестра старшая накинулась на девочку, отталкивает ее от девушки, в спину тычет, приговаривая: «Вот, ужо, я тебе задам»

Воевода руку поднял, призывая к тишине. Все попритихли, слышно только как Ариша всхлипывает.

Лукерья и тут первая, будь-ка бы, отец для нее галдеж остановил: « Вору ухо рубят или руку или клеймо на лоб» – выкрикнула и затаилась за матерью. И тут дошло до воеводы, чья это затея, он на дочь зыркнул так, что даже мать вздрогнула, и зашептала: « Ох, дурная ты, исхлещет в кровь, разозлила мужа и мне за тебя достанется, быстрее бы в другу семью спихнуть, пусть они маются»

Тут Ветиха вышла, собой Стешу загородила, и говорит: «Раз девка в моем дому жила, так мою руку и рубите, а ее не тронь. Ее рукам цены нет» и завязки на рукаве рвет, оголяет, значит. Тут слезы у баб потоком, Ариша в обморок упала.

Воевода гаркнул, аж вороны вспорхнули с елок, что окрест росли.

– Пусть ступает Степанида по добру по здорову, туда, откуда пришла, крепость стороной обходи, мне тут не надо вражды такой. Это мое последнее слово.

Стеша низко поклонилась, как была в длинной рубахе подпоясанной, босиком, развернулась и пошла к воротам. Толпа стала редеть, Ветиха колодезной водой плеснула вслед, да остатки на девочку. Подхватил отец очнувшуюся малышку, и вошел в горницу»

– Задремала, что ли, Фень? – Дед Степан легонько локтем толкнул жену, – Уж больно затихла. Провел рукой по лицу, заплакала бабёнка.

– Да, не кручинься, все ладно буде, – он притянул к себе Федосью.

– Ой, перестань, жалко девочек, горемычные, что Стеша, что Аринка, – утирая слезы, тихо сказала бабушка, – Ты знаешь, что у меня слезы близко.

– Знаю, оттого и жалею, Фенюшка. Дальше-то рассказывать? Может, водички подать с валерьяной?

– Простой, а то котов взбаламутим, они ребятишек своим ором побудят.

Дед Степан заботливо укутал ноги жены, из ведра, стоявшего на лавке у печи, черпнул ковшом воды.

– Это я ещё приукрасил, там все суровее было. Продолжаю, тогда? – Федосья, всхлипнув, кивнула, – Вышла Стеша за ворота, кто вслед смотрел с сожалением, кто насмешливо, празднуя победу. Но ей теперь надобно о другом думать. Как крышу над головой сыскать, где пропитание добыть, да и то, что с другами своими, Мехметом и Прошкой, не попрощалась, тоже очень жалела. Идёт по своим стежкам, ей только ведомым, и думки свои гоняет, роса-то еще не высохла, подол у рубахи мокрый стал. А в крепости два человека сильно по ней загоревали. И оба в заточении, не по своей воле. Прошка сто раз проклял свой дар плотницкий, еле щелку проковырял в двери, и давай в нее Мехмета звать. А тот не поймет, вроде и рядом кто-то его кличет, и не видать никого. Со всей силы Прохор вдарил в дверь дубовую, подпорка Лушкина чуть дрогнула. Тут Миша принялся тянуться ногой, сбить бы полено-то, а не получается, веревка не пускает. Взял камень небольшой, кинул, подпорка как вкопанная, не шелохнется. Бился, бился, выручил-таки товарища, дрыном сшиб полено. Прошка выскочил, буркнул спасибо, спросил про Стешу. Мехмет то, что видел и слышал, рассказал. Махнул рукой в сторону Прохор и побежал к лазу тайному, чтоб значится, без глаз лишних сбегать из крепости. Нырнул в него, бурча себе под нос, что расчет с Лукерьей будет строгий. И по тропинке со всей прыти припустил, зная, где можно срезать, чтобы Стешу догнать. Лес округ с малых лет знал, да и зазнобу сердешную не раз провожал, тайно, все боялся, оберегал ее от лихого человека или от зверя дикого.

Стеша никак не могла определить место, где схорн сделала, перед тем как в крепость зайти, попрятала туда лук да стрелы, знак принадлежности к знатному роду, одежы с каменьями, меч небольшой и так по девчачьей мелочи всячины. Надежно место было, вон под той сосной ровно кто-то разорил его или лес за почти год сильно переменился.

– Так, Стеша-то, непростая девушка была? – спросила Федосья.

– Непростая, это точно. Княжеского роду, – Степан чиркнул спичкой, раскурил самокрутку, – Вот, Феня, какая ты торопыга. Не даешь обстоятельно рассказать. Не буду томить, о том, как Стеша в крепости очутилась, поведаю.

– Молчу, молчу, – она прикрыла рот ладонью.

– Род у нее древний был, отец князь, мать тоже из благородных. Только жизнь Стеши была не завидна по отношению к ней отца. Перед ней на свет появились четыре брата. Как по расписанию рождались, кажные три года, а она, Степанида, в не графика народилась, через год после младшего. Отец не возлюбил ее, все жену терзал, с кем она наблудила девку. У него же сыновья, а тут осечка. Искал, искал жениного полюбовника, но она была чиста как ангел. Так и не смирился отец с природы поражением. Девочка росла, а для него как будто ее и не было вовсе. Самый старший брат Всеволод, наоборот, обожал малышку, играл с ней, обучал всему. И езде на лошади, лучницу да охотницу из нее отменную сотворил, меч для ее ручки маленькой выковал да упражнения с ним показывал. Отец не одобрял поведение старшего сына, но и не препятствовал. А тот парнишка Евпатий, что Стеши на год старше был, уж больно завидовал. Всеволод с ним так не занимался, да и два брата тоже гоняли его от себя. Вырос волчонком, только собачился со всеми, и сестру задирал не по делу. Она ему отпор суровый давала, не раз он прятался от гнева сестриного. Только у отца в палатах и спасался порой. Княгиня дочку любила, всяким женским премудростям обучала. До пятнадцати лет Стеша росла как ветер в поле, никаких ограничений, свобода действия. Вот как только на белье пришло, тут же отец решил избавиться от дочери, выдать замуж далеко-далеко, аж за басурманина. Как бельмо она ему была, да из политических соображений, договор хотел мирный таким образом скрепить. Чтобы басурмане на южной окраине княжества не шалили, союзниками лучше бы стали. Всеволод, будучи уж женатым к этому времени, не хотел разлучаться с сестрой, говорил отцу, что не дело он затеял, а Евпатий, наоборот, поддержкой стал. Уж больно он хотел, чтоб сестрица сквозь землю провалилась, сгинула в гареме. Стеша взъерепенилась, крепко поссорилась с отцом. Так он ей вслед крикнул, что если она замуж не пойдет, как велит, то сам ее испортит. Такой постановки вопроса девушка не ожидала, и на время примирилась со своей участью. Танцевала на пиру в честь помолвки. Нарядная, сарафан, златом вышитый, кокошник с каменьями да жемчугами. Уж больно приглянулась она главарю басурманскому. Тайно приняла участие в мужском турнире, показывал князь перед басурманским отрядом удаль молодецкую своего войска. Младшего сына заставил стрелять из лука. В мишень он попал, в яблочко, пронеслась на коне мимо Стеша в мужицком наряде и расщепила своей стрелой братину. Знали об этом только Всеволод и мать, да Евпатий злобу затаил. Потакали они, ей всячески, понимая, что трудно придется их непоседе в гареме на чужбине. Выдавали ее не за молодца, а за отца его. Куда ему столько жен, ума не могли приложить. Тут на одну-то управы не сыскать, а там их косой десяток, да не один. По просьбе царя заморского, дабы не взять в жены девушку с изъяном, устроил князь не смотрины, а подсмотрины. Как там все было устроено, не расскажу, только пуще возжелал иностранец на Стеше жениться. Евпатий при гостях стал подсмеиваться над сестрой, мол, всю тебя оглядели, так и эдак вертели, как кобылу на ярмарке выбирали. Стеша со всей мочи в лоб ему вдарила, у того искры из глаз и обморок. А царь басурманский в восхищении, давно ему таких необъезженных дикарок не поставляли ко двору. Внутри все у него взбудоражилось, стал он князя торопить со свадьбой, чего волынку тянуть, мне по нраву, а девушка не посмеет ослушаться. Одно только и не учел, что его старший сын тоже влюбился в красавицу, да и за мать обидно стало, кому это понравится, когда их любимых матерей ни во что не ставят. Да супротив их уклада не попрешь, уважение старших для них неписаный закон. Загоревал парень, не нужна ему еще одна мачеха при живой-то маме.

Решилась Стеша на побег, благословления у матери и старшего брата испросила, в темную ночь исчезла за крепостной стеной. Да втихаря ей улизнуть не удалось, заметил Евпатий беглянку, поднял всех по тревоге. Но проще найти иголку в стоге сена, чем безлунной ночью Стешу в окрестном лесу. Завела она погоню в гущу, в шохрину непролазную и была такова. Поди, сыщи теперь ее. И царь басурманский искал со своим отрядом, только беда у него случилась, потерялся сын, принц. Кликали его, кликали, не дозвалися. Как сквозь землю провалился. В розыск объявили беглянку и принца, но, ни звука не дождались. Царю басурманскому надо возвращаться, весточка с родины пришла, Бунт где-то случился. Делать нечего, решено было вернуться на следующий год, после зимы.

Сколько времени Стеша по лесу ходила, неделю иль две, не знаю, пора пришла к месту пристать. Рано на утре, она увидела дым, ветерок принес запах свежеиспеченного хлеба, значит, жилье рядом. Поснимала она с себя все украшения, шею сучком натерла, ну и постучалась в ворота крепости. Ну, а дальше я уже рассказывал. Спать будешь или дальше? – дед Степан замолчал ненадолго.

– Сказывай, не томи, все одно не усну теперь, – Федосья затеребила мужа за рукав.

– Ладно, дальше, слушай, – Степан потянулся и хлебнул из ковша воды, – Скоро уже луна к нам заглянет. Так вот, сын царя басурманского тоже непростой был паренек. И грамоту он нашу хорошо знал, и говорил бегло, правда, скрывал это ото всех. Все бы хорошо обошлось, да влюбился Мехмет в Стешу до без памяти, ничего и никого не видел, только она была перед глазами и во сне и наяву. Когда все приготовления шли к свадьбе, сватовство, помолвка, следил за девушкой, каждый взгляд, жест улавливал. Знал и то, что в турнире переодетый был не чужой всадник, а Стеша – его присушина. Но и отец парня тоже крепко вцепился в девицу, коль узнает, что Мехмет по ней страдает, то не сносить ему буйной головушки. А она, лебедь белая, на пацана никакого внимания, только бы от свадьбы, жениха ненавистного избавиться. Как Миша-то обрадел, когда прознал про планы девичьи, замыслы на побег очень сильно одобрял. Разузнал, в какой день и час, подготовился. Как только Стеша за стену выбралась, толкнул Евпатия в бок, чтоб тот тревогу поднял, а сам следом за зазнобой. Быстро нагнал ее, шел рядом, крадучись. В суете да суматохе никто и не заметил его отсутствия, и вроде как все видели парня. Да разве Мехмет от девушки-то отстанет, когда она у него сердце забрала. Как нитка за иголкой шел, будто к подолу пришитый, ночи рядом коротал, все дивился смелости девчачей. А Стеша, как только погоню заблудила, затосковала сильно по дому, по рукам мамкиным, заботе братиной, вот и ослабила бдительность. Парнишка-то на день раньше в крепость попал, охотников оттуда встренул, ну и сдался, как будто знал, что сведет их судьба со Стешей. Только вот никак не мог подумать, что не узнает его красавица и другого полюбит. Чтоб не выдать себя прикинулся незнайкой, привязанный сидел на веревке, лишь бы быть рядом. Когда Стеша к нему под поветь заселилась, так радовался, что начал учить ее своему языку да сам как бы нашей грамоте уразумел. У Ветихи зимовали, так тут у него душа пела, только девушка кручинилась и вздыхала по другому. Но вода камень точит. Мехмет в это верил, у него какая-то своя поговорка была, не помню. Он еще осенью мог сбежать, и догнать отряд отца, но оставить Стешу в лапах пса похотливого Ярика не желал. Видел, как тот проходу девкам в крепости не давал, за кажным подолом таскался. Верил в предсказание, что старый колдун ему поведал. Как только Мехмет покинет отчий дом, то на родную землю больше не возвернется, встретит девушку синеокую и златовласую, завсегда с ней останется, никто не сможет помешать этому.

– Гороскоп у них это называется, – со знанием дела вставила Федосья, – Так принято на востоке.

– Умничаешь? Где ты нахваталась знаньев-то? Гороскоп, гороскоп, – заворчал Степан.

– Так по радио сказывают, то в телевизоре в углу какие-то значки, то девка, то парень толдычат, у кого что случится, заранее предупреждают, – оправдывалась жена.

– Все, не буду больше сказывать. Спать иди, а то за полночь уснешь, с утра хоть не подходи. Как сыч зыркаешь и ворчишь, как старая кошка на завалинке. Это я без гороскопов твоих знаю, – дед распахнул тулуп, – Все, шагай отседова.

– Не пойду никуда, что ты, как старый дед изворчался. Я же просто так сказала. Спать-то давно перехотелось, когда Таньшу ко мне перекладывал. Что так осерчал не с чего? – закутывалась обратно Федосья, – А я завтра с утра оладьи налажу, пышных, наших вятских. От русской печи да со сливками морожеными.

– Подкупаешь, значит? Взятку даешь? – хохотнул дед Степан, – Да, я подумал, вдруг спать хочешь, а сказать стесняешься. Ну, продолжу тогда. Только оладьи не заспи потом. Обещалась.

Так, значит, Стеша место схрона потеряла, заблудилась в трех соснах, опомнилась, что в другом перелеске его сделала, надо краем поля пройти. Только вышла на него, а тут из-за дерева Ярик выскочил, девчонка и не пугливая, вроде, но от внезапности такой опешила. А парень давай гоголем ходить вокруг да около, речами сладкими умасливать. Распушился как индюк, руки распускает, все приобнять да прижать к себе хочет. Идут по краю поля, Стеша слушает его, от объятий ускользает. А его эта неприступность еще больше распаляет, то ластилась, в руки сама шла, как белка ручная, на поцелуи, украдкой полученные, отвечала. И ну-ка тебе раз и в отказы. Ярик разозлился, что девка не так как ему надо делает, дернул ее за руку и повалил на траву под кустом. Не хочет по-хорошему, силой возьмем, авансы раздавала, теперь расплата пришла.

Спором да разговорами увлеченные, не заметили они, как на другом конце поля отряд басурманский при всем обмундировании следили за ними. Сначала главарь их дал команду остановиться, увидев, что Ярослав не дело затеял, приказал выдвигаться, честь девичью спасать.

Степанида под парнем бьется, как птица в силках, да разве свернешь этого борова. Ярику игра стала надоедать, приподнялся он, размахнулся, ударить девчонку, так и упал со стрелой в плече обратно. Откуда и силы взялись у Стеши, оттолкнула она парня, глянула и ахнула, по полю скачет отряд жениха, уж как ей не узнать их регалии. В лес обратно нельзя, день не ночь, уследят, что она в крепость побежит, вдруг погром да разор устроят. Ну, и всадникам наперерез как побежала, увести их подальше, хоть и обидели ее жители крепко, но худого им не желала дивчина. Мчится ближе к реке большой, поросль ивовую давно заприметила, только трудно, трава в мокром подоле путается, цепляется. Тут вспомнился разговор давний с матушкой, как от разбойников та избавилась. Поясок распустила, подобрала рубаху, через голову стянула, с косы ленту сдернула, рассыпались по плечам золотыми прядями волосы. Ну и скорость прибавилась. А всадники так и замерли на месте, как вкопанные застыли от красоты девичьей. Только скомандовал царь отвернуться всем, сам в погоню пустился. Ему-то можно смотреть, за него она просватана.

Да не только басурмане видели, Прошка тоже остолбенел от смелости Стешиной, хотел рвануть к ней, только как будто в ветку дубовую со всего маху врезался.

– Остынь, паря, – прогремел ему в ухо бас, – Видишь, девка все правильно делает, от крепости отряд басурманский уводит. Жених это ее, разберется с ней сам. А ты о брате раненном подумай.

– Дядька Ставр, пусти, люба она мне, – взмолился Прохор.

– Вот ты думаешь, только о себе. Или тоже хочешь, чтоб подстрелили и тебя? Сейчас к реке ближе сдвинутся, так мы с тобой Ярослава спасем и в крепость пойдем. У этого отряда грамота княжеская, все должны им помогать, ищут, они рыщут, сына царского-басурманского да невесту сбежавшую. Ночью догоним их, выкрадем любушку твою, не боись.

– Где ты так долго пропадал, дядька Ставр? От прошлой осени вестей не было, не чаяли дождаться. Думали да гадали, что медведь тебя заломал. Только вот обглоданную волками его тушу нашли, а человека не было рядом, – Прошка во все глаза смотрел за бегущей нагишом Стешей, – Ой, и красивая она какая! Ведь нагонит этот ворог ее!

Усмехнулся Ставр, слушает вполуха парнишка, от любви млеет, только не в ум ему, что сестрой она приходится. Воевода – родной брат ее матери. Как только появились Стеша с Мехметом в крепости, послал он Ставра к князю, все разузнать, уж больно знакомой ему показалась девушка. С медведем встретился богатырь, рогатиной его завалил, только и косолапый на нем свою метину оставил. Залечил рану, двинул в столицу, поручение воеводы исполнять. Как прознала княгиня, откуда он явился, поняла, что дочь в безопасности, решила задержать Ставра, умоляла его ничего князю не рассказывать. Девицу к нему подослала справную, ну и не устоял он, зазимовал, думая, что никуда не денутся из крепости ни сын басурманина, ни невеста. Тренировался вместе с дружиною, сам князь звал его десятником. Только вот за мать переживал дюже, и поэтому возвернулся, с собой хотел забрать ее, раз на службу заступать решил.

Прошка дернулся, отвлек от думок Ставра, прижал он парнишку к земле, почти скрылась с глаз бежавшая девушка. Да и отряд тоже почти растворился вдали.

– Все, пора, да не шебутись, Прошка, пригнись и пошли к брату, – подтолкнул парня богатырь, – А то вернутся басурмане, покрошат своими криульками.

Ярик был без сознания, подхватил его Ставр, взвалил на плечо, Прохора чуть подмышку с другой стороны не взял, уж больно тот все оглядывался на зазнобушку. Поймал беглянку басурманский царь, рубаху, ею брошенную, подал, впереди себя посадил, отряд нагнал его. А Ставр с братьями незамеченными ушли в лес, на тропу к крепости.

– Ты, Фенюшка, пошто так руку мою стиснула, испугалась чего? – Степан взглянул на жену, – Вон, костяшки побелели даже. Он принялся растирать согнутые пальцы.

– Дальше сказывай, – только и промолвила Федосья в ответ, но руки не отняла.

– Хорошо, вот тебе и дальше. А в крепости своя «свадьба». Лукерья, вся сияющая, нос задрала. Как же соперницу изжила, и радуется. Решила эта непутевая, что пришла пора открыть дверь погреба, да побоялась сама-то, сначала послала мальчонку, мимо крыльца пробегавшего, чтоб он глянул. Тот вернулся, сказал, что там только Мишка сидит. Делать нечего, пошла, гневы братины выслушивать. Двумя словами тут не оправдаешься, приготовилась, покатила, подбоченись. Глянула, и правда, погреб-то пустой, только басурманин сидит в углу дальнем да в сторону стены крепостной уставился, ровно ждет кого оттуда. Лушка осмотрела вокруг, в крепости тишина, только куры бестолково толкутся на площади, у всех отдых после обеда. Ну и шасть к басурманину. И давай ластиться, как кошка загулявшая. Парень-то оторопел, а она, то с одного боку зайдет, то с другого, рубаху разворотила, тезиво вывалила, прямо в руки ему тычет своими бидонами. Приласкать просит, бесстыдница, думая, что он речи наши не понимает, наглядную агитацию, так сказать, проводит. А Мехмет в себя пришел, отворотился, руками машет, мол, ничего не надо. А девка пуще старается. Терпел сколько смог и как выдал ей, без акцента даже, фразочку: « Шагайте, Лукерья батьковна, отсюда до своей комнаты, вашего добра мне не нать. Я Степаниду люблю до беспамятства»

– Зря он так, ведь эта лахудра все ему во вред сделает, – подала голос Федосья.

– Правильно ты в ней разобралась, моя милая, – дед одобряюще похлопал жену по руке.

Лушка, поняв, что зря старается, не видать ей никакого участия и помощи в дельце полюбовном. И тут ее пришлая девка обставила. Дернула она рубаху, разорвала почти до пояса, косу растрепала, плечи расцарапала. И как заорет во весь голос: «Помогите, спасите, посягают на честь мою девичью» Кто спал, проснулся, кто дремал, тот от крика подскочил. Воевода с женой ближе всех тут были, прибежали. Лушка к матери в объятия, а отец с кулаками на, якобы, обидчика. И другой люд подтянулся. Бабы, у которых девчата молоденькие, быстро их домой загнали и наказали, чтоб не высовывались. Мишу отвязали и в хоромы увели, суд чинить. Воевода собрал мужиков, оглядел всех. Не хватало охотников, что ушли на добычу да парней его. Судили да рядили, выспрашивали, как Мехмет до такого додумался. Он в ответ помалкивает, свет белый не мил ему без Стешеньки, как сыскать теперь его присушину, к вечеру день клонится, а от Прошки вестей никаких. Пока суд да дело, к воеводе одна вдовица приходила, на разговор в сени вызвала, да повинилась, мол, зря оговорила Степаниду, а теперь совесть мучит. Про дочь его намекнула, что по ее настоянию, они все на девушку и набросились. Призадумался тут воевода, зачесал затылок да бороду, порешил про себя, суд над Мехметом отложить до завтрашнего утра, как все соберутся. Что-то он подозрительно молчит, не оправдывается, если бы рыльце было в пушку, соловьем бы пел, что не виноват. Да и Лукерья шибко хитро поглядывала, когда парня отвязывали. В кого она такая уродилась, никак не мог уразуметь, перебирал всю родню до седьмого колена, не было на памяти никого. Только мужикам сказал про отсрочку, другой крик на всю крепость прорезался: «Идут, Ярослав, вроде, как раненый, а Ставр с Прошкой живехоньки» Пришла беда, отворяй ворота! Суета вокруг, все колготятся, галдят, причитают, рыдают. Ну, просто, конец света. Ветиха от радости петухом поет, сынок, ну-ка возвернулся да здоровый и гладкий. От этого шума и Ярик в себя пришел на минуточку, простонал: «Стеша!» и отключился. Прошка одно талдычит, надо Стешу у какого-то отряда отбить. Ставр тоже хочет новости рассказать. Жена воет, сыночка жалко. Про Мехмета все позабыли. Сел он под поветью, стал ждать Прохора. Воевода прогнал всех из своих палат, только Ветиху умолил, чтоб она осталась, да жену, чтоб помогала старухе. Рану обработали, заштопали, стали ждать, не случится ли жар у раненого. Вышел воевода на двор, охолонуть маленько, подсел к нему Ставр, и давай потихоньку новость за новостью выкладывать. Что девушка пришлая, племянница ему родная, а пленник – принц заморский. Воеводу чуть удар не хватил. Родную кровиночку не узнал, да и сам прогнал, как же сестренице после этого в глаза посмотреть сможет, негоже это. И принца на привязи держал, хуже скота, вместо палат княжеских. Теперь, правда, жених словил невесту, осталось только сына вернуть, чтобы крепость от разора уберечь. Тут Ветиха выскочила, зовет, мол, в сознание Ярик пришел. Стрелы без яда были, так что минует лихо. Воевода еще и к Аришке заглянул, девочка, засыпая, пробормотала: «Миша ни в чем не виноват, это Лушка сама на него кидалась» Все внутри вскипело, выхватил он кнут и к старшей. А Лукерья-то, как чувствовала, что отец догадается о ее проказах, сбежала, в погреб закрылась. Утро вечера мудренее, сменит батюшка гнев на милость.

Прошка, видя, что брат в себя пришел, дядьку Ставра теребит, надо Стешу вызволять из плена. А тот отмахивается, захмелел от мамкиной бражки: «Успокойся, паря. На месте девка, где и быть ей суждено. Не про твою честь, не годится в жены родню близкую брать, кровь портить» Делать нечего, осталось только на себя надеяться. Одному-то супротив отряда боязно, а как стоянку их сыскать? Задумался Прохор, а сам узелок снаряжает, огниво кладет, тряпицы, съестного запас, обувку пошарил в чулане, да и случайно на вещи Мехмета наткнулся. Вынес на улицу, сверкнул знакомый знак, такой же он и у отряда видел. Присвистнул, решил, что нашел себе товарища на дорогу дальнюю.

Мехмет весь истомился, забыли его на ночь в колодки закрыть, и уйти можно незаметно через лаз, охрана лишь на воротах стоит. Но он дорогу от большой реки не знал, с завязанными глазами в крепость попал. Понятно, что по берегу дойдет, ночь лунная, светлая. Плевать, что босой, только бы найти суженную свою. Стал потихоньку к лазу перебираться, только окликнул его хмурый Прошка: «Вместе пойдем, вдвоем веселее, хоть и сестреница она моя, не по своей воле замуж выходит, обмундирование свое сам тащи» Одежонку и обувку подал Мехмету. Только луна в облаках чуть замешкалась, нырнули в лаз, выручать кто суженную, кто сестру. По пути рассказал Прохор, как Стеша отряд от крепости уводила да как в плен ее забрали. Мехмет понял, что это его искали по окраинам, отец-то рад, поди, что и невесту заодно нашел. Пригорюнился он, как ему вызволить девушку да еще умудриться с ней остаться. Просто так не получится, придется по живому резать.

Не только они не спали той лунной ночью. Стешу привезли в становище басурманское, поместили в шатер к какой-то старухе. Водицы дали испить, повели к реке, приказали искупаться. В холстины замотали, старуха волосы ей расчесывала, аж причмокивала, цокала, на своем все приговаривала. Стеша поняла только, что красивая. Потом эту старуху вызвал царь, через короткое время она вернулась, не одна, а с несколькими женщинами с головы до ног в черное закутанные. Повалили они девчонку на ковер, проверить, значит, он приказал, целая ли Стеша. А той в цепких бабьих руках никак не повернуться, не избежать этой стыдобы. Потом ей костюм принесли да прозрачный, надели. Она в нем как голая, уж лучше рубаха рваная да своя, чем это позорище. Оставили одну, посадили посреди шатра на помост с подушками да какой-то вуалью накрыли. Пришел царь басурманский, давай нашу-то девицу охаживать, напитки да яства подносить, приманивать к себе. А Стеша глаз не поднимает, отодвигается, ну и чуть не свалилась с помоста. Жених подхватил, вуаль откинул и впился ей в губы. А потом была классическая сцена: умри, но не давай поцелуя без любви! Помнишь, Фенечка, как младшая наша дочка в дневнике девичьем писала, стихи там всякие, фразочки? – Степан склонился к жене, она в ответ улыбнулась.

– Значит, что у нас там дальше. Стеша царя оттолкнула и как врежет ему по лицу, выкрикнув: «Я не согласна» Пришла опять старуха, заворчала, одежды похабные с нее сдернула, кинула рубаху старую и тычками выгнала ее из шатра. Снаружи два охранника подхватили девушку и в их кутузку затолкали, клетка на запоре для строптивец припасена была. Знать, не все сразу под царя ложились, на исправление их туда отправляли. А Стеше того и надобно, сиди, на реку и луну любуйся, да вспоминай долгие зимние вечера, как Мехмет пел ей песни на своем языке, а она пряла или ткала. Как тогда не сообразила, что без него все кажется пустым, что напрасно парня мучила. Каким мерзавцем Ярик оказался. Закрыла Стеша глаза, зябко стало, захотелось ей опять рядом с Мехметом оказаться, под поветью, чтоб прижал он ее к себе, а она бы не противилась. Далеко он от нее сейчас, но сердце ее трепещет, будто рядом милый друг. Отбросила Степанида дурные мысли, приказала себе не тосковать, будет скорая встреча, не бросит ее Мехмет в беде, придет, выручит.

Мальчишки, Прошка с Мишей, торопились, ночами на мягкой траве не нежились, с первыми лучами зари в путь отправлялись. Мехмет, зная нрав отца и привычки, только на упрямство и нежелание Стешино надеялся. То, что его искать, как прежде будут, он не сомневался, лишь бы успеть дойти до становища. Но пацаны есть пацаны, шли, дурачились, оба за зиму окрепли, подросли, стали похожи как близнецы. Если ночкой темной их одинаково нарядить, так не разберешь, где Прохор, где Мехмет. Только один светлый, другой темный. Показывали удаль свою молодецкую, опыт перенимали, не соревновались, а дополняли друг друга. Однажды попали на плавун, когда вдоль берега шли, о корягу расцарапались оба, так, когда Прошка Мехмета тянул, раны их соприкасались, после этого они стали братьями по крови. Удалось им коня одного словить. Миша был отменным наездником, быстро приручил. Без седла стал такие вертеля крутить. У Прошки сердце обрывалось за товарища. Сподручнее им стало с лошадью-то, Мехмет помнил их прежнюю стоянку на большой реке, неподалеку от столицы княжества, на двух кораблях они пришли. Не раз замечали парни небольшие отряды, искавшие принца, только навстречу им не спешили, зато направление определили точное. Становище заметили еще днем, но решили, что как стемнеет, выкрадут Стешу. А дальше решат, на глаза ли показаться отцу, или уходом свадьбу сделать, скрыться в глубине страны, да и жить поживать.

Колдун, тот, что будущее нагадал Мехмету, вместе с царем отправился на поиски принца. Рассказали ему про новую цареву пассию, решил он посмотреть на девицу, разузнать кто она такая, день и время рождения уточнить, чтоб гороскоп составить. Стеша все в клетке сидела, напевая что-то. Узнал колдун мелодию, он сам с Мехметом ее разучивал, его как прострелило. Значит, сколько веревочке не виться, от судьбы не уйдешь. Встретились, полюбили друг друга. С одной стороны ликование в душе у старца, а с другой – паника. Девушка – невеста царя, Мехмета рядом и в помине нет. Да если бы и был, то ничего хорошего. Решился колдун на обман, вскрыть еготрудно, никого не догадается, составить гороскоп на пару: царя и Стеши. Выспросил все у девушки и нырк в свое укрытие. Какие-то карточки со звездами крутил, крутил, даже если бы очень захотел, не получалось одной судьбы на них двоих. А как карты Стеши и Мехмета сложил вместе, аж в глазах у него заискрило от переплетения таинственных знаков, ему одному ведомых, вот что значит судьба.

Басурманский царь зашел к колдуну в шатер, и спросил, мол, чего разузнал старый про девчонку. А тот как уж на сковороде завертелся: «Не вели казнить, вели слово молвить» и в ноги к царю бухнулся. Басурманин главный тоже всполошился: «Ну, не тяни, правду сказывай, хоть и горька она, но все, же лучше сладкой лести» Колдун глаза закатил, руки к небу воздел, и все как на духу выложил. Что Стеша не его судьба, а сына старшего, если царь насильно что-то будет делать, то беды страшные на все государство обрушатся. Станут братья врагами, и сеча будет междоусобная, ослабнет власть его или совсем ее потеряет. Призадумался царь, а колдун ему продолжает вещать, как труба иерихонская. Сын отыщется, езжай с ним к князю и невольницу прихвати с собой. Да свадьбу устрой, в приданое южные окраины потребуй, главным принца, чтоб назначили. И жизнь себе сохранишь, и власть, и любовь дитя родного. На родине куча наследников, выберешь достойного, я, мол, подскажу которого. Вроде, царь – взрослый человек, а в глупости эти верил, как в пророка своего. Совсем в недоумение ввел его старец. Ушел, не сказав ни да, ни нет. Колдун глянул еще раз на судьбу принца, получалась сегодня первая встреча опосля разлуки Стеши и Мехмета, и шасть к клетке караулить. Вдруг парень дров наломает, вызволять свою зазнобу станет. Чуяло сердце стариковское, что увидится он со своим учеником. Сидит у клетки и со Стешей на своем языке пытается поговорить, чтоб удостовериться. Она, как горлица, встрепенулась, понимала, что старик бает. Сердце в груди ходуном, руки дрожат, как же, не волноваться, когда где-то рядом любимый. И точно, шорох легкий в кустах, в темных одеждах появился Мехмет, отлегло у него, даже обрадел, увидав Стешу в клетке. Не поддалась, значит, раз тут ночи коротает. Охрану-то легко прошел, Прошка на стреме теперь был, спину друга прикрывал. Колдун, седая борода, задремал, не сразу услышал, что принц явился. Только запором Мехмет пошевелил, он подскочил к нему. И заговорил: «Дождись утра, поклонись отцу, он в курсе всех событий. Я уже помог вам соединиться. Заронил зерно сомнений в его голову, даст Аллах, к утру созреет» Тут Прошка взъерепенился, мол, хватай Стешу и дёру, я прикрою. Колдун аж взвился: «Переведи другу своему, я ведь дело предлагаю, дров наломаете, такой костер выйдет, войной на все княжество» Мехмет выпустил Стешу из клетки, а ее от голода чуть пошатывает, только водой бедняжку потчевали два дня. У старого на поясе мешочек со сладостями был привязан, орешки засахаренные, должно быть. Угостил он пленницу, Стеша парочку съела, легче стало. Около клети так и уснули все четверо, влюбленные почти до рассвета ворковали тихонько, сон их сморил с первыми лучами зари. Очнулись от лязга железок, перед глазами пики да копья. Колдуна, правда, среди них не было, он к царю побежал с докладом, как проснулся. Расступились воины, отец, не чаявший живым сынка увидеть, подал руку ему и заключил в объятия. Отлегло у старца, значит, принял верное решение государь. В шатер проводили всех троих. Правда, Стешу, опять та старуха увела в женскую половину лагеря. Законы у них такие суровые, лица не видеть, да под покровом всегда ходить женщинам полагалось. Там умыться дали, переодели ее в одежи царские, накормили, как за королевой ухаживали. Оказали почести и Прошке, негоже сыну воеводы, племяннику княжескому, в обносках ехать на поклон. Послал басурманский царь вперед кортежа гонца, известить князя, что нашлись их дети, прибудет он вместе с ними. Отправился кортеж в столицу княжества.

А там, как только новости узнали, всполошились. Князь, вроде, как и обрадел, что наконец-то все разрешится, отправит он доченьку в страну чужую и думать забудет. А мать со старшим братом опечалились, только Евпатий заподозрил что-то неладное.

Прибыли гости заморские. Князь в палатах с царем уединился, государственные дела оговаривать. Только в штыки он принял предложение гостя дорогого, топнул ножкой, мол, не бывать этому. За тебя отдам, а за сына твоего, еще и с приданым да не в жисть. Тут княгиня со старшим сыном подключились, стали уговаривать выдать Стешу за Мехмета, глянулся он им дюже. О планах царя узнали, обрадовались, как же, не радоваться, пару дней пути и опять смогут увидеть свою непоседу. Встречу бурную устроили Стеше, в хоромах столы накрыли, чуть не свадьбу закатили. Князь не доволен был, за столом смурной сидел, все Евпатия слушал, а тот рад стараться, наушничал. Сразу по окончанию пира, приказал дочери сидеть в светлице, на запор приказал замкнуть, и сторожей приставил.

Мехмет покоя не ведал, все искал свою присушину, да о побеге уже подумывать стал. С Прошкой посоветовался, тот отговаривал: «Потерпи, брат! Утро вечера мудренее, у нас бывает, несколько дней минет, прежде чем, решение правильное примут. Сам мне рассказывал, как князь спешил дочь выдать за твоего отца, а тут другой поворот»

Стеша тоже сама не своя была. Друга милого почти не видела, краешком глаза на пиру. Хорошо им было по полям скакать, оба ездоки-умельцы, только пыль столбом за ними. Стерегли девушку строго, Евпатий юлой вертелся вокруг ее покоев, хотел ее похитить и спрятать, только отец добро не давал.

Царь басурманский уж серчать стал, сколько можно тянуть с решением? Призвал колдуна и сказал: «Делай что хочешь, но чтобы к вечеру следующего дня, князь дал ответ. Вертаться на родину пришла пора, да и детям устроиться надо помочь, тоже время потребуется» Старец к приему поспел, в ноги князю и дифирамбы петь: « Властитель земель, владыка сердец и так далее, пособи, гнев хозяина умерить, дело он предлагает. Жертвует своими прихотями ради сына и его спокойствия, а ты, князь-надежа, хоть чуточку поступись ради дочери. Ни золота, ни других богатств не требуется, клочок земли бесплодной даруй, там море да камни, как пост сторожевой крепость будет». Князь «репу» морщит, сомневается, ничего не хочет делать. Уперся: « Не моя эта дочь, значит, и не положено ей приданое». Княгиня слушала его бред, призвала повитуху, а та князю полный расклад по срокам, чуть ли не час назвала, когда Стешу они зачали. Доходить стало до него, ведь, сколько сама не уверяй дурака, он чужому слову быстрее поверит. Поуспокоился батюшка, засов и постовых снял, объявил дочери, чтобы к свадьбе готовилась, а за кого выдает, не сказывал. Стеша закручинилась, хорошо вроде бы, что гнев сменил на милость, только вдруг опять за старого сватают. Княгиня тоже помалкивает, муж с нее слово взял, что не откроет она имя жениха.

Народ в крепости засуетился, палаты украшают, яства готовят. Мехмет с Прошкой никак не поймут, что за праздник устраивают. Идут на поклон к княгине, мол, тетушка проясни приготовления, скажи, к чему готовится? Или к поцелуям в уста сахарные иль к побегу с зазнобой сердешной? Молчит княгиня, слово не воробей, упорхнет и всем все станет ясно раньше времени. Прошке на ухо шепнула, чтоб следил за принцем и глупостям не потакал. Тот намек понял, и опять друга стал уговаривать, потерпеть чуточку.

В это время Всеволод, зная все замыслы отцовы, испросил разрешения вместе с молодыми уехать, помочь обжить места незнакомые. Князь сначала был против этого, а потом прикинул, что в любой момент призовет старшего сына обратно, да и по любому ему быть правителем опосля него, успокоился и дал добро. Приглядит за молодежью и еж ли что на путь истинный направит. Обрадовалась княгиня, дочка хоть какое-то время с родным братом любимым побудет, окрепнет их союз с Мехметом, только разлука с обоими детьми разом печалила немного.

Настал день свадьбы, рожки гудели, гусли пели, гости галдели. Непривычно было басурманам за одним столом с женщинами сидеть, да по-своему не повернешь, только так князь согласился дочь за Мехмета отдать. Все было проведено по нашим обычаям. Решил тогда царь, как прибудут они к морю, там еще одну свадьбу справить, как у них подобает.

Нарядили Стешу в рубаху и сарафан, все тяжелое от вышивки дорогой да каменьев драгоценных. Кокошник тоже неподъемный был, в жемчугах да рубинах. Шла невеста к холму венчальному медленно, глаз не поднимала, все прикидывала в уме, как перед брачной ночью сбегать будет. Не сразу и поняла, кто ее за руку берет, очнулась только от нежного пожатия, очами сверкнула, а рядом-то он, друг сердешный, Мехмет. Тут и солнце вышло из-за туч, как по заказу, сердце запело. Чуть чувств не лишилась, как душа захолонула от радости. Не венчались тогда еще, христианство много годов позднее на Русь пришло. Свадьба была веселая да хмельная, три дня и три ночи гуляли, и под столом валялись и в лугах. Все вольготно было, басурмане тоже не отставали. Стеша с Мехметом после брачной ночи к гостям вышли на третий день, вот как наскучались. И царь басурманский нашел-таки себе жену, девку справную да податливую, доволен был. Хорошо, видать, она его ублажала. Через неделю выехали, новые земли пора осваивать. Всеволод с Прошкой вперед ускакали, чтоб встретить молодых, остальные на корабль двинулись. У Стеши с Мехметом народились в положенный срок сразу мальчик и девочка. Пацана Прошкой нарекли, а дочку Таньшей. Потом еще у них детки были, большая семья была, счастливая. И фамилию они себе Поветкины определили, в память о знакомстве их. Завещали они своим детям, коль родится у кого-то золотая пара, называть всегда так, как первенцев своих. Вот и сказочке конец. Спишь что ли, Фенюшка?

– Нет, а дальше что было? – встрепенулась жена.

– Буде на сегодня, вон кукушка полночь откричала, а ты дальше да дальше – заворчал Степан, – Давай спать укладываться.

– Хочется продолжения, хорошо рассказываешь, как песню поешь, – требовала Федосья, – Мы же Поветкины, а почему здесь живем? Должны у моря, раз прародители твои оттуда.

– Вот ты, неугомонная, это уже другая история, не такая веселая. Надевай валенки, шагай спать, – дед откинул край тулупа, – Спокойной ночи, не ворчи, нападет бессонница, будет и продолжение.

Степан проводил взглядом тихонько ворчавшую жену, расстелил тулуп, помешал в топке угли, закрыл вьюшку. Скинул валенки, улегся на скамью. Сквозь занавески просвечивал лунный свет. Тихо в избе, только ходики тикают да коты мурчат, навевая дрему.