Ночь в Новом Орлеане [Извас Фрай] (fb2) читать онлайн

Часть Первая

Божественная Радость

Представь, что я твой друг. Я уже много лет вместе с тобой и ты можешь доверить мне всё на свете. Теперь, представь, что я твой отец. Я заботился о тебе и не знал сна. Все, что я имел – я отдал тебе. Теперь, представь, что я – твой брат. Я всегда защищал тебя от врагов, и ты не знал страха, пока держался за мое плечо. Теперь же, сделай невозможное. Представь, что я – это ты.

В который раз я падаю со скалы в бездонную пропасть и разбиваюсь вдребезги, не оставляя и осколка. Это напоминает мне о мире, которому приказано, блуждая в пустоте, не знать ни покоя, ни цели. И если после этого ты все еще намерен это читать, то лучше не надо – прибереги здравый рассудок для потомков. Ты смел, если продолжаешь читать. Так что, не трать мое время и лучше сгоняй на кухню за кофе. Все лучше, чем читать. Читать – удел безумных. Читать – слишком опасно. Слишком большой риск, что у тебя появится своё мнение.

А началось все с кофе, над которым я склонил голову. Я висел над полуполной чашкой с горьким кофе, думал, как приятно и уютно, удобно и комфортно, по-домашнему приятно было бы сейчас танцевать в петле. Но вместо этого, я сижу и сербаю кофе с печеньем, пристально разглядывая девушку, ради которой отказал себе в удовольствии не быть живым. Такая глупость! Самому не верится, что я способен на что-то не для себя. А все же, лучше посидеть. Ведь кто знает, что будет дальше?

– Нет! Я вам говорю, это полное безумие!

Улица города была уже готова вывернуться наизнанку, показывая всем, кто ещё смотрит, своё настоящее лицо. И лишь я, ослеплённый гневом, старательно не замечал той красоты, от которой меня отделяло лишь мнимое стекло, которое существует лишь тогда, когда я к нему прикасаюсь.

– Успокойся, чем спокойнее человек, тем дольше он живет. А ты пока мне нужен живым. А без безумия – жизнь не жизнь.

Мое лицо покраснело от гнева. Она выводила меня из себя и была тем единственным человеком, который бесил меня настолько, что я терял драгоценное самообладание и спокойствие. Как хорошо было бы, если бы не она. Тогда, жизнь потеряла бы весь свой смысл, и еще одним потребителем стало бы меньше. А так, она была единственным, что продолжало держать меня здесь, хоть и одним из факторов, почему я недолюбливал жизнь. Она потеряла контроль сразу же, как принесли меню. Я очень пожалел, что не приехал в этот город с феминисткой, которая бы работала сама и платила бы за себя в ресторанах. А так, мой кошелек терял вес. Все больше, больше… Принесли чек. Кошелек лишился последних денег и стал тем немногим кошельком из натуральной крокодильей кожи, которым приходилось быть пустыми.

– Да уж, после этого ужина мне будут сниться кошмары, где мой убитый бюджет будет преследовать меня с целью отомстить. И правильно сделает! А во всем виновата ты, голубка моя.

– Ой, успокойся! – Чарли сделала умиротворенное лицо, после очередного глотка капуччино за десять моих долларов.

– Тебе легко говорить, душа моя, – вздохнул я. – Не ты платила.

– Ой все, прекрати! Мы в Новом Орлеане, а тебе жалко пары долларов на вечер.

– 118 долларов, – прочитал я, – плюс чаевые – 130!

– И тебе их жалко?

– Для тебя, дорогуша, мне, конечно же, не жалко. Но сделай мне одолжение, в следующий раз – пей кофе в кофейне напротив, а не здесь.

– Ну ладно-ладно. Все для тебя. А сколько времени? Уже, кажется поздно.

Я взглянул на часы. Бесконечная ночь.

– Без пяти двенадцать. Мы здесь почти четыре часа.

– Что?!

– Да уж, время течет быстро, пока мы говорим.

– И, что же теперь делать?

– А разве у нас много вариантов? Предлагаю идти домой.

– Can I help you? – Спросил неизвестно откуда вышедший официант.

– Yes, you can go to my ass! – Еле сдерживаясь, сказал ему я.

Схватив Чарли за руку, я потащил ее к выходу. Та лишь у самого выхода прокричала официанту:

– Sory!

А когда мы вышли на ярко освещенную, ночную улицу Нового Орлеана, она, с горечью и легким гневом, спросила:

– Зачем, ну зачем ты нагрубил ему?!

– Он меня достал этой фразой: «Can I help you?». Да пошел он!

– Меня тоже он бесит, но разве я не могу сдержать гнев?!

– Можешь. Но теперь, мы идем домой.

Я, уже нежно, взял ее за руку и повел по улице, полной золотых фонарей. Вокруг нас то и дело проходили люди, гудели машины, рестораны и кафе все работали и работали, предлагая своим гостям настоящую, и не настоящую, американскую, и не американскую еду, завлекая посетителей громкой музыкой, джазовыми аккордами, которые сломали бы даже сильных, и стойких, увлекая их внутрь.

Я бы и сам зашел, но все же, жадность побеждает все чувства и желания. Даже желание быть счастливым и делать счастливой Чарли. Хоть она и так радовалась досыта. Я думал, что на мою зарплату, мы с Чарли не будем иметь нужды в деньгах. И тут появляется Новый Орлеан, с его благами и ценностями, лёгок на помине! Люди, живущие здесь всю жизнь, имеют стальные нервы, сражаясь с жадностью и посвящают удовольствиям всю свою жизнь. Но я не родился в Новом Орлеане, для меня всю жизнь посвятить радости – безумие, а бороться всю жизнь за нее – цель. Не знаю как, но афроамериканцы, живущие здесь, намного умнее меня.

Наконец-то, после долгой ходьбы по шумному, тесному и непутному, человеческому городу, мы пришли в сравнительно небольшое, десятиэтажное здание, куда нас, несколько месяцев назад, привел риелтор. Мы купили здесь квартиру. И живем здесь в такой любви и согласии, что скоро будем подмешивать цианид в утренний кофе друг другу.

Это был хороший выбор, относительно жилья. Так как кто мог подумать, что нашими соседями окажутся две девушки русистки. С ними было приятно общаться, и начало нашей дружбы было лишь вопросом времени, а точнее, двенадцати с половиной минут.

Оказавшись в коридоре нашей берлоги, и проходя по мучительным сантиметрам нашего пола, первым, что я увидел, была «Звездная ночь» Ван Гога, естественно, не оригинал. Обычно, она меня вдохновляла. Таинственное дерево на переднем плане завлекали заглянуть дальше. Ветер и свет на втором плане мутили сознание и клонили в сладкий сон зрителя. Маленький город на третьем плане вызывал у любого, даже домочадца, внезапное желание бросить все и уехать куда-то далеко, и держится довольно долго – с полсекунды. Восхитительной секунды! А поля и горы четвертого плана создавали впечатление чего-то родного и спокойного, что было бы близко любому сердцу искушенного зрителя. Именно поэтому, испытав все эти чувства, я бросил на картину мимоходный взгляд и тут же убрал глаза, чтобы больше, никогда этого не видеть, и упал на пол. Я не мог сдерживать слюну, и она потекла из моего рта. Я выглядел жалко и противно, но если не убрать глаза и не пнуть меня от отвращения в первую секунду, то появится желание укрыть меня одеялом и сказать всем окружающим: «Тихо, противные человеки, слюнявый ангел уснул!».

Я устал от жизни. От этого города. От этого Ван Гога, которым я восхищался, но теперь не вызывавший у меня ничего, кроме отвращения. Нет, нужно выкинуть эту картину. Скоро! Потом. Завтра, которое не наступит никогда. У моей спутницы было больше сил. Она дошла аж до кровати, пытаясь не смотреть на эту картину, отпугивающею гостей, после чего повторила все мои действия в идеальной точности. Я никогда не перестану удивляться её силе и стойкости.

Но я, всё же, нашел силы ногой захлопнуть дверь, а потом бревном докатиться до кровати, после чего, силы у меня были только на длинный и сладкий сон.

Пробудившись, я, под наркозом безумия, спросонок, начал вспоминать Есенина:

-И ничто душу не потревожит,

И ничто ее не бросит в дрожь.

Кто любил, уж тот любить не сможет,

Кто сгорел, того не подожжешь.

Со мной такое бывает. Возраст тот, когда весь мир болит. Лет таки от двенадцати до довольно еще юного возраста семидесяти одного года. Потом, уже все путем. Если не умрешь раньше. А если не умрешь, так и не до жизни будет. А потом я заметил, что встал с левой ноги.

– Черт, – тихо, но сердито. Лаконично и ясно молвил мой суеверный я.

– Не чертыхайся! – закричала Чарли с кухни.

И тут в дверь кто-то позвонил. Кому нужно приходить в гости в двенадцать часов утра?! И как мне теперь пройти по лабиринту собственной комнаты?! Совсем не знают чувство такта. Но, тем не менее, моя девушка открывает дверь и из их девичьего разговора до меня доносится фраза: «…пьяная шахматистка приползла домой на четвереньках, утверждая, что королева как хочет, так и ходит…».

– Это ты про себя? – добавляю и со смехом иду встречать гостей.

– Ты бы хоть трусы надел, – сказала наша гостья.

Я посмотрел вниз.

Было прекрасное утро. Томик Сартра мирно лежал на чистом столе рядом с чашкой кофе. За окном светило солнышко. От Миссисипи доходил запах свежей, утренней воды. На улице играли свинг. Это было бы идеальное утро, если бы я не вышел встречать гостей без трусов.

Увидев внизу то, что сейчас я хотел видеть меньше всего, я запищал и бросился в комнату, где натянул на себя штаны, майку, футболку, носки и халат сверху. Притом сделав это меньше, чем за десять секунд. Моей реакции позавидовал бы любой пожарник. Секрет: необычайный стыд.

Очень скоро я снова вышел в коридор, чтобы показаться девушкам.

– Я извиняюсь, что прервала вас от очень важного дела.

– Да нет, ты нас не прервала.

– Да? – Она улыбчиво посмотрела на меня, – но я просто не могла не прийти к вам, чтобы отпраздновать ваш праздник.

– Какой такой праздник?

– А вы разве забыли? Боже мой, как можно иметь такую память! Я же говорила, Чарли, что у твоего домашнего мужчины нет способности запоминать информацию.

– Да не томи, говори уже, что за праздник!

– Да что тут говорить. Как-никак, три недели назад мы познакомились.

– Ах, да ты же, вроде, вчера приходила праздновать двадцать дней, – тяжело вздохнул я, но тут же взбодрился, так как слишком тяжелая жизнь рано, или поздно, приводит к эйфории, а радоваться мне сейчас никак нельзя.

– Ну что, куда пойдем? – спросила гостья.

– О-о-о нет! Я уже не могу вечно водить вас по ресторанам! Мой бумажник не резиновый, если вы возомнили, что я миллионер! Я не могу, сколько бы я не зарабатывал, тратить столько денег на подобные глупости, только для того, чтобы праздновать каждый день с той минуты, когда мы встретились. Ты просто приходишь поесть за нас счёт!

– Молчать!!! – с раздражением заорала на меня Чарли, – не смей так говорить с моими подругами, я же не говорю так с твоими друзьями!

– И да, дорогуша, сегодня гуляем за мой счёт, если уж такой нервный.

– А вот это другое дело. Вот это я понимаю! Давно бы так! И кстати, чего мы говорим?! Собираемся и идем, я проголодался!

– Да-да, пошли, только дай Чарли собраться.

– О-о-о, тогда, наверное, пойду, пожарю яичницу и сварю кофе. А заодно успею посмотреть пару фильмов, так как это продлится до обеда.

Она снова зло посмотрела на меня.

– Что? Да, такой у меня нрав. Знаю, очень невежественный характер, но могла бы привыкнуть за это время.

– Хватит, я почти собралась, только накрашусь и в путь. Я, в отличие от тебя, вместо того, что бы дрыхнуть, зря времени не теряю.

– Ладно, – вздохнул я, – и куда мы пойдем?

– На Бурбон-стрит, конечно же! Куда еще можно пойти?!

– Ну, знаешь, Новый Орлеан не ограничивается одной улицей.

– Он ограничивается одной пристойной улицей.

– Так почему мы идем не на неё, а на Бурбон-стрит? Или ты называешь Бурбон-стрит пристойным местом? Уж могу представить, каким бы был этот город, если бы Бурбон-стрит считали пристойным местом.

– У тебя есть варианты получше?

– Хорошо, Джесс, пошли на Бурбон-стрит!– С восторгом сказало то самое существо, которое обитает в моей квартире, носит мою одежду, спит на моей кровати, ест мою еду из моей миски, диктует мне условия моей жизни и называется моей девушкой.

Эти двое справились минут за сорок, что определённо было рекордом. Мы оставили это жилище, куда завлекла меня многострадальная нить Ариадны и откуда мне уже не выбраться никогда. И я обречен навеки ходить с ними по ресторанам. Нет, эта жизнь должна быть создана для большего, чем всякие рутинные праздники. Но собственно, где это самое «больше», которое мне обещали?! Вот-вот, а я о чём же.

У самого лифта нам на встречу вышла фигура, заключенная в белое. Только волосы были у неё ненатурально светлые. Вся замкнутая и вечна чем-то разочарованная, сразу вызывала ассоциации с призраками американских многоэтажек, а потом оказывалось, что это обычный человек, который ходит на ногах, слушает альтернативный рок как и все люди. Какими странными иногда бывают скромные обитатели мира сего.

И такая персона никак не могла скрыться от взглядов мои мучениц. Заранее была обречена. Вот и попалась в цепи, добыча ты славная.

– Эй, Лида!

Ещё одна иммигрантка. Вовремя сбежала, счастливица.

– Да, – равнодушно отозвалась она.

– Пойдешь с нами?

– А вы куда?

– В бар.

– Пойдём.

Как всё просто и одновременно тошнотворно.

В такой ситуации, не хватает только надписи: «Помогите Доре и Башмачку найти бар, чтобы набухаться, в честь трех недель нашего знакомства». Какой ужас. Границы моего собственного отвращения было сложно установить. Все женские разговоры похожи и краткое их содержание несколькими строками выше. Да, куда подевалась Джейн Остин?

Мы зашли в какое-то кафе на центральной улице Нового Орлеана, являющей собой всё распутное и человечное, что представлял собой этот город. Толпы людей ежедневно. Чёрные уличные музыканты. Танцоры. Шум. Дым. Пончики. Кальян. Во всей этой суматохе, это переполненное кафе казалось приличным местом. Мы заняли единственный свободный столик и открыли меню.

– Дорогой, ты будешь кровяницу? – спросила Чарли.

– Кровяницу?! Не предлагай мне больше никогда кровяницу! Кровь на то и кровь, чтобы в приливе ярости и скорби, пить ее сырой, и только из любимых. Кровь врагов горчит – это общеизвестный факт. Так что, я, пожалуй, откажусь, даже не смотря на то, что Джесс угощает. А тебе, дорогуша, я советую быть начеку! У меня острые зубы.

– Буду, не переживай. Только, пожалуйста, ты же мальчик, а разводишь демагогию, как шестиклассница. Будь любезен, нам нас хватает.

– Постараюсь,– соврал я.

Остаток праздничного обеда, я провел в приступах сознания, мучительных для меня. Трое моих спутниц, к глубочайшему моему удивлению, предпочитали молчать. Это был счастливый момент, когда я наслаждался вкусной едой за чужой счет в переполненном кафе. В это время я ни о чем не думал, разве что, о том, сколько нужно досолить и поперчить. А это чрезвычайно важно, давать человеку, особенно, такому, как я, возможность не думать ни о чем. Но все же, почему они молчали? За все-то время, что мы были знакомы, у меня сложилось четкое мнение, что эти трое просто не умеют молчать. Но я ошибался. Человек – вообще странная штука. Казалось, знаешь его, хоть и недолго знаком, и тут бац, и он поворачивается к тебе другим боком. И теперь, он другой. Знакомый незнакомец. Вот такой этот банальный человек. При всем этом, мои спутницы не просто молчали. Особенность их молчания заключалась в том, что каждый молчал о своем. Джесс молчала о пустых бутылках от виски, о бесконечной депрессии, ставшей её жизнью и о вечных поисках самой себя, или хоть чего-то, за гранью между реальностью и трезвостью. О городе, утонувшем в бутылках. Лида молчала о зеленом чае, о фиолетовых облаках, нависающих над Новым Орлеаном. О тайне, которую клянутся не выдавать новоорлеанцы, то есть о том, что все веселие, правящее здесь безраздельно – лишь притворство, под которым скрывается стерильная тоска. Чарли молчала о кофе. О чём еще может молчать эта вечная маленькая девочка, которую я буду называть девочкой и в шестьдесят, и в семьдесят лет, так как такие люди не могут постареть. Телом они могут увянуть, но душой – никогда. Её не волнуют и не могут волновать проблемы. Какие могут быть проблемы у малышки?! Единственное, что связывает её крылья и держит на земле, это скромный, чёрного цвета напиток. С виду – ничего особенного. Ну напиток, ну горячий, ну вкусный. Что в этом особенного?! Но без него – разве может существовать этот ангел? Мне иногда кажется, что она сама сделана из кофе. Сплетенная под меня иллюзия. Может я прав. Может, и нет. Я не знаю. Ничего я не знаю. Об этом молчал я.

Мы долго сидели в тишине. И каждый о своём. И вот, мы покончили с обедом, расплатились по счету и вышли на улицу, на которой вовсю лил сильный дождь.

– Но в прогнозе нам обещали жаркий день! – возразила жизненному факту Лида.

– Мало ли, что написали в прогнозе. Эти американцы ничего не знают, да и очень – это вещь переметчивая. Никогда не знаешь, чего ожидать от этой вечной истерички. – Объяснил я.

Поднялся ветер. Сильный ветер. И тут, в мою голову прилетела мысль, которую ветры принесли сюда со всех концов Земного шара специально для меня. Я понял, что никого на улице нет, кроме нас. Никого. Вообще. Как будто их и не было вовсе. Впервые, Новый Орлеан замолчал.

Это, определенно, город-призрак. И никак не та старая добрая столица штата Луизиана, в которой мы живем. Это совсем другая реальность. Странная. Непонятная. И… прекрасная. Особенно под мириадами маленьких зеркал. Здесь можно было исчезнуть навсегда. И быть, в тоже время, повсюду.

После этих мыслей, я увидел странную картину: собака залаяла в пустоту. Казалось, дело житейское, но… она кричала в пустоту, как будто гнала кого-то. Но наваждение быстро рассеялось. Дождь прекратился так же внезапно, как и появился, оставив нас одних, оцепеневших от удивления. Не от страха. А от удивления.

Удивляться, конечно же, всегда приятно и вообще, это лучшая часть дня, но не в этот раз. Теперь на этих улицах снова хлынули волны людей.

– Мне одной кажется, что произошло нечто страшное? – тихо и робко поинтересовалась Лида.

– Вам тоже показалось, что людей не было?

– И что дождь был совсем уж недолговечным?

– То, что дождь шел совсем немного и что на улицах не было людей объяснить можно, – начала Чарли, – люди просто спрятались от дождя, и в этом нет ничего ненормального, а потом все снова затопали по своим делам. А дожди, открою секрет, бывают очень короткими. Это вещь нередкая и вполне объяснимая, но можно ли объяснить…

Тут она сделала паузу.

– Что? – прервала молчание Джесс.

– Ничего… мне просто ветер показался странным. Он был… неестественным, таинственным и властным, как будто он один здесь хозяин и никого вообще, кроме него, здесь нет. Но не обращайте внимания. Это мои мысли, которые вечно склонны все утрировать. – Но в ее словах явно слышалась нотка тревоги. Что же так ее взволновало?

Мы пошли дальше по этой улочке, промокшей насквозь и оккупированной радугами, и солнечными лучами. Я тихо прошептал Чарли на ухо:

– Мне тоже так показалось.

Она удивленно посмотрела на меня, дескать, о чём ты? Но лгать она не умела, и я очень быстро догадался, что за этим спокойным лицом скрыта тревога, которую я не мог понять. Но рассудив, я обнял ее на ходу одной рукой и добавил:

– Но не бойся. Что бы ни произошло, ты всегда можешь положиться на меня, я спасу твою задницу. И ничего не произойдет. Ничего особенного. – Верил ли я сам себе?

Она оттолкнула меня и укоризненно взглянула. Как бы говоря: не сквернословь. Я засмеялся. Ведь нецензурная лексика, как раз стихия Чарли. Слышал бы ты, как она ярко и сочно выражает чувства, когда срывает с себя намазанные воском бумажки. Конечно же, на людях, она скромная и сдержанная. Но не многие знают ее истинное лицо.

Она тоже улыбнулась, правда слабо. Ну и пусть. Зато эта улыбка остаточно убедила меня в том, что она спокойна. И в этот момент, я почувствовал легкий как дуновение ветра, поцелуй в щеку.

Наконец, придя домой, мы разошлись по своим квартирам, все мокрые до нитки. Переодевшись, я решил, что самое время пить кофе, но, так как здесь Джесс уже пила кофе, значит, пора наведаться в гости.

Чистые и отдохнувшие, мы с Чарли позвонили в квартиру Джесс, где она нас встретила в одних трусах и майке. В отличии от нас, она не сильно заботилась о своем внешнем виде, хоть, признаюсь, была довольно богата, что могла даже позволить себе не работать и жить исключительно в свое удовольствие.

– А который час? – сонно спросила она, нисколько не удивившись нашему приходу, побольше бы таких гостеприимных людей.

– Шесть с копейками. Как же быстро день прошел.

– Как шесть? Всего лишь шесть?

– Да, а что такого?

– Просто темно.

– Осенью в это время всегда темно.

– Ах да, уже осень.

– Уже два месяца, представляешь?!

– Да уж, нужно привыкать к длинным вечерами и смене климата. Скоро здесь будет аж 23 по Цельсию. Холодрыга! Ну ладно, заходите уже на кофе.

Она освободила дорогу и протянула руку, приглашая нас в дом.

Если смотреть на квартиру этой незастенчивой девушки наискось, то можно явно заметить её пристрастие к слабоалкогольным напиткам и никотину, некультурность, аморальность и полное бесчестие. Но на второй взгляд перед глазами возникает совсем другая реальность: картины Поля Гогена идеально сочетались в ее обоями разнообразных и неповторимых узоров, в которых терялись глаза. Картины были дополнениями обоев, а обои были частью картин. Это идеальная гармония, которую не смог бы создать даже дизайнер с многолетним стажем. В этом месте было и противно, и уютно. Отсюда хотелось убежать, но заглядывать почаще. Несомненно, это было уникальное место, которое нужно обязательно облить бензинов и сжечь. Обязательно! Таких мест не должно быть на нашей неидеальной Земле.

Дополняло картину кошачья шерсть, дополнявшая мусор на полу. И в самом деле, через несколько секунд после ощущения калокагатии, перед нашим взором предстал кот в монокле и с гордым видом уставился на нас. Это была рыжая, как оказалось, кошка с голубыми глазами. Но гордый вид она от этого не теряла.

– О, а я не знала, что у тебя есть кошка! – вскрикнула Джесс.

– Я и сама не знала до вчерашнего дня, когда обнаружила ее у себя дома.

– То есть, это сама пришла?

– Да.

– Но как?

– Сама не знаю. Видимо, коты в этом деле получше нас, людей. Не понимаю, почему она выбрала именно меня? Но, не желая ввязываться в эти длинные поиски смысла, я просто приютила ее.

– А если у неё есть хозяин?

– Безусловно, был. Но кошка уходит от хозяина, только если он умер, или был плохим хозяином. Так или иначе, но кошка выбрала меня и теперь мы живем вместе.

– И как же ты ее назвала?

– Снорри.

– Снорри?! Почему?

– В честь скальда Снорри Стурлусона.

– Ну, он же мальчик, а она девочка.

– Мне все равно, Снорри может быть и девочкой. По крайне мере, Снорри не против.

– Откуда ты знаешь?

– Поверь, уж я разбираюсь в кошках и если бы Снорри не нравилось её имя, она бы сделала мне какую-то пакость. Но прошло больше суток и ничего не произошло.

– Не думаю, что в твоем доме можно заметить пропажу, или поломку. Тут нечему пропадать и нечему ломаться – тут все разбросанно и сломано.

– Однако вы пришли сюда по своей воли.

– Невозможно отказаться от такого приятного места. Особенно от того, что здесь готовят.

Джесс с пониманием кивнула.

Мы все же зашли на окаянную кухню. Джесс тут же взяла в руки джезву, а что было дальше выходит за рамки традиционного человеческого понимания, так как кофе у Джесс – это кофе у Джесс и этим все сказано.

Джесс признавала только кофе, сваренный в джезве. Остальной же кофе она называла «недокофе», обращалось к нему на «оно» и постоянно твердила, что «это кофе необходимо уничтожить, сжечь, споить собакам!» вот такой она была. Как я ещё продолжаю с ней общаться? Наверное, потому, что мои тараканы были куда пострашнее её.

Через пять минут варки, кофе был готов. Джесс поднесла к нам чашку, которую я раньше не видел, где я прочел:

…all these moments by lost in time…

Возможно, эти моменты и будут бесследно потеряны во времени, но запах их этой квартиры не уйдет и через сто лет. Здесь всегда будет пахнуть кофе, котом, теплом. И никогда и никто здесь не будет испытывать настоящего горя. Это место не для горя. Это место для отдыха души.

Невольно начинаю вспоминать, как сегодня проходил пиццерию. Что о ней можно сказать? Обыкновенная пиццерия, ничем не примечательная. Таких много и в городе и в штатах. Но всё же… там всегда пахло свежей пиццей, а не теми вонючими лепешками, которых называют «пиццами». Там всегда пахло свежим кофе. Смехом. Слышен был мелодичный итальянский язык и приятные слуху старые, итальянские песни. Беззаботное место. Там, как и здесь, нет места политике. Проблемы забываются и становятся прозрачными, как воздух. Выйти, правда, можно с полным животом, жирным, полным брюхом пиццы и крепким еспрессо, что всю ночь не сможешь уснуть. Но зато гарантированно счастливым. Какие странные и необъяснимые вещи делают с людьми такие обычные места. Как, например, эта квартира.

Чашка была уже наполовину пустой, а мы не проронили и слова. И хорошо. Зачем слова? Для чего они нужны? Разве слова – это не концепция пустых звуков, которые мы воспринимаем, как информацию? Слова – лишь бессмыслица, которой мы придаем слишком большое значение. Настоящие друзья могут разговаривать без слов. Зачем слова?

Возможно, мой рассудок был помутнен тяжестью дня и в мою голову приходили всякие дикости. Выше перечисленное – лишь малая часть всего. Остановить меня не могло ничто, кроме одного маленького пучка меха, которое поневоле, было названо Снорри. Она мяукала, призывая к себе внимание. Я неохотно и лениво посмотрел в сторону этого хищного зверя и понял, что это зверь может быть охотником только за человеческим одиночеством и тоской. Она разрывала их и беспощадно кромсала. Оставляя человеку ничего, кроме беспричинного счастья. Я улыбнулся. А что оставалось делать? Поддаться безумию? Когда в четырнадцатом веке мировой эпидемией была черная смерть, сейчас же наша кара – это серая жизнь. Притом осознание этого – в средние века такого не было. Но. Если черную смерть победить было нельзя и лишь волей случая человеческая иммунная система выработала противоядие, то лекарство от серой жизнь есть. Но должен признать, добыть его в наше время дело не из простых. Вылечиться можно беспричинной радостью. Не на комеди-шоу и не в клубах. Это принужденный смех. Не принужденный – это когда ты понимаешь, что все плохо, но тебе все ровно хорошо. Смех без причины – признак здорового человека. Дураки – это те, кто смеются в специально отведенных для этого местах и тратят много денег, чтобы их веселили и смешили. Настоящее счастье – это то, что сидит у тебя на коленках и ласково мяукает, или прислонилась к твоему плечу, чтобы согреться в холодный осенний вечер. Вся жизнь – сплошная боль, но все не так уж и плохо…

Верь мне. Это последнее, что осталось.

Покончив с кофе, Джесс спросила:

– Не хотите чего-нибудь еще?

– Нет, – сухо сказал я, – этого хватит.

Кошка миролюбиво слезла с моих колен.

– Ну что ж, нам пора, – тем же голосом сообщил я.

– Уже?

– Да, как раз время.

С тяжелым сердцем и я, и Чарли переступили порог ее дома. Что и сказать, на самом деле, покидать рай – вещь не приятная. А главное ради чего? Чтобы вернуться в такой знакомый и до того скучный дом?! Нет, уж лучше кинуть всё. Собрать, как ёжик, грибы в мешочек и уйти в туман. И не вернуться никогда. Потеряться. И найти себя и своё место. Это очень старая сказка, но как хорошая история – на все времена. Всегда завидовал этому ёжику. Стать ёжиком удел младенческих грёз. Но было много вещей, не позволяющие мне сдвинуться с места. Связывающие, липкие цепи. Я не мог быть как ёжик. Слишком много людей привязано ко мне, а я привязан к ним. И если мои ноги против моей воли отправят меня в великое путешествие, мне придется сломать их. Потому что кем я стану, если покину их? Они же мое всё. Она моё всё.

Но не прошло и нескольких секунд, как пройдя сквозь зеленую дверь, мы оказались дома. Что такое дом? Это место за зелёной дверью, которая хоть и встречается нечасто, но всегда открыта только для Тебя. Ей нет дела до твоих ошибок и твоих побед. Ты просто ей нравишься. Она создана для тебя. Ей не нужен никто, кроме тебя. Ты нужен ей.

В своей квартире мы занимались своими обычными делами. Ничего особенного, что требовало детальных пояснений, и разъяснений в них нет. Зато жизнь Чарли наедине с самой собой, вызывает у меня особый интерес.

Чем люди занимается, когда остаются совершенно одни? О чём каждый из них думает, ведь каждый это личность со своими проблемами. Как бы то ни было, но пустота есть внутри у каждого. И время от времени нужно её чем-нибудь заполнить. Кто-то забивает её вещами. Некоторые пустыми развлечениями. Очень часто бывает, что её заполняют другими людьми, еще более жалкими. Но Джесс была не такой. У неё не было прихоти к вещам. От пустых развлечений её тошнило. И не было людей, которыми она могла бы заполнить дыру в душе. В этом она была не одна. Люди страдают от зудящей боли, приносимой одиночеством. Эти звери не знают другого выхода, как медленное забвение. Они пьют. Своему желанию, они уделяли больше времени, чем себе самим. Джесс тоже пьёт, да посильнее русского. Они курят. День заблудшей души не может считаться днём без двух пачек сигарет. Вот и сейчас Джесс готовилась к одиноким скитаниям по этому миру, где ей так не повезло родиться.

Ночной город встретил её гулом машин и сравнительной, ночной тишиной. Ночь – вообще странное время. Кто-то, как Лида, уже отмучались за день и смыв его, готовятся ко сну. У кого-то, как у меня, кипит чай, обещая сделать вечер теплым и полным житейской радости, и фантазиями. А кто-то надевает на плече кожаную куртку. На кулак кастет, в рот сигарету. Ночь не терпит слабаков, но уважает сильных. Джесс готова идти. Она всегда была готова. Эта симпатичная брюнетка довольно быстро прошла по переулку и очутилась на ярко освещенной улице, напрочь забитую машинами. Было довольно влажно. Она шла вперед, опустив голову вниз, и о чём-то оживленно размышляла. Могу догадаться, что она посылала весь этот город. Посылала чернокожих. Посылала эту улицу. Посылала это небо. Этот штат. Это страну. Зачем мелочиться? Особенно в таких вещах не стоит. Правда, хорошо, что не вслух.

Достигнув конечного пункта назначения, Джесс осмотрела здание, куда привела её нелегкая. Вывеска «The Spotted Cat Music Club» мерцала яркими огнями. Это всегда оживлённое место. Но, не смотря на это, здесь всегда хочется умереть. Это было маленькое здание, каких много в Новом Орлеане. На втором этаже по краям было две двери и два окна. Флажок с большой заглавной буквой «S», казалось, был символом слова «суицид».

На стене висели картины. Интерьер напоминал галерею. Играла какая-то афроамериканская группа. Естественно, джаз. Нет здесь ему конца.

С чем можно сравнить время ожидания в тесной картинной галерее, под мелодичный джаз? Когда вокруг дышит память. Импрешен. Впечатление. Этот момент сравним с остановкой времени под джазовый аккорд. В этот момент невозможно думать о проблемах. Когда везде «все, что лежит под солнцем», как говорил Бойс. Когда мысли растворяются в усыпляющей атмосфере. Когда на холсте линии превращаются в картины. Этот момент сравним с ожиданием. Ожиданием вечности.

В баре играла лёгкая музыка, чем-то напоминающая смесь блюза и свинга. У барной стойки сидело двое мужчин. Один был в старом пальто и в руках держал импортный виски. Вероятно недешёвый. Он пил его медленно, растягивая мгновения, смакуя. Как можно смаковать виски? Для Джесс это было непонятно, но, тем не менее, именно это делал старомодный тип. Второй был уже пьян. От него воняло за три шага. Его одежда напоминала мусорный мешок, а его лицо картофельные стружки. Его пальцы сосисками свисали со стола. Грязные ногти. Жир так и стекал по ним на пол.

Но он был спокоен и бармен его не трогал.

Джесс села между ними. Не потому что не было свободных мест. Просто уж слишком парень с виски заинтересовал ее. Её любопытство было сильнее, чем отвращение к парню справа. Что-то в чудике с виски было странное, манящее. Загадочное. За его плечами, вероятно, было немало житейского опыта, хоть с виду он был очень молод, и, казалось, он только два года назад перешел барьер 21+.

Сколько было всего в его виде! Он был на одно лицо с Джеральдом Батлером и в тоже время, так от него отличался. Три складки на его лбу. Они не были отталкивающими, они выражали его темное, болезненное прошлое. Они как дюны в пустыне выражали его мужской лоб. Короткие черные волосы. Они сливались с безлунной ночью и стремились ввысь. Большие волосы стремятся вниз и скрывают человека, закрывая его. Короткие волосы впускали в себя вселенную, направляя душу к звёздам. Густые брови защищали его мраморные глаза. Они смотрели на бутылку с сожалением. Ведь ясно, что он что-то ищет и не как не может найти. Вся его жизнь – поиск. Вечная служба, к которой он принудил себя сам. Глаза не смотрели на соседку, но Джесс чувствовала, что они прожигают её насквозь.

Когда Кришна открыл рот, люди увидели в его глотке не язык и не слюни, а целую вселенную со звёздами и мириадами галактик. Они растворились в ней. Так и Джесс увидела в глазах соседа необъятные миры, которые манили своей красотой, и отталкивали, поражая своей бесконечностью.

Короткие усы, бакенбарды и бородка сливались воедино. Все его яство было сосредоточено на бутылке. Бутылка была его всем. Возможно последним, что осталось. Она не знала. Откуда ей было знать? И всё же, ей казалось, что она знала этого парня еще до рождения. Как второе Я. Бутылка была его миром. Что может быть интереснее бутылки? Бутылка молчит и всегда готова выслушать. Виски не задает глупых вопросов. Он понимает тебя с полуслова. Виски успокоит. Виски наполнит твою жизнь смыслом. Виски сделает тебя счастливым. Он – твой лучший друг. Ты ему нужен, а он нужен тебе. И если он тебе понадобится – он тут как тут. И что же получается, виски – во много раз лучше человека?

Да.

Безусловно.

Мужчина справа проявил признаки жизни, запрокинув левую руку нашей героине на плечо. Следующим шагом был поцелуй. Джесс ударила его по лицу. Тот взвыл от ярости и ударил в ответ чуть ли не на порядок сильнее. Джесс упала на пол, но нападающему было мало. Из его гадкого костюма донеслись световые блики ножа.

Мужчина слева схватил нападающего за запястье и сильно его сжал. Тот обмяк, выронил нож и упал замертво.

Он убил его одним прикосновение. Кто он?

– Спасибо, – тихо поблагодарила Джесс, еще не отойдя от недавно случившегося, что совсем не заметила, что говорит по-русски, а откуда парню знать её язык?

– Не за что, – сказал он с чистым акцентом, – я влюбился в это место, всего один раз зайдя сюда и увидев Блока на одной из салфеток, – продолжал он, помогая ей встать.

– Блока?

– Да. На английском. «Ночь, улица, фонарь, аптека». Я до сих пор нашу с собой эту салфетку.

Он протянул ей старую бумажку, на которой ручкой, чёрными чернилами по красному было написано:

A night, a street, a lamp, a drugstore

A meaningless and dismal light

A quarter century outpours —

It’s all the same. No chance to flight.

You’d die and rise anew, begotten.

All would repeat as ever might:

The street, the icy rippled water,

The store, the lamp, the lonely night.

– Лучшее стихотворение на все времена! – сказал он.

– Почему?

– За последний год я был вменяемым и бодрым не больше десяти минут. И то только когда читал этот стих на всех языках. Мой любимый – итальянский.

И только сейчас Джесс заметила, что они разговаривают на русском.

– Вы знаете русский?

– Я тоже хотел спросить это у вас. Не часто встретишь русского в Новом Орлеане. Так что, я удивлен не меньше вашего.

– А вы часто здесь бываете? Я вас раньше не видела.

– Нет, я здесь впервые. Люблю джаз и виски. А тут и первого, и второго хватает.

– А котов?

– И котов тоже.

Джесс подсела поближе. Как по вызову, к ним подошел официант.

– Только виски, – попросила Джесс.

– Окай, – только и ответил он, доставая стакан, и бросая туда лед, параллельно заливая это Джеком Дэниэлсом. Этот напиток безжалостно уничтожает мозговые клетки и вырабатывает такую волну непонятных гормонов, что уменьшает продолжительность жизнь на пару дней. При больших дозах – на пару лет. Как раз то, что нужно!

Загадочный парень продолжал пить виски, нисколько не обращая внимания на свою соседку. Поэтому, сделав глоток для храбрости, она начала:

– А вы часто бываете в Новом Орлеане. Даже не пытайтесь сказать, что местный. По вам видно, что это не так.

– И не буду. Здесь я бываю, как и в других городах, довольно часто.

– Ты много путешествуешь?

– Во много раз больше любого путешественника.

– Значит, ты богат.

– Нет. Скажу точнее: порой, у меня вообще нет денег. Они мне просто не нужны. И я никогда не понимал людей. Они так гоняются за своими деньгами, что совсем забывают помнить о смерти и как говорят французы: «Momento mori». Как глупо. Но в тоже время, если бы они не были глупыми, жилось бы куда хуже. А тупость, порой, играет огромную роль в процветании. А за деньги, разве что, можно купить виски и билет на самолет, который я, честно говоря, просто обожаю. Но и без него можно обойтись. Понимаете?

– Да. Но если ты беден, тогда как ты путешествуешь?

– А для этого не нужны деньги. Достаточно желания. Против человеческого желания не выстоит ни одна гора. Если человеку нужно будет пробить насквозь гору в буквальном смысле, то он сделает это, если захочет. Для путешествия нужен лишь попутный ветер, а в моем случае, он всегда попутный. И во-вторых: я не беден. Я богаче всех людей в этом мире вместе взятых.

– И денег у тебя нет.

– Но не потому, что я е могу их получить, а потому, что мне лень. У меня есть более важные дела, чем работать, не зная для чего. Например, пить виски. Если я захочу, то мое состояние будут измерять килограммами золота. Просто лень тащить все эти деньги за собой.

– Только по этому?

– Не только, но в основном.

– А кем ты работаешь?

– Моя профессия очень сложна и утомительна. Но если я брошу её, то все человечество пострадает. А я очень люблю людей.

– А ты читаешь книги?

– Скажу точнее: нет книги, которую я бы не прочитал.

– А ты помнишь один из своих любимых стихов?

– Я знал их все. И у меня нет любимого стиха. Впрочем, я знаю один, который будет тебе интересен.

Джесс залпом, прямо из горлышка, отхлебнула Джека Дэниэлса, что чуть не опустошила бутылку.

Если жизнь, в который раз,

Привела тебя на дно бутылки,

Если сто раз ударила тебя,

Если проблемы не просты

И ты идешь, не помня уже, куда,

И в жизни видишь только смерть,

Если шоколад кислым стал,

И куришь ты, уже не зная,

Для чего?

Если ждать уже невмочь,

Если время тебя убило,

Если перестал ты,

Кофе аромат ощущать,

Только одно тебя не предаст,

Только одно тебя не бросит

И не плюнет в глаз,

И только она –

Тишина.

Тишина рассвета,

Тишина заката,

Тишина разрывающей мечты,

Тишина дождя,

Тишина огня

И если нашел в себе ты силы,

То виски – снова виски,

И кофе – снова аромат,

А жизнь, вновь жизнь опять.

А если нет – прощай,

Ты был мил и был прекрасен,

Но не смог ты жить,

А значит,

Только смерть тебе открыта

И ничего не сможешь ты узнать,

Лишь в вечности сольешься

С пустотой,

А если да – живи опять.

Джесс ничего не сказала. А что она могла сказать? Она не спросила, кто автор. Зачем? Она и так это знала. Это была она. Её старый стих. Он знал о ней все. Но это не пугало её, скорее, лишь нагнетало воспоминания. Несмотря на колоссальную дозу Дэниэлса, она была трезва. Вот уж не могла она подумать, что люди читают её мысли, как утренние газеты.

– Кто автор? – все же спросила она.

– Одна заблудшая душа. Но это не имеет значения. Важно не то, кто написал твою жизнь, а важно то, что ты почувствовала.

– Красивые слова.

Она сделала еще пару глотков и опьянела.

– Я, кажется, уже совсем пьяна. Не проводишь, красавчик, до дома?

– Мало кто просит меня об это.

– А я прошу! Ты мне понравился. Заходи, когда хочешь!

Едва держась на ногах, она встала. Парень помог ей выдержать равновесие, и они медленно выходили из бара. Миновав дверь, они очутились в ночном Новом Орлеане. Днем, Новый Орлеан одевает маску. Ночью, он её снимает. Ночью в Новом Орлеане можно увидеть жизнь во всех её красках. Нет, всё же ночь ярче дня.

– Что такое знакомство? – спросил невпопад парень у трезвеющей Джесс.

– Ядаже не знаю.

– Это не что иное, как встреча разных пониманий мира, или даже разных миров.

Она непонимающе уставилась на него.

– Кто это сказал? Только не говори, что ты. Я всё равно тебе не поверю.

– Это написала восьмилетняя девочка, страдающая аутизмом. Странно, как люди относятся к ним. Ведь они мудрее любого человека. Наверное, поэтому их презирают и лишь под видом гуманитарной помощи, помогают.

– Да.

– Это всё, что ты можешь сказать?

– Ты мудрый.

– Мудрость – лишь мера между «мало» и «много».

– Понять это сложно.

– Но ты понимаешь?

– Да.

Дальше они шли молча. И правильно, в городах нужно молчать. Это не то место, что бы вести великие разговоры. Даже, если этот город Новый Орлеан. Он довел ее до самого дома, а потом и до квартиры. Достав ключи, Джесс замешкалась и спросила:

– Что было с той девочкой?

– Она была одной из величайших людей, которых мне доводилось видеть. Поэтому, она и была самой несчастной из своего времени.

– Так, что с ней случилось?

– Люди её презирали. Она обратилась ко мне за помощью. Я смеялся над ней, как будто она не понимает, какую помощь я могу ей оказать. Но она понимала. Ей было очень тяжело. Она попросила разрешение убить себя. Очень странно, не так ли? Люди думают, что они сами хозяева своих жизней и могут отнять её у себя, когда пожелают. Но это я решаю, кто достоин умереть. Если я посчитаю, что самоубийца не заслужил смерть, то пуля не попадает в мозг, веревка на виселице рвется, а яд – лишь продолжает жизнь и так далее. Никакого покоя. Но никто до сих пор не спрашивал. Я понял, насколько она несчастна и я разрешил ей спрыгнуть с десятого этажа. Ей было десять. Никогда я так не сожалел о содеянном. Но так было лучше. Смерть – очень легкое решение проблем. Она всегда лучше. Когда у людей нет сил, идти дальше, им помогаю я. Если бы она спрыгнула, не спросив разрешения, она бы упала на «случайно» поставленный батут и максимум, отделалась ушибом. Я сжалился над ней. И оказал большую услугу. Перед смертью, она написала мне все её мысли.

– И что там?

– Весь мир, глазами ребенка, покончившего с собой в десять лет.

– Ты бог?

– Многие назовут меня богов, еще больше – дьяволом.

– Но кто ты?

– Ты можешь называть меня Смерть. Это – самое правдивое из всех имен.

– Мое имя – Джесс. Приятно познакомиться, Смерть.

– Вот и наши миры встретились.

Он улыбнулся, пожал ей руку и ушел. Джесс осталась одна со Снорри, тот тихо мяукал в уголке…

На следующее утро, проклиная весь, допустивший создание будильников, мир, я споткнулся об собственный труп, в который раз, кстати. Под своим ненавистным трупом, который только то и делает, что путается под ногами, я имею в виду старого, усталого себя, который давно умер, уступив место для жизни более достойному «мне», если я имею право так себя называть. Мой труп хоть и не был материальным, но я всё же умудрился об него споткнуться.

Я упал на твердую поверхность, которую, кажется, называют полом. Я начал объяснять полу по-русски, какой он «нехороший» и «куда ему следует пойти». Потом я понял, что, так и не проснувшись, я выражаю своё неуважение к полу. Где же добрый, воспитанный мальчик, которым я долгое время себя воображал? Какой бедный пол. Он же ничего мне, на самом деле, не сделал. Это я дурак. А он просто выполняет свою функцию. Какая неблагодарная работа у моего пола. А затем усмехнулся, вспомнив, что об милого мальчика я недавно споткнулся. Встав с примирившегося со мной линолеума, я пошел на кухню, ожидая долгожданный завтрак.

На кухне я встретил мечту всего моего утра – амброзию небесную. Яичница я беконом и кофе с марш мэллоу. Никогда в жизни я так не радовался еде. Слезы потекли по моему лицу при взгляде на неё.

– Доброе утро! – сказало моё счастье.

– Утро никогда добрым не бывает. Mattina non è buono – как бы сказал итальянец. Особенно, когда ты просыпаешься и не успеваешь открыть глаза, спотыкаешься об свой труп и понимаешь, какая ты сволочь в диалоге с полом. А ты не так думаешь, бекон?

– Я не бекон.

– Да? Тогда с кем я разговариваю? С кофе? Нет, оно любит молчать. Так что не ври мне, бекон.

– Обернись.

Я выполнил его приказ и за своей спиной увидел Чарли, которая недовольно смотрела на меня.

– Ты уверен, что упал на пол, а не на крышу?

– Совершенно, хотя… нет, на крышу я не мог упасть, хотя, с радостью бы попробовал. Эх, эта гравитация. Без неё было бы намного веселее!

– Ты не исправим. Но, наверное, именно поэтому, я люблю тебя.

– Да, скорее всего. А я люблю этот завтрак. Не возражаешь?

– Нет, угощайся.

Я сел за стол.

– Не понимаю тебя. Для меня – утро самое светлое время суток, когда день только начинается и всё еще впереди. А ты выглядишь так, что в этот день тебя расстреляют.

– Нет, в день, когда меня расстреляют, я буду счастлив.

– Ты так сильно не любишь жизнь?

– А за что её любить? Тебе повезло, что ты любишь жизнь. Когда любишь её, не замечаешь уродство. Без них она не может обойтись и держит их глубоко в себе. Может быть, я тоже полюблю жизнь. Но не сегодня.

– Это уже, как посмотреть.

Я сделал вид, что не заметил её ехидной насмешки. Доел свою радость и снова загрустил. Через десять минут, я был готов и стоял у двери, собираясь посвятить еще один день своей работе. В русском языке, работа имеет корень «раб». А в увольнении, корень «воля». Какой правдивый язык. Все так и есть. И больше всего, я боюсь перестать быть рабом и получить волю. Я выбежал из квартиры, посматривая на часы. 7.40 – успеваю.

А Чарли мирно пила чай и смотрела в окно, наслаждаясь сонным город. Как иногда хочется, просто быть Чарли. Новый Орлеан был полон таких же, как и я. Чарли улыбнулась, насмехаясь нашей жалостью.

Город надел свою дневную маску.

Как только она допила чай, к её буйной голове пристала мысль: «А как там Лидка?..» И в этот миг прозвучал звонок в дверь. Чарли даже не сомневалась, кто был за дверью. Она открыла.

– 

Лидка, лёгка на помине, как я рада тебя видеть!

Ответив взаимностью, эта скромная, с элементами тайны, девушка, зашла в квартиру.

– Чарли, Чарли! – кричала она, – сегодня пятница. Надо это отпраздновать!

– Но мы же вчера праздновали…

– Не так. Нам надо бы разбудить Джесс и пойти на улицу, где можно будет прикупить чего-нибудь.

– Так мы что, будем праздновать каждый день? Разве – это не слишком?

– Почему, разве новый день не стоит того, что бы радоваться и отпраздновать его?

– Но если праздновать каждый день, через месяц другой, наверное, будешь молить, что бы, ни проснуться завтра. Слишком много праздников ещё хуже, чем слишком долгое их отсутствие.

– С отсутствием праздников мы справимся. Пошли, нужно зайти за Джесс.

– А она будет рада?

– Конечно! Правда, она может и не захотеть, но нам же всё равно. Мы должны радоваться жизни и делать людей счастливым, хотят они того, или нет.

– Что правда – то правда, – усмехнулась моя Чарли.

Чарли начала одеваться. Через несколько часов они вышли из дому и постучались к Джесс. Она не открывала. Потом, они несколько минут настойчиво звонили в её дверь. После упорного сопротивления, Джесс сдалась. Дверь открылась, и она монстром предстала перед своими подружками во всей своей красоте. Мешки под её глазами имели свои мешки. Волосы угрожающе стояли вверх. Взглядом она пронзила гостей, разорвала и испепелила.

– Что вам нужно? – страдальчески протянула она.

– Одевайся, мы идем гулять!

– Я не хочу.

– Немедленно одевайся и не заставляй нас применять силу.

– Мы живем в свободной стране. И вообще, я не в лучшем виде и настроении.

– А-а-а… ты вчера сидела в баре и искала смысл жизни, вдохновение и ответы на вопросы.

– Нет! Я просто бухала и теперь, у меня болит голова.

Лида зашла в квартиру Джесс. Ее рука полезла в черную сумочку, откуда она достала какие-то травы, вскипятила воду и бросила их в кипяток.

– Пей!

– Не буду я пить твое вонючее варево! Сама пей!

– Пей!!!

– Ладно.

Несмотря на мягкость характера, Лида могла уговорить даже это чудище, которое покорно, только из уважения к монстру, именовали Джесс. Создание с похмельем покорно выпело этот чай, не без явного отвращения. Но как только последняя капля попала в её глотку, она почувствовала умиротворение. Зверь вновь стал милой, в меру своего характера, Джесс.

– Что это? – едва сдерживая улыбку, спросила она.

– Наркотики.

– ЧТО?

– Не бойся, безвредные. Бояться их нечего, а тебе они явно нужны были. Для дорогой подруги – ничего не жалко.

– Не знаю о чем ты, но явно хорошая штука. Обещай ко мне приходить каждое утро!

– Нет, пожалуй, обойдемся без наркотиков. Хоть кто-то должен быть разумным, – сказала девушка, подсыпавшая своей подруги листики коки.

– Ну что, девочки, пойдемте? – вмешалась Чарли.

– Конечно, несколько минут и я в путь! – с необычной бодростью сказала Джесс, что было с ней не очень-то часто.

Они шли по улицам Нового Орлеана, не разбирая куда. Дул ветер и направлял их на запад. Они упорно молчали, пока Чарли дерзко не нарушила тишину.

Смотрясь весьма солидно и серьезно,

Под сенью философского фасада,

Мы вертим полушариями мозга,

А мыслим полушариями зада.

– Это все что ты можешь? Бестактно цитировать Губернина? К чему ты это?! – спросила Джесс.

– Ни к чему. Просто вы молчали, и это было странно. Так же было и вчера. Вспомните, ведь когда мы гуляли, мы всегда говорили о чем-то. А сейчас молчим, как будто, нам нечего сказать друг другу…

Чарли замолчала. Я заблудился в их мыслях. Снова воцарилась тишина, развеять которую мог лишь полуденный шум города. Да и он не особо помогал. Наоборот, гудение машин и обрывчатые звуки, издаваемые прохожими, лишь подчеркивали безысходность этой, такой тоскливой, пустоты.

Они просто шли. Три лучшие подруги, которым даже нечего обсудить. Бесцельно шастались по уже не знакомому городу. Какое обманчивое место. Казалось, столько раз здесь был, а чувствуешь, как будто ты впервые ощущаешь землю под ногами.

Казалось, их поглотит надрыв. Съест без соли. Но тишину развеял пронзительный, нечеловеческий вопль Лиды. Она смотрела на прохожего, издавая невыносимый писк.

Это был тоже, простой человек, который мог по праву называть себя полноценным членом человеческого общества. Он ничем не выделялся. Если у него было своё мнение, то он хранил его на страницах дневника, как сопливая школьница, подальше от других. Он работал пять дней в неделю и два дня готовился к работе. Что такое отдых он знал только из словаря. Для него это слово, было таким же необычным, как абстрагирование. Всё его счастье заключалось в том, что он целых два дня мог лежать на диване. Да и можно назвать это счастьем, если все выходные он боялся наступления ещё одних будней. И по будням, он ждал выходных, чтобы бояться будней. Он снова будет работать на ненавистной ему работе, потому что думает, что именно так и должно быть и на что-то большее он просто не заслуживает. Пока. А как отработает – заслужит. Он даже не знал, чего хотел. Его жизнь закончилась ещё давно, когда он впервые пришел в первый класс. Уже тогда, он совершил суицид и потерял все, а последующие сорок лет его труп бродил по этим улицам, смешиваясь с толпой таких же трупов. Переходя переход, жизнь добила его. Мерседес сломал ему кости и выбил внутренности, что те вылезли через глотку. Последним, о чем он подумал, была лишь мольба: «Господи, избавь меня от мук!». Когда он извел дыхание, его лицо выстроилось в гримасе, проговаривающей: «Спасибо!».

Три девушки просто наблюдали за этим зрелищем, и вся жизнь этого человека пролетела перед их глазами за секунду, на что-то ещё, она не просто способна. Их не сильно заботили крики свидетелей происшествия. Больше всего их занимали собственные проблемы.

Через несколько секунд, Чарли отважилась на вопрос:

– Лида… Лида! Что это было?

– Я… я не знаю, – слегка замешкалась она.

А люди вокруг были не напуганы, а лишь шокированы. Женщины орали, мужчины разбежались. Чернокожие полицейские схватили что-то бурлящего себе под нос водителя Мерседеса. Видимо, оправдывающегося и угрожающего адвокатом.

Чарли и Лида смотрели друг на друга, а Джесс и позабыла об их существовании. До этого момента, события прошлой ночи оставались тайно даже для неё самой. Но сквозь толпу людей и машин, она разглядела лицо брюнета. Он был во всем чёрном. Его взгляд заставлял вздрагивать самых отважных. Как стрела, попавшая в сердце.

Она вспомнила и бар, и виски, и пьяницу, совершившего на неё покушение. И того самого парня, который назвал себя Смертью. Ничего странного. Она встретила это спокойно, как будто ожидая.

Только теперь, когда она вспомнила, Джесс поняла, что лучше бы это забыть. Лучше бы она вообще не ходила ночью в тот джаз клуб, ведь тот парень… и только сейчас, брюнетка поняла, что тот парень просто исчез у неё на глазах и она потихоньку сходит с ума…

Попытавшись выбросить это из головы, наша героиня заметила, что её подруги тоже исчезли. На какой-то миг ей показалось, что она выдумала этих подруг, и на самом деле их нет. Но она заметила отдаляющиеся, знакомые силуэты и попыталась догнать их.

– Почему вы меня бросили одну? – возмутилась она.

– Мы тебя не бросили, – начала Чарли, – просто, ты так смотрела… в прочем, не важно. Мы трясли тебя за плечи, но ты не отзывалась. А потом, нам вдруг захотелась пойти вперед и мы пошли, даже не зная, зачем. Мы просто не могли не пойти.

– Да-да. Просто замечательные подруги. Я на секунду отвлеклась, а вы уже захотели от меня избавиться и придумываете себе какие-то оправдания. Лучшие подруги, нечего сказать.

– А на что ты так смотрела?

– Ни на что, просто задумалась.

Дальше они шли, как будто впервые попали в этот город. Дома были уже не те, улицы казались незнакомыми, хоть они и изучили здесь каждый метр. Даже запах был не тот. Раньше, все здесь пахло железом и алкоголем, как в ирландском городке, не знающем уныния. Но теперь, это был совсем другой мир, им уже не знакомый. И потом, когда они зашли за поворот, чтобы поскорее отсюда выбраться, они встретили его.

Это был бородатый мужчина во всем белом, который стоял там и, казалось, ждал их давно. Как только их взгляды встретились, незнакомец достал из пальто меч. Душа девушек ушла в пятки. Их плоть побледнела, как будто и состояла из плотно сцепленных между собой снежинок. Они были парализованы страхом. Он бросился на них с членораздельными криками. Уже через несколько секунд, все трое могли бы уже оказаться мертвы, но меч нападавшего скрестился с черным мечом, который вынырнул из-за спин напуганных. Обломки меча незнакомца с грохотом упали на землю.

Только у Джесс хватило мужества взглянуть в глаза мужчине. Они были полны страха и ужаса, которые она сама недавно испытала на себе. Он просто исчез, испугавшись того, что было у спиной за девушками. А сами они не осмеливались оглянуться. Всем им неистово хотелось издать жуткие вопли, но страх сковал их челюсти, не давая, ни единому звуку вырваться наружу. В своём безумии, они не знали границ. А затем прозвучал знакомый для Джесс голос:

– Извините, что впутал вас в весь этот каламбур, но у меня просто не было иного выхода, так как в другом варианте развития событий, я вынужден был бы забрать ваши души. А это мне, как минимум, не выгодно.

За их спиной стоял мужчина и улыбалась им чисто человеческой улыбкой парня лет двадцати семи.

– Моё имя Смерть, если кто-то из вас еще не догадался. Если позволите, я провожу вас домой.

От этих слов, должно было все вывернуть от священного трепета и ужаса, но вместо этого, все трое лишь облегченно вздохнули, дескать, слава богу! Вместо страха появилось любопытство. Они согласились, и их новый друг провел их к дому. В самом конце этого не долгого пути, Джесс спросила:

– А разве смерть – это не старуха с косой, которая…

Не успела она договорить, как перед ней предстала смерть такой, какой она всегда её представляла. Уже от этого зрелища, её передернуло. Но вскоре, она исчезла, а на ее месте вновь вырос уже знакомый парень.

– Такой ты меня представляла? Знаешь, мне всё равно, как выглядеть. Если хочешь, могу снова стать твоей смертью…

– Нет! Лучше оставь всё, как есть.

– Как скажешь.

Он снова улыбнулся лучезарной улыбкой и спокойно предпочел раствориться. И только ветер всё еще нёс память о нём.

А все трое спокойно зашли в дом. Им было не до лишних эмоций, как остальным, более чувствительным особям их пола. Да, пожалуй, события дня слегка отличаются от обычного расклада. Но с кем не случаются чудеса? Конечно, подобные случаи случаются редко, но вообще, чудеса происходят с самыми обыкновенными людьми каждый день. Само пробуждение после сна – уже чудо. Рассвет, закат, каждая секунда. Наша проблема в том, что мы не улавливаем эти секунды и лишь продолжаем страдать дальше.

Чарли зашла в нашу квартиру и поставила на плиту турку с кофе. Он был для неё просто необходимее всего существующего. Только после него, она чувствовала себя более менее собой. После добрых трёх чашек, лучшее время для телевизора. Ничто, как телевизор не затуманивает мозги, помогая немного успокоиться.

Снорри встретил Джесс мурлыканьем. Она улыбнулась и тоже решила сварить кофе. Было лишь небольшое отличие: Джесс всегда, когда она остается одна, пьет кофе по-ирландски. Только этот кофе она считала настоящим: невыносимо горький, он соединяет в себе горечь крепкого спиртного и кофейного напитка. Снорри снова довольно замурлыкала, когда после кофе, Джесс покормила её, и настало время телевизора.

О Лиде Даркнесс следует упомянуть пару слов. Мисс Даркнесс была крашеной под брюнетку блондинкой. После получения паспорта, всё своё время она уделяла основной мечте всей её жалкой жизни: переселиться в Америку. После невыносимых очередей в эмиграционной службе, ей удалось осуществить и воплотить свои грёзы. Но была одна загвоздка: она понятия не имела, что делать дальше. Всю свою сознательную жизнь она зависела от других. От родителей, что её содержали; от друзей, что не давали волю скуке и от многих других мелких факторов, которые цепями приковывали её к земле. Своё же совершеннолетие и получение долгожданного паспорта она использовала как ключ к чему-то, что походило на свободу.

Она бросила всех и уехала туда, где никто из прошлой жизни не сможет её достать. Она имело скромное дело и однокомнатную квартиру, почти не обставленную мебелью. Даже спать приходилось на полу. Но, черт возьми! Это была её квартира. Её дело. Здесь уже она ни от кого не зависима. Если дела будут идти и дальше так хорошо, то она накопит на машину и это будет уже её машина, а не мамы. Она закроет свой магазинчик и уедет на запад, через всю страну, одна. Свободна, как лихой ветер. Бродяга ветров. Именно такие, как она, вертят наш мир и взывают гнев и отвращение, которое мы, и не скрываем. Но, под слоем гнева и отвращения, лежит зависть. Они бы тоже хотели расправить крылья и улететь на закат, чтобы никогда уже не вернуться. И даже, если они уподобятся Икару, она не будут горевать. Они лучше умрут, пытаясь покорить само Солнце, чем будут жить, даже не завоевав и одного из бесконечности миров.

А сейчас, вернее, как и тогда, она, скорее всего, пьет зеленый чай. Сидит на крыше и смотрит вдаль, на запад, на умирающее Солнце.

Наши судьбы были похожи, хоть и были значительные отличия. Лида была молода. Она умела мечтать, а что лучше всего, воплощать свои мечты. Одну за другой, пока не кончится список.

Я же, уже прожил больше половины своих дней. Сразу после получения аттестата, я как будто заснул, а проснулся только спустя десять лет. Тогда я стоял в Черновцах, под дождем, в руках у меня был диплом кандидата исторических наук и не знал, что делать дальше. Потом, я снова закрыл глаза и не думал об этом мире, пока в один день не очнулся, схватился за голову и понял, что ничего я не сделал. Сколько лет я спал? – подумал я, когда, осматривая своё изнеможенное тело, я закричал. Тогда и только тогда я понял, что времени нет. Как говорил Марк Твен, в нашей жизни два самых лучших дня: день, когда ты родился и день, когда ты понял, зачем. Так вот, мой второй самый счастливый день был самых худших из дней. Тогда я понял, что родился для того, чтобы бояться смерти, а потом умереть от усталости бояться необратимого. Херовый день. Херовая жизнь. Но пришлось двигаться дальше, так как сил остановиться не было.

В молодости, я жил впечатлениями. Смыслом моей жизни было получить драйв – без него я не видел смысла существования. И только сейчас, под дождем и без зонтика, я крикнул на никому не известном здесь языке:

– На что я, блядь, потратил жизнь?! На бумажки? У меня есть деньги. Много денег! И ни капли радости! Ни грамма души.

Я проорал эти слова очень громко, потому что сдерживаться – вредно для здоровья. А прохожие смотрели на меня без удивления. Подумывая, наверное: «Что это за психопат?! Что это за язык? Русский?! Так он еще и русский! Лучше отойти подальше, пока не поздно». И отходили, конечно же.

В то время, я как раз допил кофе, купленный за два доллара, в одной дешевой кофейне и теперь шел под дождем в куче с этими людьми. Совершенно один. Никого больше. А идти еще было два километра. И денег на такси не было. Да что вообще за неудачник этот я?!

Мой взгляд упал на человека во всем чёрном. Только кожа белая, а так чисто чёрное пятно, как чернильная клякса на бумаге истории. Он стоял как отшельник. Прижавшись к стене и упираясь в неё левой ногой, он смотрел в небо, на падающие капли дождя.

Когда я поимел неосторожность пройти мимо, он как по крику поднял глаза и показал лицо. Мы встретились взглядами. Два мира сошлись воедино. Его лицо застыло в ужасной ухмылке.

– Рад видеть тебя, сэр …, – сказал он, протягивая руку.

– Не стоило вспоминать моё старое имя, но я вас тоже, – ответил, без малейшего удивления, даже с любопытством, будто встретил старого друга.

– Можно на «ты». Ты помнишь моё имя.

– Нет.

– Ах да, тогда напомню. Рад снова познакомиться, Смерть, со всем почтением.

– Мы не знакомы.

– Ох, ошибаешься! Каждый человек встречается со мной чуть ли не каждый день. Помнит ли он – его проблемы. Само его существование – лишь моя прихоть.

– Тогда рад снова вас видеть, сэр Смерть. А что, я уже умер?

– А ты был жив? Странно, я и не думал, каким наивным ты станешь.

– Я бы с удовольствие поболтал, но дождь…

– Да-да, извини, пройдем в кафе. Я угощаю. Когда встречаешь старых врагов, которых считаешь друзьями, экономить недопустимый грех.

– Премного благодарен.

Всегда под вежливостью скрывается угроза и презрение. Вряд ли существует хоть что-то, что бы я презирал больше, чем это создание. Но отказываться не позволял желудок. Я как раз был голоден, и почему бы не злоупотребить щедростью Смерти. Да что там, я ведь это постоянно делаю, когда она приноровит обнять меня.

– Так что случилось-то? – Спросил я, посербывая принесенный кофе, на фоне падающих на окно капель дождя. Лучшие слова во всем мире.

– Твои девочки…

– Какие девочки?

– Не перебивай. Они имеют большую силу.

– И в чем же они ее проявляют? Во время переезда, я нёс всё до последней сумки, а Чарли лишь смотрела на меня и поговаривала: «Ну ты же мужчина, так что…» ну и что, что мужичина?! Вообще-то…

– Хватит! Послушай сюда: сегодня, твои девочки гуляли и случайно заметили мою работу. И эта Лида завизжала не людским голосом. И я узнал этот голос…

– Банши?

– Да, именно они, мои слуги. Она имеет большую силу. А Джесс… я видел её в баре. Я сразу узнал в ней одну из девочек Одина.

– Какая глупость.

– А Чарли… она напоминает мне убитую сестру.

– Поподробней.

– Война. Она погибла, но обещала вернуться. Её рыжие волосы невозможно спутать ни с чем остальным.

– Что за ересь?!

– Наши враги знают об этом. Твои девушки чуть было не погибли, но им повезло, что я проходил рядом. Они в опасности, мой старый друг, а времени все меньше.

– Это-то да, но вот какого времени?

– До битвы.

– Какой еще битвы?! Во что ты меня втягиваешь?!

– Что они сделали с тобой? Я смотрю и не узнаю тебя. Посмотри, во что ты превратился. Я даже немного побаиваюсь, смогу ли я вернуть тебя обратно.

– Не нужно меня никуда возвращать! Вообще, кто я, по твоим меркам?

– Ты некромант. Первый и последний. Ты должен возглавить нашу армию. Ты поведешь её в бой и победишь. Как и всегда.

– То есть, я порождение зла и должен помочь уничтожить добро, которое и так давно погасло?

– Примитив, но если хочешь, так это и называй.

– Но ведь добро всегда побеждает зло

– Ты на самом деле в это веришь? Да уж, будет сложно снова превратить тебя в дикую, безумную тварь, которая только-то и делает, что убивает людей.

– Да не нужно меня превращать. Я и так эта тварь.

– Так что же тебе мешает заниматься любимым делом?

– Криминальный кодекс Соединенных Штатов Америки и лень.

– Насчет второго, то лень пройдет со временем. К тому же, как человек, проживший столько лет в твоей родной стране, может думать о криминальном кодексе.

– Какой стране? Что это за дичь и с чем это едят?

– Все говоришь глупости. Можешь и не пытаться. Ты не убежишь от своего прошлого.

– Я и не пытаюсь. И я никогда не жил там, тем более, не рождался.

– Да? Кого ты обманываешь…

– Вообще я не признаю ни Польшу, ни Россию, ни Германию, ни Сомали, ни США за настоящие державы. Я родился на планете Земля и признаю себя землянином.

– Свою политику оставь до лучших времен. Скорее всего, они настанут очень скоро. Наступит и новый год. Пошли. И у тебя, и у меня ещё много дел.

– Подожди, я ещё не дал своего согласия.

Смерть, собравшись уходить, снова сел и, смеясь, посмотрел на меня.

– А ты разве сам не хочешь приключений, которые тебе не снились даже в самых безумных снах, достойных самого Кафки?

– Даже не знаю. Мне вообще сны не снятся.

– Ты не хочешь?

– Если честно, то хочу. Но ты даже не спросил меня об этом.

– Прекрати. Взрослый мужик, проживший пол земной жизни, а ведешь себя как баба.

– А ты как Чарли.

– Ты не смешно шутишь.

– Я знаю, и меня это не пугает, как и Ларина.

– Кого?

– Ну, Ларина! А вообще, всего хорошего!

Я встал и собирался идти, чтобы никогда больше не видеть этого сумасшедшего. Но тот сделал жест, приказывая мне сесть. И я, повинуясь странному влечению, занял своё место.

– Парадокс в том, дорогуша, что ты как бы имеешь право выбора, и как бы нет.

– Что?

– Попытаюсь объяснить: ты можешь прямо сейчас развернуться и уйти. Ты даже сможешь дойти до входной двери, но, к сожалению, не дальше.

– Это еще почему?!

– Стоит тебе прикоснуться к дверной ручке, как день начнется заново.

– Пойдет заново.

– Да. Я говорю это тебе в который раз и уже устал. Ничего, следующего тебя я ударю. Может тогда возьмется за ум.

– И как же долго длится этот разговор.

– Не знаю, но кажется, целую вечность. Дней, собственно и не существует. Время лишь иллюзия, которую вполне можно видоизменить и даже программировать. Дни – это лишь твоё мышление. Они существуют только тогда, когда ты позволяешь им существовать. Но преодолев мыслительную концепцию, можно получить полный контроль над пространством. Иными словами, ты создаешь новую концепцию, а значит и новую логику, новую реальность.

– Раз так… – я вздохнул.

– Ты меня убиваешь! – простонал он.

– А такое возможно.

– Нет, конечно же, но имея дело с тобой, можно забыть о законах физики.

– Да, скорее всего, я просто не имею другого выхода, как принять предложение. Так давай же закончим, ой, то есть, скрепим наш договор…

Стоило мне произнести эти фатальные для моей жизни слова, как все исчезло. Я оказался один на улице. Шел дождь, и капли жестоко шлепались об мое голову, вызывая чувство уединения с небом и желание кричать нецензурные слова, избивая прохожих, проклиная дождь. И тут я обнаружил у себя в кармане пару долларов, которых не было там до того. Дошел до ближайшего кафе, где купил кофе. Я разглядывал бумажный стаканчик, как разглядывают верующие мощи святых. Никогда в жизни я не придавал настолько большое значение этому напитку. Сделав глоток, я обнаружил, что дождь перестал лить. Я улыбнулся и пошел домой, попивая кофе и прыгая по лужам, окончательно запачкав свои штаны.

Я просто шел, попивая кофе, моё мокрое лицо сохло на солнце. Я чувствовал себя лучше не куда. Меня переполняла надежда. Мы и только мы продюсеры всего, что с нами происходит. И придя домой, стоило бы задуматься о наступающей войне, если её можно было так назвать. Я до сих пор сомневался в правдивости слов того чудака. Вполне могло оказаться, что мной воспользовался какой-то шутник. Эта мысль пронизывала мой разум. Но война, скорее всего, всё-таки будет. Если не с ангелами, то с самим собой. Это моя война. Никогда заранее не знаешь, где тебе повезет! Вот например, перед самим порогом я нашел купюру в пять долларов. С моими доходами они абсолютно ничего не значат, но так я обрадовался им. Я поднял их и зашел в дом.

Дома меня встретила Чарли. Мы, улыбаясь, посмотрели друг на друга. В тот момент я осознавал, что даже если мне суждено быть Антихристом и врагом всего человечества, то я с радостью им и стану, если Чарли согласится быть рядом со мной, когда тысячи ангелов приведут меня к страшному суду и приговорят меня к самому страшному наказанию. Теперь, я понимал Бони и Клайда. Они были вместе. Одни, против всех. Они проиграли, да, но вместе.

Ни я, ни Чарли не желали пересказывать друг другу события ещё одного обычного дня. Вместо этого, мы предпочли молчать. Мы просто смотрели друг на друга. Мы чувствовали друг друга, навсегда. А потом разошлись, но без сожаления, потому что это не должно занимать много времени, а лишь должно радовать душу, когда кажется, что весь мир объединился против тебя. Такая жизнь.

Я отправился в нашу спальню, а Чарли в это время, что-то готовила на кухне, что делала очень редко в силу своей человеческой лени. А я просто лег на не заправленную, теплую кровать и повернул голову направо, в то самое место, которое принято называть окном. За ним был засыпающий Новый Орлеан.

Как засыпает город?

Как солнце догорает и опускается в океан, уступая место луне. Зачем даны день и ночь, если мы даже не можем здраво рассудить между ними? Философ из меня, сразу говорю, не очень, но я точно понимаю, что они нам даны, чтобы мы могли лучше почувствовать разницу.

И эта война. Я ведь прекрасно понимал, что она может закончиться гибелью всей цивилизации. Или, как бы лучше выразился Сорокин, конец одной из фаз развития человечества. Гибнет одно, уступая место другому. Так всегда было. Это закон природы и истории. Само развитие истории сравнимо, разве что, с броуновским движением. Бесконечно хаотична, безумна и рациональна. Но, тем не менее, не смотря на безумие броуновского движения, по теории хаоса, оно имеет определённый порядок. Это не аномия. Хаос – это лишь иная логика. И в истории есть определенная грань, определяющая её всю. Гибель человечества определенно не его конец. Нет. Это начало нового. По третьему закону Гегеля, мы получаем, что развитие требует практически полного уничтожения старого. И вот теперь, на рубеже веков, буду рожденными в постиндустриальном обществе, все мы стремимся к уничтожению и упадку западной цивилизации, мы как никогда стоим ближе к переменам, определившим наш исход. Человечество готово к уничтожению. Пора бороться за это. Уже моих сил хватит. Когда человек перешел границу своей реальности, для него уже не существует никаких границ и никаких замков. Разве что воспоминания о том, что они были. Тем не менее, я все еще зависим. Пока я не обрету свободу ничего невозможно выполнить. Пора разорвать цепи, свевающие меня по рукам и ногам. Пора высвободиться и взлететь над горами из живых трупов. Не смотреть вниз. Даже если моя судьба быть Икаром, тот я не против такой судьбы.

Жизнь – это противоборство человека с временем и его реальности. Если время с реальность его побеждает – человек умирает. Если же человек побеждает время и реальность, то он становится бессмертным.

Позднее я составил список из сорока трех пунктов, в которых были варианты толкования моей вечерней мысли и предсонного бреда искушенного мыслителя.

Магия? Да, она была везде, да и сейчас она здесь, прямо у тебя за плечом. Чудеса везде. Проблема в том, что чудеса всегда доверены секундам. Чудо трудно растянуть на полчаса. Но секунды мы терпеливо минуем и поэтому не верим в чудеса. Печально, да и только. Так уж сложилось, что приходится жить без чудес простому человеку. Но слава Смерти (а я правде ему благодарен) я уже не настолько обычный человек, что бы ни замечать мир вокруг себя.

В этот момент Чарли закричало на всю квартиру:

– Чёртов ужин готов!

Я вскочил с кровати, разбросав по углам все свои философские мысли. Чувство голода сильнее любых других чувств. Тогда это и был смысл моей жизни.

Есть. Пожирать.

Но оказавшись на кухне, я получил лишь пережаренный кусок мяса. Я улыбнулся и покорно запихнул его себе в брюхо. В тот момент я позабыл о голоде и молил тысячу богов, чтобы Чарли не подумала, что я нуждаюсь в добавке. Кулинарный шедевр. Деликатес. И как только мой желудок сдержал свою радость по этому поводу?

А я, тем не менее, всем видом показывал, что мне нравится. Ну что только не сделаешь ради любимого человека? Лично я готов терпеть даже её еду.

После этого благодеяния, я вернулся в свои покои, где надеялся отдохнуть от людей и от мира в целом, даже от Чарли. Как бы мясо не вызвало последствий ночью. Лежа в постели, это странное существо все думало:

«Что же мне делать дальше? Ведь все и так плохо, хуже не куда. Эх, дорогая моя задняя часть, почему не предупредила заранее? Я ведь чего хотел? Только спокойно жить».

Последнюю фразу непонятно почему вспомнил. Я хочу спокойно жить. Долго думая об этом, я вспомнил, как сегодня, после осеннего дождя я шел домой и думал, какой же я дурак, раз решился на предложение Смерти.

Но вспомнив это, я окончательно и безоговорочно для себя уяснил, что спокойная жизнь мне не нужна. И я готов пойти на всё, чтобы хоть как-то разнообразить её.

Подавайте мне чудес на серебряном блюдечке! Правда, я понятия не имел, где откопать эту редкую штуку – настоящие чудеса. А они сами нашли меня. И все же я понял, что в этот момент я улыбаюсь и вздрогнул от этого необычного чувства.

И в тот момент я точно знал: будь, что будет и все ровно, что будет! Пока это «что-то» происходит, что «будет» отходит на задний план.

То есть, я решил, что раз уж я такой лакомый кусочек для неприятностей, тогда пусть они сами придут ко мне, а я пока буду просто лежать и ждать их. Что ж, посмотрим, что будет дальше.

И в этот момент в комнату постучали. А я, совсем не удивившись стуку, сказал:

– Ну, посмотрим. Входите…

Джесс и Лида в это время мирно попивали чай, а Джесс даже без алкоголя, что бывало крайне редко. Они о чем-то задумчиво и уверенно разговаривали, но при этом несли такой бред, что сами не понимали, о чём они размышляют. Видимо, это были лишь жалкие попытки забыть. Забыть то, что они пережили за этот день. Но не справившись, резко сменили тему.

– И всё-таки, что произошло? – спросила Лида.

– Ты про енота в мундире?

– Нет. О том, что произошло сегодня.

– Сначала, он спас нам жизни, проводил до дома, а затем нашептал мне на ухо, что я валькирия.

– А мне нашептал, что я банши.

– Разве?

– Не знаю. Как можно быть в хоть чем-то уверенным?!

– И каковы ощущения?

– В смысле?

– Когда он сказал мне, что я валькирия, поначалу, я перепугалась. Но потом вспомнила, что всю свою сознательную и бессознательную жизни именно этого и хотела.

– Быть валькирией?

– Нет. Быть чем-то большим. Что бы отличалось от других. Но самое страшное, что я и ощущала себя валькирией. Я поднялась выше людских домов и смотрела на них с высоты облаков. А потом жизнь вернула меня обратно, и это было хуже смерти. Но я не плакала. Самые болезненные события никогда не сопровождаются слезами. Они сопровождаются дорожкой из осколков души. Только так. Но теперь, ощутив на своем теле, какого это падать с трехкилометровой высоты, я могу по-настоящему оценить эти чувсвта.

Лида наклонила голову над своей кружкой. На несколько минут воцарилась тишина и она была громче самого пронизывающего крика. Только маятник часов, напоминая о времени, разрывал оковы тишины. Но Лида нарушила молчание.

– Я чувствовала тоже самое. Теперь, я понимаю, почему я бросила все и отправилась на запад. В поисках своей судьбы. В поддержку жалкой мечты.

– Все мечты жалкие, но ни одна из не лишена смысла, запускающего нашу жизнь. И ты ведь добилась, чего хотела?

– Да, но…

– Что «но»?

– Я боюсь будущего.

– А разве не плевать? В сумочке у меня лежит нож. Если я прислоню его к твоему горло и перережу сонную артерию? Если у тебя будут, лишь две минуты, пока вся кровь не вытечет, если все доктора мира, вместе взятые, не смогут спасти тебя, ты будешь бояться смерти? Нет. Те, кто обречены на смерть, её больше не страшатся. Но если есть больше, чем несколько минут на полу, в лужи крови, то есть смысл идти вперед. Выстоять и встретить смерть, не страшась её.

Чарли в это время ни о чем не думала. В отличие от нас троих, буйных, волнительных, Чарли, хоть и казалась похожей на нас, а вне некоторых вещах, даже копировала нас, но это была лишь внешняя защита от суеты мира. В глубине души, Чарли может понять, разве что, только сама Чарли. В своё время, господин Чайковский сказал: «дайте мне людей, не надо кукол». Ну вот, сударь, на серебряном блюдечке получайте людей, которые сошли с ума. А Чарли заботили лишь абстрактные вещи, не имеющие особой связи с реальностью. Из материальных проблем, единственной ее настоящей заботой была готовка еды. Но разве можно назвать это особой заботой, если я только ужинаю дома? Ведь прошло столько лет, а до сих пор не разобрался в ней до конца. Может, дело во мне самом?

Она смотрела, как я ем и мечтаю о шаурме, хоть и всячески скрывал это, нахваливая её стряпню. А она смотрела на меня и понимала, что её парень – бессовестный лжец. Но ведь мы не женаты. Так что ещё рано… Но её радовал тот факт, что я страдал, но продолжал есть. Садист, что еще можно сказать? Или человек, который просто знает, что его любят. Не женятся, но любят. Вот такой уж я, несерьёзный, хоть и всегда пытался строить из себя интеллектуала. Ну разве не идиотизм? Но оскорблять себя – это плохо, поэтому воздержусь от дальнейшей самокритики.

Вдоволь напившись ночным чаем, обе наши взбудораженные парочки легли спать, ибо в чае растворяются все проблемы и просыпается любовь даже к самой отвратительной твари. Алкоголь здесь не причем.

Говорят, что миром правят жаворонки. Чепуха! Все мы, ночные совы, именно мы вращаем этот мир. Все гении – совы. Потому что ночью, когда просыпаются мечты, все только начинается. А в особенности и чудеса.

Сергей был просто в ярости. Слабая душа, что сказать. Он был не доволен, почему добро всегда проигрывает злу? Почему все не так, как в старых, добрых, детских сказках, где всё наоборот?

– Потому что мы живем не в сказке, а в реальном мире, так что, просто расслабься. И вообще, чего ты паришься? – спросил мастер, совращающий души, властелин музыки и вина.

– Чего я парюсь? Алкаш, да ты, видимо, вообще страх потерял!

– Я тебя не боюсь.

На это Сергей уже не ответил. Он просто развернулся и медленно зашагал от него. Он был тем, на ком, практически и стоял мир. Пятый архангел. Он был тем, кто помнил, когда тысячи богов вместе сражались против мирового зла, и каждый раз оно отступало. Но времена меняются. И только в си-минорной тональности будет сыграна их судьба.

– Зло, как никогда, стало сильным, – начал Сергей, – скоро, у них хватит смелости бросить вызов нам.

– Ну, это вряд ли, – спокойно ответил его собеседник.

– Вчера, даже я был спокоен по этому поводу, но в Новом Орлеане, как говорят, видели Его.

– Кого?

– Некроманта.

Дионис поперхнулся водой, которую взял в руки.

– С такими вещами не шутят!

– Я не шучу.

– В последний раз мы видели его только в четырнадцатом веке. Сколько тогда он нанес хлопот.

– Ты про эпидемию и его попытки взять штурмом Эдем?

– Страшная была битва. Но мы выиграли и договорились больше об этом не вспоминать.

– А теперь, он вернулся и заключил договор со Смертью.

– Опять она!

– Теперь уже он. Некромант поведет против нас легионы.

– Это не страшно. Мы их… – сказал бог вина и начал демонстрировать жестами, чтоконкретно он думает о них.

– Я бы на твоем месте не был так уверен. В прошлый раз самоуверенность нас и погубила. Скорее всего, мы снова стоим на пороге своей гибели. Но свеча не потухнет!

Оба замолчали. Дионис прервал тишину:

– Как говорят наши северные друзья: да начнется Рагнарок…

– Людям свойственно думать, что они что-то значат. На самом деле, они значат лишь то, что делают и о чем думают, и больше ничего. Вот почему многие окружающие нас личности ничего не значат. – Как всегда, действовал я всем на нервы.

Моим единственным слушателем была Чарли, которая делала мне утренний кофе.

– Доброе утро, – сказала она, когда я замолчал.

– Как говорят итальянцы: buongiorno non accade mai! Добрым утро не бывает никогда!

– Какие планы? – сказала она, не обращая на мои итальянские привычки никакого внимания – золотой человек.

– Ну, как всегда: работать, работать. А потом, когда закончу, работать. А после, может быть, будет время поработать. А в перерывах пить кофе и мечтать о доме, где сидишь ты. Ну и о работе, куда без неё.

– То, что ты стал исчадием Ада, нисколько тебя не изменило. Такого человека сложно найти.

– Просто на двери моего шефа висит табличка: «Становление дьяволом или смерть нисколько не являются поводом пропускать работу!» Вот и не пропускаю. Но ничего. После работы всегда можно уделить время планам, по уничтожению мира.

– Не знала, что ты такой кровожадный, – усмехнулась она.

– Ты давно это знала, просто не признавалась. К тому же, я не кровожадный. Просто, я прожил столько лет и столько мудаков, и ни одного из них не убил. Мне даже жалко этих богов. Вот зачем их убивать?

– Ничего. Хотя бы повидаешься со всеми мировыми знаменитостям: Будда, Аллах, Иисус, Кришна. И не забудь познакомить меня с ними!

– Непременно замолвлю словечко, дорогуша, если они не испепелят меня при встрече.

– Но ты ведь сильнее.

– Я даже с кровати встать не могу по утрам. Не дай бог, битва будет утром. Не хотелось бы опоздать.

– А тебе не пора на работу?

– Да, пока.

– Эй!

– Что?

– Я давно хотела тебе сказать: сегодня суббота.

– Да?

– Да.

– Тогда зачем я подымался? Встал бы в три часа дня, то есть, утра.

– Ничего. Весь день просидишь дома. А я пойду, прогуляюсь.

– Как всегда, с подругами?

– Нет, сегодня я пойду одна.

– Почему?

– Даже от самых замечательных людей, порой, нужно отдыхать.

– Смотри, не впутайся в неприятности.

– Как-нибудь постараюсь.

Через несколько минут она собралась и ушла из дома, оставив меня одного. Так, или иначе, но она освещала мне путь. Теперь, мне ничего больше не оставалось, как печально лежать на кроватке в полном одиночестве. У меня не получилось справиться с превосходящими силами хандры. Поэтому, я встал, оделся и только у самого порога понял, что обещал никуда не уходить.

Ну да ладно.

Я просто не мог здесь больше находиться. Я чувствовал себя чужим в родном доме. Казалось, даже мебель объединилась против меня и собиралась уничтожить. Я открыл двери и ушел.

На улице была прохладная, осенняя погода, которая так свойственна ноябрю. Которая, почему-то, категорически отказывается наступать в других месяцах. Разве что, в декабре можно услышать его эхо. А так нет. Каждый месяц имеет то, что отличало бы его от других. И каждый оставил след в сердце бродяг судьбы. Но, не смотря на явную прохладу, была солнце и ясное небо.

Ужас.

Никогда не любил подобную погоду.

И тут я понял, что даже наступи сейчас настоящие дожди, мне было бы всё равно. Я так ждал эту погоду, но если она наступит, мне уже будет пофиг.

Тяжело вздохнув, я, с внезапной грустью на лице, двигался дальше. Тут мне на голову падает капля. Затем вторая и третья. За ними следовал дождь. Я молча уставился на верх и наблюдал за каплями, падающими с неба. Они падали прямо мне на глаза. И я даже не заметил, как на моем лице появилась улыбка. Потом, я сказал уже вслух:

– Viv la vida!

Затем, побежал под дождем, даже не догадываясь, зачем произнес эти слова. Скорее всего, потому что вспомнил одну мелодию, которая полностью передавала мои впечатления от этого момента. Мои ноги сами привели меня, по улицам Нового Орлеана, в место, где я никогда раньше не был. В этих места, город уже не был собой. Он казался неопознанным, незнакомым и удивительным. Его вид был пугающим, но в то же время, потрясающим воображение. Совсем не подпадал под догмы о Новом Орлеане.

Но даже эти дебри не пугали меня. Я был умилен этими каплями, которые бесконечным поток падали, и как будто говорили, что буду падать всегда, не зависимо от погоды, и буду вести по дорогам, которые уже открылись, или будут открыты в будущем, таком пугающем, но вместе с ними, потрясающим. И только когда я обнаружил, что вокруг меня нет людей, через моё тело прошелся слабый холодок. Конечно же, мне приходилось бывать в местах, где людей не было. И это были хорошие места и хорошие минуты. Но тогда я знал и чувствовал, что где-то далеко, люди есть. А теперь мне казалось, что даже если я обойду всю планету, мне не встретится ни один человек. Их не было нигде. Как будто бы и не существовало никогда. Что все человечеств – лишь иллюзия.

Обман.

Люди были лишь плохо сплетенным наваждением чародея. И это было страшно. Подул ветер.

Я стоял так несколько минут. Я понял это, посмотрев на наручные часы. Но эти несколько минут казались мне вечностью. Была абсолютная тишина, лишь ветер угрожающе шипел о стены домов. А вывели меня из транса, слова давно знакомой песни, которую я слышал в детстве, в одном из пустых дворов:

If rain will fall high up

here upon the mountain

grass will grow and

shepherds will be thankful

and our love will

cover up for the mountain

for time is like a promise

It tries all your strength to keep to

Before she came I lived alone

Upon the mountain

raven heard your voice

High upon the wind, 

then one day you came to

Lay upon the mountain

for time is like a promise

It tries all your strength to keep to

your sun goes down and

Shadow sooner into weaving

but she lies so deep inside

My love surrounds us

time will out do what's this

I only know too well

for love is like a promise

It tries all your strength to keep to

If rain will fall high up here

Upon the mountain

grass will grow and

Shepherds will be thankful

and our love will cover

Upon the mountain

for time is like a promise

It tries all your strength to keep to…

Песня оборвалась, и я заметил, что пока звучали эти слова, я медленно, но верно к их источнику – таинственному существу, внешне напоминающего человека женского пола. Но внутри… Он была больше, чем человек. Стоило мне подойти к ней вплотную, как она набросилась на меня и исцарапала мне грудь. Я бы и погиб там, если бы не услышал непонятные звуки, от которых моя рука, без моей воли, сжалась в кулак и не ударила с нечеловеческой силой в лицо этому существу. Её голова чуть не отпала, и на нём я разглядел явное любопытство и удивление, даже страх. А я взвыл от боли. Моя руку ударилось об её лицо так, как будто оно было сделано из стали. Но, не теряя времени, она отшагнула к какому-то дереву. Только тогда я понял, что мы находимся в какой-то лесной глуши. Схватившись за дерево, это мерзкое создание потеряла все формы. Присущие человеку и взвыла адским голосом, разрывая барабанные перепонки. Она раздвинула рот. Он оказался бездонным и невероятно широким. Там я увидел высунутый язык и несколько рядов оскалившихся зубов. Тут я понял, что мне конец. Она меня проглотит. Целиком, без соли. Никогда не думал, что умру так.

В этот момент подул ветер и прошептал мне на ухо какие-то странные звуки. Не зная зачем, я произнес их вслух.

Земля под ногами чудовища раскрылась, и из впадины вышло несколько дюжин рук. Они схватили тварь, и та не смогла им противостоять. Напоследок она лишь закричала не человеческим голосом:

– Я еще вернусь, Некромант и отомщу! Отомщу тебе за все!

И исчезла в земле. Вместе с ней и трещина. А вместе с ней и лес. Я снова оказался в Новом Орлеане, в самом центре Французского квартала, в окружении людей и знакомых пейзажей.

– Что это было? – без нотки удивления, а так, просто спросил я у пустоты.

– Что-что? – переспросил Смерть сзади меня, облокотившись спиной в стену какого-то дома. Не знаю даже, что за путь привел его сюда.

– Что это было?

– Просто кредиторы пришли за своим добром.

– Каким еще добром?

– Скажем кратко: в прошлой жизни ты был весьма расточителен, поэтому набрал много долгов. Но ты умер, не расплатившись, чем нажил немало врагов. И вот, ты снова здесь, а значит, пришло время отдавать долги.

– Но что за долги?

– Ты шестьсот девяносто четыре раза положил в залог свое тело. Доволен?

– Шестьсот девяносто четыре?

– Да. Именно столько. Но эта хотела не твоё тело.

– А… что?

– Эм… скажем так, ты обещал ей свой детородный орган.

– Что???

– Ты меня спрашиваешь, как будто я продал свой орган взамен, что меня переведут через Альпы зимой в Италию.

– Зачем мне это?

– Всю прошлую жизнь ты сражался. При том лучше любого из нас. Ты собирал армию, чтобы взять штурмом Эдем и вернуть нас туда. Не по воле господней, а огнём и мечом.

– У меня получилось?

– Нет, конечно же. Ничего бы из этого не было, если бы ты низверг всех ангелов. Ты проиграл и умер. А с твоей смертью прошла эпидемия чумы, и все стало как прежде.

– Как это произошло?

– Как я забрал тебя?

– Да.

– Молния Зевса. Он там был и оказался сильнее тебя. Да ты вообще безумец. Надеюсь, в этой жизни, ты будешь мудрее.

– Но почему ты не можешь повести войско.

– Я создан не для того, чтобы воевать. Я лишь мост между старой и новой жизнью, ничего больше. А ты – тот, кто должен все изменить.

– А как ты вообще здесь оказался, рядом со мной?

– Шутишь! Я же Смерть и всегда хожу за подобными кадрами попятам.

– Всегда?

– Почти. У меня много работы. Надеюсь, найдешь дорогу домой.

После этих слов, эта мерзкий тип просто растворился в воздухе, оставив меня в полном недоумении. До чего же некультурная личность!

Снова тяжело вздохнув, я пошел дальше. Не домой, ни куда-либо еще, а именно дальше. Что вообще такое дальше? Это не местность, не сторона света, ни какая-либо точка на карте. Люди говорят «дальше», когда хотят попасть «куда-то». Но им, собственно, всё равно, куда попадать. Но не смотря на это, хотят попасть в какое-то конкретное место, которое, к сожалению, не помечено, ни на одной из карт. Если, конечно же, какой-нибудь безумец, вроде меня, не решится нарисовать карту человеческой души.

Я просто пошел дальше и пусть мне сопутствует ветер.

И все же, я куда-то пришел. Вообще, если куда-то идти, то куда-нибудь точно придешь. Правда, это место совсем не походило на легендарно «дальше». И все-таки, я прошел мимом него. Не то что бы я был фанатом экзотического секса. Секс и секс. Что в нем особенного. Люди переоценивают его. Ох уж эти люди! Они-то хоть сами себя понимают?

Тем не менее, завернув за угол, я, на свое глубочайшее удивление, оказался сзади своего подъезда. Сзади моего подъезда секс шоп? Вот и разгадана тайна странных стонов сверху и снизу моей комнаты, надававших мне уснуть, навивая извращенные мысли.

Но тогда я лишь принял тот факт, что все окружающие меня люди извращенцы и решил ничего не предпринимать по этому поводу. Общество любит то, что само себе запрещает. Всё равно, я ведь некромант, а значит, почетный гражданин совсем другого, тебе параллельного, но так похожего на этот, мира. Который, в свою очередь, стремится уничтожить сам себя и мир людей заодно. Эх, что же скажет создатель?! Что-то на подобие: «Ну, плохо всё (жестокие маты опустим). Впрочем, сами дурашки. Я дал вам мир и жизнь, которую можно в этом мире просрать. А вы, как всегда, хотите все уничтожить. Ничего, в следующий раз получится лучше».

Я зашел к себе домой. Достал из левого кармана джинсов ключи и отварил зелёную дверь, отделявшую мою квартиру от всего остального мира. Эх, если бы это была та самая «Зелёная Дверь», о которой так много говорил Уэльс! И даже не сомневался, что там увижу Чарли, в одном только халате мутно-белого цвета с чашкой растворимого кофе с молоком в руках. Впрочем, это было даже лучше волшебного сада. У каждого своя «Зеленая Дверь», за которой скрывается всё то, о чем ты всегда мечтал. Свою «Зелёную Дверь» я уже нашел. И большего мне не надо.

– Где пропадал? Вроде говорил, что останешься дома, – совсем не удивляясь, спросила Чарли.

– Планы меняются так же быстро, как настроение по выходным, дорогуша.

– Причем тут моё настроение, злюша?

– Не причем. Просто пытаюсь оправдаться, а ты не даёшь мне этого сделать.

Она фыркнула и сделала ещё один глоток. А я просто стоял на пороге, даже не думая раздеваться, наблюдая, как кофе исчезает в её глотке. Всё-таки, она помогала мне смириться со своей больной истиной. Потом решил, что глупее быть не может, разделся и спросил:

– А как ты погуляла?

– А? – она оторвалась от чашки и уставилась на меня.

– Как день провела?

– Нормально, – она вернулась к своему кофе.

Но я не мог довольствоваться столь узким запасом прилагательных и уже с нескрываемой раздражительностью, сказал:

– Нормально – это не ответ! И уж точно, не на мой вопрос. Как вообще человеческая жизнь может быть нормальной?! Она никогда ей не была и не будет! Каждая секунда – уникальна. Ни одна живая душа не пережила эту секунду так же, как ты. И если ты уверена, что все нормально, то это не нормально!

– Да ладно, хорошо-хорошо. Расскажу я тебе все, чего завелся-то!

– Вот и хорошо, сразу бы так и начал. У меня был очень загруженный день.

– Ещё нет и четырех часов.

– Разве? Да, наверное, просто еще не отвык от тех летних дней в Уркагаине, ой, в Украине. Славное было лето. Всегда так со мной. Но ты не отвлекайся, продолжай.

– Ну, в чём-то ты был прав. Обычным этот день назвать нельзя. Как только я вышла из подъезда, я увидела за углом Джесс. Она курила и плакала. Я, конечно же, подошла и спросила: «что случилось?». Она ответила, что всю ночь разговаривала с Лидой. После этого разговора, как после литературного шедевра, ей захотелось расправить крылья и улететь. А еще, мол, она решила бросить пить и курить, что это, как она говорит «цепями привязывает её к земле и к этому миру и мешает мне двигаться дальше».

Я начал её нахваливать, хлопать по плечу и говорить что-то на подобие «Это очень важный и ответственный шаг в твоей жизни!», «Молодец, так держать!». Но от этих слов она еще больше разрыдалась. Что-то у меня тогда в голове передернуло, и я ударила её по лицу. Мне понравилась, повторила. Но поняла, что если продолжить, это может привести к последствиям и я сказала ей: «Соберись, тряпка! Намазала сопли на кулак и вперед, Люся!». Это, как не странно, помогло. Обожаю Николая Петровича за хорошие слова. Она прекратила плакать и сказала, что будет очень сложно бросить пить и курить. Я начала обещать ей, что помогу. Правда, я до сих пор сожалею об этом. Ведь на самом деле, от меня помощи хрен дождешься. Но моя наглая ложь окончательно привела эту истеричку в чувства. Она бросила на асфальт недокуренную сигарету и тут же достала из кармана новую. Я успела вытянуть её изо рта.

– Что ты, дура, делаешь?! – тогда разозлилась я.

– Извини, от привычки сложно отказаться сразу. Но я на верном пути, не так ли?

– Да, но я не смогу тебе помочь, если ты сама этого не захочешь.

– Но я хочу!

– Тогда избавься от всех остальных сигарет и в путь. Как раз, я собиралась прогуляться.

Она с большой неохотой достала из кармана полупустую пачку «Camel» и дрожащей рукой выкинула её в мусорный бак. Всё это она делала с таким лицом, как будто выкидывает не пачку палочек-антидепрессантов, а свое собственное сердце и еще пару органов в придачу.

Но справившись с этим, мы пошли гулять. Сначала, мы просто добрались до Бурбон стрит. Потом просто прошли вдоль и поперек это шумное, неуютное, но самое человечное место в Новом Орлеане, если не во всей Америке. Вывески джазовых кафешек, как ты знаешь, были настолько соблазнительными, что просто невозможно было пройти мимо и не выпить там чашечку кофе, а то и чего-то покрепче. Вот мы и зашли в один из многочисленных джаз-клубов, где спокойно и равномерно играл блюз.

Джесс хотела заказать кофе по-ирландски. Но я так укоризненно на неё посмотрела, что она, сжав зубы, сказала черненькому бармену:

– One espresso, pleas.

Даже подумать не могла, что мой взгляд помогает людям преодолевать себя. Всегда бы так.

Мы выпили кофе, оставив в том месте, десять долларов. Чертовски дорого, но Новый Орлеан, Бурбон стрит, можно себе позволить, не так ли?

– Нет, ты меня разоришь!

– Ладно тебе, я же немного. Но, да ладно. Как только мы вышли оттуда, мы были уже не в Новом Орлеане.

– ???

– Сама не знаю, как это произошло, но мы оказались в городе. Просто в городе. Без какого-либо названия и с маленькой буквы. Возможно, у него есть название, но оно было давно забыто всеми и были таким же бессмысленным, как пить слушать песни не зная перевода слов.

Улицы там были обложены брусчаткой. Дома были не выше третьего этажа. Улицы были не узкими, но и широкими назвать их было нельзя. Повсюду были развешаны всевозможные вывески, все в пятнах. Надписи на них были выструганы и поэтому, от старости, сложно было что-либо там прочитать. Но они манили своей простотой и добросердечностью. Я смогла только прочитать надпись: «Заходи! У нас тепло и всегда весело». Отказаться от такого предложения было не невозможно, а просто невообразимо! Я посмотрела на Джесс и та одобрительно кивнула, как бы читая мои мысли.

Когда мы вошли внутрь, мы обе поняли, что очутились дома. Так по-настоящему уютно может быть только дома. Люди ели, пили какие-то напитки и с красными щеками, танцевали странные танцы. Всем было искренне весело. Я никогда, как ни странно, не видела таких счастливых людей. От этого самой стало легко и вся мировая тоска, и грусть показалось такой далекой и безрассудной, и все страдальцы показались мне глупцами.

Мы пошли вперед сели за столик на двоих, и толстоватый юноша подошел к нам:

– Чего желаете?

– А что у вас есть вкусного? – спросила в ответ Джесс.

Паренек понял наш заказ, молча, кивнул и побежал на кухню, оставив нас двоих с открытыми ртами и тупыми рожами.

– Прошу не выражаться!

– Пошел ты. Так вот, через пару минут парень вернулся с кувшином. Мы заглянули внутрь и увидели какую-то жидкость, которая могла оказаться чем угодно, но не водой.

– Что это? – спросила тогда я.

– А ты попробуй, госпожа, и всё поймешь, – сказал юноша и удалился.

Нет. Это оказалась не его моча, вопреки пронесшейся мысли. Клянусь, такого в реальном мире быть не может. Вкус этого напитка не похож не на один из известных вкусов, так что, словами описать его будет просто лингвистически невозможно. Но и наваждение это назвать было сложно, так как вкус был очень четко и ярко выражен. Когда пьешь его, получаешь такое наслаждение, как от очень дорогого кофе. Горечь укутывает язык. Но это секундное ощущение. Дальше, горечь превращается в сладость и по вкусу напоминает некрепкий, черный чай с сахаром, хоть секунду назад он был очень горький и очень крепкий. На третьей секунде, ощущение послевкусия, чем-то напоминавшее послевкусия наполеона. На четвертой секунде можно снова почувствовать горечь кофе. О нет! Это только отдаленно может напомнить тот вкус.

И всё же, странный напиток был хорош. Он одновременно согревал и тело, и душу. Не сомневаюсь, если дать его самоубийце, он снова сможет увидеть в жизни смысл.

– Госпоже нравиться? – спросил неизвестно откуда пришедший паренек.

– Очень. А как он называется?

– Еьтсачс, – сложно выговорил он и подал две тарелки супа.

Суп был тоже удивительный. Пока мы его ели, Джесс говорила о явном оттенки сыра чеддер. Я же убеждала её, что тема чеддера выражена меньше, чем вкус бобов и курицы, если то была курица. У нас раздался спор. Но потом, попробовав суп друг у друга, то поняли, что они разнятся по вкусу.

Оставив пустыми тарелки супа, юноша провел нас до двери.

– А деньги? – спросила я.

Он засмеялся.

– Наш король оплачивает счета голодных и бездомных.

Мы поблагодарили. Только потом поняли, что нас приняли за оборванок бомжей.

Солнце как раз собиралось утонуть за горизонтом, и мы решили понаблюдать за этим. Когда наступили сумерки, мы поняли, что находимся на Бурбон стрит. Мы решили вернуться в то кафе, чтобы снова попасть в тот город. Но зайдя и выйдя, мы так никуда и не попали.

Она остановилась, и я дожидался продолжения. Но прошло время, и я спросил:

– И?

– Что?

– Что дальше?

– Мы снова выпили кофе и разошлись по домам.

– Вот так просто?

– Нет, конечно же. Все эти действия сопровождались бурными чувствами, свойственными нам. И парой пустых бутылок от нашего старого друга Джека Д. Не смотри на меня так. Завтра, Джесс точно бросит этого заводного парня.

– Охотно верю. Но разве это можно назвать обычным днем?!

– Ну… да. Вполне обычный день необычного человека, оказавшегося на гране между мечтой и страхом, чудесами, и реальностью. Обычный день для того, кто привык уже мечтать, верить, а потом терять.

Я понимающе кивнул и удалился смотреть новости. Мечта. Странное слово. Только нажав на пульт, я понял, что Чарли не спросила, как провел день я. Почти забеспокоился, но услышал с кухни:

– А ты?

– Почти так же, – как будто мне все ровно, ответил я и окунулся с головой в телевизор, пожиравший мое сознание. Впрочем, иногда, это полезно.

Для Лиды этот день прошел как обычный выходной день. Она просто сидела у своего окна с видом на новый Орлеан и пила зеленый чай. Так и провела она весь день. Как бы в трансе. Время текло необычайно быстро. Хотя, время-то течет равномерно, но обделяет оно особых людей, набрасывая им на головы различные трудности, успешно завершив которые, оставляет нас. А мы даже не замечаем его присутствия – настолько поглощены работой. А когда мы с отдышкой вытираем пот с лица, а слева от нас гора исписанной бумаги и выполненной работы, мы смотрим на свои руки, потом со страхом, в зеркало. И наконец-то осознаем, что этот короткий срок мы потратили на выполнение этой самой работы. Но ничего. Ведь эта работа будет вести вечную память о нас. Но стоит лишь подуть ветру, как гора разлетится и листки исчезнут. Всё, на что была потрачена жизнь, уничтожено за секунды. Тогда, остается лишь сказать:

«Вот дурак! Жизнь прошла, а я толком и сделать-то ничего не успел. А лет сорок назад, когда я нанес первые слова на бумагу, я думал, что время ещё будет. Эх, дурак. Надо было жить тогда. Сейчас уже поздно – я слишком стар».

А ей смешно.

Потом, живу еще лет двадцать, за которые можно прожить даже в старости неплохую жизнь. Убедив себя, что я беспомощен. Ничего не успев. Оставив после себя людей, которым суждено прожить аналогичную жизнь. И так без конца. Бесконечный цикл.

Так живет 99% людей. И только 1% удается вырваться и жить. Но даже эти девяносто девять процентов, на самом-то деле, счастливы. Но все время убеждают себя, что нет.

Это и есть серая масса. Где каждый считает себя красной точкой в её центре, а на самом деле, все они равны в своей глупости и в своих убеждениях.

Человек – это то, что нужно в себе преодолеть!

И Лида тоже была серой. Думала, что её мечты и желания выведут ее из массы. Всю свою, сравнительно, недолгую жизнь, она боролась за признание, как недостойный его художник. Пыталась угодить всем, а в результате, потеряла себя саму.

Теперь, ей уже безразлично мнение окружающих. Может быть, это свобода? Тогда зачем ей машина, если свобода уже есть? Значит, свободы нет. Но все ровно, она чувствовала, что ей необходимо убежать подальше от тех, кто считает себя свободными. Лучший раб тот, кто считает себя свободным.

Но не имело особого значения. По крайне мере, сейчас. Сейчас значение имеет лишь садящееся в полпятого солнце на горизонте, и лишь она сама.

Когда смотришь вдаль, кажется, что ты находишься там.

И уже никогда не вернёшься…

После всех событий, все четверо собрались в нашей с Чарли квартире. Настенные часы показывали 19.03, когда наручные всего 15.15. Гости просто входили в дом, даже не думая спрашивать разрешения.

Но как гостеприимный хозяин, я напоил их кофе, незабыв, что одна гостья предпочитает по-ирландски. Но к моему изумлению, та, чьё имя Джесс отказалась. Я настаивал, так как не готов к таким глобальным переменам. Но она всё отказывалась. В конечном итоге, я сдался.

Целые полчаса мы сидели, молча, перебирая мысли в наших головах, или отдельно от них. И наконец, я, как воспитанный человек, сказал всем присутствующим:

– Дамы, все это хуйня.

Они, соглашаясь со мной, начали обмениваться взглядами и кивать. Не будь я такой сволочью, никогда бы я не смог произвести такого эффекта на окружающих. Но это всё лишь мечта. Ведь трибуны кричат: «Хлеба и Сволочей».

– Но, тем не менее, это было весьма познавательно, – сказала Джесс.

Мы снова закивали и только после несколько глотков кофе в тишине, начался долгожданный разговор:

– Я так поняла, что для каждого из нас этот день был необычный, – сказала банши.

– Это и так понятно, – сказал я, – ни один наш день не похож на вчерашний. Особенно сейчас, когда небеса вот-вот рухнут и всем нам настанет конец.

– Это так, – согласилась Лида, – просто хотела получить подтверждение уже и так всем известных фактов.

Она сделала глоток из кружки.

– Правда, я никак не могу понять, какое отношение ко всему этому имеет Город.

– Какой город? – спросила Лида.

– Тот самый город, который был их наваждением целых полчаса, когда для всего остального мира, целых пять часов, – пояснил я.

– Понятно, – сказала она, хоть и ничего ей было не понятно.

– А ты откуда знаешь? – спросила валькирия.

– Я рассказала, – призналась Чарли, – а разве нельзя было?

– Просто, я думала, что это приключение останется между нами. Будет чем-то нашим. Чем-то, что принадлежит только нам обеим. То, о чём знаем только мы.

– Зачем это? – спросила Чарли и прикусила язык.

– Зачем?! – возмутилась её собеседница и сделала такое выражение лица, что готова была прямо на месте разорвать Чарли на части и съесть без соли.

Я, почуяв напряжение, решил успокоить разгневанную воительницу.

– Так, успокойтесь! Я вам не помешаю, тем более, я и так подозревал о его существовании и о городе. Так что, успокойтесь обе. Немедленно!

Я сказал это, повысив голос. И сам удивился своему смелому поступку. Обе, как и я, были обескуражены моему поступку. Поэтому, Джесс отложила вендетту и допила свой кофе.

Все снова замолчали и в этой тишине, все чашки опустели. Тогда Чарли предложила:

– Давайте пить чай. В чае растворяются все проблемы.

Все закивали, и тогда мне оставалось сказать лишь:

– Дорогие гости, зачем вы собрались здесь?

Они молча опустили головы, даже Чарли забыла про свой чай. Тогда, повторил:

– Для чего вы собрались здесь? – я попытался придать своему голосу максимального спокойствия, но спокойствие иногда звучит угрожающе, чем гнев.

– Потому что нам больше не куда было идти, – сказала Джесс, – ой, извините, даже не подумала, что говорю и сказала какую-то глупость.

– Это не глупость, а правда, – вставила свои пять копеек Лида, – мы до того были подавленны своим безразличием, что даже не понимали, что делать дальше и куда податься в своем безумии.

– Но у меня не сумасшедший дом! – возразил я.

– Тогда, почему мы здесь?

Этот вопрос поставил меня в угол.

За окном уже царила мгла. Не давали ей поглотить мир лишь тысячи огней, зажженные людьми.

– Вы хотите сказать что-то еще? – то ли к себе, то ли к гостям отозвался я.

– Нет. Мы пришли молчать. Здесь можно молчать за чашкой чего-то горячего и это уже будет похоже на самый душевный разговор, – ответила Чарли.

Я понимающе кивнул, а Чарли продолжала делать чай. Когда он был готов, все наши мысли растворились в его теплоте…

Я и не помнил, когда лег спать, но то, что я проснулся после очень долгого сна без сновидений, был факт неоспоримый. Рядом со мной всё еще спала Чарли. Я посмотрел на часы: 7.03 – самое время начинать. А что начинать – уже вопрос настроения. Вот лично я тогда решил начать готовить завтрак и специально закончил его до пробуждения Чарли, чтобы сделать ей приятное, а по пути, попытаться вспомнить, что же было после того, как я сделал первый глоток чая. По вкусу он был вполне нормальным. Ни снотворного, ни магии, которая отчаянно пытается ворваться в и так чертовскую жизнь. Разве что, на упаковке из-под чая была надпись: «Каждому, кто выпьет и насладится, дополнительный год к отведенному сроку с обязательным условием: потратить его исключительно на чудеса». Ну, в этом можно было и не сомневаться.

Но как не крути, вспомнить я никак не мог. Я не помнил ничего, будто бы какой-то разрыв во времени и оно сочло нужным вообще пропустить все эти действия и мысли. Все эти моменты были безвозвратно потерянны во времени, практически, без шансов вернуться обратно. Как и жизнь.

Единственной надеждой утолить моё любопытство было то, что возможно другие свидетели тех событий всё еще что-то помнят. Я знал, что если я что-то забыл, то это что-то обязательно было чем-то важным. Со мной всегда так.

На завтрак я приготовил вальфдорский салат, правда, без сельдерея, он закончился. Еще я пожарил два яйца, посыпав их щепоткой корицы, щепоткой соли и щепоткой красного, острого перца. Одно яйцо оказалось двойным, это наудачу. А в стакан налил свежевыжженный, апельсиновый сок.

Полусонный ангел встал со своей кровати, надел белый халат и медленно, босыми ногами, продвигался на кухню, манимый запахом яичницы, как он любит. К его приходу были готовы и стояли во всеоружии: в фартуке со сковородкой в руках. Это чудовище, внутри которого сидел мой нежный, ласковый зверь, сонно улыбнулся улыбкой без макияжа, без единого слова, сел за стол.

В этот же момент ей были поданы блюда, которые она, бедненькая, пожирала, не распробовав даже вкуса. Это обижало меня, ведь я старался.

Как только весь мой труд оказался у Чарли во рту, только тогда она наконец-то проснулась и сказала:

– Как вкусно. А главное, как неожиданно!

– Спасибо, для тебя старался, а теперь, будь любезна, помой посуду, вымой пол. Я приготовил для тебя целый ящик грязного белья. Сходи в магазин: список на холодильнике. И не забудь протереть окна. Целую, пока.

И быстро открыл дверь, заранее одевшись, я выбежал, пока на меня не обрушился град женского гнева.

Выйдя на улицу, я вспомнил, что сегодня выходной. Сначала расстроился, что взял портфель, а потом обрадовался, что никуда идти не надо и можно просто погулять по городу на западе, который столько лет снился, а когда пришла возможность, просто не хватило времени. Но радость не могла забить горе, и мне пришлось весь день волочить за собой этот тяжелый, проклятый портфель и угрюмое лицо обезьяны. Вот такая жизнь. Сплошные боли и разочарования…

…Не пройдя и десяти шагов, только зайдя за угол, с крыши на меня свалился труп, вот такие вот дела. Но потом, к моему облегчению, это оказался не труп, а всего лишь полутруп. А как такое возможно, еще можно понять, если бы не неожиданный для меня диалог:

– Привет! – без малейшей робости процедил свалившийся с крыши на меня полутруп.

– Привет, – тихо, все еще обескуражено проговорил я.

Этот парень уже сильно меня озадачил. Но, как показало время, это было только начало.

– Ты существуешь? – спросил полутруп.

– Почти.

– И я почти. Приятно познакомиться. Может, пойдем, погуляем, поговорим? Ведь я всегда думал, раз уж на Земле больше семи миллиардов людей, то хотя бы один из них согласится погулять со мной.

– Я не человек, – предупредил я и как бы вынес этим себе приговор.

Но эти слова его не смутили:

– Тем лучше. С людьми, порой, бывает скучно. Уж слишком они прагматичны, даже писатели.

И мы вышли на незнакомую мне улицу, где я услышал:

– Если ты думаешь, что это знакомый тебе мир, то даже не надейся.

– Да я и не надеюсь.

Но все же, мы были в Новом Орлеане, а не как вчера. Об этом говорил сам воздух, который невозможно путать ни с чем. Как будто в нем, спустя столько лет, до сих пор поет Луи Армстронг.

– Знаешь, – после долгого молчания заговорил полутруп, – наверное, самый лучший мультик придуманный людьми – это «Спанч Боб». Он делится на сотни цитат, и каждый герой очень ярко выражен и в каждом из них можно найти знакомого человека, в какое бы время он не жил. Одной из них являются слова господина Крабса: «Я сделал все, что хотел сделать в этой жизни, а ещё нет даже полудня». Тогда, господин Крабс искал свое место в жизни и даже продал свой ресторан, чтобы найти своё предназначение. Но стоило ему выполнить все планы за много лет, как он понял, что нет даже полудня и его истинное предназначение радовать людей вкусной едой. Он смог вернуть всё, как было, но в реальной жизни это было бы невозможно. Знал я одного человека. Он отказался от всего, в потом не смог ничего вернуть. Он закончил плачевно.

– К чему это?

– К тому, – не растерялся он, – что лишь потеряв смысл жизни, его можно получить.

– Черт, приятель, ты говоришь чужими словами, как будто они твои. В этой стране так делать нельзя. До этого момента я был убежден, что я самый странный чувак, способный нести правду через подобную ересь. Как же я ошибался!

– Да, жизнь полна новых открытий. И да, это правда парадоксальная ересь. И нести её можем лишь мы – люди, или нелюди, которые наконец-то поняли, что не существуют. Только так.

Он внезапно замолчал. И я решил воспользоваться возможностью и задать давно интересующий меня вопрос:

– Ты труп?

– Почти.

– Но ты ведь ходишь!

– Ты тоже и что?

– Ты не похож ни на живого, ни мертвого. И ни те, ни другие не смогут противостоять силе ветров. И ни те, ни другие не способны на то, на что способен ты!

– Тебе для этого понадобилось три минуты? Ты понял это за гребенные три минуты?! Я признаю, что недооценил тебя, некромант.

– Откуда ты знаешь?..

– Ой, все это знают. А ты даже не скрываешь этого. А зря. В прошлой жизни у тебя было много могущественных врагов, которые всё еще сущесвтуют, ничего не забыли и готовы в любой момент снова встать в строй против тебя. Поберегся бы.

– Я ничего не понимаю.

– Все ты понимаешь, этот-то тебя и пугает. Тебе выгодно ничего не понимать, потому что реальность намного страшнее и опаснее.

Я окончательно растерялся и был обескуражен таким наглым, дерзким, вызывающим заявлением. Скорее всего, потому что он говорил правду.

– А ты друг или враг?

– Я – никто. Но я могу быть тебе другом, если захочешь.

– А много у меня «друзей»?

– Совсем мало, как и у обычного человека. Скорее всего, их только трое и все они тебе знакомы.

– Девочки… но, откуда ты знаешь о них?

– Ты видимо уже догадался, что ты не живой и не мёртвый. И это похвально. Но до сих пор не догадался, кто я такой на самом деле. И это тебя позорит. Зря я преждевременно похвалили тебя.

Он закатил глаза и укоризненно покачал головой, дескать, как же сложно мне с тобой.

– Знаешь, дружище, – с раздражением проговорил я сквозь зубы, – мне все это начинает надоедать…

– Мне тоже.

– … так гори ты синим пламенем. Dixi.

Я развернулся и быстро зашагал от него. Но сзади послышались стоны и крики.

Обернувшись, я увидел своего собеседника, стоявшего на коленях и сконфузившегося от боли. Он горел синим пламенем. Люди шли, не замечая его, даже не поворачивая головы. Как будто говорили: человек горит, так пусть сгорит побыстрее и не мешает мне переходить дорогу. Они проходили сквозь меня, то и дело, тыкая на меня пальцами из-за ужасного выражения моего лица.

А полутруп все продолжал гореть и раскидывать проклятья во все стороны. Его кожа почернела и ссыпалась на глазах. Но его глаза и рот оставались такими же и были уставлены на меня. Они, подобно стреле, пронзали мою душу. Но вскоре и они сгорели, оставив после себя лишь пепел, который песчинкой за песчинкой, улетал вместе с ветром.

Я стоял на месте не в силах пошевелиться. Даже не думал о том, что существуют какие-либо движения, совершающиеся хаотично или под влиянием разума, если таковой вообще существует. Мне казалось, их не существовало вовсе. Была лишь пустота, холодная, как жидкий лед.

Но мой разум быстро справился с этим наваждением, тщательно переварив каждый бит информации. Мне было совершенно ясно, что передо мной стояло наваждение, старательно сотканное из моих забытых, старых кошмаров. Как я пришел к этому заключению, закрыто моему пониманию.

Зачем оно пришло ко мне – неизвестно. От кого – тоже тайна. Ясно, что моя скромная особа кого-то явно заинтересовала. Это могли быть мои так называемые «недруги». Или «силы света», как их принято называть. А могли быть те же недруги со стороны «сил тьмы», если таковые вообще существовали, ровно, как и «силы света».

Силам света и тьмы, настоящим силам света и тьмы, не до бессмысленных драк. Они целостно посвятили свое существование гармонии и не могут враждовать, так как они выражены друг через друга. Не будет света – не будет тьмы; не будет тьмы – не будет света. Им далеко не до того.

А эти лишь возомнили себя их представителями и режут друг другу глотки. Так, просто, от скуки. А я, человек-бедняжка, застрял между ними. Я просто хочу жить спокойно (кого я хочу обмануть!). Какая ирония! Ведь всю жизнь я только то и делал, что мечтал быть «чем-то». Именно поэтому я и согласился стать некромантом. И вот, я что-то. И теперь даже не знаю, то ли чаю пойти выпить, то ли повеситься, как умело заметил Чехов. А теперь, мне хочется кричать, размахивать руками и бежать, спасаться бегством. Вот только куда бежать? Некуда. Зря я тогда согласился. Лучше бы отказался. Но. Это но, задница Везьевулова. По словам Смерти, выбора у меня, как такового, не было. И потом, я ни о чем не жалею. Хотя бы потому, что это бессмысленно.

А затем, я вернулся домой. Впрочем, как всегда. Это ли божественная радость. Ощущать, что все мечты вот-вот сбудутся и многолетняя хандра наконец-то задохнется? Возможно. Так можно сказать обо всем.

Но в переходе неподалеку от своего дома, я встретил гитариста. Это был неопрятный молодой человек. Но я не обращал почти никакого внимания на его внешний вид. Ведь он так маловажен. Я смотрел на его гитару, которая в его руках превращалась в самое правдивое существо. Его пальцы как ураган, рвали и цеплялись за струны, а те отвечали им невероятными звуками. В жестоких, но мелодичных аккордах я узнал себя настоящего. В его руках гитара была живой. В его руках она чувствовала по-настоящему. Он жил, любил, страдал, пел, занимался любовью, шел, дышал, танцевал. Вся моя жизнь. О ней невозможно сказать словами так, что можно было понять по-настоящему, за то можно сыграть. Сыграть на твоих нервах танго жизни. Только так. Каждый такт уникален и неповторим. Если бы это был роман, я бы присуждал ему нобелевскую премию сто лет подряд, ведь это вечное.

Как бы глубоко мир не потонул во лжи и не задыхался в ней, музыка всегда будет искренна.

И вот, прозвучал последний аккорд. Музыкант остановился. Кроме меня, его слушали лишь в пол уха прохожие, которые редко останавливались, что бы послушать. В Новом Орлеане жители это делают не так часто. Они привыкли к чудесам. Мало ли здесь уличных музыкантов?!

Музыкант оглянулся в поисках слушателей и нашел только меня. Я посмотрел в его чехол. Там лежало лишь несколько долларов, которые, вероятнее всего, он сама себе подкинул. Это была жестокая несправедливость! Его игра достойна миллионов! Но так как миллионов у меня не было с собой, ему пришлось довольствоваться лишь сотней, которую я, не задумываясь, достал из кошелька. Я бросил их в чехол и заглянул ему в глазах.

Что за глупость я совершил тогда! Какой безумный бог вновь и вновь заставляет меня совершать вселенские глупости?! В его глазах я увидел тот самый полутруп, который сегодня упал на меня с крыши.

– С твоей стороны было крайне не вежливо сжигать меня, – покачал он головой.

– Извини. Я был не в духе, – если честно, то меня уже сложно удивить.

– Понимаю. Ладно, ты просто поджег меня. Ничего страшного. Просто в следующий раз предупреждай.

– А это уже как получится.

– Ну да. Так вот, я не успел тебе сказать, что когда тебе придется говорить со Смертью, будь крайне осторожен. Он врать не будет, но коварнее его в этоммире просто нет. Моё предупреждение не означает, что тебе следует искать в нем врага. Его настоящих мотивов не знаю даже я. Глядишь, может даже он будет тебе другом. А друзей сильнее его ты не найдешь.

– А зачем тебе вообще мне помогать?

– Не знаю, просто, мне кажется, что так будет лучше.

Я развернулся и ушел, почитав, что нам больше не о чём разговаривать. А когда я вышел из перехода, огорченно сказал:

– Я сошел с ума – какая досада.

Не помню, вслух или про себя. Неважно…

Комната была украшена белыми обоями с цветами самых разных цветов, плавно переходящих один в другой, создавая гармонию красок, домашний уют и спокойствие, которое неоценимо важно в любом интерьере человеческого обителя. Ведь с его помощью можно не только смириться с реальностью, но и найти в себе силы двигаться дальше.

Находясь в этой комнате, Джесс лежала на диване, всматриваясь в окно, где распростерлось чисто голубое небо. Редкое явление для больших американских городов. В её руках была чашка с кофе, отдающим ароматом тепла. Горького и крепкого на вкус тепла. Закусывая шоколадным печеньем собственного приготовления, до сих пор горячего от печи. Возможно, далеко от идеала, но зато своё собственное.

Эстетическое счастье. Очень легко его заполучить, трудно отвыкнуть. И всё же так необходимо человеку для адекватных мыслей, когда вокруг сплошной бардак, а в душе только лишь эстетический ужас. И сам невольно начинаешь скрывать свои мысли под маску гнева. Тоже необходимого, как-никак.

Единственными звуками, помимо ее сербанья, были равномерные стуки секундной стрелки. Они напоминали бомбу, на которой пиксельными цифрами была вся оставшаяся жизнь. До смерти. Тик-так. Тик-так. Слышишь?! Секунда за секундой. Они растворялись в воздухе, подобно дыму и плохому наваждению, оставляя после себя лишь запах. Приятный или неприятный – уже зависит от вкуса, дело житейское. Мир такой, каким он является, и каким мы его видим. И в тоже время, он совсем не такой, как ты о нём думаешь. Может, когда пробьёт последняя секунда, всё станет ясно.

О чём я говорю? О чём пытаюсь рассказать? С самого начала я превратил тебя в себя и до этого момента искусно лгал и обманывал. Я лишь та часть тебя, что борется и ищет. И ничего более. А всё остальное и не важно. Или это тоже ложь?

Джесс заглянула в чашку и увидела, что остался лишь один единственный глоток. Самый крепкий и самый приятный. А дальше лишь гуща. Чёрная. Непробиваемая. И в тоже время самая важная и неотъемлемая часть истины этого напитка. Сделав последний глоток и содрогнув от его крепкости, она положила чашку на маленький стоик перед диваном. На нём так же продолжала стоять тарелка с надкусанным печеньем и кучей крошек в придачу.

Эстетический ужас прошел. Но только на пару минут – все её старания оказались напрасны.

Горькое, по-своему неприятное, по-своему приятное, кофейное послевкусие задурманивало разум. Это были по-своему безумные, по-своему гениальные мысли. Смотря как посмотреть. Это было восхитительное чувство. Ни один наркотик не дурманит и не раскрывает разум, как одинокие мысли стеклянного человека.

Эти мысли были ей незнакомы. Джесс не была полоумной девушкой. Но и бунтаркой не была. В трезвом виде она стояла спокойно, как мужчина, с чувством львиной гордости и далека от слепого эгоизма. В пьяном по-разному. Но она изменилась. Крики лёгкого ветра перемен она слышала отчетливо. Это чувство называлось любовь. Но эта любовь была мне ненавистна. Всегда существовало две её разновидности: кошачья и человеческая. Кошачья – это когда просто хочешь на самом деле быть рядом с любимым человеком. А вот любит он или не любит – как повезет. Человеческая – не более чем «либидо», как выразился старина Фрейд. То есть, слепое сексуальное стремление к противоположному полу. Популярная любовь. И слова «Я тебя люблю» означают одно из этих двоих. Жаль, что чаще второе.

«Странные существа эти люди, – сказали бы кошки, – они сами себя-то понимают?»

А влюблена она была в Смерть.

С этими мыслями она просто вышла на балкон, чтобы проветрить буйную голову.

А тем временем, Лидка, окончательно заблудившись в тумане, наконец-то нашла город. А казалось, что он даже не прятался. Но разве мог он прятаться? Разве может одинокий путник заставить открыть ворота могущественного города без одобрения самого места?!

Но Новый Орлеан, как и все города, не любит показывать себя настоящего кому попало. А статус «не кому попало» нужно ещё заслужить.

Идея потеряться в городе, как и все идеи, приходящие в голову Лидке, пришла, когда она посмотрела в окно и ничего там не увидела, кроме густых облаков и дыма охватившего весь город. Сначала ей казалось, даже нет, она была полностью уверена, что Новый Орлеан исчез, как будто его и не было вовсе никогда. Да и был ли он когда-то? Но не прошло и трех секунд, как в ее голову пришло слово, которое все объясняло: «туман». Туманы здесь не такая уж и редкость. Но этот туман отличался от остальных туманов, час от часу сгущавшихся над этим миром. Что-то в нем было не так. Он был настолько густой, что не было видно даже соседнего дома. Да что там соседнего дома, вообще ничего не было видно.

В любой другой день, подобный туман не вызывал бы в ней любопытства. Туман как туман, что в нем особого? Разве что, это была бы причина не ходить на работу. В этом случае, туман бы вызвал короткой чувство радости. Но этот день был не «как всегда».

С самого утра, встав с левой ноги и пролив на руку горячий кофе, Лида задницей чувствовала, что этот день сулит ей «что-то». В данных делах, заднице можно, даже нужно верить. Оно и ясно. Правда обычно встать с левой ноги и уже через несколько минут обжечься утренним кофе не очень хороший знак. Но Лида не была суеверной, только чрезмерно чувствительной, но это ей никогда не мешало. Одевшись и выйдя наружу, она медленными и осторожными шажками пробиралась сквозь улицы. Тот, что бедёт в тишине. Она чувствовала себя тем самым ёжиком в тумане, который собрал все свои вещи в узел и направился на встречу к неизвестности, скрывшись от всего мира за стеной непроходимого тумана. Не было видно абсолютно ничего. Голову вновь заполонили ноющие и истеричные мысли: «Всё исчезло. Ничего этого нет, да и не было никогда». Эти мысли находили себе подтверждение в нулевой видимости. Но окончательно потерявшись, каждой клеткой своего тела испытывая чувство топографического кретинизма, она наконец-то нашла город. Вернее, он сам нашел её. Наверное, он решил, что с бедной девушки хватит всего этого. В один миг, весь туман рассеялся и город показал себя. Дескать, на, смотри, милуйся мною, смертная. И как я тебе?

– Очень красиво, – вслух сказала она.

– Ты что! – донесся неизвестный голос из еще не рассеявшегося тумана сзади. – Такие вещи нельзя произносить вслух, иначе все исчезнет!

– Я просто сказала, что подумала, – тут же обиделась Лидка, которой внезапно хотелось попрыгать со скакалкой из его кишок и выпить вина из его черепа. Ну что с ней поделаешь.

– Совсем дура что ли? Нельзя говорить, что думаешь! Особенно, если делаешь это часто. Тогда ты можешь заслужить лишь презрение окружающих, под которым скрывается зависть.

– Если такой умный, так почему не показываешься? Кто ты?

– Я у тебя под ногами.

Она посмотрела вниз и увидела босого гнома в лохмотьях и красным носом. Бедный приговорён к такой жизни. Однако он времени не терял. Он прыгнул на её уровень и засунул ей рот чупа-чупс. От удивления, Лидка ничего не могла сказать. Да и зачем.

– Клубничная, – заметила она, – а разве тебе положено находиться в Новом Орлеане?

– Я живу здесь с самого начала его основания и жил здесь ещё до того, как у людей зародилась идея построить город на этом месте. Вернее, пока я им не подсказал.

– Подсказал?

– Сама должна понимать, что величайшие вещи, такие как книги, города, здания, сами себя рождают. Но для этого им нужен исполнитель. Вот, я и подсказал людям, потому что сам не способен на такое строительство. Так что, можно считать меня отцом Нового Орлеана, хоть я его так и не называю.

– Слышь, отец Нового Орлеана, ты грязный, вонючий, похожий на бомжа, гном!

– Я прекрасно выгляжу. Это вы, люди, в последнее время предаете внешнему виду слишком большое значение, как сумасшедшие какие-то. Это не самая глупая веешь, которую делают люди, но к твоему лицу непомешало бы немного грязи. И если фактически, а вы люди любите факты, то я на самом деле натуральный бомж. Но не пьяница, который не знает ради чего жить, а просто не имеющий определенно крыши над головой. Мой дом – весь мир. Но сейчас я в Новом Орлеане и говорю с пожизненно полоумной девицей, которая даже не слушает меня, а пялится на мой нос.

– Эй!

– Так, немедленно заткни рот и открой уши. Слушай и соси свой чупа-чупс. Думаешь, я за красивые глазки тебе его дал?! Скорее, за длинный язык.

Она молча кивнула, хоть с большой бы радостью всадила сейчас ему пулю в лоб. Хотя нет, слишком мало.

А тем временем, гном начал говорить.

– Надеюсь, ты уже знаешь, что являешься банши. То есть, тварью, которая бурно реагирует на смерть.

– Не надо только тварью обзываться!

– Я называю вещи своими именами! Так вот, когда ты видишь смерть, ты издаешь пронзающий вопль. Но, как и другую подобную тебе нечисть, убить тебя будет довольно непросто. Ты обладаешь магическим даром. Такие как ты просто так не скитаются Способна влиять на мир и подчинять его законы своей воле. Ты пока что не овладела своими силами, но это пройдет довольно скоро. Тебе предстоит принять участие в борьбе.

– За что? – ни кого с кем, а именно за что, ведь это всегда важнее всех остальных подробностей.

– Я не знаю, – горько признался он и добавил, – да и кто знает?! Эта борьба ведётся очень долго, чуть ли не с самого начала. Даже боги не застали генезиса, то есть, зарождения этого противостояния. Но, когда кто-нибудь победит, если вообще кто-нибудь победит, всё станет ясно. Надеюсь.

– А кого с кем?

– Всех подряд со всеми остальными. Живые с мертвыми, мертвые с бессмертными, бессмертные с живыми. В общем, херня с херней.

– Добро со зло?

– Нет! Добра и зла не существует – это миф, сказка, забудь! Есть только две стороны и на одной из них тебе придется стоять в авангарде.

– А я могу выбирать?

– Нет! Выбор был сделан ещё до твоего рождения.

– Эй, я всегда могу уйти или сменить сторону!

– Нет, не можешь. Твои мысли – это лишь иллюзия свободы. Даже боги, казалось бы, высшие существа, лишены права что-либо менять или выбирать.

– И никто не может ничего сделать?

– Почему? Или ты плохо меня слушала: мы можем сражаться! А в конце, когда настанет известный рагнарок, погибнуть вместе с миром и дать место новому.

– Это невозможно! Мир не так устроен.

– Та хер его знает, как он устреон, – он сплюнул на землю, – посмотри на меня: я стар и прожил долгую жизнь. И почти все это время я пытался найти ответ а вопрос: «Как все утроено?». И знаешь, к какому выводу я пришел?

– Ну?

– Та хуй его знает, как он устроен. Он может быть таким, каким я его представляю, как представляешь его ты и в тоже время, даже близко не быть таким. Даже это знание может быть неверно и через свою неопределенность, находить этому подтверждение. Единство и борьба противоположностей, если Гегеля читала. Этот мир самая большая головоломка из всех возможных. Он как одинадцатимерная лента Мебиуса, если таковую возможно себе представить, не имеет в себе ни начала, ни конца, ни понимания.

– Но он умрёт.

– Всё, что было создано из частиц, так или иначе, развалится на части. Молчи, не то дам по голове.

– Но почему?

– Я уже ответил. Если ты, дурында, так и не поняла, то я не повторяюсь!

– Кто бы говорил. Ну ладно, хоть. Хоть повеселюсь напоследок. Мало кому так удается.

– Вот именно! Ты наконец-то впиливаешь! Не ожидал таких быстрых результатов, особенно от тебя.

– Эй, я уже поняла, что ты не очень хорошо относишься, но почему ты рассказываешь мне это?

– Твои сестры попросили. Им очень сложно отказать.

– Сестры? Какие сестры? У меня нет сестёр, я единственный ребенок в семье.

Он спрятал лицо рукой, дескать, как же с тобой сложно.

– Твои сестры банши, – простонал он, мученик мировой тупости, ведь этому существу было так сложно обладать с ней – они будут рядом с тобой во время битвы и попросили ввести тебя в курс дела. Дескать, чтобы не подвела, дура тупая.

– А на когда запланирована эта «битва»?

– Где-то ближе к Новому Году. Хороший подарочек получится. А вечеринка лучше, чем за две тысячи с копейками лет до этого вместе взятые.

Он помолчал, а затем добавил:

– Ну всё, ня пока, у меня дела.

И исчез. Вернее, растворился в земле. Трудно объяснить. В общем, ушел так же, как и пришел. Да, этому миру сложно справиться с чудесами, на голову ему свалившимися.

Лида посмотрела вокруг. Все наваждения рассеялись и перед ее взором предстали знакомые пейзажи до того знакомого, что тошнило, Нового Орлеана. Тот город просто рассеялся вместе с утренним туманом. Целый город был унесен ветром. А до того он был похож и в тоже время отличался от Нового Орлеана. Может быть, даже знакомый ей город – это всего лишь иллюзия. Что если окружающий, знакомый мир – лишь обман? Просто очень хорошо построенный карточный домик. Но стоит лишь вытянуть одну карту снизу и величайшая из конструкций развалится, а её осколки веками будут кочевать по миру в поисках нового дома. Только от чего это нужно? Для чего вообще нужны иллюзии, эти обманчивые реальности? Только для того, чтобы защитить истинное, не повторное, неделимое. Но что есть это неделимое, которое на протяжении веков ищут просвещенные монахи? Разве этот город, который словно из чужого сна вырвался в реальность и теперь неистово борется за существование. И как же говорил тот засранец гном? Мир не такое, каким кажется и в тоже время, именно такой. Что бы это значило?..

И всё это были слишком смелые мысли, полностью разрушающие устоявшиеся догмы и мировоззрения. Но в любом случае, ничего этого вслух произносить нельзя, иначе всё исчезнет. Всё, как тот город, будет унесено ветром…

А тем временем Чарли сидела в своей тёплой квартире и смотрела в окно, за которым всё погружалось в вечернюю мглу, утопало в ней. И этот час пик. Вечерний туман. Звуки машин разрушали это тоскливое, безмолвное одиночество. Тот, кто знает, что это такое. Скоро последний свет скроется за горизонтом и пропадёт на целую тысячу лет – до самого утра. Но пока. Пока что ещё не темно и не светло. Это миг, когда само время стоит на грани. Именно в этот момент в голову приходят самые разные мысли, которые либо умирают, так и не успев ничего сделать, или полностью меняют дальнейшую жизнь, и после которых, ты уже сам понимаешь, что никогда больше не будешь прежним.

Она пила кофе. Этот черный, как ночь, кофе, был горький и с первого взгляда, даже невкусный. Она всегда доставала из банки три чайные ложки зёрен и отправляла их в кофемолку. Затем тщательно и по-мужски сильно крутила ручку, перемалывая зёрна. Намного легче было бы купить электронную кофемолку, а то и вообще покупать уже помеленный кофе, но она просто знала, что так лучше, а иначе просто нельзя. После приложенных усилий она получала три ложки мелкой, как сахарная пудра, коричневой пыли и ароматной, как арабская ночь. Она отправляла кофейную пыль в турку. Наливала воды и варила на медленном огне, тщательно прослеживая, чтобы кофе не сбежал от неё на край света. И уже через десять минут, маленькая кухня наполнялась ароматом. Она сделает его. И чёрная, тёплая жидкость тёмным водопадом попадёт в любимую кружку. А затем, она медленными глотками будет смаковать каждый глоток, ощущая себя воистину живой. Иногда, она поворачивала голову в окно, чтобы увидеть закат и красно-оранжевый свет проходил прямо сквозь её тело, и со стороны могло показаться, что Чарли просто тень самого Заката. И на последнем глотке, в кружку попал самый последний луч солнечного света, а затем весь мир погружался во тьму, разрывали которую только уличные огни.

Этот кофе, как и каждый кофе, был противным, горьким, но тёплым и настоящим. И после первого глотка всегда хотелось ещё и ещё. А когда на дне остается только гуща, на еще одну чашку редко кто решается.

Это была жизнь. Всё и есть жизнь. Такая же горькая, такая же прекрасная, такая же короткая. И это была любовь.

Она положила кружку на подоконник и включила свет на кухне. Она достала чёрную ручку и блокнот, который использовала для списков продуктов. Переворачивая исписанные листы, она наконец-то нашла чистый. Тяжело вздохнув и ощутив у себя во рту горькое, кофейное послевкусие, принялась писать быстрым, едва разборчивым подчерком:

И не было ничего

Особенного там,

Казалось бы, обычное

Дело,

Но оранжевыми

Чернилами

Под шум

Машин

Я принялся

Писать на асфальте.

И написал

Я: «Почему

Ты мертв?»,

Но,

Не получил ответ.

И тогда

Закричал из

Окна:

«Люди, не

Понимаю я вас».

И никто,

Ничего не сказал,

Но в душе

Ответили:

«Я тоже».

Они сказали,

Что устали.

Потом,

Была лишь

Тишина.

Ничто уже не

Будет

Вчера уже

Было

А завтра не

Будет.

А я лишь

Буду писать о

Том, что вижу,

А тишина будет

Молча сидеть со

Мною рядом,

А я буду

Знать, что

Мастер ветров и

Закатов

Лишь тихо

Плачет

по мне.

А я лишь

Молча, буду

Писать о

Том, что

Увидел во

Мгле…

Часть Вторая

Божественная Тоска

Стояла ночь. Я решил заглянуть в стриптиз-клуб.

Я точно не знал, что заставило меня пойти на такой поступок, но это была точно не страсть, мною правило другое чувство. Чтобы сделать что-то иное. Вырваться. Это место единственное на всей улице, где все горело разноцветными огнями и призывало музыкой, его было сложно не заметить. Я свернул направо и открыл дверь.

Внутри было шумно. Парни всех сортов, рас и возрастов сидели за столиками, потягивая виски, и смотрели на полуголых, раскрашенных кукол, одна за другой выходящих на сцену. Здесь царила атмосфера разврата. Те, что побогаче, показывали пальцем на понравившихся им девушек администрации и те приводили их хорошим клиентам. Я чувствовал себя лишним и совершенно незаметным. Как бы, меня здесь и не было. Идеальное место, чтобы спрятаться.

Но я пришел сюда не для того, чтобы отдаться забвению. Я не имел пристрастия к дорогой выпивке. Да и денег на это не было. Со страстями Чарли об этом и мечтать нельзя было. И не для того, чтобы разглядывать голые тела – мне вполне было достаточно Чарли. Но меня что-то сильно заинтересовало в одной девушке. Я посмотрел ей в глаза. Одета она была в розовый с блестками купальник, обтягивавший её тело, выделяя особые места. Волосы были короткие, а в карих глазах отбивался свет прожекторов. Смотрели они прямо, так и пронзая всех присутствующих, демонстрируя её силу. И в то же время, сильно постаравшись, я смог разглядеть в её глазах, как два круга, что-то… чистое? Возможно. Но спустя десять минут пристального разглядывания, я смог проникнуть в её душу и убедиться, что она начинает гнить, сжимаясь, сцепляя тело и терзая его адскими муками. Хоть внешне она улыбалась и покорно отдавалась в страстные объятия клиентам. Я не мог не подойти к администратору и не сказать:

– Мне вон ту. На дом.

– Четыреста долларов, – сухо сказал тот.

Я помнил, что Чарли всегда в это время гуляет. Поэтому я смело приглашал её на дом. Вот только цена кусалась. Как-никак, но четыреста долларов много даже за такую услугу.

Он подошел к ней, шепнул на ухо и указал на меня. Она сошла со сцены с хорошо замаскированным горем и подошла ко мне.

– Ну что, пошли? – спросила она, улыбаясь яркой помадой.

Я кивнул. Мы отправились ко мне домой. Она была удивлена, что я не на машине и даже требовала, что бы я вызвал такси. Но жил я не далеко, так что, обошлись без этого.

Мы зашли ко мне в дом. Она сняла верхнюю одежду и приготовилась к тому, что я сниму с неё оставшееся и брошу на кровать. Ну, а дальше по плану.

Но ничего не произошло. Я всего лишь пошел на кухню, а она удивленно посмотрела на меня. Я позвал её:

– Заходи, если хочешь.

Она медленно пошла ко мне на кухню, скорее всего, не потому что она этого хотела, а потому что ей было любопытно. Какой странный клиент, – подумала она, – интересно, что он задумал? Может быть, какой-то странный и не обычный сценарий? Ну да ладно. Он заплатил – я должна делать то, что он хочет, если хочу получить деньги.

Она зашла на кухню и села за стол. Я просил:

– Хочешь кофе? Извини, чая у меня, пока что, нет.

Пара любопытных глаз жадно поедала меня. Дескать, что это всё значит? Что это за извращение. Ведь так привычно считать хорошее обращение за извращение.

– Да, пожалуйста.

– С молоком или специями?

– С молоком.

Я встал и начал молоть кофе. А затем стоял у плиты с туркой под пристальным взглядом этой девушки. Вскоре, я налил ей в кружку светло-коричневую жидкость, и она достала из кармана сигарету. Уже собиралась доставать зажигалку, но тут бросила взгляд на меня.

– Кури, кури. Я сам здесь курю.

Чиркнув зажигалкой, она зажгла сигарету и из её рта вылетел элегантный дым, скрывший её лицо. Легкие наполнились дымом, тело получило расслабляющий никотин, а душа успокоилась. Только ради этих моментов, она продолжала жить в этом мире.

Она медленно и молча курила, запивая сигарету кофе. Я тоже пил, хоть и не очень любил кофе с молоком. Пропадает истинный вкус. Когда на дне осталась лишь одна гуща, она положила на стол чашку и посмотрела на меня понимающим взглядом. Дескать, теперь поняла, чего ты хотел. Сняла с себя лифчик и продемонстрировала пару шикарных грудей. Лучших я не видел. Но тут же отвел взгляд, протягивая ей полотенце. Она удивилась и обиженно покосилась.

– Не нравится?

– Не в этом дело.

– Тогда, что дальше?

Она положила руки себе на бедра, намериваясь сбросить скрывавшую их одежду, но я поспешил остановить её.

– Здесь довольно холодно. Извини, что не предложил раньше.

Я снял кофту и предложил ей. Она была обескуражена, но одежду приняла.

– То есть, ты меня не хочешь? – спросила она, явно сделав над собой усилие.

– Не потому что ты некрасивая, а потому что я руководствуюсь другими целями.

– Какими? – от любопытства, она уже потеряла большую часть страха. Хорошее начало.

За окном пошел снег, который стремился быть унесённым к закату, но опоздал и пошел лишь ночью. Это было более чем просто странно. Как-никак, юг и глобальное потепление сделали свое дело, и теперь снег здесь очень большая редкость даже в холодные зимы. Но сейчас лишь конец осени. Такого никогда не было раньше.

– Снегопад, – начал, как ни в чем не бывало я, – единственная погода, которую я люблю. Он меня почти не раздражает в отличие от всего остального. Я часами могу сидеть у окна и смотреть, как падают снежинки. Тишина снегопадения. Она хороша для разных дел. Можно просто выйти из дому, чтобы снег падал прямо тебе на лицо. Вот оно – чудо. Человеческим рукам такого не создать.

Наконец-то, она больше ничему не удивлялась. Она молча смотрела в окно, как тысячи снежинок медленно падают вниз, создавая необычную атмосферу чуда, веры, мечты. И правда, человеческими руками такого не создать.

– Так говорила Эрленд Лу, – сказал я.

– Я знаю… я читала.

– Ты читаешь книги?

– Да, почти все свободное время. Я бы читала все двадцать четыре часа в сутки, позабыв о сне и еде. Но у меня редко бывает возможность читать больше двух часов в сутки.

– А где ты берешь книги?

– В библиотеке, конечно же, – засмеялась она, – странный вопрос. Правда, там мало хороших книг. Покупала бы, но книги дорогие и мне нужно платить за дом и еду.

– Я могу давать тебе книги.

– Спасибо, не надо. Я справлюсь как-нибудь сама.

Я стал настаивать. Каждый хочет думать, что ни от кого не зависит и ради этой жалкой иллюзии делает всякие глупости.

– Ты когда-нибудь чувствовал, что все вокруг так больно, что хочется принять единственное болеутоляющее – смерть? – спросила она, доставая из кармана очередную сигарету.

– Конечно. И даже чаще, чем ты думаешь. Можно сказать, я живу в этой боли. Наверное, это просто возраст такой – когда весь мир болит.

– Какой возраст?

– Где-то с двенадцати до семидесяти. До этого, ты просто ничего не понимаешь. А в конце так устал от боли, что больше ничего не хочется. А потом можно просто стать ветром и всё.

– И это получается пятьдесят восемь лет страданий?

– Ну почему? Бывают моменты, когда болезнь отступает, но лишь затем, чтобы ударить с большей силой. А есть и до того глупые люди, что просто не замечают всей этой рутины. У них бесконечная эйфория. Ничего они не понимают.

– Какое, наверное, счастье – быть идиотом!

– Да. Только они и счастливы в этом мире. А гении здесь самые ненужные люди.

– Ты такой умный.

– Пожалуйста, не надо меня оскорблять, – совершенно серьезно попросил я.

– Извини, больше не буду.

– Спасибо.

Мы снова замолчали. Каждый о своем. И посмотрели в окно.

– А что заставило тебя пойти этим путем? – спустя вечность, спросил я.

– Мои родители никогда не любили меня. «Этот путь» как нелепо ты выразился, принадлежит мне с тринадцати. Тогда-то я поняла весь вкус жизни. И её жестокость. Как только меня выпустили из шизанутой колонии одиннадцати лет ада, я посвятила себя ему. Но уже через два года, когда мне вставляла чуть ли не половина Ковингтона, я переехала в Новый Орлеан.

– А почему не в Батон-Руж?

– Ты смеешься? Куда мне и в Батон-Руж. Но с тех пор я изо всех сил пыталась измениться. Четыре раза пыталась поступить в институт и не смогла. Я прочитала сотни книг, но этого было мало. В конце концов, я просто забила на это. – Она выдохнула, и сигаретный дым заполнил всю кухню. Это, вроде, была двадцатая. Но не смотря на то, что я не люблю сигаретный дым, в этот раз, он показался не зловонным, а преисполненным горем и тоской. – Я не выхожу из депрессии вот уже двадцать лет. Я старею. Иногда, хотя нет, очень часто мне хочется просто пустить свинец в висок. Возможно – это лучший выход. И сейчас, конечно же, ты будешь меня отговаривать. Ну, говори, святоша. Ведь на это ты потратил сумасшедшие бабки.

– На самом деле – нет. Но поверь, стрелять в шею, висок, рот – все это до того банально, что аж тошнит. Самый элегантный и прекрасный способ – выпить яд. Да. Так погибла Клеопатра вместе со своим любимым, императором Востока. Так из века в век погибали самый знатные особы. Именно яд – лучший способ уйти из этой мерзкой жизни. Знаю, тебе всё равно, как умирать. Лишь бы результат был эффективным. Но самый проверенный вариант – это цианистый калий. Все остальное – ненадежно и может быть очередной выдумкой рекламщиков. Уж поверь моему опыту.

Я улыбнулся.

– Да шучу я, шучу. Не пытался я убить себя, хоть и не раз об этом думал, не смотря на то, что судьба у меня намного более слаще, чем у тебя. А отговаривать или уговаривать тебя я не буду. Суицид – личное дело любого человека и никто не вправе запрещать этого.

– В этом, как и во всем остальном, я с тобой согласна.

Я налил ещё кофе. В этот раз уже без молока.

Мы снова замолчали. Эта парочка смотрела в окно на падающие снежинки и старалась не думать ни о чём как последние наивные и мечтательные идиоты. Но что поделаешь, когда душа рвется взлететь над этим миром, в последний раз глянуть свысока на него и больше никогда не видеть. Улететь выше самой высоты и что бы сами боги завидовали твоему величию. Когда весь мир болит и стонет, а тебе не с кем даже помолчать об это, что тогда делать? У меня-то есть, хоть раньше и не было, и я понимаю, как это – разрываться на части от горечи одиночества. Так можно и с ума сойти, если у кого-то он ещё остался. Вот и оба с ней и сошли, остановите, пожалуйста. Теперь, у этой девушки есть тот, кто может с ней помолчать о главном: о жизни, о смерти, о любви, о ненависти, о солнце, о луне, о звездах, о дожде, о ветре и о снеге. Это незабываемое и приятное ощущение, что ты кому-то нужен. Но насладившись эти, она снова задала вопрос:

– Как тебя зовут?

Я и подумать не мог, что тоже до сих пор не знаю её имени, а она моего. Хотя, это даже и к лучшему. Поэтому, без малейших промедлений, я ответил:

– Это неважно. Тебе не нужно знать моё имя, а мне твоё. Даже не пытайся сказать мне своё имя – ты все испортишь. Самая лучшая часть в дружеских отношениях, это когда вы даже не знаете имен друг друга. Тогда даже можно считать своего друга незнакомцем, которому при встрече, можно излить душу. Загадочным, таинственным, и чертовски интересным. Тогда диалог не похож на буденный разговор двух старых товарищей. Скорее на знакомство двух бесконечно не похожих друг на друга миров, и в то же время, имеющих одно общее – вечное одиночество. А когда оба имени названы, это необычное ощущение пропадает и диалог теряет добрую половину всего своего смысла. Теряет полноту и становится пустым.

– Тогда ладно. Я просто буду считать тебя сном, который снится мне уже 25 лет. И ты думай, что я просто мираж, пьяное видение, наступившее у тебя из-за снега в месте, где снег не идет никогда.

Я кивнул.

– Извини, – сказал я, – но моя девушка вскоре должна прийти и тебе нельзя больше здесь оставаться. Скорее всего, это наша первая и последняя встреча. И помни, мир никогда не благосклонен к людям, бросившим ему вызов. Но те должны преодолеть и его, и себя, и голыми руками пробить себе путь на Олимп.

Она кивнула. По дороге к двери она спросила:

– Напоследок, если мы больше никогда не встретимся: зачем тебе всё это? Зачем ты потратил столько бабок только для того, чтобы просто поговорить. Такого никогда ни с кем не происходит.

Она даже перешла на крик, но я тихо ответил:

– Просто мне тогда казалось, что так будет лучше.

Она немного подумала, а затем кивнула. Уже стоя в коридоре, она на последок сказала:

– Спасибо.

Только это слово она сказала на русском. Возможно, она сказала это из-за бессмысленной благодарности, но будучи стеснительной, решила поблагодарить на неизвестном мне языке. Но к её удивлению, я ответил:

– Пожалуйста.

Она удивилась, но ничего не сказала. Развернулась и ушла. Больше я никогда её не встречал. Может быть, это на самом деле было всего лишь наваждением…

Чарли, как я уже говорил, вышла на ночную прогулку. Она как раз прогуливалась по одной из живописных улочек французского квартала. Вокруг проходили люди, которые даже не замечали Чарли, а она не замечала их. Все они куда-то спешили, кто домой, кто на работу и почти никто не ставил себе цели просто походить по такому прекрасному месту, как этот квартал. И в туристическом место-то! Но все ровно.

И тут, неожиданно, пошел снег.

Это случилось слишком быстро, поэтому Чарли не сразу поняла, что это за перхоть падает с неба. Потом, старая память ответила ей: «Это снег!». А эта странная девушка уже почти и забыла, что такое снег. Последний раз был около десяти лет назад. Она уже и не вспоминала, как это весело, гулять под снегопад. Поэтому, позабыв обо всем, она пустилась в разнос. А точнее, побежала, сломя голову, улыбалась и то-то кричала себе под нос. Прохожие то и дело, смотрели на эту сумасшедшую и взбесившуюся девушку. Но быстро забывали о ней и бежали домой, прячась от снега и холода. Только немногочисленные любопытные подымали головы вверх и пялились удивленными глазами на самое большое в жизни новоорлеанских чернокожих чудо. Все они мысленно присудили Чарли звание сумасшедшей. Но ей было всё равно. Всё равно…

Сумасшедшая и не заметила, как попала на Бурбон стрит. Поначалу, ей казалось, что все здесь будет как всегда: люди будут пьяные, весёлые, везде будет играть джаз, блюз, регтайм, а в воздухе будут летать бусы. Но все было не так. Впервые на ее памяти, Бурбон стрит был пуст, люди сидели по домам, а джаз доносился только из закрытых помещений.

Снега здесь никогда не бывает. Могу поспорить, что здесь не было снега миллион лет. И вот, он здесь. Такого никогда раньше не было. И теперь, этот город больше не будет прежним. Никогда. Это и мертвому зайцу понятно. И теперь, что бы ни произошло, этот город другой. Это ещё более разрушительно, чем ураган Катрин. Он не изменил город, а просто разрушил его. А снег разрушил его в тысячу раз больше, но не дома, а сердца людей. Веди именно в них и живёт любой город, разве нет?

А Чарли ещё долго гуляла по снегу, пока он не прекратился и тогда она с удовлетворенным и всё еще радостным лицом пошла домой. По пути она прошла славно известный отель «Монреаль», где в одном из окон увидела напуганное привидение Мориса. Он тоже был потрясен снегопадом. Теперь, даже Морис будет другим.

Сначала пришла Джесс. Она вежливо сказала: «привет» и не дожидаясь приглашения, села за стол. При этом посмотрела на меня нетерпеливым взглядом, дескать, я жду, пошевелись.

Затем зашла Лида с печальным, так непохожим на себя обычную, лицом. Взгляд Джесс был уже более-менее довольным. Но она тоже удивила меня… счастливым выражением лица. Это было более, чем просто непохоже на обычную Джесс. Даже складывалось ощущение. Что эти двое ненормальных поменялись лицами. Да уж, люди – самые непредсказуемые существа. Оттого с ними слишком много хлопот. Казалось, знаешь человека, как самого себя, а стоит ему повернуться другим боком, как этот же человек превращается в таинственного незнакомца, повадки и слова которого тебе совсем непонятны.

Затем, наконец-то, подошла моя Чарли. Вся мокрая и замершая.

– Вы знаете, что снег пошел? – с порога спросила она.

– Еще бы не знать! Об этом во всех новостях говорят. Вы смотрели сегодняшние новости? Все в шоке. В самом южном штате США пошел снег! А говорят ещё «глобальное потепление». – Оживленно сказала Джесс.

Никто не ожидал от неё такой реакции.

– Да уж, это правда, что-то невероятное, – грея руки об чашку с кофе добавила Лида, – синоптики в шоке.

– Наконец-то здесь настала настоящая зима. Прямо, как в северном городе. А зимой кофе не роскошь, а жизненная необходимость. Так что, Чарли, садись, через десять минут будет готов. – Сказал я.

Она, не протестуя, села и терпеливо ждала предоставленной ей услуги. Тем временем я стоял у плиты и смотрел, чтобы плененное кофе не убежало на край света от меня и от зимы.

– Не так уж это и хорошо, – снова заговорила Лидка,– половина, а то и больше, жителей Нового Орлеана уедет, потому что не привыкли бедненькие к подобному, не то что мы.

– Ну и ладно! Сдались нам эти людишки. Больше свободного пространства всем нам, мизантропам-социопатам, никогда не повредит, – Джесс сделала еще один глоток.

– Ну, это да. Для тебя, депрессивной социопатки, это даже очень хорошо. Да и мне, почему-то, это все больше и больше нравится. Уж не знала, что я тоже социопатка.

– А я в этом не сомневался ни секунды, – решил вставить свое слово я, – ну не могли нормальные люди связаться со мной. А как говорила Раневская, люди, они как свечи: либо горят, либо в жопу их.

– Ну, экватор, куда они благосрочно удрали, не такая уж и жопа.

– Если и там не пошел снег. Снег на экваторе – это уж слишком.

Я налил Чарли кофе, а себе чай.

– А ты разве кофе не будешь? Обычно, ты никогда не отказываешься от возможности получить очередную дозу кофеина. Это довольно подозрительно. Это правда ты? – подозрительно покосилась на меня Чарли.

– Нет, конечно же, – засмеялся от её наивности я, – вот ещё. Я никогда не я. Меня сотни. И каждый из нас на что-то способен. Это не раздвоение личности, а просто многогранность. К тому же, чай с кем попало не пью. Чай – это личное. Пьют его только наедине или с теми, кому доверяешь такую ценную вещь, как душу. Или вообще лучше не пить чай.

– Льстишь, – улыбнулась Джесс, – не боишься, что твою душу продам или обменяю на сто грамм?

– Не боюсь. Потому что черт, который согласится купить мою душу, из-за твоих пьяных дебошей, теперь близко старается к тебе не подходить.

Дальше шел обычный разговор, который ведут девушки, час от часу заглядывающие в наш дом. Поначалу, их не смущало моё присутствие, но стоило мне допить чай и поставить пустую кружку на стол, как на меня уставились три пары глаз. Я расшифровал это как знак, что мне пора уйти. Ну вот, дожили до времен, когда из собственной квартиры выгоняют. Я был в бешенстве! Как бы я – хозяин дома, а они выгоняют меня на холодную улицу. При том, что я отвык от холода и у меня много шансов схватить ангину. И что бы я тогда сказал своей армии, которая собралась воевать, не много не мало, за судьбу мира?

«Извините, но я болен. Не могли бы вы отложить конец света на выходные».

Но возражать им я не стал. Хоть мир упадет, но связываться с девушками, которые вознамерились поговорить друг с другом не стоит никогда. Поэтому я лишь тоскливо вздохнул и вышел на улицу в самой теплой своей одежде: утолщенной футболке.

В таланте моих зубов танцевать чечетку и не следовало сомневаться. Но в тот миг равным им, воистину, не было. Нервы в скулах затвердели и теперь их смело можно было резать – ничего бы не почувствовал. Снег больше не шел. Был только холод, слабый свет дворовых фонарей, безлунная ночь с тишиной, которую нарушали только заклинания вуду соседки с третьего этажа. Дело житейское. Ей, вроде бы, говорили не заниматься вуду по-выходным. Но её это не волнует. Как и меня. А не волнует, потому что собственных челюстей не чувствую и не удивился бы, если увидел их отпавшими на холодном асфальте. И после всех моих страданий, мне даже не причислят звание великомученика! Этот мир слишком несправедлив.

– Холодно, – услышал я за своей спиной.

Обернувшись, я узнал довольно знакомое лицо. Перед моим лицом стояла Смерть. Какая удача.

– Ты пришел, чтобы забрать меня и прекратить мои мучения? – Надежда умирает последней, а пока, пожалуй, умру я.

– Нет, рановато. Ты ещё не заслужил, а потом – пожалуйста.

– Эх, жаль, – я помолчал, а затем, стуча зубами, спросил, – а зачем ты пришел?

Он смотрел на меня. Я на него. Со стороны это выглядело более, чем просто странно и меня это начало раздражать. Но я почувствовал тепло. Я снова понял, как хороша жизнь. Оно наполнило всё моё тело и заставило снова вспомнить о том, что, собственно, Новый Орлеан – южный город.

– Когда-то давно, – наконец-то заговорил он, – жил-был воин. Он был сильнее любого из тех, кто жил в те времена. Несравненно могуществен, и, конечно же, кровожаден. Он участвовал во всех битвах того времени, всё равно за кого. Под его мечом упали тысячи голов. Но ему было этого мало. Его не интересовала идеология и причины конфликта. Он сражался ради боя. Он убивал ради развлечения. И из-за этого я был вынужден ходить за ним по пятам. Утро уже не утро без пары десятков убийств. Я всегда был рядом, а он личность не самая приятная. В один прекрасный день я подошел к этому бесчувственному куску мяса, не знающему ничего, кроме битв и крови. Тогда я сказал:

– Мне это, приятель, чертовски надоело. Поэтому, я забираю тебя с собой.

Он, конечно же, был против и протестовал на свой манер. Достав два меча, он бросился на меня. Видимо, ему, все-таки, абсолютно кого убивать, даже Смерть. Как это забавно. Ну, хоть какое-то развлечение. До чего, порой, люди бывают глупы. Но он продолжал кромсать моё тело, но оно собиралось из кусков обратно вновь и вновь. В конце концов, через пару часов, он устал и упал передо мною на колени. Я опустился на его уровень и сказал ему:

– Есть вещи, которые выходят за рамки жизни и смерти, добра и зла. Их суть не ведома ни мне, ни тебе, ни даже богам, которые, по сценарию, должны были их создать. Хотя, вряд ли они это сделали. Скорее всего, эти вещи создали себя сами. Эта сила в один момент уничтожит и себя, и все остальное, вместе со всем миром. Если и можно это как-либо называть, а я уверен, что нельзя, то я бы назвал это «судьба».

Он замолчал. Я не выдержал. Мне снова стало холодно и я попросил:

– Продолжай.

– И вот, – снова начал он, – Я сказал ему: «только потеряв все, мы приобретаем вечность. Эти слова в эти времена ещё не были произнесены ни одним из людей, но время – столь же жалкая формальность, которая лишь на словах кажется всемогущей, а на деле же жалкое ничтожество, преклоняющееся перед теми, кто сильнее его. Только я, только Смерть, имею вес. Приобретая меня, а это легче, чем съесть кусок пирога, ты получишь безграничнуюсвободу». С этими словами, мой друг, я забрал его.

Он снова умолк.

– И что же было дальше?

– А дальше было многое. Но это самое многое, хоть и интересное, для тебя оно абсолютно бесполезно. Помни только одно: я сильнее времени, а сильнее меня, только судьба. Но из-за её пассивности в этих вещах, я веду лидерство. Но даже судьба не всесильна и есть что-то, что даже я не могу представить и что в силах преодолеть предначертанное, – он посмотрел на меня, – ты же уже пытался одолеть судьбу. Никто не был к этому так близок. И ты сделаешь это снова, я чувствую. И что произойдет просто представить невозможно.

– На что ты намекаешь?

– В Новом Орлеане идёт снег. Я бы поверил, что даже во время ледникового периода здесь его не было. И, тем не менее, ты вызвал снег просто тем, что захотел, чтобы он пошел.

– Я? Как?

– Ты захотел, что бы он пошел. И он пошел! Ты единственный, кто может ставить судьбе свои условия. Этому миру суждено умереть. Тебе суждено его уничтожить. Это судьба. Но в этом случае, всё уже зависит от твоего выбора.

– Я не понимаю тебя.

– Я не могу объяснить легче. Могу прочитать лекцию, длинной в три с половиной года, используя весь физический, химический и философский словари. Предоставить доказательства, а в конце поставить «что и следовало доказать». Но это слишком долго и чрезвычайно сложно. Ясно лишь то, что ничего не ясно.

Он наклонил голову.

– И знаешь, что произошло с тем воином?

– Что?

– Он вернулся.

– Ты же сказал, что забрал его.

– Да, но он вернулся, так ничего и не поняв.

– И где он сейчас?

– Где-то бродит на границе между реальностями. Будет пару свободных секунд – найду его. Позабыл уж совсем про него. Но если честно, где он конкретно находится, меня не волнует. Интересно совсем другое.

– Что?

– Я и понятия не имел, что такое возможно. Были, конечно же, у людей легенды о призраках. Но я, как знающий, не предавал им никакого значения. Но он и не призрак, и не живой, и мертвым его не назовешь. Судьбой не было этого предначертано. Конечно, ничего особенного, но все а таки это в который раз доказывает, что еще всё может быть. Однажды, ты вспомнишь наш разговор, когда перед тобой встанет выбор. А какой, я не знаю.

С этими словами он исчез так же, как и появился. Он ушел в ночь…

Что было дальше, я помню смутно. Помню только то, что был туман, так часто появлявшийся в этом городе. Туман был холодным, но не как лед, а как… пустота. Затем, туман рассеялся, и было темно. Не светили фонари, не дул ветер, даже вблизи я не мог разглядеть предметы вокруг себя.

Пустота. Темная и холодная. Тишина.

Но затем, я услышал звуки.

– … это начало конца. Снег идет там, где его быть не должно. Еще немного и поле для битвы будет готово.

– Нас очень мало. Сомневаюсь, что силы равны.

– То, что нас мало еще ничего не значит, дорогой Юпитер.

Кто?

– Вспомни, – продолжил неизвестный, – что боги малыми силами дали отпор смертным.

– То были смертные, – его голос понизился, – и их было немного. А нам будет противостоять невиданное войско. Сколько их будет? Триллион? Сто триллионов???

– Меньше ста триллионов.

– А сколько нас?

– Пару сотен. Может тысяча наберется. Но это ничего не значит. Даже если бы значило, уже разницы нет. Миру конец. Все вернется в пустоту.

– Ты прав, Арес. Но меня волнует не только размер армии наших врагов. Гораздо больше тот, кто их ведёт.

– Ты не видишь его?

– Он единственный из живых, кого я не могу увидеть. К тому же, что-то не так происходит на другом рубеже. Все, кто там, утратили почти все свои силы. Я сам чувствую, как сила покидает олимпийцев. Мы становимся слабы и беспомощны. Притом в самый неподходящий момент! И близок час. Когда это сыграет роковую роль.

– Я не понимаю о чём ты.

– Мы становимся слабее, как ты можешь не замечать этого, Марс! Вспомни Диониса тысячу лет назад и вспомни сейчас. Вспомни Афину. Вспомни Гефеста. Вспомни себя. Ты утратил силы.

– Неправда!

– Ты же сам понимаешь, что я прав. Мы жалкие, не то что когда-то. Вспоминаю войну с титанами. Какими мы тогда были могущественными. Каким грозным я был! Если бы я имел, хоть десятую часть той силы, триллион солдат были бы не проблемой, а сейчас.

– Меня не было в те времена, но я верю.

– Почти не осталось надежды на нашу победу.

– Услышь себя, Зевс! Как ты только можешь так говорить! Ты должен вести нас в бой, как когда-то и своим мужеством и отвагой предавать нам сил. Как тогда, когда ты побеждал титанов.

– Это было слишком давно. Теперь, и я, и ты лишь тени могущества.

– Ты утратил веру в себя. Бог богов, убийца Кроноса. Разве это возможно?

– Как видишь.

– Вы оба правы, – услышал я третий голос, – врагов много и мы на самом деле теряем силы, становимся уязвимыми. Но это не значит, что мы должны сидеть на месте и ждать конца. Если мы становимся слабее, то мы должны сделать так, что бы наши противники думали, что сила наша велика, как никогда. Прямо сейчас, еще до битвы, олимпийцы должны как следует потрепать их. Или враг нас победит. Нужно сесть в колесницы и спуститься с горы, перебить всех, кто станет на нашем пути, и сразиться с их лидером.

– Их несколько, Афина.

– Но, тем не менее, нас больше и мы сильнее. Пора дать им прикурить, как теперь выражаются. Но было бы намного легче, если бы не одни мы несли на себе первые бои. Нам нужен Один, валькирии и асы.

– Не все валькирии верны Одину. Одна предала его и теперь возглавляет войско противников.

– С ней её сестры будут сражаться с двойным усердием.

– Но Один не сможет атаковать некроманта.

– Почему?

– Он занят. Говорят, что ледяные великаны готовят атаку на Асгард.

– Только не сейчас! Почему они? Мы же все должны объединиться.

– Ледяные великаны предпочли сторону некроманта. Они считают, что тот поможет им в войне с асами и Игом.

– И кстати, где Иг? Я давно его не видела, а он любит забредать на Олимп, чтобы поболтать и посмотреть позаимствованное мною устройство, дарующее сновидения наяву.

– Они называют это телевизором.

– Спасибо, Афина. Но я не об этом. Я говорю: старый Одина давно не показывался на Олимпе. Раньше, я хотел сразить его молниями, но сдерживался, потому что он мог обидеться. А теперь, я хочу знать, где он. Сильнее союзника мы не сможем найти.

– Я не знаю. Я не знаю, и не интересовалась, хоть и должна была бы. Я, наверное, пойду в Асгард, узнаю где Один и как асы собираются дать отпор великанам. А вы должны напасть на войско наших врагов.

– Без тебя?

– Вы справитесь. Но действовать нужно как можно скорее. Сила врага растет с каждой секундой и скоро даже вместе с Одином, мы не сможем сражаться с ним на равных.

– Я подготовлю олимпийцев к бою. Давно этого не было.

– И пусть вам сопутствует удача…

Я вернулся.

Куда именно – не знаю, но главное, что вернулся. Вокруг меня стояла непроглядная тьма, но не как тогда. Там была пустота, это была ночная, полная сновидений, полуночных ароматов и бледных, фонарных огней. Вдалеке виднелась полоса из оранжевого света, освещающего выход. И тут я понял, что нахожусь во дворе. Но не в каком-нибудь незнакомом или чужом, а в родном. В этом дворе я вырос. Знакомый драндулет стоял в углу. За одиннадцать тысяч километров от Нового Орлеана. Здесь прошли мои лучшие восемнадцать лет жизни. Затем, я уехал из города на учебу в Черновцы, где и остался с дипломом кандидата наук, который был мне абсолютно не нужен. Весь мир ждал меня с распростертыми объятиями, и я открыл ему душу… Позднее, этот самый мир плюнул в неё и окончательно убил во мне наивного дурака. Я был слишком умен для счастья. Но это другая история. Важнее то, что с тех пор я никогда не видел этот двор и не вспоминал о нем до этого момента. Я никогда не был настольгирующим идиотом, потому что и вспоминать мне. Особо, и нечего. Но вот, я стою на том самом месте. Где когда-то давно был по-настоящему счастлив, не думал о далеком будущем, не вкалывал в поте лица на ненавистной работе и каждый день был даром, который я использовал по назначению. Так делают только маленькие дети и совсем глубокие старики, да и то, не все. А зря. Может быть, в этом мире был бы больше смысла.

Я огляделся и взглянул на первый этаж, где нашел окно своей комнаты. Она была наполнена спокойным мраком. Я никогда не закрывал шторы, чтобы ночью вместо сна, смотреть на звезды. Утром, конечно же, я жалел об этом и проклинал себя, но вечером мне было не до утра. Может быть, я уже сплю своей мягкой, теплой кроватке и вижу сны, которые мне не снились уже очень много лет. Сладкие были сны. Я видел их каждую ночь. Все это было так давно…

Я не хотел уходить отсюда. Я не хотел возвращаться в шумный и веселый Новый Орлеана. Хотел остаться здесь, в депрессивном, но спокойном, родном городе. Родном дворе, родном доме и я всегда знал, что бы я не выбрал, моя луна всегда будет со мной. И я знал, что она светит только для меня. Но ноги меня не слушали. Не успел я насладиться чувством, что вернулся домой, как они медленно начали шагать в сторону далекого, оранжевого фонаря. Я хотел их остановить, но понял, что больше не имею над ними власти.

– Нет! – сказал я ногам вслух и попытался остановить их.

Я схватил их руками, но тут же отдернул их. Я и над ними больше не имел никакой власти. Я попытался ударить себя по лицу.

– Нет! – повторил я.

Но из-за моих криков и стремления взять ноги под свой контроль, онии уже не шли, а бежали.

– Нет! – умоляюще простонал я, – я не хочу возвращаться! Куда угодно, но только не обратно.

Но они были безжалостны. Ноги бежали все быстрее. Руки били меня по лицу, из носа текла кровь, а под глазами светил фонарь, но я не чувствовал боли. Оранжевый свет был уже близко, всего несколько шагов до него. И я отбросил все беспомощные попытки. Дальше, все озарил яркий, как солнце свет…

После всей этой одиссеи, я почувствовал что-то мягкое. Я понял, что луже на кровати и в глаза мне светит яркий, солнечный свет. Было утро и не раннее. Я встал совершенно свободно и пытался вспомнить то, что, как я думал, было пару секунд назад. Да, конечно. Вчера, как я помню, со мной встретился Смерть и сказал какую-то дикую чушь. Затем, я подслушал разговор олимпийцев и понял, что мои враги не знают кто я, но готовятся ударить по моей армии, которая находится в самой жопе мира. А точнее, я должен понять, где, собственно, находится моя армия, чтобы встать в её главе и спасти от скорого разгрома. Правда, я и представить не мог, где можно спрятать армию, численность которой превышает сто миллиардов? Даже если бы это были муравьи, спрятать такое воинство, просто невозможно. Но, тем не менее, как легко просто её не заметить. Разве что, они состоять все из одного атома. Это странно, но в моей жизни настал такой период, когда лучше ничему не удивляться.

Я услышал приближающиеся шаги и обернулся в сторону двери.

– Ты жив? – спросила Чарли.

– Нет.

– Слава Богу! Я беспокоилась.

– А что случилось?

– Ты перестал дышать.

Ну конечно. А что еще могло со мной случиться?

– Как это произошло?

– Тебя долго не было. Мы вышли на улицу за тобой, а ты лежал. Мы понелси тебя в дом, а ты дрался и сопротивлялся. Нам пришлось схватить тебя за руки и понести в дом. В конце, ты был уже мертв.

Прекрасно! Просто замечательно!

– Я, кажется, схожу с ума, дорогая, – с улыбкой сказал я.

– Ничего. Главное, что тебе есть с чего сходить и ты жив. Девочки так себя винили, что выгнали тебя с твоего же дома. Они всю ночь глаз с тебя не сводили.

– Ну, только ради этого и стоило потерять сознание. А долго я был «мёртв»?

– Ночь.

– Это хорошо. Значит, у нас еще есть время.

– На что?

– Пока я был «мёртв», мне удалось подслушать разговор олимпийцев. Они готовятся атаковать нашу армию.

Она посмотрела на меня с недоумением.

– Как будто ты удивилась. Только не притворяйся, что наша жизнь идет мирно и спокойно, как когда-то.

– А она хоть когда-то была спокойной и мирной?

И правда. Даже до вышеописанных событий, особо спокойной её назвать было крайне сложно.

– Но сейчас в ней больше безумия и хаоса.

– Ну да, ты прав.

– Так вот, – вернулся я к теме, – у тебя есть хоть какие-то представления, где находится наша армия?

– Никаких, – она пожала плечами, – но у меня есть новость.

– Какая?

– Новый Орлеан эвакуирован.

– А что случилось?

– Мороз. Люди не привыкли к нему. Да и мы отвыкли, как бы ни простудиться. Не хотелось бы встретить конец света с ангиной. Обидно будет.

– Не то слово.

Не произнеся ни слова более, я встал, поцеловал Чарли в щеку, оделся и направился к двери.

– Смотри, не умри по дороге.

– Как-нибудь постараюсь,– ответил я, схватившись за дверную ручку.

Через несколько секунд я оказался в подъезде или в том месте, которое принято называть подъездом. Выйдя на улицу, я увидел картину, которую долго не встречал: все было завалено снегом. Его было не так много, как казалось вечером. Но одно его наличие у меня вызывало странное чувство. Возможно… впрочем, неважно.

Пройдя по нему и внимательно прислушавшись к скрипу в необычной для этого города тишине, я попал на улицу, где раньше не был никогда. Поразительной же я обладаю способностью: находить места, в которых ни разу не бывал в городе, где знаю каждый таинственный угол. А нет! Никогда не знаешь, где и когда тебе повезёт. И в детстве, играя в северо-западный проход, игру, целью которой было найти новые пути к месту, куда ходишь регулярно, я, порой, забирался в такие дебри, что не одноразово задавался вопросом: «Куда я, мать твою, попал?!». Вопрос, конечно, риторический. Потому что я всегда был, есть и буду здесь. А где это «здесь», вопрос глупый.

Но пожав плечами, я пошел вперед. На стене одного из домов я увидел картину одного уличного художника. Вспомнить, что там было нарисовано, практически невозможно. Помню, что это было нечто, полностью лишенное формы. Пост-арт, что сказать. А внизу приписано: «If you think about Art – a useless thing, without which you can exist. But you can not live». Красивые слова: «Если подумать, то исскуство – бесполезная вещь, без которой можно существовать. Не нельзя жить».

Я улыбнулся. Все-таки, незнакомец художник был мастером.

Дойдя до конца этой улицы, я услышал звуки. Кажется, играл саксофон. Я был раздавлен и разгромлен этой игрой. У меня не было ни малейшего шанса выстоять перед виртуозностью этого музыканта. Он украл и растоптал моё сердце, а я стоял рядом и кричал ему: «давай, давай сильнее!».

Музыка играла спокойно и медленно, без малейшего фальша. Инструментальный джаз о городском одиночестве и каплях дождя. Затем, в аккордах я услышал монолог человека, сидящего на крыше небоскреба, который держит в руках бумажный стаканчик с остывшим кофе и смотрящего на небо, в бесконечную ночь. А вокруг него горят огни и сигналят машины. Это ночная суетливость большого города. Город не спит. Но все люди уже давно видят сны, отдыхая от непосильного, рабочего дня. Ты один из немногих, кто не спит, потому что ты мечтатель и не можешь уснуть. И вот, ты стоишь на крыши и для тебя, только для тебя поют свою песню фонари. Делаешь последний глоток и достаешь сигарету. Куришь и скрываешься за облаком непроглядного дыма…

Smoke gets in Your Eyes

Внезапно, музыка остановилась, и я оказался не готов к такому развитию событий. Я отчаялся и начал искать источник звуков, которые недавно, секунд пять назад, сделали со мной что-то невероятное. В конце перпендикулярной мне улице, я увидел одинокого чернокожего музыканта во всём сером. Он держал в руках старый саксофон и чёрный футляр. Для кого же он играл, если видел, что людей нет? Для меня? Нет, невозможно!

Я подбежал к нему и только бросив двадцать долларов, все деньги, что у меня были, встретил взгляд старика. Его чёрное лицо разразилось чем-то, напоминающим улыбку.

– Спасибо, сэр, – только и сказал он на каком-то северном акценте.

Музыкант наклонился, чтобы поднять двадцатку, уложил её в карман, положил саксофон, такой старый и выцветший, в футляр, зацепил и поднял его. Он, было, собрался уходить, но я не мог позволить ему скрыться из виду.

– Я бы дал больше, но у меня не было денег.

– Ничего, мальчик, я и на это не надеялся, а твоя подача была для меня более, чем приятным сюрпризом. Теперь, я смогу пообедать пончиками. Может, останется немного и на крокодила. Спасибо, парень.

Он снова захотел уйти. Но я был слишком жадным. Если уж решил поесть пончиков за мои деньги, пусть уже отвечает на все мои вопросы.

– А вы знаете. Что город эвакуируют из-за понижения температуры?

– Да, слышал я. Совсем разнежились. Помню, вовремя урагана Катрин были люди, которые решили остаться в своих домах. А сейчас снежок пошел, так все убегают, как будто никогда его не видели и никто из них не был в Канаде, – насмехался над своими соотечественниками мой собеседник, – но я не такой, как они. Я остаюсь здесь. Я, сынок, многое пережил. Да похуже, чем пара снежинок Я прожил здесь всю жизнь, кроме трехнедельного путешествия в Нью-Йорк и Торонто. Да и там было похлеще, ведь это путешествие пришлось на начало сентября 2001. С тех пор я в Нью-Йорк не ногой, раз уж так этот город реагирует на моё присутствие в нём.

Он все говорил и говорил, пока мы шли в кафешку где, по его словам, продавали самые лучшие пончики. Собственно, там больше ничего не продавали, кроме пончиков и кофе. Я внимательно его слушал и с каждым его словом мой внутренний расист получал сердечную травму, плюс переживал когнитивный диссонанс.

Когда мы вошли внутрь, чернокожая хозяйка закричала:

– Вы последние! Вы будете последними, кто попробует мои пончики в этом городе! Вам выпала большая честь. Затем, мы переезжаем в Даллас.

– Больно слышать, Нэнси, – печально сказал тот, кто привел меня в это странное место, – но я рад, что ты наконец-то сможешь сменить обстановку. Но ты приезжай! Новый Орлеан будет уже совсем не тем, когда ты уедешь. Скорее всего, я останусь совсем один в этот большом городе. Хорошо хоть, что у меня есть мой саксофон.

Он похлопал рукой по чехлу.

– Почему один?! Я остаюсь! – Тот удивленно посмотрел на меня.

– Да? – удивленно и насмешливо спросил он, – зачем тебе это? Тоже, как и я, любишь свой город? Хоть ты и не похож на коренного жителя.

– Да, я здесь всего пару месяцев.

– Тогда зачем тебе это?

– Я не могу вам рассказать…

– Ко мне на ты, мы достаточно долго знакомы – целые пять минут. Я знаю, это достаточно долго, чтобы стать лучшими друзьями, а к ним на «вы» не обращаются.

В английском языке обще не существует таких понятий. Есть только общее «you». Это придает англоязычным людям равенство между собой. И тут я понял, что он перешел со мной на русский. Я точно помнил, что начал говорить с ним на английском. А когда это мы успели перейти на русский? Раньше, я читал о таких случаях, когда человек не знал, на каком языке говорит, но делал это с точностью филолога. Но всегда считал подлобные глупости выдуманными. Вот, оказывается, как это бывает.

– Мы все это время говори по-русски? – ошарашено спросил я.

– Где-то на середине перешли. Я думал, ты так же и не заметишь этого, как и многое другое, что происходит прямо у тебя над головой. Ну, вот чего ты так на меня смотришь. Языковой барьер настолько хрупкий, что одним щелчком его можно разбить. Правда, тем, кто не умеет этого делать, приходится много лет учиться бить по стеклу.

– А где вы успели выучит русский?

– А зачем мне его учить?

Логично.

– Так же свободно я могу говорить на китайском, на японском. Даже на твоём родном языке.

– Так, от моего родного языка, пока что, воздержимся.

– Как скажешь.

Он достал пачку Кемела и протянул мне одну сигарету.

– Лучшая приправа для кофе это либо книга, либо сигарета. Книга лучше, но в данный момент, это бестактно.

Я курил. Когда-то давно. Как-никак, вред здоровью. Но отказать этому старикашке было невозможно, поэтому, я подумал: «Сигареты очень вредны, но помогают открыть душу» и взял одну. Джазмен чиркнул зажигалкой и начал дымить, как паровоз.

С непривычки я закашлялся. Старик удивленно посмотрел на меня.

– Ты не куришь?

– Нет, это вредно, но отказать не могу.

– Вред маленький, да и тот, только для людей. А думал, что ты уже давно потерял сомнения на этот счет. Тут проблема вот в чем: пока ты продолжаешь упрямо считать себя человеком, ты будешь им, не смотря ни на что. Но стоит тебе решительно сказать этому «нет», как все людское просто испарится. И жить тебе станет намного легче.

Он, все же, был прав. Я по-прежнему не мог не считать себя человеком. Слишком уж долго я им был. Да, немного шизофреником. Да, немного нигилистом. Да, немного идиотом, но человеком.

– Оставь иллюзии, оставь жизнь и все рвения сохранить её. Она бесполезна. Расслабься и наслаждайся моментом, пока он у тебя есть, – он откинулся на стуле, сцепив руки за шеей, – забудь о прошлом. Не думай о бедующем. Вдыхай дум и пусть ветер несёт тебя по твоей дороге.

Так мы и сидели. Курили. Пили кофе и молчали. Молчали, не потому что нам не было, что друг другу сказать, как обычно думают о людях, страдающих взаимным молчанием. Мы молчали, потому что пытались понять друг друга без слов и жестов. Мы смотрел друг на друга в упор, сквозь сигаретный дым. И вдруг, он встал и взял свой футляр.

– Приятно было с тобой познакомиться. Честно говоря, я думал, что сегодня встречу чудовище. Монстра, несущего гибель богам и этому миру. А оказывается, повстречал милое и безобидное существо. Заблудившееся, правда, немного. Ничего, скоро туман рассеется и все станет ясно. Даже немного жалко тебя. Тяжело тебе придется.

Он, было, собирался уже уйти, но внезапно остановился.

– И да, – добавил он, – забыл сказать: твоя армия ждет тебя на кладбище. Надеюсь, сам догадаешься, на каком. Конечно, там будут не только те, кто там захоронен. Но общественное место для всех твоих грозных воинов будет предоставлено. И да, олимпийцы нападут уже завтра. Шустрые ребята!

Сказав это, он собрался окончательно и бесповоротно покинуть меня, но я остановил его:

– Кто ты?

– Наваждение, – сказал он, в последний раз обернулся в мою сторону и улыбнулся при этом его теплой, душевной улыбкой.

Затем, он просто растворился в воздухе, как развеявшийся мираж, как хороший сон утром. Хотя, откуда мне знать про сны? Говорил же, что даже понятия не имею, как, собственно, это должно выглядеть?! Хотя, теперь, сны сняться мне, но только наяву. Даже и не сны, а так, просто наваждения.

Вздохнув, я встал, оставил деньги, вышел из кафе и направился в сторону своего обителя. Захотелось немного тепла в это холодное, зимнее утро.

Но моим обычным намерениям предстояло встретить сопротивление. Не успел я пройти и семи шагов, как услышал крики у себя за спиной. Напуганный, я обернулся. Сзади меня была лишь пустая улица, но нечто невидимое глазу стремительно приближалось ко мне. Я чувствовал это каждым волоском. Бледные локоны на моем теле встали дыбом, а глаза облились кровью. Я ощущал неистовый жар в свое голове и холод в ногах. Это был страх.

Ледяная земля вздернулась и рассудок восстал против меня. Я терял способность здраво мыслить, как будто хоть когда-то мог. Не ожидая более ни одной секунды, я развернулся и побежал. Я, как говорят, потерял ощущение времени. Но холодный ветер был моим врагом и изо всех сил дул мне в лицо, сковывая движения. Уже не помню, когда успел стать врагом всего, чего знаю. Но это случилось не в этой жизни. Как мне повезло, что этот мир злопамятный. Этот ветер дул все сильнее и сильнее. Я ощущал, как мое тело, не привыкшее к подобному, сжимается все плотнее и плотнее. Оно сдавливалось, а потом происходило уж совсем неприятное. Оно резко разжималось. Надуй шарик и ударь его иголкой. Я – проколотый шарик. Злые франки уже взводят меня на дыбу. А я, несчастный сумасшедший, кричу своему кату: «сильнее, черт тебя возьми! Сильнее, слабак!».

Я разгонялся все быстрее и быстрее. То, что гналось за мной, чуть было не укусило меня за спину. Оно чувствовало мою слабость. Это существо предвкушало мою смерть. А он, несомненно, где-то рядом. Следит и смеется. Милости ожидать от него бесполезно.

И вот, момент триумфа этого мира близок. Все, что меня окружает, миллиарды вещей, объединились против меня. Они все ненавидят. И чувствуют, что я не смогу больше бежать, испытывая терпение последних мне верных частей тела. Да, Как же они предвкушали мой скорый разгром. Они знают, что я устал и вот-вот упаду без сил. И монстр за моей спиной кричит мне: «Я не трону тебя, если ты упадешь, если ты сдашься. Ты уже устал. Так отдохни».

Больше всего на свете я хотел послушаться его. Я на самом деле очень устал. И чудовище не тронет меня – оно обещало. И мои силы. Разве, на самом деле, я думал, что их хватит, чтобы выстоять сразу против всего мира?

Я чувствовал, что с минуты на минуту должен упасть. Я не мог не упасть. Мои ноги стонали от невыносимой боли. Это было невозможно терпеть. Невозможно сопротивляться…

Но затем, перед глазами я увидел того старика. Он помотал головой и прикрыл руками глаза. Дальше, он лишь сказал: «Если больше нет сил идти – значит, пора бежать. Если больше нет сил бежать, значит, пора бежать вдвое быстрее».

И я понял, что настал конец. Это и было начало. Я принял факт, что у меня больше нет сил. Вздохнул и побежал еще быстрее. Больше ни ветры, ни монстры не могли меня остановить.

Ветер стал моим другом. Он предал левиафана и теперь дует мне в спину, подгоняя и предавая сил. Деревья тоже приняли мои сторону и наклонялись за моей спиной, преграждая дорогу чудовищу. Тогда, он почувствовал поражение и отступил.

Я добежал до своего дома. Поднялся на свой этаж. Зашел в свою квартиру. Быстро поцеловал Чарли в щеку и лег спать.

Мне приснился сон. И снился мне зеленый слон с мохнатыми апельсинами. Знай я об этом, не ложился бы спать. Но это было незабываемо. Многое может присниться человеку, который не видит сны. А как он это воспримет уже предугадать невозможно. Притом, что ему снится все сразу. Чего мелочиться по пустякам?

Проснулся я после невообразимо долгого сна и почувствовал, что весь покрыт солнечными испорожнениями, родившимися от несчастного союза чарлиного зеркальца и последних лучей солнца на сегодня. С ленью начал открывать глаза. В голову клином пробивались мысли, но я дал им отпор. Я лег спать в западной комнате, как это видно. А казалось, что в восточной. Ну да ладно. Это не тек важно. Намного важнее то, что я спал целый день. Это было просто ужасно, у меня же есть дела. А какие? Ну да, конечно! Как же я только мог забыть, дорогие мои!

А какие?

Я должен спешить к своему войску. Какая жалость. А хотя, какая разница. Сколько не бей, до завтра всех не перебьют, а на сегодня у меня планы.

Какие, нафиг, планы! Какие могут быть дела у некроманта, который живет, как обычный человек. Ну, очень старается! И вдобавок к этому очень хочет спать. Сразу после того, как проснулся?! Надеюсь, даже я до такого не дойду. Но после нескольких минут отчаянной борьбы, я сдался и снова заснул.

Проснулся я уже ночью. Рядом со мной лежала Чарли. Бедняжка, приходится жить со мной под одной крышей. Врагу бы такого не пожелал. Я подумал, что снова засну, но понял, что наконец-то выспался. Но у этой радости был а и тёмная сторона: когда ночью не хочется спать, это приводит к последствиям. Хотя, какая разница! Разве что, пришлось аккуратно, чтобы не разбудить Чарли, вставать с кровати, каким-нибудь способом добраться до ближайшей кухни, а там решить, что собственно, делать дальше. Сначала, это показалось мне ужасной, отвратительной идеей. Ну нет, это уже не в какие ворота не лезет, так уж растолстел.

И тут, как некстати, я вспомнил, что весь мир объединился против меня. Затем, один за другим, последовали кошмары. Поначалу, жестокие угля избивали мои мизинчики. Затем, я упал пару раз, споткнувшись об, откуда не возьмись, появившиеся стулья. Кто их вообще туда поставил? Зачем нужны стулья прямо посередине коридора?! Чтобы во время долгого странствия из спальни к двери, усталый путник имел место, где можно присесть?! Коридор в бесконечном мраке казался лабиринтом, усеянным ловушками. Хотя, почему казался?! Он им и был. Но я дошел до конца. Это было сложно, но я это сделал. Не надо аплодисментов. Тем более я понял, что вернулся обратно в спальню, где-то по дороге на кухню сделав круг. Чуть не заплакав, развернулся и пошел обратно. Через двадцать часов, то ест, минут, я оказался на кухне, в самом конце своей квартиры. Казалось, что мои страдания окончены. Но нет! Они только начинались.

На кухонном столе я увидел очень странной формы предмет. С любопытством бороться крайне трудно. Вот я и проиграл. Подойдя к столу, я начал разглядывать эту, как оказалось, коробку. На самом деле, ничего необычного в её форме нет, наоборот, своей банальностью, она просто выводила меня из себя. Но что-то в ней меня сильно задело. Прошло добрых пяти минут, прежде, чем я увидел бумажку, прикрепленную к ней:

Моей любимой Чарли

Я знаю, что ты не просила,

Но я почувствовала, что ты очень

Хочешь то, что в футляре.

Можешь не благодарить.

Серьезно, не надо.

Я и так знаю, что ты счастлива там,

со своим пареньком,

но все-таки, нужно

экономить деньги

С Любовью,

твоя Птица

Какая еще Птица? У неё есть знакомые, которых я не знаю!

А что в коробке?

Не долго думая, раскрыл этот кусок картона и то, что я увидел внутри, не поддавалось никаким описаниям. Я ожидал увидеть там все, что угодно. От украинского борща в пакете до зубной щетки. Но никак не ожидал увидеть там скрипку. Я присмотрелся к коробке и понял, что мне так в нём знакомо. В ночной тьме я не разглядел футляр. А рядом с четырьмя струнами разной толщины лежал смычок с туго натянутыми конскими волосами черного цвета. Сама скрипка тоже была черной, но даже не смотря на это, я просмотрел эту картину, исполненной детского восторга и крика «Чёрное на Чёрном».

А Чарли, оказывается, умеет играть на скрипке. Конечно, она не говорила: «Помни, я – музыкант». Не то что бы я удивлен, но поражен совпадением. Ведь я тоже кое-что умею и могу спиликать на этом тонком инструменте. Но все же, это было так давно…

Уж не знаю что, но что-то у мня в мозгу взвизгнуло и я схватил скрипку со смычком и вышел на нечем не отличавшуюся от кухни улицу. Разве что, запахом.

Во дворе было тепло. Полный месяц светил во всю и было очень светло. В моих руках была хоть и старая, но полностью. Исправная и настроенная скрипка со смычком, которая не просто даст фору Страдивари, но сильно обгонит его, оставив позади с ценником в восьмизначное число долларов.

Я не хотел играть. Точнее хотел всем телом и душой, так и рвался, но все же что-то сдерживало меня, сковывая движения. Возможно, старые времена не хотят, чтобы я возвращался к ним. И только в настоящем я могу и имею право на собственный дом, где могу находиться без всякого разрешения.

Во всяком случае, я заиграл «Медленный Вальс» Штрауса. Одно из самых величайших произведений не только этого композитора, но всей истории музыки. По-настоящему стоящее, правдивое и откровенное произведение, которое плачет по несбывшемуся. Как только последняя ноты была сыграна, и смычок медленно сошел с деки, я заметил рядом с собой кота. А я, оказывается, еще не разучился играть, если животным понравилось. За столько-то лет…

Как ни старался убедить себя, что все перемены к лучшему, сколько не напоминал, что жизнь прекрасна от того, нравятся нам составляющие её эпизоды или нет. А искренне радоваться тому, что снова могу играть на скрипке я не мог. Уж слишком давно всё это было от меня. Со скрипкой связанны самые трагичные моменты моей жизни. И все же, я радовался появлению этого маленького зверька здесь. Всегда приятно осознавать, что тебя слушают и восхищаются.

Кошечка замурлыкала и ушла, как и всегда. Но не успела завернуть за угол, как обернулась и замерла. Как-будто ждала меня, приговаривая: «Быстрее уже, ни что все пропустим!». Не зная, что делая, я пошел за ней и потерялся уже на третьем повороте. Нет, все-таки я очень плохо знаю Новый Орлеан. Ночью Новый Орлеан, как и все уважающие себя города, меняются. Всеми правдами и неправда, город пытается подстроить всю существующую реальность под себя. И у него это на редкость хорошо удается. А в это время, кошка сменила свой шаг на бег. И теперь мне приходится идти не по уютным асфальтированным улицам города, но по крышам домов и совсем глухим дворам, которые тоже не лишены своей особенной, специфичной романтики. И естественно, все это очень интересно и познавательно, но капец как больно. К тому же, это существо меня больше не ждало, а просто куда-то явно спешило, наверно воображая себя старым кроликом, вконец опоздавшим, но ещё на что-то надеющемуся. Где-то на середине следовало бы остановиться и задать себе очень важный вопрос: «какого черта я делаю это?». Но как ты уже знаешь, я этого не сделал. Уж слишком велико было то шило, что не кололо, а вонзалось в анус, выворачивая наизнанку все внутренние органы. Естественно, при этом подгоняя вперед. Хотя, по всей вероятности, эта кошечка могла привести меня к какому-нибудь мусорнику на окраине города. И конечно, я бы на месте там её придушил. Несмотря на то, что кошек обожаю и протестую против насилия. Да, я протестую против насилия. Сам, правда, себе не верю.

Изнемогая от усталости, и едва переставляя ноги друг через друга мы с Анжелой (я дал ей имя по дороге, нравится?) добрались до конечной пункта назначения и я упал на колени, тяжело дыша после грандиозной пробежки. Я не сразу вгляделся в место, куда притащила меня она, и не сразу понял, что нахожусь уже далеко за городом. Ну, хоть не на болотах.

– Ну, наконец-то, а мы тебя ждали. Где тебя носило всё это время? Впрочем, неважно. Самое главное, что ты здесь!

Голос доносился из-за правого бока. Я обернулся готовый ко всему. Даже к стае говорящих котов. Но слава эволюции, пронесло. За моей спиной оказалось всего лишь буденного вида зомби, у которого на нерве свисал левый глаз. Зомби смотрел на меня, улыбался и разводил руками, дескать, добро пожаловать.

Я не сразу приобрел дар речи и здравый рассудок. Причины этого тебе, надеюсь, вполне понятны. Поэтому сказал:

– Ваша девушка положила на вас глаз.

И правда. Труп девушки, стоявшей рядом, положил на парня правый глаз.

– Мне просто так лучше видно, – объяснила она.

– Мы вас ждали, властелин.

– Ждали? Вас только двое.

– Это неправда. Нас гораздо больше. Обернитесь, пожалуйста.

От этих поворотов у меня давно должна была заболеть голова. Но, стояла, упрямая.

За моей спиной оказалась огромная, неисчислимая армия зомби. Никогда не думал, что скажу это вслух. Впрочем, и не сказал. А по сценарию, старому как мир, все эти твари должны были наброситься на меня и съесть. Но они просто стояли и смотрели на меня, как я на них. А ещё они улыбались. Весёлая выдалась ночка. Редко такие бывают.

– Наконец-то вы стали теми, на кого были похожи всю жизнь, – пошутил я, не зная, что сказать армии трупов.

Но, наверное, не стоило этого говорит, верно?

Из толпы вышел очень привлекательный и молодой труп светловолосого парня. Он молча подошел ко мне и сказал:

– Здравствуй, владыка. Мое имя Александр.

– Македонский? – не в тему перебил его я.

– Великий, но некоторые называют меня Македонским. Ты оказался ещё и пророком, мастер. Но называйте меня просто Александр.

Вот так встреча.

– А где ты успел выучить английский.

– У меня было время выучить все существующие языки и не только.

– Да уж…

– Ты приказал выучить все языки, чтобы говорить с тобой. Ведь ты не знал, как будешь говорить, когда вернёшься.

– Я сказал?

– Да, семьсот лет назад.

– И… чем ещё занимался? – я уже забыл где нахожусь, даже в последние дни мне не приходилось так много удивляться.

Скорее всего, после этого я уже никогда и ничему не смогу удивиться. Ах, да чего я был наивен!

– Да много чем, но тебя это не должно интересовать. Мы ждём твоих приказов. Все можешь делать через меня.

Я и забыл, зачем хотел найти своё обещанное войско. Но рассудок быстро вернулся ко мне и я сказал:

– Олимпийцы стремятся уничтожить нашу армию.

– Если они и нападут, то сделают это с воздуха, – заключил Македонский.

– Значит, нам просто необходимо ВВС. Что у нас есть?

– Я плохо разбираюсь в этих делах. Но один мой знакомый очень хорошо в них разбирается. Только, его зовут как-то странно.

– Как?

– Сейчас вспомню. Греринг, вроде…

– Герман Геринг?

– Да, вроде так. И его друг, кажется, он называл его милый.

– Эрхард Мильх

– Именно!

– Никогда не думал, что командиры люфтваффе обеспечат меня поддержкой с воздуха. Особенно потому что мой дед воевал против них. Ну да ладно.

Через несколько минут они пришли: два немца и Эрих Хартманн, как бонус. Вместе с ними шли их коллеги, а точнее, заклятые враги. Рядом со мной стояли все асы обеих мировых войн. А я почему-то не удивляюсь.

– Скоро, а точнее, завтра, олимпийцы нападут на нас. Люблю я эти битвы! Но врасплох взять не должны! За одну ночь нужно подготовить авиацию, способную к сопротивлению, сможете?

– Но самолёты не делаются так быстро! – попытался убедить меня в этом какой-то француз. Но русский возразил:

– Нас много, сделаем. Вот только, какие самолёты?

– Без сомнений, – сказал Хартманн, – это будет немецкий мессершмит.

Я посмотрел на англичан, а потом на русских. Окажись они сейчас в 45-ом, стали бы все отрицать. И сейчас в их глазах была крайняя неприязнь. Но в глубине души, они были полностью согласны. Все признали превосходство самолетов вермахта. Русский сказал:

– Но мы не умеем строить немецкие истребители. Лично я умею их только ломать.

Но никто не оценил шутку. Тяжело бедняге.

– Тебя никто не просит ничего строить, – сказал какой-то левый парень, – я – мастер овеществленных иллюзий. Я могу создать десятки тысяч самолётов за одну ночь. Только мне нужны чертежи.

– Я предоставлю вас всеми необходимыми бумагами, майн фрайнт, – сказал Гёринг, – у меня осталось немного.

– Вот и отлично. Гер Гёринг, вы ведь справитесь со стратегией?

– Без промедлений, майн фюрер!

– А вы, генерал Новиков, обеспечите нас хорошими бойцами?

– Все мои хорошие бойцы погибли, но теперь, проблем с этим нет.

– Вот и хорошо, – с облегчение сказал я, – а теперь, личный вопрос: у вас нет места, где я мог бы поспать?

– Конечно, следуйте за мной.

Александр провел меня в какую-то палатку, где царил необычайный уют. И, как в детстве, я лег и сразу заснул…

Мне приснилось, что я был утренним ветром, дующим со стороны Атлантического океана и пронося свою прохладу по всему восточному побережью. Я был свободен, как никогда. Смотрел на всё свысока. Солнце вставало из-за алых туч и лениво шло на своё законное место, чтобы осветить путь миллионам заблудших бродяг. А я дул. То подымался, то опускался вниз. Для меня не существовало никаких границ. Я не боялся высоты. Для меня существовал лишь гладкий простор, над которым я пролетал и двигался дальше. Горы, океаны, поля. Я пролетал и не видел между ними никакой разницы. Для меня все они были домом. И я подумал:

«Что за мелкие существа обитают подо мной? Для кого ты светишь?»

Подумал и понял, что обращаюсь к подымающемуся Солнцу и бледной, опускающейся Луне.

«Это люди, – ответило мне Солнце, – всю свою жизнь я свечу над ними и очень редко вижу, когда они делают что-то хорошее. Они за несколько дней могут испортить всё, что я создавал тысячелетиями. Люди, для которых ты дуешь, высшее зло!».

Это была правда Солнца. И оно не ошибалось.

«Нет, – возразила Луна, – я всю свою жизнь светила для них и видела, как они спят. Они мирные и спокойные. Весь мир держится только на них и их сновидениях. Очень многие из них – мечтатели, художники, музыканты. И не раз я видела, как они взбираются на крышу, пока никто не видит и играют. Некоторые делают это, смотря на меня, и грезят наяву. И в своих грезах создают новые миры, один другого прекраснее. Люди – величайшее в мире добро!».

Это была правда Луны. И она не ошибалась. Хоть я бы и поверил больше Солнцу, так сильно невзлюбил я все живое. Хоть чистую правду говорили и Солнце, и Луна.

«Так кто же они? – так и не понял я, – добро или зло?»

«Они – всё, – ответили сразу оба».

И тут передо мною предстала немыслимая картина: красно-перламутровые тучи сгущались над тысячами гектаров полей с маленькими городками на них. За облаками скрывалась волна гнева и ненависти. И я представить себе не мог, что природа могла создать нечто, столь ужасное и могущественное. Или беспомощное, но прикрывающееся былойславой и подвигами, дыба доказать всем, в том числе и себе, что ещё на что-то способны. Хоть это и было не так.

Вскоре, алые облака стали преобразовываться и набирать знакомые мне формы. В один момент, последние сомнения пропали. Я понял, что передо мною стоит отряд демиургов реальности. Если хоть половина легенд и мифов о них правдивы, то они имеют непосредственное отношение к созданию мира. Но теперь, на их глазах сияла невиданная ненависть ко всему созданному ими. И это было живым доказательством того, что праотцы осознают, что своим детям больше не нужны. Что есть другие боги, которых они предпочитают верить. И озлобленные своей беспомощностью, они сами стремятся к апокалипсису.

Это было лицемерно и так… человечно. Ведь кто ещё мог создать подобное?

Но с другой стороны, навстречу забытым богам шла другая армия. Только в качестве оружия они использовали не магию, а детища людских гениев и безумцев. И было их неисчислимо много. Сотни тысяч мессершмитоф и вел их Эрих Хартманн, за голову которого, как мне говорили, сам маршал Жуков обещал без разговоров присудить звание генерала и героя Советского Союза. Ещё говорили, что он сбил больше русских асов, чем все остальные немецкие пилоты вместе взятые. Но, всё же, 374 боевые победы не так уж много…

И было справедливо, что именно ему предстояло возглавить атаку на богов, только таким людям можно доверить такой поворот. Мне повезло, что у меня есть такие солдаты. И все самолёты летели одним клином на своих малочисленных противников, испытывая не ненависть, а, скорее, долг остановить их. Вряд ли понимая, для чего это нужно. Хоть я и сам не понимаю до конца.

Потрясённые столь неожиданным появлением своих навязанных врагов, боги не сразу обрушили на них свой гнев. Они просто летели им навстречу, восхищаясь количеством и… хорошо выполненной работой? Это не бой, а какой-то цирк. Но, так или иначе, всё это было лишь затишьем перед бурей, секунда которого, растянулась в вечность ожидания безумия.

И вот, небо разразилось громом, и божественный гнев обрушился на воздушную армаду мессершмитоф. Первые тысячи, познавшие их ярость, падали вниз, как бумажные самолетики, которых отказывался держать воздух. Но это была лишь капля в море. И оставшиеся ударили по своим богам всей своей силой, отбрасывая их назад.

Это был безумный, хаотичный и дикий танец. Всё это было так противно, что мне, ветру, стало не по себе от того, что я стал невольным свидетелем всего происходящего.

Но другого выхода я не имел.

Я присутствую при торжестве, когда зло пытается одолеть такое же, равносильное ему зло его же методами. Когда я увидел олимпийцев в приступе ярости, у меня возникла мысль, что я, не смотря ни на что, сражаюсь на стороне добра. Но увидев своих сородичей в таком же состоянии, я понял, что снова ошибся. «Воинов добра» не существует, и существовать не может. Нельзя и быть «воином» и следовать «добру». Это как масло и вода, просто несовместимые вещи. Если воины добра будут сражаться с воинами зла, то что они делают воинам зла? Они приносят им зло, следовательно, они воины зла.

Но потом, я понял, что и это неверно. В этой войне, как и везде, понятие добра и зла слишком относительны. До такой степени, что просто растворяются в терминологии. И, следовательно, перестают существовать. Есть лишь мировое безумие, поедающие друг друга и тем самым, отменяя мировой логос, закон, гармонию и порядок.

А я вообразил себя генералом одной из армий. Подумал, что стою в самом центре событий и могу как-то влиять на их исход. Ведь лучше быть красной точкой в центре серой массы, чем в доли от неё. Но этой самое красной точки просто не существует, потому, что каждый из членов массы ею себя считает. На самом деле, все это лишь однородный минерал. Тусклый и поглощающий. Само существование которого лишено смысла.

Я был такой же песчинкой, как и каждый в моей триллиардной армии. Я никак не влиял на исход событий и, будучи песчинкой, был легко заменим. А в борьбе двух армий не будет победителя. Будут только проигравшие и те, кто навсегда исчезнет в бездонной пасти мирового змея.

У нас нет врагов. Только такие же несчастные, которые должны что-то сделать, чтобы не чокнуться от скуки и всё равно, к чему это приведёт

Эти мысли приведи меня в такое отчаяние, что я собрал все сил, которые, неведомо откуда, оказались у меня. Взлетел в самый эпицентр событий, закружился и с неутолимой скорбью ударил сразу во все стороны. Выплеснул всю силу ветра на них, тем самым, разбросав противников по своим углам…

После этого, я сразу проснулся и не сразу понял, что, собственно, произошло. Понимал только то, что это было фантастично. Это выходило за рамки привычной для нас реальности.

В это момент, в палатку, куда меня поместили отсыпаться, вбежала группа людей.

– Что-то не так? – спросил Александр.

– Ничего, – быстро соврал я, – всё в полном порядке.

– Мы слышали, как вы кричали.

– Вам показалось.

На то, что они мне поверят, надеется было глупо. Но надежда умирает последней. Хоть труп моей надежды уже давным-давно разложился. Значит, я двигаюсь вперед исключительно по инерции, просто не в силах остановиться.

Но к моему счастью мой, так называемый, слуга Александр решил ни с того ни сего помиловать меня и сказал:

– Остальные генералы уже прибыли и беспокоятся о вас. Сказали, что вы имеете странную привычку не дышать во сне.

– Да, это – правда, но надеюсь, это лечится.

– Боюсь, что нет. Наши лекари говорят, что нужно сжечь вас на костре, пока не поздно.

– Эти доктора, случайно, не те, кто носят маски с клювами?

– Не носят, но при себе всегда имеют.

– Тогда всё понятно.

– Приказать наказать их?

– Нет, вместо меня это давно сделала история.

На самом деле, я едва сдерживался, чтобы не придушить этих самых докторов. На костре они предлагают сжечь. Хоть я и понимал, что никакой личной ненависти не испытывал к ним. Просто, спросонок, ненавидел всё живое и мёртвое в придачу. Но это хорошо. Значит, со мной всё в порядке. Вот такая я, чуткая, безобидная сволочь.

– Есть ли у вас кофе?

Не успел я произнести слово «кофе», как почувствовал у себя в руках тёплую кружку. Она была наполнена чёрным счастьем, от которого плавно подымался вверх дымок.

Сделав пару глотков и, наконец, приведя себя в порядок, сказал:

– Всем, кто не готовил этот кофе, выйти немедленно!

Все вышли. В помещении остался лишь скромного вида юноша, лицо которого показалось мне знакомым.

– Парень, который сделал иллюзию мессершмитоф?

– Да, вы угадали.

– Я не угадал, просто память хорошая. Значит, это вы сделали этот восхитительный кофе?

– Да и ещё до того, как вы проснулись. Ваши желания очень очевидны. Просто, не решился дать его вам. Пока не попросите.

– Все ровно ведь дал.

– Не вытерпел.

Я был польщен до глубины души проницательностью этого парня. Видимо, моя любовь стоит как кружка кофе. Легко, оказывается. Меня можно подкупить.

– Что произошло, пока я спал?

– Была битва.

– Кто победил? – все ещё хотелось верить, что это был только сон.

– Никто. Поднялся ветер, и самолёты были вынуждены приземлиться. Как только они коснулись земли, то тут же исчезли. Такие хорошие иллюзии. Вообще, не держаться долго. Так что, нам повезло, что во время боя не развалились.

Я сделал ещё один глоток кофе, молча, продолжал смотреть на мальчика. Но как только я поднес кружку к губам, то заметил, что в руках у меня ничего нет. Целых три секунды я обескуражено смотрел на левую руку, а потом посмотрел на иллюзиониста. Тот лишь пожал плечами и произнес:

– Ничто не вечно, всё относительно. Всё потихоньку рассыпается на части.

– Но если всё относительно, то и это понятие относительно. Следовательно, есть что-то не относительное, а абсолютное. И тебе было так сложно дать мне именно это абсолютное?! И вообще, в твоем возрасте рановато читать Паланика.

– О, мне во много раз больше лет, чем самому Паланику. Если честно, то я настолько стар, что даже думаю, что существовал всегда. По крайне мере, я уже так считал, когда встретил первого человека. Плоховатый, правда, из него вышел собеседник, как и из значительного большинства его потомков. Честно говоря, удивляюсь, как люди могут говорить о всякой чуши, лишь бы не молчать? Разве пустой разговор лучше полной тишины? Хотя, иногда, где-то раз в сто лет, встречались те, с кем возможно было разговаривать без приступов рвоты. И всё время, что я живу, я создаю иллюзии. Так долго, что знаю о них почти всё. И чем больше я о них узнаю, тем больше сомневаюсь: не иллюзия ли я?

– К каждому это могло прийти в голову, и ты не единственный.

– Но у людей это не более чем мимолетные мысли, которые они выбрасывают из головы, как какой-то мусор, как будто это тема совсем не стоит размышления. А мне приходится с этим жить.

Я понимающе кивну и спросил:

– Как твоё имя? – Вообще-то, я не люблю узнавать имена, но любопытство в данном деле, превзошло все старые догмы.

– Али.

– Довольно знаменитое имя.

– Да, но, признаться, не совсем приятно, когда в честь тебя названо столько людей.

Я с восхищением уставился на него:

– Так ты тот самый Али?

– К сожалению.

– Очень рад познакомится!

– Да мы уже давно знакомы. Жаль, только, что ты это забыл, Азазель.

– Кто?

– Ой, прости.

– Да, на самом деле жаль, что забыл свою прошлую жизнь.

Следующие несколько минут мы провели в успокаивающем молчании, пока я бессовестно не нарушил его:

– Может, принесешь мне ручку и бумагу?

– Сейчас сделаю!

– Нет, только не иллюзию, как этот восхитительный кофе. Не хочу, чтобы записи исчезли.

– Они все ровно исчезнут. Реальные вещи тоже иллюзии с повышенным сроком годности и гораздо более высоким уровнем сложности производства. И вообще, всё в мире иллюзия. Просто нужно научиться не думать об этом. Так можно стать вполне счастливым человеком.

– Просто принеси мне что-то, на чем и чем можно писать, и что бы оно ни развалилось через минуту.

– Как скажешь.

И не помню, когда он успел перейти со мной на ты. Мой новый знакомый поспешно удалился, оставив меня в одиночестве, которое я долго не испытывал. В этой палатке было тихо. Я и не догадывался, что где-то может быть так тихо. Все звук исчезали, словно и не было их вовсе. Может быть, растаяла очередная иллюзия, пагубное наваждение?

Так или иначе, но моё одиночество скоро разрушил Али, ворвавшись в мою комнату с чёрной тетрадкой и ручкой. Он торжественно передал их мне, как скипетр фараону и отошел в сторонку, махнув рукой, дескать, не благодари. Я бесплатно спас тебе жизнь.

Он развернулся, и было собрался уходить, но резко повернулся ко мне, как будто вспомнил жизненно важную вещь и уверенно заговорил:

– Можно ли поинтересоваться, зачем тебе нужна бумага и ручка? – по его виду было ясно, что он не уйдет, не получив должных разъяснений.

Всегда знал таких. Сам такой.

– Я буду писать, Али, писать. Разве не ясно?

– А что?

– Когда-то давно я был писателем, точнее, считал себя им.

– Твоё давно для меня – как секунду назад. К тому же. Раз считал, значит был. Мы то, что о себе думаем.

– Возможно.

– И ты всё продолжаешь скрывать от меня, что собираешься писать.

– Я скажу тебе вечером, за чашкой твоей восхитительной иллюзии.

– Почему не сейчас?

– Потому что я и сам понятия не имею, что буду писать.

Али понимающе кивнул и удалился. Хвала эволюции, этот кошмар закончился на какое-то время. Хоть Али очень приятный кошмар, почаще бы такие снились. Хоть мне подошли бы и любые подошли. И у самого выхода, кошмар арабский кошмар посмотрел на меня пристальным взглядом. Смотри! Я всё помню.

– Я обещаю, что расскажу, – засмеялся, – экий любопытный. Посмотри, не засни от скуки после тирады перед сном.

Он улыбнулся и ушёл во второй раз. На меня снова нахлынула волна чувств, которые я испытывал, когда Али в первый раз ушёл отсюда. Только теперь оно грозило остаться со мной тет-а-тет гораздо большее время.

Silence.

Мертвая тишина царила в самом странном месте из всех, что мне приходилось видеть. Пытаясь не думать о губительной пустоте, я открыл тетрадку и на первой же странице написал:

«Когда думаешь, что знаешь человека по его поступкам и повадкам, ты заблуждаешься ещё больше чем в собственной свободе выбора. Нужно уметь слышать то, что он не говорит. Внимательно прислушиваться, когда он врёт. Только во лжи можно отыскать всю правду о нём».

Я написал эти слова и содрогнулся от холодка, пробежавшего по моему телу. Оно явно не хотело, что бы я продолжал. Но я уверенно сказал себе: «Пиши!». И это сработало. Я снова принялся за исполнение своего долга перед собой.

«Не зная броду – не суйся в воду. Так, вроде, тебе кто-то жужжал? На самом деле, только не зная броду, можно и сунуться в неизвестность. Так поступил и я. Только по собственной глупости и великой мудрости я сунулся в воду под названием «жизнь». Захлебнулся. Утонул. Навеки забылся мёртвым сном. Испытал невиданные страдания, наносимые самому себе. И ни на секунду не пожалел об этом. И больше всего я хотел проиграть. И не мог себе этого позволить. Я плыл вперед, даже не зная, зачем это нужно и оценит ли кто-нибудь мои усилия в конце? Вдруг, столько сил просто пропадет даром? И продолжал идти вперёд, ведь кто ещё, если не я? И так я плыл много лет и продолжаю плыть, смиренно дожидаясь рока».

Я писал не в силах остановиться, как будто какая-то сила направляет мою руку, заставляя писать и писать. Я не смог бы остановиться. Даже если бы захотел. Но я хотел. Я писал и писал. Чернила и бумага должны были бы уже закончиться, но они казались бесконечными. Ещё никогда я себя так не чувствовал. И вот, наконец, после долгих часов, или дней, весь в поту и с безумием в глазах, я дописал книгу, которую начал много лет назад, на одном дыхании.

И засмеялся неистовым смехом сумасшедшего, который будет смеяться над глупостями мира веками, пока плоть не сотлеет и глотка не наполниться холодной кровью. В порыве безумия, я отбросил ручку в дальний и положил на пол десятки исписанных страниц. И задыхаясь от слез и смеха, упал на пол, потеряв сознание, если хоть когда-то его имел…

Проснувшись, обнаружил что-то мокрое у себя на голове. Я медленно открывал глаза и увидел у себя под носом улыбающегося Али.

– Проснулся? Вот и славно.

Он протянул мне чашку кофе.

– Уже вечер, пришло время магии!

– Я что, спал целый день?!

– А разве не заметно?

Его удивительный дар заключается в том, что он отвечает вопросом на вопрос. Таким образом, беседа порождала всё новые, более трудные задачи и банальный разговор о погоде мог дойти до снижении цен на акции и проблемах метафизического анализа ситуации. И разговор продолжался вечность.

Но я не был настроен на подобный поворот событий.

– Да, заметно.

– Ты в курсе, что твои превосходные девушки тебя давно ждут? Нехорошо заставлять ждать их ещё дольше. Так-то у тебя была уважительная причина – ты спал, а теперь, будь добр, уже не отвертишься. Присоединяйся к нам.

– Всегда мечтал услышать это: «у тебя была уважительная причина – ты спал».

– Да, это большая редкость в наше время. Особенно с тобой этого не дождешься. Но сон священен. Жаль, что простые смертные не понимают этого, когда истинные божества понимают и уважают сон.

Я поднялся и медленно вышел из палатки, посербывая кофе. На улице вправду была уже ночь.

Али провел меня сквозь ряды моих, всё еще бодрствующих, солдат. Здесь было две причины столь ночной жизни моего войска: либо сейчас не очень поздно, либо после смерти все люди автоматически становятся совами. Или вообще пропадает желание спать. Надеюсь, что нет. Вед сон – мое главное развлечение и хобби. Некоторые живут, чтобы работать. Некоторые работают, чтобы жить. А я живу, чтобы спать.

Али провел меня в палатку, намного превышающей размер моей. Внутри рваной и скрепленной нитями ткани, оказался настоящий дворец. Лишь полуголых атлантов в правом и кариатид в левом углу, не хватало, чтобы полностью придать ей античный вид. А нет, вон они, не сразу заметил.

Пройдя сквозь несколько залов, мы оказались в помещении, в центре которого находилась палатка.

А, палатка в палатке. Ну, как будто такая житейская глупость могла меня удивить.

Вокруг огромного ковра, заставленного едой и служившего столом, сидела Чарли, Лида и Джесс. Мы с Али заняли свободные места и сев в позу лотоса, я понял, что все здесь пью чай. Вкуснейший кофе я допил. Кружка достопочтенно решила исчезнуть. Поэтому, я взял маленькую тарелочку для чаепитий, в которую уже был налит чай, от которой прозрачной струйкой шёл дымок.

– Как я рада тебя видеть, – сказала сквозь улыбку Чарли, – кажется, с последнего нашего свидания прошла вечность, и я невообразимо соскучилась. Хоть это было совсем недавно.

– Совсем недавно – целых полтора дня!

– Без твоих тараканов в голове и час невыносим, – честно призналась она.

– Тут довольно уютно, – вставила своё слово Джесс, – и на выпивку не скупятся. Здесь такая хорошая компания собралась. И Смерть заходил, выпит немного водки. Закончилось, конечно, это десятками пустых бутылок и ещё большим количеством окурков. Благо, за чертой не пьянеют.

– Просто Смерть в это время сам с нами выпивал, – сказала Лида, – какой плохой парень.

– Почему все люди считают, что Смерть «плохой парень». Ведь он даже не убивает нас, а лишь помогает дойти до царства мёртвых, проводит нас до черты. Очень мило, кстати, с его стороны. А ведь могли бы остаться одни. К тому же, он пьет и не пьянеет только за компанию, чтобы мы не чувствовали себя не уютно. Да и я, собственно, не пьянела. Как и мои мёртвые друзья.

– Мёртвые?!

– Тут все мёртвые. Даже я, минутами, сомневалась в наличии у себя пульса. Знаете, мёртвые очень хорошие ребята, не то что эти живые. Он такие весёлые, искренние и совершенно ничего не боятся. Говорили, что когда жили, боялись всего, даже таких мелочей как закрытая дверь, высота, незапланированное путешествие автостопом на другой конец континента или искренность. Говорили, что ещё до того, как их сердца остановились навечно, не умели жить. Какая ирония! У них есть чувство юмора и смеялись от этого минут десять. Живые не умеют жить. Тем не менее, это была полная правда. Там был один такой интересный старичок и якорем в голове, которому на момент смерти было девяносто семь лет. Он говорил, что из всех девяносто семи лет, счастливыми, настоящими и светлыми были только двести с копейками дней, если суммировать. Сердце-то билось, уму непостижимо, девяносто семь лет, а прожил он несчастные двести дней. Такая коротка, долгая жизнь. По его словам, пока он жил, всё время боялся, что сделает что-то не так и его засмеют. И вечно откладывал свои мечты на потом. Всё это под предлогом: «А, ещё успею, вся жизнь впереди!». И хоп! Семьдесят лет, поздно и не один пункт не выполнен. Но даже это не было концом. Говорил, что и этих двадцати семи лет, может быть, с головой бы хватило. Но все эти долгие, самые медленные годы, он лишь сидел в рыбацком домике в кресле качалке и ждал смерти. «Сейчас придет, – говорил, – ну вот сейчас!». И так длилось долго, пока его не убило корабельным якорем. А теперь, когда он вернулся… в жизни не видела, чтобы так танцевали, смеялись, будучи при этом совершенно трезвыми. Неистово радовались жизни, когда поводов, как бы, и не было. Хотя нет, один был. Он мог ходить, чувствовать и смеяться. Большего, видимо, ему и не надо было. Говорил, что за несколько дней до конца мира так проведет время, что за все девяносто семь лет отыграется. Ах, вот если бы у меня был ещё шанс пожить, – сказал он мне, – то что бы я наделал! Не слушал бы ни голос разума, ни людей, вечно кричащих: «Ты совсем чокнутый, остановись!». Нет! Не слушал бы и не обращал на них никакого внимания. Ведь это была жизнь. А я всю её проспал.

Все слушали её завораженно. Даже я поймал себя на этом. Ничего, ведь это действительно что-то важное, а не нудная школа.

– Но на этом, наш разговор о жизни почти закончился, – продолжала Джесс, – были только комментарии, типа «у каждого была разная жизнь, но судьба у всех одинаковая». Но не очень хочется вас ими утомлять, потому что вы поняли соль. О, вижу, у вас тоже заканчивается чай. Али, передай, пожалуйста, чайник.

Али выполнил её просьбу. Та налила себе в чашечку и передала Чарли. Та налила и передала Лиде. Та, отлив, мне. Я налил себе чай и передал Али. Он повторил мои действия и на этом круг замкнулся. Мы продолжили чаепитие в восточной традиции. Все пили чай медленно, чтобы дать Джесс договорить до конца.

– Основной темой наших бесед была Жизнь. Её можно ещё назвать «О любви и о смерти». А так как одним из участников диалогов был сам Смерть, а так же половина аудитории, умерших о несчастной любви, тема получилась практически полностью раскрытой, качественной и самое важное, настоящей. Никогда у меня не было таких хороших бесед. Особенно, мне понравились рассуждения Смерти.

– Может, ты влюбилась в него? – пошутил я.

Но Джесс не поняла иронии.

– Не знаю. Возможно. Хотя, скорее да, чем нет. Влюбилась поуши, хоть и давала себе клятвы никогда не влюбляться после той, болезненной, первой любви. Говорила, что лучше умереть в полном одиночестве, чем вот так, каждый раз умирать от рук человека, которому дала в руки нож. И ещё много раз, если честно, дала бы, если бы не умерла. После этого казалось, что любовь – глупо и влюбляются только глупцы и слабаки, у которых не хватает ни ума, ни сил принять в себя всю полноту одиночества. Только в одиночестве все тайны раскрываются, потому что перестают тебя интересовать. Тишина нашептывает самые великие идеи. Нет ничего лучше этого. А теперь, я снова влюбилась. И не в хохла на Ладе, а в саму Смерть. Дура, блин! Совсем чокнулась. Наверное потому что все мечты сбываются. Рано или поздно, так или иначе, блин.

– Макс Фрай, – заметил я.

– Да, мне кажется, что она всегда писала про меня.

– Ну, это вряд ли, потому что она всегда писала про меня, – внезапно ворвалась Лидка, сделав глоток чая, который больше был похож на пустое касание губ зеленой воды.

Али и я засмеялись.

– Возможно, кто знает, какие тараканы у неё в голове. Кафка и Лавкрафт отдыхают, – громко заржала Джесс.

– А как ты думаешь, Смерть любит тебя? – внезапно спросила Чарли.

Я прислушался. Ведь мужчины любят сплетни гораздо больше женщин, вопреки всем стереотипам.

– Не знаю, но если нет… я не знаю. В этих играх не на жизнь, а на смерть мы имеем самое малое значение. Все решает избранник, которому дан в руки нож и выбор: воткни его в меня или защити им, но смотри, выкручивайся потом сам. Третьего не дано. Таковы правила. Кто играет с любовью, тот либо побеждает, либо погибает. Середины не бывает.

– О, Джорджа Мартина вспомнили, – оживился я.

– Да, извини, просто слишком много прочитала от скуки и теперь просто не могу не думать словами других.

– Но у тебя должны быть и свои слова, так всегда бывает, – внезапно вступил Али.

– Ни у кого нет своих слов. Уже все сказано. И невозможно сказать какую-то мысль, которая обязательно была бы твоей. Теперь, уже всё равно.

– Какую бы чушь не твердил Смерть, время ещё есть. И у вас со Смертью всё получается, хоть я даже и не представляю, что из этого выйдет. Впрочем, сама сказала, что твои мечты всегда сбываются. Так или иначе.

– Спасибо, – поблагодарила меня Джесс.

– Ну что ж, я думаю, этот душевный разговор нужно скрепить ещё более душевным вальфдорским салатом. Сам плёл. Хорошее вышло наваждение – от оригинала невозможно отличить. Специально старался угодить даже самому строгому критику: едоку, – совершенно серьезно предложил Али, и по его выражению лица было понятно, что отказ он не примет.

Он не встретил возражений, разве что, сам пожалел. Ему пришлось отбиваться от ложек голодных гостей. Но, успешно отбившись, честно разделил огромную бочку с салатом между нами всеми. Зная его, не удивился, если бы узнал, что у нас порции равные вплоть до одного грамма.

– Только сильно не наедайтесь, – с материнской ноткой в голосе предупредил он, – у меня для вас припасен не только салат.

Мы честно пообещали не наедаться и принялись нажираться салатом.

Вальфдорский салат представляет собой кучу из листьев салата, яблок, орехов и майонеза. Когда Чарли, очень редко, делала этот салат, яблок в нём было больше, чем всего остального вместе взятого. Ощущение, что просто ешь яблоки с майонезом. Но салат Али был восхитителен. Так и хотелось закричать: «Алилуя! Я попал в рай!». Запереться в комнате и просто всю жизнь радоваться, что попробовал этот салат. Там всё было идеально. И, конечно же, проступала нотка чего-то незнакомого и неописуемого. Это был секретный ингредиент, который и придавал салату восхитительный вкус. Секрет его приготовления Али не раскроет, даже если подвергнуть его жесточайшим экзекуциям – знаем мы таких.

Когда бочки с радужным салатом были опустошены, Али подал тарелку с самыми разнообразными видами мяса, так красиво уложенными, что хотелось просто наброситься на эту гору, пожирая всё на своем пути.

Никогда не думал, что мы с голодом встретимся в таких обстоятельствах. Особенно после порции салата, в десятикратном размере превышающую самые смелые представления о большой порции.

– Слушай Али, – совершенно серьезно и обеспокоено начал я, – а в твои планы случайно не входит, по окончании всего этого безобразия, съесть откормленных нас? Зная тебя, я бы не удивился.

– Нет, – тоже серьезно ответил он, – в мои планы это, пока что, не входит. По большей части от того, что я завязал. К тому же, как я могу отказать себе ужинать с вами в дальнейшем?!

– Мне нельзя мясо после шести, – бестактно заявила Лида, – так что, я воздержусь. Хотя, это будет необычайно сложно. Но на что не пойдешь ради фигуры.

Она была крайне разочарована и не пыталась скрыть этого.

– Не беспокойся, – засмеялся Али, – в этом месте не потолстеешь, даже если страстно этого захочешь и будешь неутолимо трудиться. Ешь, сколько хочешь – не поправишься ни на грамм.

– Правда?

– Конечно. Стал бы я тогда так вас откармливать, на ночь глядя. А это место волшебное. А вы не удивляйтесь. Всё это лишь иллюзия, каких полно в этом мире. Их так много, что следует хорошо попотеть, чтобы нейти что-то настоящее. Например, любовь или верность. Так же с едой. Правда, в этом деле с грезами получше. Приходилось мне, однажды, есть настоящую еду. Гадость, не передать. А сейчас, просто хорошая возможность насладиться пищей без каких-либо вытекающих последствий.

Только услышав это, Лида первая схватила большой кусок мяса и отправила его себе в рот. Все последовали её примеру и один за другим отправляли куски мяса в бездонную пропасть своих машин, для пожирания. Всеобщими усилиями, тарелка, казавшееся мне такой огромной, что ей можно было бы накормить население ближайшего города, быстро опустела. Мясо было очень хорошо прожарено, но, не смотря на это, оставалось мягким и нежным. В то же время, практически нежирным. Оно объединяло все лучшие вкусовые качества съедобных животных и соединяло их в воистину совершенную вкусовую гамму. И, правда – иллюзия. В реальной жизни – такое невозможно. Хорошо, что я попал в историю, в которой второе пришествие покажется заурядным, рутинным событием.

Но, тем не менее, опустошив необъятную тарелку с мясом, мы не наелись. Нашему зверскому аппетиту позавидовал бы любой победитель американского конкурса по пожиранию хот-догов. Заметив, что мы ещё можем то-то запихнуть в наши необъятные животы, Али улыбнулся и предложил:

– Как насчет супа?

И не дождавшись ни положительных, ни отрицательных комментариев к своему предложению, он встал и быстро, воодушевился идеей перекормить нас, убежал куда-то далеко. По крайне мере, он исчез из нашего поля зрения.

Обрадовавшись его уходу, Лида, которая сама не понимал, толи она хочет, чтобы её накормили, или, чтобы оставили в покое и не кормили, сказала:

– Скорее всего, мы не дошли и до середины предстоящего банкета и утро у нас будет не слишком добрым.

– Утро никогда добрым не бывает. В этом вопросе я – итальянец.

– Почему итальянец? – оживилась Джесс.

– Потому что в самом итальянском языке отсутствует понятие хорошего утра. Они просто с усталыми и убитыми лицами с полуживой интонацией в голосе и с не скрытой ненавистью ко всему живому, говорят друг другу: «бонжорно», при этом, едва сдерживаются, чтобы не ударить собеседника ножом. И ползут на кухню, где залпом выпивают еспрессо или капучино. Вспоминая этого, мне кажется, что я – итальянец. Или, у меня просто не было утра, когда всё хорошо.

– Это да, – сухо вспомнила Чарли, подтверждая факт наличия у меня резкой неприязни к утрам.

– Тем не менее, – продолжал я, – вся эта утренняя ненависть легко проходит после хорошей дозы кофеина. До того, как я выпью кофе, на меня просто невозможно смотреть без жалости. Эта привычка закрепилась у меня давно, с тех самых чудесных лет, когда я страдал бессонницей. С тех пор прошло много времени и, слава эволюции, спать по ночам у меня, кое-как, выходит. Жаль только, привычка осталась. И теперь, я чувствую себя беспомощным перед судьбой развратницей. И только следуя по рецепту, что-то может исправиться. Две столовые ложки коньяка нужно разбавить в кофе с молоком, где кофе и молока должно быть поровну. Довольно простой рецепт. И только этот напиток позволяет почувствовать себя живым. После него можно сказать: «Этот день будет либо неплохим, либо чудесным, и никак иначе!».

На этой позитивной ноте меня прервал Али, который зашел к нам, держа кастрюлю, больше напоминающую бочку, с супом.

– Этот суп называется 100 специй, – гордо начал он, – но из-за нехватки ингредиентов в нём всего девяносто три сорта специй. Заранее извиняюсь. Надеюсь, вы мне простите.

Он сказал это так, как будто ожидал, что из-за нехватки семи сортов специй мы проклянём его, юродивого, навеки. Как будто можно заметить такой несущественный недостаток.

– Девяносто три? – недоверчиво переспросила Джесс.

– Да, извини.

– Так много? – всё ещё отказывалась она принимать реальность такой, каковой она является.

– Нет, не много, а катастрофически мало! Но надеюсь, несмотря на это, вам понравится. Я его не плёл, а варил. Такие вещи нельзя просто создать.

Приняв гордый вид, он принялся наливать каждому положенную ему порцию.

Сам суп особо ничем не отличался от обычного бульона. Одна лишь только вода, слегка жёлтоватого цвета. Я попробовал одну ложку только для того, чтобы не обидеть Али. Ни то обидится и перестанет насылать качественные наваждения, чтобы те практически ничем не отличались от оригинала.

Но я явно его недооценил! Уже после первого глотка я почувствовал, что просто не могу не съесть ещё! Такой вкусной еды я не ел с детства, хоть и не имел ничего такого! Разве что, в моих грезах об ушедшем детстве.

Про девяносто три специи Али не соврал. Хоть по вкусу там было не меньше тысячи. Наверное, просто у меня недостаточно хороший вкус, чтобы оценить каждую из девяносто трех цветовых, ничем не похожих друг на друга, гамм в одной ложке. Всё равно – это было нечто невероятное. Через несколько секунд я умолотил всю миску и закричал:

– Восхитительно!

На самом деле, ни русский, ни какой-либо другой человеческий язык не мог полностью описать восторг, в который я пришел после этого божественного блюда.

– Спасибо, ради таких слов стоило стараться, – по лицу Али было видно, что он доволен ничуть не меньше моего. А казалось бы, от чего?

Оглядевшись, я увидел, что все миски пусты и рожи девочек исполнены отдохновения и благоговейного трепета перед шедевром.

Видимо, на радостях, они проглотили языки, и теперь молча, одними лишь глазами, просили добавки.

Я съел ещё одну миску, затем ещё одну. После третьей я взял себя в руки и съел ещё десять. Мой желудок так не радовался никогда. Каждая его клеточка была исполнена специй, которые переходили одна в другую так быстро, что я едва мог это почувствовать. Оставалось лишь продолжать и слепо верить, что это не закончиться никогда.

Через час мы поняли, что весь суп закончился и едва сдержались, чтобы не расплакаться. Но, сдержав слёзы, огляделись по сторонам.

Вокруг меня лежало двадцать семь пустых мисок. Рядом с Лидой сорок три. Куда мне до неё. А вот Чарли, эта негодница, успешно сопротивлялась всеобщему безумию, и рядом с ней было всего девятнадцать мисок. Джесс съела столько же, сколько и я. Каждая миска был где-то по пол литра. Посчитайте сами, насколько велик был наш аппетит.

Али, видимо, тоже не выдержал и присоединился к нам. Рядом с ним было двадцать одна миска. Он сидел, скорчив такую же смешную, радостную и отчаянную рожицу, что и мы.

Не знаю почему, но всё это показалось мне настолько смешным, что я не выдержал и громко заржал. Смеялся и веселился как в последний раз, всегда бы так.

Смех оказался заразительным и все здесь присутствующие присоединились к этому безумному хору. Здесь все тембры голосов смешались в один. Бас переходил в сопрано. Тенор в контральто. Это было завораживающе.

В тот вечер мы все просто сидели, пили чай, съели трехмесячный запас еды на каждого. Говорили один за другим никого не стесняясь, открыто, не скрывая своего счастья. А потом все дружно смеялись до утра.

Когда я более-менее успокоился, то понял, что впервые в жизни, плакал от радости. Такого не было никогда. До этого момента я был уверен, что невозможно быть настолько просто счастливым, чтобы заплакать. А нет, даже на такие чудеса, оказывается, способен человеческий организм. А ведь кто мог подумать.

Пристально вглядевшись в окружающих, я понял, что они тоже не сдерживают слёз. Так радоваться можно было только во сне. И если я сейчас проснусь где-то в конце октября и пойму, что всё это был лишь сон, глупая фантазия, мимолетное наваждение, которое я, скорее всего, забуду, как-будто это скучная книга, уже завтра, то я с уверенностью смогу сказать: «Это был лучше сновидение. Сон, оказавшийся более живым и насыщенным, чем вся моя прошлая, казалось бы, почти бесконечная жизнь».

Прислушавшись к животу, я понял, что всё-таки наелся. А, казалось бы, что просто невозможно накормить такого обжору-хохотуна, как я. Но мне очень хотелось пить, поэтому, моё затуманенное эйфорией сознание взяло вверх над языком и пролепетало:

– Может, пивку?

Али с упреком посмотрел на меня. Недавняя улыбка почти полностью слезла с его глаз. По нему было видно, что сейчас начнётся итальянский скандал с пощечинами и изысканной бранью.

Но обошлось.

– Пиво – вредный напиток. Но это ещё ничего. Гораздо хуже то, что оно делает с людьми. Если им злоупотреблять, то оно выводит их из себя, и они становятся ещё более мерзкими, чем они есть на самом деле. И если уж тебе так сильно захотелось напиться, то у меня есть бутылка отменного рома. Он ещё быстрее затуманивает разум, но хотя бы элегантнее. Я люблю больше крепкие, выдержанные напитки. Есть в них что-то настоящее.

Я не разделял его мнение насчёт пива, но спорить не стал.

– О, я только за, – быстро сказала Джесс.

Али без промедления встал и скрылся в другом зале, где начал что-то шумно искать. И почти так же быстро он вернулся, никто и слова не успел сказать. В его руках была очень старая бутылка с обветшалой, белой наклейкой, где лаконично было написано: «RUM»

– Ром от кампании «Дж. Рей и племянник». Пятьдесят четыре тысячи долларом, между прочим. Но мы можем себе позволить и не такое. Самый дорогой ром в мире и единственная, настоящая вещь в этой комнате. Всё остальное: только качественная иллюзия. Но ром, что ни на есть, настоящий. Мне, кстати, этот самый «племянник» подарил.

– А почему – единственная? – совершенно искренне спросила Чарли, совсем не предавая значения цене рома. Скорее всего, она бы не отличила ром за двадцать долларов, от рома за пятьдесят четыре тысячи долларов. – Разве ты и все мы – не настоящие?

– В каком-то смысле да. Все мы лишь иллюзия, которую даже мне сложно было бы создать, но которая всё ровно, рано или поздно, просто превратится в прах. Я в этих вещах разбираюсь. Но я сказал «самая настоящая вещь», а вы, надеюсь, не считаете себя вещами.

– И почему ты любишь, так называемые «настоящие напитки», когда сам мастер наваждений? – все ещё продолжала Чарли и говорила это всё с тоном школьной учительнице, которая поставила себе целью бытия завалить ученика.

– Потому что, как сказал самый лучший фальшивомонетчик из всех, кого я знаю: «Каждый, кто связывает свою жизнь с подделками, больше всего в жизни стремится к истине». И был, как никто, прав.

Учительница поняла, что завалить ученика у неё не получится. И, с грустным видом, поставила ему в журнал заслуженную «А».

Когда мне было четырнадцать, я сошёл с ума. Если, правда, до этого имел здравый рассудок. С годами, как и должно быть, это прошло. Я снова начал жить, хоть давно уже был мёртв. Но теперь, здесь и сейчас, после доброй горы сожранной еды и рюмки самого дорого и настоящего рома, я снова, раз и навсегда почувствовал, что снова жив. Вот, что чувствовал Иисус, когда воскрес.

– Знаете, – вспомнил я фразу из давно забытой книги, слова и сюжет которой навеки были утрачены во времени и затерялись в моей голове, где, собственно, ничего долго не задерживается, – мне у вас так понравилось, как в детстве. Хоть в детстве ничего такого не было.

– Спасибо. Сочту это хвалой своего рома. За такие слова и стоит открывать подобные бутылки.

– Именно так.

Сказал, взял рюмку и выпил ещё. Этого хватило бы, чтобы захмелеть. Но, видимо, в этой палатке нельзя, ни наесться, ни напиться. Все-таки, хороший было ром. И пока мы пили, Чарли прошептала мне на ухо:

– Я в этом не разбираюсь, но на вкус, мало чем отличишь от того дешёвого рома у нас дома.

Ответ не заставил себя долго ждать:

– Может, оно так и есть. Кто знает, на что способен человек ради первого впечатления. И как говорила Шанель: у вас никогда не будет второго шанса произвести первое впечатление.

Она засмеялась и отвернулась. Было похоже, что ответ е       вполне устроил. А я мог продолжать пить этот ром, не боясь охмелеть, наслаждаясь вкусом и зная, что больше никогда себя так не почувствую. И это был самый настоящий рай…

Я был не пьян.

И всё же, это было неописуемо хорошо. Но я, все же, попытаюсь описать это.

Всю жизнь я был замкнут в стеклянный куб с ребрами по метру. Через него всё было видно, и я мог смотреть на мир через грязное, немытое стекло. Только когда шёл дождь и мыл мою тюрьму, я мог смотреть на мир сквозь чистое стекло. И только дождь, и снег был мне по душе. Но я все еще продолжал смотреть на него только с одной стороны через стекло, пусть даже чистое, и считал, что знаю мир. И всю жизнь я был заперт в нём, сидя на корточках, не имея ни единой возможности подняться. И это было ужасно. Ужасало даже не само сиденье, а то, что я видел через него. Я видел людей, которые сидели в таких же кубах, как и я. У одних, они были сделаны из метала, и пробить их было невозможно. Другие сидели в кубах из дерева. Они могли выбраться, найдя того, кто сожжет их крепость. Но они бы сгорели сами – такова цена за истинную свободу. Другие говорили: моя тюрьма – моя крепость. И жили, размножались, умирали. Жрали. Срали. Ржали. И в отличие от меня, они боялись, что куб когда-нибудь развалится. Они не хотели сбежать из Шоушенка, они боялись, что их выпустят. И они будут вынуждены остаться наедине с этим миром. Всё понимая. Ни от кого, не завися. И мне приходилось жить с ними и иметь с ними отношения. Мы, бывало, гуляли, общались, смеялись. Но в глубине души я всегда испытывал отвращение ко всему, что в них. Это чувство нередко шло против меня. Но люди были не настолько злопамятны.

Вот так и жил. Коротал дни. Перечитал тысячи книг. И никогда не создавал того, что не хотелось бы сжечь. Даже встреча с Чарли и переезд в Новый Орлеан не помог мне толком. И продолжал жить в этом кубе, делая вид, что ничего не происходит. Порой, сам верил себе. Но это была ложь – её рук дело. Лишь недолговечная иллюзия. Правду и только правду, какова солона она ни была, как любил говорить сударь Мусоргский.

Гори он в аду.

И вот, только сейчас, находясь в кругу самых дорогих мне людей, попивая превосходный ром, после сытного обеда, уставившись на древнего пророка Али, я понял, что мой стеклянный куб треснул. Его больше нет. Теперь, я свободен. И стоили этому кубу треснуть, как на меня навалилась волна эстетического ужаса. Дескать, а что дальше?

Раньше, всё было понятно и просто. Я точно знал, что доживу до завтрашнего дня. Не знаю, откуда, но знал. И всё повторял сначала. Даже после невообразимых, выше описанных, событий, я знал, что куб меня защитит. Он со мной. Теперь, я не имею ни малейшего понятия, что случится через секунду. Я был одинок. Это ли свобода – вечное одиночество?

И вот, Зеленая Дверь Уэллса открылась передо мной. И я увидел, почему главный герой того рассказа,так боялся войти в свою мечту, скрывающеюся за дверью в стене. Так я и стоял на пороге, не зная, куда идти. «Намазал сопли на кулак и вперед, Люся», – не так ли говорил Николай Петрович. И я намазал эти грешные сопли на кулак и двинулся вперед. Не зная куда, не известно зачем. Но вперёд…

Я поставил рюмку на стол и извинился перед Али. Он отмахнулся, мол, ступай, басурманский шайтан.

И я ушёл.

Выйдя на улицу, с новой силой, на меня набросилась печаль. Она рвала и мою душу и раскалывала разум. Ведь только теперь я могу называть себя Извасом Фрайем, а ведь раньше не мог. То был не я. Теперь, все будет иначе.

Я почувствовал, как чья-то рука коснулась моего плеча. Я оглянулся, чтобы послать наглеца, разрушившего мое одиночество. Но там оказалась всего лишь Чарли. Я вздохнул, опустив глаза. Раскрыл, было, рот, чтобы что-то сказать, но она нагло перебила меня, не дав сказать ни слова.

– Что делаешь? – тоскливо спросила она.

– Тот же вопрос я хотел задать тебе.

– Я говорю с человеком, о котором знала всё. Он создатель своей собственной судьбы, а я – его спутницей. Но теперь, он стоит на перекрестке дорог и может пойти куда угодно, только не назад. Что с тобой?

– Ничего.

– Ты обманываешь меня, – вздохнула она и положила руку на моё плечо, – Всегда, когда говорят «ничего», человек врёт. Он может испытывать любые чувство, но никак не их отсутствие. Человек без чувств – не человек.

– Я уже давно не человек. И как же ты могла этого не заметить?! Теперь, я нечто другое.

– Нет, ты ещё человек, дорогуша. Перестать быть человеком гораздо труднее, чем тебе кажется.

Больше всего мне хотелось закричать во всю глотку: «Нет, ты не права! Как ты можешь не видеть?! Я преодолел в себе человека». И зная Чарли, не стал этого делать. Это было бессмысленно. Пытаться переговорить девушку, то же самое, что не дать ей сидеть в душевой больше десяти минут. Бесполезное занятие.

Поэтому, вместо споров, я лишь сказал:

– У тебя есть, что почитать? Очень надо.

На самом деле нет. Но ведь надо чем-то её занять.

Она улыбнулась, достала из-за пазухи нетолстую книгу и протянула мне с лицом отличницы, протягивающей родителям дневник с «отлично».

– Бернар Вербер, – читаю я название, – «Империя Ангелов».

Вздохнув, открываю на первой страницу:

– «Все когда-нибудь умирают. И вот, я умер» – оригинальное начало.

Затем, я открыл случайную страницу и прочитал первую попавшеюся строчку:

– «Ты и я – вместе, против идиотов». Как про нас писали.

Замечательные слова. Захлопнув книгу, возвращаю ей.

– Спасибо, но мне очень хочется спать. Оставим нашу с тобой войну с идиотами до завтра.

И не дав ей ничего сказать, развернулся и ушёл.

А палатке было темно и тихо. Как раз то, что нужно для моего всегда больного рассудка…

Мне снилось, что я стоял посреди белой комнаты, где было только три простые вещи: потолок, стены и пол. Да и их существование было крайне сомнительно. На меня внезапно нахлынула беспричинная паника. Я всегда боялся белого цвета. Не знаю почему. Просто он мне сильно не нравился. Разве что, цвет бумаги. Но это был совсем другой белый. Это был окрас листов, ожидающих, пока ты дашь им смысл. А этот белый был агрессивным.

Захотелось закричать, да так, чтобы я проснулся и навсегда забыл об этом сне. И уже почти открыл рот, когда в комнату зашли два человека в белом. Да что за напасть-то такая! Только у одного был белый пиджак, рубашка, галстук, штаны и даже белая обувь. А второй был в белой олимпийке. Белый спортивный костюм. Даже не представляю, что было на уме у человека, надевшего полностью белый спортивный костюм.

Именно поэтому мое природное любопытство взяло вверх над инстинктом самосохранения. И оно всё ещё пыталось достучаться до меня: «Беги! Беги, пока не поздно!». Но я ответил ему: «Да помолчи ты. Дай послушать, что говорят эти два чудака». Тогда самосохранение махнуло на меня рукой и ушло плакать в дальний угол от горя – такой я у него плохой.

– Все очень плохо, – начал человек в смокинге.

– О, сегодня без мата. Какой сюрприз, – с насмешкой ответило существо в спортивном костюме.

– Заткнись уже, Их!

– Люблю, когда меня называют моим эстонским именем: Ванемуйне.

– Да хоть Бэс, достал уже.

Ванемуйне… Ванемуйне… где-то я уже слышал это имя. И где?

И тут, моя память подвели меня и я вспомнил. Это был бог музыки в эстонской мифологии. От этого мне стало не по себе.

– И всё это из-за некроманта? – спрашивает бог музыки.

– Ну, а из-за кого ещё? – обидчиво ворчит его собеседник, – он мне и раньше не нравился. Еще до того, как узнал о его существовании. А теперь, просто… ну, ты понимаешь. Ну нельзя так со мной. Я же хрупкий.

– Мало ли, что могло с тобой случиться.

– Армия Олимпа повержена. Асы заперлись в Асгарде. И не представляю, какая сила нужна для того, чтобы Один встал в наши ряды. А Иисус, впервые на моей памяти, окружил себя ангелочками и пускает к себе только Аллаха. Конечно, что ещё может быть со мной не так?!

– Признай, могло бы быть и хуже.

– Да куда ещё хуже.

– К примеру, некромант, вместо того, чтобы заставить олимпийцев отступить, перебил их всех. Потом, разделил бы свое войско. Половину бы отправил на Асгард, вторую на Эдем. И сейчас пробил бы оборону Одина и Иисуса.

– И такое могло быть? – он резко повысил голос, полный нескрываемого ужаса.

– Могло бы быть ещё хуже.

– Да как???

– Он мог бы быть сейчас здесь.

Знали бы они. Но при этих словах, чудак в смокинге чуть было не упал в обморок. Но Ванемуйне успел его схватить и привести в чувство.

– Да успокойся ты, Сергей, лучше, чем терять сознание, о того, чего нет, делай то, что нужно. А что не нужно делать не нужно.

Я засмеялся. Оказывается, эстонское божество читало Алана Милна, а точнее, его «Вини Пуха». Вспомнил детство, называется. А потом понял, что засмеялся вслух.

Оба уставились прямо на меня. Подумал, что всё. Дни мои сочтены, потому что сейчас меня испепелят два сумасшедших божка. Но никакой реакции с их стороны так и не последовало. Сначала обиделся, дескать, как так, что на меня и внимания не хотят обращать?! Затем понял, что они меня не видят и не слышат.

Чудесно.

– Какой-то ты ранимый, – продолжал Ванемуйне, – знал бы, предпочёл вообще с тобой не встречаться.

– Это я ранимый! – закричал он, – ты такой беззаботный. На всё тебе по-фиг, вечно я должен всё расхлебывать за нас обоих. Я не могу просто так успокоиться!

– Зря ты так говоришь. На меня положено ничуть не меньше обязанностей. Просто я отношусь к ним по-другому. Если к важным делам относиться, как к шутке и делать их с улыбкой, то может получиться совсем неплохо, и даже лучше. И стресса меньше, и нервов. А у нас нервы, сам знаешь, не железные.

Его собеседник медленно приходил в норму.

– Так, значит, олимпийцы отступили и показали всю свою беспомощность перед некромантом, – его лицо побледнело, но он выдавил из себя улыбку и кое-как продолжил, – олимпийцы, асы, крылатая эдемская нечисть и вот мы, все оставшиеся, сейчас разобщены. Не самое подходящие время, чтобы противостоять столь сильному врагу. Могу себе предсатвить, ка кон сейчас видит у себя в палатке и с армией лучших стратегов всех времен готовит атаку.

Или спокойно спит, – мысленно добавил я, – и видит очень странный сон про двух озабоченных чудиков. Эх, жизнь-жестянка.

– Вот бы в старые времена, – продолжал всё тот же, – тысячу лет назад, когда все мы были едины и могли дать хороший бой, выступить единым фронтом. Тогда бы, его армия давно лежала в земле.

– Но в прошлый раз всё было почти точно так же и мы победили.

– Какой ценой.

– Победа стоила того.

– Возможно, но кто тебе сказал, что всё будет точно так же, как в прошлый раз?! Некромант стал опытнее. Его армия – намного больше. Мы – слабее. Если стены Эдема падут, но все остальные потеряют всякую надежду. Нет, мой друг, перед лицом столько опасного врага, мы, все до единого, должны позабыть старые обиды и объединиться, с тобой или без тебя.

– Какие красивые слова! – его собеседник засмеялся, так, что почти не упал на пол, – а теперь, попробуй это сделать! Силенок объединить их, не хватит, ни у тебя, ни у меня, не у нас обоих вместе взятых, да ещё и в кубе!

– Это правда, но ведь есть какой-то способ? Его не может не быть.

– Конечно есть, правда, понятия не имею, какой.

– А почему нам нельзя не атаковать врага, – призадумался Сергей, – подождать, пока он сам не сделает первый шаг, разобраться в его мотивах. Понять, куда он хочет ударить. И хочет ли он ударить вообще.

Может, он просто хочет кофе и кроватку, – подумал я.

И тут же словил два любопытных взгляда, направленных в мою сторону. Они так пристально поедали меня взглядами, что мне стало неловко. А вдруг, я без одежду?

Теперь, я в точности понимаю, что означает, «смотреть, как баран на новые ворота».

У них были такие смешные, обескураженные лица, на которых так и читалось: «Что? Что ты здесь делаешь? Тебя здесь быть не должно! Это невозможно! Да как же так?!».

– Что?.. Кто ты? – неожиданно придя в себя, просил Ванемуйне.

Несмотря на удивление, в его голосе слышалось явное безразличие, которое, как известно присуще многим богам. А так же спокойное отношение ко всему, что происходит в мире. Свой человек. То есть, бог.

Это я сейчас говорю об этом совершенно спокойно. А тогда, мне стало по-настоящему страшно. Я не знал, что должен делать. Будучи сильно подавленным ужасом, я потерял всякий инстинкт самосохранения и без того обидевшегося на меня, и оставившего подыхать одного.

– Я Один, – совершенно спокойно, сам себе удивляясь, ответил я.

– Один?! Ты вернулся?! И первым делом зашёл сюда?! – они быстро переглянулись. Удивления и топографического кретинизма у них стало намного больше. Его можно было соскребать ложечками с их испуганных лиц. Та ещё дрянь, крайне не советую.

– Нет, меня просто так зовут.

– Тогда… кто ты на самом деле?

– Честно? Не знаю. Одни говорят, что человек. Но я им не верю. Все просто завидуют, что я освобожден быть одни из них, ведь моя фамилия переводится, как «освобожденный». Поэтому, считайте меня блуждающим духом.

– Да, ты не человек. Человек не может находиться в этой комнате, так что, скорее всего, ты и есть дух. Но как ты попал сюда?

– Этого я тоже не знаю. Я просто заснул, – я понял, чтонужно рескро прекращать говорить только правду. Ни к чему хорошему эта вредная привычка не приведет, – просто заснул и очутился здесь. Но я на вашей стороне и могу помочь в борьбе против некроманта.

– Например? – недоверчиво спросил Сергей.

– Я очень часто пролетаю над местностями, где располагается армия некроманта и слышал краем уха, что они готовят воздушную атаку на Асгард.

– Асгард невозможно взять быстро! Такого никто не сможет сделать, – возмутился всё тот же Сергей, как будто я сказало какую-то несусветную глупость.

– Его целью не является захватить Асгард, – вздохнул я, – он не глупец. Он посылает маленький, штурмовой загон с целью убить Одина.

Сергей и Ванемуйне переглянулись.

– Если ты не врешь, – сказал прототип Диониса, – то только что спас жизнь Одину.

– С чего мне вам врать? Вы мне приятны, не то, что остальные. Поэтому, я буду вашим союзником, – сказал это и понял, что говорю правду.

– Как мы можем тебя отблагодарить? – спросил весь сияющий от радости Сергей.

– Не надо благодарности. Вы знаете, у некроманта очень быстрый внутренний темп. От вчера до сегодня, для него вечность. Поэтому, каждый день он придумывает что-то новое.

Последние слова я произнес почти шепотом. И на них это произвело странное впечатление. Все бы так относились к моим глупостям, мир бы давно рухнул. Слава эволюции, что в мире не так много экстремистов, которые готовы воспринимать мои слова в серьез.

– Конечно, если ты намекал на это, мы будем приходить сюда.

– Замечательно, – в моем голосе прозвучали нотки искренней радости.

Хотя, это могло вызвать подозрение. Но каким-то образом я понимал, что они знали, что мне можно доверять. Это боги, а не люди. Им можно доверять. Хотя, на счёт Сергея, я не уверен.

И все ровно, жизнь – это игра. Так почему бы не сломать систему и сыграть по своим правилам?! Например, помочь врагу победить тебя. Хотя, я не мог назвать их врагами.

В это мгновение, я почувствовал, что падаю в пропасть. Комната потеряла свои очертания, а два чудика в белом казались лишь тусклыми бликами.

Вскоре, всё исчезло.

Я снова оказался в неизвестном и непонятном пространстве. Тут было два варианта: либо это новый, никем не изведанный мир, либо пространство между мирами. Вероятность второго варианта было намного выше, так как даже я не могу себе представить демиурга, который построил бы мир, где не было б ничего. Даже ничего здесь не было. Был только я. Это было холодное и не гостеприимное место. Но, не смотря на все недостатки этого пространства, я знал, что могу идти куда захочу и обязательно куда-то попаду. Здесь было тесно, но просторно. Здесь было тихо, и тишина была такой громкой, что мне пришлось закрыть уши. Это было ужасно, но как чудесно! Я мог попасть в любое время и любое место. Никаких ограничений не существовало. Даже вся галактика было еле заметной точкой на непостижимо огромной карте моих возможностей. Я должен был выбрать путь. И я стал перед выбором: отправиться в путешествие по мирам и увидеть больше, чем живые и мертвые, когда-либо родившееся вместе взятые, но не иметь при этом шанса вернуться домой. Или, бросить все, и вернуться. Очень много людей выбрали бы бесконечность. Но много ли людей захотят вернуться домой, когда перед ними могущество, несоизмеримое даже с богами?

Наверное, они просто не стояли никогда перед подобным выбором, хотя часто думали об этом. И я оказался единственным.

И все же, я предпочел дом, где меня ждут, бесконечности, которой я не нужен.

Казалось, когда выбор сделан и я возвращаюсь в палатку, где я заснул, больше не будет подобных путешествий. Но вскоре, к счастью, оказалось, что я ошибся. Ведь только место, которое, казалось, ты знаешь, как свои пять пальцев, может по-настоящему тебя удивить. Что, собственно, оно делает до сих пор…

Проснулся я от лучей солнца, которые нагло ворвались в мою палатку и нарушили мой покой. И где теперь мое право на личное пространство? Никогда не думал, что буду дискриминирован солнцем.

Так или иначе, но мне все же пришлось вставать.

Нет ничего лучше зимнего утра в Новом Орлеане, когда из окна доноситься и звуки уличного саксофона, и летит на встречу свое судьбе аромат кофе со сливками, которому все ново орлеанцы радостно кричат «Hellow!», а потом грустно добавляют «Good bay»… И нет ничего хуже утра в люое время года, в любом месте земного шара, даже самого желанного, когда тебе не дали выспаться.

– Черт, черт, черт! Как же меня всё это достало! – подымаясь с кровати в своей квартире, говорил я окружившим меня стенам.

На самом деле, речь моя была более пламенна и непристойна, но будем соблюдать цензуру.

И тут, неожиданно для себя, стоя у плиты с варящемся кофе, я понял, что нахожусь в своей квартире.

Нет! Этого не может быть! Значит, все эти чудеса, происходившие со мной в последнее время и забившие до крови мою больную голову – сон?! Такого никогда не было! Как? Почему?

Я чуть не расплакался. От позора меня спас голос Чарли.

– Или скорее, ни то на работу опоздаешь.

Я окончательно вошел в уныние. Работа! Ненавистна работа! С ней, как казалось, покончено навсегда. И я, от избытка эмоций, закричал. На мой отчаянный рев пришла посмотреть вся округа. Точнее, Чарли пришла посмотреть что, да как. И, если получиться, успокоить маленького ребенка, случайно забредшего в её дом.

– Чего разорался? Кошмар приснился?

– Нет, очень хороший сон, но, к сожалению, я проснулся и осознал, что живу в совсем другой реальности.

– С просвещением! – с издевкой сказала она, что аж стало тошно, – но долго не горюй, тебя Али ждёт.

Я не поверил своим ушам. Все-таки, я сошел с ума.

– Что? – тупо переспросил я.

– Говорю: иди, тебя Али ждёт.

– Но ты сказал, что мне надо на работу.

– Ну да, а разве, это не твоя теперь работа: быть воином зла и строить планы по уничтожению мира. Только десяти будь дома.

– Конечно, не работа. Работа от слова «раб». Уничтожение мира – это так, хобби. Работа – это такое ненавистное место, где тебе платят зарплату, чтобы ты мог купить бензин и добраться до работы. А ещё на хлеб с водой, чтобы с голоду не подох и мог работать больше.

Я усмехнулся. Она улыбнулась и в ответ сказала:

– Уж не подумал ли ты, что из-за того, что мы перенесли свое войско в Новый Орлеан и его окрестности, занимающие пол Америки, всё, что с нами произошло – сон?

– Нет, конечно! – быстро соврал я, – просто по-настоящему хороший сон приснился, – и я не врал, хотя, это уже смотря, что брать за правду, а что нет.

– Конечно, конечно, – я получил дозу саркастического взгляда и кивка, – ладно, давай быстрее. Ты на самом деле опаздываешь. И сразу предупреждаю: всё, что ты видишь – реальность. Ну что, страшно?

– Очень! – я улыбнулся и вышел за дверь.

Там было полно народу. Все ходили, шныряли туда-сюда. В кои-то веки, Новый Орлеан стал пристанищем для всего живого и неживого человечества. У меня сразу возник вопрос: где они все так разместились? Но, видимо, нашли способ.

Я прошел по давно знакомым мне улицам, которые, на моей памяти, никогда не были так переполнены. По старым дорогам и тайным ходам, я вышел на Бурбон стрит. А уж здесь царит полный разврат. Если раньше отдельные кадры демонстрировали свои женские достоинства по ночам и то, только за бусы, то теперь они делали это абсолютно бесплатно, да ещё сред бело дня!

Умершие не испытывают ни возбуждения, ни стыда. Только радость, что могут ходить и полное повиновение моей персоне. А ведь, разогнать не могу. Ведь где мне потом собирать их? Это вам не зомби. Те, хотя бы, не ходят голышом…

Я поспешил убраться от этого безобразия как можно подальше. Нужно иметь большой опыт в исследовании Нового Орлеана, чтобы найти дорогу, которая так или иначе, но не вела на Бурбон стрит. Но я нашел её! На ней было не так много людей и более менее, пристойно. А ещё эта улица была примечательно одним из сотен ново орлеанских джаз клубов.

С первого взгляда ничем не отличишь от обычного заведения в этой области.

Но!

Есть очень важное свойство этого заведения – это было место, в котором, по моему мнению, готовят самый лучший кофе в городе. Возможно, я преувеличиваю, но не оценить талант здешнего баристы превращать чёрный песок и горячую воду в самый изысканный напиток и уникальный напиток, просто невозможно.

Именно поэтому я и выбрал это место. И ещё из-за непопулярности улицы. Людей здесь всегда мало. Даже сейчас, во время самого лютого перенаселения в истории города, здесь нашлось место у барной стойки.

Я сел и сказал знакомому мне уже бармену: «Еспрессо». Тот понял меня, уважительно кивнул и принялся за свою работу.

А тем временем, я развернулся на сто восемьдесят градусов, чтобы созерцать играющее на сцене джаз-трио. С моего места все было прекрасно видно. Контрабасист, тромбонист и трубач. Трубач пел, а потом, во время проигрышей, помогал своим партнером. Играли они старое, но знакомое мне «Kiss of fire» Луи Армстронга.

Give me a kiss to build a dream on

And my imagination will thrive upon that kiss

Sweetheart, I ask no more then this

A kiss to build a dream in fire.

Give me a kiss before you love me

And my imagination will feel my hungry heart

Leave me one thing before we part

A kiss to build a dream in fire.

Уловил я первые два куплета вечной песни сердца. Такого никогда не было со мной. И только когда злополучная чашечка с еспрессо оказалась у меня в руках, я понял, что на сцене играет сам Луи Армстронг собственной персоной. Как же я раньше не догадался! Ведь величайшего джазмена, последнего, из века марширующих оркестров Нового Орлеана и самого знаменитого. Пожалуй, ещё более популярного, чем Боб Диллан.

Когда он пел третий куплет, его глаз выпал, и он не смог его поднять, потому что всецело был занят игрой и не мог отвлекаться. И тот глаз так и остался висеть на нерве, как маятник, качающийся вправо, влево, вправо, влево. Когда песня была завершена, Луи вправил глаз обратно, поклонился под ликующие аплодисменты и снова начал петь. На этот раз, что-то другое.

В середине игры, глаз снова выпал и начал вертеться.

Это было настолько противно, что я почувствовал, что не смогу даже взять второй еспрессо. Редкость для меня. Но это прошло и я заказ ещё.

– Так сильно нравится кофе? – спросил мой сосед.

– Не твое дело! Да, нравится, но мы живем в демократической стране, где люди вольны сами выбирать себе оружие для самоубийства! И я горжусь этим! – внезапно для себя самого тираду на английском, совсем не скрывая акцент, наверное, для убедительности.

Наверное, глубоко в душе я думал, что больше шести чашек кофе в день – вредно для здоровья. Ну разве не бред?!

И только после всего этого, я понял, что рядом со мной сидит Али.

– Что ты здесь делаешь? – быстро просил я, чтобы он не успел обидеться. Лучшая стратегия.

– Нет, что ты здесь делаешь?

– Пью кофе, слушаю музыку, – я сделал глоток из маленькой чашечки и посмотрел в сторону сцены, чтобы показать, что не лгу, – А ты?

– Тоже, как и ты, слушаю Армстронга. Давно его не слышал. В смысле, вживую. Жаль, что такие талантливые люди живут меньше двух сотен лет и умирают всегда намного раньше, чем успеют мне надоесть. Например, Моцарт и Паганини… Но не буду утомлять тебя историей моих знакомств. Все мне всё равно не рассказать, а по мелочам не имеет смысла. Просто скажи: ведь разве все хорошие люди не эгоисты, что так рано умирают?

– Те ещё сволочи, – подтвердил я, – но большие эгоисты те, кто живет долго и всем назло. От таких и избавляться жалко, сами ведь такие, и терпеть мерзко.

– Это да. Но у меня беда: люди мне слишком медленно надоедают. Сначала умирают, а потом, лишившись их, избегать и так нельзя. К сожалению.

Я заметил, что тот тоже пьет еспрессо. Поэтому, я заказал ещё два кофе и начал разговор с чистого листа.

– Почему мои солдаты ходят голые по Бурбон стрит? Это как минимум непристойно.

– Да? А я-то думал, что тебе будет все ровно. Прямо как мертвецам.

– Так это ты все организовал?

– Да нет, просто не стал вмешиваться. Просто, понимаешь, этим существам скоро умирать. И помирать массово. Так пусть повеселятся, пока могут.

– Почему умирать?

– Разве не понятно?! мы ведем войну с богами. А в этом деле без жертв не обойтись.

– Кстати о жертвах, у нас ведь остались мессершиты?

– Осталось и много! Если будет мало, ещё сделаем. А зачем надо?

– Я решил: нужно Асгард брать.

От этих слов у Али чуть было не выпала чашка еспрессо из рук.

– Экий ты радикальный! – одобрительно заметил он, – но для того, чтобы взять Асгард штурмом, нам потребуется в миллион раз больше мессершитов, чем у нас есть сейчас. До тебя мне бы в голову не пришло, что кто-нибудь способен на такое. Ты смотри, я ведь умереть от истощения могу!

– Не нужно брать Асгарл силой. Асы не настолько важные враги, чтобы терять на них пол армии…

– Когда это ты успел стать стратегом?! – нагло перебил он меня, но заметив, что я не закончил, внимательно продолжил меня слушать.

– … поэтому, необходимо отправить штурмовой отряд, чтобы пробить оборону асов и убить Одина.

– Убить Одина?! А ты, случайно, не обезумел от тонны кофеина, что выдул?

– Не обезумел. В этом вопросе можешь быть спокоен.

– Но каким способом ты хочешь, чтобы маленький отряд пробил непробиваемую оборону и убил неубиваемого?

– Большой армией это сделать практически невозможно – признаю. Маленьким во много раз сложнее, но на этот случай, у меня есть план.

– Да? – он уставился на меня с надеждой на идеальную идею, способное сделать невозможное.

Эх, знал бы он.

– Асгард – самый высокий из миров, не так ли?

– Да.

– Но для Вселенной понятие абсолютной высоты отсутствует, так?

– Я не астрофизик, но думаю, что так.

– Значит, есть пространство, которое было бы выше Асгарда.

– Даже если так, то к чему ты ведешь?

– Большая армия слишком заметна, но вот маленькая смогла бы пролететь высоко над Асгардом, а потом быстро спикировать вниз на место, где находится Один и облить его волной огня.

– Если бы бога можно было убить так легко.

– Не обычного огня. Ты ведь сможешь сделать пули, способные убить бога?

– Смогу… но не до конца уверен, что получится убить даже маленького божка, а уж Одина… Боги, всё таки, бессмертные. Да и к тому же, эта безумная идея обречена на провал, так как никто и никогда не поднимался так высоко, чтобы быть незаметным даже для асов. И самолеты будет обстреляны, когда будут замечены, если до того их не уничтожит Тор или Один. Да, здесь Тор будет самым непреодолимым препятствием.

– Но шанс-то есть?

– Шанс есть всегда. В данном случае – один к миллиарду.

– Хм, шансы выше, чем я предполагал. Думаю, что стоит попробовать.

– А ты ещё более безмен, чем казался! Ладно, мне то что?! Я же все равно не умру. Если у нас все получится, а это невозможно, то считай, что война уже выиграна. А если нет – то и пусть. Даже не капля, а молекула в море, если решил посылать туда отряд. Разве что, пилотов жалко. Они ведь по-любому не вернуться. Все до последней штуки там и останутся. Ничего, что я уже так отношусь к солдатам, что штуками их считаю?

Я не ответил на его вопрос.

– Да, но это как в шахматах: жертвуешь малым ради полного контроля над доской. Хотя, я плохо играю в шахматы. Да что там говорить, вообще, мои познания заканчиваются на правилах игры.

– Сейчас это и не важно. Вот только. Кого брать в отряд элитных камикадзе?

– Командиром будет Нестеров. Говорят, хороший был летчик. Пусть возьмет себе только хороших пилотов, сколько посчитает нужным для успешного завершения миссии.

– Хорошо.

– Тогда, сделай-ка достаточно пуль.

– Уже завтра будет готов. Но после этого, мне придется покинуть тебя. Это моё последнее поручение.

– Что случилось? – не на шутку перепугался я, так как Али стал мне почти братом, после того, как накормил мой желудок и душу, что даже самая щедрая бабушка сказала бы: «немного ли?».

Как, все-таки, легко получить моё доверие.

– Я икал своего брата, так как все когда-либо живущие собрались здесь. Но последняя надежда оказалось тщетной. Среди твоих воинов его нет.

– Брата? Ты, случайно, не про…

– Мухаммеда. Но сегодня, мне приснился сон, в котором я нашёл место, где все это время находился мой брат.

– Мало, что могут сказать твои сны, – подумав, добавил, – А где?

– Не в этом мире, – горько сказал он, – и сомневаюсь, что в соседней галактике. Да, мне предстоит совершить большое и опасное путешествие. Мое тело станет ветром, пройдет по улицам Бухары и Мекки, и отправится в другую реальность.

– Но зачем тебе искать Мухаммеда? Зачем он тебе нужен? – я не оставлял попыток отговорить его. Но напрасно.

– На то есть воля Аллаха.

Гибкий ответ. Везде сгодится.

– Но подожди, – все никак не мог успокоиться я, – если ты сейчас находишься здесь, в моем войске, соответственно, ты воюешь с богами. А насколько я знаю, Аллах – бог. Значит, он твой враг.

– Аллах не может быть моим врагом. Он мой покровитель. А я – первый муж, принявший ислам и посвятивший жизнь служению мусульманству.

– И раз так, ты мой враг?! – я насторожился.

– Да нет, – он громко заржал, – ты мой друг.

– Но как ты можешь быть другом двух враждующих особей?

– Ты не воюешь с Аллахом, а он не воюет с тобой. В моем сне я видел твоё будущее. И поверь, оно совсем другое, не то, что ты о нём думаешь. А моё присутствие в твоей судьбе законченно. Я больше не нужен.

– Но я – зло! Моя миссия: убить всех хороших и бросить мир в пасть Мирового Змея.

– Добро и зло… что одно для других – зло для других. И в волшебных сказках вся разница между феями и ведьмами – это только возраст и внешность. И поверь мне: твоя судьба, как и ты сам, настолько безумна, что и не передать! Да и зачем?! Сам узнаешь, когда настанет час. Всё самое интересное только впереди, старый друг!

С этими словами он вышел и ушел. Как будто его и не было. Он скрылся в толпе. Может быть, он – всего лишь очередное наваждение? Да фиг его знает. В этом вопросе никогда правильно не угадаешь. Соответственно, зачем думать?

Я совсем загрустил. Даже музыка все ещё играющего Армстронга не могла меня развеселить. Мечты покинули меня, все до последней. Я позвал бармена и всунув ему десятку. Тот рассмеялся, оставив меня в недоумении.

Увидев мой ошарашенный вид, тот сжалился надо мною:

– Зачем мне деньги? Зачем мне вообще нужны деньги? По сути, это просто бестолковые зеленые бумажки с картинками. Раньше, я бы с удовольствием взял бы ваши деньги. Но недавно я понял, что от Смерти деньгами не откупишься, а самые дорогие вещи в этом мире – бесплатные, например, закат. Вы когда-нибудь выделим чудака, который бы собирал деньги за право полюбоваться закатом? Так что, можете смело отапливать квартиру своими деньгами, никто в городе их не возьмет.

– Тогда, за что вы работаете?

– Потому что мне это нравится. Вы думаете, я бармен? Я хозяин заведения. И могу вас заверить, что мне ничего от вас не нужно, кроме улыбки.

Фантастика. Я одобрительно улыбнулся и убрал десятку в карман, поблагодарил за угощение и вышел. Луи украсил мой исход изумительным финальным аккордом, который ещё долго звучал у меня в голове, пока я шел по улице.

Не зная, куда себя деть, я зашел в филармонию (а здесь появилась? Сколько раз проходил здесь, и, казалось, знаю каждый булыжник на этой улице, а тут, откуда не возьмись, появляется громадное здание. Наверное, Али, на прощание, решил сделать мне подарок в качестве очередного наваждения). Я прошел в зал и занял одно из немногих свободных мест в партере. Плату за вход с меня, опять-таки, не взяли. Вот всегда бы так.

Оркестр начал играть увертюру. Это было нечто торжественное, величественное, героичное, восхитительное… и до безумия утомительное. Впрочем, как сама жизнь. Как только музыканты не засыпают под подобные произведения. Мне самому всё время кажется, что те, кто взялись писать симфонии, просто старались высосать как можно больше из пальца (не все, разумеется, далеко не все, но большинство, так сказать, слушать противно и до боли в бедрах и позвоночнике тошнотворно). Мало гениев. Такой наш век. Что поделать.

Но уже через полчаса, весь этот ужас благостно закончился, и я вздохнул с облегчением. А со мной и весь зал.

В момент всеобщего счастья, вышла дикторша и с торжественным голосом сказала:

– «Мелодия тишины».

И сделав это с таким видом, что сейчас сбудутся все мыслимые и не мыслимые звуки и образы навалятся на нас волной и утопят в под собой, удалилась за кулисы. Ей на смену вышел мужчина в средних лет в костюме и жабо, которое идеально сочеталось с его черными волосами и уставшим от тяжелой жизни лицом. Аристократ, ничего не скажешь. Я мысленно прозвал его Гоголем. Потому что по нему видно было, что тот композитор, жестокий к своим детям. Не одну, скорее всего симфонию на заднем дворе сжег.

Гоголь сел за белоснежный рояль. Отодвинул крышку и его пальцы коснулись клавиш, практически неразличимых на всепоглощающем белом фоне.

Сейчас, – думал я, – неверное, будет второй концерт Рахманинова. Мало ли, что там сказала дикторша. Могла и напутать. Такой вид нужно принимать только когда играешь Рахманинова или Моцарта.

И так, руки мастера коснулись клавиш и… ничего не произошло. Его две руки, как белые снежинки, просто лежали на клавишах, не двигаясь и не нажимая их. В зале воцарилась полная тишина. Мне показалось, что никто даже не дышит, в страхе нарушить молчание. Хотя, если присмотреться к аудитории, то можно понять, что те не дышали уже много лет.

Такого напряжения и в тоже время спокойствия я не чувствовал никогда. Поразительно, как хорошо сочетаются нервы и блаженный трепет. Нет, я все же что-то слышал. Понимал, что если в зале хоть кто-то моргнет, то это услышат все здесь присутствующие. Эта тишина смерти. Молчание. Вакуум. Пауза. Кофе-брейк от жизни. Все нужна такая пауза. Всем нужна тишина. Никто не догадывается, как она необходима, чтобы просто жить дальше. Как глоток свежемолотого крепкого кофе поутру, после беспокойного сна, когда уже благополучно обнаруживаешь, что превратился в мерзкое, жуткое насекомое. У Замзы не было этого глотка. Поэтому, все так плохо обернулось.

Через девять лет… извиняюсь, минут, руки маэстро Гоголя сошли с клавиш. Тот встал, поспешно поклонился и быстро удалился за кулисы, чтобы даже силуэта его здесь не было.

На его место вышла дикторша и все так же гордо произнесла: «Вы слушали мелодию тишины».

После этих слов зал взорвался аплодисментами. Все так ликовали, что как-будто, маэстро сыграл нечто воистину великолепное. Что-то такое, что не сыграл бы сам Паганини. Это было правдой. Но спарится с этим произведением смог бы первоклассник. Ноты ты и так знаешь. Точнее, знаешь, что есть только одна нота, которая звучала за тысячи лет до твоего рождения, и будет звучать, когда тело твоего правнука обратится в пыль. Нота спокойствия. Восьмая, самая важная нота.

Парень, сидевший рядом со мной кричал: «Это восхитительно! На бис! Браво, маэстро!» Будто ничего не сыграть намного лучше, чем сыграть.

Научится играть – сложно. Научится играть и ничего при этом не сыграть, делая вид, что сыграл, при этом убедить всех, что сыграл шедевр – ещё сложнее.

Я рассмеялся. Просто так – от душ. Гоголь так ничего и не сыграл, но зато поднял мне настроение и примирил с реальностью, с чем, пожалуй, в нынешней обстановке не справилось бы даже еспрессо, если его не будет чрезмерно много.

Встал и ушел, как ни в чем не бывало. Я вылечился, доктор.

Стоило мне только выйти на улицу и посмотреть на филармонию, чтобы в который раз убедиться, что она существует, я обнаружил, что смотрю на обыкновенный дом, каких Новом Орлеане тысячи. За моей спиной никогда не было никакой филармонии. В сущности, этому городу и не нужна филармония. Он сам, как одна большая сцена, ан которой всегда идет концерт. Но филармония нужна была мне, поэтому она появилась. Дело житейское. Я развернулся от обычного дома и со счастливым видом направился домой.

По дороге подул ветер. Что-то в нем было. С виду просто ветер. Но как узко мыслит тот, кто считает ветер просто ветром. Ветры – одни из немногих, что воистину свободно и не ограниченно выбором. Он дул мне в лицо и развивая мои немного заросшие волосы. И сам не заметил, как понял простую истину: что бы ни случилось, я смогу это пережить, пока дует ветер. Большего мне, в сущности, не надо было.

И не смотря на это, я все же дошел до дома, но до самой квартиры не дошел. Только стоило мне подойти к двери и дотронуться до руке, как меня сразу передернуло. Я смотрел с отвращением на двери. Не смог бы стерпеть даже Ван Гога, ожидавшего меня за ней. Ты можешь понять?

Не в силах больше испытывать это необъяснимое человеческими словами чувство, я пошел на самый верхний этаж. Там я обнаружил дверь в потолке и лестницу, ведущею к проходу. Проходу, который вел выше, чем это возможно. Недолго думая, я бросил все и полез на крышу.

Здесь было очень светло. Так обычно бывает перед закатом в ясный день. Солнце в это время светило сильнее, чем когда либо. Поверхность крыши была ровная, и я мог без труда бродить по этому странному месту.

На другом конце крыши я увидел Джесс. Она сидела с взбунтовавшимися против системы волосами, решившими, что могут находиться, где хотят. Её лицо было уставлено против ветра, не боясь простудиться. А я просто стоял и смотрел на неё. Она прекрасно понимала, что я здесь, но не удосужилась даже взглянуть в мою сторону. Я подошел ближе и сел рядом с ней на бетонную крышу. И только теперь я заметил дым, потоком, выходивший из её рта и сигарету в её руке. Глаза её были уставлены на оранжево-золотой город. С нашей крыши, особенно с этого самого места, открывался уникальный вид на западную часть города, которая, во время заката, с головы до ног окрашивалась в оранжевый. А небо было покрыто ровными и плавными, разноцветными линиями. Облаками, отбивавшие свет солнца. Весь мир, казалось, полностью был поглощен закатными красками.

Я заглянул себе за пазуху. Не знаю, что заставило меня сделать это. То ли слабое покалывание в этом месте, то ли шестое и седьмое чувство. Не знаю. Но я сделал это, и у меня в руках оказалась маленькая книжечка в мягком переплёте. На обложке я прочитал название: «Послемрак» написано Харуки Мураками. Даже не думая, потому что это лишнее, открыл и начал читать под свет заката в Новом Орлеане, предшественника ночи и гончего, сообщающего, что ещё один ужасный и трудный день окончен. Самое врем для магии

Стоило мне прочитать несколько страниц, как Джесс протянула мне сигарету. Я уже говорил, что не курю и сделал лишь одно маленькое исключение однажды. И я взял сигарету. Что сделано однажды, повторяется. Джесс подожгла край маленькой папиросы, и я закурил, окунувшись в грез наяву.

Мураками не умеет писать интересно. На этом, его недостатки закончены. Да, сюжет хромой, но атмосфера живая, как танцовщица, танцующая танец жизни. «Будешь жить!» – так и кричал он. Как старый уличный музыкант, в прошлом – великий джазмен и решивший вспомнить старину, взорвав город своей трубой. Его книги были наполнены джазом, пропитаны ею, как будто кто-то разлил её на страницы. Мы сидели в тишине, но когда читаешь Мураками, слышишь, как в дали звучит труба, тромбон и старый контрабас, подпевающий им. И шепотом произнесенные слова:

You have got the body

Now you want my soul

Do not even think about it

Say, no go…

Завладев лишь телом, рвешься за душой,

Но здесь ты пролетела: номер не прошёл…

Кривой, но самый правильный перевод.

Уже сколько раз мой рассудок пытался отстоять место в моей голове, но мое сознание упрямо и беспощадно продолжало дискриминировать его. Как бы он не подал в суд за унижение и оскорбление.

И он упрямо продолжал доводить своё мнение. Рассудок – не так вещь, с которой можно обойтись малой кровью. С этим наглым упрямцем нужно сражаться всеми силами, ведь если слишком часто слушать свой рассудок, прислушиваться к разуму, то в один прекрасный день можно проснуться и понять, что всё, жизнь закончилась, а ничего толком-то ты и не сделал. Что прожил свою жизнь как миллиарды других, антропоморфных, ходячих существ, прожившие свою жизнь по наставлению рассудка. Чтобы чего-нибудь добиться, нужна мечта. Что бы появилась мечта – нужно мечтать.

Мечтай!

За это стоит бороться. И пусть никто не станет на твоем пути. Никогда!

А чтобы стать мечтателем, нужно время от времени сходить с ума. Иначе, никак нельзя сохранить здравый ум.

Солнце садилось все ниже. Свет становился в тускнее. Я давно уже докурил ту сигарету. Ей на замену встала другая. Джесс не жалела на меня ни папирос, ни зажигалки. Она даже не поворачивалась ко мне. Просто сидела рядом и не мешала. Я курил не столько ради никотина, сколько ради дыма. Дым – это дыхание. Он тоже дышит. Он живет только несколько секунд, вырываясь из моего рта. Случись эти обстоятельства в другие времена, ни за что бы ни стал курить. Слишком пугает меня рак. Эта медленная, осознанная смерть. Не столько страшна смерть от рака, как понимание, что умрешь. Умрешь и очень скоро. Но жить нам осталось немного. Поэтому, даже такая вещь, как сигарета, не пугали больше меня. Кто знает, что умрет, не боится смерти. Вот и я докуривал свою последнюю папиросу в жизни.

Последний табачный пепел упал на страницу книги, и я отвел глаза. На небе были три послезакатные линии, свидетели сумерек. Темно-синяя вверху, оранжевая внизу и пурпурная посередине. Жаль, что они живут так мало и на смену им приходит лишь мгла, а затем темная ночь.

– Вот ещё один закат прошел, – заговорила Джесс, – один из последних.

– Да, – согласился я.

– Раньше, я никак не относилась к закатам. Закат, ну и что в этом такого? Просто обыкновенный ритуал. Смена караула. Но когда я поняла, что каждый закат может оказать последним или одним из последних, я почувствовала, что их может больше не быть. Вообще не быть. И с каждым днем количество закатов до конца становится все меньше и меньше. Поэтому, я наслаждаюсь ими по-максимуму. Моя лавстори со Смертью даёт результаты. Но это не так важно. Потому что я чувствую, что живу.

С этими словами она развернулась и ушла Я пошел за ней. Мы вместе подошли к своим квартирам. И я, преодолев все чувства, открыл дверь.

Я пытался улыбаться. Не потому что был счастлив и не потому что хотел выглядетьсчастливым. Я улыбался, чтобы доказать самому себе, что способен на хоть какие-то чувства, кроме тоски. А, казалось бы, из-за чего тосковать?! Меня окружают люди, которых я люблю и которые любят меня. Тогда, почему? Потому что все мои мечты почти сбылись. И я разучился мечтать. Я думал, что свободен. Думал, что разбил стеклянный куб. Тот самый, метр на метр. Но ошибался. Я по-прежнему был взаперти. Я по-прежнему чах и умирал от тоски.

Мне на встречу вышла Чарли. Она улыбалась. В её руках была всё та же её любимая кружка с совенком, которая была наполнена кофе с молоком.

– Как дела? – поспешно поинтересовалась меня, загородив Ван Гога.

– Нормально, – быстро соврал я.

И быстро, чтобы ничего не говорить и ничего не объяснять, прошел в свою комнату и лег спать. Как сказал один мудрец: «Что-то непонятно? Или спать!» И был абсолютно прав. Но это была бессонная ночь. Не то время, чтобы спать. Но ничего не в силах с собой ничего поделать, я продолжал лежать. Когда я окончательно поверил в то, что не засну никогда, я заснул. И впервые за долгое время, мне ничего не приснилось.

На следующий день утро было таким же ужасным. Каким оно бывает всегда. За ним стоит вся людская жизнь. Кофе, Чарли в халате и без макияжа, сонные поцелую в щеку. Если бы все так и продолжалось, я забыл бы, что со мной что-то особенное происходило в последнее время. Но обстоятельства, почуяв неладное, поспешили напомнить о себе.

Без стука и приглашения, ко мне в квартиру ворвались русские летчики. Если ты понимаешь, что это, то понимаешь и то, как сильно я вляпался.

– Мы готовы послать всех на… – продолжать я не стану, ты и так все понял правильно, – … просто скажите, где находится это чёртов Асгард?

Ах да, точно. Штурм Асгарда и покушение на Одина. Почто вылетело из головы. И да, хороший вопрос: никто не знает близ какого села Асгард искать?

– Не знаю, – честно сказал я им.

– Тогда, что нам делать? Мы не можем лететь туда, не знаю куда.

– Да-да, сейчас, дайте, я что-нибудь придумаю.

В такие момент полезно иметь при себе Али, который, как показал опыт, имеет ответы на любые вопросы. Да, к тому же, спросонок голова у меня работает на пятьдесят процентов меньше, чем после полудня. Не повезло мне.

Но идея быстро пришла в голову.

– Давайте так, – начал я, – я пошел спать, а вы просто летите вверх.

– Что? – они переглянулись, не в силах понять мой гениальный план.

– Сейчас, я не знаю где Асгард. Но когда я сплю, то знаю. А самое лучшее то, что во сне я в силах влиять на реальность.

– То есть… – до них начало что-то доходить.

– Я стану ветром, а вы летите туда, куда он подует.

Никогда не думал, что скажу такой бред. Но что более абсурдно, чем реальность?!

– Только помните, – предупредил я угрожающим тоном, – летите только по ветру и только вверх.

– Но в полете невозможно определить, куда дует ветер!

– А вы найдите способ. Другого пути нет. А теперь, быстро марш отсюда. Летите вверх. А я пойду спать.

С этими словами я выставил их за дверь, а сам со счастливым лицом пошел спать. Точнее, бороться за них. Эх, как бы мои солдаты не сочли меня шизофреником и не решили взбунтоваться против меня. Впрочем, это будет даже веселее…

В воздухе витала злоба. Я ощущал это каждой своей молекулой. Вдалеке я увидел странной формы силуэты, которые летели медленно, то и дела следя за оттоками ветра. Я направлял их вверх и в сторону Асгарда. Они летели туда, куда я велел. Разве что, следовало дуть сильно, чтобы они услышали. Я подталкивал их, подымая всё выше и выше. За небеса и звезды. Но для меня высота не была препятствием. Для меня, высота – это просто симулякр. Пустышка.

Я был везде. Я знал точно местоположение каждой песчинки в этом мире. Все беспокойно двигалось, подозревая о своей скорой кончине. Но от меня никому не скрыться.

Вдалеке уже виднелись стены Асгарада. Теперь, самолеты летели прямо вверх, пытаясь взлететь выше, чем это только возможно. Плевать, что это невозможно.

Что есть высота – иллюзия. Этому научил меня Али, пророк праведного ислама, религии, ведущей к богу, а не к убийствам в её имя. Бог тоже иллюзия. Он существует ровно столько, сколько в него веришь.

Я изо всех сил дул в спины своих воинов, чтобы предать им сил. Но высота была слишком большой. В один момент, даже моих сил оказалось недостаточно. Всё оказалось в их руках. Но годы практики доказали своё! Не смотря на законы физики и препятствия, самолеты взлетели, с безумием и восторгом камикадзе. Они были выше абсолютной высоты. Выше абсолютной иллюзии, а значит, в реальности.

Это было пространство, где был один только туман. Видимость была нулевая, и великие асы надеялись только на меня. Мои силы были тоже не безграничны, а вместе, которого нет, они вообще иссякли. И я смотрел вниз, пытаясь интегрировать, соединять, по фрагментам, пусть нечуткую, но картину реальности.

Удача была на моей стороне, премного ей благодарен. СО стороны земли, я обнаружил блик. Только он и мог быть великим Одином. Знать наверняка это было невозможно. Но я просто знал. Реальность – хрупкая вещь. И она поддается сильным. Как я захочу, так оно и будет. И пусть сами выкручиваются потом.

Один был за границами своего дворца. Ага, покопался, дорогуша! Теперь не скроешься!

Я пытался направить сигналы своим солдатам, но вместе, которого нет, ветер не дует. Поэтому, мне пришлось стать уманом.

Это было сложнее, чем заснуть. Чтобы стать туманом, я должен был отказаться от своей привычной реальности. Своего образа жизни и идеалов. Даже на самое короткое время это сделать было непросто. Настолько сильно я был связан с землей своими предрассудками. И ведь я был самим ветром, а не каким-то человеком. И я уже почти сдался.

Мои асы уже почти пролетели место, где стоял бог воинов. Времени было катастрофически мало. Его едва можно было измерить парой секунд. Я видел, что опускаю руки. Но подобное поведение противоречило мне. И тогда я понял простую истину: чтобы стать кем-то другим, достаточно просто перевернуть свои идеалы наизнанку.

Я люблю свободу. Не правда, я всегда говорил, как Кафка: моя тюремная камера – моя крепость. Я люблю буйство. Ложь! Я спокойнее унитаза, когда хозяев нет дома. И тут я почувствовал, что меняюсь. Я поверил во все это. И вся реальность подчинилась мне.

Я наслал на своих воинов туман наваждений. Они поняли, что нужно делать. Все, как один, направились вниз…

Подобно невесть откуда взявшемуся урагану, мои асы обрушили огонь на Одина. Никто не ожидал атаки, особенно в таком месте и на такую персону. Поэтому, в нашем распоряжении оказалось три секунды, пока жители Асгарда сообразят, что произошло. А когда осознали, пустили на пилотов весь свой гнев.

Не удивлюсь, что от тех не осталось даже пепла. Никогда я не видел такого. Внушающее зрелище. Но несколько очередей успели выйти из пулеметов и направились прямо в Одина. Тот удивленно созерцал события. Видимо, он сам не ожила подобной развязки. А когда понял, что находится под угрозой, было уже поздно. Пули продырявили его доспехи и в его груди оказалось пару чёрных дыр. Когда ветер развеял пепел последнего самолета, Один упал. Он не мог этого предвидеть. Даже его руны подвели его…

Вокруг него собрались все его воины, оказавшиеся поблизости. Один поднялся на ноги, хоть и был ранен.

– Мы думали, что они нападут с земли, – начал говорить Дионис, – мы и представить не могли, что…

– Все в порядке, – сказал Один, – у меня были раны и посерьезнею. А эти пройдут через пару часов. Но если бы вы не предупредили меня, то я, скорее всего, был бы мёртв.

– Однако ты получил ранения, – заметила Афина, – ты должен признать, Иг, что некромант чрезвычайно опасен, если смог провести войска прямо у носа твоих стражей. Используя всего несколько самолетов, он почти убил Одина. А сколько солдат в его армии.

Она вопросительно посмотрела на Тора.

– Несколько триллионов, – выцедил он, – но все они всего лишь букашки. Того, что было сейчас, больше никогда не повторится.

– Вы думаете, что в Асгарде в безопасности и хотите пережить войну в уютной коморке? Один, ты ведь бог воинов, вестник битв, это совсем на тебя не похоже. Что произошло? Разве этого не достаточно, чтобы выступить вместе с Юпитером против него? Некромант показал, что вы у него на ладони.

– Да, мы думали, что Асгард неприступен, – подтвердил Тор, – и теперь, мы знаем наше слабое место. Больше такого не повторится.

– Будет и не один раз! Разве вы не ведете, что некромант знает о ваших слабых местах. Он противник, куда опаснее даже самого Локки. В один миг, он проникнет сюда и перебьет вас всех. Поймите, сидеть за стенами – жалкая трусость. Вам нужно объединиться с нами и ангелами. А уж вместе…

– Кто бы говорил о трусости?! А кто сам сбежал от некроманта, когда понял, что не справится?! Если олимпийцу настолько сильны, как ты говоришь, Паллада, то почему вы бежали? Вы слабы.

Афина пронзила его огненным взглядом.

– Если хочешь увидеть мою силу, Тор, только скажи и на тебя обрушиться вся ярость Олимпа.

– Да?! Посмотрим. На что способен твой огонь, против моего молота…

– Хватит! – воскликнул Один, – вы как людские дети. Вместо того, чтоб воевать против общего врага, вы соритесь, уменьшая наши силы.

– То есть, ты согласился вступить в наш союз? – спросила Паллада.

– Нет, но это временно. У нас свои проблемы – у вас свои. Не нужно нас вмешивать!

– Но ты же сам сказал, что…

– Я сказал: «Не нужно нас вмешивать!».

– ты всегда был моим другом, Один и самым мудрым из всех, кого я знала. Но теперь… разве это не мудро – объединиться против врага?

– Это мудро только с твоей стороны, Паллада, с моей же, есть другой выход…

– Какой?

– Мои руны говорят, что нужно ждать. Но когда придет время, все силы Асгарда вступят в бой.

– Но разве покушения на тебя – это не знак, что пора действовать?

– Нет. Нападение на меня – просто показательное представление большого ребенка, ещё не до конца осознавшего сою силу. По крайне мере, я так думаю. Я почти уверен в том, что так называемый «некромант» даже не желает мне смерти.

– Ты обезумил, – произнесла диагноз Афина.

– Как ты смеешь говорить так с великим Одином! – возмутился Тор.

– Пустяки, – успокоил того Один, – но ты, Паллада, должна вернуться на Олимп. Смотри туда. Там ты гораздо нужнее. Здесь тебя не ждет ничего, кроме разочарования. Я чувствую, что время битвы ещё не пришло. Но когда придет, не сомневайся, асы сделают то, что должны сделать. К тому же Афина, все ещё может изменится. Странная штука, Судьба. Не зря она женского рода, потому что только женской логикой можно её понять. Никогда заранее не знаешь, где повезет. Кто окажется другом, а кто врагом…

Я проснулся.

И, конечно же, я проиграл, но я и выиграл! Убивать Одина – последнее в списке грязных дел, которые я планировал совершить, если не высплюсь. А раз уж я поспал, значит, миру ничего не угрожает.

Пусть поживет ещё, окаянный, до следующего утра.

После утреннего кофе и легкого завтрака, ко мне в голову пришла идея сделать то, что я не дела больше ста лет – пробежаться. Вот такие идеи иногда заглядывают в буйное мое сознание. Но, видимо, я забыл тот прискорбный факт, что мертвецы, заполонившие улицы, просто не дадут мне ни то, что пробежаться, а и походить спокойно без приступов закричать на всю улицу: «Так, в мире слишком мало патронов, чтобы перебить вас всех. Так что, вставайте поплотнее!». Впервые за много лет я решил сбросить пару килограммов, а мир явно показывает, что хочет видеть меня не в форме. Вот и славно! Но все ровно, может, не стоило ему угрожать?

Но меня, где-то потерянного в толпе, откапал Александр Македонский. Как он это сделал, не знаю. Самая правдоподобная версия, что у него в кармане завалялся лишний глаз Саурона.

Вид у бедняги был самый несчастный, как будто он сильно меня подвел.

– Господин, – начал он, чуть не рыдая. Зараза, заразительно, – мы не сомгли убить Одина.

Я чуть было не засмеялся.

Хвала эволюции, пронесло.

– А с какой стати вы решили, что я собираюсь его убивать? Попугать – да, убивать – ни в коем случае! Пригодится ещё, несчастный.

– Что? – он скривил тупую рожу, выражая этим жестом всю свою обескураженность происходящими событиями. Как и я, в общем-то.

– Что слышал, дорогуша. А теперь, пойди, вытри слёзы, съешь конфетку, пожуй жвачку, пусти воздушного змея и выпей чего-нибудь крепкого. Водки, например. Ну, или пойди Вербера почитай. Говорили, что вставляет похлеще водки. Понял?

– Да, – сказал он, испытывая идеологический кретинизм в самом чистом его виде.

– Так, сгинь с глаз моих.

Он ушёл, не меняя выражения лица. Позорит меня. И вот что мне с ним делать?

Вскоре, он скрылся из виду и я остался один. Совершенно один. Назад пути нет. Меня окружали миллионы людей, но все они были какими-то не такими. И я ощущал в огромной толпе бесконечное одиночество, убивающее все изнутри.

Быть среди бесполезных людей и чувствовать себя самым несчастным среди них. Мои друзья (а они у меня были?), моя Чарли, теперь казались мне сущим пустяком, ненужной мелочью и это дикое болезненное состояние из которого рождается безумие и называется свобода?

Если да, то намного лучше всю жизнь быть рабом и мечтать о свободе, как о чём-то недостижимом. Умереть без нее, но имея смысл жизни. Полжизни работать. Полжизни сидеть в интернете. Работать, чтобы когда-нибудь накопить себе на гроб. Жениться, чтобы меть кого-нибудь под рукой, сколько бы она не забирала денег и не жаловалась на мелочи. И чтобы иметь детей. Они нужны, чтобы убить огромное количество времени на их развитие, а в конечном итоге получить такое же жалкое создание, как и я. Конечно, они могут бороться. Но все сводится к одному.

Просыпаться. Пить кофе. Идти на работу. Приходить домой. Ужинать. Смотреть телевизор. Если повезет – заняться сексом. Если нет – спать. И так изо дня в день. Из года в год. Из десятилетия в десятилетие. Пока во рту не останется ни одного зуба. Пока коже не превратится в эластичный мешок. Пока задница не будет отрываться от дивана, а глаза от компьютера. Да. Хорошая жизнь. И здесь нет никакого сарказма. Нет ничего лучше, ничего не хотеть и не о чем не думать. Хорошая веешь. В хозяйстве пригодится. Ни то дела были бы у нас совсем плохи. Как говорил Эразм Ротердамский: «Великая хвала тебе, о спасительница жизни и демиург счастья, и спасительного безумия! О Мора! О Глупость! Слава тебе во век!».

А потом умрешь. Чтобы забыть все, как плохой сон. Это лучше, чем жить в выдуманном мире. Лучше, чем искать истину, которая, по сути, лишь жалкий симулякр. Нет её. Просто плыть по течению. Не имея ни судьбы, ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Но жизнь сложнее, чем хотелось бы.

Я все ещё шел по переполненной улице. В руках у меня был горячий кофе с корицей, запах которого доходил до самого моего носа и стирал из памяти все плохое. Только он и я.

В моих ушах были наушники. И мелодии, игравшие в моей жизни огромное значение, все были разные. Там было что-то важное. От Ramstain переходила к Шопену. От Skillet к Бетховену. Дебюсси сменялся Beatles и Pink Floid. И все мелодии, даже неразборчивые звуки Дебюсси, вызывали у меня незабываемые эмоции. Я жил этой музыкой, лишь изредка отрываясь на ароматный кофе, который сварить, могут только в Новом Орлеане, только на этой улице. Я понял все, что хотели объяснить музыканты. От брутальности Ramstain до импрессионизма Дебюсси. И я понял, почему эти капризные безумцы, эти люди, пишут музыку.

В этом мире есть вещи, описать которые невозможно. Старые добрые слова: «Дао, выраженное словами, не есть настоящее Дао». Но есть семь нот и этого достаточно. Музыка начинается там, где заканчиваются слова…

Придя домой, я сразу же лег спать, потому что во всем остальном не видел никакого смысла…

Я снова оказался на границе между реальностью и чем-то другим. Мгла здесь имела материальную форму и представляла собой липкую массу, которая обволакивала меня с ног до головы. Она была кисло-горькой на вкус, но эта кислота была приятной. Как стопроцентная арабика. Вроде кисло, вроде горько. И все же хочется ещё и ещё, потому что здесь, если можно назвать это местом, было на удивление спокойно. Самое спокойное из мест, которое мне приходилось видеть. Мягкая подушка из материального мрака не пугала, а наоборот, приводила в чувство. Не усыпляла, а приводила в сознание. Никаких звуков здесь не было, и быть не могло. Все, что было здесь, было тем, от чего отказались все остальные миры. И мир изгой стал прекраснее любого. Потому что, будучи сам отвергнутым, не отвергал никого. Он был пристанищем для всего прекрасного, что не имело дома.

Вскоре, мгла медленно начала отступать и вокруг образовались белые пятна. Когда мглы не стало вовсе, я понял, что нахожусь в той самой комнате, где познакомился со своими врагами и стал их другом.

– Мы ждали тебя, – сказал Дионис.

– Мое имя Сергей, если я забыл тебе сказать, – представился таинственная фигура, похожая на человека практически во всем, но таковым не являвшимся.

– Что это за бог такой?

– Сергей? Это не бог. Это мой слуга, – рассмеялся бог вина.

– Помолчал бы. А как нам называть тебя?

Он был уже совершенно другим. Я не слышал в его голове ничего, что слышал в прошлый раз. Только были только незнакомые голоса. И подумать не мог, что возможно так быстро измениться.

– Гест, – сказал я.

– Хорошо, гость, – мягко произнес Сергей, – для начал, я бы хотел поблагодарить тебя за помощь. Ты очень помог нам, предупредив об атаке. Как мы можем расплатиться собой.

Я задумался. Не каждый день удается попросить что угодно: от брелка для ключей, до собственной маленькой вселенной.

– Я хочу, чтобы вы удовлетворили мое любопытство и сказали, что произошло с дядечкою Иисусом?

Мои собеседники переглянулись.

– Зачем тебе это?

Хороший вопрос. Я должен был подобрать хороший ответ, иначе моей конспирации пришел бы конец. Впрочем, в мою голову довольно часто приходят неплохи идеи, поэтому я ответил:

– Яне хотел этого говорить, но вы меня заставили. Я – представитель другой силы. Не богов и не людей. Моей целью было изучить обе стороны. Именно поэтому, меня называют Гестом. Людей я уже достаточно изучил. Плозии дела с ними. Теперь, пришла ваша очередь.

Они непонимающе переглянулись. Черт, почему они так часто переглядываются? Меня это беспокоит.

– Как нам понять, что ты не врешь? – спросил Дионис, – обычно, мы сразу видим, где ложь, а где правда. Но здесь что-то не так.

– Это очень легко! Я не могу быть вашим союзником, так как придерживаюсь нейтралитета. И в тоже время, готов поделиться любой информацией о некроманте или не о нем. Как пожелаете. Я не скрываю от вас ничего. Потому что исход вашей битвы мне абсолютно безразличен.

Будь мои собеседники людьми, они бы начали много подозревать и допрашивать. Но они были богами и сразу выводили всех на чистую воду. Они посмотрели на меня и поняли, что я не врал, хоть немного не уточнял.

– Если ты узнал информацию о нашем м передал её нам, то есть, предал их, то что мешает тебе предать нас? – все ещё подозрительно смотрел на меня Дионис.

– Это элементарно! Я полностью изучил ваших врагов и теперь они мне совсем не интересны. Это оказалось не так сложно, как я думал. Другое дело – вы. За вас я пока не брался. Но будьте уверенны, что ни одно слово, сказанное вами не будет применено против вас. Я не передам информацию ни некроманту, ни одному из его миньонов. Я бы ничего не делал и без клятвы, но вы вынудили меня поклясться. Впрочем, мне не трудно. Только, чтобы вам было приятно.

– Словесной клятвы маловато. Ты должен поклясться перед лицо всех богов. Тогда, мы сможем рассказать тебе все, что знаем. А взамен, ты поможешь нам победить некроманта. Надеюсь, ты не против?

– Как вам будет удобно. И так, как там клянутся перед лицом всех богов?

– Все очень просто. Просто ты должен сказать вслух: «Клянусь перед лицом всех богов и порази меня молнии Зевса, если нарушу данное обещание» и дело с концом.

– И… что будет, если я нарушу обещание?

– А ты не успеешь. Только откроешь рот и от тебя мокрого места не останется. Бездонная пропасть поглотит тебя.

– Эффективно, – признал я, – а что, это действует только в этой комнате.

– Нет, это обещание действует во всех мирах. Просто, чтобы оно имело эффект, его нужно принять здесь.

– Ладно, была не была, – я набрал в грудь побольше воздуха и произнес на одном дыхании, – клянусь перед лицом всех богов и порази меня молнии Зевса, если нарушу данное обещание, что ни некромант, ни кто-либо из его приспешников не услышит из моих уст то, что узнаю здесь и сейчас.

А хороший бы из меня вышел оратор.

– Нужно добавить «Dixi», – сказал Сергей.

– Dixi.

Раздалась молния и стены содрогнулись, как при землетрясении. В моей голове пробежала мысль, что сейчас всё рухнет и провалюсь неизвестно куда. Попаду в какой-нибудь из миров с враждебными жителями и останусь там с концами. И это ещё в лучшем случае.

Но ничего не произошло. Все вернулось в свое русло и снова успокоилось.

– Что это было? – спросил я таким тоном, каким спрашивают про погоду утром.

– Ничего особенного, – ответил слуга Диониса и улыбнулся, – просто ты дал клятву и теперь мы можем полностью доверять друг другу. Твоего слова теперь можно не бояться.

– А как мне понять, что вы не предадите меня.

– Боги не обманывают.

– Хорошо, но скажите, как эта комната не развалилась?

– О нет, её не так-то просто разрушить. Самые могущественные создание из всех миров пытались это сделать и, как видишь, ни одной царапины!

– А зачем им нужно было разрушать эту комнату

– У каждого были свои причины. Но по большей части потому, что и было не выгодно, что бы она существовала.

– Почему? – чем больше они объясняли, тем больше я чувствовал, как становлюсь тупее из-за понимания того, что я так неграмотен в отношениях между мирами.

– Эта комната уникальна тем, что стоит сразу между всеми мирами. Но в то же время ни один мир не имеет права заявлять свои права на эту комнату. У этого места никогда не было и не будет владельца. Она не принадлежит даже самой себе. Сложное положение. По-логике, это комнаты вообще не может существовать. Каждый могущественные колдуны всех миров, во все времена считали делом чести уничтожить её. Но даже у сильнейшего из них было меньше шансов, чем у трёхлетнего человеческого мальчика разрушить дворец одним ударом гусиного пера. Много колдунов потеряли всё и даже на шаг не приблизились к цели. Теперь, об этом месте знают немногие. Так как все давно плюнули на это дело да и к тому же, что в этой комнате кроме её местоположения и силы обещания нет ничего особенного. Ни прошлого, ни будующего.

– Так почему вы собираетесь здесь?

– Здесь уютно. Никто не мешает. А почему люди ходят в кафе? Только здесь мы находимся бесплатно и наслаждаемся вечным гостеприимством этой комнаты.

– А здесь нельзя остаться жить? Наверное, нет, потому что тогда, наверное, здесь бы было много народу. Мало я знаю людей, готовых отказаться от такой халявы. А боги, видимо, могут.

– Нет, не могут. Собственно, боги в вопросах морального качества не сильно опережают людей. И мы тоже никогда не брезгуем. Но ты правильно сказал, что здесь нельзя долго находиться. Максимум – одна ночь.

– А здесь существует понятие «ночь»?

– Для комнаты – нет, а для нас – да. Видимо, это сложно объяснить, но нужно ли?

– Это лишь любопытство.

– У этой комнаты нет хозяина. У нас он есть – Время. Проше говоря, Времени не нравится, что мы долго задерживаемся здесь. Погуляли и хватит, хорошего понемножку.

– Немного не понятно, но не суть. Так, как насчёт Иисуса, вы не забыли про него?

– Нет, – сказал Сергей, – что ты хочешь знать?

– Да можно всего понемножку. Как дела, как погода, как работа, как семья?

– Странные вопросы. Боюсь, что вряд ли смогу ответить хоть на один из них.

– Да я пошутил. А ты, бог смеха, разве не понимаешь юмора?

– Можно и так сказать. Я бог вина и музыки. Аполлон разбирается в юморе и часто шутит про то, что я, как ни старайся, никак не могу опьянеть и познать радость пьяного безумца.

– Не такое уж и проклятие.

– А это уже, с какой стороны посмотреть. Видишь ли, я очень долго наблюдал за пьяными. Да что там! Я был на всех вечеринках, когда-либо утроенных человеком. Вино, которое пьянит хорошо – превыше всего! Такая уж у меня работа. Самое сложное быть одновременно в нескольких местах одновременно, но этому можно быстро научиться. Я не мог себе позволить пропустить и одной: от диких брачных игр палеолита до рок концертов. Так вот, почти везде там было алкоголя в избытке. С тех самых пор, когда один растяпа забыл виноградный сок на пару месяцев и тот скис, у людей есть вино. И с тех же пор человек не отрывает рта от кружки. Вскоре, этот напиток распространился везде и присутствовал на всех застольях. А во время чумы практически вся Европа и Азия позабыли о существовании воды из-за заражения. Все пили только вино и эль. Сколько же в те времена было пьяниц! Да, соглашусь, тёмные были времена. Куча народу отправилась в вечность и теперь стоят в рядах войска некроманта. Но даже в те времена люди умели веселиться. Этого у них не отнимешь! Насколько помню, пьяными в те времена были почти все и всегда. Их можно было понять: жизнь была ужасной! Средняя продолжительность жизни – двадцать восемь лет. Это примерно несколько секунд. Да и канализации не было. Все, что исходило из них, они выбрасывали в окно на улицы и не мылись никогда. Пьянствовать начинали с пеленок. Вроде, человеческим детёнышам теперь не дают, а жаль. Веселые были ребята. Соответственно и настроение, несмотря на времена, было позитивное. Все танцевали и смеялись, даже не подозревая, что все плохо. Глупость – полезная вещь, в хозяйстве пригодится. На следующий день, все умирали от чумы, но вчера-то повеселились, как в последний раз! В общем-то, это и был последний раз. Тёмные времена прошли, но привычка осталась. Спирт и алкогольные коктейли были лишь вопросом времени и не заставили себя долго ждать. А в последние пару сотен лет люди сделали огромный прорыв – оказывается, нет более лучшего лекарства от депрессии, душевной боли и терзаний, а так же скуки, чем алкоголь. Во все времена бедняг, страдающих от неразделенной любви, было предостаточно. Процент самоубийств по этому поводу тоже был впечатляющий. Но к счастью, люди быстро поняли, что если объект их терзаний не хочет быть с тобой. Просто надо выпить за это. Тоже хорошие были времена. Квартал не был кварталов без местного пьяницы, самого несчастного, а значит, счастливого человека. Проблемы решались сами собой. Просто зашел в бар, выпел водки и на сорок процентов меньше горя. А чем ещё служит процент, написанный на бутылке?! Ну, ещё это зависит от того, что именно ты пьешь. Не прошло много времени, как пьянство вещью культурной. Например, спартанцы поили этим пойлом своих рабов, а сами никогда не употребляли. Через две тысячи лет в культурных салонах на тебя смотрели, как на сумасшедшего, когда ты не пил. Ну, какой был без шампанского? Так вот, в те времена я приучился к современной культуре и понял наконец-то богатых людей, которые со времен римской империи очень часто заглядывают в бутылку. Все высшее общество, как я понял в те времена, лишь куча медленно разлагающихся трупов, которые скрывают смрад за духами, свои низость за благородством, некомпетентность за хорошими манерами, а боль за бутылкой крепкого спиртного. Вся их жизнь – само притворство. Все бедные пьют от отчаяния, что не могут быть богатыми. Все богатые пьют, потому что одинокие и не могут отказаться от своего богатства. Наблюдая за этим, я пристрастился к гениальному изобретению: попкорну и часто ел его, наблюдая за ними свысока. Шоу, где ломаются человеческие жизни, мечты и сердца. Как одни хотят того, что выбрасывают другие. Какая красота, не так ли?

– Согласен, – признался я после его монолога, – маскарад людского притворства. Имел случай наблюдать за ним.

– И как, тебе понравилось?

– Не то, что бы, но я отлично повеселился. Теперь, конечно же, мне всё равно. А разве боги не свободны от притворства?

– Нет, конечно же! Я же говорил тебе, что ничем мы почти не отличаемся от людей. Разве что, могуществом.

– И в чём же оно отображается, это ваше притворство?

– Мы, боги – народ простой. Мы любим менять облики и являться к людям в них. Как и люди, мы меняем внешность почти каждые семьдесят лет. Так интереснее. А индивидуального облика у нас нет. Вот, к примеру, Зевс. Он, казалось бы, самый старый из нас, а выглядит как мальчишка. А все потому, что облик он сменил совсем недавно. Освобождаться от каких-либо обликов мы тоже любим, но прибегаем к этому нечасто.

– И почему?

– Наскучило.

– Разве?

– Ты правда хочешь послушать?

– Да.

Оба довольно переглянулись.

– Лишившись облика, мы перестаем быть собой и становимся, как говорят люди, мебелью. Уже который месяц (а так хочется сказать «жизнь») меня изъедает тоска. Чёрная. Липкая. По-особенному вязкая. Она, словно слизь, покрывает меня, заплетает, подобно паутине. Я покрыт этой грязью с ног до головы. Этот кокон не просто снаружи – он внутри. Он в сердце. Он, будто людская кровь, бежит по моим бесконечным венам. Тоска заполняет легкие, проникая в каждую клеточку, отравляя сознание, метр за метром. И уже ничего не имеет значения. От этого я, порой, не в силах поднять руку, дабы протянуть её тому, кто, может быть, тянется ко мне, чтобы вытащить меня из этого вязкого болота. Тоска укрывает, словно сарафан, словно крышка гроба в последний солнечный день. Тоска абсолютна. Тоска вездесуща и над ней не властны даже боги. Я смотрю на Землю и не вижу её. Не вижу света. Вместо него наблюдаю струящуюся серость. Лишь темень. Как будто в один момент все краски мира выцвели, побледнели от старости. Солнца не греет… даже не помню, когда грело. Воздух переполнен затхлой восковой гнилью, от чего мне непременно хочется откашляться кровью, подобно жалкому, человеческому больному. Ты растворяешься в ней и не замечаешь, как проходит час, два. Год, век. А ты все ещё на облаках. Не зная, зачем. Просто смотрю. Просто разлагаюсь. Жизнь проходит мимо меня. У меня даже не существование, а нечто хуже, чему даже я не подберу слов. Я уже мёртв, хоть и бессмертен. И жду боя с некромантом, чтобы умереть в бою, скатиться в могилу и избавится от этого чувства. Я мёртв. Мёртв своей могущественной и гнилой душой. Внутри меня ничего нет. Лишь пустота. Белая и бесконечная…

Он умолк.

Сначала, мы просто смотрели друг на друга, не осмеливаясь нарушить молчание, затем, его спутник мелодично добавил:

– Привыкли мы считать, что мудрость приходит с возрастом седин, но иногда приходит возраст один.

– Да, – сухо согласился я, – вы тоже способны испытывать тоску, как и люди,

Голос мой был кислее лимона и ниже впадины. В этот момент я испугался его. Испугался своего голоса – этих странных звуков с лишь мнимым смыслом, который ему придают уши, а не рот. Собственный голос был для меня чужим. Что дальше?

– Испытываем, – подтвердил Сергей, – но не как люди. У людей тоска имеет предел и не длится долго. Даже в самых худших и редких случаях она ограничивается только одной жизнью. А мы бессмертны. Наша тоска не имеет пределов и не ограничивается даже сотней жизней. Она вечна и вездесуща. Божественная тоска.

– А о чём тоскуют боги?

– А о чём тоскуют люди? О всякой маловажной ерунде, не стоящей даже того, чтобы уделить ей час своего бессмертия. О вещах, которые совершенно нас не касаются. Например, о толерантности в Европе. Это их проблемы, а не наши. А так грустно и больно за них. Как будто сам обрёк их на эту бездну.

– Тогда, какой смысл из-за этого тосковать?

– Потому что она маловажна только для нашего рассудка. Для самих нас это хуже тех мук, которые испытал Прометей. Разве ты не тосковал?

– Тосковал. И так, как и вы, по всяким мелочам. Всю жизнь только этим и занимался, но с перерывами, конечно же.

– Перерывами?

– Да, перерывами. Люди называют это «перерывами» эйфории.

– Людская эйфория, я слышал о ней, – с горестью заметил Дионис.

– А разве не испытывал?

– Нет, потому что я не глупый и счастливый человек. Понятия божественной эйфории нет – к нашему большому сожалению. Её могут испытывать только люди и некоторые животные. Счастливчики, однако.

– А вы…

– Вся жизнь – тоска. Глубокая и бессмысленная. Стерильная. Всепожирающая.

Я замолчал, переваривая смысл услышанного. Понятно было, что я испытываю необъяснимую жалость к ним. Мне это совсем не нравилось. И как можно скорее, я сменил тему:

– Так что с Иисусом?

– Он сидит в своей крепости. Окружил себя армией и никого к себе не пускает. Афина, однажды, попыталась встретиться с ним, но её просто не впустили.

– А он так важен?

– Ещё бы! По-моему, только он один смог бы собрать нас всех в одном месте.

Я не ослышался?

– Повтори, что сейчас сказал! – настойчиво попросил я.

– Что именно?

– Последнее.

– По-моему, только он один смог бы собрать нас всех в одном месте.

– Да! – возликовал я.

– Что? – они в который раз непонимающе переглянулись.

– До свидания, – попрощался я и вышел из комнаты – благо, на это я ещё был способен.

– Стой!.. – услышал я у себя за спиной.

Но меня было уже не остановить! Я прыгнул во мглу, вдохнул и задохнулся.

Проснувшись, я вскочил с кровати. Значение некоторых слов не сразу пришли мне в голову. Но куда они денутся. Теперь, я точно знал, что нужно делать. Нужно перестать воевать с богами и наоборот, вместе с ними выступить протии Мирового Змея и заставить его отложить апокалипсис. И для этого необходимо сесть за круглый стол переговоров с богами. Для этого нужно собрать их в одном месте. Соответственно, мне необходимо вывести Иисуса из своей крепости, взяв её штурмом. Настолько же умно, насколько же безумно.

Правда, дело нелегкое. Намного труднее, чем съесть кусок пирога. Эх, почему же всё так сложно!

Я встал с кровати и засунул ноги мягкие тапочки. Мало что приятнее по утрам, чем это. Тапочки и кофе позволяют добавить к словам: «Ещё одно утро – ещё один повод умереть» продолжение: «И всё же, как интересно получается!».

Медленно, сонными шажками, я пробрался на кухню. Там сидел Александр Македонский в моем халате и пил капучино с маршмеллоу.

– Что ты здесь делаешь? – отрешенно спросил я.

– Мне захотелось кофе и я вспомнил, что зефир делают его в два с половиной раза вкуснее. Вот и зашел. А ты?

– Я здесь живу.

– Вот оно как.

– Откуда ты узнал, что у меня есть маршмеллоу?

Он виновато опустил глаза.

– Я делаю это не в первый раз.

– И даже ни разу не постучал?

– Зачем? Имеет ли это значение? Разве ты против?

– Не против, но существуют некоторые правила этикета.

– Я их соблюдаю.

– По-твоему, это вполне нормально: залезать в чужие дома, ничего не своровав, пить кофе в кухне хозяина и по утрам встречать ошарашенного владельца фразой: «Хорошо ночь прошла, хозяин моего дома!»?

– Ты не правильно сказал. Этикетно залезать в чужие дома, пить кофе в кухне господина дома и при этом не разбудить владельца. Я ведь тебя не разбудил?

– Нет, но…

– Поблагодарил бы!

– За то, что ты вломился в мой дом?!

Я возмутился такой наглостью! Поблагодарить за то, что он ворвался в мой дом и хуже всего: пьет мой кофе! Но я вовремя пришел себя.

– Ладно, проехали тему. У меня есть новое дело.

– Я весь во внимании, – сказал он, отсербнув кофе с диким шумом и уставившись на меня.

– Мы должны взять штурмом крепость Иисуса.

Он выплюнул свой кофе на пол. Мог и сдержаться.

– Может, тебе и удалось почти убить Одина. Но с Иисусом такое дело не пройдет. Он парень серьезный. Даже я не могу представить такого безумца, который бы решался бы перебить всех ангелов и проникнуть в святая святых всех христиан.

– Представлять не нужно. Этот безумец прямо перед тобой.

– И у тебя снова есть план?

– Самый гениальный!

– И какой?

Он вопросительно уставился на меня, позабыв о существовании кружки, наверняка ожидая, что я много часов буду детально объяснять ему сложные топографические схемы расстановки войск и стратегии.

А фиг тебе.

– Идти напролом.

Он поднял сразу обе брови и открыл рот, чтобы что-то сказать. И немедленно его закрыл. Одумался, видимо. Понял, с кем имеет дело. Варваром галльским, эдаким.

Пережив, таким образом, очень тяжелую внутреннюю борьбу, после которой, все-таки сказал:

– Ты потеряешь половину армии, даже не дойдя до ворот, даже допуская наше численное превосходство в десять миллионов к одному. Так что, я оцениваю наши шансы, как ничтожные.

– Но шанс, пусть ничтожны, есть. Значит, у нас точно всё получится и мы должны действовать!

– Только не это! Зачем?

– Я хочу взять в плен Иисуса, чтобы собрать всех богов вместе.

– Чтобы уничтожить их в одной битве?

– Нет, чтобы побеседовать с ними и убедить выступить единым фронтом против Мирового Змея.

– Ты сошел с ума! Это невозможно! Когда я проникал к тебе в дом, я думал, что здесь спит вполне нормальный человек! Теперь, ноги моей здесь не будет.

– Это вторая важная причина, по которой мы атакуем Эдем.

Он злобно посмотрел на меня и грубым, так не похожем на него, голосом, сказал:

– Я отказываюсь исполнять приказ.

Он залпом допил кофе, встал из-за стола и собрался было уходить, как тут же превратился в пепел.

– Доигрался, – услышал я голос сзади.

Я обернулся и увидел Смерть. Он скрестил руки на груди и всем своим видом выражал то, что не доволен сложившейся ситуацией.

– Теперь, твои генералы гибнут от того, что отказываются выполнять твои приказы.

– Но я не хотел…

– Однако сделал. Не волнуйся – нет людей незаменимых. Подыщем тебе кого-нибудь другого.

– Но разве тебе его не жалко?

– Ты смеёшься?

– Ладно, – вздохнул я, – что сделано, то сделано. И что ты думаешь о моём плане штурма Рая?

– Я ничего не думаю. Я дал тебе полную свободу действий, а значит, заранее смирился со всеми вариантами твоих поступков. И теперь лишь могу смотреть, что происходит в этом мелком сумасшедшем мирке.

Он оглянулся. Подошел поближе и прошептал:

– Но, честно говоря, я тобой восхищаюсь. Никогда у меня не было столько работы, как с тобой. Гитлер, Сталин и Мао вместе тебе не ровня.

С этими слова, он исчез…

Следующие несколько дней… а может недель, я бесцельно бродил по городу, затерявшись в толпе. Временами, развлекая себя стишком Фета:

Непогода – осень – куришь,

Курить – всё как будто мало.

Хоть читал бы – только чтенье

Продвигается так вяло.

Серый день ползёт лениво

И болтают нестерпимо,

На смене сменные

Языком неутолимого

Сердце стынет понемногу

И у жаркого камина

Лезет в голову больную

Всё такая чертовщина

Над дымящимся стаканом

Остывающего чаю,

Слава богу, понемногу,

Будто вечер, засыпаю…

Можешь себе представить, что это были за дни. Божественная тоска поглотила меня целиком и даже не поперхнулась. У неё на многих хватит.

Осень уже прошла. Сейчас середина декабря. И не грамма снега. Он перестал идти уже давно. Таким образом. Декабрь напоминал тоскливую, продутую осень, только холоднее, как бы странно это не звучало для Нового Орлеана. Я не был против этого – для меня мало того, что лучше ветра. Целыми часами, а то и днями, я бесцельно шнырял по городу. Без смысла. И без малейшего желания вернуться.

В эти дни я нуждался в кофе. Не столько ради кофеина, без которого и по утрам вполне можно обойтись, а ради самого вкуса. Только он помогал забыть о проблемах и идти дальше. Вперед. Не смотря ни на что. Выстоять. Даже, если сами Небо и Земля теперь твои враги. И я должен выстоять. Иначе нельзя.

Подул ветер. Я знал, что он хочет мне что-то сказать, но из-за отсутствия у меня специального органа для понимания ветра, никак не мог этого сделать. Поэтому, он лишь ласково дул мне в лицо.

Часть Третья

Божественный Гнев

Поддавшись всеобщему безумия я сам стал безумцем. А что оставалось делать? Когда понимаешь, что союзников нет нигде, то единственными, с кем приходится иметь дело, так это только с самим собой. А так недолго можно сохранять здравый смысл.

И заменивший Александра Македонского генерал был безумцем. Даже безумнее меня, хоть это и сложно было представить. Он был идиотом с четко выраженным эго иальтернативным эго. Идиотом, придурком, недоразвитым, диким, озорным, вечно весёлым, тупым, храбрым и самоотверженным психом. А потому был прекрасным. И никто не подходил под роль управляющего моим не менее специфичным войском, как он. Все же. Я одобрительно отношусь к таким людям, так как они, как ничто иной, лучше понимают светлую сторону жизни.

Я понял, кто он, сразу, как только познакомился. Поначалу, он ничем себя не выдавала, а втайне потешался, что всех обманул. Но сдержаться он не смог уже на седьмой секунде нашего знакомства.

– Я запланировал на следующие выходные штурм Рая. Твоя задача – подготовить армию в поход.

– Только одного Рая?! Ты недооцениваешь нашу силу.

Видимо, Смерть нашел мне командира, который был полностью противоположен Александру. Иначе, тот бы тоже недолго протянул бы.

– Да, пока что, только им и ограничимся.

– Ты уверен? Просто, мы могли бы…

– Ограничимся этим. Ты справишься с задачей?

– Да, дорогуша.

– Я не дорогуша!

– Для меня ты – дорогуша. Даже если ты прикажешь приковать меня к скале и каждое утро будешь присылать орла, как Зевс сделал с Прометеем или придумаешь что-то похуже, я все ровно буду называть тебя дорогушей. Профессиональная стойкость. Без неё никак. Но в таком случае, ты лишишься лучшего кандидата на роль командующего армии кислых и сладких трупов.

Я стал немного сомневаться в его ориентации, но что и говорить, он был прав. Видимо, грозному некроманту, разбившего олимпийцев, совершившему почти удачное покушение на Одина, от шагов которого содрогается земля, пожизненно присвоено звание: «Дорогуша».

– Ты прав. Скала и орел довольно примитивно. А так как лень придумывать что-то более оригинальное, можешь исполнять сой долг.

– Спасибо за сочувствие. Я знал, что ты поймешь, дружище! Ну, а теперь, я пошел. Если твои планы не изменятся, то мне предстоит собрать все наше исполинское войско и в повести нас на штурм. Не сильно, правда, это сложно, но довольно хлопотно.

Он, конечно, же, противоречил сам себе, но что с него взять.

– А ты, – продолжал он, – лучше пойди и займись теми самыми деловыми делами, которыми занимается все высшее начальство. Пиво выпей, что ли, чего ты никогда при мне не делал. Или пожри, где-то. Потом, я к тебе присоединюсь. Но потом снова отправлюсь шуметь. По ночам мне не спится, зато утром – сплю, как убитый. Где-то до двух часов утра, когда все уже пообедали, а я ещё не завтракал. Впрочем, как каждая уважающая себя сова имею на это полное право, что бы там не говорили эти серые и гнусные жаворонки. Да что они вообще понимают?! Какой гениальный человек спит по ночам?! Это нонсенс! Спать по ночам нельзя! Пусть там спят всякие посредственности. А мы, тупые гении, знаем, что ночь – лучшее время для вдохновения и мыслей. Самое лучшее, что только может произойти с человеком – происходит именно ночью, а не днем.

С этими слова он развернулся и побежал прочь. Идиот. Зато вполне вменяемый и толковый идиот с чётко выраженной экспрессивной ноткой. Такая себе, кислинка. Побольше бы таких…

В следующие несколько дней, после моей божественной тоски настала божественная лихорадка. И почки, чего-то побаливали. Стыд и срам –в самом-то деле. Эй, здоровье и физические ограничения – вы заявили о себе в самых неподходящий момент!

Тем не менее, подготовка к штурму продвигалась как по маслу. Я не раз ещё заходил в эту комнату к Сергею и Дионису. Поначалу, они все негодовали из-за моей странной привычке уходить по-английски. Но быстро простили и вежливо так попросили выдать все планы дорогуши некроманта. Я наплетал им всякие на быструю руку придуманные заговоры, а потом, проснувшись, звал своего карманного идиота, чтобы исполнял. Тот понимал меня буквально с полуслова и быстро отправлял солдат на верные провалы. То ли он догадывался о моих встречах и подыгрывал мне или просто верил в успех иррациональных заданий. Сергей и Дионис ликовали. А что – мне не сложно. И не жалко. А им приятно. Между нашими беседами о военных заговорах – выдуманных и не выдуманных, – мы говорили о жизнях богов и людей. При всем этом, общение наше было приятно обеим сторонам. Мы даже стали в каком-то роде друзьями с кучей нелепых секретов и историй. Что-то такое у меня было с Чарли в начале нашей встречи. Потом общие тайны и нелепости стали рутиной. И эта дружба только со временем только крепла и не разваливалась (я не о Чарли, так как между людьми разного пола физиологически не может быть дружбы).

Я мог рассказать им практически все, кроме одной моей тайны – кто я на самом деле. Правда, я и сам до конца не знал, что за существо почти каждую ночь ходит в пространство меду мирами. Я ли это или какой-то таинственный незнакомец, выдающий себя за меня.

Но все прочие секреты между нами переставали быть секретами. Я им доверял. Странные были отношения между врагами. Они тоже мне доверяли и взамен за мои истории рассказывали свои. Оказывается, что единственным, и то, временным, лекарством от Божественной Тоски, был Божественный Анекдот. У богов есть анекдоты про других богов, в частности, индийских, так как тех было очень много, чуть больше миллиона, а следовательно, выбор был широк. Веселые, неловкие, нелепые, а главное, смешные истории.

Я был свободен. Жаль, что во сне, а не наяву. Наяву далее обстояли совсем иначе. И были они похуже и пострашнее, чем во сне. Даже в кошмаре. Может вся жизнь – это всего лишь кошмар, приснившийся однажды в детстве и смерть – это пробуждение. Впрочем, скоро проверим.

Ветер завывал, подымая ввысь опавшие листья деревьев. Как странно: октябрь, а как будто только октябрь. Деревья стоят лысые, вошедшие в зимнюю спячку, чтобы вынырнуть из неё когда-нибудь весной.

Об этом моменте говорят, что время остановилась. Таким метафорическим выражением вряд ли можно что-то объяснить, но и больше сказать нечего. Впрочем, оно и не шло. И не существует ни времени, ни судьбы, ни долга. Был только ветер. И он дул всегда. Дисгармония мелодичной скрипки и джазового саксофона из-за углов. Во всем это так угадывалась черта этого города. И всему приходит конец. Какое счастье, что все скоро будет уничтожено.

Я замер в ожидании чего-то великого. Оно все не наступало и не наступало. Что-то было не так. Я оглянулся. Листья все так же медленно падали, но не по закону тяготения, а потому, что были рождены, для того, чтобы упасть. Маленькие дети стремятся к зале.

За этим необходимо наблюдать в тишине или под медленную музыку. В одиночестве или с любимым человеком, молча, думая о грядущей зиме. Ветер упрямо наступал – ну и пусть. Здесь ему всегда рады. Каким бы холодным он ни был, из глубины квартиры всегда идёт тепло. А ветры всегда дуют рядом с Миссисипи.

Многие люди любят тепло. Я люблю холод. Почем – я сам не мог объяснить очень долго. Но теперь все стало понятно.

Только с помощью холода можно по-достоинству оценить тепло. И кажду секунду рядом с ним.

Когда под пледом, с книгой, с чашкой горячего чая, сидеть у окна и смотреть вдаль. И есть только ты – мастер Ветров и Закатов. Он ведь ждет. Где-то там. На западе.

А пока проходит время. Наступает ночь. А ночь в Новом Орлеане куда ярче дня. Даже сейчас, когда этот мир проживает свои последние дни, в Новом Орлеане, как всегда, пьют, курят, трахаются, как в последний раз. Ну, а я стою в сторонке и смотрю на это. Куда мне до них.

Над этим городом никогда не будет властвовать время…

Чем больше я узнавал о Рае, тем больше мне нравился Ад.

И все больше я понимал, насколько безрассудна моя идея штурма на него. Конечно, я не имею права называть себя взрослым человеком после такого поступка. За показаниями разведчиков, его окружает плотная стена из ровно тысячи ангелов. Примерно столько же внутри. Ну, вот и вся их армия. Сравнительно со мной – капля в море. Но у них была одна особенность, которая мне очень не понравилось: они могли контролировать Солнце, направлять его лучи туда, куда захотят. При сильном желании, одним ударом они превратят мое войско в гору пепла, стоит им подойти чуть ближе.

Как действовать при таких обстоятельствах мне не говорили, а достопочтенный господин Смерть забыл дать мне брошюрку с инструкцией: «Что делать, если появилось желание разграбить Рай и взять в плен Иисуса?».

– Обратись к психиатру, – послышался голос за моей спиной.

Я с испугом обернулся. За моей спиной стоял Смерть. Конечно, извиняюсь за грамматическую ошибку, но что делать, если в русском языке «смерть» женского рода, а сам он мужик?

– Лёгок на поминки. Только что о тебе подумал.

– Рановато тебе сейчас обо мне думать.

– Да я не про это…

– Знаю-знаю. Мне просто нравится над тобой издеваться.

– Это не смешно. И не надо так часто появляться. По крайне мере, не такими способами.

– Ну, что поделаешь? Я же твой momento mori и жалобная книга. Два в одном. И как всякая уважающая себе книга жалоб, спешу спросить: что стряслось?

– Как будто сам не знаешь.

– Знаю, но спросить все ровно должен. Ну ладно, перейдем сразу к проблемам. Еще до нашей эры люди научились решать проблемы с солнечными лучами, а ты голову морочишь.

– Точно! Зеркала. Нужно использовать зеркала, чтобы отбить лучи и перенаправить их в другую сторону!

– Вот видишь, сам догадался. И не делай вид, что совершил открытие. Это была слишком легкая задача, чтобы вот так ей хвастаться. Другое дело, как ты собираешься пройти против этого воинственного голубятника?

– Как что? Пойду в бой и задавлю числом!

– Не говори глупостей. Ты им не ровня.

– Нас во много раз больше.

– И ты готов пустить на мясо большую часть армии только для того, чтобы пробить брешь в стене?! Неразумно.

– А что ты еще предлагаешь?

– Почему ты такой тупой? В прошлой жизни ты был намного умнее.

– Наверное, потому что меня не попрекали по самому мелкому поводу. Так что делать?

– Можно было обратиться ко мне за помощью, – сначала, я подумал, что это сказал Смерть. Но он отошел в сторонку и передо мной предстала очень странная фигура.

– А ты кто?

– Меня называют по-разному. Именно поэтому, могу предоставить тебе выбор в названии – все ровно ни одно из них не настоящее. Можешь называть меня Шайтан, Сатана, Антихрист.

Конечно. Как я мог забыть про падших ангелов, которые количеством ничуть не уступают ангелом. Разве что, у них нет крыльев.

– Да! Как же я мог забыть о тебе?! Спасибо за помощь, Смерть.

Но Смерти уже не было. Он ушел.

– А где он? – спросил я.

– Он имеет привычку внезапно появляться и так же исчезать. А самое худшее, что вполне имеет на это право. Разве, ты раньше не догадывался.

– И правда. Этот парень любит действовать всем на нервы.

– И когда жы ты собираешься исполнить свой долг?

– А?

– На Рай когда нападать будешь, – он опустил голову и протер глаза ладонями, видимо, этот жест должен был показать мне, насколько я глуп, но вместо этого понимания, внушил мне сильную апатию.

– Не знаю. Для этого нужно собрать достаточное количество зеркал. Мой генерал, конечно же. Справится с этим, но нужно время.

– Я имел в виду: сегодня или завтра?

– Скорее всего, послезавтра вечером.

– Почему так долго? Я не могу так долго ждать.

– Но ты ведь ждал несколько десятков миллионов лет.

У него не нашлось ответа на мой аргумент, поэтому, он сказал:

– На самом деле, намного больше. И даже когда узнал о твоем возвращении – не вмешивался и продолжал ждать. Нет ничего более мучительного, чем долгое ожидание непойми чего. Если бы мы ждали какого-то определенного действия. Но вместо этого, все демоны, в том числе и я, существуем, скорее всего, для того, чтобы ждать и умереть в зале ожидания. Самое страшное то, что число ожидания конечно на бумаге, бесконечно в реальном мире. Поэтому, мне придется проложить много усилий и лишений, чтобы выждать еще один час. Но, видимо, мои проблемы и муки тебя не беспокоят. Как и всех остальных. Что ж, тогда, до встречи.

С этими словами, он поднялся, собираясь уйти и больше никогда не вернуться, но я остановил его вопросом, все надававшем мне покоя:

– Боги на самом деле не боги, а всего лишь сверхчеловеки. Скажи, а есть ли настоящий Бог?

Конечно, глупо задавать такой вопрос дьяволу, но кто кроме него даст единственно точный ответ?!

– Безусловно! И так же, как верю в стул, на котором ты сидел недавно. Дурак тот, кто отрицает его существование, но еще больший дурак тот, кто готов за него уничтожить то, что он любит и что он создал, и посвятит свою жизнь ему. Человеческие судьбы ему безразличны, как и судьбы сверхлюдей. Все лишения ради него – бессмысленны, если ты это хотел сказать.

А сатана, оказывается, агностик.

После этой короткой лекции, он ушел. Конечно, словам Антихриста, если его можно так назвать, верить нельзя. Другое дело, мне все время кажется так же…

Послезавтра все уже было готово. Армия падших ангелов и мертвецов, ведомая моим конченым генералом, Сатаной и мной во главе всего этого безобразия, двинулась в поход.

Когда мы практически подошли к стене Рая, а это оказалось, очень легким, я спросил у своего генерала:

– Если кто-то из нас умрет, может, скажешь свое имя?

– Если скажу, то кто-то из нас обязательно умрет, хоть и не жил?

– Не обязательно. Я просто хочу знать твое имя.

– Оно покажется тебе странным.

– Говори уже. Ты только усиливаешь мое любопытство.

– Пельмень Кефир.

– Что пельмень кефир?

– Моё имя Пельмень, а фамилия – Кефир. Я сын Теста и Мяса Кефир.

– Что ты курил?

На этот вопрос он никак не ответил. Я решил больше ни о чем его не спрашивать, если на такой банальный вопрос: «Как твое имя?» Я получил подобный ответ.

И тут я вспомнил, что скоро сочельник. Скоро Рождество. И я решил подарить всем ангелам и Иисусу подарок.

Уж не знаю, какие я съел грибы на обед, но я приказал Пельменю предоставить мне летающие, полностью экипированные и приведенные в боевую готовность, сани, запряженные восьмеркой оленей. А себе я взял костюм Санта Клауса. Но зато какого! На ремне было закреплено двадцать гранат с радиусом поражения пять метров, а за спиной, в лучших американских традициях, было две катаны из титана. А санях был шестиствольный пулемет, несколько ящиков с патронами, РПГ и ПВО ракеты. «Будешь ракетку?» – так и говорили они. На каждом олене была взрывчатка. В крайнем случае, он становился оленем-камикадзе. В этом случае, мое войско напоминало эльфов с северного полюса.

– Хо-хо-хо! Пора убивать!

Представляю, что написали бы в прессе: «Санта Клаус в этом году несет детям полный мешок с гранатами и цианидом. Его олени-камикадзе, а так же злые эльфы-убийцы сметут любое сопротивление и жестоко покарают отступников!».

Да, даже пресловутые галлюциногенные грибы не сравнятся с моим завтраком. Зачем я, собственно, это делаю? Зачем устраиваю этот цирк всем зевакам на потеху? Да затем, что всякая нормальность за долгие годы уже в печенках у меня сидит, так и хочется ее задушить, стерву.

Да, все события, случившиеся со мной за последнее время, были своеобразным вознаграждение за долгие жизни человеческого бессилия и нормальности. Но чувствуя близкий конец сладостной невменяемости, я решил сделать ход конем и оторваться по-полной. Только это у меня и получается. Чем богаты. Дело житейское. В последний раз.

Иногда, стоит отдохнуть от реальности и дать волю всему своему безумию.

Я, правда, хотел каждому мертвецу на голову одеть рождественскую шапочку, а на зеркала приделать дождик. Но на мой взгляд реальность, предоставленная в мое распоряжение, и без того была причудлива, дальше некуда.

И медленно, но верно, мы подходили к Раю, над воротами которого уже летали пернатые, в которых я признал воинственных ангелов. Они окружили ворота плотным кольцом и хоть они были далеко, я понимал, что они орут на нас, дураков, которых воины господа сейчас превратят в яичницу. Таким мыслям не следует давать волю

Только успела эти думы проникнуть в моё сознание, как Пельмень приказал всем (как ему это удалось?) поднять зеркала. И как раз вовремя! Из-за туч показалось солнце, а скорее, не показалось, а пробило эти тучи, вместе с озоновым шаром и направило свои лучи на мое воинство. Но они отбились от поверхности миллиарда зеркал и были направлены в своих хозяев. Ангелы, почувствовав опасность, успели отлететь на безопасное расстояние, но ворота их крепости были лишены подобной возможности и, не устояв перед жаром всего солнца, обратились в пепел.

Осознав, что их враги применили против воинов господа их же оружие, ангелы бросились в атаку, в надежде разбросать и задавить жалких муравьев. Но из моих рядов, все, как один, выступили падшие ангелы, принявшие на себя контратаку пернатых, а бесчисленные орды моих солдат окружали и нейтрализировали ангелов одного за другим.

Завязалась драка. Те ангелы, которых не смогли сдержать падшие, просто, как стадо муравьев, давили мертвецов. При этом убить их было практически невозможно. Во время боя, мои войска смогли своим весом и численным превосходством просто разорвать ангела не мелкие куски и, таким образом, убить его. Но до этого тот уложил не меньше ста тысяч моих. Поэтому, гораздо легче было просто сделать так, чтобы ангелы не могли сражаться, обездвижить их, а не убивать. Что и пытались сделать все подходившие к массовой бойне, солдаты. И не смотря на колоссальные потери, которые, правда, выглядели жалко в процентах, у них это получалось. В общей картине, битва складывалась в нашу пользу.

Прекрасным способом борьбы с «божественными силами» было запускать в них РПГ. Ангелы падали под их огнем и становились легкой добычей. Из-за этого повсюду были слышны взрывы и летящие во все стороны снаряды.

Я же истратил все боеприпасы. Три четверти гранат были брошены в одного только ангела и только благодаря удаче, мне удалось от него отбиться. Они оказались намного сильнее, чем я мог представить.

В пулемете закончились все патроны, а шестеро из восьми оленей уже пожертвовали собой. А остальные были уже близки к этому.

И впрочем, все было вполне прекрасно. Силы ангелов таяли с каждой секундой и те стремительно отступали вглубь своей крепости. В конце концов, после очень долгой и изнурительной битвы, последние из них окружили исполинское здание, где, по видимому, и заседала персона нон-грата, из-за которой началось этот сыр-бор.

На здание, которое напоминало один сплошной шпиль, было предпринято несколько атак. И ни одна из них не была удачной. Среди моего войска понеслось негодование – пробить столь тщательную оборону крылатых ветеранов оказалось практически невозможным.

И тут, я подкатил рукава своей красной накидки, которая вся была залита кровью, но казалась чистой, и сам пошел в атаку. Те засмеялись и дали мне подойти поближе, а когда расстояние оказалось достаточным, бросились на меня. И их всех сдуло массивным потоком ветра. Они направили на меня всю свою энергию, но для меня она не была опасной. Я вызвал смерч, который не мог надолго задержать ангелов, но мог сбить их строй и дать мне несколько секунд для удара. Воспользовавшись моментом, я вторгся во дворец.

То, что стало с моими глазами, когда я вошел в зал, где, по всей видимости, и заседал главный объект поклонения миллиардов христиан, можно было сравнить с процессом приготовления яичницы.

«Зал» оказался размерами в четыре раза больше моей скромной гостиной. Ничего готического и изысканного там не было. Это совсем не шло в соотношение исполинских размеров здания. Как это воспринимать я и не знал. До чего скромными могут быть боги.

Иисус сидел и смотрел на меня сквозь темные очки и курил сигару. Это не совсем политкорректно для христиан, так что, кто хочет, может представить картину так, как он сам этого хочет.

Заметив меня, он тут же выплюнул сигару на пол и снял очки, но встать с высокой табуретки (а не с массивного трона, как ожидалось), он не пожелал. Рядом с ним, а точнее, в углу, стояла личность без лица, больше всего напоминавшая чуть загоревшего, низкорослого Слендера, в коричневом пальто и полосатой рубашке.

– Зачем так грубо? – начал говорить пророк, – серьезно! Мог бы просто постучать! Зачем же дверь выбивать. Я даже приказал своим воинам: если к стенам крепости подойдет человек и вежливо попросит войти, то немедленно приведите его ко мне. Архангелы яростно протестовали и я угробил четыре дня на то, чтобы убедить их. И, как оказалось, напрасно. Обязательно было повторять судьбу Рима в пятом столетии. Я-то думал, что в это цивилизованное время, некромант избавит меня от своего вандализма. А нет.

Все это он произнес с горечью и сильным упреком, как будто я был его нашкодившим учеником, а не жестоким захватчиком, разбившим его войско и пришедшим, чтобы взять его в плен. Но не успел я поразиться такой наглостью, как он поднял голову и произнес:

– Хотя, с другой точки зрения, даже очень хорошо, что ты развязал всю эту военную кампанию. Во-первых, потому что здесь очень скучно и не каждый день удается повод хорошо с кем-то подраться. Единственным развлечением здесь считается игра в теннис, в которой я стал уже мастером. Правда, я немного разочаровался в ангелах. Как-будто не был молодым. Я думал, что уж если ты такой вандал, то они хотя бы дадут тебе историческую трепку, перебив половину твоего войска, чтобы знал! А они и десятую часть не осилили, слабаки! Во-вторых, ты принудил мое воинство сражаться. Позор, конечно, да и только. Но как-никак оборона. Значит, я тоже принимал в этом участие, пусть даже тем, что не помогал тебе разбить ангелов. Теперь, вся компания богов не будет считать меня сумасшедшим, а это явно упрощает задачу.

Сказать, что я был удивлен, означает ничего не сказать. Из-за бедности моей речи, я не могу описать ни свои ощущение, ни выражение своей физиономии, так как аналоги подобных случаев отсутствуют в мировой истории. Я думал, что стоит мне ворваться, как на меня обрушится весь гнев небес и мне предстоит сразиться со столь грозным и сильным соперником, надеясь, разве что, только на Пельменя в качестве группы поддержки. А они, силы небес, оказывается, даже рады меня видеть и готовы были вступить в бой со своими же защитниками только для того, чтобы сэкономить затрачиваемое мною время. И правильно сделали, что не вступили! Не готова еще моя психика к таким Кафкам на завтрак.

Не понимая, что говорить, но осознавая, что обязан что-то сказать, я произнес то, что первым промелькнуло в голове:

– А кто этот мужчина… женщина… человек в углу?

Иисус посмотрел на фигуру, стоявшею в углу и не вмешивавшуюся в происходящее.

– Может, объяснишь гостю сам? Я даже не знаю, с чего начать.

– Без проблем, – либо сказал он, либо просто мне так показалось, потому что рта и всего остального у него не было, но то, что эти слова были сказаны, сомнению не подлежало, – но на самом деле, наш гость очень шустры и без особого труда все поймет. Так что, объяснить ему мою личность не должно составить большого труда. Начать можно с того, что я именно тот, кто являлся Иисусу, Моисею, Мухаммеду и твоему другу Али. Конечно, я являлся много кому, но сейчас это не имеет значение. Но я нисколько не Бог, как посланник его для других богов и людей. Но по правде, я иногда сомневаюсь в существовании своего господина. Сейчас, я ничем особо не занимаюсь, поэтому, решил помочь тебе в твоих начинаниях. Крайне сомневаюсь, что мой господин будет против. Он очень любит сюрпризы, как мне кажется.

– То есть, именно ты тот самый бог, о котором говорится в Христианстве, Иудаизме и Мусульманстве?

– Да. Я – Аллах, как бы меня назвали последние. На самом деле я – просто Я и никто больше. В этом понимании, все религии лгут. А разве, ты так не считаешь?!

– И вы оба знали, что я к вам приду? – недоверчиво поинтересовался я.

– Да, – одновременно ответили оба.

– И не удивлюсь, если вы еще знаете зачем.

– Знаем. Твои планы очень легко предугадать. Что бы там не говорили твои знакомые, ты никогда не меняешься, некромант. Скоро, компания богов соберется здесь.

– И ты, Иисус, добровольно отдашься мне в плен?

– Если вежливо попросишь, то конечно. Как мне устоять перед твоим обаянием.

– В Библии ты совсем не тот.

– В последнем варианте – да, совсем. Библию переписывали много раз с целью контроля масс с помощью литературного катарсиса, ложного откровения, гламура и дискурса. Я их не виню. Они делали то, что должны делать все лидеры.

– А боги? Как они придут сюда.

– Мирно, пока их не вынудят. А они будут искать повод для хорошей драки. Так что, я буду не столько пленником, сколько твоим телохранителем. Я – единственная преграда, которая способна помешать богам превратить тебя в кучку пепла при всем твоем могуществе.

– В таком случае, стой как можно ближе ко мне.

– Не сомневайся, – он подмигнул мне и засунул руку в карман за портсигаром…

Боги и правда не заставили себя долго ждать. Пришли дерзко, без стука, вооруженные и самое главное, все до одного.

Поначалу, они сражались с моей армией на развалинах крепости, вместе с уцелевшим отрядами ангелов. Мертвецы не могли их сдержать и отступили. Если бы нет, то боги бы постепенно уничтожили бы всю мою армию. Лет через девять. В этот момент вмешался Аллах, который поговорил с ними и те успокоились. А что более невероятно, согласились меня выслушать. Аллах умеет убеждать.

Переговоры должны были произойти в маленькой палатке, над которой висела табличка: «Переговорная». По виду этой хибарки, можно было сказать только одно: ею редко пользовались. А точнее – никогда.

Зайдя в «переговорную», которая так была похожа на «уборную», я встретил массу огненных и ненавистных взглядов. Здесь были все: египетские, арамейские, скандинавские, американские, индийские, китайские, японские, галльские и много других богов. В общей сложности, все это сборище должно было насчитывать несколько десятков миллионов богов. Как они все здесь разместились?!

От испепеления меня спасало только близкое присутствие Иисуса. Его присутствие еще не раз спасало мне жизнь. Не будь его сейчас, не знаю, что было бы.

Боги молчали, ожидая, пока я, ирод, сам начну. И я начал, куда уж мне:

– Думаю, что представляться вам не стоит. Все вы и так знаете, кто я, или думаете, что знаете. Но избавлю вас от долгих разговоров на эту тему и сразу перейду к делу. Вы уже все знаете, что этому миру кранты и нам предстоит биться друг с другом. А точнее, вы все, против меня одного. Но, возможно, мудрейшие из вас, а я имею в виду богов мудрости, не раз задумывались: «А почему мы, собственно, должны сражаться?». И были более чем правы. Нас, на самом деле, ничто не заставляет драться. Разве что, пророчество: «И в конце будет битва и будут боги сражаться со злом, а в конце поглотит все мировой змей», сказанным каким-то просвещенным бомжем. И все вы, почему-то в это поверили. И я думаю, что собственное существование вы цените дороже всяких пророчеств.

– Не значит ли это, некромант, что ты не хочешь, чтобы мы сражались с тобой, – сказал кто-то из толпы, – скорее всего, это так, иначе бы ты не говорил подобный бред и не оскорблял нас. А это означает, что ты предугадал свое неминуемое поражение и решил спасти свою паршивую шкуру. Так вот хрен тебе! Если ты думаешь, что мы боимся смерти в бою, то ты ошибаешься! Хотя, я уверен в том, что ни один из нас не умрет, так как нам противостоят лишь жалкие муравьи, которых я задавлю одним ударом.

Эти слова вызвали ряд обговорив со стороны богов. И все они были настроены против меня. Вся процессия шла на смарку.

– А разве не кажется вам, мудрейшим из богов, что если суждения моего собеседника правильные и я действую из корыстных мотивов, то моя стратегия кажется странной. Сами посудите: я вижу, что боги враждуют между собой и уязвимы, как никогда. А так же знаю, что единственный способ объединить и собрать в одном месте – это взять в плен Иисуса. Ив тоже время, я чрезвычайно хитер. Я мог бы брать вас в плен всех по отдельности. А, в конце концов, оставив беззащитными, встретился бы с сильнейшими и тогда бы наши шансы были бы равными. И не думайте, что у меня пороху не хватит. В моей армии примерно малая бесконечность плюс один солдат. А вас, даже учитывая ваши способности, слишком мало. В таких условиях, я бы легко победил бы всех вас. Но что я делаю вместо этого? Собираю вас вместе, формально, подписывая себе смертный приговор. Нет силы в этом мире сильнее всех богов, собравшихся под одной крышей. Для чего я это делаю? Для того, чтобы спасти собственную шкуру. Нет, для этого, я не настолько тупой.

Эта лекция вызвала еще одну очередь переговоров, на этот раз, сомневающихся.

– А если это ловушка! – послышался все тот же голос, – он просто хочет нас обмануть. Так и знай: тебе это не удастся! Мы тебе не верим!

– И снова как-то нелогично. Как я могу обмануть всех богов, среди которых так много мудрецов. Они бы раскусили бы меня. Но нет. Я хочу помочь вам. А как именно и в чем я объясню, если мой собеседник не начнет снова вести со мной бредовые дискуссии.

– Ты только что оскорбил бога! – снова послышался голос, – за такие слова смертный, ты бы уже давно обратился бы в пепел. Я бы сделал это еще задолго до того, как ты подошел к палатке. Не стоял бы рядом Иисус. Да, ты боишься нас. И прячешься у него под юбкой. И да, кстати, а почему это он запрещает нас начать хорошую драку?! Какое он имеет право. Не значит ли это, что он – предатель?! Задумайтесь.

Боги задумались. И мысли их, скорее всего, были не совсем радужными. Да уж, придется применить все свое ораторское умение и опыт переговорных дел мастера. Понеслась:

– Отрицаю. Иисус, отнюдь, не предатель, а наоборот. Он понял мои замыслы, которые полностью удовлетворяют потребности обеих сторон. Да и подумайте: какая может быть выгода Иисуса от предательства? Разве вы можете поверить, что он способен на такое? Разве были разы, когда Иисус был не прав в своих суждениях.

Они начали бурные переговоры. Иисус наклонился ко мне и сказал:

– Ты правильно все сказал. Только вот последняя твоя фраза была лишней. Просто потому, что я ошибался и не раз. Особенно, в христианстве и исламе. Забыл всем объяснить значение слова толерантность в средние века и новое время.

Я был ошеломлен. Это была большая ошибка с моей стороны. В рядах богов послышались крики: «предатель!». Но раз я, как мне кажется, все ще не пепел, значит, шансы еще есть.

Шансы есть всегда, пока ты не пепел. Немного, но есть.

– Да, возможно Иисус несколько раз ошибался. Но поставьте себя на его место. У него есть выбор: испепелить,– как выразился мой собеседник, – или перейти на мою сторону, будучи посвященным в мои планы, которые я так и не раскрыл вам. И если мой собеседник не против, сейчас, я вам расскажу.

– Я против! Ты лжешь, как паршивая собака! Ты хочешь нас всех обмануть.

Классика отношений: когда факты уже не помогут, стоит обратиться к сильнейшему оружию – грубой силе, которая редко подводит.

Но слова моего оппонента только возбудили терпение остальных. Никто не обращал внимания на мерные ругательства моего врага, которые последовали дальше и которые только подтвердили то, что он растерян. Все уставились на меня.

– Как известно, помимо богов и всего, что они создали, в этом мире есть существо, именуемое Мировой Змей. Оно ждет своего часа и когда он пробьет, Змей поглотит наш мир. Но он не может сделать этого до того, как мир не пожелает быть уничтоженным. То есть, мы должны сражаться, а победитель умрет вместе с миром. То есть, формально, никаких победителей не будет. Будут убитые и съеденные. Мне лично все равно, кем из них быть. И я бы выбрал быть живым. Жизнь – довольно ценная штука. И, как известно, нет ничего абсолютно бессмертного. Все можно уничтожить, разложить на молекулы и атомы. Для этого нужна просто сила, иногда, непомерно большая. Это правило так же относится и к Змею. По отдельности, у нас не хватит сил с ним справится. Но объединив все силы этого мира, темную и светлую энергию, материю и сущность, мы сможем сразиться с ним и даже уничтожить. Когда он вынырнет из своей норы и откроет свою пасть, мы бросим в него всю нашу энергию и либо все до последнего погибнем, либо отменим конец света. Таким образом, отложим его на несколько тысяч лет.

– Только послушайте его! Ну, разве он не безумец?! Вы на самом деле хотите перейти на сторону вашего врага?!

Все молчали, очевидно, переваривая информацию. Все стояли перед сложным выбором. А так же понимали, что для дела необходима энергия их всех. Без кого-то шансов у нас не было. А так же старая догма про то, что я враг тоже давала им пищу для размышлений.

Они могли думать тысячу лет, но решение должны были принять сейчас. К счастью, они сами это понимали.

– Я с тобой. Плевать, что ты мой враг. Я всегда хотел плюнуть в лицо судьбе и вот, я это сделал. Будь, что будет, – так сказали мне руны. Асгард с тобой, – сказал Один.

Я был ошеломлен столь быстрым появление столь мощного союзника. Остальные скандинавские боги либо разделяли его мнения, либо не хотели идти против воли Одина. В любом случае, они не заставили себя долго ждать и присоединились. За ними последовал Ра и Анубис. Остальные египтяне подумали и решили, что не очень-то хотят идти против Анубиса и перешли. Кришна, Шива, Рама, Митра, Заратустра. Зевс и Афина. Их соплеменники тоже встали за меня. Дальше было еще больше.

В конечном итоге, остался лишь один бог, который вел дискуссию со мной. Я внимательно посмотрел на него и увидел знакомое лицо. Уже открыл рот, чтобы выразить свое удивление, когда вспомнил своего соперника. Это был друг(?), с которого всё и началось.

Смерть стоял и улыбался. Затем, зааплодировал:

– Браво! Признаю свое фиаско, – сказал он, улыбаясь, – как и то, что играл не в полную силу, поддаваясь. Уж больно ты мне нравишься, дорогуша.

– Но зачем?

– Чтобы жизнь сахаром не казалась или ты не слышал о теории ведра с крабами? Не думай, что все так просто. Это совсем не так. Чтобы кого-то убедить, нужен оппонент, который был бы твоим врагом. А затем, этого врага нужно побить убедительным, желательно, никому непонятным дискурсом. Тогда, повести за собой толпу будет не сложно. Это очень древняя игра. А ты так и не понял.

С этими словами, он исчез.

Нет, серьезно, в следующий раз его увижу, без предупреждения что-нибудь в него кину. Достал уже…

Сегодня ночью, под моим окном, какой-то нетрезвый в психологическом плане мертвец, орал:

– Какого, блеять, это происходит?

Я не стал на него кричать в ответ. Во-первых, потому что он даже меня не разбудил. Во-вторых, у меня тот же вопрос. Ведь жизнь ничего не говорит – она все показывает.

Ну, разве не стерва?!

Да уж. Я стал грубым и забыл о своем самовоспитании. Все эмоции так и норовили вырваться наружу и сказать всю правду о культурном мне. Тот испугался и засел где-то в дальнем уголке моего сознания. Столько новый он узнал слов.

Теперь, моим ушам была противна всякая людская речь.

Эти боги и люди… что б их черти… ладно, все же попытаюсь быть цензурным. А не как старый, добрый сантехник Коля, у которого всегда было свое мнение.

В те дни я снова много курил и меня от этого все больше тошнило. Ужасная оказалась вещь, но разницы уже было никакой.

Как я уже говорил, жизнь ничего не говорит, она только показывает. И эти её показательные выступления уже сильно надоели.

Все как бы было в порядке, только как бы совсем не в порядке. А тут еще Чарли, когда я пришел домой, увидела меня в самом лучшем настроении начала говорить:

– Ты ведь понимаешь, что жизнь такая, как ты к ней относишься?! Это проекция.

– Свою философию, которая на самом деле, даже не твоя, а Ошо, можешь оставить при себе. Мне она сейчас не нужна. Не помогает. Только грустнее становится.

После этого она вообще ничего мне не говорила. Так, только за ужином упомянула о романе Джесс со Смертью, но я её не слышал. Но потихоньку входя в беседу, мы разговорились. И говорили мы обо всем. О иных мирах и чудовищах, что их населяют; о хороших и плохих людях; о немного критики Спинозы – уж слишком он уверенный и непонятный; и о зелённых салфетках с красными ромбиками. Так как конец света концом света, а зелённые салфетки с красными ромбиками всегда важнее всего.

В этих разговорах я понял, что слишком много времени уделяю своим несчастьям и не вижу счастья. Ну конечно. Это ведь исторически сложилось, что в опасные времена, фразу: «это яблоко очень вкусное» можно было пропустить мимо ушей, а вот фразу: «в тех кустах саблезубый тигр» пропускать не стоило. Отсюда и избирательность нашего восприятия новой информации. Опасности мы считаем более достоверными и крайне подозрительно смотрим на людей, которые пытаются убедить нас в обратном.

Сейчас, в двадцать первом веке, все просто превосходно. Уровень войн и эпидемий во много раз ниже, чем когда-либо. Толерантность и политкорректность правят миром. Но значительное большинство населения признает, что все становится все хуже и хуже. Блин.

Мысли правильно – угнетай людей грамотно. Девиз пост-человека в пост-время. Этот мой извечный девиз.

Во всем этом хаосе и неразберихе, я, запершись в комнате, потихоньку стал вспоминать слова стиха, который я прочитал очень давно, в очень далекой стране. Тогда, казалось, что жизнь может быть совсем другой.

Сон ли то…

Люлька ли

В окне красном

Захлопнутом

В пламени захлебнувшись

Огня

Медленно качается

Приветливо баюкает

Пристально укутывает

От взглядов дня

В огне красном

С фонарем хрустальным

Рубиновый цвет заливает

Как ядом

И каждый атом

Хрустально малый

Пронзает светом

Больным и алым

И каждый малый

Певуч, как жало,

Как жало манит,

Как ранит

И ранимый жалом

Опечален

Начало

Жизнь

Цветочно-алой.

Как же звали автора?! Розанова, вроде. Странный стих. Даже не понимаю, как пронес его в памяти сквозь столько лет. Он всегда казался мне непонятным. Но теперь, медленно, приобретал смысл…

В ту ночь мне не спалось.

Чарли лежала рядом со мной и очень громко спала. Но бессонница мучила меня не из-за нее. Я посмотрел на это странное и жутко милое существо, которое называл своей девушкой. Но только называю. Любит ли она меня? Что вообще такое любовь?

Любовь – это битва, заранее проигранная.

Так сказал автор единственной стоящей книги о любви, Фредерик Бегбедер.

И сколько же раз мне приходилось проверять его слова на практике. После первой, я трижды сражался за свое счастье и трижды получал только страдания и боль. В борьбе за счастье приходит только горе. За него невозможно сражаться. Оно либо приходит, либо нет. Но насчет «либо нет» я не уверен, так как счастье, на самом деле, приходит ко всем, просто не каждый его берет. Но ты – возьми.

Летом, мне казалось, что я нашел своё счастье. Летом. Это было всего пять месяцев назад, а кажется – вечность. Или всего лишь миг. Тогда все было совсем иначе. И чем же все стало?!

Я был слишком занят своей смехотворной войной, как я её называл. Я был слишком занят и в этой спешке не замечал самого главного.

Главного?! Что это за главное? Разве Чарли важнее всего?

Мы живем вместе, как супружеская пара. Мы познакомились в моем родном городе. Незадолго до этого, мне предложили работу за границей. От таких предложений в моем мире не отказываются никогда. Мы были знакомы всего полторы недели и я пригласил её приехать десять тысяч километров, десять часовых поясов, в совсем далекую, как казалось, недостижимую страну. Я ждал отказа, но она согласилась. Может, тоже, как и я, решила не упускать грандиозной возможности уехать. А может, не совсем…

На наших руках колец нет. Мы никогда не говорим об этом. Лида и Джесс тоже это понимают. Но все мы четверо постоянно думаем: «Почему?». А зачем? Сколько браков развалились. Мои личные наблюдения подтвердил очень легкий факт: если ничего нет, значит, нечему ломаться. Именно поэтому за пять месяцев совместной жизни наши ссоры можно пересчитать по пальцам одной руки. И этого тоже буде много. И разве можно назвать ссорами мелкие конфликты, длившиеся максимум день, а потом, только укрепляя наши отношения? А потом заканчивавшимися так, что приходилось покупать новый диван в гостиную.

Если нет ничего, то нечему ломаться. Если ничего нет, то что тогда может быть? Ничего.

Четырнадцать кругов

И ночи ломкий диск

Пунктиром фонарей,

Разорванным на части,

Раскрошиться легко.

Пусть не оправдан риск,

Дыханье быстрей,

И сердце бьется часто.

Вспоминал я стих Вострикова. Да уж, феноменальная у меня память. Или это все из-за последних событий, так благотворно на неё повлиявших.

Сколько я знаю стихов? Когда у меня успел выработаться к ним интерес, ведь его до этого не было. А сколько я написал?

class="book">Я решил исправить это недоразумение, встал с постели, сел за стол, взял ручку, посмотрел на часы и быстро написал, под воздействием ночного фонаря, в котором, как говорят, водится джин:

В полчетвертого ночи,

Под тенью безумия,

Просыпаются сны

И несут они грезы.

Под тенью безумия,

В четыре часа,

Вместе с горьким,

Приходят мечты.

В пять часов утра,

Потом – никогда,

Только здесь и только сейчас,

Настал наваждений час.

И когда все наваждения растают,

В шесть часов наступит заря,

В горе бумаг и грязной посуды,

Можно понять – безумным я стал.

Желание что-то написать не делает гением. Посмотрев на это я понял, что никто никогда не увидит этот кошмар. Но даже у такого произведения должен быть автор. Но кто он? Я? Не верю! Я не помнил своего имени. Всегда так: знал, знал, а потом понял, что не знал никогда. Поэтому, просто написал в углу:

Фрай

Посмотрел немного. Потом зажег зажигалку и спалил его. Но не из памяти.

И что делать дальше?

Хороший вопрос. Я думал над этим долгие и мучительные три секунды. Потом взял чистый листок и написал:

THE NIGHT IN NEW ORLEAN

Ну, а дальше пошло-поехало…

В последующие несколько дней мне был противен мой родной язык. Уж слишком он был… привычным. А потому – гадким и бессмысленным. На английском я тоже не разговаривал. С ним было то же самое.

В таких ситуациях, люди, обычно, не говорят, чтобы лишний раз не вырвало. Но это было тоже невозможно. Я должен был говорить на каком-то языке.

В это время, я вспомнил о существовании еще одного языка, на котором я могу кое-как выразиться. С ним ничего не связанно, поэтому, на нём возможно было общаться. На немецком.

Изучение этого языка было побочным эффектом часов немецкой музыки. Я слушал, переводил, запоминал. Этого оказалось достаточно. Никаких учителей. Никакой грамматики. Никаких скучных часов. Никакого бессмысленного прожигания времени. Я слушал и мне это нравилось. Только общение. И только музыка.

До конца света осталось несколько дней. И чем же я занимался все это время? Должен был бы часами сидеть вместе с богами и потными генералами Японии эпохи Эдо(1611-1867). И чем же я занимался вместо этого? Ходил по Французскому Кварталу и цитировал Чехова на немецком направо и налево:

«Was für ein wunderbarer Tag es ist : nicht einmal wissen , um Tee zu trinken, oder hängen sich».

Какой прекрасный сегодня день: даже не знаю, пойти выпить чаю, или повеситься.

В этом слишком много смысла.

А почему я это делал? Потому что своего придумать не мог. Как и все в принципе.

Все писатели, во всем времена говорят одно и тоже. Реприз так много, что я сомневаюсь, что сейчас говорю я. Может, об этом говорил Ницше, который спёр это, к примеру, у Вергилия.

Перечитал.

Ишь какой, поливаешь грязью все интеллектуальное наследие Земли, при этом, всех сразу. Толстой вор. Достоевский вор. У них тоже крали. У этого был толк, но истинный автор всей мировой мудрости сгнил. Ну, впрочем, Достоевский и Толстой уже давно отправились в ряды писателей, которыхниктонечитает.

А сам-то на что способен?

Честно? Не на многое.

А вон тот?

Ничего.

Пошел снег. Его долго не было, но я даже не обратил на это особого внимания. Шел, шел и вдруг перестал идти. Так каждый год бывает. Правда, в декабре снег только начинает идти. А сейчас какое число? Вроде тридцатое.

Но вот, он идёт. Маленькие снежинки падают с неба белоснежными кристаллами, навивая атмосферу спокойствия, умиротворения и тишины. Нет ничего лучше этого сказочного чувства, когда кажется:

Я был всегда

Я буду всегда

Такие вечера нужно проводить дома, когда идёт снег. Предлагаю следующий список вещей, необходимых, чтобы почувствовать эту атмосферу, специально для тебя:

Берешь одеялко.

Берешь чаёк или кофеёк с корицей.

Садишься у окна, за которым идёт снег.

Берешь любимую книжку или включаешь любимый сериал.

Улаживаешь у себя на коленях котика.

Включаешь музычку.

Созерцаешь.

Отдыхаешь.

Наслаждаешься.

Всё просто.

Или можно выйти на улицу. Тогда чудеса должны произойти не у тебя на глазах, а с тобой.

Какова бы не была жизнь, пока в шкафу полная банка с кофе, на кровати лежит кот, а в соседней комнате лежит любимая, можно продержаться. Какое-то время.

Время от времени, стоит отдохнуть от безделья. А время идёт. И все кажется, что уходишь от настоящей, прекрасной жизни. Уходишь все дальше и дальше, в какую-то пропасть.

Теперь, тридцать первое, пришло время для решительных действий. Я собрал всю свою армию. Время пришло и вот-вот из пустоты вынырнет Мировой Змей, чтобы поглотить Землю. И полная суматоха – никакого порядка.

– Мистер, мистер, – окликнул меня дедуган из моей армии.

– Что?

– Когда ваш минстр придёт?

– Что у тебя с языком.

– Да все нормально. Просто, привычка.

– Ты кто?

– Як кто? Азаров.

Что он тут забыл? Какой Азаров? Николая Яныч, что ли?

– Так клогда?

– Сам не знаю, Коля, сам не знаю. Когда придёт, тогда и придёт.

– Нда. А бог рядом нет. Сями мы не спривимся.

– Не спривимся, не спривимся. Но они должны прийти. А где Пельмень?

– Скизил мне: руководи. А сам ушел.

– Только другим не говорите – засмеют.

– Да, знию, всегда тик.

С этими словами, печальный военачальник удалился строить войско.

В этой суматохе мне было интересно: куда делся Пельмень? Он что, решил бросить меня в самый ответственный момент, как это сделал Али?! Какая низость! Почему мои друзья так быстро исчезают. При этом, в алгебраическом упадке. Как бы они не стали появляться на одну сотую секунды. Я бы такого не пережил.

И вот настал этот момент. Судный день пришел без стука. В один миг, на закате, небо стало чёрным. Мог бы подумать, что наступила ночь. Но эта чернота была не ночной, мягкой, а резкой, смертельным, угрожающим и жгучим. Настроение было подавленно. Все было паршиво. И не смотря на все беду, пережитые в эти секунды, не хотелось делать ничего. Хотелось просто лечь и умереть. Просто так.

В былые времена, я бы так и сделал. Но не сейчас. И сейчас, даже упади небо на землю, а земля на небо, я буду сражаться с предначертанной судьбой. Я не дрогну.

Воздух вздрогнул от пронзительной ноты, напоминающей си-бемоль двадцатой тональности ниже основной. Примерно двадцатой, может, ещё ниже. Невероятный, противный, мерзкий, стонущий звук. Он явно был посланником грядущей катастрофы. Эта мелодия, хоть и состояла из одной ноты, казалось сложнее, чем самые дикие этюды Шопена. И в ней был весь мир. Все века и народы. Каждая секунда на протяжении десятков тысяч лет существование человека такого, какой он сейчас. В одной ноте. Суровой, мрачной, гордой, дикой ноте. Её жадность пронизывала до костей. Что за безумный маэстро отважился сыграть подобное? Если бы её можно было записать (сто тридцать девять тонов, ниже классической до – что-то трудно будет записать), я бы назвал её симфонией истории. Такая же жуткая. Настолько же пугающая и однотонная.

Но слушать симфонию из глубины безумия было не самым страшным. Страшнее её была тишина, наступившая следом. Уши уже привыкли к си-бемоль и не воспринимали её, как особую угрозу. А вот к тишине они отнеслись очень резко. Стоявшие вблизи от меня схватились за виски. Практически все оглохли от тишины.

Тишина пугала больше, потому что несла в себе ожидание. Ожидание конца. Встретимся ли мы с ним? Ведь оно куда страшнее самого конца. Да уж, этот змей настоящий гад, раз так любит терзать своих жертв. И не сомневаюсь, что уничтожил не один мир только тем, что заставил их ждать.

Молчание длилось, от силы, четыре секунды. На самом деле, понятия не имею, сколько прошло времени.

Я посмотрел на мир в последние его секунды.

Он был прекрасен.

Больше ничего не могу сказать. Да и зачем говорить? Все в своем конце неописуемо прекрасно. И хотя бы в последние свои секунды этот безумный мир приобрел… смысл.

Последнее солнце старого года. Новый Орлеан. Близится ночь. За ней будет утро. И утром начнётся совсем новая жизнь. Или не будет жизни вообще. Но ничего уже не будет прежним. Это я знал точно. Все останется здесь. В прошлом. В воспоминаниях. А что будет дальше?.. Посмотрим.

Из неба показалась голова исполинского зверя. Оно открыло рот. И вместо глотки у него была чёрная дыра. Или чёрная дыра была его глоткой. Он смотрел на нас.

– У тебя есть плин? – спросил Никола Яныч

– Да, мне тоже любопытно, – сказал Смерть, все это время, как оказалось, стоявший за моей спиной, держась за руку с Джесс. За ними были Чарли и Лидка. Они смотрели на меня. За их спинами был Аллах, Иисус, Один и Юпитер. За ними все боги и все люди, которые когда-либо жили. Вся сила этого мира собралась сегодня здесь.

– Ра-а-а-а-а-а! – закричал мировой Змей и снёс несколько зданий.

Я воспринял это как: «Мне тоже интересно!».

– Ну как же, дорогие мои, вперёд и только вперёд.

– В смысле? – поинтересовался Зевс.

– Помолчи, сейчас, как всегда, он скажет какую-то глупость, которая спасёт нам всем головы, – попросил Смерть.

Я ненадолго задумался.

– В атаку!

– Я так и знал! – закричал Смерть, – вы слышали! Вперёд!

Все закричали и бросились на Змея.

Вся бесчисленная толпа, все взяли всё, что только можно и бросились на Змея, прямо в его пасть. Мы все могли умереть. В черной дыре нас могло разложить на атомы. Но разве, у нас был выбор?

Смерть достал свою знаменитую косу. Она ему не нужна была, просто так, ради эффекта. Зевс взял в руки молнии. Анубис наставил на змея скипетр царства мёртвых. А я просто орал.

Видимо, дной ночью мы не обойдёмся.

Вся мощь этого мира в одну секунду была сосредоточена на одной точке. И в последнюю секунду, мы позабыли обо всех невзгодах и конфликтах, разделявших нас. Все мы бросились на единого врага. Все как один. В единый поток. И в конце, мы встретились со Змеем и ударили его в глотку.

Тьма. Аккорд. Занавес…

Часть Четвёртая

Эпилог

Божественная Любовь

Я все ещё помню, как проснулся во тьме, после того, как обрушил на Змея всю свою ярость. Но тогда то, что было недавно, для меня не имело никакого значения. Рядом со мной не было никого. И я падал во тьму. Бесконечное падение в невидимую воронку. Казалось, я не заснул, а проснулся, после долгого и мучительного сна. Вся моя жизнь была прожита не мною, а таинственным незнакомцем, который встретил свой конец и дал право истинному хозяину вступить во владения.

Вся моя жизнь была обманом.

Ничего не получилось. Мой мир разрушен. Все мертвы. И я тоже мертв.

Вот она какая – жизнь, после смерти. Никакого туннеля нет. Есть лишь тьма и падение в неё. Бесконечное падение. Хотя, если бы сюда прислали бы хорошего топографа, он бы, несомненно, смог бы доказать, что я не падаю, а стою на месте. Но мне казалось. Я чувствовал, как каждый мускул содрогается, при мысли о мгновении, когда я упаду на дно. Но ничего такого не было. И я не упаду никогда. Вся жизнь и смерть – падение в пропасть. А мир – это лишь то, что приговорено бесконечно блуждать во тьме, вокруг впадины, и не знать покоя. Никогда.

Я был. Я есть. Я буду.

Эти три предложения звенели у меня в ушах. И я точно знал, что это правда. Я стал богом. Я всегда был богом. Просто не догадывался об этом. Мне все ровно, что на дне. Я буду падать. Вниз. Вниз. И не знать никаких хлопот. Свободный от всего. Об этом говорили многие, а я этого достиг. Я был счастливее, как никогда до этого. Нет никакого смысла. Это прекрасно. Просто тьма. Замечательно. Никакой реальности. Блаженство. Лишь покой и забытье.

Ни Змей, ни богов, ни людей. Я был один. И я был мир. Я открыл глаза и ничего не изменилось. Все так же было темно. И я падал вниз. Атараксия. То есть, вечное душевное спокойствие, недостижимое для обычных людей. Я не испытывал никаких эмоций. И это и есть полнота.

Не думаю, что ты сейчас до конца понимаешь меня. Ты не имел дело с абсолютной пустотой. Когда нет ничего. Ни времени, ни пространства.

Лишь образы и воспоминания о счастливой в Новом Орлеане.

В голове крутился стих и повторялся, повторялся. Только, когда он был повторен 840 раз, как «Несчастье» Сати, я понял его:

И время течёт непрерывной волной,

И остановить его невозможно.

И сделать здесь можно только одно:

Расслабиться и плыть одиноко.

Немного полегчало. Как-то позволяло не стать пустым до конца. Не понимаю, зачем я ещё боролся? Ведь я достиг того, о чём мечтают все даосы и буддисты. Что-то ещё меня держало. Не давало слиться с потоком.

Может, я уже сошел с ума? Кто знает…

Можно ли судить силу человека по его способности выдержать отсутствие всего? Нет. Потому что каждый об этом мечтает. Силы не в этом. Силы не существует. Существует глупость, которой придают другое значение. И к пустоте все люди, впрочем, привыкли. Все они уже встречали уже с ней в глубине чужих душ и сердец.

Я наконец-то нашел время для себя. Только, я старался этим не слишком увлекаться. Ни то, можно зайти в такие дебри, что обратно просто не выкарабкаешься. Можно докопаться до таких истин, что станешь самым умным человеком на Земле. А соответственно – самым несчастным. Лучше даже не пробовать. Те, у которых есть возможность изучать вечность, стараются либо ею не пользоваться, либо узнать как можно меньше. Если я выберусь, то люди сожрут меня. Они не терпят таких, как я.

Правда, если я вообще вернусь. А надежда на это падала с каждой секундой в алгебраической прогрессии.

И все-таки я знал. Знал, что вернусь, несмотря ни на что. Все, что пережил здесь, никогда не произнесу вслух. И ничто не могло меня остановить.

Мне во второй раз открылась вечность. И снова выбор: бесконечное путешествие по новым мирам и абсолютное знание, несравнимое ни с чем. И могущество. Безграничное могущество. Такое, что и большой взрыв окажется мне не интересным.

И из всех возможных путей, я выбрал путь домой.

Я оказался дураком. Зато, счастливым дураком.

И что делать теперь?

Сколько раз я задавался подобным вопросом и сколько раз получал один и тот же ответ: «Не знаю, делай, что хочешь». И каждый раз получалось что-то.

И я подчинил себе пустоту. Приказал ей: «Отправь меня домой». Я перестал падать. И оказался где-то. А где – это уже вопрос относительности…

Поначалу, все было мутно. Мир, в который я прибыл, казалось, весь и полностью состоит из наваждений и бликов. Но с каждой секундой, он преображался и приобретал все более четкие формы. Уже через минуту можно было различить дома, сделанных из кирпича, и людей, шнырявших туда-сюда в разноцветных мантиях с непонятными узорами. Все это казалось похожим на какой-то дивный сон. Как Венеция, во время карнавала, но без каналов и масок. Странность для этих людей была вещью рутинной. Бедняжки.

Куда же я попал, – подумал я, – это точно не мой мир. Но, тогда, какой?

Здесь все было не так. Люди, дома воздух. Каждый дом, казалось, имеет свою собственную душу и умопомрачительную историю, которую вот-вот расскажет внимательным слушателям…

Не теряя времени, я решил первым делом прогуляться по мостовым этого чудного городка. За вторым поворотом меня ожидало что-то наподобие кафе. Правда, название у него было весьма пугающее: «Толстый Скелет». Странный маркетинговый ход. И это одно из самых нестранных названий, которые я здесь услышал.

Зашел я, оказывается, в ещё довольно приличное кафе, больше напоминавшее британский паб или трактир. Но мой живот настойчиво требовал еду. И, не удержавшись, начал искать свободное место, вокруг всего этого шума.

Я прошел мимо какого-то старого чудака, курившего трубку и приговорившего: «Где же ты, Кофа, мятежные магистры!». Тот сразу получил у меня кличку городского сумасшедшего. Но стоило мне подумать об этом, как тот посмотрел на меня и жестом указал на свободное место, предлагая присесть. Я не отказался. Просто не мог. Он, как бы, заставил меня это сделать. Пригвоздил взглядом. Больше ничего не могу объяснить.

Он казался старым, но мне было видно, что это всего лишь маскировка

Его лицо выражало неутолимый азарт, любопытство и жадность к знаниям.

Его левая часть лица была суровой. В ней был виден многолетний опыт, сила настоящего мастера, недоумении насчет моего визита, что более, чем странно. Привлекательность идеально смешивалась с ощущение оставить его в покое. По его массивным скулам можно было прочесть историю этого человека. Без сомнений, он имел огромное количество врагов, но ко всем относился, как к шутке, не принимая в серьез, что свидетельствовала о необычайной власти и силе. Нечто внушало страз и трепет. Это нечто, сидело в его бровях.

Правая же его часть была совсем другая. И ни в коем случае её нельзя путать с первой. Тут уже не было сурового начальника. Его правый глаз выражал сонливость, веселье, беззаботность, возмущение поднятием рыночных цен, о чем торговцы явно скоро пожалеют, а так же легкую иронию к борьбе мужского населения этого мира за равные права с женщинами, здоровую любовь к детям, котячью нежность к друзьям и уважение к коллегам по работе, если таковая имелась у этого человека.

Он удерживал в равновесии свой лёд и пламя. Лишь случайно взглянув в его глаза, можно стать его пленником навсегда, если тот не пожелает иначе.

– Да уж, – начал он, после секундной паузы, – не часто здесь встретишь человека в вашей одежде. Я даже догадываюсь, из какого мира вы к нам прибыли, сэр.

– Вы ждали меня?

– Нет. Я ждал Кофу. Но тот слегка опоздал и уже сообщил мне об этом. Не пытайтесь понять как. Это что-то наподобие телефона. Только в голове. Вы, вроде бы, называете это телепатией. Поверьте, у нас это нормально.

– Разве? – искренне удивился я.

– Вы прибыли к нам из того же мира, что и один мой друг и подчиненный. Тот ещё кадр, конечно же. А как вы умудрились попасть сюда? Я вам, вроде бы, не звал.

– Мне не нужно приглашение. Я просто решил попасть куда-то. А что за бывший подчиненный из моего мира? Почему бывший?

– Потому что его уже нет в этом мире.

– Сожалею.

– Он не умер, дырку над тобой, вершители не могут умереть. Он просто переселился жить в другой. На какое-то время.

– Понятно, – сказал я, хоть ничего понятного не было, – и где же он сейчас.

– Дома. Вернее, не в вашем мире, а в своем настоящем дома. А точнее, целыми днями хлёбает кофе и расплачивается за них историями.

– Интересная у него, наверное, жизнь.

– Да и ещё какая! Я мог бы вам много рассказать о нём, потому что есть, что рассказывать. Но это не ваша история. Вы должны иметь свою.

– И какая же моя история.

– Сам не знаю.

– А не подскажите адрес места, где можно расплачиваться за кофе историями. У нас в мире это не обиходная валюта, зато я в ней миллиардер. Жаль, что у нас такого нет.

Мой собеседник сочувственно кивнул и закурил.

– Я не знаю точно.

Поднялся столб дыма. Настолько густого, что мой собеседник скрылся за ним полностью. Он мог бы исчезнуть и оставить меня одного. Я испугался от такого исхода, но дым рассеялся, и старик продолжал сидеть на том же месте, нервно покуривая.

– Где же этот Кофа, дырку над ним! – повторял он шепотом.

– Кто такой Кофа и зачем он вам нужен? – с испугом поинтересовался я.

– Мой коллега. Но не бойтесь. В этом мире вам ничто не угрожает. Будьте совершенно спокойны и попытайтесь расслабиться.

– Я стараюсь.

– Плохо стараетесь. Ваш земляк чувствовал себя здесь, как дома.

– Все мы разные, каждому своё.

– Возможно, вы правы.

Он начал меня пугать. Я уж подумывал, как буду с ним сражаться, и хватит ли у меня сил. Но его спокойствие было слишком заразительно и я, неожиданно, расслабился.

– Знаете, – внезапно начал он, – я бы предложил вам работу в Тайном Сыске, так как вы обладаете нужными нам способностями. Но вы нужны вашему миру. Было бы неправильно забирать вам у него.

– Да я и не буду работать, черт знает где.

– Это жаргон вашего мира? Впрочем, не важно. Вы должны вернуться обратно.

– Разве, я там кому-то понадобился?

Он отложил трубку в сторону и посмотрел на меня:

– Все миры нуждаются в каждом из своих жителей. Но вы – особенный. У вас собственная история. Боюсь, вы должны вернуться.

– А мне у вас понравилось.

– Все нравится. Здесь много интересного для такого, как вы. Но, к сожалению, вам не суждено этого увидеть. Пока что.

– Жадные вы, к чудесам-то.

– И не говори. Ладно, пора отправить тебя туда, куда нужно. Но сначала, выпей камры. Никто не делает этот напиток лучше Мадам Жижинды.

Я отказался и сделал глоток. На вкус напоминало чай и кофе. Хоть и сильно отличалось от обоих. Я понял, что никогда больше такого не попробую. Такое невозможно было повторить человеческими усилиями.

Я уже начал исчезать.

Этот мир становился все более размытым и темным. Последнее, что я успел сказать, это:

– Как ваше имя?

Ответа я не услышал полностью. Но его имя начиналось на «Джу…».

Вскоре, этот мир исчез. Я снов оказался в пустоте, слава эволюции, что ненадолго. Это мир между мирами уже не казался мне пугающим и холодным. Наоборот. Он был мне почти, как родной. Наверное, это из-за его спокойствия. Пустота очень привлекательна.

К примеру: клерк, которому на работу в шесть часов утра, просыпается посреди ночи и с ужасом смотрит на часы. Они показывают полчетвертого. Ни одна радость не сравниться с радостью этого клерка. Он может еще на какое-то, пусть мелкое, но на время выйти из реальности. Окунуться в пустоту и забытье и не думать о том, что это может закончиться. В пустоте смысл жизни никого не интересует. Нет ничего, даже смысла. И все становится легко.

Здесь все было чёрным. Чёрный – не цвет. Это спектр цветов. А точнее – их полное отсутствие. Где их нет. Это отмена света, которая возможна только в двух случаях: когда света нет вообще и когда даже самому яркому свету во вселенной просто не от чего отбиться. Ведь в космосе невероятное количество света. Но там темно.

Этот мир был проекцией всех миров. Абсолютная Проекция. Весь свет, излучаемый всеми мирами, отправляется в путешествие и оканчивает его здесь.

Стоило мне подумать об этом, как меня что-то сильно толкнуло в спину. Меня выбросило из этого мира, как реактивный ранец подымает человека (в фантастике).

Я нужен был своему миру. И он призвал меня. Он не мог без меня обойтись, как и я без него.

И вот, я стою перед огромным пальто, задней ниточкой шва кармана на груди и был наш мир.

После всего пережитого в пустоте, место, где я оказался, было похоже на Рая, хоть и было натуральной помойкой, с кучей мусора, бутылок, шприцов и блевотины. Единственными свидетелями моего грандиозного возвращения были новоорлеанские бомжи, которые, хоть и казались удивленными, давно привыкли к таким странностям, сваливая все на лишнюю бутылку и забудут меня через пару минут. А сейчас, они смотрели на меня, как на галлюцинацию. Ну и пусть. Галлюцинацией от этого я не стану. А даже если и стану, то какая разница, ведь я был дома. Дома. Как хорошо это звучит. Хоть и пахнет дохлым котом и жидким дерьмом. Дома. Наконец-то здесь.

Я осмотрел себя и убедился, что все органы исправны, а одежда мирно свисает с моих конечностей. Все было превосходно! Я нащупал у себя в кармане несколько долларов, которых как раз хватило бы на чашечку кофе. Без сахара. Без молока. Без специй. Самый настоящий среди настоящих кофе. Такой же горький, как моя жизнь. Но и такой же приятный, после которого всегда хочется ещё.

За некоторыми признаками я определил, что все-таки нахожусь в Новом Орлеане, штат Луизиана, Соединенные Штаты Америки, где я и получил гражданство. Основной характеристикой была вездесущая музыка и веселые афроамериканцы, которых здесь всегда было во много раз больше, чем прочих. Так я чувствовал себя в своем городе, не в своей стране. Белым становится быть все труднее и труднее.

Уже по знакомым улочкам и закоулкам я добрался до своего законного дома. Этому месту, казалось, любой апокалипсис до фени. В этом было его превосходство над всеми остальными. А шумевший в далека Французский квартал так и кричал на весь мир: «Да хоть упади Небо на Землю, я выстою и буду веселиться! Двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю! Без перерывов и выходных! Всегда».

Как все знакомо и в тоже время, все было другим. Люди вернулись к своей старой жизни, как будто и не было ничего. Как это прекрасно – просто жить. Без цели. Без всякого смысла. Просто. Жить. И ничем не заниматься. Бедные люди.

Я зашел в дом и поднялся на свой этаж. Там я увидел Смерть с пакет с продуктами из «севенелевен». Жаль, что в тот момент у меня не было фотоаппарата.

– Как и следовало ожидать – ты вернулся! – радостно провозгласил Смерть. – Ты не представляешь, как я тебе рад!

– А зачем тебе этот пакет?

– Пока что, я живу с Джесс. Вот, она попросила меня принести.

– А разве у тебя нет работы?

– Смерть передвигается со скоростью мысли, – сказал он, – только что я вернулся с Аргентины, где забрал новорожденного и старика. О, только что вернулся из Китая. Дальше у меня Албания, Франция и Украина.

– А «пока что живу с Джесс» – это как понимать?

– Ну, «пока что» следует понимать, как «до следующего апокалипсиса».

– А когда он?

– Через десять тысяч лет. Они промелькнут как всего лишь тысяча лет. И глазом моргнуть не успеешь.

– То есть, Джесс – бессмертная?

Смерть засмеялся.

– Она никогда не была смертной. Скажу больше: никто из людей не смертен. Я – это всего лишь переход из одного состояния в другое. Ты ведь не боишься засыпать ночью? Так вот и меня не следует бояться. Люди просто слегка крейзи.

– Ты только что из Нью-Йорка?

Он кивнул.

– Весело там. И кстати, в отличие от других людей, я приду за тобой только тогда, когда перестанет дуть ветер. Ты нужен этому миру и дал это понять всем. Он влюблен в тебя.

– Как Джесс в тебя.

– Не путай эрос с агапе. Любовь земную и всеобьемную. Но между этими любовями есть общее: середина между ними – это кошачья любовь. Когда тебе просто хорошо, что нужный человек рядом. И никаких ненужных чувств больше. Только. Любовь. Божественная любовь.

Тут показалась Джесс с котом на руках. Увидев меня, она сначала обрадовалась, потом испугалась, но затем снова обрадовалась. Мне нравится такая непостоянность в её чувствах. Притом, что цикл начинается и заканчивается радость. В моем начале – мой конец.

– Заходи на кофе с печеньем! Смерть научил готовить самое вкусное в мире печенье. Правда, дорогуша?

– Убийственно вкусное, – засмеялся Смерть.

Мне стало не по себе от подобных новостей, но Смерть добавил:

– Не бойся, умрешь ты, разве что, от удовольствия. Ведь у людей смысл жизни – получать удовольствие!

– Я так и понял.

И с этими словами, я перешагнул порог квартиры Джесс.

Здесь было так же, как и в старые добрые времена, только чисто и уютно.

Я снова оказался в старом, так знакомом мне месте. Прилив ностальгии удержать было невозможно. Я вспомнил, чуть ли не каждый вечер, проведенный с Чарли у Джесс в гостях. Каждый глоток ароматного, пьянящего и горького айришь-кофе. Все воспоминания ожили и встали перед моими глазами, и… вызвали отвращение?

Сам не понимаю, что за чувство нахлынуло на меня. Казалось бы, вот картина Гогена с обнаженной таитянкой «Куда ты идешь?». Вон, в углу висел «Натюрморт с попугаями». Все так знакомо. Часы мирно тикают, навивая спокойствие. Смерть и Джесс куда-то исчезли. Остался только я. Это место всегда навивало меланхолию и приятную тоску. А теперь, здесь для меня не было ничего, кроме ненависти и тошноты. Ну почему? Почему мне здесь так неприятно находиться?

Я оглянулся и увидел тревожный взгляд Джесс. Смерть скрылся на кухне.

– Что произошло? – спросил я.

– А разве что-то, кроме Рагнарока, не произошло?!

– Что произошло? – уже настойчиво спросил я.

Она вздохнула и сказала:

– Давай все обсудим на кухне.

Мы пошли туда, куда она сказал. На кухне три чашки с дымящим кофе были единственными предметами на столе Джесс. За окном садилось солнце. Но теперь, мне было не до закатов. Мне нужно было срочно узнать, что вызвало у меня это чувство тошноты и наконец-то разобраться: что здесь произошло?

– Во-первых, – начала говорить Джесс, когда мы сели и сделали по глотку кофе, – Лида, после всех наших злоключений, наконец-то купила машину и отправилась в путешествие по всему континенту. Если, конечно, не решиться переехать на корабле через Берингов залив в Россию. Тогда, вся Азия и Европа будут перед ней. А она может, уж я-то знаю. В общем, больше мы её не увидим. Никогда.

– А что с Чарли? Где она? – нервно спросил я.

Джесс жалобно посмотрела на меня лицом нашкодившего котёнка. Это сделало меня ещё более взволнованным, а казалось, дальше некуда. Затем, она сделала глоток чёрного напитка и, набравшись храбрости, произнесла:

– Её ты тоже вряд ли увидишь.

– Что? Почему???

Джесс снова поднесла кружку ко рту, выпила и сказала:

– Тебя не было полгода. Чарли подумала, что это конец. За это время, много что изменилось. Чарли тоже. В один момент, она просто перестала ждать и решила забыть.

– Перестала? Забыть??? Я пропал ненадолго, а она меня уже похоронила.

– Как только мы бросились в пасть Мирового Змея, он отступил и мы победили. После этого, люди все забыли стали жить дальше своей жизнью. Вернулись все. Кроме тебя. Твои шансы были минимальными. Мы подумали, – она запнулась, но быстро взяла себя в руки и продолжила, – что ты больше никогда не вернёшься.

– Как?! Вы что не знаете меня?! Я могу уйти, но всегда возвращаюсь домой. А вы даже не верили в меня.

– Мы верили, но факты были против.

– Что именно случилось с Чарли? – спросил я, едва сдерживаясь, что бы её не ударить.

Она прикусила губу и произнесла:

– Она перестал ждать и вышла замуж за двухметрового афроамериканца и сейчас где-то во Франции. Прости. Она уехала две недели назад, я не остановила её.

В одно мгновение, весь существующий мир рухнул. Сломался. А обломки бросили мне под ноги и заставили смотреть на это тошнотворное зрелище, с осознание своей беспомощности и жалости. Я не знаю, как ещё описать это. Человеческий язык слишком слаб для таких чувств.

Я заслонил лицо руками и впервые, за последние двадцать лет своей жизни, заплакал. Я и забыл, что такое истинное страдание. Интересное чувство.

Я почувствовал руку Джесс и себя на плече, но грубо оттолкнул её и скрывая мокрое лицо руками, выбежал из квартиры, а затем из дома.

Я не помню, как бежал. Но я помню, как летал на сломанных крыльях.

Это было неописуемое чувство. Чувство беспомощности и бессилия что-либо изменить. Я одолел самых могущественных существ этого мира и заставил их служить мне. Я самое сильное и самое жалкое существо в этом мире. Надо было настаивать. Тогда бы, «Джу…» согласился бы и я бы никогда не испытал такого горя. Единственное, что держало меня в этом мире и всегда заставляло возвращаться было уже не со мной. Я не пытался сдержать слёз и плакал в городе, где все улыбаются.

Мужчины не плачут. Но разве я сейчас мужчина? Разве может существовать мужчина без женщины, в которую влюблён и которая влюблена в него? Не может. Мужчина выражает себя через женщину. А женщина через мужчину. Так было, есть и будет. И теперь, именно поэтому, я обязан взбунтоваться против всего и заставить себя совершить то, что под силу только богам: выразить себя через себя.

Или умереть. Но смерть казалась мне слишком лёгким исходом. Нет. Я должен выстоять. Выстоять. Выстоять. Но тысяча богов! Это было невыносимо.

Я пришел в себя только у реки Миссисипи, протекавшей за чертой города и несущей свои воды в Атлантику через Новый Орлеан. Весь облитый потом и потерявший последние силы, я упал у подножья реки. Когда, немного отдохнув, я присел у этой огромной реки, была уже глубокая ночь.

Звёздное небо здесь было самым ярким и полным, чем где-либо ещё. Огни города не доходили до этого места, но здесь было ярко, как днём. Любая ночь лучше любого дня. В ночной тишине был слышен успокаивающее гудение птиц и сверчков. Река текла медленно. Над ней зажглись светлячки. Каждый, как маленькое солнце.

Я подумал о себе. Боль утихла. На её месте осталась лишь только пустота. Снова она, вечная моя спутница. Почему же все именно так и никак иначе? Наши отношения с Чарли были живым примером того, что можно жить вместе и любить друг друга без золотых колец на пальцах, которые выглядели, как приговор. Брак убивает любовь. От года брака гибнет душа. Все те, кто в живут в браке очень долго, двигаются по инерции и живут лишь воспоминаниями о было любви, таким образом, трансформируя их в реальность. Но это все обман. Счастливого брака не существует. Человек перестает быть собой и стаёт лишь продолжением чего-то. Нет, это не мой путь.

А дети. С самого рождения их приучают к браку. Девочки мечтают о принце на белом коне, как о символе брака. Для них только из брака исходит любовь, а не брак от любви. Я думал, что Чарли тоже разделяет моё мнение, об убийственной силе колец без камней. Но, как оказалось, она лишь ждала ту минуту, когда я встану перед ней на колено. Но не дождалась. Я не имел никаких шансов удержать её. Никакими силами. И даже, если бы они сильно любила меня, а она любила, то, в конце концов, все равно бы ушла. Так что, все к лучшему. А я-то слабак. Из обычного житейского опыта сделал конец света. Вот ещё! Все с этим сталкиваются и я тоже уже не раз встречался с подобными делами. И всегда находил замену: нет незаменимых людей – особенно актёров.

Я смогу найти другую, – подумал я, хоть и понимал, что даже не буду пытаться. Будем выкручиваться по-другому.

Но мне не нужно ничего.

Чарли была первой божественной любовью и последней.

А разве любовь так много весит? Нет, никоем образом. Сильные, по-настоящему сильные, обходятся и без неё. И я обойдусь! Обойдусь…

Я попытался отвлечь себя от этих сложных мыслей. Мои глаза уставились вдаль. Река текла спокойно. Безмятежно. Ей было плевать на все в этом мире. И на меня. И на всех. И на наши проблемы. Она просто текла. Не для чего. Просто текла. Это заражало.

В какой-то миг, я осознал, что ни меня, ни всего окружающего мира просто нет. Не существует. Доказать это было невозможно. Я просто это знал. Меня нет. Тебя тоже нет. Ты – лишь очередное наваждение, которое, рано или поздно, так или иначе, развеется и исчезнет навсегда.

Есть лишь разум и его проекция. Да и их существование сомнительно.

Легкий ветерок подул мне в лицо. Мои губы и язык сговорились с моей памятью и тихо произнесли слова в ночную пустоту:

Мои слова, как ветер на просторе,

В порыве чувств, они вольны, как я,

И мысли, словно парусник на море,

Меня уносит в дивные края.

Где даже время не имеет власти,

И ураган бушующих страстей,

Спасает меня от всяческих страстей,

Волшебный мир фантазии моей.

Восхитительный стих Кобыча. Всего лишь ещё один никому не известный поэт, восемь строчек которого, как ничто иное, подходили ко мне сейчас. Я уже почти не думал о Чарли. Я поддался катарсису, наступившему после полного обвала страстей, ночью, у реки. Только здесь было спокойствие. Только здесь была гармония…

Я и не заметил, как маленькая капелька упала на кончик моего носа. Но зато отчётливо заметил, как миллиарды капель обрушились на меня дождём. И этот дождь был совсем не похож на остальные. Он был спокоен, а не дик. Он был приятным, а не противным. Он наводил радость, а не тоску.

Ближе всего к моей душе стоял дождь. Он был там безмятежен и в тоже время силён и свиреп. Ни одна погода не успокаивала меня сильнее, чем он. Дождь понимал меня. И я, в свою очередь, понимал дождь. Я понимал, почему он такой.

Но, тем не менее, я был вынужден возвратиться в город, как бы хорошо мне не было у реки.

К Новому Орлеану я добрался только на рассвете, по дороге удивляюсь, как я мог столько пробежать на автопилоте. Рассвет это тогда, когда после ночи и перед днём, весь мир погружается в усыпляющую, прохладную мглу.

В городе я сел в такси и сказал адрес таксисту. Тот тронулся и когда мы ехали, спросил у меня:

– Почему вы такой мокрый?

Но я не ответил. Моего молчания было достаточно, чтобы старый таксист афроамериканец понял, что я нуждаюсь в тишине. Ведь в обязанности таксиста так же входит общение с людьми. А в этом ремесле чрезвычайно важно знать, когда нужно молчать. Хороший оказался старик. Если бы мы встретились в другое время и при других обстоятельствах, то эта встреча стала бы началом новой очень сильной дружбы. Но не сейчас. Совсем не то время, что бы заводить новых, пусть и хороших, друзей.

Таксист понял, что мне сейчас необходима была музыка. Он включил радио, где певец пел старое доброе: «Don`t worry – be happy». Как раз кстати.

Мой новый знакомый подвёз меня до дома. Я достал из кармана все деньги, что были у меня с собой и вручил ему. Он взял их молча, пересчитал и уехал. Я смотрел ему вслед и вспомнил, что я собой у меня было только шесть долларов, а проезд по всему Новому Орлеану стоил где-то на порядок больше… Но таксист ничего не сказал. Он понял, что больше я заплатить все ровно не смогу, а наблюдая моё состояние, решил не тревожить меня такими глупостями, как несколько баксов.

Святой человек…

Я поднялся на свой этаж и зашел в пустую квартиру. Наконец-то, мы свободны. Я и квартира. Первое, что бросилось мне в глаза, это «Звёздная Ночь» Ван Гога. Копия, конечно же, но это не делало её менее приятной и тёплой.

Я лёг на большую кровать в тёмной спальне. Сквозь закрытые шторы пробивались первые лучи этого дня. Но я старался не обращать на них внимания. Они меня раздражали, хоть раньше и радовали, как вестники чего-то нового. Я хотел старого. Хотел вынуться в прошлое, когда рядом со мной, на этой же кровати, лежала Чарли. Даже в моменты самой сильной моей депрессии, она была со мной. Теперь же её нет.

Теперь, я лишь сильно закутался в большое одеяло, на огромной кровати, чтобы спрятаться от мира.

Но встать все равно пришлось – это неизбежно.

Как же это печально! Ну почему, почему всю жизнь нельзя прожить под одеялом. В безопасности и тепле, пусть даже, если это иллюзия. Провести всю жизнь с одеялом – с тем, кто не предаст.

Но встать пришлось, потому что моё тело больше не могло выносить бездействия. Слабое оно у меня.

Поднявшись, я уже не думал о работе, чтобы зарабатывать деньги себе на жизнь. Это больше меня совсем не интересовало. Бедующего нет и нечего о нём беспокоиться. После всего пережитого, нет ничего более глупого, чем работать.

Я оделся. Не потому что куда-то спешил, а потому что инерция – страшная сила. Мы не можем какое-то время после остановки стоять на месте. Нас все ещё тянет вперёд. И это продолжается какое-то время. У кого-то несколько секунд, а кого-то годы. Это физика – это жизнь…

В подъезде я увидел Джесс с продуктами. Редкое зрелище, достойное места в учебнике истории.

– Зачем? – только и спросил я у неё вместо приветствия.

– Скидки, – сухо сказала она, наверное, сама не понимая, о чём говорит: о супермаркете или о жизни, – возьми, – она протянула мне пачку сигарет, – случайно купила. По привычке. А потом вспомнила, что бросила. Ты тоже бросай – жуткая хрень. Это последняя пачка.

– Ты бросила курить?

– Ну да, потому что больше не для чего. Моя жизненная драма закончилась. Занавес. А твоя только начинается. Мне Смерть говорил, а у него чутье на такие вещи. И я понимаю, как они сейчас тебе нужны. Возьми, только после этого, больше никогда не кури.

Я хотел было отказать и заявить, что тоже не курю. Но тут понял, что она права. И я взял пачку. Она пошла дальше и я закричал ей в спину:

– Мы хоть когда-нибудь ещё встретимся?

– Не знаю, – она обернулась и улыбнулась мне, – может быть. Но скорее всего, больше никогда.

– Тогда прощай!

– Прощай, – как хорошему воспоминанию, сказала она мне.

И больше я никогда больше я не видел эту больную на всю голову алкоголичку, которая была самым лучшим моим другом. Её история закончилась. Моя же, только начинается.

Выйдя из подъезда, я тут же выбросил ключи от квартиры в мусорник, так как знал, что больше никогда сюда не вернусь. И пошел на Бурбон-стрит.

Вечно меня притягивает эта улица. Даже сейчас, когда у меня нет ни цента в кармане, чтобы оплатить её услуги. Это печалило, но не очень. Одна лишь новость, что я в Новом Орлеане, на этой улице и для меня играют джаз уличные музыканты, ужестоило дороже денег. А значит, было абсолютно бесплатным.

Прогуливаясь по городу, я и не заметил, как прошел день, а за ним наступил вечер. Я был так удивлён закату. Как же быстро течёт время.

И тут, я обнаружил чью-то руку у себя на плече. Я обернулся. За мной стояла незнакомая мне, чуть моложе меня, женщина, но с девичьими глазами. Она радостно кричала:

– Ну да, это ты! Конечно же ты!

– Кто вы и что вам?..

И тут я узнал лицо этой незнакомки. И как же я сразу не догадался?! Передо мной стояла Чарли.

– Ты не узнаешь меня? – спросила она.

– Узнаю.

– Я всего на несколько деньков прилетел из Марселя с мужем по-делам…

И тут же она поняла свою ошибку.

– Извини меня. Я не хотела. Я думала, что ты мёртв.

– Расслабься. Я ни в чём тебя не виню. Ты поступила правильно. Не до конца жизни ведь сидеть одной.

– Я ждала тебя! Честно ждала. Даже искала тебя везде, где ты только мог быть. Я думала, что ты умер. И я молода, нужно двигаться дальше.

– Так двигайся! Тебе очень повезло с мужем. Ты даже не представляешь, насколько я рад за тебя.

– Если хочешь, я могу еще его бросить и вернуться к тебе.

– Нет, уже поздно. Живи и радуйся. Это твоя история. Моя же – совсем другая.

Я развернулся и ушел. Она смотрела мне вслед и не пыталась догнать. И хорошо. Наша с ней история окончена, и мы оба всегда будем вспоминать её, как о лучших днях в нашей жизни.

Подул ветер, начался дождь. Люди скрылись под крышами, а я остался на улице и продолжал идти вперёд. Больше не куда было идти.

Я достал сигарету, закурил. Подумал: хуже уже не будет никогда. Вообще никогда больше не будет плохо. Я был по-настоящему счастлив. Теперь, я был свободен наяву, а не во сне. Подняв голову вверх, позволив каплям дождя и оранжевому фонарному свету падать прямо не на лицо, я пустил облако дыма. Сорвался с места. Стал самим ветром. И исчез. Навсегда. И начал петь старую песню Кипелова, которая, почему-то, заиграла у меня в голове:

Надо мною – тишина,

Небо, полное дождя,

Дождь проходит сквозь меня,

Но боли больше нет.

Под холодный шепот звёзд,

Мы сожгли последний мост

И всё в бездну сорвалось.

Свободным стану я

От зла и от добра,

Моя душа была на лезвии ножа.

Я бы мог с тобою быть,

Я бы мог про всё забыть,

Я бы мог тебя любить,

Но это лишь игра.

В шуме ветра за спиной,

Я забуду голос твой,

И о той любви земной,

Что нас сжигала в прах,

И я сходил с ума,

В моей душе нет больше

Места для тебя!

Я свободен, словно птица в небесах,

Я свободен, я забыл, что значит страх,

Я свободен – с диким ветром наравне,

Я свободен – наяву, а не во сне!

Надо мною – тишина,

Небо, полное огня,

Свет проходит сквозь меня,

И я свободен вновь.

Я свободен тот любви,

От вражды и от молвы,

От предсказанной судьбы

И от земных оков,

От зла и от добра,

В моей душе нет больше

Места для тебя!

Я свободен, словно птица в небесах,

Я свободен, я забыл, что значит страх,

Я свободен – с диким ветром наравне,

Я свободен – наяву, а не во сне.