Н. КАЛЬМА ДЖИМ-ЛИФТЁР РАССКАЗЫ
БЕЖАЛ ИЗ ТЮРЬМЫ
Холодным осенним утром по улице небольшого города в Западной Германии шёл человек. Несмотря на холод, он был без пальто. Человек сильно горбился, волочил ноги, и по походке всякий принял бы его за старика. На самом деле это был совсем ещё молодой человек, но он пробыл три года в тюрьме, и там его сильно били.
Звали этого человека Петер Краус, он был коммунист, и на рассвете этого дня ему удалось бежать из тюрьмы.
Краус и сам не понимал, как это ему так повезло. В тюрьме ждали начальство из Берлина, арестантов заставили мыть и скрести все камеры и железные коридоры. Стража сбилась с ног, грозя, понукая, наказывая тех, кто работал недостаточно быстро и старательно. И среди общей суеты Краусу удалось ускользнуть.
Он должен был как можно скорей уехать из своего города, где его могли узнать и выдать властям. Конечно, приметы Крауса были известны всем здешним шпикам. Как за ним охотились три года назад, как старались заманить его в западню! Дом Крауса, его жена Марта, его сынишка Курт были под беспрерывным наблюдением. И однажды ночью его выследили.
С тех пор прошло три года. И вот Краус на свободе. Он снова может бороться за справедливость, за мир, за единую, свободную от фашистов Германию.
Теперь он торопился выбраться как можно скорей на шоссе и попроситься там на попутную машину. В тюрьме у Крауса отросли усы, это немного меняло его внешность, но шпикам он был известен и с усами.
«Скорей, скорей надо уходить!» — подгонял он самого себя.
Дорога к шоссе лежала мимо его дома. Разумеется, войти туда, повидать Марту и мальчика он не сможет: это верная гибель, провал всего дела. Но хоть издали, хоть мимоходом взглянуть на знакомую дверь, на калитку палисадника.
«Только взглянуть…» — повторял он про себя.
Он шёл и не узнавал родного города. Тихие когда-то улицы теперь выглядели беспокойными, шумными. Оглушительно сигналя, проносились военные автомобили и мотоциклы, маршировали солдаты, и несколько раз навстречу Краусу попались американские офицеры. Беглец точно попал в чужую страну. Он с ненавистью смотрел на иностранцев.
«Захватили Германию и ведут себя, как хозяева!» — с негодованием думал он.
Одна улица, другая, третья… Громоздкие рекламы американских папирос, подвязок, яичного порошка. Но вот замелькали домишки рабочей окраины. Краус повернул за угол, и сердце у него заколотилось так, что стало трудно дышать: он увидел свой дом.
Беглец пошёл так медленно, как только позволяла осторожность. Напротив, у крыльца здания, где раньше была школа, он заметил полицейского — следует быть начеку!
Затаив дыхание, Краус разглядывал свой домишко. Серый, под черепичной кровлей, он словно тоже сгорбился за эти годы. Рядом с дверью — окошко. Там бывало на подоконнике Курт расставлял своё деревянное войско и строил из кубиков высокую красную башню. Рядом — окно Марты; там у неё всегда стояли цветы.
Однако сейчас ни цветов, ни красной башни не было — домик казался вымершим. Даже палисадник — гордость Курта, — и тот выглядел заброшенным.
«Где же Марта и мальчик? Наверное, их тоже забрали?» — тревожно подумал Краус.
Он подошёл к самой калитке. Полицейский с удивлением уставился на прохожего, который стоял, несмотря на холод, в одном костюме.
«Надо уходить!» — приказал самому себе Краус.
Не отрывая глаз от дома, он медленно двинулся вниз по улице, к шоссе. В это мгновение щёлкнул замок, дверь дома открылась, и в палисадник вышел мальчик.
Он был высокий и тоненький, без шапки. Белокурые вихры топорщились над его крутым лбом. Одет мальчик был в старое, короткое донельзя пальто, из которого давно вырос. Краус сейчас же узнал это пальто: он сам покупал его когда-то сыну. Беглец жадно разглядывал мальчика: так вот каким стал его маленький Курт! Совсем взрослый!
Курт оглянулся и свистнул. Сейчас же послышался лай, и из дома выбежал крупный, в серых подпалинах пёс, похожий на волка. Пёс гордо вёз маленькую тележку.
«Вольф! — ахнул про себя Краус. — Наш старый, верный Вольф!»
В самом деле, как это он до сих пор не вспомнил о Вольфе! Ещё когда Курт был крошкой, Вольф оберегал его колясочку и свирепо рычал на всех чужих. А когда Курт пошёл в школу, Вольф каждое утро провожал его и носил в зубах сумку с учебниками. Это Вольф однажды спас Марту, когда она тонула в реке. Да, Вольф был верным другом семьи.
На тележке у Вольфа были навалены разные домашние вещи и большой голубой кофейник, хорошо знакомый Краусу.
«Наверное, Курт повёз вещи чинить к жестянщику. Кофейник ещё при мне нуждался в починке», — соображал Краус, с нежностью разглядывая вещи на тележке. Он так углубился в это разглядывание, что не сразу обратил внимание на поведение собаки. А с собакой делалось что-то странное.
Едва выбежав и понюхав воздух, Вольф вдруг завизжал, кубарем скатился с крыльца и понёсся к забору. За ним, подпрыгивая и кренясь, полетела тележка. Кофейник тут же вывалился.
— Вольф, что с тобой? Назад, Вольф! — закричал мальчик.
Но Вольф точно оглох. Он был уже возле калитки и прыгал как бешеный, стараясь открыть её или перепрыгнуть через забор. Ему мешала тележка. Он повалил её набок, чтобы высвободиться из упряжки. Это ему не удавалось, и он всё больше неистовствовал.
— Вольф, на место! Вольф, назад! — повторял Курт, вертясь вокруг собаки и норовя схватить её за ошейник.
Но Вольфу уже удалось открыть калитку. Не обращая внимания на тележку, которая била его по ногам, он бросился вдогонку идущему по улице прохожему.
— Вольф, не сметь! Вольф, ко мне! — вне себя от испуга кричал Курт.
Сейчас Вольф накинется на этого прохожего, напугает его до полусмерти, как напугал на днях американца, и тогда не оберёшься неприятностей? А у мамы и так достаточно горя…
Курт выхватил палку из ветхого забора и кинулся вслед за собакой. На помощь ему уже бежали полицейский и два солдата из американского патруля. Крик мальчика и лай собаки взбудоражили улицу. Из окон выглядывали любопытные.
Задыхающийся от волнения Курт настиг собаку, когда она уже набросилась на прохожего. Вольф бесновался и прыгал, норовя достать до самого его лица.
— Палкой! Ударь собаку палкой! Сильнее! — кричали на бегу полицейский и солдаты.
Курт замахнулся, хотел ударить Вольфа, отогнать его — и вдруг палка выпала у него из рук, и он остолбенело уставился на прохожего.
Он увидел, что Вольф беснуется не от злобы, не от желания напасть на врага, а от восторга. Не укусить он хочет, а лизнуть прохожего в самое лицо. И воет он не от свирепости, а от радости, от счастья и бросается на прохожего в неистовой собачьей преданности. Курт задрожал. Только одного человека на свете встречал так Вольф. Только одному выказывал так бурно свою любовь и преданность. Мальчик во все глаза смотрел на незнакомца. Нет, конечно, он ошибся… И Вольф тоже обознался… Бледное, чужое лицо с усами… Сутулая спина… У папы была совсем прямая, молодая спина и никогда не было усов… Но в то мгновение, когда Курт оттаскивал собаку от незнакомца и собирался вежливо извиниться, он вдруг увидел карие глаза и улыбку, которую так хорошо помнил. — Папа! — чуть не вскрикнув, прошептал мальчик. — Курт, дорогой… — донёсся еле слышный ответ. Краус сделал короткий, едва уловимый жест, и Курт мгновенно понял: показывать, что он узнал отца, — нельзя. Рядом — враги. Мальчик торопливо схватил Вольфа за ошейник и оттащил его. И во-время: отовсюду уже сбегались любопытные. И, конечно, одним из первых прибежал вечный неприятель Курта — Мориц, сын их новой соседки — фрау Зейде. Мориц пролез вперёд и стал перед Куртом, выпятив щуплую грудь. — Ага, я всегда говорил, что твой Вольф — вредная, злющая собака! — с торжеством заявил он, так, чтобы все слышали. — Он всегда рвёт мне штаны… — Ты сам их рвёшь, а сваливаешь на Вольфа, чтоб тебе не доставалось от матери! — с возмущением пробормотал Курт. Даже в эту минуту он не позволил оболгать Вольфа. Запыхавшиеся полицейский и два американца-патрульных протиснулись сквозь толпу. — Собака укусила вас? Желаете написать жалобу на владельцев? — обратился полицейский к Краусу. Краус быстро обдумывал положение. Отказаться от жалобы — это покажется подозрительным: все видели, как собака на него набросилась. А писать жалобу — значит, надо назвать себя, сообщить свой адрес, показать документы, которых у него не было. Пока он раздумывал об этом, делая вид, что осматривает искусанную руку, толпа расступилась, пропуская вперёд худенькую ясноглазую женщину. — Курт, мальчик, что случилось? — тревожно спрашивала она, ещё не видя ни сына, ни мужа. Соседи успели уже сообщить Марте, что Вольф искусал прохожего. Но вот она подняла глаза — и в тот же миг узнала Крауса. — Ах! — вырвалось у неё. — Мама, наш Вольф набросился на этого господина, — торопясь и глотая слова, перебил её Курт. — Этот господин, мама… — Да, вот пожалуйста, полюбуйтесь-ка. — Краус протянул руку и показал темнокрасный след полицейской дубинки. Таких следов было много на его теле — они легко могли сойти за укусы. Толпа подалась вперёд — все хотели рассмотреть эти следы. — Боже мой, — воскликнула Марта, — как это ужасно! Надо немедленно смазать иодом, перевязать, а то это может загноиться… Я сама, я сама перевяжу вам… — Гм… перевяжете? Что ж, перевяжите. Только поскорей, а то я тороплюсь, — выразительно сказал Краус. Он смотрел на жену. Как она побледнела! А седая прядка — её не было раньше! Видеть жену и Курта хотя бы вот так, на глазах у полицейских, посреди толпы, — и это было счастьем. И Марта тоже смотрела и с болью отмечала сутулость Крауса, его лёгкий костюм, его посиневшие от холода губы… Она сказала умоляюще: — Я вас прошу, милостивый государь, не пишите жалобу!.. У меня и так довольно горя. Я сию минуту перевяжу вам руку. А если собака порвала ваш костюм, я вам его заштопаю. Только… только для этого вам придётся зайти к нам в дом… Она быстро переглянулась с сыном. Глаза мальчика засияли: папа придёт домой! — Да-да, мы вас очень, очень просим! — подхватил он. — Я… я даю вам слово, что запру собаку, никуда не буду её выпускать… — Даёшь слово? Посмотрю я, как ты его сдержишь, — проворчал Краус, мгновенно поняв манёвр Марты и сына. И вот Краус дома. Он с восторгом оглядывает кухню. Синие язычки газа пляшут над плитой, и тепло охватывает беглеца. Из чулана доносится вой Вольфа: его заперли, но он скребёт лапами дверь и всеми силами хочет вырваться к хозяину. — Вот злая тварь! — говорит, прислушиваясь, полицейский. — Следовало бы его пристрелить, чтоб не бросался на людей. Он порвал брюки Дэрку, — говорит кривоногий американский солдат. Да, они тоже здесь. Они целой толпой ввалились в дом вслед за Краусом и Мартой. Здесь и вездесущий Мориц и его мамаша, фрау Зейде, похожая на тощую кошку. Курт готов прибить Морица: этот мальчишка всюду суёт нос! — Да у вас и ниток нет подходящих, фрау Марта! И не сможете вы заштопать костюм так, чтоб было незаметно, — приставал он, вертясь возле Крауса и заглядывая ему в лицо. Соседка Зейде тоже подавала советы. Маленькая кухня была полна посторонних людей. И под чужими, враждебными взглядами Марта и Курт суетились возле отца. Марта нарочно возилась со штопкой: может, полицейский и патрульные соскучатся и уйдут? Нет, они не уходили. Они развалились на стульях, им было приятно сидеть у огня, вместо того чтобы дежурить на улице. — Ну и плохо же вы заштопали, фрау Марта! — воскликнул Мориц. — Костюм господина совсем испорчен! — Не вмешивайся, это не твоё дело, — остановила его мать. Краус сделал вид, что разглядывает работу. Он промычал что-то неодобрительное и покачал головой. — Не годится? Ох, только прошу вас, не пишите жалобу! — сказала Марта, искусно разыгрывая испуг. — Если… если это вас устроит, я даже могу дать вам взамен костюма куртку моего мужа. — Гм… куртку? Я ещё посмотрю, что это за куртка, — сварливо сказал Краус. — Мне нужна куртка для дальнего путешествия, а не какое-то ваше старьё. Только в этом случае я не стану писать на вас жалобу. Подумать только: испортили мой лучший костюм! Марта принесла из спальни его тёплую охотничью куртку. «Умница! Милая!» — думал Краус. — Выдумала тоже: отдавать последнее какому-то проходимцу! — сердито глядя на Крауса, ворчала фрау Зейде. — Молчите, фрау Зейде, я рада отдать ему что угодно, лишь бы он не жаловался в полицию! — громким шопотом, так, чтобы слышал патруль, сказала Марта. Краус надел свою старую куртку. Какая это была тёплая, славная куртка! — Кажется, впору, — сказал он, напуская на себя самый недовольный вид. — Ну, ваше счастье, хозяйка, а то я ни за что не простил бы вас. Теперь, пожалуй, можно не писать жалобы… А как вы думаете, сержант? — обратился он к полицейскому. — Это уж как вы желаете, — отозвался тот, грея руки над плитой. Краус ещё раз с любовью посмотрел на жену и сына и направился к двери. — Послушайте, господин, а ваш пиджак? — напомнил, подскочив, Мориц. — Пиджак? Я… скоро пришлю за ним, — ответил Краус. Он открыл дверь. Сейчас он будет на улице, а через час — уже далеко от города. — Эй, а документы? — раздался окрик полицейского. Краус весь сжался. Он повернул голову, увидел смертельно побледневших Марту и мальчика. — Какие документы? — медленно выговорил он, выгадывая время. — А вот — забыли в пиджаке. Совсем разнежился в этой куртке, — насмешливо добавил полицейский и протянул Краусу его потёртый бумажник. Дверь за Краусом закрылась. Завыл и ещё сильнее заскрёбся лапами Вольф. — В следующий раз я с ним разделаюсь! — сказал патрульный, стукнув сапогом по стенке чулана. Маленькая кухня опустела. И когда ушёл — последним несносный Мориц, Курт и его мать выпустили из чулана верного Вольфа. И никогда ещё на долю Вольфа не приходилось столько нежных и горячих слов.
ДЖИМ-ЛИФТЁР
1
Прачка Люси очень гордилась своим сыном Джимом. Ещё бы не гордиться: мальчику всего тринадцать лет, а он уже самостоятельный, служит в роскошном магазине братьев Лоусон — первых богачей в городе. И всё жалованье Джим непременно приносит матери. Очень хороший мальчик Джим, он и в школе учился отлично. Жаль, что Люси пришлось взять его оттуда. Да ведь что поделаешь: отец погиб на войне, а у Люси, кроме Джима, ещё куча маленьких ребятишек. День-деньской стоит Люси у стиральной машины, а денег всё-таки не хватает даже на самое необходимое. Вот и пришлось взять Джима из школы и пристроить его на работу. Каждое утро, когда Джим облачался в свой форменный костюм — длинные зелёные брюки с золотым кантом и короткую зелёную курточку с тремя рядами золотых пуговиц, — мать не могла налюбоваться на него. А когда Джим надевал на курчавую голову круглую шапочку с ремешком, мать не выдерживала, наскоро вытирала мыльные руки и целовала сына. — Ну и щёголь ты у меня! — говорила она любуясь. — Много у тебя сегодня работы? — спрашивал Джим. Люси кивала. — Хватает, — отвечала она. — От Спарротов целый мешок да от мисс Сюзи корзина. От Смиттов тоже вчера притащила тюк… — Не надрывайся так, — просил Джим, — ты же у нас слабая… Люси ласково смотрела на него: — Иди, мальчик, не беспокойся обо мне. Джим отправлялся на работу. Универсальный магазин братьев Лоусон занимал огромный дом. В доме было двадцать восемь этажей. В нижних этажах помещались склады магазина, а на остальных можно было купить всё, что нужно человеку, — от пуговицы до автомобиля и от булавки до рояля. Правда, ни Джим, ни его мать, ни их соседи никогда ничего не покупали в магазине братьев Лоусон. Это был слишком дорогой для них магазин. Всё что им было нужно — хлеб, кукурузу, немного картофеля, — они могли купить в маленьких лавчонках своего негритянского квартала. Джим был лифтёром. С самого раннего утра он входил в прозрачную стеклянную клетку лифта и начинал беспрерывное путешествие по этажам: вверх — вниз, вверх — вниз… Пассажиры лифта — белые леди и джентльмены — слышали звонкий голос мальчика, который объявлял: — Пожалуйста, восьмой этаж: посуда, пылесосы, холодильники… — Четырнадцатый этаж. Прошу: ковры, обои, скатерти… — Двадцать второй этаж: мебель, картины, лампы… Он ни разу не сбивался, он всё помнил — этот чёрный мальчик в зелёной курточке. Даже мистер Скотт — старший приказчик — удивлялся. — У этого черномазого отличная память, — говорил он, покачивая лысой головой. А однажды в лифт вошла нарядная леди с девочкой. Кажется, они поднимались на двадцать третий, туда, где продавались пышные шёлковые и кружевные платья для девочек. Услышав, как Джим быстро и точно объявляет о товарах, леди сказала девочке: — Смотри, этот негр всё помнит. А ты не можешь запомнить даже таблицы умножения! Ух, как сердито посмотрела девочка на Джима! Её мать хотела дать мальчику монету, но Джим сделал вид, что не заметил этого. Нет, он ничего не хотел брать от белых гордячек!2
Вверх — вниз… вверх — вниз… Загоралась сигнальная лампочка, белая цифра выскакивала на двери лифта: Джима вызывали на девятый этаж, на тринадцатый, на четвёртый… На тринадцатый чаще всего поднимались женщины. Там продавались драгоценности: золотые цепочки и блестящие камни, разноцветные бусы и великолепные ожерелья. Прачка Люси и не мечтала никогда о таких украшениях. А на девятом этаже продавались игрушки. За зеркальными стёклами сидели важные синеглазые куклы и пили из крохотных чашечек кофе или играли в разноцветные мячики. Для мальчиков там было тоже много чудесного: моторные лодки, луки со стрелами, настоящие маленькие мотоциклы, великолепные костюмы индейцев… Нет, ни у Джима, ни у его братьев и сестёр никогда не было таких игрушек. Грубые, деревянные чурки, каменные шарики — вот чем они играли. Перед праздниками магазин торговал особенно бойко. Джим еле успевал поднимать и опускать покупателей. Лифт его сновал в стеклянной клетке, как челнок в машине. Вдруг, опустившись на нижний этаж, Джим увидел мать. — Ты зачем здесь? — удивился он. — Пришла повидать меня? Но я очень занят, ма… Люси покачала головой. — Я пришла купить шёлковую блузку, — сказала она. — Где у вас их продают? Джим вытаращил глаза. Мать хочет купить шёлковую блузку?! Вот так штука! Откуда у неё такие деньги, и почему это она вдруг решила наряжаться? Он было встревожился, но постарался себя успокоить. А вдруг мать заработала лишнее и хочет доставить ему удовольствие — надеть на праздник обновку? Молодец ма, это будет очень хорошо! Он заговорщицки подмигнул матери. — Непременно купи кремовую, — шепнул он ей. — Тебе пойдёт… Блузки у нас продаются на двадцать шестом, в отделе готового платья. Ты иди по лестнице, я тебя захвачу на четвёртом или на пятом этаже. А то здесь смотрит старший приказчик, мистер Скотт. Наш лифт, ты знаешь, только для белых покупателей… Люси хотела что-то сказать, но один из покупателей закричал: — Почему, чорт возьми, мы стоим? Что там делает лифтёр? Лифт начал подниматься. Джиму казалось, что он ползёт как-то особенно медленно. Мальчику не терпелось поскорей захватить мать. Может, он сумеет задержаться на двадцать шестом, сам выберет ей блузку… А в воскресенье они все вместе поедут за город, и мать наденет свою обновку… А в это время Люси поднималась по крутой каменной лестнице магазина и раздумывала: говорить или не говорить сыну о своей беде? Она до сих пор не могла хорошенько понять, что случилось. Ведь она сама, собственными глазами видела это ржавое пятно на блузке мисс Сюзи, когда разворачивала тюк с её бельём. Такое большое коричневое пятно, похожее формой на лужицу, постоянно натекающую к их крыльцу. Люси даже хотела показать это пятно соседке, чтобы посоветоваться, нельзя ли его вывести. И вдруг мисс Сюзи говорит ей, что это она, Люси, посадила пятно и должна теперь за это купить ей новую шёлковую блузку. Нет, мисс Сюзи не бранила прачку, даже не кричала на неё. Она только посмотрела очень холодно и спокойно сказала: — Олл райт, Люси. Вы виноваты, и вы пойдёте и купите мне точь-в-точь такую же блузку. Они продаются в магазине братьев Лоусон. Люси пыталась оправдаться, но напрасно… Плача, она вернулась домой. Дома она вынула всё, что осталось от жалованья Джима, и обегала всех соседей. Заняла те гроши, которые соседи смогли ей дать, и отправилась в магазин. Сердце у неё замирало. Хватит ли денег на такую блузку? Кажется, она очень дорогая. И найдётся ли точь-в-точь такая, как у мисс Сюзи? Каждая каменная ступень давалась ей с трудом. Хорошо, что она не успела сказать Джиму о блузке. Не стоит огорчать мальчика. Ох, как тяжко подниматься, как колотится сердце!.. Люси остановилась передохнуть.3
Сквозь стеклянные дверцы лифта Джим старался разглядеть лестницу: не увидит ли он мать? Но его то и дело окликали пассажиры: — Бой, остановите на седьмом! — Бой, на каком этаже продаются детские коляски? — Бой, опустите меня на четвёртый, я забыла купить пудру… Джим обрадовался: наверное, мать ждёт его на четвёртом, и он захватит её. Но на четвёртом матери не было. Не было её и на пятом и на девятом. Вверх — вниз, вверх — вниз… Джим машинально выкрикивал этажи и названия товаров. Он с тревогой думал о матери. Как-то она поднимется по бесконечным ступеням? Ведь у неё такое больное сердце! Она даже на третий этаж, к Спарротам, влезает с трудом и так при этом задыхается, что страшно смотреть. Бедная, бедная ма! Ежеминутно загоралась сигнальная лампочка. Джима требовали то наверх, то вниз. Один раз ему показалось, что он видит мать на площадке восьмого этажа. Он хотел остановить лифт, взять её, но какая-то леди закричала, что ей нужен вовсе не восьмой, а десятый, и ему пришлось подняться. Люси правда была на площадке восьмого этажа. Она стояла там и старалась отдышаться. Сердце её, казалось, подпрыгивало к самому горлу. Люси прислонилась к стене. Лицо мисс Сюзи, холодное, белое лицо, стояло перед её глазами. Люси не может вернуться к мисс Сюзи без блузки. И, собрав всё своё мужество, негритянка стала снова взбираться по лестнице. Десять, пятнадцать, двадцать ступеней… Никто не обращал внимания на чёрную женщину, которая дошла до площадки семнадцатого этажа и вдруг опустилась на пол. Только тогда кучка любопытных обступила бесчувственную Люси. Какой-то толстяк потрогал её кончиком палки. — Устроилась тут, как в собственной постели, — сострил он. Мимо прошёл освещённый лифт. Джим увидел столпившихся на площадке людей и вздрогнул. В лифте зазвонил телефон. Мистер Скотт немедленно требовал Джима вниз. Старший приказчик очень нервничал. — Живее, бой, на семнадцатый — там какое-то происшествие! — скомандовал он, едва лифт опустился. Джим с трудом нащупал нужную кнопку — так дрожали у него руки. Он выскочил из лифта вслед за мистером Скоттом и увидел мать. — Немедленно убрать эту женщину из магазина, — распорядился мистер Скотт. — Она мешает покупателям… В этот миг Люси вздохнула и открыла глаза. Джим бросился к ней. — Ма, тебе лучше? Я здесь… я с тобой… Люси порывалась подняться. — Ох, как же так? — она жалобно посмотрела на окружающих. — Я так и не купила блузку для мисс Сюзи. Она мне этого не простит… я потеряю работу… Вот они — деньги… — Из сжатой руки Люси посыпались монеты. Мистер Скотт деловито подобрал их. — Дайте сюда остальные, — сказал он, — и уходите. Мы сами пришлём блузку вашей мисс Сюзи. Сообщите нам только адрес.
Джим выступил вперёд. — Мэйн-стрит, сто три, — сказал он. — Мисс Сюзи Гордон. Старший приказчик всплеснул руками: — Ты здесь?! Почему ты здесь, бой? Как ты смел бросить лифт?! Твоё место в лифте! — Моё место возле моей матери, сэр, — хрипло сказал Джим. — Так и оставайся возле неё! — отрезал приказчик. — Можешь больше не возвращаться на работу. Люси опять закрыла глаза. Она была очень слаба. Люси не видела, как с Джима сняли его зелёную с золотом курточку, его круглую шапочку с ремешком — всё, чем она так гордилась.
СТЕКЛЯННЫЙ БУКЕТ
Чезарину Нонни знал весь завод в Мурано. Когда её крепкая, пряменькая фигурка появлялась во дворе или в цехах, не было человека, который не улыбнулся бы ей, не окликнул:
— Доброе утро, Чезарина!
— Чеза, как дела?
— Зайди ко мне после обеда, Чезарина. Я сделал для твоего брата свистульку.
Всем было приятно видеть круглое серьёзное лицо девочки, её спокойные чёрные глаза и толстые косички за спиной.
Завод в Мурано давно славится своими стеклянными изделиями. Из Венеции на остров Мурано приезжают иностранцы специально для того, чтобы купить голубые переливчатые вазы в виде дельфинов или морских коньков, прозрачные стеклянные раковины, тонкие бокалы, напоминающие диковинные водоросли, флаконы, отсвечивающие золотом и лазурью, зеркала, украшенные гирляндами стеклянных цветов.
Все эти вещи делают знаменитые на весь мир муранские стеклодувы.
Отец Чезарины, Паоло Нонни, был лучшим стеклодувом, которым гордился весь завод. Когда Паоло брал своими длинными коричневыми пальцами стеклянную трубку, нагревал её на синеватом огне и начинал дуть в неё, трубка волшебно превращалась то в зеленоглазого осьминога, то в диковинную, стоящую на хвосте рыбу, то в мутнобелый морской коралл.
Управляющий заводом, синьор Казали, очень кичился тем, что у него работает такой искусный, известный далеко за пределами завода стеклодув. Он даже позволял Паоло то, чего ни за что не разрешал другим рабочим: брать стеклянную массу и выдувать в свободное время всё, что ему вздумается. Часто после работы Паоло оставался на заводе и делал подарок для своей жены — большой букет стеклянных цветов.
Долго-долго работал Нонни над своим букетом и когда наконец показал его товарищам, в стеклодувном цехе всё стихло. Люди стояли тесной кучкой и, затаив дыхание, разглядывали стеклянные цветы.
Бледнозелёные стеклянные листья обвивались вокруг молочно-белых лилий, в глубине которых искрились и дрожали золотые тычинки. Капли росы блестели на лепестках лилий. Рядом алели рубиново-тёмные маки с чёрными, точно уголь, сердцевинами. Голубовато-прозрачный дельфин, отливающий золотым и розовым на плавниках и на хвосте, держал цветы в разинутой пасти.
— Паоло, ты большой художник. Ты даже сам не понимаешь, парень, какой ты большой мастер! — сказал старый стеклодув, дядя Алатри. — Сколько лет я живу на свете, а ещё не видел такой работы…
Прибежал взволнованный синьор Казали: ему уже сообщили о букете.
— Ты, конечно, продашь его мне. Скоро юбилей владельцев завода, и я поднесу им твой букет, — обратился он к Паоло.
— Букет не продаётся. Я сделал его в подарок моей жене Лючии, — сказал Паоло.
— Послушай, на что твоей жене такая вещь? Ведь вы живёте в лачуге, на канале, я знаю. Ей даже некуда поставить твой букет, — пытался его уговорить управляющий.
Но на все уговоры стеклодув только упрямо качал головой. Он бережно отнёс букет в шкафчик, где хранились образцы работ цеха.
Лючии не пришлось получить подарок Паоло. Фашистское правительство Италии решило помочь в войне немецким фашистам. Рабочих на заводе заставили выделывать аптекарскую посуду и стёкла для самолётов. А Лючия целыми днями стояла в очереди за хлебом. Никто не думал в эти дни о стеклянном букете.
Наконец Италия совсем изнемогла в этой войне и прекратила военные действия. Для всего народа и для Паоло и его жены это было счастливое время: Паоло снова вернулся к любимой работе, а Лючия могла заняться домом и детьми — Чезариной и Беппо.
Приближался день рождения жены, и Паоло заботливо обтёр запылившийся букет, который так и простоял в шкафу на заводе. Но в день рождения Лючии чёрные, фашистские самолёты закрыли голубое летнее небо. Фашистская Германия мстила своей бывшей союзнице Италии за то, что она вышла из войны.
Остров задрожал от грохота бомб. Запылали дома. Чезарина и её братишка Беппо, игравшие на улице, с плачем побежали домой.
— Мама, мама, где ты? — отчаянно звала Чезарина.
Дети не нашли ни дома, ни матери: Лючия погибла под развалинами.
В тот же вечер Паоло Нонни отвёл детей к старому дяде Алатри, а сам ушёл бойцом в партизанский отряд. Отважные итальянские патриоты боролись с немецкими фашистами и со всеми, кто поддерживал фашистов в Италии.
Вскоре почти все молодые рабочие ушли воевать. На заводе остались только самые старые стеклодувы во главе с дядей Алатри. Старик заботился о детях Нонни, как о собственных внучатах. Приходя с работы, он всегда находил время заняться с Чезариной чтением и письмом. Он сам варил детям луковую похлёбку, чинил игрушки Беппо и латал ботинки девочки.
Проходили месяцы, а о Нонни всё не было вестей. Только ходили слухи, что где-то на севере с отчаянным мужеством сражается против фашистов партизанский отряд, в котором есть командир — храбрец и умница, по кличке Стеклодув.
Наступил конец войны. Многие рабочие вернулись на завод. Но между ними не было Паоло Нонни. Партизанский командир Стеклодув остался лежать под свежей земляной насыпью далеко от родного Мурано.
Старый дядя Алатри сам сказал Чезарине о гибели отца. Девочка не заплакала. Она взяла на руки малыша Беппо, унесла его куда-то за дом и долго-долго сидела там, спрятавшись и не отзываясь на зов старика. Вечером она вернулась и подошла к дяде Алатри.
— Дядя, возьмите меня на завод, — сказала она, и старику показалось, что за этот день Чезарина выросла. — Теперь я — старшая, и я хочу научиться работать.
Чезарину поставили подносчицей в стеклодувный цех: она должна была подносить мастерам стеклянную массу, разжигать огонь и, кроме того, подметать и убирать цех. К вечеру всё тело девочки ныло от усталости, но она была счастлива: ведь теперь она сама, на собственное жалованье, могла кормить Беппо!
Только управляющего она боялась и старалась не попадаться ему на глаза. Синьор Казали однажды явился в цех и прямо направился к шкафчику с образцами, где всё ещё стоял букет Паоло. Ведь в каморке Алатри негде было его поместить.
— Теперь, когда стеклодува Нонни нет, его работа принадлежит заводу, — объявил он, неловко вытаскивая из шкафа стеклянный букет.
Хрупкие лилии и маки в его руке задрожали и зазвенели, точно жаловались на грубое обращение.
Раздался ропот. Рабочие не скрывали негодования. Седой дядя Алатри, похожий на старого сокола, подошёл к управляющему.
— Прошу прощенья, синьор. Теперь, когда нашего Нонни с нами нет, работа принадлежит его детям и больше никому, тихо сказал он, но так, что все его услышали.
Он взял из рук ошеломлённого управляющего цветы и протянул их тоненькой черноглазой девочке:
— Возьми их, Чезарина, и поставь на место. А когда ты научишься работать, ты заберёшь этот букет домой и, глядя на него, будешь вспоминать своего отца.
Синьору Казали очень хотелось придраться к чему-нибудь, накричать, показать свою власть. Однако ни отобрать букет, ни прогнать Чезарину он не решился: очень уж мрачно поглядывали на него стеклодувы. Вообще после войны Казали растерялся. Раньше ему достаточно было прикрикнуть на рабочих, пригрозить увольнением — и всё перед ним смирялось. А теперь на заводе появились коммунисты и комсомольцы, на стене завода кто-то нарисовал углем огромные серп и молот, и синьор Казали предпочитал пока не ссориться с рабочими. Он ушёл из цеха, бормоча что-то злобное, и стеклодувы торжественно поставили букет в шкаф.
— Не бойся, Чезарина, Казали ничего тебе не сделает, — успокаивали они девочку.
Наступило лето, знойное, душное. Даже с моря не веяло прохладой. В заводских цехах, особенно в стеклодувном, стояла удушающая жара. С лиц стеклодувов, наклонённых над горелками, градом стекал пот.
В эти жаркие дни Чезарина раньше обычного приходила в цех, поливала водой пол, чтобы было прохладнее, и старательно протирала его шваброй. Однажды, когда она собиралась взять свою швабру, к ней подошёл дядя Алатри.
— Сегодня ты попробуешь выдувать стекло. Пора тебе приниматься за настоящую работу, — сказал он и подвёл девочку к месту, за которым — она это знала — работал её отец.
Старик показал Чезарине, как разогревать трубку, как дуть в неё. Впервые в жизни Чезарине удалось выдуть стеклянный, весь искрящийся на солнце шарик, похожий на мыльный пузырь. Она понесла показать дяде Алатри свою первую работу.
— Молодец, девочка! — сказал Алатри и созвал остальных стеклодувов: — Смотрите, люди, как работают эти маленькие пальчики… Я всегда говорил, что из Чезарины будет толк.
Какой это был торжественный день! Смуглые щёки Чезарины пылали. Не помня себя от радости, она возвратилась к своему табурету, взяла новую трубку. А что, если она попробует выдуть цветок? Конечно, это только мечта… Но попытаться-то она может?..
Девочка попросила у начальника цеха ключ от шкафа, бережно вынула стеклянный букет в вазе-дельфине и поставила его на столик возле себя. В лучах солнца, бившего в окна, маки и лилии заиграли и заискрились, как драгоценные камни. Чезарина, трепеща, смотрела на цветы: сумеет ли она когда-нибудь сделать что-нибудь похожее? Сможет ли она работать, как отец? Хватит ли у неё сил, терпения, таланта?
Но в ту минуту, когда она взяла стеклянную массу, раздались голоса, и в цех вошёл синьор Казали с иностранцами. Управляющий сопровождал высокого вылощенного офицера-американца и угловатую нарядную девочку в очках.
— О, какие здесь делают красивые вещи! — воскликнула девочка оглядываясь. — Па, мы здесь накупим подарков для всех моих друзей, хорошо? — И она зашныряла по цеху, разглядывая стеклодувов, их разгорячённые жарой лица.
Рабочие с угрюмой насмешкой косились на американку в очках. Дядя Алатри, на которого она уставилась, не выдержал и сказал:
— Проходите, проходите, вы здесь мешаете, мисс.
Мисс, которую звали Флоренс, не поняла слов, зато поняла выразительный жест дяди Алатри и шмыгнула дальше. На глаза ей попалась Чезарина.
— Па, посмотри, здесь работает девочка, — позвала она отца.
Вдруг взгляд её упал на букет. Стеклянные цветы, пронизанные солнцем, казались живыми.
— Отец! — возбуждённо закричала Флоренс. — Отец, иди скорей сюда! Купи для меня этот букет. Нет, уж я его никому не подарю, я возьму его себе! И, пожалуйста, поскорей, а то здесь так жарко — ужас!
Чезарина давно уже тревожно следила за управляющим в американцами. Она не понимала, о чём они говорят, но сразу почувствовала к ним неприязнь. И вдруг она увидела руку девочки, протянутую к букету, и офицера, который вынимал бумажник. — Не продаётся! — не своим голосом вскрикнула Чезарина и стала перед столиком, заслоняя собой букет. — Эти цветы не продаются! Маленькая американка взглянула сквозь очки на управляющего. — Что говорит девочка? — спросила она. — Я не понимаю. Сконфуженный и злой, синьор Казали пробормотал: — Девочка говорит, что не хочет продавать букет… Видите ли, мисс, это работа её отца, который погиб. Офицер насмешливо скривил губы: — Странно, — сказал он, ни к кому не обращаясь, — неужели администрация не может заставить девчонку? Сказать ей, что она будет выброшена с завода, если не продаст свой букет, — и дело с концом… Синьор Казали пугливо озирался. Он видел, каким огнём горят глаза рабочих. Понемногу все в цехе бросили работу и теперь окружили управляющею и американцев. Между тем Флоренс теребила отца. — Дай мне денег, па, я сама договорюсь с девчонкой, — сказала она. — Видишь? — Она раскрыла ладонь и показала Чезарине бумажки. — Вот они — деньги. Бери их и отлай мне букет. Чезарина покачала головой. Американка вспыхнула: — Вот бестолковая! Понимаешь, деньги, на них можно купить всё, что хочешь! — Она насильно принялась засовывать в фартук Чезарины зелёные бумажки. Чезарина отбивалась, отталкивала её, но американке удалось-таки сунуть в карман девочки свои доллары. — Теперь цветы мои! — с торжеством закричала она и потянулась за букетом. Чезарина кинулась к вазе. Столик покачнулся. Раздался мелодичный звон — и во все стороны брызнули осколки. Великолепное произведение искусства Паоло Нонни лежало в тысячах цветных стёклышек на цементном полу. Кто-то громко ахнул. Стеклодувы бросились к Чезарине. Девочка опустилась на колени, машинально подбирая осколки. — Букет!.. — прорыдала она. — Папин букет! Флоренс на секунду растерялась. Однако она тотчас же вздёрнула голову и громко сказала: — Девчонка сама виновата — зачем упрямилась? Во всяком случае, мы можем не беспокоиться: ведь мы заплатили за букет. К американцам подошёл дядя Алатри — грозный, взлохмаченный, похожий на старого, сильного сокола. За ним тёмной стеной встали рабочие. И столько ненависти, столько грозной силы было в глазах людей, что американец поспешно увлёк дочь к дверям. За ними мелкой трусцой семенил синьор Казали.
МАЛЬЧИК С СОЛЁНОЙ УЛИЦЫ
1
Когда соседи слесаря Мартинеца узнали, что его сын Хуан вернулся из больницы, все сбежались поглядеть на него. Прибежали и его друзья-ребята. — Ух, какой ты стал тощий, Хуан! — сказала, сама худенькая и маленькая, Лолита. — Совсем как куриная косточка. — Доктор говорит, мне надо есть побольше масла и шоколада, — засмеялся Хуан. Это была просто шутка: кто же мог думать о шоколаде и масле здесь, на улице Салада! — Было бы у нас хоть вдоволь похлёбки, — вздохнула мать Лолиты, швея Амая. И за ней вздохнули и пригорюнились остальные женщины: им никогда не удавалось накормить досыта своих детей. Улица Салада была самой узкой и грязной уличкой в испанском городе. Здесь жили одни только бедняки. Говорили, будто улица называется Салада — Солёная — оттого, что много солёных слёз пролили её обитатели. — А где Тонио? — спросил Хуан. — Почему он не пришёл с вами? И почему он ни разу не был у меня в больнице? Тоже, называется, друг! И тут он увидел, что ребята отворачиваются, а женщины потихоньку утирают глаза. — Что случилось? — с тревогой спросил он. — Куда девался Тонио? — Скажи ему ты, мама, — пробормотала Лолита. Амая погладила Хуана по голове. — Взяли твоего дружка, — сказала она тихо. — Пришли жандармы и забрали Тонио вместе с отцом. Отца посадили в тюрьму, а Тонио отправили куда-то далеко, работать. Хуан всё ещё не мог понять: — Но за что? Ведь Тонио ещё совсем мальчик, как я! Амая махнула рукой: — Им всё равно. Когда первого мая они увидели, что народ вышел на улицу с красными бантами, они взбесились, точно быки. Стали хватать всех — и взрослых и ребят. Хуан опустил голову. Тонио — его лучший друг, весёлый, смуглый, ловкий, как обезьяна — уже никогда не придёт играть с ним в каменные шарики или в мяч!.. И такой ненавистью к врагам наполнилось сердце мальчика, что он чуть не задохнулся.2
Лето было знойное и пыльное. Люди изнемогали от жары. Только на берегу реки дул освежающий ветерок. Там, на берегу, среди тенистых садов и виноградников, стояли белые дворцы испанских богачей — тех, кого народ звал «друзьями Франко». Ещё когда Хуана не было на свете, испанский народ поднялся на борьбу против богачей. Рабочие и крестьяне мечтали о свободе и справедливости. Богачи испугались, что народ победит, и вызвали на подмогу фашиста — генерала Франко. Это был настоящий палач! По всей Испании начались казни и пытки: Франко уничтожал сторонников свободы. Хуан с самого раннего детства привык, что люди проклинают имя фашиста Франко: он замучил многих друзей и родных здешних бедняков. — Пусть Франко не думает, что Испания смирилась… Народ ещё покажет себя! — говорили люди, и маленький Хуан слушал и запоминал. Летним вечером к Мартинецу пришёл его друг, механик Рамон, верзила, добряк и умница, которого вся улица в шутку звала Малышом. На этот раз у Рамона был озабоченный вид, и он даже не пошутил, как всегда, с Хуаном. — Ну-ка, парень, пойди покарауль на улице, — скомандовал он: — нам с твоим отцом надо серьёзно поговорить, и не хотелось бы, чтобы нас подслушали. Хуан тотчас вышел. Он был очень горд таким важным поручением. Неподвижно, как настоящий часовой, стоял он у дверей, пристально вглядываясь в тёмную улицу. В глубине души мальчику даже хотелось, чтобы появились франкисты, тогда он смог бы показать отцу и его другу, какой он чуткий часовой. Но всё было тихо и пустынно на Солёной улице, и Хуан вскоре соскучился. Он вытащил из кармана свой старый перочинный ножик и принялся его подбрасывать так, чтоб нож непременно вонзился остриём в землю. Эта игра так увлекла Хуана, что он совершенно забыл о том, что ему поручено. — Так-то ты нас охраняешь! — раздался вдруг суровый голос, и Малыш, незаметно вышедший из дома, покачал головой. — Я вижу, на тебя нельзя положиться… Ох, как был смущён и пристыжён Хуан! Он прямо не знал, куда деваться от стыда и раскаяния. Он стоял, опустив голову, не в силах выговорить ни слова. Малыш увидел, что мальчик страдает, и сжалился. — Ну хорошо, я ничего не скажу твоему отцу, — сказал он. — Пусть об этом знаем только ты и я. Но запомни: ты очень провинился. И постарайся в следующий раз не подводить тех, кто на тебя надеется.3
Была душная, безлунная ночь, когда Мартинец принялся закрывать оба окна в комнате и занавешивать их одеялами. Спавший Хуан проснулся от нестерпимой духоты. Он сидел на постели, протирая глаза, и с удивлением глядел на отца. — Зачем ты закрываешь окна, отец? — взмолился он. — Ведь мы задохнёмся от жары… — Так нужно, — отвечал слесарь: — сейчас сюда придут товарищи. И в самом деле, раздался тихий стук, и в лачугу Мартинеца начали поодиночке приходить люди. Они здоровались и молчарассаживались у колченогого стола. Хуан знал всех. Тут были Амая — мать Лолиты, седой кузнец Бенито, доктор Хоакин, лечивший Хуана в больнице, и трое рабочих с завода. Никогда ещё у Мартинеца не было такого большого сборища. Отец подозвал Хуана. — Сядешь у двери и будешь прислушиваться, — сказал он сыну. — Если услышишь что-нибудь подозрительное, дашь знать. — А на улице кто будет сторожить? — шопотом спросил Хуан. — Там уже стоят молодой Косме и шофёр Иполито, — сказал отец. — Ну, друзья, начнём, — обратился он к остальным. Все головы склонились над столом. Отец развернул лист бумаги. — Читай вслух, Мартинец, — сказал кузнец. Пускай все ещё раз послушают… Со своего места у двери Хуан услышал голос отца. Тихо и внятно раздавались в низенькой комнатёнке удивительные слова. Мир всем народам. Счастливая жизнь всем народам Спокойный сон матерям. Счастливое, спокойное детство детям. Больше не должно быть ни бомбёжек, ни войн. Не будет сирот, как Лолита, не будет разрушенных домов, как дом доктора Хоакина. Хуан старался не проронить ни слова. Он не все понимал, что читал отец, но там были такие хорошие слона, что хотелось вскочить и закричать от восторга. Мартинец взял тёмной большой рукой перо. — Я напишу здесь: «По поручению рабочих Испании». Хорошо? — сказал он, оглядывая товарищей. — Конечно. И все мы подпишем, — отозвались Амая, доктор и остальные. Перо переходило из рук в руки, и каждый молчаливо ставил своё имя. — Отец, а мне можно подписаться? — спросил вдруг мальчик у дверей. — Мне бы так хотелось, отец!.. Все обернулись. Хуан стоял, крепко прижав к груди худенькие руки. — Что ж, пускай поставит своё имя, — сказал доктор Хоакин. — Будет хорошо, если люди там узнают, что даже испанские дети стоят за мир. Остальные молча кивнули. Мальчик, задерживая дыхание, взял перо и крупно вывел под именем отца: «Хуан, его сын». В это мгновение раздался пронзительный свист. На улице грохнул выстрел, со звоном разбилось стекло, и задыхающийся голос прокричал: — Дом оцепляют, спасайтесь! Франкисты!.. Бенито стукнул кулаком по лампе — и сразу наступила тьма. Хуан стоял у стола, и сердце его колотилось так, что, казалось, сейчас прорвёт рубашку. Он услышал голос отца: — Так. Ясно. Они узнали про Обращение и хотят нас захватить с ним… Отец в темноте нащупал руку Хуана и притянул его к себе: — Задняя дверь выходит на пустырь… Он спускается к реке… Попробуем прорваться, друзья! — Сдавайтесь! — заорало несколько голосов у самого окна. — Всё равно вам не выйти отсюда! — Идёмте! — прошептал Мартинец.
Крепко держа сына за руку, он приоткрыл низкую заднюю дверцу и поодиночке пропустил людей. Потом вместе с Хуаном скользнул наружу. Тотчас же навстречу им блеснул огонь, грянули выстрелы. Здесь тоже была засада. — К реке! — крикнул своим Мартинец. Он мчался огромными скачками, зажав руку Хуана, и мальчик, задыхаясь, бежал за ним. Сзади раздался короткий залп — и Мартинец повалился навзничь. — Отец! — Хуан припал к нему. — Тебя ранили, отец? Мартинец чуть приподнял голову. — Скорей!.. — сказал он, и в горле у него что-то забулькало. — Скорей, сын, возьми у меня из кармана бумагу. Ту бумагу, которую мы подписывали… Беги к Малышу… Знаешь ты, где найти Рамона?.. Хуан кивнул. Он не мог говорить. Но он знал хижину каменщиков на противоположном берегу реки, где недавно поселился Малыш. — Ты постараешься добраться до него, Хуан… — Отец еле бормотал. Пули свистели всё сильнее. — Ты отдашь ему бумагу… И пусть он скажет там… Пусть скажет, что мы… что народ Испании за мир… — Как же я тебя оставлю, отец? — Хуана трясло. — Я сказал — иди! — твёрдо повторил Мартинец. Закусив губу, Хуан вытащил из кармана отца бумагу. Пустырь осветился нестерпимо ярко: горел их подожжённый дом. Мальчик бросился на землю. Прижимаясь к земле, он быстро, как ящерица, пополз туда, где пустырь откосом спускался к тёмной большой реке. Вот уже чуть слышно в темноте журчит вода. Хуан сползает к реке, погружается в тёмную парную воду. Он не боится — недаром мальчишки Солёной улицы считают его лучшим пловцом. Но он может грести только правой рукой — левая поднята над водой: в ней зажата драгоценная бумага. Нет, Хуан не даст ей намокнуть: там подписи всех друзей, там подпись отца!
Вода относит мальчика. Посреди реки течение сильнее. К тому же враги заметили светлое пятно на воде. Вокруг Хуана крупным дождём сыплются пули. От каждой на воде вскакивает пузырёк. «Когда дождь такой крупный, он скоро прекращается», — вспомнил Хуан. В то же мгновение что-то сильно ударяет его между плеч, и тёмная тёплая вода окутывает его с головой.
4
Уже больше двух часов Рамон-Малыш беспокойно топтался в хибарке каменщиков. Давно уже Мартинец должен был принести Обращение. Со вчерашнего дня Рамон не решался высунуть нос наружу. Кажется, за ним на Солёной улице увязался шпик. Еле удалось удрать. Хорошо, что эта хибарка ещё не привлекает внимания. Рамон шагал и всё время курил чёрные, дешёвые сигары, так что кругом стоял туман. Шли минуты, и тревога его росла. — Нет, выйду, посмотрю, что делается на улице, — решил он наконец. Он толкнул дверь, но она не поддавалась. Что-то там, наружи, мешало. Малыш толкнул сильнее и услышал слабый стон. — Кто? Кто там? — пробормотал он, схватывая свечу. В тусклом свете он увидел маленькую, скорчившуюся на пороге фигурку. Рамон приблизил свечу к самому лицу лежащего, узнал Хуана и подхватил его на руки: — Мальчик, что с тобой? Медленно открылись чёрные глаза: — Дядя Рамон, я так старался… не подводить тех, кто надеется… У меня под рубашкой — бумага… Мы все подписали её… Я тоже… Дрожащей рукой Рамон нащупал под мокрой рубашкой Хуана бумагу. Чернила на ней расплылись и смешались с водой и кровью мальчика.
КРАСНЫЕ БАШМАЧКИ
Темнокожая девочка Нэнси жила с матерью в американском городе.
Мать Нэнси работала судомойкой в ресторане и домой приходила ночью. Но как бы поздно ни возвращалась мать, Нэнси всегда её дожидалась и без неё не ложилась спать.
В доме, где они жили, водилось множество крыс, и Нэнси очень их боялась. Крысы бегали по всем коридорам и комнатам и поедали всё, что им нравилось.
У Нэнси износились башмачки. Так износились, что даже сосед, сапожник Билл, ни за что не брался их чинить. У левого башмачка совсем оторвалась подмётка, а правый так широко разевал рот, что из него были видны пальцы на ноге Нэнси.
Утром, разглядывая то, что осталось от её башмачков, Нэнси заплакала:
— Как же я буду теперь ходить разутая?..
Мать тяжело вздохнула:
— Буду оставаться на работе до утра… Тогда, может быть, удастся скопить немного денег и купить тебе новые башмачки.
До утра? Значит, всю ночь Нэнси будет одна? Но желание иметь новые башмачки было так сильно, что Нэнси даже не обратила на это внимания.
— Мама, купи мне красные башмачки. Знаешь, как у той девочки, которую мы с тобой видели в парке, — просила она мать.
Та снова вздохнула:
— Не знаю, девочка, смогу ли я заработать столько денег.
Однако Нэнси так жалобно просила купить ей непременно красные башмачки, что мать, наконец, пообещала.
В свободный день они вместе отправились в обувной магазин. В блестящих, зеркальных витринах магазина стояли ботинки и туфли всех цветов. У Нэнси даже глаза разбежались: она никогда ещё не видела такой нарядной обуви. Вдруг она закричала:
— Мама, мама, смотри: вот они — красные башмачки! Идём скорее, мама, купим их!..
Они вошли в магазин. Один приказчик примерял жёлтые туфли белокурому курносому мальчику, другие преспокойно болтали. Высокий хозяин у конторки даже не оглянулся на негритянку с девочкой.
Нэнси с матерью долго стояли у прилавка. Наконец мать робко попросила:
— Простите, пожалуйста, не покажете ли вы красные башмачки для моей девочки?
Один из приказчиков нехотя подошёл к ним.
— Это дорогой товар, — сказал он. — Хватит ли у вас денег на такую обувь?
Мать показала свой кошелёк:
— Вот, сэр, всю последнюю неделю я работала по ночам.
Только тогда приказчик выложил на прилавок пару красных башмачков. Они были такие мягкие, так славно блестели и пахли новой кожей, что Нэнси захлопала в ладоши.
Приказчик буркнул: — Можете примерить, если хотите. Примерять обувь покупателям должен был он сам, но он и не подумал нагнуться для этих чёрных покупательниц. Мать сама стала на колени перед Нэнси и принялась натягивать ей башмачки. Но вот горе: они были малы девочке. — Нет ли у вас, сэр, пары побольше? — попросила мать. Приказчик хмуро посмотрел на неё: — Побольше? Имеются. Только и эту пару, которую вы примеряли, вам тоже придётся взять… Мать поднялась с колен. — Взять эту пару? — переспросила она. — Но ведь башмаки девочке тесны… Приказчик спокойно завёртывал башмаки в бумагу: — А кто же захочет взять обувь, которую надевала на свою ногу темнокожая? Вы обязаны взять у нас эти башмаки. Мать всплеснула руками: — Боже мой, да ведь у меня денег всего на одну пару! Значит, моя дочка останется без обуви? Услышав это, Нэнси громко заплакала. Мать подошла к хозяину магазина. — Сэр, — обратилась она к нему, — прошу вас, сэр, позвольте мне не покупать эти башмаки… У меня нет ни цента лишнего, сэр… — Я не хочу терпеть из-за вас убытки, — проворчал хозяин. — Вы должны были знать, когда примеряли, что после вашей девочки ни один американец не купит для своих детей эти башмаки. — А вот и ошибаетесь, хозяин, — раздался вдруг громкий весёлый голос. Покупатель в синем рабочем комбинезоне подошёл к прилавку и погладил Нэнси. — Не надо плакать, девчурка, — сказал он. — Хоть и дороги башмаки, которые ты примеряла, но я их всё-таки возьму: они отлично пригодятся моей дочке. А себе ты купишь другие. Я-то хорошо знаю, что такое трудовые деньги. Он вынул из кармана несколько монет, заплатил приказчику и забрал у него свёрток с башмаками. Потом поклонился матери Нэнси и вышел из магазина. Счастливые и весёлые возвратились в этот день Нэнси и её мать домой. Темнокожая девочка радовалась новым красным башмачкам, которые тихонько поскрипывали при каждом её шаге. А мать её говорила всем соседям: — Вот, значит, есть у нас в Америке справедливые и добрые белые люди. Хорошего человека мы встретили в магазине!
ВЕДЁРКО С КЛЕЕМ
1
Домик вдовы Лабиш стоял у самого порта. Из окна младший сынишка вдовы Поль мог видеть море и мол, у которого на причале всегда стояли корабли. Днём и ночью на молу кипела работа. Подъёмные краны, похожие на жирафов, нагибали свои длинные шеи, подхватывали с берега тяжёлые ящики и мешки и переносили их на корабль. Сновали матросы в разноцветных шапочках. Свистели боцманы, перекликались грузчики. Старшим среди грузчиков был брат Поля — Жак Лабиш. Однажды, взглянув в окно, Поль увидел, что краны стоят неподвижно. Не видно было ни матросов, ни грузчиков, не слышно обычного шума работы. Только несколько полицейских прохаживались вдоль мола. В этот день Жак вернулся домой раньше обычного. Мать спросила: — Отчего ты сегодня так рано, Жак? У меня даже суп ещё не готов… Жак бросил шапку на стол. — Мне сегодня не до супа, мама, — сказал он. — Мы бастуем! Все наши ребята решили не работать больше… Мать пристально посмотрела на Жака. — Вьетнам? — спросила она. Маленький Поль встрепенулся: что за незнакомое слово? И на каком это языке? — Нет, уж мы не станем помогать хозяевам в их подлом деле! — сказал Жак так азартно, как будто мать с ним спорила. — Не станем мы грузить на корабли их танки и пушки! Пусть-ка они попробуют воевать голыми руками! Мать подошла к нему: — Но хозяева заставят вас, Жак. Они силой заставят всех вас работать!.. Жак махнул рукой: — Не заставят! Бастуем ведь не только мы, бастуют и другие рабочие. Во многих портах наши бросили грузить оружие… Пускай хозяева посылают хоть тысячи жандармов и полицейских — нас не запугаешь!.. — Ох, Жак, боюсь я за тебя! — вздохнула мать. — Вспомни, как жандармы расправились с нашим отцом за то, что он был коммунистом. В ответ Жак только погладил мать по плечу. Он ничего не боялся, легко перетаскивал самые тяжёлые мешки и лучше всех в порту танцевал «матлоту». Поль очень гордился тем, что у него такой смелый и сильный старший брат. Мать ушла к соседке — занять немного масла. Жак наскоро поел хлеба, потом покопался в чулане и вытащил старое ведёрко из-под белил. Поставил ведёрко на плиту, налил в него воды и повернулся к Полю: — Послушай, малыш, где у мамы лежит мука? — На нижней полке, в пакете, — тотчас же отозвался Поль. — А что это ты будешь варить? — с любопытством спросил он. — Клей, — отвечал старший брат. Он отсыпал немного муки в ведёрко и стал палочкой размешивать своё варево. — А на что тебе клей? — не унимался Поль. — Для дела, — коротко сказал Жак. Он вдруг пристально взглянул на Поля и как будто удивился: — Ого, ну и вырос же ты! Я только сейчас заметил, что ты стал совсем большой. Пожалуй, теперь надо говорить с тобой, как со взрослым. Поль обрадовался: — Ну, конечно, Жак, я большой, я совсем уж большой! Старший брат снял ведёрко с огня. — Ну, не поздоровится хозяевам от моего кушанья, — сказал он усмехаясь. Он вынул из-под кровати бумажный свёрток и направился к двери. — Жак, ты куда? — Поль во все глаза смотрел на брата. Жак обернулся. — Я скоро, — сказал он. — Передай маме, чтобы не беспокоилась… Тут наши ребята просили кое-что сделать… Он нахлобучил шапку на самые глаза и вышел. Поль огляделся. Плита начинала остывать. За окном быстро темнело, а мама всё ещё не возвращалась. Тогда мальчик решительно направился к двери и выбежал вслед за старшим братом.2
Был уже вечер. Горели фонари, и в портовых улицах почти не было прохожих. Жак шёл очень быстро. Ему и в голову не приходило, что за ним, чуть не по пятам, следует младший братишка. Ох, как трудно было поспевать за высоким, длинноногим Жаком! Поль совсем запыхался. Он боялся потерять брата из виду и заблудиться — ведь он никогда ещё не выходил из дому один так поздно. Вдруг Поль увидел, что старший брат остановился, поставил на землю ведёрко и развернул бумажный свёрток. Вот Жак мазнул кистью стену ближайшего дома и наклеил на это место длинный бумажный лист. Когда лист плотно пристал к стене, Жак перешёл на другую сторону улицы и там снова наклеил свою бумагу. Поль подкрался ближе. На бумаге было что-то написано большими красными буквами, но Поль ещё не умел читать. — А что тут написано, Жак? — громко спросил он, совсем позабыв о том, что ему надо скрываться. Жак вздрогнул и обернулся. — Зачем ты здесь? — сердитым шопотом спросил он. — Зачем ты за мной увязался? Тебе давно пора спать. Сию же минуту отправляйся домой! Поль испугался. — Я сейчас, Жак! Честное слово, сейчас! — торопливо зашептал он. — Я только хотел узнать, что ты делаешь и что здесь написано. — Здесь написано: «Мир Вьетнаму! Долой войны, которые нужны только богачам!» Понял? Ну, а теперь, когда ты всё узнал, беги скорее домой к маме, слышишь?! — Хорошо, Жак, бегу. Только и ты поскорее приходи, — сказал Поль. Он медленно побрёл назад. Длинная-длинная улица… Вот и перекрёсток, а он и не спросил Жака, куда надо повернуть — направо или налево? Кажется, налево… Поль повернул налево и сейчас же за углом увидел синие мундиры жандармов. Жандармы шли посреди улицы, растянувшись на целый квартал. Сейчас они подойдут к углу и увидят Жака. Увидят ведёрко с клеем и бумажки, на которых написано «Мир Вьетнаму». Всё это в одну секунду понял маленький Поль. В следующую секунду он собрал все свои силы и бегом бросился за угол, туда, где остался его старший брат.3
Жак успел наклеить пять листовок и собирался наклеивать шестую, когда послышался топот маленьких ног и он снова увидел Поля. На этот раз Жак рассердился всерьёз: — Опять он здесь, этот поросёнок! Я же тебе сказал, чтобы ты немедленно отправлялся домой спать! Поль схватил брата за руку. — Жандармы, Жак! — задыхаясь, выговорил он. — Они здесь, за углом!.. Старший брат сразу перестал сердиться: — Жандармы? А тебе не показалось, малыш? Поль поднял руку: — Слышишь? Идут… В вечерней тишине раздавался мерный топот. Старший брат быстро зашептал: — Беги скорее домой. Как можно скорее беги! Если тебя зацапают, скажешь, что никого не знаешь, ничего не видел… — А ты сам, Жак? Тебе тоже нужно уходить… Жак понимал: идёт облава на тех, кто расклеивает листовки против войны. Надо как можно скорее предупредить своих. — Мне надо идти туда… «Но там жандармы, Жак!» — хотел было закричать Поль. Старший брат, приняв самый небрежный вид, двинулся вниз по улице, туда, откуда шли жандармы. Поль хотел спросить Жака, что делать с ведёрком и листовками, но в это мгновение из-за угла появилась первая шеренга синих мундиров. Впереди — два офицера. — Стой! — раздался окрик. — Кто такой? Проверить документы! Поль не слышал, что сказал Жак. Он увидел только, как офицер сделал знак, и два жандарма бросились обыскивать Жака. Они вынули из кармана Жака розовый билет. Поль знал его — это был пропуск в порт. А в это время офицеры допрашивали Жака: — Так ты идёшь с работы? Но ведь сегодня в порту ваши парни не работают. Жак усмехнулся. — Не работают те, которые не интересуются заработком, — сказал он. — Я не из таких. Мне денежки всегда нужны… Офицеры переглянулись. — Ага, значит, ты поумней других, — сказал лейтенант. — Не станешь голодать и сидеть без работы из-за какого-то там Вьетнама?.. Жак засмеялся. — Вот ещё: нужен мне этот Вьетнам, как рыбе зонтик, — сказал он очень убедительно. Потом вытянулся по-военному: — Так как же, разрешите идти, господин капитан? Капитан минуту подумал, потом махнул рукой: — Можешь идти, таких мы не задерживаем. И Поль, тревожно следивший за братом, увидел, как Жак всё такой же неторопливой походкой направился к углу и скрылся из виду. Только тогда мальчик вспомнил, что он всё ещё стоит на месте. А ведёрко? А листовки? Вот они лежат здесь, у самых ног Поля… Жак не мог их взять, но, конечно, думал, что Поль позаботится об этом. Ведь сказал же он, что Поль стал совсем большой… Мальчик беспомощно оглянулся по сторонам и вдруг в двух шагах от себя увидел тёмный подъезд дома. Поль схватил в одну руку ведёрко, в другую свёрток и нырнул в подъезд; под ногами он нащупал ступеньку и сел, стараясь сжаться. Ведёрко и свёрток он засунул за спину. В случае чего, он даже сядет на ведро, прикроет его собой. Ничего, что штанишки будут измазаны клеем, мама, когда узнает, наверно не станет сердиться!.. У самой двери раздались голоса. — А это что? Смотрите, капитан, эти забастовщики и здесь ухитрились расклеить свои возмутительные листовки! — сказал чей-то густой бас. — Какие наглецы! Нет, я не успокоюсь, пока не выловлю всех их вожаков! — Ого, а клей совсем свежий! — воскликнул тот, кого звали капитаном. — Лейтенант, мы с вами сваляли дурака — дали уйти этому парню. Это наверное его рук дело! Сейчас же нужно организовать погоню! — Он громко скомандовал: — Сержант, берите троих — и бегом за тем парнем, которого мы обыскивали. Догнать и привести немедленно! Он не мог уйти далеко. Лейтенант сказал: — У этого парня могли быть товарищи… Обычно один у них сторожит, пока другой клеит. — Вы правы, лейтенант, — отозвался капитан. — Взвод, прочесать все ближайшие кварталы до порта! Осмотреть все подъезды и ворота! Задержать всех подозрительных! Маленький Поль сидел не дыша. Он был уверен, что жандармы услышат, как колотится его сердце. Вон как оно стучит: стук, стук, стук!.. Нет, это не сердце, это шаги.4
Звякнули ружья. Две тёмные фигуры заслонили дверь. Поль облизал губы. Сейчас жандармы перешагнут порог и наткнутся прямо на него. Найдут ведёрко с клеем и листовки. Грубый голос сказал: — Что ж ты стоишь, Мишо? Ты же слышал приказ капитана: осмотреть все подъезды и ворота! — Слышать-то слышал, — ответил Мишо, — да вон какая темень… Того и гляди, свернёшь себе шею в этих подъездах. — А у меня на этот случай фонарик припасён, — сказал первый жандарм, — возьми, Мишо, зажигай… На своей ступеньке маленький мальчик закрыл глаза. Он не мог и не хотел видеть, как загорится фонарик жандарма. Но прошла минута, другая — всё было тихо, и Поль снова открыл глаза. Стояла всё такая же темнота. — Да что ж ты так долго возишься, Мишо? — нетерпеливо крикнул первый жандарм. — Нажми кнопку — лампочка и загорится. Или дай мне, я зажгу… Мишо громко запыхтел. — Да вот, заело что-то в твоём фонаре… — пробормотал он. — И знаешь, что я тебе хотел сказать, Роже: давай-ка доложим капитану, что мы всё осмотрели, а сами уйдём отсюда подобру-поздорову. Не нравится мне это дело, Роже. Того и гляди, какой-нибудь рабочий или грузчик из порта подстерегут нас и так отколотят, что костей не соберёшь… Сам знаешь, народ не хочет воевать. Роже закашлялся. — Гм, ты так думаешь, Мишо? — сказал он наконец. Пожалуй, ты дело говоришь. Никто в народе не хочет этой войны с Вьетнамом. Читал ты листовки? — Читал, — пробормотал Мишо. — Так как же: идём, что ли, Роже? — Идём, Мишо. Снова звякнули ружья, и тёмные фигуры скрылись. Маленький Поль боялся поверить своему счастью. Может быть, это просто военная хитрость и жандармы нарочно говорили, что уходят? Нет, Поль ещё подождёт вылезать…5
Сколько времени мальчик просидел в своём убежище, он и сам не знал. Кругом было черно, как в погребе, а Поль всегда боялся темноты. К тому же Поль всё сильнее тревожился о старшем брате. Где Жак? Удалось ли ему убежать, спрятаться? Вон какой злой этот капитан — послал жандармов ловить Жака! От долгого сиденья на ступеньке у мальчика затекли ноги. Он с трудом подполз к двери, осторожно высунул голову. Никого. Одни фонари стоят на улице, как часовые. В домах темно, все уже давно спят. Полю вдруг тоже очень захотелось спать. Свернуться калачиком рядом с мамой… Вот хорошо было бы!.. Что-то сейчас делает мама? Верно, бегает, ищет всюду своего сыночка… У Поля даже в носу защипало от жалости к самому себе. Он чуть не заплакал, но во-время вспомнил, что Жак считает его совсем взрослым, и постарался приободриться. Ну конечно же, в мае ему исполнится семь лет, и вовсе незачем распускать нюни! Мальчик собрался в путь. Под ногами у него звякнуло ведёрко. На минуту у Поля мелькнула мысль оставить всё это здесь. Но вдруг вернётся Жак и спросит: «Куда ты девал ведёрко? Куда девал листовки?» Нет, нельзя их оставлять… И, взяв подмышку свёрток, а в руки ведёрко, Поль решительно вышел на улицу. Где-то вдалеке раздавались свистки полицейских, лаяла собака. Вот и та стена, на которой Жак наклеил листовку. Но листовки уже не было. Болтался только крохотный обрывок бумаги с одной-единственной красной буквой. Конечно, это жандармы постарались! Поль вдруг ужасно рассердился: «Да как они смели! Жак старался, наклеивал, а они, негодяи такие, пришли и сорвали!» Пыхтя от негодования, мальчик обмакнул кисть в клей и смазал стену. Потом вынул из свёртка листовку, плотно приложил её к стене и разгладил руками: «Ага, вот вам! Что, взяли?» Он представил себе, как будут бесноваться жандармы, когда увидят на месте сорванной листовки новую, и засмеялся от удовольствия. Ну и подарок им будет! Страх Поля совсем прошёл. Теперь он шёл по улице, внимательно оглядывал стены и там, где видел обрывок листовки, тотчас же наклеивал новую. Ему так понравилось это дело, что он вскоре стал наклеивать листовки даже там, где их не было. Дома расцветились красными буквами. «Вот будет рад Жак, когда я ему расскажу!» — весело думал мальчик. Но внезапно его бросило в жар. Точно в кипяток сунули. А что, если он расклеил листовки вверх ногами?! Ведь он же не умеет читать. Подумать только: расклеил листовки так, что никто их и прочитать не сможет!.. Поль растерянно разглядывал красные буквы, когда в конце улицы показались люди. Это были мужчина и женщина. Но вот он услышал, как мужчина легонько свистнул и сказал своей спутнице: — Ба! Гляди-ка, Эллен, тут уже побывали наши. Видишь, листовки. Наверное, это работа нашего Лабиша… Женщина прочла вслух: — «Мир Вьетнаму! Долой войны, которые нужны только богачам!» Не помня себя от радости, Поль выскочил из подворотни и подбежал к людям, которые знали его старшего брата.
— Значит, тут правильно наклеено, я не перепутал? А то ведь я ещё не умею читать, — сказал он, доверчиво глядя на человека в рабочей блузе. — Откуда ты взялся, малыш? — удивился мужчина и нагнулся к Полю: — Как тебя зовут? — Маленький, зачем ты ночью разгуливаешь по улицам? — воскликнула женщина. — Тебе давно пора в постель. — Я не мог, я был занят! — гордо сказал Поль, но сейчас же поправился: — Мы с нашим Жаком были очень, очень заняты… А зовут меня, как и его, — Лабиш. Мужчина переглянулся со своей спутницей. — Ага, теперь всё ясно, — сказал он. — Одна порода. Ну, давай, Лабиш-младший, мы тебя проводим домой к маме. Пора спать…
6
Когда утром старший брат Жак с помощью друзей пробрался домой, Поль лежал в маминой постели. Услышав голос Жака, он с трудом приоткрыл один глаз и сказал: — Жак, так они тебя, значит, не поймали? Это очень, очень хорошо, Жак! А я, знаешь, я наклеил все твои бумажки про Вьетнам. И правильно наклеил, Жак, вовсе не вверх ногами, ты, пожалуйста, не думай!..
Внимание! Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий. Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
Последние комментарии
1 день 7 часов назад
1 день 12 часов назад
1 день 20 часов назад
1 день 23 часов назад
1 день 23 часов назад
3 дней 10 часов назад