Без срока давности [Владимир Петрович Сидельников] (fb2) читать онлайн

Владимир Сидельников Без срока давности Повесть

Тупик

Аверьянов отказался от машины, которую предложил полковник Самсонов, сел в маршрутный автобус. Любопытство и волнение теснились в его груди: что за спешка с переводом? Каков он, его новый шеф, Прокопий Ильич Самсонов, преподнесший старшему инспектору уголовного розыска капитану Аверьянову этот сюрприз — должность в городском отделе. Почему выбор пал именно на него?

На площади Орджоникидзе Аверьянов вышел из автобуса и направился к горотделу. Здесь его встретил седой, немного сутулый полковник небольшого роста в золоченых очках, за которыми светились добрые глаза. Вся обстановка просторного кабинета говорила о том, что здесь работает опытный сотрудник милиции. На стене — большая зашторенная карта, рядом — вместительный сейф. На столе документы, инструкции, приказы.

Полковник пригласил Аверьянова к столу, открыл сейф, выложил перед ним объемистую папку, несколько смущенно развел руками:

— Может быть, и не следовало поручать раскрытие столь запутанного дела новому сотруднику, но все люди заняты...

Аверьянов вспомнил о своих отпускных планах, тяжело вздохнул. Теперь надо убедить себя в том, что поездке на Онер, утренним зорям, спиннингу, непойманным щукам и удивительным закатам придется сказать: до лучших времен...

— Ничего не поделаешь... — угадывая мысли и настроение капитана, проговорил Самсонов. — Обстоятельства, как осень в наших краях, изменчивы... Так вот, расследованием убийства приезжего агронома занимался следователь прокуратуры Виноградов, но, увы, безуспешно. На месте происшествия никаких улик обнаружить не удалось. Свидетелей, очевидцев нет. Кончились сроки расследования, дело приостановлено.

Полковник взял папку с материалами дела и, как бы оценивая ее тяжесть, взвесил на ладони.

— Принимайте, Михаил Алексеевич. Я надеюсь услышать в самом скором времени ваши предложения... Возможно, подметите нужную деталь, которая прошла мимо внимания предшественника. Такая мелочь как раз может оказаться важной зацепкой... Адрес Виноградова у секретаря. Из органов прокуратуры он уволился. Возникнет необходимость в людях — просите. Нужен совет — пожалуйста.

Полковник попрощался с Аверьяновым, подошел к сейфу, задумался. «Как пойдет у капитана? Дело до того запутано — сам черт шею свернет... Хотя опыта капитану не занимать. Десять лет в розыске, трудился в других отделах... Брался за безнадежно запутанные дела...»

Брать дело на доследование, начинать все с нуля — сложно. Детали, так называемые «свежие следы», которые могут быть обнаружены на месте происшествия, со временем уничтожаются или исчезают. Тогда приходится пользоваться имеющимися данными: показаниями свидетелей, очевидцев, либо деталями, которые обнаружены, задокументированы предварительным расследованием...

На месте происшествия

Несколько дней ушло на изучение следственных материалов по делу убийства гражданина Белошенко Андрея Петровича. Аверьянов проанализировал версии, которые намечались и отрабатывались в ходе расследования, проследил до конца ли они отработаны. Казалось, все было учтено, проверено, но Аверьянов не продвинулся вперед ни на шаг. Единственное, что не вызывало сомнений: трагедия на улице Сосновой случилась в начале весны.

Перед началом весенне-полевых работ агроном одного из совхозов Иркутской области Белошенко взял краткосрочный отпуск и прилетел к сестре Надежде Петровне, которая более двадцати лет работала в Якутске. После автокатастрофы Надежда лежала в больнице, и хотя кризис миновал, дело шло на поправку, обеспокоенный муж вызвал единственного родственника супруги.

Андрея нашли ночью. Широко раскинув руки, он лежал на перекрестке окраинных улиц, недалеко от дома сестры. Шесть ножевых ран зияло на левой стороне грудной клетки погибшего.

Закончив изучение фотоснимков, запечатлевших положение убитого, Аверьянов уложил документы в папку и принял решение о проведении повторного осмотра места происшествия. Надо было воочию представить картину случившегося.

Вызвав участкового инспектора и пригласив понятых, Михаил Алексеевич выехал на Сосновую. Улицы пригорода безлюдны. Над узкими тротуарами, вымощенными бетонной плиткой, увядают в зное летнего дня кусты тальника. На перекрестке Сосновой и Геологов остановились. Шофер, рослый с русым чубом парень, предвидя задержку, отпросился на расположенный неподалеку ипподром: оттуда слабый ветерок доносил голоса возбужденных любителей конного бега...

Аверьянов подозвал участкового и понятых. Перекресток с обочинами и кюветом водоотвода он условно разделил на равные по площади квадраты, поставил задачу участковому, объяснил обязанности понятых и принялся за осмотр.

Обилие влаги и тепла, кроме блага, породило и зло: обочина, откос дороги, все вокруг было покрыто густой, побуревшей от пыли сорной травой. Обшаривая склоны канав, Аверьянов натыкался на осоку, которая немилосердно царапала руки. Двигаясь медленно, шаг за шагом, осматривая каждый сантиметр земли, капитан видел, с какой самоотверженностью трудится участковый.

Так исследовали все вокруг на десятки метров... Прошлись вверх по Сосновой, откуда когда-то шел к сестре Белошенко, определили точное местонахождение убитого и направились к ближайшим домам. Работали долго, но безрезультатно. Решили возвращаться в город. Бесплодность повторного осмотра места происшествия была очевидной. Невеселые мысли одолевали Аверьянова, когда подошел участковый.

— Терпения больше нет... Признайтесь, капитан, что вся эта затея не стоит выеденного яйца. Прошло столько времени...

Аверьянов устало улыбнулся, но ничего не сказал. В качестве следователя он провел не один десяток осмотров, и не было среди них двух одинаковых. Сколько осмотров — столько решений. И среди многих, удачных для следствия, не обходилось, конечно, без промахов и ошибок. Как ни странно, но и сегодняшний неутешительный итог он не считал трагедией.

После недолгого молчания обратился к лейтенанту:

— Давайте вместе думать, что делать дальше...

Участковому польстило, что капитан советуется с ним, он тут же спросил:

— Хотите знать мое мнение?

— Ну...

— Так вот, что я скажу: надо поработать как следует по месту жительства сестры потерпевшего. Обязательно найдутся люди, из которых можно что-нибудь выудить. Это я знаю...

— Главное, лейтенант, за что держали на него камушек за пазухой — мотив нужен.

— Один из классических: деньги, женщина, ненависть...

— Обыкновенный грабеж? Исключено.

— Почему?

— При нем осталось много того, что могло и должно было исчезнуть: золотые часы, обручальное кольцо, деньги, документы...

— Они посчитали, что могут действовать спокойно: полночь, глухая окраина... Но им не повезло: их заметили и помешали.

— К сожалению, никто им не мешал. Его бросили смертельно раненным и спокойно удалились. Это почти единственный момент, который не требует доказательств.

— Есть свидетели?

— Хозяин дома, напротив которого мы стоим. Кстати, кандидат медицинских наук... Проснулся от приступа головной боли, принял лекарство и подошел к окну. Увидел мужчину, который вышел пошатываясь из-за угла... Подумал, что тот сильно пьян, а когда понял — испугался. Долго не выходил... Потом вызвал «скорую», но было поздно...

— Выходит, кто-то или провожал или следил за Белошенко. Но кто? И сколько их?

— Из заключения судебно-медицинской экспертизы видно, что потерпевший был физически силен. Нанести удары, серию ножевых ударов здоровому мужчине не просто. Удары пришлись в оголенную часть туловища. Одежда была задрана и закрывала голову Белошенко... Ясно, что в момент нанесения ударов кто-то держал его.

Участковый на минуту задумался, пожал плечами:

— Может, пьянка... Их трое. У одного из них день рождения — его отметили в каком-то парадном, по очереди прикладываясь к бутылке. Хотя вина на каждого не так уж много, они захмелели. Им захотелось... чего-то такого, необычного. Они задирали прохожих и шли по Сосновой. Свернули на Геологов. Один из них жил неподалеку. Он знал, что район малолюден: ночью отсюда возвращаются только те, кто засиделся в гостях. Он первым заметил человека в плаще и окликнул его. Тот обернулся... Тогда его ударили... Спустя двадцать минут, еще до прихода «скорой», человек умер...

— Какой-то заколдованный круг... Нужны факты. Почему пьянка? А если прямой умысел: глубоко продуманная месть.

Их беседу прервал подошедший шофер. Тут же появился понятой. Приземистая фигура второго виднелась у перекрестка. Он все еще стоял там, где поставил его участковый.

Аверьянов посмотрел на часы:

— Может, полазим еще? Авось фортуна...

Лейтенант молча кивнул, нехотя побрел к перекрестку и начал ходить взад и вперед вдоль обочины. Потом присел на корточки и куском проволоки стал прочесывать траву. Вскоре к нему подошли понятые.

Когда, обливаясь потом, Аверьянов решил закончить осмотр и выбрался на проезжую часть, участковый знаками попросил его подойти.

— Нашли что-нибудь? — спросил капитан.

— Не знаю даже... Валялся на склоне водостока, — объяснил он, протягивая Аверьянову старенький портсигар. — Да вы раскройте, посмотрите, Михаил Алексеевич.

Капитан принялся рассматривать двухстворчатый, штампованный из легкого металла портсигар. Узорчатая верхняя крышка, комочки высохшей грязи.

— Кому нужна эта ветошь? — спросил приземистый понятой.

— Я ничего и не ожидаю... Дайте лист бумаги или газету.

Аверьянов удалил с поверхности портсигара грязь, завернул кучку серых комочков в чистые листы и спрятал в карман. Наружный осмотр ничего не дал. Аверьянов щелкнул крышкой. В портсигаре лежали папиросы «Беломор». Лежали, видимо, долго — промокли, пришли в негодность. Капитан передал их участковому, попросил упаковать, а сам внимательно осмотрел створки и замок портсигара. В левом углу виднелась гравировка.

— Ну-ка, кто позорче, что тут за автограф?

— Недурно, — сказал участковый, рассматривая гравировку.

Аверьянов вопросительно взглянул на него.

— Пишите. В углу верхней крышки выгравирована буква «В», за ней фамилия — «Рожнов».

— Что еще? — спросил Аверьянов.

— Все. Вам что, мало?..

— Нет, отчего же. Фамилия — это визитка... Вопрос: как заставить ее говорить?

— Любопытно, как он сюда попал? — спросил молчавший до сих пор водитель.

— Во времена царя Гороха, — подал голос понятой.

— Почему вы так думаете? — спросил Аверьянов.

— Сами судите: такой слой пыли и грязи...

— Ну, это не аргумент, — заметил участковый. — Тут за неделю столько нарастет, хоть огород сажай.

— Грязи — да. А ржавчина? А папиросы... — не унимался понятой. — Вы будете курить такой «Беломор»? Вот и прикиньте.

— Я понимаю это дело так, — сказал шофер, — надо отыскать владельца портсигара...

— А практически как ты это себе представляешь? — спросил участковый. — В городе не один Рожнов. Значит, всех трясти?

— Зачем всех? Выбери тех, кто проживает окрест. Отыщешь, понаблюдай: что за птица, чем дышит.

— Кто же нам разрешит слежку устраивать? — укоризненно покачал головой лейтенант.

— Это забота не моя...

— Ну, вот...

Первая версия

Еще там, на месте происшествия, находка была оформлена документально и, как говорят юристы, приобщена к делу. Теперь предстояло не менее важное: найти бывшего владельца портсигара. По запросам в городе значилось около двухсот Рожновых. Список пестрел разноименьем с начальной буквой «В». Тут были Василии, Владимиры, Вячеславы, Викторы, Всеволоды... Кто из них владелец портсигара? Ответ не мыслим был без проверки всех без исключения.

Аверьянов решил, что в первую очередь надо установить тех. кто проживает в районе убийства. К этой работе он намерен был подключить участкового инспектора лейтенанта Платонова и курсантов специальной школы милиции, которые проходили стажировку.

Приняв это решение, Михаил Алексеевич подумал о Виноградове. Беседа с ним казалась ему необходимой. Может, он в свое время обнаружил какой-нибудь след, но поскольку из следственных органов уходил, махнул на все рукой, не придал ему значения... Если рассказать ему о находке, возможно, и он припомнит немаловажные детали по делу.

Виноградов жил на западной окраине города, в личном секторе. Чтобы попасть по адресу, Аверьянову пришлось изрядно попетлять по хитросплетению незнакомых улиц и переулочков. Наконец, то и дело поглядывая на таблички у ворот, он свернул на нужную улицу. Все чаще попадались дома, сработанные мастерски, даже со щегольством. Встречались нарядные коттеджи, утопающие в зелени белоствольных берез и сосен.

...Сорок восьмой. Пятидесятый... Через два номера — жилище Виноградова. Капитан замедлил шаги, обдумывая план беседы.

За соседним домом номер пятьдесят два дорогу пересекал ручей, вытекающий из прозрачного озера. Пройдя мостик, Аверьянов остановился перед сетчатой оградой, вдоль которой, с внутренней стороны, тянулся боярышник вперемешку с пышными кустами красной смородины. В глубине участка красовалась дача, второй этаж которой прятался под островерхой готической крышей.

Аверьянов вошел в калитку. Во дворе, перед низенькой, летнего типа кухней, простоволосая женщина в ситцевом халатике развешивала белье. На вопрос, как найти Виноградова, она ответила:

— Поднимитесь на верх, он у себя...

По крутой винтообразной лестнице Аверьянов попал на второй этаж. Услышав за дверью шаги, постучал. Дверь медленно отворилась, и показался подтянутый, спортивного склада брюнет в светло-сером костюме, примерно ровесник капитана.

— Здравствуйте. Извините за вторжение. Вы будете...

— Виноградов, — представился хозяин, — Михаил Иванович.

— Любопытное совпадение! — улыбнулся Аверьянов. — Я тоже Михаил, но Алексеевич. Выходит, мы не только коллеги, но и тезки.

— Проходите, садитесь, — предложил Виноградов. — Вы, очевидно, по объявлению?.. Должен вас огорчить: вы немного опоздали...

— Мне вечно не везет... — улыбнулся Аверьянов.

— Чем я могу быть полезен? — спросил Виноградов, когда Аверьянов сел.

— Вы, Михаил Иванович, занимались делом Белошенко... Сейчас оно поручено мне.

— А какое отношение к этому имею я?

— Вы шли, как принято говорить, по «горячим следам»...

— Увы, от этого мало проку, — сказал Виноградов. — Я довольно долго ломал голову над этой историей, чтобы хоть на шаг продвинуться к разгадке. Вы, очевидно, уже смогли убедиться в том, как все неопределенно... туманно... В этом деле мне не в чем себя упрекнуть. Я не меньше вас заинтересован в том, чтобы убийца или убийцы были пойманы.

Аверьянов слабо усмехнулся:

— Раскусить такой орешек нелегко...

— Что же, по-вашему, для этого надо?

Аверьянов пожал плечами:

— Хотя бы один хороший козырь.

— И только?

— Это не так уж мало. Остальное зависит от провидения... — пошутил капитан.

— Но провидению угодно было оставить меня в неведении. К вам, надеюсь, оно благосклоннее?

— Как вам сказать? Пока блуждаю в трех соснах... Многое надо уточнить. Хотелось бы послушать вас.

Виноградов недоуменно развел руками:

— Основные мероприятия по делу зафиксированы в документах.

— Видите ли, — сказал Аверьянов, — сразу трудно определить ценность результатов повторного осмотра.

— Понимаю. Что же, позвольте поинтересоваться, вам удалось выудить?

Вкратце Аверьянов рассказал о результатах осмотра. Виноградов выслушал его молча. Аверьянов ждал, что он скажет.

В распахнутую балконную дверь было видно, как, развесив белье, женщина уселась на скамью перед кухней и принялась за вязанье.

Пауза становилась неловкой.

Аверьянов посмотрел на Виноградова. Конечно, ему тягостен разговор... Возбудил дело, провел предварительное расследование, а вот первая ниточка попалась в руки другого...

— Надеюсь, вы не станете упрекать меня в преднамеренной небрежности... — в голосе Виноградова зазвучали насмешливые нотки. — Ведь с того времени, как было совершено преступление, каждый из нас мог дважды обронить там эту штуковину.

— Допускаю, хотя это не лучший для меня вариант.

— Ничего. Говорят, надежда — сестра успеха. Только не становитесь раньше времени трубачом...

Пока Михаил Иванович говорил, Аверьянов выложил перед ним находку.

Виноградов осмотрел портсигар. Пощелкал замком, открыл. Осторожно раздвинув папиросы, прочитал гравировку. Как и предполагал Аверьянов, он не остался равнодушным к надписи. Фамилию Рожнова он повторил несколько раз, как бы прислушиваясь к собственному голосу. Возвращая портсигар, сказал:

— Никаких фактов для нового поворота в деле у меня нет. Что касается Василия Рожнова, владельца портсигара, то могу сказать: я встречался с одним Рожновым и при весьма любопытных обстоятельствах!..

На дежурстве

День выдался тяжелым, а ночь особенно неспокойной и тревожной. Еще не высохла подпись Виноградова о приеме дежурства, как зарокотал телефон. Докладывал постовой Игнаткин: «Группа хулиганов учинила драку на танцевальной площадке в парке отдыха. С помощью дружинников удалось задержать несколько человек...»

Пока Виноградов брал объяснение у дебоширов и потерпевших, поступило новое сообщение — грабеж. Не выслушав чью-то прерывистую речь, следователь в сопровождении двух милиционеров выехал на Сосновую, где совершилось это преступление.

...В помещении дежурного сидит опрятно одетая женщина и, хотя голову держит прямо, в голосе ее слышны дрожащие нотки. На глаза вот-вот готовы навернуться непрошенные слезы. С назойливым упрямством, словно позабыв все слова, она повторяет одну и ту же просьбу:

— Товарищ дежурный, прошу, мне только дубленку, одну дубленку и больше ничего... Дубленка — подарок брата. Пусть вернет дубленку, а остальное... У меня ребятишки подрастают. Как же так, товарищ дежурный?..

На ее глазах слезы. Начинают хлюпать носами дети, которые вместе со всеми пришли в дежурку. В коридоре ждут нетерпеливые свидетели. Каждый из них готов рассказать дежурному о том, как незнакомый мужчина ворвался в их дом. Он перепугал детей и взрослых, угрожая ножом, забрал у соседки вещи...

Семью потерпевшей Виноградов знал. Жена Петра Кондратьева, Александра Григорьевна, женщина с больным сердцем, не раз жаловалась ему плаксивым голосом:

— Жаль мне его, но всякому терпению предел должен быть... Запои у него. Врачи поставили — хроник... Из-за этого с работы списали, а семье слезы... Я одна тянусь из последних сил, чтобы детей поднять на ноги. В школе меня попрекают... А с кого им пример брать?..

— Скажите, ваш муж знаком с человеком, который забрал дубленку?

— Встречались они... Видели их в пивбаре. А дубленку я отдала сама.

— Почему?

— Испугалась. Мужа нет, а этот бранится, угрожать стал...

— Чем же он объяснил свои требования?

— Задолжал ему мой...

— Много?

— Этого они не скажут... Он на соседку коршуном налетел. Ты, говорит, не встревай не в свое дело, а то всю жизнь на лекарство работать будешь... Вы уж разберитесь. Помогите мне вернуть дубленку...

— Как фамилия соседки, которой он угрожал?

— Белошенко... Надеждой зовут, а вот отчества не скажу, не знаю. Дом ее напротив нашего...

— Невеселое было дело, — продолжал свой рассказ о том дежурстве Виноградов. — Очевидцы недовольны, ворчат: «Врываться ночью, угрожать!.. Куда милиция смотрит?» Собрал всех — приумолкли. Приказал привезти Рожнова. Разыскали его под утро. Он, конечно, не воспринял всерьез всю эту историю. Только спросил, щелкнув крышкой точно такого портсигара: «Кого слушаете, товарищ следователь? Очки вам втирают эти святоши... Лучшая защита — это нападение! Шуметь, скандалить, угрожать? Не в моем характере... Разговор был на уровне, вполне пристойный, мирный, я бы сказал. А условились так: он тащит должок, я возвращаю тряпки... Поверьте, никаких угроз не было. Окон не бил — враки все...»

Показания Рожнова были проверены. Александра Григорьевна обещала вернуть долги мужа, получила свою дубленку и ее отвезли домой... Так закончилось дело, о котором сообщили, что на улице Сосновой на женщину напали «бандиты».

— Таковы обстоятельства встречи с Рожновым, — закончил Виноградов. — Я против своего устава в чужом монастыре, но советую не обольщаться историей с портсигаром. Хотя, все может быть... Ведь угроза сестре Белошенко со стороны Рожнова факт, а в свете известных нам событий он приобретает определенный смысл. Вы согласны?

— Видите ли, Михаил Иванович, иногда в яркой упаковке хранится заурядная вещь... Начнешь прощупывать детали и оказывается — сделан еще один шаг в сторону... Скажите, как отчество Рожнова?

— Васильевич. Могу добавить и то, что отец его погиб в сорок первом, кажется, под Брестом. Других, более подробных сведений об этом человеке у меня нет.

— Ну что же, спасибо, — сказал Аверьянов. — Я побеседую с Рожновым. — Он посмотрел на часы. — Думаю, кое в чем вы мне помогли...

С невеселыми мыслями покидал дом Виноградова капитан. Он шел, думая о том, есть ли в сегодняшней беседе то рациональное зерно, которое можно поставить в косвенную связь с тем, что его интересует. Удастся или нет обнаружить предполагаемую нить Рожков — Белошенко? И какой психологический ход избрать в беседе с Рожновым?

Полковник выслушал доклад капитана, и, словно забыв о присутствии подчиненного, принялся просматривать лежащие на столе бумаги.

«А не ошибаюсь ли я, — продолжал размышлять Аверьянов, — воздвигая камень на камень вдоль призрачной «ниточки» с портсигаром? Странное это свойство человеческого мышления: накапливать детали, которые со временем затушевывают самое существенное...»

Наконец полковник отложил бумаги и поднялся из-за стола.

— В вину Рожнова поверить трудно. Ведь он мог и не знать Белошенко. Рожнов скандалил с Кондратьевыми, затевал ссоры из-за денег... Отбиваясь от него, женщины призывали на помощь соседку — Надежду Белошенко. Последняя могла припугнуть дебошира именем брата, которого поджидала в отпуск.

— Я знал, что история с портсигаром вам не понравится. Приятный самогипноз... Выдал действительное за желаемое.

— Это точно — насчет самогипноза, но унывать не стоит. Работаешь по делу без году неделю и уже нервничаешь. Предъяви на опознание портсигар. Понаблюдай за реакцией Рожнова. Постарайся к этой, пока единственной, версии добавить еще что-нибудь... Ты в шахматы как, силен? — спросил неожиданно Самсонов, меняя тему разговора.

— Тут и без шахмат есть над чем голову поломать, — пробормотал Аверьянов.

— Я о другом... Попадают шахматные задачки... Например, белые начинают и дают мат в три хода. Визуально все проще простого — три хода и мат! А уткнешься в это мудрое изобретение древних индусов, не тут-то было... Правда, если надоело ломать голову, загляни на последнюю страничку. Там все расписано... У тебя задачка посложнее — многоходовая... И начинаешь не ты, и сколько ходов придется делать, пока не знаешь. И все время в цейтноте...

Полковник медленно направился к столу, давая понять тем самым, что разговор окончен.

Василий Рожнов

Первое впечатление от вошедшего, его перевязанной головы и удивленно-растерянного лица, было такое, что этот человек, напустивший на себя личину невинности, разыгрывает хорошо заученную роль.

— Да вы что!.. Вы в своем уме! — обрушился он на Аверьянова, не реагируя на приглашение сесть. — Нет, вы только подумайте!.. — взмахнул кулаком Рожнов. — Наговор все это от начала и до конца, наговор чистой воды. Вас, товарищ начальник, обвели вокруг пальца. Всех этих лжесвидетелей надо тряхнуть как следует. А тот позорный случай я полностью ликвидировал: вещички вернул при свидетелях — ваших сотрудниках.

Капитан с трудом его успокоил.

Насколько быстро Рожнов зажигался, настолько быстро и остывал: то загорался гневом и тогда его взгляд — дикий, из-подо лба, голос глухой, хриплый; то чуть не плачет и все удивляется: почему не верят его словам. Чем дольше наблюдал Аверьянов за собеседником, тем сильнее росло сомнение... Возможно, он мог бы пойти на преступление, но в порыве гнева, открыто, при всех.

Капитан не стал задавать дополнительных вопросов и попросил Рожнова подойти к столу — там лежал портсигар.

Василий не стал скрывать удивления. Он помассировал щетинистый подбородок, поскреб в затылке.

— Портсигар мой. Могу рассказать все как есть... было... — Рожков замолчал и нахмурился. Портсигар подействовал на него, как красный платок на быка.

— Что же вы, продолжайте, — попросил Аверьянов.

— Дело-то житейское... Меня моя мегера без конца пилила. За лишнюю рюмку, которая для меня никогда не лишняя, за сигареты, за друзей-собутыльников... Ее любимое — «Много вина — мало уважения...» Не потому, что я алкоголик, хотя... кричать легко. А вот мне, чтобы это бросить, надо вывернуть всего себя наизнанку. Сила воли нужна, а где ее взять? Проще было плюнуть на курево. Понимаю, что любой факт можно толковать с разных сторон... Вы, стражи порядка, гнете свое... Криминал выискиваете. Нету тут криминала... Правда, где я посеял этот утиль, сказать не могу. Да вы у мегеры моей спросите, соседей поспрошайте... Они знают меня, как облупленного...

— Хорошо. Я воспользуюсь вашим советом. Давайте повестку. И последнее, — отмечая часы, сказал капитан, — мой долг — предупредить вас, что о содержании нашей беседы лучше не распространяться.

То, что узнал Михаил Алексеевич, не стало поворотным пунктом в расследовании. Рухнула еще одна версия — весьма на первый взгляд перспективная, а на самом деле сотканная из случайных совпадений.

Аверьянов сравнил показания Василия Рожнова с объяснением соседей. Вызвал на беседу его жену. Еще и еще раз все сопоставил и никаких противоречий не обнаружил. Небольшие отклонения в показаниях сторон были неизбежны.

— Василий Рожнов к делу Белошенко не причастен, — доложил Аверьянов.

— А вы сомневались в этом? — спросил Самсонов, усмехнувшись унылому виду капитана.

— Кому охота хоронить единственное дитя... Опять все с нуля?

— Привыкай, мне-то это знакомо.

Он перечислил дела, расследованием которых занимался в последние годы, назвал даже рекордное время раскрытия одного из них, затем помолчал немного, сказал:

— Правильный путь такой, — говорил автор «Войны и мира» — усвой то, что сделали твои предшественники и двигайся дальше. Давай и мы подумаем, что делать дальше...

Поздно вечером, закрыв сейф и сдав ключи от кабинета дежурному, Аверьянов поехал домой. Долго сидел в своей холостяцкой квартире, дважды заваривал крепкий чай, думал.

Уточненный план мероприятий розыска полковник одобрил. При этом заметил:

— В деле имеется акт судебно-медицинской экспертизы, есть снимки места происшествия и положения трупа на местности. Все это пока немые свидетели. Заставьте документы работать на нас... Вы внимательно изучили узловые снимки ран на теле?

— Полагаю, вполне...

— Подметили что-нибудь?

— Вертелась одна мысль.

— Ну, ну!

— Необычен характер ран... Необычен для большинства видов холодного оружия.

— Ну, а как вы это объясните?

— Наверное, преступник использовал специфический инструмент... особый вид или тип...

— Поэтому, Михаил Алексеевич, есть резон поработать и в этом направлении. Подключите к поиску курсантов учебного пункта. У них начинается стажировка, вот и загрузите их настоящим делом. И предупредите, что оно на контроле в прокуратуре республики...

Андрей Белошенко

Прежде всего Аверьянов решил встретиться с Надеждой Петровной, так как имеющиеся в деле материалы не давали полного представления о ней. В почтовой открытке попросил захватить с собой переписку с братом и семейный фотоальбом. До беседы с Надеждой Петровной капитан занялся теми, кто знал семью Белошенко и самого Андрея Петровича.

Андрей принадлежал к числу тех счастливых людей, которые покоряют окружающих обаянием и душевной добротой. В его внешности не было ничего особенного. «Простой человек», говорят о таких. Выросший в большой цыганской семье, Андрей хлебнул лиха кочевой жизни, но улыбка почти не сходила с его уст. Было тяжело или легко, он умел шутить и смеяться. Друзья называли его Цыганок...

В первые месяцы войны, подростком, оставив в городе младших братьев и сестер, Андрей ушел в лес. У опушки, к исходу третьего дня скитаний, его подобрали партизаны местного отряда имени Чапаева. Бойцам понравился шустрый парнишка. Андрей не только веселил партизан исполнением цыганских песен и плясок, но и ходил в разведку. Не раз доставлял он в партизанский штаб важные сведения о дислокации вражеских гарнизонов, расположении складов с оружием и взрывчаткой. Маленький оборвыш с грязным лицом и взъерошенной шевелюрой на голове не вызывал подозрения у часовых, ловко дурачил полицаев и старост... Но однажды попался в массовую облаву. Его ожидала смерть...

...Партизанского разведчика волновало одно: останется невыполненным задание. Дождавшись ночи, Андрей бежал... Его поймали. Долго и жестоко пытали, но, ничего не добившись, перевели в гестапо. Лишь в последний момент, по дороге к месту расстрела партизаны освободили смертников.

В форме рядового Советской Армии воспитанник полка Белошенко вступил в поверженный Берлин. Отпраздновав победу, в разные концы страны, к семьям, к мирному труду, потянулись демобилизованные воины. Андрея откомандировали в Москву и зачислили в ансамбль песни и пляски Советской Армии. Но все сильнее тянуло домой... Там, однако, поджидало несчастье... Мать, отец, три брата и две сестры были расстреляны холуями фашистов из отряда «Гехайме фельполицай». Руководил расстрелом изменник Родины, сын бывшего местного богача, который дослужился при новой власти до обер-вахмана... Узнал еще, что в живых осталась старшая сестра Надежда, которая эвакуировалась куда-то на восток.

Тяжело переносил он утрату близких, решив уехать подальше — куда глаза глядят. Уехать, но в качестве кого? Мирной профессии приобрести не успел. Заканчивая службу, получил, правда, аттестат. Можно работать и продолжать учебу... Новая обстановка, новые люди... А сестра? Ее надо искать. Это возможно сделать...

Оказавшись волею судьбы в Иркутске, работал вначале грузчиком на железнодорожной станции, потом кочегаром на паровозе... Вскоре поступил в сельскохозяйственный институт. Закончил с отличием. Обосновался в Нижнеудинском районе...

Положительную характеристику давали Андрею Петровичу руководители совхоза, секретарь парткома, сослуживцы. Свое место агронома Белошенко занимал не один год. Человек он был пунктуальный и из всех черт в нем особо ценилось главное: добросовестность. Невозможно было даже вообразить, чтобы Белошенко опоздал на работу или затянул предоставление какого-нибудь отчета, информации, сводки. Начальство ценило это качество агронома и, правду сказать, не раз эксплуатировало...

Белошенко занимал в последние годы трехкомнатный дом на центральной усадьбе совхоза «Победа». Жену схоронил давно... Бабка Александра вела незамысловатое хозяйство. Сын Белошенко Дмитрий с детства грезил авиацией и, окончив школу, слышать не желал о другой профессии. После Благовещенской школы Дмитрий стал полярным летчиком. В дни, когда от него приходили письма. Андрей Петрович с интересом перечитывал их старой няньке, а знакомым показывал конверты со штемпелями Диксона, Тикси, Земли Франца Иосифа...

Вернувшись в отдел, Аверьянов зашел в секретариат и получил объемистый пакет. Его передала сестра Андрея Петровича — переписку и фотоальбом. Сама приехать не могла, так как тревожили ее травмы, полученные в автомобильной аварии. В короткой записке на имя Аверьянова Надежда Петровна просила сохранить и вернуть все то, что не потребуется следственным органам.

Капитан внимательно изучил переписку Андрея Петровича, письма оставались письмами, и хотя повествовали о самом сокровенном, казались ему тусклым отображением человеческой жизни. Не откладывая дел в долгий ящик, Аверьянов решил повидать Надежду Петровну.

В домике на окраине

Близились сумерки, когда Аверьянов свернул на улицу Геологов. В самом конце ее — дом Белошенко. Голубые ставни, высокое крыльцо, с него до ближнего леска — рукой подать.

Аверьянов отворил калитку с зеленым почтовым ящиком и тут, посреди заросшего травой дворика, увидел Надежду Петровну. Наклонив набок темноволосую голову, женщина сидела на корточках и перебирала рассыпанный для просушки картофель.

Калитка за Аверьяновым щелкнула кольцами пружины, и Надежда Петровна, заслышав хлопок, обернулась.

Капитан подошел, поздоровался, назвал свою должность, полез в карман за удостоверением, но Белошенко остановила его:

— Не нужно...

— Вижу не ко времени...

— Какая радость тому, у кого нет здоровья? Только и забот: с койки — в аптеку, из аптеки — в поликлинику... А вы знаете, я когда отправила вам бумаги, решила: обойдетесь без меня.

— Бумаги никогда не заменят нам человека... Захотелось пообщаться: много вопросов накопилось.

— Каких вопросов?

— А вы не хотите пригласить меня в дом?

— Извините, только переоденусь... Я тут по хозяйству...

Она поднялась на крыльцо, оставив Аверьянова у порога. Вскоре вышла в темной строгой одежде и указала на дверь: проходи, мол.

В опрятной, но подслеповатой комнате предложила стул, а сама заняла место за столом с кружевной скатертью. Взглянула приветливо.

«Нужно ли было тащиться сюда? — подумал Аверьянов. — Одного взгляда достаточно, чтобы понять, как надоели ей эти визиты и разговоры. Бередят сердце...»

— Меня интересуют последние дни... Все о последних днях вашего брата.

Надежда Петровна подняла голову, проговорила устало:

— Что ж не рассказать... Жил как все живут. Ну, знал, обмана терпеть не мог... Вот и вся вина... — Она умолкла, смахнула слезу.

Аверьянов не торопил ее, ждал. Она отвернулась к окну, посидела так, прислушиваясь к шуму детских голосов на загородной даче геологов. Потом тихонько отодвинула стул и встала.

— У меня маленькое предложение: выпейте чайку с брусничным вареньем.

— Полчашечки можно...

Надежда Петровна выставила гостю новую, яркой расцветки, чашку, обдала ее кипятком, налила крутой свежей заварки. Чай был горяч. С первого глотка обожгло губы, и Аверьянов поставил чашку на стол: пускай остынет.

Надежда Петровна, отпив несколько глотков, подняла на капитана увлажненные слезами глаза. Лицо ее незаметно оттаяло, сделалось добрым, мягким. И голос стал ровным, когда с понятным волнением снова заговорила о брате.

— В детстве был как все мальчишки... Целыми днями пропадал на речке: купался, удил рыбу. До темноты носились стаей по дворам, рвали портки на заборах и крышах сараев. Мог и в чужой сад за яблоками... Мог в летний кинотеатр «зайцем», мог и с соседними мальчишками сцепиться... Особенно недолюбливали его дружки Митьку — сынка бывшего богача-коннозаводчика. Прозвали его Купец. Нас всех он считал «голытьбой». На сверстников смотрел свысока, враждебно...

Дальше она повторила то, что было известно капитану. Постепенно голос ее слабел, лицо опечалилось. Вскоре она умолкла, прикрыв ладонью глаза.

Аверьянов ради приличия глянул на часы.

— Засиделся я, извините... Спокойной ночи!

— Спасибо.

Она собралась проводить гостя, но вдруг остановилась, подняла руку к влажному виску.

— Забыла, начисто забыла... Был один случай...

— Слушаю вас.

— Незадолго до той трагедии с Андреем, решила я проведать женщину, с которой лежала в одной палате. Собрала передачу, а брат напросился со мной... К площади мы добрались на автобусе, а там стали в очередь на такси. Очередь большая, машин нет, и Андрей предложил пройтись пешком. Когда отошли от стоянки немного, я обратила внимание на двух мужчин. Они, видимо, подвыпили, так как громко о чем-то спорили. Я поспешила на противоположную сторону улицы, но Андрей, заметивший спорщиков, остановился и попросил меня: «Ты иди, я сейчас догоню...» Я не пошла — остановилась невдалеке.

Внимательно слушая Надежду Петровну, Аверьянов машинально вернулся и сел к столу.

Она по-своему расценила его молчание:

— Может, пустое все это?..

— Нет, нет... Продолжайте, пожалуйста!

— Андрей приблизился к ним... Я была страшно напугана. Хотела окликнуть, отозвать его, но не решилась.

— Чем же они напугали вас?

— Уж больно взъерошенные... Вот-вот бросятся друг на друга. Кричат, руками размахивают... Наскакивают друг на друга с угрозами. Появление Андрея не остановило перебранки. Тот, пониже, назвал высокого не то бандитом, не то банщиком... Выкрикивал: «Пойми ты... Как тебе объяснить? Мне самому жаль, что все так вышло...» «Если жаль, то доведи дело до конца...», — отвечал высокий. Потом ссора поутихла: брат, видимо, сумел примирить их. Показалось, знали они его... Один из них...

— Почему вы так решили?

— Высокий порывался обнять Андрея за плечи.

— Андрей Петрович часто бывал в Якутске?

— Это была наша вторая встреча.

— Вспомните, как выглядели эти друзья... Во что были одеты?

— Высокий — в светло-коричневом плаще с широким поясом. Как выглядел? Худощавый, узкий лицом, темные усы... Какой-то костлявый... Волосы зачесаны назад... По годам — мой ровесник. Тот, который пониже, — помоложе... В темном костюме, в модных на высоком каблуке полусапожках... Лицо каких много... Я заметила — он все время поглаживает рукой подбородок. На руке золотой перстень... Вот, пожалуй, все.

Родословная, связи, знакомства Андрея Белошенко проверялись предшественником Аверьянова довольно скрупулезно. Об этом говорили документы, собранные в объемистую папку. Однако о ссоре на площади не упоминалось. Это была новая деталь в расследовании.

Еще раз пожелав женщине спокойной ночи, Аверьянов передал ей часть писем и фотоснимков Андрея Петровича. Прижав их к груди, Надежда Петровна сказала:

— И пятой части нет здесь того, что было... Много их сгорело, почти все сгорело, когда угодила фугаска в соседний дом...

Аверьянов сочувственно покивал головой.

— Вы хотите что-то добавить к своим показаниям?

— Все что вспомнила, я рассказала...

— Спасибо за помощь, Надежда Петровна.

В этот день Аверьянов засиделся в кабинете до полуночи. И как ни старался сдержать себя, сердце тихонько ликовало: из этой нелегкой встречи извлечено рациональное зернышко — спасибо Надежде Петровне: вспомнила «бандита». Хотя, никакой он не бандит. Это старый знакомый... Как же теперь извлечь другие зерна! Отыскать длинного, выйти на Банщика... Он же Гена, он же Мозгачев... Легко сказать: выйти. Данные на него в архиве, а вот собственной персоной где?

Специальности у Мозгачева никакой. Образование — восемь классов и девятый коридор... С шестнадцати лет с отцом по Алдану золотишко промышлял, старался. Силенкой бог не обидел, да и нравилась привольная кочевая жизнь: ни о чем не беспокойся, путешествуй по рекам и речушкам в свое удовольствие... После армии, правда, смекнул: всю жизнь с лотком по тайге так легко таскаться не будешь. Надо браться за ум, учиться чему-то серьезному. Чему именно и как? Этого он не знал. Отец, пока он служил, подался куда-то на Колыму и как в воду канул. Подсказать, направить в нужное русло некому — так и плыл по течению, схватывал все сам. А формулу жизни вывел такую: если деньгами карманы набиты, то откроешь любую дверь, без ключа и отмычки. Была бы деньга... Накопить побольше, приумножить то, что накопил... Первой ступенькой на этом пути была спекуляция... Выше этой ступеньки подняться не пожелал, так и топтался на ней. А прилипшее к нему «валютных дел мастер», быстро и закономерно потеснились другим — «дважды судимый». Освободившись из последнего места заключения, «в люди» не спешил, на жительство осел в Якутске. Долго слонялся без дела, присматривался, пока не предложили поработать, для начала, в городской бане. Такая ступенька к старости пришлась в самый раз, оказалась нужной: на первом месте по спросу слыла в городе парная. Долго согревало Банщика это доходное место — пока не попутал бес: стал скупать дефицитные вещички — ворованные... Срок дали не малый, но и тут повезло: освободился по амнистии... Видели его в городе после этого, но где и как работает, и работает ли вообще — оставалось загадкой.

Поиск продолжается

Несколько дней приданные в помощь капитану люди искали Банщика. Наконец, удалось установить, что в воскресенье вечером он может появиться в кинотеатре «Айхал». Аверьянов готовился к этой встрече сам, готовил людей. Заранее изучили место, где вероятнее всего можно ждать появления Банщика. Все было рассчитано на то, что каждый сотрудник сможет без труда распознать его по точному словесному портрету.

В сумерки добрался Аверьянов на дежурке до перекрестка Каландаришвили и Лермонтова. Отпустив машину, зашагал к кинотеатру.

Несколько сотрудников уголовного розыска находились в сквере, неподалеку от «Айхала». Если Банщик по каким-то причинам не подойдет или вздумает повернуть обратно — сотрудники, находящиеся на подходах к театру, остановят его.

Банщик подошел к началу последнего сеанса. Аверьянов узнал его сразу: высокий, худощавый, седина на висках, тонкие упрямые губы...

Бесцеремонно растолкав очередь, Банщик протиснулся к окошку кассы.

Аверьянов подал сигнал. Дежурившая у перекрестка машина остановилась перед кинотеатром. Михаил Алексеевич двинулся навстречу выходящему из кассового зала Банщику. Поровнявшись, доверительно спросил:

— Билетик не уступите?

— Билетики, уважаемый, в кассе...

Аверьянов подмигнул: надо отойти в сторону.

Банщик поморщился, но спросил:

— Как соображаю, разговор имеется?

— Небольшой...

— Сюрпризы у меня сегодня — косяком... Чем могу?

— Не здесь, в другом месте.

Банщик смотрел ничего не понимая, только глаза расширились.

Через тридцать минут он входил в кабинет Аверьянова. Уселся без приглашения, положил на колени руки и уставился в лицо капитана спокойным, чуть нагловатым взглядом.

— Хочу, Геннадий Григорьевич, с вашей помощью прояснить интересующую нас ситуацию, — сказал Аверьянов.

Тот как будто не слышал обращения.

— Я на вас, Мозгачев, очень надеюсь...

— Спасибо, — мрачно пробасил Мозгачев, — но сказать по совести, не гожусь я в осведомители: годы не те, да и образование не позволяет. Только на ноги встал, а вы мне подножку...

— Вот и оправдайтедоверие... Погиб человек... Есть основание полагать, что вы встречались, были знакомы...

— А я уж черт-те что подумал... Кто такой, как зовут?

— Белошенко Андрей Петрович. Вот снимок, посмотрите.

Мозгачев мельком взглянул на фото, не задумываясь, ответил:

— Встречал, не отрицаю, но насчет «знакомства» — не надо...

— Хорошо, — проговорил Аверьянов, — повернем вопрос в иную плоскость. Когда и при каких обстоятельствах встречались в последний раз?

Мозгачев пристально посмотрел на капитана, потом опустил припухшие веки и надолго задумался. Брови его раздраженно сошлись у переносицы, он досадливо потер подбородок кулаком, заговорил, прищурясь:

— И знакомство наше и встреча — дело случая... В Иркутске, в прошлом году... Он к сестре летел: не виделись они вечность. Я возвращался сюда после курортной жизни, которую во всей полноте вкусил в бараке... Он помог с билетом — в Иркутске три дня стояла нелетная погода. Вот так оно складывалось... Ничего криминального, обычное дорожное знакомство.

— Понятно, — Аверьянов отложил ручку, — все же я надеюсь на другой разговор...

— Я отвечаю за свои слова, — уронил Мозгачев. — Ты, капитан, под статью меня не подводи. Я не в курсе, что у тебя не клеится, но времена не те... Таких как я надо фактами давить, а у тебя эмоции. Фемиду, да будет тебе известно, не зря с повязкой на глазах изображали.

— Стоп! Хватит! — Аверьянов хлопнул ладонью по столу. — Фемиду вспомнил, а когда в последний раз человека встречал — вспомнить не можешь?

— Нет! — отрубил Мозгачев, глядя прямо, но как-то поверх Аверьянова, куда-то вдаль, тут же добавил: — Я говорю ясно... Мне непонятно, как доказать то, что доказать нельзя?

— Доказать можно все... — Аверьянов подошел к сейфу, взял папку с крупным номером на обложке и сел к столу. — Ты тут о полной ясности толкуешь, вот и внеси ясность: расскажи о ссоре на площади, в конце апреля... Кто там и за что на тебя в рукопашную шел? Как все было?

— Это уже запрещенный прием... Ведь знаете, с прошлым покончено. Я теперь равный среди равных и прошу уважать мои права...

— Почет, уважение — это ты с пеленок усвоил, требуешь... А права свои, как гражданина, помнишь? Допустим, ты сейчас чист, как стеклышко, а вчера твои дружки на человека руку подняли...

Мозгачев угрюмо молчал.

— Понимаешь, Геннадий, надо прояснить вопрос.

Банщик поднял руку к влажному лбу:

— Там была, как говорят, небольшая заваруха, но Петрович тут ни при чем.

— Кто же «при чем?»

— Это уже сугубо личное... — он развел руками.

— Нет в этом кабинете личных дел...

— Тоже верно, но... Дело в том, что чуть раньше я встретил в ресторане «Лена» Бобра.

— Мозгачев, давайте условимся: называть фамилии, имя, отчество. Если понадобится, о кличках и прозвищах я спрошу.

— Чего не знаю, того не знаю... Величали его, однажды, Игорем Моисеевичем. Вот и влип я с этим Моисеевичем, как кур в ощип.

— Нельзя ли поточнее?

— Заикнулся как-то в буфете насчет приличного мага. Бобер... Моисеевич, тут как тут. «Шарп», который он вскоре предложил по сходной цене, оказался с дефектом, а брал я эту музыку не для себя... Сволочь он паршивая, спекулянт! Что в таких случаях делать? Бить по вывеске и требовать полной справедливости... Я бы ему точно попортил портрет, но тут кто-то ухватил меня под локоть. Оглянулся — мой иркутский попутчик. Чуть дальше, в сторонке — женщина. Догадался — сестра с ним... «Не марай, говорит, Геннадий, руки... С такими не здесь отношения выясняют. В прокуратуру надо, к следователю...» Насчет прокуратуры он, конечно, хватил через край. Да и Бобер с лица сошел: налился кровью, попятился от меня, выкатив глаза. Его как ветром сдуло...

— А Белошенко?

— Насупился малость, но распрощался как положено — за руку.

— Ваш Моисеевич, видать, калач тертый!

— Виноват тот, кто заказывает музыку.

— А все остальное — условия сделки...

— Какая тут сделка?

— Фамилию Бобра не вспомнили?

— На кой она мне? Таким как мы лучшей визитки чем кличка не надо.

— Ну, а где живет? Кем работает?

— И тут прокол, капитан.

— Как же так, Мозгачев. Доверился первому встречному? Считаешь себя деловым человеком. Должен был все прикинуть заранее. Это же не так просто: выложить два куска на «Шарп»!

— Чувствовать надо, с кем имеешь дело...

— Вот и подвело тебя под монастырь твое чувство. Где вы встречались? Как договаривались?

— У меня на службе. Там разговор был, предварительный расчет вели...

— Еще где? Была еще одна встреча — после ссоры?

— Была. Почувствовал я, что водят меня за нос. Стал караулить: банный день у него в четверг... Днем раньше — звонок. Условились встретиться... Я прикинул так: забираю копейки, возвращаю импортную халтуру, и катись он к чертовой бабушке! На следующий день пришел на городской рынок...

— Почему на рынок? Как же банный день?

— Банный день он отменил, сразу после холодного душа на площади... А на рынок я пошел по звонку Бобра.

— В какое время?

— В обеденный перерыв.

— Дальше.

— Подошел к мясному ряду, слышу — окликают сзади. Обернулся — Бобер. Рядом дружок его.

— Описать внешность можете?

Мозгачев замялся.

— Трудно, что точно. Момент! Бородатый не бородатый, а... небритый какой-то. Щетина рыжеватая... Широкоплечий, медлительный.

— В какой части рынка встречались?

— Я говорил: первый ряд, у мясных киосков...

— Ну что ж, пожалуй, на сегодня последнее. Советую, держитесь подальше от таких, как Бобер. Начнешь с Бобром счеты сводить, впутает он вас в историю...

— Опять все на мне сходится?

— Вот именно! — Аверьянов обрадовался такому вопросу, наклонился к папке, отыскал нужный лист дела. — Кстати, не могли бы вы припомнить, Геннадий Григорьевич, какого числа произошла ваша стычка с Бобром в присутствии Белошенко?

Мозгачев потупился и молчал дольше, чем этого требовало самое сосредоточенное обдумывание вопроса. Когда молчание затянулось, стало тягостным, отрицательно качнул головой:

— Календарную дату не вспомню. Знаю только, весна была. Лужи на площади... Нет, точной даты не жди. Я могу идти?

— Минутку. Прочтите и подпишите протокол.

Бегло прочитав протокол допроса. Мозгачев размашисто расписался на каждой странице. Пожелав капитану «всего самого-самого», он бесшумно выскользнул за дверь.

Оставшись один, Аверьянов придвинулся вместе со стулом к столу, разложил листы протокола. Стал перечитывать то, что поведал Мозгачев. Предстояло «прощупать» каждое слово, каждую фразу; расшифровать ход мыслей нового свидетеля, как явных, лежащих на поверхности, так и скрытых, высказанных между строк. Пора подумать и о докладе... Ведь уже несколько дней он работал, не информируя Самсонова. Да и сам полковник как будто забыл о его существовании: ни звонка, ни вызова. Доверяет, выходит. А доверие, как известно, надо оправдывать. Но попробуй оправдай с такими, как Мозгачев... Тут еще Бобер вынырнул! И чего они не поделили? Если весь сыр-бор из-за какой-то «музыки», то причем тут Белошенко? Зачем ему прокурор для Бобра? Если же «Шарп» — вуаль, ширма, что тогда?

Снова и снова мысли возвращались к Бобру. Вернее, к его необъяснимому испугу при встрече с Белошенко. Где истоки взаимной неприязни или смертельной вражды? В чем они? Вместе с тем, он чувствовал, что начало развязки где-то рядом. Может быть, в сегодняшнем дне, в беседе с Мозгачевым.

Аверьянов собрал бумаги и захлопнул папку. Надо выходить на Бобра, решил он. Опечатал сейф, погасил свет и приостановился у окна, прижавшись к прохладному стеклу. Изредка по безлюдной улице, мелькая тусклыми подфарниками, проносились юркие такси.

Предложив Аверьянову сигарету, полковник раскурил свою и негромко спросил:

— Что, Михаил Алексеевич, судя по исповеди Мозгачева, лед тронулся?

— Выражаясь языком гидрологов: началась подвижка, но возможны заторы...

Аверьянов доложил о результатах работы в последние дни. Назвал имена свидетелей, сообщил о том, как лучше проверить полученную от Банщика информацию.

— Теперь главное, — продолжал Аверьянов, — не прозевать очередную встречу Мозгачева с Бобром. Если я не ошибаюсь, такое рандеву неизбежно. Это, пока, единственный путь проследить за тем, куда покатится клубок от владельца «Шарпа»...

— Сломя голову бросаться в атаку на Мозгачева, тем паче на Бобра, не стоит, — заметил Самсонов, воспользовавшись паузой. — Не надейся на то, что выйдя от тебя, Мозгачев побежит к Бобру. Он не так прост... Если музыка там серьезнее, чем мы думаем, то дорожка между ними зарастет... Что касается Банщика, перетасовать факты он мог, не моргнув глазом.

— А если сугубо практическая сторона: не хватило мужества признаться в главном, не захотел или не смог вывернуть себя наизнанку? Ведь у него за плечами букет судимостей.

— Перепроверить показания Мозгачева надо в любом случае. Особенно по части знакомства с потерпевшим. Запросите данные регистрации пассажиров на Якутск. Ведь они, как явствует протокол, познакомились в аэропорту Иркутска.

— Ситуация, товарищ полковник, житейская: дороги сближают людей...

— Не мешает убедиться в этом еще раз. Теперь, как вы изволили выразиться, о сугубо практических вещах. Я понимаю так: Мозгачев знаком с Белошенко всего ничего, а вот случайная встреча Белошенко с Бобром пугает последнего. Почему? Их жизненные пути где-то пересекались! Так? Что молчишь?

Аверьянов пожал плечами.

— Значит, — Самсонов явно что-то прикидывал в уме, — план твой, по части выхода на Бобра, одобряю! Но действуй без суеты, без спешки. Кто он? Круг его интересов, особенно на рынке...

— Я вас понял, товарищ полковник.

Поздно вечером в кабинет вошли лейтенант Савин и курсант Виталий Иноземцев.

— Как настроение, лейтенант? — спросил Аверьянов.

Высокий, с подчеркнутой осанкой, строгим вытянутым лицом, одетый в темно-синий костюм, Савин ответил строго по-военному:

— Полный порядок!

— Ну, так что у вас?

Савин достал записную книжку, полистал исписанные бисерным почерком страницы:

— Получены ответы на запросы из указанных вами районов и Управления гражданской авиации Иркутской области... Проверены магазины посудохозяйственных товаров, база промторга, частично столовые, кафе...

— Как оцениваете обстановку?

— Выполнить задание по установлению более тесных связей Мозгачева с Бобром не представляется возможным.

— По причине?

— Мозгачев отбыл в командировку.

— Послали или напросился?

— Личная инициатива...

— Надолго?

— По приказу — на две недели, в Иркутск...

— Да, — проговорил Аверьянов, задумчиво склонив голову. — Опять Иркутск!.. Ну что же, не в космос улетел, будем ждать. Есть еще что-нибудь?

— На сегодня все.

— У вас, курсант?

— Есть соображение, товарищ капитан.

— Слушаю.

— Мы проверяем хозмаги, столовые... Можно сделать так: заглянуть в мясные отделы магазинов, гастрономов, проверить ларьки — там торгуют мясом разные личности. Возможно, удары наносились потерпевшему ножом для обвалки мяса? Вы ведь сами говорили про снимки...

Савин тут же заметил:

— Но почему эта мысль не пришла судмедэксперту? Почему не нашлось ей места в заключении экспертизы? Ведь такие, специальные ножи, обычно шире всех прочих. Эксперт обязан был...

— Минутку, — попросил Аверьянов. — Эксперт дает общее заключение. Делать выводы, строить гипотезы обязаны мы, уважаемые коллеги. Вот так-то...

А Иноземцев... Не просто голова и два уха... Схватывает на лету, что к чему. Про снимки вспомнил. Нет, как ни верти, а резон в его предложении есть. Значит, еще одно направление в поиске?

Озадаченный зигзагом разговора, Аверьянов прошел по кабинету, остановился возле Савина.

— Значит так, лейтенант. Продолжайте работу по трем направлениям. В ожидании Мозгачева, накапливайте информацию о его контактах с теми, кто отбывал наказание, проходил с ним по делу... Встреча Бобра с неизвестным нам лицом на рынке вызывает особый интерес. Что делать, если они встретятся еще раз, должны знать назубок... Немало времени уйдет на проверку версии Иноземцева насчет ларьков... Что упущено, того не вернешь, учесть же промахи мы обязаны.

Когда сотрудники вышли, Аверьянов вернулся к столу и достал протокол допроса Мозгачева.

Он никак не мог сосредоточиться. Одна мысль по-прежнему высвечивалась в назидание всем другим: появление Бобра у мясного магазинчика — это, пожалуй, деталь. Главное, не насторожить этого человека...

Выполняя указание Самсонова, Аверьянов установил к концу недели дежурство на площади перед рынком. Взял под наблюдение ларек, у которого появлялся когда-то Бобер. На рынке, в сопровождении Иноземцева, толкался вернувшийся из командировки Мозгачев.

Пост Савина — западные ворота и выход на улицу Кирова. Лейтенант в любой момент, по первому сигналу, должен «взять» нужного человека. Приметы Бобра известны. Николай Савин вызубрил их, как стихотворение. Со слов Мозгачева предстоит опознать довольно пожилого мужчину с прямым редеющим волосом, уложенным на пробор, с кустистыми, сросшимися на переносице бровями и светло-водянистыми глазами...

В утренние часы, когда рынок особенно оживлен, сотрудники несколько раз устремлялись за кем-то из посетителей, чьи приметы совпадали с описанием внешности Бобра. Теряли время на проверку, которая подтверждала: снова осечка...

В начале восьмого Аверьянов вышел к центральным воротам городского рынка. Площадка перед ними, укатанная на месте старинного «Кружала», была усеяна шелухой семечек, стаканчиками из-под мороженого, окурками папирос и сигарет. На площадке, как пчелы в улье, то исчезали, то появлялись легковушки, притормаживали такси, трещали мотоциклы и мопеды.

Солнце припекало все жарче. Покупателей поуменьшилось, когда к Аверьянову приблизился Мозгачев.

— Все в порядке, капитан... — Едва уловимым движением головы он указал направление.

Плотного, с невыразительным лицом мужчину, Аверьянов приметил и сам. Тот производил двойственное впечатление. Устаревшей модели давно не чищенные ботинки, легкий серый пиджак, вполне добротный, хотя и надет прямо поверх тельняшки. «Ему за пятьдесят с небольшим», — подумал Аверьянов, стараясь вспомнить, не видел ли он где-нибудь прежде этого человека. Но так и не вспомнил. В том, что это не Бобер, Аверьянов был убежден: никто из сотрудников на него не реагировал...

— Ты, Мозгачев, кончай юлить...

— И в мыслях не было, Алексеевич, что ты, — засуетился Мозгачев. — Это дружок Бобра... Вы за ним присмотрите — выведет куда надо...

— Вот что, Мозгачев! Стой здесь, пока не позову.

Место, куда прошел плотного телосложения мужчина, было тихое — в дальнем углу рынка, за тарным складом овощного магазина. Здесь, у проема в заборе, переговаривались несколько человек. Возле ног, поблескивая кожей, стояли пузатые портфели. Люди смахивали на приезжих, которые озабочены проблемой ночлега. Двое других, в простых с коротким рукавом ковбойках, сидели на ящиках, лениво потягивали теплое бочковое пиво из трехлитровки, курили.

Когда знакомый Бобра подошел к дыре в заборе, они шустро поднялись, пожали ему руку, поднесли банку с остатками пива. Тот, поморщась, приложился к стекляшке, разом опорожнив ее содержимое. После этого все разместились на ящиках и долго о чем-то толковали, оживленно жестикулируя... Около двух часов дня они, как по команде, поднялись, нырнули в заборную лазейку, но вскоре снова появились, прихватили трехлитровку и направились к выходу. Люди с портфелями не обратили на них никакого внимания.

Между тем, Мозгачев заметно нервничал, испытующе посматривал на Аверьянова. Еще минута, прыгнет этот тип на подножку автобуса — ищи ветра в поле...

Только напрасно волновался, или делал вид что волнуется. Люди Аверьянова располагались так, что им хорошо была видна остановка «тройки», выход с рынка, вся местность перед рынком. Оставалось одно — ждать. А мужчина в сером пиджаке и его попутчики не спешили. Они свернули в мясной ряд, остановились у ближайшего ларька. Друг Бобра скрылся в дверях. Продавец, облаченный далеко не в новый, но тщательно отутюженный халат, бойко взвешивал свинину, куски сала. Увидев вошедшего, он подозвал напарника, передал ему нож, а гостя провел в тесную, примитивно обставленную подсобку. Из-за легкой фанерной перегородки донеслись возбужденные спором голоса. Вскоре все стихло. Через минуту они вышли...

Аверьянов видел, как беззвучно шевелились губы мясника, а рука нервно рубила воздух перед лицом непрошенного гостя. «В чем-то не сторговались, — подумал капитан. — Что же дальше?»

Но у ларька уже мирно прощались.

Все это время Виталий Иноземцев стоял у прилавка соседнего магазинчика и, досадливо морщась, перекладывал с места на место куски говядины.

— Помочь? — предложил услужливый продавец. — Разрешите вилочку. Вот приличная суповая грудина...

— Посмотрю в другом месте, — сказал, отходя, Иноземцев.

— Товарищ, подождите! Выбирайте... Лучшего не найдете... Мы скоро закрываемся...

Но Виталий уже не слушал продавца: впереди, среди тех, кто направлялся к выходу, виднелась широкая спина мужчины в сером пиджаке.

Иноземцев двинулся следом. Было ровно три часа дня, когда он «подвел» его к Савину. Николай тут же затерялся в толпе, поджидающей автобус.

Выждав после ухода Савина минут десять-пятнадцать, Аверьянов подозвал Мозгачева, поблагодарил за помощь, протянул на прощанье руку.

Тот пожал плечами, спросил:

— Когда проверят мои показания? Мне зайти?..

— Поговорим об этом позже... Я позвоню тебе через пару дней.

— А если подойдет Бобер, как вы его опознаете?

— Это уж не столь важно... Только прошу — не пытайся выяснять с ним «торговые отношения».

Прошло два дня.

В отделе Савин появился в десятом часу вечера. В коридоре уже горел свет, из-за двери дежурного доносились негромкие голоса дружинников.

Едва лейтенант вошел, доложив о прибытии, как Аверьянов, нахохленный и злой, указал на стул:

— Садись, пропащая душа. — Не поднимая головы от бумаг, спросил: — Позвонить мог?

— Извините, Михаил Алексеевич, об этом как-то не подумалось, Я хотел сказать, выполняя задание...

— Меня волнует не причина, а следствие! Не в «казаки-разбойники» играем. Нельзя этого забывать, лейтенант!

— Старался действовать оперативно, по обстановке.

— Похвальное стремление, но о дисциплине и благоразумии надо помнить. Даже в безобидной ситуации... Давай, что у тебя?

Савин старался не зря. Аверьянов располагал теперь довольно подробными сведениями о знакомом Бобра.

У Романа Вениаминовича Шибаева в Гастрономе по улице Кирова была репутация добросовестного работника, но человека заурядного, чуточку замкнутого, ворчливого... Свое место рубщика мясного отдела он занимал около пяти лет. За эти годы ничего предосудительного за ним не замечалось. Он вполне довольствовался заработком и никому не завидовал. Человеком слыл точным: на работу являлся минута в минуту, к открытию магазина. Здоровался с сотрудниками, надевал черный халат и тотчас же принимался за дело. Если надо было ехать на базу за товарами, что случалось частенько, не отказывался и мог трудиться без перерыва на обед. Но к концу дня Шибаев выкраивал час-другой на то, чтобы пообщаться с рабочими магазина «Тысяча мелочей». Собутыльники сбрасывались по «рваному»^[1] и шагали в ближайший пивбар — пропустить по кружке жигулевского.

В личной жизни Шибаев был менее безупречен. От ежедневных двух-трех кружек пива, а то и бутылочки «бормотухи», в голове Романа Вениаминовича стоял легкий туман, а это не могло не раздражать его сожительницу: пожилую, болезненного вида женщину и ее дочь — студентку сельхозтехникума. Ворчливый характер домочадцев, их внезапные слезы и упреки возбуждали Шибаева. Он долго крепился, терпел, но в конце концов не выдерживал очередной перебранки: бросался на улицу, не глядя на ночь и ненастье. Случалось, найдя приют у друзей, он не появлялся в своем доме на Лесной по нескольку дней. В такие дни его можно было повстречать на городском рынке, где Шибаев работал когда-то заместителем директора по хозяйственной части. Здесь, в свое время, его знали многие, особенно продавцы мясных ларьков и торговцы фруктами. К одному из них, Григорию Ефимовичу Левкову, как к земляку, он частенько обращался за помощью, чтобы перехватить до получки десятку, а то и две...

Несмотря на кажущуюся общительность, Шибаев был весьма щепетилен и разборчив в новых дружеских связях. Единственной страстью Романа Вениаминовича оставались собаки. Он держал в доме огромного, темной масти, волкодава по кличке Черт.

На этом лейтенант закончил рассказ. Аверьянов задавал вопросы по деталям, держа под рукой блокнот.

— Похоже, что с Шибаевым мы погнались за тенью... — резюмировал Савин. — Не тот у него круг знакомств, интересы не те. Приходит с работы, переодевается, копошится в теплице. Дрессирует волкодава... Потом — семейные сцены, тяга к пивбару... Наверное, и сейчас там торчит. Весьма проблематичный тип...

— Затем жизнь и создает проблемы, чтобы решать их. Что предлагаешь?

— Сосредоточиться на Мозгачеве. Шибаева он подставил с расчетом, чтобы отвлечь наше внимание от Бобра.

— На всякий случай все же поинтересуйся прошлым Шибаева. Начни с глубинки, с довоенного времени. Таков порядок. Отправь требование на проверку... И смотри не увлекайся, не упускай мелочей.

— Каких мелочей? — насупился Савин.

— Ладно, на сегодня все... Иди отдыхать, — приказал Аверьянов.

Не успел Савин встать, как открылась дверь, и в кабинет вошел Иноземцев.

— Что у тебя?

— Есть соображение, Михаил Алексеевич.

— Выкладывай!

— Надо показать Шибаева сестре потерпевшего...

— А это что даст? — спросил Савин.

— Ну, может, опознает его... Припомнит какие-нибудь детали...

— Откуда тебе известно, что они знакомы?

Иноземцев помолчал, подумал, потом сказал:

— Кое-что есть...

— Что именно?

— Шибаев посредник между Левковым и Бобром... Не исключено, что Мозгачева он знает не хуже, чем Левкова, а Белошенко он мог видеть в окружении этих людей. Его сестру, которая проживает в Якутске более двадцати лет, тем более...

— Полет фантазии!.. Допустим, ты прав: Надежда Петровна где-то, когда-то видела Шибаева. Дальше что? — В резком голосе Савина сквозила ирония. — Назови хоть один веский довод в пользу предлагаемого мероприятии.

— Всё, спорщики, хватит ломать копья! Идею Виталия оставим на «черный день». Сама по себе идея толковая, но цена ей, если выстрел окажется холостым, высока. Душевная травма одному человеку, необоснованные подозрения в адрес другого... Мы должны смотреть людям прямо в глаза. Об этом надо помнить, тут лейтенант прав.

Аверьянов встал.

— Условимся так. Завтра тебя подменит Виталий. На денек... С четверга займешься своим подопечным — Шибаевым. Надо отыскать следующее звено цепочки, иначе круг замкнется...

Почему сердится Левков?

На рынок Аверьянов пришел вместе с Савиным, который махнул на отгульный день, предвидя что-то интригующее.

Уже не молодой среднего роста мужчина в фартуке и высоком белом колпаке раскладывал на прилавке порции мяса. У Аверьянова создалось впечатление, что вызвать его на откровенность будет трудно. Но вот хозяин прилавка поднял черные живые глаза, посмотрел на Аверьянова, учтиво спросил:

— Затрудняетесь в выборе? Могу дать некоторые советы, совершенно необходимые для нас, мужчин. — Он добродушно улыбнулся.

Аверьянов представился, коротко объяснил суть дела, после чего рот продавца моментально закрылся, погасив улыбку.

Левков пригласил работников розыска в помещение.

Аверьянов огляделся. Хорошее, чего не скажешь по внешнему виду, довольно просторное помещение. Полки устланы клеенкой, стены обтянуты целлофаном. На полках — вычищенные до блеска ножи, большие вилки с крепкой рукояткой и двумя изогнутыми зубьями. У прилавка — чурбаки для обвалки туш, у стены стационарное холодильное устройство. Аверьянов похвалил отменную чистоту, завел разговор о погоде, рыночных ценах на мясо и фрукты, о госторговле, которую надо совершенствовать. Постепенно направляя разговор в нужное русло, спросил:

— Григорий Ефимович, что является основным рабочим инструментом в вашей профессии?

Не задумываясь, Левков ответил:

— Прежде всего — ножи и топоры.

— Покажите.

— На двух я поставил самодельные ручки из пластмассы. Так гигиеничнее.

Левков подвел Савина к чурке, усыпанной солью.

Николай взял покрытый тонким слоем жира нож с крепкой пластмассовой ручкой.

— Много у вас таких?

— Один. Есть еще четыре, но у тех полотна поуже и сталь не ахти какая...

— Вы ежедневно им пользуетесь?

— Да. Это основной рабочий нож.

На вопросы Левков отвечал все громче, не подымая на Аверьянова глаз, а наоборот, упершись взглядом в большие, тяжелые, чуть припухшие руки, которые он скрестил перед собой на груди.

У прилавка появились покупатели, и Савин предложил закрыться на «переучет»...

Левков заколебался.

Аверьянов успокоил его:

— Это не надолго... Если мы попросим у вас нож, скажем, на недельку. Как, перебьетесь?

— Безвыходных ситуаций нет: сбегаю к соседям... Я их не раз выручал...

— На прошлой неделе вы говорили с неким Романом Шибаевым.

Левков кивнул.

Аверьянов попросил вспомнить, о чем был разговор.

— Хорошо, — согласился Левков без колебаний. — Шибаев приехал с друзьями... Я видел их впервые...

— Дело касалось работы?

— Не совсем, — покачал головой Левков.

— Чего же? — нетерпеливо спросил Аверьянов.

— Точно не знаю, а сочинять нет резона...

— Постойте. Зачем ходить вокруг да около... Вас в тот день оторвали от работы, затеяли перебранку. Вы на чем свет стоит ругали своего друга, хотя это, насколько нам известно, не в вашем характере, а сегодня пытаетесь убедить нас в том, что ничего особенного не произошло.

— Боюсь, разочаруетесь... Шибаев, как это бывает, просил взаймы...

— Много?

— Десять рублей.

— Выходит, из-за десятки весь сыр-бор?

Левков покачал головой. Выражение его лица становилось все более кислым.

— Я бы на вашем месте согласился на более откровенный разговор, — Аверьянов не сводил глаз с Левкова.

— Явился Роман после полудня. Я решил, станет клянчить на пиво, а он попросил... нож. Сказал, на пару минут. Ждал я до закрытия... Не работал — мучился.

— Шибаев сказал, зачем ему нож?

— Нет.

— Припомните получше, это очень важно...

— Нет, — повторил Левков, подумав, — об этом Шибаев не заикался.

— Ну, а вы? Неужели не спросили?

— Спросил, а он отшутился: сервировка стола — дело серьезное... Что-то в таком духе... Я напомнил ему еще раз, что нож может понадобиться в любую минуту. Не трясись, сказал он, верну в момент... А затянул на сутки.

— Число помните?

— Последний день месяца... По-моему, в субботу или в воскресенье.

— Он был один?

— Я, признаться, не обратил внимания...

Капитан перестал писать, поднял голову:

— Как объяснил Шибаев задержку ножа?

— Как же еще: выпили, загуляли, забыли... Извинился, конечно, и ходу...

Аверьянов расспрашивал Левкова еще о многом, но так и не нашел ничего, что послужило бы прямой нитью к Бобру, хотя второстепенных фактов становилось все больше.

В приемной капитан сидел вместе с другими сотрудниками, но Самсонов первым принял его.

Аверьянов изложил события последних дней, сообщил о том, что изъятый на рынке нож приобщен к делу и направлен на экспертизу. На Шибаева сделан запрос...

— А что собой представляет Левков?

— Впечатление двойственное... Но, держится он молодцом. Искренне возмущается поступком Шибаева, не очень высокого мнения о достоинствах друга. Настойчиво интересовался, не повредит ли «история с ножом» его репутации. На рынке он человек уважаемый...

— Вы что же, берете показания Левкова под сомнение?

— В определенном смысле — да.

— Что значит — в определенном?

— Поспешность, с какой мясник обрушился на Шибаева, настораживает. Торопится он убедить нас в чем-то...

— Зато новый человек, — сказал Самсонов. — Умно поработать, глядишь, окрепнет ниточка... Не упускаешь ли ты инициативу? Как-никак, а Шибаев владел ножом Левкова в день гибели Белошенко! Где он был на тридцатое? Чем в тот день занимались его друзья из «Тысячи мелочей?» Наконец, пора знакомиться с Бобром.

— Все упомянутые вами направления отрабатываются следственным путем.

— С учетом результатов экспертизы, данных проверки, если оснований будет достаточно, решайте вопрос о задержании Шибаева. И последнее: завтра оперативная группа капитана Трашкова в вашем распоряжении.

Приказ насчет «подопечного» Савин воспринял буквально и выполнял его с упорством, достойным похвалы. Среди множества встреч лейтенант выделил две, с одним и тем же лицом. Первая состоялась в субботу. У «Гастронома», где работал Шибаев, появилась «Волга» под номером 09-90. Развернувшись, машина подкатила к служебному входу. Водитель поставил ее на ручной тормоз, вылез и, оглянувшись по сторонам, скрылся за дверью. Вскоре его мрачное, продубленное ветрами лицо промелькнуло в углу мясного отдела, возле стола упаковки продуктов.

Ждать пришлось не долго. Держа под рукой массивный сверток, перед приезжим появился Шибаев. В очереди кто-то возмутился: куда смотрит дирекция?.. Было видно, что Шибаев и сам недоволен визитером, хотя разговаривал заискивающе. Но лебезя перед владельцем «Волги», он в чем-то не хотел уступать, похоже было, на чем-то настаивал. Сути разговора, при всем старании, Савин уяснить не сумел — приятели беседовали шепотом.

На следующий день все повторилось, что и насторожило Савина. Приезжий принял сверток и, передав Шибаеву деньги, направился к выходу. Уложив покупку в багажник, захлопнул капот и сел в машину. Когда положил руки на руль, Савин заметил серебряный перстень-печатку.

«Волга» резво набрала скорость и скрылась за углом, свернув на улицу Лермонтова. «На безымянном пальце правой руки перстень. Серебряный перстень-печатка...» — вспомнил Савин показания сестры Белошенко.

Лейтенант передал сотрудникам ГАИ номер «Волги» и попросил как можно скорее дать сведения о владельце.

Хозяином «Волги» был Бобров Игорь Моисеевич, экспедитор ликеро-водочного завода. Выписав адрес стоянки автомашины, Савин отправился в городское адресное бюро...

Перечитав рапорт лейтенанта, Аверьянов не удержался от похвалы:

— Все-таки выудил!

— Фирма веников не вяжет, — улыбнулся Савин.

— Как удалось? Через Шибаева?

— Проще...

— Как же?

— С вас, Михаил Алексеевич, причитается за услуги, — еще шире улыбнулся Савин и положил на стол бланк «Горсправки».

Снова Иноземцев

Минул понедельник.

Неожиданное известие высветило новую ситуацию, внеся коррективы в план расследования.

Вновь отличился Иноземцев. Появился он неожиданно. Костюм-тройка тщательно отутюжен, модные туфли, галстук в крупный горох — весь сияющий, как новенькая монета.

— Такой изысканный вид с утра пораньше вселяет надежды на сенсацию, — прерывая разговор с Савиным, улыбнулся Аверьянов.

— Разрешите доложить? — без тени улыбки спросил Виталий.

— О чем изволите докладывать? — все тем же шутливым тоном спросил Аверьянов.

— О свидании, товарищ капитан.

— С кем?

— Да, понимаете, познакомился... вернее познакомили меня с девушкой...

Савин покачал головой.

— Радуйтесь, Виталий Владимирович решил посвятить нас в свои амурные похождения!

— Это не совсем так, товарищ лейтенант. Просто мои интимные дела вышли за рамки личного...

— Садись, — предложил Аверьянов. — Что же там за рандеву?..

Пока Иноземцев подыскивал нужные слова, Савин вставил новую реплику:

— Ну, конечно, какую жертву не принесешь на алтарь победы, когда защищаешь диплом сыщика!

— Обожди, — попросил его Аверьянов. — Давай подробности, — приказал он Иноземцеву.

А подробности были такие. В выходной к Иноземцеву заглянул приятель, учащийся сельхозтехникума Костя Аулов. Друзья отправились в городской молодежный клуб «Время и ты» на вечер, посвященный творчеству Расула Гамзатова «Помните званье свое...» Оказывается, Костя и его девушка Нина — любители поэзии, да еще какие! Так и сыплют именами первой величины... В клубе Нина познакомилась с Виталием, сказав, что знает его немного со слов Константина. Потом Нина, перехватив его взгляд, подозвала красивую девушку: тоненькую, стройную, с прямыми длинными волосами. Та решительно шагнула вперед, неловко наклонила голову, как бы оценивая Иноземцева, назвалась Ольгой. У нее был низкий, бархатистый голос и темные пристальные глаза.

В зале хаотично шумели, перебивая друг друга. Споры и смех сливались в оживленный гул, который был приглушен вспыхнувшим матовым светом экрана. Молча смотрели новый фильм с сакраментальным названием «В предчувствии любви».

Когда вышли из клуба, было темно и чуточку прохладно. Зажглись уличные светильники. Ольга шла легким упругим шагом, то и дело касаясь руки Иноземцева. На набережной они несколько минут постояли в тишине под неяркими, отражающимися в воде звездами. Лена тихо несла свои воды. Где-то вдали, на острове, мерцал зыбкий огонек — костер рыбака.

Было безлюдно.

Они повернулись и пошли обратно к городу. Тут, слово за слово, Ольга неожиданно разговорилась, Иноземцев узнал историю ее отца, ушедшего восемь лет назад к другой. Вначале от него приходили коротенькие письма, поздравительные открытки, денежные переводы. Но вот уже больше года отец молчит... И правильно ли, неправильно, а мать привела в дом отчима. Неплохой, на первый взгляд, человек отчим, а все же чужая кровь. Не лежит к нему душа. Да и матери с ним не сладко живется, не так как думалось. Нет, должность у него негромкая, но по нынешним временам — престижная — рубщик мяса в «Гастрономе»...

— По имени и отчеству Роман Вениаминович Шибаев? — Аверьянов удовлетворенно кивнул. — Да, подбрасывает жизнь парадоксы...

— Это все, конечно, очень интересно, не спорю, но основное — практическая связь с нашим делом...

— Товарищ лейтенант, о чем гласит первая заповедь подчиненного? Не знаете? А я знаю. Первая заповедь гласит: не лезь на глаза начальству, если у тебя нет важной информации положительного характера.

Иноземцев, как всегда, был невозмутим. Он сделал приличествующую паузу, ожидая шпилек лейтенанта, но видя, что тот молчит, спросил:

— Так на чем мы остановились?

— На «Гастрономе»... — подсказал Савин.

— Из рассказа Ольги я понял, что работа отчима, его финансовые возможности... Тут все в ажуре. Режет их поведение Романа Вениаминовича. В ссоре они... Огорчает он близких. Даже в день рождения Ольги, когда был накрыт праздничный стол и поджидали гостей, отчим не удержался от «глупостей и подлости». Он укатил с другом на «Волге». Вернулся на рассвете. Бог знает, что творилось с матерью Ольги. «Чуть разрыв сердца не случился».

— Ну, как? — Иноземцев покосился на Савина. — А вся эта катавасия приключилась тридцатого апреля!

— С этого и начинал бы, — сказал Савин.

— Что получается? — спросил Аверьянов. — Теперь мы знаем, что Шибаев, как и его коллега на рынке, имеет свой инструмент: топоры, брусочки, ножи... И самое главное — ночь на тридцатое. Судите сами, собирался встречать гостей, а укатил с Игорем Моисеевичем. Факт очень серьезный и не в пользу Шибаева.

— Зачем ему нож Левкова, когда у него своих навалом? — спросил Иноземцев.

— Вот именно, зачем? — переспросил Аверьянов, — в том-то и фокус. То, что наплел Шибаев мяснику рынка... правдивость сказанного не может засвидетельствовать ни одна живая душа.

— Это верно, — согласился Савин. — Если он как-то связан с Бобром и готовился к преднамеренному убийству, то пользоваться своим ножом побоялся.

— Надо допросить Боброва.

— Кому не хочется заполучить синицу в руки?.. Но с Игорем Моисеевичем спешить не стоит. Необходимо проверить некоторые моменты его биографии. Савин прав: у преступника одна психология — уйти от возмездия.

Размышления Аверьянова были прерваны: доставили требование на проверку Шибаева. Капитан расписался в получении документа, а когда секретарь ушел, прочитал: «В ответ на ваш запрос сообщаем: Шибаев Роман Вениаминович, 1922 года рождения, уроженец Белярского района Оренбургской области. Трижды судим. В 1949 году за службу в немецко-фашистских войсках Шибаев приговорен к лишению свободы с содержанием в исправительно-трудовых лагерях сроком на десять лет. Амнистирован в 1953 году. В 1954 году — злостное хулиганство... Лишен свободы сроком на три года. В 1959 году участвовал в групповом хищении социалистической собственности. Приговорен к пяти годам исправительно-трудовых работ...»

Прочтя справку, Аверьянов передал Савину.

— Оснований для встречи с Шибаевым прибавилось... Согласуй свои действия с капитаном Трашковым. К обеду Шибаев должен быть здесь. Ты, Виталий, как и прежде, помогаешь Николаю Ивановичу. В остальном прошу ориентироваться на месте.

Роман Шибаев

За десять минут до закрытия «Гастронома» на обеденный перерыв Трашков подошел к стойке мясного отдела и спросил Шибаева. Его провели в помещение для разделки мяса.

Без халата, с потухшей сигаретой в уголке губ, Шибаев закрывал ящик стола. Увидев постороннего, выпрямился, снял очки и старательно протер стекла. Затем водрузил их на переносицу и внимательно оглядел Трашкова.

— Что надо? — спросил он устало.

— Если не ошибаюсь, Шибаев?

— Минутку... Вы от Полины Петровны?

— Нет, Роман Вениаминович, я за вами...

Шибаев запыхтел сигаретой. Заметив, что она не горит, сплюнул себе под ноги.

— У меня в запасе десять минут... — сказал он с досадой. — Говорите, что надо!

— Надо побеседовать. Несколько вопросов... Я на машине...

Шибаев бросил взгляд на часы, передернул плечами.

— Собственно говоря, кто вы такой?

— Вот тут вы правы, простите. Вот мое служебное удостоверение.

— Пройдите в зал, я переоденусь и выйду.

— Ничего, — подожду здесь.

Сдерживая раздражение, Шибаев принялся собирать инструменты.

Когда Аверьянов появился в кабинете, Шибаев сидел сгорбившись, будто невидимый груз придавил ему плечи. Глаза сумеречные, чуть диковатые, смотрит — словно не сознает, где он находится. В выражении лица, во всем облике — осторожная напряженность.

Аверьянов приготовил бумагу, сел к столу. С минуту смотрел на Шибаева. Тот подобрал ноги под стул, руки уложил на колени. Чувствовалось, с волнением ждет начала беседы.

— Ваша фамилия Шибаев?

— Да, Роман Вениаминович Шибаев.

— Год рождения?

— Тысяча девятьсот двадцать второй.

— Вы знакомы с Бобровым? — без обиняков спросил Аверьянов.

Шибаев вздрогнул. Упоминание Бобра оголило и без того напряженные нервы... Сознание начало трудную работу. Лихорадочно пульсировала мысль. Надо быть осторожным, не стоит болтать лишнего. Зачем этот вопрос? В нем он попытался выискать ответ на то, что прежде всего интересует милицию. На ум не приходили толковые мысли, лезла какая-то блеклая, вытертая, как половики, чепуха...

— Да, — выдавил он наконец, стараясь придать лицу равнодушное выражение.

— Когда виделись последний раз?

— В прошлое воскресенье.

— В какое время?

— Днем.

— И с тех пор не встречались?

— Нет.

— Где ваш друг может быть сейчас?

— Не знаю, — ответил Шибаев без колебаний.

— Где вы находились в ночь на тридцатое апреля?

— Надо подумать, — Шибаев снова напрягся. Помолчал. — Извините, но какое это имеет отношение... Для чего меня сюда пригласили?

— Спрашиваю здесь я, — сказал Аверьянов.

— Сегодня трудно вспомнить, что было вчера на ужин... А тридцатого...

— И все-таки, где вы были тридцатого, чем занимались? — настойчиво повторил Аверьянов.

— Разве можно вспомнить, где ты был и что делал несколько месяцев назад?

— Да ведь как вспоминать. Если о меню, как вы пошутили, то я тоже не припомню... А вот день рождения дочери помнить надо. Дата, как-никак... Вы, кажется, под утро тогда явились на это торжество?

Шибаев внезапно побледнел.

— Хорошо, — выдавил он, — не знаю, поймете вы меня или нет, но предположим...

— Ответы, Роман Вениаминович, должны быть определенными и четкими. Меня не устраивает «предположим».

— Ну, был я у приятеля... Распили бутылку, потом еще... Забуксовали, как говорится.

— Фамилия приятеля?

— Бобров.

— А кто вас мог видеть в тот вечер, кроме Боброва?

— Никто. Мы сидели в машине...

— В какой машине?

— У Игоря Моисеевича «Волга».

— И долго сидели?

— Черт его знает — на часы не глядел.

— И все же. Час? Два? Пять часов?

— Пять не пять, а часа три...

— Что было потом?

— Разбежались по домам.

— Он подвез или добирались сами?

— Подвез...

— Затем развернулся и сразу уехал?

— Совершенно верно, — облегченно вздохнул Шибаев.

— Так, так. Все, что вы рассказываете, чрезвычайно интересно...

— Что вы мне нервы щекочете? Какие еще грехи решили повесить? Давайте начистоту, а то — где катался?..

— Ознакомьтесь с протоколами...

Шибаев просмотрел показания Левкова и приемной дочери.

— Что скажете? — спросил Аверьянов.

— Излагают толково, но малость перегибают... Если по каждому такому поводу таскать людей в милицию...

— Какому такому? А вы достаточно внимательно читали показания Левкова?

— А как же!

— Тогда объясните, с какой целью отпросились с работы двадцать девятого? Затем приехали на городской рынок? И наконец, кому передали нож Левкова?

— А объяснять, собственно, нечего: люди чего только не нагородят... О каком ноже вы толкуете? У Левкова старческий склероз: путает меня с кем-то...

Аверьянов открыл сейф и положил на край стола нож, изъятый у Левкова.

— Узнаете?

Да, он узнал. Тот самый нож... Мысли спутались, начали терять ясность. Он смотрел в одну точку на столе, боясь шелохнуться. Потом попытался улыбнуться, но мышцы лица были так напряжены, что улыбка получилась болезненно жалкой.

— В чем вы меня пытаетесь уличить?

— Нас интересует: у кого находился нож тридцатого апреля? У вас?

— Что за вопрос... Конечно, нет!

— Не торопитесь с ответом, подумайте.

— Прикажете наговаривать на себя напраслину? Я что, чокнутый? Ну выпили — было дело... Девчонку обидел. Жену облаял... Виноват... Но чтобы с ножом... Нет, тут какая-то ловушка...

— Ну что же, остается познакомить вас с заключением криминалистической экспертизы. Специалисты установили, что ударыв область брюшной полости и грудной клетки нанесены гражданину Белошенко в ночь на тридцатое ножом, который вы, Шибаев, держали в руках двадцать девятого... Документ серьезный, а вы пытаетесь убедить меня в том, что к преступлению на Сосновой не причастны.

Впервые за время допроса было произнесено слово «преступление». Шибаев опустил голову, прикрыл глаза. Кадык на горле качнулся несколько раз вверх-вниз. Шибаев тряхнул головой, поднял взгляд на Аверьянова. Капитан изумился — столько в нем было откровенного отчаяния и страха.

— То, что я говорил раньше — не совсем то... Вернее, не самое главное. Можно пояснить...

— Об этом я и прошу вас.

Шибаев тяжело вздохнул.

— Нож попросил Бобров. Я предложил свой, на выбор... Он психанул ни с того, ни с сего: «Свои держи при себе»... Не стал я ломать голову, для чего ему инструмент. Вспомнил про Левкова: знакомы с ним не один год. Работал я на рынке... Поехал к нему... Обещал вернуть минут через двадцать. Левков поверил.

— А дальше? — спросил Аверьянов.

— Вечером передал Бобру.

— Когда это было?

— Двадцать девятого...

— Уточните время.

— В половине десятого. Он подъехал ко мне домой.

— Кто был с Бобровым в машине?

— Один.

— И куда он от вас поехал?

— Не знаю...

— Когда он вернул нож?

— Как обещал: утром тридцатого.

— Та-ак, — протянул Аверьянов. — Ну что же, Роман Вениаминович, на этой полуправде и закончим. Ознакомьтесь с санкцией прокурора на ваш арест.

Шибаев подался вперед, мышцы его лица обмякли, веко левого глаза бил тик.

— Это как же? Я дал показания. Можете проверить... Спросите у жены...

— Проверим, не стоит волноваться.

— За что же меня?.. — голос Шибаева предательски дрогнул.

— Прочтите санкцию, там изложено, — жестко сказал Аверьянов. — Степень вашей личной вины будет установлена следствием и определена судом. На суде, кстати, учитывают откровенность. Вы, как человек ранее трижды судимый, должны это знать!

— Пишите, — неожиданно глухо сказал Шибаев. — Я расскажу все... — Он бессильно уронил руки на колени, но глаз на Аверьянова не поднял. — Я вернулся домой поздно, под утро... Мы с Бобровым выпили в машине. Он предложил пойти в ресторан. Я согласился. Угощал он... Начали с водки, потом взяли коньяк и шампанское... С собой тоже заказали... Во сколько вышли из ресторана — не знаю. Где колесили, куда заворачивали, тоже — полный туман... Помню, что Бобров держал меня. Я, кажется, падал. Как и где мы расстались — понятия не имею. Какой-то провал памяти... Бобров, как мне кажется, был в норме... Он расчет вел в ресторане и с машиной управлялся четко... Что было потом? От домашних влетело... Я никого не хотел видеть. С Бобровым встретились возле «Гастронома». Работал я с десяти... Когда он всунул мне завернутый в газету нож, я перепугался: думаю, мало ли что могло произойти ночью... Что скажет Левков? Поэтому сразу поехал к нему... Вот и все. Кажется, все...

— Это и есть правда?

— Да, — твердо ответил Шибаев. — Больше мне нечего сказать.

Мелкие капли пота заискрились на его висках. Он попросил папиросу, и, неловко прикурив, жадно затянулся.

— Я начинаю догадываться, — заговорил он с хрипотцой в голосе, — вы подозреваете меня в... преступлении... Вы ошибаетесь. Я не виноват...

Самсонов одобрительно кивнул, когда Аверьянов доложил о результатах допроса Шибаева и положил на стол папку с протоколами.

Просматривая их, полковник сказал:

— Шибаев не просто передал нож... В ночь убийства Белошенко он был с Бобровым! Я убежден, что «провал памяти» чистейшая ложь. Увертка. — Самсонов перелистал бумаги.

— Имеющихся косвенных улик достаточно... Обе женщины показали: появился около четырех утра, в крайне подавленном состоянии.

— Как отреагировал Шибаев на заключение экспертов?

— Выкручивался: «Не помню». «Не знаю», «Возможно». Не договаривает Роман Вениаминович, боится чего-то.

— Может, кого-то?

— Не исключено. Я, между прочим, пока не стал говорить ему о том, что между накладок ручки ножа обнаружена кровь Белошенко. Остается объяснить, а вернее доказать одно: в чьей руке был нож в ту ночь...

— Ваше заключение?

— Главное — это Бобров. Надо брать его без промедления. Через какое-то время он узнает, что Шибаев у нас.

— Это понятно.

— Следует учесть одно обстоятельство...

— Какое?

— Есть сведения, что Бобров вооружен пистолетом.

— А почему на Белошенко пошли с ножом?

— Полагаю, боялись шума.

Самсонов на секунду задумался. Привстав, он включил селектор и попросил дежурного разыскать капитана Трашкова.

Несколько минут спустя тот появился в сопровождении Савина.

Самсонов встал, обвел подчиненных пристальным взглядом и с силой потер ладонь о ладонь.

— Думаем вместе!

Все придвинулись к столу.

— Итак, — начал Прокопий Ильич, — санкция на арест Боброва получена, — голос его зазвучал твердо. — Вы, Михаил Алексеевич, организуете задержание... Возьмите мою машину. Времени на детальное изучение места операции у нас нет. Ориентироваться будете по ходу дела. Не окажется Боброва в доме — форсируйте поиск в местах возможного пребывания или появления... Местность дачного кооператива «Стрела» Аверьяновым изучена. Он же займется комплектацией опергруппы... Напоминаю — Бобров вооружен, может пойти на крайность... Если воспользуется «Волгой» и попытается покинуть город, докладывайте немедленно. Я побеспокоюсь, чтобы на пульте держали с вами связь. У кого какие вопросы?

Поднялся Савин.

— Предположим, Шибаев не один, кто помогал Боброву... Об аресте узнают...

— Параллельно с группой задержания действует группа наблюдения. Вам, Федор Игнатович, необходимо координировать действия с Аверьяновым. Впрочем, мы об этом уже говорили.

— Прокопий Ильич, а если Бобров все же попытается уйти? Он ведь не решится отсиживаться: все-таки Якутск не Хабаровск и не Иркутск...

— Предусмотрено блокировать речной вокзал. Этим займется опергруппа линейного отдела... Автовокзал и аэропорт возьмут под контроль наши сотрудники. На своей машине он не рискнет. Остаются — попутки. Но мы оповестим все посты ГАИ.

Схватка

Темнело. Аверьянов достал увесистый брегет швейцарской фирмы «Паллас» — подарок генерала милиции, попросил сверить время.

Трашков посмотрел на напряженное лицо капитана, попытался успокоить:

— Ничего, найдем твоего Бобра, никуда не денется.

Аверьянов ответил:

— Найти-то найдем, но Самсонов прав: мы сейчас на виду, понимаешь?

Через минуту «газик», стрельнув кольцами дыма, отошел от городского отдела. По освещенным улицам «оперативка» пронеслась, не снижая скорости, и только «красный» придерживал ее на перекрестках. Водитель знал свое дело... Остались позади Дальняя, Песчаная... Трашков принял радиотелефонограмму старшего группы наблюдения лейтенанта Платонова: «С момента установления поста вблизи объекта всё без изменений...» Подтвердив конец связи, Федор Игнатьевич повернулся к Аверьянову.

— Что за фигура этот Бобров?

— Жизнь у него пестрая... Родился в Купянске, Харьковской области. С пяти лет воспитывался в детском доме... Перед войной женился, переехал во Львов. В том же году развелся, подался в Магадан. Работал в старательской артели. Оттуда был призван в армию. Воевал в звании старшего лейтенанта. Отмечен наградами, медалью «За отвагу»... После демобилизации завербовался на стройки Красноярска. Жил в Билибино, Мирном, Алдане... Работал на золотых приисках. С 1966 года в Якутске. Есть, правда, маленькое «но».

— «Что за «но»?

— Во Львове проживает тетка Боброва.

— Ну и что?

— Почему воспитывался в детдоме?..

«Газик» заложил крутой поворот и остановился в узком переулке, зажатом старым забором.

— Все ко мне! — приказал Аверьянов. — Костя, развернись в сторону дач и жди!

Аверьянов направился к дому. Трашков, Савин и Иноземцев последовали за ним. Вошли в ограду, разошлись, как было условлено, по местам. Вернувшийся от гаража Иноземцев доложил:

— Машины на месте нет.

— Похоже, в доме тоже ни души, — сказал Савин.

— Проверим, — Аверьянов шагнул на крыльцо, постучал.

Долгое время за дверью было тихо. Потом старческий голос спросил:

— Ты, Роман?

Савину показалось, что прошла вечность прежде чем щелкнула задвижка и дверь отворилась. На пороге появилась тонкая, как стебель, старуха в длинном халате. Увидев незнакомых мужчин, испугалась.

— Я думала, свой кто... Вам чего? В такое время людей тревожите!

— Извините, бабушка, — сказал Савин. — Нам нужен Игорь Моисеевич. По делу...

— Какие ночью дела? Спит, поди... Будить, что ли?

— Мы сами, нам на пару слов...

В прихожей под вешалкой стояла только женская обувь и домашние шлепанцы. В комнате горел свет. На низкой деревянной кровати лежала дородная женщина средних лет. Огромный синяк, похожий на переспелую сливу, темнел под ее правым глазом.

Савин остановился у кровати, кашлянул.

Женщина приоткрыла глаза, не удивившись появлению незнакомого мужчины, пропела:

— Слава богу, дождались... Признаюсь, не повезло нам с покупкой... Вы проходите, располагайтесь в столовой, он у нас там стоит. Я быстро соберусь, извините...

— Это вы извините, — перебил ее Савин. — Я из милиции...

Женщина засуетилась еще больше. Придвинула к столу тяжелое кресло, приглашая сесть.

— Слушаю...

— Меня интересует Игорь Моисеевич.

Хозяйка дома слегка побледнела.

— Нет его...

Вернулась вышедшая в соседнюю комнату старуха, недоуменно развела руки:

— Нету Игоря...

— К моему отцу подался. Там и заночует... Не натворил ли чего?

— Нет, нет, — ответил Савин, направляясь в комнату Боброва.

Одеяло на постели смято. На подушке отпечатался след головы.

Беспокойно всматриваясь в лицо Савина, женщина торопливо проговорила:

— Отпуск он выпросил! Три дня за свой счет... На рыбалку сговорились со стариком...

— Когда сговорились? — спросил Савин.

— Может, в ночь уедут, а скорее всего поутру.

— В какие места, не скажете?

— Могут в устье Алдана, могут подальше... Что им на ум взбредет, кто знает?

Савин быстро попрощался.

На крыльце, когда захлопнулась дверь, остановился, подождал. Потом быстро шагнул за угол дома, навстречу Аверьянову.

— Опоздали. Укатил к отцу жены — на рыбалку...

Отсутствие Боброва меняло план.

Оперативники собрались в машине.

— Не стоит терять время, — махнул рукой Аверьянов. — Костя, вызывай «Дивизию».

Прикрыв ладонью трубку радиотелефона, капитан доложил обстановку Самсонову.

— Вас понял. Приступайте к выполнению второго варианта. Подключите Платонова, — был приказ.

Ветер свистел за окном машины. Стрелка спидометра прыгала около цифры восемьдесят.

— Вы уж извините, товарищ капитан, — проговорил Костя, видя, что Аверьянов не спускает глаз со спидометра. — Быстрее опасно: дорога мокрая, может крутануть...

Опергруппу Платонова вызывать не пришлось. На связь он вышел сам.

— Михаил Алексеевич! — забыв о субординации, прокричал инспектор. — Бобров здесь, на даче. Десять минут назад до отказа заправил машину. Спешит. Собирается основательно... Что прикажете?

— Доложи «Дивизии». Продолжай наблюдение. Направляемся к тебе. Если Бобров тронется — пропусти... Держись поблизости, но раньше времени не расшифруйся. Сообщай нам маршрут.

В боковое оконце машины заглянули первые, самые крупные звезды. Дождь незаметно отступил на восток, и по небу проносились легкие облака.

«Газик» выскочил на очередной перекресток прямо на зеленый. Приблизились к поселку энергетиков, показались огоньки дачного кооператива.

Неожиданно от Платонова поступило короткое, как выстрел, сообщение: «Бобров направился в сторону портовского шоссе».

— Стоп! — приказал Аверьянов.

От резкого торможения задние колеса занесло, машина полуразвернулась, остановилась.

— Боброва мы недооценили, — сказал Аверьянов. — Теперь наша задача исправить ошибку. Выйти надо вот сюда... — Рука капитана очертила на карте участок дороги у крутого поворота, возле лесопитомника. — Дальше отпускать нельзя...

— Достать его, раз плюнуть, — заверил Костя, — надо только знать хитрые объезды...

Пока машина мчалась по разбитой грузовиками дороге в сторону портовского шоссе, Аверьянов думал о Платонове. До предполагаемого места встречи оставалось еще семь-восемь километров. Понадобится четверть часа, чтобы добраться к развилке. Многое может произойти за это время...

Выбрались на автостраду. Отбивая тусклый свет подфарников, лента гудрона устремилась под колеса. Промелькнул силуэт дорожного щита, предупреждающий об опасности быстрой езды на поворотах. Еще двести метров — и за ближайшим из них подступила, прижавшись к дороге, плантация лесопитомника. Костя остановил машину и выпрыгнул на дорогу. За ним последовал Аверьянов.

— Технику надо припрятать, — предложил Савин. — Когда появится Бобров, перекроем дорогу...

Костя сдал назад, раздался скрип попятившегося в заросли «газика», и на дороге воцарилась тишина.

Аверьянов посмотрел на часы.

— Задерживается Платонов... Может, что случилось?

— Если бы что-то непредвиденное, нас бы вызвали... — возразил Савин. — Скорее всего, Бобров, обнаружив «хвост», пытается выиграть время и отрывается...

Ничего не оставалось, как сидеть в ожидании выхода на связь Платонова.

Прошло около часа, прежде чем Аверьянов увидел, как на придорожном откосе появились блики автомобильных фар. Машина приближалась. От волнения забилось сердце.

Савин придвинул к Аверьянову:

— Пора перекрывать...

— Ты понял, что делать, Костя? Надо с ювелирной точностью...

— Все будет в норме, Михаил Алексеевич. Пусть выберется на асфальт...

Аверьянов следил за машиной. Местность, где она проходила, была безлесой. Возвышавшаяся на горизонте светлая стелла была единственным ориентиром. Острый глаз капитана различил, что к ним приближается КамАЗ с прицепом. Он положил руку на плечо Кости, как бы придерживая его. И тут же заметил огни еще одной машины — светло-серая «Волга», пристроившись за КамАЗом, пробиралась к шоссе.

«Волга», приблизившись к указателю поворота, пошла на обгон грузовика. Аверьянов заметил, что «оперативка» Платонова уже останавливается чуть подальше, на обочине. Взглянув через плечо, он увидел свой «газик», который выбрался из зарослей и двинулся к осевой линии.

Водитель «КамАЗа» принял в сторону, прижимаясь к обочине, уступая «Волге» проезжую часть. В последнее мгновение Аверьянов сообразил, что Боброва не остановит заслон. Бобров круто бросил машину вправо, бампер «Волги» скользнул по крылу газика, отбросив его в сторону. «Волга» потеряла скорость, но все же обошла КамАЗ.

Савин понял, что Бобров теперь ринется в город, а задержать его там будет сложно. Он прыгнул наперерез «Волге», схватился за ручку двери.

— Остановите машину! — крикнул Савин в приоткрытое стекло. — Остановитесь!..

Повторить приказание лейтенант не успел.

Из темноты проступило искаженное и залитое потом лицо. Савин увидел, как вскинулась согнутая в локте рука. Грохот выстрела оглушил. Медленно, словно раздумывая над чем-то, Савин стал оседать на землю...

Вслед «Волге» прозвучали гулкие выстрелы... Эхо закатилось в лес, тягуче вернулось к дороге. «Волга» метнулась к прицепу грузовика, осела — пули пробили задние колеса.

Бросив машину, Бобров в два прыжка оказался у обочины. Перед ним выросла фигура Трашкова. На миг оба опешили. Но Бобров тут же метнул свое грузное тело под ноги капитана. Тот нелепо взмахнул руками и покатился на землю. Бобров пружинисто вскочил, прыжком одолел канаву и, ломая кустарник, кинулся в чащу.

Вслед за ним бросился Аверьянов и водитель одной из машин. Перемахнув канаву, капитан упал. Подымаясь, услышал шум удаляющейся по шоссе машины. Догадался: Платонов послал людей на перехват: отрезать преступника от зеленой зоны пригорода.

Бобров стремительно углублялся в посадку. Изредка, поворачиваясь всем корпусом, он стрелял, не целясь — на шум.

Пули свистели над головой Аверьянова, гулко шлепались в стволы лиственниц. Расстояние сокращалось медленно. Густой кустарник, кочки, ветви низкорослой посадки затрудняли бег. Из груди рвался хрип, похожий на стон тяжелобольного. Впереди привыкшие к темноте глаза различили силуэт.

Лесопитомник широко шагнул к домикам пригорода. Аверьянов настигал беглеца. Приближение чувствовалось во всем: близком треске сучьев, топоте отяжелевших ног, хриплом дыхании... Еще несколько метров... Еще метр...

Неожиданно темный силуэт метнулся в сторону, за развесистый куст. Щелчком пастушечьего бича стеганул выстрел.

Аверьянову показалось, что он наткнулся на острый сук. Обжигающая боль пронзила ногу. «Ранен» — понял капитан, и от досады на себя, от ненависти к преследуемому выругался:

— Не уйдешь, сволочь...

Он вытравил мысль о боли, выпрямился, побежал дальше. Нога немела... Казалось, что вместо нее ему подвесили тормозную колодку, которая тянет вниз.

Впереди показалась узкая просветленная полоса. Лесопитомник кончался. «Скорее, — подгонял себя Аверьянов. — Надо успеть... Там — переулки, уйдет...»

Наперерез Боброву бежали какие-то люди. Он вскинул руку еще раз. Раздался тихий щелчок. Патрон дал осечку.

Аверьянов услышал этот щелчок, рванулся вперед. Боль пронзила тело, но не помешала прыжку. Аверьянов обхватил его ноги ниже колен, ударил плечом в пах. Бобров неуклюже взметнулся, непроизвольно нажал курок пистолета. Пуля ушла в предутреннее небо. Они упали в кусты. Пистолет вылетел из руки Боброва. Он попытался освободиться из рук капитана, рванулся, приподнимаясь, но еще одна тень метнулась ему навстречу...

Опередив всех, на выручку Аверьянову первым пришел Виталий.

— Да, история... — подымаясь с помощью Иноземцева, выдохнул Аверьянов. — А что с Николаем?

— Ранение тяжелое, мы его сразу в хирургию отправили, — виноватым голосом сказал Костя, протягивая Трашкову бинт.

Федор Игнатович оголил ногу Аверьянова, следя за тем, чтобы слои бинта ложились плотно, без складок.

Аверьянов наблюдал за Бобровым, поторапливал Трашкова:

— У тебя все?..

— Потерпи немного, — Трашков потрепал его по руке. — Я ведь в последний раз занимался этим лет двадцать назад...

По дороге Бобров вдруг истерично ткнулся головой в спинку сиденья. Потом еще и еще раз.

— Только без фокусов! — прикрикнул Трашков.

— Не-е... Не хотел я стрелять! Не хотел, понимаете...

— Не хотел, а стрелял.

— Со страху все!

— А почему бежал? — в упор спросил Трашков.

— Увидел — прижимают... преследуют, побежал...

Машина стремительно пронеслась по улице Дзержинского, достаточно оживленной в этот час, и несколько минут спустя остановилась у хирургического отделения.

Аверьянова осмотрел дежурный врач. Ранение признал легким. Пуля прошла мышечную ткань голени. После обработки раны капитану дали снотворное и отправили в палату.

Просмотрев ответы Боброва на вопросы, которые задавал Трашков, полковник Самсонов отложил протокол, задумчиво массируя висок, долго молчал, глядя мимо капитана. Лицо его было спокойным, и Трашков ничего не мог по нему определить: как оценивает Самсонов итоги допроса, как можно развить и реализовать показания Боброва.

— Немного, — сказал, наконец, Самсонов, отодвигая протокол.

— У него, полагаю, продумана версия, товарищ полковник. На ряд вопросов, которые не вписываются в нее, он вообще отказался отвечать.

— Правильно, — сказал Самсонов. — В такой ситуации, он ничего умнее придумать не мог... Это называется «глухая защита». Надо собрать на Боброва все: сидел, не сидел и что за элемент... Потом по соседям — кто как характеризует, чем занимался в свободное время. Готовься к повторному допросу, очным ставкам... Картина должна быть полной и ясной. Понятно!? До выздоровления Аверьянова будешь вести дело...

Полковника прервал звонок. Он быстро снял трубку.

— Слушаю... Как раз собирался звонить... собирался к вам...

Трашков не отрывал взгляда от лица Самсонова.

— Так... Да, могу сейчас приехать... Сообщу лично...

Он положил трубку, медленно потянулся за сигаретами, выпустил облако дыма, снова глубоко затянулся.

— Когда человек уходит, — Самсонов повернулся к Трашкову, — тогда только и узнаешь, что такое моральная высота и на какие дела был этот человек способен.

Трашков молча встал, сжал до хруста в суставах пальцы, ожидая приказаний.

— Вы, Федор Игнатович, возглавите комиссию... Пусть кто-нибудь сейчас же едет к матери Савина. Побудьте там... И продолжайте работать...

Допрос

Второй час в кабинете Самсонова допрос. Кроме полковника и Трашкова, присутствует прокурор Черкашин.

Бобров неподвижно сидит у стола, положив руки на колени. Самсонов вглядывается в массивное небритое лицо с квадратной челюстью, пытаясь отыскать в холодно-прищуренных глазах допрашиваемого признаки страха, смятения или тревоги. Ничего подобного. Будто не он пытался скрыться, смертельно ранил Савина...

— Белошенко не знаю, на Сосновой не бывал...

— И с Романом Шибаевым накануне убийства не встречались? Скажем, в «Гастрономе»? На рынке?

— Для деловых встреч я предпочитаю места поуютнее.

— Кафе «Волна», например?

— Запутать хотите?

— Я думал, обойдемся без вещественных доказательств. Но если упорствуете... — Капитан покопался в столе и разложил перед Бобровым несколько снимков.

— Так, так... Любопытная картина... На каком же основании? Такие действия санкционируются...

— Основание есть, — сказал Самсонов.

— В чем оно состоит?

— Вам следует отвечать на вопросы, а не задавать их. Где и с кем вы провели ночь на тридцатое? — спросил Трашков.

— Дома...

Трашков вынул из сейфа папку.

— Вот показания вашего друга Шибаева. Он более искренен... Это, кстати, будет учитываться судом...

Бобров читал медленно, долго. Потом пожал плечами.

— Когда дело касается друзей... Остается одно: выручать!

— Ложь во спасение? Ну-ну, — Трашков отыскал протокол допроса Левкова.

— Святая ложь... — усмехнулся Бобров. — С кем не бывает... Встряхнуться иной раз не грех. Вы должны понимать... Мы в тот день пригласили знакомую Шибаева. Выкатились на природу, немного выпили, а за руль, в такой ситуации, лучше не садиться. Пришлось возвращаться поздно вечером... ночью.

— Как зовут знакомую, вы, надеюсь, не забыли?

— Не надо иронии... Спросите у Шибаева, он подтвердит. В чем виноват — вините, а женщина — это его личное... Меня увольте, я в чужом белье не копаюсь...

Черкашин молчал, внимательно наблюдая за Бобровым. С начала допроса тот будто чего-то опасался. Сейчас, ознакомившись с хронологией рыночных похождений Шибаева, не отрицая косвенного участия в них, немного приободрился.

— Хорошо. Оставим женщин... Если вы не причастны к убийству Белошенко, почему пытались скрыться? — спросил Черкашин резко. — Применив оружие, вы смертельно ранили сотрудника милиции.

Бобров повернулся к прокурору.

— Нервы... Вам этого не понять.

— Постараемся, продолжайте.

— Знать бы заранее, где упадешь...

И Бобров начал рассказывать о том, как остановил его незнакомый мужчина, назвался ювелирных дел мастером... Пригласил в ресторан, паспорт показывал... Потом выложил на стол несколько старинных монет. Сказал, что есть солидная коллекция, а он проигрался в карты, нужна большая сумма... В цене сошлись быстро...

— Где же эти монеты? — спросил Самсонов.

— Чего нет, того нет... Я вез недостающую сумму...

— Сколько?

— Десять тысяч. Можете проверить. Деньги в машине...

— И что? Запамятовали адрес нумизмата?

— Адреса я не знаю, он должен был ждать меня в магазине «Подарки».

— Выходит, встреча сорвалась?

— Я заметил — следят... Прижал газ до предела... Раз догоняют — надо уходить... Деньги у меня не дарственные. Испугался.

— Стрелять не испугались. Откуда пистолет?

Бобров развел руками.

— С войны остался.

— Почему не сдали?

— Вначале как-то не подумал, а потом боялся: как объясню.

— Объяснить придется, гражданин Бобров. И не только факт хранения огнестрельного оружия, — сказал Трашков, выложив на стол продолговатый сверток.

К столу подошел Черкашин, развернул сверток, достал длинный, широкого полотна нож с массивной пластмассовой ручкой и протянул его Боброву.

— Узнаете?

— Не-ет... — резко дернув головой, отталкивая нож, пробормотал Бобров, едва шевеля губами. — Я... не знаю чей он...

Черкашин перебил его:

— Сейчас это не столь важно. Доказано, что в ночь убийства гражданина Белошенко он был в вашей машине, и, вероятнее всего, в вашей руке. На нем следы крови...

Самсонов видел, как взмок, увлажнился лоб Боброва, в глазах заметался страх.

— Федор Игнатович, — обратился прокурор к Трашкову, — огласите протокол допроса Ольги Дмитриевой, предъявите ему заключение судебно-медицинской и криминалистической экспертизы по ножу, изъятому в качестве вещественного доказательства у рубщика мяса Левкова...

Однако предъявить документы Боброву капитан не успел: дверь распахнулась, в кабинет вошел Иноземцев.

— Ответ из Баку, товарищ полковник.

На бланке УВД Баку полковник прочел: «Согласно запроса, сообщаем: Бобров Игорь Моисеевич, 1922 года рождения, уроженец Купянска, Харьковской области. Воспитывался в детском доме номер семь города Баку. Проживал там же. Позже рабочий артели «Металлист». Комсомолец. В первый день войны призван в действующую армию добровольцем. Включен в пехотный батальон воинской части 95918... В августе 1941 года, при попытке прорыва окружения под Днепропетровском, пал смертью храбрых...»

— Да, сюрпризец... Читайте, товарищ Черкашин. — Протянул Самсонов телефонограмму.

Черкашин пробежал глазами написанное и подошел к Боброву.

— Играете в прятки, Игорь Моисеевич?..

— Не понимаю! — почувствовал неладное Бобров. Щека его нервно задергалась. За этой бумагой в руках прокурора, за его репликой что-то было. Он понял это мгновенно.

Черкашин негромко сказал:

— Видно, не от хорошей жизни спрятались за чужую фамилию. Как вас теперь называть? Где, когда и с какой целью присвоили вы имя погибшего сержанта Боброва?!

— Это ошибка... — тяжело дыша, закричал Бобров. — Я не бич какой-нибудь... У меня тридцать лет стажа, если хотите знать! Проверьте на заводе, где я работаю... — Водянистые глаза Боброва злобно сверкнули. По лицу пошли красные пятна. Резко развернувшись, он вскочил, рванул ворот рубахи. — Провока-ация! Чего не было, что было — все клеите... Я ваши методы зна-аю... Протокол не подпишу...

Самсонов ударил о стол ладонью:

— Прекратите истерику!.. Федор Игнатович, распорядитесь насчет отправки арестованного в следственный изолятор!

Во Львове

Утром следующего дня Трашков вылетел на Украину. В горотдел пришла справка о тетке Игоря Боброва, подготовленная Львовской милицией. Федор Игнатович узнал, что Зоя Васильевна Ниденталь работает старшей операционной сестрой в областной больнице. В городе прописана постоянно. В справке указывался адрес, квартирный телефон. Сообщалось о том, что в период войны Ниденталь работала на Урале — в военном госпитале...

Вечерний Львов... Море неоновых огней, реклама, афиши. Красиво. Давным-давно основал этот город князь Данила Галицкий. Смелый князь, решительный.

Семьсот лет: сто осад, десятки пожаров... Вот этот самый город, по улицам которого идет сейчас Трашков. Небольшой трехэтажный дом по Сербской, в старом районе, капитан отыскал без особого труда. Поднявшись на площадку второго этажа, нажал кнопку звонка. Дверь приоткрылась на длину цепочки.

— Вам кого? — спросил женский голос.

— Скажите, пожалуйста, Зоя Васильевна дома?

— Сию минуту. — Цепочка звякнула. Перед Трашковым стояла уже не молодая женщина.

— Мне нужна Зоя Васильевна Ниденталь, — повторил Трашков.

— Входите, — спохватилась женщина.

Она ввела Трашкова в небольшую, скромно обставленную комнатку, пригласила сесть, сама опустилась в кресло у письменного стола.

Трашков показал удостоверение.

— Слушаю вас, молодой человек — сказала Ниденталь.

— Мы рассчитываем на вашу помощь... До войны в Баку проживал ваш племянник Игорь Бобров. Не могли бы вы рассказать, что собой представляет Игорь Моисеевич? Как сложилась его судьба?

Ниденталь встала, прошлась по комнате, вернулась в кресло.

— Да, Игорек действительно жил... воспитывался там... Он сын покойной сестры. — Ниденталь горестно вздохнула. — Мать Игоря скончалась при родах... Отец... Вот и отправили мальчика в детдом... На фронт ушел добровольцем. Я провожала его на вокзал... Ждала вестей с фронта... После эвакуации с госпиталем на Урал он потерял с нами связь... Только после войны меня отыскали — передали похоронку...

— А что вы можете сказать о нем, как о человеке: характер, наклонности, привычки... Может, особые приметы...

— Парень как парень, ничего особенного. Днем слесарничал, вечером гонял голубей... Очень хотел учиться, мечтал о дипломе инженера. Приметы... Нет, обычный мальчик...

Зоя Васильевна достала из ящика стола семейный фотоальбом и придвинулась к Трашкову. Она перелистала несколько страниц, рассматривая снимки.

— Вот моя сестра после свадьбы, рядом отец Игоря... Кстати, к нам дошли вести, что он попал в Освенцим... После войны я пыталась его искать, но ничего не получилось.

— Скажите, а не сохранилось ли у вас фотографий Игоря?

— К сожалению... Племянник рос в детдоме, кто их там снимал — время не то...

— Тогда посмотрите, пожалуйста, вот эти снимки. Нет ли здесь человека, которого вы знаете, встречали?.. — Трашков протянул ей несколько снимков, между которыми лежал один, изъятый при обыске в квартире Боброва.

Зоя Васильевна вооружилась очками и стала внимательно рассматривать фотографии, откладывая одну за другой. В числе первых отложенных был Бобров.

— Знакомых здесь нет, — заявила Ниденталь уверенно.

— Посмотрите еще разок. Может, встречали кого-то...

Женщина пересмотрела снимки еще несколько раз и, виновато пожав плечами, вернула их Трашкову.

— Нет, — повторила она, — никого из них я не видела и не встречала...

Трашков принялся писать протокол.

Ниденталь вышла на кухню, вскоре вернулась и поставила перед Федором Игнатовичем чашечку кофе. Глядя в зашторенное окно, задумчиво сказала:

— Минуло столько лет... Тем не менее судьба Игоря мне не безразлична. Я понимаю: у вас тонкости службы, инструкции... Но если что-то прояснится...

— Обещаю, если обстоятельства гибели вашего племянника прояснятся, вы все узнаете.

Поблагодарив Ниденталь за помощь, Трашков передал телефонограмму на имя Самсонова: «Под именем Боброва нами задержан кто-то другой...»

Очная ставка

В кабинете Самсонова вернувшийся из командировки Трашков застал Аверьянова. Радостно вскинул руку:

— Вижу, отлежался! Худой, слегка бледный, но боеспособный!

— Да, вполне...

— Я так и думал, ты — настоящий служака, не дашь мне возможности отличиться...

— Теперь о деле, — остановил их Самсонов. — Федор Игнатович, приготовь показания свидетельницы Дмитриевой, опровергающие алиби Боброва... Показания Шибаева... Бери машину, поезжай и проведи дополнительный обыск на квартире и на даче Боброва. Ищите одежду, в которой он раскатывал в ту ночь... Надо проверить каждый шаг, который он сделал с момента получения ножа и до ареста. В помощники возьмите участкового инспектора. Вы, Михаил Алексеевич, отправляйтесь к Надежде Петровне Белошенко. Введите ее в курс дела — о свидании с Бобровым, на предмет опознания.

Трашков вернулся неожиданно быстро. Поработал он хорошо. В дачном гараже Боброва была найдена кожаная куртка. На внутренней стороне у нижнего края полы капитан обнаружил несколько мелких буроватых пятнышек.

— Немедленно дежурному эксперту, — приказал Самсонов. — Пусть установит, что за пятна? Являются ли они кровью? Если да, то не совпадает ли она с группой крови Белошенко?

К концу дня Аверьянову позвонил дежурный по горотделу.

— К вам гражданка Белошенко. Пропустить?

— Пусть посидит у тебя. Доставь из следственного изолятора Боброва. Подбери ему в компанию пару мужичков, чтобы по всей форме: одежда, внешность... Организуй понятых — проведем опознание личности...

Вскоре в кабинет ввели Боброва и двух мужчин примерно его возраста. Усадили свидетелей.

Бобров был бледен больше обычного, в измятой одежде... Недельной давности щетина покрывала подбородок, наползала на щеки. Бриться он отказался.

Аверьянов позвонил дежурному.

В кабинет робко вошла женщина, отыскала глазами Аверьянова, но вопросов задавать не стала. Ее удивленно-растерянное лицо, подрагивающие губы не на шутку перепугали Аверьянова.

— Надежда Петровна, не волнуйтесь. Обычная следственная процедура... Опознание личности. Я вам объяснял... Посмотрите внимательно, кого из этих троих вы знаете? Может, встречали?

Опознаваемые сидели у стены. Белошенко одела очки, долго приглядывалась, переводя взгляд с одного лица на другое, пока не остановилась напротив Боброва.

Аверьянов озадаченно посмотрел на Трашкова: неужели ничего?..

Федор Игнатович подошел к женщине:

— Не надо так волноваться... Посмотрите хорошенько...

Внезапно Надежда Петровна как-то странно всхлипнула. Потом закрыла глаза, покачнулась... Казалось, ей не хватает воздуха и она вот-вот лишится чувств.

Аверьянов сорвался с места.

— Воды, быстро!

Но Белошенко пришла в себя, она была уже рядом с Бобровым. Схватила его за рукав и, глядя в перекошенную страхом физиономию, закричала:

— Палач!.. Убийца!..

Бобров отпрянул, словно от удара хлыста. Вырвал руку, прикрылся локтем, глухо выдавил:

— Неправда. Я не видел ее, не знаю... Уберите!..

— Я бы узнала тебя из миллионов... На всю жизнь запомнила, изверг... Я — последний свидетель... Как это страшно, товарищи! — Надежда Петровна закрыла лицо руками.

Трашков увел ее в дежурку. Дал воды. У нее тряслись руки, зубы постукивали о стакан. Федор Игнатович вышагивал взад-вперед, пока не появился Аверьянов.

Белошенко стало лучше, она постепенно успокаивалась. Только слезы, переполнившие глаза, мешали говорить. Сдерживая их, она обратилась к Аверьянову.

— Не человек он — зверь... Это бывший полицай из Днепропетровска... Сын коннозаводчика Копыленко... Митяй...

Измена

Душной августовской мочью сорок первого года, после массированного бомбового удара, в отделении сержанта Боброва осталось два красноармейца.

Один из них — высокий, широкоплечий, черты лица — словно вырезаны решительным резцом скульптора — был контужен и лежал присыпанный землей.

Сержант не мог знать, что уже выброшен десант генерала Лера, что он находится в глухом тылу врага, что при попытке прорваться остатки полка наткнулась на противотанковые батареи и из пяти машин уцелела лишь одна.

Бобров разгреб землю и, подтаскивая бойца к берегу, позвал на помощь красноармейца, ушедшего вперед.

Тот нехотя подчинился приказу: вернулся, не скрывая злости, прохрипел:

— Чем ему поможешь? На ладан дышит, а ты его трясешь! Сам сидишь и меня держишь... Каюк нам будет. Понял, сержант!

— Не понял, — Бобров вскинул худое жесткое лицо.

В наступившей тишине было слышно, как плещет недалекая вода, да сопит озлобившийся боец.

Сержант первым нарушил молчание:

— На ту сторону метишь? Заспотыкался?

— Чего окрысился? — пятясь, пробормотал Копыленко.

— Выходить будем вместе. Других вариантов нет. И хватит... Бери каску, неси воду!

— Псих... — процедил сквозь зубы Копыленко и поплелся к берегу.

Бобров припал к груди бойца, уловив слабые толчки, обрадовался: «Так-то лучше, братишка! А я чуть в покойники тебя не записал... А все дружок твой... Ничего, выкрутимся — мозги ему вправим».

Копыленко зачерпнул воды, смочил голову, побрызгал на лицо, застонал: «Нельзя больше тянуть. Надо на что-то решаться».

Он достал из-за голенища обмотанную тряпкой финку. Отбросил тряпицу, погладил лезвие пальцами левой руки; затем еще раз посмотрел на сутулившуюся фигуру сержанта: «Ну, была не была...» И быстро пошел обратно, прижимая к груди пустую каску и нож.

Бобров осторожно опустил раненого на землю и протянул руку к каске с водой. Но тут же, метнув пристальный взгляд в лицо Копыленко, все понял и рванул из-за пояса пистолет. Выстрелить он не успел.

Копыленко рванул нагрудный карман убитого. Документы прилипли к влажным пальцам. Он выпрямился, отвернулся к реке, попятился от сержанта, прикрываясь локтем, словно защищался от предсмертного уничтожающего взгляда Боброва.

«К черту все...» — махнул он рукой, направляясь к хрустальной полоске тумана. Остановился у воды и твердым голосом, словно обращаясь не к себе, к постороннему, сказал:

— Топайте, господин Копыленко! Какого хрена слюни распустили?

Он умолк, прислушиваясь к тишине. Только невдалеке, в заводях всплескивалась рыба. Туман плавился, медленно обнажая темную ленту теплой днепровской воды. Спустившись к реке, Копыленко заметил как по едва примятой осоке тянется к воде след: похоже было, что по камышам тащили плоскодонку. Он вошел в воду и, раздвигая остатки гниющих водорослей, выбрался на чистую воду. Совсем рядом — рукой подать — стояла лодка.

Встреча с Шибаевым

Невесело встретил город дезертира. Безлюдные улицы, усеянные битым стеклом, безмолвные глазницы окон, черные руины пожарищ — вот все, что осталось от любимого места отдыха — Пушкинского бульвара. Гранитный памятник поэта свален с пьедестала, разбит... Возле поверженного памятника фотографируются офицеры местного гарнизона.

Мокрая листва устилает дорожки парка. Потревоженные вороны с карканьем взлетают над почерневшими стволами деревьев и тут же, одна за другой, кружат в сером, беспросветном небе.

Откуда-то издалека, со стороны жандармерии, доносятся выстрелы...

Неясный тревожный гул надвигался на Копыленко. Через несколько минут из-за поворота выдвинулась молчаливая толпа. Промокшие, пронизанные осенним ветром, люди испуганно озирались по сторонам.

По тротуарам вышагивали немцы в стальных шлемах, с автоматами наизготовку, в черных, тускло поблескивающих плащах. Гортанными окриками подгоняли они горожан, направляя их к площади. Там сколачивали виселицы...

...Толпа подхватила Копыленко, пронесла мимо разрушенного здания городской библиотеки и выплеснула к месту «акции устрашения». Когда эсэсовцы, замыкавшие шествие, оцепили площадь, к ним присоединился отряд полицаев. Командовал ими полицай в темном суконном костюме, в сапогах и поношенной шляпе на большой тыквообразной голове. На плече болтался короткостволый, похожий на обрез, карабин. Руку полицая перехватывала повязка. Он лихорадочно вертел головой: от виселицы к толпе, обратно к месту казни, прислушивался к рокоту толпы, поминутно поправляя повязку. Затем подошел к Копыленко. Подозрительно осмотрел с ног до головы, задержал взгляд на заросшем подбородке, качнулся с пятки на носок и спросил, дохнув самогонным перегаром:

— Кто такой? Откуда?

— Кому тут отходная, господин полицай? — ответил вопросом на вопросы Копыленко и с трудом узнал свой голос.

— Бумаги! — рявкнул полицай, — а не то задергаешься рядом...

— Я уклонился от службы в Красной Армии... Свой счет у меня к ним, по наследству — отцовский...

— Уклонился, значится?.. — переспросил полицай, как бы припоминая что-то далекое. — Ко-пы-лен-ко, — прочитал он по слогам, в протянутом удостоверении. — Знакомое что-то... Копыленко? Ко... Постой! Не Митяй ли? «Купец»!..

— Шибаев?! Ну и ну! Дай дух перевести: напустил ты на меня страху... Да опусти пушку, черт пыхатый! Кого все-таки успокоили? — кивнул он в сторону виселицы.

— Директора пионерского дворца. Знамя ихнее прятал... Вот и схлопотал галстук из пеньковой веревки.

«А как ты, ворюга, выкарабкался? Ведь перед самой войной червонец за ограбление всунули», — подумал Копыленко и, вспомнив имя Шибаева, похлопал его по плечу:

— Да, Роман, пришло наше время. А ты неплохо пристроился, пан полицай!

— По призванию, пан коннозаводчик... Пригодилась тюремная академия, — ответил Шибаев в тон Копыленко и хохотнул. — Пойдешь к нам? Могу рекомендовать. Получишь приличную должность...

— Не сегодня, Роман. Я только оттуда, с той стороны... Надо домой, к старикам. А насчет службы — согласен.

В гестапо

Утром Копыленко отправился на регистрацию.

Заместитель начальника комендатуры, немолодой унтер-офицер принял заявление просителя.

Копыленко, не ожидая вопросов, заговорил быстро, сбивчиво, боясь что его прервут, не дослушают. Он успел рассказать о своем дворянском происхождении, о тех «муках», которым подвергался отец — крупный коннозаводчик Екатеринослава. О своей патологической ненависти к москалям...

Офицер слушал минут пять. Затем принялся куда-то звонить, а сына бывшего коннозаводчика выставил в коридор, где под грязным потолком тускло светила лампочка. Сидя в этом безоконном мешке, на продавленном дерматиновом диванчике, он думал о том, что им не могут не заинтересоваться...

Через десять минут чиновник предварительного контроля вторично проверил документы Копыленко и приказал явиться в гестапо к концу рабочего дня.

В половине пятого у здания бывшего дворца культуры его остановил часовой. Проверил пропуск. Провел вдоль фасада, повернул к боковому крылу здания и показал на дверь, обитую темной кожей. В комнатушке его тщательно обыскал гестаповец с лошадиной челюстью. Потом качнул выбегающим из расстегнутого ворота подбородком, потребовал документы, указал на узкую скамью у стены и бесшумно скрылся за дверью начальника гестапо.

Копыленко вызвали через два часа. Он предстал перед майором и еще одним в штатском, который поблескивал золотой коронкой.

Копыленко вытянулся, поедая глазами портрет фюрера над головой майора, выкрикнул гитлеровское приветствие, дернул головой и замер, ожидая вопросов.

Майор, с маленьким женственным подбородком, с серыми пристальными глазами и вытянутыми в ниточку бровями на сильно скошенном лбу, молчал две-три секунды. Поправив ворот мундира, он заговорил на хорошем русском языке, только слишком отчетливо произнося ударный слог.

— Господин Копыленко, я человек прямой. По-вашему — люблю резать правду матку в глаза... Так вот, мы не нуждаемся в тех, кто спасается бегством радиспокойствия, бездействия или ради коммерции... От каждого, кто идет к нам, мы требуем самоотверженной работы на благо великой Германии. Мы умеем ценить только преданность и отличную работу.

— Я не ради спокойствия и коммерции. Я уже оказал услугу немецкому военному командованию: сообщил номера воинских частей и подразделений, которые обороняли город. Назвал фамилии командиров, принес документы убитого младшего командира Красной Армии...

— Довольно! Это аванс за жизнь, которую вам подарили, — майор ударил по лежащей перед ним папке и с грохотом отодвинулся от стола. — Он переглянулся со штатским и вышел из кабинета.

— Вешать вас мы не собираемся, — занимая место майора за столом, сказал человек в штатском. — Это подождет...

Копыленко согласно закивал, напрягаясь, чтобы сдержать приступ икоты. Вынул платок и вытер лоб.

— Садитесь, господин Копыленко. Нам предстоит долгий разговор. То, что вы рассказали майору, вряд ли заинтересует службу гестапо. Вы, надеюсь, понимаете это?

После небольшой паузы немец закинул ногу на ногу и поспешил разъяснить:

— В вашем досье есть анкетные данные. Заполнялись они давно и предназначались не для нас... Там все очень сухо: только факты и даты. Сейчас мы попытаемся вместе расшифровать их... Меня зовут Альфред Люц. Звание — майор. Меня интересует все, но по-другому: детали, психология, ваша судьба с пеленок и до нашей встречи. Можете начинать...

Исповедь

Детство было сытым и беззаботным. Большой отцовский дом с террасой в живописной местности, на окраине богатого украинского города. Дом окружен молодым садом. Внизу — ставок. В высоких светлых комнатах, застланных коврами ручной работы, среди старинных картин, темневших со стен, стоит торжественная тишина. Ее нарушает треск зажигаемых свечей. Большие желтые свечи горят в тяжелых серебряных канделябрах, которые отражаются в китайском фарфоре.

В доме праздник, рождество. Прибывают гости. Дамы в белых платьях с розовыми лентами в волосах. Офицеры соседнего гарнизона в золоте погон. Мужчины в черных фраках — это уже сослуживцы отца.

Ему дарят лошадку, саблю и ружье.

Отец и гости смеются. Грохочут аплодисменты...

Другой звук — грохот пулемета и треск винтовок мечется по террасе, над промерзшим прудом, в заиндевевшем саду. Отец уже не смеялся, но и не унывал. Он говорил: «Дорогие мои, пришло избавление от гимназической болезни... Я хочу убивать, а не сморкаться в платочки. Мы будем разрушать все, что они создадут. Мой девиз — разрушать, а не сидеть, сложа руки... А вы, — приказал он матери, — уезжайте... Завтра же собирайтесь в деревню... на хутор к дяде Михалевичу. Там ждите меня. Буду наведываться... Передай, что я не собираюсь жить с большевиками. Да благословит вас господь!..»

Весной двадцать девятого в дом Михалевича пришли сельсоветчики. Мирону вручили копию постановления о раскулачивании. Подписаться под документом он отказался, а сельсоветчиков прогнал со двора.

Весь день Мирон курил, не выходя на подворье. Вечером, когда погасли в деревне огни, угомонились собаки, Мирон взял кирку, лом, лопату и вынес небольшой сверток в светлой парусине. Все это он перетащил в закуток между амбаром и домом. Стараясь не шуметь, чтобы не привлечь внимание случайных прохожих, он расчистил простенок от хлама и щебня. Через несколько часов у стены зияла яма по грудь человеку. К полуночи Мирон засыпал ее, разбросал поверху мусор, а проход между стеной и домом завалил дровами.

С первыми петухами Мирон разбудил племянника.

— Вставай, бежать надо...

— Не понимаю... — начал Дмитрий.

— Чего не понимать-то, собирайся в город, да и вся недолга. Не опора я более тебе, нет на меня надежды — начисто выворотили! По звериным законам жизнь пошла. Но я им ни шиша не дам! Загрызу хоть кого, коли сунутся... А ты ступай! Да не бойся... Я все растолкую... Другого выхода у тебя нет. — Лицо у него тяжело налилось кровью, злоба вздула на лбу жилы.

Он размотал с себя стеганый пояс и протянул племяннику.

— Вот... все тебе... Здесь сорок пять золотых червонцев. Бери лошадь, гони на станцию и в город. Лошадь бросишь. На первых порах к себе в дом не ходи... На Подольской, рядом с бывшей гимназией, найдешь мастерскую Никодима Меркулова. Там встретят...

Проводив беглеца, Мирон зажег толстую желтую свечу и прошел в чулан. В углу, среди старой венской мебели, стоял сундук. Добравшись к нему, Мирон поднял свечку над головой и с шумом поднял кованую крышку. Под тряпками тускло блеснул пистолет, рядом — граната. «Ну, товарищи, пожалуйте в гости...»

Копыленко добрался к Меркулову и затерялся в большом городе. Наставления дяди Мирона и золотой пояс пригодились беглецу. Да и Никодим оказался под стать родственнику. Учил как поглубже упрятать злобу, как работать и улыбаться, ненавидя и работу и окружающих, как заполнять анкету, что скрыть, а что выпятить, как написать автобиографию, а главное, как поступить в техникум, в комсомол, как жить хитро, неприметно... Возможно, он так и прошел бы по жизни, растворился в ней неопознанный, злой и враждебный, но чувство возможного наслаждения местью пришло к нему в полдень, с первым сообщением о войне, и чувство это разбудило его.

Палач

Десять месяцев Копыленко проходил стажировку в специальном лагере охранных войск «СС» близ польского города Люблина. Изучал агентурное дело, методы идеологической и физической борьбы. Прошел курс подготовки по охране концентрационных лагерей и гетто.

К выпуску курсантов обмундировали в форму немецких войск «СС», приняли у них присягу, вручили личное боевое оружие. После церемонии присвоения званий «вахман охранных войск» наиболее отличившимся, майор Люц пригласил Копыленко к себе на квартиру. Предложил кресло, протянул мягкую мясистую руку.

— Поздравляю с окончанием курсов! Раухен зи. Курите, господин вахман.

— Данке шен, герр майор! — Копыленко откусил кончик сигары.

Люц чиркнул зажигалкой.

— Вахман, командование лагеря считало вас перспективным... Думаю, что в нашей службе вы проявите свои лучшие качества... Германия умеет ценить преданных людей.

— Яволь, майн шеф! — Копыленко вскочил с кресла и для убедительности добавил по-русски: — Так точно, господин майор, буду стараться!

После того как выпили по рюмке французского «Камю», майор посоветовал:

— В воскресный день вам в городе лучше не появляться. Отдыхайте. Встретимся в понедельник, в девять, в офицерском казино. — Люц встал, открыл сейф, достал перевязанный бумажный пакет. — На некоторое время господин Копыленко должен исчезнуть...

— Документы? — догадался тот.

— Ваша новая легенда... Придется изучить биографию мастера паровозного депо Зайко.

Вскоре в паровозоремонтном депо появился новый помощник мастера Анатолий Зайко. Очень быстро познакомился с мастером, которого все знали Палсаныч. Три его сына были на фронте. Это он первым подсказал Зайко, чтобы тот бросил усердствовать, если хочет выжить... Зайко понял свою «ошибку» и стараться перестал. К нему присмотрелись, привыкли, стали доверять. В депо начали просачиваться сведения о том, что блицкриг фюрера не удался: немцев разбили под Москвой.

Третьего ноября Палсаныч пришел на работу раньше обычного, сухо поздоровался с помощником мастера и зашептал:

— Мы тут кое с кем наметили салютнуть как следует... Отметить праздник... Примешь участие?

Зайко намеренно медлил с ответом.

— Мастеровые на меня косятся. Надо подумать...

— Не косятся они, а... сам понимать должен. Друг друга боимся. Издергались люди, измотались... Кое-кто веру потерял. Инженер за ухом почешет, а мы — ходу в кусты: не сигнал ли стукачу?..

Шестого ноября на площадке, перед главным корпусом, поставили виселицу. Колотили ее немецкие солдаты. Три дня тихо покачивался на ней окоченевший труп старого мастера.

Следующее задание — местный молокозавод. Был сигнал о создании там подпольной группы из числа бывших военнопленных.

Снова с приглушенной радостью мести, осознания своей власти, начинал работу «инженер» Маслюков. Не прошло и месяца, как город узнал о провале подпольщиков. Было арестовано около двадцати патриотов. В специально оборудованном тайнике гестаповцы захватили склад оружия: противотанковые ружья, карабины, несколько ящиков с гранатами и патронами. В письменном сообщении на имя Люца говорилось о том, что принятый на завод слесарь-инструментальщик Лазуренко — полковник Красной Армии, бежавший из концлагеря.

Потом была Польша, Люблинское воеводство. Он — Михайло Черкас, украинец... Хочет вступить в подпольную группу, чтобы мстить фашистам. Они убили родных, а его бросили в тюрьму за дезертирство из дивизии «Галичина»...

Через три недели специальная разведгруппа Люблинского воеводства, созданная Казимиром Собецким, была уничтожена гестаповцами. Ценные сведения о расположении воинских частей, их численности, вооружении легли на стол Люца.

Работой Копыленко Люц был доволен. «Этот тип, кажется, стоит десяти моих лоботрясов...» — размышлял он, пригласив агента на очередную встречу.

— Есть срочное задание. Несколько дней назад установлено: в город залетает лесная птичка... Надо поставить, как это у ваших птицеловов называется...

— Силок, — подсказал Копыленко.

— Ознакомьтесь с донесением нашего человека. Внимательно изучите приметы партизанского связного. Его нельзя прозевать...

Копыленко вернул агентурное сообщение. Закуривая, он как бы между прочим сказал майору, что уже присматривается к домику на окраине города, в котором, как установлено, проживает семья Белошенко...

— У вас прекрасный нюх, — похвалил майор и встал. Подойдя к столу, достал пачку рейхсмарок и передал Копыленко.

— Это вознаграждение, господин вахман. Ценю фундаментальность в работе... — Он бросил в пепельницу сигарету и расстегнул ворот кителя. — Необходимо проделать незначительную формальность.

В последний момент, когда Люц предложил агенту дать расписку о «получении денежного вознаграждения», Копыленко заколебался. «Расписка — это уже документ, опровергнуть который трудно, даже невозможно, попади он в чужие руки».

Все же он нехотя поставил подпись. В тот момент он не мог знать, что через много лет майор КГБ Ливанов покажет ему эту расписку в Якутске.

Надя и Степан

Резкий стук в дверь разбудил Надежду Белошенко. «Неужели оттуда?..» Надя ждала связного с минуты на минуту, но задремала у стола. Стук повторился: требовательный и злой. «Нет, Степан стучит не так. У него стук особый — один длинный и два коротких... Неужели опять обыск?»

Открыла. Ввалились трое. Впереди Копыленко.

— Гутен морген, фрау Белошенко! Вы удивлены и, признайтесь, испуганы... Ночью да еще без приглашения. — Копыленко вплотную подошел к Наде. — Обыск, пташка!

— Что же тут искать? — стараясь успокоиться, спросила Надя.

— Посмотрим, — зло бросил вахман. — Дом твой на отшибе: лесок рядом, кладбище... Глядишь, залетела какая птаха погреться.

— Разрешение на обыск у вас есть? — спросила Надя.

— Шутишь, — хохотнул Копыленко. Он поднял пальцем подбородок девушки. — Гестапо не спрашивает разрешения даже у самого господа бога! Начинайте! Перевернуть все от подвала до чердака! — приказал Копыленко полицаям, направляясь в спальню.

Надя загородила ему проход:

— Там дети...

Из комнаты донесся плач: шум и грубые окрики полицаев разбудили ребятишек. Копыленко отступил.

Вернулся один из полицаев. Доложил:

— Ничего подозрительного...

— Хорошо, хлопцы! Торопиться нам некуда. Эту пташку приказано охранять. Располагайтесь, будьте как дома. Погода нынче прескверная: самый раз погреться у хорошей хозяйки.

Пригород встретил партизана тишиной, теменью. В домике сестры горел свет. «Надежда вестей ждет...» — с теплотой подумал Степан о сестре, на долю которой легли все заботы о племянниках — детях Степана.

Он прокрался к палисаднику, осторожно придвинулся к освещенному окну и, ахнув, присел. У стола, забросанного окурками, сидели полицаи. В центре — Копыленко. «Вот тебе, Степан, задачка с тремя неизвестными... Куда теперь? Комендантский час, патрули на улицах... — подумал он. — Можно в город, на запасную явочную, но командир строго предупредил: в комендантский час по улицам не ходить!»

Разведчику показалось, что где-то поблизости хрустнула ветка. Он прислушался, осторожно двинулся к выходу из палисадника.

В то же мгновение в бок уткнулось дуло пистолета.

— Стоять!..

Степан рванулся. Кто-то цепко свил руки на шее, закричал:

— Голову наклоняй! Голову!..

Страшный удар опрокинул его на спину. Степан приподнялся, потянулся за гранатой на поясе, но сил не хватило... Окровавленного, со связанными руками, его втащили в дом.

Копыленко несколько раз обошел партизана, словно все еще не верил в удачу.

— С благополучным прибытием, товарищ Белошенко! А то, признаться, заждались. — Копыленко приблизился к Степану, взял за волосы, приподнял голову. — Ты, говорят, давненько ищешь со мной встречи? Только не рада нам твоя сестрица, да и ты стал брыкаться, как годовалый бычок. Нехорошо... Правда, ты можешь исправиться, если поздравишь меня с премией, которая причитается нам за голову партизанского связного. — Он ударил Степана в лицо и повернулся к Наде. — Что скажешь теперь? Молчишь! — Матерясь, он выхватил пистолет. — Убрать ее! Поговорим с гостем. Как добирался? Где партизаны? Отвечать быстро! И запомни, если мы сволокем тебя сейчас в гестапо, то ты пожалеешь, что родился на свет божий...

Степан ухмыльнулся разбитыми губами:

— Продался сам, теперь меня за собой тянешь! Дешево ценишь партизанскую клятву, сволочь! — Степан рванулся, головой ударил в подбородок Копыленко.

На него набросились... Кровь заливала глаза. Передние зубы были выбиты после первых ударов. Соленая влага накапливалась во рту, стекала на подбородок. Но странное дело, он не испытывал боли. Только прислушивался, как стучит сердце. «Дорогая сестренка, — беззвучно шептали губы, — прости за все — подвел... В гестапо они не остановятся ни перед чем...»

Степан собрал последние силы, попытался улыбнуться, до боли напрягая мускулы лица, но губы едва шевелились — так крепко были сжаты челюсти.

Увидев глаза партизана, Копыленко попятился, бешено вскинул пистолет.

Забвению не подлежит

Несколько дней подряд зал кинотеатра заполняют сотни людей. Здесь продолжается заседание Верховного Суда Якутской АССР.

Суд шаг за шагом, оглашая показания свидетелей, анализирует каждую деталь дела, выясняет обстоятельства совершенных преступниками злодеяний.

Вот из боковой двери вывели арестованных, усадили на скамью подсудимых. За ними встал конвой.

И без того согбенный, Копыленко ссутулился еще больше. Он пробурчал что-то, метнув злобный взгляд в зал — зверь в клетке! Шибаев — сникший человек. Безучастно смотрит перед собой... У них нет завтрашнего дня... У них только прошлое. Жестокое и страшное.

Первым дает показания Копыленко. Тихим дрожащим голосом он рассказывает о своей преступной деятельности. Чувствуется: понимает, что проиграл. И нет его преступлению срока давности! В Днепропетровском концлагере выполнял свою гуманную миссию врача узник по имени Марек. Он считал священным долгом лечить всех, кто нуждается в помощи... Обращался к нему и цугвахман Копыленко, чью бычью шею облепили фурункулы. Врач не отказал в помощи палачу. Для Марека Копыленко был только пациент.

Весной 1943 года, во время расстрела узников лагеря, Копыленко столкнул в яму жену Марека. Она закричала, позвала мужа. Марек бросился к ней, чтобы вместе принять смерть. Супруги не успели даже попрощаться: раздалась автоматная очередь... Вахман добивал того, кто недавно его лечил.

— Не-ет... Я не стрелял, — вскакивает Копыленко со скамьи. — За что я стал бы его убивать?

Председательствующий обращается к Надежде Петровне Белошенко:

— Свидетельница Белошенко, укажите суду, кто из обвиняемых стрелял в Марека и его жену?

Взгляд Надежды Петровны останавливается на фигуре Копыленко. Предатель ежится, втягивает голову в плечи, сжимает челюсти...

— ...Весной 1942 года Копыленко ворвался в наш дом, схватил старшего брага Степана, который пришел на связь с подпольщиками... Его зверски истязали... Не добившись ни слова, тяжелораненого привезли в здание городской управы. Согнали народ... Под окна поставили маму и нас... Вместе со Степаном были еще партизаны... К батареям отопления Копыленко привязал веревки с петлями. Поставили партизан в проемы окон, надели петли и столкнули... Когда сбросили Степана, веревка оборвалась. Он приподнялся, пошел на полицаев... Копыленко стрелял в него из окна...

Женщина прижала руки к горлу. Ее плечи задрожали. Она беззвучно рыдала, тщетно сдерживая слезы...

Рядом с Копыленко — Шибаев. От рассказа Белошенко его бьет нервная дрожь.

Государственный обвинитель спрашивает у него:

— Как вы соучаствовали в преступлениях?

— Виноват... Полностью признаю предъявленные мне обвинения, совершил тяжкие преступления перед Родиной... В это дело втянул Копыленко. Семью Белошенко мы захватили дома. Под вечер вывезли на кладбище. По дороге, — Шибаев кивнул в сторону Надежды Петровны, — она выпрыгнула из кузова... Конвой стрелял... На кладбище вначале расстреляли детей: пяти лет, трехлетку и годовалого... Остальных подвели к яме. Заставили раздеться... Стреляли в затылок...

Копыленко и Шибаев бежали на Запад вместе со своими хозяевами. Здесь они продолжали нести охрану концентрационных лагерей Бухенвальда, Берштедта, Нойенгаме. После разгрома гитлеровской Германии палачи заботились об одном: как понадежнее замести следы преступлений... Пришлось перебираться из города в город, из села в село, жить по чужим документам, скрываясь от правосудия.

Андрей Петрович Белошенко, который приехал в Якутск, по рассказам сестры Нади знал о предателе и убийце своего брата все. Он видел его до войны и не мог не узнать при встрече...

Последнее заседание суда: оглашается приговор.

— В тяжелые годы Великой Отечественной войны, — четко и громко читает председатель, — Копыленко и Шибаев изменили Родине. Добровольно служили в полиции... Участвовали в карательных акциях оккупантов... Уничтожали мирных граждан: детей, стариков, женщин... Мародерствовали...

Аверьянов не мог не прийти на этот процесс, но в эти минуты он больше не мог оставаться в зале. Что-то перевернулось в нем. Он не мог больше смотреть на этих двух зверей в человеческом обличье. Аверьянов был уже в дверях, когда, усиленные микрофоном, долетели слова:

— Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики Верховный Суд Якутской АССР приговорил... расстрелу!..

Примечания

1

Так на жаргоне называли купюру достоинством в 1 рубль. — Прим. Tiger’а.

(обратно)

Оглавление

Владимир Сидельников Без срока давности Повесть

  Тупик

  На месте происшествия

  Первая версия

  На дежурстве

  Василий Рожнов

  Андрей Белошенко

  В домике на окраине

  Поиск продолжается

  Почему сердится Левков?

  Снова Иноземцев

  Роман Шибаев

  Схватка

  Допрос

  Во Львове

  Очная ставка

  Измена

  Встреча с Шибаевым

  В гестапо

  Исповедь

  Палач

  Надя и Степан

  Забвению не подлежит

*** Примечания ***