Сказание о потерянных осколках [Даша Сказ] (fb2) читать онлайн

Сказание о потерянных осколках

Часть первая. Единое Берское Царство. Глава первая. О Болотной Ведьме, лесной дикарке из тихого омута

По воздуху растекались запахи тягучие, запахи горькие. В воде кипящей-бурлящей, покрывшейся маслянистыми пузырями да рясками, смешались крохотные ростки трав, пучки и почки, коренья и лепестки. Подбирала их Осока Болотная Ведьма почти на ощупь, ведь больно хорошо знала, как сквозь пальцы сыплются-убегают папоротниковые семена да мокрый мох к рукам липнет. Пропитались стены комнатушки затхлостью болотной, а ведьме, что с болот родом, то было лишь всласть.

От родных запахов дом вспоминался: едва державшаяся на древесине ломкой лесная хижина выдерживала в свое время любой ветер иль снегопад, но так ли оно сейчас? Забавно, зверолюд[1] все еще хранит память об этой хижине, сочиняя всякие небылицы наподобие той, что хижина та взору предстает, только если ее позовешь, или что хижина эта на лапах птичьих по всему лесу ходит. Впрочем, Осоку эти сказки даже радовали. Пускай трепещут! Все-таки этого-то бабуля – величайшая в мире ведьма – и хотела.

Помешивая густящееся варево, заворожено наблюдала Осока, как зеленоватый призрачный свет рвется из недр котла, как вот-вот миру себя явит. В тот миг – знала Болотная Ведьма, как никто другой – и время запечатать в склянку зельице, когда то находится на высоте своей силушки чудесной. Что-что, а подловить мгновение бабуля научила!

Но вдруг – чуткого пушистого уха настиг знакомый звук – одна-единственная утренняя птаха чирикнула. Приближалась жаркая зорюшка. Болотная Ведьма подловила миг конца и, не позволив себе ни доли больше, выдернула деревянную ложку и принялась один за другим наполнять сосуды, что попадались под руку, бегло заставляя ими те немногие полки, что у нее имелись.

И когда солнца лучи достигли жирных бочков котла, лишь жалкая лужица плавала на днище. Вытерев со лба пот, оглядела Болотная Ведьма итог трудов своих и позволила себе наконец рукава спустить. Вот и готово… Осталось только на рынке распродать. Если выйдет. Но чего не выйдет – то себе оставит, пригодится! Зелье такое нескоро испортится.

Только расслабившись и окунувшись в предвкушение пары сытых ночей, Осока едва не пропустила в голове мысль: заря же подоспела! А с первыми лучами солнца, как заведено в Высшей Школе Чудесных Наук, надо выбираться из коморки да со всех ног торопиться на занятия. Наверное, если бы хотела Осока на них ходить, если бы чего нового узнавала, она бы и не опаздывала, но без нужды и носа высовывать наружу не хочется.

Тяжело вздохнув, Осока все же поднялась, прихватила за ручку тканевую сумочку и, на миг остановившись перед дверью и наконец убедив себя выйти, отворила проход наружу. Выскочив из комнаты – точно ее кто-то грубо выставил – Осока закрыла комнату на ключ и огляделась: вокруг, как и всегда, брели кучки народу то здесь, то там. Осока не знала, что они делали, и знать не желала, лишь хотела, чтобы они перестали в кои-то веки таращиться на нее. То заставляло ее каждый раз сгорбиться, сморщиться, прижимая к себе принадлежности учебные. Будь ее язык так же остр, как бабушкин, она бы им как задала!..

Но ничего. Свое получат. Когда Осока наконец своей цели достигнет, они еще вспомнят о Болотной Ведьме…

Быстрым-торопливым шагом миновала Осока широкие, залитые светом гульбицы, окна которых были изукрашены резьбой. Короткими прыжками преодолела высокие ступеньки узенькой лесенки. Выскочила из широко распахнутых дверей наружу и соскочила с рундука, торопясь к опрятным грядкам и мягкой сени под пышными кронами деревьев.

Так и добралась Осока до двора. А там уже вовсю благоухали утренние цветы, поднимались к небесам, слушая песни птичьи. Если бы не песнопения других птах – которых Осока прозвала бы скорее курицами или индюшками и уже в последнюю очередь ученицами ведьмовского отделения – цветочки бы и вовсе распускались так, что дорожки сквозь них было бы и не видать.

Но зато любимое местечко у корней дуба свободно было. Достаточно далекое от других учениц и достаточно близкое, чтобы наставницу услышать. Истинная благодать Матушки-Природы, не иначе! Сложив вещи и смахнув со своего укромного уголка росу, Осока натужно опустилась и заворочалась, устраиваясь поудобнее. Она никогда не упускала возможности сладко растянуться на длинном корневище, пока другие ученицы толкались на узких лавках.

Заговаривал в Осоке сварливый-чванный голосок, стоило ей обратить внимание на этих придир и притвор: разве такие, как они, могут стать настоящими ведьмами? Постоянно только и делают, что жалуются друг дружке, мол, условия такие для них не годятся, или что другие ведьмы – неопрятные и немытые, точно и не знают о существовании баньки. Но при этом они умудряются преспокойно улыбаться наставницам, когда те их хвалят. Вот если бы Осоку кто спросил, она бы обязательно об этом и сказала! Правда, никто так и не спросил…

А пока Осока строго оценивала других учениц-ведьм, наставница-Ласка принялась громко и четко описывать свойства очередного растения. Поняв, что нет смысла записывать не с начала, Осока сложила писало и чистую берестяную грамоту. Взор мимолетно коснулся круглого наручного зеркальца в искусном деревянном ободе.

Если другие ученицы с ведьмовского отделения и использовали этот полезный прибор, чтобы покрасоваться, то Осока редко разглядывала себя, и то не без доли равнодушия. Первое, что бабуля в ней утвердила: для ведьмы не так важно быть красивой, как умелой. И это подразумевало все подряд: от знания, что делает корень полевой ромашки, до истинной женской проницательности.

Наверное, поэтому Осока не следила за внешностью и не отличалась выдающейся наружностью: у нее такие же округлые ушки, как и у всех Медведиц, такие же вечно всколоченные короткие каштановые волосы, в которых порой застревали от невинного стручка до целой щепотки темени, такие же скучные, невзрачные черты лица. Но чем Осока невольно могла похвастаться хотя бы себе – это большие глаза-миндалины, искрящиеся на свету, словно родниковая водица.

Но, по обыкновению своему, Осока отражения своего не рассматривала. Взволновало ее другое.

Чересчур тревожное чувство, что не поддавалось никакому объяснению, заставляло ее опустить взор на витиеватый узор из листьев и корневищ. Еще в детстве бабушка рассказывала, что ей этот узор умелец знаменитый вытесал. Он ведь – поговаривали – и муху мог обуть!..

– Осока, ты ведь прекрасно осознаешь, что зеркало чудес не для прихорашивания создано?

Голос наставницы заставил юную ведьму вздрогнуть и схватиться за пишущие принадлежности.

– Конечно! Зеркало ведь служит для передачи сил! Но я не…

– Приступай к зарисовке.

Та нехотя кивнула, пока другие ученицы гнусно похихикивали. Вот что-что, а ведьмовское хихиканье старой карги у них получалось лучше, чем изготовление зелий!

Стоило преподавательнице травоведения отойти к подозвавшей ее ученице, как другие ведьмы с неприятными усмешками уставились на Осоку.

– Да откуда ей знать, для чего зеркала нужны? В ее-то болоте о них, наверное, не знают вообще, – пробормотала одна, видимо, не сильно обеспокоившись, что ее могут услышать. За ней последовали и другие:

– Пришла два года назад из своих топей и до сих пор не привыкла, стыдоба!..

– Научилась бы разговаривать хоть, а то вечно молчит. Небось, больше двух слов связать не может.

– Лучше бы и дальше в своих дебрях сидела, очередная «Болотная Ведьма»…

Тяжело вздохнув, Осока ничего не ответила: язык в горле застрял. Какие мы важные! Конечно, куда ей, бездомной дикарке, до этих писаных красавиц, знатных дочерей благородных крестьян? Куда ей до какой-нибудь Люболики, дочери Губошлепа? Которую никто не берет замуж, поэтому родители ее и спихнули в ведьмовское отделение, чтобы жить не мешалась…

Хотя, кого Осока обманывала? Ничем она не лучше. В мастерстве преуспела, да кому это мастерство нужно, если никто не спрашивает? Как гордо звучит – «Осока Болотная Ведьма»! А на деле – лесная зверушка, не больше…

И все же – не важно. Разве кто-то Осоке нужен, когда у нее есть цель? Да она и не гналась ни за дружбой, ни за… чем-то еще, что могло бы попортить успех ее замысла. Надо учиться, иначе ни на крысиный хвостик не приблизиться к цели.

Итак… Ну, и что это за растеньице? Душица. Снова сварливый голосок взыграл: на кой ведьме душицу зарисовывать? Будто настоящая ведьма не знает, как выглядит эта палка с розовыми цветочками! Ну, и распуколку нарисовать, и почки. Матушка-Природа, вот бы когда-нибудь оценивались знания, а не оттиски на этих грамотах берестяных!

Эх, а ведь с бабулей никогда не было надобно ничего писать… Осока сокрушенно взглянула на резьбу крохотного зеркальца и про себя вздохнула: ну и куда я без тебя, бабуля? Где ты теперь? В каких краях блуждаешь без своего зеркальца? А ведь всегда наказывала: «Осока, не смей даже прикасаться к зеркалу: бабка без него, как без рук, разобьешь – вместе подохнем либо от бедности, либо от болотниц[2]. Придет твое время – будешь делать с ним, что душеньке угодно». Как ни странно, Осока до сих пор не верила, что время пришло.

Отдался осколок в сердце жутким холодом…

Тогда-то, в миг тягучей тоски, к Осоке и явилось неожиданное озарение. Не изнутри, разве что, а снаружи: на садовые дорожки торжественно ступила нога гонца. Другие ведьмы, даже наставница, дружно заохали и заахали, ведь на Заячьем посланце гордо красовался знак великого князя: солнечный круг в россыпи звезд.

– Приветствую добрых сударынь! – провозгласил маленький, но невероятно статный зверец, уперев руки в боки и сделав широкий шаг в сторону ведьм.

«Добрые сударыни» не преминули снова залиться ехиднейшим смехом, привычным для всех ведьм, но явно жутким для покрывшегося мурашками Зайца.

– И тебе, добрый молодец, и тебе, – игриво отозвалась учительница. – Что тебя сюда привело?

– Ит-так, – слегка заикнулся тот, но вместе с тем выхватил из кармана письмо, подвязанное лентой с тем же княжеским знаком. – «Великий князь Драгомир приветствует благородных учеников Высших Школ и объявляет торжественное состязание! Спешите, честной народ, ежели хотите увидеть, как лучшие молодые умы Единого Берского Царства совершат всенародный подвиг…»

– А что за состязание хоть? А награда какая? Надо будет совершить подвиг для Царя? – наперебой загалдели ведьмы, похоже, привлеченные сладкими речами гонца.

Осока уже было зазевалась от скуки, однако…

– «…Победитель получит не только золото и славу, но и исполнение самого заветного желания от Великого князя Драгомира!»

Осока вздрогнула. Вот он, заветный миг… Возможность, которой она так долго ждала. Она наконец-то придет к своей цели!

Осока взметнула руку. Другие в ошеломлении уставились на нее, но та не теряла решимости: она примет участие, даже если потребуется обыграть всю Высшую Школу Чудесных Наук!

– Скажи свое имя, сударыня, – вежливо отозвался Заяц, изящно выхватывая из сумки чернильницу и перо.

– Осока Болотная Ведьма.

Гонец слегка удивленно вскинул брови и выглянул из-за шапочки, из которой торчком стояли длинные заячьи уши.

– Это твое настоящее имя? Не подумай дурного: мы знаем, что та самая уже давно…

– Настоящее. И да, я не ворую детей, не проклинаю богатырей и не летаю в ступе, можешь перевести дух.

Заячий посланец точно так и сделал: раскатисто вдохнул и расслабленно выдохнул.

– Так и передай Царю, а то …

– Попрошу: не Царь, а Великий князь! – в сердцах воскликнул гонец.

– Была бы разница… – пробормотала Осока.

Порой она и впрямь не понимала, почему иногда вещи нельзя называть своими именами. Царь – грозный, жестокий, строгий – он и есть Царь, нет? Пусть и не называли его так уже много веков.

Однако решил Заяц не обращать внимания на чудаковатую ведьму и продолжил:

– Ну, что ж, Осока Болотная Ведьма, Великий князь Драгомир будет рад увидеть тебя в Звездграде. Если кто еще хочет записаться, я некоторое время пробуду здесь…

Осока вскочила с места, не дав ему закончить. Ее неожиданно холодный, убийственно решительный взор отмел всякие сомнения: она будет единственной из присутствующих, кто сразится за главную награду.

Так и началась трудная дорога Осоки Болотной Ведьмы в столицу Единого Берского Царства, Звездный Град.

[1] Зверолюди – народ, населяющий преимущественно южное полушарие Зазеркалья и отличающийся от других приобретенными от рождения животными чертами: хвостами, ушами, клыками и др. Зверолюди в соответствии признаками тех или иных животных делятся на племена: Медведей, Кошек, Росомах и т.п.

[2] Болотница – вила, владеющая стихией болот. Вилы – разумные существа, целиком состоящие из некой природной стихии. Вили способны менять погоду и земли вокруг себя. Вили разделяются на семьи, согласно их силе: водяницы (управляющие водоемами), полудницы (управляющие полями) и т.д. Слово «вилы» в данном значении используется только в Едином Берском Церстве.

Глава вторая. О Золотых Устах, торгаше без семьи и без роду

По разные стороны прилавка спорили торговец-Барсук и молодой Росомаха – высокий, широкоплечий, плотных телес. Его густые темно-коричневые волосы, ухоженные округлые уши с расчесанным хвостом в пол и румяные щеки так и кричали, что зверец в жизни не видывал несчастий.

Но то ли зеленые, то ли голубые лукавые глаза со слегка приопущенными веками сверкали искорками хитрости. По ним можно было судить наверняка: на свой расписной кафтан с длинными полами и белоснежную шелковую рубаху зверец заработал своей смекалкой.

– Два серебряника. Не больше, зверец, даже рта не разевай.

– А рис-то нынче в цене, сударь мой! Искусное кушанье, из самой Империи Лонг…

– Это всего лишь еда, зверец, думаешь, здешние оборванцы дадут мне больше десяти жалких медяков за обычную кучку этого странного белого зерна?

– Здешние оборванцы? Обижаешь, сударь! Мы, Росомахи, первые ценители изысканных блюд. За щепоточку этого белоснежного золотца каждый Росомаха родную дочь продаст.

– Да нужны мне ваши дочери! Мне звонкая монета нужна. И вообще, ты мне доверия не внушаешь, откуда я знаю, что ты мне не перекрашенное просо тут даешь?

– Но я ведь для тебя стараюсь, мой дорогой! – зверец вскинул руки и состроил печальный лик. Увы, получилось не печально, а даже забавно: глаза закатились настолько сильно, а рот исказился в настолько странном вырыжении, что Росомаха, казалось, сам себя смутился.

– Ты что, смеешься надо мной, зверец?! – вскрикнул Барсук, было сметая с полки рисовый мешок, но зверец вовремя остановил руку торговца пушистым хвостом.

– Отнюдь. Прошу простить мою резкость, – спокойный же зверец выглядел невероятно обаятельно. Его скромная улыбка с очаровательными ямочками заставила торговца смягчиться в оценивающем взоре.

– Ну, слушай, если вам, Росомахам, так нравится этот рис, то что ты к своим Росомашьим торгашам и не пошел? – вскинул бровь Барсук, но с его лица не сошла снисходительная улыбка.

– Такое дело, сударь… – повел рукой Росомаха, приглашая того нагнуться к себе, тот послушался и придвинулся ближе. – Я ненароком услышал в лавке, что ты собираешься выдвигаться на север. Не подумай, узнал-то я ненароком…

– И как это касается меня, зверец? – неуверенно забегал глазами торговец.

– А так, сударь, что есть некоторая выгода в нашем сотрудничестве. Ты же знаешь, что в Эллиадии совсем не водится риса?

– Ну да, на севере-то его вообще нет. Думаешь, выгодно им его продавать? А как же пошлины?

– А в том-то дело, друг мой, – зверец приобнял торговца за плечи, чуть ли не вытащив того из-за прилавка. Звер удивленно наблюдал, как Росомаха порылся во внутреннем кармане и вытащил оттуда небольшой сверток, перевязанный лентой со знаком трех монет – золотой, серебряной да медной. – Вот здесь у меня грамота Высшей Школы Торговли. Таможенное отделение. Ты же знаешь, какой силой владеет Школа?

– Т-ты готов мне это отдать? – округлил глаза Барсук. – Спас…

– Постой-постой! – отстранился Росомаха, возвращая торговца на привычное место за прилавком. – Не за бесплатно, сам понимаешь.

– Это поможет мне торговать дорогим товаром без пошлин? – тихо произнес торговец.

Росомаха кивнул одними глазами.

– Ого… Да я разбогатею! Зверец, сколько стоит?! Я готов последние портки отдать за эту… грамоту, да?

– Там все прописано. Печать можешь проверить, недавно поставили, – сказал зверец, однако доставать сверток не стал, просто положил на стол: видел, что ему и так верят. – Десять серебряников за рис. И сотня за грамоту.

– Но… Это же огромные… – хотел было возразить тот, но помотал головой. – Ну ладно, мне еще вернется! Держи, зверец. Спасибо, пусть Матушка-Природа тебя…

– И вам спасибо. Выгодная сделка – дело приятное для обоих участников.

Припрятав деньги в тайный кармашек, обернулся Росомаха на низких каблуках кожаных сапог и с глухим отзвуком направился к выходу.

– Да-да! Спасибо еще раз!.. Постой, а как тебя звать-то?..

Но было поздно. Златоуст, сын Растислава, уже покинул лавочку, по-Росомашьи клыкасто улыбаясь.

Гордо ступая по Белоподножью распашным шагом, слушал Златоуст перезвон монет и мечтал, как однажды эти крошки откроют ему врата в лучшую жизнь. В лучшую жизнь где-то там, далеко, не важно, подальше отсюда. Берское Царство, тем более Дубравное княжество – какая же дыра беспросветная! Страна, где никто не может решить, кто за главного, кто больше стащит из казны, княжество, где живут одни безумцы-разбойники. А ведь раньше, раньше были Великие богатыри да Великие князья! Когда Берское Царство расцвело, выбравшись из племенного болота, возвысилось и показало себя всему миру. А теперь что? Неразбериха, казнокрадство, бессовестное пожирание плодов труда предков.

Глядя то в небеса, то под ноги, Златоуст не видел красоты родного города. Не видел прекрасных округлых башен с красными крышами, не видел витиеватых раскинувшихся улиц, не видел живописных дворов, усыпанных зеленью и цветами. Росомахи, почти целиком занявшие Белоподножье, были народом крайностей: они то угрюмо переглядывались без единого слова, то смеялись во всю и буянили с утра до ночи. Златоуст не принадлежал ни к тем, ни к другим. Порой он завидовал Медведям: хотелось бы родиться среди них, мудрых и зачастую знатных, перед которыми открыт целый мир возможностей.

Но этого не произошло. Смирился Златоуст. Рано или поздно и перед ним откроется путь во все стороны.

– Злат! Злат, постой! Ты куда?! Зла-а-ат!

Златоуст обернулся не сразу, но вскоре узнал голос и остановился. Перед его глазами выскочил такой же Росомаха, только пониже ростом, черноволосый и с густой щетиной. Улыбнулся Златоуст: редко теперь удается встретиться с лучшим другом.

– Зла-а-ат! Вот это встреча! Я-то думал, ты в своей Высшей Школе Торгового Дела навсегда останешься, в своих грамотах сидеть…

– И тебе привет, Ольх, – вовремя перебил его Златоуст. – Иногда все-таки надо навещать родню, сам знаешь…

– Знаю! И еще знаю, что лавочник местный уже в Эллиадию вещи собирает, – подмигнул Ольхобор. – И откуда ты только берешь эти знаки? Ведь не подделки!.. А не за сделками ли ты приехал, Злат?

– Это не цель моего приезда. Так, приятное развлечение, – слегка вскинул уголки губ он. В улыбке ямочки приятно округлились.

– Ну, так и быть, поверю, – усмехнулся друг. – Рассказывай, как там семья? Как сестра, как мать с отцом?..

– Отчимом, – поправил его Златоуст. – Сестра растет не по дням, а по часам… Показалось, что вечность не виделись.

– А мать? Все так же?

Не ответил Златоуст. Вспомнил. В сердце отдался холодом осколок.

Отгоняя воспоминания, он помотал головой.

– Сказала, что я не член семьи и не имею права ничего решать в доме, –на грани надрыва произнес он.

– Как вы опять до ссоры дошли? Это у вас такой обычай? – неловко пошутил Ольхобор, но, судя по натянутой улыбке, осознал, что лучше не продолжать, и произнес: – Прости, Злат. Я беспокоился просто.

– Я понял. Не обращай внимания, – смятенно улыбнулся Златоуст. – А ты как? Как там Переслава?

– О, мы со Славушкой женимся в следующем месяце! – мечтательно закатил глаза Ольхобор. – Не разлей вода живем! Душа в душу!

– А ведь всего два года назад она вешалась мне на шею… – съехидничал Златоуст, за что быстро получил по ушам громким:

– Но ты-то ее не признавал! И не любила она тебя!

– Ольх, не кричи, я же шучу!

Они рассмеялись. Что с детства взять? Зато теперь оба живут той жизнью, которой хотят… По крайней мере, Ольхобор точно.

– Кстати, приедешь на свадьбу-то? Устроим пир на весь мир! – вскинул руки радостный друг детства.

– О, прости, не смогу, – вдруг отвел взгляд Златоуст. – Я не то чтобы не хочу…

– Ага, понятно! Злат, ты всегда будешь сидеть в своей Высшей Школе или пожить попробуешь? Как обычный Росомаха! – всплеснул руками Ольхобор.

– Да не в этом дело, Ольх… Понимаешь, я не знаю, вернусь ли сюда еще когда-нибудь.

Друг остановился в изумлении. Высокая фигура Златоуста сгорбилась, а взгляд забегал по каменной дороге.

– Ты попался на грамотах, что ли? Или за границу уезжаешь? Злат, что случилось? – наперебой затараторил Ольхобор.

– Недавно… Недавно Великий князь Драгомир объявил соревнование. Кто победит – тому будет награда, да такая, что всю жизнь можно вообще не работать. Но взамен Царь что-нибудь потребует, и я не уверен, что…

– Злат… Злат, не подписывайся на что-то, что не сможешь выполнить!

– Нет, Ольх, я уже…

– Злат, ты же торговец, а не богатырь! Подумай, еще есть время!..

– Поздно. У меня наконец-то появился шанс, Ольх! – загорелись глаза Златоуста, руки сами обхватили плечи друга. – Я наконец-то могу стать кем-то в этой жизни! Смогу уехать отсюда, из этой дыры, зажить, как хочу!..

– А… Понятно. Из этой дыры, – прорычал Ольхобор, отворачиваясь. – Уехать из своей Родины, Златоуст! Неужели так всех здесь ненавидишь?!

– Да! Ненавижу! И я не собираюсь больше здесь оставаться!

Друг было открыл рот, чтобы окликнуть Златоуста, но тот уже развернулся и скрылся за поворотом. Да нужен ему этот Ольхобор? Нужна семья?! Вздор! Он осуществит свою цель, даже если будет совсем один!

Глава третья. О Крепком Кулаке, недюжинной силы богатырке

Пролетело мимо чье-то радостное рыльцо. Полилась рекой сурица, плещась меж ходящими ходуном столами. Завязалась драка.

Словно таран, кто-то лихо и с задором раскидывал врагов, врываясь в толпу и спиной поднимая волны телес. Дорожная «наливайка» стала походить больше на бочку, в которой бултыхалась рыба, очутившаяся на суше. И виной тому – та, чье имя разносится эхом с полов до сводов крыши:

– Бажена Крепкий Кулак! Ба-же-на! Ба-же-на!

Кровь вскипала, когда она слышала это имя. Давно, давно она не врывалась в битву с боевым кличем! Давно не выпускала на волю зверя кровожадного! Но непростого, умного, способного учуять малейшее движение врага. Заостренное ухо с надкусанным куском встало, когда хозяйка услышала прерывистое дыхание со стороны. Хвост выгнулся и радостно завертелся: для хозяйки-то драка – всего лишь игра!

Собака, облизнув белоснежные клыки, лихо подхватила обидчика за шкирку и бросила его на прилавок. Зверолюди рассыпались, точно кружки с сурицей за их спинами.

Вышла Бажена вперед, на всеобщее обозрение. Вот она, та, что прозвана Крепким Кулаком! И не зазря: руки-то у нее и впрямь крупные, жилистые, изрубленные шрамами. Тулово широкое, плечи – возвышались, стесняя смотрящего на них. На Бажену невозможно было глядеть сверху вниз: мало того, что она была выше всех присутствующих, так взор ее застеленных алой пеленой серых глаз, еле выглядывающих из-под косматой грязно-коричневой шевелюры, не давал сердцу успокоиться, не отбивать резвую песню страха.

На миг воцарилось молчание, лишь длинная шерсть с Бажениного хвоста шуршала об ноги.

– Бажена! – послышалось вдруг со входа. – А ну, бегом сюда!

Властное рявканье заставило Бажену поджать уши и хвост, последовав за окликом. Казалось, она растеряла показную гордыню, да не совсем: глаза-то, по-прежнему горящие, выдавали ее с головой.

– Бажена, по стойке!

Собака напряглась и выпрямилась, едва не задев головой светильник. Благочестивые посетители «наливайки» вытаращились на победительницу их извечного соревнования с недоумением.

А тем временем Волк-звер ледяным, таким привычным для смиренного Волчьего народа взором оглядел сжавшиеся телеса подчиненной. Измазана в меду, с окровавленным ухом, глаз дергается.

– Как всегда… Я смотрю, бедокур-р-ришь, отр-р-рок? – порыкивая, сделал вывод Волк, вскидывая бровь.

– Д-да только чутка, гридь!.. – неловко улыбнулась Бажена и тут же получила по ушам, несмотря на высокий рост.

– Пошла вон!

В прошлый раз Волк говорил что-то про исключение из училища. Да Матушка упаси! Разве нельзя сделать одолжение Бажене? Она же себя удержать не может! С пеленок махала кулаками направо и налево, с братьями на бой выходила, стоило на ноги встать. В детстве уделывала бравых дружинников – не вояк, но охранявших деревенские улочки кметей[1] – мало не покажется! Да и потом, когда она попала в большой мир…

Нет, не надо вспоминать. Осколок с того раза остался, но не вынимается, вечная заноза.

Дверь за спиной с грохотом закрылась, а Волк выскочил наружу, как всегда, гордый, точно нахохлившийся голубь.

– В училище! Ша-а-агом!

Без всяких возражений она гулким широким шагом направилась в сторону дома. Ну, или места, которое она так называла.

– Бажена… – протянул звер. Раздумав, Волк продолжил: – Бажена, ты же прекрасно помнишь, о чем я тебя в последний раз предупреждал, так?

– Так, гридь Тихобор.

– У нас за такое вышвыривают на улицу. Помнишь?

– Помню. Но…

– Никаких «но»! Дам слово – будешь языком молоть. Понятно, нет?

Бажена глубоко вдохнула, но ничего не сказала, лишь кивнула. Тихобор замедлил шаг, выразительно на нее взглянув. Та походки не сменила, но поумерила пыл.

– Твое поведение возмутительно, Бажена! Зверица в Княжеском Военном училище, а ведет себя похуже сопливых малолеток! Я-то думал, у звериц мудрости побольше, чем у зверцов, – строгим, четким говором ответил Волк. Что-что, а говорить ясно и громогласно он умел, как никто другой. – Не забывай о проявленном к тебе великодушии, Бажена. Я за тебя головой поручился перед самим воеводой! Поверь, ему дело до каких-то звериц нет…

Зверица, зверица… Бажена кипела, аж хвост дыбом встал. Любил же Тихобор ее этим понукать! Как будто она виновата, что такой уродилась?

Но он прав. Без него не зачислили бы ее в училище. Без его доброты не было бы здесь Бажены, так и померла бы она на улицах, либо заделалась в головорезы.

– Слушаешь, Бажена?!

Она встрепенулась и закивала. Капли с уха захлестали во все стороны. Волк, казалось, не обратил на это никакого внимания, только сморгнул от неожиданности.

– Слушай-слушай. Но я буду к тебе добр! В последний раз, Бажена, поняла?

Солнышко заискрилось в сердечке Бажены. Клыки сверкнули в радостной улыбке.

– Да-да, гридь Тихобор! Больше не буду по наливайкам ходить, обещаю! – завиляла хвостиком она, но тот ее перебил:

– Не нужно мне твое обещание, Бажена. Дела твои нужны.

Волк обычно умел скрывать свои чувства, да вот сейчас оплошал. Собака прекрасно услышала тень сожаления в его голосе.

– Ну, что ты, гридь Тихобор? Я стараюсь, видишь, сколько я больших зверов за раз вынести могу? – всплеснула руками Бажена, но рык гридя ее остановил. – Гридь Тихобор, не надо так…

– Учиться ты учишься, Бажена, да вот ничего в тебе нет особенного, – неожиданно бросил Волк. – Такая же громадина, как и большинство наших дружинников. Что тебя от них отличает, помимо телес? Ну, зверица и зверица, никто на это скидку не даст, наоборот, запросят лишь больше.

Тихобор вздохнул. Бажена прекрасно знала: он хотел для нее лучшего. Иначе не взял бы он ее тогда, давным-давно, когда она лучше всех на поступлении сразилась, а другие дружинники выступали против ее принятия. Единственный Тихобор-гридь вступился за нее, единственный защитил малышку-зверочку, единственный разглядел в ней что-то особенное! И не в теле особенное, не в умении, а в жгучем, неумолимом рвении.

– Да я всем покажу! Вот увидите, гридь Тихобор!.. – подскочила Бажена, да так, что камешки под ногами заскакали.

– Вот и покажи! Поезжай на княжеские соревнования, там и покажешь, на что способна.

Похоже, бросил он это случайно. Но совсем не случайно для Бажены.

– Что за соревнование?

Тогда-то звер и осознал, что зря упомянул о соревновании. Остановился, пригладил пальцами густые белые брови.

– Нет, Бажена, для тебя – никакие…

– Не-е-ет! Гридь Тихобор, я же не отстану…

– Прикажу – отстанешь.

– А вот и не отстану! Я всегда чую, когда что-нибудь любопытное намечается: нюх-то у меня – ого-го!

Посмотрел на нее Тихобор, вскинув брови. Но поздно: этот огонек в ее глазах ничем не загасить.

– Великий князь Драгомир, похоже, себя потешить решил. Послал во все Высшие Школы и Военные училища гонцов и сказал, мол, пусть желающие приезжают в Звездград и поборются за возможность совершить для него «подвиг». Что за подвиг – ни слова, конечно. Зато награда обещается большая: деньги, слава и любое желание.

Хотела ли чего-то Бажена? Деньги нужны только скупцам, желания – отпетым самолюбцам. Тем более, всего-то князь не выполнит, разве что станцует на столе разодетым в петуха – потеха да и только.

А вот слава…

– Я знаю, о чем ты думаешь, Бажена! Не вздумай…

– Гонец еще в училище? – обернулась к Волку Бажена, взор нельзя было понять: то ли он решительный, то ли – безумный.

– Бажена, ты не понимаешь! Ладно, закроет глаза князь на то, что мы приняли зверицу в училище, да ты всем противникам горла передерешь!

– Гридь Тихобор! – схватив того за плечи, рявкнула вдруг Бажена так, что тот удивленно застыл. – Гридь Тихобор, что я сразу сказала, когда сюда поступала?

– Я думал, ты отступилась…

– От мечты не отступаются! Гридь Тихобор, ну, что я сказала?

– Что ты мечтаешь стать богатырем?..

Бажена знала, что это невозможно. Как же это, зверица – и богатырь? Прославленный в веках воин, о котором знает все Царство! О котором сказаний – не перечесть! И зверица? Но на то жизнь и дана: слишком много возможностей, чтобы не воспользоваться.

И это соревнование – Бажена знала – та самая возможность, которая может и не повториться.

– И стану, гридь Тихобор, – уверенно кивнула она.

Тогда-то ее глаза горели пуще всего. Волк не мог этого не заметить. Он слишком хорошо знал этот взор.

– Он еще здесь, Бажена.

Она тут же сорвалась с места – только хвост замелькал. Пока дыхание не перехватило от бега, Бажена выкрикнула напоследок:

– Твое имя запомнят в веках, гридь Тихобор! Вот это я точно обещаю!

Волк не сдержал улыбки, ведь знал: это обещание Бажена точно выполнит.

[1] Кметь – младший дружинник.

Глава четвёртая. О Невидимой Чешуе, добрейшей души воре

Из ворот постоялого двора под оглушительный грохот тень выскочила. И не больше – не больше тени увидели завсегдатаи, когда обнаружили, что их кошельки пусты, без единого гроша.

За тенью метнулись сразу, и трое плечистых Медведей. А с кем-кем, а с ними связываться точно не стоило. Тень это знала (или же знал?) и мчалась со всех ног по Звездграду в надежде, что хоть какой-нибудь зверолюд оставит свой дом пустовать на случай чьей-нибудь погони. Ноги несли, казалось, быстрее, чем свищет ветер: во взоре заплетались переулки, нагромождались тупики, расплывались лица удивленных прохожих. И ничто не подгоняло так, как слова:

– Я тебя достану, Невидимая Чешуя, поганый оборванец!

Ну, и что-то ругательное, тень предпочла не вслушиваться, а дело делать – бежать без оглядки.

Когда горящие серебром глаза ослепились красками, тогда-то владелец и осознал: вот и рынок! А на рынке-то проще простого этих неповоротливых зверов запутать. Вор юркнул меж юбок каких-то звериц. Только эти зверицы-то и заметили, как из-под черного плаща на долю мгновения выглянул хвост с серебристыми чешуйками.

Ныряя, прокатываясь, выворачиваясь и прыгая, вор мелькал то в кольчужном ряду, то рядом с новенькими кинжалами, то где-то между грозными щитами. А Медведи-то не отставали, какие молодцы! Внутренне их похвалив, незнакомец все же не собирался сдаваться, ведь он знает тех, кому эти медяки будут нужнее!

Нет, подрезали! В белых глазах вора мелькнул испуганный зрачок, превратившийся в тонкую палочку, а владелец рванулся в сторону, чуть не повалив бедных старых зверух. А те, в свою очередь, обругали его так, что шквал перекинулся и на преследователей, задержав их. А вор в жизни бы не подумал, что ему помогут зверухи!

Раз, два, три – и он уже почти оторвался! Едва-едва его ловили взоры Медведей. Осталось только выйти из рынка и попасть на созвездие Корогуша, оттуда – вниз, под город.

Вырвавшись из духоты рыночных рядов, вор рванул так, что слезы полились из глаз. Вот это скорость! Теперь-то его точно не достанут!

Опять! Опять подрезали, умники. На этот раз всего один, но как ни крути, обходить-то негде! Чуть не столкнувшись нос к носу с громадным зверолюдом, он поднырнул и чудом смог проскользнуть меж ног. В замешательстве Медведь оглядел себя, но и этого хватило вору, чтобы скрыться в дверях соседнего дома.

Правда, звонкие крики владелицы этого дома все же выдали вора с головой. Не важно! Тихо и навряд ли слышно извинившись, черный плащ мелькнул у нее перед глазами, проникнув на лестницу, откуда – в горницу и к ближайшему окну. Вот оно! Точно оно!

Стоило беглецу выглянуть наружу, как из его уст раздался свист. За свистом – топот позади, но это вора уже не волновало.

Внизу с треском распахнулась дверь в подпол. Вор вылетел в окно, словно ворон, расправив плащ, точно крылья.

Когда преследователи ввалились в горницу, они уже никого не обнаружили. Где-то внизу беззвучно закрылся проход.

А вор тем временем приземлился на хрустящее сено. В спину отдало тяжестью, но не сильно. Голова кружилась, видимо, все-таки ударилась, и будет шишка. Ха. Обошлось лучше, чем вор думал.

– Лун, ты что, с небес свалился? О, смотри! Как луна, с небес свалился!

Услышав звонкий детский голосок, Лун с трудом приоткрыл глаза. Взор по-прежнему расплывался. Лун поднял руки – серебристые чешуйки по-прежнему на месте. Потрогал лицо – и тут все чешуйки на месте, не оборвало, на резких скулах и впалых щеках ни царапинки. Пошевелил хвостом – сильный пластинчатый хвост, достигавший чуть ли не самых пят, без всякой боли раздвигал сено.

По-прежнему Ящер, как и был до этого.

– Ну, Лун! Совсем не смешная шутка, что ли? – надулся ребенок, трясший истощенного его за рукав.

Лун в беспамятстве оглянулся. А, да… Это он. Маленький Енотик с перепачканными в грязи щеками, настороженно вскинутыми ушами и пушистым хвостом, мех на котором такой пушистый, что по размерам был, наверное, больше головы зверчонка.

– Че-то ты мне не нравишься, братишка… Ма-а-ам! Луну, кажись, плохо!

Раскрыв тонкие, иссохшие во время бега губы, Лун прохрипел:

– Воды…

– Ма-а-ам! Воды-ы-ы!

Чуть ли не плача, сорвался с места Енотик и поторопился в узкий проход. Лун же вперился взором в дырочки на двери над головой, откуда струился ласковый солнечный свет. Такой теплый… Приятный…

Жаль только, что Луну не рады при солнечном свете. Только здесь, в темноте подвалов, где проживала его семья. Не настоящая, конечно же, ведь все прекрасно знают, что Ящеры рождаются из яиц, а другие зверолюди… Как-то по-другому. Луну было не очень приятно в этом разбираться, вот он и не стал спрашивать. Лун не спрашивал без надобности. Лун даже не говорил без надобности.

Лун не привык привлекать лишнее внимание.

А пока Енотик вернулся с побитой по краям глиняной кружкой и, кое-как подняв тяжелого Луна, поднес к его рукам живительную водицу. Но Лун сделал всего лишь один глоток: он не позволял себе лишнего. Даже в воде.

На крохотную водяную гладь упал лучик света, и он разглядел себя: бледного, худощавого, вытянутого (когда он последний раз наедался?), с длинными белыми волосами, в которых запутались сухие стебельки и листья. Но ничто не притягивало взор так, как глаза: круглые, большие, такие сверкающие, что захотелось отвернуться. Стоило кому в эти глаза взглянуть – как они кричали… Лун не любил, когда кто-то кричит. Тем более на него.

– Ну же, Лун! Не выпьешь все – насильно затолкаю, – запричитал Енотик, поднимая кружку, но Лун отводил голову.

– Спасибо, Полохвос-с-стик, не надо…

– Пе-е-ей! Я сказал!..

– Полохвост! Оставь Луна в покое!

Вовремя мама подоспела. Скрестив руки, она встала в проходе, пока сын с понурым видом вздохнул и отошел. Но напоследок сверкнул глазами в сторону Луна. Тот лишь скромно улыбнулся и пожал плечами.

– Ну, что? Как прошло? – тоже улыбнулась Енотиха и присела рядом на сено.

Лун же в ответ вскочил и уселся, скрестив ноги и выпрямив спину. Хвост он прижал к себе, а руки засунул в карманы, лихорадочно ища кошельки.

– Может, не так много, но я старался… – с этими словами Лун вывалил перед ней кучку звенящих монет.

Медяки, серебряники – чего тут только не нашлось. Лун знал, что за состояние он сегодня раздобыл. Знал, что это немало. Но он не мог себе позволить задираться: по сравнению с тем, сколько ему дала мама, это – пустяк.

– Ты большой молодец, Лун, – даже не оценив денег, Енотиха приобняла приемного сына за плечи и притянула к себе. – Я горжусь тобой.

Теплота. Это, казалось, было всем, ради чего Лун и жил. Ведь нет ничего важнее, так?

– Спасибо, мама, – тихо ответил он, опустив глаза. – Надеюсь, с этим протянем хотя бы месяц без голодных дней. Но, наверное, надо отложить на черный день…

– Ну, ты же знаешь, сегодня не получится. У Полохвоста день рождения.

Лун кивнул ей в плечо. Он-то не забыл! Он помнил дни рождения всех своих маленьких родственников, пяти братишек и четырех сестричек. И каждый раз припасал им кое-что особенное.

И сегодня – не исключение.

– Не позовешь Полохвоста? – попросил Лун, обнаружив, что братец куда-то пропал.

Мать кивнула и окликнула сына. Енотик быстро выскочил из-за угла, похоже, он что-то жевал.

– Полохвост! Ты что это, начал сладости есть раньше времени? Ты в курсе, что их и так мало?

– Ну ма-а-ам! Не за этим же ты меня звала!

Енотиха лишь оттянула ему пушистое ухо и ушла, явно дуясь. Лун же поворочался, спустил ноги с сена и с доброй улыбкой поманил младшего братца.

– Че такое, Лун? Че-то случилось? – подойдя вплотную и склонив голову, спросил Полохвост.

Лун помотал головой и, обхватив Енотика, посадил его к себе на колени.

– С днем рождения, – проронил Лун, вложив в руки зверчика маленький деревянный ножик.

У Полохвоста мигом загорелись глаза: о такой игрушке он давно мечтал, и старший брат это знал. Лун широко улыбался в ответ на восторг Енотика, вертевшего ножик в руках, оглядывая малейшую трещинку на нем.

– Где… Откуда ты его достал?!

– По дороге сюда забегал на рынок. Там и нашел.

– Спасибо, Лун! Я и не мечтал о таком…

– Теперь он у тебя есть. Теперь надо о чем-нибудь другом мечтать.

– И я даже знаю о чем, братец!

Запустив руки в дырявые карманы, Полохвост принялся в них беспорядочно шарить. Лун подхватил упавший подарок, наблюдая, как ребенок с серьезнейшим видом копошился в звенящих и шуршавших недрах рубахи.

– Вот! Держи, Лун! Я сегодня нашел. Видимо, потерял кто… А тебе пригодится!

В ладони Луна вместо ножа оказалась оборванная с краю, испачканная в дорожной пыли бумажка. На ней прекрасным почерком и дорогими чернилами было выведено: «Выдано (место пропущено) из разведческого отделения Княжеского Военного училища». А заголовок гласил:

– «Разрешение на участие в княжеских соревнованиях»?! – прочитал изумленный Лун. – Полохвост, откуда?..

– Я ж говорю, на улице нашел, какой-то зверец в кожаных доспехах оборонил! Я-то ему сначала вернуть хотел…

– Ну и отчего не вернул? Полохвост, так ведь нехорошо поступать!..

– Но Лун! Ты же сам говорил, как мы мимо этих объявлений на участие проходили, что хотел бы попробоваться. Денег нам на жизнь заработать, дом у Царя попросить. Чем не хорошая возможность?

– Полохвост, я ведь вовсе не умею драться, как в Военном училище! У меня и доспеха-то хорошего нет. Мне никто не поверит, даже если я пойду!

– Скажешь, что обокрали. Вон, ты же сам воруешь! Значит, об этом могли догадаться.

– Но я же… Ящер.

В сердце вновь вонзился осколок. Ну и сколько, сколько еще раз его чешуйки станут для зверолюдов поводом его унизить, оскорбить, оттолкнуть? Неужели никто в целом Берском Царстве не выступит на его стороне?

Лун поднял глаза. Но ведь, несмотря на все, в него верили…

– Лун? Ты же не…

– Нет, Полохвост. Не в этот раз.

Глава пятая. О Соловьином Сердце, звонкоголосой птичке с ветром в голове

Топ, хлоп, поворот! Еще один круг, танцоры меняются, песня огибает очередной перелом – и снова топ, хлоп, поворот. Скачут юбки, хохочут зверицы, а зверцы – приседают, удалью хвастают. От прыжков да громкоголосого гомона-пения плясали даже дорожные камни и уютные дома с окраины Триединого града.

Хлоп, топ, поворот! Голову кружит, а руки – соседа находят и хватают-обнимают, к сердцу прижимают.

А балалайка так и пляшет бок о бок с разгоряченными зверцами и зверицами. Притопывая изящной маленькой ножкой, молодая балалайщица скакала из стороны в сторону, задорно виляя длинным пшеничным хвостом и подергивая такими же большими – оттого чутка несуразными – детскими ушками. Плотная светлая коса между ними дергалась и прыгала, точно владелица и вовсе за той не следила. Пухлые губки растянулись в радостной белозубой улыбке.

Хрупка была зверица, да юрка и искусна в каждом движении. Каждый мах ножкой, каждое покачивание головой – отточенные, будто тысячи раз сделанные, сотни раз повторенные. Но только эта Кошка-хитрюга знала: дела далеко не так обстояли.

А вот и последний круг! Балалайщица играла до томящей боли в пальцах,той самой приятной боли, когда понимаешь, что заводной наигрыш уже сам по себе выходит. Плясуны закрутились так, что, казалось, и впрямь головы потеряют от очередного поворота. Однако ж нет! Выжили, но испытали такое счастье, что возрадовались тотчас.

Гордо припав рукой к груди, зверица изящно откинула ножку и раскланялась в разные стороны, да так рьяно и так выпячивая другую ручку, что за мастерством никто и не заметил бы, что балалайщица песню известную, простым народом любимую, исполняет без особого усердия.

Добрые слова лились рекой, прямиком в дергающиеся ушки румяной зверицы. Да так ведь каждый раз! Чего ж тут удивляться? Кошка-то и не старалась вовсе, просто играла наобум, что в голову первым придет. И почему-то все вокруг заливаются неописуемым счастьем: неужели это какое колдовство? Вроде нет, от рождения она так умела: только издала первый напев из крохотного ротика – родители тут же заготовили ей местечко в Высшей Школе Искусств. Сами-то – известные странствующие певцы и лицедеи, точно знали, что Матушка и для их дочурки припасла дара певческого. Но ради обучения любимой малышки вот остались возле Школы, приглядывать, как успехи у их ненаглядной.

И с того мига не испытывала Кошечка другого горя, кроме как родительской заботы. И совершенного непонимания, куда этот дурацкий дар деть.

– Солнцеслава Соловьиное Сердце! – раздался громкий, поставленный голос, от которого у балалайщицы шерсть и волосы дыбом повставали.

К ней из толпы величавой походкой выступил Заяц с грамотой в руке, наверное, такой же длинной, как его уши. Стоило Кошечке разглядеть на обратной стороне великокняжескую печать, как ее изумрудные глаза сверкнули любопытством.

– Приветствую, сударь хороший, – низко-низко поклонилась она, сама не ожидая от себя такой вежливости. – С какими новостями пожаловал?

– Тебя, Солнцеслава Соловьиное Сердце, к себе во дворец приглашает сам Великий князь Драгомир!..

– Прости, меня это не…

– Достопочтимая певица, твои родители были очень любезны с нашим любимым князем и приняли приглашение за тебя, – продолжил гонец, не замечая округлившихся глаз Солнцеславы. – В этой грамоте…

Вместо того чтобы дослушать, Солнцеслава с грозно качающимся хвостом метнулась к Зайцу и вырвала у того из рук грамоту. И впрямь, она сразу узнала корявую подпись отца и изящный почерк матери. И эта печать! С чего это именно Солнцеслава Соловьиное Сердце понадобилась Великому князю Драгомиру? Других желающих не нашлось, что ли?

– Ага, спасибо. Возвращайся в Звездный Град и передай, что я не явлюсь! – заявила во всеуслышание она.

Зверолюди вокруг заохали да заахали. Солнцеслава проводила гонца победной усмешкой, но тот, несмотря на поджатые уши, все-таки прошепелявил сквозь выпирающие передние зубки:

– П-прошти, шударыня… Да вот мы уже отправили известие Царю. Эту грамоту мы для тебя написали, чтобы ты с ней отправились…

Дослушивать Солнцеслава не стала, вместо чего забрала жалкое письмецо и, яростно дергая хвостом, потопала прочь. Вот отец с матерью у нее попляшут! Вот попляшут, получше этих горе-танцоров с улицы!

С чего это они удумали решать за нее? Решать за нее снова! Конечно, у них ведь есть такое право, пока она не достигнет совершеннолетия всего-то через пару дней.

Хотят ее дар зверолюдам отдать, чтобы всем послужил… Куда больше? Солнцеслава и так старалась, как могла! Даже в Обители кисточки мазка, красивого словца и напева звучного прелесть ее голоска признают самые старые и опытные наставники. Дар есть дар! Куда ему стремиться? Выше гор, выше неба? Сумасшествие!

До дому добралась Солнцеслава быстро, стремительно влетела в двери, почти выбив их своим хрупким телом, взлетела по ступенькам в чистую, с дорогим убранством опочивальню, где перед расписным зеркалом мирно мурлыкали родители. Отвлекла их Солнцеслава отвратительным шипением – и даже оно вышло до боли славным.

– Пап, мам, вы опять за старое?! – она выставила вперед руку с повисшей на ней грамотой.

– Солнышко, ну мы же стараемся для тебя… – залепетала мама, но дочь не стала слушать.

– Если бы вы для меня старались, то бросили бы уже это дело. Сколько раз просила: не надо меня на эти соревнования, на эти обучения посылать! Это не приводит ни к чему!

– Солнцеслава, прекрати немедленно! – взревел отец глубоким голосом.

Она сперва потопталась на маленьких ступнях, но потом, сраженная его взглядом, пристыженно прошла к лавке у стены и плюхнулась на нее, стараясь увиливать от грозного взора таких же изумрудных глаз отца.

– Солнышко, это совсем не то, что раньше! Уверяю тебя! – с маленькими ручками на сердце пролепетала мать.

– Ага, конечно… Ты так каждый раз говоришь. Моя вера не бесконечна, знаешь ли, – пробурчала Солнцеслава, но получила легкий, скорее назидательный подзатыльник от отца. – Не бей меня, я же истину глаголю!

– Дослушай, а потом говори.

Она тяжело вздохнула, но препираться не стала, а просто уставилась на мать.

– Это ведь не простые соревнования, а великокняжеские, Солнышко! Поверь, когда к нам домой заявился этот очень обходительный Зайчик, мы и не подозревали, что он нам предложит. Разве не подходящее испытание твоего дара, Солнышко?

– Чем отличается от тех сотен соревнований, которые я уже перепробовала? – выждав, спросила Солнцеслава, поджимая уши под отцовским прищуром.

– А то, Солнышко, что Великий князь объявил соревнования не просто так! Выигравший певец напишет сказ, который запомнится на века!

Тотчас уши Солнцеславы навострились, а тоненькие усики-прутики встрепенулись. Маленький, плавающий в жиже тягучей скуки осколок покачался и отдался освежающей прохладой. Может, это то самое вдохновение, которое так долго не приходило?..

– Солнышко, милая, я вижу этот свет в твоих глазах! Это верный знак, сама Мать-Природа нам благоволит! – мать схватила дочурку за крохотные ручки и заулыбалась. Давно Солнцеслава не видела этой улыбки. – Вот для этого твой дар тебе и дан, Солнышко!..

– Не верю я в предназначения, матушка, – печально изогнула брови Солнцеслава, но все-таки улыбнулась и через мгновение снова сменила выражение лица на решительное. – Но это не повод не попробовать! Иначе…

– Иначе зачем жить, так, Солнышко? – на глазах мамы проступили слезы.

Мать и дочь в восторге обнялись. Отец же, улыбаясь одним уголком губ, через некоторое время, тем не менее, прервал их:

– Солнышко, ты послушай поподробнее. Ты же отправляешься туда одна…

– О… Одна? – ошеломленно захлопала большими круглыми глазами Солнцеслава.

– Да, милая, – тяжело вздохнула мать, улыбку – как ветром сдуло. – Великий князь Драгомир сказал, что ты должна выдержать все испытания сама.

– Н-но… Я же даже несовершеннолетняя! Вдруг что случится…

– Нет смысла в Великом испытании, если ты пройдешь его за ручку, – строго оборвал ее отец. – Но знай одно, – он ласково опустил руку на плечо дочери, – мы с мамой всегда с тобой, даже если нас нет рядом. Мы будем за тебя молиться Матушке-Природе.

– Пиши письма! Даже если не выиграешь, мы ждем дома! – затараторила мама, на что муж и дочь, переглянувшись, лишь рассмеялись. – Ну, что?! Я беспокоюсь!

– Моя дочь не проиграет. И не потому, что у нее дар, а потому, что в миг желания ей не занимать упорства! Верно, ленивица моя? – улыбнувшись, потрепал уши дочери отец.

– Хей! Не порти настрой! – возмутилась Солнцеслава, смеясь.

Удивительный смех наполнил дом творцов. Смех, подобный птичьему пению.

Глава шестая. О Звездном Граде, поистине самих небесах на земле

«И да раскинутся пред тобой небеса на земле, добрый молодец!» – так гласила знаменитая присказка тех, чей путь пролегал сквозь Великое княжество. Когда в самом сердце Единого Берского Царства предстояло путнику побывать, хлеб-соль потчевать там, где каждый день ступает государева нога.

Хотелось бы Осоке Болотной Ведьме на мгновенье стать птицей, летать высоко-высоко, чтобы хоть одним глазком узреть всю красоту Звездного Града. Уже с холма она видела причудливо пересекающиеся прямые улочки, ровные бревенчатые крыши, высокую белокаменную стену кремля с алыми «ласточкиными хвостами» и, конечно же, сам сказочный дворец Великого князя. Всем дворцам образец: на стенах снежных восседают угловатые восьмискатные крыши, широкие палицы, шапочки-колпаки и пухлые бочки – расписные, в цветастых треугольниках да злате несметном. А на острых верхушках шатров – звезды, точно настоящие, в солнечном свете искрятся. Наверное, Осока таким себе и представляла Звездный Град.

Бывала по молодости бабушка в Звездном Граде – или Звездном Городе, или Звездграде, или Звездограде, немало у сего места названий – да многое о нем рассказывала. Осока почти наизусть знала названия и строения улочек, ведь не именовались они улочками – а созвездиями, ведь город был построен точно так, как предки на полотне небесном выстроились[1]. Дворец княжеский, названный Неизменным, расположился точно как подарившая ему имя Неизменная звезда – неподвижная красавица южного полушария, вокруг которой крутятся ее яркие сестры и братья. Говорила бабушка: дворец, он особенный, он внутри такой же сказочный, как снаружи. И Осоке предстояло это проверить.

Прихватив покрепче лямки походной сумки, Осока поторопилась с холма вниз, на дорогу. Там – в пыли и духоте – трудились огромные тяжеловозы с набитыми всякой всячиной повозками. В жизни столько всякой всячины не видела Осока! Здесь и меха пышные, и булочки пухлые, и сундуки, звенящие – наверняка! – золотом. Мало Осока понимала во всех этих царских-барских штучках, поэтому поторопилась скрыться от подозрительных взглядов торговцев, видно, за попрошайку или – того хуже – воровку ее посчитавших.

Обогнав купеческие цепочки, вырвалась Осока вперед, где под самым заборолом продавцы-путники разбивали цветастые бархатные шатры и зазывали захожих. Корила себя Осока за любопытство, да все равно подкралась к одной из лавок с румяными яблочками в сахаре. Не успел хвостик завилять от сладостного запаха, как пришлось отступить: торговец было собрался зазвать скромную ведьму к себе, но та, помотав головой, поспешила дальше, пока в ней не узнали последовательницу своего тяжелого и нужного, но гонимого народом ремесла.

Пройдя надо рвом – с его свирепыми зубами-честиками – и у ворот оказавшись, невольно вспомнила Осока деревья, окружавшие ее с бабулей родную хижину. Стена эта и в подметки не годилась их старым добрым осинушкам!.. Или все же была выше, а Осоке не хотелось это признавать?

Засмотревшись, Осока чуть не упала, утягиваемая кметем за руку. Склянки, прицепленные к поясу, раззвенелись, а навьюченная сумка едва не оказалась на земле. Уши разгневанной Медведицы встали торчком, пока глаза не увидели крупного собрата по племени, но не по духу.

– Куда торопишься, ведьма? Уверена, что в княжеском городе тебе место, а не в чаще лесной? – то ли и впрямь сердито, то ли злобно пошучивая, спросил громадный Медведь в звенящей кольчуге со знаком солнца в звездах на грудных пластинах.

– А что, выйти нельзя? – с вызовом ответила Осока, но тут же была прищучена:

– Ты как с представителем власти разговариваешь, обор-р-рванка несчастная?! – в голосе его послышалось глухое звериное рычание. – Не знаешь, как тут водится?

– Можно было предположить, – пробурчала она, боясь, будто ее услышат, но так желавшая сейчас опалить это мерзкое рыло взрывотваром[2].

– В Звездном Граде ведьм не жалуют, поэтому вон отсюда! – пригрозил звер, но все-таки добавил, внезапно смягчившись: – Закон есть закон, так что…

– Предъяви соответствующую грамоту, – послышался голос за спиной.

Обернувшись, Осока удивленно уставилась на… на чью-то широкую грудь в расшитом золотом кафтане. Подняв голову, Осока столкнулась с гладко выбритым подбородком, затем – с тонкими, сжатыми губами, потом – с прямым гордым носом и, наконец, с приопущенными веками, из-за которых выглянули зелено-голубые глаза, точно болотце, переходящее в озерцо.

– Чего-чего? – возмутился Медведь, но незнакомый зверец перед ним не струсил и выступил навстречу, едва коснувшись плечом Осоки:

– Ох, кого только не берут теперь в дружинники!.. – Сердце пропустило удар: этот дурень что, совсем страх потерял?! – Говорю, грамоту соответствующую покажи.

Когда зверец достиг уровня Осоки, та заметила у него беспокойно ерзающий мохнатый хвост. Росомаха?

– А… А какое у тебя право дружинника допрашивать?! – замешался сперва кметь, но, впрочем, нашелся с ответом.

– Разве не царево ли указание звучало: «Всякий, кто в добропорядочности князева слуги усомнится, тот может у него попросить удостоверения, Великим князем одобренного»?

Медведь перевел дух. Подумал. Почесал голову. Осока испуганно металась взорами между зверцом и звером. Неужели Росомаха не врет? От его слов зависит, пустят ли ее вообще в Звездный Град! Не пустят – пиши пропало, ведь все Осока бросила, и ради чего?

А зверец тем временем поджимал крупные кулаки и подметал длинным хвостом грязь с дороги. Осока дивилась: какой же он непомерно высокий! Кажется таким неприступным, а внутри – точно так же боится, как и она, иначе бы не дергался с очередного движения Медведя. И если Медведь был для Осоки вполне понятным зверолюдом, то Росомахи для нее – самый загадочный народ Берского Царства. Она разве что слышала об их кровожадности и полнейшем безумии, но этот зверец опровергал все страшные слухи.

Когда Медведь вновь раздраженно рыкнул и подозвал каких-то громадин, Осока и молодой незнакомец дружно дернулись. У Росомахи было начали расти когти, как ведьма нежданно-негаданно вспомнила и вскрикнула:

– Я прибыла на княжеские соревнования! У меня есть грамота с печатью Высшей Школы Чудесных Наук! – Осока поискала рукой в кармане и достала оттуда письмо, скрепленное толстой печатью.

Впустив когти назад, зверец поколебался и вдруг приободрился:

– Ты ведь прекрасно знаешь, что задержка участников княжеских соревнований карается самими Царехранителями[3], не так ли?

Царехранителями? Личной дружиной, что испокон веков охраняет самого Царя? Такого Осока не знала, но приняла к сведению.

Дружинники позади вдруг остановили свой ход и с беспокойным «Не, друг, с этими мы связываться не собираемся» двинулись назад. Позвавший их кметь тоже было собирался уйти, но вслед услышал:

– Как говорит закон, дружинники, превысившие свои полномочия и не желающие получить последующее наказание, обязаны принести извинения несправедливо обиженным, – поставленным голосом отчеканил Росомаха.

Медведь медленно обернулся, снова глубоко рыча. Его друзья где-то позади посмеивались над ним, но опять-таки отмахивались рукой, мол, иди, исправляй, что натворил.

– Пр-р-риношу извинения, – едва сдерживаясь, прорычал звер и стремительно скрылся, видимо, не собираясь больше разбираться, даже если бы от него что и требовалось.

На том и разошлись. Осока и Росомаха побрели вперед в задумчивом молчании: первая не знала, что говорить, второй – видно, гордился успехом, вот и ступал широкими шагами. Собравшись со словами, Осока было выдавила:

– Спас…

– Тяжело было сразу подумать о грамоте? – оборвал ее зверец, недобро скрестив лапы у груди.

– Что? – вымолвила она, хлопая глазками.

Видно, это его все-таки умилило, и Росомаха смягчился:

– Эх, дурочка… Мы бы избежали всего этого разговора, если бы не…

– Это я-то дурочка?! – возмутилась вдруг Осока, несказанно того удивив. – Между прочим, моими силами в итоге ушли от этих бугаев! Не вспомни я про грамоту…

– Чего? Вообще-то если бы не я, они бы тебя в первое же мгновение вышвырнули, и не видать тебе было княжеских соревнований, как своих ушей! – возмутился зверец, изо рта показались острые клыки.

– Я бы прекрасно справилась и сама! Как видишь, я же вспомнила про грамоту рано или поздно, – последнее она добавила не без недовольного собой бурчания. – И вообще, откуда он узнал, что я ведьма?

– У тебя это на лице написано. Кто еще в Берском Царстве носит с собой сушеный папоротник на поясе?.. Это что, мертвая крыса?!

– Не твоего ума дело! – сорвав с себя противную тушку, Осока лихо закинула ее в сумку.

– К слову об этом, что понадобилось ведьме на княжеских соревнованиях? Я думал, вы там в лесу сидите, заговорами и зельями балуетесь, – передразнивая, повел длинными пальцами Росомаха.

– Ага, а еще приворотами и ядами… Нет, подожди, а как же заманивание добрых молодцев в лесную глушь и убиение младенцев?! – съязвила Осока, старательно поднимая голову, чтобы взглянуть в глаза обидчику.

– Хорошо, понял! «Не твоего ума дело», да? – закатил глаза зверец. – Ладно, как хочешь. Бесполезно спорить, вы, зверицы, такие, непреклонные…

– Так ты меня и в этом обвинить хочешь?!

– Остановись! Ты права, права! Довольна? – отмахнулся обеими руками Росомаха и, раздраженно ощетинившись, развернулся. – А теперь прошу простить, у меня дела. Обед в постоялом дворе с видом на княжеский сад не ждет!

– Не подавись!

– Ради тебя очень постараюсь!

Не знала Осока, что Звездный Град встретит ее суровыми дружинниками и наглой Росомашьей мордой. А ведь сперва он ей даже милым показался, вежливым… Но так или иначе, в чем-то он прав: время приближалось к обеду, и живот Осоки предательски заурчал в напоминание об этом.

[1] Согласно верованиям Единого Берского Царства, после смерти души зверолюдей растворяются над земляной твердью, расстилаясь единым духовным полотном. Чем древнее душа, тем выше она поднимается в небо. Звезды отражают души тех зверолюдей, чьи деяния оказались достаточно светлыми, чтобы искриться вечно. Души же темные исчезают в межзвездной пустоте. Попадая на небеса, души зверолюдей теряют свое имя при жизни и обретают новое, звездное.

[2] Взрывотвар – зелье, изготовляемое с целью образовать невидимую волну, разрывающуюся в месте открытия сосуда, куда оно помещено. Используется в изготовлении метательных снарядов.

[3] Царехранители – отряд личной дружины Великого Князя. Выполняют обязанности телохранителей и исполнителей личной воли Великого Князя.

Глава седьмая. О постоялом дворе, где дела решаются кулаками

Сурица, подобно морям из чистого золота, пеной волны накрывала убранные-гладкие столешницы. Однако шумный берег полнился не мирным рокотом воды, а смачной бранью, доносившейся со всех уголков заведения. Казалось, сами стены дрожали от такого неумолимого веселья, наряду с песнопениями и душераздирающим дребезжанием балалайки.

Как-никак не этого Златоуст ожидал, сбежав в столицу с твердым убеждением, что зверолюд здешний хоть чем-то отличается от привычных раздолбаев. Однако нет: такие же невежды и пьяницы. А ведь какое заведение! У царя под боком умудряются устраивать такой балаган. Златоусту, в общем-то, не мешала подобная кутерьма, ведь он привык, но привычка далеко не всегда подразумевает под собой удовольствие.

Едва завидев уголок, откуда резво выскакивали барышни-Медведицы, впервые Златоуст заметил, какие эти девицы огромные. Отличаются от той, что он встретил по дороге. Ну и вздорная же! Сразу понятно: ведьма, кто же еще?

Остановив одну из развеселых, но поистине немалых размеров красавиц, он скромно полюбопытствовал, где ему можно было обнаружить владельца. Те же, озорно похихикивая над его вежливым смущением, закивали в сторону рослого Медведя, разговаривающего с какими-то не менее крупными зверцами. Из угла их доносились раскатистый смех, громогласные восклицания и два постоянно повторяющихся имени. Вокруг скопилось столько народу, что Златоусту даже любопытно стало, что происходит. Да и подойти-то все равно надо: хозяин, похоже, в самом сердце событий.

– Добрый день вам, сударь! – протиснувшись сквозь ругавшуюся на него толпу и едва не прищемив хвост чужим сапогом, он оказался под самым боком хозяина постоялого двора, чуть ли не задыхаясь в его потных подмышках.

– Добрый, малец, – дружелюбно отозвался Медведь, отступая на шаг.

Запнувшись, высокий Златоуст согнулся пополам, но не позволил себе оплошать и застыть, вместо чего якобы вежливо поклонился и выпрямился с широкой улыбкой и со словами:

– Сие любопытнейшее действо привлекло мое внимание, сударь! Не мог бы ты мне поведать, в чем суть?

– Экое высокоблагородие, – добродушно улыбнулся Медведь. – Коли любопытно и коли так вежлив, скажу: борются здесь за право остаться, малец.

И правда, борются: напротив друг друга сидели двое крупных зверца – Медведь и Тигр, схватились за руки и тянут, пытаются сломить. На кистях обоих так вздулись сосуды, точно они вот-вот лопнут. Противники были облачены в легкие доспехи с простеньким рисунком солнца со звездами на зерцале – похоже, выходцы из знаменитого Княжеского Военного училища, откуда вышли многие именитые дружинники и сами Царехранители.

– П-право остаться? – от осознания Златоуст чуть язык не проглотил, но сумел сдержаться: он никогда не позволял себе сказать того, за что ему лично будет стыдно. – Милый сударь, я посылал гонца с письмом…

– А, этот щупленький Енотик с бегающими глазками? Раньше у нас занимали заранее, но… Сейчас зря мотался зверец: тут отбоя нет от посетителей, которые за любую цену готовы остаться! Я подумал, не было смысла его обнадеживать.

Говорил это Медведь с такой прямой и естественной простотой, что Златоусту хотелось на месте разорваться. Он-то думал, приедет – и заживет в столице-то, городе Великого князя! А тут… Как и везде. Никакой уверенности, все через пень-колоду. Попытка быть в чем-то уверенным, как обычно, коту под хвост.

– А… Да? – растерянно захлопал глазами Златоуст, стараясь выглядеть сдержанным, но дергающийся хвост-метелка его с головой выдавал. – Я понял. Спасибо. Удачи тебе.

– Хей, ты чего приуныл? – добродушно улыбнулся Медведь и похлопал его по плечу. – Я понимаю, мой постоялый двор – заведение для искушенных! Но за такое надо побороться. Почему бы не попробовать?

– Я обойдусь, пожалуй, – мрачно отозвался Златоуст, уши поджимая от вида борцов. – До свидания.

– И тебе до свидания, добрый сударь!

И вместе с тем Златоусту очень хотелось, чтобы этого свидания никогда не случалось. А последующего и не будет, ведь возможность последняя – сгинула в руках этих вояк! Им повезло: они только и знают, что силой меряться, на потеху толпе, тут их главное умение и пригодилось. Спасибо Медведю, которому лишь бы развлечься…

Неужели все эти дураки приехали сюда соревноваться?! Златоуст изучил порядки: он-то с ними в одну тарелку не попадет, для них – свои правила, но что если они произвол учинят и решат сами взять в свои руки победу? Ну уж нет! Не посмеют они иметь дело со Златоустом, сыном Растислава!

Хотя отсюда вытурили – что им и дальше помешает перед его Росомашьим носом кулаками размахивать? Стоило Златоусту выйти через задний ход заведения, как он закружил в переулке, невольно применяя ненавистную привычку: подметание хвостом дорог. В итоге после трудового дня Златоусту приходилось мыться, каждый день мыться, чтобы в горах пыли не застрять.

Да что же это такое?! Эти громадины признают только силу, к доводам Златоуста – будь они хоть тысячу раз хитрыми или остроумными – они не прислушаются ни в жизни! Златоуст как Росомаха, безусловно, был ловок и свиреп, но до мощи тех же Медведей ему – пахать и пахать. А становиться безмозглым воякой в его намерения не входило.

Ар-р-р, ну почему в этой стране все всегда идет не так?!

– О-о-о, я погляжу, у зубастика все плохо?

Неожиданно глубокий, но не зверов голос разбудил Златоуста. Вообще, с трудом Златоуст находил зверолюдей повыше себя, но тут представился случай исключительный: ему пришлось приподнять взор, чтобы посмотреть в глаза незнакомке. Это была Собака, да какая Собака, побольше всякого Медведя! Даже побольше хозяина двора, откуда Златоуст только что вышел. Но мало ей роста, так у нее и плечи были такого размаха, что Златоуст не видел за ними улицы. В ее тени он так и хлопал глазами, пока не сообразил:

– Здра-а-авствуй! – протянул он, недобро улыбаясь. – Ну, дела не очень, но все исправимо.

– Хороший настрой! С чем и поздравляю, – бодро поставила руки в боки огромная зверица (хотя таким словом Златоуст мог окрестить ее лишь с большой натяжкой). – Я вообще в больших городах редко бываю, а точнее – никогда. Так что вот… Меня Бажена зовут. Некоторые Крепкий Кулак добавляют, но это еще заслужить надо. А ты кто?

Златоуст понял сразу: деревенщина. Говорила она просто, проглатывала буквы, скакала ударениями. И сразу знакомиться поспешила. Да, точно, так делают только те, кто из глубинки. Но это совсем не мешало, наоборот, играло на руку.

– А я Златоуст, сын Растислава. Рад знакомству, – учтиво поклонился он, изящно выставив чистый до блеска сапог.

– Какие мы воспитанные! Жаль, я так не умею, – рассмеялась Бажена, хотя шутку Златоуст понял только после некоторых раздумий. – Что ж, и мне приятно, что меня не послали куда подальше в очередной раз…

– Послали? Кто же тебя так?

– Да вот, хотела с местными задружиться, а они – вытурили, говорят, мол, в постоялый двор иди.

– А почему ты именно сюда подалась? Сердце Звездграда же!

– Ну, я спросила у них, где тут ближайший постоялый двор. Они говорят, мол, за углом. А тут и до дворца как раз рукой подать! – Бажена указала рукой ему за спину.

– Ага! Красота неописуемая, да? – заговорщицки сверкнул глазами Златоуст, уже все рассчитавший.

– Ох, иначе и не скажешь! Так что? Пойдем внутрь? – Бажена было собралась пройти дальше, но Златоуст ее вовремя остановил прикосновением пальца на зерцало.

Только тогда он заметил: а ведь у нее на зерцале тот же знакомый знак! Неужели она не простая деревенщина, а… Это вообще возможно?

– Сперва один кро-о-охотный вопрос, и я все поясню, – протянул Златоуст, доброжелательно улыбаясь. – Ты из Княжеского Военного училища?

– А-га! – радостно кивнула та.

– Ты же понимаешь, почему я спросил, да?

– Ну-у-у… Тебе доказательства нужны? – уголки ее губ стремительно поползли вниз, и Златоуст поспешил исправить положение:

– Нет-нет! Прошу простить мое несказанное удивление, ведь, как лично я считаю, нужно обладать недюжими способностями, чтобы преодолеть испытания, будучи зверицей…

– Ой, да не льсти! – закатила глаза Бажена, но нельзя было не заметить, что она слегка покраснела. – Но я польщена, прохвост ты этакий. Давай-ка лучше внутрь пройдем, там тебе и расскажу, как туда попала и…

Златоуста мало заботила эта увлекательнейшая история, поэтому он решил ловко подступиться к делу:

– Но-но-но, сударыня! Я только что оттуда, хозяин-барин сказал, что мест там и нет больше.

– Как это – нет? – удивленно захлопала глазами та. – Думаю, если правильно поговорить…

Она недобро размяла кулаки, и Златоуст понял, что положение было одновременно несколько сложнее и несколько выгоднее, чем он думал.

– Внутри целый отряд твоих сослуживцев, так что не советую, – пробурчал Златоуст, побаиваясь, что их могут услышать. – У нас с тобой все же есть способ попасть внутрь. По крайней мере, у тебя точно, а вот у твоего покорного друга…

– Так, Златоуст, не смей грустить! Обоим место будет, только скажи, что от меня требуется, – удивительно согласилась Бажена, положившая широкую ладонь на плечо Златоуста.

– Да так… – загадочно протянул он, победно ухмыляясь. – Хозяин-барин решил тут устроить небольшой поединок. Кто победит – тому и будет место.

– Это же проще простого, Златоуст! Ну ладно, так и быть, щуплик, за нас обоих попашу, – потрепав его по ушам – чего он на деле не любил, но стерпел – Бажена уверенно пошла вперед. – Смотри и учись – пригодится!

Вошла Бажена, открыв дверь ногой так, что все взоры обратились на задний вход. Хозяин удивленно раскрыл рот, но и сказать ничего не успел, как она на виду у всех гордо вперед прошла и, сбросив со стула одного из борцов, устроилась на сиденье сама. Упавший глянул на хамку, вмиг оторопел и отполз.

– По глазам вижу: ты тут будущий победитель, – бросила Бажена удивленному Тигру, расположившемуся напротив нее. – Поэтому я сражусь сразу с тобой, нечего силы тратить на этих недомерков.

– Ты?! Я тебя видел! Ты та самая зверка старшего дружинника Тихобора! – с издевкой выдал было тот, но не успели его смех подхватить остальные, как кулак с треском опустился на стол.

– Языком молоть горазд, а смахнуться со зверицей – боишься?

На такое народ завыл то ли оскорбительно, то ли одобрительно, Златоуст так и не понял. Он вообще до последнего не мог сообразить, что происходит, только подскочил к спине Бажены, пока место освободилось.

Соревнование началось немедля. Тигр выхватил руку Бажены, едва не пригвоздив ее к дереву, но та вовремя его остановила и замерла ровно на середине: ни ему, ни ей. Думал он ввести ее в заблуждение да прогадал! Не знал он Бажену Крепкий Кулак, не знал, что и не с такими ей приходилось дело иметь.

Златоуст же чутьем это понимал и наблюдал, как руки противников дрожат, точно сейчас оторвутся. Как их кости вообще не поломались от такого?! Невольно сглатывал Златоуст от очередного дерганного движения, когда один пытался заломить другого, но не получалось – оба слишком хорошо знали, что делали.

И все выкрикивают, как сумасшедшие, имя этого полосатого. Да чего это они?! Бажена ведь победит! Златоуст поверить не мог, ведь такой силы просто не могло быть у зверицы. Силы, которая проламывает стол, силы, от одного ощущения которой дрожат колени!

– Бажена, давай!

Златоуст не ожидал, что выкрикнет это, и не ожидал еще больше, что Бажена ему тут же вторет и мгновенно прижмет руку Тигра книзу. Застыло такое молчание, что от последовавших возгласов затряслись стены. Даже Златоуст ликовал: теперь у него есть крыша над головой!

– Бажена Крепкий Кулак! – воскликнул Златоуст, и возглас подхватили.

Под всеобщие выкрики сдержанно поклонилась Бажена, счастливо улыбаясь от уха до уха.

– Так и быть, твоя комната, барышня… – начал было Медведь, но был прерван:

– И другу моему комнату, – кивнула Бажена на Златоуста. – Могу еще раз кого-нибудь обыграть, если нужно.

Хозяин недоверчиво покосился на стесненно застывшего Златоуста, но все-таки улыбнулся одним уголком губы.

– Нечасто увидишь зверицу, которая враз уделывает крупного зверца. Так и быть, и друга твоего пристрою.

– Большое спасибо, сударь хороший, – пожала ему руку Бажена, и звер на деле убедился во всей силе этого прозвища. – Но прежде, чем в покои наши провожать, не мог бы ты нас покормить? Живот урчит, скотина…

– Только если расскажете, откуда такая сила богатырская! – рассмеялся Медведь, от похвалы Бажена прямо воссияла.

– Богатырская – это, конечно, слишком хорошо, но все же…

И разговорились они, пока шли дальше. За спинами оставались недовольные воины из училища, но Златоуст почему-то не боялся: навряд ли кто из них осмелится теперь пойти против Бажены. Златоуст и сам бы побоялся, поэтому, как только они отобедают, он скроется, будто его и не было вовсе.

Глава восьмая. О супостате мирном и негордом

Веселился Звездный Град, на радость Великому князю Драгомиру пир закатил. Только разнеслась весть о славном соревновании – и, наверное, все Берское Царство пустилось в пляс во славу будущих победителей. А стольный град, конечно же, пуще и пышнее всех остальных праздновал.

Не мог Лун нарадоваться, видя всеобщий восторг. Гулял Лун по улочкам, почти не боясь и не прячась: в такие дни, когда празднество головы вскруживало, зверолюду становилось плевать, с кем под руку танцевать, со своим или с чужим. А Ящер и подавно расценивался как заморская диковинка, к которой, конечно, подходить опасно, но поглазеть на которую хочется.

Подхватывал громкоголосый народ песни славные, глухие и мощные, какую от Медведя – крупного и могучего – ожидаешь. Лун их все наизусть знал, недаром бок о бок со звездградцами всю жизнь прожил. И «Распрекрасная краса» знал, и «Что ж ты, милая, лика не показываешь», и «Спою я раз – и ноги в пляс». Под них Медведи любили громко притопнуть, да так, что растрясется-расколется дорожка каменная. Зверцы звериц хватали, кружили и щекотали, а те смеялись задорно да заливисто, Лун заслушивался. И не знал, что ему больше нравится – песня или смех, или все вместе.

Доносились запахи сладкие, язык истаял от желания попробовать вкусности, что торговцы вынесли по случаю праздника. На прилавках манили витиеватыми краями широкие солнышки-пироги, пестрели яркими цветами вычурные леденцы, испускали пар пухлые свежие калачи.

Но ни медяка у Луна в кармане не нашлось, чтобы опробовать сладости. А ведь наверняка со всех уголков Берского Царства привезли… Жаль, что семья его не стала провожать, тогда бы попросил их ему прикупить, а сам бы потом отдал.

А вон и детишки играют с разносчиком, пряники ломают! Наверное, братики с сестричками бы здесь повеселились вдоволь. Но так далеко Лун и сам бы их не отпустил: сердце Звездграда, дворец Неизменный, лежал так далеко от дома, что ему самому пришлось встать с первыми петухами, чтобы добраться вовремя.

Вдруг хвост Луна сковало. Вздрогнув, обернулся Лун и выдохнул спокойно: то была всего лишь пухленькая малышка-Медвежонок. Схватив хвост ручками, она обняла чешуйки и, точно хозяйка, глядела на Луна исподлобья, мол, мое, попробуй, отбери! На что Лун мог только улыбнуться и легонько повести хвостом, чтобы высвободиться.

Но то сделал он на свою беду: малышка на ножках не удержалась и, пошатнувшись, плюхнулась на каменную дорогу, так и держа Лунов хвост. Ее когда-то цветастое платьице порвалось, а румяные коленки – ободрались.

Лун и сказать ничего не успел, как из ниоткуда появилась громадная Медведица-мать, подхватывая на руки свое дитятко и отпрыгивая так, что, как Луну на мгновение показалось, сама земля под ней разверзлась. Встала она над скованным страхом Луном, глядя с непомерной высоты и закрывая головой солнце. Поглядела страшно, что аж душа в пятки ушла.

– Прости, я…

– Да как ты посмел мою дочь тронуть, супостат?! Как тебя вообще в город пустили?! – заверещала она на всю улицу. Голос, подобный грому, Луна пригвоздил к месту. – Где все дружинники, чтобы тебя взашей отсюда выгнать?!

А те заявились, тут как тут. Двое таких же высоких Медведей, пристально смотрящих на него злобными глазками-бусинками. Лун в оцепенении так согнулся, что, наверное, в землю врос.

– Судари, уведите его! Он мою дочь побил!..

– Ну а ты что думала, мать? Ящер же! Не надо было оставлять ребенка где попало! – рассмеялся кметь.

– Да как ты смеешь…

– Пойдем, пока тебя по голове не отколошматили, – усмехнулся второй Медведь. – А ты, Ящер, с нами пойдешь, за городскую стену. Там тебе кое-что объясним, а то не портить же зверолюду веселье своими разговорами. Как говорится, сор из избы вынесем…

Не нравилось Луну это «объясним». От таких «объяснений» он всю жизнь бегал…

– Но я… участник соревнований! – собрался с мыслями он.

Застыли на этом все. Даже подтянувшиеся зеваки удивленно заахали.

– Да-а-а? И грамота у тебя есть? – засомневался один из кметей.

Пошарив в карманах, Лун ухватил спасительную грамоту и прикрылся ей. Долго Медведи вглядывались в грамоту, хмыкали вдумчиво, но по итогу выдали:

– И впрямь. На испытания из Военного училища приехал. Кого только в эти Князевы школы не берут…

– Подождите! – встрепенулась мать, все еще держащая растерянную дочь на руках. – А что же с его бесчинствами делать? Вы этот беспредел так и оставите?

– Видно, первый раз придется спустить с рук, – пожал плечами все тот же кметь. – Да и не наше это дело. У них, соревнующихся, права особые. С ними другие дружинники разбираются, наше дело – проводить его на Клыкастый двор.

– Кошмар! Как в этом Матушкой забытом городе вообще можно добиться справедливости?..

– Пойдем, Ящер. Доведем тебя до двора, а там уж будет ясно, врешь ты нам или правда в училище учишься.

– Спасибо большое, – только и смог, что пролепетать Лун.

– Рано благодаришь. Не защищай тебя князев приказ – ты бы давно за стеной оказался.

Не знал Лун, что и отвечать. Но все еще был благодарен. Не всякий готов с ним разобраться, а не сразу бросить в темницы.

До дворца оказалось хвостом подать – вот его верхушки уже виднеются вдалеке. Лун улыбнулся: точь-в-точь леденцы, пестрили цветами рисунки, венчавшие белокаменные стены. Острую, как наконечник копья, крышу, изрезанную разноцветными треугольниками, с обеих сторон обступали две более округлые, пузатые, сужающиеся к вершине. Перед же был испещрен окошками, закованными в разноцветные обрамления с завитушками. Вокруг расписных дверей расположились разукрашенные медвежьи головы, деревья, звезды и, конечно же, солнышко над самым входом во дворец.

Но до дворца – еще идти и идти, по площади, камнем уложенной, от края до края раскинувшейся. Сквозь Когтистый двор к Клыкастому, куда Луну путь и лежал.

А на Когтистом дворе выстроились подмостки. Недаром! Когтистое княжество, в честь которого и назван двор, полнилось певцами дивными. Где их проверить, как не здесь? Великий князь же и их испытать решил.

Даже проходя в отдалении, слышал Лун переливы голосов. Грозные и глубокие, звонкие и легкие, тихие и шелестящие… Разные голоса он слышал у подмосток. Обходить пришлось долго, поэтому застал он трех, а то и четырех певцов.

Уважал певцов Лун безмерно. Ведь их глубокое и чувственное слово проникало в самое сердце, заговаривало со всяким, даже если это был маленький Ящер, затесавшийся в толпе…

И вдруг такое слово Луна едва с ног не сбило. Сильное и звонкое, оно захватило собою Когтистый двор, утихомирило толпу и очаровало ее.

– О, быть не может! И она здесь? – вполголоса восхитился Медведь, отвлекшись на подмостки. – Думаю, ты и не знаешь, кто это…

– Кто же? – ответил его друг. – Очередная хвастливая и горделивая Кошка?

– Дурья твоя башка! Это ж Солнцеслава Соловьиное Сердце! Сама, из Триединого приехала!

– Правда?! А я и не признал…

Солнцеслава Соловьиное Сердце? Пока они спорили, выглянул Лун из-за высившихся голов и обомлел.

Пшеничные ушки затерялись в пышной золотой косе. Рядом с тонкими ножками и белыми ручками плясал и извивался изящный хвост. Глаза зеленые, большие сияли, а улыбка – сияла еще ярче.

А голос… Точно соловьиное пение. Живое и настоящее. Поселялось в сердце солнечным лучиком и поклялось отныне не покидать его.

Когда сорвалось пение, Лун дрогнул. По-прежнему стояла толпа завороженная, но… Что же кроется в этом пении? Не печаль ли тягучая? Не сожаление ли?..

В мысли ворвался разговор Медведей:

– Я и не думал, что доведется услышать ее песню… Говорят, до сих пор никто не слышал, как она исполняет что-то свое.

– Да не важно, что она поет… Даже если на другом языке, хочется слушать, вот и все!.. А ты что думаешь, Ящерка?

Потупился Лун. Хотели знать ответ? Или опять издеваются?

– Это… Самое красивое, что я когда-либо слышал.

– О, ну если даже супостат соглашается, то она и впрямь стоит того, чтобы ее услышали! – рассмеялся кметь.

А Лун пригорюнился. Что же сразу «даже супостат»? Он же вырос среди зверолюдей, разве он чем и впрямь отличается? Видимо, раз почти все так говорят…

Так и не закончив слушать, они пошли. Старался Лун идти медленнее, как мог, но голос нежный ускользал, исчезал далеко-далеко…

В тот миг пожелал Лун, если он хоть немного достоин, снова этот голос услышать. Хотя бы во сне. Это был бы самый счастливый сон, который ему причудится…

Глава девятая. О вдохновении, неуловимой пташке

Звездный Град!.. Полный народу зверолюдского со всех уголков Берского Царства, полный чудес дивных-прекрасных да красок ярких и сочных! По праву руку – товары заморские, кричат-зовут поглядеть на них купцы-хитрюги. По леву руку – воины булатный меч возносят, сверкает сталь, свет солнышка родного закрывает. Но стоит оружию сокрушить неприятеля – возвращается солнышко и вновь зависает над расписной крышей дворца Неизменного, всего радужного, да в завитушках на пузатых крышах.

Совсем рядом со дворцовой стеной протянулись подмостки. Предстояло на них выступить умелым певцам-игрецам: и балалайщикам задорным из Клыкастого княжества, и задушевным Кошачьим гуслярам, и свирельщикам из диковинного народа Оленей, и гордым кобзарям из луговых кочевников, и даже домристам из диких гор Белоподножья. Кто у наставника наученный, кто самоучка… Но все собирались удачу испытать.

А Солнцеслава что? Солнцеслава знала, что выше их всех на голову. Она могла и игрой завлечь слушателя, и сладким голоском. Не зря родилась у лицедеев – они-то знали, как юную дочурку к искусству приобщить. Пела она всегда, с рождения, может, раньше петь научилась, а не говорить. А ноги раньше шли в пляс, чем в ход.

А плясать – вот это занятие Солнцеслава всем сердцем любила! Перевернуться, вскочить, хвостиком повилять. И как же она надеялась, что у нее получится развеселить прихотливый народ стольного града!

– О, кто ли это, если не Солнцеслава Соловьиное Сердце?

Оклик незнакомый заставил ухо повернуться. Но не тело: пускай подходят, раз так хотят. Что же, Солнцеслава будет за каждым бегать, кто ее кличет? Это за ней пускай бегают!

– Солнцеслава! Не ты ли – она самая? – из-за плеча вылезло незнакомое лицо, и тогда Солнцеслава улыбнулась.

– Я – та самая. А что хочет от меня сударыня?

Лицо оказалось полным и улыбчивым. Судя по ушам, зверица была из племени Собак. Тоже на испытание приехала, судя по балалайке за спиной. Куда, конечно, лающим Собакам до песни настоящей, льющейся рекой… Но никто не запрещал пробовать, верно? Может, кому и понравится.

К тому же Солнцеслава не могла не заметить: сама ведь лукавит, сама бы с удовольствием балалайку ухватила и в пляс пустилась. Да кто разрешит – не солидно ведь это…

– О, Матушка-Природа, правда ты? – заволновалась поклонница, руками рот прикрыла, но хвостом завиляла. – Я и не думала, что приедешь… Но как иначе-то? Не тебе ли стать среди нас лучшей?

– Спасибо, не стоит… Все мы достойны! И у всех по праву должна быть возможность попробовать! – великодушно отвечала Солнцеслава.

Хоть и понимала: Собака вчем-то права. Солнцеслава всю жизнь искусству училась, пение – и есть ее жизнь. И так ее хвалили, такое будущее пророчили. Она не может проиграть кому попало!

– Ох, даже спросить стесняюсь…

– Что же? – наклонила голову Солнцеслава. Как будто был вопрос, который мог ее смутить!

– Впервые мы услышим песню, которую ты написала. А можно взглянуть? Одним глазком? Все равно же на подмостках споешь, рано или поздно услышим…

Вздрогнула Солнцеслава. Ох… Показать песню? Хвост опасно вильнул у ног.

Солнцеслава же хотела ее поправить… Но ведь она готовила эту песню так долго! Так долго учителя ее правили, так долго родители над ней сидели, так долго… Нельзя допустить!

– Это ты что же… Своровать мою песню хочешь? – отыграла удивление Солнцеслава.

Посмотрели на них все в ужасе. А у Собаки уши опустились. Ну и что она удумала? Задает такие глупые вопросы! Надо при себе держать пыл! Не Солнцеславы же вина, что та не может ответить на эту очевидно неуместную просьбу.

– Но я… Я и не думала! – попятилась Собака. – Ты не так поняла, я…

– Оправдывается еще стоит! Какая наглость! – взъерошила шерстку Солнцеслава, голос погромче сделала, возвысилась над незнакомкой так, что та хвост к ногам прижала. – Прочь отсюда, пока я не позвала дружину! Ворам здесь не место!

– Прости, я… Прости! Извини! – она расплакалась и, спотыкаясь, убежала со всех ног.

Только тогда Солнцеслава и успокоилась. Наверное, не было надобности для такой резкости. Но что эта Собака и впрямь о себе возомнила? Знает же, что Солнцеслава – певица не последняя. Каждая строчка из-под ее руки наверняка имеет вес…

Наверное…

Послышались позади шепотки.

– За что она так с ней? Можно же было попроще…

– А ты что думал? Это же Солнцеслава Соловьиное Сердце! Ты слышал, как она поет?

– Это да…

– Сам бы небось, будь на ее месте, побоялся и слово из своих песен говорить!

– Но ведь ты никогда их не слышал, как ты можешь говорить…

– Про Солнцеславу Соловьиное Сердце? А это не очевидно? Головой думаешь, когда говоришь?!

– И вправду, сболтнул глупость…

Сжалась Солнцеслава, опустила уши. Чего же еще от нее ждут?..

– Певцы и певицы! – прозвучал – или нет, прогремел – голос над подмостками. – Приготовьтесь! Близится начало Великокняжеских соревнований!

Обернулась к подмосткам Солнцеслава. Светились они, притягивая взор. В тот миг Солнцеслава вспомнила: что ни делается, все к лучшему. Ведь если… Когда она выиграет эти соревнования, она наконец получит то вдохновение, к которому тянется каждый певец! И она тоже должна потянуться…

Глава десятая. О нежданном испытании и владении сердцем

Вышла Бажена за порог постоялого двора, вдохнула воздуху столичного и улыбнулась от уха до уха: наконец-то настал день, тот самый день! День, когда она сможет доказать свое прозвище самому Великому князю, когда ее имя – Бажена Крепкий Кулак – по всему Царству разнесется! Теплилась, даже жаром полыхала в пламенном сердце воительницы надежда, что волей своей сломит Бажена всех противников, что особенную удаль даровала ей Матушка-Природа не просто так.

Обернулась, поклонилась Бажена хозяину-барину и отправилась по широким дорогам Звездграда прямиком к белокаменным стенам кремля княжеского. Златоуста она так и не нашла. Может, соревнования торговцев – он же торговец был, да? – раньше начинались? Но все равно обидно, что он ей и слова на прощанье не сказал.

Ну и ладно! Бажене не привыкать к непрочным путевым союзам.

Как же высоки кремля стены… Царские тайны они скрывали иль когда-то защищали от врага лютого? Слышала Бажена ту историю, когда из-за реки южной вышли полчища Ящеров да Змеев – народа из самой Империи Лонг. Знавал Звезград не лучшие времена, когда чешуйчатая братия захватила его вместе со всем Царством, но недолго правили иноземцы: смогли князья через пять лет собрать войско и опрокинуть с престола Ящерского императора.

А теперь вот Ящеры по улицам Царства ходят! Среди народа, лиц которых Бажена не запоминала, проскользнула сверкающая чешуя, от которой чуть глаза не ослепило. Пришлось даже остановиться: впервые ей на глаза попался представитель загадочного народа из-за Грань-реки. Высокий, щуплый, глаза навыкате. И чешуя, чешуя-то! Бажена, конечно, в детстве с братьями гонялась за мелкими ящерками, но увидеть такую, да большую, да разумную не думала никогда.

А чешуя-то у него, точно серебро! Не знала Бажена, из чего состоит чешуя Ящеров, но у этого, она была готова поклясться, из самого настоящего серебра.

Случайное столкновение с шедшим впереди зверолюдом привело Бажену в себя, и она, раскланявшись, поторопилась в сторону Неизменного дворца. А народу-то все больше и больше! Чем ближе белокаменная стена, тем больше зверолюдов. Даже рынок выходной разбили – с палатками и привычным душным запахом. Собачий нюх заставлял судорожно морщиться и бежать быстрее-быстрее к воротам, но спасало мало: народу-то не убавилось.

Для крупного тела Бажены такое скопление зверолюдей было и впрямь в новинку. Когда-то, еще вчера, она приучалась к толпам в училище, а теперь – не могла продраться сквозь маленькие, появляющиеся тут и там дырочки меж чужими плечами. Бажена знала: ей не составит труда их всех растолкать, но совесть не позволяла, а терпение подходило к концу.

Лишь подступившись к кремлю, она с облегчением выдохнула, да так шумно, что на нее стали оборачиваться. Бажена невольно обнажила клыки, и простой зверолюд осторожно посторонился. Тут же она пристыженно поджала хвост: ей вовсе не хотелось их пугать, просто неприятно, когда пялятся. Когда много глаз смотрят…

Бр-р-р! Бажена помотала головой, пока та не закружилась от наплыва. Не важно, что смотрят. Совсем не важно.

Задрав одну-единственную лямку, на которой держалась вся дорожная сумка, Собака гордо расправила плечи и направилась к воротам Ветрового двора. Сами ворота – распахнутые настежь, толстые, одному точно не открыть. Бажена подумывала: а сколько таких, как она, для этого потребовалось бы? Много, и очень много.

Редкие зверолюди проходили внутрь, оглядывались, охали с восхищением. Бажена припустила вперед: что же они там увидели?

У Бажены и самой вырвался выдох. Огромная площадь простиралась от края до края, вся выложенная чистым гладким камнем, по которому робко ступали жители и гости города. По левую руку – опять стена, уже ниже и тоньше, чем наружная. Видимо, отделяла Луговой и Когтистый дворы друг от друга. По правую руку – несколько подмостков, похожих на те, на которых выступают.

А впереди – расписной Неизменный дворец. Глаз Бажены тщетно пытался уцепиться за рисунки, но не мог уловить или отличить друг от друга: все сливались в единое полотно, красивое, точно Матушка-Природа сама к нему руку приложила.

Все-то это, конечно, прекрасно до ужаса, да вот куда теперь направляться? Но недолго этот вопрос держался в голове Бажены: как в старых сказках, столб перед ней предстал, говорящий: на Луговой двор пойдешь – к испытанию торговцев попадешь, на Верховный двор пойдешь – к испытанию чудотворцев попадешь, на Клыкастый двор пойдешь – на испытание воинов попадешь…

Вот и то, что нужно! То-то братья по ремеслу из училища, которых Бажена заметила краем глаза, направились сквозь Когтистый двор, где стоят подмостки. Значит, туда-то ей и надобно.

Гордо звенела кольчуга, пока шла Бажена сквозь дворы, думая: вот почти, почти она пришла! Представлялось, как ей будут хлопать, как народ будет громогласно называть ее имя: «Бажена Крепкий Кулак!» Осталось только пройти внутрь.

Завиделись издалека вереницы зверолюдей и ряд палаток. Неужели очередь? Настрой Бажены с тем подупал: ей что-то не подумалось, что так много воинов приедет на состязание. С таким набором скольких же ей нужно будет победить? Неужели испытания будут проходить несколько дней? Не подумала об этом Бажена, надо было что ли хозяина постоялого двора попросить место оставить…

Но, подобравшись поближе, Бажена заметила, как отсеиваются зверолюди один за другим. Чего это они? А ведь среди них и те, что в доспехе училища, и без доспехов. Разве на испытание был какой-то отбор? Сколько же всего Бажена не учла!

Ну да ладно. Ей-то это навряд ли грозит…

Нет, вполне-таки грозит. Среди уходящих были и зверицы. Крупные, рослые зверицы. Ну – Бажена подумала – у них может и не быть грамоты из училища, туда же не принимают зверок. А Крепкий Кулак, она особенная! Не могут не пропустить, просто не могут. Поэтому Бажена, отгоняя лишние мысли, встала в конец очереди.

Час-другой стояла она, оглядывала округу. Скучно – до жути. Бажена предполагала, что основное время испытания она потратит на драки, но не тут-то было! Не драка – испытание, а эта толпа, которая со всех сторон давит неимоверно.

Вскоре ожидание скрасилось громким спором: впереди Бажены кто-то занял очередь и началась такая катавасия, что Бажена уже объявила впередистоящим счастливчикам, кому первому набьет лицо на соревновании. Те же поглумились над ее полом – к чему Бажена привыкла – и попытались протащить дружка, но она задержала его и сжала плечо так, что тот истошно закричал и скрылся из виду. Похоже, не будет больше лезть без очереди.

И наконец Бажена приблизилась к окончанию тягомотины. Хвост ее вилял, но вилял так быстро, что стоящие позади посторонились. Бажена даже не знала, кто стоит позади, да и не заботилась об этом: ей хотелось просто побыстрее попасть за пределы этих дурацких палаток, чтоб их.

Мощная и широкая Бажена едва не споткнулась о столик, за которым сидел, как ни странно, мелкий и худощавый Медведь с целой стопкой грамот. В его руке вертелось гусиное перо, а взор холодный-недоверчивый вызывал злобу и беспокойство.

– Зверка. До свидания, – бросил он и было хотел позвать следующего, но перед ним опустилась грузная рука Бажены.

– У меня есть грамота. Из Княжеского Военного училища!

На лице незнакомца растянулась усмешка едкая, издевательская.

– Ага, а я сижу на престоле и раздаю приказания. Зверка, ты что думаешь, я тут кого попало пускаю?

– У меня есть грамота! Это что, ничего не значит что ли? – возмутилась Бажена, громко, но на нее никто не обратил внимания.

Писчий же закатил глаза.

– Ты же понимаешь, что в училище берут только зверов? Тогда о чем разговор? Поддельной грамотой ты меня не удивишь – не первая. Так что…

– Она не поддельная! На ней подпись стоит, печать, все, как положено.

– Не пытайся меня заверить в невозможном. Ты тратишь мое время, свое время и время тех, кто стоит в очереди.

Кровь вскипела в жилах Бажены. Сжав свой прославленный Крепкий Кулак, она склонилась и гортанно прорычала:

– Ты сейчас все время мира потеряешь, если не впустишь меня внутрь.

Но Медведь даже ухом не дернул. Лишь вскинул брови и прошептал:

– За моей спиной стоят десять Царехранителей. Одно мое слово – и все твое время мира потеряется.

Бажена застыла. Нет, она справилась бы с десятком воинов, но набегут же другие! И путь на испытания навсегда закрыт. Но как же доказать ему, что грамота не поддельная? Он в жизни не поверит, что зверицу приняли!..

Опустила Бажена хвост. А испытание-то крылось вовсе не там, где она думала. Испытание, с которым она не справилась.

Бажена было собиралась развернуться, но из-за плеча выскочил белый, точно сам свет, зверец… или не зверец?.. И воскликнул:

– Да ты посмотри, добрый сударь! Чья же это подпись? – длинный палец уткнулся в грамоту точно на то место, где расписался Тихобор.

– Малец, послушай, не выгораживай своих же соперников… Постой, а ты-то кто?..

– Но сударь! Не важно, кто я, посмотрите лучше, это же…

Перед Баженой и Медведем ловко протиснулся Ящер, которого она видела до этого около стены. Он тоже участвует? Такого Бажена в училище точно не видела! Ну, он, наверное, из другого училища (если такие вообще были), но, тем не менее, странно до жути. Неудивительно, что писчий так округлил глаза.

Зато с удивления опустил глаза на грамоту. И округлил глаза еще сильнее.

– П-подпись сударя Тихобора?! – выпалил звер, со скрипом отодвигаясь на стуле. – Он же… Он же под боком у Царя вечность служил! Бывший Царехранитель, Тихобор!..

– Вот видишь, сударь, как бывает, – с добродушной улыбкой отозвался Ящер. – Правила меняются. Теперь и барышень принимают.

– Зря я тогда не пошел на разъяснение, знал бы о таком… – пробурчал Медведь, смятенно почесывая за ухом.

– Теперь-то ты мне веришь? – нарочито-устало спросила Бажена, на самом деле ликовавшая изнутри.

– А… Ага. Мои извинения. Проходи, – забрал грамоту и расписался на ней тот.

Бажена хотела было пройти дальше, но на полпути обернулась, выждав, пока Ящер разбирался. Тот прошел так же, без всяких пререканий: просто положил на стол грамоту, писарь ее взял, начеркал что-то и, кивнув, проводил взором. Судя по губам, он выругался.

Иноземный воин же гордо расставил плечи и, виляя хвостом, зашагал к выходу. Бажена подождала его и присоединилась к торжественной походке.

– Экий умелец! – похвалила она по выходе, похлопав незнакомца по плечу. Тот закашлялся. – Откуда ж ты знал, чья это подпись, раз не был никогда в нашем училище?

Сперва Ящер выдал смущенную улыбку. Бажена вновь поразилась: губы сложились в тонкую ниточку, а белые щеки, вопреки смятению, не поменяли цвета. Бледный, как камень!

– Я и не знал, – шепнул ей тот, поведя плечом.

– То есть… То есть ты просто понадеялся на удачу?! – воскликнула Бажена. – Ты чего? Если бы он не знал эту подпись, тебя бы со мной вместе из очереди вытурили!

– Ну… Была не была, – согнувшись под ее взором, пожал плечами Ящер. – Ведь надо и другим помогать, кто тоже чем-то отличается.

Расплылась в улыбке Бажена. Ведь ее так редко выручали! Всегда сама прокладывала себе путь – всегда кулаками. А теперь ей помогли, да за просто так!

– Ох, смельчак! Теперь я перед тобой в долгу! – уже полегче похлопала его по спине она, понимая, что тот начинал задыхаться. – Только извини, на соревновании я выложусь на полную.

– Я не прошу ничего взамен, – сдвинул вверх уголки бровей Ящер. – И тоже постараюсь.

– Верно сказано! – рассмеялась Бажена. – Ну что ж, безымянный храбрец, представься хоть. Чтоб я знала, кого мне щедро отблагодарить после соревнования!

Внезапно радость спала с лица незнакомца. Хвост прижался к ногам, словно хозяину угрожали.

Но стоило взору подняться на Бажену, в белых глазах мелькнули солнечные искорки.

– Лун.

– Лун? Вот так просто? Без сына кого-то там, без прозвищ? – вскинула брови Бажена.

– Ну… Да.

– А… Как знаешь, Лун Добродушный! Меня можешь звать Бажена Крепкий Кулак. – Бажена потрепала длинные белые волосы змеелюда. – Я пойду к своим, мы же, скорее всего, из разных отделений.

– Д-да, я из разведчиков, – отвернулся Лун.

– Ну ладно. Свидимся еще: надо же долг отдать!

– До свидания, Бажена.

И когда Бажена отвернулась, Ящера и след простыл.

Глава одиннадцатая. О вреде трусости и благе наглости

Кровь по жилам Луна бежала-торопилась, но лик его, как всегда – так по-Ящерски – ничего не выражал. Лун ни с кем не заговаривал, не подавал голосу, а лишь следил, как чужие взгляды провожали его хвост. Ну да, Ящер на княжеских соревнованиях… Кто же ожидал? Он и сам не ожидал. Поверьте!

Невидимка-Лун не привык к такому. И не мог привыкнуть. Луну казалось, что удел его – прятаться, чтобы не волновался честной зверолюд в присутствии чешуйчатого чужака, да вот Матушка-Природа пожелала иначе. Теперь зверолюди смотрели, все смотрели на бедного-жалкого Луна, едва не сжавшегося в комочек около подмостков, на которых облокотилась его спина. Но, благо, он понял: отсутствие гордости напоказ здесь означало бы заведомое поражение, поэтому не стремился вызывать жалость, но взглядом старался ни с кем не пересекаться.

Хотя с трудом Лун мог назвать здешних зверолюдей громилами: разведчики, как и он, в большинстве своем были щупленькими и маленькими, с кинжалами на поясах и луками за спиной. Он сам оружием тоже обделен не был: отец снабдил его двумя карманными ножичками, жалящими, как пчела, но уступающими обычным воинским кинжалам. Но Лун не жаловался: хоть что-то, и обращаться с ножами он умел. Кое-как. И его это не очень радовало.

Переливчатый, но оглушающий рев труб заставил Луна подскочить на месте. Чешуйки поднялись в раскатистой волне, но стоило ему отскочить, как пришло спокойствие: это всего лишь объявление начала. Прежде он бывал лишь на уличных представлениях, там такого громогласного шума не требовалось.

А вокруг зашептались и захохотали. Ну и дураком же выставил себя Лун! Нельзя дать им относиться к себе несерьезно, поэтому он вытянулся, закруглил хвост и гордой, с приподнятым подбородком головой прошел к разведчикам. Те покосились на него: видно, поверили. Лун тоже на мгновение поверил, что он им ровня, но спустя мгновение опустил плечи, вспомнив, что только притворяется.

– Братья-борцы! – величаво обратился к забушевавшей толпе крепкий Медведь в кольчуге. – Рад видеть столько юных лиц, готовых вверить свои жизни государю нашему, Великому князю Драгомиру!

Зверолюди вокруг забушевали-заголосили. Хвост длинный прижался к ногам. Безусловно, Луну хотелось возликовать со всеми, однако неведомый страх сковал его.

Страх быть раскрытым? Страх предстать перед Великим князем таким, жалким лгуном?

Матушка-Природа, на что же Лун решился?!

И, пока он не надумал бежать, воин-Медведь продолжил:

– Добро пожаловать на Княжеские соревнования. Для меня честь приветствовать тех, кто ради княжеского благословения решил побороться, показать силушку богатырскую! Ведь богатырем прослывет тот, кому удастся совершить подвиг для Великого князя.

Снова шум. На этот раз Лун позволил себе скромные хлопки, но кричать не стал: привлечь внимание не хотелось, лишь оказать почести своему государю.

– Сегодня каждому из вас предстоит показать не только удаль воинскую, но и выдержку, ведь только сегодня будут проходить все пять ступеней соревнования.

Народ тут же зашептался: что за пять ступеней, тяжелы ли они, будут ли перерывы? Лишь Лун с замиранием сердца слушал представителя Великого князя.

– Ступени представляют собой поединок, где вы сразитесь с одним соперником, имя которого определит жребий. Узнать имя каждый сможет у руководителя, одетого в плащ с солнцем ярким, княжеским знаком. Лишь достойнейшие пройдут на пятую ступень, где один на один сразятся самые умелые бойцы!

Лун застыл, эхом в голове отдавались крики воодушевленной толпы. А сможет ли он, маленький Ящер с ножичками-зубочистками, выдержать столько поединков за раз? Ведь не ведал Лун никогда настоящего поединка, не имел возможности сражаться более пары мгновений, за которые стремился не победить, а сохранить себе жизнь.

Но разве легким должно быть его, Луна, испытание? Разве Великий князь подобрал бы что-то простое для будущего богатыря? Чешуйки дыбом вставали, когда Лун понимал, что может стать этим самым богатырем. Не хотел он славы, не хотел почета, всего-то – признания для его маленькой семьи и – ну а вдруг? – для него самого.

Но волна разведчиков отнесла Луна вперед, к их руководителю. Ноги сами шли к судьбе, пока их владелец хлопал глазами в исступлении. Руки дрожали. За спинами разносились говоры: что же творит этот Ящер, попадется ли мне он на поединке? Эти шепотки заставляли сердце Луна биться часто-часто, ведь слишком многие хотели его одолеть. А вдруг эти поединки и вовсе насмерть?! Нет-нет, не хотел Лун никого убивать!

Очнулся Лун лишь тогда, когда его имя прогремело во всеуслышание. Первый, второй, третий раз. Его сковало: не мог он ответить.

– А ну, трус несчастный, выходи, биться будем!

Трус несчастный? Да, Лун тот еще трус. До того трус, что боялся обернуться и взглянуть в лицо противнику.

Нет, нельзя так вечно стоять. Зачем-то же Лун сюда пришел? А затем, чтобы добиться признания, за своей единственной возможностью!

Собрав всю смелость в кулак, Лун развернулся. В тот же миг голос из гневного, подобного грому, превратился в самый обычный голос, слегка глуховатый, будто из самого горлового жерла. Горделивыми заявлениями бросался никто иной, как Кабан, представитель северного народа из Ветряного княжества. На рослом полном звере красовались оборванные, но плотные штаны, волосатые – считай, пушистые – живот и грудь же ничего не прикрывало. Оружия видно не было.

– Да тут я, тут! – воскликнул Лун, сам того не ожидая, звонко до писка.

– Вот и ты, хиляк! – звер в довесок смачно хрюкнул наполовину поросячьим носом.

Достигнув Луна, Кабан забавно чертыхнулся: Лун же не мог не вспомнить, как смешно выглядят Кабаны, когда у них воруют кошельки. Начинают все таранить, безумцы, но почему-то никогда не думают догнать вора. Невольно Лун улыбнулся, что не могло не взбесить будущего противника.

– Чего смешного?! – взревел он, забрызгивая Луна слюнями. – Шутник выискался! Благо, мне выпала возможность стереть эту улыбочку с твоего наглого чешуйчатого лица.

– Я… Я не хотел… – сперва застенчиво пробормотал Лун, но тут же чешуйки на его спине ощетинились от осознания: если в любом случае им предстояло драться, то почему бы и не попробовать?.. – Я не хотел шутить над тем, над кем сама Матушка-Природа пошутила.

Кабан и окружающие зверолюди было округлили глаза, но руководитель усмирил их строгим:

– Вы двое! Пошли на свою площадку, не надо здесь устраивать боев без правил!

Такое Луна слегка приободрило: значит, убивать никого не нужно и его никто не убьет. Утешение.

Но разгоряченный дух просил большего, из тонких губ вырвалось:

– Догони, если сможешь.

И его пятки засверкали. Сипение, хрипение, хрюканье перешло в крик ярости. Кабан, притопнув копытом, понесся за противником, сшибая зверолюдей по пути. Те уже разразились ругательствами, руководители не могли ничего предпринять от удивления, народ загудел. А Лун пока незаметно мелькал сквозь них всех, непонятно чему радуясь. Ведь он же поступил нагло, по-хамски! Разве это хорошо?

Но, Матушка-Природа, впервые оправдано!

Увиливал он от едва-едва настигающего его широкого лба Кабана. Заметив пустой угол, огороженный веревками, Лун на мгновение отвлекся и, расслышав свое имя, выскочил туда, перепрыгнул преграду, резко сворачивая. Разогнавшийся Кабан мало того, что влетел в веревки и запутался в них, как муха в паучьей сети, так еще и перевернулся, выскочил наружу и приземлился лицом в рыхлую землю.

Пока противник лежал в замешательстве, Лун скользнул руками на пояс и достал оружие из ножен. Невольно он заметил, что около веревок скапливался народ. Не похоже, что это были участники соревнований: наверное, те зверолюди, что гуляли по Клыкастому двору, пришли поглядеть на будущего богатыря. Луна это немного испугало: опозориться перед лицом всех? А если они узнают в нем того самого вора, Невидимую Чешую, за которого совсем недавно назначили награду в сотню серебряных?!

А пока Лун поборол свой страх, Кабан успел подняться. Звер попыхтел, попотел, унял бешенство, но посмотрел на Луна все с тем же презрением.

– Готовься, поганый супостат, с этого соревнования тебе живым не выйти! – вскрикнул он, вскинув кулаки.

Краем уха Лун услышал возражения судьи, ведь смерть на поединке не разрешалась, но, похоже, яростного бойца это мало волновало: он уже замахнулся и понесся прямиком на него. Тот без труда увернулся от удара – не сложно, ведь у Луна за спиной годы постоянных побегов от безмозглых громил. Он поднырнул и провел ножами по животу Кабана, совсем несильно, но чтобы хватило на достаточную боль. Рев кулачного бойца разнесся, наверное, по всему Клыкастому двору, а за его ревом – восторженные возгласы толпы. Как-никак, пришли за зрелищем – получили зрелище!

Загребущие руки потянулись за возникшим за спиной Луном, но тот и их поранил: слегка прошелся по пальцам лезвием, кровь не хлынула, но Кабана это явно разозлило пуще прежнего. Теперь уже ладонями хотел он захватить Луна, и тогда сам Лун вновь не оплошал: просто отошел в сторону, легко и просто, точно никакого труда ему это не представляло. Метался в этот миг дух Луна меж стыдом и гордостью: выигрывает, но точно издевается над Кабаном, увиливая от его нападений. Но, погружаясь в битву, Лун постепенно понимал: в бою – никак иначе, ведь либо бьешь ты, либо бьют тебя.

Очередной порез – и ноги Кабана подкосились. Икры его обагрились и не смогли сдержать владельца, тотчас упавшего. Боец заревел. Лун видел в его глазах не ярость и не злобу, а лишь досаду. Ведь и этот Кабан зачем-то пришел сюда, и он хотел чего-то добиться.

Однако он проиграл. Лун понимал эту непреложную истину, хоть ему и было жутко стыдно за собственную победу. Но разве проигравший сослужит хорошую службу Царю?

Наверняка это к лучшему. Да, точно к лучшему.

Кабан был не в себе, уже завертелся, пытался встать – не получалось. Лун все же знал, куда бить. Подло? Лун знал. И стыдился этого. Но что-то заставляло себя оправдывать: это все для семьи, все для князя! Но совесть заставила Луна себе поклясться, что не станет он больше пользоваться этим приемом.

Вскоре несколько крупных Медведей увели успокоившегося Кабана за пределы угла. Лун обернулся к судье. Тот бегло затараторил про то, что он толком не объяснил правила, но сейчас же исправит свою ошибку. Лун его уже не слушал, а лишь смотрел на свои серебристые чешуйки.

На них чужая кровь. Сознание леденело от ужаса. Но надо смириться: такое будет снова. Лун снова причинит боль. Но все ради семьи, ради признания князя.

Глава двенадцатая. О равных противниках, по оружию братьях

Бажене не составило труда пройти первые ступени. Стоило ей получить имя противника и прослушать необходимые правила, как она ринулась в бой, но терпела в нем поражение: то ли из-за неожиданно сильного противника, то ли из-за презрительных окликов и полного непонимания зевак.

Но разве не Бажена Крепкий Кулак не раз доказывала свою удаль? Вскоре и звездградский народ в этом убедился: когда Бажена выкинула к ним ошеломленного латника, они мигом возликовали. А дальше – рукой подать до победы.

До боли знакомый запах витал вокруг. Разгоряченная битвой кровь не просто струилась, она бежала по телу быстрее ветра, застилала собою глаза серые, разумные, обнажая дикость и злобу, таившуюся глубоко в душе Бажены. Собака напоминала своего звериного брата, сорвавшегося с цепи пса, раздразненного нерадивым ребенком. Чудом она удерживалась от смертельных укусов – клыки-то у нее были ого-го, как и у всех Собак – как и от сокрушительных ударов. Благо, рядом находились те, кто вовремя менял ей противников. Точно Бажена никогда не прекращала боя, жертвы ее подскакивали одна за другой, и она не выходила из опасного волнения. Соперники и подготовиться не успевали, как Бажена замахивалась на них.

Да, воспоминания, точно молотком, ударяли по голове Бажены, но звериная ярость не позволяла им пройти дальше. Отголоски прошлого лишь пуще раздражали, и злоба подогревалась, и очередной противник вылетал в руки народа.

Подошел тот миг, когда Бажена на мгновение остановилась. Ярость, ищущая выхода, роилась в душе, подобно взбудораженному осиному улью. Бажена слышала голос судьи, слышала отдаленно, словно сквозь плотную водяную гладь. Звуки смешались в единую пелену, плавно накатывающую на мысли.

Руки дрожали. Знакомая пелена. Восторженные крики. Желание жестокости. Боли. Да, Матушка, да! О, как руки дрожат, как кулаки сжимаются… Услада неземная!

Бажена внезапно почувствовала толчок в спину. Ее погоняют? Перед глазами расплывался судья, зовущий за собой. Борясь с желанием и ему глотку разорвать, Бажена на неслушающихся ногах побрела за ним, наблюдая, как к ней рвется взбудораженная толпа. Они не знали ее имени, но знали они другое: эта зверица – та, кого стоит бояться. Опасный зверь, в клетку к которому не стоит совать руки. Сейчас Бажена вполне могла их и откусить.

Лестница. Точно хмельная, Бажена взобралась наверх, следя за путающимися ногами. Кольчуга забрызгана кровью. Сверкающие лезвия парных топоров заляпаны ало-песочной грязью. Руки вместе с топорами расплывались во взоре, и Бажена ощущала, как смутились все ее мысли. Ярость билась, билась, как зверь в клетке.

И Бажена чувствовала, что пора дать ей выход.

Она подняла взгляд. И онемела. На нее смотрели напуганные глаза Ящера.

– Какой неожиданный исход! – провозгласил судья, когда народ стих и прекратил бушевать. – Собака и Ящер! Бывают же и такие… зверолюди и змеелюди, что исправно служат Великому князю Драгомиру. Но разве есть разница, когда оба они – невероятные бойцы, удалью своей поражающие? Теперь, на последнем издыхании, столкнутся они и определят судьбу всего Единого Берского Царства! Бажена Крепкий Кулак и Лун!

Бажена только осознала, что четко слышала его речь. Что спокойно различала радость народа. И что вперилась взором в серебряные глаза Луна без всякой злобы.

Ярость испарилась. На душе становилось грузно. Бажена взволнованно завиляла хвостом: что же ей делать, если злоба – ее главное оружие?

Или все же нет? С чего она так решила? Но ведь именно ярость помогла ей пробиться сюда, победить шестерых!.. Нет. Они не смотрели на нее так, как смотрел этот зверчонок с крохотными ножичками на поясе. Они не видели в ней бойца, а лишь зверя, которого необходимо убить во что бы то ни стало. Лун смотрел иначе.

Бажена покрепче схватилась за топоры. Не зря же ее взял учиться гридь Тихобор! Она больше не зверь, рвущий глотки на потеху народу! Она – Бажена Крепкий Кулак!

– Я надеялась, что этого не случится, – медленными, твердыми шагами выступила она, прокрутив топоры в руках.

– Я… Я тоже, – промолвил Лун, доставая ножи и отводя взгляд.

– Ты ведь обещал мне постараться, не так ли?

– Да, но…

– Так постарайся!

И с глухим собачьим рычаньем Бажена сорвалась с места. Не ожидавший этого Лун побежал в сторону, но Бажена погналась за ним ровным бегом, огибая все препятствия, к которым ее заманивали. Она видела: он начал ее изучать, но он не успеет.

Загнав Луна в угол, Бажена вонзила топор совсем рядом с ним, но тот за ней поднырнул, к чему она была готова и вскочила, провернувшись вокруг оружия, которое тут же достала, и направилась к ускакавшему Луну. Он наотмашь сделал удар ножами – она без труда отбила топором. Он остановился и задел ее кольчугу – она завалилась на бок, но не упала, сдержала равновесие. Лун попробовал обрушить удар с разворота, но и такую скорость Бажена выдержала, остановив его на лету и отбросив в сторону. Лун остался на ногах, но чуть не выронил оружие. Бажена же пустилась за ним с жутким рычанием, но Лун перекрутился и вновь поднялся на ноги уже за ее спиной. Попытка удара – Бажена развернулась, присела, но остановила.

Их бой походил на причудливый танец. Танец топора и ножа. Они заведомо знали каждое движение друг друга, они чувствовали это, ведь были полными противоположностями. Один уворачивался – другой собирался с силами. Один бил – другой отражал.

Теперь сделала рубящий напополам удар Бажена, но Лун отпрыгнул без труда. Он уже выдыхался, не мог так скакать вечность. Но и она после спада ярости ощущала, как из тела уходят все силы.

Битва заключалась не в том, кто лучше. Битва заключалась в том, кто быстрее выдохнется.

Знала Бажена: она была готова драться днями. Лишь смерть способна сломить в ней дух воительницы. Бажена уже дралась сутками. Уже переживала гибельные побои, уже выходила из драк в полусмерти. Навряд ли о выносливости кто-либо знал лучше нее.

И этот Ящер, споткнувшийся прямо перед ее лицом, точно не знал. Ноги его запутались. Он не успел встать – Бажена уже тут как тут. Уже смотрит на него сверху вниз. Наконец-то в ней не было ни злобы, ни ярости.

Лишь сочувствие. Бажена видела лохмотья Луна. Видела его худощавое тело, дрожащие руки, стремившиеся закрыть лицо. Поджатые под хвост ноги. Сжавшийся прямой зрачок в глазах. Железо, самое дешевое из возможных железо, было потертым и, казалось, вот-вот сломалось бы, если бы они продолжили бой.

Осознание тяжелое, осознание постыдное пришло в голову Бажены. Она приехала на испытание ради славы. Ради исполнения давней мечты: стать первой в Берском Царстве богатыркой. А он для чего? Может, он просто хотел прокормить семью? Может, для этого он пошел служить, не зная, способен ли на это?

Справедливо ли Бажене с ним состязаться? Ведь она не может отвергнуть свою мечту. Но и священный долг перед Луном, что ее спас, тоже.

Бажена протянула Луну руку.

– Время вернуть долг, – пробормотала Бажена, подмигивая.

Тот лишь смущенно кивнул и принял помощь. Теперь они оба, дрожащие, взволнованные, стоят на подмостках в глухом молчании, изредка перебиваемом шепотом.

– Требую пересмотра правил! – обернулась к судье Бажена.

Лун вздрогнул, свел руки вместе. Он остался смотреть на народ.

Бажена же от народа отвернулась, сама не ожидая. На небольшом возвышении сидели несколько Медведей, переглядывавшихся друг с другом. Навряд ли согласятся – знала Бажена. Однако нельзя ли попытаться?

– Правила установил сам Великий князь Драгомир. Мы не можем их изменить, – кратко и сухо ответил один из судей.

– Видел бы наш Царь, как мы бились, он бы изменил! Я ручаюсь! – с уверенной улыбкой воскликнула Бажена.

На этом зверолюди разбушевались. Кто-то осуждал. Кто-то – и таких, как ни странно, оказалось больше – поддержал. Имена Собаки и Ящера разносились по Клыкастому двору. Бажена искренне любила эти крики и любила каждого, кто не стеснялся их донести.

– Если бы мы с Луном были не равны, смогли бы мы дожить до того, что стоим перед вами? Мы ведь совсем разные! Как можно нас так сравнивать?

– Победитель должен быть один. Богатырей не бывает двое.

Послышались охи, возгласы, шепот. Бажена подумала, что это от заявлений судей, однако после судорожного выдоха Луна и сама обернулась.

– А как же братья Настигай и Змеебор? – послышался роковой, словно неожиданный гром, и приятный, словно плавное бурление реки, голос из толпы. – Ведь если бы Настигай не выгнал змия из пещеры, Змеебор не заманил его в ловушку. А без ловушки Змеебора Настигай никогда бы не поймал змия. Или Чудомир и Бей-Дай? Ведь князь Чудомир, добрый и рассудительный, никогда не мог обойтись без Бей-Дая, сильного и отважного. Как же так, не бывает двух богатырей?

Под сладостную речь прошел незнакомец сквозь народ, расступавшийся перед ним в неоспоримом уважении. На подмостки взошел Медведь, узкоплечий, но высокий и статный, с гордо поднятым резким подбородком и взором, гордо оглядывавшим округу. В коротких каштановых волосах выделялись крупные уши. Несмотря на теплую погоду, на прямую спину была накинута дорогая-богатая шуба, на ногах – сапоги, сверкающие самоцветами.

– Великий князь! – ахнули судьи и принялись в пол кланяться князю-батюшке, хоть тот и не видел вежливых извинений. – Извиняемся, бьем челом… Мы не знали, что так будет, Великий князь!

На это государь лишь улыбнулся уголком губ.

– Нет нужды. Вы не знали, поэтому я дарую вам прощение, – с этим обернулся он к победителям.

Лун тут же низко-низко поклонился, Бажена со спины видела, как неуклюже у него это получилось, хоть и сама не могла похвастаться изящностью: поклонилась, как звер, порывисто и резко, да так, что чуть не свалилась.

– А вам я дарую свои поздравления, – уже шире улыбнулся Великий князь Драгомир. – Победители состязания.

– Спасибо большое, Великий князь! Мы… – начала было Бажена, но строгий взор государя ее прервал.

Да. Нехорошо перебивать. Бажена замолчала и устремила взор под ноги. Щеки горели от стыда, уши прижались к голове.

– Поздравьте и вы победителей, что получили возможность совершить подвиг во имя всего Единого Берского Царства!

Громогласное заявление пробудило торжественные возгласы народа. Лицо Бажены от подбородка до волос покрылось румянцем: не слышала она столько одобрения никогда в жизни.

– Но помните! – оборвал всех государь. – Это – всего лишь начало. Победителям предстоит Великий подвиг, и не стоит об этом забывать!

Наверное, впервые Бажена всерьез задумалась, что за этим подвигом кроется. Когда из уст Великого князя так лились славные речи о значимости подвига, ответственность вдруг сваливалась на плечи. Бажена поджала хвост: теперь до объявления сути подвига ей предстоит крепко-накрепко задуматься над ним.

– А вас, дорогие беры[1], приглашаю на дворы Луговой и Верховный, чтобы увидеть и других победителей!

[1] Беры – жители Единого Берского Царства. Изначально – название народа Медведей. Вследствие восстания приобрело более общее значение.

Глава тринадцатая. Об изобретательном прохвосте, у которого язык подвешен

Явился на Луговой двор Златоуст с утреца раннего, когда никого еще не было. То ли не хотел он пересекаться в постоялом дворе с новоявленной знакомой (которой – он сам понимал – ничем отплатить за вчерашнее он не сможет, так что лучше на глаза не попадаться), то ли хотел показать себя чрезвычайно трудолюбивым – неясно, может, и то, и другое.

Ох, ну и прекрасен же Неизменный дворец! Златоуст сам бы в таком с удовольствием жил. Но, увы, лишь Медведи могут стать князьями, а Великими князьями – и того меньше, только отпрыски одного-единственного рода, в именах которых всегда присутствует частичка «мир». Намекает на всеобъятность власти Царя-батюшки? Ну, сомнительно, сомнительно. По крайней мере, до Дубравного княжества эта самая «власть» доходила с трудом, Златоуст это на примере своих же соплеменников видел.

Но не только дворцом расписным славился Луговой двор – как-никак, любой двор в этих стенах может похвастаться выходом ко дворцу, который стоит посередине. Луговой же признан торговым сосредоточением всей столицы, ведь именно здесь проверяется каждый товар, чей путь через Верховетвь-реку пролегает. Деревянная пристань раскинулась по берегу, что едва касался Лугового двора, а к берегу корабли причалили, с красочными парусами да палубами широкими, на них и свой двор поместится. Со стороны причалов дул ласковый ветерок, усладу неимоверную приносящий своей прохладой. Златоуст не уставал подставлять пушистый хвост, чтобы шерстка пыльная развевалась и заходилась приятными волнами.

Но долго стоять не пристало: надо бы заявиться, себя обозначить. Златоуста совсем не задержали проверки, разве что спросили пару раз, что Росомаха в торговцах забыл, да это не их ума дело. Так Златоуст и заполучил свою палатку, где, судя по заявлению, выданному руководителями, ему предстоит продать какой-то неведомый товар.

Прогулявшись среди рядов, нашел свою палатку Златоуст и прикинул: нет, никак он не заманит внешним видом палатки, больно она обычная, из темно-красной ткани, маленькая, с деревянным прилавком, нерадиво обтесанным до всевозможных заноз. Вздохнул Златоуст: устал он удивляться, с каким бесстыдством подходят к работе в Берском Царстве. Вот он заживет, когда выиграет!.. Или не заживет. На все надо иметь свое разуменье. И Златоуст был ко всему готов.

Ну а пока готовиться не к чему, присел он и, расслабленно потягиваясь, смотрел на птиц, рассекающих небеса над Неизменным дворцом. Эх, жить бы во дворце…

Очнулся Златоуст, только когда его чуть ли не задавили две смердящих Медвежьих туши. Испуганно дернувшись, Златоуст хвост ощетинил и уши торчком поставил, взглянув на тех, что так нагло прервали его покой. Те же, как ни в чем не бывало, разгружали повозку, заставив ящиками место сидения Златоуста.

– Ч-что происходит?! – воскликнул тот, чем привлек внимание рабочих.

– Ну, это, сударь… Товар твой, – неловко буркнул один из них.

Его тупое выражение лица заставило Златоуста брови вскинуть.

– Который я должен продавать? – уточнил он.

– Ага, сударь.

– И сколько я должен продать?

– Просто больше всех заработать, сударь. Ты что, на объявлении не был?

Мысли Златоуста перевернулись с ног на голову: так вот, в чем дело! Он, видно, уснул, потому что пришел слишком рано, вот и пропустил все на свете. Ну, главное, что он понял суть: больше всех заработать. Ага. Хорошо.

– Н-нет, но все понял. Спасибо, – задумчиво отозвался он, и Медведи, учтиво кивнув, потащились с повозкой дальше.

Златоуст был достаточно сдержан, чтобы не застревать на одной неудаче, поэтому быстро забыл про неловкость и раскрыл один из ящиков.

Смрад ударил Златоуста в лицо. Кулаком. Златоуст отскочил со звериным воем. Братья по ремеслу удивленно покосились на него. А тем временем Златоуст заткнул свой чуткий нос и осторожно подобрался к ящику. В них лежали невинные на первый взгляд горшочки. Подцепив крышечку одного из них носком сапога, Златоуст закашлялся от накатившей вони: похоже, именно содержимое горшочков так его отвращало. Внутри же покоилась (по-другому и не скажешь, ведь запах был чуть ли не трупный) жижа, напоминающая болотную тину.

– Хей, зверец, может, переедешь отсюда? Боюсь, к моей палатке никто не подойдет из-за такого запаха! – пошутил сосед, и окружающие дружно рассмеялись.

Все еще прикрывая половину лица, Златоуст сощурился.

– А у самого-то что? – пробурчал он в ответ.

– Тряпки… Всяко лучше твоего, – гордо отвернулся тот и вернулся к себе.

Ну-ну, лучше… Может, они и пахнут лучше, зато тряпки не нужны никому! А вот под личиной этой зловонной… Златоуст мог продать что угодно!

Хотя через какое-то время он убедился, что оказалось это несколько сложнее, чем поначалу думалось. На его речи завлекающие никто не велся, мало того, в его спину прилетали такие слова, от которых Златоусту становилось тошно.

Спустя какое-то время после раскладки народ хлынул, как бешеный. Как-никак, редко на Луговом дворе проводятся рыночные дни! А сейчас товаров оказалось великое множество, есть, на что посмотреть. Или что понюхать.

Последнее приводило Златоуста в бешенство. Почему именно он?! Вон, кому-то ведь зонтики иноземные достались, а ему – эта бадья! Благо, спокойствие Златоуст сохранял до последнего. Так или иначе, несколько покупателей нашлось, все же «плохо пахнет – значит, лечебное» оказалось хорошим предлогом. Только вот с такими успехами Златоуст далеко не уйдет: соперники-то уже десяткамисеребряники считают.

А время-то сквозь пальцы утекает…

– Лечебный отвар, особый лечебный отвар, одобренный царскими знахарями! Налетай, разбирай!

– Царскими знахарями? Взаправду? – раздался под боком медовый голосок.

– Конечно же! Царскими…

Невольно дыхание Златоуста перехватило. Совсем под ним исподлобья на него с любопытством смотрела неземной красоты зверка. Недлинные темные волосы ее были собраны в косу, оплетающую голову и огибающую Медвежьи уши. Плотное, но невероятно расшитое платье подчеркивало ее притягивающий взоры стан. А миндалевидные голубые глаза искрились мудрой хитринкой.

Златоуст не мог не признать: впервые он видел столь красивую зверку. Но он не смел желать ее, ведь такая непростая обаятельность ему вовсе не подходила, да и Златоуст не был из тех, кого в зверицах привлекала в первую очередь красота.

– Н-ну… Она сохраняет молодость! – наобум выдал он, прекрасно понимая, что незнакомка ему в жизни не поверит.

– Оскорбляешь, сударь… – обиженно надула губки она, и Златоуст тут же понял свою ошибку:

– Не сочти за грубость, сударыня! Навряд ли тебе и впрямь нужна такая вещь.

– Не беспокойся так. Рано или поздно все стареют, я не исключение, – усмехнулась Медведица и плавно, точно лебедь, плывущий по озеру, прошлась вдоль стола. – Ты ведь и впрямь не знаешь, что это такое, верно?

Златоуст задержал дыхание. Ну, конечно же он не знает! Об этом не так сложно догадаться. Но к чему она-то клонит? Хочет его уязвить?

– Но участвовать в соревновании как-то надо, – недовольно пробормотал Златоуст.

– И то правда, – просто повела плечом незнакомка, в ее исполнении все отдавало необычайным очарованием. – Недобра сегодня к тебе Матушка-Природа.

– Я не привык полагаться на слово свыше, – взметнул взор кверху Златоуст. – Успех всегда лежал только в наших руках.

Похоже, Медведицу подобное впечатлило, и та удивленно изогнула брови с неизменной улыбкой.

– Какой любопытный подход, добрый мо́лодец, – нараспев ответила зверка и вдруг засунула ладони в рукава, шурша и звеня чем-то. Отыскав это самое что-то, она кивнула и продолжила: – Так и быть, пускай Матушка-Природа все же улыбнулась тебе… Если ты, конечно, сообразишь, что стоит с этим сделать.

На стол опустилась сверкающая, словно только-только отчеканенная, золотая монета. Златоуст раскрыл рот от удивления и было хотел поблагодарить загадочную незнакомку, а той и след простыл. Да ну и пусть!

Золотой! Его первый золотой за соревнование! И горшочек один исчез со стола. Дело набирает обороты!

Только вот вопрос остался прежним: что эта Медведица имела в виду. Что такого мог сделать Златоуст, чтобы при помощи одного-единственного золотого всех обыграть? Хм… Что она там сказала? «Матушка-Природа улыбнулась тебе»? Ну-ну, много же это значит!

Хотя… Златоуст прикинул. Золотая монета. Такая чистая, блестящая. А что, если засунуть ее в эту отвратительную жижу?

Ну, теперь она стала грязной. Так, значит, Златоуст до сих пор не знает применения к содержимому горшочков. Но… Нужно ли это ему?

Поставив горшочек в один из серединных рядов, Златоуст запомнил, где он стоит. Ну, не бросается в глаза, и то хорошо. Ух, вот бы сработало! Тут-то благословение Матушки-Природы ему бы и впрямь пригодилось.

– Внимание, внимание! – прокричал Златоуст со всей мочи. – Не проходите мимо! Розыгрыш! Всего пятьдесят медяков – и возможность выиграть один золотой!

Народ не сразу сообразил, о чем шла речь, однако начал оглядываться. Златоуст же продолжал восклицать одно и то же, горло начинало побаливать, но громогласное объявление, тем не менее, подействовало.

– То есть я плачу тебе полтинник медных, а ты мне – один золотой? – на стол облокотился крупный Медведь, да так, что горшки зазвенели.

– Не совсем так, но почти, – выкрутился Златоуст. – Смотри, сударь: ты мне – медные монеты, а потом выбираешь один из горшочков, в одном из них – золотая монета.

– Звучит, как обманка, зверец, – недоверчиво покосился тот на свою спутницу, суетливо прыгающую за его спиной.

– Вовсе нет, сударь мой, – повел плечом преисполненный уверенности Златоуст. – Поверь, у меня достаточно денег, чтобы этот золотой мне окупился.

Вытащил он из-за спины денежный мешочек и потряс им. Было не похоже, что Медведь понял, что в мешочке-то одни медяки.

– Ну, если не веришь, можешь идти. Выиграет кто-нибудь другой, – высокомерно отвернулся Златоуст и было собирался крикнуть, но улыбнулся, ведь смекалка его на этот раз сработала как нельзя лучше:

– Дорогой, деньги-то совсем маленькие, а ты даже заработать не хочешь! – взвизгнула полненькая жена неуверенного Медведя. – Так и будем сидеть, как в болоте. Представь, на золотой мы и целое коровье стадо сможем купить, а то и баню нашу разваливающуюся отстроить, вот соседи обзавидуются!..

– Да это ж непонятная какая-то… вещь, – косо выразился звер, напряженно сведя брови. – Откуда ты знаешь, что все эти горшочки не пустые?

– Ох, недотепа… Вот выиграет кто-нибудь другой, а мы будем сидеть у разбитого корыта, а ты будешь бузеть, ты же сглупил, решил не пробовать! А деньги-то плевые…

– Ладно-ладно, только не ори! – рявкнул тот.

Златоуст невольно заметил, как ощетинился маленький обрубок Медведя, называемый хвостом. Невольно Златоуст усмехнулся: зато пыль с пола не собирает.

Обернувшись, звер бросил медяки на стол и с тихим гортанным рычанием принялся оглядывать горшочки.

– Только предупрежу, – отвлек его Златоуст. – Понадобится мужество, чтобы найти в этих горшочках что-нибудь.

– А… Что? – Медведь принюхался. – Фу! Что ты в них напихал?!

– Это чтобы сделать розыгрыш увлекательнее, – лучезарно улыбнулся Златоуст.

Звер закатил глаза, но причитать не стал: деньги-то уже отдал. Покружив взором по столу, Медведь приложился сначала к одному горшочку, потом к другому. Краем глаза Златоуст заметил: зеваки незаметно обступили палатку, наблюдая, как незнакомец решается.

– Ну же, давай! Три часа тут простоишь! – вскинула руками жена, и муж вытянул первую попавшуюся крышечку.

Пока он рылся в ней рукой, зверолюди дружно заморщились и засмеялись. Как же, такое зрелище-то!

А Златоуст пока улыбался. Далеко. Очень далеко.

– Нет ничего! Как ты это объяснишь, скотина?! – рявкнул Медведь, попытавшись схватить Златоуста за кафтан, но тот, как истинный Росомаха, с легкостью увернулся.

– Так я же сказал, золотой в горшке может и не быть. С меня взятки гладки, – отвернулся Златоуст. – Кто еще хочет попытаться? Золотой все еще в одном из этих горшков!

А пока Златоуст начал переставлять случайные горшки, отдаленно он услышал:

– Это ты мне сказала тянуть! Теперь проворонили деньги!

– Я-то что?! Ты не смог вытянуть нужный! Может, он вообще там был, а ты руки марать долго побоялся и сразу вытащил!

Так они и ссорились, пока эти блаженные звуки распрей не скрылись в ровном гуле толпы. Златоуст же ухмылялся: начало положено.

– О, что это тут у нас? – подскочил вдруг молодой Пес. – Розыгрыш какой?

– Милый, милый, я слышала, тут можно засунуть руку в страшную вонючку и достать оттуда золотой всего за пятьдесят медяков! Ты же сделаешь это для меня? – опустилась ему на плечо подружка-Собака.

– Ух, это испытание тяжело, но все для тебя, моя сладкая, – громко чмокнул тот свою избранницу.

Златоуста едва не вывернуло наизнанку. Зачем облизываться при всех? Ну, или хотя бы не так громко же! Матушка-Природа за такой стыд-срам наказала, не дала золотой.

А за ребятами уже и очередь встала. С каждым разом Златоуст менял местами горшки, но по-прежнему боялся, что кто-нибудь отгадает. А если отгадает, то и дело выгорит! Но шел первый, второй, третий, пятидесятый раз, а золотой все еще на месте.

С такими успехами Златоуст поразмыслил и решил: а те, кто горшки покупают, пусть без очереди идут, только вот горшки будут стоит по пять серебряных! Выигрыш, конечно, не такой большой, как при пятидесяти медяках, но зато есть возможность испытать свою удачу раньше других.

Ну и разошлись же горшки! В миг! Но для Златоуста этот миг казался вечностью: каждый раз боялся, что золотой заберут, ан нет.

Да он скоро перегонит всех на этом рынке! Хоть Златоуст точно этого не знал, но в нем горело пламя надежды. За всю жизнь такое пламя не горело! Вернется домой – обязательно все расскажет сестре, маме!..

Ага. Расскажет. Златоуст одергивал себя, что домой-то он может и не вернуться. Если выиграет. А если не выиграет – рассказывать будет нечего.

В любом случае, будет, что самому вспомнить. А разве не это ли важно?

И вот, осталось всего-то десять горшков. Очередь не уменьшалась, а время подходило к вечеру. Златоуст снова их поменял – снова не угадали. Перестало его волновать, что случится с его золотым: теперь-то у него гораздо больше денег.

Вдруг толпа разошлась с такими возмущениями, что Златоуст напугался, мало ли, он проворачивает что запрещенное… Но нет!

Вновь у его прилавка стояла та прекрасная Медведица, да в сопровождении четырех писарей.

– Какие успехи! Рада за тебя, сударь, – улыбнулась она. – Если ты не против, мы тут подводим итоги. Не мог бы ты назвать свой счет?

Притворялась, что не знает – додумался Златоуст. Губы его растянулись, обнажая милые ямочки.

– Сорок золотых… – якобы вспомнив, Златоуст взглянул в сторону и после этого взял один из горшков. Покопавшись в нем немного, он положил на стол тот самый золотой. – Прошу прощения, сорок один золотой, сорок серебряников и пятьдесят медяков.

У одного из писарей выпало перо. Медведица же расплылась в улыбке.

– Уверена, что все по правилам, Великая княгиня Ведана? – спросил другой помощник, записывая. – Пожалуй, стоит пересчитать…

– Не думаю, что это необходимо, но этого требует честь, – обернулась к Медведю Царица, все поглядывая на хлопавшего глазами Златоуста. – Припомни, милый сударь, я ведь говорила моему любимому Драгомиру о сыне Растислава. Того, что помог нам Луговой двор отстроить.

О таком-то Златоуст точно не знал. Так держать, папа!

Но вот вопрос. Не из-за этого ли знакомства помогла ему сама Великая княгиня? Или просто решила проверить его находчивость?

– О, кого только не встретишь на княжеских соревнованиях! – поклонился Медведь, убирая грамоту. – Златоуст твое имя, так? Отец-то у тебя – большой зверолюд!.. По поводу матери, правда, жаль…

– Разве с ней что-то не так? – вскинул бровь Златоуст, но в ответ поклонился.

– Но ведь…

Строгий взор Царицы заставил писаря молча кивнуть и вместе с помощниками уйти. Пока позади бушевала толпа, не успевшая на розыгрыш, Медведица слегка наклонилась и прошептала:

– Прости его, Златоуст. Он не желал зла.

– Я привык, – угрюмо отозвался Златоуст. – Все-таки я уже не ребенок, переживать по такому поводу было бы глупо. Да и меня выбор матери не особо касается.

– Рада это слышать, – учтиво кивнула Великая княгиня. – Не думаю, что кто-то сумеет тебя обыграть, поэтому приглашаю проследовать за собой в Неизменный дворец.

– С удовольствием! – оживился Златоуст, пока не осознавая, что же он выиграл.

Глава четырнадцатая. О зверчике, что в рубашке родился

Худо-бедно заночевав в наливайке на окраине города, Осока первым делом проверила, на месте ли ее вещи, и с облегчением обнаружила, что ведьмовские принадлежности никому из неблагочестивых посетителей не пригодились. А деньги? Денег у нее все равно – кот наплакал, навряд ли несколько медяков кому пригодится.

И с вполне боевой решимостью поторопилась Осока ко дворцу Неизменному, чьи стены разноцветные выступали над не менее цветастым Градом Звездным. Как и говорила бабуля, дворец красоты невероятной, не меняющейся, как удачно отразилось в его названии. Но вот напуганное девичье сердечко не позволило вдоволь насладиться, вновь толпы зверолюдей окружили ее со всех сторон. Тосковала-горевала Осока по родным топям, где царили тишь да гладь.

Однако, сколько ни задумывалась, не могла себе объяснить Осока, чего боялась, чего душенька сжималась перед зверолюдским ликом незнакомым. А необъяснимое-то и пугало больше всего.

Звеня склянками да растеньицами шурша, Осока добралась до стен белокаменных – выше прежних, деревянных, что окружали город. За ними раскинулись необъятные пространства, и Осока бы тут же смутилась да заблудилась, если бы не знак, гласящий, что чудесникам путь надо держать на Верховный двор. Так она и сделала, потопала, головы не поднимая – почему-то ей казалось, что на нее все смотрят. И немудрено, ведь вид у нее – ведьмовской, от пят до затылка: потрепанное блеклое платье, точно из тряпок шитое, плотный, затягивающий бедра пояс, увешанный всякой, на первый взгляд, бесполезной ерундой, подстриженные (что для обычной зверицы под запретом) волосы – все выделяло Осоку. Она не была против отличаться – как-никак, такова ее работа – однако не могла она выносить стольких назойливых взглядов.

С горем пополам Осока все же добралась до нужного двора, миновав Луговой, где уже вовсю разгоралось соревнование торговцев. Рынок рвался на части от нахлынувшего народа, доносившиеся оттуда крики наводили страху. Благо, Осоке удалось толпу грамотно обойти, чтобы не быть утянутой в самые дебри.

Преодолев стену, Осока подобралась ко Верховному двору. Что ж, первая ступень пройдена – расценила она. Да вот что дальше делать? Осока понятия не имела, как проходят подобные собрания.

Проследовав чуть дальше, столкнулась Осока со знакомыми лицами. Да это же ученики Высшей Школы Чудесных Наук! Все же другой такой в Царстве нет, так или иначе, пришлось бы соревноваться именно с ними. Осока мало понимала, что она может противопоставить тем же заклинателям и волшебникам, однако рассчитывала, что придумает что-нибудь на ходу.

Решив малость прогуляться по двору, изучить, что тут да как, Осока побрела в сторону единственного возвышавшегося здесь здания – какого-то неизвестного храма. Его купала напоминали разноцветные ленты, переплетенные в узкую луковицу – точь-в-точь пухлые леденцы – только величественнее. В последнем Осока тоже понимала немного: в жизни видела всего один собор, не говоря уже о храмах. Может, сама Матушка-Природа манила к себе через эти цветастые завитушки? Или здание просто казалось очень большим, вот и создавалась мнимая загадка?

Осоке то было неведомо – осознавая это, поразилась она своей дикости. Осоке казалось, будто здесь она наиболее, как это говорят незнакомые с чудесами зверолюди, «не от мира сего». Она совсем терялась, но не могла определиться, испытывает она от этого радость иль грусть-тоску: то ли ново и любопытно все вокруг, то ли страшно и незнакомо. Потому-то Осока и ходила с опущенными плечами, отпрыгивая от звука лишнего, не ведая, что в звуках этих нет ничего плохого.

Вот и оказалась Осока подле храма, в гуще других чудотворцев. Те же оглядывали ее с подозрением: похоже, она единственная ведьма, что осмелилась с ними состязаться. Осока безо всякого труда узнавала в них учеников с Вилийского отделения, то есть тех самых заклинателей и волшебников[1]. Осока в их присутствии ощущала, точно ее давят большие, широкие ладони, прижимая к земле: все-таки ребятам этим ведомо побольше нее. Как-никак, ведьмовская магия – ничто по сравнению с заклинаниями и волшебством, ведь заклинания способны подчинять стихию, а волшебство – создавать ее из ничего. Благодаря бабуле, Осока познакомилась с заклинаниями, хоть и совсем поверхностно, даже Избор не проведя должным образом. Издревле заведено, что только волхвы в Белокаменной Твердыне[2] могут определить и усмирить стихию внутри зверолюда, проводить Избор так, как они тогда с бабулей его провели, считалось слишком опасным, потому и запретным. Бабуля любила играть с огнем, только вот огонь этот никогда из ее рук не вырывался.

Вдруг, прерывая мысли, из ворот храма вышли несколько Медведей в белоснежных одеяниях. Сразу узнала их Осока: так могли одеваться только волхвы. Странность этих зверов поражала: они ведь все белые, даже уши и хвосты. Белые Медведи? Из того самого племени, решившего всего себя отдать служению Матушке-Природе в Белокаменной Твердыне?

Но не успела Осока это осмыслить, как нахальный толчок прервал ее раздумья. Под боком проскользнул зверчик, тоже Медведь, в красочном и чистом кафтане. Осока остановила его за шкирку и одернула, тот даже не воспротивился.

Молча, стараясь не привлекать внимания, Осока цокнула в сторону зверчика и взглянула ему в лицо. Невольно Осока сузила глаза: странное, неведомое ощущение охватило ее, когда она рассмотрела маленького наглеца поближе. Черты Медвежонка оказались резкими, но при этом по-наивному милыми, из-за чего от него нельзя было оторвать глаз. Каштановые волосы у него растрепались, видно, давно причесался – и сразу растряс голову. А глаза, узкие, но проникновенные, с не меньшим удивлением уставились на Осоку.

Чуть погодя она осознала: от зверчика пахнет. И ничем иным, как болезнью. Ведьмы как извечные соперницы и одновременно помощницы знахарок умели не только на запах определять состояние зверолюда, но и даже сказать, что за недуг с ним приключился.

– Ты чего тут бегаешь, заразу разносишь? Бегом домой! – шикнула Осока, совсем позабыв, что волхвы что-то вещают совсем под боком.

– Какую заразу? Не знаю, о чем ты! – отшутился Медвежонок и с хитрой ухмылкой попытался вырваться, но Осока, к собственному удивлению, смогла сдержать его шкирку.

– Да такую, что ты болен! Ты же не хочешь будущего князева избранного заразить?

– Но я не болен! Если умная такая…

– То что? – язвительно отозвалась она, но все же смягчилась, ведь такой же упертой сама порой бывала. – Послушай, я не желаю тебе зла и не вредничаю. Просто не хочу, чтобы ты бегал и разносил болезнь. Лучше иди к маме с папой, посиди сегодня дома, а завтра – обязательно пойдешь гулять. И бегать станет полегче.

– Да я вообще не…

Но так и не договорил зверчик: так же внезапно, как и появился, он зашатался и упал, сперва на колени, а потом и вовсе – навзничь. Народ тут же загудел, кто-то первым додумался заклеймить ведьму, но Осока была готова, поэтому опустилась следом за ребенком, поднимая его голову с холодного камня и прикладывая губы ко лбу. Жар, как в раскаленной печи! Что же они сделали с бедным зверчонком? Почему его в таком состоянии отпустили гулять?

Да какая разница! Болотная Ведьма все-таки не разбираться призвана, а лечить. Сперва Осока глухим, Медвежьим рычанием отогнала толпу вокруг себя и уже потом сосредоточилась на зверчике. Бегло сбросив со спины дорожную сумку, Осока положила ее под голову соплеменнику, проверила затылок. Во время падения он набил шишку, ох, это плохо! Вскинув ноги себе на колени, Осока позвала на помощь: сама она ребенка не унесет.

Среди перепуганных заклинателей и волшебников не нашлось желающих, однако волхвы тут же подоспели и вдвоем осторожно понесли Медвежонка в храм. Осока, стараясь не пугаться, обогнала их и повела сквозь ворота. Лица, стены, убранство храма – все мелькало в сумасшедшем вихре, Осока не могла сосредоточиться ни на чем, кроме бедного зверчика. Почему-то именно сейчас она чувствовала, что именно ему она обязана помочь, без слов, без условий, безо всякой награды.

Среди запутанных проходов храма обнаружилась маленькая комнатка. В ней стоял стойкий запах свечей, но Осоку это никак не сбивало, ведь лечить она могла хоть, как ни очевидно, в болотной топи. Приложив пальцы к груди, Осока кивнула: сердце бьется, и то хорошо. Волхвы за спиной перебегались, шептались, но никто почему-то не осмеливался подойти.

Расстегнув крупные пуговицы кафтана, Осока наблюдала, как тяжело вздымалась грудь зверчика. Как же нехорошо! Что же делать при обмороках? Ах, да! Из-под нагроможденной ведьмовской утвари одна из склянок зашевелилась, и из нее наружу выскользнула жалкая капля воды. Этого не хватит!

Обернувшись, Осока было хотела попросить у волхвов воды, но изумилась: те застыли в странном положении, сложив руки вместе, и, видно, не собирались сделать хоть что-то полезное.

– Хей, что вы делаете?! – вскрикнула Осока.

– Ну, это… Молимся, – выдал один, на него тут же шикнули, мол, зря отвлекся.

– Он не умирает! Вы с ума сошли?! Ничего полезнее придумать не можете?!

– Да как же это, без помощи Матушки-Природы справиться? – недоуменно отозвался все тот же волхв.

– Хватит отвлекаться! – рявкнул на него стоящий рядом Белый Медведь. – Помогай давай!

– Какая тут помощь?! Подайте лучше воды! Надо его в чувство привести!

Осока возмущенно уставилась на недалеких волхвов. Спустя пару мгновений, она рявкнула:

– Живо! Иначе вас никакая Матушка не спасет!

Первый же, кто ответил, сорвался с места и мгновенно вернулся со склянкой чистой, похоже, святой воды. Вырвав ее у того из рук, Осока едва не оцарапала его длинными ногтями и бросила такое злобное «спасибо», что волхвы опять принялись молиться. Ну и ладно! Только мешают!

Больше не теряя драгоценного времени, Осока поискала на поясе мягкую тряпицу и смочила ее водой, втерев туда травного сока, ледяного на ощупь. Хоть это осталось! Тихонько и без спешки Осока втирала отвар в лицо и грудь зверчика, пока тот с отвратительным ревом не очнулся.

Тяжело вздохнув про себя, Осока подхватила Медвежонка и обернула к себе, после чего встретилась с отвратительным смрадом и гнусной жижей. Зверчика вырвало быстро, зато действенно: после этого его грудь вздымалась спокойнее, ровнее, хоть жар и не совсем спал. Испачканная, Осока осмотрела себя с очередным тяжелым вздохом и обратилась к Медвежонку:

– Тебе легче?

– А… Ага. Сп-пасибо, – смущенно отвернулся тот, похоже, пока не в силах пошевелиться. – Ты спасла мне жизнь.

– Не нужно этого, – отвернулась Осока. – Хей, молящиеся! Не могли бы вы хотя бы убрать это? Хоть чем-то поможете.

Осмотрев зверчика поподробнее, волхвы скромно затоптались на месте. Осока было хотела их поторопить, но те внезапно робко забормотали:

– Слава Матушке-Природе, что княжич в порядке!..

На чем волхвы, переглянувшись, подавили в себе желание спорить и разбежались кто за чем. Осока и зверчик остались одни.

Она, вся грязная и смердящая, сидела с раскрытыми руками, удивленно хлопая глазами.

– Ты… Ты Царевич?

– А не все ли равно, кому помогать? – ехидно отозвался тот, ухмыляясь. – Ну да. А что?

– Ну… Не знаю. Просто мне казалось, что за Царевичем должны следить в оба глаза, – пробурчала Осока, не совсем пришедшая в себя. – А ты тут больной ходишь.

– Это только сегодня, – печально отозвался Медвежонок, судя по груди, тяжко вздохнувший. – Живот болел с утра, но я подумал, что это не страшно, потому что очень хотел на соревнование пойти. Может, съел чего… Не того.

– Отравился. Это я тебе точно могу сказать, – подтвердила Осока, но потом, усмехнувшись, добавила: – Но теперь отрава-то вся на мне. Слушай, может, это какое покушение? Все-таки Царевич…

– Да ну?! – округлил глаза зверчик. – Ого…

– Все-таки папка у тебя большой человек, а ты – единственный наследник. Понятное дело, убить хотят, – едва сдерживая смех, ответила Осока.

– Дуришь ты меня! – возмутился Царевич. – Между прочим, у нас лучшие пробщики! Была бы отрава – они бы умерли раньше меня.

– И впрямь, я тебя дурю, – она по-ведьмовски хихикнула.

И все-таки не чувствовала Осока в нем княжича. Да, у него был особый взгляд, будто свысока, но не могла в нем Осока признать царскую особу. А почему – сама не знала. Казался зверчик ей таким близким, таким похожим на нее, что тут же хотелось с ним подружиться. Впервые у нее просыпалось такое чувство…

А тем временем и волхвы подоспели: как вбежали – уложили княжеского сына поудобнее, принялись убирать грязь, к юбке Осоки без разрешения не прикоснулись.

– Нет-нет, в таком виде тебе точно к Великому князю нельзя! – запричитал самый старый волхв. – Немедля выходи! Надобно переодеть тебя по-особому!

– К Великому князю? Переодеть?! Да вы о чем?! – воскликнула напуганная Осока, не поддаваясь рукам Белого Медведя.

– В смысле «о чем я»? Великий князь пожелал тебя видеть! Похоже, ты выиграла в соревновании, не участвуя в нем.

[1] Заклинатели – чудесники (то же самое, что маги), управляющие одной стихией, которая находится в обозримой близости. Волшебники – чудесники, которые могут творить свою стихию из ниоткуда, используя внутренние запасы чудес (т.е. магии, маны). Обе категории относятся к вилийским чудесникам, поскольку их сила берет начало от вил – прародительниц зверолюдского рода, которые смешали свою кровь со зверьми и тем самым наделили зверолюдей способностями к стихийным чудесам (стихийной магии).

[2] Белокаменная Твердыня – главный храм поклонения Матери-Природе, находящийся в горах хребта Сияющих Вершин. В Белокаменной Твердыне служат волхвы – высшие мастера чудес, способные преобразовывать силы, рассеянные в пространстве, в нечто цельное.

Глава пятнадцатая. О верных храбрецах и гнусных предателях

Во дворцовой пустоте раздавалось эхо шагов громогласное, точно напоминая, что время-то никуда не девалось и мерно текло своим чередом. Даже двое дружинников у двери – двое из ларца, одинаковых с лица – не двигались и даже не моргали. Но разносившиеся время от времени звуки возвращали в настоящее, каждый раз вселяя надежду, что наконец-то хоть кто-то придет, но так ее и не оправдывали.

Оставалось Солнцеславе только рассматривать красоты здешние. От потолка до пола – все убранство поражало богатством и красой: будь то ковры расписные с рисунками трав и деревьев; будь то алые стены, золотыми вихрями исписанные и богатыми оконными ободами украшенные; будь то потолок, искусными картинами звезд покрытый. А картины-то эти – плыли по потолку-небу, точно облака пушистые, посередине источало свет улыбчивое солнце, лучи его нежные расходились в каждый уголок. Возглавлял комнату престол расписной, с пышными красными подушками и золотыми подлокотниками, на конце коих выделаны крупные медвежьи лапы.

Рассевшись вразвалочку на седалище у самых ног царских (которых здесь пока не было), Солнцеслава занимала себя игрой в гляделки с одним из изваяний дивов, что расположились по левый и правый бок Великого князя. Дивы слыли несказанной красоты птицами, к тому же способными судьбу предсказывать поточнее всякого ворожея. Чуяла Солнцеслава: судебного провидения Матушка-Природа навряд ли бы одобрила, вот и снабдила их знание проклятием страшным – весть недобрую нести туда, куда их взор поворотится. Ну и зачем же они сдались князю?

Но так и не пришла к заветной разгадке Солнцеслава: заслышала бурные разговоры и шаги, отчего вскочила с седалища и юркнула за дверь, где ее и оставили сидеть. Но разве могла удержаться Солнцеслава от того, чтобы посидеть совсем рядом с престолом?

Вот и они, вот – храбрецы! Те, о ком она свою великую песнь напишет.

И когда двери по ту сторону стены со скрежетом отворились, Солнцеслав, изнывая от любопытства, припала нежным угловатым ушком к замочной скважине. Кошачий слух не подводил! Различал голоса незнакомые, пока воображение представляло, кто же там, за стеной.

– Добро пожаловать к моему престолу, – это точно Великий князь! – Прошу пройти, гости дорогие. Нам предстоит еще некоторое время подождать, пока не придут остальные.

– Остальные?! Нам надо еще с кем-то ср-р-разиться? – донесся грубый голос зверки. Рычащий, наверняка воительница из племени хищников.

Удивилась Солнцеслава: не знала, что зверок берут в дружинники.

– Вовсе нет. Те, кто вскоре явятся сюда, станут вашими союзниками.

– А-а-а! Вот это я называю продумчивостью! – нелепо похвалила воительница. Видно, сказать ей было нечего.

– Великий князь… Нет ли у тебя никакого напутствия для нас? Пока мы одни, – скромный голосок, точно капель, эхом отдавался в мыслях Солнцеславы. Ушки дрогнули, и она на миг отстранилась, пытаясь представить, как держит в руках оружие мо́лодец со столь ласковым голосом.

– Думаю, нет надобности напоминать вам двоим о дружелюбии, ведь только истинно дружные зверолюди могли стать будущими богатырями, – мягко произнес Великий князь Драгомир. – Но и о расторопности тоже не стоит забывать.

На этом звенья зазвенели снова, и раздался грузный выдох зверки.

Вновь скрежет дверей – и вновь две пары ног. Одна поступь – легкая и словно летящая, другая – быстрая, но грузная и уверенная.

– Приветствую, Ведана, дорогая, – обратился князь, видимо, к княгине. – Я не удивлен, ведь выбрала ты именно того, на кого я подумал. Лицо Растислава я везде узнаю!

– Какая грубость! Разве не стоит поприветствовать Златоуста, прежде чем о нем говорить? – томный голос княгини походил на топленое молоко: такой же глубокий и теплый.

– Я совсем позабылся, прошу простить, – радостно отозвался князь. Судя по шуршанию, перед ним некто поклонился, некто с длинным шерстистым хвостом. – Приветствую тебя, Златоуст, сын Растислава. Приятно видеть почти знакомые лица!

– И тебя приветствую, – голос Златоуста оказался звучным и звонким, поставленным. Но слух все же спотыкался о легкий свист, шипение. – К моему превеликому сожалению, я не знал, что сам Великий князь Драгомир знается с моим простым отцом!..

– Златоуст, не принижай благих деяний своего родителя! Растислав – лучшее, что случалось с Луговым двором за многое время. Без его разумения двор не был бы отстроен вовсе!

– Эм… Ты, князь, конечно, прости мне мою дерзость, – вновь выдала воительница, похоже, жутко удивленная, – но хотелось бы знать, что это за богатырь такой…

– Не богатырь. Всего лишь купец, Бажена, – отозвался Златоуст, похоже, улыбаясь. Он ее знал? – Мой отец помог перестроить Луговой двор, не только распределив средства казны выгоднейшим образом, но вложив в него и свою копейку.

– Как замечательно, что вы знакомы, – доброжелательно отозвалась Царица. – Но, к сожалению, не всем нам выпала такая возможность. Гляжу, этот… Ящерок тоже расстроен таким положением.

Ящер? Шерсть на хвосте Солнцеславы встала дыбом. Великий князь Драгомир решил испытать благословение Матушки-Природы, избрав в богатыри кого-то из народа супостатов? Нет, Солнцеслава не верила, что все Ящеры сплошь и рядом плохие, но… Но сказки, которые она слышала от учительниц Обители, преподносили чешуйчатый народ Империи Лонг не в лучшем свете. Ну, что же! Покажи, каков ты, иноземец…

– М-мое имя Лун, княгиня, – глухо пролепетал тот.

Солнцеслава не видела его, но знала, что он наверняка склонился перед княгиней в пол, пристыдился. Сердечко екнуло: ну же, не стоит так! Даже не видя Луна, Солнцеслава уже укорила себя за предвзятость.

– Лун, – бросила княгиня с плохо скрываемым презрением. – Рада знакомству. А вы, барышня? Признаюсь, видеть барышню-воительницу…

– Ну, да, непривычно, – перебила та. – Бывает. Не все же зверцам оставлять самое сладенькое? Меня Бажена зовут. Отрок Бажена Крепкий Кулак, если со всеми званиями.

– Необычно видеть именно вас двоих здесь, но что же, значит, такова воля Матушки-Природы, – отозвалась Великая княгиня Ведана и прошла несколько тяжелых шагов к престолу. – Скоро прибудет последняя. Приготовься, Драгомир.

Князь поднялся по ступеням и сел за расписной престол. Княгиня же расположилась рядом, неподалеку от двери, откуда подслушивала Солнцеслава.

И вновь двери открылись! На этот раз шуму больше: шуршание ткани по полу, бренчание склянок, непонятный шорох, чей-то удивленный вздох.

Пришедшие поклонились. Новоприбывший победитель, похоже, был обладателем стольких вещей, что при едином движении они создавали целый вихрь.

– Как ты и просил, Великий князь. Спасительница твоего сына.

Спасительница сына?! Судя по судорожным вздохам, не одна Солнцеслава и не подозревала о таком повороте событий. Но она в этот миг менее всего завидовала матери, Великой княгине Ведане, испустившей самый громкий выдох.

– Благодарю. Больше я не нуждаюсь в твоем присутствии, – ответил тонкий девичий голосок, преисполненный сухости и деловитости. Судя по шагам и скрипу, едва вошедшие дружинники покинули помещение, и только после этого незнакомка представилась: – Мое имя – Осока Болотная Ведьма. И это не шутка, а скорее превратности судьбы. Я не занимаюсь…

– Мы прекрасно знаем, кто такие Болотные Ведьмы, – оборвал ее Великий князь. Однако не было в его выражении ни строгости, ни злобы, а наоборот – радушие и доброта, коих Солнцеслава не слышала прежде. В кои-то веки он был искренен? – И я сам знаю, что Болотные Ведьмы больше не занимаются теми гнусными вещами, которые им приписывают. Теперь это всего лишь имя, – и добавил уже строже: – Но я не намерен извиняться за тех своих подданных, кто этого не знает.

– Зверолюд не извиняется за то, что не считаешь постыдным, – уже тише и скромнее отозвалась Осока.

На этом повисло молчание, глубокое. Солнцеслава могла только представлять, какими взорами сейчас обмениваются правители и их избранники. Ох, вот бы их увидеть!..

И ей тут же представилась такая возможность.

– Прежде, чем мы начнем, стоит пригласить к разговору еще одного важного участника подвига, – торжественно произнес Великий князь Драгомир, и Солнцеслава, отскочив от двери, стала поправлять одежду, мех на ушах и хвосте, выпрямлять тонкие усики-прутики. – Ведана, могу я тебя попросить?

В следующие несколько мгновений перед певицей открылась дверь. Солнцеслава уже стояла напротив и, взволнованно дернув усиками, разглядывала неписанной красоты Медведицу, строго ей улыбавшуюся. Нарочито-медленно ей кивнув, Солнцеслава зашагала вперед и, пока не остановилась у одного из дивов, не смела и взгляд бросить на остальных присутствующих. И, только оказавшись на месте, она завидела статного Великого князя Драгомира, огромную воительницу-Собаку, Бажену, покрытого серебристыми чешуйками Луна, гордо выпрямившего спину Росомаху-Златоуста и Медведицу-Осоку, увешанную разного рода ведьмовскими принадлежностями.

Вот они! Храбрецы! Со всей радостью поклонилась им всем Солнцеслава, ее соловьиное сердечко билось по-птичьи часто. Чувствовала она: не зря все это, не зря! Наконец нашелся и для нее подвиг, наконец…

– Мое имя – Солнцеслава Соловьиное Сердце, – чистым, едва звенящим голосом объявила она. – И мне предстоит описать ваш подвиг, чтобы потомки наши знали о деяниях предков!

Солнцеслава видела, как загорелись глаза Бажены, как скромно, будто стесняясь себя самого, улыбнулся Лун, как улыбнулся ее словам Златоуст и… как настороженно уставилась на нее Осока. Последнее Солнцеславу слегка смутило, но не поколебало уверенности.

– Солнцеслава недаром получила свое прозвище – Соловьиное Сердце – ведь нет другой певицы с таким удивительным даром, – похвалил ее Великий князь, заставив заулыбаться. – Но все мы здесь – лучшие из лучших. И тебе, Солнцеслава, стоит встать в ряд со всеми.

Она покорно отошла и, отвесив напоследок ровный поклон, остановилась рядом с Осокой, тут же от нее отстранившейся. Что ее гложет? – задалась молчаливым вопросом Солнцеслава, но ответа на него, конечно же, не получила.

Когда они выстроились ровно, продолжил свою речь Великий князь.

– Слушайте, храбрецы, и повнимательнее, вновь своих слов я повторять не стану, – доброжелательный взор мигом сменился на холодный, грозный. – Давным-давно последний из рода благословленных Матушкой-Природой правителей скончался. Для всех изменился тогда мир: для нас, для наших соседей, для каждого зверолюда, пурина –всех, кто подчиняется Ее воле. Мы, правители, давно ждали Матушкиного слова, что определит, кому теперь принадлежит бремя благословения. И свершилось!..

Солнцеслава затаила дыхание. Подвиг… Нет, не подвиг! Судьбоносный поход!

– Я был в пути, в полном одиночестве, когда мне явился див. – Великий князь обвел рукой птиц под своим боком, и Солнцеслава наконец поняла, почему государь так их почитает. – Долго див смотрел мне в глаза, и казалось, будто мы встретились случайно. Однако нет, вскоре див раскрыл свои крылья и опустился с дерева на голову моей лошади, касаясь моего лба клювом. Тогда я и увидел… – Князь опустил взор, вспоминая. – Увидел нечто, что нельзя описать словами. Я был легче пера и быстрее ветра, я перемещался в разные места мира Зеркал, узрел вещи, которые не могу описать… Я узрел осколки чудесного зеркала, осколки невиданной силы! Я видел один у огромного синего змия, размером с десяток своих сородичей да с крыльями шире неба. Второй я видел среди знойных просторов и пылающих жерл, в которых кипела алая вода. Третий – среди огромных деревьев, охраняемых древними сиринами. И четвертый за высокими крепостными стенами столицы Империи Лонг.

Помедлив, Царь вновь поднял взор и обратился к храбрецам, глядя каждому из них в глаза:

– И я видел вас. Возможно, я точно не знал, кто вы, но теперь могу сказать, что ждал я именно вас. Лучших со всего Единого Берского Царства! – он гордо выпрямился, мечтательно подняв взор. – Мои гонцы доложили, что многим государям пришли такие видения. Я не единственный, и за свою, нет, за судьбу всего Царства собираюсь побороться. Поэтому мне и нужны вы, мои посланцы, кто добудет для меня эти осколки, из которых можно собрать зеркало благословения.

– Но почему именно мы? Не опытные воины, не вы со своими Царехранителями, – недоуменно бросила Бажена. Хоть и высказанный не к месту, но вопрос и впрямь был справедлив.

– Потому что вы – будущее, – торжественно заявил Царь. – В вас есть особые силы, силы менять судьбу. Мы, старые и многое повидавшие, уже не годимся для путешествий. Мы нужнее здесь, рядом с беззащитными берами, которым без нас тяжко.

– То есть ты хочешь использовать молодых, чтобы не подвергать опасности проверенных дружинников, чудотворцев и купцов? – вскинула бровь Осока.

От такой дерзости Солнцеслава дернулась. Ой-ой! Что же она говорит? Даже Бажена от такого широко раздула ноздри во вздохе.

Князь Драгомир же не обратил внимания на ее грубость и ответил мудро:

– Не стоит полагать, что ради такой возможности я стал бы жалеть своих лучших подданных…

– Вопрос тот же: почему мы? Не стоит вдохновенных речей. Мало верится, что незнакомцев на верную смерть во имя Царства послать легче. Мы ведь можем и не вернуться…

На этом повисла тишина. Эта Болотная Ведьма разрушила всю торжественность! Ух, и зла же была Солнцеслава, хоть и не показывала этого.

– Раз зашел такой разговор, я бы хотел кое-что обсудить, – холодно отозвался Царь, показательно кивая жене. Та, кивнув в ответ, удалилась в комнату, откуда Солнцеслава недавно пришла. – Скажем так, было бы неосторожностью с моей стороны не подготовиться к такому ответственному решению. Поэтому я заранее приказал своим разведчикам отыскать любые сведения, касающиеся всех участников соревнования.

Победители дружно дрогнули. Солнцеслава тоже, ведь она и не знала, с кем ей придется пройти этот тяжелый путь. Неужели у каждого из них есть за плечами что-то, о чем они умолчали бы от властей?

Только Осока оставалась невозмутима.

Ведана вскоре вернулась с несколькими слугами, каждый из которых держал по стопке грамот. Четыре стопки. Солнцеслава предположила, что ее среди них нет, ведь ее жизнь, как на ладони, всем видна, и говорить о ней нечего.

Вскоре слуги покинули комнату, вновь оставив княжескую семью и победителей наедине с двумя – теперь Солнцеслава догадалась – Царехранителями.

– Что ж, – встал с престола князь Драгомир и, статно пройдясь перед стопками, взял случайную, – начнем. Златоуст, сын Растислава.

Тот сглотнул. Он же сын княжеского друга! Разве он может быть замешан в чем-то подозрительном?

– Ученик второго года Высшей Школы Торгового Дела. Отделение Таможенного дела. Заведует писарским местом в своем отделении, ответственен за выдачу грамот. Грамот, как отмечается, выдано больше, чем получено. Поговаривают, продает государственные грамоты.

Мошенник! Солнцеслава уже начинала припоминать предостережение родителей. Но не знала она, что опасность будет совсем под носом!

– Это всего лишь помощь купцам, если изволите… – попытался оправдаться Златоуст, но был прерван строгим взором. – Не изволите. Ясно.

Тем временем князь уже взял новую грамоту.

– Бажена Крепкий Кулак… – упоминание заставило ту дрогнуть всем телом, да так, что кольчуга зазвенела. – Единственная отрок-зверка Княжеского Военного Училища. Принята лично бывшим Царехранителем Тихобором. Занятно… До поступления Собака с похожей внешностью разыскивалась в нескольких городах Единого Берского Царства как опасная наемница, совершившая крупное ограбление посадского двора в Межустьевом Городе.

Бажена взволнованно завиляла хвостом, прижатым к ногам, пристально смотря в пол. Наверное, она понимала, что отрицать вину бесполезно – посчитала Солнцеслава.

– Итак… – следующую грамоту государь взял, не глядя. – Лун. Точнее, Невидимая Чешуя, под таким самозваным именем тебя запомнила дружина Звездного Града. Единственный Ящер во всем Звездном Граде, за исключением послов из Империи Лонг. Ничего не известно, кроме приписанного Невидимой Чешуе огромного списка мелких краж и уличных драк на ножах с кметями.

Лун, казалось, потупился стыдливее всех. Одним-единственным он был для Солнцеславы, кого ей хотелось обнять, попросить не бояться – до того жалостливо он выглядел. Что же вы не видите, Великий князь Драгомир? Он раскаивается!

– И наконец, – последняя стопочка состояла всего из одной грамоты, и ту князь обернул ко всем. – Осока Болотная Ведьма. Ученица третьего года Высшей Школы Чудесных Наук. Больше никаких сведений.

Всеобщему взору предстала пустая грамота со всего одной строкой. Осока смотрела на нее совсем безразлично, словно знала, что так и будет.

– Разве вы не знаете баек, которые о Болотных Ведьмах сочиняет народ? Я думала, этого будет достаточно, – съязвила Осока.

– Ты краснеешь, Болотная Ведьма.

Солнцеслава тоже вскоре это подметила. Осока тяжело дышала и зарумянилась. Волновалась?

– Кроме этих историй, знать ничего не обязательно, – заявила та, пропустив замечание мимо больших ушей, вставших торчком. – Моя честь достаточно опорочена, чтобы поставить меня в один ряд с этими преступниками.

– Преступниками? Сама же не лучше, – пробурчал Златоуст, но егобыстро заткнули два меча, упершихся в спину. – Хорошо, хорошо… Только кафтан не порвите, умоляю! – не без наигранно-язвительной вежливости добавил он.

Царехранители, по-Медвежьи пофыркав, отодвинулись, но оружия не опустили.

– Так или иначе, что я хотел сказать этими сведениями, – ледяным голосом произнес Великий князь, расхаживая из стороны в сторону перед избранными победителями. – Думаю, попытки опровергнуть истинность этих сведений излишни. Поэтому хотелось бы прояснить всего одну вещь, – остановившись, он обвел взором собравшихся. – Выполнение вашего долга сулит вам долгую безбедную жизнь, за это я могу поручиться собственной честью. За попытку предательства вы будете наказаны по всей строгости закона, учитывая ваши прошлые «заслуги». Вас устраивает такое условие?

По очереди они кивнули. Даже Солнцеслава, хоть к ней эти откровенные угрозы и не относились. Зачем же князю Драгомиру такое запугивание? Неужели кто-то из присутствующих стал бы порочить честь дорогого Царя? Наверняка Осока не всерьез ляпнула про побег!

Обернувшись к той, Солнцеслава с ужасом заметила: ведьма улыбалась! Наверняка радовалась, что заставила самого государя поволноваться. Неужели совсем не признает власти?

– Ну, раз так, то награда все та же, – улыбнулся Великий князь, в глазах его не было ни намека на доброжелательность. – Желания, пожалуй, обговорим после совершения подвига. Думаю, с моими новыми способностями чудесного зеркала я смогу выполнить почти все, что попросите. Надеюсь, какая-нибудь чушь вам в голову не придет.

Победители переглянулись. Вопросов не возникло.

– Отлично. А теперь попрошу вас пройти за моей дорогой Веданой к княжеским портным. Они приготовят для вас одежду, в которой вы завтра предстанете перед народом. Беры должны знать своих победителей, не так ли?

Глава шестнадцатая. О скромном нраве – тише воды, ниже травы

Пригорюнился Лун, ведь опозорился перед Великим князем Драгомиром, сам о том не подозревая. Хотя мог ведь и догадаться, государь же не по-берски умен, везде его руки простираются, ничто не ускользнет от его взора всевидящего! Но что же, делать нечего… Кроме как доказать князю Великому, что он, простой и жалкий Ящер-вор, достоин его власти.

Как князь и велел, выступили храбрецы перед берским народом. Казалось, весь Звездный Град собрался полюбоваться на своих смельчаков, своих победителей, коим в веках запомниться пророчат. Весь двор Ветровой, от мала до велика, наполнился племенами со всех концов необъятного Берского Царства: и короткохвостые, но изящные Рыси с юго-запада, и загадочные Олени с полуострова Крыло Сирина, и такие похожие между собой Горностаи, Ласки, Куницы и все-все-все с Западного Дубравного княжества. Лун видел лишь головы да уши: стоял-то он чутка позади, боялся себя честному народу показать. Что же они подумают, узнав, что княже избрал Ящера в свои верные слуги?

Видел Лун, как в сладострастных речах купается Бажена, как раскланивается направо и налево улыбчивая Кошечка Солнцеслава, как мерно, но горделиво, вскинув подбородок, машет рукой всем Златоуст. Осока же предпочла остаться позади, и невольно Лун подумывал, что так ей и надо, нечего спорить с Великим князем! Да и чего государь ей сделал? Он всего лишь себя охраняет, как и сама бы Осока сделала. Но, наверное, у нее есть причины так поступать, нельзя гневаться попусту. Может, это даже как-то связано с ее жутким прозвищем – Болотная Ведьма.

Но не было времени более задумываться, ведь были у Луна другие дела, более важные и срочные. Слугам княжеским он, конечно же, все объяснил, те согласились его отпустить, но только под строгий надзор, выдав ему заколдованный оберег. Лун спрашивать не стал, чем заколдованный, ведь заждались его матушка и батюшка и все братья с сестрицами.

Прощание было слезливым и долгим, с непрекращающимися расспросами. На всее вопросы Лун отвечал по-своему коротко, не позволяла ему совесть хвастаться. И без хвастовства всякого гордилась им семья, отпустив его в путь, добрым словом сопроводив и подарками: от каждого в семье по камушку искусному с именем высеченным. Собрав все малое, но дорогое сердцу добро, поторопился Лун ко двору княжескому, ведь вот-вот отправляться будет корабль от Луговых причалов.

Вихрем проносясь мимо Царехранителей, извинился передо всеми Лун и взбежал по мосту на палубу, где уже всем ходом шла работа. Его едва не сбили с ног какие-то зверолюди, уже «концы отдающие». Наверное, как увидели Луна, так и решили отправиться.

Неужели Великий князь их не проводит? Эх, наверное, дела у него свои, княжеские. Лун не позволял себе обижаться: как можно обижаться на государя, который только хорошего им желает?

Поэтому-то Лун и, не мешая никому, прошел вперед, скромно, без лишнего слова. Подобрав свои небогатые пожитки, он остановился у носа, где подметил знакомую. Осока стояла совсем близко к краю, опустив голову – наверное, на воды глядит. Лун и сам внимание обратил: воды-то в Верховетви – чистые, точно небеса весенние. Может, ее это восхищает? Наверняка Лун не знал. Что-то ему подсказывало, что раз он не понимает причин ее поступков, то причин увлечений – тем более не поймет. Он лишь надеялся, что для их совместного подвига понимание не понадобится.

– Хей-хей! Что ты там стоишь, ведьма?

Сперва Лун вздрогнул от знакомого голоса, но смог вздохнуть спокойно: обращались не к нему. То был Златоуст: Росомаший зверец, грузно наваливаясь, поднялся по ступеням к носу и остановился за спиной Осоки.

Неожиданно вода за бортом вскинулась, и Лун даже дернулся от удивления. И произошло это ровно в то мгновение, как рука Златоуста легла на плечо Осоки!

– Какое тебе дело?! – звонко воскликнула Осока, оборачиваясь и толкая плечом Златоуста. – Ты вообще не должен был выигрывать!

– Почему же это? Что тебе дает право так говорить? – оскорбленно вскинул нос тот, скрестив руки у груди.

– Не должен был выигрывать, чтобы мы не встречались снова!

Румянец, покрывший ее до ушей, не заметить было трудно. Смутилась – догадался Лун, только вот не понял, почему «встречались снова».

– Ты что, ребенок? Зачем придавать той встрече какое-то значение? – вскинул бровь Златоуст. – Просто забудь.

– А давай-ка я буду забывать каждого, кто назвал меня дурой, – прорычала Осока, и тут Лун испугался не на шутку: ведьмы-то – народ диковинный, что угодно выкинуть могут.

– Не дурой, а дурочкой… И я вовсе не это имел в виду!.. – сперва, видно, Златоусту захотелось поспорить, но что-то его остановило, и он терпеливо вздохнул. – Хорошо, я извиняюсь. Так тебе станет лучше?

– Не знаю! – то ли вскрикнула, то ли пискнула Осока и, развернувшись, остановилась, сжав кулачки.

Златоуст, повернув уши в ее сторону, стал прислушиваться к тому, что она скажет. Лун увидел: она и впрямь что-то пробубнила, но, похоже, Златоуст этого не услышал и раскрыл было рот, но та быстрым шагом направилась куда-то, похоже, лишь бы подальше от Златоуста.

Златоуст же сдвинул брови, пристально смотря ей вслед. Что-то екнуло в сердце Луна: не хотелось ему оставаться в стороне, когда он что-то знает и может помочь. Поэтому, вскочив, Лун подбежал к Златоусту и, появившись у того прямо перед глазами, выпалил:

– Я знаю, что она сказала!

Златоуст же вскрикнул. Лун испуганно дрогнул, но в ответ ему быстро последовал вопрос:

– Да как ты так из ниоткуда вылез?!

– П-прости… – сжался Лун.

– Не извиняйся, бывает, – отмахнулся Златоуст и с неподдельным любопытством спросил: – Так что она там промямлила?

– Что-то вроде «Не надо извиняться».

– Хм… Странная она, – повел плечом тот. – А слух-то у тебя хорош!

– Да нет, не слух. Просто по губам умею читать, – смущенно почесал белобрысый затылок Лун.

– Занятно. А это от того, что ты вор, или просто такой умный? – усмехнулся Златоуст, как-то подозрительно поглядывая на Луна.

– Скорее первое, чем второе… – пристыженно отвернулся он. – Я бы попросил не говорить о своем занятии…

– Но ведь оно вполне полезно для нашего путешествия! Я могу подробно тебе поведать об этом, а заодно покажу, где Царь оставил для тебя новые доспехи и клинки.

– О… Ого! Новые доспехи! От самого Великого князя!

– Вор, и так к Царю относится… Чего только не бывает в этой «удивительной» стране? – со странным для Луна презрением отозвался Златоуст и двинулся вперед. Лун заторопился следом.

Глава семнадцатая. О прошлом, хрупком и расколотом, как скорлупка

Видела Солнцеслава эти лица, такие непривычные, знала, что из глаз чужих сочится непонятная, страшная тьма, но признавать, что незнакомцы во всем на свете повинны, отказывалась. Ведь с чего бы князь им доверился, если бы они были плохими зверолюдьми?

Только вот, сидя в сторонке, Солнцеслава не могла толком подступиться ни к одному из храбрецов. Не в скромности дело – Матушка-Природа одарила Солнцеславу тем еще взбалмошным нравом – больно трудно было подобрать слова, что могли их к любопытной певице расположить. Но надо же как-то побольше о них разузнать! Прошлое их – такая же часть сказания, как и прочие их подвиги. Однако, судя по словам Великого князя, не отличается их прошлое благими деяниями…

В тяжелых думах бродила Солнцеслава по кораблю, от носа до кормы, смотрела на воды Верховетви-реки, воображала, какие песнопения красочные в народе ходили об этой искрящейся голубизне. «Рыбка малая», «По разные берега», «Матушкины глаза – как Верховетви водица»…

Нет-нет, сейчас не это важно! Важно не потратить драгоценное время, путешествуя бок о бок с храбрецами в добрый, спокойный час.

Думала, думала Солнцеслава и в итоге решила: надо бы найти того, кто проще, кто ей, Солнцеславе, зубы заговорить не сумеет. Златоуст тут же отпадал: он хитрец еще тот, видела это Солнцеслава в его по-Росомашьи клыкастой улыбке, ведь все Росомахи с подковыркой. Осока тоже не подходит: больно сказки о Болотных Ведьмах заставляли трепетать от страха.

А Бажена? Может, она? Такая простая, такая бесхитростная! Почему бы и не она?

Да и вот она, стоит у самого края, зеленощекая, попивает что-то из большой деревянной кружки, время от времени высовывая язык. Солнцеслава хихикнула: такая забавная, истинно Собачья привычка! И прервала Бажену Солнцеслава, остановив на самом сладком ветерке.

– Добрая сударыня!..

– А?! – рявкнула та.

От силушки незверициной Солнцеслава дрогнула, но вовремя подумала: чего же бояться, Бажена наверняка не расслышала!

– Добрая сударыня, Бажена Крепкий Кулак, хотелось бы поближе познакомиться, – лучезарно улыбнулась Солнцеслава, усики-прутики взметнулись, а ушки взволнованно дернулись. – Меня зовут…

– Да тебя уже представили, помню, – сощурившись, перебила Солнцеславу Бажена. – Чего хочешь, малая?

– Я… Меня зовут Солнцеслава Соловьиное Сердце, – как можно вежливее напомнила она, хоть и не без напора. – Я ваш путь описываю от имени Великого князя!

– Ага, хорошо. Тебе что-то мешает? – вскинула коричневую бровь Бажена.

К большому удивлению, Солнцеслава ожидала от Бажены больше боевых шрамов, да вот на лице ни одного не заметила. Разве что надкусанное ухо чуть осунулось, а лицо, пусть и не совсем чистое, но без единой отметины.

– Ох, добрая сударыня, любопытство зверское распирает! – сложив ладошки у груди, воскликнула Солнцеслава, подавшись вперед. – Хочу историю твою славную узнать, о прошлом вашем, которое пока остается для меня загадкой.

Не похоже, что Бажену это впечатлило: то самое ухо вскочило, видно, прислушалось к словам Солнцеславы, но стоило той закончить, как оно опустилось, а владелица закатила грозные серые глаза. Не понравилось это Солнцеславе, ой, как не понравилось…

– Так-то зачем тебе это знать? Растрезвонишь на тридевять земель – и не богатыркой я останусь, а тем, чьим именем простой зверолюд ругается, – и склонилась при этом Бажена, да так, что по спине Солнцеславы мурашки пробежались. – Поэтому, будь добра…

– Но добрая сударыня, Бажена! – звонко воскликнула Солнцеслава, отчего Бажена странно дернулась. – Народ должен знать своих победителей!..

– А им имени моего не хватает? – взъелась та.

– За именем кто угодно скрываться может! А кто – народу надобно знать…

– Народу этого не надобно знать. Тебе это надобно знать, Кошка.

Солнцеслава убедилась: не запомнили ее имени. Да как же не запомнили?! Эх, да ну и пусть! Как же убедить эту зверицу, что в таком рассказе нельзя скрывать своего прошлого?

– У меня предписание Великого князя! – козырнула Солнцеслава, не найдясь с предлогом. – Предписание, что надо…

– Грамоту черкануть каждый может, а за слова свои ответить – нет, – загадочно отозвалась Бажена, тяжело вздохнув. – Послушай, Кошка, не стоит совать усатый нос не в свое дело, иначе усики-то пообрывают!..

– Это угроза?! – возмутилась Солнцеслава.

На этом Бажена вздохнула уже так, что показались в ее серых глазах красные искорки. Ой-ей! Никак не этого хотела Солнцеслава…

– А если и да?

Солнцеслава вся съежилась. Матушка-Природа, да эта Собака с ума сошла! Готовилась было Солнцеслава бежать, что только пятки сверкали, но преградила зверине, яростью ослепленной, путь рука, тонкая и бледная, с россыпью блестящих чешуек сверху.

– Не ссорьтесь, прошу вас! Не ради этого мы в пути, а ради подвига, – то был голосок тихий, ненапористый, сразу его узнала Солнцеслава.

– Пусти меня, чешуйчатый, я-то ей за докапывание хвост на уши натяну! – порвалась Бажена, но перед ней возник Лун, сдерживая ту в меру своего уступающего роста.

– Бажена, не серчай, Солнцеслава наверняка не знала, что тебе неприятно говорить… О чем бы она тебя ни спросила.

– Она мне князевым указом угрожала!

– Ну а вдруг ей и впрямь Великий князь так наказал? Бажена, послушай, никто же не заставляет тебя, можете потом все обсудить. Не злитесь, мы же так друг друга поубиваем!

Его уговоры звучали так надрывно, что Солнцеслава тут же ощутила болезненный укол сожаления. Он так старается! Нельзя его подводить, и если Бажена не успокоится…

– Прости, добрая сударыня, – ради Луна перебарывая всю вскипевшую гордость, поклонилась Солнцеслава. – Я не хотела тебя оскорбить своими вопросами и не буду впредь донимать, доколе ты этого сама не захочешь.

– Ага! То-то же! – вскинула нос Бажена, но, завидев скромную улыбку Луна, все же опустилась. – Ладно, только из уважения к Луну! Прости, Кошка… Разукрашивать эту твою сладкую мордашку не хотела, просто как недобрая нападет – сама не своя.

Вдруг Бажена насупилась. Солнцеслава вскинула светлую бровь: неужели Бажена сказала лишнего?

– В общем, поболтайте здесь без меня. Надо собираться – скоро доберемся до границ княжества и ногами топать будем. Наконец-то…

Стремительно скрылась Бажена из виду. Солнцеслава недоуменно смотрела ей вслед, пока не вспомнила о том, что Лун до сих пор здесь.

Обернувшись, Солнцеслава столкнулась с Луном нос к носу. Лун, похоже, тянулся к ней, чтобы что-то спросить, и оказались их лица близко-близко, едва носами они не стукнулись. А кабы стукнулись, было бы шуму!..

Лун же испуганно посторонился, отступив на пару шагов, едва не споткнувшись о веревки. В глазах его сузились зрачки-палочки, точно такие, как и у Солнцеславы, когда ее саму одолевал испуг.

– Прости, прости! Я не хотел так близко…

– А, я… – оторопела Солнцеслава, уставившись в ноги. – Я…

Горела она, от кончиков ушей до хвоста, не знала, что и делать. Но ведь это она, Солнцеслава Соловьиное Сердце, она всегда знает, как поступать! Она, такая сообразительная, такая открытая, она не может так взять и замяться!

– А я принимаю извинения! – рассмеялась вдруг она, но до того громко, что волнение ее сложно было не заметить. – Ну, или нет, тоже прости, я неожиданно так обернулась, ну ты и сам понял, да. Лун, верно?

Протараторив это, Солнцеслава поразилась собственной глупости. Да у нее же были сотни ухажеров! Неужели она оплошает теперь перед этим скромным Ящерко́м? Хотя, какой он ей Ящерок – Ящер, не иначе.

– Я рад, что ты не обижаешься.

Но улыбка его тонких губ и неподдельное сияние в глазах заставили уши Солнцеславы встрепенуться. Нет, что же это? Такой доброты, сочащейся из каждой частички тела, не существует в Зеркальном мире!

Да что же творится?! Солнцеслава застыла, выпрямившись, но теперь-то, понимая, как по-дурацки выглядит, изобразила кривоватую, но от того не менее радостную улыбку.

– Что ж, добрый сударь! Раз ты здесь, может, чем поделишься? А то вот подруга твоя совсем неразговорчивой оказалась, – неловко кивнула назад Солнцеслава, как бы из бахвальства, да и того не получилось.

– Какой же я добрый сударь? – и снова неимоверно милейшая улыбка. – Просто Лун.

– Лун… Ага, я помню, да! – подтвердила она, удивляясь, как тот еще не заметил ее волнения. – Так ты… Не против?

– Ну… Если того и вправду Великий князь требует, я готов, – решительно кивнул Лун. Его серебристые глаза искрились на солнце.

– На самом деле… – замялась Солнцеслава: правду сказать хотелось, да вот что же он скажет на это? – Я соврала. Не требует того Великий князь. Просто я подумала, что народ должен знать!..

– Как же так… Ох.

Видно, Луну стало не по себе: он схватил рукой локоть и призадумался. Наверное, возжелал он уже высказать все Солнцеславе в лицо! Но, в отличие от Бажены, на него не хотелось ни злиться, ни отстаивать правоту, разве что потупиться и искренне извиниться.

– Н-ну… Раз ты так считаешь, я отвечу на… Какой-нибудь вопрос, – смиренно отозвался Ящер.

Чудно́е чувство одолевало Солнцеславу, да вот только тогда она поняла, в чем же дело. Совесть! Редко оно посещало Солнцеславу, даже мать с отцом его почти не вызывали. Казалось Солнцеславе, что все она всегда правильно делает, а теперь… А теперь не кажется так, вот и все.

Как ни странно, в жизни поступки, что другими считались за благостные, Солнцеслава совершала по своему усмотрению. Где не до конца дело доделывала, где и вовсе от него отказывалась. Она певица, а не богатырь, ей не надобно быть совершенством в поступках. Лишь в речах, а речи – лишь отражение красоты. Поэтому она могла позволить себе жить так, как ей велит ее птичье, соловьиное сердце.

Однако на то оно и сердце, что так бездумно склоняется то к одной стороне, то к другой…

– Если не хочешь – не надо, – почти обиженно отозвалась Солнцеслава.

Не знала она, как отвечать, когда ей стыдно. Обижаться? Извиняться? Но ведь он сам сказал, что можно!

– Мне не сложно, если вопрос простой, – ласково улыбнулся Лун, выглядывая из-под длинных белоснежных волос. – Наверное, моя жизнь не такая уж любопытная, чтобы…

– Любопытная, да еще как! – радостно воскликнула Солнцеслава, пытаясь похвалить Луна, да только испугала его. Мгновенно это осознав, она выхватила его гладкие ладони и продолжила, будто так и задумывала: – Да-да, Лун, любопытная! Когда же еще Ящера встретишь на дорогах Звездного Града? Да на дорогах Берского Царства, раз на то пошло! Никогда не видела Ящеров, только на картинках. Плюс ты весь белый-белый, как скрипучий зимний снег…

А Лун лишь вполголоса смеялся. Так душевно и тепло, что, стоило ему стать едва громче, как Солнцеслава стихла и прислушалась, навострив ушки. И замурчала.

Стоило Луну это заметить, как Солнцеслава прекратила. Хей! С чего это ей мурчать? Она мурчит только тогда, когда ей очень-очень хорошо, а сейчас почему? Неужели хорошо?

– Ну-у-у… Один вопрос тогда! – смелее отозвалась она, отчего-то не боясь, что потеряет власть над собой. – Как ты сюда попал, Лун? В Берское Царство.

Лун призадумался. Наивно, как ребенок, вспоминающий сложный урок, взглянул на светлые небеса. Повернулся и выдал без сомнений:

– Я не попал. Я здесь родился.

– Родился?.. Как? Прямо тут? – указала на пол корабля Солнцеслава, хотя оба поняли, что она имела в виду.

– Ага. Ну, на этих землях.

– Но… Почему? Твои родители где-то здесь?

– Да. В Звездграде.

– А! Так они, наверное, послы из Империи Лонг?

– О, нет-нет! Они Еноты, прислуживают хозяевам одного из домов на окраинах.

На этом Солнцеслава остановилась и с подозрением взглянула на Луна. Еноты? Родители Ящера? Как так? Запутаться можно!

– Ох, наверное, не с того мы начали, – помотал головой он. – Извини, я должен был с самого начала сказать: своих настоящих родителей я не знаю, но у меня есть хорошие приемные мать и отец.

– Во-о-от оно как! – оперлась на древесный край Солнцеслава, внимательно вглядываясь в светлый лик Луна. – А как так получилось?

– Забавная история… Мама рассказывала, – смущенно почесал затылок тот. – Мои родители тогда жили в Звезграде, были простыми ремесленниками. Долгое время у них не было своих детей. И… Тогда появился я.

– Так-так-так, Лун! По-моему, ты что-то упускаешь в этой истории, – повела хвостом Солнцеслава. – Как ты появился-то?

– О, Матуш-ш-шка-Природа! В этом-то все забавное и было, – его плавный смех заставил Солнцеславу вновь едва слышно замурчать. – У них долго не было детей, и отец сильно запил из-за этого. Все дело они потеряли, стали прислуживать у знакомой семьи, с которыми когда-то торговали. Мама занималась готовкой. И для одного из супов она как-то пошла на рынок неподалеку, а там какие-то охотники хвастались добычей. Во-о-от таким яйцом. – Лун вытянул руку и указал на длину – от кисти до плеча, где-то в короткий хвост или два локтя. – Мол, логово змия разворошили и утянули оттуда. Мама посмеялась: кому же такое надо в Звездграде?

– А причем тут яйцо? – сдвинула брови Солнцеслава, догадываясь.

– Ну, Ящеры ведь рождаются из яиц, – пояснил Лун. – Ночью мама услышала детский плач. В горе отбросов она отыскала расколотую скорлупу того самого яйца и ребенка. Ящера.

– Ого! Как же жестоко эти чудовища поступили! – воскликнула Солнцеслава, возмущенно подскочив.

– Что ж, я их не виню… Благодаря им, я попал к своей любящей матери, – добродушно улыбнулся он. – Мама так молилась о ребенке, что Матушка-Природа подарила его ей. Наверное, она не ожидала, что это будет какой-то Ящер… Но мама была рада даже такому, как я.

– «Даже такому, как я»? Почему ты так говоришь? – вскинула брови Солнцеслава. – Ты ведь такой хороший…

– Нет, я правда очень с-с-стараюсь, но не в том моя… – неожиданно Лун сглотнул, чешуйчатый хвост прижался к ногам. – Но ведь это совсем не любопытно!

– Это грустно! Лун, нельзя так говорить о себе, – настойчиво произнесла Солнцеслава. – Почему ты так себя не ценишь?!

– Прос-с-сти, не надо было этого говорить, – зашипел тот, отворачиваясь. – Извини, пожалуйста, но я пойду. Этот вопрос… Он уже не такой простой.

И беззвучно проскользнул Лун под боком Солнцеславы. Обернулась она – а его уже и след простыл.

Глава восемнадцатая. О чудесах, утекающих сквозь пальцы

Давно Бажена не путешествовала вместе с кем-то. Да и тот отрывок ее жизни, если честно, долго не продлился. Может, оттого этот наглый пушистый хвост, щекочущий ей нос, так злил? Хотелось взять и оторвать эту назойливую мохнатую змейку и в глотку владелице засунуть. А Кошка тем временем шла вприпрыжку! Какая наглость…

Высадившись с корабля прямо у Колун-озера, храбрецы, как князь им наказал (как эта усатая, видно, просто обожала выражаться), направились в Тихомиров Обет, город на северном побережье. Златоуст, похоже, почуяв что-то любопытное, заскакал вперед чуть ли не бегом: мол, путь из Тихомирова Обета лежит в Эллиадию, сосредоточение умов всего мира Зеркал. Не очень-то его понимала Бажена: к чему им эти умы, они же не за этим едут, так? Так. За осколком, который князю неведомо зачем нужен. Но к чему лишние вопросы? Государю надо, а на что – это уже дело десятое.

Так-то они и оказались на дороге. Глотая пыль из-под маленьких сапожек Солнцеславы, Бажена чувствовала себя вьючным животным на поводу у хозяина. Раздражение подпекало и подпекало, пока грузную тишину, так бережно хранимую членами отряда, не разрушила Солнцеслава:

– Погодка что надо! И вода в озере чище слезы гамаюна! Ох, ну и красотища…

– Дали бы нам лошадей – было бы покрасивее… Ну, ничего, в следующем постоялом должны дать, – сверился с какой-то грамотой Златоуст, смотря то в буквы, то в небеса. – Там, думаю, будем где-то к обеду.

– Ну, вот! Прогуляемся да поедим. Жизнь сладка! – улыбнулась во все клыки Солнцеслава, идя широким шагом.

– Не такая сладкая, как мех с твоего хвоста, – пропела Бажена, потихоньку выходя из себя.

Обернувшись, краем глаза Бажена заметила, как Златоуст встревоженно повел ушами. Чуть не врезавшись в него, за ним остановилась Осока, взглянув на того исподлобья, да столь злобно, что ей бы позавидовал любой суровый разбойник. Лун же вовремя остановился, озираясь по сторонам. Бажена не придала значения тому, кого она там задерживает, ей хотелось выяснить, задать заветный вопрос:

– Я могу пойти впереди?

– Что же ты, добрая сударыня! – этот надоедливый звонкий голосок заставил надкусанное ухо дернуться. – Как же я буду описывать эти просторы из-за твоей спины?

– Сбоку не видно? – настойчиво подвинулась к Солнцеславе Бажена.

– Запечатлеть из-за спины сложно, добрая сударыня! Это отразится на моем певичьем видении, – покачала головой Солнцеслава. – И я могла бы тебя попросить на меня не давить, это в высшей степени неприлично…

– В высшей степени неприлично – это когда я тебя за хвост к дереву привяжу, а это еще вежливо… – поразмяла кулаки Бажена, но ее неожиданно прервали.

– Вы там долго стоять собираетесь? – подала голос Осока.

– А я и не ожидал, что ты отзовешься, – усмехнулся Златоуст, отвлекаясь от изучения грамоты.

Та одарила его таким взором, что улыбочка его поползла по лицу вниз, а сама Осока вернулась взором к Бажене.

– Пока вы спорите, я могла бы заняться делами, – оповестила их она.

– Как хочешь, – подозрительно сдвинула брови Бажена, не совсем понимая, зачем ее вообще спросили.

Получив разрешение, Осока развернулась на пятке и отправилась в совершенно противоположную сторону, натянув лямки походной сумки.

– Хей, постой! Ты куда? Как нам тебя искать? – забеспокоился, как ни странно, именно Златоуст. – Три раза свиснуть и вокруг дуба пробежаться, и ты придешь, или как?

– Можешь и так. Такого дурака несложно будет найти, – вполоборота бросила Осока.

– Это оскорбительно!

– Твои знания о ведьмовском ремесле оскорбительны!

– Я не хотел бы мешать… – вдруг подал голос Лун. – Но… Вы так с самой первой встречи разговариваете?

– Не твое дело! – в чувствах рыкнул Златоуст, отчего у Луна чешуйки встали дыбом. – Ладно, прости… И, Осока, если тебе нужно отойти…

А той и след простыл. Бажена принюхалась: запах, напоминающий мамину кладовую, скрылся среди прибрежных деревьев.

– До чего любопытно! Пойдемте-ка за ней! – подозвала всех Солнцеслава и ускакала прежде, чем все одумались.

Лун рванулся за обаятельным хвостиком, Златоуст же, скручивая грамоту, с тяжким вздохом кивнул Бажене в сторону леса. Чего?! За Болотной Ведьмой шастать?! Это же ее дела, не стоит в них вмешиваться! Какая безумная эта усатая!

Но была не была. Как стать богатыркой, если не помогать всякому страждущему? И, если Бажена хоть немного разбирается в ведьмах, помощь этим нерадивым все же понадобится.

Но Бажене хотя бы позволили идти впереди, и то хорошо. Как-никак, нюх у нее Собачий! Да и не почувствовал бы никто, кроме нее, где этот пучок трав искать. Осока настолько сливалась с кустами, что ее след вот-вот готов был потеряться! К тому же сами чащи немного настораживали. Деревья не стояли плотно, наоборот, в паре хвостов друг от друга, меж ними свистел ветер так, что будто бы слышно, как кто-то разговаривает. Возвышаясь над ласковой тенью, ближе к лоскуткам лучиков света, шептались древние языки. Может, то и вправду свист, Бажена не знала никаких языков, кроме берского, поэтому ее слух не разбирал никакой речи, но сердечко что-то да чувствовало.

Вскоре Бажена добралась до места, где не замечать этого шепотка было уже невозможно. Все дрогнули от того, как она одним топором разодрала кусты и было выскочила наружу, но неожиданная подножка ее приостановила. Бажене удалось не упасть, благо, она с малых лет уже была несбиваема, но ругнуться ей это не помешало.

– Да сядь ты! Спугнешь! – пробурчал недовольный знакомый голос.

– Чаво?..

Златоуст, загадочно замолчавший, с округленными глазами опустился на землю и за плечи опустил за собой Бажену. Солнцеслава на корточках подобралась поближе к Осоке, Лун держался в полуприсяде позади.

Заметив сосредоточенную Осоку, Бажена сощурилась в ее сторону, и та безмолвно кивнула в направлении шумящей воды, куда уставились остальные.

Бажена ухнула вслух. Никогда она подобного не видела… Да и увидеть не думала, чего уж говорить. Куда ей?.. Ведь это же вилы. Эти существа – почти зверицы, только без хвостов и ушей – прозрачные, точно сами из воды иссеченные, ткали озеро. Или нет? Что они делали? Водили руками по чистому воздуху, и – раз! Водица шумно рушится вниз. Они петелька за петелькой ткут озеро. Бажена иначе и не могла это описать: как будто мама сидит и шьет кому-то из братьев рубашку. Только рубашка эта – длинная, как полотно, и жидкая…

– Кто это? – прошептала Солнцеслава, и Бажена не могла не признать, что Солцеславин голосок вполне мог слиться с самим птичьим пением.

– Вилы, ты что, не видишь?! – рявкнула Бажена, но приподнявшаяся рука Осоки ее остановила.

– При водяницах не стоит повышать голос. Они могут накрыть тебя потоком и утопить…

– Тогда зачем ты сюда заявилась, если они тебя могут убить? – недоуменно спросил Златоуст.

– А когда ты еще увидишь водяниц за делом? К тому же встреча с ними очень даже полезна, – вперившись взором в потоки рядом с вилами, Осока напряженно вздохнула.

Через пару мгновений крохотный водяной жгутик, похожий на малька, высвободился из озерной глади и завертелся над ней. Не менее внезапно он направился к Осоке и скрылся где-то у нее на поясе, только склянки зазвенели.

– Вода, насыщенная чудесами вил, – редкое составляющее многих сильных отваров, – обернулась к Златоусту Осока и, победно взмахнув хвостиком, прыгнула в кусты.

Взволнованные Бажена со спутниками скрылись за ней.

Догнала Бажена Осоку, когда та уже удалялась ото всех быстрым шагом. Величавая Болотная Ведьма уверенно сложила руки за спиной и провожала окружение самодовольным взглядом. Может, не увидь Бажена таких чудес, она бы и взбрыкнула, но сейчас ее внимание было поглощено вилами.

– И они вот так каждое озеро плетут?

– А? – оторвалась Осока от своих дум. – Ну… Не все, но многие.

– А моря они тоже плетут? Или моря не их забота? И почему водяницы, они же вилы?

– Выбери вопрос, – подозрительно сдвинула брови Осока, останавливаясь.

К ней тут же с горящими глазами подскочил Златоуст. Бажена сразу поняла: приметил-то Осоку и ее способности!

– А ты заклинательница, оказывается, да? – хитро подмигнул Златоуст. – Разве ведьмам дозволено быть заклинательницами? Чудесники что, не посвящают себя чему-то одному?

– Я – Болотная Ведьма. Не стоит ожидать, что мы самые обычные ведьмы, – отчеканила Осока и взором вернулась к Бажене.

– Но я же отнюдь не осуждаю! Наоборот, я нахожу это полезным, – настаивал он.

– Такие чудеса использовать гнусно! – подала голос Солнцеслава, которой, видно, везде бы влезть.

– Вовсе нет, – безразлично отозвалась Осока. – Ведьмы, как и все, продают свое ремесло, причем издревле. Надо же на что-то жить.

– Ладно, пойдем, а ты пока расскажи об этих водяницах и об их прекрасной водичке, – не отводя взора от пояса Осоки, Златоуст было взял ту за плечи и повел, но та сама сделала шаг и оторвалась от его руки.

– Водяницы – вилы водоемов. Создают воду, но не соленую, море им не подвластно. Из источников водяниц можно добыть составную часть нескольких важных отваров, например, зелья, лечащего разрушение мозга.

– Фу-у-у! – пискнула Солнцеслава. – Об этом без меня, попрошу!

Бажена вздохнула с облегчением, когда Солнцеслава отскочила от них с зажатым пальцами носом. Лун, похоже, не смог выбрать, с кем пойти, поэтому остановился где-то посерединке. Неужели приглядывает за этой прохвосткой? Бажена от него не ожидала… Хотя нет, ожидала, он же такой жалостливый, понятное дело, убогим помогает.

– Любопытно, очень любопытно… – задумчиво взялся за подбородок Златоуст. – А какова цена этой воды?

– Никакая, – удивила его Осока.

– Как это, никакая? Из нее же сильные зелья делают!..

– Вода эта бесценна, – пояснила она. – А зелья из нее вполне имеют цену.

– Какую же?

– Ну, по моим расчетам, три коровьи туши и две буханки хлеба.

– Твои расчеты не совсем разумны…

– А по-моему – вполне. Надо же чем-то питаться.

– Пропитание мы можем и за деньги купить, – важно покачал головой Златоуст. – Тогда это зелье стоит примерно… Хм, семьдесят серебряников по меньшей мере.

– Ну и замечательно. А теперь пойдем дальше, свои дела я сделала… – было заторопилась Осока, но Златоуст ее остановил легким движением руки:

– Постой-ка, сударыня! Нам нужно еще о многом поговорить…

– О чем это мне с тобой разговаривать? Удумал тут еще, торговаться!..

– Нет, я…

– У тебя что, разрушение мозга? Тогда я не пойму, что тебе нужно от меня.

– Да ты мне нужна! С тобой… Поговорить…

От жуткого взора Осоки Златоуст и сам застыл, уставившись на нее. Бажена металась взорами между двумя зверолюдьми, все не доходя до причины молчания. И чего такого Златоуст сболтнул?

– Хор-р-рошо, я поговор-р-рю с тобой… – взволнованно заурчала Осока, обрывая взор, отворачиваясь. – Только никогда… Никогда больше не вздумай так говорить!

– А что я такого сказал?..

– Такое поистине историческое событие стоит записать! – взвизгнула Солнцеслава, отчего Бажена закатила глаза.

– Я здесь одна ничего не понимаю? – топнула ногой она, и все тут же позабыли, о чем шла речь.

– Просто кому-то в погоне за историей видятся всякие… срамные вещи, – с презрением отозвался Златоуст, точно плюнул, и метнул взор к Солнцеславе. – Не стоит выдумывать. Мы все здесь исключительно ради своей выгоды, разве я не прав? Поэтому пошли и не будем лишний раз распространяться.

Раздраженно подметая хвостом землю, Златоуст припустил к тропе, откуда они недавно свернули. Осока же, скрестив руки, прижала уши к голове, а куцый хвост – к телу, и поплелась следом. Солнцеслава, опять себе на уме, попрыгала вперед, насвистывая похоже, колядный[1] напев, а Лун скользнул за ней.

Бажена осталась последней, но не жалела об этом, ведь ее голову занимал вопрос. Что это только что было?

[1] Коляда – это наигрыш, исполняемый на праздник начала нового года.

Глава девятнадцатая. О волнах шуршащих и ласковом ветре

Нелегок был путь сквозь княжество Свободных Ветров, да всякое старание возымеет свои плоды. И выслушивание бесконечных речей Солнцеславы, и терпение Баженовых тявканий, и пропускание мимо ушей жалоб Осоки. Разве что Лун топал себе молча, не слова ни сказавши.

А остальные еще и казенные средства растрачивать горазды. Златоуст было разделил деньгу поровну на всех, расписал, что им да где понадобится, ан-нет! Бажена в первом же постоялом дворе спустила в костяных игрищах все, до чего дотянулась. А Солнцеслава, выклянчив себе отдельные богатые покои, вынудила Златоуста и Луна в одну комнату поселиться, где оба худо-бедно спали по очереди то на кровати, то на полу. Благо, Осока не страдала от расточительства, а наоборот, не приняла и медяка, пока Златоуст насилу ее не затащил внутрь и не запер в полагавшейся горнице.

Но теперь-то вознаграждены его труды! Нет, может, не в полной мере, но радости Златоустовой пределов не было. Миновав золотистые и сочно-зеленые поля Ветрового княжества безо всяких происшествий, ступили они во владения княжества Луговой Травы, самого мирного и беззаботного во всем Берском Царстве.

А посетить сердце княжества Златоуст мечтал с малого детства, когда его Росомашье сердечко возжелало отправиться за моря-океаны. Ведь Тихомиров Обет — город, из которого во все стороны света отходят корабли.

Подобрались пятеро путников к городским стенам точно к обеду. Эх, высоки же эти стены! Белокаменные, ибо Тихомиров Обет, несмотря на название, призван не только торговать, но и оборону держать от северных захватчиков. В отличие от Звездграда, здесь ворота с рассвета до глубокой ночи открыты всякому, кто хочет заглянуть внутрь. И Златоуст заторопился вперед, за ним поплелись и остальные, но их просьб сбавить ход он слышать уже перестал. Хвост с шорохом радостно подметал пыльные дороги Тихомирового Обета, пока этот самый хвост сопровождали сомнительные взоры.

Перед глазами проносились узкие улочки. Терема, выстроенные в рядок точно по лесенке, уходили вниз. Меж ними пролегала растоптанная земляная дорожка, по которой вышагивали гордые кони, запряженные развеселыми купцами в крупные повозки. Деревянные домишки — не то, что в Звездграде или Белоподножье — пристроились друг за другом, кучкуясь так, что только резные разноцветные крыши и видно.

Вскочив на бугорок, Златоуст наконец остановился. Вот красота неописуемая!.. Прежде никогда он не видывал моря, и знавал теперь, как оно выглядит не с рассказов отца. Волны, точно обвалы снежные над Белоподножьем, скатывались на берега кучами, тотчас разбивающимися. Бескрайние водные просторы уходили далеко-далеко, до самых границ Эллиадии. Солоноватый ветер бил по чуткому носу, а мех на ушках ощущал прикосновения легкого свежего дуновения, не морозного свиста, к которому попривык Росомаха-Златоуст, живя у хребта Сияющих Вершин, а ласковый, похожий на прикосновение матери… Давно мама так не прикасалась к нему…

— Т-ты куда увильнул?! — внезапный оклик и хлопок по спине вернул его в сознание.

— А как же «добрый сударь»? — съязвил Златоуст, завидев обиженно надутые щечки Солнцеславы под боком.

— П-прости…

— Да ладно, называй меня просто Златоустом, — неожиданно для себя самого улыбнулся он. — Все эти любезности только усложняют дело.

— Ага! Пойдем, до… То есть пойдем дальше, Златоуст! Чего разглядывать, когда можно полюбоваться поближе? — Пухлые губки Солнцеславы растянулись в ответ, и их обладательница вприпрыжку поскакала вниз по улочке.

— Наверное, и кормят тут славно… — облизнулась Бажена, грузно прошагав рядом. — Все-таки Луговое княжество славится своим гостеприимством!

— Сколько Зайцев… И Белок… — пробормотал Лун, догоняя ее.

— Вот потому-то княжество и славится всем, что тихо и мирно: зверолюди-то здесь живут безобидные! — громко подтвердила Бажена. — А ежели не способен драться, то должен знатно услужить тому, кто тебя защитит. А чем еще услужить, как не вкусным обедом?

Проводил их Златоуст осуждающим взором. Как будто воины, большинство из которых до дикости безмозглы, достойны чести чужой жизнью повелевать…

Златоуст было хотел пойти дальше, но не досчитался одного спутника. Обернувшись, заметил он Осоку, вперившуюся взором в морские пучины, как и он до этого.

— Да, мне тоже понравились, — привлек ее внимание Златоуст, и Осока, смущенно забегав взором, догнала его маленькими торопливыми шажочками.

— Не думала, что тебе любо такое… — пробормотала она, идя на почтительном расстоянии от него.

Невольно Златоуст это подметил и мысленно поблагодарил ее. Вздорная, да вежливостью не обделена!

— Ну, я просто никогда подобного не видел, я вообще не любитель глазеть попусту. Но если выбирать, то мне больше по душе то, что руками зверолюдей создано, — отозвался он, оглядывая окрестности, но краем глаза следя, как бы Осока не ускользнула.

— Я не знаю. Все любопытно по-своему, — высказала неоднозначный вывод та, и Златоуст, впрочем, в чем-то с ней даже соглашался.

— Чем намереваешься заняться? — задал вопрос он, не очень-то любивший болтать попусту и решивший, что деловые возможности этого разговора надо использовать вовсю.

— Вас ждать. У меня нет своих дел, — опасливо озираясь по сторонам, оборонила Осока.

Заметив ее поведение, Златоуст огляделся. На нее смотрели со всех сторон! Златоуст дивился: неужели ведьм везде узнают и порицают их ремесло? Лично он в чудесных науках не видел никакой угрозы, лишь ощутимую пользу. Будь то ведьмы или всесильные волхвы — без разницы. Главное, что пользу с этого выудить можно, а остальное — лишь домыслы.

Жалость зародилась в сердце, ибо сжалась попутчица так, будто на нее не взгляды, а острые вилы направили. Уши ее смешались с волосами, а коротенький хвостик заметался скрылся в залатанных подолах ее поневы[1]. Донашивала за кем-то одежду? Неужели она даже простую девичью рубаху позволить себе не могла?

Златоуст искренне не любил жалость — не нравилось попусту унижать кого-то — но в этот раз, видно, сама Матушка-Природа отчего-то вынудила его сказать:

— Вот и хорошо. Значит, к вечеру займемся с тобой кое-чем полезным.

Златоуст удивился самому себе, не обратив внимание на перепуганный взор Осоки.

— Чем это? Чего ты там удумал?

— Ты замужем, Осока?

— Н-нет… — уши ее встали так, что Златоуст едва не рассмеялся.

— Тогда нам надо тебе приобрести хотя бы один девичий сарафан. Или ты всех женихов отпугнуть хочешь? — поддев пояс Осоки пальцем, Златоуст задел коготком склянку с водой от вил.

Залитый до краев пузырек шевельнулся с глухим звоном. Осока же, ощетинившись, отскочила, почти допрыгнув до противоположного конца улицы. С искренним непониманием уставился на нее Златоуст, не разумея, что за неожиданные способности открывались у их ведьмы-заклинательницы.

— Ну, что ж… Я поражен, — усмехнулся он. — Что еще доступно Болотным Ведьмам, о чем я не знаю?

— О чем ты? — исподлобья взглянула на него перепуганная Осока, осторожно возвращаясь, но стоя уже на шаг дальше, чем прежде.

— Прыгаете вы, Болотные Ведьмы, не хуже местных Зайчиков, — окинул взором улицу Златоуст.

— Б-бабушка умела так пр-р-рыгать, — по-Медвежьи порыкивая, безучастно отозвалась Осока, точно ушла в себя.

— Бабушка? То-то старые ведьмы удивительный народ! И что, она Заяц? — насмешливо полюбопытствовал он, пока еще пользуясь возможностью выведатьчто-нибудь полезное.

— Нет… Лошадь, — буркнула Осока.

— Как так-то? Ты же Медведица, а бабушка у тебя — Лошадь?

Видно, наконец ощутив подвох, Осока сощурилась и ответила — нет, не язвительно — отвлеченно:

— А знаешь, недавно в Высшей Школе Чудесных Наук изобрели способ, как зверолюдям разным детей иметь. Нас и знахарей ему учили.

— Удивительно. Только это не ответ на мой вопрос, — вскинул брови Златоуст.

— Ты и вправду думаешь, что я собираюсь на него отвечать?

Наверное, права она — подумал он. Справедливо: не хочет душу открывать — пускай не открывает. Он тоже это делать не очень-то собирался.

— Ладно, пойдем, догоним всех. А то без меня, боюсь, они опять уйдут в разгул! —отшутился Златоуст, припуская вперед.

— И впрямь… — неожиданно подтвердила Осока, пристраиваясь рядом.

[1] Понева — домотканая шерстяная юбка, которую надевают только замужние зверки.

Глава двадцатая. О ярком сарафане, что впору всякой зверице

Недолго Златоуст с делами разбирался: всех по комнатам рассажал, хозяина постоялого двора о прибытии предупредил да деньгу пересчитал. Вполне хватает на дальнейшие расходы! И на сарафанчик для Осоки как раз останется.

Преисполнен был Златоуст странной, доселе невиданной гордости. Он и прежде дарил зверицам подарки, но не получал ровным счетом никакой благодарности — даже простой радости — и даже не ждал ее. Осока же, тихая и вежливая, наверняка хотя бы рада будет, носа не поморщит. В отличие от тех богатеек, которых ему приходилось охаживать, она навряд ли ожидала, что ее будут купать в шелках.

Но все же Златоусту не хотелось на неприхотливость налегать да благодарности выпрашивать. Просто делать кому-то добро — это он поболе всего любил. Сестрице прикупить у чудесницы пухлую зерновушку или маме — пестрые бусы. Но получать благодарность… Хоть и редкую…

Гордо прерывал себя на мысли Златоуст: нечего себя жалеть и благодарность клянчить! Способен и без подачек чужих прожить.

С такими мыслями он с постоялого двора и вылетел на всех порах, едва кафтан не защемив. Но, вовремя заметив, он того придержал и не заметил, как чуть не уткнулся в спину ему Лун. Удивленно застыв, Златоуст только и мог, что выпалить:

— О! А ты что тут делаешь?

Сперва тот потупился, посмотрел назад, видно, принял какое-то решение и ответил:

— А, я… Я от Солнцеславы услышал, что у нее сегодня день рождения. Совершеннолетие.

— Ого! Какой праздник. И что же, праздновать будем? — предположил Златоуст, хоть в его разуменье траты на пиршество не входили.

— Наверное… Это же такой важный день. Всем нам было бы приятно провести его в теплом и дружном кругу, да и нам бы как спутникам было полезно, может быть… —пробубнил Лун в сторону, точно говорил, мол, ни на что не намекаю, но…

Нахмурился Златоуст. Что же получается? Они на князево задание приехали столы накрывать и подарочки раздаривать?

С другой стороны, не Златоуст ли только что думал о том, как ему нравится приносить в чью-то жизнь добро?

— Ладно, пойдем. Но чур подарок подбираешь ты, — усмехнулся он и подмигнул. — Вы вроде с ней поладили тогда, на корабле.

— Что ты?.. Не подумай ни о чем неприс-с-стойном… — растерянно зашипел Лун.

— Что уж там? Певицы — они такие, очаровательные. К сожалению, мне больше нравится в зверолюдке ум, а не краса.

— Меня такие разговоры с-с-смущают… — поспешил спрятать взор в длинных волосах тот.

— Как знаешь, скромник! — подначивал его Златоуст, пока Лун и вовсе не замолчал.

Почувствовав укол совести, решил Златоуст, что больше не стоит над ним шутить. А то мало ли, шуток не понимает, обидится.

Вдвоем они спустились по улочке, молча, слушая гомон Заячей толпы. В Тихомировом Обете их пруд пруди. Мельтешат под ногами, прыгают, бегают, по сторонам озираются. В Белоподножье в жизни не собиралось таких стремительных и быстрых толп! А главное — таких низкорослых. Если уж Лун их на голову выше становился, горбясь, то Златоуст о себе вообще молчал. Большинство из этих малышей утыкались ему в пузо!

И чем они ближе к рынку подходили — тем их становилось больше, тем плотнее они друг к другу жались. Златоуст грузно ступал меж ними, хвост поджав, чтобы не наступили. А Лун вертляво петлял, от толпы скрывался, будь здоров! Только и мельтешат его чешуйки где-то перед глазами. Видно, играет ему на руку воровское ремесло! Полезная была бы вещь, если бы не нарушала столько справедливых законов.

Так ли, и́наче ли, добрались они до торгового местечка. Стройными рядами выстроились лавочки с их кричащими владельцами. Ох, чего тут только ни найдешь! У Златоуста глаза разбегались. Таких заморских товаров его всеми забытое Дубравное княжество в жизни не видывало! Здесь и платья с железными палками под диковинным названием «кринолин», и тонкие мечи-зубочистки — сабли, и переливающиеся яркими, въедливыми цветами драгоценные камни из Гномьего Хребта.

Прямо-таки вдохнул Златоуст чужой жизни… Жизни, к которой он уже готов присоединиться.

Но не успел он вдоволь насладиться видом вещиц, о которых он слышал разве что из таможенной переписи, как Лун его подозвал к совсем другим лавочкам с их осточертевшими товарами. Продравшись сквозь толпу к пустовавшему местечку, Златоуст тяжело выдохнул и сказал с укоризной:

— Что ты в этих вещах нашел? Мы в сосредоточении всей торговли Берского Царства! А ты к нашим, сто раз увиденным товарам тянешься.

— Но зачем Солнцеславе заморское? Свое гораздо полезнее будет, — скромно пожал плечами Лун, внимательно вглядываясь в полки.

— Вот именно! — вдруг услышал оклик Златоуст. — Свое — оно родное, красивее этих эллиадских тряпок.

Тут-то у Златоуста и полыхнул огонек в душе. Да как этот торгаш смеет? Эллиадские вещи из лучших тканей сделаны! И не тяп-ляп, как в Берском Царстве. Эллиадские купцы на чудесах одежду зачаровывают, чтобы держалась лучше! А берские что? Они едва умеют шить так, чтобы не рассыпалось!

— Лун, пойдем отсюда, я тебе покажу…

— О, Златоуст, посмотри! Какая красота…

Поздно. Луна он потерял. Пройдя следом, Златоуст даже не стал любопытствовать: пускай делает, что хочет, он ему поторговаться поможет, но не больше. Он хотел, как лучше.

— А ты что, зверец, даже взглянуть не хочешь? — докучал ему торгаш.

На этом оклике Златоуст не мог уже стоять в стороне. Вынужденный обернуться, он узнал в лавочнике земляка — Барсука. А они ведь те еще скупцы! Вот Лун на свою голову и напросился, конечно…

— Предпочитаю отдавать предпочтение заморскому, если меня спрашивают о качестве.

— Ну-ка, выискался! — рассмеялся звер. — Ты сам-то пробовал в наш мороз в эллиадском платьице прогуляться? Будь ты зверицей, умерз бы насмерть.

— Не стоит голову морочить покупателю, — вскинул бровь Златоуст. — Эллиадские товары вообще-то зачаровываются от мороза. Думаешь, у них у самих морозов не бывает?

— А ты, чувствую, подкован, — смело ухмыльнулся Барсук. — А что ты скажешь на то, что у них нет, например, пушнины? А зачарование, да будет тебе известно, очень редко способно действовать больше дня.

— Да зачарование восстановить — плевое дело! — вдруг Златоуст почувствовал, что начинал путаться. — Немного навыка…

— Вот именно! Навыка, — похоже, Барсук его все же задавил. — У нас в Берском Царстве вообще-то умелых чудесников — раз-два и обчелся. Да и так ли нужно тратить драгоценные чудесные силы на это твое зачарование, если его надо постоянно поддерживать? Не хватит никакого терпения! А морозы длятся долго…

Подозрительно сощурился Златоуст. А ведь какое-то разуменье в словах этого прохвоста есть! Так и быть, уделал.

— Знаешь, все мы, конечно, останемся при своем, но в этом споре ты меня уделал, — одобрительно улыбнулся Златоуст.

— А как же! Я столько пушниной занимаюсь, сколько тебя еще на свете не было, — рассмеялся Барсук. — Я о них все-е-е знаю.

— Все равно дело упирается в то, что в Берском Царстве мало подкованных в чудесах зверолюдей. А пурины уже вовсю пользуются зачарованиями!

— Ну, будь беры как эллиадцы, я бы и работал совсем иначе. А так, согласись, пушнина выгонее обойдется.

— И то верно. В любом случае…

Вдруг Златоуст почувствовал, как его кафтан дернулся. Испуганный, он сперва потянулся за кошельком, но выдохнул, когда увидел умоляющий взор Луна.

— Что такое? — удивленно уставился на него Златоуст.

— Мне кажется… Солнцеславе такое придется по душе.

Он указал тонким пальцем на висевший позади искусный сарафан.

Внезапно Златоуст и сам признался: до чего же хорош! В красоте он, конечно, не смыслил, но такая искусность узора, такая нежность ткани, такая свежесть и белизна покорили и его черствое сердце. Наверное, никакими чудесами не сотворишь такого тонкого рисунка: вышитые жар-птицы красно-рыжими крыльями ложились на плечи той, что наденет сарафан, а голова — упокоится на груди.

И вспомнил тогда Златоуст об Осоке. Понравился ли бы ей такой рисунок? Яркий, он бы хорошо заменил те разводы на потертой поневе. На нее бы точно все вокруг смотрели…

Он бы и сам засмотрелся.

— Солнцеславе так хорошо подойдет! — тихо пробормотал Лун, вздохнув томно.

— Точно? — засомневался Златоуст. Отдать ей? А ведь им с Осокой обеим по размеру будет…

— Она же Соловьиное Сердце! Птички — это о ней.

Призадумался Златоуст. Что же… Осоке пока подарки нужны не были, а у Солцнеславы — совершеннолетие на носу. Закатят они ей пир на весь мир, и тут подарок наверняка потребуется… А если они Осоке сарафан отдадут, не останется ли Солнцеслава обижена? Ведь ее праздник на носу, было бы несправедливо не ей подарки дарить.

Но ведь Златоуст обещал Осоке! Думал, вот, сходит на рынок и удивит ее… А вот оно как вышло.

Ладно… Видно, не судьба. Солнцеславина очередь. Но в Эллиадии он точно что-нибудь купит Осоке! Там же и товар получше будет.

Однако стыд Златоуста не отпускал долго. Даже не став торговаться, он потратил последние деньги на подарок Солнцеславе. Лун рядом с ним радостно улыбался. Гордо вручив ему сарафан, Златоуст предложил, чтобы Лун сам и подарил. Тот покраснел было и принялся отказываться, но Златоуст его убедил. Это же была Лунова затея, пускай он и исполняет.

Всю дорогу назад думал Златоуст, что невыполненное обещание ему еще аукнется. И если Осока и не разозлится, то точно отдалится и пуще прежнего закроется. Ну и почему ему никогда не удается сделать то, что сам задумал?

Дошли они ближе к закату. Солнцеслава увидела их из окна и так обрадовалась, что едва не вывалилась на улицу. Выбежав, она и Златоуста, и Луна отблагодарила, обняла и внутрь пригласила, где уже уселась за одним из столиков Бажена — играла в кости с кем-то из местных.

Златоуст же долго ждать не стал: заказал себе полную кружку сурицы и выпил ее одним глотком.

Глава двадцать первая. О легкомыслии, для мысли вредном яде

Перевалило за полночь. Тихомиров Обет окунулся в россыпь звезд, даже море, мрачное да шуршащее едва слышно, превратилось оно в продолжение небес.

Глядя на красоту вокруг себя, Осока задумывалась: а ведь Матушка-Природа одарила свой мир особыми чудесами. Не способен эти чудеса повторить ни один из слуг Ее смертных… Но есть у смертных хотя бы частичка этой силы. Осоке оставалось только догадываться, насколько малая. Однако любопытно было о том думать, предположения строить, видеть Матушкины законы, и где эти законы рушились, подобно восходящим водопадам у Сияющих Вершин, что текут, говорят, вверх, к звездам. Благодаря бабуле, Осока знала эти законы и не смела нарушать.

Многое знала Осока, бесспорно, многое… Только не где сейчас пропадает Златоуст.

Отчего-то казалось ей, что он обещал к ней зайти вечером, да вот нет его и все. Осока, конечно, и сама пару раз покидала комнату, не сидеть же ей взаперти? Но отлучалась она ненадолго, мог бы и подождать!

Хотя к чему она придиралась? Он-то наверняка и не заходил, загонялся. Сам сказал: без него остальные их спутники — никуда. Да и с чего бы так много думать о нем?

Наверное, потому что редко Осоке выпадала возможность кому-то помочь. Дурная слава отворачивала от Болотных Ведьм зверолюдей, приводя только тех, кого настоящая было настигла. И впрямь, к бабуле никогда не являлись за чем-то, что не было — как там простой зверолюд выражается? — делом на грани жизни и смерти. А тех, кому срочно надо не было, бабушка прогоняла метлой. Осоке всегда было невдомек: как это бабуля определяет, кому нужна сильно помощь, а кому — нет? Та говорила: сердцем почуешь.

Юная Болотная Ведьма взглянула в зеркальце и томно вздохнула. Было бы у нее бабушкино сердце, поняла бы…

Не успев погрузиться в привычную тоску, Осока подскочила на месте от внезапных криков. Что там приключилось внизу? Долг Болотной Ведьмы говорил взглянуть. Может, это и есть зов сердца, о котором говорила бабуля? Сгребая со стола пояс, утварью ведьмовской утыканный, Осока поспешила к лестнице, по пути крепя бляшку.

Перелетая ступеньки, Осока остановилась внизу. Ничего необычного. Как она и думала. Дурацкое ведьмовское сердце…

Всего лишь пирующие зверолюди. Оглушающий звон кружек и плеск сурицы заставлял чувствительные Медвежьи ушки содрогаться. Смех, крики, гомон — ничего необычного. Просто разгульный выходной.

И все же не зря сюда Осока спустилась. Хоть одной загадке она ответ нашла. Златоуст-то выпивает за столиком у стенки, как ни в чем не бывало! Под боком у него расположился Лун, явно попавший сюда совершенно случайно, иначе бы его белесые глаза так не бегали. Бажена стояла рядом, пихаясь плечами с каким-то громилой-Бобром. Солнцеслава же голосила над столиком, что-то там об очередной великой битве, Осока в истории не смыслила. Сам же Златоуст, собрав вокруг себя половину заведения, похоже, играл в кости.

Однако, завидев Осоку, он изобразил такую хмельную ухмылку, что Осока невольно пожалела о своем благородном порыве спуститься. Прервав сладостное пение Солнцеславы, Златоуст невнятными возгласами разогнал собравшихся, за которыми увильнула и Бажена. И если в глазах Златоуста просматривалась хотя бы малая толика разума, то Бажена ушла в забвение.

— Присядь, Осока, присядь, как раз тебя и ждали… У Солнцеславы тут день рождения, и мы решили это отпраздновать! — протянул он приглашая Осоку усесться напротив.

— Да я не… — не успела отговориться она, как ее уже потянули за пояс.

Понимая, что толпа позади замкнулась, а хватка у Златоуста по-зверски крепкая, Осока решила поддаться воле Матушки-Природы и ждать, пока выдастся возможность незаметно улизнуть. В крайнем случае, разговаривать же совсем не обязательно, да?..

— Ты прости, что я не зашел, меня просто Лун попросил с ним посидеть! — проглатывая буквы, пробормотал Златоуст, обернувшись к Луну. Тот кивнул, вскинув белоснежные брови. Похоже, и впрямь помощь ему понадобилась.

Только в этот миг Осока про себя подметила, что у Златоуста, как ни странно, довольно звонкий голос и немного шепелявая речь. Совсем чутка, только если прислушаться.

— Не прикрывайся бедным Луном! Забыл, балда, сам свои грешки и расхлебывай! — неожиданно грубо отозвалась Солнцеслава с по-Кошачьи ехидной усмешкой.

— А т-ты точно не пила? Т-ты же только… — пискнул испуганный такими речами Лун.

— Не-е-ет! — лучезарно улыбнулась ему та, уж больно размашисто помотав головой. — Неужели ты такого плохого мнения обо мне, Лун?

Губки ее так умилительно сложились, что и Осока бы ей все, что угодно, простила. С другой стороны, ей и прощать ей было нечего.

А вот со Златоустом иной разговор…

— В следующий раз, когда задумаешь дела более увлекательные, снизойди до того, чтобы предупредить меня, пожалуйста, — сдержанно ответила Осока, впрочем, понимая, как заметно в ее голосе сквозит обида.

— Ну-у-у… Мне же и вправду стыдно, — понурил голову Златоуст, укладываясь на крупную руку и проникновенно глядя на нее. — Неужели этого наказания не достаточно?

— Мне-то откуда знать? — вскинула бровь Осока, не зная, от чего недоумевала больше: от такой нелепой попытки оправдаться или от этого жалостливого взгляда. — Ладно, предположим, что достаточно. Теперь я могу идти?

— Посто-о-ой-ка! — вскрикнул он, повеселев.

Что, и впрямь подумал, что Осока такая сговорчивая, а не просто сбежать хочет?

— Мы тут с Солнцеславой голову ломаем… — взглянул Златоуст на вилявшую хвостом Кошечку. — Не можем в слова вложить, как это… Что такое Болотная Ведьма.

— Что ж, грустно, — съязвила Осока. — Для чего вам это?

— Да вот дело такое, — подала голос Солнцеслава. — Лун совсем не слышал о Болотных Ведьмах! Мы ему, значит, пытались объяснить, что это такое…

— Расскажи ему любую сказку, которую вы, певцы, напридумывали о нас, вот тебе и прекрасное объяснение, — презрительно сощурилась Осока.

— Ну, что же ты так! Мы-то вовсе тебя не считаем такой опасной, как там говорят, — миролюбиво отозвался Златоуст.

— Говори за себя, — метнула взор в сторону Солнцеслава.

Осока поразилась: разве не Солнцеслава хотела услышать о ее ремесле? А быть поуважительнее к чужому труду она не желала?

— Мы опасные настолько, насколько вы это придумали, — сказала Осока так, будто дала Солнцеславе пощечину. — Большинство из этих россказней к ведьмовству не имеет ни малейшего отношения.

— Тогда расскажи, что имеет, — недоуменно, но не теряя показной гордости, спросила Солнцеслава, смотря на Осоку сверху вниз.

Осоку подобный взор давил, но она сдерживалась. Почему вдруг стало страшно?..

— Солнцеслава, не нужно так… — пробормотал Лун, но договорить ему не дали.

— Я не знаю, с чего начать… — пробурчала Осока, уставившись в стол.

Тишина. Точнее нет. Молчание, похожее на пузырь, отделивший их от гомона.

Осока волновалась все сильнее. Что же, неужели нет ни единого объяснения, которым она бы могла опровергнуть все эти несуразные слухи? Почему в голову ничего не приходило?! А ведь теперь так и будут думать, что ей нечего сказать потому, что эти противные россказни — правда!

— Ну же, не бойся.

Осока удивленно приподняла взор. Лицо Златоуста расплылось в улыбке. Такой теплой… Хотелось улыбнуться в ответ. Но волнение сковало до самого кончика хвоста.

— Боюсь, вы не поймете…

— Не знаю, чего можно бояться. Ведьмовство — такая же работа, как и все. Ничего особенного.

— А вот и нет! — вырвалось у Осоки. — Наше ремесло — искусство! Оно спасает от смерти, меняет мир!

— И как же? Приведи пример, может, меня впечатлит.

На мгновение ей захотелось больно стукнуть Златоуста, однако… Мгновение это прошло, стоило Осоке увидеть его усмешку.

Он осознанно ей это говорит? Потому что хочет, чтобы она рассказала? Или чтобы не дрожала от страха? Нет, быть не может… Это глупо звучит. Что ему с этого?

— Ну, мы… Мы лечили болезни… Неизлечимые… И могли менять чувства…

— М-можно вопрос? — заикнулся Лун. Увидев, как все на него посмотрели и замолчали, он продолжил: — Прости, что перебиваю… Как вы получаете, ну, имена?

— В смысле прозвища Болотных Ведьм? — переспросила Осока и, получив кивок, пояснила: — Все по-разному. Ну, как. Существовала всего одна настоящая Болотная Ведьма. Я ее внучка. Считай, я получила прозвище по наследству. Все остальные «Болотные Ведьмы», — она презрительно скорчилась, — самозванки, которые просто захотели славы.

— Хм… А мне казалось, что сказания о Болотных Ведьмах вечны, как мир, — подозрительно сощурилась Солнцеслава. — И как это объяснить?

— Видимо, уроки о Болотных Ведьмах ты пропустила, — закатила глаза Осока. — Известные ведьмы были и до этого. И у каждой было свое имя, и собирались они на Лысой горе, все, как в ваших сказках. Просто времена меняются, зверолюди настолько корни позабыли, что сами толком не знают, какая пакость какой ведьме принадлежит, и моя бабушка подвернулась под горячую руку. И то ли потому что имя оказалось удачным, то ли потому что сам Царь обратил внимание на Болотную Ведьму, у народа разыгралось воображение, и все подвиги «вдруг» стали принадлежать моей бабуле, будто она с самого начала времен только и делала, что насаливала добрым молодцам. Заняться нам больше нечем…

Обиженно насупилась Солнцеслава, но возражать не стала. Видно, она и вправду не разбиралась. Неужели только петь умела, а в истории искусств не смыслила?

Хотя, чего греха таить, Осока вообще ничего об искусстве не знала. Только о Болотных Ведьмах. На этом ее знания кончались.

— Все эти истории, где ведьмы строят какие-то козни… То есть, это выдумка? — спросил Лун. — Я, правда, мало их слышал…

Не очень-то хотелось спрашивать, но Златоуст будто снял вопрос с губ:

— Какие истории, например?

— Ну-у-у… — задумчиво протянул Лун. — Например, где ведьма приворожила доброго мо́лодца, чтобы тот в змии свою возлюбленную увидел. А она в это время из крови его невесты приготовит зелье бессмертия.

— О, бабушкина любимая! — улыбнулась Осока. — Говорила, нам бы такое мастерство!

Заметив, что вот-вот не засмеялась, Осока осунулась. Непозволительно такое поведение среди… среди зверолюда простого. Ведьмы не дают кому-либо повода считать себя легкомысленными.

Да и вообще, слишком много она сказала не по делу. Откуда такое желание языком молоть без дела?

— Так или иначе, мы занимаемся лечением, зельеварением, заговорами… — повторила Осока давно заученные слова.

— Заговорами? А они что, работают? — хихикнула Солнцеслава.

— Попробуешь — узнаешь, — недобро улыбнулась в ее сторону Осока.

Златоуст под боком начал посмеиваться, тихо-тихо. Осока вновь невольно пропустила на своем лице робкую улыбку. И не такой уж он и плохой…

Вдруг обратил Златоуст к ней свой взор. Осока прижала уши: нахлынуло что-то на нее, что-то горячее, точно кипяток по телу разлился. Златоуст улыбался, непринужденно и даже ласково. Только вот глаза у него были красные-красные, Осока хотела было спросить об этом, но не успела.

Златоуст повалился на стол. Солнцеслава испуганно взвизгнула, Лун отстранился, растерянно глядя на упавшую тушку. Вскочив на ноги, Осока кинулась к Златоусту, щупая его лицо и шею.

Ничего страшного. Перепил, видно. Или, может, он просто устал. Такие мешки под глазами не каждый работяга имеет.

— Хей, вы с ума посходили?! — со спины послышался злобный рев. — Моего друга рубануло! Это кто-то из вас, а?! Небось все ты, усатая! Хитрая же, змеюка!

С тяжелым вздохом Осока обернулась. Бажена и сама качалась, нехорошо это. С другой стороны, она же воительница, ей неведома усталость всего-то после первой попойки.

— Чего я-то сразу?! Лучше ведьму эту спроси! Она опасная, говорю же! Ведьмы опасные! — до обидного сладостным голоском вещала Солнцеслава.

И сказать-то нечего. Ведьмы и вправду хорошо разбираются в ядах. Но у Осоки и в мыслях не было травить Златоуста!

— Да мы тут так выпив… веселились, я не удивлен, что Златоуста положило, — спокойно предположил Лун, хоть в его голосе и читался легкий испуг. — Не стоит валить это на кого-то — это просто недоразумение.

— Не доверяю я тебе, — бросила Солнцеслава в сторону Осоки, поколебавшись от слов Луна. — Ты же прекрасно понимаешь, что не могу я слепо довериться тебе после всего, что слышала о вашем роду? Кого угодно приведут в ужас эти безобразные обряды…

— Сдалось мне твое доверие, — пробурчала Осока, на что Солнцеслава заметно ощетинилась. — Лучше помогите отнести его в комнату, там помогу ему, посижу с ним ночь…

— Не опасно ли ост… — начала было Солнцеслава, но Бажена ее перебила:

— Отойди-ка! Я, конечно, немножко не того сейчас, этого самого, но силушка-то у меня осталась!

С трудом связывая два слова и безумно кряхтя, громадная Бажена взвалила на плечи неподвижное Златоустово тело и поплелась к лестнице.

— Я покажу, где его комната, — последовал за ней Лун, видно, пользуясь возможностью наконец улизнуть от этих гуляк.

— Если с ним что-нибудь произойдет, ты знаешь, на кого посмотрят первой, — скрестив руки у груди и сощурившись, вдогонку предупредила Солнцеслава.

Осока на мгновение обернулась. Эта Кошечка издалека такой малышкой казалась! Неужели ее и впрямь стоит слушать? Когда с нее спадет дурман, она и сама поймет, что ошибалась.

С трудом доковыляв до комнатки Златоуста, Бажена ввалилась внутрь, бросила тело на кровать и остановилась, переводя дух. Стоило Осоке и Бажене отвернуться, как Луна и след простыл.

— Я, конечно, ваших ведьмовских штучек не понимаю, но ты постарайся его вы́ходить, хорошо? Нам завтра уплывать уже, — то ли взволнованно, то ли боязливо (то ли и то, и другое) отозвалась Бажена.

— Ага, можешь идти, — отвернулась Осока, прикрывая рукой нос от смрада, идущего со стороны Бажены. — Спасибо, больше ты тут ничем не поможешь.

— Ладно… Я завтра зайду, если ты не собираешься…

— Не собираюсь. Заходи.

Послышался хлопок двери. Так осока и осталась одна. Нет! Наедине.

Только вот с кем? С этим полумертвым пьяницей? Хотя навряд ли пьяница так быстро потерял бы сознание. Даже Солнцеслава на ногах еще стоит, а она наверняка пила, Осока-то без труда могла это определить. А Златоуст вот давно не пил. Или вообще в первый раз.

Какие же у него румяные щеки! И скулы высокие, едва угловатые, едва выбивающиеся. А когда он улыбался, у него становились видны забавные ямочки. И сейчас он улыбнулся…

— А ты красивая…

От этого невнятного бубнежа щеки Осоки загорелись алым пламенем. Что же это, последствия пьянства такие?

— Как мама…

Осока застыла. Два глаза, прищуренные, обратились на нее. Напрямую. Может, он в полусне? Разве сказал бы он такое взаправду?

— Прости меня… Я такой дурак… — бормотал он. — Разговаривать не умею, все выходит не так… Какой урод… Прямо как мама говорила… От такой красавицы такой урод…

Осока поджала губы. Ему мама говорила, что он урод? Чего это она? У самой Осоки никогда не было мамы, но была бабуля. И что, если бы бабуля такое говорила? В сердцах бабушка и не такими словечками бросалась, но потом они всегда мирились. А здесь…

— Лежи, лежи, — неожиданно заботливо проворковала Осока. — Попьешь водички, и завтра тебе будет лучше…

Взяв заготовленную кружку с прикроватного столика, Осока не без труда подняла Златоуста в сидячее положение и принялась поить его чистой водой. От одной-то кружки погоды не будет… Поразмыслив, Осока добавила туда всего капельку воды от вил. Теперь точно подействует!

— Спасибо… — хрипло отозвался Златоуст, вновь проваливаясь в сон.

Пристроившись на стуле, Осока наблюдала, как Златоуст набирался сил. Мгновение за мгновением его дыхание становилось ровнее, а кожа отходила от нездорового румянца. Забавно: он спал, открыв рот. Осока и сама так спала в детстве, пуская слюни на кровать, за что бабушка будила ее и неприятно, с болезненным «цоком» закрывала ей челюсть. Мол, в рот что угодно залететь может, и яд положить легко, лучше не быть легкомысленной.

А сегодня — младшая Болотная Ведьма знала — слишком много легкомыслия она себе позволила. Впредь надо быть осторожнее. Что же до Златоуста — пусть так останется. Ему наверняка снятся прекрасные сны.

Осока и не заметила как, сложив руки, прикорнула следом, прямо на стуле.

Глава двадцать вторая. О страхе смертельном и доверии спасительном

Взошли князя избранники на корабельную палубу, готовые моря-океаны преодолеть. Городок дружелюбный скрывался вдалеке, уступая морю Небесных Отражений, что, подобно ленте голубой, разделяло Единое Берское Царство и Эллиадию, государство забугорное, чудно́е во всем, что только возможно.

Солнцеслава знала многое, разумела, кто там в Эллиадии живет, кто у них там самый, как они говорят, «классический поэт», как у них дома выглядят. А вот как они сами живут — ответить затруднялась. Учителя в Школе говорили, что там, на севере, зверолюди не живут и, более того, не жили никогда, пока народы торжественно не познакомились, когда пурины — вроде, так их зовут, этих странных разумных существ, у которых ни ушей, ни хвостов — прибыли в Единое Берское Царство с, как они выражаются, экспедицией.

Много же у них слов непонятных! Солнцеслава, признаться честно, не любила уроки мирознания, ей свое, родное, ближе намного. Солнцеславу всегда тянуло к красочным историям ее предков, а не этих… по ту сторону моря. А ведь море это такое глубокое… От осознания, сколько водицы под кораблем плещется, дух захватывало. А еще голова кружилась. Но совсем чуть-чуть! Не как у Бажены — она-то сразу вниз ушла, сказала, чтобы «позвали, как твердую землю под ногами можно будет почувствовать».

Но не о чудны́х пуринах и не о море, качающем из стороны в сторону, дума Кошечки. Отнюдь! Скорее отвлечься она пыталась. Признаться честно, занимало ее другое.

Сколько она гадостей наговорила вчера Осоке! Вот больше не будет эту дрянь медовую пробовать, кто ж ее надоумил-то?! Стыдно-стыднехонько! Но ведь у Солнцеславы день рождения был. Нельзя же просто так взять и оставить без внимания…

Но как она будет теперь Осоку расспрашивать для своей исторической песни? Пусть она и Болотная Ведьма, но она такая же участница их подвига, как и все! Да вот незадача: похоже, бельмом она станет в этой истории, ведь наотрез отказывалась говорить с ней, Солнцеславой. Но что же поделать, если Болотные Ведьмы столько страшных вещей творили? Неужели она ожидает, что Солнцеслава все раз — и забудет?!

Дуясь на всех и вся, сидела Солнцеслава на скамеечке, обхватив ножки и слушая на волны, с плеском и шипением разбивавшиеся об их корабль. Вокруг из стороны в сторону сновали моряки. Кто чем занимался! Солнцеслава толком не знала чем, но понимала, что чем-то действительно важным.

— Обиделась на кого?

От испуга у Солнцеславы волоски на хвостике дыбом встали. Она подпрыгнула на месте, но, развернувшись, вздохнула-таки с облегчением: то был всего лишь Лун. Улыбка его тонких губ заставила ушки дрогнуть.

— Вовсе нет, — буркнула Солнцеслава. — Вот думаю, как к ведьме теперь подойти…

— К Осоке? — переспросил он, присев рядом и обернув ноги хвостом. Чешуйки его сверкали на знойном солнышке.

— Да. К ней, — отвернулась Солнцеслава, притворившись, что от света, но скорее от осуждения.

— Ну… А ты думала о ней не как о Болотной Ведьме? — полюбопытствовал Лун, склонив голову.

— Нет. Разве правильно забывать об этом? Все-таки Болотные Ведьмы невероятно опасны! Ведь сам Великий князь Казимир, Драгомиров отец, говорил: «Преступно имя Болотной Ведьмы, и деяния ее преступны, посему пусть они скроются в своих болотах во веки веков». А то, что его сын об этом забыл, не доказывает, что не было тех плохих вещей, что Болотные Ведьмы сотворили!

— Не знаю, я не разбираюсь… — растерянно обернулся Лун. Некоторое время помолчав, он продолжил: — Я… Ты говорила, что я хороший, да?

— Ага! — оживилась Солнцеслава. — Очень хороший! А что?

— Наверное, не все Ящеры хорошие. Думаю, ты слышала об этом, — неловко объяснял он, пока Солнцеслава, сощурившись, пыталась сообразить, к чему же он клонит. — Может, и я на самом деле…

— Нет! Можешь быть уверен! — гордо выпрямилась она, скидывая ноги со скамьи и ставя руки в боки. — А мне ты можешь верить! Я у лучших наставников училась, а они-то точно не могут ошибаться.

— Не об этом я… — забегал взор Луна, пока тот судорожно раздумывал что-то. — Я о том, что… В общем, если есть один хороший, значит, нельзя сказать наверняка, что все такие же — плохие. То есть…

Солнеслава вздохнула. Какой же наивный!.. Она ведь совсем о другом!

— Разве Болотных Ведьм это касается? — пробурчала она, стараясь не выдавать, как он опустился в ее глазах.

— Не проверишь — не узнаешь, — повел плечом он.

— История за меня все-е-е проверила! — протянула Солнцеслава. — Мама всегда говорила: «Не лезь, куда точно нельзя лезть!» Обычно она еще прибавляла «пожалуйста».

Солнцеслава рассмеялась, но пропустил то Лун мимо ушей. Наверное, не понял шутку.

— Я любопытная просто…

— Я понял, — отрешенно отозвался он.

Похоже, он думает. Очень усердно. Солнцеслава ушки опустила: ну, неужто обиделся на нее? Да вроде она ничего особенного-то и не сказала. Не может же она довериться ведьме просто потому что! Так нельзя! Мало ли, кем она окажется. Великий князь не провидец, чтобы все наперед знать, тем более, что он и сам признался, что о ведьме никаких сведений не нашел. Вот и как теперь доверять?

— Ладно, поступай, как считаешь нужным. Кто же я такой, чтобы вмешиваться? — сказал то Лун беззлобно, с ласковым сожалением.

Сердечко Солнцеславы вновь екнуло: ну как, как он пробуждает в ней то, чего она почти никогда не чувствует? Заставляет ее сомневаться!

— Ну, хорошо! — воскликнула она, вскочив с места. — Если я к ней схожу, ты не будешь грустить?

Лун захлопал белесыми, как молоко, глазами. Не ожидал он такого, не ожидал… А Солнцеслава этим будто гордилась:

— Я не такая привереда, как ты подумал!

— Да я никак не подумал…

— Пойдем, пойдем! Вместе, чтобы ты видел!

— Зачем?.. Я…

— Вставай, а то за хвост потащу!

Солнцеслава размашисто зашагала в сторону лестницы, а Лун худо-бедно поплелся за ней, согнувшись. Он был чуть выше нее ростом, поэтому, видно, невзначай к ней наклонялся. Солнцеслава и не знала, как бы выпрямить ему спину, чтобы с ним поравняться, но вовсе не это на самом деле занимало ее мысли.

В головушке крутились тысяча и один вопрос: что делать, как себя вести, что говорить. Это же ведьма! С ними неверное слово сболтнул — и все, пиши пропало. Но ничего! Солнцеслава же храбрая! Не менее храбрая, чем ее новые спутники.

Храбрая, так-то оно так, но коленки-то дрожат…

Подходя ближе, Солнцеслава все отчетливее слышала какой-то гомон. Лун, видно, его тоже услышала и вдруг подался вперед, скрываясь за поворотом. А Солнцеслава лишь услышала, как хлопнула дверь. Раздались грохот и сдавленный «ух» Луна.

Взволновалась Солнцеслава и тут же выскочила следом. Увидала она, как Лун придерживает за подмышки Златоуста, взъерошенного и раскорячившего ноги. Дверь перед ними захлопнулась наглухо — то была как раз дверь в комнату Осоки.

— Осока Болотная Ведьма! — без всяких объяснений Златоуст ринулся обратно. — Я требую объяснений немедленно!

Будто из-за призрачной завесы, послышалось сдавленное:

— Да хватит уже! Я тебе все, что могла, рассказала! Мало?! Иди у Бажены спроси или Луна!

— Она все-таки что-то сделала той ночью? — тут же нахмурилась Солнцеслава, но Златоуст остановил ее взмахом хвоста. Лун жалостливо взглянул на нее, но ничего не сказал.

— Лун здесь! Но ему сказать нечего! Поэтому у меня есть полное право спросить у тебя! — настаивал Златоуст, долбя по двери кулаком. — Осока, не притворяйся, что ничего не было! Ты не могла просто так просидеть всю ночь у моей постели!

— Я терпела твой полуночный бред, а теперь расплачиваюсь за свою доброту?! Это несправедливо, знаешь ли!

— Ах, вот как! Ну-ка, расскажи, что я там говорил!

Молчание. Развеселившаяся Солнцеслава и взволнованный Лун переглянулись.

— Нет.

— А чего замолчала тогда? Думала, небось, над чем-то? Колись!

Молчание.

— Нет.

— Ну все, я выламываю дверь.

— Не надо!

— Надо-надо!

На плечо Златоуста легла тонкая рука Луна. Тот молча кивнул и отошел в сторону, за ним шагнул и Златоуст. Солнцеслава подозрительно сощурилась, пока Лун шепотом не произнес:

— Мне кажется, самое время проверить, опасна она или нет, — добродушно улыбнулся он.

— Ты чего?! — испуганно воскликнула Солнцеслава, но обоюдное «Ш-ш-ш!» спутников заставило ее поубавить пыл. — Она же меня за Златоуста примет и кинет в меня каким-то своим заклинанием! Или еще чего…

— Ну… Ты же хотела проверить… — робко напомнил Лун.

От его неуверенности у Солнцеславы все внутри сжималось. Да что же он… Опять! Опять пробуждает эти гнусные чувства.

Но… он же прав. Дурачок, наивный, но на его стороне правда! Что-то подсказывало Солнцеславе: ему стоит поверить. Даже нет — поверить в него.

Осторожно поднесла Солнцеслава руку к двери и тихонечко постучалась. На большее смелости не хватило. Послышался щелчок — видно, замок открылся. Повернула Солнцеслава ручку, с закрытыми глазами ступила внутрь…

Мгновение — и Солнцеславу толкнули худощавые руки. Плеск, вскрик. Хохот.

— Да ладно?! Попалась в свою же ловушку!

Златоуст заливисто смеялся. А Осока, похоже, натужно дышала.

Приоткрыв один глаз, Солнцеслава осмотрелась. Ощутив на себе две холодные ладони, Солнцеслава вскочила и обернулась. Лун почтительно отошел на шаг и спрятал руки за спину. Поймал ее! Солнцеслава хотела было поблагодарить, но в ее голове вдруг возник вопрос.

Обернувшись, она узнала ответ. Перед ней стояла Осока, у ее ног лежало ведро с водой. С нее капля по капле стекала вода. Ее одежда — а вернее сказать, старые лохмотья — насквозь промокли. Щеки пылали румянцем.

— Что?.. — захлопала глазками Солнцеслава.

— Она хотела облить меня водой из ведра над дверью, но не вышло, — заулыбался Златоуст. — А я умнее, чем кажусь, не так ли?

Солнцеслава перевела взор на Осоку. Ведьма, но… такая потерянная. Уставилась в ноги, поджав губы. Неужели она спасла Солнцеславу, потому что не хотела причинить вреда?

— Сп-пасибо, — запнулась она, не зная, что и думать.

Осока отвернулась, взгляд ее по полу забегал. Солнцеслава вскинула брови: неужели она и впрямь ошиблась?

— Ладно, извини, мы не хотели, чтобы все так обернулось, — вдоволь повеселившись, с улыбкой произнес Златоуст.

Осока обернулась к нему, вся красная, но теперь не просто смятенная, но и злобная.

— Мы? Разве не ты тут…

— Не-е-е, Лун же все это придумал! Затейник, я не могу!

Чешуйки на спине Луна встали дыбом, а Осока вскинула — Солнцеслава только заметила — довольно густую бровь.

— Очень смешно.

— Ну, шутки шутками, а тебе надо обсохнуть, — прервал ее Златоуст, важно вскинув палец. — Могу одолжить полотенце. Оно у меня в комнате. Там можем обсудить…

— Златоуст, она же барышня! — неожиданно для себя, воскликнула Солнцеслава. — А ты тут такой срам разводишь…

— У кого что болит, тот о том и говорит, а? — скрестил руки у груди тот, усмехнувшись. — Я-то ничего такого не имел…

— Да я так смотрю, вы и без моего участия справляетесь, — перебила его Солнцеслава, хихикнув. Обернувшись от возмущенного Златоуста к Осоке, она вежливо улыбнулась: — У меня есть одежда, если тебе нужно. Полагаю, она придется тебе по размеру.

— Не думаешь, что я твою одежду там взорву или ядом пропитаю? — съязвила Осока, ехидно, по-ведьмовски ухмыляясь.

— Тогда мы с тобой о-о-очень основательно потолкуем о твоем поведении! А вы и не знаете, как я люблю разговаривать!

От такого спутники зашлись смехом: Златоуст грубым, но громким и развеселым, Лун же звонким, но тихим. И даже Осока широко усмехнулась, видно, совсем чуть-чуть не хватило, чтобы ее рассмешить!

— Попозже зайду, если у меня ничего чистого не найдется, — вдруг бегло кинула Осока и закрыла за собой дверь.

Златоуст же, напоследок усмехнувшись, помахал рукой и, виляя хвостом и собирая им корабельную пыль, направился к себе.

Солнцеслава, торжествующе вскинув голову, обернулась к Луну. Он улыбался. Солнцеслава и вовсе позабыла о поражении, ведь совсем неожиданно она приобрела больше, чем потеряла.

— Не такая опасная, да? — произнес Лун вполголоса.

— Не могу знать наверняка. Однако я перестала страшиться!

— И правильно. Страх — неприятная вещь. Загоняет в клетку.

Он не был рад, говоря это. Скорее выглядел так, будто за улыбкой прячет что-то тоскливое.

— Пойду, займусь кое-чем. А вы общайтесь с Осокой, не буду мешать.

И испарился. Солнцеслава успела только прошептать заветное «Постой», но слушал ее теперь лишь воздух.

Часть вторая. Эллиадия. Глава первая. О подводном граде из пучины морской

Долго ли, коротко ли разрезало крепкое судно волны строптивые — наконец добрались спутники до берегов заморских. Издали эллиадские крутояры походили на изломленные, смятые, порванные куски старой ткани. Корабль бросало, точно летящую птицу в непогоду. Бравые моряки называли этот отрывок пути Коста Рочоза, что по-берски звучало как Скалистый Берег. Лун, испытывая трудности с запоминанием чего-то настолько нового и непонятного, решил запомнить берский перевод.

От безделья прогуливался Лун из стороны в сторону у самого края, наблюдая, как плещется соленая вода, наслаждаясь, как капли свежие, покалывая, оседают на чувствительных худощавых скулах. Впервые он видел что-то дальше своего родного края, Града Звездного, такого красочного, но такого маленького по сравнению со всем остальным огромным миром.

Златоуст, видно, тоже это приметил: он-то стоял на носу, вертясь туда-сюда. Осматривался! Он-то пуще всех радовался, как узнал. Может, Златоуст того и не говорил — может, не доверял пока своим спутникам — однако ж глаза его выдавали с головой: горели, точно ночные звезды. Луну нравилось наблюдать, как счастье просыпается в зверолюдском сердце. Потому ли, что сам от этого становился счастливее? Кто бы знал!

И вот, показалось лукоморье, узенькое, но лишь на первый взгляд. В то же мгновение, как замаячил впереди вход в залив, засуетились моряки: кто куда ринулся, послышались громкие до дрожи в коленях приказы старших по званию, а судно будто стало вмиг быстрее и стремительнее. Златоустов хвост поднял всю корабельную пыль, стоило владельцу заторопиться назад, минуя Луна, прямиком к главному на судне. То был Бобер, потрепанный, но с мудрым взором, точно всякий заправский моряк, кто не первый десяток лет бороздит водные просторы.

— Куда мы заплываем? Что это за место? — взволнованно спрашивал Златоуст, видно, даже не думая, что кого-то отвлекает.

Наверное, в восторге таком, что всю душу захватило — в оправдание подумал Лун, краем уха вслушиваясь в их разговор.

— Ох, добрый мо́лодец, заплываем мы в прибрежный город, Калма Коста! — отозвался Бобер дружелюбно, словно ему и вовсе не мешали. Но из его уст все же вылетело: — Не мельтеши, Доброслав, лучше помоги на корме!..

— Калма Коста? Как Спокойное Побережье? — переспросил Златоуст.

Знает заморские языки? — задался вопросом Лун и тут же получилответ:

— Именно! Видно, не зря князь тебя выбрал: знание эллиадского тебе еще понадобится, — подметил Бобер и опять вскрикнул: — Доброслав! Я тебе что сказал делать?! А ну, побыстрее, лапками шевели!

— Да-да, я слышал, в Эллиадии на других языках говорить не желают. Но это ничего…

— Это еще слабо сказано! Поверь мне, эти горделивые… Добросла-а-ав!

Последнее Бобер просипел так, что один из морячков, тоже Бобер, только щупленький, под самым носом Луна забегал-заторопился пуще прежнего, из-за чего ударился о косяк двери и свалился. Лун тут же оказался рядом и попытался было поднять бедолагу, но за него это сделали двое рослых зверолюдов. На Луна подозрительно покосились, но огрызаться не стали.

— Эх, Доброслав… Зарекся же не брать своего сорванца, пока ему не стукнет семнадцать!.. Ладно, собирайся, сударь, и хвост впопыхах не забудь, — щегольнул поговоркой Бобер, добродушно улыбаясь. — А то мы в Калма Косте останавливаться не собираемся, больно там толпа большая, наша посудина там не уместится. Вас на лодке отправим с нашим проводником. Долго грести не придется… Надеюсь!

Златоуст раздраженно сощурился, но не стал ничего отвечать, вместо чего нырнул вниз по лестнице и, завидев Луна, поманил его рукой.

— Слышал, Лун? Пора, скоро высадка!

Его слова все-таки подогрели волнение внутри Луна, и тот скользнул следом. Уже в своей скромной комнатушке Лун побросал вещички в мешок и, кое-как их смяв, чтобы поместились, побежал наверх, будто пол под ногами горел, а палуба — единственное место, где ноги не обжигало.

Придя первым, Лун дождался, пока остальные не догонят. Скрасили ожидания виды видные: медленно перед взором вырастали верхушки красочных зданий Калма Косты. То были каменные домишки, но какие-то больно ровные и малюсенькие, точно внутри помещалась одна горница. Окошки были заключены в такие же каменные, как и стены, ободки, а сам камень сиял белизной, точно вычищенный сотню раз. Кое-где мелькали остроконечные крыши, похожие на наконечники копий, и купола большущие, пухлющие.

А причал весь был полон лодок — от мала до велика. И как им сквозь них пробиться?

Что больше всего удивило Луна, так это что улочек как таковых в городе не было. Вместо них — водные протоки. Вооружившись длинным веслом и лодкой, местный народ по протокам и перемещался.

А народ-то местный… Да, ничего не скажешь: голые! Нет, не было другого слова у Луна. Голые и все! Все одинаковые, как на подбор. Как будто уши, хвосты и все прочее им повыдирали и заставили с этим жить. Но не похоже, что их это как-либо отягощало: наоборот, их улыбки светились в солнечных лучах, и пели они далекие, эхом разносящиеся по лукоморью песни.

— Ох… Вот это да! — прошептал голос под боком Луна.

Обернувшись, Лун заметил, как к нему подбирается Солнцеслава. В своих хрупких девичьих ручках она держала грамоту и писало. Ее хвостик приподнялся, время от времени дергаясь от порывов ветра.

— Ты тоже это слышишь? — старательно скрывая восхищение, вполголоса спросил Лун.

— Ага… О чем же они поют? Любопытно… — пролепетала она, мельком взглянув на Луна и тут же уставившись обратно на приближающийся город.

— Насколько мне позволяют мои скромные знания, — конечно же, без тени хвастовства произнес Златоуст, — я могу судить, что поют они о королеве Александре и ее благословении. Что по ее слову и моря успокоятся, и торговцы иностранные станут приветливее и добрее, — после чего скромно добавил: — Что-то вроде того.

— Лучше бы спели о том, как не стошнить под ноги от такой качки… — послышалось бурчание Бажены за спиной.

В таком состоянии казалась Бажена еще более суровой, чем обычно.

— Но ведь это искусство, добрая судар… — было затараторила Солнцеслава, но ее остановило злобное:

— Да хватит! Сударыня да сударыня… Чес-слово, как будто я какая-то зверуха! Называй меня уже по имени, мар-р-рина дочка, — рявкнула Бажена и, пошатнувшись, потопала назад. — Буду сидеть там, позовете, как будем садиться в лодки.

Едва не столкнувшись с ней, выскочила из-под ее бока Осока, удивленно моргнув в сторону Бажены.

— Странно, когда мы сплавлялись по Верховетви, она себя чувствовала намного лучше, — отметила Солнцеслава, будто не обращая внимания ни на прибывшую Осоку, ни на грубость Бажены.

— Воды в море гораздо больше, и это чувствуется. Особенно для таких, как Бажена, которая живет звериными ощущениями, — пояснила Осока кратко и спокойно.

— Ага, ясно, — ответила Солнцеслава так, будто совсем не от Осоки хотела услышать ответ.

Лун подметил, что на Осоке висел — другого слова и не подберешь — все то же помятое платье, что и раньше. Мало того, с рукавов стекали капельки воды. Похоже, Осока предложением Солнцеславы не воспользовалась и решила, что лучше ей без всякой помощи обойтись. Лун понимал: похоже, Осока считала себя очень самостоятельной либо брезговала помощью от тех, кто на нее не похож. Собственно, она же ведьма, они ведь совсем не общительные.

Да вот жалко: почти же подружились. Или нет? Так ли все быстро?

Так или иначе, Спокойное Побережье подступило уже настолько, что ощущался запах рыбий, тухлый. Лун поморщился: такого в Звездном Граде он точно не помнил, ведь даже будучи рядом с полноводной рекой, так пахнуть рыбой могло только на рынке.

— Ну, вот и все! — позади появился Бобер, которого Лун уже видел прежде. — Почли за честь сопровождать вас, храбрецы! Теперь время прощаться: нам пора разворачиваться, а вам — исполнять князев приказ.

Златоуст пожал ему руку и что-то пробормотал, но Лун уже и не разобрал. Его внимание отвлекла лодка, старая, виды повидавшая, она с жутким грохотом опустилась вниз, а столкнувшись с водой, громко заплескалась.

— Это Рыбохват, он вас проводит до земли, все вам расскажет и все покажет, — заверил глава моряков. — Спускайтесь в лодку, поможем вам…

Стоило ему это произнести, как протопталось нечто прямо под его боком, всех растолкав, и с разбега спрыгнуло в лодку. Златоуст виновато сдвинул брови, а Осока тяжело вздохнула и опустила взгляд. Лун же хлопал глазами, пытаясь сообразить, что же произошло.

— Б-бажена?.. — пролепетала Солнцеслава.

— Ух… Какой нынче нрав у звериц сложный, диву даешься! — рассмеялся Бобер. — Рыбохват, ты как там? Поймал?

— Ты мне спину сломала, проклятая блохастая Собака!

— Звери́к, да ты что? Я сейчас тебе все исправлю, обратно выгну — как новенький будешь!

— Нет, спасибо, ты сделала достаточно! Спускайтесь, прихвостни царские, пока без вас не уплыл!

Солнцеслава издала короткий смешок в ладошку. Лун тоже улыбнулся: это и впрямь было смешно, хоть и немного странно. Златоуст же с Осокой понимающе переглянулись, но последняя, видно, передумав, тут же отвернулась и засеменила вперед.

По очереди они оказались в объятиях крупной, но шаткой лодки. Бажена, казалось, ощущала себя, точно в царстве небесном: разлеглась на половину всего места, подперев голову руками да приговаривая: «Вот, теперь хорошо, не то что в этом огромном корыте болтаться!» Остальным же пришлось потесниться, включая их провожатого, зверика́ с наплывшим на глаз веком и тощими ручками-соломинками. Его тонкий Мышиный хвостик елозил по дну, подбирая то бутылочку воды, то весло, то еще какую мелочь. Уши же округлые вертелись, вслушиваясь в отзвуки каждого поворота.

Когда лодка вплыла в город, Лун ощутил, как крохотные домишки обступают его. И это вовсе не казалось опасным, давящим, нет. Скорее Лун чувствовал, будто на праздник попал: развеселые рыжие крыши из ровной черепицы подставляли солнцу бочка, стены, выкрашенные во все цвета радуги-дуги, были обвешаны ленточками и светочами в разрисованных оборочках. Лодочники, которых они встречали по пути, постоянно переговаривались, весело прикрикивали друг на друга, пели голосами глубокими, точно всем естеством своим. Лун на них долго таращился, пока Солнцеслава ему не шепнула: это пуринский народ, они совсем-совсем другие, и племена у них другие, Лун поймет, как увидит. Тот безоговорочно ей доверился: все-таки Солнцеслава, хоть и не такая взрослая, многое знает, в отличие от Луна, который ни в зуб ногой.

Но молча им ехать было не суждено: Златоуст пожелал знать все, что мог узнать от их провожатого. Рыбохват отвечал ему коротко, притом, похоже, Златоуст и без этих объяснений все знал, только ожидал услышать чего нового.

— А зачем этот город построили-то именно так? Я имею в виду, насколько мудрым было подобное решение, из-за которого тут вместо улочек — вода? — спросил Златоуст, и все уши тут же обратились к рассказчику, ибо на этот вопрос он точно не мог ответить односложно.

— Ну, это все из-за этих… Уайт-Райдеров. Это ж их земли, вот они и веселятся.

— Как это — земли Уайт-чего-то-там? Разве земли не общие, там, местному князю принадлежат? — перебила Бажена, очнувшись от дремы под теплым солнышком.

— Нет, тут все несколько сложнее, — решил облегчить участь провожатому Златоуст. — В Эллиадии правит королева. У нее есть подданные, их называют лордами. У каждого лорда свой отрезок земли, и он им управляет от имени королевы. У королевы тоже есть свои земли, на которых мы сейчас находимся.

— То есть это как Великий князь и другие князи? — уточнила Бажена, потирая затылок.

— Не совсем… У королевы нет полной власти. То есть Царь что прикажет, то и случится, совет князей чаще всего вынужден подчиняться, больше давая советы. А тут нет: пока королева не согласует изменения со своими лордами, ничего не случится. Они собирают Орден Богини, а потом…

— Да откуда ты так много знаешь?! — изумленно захлопала глазами Бажена. — Небось, жить здесь собрался, вот и разнюхиваешь, что да как.

— А что, если и так? — резко бросил Златоуст, уставившись в сторону.

Ох! Ну и странное дело — мелькнуло в голове Луна. Зачем же тогда Златоуст поступил на службу к Великому князю? Нет, наверное, он просто пошутил!

— Ладно, это, наверное, не наше дело, — не придав внимания словам Златоуста, пискнула Солнцеслава, разбавляя неловкое молчание. — Сударь, расскажи лучше, как город так стоит? То есть, наверное, на столбах, но не слишком ли глубоко для такого?

— О, а это уже любопытная история, — впервые за всю дорогу Рыбохват расплылся в ехидной ухмылке и поубавил ход. — Видите ли, детишки, это местечко далеко не из обычных. Все-таки, как-никак, почти каждый торговец с юга и юго-запада, что путь на Эллиадию держит, проходит через здешние места. А то ведь не только мы с вами, зверолюди поганые, заглядываем сюда в гости, но и благородные русалки, и наши собратья с Ноа Ка Ваи. Так для них тоже припасены свои помещения, что соединены с верхами. Но помещения эти можно увидеть, только если под воду голову сунешь. Зрелище особое, советую!

Лун задумался: и впрямь, очень любопытно было бы взглянуть. Только вот как? Обычно, когда он открывал глаза под водой, взор расплывался.

— О, звучит заманчиво! — заговорщицки улыбнулся Златоуст, оборачиваясь к Осоке, что сидела точно на противоположном конце от него. — У кого это у нас есть силы водой повелевать, а?..

— Не у меня. Ради чьих-то прихотей я не могу раздвинуть целое море, увы, — фыркнула Осока, гордо вскинув нос.

— Не все же море нужно раздвинуть, а только чтобы мы смогли узреть удивительный подводный мир! — запричитала Солнцеслава. — Ты же Болотная Ведьма, вы ведь многое умеете!

— Только вот чтобы раздвинуть этот маленький клочок, нужно раздвинуть все море вокруг него. Либо я не знаю, как это сделать, — спокойнее, будто ребенку, пояснила Осока.

— Как это — не знаешь? Сама ведь говорила, что вы особенные ведьмы, наверное, вам под силу такое! — не отступала Солнцеслава. — Ты же даже не попробовала!

— А она что, сумасшедшая, пробовать? — рявкнула Бажена. — Хватит приставать, усатая!

— Просто я не позволяю лени захватить верх над нашей спутницей! — заумно воскликнула та, важно вскинув пальчик.

Понимая, что начинаются ненужные ссоры, Лун решился-таки озвучить и свои мысли:

— Ну, у нас ведь есть и другие выходы, верно? Наверняка существует такое зелье, которое позволит нам видеть под водой. Или дышать под ней. Что-то такое…

— Это да. Такое зелье будет несложно приготовить, — согласилась Осока. — Только оно вам надо, переводить на него средства?..

— А когда ты еще сможешь увидеть город, который скрыт водными пластами?! — восторженно вопросила Солнцеслава, видно, удивленная, почему же Осока не понимает таких простых вещей.

— К тому же они все равно испортятся за время пути. Лучше использовать, чем выбросить, верно? — привел более разумный довод Златоуст. — Но тебе, конечно, решать, Осока. Заставлять тебя мы не будем, но мы бы были премного благодарны, если…

Она даже не дослушала. Откупорила пустую склянку и набросала туда сушеной травы, пахнущей солью и слизью, засыпала искрящегося порошка, похожего на соль, и зачерпнула воды. Встряхнула, прикоснулась зеркальцем на тыльной стороне ладони. Склянка вспыхнула — Осока протянула ее Златоусту.

Так быстро? Луну оставалось только глазами хлопать, пока тонкая рука Осоки протянулась прямо перед ним.

Стоило Златоусту проявить вежливость, как Осока сделала все молча, без вопросов и пререканий. Неужели Златоуст ее убедил одним лишь добрым словом?

Ведь она с самого вечера в Тихомировом Обете сама не своя была, выгоняла Златоуста поганой метлой. Может, была обижена? А теперь простила? Лун погряз в догадках.

— Спасибо! — одним глотком Златоуст осушил склянку и засунул голову в воду.

Рыбохват издал короткий смешок.

— Сейчас вынырнет и… — начал он, но даже закончить не успел, как Златоуст уже отстранился и навалился на Луна.

— Там такое! Не поверите! — пытаясь отдышаться, затараторил он и тут же опустился обратно.

— Вы чего лодку качаете, звери?! — испуганно дернулась Бажена. — Сейчас перевернемся же!

— В кои-то веки соглашусь, — пробурчала Осока. — Я уже намокла, не хотелось бы…

— Я тоже хочу, я тоже! — заскакала на месте Солнцеслава. — И Лун хочет! Да, Лун?

Сам Лун не сразу нашелся с ответом. Мгновение поразмыслив, он все же кивнул. Когда еще представится возможность?

— Только если Осоке это не составит неудобств…

Та вздохнула. От раздражения? Луну вовсе не хотелось ее сердить, однако сердце его так и кричало: хотелось ему узнать, какие загадки скрываются под этой мутной кромкой воды. Рассевшись поудобнее по сторонам лодки, двое на двое, Осока, Солнцеслава и Лун глотнули зельица, погрузились под воду.

На этом сердце Луна и остановилось. На мгновение, потом продолжило свой ход быстро-быстро, точно торопясь выпрыгнуть из груди. Лун замер, кажется, перестал дышать (хотя, спасибо зелью, дышать ему ничто не мешало).

Оказывается, под их маленькой лодочкой раскинулся и впрямь самый настоящий другой мир: те самые маленькие-узенькие домишки-столбы имели продолжение под водой и уходили в далекие дали, наверное, к самому дну, которого даже видно не было отсюда. В темной синеве морских вод город простирался, от края до края, будто бесконечный. Столбы зданий пересекались ходами, вокруг которых сновали хвостатые женщины и мужчины — похоже, русалки — и рыболюди, жители морского государства Ноа Ка Ваи: существа с плавниками на руках, или щупальцами вместо ног, или с горбами на спинах, и многие, многие другие. Солнечные лучи, точно ленты тонкие, проникали под воду и рассекали пространство до самого дна, сея вокруг себя облака из подводных искр.

Вынырнув, Лун ощутил, как его длинные белые волосы, испачканные в чем-то, облепили тело. В них даже что-то запуталось. Но Лун не обращал внимания. Он завороженно смотрел на водяную гладь перед собой, совсем не понимая, куда он попал. Впервые за все путешествие Лун задумался об этом.

Правда ли все, что раскинулось пред его взором? Взаправду ли все? Не другой ли это мир? Наверное, да, другой. Это пугало, бросало в дрожь, но еще больше — восхищало до слепого, ребяческого восторга.

Все-таки не зря Лун отправился в это путешествие. Даже если не получится, даже если вернется ни с чем, так и не выполнив заветную мечту, он увидит мир и будет коротать свой век, вспоминая о тех удивительных временах, что подарили ему настоящую жизнь.

Глава вторая. О встрече хлебом и солью… на хвост

Шли они, шли долго, но Златоуст ничуть не утомился. Некогда было думать об усталых ногах, когда под самым носом чудеса творились. Эллиадский край был Златоусту отраден: много перечитал он об этих местах, много удивительного. Зная и историю, и особенности этих мест он глаза не мог оторвать от здешних красот.

Знал Златоуст, чьи земли его встретили, по чьим дорогам ступает его нога. Уайт-Райдеры — невероятное семейство, чей род брал начало с тех незапамятных времен, когда зверолюди только друг друга пожирали и не умели огня разводить. Под их благой властью объединилась Эллиадия, все их признали королями, даже сама Богиня, дар им преподнесшая. Только вот дара Уайт-Райдеры лишились, всего три века назад, когда искоренили они страшную силу, кою зверолюди никогда не знали и знать не желали — сила Пустоты.

Сильны были Уайт-Райдеры, но более того — добры и гостеприимны. Иначе бы на их владениях не улыбались друг другу прохожие, не желали бы всех благ королеве Александре, когда расставались. Иначе бы не так стройно, не так дружно работали крестьяне, не были бы так гладки дороги — совсем без кочек и рытвин.

Убедился в своих догадках Златоуст, когда на ночлег они остановились в таверне — если по-берскому, постоялом дворе — там они за сущие медяки, полученные обменянные на берские гроши в Калма Косте, получили каждый свой кров, да такой, что даже Солнцеслава восхищенно охнула и молча плюхнулась в постель. Правда, Бажена посетовала, что, мол, дороговато вышло, но Златоуст ей объяснил, что бывает и дороже, а им несказанно повезло. Бажена не очень-то в это поверила — ну и пусть, не она же за деньгами следит. Луну не терпелось поспать: он весь путь ходил какой-то взволнованный, видимо, много чувств нахлынуло на него в одночасье. Осока же застыла у виноградных лоз, Златоуст не стал ее расталкивать: похоже, ей нравилось.

И кушанья здешние поражали: ничего такого необычного Златоуст прежде не пробовал. Где бы ни останавливались они, у любого торговца было припасено что-то особое, свойское: то какой-то мясной ломтик, прожаренный в масле, который они назвали престранным словом «бекон», то сыры многолетней выдержки, коих в Царстве и водиться не могло.

От постоянных задержек Бажена вновь начинала выходить из себя. Говорила, мол, ее Златоуст за это корил в Царстве, а сам позволяет себе разбрасываться их временем и деньгами. Отмахнулся Златоуст: в Царстве ты еще двести раз попробуешь свой разливной мед, а эти яства разве вновь испробуешь? На это Бажена все же кивнула и присоединилась к пированию.

Так и дошли они до края земель уайт-райдерских, где границы прерывались сухой степью. Расстроился Златоуст: ну что же, позади остались земли, чуть ли не ставшие ему родными. Пыльные да истоптанные дороги, но ничуть не плохо проложенные, привели их к городу-горе́, столице эллиадской, великому и могучему Уайтленду.

Восхитился стенами многоярусными Златоуст, не видел он такого прежде, чтобы поселение, точно холм, выстраивалось, подобно стопке медяков разной ширины. Наверху, точно парочка воркующих птичек в гнезде, стояли замок с угловатыми крышами, светящимися на солнце, и купол эллиадской церкви, видно, той самой, главной в эллиадизме, о которой Златоуст был наслышан. Все дороги вели в Уайтленд, столицу эллиадскую, все повозки и обозы устремлялись туда, подобно пчелам, спешившим в свой улей, к королеве. И то было отчасти правдой: королева Александра и впрямь жила вон в том замке, откуда всеми делами страны заправляла.

— Ну, что, ты замыслил то же, что и я? — хитро подмигнула Солнцеслава, оборачиваясь к городу.

— Хей, это ж столица, верно? Там небось народ на головах друг у друга сидит! — ощетинилась Бажена. — Ну уж нет уж, туда мы не пойдем, больно надо.

— Ну-у-у… Только если переночевать. Время близится к вечеру, — неуверенно предположил Лун.

— В столице? А не дорого? В пригороде дешевле обойдется, — вставила слово Осока, доселе молчавшая.

— Однако когда ты была в Звездном Граде, у тебя не было денег, чтобы в столичном постоялом дворе остановиться, а теперь есть, — припомнил Златоуст. — А сейчас упустить такую возможность — просто уму непостижимо! Это ведь и в сосредоточии всего мира остановиться…

— Я бы поспорила, — буркнула Солнцеслава. — Златоуст, ты, случаем, не преувеличиваешь? Уайтленд далеко не…

— И добыть сведения, — будто пропустив ее слова мимо ушей, продолжил он, хоть и повернул невольно ухом в ее сторону. — Мы же толком не знаем, куда идти. Безусловно, Царь дал пару подсказок, но вдруг пурины подтолкнут нас в нужном направлении.

— Это вряд ли… — пробурчала Осока, видно, надеясь, что ее не заметят, ан нет, Златоуст к ней особым образом прислушался и спросил:

— Почему же это?

— Чужие мы здесь, Златоу́ст. Никто нам не рад и помогать не станет, у самих-то…

— Но ведь до этого никто нас не обидел! С чего бы они сейчас должны нас обижать? —насупился Златоуст и встал над Осокой, смотря на нее со своего большого роста, на что та в ответ гордо уставилась на него.

— Потому что мы им приносили деньги.

— Могли и не быть любезными.

— Но были. Бедняков бы выгнали.

— А что, все пурины на свете плохие, чтобы выгонять, если денег нет?

— Да хватит уже! — взревела Бажена. — Раз вы так хотите, почему бы не сходить? Хватит на одном месте топтаться. Сходим, если где бед на хвосты схватим — убежим. Только, Златоуст, раз ты тут такой умный, ты нас вызволять и будешь, понял? Из-за тебя идем.

— А я невидимка, что ли? — обиженно надула щечки Солнцеслава, сердито виляя хвостом.

— Да все мы заметили твою грустную душеньку, усатая, не встревай. А то и на тебя обязанностей повесим, — отшутилась Бажена.

— Не на-а-адо!

— Вот не надо — молчи тогда. Пойдем, ребятушки. Пока солнце не закатилось, а то в темноте нас Матушка-Природа не спасет уже…

На том и решили. Осока пуще прежнего надулась, но ничего не сказала. Златоуста это злило жутко. Будто бы ему не все равно. Ага, сейчас! Вот еще, переживать из-за нее он точно не будет.

В любом случае, если ей уж совсем плохо будет, он что-нибудь придумает… Мара его раздери! Только что же говорил, что ему все равно.

Помотав головой, Златоуст отогнал ненужные мысли и поторопился вперед Солнцеславы. Та пыталась играть с ним в догонялки, но не получилось: радостного Златоуста тяжело было перегнать.

Пристроившись в потоке, ступили храбрецы князевы за городские ворота. Уайтленд поражал: все идут по своей стороне улицы, дороги здесь выложены камнем, ничего ниоткуда не торчит, движение тележек не останавливается, а только набирает обороты. Железные вывески пестрили диковинными рисунками, казалось, в эллиадской столице есть все: от портков по нищенской цене до кожи любого редкого животного со всего мира. Солнцеслава норовила заскочить в каждую лавочку с платьицами, Бажена приходила в восторг от видов разного оружия, и даже Осоке было где остановиться с округленными глазами: подвески, сделанные из грифоньих перьев, и какие-то густые пучки травы привлекли ее внимание.

Лишь Лун отирался на обочине, жалостливо провожая взорами чернорабочих и попрошаек, большинство из которых было зверолюдьми. От осознания Златоуста передернуло, но лихой настрой перебил всякую тревогу, и Златоуст тут же забыл, о чем думал. Разве он со своими умениями сможет повторить их судьбу?

Самого же Златоуста любопытством распирало от этих коробочек диковинных, железных. В Уайтленде дороги-то не только под ногами, горожане могли и снизу вверх передвигаться, и наоборот. Для этого на толстую железную палку крепили коробку и при помощи веревок, задействовав к тому же чудеса, спускали и поднимали ее. Судя по уличным разговорам, эта штука называлась лифтом. До чего только не додумаются!

Но Златоуст послушался все-таки Осоку и слишком далеко решил не заходить. На верхотуре наверняка цены будут им и близко не по карману, а здесь — в самый раз. Завидев самое тихое заведение, Златоуст поманил туда спутников, те же, нехотя оторвавшись от разглядывания прилавков, за ним поторопились.

Снаружи-то местечко казалось безлюдным, да вот внутри творился настоящий праздник. Всюду разливались крепкие напитки, кто-то пел дивную песнь, кто-то рассказывал о своих похождениях, кто-то посапывал в уголке. И Златоуст, поразмыслив, принял решение: раз зашел, почему бы не присоединиться? И друзей эллиадских завести, и сведений раздобыть. И приятно, и полезно!

— Куда это ты собрался? Я тоже хочу! — поставила руки в боки Бажена, улыбаясь от уха до уха.

— Тебя никто не останавливает. Только меня не покидает предположение, что эллиадского ты не знаешь и поговорить ни с кем, соответственно, не сможешь, — подозрительно сощурился Златоуст.

— Так ты ж можешь! Вот и будешь моим переводчиком! — улыбка ее превратилась в оскал, и Бажена рассмеялась.

Что ж, выбора нет. Впрочем, ее присутствие никак не мешало.

Остальные же разбежались по углам, только за Осокой Златоуст все-таки решил приглядывать повнимательнее: она-то, мало ли, испугается и куда-нибудь ускользнет, а потом — ищи-свищи ее. Но пока она не делала ничего особенного: достала из-за пазухи потрепанную книжечку и стала ее судорожно листать. Что она там рыщет?

Хотя это ее дело. Златоуст не собирался вмешиваться: он в жизни не поймет, зачем ей оно надо. Поэтому он решил свои дела надолго не откладывать и остановился у первой же воинской братии, что привлекла его внимание: за столиком у стены сидели низкорослый рыжебородый низкорослик — явно тот, кого пурины называют гномами — с большим медным молотом, белокожий юнец в искрящихся в свету лампы латах и остроухая девица, эльфийка, что скорее не сидела с ними, а стояла неподалеку.

— Какая компания, парни!.. И прелестные леди, — стараясь подражать эллиадскому говору, четко выговорил Златоуст, скрывая свою легкую шепелявость.

Девица ему улыбнулась, и Златоуст не мог не отметить ее прелестную белозубую улыбку. Была незнакомка и впрямь красива, и навряд ли кто-нибудь с этим мог поспорить. Да вот не красивых девиц приехал разглядывать Златоуст, и поэтому его взгляд на ней долго не задержался.

— О, и тебе доброго вечера, зверолюд! Акцент у тебя отменный, ничего не скажешь, — приветливо отозвался рыжий гном, толчком ноги отодвигая стул перед собой. — Присаживайся, поболтаем! Никогда не общался прежде со зверолюдом, знаешь ли. Тем более с тем, что так хорошо по-эллиадски говорит.

— Я польщен, сэр, — поклонился по-местному Златоуст, принимая похвалу. Хвост завилял, и, пристыдившись, Златоуст остановил его рукой. — А я впервые заговорил с эллиадцем. Вот, путешествую по стране…

Послышалось настойчивое «кхм». Незнакомец взглянул за спину Златоуста и кивнул, весело ухмыльнувшись. Златоуст же, обернувшись, узрел, как за ним, чуть ли не перекрывая свет, жалась Бажена. Матушка-Природа, да неужели она такая высокая?!

— О, простите, забыл представиться, — оправился Златоуст и выразительно взглянул на Бажену. — И представить свою спутницу…

— А, так вы из одной партии? — полюбопытствовал гном.

— Ну-у-у... Не совсем, — не очень понимая, о чем его спросили, смущенно ответил Златоуст. — Мы вместе работаем.

— А-а-а! Коллега, значит.

— Да-а-а, как ты сказал… Итак, мое имя — Златоуст, — имена он переводить не стал. — А она — Бажена. Мы очень рады присоединиться к вашему застолью! Верно, Бажена?

Спросил Златоуст по-берски, потому Бажена закивала и с достоинством прошествовала к стулу, занимая его. У Златоуста застыли слова в горле от такой грубости, посему он не успел возразить. Но, скорее всего, она просто не поняла, что ему стул отодвинули.

— Леди вперед. Не так ли? — улыбнулся Бажене гном.

— Ой, а что он сказал? Что? — затолкала локтем Златоуста та.

— Что звериц надо пускать первыми.

— Да-а-а! Потому что тяжело быть голодной зверицей в доспехах!

— Однако и голодному зверцу без доспехов тоже нелегко…

— Златоуст, ну переведи ему!

Спорить Златоуст не стал — перевел. Больно надо силы тратить на споры. Но незнакомца ответ Бажены позабавил, и то хорошо.

— Мое имя — Клаус, а это Габриэль и Ингрид. Приятно познакомиться!

Златоуст немного опешил: а кто из них Габриэль, а кто — Ингрид? В именах эллиадских он мало смыслил, но спрашивать побоялся.

— И как их зовут? — запрыгала на месте Бажена. И не было бы это так значительно, если бы с ней не запрыгал и стул легенького Клауса.

— Ну-у-у… Клаус, Габриэль и Ингрид, — повторил Златоуст, запутав Бажену не меньше своего.

— А кто из них кто? — сдвинула брови та, напряженно думу думая.

— Клаус — это низкий, а остальные… Попробуем угадать, хорошо? — улыбнулся ей Златоуст, будто ничего не произошло.

Благо, Бажена подыграла, осознанно кивнув. Ну, либо всерьез к его словам отнеслась.

— Ну, что ж… — выдержал паузу Клаус. — Вот ни разу не общался со зверолюдьми, а вы как раз приехали в наш славный город. Не будете против о себе немножко рассказать? Думаю, вам есть, какие новости из своего зверолюдского мира поведать.

— Что ты! Мы же все в одном мире живем, — продолжал стоять Златоуст, не найдя себе стул хотя бы взглядом. Но ему не было трудно, эльфийка же стоит, и он постоит. — У нас все совсем иначе: дороги дырявее, народец менее дружелюбный…

— Да как же так? Я вот слышал, у вас Игнис[1] на небе круглый год! Почти не бывает такого, чтобы на землю спускался туман и держался полгода, — в любопытстве почесал рыжую бороду Клаус.

— Мы из Берского Царства, — уточнил Златоуст, после чего гном странно сощурился. — Ну, солнце — Игнис, по-вашему — редко, но бывает. Мы больше по снегам! У нас бывают лютые холода, ужас.

— А твоя коллега оттуда же, откуда и ты? — кивнул на Бажену тот.

— Я? Что я? — всполошилась она.

— Спрашивает, откуда ты, — охотно перевел Златоуст.

Признаться, с ней ему было спокойнее. Не один он тут мало что понимает. А она-то и того меньше…

— А-а-а! Ну, из села под Межустьевым городом.

— Ну, он не знает, что за Межустьев город. Это юг?

— Ага. Ты что, не знаешь? Городище огроменный! — взмахнула руками Бажена, отчего Клаус рассмеялся:

— А она с энтузиазмом отвечает! Так откуда же она?

— Она прибыла из крупного города на юге Единого Берского Царства. Мы оба из Царства, но из разных городов.

— О, я слышал, у вас там фамильяры по улицам ходят, их не приручает никто! — вступил в разговор юнец в доспехах. — Это правда?!

Стыдно признаться, но кто такие фамильяры, Златоуст в толк не брал. Заметив его недоумение, их гном-переговорщик живо подхватил:

— Габриэль имел в виду магических животных. Драконов, грифонов, всякую живность. У нас их таким термином в Королевской Академии называют, вот и распространилось по всей стране.

Прежде, чем Златоуст ответил, он ощутил очередной толчок. Тихо произнесла Бажена:

— А вот мы и узнали, кто есть кто.

Златоуст едва заметно кивнул и обернулся.

— По улицам не ходят, но в лесу водятся обособленными стаями. У нас их приручением мало кто занимается, но — я уверен — это было бы очень прибыльно!

— О, это верно! — подхватил Клаус. — Конечно же, прибыльно! Вот, знаешь, что я тебе скажу? Мой народ еще давно приобрел права на разведение химер у Прайорити из Вондерландии. И что из этого вышло? Десять процентов доходов — именно от их продажи!

— Эт-то дешатая доля, верно? — тут-то шепелявость и вылезла наружу.

Златоуст отвернулся: стыдно стало за такую оплошность. Но разве он виноват, что уродился таким?

Однако Клаус на оговорку не обратил внимания, лишь ответил, добродушно:

— У нас процентная система, но если переводить, то, наверное, да. Интересно было бы с вами поторговать, а! В Царстве порядки другие, это да, но зато какой незанятый рынок!

— Вот именно! — загорелся Златоуст наконец он встретил того, кто его понял. — Я пытался разъяснить это в Высшей Школе Торговли, но они все воспринимали в штыки, говорили, что мы и без внешней торговли справимся.

— Без экспорта страшно жить! А как же все те товары со всего мира, которые ты никогда бы не увидел, если бы не иностранные торговцы?!

— Да, именно!

Толчок. Златоуст дернулся от неожиданности. Бажена насупилась.

— Очень весело слушать, как вы тут бормочете что-то непонятное. Да еще и скучное — Габриэль, вон, пригорюнился.

— Ну… Мы про торговлю говорили…

— Ску-у-учно! Лучше историю какую расскажите, а то зевать начну.

Златоуст насупился. Эх, ладно, вот приедет он сюда один, тогда обсудит все торговые возможности вдоволь! Поделился предложением Бажены Златоуст со всеми, и Габриэль тут же духом воспрянул:

— У меня есть одна! Как нельзя актуальная!

— Про дракона-короля-то? Они ее наверняка знают! — подозрительно дрогнув, отмахнулся Клаус.

— Первый раз слышу, — помотал головой Златоуст. — Моя… коллега тоже навряд ли слышала до сегодняшнего дня.

— Вот видишь, Клаус! Мои истории кому-то да пригодились! — постучал себя по зерцалу юнец.

Только заметил Златоуст, что то был настоящий рыцарь: в доспехах латных, с зерцалом, в котором выковано отдельное местечко, занимаемое чудесным зеркалом. Златоуст знал, что войско эллиадское все магией — или же по-берски чудесами — вооружено. Поэтому считаются их «солдаты» почти что самыми сильными во всем мире, уступая, наверное, разве что их соседям-вондерландцам, которые жить без войны не могут. Отчего-то боялся Златоуст смотреть на зерцало воина: боялся, что сила может против него обратиться, и тогда несдобровать ему.

— Тогда уж рассказывай, Габриэль, раз начал, — закатил глаза Клаус. — В тысячный раз тебя выслушаем.

На том договорились Златоуст и Габриэль: Златоуст будет переводить Бажене через каждое предложение. Все-таки ей в первую очередь хотелось что-нибудь любопытное услышать.

Но не успели они начать, как заиграла протяжная песнь. Узнал Златоуст родные — но такие ли родные? — гусли. Обернулся — а Солнцеслава играть начала, вокруг нее расселись эллиадцы, слушали. Что-то приятное в тот миг испытал Златоуст, что-то, отдаленно напоминавшее ему гордость. Но, не поняв, отмахнулся Златоуст — к чему ему знать, что это было?

И, пока вспомнил, он украдкой посмотрел на Осоку. Никто ее не донимал, читала она свою книжечку, но теперь с маленькой чашечкой чая. На столе лежали два медяка. Любопытно, как ей удалось попросить чай? Наверное, не такая она и замкнутая, как Златоуст думал.

Он плохо видел, но знал, что на медяках изображен лик королевы. За деньгами подошел человеческий мальчишка и, видно, поблагодарив, забрал их.

А Осока не тратилась! За что Златоуст был ей отчасти благодарен, но более ему захотелось, чтобы она взяла хоть чашечку покрупнее, совсем прибедняется. Они ведь в Эллиадии, пусть пользуется возможностью!

Но додумать Златоуст не успел, его окликнули.

— Ваша знакомая? — полюбопытствовал Клаус, кивнув на Солнцеславу.

— Ага, — кивнул Златоуст. — Тоже… коллега.

— Как раз создаст нам нужный антураж! — вдохновенно произнес Габриэль. — Я могу начать?

Все кивнули. Бажену, которой перевели вопрос, тоже закивала.

— Уже не терпится! — добавила она и принялась внимательно вглядываться в лик рыцаря.

И тот, глубоко вздохнув напоследок, начал свою сладостную речь:

— Однажды, давным-давно, жила королева, Великая королева, чьей власти подчинялось все на этом свете: она и горы могла сдвинуть, и реки вспять повернуть, и людским разумом повелевать. Но мудра была эта королева и славилась своей добротой, не пользовалась она своей силой во зло. Она слыла такой первой и последней: теперь королевы могут управлять Временем и Пространством только с помощью доброй воли своих преданных подданных. И мы готовы исполнять волю Ее Высочества. Но история эта о той королеве, что была тогда, что одна-единственная обладала силой перекраивать весь мир. Именно в ее век напала злостная сила Пустоты, мучавшая нас долгие века. Они были словно противоположны друг другу: королева созидала мир, а Пустота — разрушала его. И дабы не разрушился мир до основания, королева собрала союзников и сокрушила силы врага. Среди ее союзников был тот самый дракон-король. Королем он стал лишь после того, как женился на этой королеве. Они подходили друг другу во всем: если она была добра и проста, но сильна и вспыльчива, то он был рассудителен, хоть и со сложным характером.

Невольно Златоуст, когда услышал это, покосился на Бажену. Ну нет! Он ни за что бы не выбрал сильную зверку. Как так, чтобы зверка была сильнее него? Он же должен зверку свою защищать, оберегать! А тут вопрос, кто кого защищает.

— Но была у этого короля страшная тайна, которую узнали только после его смерти: был он наполовину дракон. Такого тоже никогда в истории не случалось, чтобы пурин обращался в дракона. И не случается поныне. И то был не просто дракон! А дракон водный…

На вопрос Бажены, кто такие драконы, Златоуст вспомнил объяснение Царя: этакие змии с крыльями и лапами, способные управлять стихиями.

Но постойте… О драконе-то Царь и говорил! Об огромном драконе, охраняющем осколок. Уши Златоуста встрепенулись.

— Но душа водного дракона живет гораздо дольше человеческой. И когда прекрасная королева погибла, король и сам вскоре почил… Только вот не до конца. Драконья его оболочка осталась жить. И когда все узрели его настоящую сущность, то король взревел, точно разразился плачем, и улетел в сторону Гномьего хребта. Тогда дочь его провозгласила: отец ее больше всего на свете желает, чтобы его душа наконец воссоединилась с его любимой женой. Приходили великие воины, пытались его убить, чтобы он смог наконец встретить смерть, но встречались не с королем, а с чудовищем, что когда-то было человеком. Умирали герои, возвращались единицы. До сих пор не могут его победить…

— А теперь еще и выяснилось, что когда он стал драконом, он потерял разум и выкрал очень важную драгоценность из замка, — перебил Клаус, похоже, утомившись долго слушать.

— Что за драгоценность? — постарался ответить тем же голосом Златоуст, осознавая, по какой тонкой грани он ходил.

— Осколок. У вас же тоже магические зеркала есть, так ведь? — впервые подала голос эльфийка. — Но вам-то нужен осколок, верно?

Ингрид, кажется. Златоуст вздрогнул. Взгляд ее в самую душу проникал.

— Д-да, — запнулся Златоуст. До последнего надеялся он на помощь, но понимал: вот они и вляпались.

— Нам тоже.

Молчание.

Улетучилась доброжелательность Клауса. Габриэль вскинул уголки бровей. Златоуст не знал, что говорить, просто сжал руки перед собой.

Бажена металась взглядами между всеми. Видно, понимала: что-то пошло не так.

И знала, что делать.

Грозная искра мелькнула в глазах Бажена. Ее топор вонзился в стол, подрубая кончик Клаусовой бороды.

Ингрид рванулась, но из ниоткуда появился Лун и остановил ее кинжалы, вывернув ее руки и заставив оружие повалиться на пол. Потом он в мгновение ока пересек народ и, схватив за руку оцепеневшую Солнцеславу, скрылся в дверях.

Клаус попытался схватить голову Бажены и ударить о стол, но та позволила взять себя за здоровое ухо, а сама ударилась лбом о лоб гнома, после чего кулаком послала его в другой конец таверны.

Пока остальные не подорвались, Златоуст вспомнил про Осоку и метнулся к ней. Та мигом сунула книжку в карман и, поддавшись Златоусту, потянулась за его рукой. Он-то побыстрее нее бегал, ему труда не составило ее подогнать и вынести из заведения, наполнившегося криками.

Позади Златоуст услышал треск дерева, хлопок удара и грозное рычание Бажены. Да что ж она там забыла?! Надо бежать, не сражаться! Не надо было говорить об этом, не надо было сказывать этих историй, не надо было вонзать топор!

Но Златоуст оборвал себя: сам не уследил. Сам виноват. Все сам! Какой дурак!

Сжавшая его руку Осока вернула его в настоящее. Не время думать! Надо хвосты унести! На его совести промах, он всех и вытащит!

Впереди замаячили спины Луна и Солнцеславы. Златоуст и Осока догнали их без труда: похоже, Солнцеслава еще не осознала, что приключилось, и тащилась со своими огромными гуслями под мышкой. Лун же со знанием дела вел их по улочкам. А Златоуст говорил: вор им еще пригодится!

А пока окружающие пурины удивленно отстранялись и разбегались, пытливый ум Златоуста заметил: пока на них не донесли, пора уезжать, и он знает как. К одной из сторон улочки была приставлена повозка с бочками. Там сидел полусонный возничий. Как раз хватит места на всех.

— Лун! — указал Златоуст на повозку.

— Понял, — мрачно бросил Лун и резко развернулся, прокатив за собой Солнцеславу, да так, что ее сапожки проехались по камню со скрипом.

В это время Осока сама развернулась и даже потянула Златоуста вперед. Тот сопротивляться не стал.

Как только они запрыгнули в повозку, та опасно закачалась. Златоуст повалился на живот, зато удержал Осоку, грозившую вывалиться. Осоке не хватило времени, чтобы засмущаться, поэтому она просто выскочила из-под Златоуста и забилась в угол.

Обернувшись, Златоуст заметил, как с жутко напуганными глазами Лун приставил клинок к не менее напуганному возничему, а Солнцеслава убирала вещички. Матушка-Природа, нашла же время…

Когда возничий вывалился из повозки, Лун кивнул с таким виноватым видом, что Златоуст невольно сам пристыдился. Так нельзя, но иначе они погибнут!

Сдавшись, Златоуст бросил уставившемуся на них возничему золотой.

Замешкались они не вовремя: из-за угла показались не только свидетели из таверны, но и стража. И все — в погоне за Баженой, ведущей их, как несмышленое стадо.

— Езжайте! Я догоню! — вскрикнула она.

— Кто-нибудь умеет водить телегу?! — резко спросил Златоуст.

Лун и Осока лишь похлопали глазками. Солнцеслава выдавила сдавленное:

— Я на лошади ездила…

— Отлично! Лун, дай ей вожжи.

— Но я не…

Лун похлопал Солнцеславу по плечу, и та вроде бы не стала причитать. Испустив выдох, она взметнула вожжи, и лошадь сорвалась с места, закрутив повозку за собой.

Златоуст едва не улетел, но держался за края, Осока же, как одна из бочек, перекатывалась из угла в угол. Зато не вываливалась, и то хорошо.

Почему-то Златоусту сначала показалось, что дороги тутровные, ан-нет, трясло неимоверно. Солнцеслава почти не справлялась с лошадью, но хотя бы поворачивала ее, а то они бы точно в здание какое-нибудь врезались. Лун обернулся и вцепился в спинку, в его глазах прямой зрачок сузился в тоненькую палочку.

Единственный Златоуст все еще помнил про Бажену, которая, Матушка-Природа упаси, бежала, чуть ли не догоняя повозку. Ей совсем немножко не хватало, чтобы запрыгнуть точно к ним. Но если лошадь поедет хотя бы чуть-чуть быстрее, Бажена останется далеко позади, ведь неслась она из последних сил.

Надо ее подобрать! Да вот как?

Послышался грохот. Точно! Златоуст обернулся: совсем рядом, окруженный дорогой, стоял лифт. Эта чудесная коробка как раз им поможет!

— Я их задержу! — вскрикнула вдруг Бажена, понимая, что Клаус уже цепляет ее пятки.

— Давай, но как отобьешься — быстро в железную коробку! Мы поймаем!

Не похоже, что Бажена что-то поняла, но должна была скоро понять. Ну не могла же не понять!

С громким шорохом Бажена остановилась и скрестила топоры. По ним пришелся удар большущего топора, изголовье которого было чуть ли не больше гнома, что им замахивался. Бажена оттолкнула противника ногой и…

И повозка скрылась за поворотом. Ехали они по кругу. Внизу должны были оказаться совсем скоро. Надо только, чтобы Солнцеслава смогла как-то остановить эту колымагу!

— Солнцеслава! Ты знаешь, как сбавить ход?! — вскрикнул Златоуст, метнувшись к ней.

— Если как обычную лошадь, то… А-а-а-а! — закричала та, заходя в очередной поворот.

— Ну, попробуй, нам это очень понадобится. Это важно! Видишь вон ту черную палку?

— Нет… Да… Вижу, да!

— Езжай к ней! И там остановись!

— Я не успею! Бажене придется прыгать на ходу!

— Значит, надо ловить. — Златоуст обернулся к Луну. — Мне нужны будут твои руки.

— Матушка-Природа, помоги… — взмолился тот.

Скрип. Грохот. Рычание и лязг. Златоуст испуганно взглянул на лифт. Бажена! Да!

Но как она спустится? Эта штука тащится, как последняя кляча!

Тут-то Златоуст и вспомнил про свой подарочек. Точнее выторгованную ценность, которую он получил не совсем законно, но это никому не помешало, а ему — море довольствия доставило.

Сбросив наплечную сумку, Златоуст разбросал по повозке ненужный хлам и обнажил свое сокровище, потом и кровью добытое. Оно была тяжело, но переносимо: не отягощало, а придавало приятного веса плечам. Огромное, походило оно на палку с дыркой и кучей примочек, которые при движении кряхтели и звенели.

— Ч-что это?.. — ошеломленно произнес Лун.

— Новейшая разработка — гномье однозарядное ружье! — гордо провозгласил Златоуст. — Почти как пушка, только ядро поменьше, хотя палит так же!

Не смея терять больше времени, обернулся Златоуст к железной коробке. Двигалась та со злосчастным скрипом, да так медленно, что вечность может пройти, пока они дождутся ее прибытия.

— Осока, направляй! — вскрикнул Златоуст, положив дуло на край повозки и приглядываясь к устройству.

— Как? Куда? Как ты собираешься из этой штуки… — удивленно пролепетала та.

— Где веревки, Осока?

Повозка уже подъезжала. Все тряслось, прицел сбивался… Но Златоуст знал: хоть немного заденет — уже хорошо.

— Вниз… Не так низко… Чуть правее, и да, — спокойно пробормотала Осока, и Златоуст нажал на изогнутый крючок, называемый курком.

Под весом Бажены и с мгновенно разорвавшимися веревками лифт полетел так, что вот-вот должен был разбиться. Повозка вошла в крутой поворот и замедлилась.

Время будто остановилось. Бажена оттолкнулась от коробки, и та разбилась вдребезги, железо смялось и разлетелось. Огромная Собака летела вперед, и Златоуст протягивал ей руки, не боялся, что сломается, нет. Он был обязан. Она его спасла, их всех спасла от его ошибки. И если он сломается, то это будет его расплатой перед Матушкой и перед его спутниками.

Но Лун пришел вовремя на подмогу, а Осока подсела внизу и подхватила спину Бажены. Златоуст в ужасе открыл глаза, но нет: цела и невредима Бажена. Матушка-Природа! Они справились!

— Крепкий Кулак! Точно крепкий! — возликовал он, не веря своему счастью.

— Рано радуешься, прохвост, нам надо еще отсюда как-то выехать, — с ехидной усмешкой пробурчала Бажена, оседая на полу. — Вся стража сейчас рванулась на стену, я слышала. Застреливать будут. И это будет удача, если только из луков.

— Откуда ты знаешь? — усомнился Златоуст.

— Я служила кметем. Они не упустят нас. Им за это платят… Как вы догадались усатую за вожжи посадить?!

— Жалобы в сторону! Влетаю в ворота! — провозгласила Солнцеслава, и пришла очередь Бажены поджать хвост.

Все дружно легли на пол, Лун опять вжался в спинку скамьи.

Свист в ушах! Златоуст прижал уши к голове и вздрогнул, когда за ними захлопнулись городские двери.

— Да откуда такая погоня?! Что им надо от нас?! — взвизгнула Солнцеслава, оборачиваясь и тут же возвращаясь к дороге.

— Мне вдогонку кричали что-то вроде: «Цар спай», — приподнялась Бажена.

— Цар-р-ревы соглядатаи… Хотят нас схватить, потому что подумали, что мы собирали сведения для Царя, — прорычал Златоуст. — Поганые…

— Ч-что это?.. — сквозь свист ветра послышался шепот Луна.

Приподнявшись на дне повозки, Златоуст, Осока и Бажена вскинули головы. Матушка-Природа… Златоуст уже много вспоминал сегодня Ее имя, но сейчас готов был искренне молиться.

Огромное устройство выкатили на городскую стену. В жерле его горел невероятных размеров огненный шар. Не составило труда додуматься, кому он предназначался.

— Катапульта! Ее используют против целых войск! — изумленно выдохнул Златоуст.

— Мы покойники… — пролепетала Солнцеслава. Она держала вожжи, но, обернувшись, уже не могла вернуться, чтобы управиться с повозкой.

— Мама, папа, братики, сестрички… Я не вернусь, простите… — накрыл глаза руками Лун.

— Да мы уедем! Они не попадут! Так ведь?.. — попыталась приободриться Бажена, но тоже сникла.

Одна Осока сидела и молча, сосредоточенно смотрела на горящий шар. У нее дрожали руки. Златоуст подсел к ней и взглянул в глаза.

— Что мне сделать?

— Открывай бочки.

Услышав ее слова, Бажена принялась срывать крышки и выбрасывать их на землю. Тут-то Златоуст и увидел: в них вода, чистая вода. Что она?..

— Осока… У тебя хватит сил? — прошептал он, чтобы другие не услышали.

— Я… Болотные Ведьмы служат, чтобы помогать зверолюдям. Это наша вечная обязанность. Наш долг — помогать в чем бы то ни было. В деле грязном и чистом, жестоком и милосердном. Я Болотная Ведьма. Это мой долг.

Она повторяла это, точно заученную скороговорку. Златоуст не знал, что ему делать. Неужели Осока правда так думала? Думала, что жертвовать собой без разуменья, без отдачи — это ее судьба?

Он обнял ее. Не знал зачем. Ему показалось, что так нужно. И очень этого хотелось.

— Ты ведь не обязана… Но спасибо. Ты настоящая Болотная Ведьма, Осока.

В него уперся маленький лоб. И лоб этот дрожал. Матушка-Природа, зачем же губить ее, такую маленькую, такую беззащитную?

Осока оторвалась от Златоуста и, отодвинув его рукой за спину, встала на краю повозки. Последний раз обернувшись, Осока посмотрела на Златоуста, поджала губы. В ее голубых глазах роился страх. Златоуст знал: ей больше нечем помочь. Но он ей верил. И, наверное, этого было достаточно.

Она вздохнула. Катапульта заскрипела, готовясь выпустить снаряд. Крохотное зеркальце на крохотной ручке Осоки заискрилось, точно луна в темном небе. Осока набрала в грудь воздуха и закрыла глаза. Зеркало сверкнуло — снаряд запущен.

Вода, точно множество нитей, сплелась в единый клубок и выплеснулась прямо на огонь. Волшебники на стене напирали, Осока сдерживала. В одиночку. Вот она, сила Болотной Ведьмы.

Огонь затухал с каждым мгновением. Как и сияние зеркальца чудесного. Как и силы Осоки, у которой дрожали колени. Уши ее опустились, от страха ли, от бессилия ли — не знамо. Но она держалась.

Пламя врага затухло. Окончательно. Горячая сердцевина упала и покатилась прочь от повозки. А сама повозка — прочь от ворот.

Победили… Или проиграли. Одна Матушка-Природа знает ответ.

Ослабевшее тельце Осоки упало в руки Златоусту. Он сам ее подхватил, не мог просто так отпустить. Она весила всего ничего, точно пушинка. Малышка. Вот она, та, кого хотелось защищать.

И — услышал Златоуст, услышал своим чутким Росомашьим ухом — забилось в маленькой Осокиной груди маленькое Осокино сердечко.

[1] Игнис — название солнца в странах северного полушария.

Глава третья. О благодарности, ведь доброе слово и кошке приятно

Летели голуби белые, крылатые посланники, рассекали пятнами светлыми иссиня-черные небеса. Златоуст говорил, мол, послали за ними уже погоню из столицы. Князевых храбрецов остановить. Да вот почто надо гоняться за какими-то зверолюдьми благородным королевским рыцарям — Бажена причины не находила.

Не то чтобы у нее не было предположений. Наверняка что-то выведать хотели. Да что такого могли зверолюди знать, чего сами пуринишки не знают? Тогда глупая это была задумка: нечего выведывать. Хотя точно они этого не знали, может, с посланцев Великого князя что-нибудь содрать получится. Да вот только поднимать на это весь город — растрата пустая. Будь Бажена и ее спутники так нерасторопны, хватило бы этой братии из — как там ее — таверны. Ан-нет, удалось «цар догам» удрать. Будь Бажена на их месте, она бы засаду устроила. А они так всполошились, перепугались, что не сообразили. Ну, или толком никто ничего не понял, слишком слаженно сработались зверолюди. А теперь за князевыми избранниками — хвост. Мало им своих, так еще и чужие повесили.

Поэтому Златоуст, который с уайтлендской кутерьмы у них за главного стал, решил: будут идти они без передышек, сколько могут, спать быстро, обязательно выставлять дозорных, есть почти что на ходу. Солнцеслава тут же заныла: как же так, у нее же ножки болят в сапожках на каблуке! На этот раз никто Бажену останавливать не стал: рявкнула она на Солнцеславу, пригрозила, чтобы не клянчила лишний раз. Златоуст согласился: мол, не любит он нытья, особенно когда это расходует и без того утекающие силы. Лун, конечно, заступился, ведь всем им тяжело, а нежной Солнцеславе — побольше всех. Так взглянул на него Златоуст, что всякие сомнения отпали. Солнцеслава сперва замолчала от обиды, а вскоре — и от усталости. Лун как сносил все молча, так и продолжил.

А Осоке говорить было нечего. Осока так и не проснулась. Как будто дремлет, а крепко, точно младенец. Нес ее Златоуст на плечах своих широких, оступался на неровных ногах, спотыкался, но не выпускал из рук, не давал даже дотронуться до слабого ведьминого тельца. Сам Златоуст, похоже, не спал даже: он более всех выглядел уставшим, хвост его не поднимался, а уши как легли, так и лежали, даже на резкие звуки не поднимаясь. Все-то он лежал рядом с Осокой, в хвосте от нее, смотрел на нее пристально, ждал ее пробуждения. Но прошел день, второй, третий — не очухивалась она.

И только зеркальце чудесное поблескивало на солнечном свету.

Шли они к горам, Гномьему хребту, тропами длинными, тропами неисхоженными. Было тяжело, Златоусту — особенно. Бажена топталась за ним, приглядывала, как бы не свалился с Осокой рядышком.

Едва показались вершины горные, как Златоуст пообещал: будет у них остановка длинная, как только они дойдут до Природного леса. Мол, так назывался лес, что окружает хребет и земли вокруг него.

Солнцеслава обрадовалась и даже запела вполголоса, от ее щебетания даже у Бажены сердечко забилось быстрее, захотелось идти дальше. И точно, Соловьиное Сердце…

В тот миг и упал Златоуст. На колени упал, дальше — стиснул зубы, но стоял. Едва касались одежды Осоки земли. Пасть ниже он себе не позволял. Дышал натужно, склонился вперед под тяжестью поклажи. Бажена даже перепугалась: как бы не умер!

— Златоуст, слушай, я почти не устала, — не соврала Бажена, для нее продержаться без отдыха несколько дней — плевое дело. — Я могу ее понести. Не волнуйся, я Собака, не Волк, не съем ее…

— Я ей шизнью опязан… Она меня спасла, — сшепелявив, пробормотал Златоуст. Видно, уже путался у него язык.

— Ну, раз такое дело, то она нас всех спасла. — Бажена присела рядом с ним и опустила голову, пытаясь заглянуть в глаза. — А ты что, думаешь, особенный?

— Нет… Но я обязан… Зачем они стреляли?..

А у него не только язык путался, но и мысли!

— Да кто ж их знает. Видно, что-то нам не то сболтнули, а мы могли весть разнести, — предположила Бажена, поведя плечом. — Поэтому решили сразу прибить. Как муху. И вообще, прекрати молоть языком! Гони сюда ее, а то мы в этой грязище шатер разобьем и будем ждать, пока свалишься сам. А двоих я вас не унесу, понимаешь?

К голосу разума Златоуст прислушался: сощурился, сжал тонкие губы, но еле заметно обернулся. Бажена подхватила легкую, точно перина из гусиных перьев, Осоку и понесла на руках, так, чтобы всю ее Златоуст видел. Когда голова Осоки легла на широкую грудь Бажены, Златоуст, натужно застонав, поднялся на ноги. Весь кафтан изгваздался в грязи и пыли. Сам Златоуст точно этого не заметил: подхватил дорожную сумку и поплелся за остановившимися впереди Солнцеславой и Луном. Вспомнила Бажена, как он хвастался этим кафтаном, как дорожил. А теперь будто позабыл о своем сокровище.

Спустя несколько часов достигли они редкого лесочка. То Природный лес был — как сказал Златоуст. Не сравнится с чащобами Берского Царства! Такой бедный, что по нему хоть дороги прокладывай, деревья не выкорчевывая. Может, то лишь начало, кто его знает. А пока они здесь, и пока им надо подобрать укромное местечко для шатра.

Ковыляли они, ковыляли, и вдруг услышали — водица плещется. За последнее время выхлебали они все запасы, и встретить речку показалось Бажене благим знаком. Матушка-Природа не оставила их на чужбине! Бажена ускорилась и в три шага выскочила из-за кустов к блестящей речке.

Да не речка то, а речища! Берега ее — не видать, только виднеется где-то вдалеке полоска, а за полоской — сразу горные вершины на краю света, как папина борода на щеках. Расходился свет заходящего солнца по искрящейся водице, точно дорожка в небеса. Положив рядом Осоку, подобралась Бажена поближе к реке опустилась на колени, запустила руку в эту дорожку — растеклись круги. А на опухшую голову уже показалось, что дорожка и впрямь настоящая.

Принялась Бажена жадно хлебать воду, только ухо надкусанное услышало, как рядом принялась лакать воду Солнеслава, а Лун достал из-за пазухи бурдюк и принялся его набирать. Наверное, долго Бажена пила и умывалась, до самого окончания заката, зато силушка ее вновь воспылала, а морда перестала быть противно соленой.

Обернулась Бажена, огляделась. Теперь-то подле нее не было никого. Лун, разувшись и ноги свесив, сидел у бережка, разглядывая белоснежными глазами темную жижу, в которую превратилась вода. Солнцеслава же прикорнула у него на плече, достав из сумки гусли и протирая их тряпицей.

Про Златоуста вспомнила Бажена, только когда наткнулась на него взглядом. Тот, видимо, оттащил за это время Осоку ближе к лесу, где и сел, обняв руками колени, спиной к реке. Выудив из кармана бурдюк, Бажена сунула тот в воду, наполнила и, звеня кольчугой, поторопилась к Златоусту.

— Ну что, сидишь, любуешься? — усмехнулась она, протягивая бурдюк.

— Нет. Спасибо, — пролепетал Златоуст и прильнул к горлышку, решив, видно, всю воду оттуда выхлебать.

— А что? Она милая, когда не корчит страдальческие рожи и не бузит, — усмехнулась Бажена, забирая бурдюк, когда Златоуст его опустошил.

— Может быть.

— А ты что-то неразговорчивый! Где же наш привычный балабол?

— Привычный? Ты меня не знаешь, — с грустной улыбкой отозвался он, расслабленно отпрянув от Осоки, но по-прежнему глядя на нее.

— О, да неужели купец не любит разговаривать? Диво дивное, — отшутилась Бажена, распластавшись рядышком на траве.

— Вообще-то нет, не люблю. Но по работе надо.

Бажена дернула ухом. Ей даже как-то не верилось. Но что-то ей подсказывало: не настроен Златоуст шутки шутить. Гнетущее молчание и этот его по-щенячьи преданный взгляд вынудили выпалить:

— И зачем ты над ней так чахнешь? Она и без тебя проснется рано или поздно.

— Хочу, чтобы я был первым, кого она увидит.

— Экая гордость! И зачем?

— Права не имею? — раздраженно бросил Златоуст.

— Имеешь. Мне просто любопытно.

Он тяжело вздохнул. Его лицо окаменело. Злится? Или…

— Смущаешься, что ли? — заметив, как он вздрогнул, Бажена рассмеялась: — Да ну тебя! Ой, ну глупый.

— Я бы попросил без оскорблений.

— Да какое оскорбление?! Злат, не дури.

На этом Златоуст молча застыл, уставившись на Бажену. Она приподнялась на локтях, удивленно вскинув уши.

— Ты чего? Испугался?

— Меня так… Только друзья и семья называют, — запнувшись, ответил тот.

— От как оно. Мне тебя так не звать?

— Почему… Можно, — он отвернулся, задумчиво вперившись взором в воздух.

— О, вот это откр-р-ровения, — шутливо прорычала Бажена. — А можно тогда еще пару вопросов, пока ты такой сговорчивый?

— Выкладывай, — не похоже, что ему это было любопытно, скорее все равно.

— Ты над ней, как курочка над яйцом. А до этого — как кошка с собакой. Это оттого твое отношение изменилось, что она жизнью ради тебя пожертвовала?

— Может, и так. Может, и нет, — снова Златоуст взглянул на колышущуюся грудь Осоки. — Когда мне тогда плохо стало, в Тихомировом Обете, она сидела со мной всю ночь. Поила меня зельями, слушала мои бредни. Она отказалась говорить, что услышала. Только сказала, что никому не разболтает мои тайны. И не будет спрашивать о них. Я тогда не до конца понял, что мне с этим делать, пытался добиться ответов, но потом принял для себя, что она сделала для меня слишком много и продолжала мне помогать, даже если я того не хотел. Я думал, как ей отплатить, приглядывал за ней, но не знал, как подступиться. Она же такая… закрытая. И когда она пожертвовала ради меня всем, я понял, что должен ей помочь во что бы то ни стало. Вернуть ей долг.

Бажена даже и не знала, что ответить. В голове сперва роем мух наседало недоумение, а потом возник один-единственный вопрос:

— Ага. А у тебя такая мысль в голову приходит, только когда ради тебя жизнью жертвуют?

— Н-нет… С чего ты взяла? — растерянно захлопал глазами тот.

— А тогда на постоялом дворе? Я же помогла тебе. А ты потом исчез, будто тебя и не было вовсе, — злобно сощурилась Бажена. Ее хвост невольно заметался по земле. — Что за себялюбие?! Изображаешь из себя благодарного, а на деле — прохвост!

— П-постой! Дай я объясню, — замахал руками Златоуст. — Я подумал, тебе нужны будут деньги!

На этом Бажена настолько удивилась, что пламя в ее душе полыхнуло с новой силой.

— Ты за кого меня принял, умник?! А ну, отвечай, пока твой хвост не…

— Но… Войны же не идет, верно? Значит, дружинники сейчас либо улицы сторожат, либо разбойничают. К тому же зверица, я не сразу поверил даже, что ты в училище учишься, поэтому решил, что ты наверняка работаешь за деньги. А у меня ни медняка в кармане из-за этого постоялого двора…

— Да нужны мне твои деньги! А доброе слово, Злат? А дружба? Неужели это не ценится в вашем роду?!

— Может, мой род и не ценит, но я ценю, Бажена, — улыбнулся он. Бажена в гневе тяжело дышала, но решила — не для него, для себя — выслушать его. — Но я был напуган. Я приехал неизвестно куда и неизвестно зачем, приехал на службу к зверолюду, которого я презираю, передо мной — моя возможная противница, и я знал, что она сильнее меня, ей меня размазать — в два счета. Все, чего я хотел, — это хотя бы добраться до испытания. В моей голове было только одно — призрачная возможность получить средства, которых у меня никогда не было, чтобы осуществить свою мечту.

— Что за мечта такая, что ты позабыл о благодарности?!

— Я хотел уехать из Царства. Так далеко, как только могу! Хотел сбежать в Эллиадию. Хотел найти свой дом…

Бажена так удивилась, что успокоилась. Идти к Великому князю, чтобы от него же увильнуть?

— Не знаю, что за причина привела тебя на эту опасную дорожку, но…

— Это не оправдание, знаю. Да и из-за Уайтленда не хочу я больше… Мне искренне стыдно перед тобой, Бажена. Извини меня. Я был не прав.

Бажена хотела бы обозлиться, но даже расхотелось. Нет, так нельзя. Он и впрямь раскаивается. Совершил глупость, но раскаивается.

— Слышать это от зверолюда, что постоянно кричит о своих «правах», забавно, — съязвила Бажена.

— Прости… У меня… есть причины так поступать. Говори, если я перегибаю палку, хорошо?

— Ладно-ладно, хитрец, — потрепала его волнистые волосы Бажена. — Прощаю. Только в следующий раз, Злат, когда надумаешь так дурить, получишь оплеуху, ясно?

— Без насилия, попрошу!

— Слишком много просьб на сегодня!..

Но не успела Бажена надавать по ушам сорванцу, как ее прервало змеиное шиканье. Из ниоткуда позади возник Лун, к губам палец приложив. Бажена со Златоустом дружно смолкли и медленно обернулись.

Не замечали они искр света. Не замечали до последнего танцующие огоньки. Не замечали маленьких крылатых девочек, что парили над водой и чей смех напоминал звонкую капель.

Эти существа были от силы размером с ладонь Бажены. А то и меньше. За спиной их трепетали крылышки, точно у бабочек или стрекоз. Хлопанье походило на шуршание травы на ветру, а их голоса — на звон колокольчиков. Они летали, исполняя причудливый танец, кружились и брались за руки, пели и хохотали. Точно и вовсе не замечали, что кто-то сидит прямо у них под носом.

Похоже, это их дом. Вот и ведут они себя так, потому что нет здесь опасности. Конечно, Бажена не собиралась прихлопывать этих малышек, но что если бы собиралась? Кто защитит этих крох? Может, они не такие безобидные, какими кажутся?

Солнцеслава, похоже, этими вопросами не задавалась: взялась она за гусли и одним движением заставила гусли петь. Бажена не знала искусства, но ей показалось, что наигрыш походил на ручеек с буграми: перезвон журчал, как самая настоящая вода, с бурлением огибающая камни. И Бажене это нравилось.

Маленьким крылатым девочкам тоже приятно было слушать, как водит пальчиками по струнам Солнцеслава. А когда голосок ее зазвучал, все и вовсе замерли:

Соберусь я снова домой

Со своею лошадкой гнедой,

Бредем по полям, по лесам,

Ни змии, ни див, не страшны они нам.

Нам с лошадкою в нашем пути

Никого верней не найти…

Слышала эту песню Бажена. Давным-давно слышала, когда судьбинушка ее не туда повернула. Когда не было матери, чтобы за руку сдержать, не было отца и братцев, чтобы схватить и дома усадить нерадивую сестрицу. Когда пошла Бажена за теми, чьих деяний не знала, когда доверилась сладким песням и свободе лживой…

Проливался ласковый голосок Солнцеславы вокруг, точно мед по тарелкам с блинами. Крохи подлетали ближе, хотели отведать этого меду, но Солнцеслава не давала просто так подступиться, а уводила малышек все ближе к Бажене, Златоусту, Луну и…

Зачем это она их сюда ведет? Не для Осоки ли? А разве эти малышки что-то могут сделать? Похоже, Солнцеслава знала, что делала. На всякий случай Бажена взяла под руки Златоуста и Луна и было попыталась отодвинуться, но если Лун и вырвался, но двинулся, то Златоуст остался на месте, недвижимый, как скала. Спорить Бажена не стала: если испортит все дело, сам потом будет стыдиться.

А тем временем закончилась песня Солнцеславы. Сложила та гусли и села рядом со Златоустом. Положив ладонь на лодыжку Осоки, Солнцеслава взметнула просящие глубокие глаза на маленьких девочек, одна за одной опустившихся следом. Не все, но многие крохи опустились на недвижимое тело их спасительницы: на коленки, на предплечья, на грудь, на уши. Одна даже подлетела ко лбу и провела ладошкой-малюткой по густой брови Осоки.

Крылышки малышек заблестели-заискрились, зеркальце чудесное на руке ведьмы слабо засветилось, а грудь стала вздыматься и опускаться часто-часто, точно Осока куда-то бежала. Малышка, парящая над лбом, опустилась головой вперед и крохотными губками коснулась кожи меж бровей Осоки.

Зеркало вспыхнуло, и Осока вскочила, задыхаясь кашлем. Маленькие девочки разлетелись по сторонам, испуганно пища. Лишь та, что оживила Осоку, осталась летать у той вокруг головы, сосредоточенно оглядывая ту со всех сторон.

— Осока… Ты жива? — завороженно спросил Златоуст, подвигаясь к ней.

Осока обернулась на голос. Встретились глаза молодца и зверицы, а те растерялись и даже говорить не могли. Лишь искорки света от крылышек малышек оживляли их замершие лица. Бажена усмехнулась, про себя припомнив: а ведь он хотел, чтобы она увидела его первым, когда проснется.

Вдруг защекотало щеку Бажене, и она удивленно уставилась на маленькую девочку-стрекозку, что, томно вдохнув, села ей на плечо, подперев подбородок крохотными ручками. Сгонять ее Бажена не стала, лишь дернула ухом.

— Он тебя всю дорогу на спине нес, — пробормотала Бажена, боясь, что кроха слетит с нее. Но нет, та усидела и даже не дернулась. — Не давал никому помочь. Только под конец, когда его совсем разморило, я тебя понесла.

От такого Осока дрогнула и принялась метаться взглядами: то на Бажену удивленно глазами похлопает, то на Златоуста уставится. Бажена уже было подумала, что, пробудившись, Осока язык проглотила, но та вдруг уставилась на колени и прощебетала:

— Спа… Спасибо… Н-не нужно было…

— Нужно. Ты столько для меня сделала. Я не мог это просто так оставить, — ответил Златоуст, пытаясь поймать взор Осоки. — Ну, что же ты? Я тебе противен?

— Нет, вовсе нет…

Ощутила Бажена, как жаром обдало Осоку, как она силится что-то сказать или сделать, но только больше захлопывает руки у груди, жмется. Ну и что с ней? В таких случаях надо что-то предпринять или в стороне остаться?

— Тогда что же ты… — начал было Златоуст, но Солнцеслава внезапно перебила его:

— Вот же благодать: все ненастья прогнали прекрасные феи! — похоже, «феями» та обозвала маленьких девочек. — Давайте вместе их поблагодарим и станцуем с ними!

— С-с-станцуем? — скромно прошипел Лун. — Я не умею…

— Не волнуйся, мы с феечками тебя научим! — вскочила на ноги Солнцеслава, за ней потянулись и бабочки-крохи. — Может, берского они не понимают, но они понимают язык радости и песен! Ну же, не сидите, поднимайтесь размять ножки! Златоуст, а ты покружи Осоку, она устала, а у тебя вон, силища молодецкая! Бажена, и ты вставай, ты у нас наверняка танцевать мастерица!

— О, побольше издевайся, усатая, — буркнула Бажена, но подумала — отчего бы и не попробовать? Тем более что ничего плохого с этого не будет. Солнцеслава была слишком увлечена, чтобы причитать, кто как поет и танцует.

Сама Солнцеслава отложила гусли и быстренько достала из сумки балалайку. Как в ее поклаже все это барахло умещалось — одной Матушке известно. Но это не мешало Солнцеславе заставить балалайку весело дребезжать, чтобы все феечки уже в хоровод выстроились, утянув туда Бажену. Кружилась с ними Бажена, как в детстве с братьями, когда они костер разводили и прыгали вокруг него. Мама говорила, чтоб не подпалили всю деревню, но они не особо слушали: ни разу из-под их надзора не вырвался огонь.

Теперь хоть бы раз огонь не вырывался из рук Бажены…

Желая отвлечься, оглянулась Бажена, и, оказывается, не одна она веселится с девочками. Облепленная феями с ног до кончиков ушей Солнцеслава схватила пушистым хвостиком чешуйчатый хвост Луна, заставляя того дергаться и дрыгаться в попытке станцевать. Вроде бы попытка удачная, но бедный зажатый Лун как будто боялся лишнее движение сделать, однако в миг растерянности его хвост поглаживала Солнцеслава, из-за чего Лун вскакивал и даже успевал за дребезжанием балалайки. Ух, эта шаловливая Кошка, знала бы она, что обычное поглаживание хвоста с добрыми мо́лодцами делает!

А Златоуст с Осокой — загляденье. Он ее неловко поднял, схватил кое-как и принялся водить из стороны в сторону, разве что в наигрыш попасть ему так и не удалось. А она внимания не обращала на песни, она просто вжалась в грудь Златоуста лбом, обхватив края кафтана кулачками. Златоуст заваливался то туда, то сюда, а его спутница, похоже, убаюканная, просто посапывала в его теплых объятиях.

Кружимая феями, вскинула голову Бажена. Сияют звезды, смотрят на них предки из дальних далей. Яркое мгновение отдыха вспыхнуло среди тьмы испытаний. А ведь они, уставшие путники, только подошли к горам, только взглянули на то, как далеко им предстоит подняться, какое чудище кошмарное побороть…

А хотелось забыть все и танцевать. Забыть страхи, забыть прошлое… Бажена закрыла глаза, погрузилась в песню, точно в прохладные воды родной Грань-реки.

Глава четвертая. О настоящем доме, что в сердце

Горы. Не сравнить их ни с деревцами, чьи кроны, казалось, держали небеса, ни со стенами, подпирающими чертоги Природы-Матушки. Горы точно прорезали ходы в звездные дали, где живут Матушка и предки. Точно лестница, укрытая нежно-белыми облаками.

Во сне было теплее, чем здесь. Осока почти не помнила тот морок сновидения, но точно знала, что пребывать в нем было уютнее, нежели в снегах, где льдинки царапают щеки. А там… Там луг раскинулся… Цветы распускались…

И кто-то за руку вел… Кто-то знакомый, но кто…

Когда Осока очнулась, они заночевали, проснулись к обеду и продолжили путь. Ни утром, ни днем не являлись к ним больше феи, ни тени их присутствия Осока не приметила. Солнцеслава, которая, благо, о феях знала из Школы Искусств, объяснила: скорее всего, неподалеку располагалось фейское пристанище, которых в Природном лесу — пруд пруди. Покинув своих нянек-фавнов и защитников-кентавров, феечки решили прогуляться, понимая, что опасность им не грозит: эллиадцы чтят Защитников леса и никогда не мешают их повседневной жизни. Удачей то было, что феи решили прогуляться именно сейчас? А может, сама Матушка их сюда привела? Незнамо.

Толком не помнила Осока ничего про фей, крылатых крошек. Пока плелась позади, она достала из-за пазухи дневник предшественницы и, пролистав его, обнаружила: видела бабуля фей. В замешательстве была бабушка не многим меньше своей внучки: вроде бы феи эти и обладают силой удивительной, смертным простым недоступной, но какой — толком неизвестно. Но оговорила бабушка, что могут они чудесной силой наделять тех, кто их позабавит, ибо веселье и беззаботность чтят феи более всего. Так они, наверное, и пробудили Осоку ото сна бессилия, когда она все чудеса едва не растеряла и не умерла оттого.

Припомнив это, Осока чиркнула пером по чистой странице и запрятала книжечку подальше. Не стоит спутникам в этих записях копаться, ой, не стоит.

Так и шли они до самых подножий гор, избегая местных. Осока не уверена была, что тут вообще кто-то живет, но доверилась Златоустову слову, мол, эльфийский народ расположился к востоку и наверняка уже рыщет по своим землям в поисках беглецов. Осока не сомневалась ни в одном заявлении Златоуста: сама-то она ни в зуб ногой, куда тут идти, а у него явно было побольше знаний. И как бы они выжили без такого провожатого? Трусиха-Осока не могла не восхищаться способностью куда-то идти, не боясь сделать шага. А Златоуст был уверен во всем: здесь обойти, там нас могут подловить, тут стоит спрятаться. Осоке бы такую уверенность!

Но вот они до подножий дошли. Остановились в крохотном разломе переждать буран, съежились от холода. Осока подойти ни к кому не решалась, хоть все и сжались в маленький ком, чтобы согреться. Только когда Златоуст отступил и коснулся ее боком, Осока не стала противиться и с по-ведьмовски ехидной усмешкой спросила:

— Что предлагаешь предпринять, удалец-Златоуст? Здесь не спрячемся, все входы-выходы наверняка заставлены.

— Дай подумать, — ответил тот, сморщившись от накативших мыслей.

— Матушка упаси… Мы в западне, да? — запричитал Лун, ежась.

Ему-то, небось, хуже всех приходится, он же Ящер. А Ящер того и гляди, от холода рассыпется. Или просто заснет. Осоке не приходилось иметь дело с чешуйчатым народом, но сама она знала, что происходит с ящерицами, когда тех морозит.

— Придется твоей голове побыстрее вскипеть, а то понесешь на спине теперь Луна, — проговорила она, дрожа от свистящего ветерка, что загуливал к ним в разлом.

— Иди сюда, обниматься будем! — весело воскликнула Солнцеслава, наваливаясь на бедного Луна сверху.

Тот же вздрогнул, опустил взор, но отступать не стал. Неужели настолько теплая эта Солнцеслава? Конечно, не тонкий листок, как Осока, но и не кровь с молоком, как Бажена. Да и та свернулась калачиком, от ее кольчуги веяло морозом.

— Надо разведать обстановку. Лун? — проснулся вдруг Златоуст.

— Б-боюсь, я н-не с-с-смогу… — прошипел тот, обвиваясь хвостом. — М-мороз меня с-с-сгубит…

— О, я тебя совсем не согреваю? — взметнула светлые брови Солнцеслава.

— Б-благодаря тебе, я еще не ус-с-снул… — попытался ласково улыбнуться Лун, но его губы задрожали прежде, чем он обернулся к Солнцеславе.

— А это уже значительная сложность, — глухо произнес Златоуст, пальцами обхватив подбородок. — Значит, сам схожу. Я в Белоподножье как-то выживал, и здесь выживу.

Осока и сама не заметила, как съежилась еще больше. Он ее всю дорогу нес, откуда у него силы горы свернуть? И отпускать его одного нельзя, опасно это.

— Раз я мешком картошки у тебя на плечах валялась, может, теперь отплачу?.. — едва начала Осока, но Златоуст тут же строго вскинул руку:

— Куда отплачивать? Ты нам жизнь спасла. Посиди, подумай о кореньях.

— О кореньях? Откуда коренья в горах?

— Не знаю. А о чем еще думают ведьмы?

Бровь Осоки дернулась вверх. Сколько еще этот дурень будет так относиться к ее ремеслу?

— Не ссорьтесь, время ведь утекает с каждым мгновением! — воодушевленно зазвенел голосок Солнцеславы.

— В кои-то веки она права, — буркнула Бажена. — Одному тебе идти нельзя, Злат. Но я тебе не помогу: кольчуга будет звенеть, как колокольчики на празднике.

— Я могу, я могу! — запричитала вдруг Солнцеслава. — До чего любопытно в приключении поучаствовать!

— Ты уверена, что сможешь обойтись без восклицаний и вести себя тихо? — удостоверился Златоуст.

— Безусловно! Не задевай мою честь столь откровенными замечаниями.

— Что ж, насколько я осведомлен, Кошки — очень ловкий народ. В крайнем случае, убежим мы с тобой быстро.

— Ура! Идем на приключение!

— Да-да… — встав и пройдясь по пещерке, Златоуст остановился у выхода, когда к нему подскочила Солнцеслава. Осока заметила, как тяжело он всех оглядел, и тяжело вздохнула. — Никуда не уходите. Мы быстро, туда и обратно.

— Не заработай проблем себе на хвост, — с улыбкой пожелала Бажена, приобнимая Луна за плечи.

— Будем молитьс-с-ся Матушке за вас-с-с, — пискнул Лун из-под большой руки Бажены.

— Удачи, — коротко бросила Осока, пронизывающим взором окинув спину Златоуста.

Остались они одни. Молчание отягощало и без того грузную тишину, что разбавлялась лишь свистом за стенами разлома. Бажена, как могла, согревала дрожащего Луна. Осока сидела вдали, в углу, изредка посматривая на сжавшихся спутников.

— Как-то скучно, — пробормотала вдруг Бажена, напугав тем самым Осоку. — Слушай, а что ты такого услышала от Злата? Видно, что-то важное.

— А ты думаешь, раз это что-то важное, я стану об этом рассказывать? — огрызнулась Осока, злобно оскалившись. Холод ее раздражал, а глупые вопросы — еще больше.

— Ну, не знаю, не думаю, что он был бы против. Все-таки мы с ним вчера очень задушевно поговорили, — добродушно улыбнулась Бажена.

— А мне откуда знать, как вы хорошо поболтали? Да и не мое это дело, спроси у Златоуста сама.

— Не с-с-сорьтесь, умоляю… От этого только холоднее… — пролепетал Лун.

— Мы и не ссоримся. Я просто спросила, — безразлично пожала плечами Бажена. — Я не заставляю. Просто мне не наплевать на судьбу товарища.

— Мне тоже не все равно, поэтому я не говорю, — объяснила Осока. — А теперь попрошу оставить меня.

Отвернувшись на месте, Осока уставилась наружу. Вот Златоуст придет — тогда они и поговорят. Что за глупые вопросы? Неловкие, глупые вопросы!

Вспомнив кое о чем, порыскала Осока за пазухой и достала книжечку, разворачивая ее на нужной странице. О, ну почему, почему она не догадалась об этом раньше?

Бросившись к сумке, точно голодный зверь за добычей, Осока залезла в поклажу чуть ли не с головой. Листья дуба… Не то! Труп крысы… Фу, пора его уже выбросить, он промок! Так-так-так… Немножко пепла, каменной пыли, опилок и искорки. Выскочив наружу, Осока отыскала у себя на поясе свободную склянку и сложила туда все необходимое. Добавив всего капельку воды от вил, Осока сдобрила отвар водой из бурдюка и, осветив его зеркальцем, протянула склянку Луну с быстрым:

— Пей и ищи их! Это тебя согреет на пару часов.

Лун даже не нашелся с силами, чтобы кивнуть: лишь взял отвар застекленевшими пальцами и выпил его одним глотком.

В глазах его мелькнуло пламя. По телу прошлась крупная дрожь — с головы до кончика хвоста. Вскочив на корточки, Лун протянул склянку Осоке и с блаженной улыбкой выдохнул:

— С-с-спасибо! Большое спасибо! Я не забуду твоей доброты…

— Раз не забудешь — иди и помоги Златоусту. То будет твоя плата, — важно вскинув голову, ответила Осока и указала на выход пальцем.

Без лишних слов выскочил Лун наружу. Осока и Бажена остались одни. Отойдя от удивления, Бажена похлопала глазами и выпалила:

— Что ж, хороша твоя силушка. Только что ты о ней сразу не вспомнила?

— Зелий так много, а я одна, — в свое оправдание ответила Осока, хотя понимала, что сама виновата в своей плохой памяти. — Тебе тоже сделать?

— Не-а! Знаю я, что заключать сделки с ведьмами — значит, остаться у них в долгу, а долг ведьме закрыть не так-то просто, — со знанием дела отчеканила та.

А ведь права она — подумала Осока. Как бабуля завещала: Болотные Ведьмы помогают только за плату.

Но разве не нарушила ли это Осока уже не в первый раз? Задумывалась ли она об этом, когда делала? Хотелось ли вообще что-то просить на самом деле? Гордость гордостью, а у дрожащей Бажены уже хвост коркой покрылся.

— Не нужна мне никакая награда, — пробормотала Осока в сторону, сделав вид, что ей совсем неприятно это говорить. — К тому же у теплой воительницы можно что-то просить, а замерзшая мне на что?

— И то верно! — кивнула Бажена, подвигаясь и улыбаясь от уха до уха.

Но не успела та распить отвару, как ворвался в разлом Златоуст, один и весь взмыленный.

— А где Лун и усатая? — тут же спросила Бажена, недобро хмурясь.

— Я так и знал! Этот обманщик за все ответит! — выдохнул Златоуст. — Осока, Бажена, быстро вставайте! Мы уходим отсюда!

— Кто, Лун обманщик? — вскинула уши Бажена. — Да разве он способен…

— Да какой Лун! Ваш Царь это устроил! — вскрикнул Златоуст. — На выход! Мы узнали, как пробраться куда нужно, только Солнцеслава привлекла всю стражу и теперь скачет от нее по углам. Лун ее вытащит, а нам надо идти.

— Втроем? Против дракона?! — возмутилась Бажена, выскакивая на улицу.

— Др-р-ракона?.. — удивленно прорычала Осока.

Об этом-то ей и не сказали! Так вот, зачем им в горы! Бабушка рассказывала об этих крылатых змиях. И если это тот самый змий, о котором думала Осока…

— Они потом присоединятся, только запутают гномов…

— Мы и впятером не справимся, — мрачно пробурчала Осока.

— Чего-чего?.. — вскрикнул Златоуст. — Осока, ты что-то знаешь?!

— Да, и знаю, что с ним до сих пор никто не совладал. Он огромен…

— Огромен, да не без слабого места! — возразил Златоуст.

— Тебе надоело жить? — больше взмолилась, нежели возмутилась Осока, взяв Златоуста за руку. — Незамеченными нам не удастся уйти, так что украсть осколок не выйдет, а в честном бою мы для дракона — как мухи!

— Вот по дороге мне и расскажешь все прелести, а сейчас, Осока, мы выдвигаемся, — взял ее за руку тот. По телу Осоки прошелся жар.

Она хотела было что-то ответить, но Бажена их прервала:

— Хватит топтаться, я нашла выступ!

Осока и не заметила, как ее подсадили и подкинули на отвесную дорожку. Она и не помнила, как продиралась сквозь буран, укрываемая широкой спиной Златоуста. Осока лишь вспоминала, как бабуля говорила о водных драконах…

Она молилась, чтобы это был не тот дракон, о котором она думала. Иначе им точно несдобровать! Не тот это противник, чтобы быть с ним хотя бы на равных. Их всего пятеро, а сражаться из них могут и того меньше — всего-то трое. Осока даже если грудью ляжет — не сдержит это чудовище.

Но поздно думать: взбрело Златоусту с ним потягаться, придется помогать. Почему? Да Матушка Осоку знает! Долг ли это? Оттого ли, что постоять некому за Златоуста? Потому ли, что сказал он тогда, в забытье? Матушка знает! Без разницы!

Послышались незнакомые речи. Вскрик, лязг оружия, рев. Едва выглянув из-за спины Златоуста, увидела Осока, как Бажена мчится на недруга и сталкивается с ним. Налетает, отбрасывает на самый край дороги, сдерживает другого скрещенными топорами.

— Вперед! Я прикрою и догоню! — воскликнула Бажена, с рычанием бросаясь на коротышек, росточком ей по колено.

Разве что оружия их с широкими лезвиями могли запросто голову той отсечь. Но Бажена бросалась раньше, чем те могли что-нибудь придумать.

Златоуст же вновь схватил Осоку за руку и утянул за собой в темные ходы. Вернее, они, похоже, рассекали гору вдоль, судя по тому, как далеко уходила темнота. Осока едва поспевала за Златоустом, поэтому сжимала его руку со всей силы. А тому будто плевать: он огибал повороты, подпрыгивал, водил ушами и убегал от топота шагов. Осока не успевала и заметить опасность, как Златоуст уже уводил ее оттуда. Поэтому, доверившись его чутью, она отдалась во власть его бега.

Издалека слышался грохот, точно сама земля готова вот-вот разлететься на куски. Перед глазами мелькали блестящие камни — драгоценные камни, насколько Осока могла предположить. Похожи на звезды… Темнота, блестящие точки, и впрямь почти звезды. От страха Осока искала всего одну звездочку да не находила…

Опомнилась Осока, когда под боком пролетел вихрь.

— Надеюсь, ты их не поскидывала вниз, — кинул Златоуст, и Осока подивилась тому, что он все еще мог говорить, когда она сама уже задыхалась.

— Я же неубиваю, просто надираю задницы, — ответил грубый глубокий голос. Бажена?

— Судя по всему, мы близко.

— Похоже на то. Впереди охрана.

И впрямь, выскочили несколько низкорослых бородатых молодцев. Бажена затормозила с громким шорохом. Остановился и Златоуст, заводя за спину Осоку и звонко вскрикивая:

— Давай, Бажена! Я в тебя верю!

— Я вас не подведу!

Ведь только вчера, только вчера он говорил, что они здесь ради своей выгоды. А теперь… Меняется.

Однако подумать толком Осока не успела, снова они рванули в сторону, но бежали недолго, и очутились возле крупного прохода, ведущего вниз. Похоже, охрана прибыла отсюда, но осталось из них только двое. Откуда ни возьмись, у Златоуста в руке появился тот самый прибор, как он его назвал, ружье, и из ружья того выскочил снаряд. Возле самых ног гномов тот и взорвался, а сами бойцы оказались без сознания. Осока их проверила: слава Матушке, живы. Златоуст играл с огнем… Но как иначе?

Осока обратилась взором к проходу. Он выбивался из окружения, точно к нему и вели все дороги. Красные драгоценные камни над срывающейся дырой складывались в какие-то буквы, которых Осока не знала.

— Леди вперед, — поклонился Златоуст, по-вежливому вытянув ногу.

— Кто-кто? — переспросила Осока, сощурившись.

— Девица. В Эллиадии положено пропускать девиц первыми.

— Мы в Царстве родились, ты не забыл? Или уже по-эллиадски жить собрался?

— Собираться собирался, однако не теперь…

— Ну вот.

Осока кивнула, улыбаясь. Златоуст улыбнулся в ответ. Повеселил ее! Идти, правда, все равно страшно, но теперь хотя бы не кажется, что они обречены.

— А вообще, будет удобнее не разделяться. — Златоуст протянул руку. — Если позволишь…

Догадалась Осока, что он имел в виду. Отвернувшись, она пометалась взором по углам, но все же вложила в его ладонь свою.

— Попр-р-рошу…

— П-поштараюсь быть исключительно обходителен, — сшепелявив, Златоуст отвел ее за руку к проходу и присел в него, подложив под себя щит одного из стражников. — Знаешь, что наверху написано?

— Нет. И что же? — Подобрав сумку, Осока на дрожащих ногах села в щит.

— Что сюда сбрасывают тех, кому полагается смертная казнь.

Златоуст оттолкнулся хвостом, и Осока не успела испугаться, как они уже летели вниз.

По гладкому дну щит скользил с ужасным скрипом, от скорости Осоке пришлось спиной вжаться в мягкий живот Златоуста, который и сам от страха схватил ее за плечи. Но не похоже, что Златоусту не нравилось, он даже вскрикивал. Осока не могла точно сказать: в ее голове все перемешалось, и только красные светящиеся камушки мелькали перед неясным взором. По лицу бил ветер, а их еще и кружило, так что отлетавшими камушками било и по груди, и по бокам, спину доблестно защищал кричащий от восторга Златоуст.

Но спустя всего пару мгновений в глаза забил яркий свет, и они выскочили с громким стуком. Больно ударились низом, но не сильно. Осознав, что она наконец на земле, Осока оторвалась от Златоуста и обернулась с округленными глазами. А он, прохвост, улыбался от уха до уха!

— Ч-чего такое?..

— А что? Разве не весело? — наклонил голову он.

— Я не успела понять…

— Ладно, не стоит тут задерживаться.

Осока встала на колени и огляделась.

Вот это — точно звездное небо. Только в камне. Крохотные голубые точки сияли сверху до низу, наполняя пещеру светом. Лишь дальний угол скрывался во тьме.

Но стоило опустить взор, как Осока застыла в изумлении. Сколько их было! Несчастных, что погибли здесь. Не один, не два скелета — целые горы складывались у стен пещеры. Немые взоры черепов леденили душу. Оружия и доспехи отражали свет камней над головой.

Дыхание сбивалось. Они погибли здесь. Быстро, неожиданно, не в свой срок. Осока будто видела смерть. Она слышала, как натужно они дышали, когда умирали, слышала, как все медленнее бились их сердца.

— Осока.

Обернувшись к Златоусту, она только заметила, что ее бьет сильной дрожью.

— Успокойся.

— Легко сказать, тр-р-руднее сделать…

— Просто успокойся.

Он не собирался объяснять. Осока злобно обернулась к нему:

— Это что, так просто, по-твоему?

— Вот ты и успокоилась.

И впрямь! Дрожь перестала ее бить. Так быстро? Он что, колдун?

Или просто большой хитрец?

Улыбнувшись, Златоуст осторожно поднялся на ноги и вновь достал из-за спины ружье.

— Ты тоже это слышишь?.. Сядь за камнем.

Осока метнулась туда, куда Златоуст кивнул. Сжимая руками зеркальце, Осока прислушалась.

Дыхание. До этого она не замечала… Грузное, но ровное дыхание, тяжелое, как тысячи валунов, шумное, как самый громкий шепот. Дыхание окутывало, уши обволакивало. Короткий хвостик заметался по полу.

— Златоуст, я слышу. Это он, да?.. Златоуст?!

Осторожно выглянув наружу, Осока удивленно выдохнула: он шел вперед, точно завороженный, к какой-то блестящей вещице.

Осколок! Лежит просто так, посреди зала. Сыр в мышеловке! Но не мог же Златоуст так просто на это попасться?! Да и шел он чудно́: медленно шурша ногами по земле, повесив хвост, точно неживой.

Хотела окликнуть Златоуста Осока, да застыл крик в ее горле. Из тьмы показалась морда, чешуйчатая морда, огромная неописуемо. Наверное, нераскрытая пасть была шириной с Осоку целиком. Пластинки, точно из стали отлитые, сверкали в свету камней. Ноздри вздувались, испуская ветер, качающий завороженного Златоуста вперед-назад. А глаза голубые, пронзительные впивались в самую душу Златоуста.

— Златоуст, постой! Услышь меня!

Но нет, он не слышал. Зачарован он осколком! Но почему же Осока так спокойно смотрит на эту штуковину?

Неужели это тот самый Избор?..

А тем временем чудовище уже разинуло пасть. Клыки его размером с Бажену! Вот бы Бажена была здесь, она бы… А что она? Она что-то может против этого чудовища?

Зато Болотная Ведьма сможет. Не так давно смогла ведь остановить горящий шар! И сейчас сможет сделать… Что бы то ни было. Или не сможет?

Осока услышала бурление. В самой глотке чудовища. Да, она сможет!

Выскочила Осока из укрытия и полетела вперед, точно на крыльях. Ноги уже не ныли, страх разъедал. Долой страх! Болотные Ведьмы не боятся!

Только Златоуст коснулся осколка, как раздался взрыв. Осколок взорвался! Но не сломил Златоуста: выдержал тот, да упал на землю.

Скрестив руки, Осока вылетела впереди лежащего Златоуста. Стоило ему коснуться осколка, как бурление прекратилось и послышался грохот. Осока плотно закрыла глаза и приготовилась.

Вода рванула, как из водопада. Осоку чуть не сорвало с места, да зеркало чудесное спасло. Поток, величиной в саму Осоку, разделился и полетел в разные стороны, ни каплей не задевая Златоуста. Но дрожали руки, дрожали, точно Осока камень держит, камень больше нее самой. Иссякали силы, даже не капля за каплей, а точно выпивал ее кто-то, как жаждущие выпивают воду из чаши.

На последнем издыхании была Осока, как прекратился поток. Или нет? Осока упала на колени, голова вскружилась, но уши-то не обманывали: вода все еще лилась из глотки чудовища, но в другую сторону, а вскоре и вовсе иссякла. Отвернулся дракон, но почему?

Осока взметнула голову и изумленно раскрыла рот. Бажена встала ногой меж зубов твари и колотила его топором по щеке, пытаясь достать до глаза. Она что, оттолкнула собой эту голову непомерную? Возможно ли это?

Издала Бажена рык незверолюдский, но звериный, и поняла Осока: силушки у той в Крепком Кулаке много непомерно. Дикой силушки, которая только у тварей лесных есть…

Но Осоку толкнули в плечо, и она опомнилась, когда над ее ухом пронеслось ветерком:

— Отнеси Златоуста к стенке. Мы постараемся помочь с драконом, но ему мы помочь не сможем…

И унес ноги Лун вперед, только пятки сверкали. Обернулась Осока: рядом со Златоустом стояла Солнцеслава, не зная, как подступиться. Осока и сама растерялась, ведь от Златоуста исходил пламенный жар, а от тела его поднимались искорки.

— Он… От него исходит пламя! Ты же Болотная Ведьма, сделай, что положено! — перепугано вскрикнула Солнцеслава.

— То не от него пламя исходит, а от его души. Он проходит Избор, Солнцеслава, — произнесла Осока, взяв Златоуста за плечи. — Помоги отнести его за камень.

— Угу… А что такое Избор? — пискнула та, беря Златоуста за ноги.

Бегом они забрались за ближайший камень, вскакивая на подпрыгивающей земле. Осока уложила Златоуста к себе на колени и достала из сумки тряпку и воду вил, вылила ее тому на лоб.

Вылила все те две капли, что остались. Как она умудрилась все истратить, когда водица понадобилась больше всего?!

— Нет, нет… — запричитала Осока, роясь по карманам, но не смогла найти ни капли вильей воды.

— Что случилось?.. — прошептала Солнцеслава.

— Во время Избора зверолюд открывает в себе стихию вильих предков. А стихия дарует чудесные силы, которые с ног на голову переворачивают тело и душу, чтобы проверить, готов ли зверолюд их принять. А без вильей воды тело так просто не успокоить…

Солнцеслава ахнула.

— И что же нужно делать?

— Придется душу успокаивать. Прикрой меня.

— Что? Я?! Я не умею…

Но Осока дослушивать не стала: подняла Златоуста, облокотила его широкую спину на камень и выровняла, схватила за щеки и оперлась руками на грудь, чтобы та не упала. Не открывал глаз Златоуст, но до крови сжимал в руке осколок — тяжело ему давался Избор.

Тело всяк успокоить может, а душу… Болотная Ведьма в себе не сомневалась. А Осока боялась. Боялась, что может убить прекрасную душу Златоуста. На ее совести то будет. Но будет на совести и то, что она его не спасла, когда могла!

Закрыла глаза Осока, сосредоточилась, и пропал весь мир вокруг. Зеркальце чудесное теплело, а все под ногами исчезало. Дышала Осока, не забывала. Как бабуля говорила, когда Осока сама Избор проходила: «Не сходи с ума, иначе другой тоже сойдет». И не позволяла новая Болотная Ведьма страху взять над собой верх.

Исчезло все. Перестали ощущения быть. Мир перестал быть. Осока лишь дышала, размеренно и тихо.

Открыла глаза Осока. Все белым-бело. Ни конца, ни края. Лишь пол под ногами, и тот белый, кажется, что он есть, но нет его. По всему небытию раздаются стук и крики. Стук о глухую дверь и крики зверчика.

Осока не знала, как идти вперед. О том не говорила бабуля, мол, сама поймет. Только не понимала. И смотрела.

Дверь стоит посреди белого ничто и горит изнутри ясным светом. За ней раздается глухой смех, за ним — разговоры. Зверчик-Росомаха в обносках, до странного знакомый, бьется о дверь кулачками и зовет кого-то.

Открылась дверь, показалась из-за нее Росомаха-зверка, лицо ее скрылось за дверью, лишь щека видна румяная, волосы длинные. Взяла незнакомка зверчонка за руку и оттолкнула, закрыла дверь и продолжила смеяться, разговаривать. Недолго, совсем недолго тот полежал и, поднявшись на дрожащих руках, подполз к двери и начал стучать в нее, тише, осторожнее, приговаривая что-то, едва не плача.

Да что эта зверка себе позволяет?! Осока возмутилась от несправедливости и полетела вперед: не пошла, поплыла по полу. Обида и злоба накрыли ее с головой: ты мать, зверка, мать! Не смеешь ты так поступать!

Врезалась Осока в дверь, столкнув зверчонка и разбив деревяшку на куски. Вслед за этими кусками Осока повалилась наземь, но боли не почувствовала, будто знала, что надо упасть, но боль не пришла. Стихла злоба, ведь исчезли разговоры, исчез смех. Тишина.

Маленькая ладошка коснулась плеча, и Осока вскочила, уставившись в лицо зверчонку, что стучал в дверь. Изумилась Осока, ибо узнала эти черты: то был Златоуст, только совсем кроха. Глаза его светлые были наполнены слезами, а ушки прижались к голове.

— Что же ты делаешь, зве́рица? Зачем тебе это? — спросил он надрывно.

— Разбила на куски эту дверь. А что, что-то не так? — притворилась удивленной Осока.

— Там были мама с папой. А теперь нет их… А я так хотел внутрь, — он тяжко вздохнул, посмотрел на Осоку грустно, но не произнес более ни слова.

— Зачем же ты хотел внутрь, если мама гнала тебя обратно?

— Наверное, не люб я ей больше… Наверное, я плохой, моя сестричка гораздо лучше меня: она маленькая и миленькая, и радует маму каждый день.

— Расскажи-ка, что случилось, Златоуст, чтобы я помогла тебе, — взяла его Осока за руку и постаралась улыбнуться так ласково, как только могла.

— А откуда ты мое имя знаешь?

— Я тебя знаю. Просто ты меня не помнишь.

— Как же так? Если знаю, должен помнить!

— Расскажи, что случилось, и вспомнишь. А пока давай собирать эти кусочки, они нам еще понадобятся.

— А зачем?

— Будем новую дверь собирать.

— Чтобы к маме попасть?

— Может быть, может быть. Не расскажешь, что случилось, — не узнаешь.

Уперто надулся зверчонок, но все-таки решился поведать:

— Я очень люблю маму. Очень-очень. И она меня когда-то любила, но вот когда в доме новый звер появился, которого она мне сказала звать новым папой, больше она меня не любила, — говорил он медленно, подбирая куски двери. Осока следила за ним, ползая по воображаемому полу и помогая собирать. — А когда папа ушел, у меня и сестренка появилась, стало голодно, потому что мама у меня купец, а с ней перестали торговать, мол, раз она такая… эм… непоштоянная, на нее нельзя положиться. Мама говорила, что нет у нее для меня денег, кроме как на еду, поэтому не покупала мне подарки. Я не жаловался, это же не мама виновата. Я сам себе мог заработать: помогал соседям за денюжку, служил у кухарки в одном богатом доме. Но меня оттуда выгнали, потому что мама раньше с хозяевами дружна была, а как новый дядя дома появился — они рассорились и не хотели с мамой дел иметь. Но ничего, я многим занимался. Я покупал деревянных лошадок у хорошего торговца и продавал их путникам. Они говорили, что я очень умен и в гору пойду. А я не хотел в гору идти, зачем мне гора? Я хотел, чтобы маме хорошо было, я не скалолаз. Я домой деньги носил, покупал маме подарки, платья там и бусы. Она благодарила, но забывала потом о них, мама была так занята, это я понимаю, тут легко забыть. Свои деньги мама тратила на сестренку, сестренка же маленькая, она сама заработать не может. Я понимаю. А еще мама покупала дяде подарки. С дядей было весело болтать, но когда приходила мама, он почему-то очень злился на меня. Но это редко, я дома немного сидел, я больше работал. Мама же так любит мои подарки!

Осока услышала стук воды о дерево. Одинокая слеза слетела с щеки маленького Златоуста.

— Давай-ка сюда куски. Будем с тобой строить дверь.

— Думаешь, мама будет довольна? — ушки зверчонка встрепенулись.

— Не знаю. Узнаешь, когда достроим.

Тот закивал и, ухватив куски, принялся подбирать их, ставить прямо на воздух. Осока дивилась: чего только не происходит в разуме?

Понимала теперь Осока, о чем говорил Златоуст во сне. Складывались детали картины. Чтобы мать бросила ребенка на произвол судьбы, обменяв на другую жизнь… У Осоки не было матери. Она не знала, каково это. Но понимала, как ему больно. Она сама потеряла…

— Ну, как? Последний кусочек остался? — спросила Осока, силясь улыбнуться.

— Ага.

Златоуст вставил последний кусочек в дверь, и трещины вдруг засветились. Другой стала дверь, с узором другим. Не узнал зверчик эту дверь и тут же открыл ее, а за ней — белый свет.

— М-мама… Мама! Ма-а-ама! — закричал он, но не было за светом никого, пуст был тот свет, но мягок и нежен.

— Нет ее там.

— Ты сказала, что мы строим дверь к маме! — слезы обиды застыли в глазах Златоуста.

— Жаль, но мамы там не оказалось. Но я и не говорила, что окажется. Видишь, мы в итоге построили другую дверь. Тебе не нравится?

— За ней нет мамы…

— И впрямь, за ней ничего нет. Но ты можешь туда принести что-нибудь, привести кого-нибудь.

— Но за ней нет…

— И никогда не будет, Златоуст, — строго взглянула ему в глаза Осока.

Екнуло ее сердечко, когда залился слезами маленький Златоуст, когда его детские ручки принялись вытирать мокрые щеки. Осоке было больно, не больнее, чем ему, но она за него закручинилась, и по ее щеке тоже пробежалась слеза. Но не больше: Болотная Ведьма не позволяет себе легкомыслия.

— Послушай, — мягко прошептала Осока, положив ладони на щеки Златоуста. Тот не воспротивился, но посмотрел на Осоку так печально, что она едва не сорвалась вновь, — не все в жизни бывает так, как мы хотим. Люди меняются и уходят. Даже если ты их любишь всем сердцем. Нужно уметь отпускать.

— Но неужели она правда меня не любит? Неужели я не могу стать для нее лучше? — пролепетал он.

— Она не оценит. Она больше не может оценить. Прости ее и отпусти, если правда любишь.

— Я не хочу! Не хочу, не хочу, не хочу! — заверещал он и попытался вырваться, но Осока его сдержала.

— Придется! Придется, Златоуст, она ушла, она живет новой жизнью, оставь ее в покое! Она больше не может тебя любить!

— Почему? Потому что я плохой? Я стану лучше!

— Не станешь ты для нее лучше, потому что она этого не видит! Она не хочет видеть, потому что ты для нее — лишь воспоминание, груз ответственности. Пока ты не забудешь, что она была, пока не отпустишь ее!

— Не хочу… Не могу… — с новой силой заплакал Златоуст, но Осока вытирала с его лица слезы.

— Можешь. Поверь, когда-нибудь, через много-много лет, она вспомнит тебя с улыбкой. Но сейчас она не видит. Дай ей время, отпусти ее. Забудь и будь счастлив.

— Ну неужели… — голос стал грубеть. — Неужели все, что я делал, я делал зря?

Из зверчика начал Златоуст становиться зверцом. Не удивлялась Осока, а лишь понимала, что действуют ее слова.

— Ты искал дом, Златоуст. Дом, где тебя ждала мама. Но ты забываешь самое важное, — она положила руку на его широкую грудь. — Твой дом не в других. Твой дом не в вещах, не в деньгах и не в другой стране. Твой дом в твоем сердце.

Закрыв глаза, Осока коснулась лбом лба Златоуста и почувствовала, как вновь пол уходит из-под ног. Осколок вынули. Осталось только проснуться…

Глава пятая. О боевом наигрыше, песне крови

Не верила Солнцеслава. Не верила этой гнусной лжи! Оклеветали Великого князя! Быть не может, что их дорогой князь — вор!

Дума тяжкая головушку сковала. Неужели эллиадцы так легко поверили этой чуши несусветной? Что их Великий князь заслал своих соглядатаев, чтобы — вот умора! — выведать у их ученых знания про какие-то там осколки. Как будто в Берском Царстве мало великих умов, которые с легкостью разгадали бы эту загадку сами! Или эти эллиадцы такие же себялюбивые, как их королева, к истине безразличные? Лишь бы все им выгоду сулило, им одним!

То проносилось в мыслях, а умом задним Солнцеслава догадывалась: ведь и впрямь, те видения, о которых им говорил Великий князь, звучали больно точно, больно искусственно. Не задумывалась Солнцеслава, а знала: дивы — существа своенравные, предсказания их — каждому известно — размыты и неясны, да приносят лишь лиху беду. Даже навеянные образы славы сулили, что множество лишений лежит на пути того, к кому див снизошел.

Неужели Великий князь этого не знал? Отправил их на верную погибель? Но ведь это бессмысленно! Див шлет видения лишь тем, кто должен эти видения исполнить, другим не удастся задуманное осуществить, как бы они ни старались, как бы ни мучились. Значит, князь либо должен был сам в путь отправиться, но отправил их умирать, либо вовсе не див ему знание ниспослал…

А царские разведчики во дворе королевском. Как и говорят эти низкорослики. Гномы, верно? Прямо как Златоуст и перевел: «Разведчики Царя скоро будут здесь. Выловить и допросить!»

Могло ли быть так, что князь воспользовался чужим знанием и решил тайно ухватить чужую награду? Ведь это Великий князь… Матушкой назначенный судьбы их вершить…

Бах! Солнцеслава вынырнула из сна и прикрылась руками, защищаясь от обломков пещеры. Благо, на нее ничего не упало. И на сидящую рядом Осоку, и на спящего Златоуста тоже. И что же, Матушка-Природа подскажи, с ними поделать?! Златоуст ведь горит! С головы до ног, горит искрами, кожа крохотными костерками покрывается, рассыпается, взмывает и растворяется в воздухе. Неужели и впрямь этот самый Избор? Не погибает ли Златоуст?

Но Осока знает, что делает! Говорила, мол, чудеса творить умеет — вот ей и возможность способности-то свои во всей красе показать. А Солнцеславе бы их защитить, если бы у нее было чем.

Выглянув из-за камня, увидела Солнцеслава, как бушует чудовище заморское. Дракон топчется лапищами, хвостом длинным крутит, головой крупной вертит. Осыпаются своды, но дракон стоит на месте. Места не хватает развернуться, но и с этим он горазд погромы устраивать.

А Бажена масла в огонь подливает: оседлала голову и, остервенев, наносит удары топора промеж больших голубых глаз. И кричит, дико, будто животное лесное, чудовище из темной чащи. Будто бешеный зверь! Лун, бегавший под ногами дракона, пытался до Бажены достучаться, но бесполезно: она не слушала и даже не откликалась. Хохотала, ревела, но даже уха не повернула в сторону Луна.

Уставший, Лун появился вдруг рядом с Солнцеславой и опустился на колени, тяжело-натужно дыша. Подхватила его Солнцеслава и дала на себя опереться.

— Что же, Лун, совсем ничего нельзя сделать с этим змием? Так и будет он бушевать, пока нас не убьет? — перепугано спросила она, укрывая Луна от камней.

— Если бы у меня и была мысль, как его остановить, Бажена не даст ее исполнить. Она будто чем-то одурманена, в глазах свет красный, я едва разглядел. Она такая же на соревнованиях была, как только пришла, но потом это вроде прошло, а сейчас…

— А что за мысль? Может, я сумею тебе подсобить… — отпустив Луна от себя, но схватив его за руку, пролепетала Солнцеслава.

— Ох, Солнцеслава, не стоит тебе в самом пекле свои нежные руки марать! — обеспокоенно воскликнул тот. — Я сам все сделаю, дай только соображу.

— Безусловно, приятно, что ты считаешь меня нежной, но я не хочу отсиживаться, пока нас по очереди губит это уродище! — приложила свободную руку к сердцу Солнцеслава.

— Нет-нет, я не могу тебе позволить… — замотал головой Лун. — Тебя ведь здесь быть не должно! Ты такая хрупкая, князь должен был послать кого-то сильнее, а не губить тебя…

— О, это я-то хрупкая?! — возмутилась она, привставая на колени, но тут же садясь обратно, когда над ней пролетела лапища. — Нет, может, маленькая. Но не бесполезная и не беззащитная!

— Я вовсе не хотел тебя оскорбить, Солнцеслава, но, прошу, останься в безопасности! Я преступник, отброс, мою жизнь не жалко, а вот твою…

Едва заслышав, как Лун себя оскорбляет, кинулась к нему в объятия Солнцеслава и, потершись щекой о его колючие чешуйки, отстранилась, чтобы в глаза его белесые сказать ему:

— Не говори так, ведь это ложь, Лун. У тебя чистое, светлое сердце! Вот его погубить никак нельзя.

И встала Солнцеслава. Посмотрела в глаза дракону-чудищу, дрогнули коленки, но не смелый певичий дух.

— Выскочишь, как поймешь, что можно. А я пойду Бажене разум возвращать.

И сорвалась с места Солнцеслава, да так, что ловкий Лун не успел ее схватить. Отбросив в сторону сумку, достала оттуда Солнцеслава орудие свое певичье — разукрашенный красными жар-птичками барабан, без которого ни одно войско сражаться не идет.

Знала Солнцеслава из сотен тысяч историй, что ничто так дух боевой не разогревает, как ровный наигрыш, разносящийся по полю брани. Знамя и барабаны — вот, что гонит вперед. Надеялась она, что и яростное сердце Бажены откликнется на зов.

— Бажена! Бажена, услышь меня! — зазвенел голосок Солнцеславы в пылу битвы. Обратилась на нее голова чудища, и Соловьиное Сердце дрогнуло, но не отступило: — Слушай барабаны, Бажена, и повинуйся им! Бажена, я верю, ты сможешь!

Бах-бах-бах. Глухой звук разнесся в каждом уголке пещеры, дракон, услыхав его, только больше пуще заворочался. Солнцеслава со всей силищи певичей била по барабанам, чтобы пробиться сквозь грохот. Военная песнь разносилась, разливалась, как полноводная река в проливной дождь.

Бажена била все медленнее и медленнее, а вдруг и вовсе перестала, лишь держалась за голову драконью ногами. Повисли ее руки, точно мертвые, голова понуро опустилась.

— Давай, Бажена Крепкий Кулак! Очнись! — заверещала Солнцеслава, своим криком поглощая весь шум.

Тогда-то и чертыхнулась Бажена, взяла в руки топоры и рассмеялась уже по-своему, просто и громко, победоносно:

— Я тебе покажу, чудище! Ты у меня в своей же пещере и сгинешь!

Вместе с барабанами, забила она по голове дракона топорами, ломая чешуйки. Вот это силушка богатырская! Но, восхищаясь, Солнцеслава не забывала отбивать наигрыш, а лишь запомнила, какой миг сражения точно впишет в свою песню.

Лун ветерком промелькнул у плеча Солнцеславы и устремился к ногам дракона. Пытался Лун подобраться к ним, но те опускались чуть ли не на него, однако юркий Ящер успевал улизнуть.

— Бажена, я хочу помочь! Прошу, сделай так, чтобы он не кувыркался!

— А ты думаешь, я знаю как?! — вскрикнула та, доставая окровавленный топор и обливаясь алым соком чудища.

Солнцеславу чуть не сломил этот вид. Кровушка… Да так много… Но руки, точно зачарованные, продолжали бить в барабаны, ведь их ходу подчинялась Бажена.

Однако не успели они отчаяться, как послышался из-за спины знакомый голос:

— Бажена, быстро прыгни на нос дракону и пригвозди его голову к земле! Лун, когда его ноги будут на земле, режь их изнутри и вдоль, чтобы он не мог ими двигать!

Златоуст с ружьем наперевес выскочил вперед, держа за руку Осоку. Та, только оказавшись рядом с мордой дракона, сложила руки крестом у груди, а зеркальце чудесное заискрилось, перебивая свет драгоценных камней на стенах. Златоуст же достал окровавленной рукой из-за пазухи блестящий осколок — тот самый?! Кожа Златоуста, что по-прежнему горела, источала не боль, но силу. Из пальцев второй руки стали лететь искры, а сталь ружья накалялась и становилась рыжей, почти что плавилась.

Понимая, что сейчас тот самый миг, Солнцеслава забарабанила так быстро, как у нее только хватало сил.

Послушавшись приказов Златоуста, Бажена обернулась, спустилась по голове, оперлась ногами о ноздри и забила по голове дракона обоими топорами сразу, и чудовище, не успевая очнуться, принялось нагибать голову на изящной длинной шее к земле. Когда дракон застыл из-за ударов Бажены, Лун заторопился изо всех ног к конечностям чудища и рассек их в два счета.

Тут-то дракон и свалился на живот. Златоуст вскинул ружье и направил его на голову.

— Бажена, открой дракону рот и отойти в сторону! Солнцеслава, Лун, пригнитесь!

Спрыгнув ниже, Бажена обвалилась всем телом на нижнюю челюсть дракона, отчего та отскочила вниз, обнажая белоснежные клыки. Воткнув один топор под верхний клык, а второй — под нижний, Бажена выпрямилась в полный рост и не давала чудищу закрыть пасть. Лун подскочил вниз, приготовясь ее ловить.

Ухо Солнцеславы встрепенулось — что-то забурлело-закипело в глотке дракона. Но его голова направлена прямо на них! Он снесет их!

Тут-то зеркальце Болотной Ведьмы вспыхнуло, бурление стихло, и Осока вскрикнула:

— Огонь!

Ружье Златоуста запылало. Он вдохнул, тело его вновь полыхнуло. Из ружья вылетел раскаленный снаряд, мигом оказался в горле чудища и взорвался с оглушительным грохотом.

Промелькнул в глазах дракона последний осмысленный взор.

Волна взрыва прокатилась по всей пещере. Солнцеслава не успела опомниться, как ее сорвало с места и швырнуло о стенку. Все тело пронзило острой болью, а голову заволокла тьма.

Глава шестая. О неизвестной болезни каменного сердца

Еле-еле сбежали они за границы владений гномов. Однако то было лишь начало: теперь их преследовала вся Эллиадия, в каждом уголке государства рыскала, как собака-ищейка на привязи у дружинника, пришедшего по твою голову.

И не мудрено: как Осока и думала, Великий князь Драгомир крупно насолил неприятелю заморскому, выведав их страшную тайну — местонахождение всех осколков зеркала благословения. Не знала Осока, было ли то правдой али ложью, да есть ли разница? Все равно им добывать эти осколки предстояло. Так или иначе. Пользуясь лживо добытыми знаниями Царя или нет.

Но другое Осоку мучило. Беспокоилась она за спутников, которым от глупых Царевых разумений приходилось мучиться-страдать, не спать ночами, не останавливаться нигде надолго. И не только долгая ходьба их изнурила, но и мысли тяжелые. Что делать с Царевой ложью? Как быть, что делать, нужно ли что-то делать? Каждый по-своему решал: Златоуст бранил Царя, на чем свет стоит, Бажена грозилась задать множество вопросов по приезде, Солнцеслава в недоумении разводила руками, а Лун и вовсе защищал Царя, мол, не знали они, правда ли слова эллиадцев вообще.

Осоке же дела не было до Царя, уж точно не сейчас. Нужно спутникам помогать, на ноги их поднимать. А ведь ей даже не хватало времени, чтобы зельями помочь, а ничего другого она предложить и не могла.

Солнцеславе тяжелее всех пришлось: на второй день пути она только очнулась от удара в пещере и теперь шла, качаясь. Лун с Баженой поддерживали ее, но так не могло продолжаться вечно. Осока, совершив маленькую вылазку в одну из бессонных ночей, предложила отпоить Солнцеславу отварами, но та противилась и отказывалась, пока Лун не похлопотал и не придумал хитрость. Он сам пробовал отвар перед тем, как давать его Солнцеславе. Так ей было спокойнее, и то хорошо, спорить с ней — лишь потеря драгоценного времени.

Но Осока все же позволила себе оговориться: на ногах Солнцеславу эти отвары удержат, но вылечат ее лишь долгий отдых и здоровый сон. Хоть этого князевы избранники и не могли себе позволить, Осока настаивала, чтобы Солнцеслава себя лишний раз не мучила. Та смотрела исподлобья, настороженно, но советам внемлила.

Как Осока и думала, бабулины записи вновь пригодились. Да вот что теперь делать, когда на хвостах сидит вся Эллиадия, бабуля толком и не описала.

Но проложила нехоженые дорожки, невиданные глазу простому. Златоуст, в эллиадских землях разумевший, эти дорожки без труда отыскал, стоило только немного подтолкнуть, намекнуть. Как он понял и потом объяснил, бабуля предлагала идти по известным запасным путям берских торговцев, что избегали людные деревенские дороги, где их могли поджидать разбойники. Ими зверолюд мог попасть в любой приморский город и сбежать домой, или куда его душа пожелает.

Порой становилось стыдно Осоке, что она не могла с этим справиться. Болотная Ведьма же… Должна бы знать! Бабуля ведь писала, старалась, научала…

Однако Златоуст ни разу не пожаловался. Наоборот — только и радовался, что на его долю выпала такая тяжелая ноша, что он мог чем-то помочь, чем-то долю Осоки облегчить. И улыбался ей так, что у Осоки сердце подскакивало незнамо почему. Она обижалась, даже не на Златоуста — на себя: с чего бы это ее жаром обдает? Заболела она, или что? Ну как это тогда с улыбкой связано? Она не припомнила ни одной болезни, что улыбками бы передавалась. Только слюнями… Не хотела Осока об этом задумываться. Как срамно! Еще бы, целоваться, от поцелуев до… всяких… всяких вещей — один шаг.

Отвлекаясь от глупостей! Шли они долго, устали неимоверно.

В прохладной ночи шумел теплый ветер. Видно, становье их оказалось совсем недалеко от морского берега. Однако сил им не хватило, чтобы добраться: Солнцеслава почти на ходу уснула, пристроившись на спине Луна. Так и было решено развести костер. Тем более, Златоуст счел местечко удобным и незаметным: рядом с шумящей рекой, под холмиком, даже света от костра видно не было, если смотреть со стороны дороги. Да и попить всем давно хотелось, а Осоке — наполнить склянки.

— Спит Солнцеслава, как младенец, — усмехнулась Бажена, пока Осока отходила к реке. — Матушка, как всегда, хорошо пошутила! Сначала одну спящую красавицу таскали, потом другую.

— И мне стыдно, если хочешь знать, — недовольно обернулась к ней Осока, крепя снятую поклажу на пояс.

— Ха! А все вы, ведьмы, такие ужа-а-асно серьезные? — пожурила ее та, поведя в ее сторону ухом.

— Просто отвечаю на твой очевидный намек, — не теряла гордости Осока и, подойдя ближе, принялась складывать вещи уже под холм, где они разбросали — иного и не скажешь по этой куче — свои лежанки.

— Но ведь это просто шутка…

— И все равно не стоит выставлять меня слабой перед всеми! — зарделась Осока, сжимаясь в тени холма. — Я сюда не шутки шутить приехала…

— Потише, прошу! Солнцеслава же спит, — вполголоса воскликнул Лун, закрывая торчащее Солнцеславино ухо. Та, пристроившись у него на коленках, уснула на бочку.

Они замолчали. Обернувшись, Осока взметнула взор на Бажену. Та отчего-то чесала голову. Не знала, какую еще глупую шутку придумать?

— Наверное, вы просто устали, — тихо предположил Лун, снова разрывая неловкое молчание. — Нам всем нужно поспать, не так ли?

— Истину говоришь, как всегда! — улыбнулась Бажена, на миг приобнимая его за плечи. — С вашего позволения, могу я стать еще одной спящей красавицей?

Когда та выудив лежанку чуть ли не из-под ног Осоки, грузно завалилась спать под боком, вздох вырвался как-то сам собой. Простая, как… Собака, правильнее и не скажешь! Зато лицо какое, вон, довольное, улыбчивое.

Осока и сама чуть не улыбнулась. Ей бы так крепко и сладко спать, безо всякой мысли в голове!..

Решив последовать ее примеру, Осока дальше в мысли не погрузилась. А прислушалась чутким ухом.

Если Баженов храп она заслышала сразу, а сонный свист Солнцеславы доносился уже давно, то чье это скромное сопение им подыгрывало? А вот и Лун! Голову опустил на спуск и тут же задремал. Выудив из-под Баженовой тушки еще одну лежанку, Осока было подошла к Ящерской тонкой спине и хотела уткнуть под нее мягкое одеяло, но, похоже, пробудила Луна от чуткого сна.

— Прости, — неловко опустила взор она.

— Ох, нет, с-с-спасибо! — смущенно улыбнулся ей Лун, забирая одной рукой лежанку. — И вообще… За все спасибо.

— О чем ты? — с подозрением сощурилась Осока.

— За то, что жизнь спасла… За то, что постоянно держишь на ногах… И за лежанку. Не знаю, что бы мы без тебя делали… И не знаю, как могу отблагодарить… Вот, — от его кроткой улыбки Осока опешила, не зная, что и отвечать. На миг повисла тишина, которую Лун поспешил разрушить: — Я надеюсь, что могу такое говорить, но… от всех нас спасибо. Даже от Солнцеславы. Она просто не говорит, потому что боится…

— А она боится? — недоуменно захлопала глазами Осока. — Я думала, просто… недолюбливает.

— Ты же Болотная Ведьма. А она знает много нехороших сказок о ведьмах… — он отвернулся, мечась взором по земле.

Вот оно как. Осока знала, что так будет, но отчего-то не гордилась…

— Прости, если я тебя разочаровал! Я не хотел… — спохватился Лун.

— О, нет-нет! — помахала руками она. — Не все обязаны быть мне рады. Страх порой бывает даже нужен…

— Надеюсь, нам он не понадобится, — улыбнулся Лун.

От его сияющих глаз Осока растерялась. Может, он и был вором, но добро в нем почему-то всякий раз оказывалось сильнее корысти. Как два таких разных начала могли в нем ужиться?

И была ли в нем хотя бы тень корысти на самом деле?

— Ладно, ты уже валишься с ног. Спокойных снов, — поспешила уйти Осока то ли из-за большой заботы, то ли из-за ужасной неловкости.

— И тебе.

Он и вправду уснул. Быстро, но некрепко. Чтобы его не разбудить, Осока постаралась, как могла, тихонько прокрасться в сторонку.

Привстав у реки, Осока заметила, как вдали, в густых тенях замелькала точка. Пронеслось в голове заветное: Златоуст! Вернулся с обхода.

Заметалась Осока на месте. Остаться одним… Им этого не удавалось всю дорогу.

Хотела ли Осока что-то спросить? Надо, наверное, все разузнать. Они же вместе Избор прошли. Это важно, разве не так?

Или было что-то еще, что ее волновало?

Вырвало Осоку из мыслей негромкое:

— Осока… Присядь. Я сейчас, обойду… Вот тут!

Обернулась Осока уже на всплеск. Видно, не рассчитал Златоуст прыжка и одной ногой промочил сапоги. Взмахнув руками, он злобно выругался, отчего Осока прижала уши к голове.

— Нет бы мостик сделать! Не настолько эта речка и маленькая, — запричитал Златоуст, подходя ближе.

— Я… Я могу помочь, — осторожно предложила Осока, подступаясь.

Рука ее сама взметнулась, за рукой и водица, пропитавшая края портков, мелкими капельками дождя взлетела в воздух. Подняла их Осока и собиралась было в воду бросить, но Златоуст застыл так завороженно, что она не смогла и двинуться.

В свете звезд-предков глаза его блестели. Как у того зверчика из Избора-сна…

— Как думаешь, я тоже так смогу? — вдруг спросил он, вторгаясь в капли, точно свой здесь.

— Не знаю… Зависит от твоей стихии, — отступила Осока, раздвигая водицу перед его широкими плечами.

— Какой бы она ни была, хочется научиться. Только как… — поник он, уши его небольшие, круглые опустились, скрываясь меж волнистых волос.

— Если дашь мне немного времени, я тебе помогу, — запричитала вдруг Осока, сама того не ожидая. — Я знаю как!

— О… Спасибо! Спасибо большое! — его улыбка сияла ярче глаз.

Не могла Осока видеть, как он расстраивается. Почему-то сжималось сердце… Опять какая дурацкая болезнь преследует ее? Сперва жар, потом сердце…

— Вообще я хотел поговорить, — заявил вдруг он, кивая на бережок. — Присаживайся.

Сперва опешила Осока, уронив всю воду обратно в речку. Садиться? Чтобы он стоял? Или что он хочет?

— Ну же! — подогнал ее он, но, видя, что она его совсем не понимает, лишь усмехнулся. — Садись, а я сяду рядом.

— А-а-а! Так принято, да? — смущенно отозвалась Осока, подминая края платья и медленно опускаясь на кочку, на которой стояла.

— По эллиадскому обычаю я должен бы за тобой отодвинуть стул… Но сделаем вид, что в нашем воображении стул сущ-ществует, да? — на миг в нем промелькнуло волнение.

Наблюдая за ним, Осока не знала, кто из них больше взволновался. Но она точно чувствовала, как колотится сердце. Приложив руку к груди, она всеми силами уговаривала сердце успокоиться и даже хотела было выпить настойку, но когда Златоуст плюхнулся рядом — позабыла, как эту настойку готовить.

Близко, слишком близко! Наверное, чуть-чуть, и они могли коснуться щеками. Растерянная, Осока задержала дыхание. Испугалась ли она? Нет. Это что-то совсем иное…

— Осока, скажи честно, — он посмотрел на нее проникновенно, глубоко-глубоко в глаза, — почему ты мне так помогаешь?

Улыбался Златоуст. Его хвост подметал мелкий песок и тонкие травинки. Неудобно согнулись ноги — он едва касался ими воды.

— Может, подвинешься?..

— Мне удобно. Не уходи от ответа, — сказал он твердо и вдруг добавил совсем по-иному: — Пожалуйста.

В тишине услышала Осока: их сердца бьются быстро. Его — помедленнее. Но так глухо. Тудух-тудух… Как ухающая в ночи сова.

Он тоже волнуется? Осока, поперву не заметив, про себя вздохнула с облегчением. Они чувствовали одно и то же.

— Я… Мы спутники. Нас выбрал Царь… — забормотала она, не готовая отвечать.

— Но мы все спутники! И Бажена, и Лун, и Солнцеслава. А ведь я спросил, почему ты помогаеш-ш-шь мне…

Запнувшись, он ударил себя по рту. Испуганно вздрогнула Осока, отстраняясь. Из уст само по себе вылетело детское:

— Не надо себя бить!..

— Да дурацкая привычка! Дурацкие зубы! Дурак я… — вдруг вскрикнул Златоуст и тут же успокоился, поджав ноги и уткнувшись в них лбом. — Я думал, после Избора все мои недостатки пропадут…

— Но ведь суть Избора не в этом! А в том, что… что… — она и сама не знала, как объяснить. И как только глаза Златоуста к ней обратились, она выпалила, не подумав: — В том, чтобы примириться!

— Примириться? — недоверчиво сощурился он.

— Ну… Встретиться со страхами, — смущенно отозвалась Осока. — Конечно, после Избора ты уже другой, но… все-таки почти такой же, как был. Только примирившийся.

— В чем тогда смысл? Зачем же тогда нужен Избор, если ничего, кроме чудес, не меняется?

— Не знаю… Наверное, чтобы испытать дух. Бывает, Избором испытывается и тело.

— Любопытно… — мельком улыбнулся Златоуст. — А как ты проходила свой Избор? У тебя был?

Хохотнула Осока, но так тихо, что походило больше на кашель.

— Конечно! У всех заклинателей и волшебников он был, иначе они бы не открыли в себе стихию.

— Ну… Расскажешь? — выжидающе склонил голову к Осоке Златоуст.

Как же мило он улыбался… Осока не могла не улыбнуться в ответ. Темнота скроет ее улыбку, и не так страшно.

— Это тайна.

— Несправедливо выходит! — воскликнул он. — Я тебе все рассказал, ты, считай, всю мою жизнь увидела, а я о тебе ничего не знаю.

— Ладно-ладно! — разоткровенничалась она. Ведь от одной маленькой, незначительной истории не убудет, разве нет? — У меня был Избор телом. Зеркальце взять было неоткуда тогда, поэтому меня посвящали без него, что немного сложнее.

— Посвящали? А кто? — уже чересчур любопытничал он.

— А это уже совсем тайна.

— Ну пожа-а-алуйста!..

— Нет! — гордо отвернулась Осока.

— Пожалуйста-пожа-а-алуйста! — наклонился к ней еще ближе Златоуст.

— Ни за что! Ты ведешь себя, как ребенок! — смущенно насупилась она. — Не выпытывай…

— Ладно! Не обижайся, просто ты первая чудесница, которую я знаю, мне очень любопытно знать, как у тебя получается творить… такое.

Посмотрев на него краем глаза, зарделась Осока яркими красками. Сердечко рвалось… Рвалось сказать что-нибудь. Как это зверицы делали в Школе?..

— А что… «такое»? — наклонилась она в ответ, мило улыбаясь.

Ну и нелепо же выглядело, наверное! Осознав это, тут же отпрянула Осока и не стала повторять. Благо, Златоуст, видно, не заметил, ведь смотрел совсем в другую сторону.

— Ну, чудеса. По-другому не опишешь. Все, что ты до этого делала. Все, что ты дела… делаешь… выглядит чудешно.

От таких слов вновь разыгралась болезнь диковинная… Не слыхивала о таких Осока. Бабуля о них ни слова не упомянула! И в Школе не рассказывали!

А вдруг — ну уж нет! Не могла себе в этом признаться Осока — а вдруг это и вовсе не болезнь?

— Спасибо… — пробормотала она, сжимаясь в комочек, подпирая себя рукой, чтобы не упасть.

— Это я должен говорить, — слегка сгорбился большой Златоуст. — Спасибо за все… За все, что ты сделала для меня. Это для меня очень много значит. Ведь ради меня никто так не старался, столько не делал. Не сотворил столько чудес… Яи не думал, что кто-нибудь на всем белом свете сочтет меня достойным, чтобы потратить на меня свои силы, свое время. Для меня эти поступки, даже самые маленькие, кажутся такими… чудесными.

— Златоуст… — взволнованно обернулась к нему Осока.

— Прими мои слова, пожалуйста, — посмотрел ей в глаза он. — Иначе я никогда не смогу поверить, что эти чудеса настоящие.

Замялась Осока. Как же так? Она сотворила для него столько чудес? Способна она, Болотная Ведьма на многое, но на такое?

Неужели для него что-то значит она?

— Я принимаю, — произнесла Осока, уже ничего не боясь.

На ее пальцы опустилась рука теплая, горячая. Вздрогнула она, но не одернула ладони. Посмотрела на эти мозолистые пальцы, большие и длинные. Под ними ее ладонь казалась совсем маленькой.

Столкнувшись взором со Златоустом, Осока поняла, что сердце ее остановилось. Не болезнь это… А что-то гораздо опаснее.

Часть третья. Та-Ааи. Глава первая. О медвежьей услуге

За десять дней, торопясь так, что спутники стопы поистерли, добрались они до Пограничного порта, откуда все корабли из Эллиадии отбывают в разные концы света. Обратно до Спокойного Побережья путь им был закрыт, ибо земли рядом с ним принадлежали королеве, а ее-то воины точно схватят и под стражу посадят. Златоуст предложил отбыть из другого приморского городка, порта Вондербург — иначе пристань Чудесный Город — откуда корабли следовали по Эдельгвирскому морю (а как переводилось это чудаковатое слово — Златоуст ответить не смог). Но проплывать по пути, который ведет в Вондерландию, государство, что приходится Эллиадии лучшим другом, и где под водой лежит союзное с Эллиадией государство русалок, звучало бесполезно.

Ночью, когда Приграничный порт погрузился в сон, с невероятным страхом в сердце провел Лун спутников на один из цветастых кораблей в складскую комнату, там они и запрятались. Тяжело пришлось Луну: один-единственный умел он красться, а научить тому других не мог, поэтому приходилось избирать лазейки. От каждого звука тело било дрожью. Но Лун сумел-таки всех провести, и когда они наконец достигли заветного местечка, он едва не вскрикнул от радости.

Но удержал себя. И это впервые оказалось так сложно.

Покачивалась лодочка, перекатывались бочки из стороны в сторону. Стойкий запах пыли и грязи бил в нос. Потолок разрывался от стука шагов. Наверное, они плыли уже несколько дней. Дерево стен не пропускало ни лучика.

Лун не спал. Следил, как ворочается Бажена в дреме голодной, тяжелой, беспробудной. Наблюдал, как прижимается к боку Златоуста Осока, как она, расширив глаза от ужаса, металась взглядом из стороны в сторону, а он закинул голову и прислушивался к шагам сверху, уши его стояли торчком, а хвост обнимал подругу.

Но что Лун считал своей обязанностью, так это приглядывать за Солнцеславой. Если Бажена спала от бессилья, но время от времени открывала глаза, то Солнцеслава уснула так сладко, что приходилось ее будить, чтобы поить зельями. Хоть и заесть их стало нечем. Хвост Луна послужил ей подушкой: она обняла хвост руками и ногами и спала прямо так, свернувшись вокруг него калачиком. Лун против не был, хоть ее теплое дыхание и заставляло его чешуйки вставать дыбом от неясного ему самому чувства.

Так и проходили день за днем, редко они разговаривали. Особенно о чем-то отвлеченном. Поэтому, когда Осока вдруг подала голос, и Лун, и Златоуст едва не подпрыгнули:

— Тебе… Тебе не жжет?

Златоуст призадумался, голову склонил то направо, то налево, но, помолчав, ответил незатейливо:

— А должно?

— Все-таки осколок даровал тебе силу. Силу огня. Меня после Избора вода окружала и следовала за мной по пятам.

— Было бы любопытно, если бы за мной следовала моя стихия! Но не очень удобно, наверное. Хотя я не знаю, что у меня за стихия…

— Взрывы.

От этого ответа Осоки и Златоуст чертыхнулся, и Лун на месте подпрыгнул так, что бедная Солнцеслава, наверное, едва не проснулась. Хотя нет. Она-то сейчас тихо-мирно отдыхает, вдоволь отсыпается, наверняка после этого в себя придет.

Но Лун вновь обратил внимание на Осоку. Глядела та исподлобья на Златоуста, от ее улыбки веяло истинным зверициным коварством.

— Не ожидал, мо́лодец, что твои предки такой мощью обладали? — гнусавым голоском отозвалась та, точно дразнила Златоуста.

— Осока, ты же не старая бабка, чтобы ко мне так обращаться! — возмутился тот. — Зови меня Златоуст, поняла? Слышишь?

— А чего это ты так запричитал? Не хочешь, чтобы я тебя мо́лодцем звала? — усмехнулась она, нарочито зажав нос, чтобы получилось по-старчески гнусаво.

— Бр-р-р! Прекрати, это странно! — дернулся Златоуст, отчего Осока вдруг хихикнула.

— Ладно, Златоуст. Будь по-твоему.

Улыбнулся ей Златоуст, видно, хотел ответить чем-то, да не нашелся чем. Вместо этого вернулся он к прежним ее словам:

— Не было времени поговорить об этом, но… Что означает моя сила? Взрывы.

— Ну, я могу начать издалека… — закатила глаза та.

— О, нет, ты слишком много знаешь, чтобы давать тебе речи толкать! — подловил возможность отыграться Златоуст. — Давай в двух словах.

— Если в двух словах, то… Ты же знаешь всю эту историю с вилами, да? — сощурилась и отвернулась она, припоминая.

— Ну, что зверолюди — потомки вил, которые вселились в зверей? И что мне это дает?

— А то, что кровь тех самых вил через много поколений передавалась и тебе досталась, а больше всего в тебе оказалось крови от вил-повелительниц взрывов. Теперь, пройдя Избор, ты можешь при помощи осколка, — пробормотала она и кивнула ему на грудь, где Златоуст, не вынимая, держал заветную вещицу, — творить взрывы везде, где только пожелаешь, пока не кончится внутри тебя сила. Но она не навечно кончается, восстанавливается, спустя время.

— Все равно как-то сложно. Да, Лун?

Лун и позабыл, что подслушивал. Когда на него обратили внимание, уставился он в колени и отвернул взор.

Осока же, подобрав руками подол платья, вжалась в стенку, поворочавшись, устроилась головушкой на коленках и закрыла глаза. Златоуст взглянул на нее, задумчиво надулся и все-таки подвинул ее к себе хвостом. Тонкие губы Осоки дрогнули в слабой улыбке.

— Вижу, тебе что-то хочется узнать, — отозвался вдруг Златоуст.

Лун подумал-подумал… А почему бы и впрямь не полюбопытствовать, пока времечко выдалось?

— А что ты увидел… Во время Избора? — нерешительно спросил Лун. — В чем он заключался?

— Хочешь пройти? — похлопал себя по груди Златоуст.

Лун призадумался: ну, нет! Это опасно, да и не к его чести такая сила.

— Н-нет! Прос-с-сто любопытно, — заерзал Лун.

— Хорошо, хорошо! И что ты хочешь знать? Как я смог взорвать глотку дракону? Судя по тому, что сказала Осока, мои вили-предки были жгучими!

— Ну… А что ты чувствовал в этот миг? Когда осколок выбрал тебя?

Закатил глаза Златоуст и устало выдал:

— Да ладно! Это самая скучная сторона всего, что со мной произошло! Лун, неужели тебе это любопытно?

— Есть такое… — неловко признался он.

Златоуст вскинул бровь, да возражать не стал, а вместо того вздохнул и сказал:

— Сначала меня эта штука очаровала. Я не мог ни о чем думать, кроме как взять ее. Это было странно, но не страннее того, что потом было. Потом мое тело начало жечь, и меня разорвало изнутри. Я попал в какое-то видение, откуда меня вытащила Осока, после чего я почувствовал, что наружу что-то рвется. И выпустил это прямо в глотку дракону!..

— А что было в видении?

— А это важно?

— Не знаю…

— Значит, не важно. К слову, у меня есть мысль, как можно использовать эту силу…

Но разговор их прервал гомон. И шаги. Корабль чертыхнулся — и остановился. Лишь покачивался на волнах, но стоял на месте, даже свиста сквозь доски слышно не было. Причалили — понял Лун, хоть до этого на лодках катался всего-то пару раз. Однако ощущения его никогда не подводили. А раз они остановились, то сюда совсем скоро кто-нибудь заявится.

Лун ловко высвободился из оков Солнцеславы, пригнулся и, шипнув тонким змеиным языком на Златоуста, осторожно вышел из укрытия. Прошмыгнув к лестнице, ведущей на палубу, Лун заслышал, как ключ в скважине проворачивается, и прижался к стене за ящиками, один из них хвостом подвинув к проходу. Солнечный свет залил складскую комнату, а Лун краем щеки ощутил долгожданное тепло. Что-то щелкнуло, и свет загорелся в руках вошедших. Лун вжался в стенку и приготовился слушать.

Только вот ничего толком и не услышал. Они оглядывали ящики, бочки, но на языке столь диковинном выражались, что Луну он напомнил звук, с которым по земле едут повозки — звук скрежещущий, местами шипящий, бухтящий. Он не был похож ни на берский, ни на эллиадский.

Что делать — Лун точно не знал, но самообладания не терял. Как-то же они должны отсюда выбраться! Только вот как…

Зря он их сюда завел, зря! Ведь на палубе народу еще больше, их точно кто-то да заметит. Где бы они ни были, за местных их точно не примут. Зачем же Лун завел их на корабль?! Не понимал, что они просто снова попадутся на чем-то, возможно, еще более суровом! А выходить с боем — еще хуже, они же кого-то изувечат, да и сами погибнут. Во что же Лун всех завел?..

Перепроверив, что выйти и впрямь некуда, Лун снял со спины сумку и ногой толкнул ее по ящикам в сторону Златоуста, который как раз выглянул из-за укрытия. Златоуст сощурился, но сумку взял.

Тут Лун-то и выскочил. Краем глаза он заметил, как Златоуст чертыхнулся, но хвостом Лун показал сесть. Луна даже не сразу заметили, но он откашлялся, а когда те обернулись и достали оружие, он поднял вверх руки.

— П-прос-с-стите… — прошипел он. — Кто-нибудь здес-с-сь говорит п-по-берс-с-ски?

Не похоже. Оглядывали его со всех сторон, обступали, держа наготове копья. Когда они подошли поближе, Лун их и сам разглядел да изумился: то были зверолюди, но совсем не те, которых он видел на Родине. Их изящные, плавные движения напоминали движения Солнцеславы, да и было в них что-то с ней схожее, только вот уши у них были у кого-то с кисточками, у кого-то круглые и в пятнышку. Зато хвосты были похожие на ее, хотя не у всех: у двух-трех, самых крупных, что стояли позади, хвостики оканчивались кисточкой, как для рисования. Они по-прежнему переговаривались на своем языке, но теперь уже с заметным гортанным рычанием.

Но что удивляло — так это кожа. Такой Лун не видел нигде: темная, у кого-то светлее, у кого-то темнее, но все же черная, почти как ночь. Глаза на ее фоне горели язычками пламени.

— Ох, я… — начал было Лун, но ему под нос тут же ткнулось копейное острие. — Ой…

Похоже, у него даже сообщить ничего не получится. Поведут его к главному? Убьют? Ладно, что там! Он сдастся, а остальные, может, пройдут. Не всем же попадаться! А ему не жалко ради хорошего дела чем-то пожертвовать.

Приготовился было Лун ко всему, что угодно, но только не к резкому взрыву и жуткой вони. Попытавшись приоткрыть глаза, точно ослеп Лун: в глаза ударил едко-зеленый дым, аж слезы навернулись. Начал было Лун их протирать, но чья-то тонкая рука схватила его и потащила, спотыкаясь, к лестнице. Лишь когда они выскочили на лестницу, вдогонку послышалось:

— Осока, куда?!

Только тогда увидел затылок Осоки Лун, только тогда подумал, что если бы не она, его бы забрали. Но что им теперь-то делать?! Он надеялся, что Осока это продумала.

Вместе они преодолели палубу за долю мгновения, за ними проскользнули и остальные. Судя по поднявшемуся гомону, их заметили. Спустилась Осока с мостика, и вмиг пропала уверенность Луна: она умоляюще на него взглянула, и все тут же стало ясно.

— Спасибо, — все равно прошептал Лун.

— Зачем ты им вообще сдался?! Делать нечего?! — вскрикнула Осока.

— Я думал отвлечь внимание…

Но не успел он договорить, как на их с Осокой плечи опустились ладони. Резвый голос Златоуста ворвался Луну в уши:

— Еще раз вы, оба, так сделаете, я вас прикончу обоих! Лун, теперь, прежде чем куда-либо пойдешь, отчитываешься мне обо всем, что собираешься сделать! Осока, а к тебе у меня целая беседа, поняла?!

— Не ори! — визгнула она. — Придумай что-нибудь!

Тут-то к ним подоспела и Бажена с закинутой на плечо Солнцеславой. А за Баженой — целая орда воителей, кричащих что-то на своем языке. Но не застыл Лун в исступлении, годы побегов он не мог позабыть, поэтому, схватив за руки Златоуста и Осоку, повел их куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

Что же, что же делать? Все еще хуже обернулось! Лучше бы Лун отдал себя им в руки, сберег бы спутников, но теперь придется выбираться иначе. Только вот как — Лун не знал. Если он и понимал, как сбежать в одиночку, то что делать с остальными — не разумел.

Так неслись они вдоль морского берега. В лицо била жара, перед ними расступались зверолюди, диковинно одетые, с вещами удивительными. Дома здешние были все друг на друга похожи: каменные, зато ровные и неприступные. Если в такую тюрьму посадить — не выбраться.

— Постой, Лун! Постой! — вскрикнул вдруг Златоуст. — Стоя-я-ять!

И затормозил, Луна потянуло назад, Осока ударилась о его спину. Обернувшись, Лун заметил, как неподалеку остановилась Бажена и засеменила к ним.

— Эта усатая такая тяжелая! Ну или мне просто лень ее тащить, — выдала она, как подобралась к ним. — Ну, что встали? Нужно отсюда уносить хвосты, и срочно!

— Нет-нет-нет, у меня есть другая мысль, — потирая руки, хитро усмехнулся Златоуст. От такой улыбки у Луна по спине мурашки пошли.

— И какая? — преисполненная надежды, спросила Осока.

— Притворимся, что нас похитили!

— Серьезно? Ты серьезно?! — тут же взорвалась Бажена. — Да какой кикиморы?! У тебя ум отшибло, пока мы ехали?

— А чего? Мы не знаем этого города! А они не знают нас! Мы исхудавшие, грязные.

— Мы что, по-твоему, лицедеи? — прорычала Бажена. — Это ты усатую проси, пусть она тебе сыграет!

— А если Златоуст прав? Если у нас и впрямь нет другой возможности? — оскалилась Осока. — Предложи что-нибудь взамен тогда!

— Это ты нас втянула в эту передрягу, ты и решай! — обернулась к Осоке Бажена.

Лун в ужасе уставился на земляную дорогу. С каждым мгновением утекает время… Что же делать?..

— Так мы точно ничего не придумаем! — вскинул руками Лун, отчаянно пряча лицо в ладонях.

— Ладно, ладно! — вдруг согласилась Бажена. — Только говорить будете вы. Мне эти… Они не нравятся.

Выпрямившись, Златоуст откашлялся. Лун, как и все, последовал его примеру и постарался если не выглядеть гордо, то хотя бы не подавать виду, что он в чем-то виноват. Тут-то из-за угла и выскочили зверолюди с копьями, но Златоуст ускорил шаг и подошел к одному зверу, что стоял к ним спиной, держа в руке кнут.

— Сударь! — окликнул Златоуст. — Сударь уважаемый, простите!

Незнакомец обернулся. Он был огромен, как и те, что с кисточкой на конце хвоста. Как раз хвост-то его завилял, как только тот увидел Златоуста, что поравнялся с ним.

— Добрый день. По-берски разговариваете?

Лун обернулся. Их ищут. Не так-то сложно найти, им повезло, что не сразу их приметили.

Тем временем Златоуст задал еще какой-то вопрос, но, видимо, по-эллиадски. Звер смотрел сперва на Златоуста, но потом обернулся к толпе рыщущих копьеносцев.

И когда незнакомец вдруг схватил Златоуста за руку и крикнул что-то рыщущим, понял Лун: дело пропало. Дела их плохи. Ни сбежать, ни отговориться. Тут же в их спины уткнулись наконечники копий. А звер властным, грубым голосом пробурчал что-то на наречии местном, а Златоуста спихнул в руки копьеносцам. Те его тут же скрутили, начали что-то выкрикивать ему в лицо, но Златоуст сдерживался, сжимался на месте.

Лун с Осокой поддались, а Бажена сперва оскалилась, но Златоуст помотал ей головой. Она же, вручив зверолюдям спящую Солнцеславу, не без отвращения дала им взять себя под руки, хоть и была напряжена, явно настроившись, что если понадобится — она вырвется в любой миг.

Пожалел Лун: не надо было так храбриться. Глупая затея у него вышла, все он испортил. А теперь только остается ждать, пока за его ошибки расправятся не только с ними, но и с теми, кто не виноват в его грехах.

— Кажется, я понял, где мы, — бросил через плечо Златоуст. — Это Та-Ааи, и, похоже, мы теперь рабы.

Глава вторая. О звере, жаждущем крови

Солнце палящее припекало голову до жжения. Как зверолюди с Та-Ааи выносили этот жар — не знамо. Головы их не были покрыты, более того — все тело, считай, наго было, разве что самые срамные части прикрыты. Редкая зверка носила облегающий сарафан, изгибы показывающий во всей своей пошлой красе, а редкий звер набрасывал на грудь ткань белую.

Бажена не слишком разбиралась в одежде, но, видно, не она одна, судя по куче полуголых зверолюдей вокруг. Однако деталь изысканную она замечала среди всех без исключения: странное ожерелье, громоздкое, как десяток ожерелий берских. Отличались эти ожерелья по степени искусности: например, у того, что их вел, ожерелье было самое крупное, которое ей довелось увидеть за свой малый путь, а посередке этого ожерелья красовалось солнце. Не служи этот зверолюд им на погибель, заглядывалась бы на эту побрякушку Бажена, однако нынче ее мало волновали какие-то цацки.

Нынче их, привязав покрепче засаленными веревками, вели друг за дружкой по знойным улочкам города. Везде этот безликий камень! Едва ли это уныние спасали рынки со своими натянутыми на палки кусками ткани, а рынков-то все равно раз, два — и обчелся. Но через столпотворения пятерых спутников прогоняли быстро, под дружные хохмы со стороны голышей. И чего им надобно? Лишь бы покричать! Сами-то такие же, даже хуже — Бажена хотя бы была одета.

Но стоило отдать им должное: в отличие от тех же эллиадских трущоб здесь не стояло вони. В подворотнях Уайтленда Бажена замечала отвратительный запашок, а здесь — ни разу даже потом не пахнуло. Наоборот, какими-то диковинными травами и чем-то еще — запахами, которых она доселе никогда не чувствовала. И впадала от этого в странную сонную тревогу.

Рано или поздно — Бажена уже успела сжариться, как мясо на сковороде, — дотопали они до площади пред строением невероятным, столь огромным, что величие его сковывало. С поджатым хвостом шествовала Бажена следом за спутниками, оглядывая, как приближается это… нечто.

То были будто детские игрушки Матушки-Природы, не иначе. Сперва в глаза бросился каменный треугольник размером с настоящую гору, а то и больше. Потом Бажену развернули, и на голову ей упала исполинская тень стены, с разрезающим ее насквозь проемом. Рядом с ним возвышались два изрисованных странными картинами столба, а между ними — два близнеца-изваянья, похожих на зверолюдские, Кошачьи, но с головой, заросшей волосами по кругу, как солнце лучами. Пустые впалые глазницы этих огромных кошек пробуждали что-то в душе Бажены, что-то старое и страшное, что-то, чего Бажена никогда не хотела бы касаться.

Она понимала: такое испытывают зверолюди, когда их естество охватывает зверь. Бажена слишком хорошо знала, когда ее разум подчинялся зверю.

Копье поторопило ее ступать дальше. От накатившего ужаса Бажена яростно клацнула зубами в сторону провожатого и тут же ощутила боль в боку.

Этот дикарь ткнул ее палкой!

— Ты допр-р-рыгался… — прорычала было Бажена, но отрезвляющий голос Златоуста остановил ее:

— Бажена, они тебя на месте убьют! Подожди, у нас еще будет возможность…

Но и у его носа быстро оказался железный наконечник, на который Златоуст выразительно взглянул, хоть и отказался отвечать. Шел Златоуст в начале, поэтому его погоняли пуще остальных. Осока плелась за ним, но подходить слишком близко ей не давали: скалились, морщились, что-то там тарабанили на своем дикарском языке. Лун был напуган побольше остальных: сжался пополам, поджал хвост, опустил голову. Солнцеслава, благо, еще мирно спала на плече одного из зверолюдов. Бодрствуй она — тут же бы запричитала-завозмущалась, и ее крикливость прикончила бы их на месте.

Заслышав рычание Бажены зверолюд, что их вел, быстрым шагом направился к ней и было протянул руку, но уставшая и перепуганная Бажена, оскалившись, сделала предупреждающий выпад. Незнакомец это понял и подходить ближе не стал, лишь оглядел надменно, свысока. Уже ненавидела его Бажена, готова была голову-то оторвать. Закипала злоба в душе, не терпелось ей развести здесь кутерьму. Мало не покажется!

— Сдохни, твар-р-рь, — прорычала Бажена прямо в лицо зверолюду, хоть и пытались ее принизить чужие руки.

Что это? Усмешка на его наглой роже? О, как хотелось Бажене стереть улыбку с лица этого проходимца навсегда!

Но вместо того, чтобы ударить, этот полуголый недозверолюд величаво махнул рукой, мол, уведите ее. И Бажену увели! Вернее — попытались. Бажена начала вырываться, а вырваться ей не составило бы никакого труда, если бы не Златоустово:

— Делай, что говорят! Нам одним с ними не управиться! Но это пока: я найду управу на них и вернусь за тобой. Обещаю.

— Да в этой городской чащобе мы друг друга не сыщем! — воспротивилась Бажена, но продолжать вырываться не стала.

— Отыщу я тебя, не волнуйся. Нас ведут в закрытое… что бы то ни было, а это не весь город все-таки.

Бажена насупилась, но поверила. Гнев ее потихоньку шел на убыль. Ладно, пусть эти изверги с ней творят, что хотят! Пока они ее не бьют, и то хорошо. Самим больнее будет.

Вели одну-единственную Бажену трое или четверо зверолюдей сквозь толпу слуг с подносами да какой-то утварью. Видно, работа кипела. Но чем дальше — тем лучше, конечно. Бажена чего-то такого и ожидала: двор, испещренный пестрыми цветами и бесконечно огромными столбами, плавно переходил в темные пыльные чертоги, кишащие зверолюдьми, которые незнамо зачем шныряли туда-сюда. Бажена толком не могла понять: проходы то ли заливались прохладной тенью, то ли были душнее улицы из-за этого столпотворения. На ноги постоянно наступали, плечи — толкали, и Бажена едва ли не сорвалась, пока ее наконец не провели через эти раздражавшие повороты и не остановили у толстой двери, из-за которой доносились жуткие крики и стоны.

Беспокойство нарастало все сильнее и сильнее. Загнанная в угол, Бажена едва сдерживалась, чтобы просто не побежать отсюда куда подальше. Эта темень, эти комнаты, эти звуки из-за двери. Нет, слишком, слишком знакомо…

Опомнилась она уже по ту сторону двери, когда единственный выход на свободу захлопнулся. По углам сидели трое исхудавших пленников: один в обнимку с другим качались, безумно глядя на Бажену, а оставшийся лежал без сознания. Видимо, он бился о дверь и ей же его и прихлопнуло. Кости их торчали наружу, на лицах и теле — синяки да ссадины. В глазах — стекло. Вроде бы они были зверолюдьми, но шерсть на их хвостах и ушах уже была подернута, а усы-палочки — обломаны и оторваны, на месте некоторых виднелись подтекающие кровью ранки.

Бажена не стала спрашивать. Прошла, прислонившись к стене, и рухнула в свободный угол. Сквозь темноту продирался единственный лучик света, ниспосланный Матушкой, Бажена смотрела на его след на полу и вспоминала.

Вспоминала, как тогда луна светила с задней стены клетки. Как тонкие лучи были единственным, за что Бажена цеплялась. А здесь — солнце беспощадное. Одно и то же. Эти стоны. Бажена и сама вскоре замычала. Раздирало изнутри.

Неужели она снова попалась? Нет, не может этого быть! Или может… Все не могло кончиться иначе… Не убежать от чего-то настолько цепляющего, как путы. Как собака, кусающая себя за хвост…

Не убежать от чего-то, настолько рвущего на куски, как сама Бажена…

Спустя вечность, они вернулись. Звер вновь очнулся и на дверь кинулся, но его вновь столкнули, а сил, чтобы встать, у него не хватило. Не будь его, Бажена и сама бы бросилась на дверь с мольбами. Мольбами народу неизвестному, который и языка-то ее не понимает. Но они бы поняли — все понимают молитвы, когда они из глотки вырываются, как вой на луну.

Но они и так пришли за Баженой. Они пришли за ней! Матушка-Природа, спасибо!

На этот раз Бажена сама свалилась в руки чужаков, пусть ведут, куда им вздумается. Лишь бы подальше от клетки. Подальше, на воздух, на свободу!

Без труда повели они ее внутрь, подальше от криков мученических-страдальческих. Бажена про себя вздохнула. Матушка-спасительница! Где угодно, лишь бы не взаперти. Бажена шла покорно, не поднимая головы, боясь, кабы эти иноземцы не бросили затею свою вызволить ее. Но вызволили же! И ведут! Значит, она им нужна. Но для чего?

В одной из комнат все-таки Бажену в угол затолкали, ткнули остроконечной палкой в доспех. Ну уж нет! Чего это удумали они, дикари? Раздеть ее? Усмехнулась Бажена — и о чем эти дураки думают, будто она какая-то привлекательная зверка? Да Матушка упаси.

Показать им обратное труда не составило. Когда Бажена осталась в рубашке, они махнули рукой. Хотя не похоже, что им было любопытно, что у нее под доспехом, скорее им был любопытен сам доспех: то-то они его подобрали и оттащили. Кольчуга задребезжала, чужаки стали перебирать звенья, разглядывать. Видно, оценивали.

Но для чего — Бажена так и не узнала, ибо ее вновь потащили под руки по бесконечным проходам. Благо, не обратно, а по какой-то лестнице, ведущей вниз. И чем дальше — тем у́же проходы. Своды были словно для малышей, ведь Бажена складывалась вдвое, а то и втрое, чтобы пройти. Замыкались полы да потолки над головой, и Бажена вновь тяжело задышала: куда меньше-то?!

Но вскоре и это прошло, и показалось тусклое сияние из дыры на выход. Стоило Бажене миновать вход, как свет забил в глаза так, что голова на мгновение закружилась. И снова богатое убранство, снова столбы, уходящие в небеса. На этот раз не такие длинные, зато пышные, с рисунками искусными, чудны́ми. Стены были размалеваны. Плоские картинки на них были, все зверолюди и вещи сбоку изображены, очень просто, но понятно.

Уходили эти рисунки за спину какого-то громоздкого седалища, золотом и дорогим камнем покрытого. Сидел в том седалище темнокожий звер с круглыми светлыми ушами и хвостом с кисточкой. Да не прост был этот незнакомец: на его голове раскинулся настоящий венец, расписной, разноцветный, изрисованный звездами с кругом золотым во лбу. Промелькнул вопрос в голове Бажены: ну и на что такому зверу венец, когда венец только бабы носят? Хотя венец такой тяжелый, наверное, это особый венец. После теплого приема и непонятных городских видов Бажена решила не разгадывать местные загадки: были они выше ее понимания.

Чему удивилась Бажена: была она в яме, окованной в гладкие плиты, но не было внутри никого, кроме самой Бажены. На возвышении, но много ниже звера в венце, расположился народ, самый разный — от зверолюдей до пуринов. Глядели они на нее глазами хищными, да молчали. Они-то побольше и побогаче одеты, чем те, что снаружи. Знать, значит…

Бажена дернулась. Неужели и впрямь яма? Как тогда…

Где-то вдалеке послышался громогласный голос звера в венце. Он походил на государя: говорил громко и руками разводил, точно приказы отдавал. Кряхтящий-бухтящий язык Та-Ааи — или как называть эту страну — из его уст казался более властным и даже почти разбираемым. Возликовал народ, когда заслышал речи своего царя. Для Бажены же это больше походило на сумасшествие перед кровавым побоищем.

Но когда послышался второй голос, более плавный и спокойный, Бажена дернулась. То был все еще незнакомый ей язык, но уже другой. И язык тот исходил из уст нового незнакомца, только на этот раз пурина: у юнца не было ушей и хвоста, зато его руки и ноги, видно сразу, сильны, а глаза горели голубым пламенем, самым жарким среди всего огня. Если здешний царь был смугл, то юнец — светлее, а волосы у него — едва ли не до белого светлые, пышные, немного кудрявые. И не только этим отличались они с царем: молодой незнакомец был совсем иначе одет — в легкий кольчужный доспех, из-под которого торчала красная рубаха.

А когда молвил он на берском наречии, Бажена сама чуть не возликовала.

— Господа! Вашему вниманию представляю нашего нового испытуемого — зверку из народа Собак, прямиком из Единого Берского Царства! Сразится она за главную награду — одобрение Великого фараона Косея на погибель за честь его!..

Не желала Бажена слушать эту ерунду и потребовала:

— Чего-чего?! Что этот фараон — или как там этого выскочку зовут — о себе возомнил?! Что тут происходит?!

Юнец был удивлен такому сопротивлению. Царь же не откликнулся, лишь закатил глаза и уставился на Бажену, уставился пронзительно, но Бажена выдержала его тяжелый взор с гордо поднятым подбородком. Державшие ее зверолюди куда-то исчезли и не мешались. И правильно! А то им бы точно досталось.

Юнец огляделся по сторонам. Народ зашептался.

— Великий фараон Косей дарует тебе честь быть своей избранной в подвиге, что прославит его честь на века! — звонко произнес молодой пурин, но Бажена видела, как он смотрел на местного государя — с волнением, с трепетом, со страхом.

— А если я не хочу в этом участвовать? Вы отпустите меня?

— Дар фараона столь велик, что отказаться от него означает смерть твоего светлого духа. Разве ты этого хочешь, сударыня? — с надеждой откликнулся тот.

Бажена на мгновение пожалела его: не похоже, что он сам рад участвовать в этой кутерьме. Но, что ж поделать, от своего отказываться Бажена не собиралась:

— Мой дух не принадлежит какому-то фараону, чтобы тот решал мою судьбу! Мой дух принадлежит только Матушке-Природе!

Глаза юнца загорелись, и он, поколебавшись миг, обернулся к царю непреклонному и пробормотал ему что-то на ухо. Фараон же изобразил лик, полный скуки, и небрежно махнул рукой.

— Тогда нечестивый дух, отвергнутый фараоном, должен погибнуть и вознестись к Великой Итн, спасительнице народа Та-Ааи… Я сожалею.

Последнее добавил он одними губами, но Бажена поняла, даже не услышав. Вскинув уголки бровей, юнец отошел на шаг за седалище — или же престол — фараона Косея и опустил голову.

Сам же фараон издал громкий выкрик, отрывистое и резкое: «Амат!»

Ощутила Бажена земную дрожь и поняла: предстоит ей столкнуться с чем-то исполинским. И впрямь: из-за спины отодвинулась стена, поднимаемая несколькими полуголыми зверолюдьми, и в темноте показались два горящих глаза. Бажена не дала нарастающему страху захватить верх и уставилась в ответ, вскинув кулаки.

Без промедления, с чудовищным ревом выскочила наружу несусветная зверина: вытянутая чешуйчатая морда у нее была окружена золотистой пушистой гривой, из приплюснутой челюсти торчали белоснежные клыки, а над ними красовались два крохотных глаза. Тело и того изощреннее: передняя половина — худая и шерстистая, рыжая с черными пятнами, с лапами, как у кошки, а задняя — жирная и округлая, серая и гладкая, с какими-то разделенными на пальцы копытами. Такой диковинной животины доселе Бажене не доводилось видеть даже в самых безумных кошмарах.

Разразилась зверюга ревом из самых недр ее огромного тела. Пол под ногами затрясся, но Бажена не струсила: пусть нападает! И не таких побеждала. Хоть эта штука больше ее раза в три.

Вертя головой, понеслось чудовище прямиком на Бажену, но не тут-то было: Бажена сдержала напор удара и устояла на ногах, схватив пасть разинутую. Изнутри смердело мертвечиной: Бажена вспомнила.

Вспомнила чудовищ. И зверолюдей. Всех она побеждала, не было ей равных. И сейчас победит. Победит эту тварь!

Вскипела сила. Ха, нипочем ей этот зверь! Разорвет его Бажена на куски, кровь будет хлестать во все стороны, сладкая, сладкая кровь!

Выкрутила морду Бажена, едва шею не сломала, схватилась пальцами за шерсть и принялась тянуть за нее. Да, о, да! Оно сопротивляется! Но животное вырвалось ценой большого куска гривы и встало на дыбы. Прихлопнуло бы Бажену в два счета, но приземлилось мимо: Бажена давно уже сзади, разила ударом по огромному заду. Силища пробудилась и дала о себе знать: перекатилось животное набок и приземлилось на голову так, что аж заверещало.

Удар ногой в живот — и чудовище согнулось. Что за никчемный противник! Продолжала бить Бажена по лежащему зверю, пока тот не попытался ее царапнуть, но Бажена отскочила: вот, вот это уже бойня! Животное с трудом поднялось и попыталось взять Бажену тараном: не помогло, Бажена только вскочила ногой на нос зверюге и скакала вверх-вниз под яростное клацанье зубов этой твари.

Наконец, надоело Бажене ждать: где же кровь, которую она так хотела увидеть? Бажена ударила по глазам-крохоткам, схватилась за гриву и принялась колотить ногами морду, отчего зверь закричал и даже перестал нападать, только бился, пытаясь сбросить с себя Бажену.

Ну уж нет! Ты нападать посмела, тварь! За это ты и умрешь!

Но вдруг Бажена ощутила удар мощный в бок и упала с тела животного на твердые плиты. Падение отдалось хрустом. В голове помутнело, но не прошла злоба — лишь оскалился рот Бажены.

Поднявшись, сквозь застланный алой пеленой взор Бажена увидела убегающую тварь. Было рванулась Бажена, но голова закружилась, и сил хватило только на подъем. Очнувшись, завидела Бажена: напротив вилял хвостом никто иной, как Великий фараон Косей. Он обходил ее по кругу, точно напрашивался! И глаза так сощурил, как будто она какой-то отброс!

Получит свое. За все получит!

Понеслась на него Бажена, но увильнул фараон, оказался ловчее. Едва не врезалась в стену Бажена, но мысль не оставила: он же щуплый, его разломать пополам — раз плюнуть! Лишится Та-Ааи своего царя, благодаря ей, Бажене! Смешно!

Хохоча, пыталась догнать его Бажена, но единственный раз догнала, и то получила удар под дых. Навершие посоха врезалось ей точно в живот, отчего Бажена закашляла кровью. Кровь… Он посмел. Он посмел пролить ее кровь. Он точно сдохнет!

Занесла свой крепкий кулак Бажена, но фараон перехватил его и развернул так, что заломило руку. Ударил он по ногам, и Бажена чуть не упала, но сдержалась и отскочила. Попыталась Бажена плечом его повалить, но и тут он вывернулся: отскочил и ударил ей по колену. Упала Бажена, в позоре встала на подкошенное колено перед фараоном.

Подошел к ней фараон Косей и одной рукой поднял голову за лоб, большим пальцем давя на переносицу. Бажена было хотела цапнуть его, но отчего-то в голове все перемешалось. Услышала Бажена тихое, едва не разбираемое из-за говора:

— Ты не готова.

И удар навершием по голове лишил ее сознания.

Глава третья. О покорных овечках

Точно пуховое одеяло, темнота укутала-пригрела, в объятия свои заключила, почти как мамочка. Солнцеслава вспоминала: прошли какие-то пару недель, а она уже скучает-тоскует по любимым мамочке и папочке. Они-то не ведают, где их ненаглядная дочурка, не знают, что за ноша свалилась ей на плечи, в каких краях неизведанных она оказалась. В тот миг задним умом подумывала Солнцеслава: зачем же я отчий дом покинула? Наверняка мама с папой волнуются, да и сама Солнцеслава подумывала: то, во что она впуталась, приключение или злоключение? Нелегко было ей, нелегко Кошечке, тягот не знавшей всю свою маленькую жизнь…

Но постепенно отступила тьма: не время отчаиваться. Скоро это все окончится, а пока необходимо набраться всесокрушающей смелости и встать на ноги да двинуться вперед, следом за князевыми избранниками.

Уставшие глаза осаждало солнечных лучей войско, и Солнцеслава ощутила, как жар опаляет ее нежную кожу. В ее краю, княжестве Острых Когтей, всегда было теплее, чем в остальном Берском Царстве, но никогда не стояло столь знойной погоды. Не без труда открыла глаза Солнцеслава и увидела перед собой морду.

Морду несусветную, темную, как сама ночь. Белые глаза этой морды с хищническим любопытством оглядывали личико Солнцеславы, грубые зверовы пальцы оборачивали голову за подбородок. Прокралось ощущение, что перед Солнцеславой торговец, что проверяет дорогой товар. Солнцеслава отстранилась: где это видано, певица знатная — и товар?! Гордо вскинув подбородок, молча оглядела она это чудо несусветное.

Похоже, то был и впрямь зверолюд, как и Солнцеслава: уши были мохнатые, полукруглые, хвост с кисточкой, точно для рисования, даже усики-палочки торчат, как у Кошек. Только кожа у него — темная, как глина. Черные глаза с яркими белками смотрели так, что Солнцеслава побаивалась двинуться, но сохраняла достоинство: негоже терять самообладание перед этим чучелом. Да и как относиться к тому, что вместо богатых одежд накинул на себя белое покрывало и ничуть не гнушается своей наготы. Видно, думал, что его искусное ожерелье, бесчисленные браслеты и обвешанный драгоценными камнями пояс что-то изменят!

Но этот незнакомец был таков не один, отнюдь нет. За ним стояли трое таких же бесстыдников, укутанных в простыни. За ними — еще пятеро-семеро вовсе полуголых, с одной повязкой и с копьями.

— Да как вы смеете…

Послышалось резкое «Ш-ш-ш!», было хотела разозлиться на затыкающего ее Солнцеслава, но обнаружила: то был Златоуст, и в глазах его роился такой страх, что Солнцеслава не решилась что-либо отвечать. Осока затаилась подле Златоуста, видно, пряталась под его боком, а Лун испуганно сжался неподалеку, всего в хвосте от Солнцеславы.

Где они? Что происходит? Почему они связаны? И где Бажена?

Вместе с вопросами нарастал и страх. Но не собиралась Солнцеслава давать ему себя захватить, вместо чего выпрямилась и села, скрестив ноги и глядя в глаза неприятелю так, что у того точно должны были затрястись коленки!

Однако они оказались наглее: тот самый, что Солнцеславу осматривал, что-то вякнул на незнакомом языке. Она дрогнула, но сбавлять показной гордости не собиралась. Что этот дикарь себе позволяет?! Пускай обходится с ними, как с гостями, а не как… Не как… Не так!

Внезапно незнакомец стал пуще прежнего наглым: рванулся было к Солнцеславе, хотел схватить ее. Но не дал тому случиться Лун, выпрыгнувший меж злодеем и Солнцеславой. Удивилась она: чего это Лун так сорвался? Неужто так испугался за нее? Да что же он! Не нужно! Она бы и сама справилась, этот голый зверолюд с ней ничего бы не сделал.

Хотя не отмела Солнцеслава и другое предположение: может, Лун и побольше нее знал. Может, эти темнокожие опаснее, чем выглядят.

— Простите, она не знала! Не стоит так… — попытался что-то сказать Лун, но тут же сел на место, когда к нему склонился этот наглец и начал бурчать что-то на своем незнакомом бухтящем языке.

А с чего это Лун должен извиняться?! Это они виноваты, что так себя ведут! Поразительное своеволие!

И Солнцеслава не позволит им так издеваться ни над собой, ни над Луном, ни над кем бы то ни было.

Заметила Солнцеслава: холодная сталь коснулась ее ноги, когда Лун подскочил к ней. Припрятал! Как же, он ведь вор, смышленее нее. Легкая рука Солнцеславы вытащила рукоять и, пока эти дикари перебрасывались своими неизвестными словами, без единого звука разрезала путы. Слух-то у Солнцеславы особый, она знает, как слиться с шумом!

Разорваны оковы — вскочила Солнцеслава с ножом наготове, выставила его вперед. Не посмеют они к ней подойти! А если и посмеют, то пожалеют! Конечно, не умела Солнцеслава причинять боль, но она искренне надеялась, что не дойдет до драки.

И впрямь, до потасовки не дошло: запястье Солнцеславы быстро схватили, руку скрутили до боли. Попыталась вырваться — схватили ее и того больнее, за светлую косу, насмехаясь и болтая наверняка какие-то мерзкие вещицы!

Солнцеслава только тогда пожалела, что высунулась: она не Бажена, она не увильнет и не даст сдачи! Но не могла сидеть смирно, слишком много себе позволили эти дикари. Выглянув из-за спутанных волос, увидала Солнцеслава: теперь и остальные встрепенулись, вскочили на ноги. Вышел вперед всех Златоуст, в ужасе оглядывая наконечники копий, приставленных к его груди. Осока исподлобья глядела на злодеев, да так, что от ее взора кровь в жилах стыла.

А Лун остановился, пригнулся, смотрел на Солнцеславу беззлобно, но до боли жалобно. Снова уколол душеньку Солнцеславы стыд противный: на что же она обрекла его, бедного Луна, который припрятал для их спасения нож, попавший не в те руки? Сгубило ее самолюбие, сгубило их всех. И что же теперь делать?

— Прошу вас, опустите оружие! — осунулся Златоуст, видно, пытаясь выглядеть просящим, но навряд ли он мог этим обмануть неприятеля: глаза-то гордые его с головой выдавали. — Мы сядем, — он начал опускаться, — вы заберете нож, — кивнул на оружие, что выпало из рук Солнцеславы, когда ее схватили, — и мы подождем главного.

Златоуст вздохнул, так облегченно, как мог. И попытался сесть, но зверолюди лишь переглянулись. Солнцеслава ощутила, как сильнее сжалось ее запястье, и протяжно заныла — изверги, ну что ж так больно-то!

— Не понимают они нас, Златоуст, — мрачно пробурчала Осока. — Придется по-другому разговаривать.

— Только не… — не успел прервать ее тот, и Осока вскинула руку.

Видно, о зеркалах не знают эти дураки, потому и оставили главный источник силы чудесницы. Засветилось зеркало, и послышался взрыв: то разорвался бурдюк с водой одного из воинов. Из бурдюка вырвалась водица — и обвила горло того, что сдерживал Солнцеславу. Та тут же выскочила и за спину Луна прыгнула. Матушка, спасибо! Спасибо за Осоку, что с ними отправилась!

— Осока, остановись! — вскрикнул вдруг Златоуст, и Солнцеслава удивленно застыла: почему это он воспротивился? — Ты его убьешь!

Сердце Соловьиное замерло. Видела Солнцеслава: хватается за воду зверолюд, но не может снять удавку — пальцы соскальзывают. А глаза Осоки, доселе чистые, точно вода, заледенели, застекленели, не отозвалась ведьма на оклик.

Тогда-то послышался хлопок, и повис в воздухе запах гари: путы Златоуста исчезли в мгновение ока. Он кинулся за Осоку, одной рукой закрыв ей глаза, а второй — перехватив зеркало чудесное. Вырвался короткий, но мучительный стон из уст золотых — точно Солнцеслава не знала, но ей показалось, что зеркало ему не подчинилось и ударило его чем-то неведомым. Но не оторвал руки Златоуст, сдерживая дернувшуюся Осоку.

— Отпусти! Пусти, иначе они нас убьют!

— Они не собирались нас убивать! Осока, прекрати, кому говорю!

— Я хочу нас защитить!..

— Ты нас погубишь!

Спустя мгновение Осока все же успокоилась и застыла в руках Златоуста. Тот не отпускал ее, хоть на его лице и застыло выражение боли: зеркальце Осоки по-прежнему отвергало его. Постепенно ослабил хватку Златоуст, отодвинул ладонь от глаз и положил на голову. Вторую руку он было оторвал от зеркала, но Осока ту схватила и прижала к плечу. Обернувшись, бросила она вновь осознанный взор наЗлатоуста, внутренние краешки ее густых бровей виновато взметнулись. Златоуст косо улыбнулся, обнажая ямочки, и погладил ее по голове.

— Еще раз так сделаешь — укушу.

Осока слабо улыбнулась в ответ.

Солнцеслава бы продолжала изумленно наблюдать за ними, если бы не рычание. Мощное, точно кипящая в огромном чане вода. Обернулись князевы избранники и обнаружили, как направились на них грозные взоры чужеземцев.

В глазах их смешались и пламенная злоба, и хладный страх. Подбирались они, обступали, верно, напасть собирались, но не могли: показала им Осока, что способны они за себя постоять. Длилось-тянулось молчание, Солнцеслава была уверена: ни они, ни эти неведомые зверолюди не знают, что делать.

Показалось, что прошла вечность, прежде чем отворилась дверь, ворвался в нее юнец, пурин статный, и раздался его громовой голос:

— При, снДм! — вырвалось из его уст, и посторонились дикари.

Он носил кожаные доспехи с красно-алыми пластинами. Его одежда не походила ни на что, увиденное Солнцеславой до этого. Этот человек явно нездешний: такой же путник, забредший сюда по воле Матушки, как и они.

— Отойдите, пожалуйста! — внезапно заговорил он на их языке родном, берском.

— О, Матушка, спасибо! — вскинул голову Златоуст. — Что тут происходит, сударь? Нас приняли за рабов…

— В этом ты прав, — бегло отвечал незнакомый пурин. — Я искренне извиняюсь за то, что мы обрекли вас на столь незавидное положение, теперь вы свободны. Ваша достопочтимая спутница…

— Бажена? Что с ней?! — взволнованно дернулся Златоуст.

Его было попытались остановить воины, но юнец сделал повелительный взмах, и те остались на месте.

— Ваша достопочтимая спутница удостоилась чести стать представительницей Великого фараона Косея! Прошу за мной.

И юнец вышел, оставив за собой лишь напряженное молчание и множество вопросов.

Глава четвёртая. О вольных невольниках

Как «проводница фараона»? Что это вообще значит? Неужели опять вляпались они в неприятности?

Ух, как ненавидел Златоуст эти разборки властолюбцев! Но поделать ничего не мог. Похоже, слова государя здешнего для народа были чем-то вроде божественного слова. Непривычное слово — божественный. Откуда оно в их языке? Почему кажется таким знакомым?

Жаль, что Златоуст этими вопросами не озадачивался.

Так или иначе, рассекали они каменные ходы следом за неизвестным пурином, пока тот отдавал приказы на языке местных. А сам-то юнец был, судя по всему, из Вондерландии, что соседствовала по морю с Эллиадией: с плеч его спускался плащ со знаком их страны — птицей-фениксом, поднимающей Игнис, северное солнце.

Златоуст был смекалист, но чтобы знать столько языков… Мечтать он не мечтал о таком, но не отказался бы от возможности знаниям таким запросто и за недорого обучиться. Тем более, попадая в такие передряги, он в способности связывать чужеродные буквы ой как нуждался.

— Так не соблаговолишь ли объясниться? — собравшись с мыслями, остановил Златоуст их спасителя за плечо, украшенное лямкой из плотной кожи и золотых узоров. — Давай представимся друг другу, не ходить же безымянными! Если удобно, я могу говорить на эллиадском с уважительным обращением «вы». Вдруг берская невежливость смущает.

Златоуст знал, что обращение к ним «вы», которым пользовался юнец, было не совсем верным переводом эллиадского вежливого обращения. В берском так только к нескольким зверолюдям обращались. У беров уважение к собеседнику выражалось совсем иными словами, к чему человек навряд ли способен привыкнуть.

Сперва опешил юнец: обернулся, глазами голубыми, точно цветочные лепестки, захлопал. Златоуст, конечно, не знаток человеческой красоты, но от этого иноземца зверки из Белоподножья точно бы в обморок попадали.

— О! Как невежливо с моей стороны, — незлобиво промолвил он без следа режущего слух говора. — Мое имя — Деменций Феликс Вондер! Не уверен, что вы осведомлены...

— Сын кесаря Вондерландии?!

Солнцеслава поперхнулась воздухом. Сделал бы и Златоуст то же самое, если бы хотел растерять и без того пошатнувшуюся возможность вызвать уважение у будущего кесаря.

— Прошу простить, что не признал. Познакомиться с тобой — да не будет будущий правитель Вондерландии оскорблен берским невежеством — высшая честь...

— Что ты… Все хорошо, я понимаю, как среди беров принято выказывать уважение. В выражении любезностей вы мне пока не обязаны!

Слово «пока» заставило Златоуста дрогнуть и в очередной раз задуматься о размерах той передряги, в которую они влезли.

Где-то внутри он по-прежнему надеялся, что перед ним какой-то нерадивый шутник, но сомневаться в его положении не позволило то, как лихо он их спас от оголтелых дикарей. Может, он все-таки — как у них там заведено — легат или кто пониже? Пожалуйста?

— Что ж... Твое…

— О, прошу! Просто кесарь Деменций.

— Кесарь Деменций, что за ужас здесь творится?! — встряла в разговор Солнцеслава. — Кошмар, эти изверги пытались оценить меня как какую-то... какой-то...

— Товар? — предположил тот. — Я соболезную, но вам пришлось попасть в руки к работорговцам. Они... не очень разборчивы, если можно так выразиться.

— Какой стыд, какой срам!.. — в последний раз воскликнула Солнцеслава и показно откинулась в руки Луну.

Тот поймал ее, хоть и был удивлен.

— Я невероятно сожалею, что вам пришлось пережить столь душераздирающие страдания, но я вынужден поторопить вас, — произнес кесарь Деменций с явным сожалением в голосе. Хотя Златоуст, посудив по предыдущим словам будущего заморского государя, в искренность этих сожалений мало верил. — Мне и господам из войска фараона Косея необходимо согласовать с вами несколько чрезвычайно важных вопросов.

— И что же это за вопросы? — осмелился гордо спросить Златоуст, сощурившись в подозрении.

— Как же! Детали нашего путешествия, конечно же, — торжественно провозгласил кесарь Деменций, точно было это каким-то святым событием.

— К-какого путешествия? — засомневалась уже Осока. — Мы ни на что такое слова не давали!

Внезапно посерьезнел будущий вондерландский правитель и проговорил голосом холодным, душу леденящим:

— Увы, вынужден сообщить, что приказы Великого фараона Косея неоспоримы. Покорнейше прошу следовать за мной, иначе мне, как бы я тому ни сопротивлялся, придется повести вас силой.

Тут-то и понял Златоуст: как он и думал, не собираются им задаром помогать. И оттого яро захотелось узнать: что же такого предложила грозному царю Та-Ааи Бажена, что выторговала им, пусть и частичную, но свободу?

Однако расспросить провожатого Златоуст толком не успел: припустил ходу кесарь Деменций, оставалось лишь поспевать за ним. Рассекали путники возвышенные дороги, откуда всякий житель Та-Ааи был виден. Особо приметил Златоуст скопище рабов, что тащили за собой повозку с изваянием, судя по всему, государя: у существа было каменное тело и голова льва — если, конечно, Златоуст не ошибался с названиями местных диковинных зверей, — а голову ту венчало украшение, название которого Златоуст не знал.

— Мы на… Мы на Та-Ааи, да? — подскочила к нему Солнцеслава, с любопытством водя усиками-палочками.

— Только догадалась? — без язвительности, а скорее с удивлением спросил Златоуст.

Та, однако, оскорбленно надулась:

— А ведь в своем сне беззаботном могла я увидеть пирамиды, да!

— Я думал, ты догадаешься по местным…

— Конечно, я же всех и каждого чую, вот этот — бер, а этот… Не знаю, как зовут жителей Та-Ааи.

— Та-аайцы. Успокойся, сейчас не время для ссор, — строго оборвал ее Златоуст.

Но не ответила Солнцеслава, лишь гордо вскинула нос да важно зашагала вперед.

— Лучше расскажи, что знаешь, — предложила той Осока. — Пока мы ничего не знаем об этой земле, мы больше походим на дикарей, нежели эти… зверолюди.

Сперва, видно, хотела оскорбиться Солнцеслава — Златоуст бы и сам разозлился, назови его дикарем, но понимал, что Осоке глубоко наплевать, дикари они или нет. Скорее она к осознанию стремилась. За это ее Златоуст не мог не поблагодарить: так вывернуть вопрос, чтобы Солнцеслава сама заговорила, он бы и сам не смог.

— Я немного о Та-Ааи знаю, однако была бы очень признательна, если бы вы задали точный вопрос, — съязвила Солнцеслава в сторону Осоки.

Та не ответила тем же, а лишь вздохнула, ожидая, кто же первый сподобится сделать, что Солнцеслава просит. И пока Златоуст с Осокой напряженно молчали, благо Лун собрался с мыслями:

— А что вот это на голове фараона?.. Властителя Та-Ааи ведь так зовут?

Неловко пригнувшись, он взглянул на тот самый венец, украшавший изваяние. Солнцеслава же, улыбнувшись, охотно ему ответила:

— О, милый Лун, так это же немес! Знак власти с рисунком в виде лучей, он словно изнутри излучает свет, как само солнце — Итн, которому поклоняются жители северного Та-Ааи.

— Почему только фараон его может носить, Солнцеслава? — по-доброму улыбнулся ей Лун.

— Потому что Великий фараон — как они его называют — приходится сыном Итн. Иначе он не был бы великим!

— А вот это — это тоже для поклонения Итн? — полюбопытствовал Лун, переведя восторженный взор с изваяния на треугольное каменное строение.

— Не-е-ет! Такие сооружения называются пирамидами. Многовековые усыпальницы фараонов. Стоят их сотнями лет, и они разрезают небеса и восхищают каждого, кто посмотрит на них!

— А почему она так странно построена?

— Не могу сказать наверняка. Наверное, Итн им так завещала.

Златоуст удивлялся: а ему казалось, что он не глубоко верующий. Вместе с тем диким страхом перед Болотными Ведьмами, Солнцеслава так спокойно признает дикарские поклонения. С другой стороны, она искусства изучает, ей по нраву копаться в чужих обрядах.

— Поторопите вашу спутницу, пожалуйста. Нам необходимо через минуту…

— А сколько это в частях? — переспросил Златоуст, мельком глядя на палящее солнце и поправляя горловину, из-под которой уже валил жар.

— Ох… Я не знаком с берскими мерами исчисления времени, — признался тот.

— Хорошо, по-другому: это много или мало?

— Мало, чрезвычайно мало!

— Тогда и впрямь надо поторопиться.

Златоуст обернулся к Осоке, которая застыла напротив пирамиды, вглядываясь в прямые линии и безликий камень пристально, сосредоточенно. С тяжким вздохом вернулся за ней Златоуст и, лишь подойдя, вдруг заметил, как солнце застыло в верхнем углу пирамиды, да и Осока встала так, что солнце венчало ее голову, венчало то ли чу́дно, то ли чудно́. На мгновение Златоуста ослепило, и он помотал головой, наваждение отступило. Уже и жар в голову ударил…

Прихватив ее за руку, потащил Златоуст Осоку за собой, и та не смолчала, но выдала негромкое:

— Есть в этом что-то, Златоуст…

— В чем, Осока? — вполоборота бросил он.

— Пирамиды, фараон… Витает здесь что-то сильное. Надо убираться отсюда поскорее.

Сдвинул Златоуст брови: Осока не из тех, кто беспокоится впустую. По крайней мере, ее ведьмовскому чутью он не мог не довериться. Поэтому он, на всякий случай, подсмотрев, что кесарь Деменций на них не обращает внимания, остановился и шепнул:

— Я постараюсь как можно быстрее вывести нас из этого города, но ничего обещать не могу.

— Х-хорошо… — растерянно отозвалась Осока и поплелась следом, не отрывая подозрительного взора от пирамиды.

Вскоре будущий кесарь все же привел их… куда-то. Златоуст настолько терялся, что не мог толком понять, что происходит, зачем, где они. Казалось, даже время здесь движется медленнее, чем где-либо. Златоуст ощущал себя слепым щенком, выброшенным в мир, страшный и норовящий поглотить.

Описать окружение Златоуст мог только как «куча запутанных проходов» с низкими потолками и громоздкими стенами, что обрисованы неведомыми знаками. Златоуст слыхивал, что таковы письмена на Та-Ааи: они не пишут, а рисуют, что хотят сказать. И это называлось иероглифами. Но он-то думал, что это лишь пустословие, чтобы детей развлекать, ан-нет! Вот тут птичка, а тут — человек, повернутый боком, поклоняется желтому кругу, похожему на солнце. В полутьме светочей, пляшущем настенном пламени Златоусту и вовсе казалось, что живут картинки: плывет фараонова лодка по реке, гребцы гребут, волны колышутся. А чем дальше — тем жарче становилось, будто в сердце печи. Или так просто казалось.

Но, благо, рано или поздно кесарь Деменций вывел их на открытое пространство. По крайней мере, на такое открытое, какое он мог себе позволить. Столбы, все теми же письменами изрисованные, подпирали потолок, тяжелый и давящий. Эхо шагов отталкивалось от стен и нещадно било по ушам, Златоуст боялся себе представить, как тут кто-либо мог ежедневно ходить.

Точно мышки-крохи в огромной горнице, юркнули они сквозь распахнутые двери, будто в дыру в стене. Там вроде и потолки были поменьше, и убранство попроще. Посреди раскидистого помещения стоял крупный каменный стол, похоже, выщербленный прямо из камня, как и стулья. Стол длинный вес был усыпан, видно, вондерландскими свитками. Над ними спорили мужчины и зверы — сколько их было, Златоуст точно сказать не мог, вроде бы двенадцать. Благо добрая половина из них носила одеяния, как у кесаря Деменция, а это означало, что перед ними вондерландцы. А по-эллиадски они точно разговаривают!

Впрочем, полюбопытствовать у Златоуста времени не было, ибо будущий кесарь тотчас выскочил вперед и остановил перепалку, усадив всех по местам одним-единственным приказом. Не зная ни вондерландского, ни местного, Златоуст точно сказать не мог, на каком языке были произнесены эти слова.

Но то было не так важно, ведь после небольшой речи для обеих сторон стола, кесарь Деменций вновь обратился на берском:

— Итак, подошло время торжественно поприветствовать вас в Мафдт-Смат, или же на землях Союза Богини-Кошки, — с доброжелательной улыбкой обвел руками чертоги он. — Не знаю, известно ли вам, но Та-Ааи не является целостным государством, а делится на племенные союзы. К сожалению, по прибытии вы оказались не в лучшем положении, однако спешу уверить вас: вы находитесь во владении самого сильного союза на землях Та-Ааи.

— И что было бы иначе, если бы мы попали, предположим, на юг? — скорее съязвил, нежели полюбопытствовал Златоуст.

— Предполагаю, если бы вас тотчас не принесли в жертву, то съели бы. Нынче на юге наблюдается повсеместный голод… — с улыбочкой несменной ответил принц. — Однако в нашем вопросе эти подробности не важны, ибо вам — даю свое, к слову, дорогого стоящее слово — мы предоставим все средства, чтобы отбиться от голодных южан.

— Можно с этого места поподробнее: что нам необходимо сделать? — скрестил руки у груди Златоуст.

Почувствовав скромный толчок под боком, он, не сменив положения, бросил взор вниз. Испуганным взором проводил его Лун, с неподдельным ужасом в глазах. Была бы возможность, сказал бы Златоуст: пусть не волнуется. Пока кесарю от них что-то нужно, ни он, ни его сподручные ничего им не сделают.

— Что же, я благодарен вам за то, что не тратите время совета впустую, — по-прежнему доброжелательно отвечал Деменций Вондер, обводя взором собравшихся. — Дело в том, что боевые способности вашей спутницы привлекли к ней внимание Великого фараона Косея. Прежде никто из его самых умелых воинов не мог сразить Амат…

— Амат? Бажена… Она с кем-то подралась? — предположил Златоуст.

— Фараон уже месяц каждый день проводит боевые испытания, — на что Златоуст про себя возмутился: и тут эти испытания! — Таким образом фараон искал подходящего бойца для своего задания. Суть испытания была в том, чтобы сразить в бою свирепого зверя или умелого воина. Победителей фараон отбирал в свое войско, но ему необходим был тот особый воин, что справится с его поручением.

— И причем здесь Бажена?

— Бажена… — Кесарь Деменций отвел взор, точно вспоминая что-то удивительное. — Госпожа своей боевой яростью покорила Амат — любимого питомца самого Великого фараона Косея. Время от времени он выпускал Амат сражаться, и та в мгновение ока раздирала противника на куски, однако так вышло, что вашу спутницу она даже не ранила, более того, сама была серьезно изувечена. Сам фараон вышел на бой и обезвредил…

— Мне это перестает нравиться… С Баженой все в порядке? — взволновался Златоуст.

— О, безусловно, все хорошо, у нее лишь небольшой синяк на голове. Судя по шрамам на ее теле, она худшие времена переживала.

Златоуст про шрамы и не знал. Не мудрено: не то чтобы он смотрел на тело Бажены. Но шрамы все же оказались для него открытием.

— И ты хочешь…

— Ах, да, — вспомнил будущий кесарь. — Я так и не озвучил задание. Дело в том, что южный союз Вакимбизи — союз Изгнанников, если по-берски — уже не менее века держит в страхе весь Та-Ааи…

— А можно без лишнего приукрашивания? — попросил Златоуст, которому все эти воспевания войн были излишне чужды.

— О-о-у… — разочарованно протянула Солнцеслава. — Тебе не любопытно послушать?..

— У нас на это нет времени, — оборвал ее он. — Прошу, кесарь Деменций, продолжай.

— Тогда буду краток и, с вашего позволения, предельно честен, — оглянувшись, наследник вондерландского престола откашлялся и произнес голосом ровным, спокойным: — Вакимбизи находятся во вражде со всем Та-Ааи, и Великий фараон Косей, дабы заработать уважение среди других союзов и поспособствовать их объединению, естественно, под своим началом, хочет лишить Вакимбизи их основного оружия — осколка, по свидетельствам многих, обладающего необычными силами.

Осколок! Златоуст старался не подать виду, придержав завилявший хвост. Опыт эллиадский научил его держать язык за зубами, это уж точно.

— А что тебе с этого, кесарь Деменций? — сощурился Златоуст. — Если это, конечно, не государственная тайна…

Наследник подозрительно сощурися и вместе с тем… как-то разочарованно выдохнул, точно не хотел он поднимать этот вопрос, но вынужден был объясниться. Спустя мгновение, он все же ответил:

— Так вышло, что цель уничтожить этот проклятый союз Изгнанников у нас с фараоном совпала. Во время путешествия вондерландского посольства по землям Та-Ааи с целью оказания помощи голодающим, моя невеста была похищена Вакимбизи. Теперь они требуют немедленного признания их единственным истинным государством, благословленным Чантиран — их, конечно же, единственной и всемогущей богини. И, безусловно, мы могли бы дать словесное обещание и для виду потанцевать с бубнами, если бы не их условия. В обмен на мою невесту они требуют столько вондерландского оружия, что каждый их воин будет вооружен.

Вдруг принц опустил голову. Застыл Златоуст: в каком же ужасе был кесарь Деменций перед этим союзом! Похоже, эти Вакимбизи очень крупно насолили Та-Ааи. И жестокости им наверняка не занимать, но это Златоуст уже надумывал, чего делать не стоило — надо сохранять трезвость ума.

— Получается, ради ваших властолюбивых убеждений и исправления ваших ошибок моя подруга должна жертвовать жизнью? — презрительно сощурился Златоуст. — Пойти против каких-то кровавых дикарей в одиночку?

— О, нет, конечно, мы предоставим вам войско, больше того — я лично пойду с вами! — произнес кесарь Деменций так, будто это должно было осчастливить Златоуста, но тот едва не выдал, наверное, неожиданный для кесаря ответ:

— Пожалуй, мы…

Если бы Златоуста не перебило радостное:

— Мы согласны! У нас, конечно, выбора не было, но мы участвуем. О, и ты тут, пурин, который сидел рядом с фараоном!..

Златоуст обернулся: ну и рад же он был этим грузным шагам! В сопровождении двух рослых зверолюдей рассекла Бажена помещение вмиг и остановилась рядом с другом, живая и здоровая, и даже бодрая духом.

— Бажена, они же тебя на верную смерть посылают! Как ты…

— Верная смерть — это как раз по мне! Изгоним этих тварей и освободим Та-Ааи! Чем не добрый и славный поступок?

Глава пятая. О чудищах, что только загадками говорят

Наконец покинули они пределы злосчастного заморского города. Сердце у Осоки замирало от вида этих треугольных изваяний, подобных горам, только выложенных из безликого камня. Солнцеслава сказала, что в них хоронят царей здешних — фараонов. Только не понимала Осока: на что они эти гробницы ставят посреди города? Спросить она не решалась: не давало рта раскрыть чувство гнетущее, рвущее на куски.

Все — от безжизненных домов до вымученных криков рабов — все здесь так и пылало зноем. Не могла снять поневы Осока, не позволяло ей берское глупое упорство, а хотелось освежиться, высвободиться из душащих оков жары. Благо, гордость все же дозволила ей надеть головной убор, что защищал от палящих лучей. Убор напоминал больше простецкую повязку, расшитую черным и синим бисером. Ощущения от нее были до того неприятные, что Осока время от времени сбрасывала убор на руки и шла без него, но после пары долей вспоминала, что голова-то кружится от жара, и возвращала убор обратно на голову.

Не прошло и полдня, как собрались воины Союза Богини-Кошки и Вондерландии в дорогу. Путь их лежал на юг, где и расположились эти загадочные Изгнанники. Ну и броское же имечко они себе выбрали, эти враги-злодеи! Мало верила Осока в то, что этот народ, что держит в страхе весь Та-Ааи, и впрямь так страшен, как его малюют. Не страшнее этого Великого фараона Косея, которого Осока воочию не узрела, но уже наслышалась достаточно, чтобы захотеть сбежать от него куда подальше.

Вот и удалялись они мерно города-огромных-и-жутких-изваяний, и Осоке становилось с каждым шагом все легче и легче. Точно давили эти громадины ей на плечи, точно затмевал глаза свет солнца над пирамидой, точно ноги не шли по гладкому обтесанному камню дворца.

Но теперь-то под ногами родная пыльная дорожка. Даже такому радовалась Осока. Рядом пыхтел и бухтел Златоуст, приговаривая, как ему все это не нравилось. И ей не нравилось! Чувствовала Осока, как с каждым проведенным в этом месте мгновением ее все больше смаривала хворь. Чутье ведьмовское подсказывало, что здесь витают вильи силы, да вот какие — Матушка их знает. Силы небесных вил, которые прислуживают самой Матушке, или злостных мар — тоже незнамо. За исключением Избора, Осока не занималась волховством, чтобы такое знать наверняка.

Лун плелся следом за ними, но вскоре его постигла усталость, ведь он почти не спал. Охранял Солнцеславу и приглядывал за всеми, точно неотступная тень. Осока побаивалась его всевидящего взора, но пока не совершал он ни одного подлого поступка, не воспользовался тем, что его не замечают. И то хорошо.

Бажена и Солнцеслава же не сказать, что нашли общий язык, скорее нашли общее стремление дружно донимать заморского недогосударя. Златоуст предупредил, что кесарь Деменций не вечно готов на их вопросы отвечать, но им хоть бы что: висели на его шее, одна расспрашивала про войну, другая — про здешние порядки. Как быстро же обе отошли от страха! Осока и не думала, что такое возможно. Она-то точно на такое не способна.

— И что же эти Вакимбизи сотворили столь подлого и гнусного, что их изгнали? — спросила Солнцеслава, то забегая вперед будущего кесаря, то наступая тому на пятки.

— О, Вакимбизи не совершили ничего столь… неприятного, — осторожно отвечал тот. — По крайней мере, столь неприятного, чтобы на это обратили внимание все зверолюди Та-Ааи.

— И почему они тогда себя Изгнанниками зовут? — спросила уже Бажена, сдвинув брови.

— Они сами себя изгнали, — самодовольно усмехнулся кесарь.

Знал же ведь, что удивит. Даже Осока подобралась поближе, прислушалась, но сама говорить не решалась.

— Дело в том, что они не могут уживаться среди прочих народов, — пояснил кесарь Деменций. — У них очень большие… Хм… Как же это слово по-берски?

— Какое? — завиляла хвостиком Солнцеслава.

— Ты ж не подскажешь, усатая, — подозрительно сощурилась Бажена.

— Зато знаю того, кто подскажет!

И обернулась на Златоуста. Да о чем она думает?! Если сама в омут с головой лезет и доверяет этому властолюбцу — это не Златоуста дело!

Но тот лишь раздраженно вскинул брови, отвечать не стал. Осока шла между ними и бросала поочередные взоры туда-обратно, пока не поняла, что отвлеклась Солнцеслава. Кесарь Деменций все же перебил их:

— Неважно, так или иначе, желания Мтавала, который стоит во главе Вакимбизи, привели его к войне со всем Та-Ааи. Мтавал поглощен стремлением возвести везде веру в Чантиран, богиню, что заперта в свете Орона — луны, если по-берски — и, когда народ Вакимбизи достигнет величия предков, разорвет Игнис, — солнце, — после чего сойдет на землю.

Дико, ничего не скажешь. Народ, что поклоняется луне… Может, они не могут жить под светом солнца? Что-то до боли знакомое…

— Наши разведчики докладывают, что он совершает постоянные набеги на Миситу-Минене-Мунгано, Союз Густого Леса по-берски, и надвигается на Сай-Смат. Песочный Союз, частично подчинающихся нашему союзу, Мафдт-Смат.

— Тьфу ты, и как ты выговариваешь эти слова, парень?! — помотала головой Бажена.

— Парень?.. — надменно вскинул подбородок кесарь Деменций, более удивленный, нежели оскорбленный.

— Да, парень. Потому что какой-то человеческий парень мне не указ, — презрительно бросила Бажену. — Я служу Великому князю и только ему.

Осока ухнула: кабы не накликала беду неосторожная Бажена. Осока впервые заметила, что боится за свою нерадивую, постоянно срывающуюся «подругу по несчастью». Ее горячая голова, конечно, злила до жути, но и вызывала что-то вроде жалости. Ох, и не любила же Осока жалость…

— Я оправдываю твою преданность своему господину, поэтому пропущу это непристойное обращение мимо ушей, — на удивление терпимо отозвался кесарь Деменций. — Но, нельзя не отметить, подобная ретивость меня восхищает. Неужели ты готова броситься в бой, чтобы доказать преданность князю, который даже не узнает о ваших подвигах?

— Узна-а-ает, еще как узнает! — перебила Солнцеслава, но тут же была заткнута строгим взором Бажены. — Ну все, молчу, молчу…

— Готова, и что с того? — с вызовом ответила Бажена.

— Это… Любопытно, — неожиданно улыбнулся кесарь Деменций.

Причем не сказать, что зла была его улыбка. Наоборот, он доволен. Но не так доволен, точно совершил пакость, а доволен будто вестью благой. Хочет заманить их на свою сторону? Знал бы он, зачем они здесь, не был бы так рад.

Но не успели они договорить, как подступилось войско к границам. По крайней мере, Осока посудила, что это граница, ведь, похоже, она усердно охранялась свирепыми тварями. Хотя и в том не была уверена Осока: твари или нет, но выглядели отчасти они почти как зверолюди.

Их был целый выводок, коим они окольцевали войско и принялись обхаживать его, пока не вышли к ним двое главных, по одной особи каждого пола, если подбирать слова. Существа напоминали зверолюдей лишь головой, остальное их тело продолжали львиные лапы и грудь. За спиной низложили они крылья, размахом длинной с Осоку целиком. Обступали они грозно и напористо, точно стая. Но двое, что вышли вперед, отличались: взгляд их был почти осознанный, и именно у них имелась, в отличие от прочих, зверолюдская или пуринская грудь. Волосы их, хоть и были ухожены, и то, похоже, давно: украшения остались, но волоски торчат из головы, бусины и ленты болтались, будто запутавшаяся грязь.

Прошел вперед кесарь Деменций, поклонился существам. Те ответным поклоном его наградили, пригнувшись по его росточек, что был для них всего-то по грудь. Казался их поклон заученным, как у науськанных зверей.

Вдруг подозвал Бажену кесарь Деменций, и та, не боявшись (или не подумав вовсе) подступилась к нему. За ней прошмыгнул и зверолюд. Судя по тому, что им втолковывали перед походом, потомок племени Пантер: у него был черный лоснящийся хвост и такие же темные закругленные уши. В полнейшей тишине, нарушаемой лишь свистом ветра, расслышала Осока:

— Бажена, знаешь ли ты, что это за существа?

— Ни в зуб ногой, — кратко бросила та, оглядев тех сверху вниз. — А должна?

— Нет, не должна. Наверняка тебе будет интересно узнать, — произносил кесарь, пока за его спиной Солнцеслава тихонько доставала из-за спины грамоту. — Это — сфинксы.

— Те, которые разговаривают только загадками? — встряла Солнцеслава, видно, не удержалась.

— Именно. Однако я бы покорнейше попросил тебя обойтись без вставок в нашем разговоре, ведь я хотел задать вопрос Бажене.

— Почему это мне? — нахмурилась та. — Разве я подхожу для того, чтобы мне вопросы задавали?

— Не знаю, но ты вызвала во мне любопытство, — пытливо-наивным взором обратился к ней кесарь Деменций. Точно ребенок малый, встретившийся с чем-то необычным, чего он доселе не видывал. — Позвольте мне задать вам вопрос, а в обмен я предлагаю вам помощь.

— Ну… Хорошо, задавай.

Проста, как камень! Осока вздохнула. А как же спросить, что за помощь? Никто не запрещал осторожничать! Зачем так нырять с головой?

— Я предполагал, что ты достаточно смела, чтобы не задавать вопросов, — добродушно улыбнулся кесарь Деменций. — Ты лишена раболепия, и это любопытно.

— Ты что, на мне опыт поставить р-р-решил? — рыкнула растерянная Бажена.

— Только совершенно безобидный.

— Ладно, выкладывай, чего ты хочешь.

— Сфинкс известен тем, что задает загадки, это единственные слова, что он знает. Он не знает ни слов мольбы, ни угрозы, он лишь знает тысячи загадок и ответы на них. Поэтому фараоны и выбрали сфинксов сторожить границы Мафдт-Смат, не найти лучших…

— Если знаешь правильный ответ — тебя пропустят. Не знаешь — заживо сгрызут…

— Именно. К счастью, немногие настолько глупы, чтобы попадаться сфинксам неподготовленными. Благо, этот любезный подданный фараона, — он указал на Пантеру, — подготовлен достаточно. В случае неудачи сфинкс не станет нас убивать. Но очень любопытно, сумеешь ли ты угадать ответ?

— Хватит темнить, давай к делу уже, — подозрительно переглядывалась Бажена между кесарем Деменцием и его помощником.

— Спасибо, что согласилась.

И тогда Деменций произнес небольшую речь на незнакомом языке. Сфинкс-звер повернул в его сторону голову, сощурился и пробормотал что-то столь же невнятное, сбивчивое, почти непроизносимое.

Осока точно не знала, но от сфинкса веяло тем же странным духом, что и в городе, лишь чуть-чуть. Они точно обладали силами, но какими? Даже на вильи не похоже. Точно не на те вильи силы, которые Осока могла различить.

Может, при помощи этих самых сил они и различают речь? Осока знала: многие Матушкины твари постигли невероятные способности при помощи этих первозданных чудесных сил. Для всего мира оставалось загадкой, как они это делают, почему, как они к этому пришли. Но одно остается неизменным: они существуют и представляют опасность.

Как и этот сфинкс. Пораздумал над его словами кесарь Деменций, спросил что-то у Пантеры. Тот ответил нечто тихо, бормоча, тем временем обернулся будущий кесарь к Бажене и произнес:

— Свет свечи заставляет падать ниц раба и возвышаться в небеса государя. Что это за свеча?

Короткая загадка, но не такая простая. Осока забегала взором по песку. Засыпался в запожки, но терпимо, пока они идут по дороге.

Свеча… Слишком мощно для свечи — решать судьбы жителей Та-Ааи. Это-то и наталкивает на мысль, но одновременно с этим и сбивает. А ведь ответ крутится на языке!..

— Солнце, что ли?

Да! Точно! Как Бажена так быстро сообразила? Неужели уже слышала эту загадку раньше?

— Уверена? Почему именно так? — в любопытстве склонил голову кесарь Деменций.

— Да в голову пришло… — скромно отозвалась Бажена.

Кесарь Деменций кивнул и перевел ответ Пантере. Сфинкс прекрасно расслышал и медленно, томительно медленно отступил.

За ним и прочие сфинксы прекратили окружать войско, возвращаясь к тонкой полосе границы, следуя по ней, точно зачарованные.

Как так? Осока диву давалась. Неужели Бажена просто догадалась, не подумав?

— Рабу в голову ударяет жара, из-за чего он падает, а фараон зовет себя сыном солнца. Умно, — улыбнулся кесарь Деменций, видно, и впрямь хваля. — Как тебе это пришло в голову так быстро?

— Да как-то… Само. Почуяла что ли, — неуверенно повела плечом Бажена.

— Что же, Бажена, отныне ты заслужила мою помощь, — торжественно протянул ей руку он.

Бажена, опять не думая, пожала руку. А если бы в ладони была отравленная игла?

Вдруг Осоке самой показалось, что она излишне надумывает.

— А что за помощь? — хитро сощурилась Бажена.

— Я возьму на себя честь изменить тебя, — торжественно заявил кесарь Деменций. — Отныне ярость упокоится в недрах твоей души!

Глава шестая. О танце изящном кошек со змеями

Сопровождало путников знойное солнце, но Луна оно ничуть не обжигало: наоборот, чешуйки хвоста пригревало, хотелось уснуть, растянувшись на ближайшем камне, понежиться под жаркими лучами. Редко такие теплые времена заглядывали к ним в Царство Берское! А вместо того везде с полгода правил снег, от которого Лун прятался, как только мог. Тоска охватывала сердце Луна: невесело было сидеть дома круглыми сутками, когда твои братишки да сестрички играли снаружи в снежки, когда сам не мог побыть на улице больше часа.

Но Лун не мог не посочувствовать своим спутникам: те обливались потом, останавливались, тяжело дыша, шли, едва передвигая ноги. Кесарь Деменций гнал их вперед, чтобы успеть в то загадочное место, куда направлялись Изгнанники. Поначалу Солнцеслава и Бажена, преисполненные любопытства, крутились вокруг кесаря, все выведывали у него, что да как, а под конец если и не молчали, то кручинились, как им плохо. В сторону кесаря Деменция тоже пару неприятных словечек отпустили и все, что он не так сделал, ему припомнили: Солнцеслава назвала его «высокомерным птенцом», а Бажена — «самовлюбленным срамцом». За спиной, правда. Бажена была не против и один на один выйти, к тому же кесарь Деменций обещал с ней зачем-то сразиться, мол, помочь хочет, только вот усвистел потом в начало отряда, хвоста не видно. Или как то же самое сказать о пуринах? Лун подумал, что думать-то о том как раз и не надо. А лучше порадоваться: Солнцеслава и Бажена, кажется, нашли то, в чем их мысли наконец-то сошлись.

Осока же со Златоустом молчали, но от одного их взора поджилки тряслись. Когда Лун их спрашивал, что же они не посерчают, выпустят пар, как это делали Солнцеслава и Бажена, Осока закатила глаза сердито, а Златоуст ее одернул, мол, нельзя на невинного Луна попусту злобу срывать. А сам пояснил: лучше тут против младшего кесаря не выступать, как бы хуже не стало, а так — с радостью поспорил бы, кто тут прав. Но упертых Солнцеславу и Бажену затыкать бесполезно, Златоуст надеялся, что кесарь Деменций просто не воспримет их слова всерьез.

Спустя два долгих дня войско достигло земель, где гулял ветер вольный. Лун за версту чувствовал запах соли. Похоже, наконец-то решил младший кесарь побаловать своих воинов и заморских спутников! Луну, конечно, и на жаре было неплохо, но и он не отказался бы от пыли отмыться.

С каким остервенением бросились темнокожие зверолюди на воду, надо было видеть: все тут же поскакали к морским просторам, раскинувшимся где-то под самими небесами, как только добрались — побросали вещички и кинулись раздеваться. Орлиное зрение Луна это заметило, хвост быстро охватил голову идущей рядом Солнцеславы, перекрывая ей глаза. Та сначала воспротивилась, но, услышав причину, опустила ушки. Ее пухлые щечки вокруг усиков-палочек покрыл нежный румянец.

Вондерландские же воины остались стоять, пока кесарь Деменций отдавал приказы на та-аайском языке Пантере, которого Лун видел рядом с ним почти постоянно. Лун еще и углядел, как Златоуст встает в конец строя, и пристроился за ним, утягивая за собой Солнцеславу.

— Я крайне извиняюсь за подобное поведение воинов Мафдт-смата, — промолвил уже на берском младший кесарь, подходя к Златоусту и равняясь с ним. — Понятия о приличиях у них достаточно размытые…

— Я надеюсь, просьба выделить нам отдельный угол не покажется неуместной? — осторожно спросил Златоуст, поглядывая на изумленно хлопавшую глазами Осоку.

— Двойное отрицание в берском… — было сощурился кесарь Деменций, но тут же пришел в себя. — Вполне уместная просьба. Расположитесь рядом с нами. Благо, вондерландские воины не позволяют себе подобных… вольностей та-аайцев, — на его лице едва промелькнула тень неприязни, но исчезла в следующей же миг.

Лун не умел читать чувства по лицам, но он догадывался, что младший кесарь и умелому колдуну, мыслей чтецу, не оставил бы повода усомниться в своих намерениях. Луну казалось, будто от того исходило нечто тяжелое, как дым, обволакивающее. От Великого князя, когда они увиделись, шел тяжелый солнечный свет, а от младшего кесаря — нечто иное. Может, этим власть их и отличается. Во всех этих игрищах государственных Лун не разбирался.

Впрочем, помыслить было некогда, надо раскладываться. Разбили шатры, разложили вещи. Златоуст и Осока в своих уголках тут же попрятались, а Бажена побрела в сторону вондерландской стоянки.

Луну же не оставалось ничего, кроме как отойти в сторонку и, сняв рубашку и засучив штаны по колено, найти укромное местечко на раскаленном камне. Ах, Матушка-Природа все-таки послала ему маленькую радость! Лун нежился с глазами полузакрытыми, наблюдая, как мерно накатывает волна и уходит назад, шипя, точно как настоящие ящерицы. Песок здесь был рассыпчатым, совсем не таким плотным, как возле речек. К тому же в нем были какие-то маленькие побрякушки, вроде бы они называются ракушки. Лун такие видел только на рынке. Зато эти красивее искрятся.

Вдруг послышался шелест: странное существо, похожее на медяк с ножками, убежало под камень. Лун дернулся и вскочил на четвереньки, одной рукой было схватившись за рукоять ножа, но вспомнил, что ножа-то и нет, ведь кесарь Деменций им не разрешил брать оружие до тех пор, пока они не ступят на опасные земли. Поэтому Лун просто напрягся и уставился на место, откуда услышал шелест.

А то была Солнцеслава, и она так улыбалась, что Луну впервые в голову ударил жар.

— Прости, прости! Я сейчас…

— Можешь оставить рубаху. Вижу, тебе без нее больше нравится, — подмигнула она.

Не понял Лун хода ее мыслей: сначала наготы смущается, а потом — смеется над ней. Но это не помешало ему спросить:

— Ты что-то хотела?

— А! Да! — вспомнила вдруг она и достала из маленькой кожаной сумочки берестяную грамоту и писало. — Поможешь? Мне довелось столкнуться с неприятностью, с которой я не в силах совладать в одиночку!

— К-конечно! — запнулся Лун, торопливо спрыгивая с камня. — Что такое?

— Из-за некоторых удивительно неудобных… обстоятельств я не могу пронаблюдать за народом Та-Ааи сама, — увильнула от прямого ответа она, по-Кошачьи ехидно усмехаясь. — Посему мне приходится великодушно попросить тебя…

— А т-тебе точно это нуш-ш-шно? — запнулся и зашипел Лун, осознавая, о чем же она просит.

— Как жар-птице нужен пепел для перерождения, так мне нужно знать все подробности нашего путешествия! Это важно, Лун, не забывай, наш подвиг…

— Солнцеслава… Ты же помнишь, что Великий князь…

Она помедлила, голову наклонила, приложила тонкие пальцы к подбородку и уже потом ответила:

— Знаешь, Лун, я привыкла думать, что подвиги нужны народу, а не каким-то князьям.

Впервые он увидел в ее словах такое неуважение. Да что же это значит, «какие-то князья»?! Неужели слова так поколебали ее?

Хотя, признаться, она права, что за князем — их родной берский народ. Подвиг на то и подвиг, что для всех. А иначе это… Лун не знал, что это.

— Что же! Давай же запишем эти… неприятные детали. Ради беров!

На это он мог согласиться. Хотя нет. Он скорее не мог отказать Солнцеславе. И даже не потому, что она дело говорит, а потому что ее слова всегда казались такими искренними, что за ними даже не заподозришь злого умысла. А ее наивная улыбка заставляла отмести все сомнения прочь.

Все же накинув рубаху, поплелся Лун за Солнцеславой прямиком к берегу. Где-то вдалеке мелькали черные точки, Лун видел их чуть точнее, поэтому тут же опустил взор. Солнцеслава молча встала ему за спину, облокотив грамоту и писало ему ниже лопаток.

— Что же, наговаривай мне!

— Ой, что же? Как же? Ты же певица!

— Ну, я в другие слова сложу, а ты говори просто, что видишь.

— А тебе оно точно нужно?

— Точно.

— Точно-точно?

— Лун!

— Хорош-ш-шо…

Вскинув взор, Лун поймал взором толпу черных точек и сощурился. А отсюда все равно ничего срамного не разглядишь! Зато разглядишь, что эти зверолюди встали в ряды и круги и начали дергаться.

— Похоже… на танцы, — неуверенно пробормотал Лун.

— Да? И вправду, я давно услыхала барабанный наигрыш, — где-то за спиной промурчала Солнцеслава, водя писалом по грамоте.

Лун от боли дернулся: Солнцеслава на него так давила, что, казалось, он чувствовал, как она выводит каждую букву.

— Солнцеслава… Послабее, будь добра, — жалобно отозвался Лун и ощутил, как от спины отлегло.

— Ой-ой! Прости, Лун, — бросила она и хихикнула. После недолгого шуршания Солнцеслава продолжила: — А что за танец? Опиши-ка его!

Не хотел Лун возвращаться к тем незнакомцам, но приходилось. Но ничего, чего бы ему не пришлось по духу, он не заметил, наоборот — когда вгляделся, он был поражен. Их танцы не были похожи на берские, это точно.

Гибкости и силе этих зверолюдей позавидовали бы даже умелые воины Берского Царства. Воины Союза танцевали плавно, их движения перетекали из одного в другое, они возносили руки, плавно опускали их, а потом по рукам проходилась волна, точно морская, и они заходили на новый круг, оборачиваясь и перемещаясь всем телом. Некоторые исполняли прыжки через голову и перекаты, танцевали на руках. Лун бы сравнил такое разве что с танцем Кошек в Царстве.

Порой он видел на рынке прелестных Кошечек, девиц, что исполняли не похожие ни на что плавные, медленные танцы. Мама никогда не любила этих девиц, говорила, мол, не в том месте они показывают свои прелести, а маленький Лун не понимал тогда, почему мама злится. Это же было так здорово! Слаженность танцовщиц походила на извивающиеся движения змей, загадочных и опасных, но безумно красивых, и даже если их многие боялись и презирали, то Лун всегда уважал их природу, недостижимо прекрасную. Поэтому он всегда свосхищением смотрел на Кошечек, гибких, нежных, плавных.

И Солнцеслава не была исключением.

— Что ты видишь? — донесся до его уха ее сладкий голосок.

— Я?.. — растерянно выдохнул он.

— А кто же еще? Лун, будь внимательнее! Ты мне невероятно поможешь, если сосредоточишься.

— А, я увидел, что они делают, да, — проснулся вдруг он.

— И-и-и?.. — недовольно протянула Солнцеслава.

— Ну… Они танцуют… Они двигают всем телом очень плавно. И прыгают, даже через голову. И на руках танцуют.

— Ого! Это что же за кошмарное действо они задумали? — подозрительно вопросила Солнцеслава.

— О, нет-нет! Вовсе нет. Это выглядит очень красиво.

— Можешь сравнить со своими воспоминаниями? Мое сердце верит, что ты уже видел нечто такое же красивое в прошлом.

— Похоже на то… На то… — замялся Лун, не разумея, сказать или умолчать. Но язык его будто ему не подчинялся: — Как ты тогда с-с-станцевала с феями…

Солнцеслава замолчала. Лун весь похолодел: неужели ей неприятно это слышать? Он ее удивил? Опозорился? Зачем, ну зачем он сказал?! Кому нужны добрые слова от такого, как он?! Да точно уж не ей! Наверное, она…

— Я слышала тысячи похвал, — сказала она то, о чем Лун подумал, но продолжила так, как он и не догадывался, — но твоя мне милее всех.

Спины Луна что-то коснулось. Грамота соскользнула. Теплые и гладкие руки легли ему у боков, а лоб уткнулся в место, где лежала грамота.

Лун застыл. Не знал он, что ему делать. Впервые он такое говорил, впервые чувствовал и не мог он ничего предпринять. Нарастало волнение, но вместе с тем было приятно душно, точно тело облилось медом сладким.

Но мелькнула мысль запоздалая в голове — как же это все звучит неправильно! Так не должно быть! Не должно быть, чтобы она так отвечала. Почему не должно быть? Матушка его знает! Но вот чувствовал Лун: неправильно это все. Непривычно.

— Солнцеслава, прости…

— Солнышко. Меня так мама с папой называют.

— Нет, я так не могу! — вскрикнул вдруг он и отстранился.

Облокотившаяся на него Солнцеслава тоже потянулась вниз, и понял Лун, что ошибся теперь уже дважды. Ловко подхватив ее под руки, остановил он ее от падения, лишь хвостик ее пшеничный коснулся воды, накатившей в тот самый миг.

Солнцеслава вскрикнула и тут же бросилась Луну на руки. Он же, совсем не готовый к такому, подхватил ее и отошел, покачиваясь, но на ногах устоял. Руки, ноги, хвост — вся Солнцеслава его обвила-оплела. Лун смотрел ей в затылок, уткнувшийся ему в плечо.

— Что-то случилось, Солнцеслава? Эта вода опасна?!

— Н-нет… — пробурчала она, не ослабляя хватки. — Я просто не люблю… воду.

— Как же так? Ведь тогда, на Спокойном Побережье, ты окунала голову! И рядом с Гномьим хребтом…

— Я не задевала шерсть. Мокрая шерсть — гадость редкостнейшая!

Осознавая глупость положения, Лун невольно улыбнулся. До чего же глупо вышло! Пропустил он смешок, и Солнцеслава отстранилась, чтобы заглянуть Луну в глаза.

— Хей! Что смешного?! — натянуто улыбнулась она, видно, пристыдил ее Лун.

— Н-ничего, — замялся он, отнюдь не желая ее обидеть.

— Ну-ну! Хохочет он вовсю! Ну, я тебе покажу! — по-озорному воскликнула Солнцеслава и куснула Луна за нос.

Вроде бы больно не было, но не очень приятно, поэтому Лун заерзал так, что Солнцеславе пришлось соскочить с его рук.

— Вот тебе! Потому что над Солнцеславой Соловьиным Сердцем нельзя смеяться! — рассмеялась она.

Придерживая руками нос, обернулся к ней Лун и не сдержал улыбки. Такая маленькая да такая хитрая!

— И да, Лун! Не надо отказываться от моих любезностей. Они рано или поздно настигнут тебя!

— Я не отказывался…

— Как же, как же! Обидно, между прочим, — сердито поставила руки в боки Солнцеслава, но на ее лице все еще сияла улыбка. — Ну, это ничего. Согласишься еще у меня! Помяни мое слово!

А ведь говорила она так, точно это какое-то соревнование. Пусть она и одаренная, силен в ней дух соперничества. И Лун не мог нарадоваться ее веселью.

Только вот не мог принять того, что она так открыто вручает ему. Как бы ни хотел. Ведь так не должно быть. Ведь так никогда не было.

Глава седьмая. О крепком плече и пробуждающем голосе друга

Такого порядка Бажена в Берском Царстве не видывала! И впрямь, отличались от них вондерландцы, они-то всю жизнь войне посвящали. В училище не уставали повторять: Вондерландия и война — нераздельное целое. Их страна, как жар-птица, родилась из пепла междоусобиц. Ей суждено было нести за собой пламя битвы.

Но не любоваться ровными рядами вондерландцев пришла Бажена, а найти их царевича и добиться у него ответов. Слишком уж он большой загадочник! Бажена недолюбливала все, что непросто, ибо непростое чаще всего приносит сложности, а сложности зачастую приносят несчастья.

Недолгим был путь Бажены: кесаря Деменция она обнаружила у берега, кудри его златые развевались на солоноватом ветру, а живот оказался оголен. Бажена усмехнулась: как бы он не переметнулся к диким зверолюдям, что чуть поодаль купались в морской водичке. Однако не могла не признать Бажена: был Деменций поистине красив — смугл, но ровен был цвет его кожи, руки и ноги подтянуты, грудь и плечи широки по-гордому.

— Нежишься на солнышке, мелкий кесарь? — бросила Бажена издалека, чтобы вояки, окружавшие своего государя, не наставили на нее оружие.

— Жар на землях Та-Ааи суров, но не суровее, чем в родной Игнисовой Могиле, — отозвался Деменций пространно, рукой махнув. Подданные его расступились. — К слову, не могу привыкнуть, что ты называешь меня так… нота… невежливо, я имею в виду.

— Так почему тогда не заткнешь меня? У тебя есть все силы на это, — незлобиво ответила вопросом на вопрос Бажена.

— Ты, во-первых, подчиняешься не мне, а своему Великому князю, однако, буду честен, меня это мало волнует. Во-вторых, ты— как и твои спутники — вызываешь во мне любопытство.

— С чего это? — простецки, но с подозрением отозвалась Бажена.

— Ибо ваш народ, берский народ, для меня — открытие. Впервые встречаюсь с берами. А ведь нас связывают общее историческое прошлое…

— А разве это повод быть вежливым?

— Нет… Но мне хочется узнать, прежде всего, вашу приятную сторону.

На этом он развернулся и медленно побрел вперед. Бажена приметила: несмотря на то, что под ногами сыпался песок, Деменций будто вымерял длину своих шагов, чтобы те были одинаковы. Бажена слышала, что без подобной походки строй невозможен, но в училище их не заставляли мучиться с этими деталями. Строй строем, а в битве все равно бравые вояки разбегутся кто куда.

— А по-моему, угождение чужим желаниям — это лесть, — произнесла Бажена, игриво завиляв хвостом.

— На мой взгляд, я обладаю достаточной властью, чтобы показать, где я неизбежно вежлив, а где — любезен по своей воле, — ехидно усмехнулся Деменций, обернувшись к ней, и, сощурившись, взглянул ей в глаза.

Бажена вспыхнула, но не от злобы — от диковинного яркого чувства. А какого — сама не поняла. Но ей вроде бы понравилось.

— Ну, что же, мелкий кесарь, будешь меня учить, чему ты там хотел? — поскакала Бажена за Деменцием.

Окружавшие их мужчины-пурины с таким удивлением провожали их взорами, что Бажене невольно вспомнились времена, когда она только поступила в училище. Тоже не принимают зверицу как соперника, равного себе? А Бажене нетрудно показать, что с ней надо считаться!

— Мои люди впервые видят такую крупную зверицу, как ты, Бажена, — уловил ее немой вопрос Деменций. — Ты не будешь против честного признания?

— Нет, конечно, Деми.

— Деми?

— Как Деменций. Только короче. Нельзя?

— Я бы не стал так…

— Ну, Деми так Деми.

Деменций вздохнул. Огляделся по сторонам. Вздохнул еще раз и пробурчал:

— Хорошо, что мои люди ни слова по-берски не понимают.

И подмигнул.

Бажене хотелось в голос рассмеяться, но она удержалась. Вот это младший кесарь, называется! Бажена побоялась спрашивать, сколько ему вообще лет. Небось, постарше нее будет. Такой важный, а на деле-то!..

На этом они и дошли до обтянутого веревками куска земли. Он ничем не отличался от прочих, просто разровненный. Вокруг поудобнее устраивались вондерландцы, видно, зеваки собирались. Бажена ничего не имела против. Пускай смотрят, поддерживают своего господина. На то он и господин! Ну и посмотрят же они, когда она их царевича уделает.

— Я узрел в твоих глазах кое-что до боли знакомое, Бажена, — неожиданно подметил младший кесарь, отодвигая натянутые веревки, под которые нырнула Бажена. За ней нырнул и сам Деменций.

— Что же ты увидал, Деми? — вежливо кивнула Бажена и отпрыгнула в один из углов, где смыкались границы отмеченного куска земли.

— Кое-что, недопустимое для настоящего воина. Бешенство.

Бажена остановилась. В сердце похолодело.

— И чего ты хочешь? Выгнать из меня это? Это не так-то просто, знаешь ли, — недоверчиво бросила Бажена, грозно сощурившись и сжав кулаки.

— Однозначно проще, чем ты думаешь, — с улыбкой произнес Деменций. Ему протянули пару кожаных перчаток и заостренную стальную палку с колпаком между лезвием и рукоятью. — Прошу, обернись.

Бажена обернулась и где-то у пояса увидела мальчишку-оруженосца, который на дрожащих руках протягивал ей такие же перчатки, как у младшего кесаря, только побольше размером, и меч булатный, такой огромный, что его разве что двумя руками поднять можно.

— Ого-го! Экая честь сразиться булатным мечом, — вмиг позабыв, о чем они до этого говорили, подхватила оружие Бажена и принялась разглядывать.

— Не удивительно, ведь тебя избрал сам фараон. С его подачи велено выдать тебе лучшее оружие в легионе, — последнее слово Бажена не поняла, но все равно порадовалась, ведь хоть что-то на этот раз пошло не коту под хвост. — Забавно, но именно в Вондерландии был изобретен способ изготовления меча из булата, а пользоваться этим способом полюбили в Берском Царстве.

— Против булатного меча твоя тыкалка-то на раз-два сломается, — похвасталась Бажена, да поторопилась со словами.

— Не советовал бы недооценивать возможности рапиры, — сурово отозвался тот, выпрямляясь и заводя одну руку за спину, а второй держа свою, как выяснилось, рапиру прямо у носа. — Что ж, приступим. Нападай, Бажена.

— Уверен, что хочешь дать мне первенство? Тебе дороже…

— О, Бажена! — он рассмеялся, громко, от души, а ту аж затрясло. — Какая забавная шутка.

Шутка? Она что, шутки шутить пришла? Это дело серьезное! А этот малец едва из-под мамкиной юбки вылез и уже хочет потягаться с Баженой Крепкий Кулак! У него ничего кроме его хваленого войска-то и нет!

Он ли учился борьбе полжизни? Он ли разбивал врагов с единого удара?!

Вскипела ярость в душе Бажены. Втоптать бы нос этого выскочки в грязь!

Хвост у нее ощетинился, здоровое ухо встало, а надкусанное — задергалось-затрепетало. По рукам прошелся огонек — ну покажет ему Бажена, покажет, как связываться с ней!

Прихватив меч и возвысив его над головой, разогналась Бажена и понеслась на Деменция, бежать-то ему некуда. Но нет, вывернулся! И даже поцарапал рапирой руку Бажены. Ну и больно же! Маленькая, да тыкает насквозь.

Но то лишь накручивало Бажену пуще прежнего. Пообломает она ему его палку, и конечности его пообломает, будет в крови своей захлебываться и просить пощады.

Со всей удалью замахнулась на юркого юнца Бажена, но тот, точно в танце, легкими шажками отступал.

— Тр-р-рус! — грозно прорычала Бажена, до нее едва донеслись испуганные вздохи. — Иди сюда, иначе достану тебя сама!

— Как пожелаешь.

Шепоток коснулся ее уха, а бок рассекла легкая, но раздирающая рана. Бажена взревела: как?! Как этот мелкий мерзавец ее достал?!

Она взмахнула мечом вслепую — конечно, мимо. Деменция было не достать, он же только подло драться и горазд! Конечно, он же царевич. Они все, эти высокие, знатные, все прячутся от настоящего боя, от честности. Прячутся за выступом, где до них не достать, смотрят и смеются: вот она, зверушка, по их прихоти пляшет в яме, купается в крови, а они, чистенькие, смотрят свысока! Смотрят, смеются, подначивают!

Хватит! Не бывать этому больше!

Издав уже звериный рык, Бажена выбросила меч точно в лицо Деменцию. Тот все же в последний миг увернулся. Бажена уже готова была видеть его улетевшую голову, но нет! Придется все делать своими руками. Своими руками, как всегда. Но ничего, зато удовольствие разорвать плоть все еще остается за ней.

На пальцах выросли когти. Верные когти, не раз выручали против всех… В кровавой пелене Бажена не разбирала, с кем она сражается. Она слышала, как бьется чужое сердце, и метила в него. Без жалости. Убить или быть убитой. Бажена не давала себе повода стать слабой. Только победа, любой ценой!

Бросилась Бажена на ловкого Деменция, но тут он не успел и плясал теперь с ней, удерживая ее руки, пытаясь улизнуть, но всякий раз ее рука преграждала ему путь. Отточенные движения, их так легко предугадать! Думал, что она не увидит? Ха! Глупец!

И его голубые глаза… молят о пощаде. Бажена не любила… эту жалость. Затмевает злобу.

Бажена схватилась за голову. Что же это, опять?.. Опять ярость бездумная? Разум вернулся, слава Матушке… Алый цвет все еще стоит в глазах. Бажена умоляла его уйти, но нет. Он преследовал ее, принимал свой грязный облик каждый раз, стоило ей дать слабину. Вот она, настоящая слабость…

Младший кесарь что-то прокричал, его люди замотали головами. Он напуган? Что-то пошло не так? Бажена едва держала дрожащие руки.

Не предусмотрел, что столкнется с такой, как она? Его способ не поможет. Не поможет, не поможет, он не поможет…

Тогда сгинь, бесполезный кусок плоти!

Рык, наверное, доносился до чертогов самой Матушки-Природы. Бажена вступила в бой вновь, вновь кинулась, ощутив, как бешено колотится сердце Деменция. Теперь он уже не был так уверен в себе! Еще чуть-чуть, и его сердце будет у нее в руках…

— Бажена, стой!

Знакомый крик заставил Бажену замереть. Она обернулась. Этот хвост… Он поднимал в воздух столько песка. Кажется, владелец что-то кричал, но до Бажены доносилось лишь эхо. Но знакомое эхо.

— Не лезь, Златоуст! — предупреждающе встал перед взором Деменций. — Я справлюсь. И не с такими берсерками справляется вондерландская…

— Она не берсерк, кесарь! Это другое!..

— Не. Надо. Лезть! — настойчиво повторял младший кесарь.

Бажена медленно поплелась к ним, но что-то в ней вдруг надломилось, и она опустилась на колени. На колени… Снова… Перед этим… Если она не встанет, ее убьют! Если не встанет…

Бажена подняла взор. Эти голубые глаза. Горят самым горячим пламенем, которое видела Бажена. Шутка ли — пламя внутри Бажены вдруг угасло, точно эти глаза у нее все забрали.

— Куаэ… Она… точно не берсерк. Но ее можно излечить.

— Сделай это, если сможешь. — Наряду с голосом Златоуста послышалось шуршание веревки.

— Стоять! Я обещал. Я и сделаю. Не мешайся.

Звуки исчезли. Все замерло. Даже гомона толпы не было слышно. Бажена не понимала, что она чувствует. Точно из нее вынули всю силушку и выбросили в спокойное, но холодное море.

— Вот так… Замри… И слушай…

Утекал огонь. Все — в эти голубые глаза, они полнились пламенем. Бажена даже не смогла воспротивиться, когда изящные пальцы Деменция взяли ее за щеки.

— Услышь закон, которого ты хочешь слушаться, но не можешь, — медленно, точно ребенку, говорил Деменций. — Когда хочется рвать и метать — услышь голос дорогого друга. Он просит прекратить. Слышь голос друга и послушайся. Вдохни. Отпусти злобу. Огонь нужен не для того, чтобы обжигать, а для того, чтобы согревать. Оставь огонь — пусть уходит. А остаешься ты. Ты сильная. Ты сможешь противостоять и без огня. И так будет всегда.

Его рука поймала маленький мешочек. Бажена дернулась, но на большее ее сил не хватило. Сглотнув, она бездумно уставилась на Деменция. В его глазах плясали искорки. Как тогда, когда они с братьями прыгали вокруг костра…

Зачем она ушла от них? Мама же говорила, не за каждым хвостом стоит бежать. Надо было дома оставаться, слушаться маму, а не разбойников, что украли у Бажены ее хорошую, счастливую жизнь.

Деменций рассыпал у себя на руке какую-то белую, светящуюся на солнце пыль.

— А теперь… Спи.

И выдохнул. Пыль попала в нос, но чихать не хотелось. Мысли поплыли, как рыбки в речке. Бажена упала и свернулась калачиком. Ее взяли чьи-то сильные руки. Почти как папа, когда забирал ее, усталую и измученную, у дружинника-учителя…

Глава восьмая. О догонялках, ребяческой затее

Бой за боем, уделывал Бажену кесарь Деменций, да так легко и задорно, что наблюдать за этим было почти забавно. Почти, потому что Луново сердечко каждый раз, видя вдребезги разбитую Бажену, екало!

Казалось, всякую свободную долю, когда заморскому царевичу освободиться удавалось, он приходил в их скромный угол и утаскивал Бажену с собой. Под кожей человека бурлил жар, кровь, словно у пойманного с поличным, но уверенного в своих силах вора, проносилась от голой, безухой головы до пят. А глаза его горели, горели странным голубым огнем! Не мог Лун этого не заметить и каждый раз поджимал хвост, когда кесарь Деменций снова подзывал спутницу. Да на что она ему? Мало своих подданных?

И вот, когда отлеживалась Бажена у походного костра, подсаживался к ней Лун и по привычке молчал, но одним вечером заговорила та первой:

— Если ты хочешь предложить какую помощь — выкладывай. Я только рада буду.

Лежала она волосами в песке, распластавшись, огонь не освещал и половины ее большого тела. Казалось, темнота, вокруг костра сгустившаяся, ее пожрала вместе с шатрами.

Лун и не знал, что отвечать. Хотел ли он что предложить? Мыслей в голове не оставалось после очередного перехода. Это Бажена могла еще под конец дня и груз на себе тащить, и с младшим кесарем воевать, а остальные спутники за ней просто тащились, поочередно на ней вешаясь. Только Солнцеславу Бажена к себе не подпускала: мол, не хотела потом Кошкой вонять. Лун ее не переубеждал — пробовал, бесполезно.

— Я не знаю… У меня даже мыс-с-слей не возникло, — поборов стыд, прошипел Лун. — А у тебя?

— Знаешь, какая штука, — начала лежащая Бажена, вертя большой рукой в воздухе. — Я после боев с Деми, как пустая кружка, из которой пропала сурица. Сначала была полная, а потом кто-то из меня будто выпил все до последней капли. Вместо мыслей в голове — пустота.

— Это хорошо или плохо? — недопонял Лун.

— Даже не знаю. Ни плохо, ни хорошо. Просто никак, — повела видимым плечом та. — Появляется какое-то… осиротелое чувство. Ты когда-нибудь вырывал из волос репейники?

Поведя по длинным, белоснежным, вечно прямым волосам, невольно Лун улыбнулся:

— Было дело.

— С твоими космами немудрено, — усмехнулась-оскалилась в ответ Бажена. — Наверняка полголовы выдирал! Вот тут так же. У меня из волос вытащили репейник, только вместе с ним оторвали полголовы.

— Ух… Неприятно, — только мог и ответить Лун.

— А вообще зачем тебе такие длинные волосы? Как я понимаю, ты не из училища, значит, не дружинник. Зачем вору длинные волосы?

Вздохнул Лун. Не любил он, когда ему припоминают, чем он промышляет. Как будто у него был выбор…

Но Бажена не виновата. Она же просто любопытствует. Зная ее простодушие, спрашивает она и впрямь без намека.

— Сестренки любят плести из моих волос косы, — отвел взор он. — Оставил им на потеху.

Вдруг случилось то, к чему Лун совсем не был готов: рассмеялась Бажена. Пристыженный, он уставился на песок, норовивший пробраться ему в обувь.

— Хей, чего пригорюнил? — подползая к нему, положила ему Бажена руку на плечо. — Я не хотела тебя обидеть!

— Я понимаю… — протянул Лун. — Но у меня, кроме с-с-семьи, нет никого…

— Пф, Лун! — она махнула большой ладонью. — Я смеюсь потому, что… Ну, потому что ты слишком добрый!

— Разве это смешно? — недоуменно вскинул брови он.

— Конечно! — вновь улыбнулась-оскалилась Бажена. — Не злиться же на тебя.

— А что, в таком случае только смеяться или злиться можно?

— Ну, плакать еще. Но я не плачу. Я же хочу стать богатыркой! А богатыри плачут о-о-очень редко.

— А, я понял…

Призадумался Лун. Ну и легко же она рассказывает о себе! Как будто заранее о себе все знает. Как будто не представляет себя другой. Не дает себе возможности быть другой.

Так ли Бажена проста?.. Или хочет казаться простой? Может, на самом деле причина кроется в чем-то совсем ином? Лун было спросить хотел, но вдруг их прервал знакомый голос:

— Вас двоих на весь Та-Ааи слышно! В чем дело? Бажена, ты чего так возбудилась? Кесарь Деменций не дает покоя?

— Злат, я скоро не одной Солнцеславе что-нибудь оторву! — то ли смущенно, то ли со смешливо отозвалась она.

В свету костерка показался высокий и широкий Златоуст. Хоть они и были с Луном примерно одного роста, самому Луну все время казалось, что Златоуст, благодаря гордой осанке, его значительно превосходит.

Устроившись напротив, поприветствовал их Златоуст зевком. Какой у него широкий рот… А клыки какие большие и острые! Лун таких даже у Медведей не видал.

— Ну, что, Злат, а у тебя разуменьице есть? — обратилась к нему Бажена, продолжая сидеть с Луном. — У тебя же всегда что-нибудь на уме, так?

— Наверное… Я бы посоветовал с кем-нибудь еще побиться, — лениво отозвался тот. — С кем-нибудь, кто похоже сражается.

Вдруг почувствовал Лун на себе взоры. Что? Он? Уставившись в огонь и протянув к нему руки, понадеялся Лун, что его не заметят и о нем забудут, но не тут-то было.

Сзади на него опустились знакомые руки, от которых у него стали на спине чешуйки. От страха иль от радости?..

— О-о-о, Лун! Кто же у нас самый быстрый и стремительный? Как свободный ветер!

— С-с-солнцеслава, не подкрадывайс-с-ся так… — дрогнул он, вздыхая. — Я же не такой умелец, как царевич…

— Мне кажется, ты преступно преуменьшаешь свои заслуги! — появилась она по другой от Бажены бок. — Я-то помню, как ты юрко-ловко дракону лапы подрезал! Не нужно меня за дурочку держать.

— Я и не держу, Солнцеслава, — ласково улыбнулся Лун, смущенный ее словами. — Но я правда не…

— Хм… Подожди! — сорвалась она вдруг с места, хвостиком вильнув у самого носа.

Остались Бажена и Златоуст смотреть куда-то Луну за спину. Подождав с мгновение, Бажена принялась отряхиваться, а Златоуст сладко потянулся.

— Я, на самом деле, хоть сейчас готова, — проговорила куда-то в сторону она. — Только отойдем подальше от огня! Не хочу хвост себе подпалить.

— Могу подсобить огоньком… Если Осока мне втолкует, как его разжечь, — задумчиво пробормотал Златоуст, куда-то отходя.

Вернулась Солнцеслава тотчас. На шее ее висел круглый, изрисованный яркими красками барабан. Лун удивленно уставился на него. Оставалось только гадать, откуда она его добыла!

— Чтобы Бажене не стало плохо, я вам подыграю! — заявила Солнцеслава, бухнув рукой по барабану. — Так ваше славное сражение явно пройдет гладко, почти как с Его-Высочеством-Деменцием.

— А иногда в твоей усатой голове способны появляться хорошие мыслишки! — подначила ее Бажена. — Только не переусердствуй, поняла? Не хочу под твою дудку… твой барабан до конца жизни плясать.

— Ой, да если бы я умела!.. — мечтательно вздохнула Солнцеслава. — Тогда бы ты давно была моей первой подружкой.

— Ух, нет… Матушка упаси! — отошла в сторону Бажена, отмахиваясь руками.

Они обе рассмеялись. Лун же смеяться не стал — шутки не понял. Наверное, ему такое недоступно…

Послышался возглас Златоуста. Прибежал он уже весь пылавший искорками. Насколько это было опасно или нет, не знал Лун, но Осокиному чудесному мастерству все же доверял. Не раз уже спасало!

Так отошли они вчетвером на небольшую полянку. Или как назвать это на берегу моря? Лун в таких местах не жил никогда. Но предположил, что можно назвать полянкой: тут укрывался уголок с ровной землей и камнями. На песке они драться не решились — потом выбирать песчинки из шерсти и чешуи не хотелось. Поэтому здешнее местечко подходило как нельзя лучше.

Остановившись посередине, подвигал Лун руками и ногами. Отец всегда говорил, что для хорошей работы не мешает размяться. Косточки Луна захрустели, видно, залежался он вечером в шатре, пора подвигаться! В тот миг Лун даже порадовался: затея с Баженой подвигаться звучала веселее, чем одному этим заниматься.

Сама Бажена тоже приседала и крутила своими крепкими кулаками. Рядом пристроилась Солнцеслава, поправляя ремешок барабана. Поймав на себе взгляд Луна, она улыбнулась до того сладко, что Лун поспешил отвернуться, иначе совсем растает. Златоуст и Осока пристроились по другую сторону: он неуклюже водил руками и неловко улыбался, она — поправляла его, осторожно перехватывая руки. После их усилий появились искры, что рядком выстроились рядом с их укромным уголком. Наверное, сила Златоустовых взрывов не позволяла держать огни дольше, поэтому приходилось им мелькать.

— Ну, что? Готовы? — спросила Солнцеслава, подпрыгивавшая в нетерпении.

— Да! Давно готова! — ударила кулаками воздух Бажена.

— Думаю, да, — скромно отозвался Лун, согнувшись в выпаде, чтобы сразу отбежать.

— Объявляй счет, Солнцеслава, — сказал ей Златоуст, уже не поддерживая огни, а пристально следя за боем.

Стоя рядом с ним, поглядывала на Луна Осока. Сам Лун было испугался ее пристального взгляда, но, увидев ее любопытно навострившиеся ушки, тут же успокоился.

— Хорошо!.. — в нетерпении заерзала Солнцеслава и, замолчав на миг, принялась медленно считать: — Три… Два… Один!

И сорвался Лун с места. А Бажена мимо пролетела. Он как знал!

Вертелись они так долго. Бажена его почти настигала, но не хватало ей юркости. Но в силушке она точно себе равных не знала: под ней, казалось, даже камни трещали!

А в сторонке играла песня Соловьиного Сердца. Солнцеслава била по барабану и сама подпрыгивала-подтанцовывала, пяточками топала, хвостиком виляла. Лун едва не засматривался! А Златоуст с Осокой их имена выкрикивали. Златоуст Баженово имя, а Осока — его, Луна! Лун и сам удивился: он бы и не подумал, что Осока станет наравне со Златоустом кричать. И поддерживать его! У Луна даже прибавилось сил: такая могучая и уважаемая Осока не могла поверить в него просто так!

Всего через несколько частей забил барабан с большей силой. Как же быстро все прошло! Мгновение — и Бажена вновь останавливается у Луна за спиной, хватая его за хвост. А за хвостом-то Лун и не усмотрел!

— Попался! — выкрикнула Бажена. — Наконец-то!

— Твоя взяла… — отдышавшись, ответил ей Лун. — Бажена-богатырка!

И рассмеялись все, разве что, кроме Осоки, но и в ее глазах плясали искорки веселья. Наверное, до ужаса глупо выглядела драка! Больше напоминала догонялки. Но Луну и то нравилось: ему почти не удавалось поиграть с кем-то, кроме семьи.

И где-то глубоко в душе теплилась глупая надежда они — князевы избранники — может, когда-нибудь станут больше, чем просто спутники.

Глава девятая. Об импундулу, птице молний

Шаг за шагом уходило войско все дальше и дальше, глубже и глубже, мыслила Солнцеслава: уходили они точно к самому любопытному! И без того, конечно, было любопытно — до того любопытно, что Солнцеслава всякий раз, вдохновенно вздыхая, прижимала к груди исписанную грамоту и писало измученное. Однако загадочная «богатая земля», коей была в переводе «Та-Ааи», умудрялась из раза в раз несказанно удивлять Солнцеславу, до того видевшую мир лишь в книжках.

Здесь же все удивляло-поражало, от колючей травинушки, прорвавшейся сквозь опаленные жаром пески, до живности диковинной, словно вышедшей из самых причудливых снов. Однажды ночью, пока все спали, выбралась Солнцеслава из душных покоев и, по-Кошачьи легко проскользнув мимо двух смуглых зверолюдей, решила устроить себе короткую прогулку.

Иногда ей приходило в голову, что так они могли бы со спутниками взять да сбежать, только вот куда бежать? Вондерландский младший кесарь щедро поит их и кормит, к тому же ведет к осколку. Осока часто предостерегала: «Сейчас он нам угождает, а через несколько дней — на верную смерть отправит!» На что Златоуст спокойным и преисполненным почти отеческой ответственности голосом отвечал: «Посмотрим, что будет. Из Уайтленда выбрались — и отсюда выберемся. Не разводи страх на пустом месте». Как всегда, истина льется из золотых уст! Зато, возможно, своими вылазками Солнцеслава проложит им будущий путь. Не быть же ей бесполезным грузом!

Той ночью она увидела в небе не звезды. Те померкли перед светом иным, земным, но оттого не менее чудесным-распрекрасным. Полы Матушкиных чертогов озарили крылья исполинской птицы. Ее окружили тысячи молний, будто служа ей кольчугой. Вспомнились Солнцеславе сказки древних зверолюдей Берского Царства, сказки о незримом смертному крае, Ирии, откуда родом все волшебные птицы, и куда уходят зверолюди, когда жизнь подходит к концу. Нынче Ирий называют Матушкиными чертогами, ибо нынче открылась зверолюдям правда, а не сладкая выдумка. Но многие волхвы до сих пор по стародавнему обычаю называют небесное царство Ирием.

Боязно было подбираться к неведомой птице: если и не съест, так единый взмах крыла — и молния заденет нежную кожу Солнцеславы. Но лишь в тот миг заметила Солнцеслава: за ней притаились двое смуглых зверолюдей, те самые стражи. Из-за цвета кожи они сливались с беспроглядной тьмой. Пурин бы их точно не заметил, но то, что Кошечка не услышала их, не увидала краем глаза, поразило ее. Вот так охотники!

Вышли они вперед, и хотела было бежать Солнцеслава, но один из них поманил ее на своем бухтящем языке, а второй медленно, но уверенно направился в сторону птицы. В руке смельчака был неровно обтесанный каменный нож. Что же он собирается делать? Солнцеслава застыла в предвкушении. Рядом застыл и смуглый зверолюд, белок его глаз сверкал в свете молний. Судя по рыжим ушкам с черными кисточками, его род назывался Каракалами.

— Импундулу!

Один оклик — и птица застыла, стих гром, под которым содрогалось поднебесье. Зверолюд вытащил нож и — Солнцеслава ахнула — порезал свою ладонь. Казалось, боль и не думала пронзать его тело. Птица же застыла, горделиво изогнувшись. Ожидание не продлилось долго: существо камнем упало вниз. «Импундулу!» — повторил зверолюд, и тогда Солнцеслава почти вслепую записала это слово: похоже, то было имя животного, окруженного молниями.

Красный, как кровушка живительная, клюв рассек рану. Зверолюд тут же вскинул другую руку, а из нее змеей выскользнул кнут, обернувшийся вокруг длинной шеи птицы. Импундулу взвыла не от боли, но от гордости — подумала в тот миг Солнцеслава. Такое грозное существо не могло простить себе оплошности. Видимо, оно было охочим до зверолюдской крови, однако не встречало ее столь давно, что набросилось тотчас. Вскоре второй зверолюд помог натянуть кнут так, чтобы птицу прибило к земле. Надо отдать должное, эти Каракалы — прекрасные ночные охотники. В Берском Царстве особо жаловали тех, что могли в четверо рук укротить огромное чудище.

Вондерландцы же подобной смекалки не оценили.

Когда зверолюди немым взором пригласили Солнцеславу пройтись с ними, она даже пригорюнилась: нечего ей быть рядом с ними, она же не заслужила одобрения та-аайцев. Но любопытство сгубило Кошку, и она все-таки приняла приглашение.

Сперва их приветствовали та-аайцы: осыпали криками одобрения и удивили диковинными танцами. Солнцеслава даже выпятила грудь, почтя за честь ступать рядом со смельчаками.

Однако стоило смелым охотникам достигнуть границ вондерландских шатров, как воины заморские вскинули оружие.

После того, как они обменялись громкими ругательствами, от которых завяли нежные ушки Солнцеславы, к ним явился кесарь Деменций и так быстро рассудил ссорящихся, что показалось, будто из его уст вылетело всего два-три слова, и враждующие разошлись по разным сторонам.

Не спала Солнцеслава всю ночь. Как же много произошло! И она, она стала тому свидетелем. Ничто более ее не заботило весь день, и Солнцеславе казалось, что мир вдруг весь разом обозлился на нее одну, хотя дело в ней не заключалось вовсе.

Дело в вондерландцах! Наутро Златоуст объяснил, что приводить с собой такое существо было опасно. Но как же можно не признавать, что охотники проявили себя невероятно храбро? К тому же Осока сказала, что импундулу могут служить ведьмам верными помощниками. Так что же не так? Нельзя запросто отпускать тварей, что питаются кровушкой зверолюдской!

И даже маячившие совсем рядом с шатрами абады — вытянутые, похожие на рогатых соловых лошадей с белыми полосками, длинными бычьими рогами и хвостом с кисточкой — не радовали глаз Солнцеславы. Сидела она с писалом и грамотой и думала: ну и что, что вондерландцы с та-аайцами поссорились вчера? Никто не пострадал, и все остались при своем. Однако до сих пор брели вондерландцы и та-аайцы мимо друг друга, оглядывались, будто на противных насекомых. Видно, пытались удружиться кесарь и фараон, а народы не понимают, как им вместе уживаться.

— Грустишь?

Солнцеслава дернулась, даже шерстинки повставали. Обернувшись, она столкнулась нос к носу с Луном, миролюбиво улыбавшимся в ее сторону, точно и не заметил, что удивил ее.

Поразилась Солнцеслава: впервые за несколько дней он подошел к ней сам. До этого она крутилась вокруг него, но без толку. После того, как Солнцеслава ему открылась, Лун начал ее избегать. Неужели ему было неприятно? Солнцеслава не могла понять, и от безвыходности болело ее сердечко.

— Ага. Лун, ты ведь слыхивал об этом ужасном импундулу, которого поймали охотники прошлой ночью?

— Видел. С-с-страшная птица… — прошипел Лун, зрачок в его глазах на миг сузился.

— А я смогла лицезреть, как его ловили! — гордо вскинула подбородок Солнцеслава. — И шла бок о бок с храбрыми охотниками. Однако вондерландцы не приняли подвиг, а подавили весь праздник на корню!

От этого вскрика отшатнулась одна из заморских лошадок-абад и потрусила прочь.

— Ну-у-у… У пуринов ведь другое отношение к волшебным зверушкам, — загадочно поднял взор Лун. — Они их не гонят, они их приручают. В Уайтленде было много таких.

— Правда? А я и не заметила, — неловко призналась Солнцеслава, сжимая в руках грамоту.

Неужели она пропустила такую важную деталь? А ведь Солнцеслава не самая невнимательная! Более того, ей всегда нравилось подмечать все новое, это увлекательно.

А ведь то, что прошло мимо ее глаз…

— Ты переживаешь, что не отразишь в своем сказании важные детали? — угадал Лун. Хотя не угадал: он всегда знал, что говорить. — Не думаю, что для подвига важно, как пурины относятся к животным.

— Не знаю… Хочется охватить все, да не выходит… — тяжко вздохнула Соловьиное Солнцеслава. — Ведь тогда все вокруг будет казаться слушателю или читателю неживым. Если не будет каждой детали, каждой подробности. Но… Я не знаю, что важно, а что нет.

— А вас не учили этому в Школе? — полюбопытствовал Лун, вильнув хвостом в сторону Солнцеславы, но не касаясь ее.

— Учили, но…

Солнцеслава никогда не жалась так перед кем-то. Не выносила она снисходительных взоров, не выносила ее певичья гордость, что кто-то мог знать о ее слабых сторонах. А ведь эти слабые стороны, как бельмо на глазу, портило все то, что видят люди, когда обращают взоры чуть дальше, чем хотела Солнцеслава.

— Ты когда-нибудь что-нибудь сочиняла сама? — задал Лун ключевой вопрос.

— Да… Они льстили мне. Говорили, что хорошо. Но я-то знаю, что это не так. Чужое ведь дается легко, а свое…

Солнцеслава и сама ненавидела эту неловкую улыбку, которую кривила. Зачем же Лун всегда лезет так далеко?

На любого другого взъелась бы Солнцеслава, но не могла накричать на него, не могла даже в мыслях в чем-либо обвинить. Он никогда не желал ей зла, и она не может ему этого пожелать. Он просто пытается докопаться до правды. Он этого заслуживает.

— Тогда наш подвиг — прекрасная возможность научиться, — неожиданно улыбнулся Лун.

— Но я ведь могу всех подвести! Нельзя этого позволять, Великий князь не зря доверился нам, не зря доверился… мне, — сперва Солнцеслава смотрела Луну в глаза, но на последнем отвернулась. Опять стыд властной рукой сковал сердце.

— Думаю… Все будет хорошо. Просто доверься своему соловьиному сердцу.

Улыбка не сходила с его лица, и Солнцеславе показалось, что он даже хихикнул про себя. Она тоже хихикнула.

— Проказничаешь, Лун? — мягко улыбнулась она.

— И в мыс-с-слях не было! — серьезно воскликнул Лун, зрачки опять напугано сузились.

— Раз уж положил начало, то к чему стесняться? Может, пойдем к та-аайцам, потанцуем с их барабанами? — легонько толкнула его в плечо Солнцеслава.

И тут же пожалела, что дала этим словам из себя вылететь. Тут же Лун согнулся-пригорюнился, хвост его поджался, а взор завилял.

— Это… Не совсем мое, прости.

— Никогда не поздно начать!..

— Прос-с-сти…

С последним он вскочил и скрылся за стенкой шатра, рядом с которым сидела Солнцеслава. Наверное, слишком уж прямо она его зовет… Ему не нравятся танцы? Или ему неприятна сама Солнцеслава?

Солнцеславе не хотелось так думать. Наоборот, надо только постараться, и тогда он наконец покажет того себя, что прячется глубоко под чешуйками!

Глава десятая. О ведьмовской скрытности

На Та-Ааи постепенно наступала ночь, темная-мрачная. Здешние звезды не светили, нет, они сияли, точно резали глаза. Благо Златоуст видел плохо, и вся эта кошмарная картина сливалась для него в кашу, пока он на ней не сосредотачивался. То есть старался не сосредотачиваться, потому что тяжело не обращать внимания на нечто, что занимает добрую половину взора. Либо пески, либо месяц остроконечный.

Когда он был совсем маленьким, а в семье еще царили уют и покой, мама рассказывала, что месяц в пятнах потому, что месяц поспорил с солнцем, кто из них краше, и солнце запустило в месяц грязью. А еще говорила, что месяц — это на самом деле корова, засыпанная снегом.

Никогда Златоуст не думал, что будет так скучать по снегу.

Он все никак не мог привыкнуть, что из его воспоминаний начинает пропадать грусть, взращенная тоскливыми годами. Сердце щемило по-прежнему — ведь не может просто так уйти боль, не распрощавшись, — но не было более слез, наворачивавшихся на глаза при одном воспоминании о светлом и далеком детстве. Неужели он вырос? Он и так всегда был достаточно взрослым, как он считал. Умел принимать решения и удары судьбы с гордо поднятой головой. Но и в его кольчуге может быть брешь, Златоуст наконец-то смог себе это простить.

И благодаря кому? Благодаря этой маленькой, слабенькой, сжавшейся у костра Медведице. Казалось бы, кому, как не ей, быть вечно согретой? Она и впрямь не походила на Медведицу ничем. Ни статного вида в ней нет, ни властного глубокого голоса, ни даже тех простых вещей, что зверолюдей зверьми делают — даров природы, позволяющих им выжить в любую беду, в любые мор и голод.

Зато в ней был ум. И она им очень гордилась. Златоуст не мог противостоять: она и впрямь знавала многое, хоть и не всегда могла вовремя вспомнить или распорядиться тем, что имела. А еще лезла в пекло из-за всякой чепухи.

Наверное, пришло то время, когда можно об этом поговорить.

Златоуст грузно поднялся и потянулся, наклонив шею. Позади послышался смешок.

— Не сломайся, великан, — клыкастый рот Бажены растянулся в улыбке.

— Как бы ты не сломалась. У тебя все тело уже в порезах, — мрачно отозвался Златоуст.

И как она выживала? Уже который день беспробудно лезет с кесарем Деменцием в драку, а он ее снова и снова побеждает. Неужели не понятно, что он умелее, что он всю жизнь учился биться, а ты и училище-то не окончила?

— За меня не переживай. Лучше иди, куда шел, — беззлобно буркнула та и кивнула в сторону Осоки. — Сжалась в три погибели, бедняжка. Обними ее хоть, мо́лодец.

— С каких это пор тебе такое любопытно стало? — хвост растерянного Златоуста уже успел начать подкоп, но хозяин нашелся-таки с ответом: — С младшим кесарем переобщалась и соблазнилась?

— Не понимаю, о чем ты, — уже обиженно ответила Бажена и добавила, поведя бровью: — Если ты хочешь знать, в богатырской жизни всякая там любовь — не главное.

— Когда в очередной раз уставишься в голубые глаза этого сказочного царевича, поговорим, хорошо?

— Не выдумывай, лучше скачи к своей ненаглядной.

— С чего ты вообще решила, что Осока… — начал было Златоуст напряженным шепотом, но Бажена его тем же шепотом перебила:

— Может, я и не зверка в том понимании, как она видится большинству из вас, но зверициным нюхом меня Матушка не обделила!

Ухмылка пройдохи у нее, не иначе. Но Златоусту ли судить?

Бажена привстала с лежанки и, дернув его за хвост, тихо пожелала:

— Удачи, княжич Чудомир, пригрей уж свою Милолику-чудесницу[1]!

Златоуст осунулся, припомнив эту давнюю сказку про княжича-храбреца и его любимую, которую тот спасал из лонгского полона. Златоуст что, так похож на Медведя-княжича?

Так или иначе, надо идти. Да. Надо бы. Златоуст вздохнул. Ну и зачем Бажена ему наговорила глупостей? Теперь у него это весь разговор в голове вертеться будет.

Но раз решил — куда отступать? Возможность упускать — худшее, что он может сейчас сделать. Поэтому Златоуст, отогнав сомнения, почти ринулся вперед, но шаг сгладил, иначе напугает Осоку и на нужный лад точно не настроит. Прошествовав к ней, Златоуст застыл на месте и, только когда столкнулся с недоумевающим взором той, спросил:

— Кхм. Могу присесть?

— Не спрашивай, — вдруг ответила та, и Златоуст остался стоять в недоумении.

— Как хочешь…

— А-а-а… Я не то имела в виду, — засуетилась она. — Садись. Не надо спрашивать.

Так поджав губы, что те стали казаться ниточкой, Осока только ближе подвинула колени и уставилась куда-то в воздух, между коленями и грудью. Златоуст неуверенно опустился рядом, как бы ненароком подглядев, куда это Осока с таким вниманием смотрела.

Книжечка. Та самая, которую она так внимательно читала в Уайтленде. Ну, это единственная книжка, которую он видел в ее руках. Потрепанная, с пожелтевшими от времени страничками, она была, казалось, затерта до дыр.

Но дальше Златоусту увидеть не удалось, потому что книжка захлопнулась прямо под его носом. Осока неодобрительносмотрела на него, сощурившись. С ее глазами-миндалинами это выглядело даже грозно.

— Не надо.

— И что же такое там может быть? Тайна того самого дракона, о котором ты почему-то знала еще до того, как мы его обнаружили?

Она его ошарашила, и он ее ошарашит. Зуб за зуб!

— О чем ты? — с искренним непониманием округлила глаза Осока, отодвигаясь от него.

Но убежать далеко ей не удалось: мохнатый хвост Златоуста уже обвил ее и притянул к хозяину. Златоуст повел ушами: удалось ее подловить, и быстро!

— Не притворяйся дурочкой, — не похоже, что она притворялась, но надо было проверить. — Водный дракон. Которого мы победили в Эллиадии. У которого был осколок. Ты знала о нем заранее, не так ли? Я ведь тебе так ничего о нем и не рассказал. Ни тогда, ни сейчас.

Осока сперва насупилась. Потом исподлобья взглянула на Златоуста, будто он виноват во всех бедах на свете. И, вдохнув и выдохнув, прижав книжечку к груди, точно сокровище, с до смешного неуверенным и напуганным видом вскрикнула:

— Это было давно и не правда!

И, вырвавшись из объятий хвоста Златоуста, неуклюже перекатилась по песку, отплевалась, вскочила и со всех ног поторопилась к берегу моря. Если бы не удивление, Златоуст бы в миг ее нагнал и поймал, но несколько мгновений он сидел, уставившись на то место, где до этого была Осока.

Такого откровенно детского ответа он точно не ожидал. Она ведь даже не попыталась с ним спорить!

Злой, как тысяча кикимор, Златоуст поднялся и потопал следом за Осокой. А что, если бы тогда им угрожала опасность у водного дракона? А она все знала и скрыла от них? Что за ничем не обоснованное недоверие?! С другой стороны, с чего бы ей им доверять? Она их всех в первый раз в жизни видела. Но ведь залог их путешествия в общем труде! Погубила бы их всех из-за каких-то никому не известных помыслов — сама погибла бы в лапах чудовища.

Видимо, чтобы скрыться от него, Осока забежала в море и, прорываясь сквозь тягучую воду, шла все дальше и дальше, остановившись только тогда, когда вода достигла ее пояса. Думает, он ее там не достанет? Да в два счета!

Но когда она обернулась, расхотелось Златоусту за ней гнаться. Разочарование терпкое разлилось в его сердце, точно расплавленное железо. Ну и как с нее что-то спрашивать, когда она дрожит, как мышка, загнанная в угол? Златоуст чувствовал себя теперь злодеем. Она что, нарочно это делает? Да куда ей…

— Выходи оттуда, — спокойно, но достаточно громко сказал Златоуст. Ему было трудно сдержаться, чтобы не прикрикнуть, но он не давал себе спуску.

Похоже, Осока помотала головой. Отошла еще дальше. Теперь ее жалкие пожитки, привязанные к поясу, плавали по водной глади.

Златоуст услышал смешки. Обернулся. Та-аайцы и вондерландцы, сидевшие вокруг костра, вдруг все обернулись к нему, ухахатываясь. И, конечно же, Бажена хохотала громче всех. Рядом — как своевременно! — оказался кесарь Деменций.

— Деми говорит, они смеются, потому что ты не можешь совладать со своей невестой!

— Что ты им наговорила?! — взъелся Златоуст, его слова сопроводил громкий смех. — С ума сошла?!

— Да ладно, это же шутка!

— Шутка?.. — негромко проговорил младший кесарь, но и этого было достаточно, чтобы чуткое зверолюдское ухо услышало. — Приношу свои извинения, я неправильно понял…

— Деми, ты такой наивный! — расхохоталась пуще прежнего Бажена.

Внутри Златоуста полыхнуло пламя. Да что она творит?!

— Бажена, еще раз так сделаешь, я тебе…

Услышав плеск, Златоуст, тяжело и раздраженно вздохнув, обернулся. Осока убегала!

Ну, убегала настолько, насколько ей могла это позволить морская вода.

— Осока, постой! — сам было хотел ринуться в воду Златоуст, но оступился: сапог тут же пропитался водой. — Это всего лишь шутка! Я попрошу кесаря Деменция, чтобы он объяснил им все, слышишь?

Но Осока и не думала останавливаться, будто и не слышит Златоуста вовсе. Да что за несуразица?! Неужели она голоса разума не слышит?

— Чем дальше будешь идти, тем вероятнее, что твоя книжка промокнет!

Это все же ее остановило. Осока застыла на месте, прижимая к груди свое сокровище. Но на Златоуста по-прежнему не смотрела, в воду уставилась.

Дрогнула. Сердце Златоуста остановилось от ее вида.

Она же и так мерзла, а теперь еще и в воде, в своей плотной поневе, которая наверняка облепила ей ноги. Впервые в жизни, наверное, Златоуста волновала такая мелочь, но он не мог просто стоять и смотреть.

Скинув кафтан, Златоуст бережно сложил его на берегу. Осколок припрятал во внутренний карман, который только Златоуст знал, как открыть. Он туда нередко складывал деньги, когда жил в Дубравном княжестве. Думалось ему, воров здесь не меньше, чем на родине.

— Стой на месте! — приказным голосом воскликнул Златоуст, входя в воду.

Не так уж и противно! Привыкнуть можно. Как ни странно, вода оказалась теплее, чем днем. И что его заставило думать, что вода холодная? Дрожь Осоки, наверное.

А от холода ли она дрожала? Не от страха ли? Укол стыда пронзил Златоуста насквозь.

— Не уходи! Я сейчас доберусь до тебя, и мы поговорим.

Но Осока не уходила. Стояла на месте все в том же положении, только пуще осунулась, головой зарываясь в плечи. Чуткое ухо Златоуста услышало гулкое, недовольное Медвежье мычание.

— Расслабься, я тебе ничего не сделаю. Я хочу по-го-во-рить.

Слишком близко Златоуст подходить не решился. Вместо этого он застыл в двух хвостах от Осоки. Может, он сможет ненавязчиво намекнуть ей, что можно возвращаться. Придется подбирать слова.

Затянулось молчание. Златоуст, выпрямившись, поглядел на звезды, на их отражение в воде. Месяц искажался в водяной ряби, исходившей от дрожавшей Осоки.

— Хм… А почему ты не можешь просто взять и раздвинуть воду? Я понимаю, ты объясняла это Солнцеславе, но я так и не понял…

— Дело даже не в том… — скромно повела плечом Осока, бросив на него взгляд, в котором, кажется, промелькнуло любопытство. — Я пробовала управлять морской водой…

— И что?

— И у меня не получилось. Могу управлять только пресной.

Она попыталась изобразить улыбку, но это у нее никогда не получалось. Видно, притворяться — не ее конек.

— А я могу управлять огнем, если я могу делать взрывы? — склонил голову набок Златоуст, одно ухо направив в сторону Осоки, чтобы четче слышать ее бормотание.

— Н-нет… Прости.

— За что ты извиняешься? — то ли удивленно, то ли раздраженно бросил он. — Ты же не виновата в законах вильей силы!

— Ну… Да, наверное, ты прав.

Похоже, она и впрямь с ним соглашалась. Как это работает?

— Я тебя не понимаю.

— Это в порядке вещей.

— Я не это имел в виду…

— А я это.

Разговор уходил куда-то не туда. По крайней мере, Златоуст перестал его понимать.

— А откуда ты знаешь? — шуточно подначил ее он. — Может, я особенный!

— Знаю. Бабушка мне об этом рассказывала, — гордо заявила она.

С этими словами она крепче прижала книжку. Златоуст вспомнил: она говорила о своей бабушке. Что бабушка была Болотной Ведьмой и Лошадью. Последнее он до сих пор не до конца понимал, но тогда лишних вопросов задавать не стал, а теперь в нем загорелось любопытство.

— Это бабушка написала твою книжку, да?

Осока не ответила, лишь опять губы поджала. Ага. Он поймал ее.

— Это твой учебник?

— Что?.. — недоумевающее сдвинула густые брови она.

— Ну, учебник по ведьмовству. От бабушки. Я правильно понял?

Златоуст понял: попытки заглянуть ей в глаза не тщетны. Потихоньку она оборачивалась. Полушагами, но вот-вот встанет к нему лицом.

— Ну и зачем тебе это? — неожиданно резко выдала Осока. — Хочешь все мои тайны выведать? А я тебе вот что скажу: если бы вы мне раньше сказали, что к дракону собираетесь, я бы предостерегла вас. А вместо этого я узнала обо всем последней.

— Ты нас обвиняешь?! — оскорбился Златоуст и хотел было припомнить ей, кто ее всю дорогу тащил, но осекся.

Она им жизнь спасла. Не было честным ее в этом попрекать. И вправду, он и сам помнил, что ей ничего не рассказал.

— Я забыл, потому что за нами постоянно гнались. Мне было просто не до этого!

— Я понимаю, — тихо признала она. — А что мне было делать? Мы гнались так, будто нас вот-вот поймают. Мне и самой было не до этого.

Говорила она спокойно, не обвиняя, но и не оправдываясь. И даже задерживалась на глазах Златоуста несколько раз.

— Я не хотела, чтобы вы умерли! — вдруг воскликнула она. — Я бы нашла предлог, чтобы не рассказывать о книге, но подготовила бы вас! Зачем мне губить тебя?

Казалось, она сейчас расплачется. В этот миг Златоуст испытал самый болезненный укол вины: чего же он ее доводит? Да плевать на эту книгу! Это не стоит ее слез.

— Осока, — сказал он тихо, но твердо, — я обещаю не смотреть в твою книжку, пока ты мне сама не разрешишь. Хорошо?

Испустив «угу» так, будто сбросив с себя оковы тяжелые, Осока вдруг подалась вперед и врезалась в грудь Златоуста, точно пытаясь сбить его. Но в самом деле ей то не было нужно: она лишь уперлась ему в грудь и, сопя так, словно пытается сдержать слезы, задрожала. Он обнял ее, неловко и смущенно. Все-таки довел ее до слез… Дурак.

— Спасибо, — сказала она и, упершись в него подбородком, подняла взор.

Она улыбалась. От души отлегло! Он ее не обидел.

— Ну же, пойдем. А то одежда будет солью вонять даже после стирки, если нам удастся ее в ближайшем времени постирать, — усмехнулся Златоуст, огибая рукой плечи Осоки.

Она скромно кивнула, но в ней, видимо, все же нашлись силы смотреть ему в глаза. Наверное, после такого сложно будет кого-то убедить, что Златоуст о ней заботится, потому что…

И впрямь, почему?

Но Златоусту меньше всего хотелось сейчас искать ответы. И задумываться о том, кто как посмотрит. Какая разница? Справится как-нибудь.

Выбравшись на берег, Златоуст всем телом ощутил дуновение ветра. Осока под его боком тоже дрогнула, но теперь от холода. Завидев свой кафтан, Златоуст высвободил Осоку из объятий и, бегло подняв кафтан с песка, встряхнул его. Протянув Осоке свою самую дорогую одежку, он чувствовал гордость: предусмотрел же!

— Мне ночью не холодно, а тебе, как я погляжу, прохладно. Можешь носить, сколько хочешь.

— Я… Я не могу… — пискнула она, отворачиваясь.

— Я не предлагаю. Я настаиваю.

Златоуст растянулся в довольной улыбке.

— Ты похож на объевшегося кота, — буркнула Осока, но кафтан все же взяла.

— Кто бы говорил, мышка!

Осока вскинула бровь, но не ответила — лишь накинула кафтан.

— А насчет книжки… — начала Осока, выжимая поневу, но Златоуст и сам знал, что она скажет:

— Дай угадаю. Ведьмовская тайна?

— Именно.

И Осока направилась в шатер, гордо вскинув уши. Златоуст бы сказал ей что-нибудь вслед, да не мог. Оставила она его с носом. И он, кажется, этому был даже рад.

[1]Давным-давно разнеслись по Берскому Царству сказания о Чудомире, князе Дубравного княжества (чаще его называют княжичем, поскольку лишь в конце истории он становился князем), храбреце с добрым сердцем и чистой душой. Он всеми силами старался предотвратить опустошающую войну с Империей Лонг, а когда война все же состоялась — участвовал в ней и прослыл великим богатырем. Один из немногих князей, кто удостоился чести называться богатырем. Милолика-чудесница — его невеста, которую он спасал из полона Империи Лонг.

Глава одиннадцатая. О намеренной неосторожности

Дышала Бажена Крепкий Кулак носом, раздувая ноздри, как бык самый настоящий. На уши садились страшные заморские мушки, но Деменций сказал стоять и не двигаться — она и стоит. А так хотелось их отогнать! Щекотали ее, пройдохи! Внутри просыпалось глухое рычание. Поотрывать бы крылья этим жужжалкам!

Приоткрыв глаз, пригляделась Бажена к стоявшему рядом Деменцию. Как статуя застыл! Его правильные черты точно в камне вытеснены — так недвижимы. Только светлые волосы теребил теплый морской ветерок.

А ветерок и впрямь приятно гладит шерстку на хвостике. Эх, вот бы присесть… Так солнышко хорошо светит, искрится гладь морская. Накатывают волны под свою шипящую песенку…

Но долго Бажене красотами любоваться было не суждено, ведь Деменций приметил ее безделье быстро:

— Не прерывайся. Иначе придется начать сначала.

Раздраженно дернулся хвост. Да чего он от нее хочет?! Сам стоит, руки сложив, спину выгнув. Бажене бы хоть долю простоять с прямой спиной, такой изящно выгнутой и статной!..

Не о том она думает. Вообще в таком деле думать не надо. Ну, так Деменций ей сказал: когда медитируешь (медитация, судя по всему, так пурины называют стояние на месте и ничегонеделание — по-простому, безделье), надо успокоиться и обратить мысли в какой-то там поток… Сложная наука. По его словам, пуринские чудесники так учатся себя сдерживать и расширять ум. Любопытно, как это они так расширяют его? Голову чем-то надувают? Или что?

А пока мысли уже начали наворачивать круги, вдруг услышала Бажена пение. Это что же, Деменций ее ругает, а сам решил спеть? Да и как спеть — звонко, как ребенок, словами непонятными…

Постойте-ка! Голос совсем на Деменция не похож. Глаза раскрыв, Бажена уставилась в ноги, откуда доносилось пение.

А тут Бажена уже застыла безо всякий указаний. С ее хвостом игралось… нечто. Оно походило то ли на собаку, то ли на крысу с маленькими медвежьими лапками и отнюдь не маленькими остренькими коготками. Его шерсть то ли ластилась, как у выдры, то ли становилась пушистой и ободранной у лап. Голова же была ровная, точно капля, с человеческими ушами, почти как у Деменция, только пострашнее и побольше. Крохотный хвостик вилял, будто владелец был очень рад.

— Деми… Я…

— Бажена, тебе настолько тяжело?..

На этом он прервался и сам на существо уставился. А пока оно своими большими, жаднющими глазками за вилявшим Бажениным хвостом наблюдало. Бажена этот взгляд знала: так хищник следит за добычей.

— Деми… Что это?

— Ох, не знаю… Но он милый, — губы младшего кесаря растянулись в ласковой улыбке.

Если бы не то, что ее хотят съесть, Бажена бы, наверное, на эту улыбку уставилась надолго. Но чувство скверное, что на ее направил свои лапищи хищник, ее не оставляло.

— Деми, сделай что-нибудь, — старалась она говорить спокойно, чтобы существо на нее не прыгнуло. — Не пялься, умоляю…

— О, не бойся, Бажена, я уверен, что этот малыш совершенно безобиден! Послушай, какая у него славная песня…

— Да он уже слюни на мой хвост пускает! Проснись!

Когда Деменций с его милой ухмылочкой начал подступаться к существу, Бажена поняла: оно сейчас его укусит. Бажена-то увернется, а он, глупый, не понимает!

Оттолкнув Деменция в сторону, Бажена едва ли хвост не сунула существу в пасть. А оно как цапнет! Бажена взревела и хотела было схватить эту костлявую глотку, но оказалось существо ловчее — в два шага исчезло за шатрами.

Двинулась вперед Бажена, но поняла, что хвост изнывал. Да этот мелкий маров сын ее прокусил! Никуда с такой раной она не пойдет теперь. Она почти чувствовала, как шерсть пропиталась кровью.

— Ох, Бажена… Тебе плохо? — собрался с мыслями Деменций.

— Конечно, ты, дур-р-рень! — взревела она. — Кто тебя просил с ним сюсюкаться? Это ж дикая тварь, ты чем думал?!

— Но у него были такие большие глаза…

— У змей тоже глаза большие, но жалят они больно! И эта штука тебя бы куснула, если бы я не подставилась…

Тихо зарычала Бажена: боль пронзила хвост. В глазах помутнело… Ох, Матушка, ноги подкашиваются…

Вдруг ее приобняла за плечи крепкая рука. Деменций! Бажена зарделась и было отстранилась, но он ее не пустил.

— Присядь на камень… Не бойся, я помогу!

— Позови… П-позови Осоку… — только и додумалась Бажена.

— Не волнуйся, с такой раной я сам справлюсь! Это быстрее, чем ее звать…

В глазах стоял туман, и не поняла Бажена, куда приземлилась. Твердое что-то и теплое, едва не обожглась… Но с пронзившей болью было бы все равно.

Когда же в последний раз Бажена переживала подобное? В глазах всплыл громила… Дал ей под ребра не кулаком — ножом. Его тогда увели, ее выходили. Но пустили на следующий же день обратно, сражаться. Оставалось только учиться перебарывать боль…

Вспомнив, Бажена выдохнула и распахнула глаза. Нет-нет! Вскочив, услышала она собственное сердце, бухающее в ушах. А ведь не прекрати она сейчас, погибла бы со страху!..

Опомнившись, Бажена оглядела. Деменций совсем рядом сидел, хвост ее держал в руках, измазанных какой-то толченой травой. Руки у него были обжигающе-теплыми, и Бажена сама не знала, от того ли они такие, что с ними что-то не так или что она жутко смутилась.

— Т-ты чего делаешь?.. — пролепетала она совсем не по-богатырски.

— Обрабатываю и прижигаю рану. То, что надо делать при ранении, — в недоумении отозвался тот, сдвинув брови. — Что-то не так?

— Что-то не так?.. Что-то не так?! — взволнованно воскликнула она, пытаясь вырвать хвост, но от внезапно накатившей слабости не вышло. — Ты хоть знаешь, что означает взять кого-то за хвост?

— Н-нет… У меня же нет хвоста, — неловко улыбнулся он.

За такую улыбку все можно простить. И Бажена могла только вздохнуть и ответить с назиданием:

— Этот жест срамной. Зверолюд не может взять зверолюдку за хвост, как и наоборот, если они не готовы… к чему-то бо́льшему.

— Ну, что же поделать, — пожал плечами тот. — Мне нужно было как-то обработать рану. Спасенная жизнь ведь важнее того, срамное действие или нет!

От негодования Бажена вспыхнула. Или от стыда? Вот он точно от стыда даже не… Ничего он не сделал! Бессовестно воспользовался ее слабостью!..

Ладно, кого она обманывает. Он прав: она в беде оказалась, а он помочь пришел. Негоже на это обижаться! Даже если выглядит срамно. Даже если ей стыдно себе признаться, что выглядит срамно, но приятно, что за ней поухаживали.

— Ты прав, — вздохнула она. — Спасибо… Если бы не ты…

— Это меньшее, что я могу сделать, — добродушно улыбнулся Деменций. — Ты спасла меня, Бажена, ты приняла на себя удар. Я должен благодарить тебя за спасение.

— Брось. Просто впредь обращай внимания на свои ощущения. Мы, зверолюди, легко опасность чувствуем, а вам, пуринишкам, надо постараться…

Кажется, больше он на ее слова внимания не обращал. Руками своими изящными, но большими и сильными по хвосту ее водил, втирал мазь. Чувствовала Бажена, как краснеет до самых ушей. Прежде она о себе сама заботилась. Или Осока помогала иногда. А тут забота от того, от кого вовсе и не ожидаешь.

Наверное, любая другая умерла бы от счастья, будь она на ее месте… Но Бажене оставалось лишь пристыдиться. Надо же так попасться… И теперь принимать помощь от того, с кем каждый день выходит на бой. И приятно ей было, и претило, ведь она богатырка будущая, а им не до дел любовных.

— Любопытные у вас понятия о любви, — сказал вдруг Деменций ни с того, ни с сего. — Хвосты, значит, у вас трогать срамно… А что еще?

Смущенно дрогнула Бажена. Любопытно ему? Или захотел ее застеснять?

А пусть попробует!

— Ну, губами соприкасаться, наверное, — припомнила она. — Потому что слюнявишься и передаешь запахи страсти.

— Запахи страсти? Это как? — нахмурился от непонимания Деменций.

— Вы, пурины, наверное, их почти не чувствуете…

— Среди пуринов есть оборотни, — напомнил он. — Они почти такие же чувствительные, как вы.

— Тогда у них и спроси! Доходчивее объяснят, я сама не знаю, каково это, — пожала плечами Бажена.

— Совсем-совсем? — хитро усмехнулся Деменций.

— Не знаю, что ты там себе надумал, Деми, но я вообще-то хочу стать великой воительницей, а им не до страсти и любви! — гордо вскинула подбородок она. — У нас это называется «богатырь». Буду первой зверицей-богатыркой!..

— Я почему-то думал, что женщины не способны воевать… слабые они.

Женщины — это, наверное, человеческие самки. Подначивал ее?

— Как видишь, ты неправ. И женщины могут быть сильными, мы ничем друг от друга не отличаемся.

— Как жаль… — вдруг протянул он. — Я думал, каждая девушка хочет быть любимой… В этом и кроется слабость.

— Узколобые у тебя мыслишки! — воскликнула она, смеясь. — Видно, ты мало девушек повидал за свою жизнь.

Вдруг подвинулся Деменций ближе… Ближе и ближе. Отстранилась Бажена, едва не спотыкаясь и не сваливаясь с насиженного места. Что это он?..

Когда ей уже некуда было отступать, Бажена ощутила, как его прямой и царственный нос коснулся ее измазанного и чувствительного носа. Сердце заколотилось. От гнева или от стыда? Да от того и от другого!

Не раздумывая, оттолкнула наглого царевича Бажена толчком в живот. Так откашлялся Деменций, словно наизнанку сейчас перевернется. Подскочив к нему и схватив за шиворот, ударила Бажена его своим лбом и уставилась в глаза, из последних сил сдерживаясь, чтобы его не избить до полусмерти.

— Ты… Еще раз попробуешь так сделать, марам тебя скормлю, ты меня понял?!

— Угрожать сыну кесаря — плохая затея… Не думала об этом? — по-прежнему уверенно усмехнулся он. — Да и что я сделал? Просто подвинулся.

— Если бы ты хоть немножко своей маленькой головой подумал, ты до конца узнал, что у беров считается любовным и срамным. А ты взял и носом прикоснулся, даже не спросив…

— Я и не подумал…

— А зря!

Вдруг поняла Бажена, что гнев испаряется. Странно. И неестественно. Глаза Деменция заискрились диковинно.

Выдохнула Бажена спокойно и отстранилась. Ладно уж. Пускай живет. На этот раз.

— Пока я тебя прощаю, — скрестила руки у груди она. — Но если еще раз такое вытворишь…

— Понял-понял… А я ведь всего лишь хотел пошутить.

Снова он улыбнулся. Но смущенной Бажене было уже не до умиления: гнев ее охватывал, как прочные сети. Чувствовалось, что эти сети кто-то снимал, но оттого было не легче.

Но от этих искорок в глазах Деменция и впрямь становилось намного легче.

Глава двенадцатая. О гордо поднятой голове и пушистом хвосте

День за днем то ли жар спадал, то ли нежная Осокина кожа привыкала к местному теплу, но становилось ей прохладнее. Даже кафтан расписной, теперь надолго поселившийся на ее плечах, не отягчал ее пути, наоборот, облегчал нараставшее беспокойство, точно воинский щит. Осока со временем ко всему привыкала, даже к сумасбродным та-аайцам, которые — стоило отдать должное — защищали их от любой напасти и не приближались, пока им не давали разрешения.

А что саму Осоку впечатлило, так это их охотничий дар: прожив всю жизнь в месте, что до сих пор наверняка кишмя кишит чудовищами, Болотная Ведьма знала цену развитой способности к укрощению. Чего стоит пойманная ими птица-импундулу! Бабуля пишет, мол, импундулу — невероятной силушки Матушкина тварь, преданная местным ведьмам до последней капли крови. Жаль, у берских ведьм было мало таких полезных помощников, все-то кролики да кошки, а что с них взять?

Особо Осоке приносило удовольствие наблюдать, как храбрецы подкармливают дикую птицу кровью звериной, смешанной со зверолюдской, отныне и навсегда привязывая ее к себе, приучая к иным порядкам. Сперва сторонилась птица зверолюда: пятилась, кряхтела, горланила, пытаясь отпугнуть. Но охотники знали свое дело и поили ее из мелких глиняных плошек с вязкой жидкостью, притягивая голову импундулу за шею длинную, густо покрытую перьями. Как ни странно, не увидела Осока ни одной хваленой молнии, что описывала бабуля. Похоже, пойманные импундулу частично теряют эту способность, поскольку та напрямую связана со взмахами крыльев, а охотники крылья птице перевязали.

Во время одного из кормлений ошеломленная Солнцеслава запричитала, будто мерзко это все выглядит, обряд этот заморский. Осока лишь усмехнулась: не ведьма ее спутница, не дано ей знать, что да как работает. Но Солнцеслава оказалась достаточно любопытна, чтобы сквозь отвращение и страх пересилить себя и отсидеть весь обряд целиком. И увидеть, как мелькают молнии неусмиренные в глазах импундулу. А Осока тем временем объясняла: то приручают та-аайцы дикую птицу, чтобы по прибытии та уже сама бросилась в руки ведьме, которой эта импундулу обещана.

Лишь спустя часы разговоров с неугомонной Солнцеславой Осока поняла: на лице застыла полуулыбка. Нравилось выдавать ведьмовские штучки? Осока было одернула себя: бабуля бы ни за что не позволила так вот разбалтывать все тайны их ремесла. Пришлось свести разговор к тому, что было необходимо для сказа. Где-то внутри Осока себя этим и оправдала: Солнцеславе же нужно предоставить Царю итоги своего похода, она бы не отстала. Но мерзкий червяк проедал мысли Осоки с того самого мгновения: нужно ли было рассказывать? Так и до дневника недалеко дойти… Вон, Златоуст уже увидел больше, чем следовало.

С того мига больше не появлялась Осока на обрядах. Все равно не ее дело.

Долго ли, коротко ли, добрался их отряд к границам очередного союза, но на этот раз последнего — Сай-смат, Песочного союза. Сай-смат был фараоновым сптом — подчиненными землями. Позабывшая о жестокости солнца, Осока вспомнила о нем снова, когда они вступили в пески союза (как любили говорить та-аайцы, путешествующие с севера в Сай-смат), что расположился в пустыне с непроизносимым названием — Мрв-сти-маав. Даже кесарь Деменций спотыкался в этом хитросплетении букв и назвал ее по-простому — Пустыня, толкающая ветра. Благо, ветер этот толкал спутников в спину, к сердцевине пустыни — А-Итн, по-берски Следу солнца.

Согласно местным сказаниям, та-аайцы верят в святость сердца местной пустыни, ведь когда Итн еще не была заперта в солнце, она оставила здесь след в напоминание о своем присутствии. Именно поэтому сюда и дуют все ветра, именно поэтому А-Итн — вулканическая долина, самое горячее место не просто на всем Та-Ааи, но и во всем мире, как сказал вондерландский принц, который не понаслышке знает о вулканах — жерлах, в которых кипит огонь.

Не знай Осока та-аайского жара, не поверила бы, что такие места существуют.

Но, благо, не пришлось путникам долго скитаться по пустыне: кесарский сын с Пантерой — поверенным фараона, которого звали Ахом — вывели войско к морскому берегу. Из целого спта им нужно было отыскать «у» — более мелкие земли, похожие на город с прилегающими деревнями. Если бы не Златоуст, который понятно все объяснил, у Осоки бы вскипела не только кожа, но и голова. У, до которого они шли столько дней, назывался Вхат — этим словом обозначалось благое место в пустыне, где много влаги и растут пальмы, деревья, похожие на огромных одноногих птиц с зелеными листьями-перьями на затылке.

Иногда Осоке казалось, что она попала то ли в сон красочный, то ли в бабушкину сказку на ночь. Не увидев собственными глазами, невозможно поверить, что такие диковинные вещи, диковинные зверолюди, диковинные животные и растения могут существовать.

Уже под ночь войско кесаря Деменция и фараона Косея подошло к стенам Вхата. Забавно, но Осока ожидала увидеть неприступные каменные стены города, откуда они только ушли, однако нет: их ожидали деревянные хилые заборчики из перевязанной веревками сухой травы. Редко мелькали несколько деревяшек, скрепленных веревками покрепче. Как это все устояло и зачем было нужно — Осока не знала. В голову приходили разве что догадки о том, что забор для них, как и для нее с бабушкой, служил не крепостью, а обозначением границы, за которую не стоило выходить. А зверолюди-то местные, хоть и были щуплыми на вид, опасливо выглядывая из окон своих глиняных домов с соломенными крышами и сверкая большими белыми глазами на темной коже, подкрепляли мысль, что не стоит соваться на их землю без спроса.

Бажена вдруг заметила: они были чем-то с ней похожи, у них такие же мохнатые, только поободранные хвосты, угловатые, едва закругленные уши. Либо же уши были большие, аляповатые, а хвосты — мохнатые, как у лисиц. Первых кесарь Деменций назвал Гиенами, а вторых — Фенеками. Отметив похожие черты, спокойно выдохнула Осока: хоть что-то похожее в этом страшном новом месте.

Но чем глубже они заходили на земли Вхата, тем больше зверолюдей высовывалось из домов, тем больше ночных гуляк попадалось им на пути. И если до этого они шли по голой степи, то начали появляться даже странные сухие поля, будто трава на них давно погибла. И даже деревья торчали из сухой земли — все те же пальмы, но зеленые, сочные. Неподалеку возвышались заросли высокой травы со светлым веником на конце — принц Деменций назвал ее слоновьей травой и попросил туда не ходить, не пугать пастухов с их скотом, что там пасется.

И, так или иначе, подобрались они к тому, приближение чего Осока ощутила с самого прибытия во Вхат: к неглубокому озерцу, что раскинулось от края до края и вокруг которого сияли разноцветные огни. Осока едва удержалась, чтобы не выбежать вперед: родная стихия манила ее, очаровывала. И когда кесарь Деменций отдал приказ войску расступиться вокруг озера, Осока сорвалась с места и, позабыв обо всем на свете, бросилась к воде, опустилась, стала водить руками по живительной влаге. Прохлада наполняла всю ее с кончиков ушей до пяток. Хвост застыл, распушившись. Осока даже мурашками покрылась и тонко заурчала от сладкого чувства, проникавшего сквозь нее.

Но слабый плеск не дал Осоке сосредоточиться и насладиться мгновением. Раздраженно вскинув голову, не заметила она, как злоба испарилась тотчас, ведь перед ней появились те, о которых бабушка так много писала.

Шаманки Вхата. Были и зверы-шаманы, но на глаза они появлялись лишь во время важных обрядов, гораздо проще были шаманки, что разгуливали каждый день среди простого зверолюда. Они и врачевали, и заговаривали, и с небесами связывали. Когда-то и ведьмы Берского Царства были так почитаемы, но позабыл народ свои корни. Та-Ааи же все помнил.

Шаманки были почти наги, но это не мешало их нарядам быть изысканными и красочными, подобно степным цветам. Их грудь была укрыта повязками из тонкой ткани с самыми разными рисунками, а кожа была исписана вихрями зелеными, красными, желтыми, синими, но более всего — белыми, светящимися, что выделяло их из всякой тьмы. По рукам и ногам были они увешаны украшениями, крупными, железными и золотыми, но шаманки носили их с гордостью, не опускаясь под тяжестью. Даже уши их всегда стояли торчком, несмотря на огромные, круглые, каменные серьги, вделанные в них, вкрученные литыми круглыми пластинами. Головы их были укрыты плотными платками, тоже совсем разных цветов.

Но выбивалось из всего ожерелье, точно такое, как носили жители загадочного города, откуда они ушли несколько дней назад. Настолько оно было угловатым, настолько топорным, что Осока нахмурилась, про себя цокнув. Фараону, видимо, было наплевать на многовековые порядки, лишь бы навязать свое. Ну и пусть! Всего-то ожерелье. Шаманки ведь не сдадутся под натиском этого сумасброда, так ведь?

А что хвалила бабуля и что Осоке более всего хотелось узреть, так это танцы шаманок. Но проводились они редко, во время прибытия хорошего гостя. Считался ли таковым кесарь Деменций? Осока искренне надеялась на это.

Пока же шаманки шли по кругу, обходили озеро в чинном спокойствии, взирали на припавших к их ногам воинов. Те подойти не смели: к шаманкам подходить не смел никто, пока те не дали своего разрешения. Осока застыла и села на ноги, убрав руки от воды. Что-то ей подсказывало, что шаманки этого не жаловали. Они ведь ходили по воде, точно то была ровная земля. Осока наблюдала за этим заворожено: она понимала, какой умелой должна быть берская чародейка, чтобы добиться такого. А на Та-Ааи каждая шаманка обучалась тому, что ни одной берской чудеснице и не снилось.

Приближались шаманки и к Осоке, и та застыла, глядя тем прямо в глаза. В отличие от та-аайских воинов, она могла не бояться или считала, что могла себе позволить вести себя гордо. Как-никак, Болотная Ведьма. Не какая-нибудь ученица Школы Чудесных Наук! Осока-то достойна их внимания.

Сердце билось все быстрее и быстрее, пока они шли. Осока уже начинала бояться, что ее не заметят. Того хуже — осмеют. Конечно, считать себя достойной она всегда может… Но правильно ли? Удерживала себя Осока, чтобы не склонить головы. Будут тыкать пальцами, будет так обидно… Может, она это заслужила…

Остановилось сердце, когда все шаманки, не одна, все, остановились напротив Осоки. Одна из них приоткрыла рот. В ее полной губе повисли несколько колец, но шаманка не опускала челюсти, держала губу гордо приподнятой. Она вышла вперед, посмотрела Осоке в глаза. Голова, казалось, уже сама готова была склониться к ногам шаманки, но Осока держалась — ради чести, ради имени, ради бабули, которая не склонила головы.

Рука шаманки приподнялась, Осока закрыла глаза. Она не хотела видеть, не хотела видеть, что с ней сделают! Наверняка ударит, покажет пальцем, бросит в нее что-то. Нет, не достойна Осока…

Вдруг густой мех на ушах опал. Слипся, точно на него вылили стопку меда. Осока открыла глаза, шаманка отстранила от нее руку, измазанную в чем-то чисто-белом и тягучем. Походило на густую сметану. Осока едва удержалась, чтобы не проверить. Вспомнив бабушкины советы, младшая Болотная Ведьма, ощутив, как ее щеки горят со стыда, плюнула под ноги шаманке. Та плюнула в ответ и пробрела дальше. Бабуля упоминала, что плевок у них означает приветствие равного по чести. Судя по всему, шаманки ее благословили и даже помазали.

— Ого, ого! — завосклицала Солнцеслава, стоило шаманкам отойти на несколько хвостов. — У тебя все уши теперь в какой-то белой мази! Это хорошо или плохо?

— П-пока не знаю… — пробурчала Осока, смутившись вопросу. — Но они плюнули в знак уважения. Значит, они посчитали меня равной себе.

— А еще приобщили к приветственному празднику, — появился из ниоткуда Златоуст, скрестив руки у груди. — Кесарь Деменций сказал, что ему это передал главный шаман Вхата. Вон он стоит.

Осока обернулась. И впрямь! Этот мужчина был крупен и увешен с ног до головы оберегами. Кто как не главный шаман.

— Постой! Как это — приобщили? — пискнула Осока, осознав, что Златоуст только что сказал. — Я должна им чем-то помочь?

— Нет, тебя просто пригласили к местной знати поразвлекаться, — объяснил Златоуст. — Потанцевать с ними, чудес натворить или чем там развлекаются ведьмы.

— Н-но я… Я разве могу? — округлила глаза Осока. — Я же местных обычаев не знаю, так нельзя…

— Так чтобы веселиться, разве нужно что-то знать? — подметила Солнцеслава и рассмеялась. — Ну ты и смешная, Осока Болотная Ведьма! Хочешь, помогу тебе?

— В каком таком смысле? — удивленно отстранилась Осока, когда Солнцеслава к ней склонилась.

— В самом что ни на есть прямом! — гордо заявила та. — Я могу им на барабане подыграть, выучить их простецкий наигрыш я могу за час, или даже подхватить, не глядя. Одной не так страшно будет, соглашайся!

— Солнцеслава, если хочешь напроситься к танцующим, так и скажи, — улыбнулся Златоуст. — Думаю, Осока в любом случае будет рада твоему сопровождению.

— Но я… — не успев договорить, Осока была перебита громким:

— Ура-а-а! Я тебя не подведу, Осока, можешь положиться на мое сильное певичье плечо: я помогу тебе пуститься в пляс!

Солнцеслава и сама заскакала на месте и тут же покинула озерный бережок, направившись к мирно беседующим Луну и Бажене. Оставшись наедине со Златоустом, Осока подтянула ворот кафтана и зарылась в него, прячась от осуждающего взора.

— Нельзя вечно прятаться, — строго, но как-то расстроено проговорил Златоуст ровным, назидательно-спокойным голосом.

— Я не прячусь. Я не выхожу туда, куда мне не нужно выходить, — попыталась гордо ответить Осока, но увидела, как брови Златоуста поползли вверх, и отвернулась. — Так нечестно! Я ведь не просила об этом.

— Ну, так получилось. Прими свою участь гордо, не нуди, — без тени шутки отозвался Златоуст.

— Я и не нужу, — пробурчала Осока.

— А сейчас что делаешь?

— Выражаю недовольство.

— Это и называется нудеть.

— Нет, не называется…

— Называется или нет, но тебе это не поможет, — произнес Златоуст, и Осоке пришлось с этим согласиться. — Расслабься и наслаждайся жизнью.

— Легко сказать…

— Поверь, нудеть и бежать тоже о-о-очень легко! — склонился к ней он и подцепил кончик носа пальцем.

Осока хотела было воспротивиться, но лишь тихо проревела и отвернулась, щеки запылали.

— Ну, раз ты так хочешь…

— Нет, этого хочешь ты, — довольный собой, улыбнулся Златоуст и, устало бухнувшись рядом, внимательно взглянул на Осоку. — Итак… А об этом месте ты что-нибудь знаешь?

— Я думала, ты пообещал мне не спрашивать, — раздраженно отозвалась Осока, скрестив руки у груди и злобно покосившись на Златоуста.

— Ну, как хочешь.

Его безразличие удивило Осоку и даже… оскорбило? Она почувствовала, что изнутри в нее что-то вгрызлось, подобно прожорливой маленькой зверушке. Желание назойливое роилось в мыслях, и слова сами сорвались с языка:

— Тебе что, совсем не любопытно?

Прозвучала Осока так жалобно, так наивно, что самой тошно стало. Но так хотелось… Так хотелось, чтобы он услышал. Он ведь слушал. Готов был слушать. Первый на всем белом свете ее об этом спросил.

И Болотная Ведьма — казалось бы, такая важная, такая мудрая — не знала, что делать.

— Но ты же не хочешь! Или все-таки нет? — хитро, но по-доброму сощурился Златоуст.

Оглянувшись по сторонам, он осторожно, медленно подвинулся. Вокруг почти никого не было — все разошлись, кто куда. В воздухе повисла мирная тишина, разбавляемая лишь стрекотом жуков и далеким эхом голосов.

Стоило Осоке прислушаться, в тот же миг оплел ее ноги пушистый хвост. Хвост шерстистый, но сухой. Причесанный, но шерстинки покалывали. Сложив свой маленький отросточек копчика, Осока с завистью смотрела, как кончик Златоустова хвоста подрагивал, а сам хвост — подтягивался, окружая теплотой, почти что жаром.

— Потрогай, если хочешь.

От предложения Златоуста Осока призадумалась. Стоит ли? Хотя, может, ему-то ничего и не стоит хвост его трогать? Осока точно не могла знать, что это значит, но хотелось зарыться в мех пальцами. Попробовать его на ощупь.

Глупое любопытство. Пальцы дрожащие коснулись хвоста, но тот не дрогнул, лишь улегся рядом. Хозяин смотрел куда-то в другую сторону, и Осока позволила себе расчесать шерсть рукой.

— Не больно? — пискнула Осока, ладонь ее неумолимо дрожала.

— А ты что-то делаешь? — удивленно повел ухом Златоуст. — Я вообще ничего не чувствую. Будь понапористее.

— На-напористее? — ошеломленно запнулась Осока, уставившись на хвост в недоумении.

Наверное, надо по-другому! Приложив все силы, которые у нее были, она запустила в шерсть пальцы, из-за чего дернула шерсть. От такого Златоуст на месте подпрыгнул с громким воем.

— Ты чего, оторвать его захотела?! Вот это я тебе не разрешаю, прости! — перепугано уставившись на нее, воскликнул Златоуст, но, как ни странно, хвоста не оторвал.

— Да с каких это пор вообще важно, чего я хочу? — разочарованно пробурчала Осока.

— Ах, вот оно как! Хотела хвост мой на зелья пустить? — с ухмылкой во весь рот подначивал он.

— Вообще нет! Я и не думала! — испуганно ответила она, прижимая руки к груди. — Я к другому сказала.

— К чему же? — любопытно обернул ухо в ее сторону Златоуст.

— В отличие от многих ремесел, ведьмовство не на желания опирается, а на долг, — серьезно вскинув подбородок, четко и ясно произнесла Осока. — Уважающая себя ведьма никогда не должна забывать о своей ответственности перед миром!

— Могу поспорить, ты это тоже от бабушки подцепила?

— Ну да. И что с того?

— А что тебе бабушка еще наговорила?

— Что вот это вот, — кивнула Осока на опутавший ее хвост, — срамно, и не достойно уважающей себя ведьмы!

— О, ну раз та-а-ак… — протянул Златоуст и было отвернулся, но не успел.

Она и сама не заметила, как стиснула его хвост в руках. Ну уж нет! Раз сел, пусть сидит с ней. Сам захотел.

Удивленно она подумывала, для чего нужен ей этот мохнатый хвост. Для чего нужно держать его. Но ведь он такой мягкий и теплый… И он… Он хвост Златоуста. Златоуст же сам предложил. Сам его предложил ей. Значит, пока она хочет, его можно трогать!

Осока никогда еще не радовалась исполнению желаний, но теперь не верила, что, возможно, когда-нибудь, если очень повезет, эти желания могут исполняться.

— Какая же ты смешная, Осока, — звонкий голос Златоуста в тепле мог сравниться лишь с его хвостом.

Опешив от такого, Осока только крепче прижала к себе хвост. Златоуст дернулся, но усидел на месте.

— Отпусти, Осока. Всего на мгновение. Я хочу кое-что сделать.

Она ненадолго призадумалась и все же его освободила. Раз она так много себе позволила, то и он вправе сделать что-то, что хочется ему. Не ей же одной желания загадывать.

На плечи легла рука сильная, крупная. Хвост оплел ноги, прижавшиеся к животу. Едва колючий подбородок коснулся макушки. Осока ощутила себя в тепле утреннего одеяла, когда хочется окунуться в дрему и нежиться в теплой темноте вечно. Закрыв глаза, щекой ощутила она мягкую тонкую рубаху, а под ней — почти горящее плечо.

— А так? Хочется? — спросил Златоуст, но вдруг совсем без смеха, а осторожно, точно ступал по тонкому льду.

— Д-да, — смущенно пробормотала Осока. — Подольше… Пожалуйста…

— Как тебе захочется, Осока, — уже радостнее отвечал он.

В его голосе она почувствовала улыбку. Она не могла точно об этом сказать, но ей было бы так приятно это знать. Знать, что он рядом и рад этому.

— Златоуст?

— Да?

— Я хочу, чтобы ты посмотрел, как я танцую. Обещай, что посмотришь.

— Хорошо. Обещаю.

— Спасибо…

— Это совсем не сложно, Осока. Не за что.

Она бы хотела ответить, как сложно давать обещания. Как сложно, когда их надо выполнить. Но не хотела. А сейчас — пусть хотя бы разок в жизни — сейчас и впрямь важно, чего она хочет.

И, наверное, стоило бы позволить себе то, что хочется, чуть подольше. Что Осока и решила сделать.

Глава тринадцатая. О нитях, что плетет Матушка-судьба

Все племена до единого, даже пурины, считавшие всякий та-аайский обряд диким и бессмысленным, собрались у берегов озера, окруженного крохотными костерками. Горел тусклый свет, и Златоусту казалось, будто призрачная дымка витает в воздухе, будто находится он не в настоящем мире, а где-то на границе сна и бодрствования. Возможно, виной тому был терпкий, оседавший в голове и заполняющий ее туманомзапах.

Впервые Златоуст почувствовал: его окружало нечто неземное и недуховное, нечто неизвестное, но родное, точно он встретился с родственником, которого знал не разумом, а лишь по памяти предков — нюху Росомашьему. Только здесь Златоусту ощущение было даровано совсем недавно, и определить, что это такое, он пока не мог. Златоуст предполагал, что эти ощущения даруют запахи благовоний, в берских соборах их использовали для просеивания чудес сквозь стены святилища. Поэтому Златоуст решил, что он чувствовал как раз те самые «чудеса», о которых так часто говорили волхвы, спускавшиеся в его родной город из Белокаменной Твердыни. Может, он бы и побольше понял, если бы не презирал этих чванных чудесников, которые считают, что их «Матушкин закон» имеет хотя бы толику разума или пользы.

По крайней мере, то, с чем столкнулась семья Златоуста из-за волхвов, нельзя было назвать разумным: из-за повторного замужества его матери волхвы, согласно, конечно же, «неписанному закону Матушки-Природы», втоптали мать в грязь, после чего их семья потеряла все — честь, дружбу, средства. Златоуст не видел ни капли пользы в том, чтобы сравнить их многовековую родовую славу с землей, наравне с самыми страшными грешниками, чьи души стелились под ногами. Он не видел пользы в том, чтобы портить кому-то жизнь. Поэтому волхвов и прочих «высших» чудесников сторонился, как мог.

Потому-то с подозрением отнесся он к тому, что шаманки забрали Осоку. Ведьмы — насколько он знал, они обладали низшей степенью уважения у чудесников — не вызывали у народа такой блажи, как волхвы в Берском Царстве или шаманки на Та-Ааи. С ремеслом ведьмы у народа был связан суеверный страх — страх в смеси с уважением к чему-то, чего простой люд не понимает. Так почему же они выбрали Осоку для такого народного обряда? Им что-то от нее нужно? Или они в ней что-то разглядели? Знать наверняка Златоуст не мог, но и останавливать Осоку ему не хотелось. В ее глазах застыл такой восторг… Может, она знала побольше него? Так или иначе, Златоуст держал ухо востро.

— Злат, ты скоро своим хвостом дырку в земле проделаешь, — тихо проурчала Бажена.

Златоуст удивленно уставился на нее и, вырвавшись из размышлений, обернулся: и впрямь, за спиной красовалась яма, а за ней — целая песочная крепость.

— Какое-то чудно́е предчувствие… Или чу́дное. Мои предчувствия меня еще никогда не подводили, — коротко ответил Златоуст, подозрительно сощурившись в сторону Бажена. — Странно это все.

— И что они могут сделать с Осокой? Да если хотя бы попытаются, она им на раз-два отвесит! — махнула Бажена крепким кулаком.

Заметил Златоуст на ее костяшках затертые мозоли и нахмурился пуще прежнего. А ведь все ее тело уже в ранах…

— Ты уверена, что твои бои с принцем приносят хоть какую-то пользу? — спросил он, припоминая, что ему самому пришлось увидеть на этих боях. — Ничего ведь не меняется.

Бажена отвернулась, хвост прижала к ногам. Ага! Так он и знал.

— Первый раз был очень… особенный, — пробурчала она, повесив уши. — А потом ничего не менялось. Одно и то же. Я слышу, как ты меня зовешь, он вытягивает из меня что-то, и я засыпаю. Может, просто нужно дольше заниматься? Или чаще?

— Хорошо. Тогда так: когда ты последний раз отдыхала? — напрямую спросил Златоуст. — Мне кажется, ты только после боя и спишь, а все остальное время возле Его Высочества крутишься.

Бажена, беспомощно вскинув уши, огляделась и закрыла Златоусту рот. Тот же ударил ее по руке, гордо вскинув нос, но не успел выругаться, как она перебила его:

— Ведь Деми тоже устает! — понизила голос она. — Прекрати так говорить! Он тоже хочет помочь.

— А ты уверена? С чего бы ему нам вообще помогать? Он будущий кесарь Вондерландии! Страны, которая не идет на сделки, страны, которая рождена, чтобы воевать! Ты думаешь, они заботятся о чем-то, кроме собственной выгоды?

— Златоуст! — рявкнула Бажена. — Не смей так говор-р-рить! Ты его даже не знаешь! Ты с ним не бился, ты с ним не говорил, ты его не знаешь!

— Ты тоже. Не говор-р-ри так, будто тысячу лет с ним знакома, — грозно прорычал Златоуст, выходя из себя. — Бажена, научись уже доверять голове, а не сердцу. Так ты никогда ничему не научишься!

— Да кто бы говорил! Меня учит Деми, а не ты, — она отвернулась, гордо вскинув нос.

— Ну так иди и учись у него, раз так ему доверяешь. Может, когда оступишься, тогда хоть какой-то урок усвоишь.

Бажена вздохнула. Покраснела. Уши ее встали торчком, хвост ощетинился. Но кулака она поднять не посмела, ушла, не вымолвив ни слова.

Златоуст тяжело вздохнул. Ну и кто он ей, чтобы такие простые вещи объяснять? Отец? Навряд ли она изменится, пока сама не вляпается. Твердолобая.

Но она же ему друг. Не простая зверка с улицы. Он ее поддерживал зачем-то во время всех этих уроков. Он следил, чтобы ее новоиспеченный учитель не перегибал палку. Он же ее и подстрекал учиться.

Только смотреть не мог, как она разбивается раз за разом, но ничего не усваивает. Ее разум, точно сито: через него только те мысли проходят, которые она пропускает. Упрямая.

Да и что бы она усвоила? Эти бои ничего не дают. Бьется, бьется — и каждый раз снова в сон. Ничего не меняется.

И в ком сомнение? В ученике или в учителе? Она не учится, или он не учит? Матушка их знает. Пусть Бажена сама разбирается, Златоуст в этом даже не смыслит. Ничего не знает, прямо как она и сказала.

— Скоро начало.

Златоуст на месте подскочил. Лун! И как ему удается все время так подкрадываться?

— А, да?..

— Ага. Поссорились? — наклонил голову Лун.

— Для кого-то, кто все время в тени, ты слишком часто не к месту вылезаешь, — огрызнулся Златоуст.

— О, прос-с-сти… — прошипел Лун, его зрачки испуганно сузились. — Я не хотел лезть.

Златоуст вздохнул. Как всегда, Лун попадается под горячую руку, точно сам того хотел. Только это не повод быть с ним грубым.

— Это ты прости. Давай просто посмотрим представление, хорошо? Кстати, откуда ты узнал, что начинается?

— Солнцеслава сказала. И просила передать, чтобы ты сел поближе к огню и зажег его своей чудесной силой, когда понадобится, — тонкие губы Луна сузились в хитрую улыбку.

— И что бы это могло значить? — подозрительно сощурился Златоуст.

— Не знаю, — пожал плечами Лун и, обняв хвостом ноги, устроился поудобнее на бывшем месте Бажены.

Добиться ответов Златоуст не успел. Началось.

Послышались глухие удары. Бух-бух-бух. Златоуст вскинул левое ухо: дрожь барабанов будоражила его. Когда он был ребенком, он с восторгом наблюдал, как певцы в Белоподножье будили в холодном и тихом городе радостную, добродушную сторону. Расцветали улыбки да сердца грубых, неотесанных, жестоких белоподножцев, пускались те в пляс. И Златоуст порой тоже этого очень хотел, но сдерживался: не умел, да и не мог — его, сына изменщицы, не пускали в круг. По поводу чего Златоуст не очень-то переживал: кому нужны эти танцы? А вот наигрыш — другое дело.

И теперь барабаны, трескучие и бухтящие, огромные воющие дудочки, длинные дорожки из железных пластин, полнящие сердце почти колокольным звоном. Хотел бы Златоуст издавать из обычных предметов звук, похожий на это. Хотел бы чувствовать, как из-под его пальцев освобождается сила, переворачивающая разум с кончиков ушей до пят.

Но ему эта сила не подвластна. Подвластна Солнцеславе — вон она, идет вдалеке по краешку, воды не касаясь. Пылко подыгрывает барабанщикам, чуть ли не скачет, но сдерживается, едва хвостом вертит. На гордом лице улыбка уверенная, будто Соловьиное Солнцеслава здесь главная. Златоуст усмехнулся: откуда в этой малышке столько гордости?

В дело вступили струны. На приборе, похожем на балалайку, несколько умельцев играли медленно, сосредоточенно, каждый звук срывался, точно выбрасывающаяся из воды рыба: стремительно, целясь в сами небеса. Огоньки задвигались, почти не заметно, наверное, никто, помимо Златоуста, и не обратил внимания. Он просто почувствовал: плывет пламя совсем рядом, плывет родная ему стихия.

Вдруг затихло все. Воцарилось молчание, всеобъемлющее и глубокое. Даже природа не вмешалась в жизнь смертных.

Озеро отдалось плеском, громким, разрывающим тишину. Шаманки ступили на воду точно так, будто была та вода им родной землей. Возобновился наигрыш, затрещал, нарастая с каждым мгновением. Проходили шаманки мимо певцов, и те вступали в общий танец, танец всего на свете, танец самой жизни вокруг этого небольшого, по сравнению с миром светлым, озерца. А когда шаманки запели — заполнился танец смыслом, ускользавшим от понимания, но не от чувства, чувства, что что-то происходит где-то далеко за пределами видимого.

Златоуст плохо это ощущал, но не мог не заметить. Не мог не заметить, как тысячи нитей переплелись-запутались вокруг него, вокруг каждого из них. Чудеса… Это точно они. Златоуст, пусть и нехотя, но понимал, перед чем так трепещут волхвы: чудеса опутывали все вокруг, весь мир ощущался, как на ладони, стоило только пройти сквозь эти незримые нити. Шаманки плели этими нитями, словно ткачихи всего и вся, творили узоры, которые никто не видел, но каждый чувствовал.

Честно говоря, не чествовал Златоуст искусство. То самое, за которое ратуют певцы. Высокое, непонятное, служащее непонятно для чего. Но в миг, когда перед ним оно представало, в темноте закрытых глаз он почувствовал, что для чего-то оно все-таки нужно. Как нить, оно связывало. Как те самые нити, которые его оплели. Теперь эти нити связали своих и чужих, знакомых и незнакомцев, друзей и врагов.

Вот, для чего они танцевали. Они очаровывали. И Златоуст не прочь был очароваться.

Он приоткрыл глаза. Взор расплывался. Златоуст увидел взмывшую точку, и в небесах разразилась молния, но наигрыш подхватил гром, точно слились природа и разум в единое целое. Раздалось далекое птичье пение, и Златоуст напрягся, чтобы увидеть: над головами их летает импундулу, подчиненная, но не пойманная, свободная в воле выбрать себе хозяйку. В середину озера вышла одна из шаманок — Златоуст узнал ее. Она посвятила Осоку в таинство этого танца.

Вспомнив про Осоку, Златоуст позабыл все, о чем думал до этого. Он же обещал посмотреть ее танец!

Дурман не спал, но разум прорвался из него в крохотный ход, куда протянулась спасительная соломинка — мысль. Долго искал Златоуст, не мог отыскать маленькой, слабой, хрупкой Медведицы. Ее тонкую белую шейку, ее большие пушистые уши, ее хвостик, похожий на почку вербы.

Вот она — голубая ленточка в волосах. Помазанные белым уши. Единственная Осока ходила с непокрытой головой, единственная не пела, а лишь танцевала. Вздохнул спокойно Златоуст: вон она, совсем рядом, идет по кругу, вместе с другими шаманками, движется с ними вместе. Окинув Осоку взором, он и не заметил поначалу, как расплылся в улыбке: под поневой, в этом открытом цветастом тряпье, она оказалась такой же крохотной, как он и думал. Угловатой, кожа да кости. Маленькая грудь колыхалась в прерывистом дыхании, руки дрожали, видно, от волнения, а ноги, похоже, хозяйку почти не слушались.

Но пусть нескладная, пусть безыскусная — по-прежнему она такая же славная. Старательная, с головой поглощенная танцем нитей. И ее они оплетали: конечно, она же не умеет ими плести. Но они тянутся к ней, чувствуют, что она с ними чем-то близка.

Как и Златоусту близка. Близки ему эти крохотные ручки, эти маленькие ножки, по-детски нежные. Эти поджатые тонкие губы и сощуренные голубые глаза, отчего-то светящиеся. Но более всего близко ее стремление прыткое, ее ребяческое и робкое воодушевление чем-то новым, неизведанным. С головой его накрывала радость за нее, за ее маленькие свершения и победы над собой. Ему хотелось подняться к ней и развеять ее скованность и сомнения, сказав «У тебя получилось!». Даже если она и воспротивится, он знал, что здесь он безусловно прав.

Поэтому-то и хотел Златоуст, чтобы Осока, наконец, остановилась рядом. Остановилась и никуда не уходила больше. Танцевала для него, ведь он ее всегда поддержит, даже если все вокруг будут против. Пусть и танцует она неумело, пусть неказисто, пусть не так, как до́лжно. Ему не хотелось то, что до́лжно, ему хотелось видеть, как это делает Осока.

Два шажка — и она уже рядом с ним. Не заметила его. Зластоуст не обижался: она же поглощена танцем. Пусть танцует. Как бы она ни танцевала, что бы ни делала, он хотел видеть все. Он хотел знать ее любой.

Барабаны играли все быстрее. Осока сбивалась, спотыкалась, а Златоуст даже не замечал: улыбался, как последний дурак, восхищенно смотрел, как она едва поспевает за наигрышем. В последний миг попадает. Поворот, мимолетный взгляд. Осока остановилась, рука ее сама протянулась к Златоусту.

Все остановилось. Дыхание замерло. Утих и Златоуст, взметнул взор, пристально взглянул в глаза Осоке. Он замер. Зачем она?..

Златоуст впервые не подумал. Не захотел думать. Коснулся кончиков ее пальцев. Ее маленькой руки, вполовину меньше его собственной лапищи. Посмотрел он Осоке в глаза и с огромным удивлением не заметил в них страха. Светились они небесами, светились тем же, чем был преисполнен сам Златоуст: надеждой. Он невольно дрогнул, когда Осока, будто его мысли услышав, потянулась к нему, щекоча пальцами его грубую кожу и положив ладонь ему в руку.

Не успел Златоуст возрадоваться, как раздался хлопок. Осока вскочила и, по сторонам озираясь, оторвалась. Озеро стало полниться туманом, и она, поджав губы и виновато скрывая взор, заторопилась вглубь озера, пока не скрылась.

Растерянный Златоуст застыл на месте. Туман, в котором исчезла Осока, стелился у его ног. Попытка пройти оказалась неудачной: туман душил, стоило в него окунуться. И что делать? Это отказ? Как это понимать?!

— Златоуст, смотри! — воскликнул Лун, подскакивая на месте.

Обернувшись на его зов, заметил Златоуст, как зверолюд с пятнистыми хвостом и ушами пытается разжечь костерок, который до этого колебался под их носом, а теперь потух, когда туман добрался до него. Златоуст смекнул: нужно разжечь, чтобы пройти вперед! И не успел понять, как деревяшки сами разлетелись в стороны. Наверное, взрывать их не стоило, но хоть одна деревяшка же просто загорелась, правда?

Да, так и есть. Златоуст бегло поднял ее, и его руку окутал дым. Пахло чем-то знакомым… Как те благовония! Наверное, они помогут ему дышать сквозь эту стену.

Не медля ни мгновения, Златоуст вбежал в туман и… не понял, что ему делать. Дышать стало и впрямь проще, но куда идти? Пока он думал, ноги его мокли в озерной воде, сапоги пропитывались насквозь. Но Златоуста это менее всего волновало, думал он о том, где в этой непроглядной густоте искать Осоку.

Может, она его не дождалась и убежала. Ну да, конечно, зачем ей его ждать… Не сумел быстро сообразить — пиши пропало. Но он же вроде быстрее всех прорвался вперед! Так не честно! Детский гнев чуть не попутал Златоуста, чуть не затмил его слух Росомаший, до которого донесся знакомый шепот совсем рядом.

Совсем близко! Златоуст рванулся на звук, шлепая по воде ногами, спотыкаясь о камни, но не теряя следа. Нюх его окутал запах дыма, и лишь уши остались ему верны. Рядом пробегали шаманки, подначивали его, толкали, щипали и шлепали. Златоуст удерживался от того, чтобы зарычать на них во все горло, но нельзя, нельзя сбиваться. Он не знал, куда торопился, но рано или поздно он достигнет ее. Достигнет и вытянет из этого тумана, достигнет и больше не отпустит!

Выдох — и Златоуст чуть не упал. Ноги внезапно заныли, сам Златоуст начал задыхаться. Нет, нет, как же не вовремя! Он наверняка совсем близко! Кашель вырвался из его горла, и Златоуст согнулся пополам, пытаясь собраться с силами снова, но очередной шаг отдавался болью. Он рванул в туман так, что выдохся…

Нет, он может идти дальше! Медленно, но Златоуст шел, шел уже не на голос, а слушаясь чувства, ощущения, которое никогда его не подводило.

Вдруг со спины его ударили. Первый, второй, третий раз. Та-аайцы! Скопом бросились за шаманками, сбивая его с ног. Ну, конечно, не ему же одному досталась возможность угнаться за ними. Только вот не нужны ему красавицы заморские…

Он согнулся пополам. Ну да… Он хочет, чтобы она перестала бежать. Он хочет, чтобы она сделала шаг ему навстречу.

И для чего? Чтобы заботиться о ней? Защищать ее? Почему? Зачем он так старается? Во всем ведь должен быть смысл, ведь так?

Но смысл был! Хотел Златоуст протянуть ей руку. Хотел помочь, потому что знал: он видел, что ее гложет. Разглядел он это в ней с самого начала, с самого Тихомирова Обета, нет, со Звездграда. Ее страх перед всем, что ее окружает, ее беспомощность. Ни семьи у нее нет, на которую можно опереться, ни дома, в который можно вернуться. Некому за нее постоять, никому нет до нее дела. Как и до него никогда никому не было дела. Кроме нее.

И ему будет до нее дело. Она ему уже не безразлична.

Мысли его прервал кашель. Златоуст осунулся и встал, ожидая, пока скрежещущая боль пройдет. Ожидая, пока перед ним пронесутся тысячи, пронесутся, чтобы тронуть ее, причинить боль…

Так нельзя! Он сделал шаг. Резью отдавались шаги, но он ступал, как мог. Он ее найдет. Среди всех, найдет первым! Потому что только он слышит ее зов, только он и мог его услышать.

Вдруг его тяжело вздымавшейся груди коснулась рука. Тонкие пальцы. Легкое, как ветерок, дыхание. Глаза, горящие в тумане. И голубая ленточка.

Златоуст поднял дрожащую руку. Коснулся мягких густых волос. На его палец намоталась лента, перетекла к нему плавно, точно там и должна находиться.

Дыхание стало ближе. Он не видел лица, но положил руку на щеку. Он понимал, кто это. Не нужно знать, чтобы чувствовать.

Кончика его носа коснулся другой нос. Златоуст задержал дыхание на мгновение и закрыл глаза. По телу растекалось тепло, словно волны морские на иссушенный берег. Стало легко и свободно.

Осоке он нужен. И все.

Больше ничто в мире не волновало его. Ни прошлое, ни будущее. Только этот миг. Миг, который — Златоуст умолял об этом Матушку — должен был продлиться вечно.

Его окутали объятия мягкие, объятия ненавязчивые, объятия скромные. А он, смущенный, не мог ответить, застыв с бьющимся в ушах сердцем. Но бьющимся медленно по сравнению с ее крохотным сердечком. Точно пойманная синица бьется о прутья, рвется наружу. Златоуст хотел освободить эту птичку, сломать клетку.

И обнял Осоку так сильно, как только мог. Прижал к себе, обхватив руками ее спину и зарывшись большим носом в ее волосах. Хотел объять ее всю, чтобы она навсегда была рядом. Маленькая и беззащитная. Слабая и хрупкая. Он будет ее щитом, ее пристанищем, ее обителью. В его объятиях она будет в безопасности, ведь он готов ее защищать столько, сколько потребуется.

Почувствовав, как она начала кашлять, он выпустил ее, испуганно вздрогнув. Она что-то промычала, но ее сердце не прекратило быстро биться. Волнуется? Наверное. Он тоже взволнован.

Вдруг она отстранилась. Обратила взор к его глазам. Провела кончиками пальцев по его щеке и отошла. Златоуст попытался протянуть руку, но она, взяв его ладонь в свою, сжала и отпустила. И, шлепая голыми ногами по воде, громко, чтобы он слышал, пошла назад.

Она не прощается — понял Златоуст. Она скоро встретит его по ту сторону тумана.

Глава четырнадцатая. О пении сквозь тишину

Расплылись в улыбке пухлые губки Солнцеславы: когда туман спал, пустились в пляс все те, кто так терпеливо ждал этого на берегу. Наверное, этого более всего ждала Солнцеслава, ибо, сколь великолепными бы ни были торжества шаманок, свое дело она лучше всего проявляла в веселье-задоре. Импундулу — птица, что рассекала молниями небо — теперь наполняла тьму ночи светом, от которого, наверное, сами чертоги Матушки-Природы разразились праздником.

Из барабанов искры рвались, доносился гром почти той же силы, что далеко-далеко в небесах рождала импундулу-птица. Вилял хвостик Солнцеславы, шерстка на нем стояла торчком, до того наигрыш дергал за струнки певичьей души. Местные зверцы, рыжехвостые смуглые зверолюди, обступали Солнцеславу и заставляли себе подыгрывать, но, наверное, гордость не давала Солнцеславе им подчиниться. Даже если хотелось, не могла она этого принять и поджимала под себя, выступала вперед, подминала их привычку.

Рано или поздно то ей наскучило, и Солнцеслава вырвалась из круга. Взор сам собой упал на озеро, ныне чистое, туманом, точно пуховым одеялом, более не укрытое. Оттуда медленно, устало, даже прихрамывая и косолапя, плелся Златоуст. Хвост его волочился по воде, но и без того был хозяин мокр насквозь.

Разве что — вот это дело! — глаза у него светятся, а тонкие губы расплылись в улыбке прелестнейшей, до ямочек изогнутых.

— О, я погляжу, у кого-то душа поет! — подскочила к нему Солнцеслава, как только тот из воды вышел, разуваться принялся.

— Сама знаешь, — отвернулся Златоуст, радость мигом спала с его лица.

— У-у-у! Что же ты так, мо́лодец? Али зверицу красну не спас из лап грязных заморских вояк? — подтрунивала над ним Солнцеслава, виляя хвостиком и мурча от удовольствия.

— Пр-р-редпочитаю не распространяться о своих личных делах, — предупредительно рыкнул Златоуст, метнув в ее сторону грозный взор.

— О-о-о, Златоуст, а как же наш совместный сказ…

— Нет. Даже не надейся.

— А то что?

— А то усы у тебя больно тонкие, наверное, отрываются легко.

— Нехорошо угрожать насилием, Златоуст, так добрые мо́лодцы не поступают!

— Можно по-другому. Тогда я тебе вообще ничего никогда не буду рассказывать, — хитрая морда Златоуста заставила Солнцеславу пересмотреть свою необходимость все знать.

К тому же всегда есть Осока, а она, возможно, более сговорчивая. Не хотелось с ней лишний раз откровенничать, но что ж поделать, нужно ведь княжеской певице знать мельчайшие подробности!

— Достанешь с этим Осоку — я предупредил тебя насчет усов, — снова обскакал ее Златоуст.

— Но долг меня, право слово, обязывает, Златоуст! Не будь столь безразличен к судьбе собственного увековеченного образа!

— Я бы посоветовал тебе озаботиться тем же, Солнцеслава, — с показной вежливостью отозвался Златоуст. — Все-таки если Великую княжескую певицу запомнят без усов…

— Я буду считать, что все у вас прошло замур-р-рчательно, — растянулась в натянутой улыбке Солнцеслава. — Ведь не зря я к тебе Луна посылала. Как выяснила, что этот обряд с туманом означает, сразу подумала о тебе с Осокой. Войти в непроглядный туман означает испытание незрелым зверцом зверовой силушки. Когда его сердце ведет к любимой, а значит, когда он готов показать все, на что способен, ибо только силой любви можно проверить звера! Хотя многие думают, что это просто повод провести вечерок с шаманкой, но изначально поступок этот был для достойнейших из достойных!

— Я бы, наверное, и сам справился, но все равно спасибо, — ответил ехидством Златоуст, выждав окончания ее речи.

— К слову, не знаешь, где Лун запропастился? — припомнила Солнцеслава.

Все-таки негоже, чтобы Лун пропустил такой праздник развеселый! А то знала его Солнцеслава: усядется где-нибудь в уголке, никто не увидит его, никто не услышит.

— Откуда же мне знать? Я его после того, как прыгнул в туман, и не видел, — пожал плечами Златоуст.

— Ах, вот как дела обстоят… — протянула Солнцеслава. — Что же, тогда стоит отправиться на его поиски. А тебе желаю найти-таки свою чудесницу!

— Ага… Спасибо, — раздраженно отозвался Златоуст.

Краем уха Солнцеслава услышала, как он отползает от нее, но значения этому не придала. Задача поважнее стояла перед ней, и задачу эту необходимо поскорее решить!

Торопилась Солнцеслава, только пятки засверкали. Навострив ушки и дергая носиком, она мелкими шажками скакала от местечка к местечку, вынюхивая, подслушивая, где бы мог припрятаться Лун-тень, коего в Звездном Граде величали Невидимой Чешуей. И — как закономерно — нет его нигде, ни за домом, ни в толпе, ни у озера, нигде.

Наверное, пошел подальше от всех — подумала Солнцеслава. Это ведь должно первым приходить на ум! Как иначе с Луном-то?

И чем дальше отходила от Вхата Солнцеслава, тем яснее чувствовала: Лун где-то здесь. Во тьме ночной бродит, камушки пинает со всепоглощающей скуки наверняка! Или о чем-то размышляет, он ведь не зря вечно обо всем знает.

В такой тишине чувствовала себя Солнцеслава не совсем привычно. Глаза видели сквозь темноту, уши вели вперед, но сердце сжималось в молчании, вдали от праздника. Всю жизнь у Солнцеславы проходила в торжествах, шумных и развеселых. Так что же делать, когда из них выпадаешь?

Не понимала Солнцеслава, как Лун от этого бежал. Бежал по своей воле! Говорил, что не хочет, не нужно это ему. Неужели ни разу, никогда в жизни не охватывало его доброе сердце чувство, что нужно выступить вперед, сделать шаг, другой, а за ним — пуститься в пляс вместе с остальными?

Заслышав шелест знакомый, не думая, Солнцеслава рванулась в его сторону. Проскочила дорожку-другую, проскользила сквозь густые заросли травы, высокой, что выше ее головушки, и наткнулась.

Наткнулась на Луна, перебиравшего в руках маленькие камушки. Солнцеслава остановилась под его взором ошеломленным, поджала уши. Ох, не ожидала она, не ожидала вот так… наткнуться.

— Лун… Что же ты здесь делаешь? — пролепетала Солнцеслава, стоя на месте, как запрыгнула — с согнутыми ногами и руками, хвостом торчком.

— А, я… Я решил, что не буду мешать вам, если останусь здесь. Шелест травы очень тихий, приятный, — мирно, но до боли печально улыбнулся он.

В бледных руках Луна рассыпалась маленькая горстка камушков с подписями. Они едва слышно стучали о деревянную шкатулку, самую простую, но, тем не менее, с искусно вытесанными завитушами на крышке.

— Наигрыш на поляне тоже очень приятный, — медленно и осторожно присела рядом Солнцеслава, отставляя барабан. — Отчего не присоединишься?

Вмиг она забыла все слова, когда увидела его печаль. Она лишь села на колени и сложила ладошки. Под ней захрустела сухая трава: похоже, эту ложбинку Лун сам для себя изготовил, поэтому места тут оказалось маловато. Солнцеслава, стараясь быть ненавязчивой — что, к слову, всегда у нее плохо получалось — подсела ближе и ощутила непривычный жар на нежных щечках.

— Я очень скучаю по своей семье, — спустя какое-то время отозвался Лун.

— Это они тебе подарили? — коротко спросила Солнцеслава, кивая на шкатулку.

— Ага. В путь. Чтобы не забывать о них. Хочешь посмотреть?

От такого предложения Солнцеслава опешила. Лун делился чем-то столь близким… Наверное, быть с ним ненавязчивой все же действенная мысль!

Приняв из его рук сокровище, Солнцеслава осторожно повертела шкатулку и заглянула внутрь, засунув туда пальцы. Камушки загремели. Достав случайный, Солнцеслава вслух прочла:

— «От мамы»… Расскажи о своей маме, Лун. Очень любопытно…

— О… Мама у меня очень добрая. Она очень любила меня и жалела… Жаль, что ей постоянно приходилось за меня краснеть.

— Неужели твоя мама не защищала тебя? Ты же ее сын!

— Нет-нет, пыталась, конечно! — спохватился он, взволнованно бегая взором по колоскам колышащимся. — Просто… Уставала и не всегда получалось. Куда ей одной против целой толпы?

— А как же папа? Он не мог?

— Ему было не до этого… Все-таки он нас кормил. Он почти не заставал…

Лун замолк. Настолько не хотел вспоминать, что даже говорить об этом неприятно?

— А какой у тебя папа, Лун? — решила повернуть разговор в иное русло Солнцеслава.

— Н-ну… Тебе, наверное, это не понравитс-с-ся, — растерянно улыбнулся он.

— Почему?

— Он очень не любит певцов. Говорит, танцы и песни — пустая трата времени.

— Что же… Он не прав! — гордо заявила Солнцеслава, уж здесь она никак не могла сдержаться.

— Возможно. Он говорил, что искусство отвлекает от по-настоящему стоящих дел.

— Какие же такие дела у него поважнее искусства? — уже не скупилась на неприятие Солнцеслава.

— Ну… Звонкую монету зарабатывать. И семью кормить. Так он говорил, вроде, — припоминая, Лун вскинул взор к звездам.

— Правда? Только вот скучная такая жизнь и бессмысленная. Зачем жить, только чтобы поесть и поспать? — важно вскинула нос Солнцеслава.

— Может быть.

Может быть?! Солнцеслава обиженно фыркнула. Как же он не понимает? Глупый, глупый Лун!

Солнцеслава, подобно шкодившему Котенку, кинулась Луну на плечо и укусила его за ухо. Тот вздрогнул и отчего-то повалился, а Солнцеслава — за ним следом. Оказавшись у него под боком, она продолжала смотреть на него гневно сощуренными глазами.

— Но, Солнцеслава, так ведь ты мне не можешь доказать свою правоту! — выпалил вдруг Лун. — Пожалуйста, не кус-с-сайся!

— А то что? — надулась Солнцеслава, скрестив руки у груди.

— У меня ухо отнимется.

— Не надо меня обманывать! Я не так сильно кусаюсь!

— Но это по-прежнему не доказательство, — вдруг с твердой назидательностью ответил ей Лун. — Так, как ты себя ведешь, ведут себя только дети.

Его слова поразили Солнцеславу до глубины души. Ах, вот каков этот подлец!

— А как тебе доказать? Сплясать, спеть? — вскочила с места Солнцеслава, присев на ноги.

— Не это ли делают певицы? — подсказал ей Лун.

Ах, какой он!..

Осознав, Солнцеслава на миг задумалась. И впрямь! Надо спеть ему!

Конечно, не сейчас хотела это сделать Солнцеслава… Но ничего не поделаешь. Лун ждет этого от нее! Надо ловить мгновение, пока оно не выскользнуло из рук.

— Я… Я хотела это оставить на потом, но, видимо, пришел час мне показать, над чем я так долго работала! — заявила Солнцеслава, приложив руку к груди.

— О, хочешь показать свой сказ? — полюбопытствовал Лун, поднявшись за ней.

— Н-нет, эт-то, — неожиданно запнулась Солнцеслава. — Это другое… Послушай, а потом скажешь, как тебе! Хорошо?

— О, хорош-ш-шо, — смущенно прошипел Лун, устремив на нее свой внимательный взор.

Солнцеслава откашлялась. Да. Надо бы начать.

Но не уверена была Солнцеслава. Не уверена, что хотя бы частично уловила то, что хотела. Хотя бы частично поняла то, что хотела понять. Не слишком ли поверхностно? Похоже ли на правду хотя бы отдаленно?

Имеет ли вообще хоть какой-то смысл?

— Прежде, чем начну, — вдруг протараторила Солнцеслава, — скажу, что я тебе говорила, у меня плохо получается сочинять что-то свое, поэтому…

— Я не осужу. Можешь мне верить, — мирно и довольно улыбнулся Лун.

Эта добрая улыбка ободряла. Может, он и впрямь ничего не скажет. Что она не ребенок, что она может поймать настоящее в мгновении, как делали предки. Что она хотя бы может начать это делать!

Вновь откашлявшись и прочистив голос, Солнцеслава, едва не соскочив с напева, принялась от волнения то ли говорить, то ли петь:

Я слышу тишь твою

И очень сильно сожалею,

Что я лишь за спиной стою,

Не сделав твою жизнь ничуть светлее.

Хочу снять тысячи улыбок с твоих уст,

Запечатлеть в сказании моем,

Познакомить с миром многих чувств,

Но закрыт ты в одиночестве своем.

Лишь обернуть тебя бы за плечо,

Взглянуть в глаза, изгнать оттуда все печали,

Узнать же, наконец, о чем

Молчит душа твоя, душа твоя, что так устала.

Повисло молчание. Наверное, молчания больше всего и боялась Солнцеслава. Ох, и не умеет же она сочинять песни! Не умеет… Вот отсюда и непонимание в его глазах. Недоумение. Были тысячи сказителей до Солнцеславы Соловьиного Сердца, что спели об этом, и знала она почти каждую песню наизусть, лучше бы их и вспомнила! Зачем, ну зачем ему ее глупые, никому не нужные изыскания?

Только петь и танцевать она горазда. Как и говорил его отец, делать то, что отвлекает.

— Это было… Я не знаю, как это выразить… — опустил взор Лун. Солнцеслава слышала, как бьется его сердце.

— Легко и просто! — воскликнула она. — Скажи, как это было плохо. Не стесняйся! Я-то что? У меня есть гордость, я не стану так близко к сердцу…

— Это было так, будто ты дос-с-стала из меня что-то очень важное, — быстро проговорил Лун, сбиваясь и шипя. — Как выложить в слова все… Я думал, это невозможно.

— О чем ты? — пролепетала Солнцеслава, приложив руки к груди и ошеломленно выдыхая.

— Это дар, Солнышко, — от его слов ее сердце дрогнуло. — Дар вкладывать в слова то, что лежит на душе. Это же и называется искусство, да? Да ведь?

— Н-наверное… Учителя говорили, что это глубже, — неуверенно отозвалась Солнцеслава.

— Я не знаю, правильно ли это, должно быть так или нет, но мне очень понравилось, — говорил Лун неожиданно громко и четко, в глазах его серебром светились звезды. — Не знаю, достоин ли я этих слов…

— Достоин. С самого первого твоего слова, сказанного мне, — достоин. Достоин, как никто другой.

Солнцеслава покраснела. Мысль одна не давала ей покоя, завладела ею и не отпускала, пока мысль эта не станет явью. Ее манило вперед, и голова уже совсем перестала владеть хозяйкой.

Подавшись вперед, Солнцеслава оплела руками тонкую шею Луна. Взглянула ему в глаза, пристально, сосредоточенно. Сощурилась, а потом и вовсе закрыла глаза, ощущая прохладу его кожи. Коснулась мягкими губами его сухих, тонких губ.

Сердце застучало, подобно соловью, вспорхнувшему с ветки. Солнцеславу ничто не сковывало. Теперь точно ничто. Она прижалась к холодной груди Луна всей собой, ощущая, как он застыл, оторопел перед ней. Но не отстранился.

— С-солнцеслава, так нельзя! — оторвался вдруг Лун. — Что же ты делаеш-ш-шь?! Я же…

— А потому что я хочу, — промурлыкала ему на ушко Солнцеслава, наслаждавшаяся мгновением. — Если ты не хочешь, я уйду.

— Я… Я не знаю…

Солнцеслава, едва борясь с соблазном жгучим наплевать на его растерянность, отстранилась. Посмотрела она на Луна беззлобно, но горькое разочарование смешалось с тем теплым и приятным, что зрело глубоко внутри, родив нечто печально-уродливое — жалость к себе.

— Хорошо, — промолвила Солнцеслава, поднимаясь с земли и захватывая барабан за ремешок. — Я не буду тебя заставлять. Но если захочешь… Я всегда здесь.

Солнцеслава прыгнула в траву и поторопилась вперед шагами тяжелыми, отнюдь не теми летящими, какими сюда шла. Хотелось развернуться, добиться своего, но…

Совесть. Будто камень печной, совесть обложила тот жар, что рвался наружу. Совесть его держала, приказывала утихнуть и служить чему-то хорошему. Например, танцу. Барабан Солнцеславы ведь точно пригодится на празднике, так? А Луну не обязательно там быть. Пусть поступает, как хочет.

Шаг — и Солнцеслава из травы вышла, вздохнула полной грудью. Свежий ветерок раздувал ее косу светлую. Из волос выскальзывали последние колоски. Солнцеслава было хотела дальше пойти, но почувствовала, что не может.

Ее ладонь оплели чьи-то тонкие длинные пальцы. Обернувшись, Солнцеслава охнула. Лун смотрел на нее пристально, молча, почти не дыша.

— Я хочу пойти с тобой.

Глава пятнадцатая. О чести и бесчестии

— Ну, что, Деми, попляшем? — взяв его в охапку, Бажена кивала на толпу. — Наигрыш-то еще слышен!

— Пожалуй, я откажусь, — поворотил Деменций взор. — Не положено…

— Сегодня праздник, Деми! кесарям тоже нужно отдыхать.

С ее хохота громогласного вондерландские вояки положили руки на мечи, но то не было нужно: неужели десятку обученных воинов тяжело будет завалить безоружную зверицу? Хотя Бажена и не считала, что однозначно проиграет в этой битве, но зачем ввязываться? Ее дело — заставить Деменция хотя бы ненадолго забыть о долге.

Но дело ее провалилось, когда заскучавший Деменций, видно, решил из ее сковавших объятий высвободиться и побрести прочь. Куда — он сказал на своем языке. Не похоже, что Бажене дозволено было это услышать. Только вот мало ее это волновало!

— Куда-а-а?! — беззлобно вскрикнула она. — Уже спать, малыш-царевич?

— Хочешь узнать? Пойдем, — загадочно улыбнулся Деменций.

Со временем он все же стал к ней на «ты» обращаться, хоть время от времени его и возвращало к безликому, оттого и раздражающему, «вы». Но другое удивило Бажену: он ее куда-то зовет, а своих верных псов, которых подле себя таскал постоянно, оставил?

— А они не обидятся, что ты выбрал меня вместо них? — ехидно оскалившись в улыбке, ответила она, но следом за Деменцием все же поторопилась.

— Ва… Тебе ведь любопытно. Тогда как они призваны меня защищать. В этом есть разница, — похоже, не сильно подбирая слова, отмахнулся от ее слов Деменций.

Головушку его, видно, занимало совсем другое. И, конечно же, Бажена добьется ответа!.. Даже если он его и не скрывает.

— Ну, и что? Что-то беспокоит? — произнесла Бажена, точно бы Златоуста спрашивала.

Вспомнив его, она злобно фыркнула про себя: пусть этот прохиндей в ее мысли не лезет с его дурацкими подозрениями и назиданиями! Деми не станет ее обманывать… Так ведь?

Вот нужно было это вспомнить, пока они с Деменцием шли куда-то вдвоем?! Бажена едва сдержалась, чтобы не выругаться и не высказать своих тяжких дум вслух, все-таки Деменцию она доверяла. Но не будь они вдвоем и не удаляйся они от шатров…

Оставалось озеро далеко позади. Там народ продолжал веселиться, разве что шаманки куда-то исчезли вместе с птицей. Даже Осока, которая с ними танцевала, пропала. Наверное, Златоуст ее ищет, бедолага…

Бажена помотала головой. Пусть ищет! У самого уши на голове есть. Он-то побольше, чем она, замечает, судя по его пустым подозрениям. Не глупый!

Но окутывавшая тишина убеждала все-таки, что нельзя, ну нельзя забывать об осторожности. Пусть Златоуст и был тысячу раз не прав, но всякое может случиться, верно? Тем более, когда они с загадочно молчавшим Деменцием уходили от шума и гама в поля, где ни одной живой души. Тем более, когда Златоуст разошелся странными предчувствиями.

— Деми… Мы куда идем? Ты мне ответишь или нет?! — сперва напугано, но потом уже гневно отозвалась Бажена, пока ее хвост с тихими хлопками бился о ноги.

— А? Прости, я думал, — к ее удивлению, растерянно отозвался младший кесарь, хлопая большими голубыми глазами. — Я бы хотел попросить… В моих намерениях нет разуменья обозлить на себя воинов из Мафдт-смата, но…

— Не мнись! Отвечай уже! — больше от испуга, чем от злобы, воскликнула Бажена.

— Прошу, тише! — взмолился он и, озираясь по сторонам, точно нашкодивший мальчишка, выпалил: — Я хочу выпустить импундулу!

Остановилась Бажена на месте, хвост опал. Открыла она рот изумленно, опустив руки.

Все в его словах поразило — от замысла до этого огонька надежды в глазах, точно не будущий вондерландский правитель перед ней, а уличный парнишка, намеревавшийся обокрасть пекаря. Какая ребяческая выходка для наследника престола!

Но невозможно ведь отказать этим глазам! Голубые, как озерца чистые, невинные, как у щенка. Хвост Бажены вновь нервно завилял: и что же делать?

— Объясни мне одно, Деми… Зачем? — выдавила она, собираясь с мыслями.

— Но ведь это не по-пурин… Неправильно! — выпалил в запале Деменций, не подымая голоса, сохраняя разгоряченный шепот. — Такие звери не должны быть цирковыми зверушками: либо на воле, либо у любящего хозяина!

— Какие-какие зверушки? — сощурилась Бажена, на что тот удивленно отстранился.

— У вас нет таких… Ну… Когда тигры прыгают через горячее кольцо или собака ходит на двух ногах, чтобы повеселить публику?

— Последнее звучит почти обидно, — оскалилась в ехидной усмешке она.

— Прошу прощения.

— Но у нас это бывает. Зверолюди тоже… Люди? — понимая, что несет бред, Бажена помотала головой. — Ну, эта птица же теперь шаманке принадлежит. Вот ей и хозяйка…

— Я прекрасно представляю, какой хозяйкой может быть дикая женщина!

— Имеешь что-то против? — вновь показала белоснежные клыки Бажена.

— Нет, но в Вондерландии не принято, чтобы женщина держала таких животных…

— О-о-о! Неужели в Вондерландии не держат баранов или быков? Тоже не самые миролюбивые существа.

— Но не магические!

— Какие-какие?

— Чудесные, я имею в виду. Как можно быка или барана сравнить с импундулу? Птицей, которая испускает молнии! Ее нужно приручать, а не укрощать. Тем более, не женщины этим должны заниматься…

— Деми, ты меня расстраиваешь, — покачала головой Бажена. — Неужели ты думаешь, что женщина-зверка всего этого не сможет? Наверное, вас в этом убедили вондерландские девицы… Не завидую их слабости.

— Раз это не так… То почему бы не доказать мне это? — теперь уже пришла очередь Деменция хитро сощуриться.

— А ты хочешь увидеть? — вскинула бровь Бажена. — Хочешь поспорить?

Деменций лишь безмолвно протянул руку. Бажена, даже не задумавшись, пожала эту руку и разорвала жестко, будто их руки кто-то разбил.

— По рукам тогда, Деми! Посмотрим, как ты запоешь, когда мы с тобой эту импундулу вынесем оттуда со всеми ее молниями!

Улыбнувшись гордо и довольно, принялся младший кесарь, не медля ни доли, объяснять свою задумку. Толком самой задумки-то и не было, разве что приманить эту хищную птицу кровушкой Деменция. Бажена предложила свою, она-то пожилистее него будет, но тот отказался: мол, его замысел, ему и жертвовать. Тем более, разве ж он так прост? Бажена знала, что не прост, конечно же.

Подобрались они к шаманкам осторожно, внимательно озираясь по сторонам. Бажена не назвала бы себя незаметной, как тот же Лун-невидимка, но достаточно скрытной, чтобы шаманкам не было до них с Деменцием дела.

Однако не похоже, что сюда им был ход открыт: никого, помимо шаманок здесь не было, а на забор из тонких палок были понавешаны оторванные головы неведомых зверей. В своем тихом закутке местные ведьмы — или кто эти зверицы такие — ютились в десятке домишек с крышами из сухой травы, посередине горел большой костер. Сами же шаманки неторопливо прохаживались друг с другом, разговаривали полушепотом да занимались своими чудесными делами: месили какие-то отвары, мазались чем-то горько пахнущим.

У самого костра же грела перья темные импундулу-птица. Дремала она мирным сном, точно ничто ей не угрожало, точно не была она поймана и не была порабощена шаманкой. Мало того, что импундулу не пыталась бежать, так она и привязана не была. Что же, эти та-аайцы совсем из ума выжили, такую тварь держать на воле, где она может им всем головы поотрывать?

Тогда-то Деменций и скользнул сквозь крупную дыру в заборе, и подобрался близко, как мог, к хищной крылатой твари, занося над ладонью нож с расписной рукоятью. Бажена встала на колено за Деменцием, прижав хвост к ногам. ПустилДеменций кровь и не дернулся, никак боли не показал, словно каждый день рассекают его лезвием. Глаз импундулу приоткрылся — беззлобно, даже безо всякого любопытства — и обратился не к младшему кесарю, а к Бажене. Прильнула Бажена к земле, невольно заиграв костяшками пальцев, взрывая землюшку сухую под собой.

Смотрит на нее тварь… Даже не скалится. Испытывает. Думает, что Собака слаба, ничтожна, не стоит осторожности. Но если Бажена хоть на коготок сдвинется — птица кинется на нее. Сердце отдалось ударами громкими в груди, застилая слух.

Но вдруг перебила всяческие мысли рука, что легла Бажене на нос. Резкий, до ужаса сладкий запах крови ударил в чуткий нос, и Бажена схватила руку, едва не впившись в нее.

И, к своему удивлению, себя остановив. Все тело било дрожью, но сознание удержало клыки. Едва себя пересилив, Бажена с глухим рычанием отстранилась и отскочила в сторону, все так же стоя на четвереньках. Испуг смешался с гневом, когда завидела Бажена ухмылку на лице Деменция, сидевшего с окровавленной рукой напротив нее.

— Что ты твор-р-ришь?! Жизнь больше не дор-р-рога?! — прорычала Бажена, присев на корточки и сжав кулаки до боли.

— Я знал, что ты этого не сделаешь, — проговорил принц сквозь смех. — Все-таки я не ошибался… Ха! Не мог ошибаться.

— О чем ты?! — воскликнула Бажена тихо и злобно, хватая того за шкирку. — Отвечай, иначе пор-р-рву твою улыбочку, р-р-родной царь-батюшка не узнает…

— Я знал! — воодушевленно взглянул ей в глаза, произнес он. — Тебя легко отучить от жажды крови. Настоящая ярость кроется здесь.

Он поднял палец раненной руки и ткнул Бажене в лоб.

Кончилось ее терпение. Да что этот отпрыск недоцаря себе позволяет?! Наполнила ярость с кончиков ушей до пят, и Бажена с таким остервенением бросила младшего кесаря в сторону, что тот с долю катился по земле, пока не вскочил на ноги, придерживая окровавленную ладонь. Уже не было на его лице улыбки, лишь злоба холодная, расчетливая.

— А-а-а… Как же я прав! — рассмеялся Деменций в небеса, по спине Бажены прошлись мурашки, но лицо оставалось неизменным. — Все это время… Все, что я делал, я делал зря. Ты не берсерк. Этот ваш Златоуст был прав — зверь сидит в тебе глубже…

Ее передернуло. Да что он о себе возомнил? Издевался над ней все это время? Смеялся? Наблюдал, радовался ее ранам, ее страданиям?

Так же, как и все эти богатые твари…

— О чем ты, Деми? — из последних сил, с последней надеждой вопросила Бажена. — Это что, шутка?

— Какая шутка… Это открытие! Не было ничего, что бы подчинялось моей силе, но ты… Ты другая.

В его глазах засияло пламя горячее, точно самое жгучее, которое видела за свою жизнь Бажена. Здоровая рука его, будто забирая из голубых глаз часть огня, стала источать такой жар, что и сама воспылала.

Но было в этом пламени что-то… Успокаивающее. Знакомое.

— Сила отца и сила матери. Из поколения в поколение передающиеся Вондерам реликвия Огня и кровь Безумия. Смесь, что позволяет забирать чужой гнев, чужую боль, превращая их в свое мощное оружие.

Несмотря на возникший жар, Бажена будто погрузилась в холодную реку из-за его слов. Так вот, что…

— Ты все это время пытался привязать меня к себе? — взволнованно облизнув губы, отступила на шаг Бажена, ее хвост прижался к ногам, уши — к голове.

Радость и задор исчезли из его взора, сменившись чувством тягучим. Разочарование?

— Думаю, будет честным рассказать тебе все и отпустить себе этот грех под взором Эллиады[1], — вдруг изменился в лице Деменций. — Увидев тебя в яме у фараона Косея, я тут же понял: мне нужен этот воин. Она станет лучшим телохранителем! Бросится на врага по единому моему пожеланию. Даже говорить ничего не требуется: лишь немного огонька в твою душу, и… Но ни один способ не сработал. Я пытался поступать с тобой, как поступил бы с любой женщиной, — на этом Бажена смущенно отвернулась, напоследок оскалившись. — Не вышло: не покидало ощущение, как будто разговариваю с мужчиной — эта топорность, эти манеры… Поведение. Первый раз вижу, чтобы женщина себя так вела. Попытался прямо вытягивать из тебя злобу, но нет. Она возвращалась каждый раз, как феникс из пепла, — подозрительно сощурилась Бажена, припоминая свои ощущения после боя. Поэтому она как будто пустела под конец каждого сражения? — Это Безумие… Я обладаю этой силой лишь по крови. Я не умею забирать Безумие, как делали мои предки. Но я пытался потихоньку забирать себе эту силу, я пытался, но понял: пока не найдешь причину всему, не сделаешь ничего. Все старания — впустую. Тебе нужно найти эту причину, чтобы освободиться Бажена…

— И чтобы принадлежать тебе?! Нет уж, довольно! — вскрикнула Бажена, прижимая руки к телу. — Я устала от хозяев! Я устала от того, чтобы быть игрушкой в чьих-то руках, вещью, которую можно сломать, когда тебе захочется! — на глаза выступали слезы. Как долго они не посещали ее. — Я поверила, что ты, наконец, освободишь меня… Я поверила тебе, Деменций! А ты оказался очередным лгуном, как и все!

Не хотелось рыдать Бажене. Не удел это богатыря… Плакать… Лицо багровело, но Бажена, задыхаясь, не могла позволить себе пустить слезу.

Вдруг раздался плеск, и теплая вода стекла с всклоченных волос на горящие щеки. Всего одну слезу проронила Бажена, и та скрылась в стекавшей по лицу водице.

— Довольно, кесарь, — произнес знакомый тихий голос, почти прохладный ветерок в жаре пустыни. — Ты сказал достаточно. Попрошу тебя удалиться с земель шаманок, ибо мы устали терпеть твое пренебрежение нашим терпением.

— Ты же понимаешь, что мое слово здесь важнее слова шаманки, и тем более пленника? — отозвался младший кесарь со странной неловкой усмешкой.

— А ты понимаешь, что вода гасит огонь?

Охладив пыл и вытерев руками лицо, Бажена вскинула, наконец, голову. Увидела она тонкую гордую спину и высоко поднятую голову Осоки Болотной Ведьмы, вставшей между ними с Деменцием. Шаманки же, виляя хвостами, остановились у забора, глядя исподлобья, как младший кесарь пренебрежительно улыбается им вслед.

— Что же, в этом не могу не согласиться, — горделиво выпрямил спину наследник престола заморского. — Но позволь лишь несколько слов, и я покину законные владения шаманок.

— Хорошо. Но всего несколько.

Отступила Осока, встав в полоборота меж Баженой и Деменцием. Взор ее упал на согнувшуюся Бажену. Хлопала глазами Бажена: что она хочет?

— Выпрямись, богатырка. Негоже истинному воину преклоняться перед врагом.

Брошено это было так гордо и властно, что Бажена подчинилась тут же. Ничего не скажешь: настоящая Болотная Ведьма, грозная и неприемлющая непослушания.

— Я… Я не способен загладить свою вину за то, что сделал, — начал Деменций, глядя на Бажену спокойно и сосредоточенно.

— Это и впрямь так, — ответила Бажена громко и четко. — Но почему ты вдруг так заговорил? Что заставило тебя…

— Тебе это не должно быть важно.

— И все же?

Опустив взор, он замолчал. И после некоторых раздумий тихо произнес:

— Считай, что я стремлюсь быть таким же благородным воином, как и мои подданные. Таким же благородным воином, как и ты, Бажена Крепкий Кулак. Поэтому я признаю свою вину, — неожиданно преклонил он колено и опустил голову. Растерянная Бажена едва не закашлялась от удивления. — Пока я не могу загладить ее, но я не смею просить прощения. Я лишь надеюсь, что когда-нибудь ты дашь мне возможность отплатить свой долг. Если, конечно, я все еще буду с вами.

Не дождавшись ответа, встал кесарь Деменций и, не отряхивая грязи, лишь перевязав рану чистым платком из кармана, было собрался уйти, но Осока перебила его:

— Я видела, ты собираешь отряд военных. Если позволишь…

— Не позволю.

— Тогда твоя ночная встреча с Изгнанниками обернется кошмаром. Ты и без меня это знаешь.

— Они обещали принести мою невесту в жертву Чантиран на рассвете пятидесятого дня после похищения. Сегодня.

— Тогда почему бы не взять с собой войско? Заранее подготовиться?

— Как будто они не готовы? В жертвенную ночь они сильнее, а точнее безумнее, чем когда-либо. Против них бесполезно выступать, если они будут драться насмерть. Поэтому я потребовал дуэли, — Бажена не знала этого слова, — с их Мтавала. Выиграю — они вернут мою невесту. Проиграю — завтра будет битва. Даже если я не одержу победу, Мтавала будет ослаблен, и его будет легче победить.

Вздохнула Бажена. Идет на смерть? Тогда как же она успеет его простить?

Наверное… Наверное, так нельзя, но…

— Я тебя прощаю, — твердо сказала она, решительно выступив вперед.

Покосилась на нее Осока, но ничего не сказала.

— Ты не обязана, — натянуто улыбнулся Деменций.

— Если ты погибнешь с грехом на душе, то твоя Эллиада никогда не примет тебя! — горячо воскликнула Бажена. — Я не могу отпустить тебя на смерть с этим!

— Мне не нужно неискреннее прощение. Иначе все мои усилия искупить свою вину будут насмарку, — его улыбка стала печальнее. — Но я благодарен тебе за доброту. Надеюсь, я когда-нибудь смогу заслужить ее.

И кесарь Деменций шагом статным и ровным пошел прочь. Бажена мысленно взмолилась Матушке-Природе, чтобы ему улыбнулась удача.

[1]Эллиада — имя единой Богини, в которую верят пурины.

Глава шестнадцатая. О темном броде, где мары водятся

Неудача за неудачей преследовали Осоку. Может, она сама виновата? Не бывать же дыму без огня? Наверное, не хватало ей той силушки ведьмовской, коей обладала бабуля. Она-то всегда была вовремя, всегда права. Мудростью ее как будто сама Матушка наделила, наверное, с самого рождения.

Хотя столько всего пережила бабуля. Как ей не быть мудрой? И сейчас, наверное, будучи в пути далеком, слишком далеком, несет она свою мудрость как ношу. Непосильную для ее маленькой внучки.

Но нет! Пообещала Осока еще давным-давно: она исполнит завет бабушкин и встретиться с ней уже победительницей. Не помешает Осоке ничто: ни обстоятельства, ни те зверолюди, что будут вокруг нее, ни она сама. Воспротивиться последнему, наверное, было страшнее всего.

Новость утреннюю услышала Осока сквозь туман сновидений. Шум и гам поднялись за пределами шатра, где Осоку припрятали шаманки, ведь у них не положено после обряда проводить ночь вне святой земли. Всю эту ночь читала Осока дневник, читала, перечитывая страницу за страницей и сокрушалась, сердце ее обливалось жаром вины: не уберегла она глупого царевича, теперь наткнется он на Изгнанников да поплатится за свои необдуманные поступки! И ведь поплатился же: явился с рассветом, едва живой, однако держалась душа за его тело крепко-накрепко. Повезло родиться царевичем горе-храбрецу, ведь всем государям по крови дано быть сильными.

Как ввалился в свои покои — послал он за Баженой и «ее друзьями». Рассказал, как устроили засаду «эти дикари», как оказалось их больше и как задавили они малый отряд Деменция, о дуэли речи идти не могло. Видно, захотели схватить или самого младшего кесаря, или его реликвию Огня. Не знают Изгнанники ни о правилах чудес, ни о привычных законах чести. О последнем-то Осока точно знала, да не донесла. Не нашла слов, не нашла смелости, не нашла настойчивости.

И кому, как не ей, теперь это исправлять?

Осознавая это, Осока промолчала, когда кесарь Деменций сказал, что лучше бы ее послушался. Златоуст, с которым ей не удалось поговорить после обряда, заметил слова царевича и смотрел на нее долго и пристально — в то мгновение Осока и впрямь готова была сквозь землю провалиться. Скажи она ему заранее, он-то, может, и уговорил бы будущего кесаря не храбриться. Поэтому, как только их встреча окончилась, Осока и скрылась быстро, как только могла: теперь-то Златоусту ей не помочь.

Теперь-то ей никому не помочь, кроме нее самой. Как всегда.

Бабуля учила: Болотная Ведьма должна быть всегда готова ступить на порог смерти. Это ее дело и ее ремесло — соседствовать со смертью. Лечить и спасать кого-то. Только за соразмерную плату, а Осока опустилась, потеряла честь, позабыв об этом еще тогда, под горами эллиадскими. Она не достойна ни крупицы славы бабули, не достойна…

Но, может, если она будет способна выйти против врага и помочь, тогда она принесет достаточную жертву? Тогда она будет достойна называться Болотной Ведьмой, как бабуля?

Не хотела Осока об этом думать, хотела дело делать. Годами удавалось ей, когда она поистине захочет этого, становиться незаметной, невидимой, ступать тихо и бесшумно. И в этот раз: сколько бы ее ни искали, она не подавала виду, продолжала скрываться, пока не наступит миг, которого она ждала.

Голос Златоуста, доносившийся издалека, доводил ее до дрожи. Загоралось в сердце желание выйти, показаться его взору, чтобы он хотя бы знал, что ей можно верить, что ее задумка спасет его и других. Но стоит ей дать себе волю, как ее решимость испарится! Покажется все таким легким, можно будет отпустить долг, но Осока не могла себе этого позволить. Смотрела издалека на Златоуста и дрожала, прижимая к груди дневник.

Нет, бабуля! Не позволит себе Осока слабости, не позволит сбросить ношу с плеч. Иначе не быть ей никогда Болотной Ведьмой!

Лишь замысел, лишь он должен быть в ее голове.

А замысел был таков: следить и ловить мгновение. Сейчас войско собирается на битву: теперь-то Изгнанники не посмеют их в угол загнать, когда та-аайцы всю округу проверили. Осока знала: бояться было нечего. Бабушка писала: «В ночь принесения жертвы Изгнанники не гнушаются ничем, ведь в эту ночь они под всепрощающим взором Чантиран. Чантиран ведет их непобедимое войско к победе над всем миром, и их не должно ничто останавливать. Они считают, что ими руководит разум высший, и он разрешает своим смертным слугам применить любые средства во славу его». Но теперь Изгнанники ждут открытой встречи, теперь им не к чему притворяться.

Забавно, но в жертвенную ночь не было жертвы. Или жертва эта была принесена не та, о которой говорили, поскольку невеста Деменция, судя по всему, еще жива. Сам младший кесарь о ее смерти ничего не сказал, а значит, поступать ему придется по-прежнему осторожно. Как и Осоке.

Войско отправилось в путь к ночи, ибо лишь ночью Изгнанники выходят на свет. Днем они слабы: они верят, что Чантиран не поддерживает их при свете солнца, однако причина была гораздо проще — свет вредит их телу и ощущениям, их предки ведь ночные охотники. Осоке не терпелось увидеть их вживую. Бабуля почти не описывала их внешний вид, но дала понять: подобного Осока точно не видела даже в самом страшном сне.

Шла Болотная Ведьма наряду с шаманками, позади, они приняли ее в свои ряды с гордостью. Может, не понимали они ни слова Осокиного, но общались с ней взглядами, взмахами рук, действиями, значение которых Осока немного знала благодаря бабуле. Они относились друг к другу с трепетом и уважением, и не было столь приятного и достойного окружения для Болотной Ведьмы. К тому же шаманки могли не отчитываться о своих действиях власти, что предоставляло Осоке прекрасное прикрытие.

Впервые Осоке доводилось видеть такое обилие воинов. Вооруженные и грозные, та-аайцы шли впереди нее нестройными рядами, но вместе с тем угрожающими своей неслаженностью, непредсказуемостью. Вдруг ни с того, ни с сего могли они зарычать, сцапаться между собой, но до драк дело не доходило. Даже походка — торопливый шаг — походила на походку хищника, готового броситься в бой и тут же разодрать жертве глотку. Осока задним умом понимала: таковы зверолюди, от них и в Берском Царстве с трудом добивались порядка, ведь во время сражения зверь чаще превозмогает душу. Вспомнить ту же Бажену. Но долгим трудом вырабатывали зверолюди разуму послушание, и с их свирепостью лучших бойцов было сложно найти.

Пурины же другие. Наоборот — жертвы, не хищники. Не все, конечно, но большинство. Те же люди — наверняка убегут, когда зверолюд бросится на них. Пуринам проще брать хитроумными замыслами и разнообразными построениями. Вондерландцы где-то в первых рядах, вон, идут нога в ногу. Даже Осока, совсем оторванная от своих звериных ощущений, не понимала: как живут эти слабые людишки и подобные им пуринишки? Они ведь даже не могут почуять опасности за спиной, не могут услышать тихий шаг вора в собственном доме, не способны отрастить клыки или когти, когда безоружны. Наверное, потому в умении разумно воевать им не откажешь.

Когда жар под ногами начал проникать сквозь подошвы, Осока поняла: они близко. Бабуля и об этом месте писала, что даже дышать здесь надо осторожно. Та-аайцы, видно, привыкшие к такому, даже не утруждали себя осторожностью и многие ступали на босу ногу. Но у Осоки, стоило им достигнуть выжженного темно-серого камня под ногами, дыхание стало жгучим, точно она глотала огонь.

Издалека завиделись те места, куда им предстояло попасть. Осока даже во сне не могла себе представить подобного: земля как будто горела-кипела, и из нее вырывался наружу жидкий огонь. Из черной, как копоть, почвы рождались настоящие котлы, и в них пузырями расходилось горячее варево, и впрямь похожее на пламя, только тягучее. Пламя это, как и обычное, расходилось искрами, только не обычными, а напоминающими струйки воды. Кверху поднимался плотный дым, из-за чего разглядеть, как далеко простираются эти угодья огненных вил, было невозможно.

Не знай Осока, что она видит это наяву, подумала бы, что видение то не могло быть настоящим, никогда в жизни она бы не поверила в это.

Вскоре вступили они на земли, называемые А-Итн. Та-аайцы все же обулись: когда Осоке было уже сложно ступать без покалывания в стопах, они, наконец, накинули на себя кожаные тапки. Осоке тоже предложили, и она не могла не согласиться: в их тапках стопам было даже прохладно. Неужели они туда подложили нетающий лед? Осоке виделось, что навряд ли лед был чем-то часто встречающимся на Та-Ааи.

А вот у вондерландцев такое вполне могло бы иметь место. Они-то облачились в плащи, укрывающие лицо, даже на глаза натянули этот престранный пуринский предмет — очки. В Берском Царстве очки встречались нечасто, но Осоке удалось их увидеть у одной из преподавательниц в Высшей Школе Чудесных Наук.

Вскоре и Осоке пришлось промокнуть кусок ткани и приложить ко рту, так стало дышать хотя бы немного легче. Зачем им идти в такое страшное место? Что это даст? Почему бы не сразиться в полях, или в степи, или в пустыне, где они проходили до этого? Наверное, опять обычаи. И сколь бы ни уважала Осока прочие обычаи Та-Ааи, этот она понять не могла, как бы ни старалась.

Вдруг Осока вынырнула из мыслей: зашептались воины впереди. Нехотя подняв голову, сощурилась она и увидела вдалеке точки. Приближаются! Вот-вот, и они достигнут места. Достигнут судьбоносного мига.

Когда войско остановилось, сжалась на месте Осока и, выпрямившись, подобно шаманкам, окинула взором вражескую братию. Как бабушка и говорила: такое лишь в кошмарном сне способно привидеться. Эти существа не были даже близко похожи на зверолюдей, хоть и имели животные черты: ниже спины их тело обрывалось и приобретало черты невероятные, огромные и отвратительные, с восьмью жилистыми тонкими лапками-палочками и раздутым брюшком с угловатым концом. А глаз у них не два, а несколько, и все налиты пустой тьмой.

Пауки. Арахны, как зовут их пурины. Безжалостные ночные охотники, за кровожадность изгнанные. Потому и изгнанники — никто не хочет видеть такое чудище подле себя. Никто не хотел видеть кошмара наяву. Поговаривают, конечно, что сами они себя изгнали, мол, особенными себя чувствовали, их задевали чужие замечания, но Осока этому мало верила: их вполне могли избегать, а потом и изгнать от страха. Все-таки такова натура и зверолюдская, и пуринская — изгонять тех, кто страшнее и, как оттого казалось, сильнее.

Поджилки Осоки тряслись от их вида, и на миг показалось, что победить их невозможно: грозные они, крупные, что им противопоставить? Но опомнилась Осока: сколь бы страшен ни был их вид, нельзя поддаваться. Это всего лишь видимость! А на деле кто знает, возможно, они не сильнее маленьких паучков, которых она преспокойно давила в детстве?

Но не одними Пауками ограничивалось войско Изгнанников. Наравне с ними их союзники — могучие Скорпионы с шестью плотными ножками, вытянутым телом и хвостом с ядовитым жалом на конце. Скорпионов было значительно меньше, но о них нельзя было забывать: яд их смертелен, убивает почти мгновенно.

Нельзя забывать и о том, что Осоке предстоит как-то превозмочь их! Но как?..

Надо подобраться поближе.

Благодарно поклонившись шаманкам, Осока, дождавшись их ответа, скользнула меж воинов. Те с остервенением бросались на нее, рычали, но ей некогда было остановиться: вот-вот, и она упустит миг. Любое мгновение могло оказаться последней возможностью! Нельзя отступать, нельзя отставать.

Продираясь сквозь та-аайцев, Осока чувствовала жар между ними. Они дергали хвостами, готовые сорваться тотчас. Скалились. Запах пота подогревал злобу. Осока видела в их глазах решимость и даже немного прониклась: и ей предстоит вступить в бой, помочь им, как может.

Сквозь вондерландцев же было легче продраться. Стояли они ровными рядами, из-за чего путь найти было проще простого. В них не было звериной ярости, но какая-то другая, особая решимость идти вперед. Взоры их были обращены ко врагу, а оружия — подняты на врага. Их нападение было продумано, однако не были они холодны и расчетливы: их глаза полнились рвением к бою точно так же, как и у та-аайцев.

Может, то их и объединило? Стремление биться? Показать удаль свою?

Но не было у Осоки времени размышлять-рассуждать. Ноги вели ее вперед, и она наконец достигла цели. Впереди завиделись первые ряды войска врага.

Стояла тишина. Истошно кричала лишь земля, трескавшаяся от огня, продиравшего ее насквозь. Осока навострила уши и услышала лишь вондерландскую неторопливую речь. Потом — знакомые отголоски, но слов не разобрала. Совсем рядом. Здесь, впереди.

Из первых рядов войска союзного вышли трое. Ахом — Пантера из войска фараона, незнакомый юноша со знаком Вондерландии на спине и… Бажена.

Зачем? Зачем ее вывели? Она идет посередине. Неужели это та самая цель, что готовил для нее фараон Косей?

Бабушка писала о загадочных смертях от руки Мтавала — главы Изгнанников. Изгнанники не знают простейших правил чудес, и оттого они опасны: из их рук вырываются страшнейшие бедствия, которые поглощают не только их самих, но и окружающих. Но выносливые Пауки и Скорпионы зачастую могут пережить выбросы силы чудесной, а вот простые зверолюди и тем более пурины— погибают на месте.

Потому и осколок в их руках — невероятное оружие. Они не способны его понять, и поэтому используют для убийства, для жертвоприношений, для пролития крови во имя Чантиран. Они думают, что Чантиран ниспослала им эту силу, но на деле она наделила их жутким проклятием, от которого страдает весь Та-Ааи.

И теперь Бажену хотят подставить под смерть от осколка. Как всех, кого фараон отбирал в своем городе и наверняка посылал сюда именно за тем, чтобы забрать осколок, но на деле — умереть от дикой чудесной силы, потому что не знают об Изборе и даже не успевают его пройти.

Но вот, чем Осока могла помочь! Она знала об Изборе. Она не даст Бажене погибнуть!

А пока она с трудом догадалась обо всем, о чем бабушка не смогла сказать, Бажена уже подошла к обряженному в яркие ткани и разукрашенному от брюшка до лап Пауку с его свитой. Передала ему что-то. Свиток? Паук прочитал его.

Сорвалась Осока вперед, расталкивая вондерладнских воинов. Это уловка, Бажена! Не верь им! Беги!

Вырываясь из первых рядов, краем глаза заметила Осока знакомое удивленное лицо. Златоуст. Собирается схватить ее за руку. Вывернувшись из его хватки, Осока обернулась и услышала рев громогласный. Только не сейчас!

Ахома откинуло в сторону, а вондерландский мальчишка упал на землю и пополз прочь. Бажена же застыла, замерла в крике зверином, с рукой Паука на лбу.

— Бажена! Держись! — закричала Осока и, хоть и не надеялась достигнуть ушей Бажены, заметила, как та обернулась.

И тут же оторвалась от Паука. Вновь рванулась Осока: есть возможность! Бажена ее слышит, значит, еще способна слышать!

Но не успела Осока сообразить, как под ее ногами сама земля разверглась, изрыгая жидкое пламя. Едва не опалив края поневы, Осока не сбавляла ходу, но чувствовала, как жар опаляет ее лицо, как ноги от страха перестают слушаться.

Это всего лишь осколок! Нельзя бояться! Нельзя отступать!

На исходе последних сил, сквозь рев земли и крики ошарашенных войск, Осока почти что летела над землей. Ноги не опаливало, лишь сердце горело от бега стремительного. Но чуть-чуть, уже два шага — и Осока настигнет Бажену! Прыжок — и она на одной с Баженой земле, их качает, но Бажена держится, упала на колени, кричит, но не теряет сознания. Молодец, Бажена! Так держать!

Было достигла Бажены Осока, но путь ей преградила паучья лапа. Он ведь тоже здесь! Осока отстранилась назад, не позволяя себя коснуться. На нее обратились несколько темных, как ночь, глаз, точно очаровывая ее своим ужасом. Но Осока знала: то лишь видимость! Страшен он лишь настолько, насколько она ему позволит таким быть!

Твердо встав между Пауком и Баженой, Осока ощутила, как кипит водица в ее карманах. Есть пара капель, этого может хватить. Осока сосредоточилась и высвободила из склянок все, что могла, собрав водяной хлыст. Пусть попробует подойти, она ему все лапы обрубит ими!

Но Паук не остался беззащитен: привстав на задние лапы, передними он достал из-под брюшка несколько причудливо изогнутых лезвий, точно обкусанных животным с крупными зубами. Поочередно ими взмахнув, он заставил Осоку сдвинуться на шаг, но не упасть и не отступить. Конечно, его мечи пугали, но… Она же может им чем-то противостоять, верно?

Когда одно из них сверкнуло у лица, Осока чудом не упала, совсем позабыв о воде. Хлыст упал наземь и тут же испарился. Нет! Матушка, что делать?!

Не успела Осока отчаяться, как услышала приказное:

— Осока, пригнись! — и подчинилась тотчас.

У макушки, почти обжигая волосы, пронесся снаряд пламенный и попал прямо в Паука, тут же взорвавшись. Паук даже не ожидал такой мощи и улетел в первые ряды своего же войска, разбив их. Осока села наземь. Мимо, осторожно обступая, прошагали вондерландцы бравые, не дав ошарашенному врагу пройти вперед и сталкиваясь с ним, стена к стене.

Очнулась Осока, когда на плечо легла рука. Обернувшись, Осока испуганно прижала хвост. Златоуст!

— Ты чего твор-р-ришь?! Почему ты всегда лезешь в пекло и головой не думаешь?! — прорычал он, пристально глядя ей в глаза, а когда та попыталась уйти от его взгляда, насильно развернул ее к себе за щеки. — Отвечай, Осока!

На глаза наворачивались слезы. Быстро забилось сердце. Не злоба в его взоре пугала Осоку, а страх.

Она не смогла удержать себя. Не смогла спасти всех, не смогла отворотить его от своей ноши! Бесполезная и глупая, ничего не может и ничего не умеет. Ну зачем, зачем она слушает себя? Ведь она всегда все портит!

— Я… Я была сама в этом всем виновата… Я не хотела, чтобы ты тоже… — говорила она сквозь слезы, пыталась собраться с мыслями, но не могла.

Разбил ее Златоуст. Почему когда он рядом, она так хочет слушать себя? Почему когда он так смотрит на нее, ей не хочется быть решительной и сильной?

— Осока, послушай. Тогда, на озере, это было просто так что ли? — спрашивал он, вытирая рукой ее слезы. Он опустился перед ней на одно колено, глядя в глаза, на этот раз она не пыталась бежать.

— Не просто! Это была правда! Правда! — взвизгнула она, сердце разбивалось на кусочки, когда она это признавала. — Пожалуйста, поверь мне!

— Я верю, — его тонкие губы изогнулись в нежной улыбке. — А ты мне веришь?

— Да! Не могу не верить! — укутала она руками рот, боясь произносить лишнее слово.

— Тогда поверь: я тебя не брошу. Что бы ты ни задумала. Я всегда помогу тебе. Твоя ноша — теперь и моя ноша. Мы с тобой справимся вместе, и ты больше не обязана идти на смерть одна. Теперь все твои беды несчастья — и мои несчастья тоже. Тебе больше не нужно молчать.

Осока бросилась ему на грудь, и Златоуст крепко обнял ее, бросая оружие. Невозможно… Как поверить, что он говорит правду? Но Осока поняла: она уже поверила. С души ее отлегла вдруг тяжесть, годами в ней копившаяся. Тяжесть молчания.

— А теперь хватит разговаривать, — отстранился вдруг он. — Помоги Бажене, она в тебе нуждается.

— А я смогу? — вырвалось у Осоки.

— Сможешь, конечно. Я в тебя верю. И буду здесь защищать тебя, не отойду ни на шаг.

— Спасибо, — улыбнулась она и обернулась к Бажене.

Все же Бажена не смогла выдержать натиска и потеряла сознание. Осока не могла этого предотвратить. Избор начался бы, даже если бы у нее хватило времени его остановить: осколок не вырвать из живых рук.

— Удачи тебе, Осока, — с улыбкой произнес Златоуст и поднялся на ноги, поднимая с земли ружье.

Удача — она ей пригодится. Подмяв под себя края поневы, Осока подползла к Бажене и положила голову той себе на колени.

Осока ее не знала. Не знала мук и бед Бажены. Даже понять толком не могла: такая твердолобая и простая, разве способна она переживать о чем-то? Предстоит понять.

Светлые чудеса окутали сознание Осоки, и осколок последний раз заискрился, провожая ее в путь.

Внутри все закрутилось-завертелось. Осока не умела управлять силушкой, что выше ее понимания, и подчинялась той беспрекословно. Речка бурлящая, обходя камни и пороги, понесла Осоку в своем потоке. И прибила к берегу сновидения, где Осока смогла открыть глаза.

Белизна. Помнила это Осока еще с Избора Златоуста. Очнувшись в нигде, огляделась Осока по сторонам. Нет никого, нет ничего. А где же Бажена? Разве не должна была она здесь появиться?

Заподозрив неладное, Осока поднялась с места и, наконец, увидела крохотную дырочку в пространстве. Быстрым ползком ее достигнув, Осока заглянула внутрь и… обомлев, откинулась назад, зажимая рукой рот.

Бажена… Что могло вызвать в ней такое?..

Когда разум перестал кричать от ужаса, медленно и осторожно Осока наклонилась над бродом. К горлу подступала тошнота.

Под толщей ало-красной воды, в которой растворялись багровые сгустки, скрывались скелеты зверолюдей. И не понять: старых или молодых, зверцов или звериц. У кого-то одна рука, у кого-то — только голова. И скелеты эти… Поднимались. Подступались к одной-единственной Бажене, падающей на глубину. Застывшей, закрывшей глаза. Ее грудь не двигалась. Отвратительные костлявые пальцы касались Бажены, но та даже не дергалась, не двигалась. Взоры жуткие вперились в нее, точно хотели заживо утянуть в свой брод.

— Бажена, очнись! Они же тебя утянут! — вскрикнула Осока, и только тогда открыла Бажена глаза.

И увидела, что творилось вокруг. Оглядевшись, Бажена было открыла рот, но из глотки вырвались только пузыри. Смотря в пустые глазницы, Бажена лишь рьянее сопротивлялась. Похоже, будто она их… узнавала.

— Бажена, это сон! Это наваждение! Это неправда!

— Они пришли за мной, пришли забрать меня! — вдруг сквозь бродову толщу вскричала Бажена. — Пожалуйста, оставьте меня! Я не хотела! Я не хотела!..

Видя это, Осока и не знала, что делать. Попыталась нырнуть за Баженой в воду, но ее рука столкнулась с водой. Что-то ее не пускает!

— Бажена, кто все эти зверолюди? Что происходит?! — воскликнула Осока, пытаясь перекричать тонущую Бажену.

— Я… Они здесь из-за меня! Я их… Я их… — спотыкалась на словах Бажена и вдруг посмотрела на Осоку умоляющим взором. — Помоги мне, прошу! Я не хочу с ними!

— Я не могу!

На это Бажена остановилась. Руки чужие, почувствовав ее замешательство и свою свободу, потянули свою жертву на глубину. Не пыталась сопротивляться Бажена, лишь смотрела в пустоту.

— Значит… Значит, так оно и должно быть. Они пришли за мной, — бормотала она. — Я знала, что этот день наступит… Жаль, я не успела ничего с этим сделать…

— Бажена, что происходит? Скажи мне! Может, мы вместе сможем…

— Не сможем. Моя вина сильнее тебя и сильнее кого бы то ни было.

Опустели глаза Бажены. Серые, они точно наполнились непроходимым алым туманом. Ослабло тело, утягивали его страшные руки все дальше и дальше, медленно, точно растягивая удовольствие.

— Бажена, почему?..

— Они пришли забрать мою жизнь. Так же, как я забрала их жизни.

Оторопела Осока. Забрала жизни?..

— Ты… Ты их…

— Да. Мои руки по локоть в крови. И это уже не исправишь никогда.

Осока сглотнула. Это… Это совсем не то, чего она ожидала. Бажена не могла такое совершить!

— Бажена, я не верю. Ты же не такая! Ты не жестока, ты не зверь! — вторили слова Осоки ее мыслям.

— Разве ты не видела, как я дерусь? Я зверь. После всего этого меня и не назовешь иначе.

— Как… Как так получилось, Бажена? Ты же мечтаешь стать богатырем, помогать людям…

— Иначе я никак не искуплю свой долг.

Все начинало проясняться. Взволнованная и потрясенная, опустилась Осока на берегу брода, не в силах себя сдержать.

— Хоть это и не всегда было так… — пробормотала Бажена, в ее глазах мелькнула жизнь. — В детстве тоже хотела. Хотела быть полезной.

— А ты не была полезной?

— Почему? Я хорошо колола дрова, — ее губы мимолетно сомкнулись в печальной улыбке. — Даже лучше братьев. Всегда сильнее них была. Большая и сильная… Из меня вышел бы хороший воин. Но не жена и не хозяйка. Такая большая — вечно что-нибудь разобью…

— Но ты же как-то стала воином!

— Папа у меня был добрый просто. Пристроил меня к местным дружинникам. Чистила им сапоги. А они смеялись, мол, что зверчонке в воинах делать? Даже деревню обходить и то редко брали с собой. Убирала им, стирала за них, как будто их жены это не могли делать…

— Я понимаю… — вдруг выдавила Осока, вспоминая. — Меня в Высшую Школу тоже не сразу взяли. Без семьи и без роду никуда не берут. Попрошаек не берем — говорили. Пришлось им первый год комнаты убирать. А другие ученицы…

— Противно так смеялись, да? Хотелось им в рожу от этого дать, да ведь?

— Ага. Как будто они чем-то лучше меня, — натянуто улыбнувшись, отвечала Осока. — Но ты ведь пробилась? Как-то попала в училище?

— Не самым… Прямым путем, — попыталась отшутиться Бажена, но тут же поникла.

Вдруг посмотрела она назад. В ее глазах застыл испуг, и несколько мгновений она совсем не говорила. Нельзя, чтобы она отвлекалась!

— Бажена, не смотри на них, — спокойно и твердо сказала Осока. — Смотри на меня. Говори со мной. Слышишь?

— А?.. Да… — выдавила Бажена.

Лишь спустя долю она обернулась и выдохнула. Пузырьки из ее рта медленно поползли наверх.

— Однажды к нам в деревню наведалась братия… — выдавила вдруг Бажена. — Представились борцами за праведное. Отнимают у богатых и отдают бедным. И так нашего старейшину-взяточника вокруг пальца обвели, хитрецы! Я тогда наивная была, но достаточно взрослая, чтобы к ним запроситься. Им-то, конечно, тоже зверка не нужна, зачем? Но их главный меня все-таки взял, мол, покажет еще себя. Возьмем, если пообещает преданной быть, слушаться нас во всем. А мне было лишь бы сбежать, лишь бы хоть как-то миру себя показать — вот я и согласилась сдуру…

— Почему сдуру?

— Потому что никакие они не борцы за праведное, а разбойники обыкновенные. Грабители. И предатели.

— Грабители… А не за грабеж ли тебя ищут? — припомнила разговор у Царя Осока.

— В правильную сторону думаешь. Они меня там бросили одну, вот меня одну и запомнили. В пустой комнате второго яруса. С открытым окном. Когда вбежали дружинники, мне ничего не оставалось, кроме как сигануть вниз ногами. Сломала себе ногу, но все равно скрыться успела, не помню даже как.

Замялась Бажена. Сжала кулаки. Осока поняла: на этом они и застрянут, если она что-нибудь не сделает.

— Рассказывай, Бажена! — приказала она, отчего Бажена растерянно захлопала в ее сторону глазами.

— Зачем? Разве это чему-нибудь поможет?! — рявкнула в ответ Бажена. — И вообще, тебе-то что до меня?!

— Помочь хочу! — отчаянно вскрикнула Осока, понимая, что утекает их время драгоценное. — Бажена, я могу помочь, если ты мне поможешь! Расскажи, что произошло! Я смогу тебя вытащить отсюда, если расскажешь!

— Ты… правда хочешь? После… этого? — Бажена кивнула в сторону, не оборачиваясь.

— Я уверена, что это не твоя вина. Бажена, не останавливайся. Мы найдем способ тебя спасти!

— Разве я не заслужила это все?.. — пространно отозвалась Бажена, опуская взор на облепленную руками грудь. — Я же сама их…

— Бажена, нет! Пока я все не узнаю, ты не смеешь так говорить! — строго воскликнула Осока.

Вздохнула Бажена. Собирается с силами! Это хорошо. Осока улыбнулась, как могла.

— Я очнулась в темном подвале, — продолжала Бажена тихо и безо всяких чувств. — Мою ногу перевязали и подлечили. Даже ходить могла. Мне сказали, что я несколько дней пролежала без сознания, но они мне помогли. Я было их поблагодарить хотела, спросить, чем мне отплатить… Но они ничего не ответили. Просто… кивнули какому-то громиле, и он меня под руки взял. Я сначала сопротивлялась, но потом его дружок ему помог, и меня скрутили. Протащили так по каким-то вонючим подвалам, там было шумно, доносились стоны… А потом крики… Меня выбросили наружу, а там было много зверолюдей, они столпились, смотрят сверху, показывают пальцами. Мне было… Так страшно… — руки ее сжимались и разжимались, тело задрожало. — Передо мной стоял седой Пес. Он умолял его не трогать. Он был весь в ранах. А потом нам сказали, что только один должен остаться… И он напрыгнул на меня… И я…

Забилась Бажена в сильной судороге. Осока тяжело дышала от ужаса. Не могла ничего поделать. Ей было нечего сказать.

Она вспоминала, что тоже видела. Видела кровь. Замершие лица. Они тоже кричали перед смертью, умоляли. Но бабушка…

— Я видела. Мне не нужно объяснять, — протараторила Осока. — Их… Было много?

— Все, к-к-кого ты тут видишь, — запнулась от страха Бажена. — Я сбежала, а они нет… Они от моих рук… — вдруг дрожь прекратилась, на миг Бажена остановилась и неожиданно вскричала: — Простите меня! Я не хотела с вами этого делать! Это была не я, это были они! Я просто хотела уйти… Зверь был единственным выходом…

Представила Осока, как день за днем, схватка за схваткой менялась Бажена, как сознание ее отступало в угоду зверю. Но ведь это вовсе не ярость! Это не злоба, как все твердят, как сама Бажена думает!

Это лишь побег от страха.

— Бажена! Виновата не ты! Ты права, Бажена! — кричала Осока, барабаня руками по твердой кромке воды. — Бажена, ты ведь смогла сбежать, тебе больше не нужно…

— Поздней ночью, как последний трус! — воскликнула она, голубые слезинки засверкали сквозь алую воду. — Я увидела месяц в ночном небе и не смогла противиться! Я оставила всех и сбежала! Я просто хотела уйти, я больше не хотела это видеть…

С силой вырвав руки из цепкой хватки, схватилась за голову Бажена, закрыла глаза, прижала уши к голове.

— Не хочу видеть, не хочу, не хочу…

— Ты больше не увидишь, Бажена! — закричала Осока истошно, желая уже пробить эту гладь. — Бажена, ты больше не обязана видеть! Открой глаза, Бажена!

— Они там, они там, я не хочу их видеть, уйдите, прошу, пожалуйста!..

— Бажена, они умерли не по твоей вине! Ты просто защищалась! Прости себя, Бажена, это была не твоя вина!

— Я могла этого не делать! Теперь я жива, а они мертвы! — убрала руки от головы Бажена, вскидывая взор к Осоке.

— Вот именно! Ты жива! Ты жива, и не виновата в том, что ты живешь. Прости себя и живи!

— Я не могу жить, зная, что они мертвы! Почему выжила я, а не они? Почему я?!

— Потому что выжила! Значит, для чего-то это должно было случиться! Бажена, пока ты горюешь о сотне погибших, ты можешь спасать от смерти тысячи! Ты жива, Бажена, и ты не должна стыдиться этого! Наоборот — тебе дана сила, чтобы жила не ты одна, а чтобы жили тысячи!

На этом Бажена остановилась, пристально вглядываясь в Осоку. И видела Осока: проносятся в голове Бажены тысячи мыслей, и едины они в одном — в надежде.

— И я… Я могу стать богатырем? — звонко отозвался голос Бажены во броде.

— Может, для этого ты и жива, — искренне улыбнулась Осока. — Тебе нужно лишь очнуться.

— И зверь…

— Он больше не вернется. Никогда.

Склонившись надо бродом, протянула Осока руки. Она видела, как вокруг Бажены появился живительный свет, как мертвецы, боясь этого света, отплывали. Смотрела на руки Осоки Бажена, и глаза ее серые светились, из них исчезал алый туман, полнились они надеждой.

Глубоко вздохнув и наконец улыбнувшись, Бажена взмахнула руками исполинскими и, оказавшись рядом с кромкой воды, схватила Осоку за руки.

Глава семнадцатая. О втором дыхании

С замиранием сердца ждал Лун, пока Бажена и Осока очнутся. После падения Бажены он и вовсе не знал, что предпринять. Так не должно было случиться! Ахом говорил, что Бажене нужно передать слово фараона — передать, и все. Если они знали, что так снова произойдет, неужто беду нельзя было предотвратить, придумать нечто новое?

Совсем не смыслил Лун в хитростях господских, он хотел лишь как можно скорее выбраться отсюда. Как можно скорее попасть куда-нибудь, куда угодно, лишь бы не сюда, где царит истинный кошмар.

Крики, хруст, шум. Застыли в головушке Луна звуки и запахи, сбивали его с толку, не давали мысли ясной пробиться. Мимо проносились воины разъяренные, визжа и рыча, как собаки уличные. Не видел Лун дальше их набегов, ибо та-аайцы и вондерландцы все же взяли врага неожиданностью — Златоустов выстрел не прошел напрасно — и сумели задавить неприятелей. Недалеко ушли, правда, но и того хватало, чтобы позволить Бажене краткую передышку. Или же возможность выжить.

А пока Златоуст наказал Луну не только отбиваться от недругов, но и своих отгонять от распластавшихся на земле спутниц. Ловко перенаправлял всех Лун да посматривал, как сам Златоуст не давал и близко подобраться: последнего Паука, намеревавшегося на Бажену напрыгнуть, он отправил в далекий полет к своим собратьям. Благо, перед походом ему выдали вондерландское ружье, похуже предыдущего, но с силушкой Златоустова осколка — пойдет.

Хоть и защищали их спереди, пара-тройка удачливых все же пробивались к Бажене, намереваясь отобрать у нее драгоценный осколок, но тут же оказывались либо отброшены Златоустом, либо поколоты лезвиями Луна. Оба уже выдыхались: хоть спереди их и обступили, та-аайские древесные щиты почти не выдерживаливыпадов крупных неприятелей. Златоустова кожа уже пылала от натуги, искры от него взмывали в воздух, будто сам Златоуст и был для них пламенем. А иначе и не скажешь: в глазах Росомашьих пылала такая злоба, что Луну и самому было страшно к нему приближаться.

— Снаряды кончаются, — выдавил внезапно Златоуст, пока Лун перепрыгивал на другой кусок растрясшейся земли. — Беда…

— А ты не можешь как-нибудь… без них? — предположил Лун, с надеждой взглянув на вспотевшую Бажену и тут же опускаясь перед ней на колено, чтобы вытереть влагу с лица.

— Да я не умею. Времени не было учиться, — отмахнулся Златоуст. — Хотел попросить Осоку, но…

Слова его заглушил очередной выстрел.

— И что делать? Я не уверен, что с-с-смогу сдержать всех в одиночку, — взволнованно прошипел Лун, чувствуя, как скоро свалится от усталости рядом с Баженой.

— Отступим. Потащим их вдвоем. Что-нибудь, наверное, придумаем, — предположил Златоуст, опуская ружье.

Показались вражеские лица. Паучьи глаза гневно сверкнули из-за спин союзников. Попытался на недруга напасть зверец из рода Леопардов или Гепардов — их полосатые уши и хвосты Лун отличать не научился, — но его отбросило так, что окружившие его та-аайцы не сразу сообразили, что произошло. Лун метнулся к Бажене с Осокой и встал перед ними, напрягая хвост. Если что, можно бить и им. Златоуст тоже, отойдя от удивления, встал спина к спине с Луном.

— Знаешь… Росомахи же далеко не за дар к чудесным искусствам знамениты, — улыбнулся Златоуст, обнажая клыки. — Надеюсь, Бажена и Осока меня таким не увидят. Обещай, что не расскажешь, Лун… Я знаю, тебе можно довериться.

— Об-бещаю, — запнулся с неожиданности Лун, хоть и был уверен в ответе.

Тогда-то Лун с ужасом и заметил, как Златоуст изменился в лице: улыбка стала злее, безумнее, глаза заострились и засверкали чем-то звериным, скулы стали резче. Отрасли на руках когти, тогда Лун и понял: вот она, пресловутая сила хищников-зверолюдов.

— Прикрой меня, — бегло бросил Златоуст и рванулся в толпу.

Не хотел бы запомнить Лун, как тогда сражался Златоуст. Он никогда не слышал сказок о безумии Росомах, никогда не слышал, какой недоброй славой с древних времен окутан их род. И никогда не задумывался, почему Златоуст стыдился своего мохнатого хвоста.

Вырвавшись вперед, полоснул Златоуст рукой по лицу Паука, тот даже не успел бы отступить, он просто схватился за глаза и вскрикнул так, как Луну слыхивать не приходилось. В миг оказавшись рядом с приятелем недруга, Скорпионом, Златоуст впрыгнул тому на хвост и резко, яростно, остервенело принялся выворачивать ядовитое жало так, что ошеломленный Скорпион в страхе зашатался, теряя равновесие. Кровь брызнула на лицо Златоусту, но тот лишь облизнулся. Перепрыгнув с хвоста на брюшко Паука, Златоуст жала не отпустил и им же проткнул ослепленного врага. И еще долго, очень долго держал сопротивляющегося Паука, пока тот пытался сбросить Златоуста наземь.

Дыхание Луна остановилось в этот миг. Умный, расчетливый Златоуст… В кого он превращался, когда ум не помогал?

— Злат! — оклик разбудил Луна.

Тулово крупное мелькнуло у бока Луна, и тот подскочил, но обнаружил с радостью: бояться нечего. Бажена! Поднялась и сразу же рванулась в бой.

Обернувшись, заметил Лун позади, как Осока отбросила пустую склянку и вскочила на ноги. Ее, как и Луна, вдруг подкосило: земля вновь разошлась надвое.

Обернувшись вновь, Лун восхищенно вздохнул: то была поступь Бажены Крепкий Кулак, неприступная поступь, раскалывающая саму землю. Медленно и уверенно шла Бажена вперед, плечами широкими путь освобождая к Златоусту, что и не заметил оклика. Лишь раз топнув ногой, Бажена посеяла целые дорожки подземной бури, разделив Паука и Скорпиона, опрокинув их, а за ними — и Златоуста, что едва сумел устоять на земле, благодаря вовремя схватившей его за шкирку Бажене.

— Проснулся, Злат! — вскрикнула она ему в лицо. — Прекрати эти Росомашьи выходки!

От испуга лицо Златово вновь вернулось: от до жути безумного к удивленному, будто он только что проснулся от кошмара.

— Б-бажена… Ты жива! — радостно бросился он ей в объятия. — Это твоих… ног дело?

— Земля-то? Похоже на то, — безразлично повела плечом она. — Важнее другое: теперь-то понятно, почему ты меня бы ничему не научил, Злат!

— А что мне остава…

— Делай, что умеешь — думай головой! — ткнула она крупным пальцем ему в лоб.

Отстранившись, она положила руку на рукоять булатного меча и, тяжело вздохнув, обнажила оружие. Было в ней что-то, что ее сковывало, что не давало силушке вырваться на волю, как было до этого. Облегченно выдохнул Лун: кажется, вид крови не пробуждал в ней злобу. По крайней мере, пока.

— Лун, — окликнула его вдруг Бажена, оборачиваясь, — поможешь?

— Конечно! — не сомневаясь ни мгновения, подскочил к ней Лун. — Я думал, осколок мы добыли — и все…

— О, а я была о тебе лучшего мнения, Лун! — рассмеялась Бажена, притягивая его к себе и подтрепав длинные волосы. — Мы все-таки не воры, мы — князевы избранники. Не можем же мы вечно убегать!

— Только вот зачем нам соваться? — мрачно отозвался Златоуст. — Ты их видела? Жуть.

— Да видела я, как ты испугался, Злат. Росомаха в тебе не дремлет, — бросила Бажена с ехидной усмешкой. — Но я не боюсь этих пучеглазов. Надо им показать, что значит силушка берская!

— Что ты собираешься делать? — коротко спросил Златоуст, пристально глядя на нее, в глазах его роились тысячи мыслей, но точно не сомнение.

— Что-что? Освободить невесту Деменция, конечно же! И ты мне в этом поможешь.

Лун изумленно застыл. Как?..

— А ты чего зрачки сузил? Испугался? — подначила его Бажена.

— Д-да! — заикнулся Лун. — Куда? Зачем?..

— Ты уже согласился, ничего не поделаешь. А с тобой, Злат, — Бажена обвела впавшего в ступор Златоуста гордым взором, — я понадеюсь на нашу с тобой дружбу.

— Хорошо. Предлагаю свое разуменье, — затараторил Златоуст, взволнованно виляя хвостом. — Вы с Луном пойдете вперед, а мы с Осокой — предупредим войско и направим его к вам. Бажена, тебе нужно будет драться так, чтобы мы точно понимали, где ты! Во всю силу дерись! Но с ума не сходи…

— Не сойду! Теперь-то уж точно, — улыбнулась Бажена, мимолетно взглянув на Осоку.

Подумал Златоуст, повилял взором, хвост его едва в горящее меж землей пламя не опустился. Подумал и принял. Кивнул и, молча обернувшись, побрел к Осоке.

Ни обмолвившись ни словом, Осока к Златоусту прильнула и, схватив его за руку, поторопилась за ним в сторону от врага.

— Ладушки! — довольно протянула Бажена. — Не отставай, Лун. Земля будет трястись!

И она рванула, как вырвавшийся из Златоустова ружья снаряд. Луну оставалось только поспевать.

Пришлось быть осторожным, ведь и впрямь затряслась земля! Плясали та-аайцы, дрались ловко и увертливо, им содрогнувшаяся почва под ногами — только в радость. Это им позволяло обхитрить врага, ведь у тех ноги разъезжались на раздвигающихся плитах. И даже жар, и опасность упасть не пугала их!

Вондерландцы же в своих латах оказались менее поворотливы, но их ум не позволил им упасть в грязь (или скорее в это жидкое пламя) лицом. Выстроились они так, что куски земли под ними оставались на одном уровне, ни одно звено не сдвигалось с места, что позволило им не только держать оборону пробивающегося врага, но и сбивать их с ног, не опрокидываясь самим. Именно вокруг них земля и оказалась самая устройчивая, Лун тем воспользовался и своей легкой поступью проскользнул мимо. Бажена же, разорвав всяческие построения, устремилась вперед и только вперед. Вондерландцы не стали возражать: лишь вовремя вставали так, чтобы ей было удобнее пройти.

Вот и ворвались в ряды врага! Луну, что мог вовремя проскочить, проскользнуть и согнуться, не составило труда промелькнуть меж ног Пауков, а где его путь преграждали Скорпионы — прыгнуть с одного их длинного тельца на другое, держась за хвосты, как сделал Златоуст. Но Бажена же, воительница истинная, мечом и руками прорубала путь, расталкивая громоздких недругов, точно те были детскими игрушками. Пытались те ее остановить, да не получалось: булатный меч оказывался сильнее их копий и маленьких лапок. Лихо уворачивалась от Скорпионьих жал Бажена, ни тени сомнения было в ее движениях, наоборот — были они выверены-отмеряны. Будто знала Бажена, куда ворвалась, будто наизусть знала, где кто стоит и как кого бить. К тому же силушка осколка раздвигала землю вокруг нее, опрокидывая тех врагов, кому не повезло оказаться достаточно далеко.

Лун не мог сказать, знала ли она это и впрямь, или догадалась в приливе сил, но он знал точно: Бажена Крепкий Кулак была в себе и в сознании, и ничто не мешало ей идти по пути к победе.

Долгим выдался бег, но Лун точно и не устал. Ныли ноги, но не уставал дух. Хоть и приходилось сталкиваться с воинами заморскими, хоть и приходилось защищаться, видя Бажену, знал Лун: делают они праведное дело, и ни меньше, ни больше для осуществления их замысла — спасти невинных от страшных стремлений чужаков.

Но рано или поздно прибыли они к тому самому. Тому самому супостату, что все это начал. Паук в поломанных украшениях и подгоревших шелках был точно совсем другой, не похожий на своих простых, лишь разрисованных в красное собратьев. Он был другим, от него и веяло чем-то другим. Лун знал это чувство: веяло властью, да разве что не настоящей, а уродливой и лживой.

Это был Мтавала. И держал он за спиной своей белокурую пуринскую деву с пронзительными голубыми глазами — вондерландскую царевну.

— Лун! — вскрикнула Бажена. — Мы близко! Но если они продолжат нападать — меня задавят, и ни до какого Мтавала я не дойду!

— Помочь? — коротко бросил Лун.

Пусть и шепотом произнесенные, но слова его заметили, и пришлось Луну увернуться от длинного Скорпионьего хвоста, промелькнувшего над головой.

— Надо как-нибудь передать, чтобы послали сюда воинов. В обход. Я им помогу, чем смогу, — бросила Бажена и, не успевая объясниться, взревела. Хвост ее ощетинился — вскипела кровь ее, но разум оставался светел и чист, глаза были серыми, как туман над озером.

Прикинул Лун, чем может помочь. Сбивало его то, что нужно было от врагов уворачиваться, но это ничего, он по ощущениям был способен защититься. Так что голова работала…

Как бы предупредить? Златоуст явно уже добрался до вондерландского воеводы. Может передать. Но как…

Что может быть громче криков? Что может быть понятно и легко отличимо от шума?

Вспомнил Лун, но то ввело его в еще большее замешательство. Солнцеслава ведь среди военных певцов! Им наверняка давали задание как-то сообщать войску, что необходимо сменить строй. Сейчас певцы молчали, поскольку ни приказа, ни знака не было, но если Лун его как-то подаст… Играть он, конечно, не умеет, но подать громкий знак, наверное, способен.

Но чем? Из приспособлений только… Крупный барабан у самых ног Мтавала. Лун сглотнул и поджал хвост. Как так… Они же его прихлопнут, как муху!

Но если он не поможет, Бажена погибнет! На нее уже десятками наваливаются, она не выдержит! Решиться Лун решился, но страх в сердце остался, может он его вперед и погнал так быстро, как только быстрые Луновы ноги успевали.

Пробежал мимо воинов Мтавала — почти схватили его за пятки, да не успели. Сам их вождь возмутился, закричал на каком-то буйном и заковыристом языке. Лун, точно в танце, наклонялся и изящно изворачивался, лишь бы не задело. Приходилось некоторых из них поранить. Извините, но не хочется, чтобы поймали! Даже певцы пытались Луна схватить, но так неуклюже, что сами в итоге в толпу собрались и не смогли ноги свои Паучьи распутать. Так Лун мимо них и проскочил, легко и просто, запутав их с воинами.

А вот и барабан! Сам барабанщик только что пытался его за хвост схватить, но Лун его запутал, приведя к своим же друзьям. Какой у них забавный танец выходит! Лун даже позволил себе улыбнуться.

Что же — у барабанщика остались палочки. И как бить тогда? Не вставать же, порвется кожа! Лун призадумался, но не придумал ничего умнее, как бить руками, но в полную мощь.

Бах-бах-бах! Вспомнил Лун все, что ему когда-нибудь играла Солнцеслава. Все ее песни, все прибаутки и наигрыши. Пробивал их неумело, но отчаянно, так, чтобы Солнцеслава разобрала.

Солнышко… Услышь его! Подай какой-нибудь знак!

Услышал Лун, что заиграли барабаны не его, он этот наигрыш отбить не мог. Что-то пронзительно задудело, и лишь тогда Лун отступил. Матушка-Природа, спасибо! Услышала его Солнышко, не могла не услышать. Улыбнулся про себя Лун — милая Солнышко слышит его за версту, и не мог он быть ей за это благодарнее.

И Бажена тоже услышала. Пока улепетывал от барабанов, чуть не провалился Лун от содрогания: вновь пошла земля трещинами, огромными, как будто гигантский зверь своими когтями черную, как смола, почву взрыл. Испуганное войско супостатское забегало-запрыгало, не зная, куда деться. А тем временем Бажена от них оторвалась и перевела дух.

Не прошло и пары частей, как послышались воодушевленные возгласы. Та-аайцы неслись первыми: кажется, им только в радость сражаться с неприятелем. Вондерландцы же шли медленнее, все-таки, латы на них были тяжелы, но облаченные в эти латы мужи — не менее стремительны, чем та-аайцы, и явно желали боя честного так же, как и союзники.

Стоило Бажене их завидеть, как она развернулась и взглянула на Мтавала пламенно, с восторгом. Явно нравился ей тот противник, какого ей Матушка-Природа выбрала. Завилял хвост Бажены, точно намечается невиданное веселье, и ринулась она вперед, к противнику, успевшему схватить в руки странные, будто обкусанные, мечи.

Лун было захотел помочь, отвлечь воинов Мтавала, но очередной топот Бажены разогнал их по двигающимся земляным кускам. Оставалось Луну только наблюдать за небольшой, но храброй Собакой, что вышла на бой с огромным Пауком-супостатом.

Взмахнула Бажена булатным мечом, и остановил его Мтавала без труда. Даже вывернул так, что пришлось Бажене отступить, как бы руки не сломал. Управлялся с мечами Паук легко и воздушно, взмахи его были точно взмахи обычной палкой — совсем его не отягощали. И при этом были эти взмахи изящны, точно знал этот Паук искусство боя, в отличие от своих соплеменников. Бажена же не отставала: ее силушка позволяла делать замахи булатным мечом да подпрыгивать, точно не нуждалась она в передышке. Втыкалось оружие рядом с Пауком, и тот отступал, но тоже с легкостью. Столкнулись умелые воины, равно умелые меж собой.

Но не равны они были в том, что этот Мтавала потерял, по глупости оставив Бажене.

Осолок сверкнул в ночи, как настоящая звезда. Бажена топнула ногой, а потом и второй, и две линии разлома скрестились ровно в месте, где стоял Паук. Ноги его разъехались, а брюшко едва не коснулось подземного тягучего пламени. Удалось Мтавала встать, но не избежать нападения Бажены: подцепив его мечом булатным, она применила всю силушку, что могла, с криком опрокинув Паука на спину.

Лун бы ни за что не догадался! Ведь чем ты больше, тем больнее падать. И встать намного тяжелее.

Напрыгнула Бажена на Мтавала попыталась задавить мечом, но тот не выронил своего оружия и скрестил его прямо под носом Бажены. Боролись они долго, лязг засел в голове Луна надолго, пока он не услышал.

— Лун! Хватаем царевну и уходим! — вскрикнула Бажена и, натужно надавив на меч, коленями оперлась на брюшко.

Луну не нужно было повторять дважды. Ринувшись к девушке, он даже не успевал ее разглядеть, только понял, что она хотела бы отбиться, но его воздушная рука взяла ее ладонь быстрее, чем незнакомка могла сообразить. На лице царевны отразился испуг, но добрая улыбка Луна его тут же развеяла.

— Сгинь, супостат! — услышал Лун позади.

Спрыгнув с Паука, Бажена приземлилась наземь и одним ударом ног послала два разлома, что сдвинули куски каменной почвы, запирая в ней Паука. Мтавала не обожгло, ведь жидкого огня под ним не оказалось, но закричал он так, будто его брюшка коснулись языки самого жаркого пламени. И немудрено: потеря чести обернулась больнее, чем потеря жизни.

Передав в руки Бажены царевну, Лун подождал, пока Бажена подхватит девицу на руки. Выдвинувшись вместе, предстали они вместе перед народом, и кесарева невеста вскрикнула:

— Рецептум! Ифд[1]!

И союзное войско развернулось, оставляя врага на расшатанной земле.

[1] Receptum, ifd— «отступаем» на латинском и древнеегипетском.

Часть четвёртая. Острова Уса. Глава первая. Об усилиях рука об руку

Вот и время отчаливать подоспело. Не сказал бы Лун, что многое о Та-Ааи загадочном узнал, что все тайны раскрыл, но одно ему было ясно точно: в жизни он бы не поверил в существование сих мест, не посети он их сам. Будет братикам и сестренкам сказки сказывать о далеких пустынных землях, грозных Фараоне и Мтавале, о пирамидах и вулканах диковинных, но более всего — о здешних чудесах, что сочатся из каждого уголка.

Сперва он и в самом деле подумывал, что им отсюда не уйти. Больно подозрительным казался кесарь заморский. Не их честный Царь-государь, от вондерландского наследника и не знаешь, чего ожидать! Но поскольку невесту иностранного царевича Бажена к тому за ручку приволокла, не мог нарадоваться наследник, счастью не было предела.

Чуть ли не набросился на Бажену с объятиями заморский кесарь, но та его отвадила, мол, не рассчитались они еще за обиды прошлые (о которых Лун и слыхать не слыхивал) и вообще, помогла она Деменцию лишь по доброте душевной. Тот не мог не отблагодарить ее и смело заявил, что осколок Бажена может оставить себе. «Вот так подачка, я ж ведь его и добыла!» — рассмеявшись, отвечала она. Однако младший кесарь был как всегда непреклонен: во-первых, их сюда привели, еду и кров предоставили, негоже жаловаться, а во-вторых, лично Деменцию придется слово перед Фараоном держать и объяснять, как это они так с осколком чудесным уехали, ему не оставив.

Златоуст и вовсе подтвердил слова кесаря: хоть он с Баженой и грязно обошелся, сейчас он не врал про блага, которые позволял им оставить. Все-таки не один Фараон Косей будет негодовать из-за пропавшего осколка, но и эллиадская королева, что состоит в крепком союзе с отцом Деменция — настоящим кесарем Вондерландии. Как это, союзник, и отдал важный предмет власти? Негоже!

После слов Златоуста Лун уж и подавно поверил: не имел кесарь намерения увиливать, он и впрямь им большую услугу оказал. Да и Бажена подулась, подулась, а потом отошла.

А долг за обиды младший кесарь решил отдать действительно сполна. К Вхату через двое суток должен был причалить вондерландский корабль, чтобы забрать Деменция и его прелестную невесту, и тот настоял, что Бажене и ее спутникам стоит присоединиться. Корабль довезет их в следующее место, где находится осколок, как предложил младший кесарь.

Тут-то и выскочила Осока, объявив, что им срочно нужно на восток, где солнце свой путь начинает, но в страну серединную, о которой Лун слыхал разве что из сказок, — Острова Уса. Солнцеслава рассказала, что ныне считают их старым Ирием — небесными чертогами, по-иному. Но что им понадобилось в этих местах? Неужели им придется и впрямь сквозь небеса продраться, чтобы туда попасть?

Солнцеслава объяснила: пусть Лун не боится, ведь Острова Уса — не такое уж небесное местечко, как о нем говорят детские сказки. Вполне оно настоящее, земное, хоть и не совсем. Сам он все увидит, когда там окажется.

Как бы то ни было, теперь они плыли на корабле в дальние дали, воды и земли неизведанные. Лун не знал, чего и ожидать, ведь и так прошел достаточно много. А пока корабль мерно покачивался, точно колыбель, шуршащие волны пели песню протяжную-мерную, под их ровный шум Лун сладко спал, свернувшись калачиком на жесткой постели. Настолько его поглотил уют, что даже сны не потревожили, отдыха не отяготили.

Но чуткие чувства не дали Луну как следует выспаться, утоляя усталость, накопившуюся за все эти дни пути. Нехотя разлепив глаза и махнув хвостом, он вытянулся и прислушался к звукам, что его пробудили. Поднимать головы не хотелось отчаянно, но знал Лун, что если он сам не взбодрится, то севшая на хвост опасность взбодрит уж точно.

Соскочив с кровати, ощутил Лун легкое головокружение и схватился за висок. Ух, и не надо было так торопиться!

Окончательно пробудил Луна настойчивый стук в дверь. Помотав головой и едва справившись с пляшущими в глазах огоньками, отворил он дверь и от удивления отпрыгнул: в проем ввалилось нечто лохматое и зеленоватое, имя этого нечто тут же слетело с губ:

— Бажена! — отступив, Лун подхватил ее, пока та не свалилась.

— Скажи этому прохвосту, что я никуда с ним не пойду! — с порога выдала она, прикрывая рот рукой. — И, да, ты же не против, если я прилягу?

— О, нет, конеш-ш-шно же, — прошипел удивленный Лун, оборачиваясь к двери, откуда донеслось упрямое:

— Ну, Бажена, не вечно же в каюте сидеть! — значения этого слова Лун не знал, но предположил, что речь идет о комнате. — Надо свежим воздухом подышать, иначе свалишься. Я тебя провожу…

— Оставь меня, Злат! Тебе неймется что ли? — рявкнула та, уже расположившись на кровати и отмахиваясь от любых предложений хвостом.

— Ты же уже взрослая, Бажена, мне тебя уговаривать еще надо? Ты сама понимаешь, что тебе это нужнее, чем мне, — строго скрестил руки у груди Златоуст.

— Там качает! И воду видно! А здесь так темно, так тепло, — проговорила Бажена, время от времени ухая. — Можешь Осокины советы оставить себе.

— Да при чем тут Осока?! — вспылил вдруг Златоуст, уши его встали торчком. — Я сам придумал…

— Еще скажи, что это зелье, что ты мне принес, ты сам приготовил, — усмехнулась Бажена.

Сокрушенно вздохнул Златоуст. Его умоляющий взор обратился к Луну.

— Вот видишь! И что с этой упрямицей делать?

— Ну… А так ли плохо, что Бажена на время посидит в комнате? — скромно осведомился Лун, поглядывая то на Златоуста, то на скрючившуюся Бажену.

— Ей так только хуже будет. Осока сказала… — пробурчал пристыдившийся Златоуст.

Взволнованно взмахнув хвостом, обратился Лун взором к Бажене. В мыслях у него возникло одно предположение… Только вот Ящер почему-то не стремился его озвучивать при Златоусте. Не то чтобы тот мог помешать, но захочет ли слушать?

— Златоуст, ты не мог бы принести еще одно такое зелье? Если это возможно, конечно, — попросил Лун, вежливо улыбнувшись.

Судя по тому, как Златоуст закатил глаза, он намек понял и с безразличным видом удалился.

— Ты ведь понимаешь, что тебе там станет лучше? — Лун осторожно присел рядом с кроватью на корточки. — Сейчас светят звезды, мы можем их посмотреть, если хочешь. В такой темени воды вообще не видно, как будто плывем по земле.

— Спасибо… Не надо, — буркнула Бажена, повернув к нему ухо.

— Неужели дело в младшем кесаре?

Дрогнула Бажена. Все встало на свои места.

— Стесняешься сказать об этом Златоусту? Он ведь поймет, не переживай…

— У него там дела налаживаются. Я что, буду лезть? Нужно мне это…

— Ты про Осоку-то? — смущенно переспросил Лун, невольно припоминая, как сам в ту же ночь с Солнцеславой проводил время.

— А про кого ж еще? И на что я им двоим со своими глупостями? Благодарна должна быть, что Осока вообще меня тогда не бросила.

— Не говори ерунды, — мягко, по-братски улыбнулся Лун, коснувшись тонкой ладонью ее широкой спины. — Не будет Златоуст счастлив, если его подруга так отчаялась. Тем более, сейчас же ночь, что такого, если мы выйдем наверх?

— Да мы со Златом пытались выйти… А там Его Высочество со своей ненаглядной звезды разглядывают. Аж передернуло, — презрительно пробормотала Бажена, хвост ее ощетинился.

— А что тебе до них? — удивленно спросил Лун.

Обернулась Бажена. Лун и не знал, что сказать: в ее глазах застыли слезы, хоть и не смели стекать по щекам, но сверкали в глазницах. Снаружи послышался шорох. Бажена дрогнула и ответила, поглядывая на дверь:

— Зачем мы вообще приняли его помощь? От того, кто мне все ожидания порушил, а теперь преспокойный, счастливый со своей невестой звезды считает. Смотреть на них не могу.

— Не простила ему обиды?

— Да если бы только это, — щеки ее пылали румянцем. — Мне когда-то показалось… Глаза его очень красивыми показались. Но после всего, что произошло, уже не кажутся.

Осознав смысл ее слов, теперь уже Лун смутился. Щеки его не пылали — кровушка Ящерская не позволяла ему менять бледные краски тела, — но рот удивленно открылся.

— Я бы и не подумал…

— Это была мимолетная слабость, настоящие богатыри себе такого не позволяют! — воскликнула Бажена. — И я не хочу за все это расплачиваться.

Прижав к голове уши, она громко сглотнула, поворотив взор.

— Я… — начал было Лун, но раздался громкий треск.

Ворвался в комнату Златоуст и, важно вскинув нос, воссиял в решительной улыбке.

— А я был прав!

— Мне кажется, это не совсем то время, чтобы так говорить, — мягко отозвался Лун, но тут же был прерван:

— Теперь-то, Бажена, у тебя есть еще один повод подняться. Преодолей страх перед этой жар-птицей на выгуле!

— Злат, подслушивать нехорошо, — по-девчачьи скромно отозвалась она, но плакать перестала. — И не собираюсь я никуда ходить…

— Давай-давай! Мне тебя, как Осоку, потрясти? Я могу!

Склонившись перед Баженой на колено, Златоуст потрепал ту за бок. Правда, ничего это не дало, но Бажена обратила на Златоуста взор, уже гораздо более осознанный.

— Я не Осока, зубы мне не заговар-р-ривай! — рявкнула она.

— Отставить разговорчики, дружинник! — продолжал настаивать Златоуст. — Ты же у нас могучий звер! Неужели смелости не хватает, чтобы встать и показать, кто тут главный?

— Ты о чем? — раздраженно дернула надкусанным ухом Бажена, приподнимаясь.

— А о том, что тебе, — он ткнул пальцем ей в плечо, — надо прямо сейчас встать с этой кровати и перестать ныть. Между прочим, тебя ждет бой! А ты убегаешь, как последняя трусиха!

— Я не трусиха! — в сердцах вскрикнула Бажена, вскакивая и ударяя по краю кровати.

Лун испуганно посторонился. Она же так разнесет половину корабля!

Но Лун себя прервал: не было в глазах Бажены ни намека на ту жуткую ярость. Обычное раздражение, вот и всего. Перевел Лун дух: как же хорошо, что Избор ее вразумил!

— Так докажи, что ты не струсила! — взяв ее под руку, Златоуст принялся ее поднимать.

— А я докажу! На что спорим? — предложила она, в глазах ее пылала более не злоба, а сущее озорство.

— Спорим? Вот ты какая! — рассмеялся Златоуст. — Спорим на… Спорим на то, что, когда вернемся, я тебе куплю столько сурицы, сколько в тебя поместится за один присест!

— Хорошо! Только ты сам это сказал, понял? — оскалилась Бажена. — А я тогда… Тогда…

— Спрыгнешь с края корабля, когда подплывем поближе к суше, — предложил Златоуст, подталкивая ее ко входу. — Согласна?

— Да пожалуйста! Я все равно не проиграю! — гордо заявила Бажена, переступая порог.

Луну оставалось только хлопать глазами. Смог бы он так? Сомневался он, все-таки ему не давалось управляться с яростью, играть на ней. Он мог преспокойно подтолкнуть на что-то свободолюбивую Солнцеславу, но делал это мягко, по-доброму, а Златоуст умел иначе. Все-таки, наверное, разные они совсем, зато всегда могли друг друга заменить — вон, как в этот раз сработались.

Наверх Бажена добралась уже безо всякой помощи, даже вприпрыжку, будто не по корабельным проходам шла, а по обычным, вполне земным и вовсе не качающимся. Златоуст едва за ней поспевал, хвост его восторженно следовал за хозяином, собирая всю пыль, что встречал по пути. Лун поглядывал на спутников сзади и улыбался: того и гляди, отучат Бажену воды бояться.

Взойдя по лестнице, Златоуст тут же приметил Осоку, незаметно стоявшую за порогом. Подхватив ее под руку, он повел ее к краям корабля. Той оставалось лишь поспевать за ним, глядя в ноги. Лун про себя улыбнулся: зачастую его маленькие сестренки так делали, когда стеснялись перед тем, в кого были — как они думали — влюблены до конца своих дней. Впрочем, Луну оставалось только порадоваться: несмотря на стеснение, Осока все же едва заметно улыбалась.

Прошли они за Баженой, та остановилась совсем у края. Ее здоровое ухо дернулось в сторону, и Лун сам обратил внимание: вот и кесарь с невестой. Чета приятная, красивейшая. Разве что великий князь с его женой могли побороться с ними в изящности, статности. Только вот вондерландские наследники были молоды, их полуночный щебет приятно ласкал слух, а улыбки заставляли все вокруг светиться. Похоже, они прекрасно друг другу подходили. Лун не знал, сколько они были знакомы в самом деле, но казалось, что всю жизнь.

— М-море красивое ночью, да? — ляпнула Бажена, опираясь на край, но тут же от него отскакивая, как только очередная волна с шипением разбилась о корабль.

— Хочешь, пойдем в другое место? — обеспокоенно предложил Златоуст.

— Не обращай на них внимания, — посоветовала Бажене Осока, злобно посетовав на будущих супругов: — Как броско, вот так, при всех…

— Но разве не перебороть себя сюда пришла Бажена? — Лун и сам не ожидал, что заставит всех так дернуться. — Я что-то не так сказал?..

— Ну… Замыслы могут меняться, — загадочно отозвалась Осока и строже добавила: — Но это не отменяет необходимости побыть на свежем воздухе, Бажена. Чем больше, тем лучше.

— Ну, ма-а-ам! — отшутилась та, неловко улыбнувшись.

— М-мам? — не поняла Осока, захлопав глазами.

— Ну, такая же заботливая, как мама, — объяснил Златоуст, осторожно прижимая ее руку. — И такая же настойчивая.

Осока отвернулась, надув щеки. То ли обиженно, то ли смущенно.

— Я не хотела настаивать, выбор-то всегда за тобой, — с напускной гордостью отозвалась Осока.

Улыбнулась Бажена. Это хорошо — подумал Лун. Меньше волнуется.

Вдруг послышались тихие шажки. Остальные не обратили внимания, но Лун обернулся и обнаружил знакомый хвостик.

— Солнышко! — тепло и радостно улыбнулся он. — И ты проснулась?

Солнцеслава застыла и, недобро нахмурившись, обернулась в его сторону.

— Можно было и не выдавать меня с головой, милый Лун! — обиженно надулась она.

— А ты умеешь подкрадываться, однако, — отметил Златоуст. — А тебя что вынудило в ночь проснуться?

— Ну-у-у… — протянула Солнцеслава, мечтательно закатывая глаза. — Я вот проснулась и подумала, может, к Луну зайду тихонечко, а его на месте нет. Вот и поняла, что он наверху, он же наверняка захочет прогуляться на ветру. А вы все тут как тут!

Вспыхнул бы Лун от жара, если бы мог. Он сам не знал пока, как относится к тому, что Солнцеслава так его охаживала, но… Он не мог не признать, что ему это нравилось. Хоть в глубине души и копошился червячок сомнения. Еще с того раза. Что за сомнение — он ответа не знал, но и забывать о нем не смел.

— А что же вы тогда здесь столпились, как на звездградском рынке? — обратилась ко всем Солнцеслава, внимательно оглядывая всех и каждого. — О-о-о… Бажена, неужели твои щеки покраснели, как наливные яблочки? О-о-о!

Ох, и быстро же Солнцеслава догадалась! Лун взволнованно завилял хвостом: а что, если она будет слишком громкой? Надо что-то предпринять…

— Солнцеслава, будь паинькой и не распространяйся, пожалуйста, — опередил его Златоуст, улыбаясь не без доли ехидства. — Мы же не хотим, чтобы достопочтенные кесарь с невестой услышали, верно?

— Отчего же? — буркнула та. — А есть в этом какой-то вред?

— А зачем? — задал ответный вопрос Златоуст.

— А как же честность, судари и сударыни? — взмахнула руками Солнцеслава. — Неужели вы забыли…

— Усатая, если тебе все хочется разболтать, я бы тебе не советовала, — твердо произнесла Бажена, сверкнув глазами в сторону Кошечки. — Иначе у нас с тобой другой разговор будет, понятно?

Видно, намерения у нее были вполне серьезные. Лун невольно протянул к Солнцеславе руку, но не осмелился коснуться. Не ему же решать, как ей поступать!

— Но ты ведь… Тебе ведь неприятно видеть, как он милуется со своей возлюбленной, не так ли? — хитро сощурилась Солнцеслава, руки за спиной сцепив.

— Какое тебе до этого дело? — устало спросила Бажена.

— Неужели осведомиться — это уже преступление?

— Нет, но усы за это отрываются так же болезненно, как и за преступление.

— Попрошу без угроз! — важно подняла пальчик Солнцеслава, по-прежнему улыбаясь. — Ибо помыслы мои чисты, как звездные небеса сегодняшней ночью.

— С чего бы мне верить тебе, усатая?

— А я ведь помочь могу. Лишь одно твое слово, Бажена, и тебе станет намного легче!

— И что предложишь? На дудке мне сыграешь и станцуешь? Это так не работает, — язвительно отозвалась она.

— Ох уж эти бессмысленные обиды… Но я покажу, что имею в виду!

На этих словах Солнцеслава развернулась и вприпрыжку направилась к Деменцию и его невесте, стоявшим на возвышении. Совсем не понимая, что она задумала, рванул Лун за ней и настиг, только когда та взметнулась по лестнице. Было хотел он ее прервать, но поздно: слова с ее языка успевают слететь быстрее, чем он мог что-либо придумать.

— Младший кесарь, какая приятная ночь! — нарочито громко поприветствовала Солнцеслава.

— Действительно… — начал было кесарь, придерживая невесту за руку, но не успел продолжить, как Солнцеслава разразилась речью:

— Звезды сегодня светят особенно ярко, не правда ли? А твой невесте нравится? Кстати, я слышала, что вы едва ли знакомы. Но щебечете, как птицы Ирийские, правда!

— Д-да, спасибо…

— А вы похожи, да? Очень похожи! И впрямь птички Ирийские. Не хотите провести свою свадьбу на Островах Уса? Слыхала я такие сладкие речи об этом месте. Красиво там, ни в сказке сказать, ни пером описать…

— Наша свадьба в Грейтбурге будет…

— О, да? А нас пригласите? Всегда хотелось побывать на свадьбе королевских особ!

— Прекрасно, а мы, пожалуй, пойдем, — потянув невесту за руку, Деменций потихоньку отступал к лестнице.

— О, пусть Матушка дарует вам сладкие сны! — помахала им рукой Солнцеслава, пока те спешно скрывались с глаз.

Гордая Солнцеслава выпятила грудь, смотря на Луна. Сам же Лун не мог понять, что он только что увидел. Мысли проносились одна за другой, и ни одну он верной не находил.

— Вот теперь мы с тобой, Баженой, Златоустом и Осокой сможем побыть наедине. И Бажене больше не будет неудобно, — широкая улыбка озарила ее лик.

И — Лун едва ли себе в этом признавался — краше ее улыбки он не видывал.

— Умно, умно! — отозвался вдруг Златоуст, поднимаясь к ним. — Солнцеслава, а ты у нас молодец.

— Стараюсь, да-да, — она изобразила изящный поклон до земли.

— Я, конечно, подозревала, что способности заговаривать зубы у тебя еще те, но чтобы настолько, — поднялась к ним и Бажена, хоть ноги у нее и подрагивали. — Спасибо, усатая, спасла, так спасла.

Улыбалась Солнцеслава, пока Баженина крупная рука растрепала ее пшеничные волосы.

— Можешь не благодарить, — отмахнулась Солнцеслава.

Вдруг услышал Лун тонкий, тихий свист. Обернувшись, он попытался понять, откуда тот доносится, но не видел — больно темно. Но его опередила Осока:

— Пригнитесь!

Хлопанье крыльев донеслось до ушей Луна. Он пригнулся, и над его головой мелькнуло крупное, мощное существо, загородившее собой луну.

Приоткрыл Лун глаза и обратился взором к неизвестному. Теперь его — был то явно он — когти цепкие вцепились в край корабля, а крылья исполинские сложились за спиной. Грудь незнакомца тяжело вздымалась, перья на ней грозно распушились. Лик, подобный зверолюдскому, вперился взором в Солнцеславу, что стояла к нему ближе всех. Промолвили губы тонкие:

— Мы ждали вас, путники.

Глава вторая. О враждебном гостеприимстве

«Мы ждали вас», — провозгласил голос вороний — такой же кряхтящий-хрустящий, подобный карканью над кладбищем. Солнцеслава, подле незнакомца стоявшая, вознесла к нему взор, изнутри наполняясь восхищением вперемешку со страхом.

Она узнала в незнакомце народ небесный, по древним поверьям, прибывший из самого Ирия захватывать Царство Берское. Крылатый народ мудрецов.

— Гамаюн… — произнесла Солнцеслава на выдохе, подбираясь поближе.

Прежде она их видывала только на картинках. И то не похожи они были, нисколько не отражали, как выглядят настоящие гамаюны, ужасные в своем величии.

— Правильно говоришь, Кошка, — заскрежетал голос, подобно скрипучей двери. — Но что бы ты ни знавала о нас, на этот раз мы пришли к вам с миром.

Спутники обернулись к Солнцеславе, ответов ожидая. Пригнулась она, не могла толком объяснить: с гамаюнами и братьями их — алконостами и сиринами — было многое в Берском Царстве связано, как хорошего, так и плохого. Ни дружба, ни вражда не водилась между зверолюдьми и птицелюдами, но нечто более запутанное и сложное.

— Много веков назад вы пытались захватить Крыло Сирина, — припомнила Солнцеслава знаменитый сборник сказаний «Об Оленях доблестных и крылатой братии» (на деле-то он подлинне́е звался, но Солнцеслава запоминать полное название не сочла нужным), — но народ Оленей сумел годами сдерживать натиск и не повелся ни на одну из уловок.

— А ведь когда-то они нам поклонялись… Пока мы не попросили их отступить, чтобы мы могли зимовать в их лесах, — грудное оперение незнакомца сгладилось, видно, знания Солнцеславы показались ему благом. — Но их гордыня оказалась сильнее нас. Возможно, в этом Ошибка! Недопустимый объект гиперссылки.есть провидение Уруваккиявар… Или Матушки-Природы, как называют Ее беры.

— А я что-то не знала, что у Матушки есть другие имена! Не надо голову нам дурить, Ворон, — возмущенно выступила вперед Бажена.

— О, я впечатлен, не одна Кошка знает о моем народе, но и Собака, — растянувшаяся на его лице улыбка была столь любезна и вместе с тем неестественна, что Солнцеслава невольно поджала уши. — И впрямь, я из — как вы это называете? — племени Воронов.

— Мы не об этом говорили, — оборвала его Бажена.

Ее смелости можно было позавидовать, но не опрометчивости. Солнцеслава отметила про себя, что ни за что не стала бы так разговаривать с гамаюнами — от них можно всего, что угодно, ожидать.

— У вашей «Матушки» великое множество имен… И Эллиада, и Итн, и Чантиран. Лишь вы, некрылатые, отказываетесь в это верить.

Солнцеслава и раньше знала о связи всех Богинь мира, но сейчас… Не чушь ли это? Не пытается ли он их запутать в собственных сомнениях? Такие они, гамаюны: им ведомо больше, чем простому зверолюду, и как они иной раз воспользуются этими знаниями — невозможно угадать.

— Зачем ты сюда пришел? — наконец, задал прямой вопрос Златоуст. — К чему все эти разглагольствования?

Два горящих желтых глаза обратились к нему, прожигая того изнутри. Но Златоуст оставался непреклонен: стоял гордо, статно, как подобает храбрецу. Солнцеслава им возгордилась и даже сама выпрямилась, хоть страх отнюдь не пропал.

— Ваш век короток, зверолюди, некогда вам учиться терпению, — печально вздохнул гамаюн, злоба исчезла из его взора. — Однако мы не осуждаем. Мы лишь видим закономерности.

— Я спросил: зачем ты сюда пришел? — снова спросил Златоуст, заводя за спину Осоку.

Хотя, судя по ее сосредоточенному взгляду, она вполне могла — и наверняка хотела — покончить с врагом на месте.

— Чтобы привезти вас на Острова Уса, конечно же. Мы осведомлены о вашем походе, князевы избранники, и готовы принять у себя как почетных гостей, — вежливо поклонился Ворон, теперь его улыбка сияла светом солнца и грела теплотой. Умелец примерять на себя разные лица, ничего не скажешь! — Вы собирались к нам, и мы готовы принять вас, разве не хороший расклад?

— Откуда вы знаете о нашем приезде? Мы ведь тайно путешествуем, — напрягся Златоуст. — И с чего бы нам верить, что вы не посадите нас под стражу?

— Все просто: мы с радостью примем вас, поскольку нам не нужно то, что вы с таким остервенением ищете, — пуще прежнего расплылся в улыбке гамаюн.

Солнцеслава от такого заявления застыла. Как так — не нужно? А как же благословение Матушки? Неужели они сознательно откажутся от возможности быть к Матушке ближе всех? Не верила Солнцеслава своим ушам, но верила разуму — у птицелюдей и впрямь вполне могло и не быть повода сражаться за осколки.

— Вы ведь чудеса творите без осколков, так? — предположила вдруг Осока, скромно выглядывая из-за спины Златоуста. — У вас не принят вторичный Избор. Чистые чудеса без проводника.

— Истину говоришь, Болотная Ведьма.

— Откуда?.. — ошеломленная, она отступила на шаг, прижав уши к голове.

— Это зеркало. Мне приходилось видеть его прежде, — его глаза сверкнули в лунном свете. Показалось или?.. — Будем надеяться, что ты окажешься смышленее и терпимее своей предшественницы.

— Будем надеяться, что ты не станешь хитрить во благо лишь себе, Сэванаэллаки Гэхувэ, — грозно взглянула на него Осока, сжимая рукой ремешок от зеркальца.

Ворон улыбнулся. Она знала его? Но откуда?! И, похоже, знала по имени! Солнцеслава узнавала эти изворотливые слоги — то был местный язык, не подвластный изучению.

— Вот и славно, — миролюбиво отозвался гамаюн. — Тогда на рассвете, когда вы прибудете к Островам Уса, прошу вас прибыть к берегам на лодках, без сопровождающих. Очень прошу вас отнестись к нам с той же доброжелательностью, что и мы.

Он вежливо поклонился. Солнцеслава не сдержалась и поклонилась в ответ, ибо был его поклон и впрямь изящен, что показывало вежливость.

После этого вспорхнул Ворон, расправив крылья громадные. Взмыл он и вмиг исчез в темноте облаков. Будто и не было его здесь вовсе — не оставил и следа, как казалось. Однако, обернувшись, Солнцеслава заметила, как Лун присел на корточки и поднял с пола огромное смольное перо.

Глава третья. Об Ирии, Матушкином саде

Ох, и рада же была Бажена наконец с корабля кесарева сойти! Нет, возможность с головой в холодную глубину окунуться ее тоже не радовала, но лучше уж подальше ноги унести, а потом уже как решится.

До того неловким было их прощание, что даже невеста Деменция скривила красны губы в натянутой улыбке.

— Бажена Крепкий Кулак, ты объявляешься почетной гостьей Вондерландии! Мой двор всегда открыт для твоих посещений, — с безобразно-безотказной улыбкой голосил он на всю палубу.

— Спасибо, — коротко буркнула Бажена, прижимая хвост к ногам и сгибаясь от взоров государевой свиты.

— Что же такбезрадостно? Не каждому выпадает честь — как у вас там говорят? — завести дружбу с наследником кесаря Вондерландии! — продолжал гордо ухмыляться тот.

— А… Зачем мне она? — пожала плечами она, предвкушая, как у Деменция глаза на лоб полезут.

И не ошиблась она: на мгновение точно его брови взметнулись.

— Как… зачем? — уверенный вид вернулся к нему почти тотчас, но удивления нельзя было не заметить. — Все же хотя…

На этом не выдержала Бажена и выпрямилась, понимая, что Деменций навряд ли что-то выучил на всю их недолговечную дружбу. И ей бы хотелось на него взбрыкнуть, но…

— По долгам оплатил — и то хорошо. Большего я от тебя не жду, — беззлобно отмахнулась она, — и видеть тебя больше не хочу. Хватило.

— Я думал… — как бы ни изображал спокойствие, приуныл Деменций.

— Ну, все мы думаем, — выпалила Бажена. Рядом тяжело вздохнул Златоуст, но она не задумалась почему. — Только вот, кесаревич, на почести не рассчитывай, один раз подтерев за собой хвосты. Дружбы на выгоде не построишь, и я не настолько наивна, чтобы этого не знать.

— В крайнем случае, я надеюсь, что сослужил хорошую службу, — поклонился тот с серьезнейшим видом.

Бажена едва не прыснула о смеху. Ну и забавный все-таки! Пока он не успел выпрямиться, Бажена протянула к нему руку и одарила тем мощным щелбаном, которому ее научили в детстве братья. Младший кесарь от такого аж ухватился за лоб и замычал, а воины его — насторожились, оружия повскидывали. Но Деменций успокоил их одним движением руки. Рассмеялась Бажена и сказала негромко:

— Удачи, малыш-Деми.

И развернулась, направляясь ко спущенной лодке. Назад она больше не смотрела, нарочно или нет, но не хотелось ей видеть этой распрекрасной голубоглазой рожи.

С «ухом» богатырским опустившись в лодку, вжалась Бажена в задний край и наотрез отказалась сдвигаться. Златоуст молча попытался всучить ей в руки весла — помотала она головой. А если она их опрокинет? Еще чего. Не любит она эту качку, с каждым движением как будто лодка вот-вот перевернется. Ну уж нет!

Так и принялись грести Златоуст с Луном. Вот, зверам сильным же работа! А она зверица. Хоть и сильная. Но зверица. Бажена сама себе улыбнулась.

Лодка тронулась. Слышала Бажена прощания, но не уподобилась скачущей из стороны в сторону Солнцеславе, не стала отвечать. Хотелось побыстрее уже отплыть, оторваться, позабыть все, что там было… Кроме тепла под сердцем. Бажене нравилось наполняться чудесами и ощущать жар земли, на корабле засыпать, окунувшись в тепло чудес, было единственным приятным занятием.

Кроме, разве что, песенок Солнцеславы. Бажена не могла не признать: умеет эта Кошка петь сладко, играть убаюкивающе. Как и во всем, что касалось искусств, в колыбельных Солнцеслава разбиралась отлично.

Вот и сейчас, когда они, наконец, вышли в море дикое, Солнцеслава достала из дорожной сумки дудку с Та-Ааи, которую ей местные охотники-Каракалы вручили на прощанье, и принялась выдувать знакомые наигрыши. Перебирая пальчиками, Солнцеслава заводила долгую песнь, отчего Бажена закрыла глаза, обвила колени хвостом и окунулась в светлую дрему под жарким солнцем.

Осколок потеплел снова, и Бажена ощутила его, едва вошла в сновидения. Они ложились словно бы сквозь веки, как будто тени плясали на свету. Обогретая и обласканная лучами солнца, Бажена шагала по воде, точно не было здесь никакой глубины, точно была то родная землюшка, в недрах которой не скрывается никакой гад морской. Дрема навевала образы птиц и звуки, похожие на свист и хлопанье крыльев совсем рядом, над головой. Шипящие волны разбивались уже не о края лодки, а нечто гораздо большее. Слышались далекие крики на витиеватых языках заморских.

Различив Осокино сдавленное «Ого!», Бажена поняла, что уже не спит. Вдруг стало холодно — их накрыла тень. Тогда Бажена приоткрыла один глаз и от увиденного распахнула оба.

Лежали на водяной глади три широких острова — два поменьше и один огромный, почти весь небосклон собой укрыл. На острове слева высится точь-в-точь Матушка, как гора, руки к небесам подняв. Справа остров — тоже изваяние, только поменьше будет, с крылатым существом, похожим на того птицелюда, что вчера их приглашал в свое царство-государство. Преклонялся этот птицелюд, низко кланялся. Спереди — лес высокий и густой покрывал берега, один дуб выделялся из своих меньших братьев, распустился, как цветок.

А наверху… То там было, почему Бажена и не поверила сперва, что все по-настоящему. Думала она, что Та-Ааи — выдумка, но это…

В небе застыли воздушные острова. Куски земли, над землей воспарившие. Бажена с трудом представляла себе, как описала бы это… Когда вот она, родная стихия, в небо поднялась и застыла там, едва осыпается на головы! Облака пытались скрыть эти красоты, но не выходило: все равно то тут, то там земля воздушная покажется. Бажена так яро пыталась вглядеться, что едва не позабыла, где находится. Схватившись за края, она выпалила:

— Как это возможно?..

— То Острова Уса, Бажена! — воскликнула Солнцеслава, вскидывая руки, будто все вокруг объять хотела. — Разумею я, догадывается каждый из вас, почему это место звалось Ирием — Матушкиным садом?

— Тут не поспоришь — я бы и сам поверил в благословенность этого места, — выдавил Златоуст, оторвавшись от весла.

Течение будто само несло их туда. Стоило лодке из тени выплыть, Бажена поняла: это от изваяния их Создательницы так холодом несло. Ну нет, не могла это быть Матушка… Ошиблась Бажена.

Над головой вновь просвистело — птица пролетела. Или не птица?..

— Как изящно летают, загляденье! — мечтательно вздохнула Солнцеслава. — Лун, подержишь? Я хочу на краешек встать!

— Но я… — взглянув на весло, которое давно отбросил, он, сжав губы, осторожно подобрался к Солнцеславе и положил той руки на пояс. — Только не переборщ-щ-щи, ладно?

— Ну ты же меня поддержишь, разве нет? — беспечно улыбнулась она и обернулась.

Бажена было хотела оборвать ее, мол, нельзя так ребячиться и все на Луна сбагривать. Но, наверное, они оба это как-то уладили меж собой, а она в этом все равно не смыслит.

Оставшись позади, Бажена навострила ухо: Златоуст о чем-то вполголоса спрашивал Осоку, отчего та сжалась и сложила руки.

— Если ты что-то знаешь — лучше скажи сейчас. Зачем ждать до последнего?

— Не могу… Мне надо все прочитать, проверить…

— Да что там проверять? Ты же эту историю тысячу раз перечитала!

— Это не означает, что я помню все дословно!

— Ну так проверь сейчас. Осока, ты же понимаешь, что времени потом у нас может не быть?..

Тут Бажена насторожилась. Чего это они там шепчутся? Тайны какие?

— О чем щебечете? — сощурившись, спросила Бажена.

— Да так… — неловко ответил Златоуст. — Мы разберемся.

Хвост его завилял так, что чуть не подцепил с пола сумку.

— Ага. «Да так», — пуще прежнего сощурилась Бажена.

— Ну да. Да так, — уже увереннее отвечал Златоуст, но хвост ему не подчинялся.

— Что-то неладное между вами двумя творится… Давай, Злат, выкладывай. Нам всем надо знать. Чтобы не было недомолвок.

— Что выкладывать? Я…

— Зла-а-ат…

На этом к ним уже и Солнцеслава с Луном обратились. Осока вздохнула и прежде, чем Златоуст успел открыть рот, выпалила:

— А тебе важно?

— Наверное, раз я спрашиваю, — оскалилась Бажена. — Вы двое что-то скрываете. Нам надо друг другу доверять, братцы и сестрицы, иначе живыми отсюда не выберемся.

— Да! А еще нам любопытно, — расплылась в улыбочке Солнцеслава.

— За вс-с-сех же не с-с-стоит говорить… — прошелестел Лун, но его слова пролетели мимо ее больших и милых ушек.

— Злат, я думала, у нас с тобой тайн нет, — скрестила руки у груди Бажена.

Заметался взор Златоуста по днищу лодки. Неужели и впрямь что-то, что их ушей не должно касаться? Ну нет, иначе бы так не вилял! Хотя важно ли это? Сам бы рано или поздно рассказал. Бажена уже было пожалела о своем допросе, как Осока вновь резко и звонко воскликнула:

— Ну да, вам об этом знать не обязательно! Расскажу, если потребуется. Что-нибудь еще нужно от меня?

— Нужно. Почему ты такая неописуемо грубая? — возмутилась Солнцеслава, гордо вскинув нос.

— Захотелось выпытать у меня мои тайны, потому что тебе «любопытно»? Попробуй — не получится, — с вызовом ответила та, приложив руку к груди.

— О, прости, сударыня Болотная Ведьма! — Солнцеслава поклонилась в пол. — Посмела задеть твое достоинство, простая смертная, как мне не стыдно!

— Пр-р-ри чем здесь это? — переходила на рык Осока.

— У сударыни Болотной Ведьмы же нельзя ничего спрашивать! Все — тайна, которую ни в коем случае нельзя открывать, иначе… Иначе что? Сила наговоров-заговоров пропадет? Чудеса ведь так работают, верно? И вообще…

— Солнышко, — вдруг оборвал ее Лун, — достаточно.

Похоже, ему самому стало из-за этого стыдно, и он отвернулся, уставился в воду с такой печалью в глазах, что Бажене захотелось подсесть и утешить его, но сдвинуться с места она побаивалась. И не только потому что вода за пределами лодки плескалась, но и из-за повисшего в воздухе молчания.

Сковал Бажену стыд в это мгновение. Зачем вообще встряла в разговор? Могла потом у Златоуста одного спросить. Он бы сам с Осокой поговорил. Неужели она не может им поведать ни малейшей частички своих задумок и знаний? Видимо, совсем она им не доверяет.

Но не могла ее винить Бажена. Осока делала, что может. Иначе бы, когда Бажена тогда переживала заново всю жизнь — Избор проходила, — Осока и пальцем бы не повела. Хотя бы за это Бажена должна быть ей благодарна… Нет, не должна. Она просто благодарна.

— Ты подала мне руку в самый трудный миг моей жизни, — пробормотала Бажена, осунувшись. — Я не могу тебя ни в чем обвинять, Осока. Если у тебя есть от нас тайны — значит, так тому и быть. Прошу об одном: не забудь о них, когда мы будем в опасности.

— Я вас не подведу! — выпалила вдруг Осока, но тут же стыдливо сжалась: — Об этом можете не беспокоиться.

Тяжело вздохнув, она взглянула на Златоуста. Тот уставился в пол, хвост его по-прежнему вилял. Видимо, ощутив взгляд Осоки, Златоуст обернулся и, виновато сжав губы, протянул ей руку. Однако та лишь обняла себя руками и отвернулась, уставившись в пол. Глаза у нее сверкали то ли от грусти, то ли от страха. То ли от всего вместе.

Бажена подняла голову. Их лодка приближалась. Вдали их ждали несколько крылатых, похоже, встречали.

— Скоро причалим, — гулко отозвалась она, и спутники после долгого молчания вновь зашевелились.

Глава четвертая. Об орле, сове и вороне

Как и все жители Берского Царства, много сказок слыхал Златоуст об Островах Уса: о расчудесных чудесах, что здесь на каждом шагу творятся, о распрекрасных краях и о раздиковинных жителях, из чьих уст льются сладкие песнопенья-переливы. Говорили ему в Школе, что ни один торговец сюда не смел наведываться: не принимают птицелюди никого, помимо родичей, только по особому приглашению. Неужели Златоусту досталась возможность ступить по землям, описанным лишь в старых, как мир, историях? Досталась, действительно! И он собирался использовать эту возможность вовсю. Лишь одна-единственная дума отвлекала его от свершений.

Впереди топала Осока, ножками шаркала по земле, уткнувшись взором вниз. Златоуст шел рядом и не мог ума приложить: что же с ней такое? Неужели она здесь бывала? Это вряд ли. Или бабушка ей об этом месте рассказывала? Раз, судя по словам Ворона, тут была «предшественница» нынешней Болотной Ведьмы. Хотел бы знать Златоуст, что тревожило Осоку… Что она знала, что хочет рассказать, а что утаит. Его волновало все, что она ни скажет.

Только вот она ни словечка не говорит. Оставалось Златоусту только дожидаться, пока сама не пожелает поведать ему, что сможет, что захочет.

Встретили их на берегу трое — двое птицелюдов, что носили крылья за спиной, и одна разодетая в шелка птицелюдка с наполовину птичьими ногами и крылами вместо рук. Златоуст был мало знаком с родовой принадлежностью птицелюдов, знал только алконостов, сиринов и гамаюнов, что на землюшку Царства являлись в далекой древности. Солнцеслава же пояснила, что к ним явились ангелы и гарпия. И как ангелы не могут быть самками, так и гарпии не могут быть самцами. «Таковы особенности их вида, все выглядят по-разному», — пояснила Солнцеслава. Златоуст поражен не был, но на заметку принял.

Повели их сквозь густые леса. Леса те были, что ни скажи, поистине сказочными. О таких, как говорят певцы, ни в сказке сказать…

Огромные деревья, витиевато переплетенные меж собой, были испещрены дуплами. Вход в дупла притворяли крупные круглые двери. Между ними простирались небольшие мосты. Но зачем, если птицы умеют летать? Может, для калек или раненых?

В густых зарослях стояла прохладная тьма. Под ногами хрустели опавшие листья. После стольких дней на Та-Ааи не чувствовать жар земли казалось благодатью.

Златоуст приметил, что по стволам были развешаны круглые светочи, похожие на натянутые на веревку пузыри. Но, сощурившись и присмотревшись повнимательнее, он заметил, что светочи эти были сделаны из скрепленных скорлупок. Неожиданное применение!

— О, это мое любимейшее, что я изучала об Островах Уса — обычаи! — подскочила Солнцеслава, разглядывая светочи острым Кошачьим взором. — Все-превсе в здешних краях не просто так, Златоуст, ты знаешь?

— Что ж, поведай мне, в чем смысл. — Сам он не знал, любопытно ему или нет, но, может, найдет и этому знанию применение.

— Когда в семействе птицелюдей рождается новый прекрасный малыш, остатки скорлупки, из которой птенчик вылупился, они преобразуют в этот светоч диковинный. Те скорлупки, что разваливаются со временем, семья убирает. Так эти светочи постоянно обновляются!

— Наверное, с нашим родом такое бы не прошло, — на грани восхищения и брезгливости произнес Златоуст.

— Действительно! — повела усами-палочками Солнцеслава. — Кстати, я слышала, что эти скорлупки принято разрисовывать… Очень странно, что на деле это не так.

Златоуст повел плечом. Может, потом им встретятся разрисованные. Собственно, ценности эти знания никакой не приносили, как он и думал. Разве что в общении с местными может помочь.

Долго ли, коротко ли добрались они до поляны. Опоясывала та поляна неземное чудо — дерево столь широкое и крупное, что, казалось, его могли обхватить разве что с сотню беров. Настолько высоким было это дерево, что крон его не было видно. Возможно, они уходили в облака.

Древо это было везде покрыто дуплами, но уже без дверей. Как ни странно, такое природное обжитое изваяние не было никак украшено, разве что разноцветными листьями, что росли то тут, то там, на каждой веточке понемножку. Да и сам лес, хоть и обжитый, был беден, лишь пышные цветы и свежая зелень красили его. Златоуст, конечно, не из тех, кому до красоты было хоть какое-то дело, но видел явно: не похоже то на Ирий, сад Матушкин, как его описывали.

Тогда свернули провожатые к дороге, что рассекали поля вокруг огромного древа. Поля те благоухали пышными цветами, зверолюдский нюх купался в запахах. У Златоуста даже голова закружилась от такого изобилия.

Этой дорогой они прошли к стволу древа. Впервые увидел Златоуст нечто, напоминающее украшение: древесная кора утопала в рисунках, которых время не было способно стереть. Нарисованы были перья, птицы, небеса, цветы, деревья. Чей-то безликий призрак венчал всю картину — Златоуст предположил, что это Уруваккиявар, местная Матушка. Но, как ни странно, это оказалось не единственным, что покрывало ствол.

Были еще и более новые рисунки, они будто намеренно закрашивали старые. Три существа вытянулись от корней до разветвленных вершин: лицом к Златоусту обратились бело-серая угрюмая сова и коричнево-золотистый орел, боком к нему повернулся ворон-великан с иссиня-черными крылами. Все они сложили крылья и склонили головы перед призраком Уруваккиваяр, что простирался по кругу, точно наблюдал за каждым, чья нога ступит во владения ее крылатых подопечных. От такого пристального взора Златоусту стало не по себе.

Путь их продолжился уже внутри древа, и вновь Златоуст поразился размаху: внутри исполинского ствола скрывалось пустое, вырезанное насквозь пространство с дорогами, обвивающими стены. Возле дупел пристроились комнатки без дверей: то мастерская с неизвестными товарами, то святилище с деревянными птицами — совой, орлом и вороном, — то закуток с закусками, но не сладкими или диковинными, а, судя по безликим мешкам, обычным зерном. Как ни странно, здесь не стояло привычного для рынков шума, все переговаривались тихо, вполголоса. За весь путь Златоуст не приметил ни одного воришки или торговца краденным. Как будто птицелюди прилетали сюда по делам и дольше не задерживались.

— Ух, наконец-то! — нарушила молчание Солнцеслава.

— Что «наконец-то»? — устало полюбопытствовала Бажена. — Наконец-то этот праздник уныния закончится?

— Именно! — провозгласила та, поведя усиками.

— О! Надеюсь, твои слова наконец возымеют силу, усатая, — по-доброму усмехнулась Бажена, а Солнцеслава ее и не услышала, лишь, завиляв хвостом, поторопилась вперед.

Лун проскользнул за ней.

Златоуст взглянул на Осоку. Та выглядела… надутой. Как большая рыба. Златоуст про себя было усмехнулся.

— Может, тебе это понравится, и ты перестанешь кукситься, — тихо отозвался он, посматривая на нее.

— Не знаю, — ответила она так блекло, что у Златоуста опустился хвост.

— Постой, Осо…

Не успел он договорить, как Осока внезапно остановилась. Златоуст обогнал ее на шага два и собирался спросить ее, в чем дело, но обернулся сам.

Из него вырвался вздох. Оказалось, у вершины, куда вела долгая извилистая дорога, раскинулась почти что целая площадь, окутанная ветвями. Ветви те распушились в разноцветных листьях и сложились в трех уже известных птиц — сову, орла и ворона. Они будто плотно укрывали ветвями-крыльями этот закуток, оставляя сверху лишь одно отверстие, где остановилось солнце.

Златоуст обернулся к Осоке. С ветвей опадали листья, и один из них, сияющий голубым, приземлился ей на затылок. Та была столь поражена, что совсем не заметила этого. Только когда Златоуст сдул листок, она очнулась и, стоило алому румянцу проявиться на ее бледных щеках, отвернулась, проурчав:

— Спасибо.

— Не за что, — довольно улыбнулся Златоуст и попытался взять ее за руку, но та усвистала вперед быстрее, чем он успел сообразить.

И он бы точно вспылил, если бы не возглас Солнцеславы:

— Какая красота дивная! Листья всех цветов радуги-дуги! Ветви, сплетенные в картины прошлого! Я и представить себе не могла!

Ее ликование незамеченным не осталось: заморские птицелюди — спутники их — проводили пляшущую Солнцеславу добрыми улыбками. Златоуст же оглянулся внимательнее и заметил: они здесь оказались одни. Что бы это могло значить? В его мыслях закрались сомнения:

— Хотелось бы знать, зачем нас сюда привели… Все-таки птицелюди не самый мирный народ, и, судя по тому Ворону, мы их намерения поймем с трудом.

— Хотели б сожрать — давно б сожрали. Но они же нас пригласили зачем-то, — предположила Бажена. — А то что нас изводили, по всему лесу гоняли, чтобы потными вместо сольца…

— Фу-у-у! Не продолжай! — пискнула Солнцеслава. — Неужели тебе пришло такое в голову? Благородный птичий народ, выходцы Матушкиного сада!..

— Ты же прекрасно знаешь, что это сказки, не так ли? — поправил ее Златоуст.

— Ну… да…

— Тогда к чему эти восхваления?

— Хочется же во что-то верить.

Златоуст так и не понял хода ее мыслей, но и подумать не успел, как Осока выпалила:

— Плохое это место. Зря мы сюда вообще отправились.

Златоуст заметил, как она поджала уши, и сам не на шутку испугался. Даже за нее скорее: мало ли, она опять что-нибудь выкинет от своей вечной тревожности.

— Не бойся. Мы в силах совладать со страшным…

— Совладать? Насколько я помню, мы только и делаем, что убегаем.

— А как же бой на Та-Ааи? Или с драконом?..

— У нас не было выбора. И теперь тоже нет.

— О чем ты вообще? — Кончалось Златоустово терпение.

— Осока права, Златоуст, — неожиданно отозвался Лун. — Мы на островах. Отсюда некуда бежать.

От рассудительных слов Луна Златоуст испугался уже за всех спутников. Они двое правы… Если что-то случится, путей отхода у них нет. Можно, конечно, предположить, что та лодка осталась на берегу…

— Постойте, судари хорошие! Они же сказали, что не желают нам зла, — возразила Солнцеслава. — Почему вы все такие трусишки? Наберитесь смелости и не бойтесь каждой тени!

— Ага, она права, — буркнула Бажена и уже веселее добавила: — А то поджали тут хвосты. Не трусьте, мо́лодцы! Что-нибудь придумаем. Да, Злат?

Злат-то уверен не был. Он, конечно, не глуп, но и у него есть предел.

Взор его невольно опустился на Осоку. Он ведь так хочет защитить ее, а теперь сел, сложа руки. Предчувствие у него, конечно, нехорошее, но… выбора у него нет. Кто, если не он?

— Да. Я что-нибудь придумаю. Безвыходных положений не бывает, — уверенно заявил он, и спутники ободрились, заулыбались. Бажена рассмеялась, Лун благодарно кивнул, а Солнцеслава запрыгала на месте от восторга.

Краем глаза Златоуст заметил, как Осока взметнула на него взор глаз-миндалин. Златоуст повернулся к ней и немного удивленно приоткрыл рот. Ее глаза сверкали на солнечном свету, словно родниковая вода.

Златоуст кивнул, слова застыли в его горле. Не мог же он их произнести при всех! Осока то ли испуганно, то ли взволнованно кивнула в ответ и уткнулась щекой ему в плечо. Златоусту оставалось только взять ее за руку.

От ее тепла его отвлек крик громкий, звучный. Солнцеслава от неожиданности прыгнула за спину Луну, а Бажена потянулась за булатным мечом. Осока пуще прежнего вжалась в Златоуста, и ему оставалось только думать головой. Как он и обещал.

Крик повторился. Какой же знакомый…

Точно! Это же орлиный зов! В Белоподножье Златоуст слышал его каждый день, утром, когда солнечные лучи едва касались постели.

— Это орел… Орлиный крик, — негромко пояснил Златоуст.

Обернувшись, он заметил, как трое провожатых припали к земле. Неужели им предстояло встретиться с кем-то важным? Орел ведь смотрел на них со всех изображений…

— Доброго дня нашим гостям! — провозгласил глубокий голос, отчего все дрогнули.

Слова доносились с небес. Подняли все головы, и, казалось, из самого солнца выплыли три крылатые тени. По мере их приближения Златоуст все больше различал их черты. Один уже был им знаком — смольнокрылый Ворон по имени Сэванаэллаки Гэхувэ, что бы это ни значило. Он расположился по левую сторону от Орлицы златокрылой: сквозь ее коричневые перья явно проникали золотистые, точно чистые лучики солнца. По обычной груди спускалась густая коса. На ее лице выделялась пара густых бежевых бровей. По правую сторону от Орлицы парила статная Сова: ее перья были белее снега, лишь с парой черных вкраплений. Покрывали ее перья целиком, лишь седовласую голову оставили непокрытой. Глаза Совы были прищурены, как будто в дреме.

Стоило им легко и плавно приземлиться, как они трое одновременно поклонились. Бажена, Лун и Солнцеслава тоже не удержались от поклона, Златоуст же лишь слегка наклонился, а Осока продолжила стоять за его спиной.

— Благодарю Уруваккиваяр, что осветила ваш путь, но теперь она вверила ваше благосостояние нам, и мы с радостью принимаем эту ношу, — престранно отозвалась Орлица.

Несмотря на глубину, голос ее скакал: то был размеренным, то почти срывался. Но при этом ее стать отвлекала на себя все внимание.

— И мы благодарим вас за то, что отозвались на наше любезное приглашение, несмотря на все те сказки, что распространены о нашем народе среди беров, — говорила она длинно и почти на одном дыхании, и при том медленно, что Златоуста путало. — Чтобы вы позвали меня в миг опасности, отдаю вам знание о своем имени — Юддая. Я покровительница-Орел — Бакамуне Раджальяге. Юддая Раджальяге.

Орлица молча обратилась к Сове, и та продолжила представление:

— Чтобы вы могли обратиться с любым вопросом, отдаю вам знание о своем имени — Манаса. Я покровительница-Сова — Бакамуне Анущасаке. Манаса Анущасаке.

— Мое имя вам известно, поэтому не буду присоединяться к остальным Бакамуне. Однако я счел свое имя — Сэванаэллаки — слишком длинным. Можете меня называть по Гэхувэ — по покровительственному имени.

Решил похвалиться — понял Златоуст. Не мудрено с таким-то положением.

— Златоуст, сын Растислава, — представился он, кажется, уже забыв, когда последний раз так представлялся. — А это Бажена Крепкий Кулак, Лун, Солнцеслава Соловьиное Сердце и Осока Болотная Ведьма.

— Ваши имена довольно… родственны древним наречиям, — обратила внимание Сова Манаса. — Как наши.

— Но что же это значит? — дернула усиками-палочками Солнцеслава. — Родственность языков?

— Скорее родственность смыслов, — оправила Сова.

— А каково значение ваших имен?

— О, все просто! — довольно ухнула та и показала крылом на каждого из троицы по очереди. — Юддая — война. Сэванаэллаки — тень. Манаса — ум.

— Действительно просто, — добавила удивленная Солнцеслава.

— Мы ведь покровители Островов Уса, — объяснил Гэхувэ. — Поэтому наши имена имеют значение. Юддая как Орлица заведует делами защиты, левое ее крыло — сила нашего народа, а правое — могущество. Манаса как Сова собрала вокруг себя главных старейшин и мыслителей нашего народа, левое ее крыло — мудрость, а правое — ум. Я — Сэванаэллаки — как Ворон собираю сведения и руковожу связями в нашем народе. Левое мое крыло — скрытность, а правое — хитрость.

Тут же Златоусту стало все понятно. Похоже, эти птицелюди — большие любители оборачивать простые смыслы сложными словами. По крайней мере, он так посчитал.

— То есть Раджальяге у вас воевода, Анущасаке — ученая, а Гэхувэ — соглядатай?

— Если все оборачивать в очень и очень упрощенные слова, то да, — улыбчиво сощурился Ворон, но в глазах его не было доброты.

— Мы взяли на себя большую ответственность, и под ликом Уруваккиявар прошу вас не принижать наших обязанностей, — спокойно и вежливо отозвалась Сова. — Мы берем на себя не просто задачи, но руководим народом, выступаем в качестве главных лиц. Тех, на кого смотрят и равняются. На кого положена вся ответственность за благополучие всех и каждого на Островах Уса.

Вот это самомнение! Златоуст не собирался вступать в перепалки, однако все же ощутил гневный взор Солнцеславы и понял: хорошо, что у него не возникло желания спорить.

— Но для чего вы нас позвали, Бакамуне? — с горящими глазами обратилась к важным птицелюдям та. — Разве наши скромные личности стоят вашего внимания?

— Всецело, Кошечка, всецело, — довольно подтвердила Юддая. — Но для начала стоит предоставить вам еду и кров, как положено хорошим хозяевам.

Никто не стал оспаривать, но немой вопрос возник у всех. Лишь Златоуст решился его озвучить:

— Зачем тянуть? Когда нам скажут, для чего мы нужны?

— Терпение, сударь Златоуст. — Похоже, Гэхувэ сразу запомнил его имя. — Сперва нам необходимо подготовить вас к путешествию на Ахасе — небеса, где мы живем.

— И как же мы туда попадем?

— Как же? На крыльях, конечно же!

Глава пятая. О союзниках, белых вестниках свободы

Едва сопроводили их птицелюди в хижинку, Осока приметила, насколько движения крылатых спутников были скованы и стройны. На вопросы они отвечали уклончиво, не давали и шагу в сторону ступить. Как бабушка и предупреждала: будут от любой опасности охранять, только вот ничего более опасного, чем эти трое, здесь не будет.

Осока боялась даже дневник достать, проверить, не замолвила ли бабуля словечко о здешних местах. Понадеялась на удачу: навряд ли их с первого же мгновения поведут на плаху. Конечно, думая об этом, Осока не ручалась за себя, ведь ее они уже за глаза наверняка недругом объявили. Все-таки она и впрямь была той самой Болотной Ведьмой, согласно заветам бабули, и вела себя соответствующе. И не собиралась отступаться от этого.

Но спутников, благо, убережет от их гнева. Наверное. Осока надеялась на это.

Так или иначе, привели их едва ли не ночью в каменный, но источавший тепло домишко на отшибе. Внутри не было ни прихожих, ни горниц, ни всего прочего — только большая печь да много прочей железной утвари. Осока в том не разбиралась, видела только, что единственная и без того маленькая комнатушка заставлена доверху.

Похоже, привели к кузнецу, что работал в самом сердце дома — у печи. Даже не заметил, как они вошли. Он-то менее остальных походил на птицу, только выжженные и скукоженные сизые крылья за спиной напоминали о его, скорее всего, Голубином происхождении. Больше в нем отражались черты даже не зверолюда — пурина, до того движения четкие, до того глаза разумные. Раздутые от мощи ручища его опускали молоток на каленое железо, да кривилось от искр суровое лицо, похожее на искусно обтесанный камень.

Лишь когда Ворон-Гэхувэ настойчиво постучал, кузнец настороженно обернулся, но не успел ничего сказать, как Орлица-Юддая громоподобно воскликнула:

— Нидахасай! Рада тебя видеть в добром здравии.

Голубь отвлекся от работы, но не сразу заговорил. Сперва он осмотрел вошедших, остановился взором на зверолюдях и выговорил с ярким, выделяющим гласные говором:

— Я вижу незнакомцев и нужду говорить на одном из ответвленных языков, — коряво выразился кузнец, не откладывая молота, но опуская раскаленное железо. — Приветствую.

— И тебе доброго вечера! — миролюбиво улыбнулась Солнцеслава.

— Здрасьте, — смущенно ухнула Бажена.

— Здравствуй, — четко, но напугано проговорил Лун, видно, стараясь не запнуться.

Осока же осталась позади. Разве обязательно что-либо говорить? Златоуст выжидающе смотрел на нее и, так и не дождавшись, бросил последний укоризненный взор.

— Доброго вечера и спасибо за прием, сударь, — с осторожностью посла выговорил он и поклонился в ноги.

За ним повторили и спутники. Несмотря на то, как Златоуст толкнул ее ногу, Осока повторять за ним не стала.

Зато Нихасадай поклонился в ответ, попытавшись повторить, но с его большим телом тяжело было изобразить почтение.

— Нашим заморским гостям требуется соорудить крылья, верно? — спросил он уже у Юддаи.

— Мы хотим отправить их на Ахасе, в небеса, — подтвердила та, возвысив крылья. — Необходимо познакомить их с нашей высшей целью и приобщить.

— Понял. Возьму мерки и займусь, — неторопливой и плавной, как поступь хищника, походкой отправился Нихасадай в глубины комнаты и исчез там.

Осока краем глаза заметила, как Солнцеслава заскакала на месте. Про себя Осока улыбнулась — всяко свободолюбивой певице хотелось полетать, ощутить на себе силу небес, может, до самих предков долететь. Если бы не рассказы бабули, Осоке бы и самой хотелось, сама бы предвкушала, но теперь же она могла только предупредить: чем выше взлетишь, тем больнее упадешь.

Вернулся Голубь-кузнец с полными руками кожаных полосок. Осока невольно коснулась зеркальца. Что же получается, ей давать еще каким-то ремням свое тело оплетать, подобно цепям? Ну уж нет. Осока бы сторонилась, но некуда — позади стояла уже знакомая троица, а пререкаться с ними лишний раз не хотелось.

— Мне нужно сделать отметки, где вам крепить ремни к запястьям, плечам и у локтя, чтобы натянуть на них остальное, — немногословно пояснил Нидахасай, протягивая кожаные полоски так, словно их можно было пощупать.

Безусловно, Солнцеслава не упустила возможность первой выбрать себе кожу на ремешок. Быстро перебрав все предложенные куски, она оставила у себя три из них и объяснила:

— Они мягкие, словно пух, и натирать точно не будут, их беру! — улыбнулась она Нидахасаю, да так, что тот невольно приподнял уголки губ в ответ.

— Я, пожалуй, возьму те, что потверже, чтоб не скользили, — изобразила на сильной руке Бажена, кузнец понимающе кивнул ей.

— Если можно… Я бы взял покрепче… Чтобы не разорвались и не сползли, — тихо произнес Лун, судя по выражению лица, он не был готов к подобным свершениям.

Нидахасай протянул ему кожаные полоски, но не втиснул, а так, чтобы Лун мог подойти к нему сам. Тот сделал шаг на неровных ногах и с сосредоточенным видом принялся перебирать полоски, быстро-быстро, словно мышь перебирает семечки.

— Мои пусть останутся на твое усмотрение, сударь Нидахасай, — с добродушной улыбкой отозвался Златоуст. — Ты наверняка в этом деле поумелее меня будешь.

— Я принял твои слова, — медленно кивнул Голубь и вдруг сам обратился к Осоке: — Ты не доверяешь мне, не так ли? Или не доверяешь крыльям, которые я делаю?

Осока впала в ступор. Ну и что же сказать? Что она наслышана об этом? Никого не удивит этим, только кузнеца в неловкое положение поставит. И как же ей отказаться?

— Я знаю одну такую чудесницу, что отказалась от дара полета, — хитро сощурившись, негромко произнес Нидахасай и усмехнулся. — Тогда я придумал для нее нечто новенькое…

— Нидахасай!.. — послышалось сзади.

Осока резко обернулась. Ворон! Его желтые глаза так вперились в кузнеца, что, казалось, своим пламенем готовы были того сжечь. Однако не так прост был Голубь-Нидахасай, он не дрогнул, а лишь уклончиво ответил:

— Вы даровали мне пощаду за мои прошлые прегрешения, Аракшакайек, и я не смею предать вашего доверия. — Он снова медленно кивнул. — На этот раз я сумею устранить недостаток, который не давал вам покоя.

— Мы будем очень благодарны за содействие, Нидахасай, — преспокойно, точно все шло по ее загадочному разуменью, ухнула Сова-Манаса.

Осока отметила, что та была совсем неразговорчива. И это шло ей.

— И верим, что ты идешь по пути искупления, который мы приготовили для тебя, — снова с тенью ненарочной злобы улыбнулся Гэхувэ.

— Нидахасай заслужил свое прощение! — вступилась за кузнеца Юддая. — Поэтому прошу, дайте ему заняться его законным делом. Признайте, не родилось еще такого же умельца, как он!

— Признаю. Но пока умение не освобождало от ответственности за свои поступки ни одного жителя Островов Уса, — уверенно возразила Манаса.

Наверное, Орлица хотела бы продолжить, но послышалось громкое хлопанье крыльев. Осока настороженно вскинула уши. Похоже, больше птицелюдей. В чем-то звонком. Доспехи?

— Не будем тянуть время и оставим Нидахасая с нашими гостями, — прервал спор Ворон, от которого все еще исходили волны опасности.

После он на местном языке обратился к Юддае, судя по тому, что он смотрел на нее и называл ее имя. Та кивала. Но приметила Осока: сжался от их слов Нидахасай, сложил крылья искалеченные.

Когда троица «покровителей»-Аракшакайек ушла, спутники едва ли не дружно вздохнули. Лишь Солнцеслава с недоумением оглядела всех, в том числе расслабившегося кузнеца.

— Да что тако…

— Солнышко, тс-с-с! — зашипел Лун, прикладывая к ее рту руку.

Снаружи послышались грузные шаги. Похоже, обступили дом.

На долгие части воцарилось молчание. Невольно Осока сжала Златоустов рукав.

— Уши развесили. Долго они тут стоять будут? — буркнула Бажена, обращаясь к Нидахасаю.

— Пока не выйдете.

Осока, как и спутники, обратилась к нему в полном недоумении.

— Куда пропал твой говор? — тут же спросила она, хлопая глазами.

— Тс-с-с, — приложил он палец к губам. — Они услышат и поймут, что я еще не разучился различать берский среди всех языков.

— В смысле «различать среди всех языков»? Ты имеешь в виду рунический язык, от которого произошли все языки мира? — изворачиваясь из-под руки Луна, склонила голову на бок Солнцеслава.

— Да. В мире много тайн, которых ни зверолюди, ни змеелюди, ни пурины не знают, а мы о них сведущи. Но мне не хватит и сотни ночей, чтобы вам рассказать о них, а у нас есть всего одна.

Нидахасай улыбнулся. На этот раз искренне и по-доброму. Не скованно, как перед тремя покровителями.

— Я понимаю ваш страх, — проговорил он тихо, словно маленьким детям втолковывая. — Но не бойтесь. Аракшакайек не тронут вас, пока вы не нарушаете правила. А раз вы гости, то наверняка не собираетесь чинить тут беспорядки.

Он наверняка знал… Это не может быть совпадением! Правила, Аракшакайек не тронут вас, эти крылья… И он сказал, что знает такую, как Осока… Она не сомневалась, что бабуля писала о нем.

Но стоит ли сказать? Мало того, что Осока не знала, доверять ли этому незнакомцу, так еще и единственное слово может раскрыть все, что она утаивала о дневнике.

С другой стороны, спутники уже прознали, что в нем скрывается некое опасное знание. Они уже ступили на эту дорожку… И если они готовы ее пройти, то им придется смириться, что истина собирается по кусочкам.

— Мы прибыли за осколком, — выпалила она, решив испытать удачу.

Удача никогда не была ее сильной стороной, но в этот раз она не могла ошибаться! Ведь бабуля писала о нем.

О сизокрылом кузнеце, который дарует свободу.

Уставились спутники на Осоку в недоумении, но сказать ничего не могли. Только Бажена, отойдя от ступора, произнесла отрывистое:

— Чего так сразу-то?

— Я знаю его. А он знает меня, — уверенно заявила Осока и протянула Нидахасаю руку.

Увидев тыльную сторону ладони, тот сперва широко раскрыл глаза, но потом расплылся в теплой улыбке.

— Моя роспись… Она рассказывала мне о Берском Царстве, и под вдохновением я расписал ободок для ее зеркала.

— Бабуля… умеет хорошо рассказывать, — печально улыбнулась Осока, отворачиваясь.

Пока она и кузнец погружались в воспоминания, спутники наверняка пребывали в ужасе. Осока обернулась и столкнулась с такими растерянными взглядами, что ее улыбка из грустной превратилась едва ли не в добрую усмешку.

— Поздравляю вас. Мы нашли союзника.

Глава шестая. О негнущейся спине и усталой голове

Немногое Нидахасай рассказал им в тот вечер: и время, и свободу отняли у них птичьи сторожа, хижину вокруг да около обхаживая почти постоянно. Впрочем, из того немногого Златоуст все же сумел сделать выводы.

Во-первых, не так уж и плохо обстояли дела: если, как их называют, Аракшакайек (или «покровители» по-берски) и шли на честный дар, то так оно и есть. Аракшакайек и без обмана способны вести народ, уж в этом Нидахасай их уверял. Тем более, что они давно поговаривали о даровании осколка «некрылатым», поскольку жители Острова Уса «не нуждаются в благах простых смертных, чтобы служить Ей вере и правде». Последнее Златоуст мало понял, но намеревался побольше разузнать, что они под благом подразумевают.

Во-вторых, гости на Островах появлялись редко. Последний раз — его Нидахасай помнил хорошо, но отчего-то рассказывать не решился, лишь на Осоку пристально взглянул — случился несколько десятков лет назад, птицелюди плохо помнили числа. Говорили, числа — ограничитель, не способный отразить бесконечность. Солнцеслава от таких слов воссияла, а Златоуст закатил глаза, втайне надеясь, что не все крылатые «собратья» так бессмысленно-витиевато выражаются.

Впрочем, несмотря на оговорки, Нидахасай все же сохранял вид недоверчивый, скованный, точно не хотел лишним словом обмолвиться. Например, на тот же Златоустов вопрос про изувеченные крылья Голубь отвечать отказался. Но его и впрямь не за что винить, когда за порогом стоят соплеменники с оружием.

Поэтому, стоило кузнецу снять мерки, он отдал гостей на попечение сопровождения. Если верить словам Нидахасая, опасаться им нечего. Их крылатые спутники вели себя обходительно и вежливо: не подходили близко, опустили оружия, улыбались. И, наверное, только у сопровождающих Златоуст и замечал искренние улыбки. Аракшакайек ему определенно не нравились, но вот чем не нравились — объяснить Златоуст не мог. Чутье подсказывало, и все тут.

Устроили их в небольшом домишке на окраине иссохшего леска. Похоже, деревья здешние были живы, только не плодоносили из-за сухости: ее Златоуст тоже ощутил, когда оказался здесь. В едва освещенном домишке оказалось совсем немного комнат: никаких сеней, только четыре горницы. Нужник — и тот снаружи расположился… Хотя, признаться, за это Златоуст был благодарен.

Конечно, тут же востребовала Солнцеслава спать с Луном, на что тот ничего не сказал: осторожно прошмыгнул в ближайшую комнату, захлопнул дверь и был таков.

— Ты всегда можешь пролезть через окно, — как бы невзначай бросила Бажена.

Солнцеслава тут же подскочила на месте, вскинув уши. Гордо вскинув нос, Бажена зашла в дверь напротив Луновой и воскликнула:

— О, у меня тут завалялось вот что! — протопала к выходу она и протянула длинные плотные сети. Златоуст, смыслящий в изысканных товарах, тут же сообразил, что им удалось отыскать.

— Это же гамак! — выхватил у нее диковинку Златоуст и, заметив удивленные взгляды, объяснил: — Такая сетка, которую вешаешь между деревьев и спишь в ней.

— Боюсь, она подо мной порвется! — захохотала Бажена, за ней хихикнула и Солнцеслава.

— Осока, не желаешь ли опробовать? Ты же у нас сведуща в местных делах, даже покровителей знаешь поименно, — сказала вдруг Солнцеслава, на что все вдруг замолчали.

Златоуст застыл на месте. Вот чего-чего, а этого говорить было совсем не обязательно… Он медленно обернулся к Осоке и заметил, как та уставилась в пол. В пляшущих тенях светоча ее глаз видно не было, но Златоуст догадывался, что они округлились от удивления. Он обвил своими пальцами ее руку.

— Сама опробуй, р-р-раз такая умная, — оскалилась Осока.

— Увы, я не ведаю ремеслом завязывания узлов на… как его там? — отвечала Солнцеслава, ухмыляясь. — Без разницы. Может, поведаешь простым смертным? Или и это покрыто пеленой тайны?

Испуганно дернувшись, Осока ощетинилась. Даже круглые ушки встали торчком. Она метнула выразительный взор на Златоуста, но что этот взор выражал, Златоуст так и не успел понять.

Не дав ему и мгновения на раздумья, Осока вырвала ладонь и юркнула в свободную комнату.

Громко захлопнулась дверь. Златоуст сжал и разжал пальцы, не веря в то, что только что произошло.

— Солнцеслава! За такое усы выдрать мало! — возмутилась Бажена. — Ты чего ехидничаешь, козявка?

— Ничего я не козявка, — злобно пискнула та. — И я не издевалась. Я…

— Я посплю на улице, — свернув гамак, Златоуст уже было развернулся, но певчий голосок остановил его:

—Я не нарочно! Просто вырвалось…

— Ага, конечно… Солнцеслава, зачем ты так? — вскинув брови и поджав уши, спросил Златоуст.

Она помялась. Снова воцарилось молчание.

— А ты долго готов терпеть, что она от нас все утаивает? — вдруг обиженно запричитала Солнцеслава. — Я думала, хоть сейчас мы сможем обсудить, пока нам наконец-то дали долгожданный кров, спокойствие даровали!..

— Ты действительно думаешь, что мы в безопасности? — печально усмехнулся Златоуст.

— Она права, Злат. Я никого не слышу, — краем глаза он увидел, как Бажена дернула ухом.

— Они и не дадут себя услышать, — вполоборота сказал он. — Да и что с того? Это причина так давить? Почему нельзя сказать спокойно, без обид?

— Потому что я устала! — вскрикнула Солнцеслава.

Видно, это было последней каплей, и Солнцеслава, громко топнув, заняла последнюю комнату.

Златоуст остался наедине с Баженой. Та помялась и спустя долю вымолвила:

— Я верю Осоке, Злат, можешь не сомневаться.

— С чего бы кому-то ей верить?

— Ну, ты же веришь.

У Златоуста задрожал кулак. Опять, ну опять… Идет с собой на сделки ради других. Он искренне старался не сомневаться в своем выборе, но Осока будто нарочно играла с его терпением. Ладно, Солнцеслава, дурочка, но Осока? Зачем так поступать, оставлять его вот так, ничего не объяснив и сорвавшись? Идти к ней после такого совсем расхотелось.

Бессильно опустив руку, Златоуст тихо произнес:

— Мне ничего другого не остается.

И вышел из дома, голова гудела от наплыва мыслей.

Глава седьмая. О цепях для полетов

Проснулись все, как не с той ноги вставши. Им бы теплым солнышком наслаждаться, пока никто палками не тыкает… Нет, надо завтракать молча, расхаживать поодаль. Лун охаживал надувшуюся, словно пузырь в бульоне, Солнеславу, Златоуст в задумчивости смотрел в небеса, лежа на гамаке, а Осока даже поесть не вышла. Бажена и не знала, что предпринять: в делах примирения она совсем не разбиралась.

С другой стороны, всех отвлекло событие, готовящееся с вечеру: Нидахасай-кузнец за ночь управился, и его таинственные приспособления уже были готовы. Ай да молодец! Золотые руки у него. И, судя по виду, он ничуть не устал. По крайней мере, не пуще прежнего: мешки у него были такие, словно он не бодрствовал ночами, а картошку в них таскал.

Встретил их Нидахасай к полудню, сказал, мол, слуги покровителей к нему уже наведались да наказали: чтобы под закат они к древу большому — Прагана Гасай — явились, не запылились. Сказано — сделано! Голубь-умелец принялся их одевать да премудростям обучать.

— Что же, может, складные крылья и выглядят сложно, но обращаться с ними гораздо проще, чем кажется, — с доброй улыбкой произнес Нидахасай, доставая запылившуюся лестницу. — Едва попробуете — и можем хоть сейчас идти к Прагана Гасай.

— Не переоценивай наш-ш-ши способности, — сшепелявил Златоуст, растягивая руки так, что ремни его всего обхватили.

Волнуется? Бажена его понимала. А если не полетишь? Стукнешься головой о землю, и пиши пропало. Самой страшно стало, когда Нидахасай натянул ремни. Но признаваться ни себе, ни другим не особо хотелось. Она ж не трусиха!

Полоски кожаные плотно сжали плечи, предплечья и кисти, обхватили у шеи, под грудью и у пояса. Но легкое… нечто, что походило на перья, не придавало никакой тяжести. Наоборот — даже сломать боишься. Бажена из любопытства повстряхивала одно «крыло», другое и заметила: вон оно что, а оно меняет положение! То нижние штуки оттопыриваются, то на место встают, то наклоняется крыло, то низ вперед выходит. Экая сложная вещица!

— Не терпится попробовать! — заскакала на месте Солнцеслава.

— Так руками размахиваешь, что того и дело — полетишь, — усмехнулась Бажена, в глубине души завидуя беспечности Кошечки.

— Правда? Замечательно! Предчувствую нечто совершенно необыкновенное! — прощебетала та, взбираясь на крышу, стоило Нидахасаю посдавить туда лестницу.

В белых тканях, похожих на шелка, Солнцеслава и впрямь выглядела удивительно хорошо и легко, как бабочка. Бажена могла бы позавидовать, но разве не удобство и стойкость — главное, что ей нужно от этих крыльев для тварей земных? А так без разницы, какой цвет, белый и воздушный или грязно-коричневый.

Луну же подобрали черные крыла, как у того Ворона, который их сюда провожал. Гэхувэ — важная шишка, судя по всему, за лазутчиков и соглядатаев в ответе. Лун теперь на него отдаленно походил, к тому же его приспособление усложнялось еще и тем, что на голову его надевалась личина, скрывавшая верхнюю половину лица и волосы.

Златоуст ничем от Бажены не отличился: те же цвета, то же устройство. Видно, они оба довольно крупные, поэтому их так мощно оборудовали.

А вот Осока выделилась, что ни говори. Ее золотые с белыми кончиками, точно дивьи, крылья, самые сложные, крепились крестовыми ремешками на груди и распахивались позади. Ух, как ей шло! Она со своими скрытными повадками и сокрытыми знаниями действительно в дивы годится. Только как управлять своими крылами див их явно не знал — стоял в растерянности, на ноги посматривал.

— Попробуйте по очереди взмахнуть крыльями и подняться. Как поймаете ветер — смыкайте крылья и попробуйте приземлиться. Я расстелил сухую траву и листья на всякий случай. — Нидахасай провел их за свой крохотный домишко и указал на кучку большущую и, судя по виду, жестковатую.

Оглядев полянку, Бажена невольно сглотнула. Ух… Сколько веток, в которые можно влететь! С этой штуковиной ведь на раз-два не справиться. Особенно такой великанше, как Бажена.

— Ну, что, Солнцеслава, вперед? Удачи, удачи! — одобрительно закивала Бажена, боком подталкивая ту к лестнице. — Покажи нам, как это делается!

— Эй, отчего это ты сразу погнала меня, Бажена? Может, я не хочу уже первая идти! — насупилась та.

— Ты ж хотела! Я тебя всячески поддерживаю в твоих… желаниях, о! — лучезарно улыбнулась Бажена.

— Ну, я тут подумала-поразмыслила… Почему бы не уступить тебе место, ты же наверняка очень хочешь опробовать свою смелость богатырскую? — умилительно состроила глазки Солнцеслава. Но Бажена на такое не купится!

— Не возьмешь на «слабо», даже не думай! — пригрозила она. — Хитрая Кошка, сначала говоришь, а потом отступаешься? Кому из нас тут еще надо смелость проверить!

— Может, я поторопилась с решениями, со всеми бывает, не так ли? — продолжала улыбаться Солнцеслава.

— Пока в ход не пошло отрывание усов, пойду первым, — неожиданно вызвался Златоуст, усмехнувшись в сторону Бажены.

— Вот-вот! Зверцы храбрые — вперед, пусть проверят, а потом мы, хрупкие зверицы, пойдем, — довольно вскинула хвостик Солнцеслава. — Поддержишь Златоуста, Лун? Наверняка ты у мен… у нас очень смелый! — воскликнула она и прижалась бочком к боку Луна да захватила его руку в объятия.

Лун встрепенулся, аж чешуйки ходуном пошли, но смолчал. Лишь то ли восторженно, то ли напугано кивнул, смотря куда-то в воздух.

— Зато решили вопрос, — ухмыльнулась Бажена. — Дружба всегда побеждает, верно, усатая?

— Где-то в глубине души я лелею надежду, что тебе разонравится это глупейшее прозвище, — лучезарно-ехидно улыбнулась Солнцеслава в ответ.

— Не надейся.

Солнцеслава надулась, но ничего не ответила.

Встрепенувшееся ухо заслышало смех. Бажена невольно обернулась и увидела, как Нидахасай прикрывает ладонью рот. Ха! Пробрало птица на смех. А то Бажена уже начинала сомневаться, что он вообще живой.

Пока Златоуст уже примерялся, крыльями водил, Бажена вдруг услышала тихое:

— Нидахасай, а ты как нам поможешь? Не похоже, что после того случая твои крылья выздоровели.

— О, у меня тоже есть прибор, — глухо отвечал кузнец, послышалось звонкое «звяк-звяк». — Не стоит беспокоиться, Болотная Ведьма… Ты же не против, если я так тебя называю?

— Не против, конечно.

— Это напоминает мне о ней. Не думал, что ей удастся вернуться… В таком обличии. Такой же молодой.

— Она говорила, что ты любил погружаться в тоску по несбыточному.

— Ха, даже после стольких лет смеется надо мной… А что-нибудь еще она говорила?

— Что ты очень добродушный и обязательно достигнешь того, чего так хотел. Но, судя по крыльям…

Вдруг Бажена почувствовала взор. Обернувшись, она увидела, как Осока, сощурившись, смотрит прямо на нее.

— Что? — попыталась сойти за дурочку Бажена, но не вышло.

— Ухо. Ты обернула ухо.

— Прости, — опустила уши Бажена. — Любопытно просто…

Взор Осоки потеплел. Тяжело вздохнув, она негромко вымолвила:

— Слишком долго рассказывать.

Бажена улыбнулась. Значит, Осока бы рассказала! Это уже хорошо. После всего, что они прошли, хотелось бы научиться доверять друг другу.

— Хей! Я готов! — послышалось со стороны дома.

Бажена обернулась и увидела, как Златоуст встал гордо, руки в боки, готовый к свершениям. Позади Осока странно дрогнула и схватилась за локоть.

— Хорошо, — громко отозвался Нидахасай. — Тогда расправляй крылья и попробуй взмахнуть ими, поймать ветер. Он сегодня несильный, отнести не должно, но точно поднимет!

Кивнул Златоуст и растопырился. Бажена едва тут же прыснула смехом.

— Ты бы еще больше задницу отклянчил! — вскрикнула она, заливаясь хохотом.

Ей вторила хихикающая Солнцеслава. Бажена неожиданно осознала, что частенько их шутки-прибаутки обеих смешили. Бажена впала бы в ступор, если бы ее не окликнули:

— Посмотрим, как ты полетишь, Бажена! — повертел в ее сторону хвостом Златоуст.

— Смейся-смейся, сам не упади!

— Спорим, не упаду?

— Да давайте уже! — воскликнула вдруг Осока. Когда на нее все обернулись, она смущенно уставилась в пол. — Чем быстрее разберемся, тем лучше.

Она взметнула взор на Златоуста. Бажена про себя улыбнулась, но ничего не сказала.

— Т-тогда… Я пош-ш-шел… — растерянно прошепелявил Златоуст, озадаченно глядя на Осоку в ответ.

Взмах — и Златоуст в воздухе. Второй — и Златоуст выше в воздухе. Бажена открыла рот и, удивляясь, вскрикнула:

— Давай, Злат! У тебя получается!

Он почти ровно остановился на месте, но тело его дрожало. Полет его — а точнее парение на месте — получалось почти удачно, если бы он не выглядел так неуклюже. Но! У него выходит. А разве не это ли главное?

Рядом с Баженой остановились две маленькие ножки. Она почувствовала их прикосновение к земле каким-то новым чувством, непривычно отдавшимся внутри. Обернувшись, Бажена заметила, как, сложив ладошки у сердца, Осока смотрела на Златоуста. Сердце Осоки так глухо стучало, что ухо невольно ловило его барабанный отыгрыш.

Сам Златоуст глядел себе на ноги и, видимо, не мог поверить тому, что с ним творится. Он то крутился на месте, то переворачивался, но оставался на месте и заворожено смотрел на себя.

— Попробуй взмахнуть еще раз! У тебя хорошо получается! — воскликнул наконец Нидахасай, до этого преспокойно наблюдавший.

— У меня… У меня не полушится! — вновь волнение Златоуста дало о себе знать.

— Получится. У тебя же сейчас получается. Мы все видим. Да, ребятки? Все видим?

Бажена усиленно закивала. Солнцеслава захлопала в ладошки, а Лун выдал кроткое «Да, Златоуст, хорошо выходит». Осока же скромно кивнула, сердце ее стало стучать слегка слабее.

— У меня есть свидетели, Золотые Уста, — усмехнулся Нидахасай. — Значит, правда все-таки за мной.

На такое обращение растерялся Златоуст, но собрался-таки с силами. Взмахнул крылами, да посильнее. Слишком сильно.

Занесло Златоуста в ближайшую ветку, и покатился он кубарем вниз. Благо, подстилка под ним сомкнулась, и падение его было мягким.

Бажену аж снесло под ветром, с которым усвистела к Златоусту Осока. Оказавшись рядом с сухой травой, та юрко нырнула в кучу, скрывшись там с головой. Очнувшись, Бажена тоже заторопилась к упавшему другу. Не зря же Осока так сорвалась! За ней поторопились и Солнцеслава с Луном, и Нидахасай.

Подобравшись, Бажена застала прекрасную картину: Осока вытянула к Златоусту руку, из ее пальцев торчала склянка с зеленоватой жижей, а Златоуст схватил ладонь вместе со склянкой и уставился Осоке в глаза, да так пристально, что Осока в смущении застыла.

— Не надо. Я зверец, потерплю, — мягко улыбнулся Златоуст, не отпуская руки Осоки. — Тем более, на Росомахах раны заживают…

— Намного быстрее. Знаю, — буркнула та, не выдергивая ладонь.

— Сильно ушибся, Злат? — прервала их Бажена.

И тут же пожалела. Эти двое так быстро расселись по углам! Осока тут же передала Златоусту зелье и встала на ноги, отряхнулась.

— Ох, а какие прекрасные крылья у тебя были, Осока! Ни в сказке сказать, ни пером описать! — вздохнула Солнцеслава.

От неожиданных смен отношения Солнцеславы Бажена в который раз удивлялась. Вчера ж поссорились! А Солнцеславе хоть бы хны: дай свое слово везде вставить. И так еще выдохнула, будто держала в себе до последнего.

— Не волнуйтесь. Чуть подчистить — и будут, как новенькие, — успокоил их Нидахасай. Хотя было ли Осоке какое-то дело до крыльев?

Дальше все по очереди пытались вспорхнуть. Луну далось это неожиданно легко: он будто рожден был летать, а не ползать, сразу освоился и стоял ровно, как бравый воин в строю. Солнцеславе и того лучше далось, какие она кувырки и повороты исполняла — загляденье!

Осока же, как ни странно, всего раз поднялась в воздух и тут же упала. Златоустов хвост так елозил на месте, пока она пробовала и пробовала, что Бажене хотелось эту меховую метелку в глотку владельцу засунуть. Когда раздражение достигло последней капли, Бажена вскочила с места, дождалась, пока Осока снова почти не упадет, и, схватив ту еще до соприкосновения с травой, принесла прямиком на руки Златоусту. Тот, хоть и возмутился, но «подарку» был явно рад, приобняв его, а потом посадив рядом. Осока же с возмущенным видом проводила Бажену взором, но трудно было не заметить на бледных щеках гордой ведьмы румянец.

— Я последняя, да? — спросила Нидахасая Бажена, дернув хвостом.

— Да. Не бойся. Я укрепил эти крылья, поэтому они точно не дадут упасть.

— А сесть на землю дадут?

— Конечно. А что…

— Отлично. А то не хотелось бы вечно с подвешенным хвостом жить. Не в обиду, — неловко улыбнулась Бажена и направилась к крыше.

Сперва ее походка была гордой. Потом просто твердой. Стоило Бажене зайти за дом — она принялась молиться. Матушка! Хоть твоя раба и в землях чужестранных, но вспомни про нее! Пошли благословение своей могучей волей!

Бажена ударила себя по груди. Нет! Так нельзя. Это же просто упражнение! Как в училище. Упадет в кучу травы, и все. Если куда улетит — Нидахасай поймает. Да. Точно.

Бажену разбудило ехидное:

— Ты где там? Дорогу не забыла?

— Тут я, тут, Злат! Лесенка просто маленькая, мою силушку богатырскую не удержит!

Вскочив наверх, Бажена уставилась вниз. Ну, падать недалеко… С два ее роста или полтора. Считай, на ноги встать!

Сердце заколотилось. Ух, нехорошо… Головушка кружится. Бажена было отступила на шаг, но опомнилась. Нет! И так позорно, глубины водной бояться, так еще и этого страшиться? Нечего! Она же богатырка, нельзя трусить!

Расправив крылья, Бажена со всей силы ими взмахнула… и взмыла. Куда-то. Она не успела посмотреть: ее подхватил свистящий ветер.

Два поворота, два кувырка — и Бажену понесло. Конечно, эти крылья не дадут упасть! И спуститься тоже не дадут! В беспорядке цветов и звуков ее едва не затошнило, но обошлось: поток ветра ее кое-как выровнял. Бажена увидела перед собой пустоту неба, а под собой — коротенькие деревья, похожие на заросли кустов. Где это она? Это не похоже на тот лес высоких деревьев, где они только что были!

Пока ветер ее нес, Бажена пыталась осмотреться, может, за что-то зацепиться удастся. Но нет — под ней только сухие деревья. Или же высушенные? Бажена не очень разбиралась, но задумываться не стала, увидев, как сквозь лес бегут двое.

Птицелюдка и ребенок. Взрослая тащит малышку сквозь лес, пятки сбивая. Задыхается маленькая, просит, видно, маму на своем щебечущем языке, но та шипит на дочь. Бажена даже от своей беды отвлеклась, паря над ними. Что происходит?

Послышались оклики. Над Баженой пронеслись тени. Трое птицелюдов, покрытые перьями по грудь, просвистели рядом, двое камнем упали в сторону птицы и ребенка. Последний взял Бажену когтями под крепление и набрал скорость.

Послышался вскрик.

Почему они не взлетают? Ладно, малышка, но мать ее могла бы взлететь! У них же были за спиной крылья! Почему они не взлетали?!

Приземлилась Бажена на ноги, благодаря помощи. Обернувшись к лесу, Бажена было рванула туда, но воин встал перед ней.

— Хей! Что случилось? Почему вы за ними бежали? Что с ними случилось?

Птицелюд лишь бессмысленным взором уставился на нее. Бажена было хотела дать ему по месту, где должен быть клюв, но сдержалась.

— Отвечай! — вскрикнула она, но ее прервал оклик:

— Бажена!

Неподалеку на землю едва ли не упал Златоуст. Вскочив на ноги, он в два шага настиг Бажену и, схватив ее за плечи, испуганно спросил:

— Ты не ушиблась? Все в порядке?

— Д-да… Меня этот птиц спас, — кивнула она на воина. Он все еще смотрел на нее, не моргая. Он внешне походил на змееяда[1]. — Злат, там что-то… Он не хочет мне говорить.

— Куда ты смотришь? Бажена, ты точно не ударилась?

Она зарычала от непонимания, но ее прервал подоспевший Нидахасай. Изящно опустился Голубь прямо перед Змееядом-воином и что-то заклокотал ему на местном языке.

— Нидахасай! Этот птиц что-то скрывает! — воскликнула Бажена. — Там была птица с ребенком, на них напали его дружки!..

— Бажена, тише… — И он туда же?!

— Она кричала!

— Бажена! Он прекрасно понимает, что ты говоришь, — прошипел кузнец.

Бажена застыла. И снова вспылила:

— Слышит и не отвечает?!

— Да. Многие крылатые не находят приятным разговаривать с некрылатыми, — опять витиевато выразился Нидахасай, возвращаясь к странному говору. — Я сглажу все острые углы, а вы двое, пожалуйста, постойте рядом.

Бажена покорно отошла и застыла в отдалении, разминая кулаки. Не верилось ей… Так радушно встретили их здесь, а тут такое! Да с самого начала было понятно, что тут что-то не так. И с каждым мгновением все хуже и хуже…

— Бажена.

— А? — обернулась к Златоусту она.

— Расскажешь потом. Что произошло. Мне это не нравится.

— Спроси у Осоки. Пожалуйста, Злат, это…

— Конечно. Сразу, как будем одни.

— И еще кое-что…

— Что?

— Я эти цепи для полетов больше не надену!

[1] Змееяд — птица из семейства ястребиных.

Глава восьмая. О нежданном, негаданном и неизбежном

Готовятся они взмывать наверх! Что за событие невероятное-неописуемое! Солнцеслава поверить не могла: сбывалось то, о чем она грезила лишь в самых смелых сновидениях и чему — как она прежде думала — не суждено было сбыться. Но нет, можете проверить: наконец у Соловьиного Сердца появились крылья по-настоящему соловьиные, размашистые, но легкие, как пух неоперившегося птенца. Не могла налюбоваться Солнцеслава: вот они, вот, крыла, самые настоящие, как в сказках-песнях, что она слышала изо дня в день.

И теперь — оставалось всего два шага — она отправляется в сад Матушкин, Ирий поднебесный. Правда, то не был настоящий распрекрасный сад Матушки, но заморский край, но и этого хватало Солнцеславе, чтобы радоваться да веселиться. Наконец-то попирует она спустя утомительные дни скитаний, бега, погонь. Наконец-то их кто-то встретил гостеприимно! Солнцеслава искренне считала: она достойна такого приема. Ух, рано или поздно достойно поприветствовали творца!

Древо всех древ — Прагана Гасай — проводило их сказочным листопадом и помахало веточкой пушистой. В путь, странники! Или это ветерок шаловливый им ходу поддал: чего Солнцеслава не знала, того не знала. С вершины, под самыми кронами, их подняли пятеро в тех же ореховых нагрудниках и, окружив, отправились вместе с ними на небеса.

С каждым мгновением становились парящие чудеса все ближе и ближе. Назывались эти небесные острова Ахасе, и никому из тех, кто мог засвидетельствовать красоту заоблачную, не удалось свои знания донести до потомков. Множество слухов вокруг сего уголка Зеркального мира ходило, и Солнцеславе предстояло узнать, какие из них правда, а какие — ложь.

Ветерок свистящий подгонял выше и выше. Плыли они к небесам медленно, но успевали при этом охладиться, поскольку дуло на них, казалось, со всех сторон света.

— Больше сюда не поднимусь… Матушка-Пр-р-рирода, как же морозит! — прорычала где-то позади Бажена, похоже, готовая разойтись ругательствами.

Солнцеслава нахмурилась. Бажене-то должно быть потеплее нее! Но она жалуется. Хотя она изначально лететь не хотела, поэтому жалуется.

— Попусту ныть не достойно богатыря, Бажена! — подначил подругу Златоуст, летящий впереди.

Усмехнулась Солнцеслава, поводила усиками-палочками. Ну и Златоуст! Солнцеслава сама была пряма, как будящий с утреца солнечный лучик, поэтому не ей ли понимать его откровенность.

— Кто б говорил, Злат! — прикрикнула сквозь ветер Бажена. — У самого-то телеса́, вон, дрожат, как жирный-жирный холодец.

— Зато меня греет побольше твоего! — ехидно усмехнулся Златоуст, обернувшись к ним.

— Мне бы немного твоих запасов, — пропищала Солнцеслава, ощутив, как по спине ветерком прошелся рой мурашек.

— Как думаете, скоро еще? — пробормотал Лун.

Взволнованно оглянувшись, Солнцеслава тут же пригорюнилась-погрустнела: ее дорогой друг сердечный едва на крылах держался, глаза его закрывались от холода.

— Милый Лун! — запричитала она и, как могла, подвинулась к нему. — Тебе совсем плохо? Я могу согреть тебя оставшимися силами!

— О, ес-с-сли это оставшиеся, то я потерплю… — добродушно улыбнулся он, робко отводя взгляд.

О, лапушка-Лун! Разве он не понял, что это было не предложение, а намерение?

С довольным мурчанием Солнцеслава обвила своим хвостиком кончик хвоста милого друга. На мгновение чешуйки у того ощетинились, но Солнцеслава упорно не отрывалась от смущенного Луна. Пока он отвел взор, она блаженно вздохнула: несмотря на прохладу его тела, по ее коже расходились волны глубокого тепла. Хотелось целую вечность его пригревать, играться хвостиком, чтобы тепло не уходило и только росло.

И этот взгляд! Белые, как свежее утреннее молочко, глаза Луна смотрели на нее так ласково, так нежно, и вместе с тем — робко. Ткань на его лбу сморщилась, точно он вскинул брови. Ох, как бы Солнцеслава хотела посмотреть на него без маски!

Но не суждено было теплу расти.

— Мы подлетаем, — пробормотала Осока, даже сквозь ветер Солнцеслава узнала этот сварливый голосок.

Метнув в сторону той обиженный взор, Солнцеслава не отстранилась. Пусть и не думает, что заставит ее расстаться с хвостиком Луна! Она здесь не хозяйка! Не попортит все, не сумеет!

— Надо расцепиться, а то заденем что-нибудь, — тихо отозвался Лун, петляя взором по облакам.

Солнцеслава возмущенно вдохнула.

— На чьей ты с-с-стороне?! — не удержавшись, прошипела она.

— В с-с-смысле? — удивленно прошипел Лун. — Что-то случилось между вами и Осокой? Я прослушал?

Солнцеслава лишь вздохнула и покорно расцепилась. Эх, милый Лун! Столь наивен! Не видит, что Осока пытается ей, Солнцеславе, насалить, как только может.

— Направьте крылья наверх! Как Нидахасай учил! — воскликнул вдруг Златоуст, и его, конечно же, все послушались.

А как иначе? Солнцеслава с самого начала его самым умным признала, готова его слушаться. Не то что эта Болотная Ведьма! Наверное, и крутится она вокруг их умельца, чтобы тоже умной казаться.

Но остановилась Солнцеслава в своих размышлениях, ибо насущное ее прервало. И вырвался выдох пораженный из ее груди.

Тяжело представить красоты более живописной, более роскошной и раскидистой. Острова — покрупнее и поменьше — разбросаны были по глади голубой, поднимаясь над самими облаками. Опутаны они были древесными корнями. В пространстве меж островов то и дело мелькали птицелюди, похожие на далекие разноцветные капли тем, как складывались, чтобы достигнуть соседнего острова. Но поднялась Солнцеслава со спутниками выше, а там свет едва не сбил ее с пути.

Не скупились жители Ахасе на украшения и злато: все — от дорог до узких водяных протоков, камнем огрожденных — испещрено было в дорогих камнях. Белизной сверкали земли парящих островов, солнечными цветами переливались изваяния, вокруг которых струйками плескалась чистая водица. На верхушках и внутри островов таились дома с каменными входами, предваренными богатыми росписями орла, совы и ворона разных цветов и оттенков. Рядом со входом выделялся выступ, огражденный заборчиком — Солнцеслава знала, что, по крайней мере, в Эллиадии это называли балконом. От него птицы и вспархивали ввысь. У некоторых домов на верхушках были расписаны и крыши, у кого-то крыши складывались в странные позолоченные завитушки и закрученные вышки.

Но что к чему они так стремительно приближались и что Солнцеславу более всего поразило, так это самый большой и самый прекрасный из всех островов. Расположился он посреди остальных и был весь изукрашен-изрисован в цветах, деревьях, листах. Помнила Солнеслава, что именно о таких рисунках и слышала, когда училась: об изображенных на стенах пышных дубах, о красочных цветах, выложенных неувядающими лепестками, и, конечно же, об Уруваккиваяр, чей призрак прокрадывается сквозь все картины, незримо, если приглядеться в мелкие мазки. Все как будто переплеталось, чтобы создать ее.

И именно ее руки, похожие на два распростертых крыла, приветствовали Солнцеславу у входа. Та не могла поверить: неужели такое и вправду существует? В самом деле, наяву? Лишь во снах ей могли привидеться эти места, после долгих полуночных мечтаний.

Но у входа останавливаться они не стали, хотя многие и стремились туда. Похоже, изнутри остров был столь же огромен, как и снаружи. Солнцеславу же потянули вдоль по острову.

Наверху, куда их донес свистящий ветер, венчая расписные парящие земли, раскинулся дворец — самый позолоченный, самый белокаменный и самый светящийся из всех предыдущих. Его крыши покрывали знакомые узоры, а во дворе раскинулись пруды с плещущимися водами.

Обступая сказочный дворец, стояли множество птицелюдей в ореховых нагрудниках, охраняя троих. Их Солнцеслава узнала: трое покровителей-Аракшакайек уже встречали их с распростертыми объятьями.

— Приветствуем вас на настоящих Островах Уса! — воскликнула покровительница воинов, Юддая Раджальяге, когда Солнцеслава со всеми опустилась на землю, а сопровождавшие их отступили. — Мы знаем: в Берском Царстве нас назвали садом Создательницы, Ирием, но мы самые настоящие, как вы могли видеть.

— Кажется, будто мы попали в сон или в сказку, — пролепетала Солнцеслава.

— Всего лишь кажется. Чудеса, они всегда рядом, что бы ни случилось, — с мягкой улыбкой проговорила Манаса Анущасаке, покровительница умов.

Как красиво сказано! Что бы ни говорили, крылатые всегда отличались высоким необычным слогом. Не всегда правильным, но в его неправильности таилась своя, неразличимая искра.

— Так или иначе, чтобы исследовать наши Острова полностью, мы подумали и решили, что всех вас стоит познакомить с нашими обычаями поближе, — произнес Гэхувэ, покровитель-Ворон. — Нашим совместным решением мы подумали, что стоит показать вам ту сторону, которую, на наш взгляд, вы оцените, согласно своим душевным пристрастиям.

Солнцеслава, будучи знатоком витиеватых словесных оборотов, искренне не понимала, что имели в виду покровители, поэтому, как и спутники, бросила удивленный взор на птицелюдей.

— Вы имеете в виду… что хотите нас разделить? — неуверенно произнес Лун.

— О, не думайте об этом в таком ключе, — поспешила с объяснениями Юддая. — Мы вовсе не хотим, чтобы вы думали, что мы…

— Но по сути разделяете? — прервал Златоуст. — Только не говорите, что у нас не будет возможности увидеться.

На этом Солнцеслава его прямоте изумилась. И не в хорошем смысле.

— Ну же, хватит так подозрительно относиться к каждому встречному! — вскинула руки она, а потом поставила их в боки. — Нам предлагают все, что душенька желает. Наконец-то нас приняли с радостью! А вы обидными словами бросаетесь. Дайте же сударям объясниться!

Солнцеслава знала, куда смотреть — тут же поймала недобрый взор Осоки. Но, как ни странно, Осока сумела прикусить язык. Златоуст же сдвинул брови, но тоже смолчал.

— Мы прекрасно понимаем: после всего, что с вами случилось, доверять кому-либо тяжко, — преисполненный сочувствия вздох вырвался из груди Гэхувэ. — Но мы не причиним вам вреда. Издревле наш народ старался приветствовать гостей так, будто те приезжали к себе домой. Старались обходить ножи, вставшие между нами, исключать возможности ссор. Вы знаете историю Крыла Сирина, так вспомните: наше войско рано или поздно отступило, хотя имело все возможности, чтобы захватить Берское Царство. Но мы этого делать не стали.

Солнцеслава нахмурилась. Разве после нескольких лет — а то и века — осады Крыла Сирина, разве был смысл идти дальше? Путано этот Ворон говорит… Хоть и действия крылатых даже в таком ключе имеют некоторое разуменье.

— А откуда ты знаешь, что с нами происходило? — буркнула Бажена. Она обхватила себя руками, точно сердце заперла.

— Моя забота — собирать знания о некрылатых по всему Зеркальному миру, — объяснился Гэхувэ. — Мы не остаемся в неведении, какими отшельниками бы ни казались.

— Постойте, мы так и не пояснили сути дела, — напомнила Сова-Манаса. — Все подробности вы сможете изучить при еще ближнем рассмотрении. Однако если ваша воля против наших задумок — так и скажите, мы придумаем что-нибудь вместе.

— Я бы хотел еще раз спросить по поводу встреч, — настоял Златоуст.

— Ах, точно… Каждый третий восход в Прагана Гасай происходят молитвенные собрания, — пояснила покровительница умов. — Туда стекаются со всех уголков Островов Уса, как с Ахасе, так и с Агнанеи. Думаю, три дня вам хватит, чтобы собрать впечатлений: наш опыт в принятии гостей говорит, что встречи после такой плодотворной разлуки идут на пользу.

Она с широкой, расплывшейся от одного краешка лица до другого улыбкой взглянула на Солнцеславу. Солнцеславу же такая улыбка не впечатлила, а скорее… немного напугала.

— Мы можем это обсудить? — спросил Златоуст напоследок.

— Конечно, конечно, — закивала Юддая. — Мы не оставим вас без права выбора.

— Спасибо, — блекло бросил тот и, махнув рукой, отвел спутников на пару шагов назад, к самому краю.

Солнцеслава не знала, что и думать. Разделиться… Но для чего? К чему им соглашаться? Разве не сила их в том, чтобы быть вместе?

— Чего ты хочешь, Злат? Чтобы мы тут по одному блуждали?! — злобно рявкнула вполголоса Бажена.

— Дай объяснить сначала, — раздраженно отмахнулся Златоуст и заговорил тишайшим шепотом: — Во-первых…

— Нас же слышат, Златоуст… — тихо отметил Лун.

— Хорошо. Мне нужна береста.

С этим он обратился к Солнцеславе. В ее сердце закралось сомнение.

— Только не больше одного листочка! — шикнула она. — Между прочим, у меня их не так много осталось.

Златоуст лишь вздохнул и протянул руку. Выхватив у нее перо, он начал усиленно что-то записывать. Солнцеслава лишь надулась: никакой благодарности!

Спустя долю он протянул им исписанный лист бересты с коряво написанным: «Тут явно творится что-то неладное. Надо исследовать Острова подробнее, но вместе мы навряд ли сможем это сделать. Времени у нас не так много».

— С ума сошел? — тут же выдала Бажена. — Они же этого и хотят!

Оглянувшись, Солнцеслава заметила, как покровители отвлеченно отвернулись, разговаривая о чем-то своем.

— Они нам доверяют, а вы так подло шепчетесь за их спинами, — вздохнула она.

— Значит, будем общаться иными способами, что-нибудь придумаем походу, — предложил Златоуст, видно, совершенно не заметив слов Солнцеславы. Как грубо!

— Вы так рассуждаете, будто у вас есть выбор.

Удивленные взоры обратились к Осоке. Та же стояла, скрестив руки у груди и устремив в землю взгляд, точно она все на свете знает. Солнцеслава бы шикнула, но сдержалась: а что лапы марать, гордость терять!

— Они же его предложили, — напомнил Лун. Вот именно!

— Убедили бы, что нам нужно именно разделение. Предлагали бы что-то менее удобное для сравнения. Беры же любят выбирать меньшее из зол, нежели не выбирать вообще. Да и не выбрали бы — заставили или еще чего… Так уже случалось… В общем, это правда лучший выход. — Неловко потоптавшись, Осока взглянула на Златоуста. — У меня есть разуменье. И я найду способ, как его доставить.

Призадумался Златоуст. Вскинул брови, на Осока взглянул жалостливо и… даже нежно. Та же ответила ему румянцем наливным, словно спелое яблочко. Солнцеслава умиленно улыбнулась и тут же себя одернула: с чего это она? Болотной Ведьме верить нельзя! Даже если она сейчас очень похожа на обычную зверицу.

— Ты уверена, что справишься? — спросил Златоуст после недолгого молчания.

— Да вы головой ушиблись! — тихо воскликнула Бажена.

— Справлюсь. Обещаю, — обнаружив руку Златоуста, Осока крепко сжала его ладонь.

— Точно ушиблись! — укрыла лицо ладонями Бажена, повесив хвост и опустив уши.

— Я буду ждать весточки, — улыбнулся Златоуст.

Осока кивнула.

— Мы пропали! — шепотом воскликнула Бажена.

— Мы готовы! — громко заявил Златоуст.

Глава девятая. О пожатии рук

Выбрали Аракшакайек себе по спутнику. Бажену и Златоуста взяла Юддая-Орлица — мол, выглядят они достаточно грозно, им самое место среди таких же сильных и волевых воинов. Солнцеславу и Осоку избрала Сова-Манасе, заметив, что под ее властью находятся искусства и чудеса.

А Луна выбрал Гэхувэ. Сказал, что с самого начала приглянулся ему Лун: более изворотливых и хитрых созданий он не знал за весь свой немалый век. Наверное, потому Нидахасай и сделал Луну такие крылья: Ворон сразу на него имел свое разуменье. И даже если самого Луна это не устраивает, мог бы он что-нибудь сказать в ответ? Не в его праве это, перед ним все-таки правители настоящие. К тому же спутники уже за него все решили. Оставалось только тихо принять свою участь.

Со всеми распрощавшись и условившись, что совсем скоро встретятся, Лун побрел следом за Гэхувэ. Он едва незаметно посматривал на спутников, что оставались за спиной. Бажена потрясла своим крепким кулаком, мол, держись, друг. Златоуст с Осокой тяжело вздохнули. А Солнцеслава…

Лун даже смотреть на нее побоялся. Сердце — ему казалось — разорвется. Сцепив руки у груди, он взмолился Матушке: вот бы с ними ничего не случилось! Он-то как-нибудь переживет, ему не привыкать… быть совсем одному.

Заслышав громкое карканье, Лун поторопился. Гэхувэ смотрел на него вполоборота, смотрел своими горящими глазами, от чего у Луна чешуйки на щеках вставали дыбом. Но он смолчал: сказать-то все равно нечего. Покровитель соглядатаев счел его достойным, так нельзя же подводить его ожиданий, верно?

Доковыляв до одной из витиеватых построек, Лун остановился рядом с Гэхувэ. Походка Ворона, несмотря на его птичий вид, была статной и гордой, но вместе с тем довольно быстрой. Так наверняка ступают князевы советники, когда спешат к своему владыке: не теряя ни достоинства, ни скорости.

— Ты же понимаешь, почему я выбрал тебя, Лун? — с улыбкой спросил тот.

Не припоминая, что называл ему свое имя, Лун ответил:

— Потому что я Ящ-щ-щер? — взволнованно прошипел он, надеясь, что под маской не видно выражения его лица перепуганного.

— И это верно, но не основно, — странно выразился Гэхувэ. — Ты всегда был тих и молчал, когда нужно. А как известно, молчанье — дар Уруваккиваяр. Оно позволяет быть кем угодно.

Лун знал: молчал он все-таки не для этого. Просто привык молчать, привык стоять в стороне и наблюдать, делать свои выводы. Развилась в нем внимательность — так говорила мама. Но Лун знал, что променял бы эту внимательность на совсем иные, более важные вещи.

Вспомнив лица покинутых спутников, Лун встрепенулся и вспомнил о разговоре, но не успел ничего сказать.

— И вот сейчас ты молчишь. Видимо, усвоил урок, — миролюбиво улыбнулся Ворон.

Лун улыбнулся ему в ответ, но говорить ничего не стал. Может, Гэхувэ так приятнее думать? Посчитал Лун, что покровителю соглядатаев бы не понравилось, что его избранник молчит от страха и тревоги.

Избранник… Но Лун же князев избранник. И должен выполнять обязанности! В конце концов, Лун и сам запутался, кем он должен был быть.

— Я бы хотел тебя познакомить с теми, кто препроводит тебя в наш мир, находящийся в тени, — произнес Сэванаэллаки Гэхувэ.

Ворон коротко постучал сжатой лапкой, и дверь в закуток открылась. По сравнению с дворцом, это местечко и впрямь было закутком, похожим на подвалы и кладовые, в которых зачастую жили зверолюди, разделявшие с Луном одну судьбу. Пройдя внутрь, он едва не прищемил хвост захлопнувшейся дверью, но все-таки успел его поджать.

Оказался Лун в комнатушке, освященной лишь тусклыми солнечными лучами. Они струились сквозь оконце и поливали помещение нежным светом. Внутри же, среди нескольких деревянных столов и седалищ без спинки, похожих на крохотные гнезда, расположилось множество совершенно одинаковых птицелюдей. В полутьме их крылья казались похожи на вороньи — все без исключения. На лицах носили они повязки — точно как у самого Луна — и железные птичьи клювы, похожие на клещи. Вырывавшийся из них звук отдавался гулким эхом по комнате. От одного лишь смеха Лун готов был броситься наутек.

— Птенцы покровителя Гэхувэ! — заговорил вдруг на берском Ворон. — Для меня честь привести к вам князевого избранника.

Гогот, гомон, хохот — все смешивалось в гулкую пучину, топившую Луна.

— Его имя — Лун, и он станет нашим общим гостем. Поприветствуйте его, как полагается!

Они захлопали крыльями, закричали птичьими переливами, стали имя его громко выкрикивать. И без того Лун был напуган, так теперь еще и смущен. Разве он имеет что-то общее с ними? И сможет ли когда-либо иметь? Зачем он здесь находится?

— Спасибо, друзья мои. Мы рады тебя пригласить в наш отряд, Лун, и подарить тебе знание, которого ты никогда не смог бы получить на Родине. Рад ли ты стать нашим другом?

Другом? Сдержался Лун от того, чтобы не дернуться от смятения. Ему нечасто предлагали стать… другом.

Принять его, как своего? Действительно ли они готовы на такое? Мало кто его принимал. Разве что семья и…

— А как же другие князевы избранники? — вылетело вдруг у него.

— А что с ними? Ты ведь всегда можешь иметь много друзей, Лун, и мы готовы доказать тебе наши благие намерения, — протянув крыло, отвечал Гэхувэ.

Доказать? Это… приятно. Лун улыбнулся. Ему правда редко такое предлагали. Почему бы и нет? А вдруг они — Златоуст и Осока — ошибаются? Вдруг то, что Бажена тогда увидела — недоразумение?

— Я не очень понимаю, что мне делать… — смущенно отозвался Лун, растерянно глядя на свою руку.

— Просто проведи по ней своей ладонью, от верхней кости до кончиков перьев. Так у нас происходят рукопожатия, — доходчиво объяснил Гэхувэ.

Лун послушался. Едва коснувшись пальцами, он провел по крылу Ворона: оно оказалось жестким и колючим.

— Замечательно, Лун. А теперь я бы хотел познакомить тебя с твоими провожатыми в наш — теперь, думаю, и твой — мир.

Наш мир… Он, наверное, сильно погружался в то, чем занимался. Уважал Лун тех, кто с таким благоговением относился к своей работе, ею жизнь заменял.

Пройдя сквозь комнату и завернув в темный ход, Лун прошел следом за Гэхувэ несколько пустых округленных проемов, из-за которых доносилось эхо шепотов из железных клювов. Лун прекрасно видел в темноте, поэтому ступать следом за Вороном было совсем не сложно.

Вообще, спустя столько странных зданий и дупел-домов, Лун удивился такой необычной постройке. Дверей тут по-прежнему не было, но ощущалось, будто он находился в еще отстроенной не до конца каменной крепости.

И когда они дошли до конца хода, Лун вновь удивился: дверь его все-таки ждала. Только, как и проемы, округленная и без ручки.

— Открывается дверь сложно для зверолюдей, но, уверяю тебя, без сопровождения тебе сюда не понадобится заходить, — уверил Ворон и подошел к двери.

Когда Гэхувэ принялся торопливо перебирать ногами, Лун понял: ручка внизу! Маленькая и неприметная, она была закреплена так, чтобы птицелюд без рук мог поддеть ее нижней лапой и, повернув, отодвинуть в сторону вместе с дверью. Лун про себя восхитился. Диво дивное прямо-таки на каждом углу!

Отскочив и отворив дверь, Гэхувэ тут же сам юркнул внутрь, Луну оставалось только поспевать за ним. Когда проход закрылся, они оказались в полутьме, но более яркой, чем обычно: комнату освещали парящие свечи. Впереди за каменным круглым столом в креслах-насестах сидели трое. Опять же все одинаковые, отличались они только телесами: один был высокий, второй худощавый и сгорбленный, а третий… был птицелюдкой.

Когда они сняли повязки и клювы, запрокинув их позади на шею, и сбросили накидки, Лун смог вздохнуть спокойно: теперь они все-таки отличались.

Высокий птицелюд был крепок и статен, но не мощен. Крылья он, похоже, взял от рода Коршунов.

Худощавый сгорбленный малый походил на разукрашенного Воробья, взгляд бегал по помещению, то ли выискивая что-то, то ли взволнованно.

Третья же принадлежала к неясному Луну роду: все ее тело, кроме головы, было покрыто разноцветными коротенькими перышками.

— Не стоит так пристально смотреть, Ящер, — строго проговорила она, — ты выдаешь недоумение.

А он должен был? Лун тут же отвернулся, стараясь не смотреть на нее, но не получалось: перышки неизменно притягивали взор.

— Не стоит так обращаться с Луном, поучить ты его можешь и позже, — оборвал ее Гэхувэ. — Думаю, он открыт к новым знаниям.

— Хорошо, Бакамуне Гэхувэ, — согласилась она. — Меня зовут Варнават Ве. Можешь просто Варнават, если не знаешь нашего наречия. Я принадлежу к роду алконостов-Колибри.

— Мое имя Гавашакея, я Коршун-гамаюн, — коротко представился птицелюд со покрытой кожей грудью.

— Удвегакарай. Амадин-сирин, — представился последний, его кожа доходила до пояса.

Неуютно сжавшись, Лун кивнул.Так много знакомств… Он совсем не ожидал.

— Ты не чувствуешь свободы, Лун, — заметил Гэхувэ. — Не волнуйся, они не причинят тебе вреда.

— Не чувствуеш-ш-шь свободы? — растерянно прошипел Лун.

— Да. Такое часто случается со зверолюдьми… и пуринами тоже. И змеелюдьми. Но ты ведь зверолюд где-то в душе, верно?

— Не знаю… Я вырос среди них.

— Значит, ты действительно зверолюд. Послушай же, Лун, теперь твоя жизнь не ограничена. Ты можешь лететь, куда хочешь…

— Но я не умею…

— Мы научим тебя этому. Научим чувствовать свободу крыльев. Знаешь почему, Лун?

Он помотал головой.

— Потому что мы друзья.

Глава десятая. О полном порядке

С высот царевых их спустили быстро: служба военная птицелюдям больше на земле, видно, требовалась, а не в небесах, охранять простой птицелюд с земных островков. Впрочем, Бажена не была против и такого расклада, поскольку летать ей не нравилось уж совсем. Агнанеи — как поняла Бажена, так местные называли те самые нижние острова — встретил их теплым ветерком, шерстинки раздувающим. После всех путешествий Бажене очень не хватало настоящей домашней баньки, где б хвост можно было подчистить.

Стоило ей об этом обмолвиться, как понимающие берский провожатые предложили ей свою, особенную баньку усовских островов. А почему бы и нет — подумала Бажена и потащила Златоуста опробовать. Тот всячески отказывался, но сломался под натиском ее уговоров. Конечно! Все-таки натиск у Бажены — сильное место.

Наверное, ожидать вычистить свой хвост и впрямь было глупой затеей… Сперва все пошло, как по маслу: измученные Баженовы ноги опустили в нежно пахнущую водичку, отчего та на мгновение ощутила себя знатной зверицей. Но не успела она привыкнуть к приятной мягкости ступней, как ее тут же окунули… в грязь. Едва ли не с головой.

Златоуста, благо, тогда увели: он, чистоплюй, в этом участвовать наотрез отказался. Его пушистый хвост — и в эту лужу! Ну уж нет, ему хватит простой холодной водички из-под ведра.

Так Бажена и осталась одна. Хотя одна — это было сильно сказано… Ее отвели в гущу птицелюдского народа, что сидели в огромной, широкой яме с серой жижей. Бажена, признаться, туда не без брезгливости ногу засунула, а сидела там, стараясь дышать ртом: вонь стояла знатная. Но через пару долей Бажена даже попривыкла. Грязь была теплой, а родная стихия — землюшка — из-под ног подогревала так, что самое то. Не зря Бажена осколок за пазухой приберегла!

Спустя долю-другую Бажена все же заметила, что некоторые соседи начинали на нее косо поглядывать. Тогда-то Бажена и поняла, как же тихо в этих грязевых ямах по сравнению с их родной банькой: сидели все едва ли не молча, переговаривались вполголоса. Поэтому обсуждения и косые взоры обнаружить сложным не было, это даже скорее выбивалось из общей картины.

— Если хотите, можете подсесть. Тут тепло, — простодушно предложила Бажена, улыбаясь во все клыки.

Наверное, доброе предложение должно размягчить их сердца. И, конечно, Бажена была в этом права! Несколько простых птицелюдей подтянулись к ней, расселить поудобнее и даже заулыбались. Вот она, чудодейственная сила дружелюбия!

— Тихо тут у вас, не то, что у меня дома, — завела разговор она.

Одна из птиц, волосы которой были обернуты в бежевый платок, а крылья улеглись на спине, обратила внимание. Ее глаза сверкнули в солнечном свету.

— О, да-да, последние много мгновений у нас здесь молчат, — коряво и с ломающим ухо говором вымолвила она. — Мало говорят, вот. А у вас много говорят? Где ты вылупилась?

— В-вылупилась? — запнулась Бажена. — Родилась в смысле?

— Да-да, точно. Звери рождаются, птицы вылупляются, понимаешь? — она изобразила руками что-то круглое. Точно, яйцо!

— Знаю, у нас их едят, яйца, — закивала Бажена.

— О, я не ем яйца. Я… Чикан… — она призадумалась, оборачиваясь к своим крыльям. — Вот наши соседи едят яйца, да. Они из другого… как его… племени, вот!

Разговор явно шел куда-то не туда… Бажена обернулась к перьям и узнала знакомые куцые перышки красно-желтых цветов.

— Курица! — улыбнулась она. — В смысле, ты — Курица… В том смысле, что я из Берского Царства, у нас так птиц называют…

— Да, точно! Я понимаю, да. — Она рассмеялась, и это было похоже на кудахтанье. — Ты из Берского Царства, понятно. У вас там маленькие курочки?

— Ну, есть и большие! У меня в семейном хозяйстве и такие были, — протянув грязные руки, Бажена их развела и потрясла ими, представляя между ними того жуткого папкиного любимца-петуха, который ее постоянно цапал за хвост.

— Ха-ха! У нас нет таких больших! — смеялась и хлопала Курица, но, вдруг опомнившись, засмеялась уже тише и осунулась. — Надо быть потише. У нас не принято так.

— О, прости… — неловко согнулась Бажена.

После этого разговор как-то затух. Вдруг птиц с яркими волосами, похожими на гребень, сидевший рядом с Курицей, что-то прокудахтал ей, пристально глядя на Бажену. Та в любопытстве обернула ухо, но ничего из произнесенных ими слов не поняла.

— А можно… нескромный вопрос? — спросила вдруг она, понимая, что ей было слишком неуютно, когда о ней сплетничали.

— О, да, плохих вопросов не бывает, думаю, — улыбнулась Курица.

— А ты… летать умеешь?

Улыбка птицы поуменьшилась, но с лица не исчезла. Вместо нее грубо и резко ответил птиц:

— На Агнанеи летать не принято, — и отвернулся, точно сказал что-то неприемлемое.

— А чего так? Вы же все птицы, вам же летать с рождения дано, — непонимающе буркнула Бажена. — Ну, наверное, кроме Куриного племени…

— На Агнанеи… нельзя летать. Аракшакайек говорят, мы так потревожим покой Уруваккиявар, — положив руку на плечо, видимо, мужа, отозвалась птица.

— Почему? Кто вам такое сказал? — начиная раздражаться, отозвалась Бажена. — По-моему, если ваша Уруваккиявар и дала вам крылья, то зачем-то они вам нужны!

На этих словах уже на плечо Бажены опустилось крыло. То оказался один из воинов, что привели ее сюда.

— Думаю, достаточно грязевых ванн. А то присохнет к плечам, — улыбнулся он.

От его улыбки дрожь по телу пробила… Но Бажена смахнула наваждение и, кивнув, прошла за ним. Курица с ее подопечным заметно пригорюнились после ее ухода… Эх, жаль, а мог выдаться хороший разговор.

После того, как Бажену пропарили в большой, пахнущей солью бочке с дыркой для головы (и чего только не напридумывают эти птицелюди?), ей, наконец, дали обчиститься и выйти свежей и отдохнувшей. Как бы дико ни выглядела эта грязь, она и вправду помогла! Бажена ощущала, как по костям растекается приятное тепло. Не зря попросила!

— Дикий народ — париться на морской воде… — услышала она знакомый бухтеж.

— О, Злат! — широко улыбнулась Бажена и приобняла друга за плечи. — А ты как? Чувствую, тебя все-таки заставили попариться?

— Холодно там, конечно, по сравнению с нашей баней в Белоподножье… Только воняло водорослями. На морской воде парить, конечно!..

— А ты у нас любитель посмаковать запахи, я погляжу?

— Да ну тебя. — Он толкнул ее в плечо. — А ты как помылась? Всю грязь из той ямы отмыла?

— Между прочим, прекрасная вещь! Как заново родилась! — воскликнула Бажена. — Только там были двое, они меня изрядно напрягли…

— Вправду? И кто же? — в любопытстве сощурился Златоуст.

Но договорить им так и не дали: явились двое в одинаковой одежке и пригласили их за собой проследовать. Ну, раз пригласили, надо пройти! Выпрямившись, Златоуст гордо прошел вперед, за ним Бажена тоже выпрямилась. Чего от друга отличаться, раз он покрасоваться хотел? Без кафтана ему, наверное, тяжко: пришлось оставить в домишке, который им дали. К слову, то был домишко, в котором они рядом с Нидахасаем первую ночь провели.

Выйдя на улицу, Бажена не сдержала восторженного выдоха. Ну и войско! Все поле было заполнено шагающими строем птицелюдьми. То они что-то вскрикивали, то кто-то взмывал вдаль, то приветствовали воевод — судя по тому, как они дружно поднимали крылья вверх, к щеке. Выполняемые в воздухе петли ни словом сказать, ни пером описать. Как же искусно! Далеко же до них берским войскам. Да любым войскам будет далеко, даже прославленным вондерландцам!

— Любопытно, зачем мирным Островам Уса понадобилось такое большое и подготовленное войско? — про себя пробурчал Златоуст, но его вопрос был услышан, и на него даже ответили:

— Порядок и спокойствие нужно устанавливать в любой стране, и Острова Уса — не исключение, — к ним на возвышение приземлился матерый птицелюд с огромными поджарыми крыльями. — Приятно вас встретить, берские братья. Ваши имена я знаю, так позвольте и вам узнать мое — Шактия, из рода гамаюнов-Грифов.

Его крупные телеса Бажена точно не перепутает с другими птицелюдьми: он и впрямь был огромен, особенно для представителя своего народа. Он со всеми своими ногами и крыльями достигал роста Бажены и, наверное, если бы вытянулся, ее обогнал. Время от времени он выпячивал мощную, жилистую грудь, которой бы даже бывалые Царехранители позавидовали, а узколобая голова его была широка, точно подготовлена для клюва. Ноги, правда, у него были роговые и когтистые, но достаточно тонкие, по сравнению с остальными частями тела, хоть и не похоже, что он ими пользовался, кроме как для редкого хождения по земле. Даже перья на его крыльях вызывали уважение: такие пышные, жесткие и большие, ими наверняка хоть на бересте пиши.

— Приятно познакомиться, Шактия, мы рады теплому приему, — спокойно, но безрадостно улыбнулся Златоуст. — Ты и есть тот сопровождающий, что покажет нам слуг покровительницы воинов?

— Верно, так оно и есть, — гордо распылся в улыбке Гриф, маленькими шажками оборачиваясь к полю и начиная спускаться по деревянной лестнице. — Не подумайте, господин Златоуст, воины Островов Уса не служат, подобно зверолюдям или пуринам, на угнетение других народов, наоборот: мы сохраняем порядок и держим в узде преступников.

— Ты любишь это слово, не так ли, Шактия? Как по званию, прости, не знаю, — осекся Златоуст, осторожно спускаясь, чтобы его не задело крупным хвостом.

— Не задумывайся по этому поводу. Звания — последнее, о чем стоит думать в познании нашего образа жизни, — судя по смеху, Шактия так отшутился. — Называй меня просто Шактия.

— Так ты, Шактия, любишь слово «порядок», да? — задал вопрос с заковыркой Златоуст, хитро усмехнувшись.

Развлекается? Бажена не знала точно и не хотела задумываться. Идя позади, она сильно отставала из-за двух вилявших впереди хвостов.

— О, это слово завоевало любовь в сердце всякого усовского вояки, — витиевато, как и все птицелюди, выразился Шактия. В отличие от многих, у него хотя бы не было страшного говора.

— Считаешь, порядок — это единственная и главная ваша задача?

— Конечно, Златоуст. Подумай, зачем еще нужно войско? Не ради ли спокойствия обычного беззащитного жителя?

— Да, безусловно. — Златоуст сощурился, словно вспоминая. — Знаешь ли, Шактия, мы недавно видели, как ваши воины гнались за беззащитной птицелюдкой с ребенком… И она была не очень-то похожа на преступника.

Шактия остановился. Бажена затаила дыхание. Ну что ты, Златоуст! Держать язык за зубами не можешь! Она хотела схватить его за шиворот и заткнуть, но было уже поздно.

— Знаешь ли, Златоуст, мой наивный берский брат, некоторые преступления кроются в совсем неожиданных вещах и в совсем неожиданных душах… — пространно и без улыбки отозвался Гриф. — И я уверен, что это произошло не зря. Я знаю своих воинов, они бы никогда не причинили вреда невиновному.

— Что-то сомневаюсь, что мать с ребенком могут быть действительно в чем-то повинны, — не менее сурово отозвался Златоуст.

— Я не укрою от тебя ничего, Златоуст, и разрешу тебе проверить, коль ты так желаешь, — повел плечом Шактия. — Только я уверен, тебе это не понравится.

— Это уж позволь мне решить самому. Не для этого ли меня послала покровительница Юддая?

— Ты, безусловно, прав в этом, Златоуст. Но я думал перейти ко всему постепенно, тогда как ты влетаешь в высоты резких ветров.

— Уж такой я, — развел руками тот. — Не люблю топтаться на месте, хочу летать так высоко, как только смогу.

Бажена с величайшим удивлением заметила, как на этих словах на лицо Шактии вернулась широкая улыбка.

— А вот это уже разговор настоящего бойца! — Он рассмеялся. — Я обеспечу тебя всем знанием и всеми связями, которыми смогу. Твоя… спутница с тобой?

— Моя подруга. Бажена Крепкий Кулак — моя подруга.

Не смогла сдержать улыбки Бажена. Ух и прохвост этот Златоуст!

— Конечно, я не оставлю своего друга без помощи! — улыбнулась она, поставив руки в боки.

— Тогда я отдам приказ, и вас проводят к нужному месту, — распорядился Шактия и, проурчав что-то на своем языке одному из мелких вояк, махнул крылом. — Но будьте осторожны: в этих лесах все не так просто, как кажется.

— Почему же? — спросил Златоуст.

— Там живут… беспокойные крылатые. Их умами некоторое время назад завладел один местный сумасшедший. А ведь когда-то хорошим умельцем был… Но о чем это я — вы его наверняка встречали.

— А… как его зовут? — уточнил Златоуст, настороженно хмурясь.

— Нидахасай из рода ангелов-Голубей.

Глава одиннадцатая. Об общем языке

Долгое время Осоку с Солнцеславой переодевали-приодевали к — как им объяснили — общему вечернему празднеству, что проводится подле покровительницы умов, Манасы Анущасаке. К пиру роскошному их готовили долго, точно растягивая каждый миг: сперва их «очищали», купая ноги в красном серебориннике[1] и сыворотке молочной, потом обтирали маслом кунжутным, а под конец и вовсе — заперли в бане, ударившей в голову запахом мяты. От последнего пришла Солнцеслава в полный восторг: прилегла на скамеечке и только хвостом повиливала, вдыхая сладостный запах. Оставалось только догадываться, как ей нравилось, все-таки знала Болотная Ведьма: Кошки на мяту падки. Потом их «восстанавливали» раскатыванием шариков каменных по спине. Птицелюдки стояли над ними, глядели внимательно, взглядом направляя шарики по ноющему телу Осоки. Ей даже понравилось: тело потом и впрямь болеть перестало, точно и не было всех этих изнуряющих путешествий.

Готова была поклясться Осока: дай Солнцеславе сейчас слово, так она тут же запричитала бы, как их тут любят. Только Осока знала, что за бесплатно откармливают только хряков на убой. Благо, Солнцеслава предпочла промолчать.

Облачившись в шелка дорогие и вдоволь наслушавшись Солнцеславиных писков и визгов, Осока, наконец, смогла выйти к накрытому столу. На украшенном золотом белокаменном крыльце расположились длинный деревянный стол, уставленный сочными плодами и ягодами, и несколько уютных гнезд-креслиц, за которыми сидели несколько птицелюдей, из которых знакомой оказалась только Манаса. Два седалища оказались свободными.

Повеяло мягким ветром, и Осока заметила, что светило за окном к вечеру клонилось, погрузив небеса в розово-рыжую дымку. Свет солнца приятно ласкал кожу, и Осока на мгновение даже приостановилась, прищурив глаза. И вправду, Ирий, сад Матушкин…

— Добрый вечер, покровительница Манаса! — громко воскликнув, поклонилась в пол Солнцеслава, метнув раздраженный взор в сторону Осоки.

Сперва появилось желание воспротивиться, но гордость Болотной Ведьмы поубавилась, когда та увидела, что все им кланялись в ответ. Нехотя Осока тоже согнулась в легком, неказистом поклоне. Впрочем, она и не знала, как правильно кланяться, так что невелика разница.

— Добрый вечер и вам, Солнцеслава Соловьиное Сердце и Осока Болотная Ведьма, — отвечала Манаса ровным голосом.

Она единственная сидела на возвышающейся жердочке, нахохлившись и мягко улыбаясь. Остальные же до ее приветствия сохраняли серьезный вид, но быстро заулыбались и издали две ровные трели, стоило покровительнице подать голос.

— Присаживайтесь, вас ждет сегодня теплый чай, завершающий обряд, — произнесла она, наклоняясь к высокой чаше и отпивая из нее короткими маленькими глотками.

Раздумывая, как бы не показать удивление этой дикостью, Осока прошмыгнула следом за Солнцеславой и опустилась рядом с ней.

— К слову, что за такой чудесный обряд вы сотворили? Мое тело чувствует себя поистине сказочно! — восхитилась Солнцеслава, изящно усаживаясь в гнездо, закинув ногу на ногу и приподняв хвост.

— Мы испытываем радость от твоей радости, — вежливо кивнула Сова, принимая похвалу. — Наши бани — наша гордость. Они служат для освобождения тела от земных оков, дабы чувствовать себя на небесах так, как полагается себя здесь чувствовать.

— То есть легко и свободно, как в полете? — засверкали глаза Солнцеславы.

— Совершенно верно. Мы счастливы твоему пониманию, — одарила ее улыбающимся взором Манаса.

За ней повторили и другие: закурлыкали-заулюлюкали. Слыхивала Осока о языке, что походит на птичье пение… Честно говоря, она бы согласилась с бабулей в том, что выглядело это странно, но оттого не менее любопытно и диковинно.

Осока поосторожничала, прежде чем отпивать глоток чая, что ей поднесли по воздуху. Но стоило взору желтоглазой Манасы опуститься на нее, как она ощутила давление. Скрыться, видно, не получится… Осока, стараясь не смотреть на покровительницу в ответ, едва заметно вдохнула запах и, не почувствовав едкого смрада ядовитого, одними губами прикоснулась к густому мутному чаю. И едва не выдала своего удивления: вкус сладко-острый, мягко-пряный поразил ее. Не думала она, что возможно так смешать сгущенное молоко и корицу, таких разных, но, как оказалось, идущих точно под руку.

— Невероятно! — вскрикнула Солнцеслава, отчего Осока едва не выронила чашку. — Что-то поистине необыкновенное! Твой народ просто удивителен, покровительница Манаса!

— Не стоит, Солнцеслава. Тебе еще предстоит познать настоящие чудеса, — отозвалась та, мимолетно поглядывая на Осоку. — Как раз о них мне и хотелось поговорить за нашим мирным разговором. Вы не против отвлечься от спокойного молчания?

— О, в тишине наше время наверняка проходило бы зря! Надо же побольше узнать, побольше изучить, пока есть возможность.

— Я понимаю твои желания, но твоя спутница… остается безучастной. И я предлагаю присоединиться.

Не ожидала Осока, что на нее обратятся все взоры. Ей упорно не хотелось вступать в разговор, но ее принуждали, причем по совершенно понятной причине: хотели выудить из нее все тайное-сокровенное. Что ж, пусть! Она держала язык за зубами все это время и не собиралась прекращать.

— Я внимательно слушаю, покровительница Манаса. И пока мне добавить нечего, — произнесла осока, отпив завершающий ее слова глоток.

— Я знаю одну, что отличилась подобным тихим нравом. Надеюсь, твой молчание говорит не о разрушительной хитрости, а о бесконечной мудрости, коей она тоже отличалась, — нахмурилась Сова, ее лицо потеряло всякую радость.

— Если бы я задумывала совершать ошибку, то это была бы исключительно моя собственная ошибка, покровительница, — поставила точку Осока.

Старалась она собой гордиться, но в глубине души поедал ее прожорливый страх. Сердце билось отчаянно. В памяти возникло лицо Златоуста… Осока поставила кружку на место. Нет! Она и сама сможет сдержаться, не прячась за его спиной каждый раз, когда ее оскорбляют. До этого же как-то жила!

Только к прошлому… вовсе не хотелось возвращаться.

— Так тому и быть, Осока Болотная Ведьма, — миролюбивая улыбка вновь появилась на губах Совы. — Я рада, что мы нашли общий язык.

— Не подумайте! Осока просто бывает немножко… строптивой, если позволите так выразиться, — хихикнула Солнцеслава, а сама под столом толкнула Осоку так, что та покачнулась и едва не упала. С чего это она ею понукает?! — Но не волнуйтесь, Осока не желает вам зла.

Хоть Солнцеслава и улыбалась, ее бровь едва заметно дергалась.

— Я понимаю. Мы тоже не желаем ей зла, она наверняка это понимает.

осока готова была взорваться, ей даже показалось, что она краснеет. Решили вдвоем над ней поиздеваться! Будь ее воля, она бы отсюда в первое же мгновение сбежала! Но она-то понимает, что один неверный шаг — и крах всему. А на плечах Осоки была не только ее судьба, к сожалению.

— Приступим к делу, — оборвала Манаса. Осока ее мысленно поблагодарила. — Мы хотели бы приобщить вас к нашим обрядовым танцам и пригласить выступать с нами.

— Я с превеликим удовольствием присоединюсь! — положила руку на грудь Солнцеслава. — Но за Осоку поручиться не могу, поскольку она не танцовщица, а ведьма.

— О, не волнуйтесь. И для ведьмы-заклинательницы у нас есть обряд.

Осока уже не удивлялась их всезнанию. Было лишь любопытно, как за ней умудрились так незаметно следить?

— Весь ваш образ жизни… Он настолько сложен, я боюсь, хватит ли нам, — Солнцеслава метнула взор на Осоку, — умений и сил постичь ваше искусство.

— Терпение и удовольствие — единственное, что вам понадобится. А результат… Я уверена, вы запомните его навсегда.

Вдруг Осока заслышала вдалеке хлопанье крыльев. Где-то внизу, совсем далеко отсюда… Осока схватилась за край седалища-гнезда.

— Пройдите с нами. Мы покажем вам, чему сможем научить вас, — оборачиваясь на жердочке, Сова обратила крыло в небеса, где срывалось крыльцо и начиналась бесконечная высь.

Из-под низов парящего острова выпорхнули птицы с крылами разноцветными, яркими. Солнцеслава сорвалась с места и свесилась, ухватившись столб. За ней подскочила Осока и, едва притянув за плечо, сама засмотрелась на выскочившие радужные точки. Солнцеслава, словно не заметив, уставилась на представление.

Плясали в воздухе птицелюди, красками и оттенками поражая, порошками и цветными лентами небесную голубизну разукрашивая. Свистели их крыла меж собой, выполняли петли и извороты, сплетались и расплетались, выводя рисунки витиеватые в воздухе: то округлые буквы, то лепестки цветочные, то светило небесное.

Когда солнце село, они и вовсе принялись взрывами яркими поражать воображение: то тут, то там они гремели, как гром и молния, сперва пугая громкими звуками, но потом восхищая. И впрямь… настоящие чудеса. Осока затаила дыхание, ощущая, как капельки воды оплетают танцоров и танцовщиц, как между ними зарождается и тотчас умирает тепло разноцветных огней. Ни когда летела, ни когда стояла на земле не ощущала Осока такой связи с небесами, полными облаков, сотканных из чистейших водяных капель.

— Любопытно, а Златоуст так может? — послышался шепоток сбоку.

Осока удивленно обернулась. Солнцеслава! Вот, улыбается она ехидно.

— С чего это ты об этом?.. — смутилась Осока, руки у сердца скрестив.

Тут же пропал задор с личика Солнцеславы.

— А, ничего! — отмахнулась она. — Черствая ты, как хлебушек.

— Нет, я просто не поняла…

— Ничего ты не понимаешь. Эх, если бы Лун с такими фейерверками ко мне прилетел… Я была бы самой счастливой во всем мире!

Вдруг Осока поняла и пуще прежнего раскраснелась. Хотела найти общий язык? С чего бы это? Или то опять было одно из Солнцеславиных внезапных желаний?

— Эт-то называется фейерверки?

— Ага, из Империи Лонг. Тебе ли не знать, чудесница? — ехидно отозвалась та.

Осока потупилась. И вправду.

— Я бы хотела… чтобы Златоуст сделал для меня что-то подобное, — буркнула Осока, сама до конца не понимая зачем.

— Ну вот! Можешь же, когда хочешь! — подтолкнула ее плечиком Солнцеслава и рассмеялась заливисто и приятно, точно соловей-птица.

Может быть, им и удастся друг друга понять… хотя бы немножко.

Но разговор их прервали: внезапно послышался тихий, едва слышный шелест, и на самый край крыльца приземлилась птицелюдка. Перья ее были белы, а кожа слегка смугла. Пушистые пышные перья скрывали все тело, оставив лишь кроткий лик. Бесшумно она опустилась по левую руку от Осоки и согнулась в изящном поклоне, расправив крылья. Тогда-то Осока и заметила: одно из крыльев птицы было подозрительно неестественным и гладким, похожим больше на устройство для полетов Солнцеславы.

— Доброго вечера, Карунава. Я рада, что ты наконец пришла, — с улыбкой, но хмуро поприветствовала ее Манаса.

— Приветствую, мама.

[1] Сереборинник — шиповник, родственник розы. В данном случае под красным сереборинником имеется в виду дикая роза.

Глава двенадцатая. Об огнях в дожде

Пока они с Баженой парили над деревьями, Златоуст, как мог, старался приглядываться к окружающему. Правда, то давалось ему плохо: после долгой и упорной работы с берестами в Высшей Школе Торгового Дела зрение его подпортилось изрядно, не видел он дальше десятка хвостов. Но, на самом деле, даже если бы мог, он бы дальше сочно-зеленых крон не увидел бы, уж больно густа была листва на верхушках.

Любопытно, сколько всего можно за этими верхушками скрыть? Наверняка там побольше места, чем кажется. Златоусту, конечно, того было не понять. Он, хоть и не объезжал Берское Царство целиком, за все уроки землезнания усвоил, что страна, где ему «посчастливилось» родиться, была много больше прочих, уступая разве что Эллиадии, объединенной в стародавние времена с соседом-Дейлендом. Острова Уса же, хоть на первый взгляд и казались крохотными, становились гораздо больше, стоило окунуться глубже.

Но не все острова полнились высокими дубами. Крупная часть их земель плавно перетекала из высоких поднебесных гигантов в скромные деревца, где местные птицелюди, порхая с места на место, собирали фрукты. Златоуст много знал о фруктах, все-таки учился работе на таможне, путников задерживать. По большей части, беры-то и слова такого не знали, как фрукты. А Златоуст, наслышанный о них, все хотел попробовать: наверняка они слаще каких-то там яблок.

— Приземляемся! — перекрикивая ветер, приказал их сопровождающий.

Пришлось Златоусту попотеть, перекладывая крылья, как их бегло обучил Нидахасай. Ох уж этот скрытный бескрылый птиц! Еще с разговора Осоки все стало ясно, как белый день: его тут держат за козла отпущения и дурачка, но он-то гораздо умнее, и оттого опаснее. Только вот что такого он сумел натворить? Такого, что его обзывают сумасшедшим, и велят держаться подальше. Возникал соблазн спросить, но пустят ли?

Кое-как спарировав на землю, Златоуст сложил крылья и, оступившись, все же остался на ногах. Ну и марова махина! Одно неверное движение — и ты летишь в пропасть. Бажена была права: кандалы для полетов, не иначе.

— Здесь мы вас, пожалуй, оставим, — неожиданно отозвался птицелюд, что их сюда провожал.

— Пос-стойте, вы за нами не… — Златоуст вовремя прикусил язык, — не приглядите?

— А зачем? Мы вам доверяем. К тому же за помощью вы можете обратиться к слугам Раджальяге, которым поручено держать опеку над этим местом.

— Ах, точно, — опомнился Златоуст. — Спасибо…

— Не за что. Возвращайтесь на ужин, — приветливо улыбнулся провожатый и вспорхнул.

Через мгновение его и след простыл. Златоуст обернулся к Бажене, та внимательно оглядывала свои дрожавшие ноги.

— Не нравится летать, да? — грустно усмехнулся он.

— Еще как! Хуже, чем плыть на корабле, кикимора подери этих крылатых…

— Не выражайся, Бажена. Мы о них слишком мало знаем, чтобы делать такие выводы.

Двинулся Златоуст вперед, попутно оглядываясь. Его внимание привлекали то деревянные домишки, утопавшие в сухой растительности, то птицелюди с полупустыми корзинками в руках и даже на головах.

— А не сам ли тут ходишь такой подозрительный, а? — догнала его Бажена, раздраженно дергая рукой в ремнях.

— Просто… предчувствие плохое. Отвратное, если сказать точно, — пробормотал себе под нос Златоуст, но продолжать не стал.

Под ногой его что-то хрустнуло. Опустив голову, заметил он широкий сухой лист. Подняв голову вновь, Златоуст вскинул взор к деревьям. Листы как будто выпадали… И это было бы обыкновенным, если бы на Островах Уса хоть когда-нибудь наступала зима.

— Злат… Это она! Злат! — дернувшая за рукав Бажена пробудила Златоуста от задумчивости.

Обернулся Златоуст и одним лишь глазом успел углядеть малышку, выглядывавшую из-за угла, таращившуюся так, что ему поплохело. О, это отнюдь не детский взор…

— Судари избранники! Добро пожаловать! — послышался радостный оклик, и Златоуст обернулся.

— Ох… Да, приветствую, — отозвался он, обратив взор на подбиравшегося к ним слугу Раджальяге в коричневом доспехе.

Покосившись на тот угол вновь, Златоуст уже не заметил никакой птички. Будто привиделась…

— До меня дошел приказ Шактии о том, что вас нужно проводить в темницы, — доложил птицелюд с неизменной улыбкой. — Смело начинать знакомство с нашим миром с этой стороны!

— Разве это не повседневная часть жизни воина при государе? — переспросил Златоуст, но останавливать слугу Раджальяге не стал, а покорно поплелся за ним.

Бажена же осталась на месте. Она все поглядывала на тот угол. Да и после упоминания темниц ее ладони невольно сжались в кулаки. Златоуст уже ничего с этим не смог поделать, кроме как сказать:

— Моя подруга довольно… чувствительна. Ей очень не нравятся темницы и все, что их может касаться.

— Понимаю. У самого перья встают, когда приводят очередного!

Очередного? Проходя следом в небольшую хижинку, Златоуст уже не был так уверен в своих намерениях.

Вниз не вело ни обычных, ни веревочных лестниц: просто дыра. Крупная, чтобы выпорхнуть было легче, видимо. Ее решетчатые двери отворялись двумя стражами. Дальше же зияла темная пустота.

Златоуст потоптался на месте, засомневался. Даже ему, зверолюду, лезть под землю совсем не хотелось, так как же себя чувствуют заключенные там птицы?

В любом случае, сам на это напросился, придется расхлебывать. Златоуст осторожно присел на край и соскочил в него вниз, не представляя, насколько глубокими были темницы. Но, к своему удивлению, Златоуст пролетел всего мгновение и оказался внутри. За ним спрыгнул и провожатый, створки за ними закрылись.

Златоуст почувствовал себя… одиноко и напуганно. Давно он себя так не чувствовал. По коже проходились мурашки, уносилась гордость, годами взращенная. Даже осколок, и тот — похолодел. Златоуст приложил к нему руку и ощутил, как силы покидают его.

— О, я ощущаю в тебе магию, — голос провожатого отозвался по стенам эхом.

— Магию? — взволновался Златоуст и сшепелявил: — Чудеша?

— Ну да. Я не прав?

— Ты тоже… ну, из этих? — плохо разбираясь в званиях, Златоуст решил не ошибаться.

— Да нет. Просто мы, ну, научились управлять силами внутри, — тот явно не знал, как выразиться. — У нас у всех они открыты, как рваные раны. Только мы не позволяем крови пролиться наружу. Понимаете, о чем я?

— Н-наверное…

— Ладно, вы, зверолюди, скоро до всего дойдете. Всему свое время, как говорится, — пробурчал он. — Давай, проведу тебя уже к ней, и мы наконец взмоем отсюда.

— В смысле вылетим?

— Я плохо разбираю ваше наречие, не слуга Анущасаке все-таки.

Ну, да, воину далековато до ученых и чудесников. Златоуст, унимая дрожь, побрел следом. Каждый шаг отдавался слабостью.

— Ты не беспокойся, что чудесные силы вытягивает, — сказал птиц. — Просто темницы разветвляют чудесные силы по воздуху, чтобы ими нельзя было воспользоваться.

Витиевато сказал, но Златоуст понял: наложенные чудеса вытягивают силы из заключенных, чтобы те не могли сбежать. Разумно.

Темницы точно заволокло туманом: не слышно голосов, и лиц не видно из-за решеток. Тьма, точно маровы чудеса, окутала клетки и не пропускала ни лучика света. Только ходы освещались тусклыми светочами на земляном потолке. Златоуст едва ли когда-либо бывал в темнице, но не воображал себе такого кошмара, не мог себе представить, как кто-то способен здесь выжить.

— Вот мы и на месте, — преспокойно отозвался провожатый, останавливаясь напротив одной из узких клеток.

Она так же, как и прочие, была вся в странном тумане, в который даже смотреть было страшно. После испытанного не назвал бы себя Златоуст храбрым, не назвал ни за что…

— Питатата энна, Удангукама! — прокаркал птиц и постучал по прутьям когтем. Он произнес еще несколько слов, которых Златоуст даже разобрать не смог, и только тогда из тьмы послышались шорохи. — Давай, Удангукама, припомни свое берское наречие и говори. Ты же так любишь чужие языки, верно?

Оскалившись, птиц наклонился к прутьям, пристально наблюдая за тьмой. Златоуст и в самых страшных снах не мог представить себе птичий оскал, теперь это зрелище всю жизнь его будет преследовать в кошмарах.

Из клетки вышла… или скорее выползла птицелюдка. Ее походка уже мало чем походила на зверолюдскую, и не потому, что она не имела зверолюдских ног, а потому что она подтягивала себя руками. Помнится, Златоуст видел такое, когда к ним на рынок привозили заморских зверушек — обезьян. Только здесь дело было немного в другом: ее ноги были чешуйчатыми и поободранными, точно те самые чешуйки с них местами опали. Златоуст невольно скривился, представляя, как такое могло произойти.

— Надеюсь, ты не подумал, что это нам пришло в голову ее калечить, — мрачно, точно прочитал мысли, отозвался провожатый. — Ее ноги истлели еще давно. Просто она не дает к себе прикоснуться, и у нас нет возможности ее лечить. Сюда она попала, пока еще могла ходить, но теперь ей остается только больше и больше прилегать к земле.

— «Истлели»? Значит, это — шрамы от ожогов?

— Ну… Да, — нехотя ответил тот.

— Как так вышло?

— Наверное, Шактия говорил тебе о сумасшедшем Нидахасае. Считай, она — одна из его жертв.

— Нидахасай — спаситель… — послышался вдруг хрип со стороны темницы. — Вы сожгли его крылья ни за что…

Златоуст, наконец, разглядел ее лицо. Оно было под стать телу: исхудавшее, измученное, изувеченное ранами. На затылке пустовали залысины между слабыми, тонкими перьями. Во взоре читалась злоба искренняя, неподдельная.

— А что мы могли поделать с убийцей? — повел крылом провожатый. — Времена тогда висели камнем на шеях всего народа. Но вместо того, чтобы примириться с трудностями, как все мы, он решил, будто достоин большего, забрав это большее у других. Аракшакайек еще сжалились над ним, но не могли оставить безнаказанным. Я тебе много раз говорил…

— Он достоин побольше вашего… Ты должен сидеть здесь вместо меня! — вскрикнула Удангукама. — Верни меня к дочери, ты не имел права, никто из вас не имел! Вы все у нас забрали! Мы просто хотели пить!..

Не дослушав, слуга Раджальяге прыжком поднялся на ноги и обернулся к Златоусту.

— Мне очень жаль, что тебе приходится это терпеть. Хоть ты и сами этого захотел, мы должны были подготовиться, — выдохнул он. — Но сколько мы ни пытались, вразумить ее трудно. Нидахасай умен: его влияние до сих пор имеет силу…

— Я запутался. Что Нидахасай такого совершил? — не верил ушам Златоуст, прижимая эти самые уши к голове. Он уже едва сдерживался, чтобы шепелявостью не выдать волнения.

— Ох, сударь избранник, это все в прошлом, — махнул крылом слуга Раджальяге. — Грустная, измаранная в крови страница истории Островов. Чем скорее она будет забыта, тем лучше.

— Но это важно! — возразил Златоуст, метнув взор на притихшую Удангукаму. — Разве я, познавая ваш мир, не должен узнать и его темные стороны?

— Это не совсем… ко времени, — увильнул от ответа тот. — Да и, думаю, это не то чтобы нужно…

— Я. Хочу. Знать.

После этого он уже не сможет смолчать! Выведет Златоуст его на чистое слово, иначе так и останется жить во лжи. Наконец, он смог докопаться хотя бы до толики правды!

— Думаю, я не сильно сведущ в этих делах и был от них далек, — взгляд провожатого завилял. — Но я могу передать Шактии в письме, что тебе это любопытно.

— И он объяснит мне? — вскинул брови Златоуст.

— Да. Все-таки мы честны с нашими гостями. Мы готовы ответить за прегрешения нашего народа, даже если это не наша вина, — серьезно ответил провожатый и развернулся. — Прошу за мной. Думаю, мы навряд ли найдем здесь полезные знания.

Было развернулся Златоуст, но вдруг почувствовал острую боль в руке. Он тут же обернулся пытаясь отскочить, только хватка была сильнее. Взор его столкнулся с двумя горящими глазами.

— Огни в дожде! Огни в дожде, запомни! — вскрикнула она, пока Златоуст недоуменно смотрел на нее, чувствуя, как на хвосте поднимается шерсть, а на руках вырастают когти.

— Остановись!

Вовремя подскочил слуга Раджальяге, опуская лапой руку птицелюдки. Златоуст отстранился, хватая руку, пораненную когтями. Кровь зверолюдская отхлынула, и только тогда Златоуст смог вздохнуть спокойно.

— А ну, вон, Удангукама! Совсем голова не на месте! — вскрикнул взволнованный провожатый, крыльями отпугивая ту от клетки.

Измученная птица все же подчинилась и медленно поплелась обратно во тьму.

Почему она схватила Златоуста? Что означают слова, которые она так хотела ему передать?

И какое отношение к этому имеет Нидахасай?

Глава тринадцатая. О великом деле и великой помощи

Сорвалась с места Бажена так быстро, что ноги едва ли земли касались. Птичка точно испарилась: ни следочка, ни намека, что она была здесь всего мгновение назад. Точно на самом деле она и не появлялась вовсе.

Пометавшись от одного дома к другому, Бажена все же отыскала подсказку: крохотный кусочек ткани сиротливо болтался на одной из ветвей. И не похоже, что оставлен он был случайно, уж больно осторожно его сорвали, будто разрезали.

Но Бажена-то не просто наивный Щенок! Она знала, что у нее есть преимущество — нос, что учует малейший след за версту. Носом-то Бажена и воспользовалась, вскинув его и поймав им среди тысячи запахов один-единственный нужный.

А ребенок знатно умел скрываться от лишних глаз! Запутала-перепутала свой запах меж ветвей, следов и вовсе не оставила, либо умело замела. А казалось, всего мгновение назад сорвалась отсюда! Как за разговор со Златоустом она успела так удалиться?

Однако не была бы Бажена собой, если бы не умудрилась, сломя голову, двигаться сквозь препятствия и, сламывая деревья, оказаться на хвосте у того, кого преследовала. Птенчик, похоже, заметно путалась, и не мудрено: она вовсе не бежала, а парила над землей, пытаясь облетать стоящие бок к боку деревца. Хей! Разве не говорила та Курица из бань, что на Агнанеи запрещено летать?

Вдруг споткнулась Бажена, думая — вот и все! — что больше не сможет за девчушкой угнаться, но нет. Упала она точно той под ноги, ухватив за лодыжку. Малышка же остановилась, даже не упала, но вырываться не стала. Лишь обернулась и взором настороженных глаз окинула Бажену.

Наконец, оказались они в тихом месте. В пролеске никого не было, даже голоса поутихли. Ну и далеко же они зашли! Ни души рядом. Только стройные ряды заморских деревьев с большими иссушенными листьями. Даже солнышко сюда не пробивалось, получалось, будто их одолела темень посреди бела дня.

Сообразив, что их разговор лишних ушей точно не достанет, Бажена вновь обернулась к ребенку.

— Князева избранница? Из тех, о которых мама сказала? — взглянув ей в глаза, произнесла на ужасно ломаном говоре птенчик и опустилась, сложив крылья за спиной.

Бажена не узнавала этих крыльев, таких она никогда не видывала: яркие и мелкие, быстрые, видно, от какой-то заморской птицы.

— Да, она, — осторожно кивнула Бажена, переворачиваясь на спину, но не вставая. — Ты хотела что-то сказать мне?

Она протянула кусочек ткани. Птичка взяла его, и тогда заметила Бажена дырочку ровную у той на подоле.

— Послание. Мама сказала передать, что только вы поможете.

Звучала речь малышки важно и серьезно. Она сжала тощие ладошки в кулачки, выпрямилась во весь рост, в глазах читалось настоящее бесстрашие. Эту птичку в воительницы бы!.. Помнится, Бажена так же в зеркало в детстве смотрела.

— Что велела передать? — обернула к малышке ухо Бажена.

Та задумалась, вздохнула тяжело. Взор ее затуманился: видно, не могла она вечно сохранять серьезность. Но — всего на мгновение — она снова выпрямилась и заявила гордо, прямо:

— Не верьте Аракшакайек! Все их слова — ложь, — начала она, посматривая вверх, будто что-то вспоминает. — Напомните Нидахасаю. Он один за нас, он может повести.

— Я не понимаю, — в замешательстве помотала головой Бажена. — Твоя мама говорила точно, что делать?

Дернулась малышка, дернулась так, что крылья расправила, а из глаз улетучилась уверенность. Точно сломила ее Бажена, сбила с мысли и заставила все позабыть.

— Ладно, ты продолжай… — было хотела вернуться к разговору она, но птенчик вдруг задрожала.

В тишине, сквозь едва слышимый шелест сухих листьев, раздалось хныканье. Бажена и сама сжала кулак в бессильной злобе: ну и зачем она это сказала? Довела ребенка! Вот, по ее личику уже струятся дорожки чистых слез. Пролитых зазря слез!

— П-постой! Не плачь! — замахала большими руками Бажена, из-за чего птенчик только отстранилась.

— Мама… Мама не знала, что делать! Она не говорила!

— Тише, тише… — осторожно, вскинув руки, привстала Бажена. — Все хорошо… Я не заставляю тебя говорить. Просто спросила.

Недоверчиво на нее посмотрела малышка. Приближаться не стала, но и отстраняться не спешила.

— Как тебя зовут? — постаралась спокойно спросить Бажена, медленно поднимаясь на ноги.

— Йо́вун Вия, — птенчик хмыкнула, но плакать почти перестала.

— Могу я звать тебя Йовун? Или Вия? А то долго говорить…

Призадумалась птенчик. Брови ее сдвинулись, похоже, это был трудный и больно неожиданный для нее вопрос. Наверное, такие имена кажутся им совсем обычными — догадалась Бажена, припомнив все длинные и заковыристые слова, что слышала до этого.

— Можно, — ответила вдруг та, важно кивнув.

— Можно, но как? — переспросила Бажена.

— Ой. Не знаю, — пожала плечами Йовун Вия. — Как хотите.

— Тогда Вия. Так короче, — улыбнулась Бажена во все клыки белоснежные.

Как ни странно, вида клыков птенец не испугалась, а даже улыбнулась в ответ. Улыбка ее выглядела… чудаковато, но Бажена была рада и ей.

— Ты умеешь летать, Вия? — спросила она, заглядываясь на два пестрых крыла.

— Немного. Мама научила, — снова взгрустнула та, но прежде, чем Бажена бросилась извиняться, помотала головой и подняла взор. — Мама верит, что я смогу летать, и я верю. Аракшакайек нас не победят! — она подняла в воздух маленький кулачок. — Агнанеи тоже заслужили летать!

— Я рада,что ты веришь в себя, — неловко отозвалась Бажена. — Но что такого случилось между Агнанеи и Ахасе? Почему ты и твоя мама считаете покровителей плохими?

Не успела малышка и рта открыть, как вдруг послышался знакомый голос, окликнувший Бажену. Она было радостно обернулась, но малышка ей не позволила: ухватилась за края одежд и взглянула испуганно прямо в глаза. Бажена и не знала, что отвечать, пока на поляну не вошли.

— О! Ты с птичкой. Не волнуйтесь, я пришел один, хотя меня очень настойчиво пытались сопроводить.

— Злат, ну и умник! — улыбнулась Бажена, ладонью подталкивая в спину малышку. — Знакомься, это Йовун Вия.

Выйдя из зарослей, Златоуст внимательно оглядел птенчика. Та покосилась на него подозрительно, не отпуская Баженовых одежд. Но Златоуст лишь улыбнулся по-доброму и, склонившись перед малышкой, с восторгом произнес:

— Та самая смелая Йовун Вия, что бежала со своей мамой от злых вояк?

Видно, не совсем понимая его слов и его намерений, та захлопала глазами, но выступила-таки вперед, скромно кивая и пряча взгляд.

— Я рад встретить тебя, Йовун Вия. Скажи, а Удангукама случайно не приходится тебе мамой?

— Да! Это имя моей мамы! — закивала она, уже отпустив одежды Бажены и выступив вперед.

— Злат, Вия сказала, что нам нужно к Нидахасаю, — оборвала их Бажена, понимая, что они не могут стоять здесь вечно. — Да и после слов Шактии нам бы не мешало к нему наведаться…

— Я не против, сам хотел. Встреча с Удангукамой натолкнула меня на мысли, — отстраненно отозвался он и, развернувшись к пролеску, огляделся. — Только я не знаю, как отсюда к нему пройти.

— Я знаю, я знаю! — вдруг заскакала на месте Йовун Вия. — Пойдем за мной!

— Только не так быстро, как в прошлый раз, хорошо? — отшутилась Бажена. — Я едва угналась! Мы, зверолюди, медленные, как улитки.

— Говори за себя, — усмехнулся Златоуст.

— Хорошо, Злат, но меня-то пожалей!

Шли они недолго, путь до заветного местечка оказался окротким. Брели, болтая о том, о сем, птенчик смеялась над тем, как бранились Бажена со Златоустом. И тот всегда выходил сухим из воды, и малышка крутилась вокруг него, как заведенная. Бажена невольно подумывала, откуда же Златоуст так обращаться с детишками научился? Но стоило ему обронить, что малышка Йовун Вия похожа на его сестренку, как все сомнения отпали: сам поимеешь родственничков, так, конечно, познаешь всю мудрость. У Бажены младших никогда не было, зато старших — хоть отбавляй.

— Эх, как же они там… — вздыхала она. — Узнают ли меня после стольких лет?

— Узнают. Они же твоя семья, как иначе? — отвечал Златоуст, наблюдая, как малышка торопливо идет вперед, заглядывая в пролески, видно, стражей выглядывая.

Сама-то Бажена не слышала ни единого звука, приближался бы кто — предупредила бы.

— Давно мы расстались. Да и когда я ушла, никому ничего не сказала… Навряд ли они будут рады меня видеть.

— Будут. Бажена, они скучают. Что бы ни случилось, думаю, они всегда будут тебе рады.

Призадумалась Бажена. Сладкие речи из Золотых Уст… Они пьянили надеждой. Ложной иль нет, но…

— Думаю, стоит хотя бы попробовать их навестить, — сказал Златоуст, оборачиваясь к Бажене. — Ничего плохого не случится…

— А если случится… мы зальем горе сурицей? — грустно улыбаясь, спросила она.

— С меня ящик, помнишь? Я его тебе еще на корабле обещал!

— О! А я и забыла. Зря ты напомнил, теперь точно его с тебя стрясу, — рассмеялась она.

— Посмотрим, посмотрим! А вдруг опять забудешь? — рассмеялся он в ответ. — Ну, что же. Мы дошли.

Заслышался радостный вскрик птенчика — из хижины показался сам кузнец. Вокруг царила тишина, и лишь из-за двери его домишки слышался треск и чувствовался огненный жар. Бажена в два шага настигла крыльца, где Йовун Вия уже вовсю плясала вокруг Нидахасая.

— Я и не думал, что вы появитесь после встречи с ними, — ангел-Голубь кивнул в сторону небес. Говор его снова был вычурным. Думает, за Баженой и Златоустом следят? — Они не питают ко мне любви и вряд ли бы подпустили.

— Да, мы уже поняли, — отрешенно отозвался Златоуст. — Не поведаешь, в чем дело? Все эти недомолвки…

Крылья кузнеца встрепенулись, показывая раны. Бажена невольно подскочила.

— Это — дело прошлого. Нечего прошлое ворошить, — уже без говора, но значительно тише отозвался Нидахасай.

— Мы хотим помочь. Но как мы это сделаем, не зная ничего и полагаясь на чувства? — попытался вполголоса вразумить его Златоуст.

— Я не могу… — начал было кузнец, но его прервала вскочившая между ними Йовун Вия:

— Моя мама в беде! Вы говорили, что никогда нас не бросите!

На это, конечно же, Нидахасай не смог ничего ответить. Лишь вздохнул скорбно и опустил руки, потупился. Молчание повисло в воздухе, и тогда Бажена краем уха услышала вдалеке шелест. Неспроста Голубь так скрытничает!

— Послушайте, — подняла она руку, — нам нельзя тут оставаться. Пойдем внутрь?

— Малышку Йовун Вию нельзя с нами, — искажая речь говором, произнес кузнец.

Бажена и Златоуст переглянулись. Судя по взгляду… Да, конечно!

— Ладно… Но я с детьми не сидун, как ты, предупреждаю! — добавила Бажена уже в спину зверу и птицу.

— Ну, ты же зверка. Должны же в тебе хоть иногда просыпаться материнские чувства, — съехидничал Златоуст и получил за это прилетевшей по голове палкой. — Эй! Больно, между прочим!

— Заслужил, — коротко ответила Бажена и обернулась. — Иди уже!

Послышался хлопок двери. В следующий раз она пойдет на переговоры! А то нечестно: ему-то все самое веселое и достается.

А пока она здесь, стоило заняться Йовун Вией. Та уже глядела на нее невинными глазенками.

— Я обычно такие глаза делала, когда хотела нашкодить, — склонилась к ней Бажена, улыбаясь во все клыки. — Чем займемся, птенчик?

— Птенчики не умеют летать. Я умею! — гордо заявила та. — У тебя есть водичка?

От неожиданного вопроса Бажена опешила. Вроде ей давали бурдюк, когда они выходили… Нащупав кожаный мешочек на поясе, она передала его малышке, та же его мигом выхватила и поскакала к стенке дома.

— Надо сесть, — ответственно заявила она, плюхаясь на скамью.

— Думаю, ты права.

Устроившись поудобнее, Бажена было приготовилась прикорнуть, пока ее ласково грели лучи солнца и продувал прохладный ветерок, но чуткие ушки тут же встрепенулись, услышав речь. Златоустов голос! Невозможно не узнать. Обернувшись, Бажена заметила, как Йовун Вия со странным остервенением осушила бурдюк и с любопытством приложилась ухом к стене.

— Эй! Меня же просили за тобой приглядеть, — буркнула Бажена, забирая уже пустой бурдюк. — Ого, ну ты и выхлебала!

— На Агнанеи воду мало дают. Я не виновата, — пожала плечами Йовун Вея.

— С чего это так? И ты не ответила на первое…

— Н-не важно, — отвела взор та. — Ты же хочешь послушать? Я думала, хочешь!

А слова ее не лишены правды! Бажене ой как хотелось послушать. Ну а что такого, если малышка подслушает? Все равно ничего плохого не сделает! Вон, какая умница.

— Ладно. Только если спросят — мы с тобой играли! Во что — сама придумай, я ваших игр не знаю, — бегло ответила Бажена и прислонилась здоровым ухом к стенке.

Закивав, та улыбнулась и хихикнула. Бажена задержалась на мгновение: ну и красивая же улыбка у малышки! Детские улыбки, небось, все такие, от которых невольно млеешь.

Но надо прислушаться, а то все пропустить горазды!

— Это было давно… — то говорил Нидахасай, точно. — И я поплатился.

— Просто у вас не было разуменья, как все подготовить! — не нужно было слышать голоса, чтобы понять, что эти слова принадлежали Златоусту. — Наверняка не было…

— Было. Ты ничего не знаешь, Золотые Уста, и я не могу рассказать. Иначе все повторится, и все станет только хуже.

— Но я не понимаю! Неужели произошло что-то настолько плохое, что тебя и Удангукаму так наказали? И вы жалеете об этом? Я не верю, что вы преступники, все мои чувства этому противятся!

— Золотые Уста, ты… Ты не понимаешь и не поймешь. Мы тогда были на грани, но сейчас покровители все исправили. Удангукама зла с прошлого, одержима местью… А теперь наша жизнь нас устраивает…

Бажена краем глаза заметила, как печально отвела глаза Йовун Вия.

— Так ли устраивает? По словам Удангукамы и Йовун Вии я бы так не сказал! И что-то мне подсказывает, что и ты сам так не считаешь. Прошу, расскажи! Если бы мы хотели помочь, нас бы тут не было!

— Я верю…

— Или думаешь, что нас послали и соблазнили Аракшакайек? Нет, ни одному их слову я не поверил! Забирайте осколок? Слишком соблазнительно, чтобы быть правдой.

— Золотые Уста, все не так просто…

— Так рашкаши! — взволновался Златоуст. —Я не понимаю! Я не смогу понять, если не узнаю!

Послышался стон. Бажена и сама поджала хвост: стонал Нидахасай с такой болью, что хотелось Златоусту заткнуть рот. Но, сжав кулак, она стерпела, ведь иначе не выведать правды. По тяжелому дыханию Златоуста и шороху шерсти о дерево, Бажена поняла, что вот-вот, и тот сам откажется от собственных вопросов.

— Спроси у маленькой ведьмы.

— Что? У Осоки?

— Она знает, что делать.

— А как же ты? Ты ведь можешь помочь, я знаю!..

— Я не предназначен это сделать… Еще тогда я это понял. Я больше не могу руководить жизнями невинных, я этого никогда не хотел. Просто думал, что творю добро… Но лишь низвергнул свой народ в пучину отчаяния.

— Швой народ? — волнение накрывало Златоуста с головой. — Нидахасай, что это все значит?!

— Прошу, уходи. Я так больше не могу, — тихо произнес Голубь, да глухо, будто укрыл-упрятал лицо ладонями.

Резко раздался грохот. Бажена вскочила, а Йовун Вия шумно вздохнула и задрожала. Ее глаза, стеклянные, неживые, бездумно уставились в пустоту. Послышался громкий Златоустов голос:

— Если ты так запросто останавливаешься на полпути и сдаешься после первых же трудностей, то ты никогда никому настоящего добра не сделаешь! Настоящее добро познается не оправданиями, а поступками. Заруби это себе на носу и прекрати скулить!

Топот. Златоуст остановился у двери.

— И, да, кое-что еще. Просто знай: тот, кто ничего не сделал, не имеет права себя жалеть.

Вышел Златоуст, а Нидахасай остался один в тишине.

Глава четырнадцатая. О даре во славу предкам

Тихое, мерное пение птиц погружало в дрему успокаивающую и одновременно думу тяжелую. Переливы сотни голосов словно взывали на небеса, к Природе-Матушке, призывали ее обратить на землюшку свой взор и ниспослать ответ. Солнцеслава была уверена: на таких языках до́лжно с небесами разговаривать.

Однако в попытке приобщиться к пению, к мерному плавному танцу, к трепету шелковых крыльев, Солнцеслава не могла убедить себя в том, что ей то по нраву. Мгновения за мгновением она обращалась думами ввысь, но мысли ее и вопросы топтались по земле простой и близкой. Взлетая выше и выше, Солнцеслава разбивалась о стену облаков и, не находя этому объяснения, опускалась вниз.

Что-то… не так. Легко повторить слова, но их смысл постичь… почти невозможно. И ведь все образы понятны и легки, Солнцеслава их много видала, но не укладывались они в голове, казалось, будто они нависали над теми самыми облаками, над высоким потолком, и давили эхом, отражавшимся от стен.

Будто ей там, наверху и вовсе — не место.

Вновь исполнив песню, птицы окончили на мерном спаде голоса. Солнцеслава пока с непривычки ошибалась, все-таки слышала она об Островах Уса совсем иное, нежели встретила здесь. Слышала о ярких красках, шумных празднествах, общих полетах в облаках. Слышала о танцах, в которых сливался весь крылатый народ… Возможно, сказки об Ирии — совсем не та правда, которой стоило слушаться, но, не найдя ее здесь, Солнцеслава даже слегка расстроилась.

Тихо выдохнула Солнцеслава, когда они ни с того, ни с сего, начали расходиться: у нее появлялось время все обдумать.

Она отошла в сторонку, оглядывая собор. Совсем не похожий на те, что возводили на Родине, он не имел ни куполов, ни деревянных узоров: сплошь везде камни белые да изукрашенные, на них — рисунки резные, от пола до потолка, снаружи и внутри. Что ни окинь взором, везде можно увидеть птицелюда, застывшего в танце, или пышный цветок, или могучее древо, а над ними, переплетя все мироздание целиком, возвышалась и вплеталась Уруваккиявар. Ее следы запечатлелись и на высоких столбах, оплетенных высеченными на них картинами, и на сводах витиеватых, что предваряли входы и выходы. В самом деле, соборы походили на рассказы чуть больше, чем то, что в этих соборах происходило.

Едва облокотившись плечом о свод, Солнцеслава безрадостно вздохнула и окунулась в думу тяжкую. Мерное пение птиц навеяло ей неясную мысль… В словах птиц читается лишь любовь к Уруваккиявар… А волхвы никогда не слыли певцами. В певцы в Берском Царстве шли… по разным причинам.

А почему она стала петь? Пела она, видно, всю свою жизнь, не помнила ни дня без наигрыша. И получалось у нее до того хорошо, что, как говорили родители, научилась петь она раньше, чем говорить, а танцевать раньше, чем ходить.

Говорили ей тогда: твой дар — он не просто так! Примени его во благо, на пользу, во славу всего народа родного. Говорила мама: «За самой благородной и достойной песнью стоит история — живая или пережитая». Говорил отец: «Восхвали Матушку-Природу — и восхвалена ею будешь».

А Солнцеслава только и делала, что плясала. А когда до дела дошло…

— Что-то случилось, Солнцеслава? Нас позвали к обеду, поторопись.

Солнцеслава ощетинилась. Вовремя же она! Беспокойно завиляв хвостом, Солнцеслава обратилась к прерывательнице злобным взором:

— А тебе-то какое дело, Осока? Когда захочу, тогда и приду.

— Хочешь голодать — твой выбор. Только не канючь потом, сама же отказалась.

Не могла Солнцеслава на это ничего ответить: Осока права, хоть и признавать то не хотелось. Бессовестно понукать ведьма горазда, конечно.

Даже когда Солнцеслава попыталась быть вежливой в их первый вечер без спутников, Осока ничего не ответила: они лишь молча сидели по разные концы комнатушки, в которую их поселили. А ведь там такой вид был! Солнцеслава смотрела на звезды с парящего острова, с выступа, когда еще такое застанешь? А Осока снова своими грамотами шелестела, склянками звенела! Болотная Ведьма на то и ведьма, только свои дела и знает.

Но пришлось согласиться и пойти следом. Живот-то урчал, как довольный кот, несмотря ни на какое настроение.

Прошли они в сад, где все цвело-благоухало. Яркие островные цветы нежились под солнцем и подпитывались свежей водицей, журчащей у их стеблей. Пышные пальмы укрывали птиц и князевых избранниц в нежной тени. На каменных столиках были разложены румяные фрукты, сочное мясо и разноцветные порошки — похоже, те самые, знаменитые острые специи.

— О, князевы избранницы! — заслышался знакомый голос.

Солнцеслава тут же обернулась — наконец-то, отвлекут ее от неловкого молчания с Осокой! К ним мерно двигалась Карунава, Манасова дочка. Ее лицо сияло такой добротой искренней, что Солнцеслава не могла не просиять в ответ.

— Вижу, вы постигаете наши искусства удачно и гладко. Поздравляю вас! — вежливо кивнула молодая Сова.

— А как иначе? Мы же на Родине были поистине лучшими в своем деле, Князь нас поэтому и избрал! — похвасталась Солнцеслава, вскинув ушки и гордо поводив усиками-палочками. — А ты какой работой занимаешься, Карунава? У дочери покровительницы умов и работа наверняка должна быть соответствующая.

— О, ну, что ты, — если бы не была Карунава смуглокожа, Солнцеслава бы могла поспорить, что на ее щеках заиграл румянец. — Мама не приобщает меня к серьезной и ответственной работе, поэтому я занимаюсь управлением под ее строгим надзором. Передаю весточки, переговариваюсь с певцами и чудесниками, ищу для каждого дело. Но больше всего мне нравится врачевать…

— Дело, наверное, в ваших крыльях? — коротко спросила Солнцеслава, но вдруг ощутила, как ее дернули за хвост.

Осока! Солнцеслава вскипела-встрепенулась: да что она себе позволяет?! Нежный Кошачьий хвостик, между прочим, очень чувствителен! И она это наверняка знает! Ух, погоди, Болотная Ведьма…

— Н-не беспокойтесь! Это вовсе не так страшно, как может показаться, — пролепетала Карунава, беспомощно взмахнув крыльями. — Они как родные, правда. Мне их с детства Нидахасай-кузнец делает, эти назвал своей лучшей работой.

Услышав знакомое имя, Солнцеслава невольно вскинула ухо. Ого! И впрямь умелец в кузнечном деле, раз сами покровители выбрали его для своих детей.

— А ты, наверное, очень молода, да? — неожиданно полюбопытствовала Осока.

— Ну… Мы не привыкли на Островах считать время, — неловко отвела взор Сова. — Мы не пользуемся числами. Но, если тебе нужна оценка, то я… примерно вашего возраста, думаю.

Она кивнула на Осоку. То есть Солнцеслава опять младшая? Эх, нелегкая судьбинушка, опять приходится равняться на взрослых!

— А зачем ты спросила? — наивно склонила голову Карунава.

— Просто показалось странным, что после запрета фейерверков на Агнанеи Нидахасай еще помогает дочери Манасы, — пробурчала Осока.

Похоже, она не сдержалась. Но зато теперь Солнцеслава узнала нечто новое и загорелась любопытством. Что же такого сделал Нидахасай-кузнец, что не стал бы помогать Карунаве? Или покровителям? Солнцеслава едва рот открыла, чтобы вопрос задать, но дочь Манасы лишь тихо ответила:

— Мы не хотели… чтобы так происходило… Я бы не хотела, если бы застала. Нидахасай — хороший, добродушный, он всегда хотел чинить, а не ломать. Когда он работал над моими крыльями, я заглядывалась, он ведь столько доброты вкладывал в это дело… Но выбора тогда не было.

— Я бы поспорила, но не стану. Ты же сама не… не застала, — обхватила себя руками Осока. Судя по голосу, ей было… стыдно? — Ты сказала, что любишь врачевать. Это Нидахасай тебя вдохновил? Он же в каком-то смысле и сам лекарь, сооружал крылья для покалеченных и слабых.

— О, ты права! Его доброта и впрямь не знает границ, он готов работать день и ночь, чтобы помогать ущемленным и обделенным, — вновь заулыбалась Карунава детской, светлой улыбкой. — Вы, как я поняла, знаете, что он всегда хотел быть врачом, а потом изобрел искусственные крылья и…

Дальше Солнцеслава дослушивать не стала, понимая: она явно что-то упускает. Толкнув локотком Осоку, Солнцеслава уставилась на нее в ожидании ответов. Ну теперь-то не может же Осока скрывать! Теперь от тайны заветной зависят все действия Солнцеславы. Нельзя ее в неведении оставлять!

— Карунава, не донимай князевых избранников тяготами прошлого, — послышался голос за спиной.

Солнцеслава едва слышно зашипела. Ну нет! Теперь-то Осока точно ничего не скажет, будет язык держать за зубами до победного конца! Почему же все так сложилось?

— П-прости, мама, — пролепетала Карунава и, сжавшись, отступила на шаг.

Рядом с матерью Карунава, так на нее похожая, выглядела птенчиком. Перья Манасы сияли на свету солнечном, были пышны и белы, точно снег, тогда как Карунава казалась меньше и тоньше, хоть и не уступала матери в белизне и чистоте.

— Я, пожалуй, пойду… — негромко отозвалась Карунава и вдруг, подступившись ближе, произнесла тихое: — Если знаете… Огни в дожде.

Глава пятнадцатая. О любимом и родном

Предупредили Луна, что служба его ознаменуется заходом солнца. Так и произошло: за ним явились точно тогда, когда солнечные лучи исчезли за краем небосводом. Здесь, на островах парящих, время точно длилось дольше, или Луну просто показалось, что день тянулся вечность изнуряющую. Особенно когда Лун так смиренно ожидал этого времени и глаза сомкнуть не мог.

За ним явилась цветастая птица, имя Варнават Ве носившая. Лун ее помнил: она показалась ему самой диковинной, самой чужой. В самом деле, при всем желании Лун с трудом представлял, как ему придется тужить-поживать с этими птицелюдьми все три обещанных дня. Но старался не придавать значения: всего-то три дня, переживал уже. К тому же они так по-доброму к нему относятся, неужели есть повод волноваться?

— Вновь приветствую. И приглашаю на прогулку, — с безликой-бесчувственной улыбкой произнесла Колибри, указывая Луну на выход и медленно отшагивая в сторону.

Покорно последовал за ней Лун, окидывая взором ту маленькую комнатку, где его оставили. Была она мала, но удобна, с кроватью да столиком с местным гнездом-седалищем. Но оконце крохотное, что выглядывало на дворец расписной… Луну становилось не по себе, когда он смотрел в него.

Проследовал он за Варнават Ве шажками быстрыми, осторожными, подобрав хвост вертлявый. Наружу они вышли быстро, там же их ждали и Амадин-Удвегакарай, скакавший в нетерпении, и Коршун-Гавашакея, спокойный и недвижимый, словно скала.

— Наша служба тиха и незаметна, Лун, но ее польза невосполнима, — с искренней любовью проворковала Варнават Ве.

— В чем заключается ваша служба? — решил уточнить Лун, понимая, к чему все идет.

— Мы узнаем, — ответил уже Гавашакея, мрачно, но твердо. — Мы несем эти знания Бакамуне Гэхувэ. Бакамунэ Гэхувэ делает жизни лучше.

— П-прости, у Гавашакеи плохо с отбиранием берского из языков, — не менее диковинно отозвался торопливый Удвегакарай. — Но ты же понял, в чем дело, да? Пойдем, пойдем! Опаздывать не стоит, сегодня долгая служба.

— Ты прав, но нам стоит спросить, понял ли Лун, что мы будем сегодня делать, — строго оборвала его Варнават Ве. — Или думаешь, он нам поможет, не понимая, что нужно?

Сжался Лун, когда на него обратились все взоры. Но что ему делать, и вправду? Он догадывался, но нужны были более точные указания, без них-то он наворотит дел.

— Я н-не до конца понял… — тихо отозвался Лун.

— Сегодня мы будем делать жизни лучше, — подтвердила слова товарища Варнават Ве, подступая к срывающемуся краю острова. — Если позволишь, покажу ближе.

И сорвалась она вниз, будто упала. За ней — и двое ее друзей. Стоило Луну подойти, как он ощутил на ногах стремительность ветра. Верно, остров укрывал от ветров чудесный щит, но чтобы полететь, придется этот ветер стерпеть. Хоть и страшно…

Шагнул Лун с закрытыми глазами. Крылья его раскрылись точно сами собой, и он ощутил: его держит сам воздух. Сам Лун не понимал, но чувствовал, что происходит и что нужно слегка нагнуться, чтобы полететь вниз.

Открыв глаза, Лун и сам не поверил: приближались бушующие морские воды и смутное во тьме пятно, земной остров Агнанеи. Едва ли что-то было видно, но…

Но Лун ощущал… То была и впрямь свобода. Как и говорил соглядатаев покровитель. Направо повернешь — ничего не случится, налево — тоже… Отовсюду свистел вольный воздух. Никто как будто не стоял над Луном, не давил его, не прижимал к сырой земле.

И падал Лун, пока не понял: пора утихомириться, не падать бездумно, а двигать крылами. Повторяя за спутниками, он к ним присоединился и чуть выше от них расправил крыла, откинувшись назад. Полет его стал плавным, как у выпавшего перед снегами древесного листка.

Варнават Ве кивнула, и все опустили правое крыло, поднимая левое, заходя на поворот. Лун с ними зашел: зачем отставать от остальных? Так и летели они, не торопясь, сквозь деревья. Амадин-Удвегакарай петлял сквозь деревья, головой вертел, видно, что-то разглядеть хотел. Коршун-Гавашакея летел напролом, совсем не сворачивая, точно деревья должны были перед ним ветви раздвигать, и, как ни удивительно, он и вправду ни разу не врезался. Варнават Ве же обходила препятствия, но путь она выбрала такой, что деревьев на пути почти не попадалось. За ней Лун и пристроился. Летели они с долю, пока он не решился спросить:

— Куда же мы летим?

— Как куда? Делать жизни лучше, я же говорила.

Услышал Лун журчанье воды. Точно речушка текла совсем близко, вот у самых ног. И впрямь, так оно и оказалось: не речушка, но ручеек струился сквозь древесные стволы, и Лун удивился: видно, зашли они далеко от прочих мест, где он бывал, раз впервые с этим ручейком столкнулся. Не припоминал он ни рек, ни озер на своем пути.

Лун не успел додумать, как послышался шорох. Взволновано дернув хвостом, Лун ударился о ветвь и чуть было не упал, но смог удержаться: выученная ловкость удержала его на ногах, хвостом обвив препятствие.

— Услыхал что-то, Лун? — спросил Удвегакарай, испуганно озираясь.

— Да… Шорох какой-то, — пробормотал Лун, не уверенный, не привиделось ли ему.

Но шорох повторился. Громче и громче, он приближался. Лун осунулся, глядя на спутников, переглядывавшихся между собой.

— Проверим, Гавашакея. А вы стойте здесь. Удвегакарай, помоги Луну, если что, — отдала указания Варнават Ве.

«Если что», брошенное невзначай, Луна взволновало. Плотнее прежнего обхватив ветвь хвостом, он ухватился еще и руками, внимательно взглянув на Удвегакарая. Тот же на него не смотрел, лишь озирался.

— Ч-что такого может произойти? — запнулся Лун, так же оглядываясь.

— Обычно к ручью одни не приходят… Пытаются нас заломить. Но мы с Ахасе! Мы сильнее! — Перья Амадина встали торчком, а глаза сузились до щелочек. — Считают, раз здесь живут, им и все богатства… Мы их защищаем, а они!..

— Т-ты напуган?.. — вдруг догадался Лун, но поздно понял, что зря спросил, когда на него устремился озлобленный взор спутника.

— Никого я не боюсь, понял?! Не смей так говорить! — прогаркал тот, распахивая крылья. — И тебя тем более не боюсь! Какой бы ты там князев избранник ни был…

— Удвегакарай!

Громкий оклик спас их обоих. Яркий птиц отчего-то попятился, а Лун еле смог унять колотящееся от испуга сердце.

— Ты чего опять устроил? — пока пролетала, спросила Варнават Ве, отвешивая товарищу оплеуху лапой. Опустившись рядом, оглядела она Луна сощуренным взором, но позже — доброжелательным, но по-прежнему безликим. — Много ли испуга он тебе доставил? Не подумай, Удвегакарай может только открывать клюв, но не клевать.

— Прости, я… Прости, Лун, так не должно было случаться, — запричитал Амадин, перья его опустились, а тело сжалось в комок.

— Я понимаю… Наверное, тому есть причина, — ласково улыбнулся Лун.

Он понимал. Неужели он не понял бы? Всякий боится перед лицом опасности и теряет себя. Не отличался Удвегакарай от других — все, бывало, пугаются.

— Удвегакарай однажды… остался один, и его застали врасплох, повредили крылья, из-за чего он упал, — бегло объяснила Варнават Ве. — Хорошо, что крылья его воспарили быстро, но испуг его лежит в нем до сих пор.

Согнулся Амадин, извернулся странно, Лун даже отвернулся. Похоже, плохо ему стало. Жалко его, безумно…

Не успел Лун раздумать, как вместо шороха послышался грохот. И вскрик. Лун и сам от испуга согнулся: что бы это могло быть? Неужели им придется отправиться вниз?

Но нет, не пришлось. Вернулся Гавашакея. Клюв его, похожий на те, что Лун видел на слугах Гэхувэ, держал ведро с плещущейся внутри водой. С когтей по одной стекали тяжелые капли.

— Объяснил ему, что не стоит вредить другим и ослушиваться правил? — спросила Варнават Ве, осмотрев Коршуна сверху вниз. Тот кивнул. — Вот и замечательно. Никто не хочет выпить?

Если Удвегакарай тотчас приложился к ведру, то Лун отказался: вмиг стало ему дурно. И он не мог удержать языка за зубами:

— Вы… его отпустили?

— Да, только преподали маленький урок, — улыбнулась Варнават Ве. — Все-таки он живет не один, и этот ручей нужен многим… Нельзя воровать то, что принадлежит всем.

— Всем? Ахасе в том числе? — уточнил Лун.

— Ахасе в первую очередь, — строго ответила Варнават Ве, сузив в его сторону два горящих глаза. — Этот ручей поит Ахасе. У нас нет своей воды, поэтому Агнанеи должны делиться. А упущенный вор означает одного жаждущего крылатого с Ахасе.

— И жизни жаждущих с Ахасе вы делаете лучше?

— Да. Иначе нам не выжить, князев избранник. Думаю, жил бы ты без своих вод и своих яств — ты бы понял.

Опустил Лун голову. Он и не хотел грубить — просто спросил. Окажись на их месте, он бы тоже правил придерживался. Ведь никто не должен оставаться голодным!

— Простите. Я понимаю, — он поднял взор. Варнават Ве лишь улыбнулась, все так же безлико, и ответила:

— Мы должны были объяснить сразу. Это ты прости меня. — Она вздохнула. — Думаю, нам не стоит здесь задерживаться, раз ты теперь испытываешь страх. Лучше совершим то, что я пообещала Гэхувэ.

И она вспорхнула. Без всяких вопросов Гавашакея и Удвегакарай вспорхнули за ней, отбрасывая полупустое ведро. Луну оставалось только поспевать.

Снова они летели вверх. Походило это на движение к самим звездам, таким далеким и близким одновременно. Небесные предки точками светились издалека, переливаясь и подмигивая знакомым светом. Лун гадал, были ли здесь и его предки…

Утонув в звездах, он и не заметил, как они оказались совсем близко к Ахасе. Ветер свистел в ушах, меж крыльями, хлестал по хвосту. Одежка теплая не позволяла холоду пробраться, и Лун был безмерно за нее благодарен, ведь от такого холода он мог и уснуть в полете.

Но одного не мог перебить оглушительный свист. Далекого ласкового голоска. Лун остановился лишь на мгновение, его едва не унесло, но он остановился, не помня, что вокруг него творилось.

В ночи, словно огни в окнах родного дома, горел свет. Совсем точка, оттенявшая то, на что Лун уставился, как завороженный. Точнее ту. Оглянувшись на удалявшихся спутников, он пообещал себе — всего миг! — не задерживаться и одним глазком усмотреть, а потом броситься следом.

Подобрался он всего на пару хвостов. Она его не видела: он слился с темнотой ночи. Но он увидел ее и понял, что обещанный миг пролетал слишком быстро.

Она плела золотую косу, перебирая прядки одну за другой. Раз, два, три, раз, два, три. Затягивала их и насквозь продевала цветочные стебли. Ее милому румянцу шли красные и розовые цветы, такие же нежные, как она сама.

Она что-то сказала и надулась. Видно, ответили ей неподобающе. Негоже ее обижать, она же такая упертая, на примирение не пойдет… Лун усмехнулся. Наверняка сейчас он был ей нужен, он бы объяснил и подсказал, он бы послушал…

Удивился Лун, как он был в этом уверен. Он знал, точно знал, что ей поможет. Было ли что-то, в чем он был более уверен?

Хотел он оказаться рядом. Чтобы она вновь играла с его хвостом и обнимала его, отчего всему телу шли мурашки. Чтобы вновь улыбалась широко и смеялась заливисто. Прошло совсем немного времени, но он уже так устал вечно оставаться один…

— Лун? Тебе помочь? — раздался голос над ухом, и Лун вздрогнул.

Обернулся Лун и помотал головой.

— Тогда что ты тут остановился? — склонилась к нему Варнават Ве. — О, кажется, понимаю…

Лун опустил голову. Понимает… Осуждает?

— Вы, некрылатые, в любви такие дети… Как и почти во всем, что вы делаете, — улыбнулась Варнават Ве.

Искренне? Лун не видел в темноте. Но показалось ему — всего лишь на мгновение — в ее голосе промелькнуло понимание.

— Полетели дальше. Дела не ждут.

Покорно кивнув, Лун кинулся за ней, стараясь унять мысли.

Долго они летели сквозь сумерки. Лун успел найти знакомую дорогу и вновь потерять. Казалось, острова все походили друг на друга и отличались одновременно. Наверное, тем, что они отличались, они друг на друга и походили. Они были настолько разные, что их тяжело было запомнить. Тем более в темноте.

Но тьму тяжелую, тьму густую разрывал свет яркий-слепящий. Прежде его закрывали острова, но теперь Лун видел: он словно истекал из круга, похожего на гнездо или глиняный сосуд, сочился мягкими лучами. Стены укрывали его, но если подлететь сверху и поближе, то свет начинал бить в глаза. Точно задерживался тот в своем пристанище, но не озарял округу. Его закрыли, как родители закрывают ребенка, за которого излишне боятся.

— Почему он так тускло светит? — спросил Лун, забывая об осторожности и едва не перегоняя Варнават Ве.

— Потому что свету нужен мудрый хозяин, направляющий его лишь на страждущих.

Понял Лун. Понял, что свету нужен родитель. Как птенцу нужны заботливые лапы матери, которые поднимут его с земли. Он знал, что если коснуться птенца, то мама больше не прилетит к нему. Поэтому птенцу нужны только свои, родные руки.

Приземлился Лун на крышу шумно, крылья сложил и подскочил наверх. Резная крыша послужила ему лестницей. Свесившись с открытого потолка вниз, Лун обратил взор на свет и не мог оторвать.

Мало было сердце света и слабо. Точно маленькое солнце. Лун, сдерживая вздох, пригляделся.

На выступающем камне лежал осколок.

— Это… прекрасно. Но зачем вы мне это показываете? — отвернулся Лун к подлетевшей Варнават Ве.

— Что ты чувствуешь, когда смотришь на него? — склонила голову она, в свету была отчетлива видна ее привычная улыбка.

— Я… Я хочу позаботиться об этом свете. Как будто он вызывает во мне… — запнулся Лун, понимая высоту и одновременную глупость своих слов.

— Любовь?

— Да.

— Ты можешь о нем позаботиться, Лун. У тебя есть возможность.

— Почему? — в недоумении отстранился он. Но… он не хотел завладевать осколком! Разве он достоин?.. — Я могу ее получить?

— Вполне. Нужно лишь выполнить одно маленькое условие.

— Какое? — задавал вопросы Лун, желая получить теперь не осколок, а ответы.

— Когда придет час, не доверяй Болотной Ведьме.

Глава шестнадцатая. О разных сторонах

Взмыли в воздух птицелюди, поднимая себя крылами могучими. Разрезали воздух и оказывались в совершенно другом месте. Падали камнем вниз и вспархивали от самой земли, едва ее когтями касаясь. Ходила ходуном трава, дрожала почва под ногами, а они все взлетали, опускались и снова взлетали. Даже не летай ты рядом с ними, а в ушах все равно гул да свист стоят.

Держался кресла Златоуст, представляя, как им бьет в лицо ветер, как они лишаются всякого страха спустя первый, второй, третий раз подобных полетов. Или для них такое — точно то же, что ему по земле твердой ходить? Он поворочался, вспоминая, что нельзя засматриваться. Засмотришься — и испугаться недалеко. А Златоуст-то понимал: сколько бы войско ни казалось грозным, нельзя поддаваться, ведь быть устрашающими — и есть их самое главное оружие против него.

Шактия сидел рядом, не сгибая спины. Вернее восседал, отчего Златоуст и сам выпрямился. Сидеть в кресле без спинки было и впрямь невыносимо! Но птицелюди привыкли. Поэтому Шактия-то ни разу и не согнулся. Златоуст исподлобья оглядел его, такого спокойного, сосредоточенного. Взор его следил за каждым движением и — как Златоуст предполагал — видел малейшие ошибки у своих воинов.

Бажена, согнувшись в три погибели, устроилась в кресле рядом, болтая ногой. И как бы Златоуст ни убеждал ее сесть, как подобает, та лишь водила ухом и говорила, что она не какая-то там знатная зверица, чтобы удобством жертвовать. Что ж, ее выбор.

— И часто вы такое устраиваете? Или это какой-то особый случай? — собрался с мыслями Златоуст. Поначалу он думал, что шествие (или летание?) будет длиться меньше, но после второго или третьего часу догадался, что ждать бесполезно.

— О, ничего особенного, Златоуст. Раз в некоторое время мы такое затеиваем для поддержания порядка, — произнес излюбленное слово Шактия. — Они обязаны быть готовы ко всему и знать свое место в отряде. Для этого мы совершаем шествия: повторяем порядок. В Берском Царстве так не делают?

Златоуст обратился взором к Бажене. Та лишь с натужно сдвинутыми бровями наблюдала за полетом, обернув к ним ухо. Златоуст толкнул ее локтем.

— А, да, я все слушаю! — с неловкой улыбкой произнесла она, вскакивая на месте.

— Вот от таких… попусков мы и стараемся уберечь наших воинов, — бесстрастно посмотрел на нее Шактия и вновь обернулся к летунам. — Так можно и летящую стрелу вонзить себе же в сердце.

— Обижаете, господин! — громко заявила Бажена, приложив ладонь к зерцалу. — Я бы никогда — и я повторю! — никогда не упустила врага! Эти уши слышат даже самый далекий шорох, а нос с легкостью учует запах за версту!..

— Это все, конечно, отрадно слышать, но от хитрого врага не спасут ни уши, ни нос, ни даже крепкий кулак, — насмешливо улыбнулся Гриф. — В пустом месте подберется — и даже не заметишь собственной смерти! А если у вас все заранее определено и никто порядка не нарушает, то и бреши в кольчуге у вас не отыскать.

Обиженно потерев испачканное в пыли зерцало, Бажена насупилась и испытующе взглянула на Златоуста. Тот, конечно, считал, что Шактия во многом прав, но решил отстоять честь подруги:

— Это не спасает от непредвиденных обстоятельств, — выразился он научно, как его в Школе выучили. — В любом порядке есть слабые места. И хитрый враг их обнаружит безо всякого труда.

— Хм… А ты, как я погляжу, сгодился бы в хитрые враги, — улыбнулся Шактия недоброй улыбкой. По спине Златоуста прошелся холодок, но Гриф поспешил их успокоить: — Хорошо, что мы не враги, верно?

Златоуст взволнованно закивал. От такой улыбки и на чистую воду его выводить боязно… но кто-то же должен.

— Раз мы не враги, то я бы хотел поговорить о том, что мы видели в лешу… — Златоуст прикусил язык. Дурацкий недостаток, вечно не вовремя!..

— О, а я и забыл. Донесение мне доставили, да, — преспокойно кивнул Шактия. Похоже, он уже продумал доводы ко всем вопросам, Златоуст приготовился изворачиваться, как мог, но… — Что же вы сразу не сказали, кто это был? Удангукаму мы все знаем.

— Зн-наете? — удивилась за Златоуста Бажена.

— Да, конечно. Самая ярая… потворщица беспорядка Нидахасая, — при одном упоминании усовский воевода изменился в лице — знатно помрачнел. — Неужели вы думали, что мои воины стали бы задерживать невинную маму с ребенком? Даже если бы они и творили что-то, что в порядок не уложилось, мы бы обошлись без целого отряда.

На долю Златоуст подумал, что Шактия прав, но… Нет!

— У нее больные ноги. Они преследовали калеку, — серьезно отвечал он. — Какой бы она ни была в прошлом, это несправедливо.

— Удангукама даже без ног невероятно опасна, — сощурился Гриф. — Она свирепее любого из моих воинов… В ней нет порядка. В ее голове порядок — лишь то, что она хочет. Захотела уничтожить жизни — пошла за Нидахасаем. И если он раскаялся, то она — ни за что на свете.

— И что она такого умеет? Невозможно, чтобы одна больная птица приводила воеводу в такой ужас, — настойчиво выпалил Златоуст.

Зря — понял он по округлившимся, выпучившимся глазам Шактии.

— Зрел ли ты, Златоуст, как заживо горят твои преданные воины? Которые тебе почти как дети. — Его перья все больше распушались. — Смотрел и не мог помочь. Они падали, и их угли тонули в море. Десятки молодых птенцов, которые едва заострили когти. — Он медленно приближался к Златоусту и, наконец, достиг его носа. — А знаешь, что делала она? Смеялась и кричала, что мы заслужили смерть.

Не решился Златоуст возразить. Он видел в ее глазах безумие. И не мог ей поверить.

А напуганным глазам Шактии не мог не поверить.

— Я тоже владею огнем… Но не обучен чудесам. И даже если когда-нибудь обучусь, я бы никогда в жизни не стал сжигать заживо невинных.

Лицо Шактии вмиг подобрело. Даже появилась улыбка — настоящая, теплая. Глубоко вдохнув, Гриф отстранился и выдохнул.

— Огонь — такая же необходимая сила, как и все другие. Она приносит пользу, если уметь с ней обращаться, — отвечал он. — Если ты не против, мы можем забыть об ужасах и приступить к тому, зачем я тебя позвал.

— Я… с радостью, — облегченно выдохнул Златоуст и поднялся следом за ним.

Вдруг он почувствовал на плече тяжелую ладонь. Обернувшись, он увидел обеспокоенный взор Бажены.

— И ты так все это оставишь? — прошептала она. — А как же правда?

Златоуст остановился на мгновение и, пораздумав, ответил:

— Мне надо это обдумать. Потом, хорошо?

Она кивнула. Златоуст ценил ее в те мгновения, когда ей удавалось понять его без слов.

Идя рука об руку, они шагали следом за Шактией, спускающимся с кресла и спрыгивающего со ступеней.

— Думаю, твоей подруге более по душе найдутся мечники, — обернувшись, Гриф взмахнул крылом. К нему, отделившись от товарищей, подлетели двое с большими изогнутыми лезвиями на поясах. — Наши мечники сражаются исключительно в полете. Будет любопытно сразиться с такими, разве нет?

Глаза Бажены загорелись. Что ни говори, а ей лишь бы силу свою испробовать! С надеждой она взглянула на Златоуста, и тот не смог устоять.

— И чего ты ждешь? Иди! — усмехнулся он, и Бажена, заскакав на месте, обернулась к провожатым.

— Вооружите ее таким же мечом, как у вас, а желательно двумя, чтобы не нарушалось право равноценного сражения, — благосклонно кивнул Шактия, и Бажену увели восвояси.

Златоусту оставалось лишь поспевать за ним. Для птицы он был весьма быстр!

— А тебя, Златоуст, ожидает более изящное искусство, — гордо произнес Гриф.

— Увы, не считаю войну изящным искусством в целом, — признался Златоуст. — Искусство проливать кровь — это не мое. Я не знаю, зачем меня сюда направили, разве что из-за моих Росомашьих корней…

— Ты прав по поводу Росомах. Они и вправду свирепые воины. Неукротимые. У меня есть уважение к их страсти, но в свое войско я бы таких ни за что не взял, — добродушно улыбнулся Шактия. — Ты ведь торговец, Златоуст?

— Да. Стараюсь решать все словами, а не силой.

— Но если твой обоз попытаются разграбить или попытаются причинить беду твоей семье, встанешь ли ты на защиту?

— Конечно.

— Это и называется быть настоящим воином.

Златоуст понимающе улыбнулся в ответ. При всем, что повидал и познал, жалел Златоуст, что оказался с этим птицем по разные стороны.

— Вот и наши чудесники. Посмотри, Златоуст, что ты видишь?

Видел Златоуст огонь. Пламя рвалось в разные стороны, точно имело свою волю. Посреди него в хороводе плясали птицы: вертелись, кружились, вились. Точно танцевали. Сперва казалось, что они в ловушке, объятой огнем. Но стоило Златоусту приглядеться, как он осознал: это в их слаженном, точном танце и рождалось пламя лихое, это им оно вторило.

— Вижу… Танец, — медленно произнес Златоуст. — Я видел подобное на Та-Ааи, их шаманки исполняли нечто похожее.

— Шаманки на Та-Ааи мудры. Гораздо мудрее эллиадских магов, как ни странно, — усмехнулся Шактия. — Я слышал от одного из слуг Манасы о них. Шаманки — как и большинство «людов» — знают истинную природу, умеют заставить ее плясать вместе с собой. Пурины же — особенно эллиадцы — полагаютсяна разум и на образы в своей голове, а ведь чудеса могут побольше, чем просто вытаскивать из головы мысли и приводить их во что-то, что можно увидеть, — вдруг он рассмеялся. — Говорю я, как будто что-то смыслю! Но это все, что я знаю, на самом деле. Более того: об этом знают малые дети. Слуги Манасы знают гораздо больше. И наши чудесники тоже.

— А почему они здесь? Разве они как раз не должны быть с покровительницей умов? — задался вопросом Златоуст.

— Потому что их искусство служит войне, а не врачеванию или молитве. Что же, хватит вопросов, присоединяйся!

— Но я не знаю, как…

— Они объяснят. Просто попробуй ощутить то, что внутри.

Подтолкнул Златоуста воевода, и тот ввалился к чудесникам, словно малое дитя в толпу взрослых. Окруженный и смятенный, он встал на месте, пока крылья и свист не окружили его, не поглотили собой.

Боялся Златоуст толпы, злиться начинал. В толпе перестаешь дышать, ищешь выхода. Он хотел ступать прямо и широко, а не стыдливо зажиматься. Он, гордый сын Растислава, богатейшего купца Царства, имел право на место вокруг себя!

Но здесь оставалось лишь задерживать дыхание, ведь огонь так и норовил лизнуть своим языком его тело. Златоуст вилял и петлял, спотыкался и оступался, и едва ли не захотел выбежать, пока не услышал:

— Ощути нити, князев избранник…

Он не знал, чей был тот голос, да и не важно. Прислушаться осталось — бежать Златоуст себе бы не позволил.

На мгновение он перестал слышать, видеть, ощущать. Даже, наверное, дышать. Сквозь него просочились тысячи — или сотни тысяч, или столько, сколько невозможно сосчитать, — нитей. Пронзили насквозь его, но так нежно, что Златоуст будто заново ощутил материнские прикосновения, когда был совсем младенцем. Его оплело-опутало, закрутило и подхватило нечто, у чего нет ни конца, ни начала.

Потеплело в груди, отдалось свечением невидимым. Осколок? Златоуст прислушался. Да, это был его звон беззвучный. Он теплел, и жар в нем нарастал, рос и рос, быстро и стремительно, словно опережая время.

Открыл глаза Златоуст. Его щеки обожгло, но не больно. В воздухе остановился круг — остановился, готовый тотчас разорваться на кусочки. Но Златоуст, оплетя его и точно укутав, ухватил. Он рвался, как рвется за забором преданный пес навстречу хозяину, но Златоуст держал его и держал, пока не увидел перед собой незнакомое лицо. За ним он заметил еще несколько, точно таких же, только с разными рисунками на лицах.

— Отпусти его в небо, — сказал тот, что стоял впереди.

И Златоуст отпустил. Сорвался круг и разлетелся теплым пламенем в вышине. Мелькнул пламенный цветок — и тут же исчез.

С долю стоял Златоуст, лицезря и осознавая. Он мало знал в жизни чудес, и те вошли лишь с появлением Осоки…

Неужели это Осока чувствует каждый раз, когда ее вода струится и взмывает по ее желанию? Или совсем иначе? Ему захотелось ощутить ее чудеса и поделиться своими. Показать ей, как разрывается пламя, и узнать, как течет вода. Хотелось узнать об этой стороне все, что только мог.

— Ну как тебе? Нравится, я погляжу, — вырвал его из раздумий голос.

Златоуст открыл глаза. Перед ним выпрямился Шактия, гордо распушив перья на груди.

— Очень…

— Мы можем научить тебя.

— Я буду благодарен… — улыбнулся Златоуст медленно, еще отходя от чудес.

— Но при одном условии.

— Каком?

— Ты и твоя подруга… не верьте Болотной Ведьме.

Глава семнадцатая. О разных языках

Был танец заморский медленным и мерным. Движения — плавными и редкими. Не пляски, что любили шаманки и берские ведьмы с Лысой горы, а действительно настоящий танец, со своими законами и порядками. Один взмах руки мог рассказать целую историю, древнюю, как мир, и длинную, как жизнь.

Сколь бы неприязни ни питала к птицелюдям Осока, уважала она их умение во всем, за что бы они ни брались. Чудеса познали они, наверное, более всего: каждый миг их жизни был ими преисполнен, всяческое простейшее дело ими пропитано. Раньше — давным-давно, когда Уруваккиявар по-настоящему значила что-то для птиц — чудеса знал каждый младенец. Бабуля рассказывала в дневнике, что до Нидахасая-кузнеца, много лет назад чудеса заставляли летать беспомощных и больных.

Но это было давно. А сейчас Острова такие, какие есть. И не Осоке их менять: лишь осколок волновал ее. Ей приходилось мириться с правилами ненавистными, чтобы его получить.

Осока чудесничала не хуже местных заклинательниц. Или даже чаровниц: их светлые шелковые наряды будто созданы были привлекать взоры, а движения поглощали внимания всякого, кто посмотрел на них хотя бы мельком. Но вода под их руками двигалась не изящнее Осокиной. И ее это успокаивало: едва ли чем-то она могла бы похвастаться, за исключением своих умений. И, похоже, ей повезло, что она могла похвастаться хоть чем-то.

Как ни странно, песня, под которую они танцевали, лилась далеко не так мерно и ровно. Голос — звонкий соловьиный голосок — все перебивал глубокие голоса птиц и не попадал в редкие переливы их чириканий. Даже Осоке, едва ли знакомой с певчим искусством, резало слух.

— Заново, — провозгласила нахохлившаяся птица, что все это время металась взад-вперед перед поющими. — Солнцеслава, я понимаю, что ты — князева избранница, но постарайся…

— Н-но я стараюсь! — то ли возмущенно, то ли растерянно воскликнула та. — Однако не выходит у меня так же держать голос, так же… — она закусила губу, остановившись на полуслове.

— Так же что?

Солнцеслава помолчала, отвела взор, но все же ответила спустя пару мгновений:

— Ничего. Рано или поздно и у меня должно получиться, я искренне верю!

— Вера — это главное, действительно. Уруваккиявар учит нас этому, и мы должны ее восславить за уроки, — с улыбкой ответила птица, и они продолжили.

Но вера Солнцеславы явно испарялась с каждым новым повтором. По крайней мере, ее лицо, кислое и заунывное, об этом явно говорило. Осока время от времени тяжело вздыхала, глядя на нее: а ведь ей почему-то казалось, что именно у Солнцеславы все должно получаться, но предчувствия ее, как всегда, подводили. Чтобы проверить догадки, Осока решила остановить танец на мгновение и отойти выпить воды.

Вода лилась отовсюду. У ног, с потолка, даже местами по воздуху. Осоке было приятно чувствовать ее рядом, касаться, ощущать прохладу родной стихии. Но стоило вспомнить, какой путь эта вода прошла и что могло приключиться с ней за это время, Осока отстранялась и корила себя за соблазны.

Зачерпнув в кружку свежей водицы, с удовольствием сделала Осока глоток. Холод проник во все частички тела, и она невольно ощутила, как чудеса вплетаются в ее кожу. Это чувство, что ее посетило, было сродни тому, что испытывают певцы… Вдохновение? Наверное, да, подходящее слово.

Вспомнив о деле певцов, обернулась Осока назад, обхватив кружку обеими руками. Пришлось приглядеться, чтобы заметить среди — как назвали ряды певцов птицы — хора неуверенно жавшуюся Солнцеславу, сложившую руки у груди, точно лапки. Надо было их держать иначе, но она, видно, и не заметила, как она сама испуганно переглядывается с соседями, юлит взором и хвостом, вертит ушами то влево, то вправо. Похоже, она слушает и… пытается повторять?

Осока не стала отпивать водицы, чтобы не поперхнуться. Солнцеслава — и повторять? Она же такая выдумщица! Даже видя, как правильно, она придумывала что-то свое. И теперь она подхватывает чужое? Совсем на нее не похоже!

Сбившись с толку, Осока опустила кружку на стол и принялась наблюдать. Закипела Осокина голова: с трудом давалось ей понимание чужих бед. И почему бабуля предрекла ей заниматься этим?

Потому что некому — ответила Осока сама себе. Нечего задаваться вопросами справедливости-несправедливости, то лишь сбивает с мысли.

А тем временем песня окончилась. Солнцеслава уставилась в ноги, виляя хвостом. Но уши не поджала — по-прежнему слушает. Чему-то поучает их птица-руководительница, однако Осока внимательно следила лишь за Солнцеславой. К ней никто не обратился — ни похвалил, ни осудил ее, — но она по-прежнему переминалась с ноги на ногу и перебирала пальцами шелковое длинное одеяние. В нем она казалась запутавшейся и неуклюжей, как ребенок, обернувшийся в простыню.

— Отдохнем! Песнопение уже завтра, и вам не стоит срывать голоса, — отпустила всех нахохлившаяся птица, а сама быстрыми маленькими шажками заторопилась к яствам. Осока даже не сдержала усмешки, до того выглядела эта птица забавно.

— Негоже над мудрой певицей смеяться! Старость — не порок.

Появилась Солнцеслава из ниоткуда, от чего Осока подскочила на месте. Стоит отвернуться — и эта юркая Кошка уже стоит за спиной!

Подумав об этом, Осока невольно поймала себя на мысли, что постоянно ждет подвоха от этой маленькой вертихвостки. Но ведь она еще ребенок! Куда ей до хитрых и губительных задумок? К тому же надо больше доверять своим спутникам!

Осока прокашлялась, взор обратив на Солнцеславу.

— Что ж… у тебя получается? — кивнула Осока, поразившись тому, как неловко звучал ее собственный вопрос.

— Какое тебе дело? — надулась Солнцеслава.

Как всегда. Никто не смеет задеть ее гордость, конечно же.

— Лучше пойдем испробуем яств. Я устала, как преодолевшая море чайка! Ха! — своей же шутке посмеялась Солнцеслава.

Ожидала Осока, что Солнцеслава не станет ей ничего рассказывать, но внутри теплилась надежда. Эх, был бы у нее острый язычок, как у Златоуста…

Едва вспомнив о нем, Осока выпалила:

— Завтра уже встречаемся с остальными… Можно им рассказать обо всем.

— О чем — обо всем? — недоуменно изогнула бровь Солнцеслава. — Вряд ли ты имеешь в виду нашу подготовку к песнопениям, зная тебя.

— Действительно, не ее, — буркнула Осока. — В любом случае, каждый расскажет о том, о чем хочет. Сойдемся на этом?

— Неужели ты собиралась запретить мне говорить о том, о чем я хочу? — похоже, она-таки искала повода поссориться.

Но Осока была не из простых!.. По крайней мере, она так считала.

— Нет. Не важно, — отмахнулась она. Ее слова отдались эхом в длинном светлом ходе, который пока пустовал. — В одиночестве недолго и соскучиться по… ним.

Солнцеслава остановилась. Так и знала Осока, что хоть что-то общее с ней она способна найти!

— О, да… Думаю, Златоуст с Баженой вполне довольны, дружба их крепка, однако мой милый Лун остался совсем один, — тяжко вздохнула Солнцеслава и, повернувшись к ведьме, смирила ее недовольным взором. — Вот бы покровительница Манаса определила его сюда.

Терпение Осоки подходило к исходу. Но она держалась! Держалась из последних сил…

— Как получилось — так получилось. То было не в нашей власти, — важно и громко произнесла она, заканчивая так и не начавшийся спор.

— Ха. Изящно сказано, для ведьмы, — оскалилась Солнцеслава, но оскалилась по-доброму, шаловливо подцепив клыком губу.

— Спасибо, — буркнула Осока, не понимая шутки, но и не оскорбляясь. — Наверное, часы с Луном проводить будешь, как встретитесь…

— Ну… Я ему нужнее прочих! — вскинула голову она.

— И о чем будешь рассказывать ему? О песнопениях? — полюбопытствовала Осока, хотя где-то внутри ощутила, насколько ехидным был этот вопрос.

— Н-не знаю! — встрепенулась вдруг Солнцеслава. — Что-нибудь придумаю.

Схватившись за локти, та отвела взор. Грустью-печалью он был наполнен, и Осоке стало жаль ее, а за себя — стыдно. Даже если им друг на друга плевать… Неужели нельзя поговорить спокойно, не желая друг другу зла?

Но Осока не могла останавливаться. Сколь бы неприятным ни был этот разговор, выяснить она должна. Для Солнцеславиного же блага.

— Ты не хочешь говорить о песнопениях, потому что у тебя не получается петь со всеми?

Солнцеслава встрепенулась. Зрачки сузились, став полоской, а шерсть распушилась.

— Тебе неймется? — сама не своя, прошипела она. — Так хочется поглумиться надо мной, потому что у меня что-то не выходит?

— Нет, я вовсе не… — оправдываясь, подняла руки Осока, но Солнцеслава уже подошла у ней, смотря прямо в глаза и склоняясь все ближе и ближе.

— Но ты-то вся такая совершенная! Совершенна в своих чудесах, и гордишься этим. Приятно наблюдать, как мне больно, как я проваливаюсь из раза в раз? Приятно осознавать, что ты свое предназначение выполнила, а кто-то к нему никак не подступится, никак не поймет его? Радуйся! Ты все услышала, что хотела.

— Я не это хотела услышать…

— А что? То, что я не понимаю, как они это поют? То, что я могу только плясать и веселиться? Как все было просто и понятно в постоялых дворах, с феями, с шаманками, а здесь… Ни стихов слагать, ни молитву исполнить не могу! Не могу ничего, что делает настоящего певца певцом!..

— Солнцеслава, постой…

— И если ты хоть кому-нибудь скажешь, что я всех обманываю, у меня будут все причины не доверять и не помогать тебе ни-ко-гда!

Она выдохлась. И в ее больших зеленых глазах стояли слезы.

Каплями крупными стекали они по ее щекам. С каждой пролитой — иглы вонзались в сердце Осоки. Неправильно она поступает… Как же неправильно! Так не должно быть! Не стоит знание ничьих слез!

— Я так устала… Уйди, пожалуйста, я не хочу тебя видеть никогда-никогда, — словно ребенок, бормотала Солнцеслава.

— Извини. — Осока и себя ощутила ребенком, говоря это. — Я не хотела.

— Ты даже представить себе не можешь, как мне все равно, — бросила Солнцеслава и развернулась.

Вдруг она охнула. Вскинула голову и Осока, обратившись к концу хода. Там стояла Карунава, глаза и рот ее были широко открыты.

— Простите, если прерываю…

— Надеюсь, ты ничего не услышала, — учтиво улыбнулась Солнцеслава, смахивая слезы, словно их и не было. — Не хотелось бы доставлять неудобства!..

— О, нет, я только подошла, — отмахнулась крылом Сова. — Мама просила тебя пройти, сударыня Солнцеслава. Она хотела кое-что тебе показать…

— А я с удовольствием посмотрю! — весело отозвалась Солнцеслава и сорвалась с места быстрым шагом.

— С тобой, сударыня Осока, мы встретимся на обеде, если ты не против, — вежливо отозвалась Карунава.

— Ах, да… Конечно, — кивнула Осока в забытье.

В следующее мгновение ее окутала тишина, разбавляемая далекими шагами. Схватилась за локоть Осока: вдруг всю ее накрыло тяжелое, пригвоздившее к земле чувство.

Стыд. Осока не знала, правильно ли стыдиться. Нет, Болотная Ведьма знала: чувства — преграда ее предназначению. А вот Осока сомневалась…

Глава восемнадцатая. О голову понурившей певчей птичке

Бежал-журчал ручеек у стоп Солнцеславы, скользя сквозь пальцы и отдаваясь приятной прохладой. Небесные лучи припекали головушку светлую, проливались на подмерзшее тело, заставляя сладко тянуться и ложиться на белый камень, водя длинным хвостом из стороны в сторону. Редко такое нежное тепло посещало родное Царство, и Солнцеслава старалась отвлечься от всех мыслей на свете, чтобы насладиться благодатью подольше.

Получалось не очень хорошо. Не могла Солнцеслава навесить довольной улыбки на губы. Лишь смотрела на журчащую водицу и вспоминала, как поступила с Осокой.

Неужели Солнцеслава наконец сказала, что так долго лежало на душе? Не думала она, что выкрикнет эти слова в лицо кому-то, кто ей столь неприятен, выскажет, да с чувством, позабыв о всяком разумении. Ни мамочке, ни папочке она бы в жизни такое не сказала, а той, кого едва знает… Может, ей было совсем не жалко ее чувств, вот она и высказалась?

А может, оно и к лучшему? Солнцеслава корила себя, но… чувствовала себя намного легче. И то перекрывало всякий стыд. И Солнцеслава не знала, пуститься в радостный пляс иль плакать горькими слезами.

Но, с другой стороны, с чего бы ей должно быть стыдно? Осоке наверняка вообще все равно! Не сама ли она подначила, не сама ли заслужила? И разве обязана ли Солнцеслава — тем более, после такого — о чем-то беспокоиться?

Тогда почему она беспокоится?

И так Солнцеслава бродила по кругу. Эх, был бы кто рядом, объяснил бы…

— Добрый день, князева избранница, — как кстати послышался знакомый голос над головой.

Приоткрыв глаз, Солнцеслава охнула и тут же вскочила, отряхивая наряд от пыли камней.

— Все хорошо, не волнуйся! — с неизменно-широкой улыбкой отозвалась Манаса. — Мы не торопим.

Мы? Солнцеслава сперва не поняла, но, видимо, их ожидают. Уже?

— О, прости мне мою невоспитанность, я лишь наслаждалась теплым солнцем, — вскочив с насиженного места, поклонилась Солнцеслава.

— Оно и впрямь очень теплое в это время года, — кивнула Сова. — Даже жаркое… Но я пришла к тебе не обсуждать погоду, хоть та и впрямь достойна красивых слов.

— Да, я помню! Ты хотела меня проводить… в какое-то особое место, — хитро сощурив глаза, припомнила Солнцеслава.

Но улыбка Манасы оставалась неизменной. Невольно Солнцеслава сжалась под этим взором: не могла она понять, что за ним поистине скрывается.

— Пройдем за мной, — пригласила Манаса, взмахнув крылом. — Надеюсь, ты не против пролететь немного.

— О, нет, конечно, нет! Мне доставляет огромное удовольствие парить в небесах, — вдохновлено протянула Солнцеслава. Но Сова даже не обернулась. Похоже, словам придется остаться без ответа.

Быстрыми шагами прошла Солнцеслава следом за покровительницей умов, точно плывущей по каменным полам. Расписные храмовые стены одна за другой мелькали перед взором. Рисунки расслаивались и будто двигались в причудливом танце. Уруваккиявар плыла сквозь картины и протягивала свои руки. Не останавливалась Солнцеслава, ведь чувствовала: где-то рядом ответы. Ответы на все ее вопросы! Где-то там что-то важное и ценное наконец откроется ее взору!

Но вдруг Солнцеслава ощутила, что не может идти дальше. Ее руку схватили, и, обернувшись, она едва не взвизгнула.

— Прости, я была не права! — обратились к ней глаза Осокины, полные тревоги, сбивающей с толку.

Сперва Солнцеслава застыла. Прислушалась: благо, Манаса, похоже, остановилась ее подождать.

— Сейчас не время обсуждать наши разногласия, не находиш-ш-шь? — едва сдерживаясь, прошипела Солнцеслава, пытаясь вырваться, но, как ни странно, у нее не получилось. — Отпусти! Ты что себе…

— Извини меня, я была неправа, я не хотела тебя обижать. Но послушай меня один-единственный раз! Не ходи туда! Прошу… — взволнованно прошептала Осока, опустив уши. Выглядела она не просто обеспокоенно — испуганно.

— Что? Опять твои россказни? Это не смешно! — подозрительно сощурилась Солнцеслава. Краем глаза она заметила, что Манаса встала в отдалении и, похоже, заговорила с одним из своих слуг.

— Если это то, о чем я думаю, одна ты с этим не справишься, — уже почти одними губами говорила Осока.

О чем она? Хочет запугать? Или опять заставить делать то, что ей вздумается? Ну уж нет! Солнцеславе уже надоело плясать под ее дудку.

Однако — если подумать — не было причин ей не верить…

— Хватит! — вспылила, наконец, Солнцеслава. — Оставь меня уже одну, без тебя как-нибудь разберусь! Ты же только в углу сидишь и навеваешь на себя морок. Эти твои беспочвенные приказания никому не помогут. Только пугают и путают!

Наконец, Осока отпустила ее руку. Осмотрев ладонь, Солнцеслава обратилась взором к Осоке, глаза опустившей.

— Ты права, я… сама виновата, — выдавила она. — Я расскажу обо всем, когда мы соберемся вместе. А ты будь осторожна там, хорошо?

В ее голосе не прозвучало угрозы. Не было настойчивости и стремления запугать. Была лишь странная, но… забота?

Было хотела ответить Солнцеслава, но Осока опустила руки и поплелась прочь. Сдалась? Неужели Солнцеслава наконец-то узнает правду?..

— Вы закончили? — спросил холодный голос.

Обернувшись, Солнцеслава ощутила, как встала шерсть на ее хвосте. Взгляд Манасы прожигал ее насквозь! Похоже, Осока прервала что-то важное… Надо поторопиться, нельзя разочаровывать покровительницу!

Соскочила Сова с края — и взмыла в воздух, перекрывая собой солнце. Сперва остановилась Солнцеслава, глядя на крылья огромные, крылья необъятные. Сквозь них просачивались лучи света, продирался ветер вольный. Глядя на них, понимала Солнцеслава: каждый, наверное, хотел бы быть таким — возвеличенным и восхваляемым. Высоким, высшим. Настоящей певчей птицей.

В два шага пересекая выступ, спрыгнула Солнцеслава вниз. Не ведало ее соловьиное сердце страха: где-то глубоко внутри она была птицей, рожденной летать, и она это знала. Сквозь ее крылья — пусть и ненастоящие — просвистел ветер, и Солнцеслава почувствовала необъятное вокруг, почувствовала свободу. Пристроившись за Манасой, она ловила за ней ветра и поднималась выше и выше, как будто не только летела, но и приобщалась к чему-то другому, далекому, прекрасному… и отчего-то непостижимо-чужому.

Пока свет заполнял взор, Солнцеслава и не заметила, как впереди замелькали огоньки. Широко раскрыв глаза, ахнула Солнцеслава: перед ней во всей красе раскинулось настоящее произведение искусства. Круглое здание — точно гнездо — парило среди островов, укрытое ими, но стоило к нему приблизиться, как оно воссияло, будто окружающее было тьмой.

Приземлилась Манаса прямо перед гнездом и словно зашла в свет, укутываясь им. Солнцеслава — неожиданно для себя — неловко споткнулась, опускаясь следом, и поторопилась, позабыв об изящности и ловкости.

Свет ее манил. Такой чистый и яркий, он сиял, как мечта… Более настоящий, чем все окружающее. Настолько настоящий, насколько настоящая сама Солнцеслава со всем, что в ней есть.

Свет был ее отражением, а она — отражением света.

Минуя остановившуюся покровительницу, дальше и дальше шла Солнцеслава. Кричало ее естество: ты совсем рядом, осталось только сделать несколько шагов и протянуть руку. Вот оно, то, к чему ты так долго шла… Что-то по-настоящему высокое и значимое.

Остановилась Солнцеслава, стоило ее взгляду найти его. Сквозь рисунки, на которых не задерживался глаз, видела Солнцеслава лишь длинный выступ, а на нем — сияющий мечтой осколок.

Прекратилось дыхание. Только и знала Солнцеслава: вот он, осколок, протяни руку — и все поиски окончены. Теперь она будет петь, как птица в вышине, будет петь своим соловьиным сердцем…

— Я знаю, о чем ты думаешь, Солнцеслава Соловьиное Сердце, — послышался далекий голос Манасы. — Но сейчас не время.

— Как же? Он ведь так близко, — не сводила взора с осколка Солнцеслава, не могла свести.

— Не волнуйся, время будет, — подошла ближе покровительница, ее голос раздавался уже совсем над ухом. — Я знаю: ты мечтаешь овладеть им и стать выше, летать, словно птица…

— Петь, словно птица… — вторила ее словам Солнцеслава.

— Мы поможем тебе. Ты можешь остаться среди нас — мы дадим тебе и его, и ту высь, о которой ты мечтаешь. Научим петь, научим летать…

— Но… как же…

Перекрывая свет, замелькали картины прошлого в глазах Солнцеславы. Теплые объятия мамы и папы, танцы вольные, развеселые, нежная улыбка Луна, радостный смех Златоуста и Бажены, испуганный взор Осоки…

— Что я должна за это отдать? — наконец, нашла в себе силы спросить Солнцеслава.

— О, всего одну маленькую вещицу, — даже не смотря на Манасу, Солнцеслава знала, как та улыбалась в этот миг. — Думаю, ты и без моей просьбы это сделаешь, но… Не доверяй Болотной Ведьме.

Глава девятнадцатая. О спасении — бегством

Посещали Луна сны беспокойные-жуткие: чудилось ему, что он стоит в родном свете и купается в нем, но вдруг все вокруг накрывала тень. Словно крылья, большие и черные, как сама тьма, укрывали ему взор, а владелец их склонялся над ухом и шептал: «Мы же друзья, верно?»

В очередной раз проснулся Лун и схватился тут же за хвост. Та привычка у него появилась после невзначай брошенных матерью слов о том, что мелкие ящерки, когда пугаются, отбрасывают хвосты. Уверен был Лун, что с ним такого не произойдет — ведь никогда не происходило, — но отчего-то все равно боялся, что мамины слова окажутся правдой.

Сел в кровати Лун и провел рукой по лицу. Сердце его взволнованно билось в груди, а мысли бушевали: откуда у него эти странные сны? И что они означают? Наверняка эти крылья — господин Гэхувэ. Но разве у Луна были причины его бояться?

И сколько бы Лун ни убеждал себя в обратном, причины и впрямь имелись. Не верил он Ворону, не мог ему поверить. Скрытному, вечно живущему в тени… Но отчего же Лун, сам рожденный во мраке, должен бояться такого же, как он сам?

Однако не успел Лун хотя бы коснуться ответов на свои вопросы, как издалека донесся гогот, а за ним — крики птиц всевозможные. Пение, карканье, чириканье. Вжался Лун в кровать, краем глаза выглядывая в окно: свет звезд-предков мелькал сквозь черные пятна, взмывающие вверх. Птицелюди? Всех подняли, но зачем?

— Лун, вставай! — голос ворвался даже раньше, чем отворилась дверь.

Встрепенулся Лун, прикрываясь одеялом. Обнаружив, что зашла знакомая Варнават Ве, он стыдливо опустил прикрытие и молча уставился на нее, не зная, что и сказать.

— Просыпайся, давай! Дело срочное, и тебя хочет узреть Бакамуне Гэхувэ. Повторить?

— Н-нет, я… сейчас, — замешкался Лун, потянувшись за одеждой.

Благо, Варнават Ве не стала ждать его и выскочила, как только представилась возможность. Поглядев на полунагого себя, Лун только осознал, что был в одних лишь портках, и — пока окончательно не смутился — принялся бегло переодеваться.

Ох, ну и екнуло же сердечко у Луна… Не зря ему эти кошмары снились, наверняка! Может, вещие? Или такое бывает только у ворожей? Да какая разница! Разговор-то вряд ли приятный предстоит.

Выскочив из комнатушки, Лун поторопился вдоль уже знакомого хода прямиком к покровителю соглядатаев. К нему лично хаживал Лун нечасто, но с единственного раза, как там был, уже все запомнил. Плохой памятью Лун не отличался — научен пути отхода запоминать.

Из двери Гэхувэ то и дело выскакивали птицы, одна за другой, поэтому проем оставался открыт. Облегченно вздохнул Лун — не нужно стучаться и объясняться. Хоть и без предупреждения зайти тоже будет невежливо. И как поступить?

И все-таки Лун, мало грамоту вежливости знавший, лишь встал в проходе, надеясь, что его заметят. А еще не собьют. Все-таки желающих с покровителем поговорить было предостаточно, целая очередь собралась. Очередь, которую Лун заметил, уже когда в нее втиснулся. Вскоре на Луна-таки обратили внимание:

— О, как раз тот, кто нам нужен! Проходи-проходи и дверь закрой.

— А как же… — возразил было Лун, но Ворон его тут же перебил:

— Подождут. Решаются важнейшие дела между нами с тобой.

Покорно кивнул Лун и, вопреки неразборчивым кудахтаньям за спиной, дверь все же закрыл. В той самой комнате — куда Лун попал еще в первый день пребывания на Ахасе — остались всего трое: Варнават Ве, Гэхувэ и он сам. Расположившийся за столом покровитель выглядел явно недовольно: со взъерошенными перьями и усталыми горящими глазами, он напоминал одну из кровожадных ворон с крыш ночного Звездграда.

— Ох, Лун, не стоит застывать на месте. — Улыбка появилась на утомленном лице птица. — Как будто я собираюсь в чем-то обвинить тебя!

— Я просто… еще не проснулся, — пробормотал Лун, неловко переминаясь с ноги на ногу и держась за локоть. Неужели кто-то способен поверить в то, как нагло он врал?

— Во мне живет надежда, что ты и вправду не сомневаешься в моей искренности, — проговорил Ворон умиротворяющим, усыпляющим голосом. — Ведь друзьям нечего скрывать друг от друга, так?

Хотелось вздрогнуть, но Лун сдержался. Как загнанный в угол зверь, он смотрел хищнику в глаза и старался убедить хотя бы себя, что тот не собирается его есть. Что не собирается схватить за хвост в последний миг. А ведь тогда бы пригодилось умение хвост отбрасывать…

— Все, о чем я сейчас беспокоюсь, — это твои уважаемые спутники, Лун, — произнес Гэхувэ на выдохе. — Им угрожает огромная опасность…

— Ч-что за опасность?.. — испуганно выдавил из себя Лун, волна испуга наравне с присущими мыслями пронеслась в голове.

— Сейчас другие князевы избранники — Златоуст и Бажена Крепкий Кулак — находятся на Агнанеи. На островах, что плывут по воде.

— Я удивлена, как местные еще не воткнули им нож в спину… — перебила вдруг Варнават Ве, отчего у Луна волосы зашевелились.

— Не пугай так Луна, Варнават Ве! — каркнул — наверное, иначе этот хриплый выкрик и не описать — Ворон. — Люди с Агнанеи — предатели, но не безумцы. По крайней мере, не все. К сожалению…

— Не томите… Что с ними? — обеспокоенно взметнул взор на покровителя Лун.

Вопреки уверенности в сообразительном Златоусте и непробиваемой Бажене, беспокоился о них Лун. Вдвоем против целого острова — что они могли?

— В недрах Агнанеи закопана самая безопасная темница во всех землях, — похоже, он имел в виду во всем мире, как подумал Лун. — Редкому чудодею удавалось прорвать невидимую стену, ограждающую от внешнего мира… На это потребуется много часов кропотливого распутывания нитей чудес. Нужно обладать огромным терпением и выдающимися чудесными способностями, чтобы такое провернуть. И эти две вещи совместились в той, чьего безумия хватило однажды выступить против нас и уничтожить огромную часть войска.

Обомлел Лун, не в силах что-либо сказать. Он верил в силы Златоуста и Бажены, искренне верил, но… смогли бы они выстоять против кого-то столь могущественного? Даже вдвоем, даже с осколками — хватит ли им умения? Неужели он не мог помочь?..

— И нам нужно найти ее, — сказал вдруг Гэхувэ, отчего Лун пораженно выдохнул:

— Нам? Я могу помочь?!

— Да, безусловно. Тебе нужно только быть во все глаза и уши: мы опишем ее тебе, а тебе с Варнават Ве и остальными необходимо отправиться на поиски.

— Я готов помочь! Чем угодно! — загорелся Лун, понимая, что от него могут зависеть жизни спутников.

Покровитель соглядатаев улыбнулся. Кивнул, и улыбка вновь исчезла с его лица.

— Что ж, тогда послушай, Лун, — начал он, подойдя к Луну ближе, может, даже слишком близко. — Ее имя — Удангукама. И она сильна в своем безумии. Сильнее, чем все, с кем ты смог сразиться, — отвел взгляд Гэхувэ, поджал губы и обернулся вновь, глаза его горели пронзительным желтым пламенем. — Пока мои птенцы ищут ее, ты с Варнават Ве займешь самое важное место. Думаю, ты помнишь, что завтра в Прагана Гасай должна состояться песнь… Удангукама точно должна там появиться. Она знает: мы не отменяем молитв, никогда. И если она захочет навредить твоим спутникам — ты должен быть там и остановить ее. Ради своих друзей: Златоуста, Бажены Крепкий Кулак и нас. Ты готов помочь, Лун?

Без колебаний кивнул Лун. Он поможет друзьям. Если он и мог спасти Златоуста и Бажену — он это сделает и без чужих напутствий. Во что бы то ни стало и вопреки страху своему.

Глава двадцатая. О птицах невысокого полета

Карабкались-поднимались Бажена со Златоустом по крутым ступеням древа древнего — Прагана Гасай. По сухим листьям ступали их ноги, а пушистый хвост Росомахин вилял так, что сбрасывал листья вниз, отчего едва ли не дождь сыпался на головы птиц, стоявших внизу. Будь Бажена ребенком, она бы обязательно нырнула под этот дождь и разыгралась, но, к ее удивлению, местные дети если и рвались поразвлечься, то мамы сразу хватали их за шкирку и уводили в сторону. Хмурила брови Бажена: отчего же на Агнанеи все такие невеселые? Едва ли она видела, как они развлекались. Или хотя бы шумели! Диковинно это, но, может, так и должно быть.

— О, неужели Йовун Вия? — раздался голос Златоуста над тут же встрепенувшимся ухом.

Бажена подобралась ближе к краю — и да! Вот она, малышка Йовун Вия, в сопровождении большой яркой птицы и других таких же, как она, детишек. Идут строем, держась за руки, смотря вниз, под ноги.

— Это с кем там Йовун Вия? Я думала, она будет с папой или бабушкой с дедушкой хотя бы, — тихо поразмыслила Бажена и, так и не поймав взора малышки, продолжила идти.

— Видно, у нее никого нет… Печально, — вздохнул Златоуст, торопясь вперед. — Похоже, это их воспитательница. Как у Князевых Детей.

Бажена лишь отдаленно знала, что у сирот в Берском Царстве было надежное прибежище — Белокаменная Твердыня, расположившееся в горах к югу от Звездграда. И знала, что за неимением пути они зачастую остаются там, хоть и немногие выживают. Изнурительными научениями, из них либо делают чудесников, либо учат совсем простым вещам, необходимым для жизни, и выгоняют на все четыре стороны.

Есть ли путь для Йовун Вии теперь? Или, может, когда-нибудь ее мать все же выпустят? Не было в этом никакой уверенности. Неужели так и останется Йовун Вия жить потеряшкой?

Но не успела Бажена поразмыслить об этом, как поняла, что лестница-то кончилась. И вот оно — столпотворение. Бажена невольно прижалась боком к Златоусту: хоть ее незатихающий гнев и миновал, а в тесноте ей было по-прежнему неуютно. Златоуст удивленно на нее взглянул, но говорить ничего по этому поводу не стал, лишь произнес глухое:

— Нам обещали место у подмосток… Надо бы подойти.

Едва взглянув на толпу, Бажена уже схватилась за руку Златоуста. Того едва покачнуло, но он сдержался. Уши торчком так и кричали о его недовольстве, но Бажена состроила щенячьи глазки, и другу пришлось-таки перетерпеть.

— Хорошо, держись, я тебя проведу. Смотри пока куда-нибудь… наверх.

Покорно кивнув, Бажена, держа Златоуста под руку, шла чуть позади, стараясь не наступить тому на пушистый хвост. По совету друга Бажена все же взметнула голову вверх.

Листья. Разноцветные листья опускались, точно в танце медленном, и сами собой вплетались в перья птиц и их со Златоустом шерсть. И были эти листья столь яркими, что хоть венок из них делай — не отличишь от цветов. Ветви пушистые укрывали свет нежный, свет солнышка ласкового. В тени Прагана Гасай Бажена не ощущала на себе жар, а пробивавшийся сквозь листья ветерок вгонял ее в совсем уж сладкую дрему.

Когда они добрались до подмостков, Златоуст отпустил Бажену. Она заметила это и сама уставилась на преграду перед собой. А ведь раньше ее тут не стояло!

— Ух, любопытно же, что они покажут! Здешние странные птицы обещают то еще зрелище, — пошутила Бажена, пытаясь позабыть о пернатых телесах, подталкивающих ее позади.

Златоуст лишь угукнул, беспокойно вертя головой. Бажена нахмурилась:

— А чего ты так яро высматриваешь? Осоку небось?

— Напрасно ты думаешь, что она занимает все мои мысли. Не ожидал, что ты, как обычная зверица, будешь об этом постоянно напоминать, — раздраженно кинул тот, и она поняла, что не стоит об этом шутить. — Луна ищу. Он же должен был с нами представление смотреть…

И вправду! Они же встречу на представлении назначили. Где он мог бы быть? Задержался? Или стоит где-то, неприметный? Хотя сложно не заметить Ящера в толпе птицелюдей! Тем более, одинаково одетых. Бажена только заметила, что были на птицах Агнанеи белые платья, ничем не испачканные, светящиеся чистотой. Она даже смутилась: они со Златоустом как-то не вписывались со своими доспехами, но другого им не выдали. Решили, что для них это не так важно?

Теперь потерять беловолосого Луна с белыми чешуйками казалось Бажене не таким уж удивительным.

— Бажена… Глянь.

Она обернулась к Златоусту, тот кивнул в сторону ветвей, но Бажена вскинула голову так, что другу пришлось шикнуть. Поняв, что это слегка подозрительно, Бажена тут же вернулась в прежнее положение и старалась наблюдать одними глазами.

В ветвях виднелось шевеление. Навострив ухо, Бажена поняла, что и впрямь что-то слышит. Слышит шуршание, тихие, как легкий ветерок, разговоры…

— Мне определенно не нравится, что здесь происходит, — пробурчал Златоуст.

— Да ладно, может, это птицы… другие птицы, которые маленькие, — коряво предположила Бажена, стараясь не обращать внимания на навязчивые мысли.

— У меня плохое предчувствие, — уверенно выдал Златоуст. — Если что, я хватаю Осоку, а ты Солнцеславу, а потом…

Но его прервали. Прервал голос, неожиданный и поражающий, словно гром среди ясного неба. Опустила Бажена уши: настолько был всеобъемлющ этот голос, что каждой частичкой тела она дрожала, когда слышала его.

Она не разбирала слов. Голос звучал грозно и громко, во всеуслышание. Разносился эхом и проникал внутрь, как река из-под прорванной плотины. Глубокий и гулкий, он окутывал изнутри. Привыкнув к нему и смирившись, Бажена все-таки посмотрела наверх, приподняв надкусанное ухо.

То была Сова — та самая Манаса, что повелевала умами. Опускаясь к ним, она закрыла собой солнце, на миг став им. За ней — другие Аракшакайек, мерно крутясь, пока их когтистые лапы едва не коснутся древесных подмостков, остановятся всего в нескольких хвостах от них. А уже за ними спустились слуги покровительницы умов.

Их звонкие, чистые голоса разбавили, а затем сменили пение Манасы. По сравнению с ней, большой и важной, они казались птенцами. Среди них была и Солнцеслава. Совсем как цветок: в богатом, красочном платье со множеством складочек-подкладочек, оно поднималось под дуновением ветра и будто расправляло лепестки. Лицо Солнцеславы, как ни странно, совсем не показывало удовольствия, наоборот — напряглось, сморщилось. А хваленого голоса Соловьиного Сердца Бажена не слышала вовсе. Как же так? До этого ей казалось, что Солнцеславин-то голосок она из тысячи узнает, а теперь он сливался с остальными и исчезал!

Но внимание Баженово сбилось, стоило легким каплям коснуться ее ушей. По привычке помотав головой и смахнув их, Бажена взметнула голову. А вот и чудесники! Под их крыльями-руками журчала вода. Как в ручейке, только в воздухе. Вот уже среди них была Осока. В отличие от Солнцеславы, свое дело она делала так, что ничуть не уступала окружившим ее чудесникам. Руками водила, воду за собой вела, как пса послушного.

Опустился круг Солнцеславин, и певцы тоже повисли в воздухе. Осокин же круг опустился на подмостки. Чудесники, в отличие от Аракшакайек и певцов, молча не стояли, но и не танцевали. Точнее танцевали, но по-иному, совсем непонятно…

Бажена бы назвала это ленивым танцем: они лишь стояли на месте и кряльями водили. Но водили так загадочно, что казалось, будто это что-то значило. А Бажена ни в зуб ногой. Промелькнувшая посреди представления захватывающего мысль Бажену смутила, и она было опустила голову, но ее приободрило неожиданное.

Прямо к ним направлялась Осока! Точнее весь круг разошелся по сторонам, и Осока оказалась перед ними. Неужели разумела она, где они будут? Или догадалась?

Встал на цыпочки рядом Златоуст, положил руку на подмостки. Бажена подтолкнула его, не смогла удержаться. А как удержаться, чтобы не подначить друга в самый ответственный миг? Обернулся к ней Златоуст и взглянул с недовольством. Но от веселой усмешки Бажены и на его лице появилась теплая улыбка.

Обернулся он, когда Осока к ним подошла ближе. Бажена препятствовать двоим не стала: отошла на шаг, хоть и было то сложно в толпе. И искренне не хотела она уставиться на них, но не смогла удержаться — больно любопытно было, что же Осока сделает. Ведь не так давно она обиженная ходила…

Опустилась Осока, подобрав красочный наряд. Глаза ее голубые ярко светились, а вокруг парили капли воды. И впрямь настоящая чудесница: никогда подобного не видела Бажена и могла только догадываться, как Осоке удавались такие штучки.

Казалось, доля прошла, как Осока смотрела Златоусту в глаза. Бажена поглядела в сторону: тем временем другие чудесники уже вовсю охаживали избранных ими птиц, водили крыльями. А Осока все смотрела и чего-то ждала… И чего?

Обернулась Бажена. И тут же пожалела, посему обернулась обратно.

Поцеловала Осока Златоуста в лоб, безо всякого предупреждения! Ну и проказница! Хотя, может, она просто стеснялась Бажену?..

И лишь донеслось до уха ее:

— Доверься мне. И я доверюсь тебе.

Бажена обернулась и успела увидеть короткий кивок Златоуста. О чем это они? На груди друга Бажена заметила Осокины руки, державшие какую-то книжицу…

И только Златоуст эту книжицу взял, как сотряслись ветви древа древнего с жутким свистом. Неосознанно Бажена прикрыла рукой Златоуста, который чуть не упал от неожиданности. Влетело нечто, прервало песнь. Повисла тишина.

Отпустив друга, Бажена взволнованно на него взглянула. И встретилась с таким же испуганным взором. Оба они медленно поднялись и осмотрели уже Осоку. А та будто и не испугалась! Стояла, как скала, сжав руки в кулаки и смотря куда-то наверх.

Над головами Аракшакайек в полете зависла птица. У нее был измученный, видимо, потому и яростный вид. Израненные ноги едва заметно подрагивали. Но не их владелица — та уверенно взирала свысока на застывших под ней покровителей.

— Удангукама… — пролепетал Златоуст. — Мама Йовун Вии. Из темниц.

В Бажене все замерло. Как она тут оказалась?! И что собирается делать?..

— Ох, приветствую! — поклонилась птица почти шутливо. Ее невольные зрители по-прежнему оставались неподвижны. — Раз у нас здесь присутствуют гости, для них буду говорить ясно. Зачем же путать уважаемых князевых избранников?

Голос звонкий, срывающийся, резал по ушам так, что Бажене пришлось их опустить.

— Что тебе нужно, Удангукама? — первой заговорила спокойная Сова-Манаса.

Остальные Аракшакайек тоже стояли смирно. Будто они… и не удивлены?

— О, всего-то самую малость… Уничтожить ваш вековой кровавый гнет, Аракшакайек. Дать своему народу свободу.

Говорила она, шипя. В ее словах сквозило безумие, которое оборачивало злом все благие намерения.

— Мы ищем для нашего народа добра. Чей гнет кровав, Удангукама, так это твой и твоих соратников! — уверенно воскликнула Орлица-Юддая, покровительница воинов. — Все знают, сколько крови на твоих крыльях!

— Крови, пролитой ради свободы! — кричала в ответ Удангукама и с улыбкой надежды обратилась в народ: — Братья, сестры, неужели вы не устали это терпеть?! Они подрезали вам крылья! Разве мы, птицы, не созданы, чтобы летать? Не для этого ли Уруваккиявар дала вам столь важный дар? Неужели вы от него так просто откажетесь? Нет, вы никогда не отказывались! Вы ждали возможности вернуть его! Так вот: это она! Восстаньте!..

Но птицы стояли. Застыли в ужасе. Удангукама, наткнувшись на молчание, тяжело задышала.

— Братья… Сестры… Мы с вами страдали слишком долго! Они унижали нас, не давайте этому продолжаться вечно! Они отняли у нас все: крылья, воду, детей — заберите уних то, что всегда было вашим по праву. Гордый птичий народ! Взмахните крыльями и возьмите, наконец, свою свободу!

Чуткое Баженово ухо слышало, как гулко стучат сердца. А глаз Бажены видел, как менялась в лице Удангукама. Если до этого в ее глазах оставался хоть какой-то намек на разум, то теперь он исчез.

— Вы… всего лишь рабы. Такой народ, как вы, не достоин своего дара… Вы достойны ползать в грязи, подобно червям, и умереть! И я не достойна, я не могу вам больше помочь… Но достойны наши дети. Моя дочь… Она не будет вашей рабыней, Аракшакайек, никогда больше!

Ее тело разразилось тонкими красными трещинами, точно раны, из которых сочился огонь. Взгляд стал пустым и безжизенным. Бажена испуганно дернулась: что она собирается делать?!

— Она… хочет взорвать себя, а вместе с собой — и всех здесь, — удивительно спокойно проговорила Осока, вода над ней собиралась в большой круг.

После ее замечания рядом с Баженой послышались визги. Их подхватили и другие птицы неподалеку, и неразборчивый гомон поднялся по всему древу, превращаясь во всеобщий испуг. Народ повалил на лестницу, давя друг друга, из-за чего немногим удалось протиснуться и убежать. Сверху их заперло: ветви опасно сомкнулись.

От страху Бажена и сама заносилась на месте. Что делать-то?! Воздух раскалялся. Вода Осоки иссякала, как и у всех чудесников.

Несколько мгновений… У них есть всего несколько мгновений!

— Лун! — послышался знакомый вскрик.

Сперва Бажена поглядела на Солнцеславу, что попыталась взлететь, но ее перехватили певцы рядом с ней, не давая подняться. А там, в воздухе, промелькнул знакомый серебристый хвост. Наравне с несколькими птицами, остановился он напротив Удангукамы, и Бажена узнала: то был Лун, державший в руках тонкую-тонкую сеть.

Вместе с другими птицами, Лун вскинул невесомые нити, которые тут же опутали тело Удангукамы. Больше та не висела в воздухе, а была зажата в комок. Но раскаляться не прекратила: от нарастающего жара у Бажены на лбу выступил пот. Как долго продержатся эти сети?

— Уводите народ! — вскрикнул Лун, звонко, выдавая свой испуг. — Мы сдержим ее!

По рукам и лапам державших уже перебегал жар: Лун сам уже начинал трястись, его охватывал огонь. А ведь он, как и с холодом в горах Эллиадии, не мог сдерживаться, как зверолюд или птицелюд, его это может поглотить и убить!

Не могла Бажена стоять смирно, надо помочь! Но как? Осколок загорелся и тут же потух, не чувствуя земли под ногами. Осколок… Сила… Точно!

— Златоуст! — взяла она друга за плечо. — Ты же можешь ее остановить! Взрывы — это же по тебе, помнишь?!

Сообразил растерянный Златоуст, о чем она толкует, и тут же, кивнув, вскочил на подмостки. Обойдя Осоку, он поторопился к Удангукаме, бросив короткое:

— Лун прав: уводите народ! Мы с ним здесь разберемся. — Его руку взяла в свою Осока. — Осока, ты…

— Да, я доверяюсь тебе, Златоуст. Ты справишься. Надеюсь, и ты веришь моему слову.

Отпустив Златоуста, она кинулась вперед, где певцы держали Солнцеславу. Бажена единственная осталась внизу и поняла: некому, кроме нее, народ разгонять.

Не знала она их языка и уже на своем, кое-как, простыми словами кричала, чтобы все уходили. Но этим же не поможешь! А делать-то и нечего…

Поразмыслив, Бажена сообразила. Конечно, затея небезопасная, и сил может не хватить, но… нужно же попробовать!

Оттолкнувшись от подмостков, взмыла Бажена в воздух. Не привыкла она к этим крыльям, мара их подери! Качаясь и стараясь не врезаться ни в кого, Бажена взмыла в дыру лестницы, где ее ждали уже тысячи препятствий: забыли птицы о запрете на полет и уже дружно парили на землю, где бежали ногами, лишь бы побыстрее.

Обходила их Бажена, врезалась, но возвращалась к полету вновь. С каждым столкновением ломались крылья. И, спасибо Матушке-Природе, последнее пришлось на высоту, с которой падать было не так уж и больно.

Столкнувшись с землюшкой, Баженов осколок засиял где-то внутри. Чувствовал родную почву под ногами!

Вскочила Бажена и поторопилась наружу. Чуть ли не застряла среди птиц, но протолкнулась. И остановилась у самых корней Прагана Гасай.

Бажена остановилась. Почувствовала землюшку. Твердую, сухую, державшую древо в своей цепкой хватке. Нарушь эту хватку — и древо будет стоять уже не так стойко…

Топнула Бажена ногой. Трещина огненная прошлась по земле и расколола ее на части. Коснулась корней — пошатнулось древо Прагана Гасай, дернулась листва. Качался ствол из стороны в сторону, стал биться о соседние деревца, теряя ветви.

Послышались крики. Успевшие убежать оборачивались, чтобы посмотреть, как наклонился их оплот многовековой и, казалось, недвижимый.

Повылетали птицы, одна за одной, взмывали ввысь из дыр между ветвями. Усеялось птицами небо, и Бажена поняла: сработала ее затея.

Становилось птиц все меньше, и смогла Бажена, наконец, вернуть древо в прежнее положение. Теперь уж пот стекал по всему телу, и Бажена согнулась пополам, натужно дыша. Не думала она, что ей такие чудеса под силу!

— Молодец, Бажена! Мыслюшка какая, умная-разумная! — послышался знакомый радостный голосок — впереди опустилась Солнцеслава. — Только вот милый Лун там остался, да и Златоуст тоже… Они же справятся, правда?

— С ними Аракшакайек, они чем-то да помогут, — опустилась рядом Осока, не сводящая взора с Прагана Гасай. — А если не помогут — сама им крылышки поотрываю… Или как ты любишь говорить, Бажена? — усмехнулась она.

— Ха, а ты хорошая ученица! — рассмеялась Бажена, но улыбка быстро пропала с ее лица.

Разноцветные листья Прагана Гасай вмиг объяло пламя. Остановилось у Бажены дыхание. Могла она только стоять и смотреть на огонь, пожиравший все, что видел на своем пути. Быстро сердечко Бажены забилось, когда она увидела: две знакомые точки выпорхнули из пылающих ветвей.

Но вдруг душу ее охватило короткое, но громкое и до боли знакомое:

— Мама!..

Глава двадцать первая. О древнем и настоящем

Толком не дав спутникам разговориться, Аракшакайек отдали приказ развести их по углам, где они до этого пребывали, и сторожить, кабы не грянул очередной неприятель наподобие Удангукамы. И пока листья Прагана Гасай мерно тлели, разгорался новый огонь — пламя знания. Ведь наконец-то появилась та, кто даст ответы на все волнующие вопросы — книга Болотной Ведьмы.

Провел Златоуст по кожаному переплету пальцами, ощущая, сколько тот всего пережил. Казался он старым, как само время, но то была лишь уловка: береста скукоживалась и желтела быстро, из-за чего страницы морщились, точно старухин лоб. Во свете тусклого огня лоб этот казался зловеще-живым.

— И что же это? Любопытно, — выглянула из-за спины Бажена.

— Не знаю, но эта книга должна нам помочь найти ответы. Ведь откуда-то же Осока знала обо всем, что нас ждало, — произнес Златоуст, уже поддевая верхнюю крышку переплета, чтобы открыть, но не мог решиться. — Она сказала довериться ей… Но как-то боязно.

Осел Златоуст на гамаке, тот качнулся под его грузным телом. Неужели и пожар Осока предсказала? На какие вопросы может ответить эта книжечка?

Златоуст было собирался, наконец, открыть ее, но будто дуновение ветра само раскрыло страницы. Отпрянула Бажена, а Златоуст уверенно удержал переплет, хоть сердце его и екнуло.

Призрак явился его глазам, и он не мог поверить тому, что увидел. Образ Осоки полупрозрачный, соскочив с зависших в воздухе страниц, воссиял во тьме. Нежно-голубое свечение ласкало уставший глаз.

Обратился взор Болотной Ведьмы к Златоусту, ища ответа.

— Доверься мне. И я доверюсь тебе, — пролепетал Златоуст, сам того не осознавая.

— Я доверяюсь тебе, — прозвучало призрачное эхо голоса знакомого, и образ Осоки, наконец, заговорил громко: — Этой печатью, поставленной Тсеритсой Болотной Ведьмой, я, Осока Болотная Ведьма, разрешаю тебе пройти. Да не зайдет твой глаз дальше дозволенного, добрый молодец или добра девица, иначе не избежать тебе гнева Болотной Ведьмы.

И образ исчез. Протянул Златоуст руку, но поймать света не смог. Да и кто мог поймать свет?

Похоже, последние слова служили каким-то заклинанием, запирающим записи книги. И он прошел его первый рубеж. Но — что важнее — он, наконец, узнал кое-что об Осоке.

Тсеритса Болотная Ведьма. Так звали ее бабушку? И если печать принадлежит ей, значит, и эта книга тоже? И если это так, то…

— Что это еще за моровщина?! — воскликнула Бажена, наконец, высовываясь из укрытия.

— Это дневник бабушки Осоки, — обернулся к ней Златоуст, наблюдая, как та неловко встает на ноги.

— Оу… Что-то я запамятовала, что за бабушка? — неловко склонила голову Бажена.

— Бывшая Болотная Ведьма. Ну, о которых сочиняют сказки.

— Которую так не любит Царь-батюшка? — усмехнулась Бажена, садясь прямо наземь.

— Что? — изумленно уставился на нее Златоуст. — Я слышал, что настоящих Болотных Ведьм ищут дружинники, но чтобы лично великий князь?

— Ну, вряд ли я должна тебе рассказывать, — неловко почесала за ухом Бажена.

— Ты же знаешь, как мне это важно, — серьезно сдвинул брови Златоуст.

— Потому и расскажу! — весело улыбнулась та. — Я вообще не очень уверена, но гридь Тихобор, мой учитель, упоминал, что, когда он служил в Царехранителях, Болотных Ведьм там считали едва ли не главной угрозой. Мол, бывший великий князь наказал за ними присматривать. Какие-то личные счеты…

— И что же ты раньше молчала?! — разгневался Златоуст. — Это же все в корне меняет!

— А что, я должна каждое слово гридя Тихобора наизусть помнить?! — возмутилась в ответ Бажена. — К тому же я не была уверена… Он упомянул это всего один раз, и то так давно, что я могла с чем угодно перепутать. Но теперь, когда такое происходит, мне кажется, что и вправду такое было.

— И почему тогда они так спокойно отпустили с нами Осоку? Не признали в ней Болотную Ведьму?

— Наверное. Я не знаю.

Либо у них есть разуменье на ее счет — подумал Златоуст про себя, но раскрывать своих мыслей не стал. Надо сперва убедиться, а потом уж предположения строить.

В любом случае, его ждала книга. Или все-таки дневник, как он и подумал?

— А мне можно зачитать? — состроила щенячий взгляд Бажена.

— Ну, как видишь, тут печать стоит. Боюсь, Осока не рассчитывала на тебя.

— Это даже обидно, — насупилась та. — Я думала, мы с ней друзья… Хоть и не такие хорошие, как вы двое, — оскалилась она в ухмылке.

— Хм… Наверняка за этим кроется иная причина.

А какая — разве есть разуменье? Златоуст не ведал. Может, разузнает, заглянув внутрь?

И он заглянул. Внутри — плотное письмо размашистым, но изящным почерком. Буквы налезали друг на друга, полей не оставалось совсем. Похоже, кто бы ни владел этим — уже наверняка — дневником, дорожил свободным местом. Попытавшись перевернуть страницу назад, чтобы понять, кому принадлежат записи, Златоуст едва не оторвал бересту: настолько крепко прижались друг к другу листы. Сковывало их что-то невидимое…

Нити. Четко ощутил их Златоуст, стоило ему прищуриться. Неужели волховство? Если, как он думал, записи эти принадлежали Осокиной бабушке, то была она поистине могущественной. Наверное, звание Болотной Ведьмы и впрямь значит не просто искусное ведьмовство.

Наконец, все сопоставив, Златоуст смог начать чтение. Прикасаясь к чему-то настолько сокровенному, не мог он не волноваться. Обычно он не волнуется, но… Сколько же значат эти записи для Осоки? Она так бережно хранит их и постоянно перечитывает. Знает ли она наизусть каждую строчку? Насколько эти мысли — если они ей, как он думал, не принадлежат — повлияли на нее?

Сделал шаг в письмена Златоуст — и будто пропал.

«…прибыли мы на Острова Уса. Одни земли — внизу, другие — наверху. Описывать их красоту словами бесполезно: то надо самому увидеть. Наверное, родись я здесь, не нужно мне было бы ни в какие путешествия отправляться, ни за чем гнаться и ни от кого бежать…

…

Аракшакайек оказались вежливыми. Даже остановиться у них предложили! Погостить наравне с этими крылатыми супостатами. Нашему Лошадиному племени Олени все об их народе рассказали, о древней, как мир, войне с гамаюнами, алконостами и сиринами за остров-Крыло. И мне хватало ума не доверять этим лживым обещаниям. Если бы всякий, кто жил роскошно, был искренен и честен, то народ бы им ни медяка не дал…

…

Почему здесь так сухо? Волчара-Бессмертный-Клык иссыхает от местной жары. А Ловкачу хоть бы хны, он же Ласка, а у них шерстка короткая, не потеет даже. Эх… Глотнуть бы хоть немного водицы! Придется спуститься с Ахасе на Агнанеи, там-то воду по каплям не считают наверняка.

…

Когда нас сюда отвезли, уж точно не ожидала, что здешние сочные плоды все насквозь иссохли. А куда им расти без воды? Тут так же сухо, как на Ахасе! Сперва я думала, что эти прекрасные водопады, которые, подобно нашим, в Сияющих Вершинах, падают вверх, тут просто для красоты, а они, как оказалось, здешними птицелюдьми созданы, чтобы воду забирать снизу наверх.

…

Как же удобно разговаривать с ними на своем языке! А то взмахами рук изъясняться изрядно поднадоело. Сказали местные, что засуха у них уже несколько лет стоит. Мрут они, как мухи… Жалко, конечно, но разве мы можем решить их беды? Смотрят на нас, как на спасителей. Мы похожи на всесильных, что ли? Пускай своей Уруваккиявар молятся, может, что и выйдет…

…

Побывали на той самой молитве (или, как они назвали, песнопении) и на празднике. Что ж, праздник мне определенно нравится намного больше: эти их фейерверки веселят народ. Они называют их «огнями». Птицы пляшут, водят хороводы в полете. В общем, радуются жизни. Говорят, у них это испокон веков. Кто бы ими ни правил — всегда огни, краски и пляски. А ими кто-то правил до Аракшакайек? Я спросила. Они сказали, что со всеми своими бедами уже не помнят…

…

Впрочем, что-то мы сделать все-таки можем. Хотя бы для нижних островитян, а то они тут только и делают, что в грязи купаются, да раз в год устраивают один-единственный праздник. Ну а разве это честно? Купаться в грязи, пока их любимые «покровители» во дворцах золотых на пуховых подушках нежатся? Особенно когда в одном из этих дворцов осколок прячется…

…

Первыми на место царей всегда встают самые разумные. И что же? Нашла я такого. Совсем молодой птиц, собирает крылья для своих больных собратьев. Те за это его обожают. Живет в отдалении, как я поняла. И ни с кем не разговаривает… Но мне-то ничего не стоит его разговорить. Зачастую такие одиночки сдаются первыми…

…

О, этот голос! Волевой, громкий, сильный. Рассказал мне этой ночью много любопытного… А этот птенчик прекрасно подходит для моей задумки. Как удобно все складывается…

…

Стояла за его спиной, пока он говорил в народ. Бессмертный Клык с Ловкачом говорят, что я затеяла что-то слишком большое, что я не вытяну. Но разве когда-нибудь крупные задумки оборачивались малой наградой? Тем более что до этого действовали мы не так крупно, вот и упустили все возможности, но теперь-то должно сработать. С таким умельцем, как этот птенчик, на нашей стороне — уж точно. Говорят, голуби — образ свободы…

…

Он настоял на переговорах. Ну да, пускай со своими «покровителями» побеседует… Неужели верит в то, что в этих властолюбцев осталось хоть немного сострадания к подчиненным? Что они осушают их реки из большой любви? Во что он вообще верит?..

…

Ну, наконец-то, народ начал вставать с колен. Бедный птенчик познал все лицемерие своих же правителей. Увидели в нем врага — и сразу они заговорили по-другому. Стали на жалость давить, просить их помиловать, ведь на Ахасе воды нет. Но я смогла раскрыть птенчику глаза на их ложь. Посмотрим, как они теперь заговорят, когда к ним ворвется толпа…

…

Началось восстание с огней, что устремились ко дворцам.

И это было ужасно. Отвратительно. Превратилось все в бойню.

Чтобы хотя бы приблизиться к осколку, пришлось изрядно постараться. Но вот, он совсем рядом! Мы с Бессмертным Клыком уже было туда направились, но, конечно, не тут-то было. Пришлось разделаться с парочкой птиц, что охраняли осколок. Только главная беда крылась не в том…

Бессмертному Клыку не хватило сил удержать осколок. Я пыталась его успокоить, но безуспешно. Умер, так быстро и бесславно… Ловкач тогда был слишком далеко, чтобы помочь. Обещал прикрывать, но, как всегда, увлекся.

Попыталась сама осколок унести. Но я его даже коснуться не могу. Мора его подери! Пришлось скрыться.

А на выходе — этот бугай. Местный воевода с похожей на орлиную голову… Который вечно о порядке твердил. Дерутся, вон, с моим сподручным птенчиком. И, как ни странно, выступали они на равных!

Но рассмотреть их я не успела — мне в спину влетел снаряд. Похоже, меня заметили и подбили… Я уж думала, что умру. Но птенчик… Он меня спас. Бросил противника и спас. Конечно, они потом проиграли. Проиграли из-за того, что я оказалась птенчику дороже. И все-таки он оказался далеко не так умен, как я думала.

Перед тем, как мы, наконец, нашли способ улизнуть с Осторовов, он мне признался, что влюблен в меня. Не впервой мне это слышать, но в единственный раз я позволила себе сказать, что мы еще увидимся. Он не поверил — и правильно. Такие, как я, не возвращаются. Но все же хотелось сказать что-то тому, кто решился предать свой народ ради незнакомой чужеземки…»

Застыл Златоуст в исступлении. Вдруг встало все на свои места… И сухие листья под ногами. И печальные жители Агнанеи, которым запретили летать. И откуда взялись огни в дожде…

Огни в дожде! Огни! Златоуст вскочил с места. Он наконец-то понял!

— Хей, Злат, ты куда? — отпрянула Бажена, когда он к ней обернулся и, толкнув плечом, помчался в сторону поля. — Злат?!

— Бажена, прикрой меня! Я наконец-то понял!

Ветер бил его по щекам. Несли ноги, точно это не его вечно спотыкающиеся лапищи. Поднялся хвост над землей. Все внутри кричало: «Донеси послание, пока не поздно!»

Он несся сквозь густой лес долго и не запоминал, сколько пробежал. Его гнало вперед, звало за собой. Он знает, что делать!

Неизвестно сколько пробежав, выскочил Златоуст на открытую поляну и не стал останавливаться. Рядом дома птиц! Они должны увидеть! Увидеть огни, по которым наверняка так соскучились!

Постепенно он остановился, тяжело дыша. Все-таки надолго его не хватило. Но он же так близко… И этого, наверное, достаточно.

Взглянул Златоуст на дрожащую руку. Он сможет. Надо лишь отдышаться и сосредоточиться…

Нити сами подчинились зову и собрались в клубок. Клубок жаркий, как пламя печное. Подтолкнул его Златоуст и отпустил резвиться в небесах.

Раздался взрыв. А за ним еще один, и еще. Звезды-предки озарились светом огней, и Златоуст позволил себе упасть на колени, устремив взор в небеса.

Теперь остался только дождь.

Глава двадцать вторая. О путях праведном и ложном

Огни. Его огни. Она почувствовала.

Сияют в небесах, в искрах рассыпаясь. Озарилось небо ночное, месяц белый скрылся в разноцветном пламени.

Наконец-то он понял. Сердце екало от каждого нового громогласного взрыва, когда осознавала головушка: больше нет пути назад. Либо он прознал, либо оставил, как есть, а ей не останется ничего, кроме как совершить преступление — довериться ему. Одной ногой соступив с праведной тропы, она держалась между верным и ложным.

Ох, в какой ярости была бы бабуля, узнай она обо всем…

— Осока! — послышался знакомый голос.

Она обернулась. Испуганная, едва отошедшая от пожара на Агнанеи, Солнцеслава прижала уши к голове. За ней — Манаса, покровительница умов, и ее верные слуги. Даже Карунава, взволнованно переводящая взоры от взрывов на князевых избранниц и обратно. Они пережидали бурю на верхних островах, но теперь их позвали спуститься.

Осока же вглядывалась внимательно в горящие ярко-зеленые глаза Солнцеславы. Искала та ответа: что делать, как поступать. Понимает ли Солнцеслава, что значит праведность? Что значит стоять между двумя разными путями — предначертанным предками и манящим-искушающим?

— Хочешь ли ты сделать что-то праведное, Солнцеслава? — спросила вдруг Осока, вопреки давящим взорам птиц.

— Что? Что за уловка вновь кроется в твоих словах? — не изменяя себе, спросила Солнцеслава, оглядываясь на следящую за ней Манасе.

— Ты понимаешь, о чем я, — ступила к ней Осока и посмотрела свысока, сама не замечая того. — Ты знаешь, что правильно. Праведный путь или ложный? Что выберешь?

Сложила Солнцеслава маленькие ручки у груди, взглянув в ноги взором тяжким, задумчивым. Выбор сделать придется, и даже не Осока то решила. Ей оставалось лишь озвучить, что — она знала — стоило озвучить. Что крутилось в мыслях Солнцеславы.

И самой Осоки. Наверное, поэтому-то и хотелось узнать честный ответ. Каков будет выбор Солнцеславы? А какой — Осокин?

Солнцеслава молча подняла взор. Сдвинув брови, она, оглянувшись, на неровных ногах прошла к краю и, гордо расправив крылья, спрыгнула.

Осока улыбнулась. Ложный, но манящий путь выбрала. Позавидовала Осока тому, как легко это далось Солнцеславе.

Позади послышался оклик. Увидев — наверное, впервые — гневно распушившуюся Манасу, Осока отошла назад и, отдавшись всеобъемлющей воле Матушки, упала вниз.

Ветер шуршал сквозь перья, в ушах свистел, теребя пушистый мех. Вытянула руку Осока, наслаждаясь свободой — свободой выбрать между праведным и ложным, которую она подарила кому-то другому. И немного — совсем чуть-чуть — себе самой.

Вздохнув, Осока ощутила холод чудес в груди. Он все еще здесь… И не думал уходить, конечно же. Вздохнув, она собралась с силами: пускай остается, ведь он дает ей силы.

Обернувшись, Осока раскинула руки и крылья. Бабуля говорила: крылья, что насыщены чудесами, соберут вокруг себя стихию, только дай толчок. И Осока подтолкнула, собирая вокруг себя каплю по капле родную водицу, бегущую к ней со всех небес. Весь мир, как будто весь мир принадлежат ей одной! Здесь, тут, там, водица журчала сквозь звезды и ветрá, добиралась до нее из последних сил, становясь чем-то целым и единым. Шевельнув пальцами, Осока обнаружила, что родная водица и впрямь собиралась за спину, становилась крыльями. Крыльями огромными, крыльями необъятными. Крыльями, которым суждено стать дождем.

А вот и Агнанеи. Так близко, совсем скоро земля. Наконец, поймав ветер, Осока отправилась в полет, а крылья — по небесам раскинула, окропляя ими все, что под ними оказалось.

Пошел дождь. Опускаясь под силушкой ветров ночных, видела Осока, как крохи с земли вышли из своих домов. Они плясали, ловили капли, смеялись и пели, по-птичьи громко, по-птичьи звонко. Даже взлетели они, позволили себе, наконец, освободиться от оков.

Но одна точка заставила Осоку сбавить ход. Знакомая точка, осевшая на земле и смотревшая прямиком на нее. Забыв раздумать, Осока устремилась вниз, оставляя дождь за собой дорожкой холодной и влажной.

Приземлившись у сгорбившегося, но улыбающегося тельца, Осока едва коснулась ногами холодной земли и замерла, отчего-то взволновавшись.

Не ее это выбор… Как может быть ее? Она не верила, что может. Так нельзя… Сломя голову бежать сюда. Без оглядки и все на свете позабыв. Ей было стыдно за себя, и гнусное чувство ее обуяло, заставив остановиться, вымолвив лишь короткое.

— Что с тобой, Златоуст?..

Улыбнувшись, он попытался подняться, но, споткнувшись, остался стоять на одном колене.

— Ну… Эти взрывы не появляются сами по себе, знаешь ли, — усмехнулся он и, подползши, протянул ей руку. — Поможешь?

Взяла его ладонь Осока. И вся сжалась внутри. Вот так, простой усмешкой, он ее склонял ко лжи. Так просто, так легко…

И так желанно.

Притянув его голову и плечи к себе, прижала их к животу Осока, укрывая и шепча во встрепенувшееся Росомашье ухо:

— Я соскучилась.

— Я тоже, — не медля ни мгновения, отозвался Златоуст, смущенно прячась в ее одеждах. — Прости, что тогда оставил тебя, рассорившись…

— Но… ты же теперь веришь мне? — осторожно спросила Осока, слегка ослабляя объятия.

— Конечно, и тогда верил. Просто…

— Не нужно ничего больше. Просто верь, и все.

Отстранившись, Осока отпустила Златоуста и выглянула ему в глаза. Светились они огнями, разрывающимися в небесах.

Не дав ей и слова сказать, вдруг подскочили два крылатых и, взяв Златоуста под подмышки, с добродушными улыбками обратились к нему на удивительно разборчивом говоре:

— Ты же огни выпустил, а?

Скромно кивнул Златоуст, и те обрадовались, крылья аж затряслись.

— Пойдешь с нами? Может, нашими милыми птицелюдками тебя не заманим, но песня там какая… Из ваших зверица поет, да как хорошо! Давно не слышал эту песню…

Склонила голову Осока. Солнцеслава как прилетела — сразу в самое пекло с песнями да плясками? Ай да Солнцеслава! Избрала путь и ему же следует. Зависть белая Осоку охватила, и даже поглядеть на это чудо захотелось.

— Ну, что же, пойдем, — уловив настрой Осоки, ответил птицам Златоуст. — Если хочешь, отправляйся вперед, я догоню.

Насупилась Осока. Как же без него?

— Не волнуйся, я никуда не уйду. Найду тебя, как только дотопаю.

Все же согласившись, Осока отвернулась и, разбежавшись хорошенько, вспорхнула. Звуки песни привлекли ее, приманили. Вдалеке скапливалось все больше и больше птиц, поглощая маленькую деревеньку. Вверх поднимались разноцветные костры да краски-порошки. Едва вздохнув, Осока узнала запах толченых цветов.

Увидев знакомые лица, опустилась Осока у самого костра. Там, среди ярких языков пламени жаркого, плясала Солнцеслава, щебеча что-то да насвистывая. Со всех сторон ей подыгрывали барабаны да дудки, старые-старинные, но звучащие древними чудесами.

Рядом сидели Бажена с Луном. Бажена, наивного Луна подначивая, запивала веселье чем-то теплым и по-странному желтым. А сам Лун заворожено наблюдал за радостной Солнцеславой, прерываясь, лишь чтобы ответить Бажене.

Дернулось Баженово ухо, и Осока поняла, что ее заметили.

— Ну вы и устроили со Златом! Представление так представление! — рассмеялась Бажена. — Будешь? Говорят, мол, называется «фени». Вкуснятина, я такого не пробовала в жизни!

Понимая, что пока летела подмерзла, поразмыслила Осока и, позволив себе улыбку, села рядом.

— А давай.

— Ого! Не узнаю тебя, Болотная Ведьма, — простецки ответила Бажена, но сумела попасть в самое сердце.

Что ж за дурацкий выбор… Наверное, Осока и вправду слишком расслабилась, поэтому было хотела отказаться, но ей уже всунули в руку кружку.

— Вижу сомнение в твоих глазах, поэтому держи. — Бажена удивительно ловко вскочила на ноги. — Пока страх мал, надо его залить побыстрее. А я за новым схожу, меня не так легко напугать. Лун, проследи-ка, чтобы она все-все выдула!

Кротко кивнув, посмотрел Лун на Осоку, которой оставалось только вздохнуть: теперь уж выбора как-то и не осталось.

Стоило Бажене уйти, как на мгновение повисла тишина. Осока решила испробовать «фени» загадочный и, сделав глоток, чуть не выплюнула обратно. Ух, как горько! Похоже на настойку от волнения и страха.

— Мне тоже не понравилось, — пробормотал Лун.

Взглянув на него, Осока удивленно вздернула уши. А его не так просто услышать за этим гомоном! Сперва Осока на него долго смотрела и лишь через очередные несколько мгновений молчания догадалась, что он что-то хочет спросить.

— Я вижу… У тебя ко мне дело, — состроила таинственный ведьмовской голос Осока.

Получилось не очень. До бабули ей дорасти надо…

— А, ну, — тут же вскочил на месте Лун, завиляв хвостом, — есть такое… Хотел спросить по поводу времени там.

— На Ахасе?

— Да.

— А что?

Наивно хлопая глазами, Осока никак не могла понять, чего же он хотел. По поводу местной жизни? Или Манасы?

— Солнцеслава… Как ей, понравилось среди них?

Ах, вот оно что! От души отлегло. Спокойно выдохнув, Осока призадумалась. Может, стоит ему поведать? Все, что ей так или иначе удалось обнаружить. А он и своими мыслями поделится.

— Мне кажется, ей гораздо больше нравится петь да плясать, — выдала Осока, ловя на его лице намеки. — Даже сама она мне так и сказала…

— Прямо так и сказала?! — неожиданно воскликнул Лун.

— Ну да, — удивленно отстранилась она. — И, похоже, ей было не очень приятно это признавать.

— Вот оно как… — тихонько отозвался он, уткнувшись в колени.

И снова молчание. Решив сделать еще глоток, Осока попыталась. Запах горечи ее настолько отвратил, что она даже кружку поставила и отодвинула.

— А мне она ничего не говорила, — сказал вдруг Лун. — Ну, говорила другое…

— Что же? — навострила ушки Осока.

— Что она…

До ушей донесся звонкий вскрик. И лязг оружия. Песнь Солнцеславина оборвалась на полуслове, сама она подскочила к Луну и, взяв его под руку, молча обратилась к Осоке взором. Поразмыслила Осока и, ощутив зеркальца жар, выдохнула:

— Я схожу проверю. Оставайтесь тут.

Петляя меж испуганными птицами, Осока вырвалась вперед. Ей навстречу бежали, с криками. Что же там произошло?

Заступив на границу деревни, раскрыла Осока рот. Теперь небеса укрылись под иным дождем… Дождем из летящих к ним птицелюдей. Быстро-стремительно они достигали земли и вступали в схватку с местными, едва взявшими в руки вилы. Где-то среди них Осока видела и браво размахивающую мечом Бажену, яростно прорывающуюся сквозь врагов и защищавшую безоружных.

В страхе посторонилась Осока. Так быстро… Этого стоило ожидать, но чтобы их прибыло так много?..

Услышав знакомый голос, она вмиг обернулась на него. Увидела она, как прижал Златоуст к стенке дрожавшего и напуганного Нидахасая. Кузнец тоже здесь? И ничего не делает?! Почему?

И, судя по всему, ответы на эти вопросы хотелось знать и Златоусту.

— Ты чего встал, как вкопанный?! Разве не видишь? Твоему народу угрожает опасность!

— Я… не могу…

Осока медленно подошла со спины Златоуста. Чувствовала она, как злоба поднимается, жарче становится. Увидев ее, Нидахасай побледнел.

— Я… Если бы я мог! Я ничего не могу сделать теперь, правда! — воскликнул он, дрожа. — Вы видели, что случилось с Удангукамой?..

Обернувшись к Осоке, Златоуст лишь покрепче прихватил Голубя за шкирку, пустив в ход коготки.

— Удангукама была безумна, а ты еще не утратил способность мыслить, — возразила Осока.

— Но… — было ответил Нидахасай, но не стал говорить. Вместо этого он опустил голову, взгляд его остекленел. — Я всех уже подвел однажды… И ты знаешь, почему мне больше не стоит брать на себя ответственность.

— Теперь Тсеритсы Болотной Ведьмы здесь нет, — заговорил уже Златоуст. Осока удивленно вскинула ухо: он запомнил? — Тебя ничто не останавливает.

Удивленно покосился на Осоку Нидахасай. Ей осталось только вздохнуть и пояснить:

— Златоуст все знает. И, да, я с ним полностью согласна.

Похоже, наконец, Нидахасай не выдержал. Руки его задрожали, а взгляд — потемнел.

— Да почему вы не пойдете и не достанете кого-нибудь другого?! Что я вам сделал?! Я пытался! Ничего не вышло, из-за меня случилось столько плохого, что я в жизни не исправлю всего! Почему я, ну почему я должен опять все брать в свои руки? С меня довольно! Хватит!

Сощурилась Осока. Она его понимала. Понимала, когда долг зовет, а ты уже наворотил столько, что возвращаться на праведный путь нет сил зверолюдских.

— Может, потому что это твои ошибки и ты обязан их исправить? — вымолвила она сквозь мысли тяжкие. — Может, потому что в тебе есть сила их исправить?

— Нет… Не-е-ет… — простонал Нидахасай, обмякнув на руках Златоуста.

— Это твой путь, Нидахасай-кухнец из рода Голубей-ангелов. Твой праведный путь, который ты обязан закончить.

Осока, наконец, поняла. Если праведный путь есть и у всех, то не все могут с него сойти. Как этот когда-то наивный птенец, навсегда изменивший судьбу своего народа, и как она, чью жизнь определило ремесло Болотной Ведьмы.

Осознание пронзило Осоку болью. Или то было не осознание? Судя по лицу Златоуста, тут же ее подхватившего, то было не осознание. Освобожденный Нидахасай убежал, только пятки сверкали. Но Осоке было уже не до него: боль от пронзившей бок крохотной иглы взяла свое.

Глава двадцать третья. О светлой памяти

Жали плотные цепи, обхватывали ножки тонкие-слабенькие, к полу пригвозденные. Тяжелое молчание полнило темницы, сменяясь звоном непрекращающимся. Окруженные пустотой, поникли чуткие ушки. Со всех сторон окружали черные прутья решеток, а за спиной — стена, холодная и смрадная. Полнились соседние камеры тенями странными, похожими на черное облако. Так мар — теней повелительниц — описывали в книжках. Вилы, что, вопреки свету, сеют тьму…

Сгорбившись у стенки и прижав ноги к животу, пыталась Солнцеслава Кошачьим ноготком подцепить замочек оков. Не получалось, но повод ли это сдаваться?

И как же так вышло, что эти супостаты пернатые ее, вечно свободную и несломленную, сюда посадили? Обманули, подвели и заперли в четырех стенах! Ну, она им и покажет, каково связываться с ней — Солнцеславой Соловьиным Сердцем.

Уши, наконец, услышали душераздирающий скрип. Солнцеслава подскочила на месте, опустив руки и удивленно взглянув на открывающуюся дверь. Пораздумав, посчитала она, что негоже ей с личиком беспомощным по сторонам озираться, стоит показать злым птицам, что ей не страшно!

Хоть это было и не совсем так…

— Выходи, — коснулся ее нежных ушек говор страшный.

Сощурившись, увидела Солнцеслава воина из слуг покровительницы-Орлицы. Пришли ее выводить, значит. Под руки? Ну нет, свою ручку таким-то остолопам она не подаст.

Гордо поднявшись, Солнцеслава пошатнулась и на ногах неровных направилась к выходу. То не изменило ее величавой осанки. Медленно она будет идти, да гордо!

Впрочем, терпения у крылатых мучителей было достаточно. Выпроводили они ее и, обступив спереди и сзади, повели куда-то. С той стороны веяло теплым ветерком.

Пока Солнцеслава оглядывалась по сторонам, пытаясь понять, что ей делать, один из птиц остановился позади. Обернувшись, Солнцеслава заметила, как схватила его лапу чья-то мозолистая широкая ладонь.

— Куда ты ее повел, курица неощипанная? — донеслось из темницы.

— Бажена!.. — взволнованно охнула Солнцеслава, но тут же вновь обрела самообладание. Нельзя показывать страх, леденящий душу, наружу его выпускать!

Смотрела Бажена на схваченного стража со звериным оскалом. Готова драться, несмотря ни на что! Солнцеслава гордо улыбнулась.

— Придет и твой черед, — спокойно отозвался воин и выскользнул из хватки.

Напоследок оттолкнув Бажену вглубь, он направился к Солнцеславе. Бажена же, вновь высунувшись, вскрикнула:

— Не трусь, Солнцеслава! Мы найдем способ…

Но не успела она сказать, как птиц вновь развернулся и оттолкнул ее. На этот раз он остался, а второй, что шел спереди, схватил Солнеславу за нежную рученьку. Возмущенная, она попыталась вырваться, да не вышло. Зато вышло воскликнуть напоследок:

— Я вас жду! Не подведите!

И ее обернули, так и не дав увидеть, что случилось с Баженой.

Вскоре ее все же отпустили и вели долго, по нескончаемым ходам. Слыша голоса отчаявшиеся, пожалела Солнцеслава, что сетовала на прежнюю тишину.

Завидев свет Матушкин, Солнеслава едва не сорвалась с места — ее остановило крыло воина. Выпрямившись и посмотрев ему в глаза, Солнцеслава совладала с радостью и поплелась за ним, стараясь выглядеть, будто никакие лучики животворящие не достигали ее запуганной души.

Вывели ее к краю небесного острова. Под ногами вниз сорвались несколько неровно лежащих камушков. Дернувшись, шагнула Солнцеслава назад, распрямив хвост распушившийся. Они что, ее сбросить вздумали? Как бы не так!

— Держись крепче, — посоветовал вдруг птиц и взмахнул крылами.

Поднявшись выше ее головы, он подхватил ее за подмышки когтями холодными и твердыми, как само железо, и сорвался с ней вниз.

Советовал он держаться, и Солнцеслава где-то внутри так хотела ухватиться за его сильные пальцы, покрытые чешуйками, однако гордость так и кричала: «Кто ты такая, чтобы он тебе указы раздавал?!» И держалась Солнцеслава за себя саму, держалась, стараясь не смотреть в необъятные просторы небес под ногами.

Вскоре он все же поднес ее к месту. Узнала Солнеслава эту округлость, похожую на ровное гнездо… То самое место, куда ее Манаса за осколком водила!

Ахнула Солнцеслава, не в силах идти дальше. Хоть и приехали они за осколком, она была уверена, что нынешний миг — тот самый, когда стоит за этот осколок побороться. Знала она, что осколок делает с неподходящим ему хозяином… И старалась об этом не думать.

Подтолкнул ее воин, и пришлось идти вперед. Ноги становились все менее ровными: куда уж, когда с каждым шагом страх все больше перекрывает хваленую гордость?

Когда она вошла к осколку в хоромы, ей в глаза ударил солнечный свет. Струился он сверху и заливал все, до чего докоснулся. Когда взор прояснился, Солнцеслава увидела вокруг осколка множество птиц. Кто-то сидел на изваяниях, кто-то — под крышей. Кто-то стоял в тени и смотрел на нее, сощурившись хитро, злобно. Подойдя поближе, увидела Солнцеслава три знакомые птицы — Аракшакайек — и одного знакомого Ящера, старавшегося тесниться в угол, но, как увидел ее, вышедшего на свет.

Вырвался выдох. Они… Они хотят, чтобы кто-то из них смотрел, как второго истязают? Чтобы один страдал за другого еще больше и стало еще больнее?

— Солнышко…

Лун почти выдохнул это. Окончательно страх сковал Солнцеславу: остановилась она на месте, пораженная. Уши опустились, хвост прижался к ногам.

— Приветствую, Солнцеслава Соловьиное Сердце, — произнес глубокий голос, в котором узнавалась покровительница умов — Манаса. — Как жаль, что нам пришлось столкнуться здесь и сейчас. А ведь я до последнего была уверена в тебе и даже хотела попросить расправиться с той горделивой нахалкой, Болотной Ведьмой, но ты… предала меня, Солнцеслава.

Молчала Солнцеслава. Ее взгляд видел только приближающихся птиц, но будто перестал различать.

— О, я же говорил, Манаса, знания Варнават Ве нам еще пригодятся. Кошка и Ящер все же оказались любовниками, как она и говорила, — не без отвращения произнес, похоже, Ворон, покровитель соглядатаев. — Слишком уж мой друг… бывший друг был неосмотрителен, наблюдая за жизнью спутницы.

— И опять все дошло до казни… Когда же с последствиями ваших решений не придется расправляться мне? — неуместно-шутливым голосом отозвалась, видимо, третья Аракшакайек — Юддая, покровительница воинов. — Некрылатые так тупы и наивны… Единственной смышленой зверолюдкой на моей памяти была та, что развязала восстание на Агнанеи.

— Только вот эта «смышленость» нам дорого обошлась, Юддая, если помнишь, — поправила ту Сова. — Если бы не ее ненависть ко всей власти в мире, может, она бы и послужила нам хорошим союзником… Не то что эти.

— Действительно, — согласилась Орлица. — Князевы избранники… Ха! Неужели Царьку некого было больше послать? Или у него была какая-то мысль, согласно которой все его «избранники» должны были умереть в пути?

— Определенно неразумная мысль, но разве когда-нибудь некрылатые отличались хотя бы малой частичкой разума? — вставил Гэхувэ.

Запутавшись в их речах, Солнцеслава, наконец, позволила себе выпалить:

— Что за ужасную маровщину вы тут устроили? Что происходит?!

Три птичьи головы обратились к ней, прожигая взором. Глаза их — их всех — горели желтым огнем.

— До сих пор не догадалась? — с усмешкой спросила Манаса. — Как жаль. Сэванаэллаки, не будешь ли так любезен…

Ворон мрачно кивнул и обратился взором в сторону Луна. Позади того тут же оказались двое птиц, одетых в черное, с литыми железными клювами.

— Дружок, не подскажешь подружке, что мы имеем в виду? — по-неживому улыбнулся Гэхувэ. — Тебе ведь все уже объяснили.

Взгляд Солнцеславы был прикован к Луну. Но тот — вопреки всему — сперва напугано дернулся, но потом опустил голову. Помедлил. И поднял уже менее напуганные, но по-прежнему округлившиеся глаза.

— Покровители думали, что мы обучены искать осколки, ведь нам удалось заполучить два из них. Чтобы расположить нас к себе, они предложили осколок сразу. И хотели с нами договориться: мы бы помогли им, а они бы исполнили все наши мечты. Но мы оказались не теми, кого они хотели увидеть…

— Спасибо, друг мой, я закончу сам, — оборвал его Ворон, и Луна подхватили крыльями под руки. — С самого начала мы сказали, что осколок нам не нужен… То, что осколок нам ни к чему, это чистая правда. Наши чудеса гораздо умелее и обширнее ваших, зеркала нас только сдерживают. Но и отдать осколок кому попало, понимаешь, мы не имели права. Уруваккиявар не дала бы нам его просто так. Осколки должны были оказаться в хороших руках, но, увы, пока такие не отыскались. А эти руки, в свою очередь, могли бы послужить нам хорошую службу.

— А как же зеркало из осколков… зеркало, которое делает обладателя государем всего мира? — ослабевшим голосом произнесла Солнцеслава.

Покровители дружно посмотрели на нее. Посмотрели со снисхождением таким, что позабытая гордость Солнцеславы начала проклевываться вновь.

И они рассмеялись. Громко. Противно. Мельком взглянув на обмякшего в руках птиц-соглядатаев Луна, Солнцеслава сощурилась.

— Кому вы, некрылатые, сдались? — ответила первой Юддая. — Такие никчемные, глупые, отсталые! Зачем вами править? Незачем стараться. Но вот ваши земли… гораздо привлекательнее вас самих.

Захватчики! Супостаты проклятые! Гордость Солнцеславы взлетела, восстала, как жар-птица. Нельзя бояться таких гнусных созданий! Ведь перед Матушкой все они равны, а когда придет час, души этих подлецов будут ластиться по земле и никогда не увидят звезд…

— А вы знали… — зашипела Солнцеслава, недобро улыбаясь, — что хитрые и ловкие кошки всегда ловили глупых, жирных, нахохлившихся птичек?

На лицах Манасы и Юддаи отразилось оскорбление глубокое, однако Гэхувэ оставался спокоен. Даже больше — ухмылка посетила его безжизненное лицо.

— Справедливости ради, ящерок кошки так же ловят. Значит, по их смерти не будут так горевать, не так ли?

Один его взор наказал слугам взять Луна и потащить его вдаль. Немедленно поняла Солнцеслава, куда его вели, и вскрикнула, не раздумывая:

— Я пойду первая!Пожалуйста, разрешите мне… Пожалуйста, только не Лун!..

Хлынули из глаз большие капли слез. Сколь ни была велика гордость, но Лун не заслуживает умирать так скоро… Тем более, если Бажена сказала, что они что-нибудь придумают. Солнцеслава верила ей. Верила своим друзьям. Они всегда приходили на помощь и из всех передряг выбирались вместе. Они обязательно спасут Луна, а ее…

— Как замечательно, — в безжизненной улыбке Ворона отражалась смерть. — Пойдешь сама, или помочь?

Ничего не ответив, Солнцеслава гордо выпрямилась. Посмотрела на него свысока, хоть он и был выше нее. Если уж это и ее последний миг, то она не сломается. Нельзя, чтобы ее запомнили такой.

Ха… А ведь ее даже не запомнят. Кроме бедного, искалеченного ее смертью Луна — никто. Она ничего не сделала. Она — известнейшая Солнцеслава Соловьиное Сердце — так навсегда и останется «той самой плясуньей». Она никогда не станет настоящей певицей… и никогда ею не была.

По щекам текли слезы, но лица Солнцеслава не изменила. Дрогнул лишь кончик гордо сомкнутых губ.

— Подойди ближе… Он ждет тебя, — прошептала Манаса издалека, но будто над ухом.

— Солнышко, остановись! Прошу! — голос Луна раздавался, словно тихое эхо в глубокой пещере.

Опустив взор, Солнцеслава увидела осколок. Лежал он, размером с ладонь, на камне, чистый, нетронутый, устремленный острыми углами во все стороны. Глубоко внутри, в нем светилась вечность и звала за собой — туда, в страну цвета и красок, где ничто уже не будет важным. Водоворот света и тепла простирал руки, принимая в родные объятия.

Коснулась осколка Солнцеслава, и ощутила, как нити невесомые окутывают ее в кокон, мягкий, как материнские руки. И тут же разрывают ее на мелкие кусочки.

Глава двадцать четвертая. О долгой дороге к звездам

Тихо-тихо, в глубинах земных, слышалось дыхание тяжелое, натужное. То была Осока Болотная Ведьма — сердце ее в груди сжалось напуганным зверьком, мешая думать четко. Никакого разуменья в голову не приходило, и оставалось только ждать.

Пустить все на самотек… Стоило подумать об этом. Не совершать бабушкиных ошибок. Только у той была причина: первый раз она прибыла на Острова Уса, все правила и обычаи сама выведывала, а Осока… Осока не подумала. И совершила ошибку. Непоправимую ошибку, которая всех их погубит.

В голове копошились мыши. Осока знавала один яд, который их изгоняет… Только ничегошеньки у нее с собою нет. Все растеряла. Они проедали голову и выгрызали дыры. Сквозь дыры смотрят глаза — подсматривают, следят. Хотят все ее тайны выведать.

Осока схватилась за грудь. Нащупав пустоту, она вспомнила. Нет, нет, нет… Где дневник? Куда она его подевала?!

Дышать стало больно. Ну нет, нет… Быть того не может! Не могла Осока его потерять. Как зеницу ока хранила, все, что бабушка вместе с зеркальцем оставила. Зеркальце-то никуда не денется — оно себя защитит — но вот дневник… А если он в море, где размок и изничтожился? А если разорван на мельчайшие кусочки теми, кто ее сюда посадил?

Нет… Задрожала Осока. Без дневника — куда ей идти? Как жить? Кто она?

Болотная Ведьма. Вот она — бабушкина рука, протянулась к ней, зовет за собой. Пальцы расплывались в затуманенном взоре. Она ли это?.. Неужели пришла бабуля за ней, Осокой? Вернулась? Но… Осока же не выполнила обещания. Как она пойдет следом, если не имени своего так и не оправдает?

— Осока! — послышался оклик. — Вставай, ну же, ты чего? Это я…

Вдруг тьма, окружавшая ее, рассеялась. И исчезло наваждение. Рука родная превратилась… в большую ладонь Златоуста.

В сердечке забрезжил огонек. Тонкие пальцы сами опустились на Златоустову руку, а глаза наткнулись на его улыбку.

— Что-то плохое привиделось, да? Эта тьма насылает кошмары, меня самого извела.

Робко кивнула Осока. Тяжело вздохнув, заключил ее в объятья Златоуст, по голове погладил нежно, теребя короткие волосы и пушистые уши. Дернув ухом, Осока прислушалась к его дыханию и погрузилась в него, забыв о чем-то, возможно, очень важном. Или о ком-то. Видимо, не таком важном, как Златоуст…

— Пойдем, а то нас ждут, — отстранился вдруг Златоуст. Осока было хотела схватить его вновь, но не стала: по голосу поняла, что не время.

— К-как ты тут оказался? И где все? — тихо спросила она, приходя в себя.

Поднявшись на ноги, Златоуст поставил ее на ноги, потянув за руки, и передал ей нечто очень знакомое. Крылья?

— Надо надеть это побыстрее, — вдруг сказал он, принимаясь натягивать ремешки на Осоку. Та не воспротивилась, но покраснела от хвоста до ушей. — Это все Нидахасай. Оказался не таким трусом, как я думал. Собрал народ и, пока Агнанеи отбиваются, вторгся на этот парящий остров, нас спасти, чтобы мы помогли.

— Откуда он знал, куда надо идти? — засомневалась Осока, покорно раздвинув руки.

— Дочь Манасы рассказала. После того, как ты на ее глазах рванулась ко мне, — увидела Осока, как на лице Златоуста промелькнула улыбка, — и последовавшего происшествия на Агнанеи она поняла, что не хочет больше слепо следовать за матерью. И присоединилась к Нидахасаю.

— Почему-то я ожидала этого от Карунавы, — позволила себе уверенную ухмылку Осока.

— Потом обсудим это, сейчас надо быстрее лететь к осколку, — удивил ее Златоуст. — Солнцеславу и Луна они успели забрать и собираются казнить. Ты знаешь, что без тебя…

Осока не стала медлить. Знала она, что так будет! Но пока у нее появилась возможность помочь, она ее не упустит.

Стоило последнему ремешку затянуться на ее бедрах, выскочила Осока вперед. Едва поспевал за ней Златоуст, бегал он небыстро, но Осока и не надеялась на его помощь. Не сможет он подсобить, разве что…

— Златоуст, найти Нидахасая! Пусть отвлекут покровителей — мне нужно время.

— Да, конечно! — растерялся тот и, поворачивая, бросил короткое: — Береги себя, Осока.

Она же бегло кивнула вполоборота: как бы ни хотелось прочувствовать его заботу, сейчас не время и не место.

Пробегала Осока мимо отворенных темниц. В проходах за свою свободу дрались тысячи птиц, оббегая их, Осока замечала, как на нее оборачивались. Летела она сквозь ряды чужеземцев, чтобы спасти своего.

Поворот, еще один… Чуткое ухо звериное слышало ветра свист, кожа чувствовала приближающееся тепло. Еще немного, чуть-чуть!.. Вот она, лестница!

Перепрыгивая ступеньки, Осока выпрыгнула наружу — и взмыла в воздух. Сбитая ветром, она расправила крылья и остановилась в полете, ища знакомое — бабушкой описанное — гнездо, где птички сложили свое сокровище.

Никогда Осока не думала, что небеса могут быть столь заполоненными. Солнца видно не было — птиц не счесть. Точно рой осиный, столпились они и шумят. От карканья, крика, верещания уши вяли, но Осока не давала себе отвлечься.

Взор нашел «гнездо» без труда: от него шел свет, заливающий небеса. Вырвался выдох из Осокиной груди, ведь она понимала, что, возможно, уже опоздала.

Направив в крылья все чудеса, что могла, Осока рывком преодолела несколько хвостов воздуха. Что-то потустороннее и давно забытое проснулось в ней, заставляя изящно уклоняться от пролетающих мимо птиц, от орудий, от чудес разрушительных.

Поворот, рывок, петля. Удавалось Осоке в любую щелочку пролезть, даже думать она не успевала. Чудесами она орудовать все же умела — хоть что-то у нее не отнять.

Последний взмах. Но постойте! Осока не могла ворваться туда так запросто. Не успел Нидахасай-кузнец со своими воинами… И как туда иначе попасть? Извернуться надо…

Или применить то, что всегда помогало. Тем более что так и просилось оно наружу, ощущалось в воздухе и окутывало Осоку, моля подчиниться. И та не стала отказывать.

Мало-помалу, струйки воды струились-заворачивались в воздухе, опустошая Ахасе, стремясь к рукам родным. И Осоке они не менее дороги: принимала она капли и ими дышала, наполняясь силой, коей, наверное, может целые войска сокрушать. Могла бы, если бы владелица того хотела.

Вместо сокрушения создала вокруг себя Осока круг. Порой в него пытались вторгнуться, но не в их силах было проникнуть за плотную стену воды. Благо, пока не подоспело умелых чудесников, а значит… пора.

Сложив крылья, позволила Осока водице себя унести. Упали они вниз вместе, прямо на «гнездо», вода разрывалась и отбрасывала всякого, кто мог тронуть или навредить. Кроме одной силы, равнозначной.

Столкнувшись, неведомая сила отбросила Осоку в сторону. Ударившись о холодный камень, едва не потеряла сознание Осока, но водица послушно окутала ее, обдав прохладой и чудесами. Мысли встрепенулись, и Осока осела на месте, оглядываясь.

Первым в глаза бросился свет. Исходил он от осколка, что разрывался всполохами чудес. Волна за волной, накрывали они громкими хлопками, звоном отдаваясь в ушах. Прижав те к голове, Осока с трудом могла сообразить, что ей делать: настолько все заполонил слепящий свет и так разрывался звук, что мысли воедино не собирались.

Неожиданно Осока почувствовала прикосновение к плечу. Вздрогнув, она обернулась, но смогла вздохнуть с облегчением: то был не враг, а лишь Лун, растерянный и напуганный.

— Лун, это ты?! Что тут случилось? — щурясь, спросила Осока, в глазах застыли слезы.

— Солнышко! Она там! — напугано вскрикнул он. — Она взяла осколок — и всех чем-то оглушило. Никто так и не смог подойти…

— А ты пытался? Что случалось с теми…

— Они пытались крыльями водить… Но осколок их отгонял, — бормотал Лун, его голос тонул в оглушительном шуме. — Они сдерживают его! Похоже, они собираются ждать, пока Солнышко… Солнышко…

Он сжал губы. Поняла Осока: плохо дело. Приняв протянутую руку Луна, она поднялась на ноги и, качаясь, зашагала в сторону Солнцеславы.

— Подмога скоро придет! Помоги им безопасно приземлиться, Лун! — громко произнесла она, сама себя не слыша.

— Ты… пойдешь туда?! — замер от удивления тот.

— А что мне остается? — усмехнулась Осока. — Некому больше твоей милой помочь…

Смущенно увильнул взором Лун и, ответив коротким кивком, поторопился прочь.

Осока же продолжила свой путь, закрыв глаза и уши. Чем ближе, тем громче шум становился, гомон, похожий на пение рога, разве что звучало то под самым ухом. Шерсть на ушах дыбом вставала, пока слух не отнялся совсем: испугалась Осока, что ее оглушило, но вдруг поняла, что и свет ее более не так тревожит.

Приоткрыв глаз, Осока увидела у самых ног опустившуюся на колени Солнцеславу, до крови держащуюся за осколок. Осколок яркий, свет источавший, дрожал в ее руках от звука, что лился из открытого рта Солнцеславы. Опустилась Осока: что же это получается? Перед ней звука чудеса? Разве есть такая стихия?

Впрочем, разбираться-то некогда. Опустилась Осока рядом и, взяв Солнцеславу за руки, не успела и опомниться, как провалилась в тяжелую дрему.

Не в первый раз погружалась Осока в чудеса, но каждый раз ощущался, как в новинку. Они закрывали за ней двери, точно ловушка, и провожали по ходам извилистым и, наверное, даже несуществующим, касались каждого чувства и отпускали, едва проведя по мыслям, пощекотав их. Во взоре белый свет струился, разве что не взор то был, а то, что разум видел и не мог разглядеть. То лишь чудо внутри каждого разглядеть способно.

Очнувшись, почувствовала Осока, как отпускают ее нити. Словно любопытные рыбешки в речке, они подплывали совсем близко, но стоило протянуть руку — растворялись в глубине. Отпустив их, наконец, проснулась Осока и огляделась по сторонам.

Впервые она видела в чужом чудесном сновидении… звезды. Сияли они в темноте маленькими лучиками, что складывались в лица. У лиц тех были большие угловатые ушки, усики-палочки, круглые зеленые глаза и большие, яркие улыбки. Точно как у Солнцеславы.

А вот и сама Солнцеслава. Плывет по ночному небу, сложившись в клубочек, точно котенок. Ее ухо подрагивало, когда рты звездных людей — предков, поняла Осока — открывались и что-то ей нашептывали. Однако сама Осока их не слышала.

В тот миг она заметила, как кусочки бересты кружились вокруг Солнцеславы, точно ее не отпуская. Понимая, что под ногами нет пола, Осока обернулась и попыталась поплыть к Солнцеславе, но не смогла сдвинуться с места.

Вспомнив, что это лишь место сновидения, подтолкнула себя Осока вперед мыслью-думой. И поплыла, а когда достигла, наконец, Солнцеславы — зацепилась за ее локоть рукой, чтобы не улететь далеко-далеко.

Открыла глаза Солнцеслава и дернулась, но — к удивлению Осоки — не стала отстраняться. Лишь глаза распахнула, после чего недоверчиво сощурилась.

— Что привело тебя сюда, Осока Болотная Ведьма?

Подивилась такому вопросу Осока. Неужели Солнцеслава осознает, куда попала? Впервые она столкнулась с подобным.

— Я…

— Что, прадедушка? — прервала ее Солнцеслава, оборачиваясь. — Нет, я не… Я еще не успела.

Заглянув ей за спину, Осока увидела поникший, испещренный звездными морщинами лик. Прадедушка? Их окружали предки Солнцеславы?

— Так что? — обернулась обратно та, слегка напугав Осоку. — Что ты здесь делаешь?

— Я… сама не знаю, — неуверенно выпалила она.

И зачем так ответила?! Надо было сказать что-то… более дельное. Ведь пришла-то не просто так… Хотя с Солнцеславой вряд ли какая-нибудь отговорка сработает. Что-то подсказывало Осоке, что чудеса Солнцеславы успокоить будет тяжелее всего.

— Тогда не мешай! — возмутилась та. — Между прочим, у нас тут встреча с предками. Я хочу, чтобы они приняли меня в свои ряды.

Заволновалась Осока. Приняли в свои ряды? Разве можно вот так вот к предкам на звезды попасть? Любопытно!

— О, а я и не знала, что можно так попасть на звезды! — искренне изумилась Осока. — Я думала, надо что-то великое совершить. И тогда они тебя примут уже после…

— Ну, я не уверена… Но наверняка они мне поверят! — взволнованно отвечала Солнцеслава. — Я же, наверное, достойна быть среди них… Я же чего-то да стою!

Ее лицо поникло, уши опустились. Вдруг она дернулась — Осока не поняла почему, пока не оглянулась и не увидела, как одна молодая Кошка грозно сдвинула брови, что-то говоря.

— Что она говорит? — прямо спросила Осока.

— О, ничего… Постой-ка, а тебе дело еш-ш-шть? — вновь подозрительно зашипела Солнцеслава.

Помедлив, Осока призадумалась. И вправду, зачем ей знать, кроме как помочь? Солнцеслава вряд ли помощь примет, но что если… Что если ей и самой хотелось бы попасть к предкам?

— Конечно! Я же тоже хочу узнать, как попасть на звезды, — нашлась с ответом Осока.

— Правда? — доверительный огонек мелькнул в глазах Солнцеславы. — И зачем же?

— Ведь я Болотная Ведьма. Я хочу показать величие своего имени!

Кривила ли душой Осока? Возможно. Но врала ли? Лишь отчасти. Все-таки звезды и впрямь манили ее. Осока не понимала чем, строила догадки, но… в них чудился далекий путь. Далекий путь, по которому могла идти Болотная Ведьма.

— Вот так я и думала! Разумела я, что тебе захочется так легко и просто взобраться на небеса, — рассмеялась Солнцеслава. — Ну ладно, может, я и могу тебе в этом подсобить. Но тогда и ты мне помоги!

— Безусловно, — спокойно кивнула Осока. — И как же тебе помочь?

— Все просто. Надо написать песню вместо меня.

— Мне? — удивленно вскинула брови Осока. — Для тебя?

— Ну да, а что такого?

— Ты же певица. Разве я могу?..

— О, еще как можешь! — рассмеялась Солнцеслава, но смех ее был отнюдь не веселым. — Я вот не могу. Кто угодно может, кроме ме-ня!

Она хохотала, а Осока наблюдала за ней с болью в сердце. Что же она? Неужели совсем не верит в себя?

— Солнцеслава, так нельзя. Ты не можешь…

— Могу. Могу! — вскрикнула та. — Могу вечно танцевать под чужую песню! Вечно-вечно-вечно!

Почувствовав вокруг напряжение, Осока оглянулась. Матушка-Природа… Как же они заголосили! Все разом предки Солнцеславы пооткрывали рты, что-то говорили, что-то кричали, вопили. Так злобно, так яростно!

— Я не хочу! — продолжала Солнцеслава кричать, как ребенок, громко и назойливо. — Не хочу сама! Это так сложно, так… долго. Никогда никто не признает, что я пишу! Это не величие, это жалкое подобие, они правы, правы! Жалкое подобие их творений!

Пыталась Осока разобраться. Чего же ей хочется? Как успокоить? А ведь эти звездные Коты все кричат…

— Закройте рты! — воскликнула вдруг Осока, приходя в ярость. — Солнцеслава, прекрати их слушать. Они слишком строги к тебе. Успокойся и расскажи, что тебя мучает.

В глазах Солнцеславы застыли слезы. Поджав губы, она, наконец, позволила себе заплакать, замычать, заныть, как дитя. Маленькие ручки накрыли лик опечаленный, слезами покрытый.

— Не могу я быть как они… Не могу, — пропищала она. — Мама с папой говорят, что настоящий певец должен быть велик и могуч. А что я? Я такая крохотная и ничтожная. Я никогда не попаду на звезды…

— Солнцеслава, постой, — положила той руки на плечи Осока, вынуждая посмотреть на себя. — С чего ты взяла, что ты не можешь быть похожа на них?

— Я… не умею сочинять, — пролепетала она, взглянув на обрывок бересты, проплывший перед глазами. — Все говорят, что получается вроде бы хорошо — играет напев, но я-то чувствую, что его нет, и они чувствуют, но не говорят в лицо, потому что думают, что еще придет. А он ведь такой тихий и скромный… Не то что их, сильный, могучий. Об их напевах говорят на каждом углу, вдумываются в каждое слово. У меня этого нет… У меня далеко не так.

— И у тебя никогда-никогда не получалось, так ты думаешь? — посмотрела на обрывки Осока и увидела очертания букв.

— Иногда… выходило. Когда я не пыталась вкладывать что-то. Не пыталась витиеватый слог закладывать. Просто из души лились стихи. Я их писала дорогим мне… маме с папой. И Луну.

— Луну? — улыбнулась Осока. — И как они, Лун, родители? Оценили?

— Угу, — улыбнулась Солнцеслава в ответ. — Мама плакала. А папа так гордо ими хвалился… А Лун… Он сказал, что я его поняла. И ему это важно.

Стихли слезы и плач. И поняла Осока: вот он, путь Солнцеславин, то, чего она искренне желает. Всем своим соловьиным сердцем.

— А ты точно уверена, что хочешь быть, как они? — кивнула в сторону предков Осока.

— Я… Я… — не решалась ответить Солнцеслава, смотря под ноги.

— Солнцеслава, тебя никто не станет судить за желания, — мягко говорила Осока, стараясь не спугнуть Солнцеславу. — Ты вольна выбирать путь. Будь он придуманным до тебя, или твоим собственным… Но подумай, разве будет этот путь твоим, если он выбран не тобой?

Сжавшись, Солнцеслава сощурилась. Похоже, она решилась. Полилась из нее стремительным потоком речь, полились слова прямо из души:

Путь иной я избрала,

Путь балагура да чувств чужих проводника,

Но разве все, что заслужила я, — хула?

Повод заявить, что я невелика?

А знаете ли что!

Я не такая.

И горжусь я тем, что я зато

Наконец-то, искренне, живая!

Вздохнула Солнцеслава. А Осока улыбнулась. Похоже, долго она копила в себе эти слова. Долго мыслила над ними, закладывала все, что терпела… И, наконец, выложила.

— Ох… Ну и ужасный же стих вышел! — рассмеялась Солнцеслава. — Но последняя строчка хороша. Только что придумала.

— Зато она самая… искренняя, — хихикнула Осока. — Надо будет поработать над остальным, да?

— О, нет! Не сейчас и не сегодня! — замотала головой Солнцеслава. — Как-нибудь потом, через много-много лет, может быть. Знаешь, что я поняла сейчас, среди звезд? Что все, чего я хочу сейчас и сегодня — просто петь и танцевать. Радоваться и быть счастливой!

— Таков твой путь, Солнцеслава Соловьиное Сердце?

— Таков мой путь!

Оглянулись Осока и Солнцеслава. Обратили к Кошечке взоры ее предки. Счастливые взоры и радостные улыбки.

Но звезды померкли. Пора было вернуться и, наконец, последовать избранному пути.

Глава двадцать пятая. О своей и чужой борьбе

Чуткое Баженово ухо едва выносило гул страшный-пугающий, нос ловил запахи красной соли и стали, привычные, но отнюдь не хорошие. Конечно, после Избора вряд ли Бажена волновалась по поводу привычек из прошлого, но это порой сбивало, особенно если видишь, как в небе воины сталкиваются и разбиваются. Старалась Бажена об этом не задумываться.

Следуя за Златоустом, осматривала Бажена «гнездо», светящееся со всех сторон. Даже птицы к нему не приближались — на отдалении держались, но кружили, точно разбойники над кучкой награбленного. Готовила Бажена оружие: загнал — похожая издалека то ли на молот, то ли на топор, работа самого Нидахасая-кузнеца — мог пригодиться в любой миг.

— Нам надо через них прорваться, — остановила Златоуста Бажена, пока они не приблизились к пернатому хороводу. — Я первая?

— Постой, — прищурился тот. — Знаешь, Бажена, мне кажется, они вовсе не воины…

— Ты о чем? — вылупила глаза на круживших птиц Бажена, но никаких отличий от слуг Юддаи не заметила. — Доспехи те же, что и у нас были.

— Только у них плащи есть, — подметил Златоуст. — Как у чудесников, с которыми меня познакомил Шактия.

— О-о-о! И что они делают?

— Если мои чувства меня не подводят, они… сдерживают внутри острова что-то. Пробудившийся осколок — это понятно, — но тогда, выходит, остров сам не охраняется?

— Ну… У нас остается только проверить, — повела плечом Бажена.

— Я не поддерживаю такие неосторожные разуменья, но сейчас вынужден с тобой согласиться, — мрачно отозвался тот. — Ты первая, да?

— Ха! Конечно, давно хотела набить клювы этим нахохлившимся индюкам!

И, вызволив меч из ножен, рванулась Бажена вперед, продираясь сквозь чудесников-воинов. Со всей силы влетела в их стройные ряды, домчалась до берегов острова, но…

Уши зашлись ужасным шумом. Из крепкой руки едва не выскользнул меч, но пальцы на рукояти сомкнулись на удивление крепко. Шерстка дыбом встала от пронизывающего звука, хвост загнулся.

В сотни, тысяч раз хуже, чем когда Бажена стояла рядом! Тело замерло под этим раздирающим уши звуком, и если бы не спасительные руки, вытолкнувшие ее, наверное, она бы и вовсе оглохла.

Распахнув глаза и вдохнув спасительного воздуху, Бажена уставилась на того, кто ее спас. Ого, так вот, где Лун запропастился! Стоит по ту сторону птицелюдей, на углу, и руками машет.

— Что случилось?! — тут же подлетел Златоуст. — Кто там?

— Да это Лун, — буркнула Бажена, с трудом приходя в себя. — Такой громкий шум стоял… И пока я не оглохла, Лун меня вытолкнул.

— Там Лун?! Без крыльев? — удивленно выпалил Златоуст. — Это не очень хорошо…

— И что нам делать? Туда лететь все равно?

— Откуда же мне знать…

— Ты же у нас голова, Злат! — возмутилась она. — Придумай что-нибудь, быстренько.

— Без приказов, попрошу! — раздраженно бросил тот и вдруг снова уставился на остров. — Там, похоже, Лун нам что-то пытается сказать… Я плохо вижу…

— Где?! — выдала Бажена и уставилась туда, где до этого стоял Лун.

И вправду! Машет руками Лун. Показывает… Наверх? На цыпочках тянется, указывает пальцами куда-то на крышу.

— Наверх показывает, — передала Бажена, что увидела.

— Хм… Возможно, эти чудесники сдерживают гул здесь и таким образом строят щит, — принялся выстраивать предположения Златоуст. — А там их нет, поэтому чудеса рассеиваются и пройти легче?

— С каких это пор ты заделался в умелые чудесники? — улыбнулась-оскалилась Бажена.

— Ну, хоть немногому я научился за время управления этой… силой, — взор его упал на осколок, который он — видимо, чтобы сразиться им в последующем — сжал в руке. — В общем, наверх. Там, может, Лун еще чего покажет.

Взмахнув крыльями, Златоуст уверенно просвистел наверх. А Бажена… Бажена неуклюже последовала за ним.

Оказавшись над гнездом, они заметили открытую крышу. О ней-то и говорил Лун!

— Похоже, чудесники так заняты, что нас совсем не заметили, — сказал Златоуст, смотря назад. — Но мне мало верится, что они станут оставлять такой открытый заход незащищенным.

— Ты прав. Они и не оставили, — пробурчала Бажена, подобравшись ко входу поближе.

Предстало ее глазам сражение. Битва доблестных воинов, наверняка настоящих богатырей. Скрестились их мечи с пронзительным звоном, да окаменели их тела, сдерживая угрозу неприятеля. В лицах их читались и холодное разуменье, и ярость, их обуревавшая. А в глазах обоих — бесконечная вера в свою правоту… Бажена о таком разве что в сказках читала. В сказках, которые ее и надоумили когда-то на дорожку богатыря вступить.

— Нидахасай и Шактия! — воскликнул Златоуст обреченно. — Ну, нет! Только не сейчас!

— Это… невероятно, — только и могла произнести Бажена. — Эта доблесть… Матушка-Природа, этого быть не может…

— Историческое событие, я все понимаю, но нам надо пройти мимо, — попытался вразумить ее Златоуст, но Бажена слышала его слова лишь эхом. — Бажена! Ты что удумала…

Но, смотря на Нидахасая, Бажена все-таки осознавала: он не воин. Он, может, предводитель, но воин — до этого ему далеко. Как он до сих пор держался? Наверное, мужество его до последнего спасало. Все-таки не чета он воеводе.

А вот Бажена кое-что о военном искусстве знавала…

— Златоуст, иди вперед. Я ему помогу.

— Бажена, не смей…

Поздно. Бажена Крепкий Кулак не могла оставить беззащитного в беде! Может, и не такого беззащитного, но у него вряд ли хватало сил и умения противостоять кому-то столь наученному. Она тоже, конечно, в воеводы не годится, но вместе они смогут одолеть этого прихвостня покровителей!

Стоило Бажене настигнуть сражавшихся, как Шактия отлетел от стоявшего на краю крыши Нидахасая и завис в воздухе со словами:

— Ах, вот и наши хорошие знакомые. Князевы избранники избрали сторону! — он улыбнулся. — Мне казалось, я был достаточно убедителен, однако вам, зверолюдям, видимо, по душе все-таки беспорядок.

— Лучше беспорядок и свобода, чем порядок и рабство! — воскликнула Бажена, опускаясь рядом с Голубем. — Может, и не все мои сородичи думают так, но я — такая.

Краем глаза она заметила благодарную улыбку на губах воина-кузнеца.

— От такой беспорядочной зверицы, как ты, я этого ожидал, — похоже, воевода смотрел вовсе не в ее сторону. — А вот от Златоуста, сына Растислава… Мне казалось, мы поладили.

Друг, вопреки всему, оказался рядом. Лицо нахмурил: похоже, тяжело ему давался выбор слов.

— Ничего личного, Шактия, — наконец, честно ответил он. — Мне жаль, что мы оказались по разные стороны, и мне жаль, что такой хороший птиц, как ты, служишь таким несправедливым и гнусным сородичам…

— Не тебе об этом судить, князев избранник, — в сощуренных глазах Грифа мелькнул огонек злобы. — Поддерживая беспорядок, ты только подтверждаешь, что совсем не вдумывался в нашу историю. Мне не жаль, что тот, что поддерживает смуту, не приходится мне другом.

Златоуст тяжело вздохнул. Бажена его понимала: он-то не хотел никого обидеть, а лишь сделать то, что правильно. И поэтому-то ему здесь и не место.

— Давай-давай, не затягивай, Злат, тебя твоя ненаглядная ждет, — оскалилась в усмешке Бажена. — А мы тут без тебя разберемся!

— Бажена… Сколько раз я говорил, насколько эти твои шутки неуместные? — пожаловался тот, но все же улыбнулся в ответ. — Держись!

Кивнула Бажена и чуть не пропустила удар. Ух, если бы не чуткое ухо, она бы точно лишилась головы! Обернувшись на нападение, Бажена вскинула меч, готовая на этот раз ко всему.

И — она от удивления округлила глаза — то был вовсе не Шактия. Это покровители! А ее исподтишка ударила Юддая-Орлица. Застыв в воздухе рядом со своим подданным, она поудобнее перехватила копье и направила его на Бажену. Покровительница умов — Сова Манаса — зависла по праву руку от нее, а Сэванаэллаки Гэхувэ — покровитель хитрецов-соглядатаев — по левую.

— О, этот поединок вдруг стал совсем не честным! — громко произнесла покровительница воинов, усмехаясь. — Что ж, мы здесь, чтобы это исправить…

— Бажена! — послышалось вдруг из-под ног.

Лун! Ухватился за лодыжку. Неужели он вскарабкался по седалищам для птиц, чтобы ей помочь? Потянув его за руку, Бажена поставила его рядом с собой. А Нидахасай кинул ему ножны с кинжалами — заранее припас.

Заметив раздраженные взоры Аракшакайек — ну и сложное же имечко они себе придумали! — Бажена рассмеялась.

— Как удобно, — ответила на это Юддая. — Но, увы, нас по-прежнему больше, так что… Пожалуй, Манаса, с твоего позволения…

Сова лишь коротко кивнула и нырнула в «гнездо». Зарычав, Бажена едва не бросилась за ней, но ей в голову быстрее пришла мысль, что те трое, что тут остались, могут оказаться гораздо опаснее.

— Ох, мой дорогой друг, как жаль, что ты без крыльев… — произнес Гэхувэ, обращаясь к Луну. — Какая ужасная ошибка.

И рванулся на него! Не могла Бажена в стороне остаться и отвела от Луна удар, но — мара ее подери — удара от Юддаи не заметила. Копье задело, благо, лишь бок. А от таких легких ран… ярость Бажены лишь подпитывается!

Пока Лун вынырнул из-за спины и полоснул кинжалами Ворона, Бажена с ревом кинулась на покровительницу воинов. Ну она ей сейчас покажет! Нечего лезть к ее друзьям!

Но Юддая ловка, она увернулась, пытаясь копье выпячивать, но Бажена тоже не промах, изворачивалась, как могла. Все-таки она ровно на ногах стоит, а не эта пернатая! Можно использовать это положение в свою пользу. Хорошенько замахнувшись, Бажена рассекла мечом воздух и отогнала Юддаю себе за спину, откуда та и высунула свое копье. Но не тут-то было! Бажена-то это увидела и пережала копье меж рукой и боком. Лезвие опять ее полоснуло, но какой же пыл заиграл!

Раскрутившись, Бажена запустила Юддаю, державшую оружие, прямо в союзника-Шактию, что сражался с Нидахасаем. Сам Голубь-кузнец едва не свалился, но все же остался на ногах, а двое воинов кубарем полетели в сторону.

Обернувшись, Бажена хотела было помочь Луну, но, как оказалось, тот справлялся и сам. Как ни старался, Гэхувэ не мог попасть по Луну, крутясь на одном месте. Предугадывая каждое движение врага, подныривал Лун ему под лапы, под крылья, поражал их удар за ударом, скатывался на край и спасался в последний миг, и снова пускался в бой. Даже покровитель растерялся под такими частыми ударами! А Бажена-то и вовсе челюсть клыкастую отвесила. Может же Лун, когда хочет!

Но вдруг — удар в спину послужил последней каплей для Ворона — тот развернулся и, уклонившись от удара, принялся отражать удары Луна. Да так быстро и умело, что давил Луна и склонял его к краю!

На этом-то Бажена и поняла, что пора в дело вступать. Навострив хвост, разбежалась она быстро и столкнулась с неведающим ничего Гэхувэ, сбивая его с гнезда вниз. Не ожидавший покровитель скатился со стены, не успевая расправить крылья.

Фух! Только поняла Бажена, что все их действия лишь отсрочили настоящую битву.

— Зря вы ввязались в это, Крепкий Кулак и Невидимая Чешуя! — признался вдруг Нидахасай, опасливо озираясь по сторонам. — Они сражались не в полную силу. Сейчас они очнутся, и нам конец!

— Хей, Нидахасай-кузнец, а ты не думал, что ты очень труслив для предводителя? — клыкасто усмехнулась Бажена. Голубь печально повесил голову, и Бажена все же объяснилась: — Ой, да я шучу! Выстоим, не волнуйся. Мы же князевы избранники! Справимся, и не с такими совладали.

— Бажена! — окликнул ее вдруг Лун. — Пол дрожит!

К счастью, Баженины уши уже знали, что стоит опуститься и переждать бурю. Ибо та последовала тут же.

Сотряс гул все «гнездо». Но он не был похож на прежний, совсем, ведь он был гораздо звонче и… приятнее? Он лился, как река, разве что очень громко. Знакомый голосок заставил Бажену улыбнуться.

Из недр гнезда вдруг перестал сочиться свет, сник гул, и вылетело трое. Сперва Осока, что держала Солнцеславу за руку, и только потом Златоуст, поддерживающий снизу. Приземлились они рядом, и Бажена ощутила, как от Солнцеславы исходили мощные волны.

— О, я смотрю, кто-то сросся с осколком! Поздравляю! — похлопала ту по плечу Бажена.

— Какое неземное вдохновение! Матушка-Природа одарила меня силушкой, что перевернет мир! — восклицала Солнцеслава с горящими глазами. — Поверить не могу, что я удостоилась такой чести.

— Солнышко! — послышался вдруг вскрик, и объятия Луна накрыли слегка опешившую Солнцеславу. — Я так рад, что все обошлось, так испугался за тебя…

— Ну-ну, мой милый Лун, не могла я тебя так скоро покинуть, — тепло улыбнулась она.

Радостная за них, Бажена обернулась к Златоусту и Осоке. Те же опасливо оглядывались, и Бажена и сама вспомнила, что так и не расправились с покровителями.

— Манасу мы отогнали через другой вход, — сообщил Златоуст. — Сначала я ее удерживал взрывами, пока водный щит Осоки защищал их с Солнцеславой. А потом Солнцеслава… запела, и Манасу отнесло наружу. А вы тут, смотрю, управились.

— Ненадолго, — подумав, отозвалась Бажена. — Мне кажется, они собираются с силами, чтобы снова напасть.

— Тогда ничего не остается, кроме как дать им отпор, — сделала вывод Осока. Вокруг нее летали капли-малютки.

— Постойте! Князевы избранники, я бы хотел вам сказать кое-что важное…

Все обернулись к Нидахасаю. Взор его наполнился горечью.

— Вы не обязаны сражаться в нашей войне, князевы избранники… — Бажена было хотела возразить, но не успела. — Предупреждая возражения, скажу так: вас в это втягивать будет слишком несправедливо. Вас здесь, к счастью, теперь ничего не держит, поэтому…

— Как же так? — прервала его Бажена. — Мы готовы сражаться за справедливость!

— Нужно уметь выбирать, Крепкий Кулак, — тяжело вздохнув, спокойно отвечал Голубь. — У вас наверняка были свои цели, прежде чем вы прибыли сюда. Исполните их, и, если ваше сердце так говорит вам, возвращайтесь. Но знайте, что вас здесь не ждут.

Сжала кулаки Бажена. Почему? Они же готовы помочь!

— Он прав, Бажена, — сказал вдруг Златоуст, подходя из-за спины. — Как бы это подло ни звучало, мы и вправду приехали лишь за осколком. И это очевидно.

— Но это вовсе не означает, что я и все, кто присоединился к восстанию, вам не благодарны, — поправил себя Нидахасай. — Наоборот — вы дали мне силу. Вывернули наружу мои раны и позволили взглянуть в глаза страху. Я благодарен вам за то, что вы открыли мне глаза. Но на этом ваше вмешательство должно окончиться. Иначе наша победа не будет нашей заслугой.

Мудрость его Бажену поразила. Недаром он — Голубь, птица свободы. Правда: а ведь не отнимают ли они победу у тех, кто все это время сражался за справедливость? Не становятся «храбрецами из-за моря», которые заберут себе всю славу, весь почет?

Как бы ни хотела Бажена прославиться и стать богатырем, но не ценой воровства чужих трудов и обесценивания страданий. Она кивнула Нидахасаю, и тот печально улыбнулся в ответ.

— Тогда… Что нам делать? — спросил Лун, прижимая за плечи напуганную Солнцеславу.

— Ну… — вклинилась в разговор Осока. — У бабули был один замысел касательно побега. Но они его не осуществили.

— Если я правильно понимаю, о чем вы, тогда мне придется откланяться, — кивнул Нидахасай. — И должен предупредить, что когда вы начнете свою задумку воплощать, к вам соберутся все силы Аракшакайек. Мы с моими крылатыми постараемся отвести от вас внимание, но… В общем, не задерживайтесь.

— Ох… Тогда нам стоит попрощаться, — понял Златоуст. — Прощай, Нидахасай. Удачи тебе вернуть справедливость на Островах Уса.

— Пусть песня свободы заиграет в сердцах тех, кто был для нее рожден! — вдохновенно воскликнула Солнцеслава.

— Острова Уса — чудесное место. Может, вашими силами, оно станет еще чудеснее, — мягко улыбнулся Лун.

— Сил тебе, Нидахасай-кузнец! — вскрикнула Бажена, расчувствовавшись. — Ты справишься! Доведи дело до конца, твой народ заслуживает стать свободным.

Она вслед за всеми обернулась к Осоке. Похоже, та дольше всех раздумывала над словами и, наконец, смогла произнести:

— Тсеритса Болотная Ведьма гордилась бы тобой.

На этом Нидахасай, сохранявший железное спокойствие, вдруг приоткрыл рот. Бажена изумилась, увидев застывшую водицу в его глазах. Слеза скупая, единственная слеза пробежалась по его щеке и исчезла, подхваченная ветром. Улыбнувшись, он тихо вымолвил:

— Я рад, что был знаком с вами. Прощайте и будьте счастливы.

Расправив крылья — белые, точно облака — он вспорхнул в небеса.

Вздохнула Бажена. Вот они, настоящие богатыри! Когда-нибудь Бажена Крепкий Кулак тоже сразится за свободу… Или уже сразилась?

— Пока Аракшакайек, судя по всему, собирают силы, расскажу, что задумывала моя бабушка, — прервала мысли Бажены Осока. — Коротко говоря, ей удалось узнать, что Ахасе — парящие Острова — не всегда находились здесь, над Агнанеи. Издревле они придерживались чудесниками, сохраняя свое место испокон веков. Но если чудес вдруг не станет…

— Ты хочешь сказать, что Острова раньше двигались?! — удивленно воскликнула Солнцеслава. — Как так?

— Ну, все-таки мы живем на круге. Выйдя из одной точки, ты в нее и вернешься, — объяснил Златоуст.

— Спасибо, я не настолько глупая! — возмутилась Солнцеслава. — Какого ты обо мне мнения, сударь Златоуст, сын Растислава?

— Ну… ты же не поняла, вот я и рассказал, — совершенно спокойно объяснился тот.

— Матушка… Моя гордость задета, чтобы ты знал! — вскинула подбородок она.

Чувствовала Бажена, как утекало время, ведь покровители — как сказал Нидахасай — уже у них на хвостах!

— Эй, вы двое! — не выдержала Бажена. — Нас сейчас сцапают, вы чего рычите без повода?

— Солнышко, Златоуст имел в виду, что Ахасе — верхние Острова — без чудес будут двигаться по всей земле, пока не придут сюда вновь, — после тяжелого вздоха произнес Лун. — Потому что земли наши круглые.

— Благодарю тебя, милый Лун! — прижалась к его руке Солнцеслава и заставила бы покраснеть, если бы Лун умел. — А ты, Златоуст, мог бы и понятнее объяснять.

— Предупреждая разногласия, — подняла руку Осока, — продолжу. Нужно расстроить чудеса на острове и заставить его сойти с места. Так мы сможем оказаться на другом конце мира за считанные часы!

— Это… звучит слишком невероятно и очень опасно, — выдавил Златоуст. — Ты уверена, что это должно сработать?

— Бабуля это не пробовала… Но разве у нас есть выбор? — вскинула бровь Осока.

— И как мы «расстроим» эти твои чудеса? — попыталась повторить ее слова Бажена.

— В этом нам понадобится твоя сила, Бажена, — произнесла та, заставив Бажену поперхнуться воздухом. — Чудеса собираются в такие штуки — артефакты, так их бабушка назвала — раскиданные по острову, но не закопанные, так что сбросить их при должном усилии можно. Тебе нужно растрясти землю, чтобы вытряхнуть хотя бы большую их часть, и остров сам понесет нас в нужном направлении.

— Хорошо, поняла… Не знаю как, но сделаю, — кивнула Бажена, понимая, что выхода-то у нее все равно нет. — Вы меня прикройте, а то я обычно это делаю…

— Конечно! Я теперь та-а-акое умею, могу показать!.. — открыла было рот Солнцеслава, но Лун вовремя успел заткнуть его ладонями.

— Не нужно, Солнышко. Мы слышали. Ты очень красиво поешь, но не сейчас.

Та что-то пробурчала ему в руки, Бажена не разобрала что.

— Тогда так поступим, — задумчиво ухватил рукой подбородок Златоуст. — Бажена, ты растрясаешь остров. Осока, тебе нужно наколдовать над нами водный щит, чтобы, если что, нас не задело. Лун, если на нас нападут, ты будешь отбивать удары в ближнем бою. Мы с тобой, Солнцеслава, будем отбиваться от врагов чуть дальше. Я при помощи взрывов, а ты… просто ори на них. Я верю, ты сможешь!

— Ну, спасибо! — опять обиделась она, но больше ничего говорить не стала.

Все дружно кивнули и разошлись по сторонам. Бажена же единственная осталась на месте и, присев на корточки, положила руку на крышу. Она чувствовала каждый уголок… В опасности силушка ее не подвела, обострилась. Пронизывали нити землюшку, сплетались в нераспутанные колтуны, не вычешешь. Призадумавшись, Бажена примеривалась, где же ее можно подтолкнуть, чтобы она затряслась, да посильнее.

Пока ощупывала нити, она мельком взглянула наверх. А Лун не промах! Едва к ним подлетел один смельчак, он ему сращу подрезал путь, отправил вниз. Как молния, он мелькал перед глазами, появляясь то тут, то там. Экая скорость, Бажена завидовала!

Осока же возвышалась рядом, водя руками по воздуху. А вокруг отовсюду не капельки — уже целые реки собирались! Тонким сукном ложились на них, покрывая все плотнее и плотнее. Даже прохладой отдало, вспотевшая Бажена блаженно опустила хвост.

В стороне же туда-сюда разбегались Златоуст с Солнцеславой. Златоуст, точно стрелял руками, рассылал в небеса взрывы, и те хлопались, как огни, покрывавшие тогда небо над Агнанеи. Птицы от них разлетались, путались, мешались. А Солнцеслава до кучи еще и распевала, и плясала со всех сторон, ее голос разносился по небесам, отбрасывая неприятеля куда подальше. Хорошо сработались, ничего не скажешь!

Наконец, нащупав слабое местечко, Бажена замерла. Едва не пропустила, заглядевшись! Оставалось только толкнуть. И Бажена толкнула, толкнула так, что тряхануло, едва с ног не сбило!

Остальные тоже чуть не свалились, Осока и Лун ухватились Бажене за плечи, чтобы не упасть. Златоуст же пошатнулся, но встал в раскорячку, а Солнцеслава выдержалась на одной ножке и встала ровно, как гибкая березка, которую ветер так запросто не положит.

— Предупредила бы хоть! — отшутился Златоуст, вновь принимаясь взрывать небеса.

— Это не так просто, как ты думаешь! — стыдливо покраснела Бажена, понимая, что даже не подумала о предупреждении.

— Давай, Бажена! Чувствую, еще несколько толчков, и тронемся! — воскликнула Осока прямо над ухом.

— Не ори так, ухо ж отвалится! — усмехнулась Бажена.

— Прости, — буркнула та.

— Я шучу, дуреха, — улыбнулась Бажена и вновь толкнула остров, но уже с другой стороны.

На этот раз все легко удержались. Но остров затрясся, затрясся так, что вот-вот и свалится наземь! Оглянувшись, Бажена заметила и ахнула: все небо было усеяно птицами. Как мухами! От страху она толкнула землю еще раз, и еще — Златоуст и Солнцеслава уже заползли под щит, хватаясь за непоколебимую Бажену — остров в последний раз дернулся и медленно тронулся.

Ухватились все друг за друга, как за последнее свое спасение. Бажена держалась за крышу, а за нее держались все остальные. Благо, землюшка свою хозяйку к себе притягивала, и та ощущала себя хоть немного спокойнее.

Рывок — быстро острова оказались заспиной. Птицы исчезли. Остались Острова Уса за спиной, удаляясь.

Мысленно попрощавшись с Островами, Бажена покрепче прихватила друзей. Вместе — выдержат! Несмотря на страх, Бажена была в этом уверена.

Часть пятая. Империя Лонг. Глава первая. О правых решать

Долог был их полёт иль короток — Лун не помнил. Пускай это длилось всего мгновение, пускай — часы, ощущалось то вечностью необъятной. Дивился Лун, как его холодное Ящерское сердце не выпрыгнуло наружу от такого стремительного ветра, промозглого мокрого холода и оглушающего свиста. Его то клонило в сон, то ободряло хлещущим по щекам ветром. Чувствовалось ему, что совсем скоро у него отвалятся чешуйки.

Но в один короткий миг под безжизненным островом показалась твёрдая землюшка. С громким криком «Прыгаем!» стремительно бросилась Осока в свистящую пучину, за ней мигом нырнул Златоуст, пытаясь поймать ту за хвост, но Медвежий маленький хвостик достать ему не удалось. Поднялась с места и Бажена, подзывая сперва Солнцеславу себе за спину, а потом и Луна. Ему, конечно, не было времени смутиться, пришлось лезть. Получилось, что Солнцеслава влезла на него и встретила полёт восторженными криками, пока Лун держал её за маленькие изящные ладони.

Самого полёта Лун уже и не упомнил. Просто глаза закрыл — и будь, что будет. Казалось, им было ещё хуже: если тогда водяной щит Осоки кое-как сдерживал небесные силы, то теперь ветра набросились на них со всем остервенением. Наверное, то были вилы-проказницы, что гуляют в вышине и ткут свет. Лун не жаловался — не ему судить прекрасных вил — и лишь молил Матушку-Природу попросить красавиц приостановиться, дать им всего миг, и они покинут небеса, дом Матушкин.

И услышала Она его молитвы: вскоре они коснулись земли, поставили на неё ноги. Тёплое солнышко обласкало тело Луна, а руки Солнышка — подхватили, ведь, наконец, не выдержав, Лун потерял сознание, и без того едва в нём державшееся.

Не обеспокоенный ни единым сном, Лун лежал в тёплой и ласковой тьме. А глаза открыл уже бодрым, готовым ко всему.

Сперва его ослепило, но, привыкнув, ощутил Лун сладкий свет, струящийся из-за полупрозрачной стены. На стене той были нарисованы красные цветы.

— Проснулся? — спросил тихий спокойный голос.

Испугавшись, Лун обернулся, поджал хвост. Но то была лишь Осока, и он облегчённо выдохнул. Странно, но в маленькой комнате с прозрачными стенами, обложенными деревянными креплениями, никого не было, кроме ведьмы, сидевшей на ногах. Да и он почему-то лежал на полу, укрытый одеялами с двух сторон.

— Гд-де это я? — запнулся Лун, привставая, но головная боль заставила его лечь обратно.

— Тихо, тихо, рано ещё подниматься. — Похожая на заботливую бабушку, Осока положила его голову на твёрдую подушку. — Судя по всему, у тебя наступила резкая смена холода и тепла, а поскольку у тебя холодная кровь, ты потерял сознание.

— Ох… Прости, так неловко выходит, — пробормотал Лун, который, верно, всех задерживает.

— Ничего. Нам не в тягость за тобой поухаживать, — уверила его Осока. — К тому же ты такой не один. Солнцеслава, вон, голос сорвала.

— Как так?! — подскочил на месте Лун, но, благо, не упал обратно. — Что случилось? Это очень плохо?!

— Видно, тебе никогда не приходилось громко кричать, — усмехнулась Осока. — Всё с ней в порядке: я дала ей зелье, и она снова заголосила, как прежде. Накричалась во время полёта — вот и сорвала голос.

— Это хорошо… То есть не хорошо, но хорош-ш-шо, что она вылечилась, вот, — протараторил Лун, стыдясь своего незнания. — Так… Где я?

— Ах, точно… — вспомнила вопрос Осока. — Сейчас я позову остальных, и они тебе всё расскажут. А ты пока выпей вот это, — она протянула ему маленькую кружечку, размером с половину его ладони. — Это согревающее зелье, как то, что я давала тебе в горах. Оно согреет тебя и наладит равновесие тепла и холода. Я замешала в него немного толчёного мака от боли в голове.

— О… Большое с-с-спасибо! — отозвался он и скромно уставился в кружку, пока Осока вышла через одну из стен, отодвинув её. Ну и странное же место…

Дыхание разносилось по зелью кругами. От кружки так и веяло теплом. Лун выпил отвар залпом, не задумываясь, и по телу пронеслась такая волна, что он аж подскочил. Чешуйки на хвосте повставали дыбом, как и взъерошенные волосы. Но от скачка ощущения постепенно спали, и приятное тепло заполнило каждую частичку Луна, и голова перестала быть такой тяжёлой.

Пока Лун погружался в ощущения, в комнату внезапно ворвался сам ветер. Когда на спину приземлилось нечто очень мягкое и приятное, он понял, что этим ветерком была Солнцеслава.

— Милый Лун, я уж думала, ты умер! — запричитала она ему прямо на ухо. — Хорошо, что Осока рядом была и тут же сообразила, что делать нужно, а то я бы сама со страху погибла!

— Н-но, С-с-солнышко, я бы не умер, — смущённый таким вниманием, уставился в ноги Лун, но отсаживаться не стал.

— А вдруг? Ты же Ящер, у тебя эта загадочная холодная кровь…

— Не занижай его достоинство, Солнцеслава! — с праздным восклицанием вошёл в комнату Златоуст. — За кого ты считаешь Луна? Конечно, он выдержал бы!

— Ох… Я об этом и не подумала, — тихонько отозвалась та и тут же замурчала Луну под ухо: — Прости, милый Лун, я не хотела…

Наверное, не давай Осока Луну зелья, он бы и так растаял от этих прикосновений и от Солнцеславиного голоска. Взор его расплылся, а язык перестал связывать слова.

— Да ну… Вс-с-сё хорошо, — прошипел он, забываясь в мягких руках.

— Хей-хей, голубки, может, оставите ваши нежности на потом? У вас будет ещё мно-о-ого времени! — пробудила Луна от сладкой дрёмы Бажена.

Вскочив, он выскользнул из объятий Солнцеславы, обратившей ничего не понимающие глаза на Бажену.

— Бажена, слушай, а ставить всех в неловкое положение — это такая привычка или всё-таки шутка? — усмехнулся Златоуст.

— Шутка, конечно! Ну, а что? Смешно же! — улыбнулась-оскалилась та. — Как ты, Лун? Смотрю, на звёзды попал?

Слово за слово, все расселись вокруг одного-единственного Луна. Не привыкший быть окружённым вниманием, он весь сжался, хоть и говорить ему не составляло труда, как обычно.

— Осока сказала, что вы ответите мне, где я, — снова спросил он. Сама же Осока, сидевшая между Златоустом и Баженой, кивнула.

— О, не поверишь, мы попали на Родину всех чешуйчатых! — восторженно воскликнула Бажена. — В Империю Лонг!

Ощутил Лун, как превращался зрачок в тонкую полоску.

— С-с-серьёзно?.. — выдал он. — Сколько же мы пролетели?

— Примерно… треть мира, где-то так, — повёл плечом Златоуст. — Это было сложно, но мы справились.

— Что сразу «сложно»? Мне понравилось! — воскликнула Солнцеслава, заёрзав на месте.

— Надеюсь, в следующий раз ты будешь менее бурно восторгаться полётом, — назидательно напомнила Осока.

— Хорошо, ма-а-ам! — улыбнулась та.

— Если коротко о том, что случилось за время, пока ты спал, — принялся рассказывать Златоуст, — то мы успели приземлиться на берегу Империи, в небольшом Черепашьем городе Юджо…

— Местные нам рассказали, что это переводится на берский, как «дружба»! — снова влезла Солнцеслава. После злобного взгляда Златоуста она вымолвила короткое: — Прости! — и замолчала.

— На Юджо промышляют ловлей рыбы и выращиванием водорослей, — продолжил Златоуст. — К востоку отсюда есть большие рисовые поля рядом с более крупным городом ближе к столице. Здешняя рыба идёт на продажу по Империи и к нам, а водоросли — на еду Черепахам и в качестве особой закуски для других. А рис отсюда я и сам продавал… В общем, это — из того, что я сам знаю об этом месте. Здесь, на берегу, идёт подготовка к празднику…

Солнцеслава было открыла рот, но Бажена успела положить свою руку ей на рот, закрыв той половину лица. Та разочарованно надулась и отвернулась.

— К празднику Дружбы, на котором Сухопутные и Водные Черепахи отмечают вылупление Водных Черепах из кладок в песке. За кладками ухаживают Сухопутные Черепахи. Поскольку скоро вылупление, Сухопутные Черепахи сейчас готовятся, а мы приземлились совсем неподалёку, вот нас и нашли.

— А как мы попали с-с-сюда? — взволнованно прошипел Лун, смотря на прозрачные стены.

— Может, тебе свежего воздуха впустить? Тебе станет лучше, — предложила Осока.

— А… можно? — переспросил Лун, не видя ни одного окна.

— Конечно! — вскочила с места Солнцеслава. — Тут так странно открываются двери, смотри!

Подбежав к противоположной стене от той, откуда они пришли, Солнцеслава — как ни удивительно — взяла и отодвинула стену. Подуло теплом и приятными запахами. Обернувшись, узрел Лун зелёный сад, ограждённый высокой каменной стеной. Прямо ко входу спускалась ветвь растения с мягко-розовыми лепестками.

— Это дерево называется сакура, — указала рукой на ветвь Солнцеслава. — Пышное и пахнущее сладко-сладко! Почти как наша вишня, только немного другая.

— Красиво… — пролепетал Лун.

— Понятно, слушать меня уже никто не собирается, — пробормотал Златоуст. — Для кого распинался?

— Мне расскажи, — мягко улыбнулась Осока. — Я после того, как нас подобрали и отвели сюда, всё время зелья готовила.

— Я тебе уже рассказывал, — обиженно отвернулся он. — Ты меня не слушала?

— Послушать снова лишним не будет. Я так думаю, — подпёрла голову руками она. Покраснели щёки Златоуста, но сам он отвечать не стал.

— Лун, Солнцеслава! — подозвала вдруг Бажена. — Попялитесь потом! Злат тут сейчас совсем раскиснет.

— Не раскисну я! Бажена, с такими шутками я с тобой вообще больше не буду разговаривать.

— Утю-тю, какой злюка.

Слушавший всё краем уха, Лун улыбнулся.

— Простите, я отвлёкся, — обернулся он. — Продолжим?

— В общем, нас подобрали пожилые супруги, Черепахи-рыболовы, — рассказывал дальше Златоуст. — Единственные, кто могут хотя бы два слова связать по-берски. Похоже, их дети и внуки вовсю занимаются праздником, а у них работа в самом разгаре. Они сами уже совсем старые, не могут справиться в одиночку, поэтому попросили нас им помочь ловить рыбу на их участке земли у моря. За это они дадут нам кров и еду.

— И травы, — напомнила Осока, — из которых я делаю зелья.

— Ещё Осока готовит им лекарственные зелья, за что они нам очень благодарны, — улыбнулся ей Златоуст. — В общем, Лун, пока мы решили, что поработаем у них до окончания праздников и на вырученные деньги отправимся за следующим осколком. Осока знает, где его искать. Ну, что, ты согласен?

Призадумался Лун. Неужели ему дают ответственность принять такое важное решение? Повлиять на их судьбу? Прежде Лун делал то, что скажут, и мало думал сам.

— Не стоит меня спрашивать, я буду делать так, как все захотят, — отмахнулся Лун, не зная, что ответить.

— Как это — «не стоит спрашивать»? — удивилась Бажена. — Ты, между прочим, тоже Князев избранник! Мы должны действовать вместе.

— Мы уважаем твоё мнение, Лун, и без него принимать решений не будем, — строго сказал Златоуст.

— Ты нас не раз спасал, Лун, и мы не можем оставаться в долгу за это, — напомнила Осока. — Если ты ради нас чем-то жертвуешь, то и мы должны пожертвовать.

— Да и как мы можем без тебя решать, милый Лун? — заволновалась Солнцеслава. — Это совсем неправильно. Мы не хотим заставлять тебя что-либо делать! Всё должно быть по общему согласию!

Смутился Лун окончательно. Сколько добрых слов… Слышал ли Лун столько добрых слов от кого-либо? Мама всегда опекала его — усаживала дома и выпускала только ненадолго, по делам. Отец и того реже позволял принять решение, которое повлияет на кого-нибудь, кроме Луна самого.

И как тогда поступать? Положившись на чувства, Лун произнёс:

— Ну… Я думаю, я бы решил так же, — кивнул он.

— Точно? Ты так говоришь не потому, что хочешь нам угодить? — посмотрела ему прямо в глаза Солнцеслава.

Да или нет? Лун снова призадумался и сказал:

— Ваша задумка правильная: нам и вправду нужен отдых. Я так считаю. Поэтому поддерживаю.

— Вот и хорошо. А теперь пойдём ловить рыбу, а то так и просидим тут до вечера, — встал с места Златоуст и отряхнулся.

Только сейчас заметил Лун их странные наряды, похожие на подвязанные тканью платья. А на ногах у них — будто бы тапочки.

Посмотрев на себя, Лун понял, что у самого-то едва пояс прикрыт. Накинув на себя одеяло, он уставился в пустоту, осознавая, что сидел едва ли не нагой.

— Милый Лун, что такое? У тебя что-то болит? Тебе плохо? — запричитала Солнцеслава.

— Да ему портки нужны! — рассмеялась Бажена. — Ну и лицо, Лун, как у мёртвого!

— Пойду принесу тебе одежду, а то поток Баженовых шуточек всех нас унесёт в могилу, — усмехнулся Златоуст и вышел из комнаты.

— Неужели мои шутки такие плохие? Куда пошёл, Злат?! — кинулась за ним она.

Осока засмеялась в кулачок, и Лун удивлённо уставился уже на неё. Любопытно, а она когда-нибудь при нём смеялась?

— А мне так нравится, — улыбнулась по-Кошачьи широкой улыбкой Солнцеслава, прикрыв глаза и подёргивая кончиком хвоста.

Когда она наградила Луна воздушным поцелуем в лоб, новое чувство захлестнуло его.

Чувство, что он не невидимка.

Глава вторая. О подарках моря

— Ита-а-ак! — объявил Златоуст. — Кому-нибудь из вас приходилось рыбачить?

Князевы избранники переглянулись между собой. Окидывавший их взором сомневающийся Златоуст едва не отчаялся, но Осока вовремя кивнула.

— О! Наверное, составные части зелий ловила, — предположил Златоуст.

— Ну… Нет, — буркнула та, смущённо уставившись под ноги. — И это была не совсем рыба…

— А что же?

— Лягушки.

Вздохнул Златоуст. Ну и тяжко же придётся с его бравой дружиной…

Обвесившись рыбацкими принадлежностями, они потопали к берегу. Тот оказался совсем близко — хвостом подать от домика Черепах. В сени пышных деревьев, склонившихся над укромным уголком, спрятался бережок, заборчиком огороженный, выходивший на ласково плещущиеся волны. На нём грелась крупная галька, что Златоуста, конечно, порадовало: хвост отмывать не придётся. Свежий запах ударял в голову — не понять, нравится или нет. Но что нравилось точно, так это нежное тепло, не припекавшее макушку.

Отойдя от берега, Златоуст принялся раздавать указания, да не тут-то было: недоумение на лицах спутников ничего хорошего не сулило.

— Что, вообще никто на рыбалке не был?

— О, вода… Не моя ш-ш-штихия, — лучезарно, но по-прежнему неловко улыбнулась Солнцеслава. — Избегаю всяких там… плаваний, купаний.

— А мыться? — злобно усмехнулась Бажена.

— Ох, как невежливо! — разобиделась та. — Недолгие омовения я могу и вдали от реки сделать. А вы, наверное, в реке моетесь!

— Между прочим, советую, очень освежает, — сощурилась мечтательно Бажена. — С утреца или после баньки самое то… Бодр-р-рит! — прорычала она, потягиваясь.

— А ты, Лун? — решил прекратить бессмысленную болтовню Златоуст.

— Оу… Мама говорит, что в Верховетвь всякий мусор бросают, поэтому мы туда не ходили, — скромно отозвался тот. — Да и я не так часто выходил…

— Н-ну да. Прошти, — запнулся Златоуст и, прерывая неловкость, прокашлялся.

Теперь на него все смотрели с недоумением. И… радостью?

— А ты умеешь, Злат? — закономерно спросила Бажена.

— Это не так сложно, — буркнул он и отвернулся. Вываливать подробности его неудач не очень-то хотелось.

— О-о-о, смотрю, не самое твоё любимое занятие, — махнула рукой подруга. — Ну ничего, с нами, небось, повеселее будет, чем с родственниками!

Ёкнуло сердечко Златоуста.

— Как ты догадалаш?

— О, а я догадалась? Я просто сказала, что первое в голову пришло, — удивлённо захлопала глазами Бажена. — Выкладывай тогда, что не так! А то будешь хмурым ходить, как в воду опущенный… — вдруг, что-то осознав, она застыла, а после — заливисто расхохоталась. — В воду опущенный! Ха! Вовремя!

Следом рассмеялась и Солнцеслава, незаметно хихикнул Лун. Осока лишь вздохнула, и на том был ей Златоуст благодарен.

— Тихо! — шикнул на Бажену Златоуст. — Не кричи, всю рыбу распугаешь!

— Ну-у-у… Смешно же, думаю, рыбки оценят, — кивнула в сторону берега та. — И вообще, ты что, молча предлагаешь рыбачить?

— Предполагалось, что так мы и поступим, — честно выдал Златоуст.

— Да ну! — отмахнулась Бажена. — Сидеть и ждать, пока она сама к нам заплывёт? Это что, шутка?

— Нет, не шутка, так и есть…

— Ну уж нет уж! Что-нибудь придумаем! — поднялась с места Бажена. — Дай-ка сеть, я сама разберусь!

Твёрдым шагом отправилась воительница с морем биться — так бы описал это Златоуст, если бы его просили передать то, как Бажена в этот миг выглядела. Грудью вперёд, хвост торчком. Гордо она прошла к кромке воды и оглянулась на остальных с громким:

— Сейчас я покажу вам, как это делается! — и встрепенула ухо.

Златоуст не стал её останавливать. Пускай на свой же хвост наступит и жаловаться потом не будет, что могла бы и без его указаний справиться. Скрестив руки у груди, он принялся ждать.

Остальные же переглянулись. Первой двинулась с места Солнцеслава и побрела к бережку, осторожно ступая по скользкой гальке.

— Бажена, ты не пойми неправильно, но не кажется ли тебе, что твоя мысль несколько неразумна? — изящно выразилась Солнцеслава.

— А по мне так, ты просто трусишь, — усмехнулась та.

— Трушу?! Да ни за что! — вскинула подбородок та, но хвостик её всё же дёрнулся. — Просто, мне кажется, надо Златоуста послушать, прежде чем лезть… туда.

— Ну, кого ты обманываешь? Солнцеслава, я уверена, тебе просто нужна… — Бажена сделала шаг к воде, — небольшая… — обернулась и занесла хвост над кромкой воды, — помощь!

И обрызгала Солнцеславу всю, от ушей до пят.

Златоуст выдохнул. И что же она творит?! Если Баженовы крики всю рыбу не распугали, то Солнцеславины вопли — точно!

И — как он и думал — разнёсся крик на всю округу. Да так громко и звонко, что вода сотряслась, а стоявших чуть не сбило. Бажена плюхнулась в воду, Осока поймала Златоуста за руку, а Лун приземлился прямо на гальку. С деревьев посыпались ветки.

Но, как резко всё началось, так же и окончилось. Кивнув Осоке, Златоуст твёрдо встал на ноги и бросил взгляд на берег. Прекратила Солнцеслава свою «песнь» и пыталась отдышаться, глядя на мокрую одежду. Бажена стояла по колено в воде, окружённая… всплывшими мёртвыми рыбами.

Златоуст распахнул рот.

— Я же говорила, что моя мысль сработает! — хвастливо выпрямилась Бажена и принялась сгребать в сети всё, что под руку попадалось. — А ты, Злат, не верил. Обидно, между прочим!

— Н-но… но… У тебя же не было разуменья! Это случайно вышло! — взмахнул руками Златоуст.

— А откуда ты знаешь? — усмехнулась Бажена и со смехом торжествующим продолжила собирать улов.

А Лун тем временем зашуршал где-то позади. Златоуст к нему обернулся и едва не подавился воздухом. Под самой рукой Луна, где он приземлился, проглянулось что-то белое и ровное, округлое…

— О, Матушка… — выдал Златоуст, осознавая, что это такое. — Лун, не двигайся.

— Что?.. — испуганно застыл на месте Лун, кажется, даже не дыша.

— Будь… очень осторожен…

И вдруг Солнцеслава, что до этого уставилась в пустоту, опомнилась. На всех порах примчалась она к Луну, и лишь длинный хвост Златоуста — так вовремя им выпяченный — её остановил.

— Что?! Что случилось?! Милый Лун, ты не ушибся? — запричитала она, подпрыгивая на месте.

— Нет, я… Я не знаю, что происходит, — жалобно произнёс Лун, дёрнув хвост.

— Лун, там…

— Хей, у вас там что-то весёлое происходит, а меня не зовёте?! — послышался оклик Бажены, и Златоуст понял, что его хвоста не хватит, чтобы остановить всех.

Обернув ухо, он услышал её тяжёлые шаги и было хотел воскликнуть, чтобы остановилась, но почему-то Бажена остановилась сама.

— Постой, Бажена, — тихо вымолвила Осока. — Там яйцо.

— Что?! — вместе воскликнули Солнцеслава и Бажена.

— Тише… — шикнул Златоуст, и воцарилось молчание.

Длилась тишина долго, мгновение за мгновением, пока ко всем приходило осознание. Было разуменье пришло в голову Златоуста, но его прервал…

Треск. И громкий детский плач.

Глава третья. О любви с первого взгляда

Если бы могла — Осока бы грудью на ребёнка бросилась, лишь бы её спутники не принялись его изучать. Она-то знала о возможной опасности, но, может, её попытка предотвратить всё и была бы удачной, не стой она так далеко.

Вместо этого, конечно же, Лун склонился над младенцем и тот — было заплакавший — вдруг скуксился и изобразил что-то наподобие улыбки…

Пропали они — поняла Осока, накрыв ладонью глаза.

— О-о-о, Лун, милый, он просится к тебе на ручки! — заголосила Солнцеслава, и Осока даже останавливать её не стала — поздно уж.

— Н-но, Солнышко, разве детей прямо так из яиц можно на руки брать? — встрепенулся Лун.

— Осо-о-ока? — обернулась Солнцеслава, на что вскинула брови недовольная Осока.

Ну и что ей отвечать? Взглянула она въедливым взором на ребёнка. А тот — точно настоящий черепашонок — смеясь, будто взлететь пытался на зелёно-травянистых плавниках, отросших на руках. Пузо его покрывали твёрдые пластинки, как и спину, на которой они были слегка округлыми. Остальное тело покрывала чешуя крупная, гладкая.

А глаза прищуренные — о, эти две жемчужинки! Чистые, как небеса безоблачные, и добрые-премилые, не знавшие бед. Но стойкая ведьмовская натура не позволила проскользнуть улыбке: всяк равен перед Матушкиным взором, и этот ребёнок — не исключение. И лишь они — те, кто его нашёл — могут его спасти.

Поразмыслила-пораздумала Осока, да и выложила всё, как на ладони:

— Похоже, мы попали на время пробуждения малыша Черепах. Обычно они просыпаются день в день, доля в долю, как родители предсказывают, а тут…

— Ох… Как ужасно, как так получилось-то? — увильнула взором Солнцеслава.

— А легко! И, думаю, ты догадываешься как, — раздражённо взмахнул руками Златоуст.

— Но если бы Бажена не брызгалась!..

— Бажена?! Так я во всём виновата тепер-р-рь?! — гневно прорычала та. — Я же не знала, что тут чадо в песок закопали! Сами виноваты — они бы это хоть пометили как-то!

— Ну, наверное, Черепахи, что тут рыбачат, о ребёнке знали… А нас не предупредили, — предположил Лун, посматривавший на ребёнка.

— Вот именно! Предупредили бы — вели бы себя осторожнее, — фыркнула Бажена, скрестив руки у груди и опустив рядом сеть с рыбой.

— Предполагалось, что мы будем тихо рыбачить, а не орать на всю округу. Или — тем более — использовать чудеса! — назидательно отвечал Златоуст, медленно вставая и глядя злобно виляющей хвостом Собаке прямо в глаза.

— Ничего не знаю! Мало ли, как мы собирались…

— Бажена-а-а! — протянул Златоуст, двинувшись в её сторону. Он, ниже богатырки и меньше, всё же голосом так заиграл, что та уши постыдно опустила и сжалась. — Ты извинишься за своё поведение. Потому что ты поступила плохо. Незнание не освобождает от ответственности.

— Ла-а-адно… Но одна я туда не пойду, я не одна тут виноватая, — пробурчала та, отворачиваясь, взора не выдерживая.

— Все пойдём. Все виноваты, что это допустили, — по-родительски строго заявил Златоуст.

— О, пойдём, пойдём! А малыша с собой возьмём? — протараторила вертевшая хвостом вокруг ребёнка Солнцеслава.

— Может, тут его оставим? Он же, наверное, проживёт, если его никто трогать не будет, — неуверенно повёл плечом Златоуст.

Не выдержала раздражённого вздоха Осока. Неужели она одна тут что-то понимает во врачевании?

— Осо-о-ока? — неловко улыбнулся Златоуст.

— А своих детей Росомахи одних оставляют после рождения?

— Нет… Чего так резко-то? — нахмурился он.

— Да глупый вопрос потому что! — вспылила Осока. — Давайте не задерживаться и пойдём в дом, там всё сделаю, что могу…

Если припомнить, бабуля при ней принимала роды. Только младшая Болотная Ведьма в них почти не участвовала, да и смотрела вполглаза… Стеснялась. Это же дело очень свойское, а она тут что делала…

— Осока, Осока! — пробудили её вскрики Солнцеславы. — Я могу его на ручки взять?

— Нет, — отрезала она, едва взглянула на ребёнка. — Лун понесёт.

— Ну почему-у-у? — заныла Солнцеслава.

— Ему посчастливилось стать матерью, пусть и носит, — выдохнула Осока.

На миг повисла тишина. Каждый пытался открыть рот, но слов изо рта отчего-то не выходило. Только Лун сидел, как к одному месту прибитый, а яркоглазый дитятко к нему уже руки-плавники вовсю протягивал.

— К-как так? — первой собралась с вопросом Бажена. — Они что, кого первого увидят?..

— Что-то вроде того, — пробормотала Осока в сторону, соображая, как это всё объяснить. — Поскольку Лун — Ящер, он из нас к Черепахам ближе всего. Вот ребёнок и подумал, что это мама.

— Ненадёжное разуменье, на мой скромный взгляд, — отметил Златоуст.

— Это природа, — пожала плечами Осока. — Почему-то так сложилось. Не я тут правила устанавливаю. А вообще — руки в ноги и бегом!

Минуя все вопросы, поторопилась Осока к забору, но её остановили пыхтения да топтания. Обернувшись, она увидела, как все склонились над яйцом и протянули туда руки, а ребёнок едва ли не плакал.

— Что вы столпились?! Пускай Лун его возьмёт и понесёт, как мужчина! И мать! — возмутилась Осока, только потом, осознав, что сама сказала.

— Н-но я… Он скользит, — пролепетал тот, пока Златоуст, Солнцеслава и Бажена на него испытующе смотрели.

— Хорошо. Тогда все встаньте, Лун — ближе всех к скорлупе, остальные — назад.

Послушно кивнув, спутники отступили на шаг, дав Луну места. Вздохнув, закрыла глаза Осока и присмотрелась.

Влажные леса — таких влажных в Царстве не встретишь. Благо, повсюду вода, и она чувствовалась. После сбора капелек по парящим островам да облакам Осоке показалось по-детски лёгким собирать водицу из такого влажного окружения.

Один толчок — и вода стала собираться вокруг неё ручейками. Осока и не знала, что на такие чудеса диковинные способна.

Взмах руки — и малыша окутала большая капля. Он сперва замахал ручками, захихикал, выдувая крупные пузыри, но потом успокоился и сложился калачиком. Вода его с головы до ног окунула — тогда Осока обволокла малыша водицей, точно одеялом, и передала Луну в руки. Тот ухватил крепко, но пальцы его дрожали.

— Так скользит по-прежнему! — испуганно вскрикнул он.

— Но теперь малыш в родной среде, должен меньше брыкаться, — сказала Осока, переглядываясь с ребёнком взорами. — Теперь пойдём в дом, там его подержим, пока родители не вернутся.

— Постой, а почему его просто в море не отпустить? Раз ему там удобнее, — спросила Бажена, тягая огромный мешок рыбы.

— Увы, он уже плавает быстрее нас с вами, — вздохнула Осока. — Упустим его — вообще не найдём. А так мы можем его посадить в тазик, я там над ним поколдую, чтобы он — мало ли — ничем не заразился…

— А он ещё и заразный?! — выпалила Бажена. — Держи его подальше, Лун!

— Какой заразный?! Он малыш! — встряла Солнцеслава. — Он чист и невинен!

— А-а-а! Послушайте уже Осоку и пойдём! — вспыхнул Златоуст — вокруг него даже искорки запрыгали. — И так натворили дел!

— Это да… — почесала затылок Бажена. — Тогда… побежали!

И она, прихватив вонючую рыбью сеть, потоптала вперёд, да быстро, только хвост засверкал.

— Я не хотел становиться матерью так рано… И вообще становиться матерью! — чуть ли не плача, поторопился следом Лун.

— Лун, милый, а можно я буду папой?! — прыгнула за ним Солнцеслава.

Пока они убегали вперёд, Осока приложила руку к сердцу. Матушка, с кем же она связалась… Сколько с ними неприятностей! И приходится им всё объяснять, как детям малым.

Но — признаться — это было даже забавно. И… весело? Должна ли Болотная Ведьма веселиться?

— Сама поторапливаешь, а теперь стоишь, м? — раздался над ухом голос Златоуста.

Шерстинки встали, встрепенулась Осока и обернулась. Во всей красе, он улыбался совсем рядом. Покраснела она — небось — до самых пушистых ушей.

Как-то расхотелось задавать себе дурацкие вопросы…

— Побежали! — вскрикнула она и, схватив его большую мозолистую ладонь, помчалась за остальными.

Признаться, смеяться со всеми было весело. Осоке не приходилось испытывать подобное прежде. Падать в омут с головой с кем-то рука об руку. И выбираться из него всем вместе. Не хотелось задавать себе вопросов, не хотелось думать над каждым шагом. Хотелось взять — и отпустить.

Но мгновения прошли быстро, а дорожка — вскоре кончилась. Остановилась Бажена первой, а за ней и все остальные.

Приволочив за руку Златоуста, всмотрелась Осока. И тут же её сердечко ёкнуло.

— Нам надо… как-то незаметно пройти, — буркнула она.

— А как? Они нас увидят, — шепнула в ответ Бажена.

— Кто… — вскрикнула было Солнцеслава, но Осока закрыла ей рот рукой, отвечая:

— Тише! Хозяева дома вернулись…

Черепахи немолодые — муж с женою — с кем-то разговаривали, видно, с соседями. На удивление, походили они на малыша — тоже будто стоящие на задних лапах черепахи — только плавников у них не было, лишь чешуя на руках, панцирь на спине да твёрдые черепашьи пятки. Их глаза с прищуром выглядели до того мудро, что только в них взглянешь — кажется, весь мир познаешь. Даже когда они обнаружили упавших с неба зверолюдей и Ящера, они будто не удивились, лишь медленно подошли, спокойно помогли встать и дойти до дома.

Ничего не скажешь: Матушка даровала им невозмутимый нрав, обзавидуешься. И пока они так беззаботно беседуют с соседями, стоит этим воспользоваться.

— Спокойно! Мы что-нибудь придумаем, — вполголоса произнёс Златоуст. — Надо только… Заговорить их как-то. Лун, а ты пройдёшь мимо. Ребёнка…

— Сюда давайте положим! — перебила Бажена, перед ногами приземлилась сеть с рыбой. Две-три по дороге потерялись — видно, про мешок в руках у Златоуста все позабыли в спешке.

Вырвав у него из рук этот злополучный мешок, Бажена принялась набивать его рыбой, Осока отцепилась от Златоуста и к ней присоединилась, Солнцеслава же нос поворотила и отошла. Лишь Лун, судорожно качавший малыша, задался вопросом:

— А малыш не задохнётся там?

— Нет. Он же в воде, он может надолго задерживать воздух, — отмахнулась Осока, борясь с желанием поворотить нос, как нежная Солнцеслава, ведь рыбу она — признаться — очень не любила.

— Лун… Ты точно знаешь, как детей качать? — донеслось до уха Осоки.

— Златоуст, у меня девять младших братиков и сестричек, — пробормотал Лун.

— Пришлось узнать, как я понимаю.

— Угу.

— А у меня одна сестра, я думал, я мученик, а тут ты…

— Златоуст! — вспылила Осока, задыхаясь от тошнотворного запаха, бьющего по чуткому носу. — Ты бы помог!

— Да! Стоит болтает. И Солнцеслава, не стойте! — поддержала Бажена.

— Не-е-ет! — забавно протянула та, зажимая рукой нос. — Ни за что! Оно воняет!Я, конечно, люблю рыбку покушать, но сырую нюхать...

— Ну… Обычно я такое доверял работникам, — брезгливо указал пальцем на рыбу Златоуст.

— Значит, идите заговаривать зубы Черепахам, — пробурчала Осока. — А мы тут как-нибудь без вас, лодырей, справимся…

— Хорошо, моя старушечка, — ехидно улыбнулся тот и увильнул, не успела Осока возмутиться.

Она что, и впрямь такая ворчливая?

Пока они бегали, малыш — ко всеобщему удивлению — смотрел на всех тихо-мирно, изучая окружение. Не могла наумиляться Осока этим небесным глазам, но пришлось их убрать в мешочек, окутав плотным водным пузырём. Теперь уж точно не коснутся его склизкие рыбёшки!

Но когда Лун отошёл, малыш скуксился. Осока не успела и рта открыть, как свой рот открыл ребёнок и… запускал пузыри. Заревел, видать, но вода заглушила. Ладно, шума не издаёт, и то хорошо…

— О… Я скоро тебя вызволю, — пролепетал Лун, кладя ладонь на пузырь. — Тише, тише…

— Уже материнское чутьё проснулось? — улыбнулась-оскалилась Бажена.

— П-просто он такой… несчастный, — вздохнул Лун и поторопился к дому.

Держался пузырь, надо только не отвлекаться. Осока шла, в упор глядя на мешок и про себя молясь, чтобы водный пузырь не лопнул. Благо, она по-прежнему чувствовала родную водицу.

Краем уха она слышала заливистый Солнцеславин смех и Златоустову быструю речь, Черепахи им едва успевали ответить. На миг обернувшись, Осока увидела их неловкие, но вежливые улыбки. Говор их был шипящим, звонким, прямо как бабуля жителей Империи Лонг любила передразнивать. Ухмылялась Осока, когда это вспоминала, но старалась сдерживаться при самих Черепахах.

— Мы рыбу сейчас переберём и обратно пойдём. Одна нога тут — другая там… — говорил Златоуст.

— Ох, не резать ноги, не резать! — спохватилась старушка-Черепаха. — Зачем ноги…

— Он не резать ноги! Он просто быстрый! — поправляла его Солнцеслава, изображая бег. — Скоро прийти туда!

— Тогда зачем резать ноги? — подозрительно сощурился старичок-Черепаха.

— Не буду я ноги резать, — объяснял Златоуст. — Это выражение такое.

— Просто слова, это не по-настоящему, — замотала головой Солнцеслава.

— А, хорошо… Ноги жалко, хорошие, красивые, — улыбнулась Черепаха.

Неловко улыбнулся Златоуст — странно смотрела на него эта Черепаха… Осока усмехнулась про себя, до того забавно выглядел Златоуст, когда смущался.

Но уговорами-разговорами удалось им в дом проскочить незаметными. Нашли комнатушку, где всякая утварь лежала — сложенная ровно, рядками стройными, — и малыша вызволили, на руки Луну уложили. Он сам руки протянул: тоже очаровался Черепашонком, точно.

— Я тут вот что нашла, — буркнула вдруг Бажена, ткнув чем-то Осоке в спину.

Обернулась Осока — а то был тазик. Как раз вовремя! Водицу спустив в него, Осока кивнула Луну, чтобы ребёнка опускал. А малыш ручками-плавничками обратно потянулся, Лун опустил его с видом, точно от сердца отрывал.

Пока он покачивал и успокаивал Черепашонка, Осока на миг отошла — взять всё, что нужно, из кладовой. Там и пересеклась со Златоустом и Солнцеславой, Златоуст весь красный был, а Солнцеслава — посмеивалась.

— Да ты точно бабуле понравился… Молодой, в самом соку! — толкнула его в бок она.

— Даже думать об этом не хочу, — прижал уши к голове Златоуст и, заметив Осоку, тут же к ней поторопился. — Мы их увели! Они, оказывается, взять угощения приходили. До вечера они на празднике.

— Вечером и мы пойдём малыша относить, — сказала Осока, вздыхая. — И зачем мы в это ввязались…

— Это всё Бажена, она меня напугала, — скуксилась Солнцеслава, но поднятый уголок губы её выдал. — Хотя, малыш такой милый… Может, его себе оставить?

— И не мечтай, — отрезала Осока и поторопилась обратно.

Дальнейшие вопросы она уже не слышала — не до того было. В голове роилось тысячи мыслей, воспоминания перебивали друг друга, судорожно раздумывала она, что после родов делала с новорождёнными бабуля.

Влетев в комнату, Осока подвернула края странного платья и тут же обернула к себе ребёнка. Стоило руке Луна соскочить — заревел ребёнок вновь, только пузыря вокруг него уже не было.

— Нельзя отрывать его от мамы, Осока! — напомнила Солнцеслава. — Малыш, иди к папе…

— К тебе что ли? Какой из тебя отец, сама едва из пелёнок вылезла, — насмешливо потрепал её светлую голову Златоуст.

— Получше, чем ты, — обиженно одёрнула голову Солнцеслава.

— Благо, я не стремлюсь быть отцом.

— Бу-бу-бу.

— Не учи ребёнка гадостям! — съехидничал Златоуст, и теперь уже Солнцеслава дала ему подзатыльник.

— Я тут отец!

— Да тише вы! — вскрикнула Осока, никак не могла она сосредоточиться в этом шуме.

Ребёнок рыдает, все болтают, что за напасть?

Попыталась она коснуться малыша — не вышло, он изворачивался, как мог. Ещё и скользкий, он разбрасывал вокруг себя воду и тряс таз, и уже спустя долю Осока и Лун промокли с ног до головы.

— Да это невозможно! — воскликнула она. — Перестань ты толкаться, я же как лучше хочу…

Почувствовав прикосновение к плечу, она обернулась. То был Златоуст, во взгляде его читалось сочувствие.

— Так у нас ничего не получится.

— Знаю… — выдохнула Осока. — Я просто… не так хорошо управляюсь с детьми.

— Ты не знала, что они такие шумные? — улыбнулся ей Златоуст. — Вот моя сестрёнка так кричит до сих пор. Ве-е-есь день.

— Как ты это терпишь? — удивлённо вскинула брови Осока.

— Привыкаешь со временем. У Луна вообще девять младших братьев и сестёр.

— Лун, из нас будет такая хорошая семья! Ты будешь прекрасной матерью! — воскликнула Солнцеслава, улыбаясь, и пропела: — Ждёт меня матушка домой, за тихой, родной рекой…

Краем глаза Осока заметила шевеление. Остановился малыш и смотрит на Солнцеславу. А её певчий голосок ему явно пришёлся по нраву… Та это заметила и заулюлюкала:

— Какой же ты сладенький, малютка! Тебе спеть, сыночек?

— С чего ты взяла, что это сыночек? — спросила Бажена, обхватив края таза и пристально наблюдая за ребёнком.

— По-моему, это очевидно.

— А… да.

Вдруг за спиной донёсся вскрик Златоуста, и Осока аж подпрыгнула на месте от удивления:

— Точно! Я придумал.

— И что же тебе пришло в голову, наш предводитель? — усмехнулась Бажена.

— Предводитель? Разве я похож? — смутился Златоуст.

— Ну, ты тут руководишь нами, когда мы в беде, так что… Похоже на то, — пожала плечами Бажена.

— Ага, ага, я тоже заметила! — встряла Солнцеслава. — Обычно ты что-нибудь придумываешь.

— Надеюсь, твоё разуменье, как всегда, придётся как нельзя кстати, — пролепетал Лун, давая ребёнку свой палец.

— Давай, мо́лодец-храбрец. Дерзай, — поддержала Златоуста Осока.

Ведь его головушка светлая всегда придумает им спасенье! Златоуст же гордо выпрямился и принялся раздавать указания:

— Чтобы ребёнок не брыкался, Бажена, ты возьми таз и крепко держи. Ты — Крепкий Кулак — для этого лучше всего подходишь! — Она решительно кивнула и вцепилась в края таза. — Чтобы успокоить малыша, Солнцеслава, спой ему колыбельную. Любую, которую знаешь. Ему нравится твой голос, им мы его и успокоим. — Та откашлялась и принялась тянуть голосом какие-то звуки, Осока мало понимала зачем, но, видно, это такая подготовка была. — Лун, ты будешь Черепашонка лечить. Или что там… Осока тебе подскажет, что делать.

— Точно уверен, что я не смогу? — засомневалась Осока. — А если Лун ошибётся?

— Думаю, с твоей помощью — не ошибётся, — улыбнулся Златоуст, похлопав её по плечу. — Просто давай чёткие указания. Лучше это сделает Лун, иначе он будет дёргаться.

— Хорошо… Попробуем, — пробурчала Осока.

— Отлично. А я пока послежу, чтобы хозяева не пришли, — встал с места Златоуст. — А то неловко получится.

— Ага, иди. Мы справимся! — заверила его Бажена.

— Пос-с-стараемся, — взволнованно прошипел Лун.

— Это уж точно — постараемся, — тяжело вздохнула Осока, ощущая, как уши встали торчком.

— Хей, не кисните! Справимся, точно справимся! — воскликнула Солнцеслава.

Ответом им послужил детский смех. Смотрел на них малыш с надеждой — и как уж тут этой надеждой не заразиться.

Долго они возились с малышом — солнце успело сесть, темнота воцариться. За полупрозрачными дверьми горели разноцветные огни. А они медленно, но верно продвигались вперёд.

Осока, подражая бабуле, старалась давать указания как можно точнее, а Лун — как можно точнее выполнять. Оказался он усидчивым учеником, понимал всё с полуслова. Бажена же держала таз, да держала так, точно тот был приделан к полу. А Солнцеслава напевала одну колыбельную за другой, на разных языках, заново и по кругу. После нескольких часов она уже похрипывала, но Черепашонок просил ещё и ещё, так что папочка-Солнцеслава не останавливалась.

Все они влюбились в это маленькое чудо. Никак иначе, кроме как чудом не назовёшь это дитятко: чешуя его была ровная, как самая мягкая ткань, выпуклые глаза отражали небеса, а крохотные ручки хватались за их пальцы так мило, что хотелось часами с ним играть. Но Осока сохраняла самообладание и одирала всех: не время умиляться! Его нужно от всех болезней предохранить, всего вычистить, помыть, спать уложить. И таким отнести маме с папой! Они-то наверняка его ждут, не дождутся.

Закончили они и впрямь затемно. Осока откинулась назад от облегчения — вот работка задалась! От волнения сердечко из груди выскакивало. И — она слышала — совсем рядом так же стучали сердца остальных. Только Бажена осталась над тазом: похоже, она могла долго так держаться. Ничего не скажешь — вынослива! Зато ей досталась награда: теперь она вовсю играла с малышом, дразня его большими когтистыми пальцами. Остальные же согнулись в попытке отдышаться.

— Справились… Я же говорила! — прохрипела Солнцеслава и закашлялась.

— С-с-солнышко, всё хорошо? — прошипел Лун, приобнимая её за плечи.

— Я в порядке, милый Лун! Немного попью того зельица Осокиного, и всё хорошо будет.

— Пойду схожу за ним, — поняла намёк Осока и было встала, но рука Солнцеславы остановила её.

— Я потерплю, — прохрипела та и замолчала, похоже, наслаждаясь тишиной. Редкое зрелище!

Только не было им суждено отдохнуть. Послышались гулкие шаги по тонкому полу, и Златоуст ворвался в комнату со словами:

— Мы опоздали! Они уже ушли, и я не знаю куда! Как мы найдём родителей малыша теперь?!

Глава четвёртая. О горе в семье

Нестись по городу славному, но змеелюдному — задачка не из лёгких, особенно когда прикорнуть хочется. Но больше этого Солнцеславе хотелось поглазеть на эти домишки диковинные: с крышами из плотной соломы, с подмостками деревянными, на которых дом стоит, как ведьмина избушка на курьих ножках, с оконцами белыми, через которых совсем ничего не видно. И как бы незаметно подойти-подкрасться к Черепахам в разноцветных нарядах с подвязкой громоздкой и тапочках, приподнятых на двух деревяшках. О, и как же можно забыть об ароматных вкусностях, продающихся на каждом углу?

Но когда вредная Осока тянет за руку, тут не до вкусностей. С другой стороны, ребёнок у Луна на руках тоже напоминает об их тяжкой беде… Зато он милый. Все милые. И Лун, и малыш. Солнцеслава для себя решила: не найдут родителей — себе оставят.

Ведь разве может у Кошечки и Ящера что-то родиться? А тут — как подарок Матушки.

— Малыш устал, давайте остановимся? — предложил вдруг Лун.

— Как раз кое-что хотел сказать… — неразборчивопробурчал Златоуст и увёл всех в сторону от толпы.

А толпа тут собралась — ещё какая! Хвост негде просунуть. Хоть и было тут несколько таких же иностранцев или иногородцев, как и князевы избранники, но большую часть из них составляли всё же Черепахи, а те — Солнцеслава заметила — были пошире всех прочих. И поплотнее. Толкались и даже не замечали, как кого-то спихнули!

— Так, давайте подумаем получше, — предложил Златоуст. — Куда эти родители могли пойти?

— Берег возле кладки мы весь обыскали уже, так что не там, — со вздохом отозвался Лун. Малыш на его руках игрался с его волосами. Обслюнявил кончики. Солнцеслава улыбнулась: Лун и вправду стал бы хорошим отцом. Такой терпеливый!

Подойдя поближе, она, не очень обращая внимание на разговор, просунула Черепашонку пальцы. Тот их обхватил, принялся играться с ними и смеяться, а Солнцеслава хихикнула в ответ.

— Солнышко, ты же не слушаешь, да?

Укоризна чувствовалась в голосе Луна, и Солнцеслава ушки опустила. Но разве она могла что-то предложить?

— А что? У меня нет мыслей, — непонятно чему гордая, вскинула нос она. — Я за вами.

И закашлялась. Сложно же говорить после того, как весь день пропела малышу колыбельные… Солнцеслава заметила обеспокоенные взоры, но не успела ответить, как Осока произнесла:

— Подожди долю, — и куда-то увильнула.

Златоуст было открыл рот, но остановить ту не успел.

— Усатая, я понимаю, ты устала, но хоть попытайся подумать, — назидательно проговорила Бажена, скрестив большие руки. — И вообще, не стыдно с чужим ребёнком играть, пока мы тут его родителей ищем?

— Ни капли, — огрызнулась Солнцеслава, отворачиваясь. — Я же вас не останавливаю, не врежу́…

— Но и не помогаешь, — вторил Бажене Златоуст. — Если это ты так скрыто пытаешься замедлить поиск, сразу говорю: не получится.

— На что ты намекаешь? — сдвинула брови Солнцеслава.

— Ты не можешь оставить себе его, — кивнул на ребёнка Златоуст, и Солнцеслава дёрнулась. — Мало того, что он тебе не принадлежит…

— А если он сирота? — тут же воспротивилась она. За что на неё вообще накинулись? — Ты об этом не подумал? Или что родители уже ушли, и мы их никогда не найдём? Куда девать его?

— Не тебе точно, — помотал головой Златоуст. — Поверь, тут есть те, кто ему поможет.

— А если нет? Что тогда делать будешь? — пискнула Солнцеслава.

— Есть. Солнцеслава, разве ты не понимаешь? Ты сама ребёнок! — всплеснул руками Златоуст. — Ты не можешь взять и украсть чужое дитя. И — тем более — не сможешь о нём должным образом позаботиться. О тебе самой надо заботиться!

— Ты считаешь меня ребёнком?! — возмутилась Солнцеслава, топнув ногой.

— Да, считаю. Знаешь, сколько у нас с тобой лет разницы?

— Нет. Уверена, не так много, чтобы ты мной помыкал!

— А я и не помыкаю, — начинал злиться уже Златоуст. — Четыре года, Солнцеслава. Знаешь, что?

— Что же, Златоуст, сын Растислава? Великий и могучий?

— У меня есть маленькая сестрёнка. Раза в два тебя моложе, а ведёте вы себя одинаково!

— О, ну раз ты раскрыл мне глаза, так пригляди за мной, папочка! — поклонилась ему она. — Батюшка Златоуст, можно мне отойти? Ваше лицо выносить не могу!

— Солнцеслава, это уже гр-р-рубо, — грозно рыкнула Бажена. — Умей смотреть правде в глаза!

— То есть вы у нас такие правые, да? — вскипала Солнцеслава. С чего это они оба обозлились? — Или вы просто себя такими считаете, потому что старше меня? Это нечестно!

— Солнцеслава, мы просто говорим, как есть. Не надо грезить о том, чего пока быть не может, всему своё время, — спокойно, но твёрдо отвечал Златоуст. — Даже мы не можем позволить себе детей, мы слишком молоды.

Неужели они считают, что глупые желания над ней верх взяли? Что она хочет поиграться? Что она не готова и ничего не осознаёт?

Как обидно… За кого они её принимают? За маленькую совсем? Слёзы на глаза наворачивались. От их злобных словес лицо загорелось, в горле загулял суховей.

— Вы… Вы просто не понимаете! — бросила она, стирая рукавом накатившие слёзы. — Лун, пойдём! Сами разберёмся, да?.. Лун?

Попятился Лун, стыдливо пряча взгляд. И поняла Солнцеслава — он с ними на одной стороне. Все от неё отвернулись… Неужели никто не хотел немножко поразмыслить и понять её? Для них она лишь ребёнок, ни на что не способный?

— Солнышко, не подумай… — начал было Лун, подходя ближе.

— Не называй меня так, — отрезала она. — Я ведь ради нас с тобой это делаю… А, неважно. Пойду куда-нибудь, «повзрослею».

Обернувшись, Солнцеслава уже не услышала брошенных в спину возгласов. Лишь с Осокой столкнулась. Та несла что-то в руках, но оборонила. Всё равно — пускай свои зелья или что там для остальных оставит. Солнцеслава переживёт как-нибудь и без чужой помощи!

Юрко да ловко Солнцеслава петляла в толпе. Запутала-перепутала все следы: пускай не найдут её, ей и не хотелось, чтобы догнали и нашли, снова выставили маленькой и никчёмной. Особенно этот Златоуст! Дурак! Сам разве сильно умнее неё? И вообще, возраст ничего не значит, главное — мудрость! А у Солнцеславы её предостаточно: она же много книг прочитала, знает, откуда подцепить важные уроки.

Долго ли, коротко дорожка нелёгкая привела Солнцеславу к брегу морскому. В ночи, освещаемой лишь тусклыми огоньками, тёмная глубина воды сияла звёздами. Предки с небес светом приветствовали своих потомков. Улыбнулась предкам Солнцеслава — они-то, наверное, на её стороне, ибо недавно приняли такой, какая есть. Каждый предок любит своего потомка, да? Она бы тоже любила своего маленького ребёнка.

Слоняясь без дела, Солнцеслава смотрела на счастье других семей. В воде резвились Черепахи-родители: купали детишек, болтали со своими сухопутными собратьями. Кто-то вот-вот с ребёночком своим повидается: уже раскапывает тёплый, сыпучий песок в поиске заветной яичной скорлупки. А кто-то уже достаёт малыша или малышку, или за него это делает сухопутный собрат, и в руки передаёт, а отец или мать не могут нарадоваться, глаза их светятся.

Может, Солнцеслава была маленькой, но… Но она знала, чего лишается. В детстве она думала, что как мамочка с папочкой: найдёт себе — или скорее ей подберут — Кота красивого, богатого, с кем можно задушевные разговоры вести о любви, о песнях и стихах. Они бы выступали вместе. Вели бы громкую, но размеренную жизнь в доме городском, у самых подмосток, были бы мужем и женой, о которой говорят на каждом углу. «О, как они красивы вместе!» или «Они будто созданы друг для друга!»

Однако жизнь складывается иначе.

Что в Луне было такого, что Солнцеслава влюбилась? Он был таким… другим, непривычным. Будто явился из другого мира, чтобы её заворожить. Такой не похожий на её соплеменников. Ни у одного Кота нет столь белоснежного чистого лица, ни у одного Кота руки не отдавали снежной прохладой, ни у одного Кота глаза не светились звёздным светом.

Но не красотой славен был Лун. Он точно был соткан из спокойного терпения, очаровательной кротости… и бесконечной доброты. Как храбрец из сказки, что приходит на помощь всякому, кто попросит, и не потребует ничего взамен. Кто превращает самые чёрствые и тёмные сердца в мягкие и светлые. Кто — как Солнцеславе казалось до встречи с Луном — не мог существовать.

Когда Солнцеслава вновь и вновь возвращалась к вопросу «Почему он?», то приходил и «Зачем?»

Ведь у них не могло быть того «долго и счастливо», которыми кончалась всякая сказка. У них не могло быть потомка, на которого они посмотрят с небес.

Пока думала, Солнцеслава и не заметила, как далеко-далеко отдалилась от города. Разбудил её от мыслей плач. Не детский. Взрослой Черепахи с глубокими голубыми глазами.

Застыла Солнцеслава. Не может быть… Нет, это злая шутка! Но… Какие же знакомые чешуйки и пластинки! А глаза — один в один глаза… малыша.

Ёкнуло нежное соловьиное сердечко. Как так вышло?.. Солнцеслава оглянулась: нет, спутники за ней не пошли. Они не знают, бродят где-то…

Схватилась Солнцеслава за голову. Неужели ей предстоит принять решение? Да разве она может? Как так?..

Слова о ребёнке достигли ушей Солнцеславы. Вся решительность испарилась вмиг — захотелось вернуться, сказать другим, кого она нашла, чтобы они за неё решили. А не она… Не она!

Думай, думай, Солнцеслава! Мысли проносились роем. Что же делать? Слыша плач матери, Солнцеслава взгляда поднять не могла. Казалось, сама она расплачется, если увидит слёзы в глазах матери, потерявшей своего ребёнка.

Осознание молнией промелькнуло в мыслях Солнцеславы. Неужели она сейчас делает то же самое, на что её нарекли чувства к Луну? Лишает бедную мать возможности иметь ребёнка? Ведь сейчас она — Солнцеслава — как сама судьба, должна решить. Исполнить волю Матушки-Природы…

Но ведь это несправедливо! Только представить: ведь она так долго ждала, пока ребёнок вылупится, снесла яйцо, готовилась. Как можно не понять горе матери, которая потеряла ребёнка? Солнцеслава от одной мысли о том, как той плохо, цепенела. Нет, она не может быть такой несправедливой! Златоуст был прав. Она не может поступить так ужасно… Как вообще ей могло такое прийти в голову?!

Вздохнув, Солнцеслава решительно пошла вперёд, гордо выпрямившись. Заметив рядом с опечаленными родителями знакомых Черепах, Солнцеслава без промедления обратилась к ним:

— Вы ребёнка ищете?

Сухопутные Черепахи переглянулись. Старичок тут же затряс молодого отца, принялся объяснять ему что-то то ли на лонгском, то ли на каком-то другом языке, а то и на всех вместе, вперемешку.

— Да! Да! — обратилась к ней старушка, взяв её руки в свои. — Ты знать? Где?

Солнцеслава бегло поклонилась — она знала, лонгцы почему-то любили, когда им кланяются — и, вырвав руки, принялась изображать ими скорлупу, а пальцами — как эта скорлупа раскалывается.

— Он вылупиться, — показала она, пока на неё заворожено обернулась мать. Заметив взор, Солнцеслава начала указывать на продолжение берега, где начиналась галька. — Там! Мы найти, принести… А вас нет!

Пусть и медленно, но Черепахи кивали. Солнцеслава с ужасом заметила, как в глазах матери промелькнуло недоверие. Что-то сказав мужу, она прожигала взором Солнцеславу.

— Зачем вы принести? — спросил старичок-Черепаха скорее недоумённо, нежели недоверчиво.

— Мы думали, он умрёт! — отчаянно вскрикнула Солнцеслава. — Мы его искупать… В тазу! — она начала изображать таз, будто стирает рубашку.

Ей на мгновение показалось, что Водные Черепахи побледнели. Но на лицах их отразился ужас.

— Что вы делать?! — воскликнула испуганная старушка.

— Нет-нет! — замотала головой Солнцеслава. — Мы его помыть, — она изобразила, будто что-то оттирает, — и качать, — закачала она невидимого ребёнка, — и петь ему, — и попыталась запеть, но хрип вырвался из её горла. — Мы хотели спасти его… Он такой маленький, несчастный. Мы были так напуганы…

Она расплакалась, видя, как мать — похоже, понимая её — нежно, но печально улыбается. Её тяжёлая рука-плавник опустилась ей на плечо. Из уст матери вырвались слова непонятные, но поняла Солнцеслава: то был призыв успокоиться. Кивнув и утерев слёзы, мать ответила:

— Спасибо.

— Где он? Он живой?! — спросил, наконец, старичок-Черепаха.

— Мы вас искать! Я не знаю, где все, но я попробую привести!

На этом семейство Черепах просияло. Мать уже было порвалась куда-то, но Солнцеслава её направила в другую, нужную сторону. Она точно не знала, но… Возможно, её до сих пор ждут? Или ищут?

С трудом вспоминая, как шла, Солнцеслава повела семью по берегу назад к городу. Не могли они уйти далеко! Шли они, конечно, медленно — Водные Черепахи отставали, хоть и пытались торопиться, — но домов городских настигли.

Теперь уже Солнцеслава боялась не за себя. За них. За тех, кому могла причинить столько боли. Кому думала причинить столько боли. Может, тем, что она им поможет, она искупит свою вину?

Вдруг послышался оклик. Вскинув голову, Солнцеслава застыла: ей махали большие руки Бажены, а Златоуст и Осока шли к ней быстрым шагом. Позади плёлся Лун, слышался плач ребёнка.

— Усатая-я-я! — закричала Бажена, вдруг обнимая Солнцеславу. — Мы тебя обыскались! Зачем так резко убегать?!

— Я хотела принести тебе чай, чтобы тебе было полегче… А ты на меня его опрокинула, — не обиженно, а скорее разочарованно отозвалась Осока. — Мы тебе зла не желали, а ты ушла… Мы волновались.

— Ты всех нашла? Солнцеслава, ты такая молодец! — восклицал довольный Златоуст. — Прости, если был резок. Ты молодец, правда!

Черепахи посторонились, оглядывая новопришедших. А мать ребёнка — как знала — заворожённо смотрела в руки Луну. Оторвавшись от Бажены, Солнцеслава ей кивнула и рукой подозвала Луна. Тот, со спутанными волосами, с уставшими глазами на неровных ногах подошёл к ним.

Когда мать увидела малыша… У неё будто глаза засияли. И малыш — он тоже повеселел. Его лицо, искажённое плачем, изменилось в миг, стоило ему увидеть свою настоящую маму. Молча, он протянул ручку-плавник в сторону матери. А её заботливые руки взяли малыша нежно, медленно, словно самое большое сокровище в её жизни. Солнцеслава прикрыла рот, понимая, что вновь заплакала. Но теперь уже от счастья.

Мать-Черепаха принялась что-то говорить сквозь плач, прижимать малыша, будто говоря, что никому никогда его не отдаст.

— Она говорить спасибо, — перевела старушка-Черепаха.

И Солнцеслава это знала. Но всё равно удивилась, когда мать обернулась к ней и обняла её. Неужели она это заслужила? За все свои плохие, ужасные мысли?

— Я не достойна…

— Солнышко, ты выручила их, — со слабой улыбкой обратился к ней Лун. — Что бы ты ни думала, для них ты — спасительница.

Улыбнулась Солнцеслава милому Луну. Он в неё верил — она видела это в его глазах. Верил всегда и до последнего.

Спустя час или больше прощаний, Черепахи всё же ушли к берегу. А им — гостям и спутникам — надо было возвращаться. Завтра они получат денежку и вновь продолжат своё путешествие. А сегодня — посидят все вместе и отпразднуют этот прекрасный день.

Пока Златоуст шёл впереди между Баженой и Осокой, о чём-то с ними смеясь, Солнцеслава взяла Луна за руку и плелась позади. После всего, что произошло ей очень хотелось помолчать.

— Солнцеслава… Если ты хочешь, я больше не буду за тобой волочиться, — сказал вдруг Лун, разорвав мирную тишину.

— О чём ты, милый Лун? — удивлённо захлопала глазами она. — И называй меня Солнышко, я погорячилась тогда…

— Ты и я, — его голос сорвался, и Солнцеслава замерла, — у нас нет будущего. Не будет семьи. Не будет… детей. Я слаб и ни на что не гожусь, из меня ужасный муж и отец…

— Лун! Лун, постой! Обернись ко мне!

Не дав ему увильнуть, она взяла его за чешуйчатую щёку. А чешуйки уже были мокрыми: тихие, крохотные слёзы одна за одной исчезали в белых волосах и опадали на землю.

— Лун… Ты что, плакал, пока меня не было?

— Я… Я ничтожество, — он укрыл глаза руками. — Я тебя не достоин…

— Неужели это всё потому, что ты не такой, как я? — старалась тихо и спокойно говорить Солнцеслава, не давая ему укрыть лицо целиком.

— Я не тот, кто тебе нужен, — отступил он на шаг — она прошла за ним. — Я… Ящер.

— Лун, я выбрала тебя. Значит, ты тот, кто мне нужен, — выдохнула она. — Мне всё равно. Ящер ты или кто-либо.

Солнцеслава взглянула в Луновы усталые глаза. Как же долго он корил себя… А она сбежала, не понимая, как его ранит.

— Прости, милый Лун, — она обняла его, прижавшись щекой к его прохладной груди. — Я была глупой. Нельзя было так поступать…

— Ты всё правильно сделала, от такого, как я, надо бежать, Солнце…

— Солнышко. Лун, ты же знаешь, — ощутив его дрожь, она сильнее обхватила его, — даже если я не могу ничего в жизни предугадать, я тебя не брошу. Буду изо всех сил стараться ради твоего и моего счастья.

— Но… как ты можешь так уверенно говорить это? Как нам не думать о будущем, как обо всём позабыть? Ведь я всё разрушил для тебя, со мной тебе жизни не будет… Как ты можешь так говорить, ты же не знаешь, ты не знаешь, как тяжело… — казалось, Лун совсем терялся в своих же словах.

— Тише-тише, Лун, — погладила его по спине Солнцеслава. — Для меня ты лучший. Ты мой храбрец из сказки. А я твоя верная княжна…

— Это всё не правда… Не правда, я не могу таким быть, я слабый и…

— Лун, ты силён. По-своему. Я верю в тебя.

— Но как? Во что? Разве я хотя бы на что-то способен?

— Ты способен любить. Искренне, по-настоящему. А большего и не нужно. И это единственное, что по-настоящему важно.

Больше Лун не говорил ничего. Лишь обнял Солнцеславу в ответ, уткнувшись ей в плечо. Согнулся весь, прижался к ней, целиком. Поглядывали на них со стороны и посмеивались, а Солнцеслава не отпускала милого Луна: пускай смотрят. Пускай Златоуст, Бажена и Осока остановились впереди и ждут их, зовут.

Ей всё равно. Пускай. Лишь бы её милый, любимый Лун был счастлив.

Глава пятая. О тёмном и одиноком сне

— Снова соберусь я домо-о-ой… Со своею лошадкой гнедо-о-ой… Не помню дальше, усатая, напомни… — покачнулась Бажена, налегая на плечо Златоуста.

— Ну, это, — Солнцеславины усики-палочки дёрнулись, когда она икнула, — бере-бре-бредём по полям…

— А, точно! Бербредём…

— Хватит шуметь! Разбудите же всех, — огрызнулся Златоуст, сгибаясь до самого полу под телесами Бажены. — Я же говорил: саке принято разбавлять, а вы взяли и отхлебнули!..

— Ну… ик… папа! — когда Солнцеслава откинулась назад, несущий её Лун сам чуть не завалился, но удержал её. — Мы уже взро-о-ослые…

— Вижу, какие вы взрослые. Сами дойти до комнаты не можете!

Завернув к комнатке звериц, закинул туда Златоуст Баженову тушу, что приземлилась ровно на мягкую, почему-то расстеленную прямо на полу, кровать. Лун же не стал повторять за ним и осторожно уложил Солнцеславу рядом, одеяло за ней примял, хвостик заправил, чтобы не хваталась. Благо, рваться Солнцеслава не стала — обняла подушку и сладко засопела.

— Я пригляжу за ними, не волнуйтесь, — остановилась в проёме Осока.

— И разбуди их пораньше, как договаривались, хорошо? — назидательно забормотал Златоуст. — Нам пора выдвигаться, нечего засиживаться.

— Не изведи нас, Златоуст, — сочувственно улыбнулась она. — Я понимаю, что ты торопишься домой…

— Да если бы, — фыркнул он. — Я стараюсь, как могу…

— Понимаю, — подойдя к нему, Осока на миг взяла его ладонь пальцами. — Не переборщи. Ради нас и ради себя.

— Хорошо… Постараюсь, — смущённо буркнул он. — Спокойных снов.

— И тебе… вам сладких сновидений, — добавила она, кивнув Луну.

— Пойдём, — кивнул ему Златоуст.

Уговаривать Луна не надо было: он сам уже с ног валился. Ну и насыщенный же денёк у них выдался… Хоть и весёлый. И… задушевный, что ли.

В задумчивости Лун едва выловил из тишины слова Златоуста:

— Ты точно себя хорошо чувствуешь? А то утро у тебя выдалось неважным…

— Я? Нет-нет… — замотал головой Лун и, сообразив, что говорит, исправился: — Точнее да! Всё в порядке. Отоспался зато.

— Ха! Во всём надо находить хорошее, не так ли? — усмехнулся Златоуст и завернул к одной из дверей, отворяя её в сторону. — К этим дверям тяжело привыкнуть.

— Это точно, — улыбнулся Лун.

Собираться ко сну долго не пришлось — переоделись они заранее, а теперь оставалось разве что свернуться поудобнее да провалиться в сон. Так Лун и сделал — под одеяло юркнул, хвост поджал и с носом зарылся в мягкие, невесомые перины. И пожелал Златоусту спокойной ночи напоследок.

Что ему снилось — он не запоминал. Кажется, там было что-то солнечное… Солнцеслава? Как княжна, в шубе и шапке мохнатой. Её уши торчали из-под меха, на их кончики опускались белые снежинки, танцуя на лёгком ветру. Она протянула руку — в варежке, охватившей её тонкие пальцы.

Лун протянул руку в ответ — на его руках не было варежек. Но холод не обжигал пальцы, не заставлял заснуть. Лун вдруг потянулся к Солнцеславе: она прижала его и укрыла шубой. А он окунулся в её тепло.

Вот бы — хотя бы на денёк! — сладкий сон стал правдой…

Вдруг голова потяжелела. Сладость и лёгкость испарилась — пришли им на смену жар и тяжесть, похожие на оковы. Даже дыхание — казалось — было грузным, почти невозможным. Сон превратился из чуда — в темницу, тёмную, одинокую.

И, казалось, этот сон длился вечно…

Если бы не рывок: засвистело дыхание в груди, в глаза ударил яркий свет. Проснулся Лун, понял, что настоящей была режущая боль в кистях, по-настоящему отекло тело. Попытавшись повести чем-нибудь, попытавшись что-то сказать, Лун ничего не добился, лишь поворочался в неизвестности.

Но когда с него сорвали повязку и рывком посадили, к нему вернулся взор. Глаза пронзило светом, и Лун зажмурился. Спустя долю он всё-таки попытался разомкнуть веки, но ухо пробудилось раньше, услышав:

— Пробудился, князев избранник?.. Отвечай.

Повелительный голос заставил Луна дрогнуть. Взор всё ещё расплывался, и Лун выдал короткое, неуверенное «Д-да».

— Замечательно. Полагаю, ты понимаешь, зачем ты здесь? Будешь сообразительнее — этот разговор будет быстрым и менее… принудительным.

Наконец, когда взгляд стал чётким и ясным, Лун обратился взором вперёд. Его окружали богатые хоромы, знатные: стены испещрялись искусными рисунками; на полках из гладкого красного дерева красовалась посуда, угловатая и пузатая, разноцветная и чёрная; посередине стоял длинный стол, окружённый бархатными подушками — вместо стульев. Вспомнил дом Лун Черепах.

А во главе стола восседал Ящер — узнал в нём Лун знакомые черты, что видел в зеркале каждый день. Конечно, лицом они похожи не были, но его щёки были так же покрыты чешуёй, и хвост выглядывал из-под изящных одежд. Только его золотые-медные чешуйки были крупные, сильные, наверняка ими можно сразить любого врага.

Сам же Ящер светился золотом платья, разукрашенного драконами — их Лун узнал ещё по Эллиадии, где они сразились с одним из этих чудовищ. А на голове его возвышался чёрный убор, круглый и крупный, с мостиком, с которого свешивались украшения, похожие на золотые капли дождя. Несмотря на эти капли, лицо Ящера Лун видел чётко: с прищуренными вдумчивыми глазами, сомкнутыми в тонкую полоску губами, незнакомец улыбался, обнажая скулы резкие, высокие.

— Повторяю с-с-свой вопрос-с-с: ты понимаешь, зачем ты здесь? — прервал замешательство Луна раздражённый Ящер. — Понимаю, что тебе раньше не приходилос-с-сь видеть самого императора Яцзы-ди[1] воочию, но учти, что обычно такие наглые взгляды караютс-с-ся.

Поняв намёк, Лун уставился в пол. Но его взгляд на себе ещё чувствовал и даже мог представить, как он выглядит.

Но что могло понадобиться от него самому императору? Если он знает, что Лун — князев избранник, то, наверное, дело в осколке. Только у Луна самого осколка ещё нет, так зачем он сдался могучему государю?

— Я не знаю, — писком признался Лун, поднимая и опуская взор.

— Ох… Неожиданно, — проговорил император Яцзы-ди так, словно его ничто не могло удивить. — Тогда я поведаю тебе, наивный юнец. Наверное, очень неосторожным с твоей стороны было останавливаться на виду. Казалось бы, Ящер, можешь скрыться, но ты не стал. Как и твои спутники — а они-то выделяются побольше тебя…

У Луна задрожали колени. За ними следили?.. И если он сейчас здесь, у ног императора, то где друзья?

— Если ваш достопочтенный Царь хотел донести, что его слуги — храбрецы, их слава разнесётся по всему миру, то он, верно, выбрал не тех подданных, — продолжал правитель, потирая острый подбородок. — Или он и так хотел, чтобы вы были схвачены и попали в плен ко врагу… Поэтому за тобой — глаз да глаз, князев избранник. Попробуешь что не то сотворить — твои попытки окончатся тем, что сквозь тебя прорастёт бамбук.

Сглотнув, Лун не стал представлять эту пытку. Лишь то, с каким спокойствием говорил император, волновало его. И пугало. По телу разливался холод тёмный, убийственный.

— Если мы друг друга поняли, я тебе поведаю, зачем ты здесь. Ты, Князев избранник, как нельзя лучше подойдёшь для испытания моего предка, которое он приготовил для своих наследников, — несмотря на страх, Лун посчитал нужным прислушаться и запомнить, что только может — когда за ним придут, он будет хоть немного полезен. — Для испытания нужен тот, чья сила велика, чьи тело и душа по-настоящему стойки. Как я понимаю, раз тебе и твоим друзьям удалось заполучить другие осколки, нужной силой ты как избранник самого Царя обладаешь…

Изумившись, едва скрыл Лун удивление. Неужели император Яцзы-ди подумал, что великий князь отобрал их, согласно их силе?

— И если мы пока не смогли раскрыть загадки силы осколков, то нужно пользоваться возможностью, которую нам так любезно подарил Царь, отправив вас сюда, — продолжал император. — Твоя сила поможет нам пройти испытание… и добыть осколок.

Опешил Лун. Правильно ли он понял, что император сам провожает его к осколку и предлагает забрать? Это же опасно, ужасно опасно! Ведь ноги у Луна быстрые — сбежит он, никто не найдёт.

— Можешь и не думать о побеге, — точно прочитал Луновы мысли император Яцзы-ди — злобно, смотря сверху вниз. — С осколком или нет — против войска ты один не выстоишь. Поэтому после исполнения своего долга ты сможешь передать нам осколок — и мы отпустим тебя к любимому Царю, разносить прекрасную весть о том, что император Яцзы теперь правитель всего мира.

Правитель всего мира?.. Для этого ведь ему нужны другие осколки. Как же…

Задёргался Лун, заизвивался. Не может того быть! Он не мог! Тут же его подхватили двое воинов — со змеиными хвостами, они выглядели непомерно огромными. Но Лун не унимался: он не мог так просто отступить, он должен был знать.

— Мои друзья? Что вы с-с-с ними сделали?! — испуганно прошипел Лун, смотря императору прямо в глаза.

Тот же лишь усмехнулся и ничего не ответил. У Луна же вновь потяжелела голова, и он провалился в одинокий, тёмный сон.

[1] Приставка, означающая «император» (вольная интерпретация аналогичной китайской).

Глава шестая. О граде каменном, Золотой Крепости

Проснулась Бажена среди ночи тёмной от назойливых толчков. Сперва хотела она перевернуться на другой бок, снова задремать сладко, глаза наотрез отказались открываться. Но громкий, резкий возглас вмиг разбудил её:

— Бажена, вставай, быстро! Луна похитили!

Она не медлила: вскочила с постели, принялась глазами искать и столкнулась со взором Златоуста перепуганного, вилявшего хвостом так, что в тишине слышались громкие хлопки по полу. Где-то позади сокрушалась и плакала Солнцеслава, а Осока повисла на плече Златоуста, о чём-то его упорно спрашивая, но он не слышал.

Поведал тогда Златоуст: мол, проснулся он ночью, а над ним морда чешуйчатая склонилась. Ну, он и не растерялся: звериное нутро подсказало ему бить сразу, без разбора, вот морда и оказалась расцарапана, после чего с жутким шипением скрылась — из дверей выпрыгнула, или даже вылетела. Тогда-то Златоуст и увидел, как утаскивают Луна, связанного всего, а заметив Златоуста и его когтистые лапы — поторопились убежать. Так Златоуст их и не догнал: он-то бегает плохо, выдохся почти сразу. На вопрос, почему не разбудил, он ответил, что стоило хотя бы попытаться их догнать, но — как он и думал — у него не вышло.

Все взоры обратились на Осоку, и с её слов началось путешествие длинное, путешествие на исходе сил — к лонгской столице, Кинсе Баолей.

Они так быстро собрались и так быстро в путь выдвинулись, что Бажена и забыла, прощались ли они с Черепахами-хозяевами. Но что она знала точно: кошель у них теперь был полный, Златоуст им звенел где-то под боком.

Шли они целыми днями, на еду останавливались со сном и с подъёмом, чтобы зря не терять времени. По словам Осоки, имперский государь — Император-ван Яцзы-ди — супостат хитрый, он наверняка успел прознать об их славе и обратить её себе на пользу. Как именно — Осока точно не сказала, но уверила, что он наверняка рассчитывает получить все осколки, и Лун ему должен в этом помочь. Как пленник или как кто ещё — незнамо. Но надо поторопиться, пока этот царь-Ящерёныш ещё готов ждать. Или не собрался сделать, что задумал.

Поэтому шли они тропами безлюдными, тропами, где за версту ни души не видать. Осока предупредила: раз Луна уже забрали, а их защитил Златоуст, такой удачи им не простят и уже вышлют за ними, кого нужно. Говорила она, точно знала Империю, как родное Берское Царство. Бажена себе объясняла это дневником, куда Осока постоянно поглядывала, с которым сверялась. Златоуст часто сидел с ней рядом, но глядел в дневник только тогда, когда Осока его сама просила, хоть и носил дневник с собой и мог подсмотреть, когда ему захочется. Уважает её! Отрадно было глядеть.

Лишь в редкие моменты сна, еды и Осокиных чтений они могли остановиться хоть на миг. И то редко случалось, чтобы все оставались заняты своими делами. Время от времени их неустанный караул сменялся: кто-то один приглядывал за окружением, вслушивался в потусторонние звуки. Бажена стояла дольше всех: она давно выучилась не спать, когда хочется, сносить холод и голод. А вот Солнцеслава сваливалась с ног первой, но отказывалась это признавать. И стоит ей указать, что ей-то пора спать, как она разрывалась речью: за кого её принимают! Если она не может не спать несколько часов, то как она спасёт Луна? Как это всё связано — Бажене оставалось только гадать, но уговаривать Солнцеславу им удавалось.

Не одна Солнцеслава за Луна переживала! Бажене и самой на месте тяжело сиделось, когда она представляла, что с ним могли сотворить. Сама это пережила, никому бы не пожелала… Особенно дорогому другу. Он ведь гораздо слабее неё, его легко можно пришибить, как муху… Но, к его чести, он гораздо терпеливее Бажены. Она вспоминала это, и ей становилось немного легче. Хоть временами волнение — точно сестринское — брало над ней верх.

Но тропами извилистыми, тропами далёкими удалось им добраться до далёкого Кинсе Баолея. Солнцеслава, увидев высокие стены, едва не вскрикнула — Бажена её оборвала большой рукой, — что вот она, столица Империи, ведь никак иначе не мог выглядеть город, названный на лонгском Золотой Крепостью.

В свете закатного солнца казалось, что камень светился золотом, сияя на всю округу. За ними едва виднелись такие же золотые крыши, держащиеся на красных стенах. Большего издалека углядеть не удавалось, но от высоты городской стены уже дух захватывало. Как же её преодолеть? Неужели кто-то вообще способен осилить такой подъём?

— Когда Чудомир отправился вызволять Милолику-чудесницу из полона лонгского, он эту стену преодолел хитростью и смекалкой, — отвечала на эти вопросы Солнцеслава, знавшая историю всяко получше Бажены.

— Подкопал что ли? — спрашивала она с усмешкой.

— Что же у тебя всё так просто, Бажена! — возмущалась Солнцеслава. — Конечно же нет! Он нашёл тех, кому осточертела жестокость Императора, и ворвался с ними во дворец, когда над городом опустилась ночь.

— Не очень-то храбрый поступок для древнего Князя-богатыря, — подхватывал разговор Златоуст.

— Ну, а ты бы как поступил, если бы почти в одиночку на грани войны пошёл вызволять… ты понял кого, — кивнула на Осоку Солнцеслава.

Засмущавшись, та отвернулась, пока Златоуст уставился ей в затылок. Подумав, он ответил:

— А я и не богатырь. Мне не важно, как вызволять, главное — спасти того, кто мне дорог.

Он взял Осоку за руку. Та лукаво — прямо по-ведьмовски! — улыбнулась и переплела его пальцы со своими.

Решив не нарушать их единение, Бажена вновь обратилась к Солнцеславе:

— А как он пробрался ты, случаем, не знаешь?

— Если бы в сказках всё дотошно описывали, были бы сказки так хороши? — молвила Солнцеслава, внимательно изучая взором всё увеличивающиеся стены.

— Наверное, нет, — предположила Бажена.

— Вот именно.

— В смысле?

— Нет, не знаю, — буркнула Солнцеслава и вдруг, спустя всю долгую дорогу, рассмеялась: — Ну ты и догадливая!

— Хей, усатая! Не смешно же, — надулась Бажена, но останавливать её не стала. Пускай повеселится, а то ходила, как в воду опущенная.

Шли они так недолго, но когда Бажена завидела башни — остановились. Перегородила им путь Осока, роясь в поясных мешочках. Пока она что-то искала, Бажена пригляделась и разглядела, как где-то внутри из стен льётся красный свет.

— Обратите внимание, пожалуйста! — негромко, но грозно сказала Осока, и к ней и впрямь все обернулись. — Нам надо проникнуть внутрь. Из-за стен мы и впрямь ничего не сможем, как пройти внутрь по нижним ходам — я не знаю.

— Нижним ходам? — отвлечённо переспросил Златоуст, будто и не для себя. — Ты хочешь сказать, что тут везде есть подземные ходы?

— Конечно! Это же Империя Лонг, тут всё не так просто, как у нас, — усмехнулась та.

— Лун бы поспорил, — усмехнулась в ответ Солнцеслава.

— Но Луна здесь нет, — оборвала её Осока, но, увидев, как Кошечка опустила ушки и какие состроила глазки, поспешила добавить. — Пока нет.

— Так что прикажешь делать? — скрестила руки у груди Бажена, готовая двинуться в бой хоть сейчас.

— Надо выпить зелье. Пусть и ненадолго, но оно сделает нас невидимыми, а в это время мы переместимся к северной башне, она дальше всех от дворца — туда нам и нужно.

— Там есть подземный проход? — спросил Златоуст.

— Да, — кивнула ему Осока. — Из него можно проникнуть если и не во дворец, то точно туда, где мы с Луном рано или поздно увидимся — к осколку.

Бажена с Солнцеславой тут же округлили глаза. Довольно вильнув хвостом, Златоуст усмехнулся: точно сразу знал, что нужно делать.

— П-прости, куда?! — уточнила Солнцеслава. А ответил ей Златоуст:

— Осколок находится в сердце города — в подземельях, куда ведут сразу несколько ходов из самых разных уголков Кинсе Баолей. Мы знаем один из них и уже придумали, как по нему пройти, — гордо вскинув подбородок, Златоуст подхватил Осоку под руку. Та засмущалась, но приняла его руку и сама выпятила грудь, выглядя то ли гордо, то ли нелепо. — Он находится в северной башне…

— Всё в дневнике подсмотрел, умник-разумник? — склонилась к нему Бажена. — Экий молодец! Возьми с полки окорочок.

— А почему мы не можем пройти город в обход? — задала любопытный вопрос Солнцеслава. — Сразу бы попали к северной башне.

— Город огромный. Быстрее пройти его насквозь, — пожала плечами Осока.

— К тому же я не против был бы посмотреть на дворец. Нам же надо понять, как нам удирать из этих подземелий, потому что путь назад уже будет закрыт, — добавил Златоуст.

— Ладно-ладно, умники. Вы и впрямь молодцы, — клыкасто улыбнулась Бажена. — А теперь — вперёд и с песней. Да, Солнцеслава?

— Угу! — кивнула та со смелым блеском в глазах.

Отхлебнув гадостного зельица, они растворились в воздухе. Сперва испугалась Бажена: увидела, что её как будто нет больше на свете, потрогала себя — нет, вот она. На это Осока — точнее её голос, доносившийся из ниоткуда — предупредила, что ни в коем случае нельзя ни с кем столкнуться, иначе тут же заметят. Бажена хоть и согласилась, но про себя тяжело вздохнула: с её-то туловищем как идти, никого не задевая?

В любом случае, внутрь спутники прошли легко. В воротах широчайших, изукрашенных и рисунками исписанных, стояли двое Ящеров. Странно, но ни они, ни жители города на Луна не походили: все разные, разноцветные, с разными чешуйками, хвостами. Глаза разбегались! И белых Бажена ни одного не увидела. Может, Лун какой не такой? В Царстве такие вот белые тоже были — бледные, белоглазые, беловолосые, точно стариками при рождении стали. Но то делало Луна лишь более особенным!

Кто Бажену больше Ящеров поразил, так это Змеи. От пояса у них были не ноги, а хвосты, длинные, как у древних аспидов из сказок. Но лицами они вроде ничего, бояться нечего.

Не сказать, что лонгцы выглядели дружелюбно, как беры это понимали. Их язык шипел и казался гораздо тише, нежели берский. Бажене даже от страху попасться казалось, что её шаги услышат, но нет — гудение хоть и было тихим, но достаточным, чтобы её топот перекрыть. Но что Бажене явно нравилось в Ящерах, Змеях и Черепахах (которых тут, к слову, было маловато, по сравнению с остальными), так это их спокойствие. Может, они и не пировали на широку ногу, зато выпить с ними чайку вечерком наверняка было бы приятно.

От красного света Бажене невольно хотелось спать, до того он был уютным. Город окунулся в ночь, как только они подошли, и зажглись красные огни. Они озаряли узкие улочки с домами, что лишь отдалённо напоминали те, которые они видели у Черепах. Эти были покрепче, побольше, по… покраснее? Они очень любили красный — это Бажена уяснила.

А ещё Ящеры явно любили угловатость. На их домах были угловатые узоры, окна и двери отдавали угловатостью, немного изогнутой, но в целом — резкостью. Крыши их походили на сложенную пополам прямую грамоту, слегка поднятую и изогнутую внутрь. На углах сидели странные животные с тоненькими усиками сомовьими и большими клыками, от которых даже Бажену в дрожь бросало. Между крышами висели верёвочки, а на них — красочные кусочки тряпок или местной бересты, похожие на маленькие молнии и шуршащие на ветру.

Некоторые здания от других отличались. Какие-то были круглые и высокие, как блюдца, положенные друг на друга. Или просто высокие, угловатые. А некоторые — возвышались над другими и удлинялись так, что не видно было им ни конца, ни края.

— Это наверняка дворец, — пробурчал где-то под ухом Златоуст. — Пойду осмотрю его, подождите тут.

Заслышало чуткое Баженово ухо, как он подошёл к одной из лавочек. Оттуда веяло запахом мясца скворчащего, и Бажена многое бы отдала, чтобы отведать этой вкусности. На них изобильно лили подливкой, дающей в нос сильной остротой, Бажена аж рот приоткрыла, язык вытащила. Сглотнув, вспомнила она, что её Собачьи привычки здесь могли её выдать, и старалась в сторону Златоуста даже не смотреть (хотя как посмотреть, если его и не видно?).

Вдруг послышался грохот. И вскрик. Бажена тут же обернулась на звук и увидела, как от локтя и по всему телу стала спадать Златоустова невидимость. Рядом стоял Змей в доспехах, а у него на груди — сияло зерцало.

Рассеял чары! Супостат! Уже обнажила Бажена диковинный меч, ещё от Нидахасая оставшийся, но удивлённо застыла — заметила на устах Златовских едва промелькнувшую усмешку.

Опешив, Бажена не успела защитить Златоуста, когда его попытались схватить, но тот успел увернуться. Точно готов был! Иначе как, обычно неловкий, он бы так увильнул? И бросился вперёд, только хвост сверкал!

Бажена и сама стоять на месте не стала: поторопилась за ним. Толпа перед Златоустом расступалась, и ей было относительно свободно, чтобы её не касались. Где же остальные — она точно не знала, но надеялась, что поблизости. И что объяснят ей, что Златоуст вообще творит?!

Рано или поздно им пришлось нырнуть в толпу — рынок, заполненный головами, им было не миновать. Тогда-то Бажена и раскрылась миру, но стражники её всё ещё не заметили. И — пока выдался миг — Бажена разогналась и разорвала двух стражей, что бежали бок о бок. Не ожидавшие подвоха, они упали в толпу, а Бажена — прыгнула меж ними и настигла Златоуста без труда.

— Зла-а-ат! — взревела она, перекрывая вскрики толпы. — Что ты задумал, мара тебя подери?! А ну стоять!

— Беги, Бажена! Беги-и-и! — кричал в ответ он и, посмотрев назад, только припустил ходу.

А на лице его — улыбка клыкастая, Росомашья. Бажена готова была ему уши поотрывать: он так шутит над ней?! Но сейчас не время для шуток!

— И ещё! — вдруг добавил он, его голос сливался с гомоном. — Не используй чудеса!

Бажена и не думала, но… И вправду, можно было бы. Но раз Златоуст сказал не надо — значит, не надо.

Вдруг он к ней обернулся и было рот открыл, но Бажена поняла быстрее — услышала за спиной свист. Остановившись так, что обувь заскрипела, она встретила вражеский меч и, вывернувшись, поторопилась дальше.

Казалось, этот меч преследовал её хвост и готов был оторвать, пришлось прижать, чтобы и впрямь не отрубили, супостаты. Стражи-Ящеры оказались половчее и сквозь толпу петляли поизящнее — рано или поздно, они их явно нагонят. Эх, был бы Лун, он бы по скорости с ними сравнился! И, может, будь он здесь, смогли бы они дать врагам бой.

Но Златоуст всё бежит! Да куда?! У Бажены не хватало внимания одновременно вопросы задавать и от врага отбиваться, пришлось выбирать.

А вот и ещё одна головушка! Осока оказалась совсем рядом: может, она и не была юркой, зато достаточно низкой, чтобы хвостиком маленьким увильнуть меж высоких Ящеров и Златоуста за руку схватить. Уже вместе бегут. Похоже, знают куда! Бажене уже обоим захотелось уши поотрывать: задумали что-то и молчат!

Однако ж Солнцеслава оказалась Бажене союзницей. Она успевала быстрее всех и пустыми местами-закоулочками преследовала их на отдалении. И в лице у неё отразилось такое же непонимание. Бажена пожала плечами: как будто она что-то знает?!

Показался конец рынка — буйства красок. Сменилась толпа большой площадью, где мирно гуляли лонгцы, но, завидев погоню, тут же поторопились прочь. Златоуст выскочил с Осокой под руку вперёд и, обернувшись, как вскрикнет:

— Давай, Бажена! Дай им бой!

А Бажена вырвалась и, пройдя несколько шагов, остановилась. Как это — дай бой? Он же только что бежать просил! Что за резкая смена приказов?

Но Бажена лишних вопросов задавать не стала — задумали что, пускай. Надо им довериться. Не зря же они эту кутерьму сотворили… Правда ведь?

Проследив, чтобы Солнцеслава юркнула ей за спину, Бажена обернула лезвие к стражам, которые ловко остановились точно перед ней.

— Ну, что? Поигр-р-раем?! — прорычала Бажена с клыкастой улыбкой.

Первого стража меч угодил ей по оружию, пока второй к ней не подходил. Был то узкий меч, искусно сделанный, сразу видно — режет головы, как ножичек масло. Но Бажене удавалось от него увернуться или оружием его останавливать. Хоть что-то выходит!

А вот с чем не выходит, так это со вторым Ящером-воином: он подошёл к остальным, навострил меч. Осока отошла подальше, руку на пояс положила — готова защищаться. Солнцеслава спряталась за ней. А Златоуст, подняв руки, показал острые когти.

Эх, не видывала Бажена таких когтей! Росомахи — сильнейшие среди хищников, безумейшие, один, как тысяча мар разъярённых.

Но разве Златоуст не боится своей силы?..

Удивлённо увидела Бажена, какЗлатоуста хватают, он пытается сопротивляться, но не пускает свой нрав на волю. Что это с ним?

— Злат, сражайся! Давай! — вскрикнула Бажена, едва не пропустив удар меча, просвистевшего совсем рядом.

— Поздно, Бажена… Мы проиграли.

И поднял на неё глаза. Хитрый Росомаший блеск Бажену окончательно сбил с толку, а с ног сбил удар рукоятью меча в затылок.

Глава седьмая. О разуменье-помощнике и удаче-причуднице

Сидел Златоуст в темнице, как хозяин-барин: ноги вытянул, руки за голову закинул, хвостом повиливал. И забавляло его, с какой злобой на него смотрит неусыпный страж, как шипит на него на своём языке непонятном. Даже узкие стены, толстые прутья и тусклые огни не портили Златоустового горделивого поведения.

— Злат… Ты уверен, что стоит так перед ним выделываться? — шепнула Бажена сбоку и тут же заскулила: в её боку едва не оказалось копьё. А ей и увернуться некуда — настолько темницы малы для её широких плечей.

— Расслабься. Он нам не ровня, — намеренно раззадоривал её Златоуст. — И, да — будь готова сделать, что скажу. Хорошо?

— Я надеюсь, у тебя будет хорошее объяснение этому всему, иначе я тебе уши оторву, — буркнула Бажена и, забившись в угол, грозно взглянула на стражей исподлобья.

Знал Златоуст, что Бажена поверит его слову. Для его разуменья больше веры и не нужно.

Как повезло, что на них, видно, не хватило сторожей, и им достался всего один бедолага. А ведь башня была, по меркам Златоуста, достаточно велика: когда стоял под ней, даже он — великан — чувствовал себя букашкой. Она — толстая, как богач-боярин, и высокая, как воевода статный — внушала бы страх, не будь Златоуст уверен в своих силах. Ему множество раз приходилось обводить дурачков-дружинников вокруг пальца, и в этот раз он отчего-то знал: удача его не подведёт.

— Ну ш-ш-што? — прошипел в глаза стражу Златоуст. — По-наш-ш-шему не кумекаешь?

Он тут явно среди низов, видно сразу: его доспехи, хоть и были искусно сделаны, росписью красивой не отличались. Судя по всему, их приняли за уличных воров, которые зачастую балуются невидимостью, чтобы обчищать карманы. Да и их грязная одежда, ни разу не стиранная за долгие дни путешествия, наверняка подыграла их образу.

Краем глаза Златоуст перекинулся взором с Осокой, она — как они условились — села ровно напротив него. Они не были уверены, что темницы будут расположены именно так, но в этот раз им — как Златоуст и предчувствовал — повезло. Даже больше, чем он думал: Солнцеславу посчитали, как и Осоку, безобидной, и вместе их усадили, оставили одних.

Пока сторожу их было невдомёк, чего же Златоуст так с ним невежлив, сам он взмахнул рукой — пока змеелюд не смотрит, пора действовать. Нельзя терять время.

Вдруг по ходу пронёсся оглушительный крик — страж оторвался от пола и, чем-то оглушённый по голове, приземлился уже без сознания. Златоуста защитила его собственная темница. Привстав на корточки, он отыскал в карманах сторожа ключи и отпёр ими свою клетку и Баженину.

Освобождённые, Осока с Солнцеславой отодвинули в сторону прутья подпиленные —Осока припрятала острое водяное лезвие в склянку — и выскочили из темницы.

— Давай! — дружно воскликнули они, видно, услышав громогласный топот сверху.

— Слышишь, Бажена? — усмехнулся Златоуст. — Ломай под нами пол! Пока не упадём до конца!

— Ты это задумал?! Злат, я точно тебе уши оторву!

Хоть и испугалась, перечить Бажена не стала. Прикрыв глаза, топнула она ногой, и вокруг пошёл трещинами камень.

Стоило всем прыгнуть к чудесничавшей Бажене, как послышался треск: рухнул пол. Прихватив за плечи Осоку, Златоуст другой рукой прикрыл ей уши: треск ломающейся башни его самого едва не оглушил, а её и подавно оглушил бы. Вскрикнула Солнцеслава, но тут же прикрыла рот — её-то силушке здесь не место — и ухватилась за Бажену. А Бажена стояла твёрдо: родная стихия её не поколеблет!

А пока провалился пол снова и снова. Как в дневнике и было — внизу их сперва ждала оружейная. Прихватив для Бажены один из тонких лонгских мечей, Златоуст спрятал его за пазухой. Всё ниже и ниже падали они — и комнат уже не замечали, только камни, которые на голову не падали, лишь отлетали от Бажены, как от прочного щита.

Так они и остановились. Дальше было падать некуда — Бажена откинулась на спину, устало дыша.

— Ещё какую задачку дашь, Злат? — раздражённо, но всё же с клыкастой усмешкой бросила она.

— Я не Златоуст, но я бы посоветовала расправиться с ними, — пробормотала Осока, отступая Златоусту за спину.

Когда пыль перестала застилать глаза, оглядел он комнату и от удивления дрогнул: чего он не учёл, так это двоих воинов, что охраняли двери на пути к осколку.

Совсем как в дневнике Осокиной бабушки, ничего не изменилось: огромные красочные двери, запертые на почерневший от старости замок, хранили самую важную тайну Кинсе Баолея — хоромы древнего лонгского царя.

Конечно, этот вход не стали бы оставлять без присмотра. Златоусту стоило об этом подумать раньше, а не теперь, разглядывая опешивших стражей. Один — Змей с толстым изумрудным хвостом — клинки ловко обнажил, и Златоуст припомнил, что его меч едва ли превосходил их в размерах. Второй же — Ящер, коренастый, с большим телом и маленькой головой — оружия при себе не имел, но от его кулаков уже тряслись поджилки.

Обернулся Златоуст — а теперь и нет рядом Бажены, вон, едва дышит она после своих чудес. Ёкнуло сердце: неужели ему самому теперь от этих громил отбиваться?

Он умел драться, безусловно, но с такими противниками… Едва ли он справится в одиночку. Эх, а ведь без Бажены всегда Лун выручал, мог прикрыть в любой опасности…

— Подходите, супостаты! Померяйтесь силушкой с берами могучими! — выступила вдруг вперёд Солнцеслава.

— Ты што? — удивлённо отступил Златоуст. — Ты же не можешь драться!..

— Кто тебе сказал? Может, я и не умею, но дух мой явно не уступает богатырскому!

Почувствовав рядом шевеление, Златоуст открыл рот. Только не она!

— Осока! Ты-то куда?! — воскликнул он, загораживая её рукой.

Ласково опустив его руку, она ответила:

— Не веришь в силу Болотных Ведьм?

Оставалось только вздохнуть. Раз хотят — пусть помогут. Сила всё равно не на их стороне… Но, может, его предчувствие удачи всё же не подвело?

Не успели стражи рвануть с места, как в их сторону полетела невидимая волна, пригвоздившая их к стене. Златоуст и сам уши закрыл: Солнцеслава кричала со всех сил, а в комнате, где её «пение» раздавалось эхом, задело всех. Лишь Осока терпеливо рылась в поясных мешочках. Неужели из любого барахла она способна что-то полезное выжить?

Сам же Златоуст, понимая, что другой возможности не представится, решительно вышел перед двумя стражами. Коленки тряслись, но что поделать? Зато под рукой верный меч! Вот бы комнатка не была такой маленькой: он бы мог тут всё взорвать, если бы крыша не обвалилась им на головы.

Взмахнув мечом, Златоуст оступился и чуть не упал. Всё-таки тяжело ему удавалось устоять в потоке крика Солнцеславиного. Но он держался, как мог.

Первым к нему рванулся Змей — кинулся, как тот разбойник, что помогал Луна похищать. Похоже, хвост его был достаточно сильным, чтобы рывком преодолеть силу. Был к такому готов Златоуст и увернулся, пока в прыжке стражника не занесло к стене. А волна ведь ослабевала, дыхание у Солнцеславы кончалось… На этот раз Змей легко высвободился из оков и, снова напрыгнув, схлестнулся клинками с мечом Златоуста. Благо, чутьё помогло вывернуться. Впервые Златоуст был только рад, что родился среди сумасбродного народца вояк-безумцев.

Только вот что делать дальше — он понятия не имел. Только отбивался от Змея, пока Ящер медленно, но верно к нему шёл сквозь чудеса Солнцеславы. Спиной Златоуст уже чувствовал удар его кулака…

Но вдруг — в миг, когда Солнцеславина волна исчезла — Златоуст услышал:

— Лови, Златоуст! И пей!

И в этот раз чутьё не подвело: ухо услышало свист, рука схватила склянку точно за горлышко. Откупорив пробку одним когтем, Златоуст немедля залил его себе в горло.

Сперва его обожгло, голову закружило. Осколок затрепетал у него под рубахой, и Златоуст ощутил, как всё тело его меняется, ширится, надувается, как пузырь.

Спустя мгновение Златоуст всё же взглянул на себя и пошатнулся — за ним пошатнулась и комната. Похоже, зелье это увеличило Златоуста раза в четыре, а то и больше. Теперь уши его стиснуло потолком, а хвостом он мог обоих стражей сразить! Те уставились на него в ужасе и было бросились бежать, но Златоуст подхватил их, как игрушки, и стукнул друг другу о голову. От такой силушки Змей и Ящер склонились без сознания, и Златоуст воскликнул от радости:

— Ха! Вот, что я называю, силушка богатырская!

От его оклика стены затряслись. Солнцеслава на трясшихся камнях устояла ровно, а вот Осока упала Златоусту на ногу. В душе его неожиданно проснулась ласка: ну и маленькая же она, кроха! Слабенькая и тоненькая, зато смекалистая и умелая. Подперев Осоку рукой, Златоуст хотел погладить её по голове, но получилось то лишь подушечкой пальца, на что Осока лишь смущённо уткнулась ему в ногу.

— Ого, как невероятно-неслыханно! А что же ты раньше не использовала это зелье? Нам бы оно пригодилось против дракона! — восхитилась Солнцеслава, обхаживая Златоуста со всех сторон.

— Ну… — повернувшись к ней, оборонила Осока. — Во-первых, редко достанешь для него составляющие. Во-вторых, оно имеет кое-какие нехорошие последствия…

— Какие… последствия?.. — спросил было Златоуст, но уже почувствовал.

Если до этого его расширило и точно надуло воздухом, то теперь он сжимался, точно его очень крепко обнимала Бажена. И скукоживался он быстро — лишь Осока, стоявшая рядышком, его подхватила.

Очутился он… в её руках? Её маленькие ладошки держали его, словно в лодочке. Догадавшись, Златоуст посмотрел на себя и выпалил:

— Я теперь что, уменьшился?!

Заметив, как запищал его голос, Златоуст закрыл рот рукой.

— Угу, — кивнула Осока. — Но не волнуйся, это не надолго. Самое большее — на день…

— Целый день? Целый день пищать, как мышь?! — возмущался Златоуст.

Солнцеславин смех заставил его замолчать.

— Ты такой забавный! Златоустик — как маленькая игрушка размером, — большой палец Солнцеслава попытался его ткнуть, но тот увернулся.

Ещё чего! Трогать его! В таком-то положении!

— Это подстава, Осока! — громко, как мог, запричитал он. — Неужели нельзя было что-то другое применить?!

— Других составляющих не было, — вдруг виноватым голоском отвечала та, и Златоуст начал жалеть, что на неё срывается. — Да и я не успела сообразить…

— Ладно, — выдохнул он. — Ты нас спасла, я не могу тебя винить. Сам виноват, что не предусмотрел…

— Не надо так строго с собой, — смущённо пробурчала Осока. — Мы не могли знать.

— И то правда. Зато ты очень хорошо справилась, — оглядевшись, он заметил её выпирающий большой палец и обнял его крохотными руками. — Ты молодец у меня…

Последнее он добавил шёпотом, чтобы только Осока услышала. И она услышала, улыбнулась. Златоуст обрадовался: улыбка её дорогого стоила!

— Я смотрю, без меня справились! — донёсся голос из-за Осокиной спины. — О! Злат! Или вернее будет Златик-баранец?

— А твоя голова, Бажена, ещё больше выглядит с такой стороны, — съязвил Златоуст, оторвавшись от пальца Осоки, но касаясь его рукой. — И почему баранец?

— Они такие же маленькие, когда только вырастают. Я не видела никогда, но слышала! — гордо вскинула голову Бажена.

— Баранцы вырастают из семечек, так что они и меньше бывают, — повела плечом Осока.

— А я хотела себе в детстве баранца, чтобы рос овечкой-травушкой на окошке, — мечтательно вздохнула Солнцеслава. — А ещё я хотела корогуша маленького, говорят, у него мягкая шёрстка… И коловёртыша, чтобы приносил всякие безделушки!

— Ты же знаешь, что коловёртыши — вечные спутники ведьм? — вскинула брови Осока.

— Они не выбирали себе хозяев! — обиженно надулась та.

Невольно Златоуст рассмеялся вместе с Баженой. Даже Осока хихикнула в сторонку. Наивная маленькая Солнцеслава! Не переставала его удивлять.

— Наверное, уже пора идти, — напомнила Осока, кивая на стражей. — Пока не очнулись… — обернувшись к крохе-Златоусту в руках, она с улыбкой произнесла: — А ты, Златоуст, совсем скоро вырастешь, через пару долей. Я уже чувствую.

— Точно-точно! Нельзя терять время, Лун ждёт, не дождётся! — торопливо подскочила на месте Солнцеслава.

Все обернулись к дверям. Молча на них поглядев, зверицы обратились взором к Златоусту. Понимая, что они от него ждут, он подумал и выдал:

— Дальше разуменья у меня нет. Буду придумывать на ходу.

Они обернулись, поглядели друг на друга, и, похоже, негласный выбор пал на Солнцеславу: она сама подскочила к огромным створкам и потянула за ручку. И — как оказалось — дверь не была заперта.

Глава восьмая. О чудесном сиянии, что озаряет Матушкины чертоги

Тёмным был ход, словно сама беззвёздная ночь опустилась на землю, захватив в себя и не желая отпускать. Предков рядом не было — да и могли бы они, такие далёкие, помочь в трудную долюшку? Поднял Златоуст руку — та, осыпаясь искрами, давала хоть какой-то свет родимый, отпугивая мар-истязательниц. Или так Солнцеславе казалось: не зря же, когда она сделала шаг внутрь, ей моры жуткие всюду мерещились.

Выложенный камнем, вёл ход в дали дальние, в темень тёмную. Не было видно ни начала, от которого они давно ушли, ни конца. Ход не пестрил поворотами, но петлял, за каждым поворотом мерещилось страшное чудовище, но не выскакивало. Уцепившись Златоусту за рукав, Солнцеслава старалась держаться поближе к огоньку, но подальше от Златоуста. Всё-таки даже когда очень страшно, нельзя предавать милого Луна, который вот-вот — и появится! Осока шла по другую руку, держа ту некрепко, но явно боязливо. А Бажена, хоть и храбрилась, хвост поджала и шла позади — прикрывала.

Пока они брели по темени, Осока успокаивала их историями. Как поняла Солнцеслава, это подземелье — гробница императора древнего, что был, говорят, величайшим и мудрейшим. Он обладал осколком, что помогал ему править, ведь его стихией была буря — самое опасное и сильное, что может встретиться в лонгской степи. Император тот видел: сыновья его, дураки, уже за его спиной за осколок дрались, поэтому решил он помирить их сам, построив подземелье, запрятанное от чужих глаз. Братьям пришлось постараться, чтобы это подземелье найти, но они так и не смогли достать осколок. До сих пор никто не разгадал тайны императора — только посылали смельчаков-разведчиков, которые если и возвращались, то без награды и уже не собой.

Рано или поздно им всё-таки удалось найти хоть одну комнату. Стоило им войти, как их ослепили неожиданно вспыхнувшие светочи. Солнцеслава прикрыла глаза и опустила уши: неужели неведомый враг решил светом запугать? С другой стороны, разве кто-нибудь когда-нибудь пугал светом? Бессмыслица какая-то.

С ободрительным «Не трусь, усатая!» на плечо опустилась рука. Солнцеслава наконец раскрыла глаза и огляделась.

Комнатка, как оказалось, была совсем небольшой. Она скорее напоминала сени: за ней обязательно должно что-то следовать. А вот что — Солнцеслава и не догадывалась.

— Ха! А тут сундук, — воскликнула Бажена, и её голос отозвался ото всех стен эхом.

Чувствительные ушки Солнцеславы повяли. Немудрено! После получения осколка, что до сих пор резво давал жарку возле груди, Солнцеслава слышала лучше прежнего. И шум заставлял её шипеть: не беспокойте нежные ушки!

— Не кричи так, вдруг обнаружат? — сыскала отговорку Солнцеслава.

— Навряд ли, — вступилась за Бажену Осока. — Мы очень глубоко под городом. Попробуй почувствовать: сверху будто очень давит.

— Тут задачка не в том, чтобы не обнаружиться, а чтобы наружу выбраться, — сверкнул улыбкой в сторону Осоки Златоуст.

Солнцеслава непонимающе склонила голову. А вот Бажена злобно покосилась, недобро взмахнув хвостом:

— Тайны-загадки у вас… Скажите уже, откуда знаете, всем любопытно!

— Из дневника, — повёл плечом Златоуст, подхватывая Осоку за плечи. Та лишь уставилась в пол: то ли постеснялась упоминания дневника, то ли Златоустовых объятий. Или всего и сразу. — Давай, не тяни, открой сундук! Что же там?

— А я думала, ты и так знаешь, раз такой умный, — оскалилась Бажена, но крышку сдвинула.

Не успел Златоуст ответить, как послышался грохот, причём совсем близко. Судя по движению, прямо под Солнцеславой!

Изящно отпрыгнув, Солнцеслава застыла на одной ножке, расправив ручки. А прямо под ней дырки появились, глубокие, тёмные! Не отпрыгнула бы — ногой бы застряла, и с концами пропала.

— Молодец, Солнцеслава! Ловкачка! — улыбнулась Бажена.

— Отдам должное: никто из нас не смог бы так же, — поддакнул Златоуст.

— Надо было догадаться, что ловушка будет! — не приняла похвалы Солнцеслава, хоть и вскинула гордо головушку. — Но я-то всё знаю, всё слышу!

— То есть сундук открывает четыре дыры в полу? Но для чего? — удивлённая, Осока склонилась, чтобы поглядеть Бажене за спину.

Подпрыгнув ближе и взмахнув на последок хвостиком, Солнцеслава поглядела в сундук. Нутро его, будучи под светочём, видно было хорошо: переливались алым деревянные куриные яички, изрисованные хохлатыми петушками, пухлыми курочками и жёлтыми, как солнышко, цыплятками.

— Смотри, на тебя похож! — воскликнула Бажена, выхватывая одно из яичек и поднося к Солнцеславе.

Сощурившись и обиженно надувшись — она что, и впрямь похожа на глупенького цыплёнка? — Солнцеслава не стала ничего отвечать на клыкастую улыбку Бажены и взяла яйцо. Покрутив его, Солнцеслава пыталась вспомнить, чего же такого знакомого она помнила, что точно было связано с нарисованными птичками и обрядами Империи…

— Может, в дневнике посмотрим? — предложила Бажена, оборачиваясь на корточках.

— Я бы с радостью… Но бабуля о загадках не говорила, — вздохнула Осока.

— Как так? Совсем?

— Ну да…

— Что же это она всё описала, а самое важное позабыла?!

— Может, хотела проверить нашу смекалку, — предположил Златоуст. — В любом случае, она достаточно нам помогла. Надо уже и самим что-то сообразить!

— Да мы постоянно что-нибудь соображаем… Ни мига покоя! — вздохнула Бажена, усаживаясь прямо на пыльный пол.

Может, то пылинка в нос Солнцеславе попала, но она чихнула и — вдруг! — её осенило. Присмотревшись к рисункам, она точно поняла: она знала эту загадку!

— Ох, как же моя горе-головушка могла забыть?! Мне об этой загадке рассказывал один из моих учителей! — подскочила на месте Солнцеслава и, прыгнув под Баженов бок, принялась рыться в сундуке. Точно так, как она думала!

— Вот, бабуля Осоки была права, не такие уж мы и безнадёжные! — гордо выпрямился Златоуст.

— Мне кажется, нам просто повезло с Солнцеславой, а так мы бы тут на вечность застряли, — буркнула Бажена.

— Я уверен: дай вы мне долю, я бы сообразил…

— Ну, у тебя была доля, не сообразил! — хихикнула Бажена.

— А я прошто не думал! — оправдался Златоуст, сшипилявив.

— Златоуст, это не самое хорошее признание, — с нежной усмешкой обратилась к нему Осока, прикрывая рот ладошкой.

Сперва Златоуст хотел ей возразить, но, увидев её, смеющуюся, погладил её короткие волосы. Солнцеслава, видя ту ласку, ушки повесила: был бы рядом милый Лун, она бы его держалась и не отпускала никогда-никогда.

— Так что за загадка? — вернула её к разговору Бажена.

— Эх, Бажена, как без любви жить… — вздохнула Солнцеслава, хватаясь за болевшее сердечко.

— Легко и просто, — злобно буркнула та. — Я понимаю, вы тут все такие нежные, но вы мешаете своими мурчаниями-урчаниями, правда! Матушка-Природа упаси, сосредоточьтесь!

После её гневного всплеска все на миг застыли. Зная Бажену, она могла что-то опасное сотворить… Но не стала. Просто скрестила руки и злобно на всех по очереди покосилась.

— Прости, мы просто… Это не нарочно, — очень смутился Златоуст, в светочах его лицо казалось красно-рыжим.

— Я знаю, — вздохнула Бажена. — Просто я вас не понимаю. Мне кажется, лучше голову на плечах сохранять, нежели поддаваться чувствам…

— Кто бы говорил, — вставила Солнцеслава. — Ты же на меня чуть с кулаками не набрасывалась!

— Ну… Любовным чувствам, — оправилась та. — Ладно, надеюсь, уяснили, усатые и мохнатые! А теперь к загадке.

Откашлявшись, Солнцеслава начала:

— С давних времён, чтобы поступить на государеву службу в Империи Лонг, любой её житель должен был выполнить несколько заданий. Это было одним из самых известных. Когда не каждый змеелюд умел считать, выполнение этого задания считалось почти невозможным!.. — увидев усталый взор Бажены, Солнцеслава обиженно надулась: — Бажена, новые знания всегда полезны!

— Я слу-у-ушаю, — показательно зевнула она, показав клыки.

— Ну и слушай! — гордо кивнула Солнцеслава и, уже не смотря на Бажену, продолжила: — Выполнившие попадали в тяньгуань, где работают сборщики налогов. Ими руководил — и руководит — тай-цзай, отвечающий за казну. Сама загадка такова: если петух стоит пять медных монет, курица — три, а цыплёнок — по три штуки за одну монету, то сколько петухов, куриц и цыплят будет в ста птицах, купленных за сто медных монет?[1]

Сперва все замолчали. Солнцеслава, что знала наизусть эту загадку, но ответа так и не нашла, хлопала глазами, надеясь, что все её поняли.

Однако, судя по взорам, не очень-то поняли.

— Так… Петухи по пять, курицы по три, трое цыплят по одной… Сколько петухов, куриц и цыплят в ста птицах за сто монет? — повторил точь-в-точь Златоуст.

— Ого! У тебя такая хорошая память! — удивилась Солнцеслава. — И ты её решить можешь? Задачку!

— Ну… Мне понадобится кое-какое время. Только на меня не пеняйте, попробуйте сами тоже что-нибудь придумать! — тут же оправился Златоуст.

— Я… не очень хорошо считаю… — попыталась отговориться Бажена, но Златоуст её перебил:

— Давай, Бажена, я в тебя верю! Примени всю богатырскую силушку и направь в голову!

— Очень смешно, — смущённо отвернулась Бажена.

— Ты какая-то злая… Что-то случилось? — обеспокоенно спросила Осока.

— Да ничего. Просто стены давят, не подумайте… — буркнула та, поведя хвостом. Поднялась такая пыль, что Бажена чихнула, причём раскатисто, из-за чего вся грязь поднялась в воздух. — Что ж это так!

Подождав, пока вся пыль опадёт, Солнцеслава попыталась записать на полу задачку. Насмотревшись, Бажена за ней повторила, Осока достала из-за пазухи припрятанное писало и стала рисовать в дневнике, а Златоуст продолжил считать в уме.

Сперва Солнцеслава попыталась посчитать — не получилось. Потом начала гадать. Стала писать случайные числа, а потом прикидывала. Подумала-подумала и краем глаза подметила: у Бажены числа почти такие же, только чутка изменённые.

— Бажена, не списывай! — вскрикнула Солнцеслава. Вот это да! — Как так можно?! Сейчас не время для лени!

— Не списываю я! — отвернулась Бажена. — Просто похоже получилось, и всё.

— Да у тебя тут, как у меня, только у меня четыре петуха и восемнадцать куриц, а у тебя четырнадцать петухов и восемь куриц! А цыплят столько же: семьдесят пять!

— А какая разница? Тоже ведь подходит!

— Что? Как так?! — выгнулась Солнцеслава над полом. Чуткий носик наглотался пыли, и она чихнула так, что все числа раз — и сдуло. — Ой…

Сперва она хотела высказать всё Бажене: вот, если бы не списывала, так бы и не случилось. Но вспомнился Лун — какая же грустная у него бы была мордашка, сделай она так! Милого Луна нельзя расстраивать, даже если он не рядом. Повесила Солнцеслава хвостик: зачем только Бажену оклеветала?

— Ну вот… — грустно вздохнула Бажена. — А я старалась, думала… Не всё сама, но думала!

— Прости… Надо было поверить, — пристыдилась Солнцеслава.

— Не беспокойтесь, я всё записала.

На спасительные Осокины слова и Солнцеслава, и Бажена обернулись. Тут же подскочив, они бросились её обнимать. Осока не отступила на шаг, но объятия её всё же догнали. Солнцеслава почувствовала щекой, как Осока горит от смущения.

— Хей, Осока, скажи, что записала, — оторвал их Златоуст. Улыбался от уха до уха! Видно, рад за любимую-дорогую. На радостях Солнцеслава даже подтолкнула Осоку Златоусту в объятия, и тот подхватил милую подругу, смотря на неё ласково.

— Ох… — смятенная, Осока в его объятиях осталась. Выудив книжечку и положив её Златоусту на грудь, она тихонько зачитала: — У меня получилось двенадцать петухов, четыре курицы и восемьдесят четыре цыплёнка…

— Это… правильно, молодец, — посчитав в уме — Солнцеслава восхищённо вздохнула — улыбнулся Златоуст. — А Бажена и Солнцеслава?

Осока огласила числа, которые Солнцеслава уже знала. Златоуст подтвердил и их.

— У меня получилось только двадцать пять куриц и семьдесят пять цыплят, без петухов. А теперь, как я понимаю, — он приотпустил Осоку, оставив лишь руку на её поясе, — надо собрать нужное количество яиц с нужными изображениями в каждое из четырёх отверстий.

— Теперь ещё и считать… Мара его подери! — в сердцах воскликнула Бажена. — Матушка-Природа, да не сбей меня с нужного пути… или со счёта.

Вот и принялись они считать. Казался бездонным сундучок, и Солнцеслава сама едва не сбилась. Хорошо, что не всех сразу считать нужно, а по отдельности. Но с цыплятами она три раза перепроверила: пускай будет, а то вдруг что-то случится, если они плохо решат загадку!

— Все собрались? — спросил Златоуст спустя пару долей.

— Да! — дружно ответили Солнцеслава с Баженой и Осокой.

— Тогда подносите к дырке! На «три» вместе бросаем!

Солнцеслава положила яички по рукавам — и ничего не вывалилось. Баженовы большие руки легко вместили яйца, а вот Осока всё разбросала по углам и долго за ними бегала. Бедная! Златоуст беспомощно за ней наблюдал: никто не мог помочь, ведь их собственные кучки могут перемешаться с её.

Но рано или поздно они Осоку дождались, и она встала около своей дыры. На дружно произнесённое «Три!» они бросили яйца, а те со свистом полетели вниз. Сперва казалось: ничего не произойдёт. Миг, другой, доля…

Солнцеслава уже заёрзала на месте, а Златоуст хвостом поднял всю пыль в комнате, но вдруг открылись стены. Вскочив, Солнцеслава пока не стала идти вперёд, выглядывая, но пока ей была видна только большая, обширная темнота.

— Любопытно, а братья-царевичи эту загадку разгадали? — хихикнула Солнцеслава, разбавляя тишину.

— Наверняка. Ну, или разгадали за них, — отшутился Златоуст и спросил всех: — Мне зажечь огонёк? Чтобы дальше пройти.

— Не нужно, — вдруг резко и отрывисто сказала Осока, двинувшись вперёд.

Не успел Златоуст и рта открыть, как Осока скрылась во тьме. Темнота её целиком поглотила, и Солнцеслава затаила дыхание. Не может Осока-ведьма пропасть! Она знает, что делает!

И вправду: загорелся свет. Солнцеслава выдохнула: всё хорошо. Но ей ещё предстояло задержать дыхание снова.

Загорелся свет яркий, голубой, как водица под ярким солнцем. Он разогнал тьму, но лишь на миг. Увидела Солнцеслава только гордый образ Болотной Ведьмы — Осоки ли? — что, выпрямившись навстречу неизвестности, держала над собой зеркальце.

— Осока?.. Что случилось? — первый пришёл в себя Златоуст, было шагая в темноту, но остановившись.

До них донеслось лишь тихое:

— Как я и думала…

— Осока. Что. Случилось? — уже настойчивее спросил Златоуст. — Я… Мы беспокоимся!

— Осока… Тебе нужна помощь? — спросила Солнцеслава и, шагнув вперёд, вытянула руку.

Вдруг её тоже пронзил свет. Золотой, как её косы, заструился он ей в самое сердце, у которого осколок лежал. Загорелся осколок, но не обжёг, лишь заставил отстраниться от неожиданности. Во вспышке увидела Солнцеслава глаза Осоки: пустые, как лёд твёрдый, многовековой, они не выражали ничего. Отступив на шаг, Солнцеслава ахнула, кажется, понимая.

— Здесь нужно поднести ко входу четыре осколка, чтобы тот открылся, — сняла слова с её языка Осока.

— Но у нас их всего три! — недоумённо воскликнула Бажена. — Как мы войдём?

— Всё хорошо. Осколков хватает.

Изо тьмы медленно вышла — нет, выплыла, подобно призрачной маре — Болотная Ведьма. В её протянутой руке лежал раскрытый обод, а рядом с ним — почти круглый, но всё же угловатый осколок.

[1] Математическая загадка, составленная в V веке, из книги легендарного китайского математика по имени Чжан Цюцзянь Суаньцзинь (Zhang Qiujian Suanjing).

Глава девятая. Об отчем крае

За окном рассветал новый день, и Лун наслаждался каждым лучиком солнца. Ещё несколькими восходами ранее он сбился со счёта, сколько же он пробыл в супостатском полоне.

Супостатском… Разве не его ли это родичи? Ящеры, как и он. Разве не должны они отнестись к нему, как к своему?

Ничего они не должны — знал Лун. Для них он преступил закон. Появился на свет не в том месте не в то время. Прожил жизнь непристойную, неправильную, «нетакую». И Лун это понимал, никого не обвинял, даже принимал правду сородичей.

Но иногда — к чему врать? Всё время! — он не мог удержаться от того, чтобы подобраться к окну и хоть краем глаза взглянуть, как живут они, другие Ящеры. Император был щедр и не стал томить Луна в темницах, а посадил его в небольшой, но уютной комнатушке. Правда, там были всего-то кровать, похожая больше на расстеленные на полу одеяла, подушка да низкий столик, но и этого хватало, чтобы хоть есть и спать с удобством.

Но целыми днями Лун предпочитал наблюдать за суетливым городом — туда и выходило его окно. Стена дворцовая была немного ниже его окна и позволяла разглядеть кипящие народом улочки. С раннего утреца дороги наполнялись топотом тысяч ног, стуком тяжёлых каблуков и пёстрыми голосами тысяч жителей. Ящеры-горожане совсем на Луна не походили: смуглые, то с разноцветными косами, то с соломенными шапками, похожими на светло солнце, в ярких узких платьях со сложными узорами. Чем же Лун-Ящер им брат? Разве что хвосты и чешуйки похожи. И то у лонгцев они покрасивее будут: их чешуйки были то разноцветными и лоснящимися, как у рыб, то песочными и грубыми, как камни.

Порой, Лун отводил в сторону хвост и всматривался: неужели похожи они чем-то? Его белые чешуйки и их — цветастые и яркие, как радуга. Точно когда он родился, Матушка забыла его покрасить. Может, потому он и другой? Ведь у лонгцев, наверное, своя Матушка. Она наверняка не красит чешуйки таким, как он.

От мыслей тоскливых-печальных Луна отвлекала песнь колокольчика. Не тех, что в Царстве, больших и неуклюжих, чей звон походил больше на гром, а сладкие переливы глубокого, далёкого звона. Где-то там Солнцеслава, наверное, заливается такой же сладкой соловьиной песенкой… Лун на это надеялся. Пока своими глазами не увидит — не поверит ни за что!

А пока будет высматривать их в далёких, чужих лицах Ящеров. Чужих лицах… А ведь на далёкой Родине посылали Луна к Ящерам — мол, иди к своим, к супостатским. Но как Лун мог считать их своими? Нет. Как они могут считать его своим? Он им не родня. Как же он — такой блёклый, серый, сжимающийся от страха — родня таким цветастым, статным Ящерам?

Днём не утихали голоса, песни громкоголосые на неизвестных языках. Доносились запахи рыбы и чего-то ещё — Лун не узнавал — но тоже вкусного. Иной торговец привезёт на площадь телегу с тканью, сквозь которую нежно лился призрачный свет. Под жарким солнышком становятся видны надписи на знамёнах. Прочитать их было невозможно, и Лун даже предположить не мог, что означают эти скрещённые палочки да точечки.

А под ночь знамёна освещались красными огнями. Круглые, они шуршали, точно были сделаны из сухой бересты. Их подхватывал ночной ветерок, он и колокольчики шевелил. Самих лонгцев становилось всё меньше, а их походки — медленнее. Лун замечал высокие причёски женщин, цветы, гребни и золотые цепочки в их волосах. Мужчины же носили шапки — глаза разбегались от того, насколько разные.

Ложился спать Лун, только когда темнота полностью окутывала город. Солнце садилось за стеной, город окунался в красное и вскоре крепко засыпал. И Лун засыпал вместе с ним, видя сны, как он идёт по улицам рядом с лонгцами, как носит диковинные шапки, покупает распрекрасное платье для сестры-Ящерки и слушает тонкие переливы колокольчиков где-то совсем рядом с собой.

И снова просыпался собой. Ни своим, ни чужим — нигде не пригодившимся.

В тот миг больше всего хотелось, чтобы друзья — где бы они ни были — пришли и забрали его домой.

Однажды, когда Лун вновь опутал ноги хвостом, в его скромные хоромы вошёл сам император Яцзы-ди. Не кланялся ему Лун — он ему не государь, а чужому кланяться он не будет. Император сам, отозвав воинов, прошёл внутрь, закрыл за собой дверь и опустился на подушку. Точно уверен был: Лун не сорвётся, не воспротивится. И он был прав. Хотя бы потому, что Луну было нечему ему противостоять.

— Что же, насмотрелся, берский Ящер? — сказал он, точно плюнул в лицо.

Не отвечал Лун. Глаза сощурил и слегка пригнулся — не поклонился, просто выказал уважение. Хоть император Яцзы-ди и не был великим князем Драгомиром, он был правителем, и этого не стоило забывать.

— Ощетинился как. Что, не преклоняешься передо мной? Так предан своему дикарю-Царю? — говоря это, он улыбался, да так жутко, что чешуйки на спине вставали. — А что, если я скажу, что даже сейчас я гораздо сильнее твоего Царя?

Не поддавался Лун. Тешил самолюбие? Не позволит Лун этому гордецу наслаждаться издёвками. Он и в подмётки князю Драгомиру не годится! Пускай и не старается!

Вдруг виски пронзила боль. Лун ухватился за голову, но не тут-то было: что-то неведомое заставило его покорно вскинуть голову.

Сердце ёкнуло: почему? Почему тело перестало ему подчиняться? Затекло-застыло, как статуя. Что же он, в камень обратился?..

— Но даже любя своего государя всем сердцем, ты меня боишься, не так ли? — посмотрел ему в глаза император Яцзы-ди. — Я не просто знаю это, я чувствую. Я слышу, как бьётся твоё сердце, как бьются в лихорадке мысли: «Что? Моё тело?! Отпусти, прошу!»

Сглотнул Лун, сжимая губы. Он слышит его мысли?..

— Да, слышу, маленький берский прислужник, — усмехался тот, в наслаждении хохоча, только беззвучно, лишь грудь вздымалась. — Как легко тебя сломать… Просто взять и прочитать мысли, в придачу внушив твоему телу повиновение. Будь моя воля — ты бы мне уже в верности клялся, но я не хочу разбираться со стеной в твоей голове…

«Похоже на бессмыслицу…»

— Действительно похоже. Но пока ты не познал искусства настоящего подчинения, не поймёшь.

Император взмахнул пальцем — и дрогнуло тело Луна. Вскочило оно на дрожащие ноги и зашаталось, не в силах сам себя удержать: что-то, подобно путам, схватило его и поставило на ноги. Сам Яцзы-ди поднялся медленно и осторожно, скрестил руки и одним неизвестным словом приказал дверям открыться. Точнее открыть их двум моложавым длинным Змеям.

— Пойдём, расскажу тебе одну любопытную историю, — обернулся император, а за ним и тело Луна подалось вперёд.

Его голова отказывалась подчиняться, мысли шли непрерывным потоком, страх им овладевал, заставлял цепенеть от ужаса. Он себе не подчинялся, он — где-то там, на задворках сознания — даже не мог ничего сказать. Один-одинёшенек, сколько ни кричи, сколько ни умоляй. Хотелось вырваться из тела — вырваться, как птица из клетки, вырваться живым или мёртвым.

Пожалуйста, он сделает всё, что угодно!

— Всё, что угодно, говоришь? — снова прокрался к нему в голову император. — Тогда слушайся. Иначе… мне не сложно будет повторить.

Ослабли конечности Луна — он чуть не упал, но почувствовал, как упал, как боль ударила его по рукам и коленям. Он ощутил себя всего — от макушки до кончика хвоста — и радостно всхлипнул, как ребёнок, наказание которого, наконец, окончилось. Заметив, как вокруг него все остановились, едва нашёлся Лун с силами и подскочил, боясь, как бы промедление не обошлось ему слишком дорого.

— Возвращаясь к тому, что я говорил. — Подобно кораблю, мерно плывущему сквозь море, император двинулся вперёд, будто не касаясь пола. — Однажды мой далёкий предок завёл четырёх сыновей. А они друг друга терпеть не могли и воевали за власть, как только возможность представится. Предок этот был одним из величайших, и мудрость его тоже была величайшей — настолько, что мало кто мог понять его замысел. В чём замысел? Чтобы побудить сыновей объединиться после его смерти, он соорудил целое подземелье прямо под нашими ногами и снабдил его загадками, которые можно решить только вместе. Но не только дружба нужна была для того, чтобы пройти внутрь, а ещё и общее величие, ведь сыновья должны быть одинаково достойны власти. Ключами для каждого из них стали четыре оставшихся осколка, при помощи которых братья должны были открыть зачарованные ворота.

Выдохнул Лун. Сперва он не понял, к чему клонит император… А теперь всё стало ясно, как день.

— Н-но у нас…

— О, как забавно… Прихоть шальной судьбы, не иначе, — в улыбке сузил глаза Яцзы-ди. — Я уже где-то слышал эту историю. Однажды сюда уже приходила одна… Пыталась что-то доказать миру, но сгорела, как и все. Всё повторяется, не так ли?

— Я не понимаю… У нас нет четырёх осколков, мы не сможем…

— Ты так в этом уверен? — обернулся к нему император, склонив голову. — А вот мне сильнейшее зеркальце на руке твоей спутницы говорит совсем о другом…

Зеркальце? На руке подруги? Лун поразмыслил, опустил взор в ноги. Осознание дошло до него быстро. Осока?..

— Откуда…

— Ты и сам знаешь.

Отступил Лун на шаг, но в спину его уткнулись острия мечей. Понял он — дальше ступать некуда. Император, конечно, и их схватил, ему это ничего не стоило…

— Теперь их судьба в твоих руках, — промолвил Яцзы-ди и молча двинулся вперёд.

Дальше Лун шёл на несгибающихся ногах. Он знал, что этот миг наступит. Но чтобы так скоро…

Хотя… Всё он ожидал. Не могла его судьба оказаться такой лёгкой. Но погибнуть ради дорогого сердцу было самым благородным поступком в его никчёмной, бессмысленной жизни.

Тогда, в беспамятстве, Лун уже не помнил, как под неусыпные взоры стражников вышел из императорского дворца на полнящуюся народом площадь.

И не заметил, как в него полетел первый камень.

Глава десятая. О верных друзьях

Опять в голове рой — мысли-мушки мельтешили, щекотали изнутри своими крылышками мерзкими, жужжали протяжно, тихо, назойливо. Нашёптывали, как давным-давно: «Помнишь, что было? Вспоминай, вспоминай, Болотная Ведьма, коли совсем позабылась…»

Да даже если и пыталась — не забылась. Если заговаривала себе зубы — не вспоминай! Исполняй, что бабуля говорила, исполняй! Не думай! — заговорённое всплывало во снах жутких. Из плотного тумана с ласковой, но будто ненастоящей улыбкой выходила она — и растворялась в белизне, прежде чем её коснётся рука. Говорила она и говорила много: какой Болотная Ведьма должна быть, кто она, зачем она существует. Как будто эти слова позабыты, но они здесь — вот здесь — никуда не исчезли, каждый день, как рой назойливых мух над болотцем густым, собирались, шептали: «Нет, ты не такая, старайся больше, за ошибки не прощают, один неверный шаг — и ступишь с пути, потеряешься в лесу дремучем и страшном, нет тебе оттуда выхода…»

Это не зеркало. Это осколок. И он принадлежал когда-то ей.

Осока отгоняла мысли руками, трясла головой, пока наваждение не пропадёт. Преследовали они её, как звери чудесные в лесу, поджидают за каждым деревом, готовы сцапать за каждый неверный шаг. Болотная Ведьма не ошибается, Болотная Ведьма не ступает с пути, Болотная Ведьма…

Вдруг услышала Осока дверной скрип. Разнёсся он по стенам ударил в уши, тут же прижавшиеся к голове. Мысли отступили. Но ненадолго.

Они придут. Скоро.

Встала Осока с колен. Долго ли она здесь находилась? В коморке тихой и пыльной. Вдохнув, Осока чихнула: защекотало в носу. Давно же сюда никто не заходил…

Сквозь тьму разглядела она свет, струящийся из-под каменной стены. Проведя у той рукой, Осока ощутила прилив силушки: осколок потеплел, а стена начала подниматься.

Свет ослепил Осоку, но она всё равно сделала шаг вперёд. Когда взор прояснился, услышала она громкое:

— Осока! Ты слышишь меня?! Осока!

Очнувшись, она вскинула голову и оглядела, где находилась. Дыхание засвистело в груди. То была точно не коморка! А подземелье, в котором, наверное, целый дворец поместился бы. Округлый, точно яичная скорлупка изнутри, потолок, изображал извивающегося дракона красного, что головой указывал на престол, искрящийся в красном свете чешуек дракона.

А под потолком — искусные ходы, с тупиками и перекрёстками, точно созданные, чтобы запутать. И те ходы не были пусты. Кое-где лежали кости, усыпанные горами золота. За поворотом — из камня вытесанные изваянья-воины в доспехах диковинных, пластинчатых, с горящими глазами-самоцветами. А рядом — плиты с буквами-чёрточками, отдалённо похожими на те, какими покрыт город на поверхности.

Между потолком и полом, на небольших выступах стояли Златоуст, Бажена и Солнцеслава. Златоустов оклик услышала Осока и замерла: и что отвечать? Она вспомнила, что в страхе побежала вперёд, и подземелье схватило её, обеими руками, и заперло во тьме. Ничего не объяснила, придётся ли теперь?..

— Осока, всё хорошо? Ответь, прошу! — пытался перекричать эхо от потолка Златоуст, но Осока лишь вжалась в стенку, что за ней запахнулась.

— Да не слышит она, Златоуст! Её, видно, чем-то ударило, когда двери за ней закрылись! — отвечала Бажена, что стояла к нему ближе всех. — И вообще, мне не нравится это место… Сейчас свалюсь, Матушка!

— Не бойся! — воскликнула вдруг Солнцеслава, и Осока обернулась к ней: она же была совсем близко, по левую руку. — Тут под ногами — твёрдый пол! Просто невидимый!

И выскочила — у Осоки сердце подскочило, — и выстояла Солнцеслава, заплясала гордо, хвостом завиляла на… воздухе. Смотришь на неё и дивишься — как ей удаётся быть такой беспечной и такой удачливой?

Тут же выпрыгнула и Бажена, походила и выдохнула:

— А я уж думала, меня не выдержит!

— Осока!

Закрыла она глаза: не хотела смотреть. Только услышала глухие шаги, быстрые, стремительные. Вжалась в стенку: нет, она не сможет, не выдержит, сердце остановится!..

Сильные руки обхватили её, и она дрогнула. Матушка… Почему это тепло так близко и так далеко?

— Осока, я так волновался… Зачем ты убежала тогда от нас? Без объяснений, без всего…

— Злат… Не хочу тебя обидеть, но, мне кажется, тут что-то не так.

Баженовы слова ранили только больше. Да, не так! Златоуст не хотел бы, чтобы Осока закрывала глаза. Но она не могла, не могла этого видеть.

— Осока… Открой глаза, — пролепетал Златоуст. — Ты же не плачешь? Осока, всё хорошо…

Выдохнув, Осока, справившись с застывшим в горле страхом, открыла глаза.

Его глаза… Такие зелёные… и голубые… точно болотце, переходящее в озеро.

Как тогда, впервые, в Звёздграде. Он хочет помочь. Разве помощь — это плохо?..

Для Болотной Ведьмы — да.

— Я потом всё расскажу, — старалась говорить Осока так спокойно, как могла. — Сейчас не время стоять на месте.

— Ты права, — сказал Златоуст, помешкав. — Но… обещай, что расскажешь правду. На этот раз — всю.

— Я… постараюсь, — увильнула взором Осока.

Вдруг совсем рядом появилась и Солнцеслава, сердито поджавшая губы, усики-палочки стояли торчком.

— Осока! Пойми, мы тебе зла не желаем. Мы на твоей стороне и заслуживаем правду!

С другой стороны высунулась Бажена, но сжалась скромно, даже со своими телесами выглядя стеснённее Солнцеславы.

— Осока… Ты нас спасла. Какой бы ни была правда, она спасла нам жизни. Мы примем её.

Если бы они знали… Осока вздохнула.

— Обещаю рассказать всем. И Луну, который нас ждёт.

Припомнив о нём, все тут же расступились. Златоуст, отвернувшись, вскинул взор к потолку и проследил что-то взглядом.

— Я заметил, что верный путь по этим ходам прокладывает дракон, — указал он пальцем на чудовище. — Если идти по рисунку, можно попасть точно к осколку.

— Хорошо! Значит, надо провести по нему Луна, я попытаюсь докричаться сквозь пол! — заявила Солнцеслава и было уже открыла рот, но Осока её прервала:

— Не получится. Это чудесная стена. Её можно открыть, только если уметь развеивать эти заклинания, либо если эта стена зачарована и требует иного способа открытия.

— Учитывая ту историю с братьями-царевичами… Я понял, что наши выступы стоят ровно рядом с испытаниями, которые кроются в ходах, — продолжал Златоуст. — Если мы все встанем на нужный выступ, то легко проведём Луна по ходам.

— А… Какие нужные? — почесала голову Бажена. — Наверное, я бы могла помочь с теми воинами в камне! Они только и ждут, чтобы ожить, я уверена.

— А я — с теми, что на другой стороне! — подметила Солнцеслава. — Один мой крик — и они лягут!

— На мне — ловушки. Я чувствую под ними замершие чудеса… Сдаётся мне, что они взрываются, если на них встать, — взялся за второе испытание Златоуст. — А на тебе, Осока, осколок. Уговор? Ты с ними справляешься получше нас всех.

— Хорошо…

Вдруг скрип донёсся издалека. Чуткие зверолюдские уши его тут же услышали.

Послышались шаги. В гулкой тишине они раздавались чётко — Осока мигом на них обернулась. А вот и Лун! Вышел из распахнувшихся дверей, так и ждущих его прибытия. Он, маленький и напуганный, сгорбился и шёл с кинжалом в вытянутой руке, точно врага за каждым углом ждал. С ужасом заметила Осока на его лице и руках тонкие ранки и цветастые синяки. Что же с ним делали в плену императорском?! Будто камнями закидали или чего похуже…

Судя по всему, Осоку и других он не увидел: его взор пробежался по потолку, но не остановился на них. Кивнув друг другу, Златоуст, Бажена и Солнцеслава разбежались, Осока лишь немного помедлила и тоже кинулась к своему выступу. Выглядел Лун так похоже на… Осока опомнилась прежде, чем мысли успели её захватить.

Дальше ей оставалось только ждать. Смотреть и ждать мига, когда можно сорваться с места.

Надежда Осоку не подвела: Лун испытания проходил с достоинством. Сперва он осторожно ступил за стены и двигался тихо, осматриваясь и озираясь.

Воины появились вдруг — из ниоткуда. Они выросли из стен, похожие на грибы, растущие из древесного ствола. Бросились на Луна, но не тут-то было: Бажена с Солнцеславой уже приготовились помочь.

Хоть за одинокого Луна и переживало сердечко, сам он оказался отнюдь не беспомощным: юрким хвостом увиливал он от врагов, лёгкой рукой их путал. А сталкивались они лбами до того глупо, что Осока едва не засмеялась! Скакал он меж ними, точно танцевал, искусно и умело, словно всю жизнь только к этому мигу и готовился. Оружия воинов сверкали рядом с ним, но он их обходил и перепрыгивал, будто видел, где они будут в следующее мгновение.

Тогда-то и подготовились Бажена с Солнцеславой. Под ногами Луна затрещал околдованный Баженой камень, и неловкие воины попадали наземь, застряли в провалах, выбраться им не хватало умишка. Но Лун-молодец ловко застыл в уголке, удивлённо уставившись на раскиданных воинов. Когда их неожиданно снесло невидимой волной Солнцеславиной песни, Лун совсем опешил. Посмотрел он наверх и, хоть его взор и прошёлся по выступам, никого, видно, не заметил.

Но — даже если он не знает — подмога всегда будет рядом.

Лёгкая песнь подняла пылинки и повела Луна ветерком сквозь запутанные ходы. Улыбка озарила лицо Луна: всё-таки голосок Солнцеславы, ведущий его вперёд, не узнать невозможно.

Ведомый песней, добрался Лун до ловушек. Тут вступал в дело Златоуст: как только Ящер пытался вступить на плиты и ловушка было срабатывала, она вдруг подскакивала на месте и замирала. Напряглось лицо Златоуста, и Осока даже хихикнула в ладошку: он всегда выглядел презабавно, когда хмурился и щурился. А от мечущегося хвоста, как всегда, поднялись облака пыли! Так и провёл Златоуст Луна по ловушкам, а тот, ничего не понимая, вновь ринулся вперёд за Солнцеславиным голоском.

И вот Лун уже у осколка, совсем рядом. Задрожал выступ Осоки. Она схватилась за края, поджав хвост и уши. Неужели падает? У других тоже: вот и они схватились за края!

Миг — тронулся выступ. Свист, ветер. Но Осоку не унесло: выступ твёрдо приземлился, и, открыв глаза, она увидела, что очутилась почти что у Луна под боком, совсем рядом с осколком.

Сперва Осока помедлила, прошла вперёд. Огляделась — на подъёме, за сверкающей золотом лестницей, стоял престол, сиял на нём светом неземным осколок, такой заветный. Хотела было Осока Луна позвать, но поздно: он на шатающихся ногах уже шёл к престолу. Двинулась и Осока, но — вдруг! — Лун заторопился и оказался у осколка быстрее, чем она успела схватить его за руку.

И тело его… исчезло. Медленно, частичка за частичкой, палец за пальцем, чешуйка за чешуйкой — он растворился в воздухе. Но Осока всё ещё чувствовала его рядом. Он стал… Невидимой Чешуёй?

Тут же они погрузились в белый водоворот, вместе, Осока всё ещё держала Луна за руку и теперь нырнула с ним в чудеса, не боясь его потерять.

Вдруг ладонь растворилась, и Осока попыталась её схватить вновь, но не вышло. Заворотило-закрутило её в потоке чудес, а Луна — растворило меж пальцев. Хотела Осока дёрнуться, вырваться, вновь найти его, но не сумела: ей больше не принадлежало её тело, принадлежало оно Луновой голове, а где он сам — Осока могла только догадываться.

Вдруг её выбросило. Вытолкнуло с силой. Что-то её отторгнуло, будто она здесь чужая. Будто её не ждут.

Раскрыла Осока глаза, а под ней — дома, зверолюди и змеелюди мельтешат, свет горит. Город! Даже не один, а два: один золотистый, как звёзды, беспорядочный и бурлящий, второй — красный и шумящий, шелестящий, звенящий колокольчиками. Но были они оба так далеко, что казалось, будто Осока стояла на невероятно высокой колокольне или даже горе. Однако она лишь зависла в воздухе, рассматривая весь этот мир без неба и без края — земли будто были бесконечными и раскинулись во все стороны сразу.

Но, хоть мир и казался непомерным, она знала, куда стремиться. Меж городами пролегала дорожка — серая, невзрачная, но заметная, если приглядеться поближе. Что-то Осоке подсказывало, что Лун обязательно должен быть там.

Толкнув себя вниз, начала Осока падать. Точно тогда, в птичьем государстве… Тогда она могла расправить крылья и поймать воздух. Но сейчас ей оставалось не парить, а лишь падать.

Приземлившись, Осока осторожно пошла вперёд. Шаг за шагом по серой дороге.

Слева веяло холодом и запахом ели. Берские лица — с мохнатыми ушами, пушистыми хвостами, румяные и плотные — мерещились средь домов. Справа же окутывало теплом и каменной пылью. Резкие, чешуйчатые — эти лица мельтешили не меньше берских.

Но что было общего: с каким же презрением они смотрели на серую дорожку. И на Луна, что сидел на ней, свернувшись калачиком.

— Что ты здесь делаешь совсем один? — спросила Осока, подходя. Она старалась не соступать с дорожки, хоть иногда и казалось, что быстрее было бы сократить путь.

— Я?.. Я здесь родился… Наверное.

— Где — здесь? Это какое-то место? — переспросила Осока, становясь совсем рядом.

Он свернулся, как младенец. Одежда на его тонком теле висела клочками, а за ней виднелись выпирающие кости. Волосы спутались с чешуйками на щеках и укрыли собой лицо.

Понимая, что он вдруг поднял на неё глаза, она поторопилась присесть перед ним. Не хотелось казаться выше. Он же не убрал обёрнутого вокруг ног хвоста.

— Ты боишься меня? — склонила голову Осока, пытаясь вглядеться в его лицо.

— Но ты же берка… — он потупился на месте, волосы вновь опустились ему на щёки.

— Я здесь, с тобой. На твоей серой дорожке. Всё в порядке.

Как это неправильно звучало! Серая дорожка — это совсем как…

— В том смысле, что… — попыталась исправиться она, но не успела.

— Серая дорожка… Обо мне говорили, что я ступил на плохую дорожку, — отвернулся Лун. Точно то, что она и подумала.

— Кто говорил? Они? — указала налево Осока.

Ящер тоже туда посмотрел. Кивнул.

— Я не выбирал, кем рождаться.

Он опустил голову, уткнулся в колени.

Не туда Осока свернула… Нельзя позволять ему сворачиваться.

— Лун! Что ты видишь перед собой?

«Не смогла придумать ничего получше?» — пронеслось в голове. Осока закусила губу. Ответ Луна её отвлёк:

— Тебя. И Звёзград. И Кинсе Баолей.

Так вот, что это были за города! Хоть они и не были на себя похожи, но будто вбирали всё от собственных Родин.

— А что тебе в них нравится? Посмотри, приглядись.

Сработало! Он поднял глаза, осмотрелся.

— Наверное… Всё.

— Всё? — удивлённо переспросила Осока. — Прямо всё-всё?

— Да… — он нежно, любовно улыбнулся. — Зверолюди и змеелюди — за ними так увлекательно наблюдать. Такие разные, но все такие… занятные. А всё, что они творят — это же отражение них самих. Так любопытно.

— Тогда почему ты сидишь здесь? Может, выйдем, пройдёмся?

— Нет, я… Посижу тут, — пробурчал он, отводя взор.

— Неужели не хочешь увидеть, Лун?

— О, я хочу! Хочу это увидеть… Но ведь меня с-с-снова погонят. Я не хочу, чтобы меня гнали… Кидались камнями… Больно же…

Вдруг, из ниоткуда стали появляться зверолюди и змеелюди. Стекаться из улочек тёмных, из потаённых уголков больших городов.

Осока вскочила, оглядываясь. По обе стороны они остановились с камнями в ладонях и повскидывали руки.

Но она оказалась быстрее: подставилась под камень. Ещё один. И ещё один. Ей больно не было, ведь камни-то ненастоящие. Лун же, до которого камни долетали, вздрагивал.

— Почему они гонят меня?! Я так хочу быть рядом! Хочу, чтобы кто-то обнял меня, как родного! Почему я им не родной? Я же им ничего плохого не сделал!

— Лун, это не так! — кричала Осока, пытаясь ухватить все камни и бросаться ими в обидчиков, но получалось плохо. — У тебя есть родные! Как же семья?

— Они просто жалеют меня, дают еду и кров! Они не обязаны стоять за меня горой! Они не могут!

— Кто тебе такое сказал?!

— Я сам!

На миг Осока остановилась. Лун сжался сильнее, камни продолжали лететь, но она уже не могла их отлавливать.

Какой в этом смысл? Разве мир можно изменить?

Но Луна — его можно изменить.

— И ты уверен в том, что это правда? — опустилась перед ним на корточки Осока.

Её спина заслонила его от каменного дождя. Вдруг она поняла, что он был будто бы мельче обычного себя, ниже и худее.

— Да. Мама пыталась, но её тоже закидывали… Я с-с-сказал, что больше не нужно меня защищать. И она не защищает.

Сдалась? Какая же из неё тогда мать?

Но ведь не все могут сражаться. Кто-то слаб. А Лун лишь милосерден: он позволил самому дорогому зверолюду в своей жизни быть слабой. Ценой себя самого.

— Но это не означает, что никто не защитит. Что никто не обнимет, как родного.

— Я… Я не знаю, не понимаю…

— Лун, у тебя есть мы. Твои друзья. И мы всегда придём на помощь.

Мы? Как неожиданно вырвалось из её уст…

— Землёй дрожащей, песней сладкой или всполохами огня мы всегда будем рядом.

Подвинувшись, Осока обняла его. Его руки, такие тонкие… Совсем как её руки. Совсем такой же потерянный и слабый. Боящийся сойти с пути. Серой дорожки.

— Зачем же вам помогать такому, как я? — он всхлипнул. — Я супостат…

— Ты Лун. А Лун — наш друг. Нам не важно, Ящер ты или кто-либо ещё. Ты — это ты.

Больше Осока не увидела камней. Пальцы Луна опустились на её плечо.

— Но вы ведь не с-с-сможете… Не захотите… Вам нельзя стоять за меня против всех! Это неправильно и нес-с-справедливо!

— Правильно и справедливо, Лун. На то и нужны друзья. Чтобы стоять вместе против всего мира.

— Из-за меня одного?..

— Из-за тебя одного.

Он содрогался в плаче. Но это были светлые слёзы: опустив взор, Осока сквозь волосы увидела его улыбку.

— Я… наконец-то не один.

Города — могущественные и величественные — стали погружаться в туман. Рушилось сновидение, а с ним — заканчивался Избор.

Часть шестая. Дом. Глава первая. О детской игре

Пахло елями молодыми, свежими. Высились их кроны до самых небес, соседствовали с далёкими горными вершинами. Под ногами хрустела подстилка из сухих иголок, мялась нежная травушка-муравушка. В воздухе витала колкая прохлада шепчущая, предупреждающая: скоро вновь снега выпадут, готовься, зверолюд, запасись сытной едой, окутайся в пушнину и растопи печь. Влага оседала на измученной жарким солнцем коже, омывала сухие трещинки на ладонях, спутывала и опускала пышный мех на хвосте. С ушей градом сыпались росинки. Светили звёзды-предки сквозь лесную темень и радовались: наконец-то их дорогие дети вернулись домой.

— А как ты их обошёл, Лун? Исчез, как скрытная мора в темноте! Не зря говорят: в тихом омуте бродницы водятся.

— Бажена, Лун же не зверица! — обиженно надула губки Солнцеслава. — Оскорбительно его называть бродницей! Они ещё и скверно пахнут!

— Это первое, что в голову пришло. Не обижайся, усатая, просто… Лун же может раз — и скрыться! Ведь никто его даже и не почуял, — показательно вздёрнув уши, Бажена улыбнулась мрачному Златоусту. — Злат, а ты что пригорюнился?

— Очень полезная силушка, и впрямь… — невпопад ответил он, сжимая руку на Осокином плече.

Взглянула на него Бажена сочувственно. С самой Империи Лонг он нос повесил, только за Осокой бегал, а та и вовсе всю дорогу молчала. Точно кто-то умер, Матушка упаси! Что же такого случилось, что они так приуныли?

Удалось им сбежать из Империи не без помощи чудес. Луновых чудес, ведь он из осколка вышел — и будто не вышел вовсе! Появился под боком, точно летний ветерок. Только лёгкое дуновение могло его выдать, но в пылу битвы того Бажена не заметила. Они со Златоустом и Солнцеславой так славно бились с каменными стражами! Бажена в одну сторону — сразила землюшкой расколовшейся, в другую — кулаком отправила в полёт. Златоуст смеялся, что за ней не поспевал, но его взрывы в самом деле пользы не меньше сделали. А Солнцеслава раскричалась-распелась, наверное, давно этого ждала.

Но когда вернулись Лун с Осокой, пришлось со всех лап улепётывать! И быстро, пока воины каменные их не настигли, Лун призвал их взяться за руки — и исчезли они уже все вместе. Не составило труда невидимому, нечуемому ветерку сквозь непутёвых стражей пройти да гордо ступить за стены Кинсе Баолей — неприступной Золотой Крепости, из которой пока никто не выходил без шуму.

Почему-то Бажена, честно говоря, подумывала, что сбегали из этой крепости, и не раз. Но какое дело до вранья, когда им-то, главное, удалось?!

А до границ с Берским Царством — хвостом подать. Шли они несколько дней, как обычно, без перерывов. Уже с Эллиадии привыкли они бегать, да теперь не понадобится: наконец, они на Родине, где их вот-вот богатырями величать будут. Ну, Бажена на это надеялась.

Милое сердцу княжество Клыкастое встретило Бажену утренним тихим базаром, на котором их радостно встретили ранние пташки и безо всяких сомнений дали еды и одежды. Пойдя по берегу реки к Звёздграду, они остановились у бережков, где мерно журчала водица. Испив оттуда, до сих пор чувствовала Бажена прилив сил. О, эта прохладная водица из речки под Межустьевым городом, как соскучилась по тебе Бажена!..

Они побывали там ещё днём, но к вечеру остановились в лесу. Так хотелось побыстрее добраться до великого князя, что палатки поставили прямо в лесу, не доходя до деревни. Бажена знала: гулять в этих лесах можно без опаски, чудовищ на окраинах не видали давно.

Златоуст развёл огонь, пламя тихо потрескивало. Вкусно пахнущее мясо отловленного Луном кролика нежилось на костре.

— Наконец-то дома… — улыбнулась Бажена, потягиваясь сладко. — Сколько мы времени провели там, на чужбине?

— Не сосчитать… Наверное, немногим меньше полугода, — предположил Лун.

— А длился этот путь — вечно… — протянула Солнцеслава, томно вздыхая на плече у любимого. — Знаете… Я ничуть не жалею. Жалею даже возвращаться: столько бед и радостей пережили, а теперь снова надобно стать… собой.

— Мы уже не будем собой после всего этого, — неожиданно отозвался Златоуст. — Это и не нужно.

— А ты прав, друг по несчастью! — рассмеялась Солнцеслава, ткнув его ножкой в виляющий хвост. Усики-палочки на её лице задёргались от хохота. — Когда великий князь Драгомир вознаградит нас — тогда заживём совсем по-другому.

— А так ли нужно это вознаграждение теперь?.. Когда уже всё есть, — пробормотал Лун, ласковый взор обратив на любимую.

Та же, понимая, потёрлась о его бок с кошачьей нежностью, хвостики их сплелись.

— И эти осколки… Мы с ними совсем недавно, но они уже стали так привычны, — подметил Златоуст, доставая из кармана свой, угловатый и обколотый со всех сторон.

Вслед за ним, Бажена и свой достала. А у них они были самые большие! У неё — самый большой. Любопытно, а силушка в нём тоже больше, чем в других, или нет? Солнцеслава скользнула рукой за пазуху и выудила оттуда свой осколок: изящный, почти не поцарапанный-потревоженный, чистый, как небо в жаркий день. Присоединился к ним и Лун со своим осколком. Никто его до сих пор не видел, кроме владельца и Осоки, но он оказался самым мутным и совсем не гладким. Наверное, долго лежал он в подземельях Кинсе Баолей, постареть, пообтереться успел.

Бажена положила свой осколок у костра. Отпускать его от груди не было приятно, но она верила, что его без спроса не тронут. За ней свои осколки положили и Златоуст, и Солнцеслава, и Лун.

И даже Осока.

Когда она протянула свой почти ровный, круглый осколок, все, кроме Златоуста, отстранились. Златоуст же наклонился, чтобы увидеть лицо Осоки. Та сперва увильнула взглядом, но потом — посмотрела в глаза без страха.

— Друзья должны доверять друг другу, — коротко произнесла она, кротко улыбнувшись.

Не могла Бажена улыбнуться за ней следом. Друзья так друзья! Переглянулись спутники. Хихикнула Солнцеслава, скромно потупился радостный Лун, расплылся в улыбке Златоуст.

Князевы избранники… Кто как ни друзья, после такого-то пути?

— Раз мы друзья, то теперь должны друг о друге всё знать. Всё-всё! — заявила вдруг Солнцеслава, отскочив от плеча Луна. — И ты, Осока, не исключение.

От такой прямоты и Бажена смущённо сжалась. Не переделать эту Солнцеславу, не перекроить!

— Я… — выдавила вдруг Осока, сжимая Златоуста за рукав. — Это сложно.

— Я, конечно, не могу судить, я же певица, — гордо вскинула подбородок Солнцеслава, — но это не отменяет необходимости рассказать. Ведь мы хотим помочь!..

— А ещё нам любопытно, не так ли? — усмехнулся Златоуст.

— Ну… Немножко, — неловко улыбнулась в ответ та. — Но! Помощь превыше всего. Мы столько вместе пропутешествовали не для того, чтобы друг от дружки что-то утаивать.

На этом они переглянулись. Бажена заёрзала на месте, наверное, заметно, с её-то большим туловом. У всех много тайн, и не только у Осоки.

Но разве поделиться ими — так плохо?

— Могу предложить одну игру, — вдруг принялась вспоминать вслух Бажена. — Мы в неё играли с братьями и их друзьями. Называется «верю-неверю».

— О, мы с младшими в неё часто играли, — оживился Лун, но тут же стих: — Только у нас нет лавок…

— Можем найти пни или чего ещё! Игра же развесёлая! — обрадовалась Солнцеслава. — Златоуст, Осока, как вам?

Такое недоумение Бажена на лице Златоуста видывала нечасто! Так взглядом завилял, как воришка, которого поймали за его грязными делишками. А Осока просто металась наивным взором между ним и остальными.

— О-о-о… Злат, как же ты так? — без тени издёвки спросила Бажена. — С сестрёнкой никогда не играл?

— Нет… Как-то не приходилось, — мрачно пробормотал он, с недоверием поглядывая на затейников, Бажену в том числе. — И в чём правила?

— Ну, как правило, для игры нужны лавочки… Но можем и без них, — отмахнулась Бажена.

— Значит, так! — перебила её Солнцеслава, которая едва ли с места не срывалась, так обрадовалась. — Начинается с того, что игроки рассказывают во́де что-нибудь о себе. Что-то из этого правда, а что-то — ложь. Обычно это какие-нибудь случаи из жизни. Обязательно какие-то должны быть настоящие, а какие-то выдуманы! А потом во́да эти случаи перечисляет. Если ты думаешь, что это правда — ты садишься на одну лавку. Если неправда — на другую. Побеждает тот, кто больше всех угадал!

— А мы как с этим поступим? — непонимающе сдвинул брови Златоуст.

— А мы можем просто по кругу сами случаи рассказывать и угадывать, — предложила Бажена, сама от себя не ожидая такой смекалки.

— О, и вправду! Тогда мы все что-нибудь расскажем, многое друг о друге узнаем, — хитро блеснула зелёными глазками Солнцеслава.

— И никто не останется обиженным, — улыбнулся Лун.

— Вот-вот! — закивала Солнцеслава. — Ну как, Осока? Тебе так удобно?

— Н-наверное… Я не очень поняла, — смущённо потупилась та.

— Ничего-ничего! Мы сейчас пробный круг проведём, и ты всё поймёшь, — заулыбалась Солнцеслава. — Что же, раз так, то начнём с Бажены.

У Бажены от такого глаза на лоб полезли. Вот это находчивая Солнцеслава!

— Ага! Вот оно как: сама чтоб не подставляться — меня вперёд толкаешь? — сощурилась Бажена, усмехаясь.

— Но ты же игру предложила! Значит, ты первая, — пожала плечами Солнцеслава.

Ладно уж, правило честное. Призадумалась Бажена: чего такого она могла бы сказать, что бы все знали и точно отгадали? В первый круг же не надо никого смущать.

— О! Я могу поднять горного яка, — ткнула она пальцем в сторону гор.

Друзья переглянулись. Захмыкали-призадумались. Неужели сложный вопрос?

— А… как як выглядит? — захлопала глазами Осока.

Все обратились к ней. Болотная Ведьма и не знает? Диковинно!

— Это бо-о-ольшущая волосатая корова! — рассмеялась Солнцеслава. — Осока, как же так?

— И впрямь не знаешь? — уточнила Бажена, ухо встрепенув.

— Ну… Я слышала о них, но немного. Я знаю, что они живут в горах и не спускаются оттуда… Служат в Белокаменной Твердыне… — забормотала Осока.

— Поня-я-ятно… — протянула Бажена. — Есть такие звери. И вправду похожи на больших волосатых коров. С такими бо-о-ольшущими рогами! — она изобразила пальцами рога, и Осока удивлённо отстранилась.

— А ещё у них чёлка — бу-у-у! — положив ладонь на голову, Златоуст зашевелил пальцами, точно и впрямь волосатый яка.

Хихикнула Осока. Теперь точно поняла!

— Ну… Я думаю, Бажена всё может, — признался Лун. — Я верю.

— Ого! Какие похвалы, Лун! — гордо выпятила грудь Бажена, на что тот ответил улыбкой. — А остальные?

— Я тоже думаю, что можешь. Ты же Крепкий Кулак! — сжала кулачки Солнцеслава, из-за чего друзья рассмеялись. Бажена не удержалась: так забавно! — А что такого? Я, между прочим, тоже сильная Киса, тумаков кому угодно нараздаю… Кроме Бажены, она слишком сильная.

— А я вот думаю, что нет, — нагло усмехнулся Златоуст. — Як ведь побольше тебя будет!

— Хорошо, Злат, я тебе это ещё припомню, — улыбнулась-оскалилась Бажена. — А ты, Осока?

Та призадумалась. Поводила взглядом. Любопытно, она и впрямь так запуталась?

— Если хочешь, я подскажу…

— Ну, наверное, поднять нет, но ты могла бы схватить его за рога, — неожиданно предложила Осока.

Едва не отвалилась челюсть у Бажены.

— Ты права! Я никогда его не поднимала, но когда их спускали в Межустьев город, я и впрямь одного из них забодала.

Все взоры обратились к Бажене. А она уставилась на Осоку: как же она так угадала? Или знала?

— У тебя есть какие-то ведьмовские штучки, чтобы читать прошлое? — засомневалась Бажена. — Признавайся!

— О, нет… Просто ты так показала рога, и я о них сразу подумала почему-то. Бабуля говорила, что всегда надо обращать внимание на детали, хотя у меня не всегда выходит.

Бажена уважительно кивнула. А ведь мудра была её бабуля!

— Бабуля и бабуля… Слышу от тебя это постоянно, но кто же она была, м? — вильнула хвостиком Солнцеслава, наблюдая за Осокой пристально.

— А вот доиграем, и, может, узнаете, — лукаво сощурилась Осока.

— Вот это я называю увлекательной игрой! — захлопала в ладошки Солнцеслава и вернулась на место.

Многое же Бажена узнала в этот вечер! Простая игра, а узнаёшь любого, будто с ним всю жизнь прожил.

Узнала Бажена, что Солнцеслава ненавидит сочинять. Зачем же рвалась тогда в путь? Чтобы обрести вдохновение: мол, думала, что готова была историю на собственных глазах описать, но ни строчки из-под пера не выходило. Конечно, потом она сдаст все свои записи более опытным певцам, а пока — соберёт всё, чтобы князь точно был доволен.

А вот Лун рассказал, что среди своих девяти младших родственников он был значительно старше. Всех кормил, даже мать с отцом. Те, конечно, тоже работали, но он очень многое сделал для семьи, хоть и не хвастался этим. И при этом родители позволяли его обижать! Мол, от всего города, где каждый намеревался кинуть в Ящера камень, не уберегли бы. Все от ужаса ахнули и запричитали, как же несправедливо, а Бажена понимающе кивнула. Она-то понимала, как важно для них с Луном, бедняков, быть, как все. И знала, как жестоко их маленький мир принимает тех, кто выбивается.

О Златоусте Бажене и выяснять было нечего. Почти на всё она ответила верно: и что у него сестрёнка младшая подрастает, и что всегда он хотел играть на барабане, и что вместо шалостей с друзьями он торговал на рынке. Но и она не знала до сего времени, почему ему так не повезло. Догадывалась, конечно, ведь если разговор заходил о матери, он тут же старался говорить о чём-то другом. Теперь и она узнала, что мать — как Бажена и догадывалась — не любила его и предала ради новой семьи, оставив совсем одного. Даже не удержалась Бажена и обняла Златоуста, тот же принялся вырываться. Не любитель нежностей, ха! Так просто от Бажены не убежать.

И Бажена о себе рассказала… Не всё, что хотела. Больше она не рыдала от этих воспоминаний. Они, словно за высокой стеной, за которой ничего не видно, сидят себе и не высовываются. Этого им Бажена не позволяла!

Но вот Осока всех удивила: вышла победительницей. Угадала почти всё! Как будто она знала их всех — всех и каждого — всю жизнь.

Только вот её саму не знал никто. Самый близкий был Златоуст, но и он во многом не знал правды. Приходилось отвечать почти наугад, ведь от Осоки чего только не услышишь. Копалась в печёнке лягушки? Правда! Принимала роды? Правда! Заговаривала добрых молодцев? А вот это уже нет. Но зато она знает как!

И, наверное, самым сложным для Бажены, было ли правдой или нет:

— Моя бабушка — Лошадь.

Бажена переглянулась с Солнцеславой и Луном. А вот Златоуст быстро сообразил!

— Верно! Ты говорила мне об этом тогда, в Тихомировом обете.

— Когда ты позабыл про меня и пошёл праздновать день рождения Солнцеславы? — припомнила ему Осока, хитро улыбаясь.

— Ну я же извинялся за это! На самом деле, мы в тот день пошли с Луном искать тебе сарафан, но тогда был день рождения у Солнцеславы, и нам не хватило денег на оба платья, — умоляющий Златоустов взор, обращённый в сторону Луна, не заметить было невозможно.

— Прости, — пискнул Лун. — Златоуст тогда очень расстроился, поэтому и загулял…

— Ладно уж… С кем не бывает, — пожала плечами Осока. — Но Златоуст и вправду раскусил меня. Я об этом говорила.

Она выглядела уверенно. Выпрямила спину: уж точно, гордится она своим ремеслом.

Но вот взор Златоуста Бажена заметила сразу. И его руку, которая легла на дрожащие Осокины пальцы. Он заговорил шёпотом, слышным, но мерным и тихим:

— Осока… Доверься нам. Мы не обидим. Если хочешь — скажи только мне, я передам…

— Мы не для этого сели разговаривать все вместе, Златоуст, — вдруг холодно и чётко проговорила та, хоть в её голосе тонкий Баженов слух распознал дрожь. — Если все готовы послушать, я должна кое-что сказать.

Повисло молчание. Честно говоря, Бажена не знала, хочет она знать или нет. Что Осока скрывает? Изменит ли это что-то в их дружбе? Не сотрёт ли то путешествие, будто его и не было?

Но разве она может быть настоящим другом, если откажется? Осока спасла её. Сделала другой, сильной и по-настоящему стойкой. Вдруг если Бажена её выслушает, то спасёт её от чего-то? Вдруг это настолько важно?

— Я готова.

— Я тоже, — вместе произнесли Солнцеслава и Лун.

— Ох, милый Лун, — ласково улыбнулась она, проведя по руке любимого.

— Не сейчас, — строго оборвал её он.

Пристально всмотрелась Бажена в лицо Осоки. Казалось бы, могучая, гордая, Болотная Ведьма держалась. Но Златоуст обвил её руки не просто так.

— Я… — выдавила Осока, стараясь смотреть вперёд. — Согласно бабушкиному наказу, я должна прежде всего взять с вас обещание. Но… — она отвернулась. Закусила губу, — я не привыкла отступать от бабушкиных наказов, но… — сглотнула, взгляд забегал, — но я не могу.

На долю воцарилась тишина. Как тяжело ей дались эти слова? Бажена слышала, как глухо и быстро билось её сердце. Билось так громко, будто это сердце самой Бажены!

— Мы рады, что ты не заставляешь нас обещать того, чего мы, возможно, не сможем исполнить, — тихо произнёс Златоуст, гладя её ладони.

— Вы мои друзья… Я слишком хорошо вас знаю. Знаю, как вы бы поступили. Видела, какие решения принимаете… Поэтому я не могу, — дыхание её стало тяжёлым, натужным. — Я просто прошу выслушать меня. Увидеть… После этого вы решите. Ладно?

Её умоляющий взгляд заставил сердце Бажены сжаться. Осока же сейчас умрёт! Так не дышат, так сердце не бьётся. Бажена от испуга воскликнула:

— Если тебе станет легче, да!

— Н-не делайте этого ради меня… — Осока сжала в кулаках края платья. — Если не хотите…

— Я хочу! Ты слишком долго это в себе держала, мы же видим, — обратилась к другим Бажена.

— Я немного боюсь, но… Ради тебя, я готова, — пролепетала Солнцеслава, опустив уши.

— Ты многое услышала обо мне. И я готов услышать тебя, — твёрдо сказал Лун.

Осока услышала решение. Последним оставался Златоуст, к нему она и обернулась. В её взгляде застыла мольба.

— А ты?..

— Это же очевидно, — улыбнулся кончиками губ Златоуст. — Прежде, чем ты возразишь: я с тобой всегда. Я говорил. И не заберу своих слов назад. Никогда.

Осока улыбнулась в ответ. Отвернувшись, она несколько долей смотрела в костёр. Дым от него струился сквозь деревья и поднимался в небеса. Долго смотрела Осока на звёзды. Бажене только оставалось гадать: что же она там увидела?

— Тогда прежде, чем идти в Звёздград, нам нужно будет посетить одно место, — разорвала тишину Осока. — Оно по дороге, так что много времени и сил мы не потратим.

— Что за место? — спросил Златоуст, прижав её к себе покрепче.

— Бабушкина хижина.

Глава вторая. О Тсеритсе, настоящей Болотной Ведьме, и большом обмане

Далеко-далеко, в лесу тёмном и страшном, стояла избушка. Но избушка не простая, ведь ходит она на двух птичьих ногах, будто живая, и отворяется лишь на зов того, кто правильные слова знает…

Наверное, до встречи с Осокой (да и много после) так и думала Солнцеслава. Кому же было её переубеждать? Сказки, голословные и причудливые, детей с малых лет учат: в лес не ходи, встретишь Болотную Ведьму — не сносить тебе головы. И, казалось, не могло быть в словах предков лжи. Ведь с чего им думать иначе? О потомках же заботятся.

После рассказа Осоки Солнцеславино представление переменилось. Она узнала, что ведьмы были всегда, и с самого их появления на свете Матушкином зверолюдову голову занимали те же неразрешимые тайны: кто такие ведьмы, где они живут, что умеют, ненавидят они простого зверолюда иль добра ему желают. А что ещё способно нагнать жути так, как непонимание?

Суеверный страх, естественно, соседствовал с уважением. Ведь к кому, кроме как к ведьме, пойдёт добрый мо́лодец, если ни одна светлая душа не способна помочь? Кто всегда неусыпно стоял на границе добра и зла, жизни и смерти, света и тени? Кто издревле наблюдал за миром и ведал, каков он настоящий, без прикрас, кто способен поведать истину?

Однако, вопреки привычной ведьмовской нелюдимости, одна ведьма однажды решила: её сила наведёт страху на всё Царство Берское и изменит его на корню. Звали её Тсеритса, и родом она была из племени Лошадей.

После её подвигов — страшных, но великих — имя Болотной Ведьмы разнеслось слухами по всем княжествам, заставляло трепетать простой люд. Даже великий князь, чтобы удержать ведьм в узде, создал ведьмовское отделение в Высшей Школе Чудесных Наук. Всякая ведьма, что там не отметилась, попадала под подозрение в том, что была той самой, Болотной.

Тогда же, из ниоткуда появилось немало подражательниц-неумех, которые будто Царю в отместку, творили злодеяния под личиной Болотной Ведьмы. Воровали и славу, и звонкую монету. Однако их поступки лишь пуще и дальше развеяли весть о настоящей Болотной Ведьме Тсеритсе. И — каким бы глупым это ни оказалось — даже помогли своими поступками скрыть настоящую Болотную Ведьму!

Солнцеслава неустанно вопрошала: «Но кто же была эта Тсеритса? Как она стала такой сильной? Что она такого сделала, чтобы пустить корни своей славы во все уголки Царства?» Осока загадочно молчала. И говорила, что вот дойдут они до хижины — тогда всё поймут.

Брели они неторопливо сквозь лес. Но долго ли, коротко — дошли, добрались.

Дорога выдалась нелёгкой: как оказалось, хижину окружили болота тёмные, булькающие, смердящие. Друзья шли ровной нитью друг за другом, ведомые Болотной Ведьмой. Она, в здешних местах проведшая всё детство, обходила провалы со знанием дела. Солнцеслава старалась не думать о том противном запахе, что бьётся в чуткий Кошачий нос, густой влаге, что опускалась на ушной мех, о болотницах, что вот-вот — и утащат её в страшные глубины ей на погибель.

Сперва Солнцеслава хижину и не заметила, едва не прошла. Но вдох Осоки — вдох глубокий, шумный — заставил обернуться и увидеть. Вот она! Крохотная, домишка спрятался средь деревьев, будто сливалась с ними. Поросший мхом и опутанный листвой, он, казалось, врос в землю и давно уже принадлежал миру не зверолюдскому, а лесному. Судя по словам Осоки, в хижину эту не ступала живая нога уже много лет.

— Последней здесь была я, — сказала младшая Болотная Ведьма. — Но знала, что вернусь.

У хижинки не было даже крылечка. А стены-то какие тонкие, словно у уличного нужника! Как же тут в холода жилось? Явно несладко — Солнцеслава и представить боялась, какой в те времена промозглый мороз царил внутри.

— Как же вы тут жили? — будто прочитала её мысли Бажена. — Так ведь и насмерть замёрзнуть недалеко…

— Мы парили зелья тепла в большом котле. Конечно, сквозняк всё ещё оставался, но небольшой. Я часто болела, но недолго, — отвечала Осока, подбираясь к дверям.

Точно подкрадывалась — что она там ждала? Солнцеслава подошла сзади, вглядываясь в самую обычную, хлипкую дверь, которая держалась, наверное, только на добром слове.

— Ну и что же? Чего ждёшь? — спросила Солнцеслава, от испуга Осока вздрогнула. — Хей! Всё хорошо, это же я.

Осока кивнула. Но в её глазах застыло недоумение.

Позади друзья толпились на жалком куске твёрдой земли. Последним стоял Лун: выведывал, не шёл ли за ними никто. Осока его попросила. Солнцеслава ума не приложила зачем, но, наверное, так стоит поступать, когда имеешь дело с опасными сильными ведьмами.

В обход Осоке вперёд прошёл Златоуст и, придерживая что-то за пазухой (верно, осколок), с напором отворил дверь. Но единственный враг, которого они ждали, была пыль: она со всем остервенением бросилась Златоусту в глаза, и он принялся кашлять, топтаться на месте и, наступив себе же на хвост, чуть не упал. За руку его ухватила Бажена.

— О, вот это борьба! — рассмеялась она. — Я так и думала, бояться нечего.

— И откуда же ты знала? — спросила Осока настороженно.

— А я ничего не чувствовала внутри. Не слышала, не унюхала. Значит, там нет ничего, — пожала плечами та. — Пройдём уже внутрь и присядем! На этих болотах мне не по себе.

— Угу, — кивнул позади Лун. — Я верю Осоке, но то, что все говорят о болотах, не даёт мне покоя…

Взяв его за руку, Солнцеслава отправилась внутрь следом за всеми.

В тусклом свете холодного солнца причудливо танцевали пылинки. Теперь хижина, видно, стала их царством: пыль покрыла всё с потолка до пола.

Лишь после пыли заметила Солнцеслава творящийся вокруг беспорядок. Повсюду разбросаны разбитые склянки, на полу перевёрнут пузатый котёл, сдвинуты и стол, и две маленькие — точно детские — кровати. Под окошком лежали осколки глиняных горшков, под ногами хрустели незнакомые семена и ростки. С потолка свисали толстые верёвки с подвязанными на них засохшими пучками, из которых Солнцеслава узнавала лишь некоторые цветы и крапиву. Из того, что уцелело и не превратилось в воцарившуюся здесь пыль.

— Ха, — усмехнулась Осока, раскрошив пальцами древние семена. — Всё царевы псы перерыли, всё унесли, а самого важного так и не нашли…

— У тебя здесь были Царехранители?! — удивлённо встрепенула уши Бажена.

— Обо всём понемногу, — загадочно пробормотала та и вдруг воскликнула: — Нам стоит здесь убраться! В этой пыли тяжело дышать.

— Тем более, можно будет тут остановиться на ночлег, — подхватил Златоуст.

Солнцеслава заметила, как Осока поджала губы, но ничего говорить не стала, лишь подозрительно сощурилась. Она, конечно, доверяла Осоке, но в такие мгновения та её по-настоящему пугала…

Хотелось возразить, но было нечем. Осока была права: сидеть в этой пылищи невозможно совсем. Поэтому Солнцеслава ухватилась за обломанную метлу одной из первых.

Убирались они, как ни странно, недолго. Весь хлам выбросили болотницам на съедение, оставив только то, что выжило спустя долгие годы. А из действительно полезного оказались только кровати, стол, котёл да несколько других безделушек, вроде двух-трёх ступок. Даже лавка обломалась: Бажена было хотела на неё присесть, но та оказалась с трещиной, и Бажена с оглушительным грохотом приземлилась на пол. Солнцеслава не удержалась от смеха! Да и другие посмеялись, даже Осока едва заметно хихикнула.

Но когда они закончили, остались собой горды: теперь-то хижина, считай, блестела, хоть и стала очень пустой. Солнцеслава-то так довольна собой осталась, что аж грудь выпятила.

— По-моему, я отлично справилась! Хотя никогда, правда, не убиралась. Как тебе моя работа, милый Лун?

— Думаю, награда не заставит себя долго ждать, — кивнул он на Осоку, что уже перебирала пояс в поисках каких-то трав.

Оказалось, она так много набрала за их небольшой путь от Империи Лонг! Причём, видно, искала что-то определённое: всё из её сумок пошло в котёл, без исключения. Ведьмин пузатый друг твёрдо стоял на четырёх ножках прямо на полу. Под днищем Осока свила венок, утыкав его странного вида сеном, из-за чего огонь не расползался по дереву.

Пока Осока трудилась, не покладая рук, друзьям оставалось только смотреть. Златоуст присел на пол рядом с котлом, выдувая на дрова маленькие хлопающиеся искры. Бажена сидела рядом и грела руки у огня. А Солнцеслава залезла на колени к Луну, который удобно устроился на краешке кровати.

Долго Осока творила нечто чудно́е над котлом. Скакала, плясала, говорила себе под нос, сосредоточенно смотрела в пучину пузырящуюся, зачем-то даже набрала себе немного в небольшую скляночку. От самого же варева веяло запахом диковинным да чудесами незнакомыми. Даже пившая зелья Осоки Солнцеслава не узнавала, что же это такое. Посматривая вполглаза на зелёные пузыри, она даже предположить не могла, для чего всё это нужно. Поэтому молчала. Как и все. Уставшая за весь этот далёкий путь, она дремала у Луна на плече, обвив его хвост своим.

— Кхм-кхм, — кашлянула вдруг Осока, разбудив этим Солнцеславу. — Готово.

— Что готово-то? Нам это выпить? — уже потянулась к котлу Бажена, но Осока рыкнула на неё.

— Нет, не тр-р-рожь! — испугалась та.

— Хорошо, хорошо! Не зверей! — улыбнулась Бажена, но помрачнела, увидев злобный взор Осоки.

Окинув хижину глазами и, видно, удостоверившись, что все смотрят, она, гордо выпрямившись, произнесла громко:

— Лучше смотрите. И повнимательнее! Дважды я не смогу это вам показать… Златоуст, пожалуйста, достань его.

И он достал… дневник. Солнцеслава встрепенулась. Вот он! Как же давно она его не видела. Ведь из-за него они тогда и поссорились на Островах! Даже её, казалось бы, безразличную к ведьмовскому ремеслу, тянули к себе эти старые берестяные страницы. И, похоже, сегодня придёт время, когда они, наконец, узнают, что там сокрыто.

Взяв дневник в одну руку, Осока подняла её над котлом, а другую — с зеркальцем на руке — опустила к самому вареву, почти касаясь его. И вдруг онаразжала пальцы, и дневник с плеском упал в бурлящую пучину.

Зеркальце засветилось, а за ним — вырвались клубы́ зелёного тумана. Сперва — плотного и стойкого, застилавшего глаза. Солнцеслава от неожиданности схватилась за руку Луна, тот и сам опешил.

Потом же туман рассеялся, а вернее стал кучковаться рядом с котлом, над которым стали появляться едва видимые, размером с мотанку или зерновушку, зверолюди. По чистому полю тумана скакали туманные Лошади — целый табун, племя, наверняка голосистое и шумное, днём и ночью пирующее, не знающее бед. А впереди плясала самая красивая, самая тонкая и изящная, самая пышноволосая из них.

— Мою бабушку назвали Тсеритса, — проговорила Осока, будто издалека. Хоть хижину и можно было измерить всего двумя-тремя хвостами. — На языке, давно забытом Лошадьми, это означало лучи рассвета. Наверное, они и впрямь предсказали её судьбу: всё изменить, зародить новый день, — она выдохнула, и вслед за её дыханием завертелся-закрутился туман. — Лошади — они вечные путники. Не сидят на одном месте, живут так, словно не знают горестей. Много танцуют и поют. Но их слава беззаботных гуляк обманчива: хоть они и стремятся жить радостно и свободно, они не могут миновать бедности, которая порой доводила их до глупых и опасных решений.

С её словами туман собрался в купола и крыши, стены из обтёсанных дубовых стволов. Под ними и устроились палатки, вокруг которых кружили Лошади. Та самая, что отличалась необыкновенной красотой, отделилась от сородичей и вошла в большие открытые ворота.

— Однажды их племя остановилось у ворот Звёздграда. Тогда они дошли дальше, чем задумывали. Пересекли границы Ветрового княжества, где жили испокон веков. Бабуля была одной из тех, кто завёл их так далеко: её жажда путешествий и любопытство вели её вперёд. Она чувствовала, что Матушка уготовила ей иную судьбу, лежащую далеко за пределами родных земель.

Вокруг вошедшей в ворота Лошади стали появляться звёздградские богатые дома. Солнцеслава помнила их и сама удивлялась размаху, с которым строят Медведи, жители города великого князя.

Остановилась Тсеритса перед дворцом Неизменным. Вот его невозможно не узнать! Перед ним — таким большим и могучим — Лошадь казалась совсем крохой.

— И тогда бабуля увидела иную жизнь, — произнесла в тот миг Осока. — Как богато и безбедно жили Медведи. Какие цветастые стены у их дворцов, какие приятные запахи доносились с их столов, какие тяжёлые от мехов у них шубы, украшенные дорогими камнями. И как они принимали всякого не из своего племени за низкого, грязного…

Вдруг Солнцеслава удивлённо заморгала. Впервые слова Осоки странно разошлись с туманными рисунками. Где-то там, в тумане Тсеритса мирно пировала с Медведями, поднимала кружку в чью-то честь. В недоумении Солнцеслава отстранилась, но решила пока вопросов не задавать, ведь может всё пропустить.

— Тогда она и решила в этот круг богатеев и властолюбцев вторгнуться — и уничтожить его изнутри. Однажды она пришла в тот день, когда Царь исполнял просьбы подданных.

Туман развеялся вновь. Сложился он в престол и сидевшего в нём незнакомца. Плохо видела его черты Солнцеслава, но приметила: лицом он был похож на великого князя Драгомира, как две капли воды, но отличался могучими телесами и густой бородой. Перед незнакомцем танцевала Тсеритса. Её копыта-ступни подскакивали высоко, обнажая коленки под пышной юбкой.

— Царь был ей очарован. Она показалась ему столь статной, столь изящной, какой не была ни одна Медведица. Все они были крупны, пышны, неповоротливы, по сравнению с Лошадиной красавицей.

Теперь всё вокруг растворилось: Царь сжимал Тсеритсу в тесных объятиях и целовал её так, как Солнцеславе бы только в самых смелых снах снилось. Лун в тот миг пристыжено отвернулся, на что Солнцеслава нежно улыбнулась и, когда он улыбнулся в ответ, прижалась поплотнее.

— Бабушка стала уважаемым гостем во дворце. Она думала, что Царь любил её, ведь вечно желал с ней встречи. А она любила его, всем сердцем.

На Тсеритсе появилась богатая шуба, тяжёлые ожерелья обвесили шею.

— Однако это продолжалось недолго, пока ему не подобрали, наконец, невесту.

Оттолкнул Тсеритсу Царь, и та топнула ножкой возмущённо. Но он был непреклонен: в отдалении его уже ждала будущая жена. И тогда Тсеритса стала махать руками, кричать. А Осока молвила:

— Царь разбил ей сердце, и она плакала всю ночь…

Однако слёз Солнцеслава не увидела. Лишь исказившееся в злобе лицо.

— Но когда забрезжили первые лучи рассвета она поняла: отчаиваться нельзя. Нужно показать этому богатею, что играть с чужими душами — подло. Если он поступил так с ней, то и всё Царство ему обманывать — легко.

Одинокая Тсеритса, теперь уже не в мехах и украшениях, а лишь в скромных и неприметных одеждах, направилась во дворец.

— Бабуля знала, что возвращаться в родное племя поздно, необходимо что-то придумывать в одиночку. Тогда-то она и вспомнила про Царскую казну, где — как говорил её бывший возлюбленный — лежит самое дорогое сокровище во всём Зеркальном мире, сокровище, что принадлежит владельцу до самой его смерти. Туда она и направилась.

Тсеритса петляла в ходах, переговаривалась с какими-то зверолюдами в тех же бедных одеждах, скрывалась от дружинников…

— Бабушка неплохо умела прятаться и воровать, ведь Лошадиные племена во многом этим и промышляли. К тому же во время свиданий с Царём она хорошо изучила Неизменный дворец, и теперь точно знала, куда идти. И, наконец, добралась…

Появилась заветная дверь. А за ней — свет чудесный. За дверью на престоле лежал… осколок! Вот он, точно тот, что у Осоки на руке. Солнцеслава ахнула.

— Не знала тогда бабушка, сколько погибло перед тем, как она заполучит осколок. Она даже не знала, что эти осколки такое и для чего нужны. Конечно, увидев его, она его схватила… и сошла с ума.

Дворец Неизменный будто задвигался-затрясся. Пол превратился в бурлящую трясину. Сила болот? Поэтому Болотная Ведьма?

Вдруг Тсеритсу озарило светом, и она исчезла в тумане.

И появилась вновь, но уже в заботливых руках другой Лошади, горбатой зверухи.

— Очнулась бабушка уже в руках одной из Лошадей её племени. Одна из чудесниц племени почувствовала её во дворце и кинулась ей на помощь. Они едва отбили бабушку у Царехранителей, но пожалели: теперь всем дружинникам Царь отдал приказ во что бы то ни стало разыскать бабулю. Бабуля просила племя укрыть её, чтобы она отомстила Царю за неуважение ко всему берскому народу, но в племени ей отказали — боялись, что гнев Царя падёт на них…

И снова! Та самая зверуха на коленях просила о чём-то Тсеритсу, но та лишь отмахивалась. О чём просила? Её губы были немы. Но Солнцеслава догадывалась: зверуха хватала Тсеритсу за рукава, обнимала, видно, просила не уходить, не покидать её. Но Тсеритса всё равно ушла.

— Выгнанная из родного племени, она отправилась в путь. С собой прихватила только книгу её бабушки-ведьмы — связанные воедино старые грамоты с описаниями зелий. Так она провозгласила себя Болотной Ведьмой — ведьмой, что умеет управлять силой болот. И поклялась отомстить Царю, во что бы то ни стало.

Потом картинки сменялись быстро. Перед Тсеритсой появилось несколько зверолюдей, четверо совсем разных, друг на друга не похожих. Вместе они отправились в далёкий путь. Солнцеслава видела и знакомого дракона, и пирамиды, и парящие острова, и высокую каменную стену…

— Бабуля отправилась собирать силы. Найдя верных спутников, которыми тоже двигала справедливость, она начала изучать осколки. Спустя долгие годы скитаний, она многое узнала о них, но…

Вдруг зверолюди стали исчезать один за другим. Первый — в пасти дракона, второй — проткнутый клинком Паука, третий — разорванный волной чудес на парящем острове, четвёртый — задавленный каменными воинами.

— Как бы бабушка ни старалась, получить хотя бы ещё один осколок у неё не получилось. Годы, десятки лет исследований кончились лишь гибелью её друзей. Слава Тсеритсы Болотной Ведьмы, что хоть и не получала осколки, но сражала всех своих врагов, пронеслась не только по Царству, но и во всём мире, её жестокой и невидимой руки боялись все государи… Но не этого добивалась бабушка. Она хотела справедливости.

Уже не такая красивая, похудевшая, с морщинами на лице, Тсеритса согнулась в ярости. Солнцеслава дёрнулась от ужаса, когда Тсеритса будто посмотрела на неё. На самом деле, древняя Болотная Ведьма лишь глядела насквозь, но сама возможность того, что она могла из темноты наблюдать, уже пугала Солнцеславу.

— В тот миг бабушка решила, что найдёт способ восстановить справедливость. Может, не в столкновении сил, но найдёт…

Потеплел туман. Кажется, за окном хижины на болота уже опустилась ночь. В темноте Тсеритса стояла под стенами дворца и смотрела в окно, откуда проливался свет.

— Тогда она задумалась: что же может быть худшим наказанием для всякого зверолюда? Нет, всякого смертного. Конечно же, лишение. Когда исчезает самое дорогое в жизни. Но что, если не власть, которую Тсеритса отнять не может, может быть дорого Царю?

Соткал туман маленький свёрток. Крохотный, невесомый. Походил свёрток на маленькую безобидную гусеничку, а внутри него что-то шевелилось. Показалось детское личико, и Солнцеслава, будто предчувствуя, задержала дыхание.

— Нет ничего дороже семьи.

Это было последним, что произнесла Осока. Пройдя тёмным призраком сквозь туман, она тихонько закрыла за собой дверь.

Но история, хоть и утихала, но продолжалась. Тсеритса забрала, нет, похитила ребёнка. Бежала, бежала с ним долго, сквозь леса и болота, ведь некуда больше бежать, и, наконец, наткнулась на знакомую хижину.

Видно, растила Болотная Ведьма маленькую зверочку подобно себе, премудростям учила. Но не одной учёбой была полна их жизнь: Тсеритса играла с малышкой, ругала её, когда та совершала глупости, нежно обнимала, когда та плакала. Даже опасный Избор младшей они прошли вместе. Трудно пришлось крохе-Медведице, у неё зеркала не было, слаба она была, в отличие от своих сородичей. Но стоило ей пройти испытание, и сила сопровождала её везде, а Тсеритса учила наследницу терпению…

Постепенно Тсеритса стала исчезать. Вдруг она и вовсе стала удаляться наверх, точно улетала… Погладив внучку по волосам в последний раз, она растворилась, засияв теперь уже далёкой звездой.

Глава третья. О несбыточном обещании

Воцарилась тишина. Почувствовал Лун, как в его руках дрогнула Солнцеслава и будто выдохнула. Ему и самому выдохнуть хотелось: наконец-то этот печальный сказ закончился.

Но быстро на место облегчению пришли вопросы, которые — Лун понимал — себе задавал не только он. Что случилось? Как это понимать? Что им делать с этим знанием? Чего от них хочет Осока?

И — самый главный — с кем же они рука об руку прошли весь этот путь?

— Это было… увлекательно? — неловко усмехнулась Солнцеслава, собравшаяся с мыслями первой.

— Не то слово. А ещё у меня от страха хвост чуть не отвалился, — пробубнила сжавшаяся в три погибели Бажена, хвост её и впрямь от ужаса жался к ногам.

— Ха, да ладно! Это всего лишь ведьмовские колдунства, ничего особенного, — усмешка Златоуста — как бы тот ни старался — была явно наигранной.

И, кажется, один Лун видел, как все старательно юлили, друг от друга мысли истинные утаивали. Удивился он, ведь не ожидал, что останется единственным, кто осмелится спросить:

— И что будем делать? — поймав на себе испуганные взоры, он продолжил: — Сколько бы Осока нас ни спасала, нам нужно дать ей ответ. Честный и справедливый.

Порой приходилось быть гласом совести, когда другим это не под силу. Но если раньше Лун тревожился, не нужна ли его помощь только его малышке-Солнцеславе, то теперь верилось: и другие ощутят вес его слов.

Как он и ожидал: замолчали вновь друзья. Ожидая, когда выступит один и выскажет, что на уме у каждого. И вновь Лун тяжело вздохнул: на плечи ответственность опускалась, но если друзьям тяжело, он готов взять её на себя.

— Наверное, важно будет спросить… Неужели Осока всё это время спасала нас для этого? Для какого-то своего разуменья…

— Нет! Лун, не смей даже говорить об этом! — возмущённо подскочил Златоуст, на кончиках его пальцев мелькнули едва отросшие когти. — Осока никогда… никогда!..

— Думаю, Злат говорит, что Осока бы так себя не повела, — неожиданно спокойно произнесла Бажена. Положив руку на плечо другу, она взглянула тому в глаза и потянула на себя. Златоуст уселся обратно, но хвост его продолжил вилять. — Я тоже верю Осоке. Ведь будь Осока такой, как её жуткая бабуля, она бы нас там на месте помирать и оставила.

— А ведь бабуля у неё и правда страшная: мурашки по коже бегут от одного её взгляда… — вновь подала голос Солнцеслава. Лун погладил её хвост своим, и она немного посмелела. — Вы ведь тоже заметили, что история Осоки и картины из тумана отличались? Или только я сравнивала?

— Да! Осока наверняка была обманута! — вновь вступился за любимую Златоуст. — Эта старуха-Лошадь переврала всё! И про то, что хотела помочь другим избавиться от гнёта, и про любовь с Великим Князем…

— Я бы на твоём месте так далеко не забегала, — прервала его вдруг Бажена. — Помнишь, я тебе говорила, что Царехранителям было поручено найти Болотную Ведьму?

— Но не может же быть… — замешкался Златоуст, отстраняясь.

— Постойте! Князь Драгомир слишком молодой, чтобы… с бабушкой Осоки, — прикусила губу Солнцеслава, виновато поглядывая на Луна. Он же внимания обращать на её оговорку не стал.

— Тогда это был не князь Драгомир, а его отец. И когда Осока родилась, великий князь Драгомир и великая княжна Ведана как раз должны были пожениться…

От догадки, что им так и напрашивалась, у всех по очереди расширились глаза. Лишь Лун не ощутил ничего, кроме досады. Сколько Осоке пришлось пережить в одиночку? Сколько замалчивать на протяжении всех этих лет без бабушки и всех месяцев их путешествия?

— Нет… Нет! Этого быть не может! Чего вы мне голову морочите?! — вскрикнул Златоуст, хватаясь за уши и вскакивая на ноги.

— Да, Злат, Осока — дочка великого князя! Смир-р-рись с этим! — зарычала Бажена, сжимая кулаки и вставая следом. — От твоей злости нам пользы не будет!

— Какая, мара её дери, польза?! — отстранился тот. — Да плевать мне на вашу пользу! Я отказываюсь в это верить!

— Но поверить придётся. И что-то с этим сделать! — вскинула руками уже Солнцеслава, поднимаясь с рук Луна. — Ты-то, Златоуст, вообще побольше нашего знаешь! Так что возьми себя в руки и вспомни про разум, Матушка им тебя не зря одарила.

— Мой разум не понимает… Не понимает, как такое могло произойти, — забормотал Златоуст. — Осока не может быть, не может быть…

Вдруг почувствовал злость уже Лун. Осока ведь не зря ушла! Ждёт снаружи, пока они хоть к чему-нибудь придут. А Златоуст, единственный, кто видел записи дневника воочию, голову потерял от чувств.

— Златоуст! — воскликнул он чётко и спокойно, вставая ровно. Вставал ли он так ровно когда-нибудь? — Если ты сейчас же не придёшь в себя, мы можем потерять Осоку! Скажи, ты её любишь?

— Да! Как никого в своей жизни, — тут же ответил Златоуст, потупив взор.

— Так если любишь, почему же не примешь такой, какая она есть? Родителей никто из нас не выбирал.

— Просто… это безумие! — прошептал тот.

— Ха, тебе ли не знать, что такое безумие, Златоуст-Росомаха? — усмехнулась Бажена, похлопав его по спине. Тот перевёл на неё полные ужаса глаза. — Всякое в жизни приключается. Радоваться должен: твоя возлюбленная — княжна!

— С чего бы радоваться? Она ведь наверняка так настрадалась от этого, — опечалился Златоуст. — Ведь она ушла, лишь бы не видеть…

Тишина. Догорали поленья в кострище, ухала ночная хищница-сова. Лун вильнул хвостом. Как же ему хотелось спасти ту, что будто вчера протянула ему руку помощи, вытащила из чудесной западни! Но в голову совсем ничего не приходило.

— Она хочет, чтобы мы продолжили дело её бабушки, — произнёс вдруг Златоуст, да так холодно, что чешуйки на щеках повставали. — Чтобы отомстили её отцу.

— А почему её бабушка этого не сделает? Это не Осокины беды, пускай эта Тсырица с ними сама разбирается, — вознегодовала Бажена.

— Бажена… Тсеритсы Болотной Ведьмы больше нет, — пролепетала Солнцеслава. — Испарилась в звёздах…

— А. Просто Осока этого никогда не говорила… — смущённо поджала уши та.

— И вправду. Никогда, — согласился Златоуст, сдвинув брови. — Не нравится мне всё это…

— А если Осока… не знает, что бабушка умерла? — осторожно предположил Лун, понимая, что не прав.

— Знает, — порывшись за пазухой, Златоуст вытащил осколок. — Потому что у неё осколок. А чудесные зеркала — сокровища, что служат хозяевам до самой смерти.

Переглянувшись с раскрывшей глаза Солнцеславой, Лун кивнул. Тоже вспомнил, как Осока говорила об этом почти только что.

— Тогда… Почему говорит так, будто бабушка её до сих пор жива? — спросила запутанная Солнцеслава.

— Видимо, это нам ещё предстоит узнать, — сказал Златоуст и выдохнул, точно уже отпустил тяжесть раздумий. Из речей Осоки друзья всё равно ни к чему больше прийти не смогли бы. — А теперь я хочу знать, каково наше последнее решение?

Подумал Лун. А чего бы он сам хотел? Предать Князя ради той, что спасла его? То было бы по чести. Но что Осока собиралась делать? Мог ли он согласиться на любую её задумку? И мог ли предложить настоящую помощь?

— Зависит от того, что Осока хочет, — твёрдо сказала Солнцеслава после доли размышлений. — Я не могу соглашаться вслепую. А вдруг Осока предложит что-то совсем безумное? Ведь это повредит не нам, а ей самой. Связываться с великим князем — самоубийство!

Кто был Луну дороже? Великий князь, которого он так возвышал, или Осока, спасительница его души? Долг перед государем или перед той, что протянула ему руку помощи, когда он так нуждался?

— Я готова помочь Осоке. Помочь! А не бросить её с криком «Долой Царя!» в лапы Царехранителям, чтобы те её вместе с хвостом сожрали, — гордо вскинула подбородок Бажена.

А помогают ли они ей? Помогут ли они, удержав её от опасности?

— А ты, Лун? Что думаешь? — сощурившись, спросил его Златоуст.

Взглянул на него Лун. Как же устал Златоуст за всё это время… Его некогда гордая спина согнулась, под блестевшими глазами вырисовывались чёрные мешки. А кафтан — и тот пропал давным-давно. Златоуст даже не помнил о нём.

Но выбора у Луна не было.

— Сколько бы мы ни хотели ей помочь, Златоуст, ты её знаешь лучше нас. И тебе с ней говорить от нашего имени. Просто знай: мы готовы помочь, но не броситься сломя голову в самую пучину опасности. Помощь — не обязательно воля того, кто находится в беде.

Медленный кивок Златоуста послужил Луну согласием. Впервые за разговор в уставших Златоустовых глазах промелькнула искра.

— Я поговорю, если вы мне так доверяете. Но если я не смогу изменить её воли… — он запнулся, взглянул в окошко. — Хотя нет. Я найду способ помочь. Не переживайте. Посидите здесь, скоро вернусь. Всё будет хорошо. Обещаю.

И, приоткрыв дверь, он просочился в проём и исчез в ночи.

Глава четвёртая. Ни о ком

Взбаламутилась болотная тина, покрылась пузатыми пузырями, как лицо старой карги — прыщами и морщинами. И без того вольно гулявшая по мыслям Златоуста Тсеритса Болотная Ведьма глубже прежнего свои руки в голову запустила, заставляя оборачиваться на каждом шагу. А вдруг и впрямь не погибала она вовсе? А стоит где-то совсем рядом — за спиной, протягивая пальцы к горлу — и норовит утащить в бездну мутную.

Помотав головой, Златоуст понял: нельзя позволять болотницам да морам, обитающим во тьме, себе голову морочить. Пускай найдут себе другую жертву.

Надо найти Осоку побыстрее, пока они и до неё не добрались.

Оглядевшись, он понял: скрылась она, но оставила след. Под сапогами струились живительные ручейки, сквозь болотные кочки журчащие. Капли, похожие на росинки, одна за одной бежали куда-то в темень меж деревьями. Приглядевшись, Златоуст сморгнул: помогло ему звериное зрение разглядеть болото, но не путь-водицу. Щёлкнув пальцами, пошёл он дальше в окружении пляшущих искорок.

Осоку Златоуст заприметил, когда уже совсем близко подобрался. Несмотря на темноту, она не думала зажигать огни. Но вертела ушами, значит, ждала, пока он придёт.

— Осока… — пролепетал он.

Она обернулась. Ожидая увидеть слёзы, ошибся Златоуст: на её лице не выражалось ничего. Свет искорок обнажал лишь то, как бледны были её щёки.

Но хоть не слёзы. Слёз бы он не выдержал…

— Осока, всё хорошо?

Видно, не ждала она этого вопроса, взор её забегал по земле. Златоуст попытался взять её за руку — она отпрыгнула на шаг.

— Н-не сейчас, — пробормотала она и отошла на несколько шагов. Из-под её сапожек послышался стук, с каким катятся маленькие камушки.

— Осторожно! Не упади, — протянул он ей руку, чтобы она могла опереться.

— Не нужно. Я эти болота вслепую пройти могу, — гордо отозвалась она.

Он что-то не так сделал? Позволив ей обернуться и отойти, выпрямился Златоуст и заметил: шаг за шагом его искорки следовали за Осокой. Взглянув на Златоуста снова, Осока заметила искорки и смущённо потупилась на месте.

Понял Златоуст: лучше мига не представится.

— Осока, мы всё обсудили… Но так и не поняли, чего же ты от нас хочешь.

— Я? Я… не знаю, — растерянно ответила Осока, теребя края душегрейки.

— Как не знаешь? Зачем-то же показывала, — настойчиво спросил Златоуст.

А она отступила! Неужели опять чего не то сказал? Внутренне себя укорив, он зарёкся не вести себя опрометчиво.

— Это… не моё разуменье. Бабушкино, — уточнила она, будто Златоуст бы не понял. Или она отвечала не ему? — Она любила Царя и…

— Осока, ты это только что показывала, — прежде, чем она подумает отойти, он поспешно добавил: — А я внимательно смотрел. И запоминал.

Слегка повернув к нему голову, так и не встретилась она с ним взглядом, но уже на него посмотрела. От беглых взоров сердце Златоуста ухало в ушах, как большая ночная сова. Улетучивалось всякое спокойствие.

Но ежели он потеряет терпение — дела плохи. Нельзя давать волю чувствам, только не сейчас.

— И я знаю, что ты тоже… связана с великим князем Драгомиром.

Осока было открыла рот, но остановилась. Раздумала. Явно возмутиться хотела — аж мех на ушах встал. Но почему-то посмотрела вдаль, меж деревьев — изумлённый Златоуст позабыл об искорках, и те потухли.

Над травой, походящей на тину, загорелись огни. Точно по воздуху они плыли и пританцовывали в темноте. Они походили на круглешки, но точно дышащие, содрогающиеся.

— Блуждающие огни? — признал их Златоуст.

Вдохнул он, понимая: эти существа облюбовывали страшные места. Лесные могилы.

— Надо вспомнить, — пробормотала вдруг Осока, отвязывая от пояса склянку с варевом. — У меня осталось немного… Это поможет…

— Почему именно сейчас? — подошёл поближе Златоуст, останавливаясь в шаге от неё.

— Златоуст? — обратила внимание она, будто забыла, что он стоял рядом. — Знаешь… Знаешь, какое желание я загадала бы Царю?

— Какое?

— Найти бабушку… на звёздах.

Вынув затычку, разлила Осока варево над болотной трясиной. Посторонился Златоуст: что это она сделала, почему не предупредила? А блуждающие огни заторопились к вареву, закопошились у ног. А они точно не опасны? Златоуст не знал, но доверился Осоке, которая даже не двинулась, когда те подлетели совсем близко.

В следующий миг Осока замерла. Её взор опустился, а глаза потускнели. Точно она увидела что-то, чего Златоуст пока увидеть не мог.

Но, вопреки волнению, не остановилась Осока и, закрыв глаза и отвернувшись, вытянула вперёд руку. Засветилось зеркальце — или, нет, осколок — и осветил тьму чудесным светом. Златоуст на миг прикрылся рукой. От осколка посторонились и огни, расступаясь, точно по кругу. Засветились и они, сталкиваясь и строясь.

Встали они, точно в хоровод, и затанцевали, заторопились. Осока одной рукой схватила руку Златоуста, да так схватила, что он от боли выпустил когти. Но схватил руку в ответ.

Заплясал свет, как над котлом, только теперь не похожий на жуткий туман. Озарилась широкая чаща: окружённая деревцами, выделялась она большой кочкой, точно горкой, на которую вот-вот должен кто-то встать.

И встал ведь. Сквозь Осоку промелькнул кто-то быстрый и юркий, Златоуст словно услышал цокот копыт, увидел волнистые космы. Тсеритса…

В чудесном свете лик её казался… живым и привычным. Горбоносая, морщинистая старуха, сухая, с повядшими ушами и облысевшим хвостом. Но живая. Скачущая на месте, с искрящимися глазами. Может, Златоуст и не видел цвета, но отчего-то знал: глаза её были яркие, как два солнца. Даже если темны изнутри.

Когда Тсеритса Болотная Ведьма обернулась, послышался в лесу топот и треск. Среди деревьев петляли шестеро воинов, кольчуга их была плотна и сидела на них, как влитая, будто на них шитая. Тут же Златоуст заприметил князев знак на зерцалах и понял: Царехранители!

И тогда обернулась Тсеритса ко внучке и вдруг сказала:

— Осока! Ты же помнишь, как мы проходили Избор?

— Что? О чём ты, бабуля? — услышал родной голос Златоуст.

А рядом — у него под рукой — говорила Осока. Только по её лицу бежали дорожки слёз, а рот, казалось, двигался сам по себе. Опешивший, Златоуст только сильнее сжал её руку.

— Осока… Слушай внимательно, — всем телом обернулась Тсеритса. — Ты моя надежда. Моё наследие. И тебе предстоит тяжёлая ноша. Которую — я верю — ты вынесешь. Тебе предстоит забрать осколок.

Так проникновенно, так тепло она говорила, что Златоуст и сам почти поверил. Если бы не знал истории этой бесчестной старухи!

— Бабуля… Зачем ты…

Но Златоуст уже понял зачем.

Рванувшись к Осоке, обнял он её крепко, как мог. Хотел с места сдвинуть — не вышло. Будто она упёрлась ногами в землю, будто не хотела уходить.

— Осока! Прекрати! Я понял всё, понял! Не страдай больше, прошу! — закричал он, испуганно глядя то на плачущую Осоку, то на Тсеритсу, что смотрела ласково сквозь его большие плечи. Ведь даже ими он не мог загородить взора Болотной Ведьмы.

— Не волнуйся. Ты готовилась к этому всю жизнь, Осока. Ты приняла имя — Болотная Ведьма. И теперь тебе предстоит его заслужить.

— Не слушай её, Осока, не отвечай! Она же дурит тебя, пойми!

— Но я верю в тебя, моя маленькая свирепая болотница. Я научила тебя всему, что знала. Помогла пройти Избор без осколка, чтобы тебе было легче. Направила тебя на нужный путь. Теперь настала твоя очередь довершить начатое. Уничтожь Царя.

— Осока, очнись! Не слушай её! Ты ничего не должна, никому ничего не должна! Очнись, прошу, пока…

— Сделай это… ради меня.

— Не верь ей!

— Я тебя люблю, моя Осока.

— Осока, прошу!..

— Я тоже тебя люблю… бабуля…

На руке Тсеритсы вспыхнул осколок — и разверзлась земля, поднялись вверх болотные волны. Болотная Ведьма… Конечно же.

Осока отступила на шаг. Её волна не тронула, но вокруг лес бушевал. Вдалеке кричали Царехранители: погребало их волной, хоронило в трясине. Но содрогалась Тсеритса: такие сильные чудеса, видно, были ей уже не под силу. Свет, которым она стала, изнутри разрывало, трескаясь снаружи.

Разорвало. Из старческой руки выскользнул осколок, точно живой. Протянула Осока руку, поймала его. Тот приземлился точно на ладонь.

Вдруг исчез свет. Исчезла Тсеритса. Наконец-то исчезла!

Златоуст не ослабил объятий. Чувствовал, как от слёз Осоки взмок рукав, но не отпускал её. Ни за что.

— Осока… Ты не должна…

— Должна. Ты не понимаешь, Златоуст, не понимаешь, — затараторила она, выглядывая из-за его плеча, пытаясь выскользнуть.

— Чего я не понимаю, Осока? Что твоя бабка — или кто она тебе — была сумасшедшей? Что она убивала, воровала? Что похитила маленького ребёнка и воспитала на убой?

— Златоуст… Ты ничего не понимаешь…

— Чего я не понимаю?! Тебе пускали пыль в глаза! Всю жизнь!

— Даже не это, Златоуст, не это… Отпусти, ты меня душишь!

— Не душу! Просто ты хочешь сбежать, но на этот раз я тебе этого сделать не дам! — сказал он, но всё же хватку ослабил. Очень зря.

Вывернулась Осока без труда. Отскочила, как её злосчастная бабуля. Попытался Златоуст Осоку схватить, но та вытянула руку, останавливая.

— Но почему, Осока?..

— Потому что нет во мне больше ничего! Я — Болотная Ведьма! И больше никто!

— Ты — Осока…

— Нет Осоки! Нет, и никогда не было!

Вдруг почувствовал Златоуст, как его отнесло назад. Водяная спица прочно прицепила его рукав к толстому дереву. А Осока бросилась бежать.

Высвободился Златоуст за долю, но не смог больше догнать Осоку. Скрылась она в болотах, точно и не было её здесь вовсе.

Глава пятая. О долгой и счастливой жизни

Шла Осока по лесу тёмному, по дорогам нехоженым, по деревням брошенным. Ни разу не ступив ногой в избу, ни разу не увидев зверолюдского лица, ни разу не показав себя миру, она как будто исчезла. Затерялась в лесу, как родная хижина, где никто не найдёт, никто не потревожит, никто не вторгнется в мысли.

Она бродила вдоль раскидистых рощиц, смотрела на солнца лучи, сочившиеся сквозь колючую шубку еловых ветвей, срывала сухую, свежо пахнущую кору для варева. Водила рукой по глади чистой Верховетви-реки, вдыхала прохладу у берегов, испивала водицы сладкой. Издалека — казалось — доносились пронзительное ржание индрика-зверя и глухое рычание симурана. Но Осока знала: она им не враг, потому бояться ей нечего.

Такие тревожные, сбивчивые мысли в одиночестве стихли. На место страху нарастающему пришло глухое молчание, недоброе спокойствие, от которого Осока не испытывала ни тепла, ни холода. Лишь ничто, всесильное и всеобъятное.

Эхом, словно из глубин, доносились знакомые голоса. Осока их уже не различала, лишь оглядывалась на миг и шла дальше. Изредка не голоса, но образы мелькали перед глазами, нашёптывали в косматые уши. Под ногами проносилась косолапая росомаха с золотым, как солнечный обод, цветком в зубах. Из деревни за лесом доносился игривый собачий лай. На тонкой ветви пел соловей громкоголосый. Редкий снег рассыпался искорками в ласковом лунном свете.

Шла Осока две ночи. Наутро она, ёжась от мороза, подступилась к деревянному мосту через Верховетвь-реку. Там-то первые зверолюдские лица ей и встретились.

Такие другие и такие знакомые. Медведи-работяги с телегами грохочущими переправлялись на берег, где лежал путь в Звёздград. Осока дёрнула ушами: неужели у неё такие же уши? Впервые в её голове возник вопрос: а она такая же? Как они, Медведи из Великого княжества, как он…

Ей не приходилось произносить этого слова. Да и думать о том, что нужно, не хотелось. Выползая из чащи леса, Осока задумалась лишь о том, как себя не выдать по пути в стольный град.

Оказавшись рядом с мерно бурчащими Медведями, крупными, высокими и коренастыми, Осока поняла, что всё же не такая. Она рядом с ними — малютка, кроха. Худая и немощная сирота.

Сирота… Ей никогда не приходилось с этим соглашаться или это опровергать. Сирота — тот, у кого родителей нет. Разве не было у Осоки родителя?

Не было. Помотала Осока головой. Не было у неё родителя! Она Болотная Ведьма, им родитель не нужен.

Вышла Осока к дороге грязной и размытой. Сапожки завязли и испачкались, ноги замёрзли и намокли. Но она и носом не шмыгнула, не посчитала важным. Её тело плавилось, точно снег под тёплым солнцем, и тихие мысли завертелись вокруг этого, как пчелиный рой у улья. Пусть им — мыслям — забота будет. А Осоке — выдох.

Дорога полнилась и шумела всё громче и громче. Голоса жужжали, мерно, но деловито. Осоке это нравилось. И впрямь напоминало улей. Жужжание же и привело её к воротам, где оно потонуло в выкриках, шепотках и резвой болтовне. Даже грустно. А ведь тогда — в день, когда Осока впервые увидела эту возню — ей она даже показалась праздничной и весёлой. Теперь же…

В серых, кучных тучах Звёздградская стена тонула и блекла. Помнила её Осока — такую высокую, точно она могла с кронами деревьев посоревноваться. А теперь — как будто из милы-зверицы, красавицы, в старую зверуху, сухую и горбатую, превратилась. Но ведь не все зверухи уходят горбатыми и немощными?

Достав из сумки расписной платок, натянула его Осока на уши и прикрыла лицо: так её точно не узнают по пути во дворец. А ведь помнила она, как он выторговал этот платок «во славу князевым избранникам»… Помотала Осока головой. Нечего вспоминать — вспомнишь хвостик, вот и Зайчик.

Сжав руку у груди, Осока повторила — не желай, или сбудется! — и поторопилась дальше.

Улицы она уже знала, помнила. Красочные и радостные, они погрузились во мрак наступающего дождя. Благо, каменные дороги не размылись. Юрко петляя под высокими спинами, Осока медленно, будто вечность, добиралась до дверей дворца.

Неизменный дворец… Ничуть не изменился. Как и говорила…

Яркий и пышный, издалека он показался тем укромным уголком, куда весь цвет с Царства Берского сбежал. Зазвучало далеко-далеко назидательное слово: «Пируют в Неизменном дворце день и ночь… Собравшись туда, остерегайся: и тебя на стол подадут, когда их раздутым животам захочется душеньки зверолюдской!»

У ворот же, ведущих во дворы испытаний, исправно сторожили дружинники. Завидев их, Осока выпрямилась — боль отдалась эхом от негнущейся спины. Платок она приподняла, завернув за уши.

— Хей! Вход к Царю закрыт, чего идёшь?! — бросил раздражённый кметь, уже было ощетинив огрызок-хвост.

— Постой… — придержал его за рукав другой дружинник. — Это не та ли, что…

— Ай, не признал… Проходи, князева избранница… Только вот где остальные?

Не знала, что ответить Осока. Лишь отвернулась, прижав уши.

— Ты её напугал! Ну вот, как нам теперь отчитываться гридю?

— А, я… Я же не знал, что она сюда дойдёт, а её и не заметит никто! Что мне делать-то?

— Ладно, стой тут, недотёпа, а я с ней пойду, отведу во дворец. Там уж точно знают, что с ней делать.

Скучала Осока по этой нерасторопности. Было бы так просто обманывать эллиадцев, та-аайцев, усовцев, лонгцев…

Снова Осока помотала головой. На этот раз — она и не подумала об этом — её заметил кметь и удивлённо сдвинул густые брови.

— Ты чего? Нездоровится?

— Н-немного, — пролепетала Осока, укрывая рот платком, точно в него чихает.

— Ты, это… великому князю не занеси болезнь. А то мало ли…

Болезнь? За собой Болотная Ведьма несла кое-что совсем иное…

Во дворах поднялся ветер, да такой, что все юбки поднимал. Кметь шёл рядом, от ветра прикрывал, но Осока всё равно боялась, что улетит. А Верховетвь-река, родная, бежала-торопилась…

Что-то прикрикнул сквозь ветер дружинник, и Осоку передали уже в новые руки. Перед ней отворились дворцовые двери — скрипучие, древние. Когда-то и она через них проходила… А они и остались такими же скрипучими.

Зато внутри теплее. Мокрые сапожки истекали водой, а юбки волочили грязь по коврам. И если от одного движения Осоки одежда становилась сухой, то от грязи так быстро не избавишься. Пришлось переодеваться: благо, весть до Князя дошла быстро, чистую одежду выдали тут же.

Как будто на неё шитую… Сарафан белый и простые поршни. Без прикрас. И хорошо, от сапожек, богатых ожерелий и прочих побрякушек она бы и так отказалась.

Во дворце царила тишина. Тогда — впервые — Осока, может, и слышала возню. А теперь — точно всё замерло. Ведомая разодетыми Царехранителями, она чувствовала себя молодой княжной…

Даже подумать страшно. Сердце заколотилось. Ужасно — вырасти среди властолюбцев-обманщиков, которым только и надо, что богатства преумножить. Как представишь — мех на ушах встаёт.

Взгляды на спине подгоняли вперёд. Приходилось идти быстро, задыхаться, вслушиваться, всматриваться, а вдруг откуда полезут, схватят? Выгнув спину, Осока пыталась казаться бесстрашной изо всех сил, но при этом почти бежала — хотелось поскорее с этим покончить. Поскорее покончить.

А вот и знакомые двери. Окинув их взором, шумно вздохнула Осока. Войдёт — нет пути назад. Она должна. Вся её жизнь шла к этому мигу. Всё, чему она училась, ради чего жила — ради этого мгновения. Нет в ней ничего, что могло бы этому воспротивиться. Она вся соткана, создана, рождена для этого.

«Не слушай её! Ты ничего не должна, никому ничего не должна! Очнись, прошу, пока…» — прорвался голос. Снова. Осока опустила голову, закрыла руками уши. Нет, нет, нет… Не собьёшь с пути, не собьёшь, прекрати! Ты был рядом — время прошло, ты был лишь для этого мига, ты был, как и всё, что произошло…

— Всё хорошо? Не нужна помощь? — отрывисто спросил Царехранитель, нагнувшись к ней.

Болотная Ведьма убрала руки от ушей.

— Нет. Представьте меня великому князю, пожалуйста.

Царехранитель кивнул без слов и открыл дверь. Послышался его голос, отдалённый.

Видела Болотная Ведьма лишь одно. Престол, а на нём — сам Царь.

— Бью челом, великий князь Драгомир, — в усмешке растянулись уста. Статно высилась спина.

— Здравствуй, Осока, — ответил ей презрительной ухмылкой тот.

Рядом краснела Ведана. Знала ли она? Видно, Царь знал. И давно. А она хотела возмутиться, да не могла: муж остановил её взмахом руки.

— Я Осока Болотная Ведьма.

— Ты? Болотная Ведьма? Я знаю только одну Болотную Ведьму. Которую я приказал убить. Больше нет Болотных Ведьм и не будет.

— Как бы тебе ни хотелось, Царь, придётся признать — я здесь, перед тобой. Внучка той самой, которую ты убил, боясь за свою жалкую жизнь.

Не выдержала Ведана: вскочила, топнула ногой.

— Да как ты смеешь?! Тебя мало в темницу бросить…

— Ведана, Ведана… Присядь, — мрачный, недобрый блеск в глазах князя. Княгиня села. — Никого тебе не напоминает наша гостья?

Он пренебрежительно окинул взором.

— Тсеритса была Лошадью, — подозрительно сощурилась княгиня. — Разве что сквернословный рот у них тот же…

— Спасибо, — усмехнулась Болотная Ведьма.

— Посмотри внимательнее, Ведана. Ты её знаешь.

В душе что-то всколыхнулось. Осока едва заметно дёрнулась.

Скривилась лицом Ведана. Отвращение? Слёзы?

— Посмотри, в какое чудовище Тсеритса её превратила, — почти нежно, но твёрдо говорил Царь. — Из маленькой румяной малышки — в дикую сироту. А ведь она так долго искала нас, чтобы прийти в один день…

— Милада… Моя маленькая, — потянула руки княгиня.

Милада? Её звали Милада?

Отпрянула Осока. С непривычки. В глазах Веданы стояли слёзы.

Но её руки… Такие тёплые. Наверное, мягкие. У бабули всегда были сухие и тонкие руки.

Болотная Ведьма отступила на шаг. Нет, она же… Эти руки — они чужие. Князевы.

— Вот видишь, Ведана. Ты ей не нужна.

— Но… Я… — растерянно укрыла рот руками княгиня. Слёзы окропили изящные пальцы.

— Я знал, что так будет, — поднялся с престола Царь, медленно подходя и обнимая жену за плечи. Болотная Ведьма отступила дальше — опасно приближаться. — Тсеритса не просто украла её. Не просто убила. Уничтожила. Милады не стало в тот миг, когда её вынесли из дворца, Ведана. Как я тогда и сказал.

— Чудовище… Она чудовище… — опустила уши и закрыла глаза Ведана.

Она говорит обо мне? — промелькнуло в мыслях Осоки.

«А это важно?» — ответил знакомый голос Болотной Ведьмы.

— Ведана, иди в опочивальню. Я скоро приду.

Бросилась княгиня к Царехранителям, один из них её выпроводил. Второй же смотрел пристально на Болотную Ведьму, искал подвох.

Вновь взглянув на Царя, приметила она, что тот не терял уверенности. Но куда же ему? У него дворец, полный тех, кто за него умереть готов.

Только он не знал, что Болотная Ведьма имела дар, перед которым весь Неизменный дворец — ничтожен.

— Хочешь ли ты сохранить свою жизнь? Ради Веданы, пожалуй, я не стану тебя казнить.

— Как тебе могло подобное прийти в голову? — склонила голову Болотная Ведьма, чувствуя, как спину прожигает взор Царехранителя.

И, видимо, других. Спрятавшихся. Несложно догадаться, что Царь не станет оставаться всего-то с одним Царехранителем и Болотной Ведьмой наедине.

— Мне нужен только осколок. То, что твоя бабка, — сжала Болотная Ведьма ремешок от обода в ладони, — украла из казны. Осколок всегда принадлежал великокняжеской семье. Верни то, что тебе никогда не принадлежало.

— Нет.

— Так не терпится попасть к этой ничтожной воровке-бродяжке? Ещё одно слово, и я…

— Не смей её так называть!

Вскрикнула Осока, не выдержала. Ярости скопилось достаточно. Осколок засверкал, ослепил светом. Закрыла глаза Осока, слёзы полились рекой. Нет! Хватит! Он оскорблял бабулю достаточно! Он поплатится, наконец-то, поплатится навсегда! Он и весь его поганый род!

Всю жизнь она копила ярость. Злобу. Ненависть. Эта тварь, и его отец, и отец его отца — они не достойны ходить по Матушкиной земле. По земле, с которой они извели бабулю…

— Твоя душа будет стелиться под ногами, а бабушка будет смеяться над тобой с небес!

Не слышала Болотная Ведьма своего голоса. Только знала, что кричала. Кричала слова и не слова.

Тело чудесами полнилось, разрывалось. Горячая, как расплавленный огонь в печи, ненависть вскипала и обуяла боль, раздирающую на части. Она наконец-то отомстит! Отомстит ему за всё!

Верховетвь-река… Дожди… Повинуйтесь воле Болотной Ведьмы! Накройте дворец и весь Звёздград с головой! Затопит их, задушит, вытравит… Как бабушку, которая только бежала от всех вас! Она не виновата, её выгнали, её затоптали, догнали и задушили. Теперь и вы все задохнётесь!

Волховские нити пытались её опутать-оплести. Но что они против осколка? Знала Болотная Ведьма, умела их рвать, сквозь сети прорываться. Ниточки оборвались-обрубились, и больше её достигнуть не пытались.

И не пытайтесь! Самим же хуже…

Вдруг появилось нечто… Другое. Знакомое. Тенью метнулся испуг за яростью, но та его утихомирила. Ещё немного — и никакого страха. Ничего. Только тёплый звёздный свет…

Накрывала с головой водица. Бушевала и сметала. Брызги омывали лицо. Улыбалась Болотная Ведьма, скалилась. Эта воля, это раздолье… Ненависть, когда-то прячущаяся в укромном уголке, подобно выпущенному из клетки чудовищу, поглотила всё.

И её тоже поглотит.

Вдруг рука опустилась на плечо. Рука?Дрогнула Болотная Ведьма и обернулась. Взор этих глаз — болотце, переходящее в озерцо — прорвался внутрь. Сквозь ненависть. Сквозь ярость и злобу.

К маленькой, испуганной Осоке.

— Осока… Наконец-то я тебя нашёл.

Позади показались знакомые лица. Клыкастая улыбка, скачущие усики-палочки и вдумчивые серебряные глаза.

Посторонилась было Болотная Ведьма… Не смогла. Рука была сильнее.

Или она просто не могла воспротивиться?

— Что… Что вы тут забыли? — пролепетала она и вновь, не своим голосом прикрикнула: — Уходите, пока не поздно!

— Ну уж нет. Не теперь! — твёрдо воскликнула Бажена. — Ладно, наш увалень тебя в прошлый раз отпустил, но теперь — не сбежишь, поджав хвостик.

И впрямь — выглядели они серьёзно. С места не двигались. Осколки сверкали в их руках, держащихся за руки, тела их были наполовину невидимы — на миг Осоке показалось, что это наваждение. Но они были здесь, и она их чувствовала.

— Вы погибнете! Уходите! Я не остановлюсь!

— С чего же к тебе в голову пришла мысль, что ты обязана заканчивать? — умоляюще вскинула руки Солнцеслава. — Опомнись, прошу!

Рвался огонь в душе. Могла кинуться на них Осока, но не хотела. Недвижимая, ответила она уже плача:

— Я не смогу это остановить! Уходите, прошу!

— Мы сможем, — уверенно кивнул Лун. — Ты остановила нас, когда мы могли всё разрушить. И мы тебе поможем.

Помогут? Разве они могут?..

Не остановить было осколок. Осока заплакала, укрыв лицо ладонями.

Они не должны были… Но они пришли. Сюда. Ради неё. Не ради Болотной Ведьмы, а ради Осоки.

Неужели в ней что-то есть, кроме долга?

— Послушай, Осока. Прошу, взгляни на меня, я хочу видеть твои прекрасные глаза, — прошептал Златоуст.

Не могла она воспротивиться. Убрала руки и взглянула в глаза его чистые и преданные. Плакал он, как и она.

Почему же он плачет? Провела она по его щеке пальцами, стирая мокрые дорожки, вглядываясь в преданный, такой удивительный взор.

— Слушай, Осока, — говорил он мягко. — Если тот, за кем ты следовала, больше не с тобой, ты вовсе не обязана следовать за ним и дальше. Твоя жизнь не должна строиться вокруг чужого разуменья. По-настоящему любящий никогда не принудил бы тебя сделать то, что тебе не хочется, что вредит тебе.

— Отбросить боль и принять прошлое — это не страшно, — выглянула из-за его плеча Бажена. Златоуст уступил ей место. — Самое страшное уже случилось, дальше будет легче.

— И сделай, наконец, выбор! — выскочила вперёд Солнцеслава, всех расталкивая. — Выбор в пользу своих желаний, а не чужих, навязанных тебе. Это твоя жизнь, и только ты лучше всех знаешь, как её прожить!

— Не бойся оплошать или потерпеть неудачу, — осторожно подступился Лун. — Ведь даже если весь мир будет против тебя, твои верные друзья всегда будут с тобой.

Ослабела Осока. Бушующая волна отступила, вспенилась и вновь стала спокойной рекой. Ей хотелось плакать и смеяться, упасть и вскочить, умереть и жить…

— Я люблю тебя, Осока… Мы все любим, — улыбнулся Златоуст. За ним улыбнулись и Бажена, и Солнцеслава, и Лун.

И Осока тоже улыбнулась. Вот она. Её настоящая жизнь.

Обратилась Осока к небесам. Они были далеко за потолками дворца, но и здесь были нарисованы те звёзды, которые она хотела увидеть.

Бабуля… Прости. Не за то, что Осока не смогла. А за то, что больше не захотела смочь.

Ведь она другая. Теперь — и навсегда.

Пускай под небесами запомнят всего одну великую Болотную Ведьму. И её маленькую и безызвестную, но бесконечно счастливую внучку.

Медленно и нежно Осока обняла Златоуста. Он обнял её в ответ, осторожно и ласково, как только он умеет. Потом стиснули их крепкие руки Бажены. Поворочала их неугомонная Солнцеслава. И скромно прикоснулся к ним Лун.

— И я вас люблю, — пролепетала Осока.

В объятиях и осколки их, наконец, объединились.

Вдруг остановилось время. Замерли Царехранители, готовые снести головы когда-то князевым избранникам. Замер Царь, спрятавшийся за престолом. Замерло солнце за окном.

— Ого! — выглянула Бажена в окно. — Что за чудеса? Осколок?

И впрямь — соприкоснулись осколки. Теперь уже парило в воздухе сверкающее зеркало чудесное, угловатое, но теперь цельное.

— Надо отсюда выбираться, пока не поздно, — смекнул Лун и уже было двинулся к дверям, но Златоуст вспомнил:

— Подождите! Не можем же мы отдать Царю зеркало!

И вправду. Как бы Осоке теперь не было плевать на этого зверолюда, зеркало не должно было ему достаться.

— Если я что-то и поняла за наше путешествие, так это что в зеркале благословения слишком много власти для одного, — произнесла Солнцеслава и потянулась было за зеркалом.

Но то лишь повернулось, с места не сдвинулось.

Вдруг что-то — свет, похожий на руку — проник в комнату сквозь звёздный потолок и забрал зеркало. Посторонилась Осока, прыгнув в руки Златоусту. Прежде не видывала подобное Осока и не слыхивала о таком! Наверное, во всём мире не слышал никто…

— Выходите, мои милые, — донёсся голос из ниоткуда, будто в голове. — Вас ждёт награда.

На миг все опешили. Осока не торопилась отпускать руку Златоуста.

— Ш-што это было? — прошепелявил тот, прижимая к ногам хвост.

— Мне кажется… Только если это возможно, — пробормотала Солнцеслава, рванувшись к дверям.

За ней рванул и Лун, быстро её настигнув. Осока, Златоуст и Бажена — побежали следом за ними.

Преодолевая дворец, Осока дивилась, как это время так могло просто взять и остановить ход. Капля, падавшая на пол, зависла в полёте. Бегущий Царехранитель стоял на одной ноге, готовый в два шага преодолеть путь до дверей, но так и зависший. Журчащие ручейки спускались к Верховетви-реке, но остановились, точно замёрзший лёд.

Добрались до дверей друзья быстро. А как выскочили — так же на месте и остановились.

В небесах, с самих небес свисала Она. Будто наклонялась к младенцу в колыбели. Её длинные волосы развевались, звёзды светились на её коже. Её мягкие черты и ласковая улыбка вмиг растапливали сердце. Смотрела она на своих детей, прищурившись, точно очень рада была их наконец увидеть.

— Матушка-Природа… — выдавил опешивший Лун.

— Подойдите ко мне, мои милые.

Дружно они подошли, совсем не боясь. Осока прекрасно понимала: Ей можно доверять.

Вытянула Она прекрасную свою руку, изящную ладонь, тонкие пальцы. Встав бок к боку, друзья взглянули на Неё, зная, что Она наверняка захочет их коснуться.

Подушечка каждого пальца коснулась их голов. Почувствовала Осока прилив сил, какого никогда в её жизни не было и быть не могло. Точно и тело, и чудесная сила, и душа её очистились во мгновение.

— Вы проявили себя достойно, мои любимые дети, — звучал Её нежный голос. — Златоуст обрёл дом. Бажена справилась с болью. Солнцеслава нашла свой путь. Лун перестал быть одинок. Осока захотела жить.

Когда блаженство спало, они вновь смогли взглянуть Матушке в глаза. Они были одарены бесконечной любовью. И не было ни слов, ни чувств, какие могли бы выразить их благодарность.

— Вы увидели мир. Узнали многих государей, пусть и не всех. Услышали множество моих имён. Но самое главное — вы поняли и нашли себя. И нет ничего важнее, — голос гладил их, как гладила бы мягкая Матушкина рука. — Поэтому я хотела бы наградить вас своим особым даром. Но с даром этим придёт большая ответственность. Готовы ли вы его принять, мои дети?

— Да! — ответили они так слаженно и быстро, чего и сами не заметили.

— Теперь вы — Хранители Осколков. Вы — безграничны. Вы — вне времени и вне пространства. Вы вечны и всеобъемлющи. Ваше тело теперь — лишь средство. Вы можете являться в мир, к друзьям и родственникам, а можете жить подле меня, на далёких небесах. Спускаться в мир, когда захотите, и покидать его, когда захотите. Засыпать на века и просыпаться в новое время. Ваши чудеса, дарованные осколками, остаются навсегда. Но силы эти даны вам не просто так: теперь вы выберете того, кто достоин моего благословения. Или тех, кто достоин. Познав себя, вы обрели способность познать и других. Познавайте их и приводите ко мне, чтобы они стали великими.

И с того самого мига жили их души долго и счастливо.

Оглавление

Часть первая. Единое Берское Царство. Глава первая. О Болотной Ведьме, лесной дикарке из тихого омута

Глава вторая. О Золотых Устах, торгаше без семьи и без роду

Глава третья. О Крепком Кулаке, недюжинной силы богатырке

Глава четвёртая. О Невидимой Чешуе, добрейшей души воре

Глава пятая. О Соловьином Сердце, звонкоголосой птичке с ветром в голове

Глава шестая. О Звездном Граде, поистине самих небесах на земле

Глава седьмая. О постоялом дворе, где дела решаются кулаками

Глава восьмая. О супостате мирном и негордом

Глава девятая. О вдохновении, неуловимой пташке

Глава десятая. О нежданном испытании и владении сердцем

Глава одиннадцатая. О вреде трусости и благе наглости

Глава двенадцатая. О равных противниках, по оружию братьях

Глава тринадцатая. Об изобретательном прохвосте, у которого язык подвешен

Глава четырнадцатая. О зверчике, что в рубашке родился

Глава пятнадцатая. О верных храбрецах и гнусных предателях

Глава шестнадцатая. О скромном нраве – тише воды, ниже травы

Глава семнадцатая. О прошлом, хрупком и расколотом, как скорлупка

Глава восемнадцатая. О чудесах, утекающих сквозь пальцы

Глава девятнадцатая. О волнах шуршащих и ласковом ветре

Глава двадцатая. О ярком сарафане, что впору всякой зверице

Глава двадцать первая. О легкомыслии, для мысли вредном яде

Глава двадцать вторая. О страхе смертельном и доверии спасительном

Часть вторая. Эллиадия. Глава первая. О подводном граде из пучины морской

Глава вторая. О встрече хлебом и солью… на хвост

Глава третья. О благодарности, ведь доброе слово и кошке приятно

Глава четвертая. О настоящем доме, что в сердце

Глава пятая. О боевом наигрыше, песне крови

Глава шестая. О неизвестной болезни каменного сердца

Часть третья. Та-Ааи. Глава первая. О медвежьей услуге

Глава вторая. О звере, жаждущем крови

Глава третья. О покорных овечках

Глава четвёртая. О вольных невольниках

Глава пятая. О чудищах, что только загадками говорят

Глава шестая. О танце изящном кошек со змеями

Глава седьмая. О крепком плече и пробуждающем голосе друга

Глава восьмая. О догонялках, ребяческой затее

Глава девятая. Об импундулу, птице молний

Глава десятая. О ведьмовской скрытности

Глава одиннадцатая. О намеренной неосторожности

Глава двенадцатая. О гордо поднятой голове и пушистом хвосте

Глава тринадцатая. О нитях, что плетет Матушка-судьба

Глава четырнадцатая. О пении сквозь тишину

Глава пятнадцатая. О чести и бесчестии

Глава шестнадцатая. О темном броде, где мары водятся

Глава семнадцатая. О втором дыхании

Часть четвёртая. Острова Уса. Глава первая. Об усилиях рука об руку

Глава вторая. О враждебном гостеприимстве

Глава третья. Об Ирии, Матушкином саде

Глава четвертая. Об орле, сове и вороне

Глава пятая. О союзниках, белых вестниках свободы

Глава шестая. О негнущейся спине и усталой голове

Глава седьмая. О цепях для полетов

Глава восьмая. О нежданном, негаданном и неизбежном

Глава девятая. О пожатии рук

Глава десятая. О полном порядке

Глава одиннадцатая. Об общем языке

Глава двенадцатая. Об огнях в дожде

Глава тринадцатая. О великом деле и великой помощи

Глава четырнадцатая. О даре во славу предкам

Глава пятнадцатая. О любимом и родном

Глава шестнадцатая. О разных сторонах

Глава семнадцатая. О разных языках

Глава восемнадцатая. О голову понурившей певчей птичке

Глава девятнадцатая. О спасении — бегством

Глава двадцатая. О птицах невысокого полета

Глава двадцать первая. О древнем и настоящем

Глава двадцать вторая. О путях праведном и ложном

Глава двадцать третья. О светлой памяти

Глава двадцать четвертая. О долгой дороге к звездам

Глава двадцать пятая. О своей и чужой борьбе

Часть пятая. Империя Лонг. Глава первая. О правых решать

Глава вторая. О подарках моря

Глава третья. О любви с первого взгляда

Глава четвёртая. О горе в семье

Глава пятая. О тёмном и одиноком сне

Глава шестая. О граде каменном, Золотой Крепости

Глава седьмая. О разуменье-помощнике и удаче-причуднице

Глава восьмая. О чудесном сиянии, что озаряет Матушкины чертоги

Глава девятая. Об отчем крае

Глава десятая. О верных друзьях

Часть шестая. Дом. Глава первая. О детской игре

Глава вторая. О Тсеритсе, настоящей Болотной Ведьме, и большом обмане

Глава третья. О несбыточном обещании

Глава четвёртая. Ни о ком

Глава пятая. О долгой и счастливой жизни