Аттракцион [Владимир Иванович Свиридов] (fb2) читать онлайн

ВЛАДИМИР СВИРИДОВ

*

Дружеский шарж и рисунки

Е. ШУКАЕВА

© Издательство «Правда».

Библиотека Крокодила. 1984 г.

Однажды на встрече с читателями меня спросили о том, как стать писателем юмористом.

Я ответил, что для этого прежде всего необходимо родиться в горах Абхазии, с младенчества купаться в Черном море, и, конечно же, обязательно дружить со своими земляками, замечательными людьми с неиссякаемым чувством юмора.

Ведь недаром столетние старики утверждают, что вначале была Гудаута, а потом Габрово, и при этом хитро улыбаются!

Одним словом, если кто усомнится в моих рекомендациях, может сам на себе испытать…

ПЛЯЖ (Из цикла «Курортные страсти»)

Если театр начинается с вешалки, то пляж — с табло, информирующего отдыхающих о температуре воды и воздуха, и бурлящей страстями и южным темпераментом длиннющей веренице торговцев фруктами, вином и другими многочисленными дарами Кавказа.

Возле табло возился человек с красноречивой повязкой «Дежурный по пляжу». Он, прищурившись на нестерпимо палящее солнце, повесил против надписи «ТЕМПЕРАТУРА ВОЗДУХА» трафарет с цифрами: +30°, затем поместил в графу «ТЕМПЕРАТУРА ПЕСКА» надпись +20°, после чего повернулся в сторону моря, почесал затылок, чуть задумался и крикнул:

— Эй, Гиви, сколько там у тебя?!

Гиви, молодой, вялый парень с черной повязкой на руке, на которой кривыми буквами написано «Спасатель», подошел к воде, небрежно сунул ногу в набегавшую волну и улыбнулся дежурному.

— Сколько хочешь?

— Кончай шутки, я серьезно.

— Тогда двадцать пять!

На табло появилась новая надпись: «ТЕМПЕРАТУРА ВОДЫ +25°.»

Стоявший неподалеку мужик с махровым полотенцем и с красным, но явно не от загара носом толкнул Игоря в бок и, засмеявшись, сказал:

— Гляди, вода двадцать пять градусов. Еще бы добавить градусов пятнадцать и можно пить.

Игорь быстро разделся и побежал купаться. Начал он с батерфляя, потом перешел на брасс, затем нырнул и поплыл под водой. От буйка он вернулся, плывя на спине и поднимая вокруг себя огромное количество искрящихся на солнце брызг. Ему было хорошо. Он вышел на берег и направился к месту, где оставил свои вещи. Одежды не было! Игорь сделал несколько кругов, но место стоянки так и не обнаружил. Единственная примета, по которой он запомнил пятачок, где раздевался, был толстяк с книгой «Худые живут дольше».

— Вы случайно не видели моих вещей?

— Какие вещи? — поинтересовался толстяк.

— Здесь были куртка, рубашка, джинсы и туфли…

— Джинсы?! Какого размера?

— Сорок восьмого.

— Жалко, а у вас случайно пятьдесят шестого нет? На меня.

— Тьфу! — разозлился Игорь и бросился к пожилому плешивому человеку, игравшему в шахматы с мальчиком.

— Вы, извините, не заметили, я здесь рядом с вами разделся и оставил брюки. Может быть, вы обратили внимание?..

— Какие еще брюки! Я вон даже не заметил, как этот шкет у меня под носом коня съел.

— Дядя Коля, вам шах! — весело закричал «вундеркинд».

На что дядя отреагировал весьма сурово:

— Ты не радуйся, не радуйся. Если еще раз выиграешь — вообще не пущу купаться.

Кто-то взял Игоря сзади за локоть. Это был тот самый мужик с махровым полотенцем, который острил возле температурного табло. Наклонившись к Игорю, он доверительно прошептал:

— К твоим вещичкам, браток, ноги приделали и увели.

— То есть? — с удивлением посмотрел на него Игорь.

— Значит, так: подошел такой маленький, горбатый в очках и в шляпе, все твои шмутки забрал в мешок, сел на велосипед и уехал.

— Куда? — задал идиотский вопрос Игорь.

— На улицу Руставели, там около светофора, с правой стороны есть большой желтый дом. Понял? Значит, поднимаешься, на второй этаж, комната 35, с двух до пяти, и тебе все вернут. Только не опаздывай.

— А почему с двух до пяти? — оторопело поинтересовался Игорь.

— Потому что психиатр принимает с двух до пяти…

И мужик с махровый полотенцем разразился диким хохотом.

— Да ты не обижайся, я вообще люблю пошутить. Хохмач я, понял? С рождения такой.

— А знаешь, как из песочных часов будильник сделать? — «Шутник» обратился уже к мальчику-шахматисту.

И не дожидаясь ответа, он зажал в руке горсть песка и тонкой струйкой высыпал его в рот спящему приятелю. Тот проснулся. Потряс головой и, не говоря ни слова, ударил «шутника» по голове шахматной доской. «Шутник» криво улыбнулся и, потирая темя, сказал:

— У моего братана тоже с юмором все в порядке. А?!

И разухабистые «братья» с улюлюканьем понеслись к воде, сметая все на своем пути — шезлонги, лежаки, одежду и перепуганных курортников. Шахматисты, чертыхаясь, собирали фигурки…

Неподалеку стояла женщина с медицинскими весами. Она тоже, как считал Игорь, входила в число потенциальных свидетелей таинственного исчезновения его аксессуаров. Но только Игорь открыл рот, чтобы спросить ее об этом, как она опередила его:

— Денег не дам, можешь не просить. Знаю я эти байки. Тут один уже три года ходит и все говорит, что его ограбили. Утром деньги собирает на дорогу домой, а вечером оказывается, что ему дальше шашлычной и ехать некуда.

— Ваш Боренька поправился еще на триста. — Весовщица порадовала бабушку малыша, который в это время стоял на весах.

Игорь присел на песок. Ему надо было обдумать, как жить дальше: без брюк, без денег и документов в чужом городе.

Бабушка открыла огромную сумку и принялась за очередное кормление внука.

Игорь смотрел на снедь, извлекаемую из бездонной сумки, и только сейчас понял, как он голоден. Внук воротил лицо от вилки с котлетой, а бабушка втолковывала ему:

— Вот если ты не съешь котлетку со сметанкой, то я все отдам вот тому дяде. Правда, дядя, вы все это съедите, если Боренька не будет кушать? — обратилась старушка к Игорю.

— Еще как! — ответил Игорь, чувствуя, что по выработке желудочного сока он уже работает в счет будущего года.

На набережной появилась торговка с огромной корзиной вареной кукурузы на плече. Бабка моментально рванулась к ней.

Пока она отсутствовала, внук с радостью предложил Игорю свою еду.

Вернувшись с обжигающей руку кукурузой и увидев пустую посуду, бабушка радостно ахнула, поцеловала Бореньку и даже разрешила ему поиграть с детьми в мяч.

Из-за полноты, достигнутой неутомимыми стараниями любимой бабуси, ребенок был настолько неуклюж, что, как только мяч в игре попадал к нему, он тут же отправлял его куда-нибудь в сторону и мяч время от времени оказывался либо на животе, либо на голове лежавшего на топчане Игоря, который, накрыв голову журналом с огромной фотографией обезьяны на обложке, сладко спал под благодатным летним солнцем. Он был волосат, и поэтому фотография в сочетании с его туловищем выглядела особенно смешно.

Несколько раз дети нарушали сон, будили его резкими ударами мяча. Тогда он садился на топчан и грозился надрать ребятам уши. Наконец, когда в очередной раз мяч шмякнулся об его живот, он вскочил и с яростью воткнул в мяч Боренькину вилку. Воздух с шипением выходил из мяча, лежащего рядом, а дети как ни в чем не бывало продолжали гонять мяч. Игорь спросонья ничего не понимал, он медленно поднял глаза и увидел, что над ним, уперев кулачища в бока, грозно раздувая ноздри, стоит огромный амбал, а чуть выше на парапете стоят его друзья-волейболисты и с нетерпением ждут, когда их друг принесет мяч и они смогут продолжать игру.

— Я, я нне-знал, что это ваш мя-мя-чик, — заикаясь, промямлил насмерть перепуганный Игорь. — Я, я думал, что это мя… этих… самых, как их… д-детишек…

— Вот как раз у тебя детишек и не будет! — рявкнул здоровяк, поднимая топчан в воздух.

Ио трагедии никакой не произошло. Пляжный громкоговоритель откашлялся и проверещал:

— Гражданин, потерявший нижнюю часть одежды, зайдите к заместителю директора пляжа! Повторяю…

— Ура! Нашлись! — запрыгал радостный Игорь. — У-у-ти, у-ти! — Он сделал пальцами козу, шутливо дернул за нос оторопевшего верзилу и побежал за вещичками. 

МЕСТЬ ИНЖЕНЕРА САЙКИНА

Сайкин спал. Во сне он видел себя еще студентом. Они отчаянно спорили о чем-то с Маринкой Александровой, а потом без всякого перехода он стал ее жадно целовать. Что-то кольнуло Сайкина в сердце, он перевернулся на другой бок. Сон тоже перевернулся, и он оказался космонавтом.

— Твоя очередь, — коротко сказал ему сосредоточенный товарищ. Товарищ плавал в невесомости, и лица его Сайкин не разглядел.

— Если долбанет метеоритом или там еще чем, передай нашим привет, — сказал Сайкин и стал выбираться в открытый космос.

Во сне Сайкин тяжело и хрипло дышал. Он лежал на старом, продавленном диванчике в неудобной позе, и в ранних сумерках его неуютная комната приобретала совсем нежилой облик. Длинные серые тени блуждали по ней от огней проезжающих машин, и пятна на стенах имели очертания далеких стран на школьной контурной карте.

Как ни крути, он был неудачник. Даже старые ботинки, стоящие в углу, казалось, говорили: «Мы ботинки неудачника. Взгляните внимательно — разве непонятно?»

Сайкин и сам знал, что он неудачник. Дело было даже не в том, что ему не повезло. Он не чувствовал горечи от неутоленной мечты, разбитой надежды. Его не мучила зависть, и спазмы оскорбленного самолюбия ему были неведомы. Если бы случайно ему и повезло, все кончилось бы тем же самым диваном и неуютом.

Однажды ему и впрямь повезло: после института его оставили в аспирантуре. Он был толковым и серьезным студентом. Предложил принципиально новую схему реле, и его решили оставить. В то время он сошелся с Маринкой, она любила его, но, как часто это бывает у русских женщин, к чувству любви примешивалась снисходительность. Сайкин совсем было собрался превратиться в аспиранта, снять комнату и жениться на Маринке, но его судьба, недовольная таким оборотом, срочно вытянула из колоды козырного Покобатько. Покобатько учился на их потоке, и кто-то там кому-то позвонил, и вместо Сайкина аспирантом стал Покобатько.

Маринка возмутилась, ходила в инстанции, но дело как-то заглохло. Она считала, что Сайкин сам виноват, что он не должен был молчать, что он капитулировал, предал их обоих и еще черт знает что.

Всю эту историю Сайкин воспринял с потрясающим спокойствием. Словно он знал, что все наконец встало на свои места. Маринка уехала отдыхать куда-то на юг и не позвонила даже попрощаться. Там, на юге, она встретилась с каким-то горцем, ночью звонила Сайкину из компании, молчала, говорила отрывочно и странно.

— Что пили? — спросил Сайкин.

Она заплакала. Потом попросила прощения, сказала, что она не хотела, но что так получилось… Рядом с ней кто-то стоял и негромко что-то говорил успокаивающим баритоном. И Сайкину стало скучно. Ни отчаяния, ни чувства потери он не испытал — просто скуку. Словно все происходящее было уже когда-то давно и теперь бесконечно повторялось в разных вариациях. Не было даже ревности. Скука — и больше ничего.

Через много лет он встретил ее. Она мало изменилась, была загоревшей, беззаботной. У нее была собственная машина, двое детей. Жила она где-то на юге и, кажется, вышла за того самого горца замуж. Сайкин даже заискивал перед ней — он чувствовал какую-то свою вину за то, что встретился на ее пути и занял ее время. А она оглядела его с легкой грустью: так люди смотрят на дом, в котором провели детство.

Покобатько избегал Сайкина. Покобатько был подтянутый, крепкий и аккуратный парень. Немногословный, он, казалось, знал что-то такое, неведомое остальным. Даже внешне он выглядел так, что хотелось сказать: вот он, наш положительный человек. Глубоко чуждый всяким там шатаниям и сомнениям, он казался морально и идейно устойчив, как водонапорная башня. Куда уж было до него Сайкину!

Когда Сайкин забирал из института документы, они случайно встретились при выходе. Покобатько кивнул ему и хотел уже уходить, как вдруг какой-то весенний черт толкнул Сайкина, и он отмочил нечто такое, что и сам не смог бы объяснить. Он окликнул Покобатько, подошел, протянул ему руку, серьезно поздравил с зачислением и крепко пожал его широкую ладонь. Обычно Сайкин никому энергично руку не пожимал, не тряс — это было не в его характере. А тут он устроил какой-то театр. Маринка была на юге, все было позади, и впереди было нечто неопределенное. И тут эта случайная встреча. Покобатько был человек без комплексов. В армии он служил в десантных войсках и ребром ладони мог долбануть так, как иной и палкой не стукнет. Он посмотрел холодным синим глазом на Сайкина, кивнул и собранно ждал, что будет дальше.

— Я ухожу сейчас, — сказал Сайкин. — Покидаю… Вот забрал документы. То, что моя невеста звонила вам тогда, ходила, скандалила — не обращайте внимания. Я ей с самого начала говорил — не надо этого делать… Впрочем, мы расстались. Она уехала отдыхать и там встретила свою судьбу. С пышными усами. Но не в этом дело. Я с самого начала понимал, что вся эта история с моей аспирантурой какое-то недоразумение. Я ведь не имею каких-то там особых достоинств или талантов. Родственники тоже ничего такого… Отец погиб под Курском, мать работает на заводе гальваником… Живем в коммуналке… Посмотреть на меня — не то. С какой стороны ни подойдешь — не то. Не подхожу я для этой роли — молодого, перспективного ученого. Опять же в общественной жизни я ничем не отличился. Три раза ездил на картошку, раз на стройку. Никуда не выбирали… Ваше же лицо, товарищ, располагает к тому, чтобы вас выдвигали. Вы запросто можете сказать: «Мы, студенты и аспиранты нашего института, берем на себя…» А я как-то совестился, говорил только от своего имени. Не мог. Значит, все справедливо.

— Короче, — спокойно сказал Покобатько.

— Короче, гад, — сказал Сайкин, — смотри… Я тебе клянусь!

Он оскалился, с ненавистью посмотрел в глаза Покобатько и провел ногтем большого пальца правой руки по передним зубам — жест азиатской клятвы, который он видел в кино.

— Я тебе этот финт с аспирантурой не прощу, запомни! Рано или поздно, но фраернешься ты на чем-нибудь, и тут тебе амба! И это и все другое разом всплывет! За каждым шагом твоим, гадина, следить буду! Жизни не пожалею, но найду на тебя концы… Не уйдешь, тварь. Ты меня понял? — прошипел Сайкин, страшно кося глазом.

— Хорошо, — спокойно сказал Покобатько. — До свидания.

Сайкин промолчал, с ненавистью глядя на него. Он ждал. И дождался. Какая-то едва уловимая тень мелькнула на бетонной морде аспиранта, какое-то едва уловимое сомнение отразилось во взоре, какая-то чуть заметная неуверенность показалась в плечах… Он хотел что-то уже сказать Сайкину, но передумал. Он ушел, но этой секундной паузы было уже достаточно, и Сайкин вышел из института в превосходном настроении. Он поехал к старому школьному товарищу. У того в маленькой квартирке, на кухне, где сушились детские вещи, они выпили водки, поговорили. Сайкин все рассказал, тот все понял, искренне пережил за Сайкина, и вечером Сайкин вернулся домой.

Он поступил в какую-то контору, честно служил, не хвастал какими-то своими знаниями, да и то, что знал, вскоре позабыл. Ребята вокруг были очень хорошие, чем-то похожие друг на друга — незлобивостью и отходчивостью, открытыми взглядами, судьбами. На дни рождения и праздники покупали вскладчину вино и торт, и было очень весело и хорошо. Когда у Сайкина умерла мать, помогли. В самые страшные первые минуты молча были рядом, и все они были очень похожи на него и непохожи на Покобатько. Женщины старались казаться привлекательными, и их усилия и средства, к которым они прибегали, вызывали чувство товарищеского сострадания. И из-за этого они были милыми и нежеланными.

В жизни его было несколько случайных связей и даже один раз, в отпуске, ему отломился экзотический роман с иностранкой. Это было в Ленинграде. В отпуск Сайкин приехал туда, чтобы сходить в Эрмитаж, осмотреть город, о котором столько слышал и где никогда не был. В гостинице, куда он, к удивлению своему, легко устроился, он оказался в уютном, почти роскошном одноместном номере.

В соседнем номере, как оказалось, поселили двух молодых туристок из Финляндии. Вечером, когда Сайкин лег спать, дверь его комнаты скрипнула и в полосе света показалась фигура женщины. Видно было, что женщина эта где-то выпила и выпила крепко. Она постояла минутку, потом зашла в туалет. Сайкин с интересом ждал, что будет дальше. Выйдя из туалета, женщина вошла в комнату. Она что-то негромко говорила на незнакомом языке, тихо смеялась и иногда напевала какие-то отдельные фразы. В этом счастливом состоянии она стала раздеваться, бросая вещи прямо на пол. Потом подошла к кровати, в которой лежал Сайкин, и легла под одеяло. Обнаружив под одеялом Сайкина, она сказала «о!» так искренне радостно, как человек, встретивший приятеля в чужом городе. Она обняла потрясенного Сайкина и подарила ему лучшую ночь в его жизни.

Утром они вместе позавтракали, и в ресторане он случайно встретил Покобатько. Покобатько с завистью посмотрел на финку. Он сидел у окна и ел жесткий шницель с тушеной капустой. За эти годы он стал почти квадратным. На нем был черный костюм и белая рубашка. Узел галстука был как у дипломатов на фотографии в газете.

Финка уехала. Сайкин махал вслед автобусу.

Вернувшись в гостиницу, он опять увидел Покобатько. Тот стоял в вестибюле, наверное, дожидался кого-то. Сайкин подошел к нему.

— Шпионишь за мной? — сказал Покобатько. — Ничего, много не нашпионишь, чтоб тебе повылазило.

В душе Сайкин удивился такой реакции, но и виду не подал и, продолжая давно забытую игру, смерил Покобатько холодным, неприязненным взглядом. За эти годы он совсем забыл своего удачливого конкурента, забыл слова, которые сказал ему тогда. Для него это было эпизодом, шуткой. Ему и в голову не могло прийти, что и через десять лет человек будет помнить и думать об этом.

— Я знаю, собака, — сказал Сайкин, — как ты, не брезгуя ничем, защищал докторскую, знаю, скольких ты закопал и продал! Но помни: есть грозный Судия — он ждет! Откинет копыта твой высокий покровитель, и мы все растерзаем тебя!

Покобатько стал фиолетовым. Сайкин понял, что попал в точку. «Здоровье уже не то у него…, — подумал Сайкин. — Стареем…»

— Не дождешься… — сказал Покобатько, — подкопаться под меня… Ты знаешь, кто у моей жены отец? А?!

— Его скоро снимут. Мне сказали, — холодно сказал Сайкин и, не прощаясь, ушел. В душе он смеялся. Но смех этот отдавал какой-то горечью.

«Зачем все это? — думалось ему. — Зачем Покобатько пятиминутки, интриги, ложь, кляузы, неискренние клятвы? Какая, право, глупая и мелкая суета… Жизнь уходит мгновенно… Проходит возраст любви, а мы возимся и возимся в какой-то каше — ни уму ни сердцу… Паутина слов… Ради чего? Кого сделаем счастливей хоть на минуту?.. Что же такое счастье? Встретились двое. Бескорыстие. Честность. Открытое забрало… А не поддувало…»

В этот же день Сайкин уехал из Ленинграда. В поезде он вспоминал ее улыбку, смешное знакомство и улыбался. Покобатько он больше не вспоминал.

Шли годы. Они проходили незаметно. В их отделе все настолько сжилось и сроднилось, что он и не чувствовал себя на работе — словно находился в какой-то большой семье, где дети играли в самостоятельность, пока родителей нет дома. И хотя у многих были семьи, они не чувствовали себя взрослыми. И чем дольше находился среди них Сайкин, тем больше он понимал свою принадлежность к ним, тем больше чувствовал, что он их любит. Любит именно за эту удивительную наивную детскость, за беззащитность и похожесть на него.

Вокруг них километр за километром простиралась огромная страна. Ее бесконечность и была причиной характеров этих людей. Наверное, они чувствовали себя очень богатыми этими просторами. Они любили эту землю и были похожи на нее. И по русской традиции никто не сетовал на неудачи и не бросал вызов судьбе, никто не старался заплатить любую цену за удачу, понимая, что отдать придется душу, а это непомерная цена. Если же находились такие, что способны были идти по головам, то смотрели на них не только без зависти, но даже с состраданием, и вели изустный реестр обидам. И легко прощали и забывали их.

Сайкин старел. Его комната в коммуналке старела вместе с ним. В других двух комнатах жила старушка. Она была одинока, как и Сайкин. Вечерами они часто вместе смотрели телевизор и пили чай. Старушку звали Анна Моисеевна. Она не раз советовала Сайкину жениться, говорила, что он молодой и интересный мужчина и напрасно так к себе относится. Намекала, что если он женится, то когда она умрет, ему отдадут ее комнаты, и он, как король, будет жить в отдельной квартире, а так неизвестно кого могут подселить. Сайкин вздыхал, качал головой и из вежливости соглашался. Если у него бывала женщина, а это происходило все реже и реже, то в глазах старушки он потом видел вопрос: «она» это или не «она»?

Потом он понял, что ей очень хотелось, чтобы в их квартире были дети, приходили и уходили люди, звонил телефон и на кухне сушилось белье. Ей хотелось перед смертью увидеть, что жизнь продолжается, и сама она тоже будет чем-то причастна к этому, и, может быть, кто-то потом скажет: «Вот эти комнаты нам достались от Анны Моисеевны, она так любила Оленьку и Диму, завещала им свои сбережения. Иные соседи лучше, чем родня!»

И это ее тайное тщеславие не было неприятно Сайкину, и он ее понимал.

Как-то раз ночью позвонила Маринка. Долгий междугородный телефонный звонок, тревожный и прерывистый поднял его. Со сна он плохо соображал, во рту был привкус ржавого железа.

— Ответьте абоненту! — казенным голосом сказала телефонистка, и он, как попугай, стал бубнить: «Алле, алле!» Что-то щелкнуло, их соединили… Время, изогнувшись, сделало странную петлю… Ему показалось, что не было этих лет, что он по-прежнему молод, неожиданно и подло предан и беззащитен и любимая женщина оказалась плохим товарищем, о чем путанно и пьяно спешит сообщить. Потом до него дошло, что у нее что-то случилось в семье… Кажется, муж нашел себе юную искательницу приключений, прибывшую в их фруктовые края… Она звонила ему, как звонят в тумане в колокол, как бьют в набат при пожаре… Он слушал и слушал сбивчивые слова, перемежающиеся рыданиями, и острое чувство вдруг пронзило его. Это чувство было — скука. Стоя в коридоре, где от входной двери дуло, он остро и ясно чувствовал, что ему очень скучно. Эгоизм скучен всегда. Но эгоизм любимых или когда-то любимых скучен особенно, смертельно скучен.

— Ты можешь… Ты должен меня понять… — говорила она.

А он думал: «Нет. Не могу. И не должен».

— Как он мог! — говорила она.

А он думал: «А как ты могла? Все должно быть справедливо. И это справедливо».

Когда он повесил трубку, он заметил в комнате Анны Моисеевны свет. Он подошел к двери и тихо спросил:

— Вы не спите, Анна Моисеевна?

— Нет, Боря, входите…

Сайкина звали Боря… Борис Иванович Сайкин.

Он вошел, прихватив с вешалки пальто, и набросил его на плечи.

— Я вас разбудил?

— Нет. Я читала. Садитесь.

Анна Моисеевна сняла очки и положила книгу. Он взял книгу, повертел в руках — книга была на иностранном языке.

— Это на каком? — спросил Сайкин.

— На французском, — сказала Анна Моисеевна.

— А вы знаете французский? — удивился он. — Вот это да!.. Я и не знал… Что ж вы скрывали!

— А вы разве тоже знаете французский? — спросила старушка.

— Я нет… Я в школе учил немецкий, в институте английский.

И слово за слово он стал рассказывать ей свою жизнь. Рассказал про отца, который погиб на фронте, когда он был совсем маленьким, про то, как любил Маринку… Анна Моисеевна слушала не перебивая. Она помнила его мать, помнила, как приходила когда-то Марина, помнила защиту диплома — все важные события его жизни… И чем больше он говорил обо всем этом, тем легче ему становилось. Он чувствовал, как какой-то тяжкий груз сваливается с его плеч и проходит ощущение бессмысленности и скуки существования. Вдруг мелькнула мысль о том, что только для трех человек он был Борисом, а все остальные звали его по фамилии. По имени звала его мать, звала до истории с Покобатько Марина, и вот она, соседка. Они говорили долго. И уже перед рассветом он поставил чайник, они пили чай, и он рассказал ей про Покобатько. Она очень смеялась, качала головой, потом, весело глядя на него, спросила, зачем он это сделал.

— Просто так, — сказал Сайкин. — Он теперь проявляет страшную бдительность. Косится на свою тень…

Они смеялись. Смотрели друг на друга и смеялись. Потом он попрощался и пошел спать, а она читала свою французскую книжку.

Уже засыпая, он с удивлением подумал, что все-таки есть один человек, которому он нужен и который его любит. Его соседка. Но он не знал, что его вспоминает, вздыхая над плитой, толстая финская домохозяйка, которую когда-то давно, еще шаловливую и гибкую, он встретил в Ленинграде. Она думала, что он не обменялся с ней адресами потому, что она была лишь эпизодом в его насыщенной приключениями жизни? И если бы кто-то сказал ей, что он постеснялся — ей было бы трудно поверить. Это был ласковый и нежный мужчина, сильный и скромный, добрый и веселый — лучший в ее жизни.

ВУНДЕРКИНД

Бабушка привела Алешку из детского сада, когда мы с женой сидели на диване и разговаривали.

— Привет, папа! — крикнул сын, — Как дела?

— Нормально. А у тебя что нового? — спросил я, напрочь позабыв, что этот вопрос был из ряда рискованных: сын обязательно сообщал какие-нибудь новости, которые, по нашему родительскому разумению, не входили в его детскую компетентность.

Так случилось и в этот раз.

— Наталья Андреевна, воспитательница младшей группы, от мужа ушла. Наверно, разведутся! — моментально выпалил Алешка.

Пытаясь отвлечь дитя от пикантной темы, я предложил ему пойти смотреть «Спокойной ночи, малыши». Алешка скривился и наотрез отказался.

— Так вот, — продолжил я прерванную беседу с женой, — вызывает меня Тульцев и, представляешь, какое хамство, заявляет: «У вас что, с памятью нелады? Вы почему Кудрявцеву не позвонили?»

— Пап! — влез в разговор Алешка. — А может, тебя в детстве дедушка по голове бил?

Я, честно говоря, от такого вопроса растерялся. Почему это он вдруг спрашивает? Неужели по мне заметно? Так и родительский авторитет можно вмиг потерять.

— По голове детей вообще бить нельзя, — уклончиво ответил я.

— Правильно! — кивнул Алешка. — А так, если не по голове, попадало?

— Ну, если так, то раза два-три всыпали, — нахально соврал я.

— Да-а? — удивился сын.

— А что, по-твоему, мало? — в свою очередь, удивился я.

— Доктор Спок в своей работе пишет, что бить ребенка категорически запрещается, а тем более по голове. А разве дедушка эту книгу не читал?

— Скорее всего, нет.

— Вот видишь, — обрадовался сын, — а если бы он читал педагогическую литературу, тебе бы меньше попадало.

Искренне пожалев, что мой отец был таким непросвещенным, я кивнул Алешке:

— М-да, в принципе ты прав, сынок…

— А ты сам-то читал? — поинтересовался он.

Я понял, что влип. Сказать правду неудобно, соврать тоже не лучший выход.

— Я много чего читал, — дипломатично парировал я.

— Ну, а Яна Амоса Коменского читал?

— Вот его не успел.

— А Жан-Жака Руссо? Его главный труд «Эмиль, или о воспитании» сжег на городской площади палач-инквизитор. Ясно? Ну, Макаренко ты, конечно, знаешь? — добивал меня Алешка.

Жена с трудом сдерживала улыбку, и в ее взгляде ко мне засквозила легкая снисходительность: да, мол, дескать, дорогой, я была о тебе лучшего мнения. Мой авторитет давал трещину, и я поспешил подставить жену под вражеский огонь.

— По Макаренко, сынок, твоя мама — большой специалист.

Жена посмотрела на меня так, как будто я ей зарплату не отдал. Хорошо посмотрела!

— Мам, — обрадовался Алешка, — а ты…

— Спать, сынок, пора… Быстренько в кроватку. — Она знала, как поступать в подобных ситуациях.

Но Алешка был на редкость упрям и спать категорически отказывался.

— Нет, ты все-таки скажи, — не унимался он.

Спасла родительский престиж бабушка.

— А откуда ты все это знаешь, про писателей разных? — спросила она.

— У нас в садике каждый дурак знает.

Мне после этих слов стало не по себе, а жена, так та просто пятнами пошла.

— Воспитательница наша, Марина Анатольевна, к госэкзаменам в институте готовится. Вслух нам свои учебники читает, а мы слушаем и засыпаем. И еще она говорит, что мы ей дипломную работу писать помогаем. Она ее так и назвала: Влияние трудов известных педагогов на сон детей дошкольного возраста».

ОБМАНЩИК ЛОМБРОЗО

«Соучастием признается умышленное совместное участие двух или более лиц в совершении преступления».

Из статьи 17 Уголовного кодекса РСФСР.

Я всегда отличался излишней доверчивостью. Скажут мне что-нибудь, верю! А если в книжке написано, то и подавно. Нет-нет, не подумайте, что я чересчур наивный или не от мира сего! Я просто считаю, что ложь — дело некрасивое и невыгодное, из-за нее можно попасть впросак и прослыть непорядочным человеком. Кому охота?!

Так вот. Вычитал я в одной книге, что в стародавние времена итальянский криминалист Чезаре Ломброзо создал теорию, с помощью которой можно легко отыскать преступника, настоящего или потенциального, в огромной массе нормальных людей. Причем метод распознавания уголовников предельно прост, надо только быть внимательным. Если по улице шагает тип с низким лбом, приплюснутым носом, близко посаженными глазами, бычьей шеей и кривыми ногами, то это непременно грабитель или в лучшем варианте насильник. В случаях, когда к вышеназванным признакам прибавляются длинные руки с оттопыренными большими пальцами и сильно развитая нижняя челюсть, можно не сомневаться, что данный субъект еще и убийца, и громко звать на помощь полицию.

Полученные сведения так меня потрясли, что я бросился к зеркалу и стал изучать собственное лицо, а затем и конечности с фанатизмом ученого-естествоиспытателя. Через полчаса я с облегчением вздохнул: по всем параметрам ничего преступного в моем облике не оказалось, очень даже привлекательная физиономия. Несколько дней подряд я напряженно присматривался к жене и детям, отыскивая в них порочные симптомы, но тоже ничего опасного не обнаружил. Правда, у тестя нос явно свидетельствовал о дружбе с Бахусом, но я и не удивился, так как еще раньше знал водившуюся за ним слабость. Тещу я даже разглядывать не стал, тут меня легко обвинить в предвзятости…

Изучая сослуживцев уже более спокойно и без намека на субъективизм, я обнаружил, что у главного бухгалтера характерные уши растратчика, а щеки председателя месткома выдают тенденцию к торговле наркотиками, однако при всей моей правдивости своими подозрениями ни с кем не поделился, чтобы не прослыть клеветником, тем более что Ломброзо предостерегал от преждевременных выводов по второстепенным признакам.

Шло время. Я стал уже забывать о Ломброзо и его учении, как этот известный психиатр вновь напомнил о себе.

Дело в том, что нашего вахтера задержали при выходе из универсама с двумя бутылками неоплаченного пива в карманах. На товарищеском суде вахтер клялся, что взял эти проклятые бутылки по рассеянности, так как пива в рот не берет, предпочитая ему более действенный напиток в девятнадцать градусов под названием «Кавказ».

Я смотрел на жалкое лицо мелкого воришки и не находил в нем ни одного из свойств, соответствующих классификации Ломброзо.

— Я бы его оправдал, — сказал сидевший рядом сосед, будто прочитав мои мысли. — Так мучить человека из-за несчастных грошей.

— Но это же воровство, — возразил я.

— Умозрительно. С нравственных позиций. Юридически это глупость! Ни один суд не примет к производству дела о семидесяти четырех копейках. Предъявить такой иск — только насмешить судью, у того куча проблем поважнее.

— Жан Вальжан получил пять лет каторги за кражу каравая хлеба.

— Те законы канули в Лету! — засмеялся сосед. — Сейчас все мы с вами нарушители.

— Как так?

— Скажите, я похож на скупщика краденого?

— Вы? — Я посмотрел на его римский профиль, высокий лоб и глаза положительного киногероя. — Нет.

— Самый настоящий. На прошлой неделе упросил знакомого парня с автобазы достать мне фары для «Жигулей» и заплатил за них сотню. Так-то! А это статья 17, часть первая УК РСФСР. Полагается, если память не изменяет, до трех лет тюрьмы.

— Зачем вы это сделали?!

— Выхода не было! — Сосед прищурился. — Мои фары какие-то скоты ночью сняли, а в магазине не купить!

По дороге домой я еще раз подумал, что в рассуждениях старика Ломброзо явно не все гладко.

В воскресенье мы сидели с женой в гостях и ели удивительно сочное и вкусное мясо.

— Прелесть! — похвалил я.

— Говяжья вырезка! Что может быть лучше! Старалась для дорогих приятелей! — похвалилась польщенная хозяйка.

— Где вы достали? — спросила жена. — Ее уже давно нет в продаже.

— Знакомый мясник оставляет, — с гордостью объяснила хозяйка, — Я ему прямо в руку деньги сую, минуя кассу, и без сдачи. Он меня давно знает и не боится.

Я поперхнулся и внимательно посмотрел на нее, но ничего странного в ее лице я не заметил. Обыкновенная моложавая женщина. И руки как руки, с длинными, тонкими пальцами пианистки.

— Статья 17, часть первая. — Я вспомнил соседа. — И вы не боитесь?

— Я этого не знаю. — усмехнулась женщина. — Пусть у юристов голова болит!

— Незнание закона не освобождает от ответственности! — настаивал я. — Вы ведь способствуете…

По дороге домой жена не переставала меня пилить:

— Как не стыдно! Пришел в гости, ешь, пьешь и говоришь в глаза людям гадости! Ввязался в этот идиотский разговор о правонарушениях и пособничестве. Тебе что за дело? Она очень обиделась, а промолчала только из тактичности. Уверена, нас больше не пригласят.

— И не надо! — взорвался я. — Не желаю за одним столом сидеть с пособниками воров.

— Чистюля! — скривилась жена. — Почему ты тогда не спишь на полу?

Я выпучил глаза:

— С какой радости я должен спать на полу?!

— Потому что давать взятку тоже преступление. А за наш спальный гарнитур я выложила продавцу лишних пятьсот рублей! Можешь бежать на Петровку, 38! Явка с повинной облегчит нашу участь!

— Почему ты тогда мне ничего не сказала?

— Знаю твою дурацкую, щепетильность! Хотя уверена, что не такой уж ты святой, каким представляешься!

Я задумался и удрученно замолчал. Жена была права. У меня тоже рыльце было в пушку. «Футбол — хоккей» и «Неделю» мне оставлял киоскер, получая от меня за это незаконный полтинник, сигаретами «Ява» меня снабжала знакомая буфетчица за подарки ко всем праздникам, а совсем недавно я приобрел у спекулянта книгу, заплатив в десять раз больше ее номинальной стоимости. Не знаю, какая статья Уголовного кодекса полагается за такие деяния по закону, но я, выходит, такой же сообщник в гадких поступках, как те, которых осуждал столь непримиримо.

Дома я отправился в ванную комнату, заперся и уставился в зеркало над умывальником. Хм, привлекательный!.. Привлекательного-то тоже можно привлечь, оказывается…

И тут мои смятение, горечь и злость обрушились на Ломброзо. Вот кто, оказывается, виновник всех бед! Он подсунул свою обманную теорию взаимосвязи физической и душевной уродливости и тем самым позволил людям приятной наружности, поглядевшись в зеркало, творить грязные дела! 

ТУРИСТЫ

На вокзале, у пригородных электричек, стоял человек в одежде туриста и держал в руках плакатик, на котором значилось:.МАРШРУТ № 241 ПО ЗАПОВЕДНИКУ ЧЕРЕЗ КОРАБЛЕВО, ВЕКШИНО, САФРОНОВКУ И ЛЕСНОЕ — 42 КМ с ночевкой. Инструктор ЕРШОВ Д. К.»

Возле Димы Ершова собирались люди, которых он должен был вести по маршруту. Эти люди самого разного возраста и занятий принадлежали к известному типу романтиков, для которых запах костра, комары на ночлеге и лямки огромного рюкзака составляли самую главную прелесть жизни.

Когда до отхода электрички остались минуты, Дима пересчитал людей и приказал им грузиться в вагон. В поезде стали знакомиться. Дима оказался самым молодым, но, учитывая его положение руководителя, все к нему обращались подчеркнуто уважительно и по имени-отчеству.

— Я должен предупредить, — сказал честный Дима. — Группу я веду впервые. Если будут маленькие неточности, простите великодушно.

— Значит, друзья, мы присутствуем на дебюте! — весело вскричал Томпаковский — рыжий жизнерадостный человек лет сорока — Наш шеф откровенен с нами и за это может рассчитывать на нашу поддержку и дружеское отношение! Если кто-то уже был на этом маршруте, выделим в помощь Дмитрию Кирилловичу.

Выяснилось, что никто на маршруте не был.

— Ничего, это не сибирская тайга! — сказал толстый добродушный человек в резиновых сапогах. — Сориентируемся на месте.

— Значит, вы недавно работаете? — спросила молодящаяся дама, которая принимала участие в подобных мероприятиях не столько из любви к туризму, сколько надеясь избавиться от затянувшейся полосы неудач в личной жизни.

Дима кивнул.

— А чем вы раньше занимались? — полюбопытствовала дама.

— Служил в армии.

— Ах, как интересно! А где?

— Под Архангельском.

— Вы кем там были?

— Как кем? Солдатом…

— Нет, я в том смысле — танкистом или артиллеристом…

— Нет… В пехоте. Сапером.

— Там замечательные места! — сказала дама.

— Вы там были?

— Нет, но читала и слышала от разных людей, даже видела в кино. Мечтаю побывать! Русский Север — это такая сказка!

Так за разговорами прошло время, и, когда поезд прибыл к станции назначения, группа уже превратилась в устойчивый коллектив и была готова двинуться в путь. Туристы углубились в заповедник.

Томпаковский шел впереди рядом с Димой, балагурил и не закрывал рта. Туристов было человек пятнадцать. Дима обратил внимание на крепкого сложения мужчину в потертом тренировочном костюме, кедах, с выгоревшим рюкзаком за плечами, к которому было приторочено солдатское одеяло. У пояса этого туриста висел небольшой аккуратный топорик. По всему было видно, что это дока, и в случае необходимости Дима решил обратиться за помощью и поддержкой к нему. Прочие даже не утруждали себя изображать бывалых путешественников и, пока не устали, шутили и смеялись. Женщины все были одинокие и того возраста, когда одиночество пугает не на шутку.

Попавшего навстречу человека — по виду местного — Дима спросил про Кораблево, первый пункт их маршрута.

— Кораблево, значит? — человек снял кепку и крепко почесал затылок.

— Кораблево! — подтвердил Дима. Обступившие их туристы стояли молча.

— Чего ж вы туда-то идете, если в Кораблево? — сказал человек. — В Кораблево идтить надо было туда… — И он махнул рукой в неопределенном направлении. — Да уж, чтобы вам не возвращаться, так вы лучше идите левее, через балку, и выйдете как раз к Кораблеву. Да что вам там надо, в Кораблеве-то?

— У нас там намечен привал и обед, — с достоинством сказал Дима.

— В Кораблеве?

— В Кораблеве, в совхозной столовой.

— Там вить нет никого, в Кораблеве-то!

— Как нет?

— А так! Их всех на центральную усадьбу перевели. И людей, и столовую, и магазин.

— Когда перевели? — растерялся Дима.

— Вчера и перевели. Петр Максимович прислал бортовую машину и «Беларусь» с тележкой и враз Кораблево перевезли.

Туристы притихли и посмотрели на Диму.

После короткого раздумья Дима твердо сказал:

— Как намечено по маршруту, идем в Кораблево. Там сами приготовим обед и после привала продолжим маршрут.

Воодушевленные его уверенностью, спокойствием и ясностью задачи, все двинулись искать злополучную деревню. Шли, как указал местный товарищ, но никакой деревни не было. Часа через два Дима объявил привал, так как женщины явно выдохлись и поблекли. У огня все оживились, стали готовить еду. Дима подсел к замеченному им туристскому доке и намеками стал искать поддержки. Начал издалека:

— Конечно, такой маршрут бывалому человеку не интересен, — сказал Дима, ковыряя веткой в огне. — И люди случайные, и вблизи больших городов все хожено-перехожено…

Человек промолчал.

Дима тогда заговорил более прямолинейно:

— Вы-то сами ходили этим маршрутом?

— Да нет, не приходилось.

— А мне показалось, что вы человек бывалый… — сказал Дима.

— Это верно, бывалый… — согласился мужчина.

— Опытный турист… — начал было Дима, но человек перебил:

— Первый раз вот решил… Время девать некуда — дай, думаю, схожу с людьми в турпоход, — по телевизору рекламу передавали, ну и решил… Сосед вещи свои одолжил: рюкзак, топорик, одеяло. Он-то любитель ходить-бродить…

— Но вы сказали: человек бывалый… Так где же вы тогда, если не секрет, бывали?

— В Турции бывал, в Англии, на Багамах… «Трактороэкспорт». Продаем наши машины за границей. Вот и пришлось поездить.

— Понятно, — сказал Дима. — А ориентированием на местности вам не приходилось заниматься?

— Пока нет… Вот подучусь у вас — потом уже буду ориентироваться.

— Понятно… Товарищи! — объявил громко Ершов. — Вы пока отдыхайте, я скоро приду…

Дима оставил туристов и отошел на сотню метров. Потом полез навысокую сосну и, достигнув вершины, стал всматриваться во все стороны, чтобы увидеть дорогу или жилье. Но нигде не было видно ни тропинки, ни дымка. Унылые бескрайние леса и надвигающиеся сумерки — вот и все, что он увидел. Когда Дима слез с дерева, внизу его уже ждал проницательный Томпаковский.

— Заблудились немного? — сочувственно спросил он.

— Ерунда, — сказал Дима, чтобы не ронять авторитет. — Выйдем.

— Будущее покажет, — хмыкнул тот.

— А на дерево зачем лазили? — спросил Томпаковский.

— Белку хотел поймать, — неловко соврал Дима.

— Понятно, — сказал Томпаковский. — Врать нехорошо. Голодные люди опасны. Первыми съедают плохих товарищей, обманщиков и вообще дилетантов. Идемте к коллективу. Женщины напуганы, но стараются этого не показать. Мужчины ропщут.

Когда они подошли к костру, Томпаковский сказал:

— Товарищи, вот наш Сусанин. Я его привел. Не судите строго — он сидел на дереве и вглядывался в бескрайние просторы нашей Родины, чтобы найти дорогу. Но, кажется, ничего не высидел. Мы тут с товарищами посовещались и решили первой съесть Олесю Карповну Гуменюк.

— Почему это меня? Что за глупости! — возмутилась молодая дама, восхищавшаяся в поезде невиданным ею русским Севером.

— Так, один голос против съедения Гуменюк — это сама Гуменюк. В этом вопросе, Олеся Карповна, самоотвод не принимается. Придется подчиниться мнению коллектива, — балагурил Томпаковский.

Быстро темнело. Кто-то включил принесенный с собой приемник, и над поляной послышался бойкий голос диктора, сообщавшего последние известия.

— Сделайте радио потише, — сказал Дима, — значит, так… Устраиваемся здесь на ночевку, а завтра встанем пораньше и вернемся к началу маршрута. Советую хорошо всем отдохнуть.

— Мы что, правда, заблудились? — спросил кто-то.

— Мы не заблудились, а сошли с маршрута, — уточнил Дима. — Завтра все эти вопросы решим, а сейчас — спать!

Люди стали устраиваться на ночлег.

Поздно ночью к Диме сунулся Томпаковский:

— Послушайте, а вы уверены, что знаете, как вернуться?

— Спите, — сказал Дима. — Что у вас за характер такой — и себе нервы портите и людям…

— Роскошное приключение, — сказал Томпаковский. — Расскажу знакомым — сдохнут от зависти! Заблудиться в дачной местности с группой хронических неудачников! У вас талант. Такой талант стоит больших денег. На Западе вы стали бы миллионером. Реклама: сафари в большом городе! Уик-энд в трех соснах! Цунами в стакане! В дебрях ботанического сада! Представляете?

— Слушайте, вы кто по профессии? — перебил его Дима.

— Угадайте? Ну, Сусанин, смелее!

— Парикмахер?.. — Дима вяло предположил.

— Один — ноль. Почти угадали. Тепло.

— Портной?

— Холодно.

— Что же может быть? Теряюсь в догадках…

— Только между нами? — сказал Томпаковский.

— Слово джентльмена! — сказал Дима.

— Нейрохирург, — театральным шепотом сказал Томпаковский. — Профессор. Член-корр. Директор клиники и главный врач. Сорок научных работ. Две госпремии. Годится?

— Неслабо, — сказал Дима. — А что же вы тут дурака ломаете?

— А где мне еще ломать? — спросил Томпаковский. — На работе? Могут неправильно понять. Вопросы будут?

— Нет, — сказал Дима.

— Ты меня уважаешь? — спросил Томпаковский.

— Бесконечно.

— Не бросишь в лесу?

— Никогда!

— Тогда спим!

Утро объявила какая-то птаха. Села на розовый от рассветных лучей ствол и пропела что-то нежно и загадочно. Все проснулись почти одновременно, поеживаясь и потягиваясь, стали вставать. Раздули костерок, вскипятили чаю. Потом принялись спорить, откуда вчера пришли. Вслушивались в лесные шорохи, надеясь услышать электричку. На Диму никто не косился и не пенял — он ведь предупредил, что первый раз с группой и толком сам ничего не знает. Положение было щекотливое: или сидеть и ждать, когда найдут, или разбрестись в разные стороны наудачу или всем куда-то двигаться с риском заблудиться уже основательно.

— Будем решать голосованием, — сказал Дима. — Кто за то, чтобы всем идти вместе и искать дорогу?

Два человека подняли руки.

— Кто за то, чтобы разбрестись в разные стороны?

Большинство.

Разбились на группы. При Диме остались Томпаковский, Оля Гуменюк и фальшивый дока из «Трактороэкспорта» — Анатолий Иванович Жиздрин.

Прощание было кратким. Не глядя друг на друга, люди разошлись кто куда.

Димина группа долго шла по лесу. В полдень сделали привал. Гуменюк заявила, что завтра ей никак нельзя опоздать на работу. Дима промолчал. Томпаковский с кривой улыбкой сообщил, что у сына в следующую пятницу свадьба и он хотел бы попасть. От этого замечания все почему-то загрустили. Туристы сосредоточенно съели по куску хлеба, запили его стаканом кипятка. Потом молча поднялись и, быстро забросав костер, пошли дальше.

К вечеру послышался рокот мотора и неподалеку пролетел вертолет. Все четверо стали прыгать, кричать и размахивать руками.

Летчик посмотрел вниз, улыбнулся и сказал второму пилоту:

— Как дети! Словно первый раз вертолет увидели.

— Туристы, — сказал второй пилот. — Краеведы.

Когда стемнело, снова развели костер.

— Ничего, — сказал Дима, — завтра понедельник, рабочий день. Кого-нибудь из нас обязательно хватятся и начнут капитальные поиски.

— Меня не хватятся — заговорил Томпаковский. — На работе и дома считают, что я провожу загородный семинар повышения квалификации врачей.

— А я в отпуске, — пробурчал Жиздрин. — Уехал на рыбалку, по официальной версии.

— А вас-то самого искать разве не будут? — спросила Гуменюк.

— Меня не будут, — сказал Дима. — Родители в отпуске, семьи нет.

— А на работе? — спросил Томпаковский.

Все с надеждой посмотрели на Диму.

— На работе точно не будут, — сказал Дима. — Я только с понедельника должен был начать оформляться. Там три инструктора на бюллетене, ну и меня попросили подменить. Так что они даже не знают, где меня искать. Ну, вас-то обязательно хватятся. — Он посмотрел на Гуменюк.

— Вообще-то я подала заявление об уходе, — вздохнула она, — так что могут и не хватиться. А дома у меня — пепелище… — И она тихо заплакала.

Спать укладывались голодные и злые. Дима сидел у костра, молча глядел в огонь. «Надо же так не повезти, — думал он. — Расскажем — не поверят. Заблудились! И где? В дачной местности. В наше время. Бред!»

— УУУУ… УУУУУ-УУУ — раздалось совсем рядом.

Дима вздрогнул, потом нерешительно достал из костра головешку, стал вглядываться в ночь.

Томпаковский поднял голову:

— Лесные санитары?

Дима кивнул.

— Бейте наверняка. Раненый зверь опасен. Пару шкур я могу купить по госрасценкам. Молодых зверей не трогайте. Меня интересуют большие шкуры.

Гуменюк высунула голову из спального мешка:

— Кто это там воет?!

— Ночные бабочки, — сказал Томпаковский. — Спите, Гуменюк.

Ранним утром туристов разбудил громкий радостный крик:

— Ура! Нашел! Идемте скорей — здесь рядом железная дорога!

Дима размахивал палкой и громко пояснял плохо соображающим со сна людям:

— Здесь, вон там… Железная дорога! Ура! Пошли скорей!

Все вскочили и, второпях собрав вещи, побежали.

Через несколько десятков метров взору представилась одноколейка с рыжими от ржавчины рельсами.

— Пошли! — махнул Дима и первым зашагал по шпалам. Остальные побрели следом.

— А почему мы идем в ту сторону, а не в обратную? — спросил Жиздрин. Он оброс коричневой щетиной и стал похож на неандертальца.

— По маршруту ведет инструктор, — сказал Томпаковский. — Наше дело следовать за ним.

Спотыкаясь, туристы брели по шпалам. В лесу, близко подступающем к узкоколейке, однообразно куковала кукушка.

Впереди показались какие-то строения, и все побежали. Первым до строений добежал Дима. Это оказалась полуразрушенная лесопилка. Дима открыл дверь, навстречу из темноты вылетела огромная сова и беззвучно скрылась среди деревьев.

Гуменюк хлопнулась в обморок. Томпаковский, как врач, долго приводил ее в чувство.

— Идите сюда! — сказал Жиздрин. — Здесь что-то написано…

Дима подошел. Под небольшим навесом на стене висело объявление в рамке и под стеклом.

— Не по-русски, — оценил Дима.

— Минуточку. — Вперед пролез Томпаковский. — Так… Это по-немецки. «За саботаж при заготовке дров — расстрел, за хранение оружия — расстрел, за помощь партизанам — расстрел. Гебитс-комиссар Шнитке». Ничего себе!.. 1942 год. Судя по всему, с тех пор здесь никто не был… М-да…

— Пойдемте обратно, — стараясь казаться спокойным, сказал Дима. Все повернулись и посмотрели на него тяжелым взглядом.

— Смотрите! Тут еще какая-то надпись! — показала пальцем Гуменюк на стоящий неподалеку щит.

— «Ахтунг! Минен!» — прочел Томпаковский и перевел: — «Осторожно! Мины!»

Гуменюк снова хотела хлопнуться наземь, но Томпаковский вовремя ее поддержал.

— Мины — это я знаю, — сказал Дима. — В армии был сапером. Положитесь на меня!

В другой обстановке за эти самонадеянные слова его бы просто побили, но теперь делать было нечего: туристы молча расселись на траве.

Четыре часа Дима прокладывал обратный путь к узкоколейке, пользуясь самодельным щупом, сделанным из ствола молодой березки. Озверевшие и обезумевшие от голода туристы возвратились к месту своего прежнего ночлега.

…Первым услышал стук Томпаковский. Он открыл глаза. Стук продолжался. Он доносился издалека, но весьма отчетливо.

Томпаковкий потрогал спавшую рядом Гуменюк, и та сразу села.

— Тихо, — сказал Томпаковский. — Слушайте.

Она сосредоточилась.

— Рубят? — спросила Гуменюк.

Врач кивнул.

— Товарищи! — закричала женщина. — Товарищи, дорогие!

Люди проснулись и сели.

— Идемте скорее! Здесь неподалеку люди! Лесорубы! Вон там! Давайте, поднимайтесь! Скорее!!!

Дима и Жиздрин вскочили.

— Люди… — причитал сотрудник «Трактороэкспорта», собирая рюкзак. — Там люди… Горячая вода… кофе… теплые тапочки… телевизор… «Спокойной ночи, малыши!» — Он вытирал слезы умиления.

Шли, изредка останавливаясь, чтобы не потерять направление. Скользили на опавшей листве, спускались и поднимались по склону оврага. Томпаковский с безумным блеском в глазах пел:

— «Бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах… Ммммм, бродя-ага Байкал переее-ехал-навстре-еечу родимая мать…» — Он страшно фальшивил и путал слова, но все были рады его песне.

Вскоре туристы вышли на прогалину, откуда раздавался стук.

На старой березе сидел большой черный дятел с красной головой и долбил дерево крепким клювом. Он бил и бил в одну точку, как заведенный, и все молча смотрели на него.

Неподалеку громко прокричала ворона и пролетела между деревьями.

— Скоро зима, — сказал Томпаковский и поежился. Ему никто не ответил.

Развели костер и съели четыре последних сухаря.

— Я больше никуда не пойду, — сказала Гуменюк. — Хватит.

У меня нет сил. Идите одни, если хотите, а я умру здесь спокойно.

— Без глупостей! — твердо приказал Дима. — Не распускаться! Мы выйдем! Я верю.

— Конечно, — по своему обыкновению сострил Томпаковский, — в конце концов, земля круглая!

Они собрались и снова пошли. Жиздрин и Гуменюк поддерживали друг друга.

— Граждане! — вдруг заорал Томпаковский. — Я вижу человека и лошадь!

— У него галлюцинации, — оценила женщина.

— Мираж, — поддакнул «Трактороэкспорт».

— Да вон же! Вон! — не унимался нейрохирург.

Действительно по лесу ехал на телеге мужик в стоящем колом брезентовом плаще, кепке и сапогах. Неожиданно он увидел, как с диким криком из лесу в нескольких десятках метров вывалилась группа одичавших типов — оборванных, грязных и страшных.

— Караул! Убивают! — хрипло произнес мужик, хлестнул лошадь, и она понеслась с дикой скоростью.

— Стой, кретин! — Томпаковский попробовал догнать телегу, но зацепился за корень дерева и растянулся в полный рост.

Все опустились на траву.

— У нас действительно жуткий вид, — сказала Гуменюк. — Кто хочешь испугается.

— Съесть бы чего-нибудь, — вздохнул Жиздрин, судорожно сглатывая.

— Товарищи, — донесся голос Томпаковского, — помогите… По-моему, я сломал ногу.

Дима бросился к нему, задрал штанину, осмотрел голень.

— Легкий вывих, — оценил он. — Придется тащить вас на себе.

— Э-э, к чему? — усмехнулся врач. — Идите одни. А то и меня не спасете и сами погибнете.

— Разговорчики! — нахмурился инструктор. — Положение не так уж плохо: мы пойдем по следам телеги.

— Правда! — обрадовался Жиздрин. — Правильно! Это же элементарно! Идемте, идемте скорей! Вот, вот следы от колес! Вперед!

Шли быстро и энергично. Очевидно, к туристам пришло второе дыхание. К исходу дня Гуменюк вздрогнула.

— Кажется, я слышу крик петуха! — сказала она.

— Я тоже! — воскликнул Томпаковский, он опирался на Димин «щуп», как на тросточку.

— И я! И я! — закричали Жиздрин и Дима.

— А вдруг снова неудача? — засомневался Томпаковский. — Говорят, вороны очень ловко подражают разным звукам. — Вы не читали?

Но в это время раздался мощный гудок идущего поезда, стали слышны стуки колес на стыках и лязг сцепок…

Вскоре туристы стояли у железнодорожного полотна. Неподалеку шла старуха с козой.

— До Москвы далеко, бабушка? — крикнул Дима.

— Ай?

— До Москвы, говорю, далеко?

— Далеко, милок, далеко…

— А какой здесь поблизости город? — Дима кивнул в сторону моста.

— Здесь? — Старуха показала на мост за насыпью.

— Ну да, здесь.

— Какой? Ленинград, известное дело. Какой же еще?..

И, явно напуганная видом туристов, старуха стала гнать козу:

— Ну, пошла, Муська, пошла… Поела и хватит… Стало мне с тобой цельный день-то ходить, пошла домой, неслух!

Туристы влезли на насыпь. Отсюда открывалась панорама города.

— «Люблю тебя, Петра творенье!» — продекламировал Томпаковский и поморщился от боли в ноге.

У моста стоял часовой.

— Кочевые, что ли? — спросил он.

— Кочевые, — сказал Томпаковский. — Таборные. Тебе погадать?

— Через мост нельзя, — сказал часовой. — Если с лошадьми, то на пароме.

— А без лошадей можно? — спросил Томпаковский.

— Без лошадей можно.

— Пойдемте, товарищи! — пригласил Томпаковский. — Черт с ними, с лошадьми! Начнем новую жизнь!

— Оседлая-то жизнь лучше, — сказал часовой. — Давно пора… А коней-то не жаль?

— Ох, жаль коней, жаль! — зарыдал Томпаковский. — Жаль-то как! Коней!

И все же самое удивительное в этой истории то, что никого из туристов действительно не хватились. Дома у Томпаковского привыкли к его регулярным загородным «семинарам» и смотрели на это сквозь пальцы. А когда домой позвонили с работы, жена, как обычно, сказала, что Томпаковский на бюллетене. Оформить бюллетень для него не составляло труда. Точно так же никого не взволновало и отсутствие остальных наших героев. Правда, бывший муж Гуменюк сожалел о потерянном счастье, пытался ее разыскивать. Но потом подумал, что она быстренько выскочила за другого и сменила адрес… 

АТТРАКЦИОН комедия

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ЕРШОВ Дима

ЗАМАИСКИЙ Игорь

НАТАША

АРКАДИЙ

ВИКТОР

ГЕНЕРАЛ ГОРДЕЕВ

«ДАЛЬНОБОЙЩИК»

 ФОТОГРАФ В ПАРКЕ 

ДАМА «КАВКАЗЕЦ», ее муж

Время действия — наши дни.

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Комната Димы Ершова. Посредине ее стол. На столе груда книг, газет, остатки холостяцкого завтрака. ЕРШОВ пьет кефир. Звонок в дверь.

ДИМА (идет к двери, на ходу дожевывая булочку). Сейчас! Минутку! (Открывает дверь. На пороге Игорь ЗАМАЙСКИЙ. красивый, «джинсовый» парень.)

ИГОРЬ (приветливо). Салют, старик. Я к тебе по делу.

ДИМА. Заходи.

ИГОРЬ. Сто лет у вас не был. А где твои?

ДИМА. Отец в санатории, мама с ним — по курсовке.

ИГОРЬ. Давно?

ДИМА. Позавчера проводил.

ИГОРЬ. Это прекрасно! Надеюсь, не будешь возражать, если я с подругой заскочу к тебе музыку послушать?

ДИМА (пожимает плечами). У меня плохие пластинки…

ИГОРЬ (смеется). Ты так и остался ихтиозавром. Музыка — это интеллигентный предлог! Просто нужно побыть наедине.

ДИМА (решительно). Тогда лучше не надо.

ИГОРЬ (удивленно). Почему?

ДИМА. Неблагоприятные климатические условия.

ИГОРЬ. Ну ладно, я пошутил. Лучше скажи, ты ведь часто в заповеднике бываешь, как там в «Охотнике» кормят?

ДИМА (вздыхает). Я уже в экскурсионном бюро не работаю и в заповеднике не бываю.

ИГОРЬ. Выгнали?

ДИМА (кивает). Повел экскурсию по новому маршруту и заблудился.

ИГОРЬ (хохочет). А сейчас куда устроился?

ДИМА. В городской парк. Аттракцион «Полет на Луну». Билеты продаю.

ИГОРЬ (серьезно). Эх ты! С твоей-то башкой в науку надо, а ты — билеты… Маешься по жизни, как загнанный заяц. А ведь в школе самым способным был, с медалью закончил.

ДИМА (вздыхает). Се ля ви. Того, чего хочется, не нашел, а так, лишь бы куда, желания нет.

ИГОРЬ (запальчиво). Ты это брось! Размазня… Даже то, что только тебе одному положено, взять не можешь. Почему институт бросил? Струсил! Твои доводы, что профессия архитектора не твое призвание, — ерунда.

ДИМА. Призвание это или нет, извини, старик, за громкие слова, не мы определяем.

ИГОРЬ. Демагогия! Слабак ты, Димка, и все!

ДИМА. В этом ты прав. Мне пока трудно отличить главное от неглавного, поэтому я и хожу кругами. А ты скажи честно, считаешь себя архитектором?

ИГОРЬ (удивленно). Конечно. Я в полном порядке.

ДИМА. Молодец.

ИГОРЬ. Сегодня собираемся обмыть мой новый проект. Думал в «Охотник» махнуть, говорят, там кухня неплохая, а мои друзья большие спецы по этой части.

ДИМА (нерешительно). С тобой будет… она?

ИГОРЬ (удивленно). Кого ты имеешь в виду?

ДИМА (смущенно). Я раза два видел ее в твоей машине. Красивая, с зелеными глазами…

ИГОРЬ (стараясь припомнить). Кто же это? (Рисуется). У меня все красивые, других не держим, а вот в глаза им заглядываю редко и цвета, извини, не помню. По, судя по всему, это Наташка. Понравилась?

ДИМА (мечтательно). Удивительная девушка, я таких еще не встречал.

ИГОРЬ (с иронией). А мне, признаться, она надоела. Все они одинаковые, только и мечтают окольцевать.

ДИМА. Эта, по-моему, другая…

ИГОРЬ (смеется). Дилетант вы, товарищ Ершов, во всем дилетант. (Вдруг вспоминает.)Слушай, а у вас в парке вроде приличный кабачок построили. Заглядывал?

ДИМА. Обедал.

ИГОРЬ. Ну и как?

ДИМА. Нормально. В «Березках» и музыка хороша.

ИГОРЬ. Отлично. Туда и рванем. Машу рукой. (Посмеиваясь уходит).

КАРТИНА ВТОРАЯ

На сцене слева аттракцион «Полет на Луну», большая карусель с условными колясками-ракетами. Справа, в тени, фотоателье с нехитрыми атрибутами. Посетителей мало. Прожектор высвечивает карусель. Механик ГОРДЕЕВ с помятым лицом подходит к Диме ЕРШОВУ.

ГОРДЕЕВ. Оживи, Дим, дай рублик. Голова трещит, пальцем в кнопку попасть не могу.

ДИМА. Опять, Петрович, набрался.

ГОРДЕЕВ. Понимаешь, не виноват я. На спор получилось: за каждый гол по стакану поставили. Я за «Локомотив» болею. Если моя команда забивает, я стакан употребляю, если наоборот — то Васька. Он два месяца в дугу ходил. А теперь наши, третью игру с крупным счетом выигрывают. Вот я и болею, за спорт страдаю…

ДИМА. Какой же вчера счет был?

ГОРДЕЕВ. Три сухих влепили.

ДИМА. Выходит — три стакана.

ГОРДЕЕВ (вздыхает, держась за голову). То-то и оно, как говорится, победа легко не дается. Откинь рублик, а?

ДИМА (лезет в карман). Ты же, Петрович, с техникой связан, так ведь и до беды недолго.

ГОРДЕЕВ (радостно). Пару кружек пивка и ни-ни! Ты же меня знаешь…

ДИМА. Постой, а с ракетами как?

ГОРДЕЕВ. Ничего с ними не сделается, не улетят. А если кто придет, сам включишь. Синяя кнопка — ход, красная — стоп. Делов-то… (уходит).

Прожектор освещает внутренность фотоателье. На столе лежат джинсы, черкеска, папаха, на земле валяется акваланг с маской и ластами, у стены полотняный стенд, на котором изображен космический корабль, вместо иллюминаторов — вырезы для лиц.

ФОТОГРАФ (у дверей говорит в мегафон) Моментальное фото! Спешите, кончается пленка! За один рубль на всю жизнь в фирменных джинсах «Монтана»! Супружеское путешествие в космос — пять рублей! Ловите счастье!

Входит полная дама. Она берет со стола джинсы и прикладывает к себе, они ей явно малы.

ДАМА (презрительно). Безобразие, шить не умеют! (Со злостью швыряет джинсы на стол.)

ФОТОГРАФ (угодливо). Верно заметили. Халтурят фирмачи. В космос не желаете?

ДАМА. Почем?

ФОТОГРАФ. Согласно прейскуранту — 5 рэ.

ДАМА. Попробуем в акваланге, за 3 рубля. (Надевает маску, акваланг, ласты, но с непривычки падает. С трудом избавляется от подводного снаряжения). Сэкономишь два рубля — покалечишься! Давайте в космос!

ФОТОГРАФ. А вы одна?

ДАМА (обидчиво). Разве такая женщина может быть одна?

ФОТОГРАФ. Извините, я имел в виду, что для снимка нужны два человека, это же космический экипаж. В одном иллюминаторе ваше милое личико, в другом — дыра, неэстетично получится. Найдите себе партнера. Вон, хотя бы вот его. (Показывает на ЕРШОВА). Ему все равно делать нечего.

ДАМА (обращаясь к Ершову). Молодой человек, очень прошу, сфотографируйтесь со мной в космическом корабле.

ДИМА. Пожалуйста.

Фотограф делает съемку и тут же выдает фотографии. В это время на сцену врывается кавказского вида мужчина.

«КАВКАЗЕЦ» (выхватывает снимок из рук фотографа). Вайме! Что я вижу? Моя жена наедине с чужим мужчиной. Позор! (Ершову). Как ты посмел, несчастный?

ДИМА. Она сама хотела…

«КАВКАЗЕЦ». Мало ли чего она хочет! Она гарнитур «Людовик XV» хочет, за 10 тысяч. Теперь мне понятно, почему она рвалась в этот парк. Убью и тебя и ее!

ДИМА (испуганно). Прямо сейчас? Но я на работе, и Гордеев еще не принял…

«КАВКАЗЕЦ». Юмор, говорю! Шутка! Шут с тобой, живи дальше. Дарю тебе твою голову. (Рвет фото пополам и одну часть отдает Диме.)

ДИМА сует в кармашек рубашки свое фотоизображение и возвращается к аттракциону. Входит пожилой генерал — в летной форме.

ГЕНЕРАЛ (Ершову). Молодой человек, не откажите старому вояке в просьбе — прокатиться с моей внучкой кружок-другой. Со взрослым ей не так страшно будет.

ДИМА (мнется). Да я… это… Извините, товарищ генерал, мне, откровенно говоря, тоже… страшновато. Я ведь еще… ни разу…

ГЕНЕРАЛ (с удивлением). Ну, дорогой товарищ, тогда ваш полет с Танюшкой просто необходим. Смелее, друг мой, и все будет хорошо. Простите, как вас зовут?

ДИМА. Дмитрий.

ГЕНЕРАЛ. А по отчеству?

ДИМА (смущенно). Просто Дима Ершов, а вообще Николаевич.

ГЕНЕРАЛ. Прекрасно. Будем знакомы. Белов Юрий Николаевич. (Пожимают друг другу руки. За кулисы.) Танюшка! Иди сюда, Дмитрий Николаевич согласился совершить с тобой полет.

ЕРШОВ идет к карусели. Генерал нажимает на кнопку. Карусель делает один виток, а на втором бледный ЕРШОВ вываливается из ракеты.

ГЕНЕРАЛ (ободряюще). Ничего страшного, Дмитрий Николаевич. Для первого раза даже очень неплохо. Я тоже трудно начинал. Если не возражаете, будем тренироваться. Я на пенсии, гуляю с внучкой, могу и с вами позаниматься. По рукам?

ДИМА (пожимает плечами). Из меня ничего не получится. Я даже мышей боюсь и вообще всего на свете. Сам себе не рад, а ничего не могу поделать.

ГЕНЕРАЛ. Поверьте моему опыту — это дело вполне поправимое. До завтра! (За кулисы.) Танюшка, пошли домой!

Появляется крепкий, широкоплечий мужчина.

МУЖЧИНА. Прокатиться можно?

ДИМА. Пожалуйста.

МУЖЧИНА. Мне бы, друг, потрястись посильней. Душа требует. Может, другая коляска есть?

ДИМА. Только ракеты.

МУЖЧИНА. Нам, «дальнобойщикам», что-нибудь попроще.

ДИМА. Как вы себя назвали?

МУЖЧИНА (смеется). Это нас, водителей международных перевозок, так шоферская братия величает. Месяц в отпуске был — ужас как по баранке соскучился. Думаю, дай хоть на карусели поболтаюсь, все легче станет.

ДИМА. Это замечательно, когда человек находит свое призвание, любимую работу.

«ДАЛЬНОБОЙЩИК». А тебе что. твоя не по нутру?

ДИМА (вздыхает). На другое я, видно, не способен. Характер слабый.

«ДАЛЬНОБОЙЩИК». Послушай, айда, по кружке пивка махнем! Жарища ужасная!

ДИМА. А как насчет потрястись?

«ДАЛЬНОБОЙЩИК». Ладно, перебьюсь, все равно завтра в рейс. Ну, пошли?

ДИМА. Гордеева нет, механика Не могу аттракцион бросить.

«ДАЛЬНОБОЙЩИК». Ты записку оставь ему, и порядок. Мы быстро обернемся.

ДИМА оставляет записку и уходит с «ДАЛЬНОБОЙЩИКОМ».

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Ресторан. Музыка. Несколько столиков. За одним сидят ИГОРЬ, НАТАША, АРКАДИЙ и ВИКТОР.

Входят ДИМА и «ДАЛЬНОБОЙЩИК». ДИМА заметил ИГОРЯ.

ДИМА («Дальнобойщику»), Прошу прощения, я на секунду. (Подходит к столику Игоря. Увидел Наташу.) Рад вас всех приветствовать, а тебя, Игорек, поздравляю с успехом! (Восторженно смотрит на Наташу) и вас тоже поздравляю!..

НАТАША (удивленно). С чем?!

ДИМА (не отвечая ей). Вижу, у вас все хорошо…

АРКАДИЙ с ВИКТОРОМ недоуменно переглядываются и начинают смеяться. ДИМА почувствовал неловкость, но не сводит глаз с НАТАШИ, потом отвешивает легкий поклон.

ДИМА (смущенно). Извините, Я правды рад…

Все снова смеются. ИГОРЬ встает, берет под руку ЕРШОВА и отводит в сторону.

ИГОРЬ. Ты что, напился? Несешь какую-то чепуху.

ДИМА (не обращая внимания на его реакцию, как в трансе). Это та самая девушка…

ИГОРЬ. Ну ладно, старик, иди отдохни! У нас разговор есть. Извини, пожалуйста.

ДИМА. Я ведь от души…

ИГОРЬ, я тоже…

ДИМА возвращается к. ДАЛЬНОБОЙЩИКУ», сидящему в окружении батареи пивных бутылок.

«ДАЛЬНОБОЙЩИК». Кто такие?

ДИМА. У приятеля маленький праздник… Проект защитил… «ДАЛЬНОБОЙЩИК» (не поняв). От кого?

ДИМА (задумчиво). Это еще неизвестно. Новый заказ решили обмыть.

«ДАЛЬНОБОЙЩИК» (уверенно). Пижоны они, сразу видно.

ДИМА. Почему?

«ДАЛЬНОБОЙЩИК». Хорошие люди могли бы и в рюмку плеснуть. А эти…

Проектор высвечивает столик Игоря.

АРКАДИЙ (Игорю). Очень у тебя, Игорек, сомнительные знакомства. Твой приятель нормальный?

ВИКТОР. Обычный алкаш. Ничего особенного. Надрался и бред несет. (Наташе). А ты ему, видно, здорово приглянулась, прямо глаза не сводил.

НАТАША (подмигивая Виктору). Подумаешь, Игорь тоже на меня нежно смотрит.

АРКАДИЙ (презрительно). Сравнила… Наш Игорь — Растрелли, Казаков… А этот малый в лучшем случае сантехник. Одежда, манеры..

НАТАША. При чем здесь сантехник, академик, генерал? Они, наверно, друзья, и ничего в этом нет дурного.

ВИКТОР (хохочет). Молодец, Наташка, уела. Скажи мне, кто твой друг, я скажу тебе, кто…

НАТАША (перебивает Виктора). Кто ты, я тебе могу сказать, если хочешь.

ИГОРЬ. Ребята, не переходите на личности! Мы отдохнуть пришли, а не выяснять биографические данные. Предлагаю тост…

АРКАДИЙ. За твоего друга (смеется) сантехника, угадал?

ИГОРЬ (раздраженно). Да что вы ко мне с ним привязались? Тоже нашли друга.

ВИКТОР. Видишь, Наташа, зря ты на меня бочку катишь. Стесняется таких знакомых Игорь Николаевич, не хочет с ними водиться.

ИГОРЬ (внезапно хитро прищуривается и нарочито «взрывается»). Ладно. Достали вы меня. Да это мой лучший друг. Дмитрий Ершов.

АРКАДИЙ, НАТАША, ВИКТОР в недоумении.

ИГОРЬ. Чего удивляетесь? С детства с ним дружим… Это он с виду ни в склад ни в лад, мужичок-простачок. А на самом деле… (Многозначительно закатывает глаза кверху).

ВИКТОР Мясник?

ИГОРЬ (усмехается). Н-нет.

АРКАДИЙ. Чей-то сын или племянник?

ИГОРЬ. Предупреждаю, гостайна! Слабонервных и болтунов прошу покинуть зал. Кто трепанется — пропал. Только для узкого служебного пользования…

ВИКТОР. Да не тяни…

НАТАША. Не можешь, не говори.

ИГОРЬ (подозрительно оглядывается по сторонам, вполголоса). Этого сантехника (бросает ехидный взгляд на Аркадия) готовят к полету в космос.

За столиком полное молчание.

АРКАДИЙ. Ты что, серьезно?!

НАТАША. Очередной фортель. Смотрите, какие у меня друзья, напрокат роллс-ройс и смокинг.

ИГОРЬ (запальчиво). Не верите?

ВИКТОР. Вообще-то они все эти знаменитые… малость того… Сразу и не поймешь, кто и что.

АРКАДИЙ (Игорю). Слушай, старина, зови его к нам. Это ж интересно будет!

ИГОРЬ (пожимает плечами). Боюсь, не согласится… Они ведь, засекреченные, не всегда идут.

НАТАША. Правда, пригласи. А мы с ребятами вроде и знать о нем ничего не знаем.

ИГОРЬ (Наташе многозначительно). Только для тебя!

ИГОРЬ подходит к столику, за которым ДИМА пьет лимонад, а «ДАЛЬНОБОЙЩИК» пиво.

ИГОРЬ. Извините. Дима, можно тебя на минутку.

ДИМА отходит с ИГОРЕМ в сторонку.

ИГОРЬ. У меня к тебе огромная просьба. На карту поставлена моя честь. Она в твоих руках. Переходи за наш столик.

ДИМА. Что случилось?

ИГОРЬ. Понимаешь, я им сказал, что ты космонавт, готовишься к полету.

ДИМА (испуганно). Ты что? Я ведь со второго этажа вниз боюсь посмотреть, а ты космос выдумал.

ИГОРЬ. Да слушай, ты засекреченный, сиди и помалкивай. И все дела. Вообще чем больше молчишь, тем солиднее.

ДИМА. Нет, старик, извини, но людей дурачить не хочу.

ИГОРЬ. Да они всю жизнь тебе благодарны будут. Внукам расскажут, что за одним столом с космонавтом сидели, ели, пили вместе. Представляешь?

ДИМА (сомневается). Даже не знаю. Может, не стоит.

ИГОРЬ. И людям приятное сделаешь и меня выручишь. А то Наташка подумает, что я трепло.

ДИМА. Наташа? Но ты же мне говорил, что она тебе надоела и вообще… Не пойму я тебя…

ИГОРЬ. Димочка, я тебя умоляю, выручи, как друга прошу.

ДИМ А (решительно). Хорошо. (Подходит к «Дальнобойщику».) Вы меня простите, надо к ребятам пойти.

ИГОРЬ подводит ДИМУ к своему столику.

ИГОРЬ. Знакомьтесь. Мой друг Дмитрий Николаевич Ершов. Прошу любить и жаловать.

Сидящие за столом обмениваются с ним рукопожатиями.

НАТАША. Вы не откажетесь принять участие в нашем небольшом торжестве? Утвержден проект Игоря о застройке поселка городского типа в подшефном колхозе.

ДИМА (Игорю!. Поздравляю.

ИГОРЬ. Спасибо. Ты знаешь, мне почему-то припомнилась наша такая же неожиданная встреча в национальном заповеднике, помнишь?

ДИМА утвердительно кивает головой.

АРКАДИЙ. Так выпьем же за знакомство и за светлый архитектурный талант нашего друга Игоря Замайского.

Разливает вино в рюмки. Пытается налить ДМИТРИЮ.

ДИМА (отстраняя его руку). Нет нет, благодарю. С вашего позволения я буду пить «боржоми». Извините, работа.

ИГОРЬ. А потом ты махнул в Париж, на демонстрационные полеты. Обожаю этот город: Монмартр… Елисейские… Сена!.. Кстати, ты мне говорил, что у тебя там во время полета произошло какое-то ЧП, едва не стоившее тебе жизни?

ДИМА. Было дело.

НАТАША. Дмитрий Николаевич, расскажите, пожалуйста, это очень интересно. Или вам тяжело вспоминать об этом?

ДИМА. Да нет, что вы. Это ж наша работа… Сделал я «бочку», штопор», выхожу на «мертвую петлю»…

НАТАША (испуганно). На что?!

ДИМА. Ну это фигура такая… высшего пилотажа. Как бы вам это объяснить? Сейчас нарисую, и вам все станет понятным.

Берет бумажную салфетку, достает из нагрудного кармана авторучку. Из кармана на стол выпадает фотография.

НАТАША (быстро). Мы, женщины, ужасно любопытны. Вы разрешите?

ДИМА (смущенно). Пожалуйста.

НАТАША. Это же вы в космосе?!

ДИМА. Да… снимок сделан… уже… в невесомости.

Фотография идет по кругу.

ВИКТОР. А почему она так странно отрезана?

ДИМА (загадочно). Это… дублер!

ВИКТОР. А-а-а.

Фотографию возвращают ЕРШОВУ.

ДИМА. Так вот, выхожу в верхнюю точку петли вниз головой, а фонарь, так мы называем застекленную часть кабины, открыт, и вдруг с ужасом чувствую, что забыл пристегнуть ремни. Меня выбрасывает из кабины, и я держусь лишь руками…

НАТАША. А парашют?

ДИМА. Парашюты на крайний случай. Испытатель должен посадить машину во что бы то ни стало… С трудом дотягиваюсь до штурвала, возвращаю самолет в нормальное положение и совершаю посадку. Руководитель полетов поздравляет, обнимает и… строго наказывает меня за беспечность. Вот так.

НАТАША. Вы знаете, я впервые нахожусь в обществе человека такой необычной профессии.

ДИМА. Ну что вы, ничего особенного, работа как работа.

АРКАДИЙ. Да нет, не скажите. Когда смотрю по телевидению космонавтов в полете, думаю, что я бы так не смог. Ни за какие деньги.

НАТАША. Дмитрий Николаевич, вам в тот момент было страшно?

ДИМА. Откровенно говоря… конечно. Правда, на страх времени не оставалось — все решали мгновения, нужно было спасать машину. А вообще я не сразу решился сесть в кабину самолета. Спасибо моему наставнику, генералу Белову, — это он помог мне побороть чувство страха. Да что же это я все о себе да о себе. Вернемся лучше к виновнику торжества. Скажи-ка мне, Игорь, ты в своем проекте сараи предусмотрел?

ИГОРЬ. Какие сараи?

ДИМА. Ну где колхозники будут содержать скот, птицу.

ИГОРЬ. Мы сараев не проектируем.

ДИМА. Я это к тому, что бытовые условия тружеников села необходимо приближать к городским, а вот суть их деятельности должна остаться прежней: садоводство, огородничество, скот, птица, пасеки. А для того, чтобы они могли этим заниматься, им нужно создать необходимые условия. Вы согласны со мной?

НАТАША. Вот вам, уважаемые коллеги, предметный урок. Я полностью вас поддерживаю, Дмитрий Николаевич.

К ДМИТРИЮ подходит официантка.

ОФИЦИАНТКА. Товарищ Ершов, вас вызывает к телефону механик Гордеев.

ДИМА. Спасибо, иду. Прошу извинить меня, я отлучусь на несколько минут.

Уходит.

НАТАША. Человеку и отдохнуть-то нормально не дадут. (К Игорю.) Твой приятель производит очень приятное впечатление: прост в обращении, непосредственен, умен. В моем понимании это и есть настоящий мужчина.

ИГОРЬ. А может быть, тебя в большей степени привлекает его должность?

НАТАША. Какой же ты циник, Игорь.

ИГОРЬ. Куда уж нам до героев-испытателей!

ИГОРЬ хочет еще что-то сказать, но в это время подходит ДИМА.

ДИМА. Дублер мой звонил. Сказал, что я могу отдыхать спокойно.

АРКАДИЙ. Вы что, связаны с новой программой полета?

ДИМА (после паузы, уклончиво). Да, ну, как вам сказать…

ИГОРЬ. И ты уверен, что сможешь осуществить этот полет? Ты-то сам в это веришь?!

ДИМА. А ты как думал! Конечно, верю!

ИГОРЬ удивленно смотрит на него. К столику подходит «ДАЛЬНОБОЙЩИК».

«ДАЛЬНОБОЙЩИК». Я пришел, Дмитрий, проститься с тобой. Я завтра в рейс… Спасибо тебе за компанию и вообще за все. До встречи в будущем году. Будь здоров. Береги себя.

ДИМА. Счастливого пути! Ну вот еще один «дальнобойщик» ушел в рейс.

НАТАША. Кто?

АРКАДИЙ (на ухо Наташе). Спецтерминология. Сотрудник их системы. (К Ершову.) Простите, вы можете не отвечать на мой вопрос. Скоро ли состоится ваш. как вы говорите, рейс?

ДИМА. Я не могу, к сожалению, ответить на ваш вопрос.

АРКАДИЙ. Понятно.

В зале ресторана появляется генерал, проходит мимо столика, где сидит ЕРШОВ, узнает его.

ГЕНЕРАЛ. А, Дмитрий Николаевич, рад видеть вас. Приятного аппетита. Отдыхаете?

ДИМА (вставая). Спасибо. Да.

ГЕНЕРАЛ. Но что я вижу? Вы пьете вино? При вашей работе? Это категорически воспрещается. Ведь вы отвечаете не только за себя, но и за людей, вверенных вам.

ДИМА. Ну что вы, Юрий Николаевич. Только «боржоми». Присаживайтесь с нами.

ГЕНЕРАЛ. Нет, благодарю вас. Меня внучка ждет, зашел взять ей что-нибудь в буфете, проголодалась. А совместные тренировочные полеты мы с вами продолжим. До свидания, товарищи. (Отходит к буфетной стойке.)

ИГОРЬ (изумленно). Кто это?

ДИМА. Мой шеф.

ИГОРЬ. Я ничего не понимаю. Ты что, серьезно?

Заиграла музыка. НАТАША встает, протягивает ДИМЕ руку.

НАТАША. Разрешите пригласить вас на танец.

ДИМА. Но я… это… не очень.

НАТАША (смеясь, тянет его в круг танцующих). Ничего, ничего, это совсем не сложно. (Танец не получается. Они возвращаются к столу.)

ДИМА. Мне пора.

НАТАША. Какой чудесный теплый вечер. Я предлагаю пройтись пешочком, через парк.

Компания выходит из ресторана и направляется к авансцене. НАТАША идет рядом с ДМИТРИЕМ, о чем-то оживленно с ним говорит. Чуть поодаль идет ИГОРЬ с друзьями.

АРКАДИЙ. Игорь, а он ее в космос точно увезет.

Неожиданно ИГОРЬ начинает нервно смеяться. Все с недоумением смотрят на него.

ИГОРЬ. Друзья! Я очень прошу вас помочь разгадать мне загадку века. (Обращаясь к Диме.) Кто вы, мистер Ершов? Разыграл ты, работник данного парка, моих коллег, я бы сказал, на высоком профессиональном актерском уровне. Я, старик, не предполагал, что в тебе дремали такие могучие актерские способности. Друзья мои слушали тебя, раскрыв рты, а Наташа до сих пор не сводит с «настоящего мужчины» своих восторженных глаз. Это понятно. Но при чем тут генерал? Какие совместные полеты? «Дальнобойщик»? Кто кого разыгрывал: я тебя или ты меня?

Все удивленно смотрит на ДИМУ.

ДИМА. И не поймешь! Тебе это не дано. (Наташе.) Простите меня, если сможете, и прощайте.

Резко повернувшись, уходит за кулисы.

НАТАША (задумчиво). Значит, это был всего лишь спектакль. Но зачем это тебе понадобилось, Игорь? Зачем ты унизил человека, ведь в конце концов он же выручал тебя и ты же его продал. Это же… низко… подло.

АРКАДИЙ (ехидно). Когда, как говаривал Остап Бендер, из стойла уводят любимую девушку — и не на такое пойдешь.

НАТАША. Аркадий, видимо, прав. В тебе заговорил уязвленный собственник. Не тронь — не твое! Если у тебя осталась хоть капля порядочности, ты пойдешь и извинишься перед ним.

ИГОРЬ. Вы так полагаете? (Смотрит на друзей, те молчат.) Ну что ж, я готов принести ему свои извинения. Пойдемте нагоним его.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Друзья быстро идут по просцениуму. Их внимание привлекает шум работающей карусели. Прожектор освещает сидящего на скамеечке спиной к аттракциону механика ГОРДЕЕВА. Он явно навеселе.

НАТАША (к Гордееву). Вы работник парка?

ГОРДЕЕВ утвердительно кивает головой.

ИГОРЬ. Диму Ершова не видели?

ГОРДЕЕВ. Да вон он носится в ракете, как угорелый. Какая муха его укусила, не знаю.

Все вместе смотрят на стремительно вращающееся колесо, на лицах изумление: отсутствует одна из «ракет».

ГОРДЕЕВ. Караул! Угнал! Ракету угнал! (Свистит в милицейский свисток.) Держите его!

Все поднимают головы вверх. В вечернем небе видна ярко светящаяся точка.

Занавес.

Более подробно о серии

В довоенные 1930-е годы серия выходила не пойми как, на некоторых изданиях даже отсутствует год выпуска. Начиная с 1945 года, у книг появилась сквозная нумерация. Первый номер (сборник «Фронт смеется») вышел в апреле 1945 года, а последний 1132 — в декабре 1991 года (В. Вишневский «В отличие от себя»). В середине 1990-х годов была предпринята судорожная попытка возродить серию, вышло несколько книг мизерным тиражом, и, по-моему, за счет средств самих авторов, но инициатива быстро заглохла.

В период с 1945 по 1958 год приложение выходило нерегулярно — когда 10, а когда и 25 раз в год. С 1959 по 1970 год, в период, когда главным редактором «Крокодила» был Мануил Семёнов, «Библиотечка» как и сам журнал, появлялась в киосках «Союзпечати» 36 раз в году. А с 1971 по 1991 год периодичность была уменьшена до 24 выпусков в год.

Тираж этого издания был намного скромнее, чем у самого журнала и составлял в разные годы от 75 до 300 тысяч экземпляров. Объем книжечек был, как правило, 64 страницы (до 1971 года) или 48 страниц (начиная с 1971 года).

Техническими редакторами серии в разные годы были художники «Крокодила» Евгений Мигунов, Галина Караваева, Гарри Иорш, Герман Огородников, Марк Вайсборд.

Летом 1986 года, когда вышел юбилейный тысячный номер «Библиотеки Крокодила», в 18 номере самого журнала была опубликована большая статья с рассказом об истории данной серии.

Большую часть книг составляли авторские сборники рассказов, фельетонов, пародий или стихов какого-либо одного автора. Но периодически выходили и сборники, включающие произведения победителей крокодильских конкурсов или рассказы и стихи молодых авторов. Были и книжки, объединенные одной определенной темой, например, «Нарочно не придумаешь», «Жажда гола», «Страницы из биографии», «Между нами, женщинами…» и т. д. Часть книг отдавалась на откуп представителям союзных республик и стран соцлагеря, представляющих юмористические журналы-побратимы — «Нианги», «Перец», «Шлуота», «Ойленшпегель», «Лудаш Мати» и т. д.

У постоянных авторов «Крокодила», каждые три года выходило по книжке в «Библиотечке». Художники журнала иллюстрировали примерно по одной книге в год.

Среди авторов «Библиотеки Крокодила» были весьма примечательные личности, например, будущие режиссеры М. Захаров и С. Бодров; сценаристы бессмертных кинокомедий Леонида Гайдая — В. Бахнов, М. Слободской, Я. Костюковский;«серьезные» авторы, например, Л. Кассиль, Л. Зорин, Е. Евтушенко, С. Островой, Л. Ошанин, Р. Рождественский; детские писатели С. Михалков, А. Барто, С. Маршак, В. Драгунский (у последнего в «Библиотечке» в 1960 году вышла самая первая книга).

INFO

ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ СВИРИДОВ

АТТРАКЦИОН

Редактор М. Э. Виленский.

Техн. редактор С. М. Вайсборд.

Сдано в набор 20.06.84 г. Подписано к печати 25.10.84 г. А 12873. Формат 70х108 1/32. Бумага типографская № 2. Гарнитура «школьная». Офсетная печать. Усл. печ. л. 2:10. Учетно-изд. л. 2,83. Тираж 75 000. Изд. № 2759.

Заказ № 3034. Цена 20 коп.

Ордена Ленина и ордена Октябрьской Революции

типография газеты «Правда» имени В. И. Ленина.

Москва, А-137, ГСП, ул. «Правды», 24.

Индекс 72996

.......................

FB2 — mefysto, 2023

Оглавление

ПЛЯЖ (Из цикла «Курортные страсти»)

МЕСТЬ ИНЖЕНЕРА САЙКИНА

ВУНДЕРКИНД

ОБМАНЩИК ЛОМБРОЗО

ТУРИСТЫ

АТТРАКЦИОН комедия

Более подробно о серии

INFO