«Не замужем» [Анна Дмитриевна Лепер] (fb2) читать онлайн

Анна Лепер «Не замужем»

Всю свою долгую (как ей казалось уже начиная лет с тридцати) жизнь Варвара боялась выйти замуж. Причем эта странная и такая не свойственная российским женщинам фобия постоянно менялась, принимая самые причудливые формы.

Свою первую мысль о возможном замужестве Варвара допустила почти случайно, как только ей исполнилось 18 лет. В один прекрасный день довольно скоро после этой даты у нее в голове как будто зажглась лампочка, озарив самые дальние и оттого страшные уголки разума: «А ведь теперь получается, что меня уже можно звать замуж!» Другая бы на ее месте, наверно, обрадовалась, но Варю охватило необъяснимое волнение, которое нельзя было назвать приятным. «Я ведь только начинаю жить! – с тошнотворной тоской думала она. – Неужели все это так скоро может закончиться?!»

Под «всем этим» она подразумевала нарастающую с каждым годом, с каждым часом свободу выбора – интересов, круга общения, желаний, обязанностей, сферы занятий и, конечно, мужчин. Ей казалось (и опыт окружающих ее семей только убеждал в этом), что с замужеством весь этот бурный и, наверно, довольно мутный поток радостей разом оборвется. Настоящая взрослая жизнь снова превратится по сути в детскую, когда твое мнение в масштабах интересов семьи практически не учитывается. Во всяком случае, так было во времена ее детства и юности. Она навсегда запомнила грубые для ее интеллигентного слуха, но очень меткие слова, которыми папа одной из ее одноклассниц имел обыкновение пресекать попытки дочери принять участие в общей беседе: «Жопе слова не давали!»

Варины родители, конечно, таких слов себе не позволяли, но когда она была маленькой, у них (как, впрочем, и у нее самой) даже не возникало мысли, что у нее могут быть, например, «свои планы» на выходные. Это только теперь у каждого пятилетнего «главы семейства» взрослые люди с трепетом в душе интересуются его желанием или нежеланием, например, поехать в ближайшую субботу на дачу. И такое отношение к детям, кстати, у Варвары вызывало страшное раздражение, продиктованное, вероятнее всего, банальной завистью. Более того, от вида этих заигравшихся во вседозволенность маленьких царьков у Вари где-то на дне души свернулась клубком мечта о мести: мол, вот рожу своего, уж я-то покажу ему, как себя надо вести со взрослыми!

Смутное ощущение детского рабства, которое она даже толком никогда не формулировала для себя словами, однажды подтвердилось устами соседской девочки и тут же обрело вполне определенные черты.

Как-то раз, когда Варя, уже став совсем взрослой и обретя возможность приезжать на дачу одна, занималась устранением на участке какого-то совсем уж обнаглевшего бурьяна, к забору со стороны соседей подошла пятилетняя внучка хозяев. Поскольку Варя детей не очень-то жаловала, она старалась лишний раз с ними не сталкиваться, чтобы случайно не выдать на людях свою несвойственную женщине нелюбовь. Но соседка оказалась не из робких, поэтому не стала ждать приглашения к беседе.

– Что делаешь? – смело спросила девочка, присев на корточки с той стороны забора и явно рассчитывая на долгое общение.

– Дрова рублю.

Варя понадеялась, что грубый ответ, содержащий к тому же непонятный для ребенка парадокс, прозвучит угрожающе, и она сможет продолжить свое скучное занятие в спокойном молчании.

Только девочку такой ерундой было не спугнуть.

– А мне кажется, ты клумбу пропалываешь, – рассудительно, спокойно и даже, как, конечно, показалось Варе, нагло возразила она. И сразу, несмотря на хмурый взгляд в ответ, продолжила свои светские расспросы: – А потом что делать будешь?

– Домой поеду! – буркнула в ответ Варвара, стараясь выглядеть и звучать как можно строже и скучнее.

Однако следующая реплика девочки была настолько неожиданной, что запала Варе в душу на всю оставшуюся жизнь. С недетской, очень серьезной и, как почудилось Варе, даже тоскливой (что было ей очень близко) интонацией в голосе маленькая, но такая на глазах повзрослевшая девочка протянула:

– Везет тебе: сама решаешь! – и этими словами сразу вызвала щемящее сочувствие и, как следствие, симпатию.

И Варвара утвердилась в своих предположениях, что дети – это маленькие рабы. А она, Варвара Яковлевна – взрослая и самостоятельная женщина (хотя и всего двадцати лет от роду), и она, наконец, вырвалась из своего многолетнего рабства и сама решает, куда и когда ей ехать, пусть даже и домой.

Так вот, в ранней юности замужество для нее виделось как возвращение к полной зависимости от интересов других людей. Странно, но она не допускала мысли, что под другими людьми вообще-то обычно подразумевается любимый муж, а затем и желанные дети. Более того, ей казалось, что пресловутый штамп в паспорте – это приговор к пожизненному заключению. Возможность развода в Варином воображении почему-то не всплывала.

Однако уже через несколько лет свободной и довольно беззаботной жизни обстоятельства, общественное мнение, давление со стороны родителей, и, конечно, замечания замужних подруг существенно деформировали довольно плотный кокон Вариной гамофобии (да-да, и для такого страха есть свое официальное название!). Безмятежный небосклон ее безмужнего счастья стал омрачаться рыхлыми тучами приличий и долга, поэтому у нее в душе то и дело моросило. Кроме того, все свадьбы выглядели такими красивыми и праздничными! И еще очень хотелось какое-то умопомрачительное платье: конечно, в талию, с корсетом и пышной юбкой. И бросать букет (прилетевшая к нам с Запада традиция), и чтобы оставшаяся жалкая горстка все еще униженных своим, конечно же, негордым одиночеством приглашенных девиц топталась за твоей спиной в нелепом ожидании. Кто-то – в готовности совершить решительный бросок, как во время баскетбольного матча, и, раскидав соперниц могучими локтями, вцепиться в заветное предзнаменование скорого брака. А кто-то в смиренном терпении и ожидании – либо чуда в виде выпадения букета прямо в беспомощно протянутые руки (и сразу же, конечно, аплодисменты, аплодисменты!), либо обидной победы одной из раскрасневшихся от стараний подруг с темными кругами в области подмышек на ярком праздничном платье. Варя и сама бывала среди этой толпы ловительниц «счастья», и толпа эта с каждым годом становилась сначала все малочисленнее, а потом все моложе. Правда, Варвара, оказавшись в такой ситуации, старалась вставать подальше от исходящей точки букета и вообще держалась отстраненно, лихорадочно репетируя в мозгу свою радостную реакцию при случайном поражении ее как цели.

Но теперь мысли о необходимости замужества, наверно, были продиктованы утомлением от постоянной борьбы. Она устала в свои уже двадцать пять отшучиваться или отвечать серьезно в ответ на бесконечные вопросы об изменении матримониального статуса. В печальных маминых глазах все время плясали кровавые мальчики (или девочки – ведь это неважно, кто у тебя родится!). А папа и вовсе перешел в активное наступление и стал предлагать ее как невесту буквально на улице – например, разговорившись на автобусной остановке с незнакомой женщиной, у которой очень удачно оказывался неженатый сын. Что уж говорить о знакомых (и даже незнакомых), которые при слове «не замужем» становились как-то особенно участливы, как будто узнавали о каком-то тайном тяжелом недуге.

Варвара ожесточилась. От былого ощущения прозрачной свободы не осталось и следа. Вдыхать густой воздух, кишащий упреками и лицемерным сочувствием становилось все труднее.

И отношения с Константином как раз оказались на нужной стадии. Она решила, что этого достаточно, и стала настаивать на совместной жизни.

А он неожиданно стал сопротивляться. То есть не то чтобы неожиданно (все кругом говорили, что даже при наличии множества кавалеров выйти замуж – это еще надо постараться), но Варя, уверенная в своих женских чарах, почему-то не ожидала получить отпор. Настолько не ожидала, что как будто с разбегу напоролась грудиной на торчащую из стены металлическую трубу (как в детстве, когда играла в салочки и не глядя вперед неслась от своего преследователя). И под воздействием этой резкой боли, которая со временем, конечно, потеряла свою остроту, но закапсулировалась и осталась, как хроническая болезнь, Варя постепенно, сама не того заметив, поверила, что, как и все, действительно хочет замуж.

Константин, для которого такой поворот в отношениях сначала показался странным, к тому времени все-таки привык к этой мысли и переехал к ней жить, но все с самого первого дня стало развиваться неправильно. Как растение, которое на этапе самого нежного ростка случайно чем-то придавили, дает в стебле уродливый изгиб и потом уже не может выправиться, так и их совместная жизнь после удара той трубы получалась кривой и неприглядной.

При этом Варя стала замечать, что мысли об официальном браке стали для нее навязчивой идеей. Фобия превратилась в антифобию. Загс, ресторан, платье, кольца, гости и шампанское крутились в ее мозгу, сменяя друг друга, так плотно заслоняя все остальное, что она просто не могла разглядеть, что Костя – это существо с другой планеты. Он говорит на незнакомом языке. Все фразы, вроде как, состоят из русских слов, правильно согласованных друг с другом, однако смысл их был непонятен. А Костя любил поговорить! Его обжигающая громогласность, его доминирующее присутствие в доме всем его большим телом, высоким и широкоплечим, его вкусы в еде, но главное – непостижимые, какие-то отвлеченные интересы стали тяготить Варю. Однако она по-прежнему упрямо и мстительно ждала от него официального предложения и злилась на его наивное непонимание очевидной, как ей казалось, причины ее нарастающего раздражения. Правда, сама об этом не заговаривала: опасалась снова нарваться на отказ.

Они стали ссориться, и Варя будто бы видела эти ссоры со стороны: вот женщина выкрикивает какие-то сложносочиненные обвинения, и мужчина тоже орет, но его реплики по сути своей, смыслу, содержанию не являются ответом на ее претензии, а представляют собой непонятный ей набор слов, нанизанных на нитку русской грамматики. Костя не понимал, в чем она его обвиняет, а Варя не понимала, почему он так странно реагирует на ее обвинения. И оба они страдали, оставаясь одинокими в этой несросшейся паре.

И вдруг, как-то раз уходя на работу, Костя подошел к ней для уже дежурного поцелуя и произнес прямо в солнечное сплетение:

– Варь, ну хочешь, давай в загс пойдем?

При желании можно было бы считать, что предложение прозвучало. Но то ли его пренебрежительная форма, то ли внезапность нападения заставили Варю вздрогнуть. Загс, ресторан, платье, кольца, гости и шампанское в одно мгновение пронеслись у нее перед глазами и, наконец, завершили свой круговорот. На горизонте Вариного рассудка забрезжил рассвет осознания. Что будет потом, после свадьбы?

После своих мимоходом брошенных слов Константин ушел, оставив Варю наедине с ее проснувшимся ужасом. С этого дня она стала бояться, что он повторит свой вопрос, вернется к этой теме, заставит ее ответить. Она начала его избегать, наезжая в гости ко всем своим многочисленным подругам. К тому времени почти все они успели обзавестись детьми, которых – какая удача! – постоянно было не с кем оставить. И эти маленькие существа, которые вызывали всеобщее умиление, издавали звуки неандертальцев, не хотели никому подчиняться (да их никто и не заставлял – настала эра детской свободы!), приятно пахли ванилью и неприятно кисловатой отрыжкой, у которых была нежная кожа и мягкое легкое тельце, но при этом какая-то нечеловеческая, потусторонняя сила в желаниях и нежеланиях, окончательно погасили в ней огонь материнского инстинкта. Пересидев с детьми всех своих подруг, Варвара сделала себе прививку от материнства.

Однажды, лежа ночью без сна рядом с крепко спящим Костей, равномерно вдыхающим во сне ее жизнь, ее молодость, ее время, она встала с кровати и подошла к окну. Там, на улице, было темно и бездонно, и в ее голове вдруг будто сместились какие-то тектонические плиты. «Все так просто! – подумалось ей так ясно, что это было похоже на голос из той самой бесконечной темноты за окном. – Если вам плохо вместе, значит, вам нужно разойтись». И фобия отступила.

Костя, скорее всего, по инерции совместного проживания немного погоревал над ее предложением расстаться, но в результате, как ей показалось, тоже испытал облегчение. Он переехал обратно к родителям, еще какое-то время они неизвестно зачем созванивались, что только убеждало их в категорическом взаимонепонимании, но в конце концов их общение и вовсе сошло на нет.

С тех пор Варвара уже не тайно и как бы постыдно боялась замужества, а просто откровенно его не хотела. И еще она перестала притворяться, что любит детей.

Жизнь снова стала свободной, разнообразной и наполненной, как большая равнинная река.

Варвара не то чтобы отличалась, что называется, симметричной красотой в ее классическом понимании, но обладала выразительной внешностью. Почти девичья хрупкость делала ее в глазах мужчин беззащитной и даже беспомощной. Один из них как-то раз объяснил: «Это такое чувство, как будто держишь в руке маленькую птичку. Она дрожит и вырывается, и ты почти не ощущаешь ее плоти. Но ты все же чувствуешь жар ее маленького тела, которое хочется сжать покрепче, чтобы наконец нащупать каждую косточку, покрытую нежной мякотью. И боишься ненароком раздавить, сломать, сделать больно – и от этого еще слаще держать ее в руке, не выпуская на волю».

В общем, недостатка в мужчинах Варвара не испытывала. Правда, она знала, что, даже по мнению латиноамериканцев (допускающих больше темперамента в человеке, чем люди наших широт) женщина, у которой было больше пяти мужчин, считается распутной, поэтому ни с кем не обсуждала свои любовные победы.

А у Вари их было больше пяти. Сначала она вела им счет – просто для собственного развлечения. Но после восьми или девяти сбилась и бросила. Зачем? Все равно эта статистика не могла считаться ее преимуществом в общении с другими, а для самой Вари число не имело значения. Важно было лишь то, что любовь с каждым мужчиной была для нее как будто отдельной маленькой жизнью. В то время как ее подруги проживали одну – большую, наполненную смыслом и заботами – жизнь с единственным мужем, Варвара имела возможность начинать отношения, входить в них (плавно или с разбегу), существовать в них, а затем завершать их – много раз. И это было много полноценных – запутанных или простых, долгих или кратких, легких или глубоких, – но разноцветных и совершенно не похожих одна на другую жизней. У нее даже сложилась своя очень удобная система летоисчисления: по мужчинам. Когда речь заходила о каком-нибудь событии неопределенной давности – будь то поездка в ту или иную страну, последний ремонт в квартире или государственный переворот – Варваре, чтобы вспомнить точный год, или восстановить в памяти погоду, или даже определить свой собственный возраст на тот момент, достаточно было просто соотнести это событие с тем мужчиной, который тогда был с ней рядом. И сразу та маленькая жизнь выныривала, как капсула времени, из глубин памяти со всеми подробностями и эмоциональными нюансами: в голове выстраивалась четкая картина, как будто видео, на котором рассыпается пазл, прокручивают назад, и все фрагменты снова занимают свое место.

Иногда, правда, Варвара с любопытством задумывалась, почему ни один из ее столь разнообразных кавалеров не делал ей предложения. В конце концов, она ведь никому с порога не заявляла, что не хочет замуж. Но ответ напрашивался сам собой: она просто до этого не доводила. Как только в отношениях начинала сгущаться вязкая семейственность, Варя, как опытный летчик, инстинктивно включала реверсивное торможение. Благодаря обратной тяге встречи с таким мужчиной становились все реже и, наконец, полностью прекращались. Варя даже выработала универсальную фразу, которая, как ей казалось, позволяла максимально безболезненно для обоих выйти из отношений. Она всегда говорила примерно так: «Давай пока не будем больше встречаться». Этим «пока» она как бы оставляла дверь за собой чуть приоткрытой, что позволяло избежать излишнего драматизма.

Кроме того, Варвара стала сначала бессознательно, а затем и осознанно выбирать «безопасных» мужчин, вероятность брака с которыми стремилась к нулю. Либо они были так называемыми бабниками и принадлежали к такому же типу, как она сама, то есть не стремились под венец, либо просто были женаты. Поначалу все эти отношения, особенно со свободными кавалерами, довольно сильно напоминали «настоящие» – которые бывают у нормальных женщин и обычно приводят к совместной жизни. Были и долгие ухаживания, и даже пару раз совместные поездки в отпуск. Однако годам к тридцати пяти Варвара стала понимать, что ее утомляет даже это. Любое действие или событие, которое ей казалось избыточным, она старалась пресечь, чтобы не давать повода мужчине рассчитывать на нечто большее, чем регулярные и пьянящие своей краткостью встречи. Она не любила ни у кого оставаться на ночь и уж тем более никогда не оставляла ночевать у себя. По ее разумению, обеим сторонам должно было быть в этих отношениях легко и комфортно, и как правило, так и было.

Однажды, правда, этот отлаженный механизм дал сбой: один «друг сердечный», как она иронично называла своих кавалеров в общении с не очень близкими людьми (надо же было как-то обозначить присутствие в жизни мужчины, а слово «любовник» ей всегда претило), так убедил себя в любви к ней, что ушел от жены и вообще начал действовать грубо, без спроса вторгаясь на ее территорию, приезжая без предупреждения и громко заявляя о каких-то правах. В то время Варвара еще раз убедилась в справедливости пословицы о запретом плоде. Чем активнее она давала человеку понять, что ей это неприятно, тем активнее он начинал противодействовать.

С ним пришлось покончить хирургическим путем, без наркоза и седации. Она честно пыталась поступить гуманнее, потому что всегда жалела мужчин за их беззащитность перед женщиной. Но своими бестактными попытками полностью завладеть ее жизнью он не оставил ей выбора, поэтому в один прекрасный день она просто словами, четко и без обиняков объяснила ему то, что он никак не хотел понимать на невербальном уровне: что никаких планов на совместную жизнь с ним у нее не было с самого начала и, более того, что больше она с ним встречаться не будет.

Видимо, в тот момент он тоже с разбегу налетел грудиной на торчащую из стены трубу, потому что после ее признания его глаза мгновенно покраснели, а по щекам, тяжело перевалившись через ощетинившиеся ресницами края нижних век, поползли две слезы. Эти две первые довольно быстро затерялись в густой бороде, которая так нравилась Варваре, но по проторенной ими влажной дорожке уже спешили следующие. Они уже не выглядели такими отчетливо каплевидными, но было видно, что след на щеках то почти пересыхает, то вдруг наливается новой волной. Варя почувствовала такую невыносимую жалость к этому крупному и внешне брутальному человеку, который вот так легко льет из-за нее слезы, что решила как можно скорее уйти, чтобы хотя бы не видеть чужой боли. Это она всегда особенно тяжело переносила. Человек явно жаждал сочувствия, но отменить свой приговор она была не в силах. Больше этот мужчина в ее жизни не появился.

Несмотря на легкомысленную, как некоторым казалось со стороны, жизнь, Варвара была склонна к самокопанию. Она любила заглянуть себе в душу и с любопытством, страхом и мазохистским наслаждением анализировать происходящие в ней процессы. И однажды такой самоанализ показал ей, что раньше, в молодости, она проживала все эмоции гораздо острее. Это касалось не только счастья (хотя в первую очередь именно его). Она, конечно, многажды слышала подобное от стариков и читала об этом в книгах, но очень удивилась, обнаружив точно такое же явление в себе самой. Впрочем, наверно, все те старики, впервые столкнувшись с этим в себе, бывали удивлены не меньше.

Раньше она почти на ощупь брела через лес собственных ощущений, отношений с людьми, чужих судеб, и каждое новое событие то заставляло задохнуться от погружения в бурлящие потоки любви, то щекотало ноздри терпкими полевыми ароматами бурных ссор и примирений, то ласкало глаз ослепительными лучами наслаждений.

А теперь все будто бы притупилось. И любовь, и обиды, и радость встреч, и печаль разлук – все стало ощущаться как бы не напрямую, а через тонкую изоляцию, которая, возможно, называлась опытом. И эта изоляция, как ей и положено, защищала ее душу от разрядов – и сильного горя, и счастья. Даже любовь стала какой-то тихой, без пьяного кружения в воронке чувств, без ощущения духоты, сменяющейся жадными глотками свежести, без сладкой ломоты в теле.

«Ну уехал, и слава богу!» – поймала как-то себя на мысли Варвара, провожая своего «друга сердечного» в плановую командировку и удивляясь собственному спокойствию. Раньше она бы, едва помахав ему рукой из окна, уже наслаждалась горячей волной предстоящей разлуки, а тут испытала даже странное облегчение.

И с этого начался еще один новый этап ее жизни. Возраст ее в прошлом веке уже считался бы преклонным. Да и в этом веке многие приятели еще до недавнего времени удивлялись ее пылкости. И вот, ее темперамент, ее бушующие в душе ураганы, стали на глазах рассеиваться, как грозовые тучи. Однако на смену грозам пришла изнуряющая жара.

Даже в молодости в слове «климакс» ей слышался щелчок закрывающегося замка. Ради чего жить, если ты перестаешь быть женщиной? Где черпать настроение, если единственным его источником всегда служило легкое головокружение влюбленности? И самые страшные опасения начали сбываться. Варвара, как любой наркоман, подсев при созревании на обусловленные гормонами удовольствия, теперь испытывала страшную ломку. Ее тело корежило от бессонницы, постоянного раздражения на весь белый свет и липкого ощущения неизбежно приближающейся старости. С каждым приливом климактерического жара на лице появлялись все новые неизгладимые следы страданий. Видимо, чем сильнее влечение к противоположному полу в молодости, тем более болезненным и страшным становится его угасание.

Осознав, что именно с ней происходит, Варвара с головой накрылась темной пеленой тоски. И никто, даже самые близкие, не могли сквозь нее пробиться. А впрочем, никто по-настоящему и не пытался: мало кто способен искренне сочувствовать тем страданиям, которые не испытал на собственном опыте. А в ее окружении были либо те, кто еще не перевалил через вершину своей физической формы, либо преодолел этот перевал совершенно незаметно. В молодости она сама с легким презрением относилась к тем, кто, как ей казалось, с наслаждением обсуждает свои болячки. Теперь же она оказалась по другую сторону этой баррикады и всем своим существом чувствовала, как при попытках кому-то пожаловаться, сама становится объектом презрения и вызывает у собеседника естественное желание сменить тему.

Вокруг нее вдруг образовался плотный круг из крепких здоровых людей (что обиднее всего, в него входили даже сверстники ее родителей!), которые то и дело намеком или напрямую, намеренно или случайно, сообщали ей, что жизнь прекрасна и удивительна и что даже в семьдесят лет глядя в окно можно мечтать не о том, чтобы лечь прямо под окном на пол и больше не шевелиться, а о том, чтобы выйти на улицу и побегать. Многие из них считали муки ее второго переходного возраста преувеличенными, надуманными, даже психологически выгодными.

Тем не менее ее организм, отдавший ей все свои силы и соки за время активной молодости и теперь вдруг износившийся до скрежета в каждом суставе, стал ее личным врагом. Он издевался над ней всеми имеющимися в его богатом арсенале способами. Впрочем, для получения эффекта обрушившейся на голову немощи достаточно было одной только китайской пытки лишением сна. Варвара утратила свою нежную хрупкость, отяжелела и оставила даже попытки хорошо выглядеть. Ее тело теперь из инструмента для удовольствия превратилось для нее в неисчерпаемый источник мучений.

Мучительнее всего была пытка зноем: каждые несколько минут в ней будто бы включался какой-то внутренний нагреватель, который, как отпариватель в утюге, посылал в каждую пору ее кожи мощный поток горячего пара, а потом организм, как бы внезапно опомнившись, под воздействием испарины стремительно охлаждался до появления гусиной кожи.

По ночам это заставляло ее шевелиться (чтобы поменять позу, скинуть или, наоборот, набросить одеяло), и это вдребезги разбивало хрупкую оболочку сна, которая едва успевала нарасти вокруг ее скрюченного воспаленного сознания. В такие минуты она не могла себе позволить даже заплакать, потому что это неизбежно приводило к полному отключению подачи кислорода через нос и пульсирующей головной боли.

Днем было не легче. Было еще одно обстоятельство, которое ее очень пугало: она стала настолько раздражительной, что при любой мелочи с ней случались жуткие, неконтролируемые приступы гнева. Даже из-за случайно пролитого чая, разбитой чашки или, например, потерявшейся перчатки на нее как будто накатывала гигантская багровая волна ярости, в пучине которой она не понимала, что делает. Бессилие перед каждой такой с виду несущественной неудачей было, наверно, миниатюрной моделью ее бессилия перед главным – неумолимо наползающим закатом.

Раньше, размышляя о неизбежном климаксе, она надеялась, что, даже когда эта страшная дверь захлопнется, у нее останутся хоть какие-то желания. Но их не было. И даже не хотелось их вновь обрести. Просто ничего не хотелось – только спать. Сбывался один из самых страшных кошмаров: утратилась цель существования.

Отношения с мужчинами по-прежнему иногда случались, но приносили все меньше радости. Краткие вспышки страсти быстро в ней гасли, и мужчина, не успевая понять причину столь скорого охлаждения, получал отставку. И даже жалость к брошенным почти перестала ее тревожить. Наступило полное онемение души. Грела только любовь к родителям, которых она навещала все чаще – и не только потому что сильно скучала, но и потому, что они уже оба нуждались в помощи. Все, что теперь занимало пустующее пространство души Варвары, была нежная, жгучая, всепоглощающая жалость к этим родным старикам. Хоть внешне они уже смирились с отсутствием внуков, но она знала, что своей бездетностью лишила их чувства бессмертия, продолжения жизни, надежды на будущее. И от этого только еще больше страдала сама, потому что все равно уже не в силах была что-либо изменить.

Она, как и раньше, ездила на дачу. Деревья там стали такими большими, что их крона закрывала солнце, поэтому в доме всегда царил прохладный полумрак. Теперь только в такой обстановке Варвара могла хоть как-то справляться со своими старушечьими симптомами, которые было особенно тяжело переносить на фоне ядреных сверстниц. Однажды на работе к ней подошла сослуживица (которая была старше ее минимум лет на пять!) и без задней мысли попросила запасную прокладку – и Варвара задохнулась от обиды и унижения. Даже эта ведьма в свои почти пятьдесят еще сохраняет запас столь необходимых для нормальной жизни гормонов! Наскоро отшутившись в ответ на эту невольно бестактную просьбу, Варвара пошла в туалет и, закрывшись в кабинке, долго плакала, наслаждаясь возможностью поставить вынутые из душных кроссовок ноги на прохладный кафель. И если в юности слезы всегда были немного сладкими, то теперь в них не было ничего, кроме скорби.

Так с начала ее личного заката прошло около года. Варвара постепенно пообвыклась в своем новом теле. Постоянные боли и страдания рано или поздно начинаешь воспринимать как неизбежную данность: она это видела на примере своих родителей. Со стороны могло показаться, что ее состояние улучшилось, однако никаких физиологических изменений не произошло: просто, как гениально сказал Достоевский, «ко всему-то подлец-человек привыкает».

Теперь ей даже начала нравиться ее неожиданная полнота, а появившаяся седина в волосах стала казаться украшением, сверкая живыми искорками на фоне темных волос. Правда, с любовью по-прежнему не было определенности. Былое стремление к страсти исчезло окончательно, и она, как перегоревшая лампочка, перестала манить к себе мотыльков-мужчин. Более того, даже если где-нибудь в толпе она вдруг ощущала на себе такой привычный ранее, но уже забытый взгляд восхищения, Варвара с отвращением отворачивалась, всеми силами стараясь избежать знакомства. Такие отношения ее больше не интересовали. Более того, случайно допуская иногда в воображении даже просто невинный поцелуй с кем-то из представителей противоположного пола, она испытывала скорее недоумение: в оболочке изменившегося тела такие фантазии воспринимались как совершенно чуждые ее природе.

Однако жить совсем без мужского внимания было скучно. Душа начинала приходить в себя после первой ступени вниз с вершины физической формы, расправлялась, отряхивалась и осторожно подставляла свои потрепанные крылья ласковым лучам заходящего, но еще теплого счастья. Летать, правда, она уже не могла, но и здесь, на твердой земле, тоже было неплохо. Оказалось, что простые заботы по хозяйству очень успокаивают. Варвара полюбила готовить. Она увлеченно экспериментировала на кухне, и получала особенное удовольствие, когда ей удавалось сотворить шедевр, что называется «из топора». Готовить по рецептам, заранее купив все необходимые ингредиенты и точно соблюдая инструкции, ей тоже нравилось. Но было что-то магическое в том, чтобы найти в холодильнике подсохший кусочек старого сыра, увядшую морковку и полпорции вчерашнего ужина (ни то, ни се!) и забабахать такой суп, что двухлитровую кастрюлю она могла одна вычерпать за пару раз.

Варвара стала ловить себя на непривычном ощущении: готовить только для себя было неинтересно. Она постоянно таскала свои кулинарные экспромты родителям, но в силу весьма преклонного возраста они уже не отличались большим аппетитом, поэтому половину из принесенной еды приходилось выбрасывать. Это ее очень расстраивало. А у нее как раз только появилось и все нарастало желание угощать, радовать, баловать… Но кого? Поразмыслив как-то на досуге, Варвара в недоумении констатировала: мужа.

И это слово, произнесенное сначала про себя, на удивление не вызвало отторжения. Наоборот, показалось теплым и уютным, как детское «папа».

Варваре, наконец, по-настоящему захотелось замуж. И это уже не выглядело как гонка за праздником свадьбы и уж, конечно, не было навязано окружающими (все давно махнули на нее рукой: в глазах малознакомых людей она теперь выглядела едва ли не старой девой). Это стало таким естественным стремлением души, что она удивилась, почему раньше ей было так страшно об этом думать. Гамофобия растаяла вместе с молодым задором. Больше не хотелось новых приключений, бесчисленных жизней, свободного парения в потоке чувств… Появилось другое желание – приземлиться.

Однако неизведанный мир неженатых, но стремящихся к семье мужчин казался ей параллельной вселенной. Варвара так долго и старательно толкала свою жизнь в противоположном направлении, что внезапное изменение курса требовало нового простора для развития. Ей предстояло учиться искать себе не легкие отношения, а основательный и нерушимый фундамент для будущего дома, в котором она собралась коротать старость.

Перебрав в памяти все известные ей источники знакомств, Варвара ясно увидела, что ни один из них не явит ей будущего мужа. Хоженные ею тропы, испробованные способы, знакомые сценарии больше не работали, потому что появились в ходе многолетних приключений вовсе не для этих целей. Да и сил куда-то ходить по-прежнему не было. Оставалось одно: Интернет. Тем более, как раз недавно она познакомилась с одной с виду идеальной парой, представители которой нашли друг друга как раз на сайте знакомств.

Поначалу у нее возникло некое ложное ощущение простоты решения проблемы. Ну казалось бы, что может быть проще: размещаешь на сайте анкету, четко обозначаешь свою цель в виде замужества и выбираешь самого подходящего кандидата. Однако, то ли за время ее отсутствия на поле гендерных отношений в этом мире что-то необратимо изменилось, то ли по-настоящему одинокие мужчины, с которыми она никогда до этого не общалась, в принципе были совершенно несостоятельными, то ли просто возрастная категория предполагала высокую концентрацию странностей на одну человеческую единицу – но после размещения своей анкеты Варвара попала в настоящий паноптикум.

Как у Гоголя в галерее русских помещиков, перед ней поплыли абсурдные, причудливые и каждый по-своему уродливые образы ищущих своего нетривиального счастья мужчин.

Первый был, пожалуй, самым активным: и это было его единственным достоинством (однако это же стало его главным недостатком). Он сам назначил ей встречу, сам выбрал ресторан (и вполне приличный), сам оплатил ужин и даже сам предложил отвезти ее домой на собственном автомобиле. Более того, после первой встречи он так яростно стал добиваться продолжения, что его напор сразу же напомнил Варваре страхи ее молодости, и она поспешила от него отделаться.

Зато второго, третьего, десятого и двадцать шестого, а также всех промежуточных кандидатов объединяло одно качество, которое можно было определить словом «вялый». Вроде как, все они утверждали (как письменно, так и в устной беседе), что хотят того же, чего и Варвара, а именно тихого семейного счастья на склоне лет, однако некоторых приходилось тащить на аркане даже еще не под венец, а хотя бы просто на очную встречу. Они все явно были настолько загипсованы своим холостяцким положением, что не могли двигаться. Даже Варвара с ее, мягко говоря, поутихшей жизненной позицией, по сравнению с ними выглядела просто неутомимой.

Был, правда, среди них еще один, возможно, сто пятый, который весьма скоро предложил ей свой, как в том анекдоте, «суповой набор» в виде руки и сердца, но тут на пути реализации ее желания оказалось ее неприятие военных. Она вовсе не считала их ограниченными или косными, как многие предполагали, узнавая о таком ее мнении. Наоборот, она вполне признавала наличие среди них умных и образованных людей. Однако в них она чувствовала такую державность мышления, которая была для нее совершенно чужда. В мире Варвары всегда личное было выше общественного. Она была убеждена, что переживания отдельно взятого человека неизмеримо ценнее и существеннее по сравнению с интересами государства. С военным, пусть даже и давно в отставке, такой подход был невозможен. Он вещал цитатами из новостных программ и с серьезным видом разглагольствовал о роли России в международной политике. Но самое ужасное было даже не это. Гораздо хуже было то, что с ним ей было невыносимо, до зелени в глазах, скучно.

В общем, неожиданно выяснилось, что в поисках мужа важно не только желание обеих сторон заключить брак. Постепенно в ее голове выстроилась строгая последовательность приоритетов, перечень которых с каждым следующим кандидатом становился все длиннее. На первом месте был, конечно, ум. Затем шло образование. Причем два этих качества совершенно спокойно могли в некоторых представителях мужского пола существовать по отдельности. Как уже давно подсказывал ей жизненный опыт, высшее образование вовсе не является гарантией ума, впрочем, как и его отсутствие не говорит о глупости. Итак, ей важно было сочетание этих двух составляющих. Однако, например, в ее неудачливом женихе из военных обе они присутствовали в полной мере. И в один прекрасный момент ее вдруг озарило: без пресловутого чувства юмора (которое в некоторых анкетах на сайте знакомств часто обозначалось тоскливыми буквами «ч/ю»), а скорее даже иронии и самоиронии, никакие образование и ум не спасали. А вернее даже, для Варвары способность человека посмеяться над ситуацией и тем более над собой стала как раз показателем интеллекта.

Далее в обязательном порядке следовала грамотность. Боже, сколько за время своих не таких еще долгих поисков она прочитала этих чудовищных «ненавижу лож», «едим на дачу», «лутше всего» и даже «ищу одыкватного человека»! Поначалу она даже сомневалась, является ли для этих людей русский язык родным, но потом утвердилась во мнении, что дело не в этом. Она сделала, как ей казалось, единственно верный вывод: чем более человек ограничен, тем меньше внимания он уделяет письменной речи. Что называется, смысл понятен, а остальное неважно. Возможно, такая болезненная непереносимость грамматических ошибок стала у Варвары следствием профессиональной деформации копирайтера, но встречая неграмотность в тексте очередной анкеты, она сразу же переходила к следующей, даже не вникая в суть написанного и не рассматривая фотографий. Этот мужчина был для нее закрыт. Однажды к ней «постучался» какой-то армянин: москвич, кандидат физических наук, подходящий по возрасту и, конечно, семейному положению. Но его «как ваше настроения», «испортилось зренее» и тому подобные «недочеты» так кололи ей глаза и сердце, что не позволили даже попытаться разглядеть в нем умного человека, каковым он, скорее всего, являлся. К тому же он никак не хотел понимать, что обращение на «ты» в русском языке выглядит панибратством, которое ей всегда претило.

В общем, требований становилось все больше, а надежд все меньше.

Но однажды ей пришло сообщение, которое ее привлекло как раз ироничностью: «Здравствуйте, Варвара! – писал мужчина по имени Олег (такого она еще не встречала). – Вы ищете мужа, а я – жену. Поможем друг другу в этом нелегком деле? Прочитал у Вас в анкете, что Вы любите принимать гостей и уже собираюсь. Правда, могу разломать Вам всю мебель. Я весом в центнер. Не боитесь?»

В этом сообщении все показалось ей мило: и то, что он обращается к ней на «Вы» с прописной буквы, и его четко обозначенная цель знакомства, и, конечно, смущение по поводу веса. Она решила бросить пробный шар, чтобы одновременно еще раз убедиться в том, что ироничность ей не померещилась, а также, конечно, расставить точки над “i” в отношении собственного веса и возрастного самоощущения (ведь ей уже приходилось испытывать это гаденькое унижение при виде разочарования в глазах мужчины на первой встрече, ожидавшего, очевидно, заполучить стройную юную креолку, а не рыхлую даму бальзаковского возраста).

В ответ на сообщение Олега она тут же настрочила: «Мебели мне не жалко, она у меня вся старая, почти как я сама. А что касается веса – так я тоже не бестелесная пушинка».

Ответ не заставил себя ждать и не только не разочаровал, но потянул к себе, как магнит, хоть и был довольно туманным: «Как интересно – про бестелесную не пушинку. Огласите, пожалуйста, все прилагательные и уменьшительно-ласкательные. Я ведь не люблю не носить не пушинок не на руках не по телефону».

Слог ей нравился. Боясь спугнуть, она решила все-таки еще раз уточнить для верности (или немного пококетничать?): «Так много “не”, что я запуталась. Не любите женщин в теле? Что ж, бывает. У всех свой вкус».

И в ответ прочитала: «Согласен, фройляйн, с “не” перебор. Наоборот, предпочитаю женщин, у которых везде приятно и глазам, и другим органам чувств. Мы ведь с Вами еще не очень старенькие». И в конце смайлик.

После этих слов она совершенно растаяла. Значит, можно себя не стесняться. Значит, на свидание придет не ЗОЖ-ориентированный веган, который только и думает о полезном питании, спортивных нагрузках, вреде углекислого газа в квасе и влиянии синтетической одежды на состояние внутренних органов (таких мужчин она на сайте уже «объелась»), а нормальный живой человек, который к тому же грамотно и юморно излагает свои мысли. Настораживал только намек на близость. С этим у нее теперь было сложно, поэтому не хотелось давать человеку необоснованные надежды на слишком бурные ночи. Но беседу очень тянуло продолжить.

Варвара решила избавиться от всех недомолвок, чтобы на этот раз совершенно исключить разочарование: «Вы, наверно, еще не старенький, а я вот уже не молода и не могу похвастаться особой резвостью».

«Так и не ГТО же сдаем, – мгновенно пришел ответ, и тут же его продолжение окончательно развеяло ее сомнения: – Подумаешь, немолода! Мне же вас не варить».

Варвара поплыла. Мужчина, который цитирует советское кино (а в последней его фразе она безошибочно узнала цитату из фильма «Одиноким предоставляется общежитие»), сразу становился ей понятным, близким, даже родным. Как будто они вместе выросли (что по сути почти так и было – одна эпоха, одно государство, схожие ценности).

Пока она парила в облаке появившейся надежды, он написал еще пару фраз, которые ее даже рассмешили, типа «когда встретимся, буду делать умное лицо – я умею». Они обменялись телефонами, и уже по WhatsApp он сразу же окончательно добил ее простым и совершенно естественным предложением не затягивать виртуальное общение, а увидеться прямо завтра после работы. «Я заканчиваю в 18:00, – конкретизировал он. – Буду ждать Вас у метро под часами. Куда пойдем, пока не придумал, но обещаю определиться».

Как назло, Варвара как раз в тот день была на даче, откуда и собиралась потом ехать на работу. В креативном агентстве дресс-кода не было, поэтому на ней были простые джинсы и огромная рубаха навыпуск, которая, конечно, скрывала недостатки фигуры, но никак не могла считаться нарядной. А для первого свидания с таким человеком хотелось нарядиться. За время поисков мужа у нее вообще появился, можно сказать, дежурный комплект одежды и украшений, который она так и называла – «первое свидание». Чтобы красиво, но не слишком броско, чтобы не отпугнуть неухоженностью, но и не обмануть излишней яркостью, чтобы не подчеркнуть некрасивых мест на теле, но и не создавать иллюзию несуществующей стройности. В общем, все было продумано до мелочей… Но не в этот раз. В этот раз все с самого начала пошло не так, как обычно. И это само по себе заставляло сердце ухать, а душу замирать в ожидании чего-то особенного.

Варвара все же решила, что свидание лучше не откладывать. Кроме того, она была уверена, что именно этому человеку будет не так важно, как она выглядит и во что одета. И оказалась права. Когда на следующий день они стали договариваться конкретнее и волнующий воображение Олег прислал ей координаты кафе, она высказала свои опасения относительно наряда. Ответ был, как она уже успела привыкнуть, прост и ироничен: «Не переживайте. Я тоже не во фраке».

Она так нервничала, что приехала раньше времени. Заняла столик у окна и написала ему, что уже на месте. Вообще, каждый раз отправляя ему какое-нибудь сообщение, она напряженно ждала неадекватной реакции, к какой уже успела привыкнуть за множество встреч с предыдущими кандидатами. Были среди них те, кто в ответ на простую фразу «извините, давайте перенесем нашу встречу на другой день» вдругмогли разразиться целым потоком оскорблений обиженного человека, мол, если больше не хотите встречаться, так бы и сказали. Были и те, кто сам отменял встречу, только не заранее, а непосредственно в час назначенный, и более того, не по собственной инициативе, а только после ее вопроса «все ли у нас в силе?»

Олег же в ответ на ее сообщение о том, что она уже ждет его в кафе, не просто ответил текстом, а даже позвонил. Ни разу еще до этого не слыша его голос, Варвара с трепетом ответила на звонок.

– Простите, Варенька, – сказал совершенно плюшевый баритон в трубке, – я, несомненно, подлец, что заставляю женщину ждать! Уже лечу к Вам, роняя перья.

Варвара счастливо засмеялась. У нее самой будто бы начинало восстанавливаться оперение, и предожидание полета делало тело невесомым.

Олег подошел к ней сзади, но как ни странно, она даже не вздрогнула, как это обычно бывало в подобных обстоятельствах. Она увидела перед собой очень высокого и вообще крупного мужчину в огромных ботинках, которые кое-где подпирали штанины темных вытянутых джинсов. Под курткой скрывалось милейшее пузцо, довольно туго обтянутое тонким трикотажным свитером. Было видно, что он очень спешил. Возможно, даже бежал, потому что пузцо заметно вздымалось и опускалось, а смешные чуть кудрявые волосы, которые явно давно требовали стрижки, прилипли к широкому потному лбу. И его образ, его большие выпуклые глаза неопределенного цвета, мягкие пухлые губы, которые во время говорения чуть растягивались в полуулыбке, обозначая на левой щеке продолговатую вертикальную ямочку, его огромные руки и ноги, которые как будто мешали ему свободно двигаться, просторный лоб, большой чуть вздернутый нос, придававший его лицу немного несерьезное выражение, – все это точно совпало с его текстом и голосом. Так бывает, когда два одинаковых изображения накладываешь одно на другое: ты двигаешь их в ожидании того момента, когда линии перестанут двоиться. Варваре даже показалось, что она услышала мысленный «щелк».

Он заказал себе борщ, мясо с картошкой и кофе и ей тоже что-то сытное и простое. Они много говорили – о Набокове и промокших ботинках, о возможности вместе сходить в консерваторию и в аптеку за аппликатором Кузнецова, о государственном строе и ремонте насоса на даче… А когда собрались расходиться по домам, он так по-родственному попросил:

– Варя, пожалуйста, напишите мне, как Вы доехали: я буду переживать, все-таки Вы за рулем.

На следующие несколько дней он уехал в командировку в Дмитров, и даже это показалось ей добрым знаком, потому что именно в этом районе Подмосковья была ее дача. Правда, на какое-то время ей вдруг почудилось, что их общение стало его тяготить. Во всяком случае, от него стали иногда приходить какие-то странные сообщения, в которых сквозило неопределенное раздражение, вызванное то ли вынужденным отъездом, то ли, возможно, служебными неприятностями, то ли какими-то внутренними причинами. В ответ на вопрос, что он думает о книге «Приглашение на казнь» Набокова, которую она как раз перечитывала, он вдруг прислал: «А Вы что-нибудь думаете о руководстве по эксплуатации электроустановок? Жирафа казнями не кормят. Приглашайте лучше на котлеты». Но даже это сообщение было полно глубоких смыслов и волшебной игры слов, и Варвара чувствовала: какие бы мотивы ни скрывались под его негативом, пусть пока ею и не разгаданным, но она готова была продираться сквозь эту незнакомую чащу слов к тому свету, который она увидела в этом человеке на первом свидании. Тем более что приглашение на котлеты у нее как раз почти созрело.

За время его отъезда они активно переписывались и даже созванивались, подолгу разговаривая по телефону. Через пару дней его командировочное раздражение поутихло. Она успела узнать о нем очень многое: что живет он один, но каждую субботу ездит навещать престарелых родителей, что у него есть взрослая дочь, которой он оплачивает обучение в вузе, что у него был младший брат, который несколько лет назад погиб в автокатастрофе, и теперь Олег каждое воскресенье «выгуливает» его малолетнюю дочь, не позволяя ей чувствовать себя безотцовщиной, что мать этой девочки неизлечимо больна, и он время от времени возит ее по врачам, а также что сам он работает инженером в районной управе. Последнее обстоятельство – относись оно к кому-то другому – насторожило бы Варвару, потому что работники госструктур у нее практически приравнивались к военным (тоже грешили державными рассуждениями), но не в случае с Олегом. В нем ее не смутило даже это.

А потом он вернулся в Москву, и за две недели общения они успели сходить в кино, и на органный концерт, и почти каждый вечер он кормил ее ужином в каком-нибудь кафе, недорого, но всегда вкусно и сытно. Он как будто спешил познакомиться ближе, старался что-то наверстать, восполнить, скомпенсировать. Внутри него чувствовался зажим: наверно, долгая холостяцкая жизнь откладывала такой отпечаток.

Как-то раз он пригласил на открытие какой-то маленькой художественной выставки: с участием одного из своих знакомых. Варвара с наслаждением надела одно из немногих оставшихся платьев, которые еще были ей по размеру, но которые до сих пор особенно некуда было выгуливать, и приехала к нему на встречу на метро: единственным его недостатком на тот момент можно было с натяжкой назвать только отсутствие машины и некоторое даже презрение к людям, передвигающимся на личном транспорте (проявление как раз державности мышления – ведь согласно призыву мэра москвичам рекомендовалось пересаживаться на метро). Но это была такая мелочь, с которой даже Варвара, убежденная автолюбительница, обожающая свою машину, дорогу, вождение, да и вообще отвыкшая от толп подземных переходов, была готова с радостью примириться. Поездив к нему на свидания на метро, она даже начала находить в этом определенную прелесть, какую-то ностальгию по молодости, когда еще ни у кого из ее окружения не было машин, когда приходилось подолгу стоять на остановке в ожидании автобуса, и за это время обдумать свой день, помечтать, построить планы. А потом проехаться в позднем полупустом салоне, где пахнет бензином, чужим потом и незнакомыми духами, и расслабиться, глядя в окно на проплывающие мимо столбы и деревья, и даже – о чудо! – подремать.

Был, правда, у Олега еще один маленький недостаток: иногда он говорил так запутанно и туманно, что она не улавливала сути сказанного, а переспрашивать боялась, потому что, однажды переспросив, почему-то вызвала досаду, которую тут же чутко уловила в его интонациях. Возможно, это объяснялось какими-то его внутренними комплексами, решила она и не стала заострять на этом внимания. Это было совершенно несущественно по сравнению со всем остальным.

Итак, они встретились у метро и вместе пошли искать заявленный в приглашении адрес. Было еще слишком рано, до открытия еще оставалось довольно много времени, и они решили по дороге зайти поужинать.

– Что мы будем есть? – спросил он, и ей было приятно такое обобщение.

– А что мы будем пить? – в тон ему отреагировала Варвара, решив, что не отказалась бы пропустить с ним по стаканчику пива, раз уж она так удачно теперь без руля.

И он без кривляний согласился и на пиво. Они выпили понемногу, потом еще понемногу, и на выставку как-то идти расхотелось. В этом кафе было так весело и уютно, легкое опьянение приятно разливалось по отвыкшему от алкоголя телу, напротив сидел мужчина с по-детски приветливым лицом, который хохотал над ее шутками и сам шутил так, что у нее уже щеки болели от смеха. За соседним столиком сидела семья с маленькой девочкой. Она то и дело с любопытством поглядывала на большого нескладного дядю, который не только не пытался сделать вид, что не замечает ее взглядов (как, скорее всего, сделала бы на его месте Варвара), но и всячески старался ее рассмешить, то делая из карандаша усы, приладив его между носом и забавно вытянутыми трубочкой губами, то соорудив из сушки монокль, в который, комично хмуря брови, глядел на девочку, заставляя ее заливаться смехом и смущенно прятать лицо в маминой юбке. И Варвара испытывала гордость, что рядом с ней такой мужчина, с которым всем вокруг хорошо.

Вышли из кафе они уже поздно вечером – и пошли гулять. Просто шатались по улице, держа в руках по бутылке того же пива, но купленного уже в ближайшем супермаркете (как в молодости!), потом добрели до какого-то бульвара, на котором откуда ни возьмись оказались большие качели. Они сели на них вдвоем и едва заметно покачивались на волнах счастья. Варя болтала в воздухе ногами, которые не доставали до земли, а Олег поддерживал амплитуду, сгибая и разгибая свои несуразные колени под пузырями джинсов.

Еще через некоторое время они замерзли и зашли в первую попавшуюся хинкальную. От пива и холода снова захотелось есть, и они съели по полновесной порции этих грузинских пельменей, запив их тем, что оставалось в бутылках. И тут же, сидя в чудом открытом среди ночи кафе, он ее поцеловал. Губы у него были гладкие, подвижные и очень нежные, и в его поцелуе не было властного требования страсти – только бесконечная нежность, пахнущая хинкальным бульоном, пивом и морозным воздухом.

После такого насыщенного вечера даже Олег уже не предлагал ехать домой на метро. Он вызвал такси, и всю дорогу они целовались на заднем сиденье. Он завез сначала Варю, а потом поехал домой сам. И никаких пошлых попыток напроситься на ночь или недвусмысленно пригласить к себе!

Переступив порог своей квартиры, она обнаружила в телефоне тысячу сообщений от подруги, у которой столь долгое и позднее молчание Вари уже вызывало беспокойство. Единственное, что смогла ей ответить Варвара уже лежа в постели, было «я пропала». И впервые за последние несколько месяцев провалилась в сон.

Утром, с первыми лучами пробуждения сознания, она почувствовала необъяснимое счастье – как это часто бывает после сна, когда человек еще не вспомнил самого события, несущего в себе радость или горе. Но эмоция просыпается раньше памяти. Сладко потянувшись и ощутив забытое блаженство в теле, она решила воспользоваться выходным днем и еще немного полежать в постели, чтобы продлить это чудесное ощущение.

Однако долго наслаждаться не пришлось. Посмотрев на экран телефона, звук которого она всегда отключала на ночь, Варвара ужаснулась: семь пропущенных вызовов от мамы. Это означало только одно: что-то случилось. Мама прекрасно знала о Вариной бессоннице и никогда не стала бы звонить так рано без серьезного повода. Родители вообще с годами стали относиться к ней очень бережно, и у Варвары это вызывало невероятно глубокие эмоции, смесь жалости и вины. Жалости – потому что этой осторожностью по отношению к переживаниям и закидонам дочери родители как бы постоянно извинялись за свои, возможно, чрезмерные попытки влиять на ее жизнь в молодости. А вины – потому что, принимая эти униженные безмолвные извинения, она временами все равно считала их недостаточными и раздражалась на слабых маленьких старичков, состоящих из тонких косточек и почему-то всегда ветхой одежды (несмотря на регулярное обновление гардероба, за чем она очень следила). Каждый раз после очередной вспышки эмоций она давала себе зарок, что никогда больше не поднимет голос на беззащитных, любимых и таких зависимых теперь от нее людей, но каждый раз, когда кто-то из них случайно задевал одну из с детства натянутых болезненных струн, она снова отзывалась на эту вибрацию. И никак, несмотря на годы, ей не удавалось ослабить это натяжение, которое держалось на детских обидах. Внутри взрослой женщины по-прежнему жил маленький раб, который все еще боролся с угнетателями за свою мнимую свободу.

Варвара с трепетом набрала мамин номер, а когда та не ответила, бросилась из квартиры по лестнице на три этажа вниз – к родителям, с каждой ступенькой благодаря небеса за то, что им удалось поселиться так близко друг к другу. Открыв дверь своим ключом, она обнаружила обоих в более-менее добром здравии за кухонным столом. Они мирно пили чай с сушками и обсуждали предстоящий сегодня мамин визит к врачу. На Варвару накатила ослепляющая волна ожидаемого гнева:

– Вы надо мной издеваетесь? Сколько раз я говорила, что когда вижу на телефоне сто пропущенных звонков, то автоматически считаю, что у вас случилось что-то страшное! А ты еще и трубку не берешь, мам!

– Варенька, прости, пожалуйста, я не слышала! – умоляющим голосом пролепетала мама, как бы всем телом стараясь стать еще меньше, съежиться в дрожащий комок – от страха перед этой могучей силой еще молодой ярости. – Просто ты обычно в это время уже просыпаешься, а я хотела спросить, во сколько мы сегодня выезжаем к доктору.

Варварино исступление мгновенно сменилось обжигающим стыдом. Как она могла забыть, что сегодня ей нужно везти маму к врачу?! Она быстро впадала в чувство вины, особенно по отношению к родителям, но сейчас оно ощущалось еще более отчетливо из-за причины ее забывчивости (снова мужчина!). Ее отношения с противоположным полом всегда были для ее родителей поводом для расстройства, и всегда она старалась компенсировать эту печаль дополнительной заботой о них. Настроение было напрочь испорчено, она буркнула что-то типа «выезжаем в три» и убралась в свою нору.

Придя домой, она дала волю слезам, в которых вылила все, что у нее накопилось: невыносимую, ощутимую, как физическая боль в груди, любовь к родителям, стыд за неумение показать им эти чувства, жалость к себе, такой бессильной перед собственной неотвратимо наступающей старостью, которая особенно пугает, когда перед глазами есть печальный пример немощи близких, сожаления об утраченных радостях жизни, сомнения в возможности счастья и при этом такую большую, почти бесконечную на него надежду…

Она решила проверить Олега на прочность еще и этим: написала ему, что сегодня не сможет с ним встретиться, потому что должна везти маму к врачу. И он тут же перезвонил:

– Во сколько и где вы будете. Я навещу своих и подъеду помочь.

Это был нокдаун. Варвара поняла, что бог послал ей лучшего мужчину на этом свете – и, договорившись о встрече и положив трубку, снова зарыдала. «Господи, неужели это происходит со мной?!» Такое счастье казалось ей совершенно незаслуженным.

А потом они с мамой отправились в поликлинику в центре Москвы. И еще на пути туда она получила от него сообщение, что он будет ждать у входа. И вопрос, который обезоруживал не предполагающей отказа формулировкой: «У меня по пути будет “Мак”. Что вам взять?» Она даже сделала скриншот этого его сообщения и отправила его подруге с подписью: «Ну как не любить такого мужчину!» И сама испугалась своих слов: ведь до сих пор она не признавалась себе в том, что чувства ее к нему так быстро превращаются из влюбленности в любовь, какой она раньше, пожалуй, и не знала.

Он действительно встретил их у пафосной лестницы в платную клинику (где, конечно, никто не ждал таких больных и старых, которые не могут подняться по крутым ступеням); и знакомство с мамой произошло совершенно естественно, без натужных приемов и нелепого названия «смотрины» (пусть речь идет и о женихе, а не о невесте); и он, такой большой и надежный, нес ее маленькую маму по лестнице на руках, а потом развлекал в коридоре интересной и пересыпанной шутками беседой, пока они ждали своей очереди; и после поликлиники он пригласил их обеих в ресторан, где мама и Олег выпили по стаканчику пива за знакомство (это был тот редкий случай, когда Варвара пожалела, что она за рулем); и они все втроем поели креветок, показавшихся невероятно вкусными; и они взяли креветки с собой, чтобы угостить папу, который уже был оповещен по телефону о предстоящем «визите века» (так он обозначил долгожданное знакомство с будущим зятем); и, возвратив маму в лоно семьи, они посидели дома с обоими родителями; и Олег, пока Варвара отлучалась на кухню за чаем, доверительно сообщил им, что видит в их дочери свою будущую жену; и папа, конечно же, угостил Олега коньячком, который всегда стоял у него «в загашнике» для особых случаев; и всем было легко и весело, как будто это не крутой поворот судьбы, а привычное течение повседневности.

И как-то совершенно не драматично Варвара пригласила Олега присоединиться к ней в запланированной на вечер поездке на дачу, хотя после выхода на заслуженный отдых от активной сексуальной жизни даже представить себе подобного ни с кем другим уже давно не могла. Оставив родителей совершенно довольными, они уехали.

Люди, которые впервые оказывались в ее дачном доме, делились на две категории – осуждающих и восхищенных. Осуждающие сразу начинали указывать ей на требующие замены оконные рамы, стершуюся краску полов, кое-где отвалившуюся штукатурку на трехметровых потолках ее старого и такого любимого дома… Восхищенные же сразу видели в нем суть – память времен. Стулья начала прошлого века, Варин письменный стол, за которым она делала уроки в 80-х годах прошлого века, торшер, который стал первой совместной покупкой родителей, только что въехавших в свою нынешнюю квартиру за три года до рождения Вари, серебряные столовые приборы, доставшиеся от прабабушки по маминой линии, – вся эта эклектика была чрезвычайно дорога Варваре, поэтому люди, которые ее не принимали, сразу выпадали из круга близких. Олег же, глубоко вздохнув, с порога заявил: «Вот это да! Почти как у меня дома!» – и сразу стал еще ближе.

На даче у нее еды не было, а в магазин они не заезжали, но зато у него с собой были щи, которые, как он выразился, «не удалось забыть у мамы». Оказалось, что он, бедный, весь день таскал их с собой в портфеле – и в поликлинику, и в ресторан, и домой к Вариным родителям.

«Точно как папа», – пронеслось в ее голове и заставило задохнуться от радости встречи с такой родной и привычной рассеянностью – или даже робостью.

Он обошел дом, подробно рассматривая каждую милую ее сердцу деталь, вынимая из шкафа книги, поглаживая старую обивку дивана… За это время Варвара, как будто парящая в невесомости, накрыла на стол: разогрела мамины щи, нашла в морозильнике и отварила сосиски, нарезала хлеб, предусмотрительно хранившийся с прошлого ее приезда в холодильнике. Украшением всей этой нехитрой трапезы было шампанское, оставшееся у нее от каких-то давних гостей. Чтобы его охладить, они поставили бутылку в эмалированной ведро с ледяной колодезной водой. И ей не было стыдно за проржавевшую кое-где эмаль, и за то, что в XXI веке в доме нет водопровода и канализации, и что спать они будут на старом продавленном диване, ровеснике как минимум ее мамы…

А время ложиться спать неумолимо приближалось, хотя он вовсе не торопился, а она как могла оттягивала этот трепетный момент, как будто и правда была нетронутой невестой. Они долго сидели за столом, он показывал ей в своем телефоне фотографии дочки и племянницы, они смотрели какую-то лабуду по телевизору и вышучивали все, что им показывали, ели щи и сосиски, запивали их шампанским и чаем, и им было просто хорошо.

Так хорошо и спокойно, что Варвара даже не заметила, как они оказались в постели. Она не запомнила того неловкого момента, когда нужно раздеться и показать свое уже далеко не идеальное тело. И увидеть его, Олега, тоже без оболочки приличий. Она как будто погрузилась в легкое забытье и очнулась только уже под одеялом, когда нечего стесняться и можно просто плыть по течению ощущений, которые оказались еще живы. И все это было так непохоже на то, что она привыкла называть сексом! Это была любовь.

Ночью она несколько раз просыпалась от того, что он вставал и выходил на улицу, по дороге прихлебывая что-то со стола. «Наверно, сушняк: мы так много всего намешали», – подумала она и умилилась.

А еще один раз она проснулась от собственного голоса: «Больно-больно!» – причитала она сквозь сон, потому что оказалась в той позе, когда сильно ноет нога. Он погладил ее по плечу, еще крепче прижал к своему теплому сдобному животу, сказал строгим голосом: «Утром мы обсудим, что у тебя так болит», – и у нее сразу все прошло. И даже не накрыло волной жара, несмотря на присутствие рядом такого мощного источника тепла.

Встала она, как обычно, рано. Успела выпить кофе, сбегать в магазин за мукой и кефиром, нажарить оладий ему на завтрак и поговорить по телефону с подругой и родителями, а он все спал, тяжело ворочаясь на скрипучем диване. Когда время перевалило через полдень, она решилась его побеспокоить: он говорил, что в два собирался вести племянницу в кино. Встал он не сразу и в довольно мрачном настроении: видимо, сказывался поздний отбой и непривычное спальное место. В ответ на ее шутки относительно позднего времени только пробурчал что-то сложносочиненное и невразумительное (как ей показалось, насчет уже начинающихся супружеских упреков): она опять недопоняла, поэтому решила не уточнять для спокойствия их обоих. Правда, когда он увидел на столе гору оладий, сразу повеселел, и она тоже почувствовала себя спокойнее: все-таки она еще не знала, как с ним себя вести.

Она сварила ему кофе покрепче и даже с коньячком, как он попросил, села с ним за стол и смотрела, как он ест. За завтраком он как будто пришел в себя и разговорился: обсудил планы на день, расспросил подробно про ее ночные страдания и внимательно выслушал все, что она так долго держала в себе, не перебивая и лишь сочувственно поглаживая ее по руке.

– Мы все это вылечим! – в итоге припечатал он, и она поверила.

Ей казалось, что она знает его всю жизнь. Что они уже двадцать лет живут вот так вместе, и что каждый день она варит ему кофе, а он спешит к своей подопечной, а она смотрит на его желваки, гуляющие во время еды под небритой кожей, и умиляется.

Олег уехал, взяв с собой несколько кофейных зерен («чтобы не дышать перегаром на ребенка»), а Варвара осталась на даче до понедельника, чтобы, как обычно, отправиться оттуда прямо на работу. День прошел как в тумане: странное присутствие нового человека, занявшего в жизни как будто бы давно отведенное для него место (как вывихнутый сустав, который только что вправили, поэтому еще свежи воспоминания о боли, но уже чувствуется, что больше болеть не будет), беспокойная ночь и довольно большое количество выпитого накануне, делали все вокруг как будто немного нереальным.

Варвара, как обычно, попыталась заглянуть внутрь себя и проанализировать происходящее. «Ну не может человек быть настолько идеальным! – подумала она. – Как-то мы много пьем. Может быть, дело в этом?» Но почувствовав, как от этой мысли портится настроение, тут же загнала ее в дальний угол сознания. Зачем придумывать человеку недостатки, если их, возможно, действительно нет?

Варвара позвонила родителям и призналась им в любви к Олегу. Мама мелко заплевала (судя по звуку, даже не через плечо, а прямо в трубку), а папа закричал почти молодым голосом (и откуда что взялось!): «Лед тронулся, господа присяжные заседатели!» Варе даже показалось, что они оба на время забыли о своих болячках. И разговор с ними получился очень теплым, без обычного напряжения. Похоже, детские комплексы растворились в затопившем душу счастье.

Вечером Олег прислал в WhatsApp штук сто фотографий – своей племянницы во всех видах, себя с ней, ее на каких-то аттракционах, себя огромного за совершенно микроскопическим на его фоне детским столиком и даже себя в метро. От всего этого веяло теплом и уютом. И в этом тепличном микроклимате его приглашение в понедельник после работы приехать к нему в гости прозвучало еще милее. И сердце сжалось от нежности, почему-то болезненно.

Наступил понедельник. Уже с самого утра Варвара только и думала о том, как приедет вечером к Олегу. Было любопытно и немного страшно.

Он встретил ее у подъезда: в пакетах из супермаркета приятно шуршало и позвякивало. По дороге от почтовых ящиков до лифта, а потом от лифта до его квартиры они встретили, как ей показалось, всех его соседей. В ее доме давно никто ни с кем не здоровался, и она заставила себя привыкнуть к стеклянному взгляду встречаемых в подъезде и внешне знакомых людей, которые смотрят как будто сквозь тебя, или поверх, или мимо, чтобы только ни за что на свете не поймать твой взгляд и ни под каким предлогом не выдать из плотно сомкнутых губ засохшее и, наверно, царапающее горло слово «здравствуйте». Здесь же, в этом чужом подъезде, все встреченные ими люди произнесли приветственные слова не только ему, но и ей, и каждый улыбнулся, как будто был искренне рад их видеть. И это тоже показалось ей добрым знаком. Похоже, вагон ее жизни свернул на новую, более правильную ветку пути, на полном ходу плавно проскочив стрелку, вовремя переведенную кем-то свыше.

Варвара с трепетом переступила порог его квартиры. Как выглядит быт давно окопавшегося в своем одиночестве холостяка? Не будет ли ей противно при виде запущенного быта? Или, возможно, она почувствует неловкость за собственные пыльные углы, оказавшись в стерильной чистоте? Эти вопросы не то чтобы мучили ее, но все же приходили в голову. Однако уже в прихожей она поняла, что здесь нет ни грязи, ни идеального порядка. Тарелки, чашки и кастрюли, которые, очевидно, он использовал чаще всего, были вымыты и аккуратно сложены на расстеленное на столе кухонное полотенце – немного «заросшим» дном вверх. Пол был относительно чистым, но женским взглядом она разглядела давно не знавшие тряпки щели под мебелью. На журнальном столике рядом с современным плоским телевизором уютно пылились нелепые статуэтки, небольшая икона (подарок мамы) и даже несколько пластиковых индейцев, как выяснилось позже, оставшихся у него еще с тех пор, когда для советских мальчиков такие солдатики считались огромным богатством.

Даже в быту он сохранил для нее золотую середину и не позволил стрелке ее сомнений качнуться!

Она увидела накрытый к ужину стол: пицца и снова пиво. В душе второй раз потянуло тоскливым сквозняком подозрения.

– Может, сегодня сделаем перерыв в нашем алкомарафоне? – сделала Варвара шутливый заход, больше всего на свете боясь выдать ему свои обидные догадки.

– Ты ведь у меня впервые. Разве такое можно не отметить? – резонно возразил Олег, и она вынуждена была согласиться.

Перед тем как сесть за стол, он пошарил в своем бездонном портфеле и торжественно протянул ей связку ключей от своей квартиры.

– Завтра после работы приходи, пожалуйста… домой.

Это было так естественно и при этом так неожиданно! В тот момент, когда она взяла эти ключи, она физически, до головокружения, почувствовала, как снова качнулся вагон ее судьбы на крутом повороте.

Был вечер понедельника, эйфория выходных немного рассеялась, и она чувствовала себя уставшей даже от еще только предстоящих четырех рабочих дней, поэтому сама пить почти не стала, а лишь с некоторым удивлением наблюдала за тем, как на столе появляются одна за другой сначала вторая, потом третья, и четвертая, и пятая полные бутылки, и под столом исчезают пустые. «Похоже, все-таки пиво он любит несколько больше нормального», – утвердилась она в своих подозрениях, но постаралась не расстраиваться. Подумаешь – пиво! Как справедливо вопит знаменитый Велюров из любимых «Покровских ворот»: «А кто не пьет?!» В конце концов, что плохого в пристрастии мужчины к пиву? Тем более что Олег под все эти возлияния увлеченно, складно и невероятно увлекательно для совершенно далекой для нее темы рассказывал о своей работе и предстоящем завтра важном совещании. Оказалось, что в управе он совсем недавно: всего пару месяцев, и было видно, что работой он гордится.

«Это все стереотипы!» – решила Варвара, когда они счастливо засыпали на его ужасно продавленном раскладном диване и он уже привычным движением плотно прижал ее к себе, от чего она снова, как в молодости, показалась себе маленькой и хрупкой.

Она поискала в себе и тут же нашла подходящую теорию: понятие пивного алкоголизма придумали глупые закомплексованные женщины, которые ханжески считают алкоголь, мат и любовь к сексу одинаково неприемлемыми социальными явлениями. От него даже не пахнет перегаром! Так какая тогда разница, что он пьет за ужином – пиво или чай.

Утром ее будильник прозвучал, как обычно, в пять тридцать (вечное стремление обмануть дорожные пробки!), но подниматься ужасно не хотелось, и Варвара решила позволить себе встать чуть позже, вместе с Олегом. Ничего страшного не случится, если она раз в жизни застрянет где-нибудь на кольце и приедет на работу позже обычного. Зато у нее будет возможность покормить его завтраком и снова полюбоваться на его милое жующее лицо, и огромные любимые руки, в которых даже самая большая чашка кажется кукольной, и всклокоченные после сна мягкие волосы…

Когда прозвонил уже его будильник, она попыталась его растолкать, но он только буркнул в ответ что-то неразборчивое и даже грубое. Решив дать ему еще немного времени, она занялась собой и завтраком.

– Олежек, тебе ведь нужно в десять быть на совещании, – робко напомнила она, но он только отмахнулся в ответ.

– Не делай из мухи слона! На то мне и дан заместитель, чтобы ходить за меня на скучные совещания, – проворчал он сонным голосом, переворачиваясь с боку на бок. – А женщина дана затем, чтобы обеспечивать покой.

Это прозвучало немного обидно, но Варвара списала его раздраженность на недосып. Она как никто понимала, как это тяжело, когда ты не выспался! В тикающей тишине она сварила себе кофе и влила в себя сразу три чашки, свято веря в бодрящее чудо каждого густого горячего глотка. Чуда, правда, никогда еще не случалось, но вера почему-то жила. Кофеин больно ударил в виски, раскачал громоздкий маятник сердца, и под этот тяжелый ритм она вышла на улицу.

Уже с работы она несколько раз звонила ему по телефону и примерно с третьего раза ей удалось получить от него вразумительное заверение, что он уже собирается. А около четырех от него вдруг пришло совершенно дикое сообщение: «Привези нашатырь. Будешь выводить мужика из запоя».

«Это он шутит», – все еще пульсировало у нее в голове, пока она, спотыкаясь о каждую букву, набирала в поисковике запрос «вывод из запоя нашатырь».

И когда увидела результаты, последние сомнения рассеялись. Он алкоголик. Ну что ж, нашатырь так нашатырь. Изучив в теории, что и как нужно делать, Варвара с тяжелым сердцем зашла в аптеку за этим странным средством для борьбы с запоем и поехала к Олегу домой. Родителям она, конечно, решила пока ничего не говорить.

Что ей предстоит? Поить его раствором нашатырного спирта, а потом держать над унитазом, когда его будет тошнить? Гладить по голове, сочувствуя страданиям? А может быть, подтирать за ним, если он не успеет добежать до туалета? Все это казалось каким-то нереальным. Но мысленно она постаралась подготовиться к любым испытаниям.

Она подошла к подъезду, держа в руке заветную связку ключей, радость обладания которыми была теперь приглушена новыми обстоятельствами. Она решила, что пользоваться ими, когда хозяин квартиры точно дома, будет с ее стороны бестактно, поэтому позвонила в домофон. Олег не открыл. Она вошла в подъезд и уже на его этаже позвонила в общую дверь с соседями. Снова тишина. «Может быть, он вышел в магазин или ту же аптеку», – уговаривала она себя, пытаясь попасть незнакомым ключом в чужой замок трясущимися руками. Наконец обе двери, в том числе и квартирная, были преодолены, и она робко переступила порог уже знакомой квартиры.

Сразу, еще в прихожей, Варвара поняла, что Олег дома: его огромные нелепые башмаки аккуратно стояли на коврике. А сам хозяин лежал на диване, свернувшись калачиком, и мирно посапывал. Лицо у него было такое безмятежное, что в причину этого глухого сна трудно было поверить. Она позвала его по имени, тронула за плечо, но он даже не шелохнулся.

«Ну что ж, быть женой алкоголика, возможно, не так уж плохо, как об этом рассказывают, – предположила Варвара. – Никаких лишних разговоров после работы: приходи и занимайся привычными для себя делами в тишине и спокойствии».

И пошла заниматься делами. Хоть квартира была не ее, но все в ней было как будто знакомо. Варвара каким-то неведомым образом знала, где у него хранятся кастрюли, приборы, соль и даже специи. Все устройство его дома соответствовало ее логике. Решив еще раз воспользоваться ключами, она вышла в магазин, который, к счастью, был тут же, в соседнем подъезде, и купила все для прекрасного наваристого супа (она где-то слышала, что мясные бульоны помогают людям с похмелья). Вернулась домой, заглянула к Олегу в комнату, уже с некоторой досадой убедилась, что нисколько не потревожила его сон, сварила большую кастрюлю супа, не без удовольствия сама навернула пару тарелок, посмотрела телевизор, позвонила родителям (якобы у нее все в порядке, и они с Олегом собираются ужинать), выбросила какие-то гнилушки из холодильника, помыла за собой посуду. Больше ей делать было нечего.

На часах было около десяти, и Варвара не понимала, как себя вести дальше. Было грустно и обидно: она так к нему спешила, так готовилась к решительным действиям, а он даже не знает, что она уже несколько часов ждет его пробуждения.

Она села рядом с ним на край дивана и тихонько потрепала его за щеку.

– Олег, может быть, мне уйти?

– Куда намылилась?! – захрипел он таким страшным голосом, что на фоне мерного тиканья часов и ее нежного шепота он прозвучал, как мощный взрыв. – Раз пришла, жрать давай мужику!

Он вскочил на ноги. По полу, в панике сшибая друг друга, покатились пустые пивные бутылки (наверно, вчерашние?), и среди них Варвара успела зацепить взглядом еще две новые – водочные.

И без того вытянутые, а теперь еще и мятые джинсы, в которых он завалился спать прямо с улицы, голый торс, который на фоне побагровевшего лица показался совершенно белым, как будто подставленным от другого человека, и это его лицо – вдруг изменившееся до неузнаваемости… Мутные, как заспиртованные, глаза в прямом смысле налились кровью, покрывшись мелкой сеткой прожилок, почти полностью заместивших белки, на висках вздулись вены, всклокоченные волосы от лежания на подушке поднялись вверх рогами. Это был не Олег! На нее наступал страшный человекоподобный оборотень, который казался выше и крупнее Олега, и, приближаясь с каждым шагом, орал все громче:

– Жрать давай! Мужик выпил и жрать хочет!!!

Варвара бросилась в прихожую. Обуваясь и путаясь прыгающими пальцами в длинных шнурках, она лепетала какие-то человеческие слова о том, что она не может общаться в таком тоне, но он уже не понимал по-человечески.

– Я тебя не отпускал! – проревела прямо над ней гигантская багровая голова, а могучая рука схватила ее за ворот рубашки и рванула вверх.

На пол сухим горохом посыпались пуговицы.

– Что ты делаешь?! – попыталась она принять хоть какое-то участие в происходящем, но ее голос потонул в оглушительном ударе, с которым она обрушилась всем телом на комод, а потом и на пол.

Грузовой состав судьбы, громыхая всеми вагонами, летел в пропасть.

В голове на волнах гула, смешанного со звоном – то ли полетевших вместе с ней на пол ключей и мелочи, аккуратно собранной на симпатичном розовом блюдечке, то ли сотрясающегося внутри черепной коробки мозга, – покачивалась мысль: «Не может быть!»

Сама удивляясь собственной резвости, она вскочила на ноги и, так и не завязав один ботинок, схватила с вешалки куртку и сумку. Дверь в общую прихожую благодаря ее собственной забывчивости оказалась не заперта. Едва шагнув за порог, она почувствовала, как тяжелая пятерня снова вцепилась – теперь в ее шею, до отказа впиваясь в мягкую плоть каменными пальцами.

Она рванулась – и освободилась, оставив в его руке что-то осязаемое и значимое.

В панике ринулась дальше. Он грузно наступал сзади. Провозилась со вторым замком, наконец, открыла дверь, несколько раз нажала на кнопку лифта. За спиной слышалось приближение огромного зверя, шатающегося от стены к стене на непослушных босых ногах, которые с отвратительным мокрым звуком шлепали по кафельной плитке. Отчаявшись увидеть перед собой спасительную кабину лифта, она стала искать лестницу. Подъезд был не такой, как у нее дома, и лестница оказалась за отдельной дверью. Толкнула – не поддается. Дернула на себя. К счастью, открыто. Побежала вниз. Через несколько ступенек услышала долетевший уже издалека нечленораздельный звериный рык и оглушительный хлопок двери, от которого, казалось, пошатнулось все мироздание.

Пропуская ступеньки, она сбежала с 13-го (какое жуткое предзнаменование!) этажа и… вылетела на волю.

Свежий чуть морозный воздух развеял наваждение. Стало отчетливо ясно: когда он ночью вставал у нее на даче и допивал что-то со стола – это было не от жажды; когда нагрубил ей с утра – это было не от неловкости первого совместного утра; когда пренебрежительно объяснил ей, зачем «дана женщина», – это было не от бессонной ночи. Просто уже тогда он постепенно начинал обрастать шерстью.

Ей вдруг стало свободно и спокойно. Муки бессонницы, мечты о замужестве, лишний вес, филологический снобизм, чувство вины перед родителями – все это Варвара оставила там, в его сжатом кулаке, вывернув наизнанку эту толстую шкуру и выскользнув из ее душного плена без боли и сожалений. Осталась только любовь – тоже очищенная от шелухи раздражения, страха и тяжелой зависимости – легкая и воздушная.

Лететь было приятно, только немного мерзли нежные, ничем не прикрытые новорожденные крылья.