Хлеб Рождества [Екатерина Алешина] (fb2) читать онлайн

Екатерина Алешина Хлеб Рождества

Хлеб Рождества

Зима 1941 года в Башкирии началась рано и была морозной и снежной. Беженцы расселились по большим домам, кому где досталось место. Семья из Ржева: Елизавета Александровна, женщина лет 37, и трое ее детей — сын 15-ти лет и две дочери, 6-ти и 3-х лет, расположились у бездетной Натальи.

Привезенная с собой провизия к декабрю закончилась, и стала Елизавета Александровна менять на продукты вещи: то скатерть, то покрывало, то часы, то обувь, лишь бы чем-нибудь накормить детей. Муж ее, политрук железнодорожных войск (были до войны такие войска), отправлял их в товарном вагоне, и они побросали в подошедшую подводу все, что попало под руку. А потом еще сын успел сбегать домой и забрать патефон с пластинками, тарелки и даже вазу, и хотя по дороге поезд бомбили, их вагон уцелел. Когда же они добрались до станции эвакуации, им дали под вещи телегу — семья-то большая.

Но деревушка, в которой они поселились, оказалась маленькой, дворов 20, так что и менять вскоре стало не у кого. И тогда она решилась ходить в соседние деревни километров за 10–12. Мерзла поначалу страшно в своих городских ботиках, пока не выменяла их на валенки, но зато приносила домой то замороженный кружок молока, то килограмм картошки, то полкило муки. И им хватало этого дня на два, на три.

Под новый год все они подъели, а впереди было Рождество, и хотелось ей, дочери убиенного в гражданскую войну дьякона, хоть что-нибудь к празднику детям раздобыть.

И вот взяла она красивое платье из креп-жоржета, серебряное ситечко, две серебряных чайных ложечки и оправилась в деревню подальше, километров 18 пришлось идти.

А деревня эта оказалась голодной — только 10 картошек за серебряное ситечко выменяла. И с этими картошками, запрятав их под теплое пальто и пуховый платок, полуголодная, пошла она обратно. А силы-то уже не те. Дул слабый встречный ветер, а ей он казался с ног валящим, потому что шла она, заплетаясь. Раза два упала и поднялась с трудом, и только мысль, что дома голодные дети, не позволяла ей присесть на пенечек или сваленное дерево. Увидев редкие огоньки своей деревни, с облегчением подумала, что минут через 20 сможет она, наконец, прилечь.

Дома Елизавета Александровна еще успела поставить кастрюльку с водой, да сказала сыну, чтобы очистил три картошки — только три! — на суп, а потом прилегла. Есть ей уже не хотелось, а только спать. Сон был таким тяжелым, что и к утру она не поднялась, а все спала, лишь во сне, в бреду говорила что-то. Сын Николай ушел на работу — ухаживать за двумя рабочими лошадьми. В колхозе ему за работу давали то жменю пшеницы, то столько же овса.

А Елизавета Александровна к обеду не поднялась, и к вечеру, когда зимнее солнце быстро садилась, она не проснулась. Уже и сын Николай пришел, и голодные дети тормошили маму, но она не просыпалась, даже и глаза не открывала.

К вечеру, затопив печь, зашла на их половину хозяйка — взглянула на жиличку и покачала головой: видно было, что ее свалила болезнь — она вся горела. Суп из трех картошек и сухой травы опять сварил сын. А Елизавета Александровна и на второй, и на третий день не поднялась.

Хозяйка не на шутку встревожилась, а ну как помрет? Кто будет кормить двух ее дочек? На четвертый день уже вся деревня знала, и бабы приходили причитать над ней. Голодные девочки со страхом смотрели на полуживую, осунувшуюся мать, на чужих женщин, по двое, по трое приходивших к ним в комнату и тайком вытиравших слезы. Все они только смотрели на полумертвую и ничего не могли ей предложить, никакой помощи. Эта красивая городская женщина многое имела — у них был патефон с пластинками, эмалированные кастрюли, а в деревне — лишь чугунки, старые, закопченные. И ели они в первые месяцы и тушенку, и сахар. И вот теперь она умирала, оставляя своих детей.

Уже на второй половине бабы шепотом говорили, кто же в такой мороз выкопает могилу — в деревне два старика да три подростка. Как вдруг вошла в дом еще одна эвакуированная, и, взглянув на Лизу, спросила хозяйку:

— Наташа, а вода крещенская у вас есть?

Наталия встрепенулась — конечно, под образами у нее всегда стояла банка с водой, хоть и не освященной, не было поблизости священника. Набрала Ирина этой воды, умыла посеревшую Лизу, и по капле, открывая губы, стала поить ее. Лиза помаленьку пила, потом тихо сама сказала: "Пить". И уже не по капле, а ложкой Ирина стала давать ей воду. И через час Елизавета Александровна открыла глаза, и взгляд ее был ясен и осмыслен.

— Картошка у меня в пальто, детям суп сварить.

— Не волнуйся, Лиза, не волнуйся, уже сварили.

А Лиза все пила и пила воду, сама теперь пила, и к вечеру на пятый день поднялась, осторожно прошла по комнате, приласкала детей. Самая младшая, Лидочка, тут же прошептала:

— Супчика хочу, мама.

К вечеру Николай принес горсть овса и долго томил его на остывающей печке, и все они похлебали бледный овсяный кисель. А в сочельник, 6-го, пили только кипяток.

И никто не ныл и не плакал — притихшие дети со страхом держались за воскресавшую мать: они словно уже понимали, если мать жива, то и с ними ничего не случится, и хотя впереди, казалось, им никакой надежды не светило, все они были как никогда спокойны — мама-то ведь жива.

И вот 7-го, на Рождество, ни свет, ни заря, все еще спали, только хозяйка Наталья кормила стельную корову кожурой от картошки, она и им эту кожуру иногда давала, какой-то военный громко забарабанил в ворота. И это было так неожиданно, будто колокол зазвонил на всю деревню. И все сразу проснулись и забегали по дому, выглядывая в окошко. А это муж ее, политрук, передал с приезжавшим корреспондентом свой офицерский паек, и корреспондент приехал прямо в праздник, вряд ли догадываясь об этом.

И на Рождество Христово у них был свой хлеб — консервы, сухари и колотый сахар, завернутый в зашитый рукав рубашки. И была великая радость в доме и совершенно необыкновенное ощущение праздника. И вся деревня, по двое, по трое приходила просить по кусочку сахара, взамен принося то картофелину, то кислой капусты, а то и стакан молока.

А он живой

Когда дети пришли домой, матери было совсем плохо. Лежа на кровати, Лидия Ивановна стонала. Танечка побежала за водой, Андрей позвонил отцу на работу. Отец прислал за женой скорую помощь. Оба они, Лидия Ивановна и Борис Аркадьевич были врачи: он анастезиолог, она — терапевт.

Дети, Таня и Андрей, поехали вместе с матерью. Лидию Ивановну отправили в реанимацию: отказывала левая почка, а беременность едва перешла на девятый месяц. Когда муж ее осознал всю тяжесть положения, он дал согласие на спасение жены — о внутриутробном младенце уже никто и не думал.

До самой полуночи осунувшийся отец и перепуганные дети сидели в ординаторской и ждали разрешения ситуации. Наконец пришла заведующая родильным отделением и сказала:

— Лида будет жить, а ребенок родился мертвым.

Борис Аркадьевич сокрушенно ответил:

— Говорил я ей, говорил, не надо нам третьего, и двоих хватает, нет, решила по-своему.

Но как опасность миновала, и от души отлегло, Борис Аркадьевич с детьми уехал домой.

Утром, придя на работу, он первым делом пошел к жене. Она уже пришла в себя. Увидев мужа, обрадовалась:

— А ребенок-то, Боря, живой!

— Как живой?! Мне сказали, что он родился мертвым.

— Да, так думали. А когда его хотели завернуть в пеленку и отнести в морг, увидели, что он дышит. Санитарка увидела. Он голенький на скамейке лежал.

— Мальчик?

— Мальчик.

Борис Аркадьевич смутился, он не знал, радоваться ему или печалиться: тяжелейшие роды, ребенок восьмимесячный, такие редко выживают. Но Лида радовалась, он видел это. И он смирился.

— Раз выжил, назовем его Иваном.

— Почему Иваном?

— Ты же Ивановна.

— А, ну-да, как папа. Он тоже считался без вести пропавшим, а потом домой приехал.

— Вот, и этот такой.

Ванечка точно был — «такой». В год и два месяца он съел мамины помады, пудру, тени… Когда Лидия Ивановна увидела его, всего разрисованного, она не поняла, что он всю эту химию съел. А как поняла, пришла в ужас! Сразу стали делать промывание желудка: Ванечка через два часа уже синел — сердце отказывало. Но, Слава Богу! Ребенка откачали.

В следующий раз у бабушки трехлетний Ванечка залез под поленницу дров и умудрился ее как-то на себя опрокинуть. У бабушки ноги так и подкосились, она буквально осела на землю, и ползком поползла к разлетевшимся дровам.

— Ванечка, — позвала она внука, едва живая от страха, — ты живой?

Прислушалась: откуда-то из глубины, из угла сарая, раздался тоненький детский голосочек:

— Живой.

Бабушка осторожно раскопала рухнувшую поленницу и из угла достала свернувшегося комочком внука. Синяков на нем оказалось немного, но на голове, чуть правее макушки, была весьма приличная шишка. Удивительно, но внук, и перепуганный, и побитый, не орал и не жаловался, он только крепко прижимался к бабушке и тяжко вздыхал.

В третий раз Ванечка ехал с папой на машине, сидя на заднем сиденье. Слева на обгон пошла иномарка, а навстречу шел грузовик — отец едва успел увернуться, и машина завалилась в кювет, мягко перевернулась (ехали не очень быстро), потом еще раз перевернулась и стала на колеса. Борис Аркадьевич был пристегнут, а Ванечка-то так сидел. Едва очнувшись от шока, отец закричал во весь голос.

— Ванечка, ты живой?

Пятилетний ребенок приподнялся с пола машины и тихонько ему ответил:

— Папа, я тут не волнуйся.

На нем почти и царапин не было.

А вот учился Ванечка из рук вон плохо — с двойки на тройку. Зато футбол любил. И так мячиком однажды соседке в окно зафутболил, что на весь дом зазвенели разбитые стекла.

— Разбойники! — с криком выбежала из дома соседка.

Десятилетние «разбойники» разбежались кто куда, и никто из них не хотел признаваться, кто же это постарался. Но по мячу с инициалами виновного определили. Папа долго оправдывался, но стекло пришлось вставить.

Старшие их дети росли гораздо проще: учились хорошо, косметику не ели, под поленницы не попадали, в общем, были просто хорошие дети.

Но Ванечка оказался еще и воришкой: в соседнем игровом клубе они с друзьями унесли из кассы больше двух тысяч. Хозяин вычислил их очень быстро, и, ох, чего он только папе Ванечкиному ни говорил…

А Ванечка сидел в это время за дверью и в страхе без конца повторял, как учила его бабушка: "Господи, помилуй, Господи, помоги, Господи, помилуй…" И клялся: "Я никогда, никогда больше не возьму чужие деньги"

И слово свое сдержал.

Брат его оканчивал политехнический институт, сестра — с серебряной медалью окончила школу, А Ванечка по-прежнему перебивался с"2" на "3".

Мама лечила его разными таблетками, и уколы ему делали, и на разные процедуры водили, но все равно в четверти у него были все тройки. А однажды, в 8-м классе, в третьей четверти ему поставили две "2": по русскому и по математике.

Ванечка шел домой и плакал, но так, чтобы никто не видел. Дома же он упал на кровать и проплакал несколько часов подряд, пока не уснул. А вечером, когда пришли родители, он принес им свой дневник и с упреком сказал:

— Брат в Академию поступил, сестра отличница, а я — двоечник. Вы что, не могли меня нормально сделать?

Родители не нашлись, что сказать, но за двойки его ругать не стали.

Перед сном Ванечка пошел в туалет и нечаянно подслушал родительский разговор.

— Лида, что будем делать с Иваном?

Мать вздохнула.

— Он ведь мертвым родился, ты же знаешь.

— Говорил тебе — не рожай. Ты послушала меня? А теперь что? Ребенок-то ведь страдает. Это же надо до такого додуматься: "Вы что, не могли меня нормально сделать?"

Ванечка за дверью притих, ожидая решения своей участи.

— Боря, может, его в какие-нибудь святые места свозить, мы же его крестили?

— Да не верю я во все эти чудеса.

— Я тоже не очень верю, но лекарства-то не помогают.

На том разговор прервался, но тема не была исчерпана; Ванечка же о святых местах задумался и подступился к бабушке.

— Бабушка, что такое" святые места"?

— Ты о чем, внучек, не пойму тебя?

— Родители недавно говорили, может, меня к святым местам от двоек свозить?

— Поняла, Ванечка, поняла. Да, такие святые места есть — люди там святые и праведные жили.

— А от двоек они помогают?

— Помогают, Ванечка, помогают.

В глазах у внука засветилась надежда.

— Бабушка, уговори, пожалуйста, родителей свозить меня туда, а — то ведь таблетки не помогают.

Как бабушка уговаривала родителей, он не знает, но однажды она ему сказала:

— Все, Ванечка, собирайся, едем к преподобному Сергию, Радонежскому чудотворцу. Говорят, он в детстве совсем читать не мог, а по молитвам святых научился.

Ванечка обрадовался, и молитвы учил, и пост держал, и в автобусе примерно себя вел. И на исповедь и на причастие с трепетом и надеждой пошел. После причастия вся группа собралась, а Ванечка не пришел.

Шло время. Водитель автобуса нервничал, бабушка втихомолку плакала. Руководитель поездки еще раз вернулась в Лавру, думая, может, мальчик где-нибудь заблудился. Она остановилась у святого источника и читала молитвы преподобному Сергию — Ванечка и появился, а откуда, она так и не поняла. А он подошел к ней и говорит:

— Ольга Васильевна, там, за стеной, старая лестница есть, я ее раньше во сне видел. Ко мне подошел во сне монах и сказал:

— Ты будешь служить Богу.

— Я как эту лестницу увидел, сразу сон свой вспомнил. Он мне еще в детстве снился.

Он так серьезно и доверительно говорил ей об этом, что женщина ни в чем его не упрекнула, хотя еще минуту назад готова была его обругать. Ей вообще этот мальчик показался каким-то необыкновенным. После поездки в Свято-Троице-Сериеву Лавру он таким и стал. Теперь Ваня много читал, выучил все молитвенное правило, чем немало удивил родителей. И однажды он сказал отцу:

— И Андрей, и Таня не пошли в медицину, а я буду врачом.

— Сынок, возразил отец, — в медицинском нужно хорошо учиться.

— А я буду хорошо учиться, потому что верю, что Господь мне поможет.

Ни отец, ни мать ничего ему не ответили, но через несколько дней Ваня увидел, что его отец надел нательный крестик, а раньше он его никогда не носил.

Оглавление

Хлеб Рождества

А он живой