Морячка с Кавказа [Нина Александровна Иконникова] (fb2) читать онлайн

Нина Иконникова Морячка с Кавказа

Говорят «ходить в моря» – это образ жизни.

Это так, мои друзья: от юности до тризны.

Не меняется моряк, в этом его суть.

И поймет его лишь тот, кто прошел тот путь.

Таисия Нестерова

Заканчивается 1991 год. За окном квартиры неприветливая зима. Порывистый ветер бросает колючие ледяные хлопья в окна. От этого стука в окно и воющего звука на душе так неуютно и беспокойно. В ожидании сына с тренировки по плаванию я сижу у зеркала и пристально вглядываюсь в свое отражение. И с огорчением замечаю новые «поцелуи» возраста. Да-а, морщинки подкрадываются как грабители в банк – внезапно и нагло, не спрашивая у тебя разрешения. А так хочется быть долго-долго молодой и красивой. Но к моему великому сожалению эликсира молодости пока не существует, годы неумолимо берут свою дань: внезапно появляется одна морщинка, затем вторая.

Горестно вздохнув, оторвалась от зеркала и посмотрела в окно на темную улицу. Да где же Игорь так долго? Что-то он сегодня сильно задерживается. А у меня, признаюсь, всегда тревожно на душе, если он приходит позже обычного времени. Уж больно тревожные настали времена на Кавказе. В Грозном сейчас практически полное безвластие. Вернее власть есть, но защиты от бандитов нет никакой.

Наконец-то звенит дверной звонок, и я быстро бегу к двери. Открываю, и мне на руки падает сынуля. Оцепенев от ужаса, смотрю на него: Игорь очень сильно избит. Вместо лица кровавое месиво, нет шапки, курточки, оставшаяся одежда изорвана в клочья и залита кровью.

– Игорек! Кто тебя так? За что? Что произошло? – испуганно расспрашиваю и осторожно помогаю снять пропитанную насквозь кровью рубашку. Мои руки непроизвольно трясутся. Сын тихо стонет.

– Сейчас «Скорую» вызову, – метнулась к телефону.

– Мам, не нужно. Я в больницу все равно не поеду. Завтра полугодовая контрольная работа по математике, а мне ее обязательно нужно написать. Я помоюсь и посплю, а к утру все пройдет. Не переживай ты так.

Игорь учится в медицинском колледже, а сейчас у него началась сессия, поэтому ему нельзя пропустить ни одного дня. Я понимаю, что произошло что-то страшное. Потому что мой мальчик первый никогда не ввязывается в драки, он очень спокойный по характеру.

– Да кто же тебя так избил и за что?

– Трое взрослых чеченцев. Я стоял на остановке после тренировки и ждал автобус. Они подошли ко мне и нагло потребовали, чтобы я им отдал деньги. А у меня какие деньги? Я им ответил, что у меня ничего нет. Да и не нужны им мои копейки, это же был повод прицепиться. Двое сразу же схватили меня за руки, а третий ударил в лицо ногой. Потом сбили меня с ног, повалили на землю и стали бить ногами. Обидно, мам, очень обидно. Ты же знаешь, что я по натуре не задира, но за себя постоять всегда сумею. Понимаешь, они хотели меня убить за то, что я русский. Избивали и все время ругались, и в голову ногами целились. Но я все же сумел подняться и ответить им достойно: руками закрывался, а ногами тоже их бил. Тут на мое счастье, какой-то мужчина мимо шел, закричал на них, они и убежали. Странно, что его не стали избивать, он же тоже русский. Если бы не он, точно бы меня убили. Ведь численный перевес был на их стороне. Хотя и я в долгу не остался. Гады, по одному не нападают. Тогда я бы с ними по отдельности точно разделался.

– Нет, сынок, на двоих они бы не кинулись. Такие как они нападают как шакалы стаей – только на одиноких прохожих. Дай Бог тому мужчине здоровья, что не побоялся заступиться за тебя. Тебе очень больно?

Как же за него от страха сжимается мое сердечко! Но я не должна подать вид, что боюсь. Для сына – я сильная женщина.

– Все в норме, мам. Я сейчас помоюсь, и к утру все пройдет.

Пока Игорек моется в ванной, я сижу на кухне и тихонечко плачу от бесконечного животного ужаса. То, что мальчишки дерутся в школе между собой, это нормально, никто еще без синяков и шишек не вырос. Но в нашей сегодняшней ситуации все более трагично: детей избивают взрослые. Раньше такого не было никогда. За последний год в окно нашей квартиры уже несколько раз бросали бутылки с зажигательной смесью. Хорошо, что в нас не попала эта смертоносная тара, только шторы сгорели. Но это такая мелочь: сгоревшие портьеры. Намного страшнее другое – Во время пожара на улице гортанные мужские голоса кричали, что если русские свиньи не уберутся к себе в Россию, они нас всех зарежут. И не нужно быть оракулом, чтобы не заметить, что напряжение в республике достигло верхней точки.

Да и на работе у меня творятся странные вещи – в день иногда увольняется по сто человек. Но руководство делает вид, что ничего не происходит. Уехали почти все русские, да и не только. Все, кто мог, и было куда, уже уехали. Но мне ехать некуда. Моя единственная сестра живет в Украине. Она, конечно, зовет к себе. Но теперь и Украина становится заграницей, поэтому этот вариант отпадает. В принципе, нас еще родная сестра папы зовет к себе во Владивосток. Там вроде бы даже работа есть. И остановиться на первое время есть где. Но принять такое заманчивое предложение я не могу. Ведь Владивосток так далеко от Грозного – на другом конце земли. А у меня здесь на руках еще и старенькие родители. И я на сегодняшний день в семье единственный кормилец.

Еще одна ночь без сна. В последние месяцы практически перестала спать. Даже если все-таки засыпаю, то и во сне испуганно прислушиваюсь к малейшему шороху. А как хорошо мы раньше жили! В трудную минуту во всем поддерживали друг друга и помогали. И нам было абсолютно безразлично, кто ты по национальности. Главным было – хороший ты человек, или плохой. Это был единственный жизненный критерий. Все праздники как одна дружная и огромная семья встречали вместе. Тосты лилось полноводной рекой. И казалось, что так будет вечно. Потому что мы все были одной национальности – дети России. Сын стонет во сне. Услышав, я замираю от страха за свою кровиночку. «Господи, что мне делать? Подскажи, помоги», – шепчу Ему. Только на Всевышнего моя последняя надежда. Больше не на кого надеяться.

Утром, увидев Игоря, невольно вскрикнула от ужаса: все тело сына черно-синего цвета. Губы распухшие, глаза, как крошечные щелочки, заплыли от отеков.

– Мам, перестань. Все нормально, – мой мальчик еще и утешает. Хотя видно, что каждое слово причиняет ему сильную боль. – Я напишу контрольную работу по математике и сразу же вернусь домой. Отлежусь, и все будет хорошо. Сама понимаешь: конец полугодия, я не могу ничего пропустить. Не переживай так. Живой же.

Сын очень терпеливый и не переносит ахов и вздохов вокруг себя, считает, что жалость унижает. По этой причине слезы, вздумавшие без разрешения выкатиться из моих глаз, я моментально вернула назад. И, перекрестив его на прощание, отправила в колледж. Сама быстренько стала собираться к себе на работу. Но жестокое избиение сына совершенно выбило меня из колеи. Я почти ничего не соображаю, все как в тумане. Спасибо, ноги автоматически несут меня в нужном направлении.

Когда пришла в кабинет и села за стол, то поняла, что делать ничего не могу, все валится из моих рук. Так, нужно немного успокоиться. Привычно оглядев уютный, располагающий к работе, свой кабинет, встала и полила огромную пальму. Погладив ее тонюсенькие нежные листочки, вроде бы начала успокаиваться. Но в голове тревожно пульсирует только одна мысль о том, что же мне делать. Бежать – вот очевидный ответ. Да, да, бежать отсюда нужно срочно. Но куда? Где и кому мы нужны? Кто нас ждет? Мы прожили в Чечне всю свою жизнь.

Но с леденящим сердце ужасом прекрасно понимаю, что именно здесь, дома, сына могут убить в любую секунду. Убить за то, что он – белокурый и синеглазый, а это очень раздражает местных националистов. И мне нужно спасать его. Да и родители уже старенькие, и пока не поздно, нужно отсюда всем уезжать. Невеселые мысли прервал приход мастера цеха, который принес триста заявлений на увольнение. Я смотрю на эту кипу бумаги, и удивленно спрашиваю:

– А куда же вы все уходите? Триста человек, это же целый цех. С ума можно сойти от такого количества увольняющихся. Где вы работу сейчас найдете?

– Да вы, что Виолетта Федоровна, не знаете, что ли? Мы по всей России в складчину дома себе строим, кто где. Мы как в прошлые годы, коммуной построились. Вот и сейчас, пока наш цех последней семье дом не достроил в Белгородской области, никто не увольнялся. Так все вместе дружно и уедем. И будем там крепко держаться друг за друга. Сообща в чужом краю проще выжить, чем по одному. Понимаем, что мы никому не нужны на чужбине, но и тут уже невыносимо. Вы же видите, что творится вокруг: детей нужно срочно спасать и самим бежать. Вы бы и о себе позаботились. Мальчишка у вас. Подумайте, что с ним дальше будет. А вы сами – молодая, красивая женщина, а без мужа. Значит, защиты у вас нет никакой. Уезжайте! И чем быстрее уедете, тем больше шансов остаться в живых. Здесь лучше уже не будет, а вот хуже       – это точно.

– Да некуда мне ехать. Вы же знаете, что у меня кроме сына еще двое стариков на руках. И я просто не могу себе позволить такую роскошь – взять и уехать. Я в ответе за них. Да и наш генеральный тоже особо не переживает. Никуда сам не уехал, и семья его здесь.

Пожилой мастер сел на стул. И так тихо-тихо сказал:

– Святая вы женщина: верите всем на слово. У генерального директора дом в Анапе уже достраивается. Будущим летом туда вся семья и переедет. Сейчас там сын его занимается отделочными работами. А то, что директор не бежит – это правильно. Он старой закалки человек и до конца выполняет свой долг. Знает, что ему по статусу не положено первому бежать. Но он тоже жить хочет. А вы вот лучше о себе подумайте, о том, как выбраться отсюда. Крепко подумайте. В воздухе уже порохом пахнет. Как бы не было поздно.

С этими словами он ушел. А я смотрю на заявления, и думаю о том, что какие у нас дружные люди. Молодцы, не бросали друг друга в сложной ситуации. Так, а что же мне делать? Запах пороха действительно уже висит над городом. Резко зазвонил телефон, даже вздрогнула от его громкого звука.

– Да, я слушаю вас.

– Виолетта Федоровна, вы только не волнуйтесь: все уже хорошо. Сына вашего прооперировали, он в безопасности, – в телефонной трубке раздался голос классного руководителя сына.

– Что?! – кричу так, что в кабинет на мой страшный вопль сбежались коллеги из соседних кабинетов.

Животный ужас схватил меня за горло. Ничего не объясняя своим растерянным сотрудникам, на ходу надевая шубу, выбежала из здания. Не застегиваясь, ничего не видя перед собой и не разбирая дороги, я, проваливаясь в сугробы, бегу по глубокому снегу. Мне совершенно нечем дышать, крик рвется из груди, но кричать нет сил. Оказывается, даже на это нужны силы. В хирургическое отделение больницы вбежала в таком состоянии, что какой-то пожилой мужчина, увидев меня, немедленно схватил за руки и насильно усадил в коридоре на стул.

– Уважаемая, тебе плохо? – заботливо спрашивает он.

Мое несчастное сердце так страшно колотится, что кажется, сейчас оно вырвется из груди. А в горле сухо и першит, словно наждачной бумагой кто-то провел. Я утвердительно киваю головой, но ответить ему не могу.

– Сестра! – зовет он, – женщине плохо.

На его крик пришла медицинская сестра моего возраста. И, профессионально оценив ситуацию, быстро сунула мне под нос резко пахнущую нашатырем вату. От этого запаха я прихожу в себя.

– Спасибо, – благодарю пожилого чеченца и медицинскую сестру, – я в норме.

Из ординаторской, привлеченный шумом вышел молодой хирург. Он приветливо мне улыбнулся, затем сел рядом со мной. Видя мое состояние, спокойным голосом сказал, что с моим сыночком все нормально. От его тихого, уверенного голоса я уже в состоянии спросить:

– Что произошло, доктор?

– Вашего сына вчера избили. Вы в курсе этого инцидента. В результате побоев лопнул кишечник: аппендицит. Хорошо, что он был совершенно пустой. Из-за того, что вы потеряли время, сегодня мальчика привезли к нам без сознания и практически без давления. Я его сразу же взял на операцию. Не волнуйтесь, теперь он будет жить. Вчера только нужно было в больницу обращаться, сразу же после побоев.

– Он не захотел никуда ехать. Убедил меня, что все обойдется. Ему стыдно стало, что попал в такую ситуацию, а достойного отпора он дать не смог. Мальчишка, есть мальчишка. А вот как я дала промашку? Нужно было его не слушать и врача вызвать. Спасибо вам, доктор, что спасли сына. Я могу на него посмотреть?

– Да. Но в палату не входите, ему нужно отдыхать. Все будет хорошо, он сильный мальчик. – Доктор устало поднялся и ободряюще улыбнувшись, провел меня к двери послеоперационной палаты.

Я долго смотрю через стеклянную дверь на своего сыночка, свою кровиночку. Бледненький, почти прозрачный, опутанный какими-то трубочками он спит. И я даю себе слово, что немедленно вывезу его из этого ада, где тебя могут убить за цвет волос, глаз, за вероисповедание. «Сынулечка мой родной, я обязательно найду выход. Ты только живи, мой хороший, выздоравливай. А я что-нибудь придумаю. Твоя мама – сильная женщина», – шепчу ему.

Из больницы устало побрела домой к родителям. Возвращаться на работу нет сил. Состояние у меня сейчас такое, как после тяжелой длительной болезни. Говоря простым русским языком: словно танк проехался. Родители у меня старенькие, обоим уже за семьдесят. Папа всю Отечественную войну провоевал, настоящий герой. А после войны вернулся сюда, в Грозный, где родился и вырос. И всю свою жизнь здесь работал на буровой.

Рассказала я своим старичкам, что произошло с их внуком. Мама, конечно, заплакала. Отец твердо сказал:

– Знаешь что, дочка, уезжайте-ка вы во Владивосток к моей сестре Ане. Мы с мамой пока здесь останемся, никуда не поедем. А вот когда получишь там квартиру, нас и заберешь. А так куда всем ехать? Нам с матерью на старость лет срываться с насиженного места в пустоту нельзя. Ты же видишь, как она сильно болеет, с диабетом по свету не побегаешь. И не переживай за нас. Мы всю свою жизнь в Грозном прожили. Сама знаешь, мы никогда не спрашивали друг у друга какая у кого национальность. Одной семьей всегда жили, делились всем что было. Просто сейчас кому-то нужно нас рассорить, разделить. Ничего, переживем и эти лихие годы. Мы же старые, кому мы нужны? Обещаю тебе, дочурочка, мы выживем, дождемся тебя. А ты Игоря спасай, он у тебя один остался на целом свете. Давай, бери трубку и звони.

– Нет, я не готова пока никому звонить. Мне нужно еще подумать, – не уступаю уговорам отца.

– Даже не раздумывай, дочка. Наше дело с матерью – век доживать. А твое дело и Игорька – жить и новую жизнь создавать. Это наш с матерью твердый наказ.

Но я так и не решаюсь позвонить. Для такого ответственного шага мне нужно время. Попрощавшись с родителями, медленно-медленно иду по заснеженной улице домой. Шарф в руке, шуба все так же на – распашку. Эта жуткая история вытянула из меня все силы, и я даже не могу поднять руку, чтобы застегнуться, одеться нормально. У меня на руки и ноги, словно кандалы надеты. Думая о разговоре с родителями, понимаю, что отец совершенно прав.

Пришла домой и устало села за столик, на котором стоит телефон. Нужно просто поднять трубку и позвонить. Но сделать этого я не могу, ощущая, что назад дороги не будет. А это словно шаг в глубокую пропасть. И от этого мне страшно, великолепно понимая, что нас с сыном никто и нигде не ждет. Но если я сейчас не осмелюсь сделать этот звонок, возможно, потом будет слишком поздно. Вчера Игоря жестоко избили, а завтра он может не вернуться домой. Ненависть к русским уже перехлестывает все мыслимые нормы. Словно в подтверждение моим грустным размышлениям раздается звон разбитого стекла, затем сильный грохот. И сразу же откуда-то, вероятнее всего с кухни, потянуло ледяным холодом. Еще не понимая, что произошло, я метнулась туда – на кухню.

На полу чистенькой кухоньки лежит очередная разбитая стеклянная бутылка из-под пива. Огня нет, но окно зияет черной дырой. Оттуда тянет зимним морозным воздухом. От усталости я сажусь прямо на пол, на осколки от стекла. В разбитой бутылке лежит какая-то бумажка. Беру ее в руки и разворачиваю. Это записка с угрозой и последним предупреждением, чтобы русские свиньи убирались из Чечни. Или нас всех перережут. Так и написано «мы как вас баранов всех перережем». От этой угрозы мы становится страшно. Националисты приступили к более решительным действиям: они уже не кричат за окном, а излагают свою ненависть в письменном виде. И ничего не боятся, зная, что останутся безнаказанными. Потому как человеческая жизнь сегодня в Грозном ничего не стоит. Как же я устала от всего этого! Господи! Как я устала! Сглотнув подступивший к горлу комок, тяжело встаю и иду к телефону. Набираю знакомый номер телефона в далеком Владивостоке. Тетя, выслушав наши последние новости, принимает решение немедленно:

– Виолочка, родная моя, немедленно приезжайте к нам! Разве можно жить в таком страхе? А у нас огромная квартира: целых четыре комнаты. Работу ты себе здесь найдешь где угодно. С твоими двумя образованиями нарасхват будешь! Здесь же море, океан рядом, в конце-концов в порту работать будешь. И колледж медицинский для Игорька есть, он будет продолжать учиться. Да никаких проблем! Даже не переживай. Мы ждем вас, приезжайте, – бодрый, уверенный голос тети из далекого города на самом краю земли зовет к себе и наполняет уверенностью, что мы с сыном не пропадем.

А ее фраза о том, что нет проблем, звучит, пожалуй, самой обнадеживающей. Как же хочется жить без страшных переплетов судьбы! И я принимаю единственное правильное решение – уехать.

В коллективе мое сообщение об увольнении вызвало искреннее огорчение. Еще бы! Мы так много лет работали единой дружной командой. Я и сейчас очень хорошо помню, как меня взяли на эту должность. Как будто вчера все это происходило. Иван Степанович, так звали начальника отдела кадров, к которому пришла на собеседование, долго со мной беседовал. А узнав, что у меня не одно высшее образование, искренне обрадовался. Посмотрел все мои документы и сказал:

– Виолетта Федоровна, вы нам подходите. Я беру вас на должность инспектора. К работе приступайте с завтрашнего дня. А через три месяца, когда я умру, то вы станете на мое место. Будете самым молодым заместителем генерального директора по кадрам. А я вас за это время как раз всему обучу. Не бойтесь трудностей, у вас все получится. Вы грамотный специалист, великолепная женщина, поэтому именно достойны этой должности.

Округлив глаза от таких страшных слов, я удивленно смотрю на красивого брюнета.

– Как это – умрете? – ошеломленно спрашиваю, не обрадовавшись тому, что меня берут на работу.

Иван Степанович совершенно не похож на смертельно больного человека. Он интересный мужчина и от него пахнет хорошим одеколоном. Только очень худой.

– Ведь вы же совсем молодой, вам, наверное, лет пятьдесят, не больше. Почему так рано собираетесь умереть? – эти слова даются мне с трудом. Я произношу их почти шепотом.

– Ну и что, что молодой? Бессмертных людей не бывает, в конце концов, все умирают. А я смертельно болен. У каждого свой срок. Сроки уже подошли и мне давно пора туда, – он показал пальцем вверх. – На том свете напротив моего имени уже прогулы ставят. А мне каждый день дается все с большим трудом. Но так некому было передать свою должность, я и тянул с уходом в небытие до последнего. Знаете как это страшно, когда некому передать дело всей своей жизни? А вот теперь появились вы. Я вас быстро введу в курс вашей новой должности и спокойно уйду. Главное – я теперь там, – он снова показал рукой куда-то вверх, – буду спокоен, что передал свою должность деловому человеку. Вы же меня не подведете?

– Нет, конечно. Не подведу, – растерянно отвечаю. Не готова я к такому повороту событий, совершенно не готова.

Он действительно ушел, только чуть позже: через полгода. Прекрасный был человек. Как он не побоялся доверить такую должность мне, молодой женщине со стороны, до сих пор не понимаю.

Но как же тяжело, оказывается, увольняться. Мне откровенно жаль покидать ставших близкими сотрудников. Уезжаю ведь не в отпуск, а на всю оставшуюся жизнь. От этого хочется кричать на весь свет, что неправильно все это, несправедливо. И кто наконец-то мне объяснит: что здесь происходит? Почему я должна бежать со своей малой родины, почему?! У меня налаженный быт, квартира, хорошая зарплата, уважение в коллективе. Что еще нужно для счастливой жизни? И вообще, я здесь родилась, выросла. И, вот – нужно бежать. А здесь останется все, что для меня дорого. А как родители будут жить без меня? Выдержат ли этот наступающий хаос? Доживут ли мои бедные старички до того дня, когда я смогу их забрать? Папа, конечно, мужественный, сильный мужчина. Но вот мамочку, бедную мою мамочку, как ее, больную, можно оставить? Раздумывая над этим, я с горечью прихожу к мысли: оказывается, жизнь должна быть безопасной, а не счастливой. Или безопасность – это и есть счастье? И чтобы быть в безопасности, нужно все бросить и бежать. За что мне это?! За что?

Свою квартиру я пытаюсь продать всю зиму. Уже и весна наступила, уезжать нужно, но все никак не могу найти на нее покупателей. Когда пришли очередные клиенты-мужчины, то цокая от восторга языками, они сказали мне откровенно:

– Хорошая квартира, женщина. Красивая, богатая. Но платить мы тебе за нее не будем. Скоро она нам достанется бесплатно.

И такими наглыми испепеляющими глазами посмотрели на меня, что мое сердце от ужаса на секунду заледенело. Холодной змейкой по спине пробежался страх. Я поняла, что меня убьют из-за жилья. Здесь с этим сейчас просто – раз, и нет человека. Как будто никогда и не было. И сына убьют.

Разозлившись от такой наглости, и приняв окончательное решение, я решительно иду к соседке. Лейла открыла мне дверь, ее руки в муке. Видно, готовит ужин для семьи. Я отдаю ей ключи от квартиры:

– Возьми, мы уезжаем.

Лейла удивляется:

– Куда собралась? В отпуск? Холодно еще.

– Нет, мы совсем уезжаем. Понимаешь, навсегда. Ты же видишь, что происходит. Не жить нам здесь спокойно. Нас с сыном могут убить в любую минуту.

Соседка, услышав такое объяснение, обняла меня, и запричитала:

– Прости нас, мы сами не понимаем, что происходит! Почему все злыми такими стали? Почему дружить перестали? А ты такая хорошая женщина. Прости. Когда думаешь ехать?

– Послезавтра. Квартиру оставляю тебе, пусть обо мне память останется. У тебя дети и когда вырастут, отдашь им, скажешь, что от Виолы. А мебель я завтра в контейнер погружу и мы уедем.

С этими словами пошла домой упаковывать вещи. Через минуту в мою квартиру вбежала Лейла с большим пакетом:

– На, возьми. Все, что в доме было, тебе отдаю. Больше нет, клянусь. Здесь пятьдесят тысяч.

Я беру пакет, а в нем и, правда, деньги. Волна благодарности к этой женщине захлестнула меня. Квартира, конечно, стоит больше. Но кто мне даст больше? А мы с сыном очень нуждаемся в деньгах. И для нас – это целое состояние.

– Спасибо тебе. Как раз деньги за билеты, еще и на первое время хватит. Всю жизнь буду тебя помнить, доброту твою. Прощай. И прости меня, если когда-то тебя нечаянно обидела, – говоря эти слова, обнимаю соседку.

Она крепко-крепко прижала меня к себе и заплакала. И вот так, обняв друг друга, не стесняясь, мы громко рыдаем. Мы же понимаем, что больше не увидимся никогда. И к чему все правила приличия? Мы просто две женщины, прожившие рядом много лет и уже ставшие почти родственниками. Выплакавшись, Лейла ушла к себе. Ее громкие причитания слышны на весь подъезд. Я закрываю за ней дверь, прижимая к себе пакет с деньгами, и устало сажусь на пуфик в коридоре. Вот и все. Мне спешить больше некуда. У меня теперь нет ничего: ни родного Грозного, ни работы, ни крыши над головой. В далеком чужом краю, больше, чем за десять тысяч километров отсюда, в тридцать семь лет нужно начинать жизнь сначала, с нуля. «Господи, сколько еще испытаний ждет меня?» – с этим горьким вопросом я пытаюсь уснуть. Но так и не удается даже задремать. Говорят, что без прошлого нет будущего. А вот что ждет нас с сыном там, – в будущем, на другом краю земли, если от прошлого и настоящего нужно бежать?

На следующий день перед самым отъездом пришли родители. Глядя на то, как я лихорадочно собираюсь, мама, очень спокойным будничным голосом внезапно произнесла:

– Мы с тобой, доченька, больше никогда не увидимся.

Но я лишь отмахнулась, мол, не выдумывай, все будет нормально. Проводили они нас на автобус, идущий на Минеральные Воды, а оттуда нам на самолет. Когда машина тронулась, родители, делающие вид, что спокойны, не выдержали страшного душевного напряжения и бросились за нами вслед. Они бежали, держась друг за друга. Вдруг мама вырвала свою руку из папиной, и побежала прямо по центру трассы, среди потока машин. Но силы совершенно покинули ее, она споткнулась, упала на колени и простерла руки к небу, словно прося его о помощи. Пассажиры закричали водителю, чтобы он остановил автобус, но тот лишь сильней надавил на газ. Я проплакала всю дорогу, вспоминая страшную картину: маму, стоящую на коленях на дороге, с поднятыми вверх руками.

Когда в Минеральных Водах мы сели в самолет, он быстро побежал по бетонной полосе, затем оторвался от земли и, убрав шасси, слегка вздрогнул. Все, назад дороги нет. Там, за хвостом самолета осталось наше прошлое. Не отрываясь от иллюминатора, мы печально смотрим на удаляющиеся родные горы. Как же нам не хочется покидать этот великолепный край! И все еще не верится, что происходит это наяву, и мы улетаем навсегда в далекий город Владивосток. Я откидываюсь на спинку кресла, и закрываю глаза. Мне грустно и больно.

Весь полет, делая вид, что сплю, словно четки перебираю в памяти свою жизнь. То прошлое, которое осталось за бортом лайнера. Я помню свою свадьбу с самым красивым мужчиной на свете – с Сергеем. Как он за мной красиво ухаживал! Даже бросил свой строительный институт и поступил в тот, в котором я училась, чтобы быть рядом со мной. Но счастье, к сожалению, длилось не очень долго. Сережа погиб в автомобильной катастрофе. Он спешил домой из командировки и уснул за рулем машины, да так на этой грешной земле и не проснулся. Утешает одно – он умер мгновенно. А у меня на руках остались двое маленьких детей: сын и дочь.

Перед глазами стоит моя крошечная дочурка, похожая на сказочную принцессу. С огромными синими глазами и белокурыми мягкими волнистыми волосами. Она тоже трагично погибла, когда ей еще не было и пяти лет. Ее толкнул со скамейки мальчик в детском саду, и моя малышка упала вниз головой. Машеньке стало плохо, но врачи в больнице сказали, что ее тошнит от отравления. На черепно-мозговую травму никто тогда и не подумал. Ее, мою куколку, подержали в больнице и отдали мне. А ведь она, ненаглядная крошечка, умирала. Я, как страшный сон помню тот вечер, когда она уходила. Как назло Игорек, тогда совсем еще мальчишечка, в очередной раз потерял рукавичку. Мы побежала с ним в магазин за новой парой. С дочкой осталась моя мама, Машутке становилось все хуже. Мама вызвала «Неотложку», но пока та приехала, у дочурки уже пошла пена изо рта. И когда мы с сыном вернулись из магазина, то у подъезда стояла машина «Скорой помощи». Помню, у меня от предчувствия неминуемой беды сжалось сердце. Мы с сыном вбежали в квартиру, а там… Девочка моя уже и не дышит. От увиденной картины все поплыло перед моими глазами. А когда я пришла в себя, то поняла, что мне не привиделось: нет больше среди живых моей дочурки.

Никому из родителей никогда не пожелаю видеть своего ребенка мертвым! Никому и никогда. Смерть – это то, что невозможно изменить. У мамы после этого начался диабет, о себе и говорить не хочу. Сейчас я думаю, что это муж забрал к себе доченьку ровно через полгода после своей смерти. Наверняка, оттуда, сверху, он уже знал, какие испытания ожидают его семью в будущем. Вот и позвал Машеньку к себе, чтобы не мучилась здесь, на нашей грешной земле. Говорят, что все малыши на небесах становятся ангелами. Но, честно говоря, меня это не утешает.

С тех пор невыносимое горе заполнило мою душу от страшных потерь. Я теперь так хорошо знаю, что это такое: невыносимое горе. Это когда огненный шар изнутри выжигает тебя полностью. Ты хочешь кричать от этого страшного огня, но не можешь. Крик раскаленным огненным комом стоит в горле и не дает дышать. Говорят, что время лечит, не верьте – не лечит. Просто душа твоя становится словно каменной. Мертвой.

2

Владивосток меня потряс. Я, жительница Кавказа, больше привыкшая к горным пейзажам, здесь откровенно растерялась. На море мы, конечно, ездили, но то, что я сейчас увидела – потрясло до глубины души. Город находится между бухтами Золотой Рог и Уссурийский залив. Природа тут какая-то фантастическая: красивые сопки, море неправдоподобно бирюзового цвета. А какое яркое искрящееся в воде солнце! Благодаря солнечным бликам, которые словно играют над морской синевой, отражаясь и преломляясь, у меня создалось впечатление, что солнце играет с морем, как кот с мышкой. И в довершение всего этого чуда – сотни кораблей у причалов. Какие же они красавцы: огромные и белоснежные. Мне кажется, что я попала в какой-то фантастический мир. Потому что здесь, на самом краю света, такого великолепия просто не может быть.

Сегодня православная Пасха. Все вокруг радуется Светлому дню. Звонят церковные колокола, переливаясь дивной музыкой. Таким я на всю жизнь и запомнила Владивосток – искрящимся, ярким и фантастическим.

– Мам, рот закрой. А то перед людьми стыдно, – тихий голос сына вернул меня на грешную землю.

– Ну, да, ну, да, – а сама все таращусь на необыкновенную красоту.

И никак не могу поверить, что это все наяву. У меня даже непроизвольно рот открылся. Поймав себя на этом маленьком преступлении, я невольно улыбнулась. И почему-то именно в эти минуты у меня появилась уверенность, что теперь у нас все будет просто отлично.

– А ты знаешь легенду о колоколах? – решив блеснуть познаниями, спрашиваю у сына.

– Нет. А ты знаешь?

– Да, знаю. Рассказать?

– Ну, давай, послушаю, пока автобус не пришел.

– Некоторые специалисты считают, что родиной колокольчиков, прототипом колоколов, является Китай. Там и сегодня считают, что дом без колокольчика – это как солдат без винтовки. Там колокольчики называют «музыкой ветров и мелодиями простора». А еще китайцы любят рассказывать печальную легенду о душе колокола. Она гласит, что более пятисот лет тому назад император велел одному из своих придворных отлить большой колокол. А чтобы звук получился нежным, звонким и мелодичным он приказал смешать свинец, медь, серебро и золото. В первый раз литейщиков постигла неудача: металлы не соединились. Во второй раз в сплаве образовались трещины и пустоты. И когда о неудачных попыткать отлить колокол, доложили императору, то он разгневался. И объявил литейщикам, что если и третья попытка окажется безуспешной, то придворного, который отвечает за выплавку колокола, постигнет смертная казнь.

 Дочь незадачливого придворного, по имени Прелестный Цветок, услышав, что смертная грозит ее отцу, немедленно отправилась за помощью к знаменитому астрологу. Мудрец сказал, что чары злых демонов, не дающих металлам соединиться, погибнут только в том случае, если в кипящий металл бросить живую невинную девушку.

Девушка ничего не рассказала об этом отцу. Но когда мастера в третий раз приготовились отливать колокол, юная дочь чиновника прыгнула в бурлящий сплав. Металл, как по волшебству застыл, и все увидели чудный цельный колокол. А когда его установили на башне, то звон колокола поразил всех чистотой звучания и нежностью. Но только вот явно слышались в нем грустные и тоскливые нотки. «Это плачет душа Прелестного Цветка», – сказали придворные императора.

– Вот такая грустная история, сынок, – с улыбкой смотрю на Игоря.

– Ну, мать, ты даешь. Никогда не думал, что ты знаешь какие-то легенды, – он явно удивлен моим познаниям.

– Я много чего знаю. Вот только не до легенд мне было в последние годы. Пойдем, наш автобус подошел.

Взяв чемоданы, мы пошли на остановку. Родственники нас с сыном встретили очень гостеприимно. И я, окрыленная теплой встречей, очень быстро, буквально на следующий же день нахожу себе работу. Мне даже пообещали в течение двух лет дать квартиру. Это для меня самое главное – своя крыша над головой. Игоря приняли в местный медицинский колледж, правда, снова на тот же курс. Но это такая мелочь. Главное, что его взяли. Жизнь начинает налаживаться. А через два месяца я подыскала для нас съемную квартиру, потому что сидеть на шее у родных мне не позволяет совесть.

– Дорогие мои, спасибо, что приютили нас на время. Я нашла жилье – съемную квартиру. Мы теперь будем жить отдельно, – радостно сообщаю тете Ане новость.

– Что? Чем же мы тебе, доченька, не угодили? – она обиженно поджала губы. Тетя Аня меня любит и называет доченкой.

– Угодили, еще как угодили, – нежно обнимаю эту прекрасную женщину. – Я просто хочу жить самостоятельно. Понимаете, привыкла жить сама. Спасибо вам, мои хорошие, за все-все, что вы для нас сделали.

Из далекой теперь Чечни наконец-то пришел наш контейнер. Когда открыли его возле подъезда дома, я ахнула – он полупустой. Вернее, пришли только дрова, то есть остатки от мебели. А одежды нет. Вообще нет. Посуды тоже нет. Покрывала, одеяла, ковры – все украдено. Даже это нужно будет покупать. Вот напасть. Накопленное мной годами добро пропало. Мало того, что мы с сыном без крыши над головой, а теперь еще и без вещей. Ну что теперь делать?

Я пришла к единственным родным мне людям. Обида душат меня:

– Тетя Аня, может у вас есть какая-то ненужная одежда? Нас полностью обворовали. У меня даже кофточки нет на смену.

– Конечно, Виолочка, и тебе, и Игоречку что-нибудь подберем, – она начинает вытряхивать вещи своей семьи из шкафов. – В этих шкафах столько добра скопилось, что давно пора половину раздать. Очень даже хорошо, что ты без вещей осталась, – «утешает» меня тетя.

– Шутите?

– Шучу, конечно. Но ты же понимаешь, что женщина, которая говорит, что ей нечего надеть – просто в шкафах давно ревизию не проводила.

Я смеюсь от такого подхода к делу. А ведь она абсолютно права!

– Понимаешь, – продолжает она философские рассуждения, – когда я была молодой и красивой, то одевалась, как королева. И если три месяца ничего не покупала, просто заболевала. А женщине болеть от такого ужаса, как отсутствие новых покупок категорически противопоказано!

Тетя Аня развивает бурную деятельность, опустошая свой гардероб и не забывая обзванивать подружек. В результате ее энергичных действий к вечеру у меня уже упакованы две огромные сумки. Все, что было лишнего у друзей и знакомых моей тети, перекочевует ко мне. Людская доброта не знает границ. Вещи, конечно, не новые, но добротные. Низкий поклон им за это. Первое время перебьемся, а потом я заработаю, и все сама куплю. Иду домой, тащу неподъемные сумки, и улыбаюсь, вспоминая слова тети. Мы с сыном живы, здоровы и меня окружают добрые люди. Выживем. Я же сильная женщина.

Каждый вечер, ложась спать, молюсь за спасение своих родителей: таких стареньких и беззащитных. Телефонные переговоры с ними не приносят облегчения, ведь там, в родной Чечне, что-то назревает. А я пока ничем не могу помочь. Быстрее бы дали на работе жилье. Не привезу же я их на съемную квартиру. От этой неопределенности ноет душа. И я снова корю себя за то, что смалодушничала, уехала, ведь там, за тридевять земель отсюда, остались родители. От этих мыслей я беззвучно плачу, понимая, что им пока помочь не могу. И от этого бессилия перед обстоятельствами хочется не плакать, а выть волчицей.

3

Два года пролетели, как один день. Подходит к концу 1994 год. В далекой и родной Чеченской республике началась война. Сразу же прервалась связь с родителями. Каждый вечер после работы бегу на почту, пытаясь им дозвониться. Мне почему-то кажется, что так надежнее: когда с почты звонишь, а не по домашнему телефону. Но связи нет. Телефонистки, увидев меня вновь, лишь отрицательно качают головой. И я уже не задаю им глупых вопросов. Письма не доходят уже давным-давно. Перед самой войной я отправила маме посылочку с инсулином. Ведь там такие, как она, больные диабетом остались брошенными на произвол судьбы. В посылку кроме инсулина положила конфеты, печенье, сушки. Затем, немного подумав, сверху положила тетрадный лист, на котором фломастером крупными буквами написала: «Люди добрые, берите отсюда, что хотите. Только лекарство, пожалуйста, передайте моей больной мамочке. Спасибо». Но мама посылку до войны получить не успела. Да теперь, наверное, и не получит. Как же она там без лекарства?

Днем на работе я загружена делами и как-то все проблемы и тревоги отодвигаются на задний план, а вот вечером начинается кошмар. Ведь по телевидению новости одни страшнее других. И я не могу себе простить, что оставила стареньких и беззащитных родителей одних. Ведь для них эта война вторая в жизни. Сынок успокаивает меня:

– Мам, ты же знаешь характер деда: они обязательно выживут. Если он в Отечественную войну выжил, то сейчас точно все будет хорошо. Вот скоро война прекратиться, связь наладят, и поговорим с ними. А потом мы их сюда привезем, и будем снова жить вместе. Мам, а когда меня в армию призывают, можно я в Чечню попрошусь?

– Нет! – вскрикнула я от испуга. Но быстро взяв себя в руки, нежно обняла сына. – Нет, я этого не перенесу. Сыночек, прошу тебя: служи здесь. Пожалей меня.

– Все, все, мамуля, я просто спросить хотел. Думал, поеду в Чечню и бабулю с дедом найду.

– Нет, мальчик мой, не оставляй меня одну.

Он стал гладить по спине:

– Ну, ты совсем старушка стала, сейчас еще заплачешь. Да за меня в военкомате «покупатели» чуть не передрались. У меня же теперь диплом фельдшера, в наш госпиталь зовут служить. Мне самому такое предложение интересно. Я люблю медицину. И обещаю, что буду служить в нашем госпитале. Никуда я от тебя не уеду, не бойся.

Как я понимаю Игоря! Он, конечно, переживает и за деда с бабулей, и за друзей, которые остались там, где свистят пули и рвутся снаряды. Выжили ли они? От этой неизвестности ему хочется бежать в Грозный, защитить всех от войны. Да только бежать далеко. В «Новостях» показывают разрушенные улицы, дома, толпы беженцев. Эти несчастные люди похожи на тени. Я, вглядываясь в их лица, измученные войной, ищу знакомых. В глазах у беженцев такой жуткий страх! И когда же это все прекратится? И вообще, кто мне объяснит, – кому нужна эта война?!

Мне вспомнилась история жизни отца, бесстрашно сражавшегося в самом пекле Великой Отечественной войны. Его трижды считали погибшим, и матери отправляли скорбные похоронки. Но он выжил и дошел до Берлина. Чтобы попасть на фронт, он приписал себе недостающий год. И летом 1942 года высокий крепкий семнадцатилетний парень, работавший молотобойцем в кузнице станицы Вознесеновской, пошел добровольцем в армию. Новобранца отправили в учебный пулеметный батальон. Немцы стремительно рвались на Кавказ к нефтеносным районам. И курсанты, не успев доучиться, в сентябре месяце приняли первый бой у своей же станицы. Они сражались за родную землю так отчаянно, что вражеские войска не смогли пройти через их позиции.

В январе 1943 года учебный батальон был переброшен к станице Крымской в помощь полку, попавшему в окружение, храбро отбивавшемуся от наседавших немцев и румын. Когда прибывшие курсанты увидели поле боя, то застыли от ужаса: не было видно ни клочка земли. Только трупы… Эта небольшая лощина получила скорбное название «долина смерти». Едва курсанты успели окопаться, как началось немецкое наступление. Окруженные дрались насмерть. И когда поступил приказ прорываться, то через вражеское кольцо прорвались лишь единицы. Папа был контужен, но смог вынести на себе из огня тяжелораненого командира взвода бронебойщиков. А в штабе посчитали, что все погибли и поспешили оправить матери моего папы похоронку.

После госпиталя его направили служить в 318-ю стрелковую дивизию, занимавшую оборону под Новороссийском. Фашисты превратили город и окрестные высоты в крупный узел обороны. Немецкие торпедные катера ходили у побережья, срывая снабжение советских частей, и нашим солдатам из-за этого приходилось часто голодать. Поэтому пролетающие над окопами самолеты У-2 сбрасывали им мешки с сухарями. Красноармейцы знали, что в этих легких самолетиках сидят девушки. И наблюдая, как они улетают за горизонт к вражеским позициям, желали им удачи.

Но, к сожалению, если в сторону врага летело по семь-восемь самолетов, то возвращались обычно не больше двух. Однажды прямо в окоп, в котором сидел отец, упал мешок с сухарями. От него шел такой душистый хлебный запах, что он не выдержал и вскрыл его. Солдаты не ели уже шестые сутки, и все, кто был рядом, протянули руки за лакомством. Но тут внезапно появился замполит, и, приставив ко лбу папы пистолет, стал угрожать ему расстрелом. Но взводный вступился за пулеметчика и сказал, что за проявленное мужество и героизм солдата представили к ордену Ленина. Взбешенный замполит убрал пистолет, и, сбегав в штабной блиндаж, разорвал представление на награду. Так из-за одного сухаря отца лишили награды и едва не расстреляли.

Ночью десятого сентября, когда началось освобождение Новороссийска, корабли Черноморского флота  ворвались в порт и высадили десантные отряды. Пренебрегая смертью, морпехи били врага не щадя сил так отчаянно дрались за родной город, за крупнейшую морскую базу, что когда рассвело, оставшиеся в живых увидели, что густо пропитанная кровью земля усеяна многочисленными трупами немецких солдат и морских пехотинцев. Даже мертвые морпехи так крепко держали в своих руках ножи, что невозможно было их забрать. Они и после смерти продолжали сражаться врукопашную, Не зря фашисты так боялись их и звали «черной смертью». К утру шестнадцатого сентября город был освобожден от немцев.

Воинскому подразделению, в котором служил отец, после освобождения Кубани суждено было первым начать освобождение Крыма. Перед самым началом операции в дивизию приехали генерал-майор Брежнев – начальник политотдела армии и военный корреспондент Сергей Борзенко. Журналист решил написать статью о моем отце – командире расчета станкового пулемета, о смелости и бесстрашии которого ходили легенды. Он даже сфотографировал отважного пулеметчика с Леонидом Ильичом.

В ночь на первое ноября 1943 года началось форсирование Керченского пролива. Ослепительные лучи прожекторов бороздили море, под шквалистым огнем противника тонули десантные мотоботы, сейнеры, катера. В щепки разлетались плоты, и десантники в ледяной воде вплавь добирались до смертоносных берегов, «вгрызаясь» там в землю. В результате, был отвоеван поселокЭльтиген (этот кусочек земли впоследствии назовут «огненной землей»).

Но фашисты блокировали плацдарм с моря, и десантники оказались в окружении. Враг надеялся на легкую победу, но наши солдаты храбро отбивали атаку за атакой. На тридцать шестые сутки боев в поселке не осталось ни одного целого дома. Все было изрыто снарядами и бомбами. Командование дивизии решило пойти на крайние меры: в темноте ночи прорвать оборону врага, с боями захватить заснеженную гору Митридат и выйти на соединение с основными силами фронта. Отход должны были прикрыть добровольцы.

Командир роты сообщил о решении командира пробиваться к своим, но чтобы прикрыть отход нужны добровольцы. Все понимали, что остаться здесь – неминуемая смерть. Кто добровольно пойдет на такое? Ротный тягостно посмотрел на солдат. Бойцы стояли, понурив головы. Но тут вышел из строя первый доброволец – мой папа и сказал: «Я ранен в обе ноги, поэтому остаюсь в заслоне». Затем вышел второй… Раненых героев, идущих на верную смерть, чтобы прикрыть отход товарищей вышло тридцать человек. С ними также остались десять медсестер и санитарок. Командир, вытирая скупые слезы, произнес: «Спасибо, ребята. Живые о вас никогда не забудут».

Морозной декабрьской ночью остатки дивизии прорвали оборону, и ушли в сторону Керчи. А оставшиеся тридцать добровольцев, на каждого из которых пришлось по пять пулеметов, прикрывая отход товарищей, начали бешеную стрельбу. Они, истекающие кровью, полуживые, переползали от пулемета к пулемету, создавая видимость большого количества солдат. В ответ взвыли фашистские минометы, после появились немецкие танки и пехота. Затем над крошечным плацдармом нависли «юнкерсы», началась бомбежка. Папочка, истекающий кровью, потерял сознание. Когда очнулся, услышал лай собак. Повернул голову, а там… В луже крови барахтается морячок, а его рвут на части две немецкие овчарки. Отец навел автомат, нажал спуск, а стрелять уже нечем. Оставшихся в живых пятерых бойцов пленили румыны. Но появившийся на плацдарме эсэсовец велел не брать пленных, а всех расстрелять. Первыми повели к морю девочек-медиков. Вскоре оттуда послышались автоматные очереди. Все, конец. Но тут внезапно в небе показались наши самолеты из Тамани. Началась такая кутерьма, что раненых красноармейцев после авианалета погнали не на расстрел, а в плен. А моей будущей бабушке из части была отправлена вторая похоронка на сына.

Едва живых бойцов посадили в сырые холодные вагоны для перевозки скота, где находилось уже много пленных и куда-то повезли. Охраняли их такие озверевшие фашисты, что даже выглянуть в окошечко под самой крышей вагона пленникам нельзя было. Однажды, когда долго стояли в каком-то тупике, отец не выдержал, и посмотрел в окно на белый свет. Это заметил офицер, прогуливающийся вдоль состава, и со змеиной улыбкой подошел к нему. Спокойно достал пистолет, приставил его к уху отца и так же – с улыбкой, выстрелил. Из двух сторон шеи тугой струей хлынула кровь. Папа упал.

Восемь дней он был между небом и землей. Но молодой организм не хотел умирать и отец на девятые сутки пришел в себя. Тезка папы, только намного старше (ему было сорок шесть лет), подал ему восемь крошечных черных сухариков размером со спичечный коробок и сказал: «Это твой паек за восемь дней. Я не мог его съесть, у тебя сердце билось». Как оказалось, после того, как папочка упал, тезка засыпал ему входное и выходное отверстие от пули вагонной пылью. И зажав голову между своими коленями, остановил кровотечение. Это спасло Федору – младшему жизнь.

А уже через месяц, после того, как пришел в себя, отец начал уговаривать заключенных к побегу:  «Фашисты всех убивают. Убьют и нас с вами или в печах концлагеря сожгут. Нужно бежать, пока мы на советской территории». Но солдаты очень боялись, что без документов их обязательно расстреляют свои же сотрудники НКВД. Поэтому из всего вагона согласились бежать с папой только десять заключенных, среди них и спаситель отца Федор – старший. И, когда поезд шел среди густых белорусских лесов, они взломали в полу гнилые доски и на ходу стали прыгать под поезд. Один все-таки погиб под колесами, а оставшиеся в живых десять человек убежали в лес. Там, питаясь корой деревьев, скрывались несколько дней, наблюдая за дорогой. По ней шли то советские войска, то немецкие.

И однажды, когда показалась колонна советских войск, отец рискнул и вышел на дорогу. Ехавший впереди на коне офицер, на секунду замешкавшись, вдруг вскрикнул: «Федя! Это ты – отчаянный пулеметчик?!». Оказалось, что всадник – это спецкор военной газеты, который, как ни странно, узнал в исхудавшем и заросшем щетиной солдате героя из своего очерка. Папа же, все еще не веря своему счастью, ответил, что он не один, и ни у кого из них нет документов. Журналист помог бежавшим военнопленным, и в НКВД, несмотря на то, что три месяца всех проверяли, все-таки им поверили. И снова отец пошел на фронт, теперь он служил уже в разведывательной роте.

Однажды, когда он не смог в назначенное время вернуться в свою часть, его вновь посчитали погибшим и матери оправили похоронку. Третью по счету. Но старшина все-таки вернулся домой после победы. За мужество и героизм папуля награжден орденами «Красной Звезды», «Отечественной войны» I и II степени. И двадцатью восьмью медалями, среди которых – «За отвагу», «За оборону Кавказа».

С такими родителями разве я имею право быть слабой? Да никогда!

4

– Виолетта Федоровна, у меня друг работает в пароходстве. У них там освободилось место главного инженера-строителя. Он и попросил найти ему достойного и грамотного специалиста на это место. Я порекомендовал вас, – такими неожиданными словами утром меня встречает начальник. Зная мою сложную бытовую проблему, он решил мне помочь. – В пароходстве строится многоквартирный дом, и если вы туда перейдете, то вам в нем дадут квартиру. Строительство уже началось, а строят они намного быстрее, чем мы. Это очень богатая организация. А у нас видите, какие нестабильные времена настали. Финансирование просто отвратительное, никогда не знаешь, развалится наша фирма, или удержится на плаву. А вам ведь рисковать нельзя. В пароходстве же все стабильно. Да, и зарплата там вдвое больше. Вам, как главе семьи нужны жилье, деньги. И учитывая, что помощи у вас нет никакой со стороны – это немаловажно. Честно говоря, не хочется терять такую хорошую сотрудницу, но я ведь живой человек, и представляю, как тяжело здесь одной без поддержки. Пойдете?

– Конечно, пойду. Даже раздумывать не буду. Мне же еще родителей нужно обязательно забрать из Грозного. Николай Алексеевич, большое вам спасибо за хорошее отношение ко мне. Вы не представляете, как это страшно – начинать все с нуля на новом месте. А вы мне всегда оказывали поддержку. Сколько жить буду, буду вам за это благодарна.

– Удачи вам, Виолетта Федоровна. Хороший вы человек. Поэтому и отношение к вам хорошее. Я думаю, что там вам будет еще лучше.

– Спасибо.

От этих простых человеческих слов хочется смеяться и быстро лететь на новую работу. Это же надо! Совершенно посторонний человек протянул мне руку помощи. Нет, хороших людей на свете определенно больше! Бегу оформлять документы. На улице яркий морозный солнечный день. От волнения не смотрю под ноги и, поскользнувшись на остановке, подворачиваю ногу. Но упасть не успеваю: меня тут же подхватывает за руки какой-то высокий худой мужчина.

– Девушка, осторожнее! Под ноги нужно более внимательно смотреть. А то ведь так и голову свернуть можно. Не спешите и здоровее будете.

Я резко выдергиваю свою руку. Воспитанная в Чечне никак не могу привыкнуть к чужому мужскому вниманию. Для меня до сих пор так странно, когда мужчина берет женщину за руку. Тем более совершенно незнакомый мужчина. А в первое время, когда я приехала сюда: во Владивосток, я вскакивала со стула, когда в комнату входил мужчина. Тетя из меня эту привычку выжгла каленым железом. Когда я в очередной раз попыталась встать, она на меня так грозно посмотрела, словно гвоздем прибила взглядом к стулу. С тех пор я уже не встаю.

– Не нужно, я сама. – Потихонечку, хромая, подхожу к скамейке на остановке. Боль в ноге сильная, но я терплю. Осторожно сажусь. Вот незадача! Я ведь так спешу. Мужчина не отстает. Садится рядом. Вот липучка, привязался на мою голову.

– Девушка, а что вы такая напряженная? Я же вам помочь хочу. Вам ведь теперь не обойтись без посторонней помощи. Не бойтесь меня, я не какой-то там босяк. Я – доктор наук, работаю преподавателем в университете. Меня зовут Георгий Александрович. А вас как?

– Виолетта Федоровна.

– О-о-о, – иронично произносит он, – Виолетта Федоровна. Как официально! Какая же вы не по годам серьезная. Давайте-ка, я вам помогу войти в троллейбус.

Я лишь утвердительно киваю головой, понимая, что сама не справлюсь. Ладно, пусть провожает. А мне теперь нужно срочно домой, чтобы приложить холодный компресс на ногу. Одет мужчина прилично, на вид гораздо старше меня. На маньяка он вроде бы не похож, надеюсь, не обидит. Так я познакомилась с Георгием Александровичем.

Наверное, высшие небесные силы, посовещавшись там, наверху, решили дать мне шанс изменить жизнь к лучшему. Во-первых, моя новая работа принесет мне хорошие деньги, а затем и квартиру. А во – вторых, впервые за много лет за мной начал ухаживать мужчина. Причем, это настолько отличалось от тех, прежних гадких намеков одинокой женщине, что я даже немного растерялась. Все так галантно, ненавязчиво. Может, мое сердечко со временем оттает, и я вновь почувствую себя женщиной?

Итак, сменив работу, я теперь принимаю участие в строительстве двадцатисемиэтажного экспериментального дома. Правда, для этого мне пришлось основательно вспомнить все, чему научили в строительном институте. Потому что я теперь не в конторе работаю, а главным инженером на стройке. Дом настолько необычный, что мне профессионально интересно все. В этом доме уникальный фундамент, он спроектирован по принципу «неваляшки», как игрушка Ванька-встанька. Это сделано с учетом сейсмоопасной зоны. И никакое, даже девятибалльное землетрясение, не нанесет ему вреда и не сможет разрушить этот великолепный дом. Он просто начнет раскачиваться из стороны в сторону.

На его строительстве работают рабочие из Северной Кореи. Люди они очень скромные, трудолюбивые, порядочные. Живут корейцы отдельно от всех в своем городке, в котором идеальный порядок. Территория городка чистая, на клумбах благоухают цветы. Ни о каком пьянстве или драках даже речь не идет. И это несмотря на то, что живут здесь только мужчины. В моем подчинении шестьсот человек. У них есть и свое руководство: директор, парторг. Когда директору исполнилось шестьдесят лет, мы подарили ему полувер. Он с большой благодарностью взял подарок. Но через несколько дней, я увидела, что он его не носит. Может, не понравился? Не удержавшись от женского любопытства, спрашиваю его:

– Товарищ Ким Бон Сик, а почему вы не надеваете наш подарок? Не понравился или не подошел?

– Подошел, Виолетта Федоровна, и очень понравился. Но носить я его пока не могу.

– Почему? – не понимаю такого странного ответа.

– Я его буду надевать в Пхеньяне. А здесь, в России, не имею права, так как у моих товарищей такого полувера нет.

Понимаете, какая психология: у моих подчиненных нет такого свитера, значит, и я не буду его носить. Этот ответ характеризует порядочность директора.

Еще один год пролетел, как один день. Приехал мой шеф посмотреть, как идет стройка. Я с гордостью показываю ему все, что успели построить. Дом получается просто сказочный. Это не просто коробка для проживания людей, а целый комплекс. Здесь есть своя насосная для подкачки воды с двенадцатого этажа до двадцать седьмого. И личная бойлерная для подачи горячей воды. Даже дизельная для аварийного отключения света есть, так как в доме три пассажирских лифта, и два грузовых. Дом получается просто красавцем: в центре расположены лифты, а сам дом отходит от центра на четыре стороны света. Сверху он смотрится крестом. В нем будут офисы, кафе, магазин, детский сад, парикмахерская, аптека. А сверху, на двадцать седьмом этаже крутящийся ресторан, как «Седьмое небо» в Москве, покрытый специальным прозрачным покрытием в форме полусферы. Мне есть чем гордиться. Потому что я причастна к этой красоте. Но самое главное – в этом доме будет моя собственная квартира!

– Виолетта Федоровна, у нас временные неувязки с банками. Они почему-то притормозили финансирование, – говорит шеф, – поэтому мы на зиму стройку законсервируем. А вы найдите себе пока временную работу до апреля месяца. А вот когда дом сдадим, вы согласны быть у нас председателем кондоминиума? Мы тогда заключим с вами контракт на десять лет. Согласны?

– Конечно!

– А квартиру вы для себя на каком этаже выбрали?

– На двадцать четвертом. На этом этаже самые удобные двухкомнатные квартиры. И что очень важно для меня – там есть две очень большие лоджии. Я их утеплю. Одна, та, что на южную сторону окнами выходит, будет дополнительной комнатой. А вторую лоджию приспособлю под зимний сад. Буду розы, лимоны и мандарины выращивать. Это моя мечта.

– Молодец. Какая же вы оптимистка. Со временем все сделаете, как хотите, и будет у вас не квартира – а оранжерея. Но только сейчас временно устройтесь куда-нибудь. А в апреле возвращайтесь, будем вместе дом сдавать. Да, еще: трудовую книжку я вам не отдам, чтобы не потерять такую ценную сотрудницу. До встречи весной.

– До встречи!

Я выхожу на улицу с превосходным настроением, совершенно не тревожась о том, что временно без работы. Мало того, что у меня скоро будет огромная квартира, так я еще и работой буду обеспечена на целых десять лет вперед. Для этих неспокойных лет стабильная работа – это просто царский подарок, потому что мы с Игорем будем сыты, одеты и обуты. И самое главное – у нас меньше, чем через полгода будет своя квартира, в которую я заберу родителей. Какое счастье! Господи, спасибо тебе за эти подарки.

Спустившись по ступенькам во двор, делаю шаг вперед, и вдруг по моему лицу что-то больно так, как ножом ударило. Вернее, не ударило, а как-то по касательной проехалось. Я удивленно смотрю на это «что-то». Батюшки! В шаге от меня лежит огромный крюк от башенного крана. Глянув вверх, увидела, что на кране крюка нет. В недоумении перевожу свой взгляд на него, лежащего у моих ног. Ничего не понимаю. И вдруг чувствую, что по моему лицу потекло что-то горячее. Вытираю рукой эту липкую жидкость, и с ужасом вижу на своей руке кровь. Тут же слышу откуда-то истошный крик: «Убили!». Под этот визг все поплыло перед глазами, и я погружаюсь в бесконечную липкую темноту.

Сколько была без сознания, не знаю. Но очнулась в белой-белой палате, набитой какой-то пищащей аппаратурой. Вокруг меня суетятся люди в белах халатах.

– Пришла в себя? Ну и умница. Теперь сто лет жить будешь, – красивая врач в хрустящем белом халате сидит у моей постели, и тревожно смотрит в лицо. – Посмотри вот сюда, – показывает шариковую ручку, – а теперь вот сюда. – Женщина водит ручкой перед моим лицом вправо-влево. Я машинально слежу за ней глазами. – Умница.

– Что со мной? – почему-то шепотом спрашиваю я. – Почему я здесь?

– Ничего страшного, – шок. Ты, Виолочка, когда кровь свою увидела, сознание потеряла.

– Я? Как? Какую кровь?

– На вашей стройке крюк от башенного крана оторвался и упал прямо перед тобой. Правда, лицо твое он по касательной все-таки задел. Но это не страшно, он только кожу расцарапал. А у тебя нет ни переломов, ни сотрясения. Не твоя это смерть. Ты теперь будешь еще сто лет жить. Отдыхай, моя хорошая. Если завтра все будет в норме, выпишу домой, – она ласково погладила меня по руке, и, стуча каблучками, деловито выбежала из палаты.

– Ой, девонька, видно сильный у тебя ангел-хранитель. Это же надо такое: тяжеленный крюк упал в сантиметре от нее, а у нее только царапины, – пожилая полная женщина с добрым лицом сидит на стуле у стены. Судя по всему, она санитарочка. – Он же мог тебя в землю вколотить. Мокрого бы места не осталось.

– Не пугайте пациентку, – просит молоденькая девочка в голубом костюмчике, похожем на пижамку. Она что-то делает с моей рукой. – Ну, вот, капельницу поставили, можете поспать.

Я поворачиваю влево голову, и вижу, что в моей руке торчит иголочка, а сверху в нее что-то течет из прозрачных бутылочек. Мне очень хочется спать, сильно кружится голова, и я вспоминаю поговорку «С тихим шорохом шурша, крыша едет не спеша». Моя «крыша» тоже едет тихо-тихо так, без шума. Сквозь дремоту слышу журчащий голос санитарки:

– Это тебе свыше знак был. Я уж не знаю, лапочка моя, к худу, или к добру. Но это точно был знак. Я так думаю, что к добру. Видишь, небесные силы в живых тебя оставили.

– К добру, – шепчу я, соглашаясь с ней и медленно засыпая, – худо я уже видела. У меня теперь все будет хорошо.

На следующий день ко мне выстроилась очередь из врачей. Они деловито входят палату, и прямиком идут к моей постели. Задают мне какие-то дурацкие вопросы, удивленно ощупывают. От этого у меня сложилось такое впечатление, что доктора пришли не осмотреть пациентку, а поглазеть на редкое животное в зоопарке. Эскулапы между собой говорят на непонятном мне языке. Взяли у меня кучу разных анализов, сделали рентген, УЗИ всех органов. Я так поняла из их разговоров, что меня можно в космос запускать как Стрелку и Белку, не пропаду и там. Из космоса вернусь точно, ползком, но вернусь.

Смешные люди. Они же не знают главной тайны моей жизни – я обязана жить ради сына и родителей. Без меня, сильной женщины, они пропадут. Поэтому никакие крюки мне не нанесут вреда. Подумаешь, крюк от башенного крана! Это же такая мелочь по сравнению с теми событиями, что я перенесла раньше. Мой характер лишь только закалился от ударов судьбы. И через три дня меня все-таки выписали, так и не найдя никаких ужасных последствий в моем организме. Ну, что ж, это радует. Были бы мозги, было бы сто процентов сотрясение. А так ничего – пронесло, царапиной отделалась.

Выписавшись из больницы, иду на свидание с Георгием Александровичем. О своем необычном приключении ничего ему рассказывать не буду, не хочу лишних расспросов. Да и вообще, какой здравомыслящий человек поверит всему произошедшему? А полосочку содранной кожи на лице я замазала тональным кремом. Благо, вечером на улице темно, он ничего не заметит. А вот насчет работы на зимнее время нужно с ним посоветоваться. Он старше меня на двенадцать лет, мудрее. Может, с работой поможет. Все-таки он местный, у него здесь корни. Честно говоря, мне на приличную работу не в чем даже ходить. У меня ведь и сейчас практически вся одежда та, что отдают даром. На стройке, даже в конторе, никто не смотрит на твой внешний вид. Но по городу ходят барышни в таких сногсшибательных нарядах, что о-го-го. Владивосток – город портовый, у многих мужья ходят за границу. Я же чувствую себя некомфортно из-за невозможности модно одеваться. Из-за этого у меня страшный комплекс. Вот и хожу в том, что есть, гордо подняв голову, как королева, чтобы никто ни о чем не догадался. А вообще я вся в комплексах: до сих пор не могу даже поцеловаться с моим поклонником. Мне все кажется, что я его недостойна, что он думает обо мне, как о простушке. Причем, не очень умной. С такими «радужными» мыслями я буквально налетела на своего поклонника. Мужчина стоит под ярко горящим фонарем.

– Виолочка, – увидев меня, он искренне радуется. Протягивает мне букет цветов и галантно целует руку.

– Добрый вечер, Георгий Александрович.

– Хорошая моя, когда же ты мне будешь говорить «ты»? Мы уже столько времени встречаемся.

– Не знаю.

– А посмотри, что у меня для тебя есть, – загадочно говорит он и открывает крошечную бархатную коробочку. А в ней золотое обручальное кольцо.

– Это мне? – Я очень растеряна и удивлена от такого неожиданного подарка. А мысль о том, что меня вновь могут позвать замуж, даже в самых сокровенных снах не посещает меня.

– Виолетточка, будь моей женой.

– Я не знаю. Все так внезапно, – растеряно бормочу оправдание своему поведению. Мне все еще не верится, что он серьезно ко мне относится. И, тем более что решил на мне можно жениться. – А мне можно подумать?

– Конечно, – огорченно отвечает Георгий.

Без очков видно, что мужчина расстроен моим невнятным мычанием. Но быстро справляется со своими чувствами, и, улыбаясь, продолжает:

– Но я буду очень рад, если ты мне ответишь «да».

Я ничего не отвечаю. Мне нужно время, чтобы осмыслить серьезность его намерений. И я пока не могу разобраться в своих чувствах к нему. Даже крюк, рухнувший возле меня, не помог, не поставил мозги на место. А может, их и правда у меня нет? Я тихонько хихикнула. Ну, ладно, время покажет, что там у меня есть в черепной коробочке, а чего нет.

Беру его под руку, и мы долго гуляем по заснеженным улицам Владивостока. Снег скрипит под нашими ногами. А я почему-то решаю Георгию пока ничего не говорить о том, что временно безработная. Попробую как-нибудь сама выкрутиться из этой ситуации. Именно теперь мне не хочется у него ничего просить. Почему так, сама не понимаю. Обычно в трудных ситуациях обращаются к близким тебе людям, а я не хочу. Может, со мной что-то не то?

На следующий день поехала к тете Ане. Оказывается мое внутреннее «я» хочет принять помощь от тети.

– Тетя Аня, меня мой знакомый замуж зовет, – начинаю я беседу под удивленные ахи и охи тети.

– Доченька моя, да кто же это такой? Может, какой алкоголик? Знаешь, как тут моряки бывает, пьют? Приходят с моря, денег полные карманы, они стресс снимают водкой и начинают куролесить. А жены их бросают, не выдерживают загулов. Ты его хорошо знаешь?

– Да вроде бы хорошо. Он вдовец, жена давно умерла. И он не моряк, а преподает в университете. Живет один. Сын уже взрослый, женат. Живет со своей семьей отдельно от отца, – в двух словах посвятила тетю в свои личные дела.

– Замуж за профессора? Ой, доченька моя, какая ты молодец. Какого себе жениха выбрала! Умница! Хоть поживешь, как королева.

Я поморщилась:

– Да какой он жених? Ему уже за пятьдесят.

– Ну и что? Сама говоришь, что жена умерла давно. Сын взрослый. А одинокий мужчина живет самостоятельной жизнью. Где ты себе лучше найдешь? Это же просто счастье, что он не разведенный, не бросил семью, а наоборот, один остался. Намаялся мужик без жены. Ценить тебя будет, любить, холить и лелеять до конца дней своих.

– Я подумаю. А пока мне нужна работа на зиму. Моя стройка законсервирована до апреля. Куда лучше пойти, не знаете?

– Отец! – зовет тетя мужа. – Виолочке работа нужна до весны. Куда ей устроиться на зиму?

– Как куда? – из комнаты пришел дядя. – На рыболовный траулер, конечно. Сюда новый пароход пришел – «Сириус». Недавно его батюшка освятил. Они как раз команду набирают. Скоро рыбку пойдут ловить в океан. А ты у нас женщина сильная, работящая, все можешь и никакой работы не боишься. Выдержишь тяжелый труд, не опозоришься. А там, на пароходе, такие работники как ты, очень нужны. Жить будешь всю зиму на всем готовом, что тебе еще нужно? Игорь в армии. За него не переживай: мы будем в выходные в госпиталь к нему заглядывать. Мать вон пирожков ему напечет. А ты деньжат прикопишь на мебель в новую квартиру. В море хорошо платят. Иногда даже в Японию заходят. Японцы сильно нашу рыбку любят. Весной вернешься с рейса и королевой будешь.

– Нет, королевой я не буду никогда. Для этого нужна самая малость – родиться в венценосной семье. А мне это уже не грозит. Но деньги нам нужны.

Выслушав мудрого мужчину, я благодарю его за такую информацию. И обещаю крепко подумать. По дороге домой заехала в порт, чтобы посмотреть на корабли. Боже мой, какие же они огромные! И от их величественного вида мне даже страшно подумать о том, что я должна буду выйти в море. Во-первых, я не умею плавать. А во-вторых, мне очень стыдно наниматься на корабль. Ведь здесь во Владивостоке о тех женщинах, которые ходят в море, идет дурная слава. Но в данной ситуации для меня – это отличный выход. Дядя прав: первый плюс в том, что на корабле я буду одета, сыта, и крыша над головой. А второй – я заработаю неплохие деньги. И пока Игорь в армии здесь же, во Владивостоке, в госпитале на полном государственном обеспечении, мне вполне можно пойти в море. Все эти плюсы перебороли мое смущение и комплексы.

5

И следующим утром я уже довольно решительным шагом иду в порт к капитану парохода «Сириус» наниматься на работу. После долгих поисков в огромном порту наконец-то нахожу красавец-пароход. Ой, мамочки, какой же он большой! Белоснежный корабль напоминает мне многоэтажный дом. Возможно, где-то там будет и мое окошечко, или как там его правильно называют? Из-за паники забываю все, что когда-то читала в книгах о морских судах. И на негнущихся, ватных от страха ногах подхожу к трапу. У лестницы стоят два вахтенных.

– Я к вам по поводу трудоустройства, – смущенно говорю матросу, стоящему справа от трапа.

Он внимательно рассматривает меня:

– Стойте здесь. Я сейчас у капитана узнаю.

Куда-то сходил вглубь парохода, но очень быстро вернулся:

– Пойдемте со мной.

Матрос повел меня в кают-компанию. Пароход внутри такой красивый, чистый и абсолютно новый, что вызвал у меня трепет. Кают-компания – огромная шикарная комната, в которой расставлены мягкие удобные диванами, есть большой телевизор. Я никогда прежде не была на пароходах, поэтому не ожидала увидеть такую красоту. В каюте сидят двое мужчин, перед которыми гора каких-то журналов, напоминающие школьные. Один из них худой, лысоватый мужчина, второй такой толстячок – добрячок, похожий на огромного медведя. Оба в морской форме. Интересно, кто из них капитан?

Мужчины слишком внимательно и цепко ощупывают меня взглядом. Я поневоле сжимаюсь от этих нагленьких мужских глаз. Мне кажется, что их взоры такие оценивающие, словно на невольничьем рынке рабыню выбирают. Чего на меня смотреть? Одежда на мне средненькая, возраст тоже. Короче говоря, мне неловко и неуютно. От страха и стыда меня колотит. А эти мужики мне не нравятся все больше и больше. Судя по всему, я им тоже явно не приглянулась. Вот и хорошо. Мне и не надо кому-то нравиться. Не на смотрины пришла, мне работа нужна. Дрожащим голосом прерываю слишком затянувшуюся тишину:

– Здравствуйте. Мне нужен капитан парохода.

– Я капитан, меня зовут Владимир Иванович. Что вы хотите? – отзывается мужчина, похожий на огромного медведя.

Я собираю в кучку свои эмоции и стараюсь смотреть в лицо своему собеседнику. Годы работы кадровиком делают свое дело – я быстро прихожу в себя. Вспоминаю, зачем пришла и успеваю заметить, что у капитана, светловолосого красивого шатена, такие яркие синие глаза. Как у олененка из мультфильма: огромные и добрые – добрые.

– Я по поводу работы.

– А какой работы? Что вы можете? Нам на пароходе нужны женские руки: некому наводить порядок. На должность матроса-дневального пойдете?

– Я согласна на любую работу, где меня будут меньше видеть.

Второй, тот, который худой, удивленно оторвался от каких-то бумаг, которые начал просматривать, пока я разговариваю с капитаном.

– Почему? – очень удивился капитан. – Вы в розыске? Вас разыскивает милиция?

– Да нет же! Что вы такое говорите, – я искренне возмущена таким глупым предположением. – Поймите, я женщина в возрасте. У меня два высших образования, а пришла устраиваться на работу на пароход. Причем, работу ищу любую, на все согласна. Вы же сами понимаете, неувязочка получается.

– Какая неувязка? – Владимир Иванович удивленно смотрит на меня.

– Как какая? Вы же знаете, что о корабельных дамах ходят слухи, что они идут сюда, чтобы мужьям налево и направо изменять. Ну, женщины легкого поведения, мягко говоря. Так вот, я не для этого пришла, мне просто до весны срочно нужна временная работа. А весной я уйду, – пытаюсь впихнуть в эту бестолковую мужскую голову причину моего прихода.

– Глупости какие! Все зависит от женщины, – поставил жирную точку в разговоре капитан. – Оформи ее матросом-дневальным, – обратился он к тому, худому.

Худой мужчина оказался старшим помощником капитана. Он как раз и оформляет таких, как я матросов, на работу. По-морскому старпома зовут – чиф. Я когда услышала, это – чиф, сразу вспомнила – пиф. Прямо как в мультике пиф-паф, ой-ей-ей, выбегает зайчик мой. Он и назначил меня на должность матроса-дневального убирать пароход. Убирать, так убирать, лишь бы деньги платили. Еще и кормить будут четыре раза в день. Ну, не жизнь, а малина. Полный пансион. Все складывается, как нужно.

Вечером в превосходном настроении бегу к Георгию Александровичу. А в это время в моей голове щелкают цифры, я лихорадочно подсчитываю, сколько получу за рейс. И вскоре прихожу к радостному выводу, что с такими деньгами, которые получу по его окончании, легко смогу купить себе самую необходимую мебель. Но главное – я наконец-то оденусь в новую одежду. Я все-таки привыкла хорошо выглядеть. Ведь на Кавказе женщины очень красиво одеваются. И лучезарно улыбаясь, подхожу к поклоннику.

– Георгий, – обращаюсь к нему в первый раз на «ты», – можешь меня поздравить, я устроилась на новый пароход матросом-дневальным.

– Не совсем понял. Ты же вроде инженер на стройке, – его настолько удивила новость, что он даже пропустил мое тыканье.

– Да, я инженер. Но стройка заморожена до апреля, там временные проблемы. А на что мне жить?

– Подожди-подожди. Пароход – это обязательно выход в море. Ты, что, хочешь от меня уйти в плавание? – очень тихо спрашивает он. Видно, что Георгий очень расстроен и только деликатность не дает ему возмущаться громко.

– Да, я пойду в плавание. Но к тебе вернусь через три – четыре месяца.

– Ничего себе! Давай здесь, в городе, вместе новую работу поищем. Не уходи! Прошу тебя Виолочка, будь моей женой. А жене не обязательно работать. Мы сейчас же немедленно распишемся, и ты будешь до апреля сидеть дома, ожидая меня с университета, – он просяще смотрит мне в глаза.

– Да ты что? Как ты можешь мне такое предлагать? Я всю жизнь работаю, и сидеть у кого-то на шее не собираюсь. Понимаешь, мне нужно купить себе нормальную одежду, у меня же все украли при переезде. Сына нужно одеть, обуть, он ходит в чужих обносках. А ведь парень совсем взрослый. Да и устала я жить от зарплаты до зарплаты, считая копейки. У меня слишком много дыр в бюджете, а в рейсе я неплохо заработаю. Не забывай, что мне еще за родителями в Грозный ехать. Поэтому пойти в море – это реальный шанс наконец-то крепко стать на ноги после всех нервотрепок. И самое главное – я куплю себе праздничный костюм на свадьбу. Твое предложение еще в силе?

– Боже мой, ты согласна?

– Да. Вот приду с рейса, и поговорим окончательно.

– Виолочка, любимая моя, какая ты умница! Спасибо тебе за такое решение, – нежно, словно хрупкий цветок он целует меня.

Георгий счастлив, откровенно счастлив. Наверное, действительно меня любит. А ведь мне он просто нравится. Отлюбила, видно, свое. После страшных событий в моей жизни я внутренне умерла. Скажем так, не способна я уже пылать страстью. Нет у меня сил на сильные эмоции. Там, внутри, горе выжгло все желания, а горящий огненный шар превратил их в пепел. И я уже давно забыла, что я женщина. И зачем я сейчас взяла и ляпнула о свадьбе? Ведь еще ничего окончательно для себя не решила. Или все-таки решила? В моей бестолковой голове вприпрыжку скачут разные мысли. Причем, они откровенно противоположны друг другу. Ну, ладно, что сказала, то сказала.

Обнявшись, мы идем в небольшое кафе, где Георгий на радостях заказал дорогое вино и легкую закуску. Ну, что ж, замуж, так замуж. Умная женщина всегда найдет в мужчине, с которым живет, положительные стороны, а отрицательные просто не заметит. А я очень умная женщина.

6

Утром следующего дня, словно птица лечу в порт. На пароходе меня уже ждет боцман. А боцман на корабле для матроса – это все: мать, отец, судья и адвокат. Он занимается хозяйством, следит за порядком, все матросы беспрекословно ему подчиняются. Здесь, на «Сириусе» матросы зовут его – Дракон. Да, веселенькое прозвище, можно сказать многообещающее. Драконом нормального человека не назовут. Но я зря переживала, боцман оказался красивым брюнетом очень высокого роста, с добродушной улыбкой на лице. Весело, с прибаутками, показал мне место, где стоят ведра, ветошь, моющие средства и швабры, их здесь называют «лентяйками».

– Как тебя, девушка, зовут?

– Виолетта Федоровна, – бодро рапортую.

– Ага, значит, Виола. Отчество тебе по должности не положено. Вникаешь?

– Как скажете.

– Значит так, Виола-Виолетта, палуба по чистоте не должна отличаться от подволока.

– От чего не должна отличатся палуба? – мне, горной барышне, такие морские словечки, как китайский язык – слышать слышишь, а о чем говорят, не понимаешь.

– В первый раз в море идешь, что ли?

– Да, в первый.

– Понятно. Значит, запоминай, подволок – это потолок, а переборки – это стены. Остальное поймешь по ходу. Так вот, продолжаю, палуба по чистоте не должна отличаться от подволока. А переборки должны блестеть, как у кота яйца.

Я смущенно хихикнула. Стройка, конечно, сильно закалила мою нервную систему, но все-таки мне стыдно слышать такие сравнения. Затем боцман показал мне весь пароход. Корабль словно невеста, такой чистенький и аккуратненький, он идет в свой первый рейс.

Помня наставления боцмана, тут же с пролетарской ненавистью к грязи драить начала пароход. Работа тяжелая, но я ее не боюсь. Тем более что палубу не нужно мыть, ее убирают матросы-добытчики. Я же, как единственный представитель слабого пола, мужчин всячески избегаю. Поэтому веду себя, как мышонок: сделаю свою дело – и в норку, то есть в свою каюту. И еще мне очень стыдно, что я работаю уборщицей. Я даже не поднимаю глаза от пола, пардон, палубы. От этого у меня новый комплекс. Скоро я свои комплексы буду коллекционировать. Со временем открою музей комплексов. Конечно, ведь я и предположить не могла, что когда-нибудь опущусь с должности заместителя генерального директора завода до должности уборщицы. Карьера просто головокружительная, только не снизу вверх, а сверху вниз. А, впрочем – это временно. Я непременно выдержу и это испытание. Тем более знаю, на что иду, и что меня ждет по окончании рейса. Жизнь есть жизнь, она сама решает, что тебе нужно сейчас, в данную минуту. Подбадривая себя такими мыслями, тщательно вымываю коридоры, туалеты, душевые, каюты капитана и старпома. К обеду сильно устаю, с непривычки ломит спина. Зато поручни сияют, а полы такой чистоты, что в них можно смотреться как в зеркало.

– Наконец-то на моем пароходе появилась хозяйка, – раздался из-за спины мужской голос.

От неожиданности испуганно вздрогнула и резко повернулась. За моей спиной стоит капитан и улыбается:

– Вы, Виолетта Федоровна, молодец. Мне нравится ваша работа.

Сказав это, он снова дружелюбно улыбнулся и ушел. Меня же эта неожиданная похвала почему-то привела в такое смятение, что я разозлилась. Ах, скажите, пожалуйста «мне нравится ваша работа». А если бы он только знал, как мне «нравится» моя работа! Потягай-ка ветошь, морячок. Злясь от усталости и неожиданного прихода капитана, продолжаю мыть и чистить. Чувство ответственности, впитанное с молоком матери, не дает мне расслабиться ни на минуту. И, к сожалению, а может, к счастью, я не могу плохо работать. Так в трудах и заботах пролетела неделя.

Каждое утро в семь часов утра на пароходе раздается длинный звонок, старпом по местному радио приветствует весь личный состав:

– Доброе утро. Судовое время семь часов. Команде подъем. Сегодня двадцатое декабря. Температура воздуха минус десять градусов.

– Доброе утро, дорогой, – отвечаю старпому, зная, что меня никто не видит и не слышит.

Женщин на пароходе нет, в каюте я пока одна, поэтому и разговариваю тихо сама с собой. Сегодня уже спокойно слышу этот голос, а в первый день он меня так испугал, что я даже подпрыгнула от неожиданности и чуть не завизжала от испуга, услышав мужской голос в своей каюте. Сервис, к которому я, неподготовленная салага, была не готова.

После завтрака вновь драю судно, и мысленно разговариваю сама с собой. Вот сегодня рассуждаю о том, что что-то непонятное творится на камбузе: хлеб на завтрак больше смахивал на непропеченную лепешку очень плохого качества. Нет, скажем так, отвратительного качества. Но что делать – такова жизнь, нужно стойко переносить такие мелочи жизни.

Так, философски рассуждая о жизни, подползаю с уборкой к каюте капитана. Пока тру стены, тьфу ты, переборки до зеркального блеска, слышу, что капитан кого-то распекает. Поневоле прислушиваюсь.

– А что делать? Пекаря пока нет. Но то, что ты печешь, хлебом назвать нельзя, – это голос капитана. – Ты видел, что сегодня из твоей бурды, так называемой хлебом, на столах выложили?

Судя по всему, у капитана в каюте матрос с камбуза. Я тихонько смеюсь: это я тоже видела. Матросик, выполняющий обязанности кока, готовит сносную кашу. Но суп настолько гадкий, словно помои для хрюшек, трудно даже проглотить. К тому же он еще и печь совершенно не умеет. И сегодня моряки, измученные отвратительной едой, из плохо пропеченного хлеба на обеденных столах вылепили огромный предмет мужского достоинства. В тонком, почти английском юморе ребятам не откажешь. Я когда увидела эти рукотворные шедевры на столах, чуть от стыда не провалилась. Правда, затем хохотала в своей каюте.

– Командир, да не могу я печь. Поставьте на камбуз кого-нибудь другого. Я же рыбак, а не кок, – раздается виноватый голос матроса с камбуза.

– Кого? Мне самому становиться печь? А ты пойдешь на мое место? Где я людей возьму? Вот пойдем в море, тогда будет настоящий кок и гарсон. А пока учись сам.

– Разрешите, – нерешительно постучав в дверь, решаюсь я вмешаться в невольно подслушанный разговор. – А можно мне хлеб печь? – спрашиваю, но мысленно уже ругая себя за такую смелость. А вдруг, откажет?

– А вы это можете? – капитан удивленно смотрит на меня.

– Легко. Я могу и люблю печь. С раннего детства, – слегка привираю я. Так, чуть-чуть привираю. Печь я и, правда, люблю.

– Ура! Я спасен! Виолка, ты просто золото, – матрос рад до безумия.

– Попробуйте. Может действительно у вас лучше получится, – обреченно вздохнув, разрешает мне капитан.

Так я стала гарсоном и по совместительству поваром. Говоря морским языком – коком. О, теперь я чувствую, что делаю головокружительную карьеру: из уборщицы взлетела на должность повара и пекаря. Не зря я все-таки в институтах училась. Ох, не зря. Шутки – шутками, а не в этом дело. Что не говорите, а уборка – это самый тяжелый и неблагодарный труд. Только наведешь порядок, а через час снова грязно. А вот если булочки или пирожки готовишь, то получаешь колоссальное удовольствие. Я так люблю тесто, его запах. Когда ставлю опару, ласково разговариваю, и выпечка отвечает мне взаимностью. Моя воздушная выпечка команде очень нравится. Питается у меня сорок человек с парохода и еще рабочие с берега. В выходные обязательно балую всех пирожками и булочками.

Я устаю на камбузе, к концу дня ужасно болят ноги. Но эта усталость такая приятная. Послезавтра мы уходим в море. Вернее, в океан. Мне даже не верится, что я, не умеющая плавать, ну просто топор топором, уйду в плавание. В рейс я пойду уже в должности гарсона. Гарсон – так романтично звучит это слово. Как там во Франции: «Гарсон, счет». Но мы не во Франции. На пароходе гарсон – это помощник шеф-повара. То есть, – пойди, подай, почисть, принеси коку, и убери потом все и за всеми. И выпекай хлеб, булочки, пирожки. Сегодня вечером меня отпустили на берег попрощаться с родными, собрать нехитрый скарб.

Прощаюсь с Георгием на долгие месяцы. Он нежно целует мне руку:

– Виолочка, солнышко, я буду ждать тебя. Ты – моя смелая морячка. Я очень горжусь тобой. После рейса встречу тебя обязательно, ты только возвращайся. – В его глазах грусть и такая тоска, что смотреть на него больно. Неужели он меня и правда любит?

– Спасибо, – мне тоже грустно.

Я уже жалею о своем решении пойти в море. И считаю его опрометчивым. Так как трусиха я еще та: боюсь мышей и темноты. Но назад у меня дороги нет. Вернее, я не допускаю пути назад.

– Алло, Людочка, – звоню своей сестричке в Украину, – я ухожу в плавание на три – четыре месяца. Когда вернусь, обязательно позвоню.

– Как это ты в море уходишь? Зачем? Немедленно откажись! Виолка, сумасшедшая, ты же плавать не умеешь, – запереживала моя сестренка.

– Так я же не вплавь пойду в море, вернее, в океан, а на новом пароходе, – пытаюсь шутить, но меня душит легкий истеричный смех.

Я же нормальный человек, поэтому боюсь, отчаянно боюсь уходить в море. Даже такие сильные женщины, как я, боятся.

– Да ладно тебе, я не шучу. Немедленно откажись!

– Людочка, ты там насчет родителей узнавай, – не поддаюсь на провокацию. – Страшно мне за них, как они там? Живы ли они, сыты, не разбомбили ли их дом? Пожалуйста, выясни о них все, что сможешь.

– Я дозвонилась им три дня назад. Произошло какое-то чудо, что связь была. Так вот, они получили твою посылку с инсулином. Она, конечно, вскрытая, кондитерских изделий нет, но лекарство целое. Мамочка очень тебе за него благодарна. Знаешь, я думаю, наверное, придется мне самой ехать туда и забирать к себе.

– Подожди, там же война, куда ты поедешь? Должно же это когда-нибудь закончиться. Вот вернусь с моря, дом к лету расселим, получу квартиру, и заберу их сюда. А здесь так хорошо, спокойно. И ты даже не представляешь, сколько тут морепродуктов продается. Я никогда такого количества не видела и не ела. Ну, ладно, сестричка, до встречи. Хочу, чтобы ты знала: я очень люблю тебя. Ты у меня самая дорогая сестричка на свете, – мой голос предательски дрогнул. И я быстренько сворачиваю разговор, чтобы не разрыдаться в трубку. – Целую вас всех.

– До встречи. Я тоже тебя люблю. Виолка, береги себя, ты у меня одна. Нет, все-таки ты       – сумасшедшая.

Положив на этом оптимистичном выводе трубку телефона, пошла пешком к тете, мудро решив, что по твердой земле еще нескоро придется походить. Нет, как все-таки много хороших людей на свете: они принесли маме посылку. Ведь могли же просто выбросить лекарство или продать. Там наверняка сейчас нет ни аптек, ничего. И эти ампулы на вес золота. А то, что конфеты забрали, так будем считать, это за доставку. Пусть кушают на здоровье. И вообще, как в таком хаосе, в войну, может работать почта? И зря Людочка назвала меня сумасшедшей. Я совсем не сумасшедшая. Мне просто нужно выжить. Очень нужно. Потому что без меня пропадут и сын, и родители. У меня просто нет другого выхода.

И по большому счету, я счастлива, что есть работа, крыша над головой. Ведь счастье – это такое состояние души, когда ты позволяешь себе быть счастливой, с улыбкой воспринимая окружающий мир. Например, один счастлив от того, что купил хорошую машину, а другой плачет от счастья, когда любуется капелькой хрустальной утренней росы нацветке. Внезапно нахлынули воспоминания о том времени, когда я была искренне счастлива целых пять лет. Я тогда училась в Московском институте нефтяной и химической промышленности (сейчас это очень модная Государственная Академия нефти и газа).

1973 год. Легко сдав экзамены на «отлично», стала студенткой. Поступила в этот институт только потому, что папа, буровой мастер, хотел видеть во мне свое продолжение. В те годы там училось много детей партийных боссов. «Слуги народа» прекрасно знали, с какой трубы можно качать достаток, и пристраивали своих чад на денежные потоки, обеспечивая им в будущем безбедную жизнь.

Институт потряс воображение мое воображение. Он был больше похож на дворец из сказок: мраморный, величественный, с огромными аудиториями, коридорами, в которых все блестело. Я ходила по этому храму науки, разглядывая его затаив дыхание, все еще не веря, что стала студенткой. И, вдруг навстречу, по коридору идут студенты-африканцы с черными-черными лицами и в белоснежных рубашках. Увидев их, от неожиданности вжалась в стенку. Мои косички, с вплетенными бантиками, затрепетали от страха. Очень хотелось убежать куда-нибудь, но ноги от ужаса приросли к полу. Когда же африканцы приветливо улыбнулись, обнажив при этом белые зубы, от страха чуть не потеряла сознание.

Со временем познакомилась с ними, и узнала, что это отличные ребята, из хороших семей, умные, вежливые, воспитанные. Единственное, к чему никак не могла привыкнуть – к африканскому обеду. Иностранные студенты брали одну большую миску с борщом, накладывали туда второе блюдо, а сверху заливали компотом. И весело уплетали эту сборную солянку. Африканцы не понимали нашей пищи, но она им нравилась, и они съедали все до крошечки. Я же только глазки таращила на такие изыски.

Жила я в институтском общежитии, которое находилось сразу же за учебным корпусом. Общежитие было как в фантастическом фильме: восьмиэтажное зеркальное здание, в котором лифты были «плавающими», без привычных дверей, прозрачные, отделанные зеркалами, они постоянно медленно-медленно двигались. Комнаты для студентов очень уютные, на четыре человека, с ковровыми дорожками и шкафчиками с посудой. И даже своя туалетная комната с душем. В таких условиях я чувствовала себя принцессой во дворце.

Конечно, студентка из провинции все свободное время изучала Москву. Мама каждый месяц присылала по пятьдесят рублей, чтобы дочь, грызшая науку в далекой столице, не голодала. Мне, привыкшей дома к экономии, денег хватало с избытком: отличница, комсомолка и просто красавица получала еще и повышенную стипендию. Однажды попала на дневной спектакль во Дворец съездов на балет «Лебединое озеро». Следя за происходящим на сцене, наслаждаясь чудесной музыкой, ощущая, что попала в волшебный мир искусства. Когда начался антракт, все зрители куда-то начали выходить из зала. За ними пошла и я. Как вы думаете, куда идут зрители в антракте? Правильно, в буфет. Попав в шикарный театральный буфет, полки которого ломились от невиданных ею ранее деликатесов, растерялась. Когда подошла ее очередь, спросила у буфетчицы:

– Скажите, а что это такое? – показала на глиняные горшочки.

– Грибы со сметанкой.

– А это? – указала на блинчики, на которых сверху лежало что-то похожее на гранатовые зерна.

– Блинчики с красной икрой. Одиннадцать копеек за штуку.

Купив десять блинчиков, я тогда с такой жадностью их съела. Необычный вкус икры настолько мне понравился, что купила еще двадцать штук. Буфетчица упаковала блинчики в бумажный кулек, и я пошла в сторону общежития, мудро решив, что спектакль подождет. Помню, я шла тогда по шумным московским улицам, улыбалась прохожим и с наслаждением кушала невиданный до сих пор деликатес: красную икру. С того самого дня обязательно пару раз в неделю бежала во Дворец съездов на спектакль. А в первом же антракте спешила в буфет за блинчиками с красной икрой. И была безумно счастлива от такой роскошной, беззаботной жизни целых пять лет.

Улыбаясь от воспоминаний, вдруг, как бы увидела себя сверху, откуда-то с небес – по белому снегу в большом городе, освещенном уличными фонарями, идет одинокая маленькая женская фигурка. Я совсем одинока на этом свете. Наверное, так же одиноко чувствовала себя моя мама, когда в Отечественную войну, прячась от фашистов, собирающих молодежь для отправки в Германию, зимой в стужу сутки простояла в ледяной воде брянских болот. Бедная моя мамочка! Она такая хрупкая, как она там? Жив ли папочка – стержень нашей семьи? От этих мыслей потекли слезы, сползающие по щекам холодными крошечными льдинками. Господи, дай мне сил быть такой же крепкой, как мои родители и достойно выдержать все испытания!

7

Утром сразу же пошла на причал. К сыну в госпиталь проститься не зашла, боюсь при нем расплакаться. Но Игорек стоит у парохода, крутит головой, боится меня пропустить. На моем мальчике красивая морская форма. Сильный порывистый ветер задирает полы шинели. Какой же он высокий и худенький! От вида этой одинокой тоненькой фигурки мое материнское сердце предательски защемило. Как мне жалко расставаться с ним! Но, взяв силу воли в кулачок, голосом уверенной в себе женщины спрашиваю:

– Сыночек, зачем ты сюда пришел? Все будет нормально, не переживай за меня. Ты себя береги. Знаешь же, что мы с тобой здесь одни, – обнимаю своего мальчика и всеми силами стараюсь не заплакать.

Еще бы! В его глазах я железная леди. И он даже не догадывается, как я боюсь за него, оставляя совсем одного в чужом городе на длительный срок.

– Мам, я буду ждать твоего возвращения, и встречу тебя с рейса. А мне госпиталь гитару подарил, – тут же делится новостью мой взрослый ребенок.

– За что?

– Не за что, а для того, чтобы я у них служить остался. Меня к кардиологическому отделению прикрепили. Даже отдельную палату дали, с телевизором и холодильником. Как в гостинице живу. Мне нравится.

– Ну, вот и хорошо. Служи мой мальчик, не подведи. И жди меня. Я скоро вернусь, – нежно поцеловала его, и твердой походкой не оглядываясь, пошла к трапу.

Обернуться назад и посмотреть на сыночка мне хочется. Но нельзя, разревусь. Я, конечно, сильная женщина, но не в такой же степени! Знал бы мой мальчик, как мне все страшно: оставлять его одного на берегу, идти в море. Выросшая в горах, я сегодня совершаю невероятно отважный поступок. И если кто-нибудь из знакомых из Грозного узнает о моем почти героическом шаге, не поверят. Но с другой стороны – эта храбрость от безысходности. Интересно, меня наградят после рейса орденом за мужество? Ну, ладно, я согласна медаль. Повеселев от этой глупой мысли, быстрым шагом иду на свое рабочее место.

Пришла на камбуз, а в воздухе почему-то витает тяжелый запах перегара. Я не успеваю удивиться этому новшеству, как замечаю, что на стуле сидит женщина. Это, судя по всему, мой начальник – шеф-повар. На морском языке – кок. Выглядит она, мягко говоря, непрезентабельно: неопределенного возраста, высокая, худая как щепка, с сероватым цветом лица. Отекшие глаза, наверное, зеленого цвета, довольно мутные. У нее неряшливый вид, прическа могла бы больше походить на прическу. А не на непричесанную паклю рыжего цвета.

– Тю, ты кто? – спросила у меня.

– Меня зовут Виолетта, – очень вежливо, почти как жена дипломата, представляюсь.

– Виолетта, – с явной издевкой в голосе передразнила меня.

– А вас как зовут? – пропуская мимо ушей это откровенное хамство, пытаюсь навести мосты дружбы между нами.

– Меня никак не зовут. Я сама прихожу, – зло, очень зло отвечает женщина. – Галя я. Твоя начальница. Въехала, интеллигентка? Мне муж говорил, что очень хорошая у меня помощница. Но ты же интеллигентка! Тьфу, – она плюнула на вымытый мною до зеркального блеска вчера вечером пол.

– А кто у вас муж? – делаю вид, что разговор идет нормально. И плевка якобы не заметила. Но мне так противно.

– Боцман у меня муж. Мы вместе с ним в плавание ходим. А твой хахаль кто?

Оторопев на секунду от такого грязного слова «хахаль», все-таки спокойно отвечаю:

– Никто. У меня есть жених, он доктор наук. Преподает в университете. Ждет меня на берегу.

– Жених на берегу, а ты, значит, здесь по мужикам шарить будешь?

– Почему вы так со мной разговариваете? Что я вам плохого сделала? –с огромным трудом держу себя в руках. – Я пришла сюда работать, а не по мужчинам бегать. Мне деньги нужны.

– Да кому же деньги не нужны? Всем нужны. Но я очень ненавижу интеллигенток, – шипит она, и смотрит на меня испепеляющим взглядом своих тусклых зеленых глаз. – Понимаешь, ненавижу.

– Понятно. Ну, что ж, всем хорошим не будешь. Что мне делать? –продолжаю разговор, хотя у самой от такого «горячего» приема настроение совсем упало.

– Так, почисть мешок картошки, пять килограммов лука, полмешка капусты, моркови и свеклы тоже по полмешка. Хлеб тоже ты печешь. Но пока обед на плиту не поставлю, помогаешь мне. У нас четырехразовое питание в две смены. Еще есть и ночная смена, ты накрываешь только на день. А после убираешь кают-компанию и камбуз на ночь. У тебя двенадцатичасовой рабочий день, с четырех утра до четырех вечера. Понабирают тут, ничего не знают. Поняла, интеллигентка? – в ее речи это слово слышится каким-то грязным, нецензурным.

– Да, – кратко отвечаю и начинаю работу в быстром темпе.

Прачка выдала мне белоснежный халат, чистый фартук и колпак. Я удивляюсь, как здесь все приспособлено для длительного плавания. Прачка в прачечной стирает всем, но если ты хочешь что-то постирать себе отдельно – пожалуйста. Есть огромные холодильники, морозильные камеры. Можно на берегу купить все, что хочешь и положить в холодильник или морозильник. А потом, в море, будешь лакомиться припасами с берега. Меня никто об этом не предупредил, а, впрочем, денег на деликатесы у меня все равно нет.

Вот и настало время выхода в море. Пароход отшвартовался от причала порта и величаво устремился в открытое море – в район промысла. Море встретило корабль неприветливо: штормом, ветром и сильной качкой. У меня сразу же возникло ощущение, что судно превратилось в крошечную страну, затерянную в море. И как же страшно от того, что полы уходят из-под ног, нет твердой опоры. Из-за этого ощущения пустоты меня начинает тошнить.

Так состоялось первое знакомство с морской стихией. Здесь никого не интересует, как ты переносишь качку, с тебя ждут только сделанную работу. Работать нужно всегда, даже если от глотка воды тошнит. Потому что корабль – это не институт благородных девиц. Команда у нас теперь сто восемь человек, отдыхать некогда. На корабле все расписано по минутам, как в армии. Не зря капитана зовут командир, и все слушаются его беспрекословно.

Ровно в четыре утра ставлю опару на тесто. Затем чищу горы овощей, надраиваю кают-компанию, камбуз.

– Галя, выдай мне, пожалуйста, сливочное масло. Сегодня воскресенье, хочу булочки команде испечь. Их обязательно сверху помажу маслицем, которое разотру с мукой. Не представляешь, какая вкуснятина получится.

– Ишь, ты, умная какая, решила мне команду разбаловать. Подавятся от булочек с маслом! Перебьешься без масла. На! возьми комбижир.

– Да ты что, Галя? Кто же булочки на комбижире не готовит. А сверху чем смазывать? Все должно быть вкусным, аппетитным. Чтобы люди были сытыми и здоровыми. А от комбижира какое здоровье? Только язву можно заработать. Зачем продукты переводить?

– Заткнись, интеллигентка хренова! – визжит кок, брызгая слюной, – и заруби себе на носу – ты здесь никто, и зовут тебя никак. Я и только я решаю, что и на чем готовить. Поняла? Здесь, на камбузе, один начальник – это я. Масло сливочное это быдло, под названием команда, получать будет только на праздники. И еще запомни: размороженную колбасу и сосиски на завтраки не вздумай жарить, а то много жрать будут. А так она невкусная, больше останется.

Галка жадная до потери пульса. Она сидит на продуктовых припасах, как Кощей на золоте, и во все блюда старается чего-нибудь не доложить. Не устаю поражаться цинизму, жадности и наглости этой женщины. Я прекрасно вижу, что сливочного масла у нас очень много. Огромные коробки стоят в холодильниках в кладовой, но Галка все готовит на комбижире. Во рту от этого деликатеса такая гадость, что постоянно хочется ее чем-нибудь запить. Матросы от такой готовки страдают, мучаясь от болей в животе. Но ей на всех наплевать. Она нас всех ненавидит. Лебезит только перед старпомом и капитаном, но и им тоже готовит на комбижире. На корабле все питаются одинаково. И я решаю поставить тесто на пирожки с капустой и картошкой. Их можно готовить на подсолнечном масле, все-таки это не комбижир. Мне стыдно за это перед командой парохода, но продуктами распоряжается шеф-повар. А я просто гарсон.

Через месяц нахождения в море я закалилась как булатная сталь. Тестомешалки на пароходе пока нет и мои бицепсы на руках от постоянного вымешивания теста стали не хуже, чем у культуриста. Теперь мне можно смело отправляться на международные соревнования, да вот все недосуг. Когда сойду на берег, непременно подам заявку на участие в конкурсе. Я тихонько посмеиваюсь над такими мыслями, над собой. Хотя смеяться рядом с моей начальницей нужно очень осторожно. Потому что Галка все сильнее и сильнее цепляется ко мне. Каждая мелочь выводит эту истеричку из себя, и она мстит мне за малейший промах. Мое ангельское терпение потихоньку лопается, я внутренне начинаю закипать как котел на горячей плите. Слабенькая надежда, что терпением и лаской можно сделать ее более спокойной и найти общий язык, улетучивается с каждым днем. Пока я не даю этой зарвавшейся нахалке отпор, но, наверное, я ее все-таки тресну.

После завтрака шинкую капусту на борщ. И вдруг слышу позади себя едва уловимый шорох. Оглядываюсь, и замираю от ужаса: за моей спиной стоит Галка с перекошенным от злобы лицом. Глаза у нее стеклянные, как у зомби, а в руках огромный секач для разделки мяса, и она им уже замахнулась на меня.

– Галя! – вскрикиваю в ужасе, – ты что делаешь?

– Я хочу тебя, интеллигентку, горбатой сделать, – со страшной ненавистью произносит это чудовище. В этот момент она похожа на кобру с раздутым капюшоном во время смертельного броска.

– Слушай, дура, я здесь физически накачалась как Рембо. Сейчас как въеду в лоб, с корабля в океан улетишь! – в моей руке тоже огромный нож и я его выставила вперед, как мушкетер шпагу.

Смотрю Галке прямо в глаза, твердо, не мигая, меня трясет мелкой дрожью от выходок этой ненормальной. Мне жутко страшно, но отступать нельзя. Ситуация очень критическая: решается вопрос моей жизни. Она, не выдержав моего взгляда, многообещающе ухмыльнулась, положила секач на место, и прошипела:

– Покалечу.

– Рискни. Ты меня уже довела, – я устала молчать, и, кипя от возмущения, открыто угрожаю ей, – еще раз попробуешь на меня напасть, – сразу убью. Поняла? Сразу же. А всем расскажу, что поскользнулась, мол, Галя на камбузе. Ударились головой об плиту – и нет корабельного кока. Положат тебя в мешок, и отправят первым кораблем домой на кладбище, как получившую производственную травму несовместимую с жизнью. И никто ничего не докажет! Травмы, моя хорошая, к сожалению, в море бывают. Поняла? – я, конечно, блефую и от страха болтаю все, что в голову придет. Но это мой единственный выход остаться в живых.

Она затихает. Неужели боится? Как же мне тяжело. Это же нужно, так меня ненавидеть. И главное, за что?

Моя смена заканчивается в четыре часа вечера. И еще после обеда у меня есть полноправных полтора часа отдыха. Но от постоянной нервотрепки с этой ненормальной, я не могу даже отдохнуть немного. Не могу расслабиться. Вечером после смены ложусь на шконку, это кровать на нормальном языке, а меня трясет от нервного перенапряжения, как в лихорадке. Да, дорого мне обходится первый в жизни рейс. Может, выйти на палубу и полюбоваться на море? Может меня это успокоит? Ведь я чувствую себя здесь белой вороной: водку не пью, за мужиками не бегаю. Всем улыбаюсь и разговариваю с экипажем парохода спокойно и приветливо. А, впрочем, любоваться стихией не удается, по корабельному радио уже объявляют:

– Дневная смена! Всем выйти на дополнительную подвахту на четыре часа.

Дневная смена как раз у меня. А дополнительная подвахта означает одно: у нас много рыбы. И я иду в цех, где нужно помочь матросам-обработчикам. Я в первое время поражалась чистоте и порядку в огромном цеху: здесь нет неприятного тухлого запаха рыбы, которого очень боялась. Сотни людей вытаскивают икру в транспортер, а кишки – в шпигат. И так бесконечных четыре часа. Уже привычно становлюсь шкерить рыбу и я. По окончании смены бреду в душевую. Смыв теплой водой усталость, вернулась в свою каюту. Моя соседка матрос-обработчик давно пришла со смены и сладко сопит во сне. Счастливая, у нее есть только работа, без такой неприятной добавки, как Галя.

Я падаю на постель, и сразу же проваливаюсь в сон. Мне снится любимая станица, в которой жила первые семь лет жизни, Кавказские горы, такие далекие и родные. Там, между ними в ложбинках текут быстрые горные холодные реки, а над ними висит легкий прозрачный туман. А воздух, какой воздух! Я вдыхаю его и не могу надышаться. Серебряный горный воздух наполняет мои легкие.

Вижу чью-то свадьбу, огромные накрытые столы. На них лежит вкусный свежий хлеб, вино, шашлык, овощи, фрукты. Я вдыхаю этот вкусный аппетитный запах. Веселье в разгаре, вино льется рекой, поднимают тосты за молодоженов. Под ритмичную музыку танцуют гости. Единой семьей веселится вся станица. Смеются и бегают вокруг дети. Всю эту благодать освещает яркое, ласковое солнышко. Откуда-то слышен хрустальный шум реки с прозрачной холодной родниковой водой. Повсюду растут цветы, благоухая разными сладкими запахами – это рай на земле. Именно так выглядит рай. И я знаю, что живу в этом раю. Громко смеюсь во сне, и даже слышу свой заливистый смех. Словно эхо к моему смеху раздается веселое пение птиц. Не резкий крик чаек, нет, а волшебное пение. Так нежно они поют только на Кавказе.

Эти божественное звуки прервало что-то слишком громкое, неприятное – звонок будильника. Уже четыре утра, нужно идти на камбуз и ставить тесто. Тихонько встаю, чтобы не беспокоить соседку. Иду умываться. Смотрю на себя в зеркало, а лицо в слезах. Мне плохо здесь, как же мне здесь плохо! Я домой хочу, на свой любимый Кавказ, где красивые альпийские луга, целительный горный воздух, быстрые прозрачные реки и ангельское пение птиц.

8

В это время моей сестре Людочке, которая жила на Украине, дозвонилась соседка родителей Яхита Цугаева, работающая на телефонной станции. Добрая женщина сказала, что родительский дом разбомбили, и они теперь живут в подвале многоэтажного дома.

Люда на работе взяла отпуск и выехала за родителями в Грозный. Вместо двух-трех дней, она через Дагестан три месяца добиралась в родной город окольными путями. За это время сестричка навидалась таких ужасов, что до сих пор стынет кровь в жилах, когда вспоминает тот путь. Передвигаться можно было только ночью, и то ползком, потому что пули летели со всех сторон. Пропитанная кровью земля была усеяна трупами людей, и сестра в темноте постоянно натыкалась на чьи-то оторванные конечности. А ее щегольское кожаное пальто от передвижений на животе протерлось до самой подкладки.

Но она все-таки добралась в Грозный и нашла там родителей. Мама, измученная голодом и болезнью, уже не вставала, лежала под грудой тряпья. А папа каждое утро под пулями ходил к российским солдатам за семь километров от дома за тремя литрами питьевой воды. Это была военная норма питьевой воды на сутки для жителей города. Но не для того он брал воду, чтобы сварить кашку, или попить горяченького, а вскипятить маме на костре шприцы для инсулина. И когда родители увидели Люду, то закричали на нее, зачем она приехала, они тут умрут, и никуда не поедут. Но она, прошедшая круги ада, слушать их не стала и забрала с собой. Там, в подвале, не было дележки на национальность. Все были равны. И провожали моих родителей в мирную жизнь все, кто прятался в подвале от войны: русские, чеченцы, украинцы… Папин друг-чеченец дал им целую булку хлеба в дорогу со словами: «Последняя буханка. Простите, больше дать нечего».

Я еще не знаю этого, и, встав ровно в четыре утра, полусонная, бреду на камбуз, в очередной раз очень больно цепляюсь ногой за комингс – это такой высокий порог между отсеками. Он высотой тридцать сантиметров, и если я, сухопутная ворона, о них забываю, то тут же цепляюсь. От этого мои несчастные ноги по колени сбиты до кости, а кожа вся синяя. Штормит сильно, и я держусь за поручни. В прошлый шторм не удержалась, полетела на накренившуюся сторону парохода. От неминуемого падения и страшного удара меня спас капитан. Этот здоровяк поймал меня в полете, скажем, так, за секунду до перелома. И прижав к себе крепко, прошептал:

– Виолетта Федоровна, как вы вкусно пахнете хлебом.

Я, как, бездомный напуганный котенок, моментально отскочила от него. Если бы у меня была шерстка, она наверняка стала бы дыбом: мне этих ухаживаний не нужно. И вообще, я к такому обращению не привыкла.

– Да что вы меня так боитесь? Когда ходите по пароходу, всегда, я повторяю, всегда, держитесь за поручни. Иначе что-нибудь сломаете. А до берега, где есть больница, очень далеко.

Сказав это, капитан быстро ушел по каким-то своим делам. А меня до сих пор бросает в жар от воспоминания о том эпизоде. А вообще-то Владимир Иванович очень хороший. Он никогда не повышает голос, но его здесь слышат все. Капитан всем говорит «вы», а ко мне он обращается только по имени и отчеству. Нет у него хамства, спеси, он очень приятный человек.

Так, начинаю ставить опару на хлебушек. Интересно, сколько баллов шторм? Если больше семи, то сегодня вся команда будет лепить пельмени, или шинковать капусту и морковь на закваску. Здесь гулять и грустить некогда. Да, нет, вроде бы шторм утихает. Хотя в Тихом океане, как я поняла, никогда не бывает штиля, всегда штормит.

Занимаясь своим делами, думаю о том, какие все пароходы разные. Они такие же, как и люди – у всех разные характеры. Вот большой автономный траулер морозильный, сокращенно его называют БАТМ, он как вальяжный вельможа. Барин солидный такой, важный. А БМРТ, говоря человеческим языком, большой морозильный рыболовный траулер выглядит в моих глазах, как женщина со старомодным шиньоном. Это смешное сравнение из-за высокой трубы. Но самый трудолюбивый, конечно же, сейнер-траулер морозильный, сокращенно СТМ – это трудяга. Он как муж в хорошей семье, который тянет все проблемы на своих плечах. Так, за философскими мыслями, быстро пролетело время.

Уже время готовить завтрак, а Галки все нет. Начинаю волноваться, что же мне делать: готовить самой или ждать эту дамочку? Часы неумолимо отсчитывают время приближения завтрака. Эх, была – не была, нужно команде варить кашу на завтрак. Руки автоматически нарезают хлеб. Еще нужно сливочное масло, сыр, повидло. На обед обязательно разморозить мясо. Но это все закрыто. Да где же она? Неожиданно входит Дракон, он же боцман.

– Виола, моя жена приболела немного. Ты сегодня команде готовь сама. Хорошо? Справишься? – пряча от меня глаза, он смотрит куда-то в сторону.

– Да, конечно справлюсь. А что случилось, что-то серьезное? Может, ей врач нужен?

– Ничего страшного, – Дракон протягивает ключ от кладовой. – Вот возьми. Продукты бери, какие посчитаешь нужным. И никому не говори, что ты одна. Ладно?

– Хорошо. Но ты можешь толком объяснить, что случилось?

– Запой у нее, – внезапно произносит мужчина и в отчаянии садится на табуретку. – Я ее с собой в рейс специально беру, чтобы не спилась совсем. У нас же дети, и ее нужно держать под контролем, понимаешь?

Ох, ты елки-палки! С удивлением смотрю на этого прекрасного, работящего мужчину. Надо же, какое горе – жена-алкоголичка. Я, конечно, знала, что она выпивает. Но, оказывается, все намного хуже, чем думала. Так вот почему она такая злая, у нее алкогольный психоз. Боцман, подтверждая мои мысли, продолжает невеселый рассказ:

– Она выросла в ненависти. У нее мать такая злая, что всех на свете ненавидит. Поедом ест мужа, детей. Она работала поваром в колонии для осужденных, так заключенные ей записки подбрасывали, что ее в чане с супом сварят. Представляешь, какой Галя выросла с такой мамочкой? Я когда влюбился, думал, что мое человеческое отношение все изменит. Но, к сожалению, чудо не произошло. С возрастом все больше и больше у нее проявляется материнская злоба. Да еще и пьет без меры. Не знаю, что и делать, если командир узнает, что она пьет, ее отправят на берег. Там она детей доведет до истерики, они уже и так из дома из-за нее сбегали. А она сама быстро сопьется, и где-нибудь под забором замерзнет.

– А с кем дети сейчас?

– С моей теткой. Им там хорошо, она их любит.

– Понятно. Саша, я никому ничего не скажу, иди, – Мне искренне жаль его. Хороший, порядочный мужчина просто встретил в своей жизни совсем не ту женщину. Бывает.

– Спасибо тебе. Ты хорошая, Виолка, – с этими словами он вышел с камбуза.

После разговора с боцманом начинаю быстро готовить, предварительно крепко привязав кастрюли за ручки к плите. На корабельных кастрюльках целых четыре ручки. Благодаря этому они выдерживают сильный шторм, не переворачиваются. А на конфорках плиты на три пальца в высоту сделаны ободочки. Это чтобы кастрюльки в них стояли, как в надежных гнездышках, не слетели во время шторма с плиты.

Время потеряно, а нужно все успеть. Учитывая, что у нас питаются в две смены, я теперь одна с четырех утра до девяти вечера. Работы очень много, но меня это не страшит. Никто не будет сегодня на меня орать, не будет делать гадости за моей спиной. Есть шанс остаться не покалеченной, пока кок пьянствует. Быстро готовлю, не забывая о хлебушке, со скоростью звука накрываю на столы. Первая смена уже идет на завтрак.

– Чем вы нас сегодня вкусненьким покормите? – за своим столом сидит капитан, и ласково мне улыбается.

– Каша гречневая, товарищ командир, – отвечаю я, протягивая ему тарелку с ароматной кашей. Сверху кладу кусочек маслица, а не комбижир.

– Ой, как вкусно пахнет, – мужчина пожирает меня своими красивыми бездонными глазами.

От его взгляда теряюсь, не знаю, куда деть глаза от стыда и в итоге краснею. Команда с удовольствием съедает завтрак. Ребята заглядывают в амбразуру (амбразура – это окошечко между кухней и столовой) и благодарят за очень вкусную кашу. Она самая обыкновенная, просто приготовлена с любовью, приправленной сливочным маслом.

Мое настроение поднимается, и я даже тихонечко пою. А когда варю борщ, то добавляю в него сальце и заталкиваю его чесночком. Мне некогда отдыхать, еще убирать нужно кают-компанию, но это все такие мелочи. Да, еще не забыть перечистить и нажарить гору рыбы. У нас она на столах круглые сутки. Рыбка всегда свежая. Любой может прийти сюда в свободную минуту, и покушать. Вдруг вспомнлся фильм «Иван Васильевич меняет профессию», там есть такой эпизод, когда царь трапезничает за огромным столом, на котором: икра, рыба, копчености, перепела. От этой картины я захотела есть. В первый раз за весь срок нахождения в открытом море мне хочется чего-нибудь покушать. Ох, как же давно нормально не ела, с самого первого дня, как ушли в море.

Так, сегодня у нас камбала. Беру с огромного противня зажаристую рыбешку и стоя у плиты, смакую ее, прикрыв от удовольствия глаза. М-м-м, вкуснятина. Моя тошнота куда-то постепенно уходит. Наверное, я становлюсь морячкой. Настоящим морским волком. Нет, морской кошечкой. А все кошечки любят рыбку.

– Вкусно? – раздается голос за спиной.

От неожиданности резко разворачиваюсь к амбразуре, там стоит капитан. Он улыбается мне открытой и доброй улыбкой. Я же, застигнутая врасплох, чувствую себя неловко. А ведь, кажется, я даже мурлыкала что-то над рыбкой. Владимир Иванович протягивает мне кружку:

– Виолетта Федоровна, чайком не побалуете?

– Да, да, сейчас, – засуетилась, чувствуя себя неловко, словно провинившаяся школьница перед директором.

Подаю ему кружку с ароматным чаем:

– Пожалуйста, зеленый чай. Только что заварила.

– Посидите со мной немного. У меня есть вкусное печенье, – приглашает капитан за свой столик.

Сидеть мне некогда, совершенно нет времени, но мне очень хочется печенья. Ведь так давно меня никто ничем не угощал. Наливаю чайку и себе, и нерешительно присаживаюсь напротив него за капитанский столик. Он, плутовато улыбаясь, протягивает мне большую шоколадку. Я смотрю на эту драгоценность, как голодный дворовый пес на сахарную косточку.

– А вот еще печенье, угощайтесь, – он открывает круглую жестяную коробочку.

Все помещение моментально заполняет ароматный запах корицы. Искуситель! Незаметно сглатываю слюну. Мне не хочется показать, что я так давно не ела вкусных вещей. В последние годы все пеку сама, запрещая себе даже смотреть в сторону магазинов. Вынужденная нищета, что поделаешь.

– Спасибо, – аккуратно беру одно печенье, надкусываю его. В моем организме тихо начинается праздник.

– Берите, берите еще, – капитан придвигает коробку поближе ко мне. И шуршит упаковкой шоколадки.

Мне очень неудобно кушать перед ним. Но моя рука предательски тянется еще и к открытой шоколадке. Давно забытый вкус приводит меня в раскованное расположение духа. Правильно говорят, что шоколад влияет на настроение, а у женщин, наверное, еще и на мозги. У кого мозги есть, они просто плавятся от счастья, когда глазочки видят шоколадку, и радостно об этом сигналят.

– Виолетта Федоровна, расскажите о себе, – просит Владимир Иванович.

– А мне совершенно нечего рассказать.

– Откуда вы, где жили раньше, как оказались здесь? Вы не обижайтесь, но у меня сложилось такое впечатление, что вы здесь как белая ворона. И это совершенно не ваш мир. Вы на пароходе явно случайно. Я прав?

Насчет белой вороны он угадал на сто процентов. Я сама о себе так думаю. Надо же, посторонний для меня человек, а думает так же, как и я. Постепенно, под добрым взглядом этого добряка, начинаю оттаивать и раскрываться, как крокус под лучами весеннего солнышка. Очень скованно, неохотно, по крупицам все же рассказываю о себе:

– В моей жизни был даже Московский институт нефтяной и химической промышленности.

– Да вы что? Вы в столице учились? Расскажите, – он ободряюще улыбается.

– Ой, это было так давно, словно в другой жизни. Я приехала туда из далекой провинции и московскую жизнь совсем не знала. И шикарное здание института тогда потрясло мое воображение. Понимаете, он похож на дворец из сказок: мраморный, величественный, с огромными аудиториями, коридорами, в которых все блестело. Я ходила по этому храму науки затаив дыхание, все еще не веря, что стала студенткой.

И как-то незаметно для себя поведала рассказ о своей студенческой жизни, о блинчиках с икрой. А капитан внимательно слушает меня и откровенно смеется:

– Значит вы, Виолетта Федоровна променяли искусство на блинчики?

– Да, махнула не глядя, – весело, в тон ему отвечаю я.

А затем он вдруг стал серьезным и произнес странную фразу:

– Мне вас Всевышний послал.

В недоумении смотрю на этого огромного и сильного человека. А он встал из-за стола со словами:

– Спасибо вам. Сейчас будут трал тянуть и мне пора идти. Вы тут, на камбузе, осторожнее. Берегите себя Виолетта Федоровна. Вы мне очень нужны. Понимаете, очень.

Владимир Иванович прикоснулся пальцами к моей руке, лежащей на столе. От его прикосновения меня точно электрическим током ударило. Я непроизвольно отдернула руку и быстро спрятала ее под стол.

– Колючка, – одними губами прошептал капитан.

И ушел. Меня от его слова «колючка» внезапно обдало горячей волной, затем лихорадочно застучало сердечко. Что со мной? Неужели я влюбилась? Но я гоню из головы эти пустые мысли. Потому что чужой муж никогда не станет на моем пути. Посидев еще пару минут и вспомнив, что я одна на камбузе, быстро съела еще кусочек шоколада и снова рысью побежала к плите.

Прозвенел длинный звонок – это значит, сейчас начнется выемка рыбы. Загорелся красный запрещающий сигнал. Я уже знаю, что это такое: когда тянут трал, ваера настолько натягиваются на лебедку, что весь пароход сотрясается от страшной вибрации. А затем огромный крен. Представьте себе шестиэтажный дом, который сотрясается и со скрежетом и страшным гулом кренится. Страшно кренится. Мне страшно. Никак не могу к этому крену и скрежету привыкнуть. Я чувствую себя маленькой девочкой, которая попала в неизвестную страну взрослых. Иногда мне хочется забиться куда-нибудь в уголочек, и тихо-тихо сидеть там. Но, увы, нужно работать.

Да, море – это совершенно другой мир. В том, в котором я жила раньше, таких жестких законов нет. Здесь же малейшая оплошность может стоить жизни. Поэтому бригада добытчиков тянет трал в специальной одежде. Они одеты как космонавты: в касках, в специальной обуви, которая не скользит по палубе. Связь с капитаном, который стоит на своем командирском мостике только по радиосвязи.

Покормив команду обедом, я должна была бы отдохнуть, но некогда. Решив побаловать матросов на полдник блинами, не отхожу от плиты.

– А кто сегодня борщ на обед готовил? – в амбразуре показалось лицо добытчика.

– Я, а что? Невкусно?

– Наоборот, очень вкусно, как у мамы, – прихватив порцию блинов и кружку с горячим какао, отвечает рыбак.

Мне очень приятно от этой похвалы и я улыбаюсь. Да и кому не понравятся такие слова? Так пролетели мои первые боевые сутки. Вечером пришла в каюту, упала на родную шконку, и мгновенно уснула.

Следующим утром проснулась в свои привычные четыре утра. Галина не появилась и сегодня. Глянула я на Дракона за завтраком, а он стыдливо опустил глаза в тарелку. Ну, что ж, все понятно без слов. Ее не будет. Но пообещав боцману ничего не говорить о ней капитану, буду молча тянуть эту лямку за двоих. Сегодня трал не ставят, потому что усиливается шторм. И весь экипаж, свободный от вахты, садится лепить пельмени. Я заморожу затем эти пельмени в огромных морозильных камерах. Никогда раньше не видела, чтобы почти сто человек свободных от вахты, садились за столы, и под музыку и сальные анекдоты, конечно, о женщинах, лепили эту вкуснятину на будущее. Хохот стоит еще тот. Быстро сную по камбузу между кастрюлями, слушаю этот мужской треп, и краснею от сильно пошлых анекдотов. Хорошо, что меня никто не видит, а то бы сгорела от стыда.

– Виолетта Федоровна, – заглядывает ко мне старший помощник, – а где Галина?

– Болеет, только что ушла, – спасая боцмана, бодро вру.

– Давно болеет?

– Нет, сегодня первый день.

– Вы справитесь? Помощи не будет.

– Справлюсь, конечно. Не переживайте.

Дракон напряженно прислушивается к нашему разговору. Когда старпом ушел, он прошептал в окошечко амбразуры:

– Виола, спасибо.

Я лишь киваю головой. Мне некогда разговаривать, готовлю суп, котлеты, вермишель, компот. Ноет все тело от усталости, но душа моя поет. Обстановка на пароходе веселая, несмотря на усиливающийся шторм. Что-то говорят по радио, прислушиваюсь. О, загадывают загадки. А тому, кто даст на них верный ответ будет выдан приз – бутылка водки.

– Пропуск в рай. В этом слове пять букв, – продолжает викторину невидимый мне диктор.

– Жизнь, – кричу я в окошечко амбразуры, продолжая готовку.

– Виолка, ты выиграла бутылку водки, – мои «пельменные» помощники ревут от восторга. – Поделишься со страждущими морячками бутылочкой?

Мне весело от этого мужского трепа и я в ответ смеюсь. У меня давно не было так легко на душе. Зато теперь я точно знаю, что это за выражение такое «душа поет» – это когда тебе хочется петь и смеяться. Просто так. Как в детстве.

– Ребята, я беру шоколадом.

После обеда драю кают-компанию и мысленно составляю меню на вечер. Пока нет Галки, побалую-ка я ребят чебуреками на полдник, а на ужин сварю им мясной суп. Здесь на корабле, труд настолько тяжелый, что мяса мужчинам нужно много. Мои гастрономические мысли прерывает приход капитна. Он стоит в проеме двери и улыбается.

– Вот ваш приз, Виолетта Федоровна, – Владимир Иванович протягивает мне две шоколадки.

– Спасибо, – я избегаю сплетен на пароходе, поэтому мне неловко с ним разговаривать.

– Чайком побалуете?

– Да, товарищ капитан, садитесь, – приглашаю его за стол и бегу за чаем. Затем шустро накрываю на стол.

– Не торопитесь, у меня есть время.

Я все больше и больше уважаю этого человека, мне нравятся такие мужчины. Он никогда ни на кого не повышает голос, а его привычка говорить со всеми на «вы» говорит об интеллигентности. Наверное, у него хорошая семья, и жена, наверное, счастлива, от того, что рядом с ней такой надежный мужчина. С ним можно прожить всю жизнь в любви и неге, как за каменной стеной. Словно услышав мои мысли, он говорит:

– Вы, Виола Федоровна, такая домашняя и уютная женщина. Смотришь на вас, и поневоле вспоминаешь дом. Но, к сожалению, меня на берегу уже давно никто не ждет. Жена от меня давным-давно ушла, не выдержав тяжелой доли жены моряка. Но я ее за это не виню. Потому что понимаю, не каждая женщина сможет выдержать разлуку в несколько месяцев. И у нас с ней теперь своя жизнь, отдельно друг от друга. У меня растут сыновья, мы с ними очень дружим. А вот близкого и дорогого мне человека у меня нет. Вы мне очень нравитесь, Виолочка, – вдруг так прямо, без всяких переходов говорит он мне.

Горячая волна смущения вновь накрывает меня. Мне очень стыдно слышать это признание. Я, пытаясь скрыть свою неловкость, пью чай, низко склонив голову над чашкой.

Чтобы как-то унять смущение, промямлила:

– Скажите, вот вы проводите на корабле по полгода, это же очень тяжело. Нужно отвечать на добычу рыбы, ее переработку, питание команды его здоровье, за исправность теплохода. Как у вас на все сил хватает? Ведь никаких радостных моментов в море быть не может, один стресс.

– Да почему? Всякое бывает. И смешное и грустное. Но я очень люблю свою работу, и море никогда не предам. Хотите, расскажу недавнюю историю, произошедшую на том судне, с которого я сюда пришел?

– Конечно! Мне очень интересно.

– А дело было так, начал рассказ Владимир Иванович. – Большой автономный морозильный траулер более года занимался ловом рыбы в Олюторском заливе (Берингово море). Трюмы на корабле были забиты до отказа жирной селедкой, но забрать груз и подвезти свежие продукты судно-перегрузчик не могло из-за непрерывного двухнедельного шторма. Что и неудивительно, осенью в тех широтах штормит постоянно. Вот и получилось, что из-за плохих погодных условий в меню рыбаков отсутствовали многие продукты. Но экипаж, состоящий преимущественно из мужчин, страдал из-за отсутствия в рационе мяса.

Что делать? Нужно было решать эту проблему, и я, посоветовавшись со своими помощниками, принял решение запастись олениной. Благо, что на суше в тех краях пасутся стада оленей. Получив разрешение у судовладельца на два дня уйти с места промысла, чтобы запастись провизией, повел судно еще севернее. Нужно отметить, что берега Берингова моря высокие, скалистые, сильно изрезаны, и образуют многочисленные бухты и заливы. Выбрав удобное место, мы стали на якорь. И спустив бот, восемь человек во главе со мной направились к берегу.

Ступив на берег, мы, радуясь неожиданному разнообразию в монотонной корабельной жизни, поднялись на большую сопку, чтобы лучше оглядеться. И буквально сразу же увидели недалеко от ее подножья пасущихся оленей. Понимая, что теперь точно на корабле будет мясо, сразу направились к стаду. Я же опытный капитан, поэтому прихватил с собой не только деньги, но и водку. Увидев двух оленеводов – пожилого невысокого коренастого мужчину и мальчики лет десяти, подошли к ним:

– Здравствуйте, я капитан рыболовецкого судна. Мы к вам с просьбой: у нас закончились продукты, давно нет мяса. Я могу купить у вас оленей?

– Бригадира надо спросить, – сощурив и так узкие глаза и плутовато поглядывая на нас, незваных гостей, ответил коренной житель.

– А кто бригадир? Где его найти? – спрашиваю.

– Я – бригадира, – важно, выпятив грудь колесом, ответил мужчина.

– А-а, понятно. Вот и хорошо. Ну, тогда, бригадира, продай нам трех оленей. Вот тебе деньги. Нам очень нужно мясо.

Но мужчина отвел мою руку с протянутыми деньгами, и произнес:

– Деньги – нет. Одеколона давай.

– Вот те на! Уважаемый, у нас нет одеколона. Водка есть, можем дать, а одеколона нет. Мы в рейсе уже больше года. Все давным-давно закончилось. Уступи мясо за водку, а? – прошу его.

Но чукча, чувствуя, что пришельцы ради мяса готовы на все, гнет свою линию:

– Одеколона давай, оленя бери.

Переговоры двух сторон длились более часа. Я ему расписываю вкус водки, а оленевод, хитро щурясь, отказывается от русского напитка и требует подать ему парфюм. Делать нечего, понимая, что хитрый чукча не уступит, старший помощник, чертыхаясь, вернулся на судно. Там он собрал со всех флаконов членов экипажа остатки различных жидких косметических средств и аккуратно слил драгоценные капли в две бутылки. Получилась невероятно ядовито-зеленая смесь с явным преобладанием резкого запаха «Шипра». После этого он вернулся с ценным обменным эквивалентом на берег.

Отдал я бутылку оленеводу со словами:

– Вот тебе одеколона, оленина давай.

Бригадир согласно кивнул головой, откупорил горлышко бутылки, и, запрокинув голову, с громким бульканьем начал вливать в себя зеленую вонючую жидкость. Мы в изумлении открыв рты, смотрели на него, как на иллюзиониста. С громким звуком «буль-буль-буль», глотнув последние капли, чукча внезапно рухнул на землю, и тут же громко захрапел.

Не веря своим глазам, мы бросились к телу, издающему громкие гортанные звуки, и начали его будить. Бесполезно. Благоухающий «Шипром» на сотню метров вокруг оленевод крепко спал. Что делать?

Обозленный ситуацией, говорю мальчишке:

– Ты лови оленей. Нам нужно вернуться на корабль засветло, чтобы вовремя в точку лова возвратиться.

Но щуплый паренек отрицательно покрутил головой:

– Бригадира спит. Мне нельзя.

Делать нечего, плюнув на явно проваленное дело, мы пошли изучать окрестности. Нагулявшись по твердой земле, а не по зыбкой палубе, поэтому порядком устав, через пару часов вернулись к бригадиру. Тот как раз, позевывая, открыл глаза.

Я к нему:

– Бригадира, оленя давай.

Измученный алкогольным похмельем, оленевод протянул дрожащую руку ко второй бутылке.

– Э-э-э, нет, дорогой. На эти грабли мы уже наступали. Сначала олени, а потом одеколона, – непреклонно отрезал я.

Оленевод обреченно кивнул головой в сторону мальчишки, и тот, поняв все без слов, в течение пятнадцати минут с помощью лассо поймал крупного сохатого. А через полчаса еще двоих.

Бригадира протянул жадно руку ко второй бутылке:

– Давай одеколона.

Но наученные предыдущим горьким опытом мы заставили оленеводов вначале разделать туши. Аборигены быстро и дружно выполнили свою работу. Лишь после этого измученный сухим законом бригадирполучил заветную вонючую жидкость. И, недолго думая, вновь жадно стал вливать в свой организм парфюм.

А мы волоком потащили к боту драгоценное мясо. И успев засветло вернуться на борт траулера, отправили на камбуз оленьи туши, где они были немедленно переработаны. Оленины хватило до окончания рейса, и когда экипаж заходил на камбуз пообедать, его ждали вкусные деликатесы. Лакомясь мясными изделиями, экипаж на все лады вспоминал произошедшую историю с одеколоном. И очень скоро она превратилась в байку.

Закончив рассказ, капитан взял мою левую руку. И нежно перебирая пальцы, словно считая, начал их гладить. А затем медленно поднос к своему лицу и нежно-нежно, медленно, осторожно перебирая мои пальчики, этот мужчина, с виду похожий на огромного медведя, целует и целует их. Я замираю. Мне хорошо. Вот только сердечко стучит так предательски громко, что, наверное, слышно даже на палубе. Остановилось время, даже затих шторм. И нет больше воющего ветра, скрипящего и дрожащего парохода. Ничего это нет. Есть только мы. Вдвоем.

– Товарищ командир, – в кают-компанию вбегает матрос, – рыба!

Все. Волшебные минуты нежности и уединения мгновенно испаряются. Капитан, виновато улыбнувшись, резко встает и быстро уходит. Я тоже улыбаюсь, даже не замечая этого. Через какое-то время звучат три длинных звонка – это ставят трал.

Снова становлюсь к плите. Делаю все автоматически, и, вспоминая его нежные поцелуи, улыбаюсь. Как же мне хорошо! Тихонечко мурлыча какую-то мелодию, понимаю, что этот мужчина мне чем-то близок. Может тем, что он так же одинок, как и я? Боже мой, он одинок, он свободен! От этой мысли давно забытое чувство влюбленности возвращается ко мне. Женщина обязательно должна любить, и тогда у нее все получается. Мне нравятся такие приятные, кружащие голову мысли. И изнуряющая работа на камбузе уже не кажется мне такой уж и тяжелой.

9

Так пролетела моя боевая неделя. Через семь дней на камбузе утром появилось эфирное создание, измученное алкоголем.

– Ну, что, интеллигентка, коньки тут без меня не отбросила? – Галка в своем репертуаре.

– Я – нет. А ты как себя чувствуешь? – не поддаюсь на ее провокацию и отвечаю вежливо. Хотя настроение, признаюсь честно, упало ниже ватерлинии.

– «Как ты себя чувствуешь», – с издевкой, как обезьяна в мультфильме передразнивает меня она. Но тут же сбавляет обороты, и даже как-то по-человечески продолжает. – Болею я. А ты тут, говорят, огонь и воду прошла? Молодец, я теперь к тебе придираться не буду. Думала, ты с какашками меня смешаешь. А ты ничего, молодец, не предала.

– Я не подлая, Галя, когда же ты это поймешь, – пытаюсь достучаться до этого проспиртованного сердца.

– Ну, ладно. Ты давай, готовь пока завтрак и обед, а я пойду еще полежу. А к полднику вернусь. Ты после обеда не приходи, я тебе отгул даю.

Вот в чем дело, видно выпито было много за эти дни. Вот голова и бо-бо. Отлежаться ей нужно. Ну, и ладно, мне одной даже легче. Морально легче, физически, конечно очень тяжело.

И вновь я одна на камбузе. Покормив комаду завтраком, приготовила обед, и решила прилечь на полчаса. Ноги гудят от усталости. Только легла, и вдруг вспомнила, что не выключила борщ. Галопом бегу по коридору, залетаю на камбуз. А там, возле плиты стоит моя ведьма, и огромным черпаком что-то набирает из ведра, стоящего на полу.

– Галя! Ты что делаешь? – кричу ей, и бросаюсь отнять черпак.

Она испуганно роняет его на пол, и в истерике орет на меня:

– Что, сука, решила Галю подсидеть? Всю команду мне за неделю приворожила. Только о тебе мужики и говорят. Ведьма! Ты не баба, ты ведьма! Борщ варишь лучше меня? Я тебя, интеллигентка, за это со свету сживу. Поняла?!

Прошипев эти гадости мне в лицо, она испаряется с камбуза. В помещении после нее нечем дышать, устойчивый запах спиртного душит меня. Да что же это такое! Я смотрю на черпак, на ведро и понимаю, что она задумала в благодарность за мой труд налить в борщ морской сырой воды. Эта опустившаяся женщина совсем свихнулась. Нормальная бы радовалась, что никто не заметил ее отсутствия, когда я одна пахала как папа Карло за двоих. И все из-за чего? Приревновала мою стряпню. Нет, она точно ненормальная. Нужно быть очень осторожной, ведь и правда покалечит. С такими горькими мыслями быстро навожу порядок, выливаю воду. И с удивлением смотрю на кастрюлю с борщом. Борщ выключен. Я не забыла это сделать после готовки. Это явно не склероз. Меня выручило мое подсознание. Не пришла бы я сюда, и борщ был бы испорчен. Решив постоять на морозном воздухе, усталой походкой бреду на палубу парохода. Может, на воздухе немного успокоюсь.

Вышла на палубу. Ох, как же здесь хорошо, какая красота! Огромные просторы океана дают такую необыкновенную силу. Дует холодный пронзительный ветер, волны огромной высоты падают на палубу, но от этого становится так хорошо на душе. Загудел наш пароход, и вдруг, сивучи, важно лежащие на льдинах, загудели в ответ. Папа-сивуч, килограмм на семьсот тяжело так, густо у-у-у, изящная мама, килограмм на триста, более нежно, томно так, с придыханием, но громко у-у-у, и детки-конфетки, килограмм по двести, тоже у-у-у. То ли они нас приветствуют, то ли мы им привет передаем. Да, я живу сейчас в каком-то нереальном мире дикой природы. Я засмеялась, и все мои проблемы куда-то ушли, их как волной смыло.

Матросы только что очистили палубу от чаек, вернее, от остатков, скажем так, переваренной ими пищи. Четыре человека под большим напором морской воды огромным брансбойтом, постоянно моют палубу. Эта вода, кстати, отличный антисептик, никакого запаха, и чисто. А таких огромных чаек я не видела никогда. Весят птицы, наверное, килограммов по сорок, как огромные собаки. Сейчас они важно сидят на кранцах, отдыхают. Все время огромное количество птиц сопровождают наше судно. Здесь и глупыши, и нырки, и бакланы. Они живут на палубе, едят до отвала, ругаются между собой, дерутся. Крик стоит еще тот. Между делом дружно дразнят наших собак, которые мирно жуют косточки на палубе. Периодически чайки пытаются отнять у Дика и Динки даже эти сахарные косточки. Сами уже лопаются от жира, а все туда же – обидеть наших дворняжек норовят.

Когда вижу эту хвостатую живность: собачек, сразу вспоминаю детство, родительский дом в станице. Там, в далеком прошлом, в той жизни, у нас с сестрой были и кошки, и собачки. Шустрая Динка, увидев меня, бросила трепать косточку, и, радостно виляя хвостиком, низко пригибая голову к палубе, подбежала ко мне. Я наклонилась погладить эту беспородную ласковую дамочку. Из кармана вытащила пакетик с двумя чебуреками. Мохнатая мордашка вначале благодарно облизнула мою ладонь, и лишь затем жадно начала есть. Дик, почуяв чувствительным собачьим носом дополнительный паек за сложность и напряженность при несении вахты, тут же прискакал, и на бегу поймал брошенный ему чебурек.

– Что, Виолетта Федоровна, вышли на касаток посмотреть? – раздался рядом такой знакомый голос. Это капитан.

– На касаток? А, что, они здесь водятся?

– Посмотрите вон туда, – повел меня к левому борту, – видите, за нами идут и кушают отходы из цеха.

Я такого в жизни не видела: огромные киты плывут рядом с нашим пароходом. Их где-то штук двенадцать. Жаль, что нет видеокамеры, вот бы сыну показать!

– То-то я думаю, почему чайки на кранцах отдыхают. Боятся, наверное.

– Нет, что вы, они просто объелись. Эти птицы наглые до ужаса, сейчас передохнут, и опять пир начнется. А вы, почему редко выходите на палубу?

– Просто некогда.

– Так нельзя. Вы напрасно пропускаете приятные часы отдыха. Когда смотришь на эту красоту, душой отдыхаешь. Как вы потом своим внукам будете рассказывать, что в море ходили? Вы же ничего не видите, и вам просто никто не поверит, что были в море. Так нельзя. Только одевайтесь теплей, чтобы не заболеть. Все-таки зима, холодно.

От его внимательности мне становится неудобно. Я ведь не привыкла, чтобы обо мне кто-то заботился. В моей жизни давным-двано все наоборот. И испуганная от непривычной для меня опеки, перевожу я разговор в другое русло:

–Владимир Иванович, а вы видели когда-нибудь акул?

– Да. Видел.

– И как, они и, правда, страшные?

– Очень страшные: такие зубастые, – понизив голос, заговорщески произносит он, откровенно посмеиваясь надо мной.

– А вы можете мне что-нибудь рассказать? – не отстаю я.

– Легко. Вот вы знаете, что акулы способны улавливать запах крови в разведенной воде в пропорции одни на миллион?

– Нет.

– Их чутье можно сравнить с одной чайной ложкой крови на плавательный бассейн средних размеров. А для акулы запах крови – сигнал к нападению. Однажды мы были на промысле пристипомы, или, говоря, обычным языком рыбы-кабана. На большом морозильном рыболовном траулере при пересечении экватора в районе Императорских гор, это Тихий океан, ближе к Гавайям, легли в дрейф для осуществления ремонта трала. Так, вот, в этом районе, где экипаж нашего траулера занимался выловом рыбы, уже стояла группа судов. А так как вы знаете, что в море не бывает праздников и выходных дней, а только рутинный, тяжелый, изматывающий тело и душу труд, то решили пока трал ремонтируют, на всех судах провести День Нептуна. Подготовка к празднику велась весело и лихорадочно: соорудили из проволоки корону, обмотали ее золотой фольгой. Она горела на солнце, как настоящая золотая из царского дворца. Даже лучше, потому что мастерилась в необычных условиях. Затем у боцмана взяли лом, его тоже обмотали фольгой, сверху соорудили трезубец.

Один из моряков нарядился в Морского Владыку. И когда появился Нептун со своей живописной свитой: русалками, водяными и чертями, все начали хохотать. На Русалок смотреть без слез было невозможно: здоровенные дядьки с голыми торсами, задорно трясли волосами из пакли. Новички, те, что впервые пересекали экватор, пили воду из океана. Это, кстати, обязательный обычай для новеньких – выпить стакан морской воды. Так происходит посвящение в моряки. На всех судах шутки, смех, веселье. В завершение праздника командам разрешили покупаться в океане возле своих судов.

На палубах с разных сторон выставили вахтенных матросов с биноклями, так как в этом районе много акул. Были спущены штормтрапы, чтобы экипажи могли спуститься и подняться на палубу. А с моего судна спустили бот для дежурства. Все плавали рядом со своими судами, и только один моряк увлекся и уплыл слишком далеко в океан. А в это время с борта одного судна увидели акулий плавник. Этот плавник быстро приближался к одинокому матросу. Прозвучала общая команда: «Всем немедленно подняться на борт»! Все купальщики быстро поплыли к своим судам.

Тот моряк, который был далеко в океане, тоже услышал команду, и увидел приближающийся к нему страшный плавник. Он быстро-быстро поплыл к своему судну. То, что моряк не успеет доплыть, было видно невооруженным глазом. Шансов в открытом океане у него не было, потому что акула плывет намного быстрее. Я дал команду запустить бот. И, не теряя ни секунды, вместе с двумя моряками, быстро двинулся в сторону обреченного. Все моряки, которые были в океане, уже успели подняться на палубы своих судов, и с тревогой и страхом смотрели за этим страшным поединком между человеком и акулой. С двух разных сторон на огромной скорости к моряку приближались мы и смерть. На весах стояла человеческая жизнь. Моряк, понимая, что сейчас его разорвут на куски страшные челюсти, развил такую невероятную скорость в сторону спасительного бота, что любой мастер спорта по плаванию, позеленел бы от зависти.

Мы приблизилась к моряку одновременно с хищницей. Но все-таки, на какую-то долю секунды мы были быстрее хищницы. И когда с силой выдернули за руки из воды обессилившего от смертельной гонки моряка, на том месте, где он был секунду назад, показалась чудовищная пасть огромной акулы. Она уже в прыжке щелкнула страшными зубами там, где мгновение назад был человек. Мы в ужасе рассмотрели ее вблизи: морская хищница была размером не меньше шести метров. Ее огромная туша в прыжке обдала нас брызгами. Почему-то эти брызги мне показались холодными, как ледяной дождь в России. Наверное, это от смертельно близости с опасностью. Сообразив, что добыча ускользнула, она сопровождала спасательный бот до самого судна. Пока мы шли к судну, все опасливо поглядывали на плывущий рядом огромный акулий плавник. Спасибо, что она не начала нападать, иначе итог был бы непредсказуем. Но хищница, доплыв к судну вместе с ботом, и окончательно убедившись, что ей ничего здесь не светит, ушла в глубину.

А на спасенного моряка страшно было смотреть, он был бледным, как простыня. Его трясло в лихорадке от пережитого шока, а губы тряслись от ужаса. Ну, что ж, это ему наука на всю оставшуюся жизнь: в океане расслабляться нельзя никому. Здесь опасность можно ожидать откуда угодно. Хорошо, что в этот раз все закончилось без жертв. Вот и весь мой рассказ.

– Какой же вы храбрый!

– Да бросьте. Какая там храбрость, – смущается капитан от моей похвалы.

– А у того матроса, что, рана была, если акула на него напала? Вы же говорите, что они запах крови улавливают на огромные расстояния.

– Не обязательно. Мы ведь рыбу ловили, естественно, что акулы рядом были. Ну, ладно, спасибо вам за компанию, Виолетта Федоровна, но мне пора на мостик.

Я смотрю ему вслед и улыбаюсь от мысли, что он такой добрый и храбрый. Затем тоже ухожу на свое рабочее место. Вернувшись на камбуз, нахожу на рабочем месте свою начальницу. Она усиленно делает вид, что ничего не произошло. И судя по запаху, висящему в воздухе, градусы себе Галка уже добавила. Поэтому настроение у этого проспиртованного создания почти в норме. Я начинаю накрывать столы на обед. Из-за моей спины раздается тихое шипение:

– Нате, жрите, чтоб вы подавились.

Удивленно оглядываюсь назад, и в ужасе цепенею от картины: Галка плюет на макароны, выложенные в тарелку, а сверху шмякает котлету.

– Прекрати! Что же ты делаешь, сумасшедшая, – отнимаю тарелку.

– Ненавижу! Всех ненавижу! Можешь весь обед выбросить, я в каждую тарелку плюнула.

– Еще раз такое безобразие увижу, скажу об этом капитану, и он тебя быстро отсюда уберет. Ни на один корабль больше не возьмут. До гроба на суше будешь водку жрать.

– Попробуй только настучать, сразу топориком по башке получишь. Безобразие, скажите, пожалуйста, – передразнивая меня, кривляется.

– Я тебя предупредила. И запомни: я тебя не боюсь. Совсем не боюсь, –говорю этому чудовищу твердым голосом.

Галка замолкает, видимо, переваривает мой ответ своими пьяными мозгами. Рассказывать о том, что она вытворяет, я, конечно, никому не буду, ни капитану, ни старпому. Если начну возмущаться, непременно скажет, что наговариваю на нее. Она ведь в море ходит не один год, не то, что я. А бабьи сплетни кому нужны? Правильно, никому. Вот я виноватой в итоге и окажусь. Мои невеселые мысли прерывает приход боцмана. Я пользуюсь этим удобным моментом:

– Саша, если твоя жена еще раз плюнет в порцию с едой, я молчать не буду. И мне всё равно, что обо мне потом скажут. Она же неуправляемая!

– Что?! Плюет в порции? Ты, что, дура, совсем свихнулась? – он кричит на Галку.

Я выхожу с камбуза. Пусть сами разбираются, по-семейному. Интересно, мне в порцию она тоже плюет? Конечно, плюет. Я же у нее враг номер один. От этой мысли меня начинает мутить. Решаю впредь накладывать себе еду самостоятельно. А то эта идиотка в следующий раз еще яд какой-нибудь сыпанет. Самое страшное, что деться ведь некуда. Отсюда не уволишься, как на берегу. Вот уж ситуация. Из камбуза вышел Саша:

– Виола, ты мне сразу же говори, если она что-то еще начнет вытворять. Хорошо?

– Да, – твердо решив больше никогда ничего ему не говорить, отвечаю.

Мне искренне жаль его. После беседы с супругой он стал белым-белым, как бы инсульт не прихватил. За что такая судьба у человека?

Начался обед. Все идет как обычно, но Галка вдруг говорит:

– Выгляни в амбразуру, интеллигентка хренова и посмотри, как капитан за тобой наблюдает. Уже дырку тебе в спине прожег. Не видишь, что ли?

Поворачиваюсь к амбразуре, и тут же глазами встречаюсь с капитаном. Увидев этот откровенный взгляд, в испуге отскакиваю от окошка подальше. Еще не хватало, чтобы она обсуждала мои отношения с капитаном.

– Ну, ты и дура, – Галка крутит у виска указательным пальцем. -Переспишь с ним, знаешь, какие послабления будут? Будешь, как кот в сметане купаться. О-о-о, об этом все бабы на пароходе только и мечтают. Да и тебя не убудет, если с настоящим мужиком ночку проведешь. А то твой профессор, наверное, и уметь-то ничего не умеет. А если и умел, то с возрастом все забыл. А здесь мужик, так мужик, в самом соку.

– Пусть мечтают, я не такая. И вообще, мне послабления никакие не нужны.

– Я не такая. Я просто жду трамвая, – открыто смеется надо мной она.

Но мне абсолютно наплевать на ее глупые шуточки-прибауточки. Я уже и так знаю, что нравлюсь этому мужчине. Но почему-то не могу в это поверить до конца. Может, со мной что-то не так? Да, нет, все так. Просто я знаю и помню, сколько мне лет. В моем возрасте стыдно и смешно думать о любви. Да и жених меня на берегу ждет. Нечего голову морочить ни себе, ни капитану. Но легкий флирт я все-таки допускаю. Приятней жить, когда есть кому улыбнуться и с кем можно просто поговорить. Ведь так?

10

В это время

Дни на пароходе летят быстро. Наступил месяц март. Сегодня 8 марта, и капитан вечером собирает всех женщин у себя в каюте. Даже как-то странно, потому что на Новый год команда отдыхала всего три часа. С 23 февраля мужчин лишь поздравили по радио, а я им тогда торты напекла. Вот и весь праздник. Мы же в океане не для круиза и отдыха, а на круглосуточной работе. Но положа руку на сердце, признаюсь, что сегодняшнее приглашение очень приятно. Все-таки, нам, женщинам, хочется особенного внимания в этот мартовский день. И хотя за бортом плавают тяжелые льдины, на палубе воющий порывистый ветер сбивает с ног, а трудяга-пароход стонет и скрипит, настроение приподнятое. Ведь уже календарная весна.

По случаю праздника, с утра выпекаю торт. Галка, под кодовым названием Гюрза, даже кусок сливочного масла дала на крем. С таким скрипом от сердца его бедная оторвала. И ведь такая невиданная щедрость не оттого, что ей не жалко масло, а просто потому, что сама торт будет кушать, а не вся команда. Ну, и за это спасибо. Капитан принес нам на камбуз фрукты. У Владимира Ивановича, как в Греции – все есть. По этому случаю я еще и салатик фруктовый соорудила с йогуртом. Галка от такой расточительности весь день скрипит зубами, но молчит. Праздника и ей хочется.

Покормив команду ужином, мы стайкой, всего нас пять женщин, идем к капитану в гости. Я в каюту капитана и раньше заходила, когда занималась уборкой, и знаю, что это настоящая квартира, причем шикарная: три комнаты. Ведь Владимир Иванович при необходимости принимает у себя капитанов разных стран. В море он представитель России, почти дипломат. Английский язык знает как свой родной. В кабинете, где он нас сегодня будет поздравлять, стоят мягкие диваны, столы для совещаний и журнальный, кресла, огромный телевизор, холодильник. Но главная для меня ценность – это книжные шкафы, набитые книгами. А у меня информационный голод. Мне же не с кем здесь общаться. Все заняты своей работой, а те книги, что были у команды, я за эти месяцы перечитала.

– Проходите, пожалуйста, – в дверях каюты, улыбаясь во весь рот, стоит капитан. Он в парадной морской форме, она ему к лицу. Такой старый красивый морской волк. А, впрочем, и не старый совсем, и не такой уж и волк, зубами щелк.

Мы, как английские леди, осторожно проходим в каюту, и садимся за огромный стол. Он уже накрыт белой крахмальной скатертью. На столе стоят вазы с фруктами, бутылки с вином, шампанским, открытые коробки конфет. Сразу видно, что Владимир Иванович нас ждал и приготовился по высшему разряду. Я ставлю в центре стола огромный торт, а Галка добавляет к этой роскоши фруктовый салат. Капитан открывает шампанское, пробка весело вылетает из бутылки и немного вкусной, пенящейся жидкости выливается на торт. Начинается обычная в таких случаях суета. Мы быстро подставляем свои бокалы, Владимр Иванович наполняет их прозрачным пенящимся напитком и произносит:

– Милые, женщины, я поднимаю этот бокал за вас. Чтобы пойти в море женщине – нужно иметь мужество. Поэтому спасибо вам за то, что вы с нами, с мужчинами, делите тяжелую участь моряков. Будьте любимы и счастливы. Я горжусь вами. За вас, мои прекрасные морячки!

Мы выпиваем, пенящийся сладкий напиток весело ударяет в голову, напряжение спадает. Дружно угощаемся сладостями, фруктами, а нежный торт добавляет праздничную атмосферу. Я тоже весело жую, болтаю, и вдруг, понимаю, что вновь краснею. Причем не только щеки горят, я краснею вся: от макушки до пяточек. И это все происходит от откровенного испепеляющего взгляда капитана. Он меня прожигает насквозь. Какие же у него синие бездонные глаза! Увидев эти глаза, снова тупо смотрю в свою тарелку, и боюсь оторвать от нее свой взгляд. Мне жарко и душно. Целый час, пока капитан нас угощает, говорит бесконечные тосты, я автоматически поднимаю фужер и пью, совершенно не чувствуя вкуса. В горле стоит ком, который не дает не то, что жевать, дышать сложно. Приблизительно через два часа после начала праздничного чаепития, все женщины уходят. У всех была тяжелая смена, а кому и утром очень рано вставать. Мне тоже пора. Я вскакиваю, лихорадочно начинаю убирать со стола. Это моя корабельная обязанность. Я об этом помню всегда. Скажем так, знаю свое место под этим солнцем и на этом пароходе.

– Хозяюшка моя, иди сюда, – его тихий, чуть хрипловатый ласковый голос зовет меня к себе.

Он сидит на диване за маленьким журнальным столиком. Я неуверенно, на деревянных от испуга ногах, подхожу. Сильная крепкая рука тянет меня сесть рядом. Но я сопротивляюсь и присаживаюсь за столик в кресло напротив него, но не на диван. Это кресло очень глубокое. Боясь утонуть в нем, сажусь на самый краешек.

– Мне пора, – мой почему-то осевший голос еле слышно. – Завтра утром очень рано вставать. А можно мне у вас книгу взять почитать?

– Нет, взять нельзя.

– Ну, извините. Понимаете, мне просто не хватает книг, здесь же нет библиотеки, – лепечу я. – Я бы вернула вам ее после того, как прочла. Я аккуратно читаю. Странички не заворачиваю, книги не пачкаю, – продолжаю уговаривать капитана тихим голосом.

– Ты можешь остаться здесь навсегда. И читай, сколько хочешь. Все книги в этой каюте в твоем распоряжении, – прерывает он мои уговоры.

– Извините, мне пора, – испуганно бормочу я.

– Конечно, пора. Давно пора стать моей. Сколько ты меня будешь мучить? А? – он всегда разговаривает со всеми на «вы» и его «ты» совершенно выбивает меня из колеи. – Виолочка, девочка моя, я хочу, чтобы моя кожа пахла твоим телом. Я хочу ложиться и просыпаться с тобой. И чтобы в ванной комнате рядом висели наши банные полотенца. Понимаешь? Я хочу быть с тобой.

– Я не понимаю, ничего не понимаю! Так же не бывает, чтобы ты потерял все, и вдруг снова стал кому-то нужен. Ну, правда же, такого в жизни не бывает?

Я умоляюще смотрю на этого широкоплечего красивого мужчину. Пусть он мне все объяснит. Мне сорок лет и я так давно не верю в сказки! А он с улыбкой, не произнеся ни слова, берет мою руку, теребящую крахмальную салфетку, подносит к своим губам и начинает целовать от кисти до локтя. Я замираю. Крахмальная салфетка, словно белый флаг при капитуляции, медленно падает. Мои ноги наливаются тяжелой истомой и намертво прилипают к полу. Мне хорошо. Так нежно и ласково меня еще никто и никогда не целовал. Он целует и целует мои руки до бесконечности. Время остановилось, и я куда-то улетаю. В эту ночь я осталась в его каюте. Все-таки, я падшая женщина. Ой, ей, ей, ей. Не порола меня мама в детстве. А зря, ой, зря.

Утром проснулась от запаха хорошего кофе, еще не понимая, откуда этот волшебный запах. Спросонья удивленно оглядываю шикарную каюту. Ой! Я ведь у капитана ночевала! Что теперь будет? На корабле сплетни побегут быстро-быстро, как молния. Я испуганно сажусь, нахожу взглядом одежду, и начинаю лихорадочно одеваться. Мне же на смену пора!

– Проснулась, девочка моя? – Володя подходит ко мне и протягивает кружку с ароматным кофе. Он одет в морскую форму, и от него почему-то идет свежий морозный воздух.

– Что я наделала! – испуганно произношу и лихорадочно выпиваю кофе. Вскакиваю, и пытаюсь быстро уйти.

– Ты куда? И что ты наделала? – он обнимает меня, и нежно целует. – Я тебя теперь никуда не отпущу. Слышишь? Никуда и когда. Слишком долго я был один. Я так долго просил у Бога, чтобы он послал мне тебя. И когда ты появилась здесь, сразу понял, что он услышал мои молитвы, – Володя говорит такие непонятные для меня слова.

– Мне тесто ставить, я же проспала, – мне стыдно и хочется убежать от него. Мои мозги категорически не воспринимают его слова. Ведь так не бывает, чтобы тебя кто-то у Всевышнего вымолил. А может, бывает?

– Еще пятнадцать минут до четырех. Я специально пораньше пришел, чтобы принести тебе кофе в постель.

– Пришел? А разве ты не спал?

– Нет, конечно. Я был в капитанской рубке. Капитану на пароходе спать некогда.

– Ой, извини, я уснула и даже не слышала, как ты ушел.

– С сегодняшнего дня ты будешь жить здесь, и следить, чтобы я вовремя ложился спать. Будем соблюдать режим вместе, хорошо?

– Подумай, что скажет команда. Мне сплетни совершенно не нужны, я серьезная женщина.

– Команда будет рада, что у капитана наконец-то есть любимая женщина. И вся такая серьезная.

Неопределенно пожимаю плечами, вылетаю из капитанской каюты, и, хватаясь за поручни, бегу в свою. Как сегодня сильно штормит. В моей каюте никого нет, соседка уже в цеху. Какое счастье, что не нужно ничего объяснять. Я не знаю, какие правила в таких случаях существуют в море. Потому что еще никогда не была в подобной ситуации. И вообще, я уже ничего не знаю. У меня от произошедцего кругом идет голова. Быстренько привожу себя в порядок, и замечаю, что глаза мои горят лихорадочным огнем, руки немного трясутся. Ну, что ж, буду до конца честна перед собой: я влюбилась в него. А любовь хуже гриппа. Нет от нее лекарств, и гомеопатия совершенно бессильна. Ну, что же, это плюс. Значит, я не умерла как женщина, а просто на какое-то время заледенела словно Снежная королева.

Держась за поручни, иду на камбуз. Пока ставлю тесто, мысленно поругиваю себя за грехопадение, прекрасно понимая, что наши отношения только на время. Когда сойдем на берег, он и не вспомнит обо мне. Кто я, а кто он. Во-первых, я нищая, во-вторых, без крыши над головой, в-третьих, я никто и зовут меня никак. Это у нас с ним просто временное увлечение. Скажем так, увлеклись оба. От этих мыслей становится грустно-грустно. А впрочем, одергиваю я себя, как там, в поговорке «Полюбить, так королеву»? А я полюбила короля! Пусть хоть месяц королевской любви будет в моей жизни. А там будь, что будет! С этой твердой мыслью я встретила свою новую жизнь.

11

Прошли две недели. Я живу у Володи в каюте, и млею от давно забытого чувства – любви. Этот огромный суровый человек отдает мне столько нерастраченной нежности, что я понимаю, он слишком долго был так же одинок, так же как и я. Одиночество и любовь – это родные сестры, они всегда рядом. Чтобы оценить, какое же это счастье – любовь, нужно обязательно пройти через одиночество. В молодости, встретив любовь, мы надеемся, что это на всю жизнь. Но часто бывает так, что пылкие чувства быстро испаряются. А если ты встретил любовь в зрелом возрасте, то это просто подарок небес. Мне повезло, что со мной произошло это волшебство: чудо любви. А, может, вопреки всему?

– Володечка, меня на берегу ждет жених, – вечером мы пьем кофе и я решаюсь расставить все точки над нашими отношениями. – То, что я здесь, у тебя, это предательство по отношению к нему. И мне, конечно, не нравится эта ситуация, но я ничего не могу с собой поделать.

– Нет, я тобой не согласен. Предают мужей, или любимых. А он тебе не муж и ведь ты его не любишь. Просто когда вы встретились, тебе было очень одиноко. Признайся, что ухватилась за него, как утопающий за соломинку. И тебя можно понять, ты совсем одна в чужом городе, родственники не в счет. Ведь хотелось же, чтобы кто-то приласкал, пожалел? И его понять можно: такие женщины, как ты – это призовой лотерейный билет в жизни.

Смотрю на него с удивлением. Никогда в своей жизни не считала себя чем-то таким необычным, вроде лотерейного билета.

– Ну, вот видишь, тебе в жизни никто не говорил таких слов. А я вот сразу понял, что ты уникальная и рождена только для меня. И я тебя теперь никому не отдам. Моя хорошая, мне нужно идти в цех. А ты отдыхай. Утром принесу тебе кофе в постель, – нежно говорит он, целует меня и уходит.

Владимир практически не спит. Я никогда не думала, что капитан может не спать сутками. О еде вообще речь не идет. Пока трюмы заполняются рыбой, он сам худеет килограммов на десять. Очень тяжелый, изматывающий тело и душу труд.

Мой сон где-то заблудился, и я присела у иллюминатора. Как вдруг увидела, что в океане горят яркие точки, и их очень много. Начинаю считать, получилось триста семьдесят восемь огней. Что это такое? Город? Какой город в океане, ничего не понимаю. Может мы уже к берегам Японии подошли?

Разбудил меня поцелуй, и конечно, запах кофе.

– Володя, я насчитала ночью какие-то яркие огоньки в океане. Это Япония, да? – спешу поделиться с ним моим открытием.

– Нет, это корабли. Мы в районе промысла краба. В Японии будем дней через десять.

– Что, больше трехсот судов ловят краба?

– Не только краба, но и рыбу. А что тебя удивляет?

– Ну, надо же, какой огромный океан, а все в одном месте собрались.

– Нет, ну какой же ты ребенок! – он обнимает меня, такой весь холодный с мороза, и смеется над моей морской дремучестью. – Выходи сегодня вечером на палубу, я тебе чудо покажу.

– Издеваешься, да? Я в чудеса давно не верю.

– А ты верь, и они обязательно произойдут.

Он нежно прижимает меня и целует, целует. Господи! Как же я люблю этого мужчину! Но нехорошая мысль постоянно контролирует мои чувства: «Это все временно». Она постоянно откуда-то выползает и не дает мне окончательно расслабиться

Гюрза, естественно, знает о моих отношениях с капитаном. Она теперь ведет себя намного тише, понимая, что у меня теперь есть защитник. Любовницу капитана горбатой уже не с руки делать. Я же пользуюсь моментом, сегодня размораживаю вареную колбасу и начинаю жарить ее на завтрак. Аромат на камбузе стоит отличный. И, мурлыча себе под нос песенку, радуюсь новому дню.

– Ах ты, зараза! Интеллигентка паршивая! Опять колбасу команде жаришь! Я же тебя предупреждала, чтобы ты этого не делала! – раздается за моей спиной Галкин визг. И вновь едко расползается запах перегара, – пусть так жрут, не жареную. Не балуй команду, не бояре!

О! Давненько она не напивалась и не орала, целая неделя прошла.

– Галя, но ты ведь сама не ешь размороженную колбасу с морозильника. Зачем-то ее жаришь. Зачем? Наверное, так вкуснее. Моряки такие же люди, как и мы с тобой. За что ты их так люто ненавидишь? –понимаю, что она пьяна, поэтому отвечаю очень спокойно. Не позволяю себе в ответ орать.

– Зато ты, интеллигентка хренова, всех любишь, всем хорошей хочешь быть. Мамочка с папочкой на ручках деточку носили и облизывали. А мы, люди простые, не нравимся таким фифам, как ты. Ишь, ты, раз легла под капитана, думаешь, королева теперь?! – Гюрза орет так, что даже не слышно тяжелого скрипа парохода.

Долго же она молчала, терпела бедная. Меня трясет от ее слов, и развернувшись, отвешиваю ей такую оплеуху, что пьяное создание, измученное алкоголем и ненавистью, улетает к двери. Она сильно ушиблась спиной и громко вскрикнула, ударившись о переборку. Затем свалилась на пятую точку, раскинув ноги, и, кажется, немного протрезвела.

– Теперь послушай меня – киплю от негодования. – Я из такой же простой семьи, как и ты. Моя мама, когда жили в станице, держала кур, коров, огород сажала, а по ночам, когда все спали, она не отдыхала, а кроила для ателье пальто и платья. Отец всю жизнь на буровых работал. А до этого всю войну на пузе от Кавказа до Берлина прополз. Был ранен в обе ноги, и, истекая кровью, до последнего прикрывал отход наших войск. Знал, что идет на верную смерть. А был же совсем пацан. Знаешь, как жить хотел? Но остался умирать, чтобы другие жили. Его в плен взяли, а он сбежал оттуда. Не позволил себе расслабиться, выжил. Затем до самой Победы в разведке служил.

И не тебе обсуждать меня и мою семью. Не смей своим грязным языком говорить о моей семье! Поняла? Я всю свою жизнь пытаюсь делать только добро, чтобы родителей своих не опозорить. Да, я – интеллигентная женщина, потому что всю жизнь над собой работаю, и горжусь этим. А ты – алкоголичка. И заруби себе на носу – с кем я сплю, это мое личное дело. А, впрочем, – ехидненько улыбнулась, и приторно сладеньким голосом закончила, – я непременно передам капитану твои слова. Думаю, они ему очень не понравятся. Ну, просто совершенно не понравятся.

Галка, сидя на полу и подпирая тощей спиной переборку, начала шевелится. Видно, ее проспиртованные мозги почувствовали опасность от моих слов.

– Ты, это, ты того. Я ж не знала, что ты из наших. Ну, из простых людей, – выдавила она из себя.

– Я не из ваших. Я из нормальных. И впитываю в себя только лучшее. Понимаешь, добрые люди видят только положительные моменты в жизни. Помогают друг другу в тяжелые минуты. Но самое главное, они радуются тогда, когда у друзей радость. А не завидуют им. А тебя, Галя, ненависть и зависть погубит, так же как и водка. Да, и еще, сейчас иди в свою каюту и проспись, придешь вечером. Но в запой уходить ты больше не будешь. Капитану не понравится, если я буду пахать за двоих. Он меня с нетерпением ждет каждый вечер, – эту фразу я добавила специально. Сегодня мой реванш.

Вечером вышла на палубу, посмотреть, где мой же любимый. Опять он не обедал. Уже темно, но штормит не очень сильно.

– Пришла? – откуда-то из темноты Володя подошел и сразу обнял меня, закутывая в свою меховую курточку. – Как ты вкусно пахнешь. Я так соскучился по тебе.

– Ты почему не кушаешь? Я тебе в каюту и обед приносила, и ужин, –бурчу на него, зарываясь в теплую курточку, и с наслаждением вдыхаю такой родной запах. С ним я чувствую себя маленькой девочкой, у которой такой надежный защитник!

– Всю жизнь мечтал, чтобы на меня кто-нибудь ворчал. И вот мечты мои сбылись, – он откровенно посмеивается надо мной.

– Володя, ну нельзя же так: ты только кофе пьешь. Скоро свалишься от усталости.

– Посмотри лучше сюда, – он наклоняется над бортом. – Смотри, – показывает куда-то вниз рукой.

Крепко вцепившись руками в поручни, я склоняюсь и вижу чудо: вода вокруг теплохода светится радугой, нет, перламутром. Это настоящее сказочное видение. Только не в сказке, а в жизни.

– Что это? – околдованная маленьким чудом, шепчу я.

– Это радуга в океан спать уходит и маленьким девочкам перед сном показывается.

– Да ну тебя, вечно ты смеешься надо мной. Что это?

– Микроорганизмы светятся. Видишь, как красиво.

– Да, – отвечаю шепотом, словно боясь спугнуть эту красоту.

– Астрономию в школе учила?

– Ну-у-у, да.

– Ясненько. Ты, наверное, двоечницей была?

Отрицательно машу головой.

– Ах, ну да, ты была отличницей. Но даю голову на отсечение, что читать по звездам тебя не научили.

– Читать по звездам? А как по ним можно читать? Я знаю, что все моряки обязательно знают астрономию, созвездия разные. Но я же не моряк и читать по звездам, конечно, не научилась. Да и где бы меня такому научили?

Он прижимает меня покрепче, прикрывая от ледяного ветра. Левой рукой прижимает, а правой показывает на звездное небо:

– Подними голову вон туда. Что ты видишь?

– Звезды.

– Правильно, девочка моя, звезды. Они нам подмигивают. Видишь?

– Нет, не вижу. Как это они подмигивают? Они просто мерцают, у каждой звезды свой свет, даже цвета у них разные. Вот, – с гордостью вываливаю все свои знания по астрономии.

– Да, правильно. Молодец. А вон там, налево, видишь, можно из звезд целое предложение прочесть. – Володя показывает куда-то в далекое-далекое небо рукой.

– Где, где? Я не вижу никакого предложения. Володечка, что там написано? – начинаю я суетиться.

– Да вон же, видишь, звездами написано «Я люблю тебя, Виолочка».

Он поворачивает меня лицом к себе и начинает лихорадочно целовать, целовать. Палуба уходит из-под наших ног, и мы летим вместе с ним туда, – к холодным мерцающим звездам. Они начинают кружиться вокруг нас в блестящем хороводе, а в моей влюбленной голове звучит мелодия «Вальс цветов». Я окончательно пропала. А, может, просто заслужила такую любовь, а? Ах, как жаль, что это не навсегда. Ах, как жаль…

12

Ночью мы пришли в японский портовый город Отару. При заходе в порт стою на палубе и смотрю на такую загадочную для меня страну. Ночь очень темная, на небе ни единой звездочки. Поэтому весь город – как на ладони. Ярко освещенный, он сверкает ослепительным пятном. За городом виднеется что–то темное, тяжелое. Это гора! С нее свисает НЛО, переливаясь мерцающими лампочками по краям. Даже не так, не свисает, а один край неопознанного объекта держится за темную гору, а огромная тарелка овальной формы, висящая над городом, переливается огоньками.

– Володя! – позвала я. – Смотри, летающая тарелка!

Мой капитан, засмеялся:

– Виолочка, это горнолыжный курорт, его специально так освещают, а гору за ним не освещают. Чтобы красиво было, как будто летающая тарелка парит в воздухе. Утром увидишь. Пойдем отдыхать.

Володя в Японию заходит постоянно, и все портовые города знает наизусть. И красоту этой страны видел и раньше. Для меня, попавшей в эти тяжелые девяностые годы в государство, в котором все создано для людей, а не против них, было как попадание на другую планету. Это мой первый сильный шок от Японии: летающая тарелка над ночным Отару.

На следующее утро нам выдают временные паспорта и немного валюты. Но мне почему-то страшно сойти на берег. Странно, вроде бы суша, а не океан со штормами, ветрами. Но сейчас мне кажется, что надежнее нашего парохода нет ничего на свете. Подходит Володя:

– Ну, что, пойдем? Я покажу тебе красивый городок. И на свое НЛО вблизи посмотришь.

крепко держась за его руку, осторожно ступила на землю. После постоянной качки по земле ходить трудновато. Весь организм по привычке штормит, то есть ты идешь, а ноги держишь вразвалочку, чтобы не упасть.

Горнолыжный курорт показался мне чем-то необычным, из будущего. Сегодня выходной день и сотни японцев с детьми катаются на лыжах. В ярких красивых костюмах, семьями, со смехом, радостными возгласами и улыбками они поднимаются на фуникулере на гору. И оттуда по искрящемуся на солнце снегу лихо съезжают по трассе, очертаниями похожей на НЛО. Такую красоту вижу впервые в своей жизни:

– Володечка, это сказка.

– Это только начало, девочка моя, – ласково поцеловал он меня. – Пойдем, город покажу.

Город Отару очень чистый и аккуратный. Родных российских ям и колдобин нет вообще, это так радует глаз, а особенно – ноги. Таких «пейзажей», как у нас, когда окурки или бумага валяется на тротуарах, здесь тоже нет. Тротуары и дороги моют щетками специальными моющими средствами. Вся грязная вода стекает в ливневую канализацию. Город очень зеленый, вокруг каждого дерева, прямо вокруг ствола, посажены яркие цветочки. На крошечных участках земли разбиты клумбы с цветами. Цветы везде, на каждом не то, что метре, а на сантиметре земли.

Весь город изрезан морскими каналами с прозрачной лазурной водой. Через них переброшены ажурные полукруглые мостики, сделанные из металлопластика разных-разных цветов. Мы тоже стоим на ажурном мостике и рассматриваем рыб в каналах. Рыбы довольно большие, длиной чуть меньше метра. Но их никто не ловит, все только любуются.

– Ой, Володя, смотри какая рыба, на осетров похожа.

– А это и есть осетры.

– Как?! Осетры посредине города, и их никто не ловит?

– Нет, конечно. Потому что не положено. Японцы очень законопослушные граждане.

– Ну, надо же. С ума можно сойти.

– А рыбку здесь ловят в порту. Она величиной с ладошку. И, когда какой-нибудь рыбак вытягивает удочку с крошечной рыбкой, он радуется как ребенок, всем ее показывает, смеется, только в ладоши не хлопает.

– Виолочка, а как ты думаешь, что это? – показывает Володя на красивое круглое двенадцатиэтажное здание, сделанное из стекла. Солнце и город отражается и сверкает в его зеркальных стенах.

– Как что? Офис, наверное, или жилой дом. Вон, видишь, машины въезжают.

– Правильно, машины въезжают. Только это не дом, это их автостоянки. Видишь, подъехал водитель к шлагбауму, карточку вставил: если свой – дорога открыта. Японцы используют электронные чипы для того, чтобы попасть на автостоянку. Никаких охранников на въезде нет.

– Я такое только в фильмах видела.

– А вон, рядом, заправка, – показал он на мужчину, поливающего цветы на клумбе.

– Мужчину вижу, а заправка где, емкости с топливом?

– Под землей. На асфальте ни капли бензина и запаха нет. Только розы благоухают. Все для удобства и чистоты.

Я обращаю внимание на то, что японцы одеты просто и элегантно: белый верх, черный низ. Одежда очень аккуратная, легкая. И они все время гостеприимно улыбаются. Детки ходят стайками в белых рубашках и черных штанишках до щиколоток.

Мы идем к представителю морской компании. Все время я крепко держусь за Володю, чтобы не упасть, потому что кручу головой во все стороны. Мне здесь все удивительно. Жилые домики выглядят какими-то кукольными, все разных цветов. Земли вокруг домов, как у нас, нет. Но возле каждого домика на двух-трех квадратных метрах растут помидоры, огурцы, баклажаны, клубника, малина. Как они умудряются все разместить на таком крошечном клочке земли?

Оказывается, очень просто – в бочках. Возле каждого дома, с обеих сторон от входа, как огромные вазы стоят бочки, в них вставлены решеточки, по которым плетутся овощи разных видов. Помидоры на ветках, огурцы, баклажаны, – все крупными гроздьями, как будто это все не настоящее. В самой бочке по бокам сделаны дырочки, в которых растут разные цветы. В верхней ее части цветочки растут вверх, а нижние ряды свисают вниз. Самой бочки не видно, а такое ощущение, что из сказочного цветника еще и овощи растут.

– Какой порядок и красота, – не устаю восхищаться. – Я даже не могу представить, чтобы у нас вот так просто без забора росли бы помидоры и их никто не сорвал. Вот это воспитание! Да, нам до них далеко.

– Это точно. А вон, посмотри, на той стороне дороги на тротуаре холодильник стоит. Как ты думаешь, зачем?

– Не знаю, у меня уже голова раскалывается от этих головоломок.

– Очень просто – это хозяева выбросили пришедший в негодность холодильник. Утром приедет эвакуатор и отвезет на утилизацию. Ремонтом японцы не занимаются. Все покупают новое. Ну, вот мы и пришли, – Володя позвонил в дверь аккуратненького домика.

Нам открылдверь хозяин, с поклонами и улыбкой пригласил нас в дом. Войдя, мы сняли обувь. Тут же тоже с поклонами и улыбками вышла из кухни хозяйка. Полы в домах – с подогревом, все ходят в белых носках. Мебели, такой привычной для нас, здесь нет. В комнате стоит невысокий овальный столик, вокруг него подушки. Стулья для гостей больше похожи на маленькие табуретки. Я этому удивлена, и спрашиваю хозяев:

– А почему вы так живете?

Ответ хозяина меня потряс:

– На земле мы временно. Мы здесь гости, надо быть свободными от быта.

Вот так. Считая себя гостями на земле, в отличие от нас они свободны от быта. Хотя весь дом для удобства напичкан электроприборами. Чего здесь только нет! На стене огромный телевизор. Кондиционеры в каждой комнате не только выполняют привычную для нас функцию: холод-тепло, но и ионизируют воздух в помещении. На кухне огромный, как лайнер, холодильник. Удобная электрическая плита. Рядом столик, над которым висит полка со всеми существующими в природе электроприборами, необходимыми на кухне. От изобилия кухонной техники, у меня, как у нормальной женщины, слюнки потекли.

Хозяйка начала заваривать чай. Для обязательной чайной церемонии – фарфоровые чашки белого цвета. Чайники только глиняные, разных цветов. Каждый сорт чая заваривают в отдельный чайник. Никогда в чайнике, предназначенном для зеленого чая, не заварят черный чай. Сам чай в заварнике перед заваркой на секунду обдают кипятком, воду выливают, а затем уже заваривают чай.

Хозяева начали вести приятную беседу, расспрашивая нас о детях, погоде. Все это делается для того, чтобы организм настроился на приятные эмоции. Чай вечером в японской семье – это процесс воссоединения семьи за день. Так что пить чай в Японии это не только огромное эстетическое удовольствие, но и момент общения всей семьи.

– Володя, – шепотом говорю ему, пока хозяева отвлеклись накрытием на стол. – Все почти как у нас, в России – налил литровую чашку заваренной травы под названием «чай» и запиваешь этим пойлом котлетки с жареной картошкой.

Я в первый раз пробую рисовый хлеб. Он не съедается быстро, как наш хлебушек, а жуется, причем довольно долго. С ним едят рис, мясо, морепродукты, цукини, баклажаны, сладкий перец, морскую капусту. Вообще-то здесь, конечно, культ риса. Он подается везде и в разных видах. Я так устала за этот день, что когда вернулась на пароход, упала на постель, и крепко уснула без сновидений.

А на следующий день Володя повел меня на рыбный рынок. Это не рынок – это песня моря. Выбор такой огромный, что глаза разбегаются. И хотя я только что пришла с моря, столько морепродуктов, собранных в одном месте и продаваемых в стерильной чистоте, там не встречала. Морское изобилие вызвало у меня настоящий шок: красный окунь, краб, кальмары, креветки, треска, камбала – всего и не перечислишь. Еще поражает свежесть и качество морепродуктов. На нем нет такого родного и привычного тухлого запаха рыбы, как на российском рынке. Все свежее, красивое, почищенное, аккуратно разложено. Здесь любой товар вам могут взвесить от ста грамм до трех килограмм. И все это с улыбкой и обязательным поклоном упакуется и перекочует к вам в руки. Улыбки и поклоны в этой стране – это норма жизни. Это я уже поняла.

А супермаркеты предоставляют такой выбор продуктов, что мне, человеку не подготовленному, не привыкшему к изобилию, стало дурно. Огромное разноообразие овощей, фруктов, мясных продуктов – это все можно купить в одном месте. Морковочка, помытая и очищенная, аккуратно упакована в отдельные пакетики от одной штучки до трех. Картофель, помытый, конечно, был предоставлен и в очищенном виде, и в неочищенном. Причем он расфасован от трех картофелин до шести штук в пакетике. Очищенный картофель продается и нарезанный: соломкой, кружочками, дольками, кубиками. Для японской женщины вообще нет проблем приготовить обед или ужин.

То ли дело у нас: отработаешь день на работе, а вечером с языком на плечах рысью бежишь по магазинам. Где хватаешь что-нибудь с полупустых полок, если успеешь, конечно. А затем бодрой рысью бежишь домой, где распаковав покупку, с грустью и отчаянием понимаешь, что достался тебе кусок умершего от старости животного еще в мезозойскую эру. Гнилая картошка, вялая морковь и прогорклое сливочное масло завершают продуктовую корзину. В результате всегда живешь в тонусе, жиреть некогда. От этих сравнений мне захотелось завыть, как собачка на полную луну. Мои оптимистичные сравнения прервал Володя:

– Пойдем, купим тебе что-нибудь. Здесь есть крытая улица, тянется она на несколько километров, там всякого добра полно.

Вышли на улицу из магазина, а там накрапывает мелкий дождик.

– Ой, Володя, промокнем. Куда же пойти, чтобы не намокнуть?

Володя подошел к огромной корзине возле выхода из магазина и достал оттуда зонтик. Раскрыл его и протянул мне:

– Бери, не промокнем. Пойдем дальше.

– С ума сошел, – шепчу я, – поставь на место, стыдно. Это же не наш зонтик.

– Это бесплатные зонты для покупателей магазина.

– Бесплатные зонтики для покупателей?! Разве такое бывает?

Эта новость выбила меня из колеи надолго. Наконец мы пришли к улице, которая носит название Труба. Она вся накрыта прозрачным навесом, а с двух сторон магазины. Товар здесь лежит и на прилавках, выставленных на улице, и находится внутри самих магазинов. Продавцы сидят только в магазинчиках, на улицах их нет. Я быстренько представила такое положение дел в России, и поняла, что нам так никогда не жить. У нас украдут все сразу, одним махом. И продавцы пойдут нищими по миру. Не уважают в России чужой труд. Ох, не уважают.

А сколько здесь всяких нужных вещей, на разный вкус и кошелек! Кружится моя бедная головушка от выбора. Был бы здесь один магазинчик с кучей покупателей, и уродливыми сапогами «Прощай, молодость», голова была бы на месте. Урвал бы их, надел на ноги, и вперед – на трудовой подвиг. А тут мучайся, выбирай, ведь одна вещь лучше другой. И еще здесь есть даже магазин, где все по сто иен, на сегодняшний курс это по одному доллару. В нем за этот самый доллар можно купить все, что хочешь, от швейной иголки до модельных туфлей. Короче говоря, для меня, российского матроса, здесь работы – непочатый край. В результате многочасовых хождений я накупила себе такой нужной косметики, а сыну кроссовки. От этих покупок настроение поднялось.

– А теперь я покажу тебе музей электроники.

Я, преисполненная оптимизмом от удачных покупок, согласилась с радостью. Мы воспользовались такси, так как я после длительного плавания, с непривычки уже еле-еле волочила ноги. Таксист наш в кипенно-белой рубашке, в пиджаке и фуражке такого ярко-белого цвета, что у меня заболели глаза. А выглядит он так величественно, как какой-нибудь герцог из Англии. На спинках кресел надеты накидочки, связанные то ли из велюра, то ли бархата, нежные на ощупь и белые! А вообще-то здесь, в Японии, белый цвет очень яркий, режущий глаз. Такого цвета я не видела больше нигде. Как они этого добиваются, для меня загадка.

Посещение музея меня потрясло. Ну, нельзя же так человека из каменного века резко бросать в век космических технологий! Много чудес я здесь увидела. Но когда кошечка, электронная, конечно, помяукав, взяла в ротик котенка, и куда-то потащила, я расплакалась.

– Что с тобой? – Володя вывел меня на улицу.

– Ты понимаешь, здесь кошечек электронных делают, жизни радуются, а у нас там война. Я этой красотой любуюсь, а мои родители может с голоду умирают.

Он обнял меня и долго-долго держал в своих объятиях, пока я не пришла в себя.

– Прости, – шмыгнув носом, прошептала я.

– Ничего-ничего. Не плачь, будем и мы с тобой в достатке жить, и война на Кавказе скоро закончится. Перевезешь своих родителей во Владивосток, и все будет хорошо. А война…, – он немного помолчал, взял меня за руку, и сказал, – пошли.

– Куда?

– Пойдем, я тебе что-то покажу.

Шли мы недолго, остановились у какого-то памятника. На тумбе из гранита сидит гранитный малыш, а рядышком, тоже из камня, стоя на земле и опираясь на тумбу, стоит второй. Вокруг обелиска посажены красивые красные цветочки.

– Это памятник детям, погибшим после бомбежки атомными бомбами Хиросимы и Нагасаки. У каждого народа, девочка моя, своя война, – тихо произнес Володя.

Мое сердце сжалось от жалости к детям, погибшим из-за страшной радиации. Да, Володя прав, у каждого своя война.

– А пойдем, я тебе музей драгоценных камней покажу. Купим что-нибудь, – прерывает он грустное, затянувшее молчание.

– Пойдем.

В шикарном величественном музее собраны коллекции разных-разных камней. Очень много сувениров, Володя подарил мне мышку из аметиста.

– Смотри, как она на тебя похожа, – улыбаясь, протянул мне статуэтку.

– Чем же она на меня похожа? – я от удивления вздернула брови.

– Такая же хорошенькая, маленькая и тихенькая, готовая в любую минуту забиться в норку, чтобы никто не видел. Так хочется держать ее в руках, и долго-долго гладить, целовать, защищая от всех наглых котов и кошек.

Я рассмеялась, понимая, на что он намекает. Это Володя вспомнил, как я просила о моей просьбе при приеме на корабль, дать мне такую работу, чтобы меня никто не видел. Хорошо, что крокодильчика не подарил.

Мы идем в сторону порта. Пустынные улицы вдруг стали многочисленными, откуда-то появились люди. Они идут толпами, переговариваясь между собой, и радостно, лучезарно улыбаясь друг другу. Многие садятся в автобусы.

– Ой, Володя, смотри, сколько сразу народу появилось. Да как все элегантно одеты. А рубашки, какие на них белоснежные! – не устаю поражаться этой белизне, не встречающейся в природе.

– Это закончился рабочий день.

– Представляешь, если бы у нас так элегантно все одевались?

– Нет, Виолочка, даже не представляю. А ты знаешь, что в автобусах снимают обувь? – добивает меня он.

– Как, снимают обувь? Зачем?

– А давай мы на автобусе в ближайший городок съездим, – Володя ведет меня на автобусную остановку.

Подошел автобус, на вид абсолютно новый. При входе нас встречает с улыбкой и поклоном женщина-кондуктор. Водитель, естественно, в белом-белом пиджаке и такого же цвета фуражке. Вход в автобус начинается с холла, примерно два на два метра. Здесь все пассажиры снимают обувь, ставят ее на специальные подставочки, и в одних носках (белых, конечно!), и проходят дальше по ковровой дорожке. Расстояние между креслами в салоне автобуса большое, здесь есть и телевизор, и кондиционер. Никто не толкается, не ругается, не слышно родной нецензурной брани. Все достойно, спокойно, с улыбкой и поклонами.

– Нет, мой хороший, так жить нельзя. От этого изобилия, от чистоты и порядка, от инфаркта умереть можно. Мое сердце не выдерживает такой налаженной жизни, – ставлю я заключительную точку в нашей экскурсии.

Мой капитан засмеялся от такого оптимистичного вывода. Вот такой мне и запомнилась Япония: доброжелательные люди, много солнца, улыбок, зеркальные дома и чистота. Первое впечатление, конечно, самое сильное. Оно со мной осталось навсегда.

Через три дня мы уходим домой. Но наша собачка Динка категорически не желает возвращаться на судно, твердо решив не возвращаться к своему верному псу. Судя по всему, ей элегантные японские женихи больше нравятся. Моряки целых два часа мотались по причалу, приманивая эту проказницу, но она ловко удирает. Лишь убедившись, что вся команда уже на пароходе, Динка выползла откуда-то из укрытия и села вдали от трапа. Эта предательница, видно захотела нас проводить, как истинная морская леди. Бедный Дик! Он истерично лает с палубы на плутовку. Всем своим недовольным видом пес показывает, что не желает лишаться своей боевой корабельной подруги. Но и сойти на берег он не может, ведь опытный корабельный пес знает, что нужно беспрекословно выполнять приказы капитана. А Динка весело крутит своей плутоватой двортерьерской мордой, и возвращаться не собирается.

Ну, надо же, собака, и та пронюхала, где косточки слаще. Как я ее понимаю! Разве можно добровольно уйти с изобильного порта в нашу нищету? Собака, и та просекла момент, когда можно сделать команде лапкой «адью». Да и вообще, может ее тошнит от постоянной качки, кто ее знает? Она же не скажет. А здесь сытно, красиво, земля под лапами не шатается. Живи и радуйся. Наш экипаж бегает по палубе и зовет эту предательницу, обещая ей гору колбасы, косточек, и разных других деликатесов. Но дама непреклонна.

– Убирайте трап! – не выдерживает капитан, он очень злится.

Володя не имеет права задерживаться ни на минуту, ведь все задержки оплачиваются валютой. Ему жаль нашу мелкую предательницу, но оплачивать ее пребывание на чужой земле долларами он не может. Нервы боцмана не выдерживают, и каким-то чудом он все-таки умудряется в последнюю секунду поймать зазевавшуюся Динку. Та, слишком поздно сообразившая, что это ловушка, попыталась немедленно вырваться и смыться. Но Саша крепко схватил неудавшуюся эмигрантку на руки, и быстро взбежав по трапу, опустил ее на палубу. Дик от пережитого шока заливается радостным лаем. Он откровенно рад, что подруга вернулась в родные пенаты. А вот дама, страшно огорченная своей оплошностью, гордо поднимает хвост, и, встряхнув головой, щелкнув при этом ушами, как бы поправляя прическу, куда-то уходит. Своим надменным уходом она демонстрирует нам, что решив ее забрать обратно, мы плюнули в ее тонкую собачью душу. Она на нас обиделась. Команда со смехом расходится по своим рабочим местам. Все, пора домой.

Когда мы вышли из порта, я вдруг поняла, что соскучилась по воющему ветру, страшной качке, по скрипу корабля. Это же непостижимо – тебе тяжело, но ты снова и снова хочешь выйти в море. И я теперь знаю, почему моряки не могут долго жить берегу. Море забирает у тебя сердце и оставляет его себе. Навсегда.

13

Заканчивается мой первый рейс. Завтра мы уже будем во Владивостоке. Я так соскучилась по сыну. Правда, не знаю, как теперь быть с Георгием Александровичем. И зачем я за него замуж обещала выйти? Что же я бестолковая наделала?

– Ты, вот что, подруга, – подливает масло в огонь моих переживаний Гюрза, – ты за своего академика замуж выходи. А на капитана не рассчитывай, мы с ним не один год в море ходим. У него всегда самая красивая женщина на корабле была. На один рейс. Просекаешь? На один. Так что губы закатай обратно, сложи их бантиком, и в загс с академиком ступай. Будешь женой академика.

– Профессора, – шепчу я, – он профессор.

– Да мне по барабану, кто он. Побаловалась на корабле немножко, и хватит. Откусила кусочек своего женского счастья, и молчи в тряпочку. Я ж тебя, интеллигентку, знаю: домой вернемся, а ты возьмешь и признаешься жениху, что, вот с капитаном снюхалась. Не надо, молчи.

– Галя, я прекрасно понимаю, что мои отношения с Владимиром Ивановичем временные. И знаю, что чудес не бывает. Не надо об этом говорить. Ни на что серьезное я не рассчитываю. Давай не будем об этом больше говорить. Хорошо?

Мне очень тяжело от этого разговора. Но от Володи, его любви и безмерной нежности совершенно потеряла голову. Поэтому мне так хочется верить, что он меня и правда любит. Я помню его признание в любви, но все равно не верю, что это правда. В себе-то я не сомневаюсь. А в нем… Мало ли что сказал мужчина в минуту слабости? Но где-то там, внутри, теплится надежда, что я все-таки ему нужна.

– Галя, а ты когда сходишь на берег? Завтра? – перевожу разговор на другую тему.

– Нет, дня через три. А ты?

– Я тоже через три дня. Так хочется сына увидеть.

– Так завтра или послезавтра сюда пустят всех, кто придет. Так что будь готова к встрече, – она нехорошо хихикнула. – Иди, отдыхай. Побалуйся с командиром последнюю ночку.

Странная щедрость с ее стороны, мне еще два часа работать. Я с удивлением смотрю на нее.

– Иди, иди, завтра придешь.

Но мой капитан сегодня ночевать не пришел. Не сомкнув глаз и глотая слезы, я прождала его до четырех утра. Вот и все. Закончилась моя морская сказка. Жена на рейс – вот как это называется. Утром, сказав себе сто раз, что я сильная женщина, привожу себя в порядок. И начинаю собирать свои нехитрые вещи в большой пакет. Благо, что моя каюта почти рядом, далеко нести свой немудренный скарб не нужно. В лихорадочных сборах не услышала, как открылась дверь каюты.

– Ты куда? – раздался голос Володи из-за спины.

От неожиданности плюхнулась диван:

– Как куда? К себе в каюту, потом на камбуз.

– Зачем к себе в каюту? – он требовательно смотрит мне в глаза.

Сел напротив меня в кресло, и не сводит с меня глаз.

– Завтра сюда или уже сегодня после таможенников и пограничников сын придет и жених. Мне нужно быть в своей каюте. Не в твоей же их встречать.

– Какой жених?! Виола, я же тебе русским языком сказал – я тебя никому не отдам. Никакого жениха у тебя больше нет. Был, да весь вышел. Поняла? У тебя есть я.

В моей голове не укладываются его слова. Ведь я себя уже приготовила к совсем другой развязке:

– Володя, так ты, что, мне предложение делаешь?

– Нет, я не делаю тебе предложение. Я его тебе уже сто раз сделал. А ты, кстати, не ответила на него до сих пор. Витаешь где-то в облаках. Ни разу за все время не сказала, ты согласна или не согласна выйти за меня замуж. Я жду ответ.

– А ты, что спрашивал?

– Елки-палки! Да я же сказал, что люблю тебя. Все время с того самого вечера, как ты у меня осталась, я только об этом и твержу. Пойми, я не в том возрасте, когда разбрасываются такими словами. Я говорил тебе, что всю жизнь ждал тебя, и молил Бога, чтобы встретить тебя?

– Говорил.

– И что? Ты так и не поняла, что я тебе предложение сделал?

– Нет, я не поняла, что это серьезно. И все равно я не верю тебе. И думаю, что я у тебя была только на один рейс.

– На всю оставшуюся жизнь ты у меня. Не знаю, короткая она у меня или длинная, но вообще-то я еще долго жить собираюсь. Причем, с тобой. Поняла? – он начал нервно вытряхивать на стол мои скудные вещички из пакета.

– Что ты делаешь? – пытаюсь ему помешать.

– Я навсегда оставляю у себя любимую женщину. Теперь выбор за тобой, решай – останешься со мной или с ним. Понимаешь, мне не любовница нужна, а жена. Любовниц мне хватает. А тебе, моя девочка, я предлагаю пожить за-му-жем, – это слово он произносит по слогам, делая ударение на слове муж. – Понимаешь – за мужем, за мужской спиной. Ты же одна всю жизнь тянешь воз проблем. Ты в двух лицах: и за мужчину, и за женщину. Выходи за меня и наконец-то позволь себе побыть слабой и беззащитной женщиной. Поживи оставшиеся годы ведомой, а не ведущей. И пойми одно: судьба не просто так нас свела. Это же о нас с тобой существует легенда про две половинки одного яблока. Мы долгие годы мы были разбросаны на десятки тысяч километров, но в итоге все-таки нашли друг друга. Пусть не сразу, не в юности, но нашли. Так что же еще нужно? Если ты согласишься, я стану самым счастливым человеком на свете. Вилочка, девочка моя, скажи мне «да», и как только сойдем на берег – сразу же в загс пойдем.

– Володя, пойми, на таких, как я не женятся.

– На каких, таких как ты? Что ты имеешь в виду? – Володя непонимающе смотрит на меня.

– Я неподходящая для тебя партия. Во-первых, я нищая и пока без жилья. Во-вторых, у меня больные престарелые родители, за которыми нужно будет ехать, когда квартиру получу. Будет сложно с финансами. Ведь наверняка война у них все забрала. И сын у меня взрослый. С армии придет, пока на ноги станет, я буду ему помогать. А в-третьих, я уже не молоденькая девочка. Мне сорок лет. А в такие годы разве на ком-нибудь женятся?

– Господи, какая же у тебя каша в голове! Я же люблю тебя! И мне глубоко наплевать, что тебе сорок лет. Мне, кстати, сорок пять и я тоже не мальчик. И у меня двое взрослых сыновей, которых ты, кстати, как моя будущая жена, должна будешь принять. А я в свою очередь, родителей твоих и сына никогда не обижу. Слово даю. Вези сюда кого хочешь. Я же хорошо зарабатываю, вы не будете ни в чем нуждаться. А у меня, наконец-то, на старости лет, как ты любишь говорить, семья будет. Понимаешь, семья! Подумай об этом.

– Да, ты прав. Я должна подумать, – автоматически отвечаю ему.

О таком сказочном исходе разговора и о наших дальнейших отношениях можно было только мечтать в самых смелых мыслях. И вот, когда все это сбылось, у меня не хватает решительности сказать ему: «да». Я просто все еще не верю капитану и своему долгожданному счастью.

– Володя, а вдруг ты все-таки простишь свою бывшую жену, и захочешь вернуться к ней?

– Нет, – резко сказал он, как отрубил. – Я никогда и никому измену не прощу. Никогда.

– И все-таки, мне очень страшно.

– Ну, что ж, неволить я тебя не буду. Тебе решать, в конце – концов. Но я думаю, что ты просто боишься поменять свою жизнь. Поэтому прежде, чем ответить, хорошо подумай о том, что я тебе сказал.

Я ничего ему не ответила. Промолчала и пошла на камбуз. А он так и остался сидеть в кресле. В моей голове от нашего разговора пустота. Любимый мужчина сделал мне предложение, а я почему-то не могу ему ответить утвердительно. И я знаю почему: я трусиха. Пусть жизнь у меня тяжелая, но я уже привыкла тянуть лямку ответственности за себя и сына. Володя все сказал правильно. Оказывается, это так страшно: решиться на то, чтобы круто изменить свою жизнь и кинуться в объятия мужчине, которого люблю!

Мои руки автоматически делают свое дело, а голова занята только одной пульсирующей мыслью: «Что делать?». Соглашаться с Володей? Или выйти замуж за Георгия? Или вообще не выходить замуж? Но я люблю своего капитана! Может, мы действительно две половинки одного яблока? Сколько у меня вопросов, а ответ найти никак не могу.

– Привет, интеллигентка, – раздался бодрый голос за спиной.

И сразу же запахло свежевыпитой водочкой.

– Привет, – я даже не оглянулась, – мы уже во Владивосток пришли.

– Знаю. Сегодня таможенники с пограничниками нервы помотают, а завтра уже на берег можно будет сойти.

– Так ты завтра уйдешь? – спрашиваю, лишь бы не молчать.

– Нет, через пару дней. Тебе продукты оставлять?

– Какие продукты? – я повернулась к Галке.

– Как какие? Масло, консервы, муку, крупу, сахар. Ну, все, что остались в излишке. Мы же на камбузе! Мозги включи, и подумай, сколько у нас излишек.

– Нет, мне ничего не надо. Я сюда пришла деньги заработать, а продукты мне не надо.

– Что, думаешь, капитан тебя озолотит? Фигушки! Бери то, что добрая Галя дает. Пользуйся моей широкой душой. А то домой вернешься, и полки пустые грызть будешь.

– Не буду я ничего грызть. Пойду в магазин и куплю. Говоришь, излишки у нас есть? А я ведь у тебя масло выпрашивала, как нищенка. А ты не давала. А оказывается, оно еще и осталось. Эх, ты, – мне горько от такого разговора.

– Дура ты, Виолка. Тебе лично я отдам все, что осталось. Поделюсь честно. А для команды у меня ничего нет, перебьются. Вспомни о наших пустых магазинах. Думаешь, там что-то изменилось за эти месяцы? Нет. Ну, не хочешь, как хочешь, масло я себе заберу. Его по бумажкам уже нет. А на нет, и суда нет. Ты в свою каюту переехала? – перевела она разговор. Любопытство раздирает ее безумно. – А то твой профессор неправильно все поймет, если у капитана тебя найдет, – она ехидно заулыбалась.

Я молчу. А что говорить, если сама ничего не знаю. Этот день прошел в каком-то лихорадочном темпе. Пришла вечером в капитанскую каюту, а Володи нет. Всякие досмотры и осмотры вновь не дали ему сегодня поесть ни разу за весь день. А мне думать о своей дальнейшей жизни нет ни сил, ни желания. Утром все решу. Как говорится, утро вечера мудренее. Я устало легла. Сон навалился как-то сразу, внезапно.

14

Проснулась от звонка будильника. Володи снова рядом нет. Да, быть капитаном очень тяжело. По скорбной статистике, после каждого рейса из десяти капитанов трое умирают. Господи, дай ему сил.

Пришла на камбуз и ничего не понимаю. Такое ощущение, что здесь прошел торнадо: крупа рассыпана на полу, везде валяются упаковочные пакеты. Продукты на полках стоят в открытом виде. Пошла в кладовую, а там стоит лишь одна коробка с маслом. Я подошла к ней ближе, а на коробке сверху синим фломастером написано «Подавись!». Нехорошая догадка шевельнулась в моем мозгу, я пошла к вахтенному:

– Сережа, а Галя здесь случайно не проходила?

– Конечно, проходила. Погрузилась уже и домой уехала.

– Как погрузилась и уехала домой?

– Да, так, еще ночью. Я тогда только на смену заступил.

– А-а, ну, хорошо.

Вот, дрянь, вывезла, все, что можно. И ведь удрала, как воришка ночью, не попрощавшись. И коробку с маслом с «сердечным» пожеланием оставила. Эх, Галка, Галка, жаль мне тебя. Ничего-то ты в жизни не поняла. Я медленно пошла назад на камбуз, а затем вернулась:

– Сережа, а пришли мне кого-нибудь свободного от вахты. Масло нужно принести на камбуз. Я сегодня пироги печь буду.

– Ой, с удовольствием! Спасибо, за такой подарок. Вилочка, твои пироги – это что-то необыкновенное. Сейчас же найду свободные руки.

Я вновь занялась привычным делом. После завтрака приготовила все для обеда, поставила на плиту. А так как я трусиха, и окончательное решение о своей дальнейшей судьбе я так и не приняла, с дрожью в коленях начала ждать развязки.

Перед самым обедом в каюту капитана, а я сижу именно там, стуча от страха перед неизвестностью зубами и крепко сцепив руки, пришли с огромными букетами цветов Георгий Александрович и Игорек. Сынуля, солнышко мое, пришел в морской форме старшины медицинской службы. Он стал такой взрослый и немножко чужой.

– Виолетта, я за тобой, – протянул мне букет Георгий, и поцеловал в щечку. – А почему ты здесь? Ты свои вещи уже собрала? Где они? – он удивленно разглядывает огромную каюту капитана.

Я молчу, лихорадочно соображая, что ответить. И тут в каюту заходит Володя:

– Здравствуйте. Ну, Виолочка, знакомь меня со своими гостями.

Капитан постарался: пришел при полном параде. Такой опытный морской волк, просто красавец. Я непроизвольно улыбнулась.

– Виолетта, почему этот посторонний мужчина называет тебя так фамильярно? – занервничал Георгий. Он уже начал догадываться.

– Почему фамильярно? – удивленным, приторно-сладким голосом спрашивает Володя. – Это моя невеста. А вы, позвольте узнать, кто?

– Невеста?! Виолетта, да ты с ума сошла! – Георгий перешел на крик, – это моя невеста, а не ваша! И я ее сейчас домой заберу!

– Да ну? А я слышал, что у нее кроме как койки в каюте на моем корабле, дома нет, – озадаченным голосом Володя начал изводить Георгия.

Они стоят друг напротив друга, такие абсолютно разные и злые. И оба борются за меня: любимую женщину. Как хитрый кот играет с пойманной мышкой, так и Володя издевается над Георгием.

– Мать, ну ты номер выкинула, – слышу шепот сына. – На несколько месяцев нельзя оставить тебя без присмотра. Пустилась в море во все тяжкие.

Густо краснею от его слов. А ведь он прав, я на время дала волю своим законсервированным чувствам, совершенно забыв о возрасте.

– Прекратите оба! – прерываю словесную перепалку своих женихов. – Я сама должна решить, с кем останусь.

– Блин, испанская коррида, бой быков, – громким шепотом продолжает комментировать происходящее мой сынуля.

– Игорь, помолчи! Сядь в кресло, и просто помолчи. Дай в жизни разобраться, – от нервного напряжения у меня непроизвольно трясутся ноги и руки.

– Ладно, – произнес Володя, – я пошел на мостик. А ты, Виола, подумай хорошенько, с кем хочешь остаться. Хорошо подумай и разберись в своей жизни. Хотя, – он помедлил, – не забудь и о моей судьбе. Пожалуйста.

Сделав ударение на последнем слове, он вышел из собственной каюты. Я осталась с сыном и Георгием.

– Понимаешь, Георгий, так получилось, что я полюбила Володю. С ним вновь почувствовала себя женщиной. А для меня это очень важно. Я же до него была как льдинка. И была уверена, что мое женское счастье осталось где-то позади, что уже отлюбила я свое. Оказывается, нет. Благодаря Володе оттаяла, как подснежник под теплыми лучами весеннего солнышка. И вновь люблю, и любима. С тобой у меня такого не было. Прости меня, если сможешь. Просто я – не твоя женщина. Прости, – тихим, извиняющимся голосом произношу трудные слова.

– Виолетта, это ты сейчас так думаешь, что полюбила капитана. Тебе кажется, что это любовь. Просто ты попала в необычные условия. И экстремальная ситуация спровоцировала тебя, хрупкую женщину, искать защиты у мужчины. Ты ведь очень беззащитная и нежная. Подумай, что ты делаешь? О чем ты с ним на берегу будешь разговаривать? Сними свои розовые очки, и посмотри на него! Он же ограниченный человек. Всю свою жизнь в море, среди грубых мужиков. А ты словно нежный декоративный цветок, великолепно образована, начитана. Хорошенько подумай, что у вас общего? Да ничего! Абсолютно ничего. Со временем пройдет любовная лихорадка, утихнут гормоны, и что? Тогда ты убедишься, что связала свою жизнь совершенно не с тем мужчиной. Но будет уже поздно. Я прошу тебя, не делай самую большую ошибку в своей жизни. Пойдем со мной. Твой дом не здесь. – Он замолчал, нервно походил по кабинету, затем сел в кресло, и напряженно стал ждать ответ.

Зря он так о Володе сказал, очень зря. Это его огромная ошибка. У меня как пелена с глаз упала. Говорят, что нам посылается ровно столько испытаний, сколько мы можем вынести. Видно, там, наверху, в Небесной канцелярии решили, что экзамен по преодолению трудностей я выдержала достойно. Наверное, поэтому я вдруг осознала, что любовь такого человека, как Володя – дорогого стоит. И общего у нас с ним очень много. Пройдя испытание морем, теперь очень хорошо знаю, какой он – настоящий мужчина. Мужчина с большой буквы. И унижать его я никому не позволю. И стану его женой! Приняв решение, твердо произношу одну-единственную фразу:

– Я остаюсь здесь.

Георгий Александрович услышав вердикт, встал, и, ссутулившись, ушел. Даже не попрощавшись. Мне искренне жаль его. Но что я могу с собой поделать? Сердцу ведь не прикажешь. Да и зачем?

Вжавшись в диванные подушки, откровенно страдаю. Мне очень плохо от того, что обидела хорошего человека. Ведь Георгий ко мне со всей душой тянулся. А вот я в свое время явно поторопилась, дав ему обещание.

– Мам, не переживай ты! Этот Георгий Александрович ни рыба, ни мясо, – прервал тягостное молчание мой мальчик. – Ты молодец, правильный выбор сделала. Твой капитан классный мужик. Он так на тебя смотрит, как никто и никогда не смотрел. Его глаза светятся счастьем.

– Правда? Он тебе понравился? – я обрадовалась неожиданной поддержке сына.

– Ты, что, мам, конечно. У тебя никогда такого мужчины не было. Наконец-то ты настоящего человека встретила. Я за тебя теперь спокоен буду.

– Ну, спасибо, сынок. У меня камень с души упал.

– Ну, да, наконец-то у тебя будет много счастья в жизни.

– Сынок, в жизни много счастья не бывает. Его отвешивают тебе той мерой, которую ты заслужил. Ни больше, ни меньше.

Открылась дверь, и вошел Володя. Судя по его сияющему лицу, он видел, что Георгий ушел один.

– Володя, ты, где был? Почему ты ушел?

– Я специально ушел, чтобы не мешать тебе принять единственное правильное решение. Судя по всему, ты его приняла. А был я на мостике у иконы, и просил у Господа ума тебе дать, чтобы ты со мной осталась.

Мне стало так легко от этого признания, что я рассмеялась:

– Ну, вот и вымолил. Дал Всевышний мне ум, я и осталась.

– Спасибо, Виолочка. Ну, знакомь меня с сыном, – облегченно вздохнув, произнес он.

– Владимир, – это мой сын Игорь, – официально произнесла я, как на приеме в посольстве. Церемонно так произнесла, с чувством, соответствующим важности момента.

– Так, – метнулся Володя к холодильнику, – знакомство с будущим родственником нужно хорошенько отметить.

Он принес из холодильника все, что осталось от представительского пайка. У моего сына, избалованного жидкой госпитальной кашей, глаза округлились, как огромные блюдца. Такую пищу он не ел очень давно. Володя, как гостеприимный хозяин открыл все банки, бутылки, коробки и мой мальчик начал пировать.

– Ну, как тебе служится? – глажу по голове своего сыночка. –Худенький совсем, кушай, кушай.

– Служба мне очень нравится. Я теперь от клизмы до капельницы сам все делаю. И меня знаешь, как уважают! Не зря я на фельдшера выучился. Даже на операциях бываю.

– Молодец, парень. А твоя мама переживала за тебя. Я даже думал, что там какой-то хлюпик, оказалось, нет, – Володя подкладывает ветчину на тарелку сыну.

– Ой, мамуля, ты, наверное, меня убьешь. Но я остался без зимней шапки, – со ртом, полным еды, сказал Игорь.

– Как?! Я же год на нее копила, чтобы ты выглядел прилично. Украли? Или сам потерял? Ну, как ты мог, Игорек, а?

– Нет, не украли, и не потерял. Мамуль, понимаешь, я же за ворота госпиталя выхожу в своей одежде. А тут такая история произошла: нужно было из госпиталя до военного аэродрома военкома довезти, чтобы в Москву отправить. Он при смерти был, я на его операции присутствовал. И первый раз в жизни увидел, как человек умирает от остановки сердца. Но хирург, классный мужик, вскрыл ему грудную клетку, и сделал прямой массаж. Прямо там, на столе, представляешь? «Мотор» и заработал. Но чтобы полковник смог жить дальше нормальной жизнью, его в Москву в госпиталь отправили. Там знаешь, какие специалисты классные и аппаратура новейшая.

– Ну, а шапка тут причем? – мои нервы не выдерживают. Еще бы! У меня совершенно нет денег на такие непредвиденные траты.

– Понимаешь, февраль на улице, холод собачий. А мы его, ну, военкома, из машины на носилках вынесли. Несем его по аэродрому к самолету, одеялом укрыли, а шапки на нем нет. Ветер, снег, страшный мороз, а полковник старенький, его седые волосы развеваются, и медленно покрываются наледью. Мне его жалко стало, он же тяжело больной, сложную операцию перенес. Вот я шапку свою на него и надел. Он так на меня благодарно посмотрел, даже слеза потекла.

– Ой, сынуля, сынуля, ну зачем ты в своей шапке поехал? Лучше бы в форменной. Мог же потом, в самолете, в конце – концов, шапку с него снять? – Годы нищенского прозябания дают себя знать. И мои мозги еще до конца не понимают, что мой мальчик очень добрый и хороший человек.

– Мама, так в самолете тоже холодно. Это же военно-транспортный самолет, а не гражданский. Там ни кресел, ни стюардесс нет. Вдруг военком в полете от холода умрет? Или осложнение начнется, воспаление легких, например. Ну, что ты, мам, жалко же человека.

– Виола, – останавливает нашу перепалку Владимир, – не ругайся из-за ерунды. Подумаешь, шапка! Тьфу! Да я нашему сыну за такой мужской поступок две шапки куплю. Кушай, сынок, кушай. Ты молодец. Тебя мать воспитала настоящим мужчиной.

Игорь перестал жевать:

– Кому две шапки? Какому сыну?

– Тебе. Я завтра женюсь на твоей маме, значит, у тебя будет отец, а у меня еще один сын. И когда закончишь службу в армии, возьму тебя врачом на пароход. С таким как ты, я в море с удовольствием пойду. Знаю, что не подведешь, и не опозоришь.

– У меня будет отец, – охрипшим голосом тихо произнес мой мальчик. – К этому теперь привыкать придется. Ну, надо же, у меня снова будет отец, – повторил Игорь.

От его слов мне стало так тепло-тепло. Откинувшись на спинку дивана, я посмотрела на сидящих рядом двух самых дорогих мне мужчин. И от радостной мысли, что у меня теперь настоящая семья, счастливо улыбнулась. Что еще в жизни нужно? Всю свою долгую одинокую жизнь могла только мечтать о любви, женском счастье и уверенности в завтрашнем дне. И вот моя мечта сбылась – у нас с Володей впереди еще много-много счастливых лет, и проведем мы их в любви.

С сегодняшнего дня вместе будем радоваться жизни, и принимать удары судьбы. Со временем мы научимся понимать друг друга с полуслова. И обязательно наши любящие сердца станут одним целым, потому что вторыми половинками не рождаются, а ими становятся. И если госпожа Судьба свела нас на этом пароходе, значит, она решила поставить в наших испытаниях окончательную точку.

P.S. Прошли годы. Герои нашей новеллы живут сейчас в небольшом южном морском городке. И в любую погоду они ежедневно гуляют по белоснежной набережной, слушая шум морского прибоя. После длительной прогулки супруги непременно садятся рядышком на одну из скамеечек. Женщина склоняет голову на плечо мужчине, а тот нежно обнимает ее за плечи. Они молчат и долго-долго смотрят на заходящее солнышко, на корабли, стоящие на рейде. О чем думают эти люди, можно только догадываться, наверное, вспоминают прошлое. Но по их взглядам и нежным прикосновениям видно, что эти два человека искренне счастливы. И никто даже не догадывается, какая у них была длинная-длинная дорога к сегодняшнему дню…

Нина Иконникова