Инициация [Аббат Верт] (fb2) читать онлайн

Без холодного душа, чашки хорошего кофе и сигареты я не могу проснуться, даже если на часах 9:00. Вот так уж устроен.

Часы как раз показывали что-то около девяти. С влажными, всклокоченными как у демона волосами, в белом халате с гербом отеля (память об отпуске в Испании), с пузатой кружкой ароматного бразильского кофе в одной руке и с сигаретой в другой, я стоял у окна, пытаясь убедить себя, что сегодня на удивление хороший день для столь важного и славного дела. Но получалось плохо.

Затушив едва до половины выкуренную сигарету, закрыл форточку – когда Инна родила малышку, мы решили, что курю я либо на балконе, либо в форточку. Для балкона не то время года, все же зима в России немного более суровая, чем на Средиземноморском побережье.

Инна. Красавица жена. Мне безумно повезло с ней. Вместе мы уже пять лет, но я помню тот день, когда мы встретились, так отчетливо, как если бы это случилось вчера. Как бы избито это не звучало.

Универ, открытая лекция по истории Древнего мира. Огромная как гора профессорша рассказывала о стратегической важности морских побед во Вторую Римскую войну. На экране за ее спиной появлялись и исчезали ажурные кораблики римского и внушительные монстры карфагенского флотов. Огромное пространство аудитории наполняли сыплющиеся из профессорши имена, даты, топонимы. "Славные морские победы карфагенского флота под командованием адмирала Тирубала позволили легко перебросить на Апеннинский полуостров армии Ганнибала во время Третьей Римской войны", – вещала гора. И вот под эту тираду я увидел ее.

Она сидела на три ряда ниже, у самого окна. Круглое личико, аккуратный носик, копна огненно-красных волос. Белая рубака, юбка-шотландка, на шее повязан платок. Похоже, лекция ее заворожила, она слушала внимательно, отрывая глаза от профессорши только для того, чтобы сделать пометки в огромном блокноте, исчерканном некими ей одной понятными фигурами. Видимо почувствовав мой неравнодушный взгляд, рыжеволосая красотка оглянулась. Ее большие зеленые глаза в тот же миг пленили мое сердце. Да-да, ваниль и любовные сопли. Именно поэтому я никогда никому не рассказывал об этом. Ведь все же знают, что любовь с первого взгляда бывает только в детских сказках и дешевых женских романах.

Она училась на факультете истории искусства, я – истории религии. Скажу вам, иногда и история для чего-то нужна, хотя бы для того чтобы мы встретились, и началась наша история.

Допив остывший кофе, я заглянул в детскую. Инна кормила малышку.

Жена с дочкой на руках сидела в кресле у окна, и задумчиво смотрела на бронзовую, довольно массивную статуэтку Царицы небесной с младенцем Господом на руках. Это была копия одной из древнейших икон, обошлась она нам в копеечку, но того стоила. И вот сейчас, когда утренние лучи падали на двух матерей с младенцами на руках, путаясь в волосах и играя на черной бронзе, казалось, сама Царица небесная смотрит на свое изображение, питая божественным молоком младенца Господа.

Когда я вошел, Инна словно проснулась, вздрогнула, посмотрела на меня и как-то вымученно улыбнулась.

– Дорогой, Ян еще не звонил?

Вздрогнула и малышка. Открыв свои огромные синие как само небо глаза, она повернулась в мою сторону и, на мгновение оторвавшись от своего занятия, тоже улыбнулась.

Если моя жена безусловно удивительная красавица, то дочь – истинный ангел небесный. Ей три месяца. Волосики не огненные как у мамы, скорее золотые, в остальном – мамина копия. Пухленькая, улыбчивая. Милейшее создание.

И долгожданное.

Пять лет мы не могли завести детей. Вот где справедливость? Иные подростки выпьют немного на каком-нибудь дне рождения и уже паника: две полоски на тесте. Мы же хотели ребенка всем сердцем. Мы хотели много детей, пусть сейчас это и не модно. Но не получалось. Ходили по врачам. Те разводили руками, мол, принципиальных причин нет, мол, вот таблеточки – пейте, и про секс не забывайте, без него, мол, дети не делаются. Ходили и по храмам, шаманам. Молились, просили. И когда уже почти отчаялись стать полноправными гражданами общества, случилось.

Когда Инна начала округляться, мы радовались и боялись до дрожи. Как бы чего не случилось. Наверное, только в период беременности мы с Инной стали в некотором плане религиозными. Слава Небу, ничего плохого не случилось. Малышка родилась в срок, здоровеньким ребенком трех с половиной килограммов веса, на радость маме и папе.

Родилась она в полнолуние – это хороший знак. Три с половиной месяца назад. Сегодня праздник Новолуния. Пришло время.

Надо бы радоваться, но… Но как-то совсем не радостно на душе.

– Дорогой, Ян еще не звонил?

– Нет. Рано еще. Он обещался в десять.

Ян – друг детства. Наверное, благодаря ему я выбрал специализацию в универе. Его отец служил священником и мы, еще совсем малыши – первоклашки, часто бегали в храм наблюдать за таинственными ритуалами, совершаемыми в мистической полутьме, слушать чарующее пение молитв и вдыхать одурманивающий запах ладана. Для меня это была скорее игра, для моего друга – особая реальность, и служению ей он уже тогда решил посвятить свою жизнь. Так и случилось.

Я помню весну конфирмаций. Нам по тринадцать, и мы год ходили в катехизическое училище при храме, ежедневно мечтая, да что там – изнывая от желания – приблизить первый месяц весны. Естественно, мы были лучшими учениками училища.

Мама очень волновалась за меня, отец же хитро улыбался, поправляя нелепый короткий плащик и длинный островерхий капюшон: "Сынок, ты главное не бойся".

С цветами в руках мы – двадцать четыре катехумена, получившие высшие баллы на экзамене – шествовали в храмовый парк у озера. Сопровождать нас вышел едва ли не весь город, как мне тогда показалось. Ян откровенно боялся. Он до боли сжимал мою ладонь и бросал испуганные взгляды на отца, наверное, единственного хмурого человека в сопровождающей нас толпе. Накануне у них состоялся довольно тяжелый разговор, но Ян никогда не жалел о словах, что сказал отцу в тот вечер.

В священном парке, на берегу круглого озера возвышался храм Царицы небесной, похожий на лес мраморных колонн, накрытый звездчатым куполом. Перед лестницей мы остановилась. В этот день родители и гости не последуют за нами. Они улыбались, подбадривая безусых юнцов, которым сегодня суждено стать мужчинами.

В арке появилась настоятельница, тихо пропев что-то, она подняла над головой белую лилию – знак надеть капюшоны, натянув их до самого подбородка. Поддерживая друг друга, парами, не видя ничего кроме плит под ногами, мы входили в таинственный мрак под своды мраморного леса. Священницы пели томные, тягучие гимны Царице небесной, галли играли на арфах. Сердце сжалось и в низу живота потеплело, когда моей руки коснулась чья-то мягкая ладонь, и нежный голос прошептал ритуальные слова, которые я так жаждал и боялся услышать: "Не бойся, господин мой и сын мой, вместе мы победим смерть".

Из нашей группы в тот день только Ян не прошел конфирмацию. Он пожелал стать галли. Через три года он принес вечные обеты и повязал на лоб белую ленту с бубенцами – символ священства Царицы небесной.

А еще через три года мы вместе поступали в универ. Только на разные факультеты, он – на теологический.

Сегодня важный день, – убеждал я себя, повязывая галстук перед зеркалом. Галстук сопротивлялся. В гневе сорвав с шеи красную удавку, я понял: мне необходимо выпить.

А ведь еще и десяти нет.

Налив грамм пятьдесят дорогого шотландского виски – подарок Яна – я опрокинул его в себя, даже не заметив вкуса. Недолго думая, налил еще грамм сто.

Так и напиться не мудрено.

– Сегодня хороший день для столь важного и славного дела, – повторил я очередной раз, глядя в стакан.

Зазвонил телефон. На дисплее друг детства, растянувший улыбку во все тридцать два зуба.

– Доброе утро, Славон! – закричал в трубку Ян.

– Доброе, – мрачно согласился я.

– Я уже подъехал, буду через минуту у тебя, встречай!

Подойдя к окну, посмотрел вниз. Свой новенький мерседес Ян бросил прямо на проезде. Ночью был снегопад, а снегоуборочные машины, по обыкновению, дойдут до нас как раз к следующей пурге. Сам Ян стоял у подъезда и разговаривал с вечно пьяным дворником, опирающимся на лопату как на посох. Да, дядя Коля так просто никого не впустит и не выпустит из своего двора: он собирает особую дань – хотя бы пару слов. Для одинокого изгоя – это уже определенная радость.

Вечно пьяный изгой дядя Коля. А ведь он физик. Написал серьезную работу по теории полей.

Хмыкнув, я представил себя в фуфайке и оранжевой безрукавке с волшебной аббревиатурой ЖКХ на спине, рассуждающим с дядей Колей о феноменологии религии и эволюции религиозных идей… выпил виски, занюхал рукавом и пошел искать брошенный куда-то галстук.

Четыре года назад я закончил универ, защитил магистерскую по теме "Западносемитские секты I века" и продолжил обучение в докторантуре. Мой научный руководитель – профессор Тагог – как раз начал изучать один довольно интересный памятник древнееврейской религиозной литературы, попавший совершенно чудесным образом ему в руки. Этот-то литпамятник и стал предметом моей докторской диссертации. Он захватил меня сразу и без остатка. Я мог сутками сидеть перед компьютером, изучая цифровую копию ветхого пергамента.

Только почти через три года мы смогли восстановить развалившийся на фрагменты древний свиток. Сделанный неким Йохананом в начале I века комментарий более древнего текста, вероятно, написанного в IX или VIII веке до эпохи Пророка, неким Йешаяху. Лингвистический анализ текста подтвердил данные радиоуглеродного анализа: Йоханан действительно жил во время Пророка. А это тем более интересно, что описанные в "Комментариях" религиозные идеи указывали не только на древность религиозной традиции, но и глубину, философскую систематизацию и значительно число адептов. Все более погружаясь в работу над текстом, я начинал себя ловить на мысли, что, возможно, Пророк не только был знаком с этой религиозной системой, до сего дня остававшейся для нас неизвестной, но и заимствовал из нее некоторые смелые и особенно интересные идеи. При том, что автор "Комментариев" вообще никак не вспоминает Великого Пророка и его религиозную революцию, навсегда изменившую мир.

Один – и далеко не центральный – миф, комментируемый Йохананом, привлек мое особое внимание. Да что там скрывать: он поразил меня в самое сердце. Этот миф о Господе. Йешаяху называл его привычными нам титулами: "светоносный", "сын зари", "печать совершенства", "прекраснейший и мудрейший". Привычным было и начало: Господь бросает вызов Богу, но непривычным – концовка.

Пророк Магдагон Великий учил, что Господь восстал на Бога, на своего отца, что ужасающая битва, равной которой не было и не будет во веки веков, потрясла основания трех миров. И Бог бы победил своего первенца, если бы не Царица небесная – великая богиня – не встала на сторону своего сына и любовника. Бог лишен божественных инсигний, лишен власти и низвергнут с Небес. Господь же вступил в битву с Морем и Смертью, и победил их. В мифе Йешаяху все иначе: "Тот, кто приносит рассвет" восстал на Бога и был побежден. Без великих битв. Вот "прекраснейший и мудрейший" провозглашает свое желание занять место Бога, и тут же он низвержен в пропасть ада. И Море, названное у Йоханана главнокомандующим небесного войска – Михаилом – служит Богу, а Смерть трепещет перед ним.

Вроде бы, миф и миф. Действительно, архитипичным для религий является традиционное решение древнего "божественного конфликта": Эль – Бог-Творец отодвигается на второй план, его культ (если такой вообще сохраняется) едва различим; напротив, узурпатор становится царем – Молохом, и господом – Баалом. Архитипичным, однако, отнюдь не безальтернативным. Но все-же, что-то не позволяло мне просто отмахнуться от этих строк, начертанных на рассыпавшемся от древности пергаменте. Написанных довольно буднично, без надрывной апологии, как что-то само-собой разумеющееся провозглашающих: Бог – есть Абсолют и никто не равен ему, и всякий противящийся ему будет тотчас низвержен во тьму ада. Как и случилось с тем, кого Йоханан называет Сатаною, просто и без прикрас: Противником.

В дверь звонили.

– О! Дружище! – едва переступив порог, Ян полез обниматься, – как же я рад за тебя!

Скинув короткую норковую шубку, Ян подошел к терафиму, стоящему у зеркала напротив входа. Сложил ладони в молитвенном жесте и, произнеся положенные ритуальные фразы, бросил маленький шарик ладана в электрокадильницу. Сизая благовонная змейка поползла к потолку – Ян получил благословение домашнего бога.

– Где моя милейшая подруга? Инна, солнышко мое, я пришел! – Ян всегда сразу заполнял собой все пространство. Иногда его было даже слишком много.

Пока я ковырялся с его шубой и плечиками в шкафу, галли оказался в комнате Инны.

Двухметровый красавец в черном итальянском костюме, подчеркивающем фигуру гимнаста, длинные, в этот раз идеально черные волосы, собраны в конский хвост. А белая лента на лбу и голубая рубашка с воротничком-колораткой указывали на статус священника.

– Лапуся, – шумел Ян, – ты сегодня прекрасна как никогда! Инна, платье, что я привез тебе из Карфагена, делает тебя прекраснее самой Инанны!

Сложив руки в картинном жесте, он нарочито театрально восхищался платьем из темно-синего, почти черного шелка. Инна же крутилась перед ним, принимая эффектные позы, словно модель перед фотографом.

– Славон! Клянусь, если бы я мог, я бы забрал твою жену-богиню себе!

– Забрал бы! – Инна игриво засмеялась, – нужен ты мне уж больно.

Подняв с пола галстук, я подошел к зеркалу. Чуть меньше метра восьмидесяти, чуть больше ста килограммов, живот, излишне круглые щеки, сильные очки в черной пластмассовой оправе, уже лет пять как вышедшей из моды, серый костюм, некогда дорогой, свадебный. Весь я какой-то серый, потертый, и красный галстук, подаренный Яном как раз для предстоящей инициации, не сильно улучшал положение.

Захотелось выпить еще пятьдесят.

Ян же продолжал восклицать и излучать восторг. Теперь по отношению к ребенку.

– Ян, а ты никогда не хотел детей? – спросил я однажды. Мы сидели в баре, недалеко от моего универа, и пили пиво. Точнее я пил пиво, а Ян какой-то модный в этом сезоне коктейль.

– Что за дурацкий вопрос! Какой же галли не хотел бы завести малыша? Знаешь, такого белобрысого, кудрявого и большеглазого… Но каждому – свое. Я свой выбор сделал, и я доволен им.

Ян слишком хорошо меня знал, поэтому сразу понял к чему этот вопрос. Ведь тема детей для нас обоих была болезненной (хоть и по разным причинам). Отставив свой коктейль, он хитро, по-лисьи улыбался.

– Дай угадаю: ты скоро станешь папой?

– Да, – сознался я, – мы сегодня ходили к врачу. В конце лета родим.

Ян вскочил из-за стола и, подняв руки, закричал:

– Братья и сестры! У моего друга, Солнцеслава, скоро родится первенец! Всем шампанского!

Нагрузились мы с ним в тот день преизрядно. Совершенно чужие люди подходили ко мне и поздравляли, пожимали руки и произносили запутанные тосты. Они могли разделить со мной мою радость, а вот родной отец или коллеги – нет. Дваждырожденные и единождырожденные не едят и не пьют за одним столом, не хлопают друг друга по спине и не обнимают за плечи. Я – единождырожденный.

Но мой первенец это исправит.

И вот этот день пришел.

Очередные пятьдесят меня немного успокоили. День стал действительно светлым и радостным. Однако это изменение не укрылось от жены.

– Слава, ну что ж ты? В такой день!

– Не ругай его, подруга. Ему еще сегодня столько предстоит выпить, что хоть вчера начинай.

Уже в авто Ян начал раздавать инструкции. Он волновался за нас. Все-же мы были для него тем, что можно назвать семьей.

– Славон, ваши паспорта и документы на ребенка уже у меня, всю бюрократию выправлю сам. Я уже договорился: архивариус – мой давний и хороший знакомый. Сегодня же бумаги уйдут в канцелярию министра религии, так что не далее, чем в следующую пятницу твоему ректору – или кто там у тебя в начальниках? – придется вручить тебе давно заслуженный плащ магистра и шапочку докторанта.

– Ох, Слава, – Инна прижалась щекой к моему плечу, – мы, наконец, сможем взять ипотеку. Кто бы знал, как мне надоел этот район для единождырожденных и изгоев! А еще нам просто необходимо съездить в столицу… в начале года, например.

– Да, подруга, правильно говоришь: кто не бывал на белых пляжах Африки, тот не может называться в полной мере человеком, – согласился Ян.

Жена и друг строили планы на мое будущее, а я молча смотрел на уснувшую дочь, боясь даже подумать о том, куда я везу ее.

Однажды, наверное, полгода назад, ну, или около того, мы с Яном сидели на кухне и курили недурной палестинский гашиш. Инна ушла к подруге, поэтому нам не пришлось идти на балкон. Я показывал ему свои научные статьи по "Комментариям Йоханана" и требовал немедленной рецензии. Прочитывая страницу, Ян подолгу смотрел в зеленый сумрак кальяна, потом затягивался и продолжал чтение.

– Я вижу, тебя захватила эта идея, – наконец, сказал галли, протягивая мундштук. – Только ты эта… поаккуратнее, что ли?

– Я аккуратно, Ян. Вот скажи мне, является ли Бог первопричиной?

– Эл – Творец, – утвердительно ответил священнослужитель.

– Тогда скажи: Эл до акта творения был относителен? Или, может, абсолютен?

– Конечно, абсолютен. Иначе, какой он, к чертям, Бог? К чему ты клонишь?

– Ян, ты уже магистр теологии, и диплом получил и плащик надевал. Уверен, для тебя не составит труда дать мне академическое определение абсолюта.

– Славон, ты троллишь! – Ян выпрямился, театрально поправил невидимый плащ философа и поставленным голосом профессионального певца и декламатора начал: – Абсолют – философское понятие, обозначающее духовное первоначало всего сущего, которое мыслится как нечто единое, всеобщее, безначальное и бесконечное и противопоставляется всякому относительному и обусловленному бытию.

– "Противопоставляется всякому относительному и обусловленному бытию", – повторил я, – то есть бытию сотворенному. Так?

– Так.

– Абсолютное бытие Эла противопоставляется относительному бытию Баала, и это называется у нас, кажется, "Великая битва богов". Я ничего не путаю?

– Поаккуратнее, друг, – Ян нахмурился, – Противостояние Баала и Эла – данность – это ты не путаешь. Но противостояние это не разных уровней бытия, а столкновение модусов единого бытия: творения и управления.

– Как двенадцать великих и тысяча малых богов являются лишь модусами единого Баала, – подсказал я.

– Да. Дагон, Зевс, Кецалькоатль, Индра, другие – лишь ипостаси Баала.

– А Царица небесная?

– Инанна? Персонифицированная энергия божества.

– Значит ли это, что Эл и Баал – одно? Сам на себя восстал и сам себе передал божественную энергию, сменив модус творца на модус управленца?

Ян открыл было рот, но ничего не сказал.

Пророк Магдагон Великий вдохнул новую жизнь в древнюю религию Карфагенского царства. Он преобразил ее своим гением и, как принято говорить, восхищением Инанны. Он выстроил прекраснейшее здание высокой религии, глубокой философии, утонченной поэзии и совершенной мистики. Но при всей красоте обновленного здания, надо сказать, что основание все-же оставалось древним. И одной из древнейших плит этого основания была аксиома: Бог и Господь, Эл и Баал – субстанционально не одно и то же.

– Ян, – продолжал я, забыв о кальяне, – но если так, то "Великая битва богов" – не более чем смена модусов бытия… тогда зачем вот это все?

Ян посмотрел на разукрашенный финикийскими узорами длинный чубук в руке.

– Что все?

– Все эти тысячи теологических трактатов, написанных в попытке объяснить очевидное, однако, нагоняющих еще больше туману? Может… – я попытался увидеть глаза галли, – может, ну их все? Бог – абсолют. Абсолют – един. Единый – благ. И нет никого, кроме него… А?

Ян улыбнулся, собрал рассыпанные по столу листы, последний раз затянулся и начал долгий нудный монолог дипломированного магистра теологии, нагоняющий не только скуку, но и непроницаемую завесу тумана, все плотнее скрывающего очевидную, казалось бы, истину.

Мерседес остановился на храмовой парковке. Ян, буркнув что-то про документы, исчез, передав нас в руки хмурого миста.

Храм построили лет десять назад, я еще помню какие-то старые общаги на этом месте. Однако, выглядел так, как если бы его славная история насчитывала не менее полутора тысяч лет. Массивные стены покрыты резными монстрами, квадратные колонны, глубокий портал, сотни богов, стоящих по периметру низкой двускатной крыши. Внутри мистический сумрак. Двенадцать трехметровых статуй вдоль стен: ипостаси Баала, перед ними кадильные жертвенники. Идол Баала, метров не менее восьми, упирался рогами в потолок, восседая на массивном каменном троне. В левой руке Царь богов держал молнию, в правой – фигурку Инанны в человеческий рост. Царица неба и ночи замерла в обольстительном танце для своего сына и любовника. Перед Баалом стоял алтарь всесожжения и два кадильных жертвенника.

– Здравствуйте, – откуда-то из-за идолов появился жрец, – мое имя Гамилькар Гискомид. Я буду совершать жертвоприношение.

– Здравствуйте, – отозвалась Инна.

– Вы – Солнцеслав, а вы – Инна. Я не ошибся?

– Все правильно, – согласилась жена.

– Прекрасно, тогда начнем. Если вы не против.

Повернувшись к Баалу, жрец раскинул руки и закричал:

– Господь мой! Царь мой! Услышь меня!

Из боковых дверей стали появляться бородатые и пузатые мисты, они выносили реликвии и сосуды, необходимые для совершения инициации моего второго рождения.

Ударили барабаны, послышалось пение. Если можно его так назвать. В храмах блудной богини Инанны пение и музыка ласкали слух, располагая к мистерии священного соития. Здесь звучала совсем иная музыка: гром барабанов и завывание медных пятиметровых труб, ведь Баал – Громовержец.

Мне вручили чашку с ладаном. Жрец, взяв под локоть, подвел меня сначала к одному кадильному жертвеннику, потом к другому, подсказывая слова ритуала.

– Царь мой и Господь мой. Прими жертву курения, – с этими словами я щедро бросал на угли горсти дурманящего ладана. Дым заполнил капище.

На жреца надели красную рясу и черный плащ, на голову водрузили зубастую корону с бычьими рогами, потом поднесли массивный кубок из черного металла.

– Баал! Молох! Услышь меня! – снова закричал жрец, протянув к идолу кубок. – Это вино с горькими травами – вино твоей радости. Пьян тобою всякий мист!

Жрец сделал несколько глотков, потом повернулся и протянул кубок мне.

– Пей! Это залог радости, обретаемой в Господе.

И я пил. Вино казалось нестерпимо горьким. Сразу закружилось голова, а через минуту стало как-то радостно и бездумно.

– Пей и ты, жена! Это вино тишины, обретаемой в Баале.

Пила и Инна.

– Пей, единое от двоих, соединяющее троих в единое!

Жрец прислонил кубок к губам малышки. Она попыталась уклониться, пускала пузыри и плевалась. Темно-красное, почти черное вино обильно текло на белые кружева ритуального платья. Малышка хотела заплакать, скривила губки и надула щечки, но, моргнув несколько раз, словно в удивлении, затихла.

Все поплыло, замедлилось как во сне. Прячущиеся во мраке идолы двенадцати великих богов, казалось, ожили. Они приглядывались ко мне и перешептывались между собой. Бородатый Дагон в нетерпении ерзал на своем рыбьем хвосте, а Кецалькоатль неспешно скручивал в кольца змеиное тело, нервно пробуя воздух раздвоенным языком.

Откуда ни возьмись, на моих плечах появился широкий плащ в пол, объятый алыми и оранжевыми языками пламени. "Ой, я горю", – мелькнула дурацкая мысль.

– Царь мой! Господь мой! – продолжал выкрикивать жрец. – Прими жертву сего человека, отдающего самого себя тебе во всесожжение!

И на Инну надели плащ. Синий в серебряных звездах.

– Молох! Баал! Прими жертву сей жены, в муже своем идущей в огонь твоего божественного присутствия!

Взяв из рук Инны малышку, жрец протянул ее в сторону главного идола.

– Я – Солнцеслав, я – Инна. Я – мои родители. Я – плоть их и кровь их. Я – это они, приносящие себя в жертву всесожжения тебе!

Казалось, в капище ворвался шторм, гремел гром и завывал ветер – сам божественный узурпатор явился, войдя в рогатого идола.

– Царь мой! Господь мой! Услышь меня! – выкрикивал жрец. – Ты – победивший Бога! Я иду в тебя! Ты – растерзавший Море! Я растворяюсь в тебе! Ты – разрушивший Смерть! Я бессмертен в тебе!

Барабаны замолкли, лишь трубы продолжали гудеть. Мисты пели все тише и тише, встав на колени. Их примеру последовала Инна, за ней и я.

Жрец подошел к жертвеннику и положил малышку в металлический ящик, покрытый сценами из мифов о Великой битве с Элом – Богом Творцом, о победе над Ямму – олицетворением запредельного и Мотом – олицетворением хаоса. Когда крышка ящика с лязгом захлопнулась, рогатый алтарь всесожжения раззявил свою огненную пасть, и в нее устремился гробик с моей живой еще дочерью. Жрец же, воздев руки, затрепетал, затрясся. Он захлебывался словами заклинаний на сакрально-финикийском, а в те мгновения, когда трубы и барабаны замолкали, выкрикивал:

– Молох! Баал!

Ты – поглотил меня!

Я соединился с тобой!

Я в тебе!

Я стал частью тебя!

Я – это ты!

Я – Царь!

Я – Господь!

Я – победивший Бога!

Я – сокрушивший Ямму!

Я – растерзавший Мота!

Я – обретший в тебе второе рождение!

Я – получивший в тебе инсигнии божественной власти!

Я!

Я!

Середина осени. Малышке уже почти месяц, но я сутки напролет проводил не с любимой женой и не с долгожданным ребенком, а с древним пергаментом. Ночами я подбирал возможные прочтения древнего текста и пытался интерпретировать. Искал повторы, параллельные места и противоречия. Размышлял. Писал. Много курил. Молился…

Мне стало страшно идти домой. Страшно взглянуть в синие как небо глаза дочери, которая уже начала узнавать своего отца и, улыбаясь, тянуть ко мне ручки. Я больше не был уверен, что хочу проходить инициацию второго рождения. Но едва я заикнулся об этом, Инна бросилась в слезы, убеждая меня, что я ее не люблю, что обрекаю на нищету, на участь изгоя, и вообще правильно ей мать говорила…

Вообще-то и мне хотелось съехать из этого района. Получить, наконец, степень доктора и преподавать если не в Карфагене, то хотя бы в Сидоне. Да просто-напросто иметь возможность пригласить коллег в гости или самому прийти в гости к ним. Сидеть за одним столом, есть гуся, пить вино и говорить за науку. Хотелось стать полноправным членом общества. А не изгоем, вроде дяди Коли. Впрочем, тот даже не единождырожденный…

Я уже сказал, что стал по-настоящему религиозным как раз этим летом? Может причиной тому не только трудная беременность жены, но и рассыпающиеся от древности клочки телячьей кожи с едва различимыми значками. И разговоры с дядей Колей, конечно.

– Добрый вечер, господин профессор. Ночью будет дождь.

Подняв глаза на дворника, я замер, так и не донеся магнитный ключ до двери. Дядя Коля был стар, лет, может быть, семидесяти, но раньше я не замечал этого. Я вообще не замечал этого высокого худого человека в оранжевой безрукавке, с метлою в руке, пахнувшего асфальтом и портвейном.

– А что нового в мире науки? У меня третьего дня телевизор сломался, так я теперь и "Популярную физику" не посмотрю. Жаль. А вы смотрите канал "Популярная физика"?

– Простите, – сказал я смущенно, – но я не профессор.

Дядя Коля улыбнулся. Его глаза мгновенно стали хитрыми и как бы говорили: "Да, я знаю".

– Еще раз простите, можно я задам вам вопрос?

– С удовольствием.

Вопрос крутился на языке, но я никак не мог его сформулировать.

– Почему вы работаете дворником?

Стариковские глаза рассмеялись, но губы даже не дрогнули. Ответил самым серьезным тоном:

– Кому-то надо мусор убирать. Ведь не мусорить-то мы не умеем. А вот зима придет… Снег тот же. Да и вообще.

Я стоял, словно оберег выставив перед собой магнитный ключ, и не знал, как продолжить разговор. Меня охватила уверенность, что ответы на все мои вопросы даст вот этот пьяный дворник. Я просто знал. Вы бы назвали это интуицией, а я назову пророческим вдохновением.

– Да. Ночью дождь будет, – согласился я. В тот вечер у меня не получилось поговорить с ним.

Я навел справки о старике. Некогда он был женат. Закончил какой-то престижный институт, работал на каком-то секретном военном предприятии. А потом – внезапно – все бросил, написал отречение в министерство религии. Оставил дом, жену, работу – все, и устроился дворником.

Отречение!

Каждый вечер я искал возможности пересечься с дядей Колей. Мы обменивались пустыми, почти ритуальными фразами о погоде и о сломанном телевизоре. Но потом я все-таки решился. Схватив дядю Колю за локоть, я спросил:

– Почему? Почему вы отреклись от Господа?

– Вы, господин профессор, имеете ввиду Молоха-Громовержца?

– Да, да, именно его.

– Почему? Потому, что я не верю в него.

И замолчал.

Странный ответ… я тогда никак не мог понять, что он хотел сказать?

Менее десяти процентов людей вообще способны к религиозной рефлексии, из этого меньшинства примерно лишь каждый десятый может быть назван религиозно одаренным. Но при чем тут отречение? Культ Баала уже давно превратился в социальный институт, так сказать основание и скрепы власти Великого царя. Повод ли разрушать собственную жизнь на том лишь основании, что ты (как, впрочем, и девять десятых жителей Великого царства) не убежден, что за раздвинувшей ноги жрицей или обкуренным мистом в мистическом сумраке скрывается некто божественный?

– Я знаю, что вы много лет изучаете религии. Прочитали, наверное, гору книг. Знаете все мифы тысячи малых богов и особенности их культов. Водите дружбу с галли. Но скажите мне, юноша, сделало ли это вас хоть на мгновение счастливым?

– Счастливым?

– Ну, или свободным?

– Я не понимаю, о чем вы.

– А я вот однажды понял, – дядя Коля перехватил метлу, и пошел в сторону мусорных баков, – когда уверовал.

– Подождите! – крикнул я вслед. – Поясните, о чем вы?

Дед обернулся, его глаза снова стали хитрыми.

– Все боги кроме Бога – не боги. Бог же небеса сотворил… и море, и все живущее в них. Он – щит праведника. Он – надежда и утешение. Он – источник всякого блага. Его противник – Сатана – суть смрадный червь, живущий в сердце обманутого. Исторгни его прочь и обретешь свободу.

И он ушел. Изгой.

Свободный. В Боге.

А потом было жертвоприношение. Я сжег в печи свою родную дочь.

Всю ночь мы пьянствовали в так называемой святой трапезной под храмом Баала. Пришли и мой отец, и теща, и даже зав кафедрой.

От кадильниц, стоящих по углам поднимался наркотический дым, а красное виноградное вино лилось рекой. В них мисты находят радость слияния с Баалом. Я не нашел в них радости. Хотелось бежать прочь. Без оглядки. Меня разрывало от горя. Я плакал и рвал на себе одежду.

Ян обнимал, успокаивал и наливал еще вина.

Во главе стола в той ночной вакханалии сидел бронзовый Баал, держащий в руке огромный кубок. Он смеялся.

Он смеялся надо мною.

А однажды ночью я проснулся и понял, о чем говорил тогда старый дворник. Я встал с кровати и подошел к окну. Полная луна в окружении тусклых звезд смотрела на меня, словно ожидая чего-то важного. Так прошла ночь. Я стоял и смотрел в ночное небо, пока не показались первые лучи солнца.

В ту ночь я больше не видел в луне Инанну, а в утренней заре – Молоха Баала.

Я смог увидеть нечто большее.

– Бог, ты мой Господь!

02-04.01.13