Книгу посвящаю своей жене Ирине…
«Интересное случается с тем, кто умеет рассказывать…»
Г. Малкин
Предисловие
Глядя на эту фотографию, где сидят два брата, прочитавший эту книжку, сразу определит в ней автора.
Часто, глядя на окружающий меня мир, на людей с которыми общаюсь по жизни, прихожу в недоумение. Все люди, как люди, живут спокойно. В детстве ходят в ясли – сад, потом в школу – техникум – институт. Женятся, растят детей. Работают, ведут личное хозяйство. Кто-то путешествует, увлекается разнообразными «хобби». И в конце жизни нянчатся или не нянчатся с внуками, лечат приобретенные за долгую жизнь болезни. Но в целом когда беседуешь с большинством людей – жизнь более или менее у них спокойная. Если попросить рассказать что-нибудь интересное из их жизни, то можно дождаться один – два эпизода, о которых можно рассказать окружающим, а то и ни одного. Со мной же всю жизнь, постоянно, происходят самые разные истории. Начиная с детства и до вполне пожилого возраста. Всю свою сознательную жизнь я попадал и можно сказать «влипал» в самые разные обстоятельства. И трудно сказать я их находил или они меня находили, как наиболее подходящего субъекта. Скорее это все-таки судьба или как сейчас модно называть «карма». Раньше я не обращал на это особого внимания. Ну случилось и случилось. Пережил же. Зато потом, вспоминая эти случаи в кругу близких и друзей, я заметил, что многим нравиться слушать эти истории. И я решил этим воспользоваться. Раз они у меня были, то значит надо их записать в отдельную книжечку. Вот и записал.
Пистолет
На краю распаханного еще осенью поля, там, где начинался, ольховый перелесок, в небольшой ложбинке, закрытой кустами от довольно холодного майского ветра, горел небольшой костер. Серый дымок, от сырых палок и валежника, странной фигурой поднимался над кустами, а потом ветром разрывался на лохматые куски и разносился над макушками деревьев в разные стороны.
Рядом с костром сидели на небольших пеньках двое мальчишек: десяти и двенадцать лет и вели, судя по их озабоченных лицах, интересный разговор. Одеты они были в какие-то теплые курточки непонятного серо-черного цвета. На головах кепки, на ногах черные, довольно грязные, резиновые сапоги. Да и не удивительно, что грязные. Если посмотреть сверху на эту картину, то были бы видны на вспаханном, с рыхлой пашней, поле, две цепочки глубоких следов, ведущих от Пролетарского поселка, где жили мальчишки, до леса.
Листвы на деревьях и кустарниках еще не было, даже почки не набухли. Во многих местах вокруг кустов и оснований деревьев лежал отдельными островками нерастаявший, рыхлый, грязноватый снег. Весна была поздней. Вокруг было сыро и не совсем комфортно. Но мальчишек это совершенно не волновало. К этому дню, а это было третье мая – в школе каникулы, друзья готовились давно.
Причем, зная, что костер в такую погоду разжечь не удастся, они притащили с собой старые газеты и обломки «плексигласа», так они называли оргстекло, за которым они заранее сбегали в населенный пункт «Гагат», где была расположена большая свалка различных отходов пластика. Там, тогда располагалось фабрика по изготовлению мундштуков. До нее от поселка, где мальчишки жили, было примерно четыре километра, и чтобы просто сбегать туда, это уже был серьезный поступок, за который могло попасть от взрослых. Так что делалось все в большом секрете.
А теперь, сидя у разгоревшегося костра, ребята, даже курточки сняли и сидели в рубашках. Кстати, старшего младший звал Вовкой, а младшего старший звал Бориской.
А забрались дружки сюда подальше от чужих глаз, потому что у них была «Тайна» с большой буквы. И никто не должен был об этом знать.
А тайной этой был пистолет, который Вовка нашел, в старом разваленном сарае, на краю деревни. Пистолет был марки «ТТ». Они, кстати, уже разбирались в марках оружия. И вообще, они считали себя взрослыми. Так вот, пистолет был, судя по всему, захоронен сразу после войны или во время военных действий, которые проходили прямо по их поселку. Причем, был он весь ржавый, даже можно сказать, заросший ржавчиной. И ребята, притащив с собой тряпки, бабушкину масленку, старые напильники, старательно пыхтя, по очереди скоблили напильниками, ржавчину, при этом рассматривая и обсуждая каждую новую деталь, проявившуюся на болванке пистолета. В конце концов часа через три пистолет был очищен. Но затвор не передергивался, даже курка на нем не было. Зато через дырки на рукоятке была видна обойма с золотистыми, как будто новыми патронами. Щечек на рукоятке не было: или сгнили, или рассыпались в прах, если были из дерева, и поэтому обойма с патронами была видна хорошо. Но вытащить ее ребята не смогли. К этому времени они уже довольно подзамерзли, да и есть хотели. Решили поиграть в пограничников, а потом пойти домой. Первым пистолет взял Вовка, наставил на друга и скомандовал:
– Руки вверх, хенде хох!
А младший бросился на него и попытался приемом «Самбо» выхватить пистолет, а заодно, подставив ногу, повалил на землю. Борьба была прямо настоящая и, когда они устали кувыркаться на прошлогодней сырой листве и потухшей траве, видок у них был еще тот. Но Вовка победил, все-таки постарше и посильнее. Пришлось Бориске с поднятыми руками идти на заставу, к костру. Запыхавшиеся, пришли отдохнуть и отдышаться. Стали обсуждать, а как надо было подходить к человеку с пистолетом, как руки захватывать, ну и так далее. Все из «Самбо». А когда отдышались, решили еще раз попробовать применить приемчики. Сначала Вовка стоял с пистолетом, а Бориска пытался схватить руку и вывернуть пистолет, ну, а потом Вовка отдал пистолет Бориске и стал показывать, как надо проводить приемы самозащиты. Хочу еще раз напомнить. Так как курка у пистолета не было, то ли отломан был, то ли отгнил, то ребята и не беспокоились на счет безопасности. Здесь, где они жили, проходила линия фронта. Даже окопы еще сохранились и многие ребята, да и они в том числе, частенько там рылись, искали патроны и другие «штучки», а потом взрывали в кострах, предварительно спрятавшись. Находили мины и даже бомбы, но это уже передавалось взрослым. Но, конечно, хватало и жертв. Но тут-то ничего страшного. И когда Вовка сказал приставить пистолет ему к спине, чтобы локтем, с поворотом выбить пистолет, то все было так и сделано. Бориска приставил пистолет к спине. Вовка, поворачиваясь вправо, ударил локтем по пистолету… И тут взрыв. Грохот, вспышка, все в дыму. Оба мальчишки упали в разные друг от друга стороны. Пистолет выстрелил…весь ржавый, без курка…он валялся на траве у костра… Первым вскочил Бориска, подбежал к Вовке. Тот лежал на спине и правой рукой держался за окровавленный бок. Увидев друга, зашептал:
– Бориска, беги за мужиками.
С тех пор прошло шестьдесят лет, но я как сейчас помню тот бег, когда я, схватив куртку, побежал напрямик, через кусты, спотыкаясь и падая, когда, задыхаясь от бега, бежал по мягкой пашне, тоже спотыкаясь и падая прямо в грязь. Подбежав к дому Вовки, я уже не мог даже дышать. Такой задыхающийся, с залитым слезами и потом лицом, весь в грязи, вбежал в дом к Вовке и увидев его отца, закричал:
– Дядя Миша, я Вовку нечаянно застрелил!
И упал на пол без сил. Меня что-то спрашивали, я что-то отвечал, но ничего не помню. Мужики из поселка по следами нашли Вовку. Самый сильный парень поселка, Володя Судаков, отнес на руках Вовку до Яхромской больницы, где очень известный хирург с военным прошлым, Просенков, сделал Вовке операцию. Пуля пробила печень, в четырех местах кишечник и вышла в двух сантиметрах от позвоночника. Врач сказал, что Вовке «повезло».
Я каждый день бегал к своему дружку в больницу, рассказывал о том, что происходит среди ребят в поселке, приносил передачки. А он мне показывал свой забинтованный торс.
А концовкой всему этому стал после выписки из больницы Вовки вызов с родителями в милицию. И вердикт – по 50 рублей штраф, с каждого.
С Вовкой мы дружили всю жизнь, хотя нас и разбросало по стране, мы все равно писали письма друг другу. Посылали приветы, по случаю. А когда, очень редко, но встречались, то не могли наговориться.
А однажды он из экспедиции привез сырую печень, какого-то дикого зверя, рассказал как ее в Сибири сырую, мороженную, едят, и мы с ним вдвоем ее сырую, под водочку съели…
Но это уже другая история…
Случай на кладбище
Если будешь любознательным, То будешь многознающимСократ – философ470 г.д.н.э.
Я поскользнулся и упал, скорее съехал по мокрой траве, в очередную неглубокую яму, скорее всего давно обвалившуюся могилу, заросшую огромной в человеческий рост крапивой и репейником. Опять ударился, ободрал сразу и руку и ногу. Все тело ныло и зудело от ожогов крапивы, ободранное везде где только возможно репейником и ветками какого-то мелкого колючего кустарника, то ли дикого шиповника, то ли дикой ежевики. Да и не удивительно. На мне были и одеты только шорты и футболка с короткими рукавами. Один сандаль с ноги я где-то потерял и поэтому натыкаясь босой ногой, на какие-то обломки камней, на железяки, по-видимому остатки древних захоронений, постоянно вскрикивал от боли. Руки, ноги, даже лицо все было ободрано отдельными местами до крови. Глаза слезились от ударов мелких веток хлеставших по мне. Поэтому приходилось одной рукой все время прикрывать лицо и одновременно поддерживать болтающийся на шее, закрытый чехлом с кожаным ремешком, фотоаппарат. Все это усугублял, так не вовремя, пошедший дождь. Капли дождя падая, на листву кустарников и траву, создавали шум заглушающий практически все звуки. А сплошная чернота ночи вывела из строя, если можно так сказать, глаза. Глухая черная, пречерная темнота, как говорят во всяких ужастиках, а я сижу на старом кладбище, в какой-то полуобрушенной могиле, мокрый, весь никакой, да еще трясусь от страха. На память приходят разные жуткие истории, которые мальчишки рассказывают друг другу вечерами. Про всяких вампиров, вурдалаков, оборотнях и прочих существах и о том что они делают с глупыми мальчишками, которые зачем-то лезут на заброшенные кладбища, да еще ночью. Я сидел на дне ямы, весь мокрый, грязный от налипшей и измазавшей меня всего глины и плакал.
Всего час назад, я был у брата в пионерском лагере «Андреевское» от Яхромской прядильно-ткацкой фабрики. Мама отправила меня проведать братишку, который был на последнем перекате, и поиграть с ним, а вечером забрать у него фотик, во избежание и вернуться домой. Я там с мальчишками заигрался, а когда надо было уходить, уже стемнело. В конце августа в десять вечера, в нашей климатической и географической широте, всегда темно. Поэтому покинул пионерский лагерь уже в полной темноте. Дождя я, конечно, не ожидал. Домой на Пролитарский поселок, это примерно три километра, можно было дойти по двум дорогам. По шоссе, идущему через деревню Андреевское или на прямик, через лес по тропинке. При этом по шоссе было примерно на километр – полтора дальше. Поэтому мы, почти всегда, бегали по короткой тропинке. Почему всегда, да потому-то это была самая короткая дорога на Астрецовское озеро, где был открыт летний пляж для детей, и было много мест для рыбалки на зеркального карпа.
Минус был один. Между двумя дорогами лежало старое заброшенное кладбище. И если к шоссе выходил маленький угол кладбища, то вдоль дорожки оно тянулось…в общем долго тянулось. Каждый раз, даже в яркий солнечный день, мы старались участок дорожки проходящей вдоль кладбища как можно быстрей пробегать. Единственная тропка на кладбище вела с шоссе к большому дубу, на взгорке, возле которого было захоронение наших летчиков со сбитого немцами самолета.
Некоторые мальчишки хвастались, что переходили днем кладбище поперек и рассказывали всякие страсти-мордасти.
А тут я, когда бежал мимо кладбища уже в полной темноте, вдруг услышал непонятный звук. Как будто железкой по железке стучат, но не сильно. Знаете как бывает, в любой знакомой обстановке все звуки, шорохи знакомы и когда вдруг слышишь что-то инородное это «режет» слух. Так и здесь. Я остановился, примерно на середине пути и прислушался. Звук было слышно еле еле, но четко с кладбища. Остановился. И сразу со всех сторон меня окутала необычная тишина. Когда бежишь по дорожке, то топаешь ногами и уже не так страшно. А тут меня, от жутких ощущений, даже затрясло. Представьте, в лесу, ночью, нигде, ни одного огонька, темень такая, что как говорят «Хоть глаз выколи». Да еще тишина и звук. Если бы он был ритмичным, как тикают часы или в нем прослушивалась какая-нибудь система, я бы побежал дальше. Но тут было нечто иное. Звук был неритмичным, иногда прекращался, было такое чувство, что где-то кто-то работает. И тут же мысли в голове. Кто-то могилу раскапывает или клад старинный. Вспомнился Том Сойер с Гекберли Финном, как они наблюдали индейца Джо, когда он раскапывал могилу вдовы на кладбище. И я не удержался. Было ужасно страшно, но любопытство победило. Раздвинув придорожные кусты пошел на звук, стараясь наступать очень тихо. Пройдя несколько шагов понял, что просто так пройти невозможно. Я буквально оказался в ином мире. Все было другое. Вот какая-то костлявая рука схватила меня за плечо. Душа в пятки сразу рухнула. Я от страха даже присел. Начал шарить руками и понял, что это не чья-то рука, а ветка колючего кустарника. А в темноте не видно. Еще шаг, другой, ноги обвила своим туловищем змея, запнулся об нее и упал. Пощупал, а это старая веревка в траве. От страха меня всего колотило. И я подумал, а ведь это совсем другой мир. Мир который отличается от того где мы все живем. Мир в котором живут наши фантазии, ведь мы ничего не видим. Не удивительно, что здесь могут жить самые странные выдуманные нами существа. Тут я подумал, а как же живут слепые люди? Единственные ориентиры, только звуки. И для меня, во всей этой страшной темноте, путеводной звездой был тот непонятный звук. Надо было идти дальше, не смотря на все страхи и реальные и нереальные. Надо было чем-то раздвигать, практически сплошные, заросли крапивы высотой с мой рост и другой колючей царапающей травы и кустарника. Начал шарить под ногами, нашел какую-то палку и пошел в полной темноте потихоньку дальше. Вздрагивая от каждого шороха и треска сухих веток под ногами. Страшно ведь. Пройдя по ощущениям метров тридцать, услышал непонятный звук. Это был какой-то шорох или как будто ветер листвой в лесу шевелит. Я замер. И тут на меня обрушился буквально вал воды. Дождь, да сильный такой. И холодный. Шум, как я понял, был от ударов капель приближающегося дождя по листве и траве. Но мне от этого легче не стало. Полная темнота вокруг, дождь хлещет, ничего не слышно. Я потерял направление по которому крался. Шум дождя полностью забивал все звуки. Мне показалось, что и стук по металлу прекратился. Тут я не выдержал и побежал, напропалую через кладбище, натыкаясь на железные поломанные ограды, какие-то скамейки, поваленные каменные плиты, проволоку, ударяясь, падая, проваливаясь ногами в какие-то ямы. И так до тех пор, пока весь избитый и оцарапанный не упал, точнее съехал в очередную яму, где сидел и плакал от боли и обиды на себя и весь непонятный, нереальный как мне казалось несправедливый окружающий мир. Выплакавшись, задумался, а что дальше. Куда идти я не представлял, просто заблудился. И решил съежившись в комочек, просто посидеть на месте и дождаться окончания дождя. Я уже ничего не боялся, просто сидел. Капли и струи дождя, холодными ручейками, стекали по голове, плечам и спине куда-то вниз под шорты…
Через какое-то время дождь начал стихать, а потом закончился. Только отдельные крупные капли иногда падали на меня. Тут я опять услышал металлический звук, который и толкнул меня на эту авантюру. У меня опять появился ориентир и можно было идти дальше. И я пошел, обливаемый потоками воды, с окружающих меня кустов, все так же спотыкаясь на всяких кочках, стукаясь непонятно обо что, пока не понял, вздрагивая от страха от всех прикосновений и шумов, что звук где-то рядом. Кроме того мне показалось, что мелькнул какой-то лучик света и тут же пропал. Я дернулся в том направлении, нога не почувствовала опоры и я упал перекувырнувшись через голову и покатился в какую-то яму.
Когда пришел в себя, перед глазами, невдалеке, в полной темноте, чернело что-то большое и громадное, и оттуда-то раздавались звуки и мелькал огонек.
Я понял, что вернулся в нормальный мир, что лежу в кювете рядом с шоссе, а на обочине стоит грузовая машина, которую кто-то чинит. Выполз к машине, поднялся держась за бампер и вдруг услышал:
– Парень, ты что там стоишь, залезай сюда на капот.
Какого мальчишку надо упрашивать, когда в машину приглашают. Я быстро залез на бампер, увидел открытый капот двигателя, где, в луче маленькой лампочки, шофер чего-то делал.
– Подержи лампочку, а то мне не удобно и светить и ремонтировать.
Я подвинулся по бамперу поближе, взял лампочку и стал светить туда куда показывал шофер. Через некоторое время, он закончил ремонтировать, пошел завел двигатель.
– Слезай, садись в машину.
Меня упрашивать не надо. У меня папка шофер, я знаю как двери открывать Быстро забрался в кабину. Шофер сел тоже и говорит:
– Ну спасибо, помог. Тебя как зовут-то?
– Боря.
– А меня дядя Коля. Далеко тебе, откуда идешь?
– На Пролетарский, из пионерлагеря иду, брата навещал.
– Ну ничего, сейчас быстро доедем.
– А меня папка, тоже шофер, – похвастался я.
– Ладно, сиди давай, погрейся вон весь мокрый сейчас подъедем.
Я сидел в теплой машине, которая ехала по шоссе, освещая фарами мокрую дорогу и представлял как буду рассказывать ребятам о том, что я ночью прошел через кладбище, да еще и на машине прокатился. Не поверят ведь. И все что было со мной, под ровный шум мотора стало потихоньку отступать куда-то далеко, далеко.
Русский язык
«Мужество – добродетель, в силу которой люди в опасностях совершают прекрасные дела…»Вообще-то я русский, по паспорту. А по сути я не совсем понятной национальности, Мама моя была латышкой еврейского происхождения или, наоборот, еврейкой латышского происхождения. Папа же мне всегда говорил, что у него в предках были и русские и греки и с гордостью показывал свой красивый и большой с горбинкой нос. Это, дескать, от греков достался. Мы жили тогда в Латвии, в городе Цесис. Поэтому, когда встал вопрос, где учиться, меня недолго думая, отправили в русскую школу с латышским уклоном. Ну и говорил я одновременно и на русском, и на латышском. Когда я кончил два класса школы, вся наша семья из четырех человек, родители и я с младшим братом, переехала жить на родину отца, в небольшой подмосковный, можно сказать патриархальный, городок Яхрому. С собой я захватил учебники латышского языка за несколько классов, и началась совсем новая жизнь. Учился я посредственно, были и четверки, и пятерки, но по русскому языку всегда была тройка. Орфографию я знал на четверку, а вот синтаксис, можно сказать, на двойку, и в целом выходила тройка. Мне так кажется, что проблемой в синтаксисе было сочетание в мозгах у меня сразу правил двух совершенно разных языков: русского и латышского, а уж когда добавился немецкий, то и говорить нечего. Но ничего страшного в этом не было, и я потихоньку доучился до окончания семилетки. Тогда начальное образование было семь или восемь классов. С трудом на троечки поступил в строительный техникум, куда поступал вместе с двоюродным братом, Николаем. И началась наша «взрослая» студенческая жизнь. Нас в группе было сорок человек. Причем, так получилось, что примерно половина принята после десятого класса, то есть довольно взрослые по сравнению со мной, еще одна треть группы были после восьмого класса. Как раз в это время, в 1961 г. началась реформа образования по переходу на восьмилетку. И осталась одна маленькая толика студентов, самых маленьких, после семилетки, в которую входил и я. Учеба у нас началась с натуральной работы на «стройке» и в «колхозе». Возили в течение двух месяцев на стройку в п. Синьково. Там как раз строили комплекс зданий Министерства сельского хозяйства СССР. Туда планировалось перевезти из Москвы. Поближе, так сказать, к «земле». А мы все и подчищали. Убирали мусор, наводили порядок на территориях. В общем, было интересно. Заодно и сдружились все. С одной стороны, это был «плюс», а с другой… Когда начались занятия, то оказалось, что для большей части группы ничего сложного нет. Они большую часть материала программы восьмого класса уже проходили. А для «семилеток» оказался провал. Из четырех месяцев первого полугодия, два месяца мы жили веселой студенческой жизнью, а потом надо было догонять… Ну и, конечно, я «просел». Русский язык, математика, немецкий язык успешно катились в сторону «двоек», а значит, и к отчислению из техникума сразу после нового года. Я, конечно, старался. Директор техникума Николай Ипполитович Лавренов вызвал моих родителей на беседу и посоветовал взять-нанять репетиторов. Что мои родители и сделали. А учитывая, что репетиторы были преподаватели из техникума, то троечки я получил и соответственно остался учиться дальше. Хочу сказать, что больше всего студентов нашей группы после Нового года стали получать стипендию. Те, кто закончил без «троек». Да и неудивительно, они все, в основном, повторно проходили программу восьмого класса. И каждый месяц получали по двадцать рублей. Это вызывало жуткую зависть у «троечников», да и родителям хотелось материально помочь. Все-таки жили мы бедновато. Мама, кстати, с репетиторами рассчитывалась тем, что шила по заказам платья, кофточки и что-то еще. Она была классная портниха. Ну и я, конечно, старался во втором полугодии, что бы год закончить на «четверки». Но не получалось. По всем предметам «четыре» и «пять», а по русскому «три с минусом». Фактически «двойка». И опять синтаксис. Немного отвлекусь. Русский язык и литературу нам преподавала Мария Марковна Лавренова, мы ее звали просто «Марковна», как вы поняли, жена директора техникума. Интеллигентная, очень грамотная, как мне кажется, знающая все книги, о которых я тогда слышал и читал, вежливая, в общем, настоящая учительница. По литературе мы с ней прямо «спелись»: ставила мне только «пятерки», а в «диктантах» и «изложениях» запятую поставит красной ручкой – галочку на полях, то есть ошибка. Запятую зачеркнет – то же самое. И в итоге на полях тетради или листочков двадцать галочек – итог, «два». Изложено хорошо. Текст пронизан смыслом, сюжет описан замечательно, а в результате «два». Короче, поставила мне «три с минусом» и на переэкзаменовку в августе. И наступило первое студенческое лето. Представляете, пятнадцать лет. Лето, каникулы. Все цветет и пахнет. Гормоны в крови бушуют. Это я сейчас знаю, что гормоны, а тогда хотелось чего то такого… совершить. Подвиг какой-нибудь. С моста железного через канал прыгнуть или еще что-нибудь сотворить… Книга и фильм «Пятнадцатилетний капитан» Жюля Верна с его песенкой «Кто привык за победу бороться…» тоже толкали вперед. Взрослые, учителя в техникуме наверняка об этом знали. Через них этих пятнадцатилетних прошел не один десяток, если не сотни. И поэтому, нас всех первокурсников в начале июня 1962 года собрали в отряд и предложили поехать в военно-спортивный лагерь, на берег реки Дубны. Под чутким руководством военрука и физрука Павла Петровича и родителей, мы два дня готовились, а потом, переночевав на партах в техникуме (очень рано автобус выезжал), нагруженные рюкзаками, мешками с продовольствием и инвентарем поехали в «путешествие». Речка Дубна от Дмитрова протекает где-то на расстоянии двадцати километров. Ранним солнечным утром автобусы выгрузили толпу ребят на шоссе рядом с рекой. Сквозь легкий туман, освещенный лучами восходящего солнца, виднелась темная водная гладь реки, которую мы рассматривали с моста. Ширина реки была примерно тридцать сорок метров. На берегах рос лес, причем, на правом берегу – настоящий хвойный, а на левом, насколько можно было рассмотреть, – лиственный. Лагерь надо было разместить на правом берегу, на расстоянии примерно трехсот метров от шоссе. С него мы спустились по крутому откосу и углубились по извилистой тропинке, повторяющей изгибы реки, в лес. В предвкушении чего-то такого необычного мы не обратили внимание даже на то, что трава была по пояс и вся покрыта росой. В результате после пятидесяти метров мы все были мокрые по пояс, снизу разумеется. Холодная роса намочила одежду, просочилась во все виды обуви. Мы шли хлюпая ботинками, китайскими кедами, резиновыми сапогами по скользкой глиняной тропинке, огибая ели и кусты, с которых и на верхнюю часть наших требующих романтики тел лилась вода. Короче, когда мы метров через триста вышли на нужную поляну на берегу реки, то были насквозь все мокрые. Кроме того, на нас напали комары. И когда мы вышли на место будущего лагеря, нас там ждала торжественная встреча с целыми полчищами комаров, которые шеренгами и колоннами набросились на нас и устроили горячий прием. Так и начался наш военно-патриотический романтический быт. Можете представить себе, как утром просыпаются шестьдесят мальчишек и девчонок, вылезают из палаток и бегут в ближайшие кусты. Мальчики на право, девочки налево. Потом зарядка, умывание у примитивных рукомойников, построение. А затем дежурные по лагерю начинают готовить на костре завтрак, а все толпой носят дрова, воду и все, что нужно для приготовления завтрака. Представьте, что нужно приготовить и накормить шестьдесят подростков. До сих пор поражаюсь силе и настойчивости Павла Петровича. Он сумел всех так организовать, что мы все делали сами: заготавливали продукты, варили, потом все мыли, убирали и так три раза в день. Кроме того, Николай Ипполитович организовывал походы в лес за черникой и грибами, на рыбалку и многое другое. Всем находились дела. Было время и отдохнуть. Купались, играли в мяч, загорали, плавали по реке на алюминиевой лодке, которую притащили откуда-то из Вербилок. И, конечно, были вечерние посиделки у костра. С песнями, рассказами, смехом от рассказываемых анекдотов, подшучиванием друг над другом. И постоянным обмахиванием ветками от комаров и слепней, которых было очень много. Сначала было вообще не возможно – а потом привыкли. Так вот случилось это примерно на третьей неделе нашего досуга. Мы все уже освоились, каждый знал, чем будет заниматься завтра, и с утра, сразу все занимались тем, что запланировано. А тут к нам приехал директор техникума Николай Ипполитович с женой Марией Марковной и двенадцатилетней дочерью Наташей. В лагере у нас был порядок, поэтому Павел Петрович нас всех распустил, кроме дежурных, по своим делам. Я вместе с Лешкой Пономаревым переплыли на другой берег реки и пошли на отмель метрах в пятидесяти от лагеря заниматься отработкой приемов борьбы из разных единоборств, стоя в воде, как бы преодолевая сопротивление воды. Был летний солнечный день, и когда мы с Лехой уже устали от прыжков, размахивания руками и ногами, то услышали крики. Кричали, за небольшим поворотом речки, и нам не было видно, что там случилось. Но что-то серьезное точно. И мы вдвоем, я впереди, а Лешка за мной, побежали что было мочи в ту сторону. Вы когда-нибудь бегали по колено в воде? На заросший кустарником берег мы не смогли выбраться. Так и «чесали» прямо по речке. И когда выскочили за поворот, то увидели странную картину. Кричала Мария Марковна – Наташа тонет, спасите Наташу! При этом Наташа залезала на «Марковну» и топила ее. Причем, голову Марии Марковны в тот момент, когда мы подбежали поближе, уже не было видно. Она скрылась под водой. А за ней не стало видно и Наташу. Та тоже ушла под воду. Я, честно говоря, после такой пробежки еле дышал. Но когда увидел, что «Марковна» и Наташа скрылись под водой, вдохнул побольше воздуха и нырнул в воду. От того места, откуда я нырнул, до виновниц события было метров десять – пятнадцать, дно и река имела течение. Но, хочу заметить, мы с мальчишками постоянно ныряли и плавали под водой, кто больше проплывет. И тут это помогло. Я сразу нырнул на дно реки в том месте, где тонули. Яркое солнце просвечивало воду до самого дна. И как-то озираясь и стоя на дне реки ногами, вдруг увидел, как на меня так плавно, спиной опускается Мария Марковна. Я забыл рассказать одну особенность Марии Марковны. Она была очень крупная женщина. Ростом под метр девяносто, а габариты, как у Фреккен Бок из «Малыша и Карлсона». То есть я по сравнению с ней выглядел как «малыш». И вот на меня, спиной, опускается, такое ощущение, громадный «бегемот» в раздельном купальнике. В лучах солнца пронизывающих водное пространство и учитывая, что я сам уже стал задыхаться от нехватки воздуха, – это было нечто – какой-то «сюрреализм». Да и страшно. Я помнил рассказы, что утопающие могут моментально утопить спасателя и что к ним нельзя подплывать спереди. Но выбора уже не было. Я схватил сзади это громадное тело со стороны спины и, оттолкнувшись от дна ногами, сильно вытолкнул ее наверх и в сторону берега. Задыхаясь, вынырнул, вдохнул воздуха. «Марковны» опять не было наверху. Я опять нырнул на дно, и опять она так же опускалась спиной на дно – я опять ее вытолкнул на воздух. И так три, четыре раза. Хочу сказать, мы всегда, когда ныряем, смотрим под водой. Конечно, вода немного искажает видимость, но все равно все видно. Особенно в чистой проточной воде. И вот когда я дотолкал «Марковну» до довольно крутого глинистого берега и она его почувствовала ногами, она вдруг как дернется, упала вперед и поползла прямо по глине, на коленях, цепляясь руками за траву, клочками торчавшую из берега, и за свисавшими ветками кустарника. Я продолжал ее подталкивать, можно так сказать в «корму». А когда она упала на берегу лицом прямо в грязь, то за руки вытащил ее на берег. Она вся в грязи, плачет, да я сам еле живой. Грязный, пару раз упал рядом с ней, пока вытаскивал, отдышаться никак не мог. Но тут меня «торкнуло», а где Леха? Поворачиваюсь к реке и тут под водой мелькнула темная Лешкина голова и светлая Наташкина. Метрах в четырех-пяти от берега. Кажется, что такое четыре-пять метров? Да ничего, а в воде они могут отделять жизнь от смерти. И ничего не поделаешь. Кажется, вот-вот, а людей уже не видно. Ну я бухнулся в воду. Назвать это прыжком было бы слишком. Ушел под воду, а вода мутная, мы с Марковной «сбаламутили». Но черную голову Лешки увидел. Хвать за волосы и потащил к берегу. Вижу под водой, как его лицо перекосилось, но он двумя руками держал Наташку. И как только я смог достать до дна ногами и вытащить его на воздух, Леха заорал – отпусти волосы, больно же. Кое-как, скользя по глине и падая, мы вдвоем вытащили Наташу на берег и тут же положили животом на мое колено, чтобы вода вылилась из нее. Короче, сплошной кошмар, кашель, сопли, слезы со всех сторон. Наташа, после того как из нее вода вытекла и стали делать искусственное дыхание, очнулась. И как всегда, когда, как говорится, герои сделали свое дело, прибыла помощь. Прибежали все из лагеря. Увели «Марковну», унесли Наташу. А мы с Лешкой остались на берегу. Грязные, исцарапанные, обожженные крапивой, растущей на берегу, усталые донельзя, мы лежали на берегу, смотрели на облака, плывущие по голубому небу, на солнышко, сверкающее между листьев колыхающихся под ветром деревьев, и никак не могли отдышаться. Не знаю, сколько времени прошло. Но потом, отдышавшись, пошли в речку отмываться от грязи. Затем занялись своими делами по распорядку.Аристотель (IV в. до н.э.)
А вечером у костра всем нам был сделан сюрприз, нет не так, «Сюрприз» с большой буквы. К вечернему костру и чаепитию приехал сам директор, Николай Ипполитович, и привез с собой громадный кулек, килограммов семь или даже десять, шоколадных конфет. Я вам скажу, в те времена это было что-то. Многие из нас, да, наверное все, шоколадные конфеты ели только на новый год или на свой день рождения. Он нас всех похвалил за успешное окончание учебного года и за хорошую организацию военно-спортивного лагеря. Вместе с нами спел несколько песен. Поблагодарил меня и Леху и уехал. Конфеты мы ели с чаем несколько вечеров. Ну а спустя некоторое время все, что было в этот день, забылось, было замещено новыми событиями, играми и походами. Все мы даже спустя больше пятидесяти лет на встрече однокурсников помним этот лагерь, наши посиделки у костра, песни и дружбу, которая хотя бы и в памяти, но у нас у всех сохранилась. Ну, а что до русского языка, экзамен я пересдал на «четверку». С учительницей Марией Марковной мы стали и остались долгие годы друзьями. Во всех моих сочинениях и изложениях, она так же, как и раньше исправляла мои синтаксические ошибки красной ручкой, но галочки на полях не ставила. Через много лет, когда я пришел из армии, они, я имею ввиду Николая Ипполитовича и Марию Марковну, все так же работали в техникуме. И когда я пришел их навестить, всего меня затискали, заобнимали, предлагали работу главным архитектором в г. Великие Луки, тогда техникум распределял студентов по всей России. В общем, до сих пор, когда я их вспоминаю, у меня на душе теплеет. Ну а то что я рассказал вам, это просто одно из событий в моей жизни. Оно сохранилось у меня в памяти, как серьезное и одновременно юмористическое.
Герой
Когда пригреешь на груди змею, на душе становится теплей…Во время нахождения в военно-спортивном лагере, под поселком Вербилки, на реке Дубне, о котором я уже рассказывал, это когда мы Лешкой Пономаревым спасали утопающих, произошло еще одно событие, о котором хочется рассказать. Стояло теплое, солнечное лето. Мне в лагере исполнилось шестнадцать лет. Жизнь, как говорится, цвела и пахла. Тем более, что жили мы на поляне, в хвойном лесу, на берегу реки. Тренировки, спортивные занятия, походы в лес за грибами и ягодами – все это укрепляло наши тела. А уход за собой, дежурство по лагерю, приготовление пиши на шестьдесят подростков три раза в день, уборка, мытье посуды приучали к дисциплине и определенному порядку в наших головах. Все это шло нам только на пользу… Если вы вспомните себя в шестнадцать лет, то поймете, почему я так говорю. Шестнадцать лет, в нас творилось что-то невообразимое. Трудно и почти невозможно описать чувства и мысли, которые охватывали нас. А соответственно толкали на такие поступки, которые взрослому даже не пришли бы в голову. Это теперь мы понимаем. А тогда это было естественно и само собой разумеется. Шестьдесят подростков, мальчишек и девчонок – это была «гремучая» смесь. Почти сразу все поделились на мелкие и не очень группки, связанные какими-то интересами, характерами и общими заботами. Причем девчонки и мальчишки образовали как бы два противоборствующих лагеря, которые на протяжении всего периода строили мелкие козни друг другу. Причем в изобретательности самых разных проказ, никто никому не уступал. Мы друг друга пугали разными привидениями, страшными лесными зверями, непонятными стуками, шорохом. Все это, особенно по ночам, в дремучем лесу, имело особенный окрас. Смешили, подтрунивали друг над другом, а потом, вечерами у костра, все вмести смеялись над собой. Ну и конечно, мы с братом тоже были в одной маленькой группе. Возглавлял ее Серега Шашаткин. Он был старше нас на два года и был явный «лидер». Нас было пять человек, и каждый старался придумать что-то необыкновенное. «Шла война», вернее противоборство, даже не так, стремление выдвинуться в своем озорстве – все против всех. Но все в пределах. За целый месяц не было ни одной драки. Конфликты, обиды были, но все «рассасывалось» вечерами у костра. Однажды кто-то из девчонок сказал, что видел недалеко от лагеря змею. Павел Петрович тут же провел с нами инструктаж. Как вести себя при встрече со змеей, как отличить гадюку от ужа и что надо делать при укусах. Он добавил, что река Дубна протекает по территории «ареала», где могут жить змеи и что они могут даже в воде плавать. Мы, конечно, такую возможность, как поиск змей, упускать не собирались. И как только появилось свободное время, заготовили «рогатули» из орешника и пошли искать змей? Интересно же, да и опасно. Адреналин в крови. Что значит искать змей. Наша команда из пяти человек, пошла по глубже в лес, где был заболоченный участок. Как сейчас помню, идем, вода под ногами хлюпает. Лес какой-то серый. Даже солнечные лучи не могут пробиться сквозь листву и хвою. Все вокруг напоминало лес из страшных сказок, где из-за любого дерева мог выскочить и леший, и баба-яга, или какое-нибудь другое чудище. Причем, стояла какая-то неестественная тишина. Не слышно было птиц, даже ветер не шевелил листву. Отдельными кучками между деревьев росла болотная осока, стояли обломки стволов засохших и сгнивших деревьев. Если честно, было немного страшновато. Никогда ведь не знаешь, откуда может выползти змея. Поэтому мы старались снять эту напряженность громкими голосами, перекрикиваясь друг с другом, подбадривая, стукая палками по стволам деревьев, которые буквально стояли на переплетенных корнях, выступающих из заболоченной почвы. И вот в этих хитросплетенных корнях мы и начали искать змей. Подходишь к дереву, суешь между корней палку и начинаешь там «шуровать». Иногда лягушки выскакивали, а иногда и змейки. Я раньше не думал, что они так быстро ползают. А тут раз, мелькнула в траве, и ее уже не видно. Но все-таки без добычи мы не остались. Поймали несколько ужей и с легким сердцем, стараясь побыстрей покинуть это страшное место, гордо понесли их в лагерь, похвастаться. Я первый раз в жизни видел так близко и держал в руках змею. Какая-то мокрая, холодная. Держать приходилось чуть ниже головы, что бы не укусила. Длиной ужи были сантиметров по шестьдесят. Несешь ее, а она не просто висит, извивается, крутится, хвостом на руку наматывается. Ощущение не очень приятные. Зато все неприятные ощущения компенсировала горячая встреча в лагере. Все ребята хотели посмотреть и потрогать ужей. Вокруг нас кучковался народ. Все восхищались нами. Особенно приятно, когда это делали девчонки. Мы разошлись по лагерю и вокруг каждого из нас образовалась группа восторженных поклонников и поклонниц. А мы, гордые, давали возможность всем потрогать и подержать змею и делали такой вид, что это совсем не страшно, что мы за раз можем по десятку, если надо, змеюк натаскать. Вот так и развлекались. Часа через два, когда все уже насытились историями, о том, как и каким способом были пойманы змеи, натрогались и побаловались ими, лично я своего ужа отпустил в речку. А вскоре и другие ребята отпустили своих ужей. Но, конечно, разговоры об этом событии продолжались до позднего вечера. Ночью, лежа в палатке, уже засыпая, я почувствовал, что мне понравилось то восхищение и внимание, которое мне оказывалось в связи с этим «подвигом» в кавычках. И мне захотелось на завтра еще сделать что-то такое… что бы получить еще такой положительный, эмоциональный заряд. Немного отвлекаясь, хочу сказать, что тогда, вначале шестидесятых жизнь была довольно скучна информативно. Основная задача перед нами ставилась: – получить образование и быть здоровыми и крепкими. Для этого в каждом городке работали различные спортивные секции, кружки по интересам, в которые можно было ходить после школы и техникума. Но с точки зрения информативности был фактически ноль. Правда, в каждом доме была радиоточка, но телевизоры тогда только-только начали выпускать. Они были черно-белые, дорогие, и не каждая семья могла их иметь. Для молодежи отдушиной был вечер субботы и воскресенья. Ребята встречались на танцах в эти дни, ходили в кино, а вечером после танцев и кино гуляли по центру города, по шоссе, до шлюза и обратно. У нас это был «Бродвей». Обсуждали и рассказывали друг другу новости, сплетничали. Это сейчас у всех мобильники и можно быть в курсе событий постоянно, а тогда только по вечерам в выходные дни. А потом опять перерыв на неделю. Рассказывая о досуге в выходные дни, хочу сказать, что многие мальчишки и девчонки, в этом возрасте, начинали, как у нас тогда говорили, «дружить». Пятнадцать-шестнадцать лет, все молоденькие, красивые. На танцах была наша главная тусовка. Особенно в прохладное время года. Дворец культуры, где проходили танцы, был просторный, светлый. А в зале, где танцевали, висела громадная хрустальная люстра, освещавшая зал искристым светом. Полы были паркетные, натертые до блеска мастикой. Красивые колонны, балконы второго уровня, зеркала на стенах, все это создавало прекрасный интерьер и атмосферу. С одного края стояла небольшая сцена, на которой играл оркестр и пели певцы. Парни и девушки в красивых одеждах танцевали, знакомились, разучивали новые танцы. Иногда в отдельных закутках Дворца культуры выясняли отношения между собой, как парни, так и девушки. Был там даже буфет, где можно было купить конфет девчонкам и выпить пива. В общем, замечательное место для тусовки молодежи. Там влюблялись и ссорились, среди парней выстраивались иерархии, кто круче и сильнее. Создавались и распадались группы ребят и девчат. И, конечно же, танцевали… Чарлстон, Летку-енку, Рок-эн-рол, Буги-вуги танцевали очень редко, это были запрещенные танцы, но всем очень нравились. И когда дежурный милиционер, проверив порядок, уходил, то мы, конечно, «отрывались». Так вот, я, лежа в темной палатке и слушая ночные шорохи леса, придумал. А что если на танцы принести змею? И если здесь, в лагере, это было очень эффектно, хотя и ожидаемо – все-таки в лесу живем, то на танцах, где гораздо больше народу, да еще эффект неожиданности присутствует, мне удастся похвастаться и приобрести дополнительный вес в глазах сверстников. Наверное, полночи я и раздумывал, о том, как все надо сделать. Ну и, конечно, в дреме представлял восторженные глаза девчонок и завистливые глаза ребят, смотрящих на меня. Утром, после всех обязательных дел, подошел к Сереге Шашат-кину и рассказал ему свою идею. Попросил помочь мне поймать змею побольше размером, для большего эффекта, так сказать. Втроем – я, Серега и брат Николай – опять пошли на то же самое место, где ловили ужей. Вооружившись палками и рогатулями, начали поиск. Короче, поймали мы змею. Длинной сантиметров девяносто, вся черная, толстая такая. Это была настоящая гадюка. Сильная, с трудом удерживали ее в руках. И честно говоря не знали, что с ней делать. Посовещались и решили нести ее в лагерь. Опять все, конечно, собрались и стали смотреть на эту черную гадюку. Никто же не видел раньше ядовитых змей. Когда я нажимал ей под челюсть, она открывала пасть со страшными ядовитыми зубами и шипела. Ребята предложили ее убить, невыпустишь же здесь. Еще укусит кого-нибудь. А мне уже было жалко избавляться от такой страшной змеюки. Мне пришла в голову мысль. А что если ее зубы ядовитые вырвать? Придумано – сделано. Кто-то принес, по моей просьбе, пассатижи и я аккуратно, по одному, выдернул зубы, и ядовитые, и не ядовитые в том числе. И все, змея стала не опасна. Все, кто хотел, начали с ней играть, придумывать всякие штуки. Например, привязали хвост гадюки к длиной тонкой палке и стали ходить между палаток, пугая девчонок да и мальчишек тоже. Представляете, сидишь, значит, в палатке, читаешь книжку, а к тебе через открытый полог змея ползет. Если бы рядом кто-то топтался, то сразу было бы понятно, ребята шутят, а мы подкрадывались издалека, и нас не было слышно, тонкая палка позволяла нам не заметно подкрадываться. Ну, конечно, шум, крики, гам. Закончилось все тем, что мы все чуть не подрались. Мне отдали змею и сказали, чтобы убрал эту гадость куда-нибудь. Я нашел банку трехлитровую, засунул туда змею, закрыл дырявой крышкой, поставил к себе в палатку и стал собираться в самоволку, на Яхрому. Была суббота, и вечером в Доме Культуры будут танцы. Туда-то я и хотел попасть. Танцы начинались где-то в девять часов вечера, и мне надо было к этому времени туда подъехать, чтобы не болтаться по городу. Ехать надо было на двух автобусах с пересадкой, и надо было время так подгадать, чтобы и приехать вовремя, и не попасться никому из знакомых на глаза. Да и со змеей вопрос. Как везти? Решил так в банке и везти, замотать в газету и положить в сетку-авоську. Но потом передумал. Где я буду, на Яхроме ее доставать, как тащить на танцы. Там же и билеты надо в кассе покупать, и через контролеров проходить, да милиционер там дежурный. Я решил ее везти за пазухой, как иногда котят маленьких возят. И когда наступило время, вытащил из банки, потуже затянул ремень, и засунул ее за пазуху. Ощущение было, ну сами можете представить. Майки у меня не было, змея холодная. Сначала было очень не уютно. Но потом, все наладилось, змея от меня нагрелась, лежала таким комочком под рубашкой и не подумаешь, что там не котенок, а гадюка. Так и поехал. Приехал с опозданием, далеко все-таки, да и пришлось подождать на пересадке, но зато к самому разгару танцев. Народу было полный зал. Музыка играла, все танцевали, хаотично двигаясь по залу. Время от времени выключали и включали основной свет – это как бы светомузыка была. В общем танцы, танцы, танцы. Танцевали парами, группками, по одному, перемещаясь по залу. Вроде как броуновское движение. Хорошо сразу не встретил своих дружков, а то не знаю, как бы поступил. А так, прошел во время очередного танца, между танцующими, сам вроде бы как танцующий, примерно на середину зала и во время очередного выключения света, выдернул рубашку из под ремня, змея и выпала, я даже не заметил как. А когда танец закончился и все стали как обычно отходить к стенам, включился свет. Кто-то взвизгнул, кто-то закричал. И не удивительно. В центре зала, на блестящем паркетном полу, под ярким светом хрустальной люстры лежала большая змея, свернувшись в клубок и подняв, сантиметров на пятнадцать голову и выпуская время от времени раздвоенный язык. Сказать, что все были в шоке, это еще ничего не сказать. Девчонки в легких платьицах, с голыми ногами, обутые в босоножки, ребята в плетенках (в то время была такая мода), все конечно жутко испугались. Да и взрослые, в том числе милиционер, не соображали, что надо делать. Все замерли, прошло несколько длинных минут. И тут, конечно, появился я. Аккуратненько, стараясь зайти с тыльной стороны змеи, резко подошел, схватил, чуть ниже головы, змею и поднял ее на вытянутой руке вверх. Она извивалась, пыталась хвостом обернуть мою руку. Но я уже понес ее на выход из зала, мимо десятков подростков, музыкантов и взрослых, бывших, там. Кто-то посмелей из ребят, когда я проходил мимо, пальцами трогали змею, да я и сам давал потрогать, но потихоньку, продвигаясь через толпу, вышел в холл, где ко мне подошел милиционер, посмотрел на змею и спросил, куда ее понесу. Сказал, что брошу с моста в реку. Он кивнул головой. От Дома Культуры до реки было метров пятьдесят. Меня провожало до реки человек сорок. Всем хотелось посмотреть, как я ее выброшу. Стоя на мосту, я размахнулся, как смог, и бросил змею в темный поток, протекающей под нами реки Яхрома.
Потом было триумфальное возвращение назад, на танцы. Такое уникальное событие всколыхнуло всех. Короче, я добился того эффекта, которого и хотел. Восторженные глаза девчонок, завистливые глаза ребят. Со мной все хотели познакомится. Я для всех стал «героем». Когда танцы возобновились, я был в центре внимания. Все хотели со мной танцевать. В перерывах между танцами ко мне походили ребята, кто поболтать, кто познакомиться. Всем хотелось быть поближе к такому смелому парню. Ну, я, конечно, не подкачал. Хвастался напропалую, стал местной «знаменитостью». В общем, вечер удался… Потом танцы закончились, выключили свет, разошлись все ребята по домам, а мне надо было добираться в лагерь. Автобусы уже не ходили. И я пошел пешком на железнодорожную станцию, чтобы утром с первой электричкой доехать до Дмитрова, а там на автобусе добраться до Вербилок. Пришел на станцию. Это было бревенчатое, обшитое досками здание, с большим залом ожидания внутри, кассой и деревянными лавками по периметру зала. Тускло горела лампочка в углу, я лег на одну из лавок и заснул, спокойным сном. С чувством полного удовлетворения собой. Утром, я добрался до лагеря, во время, к подъему… Прошло с тех пор больше пятидесяти лет, и, рассматривая этот случай с высоты сегодняшнего возраста, мне становится как то неловко и немного стыдно за то, что я сделал. А тогда мне было хорошо…
Политура
«Все царства мира – за стакан вина! Всю мудрость книг – за остроту вина! Все почести – за блеск и бархат винный! Всю музыку – за бульканье вина!»К лету 1963 года я считал себя настоящим строителем. Наверное, так оно и было по тем временам. В Дмитровском строительном техникуме, в котором я очно учился с 1961 года, проводили или внедряли новые формы обучения, начиная со второго курса. Мы три дня в неделю учились и три дня работали на стройках народного хозяйства, как тогда говорили. Ну и, конечно, все летние месяцы. Если честно, нам это нравилось. Во-первых, мы знакомились с новыми людьми, осваивались и вливались в новые коллективы строителей, работающих по всему Дмитровскому району. Знакомились с новыми профессиями, о которых у нас раньше даже представления не было. Ну и наконец, мы реально зарабатывали деньги, небольшие, но это всегда было подспорье семейному бюджету. Знаете, как раньше было. Хочешь сходить в кино или на танцы – иди к родителям и проси денежку у них. А как стали работать, оставляешь маленькую заначку – и свободен, в финансовом смысле. Так что я к этому периоду уже освоил несколько профессий на второй разряд, а штукатура даже на третий. Учитывая, что я к тому же занимался спортом, то был довольно самоуверенным, крепким пареньком, да еще и «настоящем строителем». И когда начальник ремонтно-строительного управления, по простому РСУ, в Дмитрове, товарищ Николаев пригласил меня в свой кабинет и предложил летом поработать «мастером» на стройке, то я, конечно, согласился. Но поставил один вопрос. Мне не было 18 лет, и я по закону, не мог быть материально – ответственным и не мог отвечать за «Технику безопасности» на объектах и при производстве работ. Но, знаете, как бывало, наступило лето, работы очень много. Мастера и прорабы, «штатные», не осиливают все. И начальство подыскивало для них помощников, самостоятельно строящих объекты, но под эгидой штатных ИТР. То есть отвечают за объекты и работу на них «штатные» прорабы, ну а вкалывают помощники. Так вот, меня прикрепили к прорабу, Шаронову Геннадию. Это был невысокий, крепкий, молодой мужчина, с сильно загорелым лицом и громким командирским голосом. Он дал мне стол в кабинете ИТР, довольно грамотно разъяснил мне мои обязанности, проэкзаменовал меня и, как мне показалось, остался доволен. И началась работа. Каждое утро – планерка. Отчет о проделанной работе и задачи на текущий день. У меня постоянно было от трех до пяти объектов, разбросанных по городу и району. Разброс по расстояниям был довольно большой. Один объект на улице Комсомольской, другой на Инженерной, третий в городе Яхрома (это психиатрическая больница), четвертый на улице Оборонной. Я сейчас удивляюсь, как тогда ухитрялись работать. Подготовка проектно-сметной документации, материальных отчетов, расстановка людей по профессиям, обеспечение материалами, контроль за самими работами и их качеством. И все это пешком. Причем легкового транспорта не было вообще. Материалы и грузы перевозились или гужевым транспортом, то есть на телегах, запряженных лошадьми или самосвалах. Кроме того, был у нас какой-то мотороллер с кузовом, на котором развозили мелочевку. Так и работали. И все бегом, бегом. В тот день, о котором я хочу рассказать, мне пришлось работать в самой конторе РСУ. Управление тоже строилось и расширялось. За мной закрепили строительство двухэтажной ТП (трансформаторной подстанции). В этот день у меня там работало звено каменщиков: Николай Голубев, Суханов Виктор и Инюткин Глеб. Все каменщики со стажем, опытные. Все бывшие сидельцы-то есть бывшие заключенные. Летом, когда было жарко, они раздевались до пояса и я с любопытством рассматривал украшенные татуировками тела рабочих. Кстати, только тогда я узнал, что у нас в СССР каждый второй мужчина сидел в лагерях или тюрьмах. Это было шоковым открытием. Слышал, что в свое время за десяток колосков «сажали», за опоздание или не выход на работу «сажали». Было очень много различных статей «УК» направленных в основном на граждан. Мы, молодые ребята шестнадцати-восемнадцати лет, в пятидесятых годах, жили совершенно свободно и не задумывались над изнанкой жизни. А вот на стройке мне она стала открываться и этой стороной. Когда из сорока человек, работающих у меня на объектах, примерно тридцать пять бывших «ЗК», начинаешь понимать инструкции прораба, касающиеся дисциплины, пьянки, отношениям в коллективах. Хотя, с другой стороны, как себя поведешь. Если работаешь как «вол», то и отношение к тебе со стороны рабочих соответственное. У меня, например, очень редко было, чтобы рабочие сидели без работы и материалов. А значит, и рабочие могли работать без простоев. И получать по тем временам нормальную зарплату, которая была примерно от рубля семидесяти копеек до двух рублей в день у квалифицированных работников. У подсобных поменьше. Но вернемся на стройку. На площадке «ТП» у меня стоял автомобильный кран с электроприводом и работало звено каменщиков. Постоянно подвозили раствор и кирпич. Работа «кипела». Приятно было видеть, как ряд за рядом растет кирпичная кладка, монтируемая опытными руками каменщиков. Я то убегал на другие объекты, то залезал на леса, с которых вели кладку, для проверки качества. И очень заинтересовал меня автокран, который беззвучно делал «вира»-«майна», подавая раствор в бадьях и кирпич на поддонах на леса второго этажа «ТП». А когда наступило время обеда и все рабочие ушли на обед, то я, быстро перекусив своим «тормозком», залез на кран. Кабина крановщика по тем временам выглядела не менее эффектно, чем сейчас кабина космического корабля. Всякие цветные кнопки, никелированные тумблеры, лампочки приборов, переключатели крановых операций контроллеры – все это меня ошеломило, и захотелось попробовать включить оборудование и поработать самому. Учитывая, что под каждым рычажком, переключателем, лампочкой висели металлические таблички с описанием, для чего они нужны, мне показалось довольно просто управлять краном. И я нажал главную кнопку включения крана. Пульт управления сразу засветился зелеными огоньками в ожидании дальнейших действий. Уходя на обед, рабочие зацепили стропами поддон с кирпичом, чтобы стропы не болтались на ветру. Вот я и решил поднять краном кирпич на леса, чтобы удивить ребят. Рассмотрев на пульте переключатель «подъем груза», он в это время находился в нейтральном положении, я включил его в положение «вира». Электромоторы слегка загудели, стропы натянулись, и поддон с кирпичом начал подниматься. И довольно быстро, как мне показалось. Тут я решил одновременно с подъемом кирпича повернуть стрелу, чтобы подвести кирпич к лесам, и включил переключатель «стрела лево». У меня груз поднимался на высоту второго этажа и одновременно поворачивался налево, к лесам. И в последние секунды я понял, что делаю что-то не то, но не успел ничего предпринять. Поддон кирпича весом, примерно, в одну тонну врезался в свежевыложенный простенок и завалил его на леса, при этом рассыпавшись на отдельные кирпичи. Поддон с кирпичом так же развалился и стропы заболтались в воздухе. Единственное, что я успел сделать, нажать на кнопку выключения крана. И все встало. Кран стоит, стропы болтаются, позвякивая крюками, по улице ко мне бежит настоящий «прораб», Генка Шаронов. Подбежал, посмотрел, поорал на меня матюгами. Но так как я кран не сломал, только кладку «завалил», которую люди пол дня делали, сказал: – С мужиками сам договаривайся, – и ушел. После обеда подошли каменщики и крановщик. Залезли все на леса. А там настоящий кавардак. Кирпичи завалили банки с раствором, по лесам невозможно было пройти, инструменты тоже оказались под завалом. Мужики чесали «репу» и как мне показалось, решились дара речи. Наконец Глеб мне говорит: – Ну, Федорыч, ты попал, – они меня так по отчеству звали, ну как же, «мастер» у них. А я что? Сам понимаю, что натворил. Я им сказал, чтобы они подумали, как компенсировать их разрушенную работу. Они втроем стали между собой что-то обсуждать, а я в это время подошел к крановщику, его звали Дмитрий, чтобы разобраться, как у меня не получилось работать на кране. Короче, после разговора, стало понятно, что для того чтобы работать, необходимо довольно долго учится. «Набивать» руку и глазомер. И я с ним договорился, что он меня поучит работать на кране под его наблюдением. Каменщики закончили совещаться и позвали меня. Я, честно говоря, уже прикинул, сколько стоит работа по переделке, и у меня вышло примерно пять рублей. Это была моя дневная зарплата. Ну что делать, я же сам все натворил и уже смирился с этой денежной потерей. Глеб, он у них за старшего был, говорит мне: – Федорыч, мы сегодня работать больше не хотим. День не задался. Нет желания работать, хотим «выпить». – и добавил некоторую многоэтажную нецензурную конструкцию. – Нет, ребята, с объекта уходить нельзя, – сказал я. – Начальство за уход с работы по голове не погладит. – А мы и не уйдем, здесь выпьем, а ты нас прикроешь. Мы будто бы порядок наводим, – хитро усмехнувшись, сказал он. – Мы потом все наверстаем, – сказал Николай. – Где тебе, пацану, денег-то взять? – как бы подбил итог Виктор. Короче, я согласился. Вот, думаю, где они водку возьмут? Ну и спросил их. Они посмеялись: – Пошли с нами на леса, мы тебе покажем, что пьем, – сказал Глеб. Ну мы пошли. Я сел в углу на лесах на какой-то ящик, а мужики откуда-то достали замызганные стаканчики и пол-литровую бутылку странного цвета. Когда я пригляделся, то офигел. Это была бутылка с «политурой». На ней, кстати, было написано слово «Яд» на этикетке. – Ребята, как вы будете это пить? – спросил, я. – А ты смотри и запоминай, – засмеялся Виктор. – Вдруг в жизни пригодится. Мне на это нечего было сказать, и я стал смотреть. Ребята втроем сошлись в кружок. Очистили от сургуча головку бутылки. А пробка-то резиновая, да не выступает наружу. Вот думаю, как они будут доставать ее. Все оказалось проще. Виктор взял бутылку, очистил на лесах место от осколков кирпича и мусора и стал стучать донышком бутылки о толстую доску. Пробка и вылезла. Я подошел поближе, посмотрел на бутылку, понюхал ее у горлышка. В общем, ужас, отрава натуральная. «», чтоб вы знали, это средство для полировки деревянных окрашенных поверхностей. Пить такую гадость нельзя. Так я им и сказал. А они мне прочитали целую лекцию и по финансовому вопросу, и по химии. Бутылка водки стоила два шестьдесят. Это больше дневного заработка рабочего, то есть довольно дорогое удовольствие, а бутылка «Политуры» – пятьдесят четыре копейки. Здесь «Политура» явно берет верх. Теперь насчет химии. Виктор, посмеиваясь, достал из-за пазухи кулечек с солью, перелил примерно полбутылки в стакан и в горлышко, в остатки «Политуры», высыпал целую горсть соли. Потом заткнул пробкой бутылку и отдал Николаю. Тот начал ее трясти, как бы взбивая, и через некоторое время, вынув пробку, стал выливать из бутылки отстоявшуюся жидкость. Была она противного серо-зеленого цвета. Мужика разлили ее по трем стаканчикам и хотели уже выпить. Я их остановил. Попросил дать понюхать. Понюхал. Пахло явно алкоголем с каким-то противным химическим запахом. – Все чисто. Вся грязь и химия осталась в бутылке, – сказал Николай, взял бутылку и вылил оттуда комок слизи, такого противного цвета, что меня чуть не стошнило. – И вы это будете пить? И без закуски? – спросил, я. – Конечно, с закуской, – сказал Виктор и достал из кармана две карамельки. Потом они выпили эту гадость, закусили одной карамелькой на троих. Проделали очередную процедуру с остатками политуры и снова выпили остатки, закусив второй карамелькой. Я был в шоке. Мне казалось, что они сейчас или немного погодя помрут, а мне отвечать придется за них. Да и жалко было их. А они расслабились, развалились на лесах в разных углах подстанции и стали «травить» всякие байки и анекдоты. Видя мои переживания, Глеб начал мне рассказывать и просвещать, как можно напиться «Денатуратом» и не отравиться; средством для укрепления волос «Резолью», каплями пустырника, купленного в аптеке, и многими другими техническими жидкостями, продающимися в «Хозмагах». Рецептуру я здесь описывать не буду, во избежание…, но тогда мне понемногу стали открываться глаза на жизнь в стране, на свою профессию. Наше государство поставило всех своих граждан в такие рамки, что нормальным человеческим языком невозможно описать. Поэтому на стройке в то время основным языком был «матерный». Люди были вынуждены напиваться, уходя от реальной действительности, а так как денег было очень мало, то и пили всякую гадость. Забор починить, кран водопроводный поменять, да любую услугу оказать – цена в «бутылках». И если сейчас все у нас считается на «бабки», то есть деньги, да еще с «зеленым» президентом, то тогда и почти всю мою профессиональную жизнь единым мерилом, к сожалению, была бутылка водки. Долгие десятилетия, включая и «перестройку», это была, можно так сказать, «жидкая» валюта. Весь наш народ сам над собой смеялся, рассказывая тысячи анекдотов про пьянку. Но пили все, от простого колхозника до Генерального секретаря партии, по любому поводу и без повода тоже. Но и спустя больше полстолетия до сих пор помню, как три нормальных русских мужика-строителя – пьют какие-то, извиняюсь, зеленые «сопли», чтобы скрасить свою беспросветную жизнь. И мне до сих пор как-то неуютно и тяжело в душе… Кстати, подстанцию под моим чутким руководством достроили и запустили. Она до сих пор выполняет свою функцию во дворе ремстройуправления на улице Комсомольская.Омар Хайям
Химия и карьера
«Глубокие знания позволяют держаться на поверхности…» «Учится надо всю жизнь, до последнего дыхания…» «Сделанное и дурак поймёт…»Так уж устроено в жизни, что мы, начиная с детских, можно даже сказать, младенческих лет чему-нибудь учимся. Сначала навыки идут чисто житейские. Учимся ходить, есть, пить, одеваться, обуваться, шнурки, наконец, завязывать. Учимся адаптироваться в разных жизненных условиях и окружающей среде. Учимся правильно вести себя в обществе. И так примерно до семи лет. Как всем известно, все дети с семи лет идут в школу – учиться. И если до этого момента учеба каждого человека была нужна для всей остальной жизни, то после семи лет каждый человек учится под давлением диктата. Ему, хочет он или не хочет, говорят, что надо учить. Водят в школу, иногда специализированную, заставляют учить разные предметы. Раньше в школе учились семь или десять классов, потом восемь или десять, а сейчас девять или одиннадцать классов. Причем, иногда еще детей возят, заставляют ходить в другие, специальные, школы. Музыкальные, танцевальные, ну и так далее. Родители делают это для того, чтобы их чада были подготовлены к дальнейшей жизни, смогли стать культурными, грамотными людьми. После школы ребят отправляют учиться дальше. Или выпускают в самостоятельную жизнь – работать. Конечно, почти все родители (предки), как их иногда называют дети, хотят, чтобы их дети поступили в институты или хотя бы в техникумы. Так вот, те, которые идут дальше учиться, опять попадают под прессинг знаний, которыми забивают им головы. Вот и я, по опыту учебы в техникуме, да и в институте, знаю, что в зачетке нужно получить больше сотни подписей преподавателей по сданным экзаменам: и там, и там. Студентов учат годы и годы, вкладывают им знания, которые в массе своей им на практике будут не нужны. Меня удивляет та же математика. Уже в старших классах нас учат логарифмам, дифференциальному и интегральному исчислению, потом это повторяется три года в техникуме, потом три года в институте. На практике это нужно будет только тем ребятам, которые пойдут в науку. А это один из тысяч. Но учат-то всех, и это миллионы. Возьмите тригонометрию, все учат ее в школе, сдают экзамены. Спросите любого взрослого, что такое синус, косинус, тангенс, котангенс, – для чего они нужны? И вам из десятков тысяч человек ответят единицы. А для чего они нужны в работе, не ответит толком никто. Учат историю, начиная, чуть ли не с первого класса. Парадокс. Сколько существует академиков-историков, столько и учебников. У каждого своя версия истории, не только страны, но и всего мира. Приведу в пример академика Фоменко. Так и по всем другим предметам. Физика, химия, биология, да их не пересчитать. Чтобы стать инженером или врачом, надо учиться пятнадцать лет. И никаких гарантий, что ему пригодится большинство знаний нет. Поэтому когда видишь школьников с портфелями, неподъемными от веса учебников, рюкзаками за спиной, начинает беспокоить какое-то смутное, необъяснимое чувство жалости к ним или еще чего-то такого, что нельзя выразить внятно, словами. Понимание того, что им предстоит в будущем и чем закончатся попытки загрузить громадный объем знаний в их головы, заставляет нас вздыхать и ворчать (про себя, конечно). То же происходит и с получением знаний в техникумах и институтах. Как я уже говорил, к финалу учебы, в зачетке у студента, должно значиться чуть больше ста предметов. И все они с гордостью показывают, своим родным и близким друзьям эти «пройденные» предметы, в своих «зачетках». Почему «пройденные» в кавычках? Да потому, что студенты повзрослее детишек-школьников и понимают – представляют место полученных знаний в будущих их профессиях. Сколько шуток и анекдотов «ходит» среди них про «счастливые» билетики на экзаменах, про шпаргалки, про «слепых» преподавателей, которые на экзаменах не видят, как списывают чуть ли не в открытую…, да и про многое другое. Единственное, что остается в головах у бывших студентов, спустя некоторое время, это веселая и интересная жизнь, полная приключений, влюбленностей, выпивок в общежитиях, прогулов занятий, да и других радостей. Знания же осыпаются с них, как песок с высохших тел на пляже. Спросите любого взрослого человека, что он помнит из того, что учил? К сорока годам из математики помнят только таблицу умножения, да иностранные названия-логарифмы, интегралы, дифференциалы. И то последнее многие будут путать с запчастью в автомобиле. Из физики помнят: закон «ОМА», да и то не сам закон, а фразу: Не знаешь закон «ОМА», сиди дома; закон лауреата Нобелевской премии – Эйнштейна, состоящий из трех букв и одной цифры, которой большинство не понимает. Из химии помнят формулу воды – «Н2О», кто-то помнит формулу спирта. Не буду ее писать во избежание… Из истории не помнят ничего; кроме дат Великой Октябрьской революции и Великой Отечественной войны. Причем очень многие не знают, почему Октябрьская революция – праздник-то в ноябре. И так во всем… Так для чего же надо тратить огромные ресурсы, и денежные, и человеческие, если все равно никто, ничего не помнит. Лучше продлить счастливое детство детям, а деньги пустить на другие социальные программы. В общем, так, как я думал, думают очень многие. Никто толком не знает, чему учить, как учить, сколько учить. Вон у нас несколько министров образования сменились, а толку чуть. Споры ведутся от президента до рабочего. Профессора, учителя и все кому не лень предлагают свои способы обучения. Повторюсь, а толку чуть. Машина образования продолжает так же, как и раньше, катиться вперед… А вот лично я свои взгляды поменял после одного случая, о котором и хочу рассказать. Работал я в то время на Дмитровском ДСК, то есть домостроительном комбинате, технологом на стройке. Численность работников ДСК была довольно большая – около двух тысяч рабочих и примерно двести человек – ИТР (инженерно-технических работников). Наш ДСК был самым большим в Московской области, да и в России тоже. Это была громадная машина-конвейер по производству жилых панельных домов. Подчеркну, именно конвейер – работающий непрерывно в три смены. Большинство видели немые фильмы про Чарли Чаплина, когда он работал на конвейере. Как его там затаскивало между всяких шестеренок и транспортерных лент. Так вот несмотря на все разговоры о социальной справедливости в Советском государстве, работники ДСК так же, как и Чарли Чаплин, были затянуты в шестерни этой громадной машины. Так же крутились и бежали вдоль конвейера. Причем, все. От начальника до рабочего. Можно много написать хорошего, и про профсоюз, трудовые бригады, коллективный подряд, распределение путевок и премий. Но суть была одна. Из рабочих выжимали все соки. Хорошо, хоть зарплату платили приличную. Среди инженерно-технических работников, так же затянутых в колеса этой машины и вымотанных донельзя, ко всему прочему искусственно разводили раздор, назовем это конкуренцией, хотя практически вырваться вверх, сделать карьеру было практически невозможно. Все ИТР были условно разделены на три группы: рядовые ИТР-мастера, прорабы, инженеры и так далее, которые получали зарплату 120–150 рублей; главные специалисты – начальники участков, цехов, главный технолог, главный механик, энергетик, конструктор, экономист – получавщие зарплату от 200 до 250 рублей; и, наконец, руководство – начальник, его заместители, главный инженер – зарплату получали от 300 до 350 рублей. То есть градация по заработной плате очень высокая, и желание подняться, сделать карьеру у всех было очень большое – и практически невозможное! Люди продвигались вверх в основном за счет умирающих или выбывающих по болезням, спецов. Причем, ни какие твои способности, знания, общее образование не давали гарантий, что ты поднимешься выше. И какая идет борьба и методы продвижения, каждый может себе представить. Начальству было легче взять человека с других ДСК, а их в области было десять, чем влезать во внутренние дрязги своего коллектива. Я также работал, как и все. Так же мечтал подняться повыше. Уж очень большая по тем временам была разница в зарплате. Человек на 130 рублей жить мог, но бедно. На двести рублей он становился крепким середняком. А на триста – богатым. Но учитывая специфику моей работы – технолог, я не мог, да и не хотел влезать в различные дрязги. Вместо этого я продолжал изучать техническую литературу, повышал свой профессиональный уровень на различных профессиональных семинарах и курсах занимался рационализацией и изобретательством, что позволяло по тем временам, хоть немного подзаработать. При этом, честно скажу, возвращаясь к теме рассказа, знания школы, техникума и института, бывшие у меня за плечами, практически были не нужны. Так вот однажды, когда я как всегда занимался стройкой, чуть не ежедневно выезжая на объекты по всей Московской области, на нашем ДСК решили сменить вид отделки наружных стен. Если до этого серая наружная поверхность стен была покрыта вкраплениями белой плитки – брекчии, то на производстве после небольшой реконструкции запустили отделку крупногабаритной глазурованной плиткой. И тот и другой вид отделки мы можем наблюдать на домах нашего города Дмитрова и других городах и поселках Московской области. Так вот, панели наружных стен формовали, как у нас тогда говорили, лицом вниз. То есть, укладывали на дно формы будущей панели, в специальные ванночки, плитку глазурью вниз, а потом все заливали цементным раствором и керамзитобетоном. Все это трясли на вибростоле, а потом «пропаривали» по-настоящему – паром. Через двенадцать часов панель была готова. Ее вынимали мощными кранами из формы и ставили на конвейерную линию «доводки», где устанавливали окна, чистили, где надо, плитку. В общем, доводили панель до «ума». И тут возникла одна проблема. Когда форму вместе с будущей панелью трясли на вибростоле, раствор цементный подтекал под плитку. На поднятой панели вся плитка была покрыта пленкой, затвердевшего цементного раствора и очистить ее было проблемно. Понадобилось ставить на эту неблагодарную работу человек сорок, в три смены, чтобы они мастерками и специальными молоточками отбивали эту пленку. Сумасшедшая, дурацкая работа. На каждой панели надо было очистить до 12 метров квадратных плитки, да еще не повредив ее. Таких панелей в смену пятнадцать. Ужас. Тогда на конвейерную ленту по отделке поставили большую щетку, похожую на те, что работают на машинах по уборке улиц. И начали чистить панели этой щеткой. Все было хорошо. И людей сократили на доводке, и норму успевали делать. Только сначала не заметили одного – плитка на панелях после обработки щеткой становилась темно-серой. За несколько дней, пока разбирались, полностью забили склады готовой продукцией – конвейер по выпуску и формовке продолжал работать. Останавливаться – то, нельзя! А монтажники на стройках встали, и панелевозы встали, а затем и встал завод. Все уперлось в серые панели. На стройку их везти нельзя – не соответствует качество. Все ИТР бросились решать вопрос с «отмывкой» панелей. А они ничем не отмываются. И громадный конвейер под названием ДДСК впервые за всю жизнь окончательно встал. Прошло несколько дней. На ДСК руководство Мособлстроя прислало несколько делегаций из разных научно-исследовательских институтов и лабораторий. Наша заводская лаборатория, кстати сказать, очень неплохая, дни и ночи пытались оттереть «сероту». Но ничего поделать не смогли. Представляете ужас всего произошедшего. Тысячи людей встали на простой. Подрядчики, субподрядчики, механизаторы. По всей Московской области остановились предприятия обслуживающие ДСК. Это было «ЧП» на высшем уровне. Я же, в это время, постоянно находился на различных строительных объектах, решал задачи передо мной поставленные, и узнал об остановке ДСК от монтажников, которые и рассказали мне обо всем. Мне стало интересно, что же там случилось. На следующий день, с утра, я приехал на ДСК в свой отдел и увидел своих коллег-технологов заводчан, буквально «убитыми». Завод стоит, начальство звереет и проводит непрерывные совещания и заседания. Мрачная атмосфера окутала все здание заводоуправления. Люди ходили по коридорам, как говорят – ниже травы, тише воды. А тут я, такой добрый и умный, по крайней мере я так считал, пообещал, что сейчас пойду на завод и разберусь во всем. Кстати, я работал с тремя очень замечательными женщинами[1], инженерами-технологами. Они были намного старше меня и постоянно «подтрунивали» подзадоривали, подкалывали и учили меня работать. Они мне и говорят: – Иди, иди, тут ученые не смогли справиться, а ты, хвастунишка, берешься.Гомер
Ну я и пошел. Пришел на склад готовой продукции. Стоят панели темно-серого цвета, от какого-то налета. Так-то они должны быть бело-голубые. Посмотрел, потер ваткой. Присмотрелся к серому налету, и понял, что это множество царапин серого цвета – буквально сотни на каждый сантиметр. Получается, что плитка оцарапана металлической щеткой. А я помню, что керамика всегда была крепче стали. Достал из кармана железный ключ от дома и стал водить по плитке. Там где проводил, тоже оставалась серая полоса. Тогда я понял – это не керамика оцарапана, это железо лежит на глазури плитки – то есть, на глазури остаются следы железа. Так, а это уже химия. И снова возвращаясь к теме рассказа, хочу сказать, что химию я толком не помню. Помнил, что есть щелочи, кислоты, соли, ну и примерно все. То, что железо растворяется кислотами, тоже помнил. Но представьте себе рабочих, моющих кислотой стены – на конвейере панели. Тут тебе и техника безопасности, и экология. За «можай» загонят. Хотя идея у меня появилась. Вот ничего из химии не помню, а то, что железо растворяется соляной кислотой «HCL», помню. Чтобы не посвящать никого из заводчан, конкуренция значит, поехал в аптеку, в город. В аптеке спросил, есть ли у них соляная кислота. Есть – говорят, – а тебе зачем. Опыты, – говорю, – буду делать. Мне нужна самая маленькая концентрация. – Есть такая, – и мне дают пузырек с желудочным соком. То есть соляная кислота такой концентрации, что ее можно пить. Ну думаю, попробую отмыть панель от серого налета. Приехал на завод, сразу пошел на склад. Выбрал самое видное место, это чтобы всем было видно. Взял ватку и, голыми руками, отмыл серый налет на панели. Такой участок, примерно метр на метр. Стоит панель стеновая, темно-серая, а в углу панели пятно сверкающе-белого цвета. Получилось. Пришел в контору, к главному инженеру. Им тогда был Полуботко Евгений Иванович. А у него совещание. Шум, гам. Накурено, хоть топор вешай. Постучал, спросил вежливо разрешение. Начальство, однако. Чего тебе, – говорят. – Заняты. – А я и выдаю: – хочу «рацуху» подать по отмыванию панелей от серого налета. – Они все рты и открыли. Как в финальной части «Ревизора» писателя Н. Гоголя. Ну тут началось. Где? Как? Чем? А я и говорю: Сходите на склад готовой продукции – там и увидите. Сами попробуйте отмыть. – Даю им пузырек, только без этикетки. Я ее специально сорвал, что бы не знали, что за жидкость. Все туда и «ломанулись». А я, пока они бегали, в приемной посидел. Приходят, довольные, улыбаются: – Будет тебе рацпредложение; – говорит главный инженер. А мне только этого и надо. Премию получил, семьсот рублей, за рацпредложение. А спустя некоторое время на одном из совещаний с большим количеством присутствующих, которое проводил главный инженер, заходит Виктор Иванович Морозов – начальник отдела кадров, и говорит: – Главный технолог комбината по семейным обстоятельствам от нас уходит. Кого будем ставить? Все смотрят на главного инженера. «Шишка» очень большая. А тот сначала закурил, он всегда так делал. А потом поворачивается в мою сторону и говорит: – А вот его, – и показал на меня пальцем. Вот так я стал главным технологом, а спустя некоторое время и главным инженером. И помогла мне сделать карьеру, при всех сложностях становления и профессионального роста, единственная химическая формула, которую я помню «HCL». Возвращаясь к теме рассказа, хочу всем сказать: пусть дети и подростки учат все, что и мы учили, и даже больше. Никто не знает, что может понадобится в жизни, чтобы крепко встать на ноги.
Диверсант
«Лучше думать перед тем, как действовать, чем после…
Когда я и мои сверстники были мальчишками, а это было в суровое послевоенное время, основной темой наших игр была, конечно, война. В это время публиковалось много книжек про войну. Снимались и показывались фильмы на военную тематику. В школах, среди октябрят и пионеров прославлялись герои – пионеры, прославившиеся во время войны. И мы играли, в основном, в войну. А если учитывать, что по нашей земле, по деревням и поселкам, прокатился фронт, то неудивительно, что мы искали и находили весомые, да и опасные свидетельства боевых действий. Патроны, ржавое оружие, мины, снаряды – все это мы целенаправленно искали на местах боев. А потом играли, представляя себя солдатами, партизанами, такими, как Леня Голиков, Валя Котик, Марат Казей, Зина Портнова. И вместе с ними, как теперь говорят, виртуально, нападали на фашистов, взрывали танки, подрывали поезда, захватывали в плен. Устраивали разные тайники и схроны, выкапывая пещерки в склонах оврагов, маскируя в лесу шалаши из веток или насесты на деревьях. А сколько досок было испорчено или, лучше сказать, потрачено на изготовление всяких деревянных пистолетов, винтовок и пулеметов. Мальчишки летом целыми командами носились по улицам поселка, подкрадываясь по бурьянам к «стратегическим» объектам фашистов, в роли которых выступали даже собственные дома, нападали, кричали «Ура» и захватывали их. Потом забегали в сени, напивались воды из ведра, стоящего на табуретке и накрытого фанерой, и отправлялись захватывать следующий объект, попутно прихватив в захваченном доме «трофеи» в виде яблок, огурцов или даже кусочков черного хлеба, натертого солью.
А к концу дня пацаны собирались где-нибудь на околице или на опушке леса, который подходил тогда практически к поселку, разводили костры, хвастались победами, развалившись на траве, да и мечтали, какие бы они подвиги совершили, если бы они на самом деле попали на войну. Обсуждали способы, как надо взрывать поезда или спускать их с рельсов, нанося громадные потери фашистам. Представляли мысленно, какие ордена нам дали бы за эти подвиги. Кстати, у меня по этому вопросу даже «бзик» был. Все мечтал, как бы я, будучи партизаном, поезда спускал под откос. Мы с Колькой Узориным даже бегали за четыре километра на железную дорогу, что бы представить себе поближе, как выглядят поезда. Подкладывали перед идущим поездом на рельсы монетки и даже гвоздик, чтоб посмотреть, что с ним будет. А потом, возвращаясь домой, долго рассматривали расплющенные железяки. А вечером, уже засыпая, прочитав очередную книжку про партизан, мечтал, как я пускаю под откос поезда с фашистами. Хочу сказать, что мы все были дети солдат, вернувшихся с войны, и фактически росли на их рассказах. Да и обстановка тогда была далека от мирной.
Но время шло, мы взрослели, возникали в наших головах другие интересы. И только иногда, вспоминая о мечте, спустить поезд под откос, на лицо набегала то ли улыбка, то ли усмешка. Прошли годы. Я стал строителем. Закончил наш Дмитровский строительный техникум, а потом, после службы в армии, институт ВЗИСИ. Вырос по карьерной линии до главного инженера ДДСК. И вот что случилось в один, как говорят, прекрасный летний день. Наш ДСК был расположен на склоне горы, под названием «Бирлово поле». Длина завода примерно полтора километра, ширина метров семьсот. Вся территория огорожена трехметровым сплошным забором из бетонных плит. И в результате, если посмотреть, с высоты птичьего полета, весь завод находился как бы в продолговатой тарелке с поднятыми краями, что постоянно приводило к неприятностям следующего рода: затоплению водой. Каждый дождь, снегопад приводил к тому, что территория завода заполнялась водой. А так как территория была в основном забетонирована, то вода из этого гигантского водосборника никуда не уходила. Ливневая канализация практически не работала, забивалась отходами и грязью. А грязь была не столько от производства бетонных конструкций, сколько от работы сотен машин, которые завозили материалы на ДСК и вывозили продукцию с него. Представьте, завод ежедневно выпускал пятьсот метров кубических сборного железобетона, а это примерно тысяча триста тонн, которые надо вывезти за день. Разделите тысячу триста тонн на десять тонн, грузоподъемность автомобиля, получится сто тридцать машин в день надо пропустить через территорию завода и загрузить продукцией. А еще столько же, даже немного больше, надо для ежедневной завозки материалов на завод. И вот эти сотни машин в день, в условиях постоянно льющих дождей, ну погода у нас такая, разбивали дороги, завозили грязь. И творилось такое безобразие, что невозможно описать. Машины ездили по территории по воде, как корабли по морю. Дорог и проездов не видать. Ямы и канавы, которые образовывались от постоянного воздействия воды, были не видны. Сколько раз бывало, что у машин вылетали мосты, отваливались колеса. Нельзя сказать, что ничего не делалось. На заводе круглый год ремонтировали (бетонировали) дороги и проезды, но ничего не помогало, зиму продержимся, а весной после паводка опять все сначала.
И вот меня, молодого, относительно, конечно, назначили главным инженером ДСК. А тот отвечает не только за выпуск качественной продукции в необходимом количестве, но и за другие вещи, такие, как техника безопасности, эстетика и культура производства, внедрение научно технических достижений и многое другое.
Начальником ДСК в то время был Краснов Николай Степанович. Он вызвал меня к себе и говорит:
– Борис, ты теперь главный. Что хочешь делай, но наведи порядок на территории. Дальше так работать нельзя.
Я ему в ответ:
– Николай Степанович, вы двадцать лет не могли навести порядок, а мне теперь отдувайся. Он махнул рукой:
– Иди и делай. Покажи себя. Ну я и пошел. Обошел территорию, включил, как говорят, мозги и пришел к следующему выводу. Вода на территорию попадает с двух мест. Собирается со склона горы «Бирлово поле» и набирается на самой территории. Причем территория завода является как бы водосборником с нескольких квадратных километров, а сбрасывать воду просто некуда. Тогда я подумал, а почему бы мне не разобрать бетонный забор, в самой низкой части территории, и заменить его на решетчатый из прутьев арматуры.
Задумано – сделано. За один летний день разобрали, сняли три бетонные плиты. Убрали наносы земли, которые накопились у забора. Поставили металлические решетчатые секции забора. И с легкой душой я пошел домой. Было примерно полшестого вечера. Ярко светило солнце и только на горизонте погромыхивала дальняя гроза.
Примерно в восемь вечера звонок в дверь. Открываю. Стоит водитель самосвала, который обслуживал бетонный цех:
– Федорыч, начальник цеха сказал срочно привезти тебя на завод. У нас поезд сошел с рельсов.
– Я быстренько оделся и поехал на ДСК. У нас на заводе были две железнодорожные ветки. По ним доставляли цемент. По дороге я стал выяснять, что же случилось. Алексей, водитель самосваларассказал, что примерно в шесть часов налетела сильная гроза с дождем. И, как выяснилось позже, за час вылилась месячная норма воды. А потом опять выглянуло солнце. Подъехали на ДСК. Смотрю обе железнодорожные ветки целые, ни каких поездов на них нет.
– Что и где случилось?
– Спрашиваю у начальника цеха.
Оказывается, поезд сошел с рельс не у нас, а за территорией завода на проходящей параллельно забору ДСК железнодорожной ветке. Я туда… А там такое… Я вообще ни когда не мог даже представить, что такое возможно. На ровном месте, прямо на путях, образовался громадный овраг, в который упал тепловоз. Он торчал, почти, вертикально, а за ним, по обеим сторонам железной дороги, валялись вагоны, груз из них развалился. Везде валялись колесные пары вагонов, покореженные конструкции. Апокалипсис местного назначения. Первые мгновения у меня был шок… не так, с большой буквы – «Шок». А потом я буквально побежал туда, чтобы выяснить, что с людьми. Они были живы. Два машиниста сидели на каком-то пенечке и судя по всему, сами были в не меньшем шоке. Через некоторое время подъехали, на место аварии прокуратура, милиция, горкомовские работники и еще куча всякого народа, включая железнодорожное начальство и мое тоже. И я скажу и не ошибусь, никто из нас всех, таких аварий, в жизни не видел. Позже, когда опросили всех свидетелей, стала понятна картина аварии. Примерно в пять часов дня поезд проехал по этому пути в сторону МЖБК, это тоже завод в Дмитрове, совершенно спокойно. Пока были на МЖБК и грузились, прошел дождь, а потом опять распогодилось. Машинисты около семи вечера вели поезд на станцию Каналстрой, даже не глядя на дорогу. И вдруг проваливаются в огромный овраг, которого здесь ни когда не было. Хорошо живы остались. Кое-как выбрались, карабкаясь по конструкциям тепловоза вверх, а высота почти двадцать метров. Ну и стали дожидаться помощи. Потом стали разбираться, откуда появился овраг, на ровном месте. Оказывается, я виноват. Разгородил забор и вся вода бурным горным потоком как вылилась с территории ДСК этакой мини-Ниагарой и обрушилась на железнодорожную линию. Размыла ее, и не только размыла, а вымыла огромный овраг, в который и упал поезд.
Все смотрели на меня. Прозвучало слово. «диверсант». И тут я вспомнил свои детские мечты по уничтожению вражеских поездов, свершившиеся через двадцать лет. Только поезд был не вражеский, а наш, советский. Чувствовал я себя в тот момент не очень уютно. Вины за собой не чувствовал, но все равно…
В конце концов, разобрались. Оказывается, виноваты железнодорожники и МЖБК. Они практически пятнадцать лет не обслуживали дорогу. На ней не было вообще водоотводных канав, дренажей и многого другого, что должно быть у железных путей. Да и сами машинисты, если бы смотрели на дорогу, то успели бы затормозить. Но так вот наложилось.
Через несколько дней приехало два восстановительных поезда. Они все убрали, сделали дорогу и поезда пошли по ней снова. В том месте, где текла вода, я забетонировал полосу шириной двадцать метров и сделал дополнительный проезд на ДСК, с новой проходной. Он, проезд, существует до сих пор. Хотя самого ДСК давно уже нет.
Но вы знаете, каждый раз, вот уже сорок лет, проезжая мимо этого проезда, по объездной дороге, у меня в глазах так и стоит та страшная картина железнодорожной аварии. И я невольно вспоминаю свои детские мечты о подвиге, на благо Родины, и о медали, которую мне, конечно не дали.
Диверсант – 2
«Деяние есть живое единство Теории и практики»Не смотря на то, что линейный крейсер инопланетян, буквально выскочил из порта-тоннеля, прямо за астероидом, автоматическая станция слежения за космосом «Мега» базирующаяся в том районе пространства, его идентифицировала и подала сигнал тревоги. Через несколько микросекунд «Кворки», а это был их межзвездный крейсер, залпом гравитонных пушек с правого борта распылил станцию слежения на атомы. Но было поздно. С разных точек космического пространства стали выныривать боевые машины землян и сразу открывать огонь по агрессору. Чужак, чтобы выйти из под массированного удара со всех сторон, скачком переместился ближе к Солнцу и спрятался между портуберанцев светила выброшенных из огненной плазмы Солнца на сотни тысяч километров… – Федорыч:– откуда-то снизу раздался крик, оборвавший нить повествования о начавшейся битве в космосе… – Федорыч, экскаватор пришел. Пришлось вставать, с удобного лежака, сделанного из остроганных досок, откладывать интересную книгу и идти по крыше цеха мозаичных площадок к краю. Внизу стоял звеньевой, Анатолий Родионов и размахивая руками направлял движение экскаватора. – Анатолий, – окликнул его я и продолжил: – котлован обозначен колышками, пусть с запасом берет. А для замера глубины вон рейка стоит. В ней 4,5 метра. Но сперва пусть траншею под канализацию прокапает. Чертеж вон там, под камнем лежит. Ты все понял? – закончил я. – Да, Федорыч. Все будет как надо:– сказал он и повел экскаватор на место котлована. Ну а я, пошел обратно на лежак, книгу читать. Вообще-то, я здесь прорабом работаю. Но все дела у меня организованы. Люди расставлены по рабочим местам. Материалы, инструменты у всех есть. Так что можно и позагорать совместно с хорошей книжкой. Кстати, что бы было более понятно, о том месте где я работаю, поясню. На Дмитровском домостроительном комбинате уже много лет выпускают лестничные площадки покрытые керамической, маленькой 5×5 сантиметров плиткой, так называемой «семеркой». Все кто когда-нибудь заходили в панельные дома, видели эти площадки. Из-за несовершенства технологии да и качества самой плитки площадки выглядели не очень красиво. Пока новые все нормально. А потом через год-два, плитка отлетает и вид у лестничных площадок становится ужасный. Вот на ДСК решили поменять вид отделки, с плитки на мозаичный бетон. То есть в процессе формовки в площадке делается углубление, в которое заливается бетонная смесь с блестящей мраморной щебенкой. А когда бетон схватится, то специальными машинами с наждачными камнями его шлифуют. В результате получается красивая поверхность, которая сверкает мрамором и к тому же очень долговечна. Один минус – это сложная и довольно грязная технология. При шлифовке выделяется много так называемого «шлама», остатков сошлифованного бетона, который выглядит как грязь серого цвета разведенная водой. И эту грязь надо куда-то девать. Вот и решили построить в дальнем углу, на территории ДСК, небольшой цех по производству мозаичных площадок. Там сделать большой отстойник куда будет подаваться «шлам». Там в отстойнике остатки бетонной смеси будут оседать так как он тяжелый, а чистая вода после дополнительного фильтра сбрасывается в реку «Березовец». Я, как раз и строил этот цех. Корпус здания был готов. Начали устанавливать технологическое оборудование. И стало быть пора делать отстойник, в виде большой и глубокой бетонной емкости. А так как у меня все было организовано, то как настоящий прораб, я находился на плоской крыше, строящегося цеха и как какой-нибудь великий полководец, с высоты примерно четырех этажного дома, обозревал, хотел сказать «оборзевал» сверху панораму строительства, находясь в лежачем положении с интересной книжкой в руках. Заодно и загорал, раздевшись до пояса. Было начало июня. Погода стояла замечательная. На голубом, еще как говорят «невыгоревшем» небе сияло солнце, что позволяло мне в такой приятной неге загорать и читать фантастический роман. Рядом со мной стоял мой портфель-оффис со всеми документами и проектной документацией. Судя по звукам, как внутри цеха так и снаружи, работа кипела. Я провалился еще глубже в космос и вместе с землянами продолжил гонять звездный крейсер «Кварков», которые хотели поработить Землю, расстреливая его гравитонными пушками. И тут безмолвие космического пространства, в котором были видны только вспышки от снарядов врезающихся в защитные контура космических кораблей, было нарушено резким шипяще-булькающим звуком. Машинально, оторвав взгляд от книги, я увидел странную картину, являющуюся как бы продолжением фантастического рассказа. Прямо перед зданием поднимался прозрачный, как из хрусталя, столб диаметром сантиметров тридцать, все выше и выше. И поднявшись метров на пять выше крыши цеха, на котором я лежал, развернулся шарообразным куполом и миллионами сверкающих на солнце брызг стал разливаться водопадом. Это было похоже на один из сюжетов фантастического фильма «Бездна». Кроме того вокруг столба, буквально на расстоянии десятка метров, вспыхнула красивейшая кольцевая радуга. Это был какой-то сюрреализм. Еще не понимая, что произошло, я вскочил побежал к краю крыши. Брызги холодной воды, облившей меня из этого водопада, мгновенно вытянули меня из фантастического мира и вернули в действующую реальность. Авария, – вспыхнуло у меня в голове. Причем судя по объему воды очень серьезная. Внизу, рядом с экскаватором, на месте котлована разливалось озеро. Вода, перехлестывая через края, текла бурным потоком по отводящей траншее. Я стоял на краю крыши, а весь народ с объекта собрался внизу и коллективно выражал ненормативной лексикой свое отношение к случившемуся. Бросился к портфелю, нашарил и вытащил бумагу. Наряд допуск. Знаете, каждый прораб, перед выполнением земляных работ должен получить наряд-допуск. Все дело в том, что за время существования нашей «цивилизации», люди в земле проложили множество разных коммуникаций. Это и различные кабели, трубы, лотки, да и многое другое. Все это где-то нарисовано на планах и специалисты прежде чем разрешить земляные работы, все осматривают, и если там ничего опасного нет дают разрешение. Так называемый наряд-допуск. А если кто-нибудь будет выполнять земляные работы без него и порвет или сломает что-либо, то можно спокойно сесть в тюрьму. Статья уголовного кодекса очень серьезная. Потому-то я бросился первым делом к портфелю, проверить на месте ли спасительная бумажка. Ее, кстати, мне сначала не хотели давать. Зачем говорят. Там дикий угол. Ничего нет. Зачем тебе наряд-допуск. Но я настоял, порядка ради, и получил со всеми подписями и печатью. И вот теперь держа в руках наряд-допуск иду к начальнику ДСК. Уже прибежали, вызывают на ковер. Оказывается весь город Дмитров остался без воды, все предприятия и жилой сектор. Иду, а сам конечно мандражирую, все-таки «ЧП», чрезвычайное происшествие. Да и посадить могут. Пришел, секретарша начальника, мимикой показывает, что «Шеф» не просто не в духе, а вообще «зверь». Открываю дверь, захожу, держа наряд-допуск на вытянутой впереди руке. – Засунь его себе в ж…у! – заорал он. Схватил со стола телефон и как бросит его на пол. Только мелкие брызги от него полетели. А за этим действом, последовал поток ненормативной лексики минут на десять. Потом, слышу начал повторяться, а потом и вовсе выдохся. – Ну давай свою бумагу, и садись. Я присел, на самом дальнем стуле, от него, кто его знает, что у него в голове, еще бросит в меня какой-нибудь другой телефон. Вон у него целая батарея на столе стоит, да еще и переговорное со всеми цехами. Таким приложит – мало не покажется. – Николай Степанович, я с этим нарядом целую неделю по всем цехам и производствам ходил. Все ответственные подписали, что там ничего нет. Да, я еще и со старожилов опросил, те тоже ничего не знали. – Да, Борис, никто и не мог знать об этом водопроводе. Это оказывается кольцевой магистральный водопровод вокруг Дмитрова. А строили его чуть ли не сразу после войны. Потому-то никто и не знал. А этот наряд-допуск тебя и прикрыл. Не было бы его у тебя – сел бы в тюрьму. Представь, сколько предприятий простаивают, какие убытки государство несет. Лет пять тюрьмы точно бы дали, – закончил начальник. – А теперь, уходи. На объекте организуй площадку для организации ремонта водопровода. Все иди. И я пошел на объект. Что было дальше я не знаю. Начальник ДСК Краснов Николай Степанович, вообще-то был хорошим человеком. Поорать любил, но и отходил быстро. Трубу за несколько дней восстановили. И я в текучке своих забот уже стал забывать об этом. Пока инженер по технике безопасности Твердохлебов Степан Ильич мне не сказал однажды. – Боря, ты теперь понимаешь, чему я вас всех охламонов учу. Почему заставляю обкладываться бумажками. Любое производство сопровождается комплектом бумаг – это приказы, распоряжения, технологические карты, инструкции и многое другое. Когда в этой последовательной цепочки бумаг, что-то не хватает – жди неприятностей. А когда все есть, то ты защищен. Как и в твоем случае. Не было бы бумажки – сел бы в тюрьму. Говори мне спасибо за учебу. – Спасибо Степан Ильич, с меня коньяк – – Вот это я понимаю правильный подход. А на будущее помните. Бумага не палка – а опереться на нее можно.Борисфенит – философIII в д.н.э.
О мистике
«Я знаю только то, что ничего не знаю…»Случилось это в начале семидесятых годов. Я тогда работал технологом на Дмитровском домостроительном комбинате и курировал все технологические процессы на стройке. Строили мы тогда много, почти по всей Московской области. Технологии строительства были отработаны и нужно было следить только за их выполнением. Возводили мы панельные дома, пяти и девяти этажей. Строили быстро и четко. Приходили на объект монтажники, и буквально за месяц пятиэтажная коробка дома была готова. Потом отделочники за пару месяцев отделывали дом и сдавали в эксплуатацию. Конвейер работал круглогодично. Строили мы в год примерно восемьдесят четыре пятиэтажки. В пересчете на пятиэтажные дома, так как были и девятиэтажные. Это семь домов в месяц. Бригады рабочих вместе со строительными бытовками, переезжали из района в район. За ними следовали Управления механизации со своими механизмами и кранами, всякие специализированные строительно-монтажные управления: сантехники, электрики и другие. Работали по календарным планам, даже сетевыми графиками пользовались. Причем, все основные работы и заготовки делались на самом ДСК. На стройку везли панели, заготовленные материалы в комплектах, так что там оставалось только их собрать. Даже обои, линолеум, стекло и окна – все собиралось и заготавливалось заранее. Участвовало в этом непрерывном конвейере две тысячи человек. И из них примерно двести пятьдесят – ИТР (инженерно-технических работники). Все работали так же на износ, как и в фильмах про Чарли Чаплина на конвейере. И когда вдруг случалась какая-то заминка, то сразу срабатывала отлаженная схема по ремонту конвейера и запуску его в работу. Так случилось и в этот раз, о котором я хочу рассказать. В деревне Глинково, Загорского района, (теперь это Сергиево-Посадский район) находящейся от ДСК примерно в пятидесяти километрах, случилось ЧП (чрезвычайное происшествие). Во время монтажа, третьего этажа дома упал вместе с панелью наружной стены башенный кран. Хорошо, что никто не погиб. Меня на следующий день вызывает начальник ДСК, Краснов Николай Степанович, и дает приказ о выезде на место происшествия, чтобы разобрался в том, кто реально виноват и что делать дальше. Выделили мне легковую машину ИЖ-комби. И, как говорят, – одна нога здесь, другая там. – Я погрузил в машину динамометр, не сам, конечно, он тяжеленный, под сто килограмм, и поехал в д. Глинково. Водителем в этот день на этой машине был Михаил Головешкин. Молодой парень, лет двадцати трех, и сразу видно, не очень опытный водитель. Но какого дали, такого дали. Поехали. Стоял солнечный, морозный день, середина декабря, и туда мы добрались довольно быстро. Башенный кран лежал прямо на доме такой сломанной, причудливой конструкцией, опираясь на панели третьего этажа. Стрела вывернута вбок и согнута посередине. Злополучная панель лежала рядом со стрелой на земле. Почему «злополучная» панель? Да явно из-за нее упал кран. Обычно панели весили примерно 6 тонн, а из-за нарушений технологического процесса при формовке, вес мог быть больше и намного, до 10 тонн. А кран-то десятитонный, да на минимальном вылете. Вот и рухнул. С другой стороны, на кране должны были сработать ограничители грузоподъемности. И он просто не поднял бы панель. А тут и поднял панель, и проехал по путям метров двадцать, и только при установке на место упал. Стал разбираться. Сначала взвесил с помощью автокрана панель – вес в норме 6,2 тн. Потом с механиком УМ-61 проверили электронику на башенном кране – работает. Так почему упал кран? Вопрос, как раньше говорили, конечно интересный. А если учесть, что виновник должен платить за ремонт крана, и за простой бригады, и за срыв сроков строительства дома, то его надо было точно установить.Сократ (IV в. до н.э.)
Я собрал в вагончике бригаду монтажников. Взял с них объяснительные, на предмет – как цепляли, как монтировали и все. Случай непонятный. Все нормально. А кран упал. Монтажники, я уже не помню кто, мне и говоря: – Федорыч, с этим домом сплошная мистика. Сначала деревенские приходили и говорили: место плохое. То ли кладбище когда-то здесь было, то ли геопатогенная зона. Тогда уже знали такие мудреные слова. Когда цоколь генподрядчики монтировали, у них все здесь ломалось. Машины застревали, троса, когда их вытаскивали, рвались. А когда мы пришли монтировать, то сначала вообще панели с другого дома нам привезли. Когда мы монтировали второй этаж, на ровном месте монтажник, Каширкин, сорвался и упал со второго этажа. Жив остался. На косогор упал и съехал по откосу. Даже не поломал себе ничего, а теперь вот кран упал. Мистика. Все в норме, а в ночной темноте ужас как страшно, когда ни с того ни с сего начинает со скрежетом и с грохотом валиться на нас эта махина. И ведь не спрячешься на этаже. Только и успели прыгнуть в разные стороны, – закончили они. Я, конечно, посмеялся над этим. Какая мистика. Живем в конце двадцатого века. Все четко регламентировано. По науке. В бога не верили. Вокруг был сплошной атеизм. Поболтали еще немного о проблемах на объекте, и я ушел к комиссии. Решить четко, отчего упал кран, мы не смогли. Не сваливать же на мистику. Поэтому списали все на случай, и все затраты, в том числе и будущие, расписали поровну. Во время работы комиссии на объекте случилось удивительное погодное явление. Пошел дождь, причем, довольно сильный. Это при морозе в градусов двадцать. А двадцать минут спустя дождь закончился и опять засияло солнце. Все вокруг обледенело: дороги, тропинки, конструкции. Причем толщина льда была полтора-два сантиметра. Спускаться со строящегося дома пришлось очень осторожно, чтобы не упасть: скользко. Я монтажникам дал команду все посыпать песком, иначе работать нельзя. А они мне опять про мистику. Дескать, откуда дождь такой. Я опять посмеялся на это и пошел к машине. Есть хотелось, пообедать негде, да и возвращаться надо было скорей. В три часа дня уже темнело. А время было половина второго. Пристегнулся ремнем безопасности, и мы с Мишей поехали. А дорога-то как каток. Я Мише говорю: – «Миша езжай потихоньку, скользко очень»! Ну так и поехали. Солнышко светит, аж слепит. Все сверкает от льда: и деревья и кустарники, вообще весь мир. Хоть и середина декабря, а снега практически не было, так, чуть чуть. Вот и едем по Старо-Угличискому шоссе: по обеим сторонам – ровное поле, солнышко в глаза светит. Красота! Впереди показалась бетонка на Дмитров. Миша включил поворотник направо и потихонечку, притормаживая, повернул направо, на бетонку. И когда мы уже выехали на бетонку, произошел удар, не просто удар, а с большой буквы «Удар». В правый бок машины, с той стороны, где я сидел, чуть сзади в вертикальную стойку, с бока, со стороны поля, в нас врезался микроавтобус «РАФ». С тех пор я всегда пристегиваюсь, когда еду в машине. Близко ли, далеко ли. Сел в машину – пристегнись. Потому что если бы я не был пристегнут, то вылетел бы в лобовое стекло. А так я почувствовал, что ремень врезался в меня довольно сильно и болезненно. Когда мы остановились, то не могли сразу прийти в себя. Во-первых, на дороге не было ни одной машины. Во-вторых, мы уже повернули на бетонку. Откуда взялся этот «РАФ», и как он ударил нас с поля? Кое-как вылезли. Стали разбираться. Оказывается в РАФе ехала компания мужчин, человек семь. Они заболтались с водителем, и тот, разогнавшись на скользкой дороге, увидев, что догоняет нас, чтобы не врезаться нам в зад, решил съехать на обочину, вправо. Кювета там не было, сразу поле начиналось. Так как снега не было, то он по подмороженному, покрытому льдом полю и заскользил. А мы в это время тихонечко повернули направо, и там то он нас и догнал. Машина наша стала, если смотреть сверху, похожа на букву «С». Стоим на дороге. Рядом эти охламоны из «РАФ» ика. Мороз под двадцать. Надо вызывать ГАИ, а пост находится в километрах двух, в сторону Загорска. Попутных машин нет, как все вымерли. Кто-то из мужиков с «РАФ» а пошел пешком в Загорск и сказал, что вызовет гаишников. В общем, ждали часа полтора. Замерзли, сил нет! Я Мише и говорю: – Попробуй машину завести, у нас же мотор целый. – Тот попробовал. Машина завелась. Мы в нее прыгнули, печку включили, отогреваться стали. А потом приехали гаишники. Миша вылез, пошел протокол оформлять, а я сидел, думал…Как вы думаете о чем… Конечно, о мистике. Не верил я до этого момента. А тут задумался. И на стройке все непонятно, и дождь откуда ни возьмись, и авария на ровном месте. Что это?
Ну, а потом вылез из машины, подошел к собравшимся около гаишников мужикам. Протокол уже подписан. Надо добираться в Дмитров. Сначала на электричке в Москву, а потом с Савеловского вокзала в Дмитров. На улице уже стемнело, гаишники уехали. Нам сказали, чтобы мы ждали попутную машину и оттащили «ИЖ»-комби к посту ГАИ. Все, приехали. На улице ночь. Машин попутных, да и не попутных, нет. Мороз пробирает до костей. Тут Миша и говорит: – А давайте попробуем машину на ходу. Попробовали. Едет. Со скрипом, боком, но едет. И решили мы вместо того, чтобы ехать в ГАИ, поехать в Дмитров. Аккуратно, не спеша. Все быстрее будет, чем через Москву добираться. И поехали. Едем, ночь непроглядная. Фары светят куда-то в бок. Вокруг дороги темный лес. Да и сама дорога, то подъем, то спуск по холмам, да и обледенелая к тому же. Скорость держим километров двадцать в час. Ну и планировали часа за два добраться. И вдруг, я заметил вдали, на дороге, какое-то белое пятнышко мелькает. Но фары-то не туда светят, и не видно ни чего. А когда поближе подъехали, увидели: прямо перед нами лось. Он шел по дороге, к нам задом. На заднице у него было белое пятнышко, и во время движения оно колыхалось то вправо, то влево. Мы уже почти вплотную подъехали, чуть не врезались. Миша резко ударил по тормозам и нас закрутило на дороге. Раза четыре или пять развернуло вокруг. Лично я вцепился обеими руками в «торпеду» и даже сосчитать, сколько раз вертануло, не смог. Обычно говорят, что успели что-то подумать, даже помолиться. Я ничего не успел: раз, карусель, а потом все встало. Ну, ничего себе, доехали домой. Мишка сидит и весь трясется. Уж не знаю, отчего. Я смотрю в лобовое стекло и вижу, как на нас смотрит лось. И вперед, и назад пустынная дорога. Как нас не сбросило в кювет, не знаю. А лось потихоньку сошел с дороги в лес и скрылся в темноте. Все, – говорю Мишке, – едем пять километров в час, понял?
Тот кивнул головой, и мы поехали дальше. Едем, а я все думаю. Как же так, и в самом деле мистика какая-то. Одно за другим события, которые и спрогнозировать нельзя. И я в какой-то момент, тогда, поверил в это, имею ввиду в мистику. А чего бы хотели? Покрутит на ночной дороге, как на карусели и не выбросит на обочину, в кювет, то поверишь. Знаете, говорят в философии, случай – это осознанная необходимость. Ну, не может столько раз подряд быть случай. Кое-как доехали до ДСК, оставили машину у проходной и разошлись по домам. На утро, я на докладе Николаю Степановичу, директору нашему, все рассказал. И про мистику тоже. На что он сначала помолчал, а потом выдал: – В жизни все бывает, и мистика тоже. Он намного старше меня был и поэтому наверно знал и понимал больше. В том числе и в необыкновенных случаях, встречающихся в жизни людей. Я, конечно, расчувствовался и еще долго вспоминал тот случай, рассказывал друзьям о мистике. А спустя несколько лет на какой-то встрече работников ДСК ко мне подошел бригадир монтажников, кавалер орденов и медалей за труд, Удалов Иван Абрамович. Он подвел ко мне невысокого роста мужчину и сказал: – Федорыч, я хочу тебе представить, самого сильного монтажника из моей бригады. И когда я удивленно на него посмотрел, заявил: – Помнишь, кран упал в Глинкове? Так это он его уронил. Когда кран стал поднимать панель на предельном расстоянии, у него задние каретки оторвались от рельсов, что допускается по нормам. Но одна из них не только оторвалась, но и в воздух развернулась. Так он подошел и решил ломом ее поставить на место. Чуть нажал – кран и повалился. Видно на грани, по весу был: – сказал Иван Абрамович. А я смотрел на этого невысокого, крепкого мужчину и думал, есть ли мистика на свете, или нет. Хотя теперь, когда мне стало много лет, я знаю, что есть. Только не та суеверная, а иная, религиозная. Но об этом другой разговор.
Случай со мной
«Не здоровые имеют нужду во врачей, но больные…»Хочу рассказать об одном случае, который произошел со мной, когда я работал санитаром, в психиатрической больнице № 20 в г. Долгопрудный. Работал я там несколько лет и интересных жизненных моментов, которые можно было рассказать, запомнил много. Конечно, описать жизнь в психбольнице так же, как великий писатель Чехов А. П. в своей «Палате № 6», я не смогу, но некоторые эпизоды из личной жизни психбольницы тоже могут показаться интересными и поучительными. Что мы знаем о психбольницах и людях, которые там лечатся? Да практически ничего. Эта тема в нашем обществе, да и не только в нашем, всегда была какой-то «запретной». Издревле люди с опаской относились к психбольным. Их поведение не укладывалось в рамки человеческого общежития и это вызывало у большинства опасение, даже ненависть к таким больным. Таких больных изгоняли из племен, в более поздние времена изолировали в замкнутые помещения, причем их связывали или приковывали кандалами и цепями к стенам. Их избивали, морили голодом, даже убивали и все потому что общество не представляло, как их лечить и что с ними делать. В Германии в 30-ых годах прошлого века, когда главой (фюрером) стал Адольф Гитлер, всех психических больных, как бы для оздоровления общества, уничтожали. Расстреливали или травили в газовых камерах. То же фашисты делали и на оккупированных территориях. Кстати, то же самое они делали и с другими генетически больными инвалидами. Были убиты сотни тысяч человек. В принципе, и сейчас, на рубеже двадцатого века, ученые, занимающиеся болезнями мозга, не могут сказать, отчего и почему, например, человек сошел с «ума». До сих пор мозг человека и практически все, что с ним связано, является «черным» ящиком. Описаны все виды болезней, даны названия им. Но вылечить или хотя бы объяснить, отчего человек заболел, никто не может. Врачи знают физиологию мозга, реакции на различные раздражители и применяют стандартные схемы медикаментозного лечения таких больных. Их успокаивают, тормозят обострение болезни и на этом, пожалуй, все. Я с удивлением узнал, что не существует вообще способов определить, человек сумасшедший или нет. Если для любых других болезней мы сдаем анализы, нас просвечивают рентгеном, УЗИ или на томографах, и выявляется та или иная болезнь, то для психических больных нет способов определить, болен человек или нет. Все анализы «скажут»: человек здоров, а он на самом деле «псих». Определить, болен ли он, может только врач-психиатр. Причем, путем простого собеседования. То есть врач разговаривает с предполагаемым больным, задает ему определенные тестами, вопросы, иногда показывает различные картинки, проверяет реакцию на тактильные раздражители – и все. И выносит вердикт. Хочу сказать, что после нескольких лет работы в психбольнице я понял, что мы все психи. Нет ни одного человека, без отклонений. У каждого свой «бзик». А в больницу попадают те, кто не может сам с собой справиться. И его кладут в больницу. Кстати, врач-психиатр может работать с пациентами не более трех лет. Иначе он от многочасовых ежедневных разговоров сам может «свихнуться». Так вот, о больнице. Априори считается, что больные неадекватны и могут быть опасны, как для окружающих, так и для себя. Поэтому в каждом государстве и в нашем тоже существуют «Законы», описывающие все процедуры, связанные с лечением и содержанием больных. Хочу сказать, что у нас «психиатрия» – это отдельная «параллельная» страна, со своими «законами», правилами и порядками. Больница – это фактически тюрьма. Попав в нее, ты становишься не «человеком», ты становишься психиатрическим больным, то есть по-простому «психом». С этого момента ты никто. «Псих» не имеет, никаких прав. Он не может действовать, да и просто жить сам по себе. Он лишен всего. Может быть, это правильно. Но представьте себе мое удивление, когда я узнал, что некоторые больные находятся в больнице по четырнадцать, семнадцать и более лет. Да в тюрьму на столько сейчас не сажают. А уж больных, лежащих в больнице по три-семь лет, вообще очень много. Оказывается, по нашим «законам» из больницы выписать психиатрического больного нельзя. Его могут забрать, из нее только близкие родные. А если они не забирают или их нет, то больной так и живет годами в больнице. Так вот, «больница» – это комплекс зданий за забором. Каждое здание имеет свои закрытые двери, открывающиеся специальными ключами, закрепленные или закрытые специальным бронированным стеклом окна и спецперсонал. Это врачи, медсестры и санитары. И оттого, какие люди входят в спецперсонал, зависит и жизнь больных, «психов», которые годами живут в закрытых помещениях. В больнице есть отделения «мужские» и «женские», есть своя кухня и хозблок. Есть и площадки для прогулок, огороженные высоким сетчатым забором. Спустя много лет я встретился с таким забором в «Сафари» парке в одной их «жарких» стран. Им огораживали территории где жили тигры и львы. Аналогия напрашивается… Так вот, о персонале. У большинства людей представление о санитарах в психбольницах несколько искаженное. Представляются такие мордовороты, громадные, с низкоинтеллектуальными морд…, извините, лицами. Ну и так далее. И никто никогда не задумывался: а что же делают эти санитары? Каковы их функции? Если в обычных больницах санитарки ухаживают за больными, убирают помещения, выполняют много хозяйственных функций, то что же делают «санитары» в психбольницах? Попал я туда случайно. Со мной в «Шереметьево» работал посменно, так же, как и я, один парень. Он однажды попросил меня подменить его на несколько дежурств в психбольнице, где он работал санитаром. А так как наши дежурства в «Шарике», так называли аэродром Шереметьево, и в психбольнице не совпадали и к тому же была зима, то я согласился. Отчего не подзаработать. Кстати, я так там и остался работать. Меня он только предупредил, чтобы, когда я шел на дежурство, обязательно купил с собой, пачку сигарет и пачку чая. И вот я стою перед дверью второго «мужского» отделения. В голове самые разные мысли. Позвонил, вошел. Меня уже ждала предыдущая смена. Вручили трехгранный ключ от дверей, оставили знакомиться с коллективом и больными. Знаете, я раньше никогда даже не задумывался о том, как и чем живут люди в «психушке», и больные и медики. Было немного не по себе и даже чуть-чуть страшновато. А когда вошел, увидел внешне похожие на обычную больницу помещения: коридор, крашенный какой-то унылой серовато-розовой краской, с дверными проемами без дверей, ведущими в палаты; кабинеты врачей и медсестер; большой обеденный зал со столиками на четырех человек и с большим телевизором; туалетами для больных и персонала; хозкомнатой-баней. Встретила меня старшая медсестра, этакая маленькая, кругленькая «колобушка», Александра Сергеевна, пенсионного возраста и познакомила меня еще с двумя медсестрами Татьяной Ивановной и Людмилой Петровной. Нас в смене работало четыре человека. Александра Сергеевна, знала про подмену санитара, и сразу меня стала обучать и инструктировать, заодно и успокоила. Сказала, что все, что надо делать, она по ходу работы расскажет. А потом проводили меня по всем помещениям и палатам, где представила меня больным, как нового санитара. Честно говоря, палаты, а их было пять, мне показались, какими-то общежитиями. Мужчины-больные, одетые в одинаковые брюки и пижамы, сидели, лежали на кроватях, кто-то прохаживался по проходам, кто-то смотрел в окно. Только когда Александра Сергеевна громким голосом потребовала, чтобы все шли в туалет умываться и готовиться к завтраку, все зашевелились. Так и началась моя работа. Утром всех поднять, как в армии. Отправить в туалет и мыться, а потом на завтрак. Все по команде. И все слушаются. После завтрака уборка палат, коридора и всех помещений. Тут то я и понял, зачем нужны сигареты. Дежурные по палатам, я их назначал, мыли полы и убирались, а потом подходили ко мне просили за это по сигаретке. А дежурные по местам общего пользования: столовой, коридору, туалета и другим, я заваривал покрепче, черный чай, почти «чефир». А потом попалатно все шли к процедурному кабинету и по очереди, которая выстраивалась в коридоре, пили лекарства, которые давали медсестры, или им делали уколы. Причем лекарство пили под контролем и медсестры проверяли проглотили они таблетки или нет, заставив открывать рот и показывать его им. А я как бы следил за порядком, чтобы очередь никто не нарушал. После проведения процедур, все были свободны, и каждый делал, что хотел. Кто спал, кто сидел на кровати, кто гулял по коридору. Когда приходили «доктора» и зав отделения, то иногда кого-то вызывали в кабинеты. А потом бывало так. Подойдет доктор с больным ко мне и говорит, называя фамилию больного: Этого на вязки. – Что такое вязки? Это такие ленты из крепкой ткани, которыми фиксируют, привязывают больного к кровати. Этому меня научили сразу, в первый же день работы. Как правило, все больные довольно спокойно воспринимают «фиксирование». Я тогда провожаю больного сначала в туалет (лежать-то может долго придется), а потом на кровать. Он разденется, останется в нижнем белье. И я его привяжу. Или за четыре точки (руки, ноги) или за пять – это грудь добавляется, как врач скажет. Ленты, которыми фиксирую, широкие, да методика крепления к кровати специальная. Руки и ноги при такой фиксации не затекают и кровообращение не нарушается. Потом накрою одеялом, поправлю подушку и все. Для меня все. А больному начинаю делать уколы, давать лекарства, а медсестры наблюдают за ним и ведут записи в журнале. Когда надо, скажут мне: «Отвяжи ненадолго. Пусть отдохнет, в туалет сходит». Отвяжу, а потом опять привяжу. За четыре года раза два было, когда под действием лекарств больные не хотели на «вязки». В таких случаях подходил, разговаривая по-дружески, иногда похлопывая по плечу, и больные возвращались на кровать. Но я отвлекся. Потом обед. Брал парочку больных, шли на кухню, это в отдельное здание, брали еду в бачках и несли в столовую. Медсестры, они же выполняли роль нянечек за дополнительную плату, раздавали обед. Больные, по четыре человека, садились за столы и кушали. Потом был сон, полдник с последующим свободным временем. Затем, где-то в семь часов вечера, ужин. После ужина был просмотр телевизора. Все больные собирались в зале столовой, рассаживались на стульях и смотрели вечернюю программу, которую подбирала медсестра. Где-то в девять вечера начинались вечерние процедуры по приему лекарств и уколов, а потом сон. Все это время я находился среди больных. Присматривал за порядком, за тем, как ведут себя больные. Если замечал что-то неадекватное, подзывал медсестру и она решала вопрос с больным. Вечером, после отбоя, мы, вся дежурная смена, на некоторое время, собирались в сестринской, пили чай, просто болтали «за жизнь». Кстати, хочу сказать, что кушали мы то же, что и больные, только по очереди, а весь персонал стоял на довольствии. Лично я, вечером долго не сидел. Выбирал свободную койку в одной из палат, говорил медсестрам, где буду, и ложился спать не раздеваясь. Спал до утра. Бывали, конечно, случаи, когда ночью привозили больных, но это было редко. Тогда принимал, вел в хозкомнату, давал чистое больничное белье. Если больной был грязный, то заставлял, словами конечно, умываться, а потом переодеться и укладывал на «вязки» до утра. Утром проходил по всем палатам, будил больных армейским словом «Подъем», напоминал про туалет и умывание. И так каждое дежурство. Честно говоря, меня, как человека-непоседу, первое время это как-то напрягало. Целые сутки в белом халате ходишь, смотришь, фактически ничего не делаешь, а тебе за это деньги платят. Причем, не маленькие. Оклад был у меня 170 рублей в месяц. Притом, что в среднем по СССР, у инженерно-технических работников зарплата была сто сорок рублей. Как-то несопоставимо. А если учитывать, что график работы был: сутки дежуришь – четыре дня дома, то вообще… без комментариев. Да еще и отпуск сорок пять дней в году. Для меня сначала это было непонятно. И только спустя некоторое время до меня стало доходить. Вы знаете, когда находишься в большом коллективе невозможно абстрагироваться от него, начинаешь поддаваться тому ритму, той социальной атмосфере, в которой находится этот коллектив, начинаешь понимать этот коллективный «эгрегор». А коллектив-то состоится из больных людей. Физически и по возрасту они все взрослые мужчины. А по разуму – просто дети, кто постарей, кто помладше. И поведение у них такое же. И как дети с неадекватными поступками, словами, обидами, как друг на друга, так и вообще на окружающий мир. Когда я перезнакомился со всеми, а они познакомились и освоились со мной, началась совсем другая жизнь. Тогда то я понял, почему у них всегда не хватало санитаров. Потому что с ними надо было непросто находиться – отбывать номер, а научиться с ними жить, их интересами, заботами, проблемами. В этом мне очень повезло с медсестрами. Они мягко учили меня и помогли мне вписаться в эту больничную жизнь. Каждое дежурство я находился с этими больными, взрослыми детьми. И учитывая, что большую часть времени они были свободны, мне приходилось постоянно с ними общаться, выслушивать их рассказы о себе. Помню, походит ко мне Сережа Антонов, мужчина лет пятидесяти, это он, кстати, находился, жил в больнице семнадцать лет, и говорит: – Товарищ санитар, Борис Федорович, у меня такая борода колючая, как бы мне побриться, – и руками прямо скребет по колючей щетине на лице. Я к медсестрам. А они мне говорят, что никто не хочет брить больных «психов». Они и говорят во время бритья, и дергаются, как дети на кресле у парикмахера, руками хватают. Попробуй побрей такого взрослого ребенка. Я спросил, а как раньше было. Ведь кто-то и стриг и брил. Мне ответили, что иногда приходили наемные городские парикмахеры, иногда медсестры сами, как могли, ножницами стригли их. Медсестры, они и в самом деле, как сестры были этим больным. Они их и воспитывали, и ругали, помогали одеваться и раздеваться. Когда нужно мыли, а вот брить и, кстати, стричь, тоже не умели. Жалели их иногда, как маленьких детей в детском саду, угощали чем-нибудь вкусненьким из дома, шутили, рассказывали смешные истории, когда было время. В общем, я не знаю, как можно правильно назвать это чувство, но это было, как любовь. Без этого невозможно в психушке работать. И через какое-то время это чувство и меня захватило. Мне стало даже как-то не хватать их, когда я был на отдыхе. Я почувствовал, что воспринимаю их не просто как психов, а как относительно близких мне людей, с их проблемами и причудами. И тогда я предложил себя в качестве брадобрея. Времени-то свободного на работе было много. Мне Александра Сергеевна разрешила. На следующее дежурство я принес с собой безопасную бритву и новый помазок. Это было что-то. Ко мне в очередь становились больные, и я их всех брил, при этом испытывая странное чувство. Представьте себе работу парикмахера. Надо посадить больного на стул. Это происходило в хозкомнате. Намыливаешь помазком лицо, а потом безопасной бритвой скребешь и срезаешь их щетину. Потом этой же бритвой, только подложив под края лезвия спички, стрижешь их. Этот способ стрижки мне подсказал один из алкоголиков, лечившийся здесь. И выходит из хозкомнаты такой больной гладенький, аккуратненький, любо-дорого посмотреть. И что самое смешное, все они после бритья и стрижки, гордо шли к медсестрам похвастаться. Ну а те их, конечно, хвалили. Действительно, невозможно было сравнить бритого и стриженного больного с тем страшным, обросшим волосами, торчащими в разные стороны, психом. Такого ночью повстречаешь на улице – заикой станешь. Ну а я так вообще своим стал для них. Были такие моменты. Иду по коридору, ко мне походит один больной, по-моему, его звали Валера, и говорит: – Идемте, я что-то вам покажу. Иду, заходим в палату. Он прикладывает палец ко рту и шепотом говорит: «Смотрите, кто у меня под кроватью живет», – и пальцем показывает на ботинки, стоящие под кроватью: «Видите, человек в ботинке спрятался? И рожи мне корчит. Конечно, там никого не было. Но он-то, что-то видел. «И, что ты, Валера, хочешь? – спросил я.» «Прогоните его, он мне надоел». – Чего только не сделаешь для хорошего человека – психа. Пошел, взял веник и прогнал этого маленького человечка, мешающего больному и строящему ему рожицы. А ведь он-то его натурально видел. Или собираю больных на обед, а один лежит на кровати и смотрит в потолок. Я ему: – Вставай, надо на обед идти. – А он мне: – Сейчас, только мультфильм досмотрю, – и показывает на потолок. На потолке, конечно, нет ничего. А он видит. Спрашиваю: – Интересный мультик-то? – Замечательный – и, поднимаясь с кровати на обед, начинает мне его рассказывать.Марк (гл. 4, ст. 25)
Я, конечно, интересовался у медсестер, да и врачей, психическими болезнями. Что да как. И выяснил, что их существует очень много, но, что самое интересное, никакими анализами их не определишь. То есть физиологически может быть абсолютно здоровый человек, а вот психически – смотрит мультики на потолке. И практически все эти болезни врачи определяют только на собеседовании, и диагноз также ставят – после обстоятельного разговора. Болезни эти неизлечимые. Бывают случаи, когда больного временами приводят, практически в нормальное состояние, но тогда бывает даже хуже.Представляете, он очнулся и понимает, что он «псих». Как правило, далее следует суицид, то есть попытки самоубийства. Когда успешная, когда нет. А если нет, то его опять вводят в дремотное состояние. Потом ходят такие и напевают: – Наша попа как резина, не боится сульфазина. Это такое средство, тормозящее нервную деятельность. И колют его в две, четыре, шесть точек на теле. И больные месяцами, годами, пятилетками, а то и больше, бродят по коридорам больницы. А медсестры, может повторюсь, действительно – сестры милосердия, за ними ухаживают, страдают, переживают за них, пытаются расшевелить, разговорить, выяснить о них все. Ведь бывает, что привозят человека, без документов, сам он о себе ничего не помнит. Вот они и стараются выяснить, чтобы родным как-то сообщить. Ведь больные – это дети, сестры, братья, родители. В семьях их любят и жалеют, все-таки своя кровь. Расскажу об одном случае. Милиция, привезла одного парнишку, лет двадцати. Сам он назвался Николаем. Ходил абсолютно голый по берегу канала Москва-Волга, под Химками. Но кто он и откуда, он не помнил. Вот сестрички на протяжении трех месяцев его расспрашивали и наконец выяснили, что он из города Яхрома. Даже фамилию назвал, но адреса не помнил. Так как я сам из города Яхрома, то медсестры дали мне поручение найти его близких. Ну я и нашел. Захожу на третий этаж панельного дома. Звоню в дверь, оббитую дерматином. Выглядывает небольшая ростом, седая бабулька. Глаза смотрят вопросительно. Называю фамилию и имя больного. Что тут началось. Меня буквально затащили в квартиру, провели на кухню. Народу набежало. Все меня обступили, спрашивают. В глазах вижу радость и слезы. Ну, я все рассказал про Николая. Меня напоили чаем и еще долго не отпускали. Я понял, что эта семья очень любит парня. Они, оказывается, и во всесоюзный розыск объявляли, сами везде по больницам и моргам ездили, но не нашли. Ходили в церковь, к батюшке, чтобы он отпел. Думали, погиб…А тут нашелся. Я видел настоящую радость на их лицах. Понял, что его очень любят здесь и ему дома будет хорошо. На следующее дежурство мы вечером сидели в сестринской, пили чай с шоколадными конфетами, которые привезли близкие Николая, и обсуждали случившееся. А я сидел и думал. Так получилось, что я по жизни сталкивался с разными проявлениями людских характеров, но в «психушке» увидел людей на совершенно разных полюсах. С одной стороны, милосердие и любовь к больным, невозможно работать в психиатрии без этих чувств, с другой – абсолютно черное безразличие, со стороны самых близких людей. Спихнули человека в больницу – и все. И лежат «психи» в больнице годами-десятками лет. У нас по закону только родные могут забрать больного домой. Не берут, значит лежит в больнице. Знаете, сейчас ни один судья не может осудить на какие сроки, на какие изолированы эти люди своими близкими. Я не осуждаю таких людей, мало ли какие у них условия жизни. Да и говорит «Евангелие» – не осуждай, да не осужден будешь. Но все равно как то хотелось, чтобы мы все стали более милосердны… Даже сегодня в третьем тысячелетии, у нас в стране, которая больше четверти века не СССР, каждый год, в разных концах страны горят здания больниц и пансионатов, в которых лежат – «сидят» такие больные. И гибнут они в таких пожарах десятками… Люди, будьте милосердны… иначе чем мы отличаемся от «нацистов», которые жгли психиатрических больных в газовых камерах.
Немного про лес
«Для людей работа является наслаждением…»Так уж по жизни случилось, что одно время, лет эдак семь восемь, мне пришлось работать, лучше сказать подрабатывать, лесорубом. У меня был полный набор инструмента для работы в лесу, включая бензопилу «Дружба». Были даже корочки «вальщика», выданные мне после сдачи экзаменов в Дмитровском лесничестве. Кто не знает, «вальщик» – это и есть лесоруб, валит деревья. Была у меня и спецодежда, как говорят, на все случаи жизни и на всякую погоду. Кто-то, может быть, скажет: подумаешь, лесоруб. Сейчас, в конце двадцатого века, все механизировано. Подходи с бензопилой, вали дерево и трелевщиком растаскивай или вытаскивай, куда нужно. Я до этого тоже, наверное, так думал, а может, и не думал. В то время это было в начале «восьмидесятых», я потерял работу и нигде не мог устроиться по специальности. Не брали. Из-за конфликта с первым секретарем городского комитета КПСС, Новоселовым В. А., даже не из-за конфликта. Просто не нравился я ему своей неугомонной правдивостью, энергией по внедрению новых методов работы и так далее. Вот и не брали никуда. Чтобы правильно понимали этот» наезд», могу сказать, что мне даже строгий выговор в личное дело объявили по партийной линии, а это в те времена считалось «черной меткой» для любого человека. Я считаю ни за что. Вообщем, это тема отдельного разговора. А ведь семью кормить надо. Двоих детишек растил. А тут встречаю своего друга детства Володю Гущина. Мы с ним на одной улице жили и дружили, конечно. Оба были спортсменами, в юности. Он лыжами занимался, а я боксом. Он достиг больших достижений. Стал чемпионом СССР по лыжным гонкам на пятьдесят километров, по моему, году в 1967. Да и в дальнейшем, в течении восьми лет, занимал призовые места по Союзу на длинных дистанциях. Ну, а потом стал «стариком», как говорят, сошел с дистанции. Профессии у него не было. Он закончил институт физкультуры, поэтому работать ему было негде и некем. В общем, Родина его не забыла, в «кавычках». Тогда это было в порядке вещей. Даже Олимпийские чемпионы оказывались брошены в «никуда» – такое время было. И когда я во время поисков работы случайно встретил его, он работал «углежогом». Если кто не знает, то это означает «уголь выжигает», то есть древесный уголь. А чего, мужик здоровый, сила есть, вот и пошел в лес работать. Для тех, кто не знает, что такое древесный уголь, расскажу. На свободной лесной поляне выкапывается в земле громадная траншея, длиной метров двадцать пять, шириной восемь и глубиной примерно три метра. В нее ровными рядами укладываются двухметровые бревна примерно пятьсот-шестьсот метров кубических. Все это обсыпается с боков землей, а сверху толстым слоем золы. С одного конца закладывают стог с соломой и поджигают. Вся эта поленница с бревнами начинает гореть под землей без доступа воздуха. При этом происходит физико-химическая реакция, и дрова превращаются в древесный уголь, который используют для приготовления различных сорбентов, таблеток и других полезных предметов. Кроме того, много угля идет для приготовления пищи, в том числе шашлыков. Так вот, за горением этой поленницы надо следить круглосуточно, потому что если огонь пробьется через золу вверх и вырвется наружу, то все дрова просто сгорят и останется только зола. Наверху, рядом с траншеей, ставится вагончик, и двое человек по очереди там отдыхают. Один ходит вокруг траншеи, где горит поленница, с лопатой и закидывает золой языки пламени, которые прорываются наружу, а второй в это время отдыхает. Когда поленница прогорит, то они начинают разбирать ее с одного торца. Золу лопатами насыпают в одни мешки, а уголь древесный в другие. Представьте себе, как они выглядят. Примерно пять железнодорожных вагонов-пульманов надо лопатами затарить в мешки. А потом, когда затарят уголь, его надо из леса вывезти, продать и только потом получить денежки. А когда траншея очистится, нужно по новой заполнить ее дровами-бревнами. А эти дрова надо в лесу напилить, погрузить на трактор, потом разгрузить в траншею, уложить в рядочки. И все это вручную. Очень тяжелый и грязный труд. Причем в любую погоду: в дождь, в снег, в жару и мороз. Единственный плюс – хорошо оплачивался. Так вот мы с ним и встретились, поговорили за жизнь, он мне предложил поработать с ним в лесу. Я в это время не представлял себе, что это за труд, но кормить семью было надо, и я согласился. И, конечно, я даже не мог предположить, что работа в лесу, меня затянет на целых восемь лет. Причем с Володей Гущиным я проработал всего четыре месяца, в потом стал самостоятельно работать. В чем заключалась моя работа? Я приходил на определенный участок – квадрат леса, где уже побывал лесник, и пометил топориком деревья, которые надо срубить. Эта была, так называемая, санитарная рубка леса. То есть не все подряд пилишь, а выборочно, то тут, то там. Норма у меня мной же поставлена была – десять метров кубических в рабочий день. Заплата при этом составляла двадцать пять рублей в день, при том, что средняя зарплата по стране была сто двадцать пять рублей в месяц. Но я отвлекся. Приходишь в лес с громадным рюкзаком, в котором бензопила с запчастями, бензин в двадцатилитровой канистре, еда, одежда и прочее, и начинаешь осматривать делянку на предмет, как удобнее пилить и перетаскивать бревна. Не надо забывать, что лес – это не асфальтовая площадка, а норму дров надо укладывать в двухкубовые «кладки». Кто ходит в лес за ягодами и грибами, наверняка встречал такие «кладки» уже давно сгнивших бревен. Так вот деревья, которые надо спилить, находятся друг от друга на расстоянии в десять, двадцать и более метров. Каждое надо спилить, очистить от сучков, раскряжевать, то есть распилить на бревна длиной по два метра, а потом на себе притащить в то место, где будет «кладка». Ну и, конечно, сложить в «кладку» размером метр на метр и два метра длиной. И таких кладок надо сделать за день пять штук. Один кубометр сырой древесины весит тонну. Значит, надо спилить примерно тридцать довольно высоких, до 15 метров, деревьев в делянке, раскряжевать их и тащить в «кладки». Причем, таскать приходится по кустарнику, кочкам, оврагам – по лесу, короче. Десять тонн в день. Причем бревнышки в лесу не покатаешь, только на себе. Да и напоследок надо сучки сжечь, чтобы лес гнилью не заражать. Да и «кладки» надо располагать в таких местах, чтобы к ним можно было подъехать на тракторе типа «Беларусь». Вот и приходится перед началом работы все спланировать, а иногда и дорожки в кустарнике или мелколесье прорубить. И все равно к концу дня еле живой. Так навкалываешься, что света белого не видишь. Домой добираешься на «автопилоте». А с другой стороны, для человека с нормальным взглядом, даже не «романтика», лес – это как сказка. Красота неописуемая и неповторимая, во все времена года. Мне особенно нравился лес летом. Такое многоцветие трав, листьев деревьев, что можно бесконечно наблюдать, за этой сказочной жизнью. Лес – это отдельный мир, и летом это хорошо видно. Иногда устанешь, ляжешь спиной на напиленные бревна, типа «массаж» спине сделать, смотришь, как будто со дна гигантского колодца, обрамленного стволами деревьев. Листва шелестит, макушки деревьев, упирающиеся прямо в небо, вращаются по странным орбитам. А далеко – далеко вверху, между кружащихся макушек деревьев – синее небо, по которому иногда проскакивают облака, пролетают птицы. Внизу, на земле, изумительное многотравье. Можно часами разглядывать этот зеленый, шевелящийся от дуновения ветра покров. А как звучит лес! Стоит только прислушаться. Это какое то чудо! Звуки-то естественные. Шуршит листва, поскрипывают и постанывают качающиеся деревья, шелестит трава; чирикают на самые разные голоса птицы, жужжат, звенят насекомые. Причем, ощущаешь вокруг себя кипучую жизнь, ни на секунду, не замолкающую. А какие цвета в лесу, а запахи! Невозможно передать словами! А какие подарки иногда лес дарит! Я помню, кряжевал лес под поселком Вербилки. Там прокладывали ЛЭП-500, и строители линии электропередачи союзного значения просто поломали деревья, а меня направили туда наводить порядок. Я несколько дней рубил сучки, кряжевал стволы деревьев, подпиливал сломанные пни, сжигал мусор. И вот в один момент, когда я уже ничего не соображал от летней жары и тяжелого труда, просто пилил и пилил, вдруг увидел, что передо мной вся земля покрыта красными пятнами. Глаза были залиты потом, и я не мог понять, что это такое. Только вспомнил, что у какого-то английского короля во время битвы земля покрылась красными пятнами незадолго до гибели в бою. Сразу отставил пилу и присмотрелся. Мамочка моя! Передо мной лежала поляна, сплошным ковром покрытая красной земляникой. Что такое может быть, я даже представить себе не мог. У меня с собой был пятилитровый бидон с квасом. Так я лег на траву и лежа стал есть землянику. А когда уже больше не мог есть, объелся, вылил квас и стал лежа набирать ее в бидон. Набрал полный бидон, а потом опять ел. Лежал на траве, смотрел на ягоды и понимал, что лес мне подарок сделал за то, что я наводил порядок. Такой же случай был у меня в Ольговском лесничестве. Поздней осенью, когда уже начались морозы, но снега еще не было, я разбирал завалы в лесу после строительства дороги. Тоже пилил, рубил сучки и когда уже день подходил к концу, лес мне сделал подарок. Пилю, разбираю завал в одном месте, поднимаю глаза и упираюсь взглядом во что-то громадное, рыжее. Присмотрелся, это стояло старое, гнилое дерево высотой метра три, все усыпанное замороженными опятами. Опята я очень люблю. Бросил работу и стал собирать грибы. На улице мороз градусов шесть, а я опята собираю. Полный рюкзак набрал, ведра четыре. Так и понес домой. Пилу, бензин и все остальное из рюкзака спрятал в валежнике, а подарок леса унес домой. Ну и как тут не поверить, что лес живой, все видит и все понимает. Когда надо, одарит, когда надо, накажет. Хочу сказать еще про животных, которые живут в лесу. За время работы, я многократно встречал зайцев, белок, кабанов, лисиц, бобров, лосей. И всегда задумывался, а как они выживают зимой. Человек в шубе, валенках, в шапке попадет в лес морозной зимой и все… в полном смысле слова. Вон экстремалов, космонавтов учат выживать в «дикой» природе, а животные живут и не замерзают. Это, я думаю, лес о них беспокоится и дает им возможность выживать. Причем, животные, живущие в лесу, очень умные. Они никогда не пойдут к человеку с ружьем или с чем-то, напоминающем ружье. А если ты гуляешь или просто работаешь, особенно если работаешь, то звери подходят спокойно и наблюдают за тобой. Им интересно. Это как бесплатное развлечение для них. Был у меня один случай такой. То ли в Горском, то ли в Деде-невском лесничестве. Уже точно не помню. Стояла поздняя осень. Листва уже облетела. Легкий морозец уже прихватил лужи тонким ледком. А я, как обычно, кряжевал дрова, заготавливал осину на экспорт, в Финляндию, для изготовления бумаги. Бревна пилил ровно по два метра, сантиметр в сантиметр. Чуть меньше или больше – брак. Представьте себе бензопилу. Весит она, примерно, восемнадцать килограммов – это два ведра воды. И вот этими двумя ведрами с водой, по весу, надо целую смену пилить сучки и кряжевать бревна. Так она еще и трясется. Попробуй точно отпилить в таких условиях. И к концу дня устал как собака. Пилю очередное бревно и слышу в работе пилы какой-то хлюпающий звук. На голове ватный подшлемник, уши закрыты, а звук хлюпает и хлюпает. Ну, думаю, бензопила хлюпает. А к бензопиле у всех лесорубов отношение особое. Это рабочий инструмент. Без него в лесу делать нечего. Его берегут, лелеют и холят. Свою бензопилу, ни один лесоруб никому не даст работать. Ее надо чувствовать. Она имеет свой характер, и его надо в работе учитывать. Где надо газануть, где надо отпустить «газульку». Причем, если любой механизм с двигателем, может «прочихаться» когда катится по инерции (мотоцикл, машина), то бензопила просто заглохнет. А тут она у меня «захлюпала». Я тут же заглушил пилу, а звук продолжает «хлюпать» откуда-то слева. Поднимаюсь, пилить на земле приходится согнувшись, разворачиваюсь влево и вижу прямо над моим плечом громадную морду лося «хлюпающую» ноздрями около моего уха. От такой неожиданности пила у меня из рук вывалилась, я сам рванул вперед, споткнулся о бревно, которое пилил, перекувыркнулся и упал кверху «тормашками» на подмороженную землю. Лежу, смотрю на лося, а он на меня. И тут меня разобрал хохот. Это надо же, лось положил свою морду мне на плечо и наблюдал, как я пилю. Я лежал спиной на подмороженной листве, ноги мои расположились, чуть выше меня, на бревне, которое я пилил, и смеялся, глядя на морду лося, недоуменно смотрящую на меня, хлопающую ресницами и хлюпающую ноздрями. Честно говоря, я не мог остановиться. Как будто смешинка в рот попала. А лось посмотрел, посмотрел на меня, повернулся и пошел, не торопясь, ломая боками ветки кустарников, в чащу леса. С тех пор прошло больше тридцать лет, но годы работы в лесу, вспоминаются мне как самые приятные, и это несмотря на очень тяжелый труд.Эзоп (VI в. до н.э.)
Я – строитель
«Слово есть образ дела…»Солон (VI в. до н.э.)
«Труд кончается, но хорошо исполненная работа не пропадает…»Катон (II в. до н.э.)
Вообще-то, я строитель по жизни, и для меня проложить коммуникации водопровода и дать воду в какой-нибудь дом никаких проблем не составляет.
В маленьком поселке провинциального подмосковного городка «Я», размещенного на холмистой Клинско-Дмитровской гряде, оставленной ледником, где-то двадцать тысяч лет тому назад и случилось это событие. У меня там живет родня, тетушка которой почти девяносто лет. И вот однажды прекрасным осенним днем она мне звонит и своим хрипленьким голоском говорит, что в домике, где она живет, отключили воду, и просит помочь, потому что на поселке с целью экономии бюджетных средств ликвидировали еще год назад водоразборные колонки. Я, конечно, ее успокоил и пообещал «решить», как теперь говорят, этот вопрос. На всякий случай налил четыре канистры воды и ей отвез, для подстраховки. Сам же взялся обзванивать службы «водоканала», которые после долгого обсуждения рассказали, что это тупиковый водопровод на три частных домика. Ему больше сорока лет, труба сгнила и надо строить новый. А на носу зима. А там расстояние больше ста пятидесяти метров. Учитывая, что сам я давно на пенсии и не работаю, быстренько нашел знакомого прораба Андрея и попросил его выполнить работы по перекладке водопровода. Тот пообещал сделать и после составления сметы озвучил цену работы. Пришлось ехать на поселок и договариваться с соседями по имени Света. В крайнем доме живет, уже довольно взрослая, лет сорока, дама с двумя грудными близнецами, в среднем моя тетушка, и в первом от колодца – друг моего покойного брата Евгений со своей престарелой матерью, тетей Грушей. Все мы собрались, обговорили стоимость и дали Андрею прорабу, добро и аванс. Тот пообещал в ближайшую субботу все сделать. Ну у меня никаких сомнений не было, поэтому я не поехал на перекладку водопровода. А где-то в пять часов дня Андрей звонит мне и зовет приехать на пуск воды и не забыть с собой взять оставшуюся сумму денег за работу. Поехал. Приезжаю на место… Ну да и не удивительно, это же моя Родина. Вдоль улицы тянется довольно заросшая аллея деревьев, сейчас полыхающая цветной осенней палитрой. За ней поле, недалекий лес, в который мальчишками мы бегали за грибами и ягодами, сейчас тоже разукрашенный поздним сентябрем прямо-таки в фантастические тона. Ну да ладно, немного отвлекся. У домов, куда тянули водопровод, стоит народ, со всей улицы собрались, все руками машут, женщины плачут, что-то обсуждают. Подхожу, спрашиваю. Говорят, нет воды. Смотрю на рабочих, с ними нет Андрея, спрашиваю про воду, руками разводят. Не знаем, говорят, все сделали по проекту, а воды нет. Ждем Андрея, сейчас приедет. Знакомлюсь с рабочими, все из среднеазиатских республик. Маленький, худенький – Карим; высокий – Санжар; толстый, буквально колобок – Наби.
А вот и Андрей. Подъехал на красном «ситроене». Подошел. Поздоровались. По поводу воды руками развел. Будем искать – говорит. Ну тут и началось. Карим сидит в одном колодце, Санжар в другом, Наби по команде Андрея бегает от колодца до колодца передает команды. То открывают задвижки, то закрывают, причем не только новые, но и все старые. А они не открываются, закипели. Евгений по просьбе Андрея то бежит домой и приносит какую-то тонкую длинную отвертку, то монтажку. Сантехники разобрали всю новую запорную арматуру и опять собрали. Воды нет. Зато в колодцах воды полно. То ли грунтовая, то ли из труб натекла. Установили генератор тока, с насосом, включили и стали откачивать по спущенным в колодец трубам. В общем, так целый час. Все грязные, мокрые, устали как собаки. А воды нет. Я и сам-то весь избегался, помогая Наби да проверяя наличие воды в домах. В общем, собрались у колодца, стоим, смотрим в него и не знаем, что дальше делать. Обсуждаем, ругаемся, варианты всякие предлагаем, вплоть до выкапывания трубы. Она кстати на глубине два метра закопана. А в это время подходит к нам мужик один, дядя Петя, его так Евгений назвал. Такой простой в телогрейке и сапогах. Поздоровался, посмотрел в колодец и спрашивает:
– А вода-то есть?
А я ему и говорю:
– Да вон, полколодца воды, видишь, откачиваем.
И показываю ему на работающий насос.
– А у нас на 2-ой Пролетарской нет воды.
Мы так все рты и разинули. Андрей хватает сотовый, звонит в Водоканал. И говорит:
– Насос на скважине полетел, полгорода без воды, – и смотрит на нас. А мы на него. – А мы тут трубы крутим, перекручиваем. Он согнулся и захохотал:
– Ха-ха-ха, прихлопывая руками по ляжкам. Ну тут и мы все закатились. Карим засмеялся тоненьким голоском:
– Хи-хи-хи, сидел на краю открытого колодца и болтал ногами. Наби как-то захрюкал:
– Хр-хр-хр.
И все-все мы не удержались от хохота. Только и слышно: «хи-хи-хи, ха-ха-ха, хры-хры-хры, хо-хо-хо». Поглядели на дядю Петю, который разинул рот, непонимающе хлопая на нас глазами, и закатились от хохота еще сильней. И так со смехом начало таять-то напряжение от тяжелого труда и беспокойства за грудных ребят Светланы, старушек Катерины и Груши. И все это озарялось сильными и яркими лучами закатного солнца. А через час пошла вода, это включили в городе резервную скважину.
Васька-каратист
«Первая чаша принадлежит жажде, вторая – веселью, третья – наслаждению, четвёртая – безумию…»Хочу рассказать об одном случае, который, несмотря на прошедшие десятилетия, до сих пор сохранился у меня в памяти как дикий, глупый-ненормальный, по отношению человека к самому себе, своему здоровью. Было это в 198… каком-то году. Я в то время во всю подрабатывал лесорубом в разных лесничествах Дмитровского лесхоза. И возникла у меня проблема – это доставка меня с инструментом (а это ни много ни мало – килограмм пятьдесят веса) в эти самые лесничества. Они разбросаны по разным углам района, а это довольно большие расстояния – до сорока километров. Одно время, когда работы было не очень много, я добирался до работы на автобусах или попутных машинах, но когда объемы работ стали увеличиваться, то без своего транспорта стало невозможно работать. Начал искать – и нашел. Два приятеля, Женька Тюльнев и Володя Гущин нашли мне мотоцикл с коляской, марки «ИЖ-Юпитер». Старенький, на хорошем ходу, ярко-синего цвета. Мне сразу понравился. Но я поставил условие, если нас троих в гору по улице Суровцовской втянет, беру. Сели все трое. А это вес приличный – килограммов триста пятьдесят. Ребята то крупные. И поехали. Короче, купил я его. За пятьсот рублей. И сразу возник вопрос. А где ставить? На улице. На улице-то не бросишь. Пришлось к отцу обращаться, чтобы у него на участке гараж под мотоцикл построить. Получил добро. А так как я по основной профессии строитель, то быстренько купил кирпич, бревна, доски – в общем все, что надо было для строительства. И сам своими руками начал строить. Залил фундамент и пол из бетона, выложил стены из кирпича. Кирпич, кстати, мне продали некондиционный, пережженный, по дешевке. Смонтировал перекрытие и каркас кровли из подтоварника и покрыл крышу рубероидом. Вроде бы все готово, только ворот нет. Каркас из труб для ворот я смонтировал, в кирпичную кладку анкерами закрепил, а самих створок с петлями нет. Это сейчас хорошо: нужны ворота – иди в «Сезам», через неделю будут готовы. А тогда, как говорят, фиг вам. Найдешь какого-нибудь «шабашника» – сварит, а не найдешь – так и будешь без ворот. Я, конечно, в уныние не впал, прыгнул на мотоцикл и стал объезжать в Яхроме всех знакомых слесарей и сварщиков. Никого не нашел – все заняты. В одном месте посоветовался съездить в «ЖКО» на улице Ленина. Есть, дескать, там умелец-сварщик, Василий, тот может все сделать. Ну, я к нему. Познакомились. Нормальный парень. Среднего роста, крепкий такой, светловолосый. Все время улыбается и говорит без остановки. В общем, он мне сказал, что надо купить для створок-ворот. Железо там, петли, уголок, ну и всякой мелочевки. А потом приехать за ним на мотоцикле и отвезти его, с оборудованием для газосварки на Пролетарский поселок, к строящемуся гаражу. В принципе, я мог и сам сварить створки ворот электросваркой – умел, но на поселке не было технической возможности для электросварки – не хватало электричества. Поэтому и нужен был газосварщик. Когда я все приготовил, поехал за Василием. Погрузили в коляску баллоны с кислородом, карбид, газосварочный аппарат со шлангами и поехали. Приехали, разложились, начали работать. Еще до встречи с Василием меня предупредили о том, что он любит выпить: не напивается, а постоянно слегка пьяный. Ну, в принципе, кто не без слабостей. Главное – работает нормально. Так и в этот раз. Василий был слегка поддатый и, когда он узнал, что я могу работать электросваркой, решил меня научить работать газосварщиком. А чего, стоял летний солнечный день, работать мы расположились в тени деревьев, которые росли вдоль нашей улицы. Птички чирикают, бабочки летают, кузнечики стрекочут, то тут, то там. В общем, лепота. Кому охота в такую погоду работать, особенно если стаканчик на грудь принять. А вот учителем можно. Вася мне показал, как надо резать металл, как варить, и развалился на траве рядом, поглядывая на мою работу и делая замечание по некоторым операциям. Я понял, что придется мне самому все делать. Сложного ничего нет, тем более газосварка не очень отличается от электросварки, которой я умел пользоваться. Ну и начал работать. Где надо металл подрезаю, где надо свариваю, когда надо, карбид меняю. И все было бы ничего, но Василий пропустил еще «стаканчик»: он, оказывается, бутылку перцовки с собой захватил. Нет, он не напился пьяный, просто начал мне усиленно мешать. Рассказывать про свою жизнь, про службу в армии, ну и разное другое. Я, конечно, вынужден был работая, одновременно «поддерживать» с ним беседу, поддакивать ему, выражать где надо сочувствие или восхищение. Ну а он, как и все выпившие мужчины, разошелся, стал хвастаться напропалую. И вдруг он увидел у гаража маленький штабель с кирпичами, которые остались от кладки стен. Подошел к нему и говорит: – А ты знаешь, что я, когда служил в Воздушно-десантных войсках, усиленно занимался карате? В то время «карате» – это такой вид боевого искусства, пришедший к нам из Китая или из Японии, был в моде. Молодежь, в основном мальчишки, от пяти лет до взрослых «дяденек», все стали заниматься этим видом спорта. В стране стали выпускать методички, справочники по «карате». Стали создаваться легальные и нелегальные клубы и федерации. Эта «страсть» охватила буквально все мужское население нашей страны. Из подворотен домов, на детских площадках, в спортзалах, были слышны крики «я…а». Это таким возгласом заканчивались упражнения «карате» – так называемые «ката». У тех, кто занимался «карате», на тыльных частях кулаков стали появляться мозоли, иногда очень большие, уродовавшие руки. Надо сказать, что вообще-то «карате» – это специфический вид оружия, которые придумали китайские крестьяне для борьбы с вооруженными, конными захватчиками. «Карате» – это смертельное оружие, в которое превращается тело человека. Вроде бы идет человек без оружия. Нет у него ни меча, ни копья, ни кинжала – а на самом деле у него все тело оружие: руки-сабли, пальцы-ножи, ноги – боевые молоты. Ну и можете представить себе, что у нас в стране началось. Любая потасовка стала заканчиваться трагедией. А у нас народ любит подраться, особенно, когда выпьет. Если у человека в руке будет нож или пистолет, то это его как-то психологически затормозит – убить можно. А если он убьет «набитой» на твердых предметах рукой, да и специально поставленным движением, то это вроде бы ничего. И на самом деле – убивали, делали людей инвалидами, сами часто становились инвалидами. Поэтому в стране, срочно, запретили «карате», оставив его только в армии и спецслужбах. И до сих пор по телевизору, когда показывают наших десантников с показательными выступлениями, мы видим как они ломают руками, ногами и головами доски, кирпичи и всякие бетонные блоки. Разбивание предметов частями тела – это одно из умений бойцов «карате», которое воспитывается долговременными физическими и психологическими тренировками. Представьте себе: вам надо головой ударить по доске. Вполне возможно, что вы ее головой сломаете, если ударите очень, очень быстро и с максимальной скоростью и силой. А может, и не сломаете. Что тогда будет с вашей головой? Я, как и все, тоже одно время увлекался «карате», но потом понял, что все, что нам показывали и чему учили, – далеко от нормального спорта. Это на самом деле не спорт. В основе лежит подготовка настоящего невидимого убийцы, которого готовят всю жизнь. Поэтому у нас в конце концов и запретили его. А тут вдруг, в самый разгар работы по изготовлению ворот, Василий заговорил про «карате». Я ему говорю: – Вася, давай ворота варить, фиг с ним с этим карате. Но тот уперся: – Знаешь, я по два кирпича в армии ломал, сказал он, – и, взяв два кирпича, поставил их на торцы. На них положил третий кирпич. Сделал как бы такую букву «П». – Вася, положи кирпичи на место, я тебе и так верю, – сказал я. Мне пришлось даже оторваться от работы, забрать кирпичи, положить их в штабель. Василия я отвел в тенечек, посадил на лежащую в траве телогрейку. – Вася, отдохни, если хочешь, поспи, а я буду делать ворота. Ты мне только не мешай, ладно. – сказал я и занялся сваркой. Василий сначала поворчал что-то про карате, а потом вроде задремал. Ну и хорошо, подумал я. Работа спорилась. Я приноровился управлять горелкой. Все элементы ворот сваривались, образуя контур будущей воротной створки. Спустя некоторое время мне понадобилось сходить в дом. А когда я вернулся, то перед моими глазами предстала сюрреалистическая картина, которую я помню до сих пор. Яркий солнечный день, по голубому небу не спеша плывут облака, ветер с шорохом шевелит ветви деревьев. Птички поют. А на зеленой траве, рядом с разложенными железками ворот, на коленях стоит Василий. Лицо белое, рот открыт в немом крике. Глаза, как говорят, по рубль с полтиной, и из них ручьями текут слезы. Левой рукой придерживает правую руку. Я сначала не понял, что с ней. Она была как-то неестественно изогнута между кистью и локтем. Сломал руку. Опустив вниз глаза, увидел ту самую букву «П» из кирпичей, стоящую на земле прямо перед Василием.Анахис (VI в. до н.э.)
– Придурок! Что ты наделал? – вскрикнул я и продолжил свою ненормативную многоэтажную словесную конструкцию. Подошел к нему – у меня все в нутрии защемило. – Вася, ну зачем ты это сделал? Ты хоть бы сначала попробовал кувалдой разбить кирпич. Кувалда валялась рядом. Я ею железки подгибал на воротинах. Подойдя поближе, я понял, что надо его срочно везти в больницу. Он весь дрожал. На плечах, а он был раздет до пояса, выступили огромные капли пота. Помог подняться, посадил в коляску мотоцикла, захватил его одежду, убрал во двор инструменты и поехал в больницу. Привез в хирургию, сдал в руки дежурному врачу. Спросил, что надо от меня. Тот ответил, что два-три дня ничего. Васе я пожелал здоровья и уехал. Ворота-то надо было доделывать. Прошло уже много лет, но я до сих пор вижу все это как наяву. И до сих пор не могу понять, что было у человека в голове. Ведь одно мгновение – и он инвалид. Что его толкнуло? Случай дикий, глупый, ненормальный…
Новогодняя история
«Жизнь есть борьба»Москва 30 декабря 1996 года. Примерно 23 часа. По заснеженным улицам ночной Москвы, увешанным предновогодней иллюминацией и сверкающей всеми цветами радуги рекламой не ехал, а буквально летел маленький кортеж из трех машин. Два новых современных милицейских «Форда», один спереди, а другой сзади, сопровождали красно-серебристый трехдверный джип «Мицубиси». Мигалки сопровождающих машин, добавляли в общую какофонию сверкающих огней свою лепту. Не часто, но неожиданно резко для ночной Москвы, раздавались звуки «матюгальника», сгоняющего с пути кортежа неторопливых ночных водителей. Снег, который весь день засыпал улицы и бульвары Москвы закончился и сейчас сверкал в лучах фар и сигнальных огней машин фантастическим фейерверком, переливающимся по ходу машин невообразимыми фигурами. Москва сверкала яркой красотой, как и положено в предновогоднюю ночь. Со стороны глядя на этот кортеж, можно было подумать, что едет очень большой чиновник. На самом деле, в джипе за рулем сидел я, а рядом, на пассажирском сиденье – моя жена, Ирина. Весь салон сзади, от пола до потолка, был завален какими-то свертками, коробками, пакетами и сумками, через которые еле-еле проглядывалась, через зеркало заднего вида, сопровождающая милицейская машина. Я сидел за рулем и обменивался с Ириной комментариями по поводу окружающей и перемещающейся вокруг нас красоты, и конечно обсуждая наш «президентский» эскорт. И когда мы с Садового кольца повернули на Дмитровское шоссе, ненадолго задумался – как все начиналось. Уже ночью пошел сильный снег и к утру, в очередной раз за декабрь, все вокруг завалило белым рыхлым снежным покрывалом. Нам с супругой надо было в этот день, с утра пораньше, ехать в Москву, поэтому я по быстрому сбегал на улицу, почистил машину от снега, прогрел ее. Было еще темно, да и не удивительно. В конце декабря, в девять часов утра еще темно, в три часа дня уже темно. Так и выехали по темноте. Снег продолжал падать, засыпая ветровое стекло. Дворники работали практически непрерывно. Ехали по Дмитровскому шоссе, не торопясь, уж очень скользко на дороге. Постепенно стало рассветать, и не возможно было не обратить внимание на открывавшуюся нам красоту зимней дороги. Все вокруг было окутано белым снегом, и обочины и деревья лесного массива, стоящего вдоль дороги. Особенно красивыми были ели, как в сказке. Из окна машины, летящие снежинки падая под сильным ветром, казались белыми сверкающими нитями, двигающимися по необыкновенным траекториям Комфортабельная, полноприводная, новая машина с теплым салоном, с теплыми сиденьями вселяла уверенность на заснеженной дороге, даже в такую непогоду. На душе у нас было хорошо. Мы в предпоследний день года ехали в Москву за новогодними подарками для родных и близких нам людей. Уже несколько лет, у нас появилась традиция, почти как в фильме «С легким паром». Перед новогодними праздниками мы ехали в Москву, накупали там кучу подарков, а потом, в Новый Год ездили и поздравляли всех. Нас с Ириной моя мама даже прозвала «Дедом Морозом и Снегурочкой». Дарить подарки было очень приятно. И вообще, мне кажется, что дарить что-то приятнее, чем получать подарки. И вот, с хорошим настроением мы въехали в столицу. Маршрут у нас был расписан заранее. И несмотря на снег и слякоть на улицах, мы стали объезжать магазины и покупать подарки. Очень интересно покупать подарки. Особенно, если это необезличенный подарок покупаешь, а для конкретного человека. Представляешь как даришь его. Видишь радостное и счастливое лицо близкого человека, и на душе тепло становиться… В общем катались по Москве весь день. У очередного магазина машину бросали на улице, а потом мокрыми под снегом бежали к очередной торговой точке. Уже стемнело. Как я раньше говорил, в три часа дня – темно. Подарки всем закупили. Полный салон забили, сумками, коробками и всякими пакетами. Так приятно было. Ни кого не забыли. Все! Можно домой. И вот едем по Садовому кольцу. Машин на дороге очень много. Пробок нет, но чувствуется вот вот все встанут. Попытался перестроиться объехать переулками – не смог и справа и слева как сумасшедшие подрезают. Думаю, ну ладно по Садовому доедем. Подъезжаем к Садово-Триумфальной, а там яркая вывеска светится, кафе «Фламинго». А мы за весь день даже не перекусили. Есть хочется – сил терпеть голод нету. Ну, я и стал туда перестраиваться. Получилось. А там под козырьком здания стоянка автомобилей для клиентов кафе и съезд как раз прямо с дороги, туда-то мы и встали. Вышли из машины, хорошо, снега на тротуаре нет, дойти до дверей можно, как нормальным людям. А то мы набегались по слякоти. Ноги почти мокрые. А у кафе огромные окна, практически от земли до потолка, сверкают огнями – Новый год на носу. Заходим. А там так тепло и уютно, пахнет вкусно, что прямо сразу расслабились и есть захотелось еще сильнее. Хорошее кафе. Раздевалка, охранник на входе – типа фейс-контроль. Все как у «цивилизованных людей. Сели за столик. Официант принес меню. Пока заказывали обед, согрелись. Принесли салаты – съели, потом горячий супчик, только начали есть… Тут подходит к нам охранник и говорит: – Извините, а у вас в машине водитель? Я, – нет, сам за рулем, а что? – Ваша машина поехала, – он показывает куда-то за окно. Я аж подпрыгнул. Схватил барсетку. Крикнул Ирине: – Жди меня здесь-, и как был раздетый выскочил на улицу. На месте где стояла машина, только следы на снегу. Видно как мы подъехали, и как она уехала. Гнев, возмущение, обида и еще десяток разных чувств, буквально адреналиновым комком ударили по мне. И я побежал по ходу машин. А на Садовом гигантская пробка. Вся дорога забита машинами. Яркие стоп-сигналы сливаются в одну красную уходящую за горизонт ленту. Бегу прямо по шоссе среди машин. Чувствую где-то недалеко наша машина, не могла она далеко уехать. Снег летит в глаза, тут же тает, по лицу вода течет, а я бегу вдоль дороги и стараюсь высмотреть знакомый силуэт. А в голове мысли про машину, про подарки. Но когда я пробежал вдоль дороги метров сто, то понял… все – уехали наши подарки. Вдруг тут что-то мигнуло в высоте, за потоком машин, а потом погасло. Поднял глаза и увидел «скворечник» милицейский. Там почему-то свет зажгли, а потом выключили. Поэтому я его увидел. Побежал к нему, прямо через поток машин. Они сигналят, тормозят, водители ругаются, между ними буквально протискиваюсь и выскакиваю на разделительную полосу, прямо по сугробам, в тонких ботинках, побежал к металлической лестнице и держась за мокрые поручни, облепленные снегом буквально ворвался в эту стеклянную будку. А там, как пульт управления самолетом, огни горят на приборах неизвестного мне назначения, какие-то динамики, микрофоны, и сидит милиционер – офицер. Не понял, то ли капитан, то ли старший лейтенант, не разглядел, в будке-то темно. При этом на улице все хорошо видно. Он спокойно поворачивается и глядя на меня спрашивает: – Что вам, товарищ? А у меня эмоции через край. – Командир, только что, от «Фламинго» – и я показываю рукой – Машину угнали, не сумел догнать. Красно-серебристый «Паджеро», трех-дверный, номер… Он так спокойно говорит: – Новый? – Я утвердительно киваю головой. – Четыре тысячи зелени – сказал и смотрит на меня. Е-мое, денег жалко, да подарки и машина стоит гораздо дороже. Я открываю барсетку, у меня там потайной кармашек для зелени, вижу хватит. Говорю: – Да согласен. Он поворачивается к пульту и начинает каким-то мудреным кодом говорить в микрофон упоминая номер моей машины… А дальше было все слышно через динамики – Седьмой, понял. Восьмой, понял. Девятый, понял. И спустя некоторое время услышал: – Вижу, вот она, восьмой чего тупишь, включай красный, – и немного погодя: – Все, четвертый, взяли. Милиционер повернулся ко мне: – Все, поймали угонщиков. Добирайтесь на Колхозную площадь, там ваша машина. Там и с ребятами разберетесь. Он отвернулся к пульту. – Спасибо, большое. Я развернулся, в довольно тесной будке, спустился по лесенке и опять побежал между машинами через дорогу, в сторону кафе. На улице меня ждала Ирина, с моей одеждой. Быстренько оделся и только тут почувствовал, что замерз. Мы быстро пошли ко входу во «Фламинго». Там Ирина взяла свою сумочку, она оставляла ее в залог, я рассчитался и мы опять выскочили на проезжую часть. Пробка на дороге так и не рассосалась, поэтому нашли попутную машину мгновенно и спустя пол часа доехали до Колхозной площади. И там, наконец, увидели свою «Мицубиси». Она стояла на обочине, в небольшом кармане дороги. Около нее стояло трое гаишников, а на капоте полу – лежал мужчина, угонщик. Подошли представились. Один из милиционеров отвел нас в сторону и рассказал, как после остановки движения, он побежал к машине, хотел открыть дверку и вытащить угонщика, а тот закрылся. Пришлось вытащить пистолет. А у них правило – если вытащил оружие при задержании, то задержанного надо побить. Его и побили. Спрашивает меня: – Хочешь дать ему пару разов в рыло? – он кивнул на угонщика. А я к тому моменту уже успокоился. Адреналин вошел в норму. Машина с подарками нашлась. – Нет, не хочу. А как вы ее с дороги сюда отогнали? – спросил я. – Да, в замке зажигания ключ торчит. Сунул руку в карман, вытащил ключ от машины, показал ему. – А это, что тогда? Мы подошли к машине, угонщика уже увели. Я открыл дверь и увидел, что в замке зажигания торчит, по внешнему виду «родной» ключ. Короче, тут на месте с гаишниками все порешили и нас проводили куда-то в центр, в отделение милиции для окончательного разбора ситуации. Там-то и выяснилась вся картина. Я то, когда увидел «родной» ключ, подумал грешным делом на сервис, где обслуживал машину несколько дней назад, да на мойку где давал ключ. Вообще все перебрал в голове, откуда у угонщика мог появиться ключ. Все оказалось гораздо проще. Угонщик был не один, а целая группа. Во время наших похождений по магазинам, они легко сняли с крышки бензобака замок. А так как машина была залеплена грязными липким снегом, то это было незаметно. А уж затем на трех машинах, из которых две ехали справа и слева от меня и не давали мне уйти вправо или влево, как бы подставляясь. Я тогда еще подумал, что за ситуация на дорогах в этот день, сплошные помехи. А это меня так вели. Зато на третьей машине сидел механик и на специальном станочке, из родной болванки ключа от «Мицубиси» вытачивал ключ. Учитывая, что в машине две двери, лючок от бензобака, замок зажигания, все от одного ключа, то замок от лючка бензобакслужил маркером. И как только он его подогнал. Все. Можно ждать пока хозяева выйдут из машины и их просто заменить. А мы тут, как раз, и покушать решили. Оказывается человек из их бригады тоже зашел в кафе. И когда они убедились, что мы капитально начали обедать или можно сказать ужинать, то машину и угнали. Хорошо охранник увидел и нам сказал. В отделе милиции мы пробыли до одиннадцати часов вечера. Протоколы, допросы, суета вокруг, приводят каких-то хулиганов, пьяных, девчонок «легкого» поведения. А мы уже никакие. Мало того, что стресс, да еще голодные и усталые. Наконец все закончилось. Нас отпустили. Выходим из отделения, а нас ждут. Две машины ГАИ, новые, беленькие «Форды» с мигалками. Подошел капитан милиции. – Мы вас проводим, как президента. – пошутил он. – Поехали. Ну вот мы и поехали, с таким «президентским» эскортом. Проводили нас до самого МКАДа. Посигналили на прощанье, развернулись а Москву. Ну а мы домой. Добрались до Дмитрова уже 31 декабря, еле живые. Но ничего, и сами целы, и подарки сохранены. Есть с чем встречать Новый год и есть чем поздравить всех близких. Когда уже ложились спать мне Ирина и говорит: – Боря, а у меня из сумочки, в кафе «Фламинго», когда я ее в залог оставила, сто пятьдесят долларов украли… Вот на такой ноте и закончился предпоследний день старого года. А следующий день был днем только положительных эмоций. Дед Мороз и Снегурочка на этой же машине развозили подарки по родным и близким. И было тепло и радостно.Еврипид-философ406 г.д.н. э
Дверь
«Упорство и труд – все перетрут».Народная поговорка
Дверь не хотела открываться. Совсем. Новая, стальная, сделанная в Дмитровском «Сезаме», обтянутая красивой коричневой кожей, с двумя замками, один из которых был очень сложной сейфовой конструкции, с металлическими штырями при закрывании выдвигающимся во все стороны, а другой с простой личинкой, но зато с блестящей ручкой под цвет золота, уже целый час сдерживала все наши усилия попасть к себе в квартиру. Ни какие попытки ключами открывая и закрывая замки не увенчались успехом. Даже волшебные слова «Сезам откройся» не помогли. Заклинило на глухо. И все было бы ничего, дело-то житейское, в обычный день позвонили в «Сезам». Приехал бы слесарь, да и открыл дверь. Тем более она у нас на «гарантии», всего два дня назад поставили. Но было одно «Но», именно так, с большой буквы. Дверь не захотела открываться в девять часов вечера 31-го декабря. До этого мы всей семьей, женой Ириной, и двумя детьми, Алексеем пятнадцати лет и Виктором двенадцать лет, объезжали на машине всех родных, развозили подарки и поздравляли с наступающим «Новым годом». Потом уже к вечеру вернулись, поставили машину в гараж на «Космосе», и пешком по морозу, а он был довольно приличный градусов под тридцать, дошли до панельного дома, где жили на улице Космонавтов. Идти было не долго, минут десять-пятнадцать, но выстудило нас довольно сильно. Когда зашли в подъезд, а жили мы на третьем этаже, то даже обрадовались, как тепло в нем было, по сравнению с улицей.
И вот стоим перед дверью…На лестничной площадке конечно плюсовая температура, градусов 5–6 по Цельсию, но за час мы успели довольно сильно охладиться. А тут еще психологическая проблема – в доме во всю провожают Старый год. Слышна музыка, веселые крики – гуляют люди… А мы мало того, что замерзли, так голодные. Да и деться то некуда.
Я честно говоря к этому моменту уже закипел. На дверь после всех попыток смотрел как на врага. А сделать-то ничего не мог… Замки, такое ощущение, вот вот откроются. Где-то клинит внутри. Но ни как.
И тогда я разозлился и решил пойти обратно в гараж, взять там кувалду и просто выломать дверь.
Забрал пацанов, одному-то инструмент не дотащить, и пошел в гаражи. Там целый гаражный кооператив «Космос». Идем. Темно. На улице ни души. Зато во всех окнах микрорайона «Космонавтов» горят огни. Даже через стены слышна музыка, где-то крики, уже дерутся, наверное старые долги отдают. На площади переливается яркими огнями с красной звездой на макушке довольно большая елка. Конфетти и бумажные игрушки на ней под легким ветерком издавали характерные шуршащие звуки. В общем Новый год.
Ну а мы в гараж за кувалдой – дверь ломать. В гараже забрали: лом, кувалду, монтажку, зубило, набор отверток, пассатижи. Нагрузились по полной. А чего, лом весит семь килограмм, кувалда восемь – девять, да и остальное. Пошли домой. Мороз щемит. Руки через перчатки от металла мерзнут. Идем, а народ во всю гуляет. В подъезде нас ждала Ирина, тоже вся замерзла. Пришли. Сначала думал, как приду сразу кувалдой начну долбить. Но пройдя по морозу маленько остыл. Да и некуда было бить. Полотно двери кожей затянуто так, что края закрывали дверную коробку. Пришлось сначала обивку с одного края отрывать. Аккуратненько с помощью стамески и пассатижей отрываю обивку и вижу… Мамочка моя, замок, тот который с золоченой ручкой, установлен и раскреплен деревянными клиньями. Ай, да «Сезам». Один клинышек выпал – замок и переклинило. Вставляю клин на место, выравниваю замок и все…Ключ легко поворачивается, дверь открывается. Поминая ненормативной лексикой про себя, конечно, этих бракоделов из «Сезама» в открытую дверь пропускаю все семейство. Прилаживаю временно обивку и закрываю дверь изнутри квартиры. Все добрались.
Быстренько разделись и кто куда. Кто на кухню сумки поставить с продуктами, кто в туалет. А я стал затаскивать с лестничной клетки в прихожую инструмент, одновременно еще раз проверяя работу замков. Осталось переодеться и можно за праздничный стол, он был у нас заранее приготовлен и тут опять…Заходим с Ириной в спальню. У нас там импортный мебельный гарнитур стоял. Кровать накрыта белым атласным покрывалом, коврики как положено с трех сторон. Белые блестящие шторы у незакрытого окна. И все это засыпано черной землей и какими-то керамическими обломками, с отдельно выделяющимися зелеными ветками растений.
Ой, ей, ей. Что же тут произошло? Понятно стало, когда из-за одной из штор, с невинной мордой и задранным хвостом выполз наш рыжий кот. Короче, он услышав наши попытки открыть дверь, то ли еще от чего-то, залез на подоконник и сбросил вниз все горшки с цветами. А так как в панельных домах комнатки маленькие, то они упали и на пол и на кровать.
Началась уборка, негоже встречать Новый год с мусором. Пока убирались, я заодно убрал одну бутылочку с шампанским, в морозильник. Охладиться. В общем все убрали, полы, подоконники и прикроватные тумбочки помыли. Покрывало в стирку. Коврики вытряхнули. Теперь можно и за стол. Время-то почти двенадцать. Успели. Проводили Старый год и встретили Новый год. Выпили по чуть чуть. Сидя за столом, посмеялись приключению в новогоднюю ночь, вспоминая со смехом все перипетии. Посмотрели немного концерт и довольные, что все хорошо закончилось, легли спать.
По сюжету всех фильмов «ужастиков» после хорошего завершения, обязательно вываливается какой-нибудь страшненький намек, что ничего еще ни кончилось.
Утром, когда проснулись, я первым, наверное, пошел туда куда цари тоже пешком ходили и обратил внимание, проходя мимо холодильника, что дверца морозилки приоткрыта. А вокруг дверцы какая-то пена подозрительная. Холодильник у нас хороший двухкамерный «Индезит». Так вот морозилка у него сверху, поэтому пена и стенке поползла.
Ничего не понимая, я открыл дверку и ахнул. Вся морозилка была заполнена бело розовой пеной, причем внутри, я потрогал, она была твердой, а сквозь нее проглядывали какие-то блестящие кусочки.
– Это твоя бутылка, с шампанским, милый, – проходя сзади и обнимая меня сказала Ирина.
P.S. Встречу Нового 1993 года мы помним уже четверть века, и совершенно справедливо относим ее к Рождественским приключениям.
Зимняя охота
– Ни пуха, ни пера.– А теперь, я вам вот что скажу – Владимир Александрович, а проще шеф, встал с кресла и вышел из-за большого т-образного стола, где проводил предновогоднее совещание с руководством Дмитровского ДСК. Он прошелся по кабинету, благо места там было достаточно, осмотрел со всех сторон небольшую, метра два высотой, нарядную елку, поблескивающую огоньками отражающимися разноцветными искрами от елочных игрушек, повернулся к сидящим и сказал: – Я решил, всем вам сделать новогодний подарок. – Он жестом фокусника достал из кармана пиджака какие-то две бумаги, судя по оформлению, государственной важности. – Это две лицензии на отстрел лося и кабана. Так что, готовьтесь, все идем перед Новым годом на охоту. Причем отказы не принимаются, идут все здесь сидящие. Вообще-то достать лицензию на отстрел лося или кабана это дело проблематичное. И все находившиеся здесь это понимали. А тут сразу две. Учитывая, что все присутствующие были членами общества охотников и рыболовов, за столом начался «базар», который всегда сопровождает охотников, если их больше двух. – Я не смогу, – сказал я. Все притихли. Отказываться от такого мероприятия, да на халяву – это даже, слово ни сразу подберешь. – А чего так? – спросил шеф. – Ну во-первых у меня ружья нет, во-вторых у меня правый глаз практически слепой, а в-третьих этого достаточно. – Борис Федорович, – это ко мне. – Я вам ружье дам – это Юрий Павлович, наш главный энергетик и руководитель общества охотников – Правда из него, ни кто ни когда не куда попасть не мог. То ли ствол кривой, то ли мушка сбита, но это не страшно, – продолжал он. Все вокруг засмеялись. – Ну и зачем мне такое ружье? – Да, вы все равно стрелять не будете. – А если на меня зверь выйдет? Тут другие засуетились. – Мы поставим рядом с твоим номером и слева и справа, по охотнику с нарезным оружием. Они вас подстрахуют и лося завалят, – сказал Трофимов Валера, наш главный строитель. – Так, что Борис Федорович, посочковать не удастся, – сказал шеф. – Собирайся со всеми на охоту. Охота, конечно, дело интересное. Не только как проведение времени в хорошей компании, с выпивкой и закуской трофеем, в лесу на морозном воздухе, но и стремление добыть трофеи, что является основным инстинктом охотника. Каждый мужчина изначально добытчик, который должен кормить семью, и пока существует человечество, мужчины должны добывать кормежку. Начиная с мамонтов и всяких саблезубых тигров да и приодеться в шкуру тоже надо, кончая сегодняшними походами на рынок, за мясом или в магазин за колбасой или еще чем-нибудь. Различные книги про охотников, картины знаменитых и не очень художников, кинофильмы, даже стихотворенья, очень ярко рассказывают про эту мужскую страсть. Поэтому удержаться от такого предложения очень сложно. Да, вообще-то невозможно. Особенно тому, кто хотя бы раз побывал в шкуре охотника. Увидел зверя, зверька или дичь, промелькнувшую в кустах леса или ветках деревьев. Приложил к плечу ружье, пытаясь совместить прицел с «мушкой» выпалил из одного, а то из двух стволов вдогон добычи. Охота сейчас, это не только нужда в мясе, это одновременно мужская игра, соперничество друг с другом, со зверем, наконец. Многие, что бы получить порцию адреналина едут в разные страны на «сафари» – в Африку, в джунгли Латинской Америки, на наш Дальний Восток. А там, встречаясь с такими же адреналинщиками – охотниками, охотятся рискуя жизнью на львов, слонов, медведей и других экзотических животных. По лицензиям конечно. Ну а здесь, в Дмитровском районе, можно поохотится на зайцев и лису зимой, а когда открываются сезоны на птицу, то на вальдшнепа, утку, гуся. На лося и кабана строго по лицензиям. Хотя, честно говоря, в большинстве своем охотники просто гуляют на свежем воздухе в лесу, а после охоты, соберутся маленькой группкой у какого-нибудь стожка соломы на краю поля разводят костер, выпьют винца, поболтают на разные охотничьи темы, а потом и домой. Зверя в районе очень мало, а охотников очень много. Только официально зарегистрированных около четырех тысяч человек. Так что зайцев на всех не хватит… Но и просто отвлечься, от суровой действительности, подышать свежим воздухом, встретиться с друзьями, пострелять по пустым бутылкам и банкам, а то и по шапкам, которые подбрасывают поддатые охотники тоже хорошо… Значит уговорили, вернее будет сказать самоуговорился, пойду, вдруг и дичь на Новый год добудем… Мало ли… Сборы были недолгие. Да и чего собственно собираться-то. Теплая одежда, харчи с собой, термос с чаем, пару бутылок водочки. Нет не для пьянки. На всякий случай – штрафные. Так уж повелось. Если на охоте, на тебя выйдет зверь и ты промажешь. То штраф – литр водки. Ну а если не промажешь… То сами понимаете… Зима… Мороз… Заодно решил сделать новогодний подарок среднему сыну – Алексею. Ему в эти рождественские дни должно исполнится шестнадцать лет. Позвал с собой на охоту и его. Пусть посмотрит, а может и почувствует в таком истинно мужском мероприятии, что такое добыча пищи. За два дня до Нового года, с утра пораньше собрались и выехали в лес. Я с Алексеем на своем стареньком джипе, а остальные, кто с кем. Когда приехали на место охоты, было еще темно. Собрались, побазарили. Из машин достали водочку, закуску, стаканчики. Потом под хороший треп, о том кто, где, когда, ну и так далее…на охотах, прикончили пару коллективных пузырьков. А чего там на девятерых-то. В общем взбодрились. Потом Юрий Павлович дал мне курковую двустволку 12-го калибра и десяток патронов. Предупредив при этом, что из этого ружья еще ни кто в цель не попадал. То ли «мушка» сбита, то ли ствол кривой. Я тут же возмутился. Но мне аккуратненько напомнили, что я сам говорил на совещании у начальника ДСК, про то что правый глаз не видит, так что стрелять мне не придется, только наблюдать левым глазом. При этом егерь, Тимофеевич, распределяя по номерам, передо мной поставил Кунькова Алексея со снайперской – то есть нарезной винтовкой с прицелом оптическим, а после меня Трофимова Валеру тоже с винтовкой. – Они тебя подстрахуют-, сказал он и после небольшого инструктажа повел нас по сугробам в лес, на просеку. Загонщиков, он же отправил на лыжах в объезд лесного массива. Я, как всегда, когда бываю зимой в лесу по делу, быстро снял с себя теплую одежду и Алексея заставил тоже самое сделать. И мы пошли за егерем, протаптывая в снежной целине хорошую тропу. Снега было чуть ниже колен, но идти по мягкой снежной каше как-то было тяжеловато. Тем более какие из нас ходоки – конторские работники. Я шел в шапке и рукавицах, на мне было только рубашка, ну и теплые брюки, конечно. Алексей так же. Поначалу было холодно, мороз все-таки, градусов двадцать, ну а потом примерно через километр шагания по снегу, стало нам с Лешкой жарко. А ребята которые над нами сначала посмеивались, вообще взапрели. Тимофеевич – егерь, километра через два стал по очереди выставлять всех на номерах. Что такое номера? Понимаете, в лесу где проводится загонная охота, обязательно есть просеки. То есть, лесную чащу прорезают такими лесными дорогами шириной метров тридцать – пятьдесят. Это в том числе и защита от пожаров и для контроля за лесным хозяйством, ну и конечно для охоты. С одной стороны такой просеки, примерно через сто метров, выставляют охотников, на так называемые номера. А с другой стороны просеки находится лесной массив откуда гонят, загонщики, зверей. Просеки, хотя их и чистят, часто зарастают кустарником и мелколесьем, поэтому охотникам на номерах приходится быть внимательными. Испуганного загонщиками зверя не сразу и разглядишь, в этом мелколесье. Тем более он несется от опасности на довольно большой скорости. Нас с Алексеем поставили на номер рядом с большой елью. И хотя кругом были сугробы, под елкой снега было мало, да почти и не было. Мы тут же одели теплую одежду и нам стало комфортно. Почему я так говорю? Потому, что научен жизненным, так сказать, опытом. Однажды много лет назад меня тоже взяли на охоту зимой. Одеты были по зимнему, очень тепло. Знали, что на морозе надо будет стоять часа два, три. Тогда пришлось пройти по снежной целине километра четыре. Ну и пока шли все вспотели, даже не так, натурально промокли от пота. А потом пришлось на номере стоять часа два, на сильном морозе, да с ветерком. У меня даже майка примерзла отдельными местами к телу. Какая уж там охота. Руки ружье держать не могли. Весь застыл, так же как и другие. Результат нулевой. Охотник, на которого вышел кабан, не смог справиться с охватившем его «колотуном» и промазал. С тех пор зимой, в лесу, я только по такой технологии хожу, – хоть на охоту, хоть на работу. Потихоньку разместились под елью, утоптали снег под ней, повесили рюкзаки и ружье на обломанные ветки ели и стали осматриваться. Понемногу рассветало. И из сумерков начала проступать зимняя лесная сказка. Все деревья, кустарники, растущие на просеке и даже высокая сухая трава, которая сплеталась в причудливые лабиринты, были покрыты снежной шубой, где толстым слоем, а где тоненьким покрывалом. Все это искрилось в лучах восходящего солнца, а учитывая что солнце встало и светило вдоль просеки, то сама просека, на фоне окружающего с двух сторон более темного леса выглядела такой воздушной, фантастической долиной, на краю, которой мы стояли. Причем вокруг всего этого великолепия на удивление было тихо. Не было ветра, не слышно птичьего гомона, даже сучки не потрескивали от мороза. Казалось вся природа замерла, в ожидании рассвета. Ну а мы с Алексеем стояли под громадной елкой и просто болтали. Обо всем. О жизни, о работе, об охоте. Я ему рассказывал все подряд. Показал как заряжается ружье, дал ему попробовать самому зарядить. В общем вели себя довольно шумно. Когда он спросил меня об этом, я ему объяснил свою проблему – у меня правый глаз практически не видит. И стрелять нормально как все я не могу. Поэтому у нас, на подстраховке, на соседних номерах стоят охотники карабинами, которые и должны встречать зверя. А наша задача немного пошуметь. Зверь издалека шум услышит и уйдет или вправо или влево от нас. Так мы стояли примерно два с лишним часа, даже поесть успели и чайку попить из термоса. И чем сильнее стали замерзать, тем интенсивней топать ногами и хлопать по себе руками, что бы немного согреться. Заледенелое ружье так и висело на сучке ели. И вдруг в глубине леса на той стороне просеки послышался лай собак, которые гнали зверя на номера. Они с загонщиками были. Я, честно говоря, даже обрадовался, чем быстрее охота закончится, тем быстрее поедем домой. Уверенности в том, что подстрелим зверя почему-то не было. Мы продолжали стоять на номере, и теперь уже обсуждали куда пойдет зверь. Потом звуки лая собак усилились и я понял, что зверь идет на соседний справа номер или где-то между нами. Снял на всякий «пожарный» случай ружье, подошел поближе к краю просеки и стал внимательно всматриваться и вслушиваться. Вдруг, на той стороне просеки, лес как взорвался снежной пылью, засверкавшей на солнце и на просеку выскочил лось подгоняемый собаками. От нас, до него, было метров сорок и пока он устроил снежную бурю, сбивая снег и иней с кустарника и травы, пересекая просеку я спокойно смотрел и думал, что сейчас сосед его подстрелит. Так как лось шел примерно по середине между нами, да и у соседа карабин с оптическим прицелом. Кроме того он же знал, что я стрелять не могу. Но выстрела все не было. Если бы не собаки с громким лаем, хватающие лося за ноги и круп, то он бы давно перескочил просеку. И тут я не выдержал, понял, что сейчас, еще мгновенье и лось уйдет. Схватил ружье в левую руку, приложил приклад к левому плечу, попытался совместить прицел с «мушкой» левым глазом. Вижу все. Лось практически ушел. И тут время для меня как бы замедлилось. Все движения вдруг стали плавными и медленными. И я успеваю. Выскакиваю на протоптанную тропинку, одновременно выцеливая левым глазом и «мушку» и лося, и тут поскользнулся и упал на левое колено прямо в сугроб. В последнюю долю секунды нажимаю курок. Ружье стреляет… Лось поднимается на дыбы и разворачивается в обратную сторону. Я понял, что попал… Стреляю второй раз, сопровождая стволом лося, но в последнее мгновение дергаю ружье вверх. Испугался подстрелить собак, сидящих прямо на хвосте у лося. И по инерции окончательно заваливаюсь левым боком в снег. Краем глаза успев увидеть как лось, подняв облако снежной пыли, тоже падает в кустарник, по середине просеки. Дальше, я ничего не мог видеть чисто технически, так как провалился с головой в сугроб. Все мои попытки выкарабкаться из снежной ловушки не увенчались успехом. Пытаюсь опереться на руки, проваливаюсь, в рыхлом как пух снеге, еще глубже. Опоры то нет. Пока, наконец, не нащупал под собой ружье и оперся на него, приподнимая верхнюю часть тела из сугроба. Можете представить себе лицо, голые руки… мороз двадцать градусов. Снег везде – в рукавах, в куртке под воротником, на лице, в волосах. Тает и одновременно замерзает. И когда я почти встал, мне на спину обрушивается что-то большое и тяжелое, опять меня вминающее лицом в сугроб. Вообще… даже слов не хватает, выразить свои чувства. Одна ненормативная лексика. Опять вылезаю, с помощью Алексея. Оказывается после выстрелов, с ели, под которой мы стояли на номере, скатился здоровенный пласт снега. Он-то и вогнал меня по новой в сугроб. Пока отряхивался, вытирал лицо и руки, вытаскивал снег из под одежды, подошли охотники. У нас ведь как, выстрелы услышали – все, охота закончилась. И давай, глядя на то как я очищаю себя от снега на до мной смеяться – Он и не видит, и ружье у него кривое, сам в снегу закопался, как в окопе и лося подстрелил. Но это недолго было. Пошли все смотреть лося. Матерый зверь. Ну а дальше все пошло как положено… Тушу разделали, шкуру сняли. Потом костер, жаренная печенка и другой ливер, конечно выпивка с рассказами и смехом над разными случаями на охоте. Стрельба по пустым бутылкам, которых оказалось неожиданно много – штрафные запасы у всех были. Ну а потом дележка мяса при мерцающем свете костра. К этому времени уже полностью стемнело. А потом надо было дотащить добычу по сугробам к машинам. Хоть и говорят – своя ноша не тянет, тяжело было, да и наклюкались уже прилично. Однако все все дотащили, ни кого не потеряли. Я притащил мяса много, Алексей шкуру – она одна весила килограммов тридцать. В общем поохотились. Котлеты из лося мы ели до мая месяца. А вот со шкурой не справились, ее потом какие-то паразиты сожрали, пришлось выбросить. А в принципе хороший подарок на Новый год и Рождество нам сделал наш начальник ДСК Куимов Владимир Александрович. Когда, спустя двадцать пять лет, я спросил у Алексея, что он помнит о своей первой охоте, то он сказал: – Замечательно, романтично, до момента когда подошли к убитому лосю. А дальше все было, как выпущенном лет пять назад, кинофильме, «Особенности национальной охоты».Национальное напутствие охотника
Армейские рассказики
Пролог
За время службы в армии, а это два с половиной года, я нес, если можно так сказать, воинский долг в двух местах: в Азербайджане и в Туркмении. Полгода в городе Кусары на Кавказе – это была учебная база, и два года в городе Красноводске по месту основной службы. Все, что будет ниже написано, относится именно к этим двум местам службы. Начну я с города Красноводска. Хотя это не в хронологической последовательности, но мне так просто захотелось.
Рассказик первый Море
Закончив школу младших авиационных специалистов в городе Кусары, нас на автобусах перевезли в город Баку, в порт и прямо с машин, с личными вещами в рюкзаках и скатками шинелей через плечо, мы буквально бегом по специальным трапам, погрузились на пароход-паром. Для нас, молодых ребят, никогда раньше не видевших море, это было нечто удивительное. Яркое солнце, освещавшее сине-зеленую воду в береговой бухте, миллионами искр сверкающих на небольшой ряби, огромный пароход, размером с восьми-девяти этажный дом, громадные краны, двигающиеся вдоль причалов – все это нас, живших до этого в деревнях и маленьких поселках, буквально завораживало. А когда в наш пароход-паром стали заезжать железнодорожные составы, а потом и грузовые автомобили в большом количестве, то мы вообще, как говорится, тихо «обалдевали» или «выпадали в осадок». А потом был гудок – рев парохода и мы поплыли. Стоя на верхней палубе, вдоль бортов, мы наблюдали за удаляющимся берегом, махали руками людям, провожающим наш паром, любовались чайками, совершающими виражи и с криками летящими за нами. Все это в душе навевало какое-то романтическое настроение. Первый раз в море. Довольно сильный встречный ветер, соленые брызги, непонятно откуда попадающие на лицо, мерное гудение двигателей и легкая вибрация корпуса парома – все это реально подтверждало: плывем. И не просто плывем – путешествуем. Никаких обязанностей по службе выполнять не надо. Любуйся, отдыхай, что для солдата очень редко выпадает. Смотря на темно-зеленую воду с высоты борта и представляя, какая ужасная глубина – бездна под нами, становилось чуть-чуть жутковато и хотелось пойти поискать специальные ящики со спасательными жилетами. Так, на всякий случай. Но глядя на беззаботных пассажиров, гуляющих по палубе и в бинокли рассматривающих нефтяные вышки, тут и там торчащие из моря, как-то немного успокоились. Плыть нам надо было примерно двенадцать часов. За это время мы практически по прямой должны были пересечь Каспийское море по маршруту Баку-Красноводск. Большая часть времени приходилась на ночь. Вечером нас покормили и разместили в большом салоне, в креслах, похожих на самолетные. Все потихоньку успокоились и стали засыпать… А потом случился шторм. Так уж нам не повезло. Читая раньше рассказы Станюкевича и Новикова-Прибоя про бури в море, как-то не совсем себе представляешь, что это такое. Понимая, что мы плывем не на древней яхте или допотопном пароходике через океан, не хотелось плохо думать о нашем громадном пароме.
Сначала, когда мы уже фактически спали, стало покачивать и сбоку на бок, и с носа на корму. Ощущения были необычными, даже немного приятными, как будто на качелях легонечко качаешься. Но потом меня стало явно укачивать. Решил выйти на палубу, стало еще хуже. Пока полулежал в кресле, было терпимо, а когда встал и пошел, укачивать стало еще сильней. Корабль кренился то с боку на бок, то вперед, то назад. Пришлось идти, держась за стены, всякие ручки, чтобы не упасть. Решил пройти по внутреннему коридору на нос корабля. Там был музыкальный салон и какой-то ресторан. Захотелось посмотреть. Лучше бы не хотелось. До сих пор не могу понять, как нос этого громадного парома мог так болтаться. Лично я там на ногах с трудом удерживался. Решил выйти на «улицу», то есть на палубу, где мы стояли, когда отплывали от Баку. Мамочка моя! То, что я увидел, до сих пор спустя пятьдесят лет стоит в моих глазах. Я не знаю, как выглядят бури и ураганы в других морях и океанах, но то, что я увидел, меня потрясло до глубины души, причем в настоящем виде. Наш паром размером с очень высокий дом окружали громадные черные волны с белой пеной на макушках, причем, как мне показалось, они двигались сразу во всех направлениях. Паром качался так сильно, что макушки волн, казалось, можно достать рукой. Это было что-то невероятное. Я с силой вцепился в металлические поручни, и казалось, что меня не может оторвать от них. Потом мою душу, потрясенную, вывернуло несколько раз наизнанку, прямо за борт. Единственное, что немного остужало, это сильный ветер, порывами набрасывающийся на меня. Я не знаю, как другие, но лично я чувствовал себя хуже некуда. Мне было плохо. Я пошел в салон и стал искать место, где бы мне приютиться. В кресле это было невозможно. Голова качалась во всех направлениях, и укачивало еще больше. Тогда я размотал свою скатку и лег на пол примерно посередине салона. Там, по крайней мере, качало только с носа на корму, а сбоку на бок не так заметно. Весь измученный, с пустыми кишками, я как-то задремал. Молодой организм свое взял. А когда проснулся, шторма не было. Ритмично гудели двигатели, подрагивала палуба. А на улице было яркое солнце. Оно вставало из-за горизонта, на востоке, куда мы и плыли. Несмотря на то, что мы все были измучены штормом и лица наши имели оттенки от бледно-белого до бледно-зеленого, приближающееся окончание нашего путешествия радовало нас. Было даже удивительно смотреть, как паром скользит по абсолютно гладкой воде. И только появившиеся чайки, летающие над головой, как бы говорили нам о приближении берега. И вскоре на горизонте появилась скалистая гряда. Путешествию подошел конец. Впереди был город Красноводск. Впоследствии я несколько раз переплывал Каспийское море на разных паромах. Но, на удивление, ни в какие шторма больше не попадал. А романтика путешествий по морям у меня пропала навсегда.
Рассказик второй Красноводск
Когда подплываешь к Красноводску, в глаза сразу бросается темно-красная скальная гряда, огромной стеной разбегающаяся вправо и влево от города. Между морем и этой грядой был берег глубиной от километра до трех, с холмами, равнинами, пляжем, на котором и располагался город… Красноводск в то время был довольно большой город, примерно на двести тысяч жителей. Свой морской порт, нефтеперегонный завод, железная дорога, идущая вдоль берега моря, на которой, кстати, на одном из полустанков, расстреляли двадцать шесть Бакинских комиссаров, проспекты и площади, микрорайоны, застроенные как частным сектором, так и современными 2–5 этажными домами, придавали городу очень большое индустриальное, культурное и стратегическое значение.
В порту нас посадили на автобусы и повезли через город в расположение части. И чем ближе мы подъезжали к скальной гряде, тем выше она нам казалась. От края города, подходящего почти вплотную к гряде, шла наверх, на плато, дорога. Большая часть ее была прорублена в этой скале. Говорят, что прорубали это ущелье, ведущее наверх, на плато, пленные японцы после войны. Когда мы заехали в это искусственное ущелье, ведущее наверх, стало жутковато. Как будто какой-то великан прорезал щель в скальном массиве, поднимающемся отвесно, от границ города вверх на высоту десятков, а то и сотен метров. Дорога шириной метров десять, ограниченная с двух сторон вертикальными стенами, поднимающимися, как нам тогда казалось, на огромную высоту образовывала такое своеобразное ущелье. Такой тоннель, только вместо потолка, далеко вверху синело голубое небо. А когда мы выехали наверх, на простор, то перед нами предстала великая пустыня Кара-Кум, или в переводе с туркменского – «Черные пески». Вся серовато-бурого оттенка, пересекаемая большими и мелкими, как скальными, так и песчаными грядами, барханами покрытыми красными маками, торчащими прямо из песка, она показалась нам необычно, своеобразно красивой. Нам, приехавшим сюда из зеленой зоны Подмосковья и послужившим немного на заросшем зеленью Кавказе, такое изменение окружающего мира тоже показалось очень романтичным. Сразу вспоминались разные книги про путешественников, покоряющих и исследующих мир пустынь. И мы даже как-то загордились, что тоже каким-то образом побывали в этих трудных условиях и тоже будем покорять пустыню.
А дорога от края плато вела прямо через пески к нашей воинской части, расположенной в трех-четырех километрах от края плато. Мы приехали на основное место службы, где я пробыл два года.
Рассказик третий Пустыня
Пустыня Кара-Кум. Что это такое и как ее можно представить человеку, прожившему неполных девятнадцать лет в условиях Подмосковья. Когда летом все вокруг зеленое: и трава и листва деревьев; осенью золотисто-желтое, с багряными тонами; зимой ослепительно-белое в яркие солнечные дни и просто белое, когда солнце прячется за облака; и весной, когда идет переход от белой зимы, через серость проталин на полях, черноту стволов деревьев к изумрудной зелени лугов и полей и всевозможным цветам распускающихся садов. Кара-Кум – это круглый год серо-черно-желтый цвет, окружающий тебя со всех сторон. Невысокие скальные гряды, засыпанные песком, лощины и долины, заполненные барханами. И так до горизонта; в какую бы сторону ни посмотрел – везде камни и песок, но песка побольше. При ярком солнце все углубляется резкими, почти черными тенями. Дорог в пустыне нет, одни направления. Четких ориентиров, за исключением отдельных, далеких, скальных гряд, нет. Барханы песка все время двигаются, кардинально меняя окружающий пейзаж каждый день. Учитывая, что песок идеально сухой, ветер с легкостью его гонит в ту сторону, куда он дует. Это похоже на снежные сугробы, только если снег может слежаться, то песок – нет. В какую сторону ветер дует, туда он и двигается. Утром спокойно пройдешь по тропинке в нужное место, а уже в обед можешь там не пройти или пройти, увязая в песке по колено. При сильном ветре поднимается пыльная буря. Мелкий песок, плотностью, как туман, летит, забивая все. От него невозможно защититься. Ни марлевые повязки на лицо, ни уплотнители на дверях и на окнах не спасают. Он везде: в одежде, постоянно скрипит на зубах, в носу, в постели, в глазах, в еде. По поверхности барханов летит настоящая метель. Стоит только на ее пути попасться стоящему предмету, как его сразу засыпает песок, и через некоторое время на этом месте появляется микробархан. Поэтому в пустыне невозможно ничего спрятать. Потом ни за что не найдешь. Хорошо, что бури бывают не так часто. Ну а просто метель из песка почти каждый день. Пустыня ночью – это натуральный сюрреализм. Темнеет очень быстро, как будто щелкнули выключателем – и уже ночь. А дальше, если остановиться и замереть, начинает казаться, что вокруг тебя со всех сторон находится какое-то объемное живое пространство. Все вокруг как бы оживает. Если стоишь на песке, то под ногами, под подошвами все шевелится, как будто ты стоишь на чем-то живом. Вокруг все шуршит, посвистывает, потрескивает, причем одновременно со всех сторон, причем звуки какие-то неестественные, не похожие на нормальные природные. И кажется, что вокруг тебя какое-то громадное фантастическое существо. Рассуждая логически, понимаешь, что под ногами песок от твоего веса перетекает с места на место и создает ощущение, что под ногами что-то шевелится. Щелчки, потрескивание создают, остывая, камни, нагретые днем до очень высокой температуры, причем каждая порода щелкает по-своему. Шорох от перемещающегося песка раздается со всех сторон, причем шуршит он по-разному. Песок по песку – один звук, песок по камням – другой. Кроме того, ветер несет по песку сухие клубки перекати-поля из верблюжьей колючки, которые тоже по-своему звучат, сталкиваясь между собой и камнями. А представляете, часовой стоит на посту и все это слышит. Возвращаясь к пустыне, хочу сказать про хозяев этих пространств. С одной стороны, человек со своими машинами, самолетами, вездеходами вроде бы уже и является хозяином. Но нет. Хозяевами тут живут маленькие норкие существа. Имя их – насекомые. Нет, кроме них, здесь есть и змеи и черепахи и суслики-тушканчики, да и верблюды есть с ишаками. Но последние – это одомашненные животные, а не хозяева пустыни. Самих же хозяев очень много, и они, конечно, представляют большую проблему для людей, живущих здесь и осваивающих богатства пустыни. В принципе, они не всегда заметны, то есть не любят попадаться на глаза, что говорит об их определенной «разумности». Но иногда происходят массовые размножения различных видов. Связано ли это с экологией, деятельностью человека или другими причинами, в том числе климатическими, даже энтомологи не знают. А насекомых по видам очень много: это песчаные блохи, мухи, пауки самых разнообразных видов, как ядовитые, так и нет, всякие многоножки, москиты, да и не перечислить их все. Одно могу сказать, доставляют они людям много хлопот. Например, в середине 50-х годов прошлого века возникла, даже не знаю, как это по-научному сказать, массовое размножение мух. В том же Красноводске их было столько в воздухе, что на расстоянии десяти метров было невозможно ничего разглядеть. Они были везде, как сплошной черный туман, от них невозможно было защититься. Со всего Союза приезжали врачи СЭС, эпидемиологи на помощь людям. У детей, например, в каждом глазу было по пять и больше мух. Я видел фотографии этих лет – это было ужасно. Мухи миллиардами летали в воздухе, дышать было невозможно. Сам же я сталкивался во время службы с таким размножением насекомых два или три раза. Представляете, идет наша «эскадрилья», это примерно сорок человек строем по накатанной в пустыне дороге, а вся дорога покрыта сплошной лентой черных жуков-пауков. Причем они на нас не нападают. Бегут куда-то, а мы по ним шагаем, по такой, шевелящейся черной ленте. Хорошо, что мы в сапогах были. Говорят, где-то в тропиках, муравьи тоже мигрируют, только после них ничего живого не остается. Отчего это происходит, мне кажется, даже ученые толком не знают. А может быть, и не интересуются. Сколько у нас энтомологов и кто о них вообще слышал? Теперь о погоде в пустыне. Летом жарко, даже очень жарко. Иногда мы утром закапывали в песок куриные яйца из нашего подсобного хозяйства, а к обеду они были сварены или запечены всмятку. Ночью жара чувствовалась еще сильней. Представляете, мы брали простыни с кроватей, на которых спали, и укрывались, мочили их в воде, расправляли на матрасах и ложились спать, закутавшись в них. Потом просыпались от того что они опять были мокрые только от нашего пота. Опять хватали простыни, мочили их в воде и по новой спать. И так всю ночь. Можете представить себе казарму, в которой полторы сотни молодых ребят, всю ночь бегают к умывальникам и обратно. Но это где-то с апреля по октябрь. В ноябре и марте погода теплая и комфортная. Зимой днем тепло. Мы в конце января в волейбол днем играли раздетые до пояса. А вот ночью зимой холодно, снега нет, но мороз мог достигать до -10 градусов. А учитывая, что здание и сооружение приспособлены только для защиты от солнца и жары, то по ночам нам было холодно. Окна закрывали одеялами. У входа в казарму постоянно топилась газом цилиндрическая кирпичная, обшитая железом печка. Такова краткая характеристика пустыни, какой видел ее я.
Рассказик четвертый О службе
«Нет места милее родного дома…»Теперь о службе. Наша воинская часть готовила и запускала самолеты-мишени, так называемые сейчас, беспилотники. Сделаны они были из настоящих самолетов, которые полностью исчерпали свой ресурс. Их заправляли топливом, ставили радиоэлектронное управление, подвешивали пороховые ускорители, устанавливали на пусковой станок. И по команде запускали. Вид был, конечно, потрясающий. Самолет с пускового станка на двух огненных столбах от пороховых ракет взлетал прямо в небо. Ракеты потом отстреливались и падали в пустыню, а самолет летел на своем двигатели дальше, управляемый по радио. На полигоне за ним гонялись и сбивали боевые самолеты, нами же подготовленные к стрельбам. Служба интересная. У нас, со всех стран соцсодружества, учились летчики летать на разных видах самолетов и сбивать ловко маневрирующие самолеты-мишени как ракетами воздух-воздух, так и пулеметно-пушечные огнем. А мы всю эту учебу и обслуживали: от охраны и до сбора обломков самолетов-мишеней в пустыне. Сам городок, где мы жили, представлял собой кусок довольно большой пустынной территории, огороженной невысоким забором. Забор был сложен из известняковых, прямоугольной формы, камней, уложенных в «шахматном» порядке. И внутри этой огороженной территории стояли одноэтажные казармы для солдат, медблок, баня, столовая, клуб, плац, магазин, караулка, учебные классы, все соединенные между собой асфальтированными дорогами и дорожками. Были внутри и зеленые насаждения в виде колючих кустарников, высаженных вдоль дорожек и дорог, и небольшие лиственные деревья, в основном посаженные у клуба, медблока и некоторых казарм. Был и стадион со спортзалом. Стадион – это было нечто. На гладкой выровненной скале располагалось, размеченное краской футбольное поле, волейбольная площадка, беговые дорожки. И все это на гладкой скале. За городком на удаления разместился военный аэродром со своими стоянками самолетов, складами, рулежками и другой инфраструктурой.Цицерон (I в. до н.э.)
Рассказик пятый Сдача крови, или пьяным везёт
«В беде познаются друзья…»В одной из казарм и располагались наши эскадрильи, то есть можно считать эскадрилья-рота. Лично я служил в 3-ей эскадрилье. Почему собственно, эскадрилья? Да потому что мы обслуживали и ремонтировали самолеты. Ну об этом пока все. Казарма, где мы жили уже полтора года, была аккуратным одноэтажным домом на метровой высоты цоколе с одним крыльцом, довольно широким, чтобы солдатики по «тревоге» могли свободно, не толкаясь, выбегать и бежать каменной лестницей на 5 ступенек, начинающейся большой площадкой перед дверями и заканчивающейся на асфальтовой дорожке метра 3–4 шириной. А на крыльце, в уголочке, стояла деревянная табуретка и веник. Почему я особо отмечаю эти два предмета, да потому что, во время ночных дежурств дневальные сидели на крылечке и веником сметали всяких насекомых, в том числе и ядовитых, которые ползли на свет лампочки, висящей над крыльцом, и на тепло нагретых стен казармы. И если на стены они не могли заползать, так как цоколь был измазан на всю высоту какой-то черной незасыхающей гадостью, отпугивающей насекомых, то там, где были ступеньки, это было возможно, они были чистыми во избежание затаскивания черной смазки в казарму. Вот всякие пауки и ползли на крыльцо, а дневальные их просто веником сметали. Можно бы, конечно, и давить насекомых, но тех было так много, что потом утром замучаешься крыльцо отмывать. В основном, это было в теплое время года, особенно весной и в начале лета. Я не знаю, как ученые энтомологи разбираются в этих насекомых, но видов было очень много. И все довольно страшные. Пауки, многоножки, всякие ползающие… в общем, жуть. Самыми опасными были, конечно, скорпионы, фаланги и каракурты. Мы, когда строем шли на самолетные стоянки через пустыню, иногда прямо по сплошному ковру из мигрирующих пауков. К чему я все это рассказываю, а к тому, что бы вы знали: в этой местности ни сидеть, ни лежать-загорать там невозможно даже днем. Обязательно кто-нибудь укусит.Петроний (I в. до н.э.)
Таквот однажды утром, на построении, к нам обратился замполит подполковник Андрюханов с просьбой о сдаче крови. Нужна была первая группа. Как выяснилось, в карауле произошло «ЧП», то есть чрезвычайное происшествие. Когда утром взошло солнце, два часовых смежных постов подошли друг к другу в нарушение устава и стали разговаривать. Кругом было открытое пространство аэродрома. Все видно, ну ребята и расслабились. Они были друзья, поэтому поговорить было о чем: о дембеле, о девчонках, ждущих или не ждущих их, о спорте. Ну и, конечно, об армии, способах нападения и защиты от оружия, которое было в их руках. А в руках у них были карабины «СКС», так называемые самозарядные карабины Симонова с примкнутыми штыками. Вот они и стали отрабатывать, имитировать приемы боя и защиты. Когда один из них как бы ударил штыком второго, то тот успел схватить за штык карабин и дернул на себя. А у второго рука соскочила и нажала на спусковой крючок. И все было бы ничего. Вот только ночью, опять-таки в нарушение устава боец загнал патрон в патронник, на всякий случай. Страшно в пустыне ночью. И не извлек его, когда рассвело. Раздался выстрел, а учитывая, что карабин был старым, 1949 года, с износившимся прерывателем огня, то автоматически вся обойма из десяти патронов была расстреляна и девять пуль кроме последней попали в часового, который дернул за штык. Солдатик был пока жив, и его срочно отвезли в гарнизонный медпункт и стали делать операцию. А крови он потерял много. Операцию делал начальник медпункта подполковник Писарчук. Вывезти раненого через Каспийское море не смогли бы. И стала нужна кровь именно первой группы. В нашей эскадрилье такая была у меня, Кольки Середы и Славки Маврина. Ну и конечно, мы вышли из строя, чтобы пойти в медпункт сдать кровь. Я не знаю, много ли было до нас еще доноров, но мы были последними. Первый раз сдавать кровь все-таки немного страшно, и мы, поддерживая всякой болтовней друг друга, пришли в медсанчасть. Медфельдшер разместил нас в отдельной комнатке и сказал, что у нас возьмут по 200 граммов крови, что это нормально. А Середа сразу спросил про обед и день отдыха после сдачи крови. Фельдшер посмеялся, дадим, говорит вам и обед, и день отдыха. Ну, в общем, сдали мы кровь, ничего страшного, как оказалось. Посадили нас в комнатку-столовую и стали кормить. Я уже не помню, что нам давали поесть, но компоту дали аж по две кружки. Ну, сидим мы, кушаем, и вдруг заходит подполковник Писарчук. Мы, конечно, вскочили, вытянулись. Но он нас посадил, кушайте, говорит, и сам присел на стульчик рядом. Мы, конечно, продолжили есть и одновременно у него стали выяснять про раненого. Он нам рассказал все, что знал, сказал, что очень «тяжелый» и надо будет везти его в Баку, а это через море. Мы к этому времени уже поели, он нам пообещал от службы свободный день и вдруг обратился с просьбой еще сдать кровь, так как солдатика могут не довезти в Баку. Мы друг на друга посмотрели, а Колька опять спросил про вино, которое вроде бы на гражданке дают донорам после сдачи крови. Подполковник Писарчук пообещал нам. Ну, мы согласились. Надо было еще по 400 граммов сдать. Я после сдачи встал, и у меня голова немного кружилась, Середа он у нас был маленького роста, вышел весь белый-белый. Славка Маврин вышел, и тоже видно немного не в себе. Вышли из медкабинета, сели на лавочку и стали отдыхать в тени деревьев. Тут выходит Писарчук и дает нам какую-то плоскую железку. Смотрим, а это фляга прямоугольная со скошенным уголком и пробкой толщиной 2 см. Это вам говорит, ребята, один литр спирта. Только не напивайтесь, пожал руки, сказал «спасибо» и ушел, Середа засунул фляжку за пазуху и мы пошли в солдатскую столовую. Там нас тоже ужин поджидал. Ребята оставили. Взяли кружки железные и разлили спирт, как раз получилось. В кружке оказывается ровно 330 грамм. Я спросил, как надо пить спирт. Ни Колька, ни Славка тоже не знали. То ли надо вдохнуть, потом выпить, то ли выдохнуть, потом выпить, в общем, учитывая, что мы никогда раньше спирт не пили, решили попробовать и так и так. Прошло с тех пор очень много лет, но до сих пор помню свой первый опыт пития спирта. Кружку 330 грамм спирта выпить залпом, это было что-то. Ну, так же и мои друзья. После этого мы немного поели, а вот дальше я ничего не помню. Знаю, что утром очнулся в своей кровати, правда, одетый, Середу нашли в гарнизонной хлеборезке под стеллажами, а вот Славка отличился. Между гарнизонной столовой и нашей казармой был участок пустыни метров 50, заросший колючим кустарником и саксаулом. Так вот, Славку нашли утром, спящего в этих кустах, на песке. Правильно говорят пьяному море по колено. Ни одна тварь, ни пауки, ни змеи, его не укусили. Утром просто встал, отряхнулся и пришел в казарму. Нам дали еще один день отдыха. Мы потом долго вспоминали это событие и подкалывали Славку, особенно, когда он был дневальным и веником гонял пауков с крыльца, про его друзей-насекомых, которые его не тронули.
Рассказик шестой В карауле
«Всё проходящее подвержено случайностям…»Было это в начале июня. Нас, молодых, неопытных специалистов, только завезли из учебки в гарнизон по месту основной службы. Разместили и сразу, как и положено в армии, запрягли по полной. В основном, конечно, это работа на кухне, дневальными, знакомство с техникой, которую будем обслуживать. Для нас, молодых ребят, не избалованных в то время техникой, обслуживать самолеты было очень интересно. Все было новое: и стоянки, где размещались самолеты, окруженные земляными капонирами (это такие валы из грунта), и здания, в которых находилось оборудование, контейнера с ракетами, и многое другое, что нас удивляло и восхищало. Ну и, конечно, сами самолеты. Стремительные, серебристые, с обтекаемыми формами, они казались какими-то фантастическими машинами. Да они и были в то время такими. И мы эти машины обслуживали, ремонтировали, делали профилактику приборам. Оторвать нас оттуда нашим командирам было сложно. Но хочешь или не хочешь каждому из нас приходилось по графику идти на работы по кухне и в караул. Как тогда говорили: через день на ремень, через два на кухню. А на самолеты шли один или два раза в неделю. «Старики» говорили, что нам надо войти в ритм службы, понять службу и когда эта самая служба будет не в тягость, можно будет дальше самолетами заниматься. Мы так и поняли, что пока не подойдет пополнение, через полгода, так называемый новый призыв, нам с любимыми «ласточками» (так мы звали самолеты) придется нечасто видеться. Нас как самых «молодых» заставляли убирать территорию, мыть посуду, чистить, таскать, выполнять хозяйственные работы и так далее. Так вот, случилось это на второй неделе службы. Утром на разводе старшина Ганган (фамилия такая) зачитал наряды. И мне первый раз в этой войсковой части предстояло пойти в сборный караул. А это значит, что где-то после обеда солдатам давался отдых (поспать)три часа, с двух до пяти. Потом подробный инструктаж, который проводил дежурный по части. Затем подготовка амуниции, ужин, получение оружия и строем на смену караула. Начальником сводного караула назначен старший лейтенант Адикадзе, веселый, постоянно, но не обидно всех подкалывающий, грузин. А до обеда – занятия по расписанию. Когда мы пообедали, подходит ко мне Адикадзе и обращается по имени – Борис, тут такое дело. У нас солдат, который должен был убирать учебные классы для летчиков, заболел. А ты парень здоровый, сильный, спортсмен – надо его подменить. То есть возьми хозинвентарь и займись уборкой классов. – А как же поспать и инструктаж, товарищ старший лейтенант? – Я тебя в карауле проинструктирую и дам отдохнуть. – Есть товарищ старший лейтенант. И я пошел. Учебные классы для летчиков – это такое одноэтажное здание, довольно большое по площади, разделенное на большие комнаты, уставленные столами, стульями, классными досками на стенах. В общем, работы часа на четыре… Набрал воды, стал мыть полы, сдвигая столы и стулья. А потом устанавливая их на место, я обнаружил нечто интересное. На каждом столе всю поверхность занимала прикрепленная и покрытая оргстеклом карта различных частей СССР с обозначенными коридорами, где можно летать. Ну, я, конечно, стал искать свой город Яхрому и нашел. И Дмитров нашел, где учился в техникуме, и Клин, где работал на стройке. Присел, немного помечтал, вспомнил моменты гражданской жизни. Как будто дома побывал. Так хорошо мне стало. И вовсе не обидно, что я работаю, а другие в это время «кемарят»(то есть спят). Короче, закончил все, доложил начальству и отправился на ужин. Примерно в семь часов вечера караул построили, проверили и повели на развод. После развода колонной по три пошли менять старый караул. Пришли, приняли помещение, и первая смена уехала менять посты. Мне начальник караула старший лейтенант Адикадзе говорит: – Хазов, ты пойдешь в последнюю смену. Сейчас ложись и отдыхай, можешь поспать. Я упал на топчан и, конечно же, сразу заснул. И ничего мне не мешало, топот смен, разговоры ребят. Спал как убитый, все же притомился, наверное. Разбудили, когда на смену идти. Встал, получил оружие, патроны, зарядил карабин в специально отведенном месте. Вышел со сменой из караулки, сел в «козелка» и поехали. Честно говоря, глубокой ночью я в пустыне ни разу не был. Поэтому пытался через окошки чего-нибудь разглядеть. Машина куда-то ехала, поворачивала, останавливалась, солдаты залезали, вылезали. В общем, развозили караул по постам и собирали отслужившую смену. Наконец мне хлопнули по плечу – выходи. Через заднюю дверь выпрыгнул на бетон. Мне кто-то похлопал по плечу – служи брат – дверка захлопнулась, и машина поехала. Пока горели фары, я, что-то еще видел, а когда машина отъехала, вокруг стало так темно, что невозможно описать эту черноту. Стою я, значит, на бетонке, что это бетонка, сапогами чувствую. А в остальном полный мрак. Я был в шоке. По уставу я должен был с разводящими принять пост и обойти все что охраняется, проверить печати, связь с караулом, ну и многое другое выполнить по уставу. А тут ничего. Первый раз в этой части, в карауле. Границ поста не знаю, что охраняю, тоже не знаю. Где соседние посты, непонятно. Ну конечно, на инструктаже-то не был. Да еще и темно, как у негра в… одном месте. Вот думаю, попал. Ориентироваться могу только на слух. А слух мне подсказывает, что вокруг меня, такое ощущение, громадное живое существо под названием пустыня. До меня со всех сторон доносились самые разные звуки. Явственно слышал, как ветер гонит шары из верблюжьей колючки, свистит на разные тона. Песок, который струится, как поземка, тоже издавал непонятный шорох разной тональности со всех сторон. Везде потрескивал остывающий камень, нагретый днем жгучим солнцем. И вообще, все вокруг свистело, скрипело, щелкало, трещало. Не то чтобы очень сильно, но в полной темноте явственно звучало у меня в ушах. Я решил пройти немного вперед и услышал буквально грохот своих сапог, подбитых металлическими подковами. И тут же встал. Это получается, что этим грохотом я всему окружающему миру говорю – я тут. И мне стало немного страшно. На политинформациях, которые проводили с нами командиры, нам всегда рассказывали о басмачах – туркменах, которые будто бы еще существуют где-то в песках и продолжают нападать на солдатиков, чтобы завладеть их оружием, о шпионах, переходящих на нашу сторону через недалеко находящуюся границу, ну и много других страстей. А жить то хочется. И я тогда потихоньку, потихоньку не поднимая сапог, скользя ими по бетону, стал искать край бетонки, ну и вышел потихоньку на песок. Присел, прислушался. Стал анализировать звуки, звучащие вокруг меня и прикидывать, отчего и почему они идут. Потихоньку я успокоился и понял, что это нормальные звуки, которые издает пустыня. Я стал оглядываться и всматриваться в окружающую меня темень. И что-то в полной темноте начало проглядываться. Более темные или светлые участки, очень вдалеке была видна цепочка огоньков, скорее всего, освещение на гражданском аэродроме. И я решил, хоть как то шагая по песку, разведать обстановку и поискать хоть какие-то ориентиры. Не будешь же посреди пустыни кричать: – «Ау, люди, где вы?». И вот на пятом или шестом шаге я услышал звук, явно отличающийся от общего фона. Это был треск разрываемой ткани. Не сильный, но явный. Я тут же присел, взял карабин наизготовку. А что делать, я же ничего не вижу. Хочу сказать, почему меня это сильно напрягло. Да потому, что все самолеты и все основное оборудование на стоянках, на ночь укрывалось специальными матерчатыми чехлами. Ну вот. Направление на звук рвущейся ткани я четко определил и прямо по песку, крадучись, направился в том направлении. По-прежнему ничего не видно. И тут опять раздался еще более сильный звук рвущейся ткани. Я понял: там кто-то есть. И тут же вскочил и буквально заорал уставные слова: «Стой, кто идет, стой, стрелять буду» – загнал патрон в патронник и присел между больших барханов. И тишина. И вдруг я услышал тихие-тихие шаги, от меня удаляющиеся. Что такое? Явно слышны шаги человека, идущего по песку. Можете себе представить, что у меня в этот момент было в душе. Явно диверсант. Но где он? Чувствую, уходит, слышать слышу, но не вижу. И вдруг метрах в тридцати-сорока какая-то узенькая тень закрыла один огонек в той цепочке светильников у гражданского аэродрома, потом другой. Явно фигура человека-нарушителя. Тут я не выдержал: «Стой стрелять буду», – заорал. И стрельнул в воздух. А тень тут же увеличила скорость и тогда я, в полной темноте ориентируясь только на огоньки, несколько раз выстрелил в эту тень. Вспышки от выстрелов, меня ослепили, а звук оглушил. Я прыгнул в сторону и залег на песке, ожидая ответной стрельбы. Но было тихо. Я, честно говоря, ничего уже точно не видел, только теперь и не слышал. Потихоньку пополз по песку, примерно, в сторону бетонки. Выполз на нее. А дальше что делать, не знаю. Где связь с караулкой, понятия не имею. Слышал ли кто-то мои выстрелы, не знаю. Тут я увидел фары машины. Понял, что это возвращается наш «козлик» со смены дальних постов. И побежал ему наперерез, через кочки, верблюжью колючку, какие-то ящики. Выбежал в свет фар. Меня увидели, подъехали. Я коротко рассказал про все. Все, кроме водителя, вылезли из машины и довольно плотной цепью пошли в том направлении, где все случилось. А «газончик» фарами освещал нам путь, отчего за счет контраста черных теней и освещенных участков становилось еще страшней. Мы осторожно, если не сказать, крадучись перемещались по небольшим барханам. Как вдруг кто-то крикнул: – Вот он, – и все резко задергали затворами карабинов, загоняя патроны в патронники. Но так как все было тихо, мы подошли поближе. Верблюд?! И почти все захохотали, разряжая возникшее напряжение. Все смеялись, хлопали меня по плечу, подшучивали. А я по инерции продолжал повторять о том, как все случилось, и каждый раз вызывал хохот среди ребят. Потом меня подменили, отвезли в караулку, где я все рассказал начальнику караула и дежурному по части. Затем меня уложили спать, и я продрых до утра. Утром, при свете всходящего солнца, пустыня была совсем не страшной и, когда мы приехали на место ЧП, мне стало не совсем хорошо. Кругом стояли контейнера с ракетами, самолеты, какое-то оборудование и между всем этим лежал верблюд. Комиссия собралась из офицеров, все осмотрели и тоже удивились, что я ночью всеми тремя пулями попал верблюду в задницу. А ткань, которую он зубами рвал, оказалась обшивкой старого крыла от АН-2, стоящего у контейнера. На ней налет был из соли вот он ее и рвал. Уже позже я узнал, что верблюд ходит, переставляя ноги как человек, поэтому я и слышал шаги. А узкая тень силуэт, которую я видел, это, оказывается, он сзади толщиной не больше полуметра. Примерно год меня заставляли ребята рассказывать эту историю, смеялись, но каждый, судя по глазам, мысленно примерял эту ситуацию на себя. Мне объявили благодарность и отпуск на Родину – десять дней без учета дороги. Верблюда забрал на мясо и шкуру хозяин-туркмен. А в отпуск я так и не съездил… Но это уже другая история.Лукан (I в. до н.э.)
Рассказик седьмой Шутка
«Шутка есть ослабление напряжения, поскольку они отдых…»Утром, после развода, старшина Хохлов, направил нас, молодых, первый раз на обслуживание самолетов в ТЭЧ (технико-эксплуатационную часть). Для нас, только приехавших из школы младших авиационных специалистов, все было в диковинку: новая часть, новые солдаты окружавшие нас и делившиеся на «стариков», «молодых» и «салаг», пустыня вокруг, техника. Все это психологически давило. Надо было акклиматизироваться, приспосабливаться, находить свое место в этом новом для нас окружающем мире. И если с техникой и природой все было просто и даже интересно, то с психологическим встраиванием в коллектив все было гораздо сложнее. Мы тогда служили по три года. И все солдатики, неофициально, конечно, делились на «стариков», которые служили третий год, «молодых», которые служили второй год, и «салаг», которые служили первый год. Между этими категориями, негласно конечно, выстраивалась определенная иерархия. Как психологическая, так и техническая. Более «старые» солдаты были, конечно, и более опытными и более знающими. И, конечно, этим пользовались как в быту, так и на службе. Мы, молодые «салаги», прослужившие полгода в учебке, пока учились, не сталкивались с этой проблемой. Хотя нас и пугали тем, что, когда попадем в действующие части, хлебнем и дедовщины, и тому подобное. Поэтому все первые дни службы в части мы были как бы «настороже». Построив эскадрилью в колонну по три, сержант Ганган повел нас, ТЭЧ, через гарнизон, а потом и через пустыню по натоптанной в песчаных дюнах дороге. Когда шли через гарнизон, чтобы поднять настроение, дал команду «Запевай!» и мы запели. До сих пор помню несколько куплетов этой фирменной для нашей третьей эскадрильи песни.Аристотель (IV в. до н.э.)
Там, где пехота не пройдет,
Где бронепоезд не промчится,
Угрюмый танк не проползет,
Там пролетит стальная птица.
Угрюмый танк не проползет,
Там пролетит стальная птица.
Рассказик восьмой Охота
«Жизнь требует движения…»Как я уже рассказывал, служба в армии, в мирное время, довольно однообразна и скучна. А когда это длится три года, то можете себе представить. Только по воскресениям нас водили, опять-таки строем, под песню в дом культуры, в кино. А так каждый старался в свободное от службы время, чем-нибудь себя занять: большинство – спортом, подготовкой к институту и так далее. Так уж получилось, что у «салаг» времени не было практически, у «молодых» время уже появлялось, а у «стариков» было больше всего. Но не из-за какой-то дискриминации, а потому что «старик» благодаря своему опыту выполнял свою работу и все свои дела по службе за час, а «салага» за день. Случилось то, о чем я хочу рассказать, в конце второго года службы. Я был еще не «старик», но уже почти не «молодой». У нас был в гарнизоне медблок и возглавлял его подполковник Писарчук. О нем я уже рассказывал. Кто-то из ребят мне рассказал, что он собирает крупных скорпионов, фаланг и каракуртов. Причем, за скорпионов и фаланг размеров больше 5 см. дает отдохнуть в медсанчасти три дня, а за любого каракурта семь дней. Для каких целей он их собирает, никто не знает, да и не наше это дело, а вот отдохнуть в санбате от службы, да и поесть по другой норме питания хотелось бы. Однажды во время службы я его встретил и спросил об этом. Он мне все подтвердил и сказал, что если я принесу насекомое, то все так и будет. Только без болтовни. И вот я все свободное время стал посвящать охоте. Охоте на ядовитых насекомых. С разрешения старшины одевал сапоги вместо ботинок, брал несколько стеклянных банок с крышками, длинную палку и уходил в пустыню. Не очень далеко, в пределах слышимости, то есть если тревогу объявят, то минут за десять точно добегу. Немного расскажу об этих насекомых. Скорпион в Кара-Кумах цвет имеет желтовато-сероватый, полупрозрачный, хвост как бы составной, на конце – жало. Ядовит круглый год, но весной особенно, причем опасен любого размера. Жало свободно пробивает хлопчатобумажную солдатскую форму. У нас один солдатик сидел на песке рядом со мной и вдруг хлопает по ляжке. Вот, – говорит – гад! Убил маленького скорпиона сантиметра два длинной. Хвостом бил по брюкам натянутым. Ну, убил и убил. Вдруг проходит некоторое время, как закричит: – Нога, нога! – Увезли сначала в медсанчасть, а потом и в госпиталь в Баку. Девять раз ногу резали, все время нарывала. Так и комиссовали. Теперь о фаланге. Довольно страшный и противный на внешний вид, желтовато-коричневого цвета, паук. Говорят, неядовитый. Но он питается трупами животных, насекомых и на его жвалах, похожих на маленькие ножницы находится трупный яд, что еще хуже. Если от яда натурального можно применить для лечения вакцину, то от трупного яда – вопрос. Фаланга очень быстро бегает и даже прыгает. Ноги как пружинки. Теперь о каракурте. Каракурт – в переводе с туркменского – «черная смерть». Говорят, укусит – просто ложись и помирай. Черного цвета. Не очень большой по размеру. Сантиметра два-три по телу, без лапок. Очень ядовит. Туркмены – киллеры подсовывали каракурта в юрту своим врагам и за ночь он всех перекусает и убьет. Вот на таких насекомых я и охотился. Идешь по пустыне. Смотришь, какая-то палка лежит. Откинешь, а под ней скорпион. Аккуратно, прямо стеклянной банкой, вместе с песком загребешь его, начинаешь рассматривать. Если маленький, то придумывал для него казнь. Например: суровую нитку пропитывал бензином, клал кольцом вокруг скорпиона и поджигал. Так он тут же задирал свою голову и хвостом своим бил себе под нее. И готов. Однажды решил проверить, кто сильнее, скорпион или фаланга, тоже не очень больших размеров. Скорпион сидел в одной банке, а фаланга в другой. Так я вместе с песком пересыпал в одну и стал смотреть. Никакой драки не было. Фаланга моментально откусила хвост скорпиона и начала его жрать. Но большей частью я их просто убивал, когда ногой давил, когда палкой. Но больших не встречал. И лишь однажды пошел я на стрельбище, где выставляют прицелы самолетных пушек. Типа небольшого оврага, а в конце бревенчатая стена, обсыпанная грунтом. На бревна подвешивают мишени и метров с трехсот стреляют из пушек и пулеметов, выставляя прицелы. Там вокруг, от бревен, осколков, щепок валяется множество. Вот тут я повеселился. Смотрю, на одном краю бетонки лежит большая щепка, как доска. Я к ней, подкидываю своей палкой, а там лежит фаланга, ну очень большая, по телу явно 6–7 см. Я к ней, а она на бетоне лежит, как ее возьмешь. Тут она взяла и побежала по бетонке, да так быстро. Я за ней. И не доходя одного шага до края бетонки, она как прыгнет мне на грудь, но не долетела, я ее рукой в воздухе как шмякну! Она упала на песок, можно сказать, «без сознания», и я ее быстренько в банку и крышкой прикрыл. Принес в медсанбат. Отдал медбрату. А тот сразу: раздевайся. И выдает больничное белье. Разместил меня в палате. – Отдыхай, – говорит. В эскадрилию я сам позвоню. Три дня я там сачковал. Ребята меня навещали, я им, конечно, все рассказал, по большому секрету. Следующий раз я попал в медсанбат, уже когда поймал каракурта. Было это летом. Вечером, когда еще было светло, я решил сходить в одно интересное место. Я его издали видел, но побывать так не успел. Представьте себе, иду я по песчаным дюнам, и вдруг передо мной расстилается плоский участок пустыни, который буквально завален белыми ломаными камнями размером с человеческую голову. Как будто какой-то великан повеселился. Вот там-то я и нашел каракурта. Он сидел на одном камне и видно грелся на солнце. Меня увидел – и раз! И спрятался под ним. Я камень перевернул, его увидел и банкой на песке сразу накрыл. И понес его в казарму, чтобы ребятам показать. А то все про них слышали, но никто никогда не видел. Поставил в курилке банку, все подходят, смотрят. А он такой черный, страшный, жвалами шевелит, бегает по дну, а по стенкам подняться не может. Кто-то из ребят принес соломку и давай ей его дразнить. Так представляете, он зашипел. А соломку жвалами схватил и перекусил, как ножницами. Мы все очень впечатлились. Потом отнес в медсанбат и сачковал неделю. И честно говоря, мне стало стыдно. Если в первый раз я и был-то фактически два дня в медсанбате, не заметил их. То в этот раз сижу, как дурак, на скамейке в тени дерева у санчасти. День, два, пять, озверел, оторвавшись от коллектива. На шестой день сам ушел в казарму. Не смог, будучи здоровым, лежать, ничего не делать, когда ребята работают. Я, конечно, понимаю, что многие мне завидовали и хотели бы тоже в санчасти дурака повалять. Но я не смог больше. И в дальнейшем больше пауков не ловил.Аристотель (ШМ в. до н.э.)
Рассказик восьмой Рыбалка
Я смотрел на него, а он меня. Его черненькие глазки сверкали разными цветами от мерцающего солнечного света, пробивающегося через полуметровую толщу воды. Ветер гнал мелкую рябь по поверхности моря и при этом лучи света преломлялись во все цвета радуги и мелкими цветными пятнами преобразовывали подводный ландшафт в какое-то феерическое место. И когда я еще ближе подплыл к этому усатому созданию, он как-то ловко и быстро попятился внутрь своей норки, а потом вдруг резко выбросил вперед в мою сторону здоровую по размерам клешню и щелкнул ею так что даже под водой слышно было. А может быть щелчок мне показался, но клешня была большой, как только он ухитрялся ее в норке прятать. Да, вы наверное уже догадались, это был серый морской рак. И пока я вынырнул на поверхность отдышаться, он вновь убрался в свою норку. Только усы черного цвета слегка колебались от движения воды, а может это он сам ими шевелил. Громадная глыба подводной скалы своим основанием уходящая на глубину метров пять, то ли из ракушечника, то ли из известняка, была вся испещрена дырками-норками. Как будто какой-то великан с дрелью и сверлом большого диаметра насверлил дырок, причем их было так много, что даже в глазах рябило. Такими скалами и поменьше и побольше было усеяно все подводное побережье моря. Верх этих скал не доходил до поверхности примерно на метр-полтора. На них можно было даже встать, если не боишься поранить босые ноги острыми кораллами и ракушками, которыми были усеяны макушки скал. Я теперь понимаю почему многие люди, в старину, потерпевшие кораблекрушение, погибали у самого берега во время шторма. С воды скалы не видно, а волны об них точно разобьют и шлюпку, да и людей подплывающих к берегу. Тут без всякого шторма, на берег вылезаем все оцарапанные. И если сначала, мы были очень довольны возможностью побывать на море, причем долго, несколько дней, то к концу первого дня, морская соленая вода, яркое обжигающее солнце, множество царапин от кораллов, искусанные клешнями раков руки, которых нас заставили ловить, как-то нам пыл пригасили.
Да, нас привезли на восточный берег Каспийского моря, для конкретной цели – наловить раков. Кого это нас. Да, нас солдатиков третьей эскадрильи, ВЧ №…, которая располагалась в военном городке, при военном же аэродроме, в пустыне Кара-Кум, недалеко от города Красноводска. К концу второго года службы, а служили мы три года, все уже привыкли, к определенному распорядку воинской жизни. И уже умудренные опытом смотрели на окружающий нас пустынный мир довольно флегматично. Есть командиры, приказали – мы сделали. К запахам пустыни, несколько специфичным, мы уже привыкли; к жаре летом, морозу без снега зимой, тоже. И к кормежке солдатской, хотя сразу надо сказать ассортимент продуктов был очень скудный. Сухая, резанная на дольки картошка, рыба, море то рядом, компот из сухофруктов, котлеты только по праздникам, десять грамм сливочного масла и три кусочка сахара в день, на вечерний чай. Человек ко всему привыкает. И к тяжелой ежедневной, довольно однообразной службе, по обслуживанию и ремонту самолетов, к паукам и змеям сопровождающим нас по жизни в пустыни, к постоянной жажде – вода в пустыни драгоценна, к тоске по родине и близким, которых видишь только во сне, к редким письмам с родины, да ко всему… Поэтому когда комэск, командир эскадрильи подполковник товарищ Рябов, вызвал меня, я тогда уже был сержантом, к себе в кабинет и попросил подобрать надежных ребят-солдатиков умеющих хорошо плавать из эскадрильи, для выполнения серьезного задания, за пределами воинской части, я сразу согласился. Все-таки разнообразие какое-то. А когда, узнал что надо будет ехать на море, вообще обрадовался. Море, для нас, такое близкое, совсем рядом, километров десять-пятнадцать и одновременно такое далекое, мы его видели только один раз, когда нас везли на службу в воинскую часть, манило к себе со страшной силой. А тут на тебе, приказывают и повезут туда на несколько дней. Причем с очень сложной задачей – надо наловить раков. Причем много, примерно тонну-полторы. Ничего себе, я подумал. Обожраться можно. – Это не нам, – сказал командир – это подарок. Есть такой городок в Молдавии – Стрий. Там тоже есть военный аэродром и от туда к нам в часть прилетели гости – летчики учиться стрелять из самолетов. А когда будут улетать обратно, то захватят с собой раков. Подарок от нашего командования. Я, командиру высказал некоторые сомнения, по поводу ловли раков. Лично я не разу не ловил их, да и другие ребята навряд ли ловили. – Старшина, все расскажет, идите выполняйте, – сказал он. Надо, значит надо, солдат выполнит любой приказ. И вот на море. Разместили нас в каком-то деревянном домике на берегу, похожем на общежитие и вперед ловить раков. Для них, в темной пристройке, приготовили огромный деревянный контейнер, из под ракет. Дали нам по клеенчатой сумке с веревочками, которыми мы привязали их к себе и повели к воде. Море, удивительного бирюзового цвета, плескалось о плоский берег покрытый мелкой ломанной ракушкой. Представляете, не песок, хотя, тут рядом пустыня Кара-Кум, а сплошные ракушки и целые и поломанные. Босиком только, ходить по ним не очень хорошо. Во-первых колючие, а во-вторых раскаленные на солнце так, что ступни обжигало. Пришлось быстренько перебежать на ту часть берега куда нахлестывали волны и немного остужали поверхность. Зашли в воду. Теплая. Мелкие волны набегали на нас чуть чуть охлаждая разгоряченные тела. Дробленые морским прибоем ракушки, от потоков набегающих волн, струились под ступнями и щекотали их. Старшина, отплыл от берега на десять – пятнадцать метров и позвал нас к себе. Подплыли. Он знаком показал нырнуть в воду. Я увидел, как он сунул палец в норку к раку и тут же вытащил его. На пальце висел зацепившись клешней небольшой рак. Он его стряхнул прямо под водой в клеенчатую сумку висевшую у него на поясе. Все это мы увидели под водой. Видно было не очень хорошо. Мы были без масок. Но солнце светило ярко и все освещало. И вот когда мой первый знакомец, щелкнул клешней и убрался в норку, я честно говоря немного испугался. Но потом резко сунул указательный палец в норку и тут же почувствовал как рак схватил клешней его. Вытащил. Он висел на пальце и весь шевелился. Больно не было. Как прищепкой для сушки белья, придавило. Немного страшно – это да. Так и пришлось вытаскивать раков из норок, складывать в сумку, периодически выныривая и вдыхая воздух. Когда сумка набиралась полная и представляла сама из себя что-то такое живое шевелящееся, вытаскивал на берег и бежал высыпать раков в контейнер. А потом опять в море. И так четыре дня. Контейнер мы заполнили. Вид у него с открытой крышкой конечно тот еще был. Раки все шевелились, стоял какой-то шум от них. Мы конечно регулярно заливали их морской водой, а то они могли задохнуться. Но все имеет свойство заканчиваться, закончился и наш промысел. Работа была сделана. Если честно, то нам это надоело и мы на воду уже смотреть не могли, да и на раков тоже. Каждый вечер варили для себя и объедались. Кстати раки съедобны, как оказалось, только в те месяцы, в которых нет буквы «Р». Хотя в принципе чего там есть-то, так баловство. Потом приехала машина с погрузчиком и увезла раков на аэродром, где их погрузили в самолет и увезли в славный городок Стрий – город дождей, бля…й и рокеров, как говорили сами летчики. А для нас началась обычная служба – рутина. Только иногда вечерами в курилке вспоминали смешные моменты этой ловли. Особенно смеялись над Славкой Мавриным, моим приятелем из Тулы. Он однажды, вытаскивая рака рукой, наступил – оперся на скалу ногами. И ему тут же два рака сами вцепились в ступни. Представляете как он из воды вылетел, тряся раками. А он спокойный такой, тоже со смехом рассказывал о том, что в этот момент почувствовал. А потом случилось чудо. Где-то в начале сентября, меня в очередной раз вызвал к себе командир эскадрильи и мы вместе с ним сели в УАЗик и поехали на одну из стоянок аэродрома. Приезжаем, а там стоит наш контейнер, из под ракет, закрытый. Команду дал командир открыть крышку. Открываю… А там…Представляете полный контейнер яблок. Они лежали и сверкали ярко-красными боками, на солнце. А запах… Это было что-то… Невозможно описать… – Это вам на эскадрилью, и солдатам, и офицерам от летчиков из Стрия, – сказал командир. – Условия жизни в пустыне даже не допускают наличие свежих фруктов. Все моментально портится. Впервые за два года, наша 3-я эскадрилья, да что там наша, весь полк ел свежие яблоки. А мы семеро ходили героями и было очень приятно осознавать, что маленькую толику своего участия в это чудо и мы приложили.
Рассказик десятый Ужасный случай
«Помни: только эта жизнь имеет цену».Не очень хочется писать на эту тему, но для «науки» и получения другими жестокого опыта, напишу. У нас в части пропал один солдатик. Он служил в автороте, которая обслуживала наш гарнизон водителем «водовозки». Что значит водитель «водовозки»? Это такая машина, с цистерной, примерно на пять тонн воды. Служим-то мы в пустыне. Воды питьевой нет. Воду возят танкеры из Баку. Приходит такой танкер в порт города Красноводска и сливает питьевую воду в резервуар, откуда ее «водовозки» развозят по городу и поселкам, прилегающим к нему, и за деньги продают. Если не ошибаюсь, по пять копеек ведро. У нас в Подмосковье так раньше керосин продавали. Приходит машина с цистерной, полной керосина, собирается народ с канистрами, бидонами, и водитель продает керосин. Так там в Красноводске и воду питьевую, развозят и продают. Вода техническая в городе есть и водопровод есть. Только пить эту техническую воду нельзя, она соленая не то что бы сильно соленая, но чувствуешь во рту соленый привкус. Ею можно мыть, стирать, но пить нежелательно. Подается эта вода в Красноводск из города Джебел, по трубопроводу. Ну, а нам в часть возилась питьевая вода воинскими «водовозками». В необходимых местах в части стояли питьевые баки, обложенные камнем, с фонтанчиками воды. Подойдешь, откроешь воду и из фонтанчика попьешь. Вот туда-то и сливали воду из «водовозок», ну и на кухню, разумеется. Так вот, солдатик пропал, который работал на «водовозке». День нет, другой. А на улице пекло. Нас командиры опрашивают, может быть, кто-то знает, куда он мог деться. В общем, через три дня объявили его дизертиром. На его машину назначили другого солдата. И с утра следующего дня, он пошел в автороту ее принимать. Как в любом автопарке, все машины стоят у забора, на котором висят таблички с номером машины, ну и, соответственно, машины у своих номеров. Подошел, завел. Все нормально. Решил проверить цистерну, открыл люк, а там запах и вид такой… В общем, когда стали разбираться, выяснилось что пропавший солдатик поставил на место машину и видно решил проверить сколько осталось воды. Открыл люк, нагнулся посмотреть, и то ли голова закружилась, то ли с сердцем что. В общем упал в цистерну с остатками воды и там захлебнулся. А вечером старшина автороты, обходя свое хозяйство, увидел непорядок: на одной «водовозке» люк открыт. Он, ничего не подумав, заскочил на машину и захлопнул люк. Вот так, вне боевых действий, потеряли солдата. Так называемые, «небоевые» потери. Потом приехали родители солдатика, были торжественные проводы гроба с телом на Родину. Люки на всех машинах водовозках оборудовали решетками, во избежание… а у нас, у солдат, появился грустный пример: «Как можно в пустыне Кара-Кум утонуть в воде».
Фокус
«Задумав дело, не говори о нём: не удастся – засмеют…»Случай, о котором я хочу рассказать, произошел в городе Кусары. Это Азербайджан. Сам городок здесь ни причем, просто там находилась воинская часть №…, в которой я начинал службу в армии. Нас,молодых призывников, одетых в шапки, телогрейки и сапоги (когда нас призывали, в Москве был снег) и уже прилично уставших от долгой дороги Москва-Кавказ, везли по асфальтовой узкой дороге в этот городок на небольшом автобусе. Дорога серпантином прорезала покрытые зелеными лесами и склонами высокие горы. По каменным мостам, построенным еще в старину, мы проезжали над небольшими пропастями, которые обрывались скалистыми кручами и на дне которых бурными потоками текли реки и ручьи. Вода разбрызгивалась об валуны, лежащие на дне хрустальными брызгами, которые образовывали легкий туман. И как бы завершая эту красоту последним мазком кисти, солнце над речками разворачивало радуги, то тут, то там, встающие многоцветием из хрустальных брызг, текущих где-то внизу речек и поднимая их чуть не до макушек зеленых гор. И ко всем этим прелестям природы, окружающим нас в поездке, добавлялась громкая, необычная для нашего слуха национальная музыка, которую включал в автобусе улыбчивый шофер – азербайджанец. И так мы ехали примерно пять часов. Наконец приехали в воинскую часть. Нас всех на дорожных серпантинах укачало, от музыки у всех болела голова. Я, честно говоря, с тех пор не могу слушать азербайджанские народные мелодии. Меня сразу начинает укачивать, даже на ровном месте. Ну да ладно. Приехали мы в школу по обучению младших авиационных специалистов. И началась служба. Прошли курсы подготовки молодого бойца. Приняли присягу. А уж потом начали учиться специальностям по обслуживанию боевых самолетов. Одновременно с обучением нас подтягивали по физической и строевой подготовке. Воспитывали и буквально заставляли грызть гранит военной науки и дисциплины. Одновременно мы сами себя обслуживали. Это уборка всех территорий и помещений, это кухня, где надо было приготовить еду на тысячу человек. Представляете, сколько одной картошки на такую ораву надо было начистить, а потом все помыть после еды. Также работы по уборке все жилых, учебных и вспомогательных помещений, в том числе и, извиняюсь, туалетов на тысячу человек. Кроме того, мы всегда ходили в караул. Очень все уставали, да еще и есть хотелось. Нормы питания были мизерные. Это нам так казалось сначала. Но все, как говорится, устаканилось месяца через два. К нашему удивлению. Втянулись в службу. И еды стало хватать, даже оставалась, и уставать стали не так сильно. В общем, когда наконец втянулись в ритм солдатской жизни, практически на всех накатила тоска по дому. В любом случае, мы все были дети тогдашнего времени. Домашние, то есть. У нас не было сотовых телефонов, телевизоров. Мы скучали по родителям, по близким, по друзьям. Кто-то из ребят по девчонкам, которые их провожали в армию. Командиры, конечно, все это видели и начали принимать меры. Замполиты приходили в роты, помогали нам организовать досуг, в то самое небольшое личное время. У нас стали проводить соревнования по шашкам и шахматам. Вывесили, нами же сделанные стенды, на которых публиковали итоги турниров. Организовывали спортивные секции по волейболу и футболу. Стали проводить политинформации, ну и многое другое. А если старшина видел грусть и тоску на наших лицах, то выводил на улицу, на плац, заставлял маршировать и разучивать строевые песни. И знаете, помогало. Кроме того, командир роты переговорил с каждым солдатиком, на предмет выявления способностей. Кто умел рисовать – делал стенгазету и боевой листок. Кто-то писал заметки, кто-то стихи в эту же настенную печать. Нашлись баянисты, начали создавать художественную самодеятельность с песнями и плясками. Короче, дело по восстановлению духовного подъема пошло в массы. Я, когда разговаривал с командиром, признался в том, что у меня было хобби – я дома показывал фокусы. Отвлекусь немного, по поводу фокусов. Все мы в детстве мечтали быть волшебниками. Замечательно в руке иметь волшебную палочку. Взмахнул и – мечта осуществилась! Разные сказки, мультфильмы и даже кинофильмы позволяли нам верить, что бывают чудеса на свете. Нет на свете такого ребенка, который не мечтал о чудесах, как в сказках «Цветик-семицветик», «Гарри Поттер», «Снегурочка» и других. Став повзрослее, мы уже с недоверием поглядываем на всякие «волшебные палочки». А став взрослыми, вообще про это забываем. Но есть такие люди, которые не хотят расставаться с мечтой о чудесах. Они то и становятся фокусниками. В таких странах, как Бельгия, Голландия, Дания, Финляндия, Швеция, Канада, Америка, миллионы людей делают фокусы своим хобби. Люди придумываю и показывают фокусы на праздники, дни рождения, да и просто так. И они счастливы – они нашли свои «волшебные палочки» и могут делать чудеса, удивляя и восхищая окружающих. Вообще-то все фокусники делятся на иллюзионистов и манипуляторов. А есть такие универсалы, которые совмещают эти две «стихии». На самом деле, фокусы – это обман чувств и зрения в том числе. Но зато как приятно и удивительно смотреть на эти чудеса. Фокусники-иллюзионисты манипулируют предметами, которые то исчезают неизвестно куда, то появляются неизвестно откуда, с помощью определенных реквизитов, а фокусники-манипуляторы делают тоже самое, только голыми руками. Каждый из нас видел фокусников или по телевизору, или на концертах, поэтому представляет, что это такое. А мне еще задолго до армии захотелось делать и показывать их. Нашел необходимые книжки и по ним стал учиться. Делал реквизиты, отрабатывал фокусы перед зеркалом, и когда самому начинало нравиться, показывал близким. А если нравилось им, то показывал и друзьям. Сложного в этом ничего не было. Надо было тщательно продумать фокус, сделать реквизит, а потом отрепетировать, причем на последнее приходилось больше всего времени. Зато успех был настоящий. Чудо и только! Я помню свой первый отработанный фокус: «исчезновение стаканов с водой». На столе, покрытом скатертью, стоит стакан с водой. Невдалеке сидят зрители. Я подхожу к столику, накрываю стакан с водой красивым ярким платком, поддергиваю рукава рубашки, оголяя кисти рук, беру стакан сверху прямо через платок и несу его к зрителям. Подхожу поближе, и вдруг резко бросаю его в зрителей, удерживая платок за кончик. Все пугаются, а стакана то нет. Ни на столе, ни у зрителей, ни в платке, который я пропускаю, перед всеми, через пальцы. Эффект был необыкновенный. И сколько я его ни повторял в разных местах, всем он очень нравился. Было и много других фокусов. И всегда, глядя на удивленных и восхищенных зрителей, я чувствовал себя настоящим волшебником, с волшебной палочкой в руке. Ко мне приставали, просили рассказать, как это делается, но одним из главных правил у фокусников – это не рассказывать секреты и не повторять на «бис» фокусы, если ты только не знаешь другого способа показывать тот же фокус. Ну так вот, командира роты это очень заинтересовало и он стал уговаривать меня показать фокусы для роты к 23 февраля, Дню советской армии. Я ему объяснял, что для подготовки номера нужно очень много времени, которого у меня нет, и отдельное небольшое помещение. Меня освободили от многих занятий, включая работы на кухне, а когда я показал офицерам роты несколько готовых фокусов, то и от караулов и всего прочего, чем загружали солдат. Ребята в роте стали на меня поглядывать с укоризной, все-то пашут, а я «сачка» давлю. И им приходится, за меня трудиться. Я несколько раз разговаривал на эту тему с заместителем по политработе, но приказали продолжать готовиться к концерту в роте. И вот наступил праздник. Прямо в помещении роты на четвертом этаже казармы, в торце, где была затемненная ниша, я и подготовился со своими реквизитами к показу фокусов. Зная своих товарищей, как ярых скептиков, я подготовил целый концерт, включая репризы, шутки и прочую «ерунду», способную отвлечь внимание от проведения самих фокусов. Главное, был результат, а потом я говорил, шутил, что-то объяснял, завершение каждого фокуса оказывалось очень эффектным. В общей сложности я подготовил больше тридцати фокусов. Эффект был потрясающий. Многие, да почти все ребята, в то время вообще не имели представления о таком виде искусства, как фокусы. Все сидели, раскрыв рты от удивления. Ведь тогда практически только-только начинались продажи телевизоров для населения. И не каждый мог купить телевизор, где иногда показывали концерты с фокусниками, такими, как отец и сын Кио. А на местах, в маленьких городах, селах и деревнях, откуда призывали в армию, тем более никто не видел такого. Ребят из роты, а также командирский состав, который тоже пришел посмотреть, я покорил своим концертом. Ко мне приходили, просили показать секреты, потому что никто не понимал, как происходило это чудо. Но я, конечно, следовал своим правилам. Никому ни слова! Да, забыл сказать, от коллектива мне было все прощено. Ни кто не говорил, что я «сачок» и за счет других «проезжал» хозработы. Все хлопали мне по плечам, обнимали меня, уговаривали и дальше этим заниматься, настолько все это было отлично. Я стал героем праздника. Со всех рот нашей дивизии приходили делегаты, чтобы и у них я дал такие концерты. Но у меня были другие планы. Я хотел служить, как все, выучить, как следует все виды радио и радиолокационного оборудования, а потом отправиться в боевые части. Но человек предполагает, а Бог располагает. Обучение обучением, а досуг для воинов дело святое. На меня «наехали» самые главные начальники и буквально приказали готовиться к очередным праздникам, Первомайским, и подготовить номер к дивизионному концерту в гарнизонном Дворце Культуры. Фактически впереди было еще около двух месяцев и можно было подготовить что-то серьезное. А учитывая, что в мае нас отправляли в боевые части, то и концерт был фактически «дембельным» из нашего училища. Меня опять освободили от всех побочных мероприятий, и я начал в свободное время готовить репертуар. Ребята уже не смотрели на меня, как на «врага» народа, когда шли в наряды, на кухню, в караул или еще на какие-то дополнительные работы. Понимали, что не просто быть «волшебником», одновременно изучая самолетную технику, уставы, совершенствуя свое тело в соответствии с армейскими нормами. У всех, не смотря на дополнительные нагрузки, было и личное время, а у меня нет. Я был полностью загружен все свободное время подготовкой фокусов. Любой командир мог меня в любой момент «выдернуть» и потребовать, чтобы я показал, что сделал и что делаю. Одновременно надо было сдавать зачеты и экзамены по разделам военной техники, выполнять нормы, а это было не очень просто. Все мы, солдаты, сильно уставали и, конечно, вольно или невольно пытались «сачкануть» от хозяйственных работ. С одной стороны, мы понимали, что кроме нас, это делать некому, а с другой – молодые были, в какой то степени избалованные. А тут надо убирать туалеты на тысячу солдат, подметать и чистить территорию, мыть лестницы и полы как в казармах, так и в местах общего пользования, поэтому все хитрили, как могли, и «сачковали». Одно дело, когда в наряд назначают по графику, а другое – когда в свободное время «припахивают», вот и «сачковали». Ну и я, конечно, был такой же. Вообще-то, если честно, то я приспособился со своей подготовкой к концерту и уже спокойно «сачковал». Причем друзья мои, да и вся рота с этим смирились и воспринимали то, как я «сачкую», нормально. Шутили, подкалывали, может быть, немного завидовали, но уже не злились, как раньше. О моей подготовке фокусов прослышали и во всех других подразделениях нашей воинской части. А так как к этому времени мы почти все перезнакомились, то меня цепляли и спрашивали солдаты и из других рот и подразделений. В общем, на какой-то период времени, я стал выделяться из всех тем, что не служил, как все, а делал какие-то фокусы. В конце концов все рано или поздно заканчивается. Подготовился и я со своим номером. Сделал все реквизиты, подрепетировал…в общем, был готов. До праздников оставались считанные дни, и мой репертуар начали проверять все ответственные командиры, включая замполита дивизии. Для меня это было хорошо. Я вновь и вновь репетировал перед офицерами свой номер, отрабатывая и шлифуя детали. Свой концертный номер я показывал в узком кругу раз десять. И настолько отработал все, что мог с закрытыми глазами все делать, ну это я шучу. На второе мая был назначен концерт. Я стал собирать весь реквизит, сходил на сцену Дворца культуры, все посмотрел, прикинул, где что собирать, как выходить на сцену, как потом уходить. Все это важно, так как народу. В концерте будет участвовать много и, чтобы не мешать другим, да и чтобы мне не мешали, все надо предусмотреть. Была только одна маленькая проблема: во Дворце не было воды и ее надо было принести с собой. А так как у меня был ряд фокусов, связанных с водой, мне понадобился большой бидон. Командир роты принес мне огромный фанерный чемодан, наверно, дореволюционных годов и бидон для воды. Я все собрал, аккуратно уложил, разложил реквизит, в нем поставил наполненный водой бидон, закрепил все и перед концертом отнес его за кулисы. Поставил в уголочек, чтобы никому не мешал, и пошел вместе с замполитом роты к распорядителю концерта узнать о порядке выступления. А когда мы с командиром вернулись, то увидели, что чемодан лежит на боку, в луже воды. Я был в шоке. Он никому не мешал. Кто его мог положить на бок? Непонятно. Я тут же его открыл. И мы увидели, что все пропало. Крышка бидона лежала на боку, открылась и пять литров воды разлились по всему чемодану, испортив и намочив все, весь мой труд за два месяца пропал. Хорошо еще, что со мной был замполит и все произошло на его глазах. А то бы мне вообще не оправдаться. И я в концерте не участвовал. Большинство офицеров, которые видели мой номер на репетициях, подходили ко мне за кулисы, хлопали меня по плечам, утешали… А я сидел и чуть не плакал. Во время подготовки за эти два месяца, я размечтался, что после службы пойду в цирковое училище, стану таким же фокусником, как Акопян, а тут такой облом… Первый шаг на сцену – и все сорвалось. Я сидел на чемодане, вокруг суетились всякие танцоры, певцы и другие участники концерта, а мне в этот момент даже жить не хотелось… Я встал и пошел в казарму, лег на койку, что вообще-то днем запрещено и, забывшись, заснул. Проснулся от топота сапог и громких разговоров ребят, вернувшихся с концерта. Ко мне подбежал мой приятель, Славка Крапивицин из Тулы, и как заорет: – Боря, твой номер с фокусом был самым классным за все время нашей службы. Ну надо было так придумать. Два месяца «сачковать», делать фокусы, а потом не показать их – упал на соседнюю кровать и захохотал. А тут и все ребята захохотали, причем смеялись не надо мной, а просто так. Молодые, веселые, выходной день, в армии. И с этим смехом от меня исчезла, куда-то растворилась меланхолия, окутывавшая раннее меня. Я и сам захохотал. Как потом выяснилось, командиры разобрались в том, кто положил чемодан. Это был просто, можно так сказать, несчастный случай. Один из распорядителей концерта, увидев стоящий на ребре чемодан, решил его положить, чтобы он не упал, и он положил. Ну а я передумал идти в фокусники. Хотя до окончания службы в этой части ко мне приклеилась кличка «фокусник». И каждый солдат при встрече со мной восклицал «Классный фокус».Титан (VI в. до н.э.)
Эпилог
На сегодня у меня написанные рассказы закончились. Но внутри моей головы продолжают крутиться и бегать много разных историй, жизненных сюжетов. Они мало того, что отвлекают меня от нормальной жизни, но еще и стучат изнутри по мозгам и темечку – настойчиво требуют их тоже записать и напечатать в новой книге. Справиться с ними и с собой я не могу. Так что ждите…Автор
Последние комментарии
1 день 42 минут назад
1 день 4 часов назад
1 день 7 часов назад
1 день 9 часов назад
1 день 14 часов назад
1 день 14 часов назад