Навка [Борис Козлов] (fb2) читать онлайн

– А теперь, леди и джентльмены, традиционный белый танец.

Дольский произнёс “белый” как “бэлый”, с ленцой и как бы нехотя обласкивая своим фирменным взглядом новенькую у ограды. О, этот взгляд, известный доброй половине Майска (лучшей его половине!), – бархатно-томный и чуть усталый, в наборе с волнующим тембром, плечами и квадратным подбородком он имел свойство разогревать ночной воздух в спальнях райцентра до нестерпимого градуса – окна и дверцы холодильников распахивались вдруг в поисках ветерка, в поисках холодного кваса; “ты что?” – спрашивал с подушки заспанный мужской голос, “ничего, просто сон” – отвечал голос женский, от частого дыхания чуть прерывистый. Дольский покатал языком жвачку, слегка коснулся струн и после фирменной же паузы прошептал в микрофон:

– Дамы приглашают кавалеров, а последнюю песню группа посвящает незнакомке в красном платье… да-да, девушка, именно вам.

Множество глаз, ревнивых и оценивающих, немедленно метнулось в ту сторону, к ограде танцплощадки, где новенькая в красном залилась румянцем и нервно переступила с ноги на ногу.

– Сочная краля, – одобрил Косой.

– И кто такая, – спросил Гурчик, – почему не знаю?

Сирко, обычно знавший всех, лишь крякнул от досады:

– Та неместная, шо тут не понять.

Гурчик вынул из карманов руки и зашагал к ней – вразвалочку, чуть наклонив вперед стриженую голову, толкая плечами встречных-поперечных.

– Это белый танец, Гурка, – заржал ему вслед Косой.

– Та ему пофиг.

Девушка в красном, заметив Гурчика, вздрогнула и отвернулась.

– Здравствуй, красивая.

– Добрый вечер.

– Потанцуем?

– Спасибо, я не танцую.

Гурчик усмехнулся, привалился к ограде, с минуту помолчал, разглядывая её в упор.

– Чё, не нравлюсь?

– Не в этом дело.

– А в чём?

Девушка подняла на него тёмные глаза, кивнула на эстраду:

– Мой парень там.

– Да ну, и кто?

– Вон тот высокий, гитарист.

– Дольский, что ли?

Гурчик презрительно сплюнул под ноги, потом медленно наклонился над ней, дохнул в лицо портвейном, с удовольствием замечая отвращение в тёмных глазах, придвинулся вплотную – ближе некуда.

– Складно брешешь, красуня. Ладно, я не гордый, не хочешь танцевать, давай побалакаем. Откуда сама? И чего одна?

– Из Киева. Извините, мне пора.

– Тю, ты это куда?

Она дёрнулась, пытаясь вырваться. Гурчик только ухмыльнулся, расставил руки:

“цыпа-цыпа-цыпа, попалась, птичка, поздно трепыхаться”.

– A ты невежливая. У вас в столицах все такие?

Девушка огляделась: рядом никого, склеившись попарно, все обжимаются в центре круга.

– Руки убери…

– Недотрога? Да ты не бойся, я добрый. Прогуляемся? – он мотнул головой в сторону парка, там, за оградой, густыми чернилами разливалась ночь.

– И зачем это?

– Ну, как… покажу чего… из широких штанин. Чай не целка?

– А есть что показать?

Гурчик икнул от неожиданности.

– Опа… таки есть, не пожалеешь. Прояви сознательность, красуня, а то загребут меня по осени, да прямиком в Афган, и молодая не узнает, какой у парня был конец. Так ты, это, приголубишь напоследок воина-интернационалиста?

Она усмехнулась:

– Родина-мать тебя приголубит.

– О как, дерзкая, значит…

Из тени к ним подошли ещё двое, такие же коренастые, круглолицые, руки в карманах.

– Бля, Гурчик, ты б по сторонам смотрел, что ли, – сказал Косой сердито, облапывая девушку жадным прищуром.

Гурчик быстро зыркнул через плечо: огибая танцующих, со стороны эстрады к ним пробирались трое – рослые, усатые, с красными повязками на рукавах.

– Дружинники, мать их, – прошипел Косой, – я их знаю – упёртые заводские, здоровые лоси. Валить надо, нам это ни к чему.

Гурчик скрипнул зубами от горькой досады, потихоньку вытащил из кармана любимый ножичек с наборной ручкой и незаметно просунул в щель между досками забора.

– Ладно, Родина-мать, я не прощаюсь. Станцуем ещё, не сомневайся.

Расхлябанной походочкой они потопали к выходу. Парни с повязками остановились на полпути, потом, улыбаясь, направились к девушке.

– Эй, – крикнула она вдруг через музыку, – погодите.

Гурчик оглянулся:

– Извиняюсь, это вы мне?

– Вам, – сказала она весело, – подождите, я с вами.

Дольский со своего возвышения проводил их тревожным взглядом, один из дружинников, Гришаня, старый товарищ, повернулся к нему и виновато развёл руками.

– “И верю я, что скоро, и верю я, что скоро по снегу доберутся ко мне твои следы”, – меланхолично допел Дольский и поклонился.

Сначали они прошлись по главной аллее, ярко освещенной, мимо парочек на скамейках – девушка впереди, танцующей походкой, будто и не смотрели ей в спину три пары жеребячьих глаз, готовых лопнуть вот-вот от возбуждения, от нерастраченной ядрёной похоти. Ночной ветерок поигрывал подолом алого платья, и волнение это вокруг пары стройных ног отдавалось у Гурчика в висках тяжелым буханьем.

– Сбежит лахудра, – просипел Сирко, с трудом ворочая сухим языком.

– Не сбежит, – тихо ответил Гурчик.

Она несла свои босоножки в руке – сняла сразу за оградой, и видно было, что с облегчением, – теперь покачивала ими беспечно туда-сюда при каждом босом шаге.

– Куда идём, красивая? – спросил Гурчик.

Девушка обернулась на мгновение, но не ответила. В следующую же секунду она свернула резво в боковую аллею, тёмную, хоть глаз коли, и исчезла из виду.

– Бля-а, – выдохнули они разом и, сшибаясь плечами на повороте, ломанулись ей вслед.

Шумно дыша, Гурчик нёсся по аллее, его кореша топотали сзади, тщетно высматривая в темноте красное платье.

– Казав же, сбежит лахудра, – всхлипывал на ходу Сирко, втягивал носом сопли.

– Да куда ей деваться? Давай к речке…

В конце аллеи Гурчик остановился как вкопанный, точно на стену налетел с разгона:

внизу на пристани, пустой в этот час, стояла беглянка в желтом свете фонаря и спокойно на него глядела. Сирко с Косым подбежали, вывалив языки, и тоже замерли.

– Так что, красуня, полюбимся? – хрипло спросил Гурчик.

– Хочешь меня?

– Да-а, – выдохнул он жарко. Ничего в жизни ещё не хотел он сильнее.

– Хорошо, – усмехнулась девушка и одним ловким движением сбросила с себя платье, переступила голыми ногами через красную тряпку и сделала шажок назад, к самому краю.

– От же ж бесстыжая сучка, – сказал Сирко с восхищением, – ни тебе лифчика, ни даже трусов.

– Заткнись, – оборвал его Косой и добавил, обращаясь к Гурчику: – Она в воду тебя тянет, не нравится мне это…

Вместо ответа тот расстегнул рубашку, звякнул пряжкой ремня, потом сказал:

– Сирко, подберёшь одёжу, подкинешь завтра до хаты.

Девушка на краю пристани, абсолютно спокойная с виду, будто полжизни проходила голой под мужскими взглядами, тряхнула головой – черные волосы рассыпались по плечам, прикрыли острые груди. Скинув рубашку с широкого торса, Гурчик остался в одних семейных и теперь неловко поводил в пространстве длинными руками с узлами мышц.

– Хочешь меня взять – возьми, – засмеялась она и соскользнула в тёмную воду.

Поначалу они всматривались в темноту – туда, куда прыгнул с пристани Гурчик, подняв фонтан из брызг, и куда он потом поплыл, бешено молотя по воде руками и ногами.

Им казалось, что он вот-вот её догонит, Сирко в возбуждении скакал с места на место, орал в ночь дурным голосом, но потом она вдруг пропала из вида, нырнула, не иначе, и они разом притихли.

– Он её прямо в воде оприходует или как? – спросил Сирко неуверенно. – И как он потом до хаты доберётся?

– Блин, ты тупой? – окрысился на него Косой. – Пешком дойдёт, он на том берегу и живёт, в трусах он, не голый.

– А если не доплывёт?

Косой отвернулся, потом сказал:

– Доплывёт, конь педальный, он в воде как дома.

Они постояли ещё немного, поплевали с пристани в реку, потом Сирко сгрёб в охапку Гурчиковы шмотки и они ушли, тихо матерясь на загубленный вечер.

Гурчик плыл так быстро, как только мог, рассекая поток частыми гребками, круглая голова его моталась из стороны в сторону, от напряжения он начинал зыдыхаться. Отдалившись от пристани, освещённой одиноким фонарём, он быстро потерял девушку из виду и плыл почти наугад, подталкиваемый вначале диким желанием, а теперь гордостью и злобой. Где-то впереди время от времени слышал он тихий смех, других звуков не доносилось до его чутких во тьме ушей – чёртова девка плыла бесшумно, словно рыба. Раза два пацаны окликнули его с пристани, потом затихли. Заблукать Гурчик не боялся – реку он знал с малолетства, знай плыви себе поперёк течения, только чуть наискось, чтобы не сносило; слева вдалеке огни плотины, справа, вниз по течению, мост – вот и вся нехитрая география. Он миновал Камень, небольшую скалу посреди речки, Гурчик узнал место по обычному тут бурлению. Пацанами заплывали они сюда со своего берега и сигали потом с верхушки вниз. Течение здесь закручивалось и убыстрялось, обдавало опасным холодком из глубинных водоворотов, ему следовало поднажать, чтобы миновать стремнину. Кто-то невидимый вдруг тронул его за ляжку, Гурчик вздрогнул, трепыхнулся, закрутил головой. Она вынырнула тут же, прямо перед ним – лицом к лицу, неожиданная. Гурчик почувствовал на себе её тёплое дыхание, и прежнее желание разом вернулось к нему.

– Ты хотел мне что-то показать, – прошептала девушка сквозь смех, – так покажи.

Гурчик ощутил у себя в паху её руку и застонал.

– Ого, – сказала она, – да тут целое бревно, немудрено, что ты так хорошо держишься на воде.

– Давай… выберемся… на камень, – выдавил он с трудом сквозь одышку.

Она снова нырнула и под водой обогнула его гибкой змеёй из плавней. От касаний её кожи Гурчик захрипел и почувствовал, что умрёт на месте, если не овладеет ею немедленно. Он забился, избавляясь от трусов, потом сделал попытку ухватить её, но руки его схватили лишь воду.

– Расслабься, любчик, – зашептала она Гурчику в ухо, – доверься мне.

– Кто ты такая, – спросил он тревожно, – как тебя зовут?

Она снова засмеялась, а потом сказала:

– Навка, меня зовут Навка.

Гурчик не успел вслух подивиться странному имени – Навка прижалась к нему гладким своим телом и крепче крепкого ухватилась за тяжко набухший стебель. С надеждой потянулся Гурчик к Навкиным мокрым губам, но поцеловал сырой речной воздух, а толстый стебель запульсировал вдруг и увял в сильных её пальцах. В тот же миг тело Гурчика свело сладчайшей корчей, весь он выгнулся дугой и излился в реку коротким криком.

– Да, любчик, вот так, – шептала ему Навка, поддерживая на плаву обмякшее пустое тело, – сейчас я тоже покажу тебе – ты, главное, не бойся.

Дольский согревал ночь последней на сегодня сигаретой, когда Навка выскользнула из тени и присела рядом; безлюдная танцплощадка за их спинами показалась ей на мгновенье иссохшим озером. Дольский молча раскурил вторую сигарету и протянул ей.

– У тебя мокрые волосы.

– Угу.

– Значит, ты снова это сделала.

– Да.

Они помолчали, синхронно затягиваясь.

– Все трое?

Навка покачала головой:

– Это привлекло бы внимание. Только один. Одним слепым котёнком в мире стало меньше.

– Конечно, ты всего лишь топишь котят.

– Я избавила его от горящего бэтээра в окрестностях Кандагара, от героина, от нищеты, я избавила его от боли.

– Я знаю.

Навка прижалась мокрой головой к его плечу и закрыла глаза.

– Ты выглядишь умиротворённой.

– Так и есть, – согласилась она сонно.

Волосы её пахли рекой. На секунду ему сделалось больно. “Как жаль, что мы не можем быть как все, просто любить, лузгать на кухне семечки, смотреть по вечерам телевизор”.

– Ты ведь знаешь – тебе следует уехать…

Навка промолчала. Дольский пошевелил плечом, тогда она вздохнула и выпрямилась.

– Брось, – сказала она устало, – они просто шпана. И что, собственно, они видели – голую бабу?

Теперь промолчал Дольский. “Эта наивная страна, – думал он с грустью, – скоро исчезнет. Всего только и осталось им – два тихих лета”.

– И куда ты сейчас, – спросила его Навка, – как всегда к своей училке?

Дольский встрепенулся, посмотрел на неё с улыбкой:

– Не училка, библиотекарь.

– Была бы разница, – проворчала Навка, – Шахерезада хренова.

Он погрозил ей пальцем, потом сказал:

– Ты ведь понимаешь – иначе мне не уснуть. Никак.