Ошибка авеянцев [Марина Александровна Жаркова] (fb2) читать онлайн

Марина Жаркова Ошибка авеянцев

Казань 2003

I

То, что наступила война, до сих пор не укладывалось в сознании всего населения Песко́в, а она уже продолжалась как месяц. Всё это время все поре́сские живу́мцы и многие другие жители стран, которых ещё не коснулись так близко военные действия со стороны Авея́на, проводили почти всё свободное время у телевизоров, слушая только новости и репортажи с горячих точек песков. Большинство других каких-либо передач и развлекательных программ давно перестало транслироваться. Даже если бы их никто и не отменял, никого бы они не заинтересовали. Лишь изредка показывали мультфильмы для детей и патриотические фильмы, дабы успокоить массы живумцев. Воспитать патриотизм не было задачей этих стран, потому что не́зачем было это делать, потому как никто уже не верил, что несколько стран, в том числе Поре́с, могут победить огромный Авеян, разросшийся за это время с необычайной силой и решивший подчинить себе весь мир Песков. Непонятно почему, но если большинству живумцев задать вопрос: «С чего же всё началось?», они ответят: «С полётов на Ке́рсию авеянских космонавтов и создания ими на Большом и Малом Лебеде космических баз». Но как связано это с войной никто не сможет толком объяснить.

Помнится, четыре года назад какая была сенсация, когда во всех СМИ было объявлено: «Авеянским космическим летательным аппаратам удалось установить тот факт, что жизнь на Керсии всё-таки существует, но неизвестно какая именно. Затем просочилась информация о том, что авеянцы успешно припесковались на «белой» планете – Керсии. А после этого произошло нечто очень странное – ни про авеянцев на борту «Лебедя 150», ни про Керсию нельзя было ни услышать, ни прочесть. Словно об этом все забыли, или же они вообще не достигли Керсии! Хотя спустя некоторое время кто-то по авеянскому телевидению сказал, что доказан тот факт, что «на Керсии кроме простейших микробов ничего живого не существует, и что другой жизни просто быть не могло на «белой» планете при её ужасных, неприемлемых для белковых проявлений жизни, условиях». И опять информационный ступор. Что стало с авеянскими космонавтами, прилетели ли они обратно на Пески? – эти вопросы так и остались без ответов.

Затем год спустя авеянцы начинают строить космическую базу на Малом, а затем на Большом Лебеде. Делалось это ради каких-то исследований – так говорили сами авеянцы. Другие страны, в том числе и Порес, пытаются претендовать на сотрудничество с авеянскими учёными, но их попытки не увенчиваются успехом.

Вскоре Авеян обособляется от всех стран Песков. Журналистов из других стран перестали впускать на свою территорию, всё реже и реже проникала информация об общественной жизни страны, не говоря уже о её космических базах. Сначала это вызвало удивление, а затем уже негодование и страх.

И уже через месяц весь мир потрясает новость о том, что в состав Авеяна добровольно входят Сикмо́р, Да́кана. Это происходит так внезапно, и никто ещё не успел опомниться от этого, как через несколько дней другие страны Северной и Южной Ава́льдии следуют их примерам. Власти остальных стран Песков настораживаются, ведь становится ясно, что страна Песков, на которую «липнут» соседние страны, словно мухи, представляет огромную опасность для них. Только они пытается что-то предпринять, как Ва́лер, Фрика́рия, Малага́н и вслед за ними некоторые страны Заве́рии (где, кстати, и находится Порес) также становятся частью и без того огромного Авеяна. «Что же происходит, что же будет дальше?» – задавались вопросами все живумцы Песков – и авеянцы, и которые ещё пока ими не стали. Через полгода этот «пожиратель стран» опять расширяет свои границы. В ответ на это, наконец, создаётся антиавеянский блок, но, как потом окажется, слишком поздно. Проводятся переговоры этого блока с «ненасытным Авеяном», но о чём они были, «простые смертные» так и не узнали.

И вот месяц спустя второго нара правительство Авеяна выступает с обращением ко всем странам блока противника и их населению о своём намерении подчинить их себе. «Причём, – венорцы подчёркивают это, – это будет для их же пользы, так как все Пески должны объединиться против возможного инопесча́ного вторжения». Конечно же, интересы простого народа будут учитываться – по крайней мере, об этом уверяли «ненасытные». И без того измученные сознания живумцев отказывались понимать слова их врагов, особенно: «объединиться против возможного инопесчаного вторжения». И, конечно же, никто им не поверил.

Вот уже как месяц странам, которые ещё пытались противостоять настойчивому Авеяну, выказывали политическую независимость и самостоятельность, была объявлена война. Недавно начались военные действия. Большую угрозу для «пожирателя» – так всё ещё называли непокорённые живумцы ненавистный им Авеян, представляет Порес, поэтому он остаётся «на закуску».

II

Сегодня я начинаю понимать, что мы совсем одни, никто нам уже не поможет и что стоит всё же сдаться захватчику Авеяну. Наше правительство после военных действий на юге Пореса объявляет, что, если мы хотим сохранить свои жизни, нашу страну, то мы должны подчиниться покорителю стран. С одной стороны это заявление вызвало разочарование, опустошение, страх и злобу, а с другой стороны чувство защищённости, так как смертей больше не будет, а, значит, мы будем находиться в какой-никакой, но безопасности.

В этот день я пошла учиться в институт с чувством какого-то облегчения и спокойствия за свою жизнь, но, конечно, тяжёлого чувства неуверенности и беспокойства – ненависть к покоряющему Авеяну не утихала. Утром нам объявили, что Порес добровольно попросился войти в состав недавнего нашего врага. Всё произошло так быстро, так стремительно, что никто ничего не смог сделать, даже если бы и хотел.

Я училась в институте государственной службы, и на нас – будущих управленцев всё происшедшее сильно влияло. Все наши студенты прекрасно понимали, что наш институт закроют, как и все учебные учреждения подобного рода, и где мы будем учиться, и будем ли мы вообще учиться, было неизвестно.

И вот в таком состоянии неуверенности за своё будущее мы, поресцы, дожидались обеда. Оставалось где-то полчаса до окончания пары, как послышался далёкий грохот и рёв самолетных двигателей. Это немного встревожило меня. Наши педагоги покинули аудитории, чтобы посмотреть, в чём дело, как вдруг раздался уже более сильный грохот, отчего даже посыпалась штукатурка с потолка нашего кабинета. Многие наши студенты повыскакивали по направлению к выходу. Последовала очередь таких же грохотов. Я так же, как и все, двинулась по направлению к выходу, становилось жутко и почему-то кружилась голова.

Но я не успела выйти, дверь прямо перед моим носом закрылась. Мой взгляд упал на окна – по ним снаружи что-то ползало, похожее на гигантских пауков. Такие «насекомые» можно было увидеть на всех окнах кабинета. Несколько живумцев, в том числе и я, забились в углу комнаты подальше от двери и окон. Затем стало совсем плохо, когда окна сами по себе закрылись, то ли по вине тех насекомых. И эти же существа заполняли отверстия между стеклом и ставнями какой-то тягучей жидкостью. Слышались шорохи за дверью.

Затем, видимо, что-то проникло в комнату между полом и дверью, источая тяжёлый неприятный запах. Кто-то пытался открыть окна, дверь, но ничего у него не получалось; разбить окна, как это ни странно, тоже не получалось. Кто-то кричал, визжал, но их крики и визг становились всё тише и тише, вместо этого отчётливо слышалось хриплое дыхание студентов. Я стала их разглядывать и нашла их вид весьма нездоровым: кожа и глаза были красными, зрачки – увеличены, дыхание – тяжёлое. Мне самой стало очень тяжело дышать, даже больно.

Послышался ещё какой-то шум, затем ряд взрывов. Мне показалось, что я чувствую впервые за это время свежий порыв воздуха. Увидела сквозь пелену, которая каким-то образом покрыла мои глаза, силуэты венорцев. Моя голова отяжелела и я свалилась на пол, сначала в полуобморочном состоянии, различая звуки, понимая, что со мной, где я, а потом, видимо, полностью потеряв сознание.

III

Светло, можно даже сказать – ослепительно бело. Я осторожно приоткрываю глаза. Комната, залитая ареллским светом, склонившийся надо мной силуэт врача, весь белый с белой повязкой на лице. Совсем рядом со мной произнесённые кем-то непонятные, расплывающиеся в сознании, словно краска в воде, слова.

Чёрные мошки в глазах. Очень много чёрных мошек. Темнеет, и в глазах, и в рассудке. Пустота…

IV

Тупая боль в голове. Головокружение, боль в суставах, дикая тряска.

Я испуганно открываю глаза и ничего не понимаю. Мысленно начинаю прокручивать всё происшедшее до этого со мной. Почти всё помню. Помню, как лежала в больнице, но почему же я здесь, в кузове машины, которая сильно трясётся, видимо едет по неровной дороге?!

Сознание полностью возвращается ко мне. Я начинаю осматриваться и обнаруживаю рядом с собой таких же, как я, пришедших только что в сознание венорцев. В основном это мои одногодки, но есть чуть постарше, и даже несколько совсем взрослых живумцев. Все они также прибывают в полной растерянности.

Вдруг кто-то тихо называет моё имя. Я поворачиваю голову в ту сторону, откуда доносится слабый зовущий меня голос. Глаза находят того венорца, который, как я уже поняла это, знает меня. Это оказалась моя институтская приятельница из параллельной группы.

Слабость, но сознание всего того, что происходило и происходит. Очень хочется спать, от этого закрываются глаза. Полудрёма…

И так было на протяжении всей тряски и, причём продолжительной тряски, видимо нас очень далеко везли, но вот только куда и зачем?!

V

То я просыпалась, бодрствовала не более часа, то опять засыпала, не знаю, на долго или нет!

Но один раз проснулась я с каким-то необъяснимом чувством тревоги. Чувствую – больше не трясёт, значит, мы остановились.

Послышался грохот хлопающихся дверей нашего грузовика. Затем свет, проникающий из улицы, ослепляет наши глаза. Я невольно жмурюсь. С трудом повернув голову в сторону звучащих мужских голосов, вижу, как больных, лежащих ближе к дверце машины, начинают опускать на пески, при этом, пытаясь сделать как меньше шума, который мог возникнуть от соприкосновения коек с песками. Доходит очередь и до меня. Когда оказываюсь на улице, меня «бьёт в лицо» горячий поток воздух, жаркая ослепляющая арелла и пьянящие дурманящие запахи. Это в какой-то степени успокаивает и расслабляет.

Нас всех куда-то увозят. И вот уже стенки и потолок какого-то незнакомого мне здания. Слышу свой родной язык отовсюду: из уст медсестёр, врачей и других, находящихся рядом, живумцев, и становится спокойней, ведь ты прекрасно осознаёшь, что вместо своего поресского языка ты могла бы услышать авеянский. И вот тогда было бы очень жутко и боязно за свою жизнь, ведь я всё помнила, что сделал со всем миром наш враг.

Несколько венорцев вместе со мной ввезли в лифт, и мы начали подниматься наверх, но не очень высоко, или на четвёртый или пятый этаж, судя потому, как лифт почти сразу же остановился. Меня и одну девушку, которая ехала рядом со мной в лифте, ввезли в одну комнату, а других, по-моему, все они были юношами, повезли дальше, видимо в другую комнату. Через некоторое время я оказалась в белоснежной кровати, впервые облегчённо вздохнув, сама не знаю, почему. Просто наступило такое ощущение, что все ужасы, которые я пережила, наконец-то закончились.

VI

Вот уже как две недели я нахожусь в больнице, прохожу здесь многочисленные обследования. Причём, что меня волнует, так это то, что информацию о нашем здоровье врачи не дают, хотя мы их и спрашивали, даже умоляли, рассказать, в чём дело.

Но, тем не менее, не могу сказать, что мне так уж плохо в больнице. Оказалось, что в одной комнате со мной лежит очень много знакомых из моего института. Иногда мы вместе разговариваем, обсуждаем что-нибудь, волнующее нас, если на это хватает сил. Раньше я чувствовала себя на много хуже – резкие боли в голове и даже во всём теле, теперь же остались только головокружение, слабость и тошнота.

Как-то раз, проснувшись, как всегда, рано утром, я не поверила своим собственным глазам: перед нами стояла группа венорцев, очень странно одетых для врачей. Один из наших врачей громогласно объявил: «Перед вами авеянские учёные и доктора. Они приехали сюда, чтобы проконтролировать ваше обследование». И тут эти авеянцы, которые вызывали у нас только чувство злобы, начали говорить на своём языке, не менее неприятном для нас. Стоящий рядом с ними переводчик громко переводил всё, что было сказано врагами: «Порес был подвергнут инопесчаному вторжению, во многие здания, в том числе и учебные. Были внедрены каждому из находящихся там венорцев инородные тела, которые в данный момент постепенно разрушают ваши клетки. Вы все заражены неизвестными нам вирусами непесчаного происхождения. Как выяснилось, они не передаются воздушно-капельным путём. Заражение ими возможно только через кровь венорца. Наблюдая за вирусом, наши специалисты обнаружили, что он довольно быстро распространяется в вашем организме. Мы также выяснили, что где-то через два месяца заражение получит летальный исход. Но вы не сдавайтесь, потому как и мы не сдаёмся! Сейчас делается всё, чтобы спасти пореских венорцев. Ведутся работы по изготовлению антивируса, но пока что они не закончились успехом».

Они сказали ещё что-то, но я больше не обращала на их слова внимания – в голове всё мелькало: «Летальный исход через два месяца…». Значит, мы умрём, если эти «авеяшки» не изготовят нам проклятый антивирус?! Никогда бы не подумала, что моя жизнь будет зависеть от них.

Когда наши «доброжелатели» ушли из нашей комнаты, о чём-то негромко совещаясь, вокруг меня наступило молчание. Кто-то закрыл глаза, может ему показалось, что он спит? Другой начал растеряно бормотать о том, что не верит учёным, тем более что они из Авеяна. А одна девушка громко и отчётливо сказала, и её слова больно врезались мне в память: «Наверняка, эти вирусы изготовили сами авеянцы после одного из своих полётов на Керсию и ещё смеют приходить к нам и просить нас, чтобы мы не отчаивались!».

– Если так, как ты говоришь, то антивирусов нам не видать! – подвела итог я. – Как ты думаешь, а наши близкие знают о нас? Почему-то, когда я спрашивала наших врачей, когда я увижу своих родных, мне не отвечали! Может им нельзя никого впускать к нам, но тогда почему?

Никто не ответил на мои вопросы, потому что не знал на них ответа. Стало совсем грустно, послышались тихие редкие всхлипывания. Но, всё равно, никто ещё не смог до конца осознать то, что его жизнь «находится на волоске».

VII

Прошло уже несколько недель, после чего нам объявили, что привезли письма от наших родных. Все сразу же встрепенулись, почувствовали непреодолимое желание прочесть весточку от любимых венорцев. И когда раздали последние письма, я поняла, что, или же письмо, адресованное мне, потеряли, или его даже и не было. Но как это возможно?

Кому-то из рядом находящихся живумцев, так же, как и мне, писем не прислали. Мы вдвоём подошли к живумцу, который раздавал их, чтобы узнать, в чём дело.

– Что же может значить, если мы не получили ни одного письма? – спросили мы.

– А это значит, – ответил он, – что вам попросту не отправляли их. Но я сейчас схожу и узнаю точно!

«Что происходит?» – подумала я.

Разные мысли лезли в мою голову, но я бы никогда не подумала, что моих родителей нет в живых. Настроение у меня было терпимое, ведь оставалась надежда на выздоровление, тем более что нас уверяли о результативном продвижении работы с антивирусом. Кроме того, я себя не чувствовала больной. Нам сказали, что симптомы заражения проявятся за две недели до летального исхода, а, значит, нескоро.

Когда я услышала из уст врача о смерти моих родителей, то я поняла, что это самый ужасный момент в моей жизни. Я утратила опору под ногами, но продолжала слушать живумца.

В то время, когда на нас напали пришельцы, отец и мать находились у себя на заводе. Они работали вместе и погибли вместе. Их не удалось, как меня, вовремя вынести из помещения. Заражение было очень сильным, так что через два дня они больше не смогли бороться со смертью.

Всё закружилось диким вихрем перед моими глазами, начало носиться с бешеной скоростью. Жизнь утратила для меня всякий смысл. Не помню, о чём я тогда думала, что меня волновало, что я делала, как долго это продолжалось, по-моему, я только и делала, что с утра до ночи сидела на кровати и смотрела в окно. Я смотрела в окно, а сама ничего не видела. Как мне позже рассказали, именно тогда объявили, что создать антивирус по каким-то причинам не удаётся и не удастся, так что спасения ждать не приходилось. А я и не хотела ждать.

Именно с того момента я очень часто начала слышать сквозь пелену своих страданий плачь и причитания девушек, которые находились со мной в одной комнате. Только я одна не плакала. Причина была в том, что мне было всё абсолютно безразлично, умру я или нет – это меня не волновало. Мне казалось, что я уже почти умерла, только чужие страдания заставляли меня ненадолго «возвращаться на пески».

VIII

В один ареллский, не очень жаркий день всех больных поресцев выгнули на улицу подышать свежим воздухом, и я оказалась одна на скамейке рядом с живумским Па́рилом с его большими широкими ветвями и листьями.

На улице было хорошо, и я это ощущала. Тепло – не жарко и нехолодно. Живумская арелла приятно грела моё бледное исхудавшее лицо так, что на душе чуть потеплело. Дальше нашего парка тянулись пыльные дороги, так далеко, что кроме них и сухих блеклых цветов ничего не было видно.

«Интересно, – подумала я, – а где именно мы находимся? Понятно лишь то, что это юг Заверии». Почему-то с самого первого дня пребывания здесь, мне показалось, что это Окра́йна. Во-первых, потому что маленькая я была там, и в памяти моей остались с одной стороны образы Парилов, на ветвях которых я не раз лежала, подставив своё полуголое тело яркой южной ареллочке, с другой стороны, скучные бесконечные пыльные дороги. Во-вторых, я не раз слышала, как некоторые медсёстры говорили между собой по окрайнскому или же с окрайнским акцентом. А я этот акцент ни с каким другим не спутаю, ведь корни мои были именно из заверской Окрайны.

Я глубоко вздохнула свежий, нечужой воздух и почувствовала небольшой прилив сил. Вдруг я услышала негромкое рыдание, совсем близко со мной. Не знаю почему, но оно очень больно кольнуло мне в сердце. Здесь, на природе, меня это сильно взволновало. Я встала со скамейки и решила направиться к тому венорцу, который не скрывал своих чувств и не мог справиться с ними даже здесь.

Я увидела недалеко от своей скамейки юношу, который сидел на траве, закрыв лицо руками. Весь в слезах, вздрагивая всеми частями своего тела, он не заметил, как я к нему подошла. Сев рядом с ним, я тихо спросила его:

– У тебя умерли родители, да?

Юноша перестал трястись и замолчал. Размазав слёзы по всему лицу, он посмотрел на меня сначала волчонком, а затем растерянным ребёнком. Отодвинувшись от меня подальше, он не переставал смотреть на меня. Я решила, что мне не следует молчать и, поэтому продолжила:

– Я спросила тебя об этом, потому что у меня самой умерли мои мама с папой. И, так как я понимаю, что это такое, я подумала, что так горько плакать может только венорец, испытавший такое горе, которое испытала я, – с этими словами я сострадательно проникновенно посмотрела парнишке в глаза.

Его взгляд потеплел под натиском моего, и следующее, что я увидела, было сильно раскрасневшееся лицо этого юноши. Он опустил глаза, как будто ему было стыдно. Впервые я отметила про себя, что передо мной находится симпатичный, я бы даже сказала, красивый парень с чёрными, как смола, волосами, синими, как море, глазами и длинными тёмными ресницами, которым позавидовала бы любая девчонка.

– У меня не умерли родители! – услышала я его твёрдый с небольшой хрипотцой, может быть от волнения, голос. – Дело не в этом!

– Тогда в чём? – удивилась я.

Он заколебался, видимо, не знал раскрывать ему перед незнакомой ему девушкой душу, или нет. Но всё-таки решился и снова заговорил, может оттого, что его поразили мои слова:

– Мне очень больно было читать письмо от своих родителей, которые, слава богу, находятся в полном здравии! В строках этой бумажки столько жалости, как будто меня уже хоронят.

– Можно его прочесть? – попросила я.

– А ты бы хотела?

Я кивнула в ответ. Видя очередные колебания своего собеседника, я встала и без предупреждения подошла к нему. Взяла из рук его письмо и, ничего не говоря, отошла в сторону и начала читать. Всё это время он молча, бездействуя, наблюдал за мной, за всеми моими движениями тела. Я это, несмотря на то, что была повёрнута к нему спиной, прекрасно чувствовала.

Сколько смешанных чувств я испытала, когда закончила читать это письмо. Когда я повернулась к нему, парень очень удивился, увидев моё заплаканное с красными от волнения глазами лицо. Резкими быстрыми движениями подошла к нему, положила рядом с ним письмо, после чего выпрямилась во весь рост, глядя на ничего не понимающего юношу сверху вниз.

– Это – письмо не жалости, это – письмо любви! Ты должен быть счастлив, а вместо этого рыдаешь, как ребёнок! Тебе не стыдно? Посмотри вокруг себя – венорцы потеряли своих близких, родных венорцев. Никто им не прислал даже письма, полное, так унизительной для тебя, жалости, потому что мёртвые не могут писать. Я бы всё отдала, чтобы письмо, адресованное тебе, было моим. Я бы по нескольку раз в день читала его и прижимала крепко-крепко к сердцу, чувствуя, что тебя любят, и что ты не одна! А ты? – в моих словах слышались, и горечь, и призрение, и грусть, и злость.

Я отвернулась и пошла прочь, сама не зная, зачем я это всё сказала, зачем столько чувств из-за какого-то письма. Но я, как ни странно, не испытывала удовлетворения от того, что я всё высказала этому юноше, наоборот чувство смятения не давало мне покоя. Не злость, не стыд, а просто душевное смятение. Я шла, куда глаза глядят, лишь бы уйти подальше от живумца, который пробудил во мне столь сильные и противоречивые чувства. От стука в ушах и голове становилось невыносимо плохо.

А парнишка в тот день очень долго просидел на траве, весь бледный, не смея шевельнуться. Он испытывал чувство стыда от высказанных так смело слов девушки, которая, как оказалось, потеряла своих родителей.

IX

Я забыла то происшествие, того юношу уже как два дня, только когда я слышала чей-то плачь, во мне просыпались знакомые мне некогда чувства негодования и грусти.

Но вот сегодня этот живумец опять напомнил мне о своём существовании. Я, как всегда, вышла в коридор больницы, чтобы пройтись и полюбоваться цветами, которые украшали подоконники всей больницы. Только подошла к любимому моему декоративному цветку – белой лампе, как почувствовала прикосновение чей-то руки к моей. Я от неожиданности сначала замерла, а затем чуть повернула голову назад и увидела того самого парнишку, с кем у нас состоялся три дня назад неприятный разговор в парке. Чтобы исправить сложившееся неловкое положение, он быстро заговорил со мной:

– Только не отворачивайся от меня и не уходи, я просто хотел бы извиниться перед тобой и перед самим собой. Я глупо тогда повёл себя, но твои слова…

Тут я ему не дала договорить:

– Не надо передо мной извиняться, это я должна извиниться перед тобой за свои резкие слова. Прости меня, пожалуйста, я не хотела тебе причинить боль! Я не знаю, зачем я тебе столько всего наговорила! – я попыталась сказать это с той теплотой чувств, на которую я была в тот момент способна, и мне более или менее удалось сгладить произведённое мною на него не очень, как мне казалось, хорошее впечатление.

– Я вовсе не обиделся, наоборот, я даже благодарен тебе за эту «взбучку». Благодаря тебе я, наконец, пришёл в себя и перестал распускать нюни. Я знаю, я вёл себя не очень по-мужски, и мне из-за этого очень стыдно. Особенно стыдно перед девушкой, у которой нашлось столько мужества и сил перенести такую невосполнимую потерю, как потерю близких!

– Нет у меня ни мужества, ни сил, – сделала я шаг назад, чтобы уйти от волнующей меня темы разговора, – и вообще, ничего я не смогла перенести!

Увидев мои слёзы, которые я даже не почувствовала на своём лице, парень заговорил ещё быстрее, так, что его сложно стало понимать – скорее всего, он боялся, что я опять, не дослушав его до конца, не захочу с ним больше разговаривать и видеть его:

– Я обидел тебя, болван! Представляю, как тебе сейчас тяжело! Если бы я знал, что ты тогда подойдёшь ко мне…

Я подняла на него свои глаза. В них была отражена вся глубина моих переживаний. Юноша заметно погрустнел. Он переживал, и переживал за меня – я поняла это, и мне показалось это очень странным, и я почему-то испугалась.

– Не знаю, почему я тебе тогда раскрыл свои чувства? – продолжал мой собеседник. – Может у меня на время помутился рассудок, но мне показалось, что со мной разговаривал сам ангел, ангел, который спустился ко мне на пески, чтобы облегчить мою боль! Я сам художник, не знаю, правда, хороший или плохой! Две любимые темы, которые прослеживаются в моих картинах, – это пейзажи, чаще всего морские и ангелы. Знаю, на первый взгляд, это две совершенно разные вещи, но если хорошенько вдуматься, то и в море и в ангелах можно найти ту чистоту, воздушность и красоту, которые присущи нашему небу. Кроме того, ангелы парят в небе, а море отражает его в себе, словно брата-близнеца! Так что, эти два небесных созданий завладели мною полностью и целиком ещё с раннего детства. Но море – это реальность, я знаю, как оно выглядит, и мне не доставляет труда нарисовать это творение природы. А вот ангелы! Я никогда их не видел, но они являлись мне во сне и всегда в разных обличиях, словно специально пытаясь окончательно запутать меня. То это были совсем маленькие дети с голубым нимбом над головой, то старики с добрыми мудрыми глазами, то вообще белые цветы с морскими «слезами» на лепестках. Но я никогда бы не подумал, что ангелом может быть обыкновенная девушка с бледным худым личиком, с длинными золотистыми, как морской песок, волосами и чёрными, как ночное небо, глазами.

Говоря это, он осторожно дотронулся рукой до моих волос.

– Теперь они уже не так золотятся, я просто перестала за ними ухаживать. – чуть улыбнулась я. – И я отнюдь не ангел!

– А ангелы сначала не могут знать наверняка, что они ангелы. Это потом, после смерти, ты узнаешь, прав я был или нет!

Мне его слова показались такими глупыми и не подходящими для возраста такого парня, как он, и, вследствие этого, он предстал перед моими глазами очень беззащитным и слабым созданием. Мне захотелось приободрить его, поэтому я опять разулыбалась в ответ. Беззащитный художник сам расплылся в счастливой улыбке, после чего спросил меня:

– Меня зовут Ли́ра, а тебя как?

– Ама́йа или А́йа, как тебе больше нравится! – тихо ответила я, после чего поспешно добавила: – Извини, Лира, но мне сейчас некогда с тобой вести беседу, я и так с тобой что-то разговорилась! Мы с тобой ещё как-нибудь в другой раз поговорим, хорошо?

– Хорошо, Амайа!

И Лира во второй раз улыбнулся мне своей счастливой улыбкой, которая почему-то стала меня очень сильно раздражать. Я нахмурилась и отвернулась от него. Мне не надо было куда-то спешить, но я не хотела находиться так долго рядом с этим художником. Он вызывал во мне столь противоречивые чувства, что терпеть их у меня больше не было сил. Я ушла в свою комнату и села молча у окна, не обращая ни на кого и ни на что внимания, и я снова, как и каждый день до встречи с Лирой, «покинула пески»…

X

Все последующие дни мы проходили обследование, сдавали анализы. Зачем это надо было? Всё это только утомляло и без того утомлённых горем больных. Не знаю зачем, но нам давали каждый день какие-то лекарства, быть может, чтобы оттянуть время смерти?!

Когда, наконец, кончились бесконечные визиты врачей, нас опять выгнали гулять на чистый свежий окрайнский воздух. И я впервые поймала себя на том, что невольно ищу глазами своего очень странного собеседника.

Везде и повсюду я искала черноволосого синеглазого парнишку с его мечтательной блуждающей улыбкой. «Действительно, – подумала я, – Лира – настоящий художник!». Об этом говорило всё: его поведение, внешность, мимика, его сверхчувствительность и, как мне показалось, влюбчивость. «Не мог же говорить мне такие слова невлюблённый венорец? Хотя он художник, и всё этим сказано!» – подвела итог я. Честно говоря, меня это немного отталкивало. Мне не было до его любви никакого дела с самого начала нашей встречи. Он до сих пор вызывал во мне гнев и грусть, но с каждым днём мысль о нём всё больше и больше располагала к себе. Я поняла для себя одно: когда я разговаривала с Лирой, я возвращалась на пески, и может поэтому я так хотела увидеть его – мне просто хотелось ненадолго почувствовать жизнь! Я уже давно была где-то совсем в другом месте, но не на песках.

Но за всю свою прогулку я так и не встретила своего художника.

После обеда я вышла в больничный коридор. Прогуливаясь, я, как всегда, разглядывала цветы на подоконниках. Мысли мои опять парили где-то далеко от песков, но знакомое прикосновение руки заставило меня вздрогнуть. И я опять почувствовала нарастающей во мне гнев.

– Ты не видишь, Лира, что пугаешь меня своими неожиданными прикосновениями! Ты ведёшь себя очень глупо и эгоистично! – посмотрела я на Лиру своими, знакомыми ему до боли, красными от злости глазами.

– Извини, Амайа, я не хотел! – серьёзно, немного с грустью посмотрел на меня провинившийся. – Больше не буду тебя тревожить, раз я тебе так противен!

Он отвернулся и пошёл от меня прочь.

Через пол часа после его ухода я винила себя за грубость с этим, как я поздно осознала, милым, добрым юношей. Я была не права. Но я не долго убивалась по этому поводу – в очередной раз впала в продолжительную тяжёлую депрессию из-за потери моих родителей.

Я молча села на стул возле подоконника и начала смотреть в окно. Когда на улице потемнело, я захотела было уже уходить, чтобы отправиться в свою комнату, но не для того, чтобы заснуть там. Я прекрасно знала, что я буду сидеть на кровати и опять молча смотреть в окно, как я это делал каждую ночь.

Так вот, только я захотела подняться со стула, как услышала шум пододвигающегося ко мне стула.

– Что с тобой, Амайа? – услышала я взади себя. – Ты уже пять часов сидишь здесь, не шевельнувшись, молча уставившись в одну точку. Ты ведь не наблюдаешь за теми пыльными дорогами, что так хорошо видны в окне! Всё это время тебя здесь не было, была только твоя пустая оболочка. Как бы я не был тебе противен, я желаю тебе только добра и хочу помочь, я ведь вижу – тебе плохо! Хочешь – можешь не разговаривать со мной, а хочешь – поговори со мной, и тогда тебе станет намного легче! Я – хороший слушатель!

Я отрешённо посмотрела на Лира своими большими грустными глазами, так я до этого смотрела на всех, кроме него. Его мои глаза так поразили, что он тихо положил свою руку на мою, лежавшую на моём правом колене, и также тихо сказал мне:

– Можешь ничего не говорить! – на время задумался юноша, а потом опять продолжил. – Я очень хочу стать твоим другом, а ты мне этого не позволяешь! Я был бы счастлив быть с тобой в трудные минуты, оберегать тебя, насколько это возможно. Ты не думай, я не навязываюсь тебе. Ты боишься меня? Нет, не надо, не отвечай! Я знаю, ты думаешь, я влюблён в тебя. Но это не так! Я просто художник, понимаешь? Моя речь, моё поведение всегда эмоциональны, не зависимо от того душевного состояния, в котором я нахожусь! Я не буду докучать тебе, обещаю! Позволь мне ходить за тобой тенью. Я сам не понимаю почему, но мне так хочется помочь кому-то, особенно, если этот «кто-то» – ты, Амайа, затерявшийся ангел в песках!

Его слова я хорошо запомнила, потому что вновь ощутила пески под ногами и вкус к жизни. Я дала Лире себя не только поднять со стула, но и, словно уставшего от будничной суеты ребёнка, донести на руках до кровати.

XI

Вот уже целая неделя, как меня оберегает мой новоиспечённый друг. Когда я его впервые назвала по имени, он был неподдельно счастлив.

Нас забросили врачи, теперь мы могли свободно каждый день выходить на улицу и помногу часов гулять в парке. Или я, или Лира находили друг друга, чаще всего он меня! На подоконнике возле моей кровати, возле чайной разы на стуле, на траве в парке мой друг рассказывал мне разные интересные истории, а я внимательно слушала его. Но моё лицо не веселело, и это сильно печалило художника, но он не сдавался, продолжал борьбу за возможность увидеть огонёк счастья в моих глазах. Я не сопротивлялась ему, наоборот, я даже хотела быть счастливой, но у меня пока это не получалось.

Однажды Лира раздобыл где-то краски и кисточки и нарисовал мой портрет с такими же печальными глазами, как и в жизни. Меня поразил его талант, и я вслух восхитилась своим портретом. После этого вознаграждённый художник весь оставшийся день ходил с его блуждающей мечтательной улыбкой.

Но Лира не всегда был со мной. Я стала замечать, что его периодически не бывает на утренней прогулке. Когда я, не выдержав от любопытства, спросила его, где же он бывает в это время, он не ответил мне, быстро перевёл разговор на другую тему. Это меня удивило, но не обидело. Я не стала его более расспрашивать, считая, что каждый венорец имеет право на свои тайны.

XII

Как то раз, проснувшись, я почувствовала себя не очень хорошо. У меня сильно кружилась голова, и меня тошнило. Всё утро я провела самым неприятным образом в туалете. Врачи мне вкололи лекарство, и только после этого мне стало легче.

Приняв душ, я вышла высыхать на освещённый ареллой больничный коридор. Было уже обеденное время. Моего друга всё ещё не было по близости, но я не удивлялась этому. Я знала, или он, скорее всего, рисовал, или же таинственно пропадал где-то. Взяв ножницы со стола, я начала срезать сухие листочки растений.

Когда, как всегда, медсёстры позвали нас на обед, я решила не следовать приглашению, потому что есть мне совсем не хотелось. И тут я заметила Лиру, который шёл по парку и собирался было уже направиться к пыльным дорогам, но, обернувшись, увидел меня в окне. Он остановился, а затем зашагал обратно к больнице.

Большими прыжками юноша поднялся по лестнице на четвёртый этаж. Поздоровавшись со мной уже издалека, Лира подошёл ко мне совсем близко и прошептал мне, словно боясь, что его кто-то услышит, на ухо:

– Помнишь, ты меня спрашивала, куда я всё время исчезаю?

Я кивнула ему в ответ.

– Так вот, я уже тогда подумывал как-нибудь взять тебя с собой, но всё смелости не хватало, думал, что ты не согласишься! Но сейчас, когда я тебя увидел с улицы, я дал себе слово, что покажу своему прекраснейшему ангелочку одно из самых чудеснейших мест в мире. Оно поистине сказочно и чудесно! Поэтому мне так хочется тебе его показать, именно тебе! Соглашайся! Ну, пойдём же! – он взял мою руку и потянул меня за собой, его лицо пылало от предвкушения счастья.

Какого же было его удивление, когда я, как вкопанная, упёрлась ногами в пол, показывая своё нежелания идти с другом.

– Но почему? – только и спросил он.

– Прости, но я не в состоянии сегодня не то, чтобы идти куда-либо, но ещё и позировать тебе для твоих картин! Мне было утром очень плохо, я даже ничего до сих пор не смогла съесть!

– Но тогда, тем более, ты должна пойти со мной! Это место обладает силой исцеления, по крайней мере, духовного точно! Когда я там бываю, мне становится так спокойно, я бы сказал даже, блаженно на душе. Амайа, ты просто должна это увидеть и почувствовать!

– Но я даже не знаю, куда ты меня собираешься вести!

– Ты мне не доверяешь?

– Доверяю, но…

– Разве я способен тебе сделать больно, особенно теперь, когда мы с тобой так подружились! – не дал договорить мне Лира.

– Нет, конечно, но не в этом дело, ты же понимаешь!       Возможно в другой раз, Лира, и то я не уверена, хватит ли у меня сил на путешествие!

– Небольшое путешествие, всего минут на сорок! Поверь, эти минуты стоят того!

– Всё равно!

– А что с тобой сегодня было? – спросил меня мой друг, сменив тему разговора, на этот раз с серьёзным видом лечащего врача.

– Тошнило. – ответила, ничуточки не стесняясь, я.

– Тогда тебе ещё сильнее, чем я ожидал, необходима прогулка, свежий морской воздух, арелла и тень, отбрасываемая деревьями! – уверенно сказал он.

Последние слова Лира меня сильно заинтриговали. Я провожала друга взглядом из окна, когда он уже покинул парк в неизвестном мне направлении, а сама думала: «Свежий морской воздух? Выходит, что где-то там за пыльными дорогами есть море?!».

Как я любила море! Вы не представляете, как! Сколько я себя помню, за свою жизнь я была только на Изумрудном море и Сером море. В память мне врезались оба моря, но особенно, конечно, самое красивое море Песков – Изумрудное. Такое красивое, словно ты – в сказке, изумрудной сказке!

«Этого не может быть!» – не поверила поначалу я, но потом подумала: «В последний раз увидеть море собственными глазами, понежиться в его водах, вместо того, чтобы просидеть очередной день в этой гнетущей обстановке, которая окутала всю нашу больницу – как это волнующе трогательно и сказочно прекрасно! Слушать крик чаек, плеск волн, вдыхать морской аромат, ах!» – я закрыла глаза и представила, что уже нахожусь на море.

XIII

На следующий день я сама подошла к скучающему в парке Лире. Услышав мои шаги, он поднял с листа бумаги, на котором он создавал очередное своё творение, свои большие и грустные глаза, которые, видимо, перенял у меня.

Я улыбнулась другу как можно более счастливой улыбкой, я знала – это ему очень нравилось. Я села на скамейку рядом с ним и прошло не меньше десяти минут, прежде чем я смогла заговорить с Лирой:

– Лира, а оно красивое, это море?

Теперь уже мой друг улыбнулся и лукаво посмотрел мне в глаза.

– Такое же красивое, как ты! – ответил он.

Я немного смутилась из-за его слов, но потом опять спросила:

– А как ты узнал о его существовании?

– Я его нашёл, это было ещё за два дня до знакомства с тобой! Я просто взял и сбежал с больницы поздним вечером, а вернулся только с рассветом. Никто даже не заметил моего отсутствия! Ты же знаешь, у меня тогда была депрессия, вот я и побрёл, куда глаза глядят, лишь бы больше никогда не видеть больницы.

– Но ты же вернулся!

– Да, вернулся и, как оказалось, не зря! – моё лицо опять залилось краской, но художник сделал вид, что не заметил этого. – Я нашёл это чудеснейшее, я бы даже сказал – волшебное море и просидел там целую ночь до утра. Я всё сидел и любовался открывавшимся передо мной видом. А когда я встретил восход ареллы, то мне сделалось так хорошо, так удивительно легко, что мне показалось, что вместе с восходом светила взошла по-новому моя душа. И после этого, словно повинуясь чьей-то воле, я послушно вернулся обратно в больницу. На следующий день состоялась наша с тобой встреча.

– И поэтому под впечатлением восхода ареллы ты увидел во мне ангела! – засмеялась я.

– Может быть, но тогда я до сих пор нахожусь под его впечатлением!

Я снова покраснела, Лира опустил глаза и нахмурил брови.

– Я пойду с тобой туда, но только с одним условием!

– С каким, Амайа? – спросил он меня, почувствовав прилив радости.

– Ты не будешь мне говорить такие вещи, от которых я краснею, как только что! Не будешь говорить, что я красивая, что у меня большие чёрные глаза и…

– Конечно! – перебил меня Лира удивлённым голосом. – Я понимаю, на что ты намекаешь, но пара бы уже привыкнуть ко мне! Оба мы знаем, что мы с тобой хорошие друзья!

При этом он наклонил мою голову и положил её на своё плечо.

– Но, всё равно, мне неприятно слышать от тебя комплименты в мой адрес.

– Странно, почему? Ну хорошо, сделаю всё, что в моих силах, попытаюсь больше тобой не любоваться!

Мы договорились, что завтра же с утра пойдём в «оазис среди пустыни» – так он назвал море рядом с нашей больницей.

XIV

И вот уже наступило завтра, и мы шли по дороге, которую я не раз видела из больничных окон. И, действительно, пока я была согласна с Лирой – всё окружающее меня напоминало непроглядную пустыню. Не видать было только «оазиса» среди неё.

Меня удивило и обрадовало поведение моего друга. За всё время нашего путешествия он ни разу не сказал мне ничего такого, что бы смутило меня. Лира шёл рядом со мной, и если я спотыкалась о неровности дорог, он хватал меня за талию, предотвращая, как ему казалось, моё падение. Я лишь улыбалась своему «ангелу-хранителю» в ответ. Но это мне давалось не без труда, во мне всё металось от его прикосновений. И, всё-таки, я думала, что это не любовь. В диалоге сама с собой я допускала лишь то, что он мне совсем чуть-чуть нравится, но не более того.

После часа утомительной ходьбы я увидела перед собой лес раскидистых деревьев.

– Амайа, мы пришли! – торжественно произнёс Лира и взял меня за руку и повёл в сторону окрайнских Парилов.

– Но это же, всего на всего, деревья! – разочарованно скривила я левый уголок своего рта.

– Нет! – лукаво улыбнулся он мне. – Это не просто деревья!

Я внимательно посмотрела на широкие толстостволые живумские достопримечательности, с листьями, размером в две ладони. Они настолько тесно стояли друг к другу, и их ветви были так переплетены между собой, что закрывали за собой весь обзор. За первым рядом деревьев я не увидела второго. Лира нагнулся, лёг на пески и прополз под нижними ветками гигантов. После того, как он встал в полный рост, мне стали видны только его ботинки. Недолго думая, я последовала за ним. Крепкие руки юноши поставили меня на ноги. Я сначала посмотрела в синие глаза художника, потом на второй ряд Парилов, и мне показалось, что их зелёная листва размыта голубизной. Я подумала, что мои глаза не успели отвыкнуть от цвета глаз Лира, но после того, как я закрыла, а потом открыла свои глаза, голубые краски не исчезли.

– Сейчас мы будем спускаться. За деревьями небольшой обрыв, поэтому, Амайа, будь осторожна! – предупредил спускающийся передо мной на четвереньках мой друг.

Через некоторое время я увидела его протянутую мне руку.

– Держись, не бойся, я тебя удержу! – были его слова мне.

Внизу прямо перед собой я увидела толстую ветку, на которой уже стоял Лира. В следующие секунды он поймал меня за талию одной рукой, а другой при этом держался за другого Парила. Могучие тела растений способны были выдержать венорцев десять, поэтому мне совсем не было страшно карабкаться по ним, тем более со мной был тот, который не допустил бы моего падения вниз на пески.

Мыспустились ещё на две ветки ниже. По-прежнему ничего не было видно сквозь сплошную стену листьев. Теперь мы шли по длинному «отростку» Парила, отдаляясь от самого его ствола. Лира поманил меня рукой, после чего раздвинул руками водопад зелени и исчез за ним. Я немного помедлила, но потом уже сама пробивалась сквозь тяжёлые листья дерева.

Когда моё тело, наконец, освободилась от «нападок» Парила, и мой взгляд устремился вдаль, я от изумления застыла на месте и в течение длительного времени не могла произнести ни слова. Лира молча наблюдал за мной, не смея нарушить нормальный ход вещей.

Придя в себя, я подошла к юноше, который успел удобно устроиться на досках, которые, видимо, сам прибил к ветвям, по одной из которых я всё это время шла за Лирой.

– Похожее выражение лица было и у меня, когда я в первый раз увидел это великолепие, столь обдуманно спрятанного за кронами этих гигантских растений!

Он приподнялся, взял меня за руки и усадил рядом с собой. Я послушно повиновалась Лире, не отрывая ни на минуту взгляда с синевы, которая глубоко запечатлелась в моём сознании. Свесив ноги с досок, как я не раз это делала в детстве, я только тогда начала детально рассматривать всё, что предстало перед моими глазами, уставших от больничных коек и пыльных дорог. Для начала я обернулась назад, чтобы удостовериться, что за мною зелёный-зелёный ковёр из листвы. Затем посмотрела наверх – зелень почти касалась моих волос. После этого я закрыла глаза, опустила голову, а затем начала медленно приоткрывать веки. Сквозь щёлочку зажмуренных глаз я увидела синюю полоску воды и рядом с ней белую полоску каменистого берега.

Я опять закрыла глаза и начала прислушиваться и принюхиваться. Рядом со щебетанием птиц я отчётливо услышала плеск волн, крик чаек. Почему я раньше их не слышала?! И я точно ощутила влажный солёный, не с чем не отличимый, морской воздух.

«Да, это море!» – сказала я сама себе.

– Амайа, ну как тебе? – на меня смотрели мечтательные глаза Лира.

– Красиво! До смерти красиво! – ответила я ему тем же взглядом.

– Не надо: «до смерти», надо – до жизни! – воскликнул он.

– Если это возможно. – и я сама не заметила, как мои щёки стали мокрыми и солёными, такими же, как море.

– Хочешь спуститься поближе? – спросил меня друг, не обращая внимания на мои слёзы, словно их и не было.

– Ты можешь идти, я попозже.

– Ты хочешь побыть одна?

– Одна? Зачем? Я не ищу одиночества, потому как я от него устала, до смерти устала!

– Эй, ты так уверена, что наши дни сочтены? – его рука, которой он держал меня за талию, боясь, что я могу упасть, дрогнула. Но он же не знал, что, куда я только не лазила, не взбиралась, лишь бы только быть подальше от песков и поближе к манящему своей голубизной небу!

– Я почти смирилась, я даже не боюсь этого! – продолжала я. – Просто, понимаешь, я чувствую сильную печаль от того, что я не всё успела сделать, не всё увидела, не всё почувствовала, испытала за свою жизнь! Я до этого момента даже не знала, что такое – любить по настоящему, будь то своего любимого или своего собственного ребёнка! Ты понимаешь, почему я заплакала, увидев такую красоту, в которую я успела за несколько секунд влюбиться до беспамятства!

Лира крепко обнял меня. На его лице читалась забота, нежность, испуг и даже восхищение. Не говоря ни слова, он осторожно спустился с дерева и также осторожно взял меня на руки и понёс к воде так, словно я для него не представляла ни малейшую тяжесть. Сев на песок, не беспокоясь о том, что его ноги полностью находятся в воде, мой художник не отпускал меня из рук. Волны неуверенно прикасались к моей руке.

Вдруг я почувствовала такой прилив сил, может из-за моря, а может из-за внезапного, но не испугавшего и не разозлившего меня, поцелуя.

– Ты здесь купался? – только и спросила я.

– Нет! То есть, да! – улыбнулся Лира, не сумев скрыть своё смущение, смешанное с радостью. Правильно, ведь он ожидал увидеть совсем другую реакцию с моей стороны!

От этого мне стало ещё лучше. Следующее, что я сделала, это освободилась от его рук, и, размышляя вслух о том, где же именно мы находимся и что за море перед нами, сняла с себя кофту и бриджи. Не оборачиваясь назад, я зашла в нижнем белье в воду и всем телом налегла на «летящую» ко мне волну.

В воде я была счастлива, за меня был счастлив и Лира, который плавал неподалёку от меня, боясь приблизиться ко мне. Наверное, я ему казалась хрупким существом, которое можно было в любой момент сломать. Возможно, так и было! Тогда мне было не до Лиры, море и небо – вот, что было для меня гаванью!

***

Остаток вечера я провела уговорами моего художника. Он очень долго отказывал мне в просьбе остаться на ночь на море и встретить здесь рассвет. В конце концов, я не выдержала и сказала:

– Ты – как хочешь, Лира, но я остаюсь здесь!

Я сама, не только Лира, удивилась твёрдости в своём голосе.

И он остался со мной. Было очень тепло, поэтому даже ночь не доставила нам неудобств. Где-то часа два мы наблюдали ночное небо. После этого, словно решив, что хорошего должно быть понемножку, всё вокруг стало сереть на глазах, постепенно прятав одну за другую звёзды, не́когда сияющих с необычайной яркостью, присущей только южному небу.

От тихой и спокойной ночи не осталось и следа. Стали слышаться шорохи, предвещавшие рассвет, чувствоваться дуновение ветерка и утренняя прохлада. Проснулось и море – зевнуло, потянулось, вздохнуло и зашумело!

«Скоро будет рассвет!» – тихо шепнул мне мой любимый и сильнее прижал к себе. Я немного занервничала от жара его объятий, но сразу же забыла об этом, когда увидела золотую корону за морем. Прямо от короны до нас, сидящих на берегу, скользнула золотая с разноцветными искорками дорожка. И через мгновение всё вокруг озарилось, засветило и засияло. Проснулась арелла, одарив нас с Лирой своими первыми невинными поцелуями. В это утро я была особенно счастлива. Я чувствовала это каждой клеточкой своей души!

Обратно в больницу мы вернулись только перед полуднем. Все вели себя так, как будто не заметили нашего отсутствия. Да никто даже и не думал притворяться, мы никому не были нужны, кроме нам самим!

XV

– Амайа, давай поженимся! – как бы между прочим сказал мне Лира после того, как нежно поцеловал в губы.

– Поженимся? – переспросила я, подумав, что ослышалась.

– Ну да! Я люблю тебя, а ты?

– Я? Я тоже люблю тебя, ты сам это знаешь! Но…

– Почему «но»? Ведь это так просто и понятно! Когда два венорца любят друг друга, они женятся, ведь так?

– Не всегда! А ещё к тому же должно пройти какое-то время с тех пор, когда они полюбили друг друга.

– Но какое-то время уже прошло!

– Какое-то время, Лира, – это не две недели и даже не месяц и не два!

Мой любимый хотел что-то сказать мне, но я опять его перебила:

– Лира, – серьёзно обратилась я к нему, – мне не нравится эта твоя поспешность! Сразу же возникает вопрос: а не делаешь ли ты мне предложение только из-за того, что мы вскоре должны умереть?!

– Ты прекрасно знаешь, что не только из-за этого, тем более что врачи же сказали нам, что у нас есть надежда. Но всё равно, а вдруг худшее сбудется, и наши жизни окончатся. А я так хочу связать свою жизнь с твоей!

– Мы и так вместе, глупенький! – обняла я Лира за шею. – Если я сейчас выйду за тебя замуж, то смерть для меня станет более реальной, чем есть! А я не хочу её бояться!

– Я тебя не понимаю!

– Ты же художник, ты должен меня понять! Сейчас я чувствую жизнь, потому что понимаю, что рядом с тобой могу быть ещё счастливее. А, выйдя замуж за тебя, я уже не смогу быть счастливее, потому что счастливее и быть нельзя! Наша жизнь – чёрно-белая полоса, именно поэтому после светлой полосы своей жизни я буду ожидать чёрную.

– Сама ты глупости говоришь! – сказал Лира, внимательно выслушав меня, и погладил меня по голове, поцеловав при этом в лоб. – Но ты ведь ещё подумаешь над моим предложением, хорошо? Обещай, Амайа!

– Обещаю, Лира! – я действительно решила пока не давать своего окончательного ответа.

XVI

Ночь я провела плохо. Я опять, как пять дней назад, почувствовала тошноту, которая ни на секунду не отпускала меня, мешая спать.

Только мне удалось кое-как заснуть, как в комнате зажгли свет и начали всех будить со словами: «Вам необходимо переехать в другую больницу. Собирайтесь, вас ждут машины!»

И я собрала вещи, почему-то не очень волнуясь и не переживая по поводу предстоящего отъезда. Мне было не важно, где я, главное – со мной мой Лира!

Присоединившись к толпе, я вместе с ней вышла на улицу. Но тут мне стало тревожно на душе, когда я увидела, что со мной только половина больницы, и в ней не было моего любимого. Больные уже заходили в специально пригнанные для них автобусы. Я стала машинально отходить назад, как вдруг наткнулась на венорца, который следил за всем происходящим у входа в больницу.

– Девушка, почему вы не идёте к машине? – спросил он меня.

– Где все остальные? Почему увозят не всех? – растерянно произнесла я.

– Другая половина остаётся здесь!

– Но почему? – я почувствовала, что теряю пески под ногами.

– Так нужно! Не задавайте лишних вопросов!

– Но я не могу ехать! Я должна остаться здесь, здесь мой любимый!

– Так, девушка, если вы сейчас же не войдёте в автобус, мне придётся вас туда затолкнуть!

И этот, сразу же непонравившийся мне, взрослый венорец начал грубо подталкивать меня в сторону одной из более или менее свободных машин.

– Дайте хотя бы попрощаться! – заплакала я у са́мой двери автобуса.

Меня подхватили чьи-то сильные руки и силком затолкали в машину. Двери закрылись прямо перед моим носом. Я высунулась из окна и изо всех сил, которые у меня были, закричала:

– Лира, я согласна! Я выйду за тебя, слышишь!? – и по щекам градом хлынули слёзы.

Тут же была закрыта последняя моя надежда – окно автобуса. Я, больше не издав ни одного громкого звука, села на сидение и дрожащим голосом произнесла:

– Я же согласна, а ты меня не слышишь и больше никогда не услышишь!

Все остальные, кто остался в больнице, слышали шум, и когда мы проходили по больничным коридорам, и когда стояли на улице. Но никто не мог понять, в чём дело. Они хотели понять, но их заперли в комнатах, и выйти оттуда было невозможно.

Из своих окон живумцы наблюдали за автобусами, которые наполнялись венорцами. Разглядеть кого-то в этой толпе было невозможно, ведь наблюдающие находились на приличном расстоянии от песков, к тому же им мешали деревья, и зрение больных порядком ухудшилось за время пребывания в больнице.

Лира тоже стоял у окна, при этом он держал крестики на пальцах и думал про себя: «Лишь бы Амайи с ними не было, и я сегодня увидел её!»

Рёв мотора. Юноше показалось, что он слышал голос своей девушки. Поднятая пыль машинами.

***

Я сидела в автобусе, молча уставившись вниз. Воспоминания внезапно нахлынули на меня. Я начала вспоминать, как подвергалась иноземному вторжению в институте, грузовик в котором я ехала, не зная куда, тряску от неровностей дороги, первые дни, проведённые в больнице, которую только что покинула, письмо, указывающее на смерть родителей… А потом провал в памяти. И вот опять помню – встреча с Лирой, первая, вторая… Куски из моей памяти быстро бежали перед моими глазами, как будто куда-то торопились. Море, поцелуй, закат, звёзды, рассвет… Поцелуи, встречи, любовь, которую я так больно ощущала сейчас в своей груди.

Сильная боль, исходящая от сердца, от которой можно сойти с ума. Толпа, автобус… А может мне всё это показалось или приснилось? И опять я не на песках, но, к сожалению, и не на небе.

XVII

Авеянская элита уже как день летела в отведённых только для них космических кораблях, рассекая космическое пространство. Они должны найти себе пристанище, но уже не у себя на Песках.

На Песках больше нет жизни!

XVIII

Вот уже пять лет одни и те же стены, потолок, пол, приборы, венорцы и холод космоса в иллюминаторах. Лишь только «мёртвые» Пески всё дальше и дальше от авеянского космического корабля. Везде царят чувства пустоты, безжизненности, тревоги, неуверенности в своём будущем и одни и те же мысли: Зачем это нужно было делать, для чего? Для того, чтобы остаться и умереть в полном одиночестве вдали от своего дома? Пески, мы больше вас не увидим! Как жаль и себя, и остальных венорцев, которые остались гнить на родной планете.

Оглавление

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

XVII

XVIII