Гамбургский счёт. Сборник рассказов [Олег Гаврюшов] (fb2) читать онлайн

Олег Гаврюшов Гамбургский счёт. Сборник рассказов

РС – 16

Это был мой самый первый морской рейс. Я учился на третьем курсе мурманского высшего инженерного морского училища, выдающимися знаниями не блистал и поэтому, при распределении практики, попал в не самую лучшую рыболовецкую фирму, которая не славилась ни современными траулерами ни высокими заработками. После посещения отдела кадров у меня в руках оказалась бумажка, где было написано, что я направляюсь матросом второго класса на судно, у которого вместо названия значилось – «РС-16».

Солнечным летним утром, торопливой походкой я направлялся к причалу угольной базы, где как мне сказали в диспетчерской и стоял мой белоснежный лайнер. Я подошёл к причалу и с грустью стал разглядывать свой «крейсер», на котором предстояло ходить в море три месяца.

Моим первым кораблём оказался рыболовный сейнер, длиной чуть больше автобуса, выкрашенный в тоскливый серый цвет. Вся палуба была в крупных пятнах птичьего помёта, вместо трапа на пароходик спускалась толстая доска и льняной канат. Я не рискнул пользоваться этим сооружением, а просто спрыгнул вниз на палубу. От моего прыжка судно закачалось, а я стал сомневаться в его мореходных качествах, а также в правильности выбранной мной профессии. Вахтенный штурман сидел в рубке и ловил судовой радиостанцией запрещённый в те времена «Голос Америки».

Наблюдая за ним, я понял, что если второй помощник капитана не стесняясь присутствия постороннего человека, слушает антигосударственную пропаганду, то заграницы ни он, ни его пароход никогда не увидит. А это значит, что мне, по крайней мере в эту практику, не видать далёких чужих берегов, как своих ушей. Второй штурман наконец заметил, что он не один, бросил взгляд на мои документы и оглядев с ног до головы, безошибочно определил:

– Студент?

– Курсант, – вежливо поправил я.

Меня послали к боцману. Это был нетрезвый опрятно одетый мужчина лет сорока. Он сидел в своей каюте, в носу пароходика. Вместе с ним сидел, как потом выяснилось, его закадычный собутыльник – радист. Видно было, что они мучались похмельем, а так как я был без бутылки, то не вызвал у них особого интереса. Боцман проводил меня в каюту, выдал робу и поставил в вахтенный график.

Выход в море назначили на завтра. Нашим рейсовым заданием было ходить в посёлок Умбу и возить на тамошний рыбозавод соль и бочки, обратно мы забирали солёную сёмгу, бывшую тогда в большом дефиците.

На следующее утро береговой матрос сбросил с кнехтов швартовые концы и наш «крейсер», пыхтя единственным двигателем, взял курс на выход из Кольского залива. Мне поручили разобраться со швартовыми тросами на корме. Тросов было два. С одним я провозился от непривычки довольно долго и не заметил, как второй трос свесился в воду. Его тут же намотало на винт. Винт заклинило, главный двигатель заглох и на судне установилась тишина, показавшаяся мне зловещей. Я посмотрел в сторону второго троса и шмыгнув носом, почувствовал, что может случится скандал, с которого конечно же невежливо было начинать покорять свои первые морские мили. Я вспомнил старую морскую поговорку – «концы в воду», быстро выхватил нож, отрезал намотанный трос и выбросил его за борт.

Механик вместе со штурманом разбирались около часа в причинах остановки двигателя и в конце концов было решено вызывать водолазов. Крикнули по рации буксир. Нас снова оттащили к стенке и мы стали ждать водолазов.

Боцман и радист снарядили старшего матроса Вову, которому было около пятидесяти лет, на берег за водкой. Второй штурман принялся крутить судовую радиостанцию, повар готовил ужин, а все остальные собрались в салоне и стали резаться в карты. Рейс начался.

Вся команда состояла из мужчин предпенсионного возраста. Все они начинали свой морской век в поисках больших заработков и океанской романтики, но через десятки лет, так и не скопив капиталов, но вдоволь хлебнув «приключений», мучаясь радикулитами и ревматизмами, осели на этом маленьком судёнышке. Кроме меня из молодёжи был только второй механик, он недавно закончил среднюю мореходку, ещё не успел спиться и надеялся вырваться в заграничный рейс. А пока набирался опыта и заведовал судовой библиотекой, которой назывались три десятка пропагандистских книжек лежавших под сиденьем в салоне команды. В книжках не хватало многих страниц, потому как на судне ощущался дефицит туалетной бумаги и вся команда ходила с библиотечными фолиантами в гальюн.

Вернулся из гастронома Вова и позвякивая сумкой скрылся в каюте вместе с боцманом и радистом. Оттуда сразу стали слышны звон посуды, радостные голоса и весёлый смех.

Ближе к обеду подошёл буксир с водолазами. Один из них надел скафандр и полез за борт. Предчувствуя острым умом нехорошее, я решил свалить потихоньку, пока не видит капитан, куда подальше. Через некоторое время из-за борта показался водолаз. Он держал обрубок каната, который отмотал с нашего винта. Капитан увидел этот обрубок и в его голове пронеслась мысль, суть которой сводилась к следующему: «халатность». Он понял, что ему засветил строгий выговор, а может и строгий с предупреждением, что означало ходить ему на этом корыте до самой пенсии и не видать ни Канарских островов, ни магазинов беспошлинной торговли. Быстро выяснив, что швартовыми на корме заведовал я, он взял в руку злополучный канат и стал ходить по всему пароходу, объявляя голосом не предвещавшим наград и благодарностей:

– Студент, ты где?

Потом я ещё запомнил, как он орал:

– Понаберут солдат на флот! Выкинуть его за борт! Спишу к чёртовой матери!

И много ещё всего такого цензурного и нецензурного орал капитан, пока я лежал в помещении, где хранилось корабельное имущество, вдыхал запах смоляных канатов и философски думал о том, до чего же многогранна и интересна жизнь и ещё о том, что, пожалуй, до ужина выходить отсюда не стоит. В поисках меня, капитан нагрянул в каюту к боцману, увидел трёх собутыльников, распивающих водку и отобрав бутылку «Столичной» ушёл к водолазам улаживать инцидент. При виде поллитры, водолазы подобрели и написали в акте, что винт намотал мусор со дна залива.

Снова заработал главный двигатель, судно развернулось и побежало от причала Мурманского морского порта. Я вылез из укрытия и поплёлся на вахту. Мы шли полным ходом. Погода стояла тёплая, был конец августа, белые ночи закончились, быстро стемнело. Берега Кольского залива зажглись тысячами огней. Второй штурман показал мне, как удерживать судно на курсе и, со словами: «Ну, я пошёл, а то всю водку без меня выпьют», скрылся в каюте боцмана. По мере приближения к выходу из Кольского залива, волны становились больше, судно не так уже мягко покачивалось, а с трудом забиралось вверх и срывалось словно с горы. Береговые огни заплясали в иллюминаторах, меня начало мутить. В Баренцевом море был шторм и чем ближе мы подходили к выходу, тем сильнее нас качало.

Моя вахта закончилась и я потащился в каюту. Меня тошнило. Я нашёл целлофановый пакет и вывернул в него съеденный ужин. Кое-как мне удалось влезть на койку, где я ещё раз приложился к пакету и попытался заснуть. Из-за качки это было сделать трудно. Я ездил по всей кровати упираясь в стенки поочерёдно то головой то ногами, ко всему прочему приходилось держаться за край матраса, чтобы не слететь на пол, когда судно ухало вниз с волны.

Хуже всего было то, что прекратить мучения возможно было, лишь мгновенно оказавшись на берегу, что, естественно было невозможно. Проклиная море и загранку, я летал по койке и непрерывно блевал, а за стенкой боцман с собутыльниками жаловались, что мало взяли водки. «И кто-то ещё называет это романтикой», – пронеслось в моей голове, когда я в очередной раз выворачивал наизнанку свой желудок.

Всё-таки мне удалось забыться тяжёлым сном. Встав утром с кровати, я почувствовал, что понемногу привык к качке и морская болезнь отпустила. Тошнить уже не хотелось, но и особого аппетита не было. В соседней каюте кончилось спиртное и боцман с радистом, злясь на недостаток водки принялись избивать матроса Вову, вспомнив, что он пил на халяву.

Через сутки мы пришли в Умбу. Швартовались у причала рыбозавода, коим был деревянный сарай, из которого несло тухлой рыбой. Старший механик (самый отъявленный на судне ловелас) спрыгнул на берег и скрылся в дверях заводика, откуда появился в компании двух рыбообработчиц, одетых в оранжевые фартуки и резиновые сапоги. Стармех сально шутил и подталкивал рыбообработчиц в сторону парохода со словами:

– Нет уж, дамы, извольте в мою каюту.

Не избалованные мужским вниманием рыбообработчицы покраснели от удовольствия и спустились на нашу развалюху. Вся троица скрылась у «донжуана» в каюте откуда был немедленно изгнан сосед деда – второй механик. Хохол по фамилии Хилькевич.

В Умбу мы привезли, кроме бочек и соли, ещё шифер, стройматериалы и несколько ящиков с оборудованием. Всё это очень ждал директор рыбозавода, поэтому славная команда нашего РС-16 немедленно принялась за разгрузку. Нам предстояло установить две стрелы. Одну из них мы всей командой заводили в аккурат до обеда. В обычной ситуации для этой работы требовалось два матроса и полчаса времени. Но это была ситуация необычная. Вся сложность заключалась в том, что за выгрузку нам платили повременно, то есть чем дольше мы выгружали бы это оборудование, тем больше бы нам заплатили денег. Поэтому в постановке стрел участвовали все, кроме повара, который готовил обед и ещё старшего механика, флиртовавшего с дебёлыми рыбообработчицами в своей каюте.

Все кричали, материли стрелу, материли друг друга, махали руками, бегали от борта к борту, стрелу то опускали, то поднимали, но она упорно не желала устанавливаться. На причале неспокойно переминался с ноги на ногу молодой директор рыбозавода и просил нас поторопиться. В двенадцать часов на палубе появился повар и объявил, что обед готов. Мгновенно на палубе стих мат, как будто выключили звук, стрелу бросили, она громко шмякнулась об палубу и все потянулись на камбуз, потеряв всякий интерес к погрузо-разгрузочным операциям.

Как только обед закончился, звук включили, завыли лебёдки и все снова заматерились, трудовой подвиг по постановке стрел продолжился. К концу дня директор рыбозавода понял, что если ничего не предпринять, то своё оборудование он получит в лучшем случае к концу пятилетки. Директор спрыгнул на палубу и побежал к капитану, которому предложил оплатить три рабочих дня, если команда поторопится с выгрузкой. Немного помявшись для приличия, капитан согласился и объявил об этом команде. После чего разгрузка вместе с установкой стрел была закончена за пару часов.

«Дед» проводил рыбообработчиц, отутюжил форму, взятую напрокат у капитана и напялив солнечные очки сошёл на берег покорять неискушённые сердца жительниц Умбы.

– Ну, держись бабы. Ален Делон на блядки пошёл, – съязвил ему вслед старпом.

Покоритель женщин никак на это не среагировал и удалился в посёлок походкой «вразвалочку». В одной руке он держал сигарету «Космос», в другой – модный портфель «дипломат», который взял у меня. «Дипломат» на фоне патриархальной Умбы смотрелся нелепо, но нашего Казанову это не смущало.

На следующее утро мы получили в конторе деньги за три рабочих дня, как и обещал директор, после чего наш сплочённый экипаж потянулся в гастроном откуда появился довольно скоро с авоськами гружёнными поллитрами. Я и третий механик пошли любоваться местными достопримечательностями.

Умба была прекрасна. После унылого бетонного Мурманска, я оказался в посёлке, пристроившимся между берегом Кандалакшского залива и густым ельником. Деревянные тротуары, низенькие домики, всё вокруг источало спокойствие и тишину. Мы пропустили по кружке пива в местной «стекляшке» и удалились в лес. Стояла пора ягод и грибов. Я наелся черники и, развалившись на краю Кольского полуострова глядел в заполярное небо и мечтал о дальних рейсах, море и загранке. Рядом лежал третий механик и спал под шум листвы.

На пароход мы пришли глубокой ночью. Повар накормил нас ужином и мы разошлись по каютам.

Когда рассвело выяснилось, что в Мурманск мы не уходим, потому как во-первых «делать там нечего», во-вторых не все поллитры ещё выпиты, в-третьих, на судне нет старшего механика. Я провёл этот день в исследовании противоположного берега, куда мы с третьим механиком переплыли на лодке взятой на рыбозаводе. Мы захватили с собой еду и провели на природе весь день. Когда стемнело мы вернулись на пароходик, повар дал нам ключи от камбуза и мы принялись за остывший ужин. Тут вернулся старший механик. Он крался на судно, озираясь по сторонам, как шпион. «Дед» был без дипломата и без штанов, а под глазом блестел свежий синяк.

На утро чётвёртых суток меня разбудил радист и попросил заполнить за него вахтенный журнал. Сам он сделать этого не мог из-за сильной дрожи в руках, три дня пьянства давали о себе знать.

– Понимаешь, – доверительно сообщил он мне, – в прошлый раз я сам заполнял, так начальство посмотрело на мои каракули и первым делом спросило сколько дней я пил. Не хочу давать повод для беспочвенных подозрений, а то я и так у них там за главного алкоголика. Обидно, честное слово.

Мне вспомнилось, как они с боцманом не просыхали весь рейс и я подумал, что начальство у радиста в чём-то право, но вслух, конечно, ничего сказал.

Днём ко мне в каюту заходил боцман и попросил в долг денег. Денег я не дал. Боцман обиделся и ушёл. После его ухода я заметил пропажу дорогого одеколона «Ожон», которым пользовался после бритья. Вечером того же дня я случайно столкнулся в коридоре с боцманом, он был по обыкновению пьян, громко икал и густо пах «Ожоном». Ближе к ночи, все собрались на палубе и стали обсуждать где бы ещё выпить. В этот момент из окна своей каюты высунулась голова капитана и осторожно спросила:

– А, что, морские волки, не двинуть ли нам в Мурманск?

– Я те счас двину, – неожиданно взорвался второй механик Хилькевич, обычно отличавшийся мирным складом характера.

Голова капитана поспешно скрылась внутри каюты.

– Вчерась, сволота, зашёл ко мне, попросил похмелиться, я ему с дуру стакан налил. А он говорит: «Сходи, Хилькевич, глянь, что там «дед» в машине делает. Так пока я ходил, он же всю бутылку и выпил.

Старший механик, у которого синяк превратился в большую жёлтую кляксу вспомнил о рыбообработчицах и убежал на завод, вернулся он всё с теми же подругами и бутылью самогона. Увидев самогон, все успокоились и пошли пить к старшему механику.

Рано утром, когда ещё не рассвело, меня разбудил капитан и шёпотом сказал мне скинуть швартовые концы и становиться на руль. Третьего механика он отправил в машину потихоньку завести двигатель.

Через час, наше судно качалось на волнах, уверено следуя курсом в родной порт. Уже в море выяснилось, что рыбообработчицы не успели сойти на берег и деду пришлось отправлять их на поезде за свой счёт из Мурманска, так как капитан наотрез отказался разворачивать судно.

Я проплавал на этом корабле три месяца. На нём я пережил жесточайший шторм у мыса Святой Нос и до отвала наелся сёмги. Потом было много рейсов на других пароходах. Я ходил по индейскому базару в Перу, открыв рот смотрел стриптиз в Ванкувере, боролся с «однорукими бандитами» в Портленде и стоял в очередях в магазинах Торгмортранса. Но всякий раз, когда меня спрашивают, что больше всего я запомнил из морской практики, я не задумываюсь рассказываю историю про старшего механика РС-16-ого, который крадучись возвращался на судно без штанов и с синяком под глазом.

Гамбургский счёт.

Гамбург встречал дождем. Траулер, пыхтя главным двигателем, осторожно прислонился к стенке причала. Сброшены швартовые тросы, судно скрипнув резиновыми кранцами, с нескрываемым удовольствием прижалось к стенке иностранного порта, как кошка к ноге хозяина. После скучных бюрократических процедур прохождения таможенных и пограничных властей экипаж был отпущен на берег.

Олег и Саша направились гулять по вечернему Гамбургу. Ноги безошибочно привели их к дверям заурядного немецкого бара. За одним столиком с ними коротал вечер сорокалетний немец, не знавший по-русски не одного слова. Немецкий лексикон русских моряков ограничивался стандартным набором белорусского партизана времен второй мировой войны: хенде хох, Гитлер капут и шнеллер. Тем не менее после первой бутылки, распитой с фрицем на брудершафт, за столом завязалась оживленная беседа. Несмотря на языковой барьер, интернациональное трио собутыльников успело обсудить «Перестройку», дефицит водки в России, демократические преобразования Горбачева и политику блока НАТО в Европе. Где-то на втором литре немецкого шнапса, Сашу, как и всякого славянина потянуло к прекрасному полу. И он поинтересовался у немца: нет ли у него знакомых девушек, готовых разделить компанию с русскими моряками. Немец сказал, что таких девушек у него полная улица и проводил их до знаменитой на всю старушку – Европу улицы красных фонарей.

Открыв от удивления рты. В самом центре Гамбурга стояли двое русских парней и, не моргая, смотрели на стеклянные витрины, за которыми сидели девушки в нижнем белье. Решив, что все-таки надо что-то предпринимать, друзья не спеша, стали прогуливаться по улице, по ходу движения оценивая девушек. В конце концов, выбор Саши пал на миниатюрную блондинку. Он подошел к витрине и через форточку выяснил детали возможного знакомства. Услуги девушки стоили 6 марок в час и уступать она не хотела. Во внимание не принималось ни трудное финансовое положение русских моряков, ни перевод российской экономики на мирные рельсы. Олег, если не находился в состоянии глубокого алкогольного опьянения, был по натуре человеком скупым и с готовностью уступил право первой ночи Саше.

Девушка пустила Сашу внутрь и закрыла занавески. Олег закурил. Через некоторое время из-за дверей жрицы любви послышалась быстрая немецкая речь и отборный русский мат. Предчувствуя нехорошее, Олег отошел от комнаты на безопасное расстояние. Минут через пять, к дверям подъехала полицейская машина с сиреной и двое полицейских выволокли упирающегося Сашу. «Ничего себе – сходили на блядки», – подумал Олег, глядя вслед удаляющемуся немецкому воронку, из которого, перекрывая вой сирены неслось: «Хенде Хох. Гитлер капут. Матка, шнеллер, шнеллер кура, яйки».

Саша появился на суде только на следующее утро. После этого и стало известно, что же произошло в комнате у гамбургской проститутки.

Зайдя внутрь небольшой комнаты, Саша и оглядеться толком не успел, как представительница древнейшей профессии с подозрением оглядев Сашу, предложила сделать ему стопроцентную предоплату. Оскорбленный таким недоверием, Александр демонстративно вытащил бумажник, в котором оставалось как раз 60 марок, с пренебрежением достал их и положил на столик с таким видом, будто у него таких бумажек еще как минимум миллион. Девушка смахнула деньги в ящик стола и поинтересовалась, каким сексом Саше хотелось бы заняться. Саша, как смог объяснил девушке, что его интересует только традиционный секс, к тому же в стране, которую в настоящий момент представлял Саша, другого секса никто не знал. Девушка стянула с себя всю одежду, состоявшую из едва заметных трусиков, потом помогла Саше снять штаны и предложила себя в позе, известной на Сашиной родине, как «раком». Саша подскочил сзади к девушке, вонзил куда следует свой «нефритовый стержень» и через пару фрикционных движений завершил половой акт весьма убедительным семяизвержением моряка, не видавшего женщину шесть месяцев. На весь секс ушло не более тридцати секунд. Девушка быстро оделась и собралась было открывать окно для следующих посетителей, но Саша сурово остановил девушку и выразительно показав на часы, заявил, что час, за который он заплатил, еще не прошел, что наоборот прошла только минута от этого часа. А он не какой-нибудь лох из развивающийся африканской республики, а представитель страны победившего социализма, где среднее образование является обязательным и все уж как-нибудь, но время по часам определять умеют. А если, продолжал Саша , девушка, не умеет определять время по часам, то Саша ее охотно этому научит, вот только получит то удовольствие, за которое он отдал последнюю валюту и сразу же приступит к повышению образовательного уровня девушки.

Но девушка была категорична. С настойчивостью школьной учительницы, вдалбливающей оболтусам законы геометрии, она вежливо объяснила. Что час, который оплатил Саша, действительно является часом и что их с Сашей секс длился бы этот час если бы у Саши не произошло так быстро семяизвержение. А раз семяизвержение произошло и достигнут тот результат, которого добиваются все известные ей мужчины, то время закончилось. Проще говоря, Саша оплатил час секса до первого оргазма. Если оргазм произошел раньше, то контракт окончен. Но, добавила девушка, кокетливо улыбнувшись советскому моряку, если русский медведь хочет, он может оплатить девушке еще один час и они продолжат занятие любовью.

Когда речь заходила о дефицитной валюте, к тому же потраченной таким бездарным образом, Саша становился очень серьезным. Он начал с того, что любой час. Даже час в их вонючей Германии, состоит из шестидесяти минут. Саша поднес к лицу девушки руку, на которой были надеты механические часы Московского завода «Полет» и, теряя терпение, сказал, тыча в циферблат пальцем, огрубевшим от морской воды:

– Смотри, фрау, я тебя сейчас научу, это не сложно. Вот видишь эту стрелку? Когда она сделает один оборот, то пройдет час, а сейчас она сдвинулась только на одно деление. Еще пятьдесят девять таких делений – пройдет час.

Саша попытался прийти к взаимопониманию и компромиссу, предложив девушке вернуть ему деньги за пятьдесят девять минут, которые оплатил Саша и которые, как он предчувствует, ему не доведется провести с этой девушкой в любовных утехах. Девушка наотрез отказалась отдавать деньги и показала на небольшую кнопку электрического звонка. При этом она несколько раз повторила слово «полиция». Саша по-русски объяснил, где и в какое время он видел полицию, девушку и ее методы работы. Девушка все же нажала наманикюренным пальчиком кнопку и это обошлось капитану Сашиного траулера штрафом в 100 западногерманских марок, которые потом у Саши безжалостно удержала в родном порту бухгалтерия.

О том, как Витя эмигрировал в Грецию.

Витину мать родители вывезли со своей родины – Греции в не самые лучшие времена для страны. В Элладе правил фашистский режим и всех, кто хоть отдаленно напоминал иудея, ждали рудники, концлагеря и крематории. Родителей Витиной мамы, при всем желании, нельзя было спутать с представителями какой – нибудь другой нации. Обладая незаурядной остротой ума, что выгодно отличает их собратьев от остального просвещенного мира и является предметом зависти и гонений, родители Витиной мамы не стали дожидаться, пока фрицы заставят их махать кайлом в каменоломне, а решили по-скорому сваливать из некогда тихой Эллады. Но быстрота решения сыграла с ними плохую шутку и курс Великого Исхода, на этот раз был взят неудачный – в суровую северную страну с громким названием – Россия.

Они обосновались в Таганроге, там у них родилась дочь – будущая мать Вити. Сам Витя родился значительно позже, в заполярном городе Мурманске, куда маму Вити привез ее жених – бравый матрос Тралового флот, сразивший неискушенную гречанку брюками клеш и татуировкой на плече в виде якоря, под которым стояла надпись «Атлантика».

Родившаяся в России мама Вити о Греции знала лишь по воспоминаниям родителей, книгам Гомера и греческому эпосу. Витя не знал о Греции даже этого, поскольку любовь к знаниям потомку эллинов привита не была.

В северной стране, ставшей Вите родиной, постоянно происходили великие события в виде народных революций, гражданских и освободительных войн. Витино становление пришлось на очередную российскую революцию, называвшуюся «Перестройкой», которая, как и все революции сопровождалась обнищанием народных масс и очередным великим драпом русских в более стабильные страны. Но русские драпали из любимой родины в таком количестве, что их перестали принимать. В какой-то момент выехать из страны победившего социализма стало невозможно, если у тебя не было корней в другой стране, и тут мозговитый Витя смекнул, что можно очень выгодно использовать нероссийское происхождение далеких предков по материнской линии.

И вот, в самое обычное утро в двери греческого посольства в Москве вошел молодой человек, около тридцати лет, высокого роста, с носом весьма характерного размера. Витя подошел к стойке, за которой сидел опрятно одетый мужчина с таким же характерным носом, как и у Вити. На стойке стояла табличка, на которой было написано, что обладателя гордого профиля зовут то ли Попандополус, то ли Пенелополус, то ли еще как-то. Витя не стал утруждать себя вычитыванием непривычной фамилии, а прямо спросил, дескать, «Гдей-то, тут у вас, товарищ Панатинаикос, можно по быстрому оформиться незаконно вывезенному потомку аргонавтов, дабы вернуться на обожаемую родину предков. А-то, у мене, чтой-то, вся душа истомилася в стране Советов». Представитель родины Олимпийских игр очень вежливо посоветовал Вите обратить внимание на группу из нескольких человек, находившихся в другом конце зала и примкнуть к ним, так как это тоже люди истомившиеся душой по далекой родине. Витя бросил недружелюбный взгляд в указанную сторону и увидел длинную очередь, конец которой терялся где-то в уютных московских двориках. Так что, дорогой землячок, вежливо поправили Витю в очереди, ступайте на второе транспортное кольцо, спрашивайте: «Кто последний?» и занимайте очередь. Может через недельку дойдете до посольства. Витя взмолился памятью репрессированных предков, взывал к совести соотечественников, но тщетно. Соотечественники были непреклонны и пообещали Вите набить морду, если он не перестанет канючить.

Но Витя не был бы Витей, если бы не придумал свой, надо сказать, подкупающий оригинальностью, способ возвращения из бывшего логова коммунистов в свободную Грецию. На Войковском рынке, войдя в доверие к двум мужчинам, приехавшим в столицу из Азербайджана торговать апельсинами, он предложил им выгодно разместить капитал. Продемонстрировав южанам первый увиденный им на базаре грузовик, до верху груженный картошкой, Витя сообщил, что только что приехал с этим грузом в Москву, но вынужден быстрее вернуться обратно и поэтому продает весь груз по бросовой цене. Грузовик Витя пообещал оставить в презент оптовым покупателям. При этом, Витя взял у ничего не подозревающей продавщицы, сидевшей в кузове, пару картошин и сунул их под нос бизнесменам, со словами: «Товар высший сорт, берите, не прогадаете». Жители солнечного Азербайджана повертели картошину, понюхали ее, о чем-то переговорили между собой на своем языке и ударили по рукам. Сделку оформляли в ближайшем кафе, где Витя, поинтересовавшись знание русской письменности у коллег и, к своему удовольствию получив отрицательный ответ, сунул им бумаги выданные в греческом посольстве для заполнения на визу, сказав, что это товаротранспортные накладные. В ответ он получил увесистую пачку денег, всплакнул о товаре, который отрывал от сердца, пожал руки партнерам и испарился.

Что далее происходило с азербайджанцами, грузовиком и вологодской картошкой, история умалчивает. А Витя, через час с небольшим, открыл двери туристической фирмы на другом конце Москвы и потребовал для себя горящую путевку в Грецию. Но этот маршрут еще не был разработан туристической компанией и ему предложили на выбор три страны, расположенные в непосредственной близости от вожделенной родины Через пару дней наш эллин лежал на верхней койке мягкого вагона, увозившего его к берегам Эгейского моря. Витя живописал картины райской жизни в стране Гомера и Одиссея и время от времени поглядывал в русско-греческий разговорник. Родной язык давался с трудом, но все-таки слова «здравствуйте» и «пожалуйста» за время двухдневной поездки Витя выучил. Когда поезд мягко остановился у перрона румынской столицы, из вагона вышел сияющий от счастья человек с рюкзаком за плечами. Содержимое рюкзака составляли сухари, рыбные консервы, сахар, соль и спички. Витя остановился возле вагона, достал из кармана карту Европы, компас и, определив сторону, где должна находиться Греция, двинулся широким уверенным шагом.

Витя шел не зная усталости, не разбирая дороги, по проселочным тропинкам и магистральным путепроводам, широкие реки он переплывал, мелкие переходил вброд, он шел под палящим солнцем и в дождь, его не интересовали достопримечательности мест старой Европы, которую он пересекал в поисках Родины. Он видел перед собой только слегка подрагивающую стрелку школьного компаса. До Греции ему нужно было пересечь две границы. Он не заметил, как пересек одну границу, он не заметил как пересек небольшую европейскую страну. Он не заметил, как приблизился ко второй границе и, конечно, он не заметил как к нему подошли несколько крепких парней в пограничной униформе. Они спросили документы. Витя показал туристическую путевку, компас и карту, при этом он не переставал широко улыбаться и повторять «здравствуйте» и «пожалуйста» на ломаном греческом языке. Витю арестовали, решив, что это иностранный шпион. Его обыскали, привели на погранзаставу и бросили в камеру. Через день к Вите пришли двое парней с дружелюбными лицами, в строгих серых костюмах Они стали выпытывать у Вити имена, пароли и явки. Время от времени ему доставалось по ребрам, так как дружелюбие парней все-таки имело свои границы. Через месяц, поняв, что перед ними никакой не шпион, а обычный лох из российской глубинки, контрразведчики вытолкнули Витю на свежий воздух, не забыв наподдать ему под зад кирзовым сапогом.

Без денег, документов и рюкзака с сухарями Витя очутился в российском посольстве, где дипломатические представители, жалуясь на то, что дефицитную валюту приходится тратить на всякую рвань, выдворили его за казенный счет в страну, бывшую некогда оплотом социалистической справедливости. Когда поезд остановился у перрона московского вокзала и Витя вышел из душного вагона, его встретили некие мужчины в строгих костюмах, ласковые взгляды которых не предвещали ничего хорошего. Витю препроводили в стены следственного изолятора КГБ, сотрудники которого, узнав, что у Вити были контакты с представителями аналогичного иностранного ведомства, решили проверить нашего героя, на всякий случай, а не завербован ли он их коллегами. Месяц у Вити Выясняли имена, пароли и явки, время от времени сопровождая свои вопросы ударами резиновой палки, которую иронически называли «вспоминатор». Через месяц разочарованные тем, что не удалось повысить процент ловли шпионов за Витин счет, чекисты проводили Витю из гостеприимной столицы тем же способом, что и их предыдущие коллеги.

Потом Витю угрюмо встречал родной Мурманск, нахмурившись серыми сопками и отливая свинцовой водой Баренцева моря. Но наш герой не стал доживать остаток дней в сетованиях по поводу несовершенства мира. Ему удалось заинтересовать двух бывших одноклассников неисчислимыми барышами, которые сулит торговля с сопредельной Норвегией. Взяв в кредит тысячу долларов, Витя махал двум друзья в окно увозившего его туристического автобуса и корчил счастливую рожу. Рядом с сиденьем стояла сумка, в которой находились разрешенные к провозу в аскетическую Норвегию бутылка русской водки и два блока американских сигарет. Под сидением, ловко спрятанные, согревали зад, еще шесть бутылок водки и четыре блока сигарет, ввозимые нелегально, кроме того Витя прихватил множество сувенирной и порнографической продукции. Надо ли объяснять, что Витя не собирался возвращаться к одноклассникам, оставшимся в заполярной столице, ждать своих преумноженных капиталов. Витя снова грезил Эгейским морем и шоколадными гречанками. Жизнь рисовалась в розовом свете, перед глазами вставали яркие картины капиталистического рая.

Благополучно миновав две таможни, автобус припарковался на стоянке в центре небольшой норвежской деревни. Решив действовать, Витя спрыгнул с подножки на хорошо укатанный асфальт и, направившись к небольшой группе скандинавских аборигенов, стал кричать размахивая бутылкой водки и блоком сигарет:

– А кому водочку русскую, свежую, налетай, пока есть, скоро кончится!

Аборигены в ужасе разбежались по хижинам кроме одного, который с интересом стал разглядывать Витю, водку и блок сигарет.

Найдя в нем благодарного слушателя, а возможно и будущего покупателя, Витя распалился еще больше и стал обещать скидки оптовым покупателям и еще большие скидки на товар под заказ, правда в этом случае Витя требовал стопроцентную предоплату. Норвежец, с интересом выслушав про предоплату и возможность приобретения оптовых партий, достал удостоверение полицейского. Через десять минут за Витей, тяжело лязгнув надежным замком, захлопнулась дверь камеры в местном полицейском участке. На следующий день, от переводчика на судебном заседании, Витя, к своему удивлению узнал, что его действия нарушали какую-то там статью норвежского уголовного кодекса и карались штрафом. Зачитывавший приговор судья, после произнесения слова «штраф», выжидательно уставился на Витю. Витя намек понял и безапелляционно заявил, что денег у него нету и не предвидится и что наоборот, он был бы очень признателен, если бы ему этих денег дал кто-нибудь из присутствующих. Он с надеждой оглядел зал, но желающих дать денег не было. Витя получил два месяца тюрьмы и вернулся в камеру.

Время, проведенное Витей в норвежской тюрьме, было самым сытым временем в Витиной жизни. Кормили хорошо, на десерт давали фрукты, которые в обычной жизни были Вите не по карману и мимо которых он всегда проходил, испытывая пролетарскую ненависть: ананасы, бананы, кокосы; там он впервые попробовал папайю. Каждый день Витя убирал полицейский участок, за это ему платили 40 крон в сутки. В выходные его отпускали в увольнение, которое он проводил в местной дискотеке или за игрой на бильярде. В поселке было туговато со зрелищами, одним из них стал русский торговец алкоголем. На Витю приходило смотреть все местное население, приезжали из соседних деревень, приходили влюбленные парочки, мамы приводили детей. Витя сидел в камере, у которой вместо одной стены была решетка. Дети просовывали сквозь прутья леденцы и жвачку, взрослые-сигареты. Витю снимали для газет и телевидения, у него брали интервью, его показывали курсантам полицейских школ. Постепенно Витя свыкся со своей участью русского гамадрила и даже вошел во вкус. За отдельную плату он пел похабные частушки (других не знал) и танцевал в присядку, Это был грандиозный успех, аборигены аплодировали и визжали от восторга.

Когда Витин срок подошел к концу. Он наотрез отказался выходить из камеры, требуя политического, расового, национального и экономического убежища, или, на худой конец, нового срока. Витя кричал, ругался, требовал гонораров за экскурсии, интервью и съемки для телевидения. Он упирался руками и ногами, пока несколько дюжих полицейских тащили Витю к трапу русского парохода. Провожала Витю вся норвежская деревня, у многих на глазах были слезы. С тяжестью в душе, Витя покидал страну, давшую миру Грига и Амундсена. Витя прибыл в Мурманск на белоснежном круизном лайнере, за счет российского консульства, где ему в очередной раз пришлось услышать про «валютный дефицит» и «всякую российскую рвань». Надо сказать родина не забыла Витю. На каменистом берегу Кольского залива его поджидали старые знакомые – сотрудники контрразведывательного ведомства, откуда-то узнавшие, что Витя два месяца общался с правоохранительными норвежскими органами и наверняка был ими завербован; и кредиторы, о которых Витя уже как-то и подзабыл. Но рыцари пера и шпаги оказались у трапа первыми.

На следующий день Витю разбудили в следственном изоляторе сокамерники и сунув в руки швабру, заставили чистить «парашу». Потом месяц дружелюбные парни, недружелюбно прохаживались «вспоминатором» по измученным Витиным ребрам и, не отличаясь особой оригинальностью, вежливо осведомлялись насчет имён, паролей и явок. Но и на этот раз Витя разочаровал бойцов невидимого фронта, не способствовав повышению служебных показателей.

Несмотря на все коллизии, пытливый ум изгнанника родины, всегда работал с завидной энергией. В середине 90-х годов, вдохновленный опытом гениального строителя финансовых пирамид – Сергея Мавроди (к слову сказать, тоже по национальности-грека), Витя организовывает в Мурманске греческую общину «Эллада». Ввиду нехватки греков, Витя включил в общину кроме себя еще троих человек, ни один из которых не был греком.      На резонный вопрос одного из членов своего общества: «Витя, как я – русский – могу состоять в греческой общине?» Витя безапелляционно ответил «Будешь сочувствующим». Потом Витя уговорил малознакомого дальнобойщика, направлявшегося в Москву, взять его с собой, так как на билет – даже в общем вагоне, денег у главы греческой диаспоры не было. Через две недели видавший виды авторефрижератор доставил в первопрестольную замороженные дары Северного ледовитого океана и Витю, державшего в руках портфель, в котором находился устав и печать общества «Эллада».

В этот же день, с видом человека, которому нечего терять (что было истинной правдой), Витя нагло открывал двери офиса своего знаменитого земляка. Наш герой доверительно поведал о всех бедах и невзгодах, выпавших на долю мурманских греков, занесенных на далекий север нелегкой судьбой пилигримов. Витя живописал картины авитаминоза, которым страдали дети виноградников и оливковых садов Греции. Закончил он свою речь просьбой выслать как можно больше апельсинов, бананов и других даров Греции, естественно «под реализацию».

– Высылайте апельсины вагонами, – убеждал Витя, – реализуем любое количество. Наладим взаимовыгодный бизнес.

Но любитель хрустящих бумажек на дух не переносил выражение «под реализацию», а еще он вежливо сообщил Вите, что проблемы греков, замерзающих без витаминов за полярным кругом, интересуют его так же, как климат на далекой красной планете Марс. В завершение Витя, к своему удивлению, узнал, что Сережу Мавроди, греки, такие как Витя, навещают каждый день и, что ему уже от этой рвани житья нету. Потом упирающегося Витю волокли по длинным офисным коридорам охранники, потом они пнули его под зад, потом кинули ему вслед портфель и закрыли входную дверь.

Витя стоял один, посреди спешащей московской толпы, никем не замечаемый, всеми толкаемый. Он стоял посреди людского потока, посреди реки жизни. У него не было ни копейки, он сутки ничего не ел, он плохо спал все дни путешествия до Москвы, ему не давали спать великие планы строительства лучшего мира. И вот – планы разбиты, денег нет и из всего имущества только портфель, устав и печать никому не нужного в Москве общества «Эллада».

Возвращение в Мурманск было тяжелее гонки на выживание. Витя вскочил в отходивший фирменный поезд «Арктика», в котором, прячась от проводников по тамбурам, туалетам и чужим купе добрался до Петрозаводска. Там его ссадили сотрудники привокзальной милиции, составили протокол за безбилетный проезд и отобрали увесистый устав общества «Эллада». С которым, потом целый месяц все отделение ходило в туалет. Самого Витю побили для проформы «вспоминатором» и выкинули на карельский мороз. Остаток пути Витя проделал на попутках.

Но все-таки не зря утверждает людская молва, что птица счастья пролетает над каждым, хотя бы и один только раз. Не пропустила она и нашего героя. Однажды, неизвестно почему, в Витю поверили некие предприниматели, работавшие на рынке рыбной продукции. Вите дали под реализацию целый рефрижератор мороженной трески. Надо сказать, что в тот период Витя был отчаянно влюблен в девушку по имени Лена, которая сразила Витю своей красотой и пышными формами. Витя потерял голову. Он увлек девушку в свой бизнес и она немало помогала ему при подготовке документов. Они торговали рыбой на лево и на право, заключали контракты, сбывали товар легально и нелегально, подписывали договора, заполняли накладные, счета и фактуры. Наконец, когда последний килограмм был продан, а деньги пересчитаны и уложены в ровные пачки перетянутые резинками, Витя и его Лаура приехали к ней домой, где предались утехам любви и мечтам о счастливой и безбедной жизни на берегах синего океана, где-то в экваториальной стране. В блаженном состоянии и полной уверенности, что жизнь наконец-то удалась. Витя уехал домой, оставив деньги на хранение у своей Птолемеи. На следующее утро Витя заехал домой к возлюбленной, чтобы забрать выручку и отдать кредиторам причитающуюся им часть. Дверь открыла Афродитина мама, не одобрявшая выбора своей дочери и строгим голосом сообщила, что дочь улетела в Питер утренним рейсом. Ее адрес она не знает, телефон тоже, а знает лишь, что из всех вещей, дочура взяла с собой только одну сумку.

– Такую, квадратную, синего цвета, – с замиранием спросил Витя (в эту сумку они вчера уложили всю выручку от продажи рыбы).

– Её самую, – отрезала мама и хлопнула дверью, давая понять, что разговор окончен.

Позже, в своей квартире, штопая единственные брюки, под назойливые стуки кредиторов в дверь (отдай деньги, сука!). Витя думал: «О, женщины, имя вам – Коварство!».

Паша Шамров

Шли вторые сутки, как наш траулер стоял под арестом в порту норвежского городка Хаммерфест. Собственно арестом это назвать было нельзя. Мы беспрепятственно выходили на берег и слонялись по городку осматривая яркие витрины магазинов, кафе и бензозаправок. К нам на судно также свободно приходили норвежцы и с интересом смотрели на нашу доисторическую рыболовную технику. На фоне глянцевой Норвегии мы смотрелись, как ржавое ископаемое. В ожидании своей судьбы, которая была в руках колхозного председателя и норвежских властей, наша команда с 9 утра и до 4 часов трудилась выполняя ремонтные работы на корабле, а остальное время проводя, как заблагорассудится.

Председатель колхоза и норвежцы особо не спешили, потому как одному не хотелось платить лишнего, а другим – продешевить. Вся наша провинность заключалась в том, что капитан, устав от плохой рыбалки решил залезть в зону к норвегам, потому как у них почему то море кишмя кишело треской, в то время, как в наших водах треска появлялась только по великому случаю. Объяснить этот феномен невозможно. Я сомневаюсь, чтобы у трески были навигационные приборы и морские карты Санкт-Петербурского картографического общества, на которых точно обозначено где норвежская, а где российская зона. Но как бы там ни было, эта склизкая тварь, с мозгами не больше орехаточно определяет, где норвежские воды, а где наши и выбирает зараза Норвегию, а не нашу передовую супердержаву.

Как бы там ни было, поход нашего капитана по норвежским рыбным закромам не остался незамеченным для космических спутников этой НАТОвской страны и через час с небольшим наше ржавое корыто тащил «за ноздрю» в Хаммерфест новенький буксир военно-морского флота королевства Норвегия. Оставив судно у стенки, наш «боевой» капитан в сопровождении двух норвежских офицеров уехал в местный магистрат, а мы остались предоставленными сами себе.

Повар 1 класса Паша Шамров 48 лет от роду, был новичком в нашей команде. Вообще-то он числился в кадрах плавсостава объединения «Мурмансельдь», но там его не устраивали длинные, по полгода, рейсы. В нашем колхозе самые длинные рейсы были по месяцу, что очень Паше нравилось, потому как он хоть и был моряком, но душа его лежала на берегу и не хотела надолго расставаться с домашним очагом. По национальности Паша был не пойми кем, хоть в паспорте стояло – узбек и родился он в Узбекистане, но, однако, отец у Шамрова был таджик, мать русская, корни у матери, по дедушкиной линии были киргизские, а по бабушкиной – русские. Из такого вот коленкора и получился Паша Шамров. Он был смугл лицом, невысок ростом, очень честолюбив. Имел весёлый нрав, любил играть в шахматы, но играл плохо, курил анашу, любил деньги, но никогда они у него не задерживались. После службы в армии у Паши осталась специальность – повар и большое желание путешествий. За пять послеармейских лет Паша исколесил всю страну от Калининграда до Владивостока. Узнав от одного попутчика в своих многочисленных поездках по стране, про большие заработки на рыбном флоте в Мурманске, Паша приехал на Кольский полуостров. Оказалось, что ходить в море – труд вовсе не из лёгких, поэтому Паша числился в Мурманрыбпроме, но длинных рейсов всячески избегал и пробивался на случайных заработках. Одно время он ездил в Узбекистан за анашой, которую продавал среди азербайджанцев на рынке, но после двух лет таких командировок, его арестовали с поличным и дали три года условно, после чего на загранрейсах был поставлен жирный крест. Такой вот человек и утроился в наш колхоз на СРТМК «Удачный».

Приход в Хаммерфест стал для Паши единственной возможностью выбраться за границу. Узнав, что судно движется в Норвегию, Шамров сбегал ко второму штурману и скупил в судовой лавке все сигареты какие были включая самые дорогие, которые традиционно никто не покупал из-за высокой цены.

Каждое утро после завтрака повар собирался на коммерческий промысел. Он укладывали в рюкзак сигаретные блоки «Бонд», натёртый полировочной пастой до блеска фотоаппарат Зоркий, две буханки свежего хлеба, ленту скотч и несколько пар рабочих перчаток. После чего Шамров выходил в город и не спеша прохаживаясь по улочкам Хаммерфеста предлагал всем встречным-поперечным содержимое своего рюкзака. Так, гуляя, Паша набрёл на автомобильную свалку представляющую для неискушённого советского автолюбителя настоящий клад. Паша стоял на кузове старого шевроле, смотрел на груды автомобильных кузовов и понимал, что его час пробил. Он быстро сбегал на пароход оставил рюкзак и прихватив набор гаечных ключей скрылся в направлении автомобильного Клондайка. Он вернулся на пароход только к вечеру с трудом таща за собой огромную связку автомобильных покрышек, которые снял со старых автомобилей. Паша завалил колёсами свою каюту, несколько штук кинул в трюм. Налил стакан самогона боцману после чего тот разрешил ему использовать в качестве шинного склада хранилище боцманского инвентаря. Из провизионки Паша вытащил муки с крупой, сложил их в коридоре, а вместо них кинул шины.

Проходя как-то мимо телефонной будки, он увидел свободно лежащий телефонный справочник. В справочнике были номера телефонов пяти северных провинций Норвегии. После этого справочники исчезли из всех телефонных будок. Позже, в Мурманске, он продал их по сто долларов коммерческим фирмам желающим выйти с экспортом на норвежский рынок.

На четвёртые сутки содержимое Пашиного рюкзака было распродано, колеса перегружены на судно, запчастями с автосвалки забита вся провизионка, а телефонные справочники уложены в рундук. Но что-то подсказывало Паше, что не все ещё Хаммерфестские возможности исчерпаны и на пятый день Шамров отправился исследовать дальние окрестности норвежского городка.

Вечером этого дня, капитан стоял на мостике и любовался закатом. Вдалеке он заметил одинокую фигурку тащившую на спине предмет очень похожий на холодильник. Фигурка двигалась не спеша, время от времени останавливаясь и отдыхая. Ноша была тяжёлая, но холодильная бытовая техника, такая дорогая в родном Мурманске, этого стоила. Метров за пятьсот стало видно, что под холодильником корячится изо всех сил судовой повар Шамров.

Когда до парохода оставалось сто метров, к Паше подъехал полицейский микроавтобус, из которого вылезли двое полицейских, они погрозили Паше пальцем, отобрали холодильник и укатили в обратном направлении. Шамров покурил сигаретку, поправил штаны сползшие за время таскания холодильника и пошагал в строну куда скрылся полицейский автомобиль. Примерно через час из-за поворота снова показался Паша с уже знакомой ношей на спине. На этот раз он двигался заметно медленней, так как всё-таки был уже не молод. Следом за Пашей из-за поворота показалась с мигалками полицейская машина. Она догнала Пашу, двое рассерженных полисменов снова отобрали у Паши холодильник и закинули его в машину, следом они закинули туда нашего повара и поехали на пароход. Там они вызвали капитана и объяснили, что Шамров взял холодильник со свалки металлолома. Свалка находится в государственном владении, поэтому всё, что на ней есть принадлежит королю Норвегии и парламенту, а потому, полиция очень просит капитана объяснить Паше, что ничего оттуда брать нельзя.

Полиция уехала, а капитан показал Паше волосатый кулак и пообещал списать с парохода. Решив, что достаточно ознакомил Пашу с правилами поведения в инпорту, капитан ушёл.

Под утро меня разбудил Паша и попросил помочь ему на палубе, я оделся и вышел на свежий воздух. Возле борта парохода, на причале стоял холодильник «Самсунг» сверкая помятыми боками. Мы затащили холодильник на пелингаторную палубу, где Паша надёжно привязал его к мачте заботливо укутав куском брезента.

Вечером седьмого дня к борту судна подъехал пошарпанный опель-рекорд, из-за руля которого вылез довольный Паша и направился к капитану. Он стал уговаривать того загрузить опель на пароход, потому как он им куплен и стало быть теперь это его имущество. А своё имущество Паша хотел бы забрать с собой и не оставлять его жадному норвежскому королю, который жмётся из-за каждого выброшенного на помойку холодильника. Капитан, до этого завистливо смотревший на Пашину предприимчивость, теперь просто взбесился и стал орать на него, что мы вообще-то тут арестованные и официально не получали ни копейки иностранной валюты, что между прочим председатель колхоза ночами не спит думая где взять деньги на уплату штрафа, который им вкатила норвежская сторона, что вообще-то у капитана, у председателя и у всего родного колхоза горе, а некоторые члены экипажа не только не обеспокоены финансовым затруднением родного предприятия, но и извлекают из этого личную прибыль. Закончив речь, капитан с ненавистью посмотрел на Пашу.

Ни чуть не смутившись, Паша предложил два колеса для капитанского жигулёнка, взамен погрузки опеля:

– Не новые, но на пару сезонов хватит, – уверил Паша колхозного сострадальца.

Услышав про колёса, капитана заинтересовался. После недолгого обсуждения сошлись на четырёх покрышках и двух дисках.

– Можешь поставить на носу. Только с боцманом договорись. – смягчился капитан укладывая в каюте «обувку» для своих стареньких жигулей.

– Понимаешь, – говорил боцман, искоса поглядывая в сторону камбуза, где, как ему было известно, Паша хранил неприкосновенный запас самогона, – автомобиль на носу будет мешать швартовым операциям и постановке грузовых стрел. Я корь, опять же по-нормальному не бросишь, не выберешь, ну сам понимаешь, – вздохнул боцман.

Паша ненадолго ушёл на камбуз и вернувшись спросил ставя бутыль самогона на стол:

– Будешь?

Несговорчивый боцман после стакана самогона стал добрее и через час, на носовой надстройке стоял синий Опель-рекорд крепко привязанный к палубе стальными канатами.

На утро следующего дня с причала рыбообрабатывающего цеха исчез контейнер чистой морской соли, весом одна тонна. Приехавшая полиция обнаружила этот контейнер в рефрижераторном трюме нашего траулера, после чего хозяин рыбозавода подогнал кран и вернул контейнер на место приставив к нему здоровенного охранника. Для меня до сих пор остаётся загадкой как контейнер оказался в нашем трюме, и кто его туда затащил. Я не хочу делать предположений, но самым расстроенным в момент возвращения сворованной соли выглядел Паша.

Вечером из родного колхоза пришла радиограмма, что все формальности улажены. Запыхтел главный двигатель и СРТМК «Удачный» сбросив швартовы побежал на выход из норвежского фьорда продолжать промысел полярной трески.

На носу судовой повар заботливо протирал опель-рекорд. Покачивались в провизионке автомобильные покрышки, в каюте урча корейским компрессором охлаждал бутыль самогона холодильник Самсунг. Своим первым и единственным заграничным рейсом наш судовой повар Паша Шамров 48 лет от роду, был совершенно доволен.

Хабиб

Одним весенним утром грозный боевик Хабиб вышел из лагеря, укрытого далеко в горах. Его послали из далёкой кавказской республики в Муриманск с заданием обменять на российские рубли два миллиона долларов, напечатанных в подпольной турецкой типографии. Хабиб был настоящий горец опалённый священной войной джихад, не знающий страха и беспощадный к врагам. В Муриманске он должен был встретиться с земляком – Мабибом, который покинул многострадальную северокавказскую родину десять лет назад на фуре до отказа гружённой кабардинской водкой. Водку он удачно продал и занялся в Муриманске рыбным бизнесом, имел склад в порту, офис в центре города, весьма преуспевал и давно позабыл и про Кавказ, и про войну джихад. Он радовался жизни вдали от неугомонных земляков с ихней войной за независимость. Поэтому, когда в двери его Муриманского офиса вошёл Хабиб, Мабиб грустно вздохнул и подумал, что беззаботной жизни пришёл конец. В этот момент в офисе Мабиба находился ещё и третий человек, этим третьим человеком был авантюрист, пройдоха и просто жизнерадостный человек не склоный к физическому труду – мой друг, Миша.

Миша занялся коммерцией в самом начале перестройки. Он продавал направо и налево бензин, рыбу, консервы и велосипеды. Одному крупному горнодобывающему комбинату он умудрился продать технологию производства фасадной краски, причём продал он её туда дважды, когда менялись директора комбината и каждый раз новый директор удивлялся на кой ему сдалась эта технология, если комбинат только добывал железную руду и никакого отношения к краске не имел.

В середине 90-х он близко подружился с директором одного судоремонтного завода, которому стал помогать продавать заводское имущество. Вот тогда Миша зажил. Он бросил все проекты и занялся только заводом. С молотка шли станки, металл, рыба, которой расплачивались судовладельцы за ремонт кораблей, сами корабли тоже продавались. Миша купил джип и минивен, трёхкомнатную квартиру, где сделал дорогой ремонт и обеспечил жену нарядами и украшениями. Всё шло отлично, за исключением того, что Миша бесшабашно тратил деньги вырученные от продажи заводского имущества не задумываясь о том, что это имущество не бесконечно. И однажды прийдя на завод Миша увидел, что продавать больше нечего. Директор завода сдал пустой цех в аренду какой-то московской фирме и укатил жить в Питер. Бизнес рухнул. Испарились джип и минивен, обветшала квартира, любовницы бросили. Собутыльники отвернулись предпочтя более состоятельных приятелей. Но остался авантюризм, остался один приличный костюм, остался офис в подвале старого дома, а также стойкое отвращение к физическому труду.

Миша сидел, вальяжно развалившись в кожанном кресле и пытался уже второй час продать Мабибу просроченные векселя давно раззорившейся фирмы. Мабиб знал Мишу очень хорошо, поэтому покупать векселя наотрез отказывался, но Миша был настойчив и приканчивая третью чашку дармового кофе ароматизированного рижским бальзамом, продолжал убеждать Мабиба в выгодности сделки. В этот момент в офисе и появился Хабиб, который тащил два тяжелых чемодана.

Не искушённый в вопросах коммерции Хабиб не стал далеко ходить вокруг да около, а с места в карьер сообщил, что хочет по-быстрому реализовать пару миллионов долларов. При этом бандит не покривил душой, а со всей прямотой сказал, что доллары поддельные, но он продаёт их за полцены. Земляк, отошедший от нелегального бизнеса услышав про фальшивки особо не обрадовался и начал мямлить что-то про трудности, что рынок заполнен, валюту берут плохо, все работают по безналу. Но там где другие видели трудности, мой друг Миша видел возможности, он решил, что плохие времена миновали, у него загорелись глаза и зачесались руки. Он сказал кавказцу, что берёт всю партию, «вот только с наличкой сейчас временные проблемы поэтому придётся дня два-три подождать, а если Хабибу жить негде, то он охотно устроит его в лучшую гостиницу за свой счёт. «Вот это сервис», – подумал бандит и обрадовался, что всё устроилось, как нельзя лучше. Его земляк тоже обрадовался, что так легко отделался от криминала, а Миша обрадовался, что получил два миллиона «зелёных». Все трое с радости напились, расцеловались и вышли из офиса братьями.

По дороге к гостинице Миша продал 100 фальшивых долларов знакомому валютчику и оплатил за Хабиба недельное пребывание в номере первого класса, после чего подхватил два чемодана валюты и скрылся пожелав новому другу удачи и хорошего отдыха.

Начиная со следующего дня горец пустился в разул тратя остатки средств, которыми снабдили его братья по оружию. Он перепробовал десяток проституток, перебывал во всех лучших ресторанах, парился в саунах, играл в боулинг и на бильярде. Лёжа в бассейне дорогой сауны с сигарой во рту, он уже как-то подзабыл и про Кавказ, и про джихад и даже про Мишу.

Но на утро седьмого дня к нему в номер пришла администраторша и сказала, что неплохо было бы продлить оплату. Хабиб, изучив содержимое своих карманов нашёл только десять рублей и сразу вспомнил, что он приехал зарабатывать деньги на войну за независимость. Он живо представил своих земляков с их суровым нравом, которые не простят ему, если он вернётся без денег. Тут только Хабиб понял, что не знает про Мишу ничего, кроме его имени. Через своего земляка Мабиба, он выяснил, где находится Мишин офис и заплатив последнюю десятку за автобусный билет приехал к старому облезлому дому на окраине Муриманска. Спустившись по выщербленной каменной лестнице, Хабиб оказался в подвале, где располагался офис его валютного компаньона. С потолка что-то капало, сильно пахло кошачьей мочой, офисный коридор освещался тусклой лампочкой одиноко болтающейся в дальнем углу. Он увидел дверь из-под которой проглядывала полоска света и так как других дверей в подвале не было, Хабиб решил, что это и есть Мишин офис. Он потянул на себя ручку и его взору предстала картина – за обшарпанным письменным столом сидел небритый парень и играл в древний компьютер. Рядом с ним стоял худой мужик, который лузгал семечки, вид у обоих был такой, будто они не доедают..

– А гдэ тут дырэктор? – спросил Хабиб.

– А тебе какой нужен?– ответил тот который лузгал семечки,– мы тут все директоры. Я – коммерческий, а это, – он указал на второго, который сидел за компьютером, – финансовый.

– Миша. – уточнил Хабиб.

– А, Миша, – протянул компьютерщик, – должен скоро подъехать.

Хабиб остался ждать.

Действительно через тридцать минут подъехал Миша. Увидев Хабиба он недовольно нахмурился, но вслух сказал:

– Сколько лет, сколько зим, ты куда Хабиб пропал? Я тебя в гостинице поймать не мог.

– Ну вот тэпэрь поймал. Гдэ дэньги, Миша?

Миша терпеливо объяснил Хабибу, что с валютой вышла небольшая накладка. Её никто не хотел брать, поэтому, чтобы хоть как-то заработать, Миша был вынужден купить на неё два маневровых локомотива у железной дороги, «где у него работает хороший знакомый, который согласился взять сомнительные доллары в качестве оплаты». Так что теперь дело за малым: остаётся только спихнуть кому-нибудь локомотивы, получить за них рубли и дело в шляпе. Миша сейчас как раз ведёт переговоры с двумя клиентами. Хабиб успокоился и сообщил о ещё одной проблеме:

– Миша, у мэня кончились дэньги, за гастыныц платить нэчем.

– Нет проблем – ответил коммерсант и договорился по телефону со знакомой администраторшей другой гостиницы о проживании Хабиба в долг.

Вечером горец переехал в гостиницу попроще. Он нормально лёг спать потому как денег на рестораны не оставалось.

Посетив на следующей неделе Мишин «офис», Хабиб узнал, что Миша договорился с одной горнодобывающей компанией, с которой у него давние связи («помог им как-то пару раз наладить производство фасадной краски» – не без гордости добавил Миша). Компания согласилась купить локомотивы, так что теперь только осталось их перегнать к ним. В этот же день Хабиба выставили из гостиницы за неуплату и он переночевал в офисе Мабиба. Там же он провёл следующую неделю питаясь за счёт своего земляка.

Ещё через неделю Миша сообщил, что локомотивы вышли из Муриманска и были уже на полдороге к горнякам, но сломалась какая-то шестерёнка, поэтому их вернули обратно в депо, где поставили в ремонт. Денег на ремонт, естественно не было, но предприимчивый Миша договорился отремонтировать их в долг.

Через месяц локомотивы отремонтировали и погнали к покупателю, а земляк Мабиб, который уже поглядывал искоса на прожорливого земляка вежливо сказал, что испытывает серьёзные финансовые трудности и не может больше содержать Хабиба. Тот обиделся и переехал жить в подвал к Мише, где стал питаться лапшой быстрого приготовления с просроченным сроком хранения, которая осталась у Миши от одной незаконченной сделки. Сразу же после переезда Хабиба в сырой Мишин подвал, сам Миша стал появляться в «офисе» всё реже и реже, а потом и вовсе пропал.

Хабиб узнал, где живёт Миша и начал ежедневно приезжать к нему домой, как на работу. Миша неизменно выдавал воину Кавказа пакет лапши быстрого приготовления, сообщал ему, сколько километров локомотивы прошли за день и выставлял за дверь. Наконец, когда по расчётам Хабиба, до пункта назначения, оставалась пара десятков километров, Миша печальным голосом сообщил, что локомотивы потерялись где-то в пути. Хабиб взглянул в честные глаза компаньона и внезапная догадка озарила его не обременённый интеллектом ум, боевик решил, что Миша давным давно получил деньги за локомотивы, но отдавать не хочет:

– Миша, ты меня, что, за идыота держишь? Отдай дэньги по-хорошему!

– Где я тебе их возьму, – отвечал Миша, – высру что ли?

Хабиб предложил ему перезанять деньги и вернуть долг, на что Миша невозмутимо ответил, что ничего в долг не брал, а всего лишь выступил посредником в сделке по продаже валюты.

– Слюшай Миша, – раздражённо говорил Хабиб, – я воин, я врагов рэзал и буду рэзать, – я за свою родину воюю. Мне всё равно, что ты, что кто-то другой, деньги надо завтра.

– Завтра, так завтра, – успокоил Хабиба Миша и пообещал, – приходи завтра, я что-нибудь придумаю.

Назавтра Миши дома не оказалось, не оказалось его и послезавтра, и через неделю.

Отчаявшись найти своего компаньона, Хабиб, в один из зимних дней, побрился, помылся водой из батареи центрального отопления и надев чистую рубашку пошёл к начальнику железной дороги. Его рассказ вызвал некоторый интерес и сочувствие, но оказалось, что никто на железной дороге слыхом не слыхивал ни о локомотивах, ни о Мише, ни тем более о двух миллионах долларов. В кабинете начальника железной дороги до Хабиба наконец-то дошло, что никакие локомотивы Миша не покупал, а водил за нос освободителя Кавказа целых полгода.

Грозный боевик Хабиб не знавший страха, не испытывавший пощады к врагам, рассвирепел, в жилах вскипела горячая кавказская кровь, а из ноздрей пошёл дым. Он вышел от начальника железной дороги с одной целью: порвать Мишу. Он повернул в сторону Мишиного дома и собирался уже было идти вершить свой джихад, но тут неожиданно за спиной раздалось:

– Одну минуточку, гражданин.

Недовольный, что кто-то в такой момент посмел помешать воину ислама, Хабиб обернулся. Два постовых милиционера с красными от мороза рожами смотрели в упор на Хабиба.

– Документик Ваш можно?

В такие моменты Хабиб обычно протягивал паспорт, внутри которого лежала сторублёвка. Менты открывали паспорт, забирали сторублёвку и возвращали документ, извинившись за беспокойство. Но в этот раз сторублёвки в паспорте не было. Не было там и вида на жительство.

Соседями по камере в приёмнике – распределителе, куда привезли Хабиба, были два БОМЖа, от которых воняло потом и экскрементами. Вова и Петя, так звали БОМЖей очень обрадовались новому сокамернику, который отказывался принимать у надзирателей пищу похожую на отходы и свою пайку бескорыстно отдавал им. Хабиб провёл там пятнадцать суток, которые показались ему вечностью. Когда срок закончился, в Муриманске стояла зима, он вышел на декабрьский мороз и еле передвигая ноги поплёлся в Мишин «офис». Он него воняло потом и экскриментами, от Вовы и Пети он заразился чесоткой и педикулёзом, похудел и осунулся. В лицо бил холодный ветер вперемежку со снегом. Пешком до Мишиного офиса было далеко. Хабиб пришёл туда только к вечеру. Двери подвала были заколочены крест накрест досками и опечатаны печатями судебных приставов.

Путь домой без денег был отрезан, где искать Мишу он не знал, Мабиб, к которому Хабиб пришёл в офис не пустил его на порог сказав, что боится вшей.

Грозный боевик, воин ислама и освободитель Кавказа, почесав педикулёзный затылок поплёлся на овощебазу, где его бывшие сокамерники Вова и Петя грузили овощи у азербайджанцев. Они не боялись вшей и чесотки, а охотно поделились с Хабибом кровом и заработком.

А судьба долларов была до прозаичности проста. После того, как Миша покинул Хабиба, он притащил чемоданы с валютой к знакомым фарцовщикам и предложил купить их у него за полцены. Валютчики обрадовались, доллары взяли, но с деньгами кинули и пропали в неизвестном направлении.

Олег, Толик и яичный бизнес.

В самый разгар кооперации, когда вся страна поднялась с колен и выпрямилась во весь свой гигантский рост, когда вылезла из подполья недобитая гидра империализма и запустила свою лапу в головы еще некогда советских граждан, Олег, в один из солнечных дней, с трудом вышел из квартиры своего знакомого по имени Вова, где провел без малого месяц в беспробудном пьянстве… Он немало удивился что мир все еще на месте и, с тоской в сердце осознал, что из жизни вычеркнут не только очередной месяц, но и вся рейсовая получка. Впрочем, рейсовая получка кончилась через неделю, после того, как Олег зашел в гости к Вове. И за последних девочек расплачиваться пришлось уже Вовиным телевизором. Телевизор был хотя и цветной, но ламповый, старый и размером с шифоньер. Охранник, который привез девочек, долго отказывался его брать. Он деловито провел ревизию двух меблированных комнат и обнаружил, что кроме телевизора там есть еще только диван с характерным пятном желтого цвета посередине и охранник решил удовлетвориться телевизором. На какие средства пили остальные три недели Олег вспомнить не мог. Смутно вспоминалось только то, как они с Вовой бегали по улицам и предлагали всем прохожим купить у них диван по недорогой цене. Кое-кто соглашался, соблазнившись ценой (всего одна бутылка водки), но всех почему-то отпугивало желтое пятно. Собственно говоря, отсутствие средств для продолжения банкета и послужило причиной, по которой Олег оставил Вову в одиночестве.

Тяжело ступая ногами, отвыкшими от ходьбы, Олег направился в сторону дома, где жил его друг – Толя. У Толи пришел с рейса папа. Мама же, наоборот, находилась на Украине, что позволило Толе и его папе вдвоем наслаждаться прелестями мужского одиночества. Наслаждались они около пяти дней. Папина заначка от рейсовой зарплаты приказала долго жить через три дня после того, как мама легкомысленно оставила отца и сына в одиночестве. Папа имел неосторожность показать сыну, куда он прячет заначку, после чего Толю видели в лучшем ресторане города, где он в сопровождении двух девиц легкого поведения заказывал музыкантам модную мелодию. Папиной заначки хватило на несколько дней, после чего Толя, возмущаясь мизерными заработками в папиной рыболовной компании, вернулся домой, где сразу же наткнулся на суровый отеческий взгляд.

– Где деньги сынуля?

Сынуля всхлипнул и произнес:

– Прости, Папа, я больше не буду.

Папа стал расхаживать по квартире вокруг Толика, который виновато понурил голову и принялся внимательно разглядывать паркет. Папа объяснял сыну, что плохо брать чужое, не им заработанное, не им положенное и не им выстраданное. Неизвестно сколько бы ещё продолжались нравоучения, но тут взгляд папы наткнулся на характерно оттопыренный карман сына. Очертания содержимого кармана показались папе очень знакомыми. Чтобы подтвердить догадку он спросил, указывая на карман Толика:

–Что это?

Толик не огорчил родителя, в кармане действительно, как и предполагал папа, оказалась бутылка водки. Стол был сервирован за пять минут. Еще через пару минут отец и сын сладко растянулись в креслах. В животах приятно потеплело и в душе тоже.

В этот момент их и потревожил Олег, в животе которого было не так тепло. В задушевной беседе, папа Толика поведал Олегу о том, что он оформился на пенсию и завтра ему получать расчет. Деньги неплохие и папа Толика сильно опасался, что они с сыном не найдут им лучшего применения, кроме как пропить.

–Ты же умный мужик, Олег, – убеждал папа, – придумай что-нибудь. Как нам с сыном капитал умножить?

И в этот момент гения осенило.

–Яйца!– вскрикнул он и подпрыгнул с кресла. Так, наверное, Архимед кричал свое знаменитое «Эврика».

Олег ринулся к телефону и отвлекся от стола. Папа и Толик не преминули воспользоваться этим обстоятельством и быстро пропустили по рюмке, прокатив, таким образом, отсутствующего Олега. Но Олега в этот момент занимало совсем другое. Он яростно крутил диск телефона, обзванивая все местные птицефабрики, птицефермы, колхозы и совхозы. Выяснив цены на куриные яйца, Олег вернулся к столу, где папа и Толик приканчивали бутылку. Он вкратце обрисовал родственникам несложную схему яичного бизнеса и они все втроем ударили по рукам. Остаток вечера будущие компаньоны провели в попытках обменять состоятельным соседям домашнее имущество на водку, вследствие чего, утром следующего дня трое друзей не досчитались хрустальной люстры и всех видеокассет. На следующий день папа принес домой расчет. Олег сходил за своей машиной и они вдвоем с Толиком поехали ан птицефабрику за товаром.

Надо отметить, что это были времена разгульного, никем не управляемого рынка. Шла повальная торговля всем, что можно было продать. Торговали на рынках, базарах, улицах, площадях, в подворотнях и во дворах, одним словом везде. Олег и Толя выгрузили ящики с яйцами прямо у подъезда и начали бойкую торговлю. Когда выручки набралось ровно на одну бутылку водки, интерес Толика к совместному бизнесу пропал. Он схватил выручку и исчез в дверях ближайшего гастронома. Время от времени Олег поднимался в квартиру Толи, справлял нужду, перекусывал и снова бежал к ящикам с яйцами. Через некоторое время его сменил Толя, а Олег побежал греться и обедать в квартиру, где находился Толин папа. За непринужденной беседой и поглощением обеда, состоявшего все из тех же яиц, они провели около часа. После чего Олег спустился вниз и его возмущенному взору предстала следующая картина: большая группа несознательных старушек сгрудилась над ящиками с яйцами и распихивала товар кто куда может и сколько может. Старушки пихали друг друга, ругались и быстро работали руками. Над всем этим бедламом возвышался пьяный Толик с довольной улыбкой на пьяном лице. Как выяснилось позже, Толя поторговав около десяти минут, счел это занятие неподходящим для его высокого интеллектуального уровня. Громко объявив покупателям о самообслуживании, что подразумевало о том, что каждый желающий может сам брать яйца, сам класть деньги в коробку, служившую кассой и сам брать оттуда сдачу. Сведя, таким образом, собственное участие в совместном бизнесе до нуля, Толик отошел к соседним бизнесменкам, которые торговали колготками, и стал отчаянно флиртовать.

Закрывая торговый день, Олег подсчитал выручку и пришел к выводу, что в результате Толиных новшеств, концессия лишилась двух коробок яиц и половины прибыли. Впрочем, Олег и Толин папа переживали эту неудачу недолго, ровно столько, сколько понадобилось Толе, чтобы сбегать в магазин и вернуться с парой бутылок водки. Отложив часть выручки, которую Олег торжественно назвал оборотным капиталом, акционеры решили, что потрудились достаточно и теперь имеют право расслабиться. После недолгих обсуждений единогласно было принято решение много не пить, так как завтра их ждут большие дела. Время текло не торопясь, бизнесмены обсуждали перипетии сегодняшнего дня, от которых плавно перешли к вопросам международного бизнеса и валютного регулирования. Вспомнились семинары по экономике. Щеголяя друг перед другом остатками знаний о добавочной стоимости, трое собутыльников планировали создание в городе современного транснационального синдиката по производству Куринных яиц. Однако, как ни хотели компаньоны напиваться, а все же не удалось. Ближе к ночи, отползая на четвереньках в спальню, Олег грезил себя директором яичного супермаркета, Толе снился кабриолет «Вольво», в котором сидел он и блондинка похожая на американскую кинозвезду Шарон Стоун. Папа Толика остался спать прямо за столом, чтобы проснувшись утром, оказаться у выпивки первым. Ему ничего не снилось, он всю ночь громко храпел, мешая молодежи предаваться мечтам.

Утром выяснилось, что Толя ехать на закупку товара не может, так как среди ночи несколько раз вставал, дабы допить остатки спиртного. Поехали Олег и папа. Папа тоже не блистал трезвостью, поэтому передавил половину яиц, когда загружал ящики в машину.

Трудовой день бизнесменов прошел более организованно. Толику больше торговать не доверяли. Это делали по очереди Олег и папа. Но Толя не мог просто сидеть и наблюдать, как горбатятся компаньоны.

– Давайте хоть за бутылкой сбегаю, – с отчаянием в голосе предложил он.

Это ему доверили. Толя сбегал сначала за одной бутылкой, потом за второй, потом он уже бегал в гастроном сразу, как только выручки набиралось на поллитру. К вечеру выяснилось, что как ни старайся, а пропивается все равно больше, чем зарабатывается. К тому же раздавленные при погрузке яйца, никто покупать не хотел, что уменьшило прибыль практически до нуля.

Вечером было подсчитано, что прибыль оказалась более чем скромной. Олег, глядя в нетрезвые глаза компаньонов, подвел печальный итог:

– Да, выше жопы не прыгнешь.

Похоронив мечты о последней модели шведского автоконцерна «Вольво» (да и хрен с ним – веско резюмировал Толя) и об яичном супермаркете, друзья в несколько дней пропили остатки оборотного капитала, закончив таким бесславным образом дни яичного концерна «Олег, Толик и папа Толика».

Но долго еще соседские старушки вспоминали о нескольких часах коммунизма, которые подарили им трое алкоголиков.