Кресцит [Олег Иванович Вершинин] (fb2) читать постранично

Олег Вершинин Кресцит

Первое касание. Второе касание.

Кончик пальца медленно опускался вниз чертив косую линию на запотевшем стекле, пытаясь изобразить рисунок, значение которого понятно лишь самому автору. Указательным пальцем подобно кисти для рисования создавался узор, непонятный природе пристально наблюдавший с противоположной стороны окна за действиями художника. Роль пейзажиста в запечатлении момента играл восемнадцатилетний парень направляющийся в город на учёбу. Он совсем не умел рисовать, но постоянно пытался изобразить кадры созданные воображением и передать их на полотне. И для него абсолютно не важно что или кто будет служить этим полотном. Лист дневника, черновик, обложка тетради или окно покрытое тоненькой плёнкой пота – везде рождались тщетные, а порой прекрасные попытки оживить образы возникающие в голове. Чаще чем сделать это в виде рисунка, он использовал метод поэм или рассказов. В глубине сердца, там где прячется и тихо смотрит за жизнью своего носителя душа – он мечтал стать признанным автором, хотел разить строками своих стихотворений наповал, заставлять трепетать женщин и завидовать мужчин. Рядом с мыслями об успешном будущем ютились ехидно улыбаясь страхи, фобии, постоянно шепча на ухо о том, что высок риск потратить всё время отведённое судьбой живя фальшивой, пластмассовой и бесполезной для себя жизнью. «Да… проработать до тридцати трёх лет уборщиком в хлебопекарне в надежде что вот-вот мечта протянет руку не то чего бы мне хотелось», рассуждал он про себя, прислонив лоб к стене вагона. Но ведь кисти и чернила крепко зажаты в наших руках, не так ли?

Ужасно. Тыльной стороной ладони, туго натянув куртку и прижав её пальцами, творец решил стереть странные линии, круги и деревья с окна, открыв холодный вид на быстро сменяющиеся за стеклом деревья. Иногда на смену им приходили редко вырастающие из земли домики, бездомные псы, бродящие в поисках еды или нервно стоящие на перроне путники, замерзающие в ожидании мелькающих прожекторов своего поезда. Зрачки расширены, они следили за красивым миром, ещё не проснувшимся и потому таким свободным от нервов и криков, которые разрастаются вместе с первыми лучами солнца. Пока в домах не горит свет и слышен лишь тихий храп или сопение – планета предстаёт живой и настоящей перед его глазами, заставляет полюбить себя и улыбнутся. Из памяти исчезают вчерашние скандалы родителей, укоры преподавателей, презрительные взгляды сверстников, агрессивный тон кассиров, жалобы прохожих, просящие милостыню, полный общественный транспорт, очередное похмелье, разговоры с потолком, внутренние сомнения, внешнее давление, страх быть осмеянным, биполярное расстройство, слёзы мамы, тошнота, петля. Однако, порой дорогу перебегает белая кошка и вычурно несёт на нашу улицу праздник, крепко зажав его в своих клыках. Распахиваются занавески, вдоль фасада дома ярко загораются гирлянды, доносится детский смех из комнат, созданная вечным движением машин пыль оседает на земле, девушки пускаются в пляс, писатели цепляют ту самую строку, отчаянно борются с бессонницей наконец засыпает, последний день службы, сообщение о беременности, плач новорожденного, детский сад, первые знакомства, поход в клуб, авария, Занавес.

Наверное, настоящая свобода – быть птицей исчезающей по своему велению, думал он, провожая глазами ворона вспорхнувшего с ветки дряхлой берёзы и улетающего вдаль полосы горизонта. Его крылья порхали подобно движению рук пловца стремящего, что есть сил обогнать соперников и добраться до финиша первым. Но ворон не видел перед собой конечной цели, он был сосредоточен на самом пути, наслаждался фактом полёта, возможностью лететь и чувствовать ледяной ветер трепещущий тело. Именно поэтому он достигал своей цели, а пловец задыхался на расстоянии в касание до финишной ленты – ворон думал о движении, а пловец о завершении.

«Стоит узнать, в чем фокус и секрет жизни, и всё превращается в простоту понятную любому». Возможно, так говорил Заратустра или мой выпивший отец, не могу вспомнить, выпрямив спину, проговаривал он в своих мыслях, слегка посматривая в сторону сидящего дедушки в противоположном углу вагона. Его веки были опущены, руки сложены по швам, а голова опрокинута на подушку, прибитую или приклеенную к верхней части сидения в области затылка. На нём надета клетчатая рубашка, тёмные брюки, которые ему явно не по размеру, между ног на полу дремала, вздыхая в такт хозяину небольшая тканевая синяя сумка. Дедушка лишь физически сидел в вагоне, его разум и тело путешествовало по снам – ярким либо тусклым, грустным и добрым, трагедия или комедия. Сновидения сменяли друг друга, уподобляясь солдатам на боевом посту и приносили в карманах пластинки с записанными на них спектрами чувств всех сортов и видов.

Дедушка плачет, ему снятся похороны жены, сильный дождь как грёзы небес и бога, он отказался от зонта, взор прикован к медленно спускаемому в лоно земли деревянному