Воспитательница [Ирина Грачиковна Горбачева] (fb2) читать онлайн

Философ

С самого утра день не задался. Дождь лил всю ночь, убивая надежду на «беспробочное» движение по московским дорогам. По делам можно, конечно передвигаться и на городском транспорте, но разница только в том, что в автомобиле я могу, хоть как-то лавировать по дороге, приближаясь к цели, а в автобусе застрять между таких же автолюбителей, как и я, намертво.

Вставив диск в автомобильный магнитофон, и включив Сорок пятую симфонию Гайдна «Прощальную», я двинулась в бесконечное преодоление московских заторов. Странно, конечно, но почему-то эта симфония должна, судя по названию, действовать на меня как-то угнетающе. Но происходит всё наоборот. Эта музыка, как никакая другая, уравновешивает мои нервы и налаживает на рабочий лад, освобождая душу от тревожных переживаний. А переживать есть за что.

Постоянно думаю о сыне. Целый день парень предоставлен сам себе. А возраст переходный. Ему бы сейчас заниматься в спортивной секции. Ходил бы на тренировки, и мне бы было небольшое успокоение. Но нет, наше идиотское правительство решило закрыть все стадионы, обеспечив тем самым «рабочими местами» родителей, не подумав об их детях. Вот я и стала чаще задумываться над тем, что, не поспешили ли мы с моим «бывшим» с разводом. А с другой стороны, сбежал он. Меня, видите ли, никогда нет дома. Можно подумать, если бы я не работала, что-то изменилось бы в наших отношениях. А с другой стороны, я больше бы занималась сыном. Хотя моё глубокое убеждение, что сын большую часть времени должен находиться с отцом. Но муж, имея не такую беспорядочную занятость, как у меня, всё-таки не занимался сыном. И я так думаю, не в моей работе дело. Всё равно бы ушёл к другой.

Вот встречаются они. И что? Муж в лучшем случае сводит сына в кино и модный теперь «Макдональдс». А в последнюю встречу он нашелся, как избавиться от свиданий с повзрослевшим сыном. Он подарил ему компьютер. Теперь у меня ещё одна забота, как ребёнка оттащить от этого ящика-стрелялки. Теперь сын отказывается вообще, куда-либо ходить. Теперь они с папой перешли на телефонное общение. А вчера сын обескуражил меня своим поступком.

Вернувшись с работы, я увидела на лице своего мальчика внушительный синяк.

– Не переживай, мама, – стал он успокаивать меня, – я хотел подработать на новые диски мойкой машин. Но не знал, что там крутая конкуренция. Мои доводы их не убедили, а подбитый глаз, это предупреждение о последствиях, если я ещё раз подойду к мойке.

Денег сыну я оставила, точно понимая, что это не выход из положения, а наоборот, первый шаг к очень нехорошим последствиям. Практикуя адвокатской практикой, я прекрасно понимаю, насмотрелась на подростков испорченных этим бандитски – капиталистическим временем. Теперь, проведя бессонную ночь, я сейчас под звуки любимой симфонии, еду на очередную встречу с клиентом и думаю, что же мне делать дальше с сыном.

Не доезжая до перекрестка, пришлось заглушить мотор. Мои раздражённые рассуждения, зародившиеся в голове по поводу очередной автомобильной пробки, прервал мальчик, заглянувший в полуоткрытое окно машины.

– Тёть можно я стекло вам протру? Все равно пробка, час точно простоите, – спросил у меня пацанёнок лет десяти – одиннадцати на вид.

– Так дождь уже начался. Видишь, капает. Сейчас как ливанёт!

– Ну и что? А если нет?

– Я посмотрела по сторонам. Вокруг суетились мальчишки и приставали с вопросами к водителям. Мне стало жалко мальчугана. Я вспомнила о вчерашнем происшествии с сыном.

– Ладно, валяй!

Но тут громыхнуло с небес, и резко обрушился сильным потоком весенний ливень. Через стекло автомобиля я увидела глаза ребёнка. Он смотрел так, что сердце моё сжалось от боли.

– Прыгай быстрее, насквозь вымокнешь! – открыла я правую дверцу автомобиля.

– Уф! Класс, тёть, у тебя тачка! – заискивающее сказал малец, вытирая мокрое лицо рваным рукавом курточки.

– Ты давай, не подлизывайся. Лучше скажи, почему не в школе? – спросила я его.

– Ага. Сигаретку дай, скажу!

– Нет, ну ты даешь! Тебе сколько лет? Ты что, не в курсе, что курить детям нельзя?

– Ага, теперь скажи, что пить нельзя, только спортом заниматься можно. Я этот анекдот знаю.

– Ну ты, пацан, нахал! Сигарет не дам, не курю и тебе не советую. Лучше скажи, где живешь, может, по пути довезу!

– Ну да, по пути! Прямо за Кремлём, км двести, правда, проехать надо. Сгоняем туда – обратно? А что, у нас хорошо. Тихо. Людей мало.

– Шутник. Родители где? Они у тебя есть?

– Есть мамка. Одна и осталась. Только она дурёха.

– Вот у тебя заявочки! Ты что это так о матери?

– Так нет, я правду говорю. Она у меня приблажная.

– Снова, здорово. Как это? Болеет?

– Может, и так. Да она тихая, по дому работящая. Только вот всё прЫнца ждет.

– Подожди, не много на себя берёшь, мать осуждать? Что в этом плохого? Все женщины ждут и надеются на…

Тут мальчик прервал мои умозаключения:

– Так пусть бы ждала, а зачем рожать детей от каждого встречного принца!

– Ну, знаешь, не тебе это решать! – возмутилась я.

– Ага, кормить мне, а решать ей! Ну, ты даешь, тёть!

– Не поняла. Ты хочешь сказать, что ты кормишь мать и её детей? Кстати, сколько вас у неё?

– Ещё двое. Брат и сестра.

– Она у тебя что, пьет? – осторожно спросила я.

– Если бы пила, я бы и детей определил, и сам бы убежал навсегда!

– Деловой ты, я смотрю! Так как же вы живете?

– Просто. Но лучше, чем мои пацаны на мойке. Вы не думайте. У нас дом хороший. Большой. Корову продали, но две козочки есть. Кур немного держим. Утки есть. Хочу кролей завести.

– Ты я смотрю, прямо хозяин. Молодец. Хозяйство хорошее. Дом отец строил?

– Не, я не знаю кто у меня отец. Этот дом дедушка построил, у него еще машина была. «Нива». А меня мамка в подоле принесла. Тоже, видать, от «прЫнца». Пока бабушка с дедом живы были, все было здорово. Мы хорошо жили. Потом бабушка заболела и умерла. А следом и дедушка, быстро так умер. Мать их схоронила. И пошла влюбляться! Хорошо, дед догадался при жизни дом оформить поровну, на меня и на мать. А то и этого не было бы. Одного привела, машину подарила. Он ей ребёнка сделал, а за машину и спасибо не сказал. Тогда ещё корова была. Продали мы её. Так мать корову со двора, другую любовь во двор. Тот покрутился, понял, что с домом ничего не выйдет, своё наследство оставил и скрылся.

– А теперь что, принцы закончились?

– Да я мамку в строгости держу, сказал, что в психушку посажу. И права на нас у неё отнимут. Пока блюдёт себя. Да вы не думайте, теть. Она у нас чистюля, дети ухожены, только вот приблажная, и всё тут.

– Ну да, приблажная, а школа как же? Ты же не учишься? Связываешься, с кем ни попадя! – гневно сказала я ему.

– Да не переживай ты так, тёть. Я умный. Философски рассуждаю. Что мне школа даст? До неё от нашей деревни ещё добраться надо. А учить там некого и некому. Разбежались все. А я скоро выросту. Ты не думай, я не сопьюсь. Я и мамку вытяну и малышей. Я сильный!

Тут я очнулась от гневных сигналов водителей. И затор разошёлся, и дождь прошёл.

– Философ, тебе что, деньги не нужны? – подошёл к моей машине подросток.

– Крыша моя. Ладно, прощай, тёть. Заезжай, если тут будешь, я тебе быстро всю машину протру. По блату! Спасибо за деньги, правда, даешь много. Ну, заезжай, я отработаю.

Я еле доехала до первого разворота. Не знаю, как я долетела до дома. Как припарковала машину. Поднялась в квартиру. Сын, как всегда, сидел у компьютера.

– Сыночек, родненький мой. Прости меня! – стала я, плача, целовать его.

– Мам, ты чего? Что случилось? На работе? С папой опять поссорились?

– Нет, просто так, за тобой соскучилась, – немного пришла в себя я.

– Ещё бы, с утра не виделись! – сын обнял меня, – вот ты дурёха!

Галка

Часть 1

Каждый раз, в транспорте стараясь не терять самообладание и в конец не испортить себе на целый день настроение, Лена задумывалась над тем, на что уходит её жизнь. Вот, например, сколько часов, дней, лет, тратится на дорогу. Добираться на работу с другого района города, это целая проблема. Если бы просто сесть в транспорт и ехать, занимаясь при этом чем-то полезным: чтением, вязанием или прикурнуть, восполняя оторванные у сна часы. Так нет. Надо догнать этот транспорт, суметь в него протиснуться, сделать пересадку на другой, дождаться третьего, а там ещё минут двадцать ножками, по грязи или по снегу, в зависимости от погоды, которая тоже, ещё та штучка, со своими сюрпризами.

         Не повезло Лене с месторасположением работы. Как ни старалась она, но получался, большой утомительный круг: автобус-метро-трамвай – ноги. Этот путь приходилось проделывать ей два раза в день ежедневно. Вот пять часов в день из жизни выкинуто. А если умножить эти подсчёты на нервы, потраченные на вынужденное общение с людьми, с которыми во внеслужебное время не только не общалась бы, но и обходила бы стороной, выходит такой кошмар, что заниматься подсчётами отпадает всякая охота.

У Лены падало настроение до нуля, когда ей выпадало дежурить с Галкой. Галка тоже нянечка, но у воспитателей также имеются дети. Они периодически болеют, тогда им с Галкой приходится совмещать обязанности воспитателя и естественно делать свои дела те, что положено делать нянечке. А дел у нянечек много. Но работа, есть работа. Не нравится, уходи. Ленке не нравилось, но уходить не было никакой возможности. Здоровье собственного ребёнка дороже всего.

Лену никто и никогда не считал конфликтной. Она никогда не приходила в новый коллектив, как говорят: на чужой огород со своими порядками. Ей легче было промолчать, но не обижать людей, высказывая своё мнение, сделать что-то самой, а не просить. Тем более она никогда не позволяла себе унизить кого-то, оскорбить. Но видеть и мириться, как кто-то унижает других, она не могла. В ней с детства находилась какая-то пружинка с обострённым концом к несправедливости к другим людям. Она многое могла простить в отношении себя, но когда на её глазах обижали или унижали других, то эта пружинка срывалась стрелой и больно вонзалась в обидчика.

Сейчас Лене легче, несмотря на то, что воспитательница на больничном. С Галкой они договорились работать через день по одному, чтобы не тратить полдня на дорогу. В группе двадцать восемь детей, но с ними легче. Дети любили Лену и слушались её, а это упрощает дело. Тяжело работать одной с таким количеством деток от трёх, четырёх лет. Но это легче, чем работа в группе с «ползунками». Сейчас такие группы исчезли. А раньше были и ползунковые, да и сады назывались комбинатами, потому, что дети находились в садике до пятницы. Бывало, и суббота была рабочей, так как комбинат был заводской. Завод работает сверхурочно, персонал тоже с одним выходным.

Когда Лену приняли на работу, то сначала её поставили третьей няней в ползунковую группу. Ничего не скажешь, работать с такими маленькими детишками, постоянно орущими очень тяжело. Но если работать. То, что увидела Лена в группе в свой первый рабочий день, вызвало у неё такой шквал эмоций, которые испугали заведующую садиком, и поэтому она перевела её в среднюю группу, заверив новую работницу, что няни будут наказаны, а все безобразия ликвидируются.

Ленка сначала не поняла, почему заведующая так испугалась её претензий. Но потом, догадалась. Просто в её трудовой книжке стояло три записи с предыдущих мест работы. И с бывшими Ленкиными товарищами по работе, эта в принципе неплохая женщина совсем не хотела бы иметь дело. Да и сюда Лена пришла с поддачи знакомой кадровички военного завода. После этого случая, новые сослуживицы первое время осторожно общались с Леной, но потом всё утихло, только заведующая чаще стала наведываться с внезапными проверками в группы. И группу, где работала Лена, она не забывала.

Сегодня Лена спешила во вторую смену. В детском саду очередной карантин. Работать, конечно, легче, осталось всего половина группы здоровых пока детишек. В пересмену их трое: две нянечки и один воспитатель. Вторая воспитательница на очередном больничном. Но встреча с Галкой настроения не прибавляло.

– В чёрном, чёрном лесу стоит чёрный, чёрный дом, – глаза закрывай, кому сказала! – в чёрном, чёрном доме стоит чёрный, чёрный стол. На чёрном, чёрном столе стоит чёрный, чёрный гроб, – услышала вся красная и взмокшая от спешки Лена, вбежав в свою группу.

– Опять Галка детей пугает, – подумала она, быстро натягивая на себя белый халат. Лена вбежала в спальную комнату, чтобы не дать няньке Галке, как называют её дети, рассказать до конца страшную сказку.

– Всё опаздываешь? – переключилась Галка на Лену.

– Прости, трамвай, зараза. Ждёшь его три часа, потом едет столько же.

– Валя уже ушла, когда детей мало, мы во вторую смену работаем по одному. Посуду сама вымоешь. Кастрюли я отнесла, чтобы кухня не ругалась. Да, завтра мы с тобой с утра вдвоём, конечно, если мой Толик не заболеет, а то одна будешь, у Вали ребёнок заболел. Всё аривидерчи.

Закрыв за Галей двери, Лена вошла в спальную комнату. В детском саду вечный карантин. Вот и сейчас, весна ещё не успела по-настоящему войти в город, как дети один за другим стали заболевать. В группе осталось пятнадцать из двадцати восьми детей. Ещё бы! Фрамуги на больших окнах, как всегда открыты, дети, съёжились от холода. Кто-то с головой накрыл себя одеялом.

– Господи, что же она творит? Сколько ей можно говорить, – Ленка чертыхаясь, стала закрывать окна.

– А нянька Галка опять Виталика в туалете раздетого держала, – тихо сказала девочка, высунув симпатичную мордашку из-под одеяла.

– Она его ещё веником бьёт, – добавила другая.

Дети зашевелились в своих кроватках, понятно было, что они не спали, ждали, когда уйдёт ненавистная им нянька.

– Успокойтесь дети. Вы что-то не так поняли. Няня Галя не может бить веником. Это вам показалось. Давайте сейчас поспим, а потом, после полдника, я вам книжку почитаю.

Лена подошла к кроватке, на которой, свернувшись калачиком, лежал Виталик. Она дотронулась ладонью до его головы, чтобы погладить светлые волосики мальчугана и ощутила, как малыш напрягся всем телом, словно ожидал затрещины.

– Виталик, ты что? Кого ты так боишься? Няню Галю?

Но четырёхлетний мальчуган, вытянул под одеялом ноги, лёг на спину и молча, отрицательно замотал головой.

– Виталик, за что она тебя наказывает?

Мальчик с силой сжал губы, превратив, их в две узкие синие полоски и отвернулся от Лены.

– Ты успокойся, скажи. Может, ты что-то не так делаешь? Просто так няня тебя не будет наказывать?

– А вот и будет! А вот и наказывает! И веником всё его бьёт и бьёт! – загалдели дети, – она всегда его бьёт! Как приходит сразу веник берёт и в туалет его ведёт!

– Дети, тихо, тихо, успокойтесь, – Лена пыталась утихомирить малышню.

– Его по средам домой не забирают! Она, поэтому и злится, – ответила за Виталика девочка с косичками.

– Виталик, а ты почему молчишь? Почему дети за тебя говорят?

– А он давно уже молчит, – к Лене подошёл Толик, Галкин сын, самый старший в группе.

          Толика надо бы уже к школе готовить, а Галка держит его в своей группе. Потом Лена поняла, для чего. Мальчик иногда помогает ей. Возится с детьми, убирает посуду со столов, одевает-раздевает детишек на прогулку.

– Его пора к школе подготовить, он половину букв не выговаривает, – как-то заметила ей Лена.

– Кто его готовить будет? Ты не видишь, что все группы переполнены, а работать некому. Я, что казённая одна вкалывать, пусть привыкает матери помогать.

Лену удивило и расстроило такое отношение к собственному ребёнку.

– Она его бьёт, чтобы он заплакал. А он не плачет, – стал объяснять Лене Толик, – поэтому она его в туалете закрывает, только он всё равно не плачет, упрямый очень.

Лена удивилась тому, что мальчик объяснял ей поведение матери так, как будто это была совершенно посторонняя женщина.

– Кошмар какой-то, а не детский сад! Всем в постель. Разберемся, что здесь происходит.

Лена погладила Виталика по голове и, подвернув одеяло под подушку, вернулась в столовую.

Ещё в одно из первых дежурств с Галиной, она заметила её пристрастное отношение к молчаливому, крепкому мальчику Виталику. Но так, как они встречались с ней только в пересмену, а это самое хлопотное время перед обедом и тихим часом, Лена не замечала такой явной агрессии с её стороны к ребёнку.

– Виталик, урод, что глазами хлопаешь? Ешь, а то я тебя сейчас сама кормить буду,– как-то во время обеда услышала Лена.

– Ты что так с сыном, – Лена подумала, что этот мальчик и есть сын Галки.

– Чего? Если бы он был мой сын, убила бы! Чего уставился, жуй, Квазимодо!

– Не поняла, тогда почему ты к ребёнку пристаёшь?

– Да потому что он дурак. Не видишь что ли? Молчит, как партизан. Упрямый, как осёл. Ничего, я научу его разговаривать!

– Обыкновенный ребёнок. При мне, пожалуйста, веди себя с детьми нормально, – тогда приструнила её Лена.

По этому поводу у Лены как-то произошёл разговор с заведующей. Милая добрая женщина остудила Ленкин пыл.

– Пойми, Толика жалко. Здесь мы её в оборот можем взять, да и мальчик у нас на глазах, хотя бы сытый и чистый. А я её уволю, скатится баба совсем, сопьётся, кто ещё её возьмёт на работу, да и куда? Толика отнимут. Отца нет. Отдадут мальчика в детский дом. Ты уж потерпи, мы все терпим, скоро в школу мальчишка пойдёт, там посмотрим.

Но со страшными сказками и открытыми фрамугами Лена мириться не собиралась.

– И Виталика в обиду не дам, – так решила она.

Время  пробежало быстро, как и последние весенние морозцы. Чаще стало появляться ещё не жаркое солнце. В этот день Лена вышла во вторую смену. Группа была почти полностью укомплектована: двадцать шесть детей, в пересмену две няни и воспитатель. На прогулке, перед обедом, дети играли на площадке. К концу прогулки Галина вошла в группу, чтобы помогать детям раздеваться. За большой деревянной беседкой Лена заметила Толика, который небольшим камнем бил по земле, видно чем-то играясь. К нему подбежал Виталик. Он остановился, глядя на то, что делает Толик и вдруг накинулся на мальчика. Он стал отнимать у него камень. Мальчишки упали на ещё сырую землю и в драке катались по ней. Лена не успела подбежать к дерущимся мальчуганам. Она видела, как  вышедшая на улицу за следующей партией детишек Галина, отвесила мальчуганам по крепкой затрещине. Потом схватила обоих за вороты курток и потащила в помещение. Пока воспитательница и Галина укладывали детей на тихий час, Лена помыла посуду, полы и стала протирать подоконник в группе. За окном послышался шелест метлы дворника, подметающего асфальтированные дорожки. Он остановился, прикуривая сигарету.

– Мне что ли пойти перекурить? – услышала Лена тихий прокуренный голос Галки.

– Смотри, смотри, – сказала ей воспитательница.

Лена тоже посмотрела во двор и увидела, как недалеко от пускающего дым дворника большая чёрная птица, не боясь близости человека, терзала молодого воробья.

Дворник с усмешкой смотрел на картину казни. Он повернул голову в сторону окон и, заметив заинтересованность женщин, одобрительно усмехнулся и что-то забормотал.

Большая птица чувствовала себя победительницей. Она клевала крепким клювом беззащитное создание, которое из последних сил билось оземь. Наступив одной лапой на крыло воробушка, она клювом норовила попасть ему в маленькую голову, которая и так уже была наполовину размозжена. Воробей отчаянно вырывался из её когтей и старался увернуться от клюва, помогая себе вторым крылом.

– Вот даёт! Смотри, смотри, что ворона вытворяет! – восторгалась Галина.

– Это не ворона, это галка, – спокойно заметила воспитательница.

– Тёзка значит?

– Где, где галка? – послышался шум подбежавших к окну детей, – что она делает? Она кушать хочет?

– Всем по местам, ложитесь в кровать, – слабо приструнила детей воспитательница.

– Да пусть смотрят, чего ты? – успокоила её Галина, – смотри, смотри как она его! Молодчина. Давай галчонок, давай тёзка!

Птица, оторвав небольшой кусочек плоти всё ещё бьющейся жертвы, решила ненадолго отпустить её. Пока она работала клювом, пожирая то, что смогла вырвать у живого существа, воробей успел отползти на одном крыле на незначительное расстояние от неё. Чёрная птица милостиво разрешила ему это сделать. Проглотив то, что у неё было в клюве, она посмотрела по сторонам, словно ждала похвалы в свой адрес. Победно каркнув скрипучим противным голосом, птица медленно и вальяжно стала подходить к бедной жертве.

Лена открыла фрамугу и крикнула дворнику, чтобы он отогнал птицу. Но он, улыбаясь и ничего не понимая, что ему кричат, стал метлой пододвигать пернатой хищнице бьющегося в агонии воробья. Послышались крики и плач детей. Некоторые полураздетые малыши сидели на своих кроватях и плакали, а некоторые, стоя у окон, повторяли улюлюканье няньки Галки и восторженно кричали вместе с ней: – Так ему и надо! Так ему! Молодец галка!

– Нет, не надо! Не надо! Жалко воробушка, – плакали другие дети.

Испуганная воспитательница стала отгонять малышей от окон и укладывать их в постели. Лена спрыгнула с подоконника и вбежала в спальную комнату.

– Ты что творишь? Во-первых, это не галка. Это ворон. Во-вторых, Галя, что ты делаешь? То страшные сказки, теперь новая страшилка? С ума сходишь?

– Чего ты везде лезешь? Пусть привыкают к жизни. Пусть знают, что если ты его не сожрёшь, так он тебя! Правда, Виталик?

Галка хотела досадить Лене. Она повернулась к кроватке, на которой должен был лежать мальчик, но увидев, не тронутую, застеленную покрывалом постель мальчика, стукнула себя ладонью по лбу и вскричала: – Вот я дурья башка! Забыла! Это же надо! Получается, что наш Виталик сегодня остался без обеда?

– Ну, ты даёшь! – тихо проронила воспитательница и быстро пошла в кладовку, в которой хранился инвентарь: веники, швабра, вёдра. Лена кинулась за ней. В коморке Виталика не было.

– Куда ты его дела? – как-то обыденно, не очень удивляясь происходящему, спросила воспитательница.

Галка вошла в маленькую комнатку следом за Леной. Она подошла к узкому шкафчику, который пропитался запахом хранившейся в нём хлорки и хозяйственного мыла.

– Ой, я куда-то ключ дела. Сейчас я посмотрю, где же я его положила, – наигранно сказала женщина и собралась выйти из комнатки.

Но она не успела отойти, как Лена рывком с силой дёрнула дверцу небольшого шкафчика, закрытого на маленький висячий замок. Замок вместе с ушком и маленькими гвоздиками с грохотом ударился о кафельный пол. Створка шкафа открылась.

Мальчик в одних трусиках и майке стоял, как оловянный солдатик по стойке «смирно», да и стоять в узком пространстве заточения по-другому не было никакой возможности. Он испуганно моргал своими длинными ресницами, но не проронил, ни слезинки. Воспитательница подхватила мальчика на руки и быстро вышла из кладовки.

– Да чего ты так переживаешь, подруга, – Галка слегка постучала по плечу Лены, – ничего с ним не случится, ты видела, какой он вредный, – она не успела договорить, Лена насколько могла сильно ударила её по лицу.

Драка в маленьком узком помещении была яростной и шумной от звука падающих вёдер и запасных металлических детских  горшков. Услышав шум, прибежала заведующая и воспитатели с нянями из других групп.

С этого дня Галку определили на работу в кухню посудомойкой.

Часть 2

Весна радовала ярким солнцем, вкусным воздухом разбавленным ароматом свежей зелени, прибавляя настроение и взрослым и детям, которые веселились, бегая и играя на детской площадке. В один из дней на прогулке дети нашли выпавшего птенца.

– Елена Ивановна, – кричали они наперебой, – смотрите, к нам птенчик прилетел!

Дети радовались маленькому, постоянно чирикающему пушистому комочку, гладили его по мягким крышкам, которыми он то и дела хлопал, пытаясь взлететь, но вместо этого только смешно прыгал по полу, вызывая у малышей радостный смех.

Вместе с воспитательницей из обувной коробки ребята соорудили новому жильцу домик, где каждый день кормили его крошками и поили водой. Через несколько дней, размахивая, ещё слабыми крылышками округлившийся птенец самостоятельно стал выпрыгивать из своего убежища.

Как всегда в хорошую погоду перед обедом Лена, помогая воспитателю, гуляла с детьми.

– А, где Толик? – спохватилась она, не найдя мальчика среди ребят.

– Может он в группу забежал? – предположила воспитательница.

В раздевалке никого не было. Лена прошла в группу, и услышала доносящийся откуда-то писк птенца. Она заглянула в коробку, стоящую на окне, та оказалась пустой.

– Опять выпрыгнул, бандит крылатый, – Лена пошла на поиск. Открыла спальную комнату, кладовку, вошла в туалетную комнату.

Толик не понимал, что с ним происходит. Ему никого не хотелось видеть. Дети с их разговорами, играми, сейчас раздражали его. Вчера, в среду, у него было день рождение. Ему исполнилось шесть лет. Мать обещала утром принести печенье и конфеты, чтобы в полдник угостить всех детей и после работы забрать его домой.

– Я тебя заберу пораньше, сходим с тобой в кино, а вечером после ванны, попьём чай с тортиком, как раньше, помнишь? Какой ты хочешь торт?

Толику было без разницы, какой. Лишь бы побыть с мамой вдвоём. Ему так хотелось, чтобы она прижала его крепко к себе. Как раньше после ванны, ласково растрепала его волосы полотенцем, расцеловала в распаренные красные щёки, и они сидели бы за накрытым сладостями к чаю столом и разговаривали, разговаривали.

Но она не пришла. Обида на мать блуждала по его маленькой душе и не находила выхода. Он ещё утром понял, что не будет никакого дня рождения, никакого чая с тортом потому, что мать вчера даже на работу не вышла. Её утром искала работница кухни. Он надеялся, что она выйдет на работу сегодня и зайдёт к нему, скажет, что вчера болела, простыла например. Принесёт подарки. Мальчику хотелось плакать, но почему-то не было слёз. Ему хотелось лечь в кровать, зарыться с головой под одеяло, чтобы никого не видеть и не слышать. Но в кровать ложиться нельзя. Будут ругать.

– Не пойду гулять, – решил Толик и спрятался от всех в туалетной комнате.

Когда в группе наступила тишина, Толик вышел из своего убежища. Вдруг, он вздрогнул от писка маленького птенца. Он увидел, что тот опять выпрыгнул из коробки на пол. Упав на одно крыло и завалившись на бок, птенец звонко чирикал.

– Ты чего орёшь, галка дрянная! – мальчик пнул птенца ногой. Птенец запищал ещё громче. Толик в ярости сжал кулаки, с силой отфутболил его и тот оказался в туалетной комнате. Около птенчика появилась небольшая зелёно-жёлтая лужица.

– Что ты всё гадишь, дрянь?! – закричал он и со злостью сжав кулаки, и так отшвырнул маленькое создание ногой, что птенец ударился о кафельную стену, распластал крылышки и с громким птичьим плачем прижался к стене в углу комнаты. Около него опять образовалась зелёная лужица.

– Ты опять гадишь?! Ничего не понимаешь?! Да? – мальчик нагнулся и ударил рукой по мягкому комочку, потом ещё, и ещё раз другой рукой.

Толика охватило какое-то непонятное чувство, доселе не испытанное им. Оно неожиданно вселилось в маленького человечка и стиснуло его в своих страшных объятиях, превратив в маленького монстра.

– Ты галка! Ты галка дрянь, понимаешь, что ты дрянь! Я научу тебя, как не гадить. Получай! – в пылу ярости повторял мальчик, продолжая ударами перебрасывать мечущегося птенца из стороны в сторону.

Птенец отчаянно метался, иногда он увёртывался от удара и отбегал, но очередным шлепком, мальчик опять отправлял жертву на прежнее место. Птенец старался забиться в угол. Раскрытое крыло, казалось, защищало маленькую головку от побоев. Он пищал и всё плотнее прижимался к стене. Но ребёнок с остервенением всё бил, бил и бил рукой по крохотному существу.

Сидя на корточках, мальчик, тяжело дыша, смотрел на пульсирующее в последних конвульсиях маленькое существо. Внутри его худощавого тельца ещё кипела ненависть и гнев. Какая-то пелена застелила глаза и разум маленького человечка. Он сидел и стеклянными глазами смотрел, как из птенца уходит жизнь. Воробушек лежал, подняв лапки кверху, и пытаясь в последний раз глотнуть воздух, то открывал, то закрывал неокрепший ещё клювик. Его мучения подходили к концу. Но вот, писк прекратился. Лапка птенца дёрнулась вверх, да так и застыла, словно прося пощады и помощи у своего истязателя. Из маленьких глаз выкатились две прозрачные слезинки, сверкая отражением последнего пойманного лучика света.

Сидеть на коленках было очень неудобно. Ноги мальчика совсем затекли. На лбу появилась испарина. Вдруг, неожиданно, в одну секунду, до него дошло то, что он сделал. Его детскую душу, словно пронзила стрела реальности – он  убил живое существо. Он отчётливо понял, что теперь эту крошку, которая ещё на днях лежала в его ладошке и щекотала руку своими мягкими крылышками, нельзя вернуть.

– Птенчик, не умирай! – прошептал он, – пожалуйста, не умирай!

Он поднёс маленький неподвижный комок ко рту и стал дуть в его клювик. Но тот не открывался. Не открывались и глазки. Держа распластанное тельце в обеих ладошках, Толик, рыдая, всё просил и просил: – Я очень тебя прошу, не умирай!

Мальчик обхватил голову руками, склонился на пол и разрыдался ещё сильнее:

– Не умирай, я не хотел! Ну, пожалуйста, я прошу тебя, не умирай!

Он отчётливо понял, что вернуть птенца к жизни уже нельзя. Обида, непонимание, боль, жалость, страх – всё  перемешалось в нём. Как это могло произойти? И почему опять он это сделал?

Птенец, недавно походивший на пушистый, мягкий и смешной комочек, неподвижно лежал перед ним. Толик обессилено лёг на пол рядом с мёртвым птенцом. Он уже не рыдал, но слёзы лились и лились из его закрытых глаз.

Лена открыла туалетную комнату.

– Толик, что ты здесь делаешь? Почему лежишь на полу?

Она подняла мальчугана, на руках вынесла его и положила на ковёр в игровой части группы.

– Толик, что случилось, попей водички.

– Он умер, умер, – рыдая, говорил ребёнок, пытаясь сделать глоток воды.

– Успокойся малыш. Что поделать… – Лена пыталась его утешить. Она прижала его голову к себе, но мальчик оттолкнул её.

– Ты не понимаешь? Я бил его! Бил, бил и он умер, – Лена в растерянности застыла, не зная, что предпринять дальше.

– А ты попроси у него прощение, – вдруг нашлась она.

– Как? Он же не слышит, ты не понимаешь, – Толик продолжал рыдать, уткнувшись ей в грудь.

– Нет, Толик, – тихо говорила Лена, гладя мальчишку по голове, – он всё слышит. У него, как и у нас, есть душа.

– Душа? Это что? – так же тихо спросил Толик.

– У тебя сейчас что-то болит? – Лена прислонила мальчика к себе.

– Да.

– А где болит?

– Не знаю, – пожал плечами Толик.

– Вот это твоя душа болит. Когда она покидает тело, то мы её не видим, а птенец сейчас летает над тобой и видит твои слёзы. Видит, как тебе его жалко.

– Птенчик прости меня, я больше так не буду, – всё ещё всхлипывая, сказал Толик, подняв глаза к потолку.

Лена вытерла заплаканное лицо мальчика. Он немного успокоился, потом о чём-то подумав, спросил у Лены, ввергнув её в замешательство.

– Тётя Лена, а у моей мамы есть душа?

– Конечно, Толик, конечно. Душа у всех есть. И у твоей мамы тоже, – ответила она мальчику, – жаль только у всех она разная, – про себя подумала Лена, – а   знаешь, что давай мы его похороним?

– А как? – Толик утёр остатки слёз рукавом рубашки.

– Давай, пока ещё дети гуляют, похороним его во дворе. Беги, умойся и одевайся. Пойдём на улицу.

Пока Толик одевался, Лена с помощью салфетки положила птенца в коробку, накрыла его носовым платком. Скрывая следы побоища, протёрла полы в туалетной комнате, и они вышли с Толиком на игровую площадку.

– Что случилось? – встревожено спросила воспитательница.

– Беда, у нас. Птенчик наш умер, – ответила Лена.

– Слава Богу, я переживала, думала и правда Толька сбежал. А это что?

– Похороним бедного.

– Делать тебе нечего, – ответила женщина и отошла к воспитательнице соседней группы.

Дети попрощались с маленьким птенцом, Толик с мальчиками усердно ковырял совочком землю, делая ямку для маленькой могилки. Лена достала накрытый платочком трупик и хотела положить его в подготовленную ямку, но к ней подошёл Виталик остановил её.

– Подождите!

– Виталик, ты заговорил? – удивилась Лена.

В ответ мальчик пожал плечами и подошёл к Толику. Он взял его за руку и потянул куда-то за собой. Через несколько минут, мальчишки вернулись. Толик протянул Лене свою ладошку, на которой на фантике лежал распластанный засохший неоперившийся крохотный трупик птенчика.

– И его надо похоронить, – убеждённо сказал Толик и у мальчика на глазах опять показались слёзы.

– Не плачь, не плачь, он тебя уже простил, – успокоил его Виталик и положил свою ладошку на плечо Толика.

Девочка из Токио

Кормление внучки процесс длительный, но необходимый. Чтобы не заставлять ребёнка через силу работать ложкой, Вера ждет, когда она проголодается и попросит есть сама. Вот и в этот раз, набегавшись и наигравшись, это чудо в кудрях подошло к ней с претензией.

– Бабушка, ты меня кормить собираешься?

– Если проголодалась, садись, а если опять за столом баловаться будешь, ходи голодной, – сделав серьёзный вид, предупредила её Вера.

– Ой, сильно проголодалась! Так, что животик разболелся.

– Садись, ешь, а я новости посмотрю, – включив телевизор, ответила ей бабушка.

– Бабуля, у нас новости только деда смотрит, – удивилась внучка.

– Я о Японии хочу посмотреть. Там сейчас такое горе!

Пока внучка медленно пережёвывала содержимое тарелки Вера как могла, рассказывала ей о страшном землетрясении и цунами.

– Понимаешь, дома рушатся, деткам жить негде, они теряют своих мам и пап.

– А бабушки и дедушки остаются? – настороженно спросила внучка.

– Нет, милая. К сожалению, и детки многие погибли.

Видно не поняв смысла слова «погибли», внучка с испугом в глазах спросила:

– Бабуля и игрушки все потерялись?

– И игрушки, детка.

Внучка смотрела на экран телевизора, явно не понимая происходящего, но вторя причитаниям бабушки, качая кудрявой головкой в такт своим словам, всё повторяла:

– Ай, яй, яй! Бедные люди! Какой кошмар!

Но вот на экране показали молодую женщину, прижимающую к груди рыдающую девочку, ровесницу внучки.

– Смотри, бабушка, смотри! Бедная девочка рассказывает маме, что у неё потерялись все игрушки! Ай, яй, яй бедная девочка, что же с ней теперь будет? – Вера заплакала, – не плачь бабушка, – стала успокаивать её внучка.

Немного успокоившись и занявшись мытьём посуды, Вера не заметила, как внучка ушла в свою комнату. Но вскоре, услышав какой-то шорох, она выглянула в коридор. На полу сидела малышка, одетая в тёплую одежду и пыхтя пыталась натянуть на ноги сапожки.

– Ты куда это собралась? – испугано спросила её Вера.

– Отдыхай, бабуля. Пойду, отнесу девочке игрушки, чтобы она не плакала, – натягивая сапожок и забавно кряхтя, говорила внучка.

Возле неё стоял целлофановый пакет наполненный куклами, плюшевыми зайчиками, собачками и ещё какими-то игрушками.

Вера смотрела на четырёхлетнего ребёнка и не знала, что делать. Непроизвольно у неё полились слёзы. Зная характер внучки, отговаривать её от задуманного было бы сложно. Но как объяснить ребёнку о невозможности встречи с девочкой из Токио. На помощь пришёл, растревоженный непонятным шумом супруг Веры.

– Что за сборы? Куда собираетесь? А слезы, по какому поводу, девочки? – спросил он.

– Услышав сбивчивый рассказ жены, он быстро нашёл выход из положения.

– Внучка, а где ты собралась девочку искать? Давай сделаем так, я дам тебе коробочку, а ты все свои подарки сложи в неё и не забудь написать письмо. А завтра, пока ты будешь в садике, я отправлю этой девочке посылку.

Предложение деда внучка приняла без лишних споров. Весь вечер она всех домочадцев мучила выбором игрушек.

И тебе не жалко новой куклы, я же тебе только недавно её подарил?

– Нет, деда. Ты мне ещё купишь? А у бедной девочки нет куклы, у них дом провалился! Бабушка и дедушка потерялись. Все игрушки пропали. Ужас какой!

Остаток вечера все сочиняли письмо для девочки, которую видели по телевизору. А ночью дед писал ответ от благодарной японской девочки Йоко из Токио для девочки Вероники из Москвы.

Утром, проводив внучку в детский сад, дед с игрушками пошёл в церковь и на почту, представляя радостные глаза маленького человечка, когда в руках у неё окажется конверт с ответом, пусть от вымышленной маленькой девочки Йоко из Токио.

Звёздочки на память

Мария чувствовала себя очень уставшей. Третья беременность её измотала в полном смысле этого слова. Она спокойно относилась к тому, что им с мужем и двумя дочерьми приходится жить в коммунальной квартире на три семьи. Счастье, что их комнатушка была чуть больше по площади, чем у соседей и имела приличный проём между двух окон. Из удобств… Какие удобства в доме постройки тридцать восьмого года, с потеющими батареями, одной старой металлической раковиной на общей маленькой кухне и испорченным сливом в унитазе. Очередь готовить на одной газовой плите, очередь умыться-помыться в тазике в так называемой «ванной комнате», очередь постирать там же, естественно руками и очередь в туалет. Вот такие прелести жизни, к которым можно привыкнуть, если ладить с соседями. Мария с соседями ладила, и это был единственный плюс в захудалой квартире.

Этим летом на Москву обрушился ураган небывалой силы. Дождём их дом залило так, что невозможно было выйти из подъезда. Где-то произошла авария и во всех бараках, как называли их несколько домов, отключили воду. Привозили питьевую воду в больших цистернах. Рядом находящуюся с домом баню закрыли на ремонт. И как оказалось не её одну. Поэтому Мария со своим подвязанным животом и отёкшими ногами, как у слона, с тазиком, вещами и младшей дочерью четырёх лет, бегали с соседями по району в поисках открытой помывочной. Хорошо ещё мужа со старшей дочерью пускала помыться к себе свекровь.

В общем, лето удалось. До декрета ещё работать и работать несколько месяцев преодолевая не проходящий токсикоз. От больницы, куда её постоянно запихивали врачи, приходилось отказываться расписками, так как не на кого было оставить детей. Муж не мог взять отпуск за свой счёт, да и она не могла не выходить на работу. Мечта последних месяцев была одна: лечь и спать, спать, спать.

Но на то они и мечты, чтобы не сбываться. С подачей в дом воды, дел прибавилось, здоровья убавилось. Нервы на пределе. Раздражало всё и все. Особенно теснота в комнатушке, которую они занимали и постоянные мысли о том, куда ставить кроватку, когда родится ребёнок. Дом стоял в очереди на снос, но когда это ещё будет. И будет ли это вообще. А жить надо сейчас. Надо сделать перестановку в комнате, дочь пойдёт в школу, а ей даже места нет для учебников, да что-там стол надо втиснуть каким-то образом, за каким ребёнок будет заниматься.

Но, как говорится, на женщину, сколько не взвали, она всё довезёт до места. К сентябрю всё было готово, всё поместилось, благо потолки высокие в комнате. Кое какая мебель, в виде тумбочки и комода от серванта нашли приют на шкафу. Правда, пришлось отвинтить им ножки. А верхняя посудная часть серванта удобно «присверлилась» мужем в проёме меж двух окон. Тем самым освободив место для небольшого обеденного стола, который был отдан дочери для занятий. Нашлось свободное местечко и для двух табуреток, на которых будет стоять корыто, первая импровизированная кроватка для новорождённого.

Сентябрь наступил красивым, тёплым, нарядным, как и её дочурка, первоклашка Милочка. Дочка вся светилась. И с ребятами в классе сдружилась. И учительница ей нравилась. Но только вскоре Мария стала замечать изменения в поведении дочери. Приходила домой из школы, какая-то подавленная, уставшая. Маша пыталась выяснить, что с ней происходит. Девочка молча достала из ранца разорванную тетрадь.

– Это что ещё за новости?

– Учительница сказала переписать всю тетрадь, – понуро ответила дочь, – она сказала, что у меня мозгов не хватает, поэтому буквы кривые.

Это было последней каплей. Дело в том, что пока в тетрадках писали палочки-крючочки, у Милы всё получалось. Но как только в прописях надо было писать буквы, они стали получаться не очень. Мария долго занималась с дочерью, девочка старалась аккуратно выводить правильные буквенные закорючки, но всё равно выходило не всё верно. Мария видела, как переживает дочь. Ей было обидно, что почти все вместо оценок, которые первоклашкам запретили выставлять, получают вырезанные из красной бумаги звёздочки, а она ещё ни одной не получила. Учительница упорно перечёркивала домашнее задание и размашисто писала – переписать.

Так Мила и переписывала все предыдущие задания и настоящие в новую тетрадь, но на следующий день возвращалась опять с грозным заданием – переписать. Когда дошло до того, что Мила должна была переписывать уже больше половины тетради, Мария пошла в школу, с целью поговорить с учительницей.

Уроки ещё не закончились. Мария стояла около здания школы, когда к ней подошла знакомая женщина. Она когда-то работала с её свекровью в центральном гастрономе.

– Ты в курсе, что наши дети учатся в одном классе? – спросила она Марию.

В завязавшемся разговоре, Маша рассказала о проблеме с переписыванием.

– Господи, ты, что не знаешь, как эту проблему решить? У нас тоже такое было. А что бабушка помочь не может? Я принесла учительнице приличный продуктовый набор с работы и всё, мой сынок сразу звёздочки стал получать. Делов-то.

Мария стояла ошарашенная.

– Ещё не хватало мне свекровь подвязывать к этому делу. Она и так натаскалась с пакетами в школу, когда её дочь училась.

Мария решила серьёзно поговорить с учительницей и если та, не поймёт, обратиться к директору школы.

– Ну-ну, поговори. Только наша учительница сегодня на больничном.

Выйдя из школы Мила улыбаясь, подбежала к Марии.

– Мамочка, у нас такая учительница добрая была, она меня похвалила. Представляешь, ничего мне сегодня не надо переписывать. И она мне звёздочку дала.

Всю неделю дочь возвращалась из школы домой в приподнятом настроении, с желанием делала уроки и болтала без умолку, нахваливая учительницу. Каждый день приносила вырезанные красные звёздочки, которые аккуратно складывала в коробочку из-под духов.

Но наступил день, когда она вернулась домой и, не сняв куртки, упала на свой диванчик и горько заплакала. Мария сразу поняла, в чём дело. Открыв ранец, она достала порванную пополам тетрадь.

– Она сказала принести ей все звёздочки, – рыдая, говорила дочь.

– Принести? – Марии самой сделалось плохо. Выпив шипучки, чтобы перебить подходившую к горлу тошноту, она взяла порванную тетрадь и вышла на улицу.

Школа находилась недалеко от дома, но Мария спешила, боясь разойтись с учительницей. Она буквально вбежала в фойе школы и увидела недалеко от входа директрису, которая вела беседу с какой-то женщиной. Мария посмотрелапо сторонам и увидела учительницу дочери. Она стояла, прижавшись спиной к стене, и испуганно смотрела то на Марию, то на директрису, поглаживая свой выпуклый живот. Вид у неё был не лучше Машиного. Отёкшие ноги, синяки под глазами. Было видно, что и для неё беременность, это тяжёлое испытание. По лицу женщины потекли слезы, и она медленно опустилась на скамейку.

Маше сдавило спазмами горло. Она молча вышла из здания школы и, поглаживая живот, в котором разбушевался ребёнок, толкая миниатюрными ножками своё временное пристанище, медленно пошла домой. Навстречу к ней шла Милочка, утирая остатки слёз. Маша обняла дочь и сказала: – Не переживай милая, теперь всё будет хорошо.

Наталья Сергеевна

События последних дней…. Да, собственно, никакие не события. На Ольгу напала простуда, мерзкая, банальная, противная. С зашкаливающей температурой, которой не было у неё лет двадцать, с кашлем, который, казалось, оторвал все её внутренности, насморком и остальными гадостями в виде слабости и, вследствие этого, бездеятельности. Пришлось лежать. Утомительное это занятие, лежать женщине тогда, когда у неё дел невпроворот. Но сил хватает лишь открыть ноутбук, проверить почту, и пролистать мимоходом электронные странички с новостями. Дрожь в коленках, испарина от температуры и слабости опять прогнали Ольгу в постель.

На днях дочка занесла её данные в популярную сеть «Одноклассники» вернее зарегистрировалась сама под Ольгиным именем.

– Ты очень любишь вспоминать тех, с кем сводила тебя жизнь. Я тебе покажу, что к чему, найдёшь своих одноклассников, сослуживцев. Пообщаетесь.

Вот уж, правда, вспоминать Оля любит. А кто не любит? Почувствовав себя лучше, налив чашечку чая с мёдом, она стала рассматривать опубликованные фото на сайте, тщетно стараясь найти знакомые лица, фамилии. Одна молодёжь! Да, ясное дело, время летит, одногодки давно уже дедушки и бабушки. Им не до сайтов. Но нет, знакомая фамилия в скобочках фамилия супруга, тоже Ольгиного одноклассника. Она обрадовано написала сообщение: – Танюшка, привет! Но это и всё! На большее сил не хватило. Ольга легла в постель. Теперь тёплое питьё, таблетки, воспоминания…

Учительницу по русскому языку и литературе Наталью Сергеевну вначале все в классе

боялись. Но недолго только в первый год учёбы. Зато потом, по мере взросления, боязнь переросла в большое уважение. Статная, с аккуратной высокой причёской, со стопкой тетрадей и длинной указкой в руке, она буквально влетала в класс. Что ж, фронтовичка! Немного нервная, частично потерявшая слух из-за фронтовой контузии, Наталья Сергеевна говорила громко и резко, как командир на плацу. На её уроках всегда стояла тишина и образцовая рабочая обстановка. Победокурить не удавалось никому. Знали, могла приложиться указкой, да так, что мало не покажется! С детьми она никогда не сюсюкала, разговаривала, как со взрослыми и требовала точного выполнения заданий. Но дети понимали что, несмотря ни на что, она их любит, и не обижались на её строгость.

В конце учебного года, к всеобщему огорчению, Наталья Сергеевна сообщила, что уходит на пенсию и в восьмом классе русский и литературу преподавать будет другая учительница. Ребята тепло попрощались с нею. Всем было искренне жаль расставаться с учительницей, потому что для таких разгильдяев, какими они были в то время, лишняя строгость в учении была только во благо.

Наступили летние каникулы, и к Ольге домой приехала дальняя родственница. Она поступила в техникум и очень радовалась тому, что теперь живёт самостоятельно, вдали от постоянной опеки родителей. Девочки подружились. На правах старшей, родственница взялась по-своему воспитывать Ольгу. Так бывает в этом возрасте. Общаясь, они часто говорили о своём, девичьем. Философствовали по мере своей начитанности.

В середине лета Ольга с новой подругой поехали по своим делам. Проезжая в троллейбусе на одной из остановок Ольга увидела Наталью Сергеевну. Заметив её через окно, учительница улыбнулась так, словно давно ждала этой встречи. Приветливо махнув рукой, давая понять, чтобы Оля её дождалась, она вошла в переднюю дверь салона.

– Наталья Сергеевна идите сюда! – крикнула Оля, помахав ей рукой.

– Это кто? – удивлённо спросила подруга Олю.

– Это моя бывшая учительница, ты сиди, а я ей место уступлю.

–Ты, что, совсем дурочка? Зачем ты её зовёшь? – довольно громко стала возмущаться подруга.

Ольга, ошарашенная её словами, не успела опомниться, как подруга, взяв девочку за запястье, потянула её к выходу из троллейбуса. Выйти они не успели. Оля стаяла прижатая к поручню столпившимися людьми, вся красная от стыда и непонимания происшедшего. Ей казалось, что Наталья Сергеевна услышала слова подруги, хотя это было конечно не так. Стало неловко за неё, за себя.

– Это моя бывшая учительница. Зачем ты так? – пыталась она объяснить подруге, сделав попытку вернуться назад к уже сидевшей к ним спиной учительнице.

– Нет, ты точно дура! Зачем она тебе? Уволилась? На пенсии? Пусть отдыхает!

– Ей же интересно, она мне помогала, – сбивчиво говорила Ольга, пытаясь вырваться из цепких рук девушки.

В сутолоке она видела, как Наталья Сергеевна с недоумением и сожалением оглядывается по сторонам, разыскивая свою бывшую ученицу.

– Пошли отсюда! Всё! Мы выходим! Какой ты ещё ребёнок! Мне даже стыдно с тобой гулять, малявка, – она буквально вытолкнула Ольгу в открытые двери троллейбуса на следующей остановке.

Троллейбус уехал, а Оля стояла обескураженная поведением подруги, злая на себя за то, что пусть не по своей воле, но переступила какую-то невидимую черту, граничащую с невежеством. Ей казалось, что она невольно обидела достойного человека, и от этого на её душе стало мерзко.

Остаток летних каникул она старалась ездить этим же маршрутом, в надежде встретить Наталью Сергеевну ещё раз и попытаться объяснить ей, что троллейбусная суета вытеснила её, что на самом деле она очень была рада встрече с ней. Но лето пролетело, а она так и не встретила своего учителя.

Первого сентября Ольга узнала, что через две недели после той встречи в троллейбусе Наталья Сергеевна скончалась. Так больно, стыдно и обидно Оле ещё никогда не было. Последняя встреча со старой учительницей оказалась для неё и последним уроком Натальи Сергеевны. На нём она сама себе выставила оценку. С той поры Ольга хорошо усвоила, что не стоит идти на поводу чужого мнения, которое не совпадает с тем, что подсказывает твоя совесть. Иначе долгие годы придётся жалеть о том, что ты могла сделать доброе дело, но не сделала.

С подругой со временем Оля рассталась и теперь редко вспоминает о ней. А растерянный, ищущий её взгляд учительницы запомнился на всю жизнь.

Воспитательница

В этот день бабушка вытирая краем передника набегавшую слезу завязывала на голове Инги большой капроновый бант и постоянно приговаривала:

– Зачем ребёнка вести в этот детский сад? Да ещё неделю не видеть его. На что он ей сдался? Я что плохо смотрю за внучкой? Плохо кормлю её?

– Ну, что вы мама? – отвечал тёще отец Инги, – ей уже пять лет, надо к школе готовиться. А садик наш заводской новый, хороший. Там  режим, а что она здесь у вас целый день с мальчишками бегает? Одни пистолеты, да рогатки на уме. Девочка, а у неё полный мешок гайданов.

– Она не виновата, что двор полон мальчишек. С кем ей играть? – защищала внучку бабушка.

– Правильно, поэтому надо на самокатах с мальчишками к Дону гонять. А если что случится? Посмотрите, у неё все колени, да локти сбиты. Живого места на ней нет. А оконное стекло соседям кто мячом разбил?

– Это не она. Она на себя вину взяла, чтобы дылде Ваське не досталось от отца. Ты же знаешь, как он бывает крут.

– Ну, да. А стекло я вставлял. Нет уж. Пусть учится платья носить. И вообще о чём мы мамаша спорим? Ей пять лет. Скоро в школу, а она  на всех только и тычет своими пистолетиками: – Застрелю, да застрелю. Всё! Никаких пистолетов. Инга пошли, мне ещё на работу.

Но Инга не шла. Отцу пришлось её тащить за руку, но она отчаянно сопротивлялась и всю дорогу от Двадцать третьей линии, где она жила с бабушкой и до остановки трамвая девочка брыкалась и изворачивалась, пытаясь убежать.

– Что же такое происходит, – возмутилась женщина, ожидающая прихода трамвая, наблюдая, как черноволосый смуглый мужчина не может совладать с маленькой белокурой с веснушками на носу девочкой.

– Действительно, мужчина, отпустите ребёнка, – вокруг отца и Инги молниеносно собралась толпа.

– Да это мой ребёнок! Моя дочь, – пытался доказать им отец, но бдительные граждане привели постового, который всегда находился на площади.

– В чём дело, товарищи? Успокойтесь, сейчас всё выясним,  – постовой наклонился к Инге и спросил, – девочка, кто этот дядя?

Инга уцепилась за руку отца и прижалась к нему.

– Какой дядя, – громко ответила она, – это мой папа!

Вспомнив, что её верное оружие – металлический пистолет, с рукояткой в виде лошадиной головы, который отцу сделали для неё на заводе остался дома, она сложила в ладошке три пальца, выставив вперёд указательный, и навела такой ручной пистолетик на милиционера.

– Это мой папа! – ещё громче сказала она, – уйди, застрелю!

Под общий хохот и ещё долгие рассуждения пассажиров трамвая о непохожести отца и дочери они приехали на конечную остановку «Сельмаш», где находилось двухэтажное кирпичное здание детского сада завода «Ростсельмаш». Инга была не из пугливых детей. Но увидев, что папа ушёл, ей стало не по себе. Она кинулась к дверям. Но её больно схватила за руку женщина и подвела к группе тихо сидевших на детских стульчиках детей. Швырнув её на свободный стул, она грозно проговорила: – Замолчи!

– Я к папе хочу, – ответила ей Инга и заплакала.

– Через неделю увидишь своего папу, – зло проговорила воспитательница и приказала детям, – кому сказала, всем держать руки на коленях!

Инге показалась неудобным постоянно держать руки на коленях. Да и сидеть неподвижно было совсем непривычно.  Она посмотрела по сторонам. Большая светлая комната с рядами столиков. Ковер, на котором в строгом порядке были расставлены игрушки. Куклы Ингу не интересовали. Хотя у неё этих красавиц было в достаточном количестве. Её внимание привлёк механический мишка с волнистой коричневой шерстью и с торчащим ключом в спине, который стоял высоко на полке. У Инги дома такой же. Подарок папы. Повернёшь ключик на спине медведя, и он идёт к тебе, как настоящий. Вдруг Инга вскрикнула от боли и вскочила со стула. Рядом сидящий мальчишка ущипнул её за ногу. Было не особенно больно, но неожиданно и обидно. Но недаром Инга бегала за своим старшим братом, как говорили о ней:  что нитка за иголкой. Брат учил её, как надо постоять за себя. Обидчик в ответ сразу получил затрещину. В этот момент к ним повернулась воспитательница и, увидев, как Инга ударила мальчика, гневно прокричала:

– Ты что, негодница, делаешь?

Мальчишка, заметив поддержку, стал тереть рукой затылок и всхлипывать. Инга хотела сказать, что он первый её обидел, но не успела и получила затрещину от воспитательницы. От непонимания и обиды, она заплакала.

– Ты прекратишь ныть? Чего соплями двигаешь? – не унималась воспитательница.

Инга ничего не понимала. С такой несправедливостью она встретилась впервые. Девочке плакать не хотелось, но назло такой вредной тётке, она захныкала ещё громче.

– Так! Всё, ты мне надоела, – воспитательница подскочила к Инге, схватила её за руку и вывела из группы. Она открыла душевую комнату, подтолкнула Ингу к холодной кафельной стенке и, выключив свет, закрыла дверь на щеколду, – вот теперь ори, сколько хочешь! – сказала она и удалилась в группу.

Инга темноты не боялась. Чего её бояться? Периодически все взрослые жители двора пугали её милиционером, участковым дядей Лёшей и машиной «собачьей будкой», чей звук рожка слышался издалека. И было понятно, что дядьки с большими палками с петлёй на конце будут отлавливать собак, не имеющих документов и балованных детей, какой и являлась Инга. Но она не очень-то боялась будки, потому, что с ней рядом всегда был верный старый большой пёс Пират. Заслышав звук рожка и возгласы соседей: – Всё, Инга, добаловалась, за тобой едут, – Пират хватал зубами подол её юбочки и тащил в погреб. Погребом называлось подземное помещение, которое во время войны служило жителям двора бомбоубежищем. Вот там была настоящая темнота! В погребе отдавало холодом и сыростью, но обняв верного пса за тёплую лохматую шею, Инге было не очень страшно. Страшно было, когда дядька с палкой, проходил мимо подвала со словами:

– Где это балованная девчонка, всё равно её найду.

Тогда Пират начинал тихо скулить и отталкивать Ингу от двери вглубь погреба. Но вскоре, выпив холодного кваса, под слова соседей, что она, Инга уже почти исправилась, а бездомных собак у них во дворе нет, дядька уезжал.

А ещё, душным летом во двор между клумб выставлялись деревянные раскладушки, на которых устраивались на ночлег все дети двора предупредительно намазанные противокомариной жидкостью. Старый Пират ложился перед новыми металлическими воротами, готовый наброситься на любого чужака или хотя бы громко облаять его и начиналось самое интересное. Мальчишки рассказывали истории одна страшнее другой. А Инга, глядя в красивое чёрное с большими яркими звёздами небо и слушая сказки о «Черной, чёрной комнате, где на чёрном столе стоял чёрный гроб…», засыпала, так и не дослушав, кто же там лежал в этом чёрном гробу.

В душевой ни неба, ни звёзд не было. Но и страшно не было. Было холодно, как в погребе и не понятно, зачем эта тётка засунула её сюда? Плакать ей уже не хотелось. Инга опустилась на пол.

– Жалко не разрешили взять с собой пистолет. Надо было принести новый с пистонами. Я бы показала этой тётечке.

Но потом она вспомнила, что этот пистолет вместе с пистонами недавно у неё отобрала, какая-то старуха в клубе им. Фрунзе, куда она с бабушкой ходила на лекцию, где дядька в очках долго что-то рассказывал, а старушки и дедушки, громко ему хлопали. После таких разговоров обычно крутили кино. В зале, между рядов стоял стол, на котором находился большой жужжащий аппарат с двумя колёсами. С одного колеса чёрная лента накручивалась на другое, и получалось кино. Но в тот день кино не получилось. Колесо шипело громче обычного, рвало ленту, и на белом экране ничего не было видно. Тогда Инга рассердилась на дядю, который стоял за этим аппаратом, и стала в него стрелять из пистолета с настоящей лентой с пульками.

Вот тогда к ней подошла какая-то сгорбленная старушка с клюкой и отобрала у Инги пистолет. Потом она ещё долго что-то выговаривала бабушке, после чего им пришлось уйти из клуба.

– Да, жалко пистолетика, – подумала Инга и незаметно для себя заснула.

Проснулась она от того, что в душевой зажегся свет.

– Бедный ребёнок, уснул на кафельном полу!

Незнакомая женщина взяла Ингу на руки и отнесла в спальную комнату, где положила её на кровать.

– Как ты могла забыть о ребёнке? Так она без завтрака и обеда осталась? – Инга слышала, как эта женщина ругала, ту знакомую, которая её оставила в душевой.

Ей, конечно, хотелось есть. Она бы сейчас съела бабушкиного, так вкусно пахнущего куриного бульончика с жёлтой лапшой. Но и от горбушки чёрного хлеба сдобренного пахучим подсолнечным маслом и натёртого чесноком с посыпанной крупной солью не отказалась бы. Такой хлеб ей всегда делал двоюродный старший брат Васька, когда они на самокатах, большой ватагой, убегали на Левый берег Дона. Инга проглотила слюну и под сопение остальных детей, крепко заснула.

В субботу после полдника за детьми стали приходить родители. За Ингой пришла мама. В этот день была смена Раисы Васильевны, так звали воспитательницу, которую Инга про себя называла злой тёткой. Подарив ей дефицитную коробку конфет «Ассорти», мама спросила её, о поведении дочери.

– Ничего, хорошая девочка, у нас всё хорошо, правда, Инга? – воспитательница погладила девочку по голове.

– Правда, – поёжившись от её прикосновения, ответила девочка.

И это действительно было правдой. Инга стала привыкать к новому коллективу, к новым порядкам и первый день её нахождения в детском саду, стал забываться.

Инга подружилась с детьми в группе. Ей даже нравилось находиться в садике, но только в ту смену, когда работала добрая и всегда улыбчивая Людмила Николаевна. Она придумывала интересные игры, читала детям книги. Они водили скучный для всегда подвижной Инги хоровод «Каравай». Но чаще играли во дворе садика в весёлую игру в мяч под названием «Вышибалы». Когда по средам приходило время купания в душе, Людмила Николаевна мыла отдельно девочек и отдельно мальчиков. Но когда, среда выпадала на дежурство Раисы Васильевны, Инга отказывалась идти в душ, потому, что воспитательница приказывала раздеться сразу всем детям и они голышом толпились у душевой комнаты, каждый ожидая своей очереди. Инга стеснялась. Она понимала, что стоять голышом перед мальчиками нельзя. Можно в трусиках, но эта вредная Раиска, заставляла их даже перед тихим часом всех вместе раздеться до трусов, а потом всем вместе садиться на горшки, для справления своих нужд.

Людмила Николаевна так не делала. Поэтому упрямая Инга ещё не раз была закрыта в душевой в её отсутствие. И за свою вредность лишалась вкусных полдников: печенья и конфет.

Прошла осень, пролетела весна-невеста, нарядив белым цветом фруктовых деревьев улицы города. В начале лета в одну из суббот Ингу забыли забрать из детского сада. Не забыли. Бабушка перепутала смены мамы и решила, что  та заберёт Ингу после работы. Мама Инги работала женским мастером в парикмахерском салоне и в этот день была во второй смене. Когда всех детей разобрали родители по домам, Людмила Николаевна, оставив записку сторожу, забрала Ингу в общежитие, где тогда она проживала.

– Инга, что же мне с тобой делать? Мне сегодня обязательно надо попасть домой, к маме. У меня сегодня день рождения. А мой дом в другом городе. Как бы мне не опоздать на электричку? Ты знаешь, где ты живёшь?

Инга не знала. Квартиру родители построили «кровавым методом»* и дорога к дому на окраине города ей была неизвестна. А вот где находится работа мамы, она знала.

Они сели на трамвай. Вскоре проехав одну остановку мимо родной улицы, где Инга знала каждый булыжник на мостовой, прошли мимо красивого здания театра «Юного зрителя», роддома, в котором она родилась и зашли в хорошо знакомую для Инги парикмахерскую, где к девочку с расспросами, почему она одна и где находится мама, окружили все мастера. Когда они разобрались в чём дело, то дали молоденькой воспитательнице адрес нового салона, где сейчас работала мать Инги. Недалеко от новой выстроенной квартиры. Пришлось возвращаться на трамвае, а потом долгое время ждать троллейбуса, в который сесть было совершенно невозможно, не выстояв многочасовую очередь.

Добрались они до места, где работала мама Инги, когда уже смеркалось. Людмиле Васильевне пришлось успокаивать маму, которая от смущения не знала, как отблагодарить молоденькую воспитательницу.

– Мама, – Людмила Николаевна опоздала на вокзал к своей маме, – Инга дёрнула за белый халат матери, чтобы та обратила на неё внимание, – у неё сегодня день рождения.

– Кошмар, вы должны были уехать? Мы испортили вам праздник! – расстроилась мама.

– Да, у меня сегодня день рождения. Ну, ничего. Обойдётся.

– Знаете, что, не обойдётся. Я вам сейчас сделаю стрижку, пусть это будет моим подарком, – сказала мама и усадила воспитательницу в кресло.

– А я вам сделаю маникюр, – к ним подошла маникюрша.

– Девчонки, гулять, так гулять. Наводите девочке красоту, а я сбегаю за тортиком, – и кассирша поспешила в соседний «Гастроном».

Смена подошла к концу. Совсем стемнело. За женщинами стали приходить мужья, чтобы проводить своих жён по совершенно тёмным улицам до дома. Пришёл и отец Инги.

– Нет, нет, уже поздно, – сказал он, – переночуете у нас в комнате дочери, а завтра спокойно отправитесь к себе в общежитие.

В июне Инга вместе с детским садом выехала в Геленджик в заводской пионерский лагерь. Детсадовские группы со своим тихим режимом находились хотя и на территории шумного лагеря, но обособленно, ближе к выходу из него и рядом с только что выделенным местом для «Пионерского костра». Этот месяц Инга провела почти

неотлучно от Людмилы Николаевны, которая забирала Ингу с дневного сна и брала с собой на море, где девочка плескалась на берегу, под строгим контролем воспитательницы по целому часу. В детсадовских группах купаться в море, было запрещено. Детей только обливали тёплой прогретой солнцем на мелководье морской водой и тут же вытирали полотенцем. Ночью, когда все дети спали, воспитательница брала девочку на линейку в честь открытия пионерского лета и на прощальный пионерский костёр. Здесь она впервые попробовала собранных и сваренных прямо на берегу небольших крабов, которые варили, собравшиеся на пикник пионервожатые и воспитатели. Благодаря Людмиле Николаевне Инга вернулась домой с новыми впечатлениями и на радость маме и бабушке загоревшей и поправившейся.

В июле Инга с бабушкой отправилась погостить в донскую станицу на Маныче. Там в саду старой бабушкиной подруги росла раскидистая столетняя шелковица. Незадолго до окончания волшебной поездки с катанием на катере по реке Маныч, с походом на рыбалку с местными ребятами и ловлю здоровенных раков, наблюдением появления на свет смешных утят, лузганьем семечек из больших сухих подсолнухов,  бабушка попросила Ингу залезть на шелковицу и собрать в металлический молочный бидон тютины. Инга быстро забралась на дерево. Извилистые ветки древнего растения переплелись таким образом, что образовалось подобие удобного кресла. Инга удобно устроившись, принялась за работу. Крупные плоды шелковицы свисали вокруг Инги сочными ягодами. Они больше напоминали маленькие виноградные гроздья. Как такую вкуснятину можно пронести мимо рта? Дно бидона через некоторое время всё же удалось закрыть сочными ягодами, но дальше этого работа не продвинулась. Наевшись тютины, Инга разморилась на жарком южном солнце. Прислонив голову к ветке, она не заметила, как уснула. Слабый ветерок шевелил листьями шелковицы, и они словно веером охлаждали её тело, убаюкивая и унося девочку в сладкий добрый сон.

Через несколько часов Ингу разбудил сердитый крик бабушки. Она стояла под шелковицей и грозно размахивала тонким матерчатым пояском от своего халата.

– Несносный ребёнок, – чуть не плакала бабушка, – мы всю станицу оббегали, станичники с баграми к реке побежали, а она здесь, спит! Слезай, сейчас ты у меня получишь!

Инга не испугалась. Вот если бы у бабушки оказался в руках другой ремешок, который не раз гулял по её одному месту, то она точно бы не слезла с дерева, пока бы бабушка не успокоилась. А так, что будет от такого ремешка, Ингу ещё догнать надо.

По возвращении домой, бабушка, от души смеялась, всем рассказывая, как она нашла Ингу, у которой всё лицо было измазано тютиной, спящей на ветках шелковицы ис пустым бидоном. Только Инга никак не могла понять, почему бабушка тогда плакала и ругалась, а сейчас так радостно смеётся?

Горьким выдался для Инги первый день в садике после каникул. Ей ещё с утра что-то занеможилось. Но решив, что ребёнок просто не выспался, отвык от режима, мама всё же отвела её в садик. Инга заметила, что Раиса Васильевна как-то сильно поправилась.

– У неё живот стал, как арбуз, – Инга хотела улыбнуться, но от резкой боли в правом боку присела на корточки и застонала.

– Ты, что расселась, мыть руки и обедать, – как всегда грубо скомандовала воспитательница.

Еле разогнув спину она, вымыла руки и медленно, совсем без аппетита, съела суп. На второе была котлета с гречневой кашей. Инга посмотрела на тарелку, и ей стало не по себе. Искривившееся в гримасе лицо девочки заметила Раиса Васильевна. Она подошла к Инге и уже по обыкновению ладонью ударила её по затылку.

– Я тебе погримасничаю, Ешь, кому сказала! – чуть не кричала она.

– А я не буду кашу, я не ем гречку, – сказал мальчик, сидевший рядом с Ингой.

Воспитательница резко наклонила лицо мальчика в тарелку.

– А так будешь?

Ребёнок поднял голову. По его лицу катилась струйкой подлива, смешанная со слезами. Крупинки каши прилипли к щекам, лоб и нос тоже были испачканы кашей. Дети, показывая на него пальцами громко смеялись.

– И ты ешь, а то так же умоешься кашей, – громко пригрозила воспитательница Инге.

Дети, услышав новое словосочетание стали повторять: «умоешься кашей», «умоешься кашей» и смеяться. Инга положила ложку каши в рот, но вдруг у неё закружилась голова, тошнота подскочила к горлу, и девочку вырвало прямо в тарелку.

– Ах, ты дрянь, смеяться надумала надо мной, – закричала подскочившая к Инге воспитательница.

Она взяла ложку с кашей смешанной с рвотой и пыталась засунуть это месиво в рот девочки. Инга крепко сжала зубы, но от запаха каши и рвотной массы, ей стало совсем плохо.

– Вон из-за стола! Стань в угол!

Женщина рванула Ингу за руку, резко вытащив её из-за стола, и швырнула к стене.

Инга попыталась подняться, но острая боль в правом боку не дала ей это сделать. Всё, что происходило потом, она помнила с трудом. Сквозь пелену в глазах, ей виделось, как к ней подбежала случайно зашедшая в группу Людмила Николаевна. В это время она уже работала со средней группой, а Инга была в старшей.

– Что ты делаешь? Ты же сама ребёнка ждёшь! – кричала она на Раиску, – у неё температура! Она горит вся, вызывай срочно скорую!

Инга лежала на кровати, свернувшись калачиком. Подъехавший врач скорой помощи нашёл у девочки острый аппендицит. В детскую больницу её не повезли, успели довести до заводской большой больницы, где Ингу тут же прооперировали. После операции, когда она очнулась от наркоза, хирург с улыбкой показал ей, что находилось в её слепой кишке.

– Я думал, к нам робот попал в больницу, – по металлической тарелке катались блестящие бусинки и железные шарики, лежали несколько маленьких болтиков и ещё не понятно что, – а семечки с шелухой, зачем ешь?

– Я тютину люблю, – только и смогла сказать Инга.

           Когда она вернулась в садик, в смену, когда должна была работать Раиса Васильевна, Людмила Николаевна забирала девочку в свою группу. Но потом Людмила Николаевна вышла замуж, уехала в другой город к мужу, а Инга распрощалась с садиком и пошла в первый класс.

Прошло много лет, но Инга ничего не забыла. Наоборот, с возрастом память из своих закоулков вытаскивала множество мелких подробностей всего того, что происходило с ней тогда. И хоть говорят, что дети себя помнят в более зрелом возрасте, Инга считает, что это неверно. Говорят, что дети воспринимают рассказы близких об их детстве, в последующем, как собственную память.

Но как-то разбирая вместе с мамой старые фотографии, Инга воскликнула: – А вот и Людмила Николаевна.

– А кто это? – удивилась мама?

              Тогда Инга узнала, что мама не знала, какие коллизии происходили с ней в детском саду. Она даже не догадывалась, что эта молодая девушка, можно сказать, спасла её дочь. Не зайди тогда она случайно в группу, возможно аппендикс мог и прорваться. А там и перитонит. Тогда Инга не рассказывала своим близким о наказаниях, которым подвергала её воспитательница. Наверное, в силу своего возраста девочка не догадывалась, что зло надо останавливать, иначе оно всегда приведёт к беде. А о хороших поступках надо обязательно рассказывать, потому, что примеры добра множатся, и добрых людей становится больше. Но почему Людмила Николаевна никогда не рассказывала маме Инги о её злоключениях? Наверное, сама хотела победить зло своим добрым сердцем.

Два тюльпана

 Весна. В небе теплое южное солнышко. Что может быть лучше для хорошего настроения? Птицы щебечут, сердце поет.  С улицы веет ароматом цветущей акации и сирени. Хочется куда-то бежать, с кем-то общаться. Весело замечать искорки в глазах прохожих и улыбаться в ответ на их улыбки. А как приятно внимание молодых парней, которые обгоняют тебя и оглядываются на ходу, не смотришь ли ты вслед!

– Давай, съездим на рынок вместе?

– Давай! – и мы идем, взявшись за руки, и радуемся прекрасной солнечной погоде, лукавым взглядам. Идем, воодушевлённые весной. Мы молоды, симпатичны, мы нравимся!

– Какие ножки?! А фигурки? Девчонки, да вы сестрички? Давайте знакомиться!

– После дождичка в четверг!

– Давайте раньше! И не накликайте дождя, надоел!

– Ребята, в следующий раз.

– Красавицы, берите цветы! – весёлый южный симпатяга, протягивает нам по тюльпану, –  я не продаю, таким красивым дарю! Ух, сестрички!

– Спасибо, у вас красивые тюльпаны.

– Как вы! Приходите, ещё, любоваться будем!

– Всё бежим, наш трамвай!

Вот мы и дома, сейчас переоденемся, накинем на себя каждая свой халатик. Я сяду за учебники готовиться к предстоящим выпускным экзаменам, а моя «сестричка» будет разогревать обед и встречать мужа, потому что мой папа очень любит, когда его с работы встречает счастливая и улыбчивая жена. Мамочка, ты такая красивая!

Правда

В застеклённую дверь Оля с ужасом наблюдала за происходящим в соседней комнате. От бессилия она сжимала кулачки так, что ногти больно врезались в мягкие ладошки. Со слезами жалости и возникшего нового незнакомого чувства, до этого дня ещё неиспытанного ею, Оля смотрела как мама била её младшую на год сестру по спине, тонким кожаным ремешком от своего платья, постоянно приговаривая:

– Ты мне скажешь правду! Я научу вас говорить только правду!

Вся мокрая и красная, то ли от злости, то ли от усилий, она поглядывала на дверь, за стеклом, где виднелась головка старшей дочери, и время от времени выкрикивала:

– А ты смотри, смотри! Не жалко сестру? Буду её лупить, пока правду не скажите!

      Оля не могла понять, чего добивается мать от сестры и от неё. Девочка стояла, сжимаясь от каждого удара матери по маленькой щуплой спине сестры и ругала себя за то, что в этот раз не получилось взять вину на себя. Просто не успела, да и шалость сестры была не велика. Раньше её проделки были существеннее. Вот в прошлый раз, деньги, оставленные на хлеб и сахар, она потратила на «Эскимо» и почтовые марки, которые собирала. Но Оля её не выдала. Взяла вину на себя. В тот раз их не то, что не ругали, а наоборот похвалили за честность. А сейчас из-за какой-то разбитой вазы, в которую сестра попала мячом.

Услышав звон разбиваемого стекла, в комнату вбежала мама.

– Кто разбил вазу? – гневно спросила она.

– Я, – ответила сестра.

– Я, – следом выкрикнула Оля.

– Так всё же кто разбил вазу? – ещё громче требовала мать.

– Я, – ответили оба и одновременно.

– Ах, так! Я научу вас говорить правду! – яростно выкрикнула мама и, обращаясь к Оле, зло сказала, – ты надолго запомнишь этот урок.

      Оля больше не могла видеть, как появляются красные полосы от ударов на худенькой спине младшей сестры. Не могла слышать несправедливые крики и оскорбления матери, которыми она обсыпала её. Маленькое сердце разрывалось от боли. Она просила, умоляла мать не наказывать сестру, но в ответ только слышалось:

– Я научу вас говорить правду! А ты смотри, смотри! Что, жалко сестру?

Оля выскочила из-за двери, повисла на руке матери, защищая девочку от предстоящего удара.

– Не бей, мамочка, не бей её! Я разбила, я разбила вазу.

      Мать обессилено опустилась на стул.

– Вот так будет всегда, если вы будете врать. Поняла? Пусть это будет вам обоим уроком.

      Сестра, вздрагивая от плача, растирала кулачками глаза. Мама, глянув на худенькие ручки дочери, вдруг с силой прижала её к себе и разрыдалась.

– Это ты, ты во всём виновата! Это ты не умеешь говорить правду! Жестокая, бессердечная! Из-за тебя сестра страдает!

Сестра заплакала ещё сильнее и жалостливее, она что-то пыталась объяснить матери, но та ничего не слышала. А может, не хотела услышать?

– Врунья! – выкрикнула  в сердцах мать, – не называй меня матерью, пока не научишься говорить правду! Слышала?!

      Оля  почему-то перестала плакать. Из неё словно что-то выпорхнуло наружу, и ей показалось, что внутри, там, где-то в груди, образовалась пустота. Она так явственно ощутила эту пустоту, что провела по груди рукой, думая, что она непременно провалится в эту большую дырку в её душе. Но рука не провалилась, только где-то глубоко что-то так неприятно сжималось, и от этого непривычного чувства было невыносимо больно.

Тогда девочка так и не поняла, какой урок надо запомнить ей и почему всё-таки мама била младшую сестрёнку и с такой ненавистью смотрела на неё?

Солнышко наше ясное

– Кто это проснулся? Солнышко наше ясное! Глазки светлые открылись! Золотце наше дорогое! Девочка моя нежная!

Я слышу голос, который завораживает своей теплотой, окутывает волшебной нежностью. Я слышу и даю понять, что хочу находиться под покрывалом этого чудного переплетения слов всегда, поэтому громко и настойчиво заявляю:

– Уа…,Уа…Уа…!!!

– С добрым утром солнышко наше родное! С добрым утром глазки наши светлые! Вот и настал день, когда мы все вместе. Посмотри как красиво вокруг, какое яркое доброе солнышко нам светит!

– Я ощущаю всем своим тельцем тепло исходящее от рук, пеленающих меня. Я жмурю свои глазки от добрых веселых лучиков, летящих из наполненных счастьем твоих глаз. Я млею от доброты окружающей меня. Я хочу, чтобы так было всегда, и поэтому ещё громче говорю об этом:

– Уа…,Уа…Уа…!!!

– Как я люблю тебя, солнышко моё! Какая ты у нас красивая, какие глазки твои прекрасные, а голосок звонкий, как весенний ручеек, лучик наш солнечный, доченька моя!

Я вижу лицо, светящееся добротой, глаза излучающие добро, я ловлю каждый звук тихого, ласкового голоса, который обволакивает меня своей добротой, я чувствую прикосновения мягких, нежных рук, передающие мне доброту. Я очень боюсь, что всего этого могу лишиться! И я громко кричу:

– Я люблю тебя, мамочка! Я хочу всегда чувствовать тепло твоей души, всегда быть частичкой твоего сердца. И я буду всегда такой, как ты! Потому, что ты и есть сама Доброта!

Кто это проснулся? Солнышко наше проснулось! Ты так перебираешь своими крохотными ножками во мне! Ты хочешь поскорее увидеть нас?! Золотце наше дорогое! Девочка моя нежная! Я всегда буду дарить тебе тепло, как это ясное солнышко за окном. Я подарю тебе доброе сердце и светлую душу, как делала это моя мама.

Оглавление

Философ

Часть 2

Девочка из Токио

Звёздочки на память

Наталья Сергеевна

Воспитательница

Два тюльпана

Правда

Солнышко наше ясное