Дежурство в ночь на Ивана Купалу Ночь на Ивана Купалу. Сегодня моё дежурство. Для кого-то это, может, и ерунда, но для лешего – великая честь. Тем более, для молодого, не прожившего на свете и тридцати лет. Обычно такое дело доверяют более старым и более опытным, но десять лет моего добросовестного труда убедили главного лешего в том, что я, пожалуй, справлюсь с таким ответственным заданием на совесть. Ну что ж, раз мне оказали такое доверие, буду стараться изо всех сил, чтобы оправдать оное.
Обычно в мои обязанности как лешего входит следить за порядком в лесу. Следить, чтоб деревья росли, чтобы травы лесные вовремя цвет набирали, чтобы птички гнёзда вили да птенцов высиживали, чтобы зверушки были довольны-сыты. Осенью – сухие листья с деревьев стряхивать, зимой – укрывать их снежком, чтоб не мёрзли. Ну, и конечно, охранять лес от всякого, кто с худыми намерениями придёт. Буквально на прошлой неделе явились такие. Прямо в чаще костёр разожгли – шашлыки жарили. Через каждое слово – мат. Мало того, что напились, как черти, так ещё и всё вокруг замусорили. Как пошли обратно, тут-то я их и пугнул немного. Заплутал, запутал – так, что они с пути сбились. А небо-то становилось всё темнее и темнее. Тогда-то они не на шутку испугались! Только под утро отпустил их, жалких и продрогших. А вот нечего в лесу свинячить! Зато хорошим людям, наоборот, можем и помочь – грибные места показать, у землянички-чернички листики раздвинуть, чтобы ягодки видны были, а заплутавшимся дорожку из леса указать.
Но сегодня у меня несколько другие задачи. Как известно, в ночь на Ивана Купалу цветёт папоротник. Но увидеть его цветущим может не всякий. Кому выпадет это счастье – решает дежурный леший. Ведь тот, кому повезёт, сможет попросить чего пожелает – и оно исполнится. А желания у людей, как известно, не всегда добрые бывают. Вот нам лешим, и приходится, читать мысли каждого, пришедшего в ночь на Ивана Купалу в лес, и скрывать цветок от недостойных. А то ведь ещё давно, много лет назад, случай неприятный вышел. Пришёл в лес молодой парень, увидел цветок папоротника и попросил богатства несметного, чтобы любимая девушка за него замуж пошла. А леший, который тогда дежурил, решил над ним пошутить, сказал, что может дать ему богатство, если он принесёт в жертву маленького братика своей возлюбленной. Леший-то был уверен, что парень этого не сделает. Вроде бы человек вполне приличный, не душегуб какой-нибудь. Да не тут-то было! Ещё утро не наступило, как парень принёс в лес голову несчастного мальчика. Лешего за такие шуточки наказали – сослали на болото на добрую сотню лет. Теперь проводит дни в трясине, с русалками и водяными, с кикиморой. Очень противная бабёнка, сказать по правде! Вечно недовольная всем и всеми, то и дело брюзжит, ворчит, к подчинённым придирается по поводу и без. Если бы нас, духов лесных, можно было сжить со свету, давно бы уже всех сжила. Ну, а за цветущим папоротником с тех пор ввели строгий присмотр, чтобы не всякий его увидеть смог. И я, кстати, только "за". Вот в прошлом году мой коллега рассказывал, пришла за цветком компашка одна: двое мужчин и две женщины. Один желал шальных денег, при этом чтоб на халяву, не заморачиваясь упорным трудом, другой всё грезил, чтобы тёща поскорее умерла и оставила им с женой свою трёхкомнатную квартиру. Дамы тоже от них не отставали – одна хотела переспать с мужем подруги, другая – найти богатенького буратино, чтобы уйти к нему от муженька-нищеброда. Только вот ни один из этой четвёрки так цветущего папоротника и не увидел.
А ведь если бы я этот цветок увидел лет десять назад, моя жизнь могла бы сложиться иначе. Если бы я тогда оказался в лесу в ночь на Ивана Купалу. Тогда я, возможно, увидел бы цветущий папоротник и пожелал бы, чтобы мать с отцом перестали пить и ссориться, и у меня снова была бы нормальная семья – какая была до Второй чеченской войны. Пока отец воевал по контракту, мать времени даром не теряла – пьянки-гулянки, почти каждый день разные мужчины. При такой жизни ей было не до меня. Отец, когда вернулся домой, стал пить запоем. Когда напивался, сначала колотил мать за измены, потом и за меня принялся. Вот и в тот день он, как обычно, начал распускать руки. И я убежал из дома. Сначала бесцельно бродил по улицам, потом пошёл в лес. И сам не заметил, как заблудился. Кричал, звал людей, но никто не откликнулся. Ночью пошёл холодный осенний дождь, и я в лёгкой куртке, конечно же, моментально промок и простудился. Тогда-то мне и повстречался леший. Он притащил меня в берлогу, поил отварами лесных трав, пока я не выздоровел. Так я перестал быть первоклассником Артёмом Индриковым и стал лешим. В принципе, мой спаситель готов был меня отпустить. Но куда мне, семилетнему школьнику, было деваться? Вернуться домой, и опять эти пьянки, скандалы? Нет, спасибо – они мне уже порядком осточертели! Оставалось тогда либо в детский дом, либо на улицу, бродяжничать и побираться. И я выбрал остаться в лесу.
Вот уже время подходит – пора на дежурство заступать. Обхожу лес, смотрю, не появится ли кто на ночь глядя. А ежели кого увижу, я тому быстро в голову залезу, и все мысли как на ладони.
А вот и люди. Мужчина лет примерно шестидесяти, кавказской внешности, а рядом с ним – девочка лет десяти. Пришли они сюда не вместе, и до этой встречи вообще не подозревали о существовании друг друга. Что же они делают в лесу за пять минут до полуночи?
Так, мужчину зовут Анвар, он из Чечни, работает в правозащитной организации. Ну, то есть, занимается расследованием пыток, похищений, бессудных казней, которые в Чеченской Республике, похоже, просто-таки обыденная повседневность, оказанием помощи жертвам этого произвола, и поиском без вести пропавших. Засидевшись на работе допоздна, решил выбраться в лес, чтобы прогуляться. Не особенно-то он и поверил в рассказы местных коллег, будто в ночь на Ивана Купалу папоротник цветёт? Сказки, конечно, но как хорошо бы было, если бы и впрямь попался цветок, и желание исполнилось! А желание, надо сказать, весьма благородное – этот человек, если увидит цветок, не попросит для себя богатства несметного. Он пожелает, чтобы на его малой родине прекратился весь этот беспредел, чтобы людей перестали пытать, убивать и похищать, чтобы они могли не опасаться за себя и своих родных. Хоть он и не нашенский, хоть и не славянин, да и не верит в папоротник цветущий, а ему бы я, пожалуй, с радостью дал увидеть цветок. Однако тут же прочитал мысли его маленькой спутницы.
Девочка Настя убежала из дома, как когда-то я сам. После того, как пару лет назад отец ушёл из семьи, мать стала беспробудно пить. И сожителя себе нашла – такого же забулдыгу. На родную дочь ей стало наплевать вовсе. И даже Настин сегодняшний день рождения использовала как повод в очередной раз налакаться до чёртиков. Вот и налакалась так, что вырубилась прямо за столом. А сожитель, который к тому моменту тоже был, мягко говоря, не особенно трезв, стал приставать к девочке. Насте удалось вырваться… В лес она пошла специально, чтобы найти цветок папоротника и попросить об одном – чтобы мама бросила пить и стала, как прежде, доброй и любящей. Но вот заблудилась. Тут-то её и встретил суровый на вид дядечка – Анвар. Спросил, что она делает в лесу так поздно. Настя ему всё и рассказала. Тогда Анвар накинул на неё куртку (ночи-то холодные, можно простудиться и заболеть) и решил вывести из леса. А все эти суеверия, папоротник – да леший с ними! (Ну, да, верное мыслите, Анвар Сулейманович – я на своём посту).
Насте я бы тоже показал цветок. По себе ведь знаю, каково это – когда твоя семья рушится, и дом родной не мил! Но, по инструкции, цветущий папоротник должен увидеть кто-то один. И вот кого прикажете мне выбрать? Настя ведь тоже не богатства несметного просит, а единственного чуда, которое может вернуть ей любящую маму. Уж эта беда мне близка и понятна, как никому другому. Но и перед чеченцами совестно. Отец мой как-то по пьяни признался, что сёла с мирными жителями обстреливал, и женщин с детьми убивал. Признаться, каждому из этих двоих я бы помог с радостью. И какой леший привёл сюда вас двоих одновременно? Точно не я! Впрочем, дорогие коллеги, не обижайтесь, не подозреваю я вас ни в чём. Это я так, к слову.
В общем, как ни крути, а выбирать придётся. И я выбрал…
– Ой, дядя, смотрите, папоротник цветёт! – раздался в ночной тишине звонкий девчоночий голос.
– Где?… Надо же, действительно цветёт. Ну, раз так, беги загадывай желание.
Настя тут же кинулась к светящемуся красному цветку с сиреневым отливом.
– Дядя, а вот ещё один! Вот, видите?
– Действительно, ты права.
В отличие от Насти, Анвар не побежал к цветку, а подошёл медленно и степенно. Да и не поверил он до конца, что такое желание может исполниться, вспомнил случай из анекдота: "Что ты там про воблу говорил?". Но всё же сорвал этот цветок и мысленно проговорил своё желание. А вот девочка своё высказала вслух. Но это неважно. Всё равно оба желания скоро исполнятся.
Да, я знаю, что нарушил инструкцию, и главный леший меня за это по головке не погладит. Скорей всего, отправит меня на болото, как моего нерадивого коллегу, и ближайшую сотню лет моей начальницей будет кикимора. Ну что делать, на болото так на болото!
Платок Весны Первый день марта порадовал жителей Подмосковья теплом. Снег уже с конца февраля стал активно таять, весёлыми ручейками стекая по дорожкам. Разомлевшие на солнышке сосульки каплями стекали с крыш. В парке по размокшим дорожкам, радуясь наступившей весне, шли в резиновых сапогах две девушки-восьмиклассницы. И не только весне, сколько предстоящей встрече с возлюбленными. Настя – с Ильёй, Олеся – с Колей. Но последняя тщательно скрывает эти встречи от своей матери. Она строгая, считает, что сын пьющих родителей её дочери не пара. Но что значат эти материнские запреты, когда в сердце живёт любовь?
– Смотри, Олесь! – Настя кивнула в сторону леса.
Оттуда медленно выходила светловолосая девушка. Одета она была в платье с открытыми плечами, цвета майской зелени. Невероятно длинный шлейф украшала россыпь солнечных одуванчиков. На голове у девушки был венок из пёстрых цветов. Улыбнувшись застывшим от изумления школьницам, она прошла прямо по реке, местами покрытой кусочками тонкого льда, махая зелёным, под цвет платья, платочком. Затем так же неожиданно пропала, словно растворилась в воздухе. И только лежащий на снегу платочек напоминал о том, что она здесь была.
– Бабушка говорила, в первый день марта можно увидеть фею весны, – сказала Настя подруге. – И если обтереться её платочком, будешь красивой.
– Круто! – обрадовалась Олеся, подбегая к тому месту, где лежал платок.
Долго и тщательно вытерла она лицо, затем дала подруге. Настя сделала то же самое.
– Теперь будем красавицами!
Первым уроком была история, которую вела классная – Капитолина Матвеевна. Настя, как, собственно, и все в классе, её недолюбливала за излишнюю любовь к подаркам и предвзятое отношение к ученикам. Олеся её тоже не особенно жаловала, равно как и её мать, которая, однако же, поддерживала с учительницей дочери дружеские отношения и нередко приносила ей разные презенты. Поэтому Олеся всегда получала по её предмету отличные оценки. Настины родители подношений не делали, и ради пятёрок, которые подруге доставались легко, той приходилось трудиться. А вот кому совсем не везло, так это их однокласснику Аюбу Хаджиеву, пришедшему в этот класс пару месяцев назад. Капитолина Матвеевна даже не скрывала, что ненавидит его всем сердцем. Во-первых, за то, что чеченец, во-вторых, что сын правозащитника, которых она называла не иначе как "врагами России" и "пятой колонной". Хотя справедливости ради, стоит сказать, что историю Аюб знал отлично – именно у него одноклассники частенько списывала на контрольных и домашнюю работу.
– Олеся, останься на минутку, поговорить надо, – удержала девушку учительница, когда ученики, счастливые, что урок закончился, начали собирать портфели.
Настя хотела было остаться с подругой, но Капитолина Матвеевна дала понять, что разговор не для чужих ушей.
– Вот что, Олеся, – начала классная, когда класс опустел. – Я знаю, что ты встречаешься с Колей Даниловым из десятого "А". Видела, как вы обнимаетесь… Да не бойся, – поспешно заговорила она, увидев испуг в глазах ученицы. – Маме я твоей ничего не скажу. Но только если ты кое-что сделаешь…
Затем она, оглядевшись, нагнулась к уху Олесиному уху и стала что-то шептать.
– Но Капитолина Матвеевна…
– Я всё сказала. Либо ты делаешь, как я говорю, либо я всё рассказываю твоей маме. И тогда она тебя переведёт в другую школу, и с Колькой ты видеться больше не будешь. Решай, кто тебе важнее.
– Что делать, Коль? – Олеся чуть не плакала. – Вдруг она, правда, расскажет маме?
Коля нежно прижимал расстроенную девушку к себе.
– Да сделай, как она говорит. Правда, что тебе этот Хаджиев? Или ты уже его любишь, а не меня?
– Да что ты, Коль? Как ты мог такое подумать?
– Ну, тогда сделай. Ради нашей любви. Вот я ради тебя пошёл бы на всё.
– Тогда, – голос Олеси обрёл неожиданную решимость. – Тогда я тоже пойду на всё!
– Блин!
Настя уже собрала портфель и хотела выйти из класса, как вдруг увидела, как по новым чёрным колготкам поползла стрелка. А тут ещё этот Хаджиев. Ну, чего застрял? Неужели нельзя собираться быстрее? А стрелка большая, легко заметить.
В конце концов, единственным способом избежать позора Настя нашла залезть под парту, чтоб никто не видел, и зашить злосчастные колготки. Хорошо, для таких случаев есть иголка с чёрными нитками!
Только она вдела нитку и принялась за работу, как в кабинет химии вошла Олеся.
– Аюб, ты сделал домашку по английскому?
– Да, – ответил парень.
– Дашь списать? Плиз! А то я реально не успела.
– Да, возьми…
Однако не успел он вытащить из портфеля тетрадь, как Олеся вдруг с небывалым остервенением разорвала на себе блузку и выскочила из класса, как ошпаренная. Из коридора доносились её истошные крики: "Помогите!".
"Чего это она? – думала ошеломлённая Настя. – Как с катушек слетела!".
Ещё больше девушка удивилась, когда на следующем уроке – литературе – в класс вошли директор с завучем в сопровождении Капитолины Матвеевны. По их словам выходило, что Аюб Хаджиев пытался изнасиловать Олесю Немчинову. Об этом якобы сказала сама Олеся, вбежавшая в кабинет завуча в разорванной блузке, вся в слезах.
– Не было такого! – возразил Аюб. – Я Олесю пальцем не трогал!
– Ну да, конечно! – Капитолина Матвеевна была красной от возмущения. – Ещё скажи, что она сама себе блузку порвала. Говорила я, что чечены – они все бешенные, для них девушка и женщина – человек второго сорта! Вот и пожинаем теперь за свою толерантность, будь она неладна!
– Так и было. Она сама себе порвала блузку.
– Нет, вы это видели! Вместо того, чтобы ответить за свои поступки как мужчина, он ещё врёт, изворачивается! Ты не джигит, Хаджиев, ты настоящий трус!
– Он сказал правду, – Настя и сама не поняла, как у неё хватило смелости встать и сказать эти слова, однако язык, по-видимому, оказался быстрее, чем извилины. – Я всё видела. Олеся попросила его помочь с инглишем, потом порвала блузку и выбежала.
– Всё она врёт, – объяснила Капитолина Матвеевна директору и завучу. – Хаджиев – он же отмороженный! Запугал девчонку, теперь она боится против него слово сказать.
Напрасно девушка пыталась убедить директора и завуча, что никто её не пугал, и что с Аюбом у неё всегда были нормальные отношения, но если бы он реально обидел её лучшую подругу, она б его не то только не стала выгораживать – придушила бы голыми руками. Никто ей не поверил.
Никогда прежде Насте не приходилось слышать в свой адрес столько обидных слов, как в этот день после уроков.
– Ну, спасибо, дорогая подружка! – гневно сверкала глазами Олеся. – Не думала, что ты такая стерва! Взяла и при всём классе меня заложила!
– Так ты сама всё это начала. Нафиг ты врала, что тебя чуть не изнасиловали? Чего Хаджиев тебе реально сделал?
– Меня классная заставила. Сказала, иначе расскажет мамке, что я с Колькой встречаюсь. Она, если узнает, быстро меня в другую школу. Что мне ещё оставалось?
– Да ты понимаешь, что из-за тебя человека могут из школы вытурить? А то и посадить.
– Я не виновата, что он классной не понравился. А мне Коля дороже. Ради нашей любви я готова на всё. Тебе вот мамка с Илюхой встречаться не запрещает. А так, я уверена, ты бы тоже на всё пошла. Если конечно, любишь Илюху по-настоящему.
Илья тоже был разгневан:
– Нет, Настюх, ты вообще нормальная! Заложить русских ради какого-то сраного чечена! У меня брат во Вторую чеченскую служил, знаешь, чего он там навидался! А в девяностые они русских, как баранов, резали! Могла бы засунуть свою правду куда подальше и проявить патриотизм.
– Но ведь Аюб Олеську, правда, не трогал! Ты что, мне не веришь?
– Да какая разница, трогал – не трогал. Костян, как вернулся, бухать начал, спасибо чеченам! Короче, пошла ты нафиг!
Плюнув ей под ноги, парень ушёл, даже не обернувшись, чтобы увидеть её слёзы.
Упрекала Настю в недостатке патриотизма, а также в лживости и Капитолина Матвеевна, прозрачно дав понять, что отныне о хороших оценках по её предмету она может забыть.
И только Аюб похвалил её за правду, пожал ей руку со словами:
– Храни тебя Всевышний!
Однако его слова не очень-то утешили девушку. Домой она пришла вся в слезах. Мама, вернувшаяся вечером с работы, застала дочь лежащей на диване, уставившись в потолок.
– Вот ты меня учила всегда говорить правду, – рыдала она. – А кому эта правда нужна? И Илью потеряла, и Олесю! И училка теперь будет ко мне придираться!
– Ты всё сделала правильно, – мать ласково гладила её по головке. – А Илья и Олеся… Знаешь, я не удивляюсь, что они так поступили. Как-то сразу они мне показались людьми не очень хорошими. Не нравились они мне.
– Да ладно? – от удивления Настя даже перестала рыдать. – Ты же к ним всегда хорошо относилась, слова плохого про них не говорила.
– А толку, если б сказала? Ты бы и слушать ничего не стала. А так сама убедилась, что за это люди. Но главное, тебе есть за что себя уважать.
– Так ведь Аюба я тоже не спасла. Его выгонят из школы. Никто мне не поверил. Что толку?
– Что делать? Жизнь такая, что даже поступая по правде, не всегда добиваешься результатов. Но ты сможешь не стыдясь смотреться в зеркало. А как смотреться будет Олеська после того, что сделала – большой вопрос. Да и грех это большой – напраслину наговаривать! Бог её за это накажет!
"Храни тебя Всевышний!" – говорил Аюб Насте.
Однако у девушки создавалось впечатление, что Всевышний о ней напрочь забыл. Сначала она думала, что Илья остынет, встретит её, как всегда, горячим поцелуем, улыбнётся, скажет: "Привет!". Но он, лишь только увидел её в школе на следующий день, брезгливо отвернулся. Олеся так и вовсе не пришла на уроки. Капитолина Матвеевна, встретив её в коридоре, ответила на: "Здравствуйте!" – довольно сухо, давая понять, что решение занести Анастасию Скворцову в список нелюбимых учеников окончательное и обжалованию не подлежит. Хорошо, не было в тот день урока истории, где она могла бы дать своей неприязни полную волю.
Возвращаясь домой после уроков, она шла через тот же парк, и неожиданно на мосту через реку её окликнул Аюб.
– А, это ты? – ответила Настя. – Привет!
– Привет! Ты как? С тобой всё в порядке?
– Да так. А у тебя как? Дома не ругали?
– Нет, не ругали. Отец дал мне в руки Коран и сказал: поклянись, что невиновен. Я и поклялся. Ты хорошая, Настя, ты смелая! Отец говорит, Всевышний воздаст тебе за то, что поступила честно.
– Хорошо бы! – проговорила Настя грустно.
А сама подумала: "Только что-то не спешит Он мне воздать". Но вместо того, чтобы озвучить это вслух, спросила:
– Скажи, Аюб, а в исламе ложь тоже считается грехом?
– Да, одним из самых тяжких.
Раскрыв рот, слушала Настя рассказ Аюба о том, как другу его отца полицейские подбросили наркотики. Запуганные соседи все как один стали свидетельствовать против него. Но отец Аюба, хоть и опасался за свою семью, такого греха на душу не взял. Сказал прямо, что знает Юсупа с детства как спортсмена и сторонника здорового образа жизни и не то что с косяком, с сигаретой и рюмкой его ни разу не видел. Однако другу это не помогло – всё равно посадили. Но отец Аюба его и тогда не бросил – навещал его в тюрьме, писал письма. Собственно, с того времени он и занялся правозащитной деятельностью.
С удивлением узнавала Настя и о других нормах ислама. Оказывается, развязывание войн с целью насаждение ислама – это тоже тяжкий грех. И воровать – а ведь прежде девушка думала, что у чеченцев украсть что-то у неверного – чуть ли не долг чести. Но нет – оказывается, не то что самому без спроса взять чужое, но и купить то, что явно воровано, недостойно мусульманина. По крайней мере, отец Аюба никогда не позволял домашним покупать на рынке подозрительно дешёвую муку – лучше бедствовать, чем краденое приобрести.
И про кровную месть, которая для чеченца является долгом чести, как оказалось, родственники убитого могут простить убийцу, если тот, как велит обычай, покаялся и изъявил готовность помогать им во искупление своей вины. Так поступил двоюродный дядя Аюба, водитель грузовика. Хотя он был не виноват – не в меру горячий джигит из соседнего села выскочил на встречную полосу и врезался в грузовик. Легковушка всмятку, лихача даже до больницы не довезли. Родственники погибшего претензий не имели, но дядя, как велят обычаи, после этого фактически стал затворником, редко выходит из дома.
Так чуть ли не до вечера гуляли они по парку, и девушка снова и снова убеждалась, как поверхностны и убоги были её представления об исламе и чеченцах. Аюб, которого она в школе фактически не замечала, всё больше ей нравился. Когда он проводил её до дома, и они распрощались, Настин телефон вдруг настойчиво зазвонил. Олеся?
– Алло!
– Насть, привет!
Голос подруги был не то что грустным – в трубке было слышно, что та плачет навзрыд.
– Олесь, что случилось?
– Да полный трындец!
– Слушай, хочешь, я сейчас к тебе приду? Поболтаем.
– Приходи, Настюх!
Жили девушки в соседних домах, и через несколько минут Настя уже стучалась в дверь Олесиной квартиры. Подруга, вся в слезах, открыла ей дверь. Увидев ей, Настя чуть не попятилась. Всё лицо Олеси было усыпано крупными пятнами – как в фильме про переболевших чёрной оспой.
– Олеська, что это с тобой?
– Да вот сама не знаю. Утром встала, глянула на себя в зеркало – мама родная! Вчера ещё было всё окей, а тут… Колька меня как увидел, сразу бросил. А говорил, что на всё готов ради меня! Кому я теперь нужна, такая? Зачем мне вообще теперь жить?
Настя уже даже не помнила, как утешала рыдающую в голос подругу, как уговаривала её не комплексовать: мол, что-нибудь придумаем. Хотя что тут можно было придумать? И что вообще произошло? Неужели бабушка ошиблась, и обтереть лицо платком, что выронила фея весны – это не к добру? Если так, получается, она тоже вот так может проснуться уродиной.
"Не надо было трогать этот злосчастный платок!" – молотком стучало в её голове запоздалое раскаяние.
На следующее утро Настя подходила к зеркалу с опаской. Однако её ожидания не оправдались – вместо изуродованного оспинами лица она увидела себя такую же, как обычно. Даже напротив, кожа будто стала свежее, и юношеские прыщики, которые портили настроение, почти совсем сошли на нет. Повезло? Или расплата за то, что притронулась к потустороннему, отсрочена на время?
Не случилось страшного и на следующее утро, и через день Настино лицо не стало рябым. Никогда она ещё с таким нетерпением не ждала приезда бабушки, которая, по обыкновению, навещала внучку и её родителей почти каждую субботу.
– Что же тут не так, бабушка? – спрашивала она, рассказывая ей историю свою и Олеси. – Мы обе видели фею весны, обе вытерли лица её платком. Почему же у меня лицо с каждым днём всё лучше, а Олеся уже назавтра стала уродиной?
– А всё потому, Настенька, – ответила бабушка, – что если оботрёшься платочком и в тот же день что-то нехорошее, бесчестное совершишь – фея весны сурово накажет и не только красоты не даст – то, что есть, отнимет. Подруга твоя человека ни за что ни про что оговорила. Ты же поступила честно, сказала правду.
– Ой, а ведь правда! Я и забыла! – Настя ударила себя по лбу.
"И подругу не предупредила! Но с другой стороны, откуда я могла знать, что она так себя поведёт?".
Дочь Евы Мы с мамой прилетели в Салоу в последний день августа. Мама первым делом отправилась на пляж купаться. Мне последовать её примеру помешали женские проблемы, поэтому я ограничилась прогулкой по городу. За несколько часов гуляния я успела изучить всю набережную, расположение магазинов, аптек, центральный рынок, узнала, где находится железнодорожный вокзал. Ближе к вечеру я наведывалась туда вместе с мамой – купить билеты до Барселоны.
Остаток вечера завершился ужином в гостиничном ресторане и недолгой прогулкой по вечернему Салоу. После чего мы, утомлённые перелётом, вернулись в номер и уснули как убитые.
Утром следующего дня я проснулась от ласкового маминого толчка.
– Вставай, Нина, а то на поезд опоздаем!
Взглянув на время (а было уже без пяти шесть утра), я быстренько вскочила с постели, наспех умылась, почистила зубы, оделась. Мама тем временем вскипятила чаю. Вот и весь наш завтрак! Бутерброды пришлось взять с собой.
Пулей вылетели из гостиницы на ещё не повидавшую рассветного солнца улицу. Вокруг не было ни души. Только из-за поворота вышел какой-то молодой человек, судя по одежде, военный.
– Быстрее! – поторопила меня мама.
Я прибавила шагу. Через минуту мы пересеклись с тем самым незнакомцем. Вернее, это он с нами пересёкся, как будто специально старался. Он буквально преградил маме дорогу и, как-то странно взглянув на неё, сказал что-то по-испански. Что – я не поняла, поскольку не знаю этого языка ну совсем. Мама, которая немножко на нём понимает, что-то ответила, затем увлекла меня в сторону, чтобы обойти случайного собеседника.
– Чего он хотел? – спросила я.
– Опознался, – ответила мама. – Сказал: дочь Евы. А я ему сказала, что он ошибся, и вообще, извините, сеньор, мы спешим.
Действительно, ошибся. Мою бабушку никогда не звали Евой. Когда её в конце тридцатых совсем маленькую вывозили из родной Испании вместе с другими детьми, везде она значилась как Ирэна. В детдоме, где она жила поначалу, её стали звать Ирой на русский манер. Удочерившие мою бабушку прадед и прабабка дали ей русскую фамилию, отчество. И вот уже много лет она Голубева Ирина Петровна.
Мама с самого рождения Анна, так что ко мне "дочь Евы" никак не относится. Если только этот странный сеньор не имел в виду нашу общую прародительницу. А уж с ходу называть нас матерью и дочерью – незнакомые люди, как правило, так не делают. Очень уж мы с мамой друг на друга не похожи. Ни овал лица, ни разрез глаз, ни руки – вообще ничего. Оно и неудивительно, если учесть, что она не вынашивала меня девять месяцев в своём чреве, а нашла уже родившуюся на помойке. Если бы тем морозным зимним днём она не вышла вынести мусор, я бы, наверное, околела от холода. Своих детей маме с папой не дал Бог, и они меня удочерили. Скрывать, что я приёмная, не стали. Да я, честно говоря, и не знаю, чего таиться? Из опасения, что ребёнок захочет найти настоящих родителей? Мне и искать было незачем, потому как мои родители всегда были рядом – самые что ни на есть настоящие. А увидеть дамочку, что выбросила меня замерзать на помойку – как-то не горела желанием. Найти, чтобы взглянуть в глаза и спросить, как она могла? Думаю, если водка – лучшая подруга, такое получается очень просто. Так что биология биологией, но мама у меня одна. Папа, царствие ему небесное, тоже. Других родителей у меня не было и не будет.
Когда мы с мамой добежали до вокзала, поезд уже стоял, готовый вот-вот отправиться. Мы успели заскочить буквально в последний момент, прежде чем двери бесшумно затворились, и поезд, набирая скорость, заскользил по рельсам.
Столица Каталонии удивила нас парком Гуэль, переливающимся в лучах солнца разноцветной мозаикой, с пряничными домиками и самой длинной в мире скамейкой; собором Святого Семейства, возвышающимся тремя башнями с маленькими окошками; вытянувшейся от центра к побережью Рамблой, увенчанной статуей Колумба; центральным рынком Бакерия, на котором можно найти всё, чего душа пожелает. Гуляли бы ещё да гуляли, но вечер неумолимо вступал в свои права. Надо было возвращаться в Салоу.
От вокзала, где поезд после нашего выхода бесшумно отправился дальше, мы с мамой снова торопились. На этот раз в гостиницу, чтобы успеть к ужину. И снова на улице господствовала темнота.
Я уже и забыла про нашего утреннего встречного, но не тут-то было. Знакомая фигура выросла перед нами будто из-под земли.
– Дочь Евы, – теперь-то я знала, что он сказал моей маме.
Мама в ответ терпеливо напомнила, что она не та, за кого он её принимает, и что ей по-прежнему некогда вести с ним пустые разговоры. Пришлось, как и утром, обходить его стороной.
На ужин мы, к нашей великой радости, попали. После – отправились в номер.
– Ой, а мёд купить забыли! – с огорчением заметила мама, когда кипятила воду.
Бабушка приучила нас по вечерам пить травяной чай с мёдом. И теперь, где бы мы ни были, своей привычке не изменяли.
– Давай сбегаю в супермаркет, – предложила я.
Хоть я и устала от долгих прогулок по Барселоне, отказаться от привычной чашки с мёдом не могла.
Через пять минут я уже шла по улице по направлению к супермаркету.
Однако какой наивной я была, когда думала, что странный тип оставит нас в покое!
– Внучка Евы! – обратился он ко мне по-английски. – Послушай же меня!
Тут и перевода не надо – английский я знала неплохо. В школе по этому предмету у меня всегда были отличные оценки, и к одиннадцатому классу я уже вполне могла читать сестёр Бронте на языке оригинала. Но меня поразило, с какой интонацией он это сказал. Не отрывисто, словно раздаёт команды (чем нередко грешат военные). В его голосе было столько тоски и отчаяния, что у меня духу не хватило просто пройти мимо.
– Послушайте, я, правда, не знаю ни Вашу Еву, ни её детей и внуков, – ответила я также на языке Шекспира. – Поэтому едва ли смогу Вам помочь.
– Скажи матери… не дай ей уехать восьмичасовым поездом… до Орехова-Зуева, – название он произнёс с трудом, как будто выдавил из себя. – Пожалуйста! Это гибель.
Сказав это, странный незнакомец удалился лёгкой походкой – слишком лёгкой для военного.
"Кажется, это псих!" – мелькнуло в моей голове.
За время разговора я успела разглядеть этого человека. На вид ему было где-то двадцать пять. Симпатичный. Вернее, мог бы быть таковым, если бы не бледность лица и какой-то неестественный взгляд.
Откуда он только узнал, что у нас дача в Орехово-Зуево? Летом бабушка там живёт, а мы с мамой ездим туда в пятницу вечером и остаёмся на выходные. Однако наша электричка идёт в семь часов, а не в восемь. Это туда. А обратная – в час дня. Так что насчёт этого странный сеньор может не беспокоиться – его совету мы и так всё время следуем.
Когда я возвращалась из супермаркета с баночкой мёда, случайного знакомого уже не встретила, что восприняла с огромным облегчением. В гостиничном холле задержалась у стойки ресепшна, чтобы спросить девушку о погоде на завтра. Эстер, так было написано на бейджике, посмотрела в планшет и показала нарисованное солнышко с цифрой двадцать девять. Значит, Порт Авентура можно оставить на другой день, а завтра – на пляж.
Поблагодарив Эстер, я не сдержала любопытства – спросила: что за городской сумасшедший бродит по окрестностям и пугает встречных людей всякими глупостями?
– Наверное, это Игнасио Видаль, – ответила Эстер, смеясь. – Слышали местную легенду?
– Нет, – призналась я. – Какую ещё легенду?
Девушка поведала, что сеньор Видаль жил в Салоу в прошлом веке, пламенный республиканец, офицер, погибший от рук франкистов в Гражданскую войну.
– Рассказывают, его призрак бродит по улицам Салоу – то ли ищет потерянную семью, то ли жаждет мщения за свою гибель. Но думаю, это только сказка. Видимо, кто-то наслушался – решил подурачиться, – сделала Эстер окончательный вывод.
Хорошие шуточки, нечего сказать!
Мы пробыли в Каталонии ещё дней десять – успели посмотреть Таррагону, Реус, покататься на аттракционах Порт Авентура, ну и конечно, покупаться и позагорать на пляже. Любителя пошутить больше за это время так и не увидели. Вернулись в Москву довольные отдыхом. Жизнь вернулась в обычное русло.
Как-то в пятницу я сказала маме:
– Сегодня я не смогу – поезжай на дачу одна. А то с этой аудиторской проверкой придётся задержаться.
Я была морально готова к тому, что придётся до глубокой ночи куковать над кучей бумаг. Но к счастью, обошлось гораздо легче – через два часа после окончания рабочего дня я была свободной, как южный ветер. Уже на улице я позвонила маме, сказала, что иду домой.
– Вот и хорошо, – ответила мама. – Я уже тоже еду. Представляешь, этот козёл задержал на целый час – срочно ему этот отчёт понадобился! Хорошо, на восьмичасовую успела.
На восьмичасовую? Кровь тревожно застучала в висках.
– Мам, слышишь, немедленно выходи, на первой же станции!
– Нин, ты чего? Знаешь, сколько потом следующую ждать!
– Ничего, лучше подождать. Помнишь, в Салоу…
Почему я сразу ей не сказала? Теперь же я сбивчиво рассказывала про погибшего офицера и его предостережение.
– Да ну тебя! – отмахнулась мама. – Какой-то дурак что-то ляпнул! Не бери в голову! Ладно, я прощаюсь, а то тут билеты проверяют. Пока! Не скучай.
И отключилась.
Бесполезно! Всё бесполезно! Поздно! Электричка сойдёт с рельсов, рухнет с моста, столкнётся… Гибель. А я знаю и ничего не смогу сделать?
Может, стоит позвонить в полицию, сказать: в электричке бомба? Поезд, конечно, остановят, людей эвакуируют, станут искать взрывчатку. Меня за такие шутки, конечно, посадят, мама будет носить в тюрьму передачки. Но она будет жива. Я верю, моя мама достаточно сильная, чтобы вынести это, не умереть от горя и стыда.
Но спасу ли я маму? Бомбу не найдут, электричка поедет дальше… Звонить маме, кричать, что меня арестовали! Тогда ей будет уже не до дачи – всё бросит и примчится. За что арестовали? За несанкционированный митинг? Такое может случиться с бабушкой, но не со мной. Мама знает: я по митингам не хожу.
Попала в больницу с травмой? Это будет убедительнее. Но… Вдруг смерть ждёт маму не в той электричке, из которой она выскочит на ближайшей остановке, а в той, куда она сядет, чтобы ехать обратно? Или на платформе, где она будет её ждать?
Что же делать? Что делать? Я чувствовала, что самой мне ответа не найти.
Как сумасшедшая, неслась я домой, натыкаясь на встречных людей, распугивая кошек и собак, и не замечала осуждающих взглядов, что кидали мне вслед. Ждать лифта тоже не было терпения – влетела на шестой этаж пешком. Открыла дверь и, на ходу скидывая туфли, побежала в комнату.
В ящике стола царил сущий хаос. Через минуту он превратился в лежащую на полу груду всего ненужного. Вот она – пара толстых свечей, а вот и круг диаметром в полстола. Сама вырезала в десятом классе – хотела вызвать дух Ньютона попросить его помочь с контрольной по физике. Но сэр Исаак, видимо, решил, что мне вполне по силам справиться самой, и не пришёл. К слову сказать, был отчасти прав – на троечку получилось.
Я разложила круг на столе, поставила на него принесённое из кухни блюдце, зажгла свечи, выключив при этом электрический свет.
– Сеньор Игнасио Видаль! – позвала я. – Придите, умоляю!
Ничего не произошло. Никакой яркой вспышки, озарившей комнату, никакого холодка, что ознаменовал бы столкновение мира живых с миром мёртвых. Блюдце, вопреки ожиданиям, не задвигалось по бумаге, как бешенное.
Эх, да что же это я – накрутила сама себя, поверила в какую-то ерунду? Ну не дура ли?
Я уже готова была потушить свечи и всё убрать, как вдруг услышала:
– Нина!
Голос раздавался из-за спины. Я стремительно обернулась. Мамочка дорогая! Что это? В настенном зеркале, вместо своего собственного отражения, я увидела старого знакомого из Салоу. Чтобы не закричать со страху, я быстро зажала себе рот рукой.
– Не бойся, Нина, – сказал мне пришелец по-английски. – Я всё равно не смогу покинуть зеркала. Звонить никуда не надо. Сообщение про бомбу предотвратит беду, но тебя посадят. Скажешь про больницу – ничего не изменится. Мама купила в поезде журнал – выбрось его.
Мой испуг постепенно сменялся удивлением. Журнал? Причём здесь журнал? Как сеньор Видаль себе представляет – догнать поезд, вырвать покупку из маминых рук, выбросить в окно? А если это даже каким-то чудом удастся, как это поможет избежать катастрофу?
– Выбрось, когда мать приедет. Или хотя бы вырви последнюю страницу. В ней ваше несчастье.
– Значит, крушения поезда не случится? – я не верила своей радости.
– Нет. Из Орехова-Зуева мать вернётся живая.
Только услышав это, я позволила себе вздохнуть с облегчением.
– Спасибо, сеньор Видаль, я всё сделаю. Только почему тогда, в Салоу… – мне было жутко любопытно, и почему этот молодой офицер назвал мою маму дочерью Евы, и почему решил предупредить нас о грозящей опасности.
– Твоя бабушка – моя дочь Евлалия. Ирэна – её сестра-близнец. Когда девочек вывозили на корабле, она заболела и умерла. Записали, что это Ева. А сами они были слишком малы, чтобы выучить свои имена.
– Ничего себе! – вырвалось у меня. – Так Вы, получается, мой прадед?
Тут я запнулась. Вдруг отцу моей бабушки это не понравится? Вдруг он скажет: "Молчи, крысёныш! Тебя вообще на помойке нашли!", как другой мой дедушка – папин отец. Правда, он тогда был сильно выпивший, но и трезвый он относился ко мне не намного лучше. Как и многие, дедушка был уверен, что ребёнок, брошенный алкашкой, не может не вырасти пьяницей. Когда мы собирались на семейных праздниках, я, уже будучи взрослой, боялась пить вино – дедушка тут же начинал на меня коситься: ну вот, я же говорил! Так до самой смерти не простил мне, что не родная.
– Про помоечную – это ты брось! – прадед из зеркала пригрозил мне пальцем. – Ты дочь моей внучки, и неважно, сама она тебя родила или нет.
– Спасибо, дедушка! Ты хороший!
Мы говорили до самого рассвета. Дедушка Игнасио, как я уже успела окрестить нового родственника, рассказывал о своей жизни, о родине, о жене Марии, моей прабабушке, о бабушке, когда она была малышкой. Она родилась такой слабенькой, что врачи всерьёз опасались за её жизнь. Девочку нарекли Евлалией в честь святой мученицы, в день почитания которой и родились близняшки. Прабабушка надеялась, что святая защитит крошку, став её небесной покровительницей. Как оказалась, надеялась не зря – бабушка стала быстро идти на поправку. Кто бы мог подумать, что из них двоих именно Ирэна уйдёт так рано? Ирэна, которая всегда была здоровее и крепче сестры.
Рассказывал дедушка Игнасио и о гражданской войне, о генерале Франко, о зверствах, что учиняли франкисты. Поведал и про свой последний бой, в котором франкисты одержали верх. Много людей тогда погибло. Самого дедушку Игнасио с кучкой солдат взяли в плен. Его решили сразу расстрелять.
– Тогда я распахнул мундир и сказал: "Стреляй, сволочь фашистская! Смотри, как умеют умирать настоящие патриоты! Да здравствует Республика!". Фашист, конечно, выстрелил…
Я смотрела на прадеда: гордая выправка, прямой взгляд… Без сомнений, именно такой он стоял перед врагом, бесстрашно глядя в лицо собственной смерти. А бабушка… теперь понятно, в кого она такая упрямая, идейная, несгибаемая. К счастью, жизнь у нас выдалась достаточно спокойная, так что видеть свою бабушку перед лицом смертельной опасности мне не довелось. Но в различных жизненных ситуациях она никогда не теряла присутствия духа. И даже проигрывая, ни перед кем ни унижалась, не просила пощады, не говоря уж о том, чтобы идти против совести. Конечно, я не верю во всесилие генетической наследственности, но считаю, что каждому от рождения даются некоторые задатки, которые в процессе воспитания либо превращаются в черты характера, либо отмирают, не получив развития. Если так, то приёмные родители вполне успешно развили в моей бабушке смелость и достоинство – то, что досталось от родного отца.
– Да и ты, Нина, вижу, не из робких, – сказал прадед. – Не побоялась одна в квартире вызывать духов. Другая бы на твоём месте, как только увидела бы меня, упала в обморок.
– Да нелогично вроде бы: сама позвала – и падать в обморок. Даже в какой-то степени невежливо. Но скажи, дедушка Игнасио, почему бабушка Мария не пыталась забрать дочку?
– Фашисты её убили. А прежде надругались. Но об этом я узнал уже после того, как меня самого расстреляли.
Лицо прадеда оставалось неподвижным, голос тоже не дрогнул, но очевидно, ему было тяжело говорить об этом. Поэтому я быстренько перевела тему на бабушкину покровительницу. Кто она такая – святая Евлалия?
Дедушка Игнасио с удовольствием поведал мне про пастушку из Барселоны, жившую во времена римского императора Диоклетиана. Тогда, по закону, поданные Римской империи должны были поклоняться римским богам. Христиане, которые отказывались это делать, подвергались гонениям. Евлалия была христианкой. На городской площади она смело подошла к игемону и сказала: "Зачем ты губишь невинных людей, судья неправедный? Люди должны служить одному истинному Богу". За столь дерзкие речи она, по приказу рассерженного игемона, была замучена насмерть.
Я вспомнила, как когда-то читала книжку "Имя. Характер. Судьба". Не знаю, как насчёт судьбы, но после этого мне невольно верится, что на характер имя и вправду способно как-то влиять. Я не знаю, что моя бабушка сказала бы тому, кто мог бы реально её убить, но начальству, которое могло её лишить премии или даже уволить, не стеснялась говорить правду в лицо.
Тем временем небо на востоке всё сильнее напоминало разбавленные водой чернила.
– Прости, Нина! Я бы говорил с тобой ещё, но уже светает – я должен исчезнуть. Если ты не возражаешь, я буду тебе сниться.
– Конечно, дедушка Игнасио! Я буду очень рада тебя видеть. Прощай! До встречи!
– До встречи, Нина! Не забудь про журнал!
Я потушила свечи, перевернула блюдце, как положено при окончании спиритического сеанса. В противном случае, астральная сущность будет некоторое время летать по квартире, высасывая энергию из живых.
За окном розовела заря. Диск солнца выглядывал из-за крыш, возвещая о начале нового дня. Я перевела взгляд в зеркало. Моего прадеда там небыло – только моё собственное отражение удивлённо смотрело с той стороны стекла.
Уже суббота. На работу идти не надо. Лечь поспать? Но я прекрасно понимала, что сейчас вряд ли смогу заснуть. Переодевшись в домашний халат, я пошла на кухню – варить свой любимый кофе с лавандовым сиропом. Это первым делом. Потом поставлю хлебопечку. Да, и пора бы уже навести порядок у себя в столе. А то вечно в нужный момент ничего не найдёшь!
Мама приехала в воскресенье ближе к вечеру. Ещё никогда я не встречала её с такой радостью, не кидалась обнимать и целовать так, словно целый год не видела. Мама даже удивилась:
– Нин, ты чего? Так соскучилась?
– Наверное, – ответила я.
Хотя, честно признаться, не до скуки мне тогда было. Но рассказать матери о разговоре с покойным прадедом я была ещё не готова. Как-нибудь потом, может, и решусь, но не сейчас. Сейчас главное – журнал.
– Что интересного купила?
В сумке-тележке большая тыква, окружённая со всех сторон толстыми огурцами – это с огорода. Зелень петрушки, укропа, листья салата – тоже всё наше. Покупное – творог, шоколадные сырки, мои любимые, куриный рулет на завтрак. А вот и то, что я искала. Самый обычный женский журнал с модой, рецептами, домашними советами, кроссвордами. Это вот так выглядит смертельная опасность? Однако!
– Я посмотрю, хорошо?
Не дожидаясь ответа, я унесла журнал в свою комнату. Только там решилась заглянуть в конец. Очень уж любопытно было узнать, что там такого, отчего мы с мамой можем умереть. На последней страничке была сплошная реклама: крем от морщин, туры по Восточной Европе, мультиварка, кольцо и серьги с сапфирами. Интересно, что имел в виду дедушка Игнасио? Что увидит мама красивые украшения и убьётся с горя, что они ей не принадлежат?
И всё-таки журнал я, как и обещала, выбросила в мусоропровод. Мама потом спрашивала, куда я его дела – оказалось, не успела дочитать там одну статейку. Я соврала, что куда-то сунула и теперь не могу найти.
– Кошмар! – бабушка покачала головой. – Отметил кто-то новогодние праздники!
В другое время я бы позавидовала тем счастливцам, которые, проснувшись утром первого января, спешили с чемоданами в аэропорт и через пару часов, налюбовавшись землёй с высоты, оказывались в Праге, чтобы провести три дня в этом красивом старинном городе и вернуться на родину довольными, отдохнувшими. Но сейчас это удовольствие обошлось некоторым слишком дорого. На экране санитар выносил из-под обломков самолёта чьё-то укрытое простынёй тело. Никто из тех, кто летели этим злосчастным рейсом Прага-Москва, не выжил.
– Так я не поняла: с чем делать пирожки? – вернулась бабушка к разговору, прерванному экстренным выпуском новостей. – С капустой или с картошкой?
– Наверное, лучше с капустой, – ответила мама после некоторого раздумья.
– И с грибами, – добавила я.
– Вот грибная душа! Хорошо, сделаю половину с грибами.
До вечера я помогала бабушке заводить теста, жарить начинку, лепить пирожки. А из головы почему-то никак не выходила мысль, что сейчас вот меня могли так же нести на носилках из разбившегося "Боинга". И бабушка вместо того, чтобы вместе со мной печь пирожки и болтать о разных бытовых пустяках, варила бы поминальную кутью, спрашивая Господа Бога: за что? Нет, вряд ли – новогодние туры в Чехию слишком дорогие, мы бы не потянули. Тем более, что на отдых в Салоу потратились изрядно. Так что умереть нам в ближайшее время если и суждено, то от чего-то другого. Расспросить бы дедушку Игнасио, что к чему.
Отца моей бабушки я увидела во сне сразу после Рождества Христова. Святки – время, когда граница между явью и навью становится тоньше обычного. Оттого в эти дни вплоть до Крещения так хорошо гадать на будущее. Я в прошлые годы пыталась погадать на суженого то на зеркале, то на гребне с водой, но ни разу мне не удавалось никого увидеть. Теперь же после контакта с призраком прадеда я стала как-то побаиваться этих гаданий. Главным образом из-за того, что, как предупреждали, может явиться не суженый, а чёрт в его обличье. А с таким контингентом лучше дела не иметь.
– Нина, – в моём сне дедушка Игнасио говорил по-русски, – ты молодец! На этот раз ты сделала всё правильно. Я опасался, что ты по молодости забудешь, не воспримешь всерьёз. Но теперь угроза миновала.
– А в чём была угроза? – не удержалась я от вопроса, который мучил меня ещё с тех пор.
– Помнишь, когда ты открыла последнюю страницу того злосчастного журнала, там рекламировали туры по Восточное Европе. Довольно недорогие, кстати. Мама бы не оставила это без внимания – позвонила бы. Стала бы смотреть интересные предложения на лето. Под Новый год она бы узнала о горящей путёвке в Чехию – как раз на двоих.
– Так мы что, должны были бы лететь на этом самолёте? – испугалась я. – Который видели в новостях. И погибнуть?
– Мама бы погибла, а ты была бы единственной выжившей. Только тебя бы это не обрадовало… Это счастье, что вы прилетели в Салоу! Иначе я не смог бы вас предупредить.
Я начинала понимать, почему дух Игнасио Видаля никак не мог успокоиться. Много лет он бродил по улицам родного города в надежде, что его дочь когда-нибудь приедет. Он не хотел становиться легендой – он просто желал предупредить Еву об опасности, которая угрожает дорогим ей людям. Любовь к дочери – вот что удерживало его на земле. А теперь, когда беда прошла мимо, призрак уйдёт со спокойной душой?
– Да, Нина, теперь я смогу уйти. Мы обязательно встретимся, но, к счастью, нескоро. Да, и гадать на замужество тебе больше не придётся. В этом году ты встретишь свою судьбу. Не пугайся, что у него нет одной руки. С этим человеком ты будешь счастлива. А теперь прощай!
– Прощай, дедушка! Спасибо тебе…
Шаловливый солнечный лучик, запрыгнувший на подушку, заставил меня открыть глаза. Мама на кровати у противоположной стены повернула голову. Она уже давно проснулась, но лежала тихо, боясь меня разбудить. Пожелав друг другу доброго утра, мы отправились на кухню, где уже вовсю хлопотала бабушка.
– Эх вы, сони! – ласково пожурила она обеих. – Скорее умывайтесь, чистите зубы, будем завтракать.
Через месяц у моей бабушки день рождения. Я уже решила, какой подарок ей сделаю. Сразу после завтрака начну готовить запрос в городской архив Салоу. Пусть предоставят мне информацию про Игнасио Видаля и его жену Марию. Надеюсь, проблем с этим не возникнет, и бабушка обрадуется. Она всегда хотела узнать свою родословную.
Оберег "Мазда" цвета спелой вишни неслась по холмам Смоленщины. Из приоткрытого окна доносилась песня Юрия Визбора:
"В два конца ведет дорога, но себе не лги:
Нам в обратный путь нельзя.
Слава богу, мой дружище, есть у нас враги,
Значит, есть, наверно, и друзья".
Игорь Серов, сидящий за рулём подпевал и даже слегка покачивался в такт. Только сегодня он закончил очередное своё расследование, помог одной цыганке найти информацию о бабушке, сгинувшей в ГУЛАГе. Да, сложные были времена, страшные: сталинские репрессии, сотни тысяч пропавших без вести. Такое не оставляет равнодушным, особенно, когда твоей семьи тоже коснулось горе. И когда Игорь наконец нашёл следы своего прадеда, ему очень захотелось и остальным людям помочь найти своих пропавших родных и тех, кто в ответе за то, что их постигло. Так он и начал свои расследования.
Цыганка была ему так благодарна, что чуть ли не руки целовала. Она, кстати, и подарила ему диск с песнями.
– Возьми, сынок, – сказала она. – Это мощный оберег, он тебя защитит от неприятностей в дороге.
Игорь тогда не понял, с чего она взяла, что именно в дороге с ним должны случиться неприятности. С журналистом и правозащитником таковые могут случиться где угодно. Да и не был он никогда особо суеверным. Однако в последнее время, как раз после того, как он взялся за расследование преступлений сталинского чекиста Петрухина, который приходится двоюродным дедом губернатору, ему стали поступать угрозы с требованиями оставить это дело. Тут поневоле задумаешься и о заговорах, и об оберегах. Поэтому, собираясь в субботу утром в Ярцево навестить родных, Игорь всё же взял загадочный диск и в машине включил его. И не пожалел об этом, ибо с первых же минут у Игоря создалось впечатление, что цыганка каким-то чудом угадала его любимые песни и записала именно их. С каким удовольствием он подпевал Эдуарду Хилю:
"Я кукарача, я кукарача, так ты меня обозвала,
А я не плачу, а я не плачу, так ты сказала не со зла".
Или Джо Дассену. Правда, в его песнях Игорь любил переиначивать текст на русский манер. Притом не как-нибудь от балды, а чтобы было близко к оригиналу. Благо, французским языком он владел неплохо.
"За любовь и за жизнь!
Чтоб мечты все сбылись,
Чтоб в наш дом воротилося счастье.
Наши ночи и дни
Ты на память храни,
Чтобы дети пример брали с нас".
Но Визбор, конечно, был среди них самым лучшим.
Диск пошёл по второму кругу, до Ярцево оставалось совсем немного. А значит скоро будет горячий чай и можно будет рассказать про свои расследования: Игорю не терпелось поделиться с родными очередной историей. Казалось ничего не могло изменить его хорошее настроение. Даже, когда сотрудник ДПС, сидевший в "засаде", махнул жезлом, приказывая остановиться, Игорь лишь немного удивился. С чего бы это? Он правил дорожного движения не нарушал. Не хватало ещё по-глупому на штраф нарваться!
Он затормозил на обочине и полез за документами, ДПС-ники переговаривались, не спеша подходить:
– А вот и он! Машина, номер – всё совпадает.
– Слушай, а ты уверен? Может, ну его, скажем потом шефу, что не видели никого? Да и как-то это неправильно.
– Легко тебе рассуждать о правильности! Ты один живёшь, а у меня жена, два спиногрыза, мать больная. А ещё тёща-пиранья, если шеф меня уволит – запилит насмерть. Да и на что я тогда всю эту ораву кормить буду? И чего шеф на этого Серова так взъелся?
– Да ему самому этот Серов на фиг не нужен. Начальство приказало – вот он и старается угодить. У самого ведь рыльце в пушку. Если прижмут – мало не покажется. Говорят приказ от самого губера пришёл, не хухры-мухры. Но меня вот, что беспокоит, шеф потом, если что, нами же и прикроется, и попробуй потом докажи, что это он отдал приказ.
– Ой, да отвали! Ты уже все уши прожжужал! Надоел, честное слово! Сам всё сделаю! Где там этот пакет с марихуаной? Закину ему под сидение – и все дела.
Трое ДПС-ников наконец-то подошли к машине и один, заглянув внутрь попросил показать документы. Игорь протянул приготовленные документы. Гаишник внимательно осмотрел их, кивнул коллегам и обратился к Игорю:
– Откройте багажник, пожалуйста!
– Пожалуйста, – отозвался Игорь.
Он вышел из машины и собрался было уже открыть багажник, но тут заметил, что рядом с ним стоят только двое. Третий околачивался впереди. "А ведь одному чеченскому правозащитнику именно так марихуану и подбросили!" – осенила вдруг Игоря догадка. Смоленщина – это, конечно, не Северный Кавказ, но когда дело касается родственников губернатора… Однако не успел он и слова сказать, как тот ДПС-ник, который был впереди, вдруг встал как вкопанный, его лицо стало белее мела, а Игорь услышал из динамика слова песни, которой точно не было на диске:
"Если сделаешь это – будешь проклят навеки
Не укроют тебя здесь ни горы, ни реки.
Потеряешь сон и покой в ночи,
Сердца стук – что в кузнице по утрам,
Шепчут губы "Спаси, боже, сохрани" -
Да нет веры своим же в тебе словам.
И однажды утром найдут тебя
На полу лежащим, с крестом в руках,
Настежь дверь, погасла давно свеча,
Только ужас в мёртвых застыл глазах…"
ДПС-ник в ужасе посмотрел на свои руки, на Игоря и глухим голосом сообщил, что тот может ехать.
– Ты что, обалдел? – возмутились коллеги. – Мы же ещё…
– Он может ехать! – голос ДПС-ника сорвался на визг. Я тут главный! Вот ваши документы, гражданин.
Игоря не пришлось просить дважды, схватив документы, он прыгнул в машину и рванул с места, оставляя позади ругающихся ДПС-ников и благодаря Бога за чудо. И словно в ответ его мыслям с диска летело:
"God is watching us, God is watching us.
God is watching us from a distance
Oh, God is watching us, God is watching us.
God is watching us from a distance"*
* Песня "From a distance", Bette Midler.
пер. "Бог наблюдает за нами издалека…"
Память о прошлом Я помню! Я всё помню! Помню, как обнимал её тонкий стан, как целовал её сладкие, словно ионийский мёд, губы, как шептал ей, что она прекраснее, чем сама Афродита.
– Не говори так, Птолемей! – испуганно проговорила она. – Боги услышат – разгневаются и накажут тебя!
Только наказали нас не боги. Я сам наказал и себя, и ту, которую любил больше жизни. Я помню тот вечер, когда Елена пришла в нашу беседку вся в слезах.
– Отец хочет меня выдать замуж за царя Тиринфа!
И хотя умом я понимал, что рано или поздно что-нибудь подобное произойдёт, мной овладело такое отчаяние, что я не смог сдержать крика. Конечно же, отец Елены царь и свою единственную дочь ни за что не согласится выдать за скульптора – выберет ей жениха из их круга. Но я даже подумать не мог, что это случится так скоро.
– Но клянусь Зевсом и всеми богами Олимпа, я люблю только тебя! – шептала Елена, горячо обнимая меня. – Я не смогу без тебя жить! Умоляю, давай сбежим!
Если бы я тогда послушал, что говорит моё сердце! Тогда я, подобно троянскому Парису, схватил бы свою возлюбленную и увёз бы… Куда? Да хоть на самый край Ойкумены, хоть даже за край! И все демоны из царства Аида не смогли бы помешать нам быть вместе!
Но я смалодушничал. Побоялся расстаться со сложившейся благополучной жизнью и бежать в неизвестность. Да и удастся ли нам с Еленой далеко убежать? Царь наверняка, узнав о пропаже дочери, отправит за нами погоню. Вдруг нас поймают?
– Нет, Елена, – я покачал головой. – Побег – это не выход! Видимо, не судьба нам быть вместе!
Елена, ни слова не говоря, гневно сверкнула глазами и убежала прочь. Я так и не смог её остановить, удержать.
Сколько раз я потом корил себя за эти слова! Сколько раз тщетно молил Кроноса повернуть время вспять! Но что титанам за дело до молитв смертных?
Предсказание Елены исполнилось – прожила она недолго. После нашей разлуки отец, как и обещал, выдал её замуж за тиринфского царя. Года через три она умерла родами. Наследник, которого она ценой своей жизни подарила нелюбимому супругу, тоже прожил недолго – скончался на третий день после рождения. Конечно, я понимал, что смерти рожениц и младенцев в то время случались нередко, но мне казалось, что если бы Елена была со мной, она бы осталась жива. И ребёнок наш с ней тоже был бы жив.
Сам я женился на женщине, которую не любил. Однако через пять лет оставил её вдовой. Умирая от укуса змеи, я признался своей жене, что так и не смог забыть Елену. Я хотел, чтобы она меня возненавидела и не сильно печалилась, когда я уйду в мир мёртвых.
Помню, как Харон перевозил меня вместе с другими умершими через реку Стинкс, помню Лету, воды которой должен был испить каждый, кто попадал в царство Аида. Я не стал её пить – только сделал вид, будто пригубил. Ибо надеялся встретить здесь Елену и боялся, что при встрече её не вспомню. Теперь я понимаю, почему боги велят умершим испить воды из реки забвения! Это придумано для нас же – чтобы там, в царстве теней наши души не страдали. За все века, что я находился в царстве Аида, я так и не увидел своей Елены. Она была в другой пещере, и Цербер зорко следил, чтобы наши тени не покидали места своего обитания.
Я помню, как страдал без любимой, как пытался обмануть Цербера и покинуть пещеру, но всё было бесполезно. Страж мира мёртвых словно предугадывал каждый мой шаг и все мои попытки выбраться жёстко пресекал. Тогда я, лишившись последней надежды, впадал в отчаяние, и чёрные тени, злые и голодные, набрасывались на меня. Они жадно пили мою печаль и боль и, хрюкая от наслаждения, всякий раз разрывали меня на части.
Потом пришёл иерусалимский праведник, которого озверевшие римляне распяли на кресте, как преступника. Хотя никакого зла он людям не сделал, напротив, пытался склонить их сердца к добру, ещё всякие чудеса им устраивал типа превращения воды в вино или исцеления прокажённых. Кому и чем он помешал, что с ним так жестоко расправились, было для меня загадкой.
В общем, с появлением этого праведника наше пребывание в мире теней закончилось. Мы получили шанс вернуться на землю. После этого, сказал наш освободитель, те из нас, кто будет вести праведную жизнь: не убивать, не воровать, не прелюбодействовать, не причинять другим зла, попадут в рай. Те же, кто погрязнет в пороках, погубит свои души и отправятся в ад.
Это, пожалуй, последнее, что я помню из той, прошлой жизни.
Теперь моё имя Анатолий. Мне тридцать лет, живу в Москве, по профессии адвокат. Почему не скульптор, как в прошлой своей жизни? Хотел, но отец настоял, чтобы я поступил на юридический.
– Скульпторы – они в основном нищеброды, – говорил он. – А я хочу, чтобы ты хорошо зарабатывал.
И я послушался. Хотя скульптурой тоже занимаюсь, но это в свободное от основной работы время – в качестве подработки. Ну, и как хобби.
Однако, к слову сказать, профессия адвоката не приносит мне миллионов. Всё же я в выборе клиентуры довольно разборчив. Например, я в жизни не взялся бы защищать какого-то толстосума, который на своей машине сбил ребёнка и ещё пытается доказать, что этот ребёнок был пьяным и сам бросился ему под колёса, а его родители теперь должны заплатить ему за вмятину и моральный ущерб. Или бандита, который замочил десяток человек и настаивает, что жертвы либо сами в массовом порядке покончили с собой, либо погибли в результате несчастного случая. Но отцу я об этом не говорю, а то скажет: дурак ты Толька! вырастил, на свою голову, такого никчёмного!
Толька… Птолемей… Даже не думал, что моё новое имя окажется созвучным прежнему. И ведь мог даже не вспомнить про свою прошлую жизнь, если бы в тринадцать лет не поехал с родителями в Элладу (называть мою бывшую родину Грецией как-то язык не поворачивается). Афины, Парфенон… Развалины храма, такого родного, знакомого с детства… Воспоминания навалились на меня с такой силой, что я громко вскрикнул и потерял сознание. Мама потом говорила, что я звал её в бреду, но как-то странно: вместо "мама" мои губы шептали "Елена". Но я звал не её – я звал ту, которую не смог забыть спустя столько веков. Это имя и раньше было моим самым любимым из всех. Но прежде я думал: это потому, что так зовут мою маму. Изменился ли я после той поездки? Эллинской мифологией и культурой я живо интересовался и раньше. И порой увлекался настолько, что сама себе казался древним афинянином. Лепка также была моей страстью с детства. Помню, как на уроке труда слепил из пластилина голову учительницы. Анна Дмитриевна была растрогана и сказала, что у меня талант. Тогда я ещё не помнил, что занимался этим в прошлой жизни.
Но всё-таки какой я дурак! Надо было мне тогда, в царстве Аида, выпить воды из Реки Забвения! Что толку от моего освобождения из мира теней, если я понятия не имею, где искать мою Елену? Может, судьба забросила её в Мексику, и она сейчас откликается на Кончиту или на Марию-Исабель и танцует танго с каким-то мулатом, начисто забыв про скульптора Птолемея?
Однако надежда на то, что Фортуна не могла поступить так жестоко, побуждала меня искать свою любовь рядом со мной. Ещё в институте я встречался с однокурсницей. Её тоже звали Еленой. Но Ленка очень скоро познакомилась на дискотеке с Аликом, а у него папа крутой бизнесмен, и Алик единственный наследник. Так что, сказала мне Ленка, чао, Толик! Нет, это была не она – не моя Елена! Ту никогда не интересовало богатство. Напротив, она готова была отказаться от дворцовой роскоши ради любви. Потом я встречался с Ларисой, думал: вот, наконец, нашёл её! Но оказалось, для Ларисы любовь была лишь развлечением, и одновременно со мной она крутила ещё с двумя. Моя Елена точно бы так не поступила.
– Завязывай с этим, Толян! – говорил мне Пашка, мой друг ещё с института. – Дохлое это дело! У той Ленки уже, наверное, своя жизнь, и она всё равно ничего не вспомнит. Лучше глянь вокруг – столько классных девчонок, выбирай любую!
Я долго сопротивлялся, пока в моей жизни не появилась Ксюша. Люблю ли я её? Скажу прямо: она мне нравится. И чем-то даже похожа на мою Елену, лицо которой прочно запечатлелось в моей памяти и на глиняных скульптурах. Ещё она очень нравится моему отцу – потому что её папа владелец сети магазинов.
– Женись на ней, Толька, не прогадаешь, – сказал он после знакомства с моей девушкой. – Заживёшь, наконец, как человек! Не то что мы с мамкой – всю жизнь нищенствуем!
Пашка одновременно и рад за меня и завидует:
– Да, Толян, подфартило тебе! Такая девчонка на тебя запала!
Я тогда подумал: может, это и вправду моя судьба? В конце концов, прошлого уже не вернёшь – пора жить настоящим. Елену я едва ли найду. И я сделал Ксюше предложение.
И вот сейчас, сидя в кафешке в ожидании родственников клиента, я так некстати вспоминаю свою прошлую жизнь. Зачем? Может, прозвучавшая по радио песня Анциферовой так растревожила мою душу. Всегда быть рядом не могут люди… Зачем же тогда мы любим? Хороший вопрос! Снова и снова я тихонько напевал слова, которые так врезались мне в память:
"Скажи, нам сколько пришлось скитаться!
Пришлось в туманных мирах скитаться
Затем, чтоб мы, с тобою мы друг друга нашли.
А вдруг прикажет судьба расстаться?
Опять прикажет судьба расстаться
При свете звёзд, у края земли.
Не счесть разлук во Вселенной этой,
Не счесть потерь во Вселенной этой,
А вновь найти любовь найти всегда нелегко.
И всё ж тебя я ищу по свету,
Тебя всё время ищу по свету,
Ищу тебя среди чужих пространств и веков".
Может, зря я поторопился с женитьбой? Вдруг моя Елена где-то рядом? Вдруг она тоже не стала пить воду реки забвения и сейчас помнит меня и ждёт?
"Толька, ну, на что ты надеешься? – оборвал я себя в следующую минуту. – Если и есть шанс встретиться с твоей Еленой, то он один на миллион".
Больше я ничего подумать не успел, ибо появились жена и мать моего клиента, и мы, заказав по чашечке кофе, сразу перешли к делу. Совершенно очевидно, что наркотики моему клиенту подбросили полицейские. И что дело политическое – месть оппозиционному журналисту за критику властей. Отец мой всегда был против, чтобы я брался за такие дела, говорит: много на этом не заработаешь, а ещё и неприятностей можешь нажить на свою задницу! Но если уж я адвокат, мой долг – защищать тех, кто больше всего нуждается в защите, против которых ополчились сильные мира сего.
Уладив дела, мы распрощались, и я вышел из кафе. Двинулся было к метро, чтобы ехать домой, как вдруг на моих глазах девушка в салатовой ветровке споткнулась на бордюре, отделяющим тротуар от проезжей части, и упала на коленку. Я кинулся к ней, подал руку, помогая подняться. Она не сразу за неё ухватилась, с минуту ещё сидела на корточках, пытаясь справиться с болью. Наконец, её ладонь оказалась в моей. Так же, как в далёком прошлом в моих руках лежала ладонь моей Елены… Господи, что за наваждение? Причём здесь Елена?
– Спасибо Вам! – приговорила девушка.
Она всё ещё кривилась от боли. И неудивительно. Колготки были разодраны, а сама коленка разбита в кровь.
– Вы в порядке? – спросил я.
– Почти. Есть ли тут аптека? А то надо перекисью обработать?
К счастью, аптека оказалась поблизости. Взяв её под руки, я препроводил хромающую девушку до здания с вывеской в виде зелёного плюсика. Там она взяла перекись, ватные диски и стала лить первую на разбитое колено.
– Может, Вас проводить? Вы к метро? – предложил я, когда она вытерла шипящую жидкость ватным диском.
– Да нет, я в Головинский суд, – ответила она. – Собираюсь своё дело сфоткать, чтобы в ЕСПЧ жалобу подать.
– Что ж это за дело такое? – мне вдруг стало любопытно. – Если это, конечно, не секрет?
– Да это административка. За митинг. Составили протокол и выписали штраф. Собираюсь это оспаривать.
– И правильно! – согласился я. – Мне, кстати, приходилось составлять такие жалобы.
– Круто! А Вы юрист?
– Да, я адвокат. Хотя в прошлой жизни был скульптором.
Я сам не знаю, зачем я ей это сказал. Почему-то мне вдруг захотелось, чтобы эта девушка побыла со мной ещё.
– Так Вы помните свою прошлую жизнь?
– Помню. Давайте, я Вас провожу до суда. Я как раз знаю, где это.
Та с благодарностью приняла предложение, и через минуту я, в одну руку взяв её сумку, а другой держа под руку, брёл вместе с ней вдоль трамвайных путей.
– Может, познакомимся? Меня зовут Анатолий.
– Очень приятно. Любовь. Можно просто Люба.
Кто-то, возможно, упрекнёт меня в легкомыслии: мол, сделал предложение одной девушке и тут же кадрится к другой. Но когда Люба посмотрела мне в глаза, когда улыбнулась мне, когда поправила рукой прямые тёмные волосы… Эти жесты, эти интонации… Мне казалось, что я снова в Афинах, в нашей беседке, смотрю в глаза Елене, любуюсь ею – и словно не было этих бесконечно долгих веков в царстве Аида, следующей жизни на земле, когда я понятия не имел, где её искать. Она как будто снова была рядом.
– Ты когда-нибудь была в Элладе? – спросил я. – То есть, в Греции. Ничего, что я на ты?
– Да нормально. В Греции не была, к сожалению. Но мифы Античности читала ещё в школе. Даже иногда представляла себя греческой принцессой.
– А может, ты была ею в прошлой жизни? – спросил я с надеждой.
– Не знаю, может, и была. Я ж свою прошлую жизнь не помню.
– Так в Древней Греции, когда умираешь, должен выпить воды из Леты, и про свою земную жизнь забываешь. Я вот взял и не выпил.
– И что, теперь всё помнишь?
– Ещё и как. Как будто это было только вчера.
– Круто! Я бы тоже не отказалась вспомнить, кем я была до рождения. Может, правда, гречанкой? Вот проходили в школе Древний Египет, Древний Рим – как-то не зацепило. А в Древнюю Грецию сразу влюбилась.
– Кстати, ты мне сильно напоминаешь Елену.
– Какую? Надеюсь, не ту, из-за которой Троянская война началась?
– Нет, не её. Афинскую принцессу, которую я любил в прошлой жизни. Когда был скульптором.
– Это интересно! Наверное, это была красивая и трагическая история?
– Не скажут, чтобы такая уж красивая. Мифы про богов и героев куда более захватывающие. Вот так просто-таки мексиканские страсти – Санта-Барбара отдыхает!
Весь оставшийся путь до Головинского суда мы вспоминали богов и героев Древней Эллады. В здании суда мы, показав на вахте паспорта, дали проверить сумки и поднялись на лифте на четвёртый этаж. Я настоял на том, что мне желательно присутствовать при ознакомлении с делом, поскольку я адвокат, могу, если что, подсказать что-то дельное. Но на самом деле я просто не хотел отпускать Любу. Хотя дельное подсказать мне всё же довелось. Когда тётки в канцелярии стали требовать у неё оригинал квитанции о том, что она оплатила штраф, я сказал: оригинал не отдавай, а то потом поди докажи, что штраф оплачен, копии будет вполне достаточно. Ох и косились на меня эти тётеньки – Медуза Горгона на Персея и то смотрела ласковее!
Обратно мы ехали на автобусе до метро, а на метро добирались до её дома. Каждая минута рядом с Любой наполняла моё сердце счастьем.
– Спасибо, что проводил меня до дома! – сказала мне Люба на прощание, и моё сердце тревожно сжалось: неужели снова разлука?
– Да не за что, – ответил я. – Слушай, Люба, может, ещё встретимся? Дашь мне свой телефон?..
Вот так после многовековой разлуки я снова обрёл свою Любовь. Ксюше я в тот же вечер сказал, что полюбил другую.
– Ну, и пошёл ты! – услышал я в ответ. – У меня таких, как ты, ещё знаешь сколько будет!
Я от души пожелал ей найти ещё и лучше, чем я. А сам стал с нетерпением ждать, когда я снова увижу свою возлюбленную.
Мы увиделись на следующий день. И ещё через день тоже… Вчера я сделал ей предложение, и она согласилась. Через месяц у нас свадьба. Словами не передать, как я счастлив! Поистине высшие силы проявили ко мне величайшую милость – дали этот один шанс на миллион! И теперь, что бы ни случилось, я его ни за что не упущу, даже если всё мировое зло ополчится против нас, чтобы разлучить. Второй раз я свою Елену так глупо не потеряю!
Люба так ничего о своей прошлой жизни и не вспомнила, хотя я рассказывал во всех подробностях. Воды Леты, лишь коснувшись её губ, бесследно стёрли память. Может, оно даже и к лучшему? Она не помнит своей обиды на моё тогдашнее малодушие. В мире теней не страдала по скульптору Птолемею и не томилась думами о нём в своём новом воплощении. Она просто заново в меня влюбилась.
У ведьм свои секреты В таверне было шумно. Гвалт, пьяный смех, неприличные шутки перемешивались со звоном посуды.
Впрочем, посетителей в этот час было немного, и добрая половина вели себя вполне пристойно. В то время, как дон Гильермо Алькантара, опрокидывая в себя очередной бокал вина, выкрикивал на всю таверну шутки, которые и продажную девицу заставили бы покраснеть, и сам же, запрокинув голову, хохотал над ними во всё горло, считая их, по-видимому, верхом остроумия. Одни посетители поддакивали, другие молча терпели, но никто из них не решался его оборвать и поставить на место. Все знали, что сеньор Алькантара не только придворный, но и личный друг самого короля. Не решалась ему перечить и хозяйка таверны, лишь с тревогой наблюдала за почтенным доном и молилась, чтобы он не разнёс в щепки всё заведение. Молчала и её сестра десяти лет от роду.
Собственно, последней не было дела до разбушевавшегося сеньора. Она не сводила любопытных глаз с молодого человека в капитанском мундире. На вид ему было лет двадцать, и в этой таверне он был достаточно редким гостем. Его стать и манера держаться приводили девочку в восхищение. И хотя сама она старалась быть незаметной, втайне мечтала, чтобы капитан Рамирес посмотрел на неё, сказал пару слов.
– Долорес! – голос сестры отвлёк девочку от созерцания. – Принеси ещё вина сеньору Алькантаре.
Долорес тихонько усмехнулась, неловко прикрываясь рукой:
– Куда ж ему ещё? И так уже хорош как незнамо кто!
Но, естественно, подчинилась – побежала в погреб за вином.
Фелиса проводила её взглядом и глубоко вздохнула. Порой она так завидовала сестре, а вернее – той живости и весёлости, которую она сама постепенно растеряла. А ведь когда-то она была беспечным ребёнком. Отец и мать в ней души не чаяли. Они даже назвали её Фелисидад(1). Когда восьмилетней Фелисе сказали, что у неё скоро будет брат или сестра, она приняла эту новость с радостью и восторгом.
Мать не пережила родов. Малышке, погубившей её своим появлением на свет, дали имя Долорес(2).
Вскоре умер от лихорадки отец. Так Фелиса в четырнадцать лет осталась одна с маленькой сестрой на руках. Нелегко было содержать доставшуюся в наследство таверну. Хотя Долорес и помогала по мере сил, но ведь она ещё совсем ребёнок. Чтобы не упасть духом, девушка часто повторяла самой себе: "Ты справишься, Фелисидад! Ты сильная!".
– Эй, хозяйка! – громко крикнул сеньор Алькантара. – Подойди сюда!
– Что Вам угодно, сеньор? – спросила девушка, приблизившись.
– Иди сюда, моя птичка! Красавица!
Он положил одну руку ей на плечо, другой схватил за талию.
– Пустите меня! – закричала Фелиса, безуспешно пытаясь высвободиться.
Но Алькантара только крепче сжимал её в медвежьих объятиях. Вторая рука уже не лежала на плече девушки, а бесстыдно шарила по неприличным местам. Посетители наблюдали за этой сценой кто со злорадством, кто – с сочувствием. Работник Хосе растерянно стоял в углу, не решаясь вступиться за хозяйку.
– Отпустите меня! Пожалуйста! – умоляюще проговорила девушка.
– Да ты не ломайся, девка! – весело бросил в ответ Алькантара. – Я хорошо заплачу.
Он попытался было сорвать с неё платье, но перед ним неожиданно встал капитан Рамирес.
– Вы плохо расслышали, сеньор Алькантара? – обратился он к обидчику. – Отпустите, пожалуйста, сеньориту.
– Попрошу не вмешиваться! – ответил тот резко.
Капитан схватил его за плечи и развернул к себе…
Когда вернулась Долорес с кувшином вина, в таверне вовсю кипела ожесточённая борьба. Фелиса, напуганная, стояла в стороне, Хосе что-то ей говорил. Остальные, глядя на Рамиреса как на безумца, тихонько шептались между собой: отделает ли он зазнавшегося придворного или же сам получит от него на орехи?
Наконец, поверженный сеньор Алькантара, ругаясь, поднялся с пола и под сдавленное хихиканье посетителей таверны, направился к выходу.
– Вы ещё пожалеете об этом! – гневно прокричал он на прощание. – Меня, меня так унизить!
И ещё долго, удаляясь, бормотал, что он, близкий друг Его Величества, так просто этого не оставит, и что дерзкий капитан дорого заплатит за его оскорбление.
Рамирес, казалось, остался равнодушен ко всем этим угрозам.
– Вы в порядке? – обратился он к Фелисе.
– О, да, сеньор капитан! Я Вам очень благодарна! Если бы не Вы… Вы же меня от надругательства спасли!
– Здорово Вы его отлупили, сеньор капитан! – воскликнул Хосе. – А то совсем стыд потерял. Решил, раз друг самого короля, всё ему дозволено.
Его поддержала вся таверна. То и дело слышалось: правильно-правильно, поделом этому щёголю королевскому, будет знать, как невинных девушек лапать, давайте выпьем за смелого капитана. Рамирес на все эти комплименты сдержанно отвечал словами благодарности.
Долорес, ошеломлённая случившимся, не сказала ни слова – лишь молча улыбалась Рамиресу. Только когда он уходил, словно вспомнив что-то, крикнула:
– Спасибо, сеньор капитан!
Через два дня по городу разнеслась весть: капитан Антонио Рамирес арестован. Передавая эту новость из уст в уста, горожане в красках описывали, как он в одной из таверн буйствовал, громя и ломая всё, что подвернётся под руку, сквернословил в адрес Его Величества; как напал с ножом на почтенного сеньора Алькантару, который пытался его вразумить; как на глазах у всех едва не обесчестил хозяйку таверны и не избил её маленькую сестрёнку.
В ответ им нередко слышались изумлённые возгласы:
– Надо же!
– Кто бы мог подумать! а казался таким приличным сеньором!
– Во что же превращает человека излишек вина!
За надёжными стенами домов люди втихомолку не верили, что капитан Рамирес на самом деле виновен. Буйствовал-то, скорее всего, не он, а сеньор Алькантара. Он же как раз и пытался взять силой невинную девушку. А Рамирес, напротив, за неё вступился. Он же не может молча смотреть, когда на его глазах вершится несправедливость, вот и попал…
Люди, находившиеся в тот день в таверне, в один голос утверждали: всё было так, как сказал сеньор Алькантара. Хосе, в котором страх боролся с ответственностью, не осмелился сказать явную неправду, хотя и не нашёл в себе достаточно мужества быть правдивым. Он говорил, что хозяйка послала его в погреб за вином, поэтому он ничего не видел и сказать ничего не может.
Одна только Фелиса рассказала, как всё было на самом деле. Ей не только не поверили, но и осуждающе заметили: стыдно, стыдно, юная сеньорита, оговаривать почтенного дона Гильермо, даже ради прекрасных глаз сеньора Рамиреса.
– Капитан держался очень стойко, гордо взирал на тех, кто его оговаривал. Как будто не его, а их судили. А когда судья огласил смертный приговор, ей Богу, даже не вздрогнул. Только сказал: "Вы можете меня убить, но я невиновен!", – рассказывала огорчённая Фелиса своей сестре.
– Когда его казнят? – спросила Долорес.
– Завтра.
– Мы должны спасти капитана!
– А что мы сможем сделать?
– Я ходила к старой Марисоль. Хоть ты мне и запрещала. Она научила меня некоторым вещам. Фелиса, милая, ну, не сердись! – поспешно добавила Долорес. – Ну, выпори меня потом, если хочешь. Но сначала давай спасём капитана Рамиреса.
– Нет, нет! – Фелиса испуганно оборвала сестру. – Даже думать об этом забудь! Ты что, на костёр захотела?
– Он тоже рисковал, когда за тебя вступился.
– Ну вот как ты себе это представляешь? Опоишь стражу дурманом? Или превратишь палача в лягушку?
– Нет, ничего подобного. Помнишь, к тебе ёжик пришёл? Бегал вокруг тебя, смотрел, потом завалился на спину. Ты его ещё молоком поила. Звала меня, чтобы я посмотрела на это чудо. А я и так всё видела, потому что этим ёжиком была я. А ёжик был мной. Я выпила отвар и его напоила.
– Так что же ты задумала?
– Я задумала подменить короля, – шёпотом ответила Долорес. – Тогда он помилует капитана.
– Ты всерьёз полагаешь, что Его Величество станет пить какие-то зелья вместе с ёжиками? – с сомнением покачала головой Фелиса.
– Ёжики здесь ни при чём. Надо, чтобы отвар выпил человек, который желает для капитана Рамиреса помилования. Он на время становится королём, а настоящий король переселяется в его тело. Потом снова всё вернётся на круги своя, но капитана помилуют.
– Ну да, я представляю: приходит Долорес ко дворцу короля и говорит: хочу выпить с Его Величеством травы. Да в лучшем случае тебя в шею прогонят. А в худшем – в колдовстве обвинят.
– А королю необязательно это пить. Можно вылить отвар на его изображение. Тогда только ждать придётся дольше, пока подействует.
– Допустим, подействует. Но если ты переселишься в тело короля, все сразу заметят, что с Его Величеством что-то неладное. Я тоже не смогу – я не знаю придворного этикета.
– Нас всё равно должно быть три. Три женщины от девочек до старух. Иначе ритуал не получится.
– Уверена, если ты скажешь кому-то из наших соседок, через час вся округа будет только об этом и судачить.
– А мы им говорить и не будем. Мы скажем даме благородных кровей, которая знает, как вести себя в высшем свете, и очень хочет, чтобы капитана помиловали. Даже больше, чем мы обе.
– Кого ты собираешься в это посвящать?
– Жену Рамиреса, донью Беатрис… Умоляю, Фелиса, – добавила Долорес, видя, что сестра собирается ей решительно отказать.
– Ты хоть понимаешь, во что ввязываешься? У меня же, кроме тебя, никого нет! И если тебя, не дай Бог, сожгут, я не переживу.
– У меня тоже, кроме тебя, никого. Неужели ты мне не поможешь спасти человека, который спас от надругательства мою единственную сестру?
– Хорошо, я поговорю с сеньорой Рамирес, уговорю её найти третью женщину, если так нужно. Но только без тебя.
– Без меня не получится. Старая Марисоль перед смертью передала свой дар мне. А прежде взяла с меня клятву никогда не использовать дар для собственной выгоды или во зло другим. Ну, пожалуйста, Фелиса, родная!
Она так уговаривала и умоляла сестру, что Фелиса, в конце концов, сдалась.
– Хорошо. Пойдём к донье Беатрис. И зачем только я тебя слушаюсь?
Вскоре обе сестры были у дома Рамиресов. Встретивший их слуга тут же побежал докладывать сеньоре, что к ней сёстры Бальмаседа: Фелисидад и Долорес.
– Хорошо, Педро, пусть войдут, – послышался женский голос.
Донья Беатрис встретила сестёр с холодной вежливостью. И хотя она старалась держаться, от них не укрылось то смятение, в котором она пребывала. Фелиса не стала ходить вокруг да около, а предпочла сразу перейти к делу.
– Я хозяйка таверны. Это меня Ваш супруг не позволил обесчестить. Я и моя сестра хотим его спасти. Но без Вас, сеньора, мы ничего не сможем сделать.
– Увы, – горестно ответила жена Рамиреса. – Я здесь тоже бессильна. Даже мой отец, генерал, герой войны, ничего сделать не может. Хотя и роду знатного, и среди горожан пользуется большим почётом.
– Тогда нам остаётся прибегнуть к колдовству.
– Колдовство? – испуганно прошептала Беатрис. – Нет, нет, это ужасно! Я на такое не пойду. Даже ради Антонио.
– В таком случае, мы ничем не можем помочь, к сожалению, – ответила Фелиса, вставая. – Извините, сеньора, что побеспокоили Вас… Пойдём, Долорес.
Долорес молча поднялась вслед за сестрой и вместе с ней направилась к выходу. Они готовы были уже покинуть дом, как вдруг хозяйка закричала:
– Постойте! Что я должна сделать?
Договорившись встретиться с женой Рамиреса в полночь на пустыре, сёстры, попрощавшись, отправились домой. Уходя, Долорес заметила, как слуга, которого назвали Педро, провожает Фелису восхищённым взглядом.
Беатрис появилась на пустыре ровно в полночь. Сёстрам даже не пришлось её ждать. Как и условились, она была без перчаток. Собирать крапиву надо голыми руками, чтобы растение чувствовало их тепло.
– Но мне не нравится, что мы втягиваем в это дело Долорес, – сказала Беатрис. – Она же ещё ребёнок.
– Варить зелье должна я, – ответила за сестру Долорес. – Я получила дар.
– Запомни, Долорес, – выражение лица Беатрис вдруг стало жёстким. – Ты ничего не знаешь, и в эту ночь тебя здесь не было. Ты спала и до рассвета не просыпалась.
– Но…
– Никаких но, – перебила сестру Фелиса. – Слушай, что говорят старшие.
– Хорошо. Давайте собирать крапиву. До рассвета нужно успеть сварить зелье.
Сеньора и сестра послушались.
Напрасно Долорес и Фелиса опасались, что им придётся выносить стоны и причитания аристократки, не привыкшей к такими приключениям. Беатрис, к их удивлению, терпела стойко и ни разу не вскрикнула, хватаясь за жгучие стебли. Казалось, она не замечала, как покрываются волдырями её нежные руки, и всё больше беспокоилась за Долорес.
– Всё в порядке, сеньора, я привыкла, – бодро отвечала девочка.
Старая Марисоль жалостью свою ученицу не баловала.
Вскоре на кухне в таверне кипел котёл. Долорес медленно размешивала крапиву, которую подбрасывали Фелиса и Беатрис, и шептала слова на понятном ей одной языке. Затем в ход пошло коровье молоко, луковая шелуха и порошок из яичных скорлупок.
Когда зелье, наконец, было готово, девочка налила его в чашу, бросила туда золотую монету и протянула Беатрис.
– Выпейте половину, сеньора. Уже завтра Вы и Его Величество должны поменяться телами.
– Хорошо, – кивнула Беатрис. – Только я прошу вас меня запереть. Я не знаю, что предпримет король, оказавшись в моём теле.
Фелиса, также опасавшаяся возможных действий монарха, с удовольствием согласилась.
После этого Беатрис взяла чашу из рук девочки и залпом выпила половину.
Пожелав сеньоре доброй ночи, Фелиса закрыла её на ключ в одной из комнат. А сама на пару с сестрой принялась убирать на кухне, чтобы ни следа от ночного колдовства не было видно.
– В котле осталось немного варева. Сходи вылей.
Долорес послушно взяла котёл и отправилась на задний двор.
Полная луна заглядывала сквозь решётки маленького окошка. Её рассеянный свет падал на белую рубашку сидевшего на соломе человека. Узник шёпотом молился. И увлечённый этим, не заметил, как в щёлочку юркнул маленький ёжик. Увидел только когда колючий комок, оглядевшись, несмело к нему приблизился.
– Ну и глуп же ты! – проговорил узник. – Все только и думают, как бы отсюда выбраться, а ты сюда залез.
Ёжик подошёл поближе,подставляя колючую спину. Тут только узник заметил наколотый на длинные иголки листок бумаги.
– Странно! Неужели голубиную почту заменили ежовой?
Звеня кандалами, он аккуратно отцепил листок и, развернув, прочитал:
"Сеньор капитан, завтра Вы будете свободны. Не падайте духом! Доброжелатель".
– Это правда, – Рамирес невесело улыбнулся. – Сначала мне отрубят голову, а потом я стану совершенно свободным.
Ёжик фыркнул не то обиженно, не то сердито и поспешно юркнул обратно в щель.
Казни на площадях – зрелища, на которые собирается весь город. Фелиса никогда не была до них охотницей, но сегодня спозаранку отправилась на площадь. Долорес увязалась за сестрой.
Там уже собралась толпа. Чуть в стороне стояли родственники осуждённого и домашняя челядь. Среди них был и Педро. Увидев сестёр, он очень обрадовался.
На высоком балконе расположился король со свитой. Рядом с ним на почётном месте сидел Алькантара.
– Вот из-за таких господ я и оказался на улице в десять лет, – сказал Педро, с ненавистью глядя в сторону Его Величества. – Один богач моего отца в тюрьму за долги упрятал. Там он и умер. А я, голодный и оборванный, бродил по улицам. Если бы не Рамиресы, пропал бы с голоду. Или закончил бы свои дни на виселице.
– Они тебя приютили? – спросила Фелиса.
– На улице подобрали. Я третий день ничего не ел – стянул в хлебной лавке краюшку. Булочник догнал, отобрал краюшку, а самого излупил так, что я думал, с душой распрощаюсь. Лежал я на дороге избитый, а мимо сеньор Рамирес проезжал, отец сеньора Антонио. Сжалился он надо мной, взял в услужение. Десять лет уже в его доме. Сеньора Антонио с детства знаю, можно сказать, выросли вместе.
Вскоре привели осуждённого. Оттолкнув стражников, капитан взобрался на помост с гордо поднятой головой. Заметив в толпе своих родных и Фелису с сестрой, он поприветствовал их кивком.
Бледный, измученный пытками, он смотрел на собравшихся с таким достоинством и решимостью, что взиравший на него с торжествующей ухмылкой Алькантара казался жалким, напыщенным. Это был тот же капитан Рамирес, каким сёстры видели его в таверне.
Возбуждённая толпа, выкрикивая ругательства, принялась кидать гнилые яблоки, помидоры, протухшие яйца.
– Варвары неотёсанные, что вы творите? – вскричал Педро, выскакивая на помост и закрывая хозяина своим телом.
– Не надо, Педро, – сказал капитан. – Пусть себе глумятся.
Но верный слуга не сдвинулся с места.
Долорес посмотрела на короля. Сейчас он скажет что-то своим приближенным, и глашатай объявит, что Его Королевское Величество дарует капитану помилование… Но король оставался сидеть молча в той же позе.
Тем временем стражники повели Рамиреса к позорному столбу. Но Педро их опередил. Подбежал, обнял столб обеими руками, словно брата родного. Двое стражников тут же грубо оттащили его и толкнули к краю помоста. Педро, не удержавшись, полетел вниз.
Обе сестры тут же оказались около него:
– Ты как? Живой?
– Черти проклятые! – выругался Педро, поднимаясь на ноги. – Чуть до смерти не зашибли!
"Ну, пожалуйста, Ваше Величество! – мысленно умоляла Долорес. – Скажите про помилование. Они ж его сейчас будут бить. Давайте же, сеньора, прошу Вас!"
Педро чуть не плакал, когда гибкая плеть гуляла по спине капитана, оставляя кровавые полосы. Сам же Рамирес не издал ни звука.
Не сказал он ни слова и тогда, когда его голова лежала на плахе. Долорес в последний раз посмотрела на капитана. Его взгляд по-прежнему был горд и ясен.
"Простите, капитан! Я обещала… Я не хотела Вас обманывать…"
Рамирес бесстрастно глядел, как палач заносит над ним топор…
– Стойте! Не троньте его! – громом вдруг прогремел голос короля.
Палач, а вместе с ним и толпа в удивлении уставились на балкон, где сидел Его Величество.
– Под страхом смерти запрещаю вам причинять ему вред, – продолжал тем временем король. – Ибо капитан Антонио Фернандо Рамирес невиновен! Я желал проверить, насколько правдивы слухи о Вашем мужестве, сеньор Антонио. Теперь же я точно знаю, что у Вас храброе сердце. Поднимайтесь, Вы свободны.
Немая сцена сменилась возгласами восхищения. Толпа принялась громко выкрикивать приветствия в адрес капитана, всё ещё не до конца осознавшего, что происходит.
– Лицемеры! – проговорил Педро, как только немного оправился от приступа бурной радости. – Только что глумились, а теперь дифирамбы поют.
Капитан на эти приветствия сухо ответил:
– Благодарю. Несколько неожиданно с вашей стороны.
– Я бы так вежливо не выразился, – сказал Педро Фелисе.
– Я тоже, – согласилась с ним девушка.
"Получилось! Всё получилось! – Долорес едва не прыгала от радости. – Спасибо, милая, добрая донья Марисоль! Спасибо!"
Как будто во сне девочка слышала, как Его Величество объявил сеньора Алькантару гнусным клеветником и приказал высечь у позорного столба, видела умоляющий взгляд несчастного, устремлённый на царственного друга, видела, как Рамирес сошёл с помоста и направился к родным, которые тянули к нему руки.
– Пойдём домой, Долорес, – Фелиса дёрнула девочку за руку, опасаясь, как бы сестра на радостях не выдала тайны. – У нас много работы.
Долорес молча пошла за ней. Ещё долго ей слышался свист плети, вопли дона Гильермо и крики из толпы: "Позор! Позор!".
– Фелиса, что у вас случилось? Какая-то женщина из комнаты кричит: я король, – и требует, чтоб её выпустили.
– Это моя подруга. Подхватила лихорадку – уже сутки как в бреду мечется.
– Какой ужас! Бедняжка!
Назавтра весь город только и судачил о том, почему вдруг сеньор Алькантара впал в немилость. Вслух говорили, что дон Гильермо потерял стыд настолько, что Его Величество был вынужден пожертвовать дружбой, а шёпотом – что у короля появился другой любимец, который громче и слаще поёт дифирамбы его царственной особе.
Те, кто были ближе ко двору, удивлялись также, отчего Его Величество в тот вечер повёл себя несколько странно – вместо того, чтобы, по своего обыкновению, отправиться в комнату какой-нибудь из фрейлин, уединился в своих покоях с книгой в руках.
Однако ближе к вечеру и тех, и других ждала ещё большая неожиданность. Король публично признался в своей причастности к загадочной смерти отца и брата. И даже показал склянку с ядом, с помощью которого расчистил себе путь к трону.
"Они приходят ко мне во снах. По ночам я как будто слышу их голоса. Я не в силах больше этого выносить. Поэтому я отрекаюсь от престола. Иного выхода, как уйти в монастырь, я не вижу. На своё место я назначаю достойного человека знатного рода…"
Но что это? Король назначил вместо себя племянника, которого откровенно ненавидел, и которого скорей ожидали лицезреть на плахе, нежели на троне.
Но больше всех людей удивило, что отрекшийся король очень спешил с коронацией своего преемника, назначив её на завтра.
Утром четвёртого дня "лихорадка" у сеньоры Беатрис прекратилась, к великому облегчению Фелисы, Долорес и всех соседей, которые теперь могли не опасаться заразы. Для самой сеньоры Рамирес возвращение в своё тело было великим счастьем.
– Эти три дня стали для меня сущим кошмаром, – рассказывала она Фелисе. – Я едва передвигала грузное тело Его Величества. Теперь уже бывшего.
– Говорят, он не слишком-то знает меру в пище.
– Никакой, милая Фелисидад. Точно так же, как и в вине, и в женщинах. Новый король – полная ему противоположность.
– А это правда, сеньора, – Фелиса не удержалась от вопроса, – что теперь уже бывший король отравил отца и брата?
– Абсолютная. Я всю ночь искала доказательства. И я их нашла. Иначе не стала бы понапрасну на него наговаривать.
– Боюсь, теперь он будет в ярости. Скажет: я сам не понимал, что говорил, меня околдовали.
– Сказать он так может, – ответила Беатрис. – Только доказательства его вины слишком явные. Кроме того, коронация нового короля уже состоялась… Я так счастлива, что всё самое страшное, наконец, позади. Я вам очень благодарна за всё!
После этого Беатрис незамедлительно вернулась домой. Своё долгое отсутствие она объяснила тем, что накануне зашла навестить подругу, но ближе к ночи почувствовала себя неважно, и три дня пролежала в лихорадке. В знак доказательства показала исколотые крапивой руки. Последствия той страшной лихорадки, но доктор сказал, они заживут. Даже супругу она не сказала правды. Так они договорились, так она обещала Фелисе. Всё-таки у женщин свои секреты. Особенно у ведьм.
– Теперь, когда капитан Рамирес спасён, а на троне более достойный правитель, можешь выпороть меня за ослушание.
Фелиса задумчиво посмотрела на принесённую сестрой палку, повертела её в ладонях, затем отбросила в сторону.
– Ладно, на первый раз прощаю. Но впредь никаких забав с ёжиками.
– Обещаю, – ответила повеселевшая Долорес.
– А теперь – спать.
Долорес послушно разделась и вскоре уже лежала в кровати. Глядя на спящую сестру, Фелиса тихонько переворачивалась, пытаясь заснуть. Но сон отчего-то не шёл. Тогда девушка повернулась в сторону окна и принялась любоваться созвездиями.
Неожиданно тишину ночи прервал звон гитарных струн, затем бархатный голос запел старинную балладу "O, mi Felicidas, la luz del sol"(3).
Фелиса встала с постели и неслышно подошла к окну. Во дворе, освещаемый мягким светом луны, стоял Педро.
(1) Felicidad – счастье (исп.)
(2) Dolores – страдания (исп)
(3) "О, моё Счастье, солнца свет" (исп.)
Мышка и «куриный бог» "Говорила мама мне
Про любовь обманную,
Да напрасно тратила слова", -
Света, как всегда, начинает первой.
"Затыкала уши я,
Я её не слушала", -
Продолжаю я в свою очередь. Затем Света подхватывает, и дальше мы поём вместе:
"Ах, мама, мама,
Как же ты была права!
Ах, мамочка, на саночках
Каталась я не с тем…"
Коленька и Яшечка, Мишечка и Сашечка… То осенним вечером городскую встретил он, то подружка Зиночка перешла тропиночку. Ах, мамочка, зачем?
Допели мы со Светой душещипательную песню, Кирилл доиграл последние аккорды. Поклонились публике, которая проводила нас аплодисментами.
– Это был ансамбль "Белая поляна". А теперь для нас выступит яркая, зажигательная Маритана с цыганским романсом "Дорогой длинною".
Что ж, вполне ожидаемо. У Марины даже свои авторские песни похожи на цыганские. И одевается она как цыганка – длинная красная юбка, большие серьги, которые уже успела купить в сувенирной лавке. Благо, дагестанские умельцы знают толк в серебре!
И вот концерт закончился, зрители разошлись, впереди – целый вечер свободы. Последний вечер нашего пребывания в солнечной Махачкале, хотя в ноябре она, конечно, не такая солнечная, как, скажем, в мае или в июне. Завтра с утра на самолёт – и в Москву. Мы: Кирилл Белов, Света Полякова и я, Ира Нагорная, – вернёмся серебряными призёрами конкурса-фестиваля "Музыка и жизнь"
Покинув здание театра поэзии, мы отправились в ресторан праздновать наш успех. Света с Кириллом вскоре ушли в гостиницу. Я знала, что они, вероятнее всего, захотят продолжить вечер друг с другом. Кирилл ещё со школы был влюблён в Свету, но лишь недавно ему удалось доказать избалованной мужским вниманием красавице, что он лучше всех её поклонников. Конечно, я была рада за подругу, но с самого первого класса я ей завидовала. Хорошо быть красивой и яркой! Не то что я! Что на сцене, что в жизни – всегда вторая.
Бурное и шумное веселье вскорости меня утомило. Однако я не спешила возвращаться в гостиницу. Не хотела мешать Кириллу со Светой. Поэтому решила прогуляться по набережной, на море посмотреть. Когда ещё удастся его увидеть? Жаль, правда, что не искупаешься!
"Ты, Ир, только вечером нигде не гуляй, – предостерегала меня мама. – А то кавказцы такие приставучие!".
Я решительно надела пальто и вышла из ресторана. Глупости какие! Пристают к таким, как Света, а такие серые мышки, как я, никому не интересны.
Пройдя немного вдоль проспекта Расула Гамзатова, я свернула на боковую улочку, которая вывела меня на тёмную набережную, отделённую от моря полоской железной дороги. Спустившись в тоннель и пройдя несколько метров под землёй, я оказалась возле прибрежной кафешки, а оттуда по ступенькам – и вот я уже на морском берегу, покрытом сырым песком. Волны с шумом набегали и, разбиваясь о торчащие из воды камни, возмущённо фыркали и возвращались обратно, где после короткой передышки вновь продолжали штурм берега. Вдали сверкал огнями город с его кипящей жизнью. Но мне совсем не хотелось туда – хотелось забраться на каменную гору, отделяющую стену кафе от моря, и смотреть вдаль – в бездну бескрайних вод.
Я уже забралась на камни и почти выпрямилась во весь рост, но вдруг скользкий сапог чиркнул по мокрому валуну. Я машинально попыталась ухватиться хоть за что-нибудь, но мои руки поймали пустоту. Холодная, почти ледяная вода мгновенно приняла меня в свои объятия и неумолимо, словно мачеха-маньячка любимую падчерицу, стала тянуть на дно.
"Пожалуйста, не надо! Я не хочу умирать!".
Я отчаянно барахталась, но мокрое пальто и сапоги сделали моё тело тяжёлым, словно камень, и удерживать его на воде с каждой секундой становилось всё труднее. А сбросить этот мёртвый груз я не могла.
– Помогите! Кто-нибудь! – кричала я без особой надежды, ибо на берегу не было ни души.
Всё, Ирина, спета твоя песенка! Может, найдут через пару дней твой разбухший труп, сообщат матери, похоронят, а через месяц-другой и не вспомнят, что существовала такая – Ира Нагорная. А может, даже и не найдут – течение унесёт в открытое море, где рыбы обглодают до костей. Чёрт же меня дёрнул лезть на эти камни! Если бы только можно было, как в компьютерной игре, нажать клавишу "Отменить"!
– Помогите! Пожалуйста! – это был уже почти бессознательный крик.
В следующую секунду моя голова скрылась под водой, и уже не было сил её поднять.
Неожиданно кто-то выдернул меня из водной толщи, и я смогла, наконец, вдохнуть такой вкусный и такой драгоценный воздух. Лишь через минуту я, наконец, разглядела своего спасителя. Это был молодой человек, по-видимому, кавказской национальности. Пока я отфыркивалась, освобождая лёгкие от солёной воды, он упорно тащил меня к берегу.
Наконец, я почувствовала, что лежу на твёрдой земле. Волны лизали моё тело, будто пытаясь вернуть утраченную власть. Мой спаситель спрашивал, в порядке ли я, далеко ли живу, и я, как во сне, кивала, отвечала и при этом почти не отрываясь смотрела на камни – туда, где я могла умереть, но не умерла. Не умерла?.. Не умерла!!!
– Пойдём быстрее, а то замёрзнешь, – поторопил меня спаситель.
Он и сам был весь мокрый. Вода стекала с его свитера и брюк. Говорил он с кавказским акцентом. Наверное, местный.
При других обстоятельствах я никогда не села бы в машину к незнакомому человеку, особенно если он с Кавказа, но сейчас я послушно, как телок, опустилась на заднее сидение. Он закрыл дверь, включил печку, и мы поехали. Лишь тогда я, словно опомнившись, сняла пальто. Кроме воды, за шиворот мне набилось несколько камней и ракушек.
Наконец, мы остановились у гостиницы. Мой спаситель открыл заднюю дверь. Только я вышла, как столкнулась со спускавшейся с крыльца Маританой.
– Ой, здравствуй, Магомед! Ир, а что это с вами? Чего вы все мокрые?
– Здравствуй, Марина! – отозвался тот. – Дай подруге погреться, обсохнуть, потом спрашивать будешь. Сама-то как?
– Нормально. Слушай, может, тоже поднимешься, обсохнешь?
Магомед отрицательно покачал головой: мол, живёт рядышком, а увидит кто из знакомых, как он заходит в отель, ещё подумают неизвестно что.
Я же быстренько поднялась к себе в номер. Светы с Кириллом там не было. Сбросила мокрую одежду – и под душ. Горячая вода подарила ощущение покоя и безопасности. Мне даже стало казаться, что случившееся у моря было лишь дурным сном – не более.
Однако спала я в эту ночь тревожно. Снилось, будто надо мной смыкаются тёмные воды. Я вскрикивала и просыпалась. В шесть утра я поняла, что заснуть уже не удастся. Испуганно озираясь, я искала водолазку (никогда не думала, что придётся воспользоваться ею прямо по назначению), юбку, пальто, сапоги: не забыла ли я вчера всё отжать и повесить на батарею? Но нет – все вещи была аккуратно развешаны и даже успели высохнуть.
Светы по-прежнему не было видно. Лишь когда я встала, умылась, почистила зубы, моя подруга явилась. По её лицу было видно, что вчерашний вечер она провела ясно лучше моего.
– А мы с Кириллом сначала погуляли, потом пошли к нему. У него сосед вчера вечерним рейсом укатил в Питер, так что мы были одни. А ты, вижу, вещи постирать решила? Чего у тебя всё на батарее?
– Да уж постирала! – усмехнулась я невесело. – А ещё и искупалась! И если бы не Магомед, купалась бы до сих пор…
– Офигеть, Ирка, да ты реально обалдела! – воскликнула Света, когда я во всех подробностях поведала ей о вчерашнем происшествии.
Впрочем, некоторых подробностей я и сама не помнила. Я не помнила, о чём говорила со своим спасителем в машине, поблагодарила ли я его за то, что, рискуя собой, полез в воду спасать меня, дурёху? Я ведь реально была в шоке!
За завтраком в кафе я рассказывала эту историю Маритане, слушая в ответ возгласы офигения.
– А вы с Магомедом, вижу, познакомиться успели, – заметила я в свою очередь.
Маринка – она довольно общительная, и за три дня пребывания в Махачкале, по-видимому, обрела в этом городе много знакомых.
– На самом деле мы знакомы уже давно. Это же Магомед Османов – известный правозащитник!
Она произнесла это с таким видом, будто у нас в Москве такого человека знает, ну или, по крайней мере, должна знать каждая кошка. Однако я по части правозащитников, тем более дагестанских, оказалась не сильна. Единственным, о ком я слышала краем уха, был Салман Хаджимурадов, убитый пару месяцев назад. Вроде он руководил каким-то местным отделением правозащитного центра.
– Ну, вот, а Магомед его друг и коллега. И новый руководитель. Они с Салманом несколько раз приезжали в головной офис. Я там по подряду работаю.
"Какой-то этот Магомед реально безбашенный!" – подумала я.
Согласиться возглавить правозащитную организацию после того, как прежнего руководителя пристрелили чуть ли не в центре города – это уже, по-моему, не смелость, а настоящее безрассудство. Да и лезть в ледяную воду ради спасения незнакомой девушки, впрочем, тоже.
"Повезло тебе, Ирка, что именно такой безбашенный оказался на берегу! А то б сейчас валялась на дне и рыб кормила!".
Надевая пальто, я сунула руку в карман – достать перчатки. Вместе с ними я вытащила ракушку и камешек, что ещё вчера туда затолкала. Ракушка была вполне обычной, но камешек… Почти в самой середине зияло сквозное отверстие. "Куриный бог"! Ещё в детстве я слышала про поверье, будто с его помощью может исполниться самое заветное желание.
Всю дорогу в аэропорт я держала камешек на раскрытой ладони, поглаживая по часовой стрелке указательным пальцем.
"Пусть в моей жизни появится мужчина, – мысленно просила я "куриного бога". – И закончится, наконец, моё одиночество".
"Бусы в магазине я
Покупала синие
И платок зелёный, как трава.
Ставила я шанежки
И топила банюшку,
Ах, мама, мама,
Как же ты была права!"
Я выключила радио и невольно вздохнула. Как мы тогда втроём спели эту песню в Театре поэзии! А теперь уже, видимо, не споём никогда. Память услужливо преподносила мне, как лет пять назад мы возвращались из Махачкалы, окрылённые успехом, и даже не думали, что наша "Белая поляна" доживает последние денёчки. Сначала была свадьба Кирилла и Светы, через пару месяцев Света забеременела. Ох, и намучилась моя подруга за эти девять месяцев! Несколько раз её клали на сохранение. Кирилл разрывался между беременной женой и группой. Света, не вылезавшая из больниц, конечно, не могла петь на сцене, поэтому солисткой взяли Настю. Девчонка неплохая, и пела превосходно, однако любила выпить. А через месяц, когда внезапно умер её отец, так и вовсе слетела с катушек. Часто приходила на репетиции в неадекватном состоянии, срывала по пьяни выступления. Мы с Кириллом больше не могли с ней работать. Может, он, в конце концов, нашёл бы другую солистку, но я тогда тоже ушла из группы – Вася настоял.
– Тебе что, это бренчание на сцене важнее меня?
Сначала я колебалась: ну, как бросить товарища в такой сложный момент? Но Вася, конечно же, был мне дороже. Если "куриный бог" услышал мою просьбу и послал мне лучшего мужчину на свете, неужели я променяю его на какую-то музыкальную группу? Кирилл сперва обижался, а вскоре и сам, уставший и разочарованный, забросил "Белую поляну" и посвятил себя семье. Когда же у четы Беловых родилась Дашутка, мы, наконец, помирились.
– Бог с ней, с "Белой поляной"! – сказала мне тогда Света. – Если ты со своим Васей счастлива – это главное. Хотя…
Этого своего "хотя" она так и не продолжила. Видимо, она имела в виду то же самое, что не раз говорила мне мама:
– Как-то у вас с Васей не так. Ты как будто одна любишь, а он только позволяет себя любить.
Увы, мамочка, это только красавицы, такие, как Света, могут позволять любить себя, а нам, серым мышкам, приходится любить самим, если не хотим умереть в одиночестве. Или стать матерью-одиночкой. Если бы мама просила папе измену и не развелась бы с ним, я бы в три года не стала безотцовщиной. Нет, такой участи для себя и своих детей я бы ни за что не хотела. А значит, ради любви надо чем-то жертвовать.
Я в нерешительности вертела в руках конверт с обратным адресом из следственного изолятора Махачкалы. Об аресте Магомеда Османова я узнала совершенно случайно – от Маританы, с которой переписывалась в соцсетях.
"Думала, убьют его, как Хаджимурадова, а тут наркоту подбросили".
Сам Османов свою вину отрицал. Даже когда его приматывали за голову скотчем – он думал: будут пытать, ибо слишком хорошо знал нравы и обычаи этого СИЗО – когда спрашивали: признаёшь ли себя виновным? – он мотнул головой в знак несогласия. Однако пытать Магомеда не стали – оказалось, полицейским нужно было добыть его ДНК и волосы, чтобы прилепить тот же скотч на пакетик с марихуаной – типа доказать его причастность.
"И для Всевышнего, и для тех, кто в курсе событий, очевидно, что я стал жертвой подлой подставы, – говорил Османов в своём "последнем слове". – На справедливый приговор я не надеюсь, но вы не сможете посадить меня туда, где нет Аллаха!"
Тогда я и написала ему письмо. Обычное, бумажное, какие наше поколение почти разучилось писать. Сказала: мол, я та самая Ира, которую Вы из воды вытащили, за что Вам огромное спасибо, держитесь, мол, и всё в этом духе. А ещё, не удержавшись, спросила: как же Вы так не побоялись занять место убитого руководителя?
"Здравствуй, Ира! Рад тебя видеть, пусть и на страницах письма, – писал он мне в ответ. – Надеюсь, всё обошлось без последствий?"
Без тяжёлых, к счастью, действительно обошлось, однако температуры с кашлем и соплями я тогда не избежала. Но хоть не воспаление лёгких – и то хорошо!
Спрашивал он также, как поживает наша "Белая поляна", о которой я в машине так много рассказывала (а я так и не вспомнила, что вообще тогда говорила), выражал надежду, что с моей подругой и бывшим одноклассником тоже всё хорошо (я и о них рассказывала!). А уж ответ на мой вопрос потряс меня до глубины души:
"Конечно, я предполагал, что могу быть следующим, кто получит пулю в голову. Но я не мог иначе. Я поклялся на могиле Салмана, что продолжу его дело. И если мне суждено за это сесть в тюрьму, значит, такова воля Всевышнего".
Я ему отвечу, непременно отвечу. Честно расскажу и про себя, и про нашу группу. И так же честно напишу, что это моё письмо последнее. Так надо!
– Не понял, Ирка, – удивлённый голос Васи до сих пор звучал у меня в ушах. – Чего тебе какие-то зэки из Дагестана пишут?
Я ему всё без утайки рассказала, и о том, как познакомилась с Магомедом, и о том, какое дело против него завели.
– Ты что, с дуба рухнула? – орал Вася так, что соседи за стенкой, должно быть, едва не оглохли. – Ты реально не понимаешь, что эти так называемые правозащитники разваливают Россию за деньги Госдепа? Да с этим твоим Магомедом и так поступили слишком мягко! Надо было его к стенке как предателя! Прямо сейчас напиши, что он полное дерьмо, и чтоб больше никаких писем, ясно?
– Но Вась, – робко возразила я. – Он же спас мне жизнь и теперь в такой ситуации…
– Ничего не хочу слышать! – перебил меня Вася. – Или я, или этот чурка!
"Неужели моя жизнь для тебя ничего не значит?" – хотела я спросить, но Вася уже ушёл, громко хлопнув дверью.
Прости, Магомед! Я всю жизнь буду благодарна тебе за спасение, но я не хочу, не могу потерять Васю! И он меня любит – просто ревнует, да и телевизора наслушался, а ещё боится, что за эти письма у меня у самой могут быть неприятности. Поэтому и ставит перед выбором. Но ведь ради любви надо чем-то жертвовать, иначе никак. Вырвав из тетради чистый лист, я села писать письмо.
Готово. Теперь конверт. Адрес отправителя: город Москва, улица Сальвадора Альенде, дом, квартира… Затем положила перед собой конверт с письмом от Магомеда и принялась заполнять поле "Получатель". Османову Магомеду Расуловичу, Республика Дагестан, город Махачкала… Телефонный звонок прозвучал над моим ухом так громко, что я чуть не подпрыгнула прямо на стуле.
– Алло.
– Здравствуйте. Стоматологическая клиника "Акула" приглашает Вас на бесплатную консультацию… – раздался в трубке бодрый голос профессионального рекламщика.
– Спасибо, не надо.
Не дослушав, я бросила трубку и продолжила писать адрес.
Теперь на почту – отправить письмо.
– Простым или заказным? – спросила операторша.
– Давайте простым, – ответила я.
– Хорошо.
Она не глядя отложила конверт в сторону. Будь на почте очередь, я бы, конечно, развернулась и ушла, но в этот час в отделении не было никого, поэтому я решилась к ней обратиться:
– Простите, а можно, я Вас спрошу?
– Да, пожалуйста.
– Вы бы многим готовы были пожертвовать ради любви?
– Ради любви – нет, – затем, заметив мой удивлённый взгляд, она продолжила. – Потому что тот, кто тебя любит по-настоящему, никогда не потребует жертв.
– Простите, а Вы замужем?
– Да, уже лет двадцать. А что?
– Да так, ничего, – ответила я, уступая место только что подошедшей бабульке.
Кто любит, тот не потребует жертв… Может, она права? Ведь если бы моему Васе кто-то спас жизнь, я была бы от души благодарна этому человеку. Может, ещё не поздно вернуться, забрать письмо, сказать, что передумала отправлять? Раз Вася так мало ценит мою жизнь.
"Ага, а потом в старости выть от одиночества и кусать локти. Потому что, видите ли, мы такие гордые! Спустись на землю, Ирина, идеальная любовь бывает только в сказках!".
На почту я так и не вернулась. Вместо этого достала телефон и позвонила Васе.
– Ирка, ну, блин, ты чего такая кислая?
Видя, что моё настроение начинает Васю не на шутку раздражать, я попыталась улыбнуться. Не сердись, Вась, всё хорошо! Хорош парк в разгар лета, когда буйно цветёт душистая липа, когда солнышко светит, и мы идём неспешно по дорожке. Мы вместе. И я должна быть счастлива.
– Не понял! Ты что, из-за этого чурки так переживаешь? Он тебе дороже меня?
– Нет, ну, что ты? Просто некрасиво как-то получилось. Он лез в холодную воду меня спасать, а я…
– Да ты с ним и так слишком цацкаешься! "Простите, если сможете", "любовь для меня превыше всего", "всю жизнь буду благодарна", – передразнил меня Вася, будто пародировал какую-то слезливую мелодраму. – Надо было хорошенько по нему трактором проехаться, чтобы знал своё место!
– Вась, давай больше не будем про Магомеда, ладно? Я выбрала тебя, мы вместе – и это главное.
– Ладно, чёрт с ним!… Ого, смотри!
Взглянув на дорожку справа, я увидела молодого человека в тёмных очках. Одной рукой он держал трость, которой ощупывал путь, в другой была картонная коробка, а на её крышке лежали перетянутые резинками пачки денежных купюр. Вдруг слепой, не нащупав тростью бордюра, споткнулся и растянулся во весь рост. Коробка выпала из его рук, денежные пачки разлетелись по сторонам. Я подбежала и подала ему руку, помогая подняться. Затем принялась собирать пачки и класть их обратно на коробку. Вася тоже не остался в стороне, подошёл, поднял пачку с земли…
Когда странный скарб вновь оказался в руках у слепого, мы с Васей собрались было идти дальше, но он вдруг тронул меня за плечо. Я обернулась. Он снял очки, затем сунул руку в карман Васиной куртки и вытащил оттуда пачку. Потом, стянув с неё резинку, разложил купюры веером. Деньги были только сверху и снизу. В середине лежали бумажки с изображением свиньи. Я не верила своим глазам. Неужели Вася только что пытался обокрасть слепого? Это кем же надо быть!
"Слепой" тем временем раскрыл коробку, в которой лежали плитки "Бабаевского", и одну из них вручил мне:
– Спасибо Вам! Вы добрая девушка! Это был социальный эксперимент, и вас снимает скрытая камера.
Рукой он показал на соседнее дерево, где эта самая камера, по-видимому, была закреплена.
Вася просто побагровел от злобы. Я и прежде замечала, что он мог сказать крепкое слово, но никогда ещё я не слышала от него столько матерщины разом. Он характеризовал мать экспериментатора как безнадёжно падшую женщину, а его самого – как резиновое изделие, не защитившее её от беременности. Мне даже говорить, даже спорить не хотелось – поскорее уйти подальше от этого позора, от Васи.
Он сам догнал меня через несколько метров:
– Ирка, блин, ну что ты как неродная? Меня тут конкретно опустили, а ты…
– Не надо было воровать у слепого.
– Слушай, Ирка, спустись на землю! Все так живут. Любой нормальный человек сделал бы так же, поверь.
Нормальный человек… Я остановилась и посмотрела ему в глаза. Надежда, что Вася оступился, растаяла, как снег от брошенной сигареты. Нет, он не оступился – он просто сделал это нормой жизни.
Нам больше нечего было сказать друг другу. Я развернулась и продолжила путь.
– Ну, и пошла ты, овца тупая! – неслось мне вслед. – Я найду себе получше!
Я не сомневалась, что найдёт. Вася красавец. А я… Конечно, я понимала, что скорей всего, останусь одна. Но держать за руку человека, способного обокрасть инвалида, целоваться с ним, ложиться в постель – это казалось мне отвратительнее самого тухлого одиночества.
Сначала я бесцельно слонялась по парку, пытаясь привести мысли в порядок. Затем опрометью кинулась на почту.
– Можно письмо, которое я отправляла сегодня? – обратилась я к операторше, влетая в отделение, как ужаленная.
– Пятнадцать минут назад была машина, и всё забрали, – ответила она бесстрастно.
Ну, что же это такое? Ведь я могла успеть!
Да, Ирка, какая же ты всё-таки стерва! Сначала друзей в трудный момент бросила, теперь человека, который спас твою жизнь, рискуя своей собственной, послала лесом. В итоге и счастья не обрела, и совесть потеряла. Остаётся теперь только сожалеть и кусать локти!
Поделиться своим горем со Светой мне удалось только через неделю, когда она приехала из деревни, где вместе с Кириллом и Дашуткой гостила у свекрови. Связь там не ловит, можно сказать, совсем.
– Да, Ир, с письмом ты, конечно, поспешила, – звучал в телефонной трубке Светин голос. – Но слушай, может, написать Магомеду, объяснить, что погорячилась, что с Васей всё равно расстались по другому поводу? Может, простит?
– Даже не знаю, как я теперь ему в глаза посмотрю после того, что написала. Слушай, но почему мне вот так не везёт? Попросила у "куриного бога" мужчину – и в итоге всё равно осталась одна. Наверное, все эти суеверия – и вправду полная чушь!
– Может быть, а может, и нет. Ты как просьбу сформулировала?
– Я сказала: пусть в моей жизни появится мужчина, и закончится моё одиночество.
– А ты уточнила, каким он должен быть, этот мужчина?
– В смысле, каким?
– Ну, например, добрым, надёжным. Или красивым, богатым.
– Да нет, я хотела просто мужчину. Какого-нибудь.
– Вот потому и попался какой-нибудь.
– А ты думаешь, сказочные принцы, если они и существуют, посмотрят на такую, как я? На серую мышку?
– Да ладно, Ирка, ты вообще вполне симпатичная. Хочешь, в выходные сходим в салон красоты? Там причёска, макияж – и будешь вообще звездой!
– А давай, – согласилась я.
Хотя не особо-то и верила, что из меня можно реально сделать красавицу. Может, Света права, и я ошибаюсь, думая, что из-за неказистой внешности обречена на вечное одиночество? Я вспомнила операторшу с почты. Непохоже, чтобы даже в молодости она была такой уж раскрасавицей. Но вот двадцать лет замужем. Да ещё и рассуждает, что любящий не потребует жертв.
– Слушай, Ир, я тут пирог испекла по новому рецепту. Придёшь снимать пробу?
– Давай! Тогда прямо сейчас и приеду.
Положив трубку, я вышла из квартиры, спустилась с лестницы, заглянула в почтовый ящик. Там был счёт за квартиру и… письмо. Оно вернулось! Само. Интересно, с чего вдруг? Я стала рассматривать конверт. Адрес получателя: Республика Дагестан, город Махачкала, улица Сальвадора Альенде. Мой дом, моя квартира. Значит, когда телефонная реклама отвлекла меня, я тупо переписала адрес с конверта, который Магомед отправлял мне. Спасибо вам, сотрудники стоматологической клиники "Акула", за то, что иногда так вовремя отвлекаете народ от важных дел! Радуйся, радуйся, Ирина, выходит, твоя совесть перед Магомедом чиста!
Как на крыльях, вылетела я из подъезда и побежала на автобусную остановку. Кто знает, может, за то, что я в этот раз не совершила предательства, Бог надо мной смилуется и пошлёт мне мужчину? Но не какого-нибудь, а доброго и надёжного. Ведь мечты иногда сбываются. Даже у серых мышек.
Малахитовая шкатулка Никогда прежде я и подумать не могла, чтобы пойти воровать. И никак не ожидала, что на этот греховный путь встанут Алонсо и Капиту. Раньше, до того, как лихорадка унесла одного за другим нашего отца, а затем и мать, как хозяин, рассерженный тем, что некому стало платить за наше скромное жилище, без жалости выгнал нас на улицу. И мы, подростки, стали вынуждены просить милостыню, чтобы не умереть с голоду. Мне было тогда лет тринадцать, Алонсо – двенадцать, а Капиту старше меня на два года. Собственно, она и предложила заняться охотой за чужими кошельками.
– Но это же грех! – хором воскликнули тогда мы с братом. – Господь накажет!
– А ваш Господь подумал о нас, – парировала Капиту, – когда забирал наших отца с матерью? Он хоть раз помог нам, когда мы, нищие, полуголодные, скитаемся по улицам, выпрашивая подаяния? Ему до нас, похоже, и вовсе дела нет!
Мы не нашли, что на это возразить. А на одно подаяние, как справедливо заметила Капиту, долго не проживёшь. Поэтому вскоре мы устроили охоту на чужие карманы. Тогда же мы поклялись, что если кто-то из нас вдруг попадётся, он ни за что не выдаст братьев и сестёр. Впрочем, сама Капиту не воровала – поручала делать это мне и Алонсо. Недаром ей дали имя "умная голова"!
Поначалу всё проходило гладко – наши ловкие руки незаметно вытаскивали монеты из кошельков богатых сеньоров, снимали золотые украшения с дам, а наши быстрые ноги позволяли нам скрыться до того, как жертва обнаружит пропажу. Но однажды вечером, когда Капиту пересчитала заработанное нами за день и отправила Алонсо в хлебную лавку, мы увидели, как из кареты, расплатившись с кучером, вышел сеньор, судя по одеянию, знатного роду.
– Видно, господин небедный! – прошептала Капиту, оценивающе оглядывая его. – Давай, Изабель, облегчим ему кошелёк!
Найти его кошелёк оказалось просто, однако от усталости внимательность и ловкость мне изменила. Я уже почти вытащила бархатный мешочек с монетами, когда сеньор вдруг схватил меня за руку.
"Это конец!" – с ужасом подумала я.
Я уже мысленно прощалась с жизнью, которую мне, видно, суждено так скоро закончить на виселице. Но в тот момент вернулся Алонсо.
– Умоляю Вас, сеньор, отпустите мою сестру! Она ни в чём не виновата! Это я ей приказал, наказывайте меня, а её пожалейте!
Гнев в глазах знатного господина уступил место удивлению.
– У тебя очень благородный брат! – произнёс он, наконец, обращаясь ко мне. – Готов сам пойти на виселицу, лишь бы тебя спасти. Но что же толкнуло вас на путь воровства? Неужели отец с матерью не объяснили вам, что брать чужое – грех?
– Увы, сеньор, у нас нет отца с матерью! Мы нищие, бездомные сироты!
Некоторое время господин молчал, пытаясь справиться с волнением. Затем сказал, отпуская мою руку:
– Я не стану отдавать вас в руки городской страже. Но может, вы оба пойдёте ко мне в услужение? Тогда у вас будет кров над головой и жалование, и вам больше не придётся скитаться по улицам.
– Благослови Вас Бог, сеньор! – воскликнула мы оба, не веря своему счастью. – Только у нас есть ещё и старшая сестра, и мы не можем её оставить.
– Вот и прекрасно! Пусть вас будет трое.
С того дня наша жизнь изменилась к лучшему. Милосердное небо, увидев наши страдания, наконец, сжалилось над нами, послав спасение. Граф Аристидиш де Монсараш был к нам добр, как, собственно, и ко всем слугам в доме. Нам больше не приходилось бродить по улицам оборванными, полуголодными, клянчить милостыню и воровать. Теперь каждое утро мы благословляли ту сытую и довольную жизнь, которую познали в доме графа, и молили Бога, чтобы дал здоровья нашему благодетелю.
Но вскоре наше счастье было омрачено тенью приближающейся беды. Чума, начавшаяся далеко на востоке страны, постепенно подбиралась всё ближе, оставляя после себя горы мёртвых тел. Среди людей началась паника. Оставалось лишь молиться Господу, чтобы отвёл беду, и зараза обошла наш город стороной. Конечно, мы, потерявшие родителей и чудом выжившие после той проклятой лихорадки, не могли не опасаться за себя, друг за друга. И заходя в церковь, молились вместе со всеми.
Однажды утром я проснулась оттого, что Капиту трясла меня за плечи:
– Изабель, просыпайся!
– Что случилось? – испуганная её взволнованным тоном, я буквально вскочила, боясь подумать о том, что чума за ночь успела добраться до нас.
– Наш хозяин, оказывается, колдун!
– Что ты такое говоришь? Ты в своём уме?
– Да я сама видела. Ночью не могла заснуть, решила прогуляться. А граф… Он вышел из дома, держа в руках малахитовую шкатулку. Ту самую, что стоит у него в кабинете. Я видела, что он зябко кутался в плащ, был бледным и взволнованным, словно собрался среди ночи с кем-то драться на дуэли. Я из любопытства решила проследить, куда он направляется. Представляешь, Изабель, граф пошёл на кладбище, раскрыл шкатулку и начал громко кричать, призывая чумного демона. Клянусь, я запомнила каждое слово! А потом появилось чудовище – такое ужасное! Я чуть в обморок не упала, как только его увидела. Такой огромный, весь в бубонах. И глаза красные, злобные. Граф дочитал заклинание, и демон стал превращаться в чёрный дым и устремился в шкатулку. Как только он там оказался, граф захлопнул шкатулку и вернулся домой.
Сказать, что я была удивлена, значит не сказать ничего. Граф де Монсараш, наш благодетель, колдун! Неужели? Но ведь он ничего дурного не сделал. Напротив, получается, он спас нас всех, затолкал чумного демона в шкатулку.
– Значит, мы все спасены! – моей радости не было предела.
– Получается, так. Только вот что я думаю. Если выкрасть у графа шкатулку, выпустить этого демона на волю, а когда горожане начнут болеть, взять с них золото за избавление от напасти и произнести заклинание, запереть его обратно в ту же шкатулку. А потом в другом городе так же. Мы ведь можем стать богачами, и тогда нам не придётся никому прислуживать. Будем сами себе хозяева, и более того, ещё и слуг сможем нанять.
– Опомнись, ты что такое говоришь! – моя радость тут же уступила место негодованию. – Люди буду болеть и умирать, как наши мать с отцом, а ты предлагаешь нажиться на их страданиях, на их смерти? Даже думать об этом забудь, слышишь!
– Тише ты! – испуганно зашептала Капиту. – Я сказала так в шутку.
– Не смей больше даже шутить так! И о том, что видела и слышала, пообещай больше никому ни слова! Я тоже буду молчать.
– Хорошо, никому ничего не скажу.
Очень скоро эпидемия, к нашему всеобщему счастью, пошла на спад. Горожане вздохнули с облегчением. Однако графа де Монсараша арестовали. Кто-то донёс, что якобы он заключил сделку с дьяволом и, повинуясь его воле, навёл этот мор, чтобы истребить род людской, и лишь усердные молитвы помешали его чёрным замыслам. Кто мог возвести на графа такой чудовищный поклёп? Неужели Капиту? Нет, нет и нет! Она не могла так поступить с нашим благодетелем! Моя сестра, конечно, умная, иногда бывает хитрой, но на такую подлую ложь и неблагодарность точно не способна. Мало ли на свете завистников? Тем более, что имя свидетеля, который утверждал, что своими глазами всё видел, так и осталось тайной. Суд и следствие сочли, что не вправе подвергать опасности жизнь столь бдительного и сознательного горожанина, на которого страшный колдун из мести может навести порчу.
На допросах граф молчал. Не сказал он ни слова и на суде, на котором присяжные все как один объявили его виновным и приговорили к смертной казни. Граф выслушал приговор с каменным спокойствием, словно не его собирались завтра сжечь на площади. Я же, не выдержав, разрыдалась на плече у Алонсо. Капиту что-то говорила мне в утешение, но я почти не слышала её слов.
Немного успокоившись, я пришла навестить графа. Только тогда я заметила на его руках и на шее следы жестоких пыток. Хотя он держался, я видела, как он был измучен.
– Спасибо тебе, Изабель, что пришла! – он пожал мне руку и улыбнулся, должно быть, из последних сил. – Но могу я тебя попросить выполнить мою последнюю просьбу?
– Разумеется, сеньор! – я готова была сделать всё, что он попросит.
– Принеси мне немного мёда. Я бы хотел перед смертью насладиться его вкусом.
– Конечно, сеньор! Я сейчас же отправлюсь на рынок и принесу Вам самого лучшего мёда!
Пока я выбирала мёд поароматнее и послаще, уже почти наступил вечер.
– Я не знаю, этого ли Вы хотели, сеньор, – сказала я графу, протягивая сосуд. – Но это был действительно самый лучший из тех, что продавали.
– О, да! – воскликнул граф. – Мёд и вправду бесподобный! Спасибо тебе, Изабель! Благослови тебя Бог!
Возвращаясь домой, я снова плакала. Было невыносимо больно от мысли, что сегодня я видела своего доброго хозяина в последний раз. Я думала о том, что Алонсо и Капиту, должно быть, так же тоскуют.
Однако брата я дома не застала. Сестра, напротив, выглядела очень довольной.
– Всё складывается как нельзя лучше, Изабель! – сказала она, лишь только я переступила порог. – Теперь мы, наконец, можем забрать шкатулку. Ведь так граф бы ни за что её не отдал.
– Так это ты… – я отказывалась верить своимушам.
– Наконец-то догадалась, сестрёнка! – ответила Капиту с усмешкой. – Вот только не надо пожирать меня гневным взглядом. Сама знаешь, жизнь жестокая, каждый как может, так и выживает.
– Неужели тебя так тяготила жизнь в доме графа?
– Отнюдь! Но ты же понимаешь, у знати свои причуды. Сегодня решат проявить благородство к обездоленному, а завтра надоест – выкинут обратно на улицу, и опять будем голодать, побираться. А с чумным демоном мы можем славно обогатиться!
Шкатулка… А ведь после той ночи я не видела её в кабинете графа.
– А знаешь, ты права! – сказала я сестре после некоторого раздумья. – Благородство знати – оно непостоянно. Только обогатиться у нас вряд ли получится. Граф куда-то спрятал шкатулку, и я очень сомневаюсь, что он откроет нам тайну. Так что, увы, все старания были тщетными.
– Обижаешь, сестрёнка! – Капиту была явно уязвлена моим замечанием. – Граф мне уже её открыл. Пока тебя носило непонятно где, я навестила хозяина. Он был так растроган моей заботой, чуть ли не руки целовал! И он рассказал мне всё.
– Должно быть, обманул, а ты и поверила! Эти знатные сеньоры – они мастерски пускают пыль в глаза! Небось, придумал какое-то несуществующее место.
– Очень даже существующее. Он сказал, что в его кабинете есть тайник. За третьей от двери книжной полкой – там, где книга с красной обложкой – роман Мендеша "О праведниках" – есть кнопка. Нажмёшь её, и стена раскроется. Вот там он и хранит шкатулку с демоном.
– Даже не знаю, – я засомневалась, – может ли это быть правдой? Может статься, никакого тайника там и в помине нет.
– А я уверена, что он там есть, – возразила Капиту. – Неужели ты думаешь, что я, разумная девушка, поверила бы в какие-то глупые сказки? Пойдём, и ты сама убедишься, что это чистая правда.
– Хорошо, – сдалась я. – Если ты так думаешь, пусть будет так. Но я думаю, ты достаточно разумна, чтобы дождаться ночи, когда все заснут, и никто не сможет помешать нам осуществить задуманное.
– Конечно, дождёмся ночи. Но где черти носят этого Алонсо?
– Я бы тоже хотела это знать. Я думала, он дома.
– Пришли мы вместе. Потом он куда-то исчез, как сквозь землю провалился.
– Слушай, может, он уже и вернулся? Ты его тогда поищи, расскажи ему, что да как, а я пока вещи соберу. На первое время они нам понадобятся.
Лишь только Капиту оставила меня, я дала волю слезам. Как же так? Моя родная сестра оказалась таким злобным и бездушным существом, готовым за всё доброе отплатить столь чёрной неблагодарностью. Разговаривая с ней, расспрашивая её, я с трудом находила в себе силы делать вид, будто на её стороне. Но мне во что бы то ни стало надо было узнать, где эта злосчастная шкатулка. Поэтому я так старательно делала вид, будто не верю сестре. Зная, как она гордится тем, что она "умная голова", я нарочно стремилась сыграть на её слабой струнке, чтобы заставить её раскрыть мне секрет. И хотя до ночи оставалось ещё достаточно времени, я немедленно отправилась в кабинет графа. Надо успеть найти и выкрасть шкатулку, прежде чем её найдёт Капиту. И Алонсо. Он всегда её слушался, и я была уверена, что, несмотря на всю благодарность к хозяину, не станет и сейчас перечить старшей сестре.
Третья полка от двери. Книга с красной обложкой. "О праведниках". Наша мать всегда с большим уважением рассказывала об этой книге и её авторе, который, заступаясь за униженных и обездоленных, закончил свою жизнь в нищете. "Непростительная глупость с его стороны!" – делилась тогда Капиту своими мыслями. Но сейчас надо думать не об этом!
Вот и желанная кнопка. Стоило мне лишь надавить на неё, как стена разъехалась, обнажая узкую нишу. Не обманул граф – прямо на полу стояла малахитовая шкатулка.
Только я схватила её в руки и собралась было закрыть нишу, как в кабинет влетела Капиту.
– Вот, значит, как, сестрёнка! – произнесла она гневно. – Заговаривала мне зубки, а сама тайком решила выкрасть шкатулку! Перехитрить меня решила! Ну-ка отдай её мне!
– Ни за что! – я крепче прижала шкатулку к груди. – Твоя алчность поистине не знает границ! Ты сделала зло нашему благодетелю, а теперь хочешь ради богатства уморить множество невинных людей! Я не дам тебе этого сделать!
– Не будь глупой, Изабель! Отдай мне её по-хорошему! Иначе хуже будет!
– Только через мой труп!
– Ну, что же, сестрёнка, ты сама так захотела!
Слишком поздно я заметила, как в руке Капиту заблестел нож. Не успела я ни слова сказать, ни с места сдвинуться, как резкая боль в животе заставила меня громко вскрикнуть. Шкатулка выпала из моих ослабевших рук. Капиту подхватила её и не оборачиваясь быстро вышла из кабинета. Я хотела крикнуть: "Остановите её! Не дайте ей уйти!", но сознание меня покинуло.
Очнувшись, я первым делом услышала знакомые голоса. Алонсо и графа. Они тихонько переговаривались между собой. Я открыла глаза и почти тут же зажмурилась, ослеплённая ярким солнечным светом. Когда я их снова открыла, то увидела их лица. И хозяин, и брат – оба сидели у моей постели.
– Изабель, родная, ты жива! – Алонсо был сильно взволнован, и теперь его голос дрожал, и в глазах заблестели непрошенные слёзы радости.
– Я так рад, что ты очнулась! – заговорил граф. – Ты как себя чувствуешь?
– Почти в порядке. Только рана немного болит.
– Я приложил травы, чтобы боль была не такой сильной.
– Я так боялся, что потеряю тебя! Когда я вернулся домой, обнаружил тебя лежащей в кабинете графа, ты была вся в крови. Я как мог пытался её остановить. Но если бы не хозяин… Боже, я не могу поверить, чтобы Капиту…
– И сколько я лежала без сознания?
– Три дня. Но они показались мне вечностью. Все эти три дня я молился: только бы было не слишком поздно!
– Три дня? А как же Вы, сеньор? Вас же должны были уже казнить.
– Уже и казнили. Только не меня.
– Вы что же, вместо себя… – от волнения я даже вскочила, отчего боль в ране стала сильнее.
Могла ли я ожидать, чтобы хозяин, желая избежать гибели, подвёл под смерть другого человека?
– Не волнуйся, – граф подошёл ко мне и ласково, но настойчиво заставил меня лечь обратно. – Это совсем не то, что ты подумала. Помнишь, я просил тебя принести мне мёда? Из этого мёда и земли, которую я наскрёб в темнице, я сделал куклу, надел на неё свой плащ и произнёс заклинание на морок. И тюремщики, что вели меня на казнь, и палач, и беснующаяся толпа – все принимали эту куклу за меня. А я покинул темницу задолго до казни, никем не замеченный. Тебе повезло, что жизненно важные органы оказались не задеты. Но ты потеряла много крови.
– Сеньор поделился с тобой своей собственной. Сказал, моя не годится. Правда, я не понял, почему? Мы ведь брат и сестра.
– Теперь, Изабель, ты мне не только настоящий друг, но и сестра по крови.
– Спасибо, сеньор! Вы, получается, спасли мне жизнь! Но Капиту… Она унесла шкатулку! Я не смогла ей помешать! Что же теперь будет?
– Ничего не будет, – ответил граф. – По крайней мере, надеждам твоей сестры на скорое обогащение едва ли суждено сбыться. Когда я проводил ритуал на кладбище, я заметил Капиту. И опасаясь, что она из любопытства может открыть шкатулку и выпустить демона на волю, предпочёл держать эту опасную вещь у себя в комнате. А сам на всякий случай приказал изготовить копию и поместил её в тайник в кабинете. Когда же Капиту пришла в темницу меня навестить и стала громогласно выражать глубокое сострадание, я сразу понял, что это она меня предала. И предала ради шкатулки с чумным демоном. Я сделал вид, что ни о чём не догадываюсь, и попросил её получше спрятать шкатулку – вывезти в лес и закопать, чтоб никто не нашёл.
– Получается, эта шкатулка была пустая?
Хотя я чувствовала себя обманутой – ведь я, получается, едва не погибла из-за пустышки, эта новость меня невероятно обрадовала. Значит, Капиту не сможет причинить людям то зло, что намеревалась, повинуясь своей безмерной жадности! Получается, не ошибался великий философ Алехандро де Исла, когда говорил: "Во всём хитроумном простоты достаточно".
– Я верю, сеньор, что Вы никому ни за что не отдадите шкатулку с демоном, – обратилась я к графу. – Но всё же, может, имеет смысл действительно спрятать её подальше от посторонних глаз? Чтобы своекорыстные умники вроде Капиту не украли и не использовали в своих целях.
– Мысль действительно блестящая! – ответил граф. – Но Алонсо уже её спрятал. Он навестил меня ещё до того, как меня приговорили к смерти. Я не знал, удастся ли мне избежать гибели, и опасался, что в случае неудачи эту шкатулку смогут найти и открыть. Поэтому поручил твоему брату закопать её вдали от города и никому, даже сёстрам родным об этом не говорить.
– Прости, Изабель, я не могу сказать, куда я её спрятал. Я поклялся, что унесу эту тайну в могилу. Прошу тебя, Изабель, не плачь!
Но не потому слёзы брызнули из моих глаз, что брат не пожелал открыть мне тайну. Мне было стыдно, что я посмела подумать, будто он, узнав о замысле старшей сестры, будет с ней заодно. А мой младший брат поистине оказался человеком чести.
– Не потому я плачу, Алонсо! А от счастья, что у меня такой прекрасный и благородный брат!
Я понимала, что мы не можем надолго задерживаться в этом городе. Ведь граф, который должен был погибнуть на костре, навёл морок, чтобы даже собственные слуги его не замечали. И как только я поправлюсь, он покинет город. Алонсо как самый верный слуга захочет его сопровождать. А я… Я тоже не оставлю своего родного брата и господина, с которым теперь одной крови.
Скрипач
Михаил вытащил скрипку, положил футляр прямо на снег и задумался. Весёлая танцевальная музыка тут будет явно некстати. Понятно, что после случившегося Наталье просто необходимо отвлечься, однако если сейчас неуместное веселье вихрем ворвётся в её мир, это может быть воспринято как некое кощунство, насмешка над её горем. Песенки и романсы, которые так любила Лара (царствие ей небесное!), тоже будут звучать как-то странно – особенно "Besame mucho", которую Михаил к тому же дал себе слово не играть более ни для одной женщины. Только для Лары и только в память о ней. Оставалась классика – Моцарт, Бах, Бетховен, Чайковский, Глинка…
С этими мыслями скрипач тронул смычком струны, и скрипка, повинуясь его опытным рукам, запела. Наталья живёт на втором этаже – должна услышать.
Кто-то, проходя мимо пятиэтажки, наверное, подумал бы, что немолодой музыкант, озарённый любовной музой, играет для любимой девушки, стремясь добиться её расположения. Но единственной возлюбленной Михаила – и на земле, и на небесах – была его супруга Лариса. Наталье он был благодарен за сына.
Четыре года назад Владика задержали на митинге против коррупции. В колонии, куда его посадили по обвинению в участии в массовых беспорядках, парня били и пытали, требуя чистосердечно признаться, а заодно и оговорить своих товарищей по несчастью, дав нужные следствию показания. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы журналистка Наталья Совенко не подняла шум. История с Владиславом Мухиным получила широкую огласку не только в России, но и за рубежом. Отсидеть ни за что Владику, правда, пришлось, и надзор за ним установили после освобождения – за то, что заявил о пытках. Но главное – его не придушили по-тихому.
А теперь саму Совенко обвинили в пропаганде экстремизма и заперли под домашний арест. На все мольбы журналистки отпустить её под подписку о невыезде – к умирающей в реанимации старшей дочери – суд оставался глух. В конце концов, правда, отпустили на несколько часов – проститься с Алисой – и снова под арест.
Чувства этой несчастной женщины были Михаилу понятны. Когда его Лариса умерла от скоротечного рака, он думал, что сойдёт с ума от горя. Но он не сидел взаперти – надо было заботиться о сыне, зарабатывать, чтобы на что-то жить. И он играл на скрипке – на концертах, в ресторанах, на офисных корпоративах. И в свободное время – для измученной страданиями души. Он был занят делом. А Наташу лишили даже этого утешения.
До ареста сына Михаил не интересовался политикой, безропотно принимая всё как есть, и в людях всегда старался найти что-то хорошее. Когда Владика пытали в полиции, он впервые задумался о том, что доброе и светлое, пожалуй, есть далеко не в каждом. Некоторым оно чуждо, словно китайская грамота. И вот с Натальей… Михаил не сомневался, что её нарочно стремятся сломить духовно, довести до сумасшествия или самоубийства. Но нет – так просто он не отдаст спасительницу своего сына этим садистам! Пусть он ничего больше не умеет, кроме как пиликать на скрипке, пусть не в его силах освободить узницу, но исцелить её душу Михаил считал долгом чести. И он играл.
С того дня визиты скрипача под окна квартиры Натальи стали повторяться с завидной периодичностью. Играл Михаил преимущественно классику, иногда разбавляя философскими напевами "о несчастных и счастливых, о добре и зле, о лютой ненависти и святой любви", об очаге забытых истин, до которого "один лишь шаг, и это шаг длиннее жизни". Конечно, удавалось ему это не каждый день, однако пару раз в неделю музыкант брал скрипку и ехал на другой конец города, шагал по не чищенным от снега тротуарам, чтобы отвлечь от грустных мыслей узницу собственной квартиры. Он не мог знать, нравятся ли Наташе его уличные концерты, ибо она даже не выглядывала в окно. Но всё равно продолжал приезжать.
Бывало, что на музыканта набрасывались с бранью агрессивные идиоты со здоровенными лбами, угрожая показать силу своих кулаков, если он не уберётся по-хорошему. Тогда Михаил уходил, чтобы через некоторое время появиться вновь. Некоторые, напротив, приходили в восторг от его музыки. Старушки, бывало, прослезившись, просили музыканта сыграть на бис. Он им не отказывал.
Около месяца продолжались эти концерты для незримого слушателя, пока однажды окно на втором этаже не открылось. В проёме показалось лицо Натальи – бледное, с припухшими от слёз глазами. Скрипач как раз только что закончил партитуру Моцарта. Увидев её, он закивал головой.
– Это Вы, Михаил Сергеевич? – удивилась узница.
– Здравствуй, Наташа!
– Вы замечательно играете!
– Стараюсь. Тебе нравится?
– Очень нравится. Особенно Моцарт.
– Хочешь, ещё сыграю?
– Да, пожалуйста, если можно, – произнесла она чуть смущённо.
Никогда ещё Михаил не выполнял пожелания слушателей с такой радостью. Да и не смог бы он сейчас отказать той, которая впервые за столько времени проявила интерес, впервые о чём-то попросила. По лицу слушательницы он увидел, как аккорд за аккордом отступает чёрная тоска, сменяясь твёрдым желанием жить. Теперь Михаил был уверен: эта женщина ничего с собой не сделает.
В этот раз он задержался подольше. Наталья, накинув на плечи пальто, стояла у открытого окна и слушала.
– Спасибо Вам, Михаил Сергеевич! – поблагодарила женщина музыканта, когда тот, устав играть, стал упаковывать инструмент в футляр.
– Не за что! Ты ведь сына моего спасла. Если хочешь, приду на неделе – ещё поиграю.
– Так всё это время Вы приходили играть для меня?
– Ну да. Когда не стало моей Лары, сам музыкой и спасался.
– Должно быть, Вы её очень любили? – в голосе Натальи слышалось неподдельное сострадание.
– Любил. И сейчас люблю. Моя Лара и твоя Алиса – они оттуда с небес наблюдают за нами. Наш долг – жить и помнить о них. Иначе нельзя.
– Да, Вы правы, – задумчиво проговорила Наталья. – Иначе нельзя.
От её дома музыкант удалялся с чувством выполненного долга. Как врач выходит из палаты пациента, убедившись, что кризис миновал, и больной будет жить. На радостях он не заметил, как от крыши оторвалась тяжёлая сосулька и стремительно полетела вниз…
– Миша! Мишенька!
До боли знакомый голос звал и манил.
– Лара! Ларочка! Это ты?
Темнота стала мало-помалу рассеиваться. Спустя несколько мгновений перед глазами Михаила предстал цветущий сад. На клумбах росли невиданной красоты деревья и кустарники. Из причудливо украшенного лепниной фонтана били струи прозрачной воды. Мощёная булыжником дорожка вела к увитой плющом беседке, где между колоннами стояла она – та молодая и красивая Лара, которую он полюбил с первого взгляда и навсегда. Как же она была похожа на ангела – в белом платье, с ниспадающими на плечи тёмными, вьющимися колечками длинными волосами, с лучистыми глазами, голубыми, словно бескрайнее море!
Михаил бросился к ней с возгласами радости.
– Лара! Любовь моя! – восклицал он, обнимая её тонкий стан и жадно целуя пухлые губы. – Я так скучал по тебе!
– Мишенька, родненький!
Она гладила его по волосам, как при жизни. Где-то вдали играла музыка. Михаил готов был поклясться душой, что ни на одну земную мелодию она не была похожа, и что даже самому искусному музыканту не под силу сыграть такое чудо.
– Позволь мне остаться здесь, с тобой.
– Нет, Мишенька, – Лара мягко отстранила его от себя. – Твоё время ещё не пришло. Ты должен возвращаться на землю. Владику привет передавай, скажи, что я его очень люблю. И Наташе привет от Алиски. Мы ещё встретимся. До свидания, милый!
– До встречи, любовь моя!
Райский сад стал постепенно таять, пока, наконец, не превратился в белый потолок больничной палаты. Приборы и датчики исполняли нескладную музыку победы жизни над смертью.
– Очнулся, – проговорил доктор в белом халате. – Ну, как Вы себя чувствуете? Помните, как Вас зовут, что с Вами случилось?
– Да, конечно. Михаил меня зовут. Мухин Михаил Сергеевич. А что случилось… Не помню, вроде как чем-то по голове огрели.
– На Вас упала сосулька. С крыши. Чудо, что живы остались. Полгода, считай, в коме пролежали.
– Полгода?! – Михаил отказывался верить своим ушам.
– Именно так. Сейчас уже июль на дворе. К Вам пришёл Ваш сын. Хотите с ним поговорить?
– С Владиком… Да, конечно.
Доктор вышел в коридор. Через минуту в палату вбежал Владик, взволнованный и счастливый.
– Привет, пап! Слава Богу, ты живой!
– Ну, здравствуй, сынок! Повезло твоему папке – крепкая голова оказалась! Кстати, я маму видел. Привет передавала, говорит, что очень тебя любит… Да, я был там, думал остаться. Но мама сказала, ещё не время мне покидать этот мир. Ты-то как? Не шибко достают полицаи?
– Некому доставать. Половина уже за решёткой, половина трясутся, ожидая наказания. Да, и надзор с меня уже три месяца как сняли. Жду компенсации – обещали выплатить за незаконное лишение свободы, за пытки. Кстати, Наташа мне активно в этом помогает.
– Подожди. Ты серьёзно? Какая Наташа?
– Совенко. Журналистка, для которой ты на скрипке играл.
– Так она уже тоже на свободе?
– Именно. Политических сейчас активно выпускают. Когда ты лежал в коме, тут такое началось…
– Ох, надеюсь, что хоть не кровавая революция?
– Нет, пап, в этом плане всё было мирно. Кстати, Наташа приходила, интересовалась, как ты там. Говорит, твоя музыка её спасла – не дала сойти с ума. Ты, пап, действительно волшебник.
– Нет, сынок, – Михаил покачал головой. – Волшебник не я. Пела моя скрипка, а я просто водил смычком.
– Однако твои руки заставили её петь. Без них она просто кусок дерева. Слушай, пап, я тут подумал: зря я, наверное, сопротивлялся, когда ты хотел меня ещё маленького научить играть на скрипке. Может, научишь сейчас? Если ещё не поздно.
– Учиться, сынок, никогда не поздно, – ответил Михаил.
Капучино с фисташковым сиропом Последний день уходящего года. Никогда ещё он не был таким неудачным. Как будто все неприятности ждали весь год, чтобы сейчас разом обрушиться на мою бедную голову. Пару дней назад меня бросил Паша, сказав, что давно уже встречается с Ленкой, так что чао-какао. Ну, а Ленка… Как она могла? Со школы ведь были лучшими подругами. На работе шеф наорал – притом ни за что. А ещё вдобавок сломалась мультиварка.
На улице лежал белый пушистый снег. Ёлка на площади была украшена шарами, окна магазинов светились гирляндами. Все уже подготовились к Новому Году. Только у меня праздничного настроения не было от слова совсем. Я ещё в детстве читала, что наступающий год для моего знака не самый удачный. Что же будет потом, если он ещё не начался, а неприятности уже посыпались, как из рога изобилия? Вот хоть бери да вешайся, честное слово!
В моей любимой кондитерской также всё было готово к празднику. Собственно, я туда не собиралась, но желание подсластить свой день чашкой любимого капучино, в конце концов, пересилило.
Людей внутри было немного. Несколько покупателей рассматривали выставленные на витрине торты и пирожные, за столиком пила кофе молодая пара.
– Мне, пожалуйста, капучино с фисташковым сиропом.
Моя рука потянулась к сумке, которая, к моему удивлению, оказалась расстёгнутой. Попыталась нащупать кошелёк. Однако его нигде не было. Украли! Утащили вместе с картой и пятью тысячами.
– Нет, не надо, я передумала, – сказала я девушке, выбегая из кофейни.
Оказавшись на улице я, не выдержав, разрыдалась, как девочка. Ну, почему, почему мне сегодня так не везёт?
– Девушка, Вы в порядке? – услышала я мужской голос. – Может, я могу помочь?
Моим собеседником оказался молодой человек вполне интеллигентной наружности. Только немного бледный, осунувшийся. Сама не зная, почему, я принялась рассказывать незнакомцу о том, как у меня всё плохо.
– Даже любимого капучино попить – и то не удалось! – закончила я свой горький рассказ.
– Знаете что, – отозвался вдруг молодой человек. – А пойдёмте в кондитерскую, угощу Вас любимым капучино.
– Ой, ну что Вы?
– Всё в порядке. Всё-таки праздник. Пойдёмте.
Я послушно проследовала за случайным знакомым в кондитерскую.
– Какой капучино Вы хотите? – спросил он меня.
Я ответила.
– Девушка, дайте нам, пожалуйста, два капучино. С фисташковым сиропом и… какие у вас ещё сиропы есть?
– Есть ореховые, есть ягодные, есть шоколадный, амаретто…
– Давайте тогда с черничным.
Когда мы сели за свободный столик, я стал благодарить случайного знакомого.
– Очень вкусный капучино! Спасибо Вам!
Несмотря на всё случившееся, жизнь уже не казалась мне такой невыносимой. Аромат кофе, сладкий вкус сиропа вкупе с праздничной музыкой вселяли надежду, что всё плохое закончится, и за чёрной полосой последует белая.
Я заметила, что мой спутник потягивает кофе с большим наслаждением, словно сто лет его не пил. И с таким любопытством глядел в окно на проходящих мимо людей, на проезжающие машины, как будто много лет провёл в космосе или на другой планете. Притом подчас улыбался невпопад.
– Вижу, кондитерская немного изменилась, – проговорил он, разглядывая интерьер.
– А Вы давно здесь не были? – спросила я.
– Давно. Года три. Пару дней назад освободился.
– В смысле, с вахты приехали?
– Почти. Из тюрьмы вышел.
Я чуть не выронила стакан из рук. Попала, называется, по полной! Мало мне всех этих неприятностей, так тут ещё и зэк.
– А за что сидели?
Правда, в следующую минуту я пожалела, что задала этот вопрос. Вдруг за изнасилование? Или того хуже – за убийство с особой жестокостью?
– По "дадинской" статье, – ответил собеседник.
Я облегчённо вздохнула. Кто такой Дадин, и что это за статья, мне было понятно.
– Значит, политический, по митингам ходите?
– Совершенно верно. Кстати, меня зовут Николай.
– Рада познакомиться! А я Алиса. Ну что ж, с освобождением Вас, Николай!
– Спасибо, Алиса!
"И что же я так, разревелась, распереживалась?" – думала я, глядя на Николая.
Вот у человека ещё худшие неприятности случились, а он не ноет, не хнычет. Ну, не последние же деньги у меня украли, в конце концов! Карточку – позвоню в банк, заблокируют. Мультиварку сдам в ремонт, ну а пока можно ведь и на плите приготовить. Ну, а Паша – он всегда был ветреным. Хорошо, ушёл сейчас, когда у нас нет ни детей, ни общей квартиры, и делить нечего. Ленку он, в конце концов, тоже бросит.
Нет, всё-таки не так уж всё и плохо, если разобраться!
Последние комментарии
2 часов 1 минута назад
7 часов 4 минут назад
14 часов 53 минут назад
17 часов 24 минут назад
17 часов 32 минут назад
2 дней 4 часов назад