Именем Усатого Существа [Олег Аркадьевич Тарутин] (fb2) читать онлайн

Олег ТАРУТИН ИМЕНЕМ УСАТОГО СУЩЕСТВА

Если бы губы Никанора Иваныча да приставить к носу Ивана Кузьмича…

Гоголь. «Женитьба»

Фантастический рассказ

1

Пакостное это насекомое попалось на глаза Ратмиру Григорьевичу в тот момент, когда он уже собирался встать из-за стола, чтобы покинуть офис. Откинувшись в кресле, усталый бизнесмен бездумно глянул на стену, присмотрелся и передернулся от гадливости: на стене возле выключателя сидел здоровенный таракан. Отлично видимый на полированном дубе обшивки, темно-вишневый на бежевом фоне, тусклый на лакированном, сидел он, гадость такая, головой вниз и, шевеля усами, нагло разглядывал Ратмира Григорьевича. Точно дразня его, точно приговаривая:

«Знаю, мол, знаю, сколько миллионов вбухал ты в расселение этих двух спаренных коммуналок, сколько валютных тысяч вломил на перепланировку и на ремонт, на все самое лучшее и надежное, включая и предварительную санобработку импортными реактивами. А я вот сижу тут, и хоть ты тресни!»

Ратмир Григорьевич вскочил, схватил со стола первое, что подвернулось — хрустальную пепельницу, уже опорожненную, вымытую и протертую секретаршей, и с этой тяжестью в руках кинулся через всю комнату, прикончить наглую тварь.

Таракан вскинулся на дыбы, как конь, развернулся и прыткой рысью устремился к двери, к верхнему ее косяку, наискось пересекая пространство стены. Не тут-то было! Бизнесмен с маху накрыл усача пепельницей, днищем припечатав того к дубовой панели.

Будь днище плоским, тут бы таракану и конец. Но вычурная хрустальная штуковина и дно имела вогнутое, в каковой вогнутости, в аккурат, и уместилось членистоногое, оставив снаружи лишь часть защемленного уса.

Ратмир Григорьевич чертыхнулся, прикидывая, как теперь сподручнее покончить с усачом. Лучше всего резким толчком пепельницы стряхнуть таракана на пол и тут же его, ошеломленного падением, расказнить подошвой.

И тут из пепельницы зазвучало:

— Отпусти ты меня на волю, Ратмир Говэнович, я тебе пригожусь!

Бизнесмен вздрогнул, чуть не выронив хрусталь, побледнел, оглянулся дико: кто это?

Кабинет был пуст.

— Да я это, я это тебе говорю! — опять зазвучало рядом. — Не оглядывайся ты, сюда смотри, Ратмир Говэнович! Я — то самое Существо, которое накрыл ты этой хрустальной хреновиной! Хоть ус-то пока отпусти, больно!

Весь покрывшись испариной, Ратмир Григорьевич вперил дикий взор внутрь пепельницы, которую прижимал к стене обеими руками. В окружении вычурных прозрачных лепестков, точно миниатюра в хрустальной раме, распилился пойманный таракан, уже перевернувшись на спину, молотя в воздухе лапками и свободным усом.

Вне всякого сомнения, именно отсюда, из тараканьей ловушки звучал этот голос, вполне человеческий.

И не только то поразило Ратмира Григорьевича, что пойманный таракан заговорил человеческим голосом (а ведь это само по себе — что же?!), а то еще поразило бизнесмена до полного почти обалдения, что отчество его насекомое назвало правильно: Говэнович. Ибо хоть и значился Ратмир Григорьевич «Григорьевичем» по паспорту и всем прочим, на основе паспорта, документам, хоть именно так почтительно величал его весь деловой мир Петербурга, но истинное, природное отчество имел он «Говэнович», что и было зафиксировано в метрике — первичном документе.

Говэном, в честь любимого своего литературного героя, назвала сына Серафима Авдеевна, Ратмирова бабка, особа романтичная и неуравновешенная. Имелся в виду благородный революционный персонаж из произведения Виктора Гюго «Девяносто третий год».

Как уж перемогался Говэн Николаевич, Ратмиров родитель, со своим французским именем, можно только предполагать, а вот сынок, скрежеща зубами, не раз проклинал бабкину литературную придурь. В школе, как и следовало ожидать, его отчество из «Говэныча» мгновенно трансформировалось в «Говеныча», и юному Ратмиру оставалось лишь одно: считая месяцы и годы, ждать вожделенного шестнадцатилетия, когда, с получением паспорта, можно будет сменить окаянное зарубежное отчество на что-нибудь созвучное, свое.

Все это было делом настолько давним, что сам Ратмир Григорьевич забыл об этих глупостях, так же как и не вспоминали об этом близкие. Посторонним же и в голову не могло прийти, что у Ратмира Заломаева, человека чисто русской внешности, были какие-то заморочки с заменой отчества.

«Но как же этот-то… это самое, которое под пепельницей… оно-то как проникло в династическую тайну его семьи? — вихрем пронеслось в голове Заломаева. — Да что это я! Неужто в самом деле все это проговорил таракан вот этот самый, проговорил человеческим голосом, русским языком? Бред у меня? Галлюцинации?»

— Отпусти, говорю, ус! Больно же! — заныло насекомое из-под пепельницы. (Оно, вне всякого сомнения — оно!) — Край приподними-ии! Не убегу я, покуда своей волей не отпустишь. Закон у нас непреодолимый на этот счет!

В совершенном столбняке подчиняясь этому голосу, безмолвный Ратмир Григорьевич на миг чуть отвел край днища от стены и тут же вновь навалился на пепельницу. Наружный конец уса исчез.

— Спасибо, Ратмир Говэнович, — сказал таракан. — Глупо, слов нет, я попался, но за оплошность надо платить. Мы с тобой сговоримся, я уверен. Зачем тебе меня убивать? Ну, раздавишь ты меня…

— Ратмир Григорьевич, Пермь заказывать?

В дверь с мимолетным стуком сунулась молоденькая секретарша. Увидев шефа не за столом, а в странной позе у стены, обеими руками прижимающего пепельницу к панели, она свойски хихикнула, шагнула в кабинет.

— Новый комплекс упражнений, шеф? Покажете?

— А-аа… ва-аа… — только и произнес Ратмир Григорьевич.

— Иди, Веруня, не мешай! — вместо него и его голосом распорядился таракан из своего хрустального узилища. — Пермь пусть сама звонит, она в нас больше заинтересована.

— Как скажете. Я еще вам сегодня нужна?

— Свободна, Веруня, — голосом хозяина кабинета разрешил таракан. — Гарик что?

— Он кофе заваривает. Попьем, и я пойду. Вы-то, я знаю, вечером кофе не пьете, Ратмир Григорьевич.

— Именно! — коротко бросил таракан.

Секретарша, вильнув бедром, скользнула за дверь.

И тут Ратмир Григорьевич несколько овладел собой и даже хохотнул, хотя и диковато. Натурально — говорящий таракан! Да еще такой информированный. И про пермских поставщиков, ему известно, и про телохранителя Гарика. А голос-то, а интонации! В этой дикости было больше забавного, чем страшного. Ратмир Григорьевич хохотнул опять.

— Так вот, я тебе и говорю: ну, раздавишь ты меня, допустим, — продолжил таракан свою речь, прерванную приходом секретарши, — ну, выметет меня ваша уборщица Галия Ахметовна, ну, стену загадишь или ковер — всей тебе и прибыли. А отпустишь — я тебе службу сослужу, я ведь, сам видишь, не простой таракан.

— Значит, кофе вечерами я не пью? — почти весело спросил бизнесмен хрустального затворника.

— И правильно делаешь, — откликнулся тот, поводя усами, — здоровьишко-то у тебя, Говэныч, не ахти…

— Григорьевич! — строго оборвал таракана бизнесмен, на миг как бы окунувшись в допаспортное свое прошлое. — Григорьевич! А то раздавлю, как клопа! Больно много ты знаешь, как я погляжу!

— Григорьич, ясное дело — Григорьич, — спешно согласилась пепельница, — о чем речь!

— И какую ты мне можешь службу сослужить, насекомое? Как щука Емеле, имеется в виду?

— В принципе — так, — прозвучало из хрусталя.

— Что-то я и сказок таких не знаю: с волшебными тараканами. — Ратмир Григорьевич совсем уже оклемался перед лицом невероятного. — Что-то помалкивает о них фольклор.

— Мало ли о чем он помалкивает. Волшебные представители имеются у каждого вида земной фауны, по одному на каждый, — сообщил таракан. — Слушай, Григорьич! — воззвал он к бизнесмену. — Так, что ли, и будешь стоять, стенку подпираючи? Ты хоть на стол меня положи и сам сядь. Сказал же: не сбегу. Закон у нас такой, неперелазный. Кабы не закон, давно бы меня тут не было. Глянь-ка.

Ратмир Григорьевич глянул и увидел, что между пепельницей, на которую он давил, и стенкой существует косой зазор, в который свободно мог проскользнуть говорящий усач, а меж тем он не делает никаких попыток смыться, а точно прилип к хрустальной вогнутости.

Пожав плечами, недоверчиво усмехаясь (надо же!), бизнесмен отвел пепельницу с прилипшим пленником от стены, на вытянутых руках, в перевернутом виде отнес ее к столу и поставил тараканом вниз.

— Ну что ж, — сказал он, настраиваясь воспринимать безумную эту ситуацию юмористически, — ну что ж, отдохнем от коммерции обыденной, поторгуемся на волшебном уровне. Итак, господин усач, вы у меня в плену, и что вы мне можете предложить в обмен на свободу? По вашему веленью, по моему хотенью. Самоходную печь? Так у меня своих четыре иномарки. Царскую дочь? Верней, президентскую? Так она, говорят, замужем, да и я, в некотором роде, женат. Что там еще? Злато-серебро? Это, конечно, никогда не лишне, но и тут я особо не нуждаюсь…

— Знаю, знаю, — откликнулся хрустальный пленник, — крутой ты, Григорьич, воротила, даром что по образованию теплотехник. Восемь разнопрофильных магазинов в одном Питере, акций тьма, оборотный капитал не охватишь…

— Вот видишь, — веселился воротила с некоторым, правда, напряжением, — ничего мне от тебя не надо, век тебе, таракан, свободы не видать!

— А здоровье? — напомнил тот. — Здоровья, Григорьич, ни за какие бабки не купишь! Мотор у тебя, знаю, барахлит, с сосудистой системой швах, с опорно-двигательной не ахти. А лоханки твои почечные? А я бы тебе просоответствовал. Да и с внешностью бы помог, и с фигурой. Я твою внешность, Ратмир Григорьич, не хаю, но вспомни, как сам переживал, когда в Ларису влюбился из параллельного потока: мол, кабы мне нос попрямей, подбородок бы мужественный, да роста бы, да спортивности — все бы, мол, за это отдал. В электричке-то еще, помнишь, плакал?

Ратмир Григорьевич побледнел, сжал края пепельницы так, что заломило пальцы. В волшебной сущности всеведущего таракана он больше не сомневался. Точно ведь было это, плакал он в полутемном пустом вагоне зимней электрички, уткнувшись лицом в окно. Плакал, отвергнутый, возвращаясь со студенческой лыжной базы на день раньше положенного срока. И тьма была за окном, и снег валил, невидимый во тьме, и лишь у платформенных фонарей он высвечивался, косо гонимый ветром, и переваливал через световые пятна, точно стремительная вода через валуны, разбрызганная на тысячи капель. Было это, было…

Впрочем, к внешности своей Ратмир Григорьевич отнесся тогда излишне уж критически, поскольку женился он задолго до теперешнего богатства на женщине вполне симпатичной и по обоюдному влечению. Ну, а нынче-то ему, с его финансовой мощью и жизненным опытом, на внешность вообще можно было спокойно наплевать. И без того вокруг и подобострастие, и красоток — только захоти. Но с другой стороны, и цена этой доступности — крапленая. Вот кабы сознавать ему, что стойку бабы делают не на его бабки, а на его мужские качества… Этого, прав таракан, не купишь.

— Говоришь, могу я, по щучьему веленью, сделаться здоровым красавцо́м, коли отпущу я тебя? — пытливо глянул в пепельницу бизнесмен.

— Не по-щучьему, Григорьич. Куда мне до щуки! Щука — эвона какая, а я — эвона, — скромно ответил таракан, обводя усами свои габариты. — Сообразно размерам и возможности. Враз тебя обновить — этого я не потяну, честно тебе говорю, а по частям — с моим удовольствием. Последовательно, с передыхом и притом — по имеющимся образцам.

— Как это — по частям-образцам? — изумился воротила.

— Предоставлю тебе такую волшебную возможность, — пояснил усач. — Допустим, сердце у кого хорошее, приличные, к примеру, легкие у кого или почки, — забирай моим именем, владей на здоровье. То же самое и с физиономией: глаза чьи-нибудь, уши… Или детали фигуры, понял?

— Ай-да волшебство!.. — Ратмир Григорьевич содрогнулся, представив себе, как, вскрикнув, схватившись кто за сердце, кто за живот, кто еще за что, падают бездыханными избранные им жертвы, чьи органы пошли на починку его организма. Все же он не совсем еще очерствел в жестких своих предпринимательских буднях. — Это, брат, не волшебство, а людоедство!

— Да ты что? — возмущенно откликнулась пепельница. — За кого ты меня держишь? Ничего такого с ними не будет, они и не почувствуют ничего! А если думаешь, что твое бракованное к ним перейдет, так тоже нет, — успокоил он потомка романтиков. — Сказано же: по образцам. Ихнее при них останется, а у тебя будет дубликат. Не веришь? Давай сейчас и проверим, не выходя из кабинета. Тебе ведь Верунькины брови всегда нравились, так? Формой они — наподобие твоих, только у тебя, извини, как молью съеденные, а у нее — соболь чистый. Хочешь такие? Ну, так и получишь. Не ушла еще Веруня, кофе она пьет с твоим костоломом. Вызывай ее, а как войдет, гляди на образец и произнеси про себя таковы слова: «Именем Усатого Существа! Хочу такие брови!» Вот и посмотришь, что получится. Давай, что ли?

— Давай! — решился бизнесмен, ибо в самом деле пора было перейти к чему-то конкретному: либо разоблачать тараканьи посулы, как вздорные и хвастливые, либо уж пользоваться предоставленным волшебством. В случае же, если все это ему снится, переутомленному дневным перенапряжением, так тоже пора уж просыпаться. — Давай! Но предупреждаю: если что не так — раздавлю!

— Все так, тебе говорят. Звони!

Бизнесмен, ткнув кнопку, вмонтированную в торец могучего своего стола, воззрился на двери.

Несколько мгновений спустя там возникла секретарша. Увидев шефа, сидящего за столом, но все еще вцепившегося в пепельницу, как давеча у стены, она приоткрыла рот, моргая мохнатыми ресницами.

«Именем Усатого Существа! Желаю такие брови, как у нее!» — мысленно произнес Ратмир Григорьевич, впившись взглядом в лицо секретарши. И неожиданно для себя добавил: «И глаза!»

«Сделано!» — прозвучало в мозгу тараканье, заставившее бизнесмена вздрогнуть.

Он прислушался к своим ощущениям. Ничего особенно не обнаружил. Маскируясь почесываньем лба, прикоснулся пальцем к брови и вместо привычной жесткой щетинистости ощутил скользящую шелковистую мягкость. Неужели?! На девичьем лице, с которого не спускал он глаз, не наблюдалось никаких перемен к худшему.

— Звали, Ратмир Григорьевич? — спросила наконец Веруня.

— Это я так, Веруня, извини, — поспешно проговорил шеф, покосившись на таракана: не встрянет ли тот в разговор его голосом. — Верней, не просто так. Хотел сказать, что я тебе с двадцатого прибавляю.

— Ой, спасибо, Ратмир Григорьевич!

Верочка, подбежав, через стол клюнула шефа в щеку, ни на какую пепельницу даже не обратив внимания.

— Ты иди домой, Веруня, да и мы с Гариком сейчас двинем. Хлопотный сегодня день выдался, устал я что-то…

— Бедненький! — пожалела его секретарша. — Спасибо вам! Чао! — и выпорхнула.

Едва дверь за ней закрылась, бизнесмен сунулся в нижнюю тумбу стола, где хранилась его офисная электробритва (зарастал он чрезвычайно быстро), открыл футляр, вперился в зеркальный квадратик. Подо лбом его, прорезанным двумя пухлыми морщинами, лежали теперь шелковистые темно-русые Верочкины брови, крылато разбегаясь от прежней его переносицы к вискам. А из-под этих бровей ошалело смотрели на Ратмира Григорьевича серые секретаршины глаза в обрамлении знаменитых ее ресниц.

Бизнесмен уронил на стол электробритву и вновь схватил ее, жадно вглядываясь в приобретенное.

Происшедшая на лице бизнесмена замена чрезвычайно добавила этому лицу привлекательности, не сделав его, вместе с тем, ни женственным, ни легкомысленным.

— Ну вот, — сказал ему таракан, — убедился? И тебе хорошо, и ей никакого урона во внешности. Мое слово твердое. И все остальное таким способом добудешь, Григорьич. Такую внешность отхватишь, что никто завтра и не узнает.

— Да! — спохватился миллионер, отрывая взгляд от зеркала. — Насчет того, что никто не узнает. Кто ж меня, в самом деле, узнает? Кто признает? Как докажу, что я Ратмир Заломаев, что я это я, как лицо юридическое? На паспорте фото прежнее, и все меня другим помнят. Это как? Это, знаешь, чревато, это я как-то упустил…

— Ну, если ты себе прилепишь нос кавказской национальности, или рост баскетбольный закажешь, или мускулатуру жуткую, как у этого, из кино, — тогда конечно, — откликнулся таракан. — А ты, когда физию править будешь, творчески подходи, выбирай такое, чтоб и качественней было, и в то же время похоже. С росточком поскромнее и с габаритами. Сантиметров на десять подрастешь, никто особо не удивится, разве что жена. А с внутренними органами и проблем никаких. Да притом, Григорьич, мозги-то у тебя свои останутся, неужто не сообразишь, какой лапши кому потом на уши навешать? А теперь отпускай меня, Григорьич. Восьмой час уже, и дел у тебя полно. В офисе ты ничего более не высидишь: Веруньку уже использовал, а у костолома твоего ничего заимствовать не советую, поостерегись. Он у тебя хоть и крутой, да невезучий, я б его вообще на СПИД проверил. Отпускай меня, парень, и вперед — отовариваться. Скажи теперь одно только слово: «Отпускаю!», и расстанемся мы с тобой, довольные друг другом.

Ратмир Григорьевич задумался, поглаживая пальцами пепельницу. Отпустить? А ну как отпустит, и волшебное заклинание в дальнейшем не сработает? Впрочем, одни уже Верунькины глаза и брови являлись бесценным тараканьим даром. И потом: не волочь же с собой эту штуковину на поиски красоты и здоровья?

— Отпускаю! — сказал он пленному усачу и приподнял пепельницу над столом. Но выметываться на волю было уже некому: таракан исчез. Точно просочился мгновенно сквозь могучую дубовую, павловской эпохи, столешницу. Лишь на зеленом сукне какое-то время оставалось коричневое пятно с усами и лапками, но вскоре, побледнев, исчезло и оно.

Однако волшебство продолжалось. Неожиданно без звонка и при положенной трубке заработал телефакс, вытолкнул из своего чрева короткую ленту сообщения и умолк. Ратмир Григорьевич сорвал ленту и прочел следующее:

«Не сомневайся: все будет, как обещано. Забыл только сказать тебе, что волшебство Существа моих габаритов реализовывается лишь в течение ста запыхов, по-вашему — пяти часов. Сообрази, когда мы с тобой начали, и управляйся. Желаю удачи, Говэныч! Усатое Существо».

«Сообрази сам и управляйся…» Ратмир Григорьевич, нависнув над столом, закаменев, погнал мысли на предельных оборотах, как в преддверии самых выгодных, но и самых рисковых торговых операций.

Как ему с максимальной пользой уложиться в жесткие временные рамки волшебства? В сто этих, как его… запыхов, в пять часов? Где можно иметь наибольший выбор фрагментов здоровья и привлекательности? Да еще чтобы приобретенное хоть как-то напоминало бывшее? В спортзале? Куда у него постоянный пропуск, где после тренировки в сауне обливаются здоровым потом мясом кормленный рэкет и икряная коммерция? Ратмир Григорьевич вспомнил эти рожи — нет! В баню рвануть, где голые? Намыленных разглядывать, неизвестного здоровья? В бассейне тренеров расспрашивать, медкарты ворошить? Пять часов на всё про всё, да и не пять уже, а меньше!

«Транспорт! — высветилось вдруг в мозгу бизнесмена решение. Метро!» Да, именно в метро будет у него желанный выбор. Тысячи, десятки тысяч всевозможных носов, подбородков, ушей, здоровых легких, почек, отменных сосудистых, идеальных опорно-двигательных систем катят на эскалаторах, кишат в переходах, вваливаются в вагоны и разъезжаются по всевозможным направлениям гигантской подземки. Да неужто ж из стольких вариантов не подберет он искомого. Метро — единственное правильное решение.

Приняв это решение, Ратмир Григорьевич начал действовать быстро и четко. Он откромсал ножницами кожаный клапан электробритвы, ради вмонтированного в него зеркала, сунул клапан в карман и стремительным шагом покинул кабинет.

В прихожей, полулежа на кожаном диване, листал журнал скучающий телохранитель Гарик, бывший спецназовец и бывший рэкетир, личность, широко известная в своей сфере. Увидев шефа, он пружинисто вскочил:

— Домой, хозяин?

И шагнул к вешалке, чтобы подать Ратмиру Григорьевичу волчью его доху. Но тот уже опередил его, спешно впихнув руки в рукава, не застегиваясь, кой-как намотал шарф, нахлобучил шапку.

— Срочно. К метро. К ближайшему! — отрывисто бросил он и выскочил из офиса.

Минутой спустя Гарик уже гнал «вольво» сквозь снегопад по колдобинам Лесного проспекта.

— Давайте все ж и я с вами, хозяин, коли уж приспичило, — грубовато-заботливо предложил он выскочившему из машины шефу. — Мало ли что, береженого Бог бережет.

— Нет. Заедешь на Чайковскую, скажешь Ираиде Витольдовне, чтоб не волновалась, я могу задержаться до часа. Откуда буду возвращаться, не знаю. Схвачу тачку, — говорил он кивающему Гарику. — Все.

И уже совсем было собравшись войти в вестибюль метро, вспомнил тараканьи слова о своем телохранителе.

— Кстати, как у тебя, Гарик, со здоровьем?

— Нормально, — пожал тот плечами.

— Обследуешься и доложишь. Я всех своих людей хочу через медиков пропустить, да и сам обследуюсь, — сказал Ратмир Григорьевич. — Здоровье — прежде всего. Пока!

И с этими словами спешно вошел под крышу станции.

2

Давненько не пользовался метрополитеном наш финансовый воротила. Настолько давно, что даже не ведал о существовании жетонов, сменивших входные пятаки. (Впрочем, и пятаков у него, конечно, не было). Откуда ему было знать о каких-то жетонах, коли перемещался он только на своих машинах да изредка на подхваченных тачках, а телефоном-автоматом не пользовался никогда, имея в пути радиотелефон.

Пришлось отстоять неожиданную очередь, а потом, теряя драгоценное время, еще лаяться с бабой-жетонщицей, категорически отпихивающей десятитысячную купюру, а купюр меньшего достоинства у Ратмира не было. В конце концов пришлось бизнесмену покупать проездную карточку, вдвойне ему ненужную, ибо была уже середина месяца.

Оказавшись на эскалаторе, взвинченный непредвиденной растратой времени, миллионер заспешил, засуетился и наделал-таки глупостей.

Эскалатор полз с черепашьей скоростью, и Ратмир Григорьевич, всем своим существом ощущая безвозвратный полет секунд, жадно шарил вокруг острыми Верунькиными глазами в надежде приобрести хоть что-нибудь уже сейчас.

Несколькими ступенями ниже некий дылда в вязаной шапочке ехал, обняв свою спутницу и упокоив голову на ее плече. Левым ухом вверх.

Отличным ухом, и по форме, и по размеру. Уши — наименее рисковый объект приобретения. Ратмир Григорьевич тут же решил произвести изъятие. В последний раз ощупав свои расшлепанные оттопыренные пельмени, он вперился взглядом в объект и мысленно произнес:

«Именем Усатого Существа! Хочу такие уши!»

И уже без удивления и страха услышал в мозгу знакомое:

«Сделано!»

Дылда, очевидно, ничего не почувствовав, даже не обернулся в сторону применения волшебства, а только лениво поднял голову, сходя с эскалатора. Под правым его ухом, прежде невидимым, что-то тускло блеснуло.

Сошедший на решетку следом, бизнесмен споткнулся, сраженный мгновенной догадкой, схватился за правое ухо. Так и есть — кольцо!

Сколько-то времени, толкаемый сходящей с эскалатора публикой, он пребывал в столбняке, а очухавшись, кинулся вдогонку за проклятым модником, прикрывая ладонью огаженное ухо. Срочно разменяться! Кольцо, конечно, можно ликвидировать, но на хрена ему дырка в мочке! Он даже не подумал о том, что и догонять этого окольцованного бесполезно: что иное тот мог ему предоставить?

Дылда с девицей под мышкой был уже у входа в вагон, двери этого вагона захлопнулись перед самым носом Ратмира Григорьевича, и поезд с распроклятым ушным донором на борту укатил в сторону «Площади Мужества».

Взбешенный бизнесмен тут же, на «Лесной», именем Усатого Существа, обменял дылдины уши на первые попавшиеся, подростковые, лишь бы поскорее избавиться от кольца. Потом уже, не будучи вынужденным таиться и прикрываться нелепо, помотавшись по нескольким вагонам, он нашел то, что требовалось: великолепные взрослые, нужной формы и размера, чистые, без единого волоска, розовые офицерские уши. Приобретя их у артиллерийского капитана, бизнесмен катил за ним аж до самой «Владимирской», покуда не убедился, что уши хороши не только внешне, но и обладают острейшим слухом.

На переходе с «Владимирской» на «Достоевскую», сыскав малолюдный угол, бизнесмен извлек из кармана зеркало, осмотрел лицо и понял, что ему повезло. Армейские уши удивительным образом гармонировали с бровями и глазами секретарши. Но тем более неказистой выглядела теперь центральная лицевая полоса от носа до подбородка. Наиболее ответственная часть лица.

Ратмир Григорьевич уже взял себя в руки, отвергнув всяческую спешку и опрометчивость. Печального стартового опыта бизнесмену было вполне достаточно. Переигровки не существовало. Любой обмен уже исключал возможность возврата к былому. И прав таракан, прав благодетель: не вздумай приобретать чего-нибудь, слишком чуждого былому. Кто тебя узнает потом, присобачь ты себе совершенно неожиданный нос, будь он хоть трижды греческим. «Лучшее, но схожее с прежним» — вот формула твоего поиска, Ратмир. Трудная, говоришь, задача? Не спорю, трудная. Но вполне выполнимая при этаком выборе. Выбор-то какой! — возликовал бизнесмен, вновь осознав безграничность волшебных возможностей. Нос да подбородок, а рот — свой.

Рот замене не подлежал, поскольку даже Ларисе, той самой студентке из параллельного потока, нравились красивые очертания губ отвергнутого ухажера.

Задача, однако же, оказалась воистину тяжкой. Ратмир Григорьевич отмахал всю Кировско-Выборгскую линию и Московско-Петроградскую в оба конца, то и дело пересаживаясь из вагона в вагон, а также оббегая рысью станции, обшаривая взглядом публику, и — ничего подходящего. Единственный более или менее приемлемый подбородок попался ему в «Автово», но принадлежал он дремлющему алкашу, такому задрипанному, что брезгливый коммерсант на обмен не решился.

Меж тем время неумолимо шло. Чтобы опять не запсиховать и не сорваться на халтуру, Ратмир Григорьевич положил себе не глядеть на часы, и не глядел. Но станционные табло так и лезли ему в глаза, вырисовывая огненные цифры: 21–16… 21–43… 21–57…

Наконец ему повезло, и повезло чрезвычайно. Как раз в тот момент, когда он собирался выскочить из очередного обследованного вагона на «Ломоносовской», он столкнулся с искомым. Одновременно и нос, и подбородок, схожие с его, но лучшие, вошли в вагон, в виде молодого человека, вольготно развалившегося на полупустой скамье.

Ратмир Григорьевич поспешно вернулся, сел напротив, вглядываясь в лицо вошедшего. Несомненно, это было — то, но не торопись, не торопись, Ратмир!

Если бы он мог, он обследовал бы это лицо с линейкой и измерителем, но, лишенный такой возможности, бизнесмен извлек из пиджака свой «паркер» и, как это делают художники, прикидывая масштаб, выставил авторучку вперед, сощурясь и делая на ней пометки ногтем.

Немногочисленная вагонная публика с удивлением следила за странными действиями богато одетого сероглазого мужика, который то ли дразнил молодого человека, то ли заигрывал с ним.

Молодой человек нахмурился и отвернулся, тем самым продемонстрировав нос и подбородок в профиль. Несомненно — то самое!

«Именем Усатого Существа! Хочу такой нос и такой подбородок!» — проговорил про себя Ратмир Григорьевич и, услыхав привычное уже: «Сделано!», выхватил зеркальце, глянул и возликовал. Попал в десятку! Все было впору, отличаясь от прежнего, как произведение мастера отличается от жалкой ремесленной копии. Ратмир Григорьевич прямо оторваться не мог от зеркала, изредка кидая на молодого человека благодарные взгляды.

— Слушай, дядя, — вдруг на весь вагон сказал тот, вставая, — зря ты на меня пялишься. Ничего тебе тут не обломится, кроме как по морде. Я педиков на дух не переношу, понял?

Бизнесмен и сам терпеть не мог представителей этой сексуальной ориентации, а с подобными подозрениями на свой счет не сталкивался никогда. Но он даже не обиделся, а только поостерегся: не врезал бы ему в самом деле парень в благородном негодовании.

— P-развелось вас… — процедил сквозь зубы молодой человек и вышел.

На следующей остановке, под взглядами всего вагона, выскочил и радостный Ратмир Григорьевич со своим бритвенным клапаном в руках. Угнездившись за колонной, он долго и без помех разглядывал свое новое лицо. Нельзя сказать, что похорошевший бизнесмен изменился неузнаваемо. Узнать, конечно, его было можно (опять же — рот прежний, голос, кудреватые собственные волосы), но проблемы, безусловно, возникнут. Пусть! Радостно посмеиваясь, он представлял, как обомлеет сегодня, увидев его, жена, как вытаращится секретарша, остолбенеет телохранитель, все прочие. Без объяснений ему не обойтись. А он им скажет, например, что вышел на суперэкстрасенса из Тибета, практикующего тайно и за крутые бабки, что тот сегодня за вечер преобразовал Ратмирову физиономию космической энергией. Что-нибудь в этом роде. Не про таракана же им рассказывать, не про Усатое же Существо, век его помнить буду, ни одного таракашечки больше в жизни не обижу и другим не позволю! Увековечу его память, — растроганно думал миллионер, — в золоте отолью в виде амулета на платиновой цепочке, чтоб вечно при мне был! Ах, жаль, что парень психанул, с места сорвался! Плечевой пояс у него хорош, а я и примерить не успел. Вот и парня бы я озолотил. Кстати, пора уже вплотную приступать к проблеме фигуры и внутренних органов. Лицо лицом, а здоровье, брат, знаешь…

Ратмир Григорьевич глянул на часы. Мамочки! Двадцать два сорок две! В обрез времени! А он тут как последний фраер физиономией любуется, как последний, в самом деле, педик!

Минутой спустя он был уже в вагоне, придирчиво оглядывая пассажиров, мужскую их часть.

И понеслось: выскочил — пересел — проехал, выскочил — вскочил — проехал… По одной линии, по другой, по третьей… При всей величайшей ответственности, выбор в этот поздний час был невелик. То пожилые, то поддатые, квелые, усталые, дремлющие… Сто раз вспомнился Ратмиру Григорьевичу тот молодой человек (нос, подбородок), сто раз мысленно плюнул бизнесмен в свою обновленную рожу за свою нерасторопность: где теперь найти ему такой организм?

От волнения, спешки, от непривычных физических нагрузок сердце бизнесмена начало тихо поскуливать, появилась одышка. Сандаля кулаком свой новый волевой подбородок, Ратмир Григорьевич изо всех сил сдерживал себя, чтобы не кинуться на первую попавшуюся сердечно-сосудистую систему.

Наконец терпение его было вознаграждено. Вскочив в вагон поезда, идущего от станции «Девяткино», уже в половине двенадцатого, он воздал хвалу судьбе и тяжко плюхнулся на скамью. Напротив сидело семейство лыжников — отец, мать, сынишка, — только что, видимо, сошедших с электрички. Все трое румяные, распаренные, так и пышущие здоровьем и свежестью. Поставив лыжи меж колен, они весело перешучивались, толкая друг друга плечами.

— А папочка-то наш как с горы грохнулся, помните? А хорохорился-то, хорохорился! — смеялась она.

— Зато он дядю Сашу на лыжне уделал, — заступался сын, — а дядя Саша, между прочим, перворазрядник!

— Это потому, что дядя Саша курит, а наш папочка нет, — наставительно вставляла мать.

«Именем Усатого Существа! — морщась от сердечных покалываний, проговорил в уме бизнесмен. — Хочу такую сердечно-сосудистую, как у этого папочки, и такие легкие!»

«Сделано!»

И блаженно заулыбался Ратмир, ибо и покалывание, и одышка (слава Существу!) тут же бесследно исчезли.

Влекомый чувством благодарности к этому замечательному лыжному семейству, любуясь их веселыми лицами, он доехал аж до «Техноложки», где те выходили, и только тут опомнился.

Слов нет, дело сделано огромное, краеугольный камень здоровья заложен, но ведь не едиными легкими и сердцем жив организм. Кстати, о камнях… А почки его с вечной угрозой камней, а поганые его почечные лоханки, которые столько раз прихватывало, несмотря на все его курорты.

Пожалуй, только сегодня, обновившись наполовину тараканьим волшебством, Ратмир Григорьевич осознал, насколько же он был изношен.

Теперь первоочередной проблемой становились почки. И он ринулся добывать себе здоровые почки.

Это оказалось еще трудней всего предыдущего, ибо по внешнему виду объекта никак нельзя было судить о состоянии его почек. Опять он корил себя за то, что, ошалев от радости по сердечно-легочному поводу, совсем забыл о прочем и не воспользовался еще и почками некурящего лыжника или любого другого из этой румяной семьи. Но теперь-то, теперь хоть что-нибудь приличное, хоть не намного лучше, чем у него!

Время уходило катастрофически, пассажиры в вагонах редели, и о состоянии их почек можно было разузнать только словесно.

Ратмир Григорьевич спешно разработал вот такой метод. Выбрав очередного человека, он тяжко плюхался на сиденье рядом, болезненно морщась и держась за поясницу сзади.

— Почки… — улыбаясь как бы сквозь силу, пояснял он объекту исследования, кидал ли тот на него сочувственный взгляд или не проявлял к его мукам никакого интереса. — Опять закрутило… У вас, надеюсь, с этим делом в порядке?

Попробуй не ответь после этого, не поддержи разговор, если только ты не окончательная скотина.

Правда, первый опрошенный таким образом человек ошарашил ответом самого бизнесмена.

— Были почки в порядке, — сказал тот, — пока их в милиции не отбили.

И тут уж Ратмиру Григорьевичу пришлось, теряя время, выслушать историю о зверских нравах выборгской милиции.

А сколько наслушался он ответных жалоб! И вообще пригодней, чем «более-менее ничего», почек ему не попадалось.

Счастье улыбнулось бизнесмену в глубоком уже цейтноте, когда крепенький, приземистый, лет сорока с небольшим мужик с двуручной пилой в мешковине задал Ратмиру Григорьевичу встречный вопрос:

— Почки — это которые где?

С невыразимым облегчением завладел бизнесмен этими заведомо здоровыми почками и неспешно вышел из счастливого вагона на «Академической». Сердце сероглазого симпатяги билось ровно и сильно, легкие, вовек не знавшие никотина, работали, как меха. Со всем остальным можно было жить. Еще как можно! Эх, и заживет он теперь! При таком-то здоровье да при таких-то деньгах!

Ратмир Григорьевич умиротворенно глянул на табло: ноль девятнадцать. Успел! Все основное успел, остальное его устраивает, включая и интимную систему. Не так уж ойа у него и плоха. Нет, конечно, попадись ему сейчас какая-нибудь заведомая в этом плане знаменитость, какой-нибудь, допустим, Казанова, или дон Жуан, или отечественный Гришка Распутин, он бы, пожалуй, и позаимствовал… «Ладно, — остановил он себя, — и так счастье подвалило. Чудо! Которого, говорят, на свете не бывает. А коли уж и привалит кому, то уж, конечно, только однажды. Один раз и никогда уж больше не повторится… Чудо дается человеку один раз, — сложилась формула в голове бизнесмена, — и использовать его нужно так, чтобы не было мучи… И так далее по тексту. Хоть росту бы прибавить, совсем ведь забыл!»

Миллионер оглядел пустую станцию, по которой длинной шваброй гнала перед собой грязь уборщица. Подкатило враз два состава. Поезд со стороны «Гражданки» выпустил старуху с тележкой, груженной картонными ящиками. Встречный состав выпустил троих. Из заднего вагона, как раз напротив Ратмира Григорьевича, выскочил неказистый солдатик и, громыхая сапогами, устремился на выход. А из головного вагона вышла тесно обнявшаяся, целующаяся на ходу парочка, в том же сцепленном состоянии и вошедшая на эскалатор.

Бизнесмен вдруг рванул вслед за парочкой, на ходу обогнав солдата, по ступеням приблизился к лизунам, вперившись взором в парня. Волосан был ростом, как на заказ, сантиметров на десять выше него и отчетливо длинноног, о чем позволяла судить короткая куртка нараспашку.

Был волосан к тому же и сексуально активен: обнимая целуемую девицу левой рукой, правой он шарил в глубине ее одежд, возбужденно елозя кроссовкой по ступеням подъемника, точно тут же готов был приступить к завершающей фазе любовной игры.

Не зная, сколько еще времени продержится волшебство, но чуя нутром, что оно достукивает свои последние секунды, Ратмир Григорьевич решился:

«Именем Усатого Существа! Хочу такой опорно-двига… Хочу такие ноги! И такую половую…»

«Сделано!» — даже не дослушав, с лета поняв, отозвалось волшебство, и бизнесмен, выросший на десять сантиметров, почувствовал такое влечение к обнимаемой девахе, что хоть кидайся отпихивать волосана.

— Спасибо! — не сдержавшись, крикнул благодетелю возликовавший Ратмир Григорьевич. — Спасибо, Усатое Существо!

И в тот же миг его ликование сменилось ужасом, ибо отвлеченный от своих занятий, обернулся на крик волосан и глянул на него осоловевшими от страсти, бессмысленными глазами.

— Чего орешь? — спросил волосан, который тоже был девахой. — Мешаем мы тебе, козел?

— Нет! — на всю подземку заорал несчастный. — Только не это! Именем Усатого Существа, назад!

— Поздно. Аккурат истекли сто запыхов, — в последний раз прозвучал в мозгу проклятый волшебный голос. — Не взыщи, Говэныч!

— Нет! Нет! Нет! — мотая головой, топая ногами, орал Ратмир Григорьевич, выносимый эскалатором наверх. — Нет! Нет! И нет! — выл он в вестибюле станции, окатываемый волнами черного ужаса.

— Кому «нет», самец, а кому — «да», — обернувшись на выходе, сказала ему паскудная деваха. — Правда, Симочка?

Засмеялась и сочно чмокнула в губы разомлевшую подругу.

У забора, на темном пустынном проспекте Науки, непривычно присев за малой нуждой, подвывая, раскачивался на корточках финансовый воротила Ратмир Григорьевич Заломаев, владелец восьми магазинов и неохватного оборота.

— Господи! — шептал он, раскачиваясь. — Что же теперь со мною будет! Что ждет меня теперь?..

И я не ведаю, как сложится дальнейшая жизнь составного бизнесмена. Думаю, что при его уме и хватке найдет он приемлемый выход из этого пикового положения. Но в семействе Заломаевых с этих пор будет одной династической тайной больше.

Это уж точно!