Черный шелк (СИ) [Luca_A_Meite] (fb2) читать онлайн

========== Часть 1 ==========

— Раздевайся.

Потребовал Малфой через секунду, как Артур переступил порог его дома.

— Вот так сразу?

И ни капли удивления происходящему.

— Не обольщайся. Я не позволю тебе находиться в этом доме в таком чудовищно нищенском виде.

Сам хозяин роскошного шале в магической части Вербье одет был ровно настолько, насколько позволял любимый красный халат, который тот упорно халатом не называл и шлейф которого кровавой рекой тянулся за ним еще примерно на полметра.

— Прямо здесь?

— Да. Брось на пол и иди за мной.

Уточнять, снимать ли вообще все смысла не имело, потому что «да, вообще все, это же очевидно, придурок ты рыжий» — уже автоматически звучало в голове.

Соглашаться на приглашение Малфоя в канун Рождества было форменным самоубийством, но, прекрасно это осознавая, Уизли не задумался и минуты, получив портключ в Швейцарию.

— Ты там уснул, дорогуша? — послышался голос из комнаты и пришлось раздеваться несколько быстрее, оставляя одежду в коридоре более-менее аккуратной стопкой. В конце концов, когда это бледное чудовище наиграется в переодевания, домой возвращаться придется в своем родном.

— А ты уже набухался? — собственный вопрос заставил почти рассмеяться. Конечно Люциус немного, но пьян. Это его абсолютно нормальное состояние. Так же, как и для Артура уже стало нормальным состоянием стоять перед ним голым и не чувствовать ни капли стеснения или хотя бы тоненького писка совести.

— С каких пор бокал вина это «набухался»?

— Да с тех самых, что тебе этого бокала…

— Так, все! — перебил Малфой, с легким стуком поставив пустой бокал на маленький столик у трещащего камина. Большая комната была чем-то просто невероятным с огромной украшенной елью у окна, за которым уже был темный зимний вечер с россыпью огней в деревне вниз по склону. Красиво, тепло. Только вот от этого отвлекал сам хозяин, которому больше подошли бы прилагательные «прекрасно» и «горячо». — Тема моего алкоголизма неприкосновенна, — он подошел к нему вплотную, прижимаясь холодным красным шелком к обнаженной коже. — А вот ты — нет.

Тонкие пальцы без тени смущения прошлись по груди, спускаясь ниже. Губы оставили почти невесомый поцелуй на шее. Люциус в такие моменты был подобен коллекционеру, которому наконец в единоличное пользование попала самая ценная в его жизни статуя. Только вот эта «статуя» была живая и едва удерживалась от того, чтобы не послать к чертям правила игры и просто сжать этого невозможного человека в объятиях и целовать до тех пор, пока оба не задохнутся.

Они оба хотели друг друга до безумия и упорно каждый раз оттягивали свое желание до невозможности соображать.

— И что же ваше извращенное величество задумало?

— Ужин, — выдохнул он ему на ухо, несильно закусив мочку. — Но для начала ты идешь в душ и я одеваю тебя так, как на моем ужине должен выглядеть приличный человек.

— Я могу есть и голым.

— Безумно заманчиво, но мой план ты не нарушишь. Пошел.

Планы у него были постоянно. У лорда Малфоя от переизбытка денег и свободного времени прогрессирует болезнь под названием скука, которая в свою очередь провоцирует бредовые идеи — в этом Артур убедился уже давным-давно и покорно смирился, потому что во-первых с этим чертом было весело, во-вторых — горячо до безобразия. Каждая встреча как какой-то фестиваль разврата. Невероятно красивого и желанного разврата.

Горячая вода и настойчивые прикосновения расслабляли застывшие в вечном напряжении мышцы шеи и плеч. Малфой, забравшись в душ вместе с ним прямо в своем не-халате, с упоением водил руками по его телу, царапая грудь, щипая за соски, поцелуями касаясь каждого позвонка от шеи и ниже, пока желание и отяжелевшая от воды ткань не потянули совсем вниз, заставляя опуститься на колени и оставить на правой ягодице яркий след от укуса. И чем дольше его игнорировали, продолжая невозмутимо мыться по приказу, тем сильнее это распаляло.

— У тебя в планах был ужин, — усмехнувшись, заметил Уизли, выключив воду.

— М… — довольный стон подавить так хотелось, но абсолютно не удалось, — да, и он будет.

За все годы их отношений Люциус так и не смог сам себе объяснить, что он в нем, по сути самом обычном мужике, нашел. Но он никогда не хотел никого другого. Все мысли были о нем, все желания и фантазии о нем. И все «я люблю тебя» тоже только ему одному. Кому расскажешь, в жизни не поверят.

Запах чистой влажной кожи пьянил сильнее ничтожного бокала вина. В тумане возбуждения так хотелось сдаться на волю вечного победителя, позволить этим рыжим волосам и вездесущим веснушкам довести сознание до агонии, отдаться горячим поцелуям и сильным рукам и пошло все к чертям, но навязчивая идея не отпускала, не давала окончательно расслабиться.

— Прекрати, — Люциус нехотя высвободился из его объятий, скинув с себя насквозь промокшее кимоно, под которым больше ничего не было.

Артур едва удержался от повторного предложения об ужине голыми. Но не успокоится ведь. Да и в конце концов, сколько уже было этих таких ужинов. Разве что они совсем не надоедают. Как и веревки, помада и целый букет прочих странностей, какие порой горят у Малфоя в голове красными мигающими вывесками.

Люциус глубоко в душе был художником, но обычные холсты и краски надоели ему еще в юношестве. Рисовать на человеческой коже было интереснее. А рисовать человека без красок было и вовсе безумно увлекательно. Он любил Артура за его покорность — что не захочешь воплотить, позволит все. Потому и теперь он покорно сидел, с улыбкой наблюдая за своим обнаженным художником, по телу которого с длинных волос текла вода, но он этого будто и не замечал вовсе. Всем его вниманием был холст — прекрасно неидеальный, бледный, с возбуждающими россыпями веснушек, которые хотелось целовать и облизывать, удовлетворяя собственный фетиш. Он никогда никому бы не признался, как сильно его возбуждает каждый дюйм его тела. Каждый мелкий шрам, рыжие волосы на груди. Он готов был целовать и кусать эту медную дорожку, опускаясь ниже, к члену, и уж его точно не выпускать изо рта, пока у самого колени не задрожат.

Он с точностью ювелира выбирал одежду, на память прекрасно помня все его параметры. Будь он его женой, в таких узких брюках никогда бы не выпустил его дальше порога спальни — это было как минимум неприлично и как максимум — безумно сексуально. Черный шелк рубашки на его бледную кожу был чем-то абсолютно незаконным. Сколько стоили ботинки и ремень ему точно лучше не знать, а про золотые часы и запонки и сам догадается о сумме с нулями. Так просто и с таким вкусом он был одет всегда только в одном случае — когда Люциус одевал его в приступе вдохновения. Видит Мерлин, как он ненавидел эту его ужасную, сто раз заштопанную одежду. Эти проклятые дешевые рубашки в блядский цветочек и одни брюки на все дни и праздники. Он даже очки его ненавидел, подарив в прошлом году оправу многим лучше и дороже, но тот так и оставил ее у него, позволяя надевать на себя по вот таким праздникам переодевания.

— Обожаю, когда ты одет как человек.

Малфой сидел на полу, сливаясь бледной кожей с белым пушистым ковром — мокрый, растрепанный, возбужденный, но довольный собой до невозможности.

— И что я по-твоему должен на это ответить?

Нельзя было так долго смотреть на себя в зеркало, нельзя было восхищаться собой таким, потому что жизнь он изначально выбрал не для шелковых рубашек и золотых запонок. Будто совсем другой человек смотрел оттуда, из зазеркалья, и одним своим довольным, высокомерным видом говорил: ты все проебал.

— Пасть мне в ноги и благодарить мой прекрасный вкус.

— Ну, вкус на мужчин у тебя правда не дурной.

— Вот же!.. Понахватался от меня чего не надо.

— Возмущайся-возмущайся, тебе идёт.

— Какой же ты сукой становишься, стоит тебя отмыть, — Малфой довольно усмехнулся, принявшись высушивать заклинанием свои волосы. Сюжет быть обнаженным у его ног Люциусу тоже нравился, но к нему они еще придут сегодня, а для начала хотелось быть на равных.

Артур сидел в кресле и наблюдал за его процессом одевания, с каждой минутой понимая, что сегодня широкий, сто раз обмотанный почти до груди пояс — это форменное издевательство для них двоих. Но в сочетании с белой, полной кружев рубашкой (из тех, какие сиятельный лорд всегда хотел, но никогда не позволял себе на людях), эта тканевая имитация корсета на тонкой восхитительной фигуре выглядела просто невероятно.

— Время ужина, мой король, — объявил Малфой, в последний раз взглянув на себя в зеркало и убедившись, что первая часть плана выполнена до мелочей идеально.

— Как прикажете.

Столовая была освещена только несколькими канделябрами. Рождественские блестящие украшения на стенах переливались от огненных бликов, а за окном в зимней синеве шел снег. Рождество.

— Разве это не прекрасно? — улыбнулся Люциус, заняв свое место за небольшим накрытым столом. — Провести Рождество вдвоем.

— Да, вполне.

— Тогда чего морда такая кислая?

— Как я семье буду объяснять, где я был?

— А то ты убедительно врать не умеешь, — равнодушно отмахнулся Малфой. — Честно, меня не волнует, как ты будешь решать свои проблемы. Сейчас ты отключаешь мозг и направляешь все внимание исключительно на меня. Понял?

— Как прикажете.

И как же эта его покорность возбуждала. Но приходилось держать себя в руках, в конце концов, он сам задумал этот ужин.

Над знанием Артура десятка разных ложек, вилок и бокалов смеяться давно было не интересно, потому что он, черт возьми, все это знал, когда-то давно ловко поставив Малфоя на место. Родительское воспитание никуда не денешь, даже если с двадцати лет живешь в глуши и ешь все одной вилкой.

Правильный выбор приборов, ровная спина, откуда-то из прошлой жизни вспоминающиеся манеры, — все это было для Люциуса картиной по истине завораживающей. Такого мужчину он любил. Равного.

— Зачем тебе дом в Швейцарии? Ты даже на лыжах стоять не умеешь, не то, что кататься.

— Если ты забыл, я просто ахренеть как богат, куда мне по-твоему девать деньги, а? Недвижимость хоть глаз радует.

Связной светской беседы у них не вышло. Оба с внимательностью хищников наблюдали друг за другом, сглатывая явно чаще, чем требовалось. То, как с вилки берется каждый кусочек. Как двигается кадык после очередного тоста «за нас». К десерту в узких брюках было тесно настолько, что дышать ровно было определенно невозможно.

Мороженое так и осталось таять в тарелках нетронутым, когда Люциус с несвойственной ему несдержанностью расстегивал ремень Артура, стоя на полу на коленях. Кровь бурлила в максимальной стадии кипения. Он обожал его член. Черт возьми, он ему поклонялся. Он обожал собственную невозможность взять до конца, вопреки гордости это распаляло еще сильнее, каждый раз заставляя давиться до темноты перед глазами, сглатывая, выпуская, и снова насаживаясь до последней возможности горла. Получая удовольствие от его руки в своих волосах, от его властности и требовательности. От его тяжелого дыхания и почти звериного рычания.

Когда дышать стало решительно невозможно, Малфой выпустил изо рта горячую плоть, сгорая от взгляда голубых глаз, от прикосновений горячей руки по влажным от слюны губам. Глаза в глаза, тяжело дыша, это распаляет до предательской дрожи. Водя рукой по напряженному стволу, посасывая лишь головку, ощущая на языке привкус метала от такой пошлой, но такой прекрасной серьги, он мысленно молится — лишь бы не кончить раньше времени.

— Только не снимай рубашку. Она меня возбуждает.

— Фетишист.

Малфоя ведет от всего происходящего. Он свободой рукой расстегивает тугие пуговицы на рубашке, благодаря за то, что ему не мешают, а затем целует каждый миллиметр горячей кожи, по дорожке волос вверх, к еще одной блядской серьге на его теле — на левом соске. Ее он облизывает и целует, а правый сосок прикусывает, сильнее сжимая руку на члене. Он чувствует его дрожь, его желание. Это последняя капля терпения.

— Возьми меня, — он умоляет, матерясь сквозь зубы на его довольную ухмылку и нарочито медленные движения. Пояс Уизли распутывает целую вечность, издевается. Научился, ублюдок этакий.

Его длинные пальцы внутри едва не доводят до логичного конца. Люциус, полностью обнаженный, сидящий у него на коленях, дрожит как будто его облили ледяной водой. Пот градом катится по спине, стоны чередуются с тихим «блять» до тех пор, пока его не вовлекают в обжигающий, глубокий поцелуй, в котором он, возбужденный до предела, уже даже не чувствует боли, когда его, едва подготовленного, натягивают на себя почти до самого конца. Поза наездника всегда была его самой любимой. Пусть в кресле было совсем неудобно, на это было уже абсолютно плевать. Он сам задал себе такой темп, что собственное дыхание превратилось в один не прекращающийся стон. Люциус наслаждался всем, что происходило, захлебываясь собственными эмоциями. От того, что он абсолютно голый на полностью (и шикарно) одетом партнере. От большого горячего члена внутри, от сильных рук на талии, от поцелуев и укусов в шею и ключицы. Артур обожал кусаться и оставлять засосы, и Малфой обожал каждый этот след, никогда не сводя их с кожи, пока не пройдут сами.

— Артур! Артур, милый… боже…

Ноги дрожали от перенапряжения, ритм через несколько минут окончательно сбился.

— Тшш, остановись.

Уизли целует его, долго, глубоко, удерживая от движений, а потом поднимает, кладя на стол.

Широко разведенные ноги и сжимающийся, но не закрывающийся до конца влажный вход сводили с ума. Он вошел резко, до самого конца, заставляя его выгнуться на столе дугой, стеная и матерясь. Пошлые шлепки кожи о кожу были последней каплей. Он вбивался в него, держась из последних сил, лишь бы не кончить раньше, целуя и кусая его ноги, закинутые на плечи.

— Поцелуй меня, — едва разборчиво простонал Малфой, затуманенным, полным слез удовольствия взглядом смотря на него. — Артур, поцелуй меня.

Стоны обоих утонули в этом поцелуе. Оргазм оглушительной силой обрушился на них почти одновременно.

Малфой чувствовал себя таким до неприличия счастливым, лежа на столе под весом любимого мужчины, член которого пульсировал глубоко внутри него. Это было пьяное, абсолютно непередаваемое счастье, что он даже не думал сдерживать слезы, покатившиеся по щекам. И еще более счастливым он себя чувствовал, когда эти слезы невесомыми прикосновениями сцеловывали с его щек.

Поцелуи, медленные, лишенные жара возбуждения и оттого нежные, со щек переместились на шею, будто прося прощения за каждый засос и укус.

— Я люблю тебя.

— А я тебя, — абсолютно глупо улыбаясь ответил Малфой, дрожащими пальцами гладя шелковую ткань рубашки, которая так и осталась на нем, только теперь к запаху дорогого одеколона на ней прибавлялся запах пота и секса.

Позже, когда с трудом нашлись силы добраться до спальни, они лежали, обнявшись под большим одеялом и смотря в окно на зимнюю ночь.

— И опять уйдешь отсюда в блядской рубашке в цветочек, — тяжело вздохнул Малфой, все еще гладя пальцами валяющуюся рядом на кровати черную рубашку.

— И в свитере в полоску, да. Не в рубашке же за хренову тучу галеонов мне возвращаться.

— Утром пиздюлей получишь, — блаженно улыбаясь, тихо сказал Люциус, удобнее устроившись головой у него на груди.

— А тебя эта мысль так радует.

— Я бы посмотрел.

— На что? Как меня чугунной сковородой по голове бьют? Приходи, посмотришь.

— Ага, и заодно сразу скажу, что засосы и царапины на груди у тебя от меня. Будем честными, да? — и почему это подсознательное желание сказать всем правду было таким смешным и таким горьким одновременно?

— Тогда тебя тоже приложат сковородой.

— В какой ужасной обстановке ты живешь.

— Да пошел ты.

— С Рождеством, Артур.

— С Рождеством, Люциус.

«Я люблю тебя» — мысленно добавили оба.

Так хотелось, чтобы эта ночь никогда не заканчивалась. Но черный шелк был лишь прекрасным мигом, а жизнью была чертова рубашка в цветочек.