Раскалённая [Елена Тальберг] (fb2) читать постранично, страница - 2

Я вспоминаю, что в моей комнате есть чугунные статуэтки – очень тяжёлые и очень холодные. Я бегу туда. Нахожу спасение в олимпийском мишке и девочке с портфелем, есть ещё всадник, но он весь в острых выступах – как его не приложи, больно будет. Слышу, как триумфально завершается сиртаки, и бросаю мишку на кровать. Мама заходит в комнату, счастливо улыбаясь мне, и спрашивает: «Хочешь чаю?» Я качаю головой – слишком жарко – и снова припадаю к олимпийскому медвежонку…

Утро тянется. Чувствую, как жар ползёт из кухни, успокаивая и искушая запахом корицы и ванили. Мама приносит мне чашку грецких орехов – на, погрызи, да не сиди ты на полу и сними эти джинсы, я тебе халат постирала, жарко ведь, переоденься – я киваю и жую орехи, чтобы не отвечать. Прижимаю ладонь к щеке. Уже тёплая. Скоро день переплавится в вечер, можно будет пойти гулять. Одной. В спасительную темноту – только шагнёшь за порог, как августовские сумерки потянутся тонкими, влажными пальцами к тебе. Я дойду до реки, поброжу и бегом домой. Мама ждёт меня.

Но вечером жар возвращается, и я делаю вид, что читаю в своей комнате, а сама считаю минуты. Через полчаса начнётся «Щелкунчик», и мне можно будет идти. А раньше нельзя – мама больно сморщит брови (на её широком лице вся боль, вся тревога сразу становится видна): «Куда ты? Зачем так поздно? У тебя что-то случилось?» Балет же уведёт её в прекрасное далёко, и она только попросит: «Не позже десяти, Дашенька, сейчас уже рано темнеет».

Я – Дарья, Божий дар. Сестру назвали Ниобеей. Почему, я до сих пор не знаю. Но, наверно, мама сразу почувствовала горький привкус того, что греки зовут роком, когда Ния родилась. Хотя и ссылалась на греческие корни нашей прабабушки, если спрашивали о чудном имени.

Сегодня мама особенно рассеянна. Утром она поздравила меня с именинами, но мой день рождения мы с ней никогда не отмечаем. Завтра пять лет, как Ния прыгнула с моста. Мама думает, что она должна была удержать Нию. Но удержать было невозможно! Ния сгорела. Она всегда была так плотно закрыта, что никто не видел, как она горит, поэтому никто и не успел её остановить.

По улицам мне нужно пройти очень быстро. Быстро! К реке. Я иду дворами новостроек. Здесь полно собак, они чуют мой жар и бегут с лаем ко мне. Я останавливаюсь.

«Эй! Не бойся, иди, не останавливайся, не тронут они тебя. Иди сюда!»

Я узнаю голос и иду к нему из сумерек, жар в щеке заглушает страх за спиной. Подойдя, я всматриваюсь в лица. Здесь Ксюша, школьная подруга Нии. Она кивает мне, но, заметив белую повязку на моём лице, передергивает плечами и отворачивается. Тогда я смотрю на Славу – это он позвал меня.

«Привет… Ты что здесь делаешь одна?»

«Гуляю».

«А что у тебя с лицом?»

«Обожглась».

Слава молчит некоторое время. Всем очень неловко – и из-за моего лица, и из-за моей сестры, которую почти все они знали, они её ровесники – они здоровы и молоды, а моя отмеченность болью и смертью им мешает. Слава снимает свою куртку с перекладины качелей.

«Пойдём, я провожу тебя. Уже поздно, тётя Вера будет волноваться. Она же никогда не отпускает тебя так поздно».

«Мне нужно к реке».

«Ну, пойдём к реке, – он недоумённо хмурит брови. – А зачем тебе туда?»

Я молчу.

«У неё там свидание», – бросает Ксюша, не поворачивая головы.

Щека вспыхивает, я ежусь на ветру, но не даю Славе растеряться и беру его за руку:

«Свидание у меня завтра, а сегодня я погуляю с тобой. Пока», – я киваю Ксюше и ребятам.

Это мой жар выталкивает из меня эти нелепые слова. Мы идём к реке, я привыкла ходить одна, чужое плечо рядом давит и обессиливает (так хочется просто опереться на него!), чужие шаги заставляют спешить и приноравливаться к ним, и ни о чём уже не думаешь – только бы успеть… Наконец Слава говорит: «Сядем», но я спускаюсь к самой реке и становлюсь на камень у воды. Жду, когда влажный ветер немного смягчит мой жар и я смогу говорить, слова перестанут жечь рот и вылетать с ненужной поспешностью.

«Где ты умудрилась так обжечь лицо?»

«Поцеловала раскалённую печку».

«И что теперь навсегда останется?»

«Я не знаю. Наверно».

«Плохо».

Вода шепчет. Здесь тихо и очень много звёзд над головой. Но я чувствую, как стрелки часов, беспрестанно тикая, тянут меня домой. Я говорю Славе об этом, он послушно кивает, хотя о чём-то крепко задумался.

Когда мы пришли домой и стояли на нашей общей площадке, не зная, как лучше попрощаться (по крайне мере, я точно не знала и была совсем растеряна), он сказал мне то, о чем думал всю дорогу:

«Тебе не следовало так надолго оставлять твою маму. Завтра же пять лет, как Ния утонула».

А сказал только для того, чтобы показать мне, что помнит о Ние! Но я и так это знаю.

Я машинально поправляю (я уже привыкла про себя, не вслух, конечно, поправлять