В память (СИ) [Ярозор] (fb2) читать онлайн

========== 1. Не оставлю ==========

You are my anchor

So steady me, steady me now

You are my anchor

You’re keepin’ my feet on the ground

In angry oceans you’ve never broken

Through every wave of the storm

You are my anchor

So steady me, steady me now.

Skillet

Он быстро и настойчиво стаскивал с меня футболку, грубо сжимал мою кожу, оставляя красные следы от ногтей, прикусывал за шею. Моё сердце бешено колотилось, и я вдруг почувствовал дикое отвращение к этому человеку. Такое сильное, что мне сразу же захотелось оказаться как можно дальше отсюда. На другом конце света, на необитаемом острове, где я буду совершенно один и никто не помешает мне просто сдохнуть.

Никто не скажет мне: «Ты должен жить дальше, Рома».

Его жёсткие чёрные волосы щекотали мою скулу. С них всё и началось.

Футболка отправилась на пол, он расстегнул мои джинсы, а я не чувствовал совершенно ничего. В груди была зияющая пустота, которая засасывала каждую мою эмоцию. Хотя нет, пожалуй, в тот этот момент она оставила мне только чувство вины.

Почему я разрешил ему прийти ко мне в общагу, как мог позволить целовать и раздевать меня?

«Прошло уже два года, Ром, — услышал я голос Алёны в своём сознании. — Нужно жить дальше».

Хорошо. Я попытаюсь. Но получается пока что очень хреново.

Он наконец коснулся моей промежности, сжал член, дотронулся большим пальцем до головки, но… ничего. Я как-то механически открывал рот в ответ на его поцелуи, но совсем не чувствовал возбуждения. Видимо, для него это стало вызовом, он ещё жёстче сжал моё бедро, ещё сильнее прикусил за шею, а затем резко стянул вниз мои джинсы вместе с трусами и толкнул на кровать.

На меня смотрели не угольно-чёрные глаза. Они были серыми. И в них не было и сотой доли той нежности, которая была во взгляде Данияра.

— Тяжёлый день, а? — спросил Игорь с ухмылкой, наваливаясь сверху и сжимая мой мягкий член.

Я стиснул зубы, чувствовал, что моё тело и сознание противятся происходящему. Это неправильно, неестественно и отвратительно. Уже два года никто не трогал меня так, и мне вообще не хочется, чтобы кто-то это делал.

Он двигал рукой быстро, целовал жадно, и это было мне противно. Даже закрыв глаза, я не мог представить на месте Игоря Дани. Надеялся, что смогу. Очень глупо.

— Давай… остановимся, — с трудом выдавил я, не глядя на Игоря.

Чёрт, искать парня по принципу того, чтобы он был хоть отдалённо похож на Дани, было крайне тупой идеей. Никто не сможет его заменить, мне нужно с этим смириться. Я понимал это, конечно, но была призрачная надежда.

— Ты двинулся, что ли? Нафиг ты тогда позвал меня? — он приподнялся надо мной, опираясь на колени, и крепко сжал мои кисти. Вырваться не получалось.

— Отпусти, — я попросил тихо, пытаясь подавить волнами накатывающий ужас. Моментально вспомнил, как тринадцатилетнего меня изнасиловали в номере отеля, где моя мать работала уборщицей.

— Не могу, — он хмыкнул, разглядывая меня. — Угомонись, тебе понравится, отвечаю. Ты ведь уже занимался этим с парнями, да? Чего ломаешься-то теперь?

Игорь снова поцеловал меня в шею, несмотря на то, что я отворачивался. Даже, кажется, поставил засос. Мерзко, отвратительно, неправильно. Что ты наделал, Рома? Чем ты думал, когда соглашался?

Он попытался перевернуть меня на живот, но я вырывался и брыкался. Хотел бы закричать, но не мог — не знаю, от стыда ли или от ужаса. А после того, как у него всё-таки получилось взять меня за плечи и развернуть спиной к себе, он сел на мои бёдра и крепко сжал коленями. Ткнул носом в подушку, стиснул мои кисти за спиной одной рукой и, кажется, начал слюнявить свои пальцы.

— Отпусти меня! Не хочу! — хрипло и почти жалобно прошептал я, извиваясь под ним. Паника и отвращение душили, к горлу подступал ком.

— Ты сам меня позвал. Я думал, что нравлюсь тебе. Какого хрена заднюю теперь даёшь? Говорю же, тебе понравится, расслабься, — глухо ответил он, тяжело дыша.

Я чувствовал, что ещё немного, и меня вывернет наизнанку.

— Убери руки… уёбок.

Сначала меня вывернет, а потом я задохнусь. Может, так будет лучше?

«Только если ты позволишь. Я не сделаю ничего из того, чего бы тебе не хотелось». Так говорил мне Дани.

«Не бойся ничего. Я никому не позволю причинить тебе боль».

Но сейчас мне причиняют боль. Почему ты не со мной, Данияр?

Наверное, воспоминания о нём придали мне сил. Я смог извернуться, вырвать руки и отпихнуть Игоря как раз в тот момент, когда он уже собирался засунуть в меня влажный от слюны палец.

— Отпусти меня! Сказал же, что не хочу, — я крикнул это настолько злобно и решительно, насколько мог, одновременно продолжая попытки выбраться из-под его почти двухметровой туши.

— Мудак, — раздражённо сказал он, но всё же отпустил и отодвинулся. — Нахера ты в таком случае соглашался гулять и сосаться со мной, нахера позвал в свою комнату?

— Ты сам напросился ко мне, — ответил я, дрожащими руками натягивая на себя одежду и пытаясь застегнуть джинсы. Чувствовал, что с каждой секундой мне становится всё паршивее и паршивее.

— Да пошёл ты нахер. Я, блин, думал, у нас всё взаимно.

— Поэтому ты продолжал, даже когда тебя просили остановиться? — я наконец смог застегнуть пуговицу на джинсах и посмотрел прямо ему в глаза, пытаясь задвинуть как можно глубже животный страх.

— Ой, блять, — Игорь закатил глаза и отвернулся, запустив руки себе в волосы. Затем снова посмотрел на меня. — Ладно, Ром, давай всё забудем и начнём заново. Сделаем это в другой раз, если хочешь. Я реально хочу нормальных отношений.

Ну нет, Игорь. Я совершенно точно знаю, что такое нормальные отношения. И с тобой такого не получится.

— Уходи. Пожалуйста, уйди. Ничего не выйдет, — мой голос был тихим, но я продолжал решительно смотреть ему в глаза, взгляд не отводил.

Как можно было хоть на секунду поверить в то, что его серые глаза заменят мне угольно-чёрные? Нет, я не верил в это, конечно, не верил. Просто надеялся хоть на секунду представить, что это руки Данияра касаются моего тела.

Как же я скучал, как хотел снова почувствовать его тепло. У меня настолько поехала крыша, что появилась идиотская надежда заменить это суррогатом. Создать кратковременную иллюзию и самому поверить в её реальность. Хоть на минуту, хоть на долбаную секунду я хотел почувствовать, что Данияр рядом со мной.

Игорь всё выжидающе смотрел на меня. Неужели ждал, что передумаю? Затем он поднялся, подобрал с пола свою футболку и свитер, быстро натянул их. Всё так же молча схватил куртку, сунул ноги в кроссовки и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Я на ватных ногах подошёл к двери и защёлкнул замок. Решил, что не открою сегодня больше никому, даже Алёне. Затем сел на пол, прислонившись спиной к стене, отчаянно хватая ртом воздух. Подполз к окну, с трудом поднялся и открыл его, высунул голову навстречу холодному осеннему ветру. Да, так немного лучше, меня уже почти не тошнило. Руки всё ещё дрожали, но теперь, наверное, не от ужаса, а от холода.

Моё сердце до сих пор не отболело. А на душе по-прежнему открытая кровоточащая рана.

Отдышавшись, я отошёл от окна. Достал из шкафа чёрное худи, натянул на себя. Дани носил его ещё в школе, а теперь мне двадцать два, и оно всё равно велико мне. Хотя неудивительно, я сейчас, наверное, по комплекции такой же, каким был классе в десятом, только немного повыше.

Пустота в груди засосала и чувство животного страха от того, что меня только что чуть не трахнули против моей воли. Почему-то даже прошло чувство злости по отношению к Игорю, несмотря на то, что воспоминания об изнасиловании в отеле почти десятилетней давности были очень страшными, и я всегда боялся, что это может повториться. Но ужас, одолевающий меня всего несколько минут назад и не дающий даже закричать, внезапно исчез. На его место пришла полная апатия и понимание, что я уже пережил что-то гораздо более ужасное. Человек, которого я люблю, больше не со мной. А потому Игорь и всё, что бы со мной ни случилось, абсолютно неважно.

«Ром, я не оставлю тебя. Обещаю», — снова вспомнились мне слова Дани. Я слышал его голос так отчётливо, словно Данияр стоял за моей спиной.

С самого начала было понятно, что отношения с Игорем — это отвратительная идея. На протяжении этих двух лет я и не пытался никого найти, даже мысли такой не возникало.

Игорь учился со мной на одном факультете, но на курс младше. Не знаю, почему он решил ко мне подкатить. Я слышал, что геи вычисляют друг друга за секунду, даже если ты ничем не выделяешься, но сам так не мог, да и не пытался.

А Игорь, видимо, мог. Сначала он подсаживался ко мне в столовой, болтал о всякой фигне, расспрашивал о преподах и о том, какой к ним нужен подход. Я каждый раз вздрагивал, замечая его чёрные взъерошенные волосы в толпе. Почти такие же, как у Дани.

Он курил со мной, стрелял сигареты, либо угощал, если у меня их не было. Так мы и начали общаться — как приятели. Когда я смотрел на него боковым зрением, мне иногда казалось, что это Данияр стоит рядом. В такие моменты меня просто разрывало на мелкие частички, хотелось закрыть глаза и броситься к нему на шею, повторяя имя Дани. А Игорь постоянно показывал свой интерес. Взгляды, случайные прикосновения, приглашения погулять и сходить в кино.

Вот я и решился попробовать хоть чем-то заполнить дыру в груди. Ответил на его поцелуй, крепко зажмурив глаза. И зачем-то согласился, когда он предложил провести вечер субботы в моей общажной комнате, хотя было понятно, к чему всё идёт.

Идиот. Трахаться с ним тоже собирался с закрытыми глазами, да? Только вот не учёл, что касается тебя он совсем иначе, поэтому представить на его месте Данияра не получится, даже напившись, обдолбавшись в ноль и завязав глаза толстым душным шарфом.

Я с размаху ударил кулаком по стене, стесав костяшки пальцев. Затем снова подошёл к окну, взял с подоконника сигареты. Закурил, взглянул на пасмурное ноябрьское небо и голые деревья.

Никогда не оставлю, так ты говорил, Данияр? Но ты обманул и всё-таки оставил меня. Бросил. И никто никогда не сможет тебя заменить.

========== 2. Мать ==========

Четыре с половиной года назад

— Дань, мы с Ромкой пойдём одни. Мы должны это сделать только вдвоём, понимаешь? Ты там ни к чему.

Алёна решительно и строго посмотрела в глаза Данияру, когда мы втроем вышли из его машины.

— Да идите, я что, держу вас? Блин, говорю же, я заткнусь и буду молчать.

Они препирались всю дорогу, пока мы ехали ко мне в коммунальную квартиру. Алёна попросила меня познакомить её с нашей матерью.

Двух моих сестёр забрали у матери примерно за год до моего рождения. Она была слабым и опустившемся человеком — пила, плохо ухаживала за дочерьми. Просто жила так всю свою жизнь, так же, как её собственные родители. И понятия не имела, что может быть по-другому.

Конечно, мать пыталась работать, не воровала и не побиралась, у неё случались периоды просветления, когда она бросала пить, надеялась вернуть дочерей, но это продолжалось недолго. Она меняла мужиков, и словно искала себе как можно более отбитого. Был среди них, правда, один адекватный — он подарил мне альбом, краски и читал на ночь классику. Но задержался этот человек ненадолго.

В итоге с Алёной я встретился только спустя много лет. Она была лучшей подругой человека, которого я полюбил всей душой. И от неё же я узнал о том, что наша старшая сестра умерла от рака.

А теперь Алёна решилась познакомиться с нашей матерью. И настойчиво просила волнующегося Дани, чтобы он не мельтешил у неё перед глазами.

Я бы, конечно, предпочёл, чтобы он находился рядом, когда мы будем разговаривать с моей матерью. Не потому, что боялся или сильно нервничал — просто хотелось постоянно быть рядом с ним. Чувствовать, как он касается меня — мягко, настойчиво или невзначай. Но сейчас с потерянной матерью знакомилась Алёна, а не я, поэтому выбирать, в чьей компании это делать, тоже ей.

— Почему ты не хочешь, чтобы я пошёл с вами? — в его голосе чувствовались нотки обиды.

— Дань, это сложно объяснить… — ответила она. — Но постарайся понять. Я волнуюсь, дико волнуюсь. Я не знаю, как она отреагирует, и не уверена, что смогу её принять. Но… мне хочется посмотреть на её живые искренние эмоции, послушать, что она скажет. И без посторонних людей это сделать будет проще.

Дани недовольно отвернулся.

— Ладно. Окей, — он мягко коснулся моего плеча. — Можно подожду в твоей комнате?

Я кивнул, слабо улыбнувшись. Дани мог бы и не спрашивать. Но он вообще был первым человеком, который показал мне, что у меня есть личные границы, которые можно пересекать только спросив разрешения. И он спрашивал его, хоть оно ему уже давно не требовалось. Моё тело, душа, всё уже давно принадлежало ему.

Мы поднялись на третий этаж по грязной бетонной лестнице с ободранными перилами. Воздух здесь затхлый, пахло плесенью, но я уже давно к этому привык.

Мать была на общей кухне — судя по запаху, готовила морковные котлеты. Что ж, нужно признать, что в последнее время она действительно изо всех сил старалась исправиться. И робко показывала, что ей на меня не плевать. Но она давно упустила момент и прекрасно это понимала. Жаль, что осознание к ней пришло слишком поздно.

Пока Алёна в нерешительности косилась в сторону кухни, я достал из рюкзака ключи от своей комнаты и вручил их Данияру. Он взял их, быстро погладив мои пальцы.

— Отдохну пока, — Дани подмигнул мне и направился к двери.

— Алён? — я тронул её за локоть, а она вздрогнула и обернулась ко мне. — Пойдём?

— Да… Конечно.

Я в общих чертах рассказал сестре, какой образ жизни вела наша мать. Умолчал, конечно, о самой жести. И, конечно, о моей самой главной обиде — на то, что, когда мне было тринадцать, она взяла деньги у моих насильников и пообещала молчать. Да, можно сказать, что её запугали. Она считала, что бесполезно идти в полицию, потому что эти мудаки всё равно отмажутся, а потом отомстят… Но всё равно она не попыталась даже найти хоть какой-то способ. Или сразу забрать меня и уехать подальше, как-то начать новую жизнь. Нет, она просто взяла деньги и отправилась заливать своё горе, забыв обо мне.

Единственное, чем она помогла — не дала мне вскрыться. Забрала лезвие, когда я уже сделал длинный надрез. Если б не она, у меня бы наверняка всё получилось, потому что я был не в себе. Сломлен, раздавлен, растоптан, не хотел жить дальше. И тогда бы не встретил Дани и Алёну. И не почувствовал себя счастливым.

— Сынок? Привет, — мать взглянула на меня и робко улыбнулась.

— Привет. Это Алёна, — я краем глаза наблюдал за реакцией сестры.

Мы не договаривались о том, как будем вести себя и о чём говорить с матерью… Расскажем ли мы ей вообще обо всём. О том, как мы познакомились с Алёной, о том, как она жила все эти годы в приёмной семье, с которой ей на самом деле очень повезло. И о том, что Наташа давно умерла. Просто решили, будь что будет.

— Меня зовут Света. Очень приятно, — она улыбнулась Алёне, а затем снова отвернулась к плите. — Обед почти готов, сынок, садитесь.

Я не помню, когда в последний раз разглядывал лицо своей матери — трезвой и улыбающейся при ярком свете дня. Наверное, никогда… Она на моей памяти всегда была бледной помятой тенью. А сейчас мать не пьёт, и когда она улыбнулась, то показалась словно моложе на несколько лет.

А её рыжие волосы, собранные в аккуратный пучок, были того же оттенка, что и у нас с Алёной. И вообще у них с сестрой можно заметить общие черты. Наверное, когда-то мать была такой же красивой, как Алёна. Могла быть и сейчас, ведь ей только немного за сорок. Но её кожа давно приобрела нездоровый желтоватый оттенок и покрылась ранними морщинами.

Меня кольнула жалость к матери. Наверное, впервые в жизни, хотя я понимал, что такой путь она выбрала сама. Не пыталась ничего изменить. Спохватилась только сейчас.

Она поставила перед нами свои морковные котлеты и банку сметаны. Смотрела в пол, не поднимала взгляд ни на меня, ни на Алёну. Сестра тоже не смотрела на мать, лишь нерешительно косилась на меня. Я дёрнул головой, взглядом спрашивая: «Мне начать?» Алёна опустила голову, начала ковырять вилкой котлету.

Ладно, наверное, стоит дать сестре время.

— Присядь, пожалуйста, с нами, — попросил я мать. Она взглянула на меня, улыбнулась и придвинула к старому покрытому клеенкой облезлому столу шаткую табуретку.

— А где твой друг? — спросила робким голосом.

— Он скоро придёт.

Мать знала обо мне и Дани. Когда я ещё лежал в больнице и отходил от комы, она зашла ко мне в палату и застала нас, сидящих в обнимку, причём Дани залез рукой мне под майку, заставив от блаженства забыть обо всём на свете. Мать взглянула на нас, но тут же отвернулась, пробормотав что-то вроде: «Я зайду попозже».

Она ничего не спрашивала о наших отношениях, но явно поняла, что под майку мне Дани залез не из-за дружеских чувств.

— Как у тебя на работе дела? — спросил я, сделав усилие над собой. Было дико неловко и непривычно говорить с ней вот так… По-семейному.

Она снова как будто на секунду засияла и сделалась моложе.

— Всё хорошо. Посетители в кафе вежливые, сильно не мусорят. Начальство тоже нормальное. У меня есть деньги, может, ты хочешь… То есть давай купим тебе что-нибудь?

Я ещё сильнее почувствовал себя не в своей тарелке.

— Нет, не нужно. Купи лучше себе что-нибудь на осень.

Только не пропивай. Пожалуйста.

— Возьми всё же денег, сынок… — она взглянула на Алёну, ей явно было вдвойне неловко от присутствия постороннего, как она думала, человека. Но слишком редко мы с ней разговаривали, она решила воспользоваться моментом.

— У меня есть. И я с августа снова пойду работать в книжный, — брать у неё ничего не хотелось. Не то что из-за обиды или гордости, хотя и из-за них тоже. Но в основном по причине банальной неловкости. К тому же получала она уборщицей в кафе наверняка копейки.

— Я сама тогда куплю тебе что-нибудь, — упрямо сказала мать.

Когда мы зашли в мою комнату, Дани лежал на кровати с закрытыми глазами и обнимал подушку. В другое время Алёна бы сказала что-то колкое, но сейчас ей явно было не до того.

Он открыл глаза и потёр их ладонями, взглянул на нас. Я присел на край кровати и вручил ему тарелку с морковными котлетами.

— Ну что, как прошло?

Я взглянул на Алёну. Ждала ли она, что я начну разговор о сёстрах, или всё же с моей стороны было правильно промолчать об этом и поговорить на отвлечённые темы? Мне казалось, что она не горит желанием рассказывать всё матери.

— Мы ничего не сказали. Не хочу этого пока что, — сказала она, подтверждая мои предположения.

На ней не было лица, и я мог себе представить, что она чувствует. Алёну забрали у матери, когда она была младенцем, и воспоминаний у неё никаких не осталось. Оно, конечно, к лучшему — не помнить покосившийся дом в захолустье с разбитыми окнами, грязными комнатами, тараканами и постоянными пьянками. Это то, что я сам видел каждый день, и очень хорошо, что сестра этого не видела.

А теперь она встречает родную мать спустя восемнадцать лет, знает, какой образ жизни вела та, и понятия не имеет, как себя с ней вести. Пусть мать сейчас и пытается… Не знаю, что именно она пытается сделать. Исправиться? Успокоить свою совесть?

— Ром, мне очень жаль, что… тебя не забрали в детдом вместе с нами. Со мной и Наташей, — вдруг сказала она, присаживаясь на кровать рядом со мной и отпихивая ноги Данияра, чтоб он дал ей побольше места.

Я опустил глаза. Мне тоже было жаль, конечно. Но одновременно радостно оттого, что ей повезло с приёмной семьёй и не пришлось переживать то же, что и мне.

После того, как она ушла, Дани коснулся моей спины, пока я сидел на кровати, обняв колени.

— О чём думаешь?

— Сочувствую Алёне, — честно признался я. — Может, ей было бы легче, если б она ничего не знала? О матери, о том, что я её брат…

— Не говори глупостей. Во-первых, она имеет право знать. Во-вторых… Чёрт, Ром, у неё хотя бы были адекватные приёмные родители.

Я опустил голову. Чувствовал, как от того, как он гладит мою спину, тоска из моей души исчезает. Но Дани, наверное, всё равно казалось, что мне очень грустно.

— Жалеешь о том, что вы выросли не вместе? — тихо спросил он.

— Не знаю. Может, мне было бы проще, если б я был не один, но хорошо, что она не видела всё то, что приходилось видеть мне.

Мне не хотелось жаловаться и ныть, но он всегда так внимательно слушал… Перед ним было нестрашно вывернуть душу наизнанку. Потому что он обязательно пригреет и приласкает.

— Всё позади, Ром. Иди сюда, — он развернул меня лицом к себе и обнял. Я ткнулся носом ему в шею, как всегда любил это делать.

Его слова внушали железную уверенность в том, что всё действительно будет хорошо. Когда Дани обнимал меня так, вообще исчезали все страхи и сомнения, я не думал о том, что разонравлюсь ему и он меня бросит. Что я его не достоин. Когда он уходил, такие мысли мерзкими червяками проникали в мою душу, но рядом с ним — никогда.

Всё точно будет хорошо. Я верил ему.

***

Наши дни

— Ром, на тебе лица нет. Всё прошло настолько хреново с тем парнем?

Я поднял взгляд на Алёну, сидевшую напротив меня за столиком. Чёрт, не хотелось, чтобы она узнала о том, что произошло вчера. И так постоянно переживает из-за меня.

Если б не она, моя родная и любимая сестра, я бы покончил с собой. Эта навязчивая мысль давно меня преследовала. Только страх причинить ей боль пока не дал мне этого сделать. Она стала моим якорем вместо Данияра.

— Всё нормально, — как бы мне ни хотелось, мой голос прозвучал нихрена не буднично.

Пытаться что-то скрыть от проницательной Алёны — дохлое дело. Вряд ли где-то есть человек более понимающий, чем она. С поступлением на психфак моя сестра явно не прогадала.

Алёна вправляла мозги Дани, когда узнала, что он наркоманит. Она отошла в сторону без обид и скандалов, когда Дани расстался с ней, осознав, что хочет быть со мной. Она приняла меня, приняла нас и всегда поддерживала.

— Всё нормально, поэтому ты залипаешь каждую минуту, не слушаешь меня и ничего не ешь? — она вопросительно подняла брови.

Конечно, я ничего не ел. Чувствовал себя хреново. Было противно от самого себя — оттого, что вообще начал это странное общение с Игорем, согласился, когда он предложил зайти ко мне. А от воспоминаний о его прикосновениях и вовсе начинало тошнить.

— У нас ничего не сложилось, — ответил ей, уткнувшись взглядом в тарелку с овсянкой. Держал руки на коленях и не мог даже ложку взять, потому что Алёна бы заметила, как дрожат ладони.

— Ром, если он тебя обидел…

— Нет! — чёрт, не хватало ещё, чтобы Алёна устраивала разборки с Игорем. А она может. — Просто я идиот. Думал, что смогу представить… его.

Его. Данияра.

Алёна подвинула стул ко мне, взяла за руку. Я напрягся, пытаясь унять дрожь.

— Ты ведь прекрасно понимаешь, что так нельзя. Не нужно пытаться заменить его кем-то, — сказала тихим голосом, опустив взгляд.

Ей тоже до сих пор больно. Они с Дани ведь были лучшими друзьями с самого детства.

— Знаю.

— Ром, лучше вообще не начинать ни с кем отношений, чем искать человека по принципу, чтобы он походил на Дани.

Конечно, я это понимал. Она сказала мне это сразу, как только увидела Игоря. Сказала мягко и осторожно, без давления. Просто предупредила. Нужно было её послушать.

Я грыз себя не только из-за этого. Мне казалось, что я предал Дани.

Мне ведь до сих пор неизвестно, что с ним произошло на самом деле. А вдруг…

— Скоро годовщина. Хочу съездить к его матери, — сказал я, робко посмотрев на Алёну.

«Годовщина только через месяц», — читалось в её взгляде. Но Алёна только грустно предложила:

— Съездим вместе?

Я с благодарностью кивнул, отодвигая от себя тарелку с кашей, к которой даже не притронулся.

Хотел было подняться, но Алёна меня остановила.

— Погоди, Ром. А как… наша мать? — спросила, потупив взгляд.

Прошло четыре с половиной года, но нашей матери она так ничего и не рассказала. Алёна приходила ко мне, даже иногда разговаривала с ней, но… всё равно не решилась. Я мог понять такой выбор. Какой в этом был смысл? Алёна практически не помнила мать — только как та приходила к ней в детдом и обещала забрать домой. Но так и не забрала. Семью сестре заменили посторонние люди.

В последнее время мать сильно похудела. Я видел, что она не может заставить себя поесть. Пытался сам убедить её, приносил продукты, но особого толку не было.

— Всё так же. Обещала, что сходит в больницу. Я прослежу, чтобы сходила, не волнуйся.

А может, волноваться стоило.

========== 3. Сосед ==========

Три года назад

— Кажется, это здесь.

Дани открыл дверь ключом, который нам вручила вахтёрша, и поманил меня внутрь.

Комната в общежитии университета была просторнее и светлее, чем моя скромная обитель в коммуналке. Недавно выстроенный корпус, свежий ремонт, две кровати, столы, тумбочки и шкафы… Пока пустовато и неуютно, конечно, но есть простор для творчества. Повесить на стену рисунки, гирлянду, ещё пару мелочей для уюта, и жить можно. Зато не будет тараканов и плесени. А на шумных соседей, в принципе, плевать.

Дани закинул сумку с моими вещами на одну из кроватей. Вторую сумку я поставил на стол.

— Ну что? Нормально? — спросил он, улыбнувшись уголками губ.

— Неплохо. Надеюсь, сосед адекватный будет, — я тоже улыбнулся и покосился на вторую кровать. Рядом с ней стоял чемодан на колесиках и пара рюкзаков.

— Вот насчёт этого не знаю, — задумчиво ответил Дани. — Видел я его, по-моему, он полный долбоёб.

— С чего ты взял? — я посмотрел на него, затем перевёл взгляд на кровать соседа. Не хотелось, конечно, жить с кем-то неадекватным. А у Дани хорошая чуйка на людей. Устроит разборки, он ведь ужасно вспыльчивый…

— Не знаю. Показалось так, — Данияр ухмыльнулся и подошёл к кровати соседа. — А давай посмотрим, что у него тут есть.

— Дань, подожди, ты что делаешь! — удивлённо воскликнул я, когда он пнул ногой чужой чемодан, а затем раскрыл молнию. — Зачем, не трогай…

— Да ладно тебе, успокойся. Мне кажется, у него там приблуды для БДСМ, хочу взглянуть, — он запустил руку вглубь чемодана и выудил оттуда какую-то одежду. — Тьфу, всего лишь худи, а я думал, латексный костюм.

Худи определённо было знакомым, я смотрел на него, и до меня наконец начало доходить. Но это было бы слишком хорошо, вдруг он просто шутит?

Я тоже подошёл к чемодану и под насмешливым взглядом Дани достал оттуда его красную футболку. Выдохнул и прижал её к лицу, спрятав улыбку, которая расплылась на моём лице, наверное, от уха до уха.

— Что это ты делаешь с вещами своего соседа? — он обнял меня сзади за талию, а затем потянул на кровать и усадил к себе на колени.

— Они приятно пахнут, — ответил я, всё ещё прижимая к лицу его футболку. — По-моему, у меня очень классный сосед.

— Вот как? — Дани опрокинул меня на кровать, стянул с нас обоих кроссовки, а затем улёгся рядом. — Я ведь могу приревновать.

— И не зря. Мой сосед мне уже заочно нравится, — я засмеялся и задёргался, когда он потянулся ко мне и принялся щекотать мои рёбра.

Неужели мы и правда будем жить в одной комнате? Я отложил футболку и прижался к Дани, ткнулся носом ему в грудь. Пытался осознать эту мысль, отдышаться и успокоить сердце, которое билось в счастливых конвульсиях.

Последний год моей учёбы в школе я, как и раньше, жил с матерью в коммуналке, и очень надеялся, что поступлю в университет и смогу съехать в общежитие. Так и вышло. Но Дани не говорил мне, что тоже собирается переезжать от родителей.

Он учился на втором курсе журфака, а я поступил на факультет дизайна в тот же университет. Но даже в самых смелых мечтах не мог предположить, что мы будем жить вместе.

— Как думаешь, твой сосед не будет против, если мы сдвинем кровати? — спросил Дани, одной рукой гладя меня по волосам, другой залезая под мою рубашку.

— Думаю, он только за, — я ещё крепче прижался к нему, позволив протолкнуть колено между моих ног.

Он гладил меня по спине, заставляя выгибаться навстречу его ладони. Я закрыл глаза, отдался ощущениям, принялся торопливо расстёгивать пуговицы рубашки. Чувствовал, как Дани проводит пальцами по позвоночнику сверху вниз, гладит поясницу. Я неосознанно начал двигать бёдрами, тёрся об его колено, ощущая жар по всему телу.

— Нужно дверь запереть, — только и смог прошептать ему на ухо, сбрасывая с плеч рубашку.

— Я уже. Ты не заметил? — он поднял вверх руки, позволив мне стянуть с него футболку.

Мне казалось, что от его вкрадчивого хрипловатого голоса и жадных, но ласковых прикосновений горит каждая клетка моего тела. Я простонал что-то невнятное почти жалобно, схватился за пуговицу на своих джинсах, одновременно продолжая тереться об его ногу.

— Скажи, что хочешь, — прошептал он, целуя мою шею. На чувствительной коже наверняка уже осталась пара засосов, но мне не привыкать ходить в водолазках с высоким горлом.

— Хочу тебя. Сильно, — ответил я, справившись со своей пуговицей и потянувшись к его джинсам.

Дико хотелось как можно скорее избавить нас обоих от одежды и прижаться к его горячему телу, обвить ногами. Он показал мне, как это приятно — отдавать всего себя и получать такой же отклик от любимого человека.

Когда мы сбросили на пол оставшуюся одежду, я снова нырнул к нему под бок и постарался прижаться как можно теснее. Наслаждался прикосновениями к моей спине и пояснице, прикидывал, в какой из карманов сумок положил смазку. Но Дани меня опередил. Он приподнялся и вытащил новый тюбик из того же чемодана, откуда достал худи.

— Всё-таки в шмотье у твоего соседа есть кое-что интересное, — сказал с ухмылкой. А потом посмотрел мне в глаза. — Хочешь побыть сверху?

От этих слов у меня вспотели ладони. Нет, он просто имеет в виду, чтобы я сел на него сверху? Мы уже пробовали так, и мне понравилось. Конечно, он говорит именно об этом.

— Давай, — я взял у него тюбик, открутил крышку и потянулся к своим ягодицам.

— Нет, ты не понял. Хочешь поменяться местами? Я подготовился, — ответил он, перехватив меня за руку.

Я смотрел на него, широко открыв глаза. Никогда не просил его о таком, хотя иногда думал, конечно, как это… Но не решался. Да и мне нравилось быть снизу, нравилось всё, что он со мной делает.

— Но я ведь не знаю, как правильно… — мой голос был глухим и еле слышным.

Несмотря на неуверенность, внутри у меня всё приятно напряглось от предвкушения. Чёрт, мне хотелось этого, и очень сильно хотелось. Да впрочем, пусть уже что угодно сделает со мной. Тереться и прижиматься к нему своим членом, конечно, приятно, но тело желало большего.

— Ничего сложного нет. Берёшь и вставляешь, — Дани насмешливо и с явным удовольствием посмотрел, как мои щёки заливает краска. — Только будь нежен со мной, — прошептал мне на ухо и снова хитро улыбнулся.

Мы лежали рядом, лицом к лицу. Я снова ткнулся ему в шею, медленно потянулся скользкими от смазки пальцами к его ягодицам. Нерешительно посмотрел на Дани, он кивнул, а затем обхватил ладонью наши члены, начал плавно двигать ею вверх и вниз. Мне оставалось только закусить губу и ввести один палец, затем второй. Они вошли довольно легко, Дани был расслаблен гораздо больше, чем я сам.

Он медленно двигал бёдрами, насаживался на мои пальцы, продолжая медленно надрачивать нам. Я смотрел на него, ловил каждый тихий стон, а от каждого движения его ладони жар внизу живота становился всё приятнее и приятнее.

— Давай, Ром, я готов.

Когда я вытащил пальцы, он перевернулся на спину, потянул меня к себе. Широко развёл ноги, и мне показалось, что я кончу прямо сейчас, не успев ничего сделать. Пришлось стыдливо поднять глаза выше и упереться взглядом в татуировку на его плече и груди, одновременно сгорая от желания как можно скорее оказаться в нём и начать двигать бёдрами.

— Ну же, хочу тебя…

Я снова схватился за тюбик, выдавил смазку на свой член. Дани обхватил меня руками, чуть надавил мне на поясницу, прося поторопиться. И я сделал это, просто закрыл глаза, прикусил губу и плавно толкнулся вперёд. Горячо, тесно, хорошо до дрожи в коленях. Хотелось начать двигаться быстрее, но я подавил это желание, напомнил своему поплывшему и ничего не соображающему сознанию, что сам Дани всегда был максимально заботлив, когда занимался со мной любовью.

Он поначалу чуть напрягся, но затем расслабился. Коснулся моей спины, направил меня, заставив немного поменять угол. Я смотрел на него, на то, как он тяжело дышит и откидывает голову, и не мог поверить, что он действительно дал мне это сделать. Он хотел, чтобы я это сделал с ним. Внутри у меня всё буквально трепетало от любви и нежности. Оставалось только лечь на него и поцеловать как можно глубже и чувственнее, продолжая плавно толкаться без резких движений.

У меня уже не получалось сдерживать стоны. Насколько тонкие стены в этой общаге? Впрочем, плевать. Я приподнялся над Дани, он скользнул ладонью вниз, коснулся своего члена.

— Люблю… Люблю тебя, — шептал я исступлённо. Заставить себя делать всё медленно уже не получалось, моё тело отчаянно требовало более быстрых движений.

— И я люблю тебя, — он заглянул мне в глаза, начал двигать бёдрами навстречу.

— Хочу быстрее. Не могу, очень сильно хочу, — моё дыхание давно сбилось, а голос охрип.

— Давай, — он снова двинулся мне навстречу, продолжая касаться себя.

И я ускорился, окончательно отпустив свой разум в свободное плавание. Все ощущения как будто обострились в несколько раз, не оставив в голове ни одной мысли, только желание входить в него и чувствовать жар его тела. Мне нравилось быть снизу, но здесь ощущения были совсем другими, как физически, так и психологически.

— Хочу, чтобы ты кончил во мне, — вдруг сказал он и начал двигаться ещё быстрее.

И я кончил с протяжным стоном. Приятная судорога скрутила мышцы, хотелось чувствовать её как можно дольше, а затем просто упасть без сил в объятия Дани.

Я сполз ниже, хотел взять в рот, но не успел — Дани справился без меня. Ещё одно быстрое движение ладонью, и он тоже кончил, закрыв глаза и выгнув спину. Сперма попала мне на губы и подбородок, и я, всё ещё ничего не соображая, слизал её, глядя Дани в глаза. Он усмехнулся и вытер край моих губ большим пальцем.

***

Наши дни

Давид за руку тащил меня в комнату и что-то весело лопотал. Я не сопротивлялся и послушно шёл. Но когда понял, что он ведёт меня в комнату Данияра, почувствовал озноб по всему телу.

— Я умею играть! — гордо сообщил Давид. Через три месяца ему исполнится четыре года.

У него веснушки на щеках, карие глаза и чёрные, чуть вьющиеся волосы. Если бы не он, не знаю, как мать Данияра жила бы дальше.

В комнате Дани, конечно, всё осталось так, как было при нём. Так, как было, когда он ещё учился в школе. Тот же стол, в котором я когда-то случайно нашёл наркоту. Над столом к стене приклеены несколько моих рисунков. Его портрет, лес и палатка, силуэт парня с гитарой на берегу моря. А вот мы с ним вдвоём — этот рисунок Ребекка забрала из нашей комнаты в общаге.

Кровать застелена всё тем же плюшевым тёмным пледом, а на ней лежит старая гитара Данияра. Новая осталась в нашей с ним общажной комнате. Я обнимал её по ночам, пока мой новый сосед по комнате не видел.

Давид залез на кровать и просунул ноги под корпус гитары. С трудом приподнял её и прислонил к себе. Зажал крошечными пальцами левой руки пару струн ладу так на десятом и одиннадцатом — куда мог достать. Правой рукой попытался что-то брынькнуть.

— Молодец. У тебя хорошо получается, — я улыбнулся ему, всё ещё чувствуя озноб. Стены комнаты Данияра словно начали давить на меня, причиняя боль, причём не только в психологическом плане. Я вдруг вспомнил, как мы с Ребеккой ходили на опознание.

За эти два года она довольно часто приглашала меня в гости. Я любил играть с Давидом, но старался не заходить в комнату Дани.

Мне было больно смотреть на его вещи, хотя в нашей общаге я привык к ним… К его чёрному худи и футболкам, книгам, туристическому рюкзаку, новой гитаре, которую Ребекка оставила мне. Правда, когда я раздвигал кровати в разные стороны перед тем, как в комнату заселили нового соседа, чувствовал, будто рву на части собственное тело. Если от меня ещё осталось что-то целое.

— Давид… — Ребекка выглянула из-за двери, посмотрела на схватившегося за гриф сына и тяжело вздохнула.

Её муж, отец Дани, умер два с половиной года назад. Оторвался тромб — прямо на работе. А вскоре она потеряла ещё и старшего сына. Густые чёрные волосы поседели примерно на треть.

Вслед за Ребеккой в комнату заглянула её сестра Дина. Она жила здесь уже некоторое время и помогала присматривать за племянником. Я надеялся, что у неё получается залечивать душевные раны матери Данияра, как Алёна залечивает мои.

Давид прижал к себе гитару и виноватыми глазами посмотрел на мать. Наверное, ему не разрешалось находиться в этой комнате.

Ребекка посмотрела на меня. Словно взглядом спрашивала, в порядке ли я.

— Ром, поиграй! — Давид потянул меня за рубашку, поняв, что мама не будет выгонять его из комнаты.

Он толкнул гитару мне в руки. Я машинально взял её, вцепился в гриф. Это ведь та самая, на которой Дани учил меня играть. Он даже заменил свои металлические струны на нейлоновые, чтоб мне было не так больно их зажимать.

«Ничего страшного. Не торопись»

Струны глушатся, не звучат. Данияр берёт меня за руку и целует подушечки пальцев.

Под небом голубым

Есть город золотой

Эти строчки я повторял в мыслях. Петь, конечно, не умел. А Данияр умел.

Мои руки слегка дрожали, но красивая и знакомая до боли мелодия звучала, пусть и медленнее, чем нужно. Я выучил её наизусть, как и другие его любимые песни. Он показывал, как правильно зажимать тот или иной аккорд. Как нужно переставлять пальцы.

А в небе голубом горит одна звезда.

Она твоя, о ангел мой, она твоя всегда.

Давид радостно улыбнулся, а моё сердце защемило от тоски. Но я продолжил перебирать струны.

— Очень хорошо играет, — сказала Дина.

С ними золотой орел небесный,

Чей так светел взор незабываемый.

Комментарий к 3. Сосед

Аквариум – Город Золотой

========== 4. Диагноз ==========

Старая ободранная дверь тихо скрипнула. За ней — длинный, плохо освещённый коридор коммунальной квартиры, в которой жила моя мать.

Я редко возвращался сюда после того, как поступил в университет и переехал в общагу. Обида так и не прошла, и у меня было слишком много противоречивых чувств, когда находился рядом с матерью. Хотя можно ли назвать обидой то чувство, когда тебя бросили, предали, променяли на бутылку водки, не попытались никак помочь и залечить душевные раны.

Сейчас она исправилась, да. Я больше не видел её пьяной в стельку. Думал, конечно, что долго не продержится, но мать держалась. Пыталась как-то показать заботу, но не навязывалась, когда я закрывался от неё. Рядом друг с другом мы оба чувствовали себя очень неловко.

Наверное, я простил бы ей сейчас многое. То, что она не заботилась обо мне, поднимала руку и никак не осаждала своих мужиков, которые тоже постоянно стремились «выбить дурь» из меня. Так продолжалось семнадцать лет, и только после того, как я из-за несчастной любви наглотался таблеток и впал в кому, а потом очнулся, она встала на путь исправления.

Меня гложило это мерзкое чувство. Но я не знал, что с ним делать. Общаться, как мать и сын, мы не смогли бы. Обрывать отношения окончательно мне тоже не хотелось из-за того, что всё-таки чувствовал жалость к ней.

Она просила у меня прощения много раз. Но я всегда молчал в ответ на это.

Оставалось только грузить себя мыслью, что, наверное, это плохо, когда не можешь найти в себе силы простить человека, который молит тебя об этом. Хотя Данияр говорил, что я не обязан её прощать. Только переступить через обиду и жить дальше.

Данияр…

— Ром?

Я вздрогнул. Тяжёлая входная дверь со скрипом захлопнулась, прищемив мне ладонь. Больно.

Мать испуганно посмотрела на меня. Подошла, взяла за руку, взглянула на покрасневшие пальцы.

— Всё нормально, — я довольно резко вырвал ладонь и спрятал руки в карманы куртки.

— Ты голодный? Пойдём, поешь, — оназаглянула мне в глаза, затем резко развернулась и быстро направилась на кухню. Я пошёл за ней и успел заметить, как она прячет в шкаф бутылку и торопливо захлопывает дверцы.

Ну какого чёрта, мама?

— Что там? — я указал на шкаф.

Она стала к нему спиной и произнесла:

— Ничего, Ром, просто посуда.

— Посуда? — я присмотрелся к ней и понял, что она пьяна. Не сильно, но заметно. — Никакая это не посуда.

Конечно, можно спросить, какое я вообще имею право указывать взрослой женщине, пить ей или нет. Да, наверное, никакого. Это её жизнь.

Но всё же она держалась столько лет. Неужели пустит теперь всё это насмарку? Начнёт с ма́лого, а потом произойдёт срыв.

— Сегодня какой-то праздник? — тихо спросил я у неё, отвернувшись к окну. — Или ты просто снова взялась за старое?

— Нет, Ром, ну что ты…

— Хоть убей, не понимаю, зачем… Неужели тебе от этого становится легче? Тратить на это силы, деньги, здоровье. Кстати, ты ведь ходила на обследование? Результаты уже есть?

Я резко повернулся к ней, а она потупила взгляд. Худая, с желтоватой кожей, тёмными кругами под глазами, подрагивающими руками и ногами.

— Всё хорошо, сынок, — тихо сказала она.

— Покажи мне результаты обследования.

Но мать не двинулась с места и просто тупо смотрела перед собой.

— Мам?

Она нервно дёрнулась от этого слова. Нащупала рукой спинку стула, присела, крепко сцепив пальцы.

— Сынок, ничего страшного. Мне просто, возможно, придётся лечь в больницу ненадолго.

Я занервничал ещё сильнее. Какой бы матерью она ни была, мне страшно из-за того, что у неё могут быть серьёзные проблемы со здоровьем. И при этом она покупает себе алкоголь и заливается им с самого утра.

— Покажи мне результаты обследования, — снова настойчиво попросил я.

Она теребила в руках подол юбки. Затем всё же встала и поковыляла в свою комнату. Принесла какую-то замусоленную папку и протянула мне. Я вытащил оттуда несколько листков и начал вчитываться. Особо ничего не понимал, пока не дошёл до диагноза.

Цирроз печени.

Эти буквы словно отпечатались в моём мозге калёным железом. Затем голова, наконец, включилась, начала усиленно работать, оценивать возможности и перспективы.

Я ничего не понимал в лечении таких болезней, но предположил, что оно будет отнюдь недешёвым. Где взять деньги? Можно продать одну из двух наших комнат в коммуналке. Мою, я ведь всё равно там не живу.

Ещё нужно что-то делать с матерью, чтобы она от отчаяния снова не опустилась и не отправилась на тот свет если не из-за своей тяжёлой болезни, то из-за алкоголя.

Я молча положил листы на стол. Поднялся, прошёл мимо испуганно смотревшей на меня матери к шкафу. Достал оттуда открытую бутылку водки и так же, не проронив ни слова, вылил её в раковину.

— Сынок… Рома…

— Тебе назначили лечение? Что вообще сказали в больнице? — перебил я её.

Она словно сжалась под моим взглядом.

— Не хочу лечиться. Какой смысл, — сказала, спрятав лицо в ладонях.

Какой смысл? Я не мог ответить на этот вопрос.

— Ты можешь хоть раз в жизни взять себя в руки? — сказал, став над ней. — Посмотри на меня. Я не хочу, чтобы ты умерла.

Она так и не подняла голову, а её плечи затряслись.

— Ты очень сильный, Ром, — ответила еле слышным срывающимся голосом. — Хорошо, что ты вырос непохожим на меня. Конечно, я не имею никакого права говорить, что горжусь тобой, но я горжусь…

— Так докажи, что имеешь право! Что можешь измениться! — я уже не просто повысил голос, а выкрикнул эти слова. — Возьми себя в руки. Пройди лечение. А потом найди моих сестёр. Ты вообще за все эти годы хоть что-то пыталась сделать для того, чтобы их найти? Узнать их судьбу?

Она тихо всхлипнула и опустила голову на грязный стол, всё так же пряча лицо в ладонях.

— Ром… Я все эти годы просто старалась не думать о них. Душила эти мысли, прятала их внутри. Просто всеми силами пыталась забыть. Ни дня в своей жизни я не была ни то что хорошей матерью… Даже просто — матерью.

Нужно было, наверное, обнять её, сказать что-то ласковое. Но я не мог. И совсем не был силён в психологии, не знал, как правильно подобрать слова и успокоить её.

Данияр бы смог на моём месте.

— Хватит. Это всё и так ясно. Но я хочу, чтобы ты лечилась! Ты можешь ради меня хотя бы это сделать?

Мать взглянула на меня, вытирая ладонями слёзы. Я не мог больше смотреть на неё, отвернулся, набрал воды в старенький чайник и поставил на плиту.

— И не пей больше. Не смей. Никогда, слышишь? — сказал и повернулся к ней.

Она кивнула и снова опустила взгляд.

***

Игорь поймал меня в одном из пустых коридоров университета после занятий. Я шёл с кафедры, где встречался с научруком, был погружён в свои мысли и не замечал ничего вокруг.

Он схватил меня за руку, но я резко вырвался.

— Чего ты хочешь? — спросил его как можно более спокойным голосом.

— Рома, слушай, прости меня за тот случай, — начал он, опустив взгляд.

Мои мысли были заняты болезнью матери, и Игорь оказался тут совсем некстати. Я уже и забыл о нём.

— Просто не приближайся ко мне больше, и всё. Сделаем вид, что не знаем друг друга.

«Смотри собеседнику в глаза. Не отводи взгляд. Говори громче и увереннее», — услышал в сознании голос Данияра. И я смотрел прямо на Игоря. Страха не чувствовал.

— Да чего ты так воспринял всё? Никто не собирался тебя насиловать. Ты ведь сам согласился, когда я предложил пойти к тебе. И я думал, что ты просто ломаешься из-за неуверенности в себе, а на самом деле хочешь!

Сам виноват, сам позвал. Недостаточно громко кричал, недостаточно упорно вырывался, недостаточно настойчиво просил остановиться.

Я всё это уже пережил. Когда меня изнасиловали двое мудаков в отеле. А потом мой одноклассник, племянник одного из насильников, растрезвонил, что я сам пришёл и сам просил об этом.

И у них тогда на какое-то время действительно получилось заставить меня поверить в то, что сам виноват. Зачем пошёл к ним в номер? Мать работала уборщицей в отеле, и я помогал ей. Меня позвали убраться. Но нет, нужно было предвидеть, что за этим последует. А может, я сделал что-то такое, что заставило их обратить на меня внимание? А может, я недостаточно настойчиво вырывался? Недостаточно громко орал? Да, мне сначала заткнули рот, и державший меня мудак отпустил только для того, чтобы запихать туда член, пока второй пристраивался сзади. Я мог бы укусить его. Не укусил, значит, был согласен. И пофиг, что от ужаса меня парализовало.

Так у нас любят перекладывать вину. Заставлять жертв поверить в то, что они виноваты сами. В том, что изнасиловали, в том, что травят.

А потом появился Данияр. Первый человек, который заступился за меня.

«Я так понимаю, тебе везёт на мудаков?»

«Если будут доставать — ты говори мне, ладно?»

«Ром, не стыдно привлечь кого-то на помощь. Ты ни фига не обязан сам всё это вывозить».

Но теперь тебя нет, и я обязан вывозить сам.

У Игоря не получится переложить вину за произошедшее на меня. Вина только на нём — он не услышал и не воспринял слово «нет».

— Отвали от меня. Учись слушать людей, когда они просят тебя остановиться.

— Блять, да Рома, не хотел я тебя насиловать!

Он схватил меня за плечи, но я сбросил его руки.

— Слушай, всё ведь нормально было. Мы почти два месяца общались. Нахрена ты тогда сосался со мной и позвал к себе? — он очень пытался заставить меня чувствовать себя во всём виноватым.

— Даже если я позвал тебя, всё равно имел право передумать. Может, это и хреново с моей стороны, но это ни фига не значит, что меня из-за этого нужно изнасиловать.

Игоря, похоже, начало крыть.

— Я ведь уже даже извинился, — со злостью сказал он. — Завёл пластинку — «изнасиловал, изнасиловал». Обидел тебя, просто пиздец. Может, мне просто рассказать всему факультету, что ты гомик и даёшь каждому встречному? Чтоб понял, что я ещё обходился с тобой достаточно ласково.

Мне не было страшно, а даже немного смешно от этого бреда.

— Про себя тоже расскажешь, да?

— А на меня никто не подумает, — после небольшой паузы сказал он всё с такой же злостью.

— Да и рассказывай. Мне плевать.

Мне и правда было плевать. Пусть пускает слухи, сколько ему угодно, у меня есть проблемы посерьёзнее. А у людей есть свои дела. К тому же на нашем факультете есть и другие геи и лесбиянки. От того, что однокурсники узнают об ещё одном гее, Земля не остановится.

Я повернулся к нему спиной и пошёл прочь.

========== 5. Под Новый год ==========

Три года назад

Длинная серебристая гирлянда сверкала мягкими отблесками огоньков. Я прицепил к ней маленькими декоративными прищепками несколько наших с Дани фотографий, почтовых открыток с видами Москвы и небольших акварельных рисунков. А на тумбочке нашей комнаты стояла невысокая пушистая ёлка с разноцветными шарами.

Услышав, как открывается дверь, я обернулся, собираясь похвастаться своей работой перед Дани. Но моё настроение сразу же сползло вниз, когда я заметил синяк на его скуле и разбитую губу.

— О, классно, фонарики! — бодро сказал он, окинув взглядом комнату. — Я вот тоже пришёл с фонарём.

— Дань, что случилось? — я подскочил к нему, потянулся к его лицу, но он перехватил мои кисти.

— Не парься. Нормально всё.

— Нормально? Не похоже. С кем ты подрался? — я вырвал руку и всё же осторожно дотронулся до его скулы.

— Почему сразу подрался? Может, я с лестницы упал? — ухмыльнулся он. Затем отошёл от меня, скинул обувь, куртку и ковырнул ногтем фонарик гирлянды.

— Ни с какой лестницы ты не падал, — обиженно сказал я. Почему он не хочет рассказать мне, что случилось?

Он вздохнул и закатил глаза.

— Ром, всё нормально, правда. Не парься. Подрался с одним уёбком, пропустил пару ударов. Бывает.

— Из-за чего подрался? — я снова подошёл к нему, попытался рассмотреть синяк. — Из-за… нас, да?

Данияр резко сжал кулак. Хотел, наверное, долбануть по стене, но сдержался. Я заметил, что костяшки пальцев у него стёсаны.

— Мудак забылся и начал нести херню. Пришлось популярно объяснить, что не его собачье дело, с кем сплю я, и кто бы то ни было ещё.

Я потупил взгляд, почувствовал стыд из-за того, что Дани приходится влезать в разборки из-за наших отношений. То, что кто-то говорит ему мерзости из-за этого, было обидно.

Не то что мы светили этим, но… Кто захочет докопаться, обязательно найдёт причину. Я многократно сталкивался с этим в школе. И не пожелал бы такого никому, тем более Данияру.

А он всегда был несдержан, сколько я его знал. Конечно, после того, как Дани перестал употреблять наркотики, он стал спокойнее, но всё же… На мне, правда, никогда не отыгрывался, да и у меня обычно получалось его успокоить.

— Ром, ну ты чего? Всё нормально, говорю же, — он снова усмехнулся. — Просто мудакам иногда нужно объяснять на понятном им языке. И в том числе для того, чтобы другие увидели, чем это грозит. Этот уёбок свой грязный рот больше открывать не будет.

— Не хочу просто, чтобы из-за меня у тебя были проблемы.

— Проблемы не у меня, а у тех, кому не пофиг, кто с кем трахается.

Он сильно злился, хоть и пытался держать себя в руках. Хотя на самом деле это был первый случай такого конфликта с кем-то из-за наших отношений. По крайней мере, первый, о котором узнал я, возможно, о других он просто не говорил. Но мне всегда было страшно, что он попадёт в неприятности из-за своей несдержанности. И из-за меня.

— А что с тем мудаком?

— Живой. В «травму» повезли, — ответил Дани и протянул ко мне руки. — Иди сюда. Ром, если кто-то будет лезть к тебе, скажи мне, ладно? Это не будет значить, что ты жалуешься, это будет справедливо. Потому что не нужно такое терпеть и спускать.

Я машинально кивнул, хотя, конечно, не стал бы ему ни о чём таком говорить. Но меня и так никто не трогал — на факультете со мной учились в основном одни девчонки, а круг общения состоял из Алёны и ещё нескольких людей, с которыми дружил Дани.

Забавно, решил, что ничего бы ему не сказал, а сам обижался, что он тоже не хочет говорить мне о своих конфликтах.

— Обманываешь, Ром, — сказал Данияр, обнимая меня. — Посажу тебя в бункер, чтоб ни один мудак не приблизился.

— Может, давай лучше тебя посадим? — я усмехнулся и вывернулся из его рук.

— Давай тогда нас обоих. Или нет, лучше посадить туда всех мразей, которые лезут не в своё дело, — он снова взял меня за плечи и притянул к себе. — Мне нравится эта гирлянда. И фотки классные.

Я прижался к нему как можно крепче. Очень надеялся, что никаких последствий для него из-за драки не будет.

— У меня есть для тебя кое-что, — сказал я ему и снова вывернулся из объятий. Потянулся к рюкзаку и достал небольшую коробку.

Дани собирался купить себе наручные часы, но я его опередил. Решил сделать подарок на Новый год и купил хорошую модель с чёрным круглым циферблатом и металлическим браслетом.

— Новый год ведь только через неделю, — он усмехнулся, принимая у меня запакованную коробку.

— Я решил подарить сейчас…

На самом деле мне было тревожно из-за того, что Данияру может не понравиться, поэтому дождаться Нового года я не мог. А если ему понравится, то это отвлечёт его от случившегося.

— Да ладно? Блин, Ром, дорого же, — произнёс он, открыв коробку.

— Ты, кажется, присматривал такие…

— Да, родной, такие. Спасибо тебе. Они классные, — он застегнул часы на запястье, а затем коснулся ладонью моей щеки.

Я почувствовал, что Дани, наконец, успокоился и больше не злится.

***

Наши дни

Давид по-джентльменски отобрал у маленькой светловолосой девочки ком снега и усердно принялся сам катать его по земле. Алёна закусила губу и отвернулась, а Сашка невесело усмехнулся.

Мы втроём сидели на лавочке в парке, пока Давид носился по площадке, раскидывал снег, знакомился с девочкой и помогал ей лепить снеговика.

Саша разлил горячий травяной чай из термоса и вручил нам с Алёной по кружке. Я, конечно, тут же вспомнил, как чай заваривал Данияр — в таком же термосе или на костре в походной кастрюльке. Дани и Саша были одноклассниками и лучшими друзьями с детства.

— Так похож, — сказала Алёна, снова взглянув на Давида. Саша приобнял её за плечи.

Друзья Данияра стали и моими друзьями, и после того, как он ушёл, они не разорвали общение со мной. Я с горькой усмешкой вспомнил, как Сашка и Егор подкалывали меня и Дани после того, как мы поцеловались во время игры в бутылочку, и постоянно предлагали оставить нас наедине. Данияр обычно отшучивался, а я отчаянно краснел и мечтал оказаться на необитаемом острове. Но желательно всё-таки вместе с Дани.

— Ром, ты прям убитый какой-то, — сказал Саня. «Больше, чем обычно», — читалось в его взгляде.

— Всё нормально. На учёбе завал просто, — я пожал плечами. Но мысли, конечно, были заняты матерью.

Болезнь у неё выявили достаточно поздно — спасти там уже ничего нельзя, только делать поддерживающую терапию. Мать необходимо было после кучи обследований и анализов поставить на учёт как пациента, которому требуется донорская печень. Но в больнице мне объяснили, что никто не знает, сколько придётся ждать, и дотянет ли она вообще до операции. В этом списке пациентов нет никакой очереди и порядковых номеров. Если донорский орган появится, операцию сделают тому, кому это больше необходимо по состоянию здоровья, и кому он подходит лучше.

Алёне я пока ничего не сказал. Хотя, конечно, не было ни одной адекватной причины это скрывать. На её вопросы о самочувствии матери говорил, что всё нормально, и ещё ждём результаты обследования. Мне было мерзко из-за этой лжи.

В последнее время я чувствовал себя особенно паршиво. Кусок в горло не лез, хотя понимал, что если хочу осуществить задуманное, нужно усиленно следить за своим здоровьем и нормально есть.

Ведь ждать донорскую печень можно годами.

Прогулка с Давидом отвлекала от тяжёлых мыслей — я любил гулять с ним, несмотря на щемящее чувство в груди из-за того, что он так походил на своего брата. Сегодня к нам присоединились Алёна и Саша. Я поглядывал на сестру и понимал, что должен ей всё рассказать. Но вместо этого вслушивался в болтовню Сани, пытаясь отвечать хоть немного в попад.

— Ром! Помоги! — позвал Давид.

Я поднялся с лавочки и принялся катать вместе с ним тяжёлые снежные комья. Алёна и Саня присоединились к нам.

Пустота внутри понемногу отошла на второй план, пока мы лепили снеговика, а Давид со своей подружкой делали ему глаза, нос и пуговицы из камней.

— Ром! — Давид потянул меня за рукав, доверчиво заглядывая в глаза.

— Что, родной?

Я опустился на корточки, а он тут же принялся шептать мне на ухо:

— А мама сегодня плакала опять…

Не то что я этому удивился. Скоро ведь исполнится два года.

— Ничего, родной, так бывает. Всё будет хорошо, не бойся. Давай сделаем подругу твоему снеговику.

— Давай слепим ему братика! — просиял Давид. У меня внутри всё похолодело, но я только кивнул и принялся катать новый снежный ком.

***

— Ром, результаты обследования ведь уже должны быть готовы, — сказала Алёна после того, как мы отвели Давида домой, а затем попрощались и с Саней. Сказала голосом, не терпящим возражений — ещё немного, и она сама пойдёт в больницу за анализами, либо будет пытать меня, пока не признаюсь.

Глупо скрывать. И плохо с моей стороны. Что, если она в итоге узнает о болезни слишком поздно… Может, она всё-таки хочет признаться матери, а из-за меня не успеет этого сделать…

— У неё проблемы с печенью, — сказал я, не глядя на сестру.

— Насколько серьёзные?

— Достаточно серьёзные.

Алёна замолчала. Я был благодарен ей за то, что она не произнесла: «Почему ты раньше ничего не сказал?»

— Её можно вылечить? — спросила наконец она, пиная сапогами снег.

— Надежда есть.

Хоть здесь не соврал — надежда и правда есть. Я знал, что делать. Донорскую печень мать просто не дождётся. Какой бы хреновой она ни была все эти годы, я не позволю ей умереть.

Да и ничего страшного в операции нет. Если всё будет нормально и я подойду как донор, у меня возьмут часть печени, а через считанные недели она отрастёт заново. Никаких серьёзных последствий для меня быть не должно. Да даже если и будет… Мне не страшно.

Но Алёне об этом говорить пока не хотелось. Расскажу после… После чего? Я и сам не знал.

— Ром, а лечение дорогое? Может, вам помочь…

— Нет, всё нормально. Лечение бесплатное.

Оно и правда официально бесплатное, вплоть до самой операции по пересадке… Но ведь ещё есть куча дополнительных анализов, лекарств и терапий. Многое из этого, конечно, тоже условно бесплатно, но за деньги пройти и получить всё необходимое проще и быстрее. К тому же матери нужно на что-то жить, ей пришлось уйти с работы, а мне в книжном платят не златые горы. Поэтому я взял подработку, начал на заказ рисовать эскизы для тату, настоял на том, чтобы мы выставили на продажу мою комнату в коммуналке.

Мать пыталась меня убедить в том, что она не заслуживает столько хлопот, но я не думал об этом. Какая разница, заслуживает или нет. Просто включился какой-то инстинкт, который говорил мне, что делать: убедить её лечиться, продать комнату, самому лечь на операционный стол. Пока я просто воспринимал это как данность и до похода в больницу и разговора с доктором уже в качестве потенциального донора старался много над этим не думать.

— Ром? — снова позвала Алёна, коснувшись моего плеча. — Не закрывайся от меня, ладно? Я с тобой, что бы ни случилось. Ты мой брат, родной и единственный. Я люблю тебя, всегда помогу и поддержу.

Я обнял сестру посреди заснеженной аллеи под фонарём, зарылся носом в её волосы — она была ниже меня на полголовы. Прошептал, что тоже её очень люблю.

========== 6. Так будет всегда ==========

Два с половиной года назад

Ренат, отец Данияра, разжёг огонь в мангале на поляне посреди леса. Поставил сверху большую кастрюлю с водой для чая.

— Ром, подай шампуры.

Я поспешил исполнить его просьбу. Было неловко в его присутствии, хотя он никогда не высказывал мне ничего насчёт того, что я сбил его сына с пути истинного. Конечно, он бы наверняка предпочёл, чтобы Данияр встречался с девушкой, но, видимо, смирился и относился ко мне без враждебности.

— Этот балбес мясо несёт или нет? — Ренат с усмешкой обернулся в сторону стоящих на поляне машин. Но усмешка была доброй.

Людей было довольно много, все были друзьями родителей Данияра со своими детьми. Выходной июльский день, шашлыки, палатки, удочки, гитары…

— Пап, да несу я, — Дани наконец вышел из-за машин.

Одной рукой он прижимал к себе кастрюлю, другой держал за руку неловко перебирающего ногами полуторогодовалого брата. Передав Давида матери, Данияр направился к нам.

У меня никогда не было отца, я даже понятия не имел, как он выглядит. В детстве иногда пытался нарисовать себя с ним, но не получалось даже просто в голове представить, как это… Он должен держать меня за руку? Или со смехом поднять над головой? Я думал об этом, но вообразить картинку не мог, поэтому страдал над пустым листом бумаги, грыз карандаш или заляпывал себе футболку красками, за что потом получал нагоняй от матери.

Я смотрел, как отец Данияра забирает у него кастрюлю и дружелюбно хлопает его по плечу. Объясняет, как нужно жарить мясо. Мне было радостно, что они сохранили хорошие отношения. Конечно, когда вскрылось то, что Дани употреблял наркотики, были скандалы — не при мне, но Данияр иногда мельком об этом упоминал. Отец, который работал в полиции и занимался борьбой с наркотиками, узнаёт, что его собственный сын нюхает мефедрон и считает это просто баловством… Не могу даже представить его реакцию. Наверное, Ренат винил себя за то, что из-за работы не мог уделять сыну достаточно внимания, и тот в подростковом возрасте отдалился, несмотря на то, что в детстве они много времени проводили вместе — путешествовали, лазили по пещерам и катались на лодке.

Но главное, что сейчас у них, кажется, всё хорошо.

— Подожди, пока угли прогорят, потом только клади мясо. Если опять начнёт разгораться, плесни немного воды, открытого огня быть не должно.

— Понял… — сказал Данияр с лукавой улыбкой, подмигнув мне. Он, конечно, всё это и так знал.

Дани в двадцать один был немного выше отца, и внешне больше походил на мать — у него были её слегка впалые скулы, тёмные волосы и угольно-чёрные глаза.

Поправляя шампуры, отец неловко споткнулся, едва не завалившись на мангал. Я испуганно вскочил, но Данияр, конечно, уже его подхватил.

— Бать, ты чего?

— Да нормально всё. Нога что-то заболела.

Отец присел на бревно, вытянув ногу. Дани обеспокоенно посмотрел на него, затем на меня.

— Может, тебе к врачу… — начал он.

— Да из-за чего? Нормально всё, говорю же. Бывает, — перебил его отец, усмехнувшись. — Иди лучше за мясом следи.

Он снова хлопнул сына по плечу и кивнул в сторону костра. Дани отошёл от отца, но то и дело косился на него.

— Давай, сам справишься? Смотри, чтоб не пригорело, — отец всё же поднялся с места. Он уже не пошатывался и твёрдо стоял на ногах. — Куда ты там гитару дел?

— В багажнике лежит, — Данияр кивнул в сторону машины. — С тобой точно всё нормально?

Отец отмахнулся и направился к машине твёрдым шагом, оставив нас наедине с костром. Мы с Дани молча косились ему вслед, понаблюдали, как он достаёт гитару, настраивает её, оперевшись ногой о колесо машины. Как идёт к сидящим на расстеленных прямо на траве пледах жене с младшим сыном и друзьям. Давид радостно тянет руки к гитаре, а Ренат смеётся и пытается зажать его маленьким пальчиками аккорд Am.

— Хрен заставишь его в больницу пойти, — с досадой сказал Дани, отворачиваясь к мангалу.

— Часто с ним такое?

— Да нет… Именно такого я не замечал. Но вообще он когда болеет, его не убедишь выпить лекарство или там витамины какие-то принять. Упрямый, просто жесть. Думает, что здоровье идеальное, как в двадцать, и пофиг, что уже полтинник стукнул.

Дани, размышляя о чём-то, стянул с руки часы — мой подарок на прошлый Новый год — и принялся задумчиво тереть подушечками пальцев циферблат. Я замечал за ним такую привычку — когда он что-то обдумывал, то снимал их и принимался вертеть в руках, ощупывать и постукивать ногтем по браслету. Но он всегда их носил, они ему нравились, и это меня очень радовало.

— Может, попросишь маму с ним поговорить? — спросил я.

— Да, знаешь, наверное, попрошу. Хотя не факт, что сработает.

***

Мы с ним делили одну палатку на двоих. Это было нормально и не вызывало вопросов — в подобных походах порою бок о бок приходится спать совершенно незнакомым людям, а тут два друга… Очень хороших друга.

Мы поставили палатку поодаль от других. Уже стемнело, и он раздевал меня под стрекотание сверчков и раздававшуюся со стороны берега гитарную мелодию. Стянув футболку, поцеловал в губы, затем опустился по шее к плечам. Чуть подтолкнул, заставив лечь спиной на спальный мешок, и снова коснулся моих губ. Я обхватил его ногами, притянул к себе как можно ближе, прижался как можно теснее. Прикусил губу, когда он, глядя мне в глаза и улыбаясь, потёрся об меня пахом через ткань спортивных штанов.

— Как ты хочешь? — спросил Дани шёпотом, чуть прикусив мочку уха и гладя мои бёдра.

Эти движения заставляли меня всё шире разводить ноги и всё сильнее желать оказаться наконец под ним абсолютно голым.

— Мне всё равно, просто хочу тебя, — прошептал я, подставляя ему шею для поцелуев. Зажмурился от удовольствия, когда он коснулся языком груди, сосков. Ночной воздух внутри палатки приятно холодил кожу.

Я уже не мог терпеть и принялся сам стягивать с себя спортивные штаны вместе с трусами. Он усмехнулся, помог мне, поцеловал внутреннюю сторону бедра, заставив вздрогнуть, откинуться назад и закусить ладонь, чтобы не застонать. Сдерживаться стало ещё сложнее, когда он коснулся моего члена, сначала провёл рукой, а затем взял в рот. Я закрыл глаза, продолжал кусать собственную ладонь, другой рукой провёл по его мягким волосам. Чувствовал быстрые движения его языка на своей коже, он начал брать глубже и глубже. Хотелось, чтобы нашу палатку накрыло каким-нибудь звукоизолирующим куполом, и стонать, стонать в полный голос, повторять его имя и просить не останавливаться.

Он приподнялся надо мной, только чтобы достать из рюкзака смазку. Потянулся ко мне, поцеловал в губы, снова опустился вниз. Было дико приятно наблюдать через полуопущенные веки, как он касается языком головки и выдавливает на ладонь смазку. Как разводит мои ноги, целует бёдра. Я выдохнул и заставил себя расслабиться, когда он ввёл в меня сначала один палец, затем добавил второй. Коснулся нужной точки, заставив чуть выгнуть спину и начать самому двигать бёдрами, насаживаясь на его пальцы.

Он снова поцеловал меня в губы, а после плавно толкнулся внутрь. Я цеплялся взглядом за каждую его чёрточку. Парочка родинок в уголках глаз, нос с небольшой горбинкой, растрепавшиеся волосы… Я мог представить его в мельчайших деталях с закрытыми глазами. Столько раз рассматривал и не мог отвести взгляд… В школе — украдкой, пока никто не видел. А после нашего объяснения в чувствах — часами, пока он спал со мной в одной постели.

Правильно расслабляться я научился уже давно, потому что доверял, потому что знал, что он не сделает мне больно, и не сделает что-то, чего бы мне не хотелось. Мы изучили друг друга, знали, что нравится обоим. Вот и сейчас у меня быстро получилось подстроиться под его темп, двигаясь навстречу, обхватив его ногами. Чувствовал его внутри себя, чувствовал приятный жар внизу живота. Он коснулся моей промежности, обхватил член, погладил головку. Двигал ладонью в такт собственным толчкам, от чего моё сознание уплывало, а дыхание стало тяжёлым и судорожным. Приходилось напоминать себе, что нужно быть потише.

Дани коснулся моих плеч, притянул к себе, не переставая целовать в губы и шею. Попросил повернуться к нему спиной, и, когда я стал на четвереньки, выгибая спину и опираясь на локти, снова толкнулся в меня.

Я долгое время не мог заниматься любовью в такой позе, мне физически было необходимо видеть его, смотреть ему в глаза. Боялся, что, если отвернусь и не буду смотреть на него, вспомню, как меня насиловали в гостинице, и больше не смогу ни о чём думать. И первое время секс был только лицом к лицу. Пусть это, наверное, поначалу более неудобно, чем если бы я перевернулся на живот или на бок… Но психологически так было комфортнее, а он не торопился, не скупился на поцелуи и смазку.

Но сейчас уже ничего не страшно. Все мысли покинули мою голову, только до предела обострились ощущения, хотелось, чтобы он двигался быстрее, сжимал мои бёдра, спину и ягодицы сильнее. И он делал это, знал, как мне больше нравится. Я просунул руку под живот, начал дрочить себе, быстро и судорожно сжимал член, кусая губы и борясь с желанием застонать в голос. Ловил каждый вздох Данияра, с упоением вслушивался, понимал, что он тоже пытается сдерживаться и быть тише.

Затем он перевернул меня набок, снова пристроился сзади. Коснулся ладонью моего члена, прикусывая кожу на плече, целуя в шею и висок, зарываясь носом в волосы. Я двигал тазом, толкался в его руку, насаживался и выгибался, тяжело дыша. Смотрел расфокусированным взглядом на то, как он надрачивает мне. Когда почувствовал, что осталось немного, попытался сказать что-то, но внятно говорить, как всегда в такие моменты, не мог. А он, как всегда, меня понял.

— Я тоже сейчас, Ром… Давай, хочу вместе… Мне пиздец как хорошо, — зашептал он, прикусывая мочку уха, и мне казалось, что я сейчас сгорю, но гореть так хотелось вечно и чувствовать оргазм как можно дольше.

Я кончил в его ладонь, судорожно выдохнув, ощущая, как сокращаются мышцы. Услышал его тихий стон и почувствовал горячую влагу на своих ягодицах.

Дани обнимал меня сзади, сомкнув руки на животе, уткнулся носом и губами мне в затылок. Не хотелось шевелиться и думать о чём-то, только лежать вот так, ощущая спиной жар его тела.

Я надеялся, что так будет всегда. Что он меня не оставит. Что всё будет хорошо.

Тогда всё и было хорошо. Мы жили вместе в общаге, его родители нормально относились ко мне. И было определённо здорово вот так ездить в лес и отдаваться друг другу в палатке под деревьями и звёздным небом.

До смерти отца Данияра оставалась неделя. До теракта — полгода.

***

Наши дни

Мать своими длинными бледными пальцами с белыми ногтями вцепилась в мой локоть. Идти ей было тяжело, она с трудом переставляла ноги. Я буквально за руку отвёл её на УЗИ.

Она споткнулась, привалилась к моему плечу. По её щеке покатилась слеза. В моём сознании тут же всплыла похожая картина, только на месте матери был я сам — такой же рыжий, маленький и худой, так же цепляюсь за её руку со слезами на глазах. Но она отталкивает меня и уходит, оставляя одного в нашей холодной халупе с разбитыми окнами.

Я злился из-за этого, злился на неё, обида давила моё сердце, словно насквозь гнилое яблоко. В сознании картина — я точно так же, как когда-то она меня, отталкиваю её и ухожу, оставляя одну в длинном больничном коридоре.

А ещё я злился на самого себя. Эти воспоминания возникли в моей голове очень некстати. Какой смысл сейчас думать о том, что происходило пять и десять лет назад?

Интересно, как Данияр бы поступил на моём месте? Для своих близких он, конечно, пожертвовал бы всем, что у него есть. А если б его мать была такой же, как моя?

«Необходимо осознавать все возможные последствия и риски», — сказал врач во время консультации в больнице. Но мне было плевать на то, что со мной может случиться во время и после операции — кровотечения, инфекции, проблемы с сосудами, какой-то там процент смертности доноров. Всё это не пугало и не имело значения.

Но меня почему-то мучил вопрос, а сделала бы мать то же самое для меня?

Я посмотрел в её огромные голубые глаза — такие же, как у меня, только с ярко выделяющимися красными сосудами и желтоватыми белками. Прислушался к тяжёлому дыханию.

Чёрт, а что ещё делать? Кинуть её умирать? Люди ждут донорский орган как минимум год, а то и больше. Она не протянет столько. Без разницы, как бы поступила она сама, я всегда стремился не уподобляться ей.

— Ром… О чём ты говорил с доктором? — прошептала она.

Я не собирался говорить ей о своём решении. Пусть узнает как можно позже. Начала бы она меня отговаривать или благодарить, всё это было бы одинаково неловко и неуютно.

— Сказали, будут тебя лечить.

— Да зачем всё это, — сказала она, опустив голову. — Сколько Бог отмерил, столько и проживу.

— А ты у нас, значит, дофига религиозная, — сказал я и тут же закрыл рот, заметив, что её глаза снова наполнились слезами. — Хватит. Вылечат тебя. Приведут в порядок твою печень или заменят на новую, а потом мы с тобой поедем искать моих сестёр.

Мне самому было противно от этой лжи, но, чёрт, она улыбнулась сквозь слёзы от моих слов. Ей нужно жить ради чего-то, ради какой-то надежды. Конечно, я не собирался рассказывать матери про Алёну и про то, что моя старшая сестра Наташа умерла от рака вскоре после того, как её удочерили. Точно не сейчас. Пусть мать верит.

Мне нужно пройти кучу обследований, сдать множество анализов, которые определяют, достаточно ли я здоров и подходит ли моя печень матери. Ещё надо что-то делать с учёбой, закрыть досрочно сессию, показать комнату в коммуналке покупателям, выполнить несколько заказов по эскизам и взять дополнительные смены на работе. Голова шла кругом от всего этого, а серые больничные стены давили на психику. Дико хотелось курить, но донорам нельзя этого делать как минимум несколько недель.

Оставив мать в больничной палате и пообещав зайти завтра, я вернулся в коммуналку и просто упал на кровать в пока ещё своей комнате. Хотелось обнять подушку и выть в голос — на людях ещё получалось держаться, а наедине с собой нет.

Я уставился в потолок, а перед глазами появилась картинка, как мы с Дани впервые занялись оральным сексом на этой самой кровати. Это было летом, он приехал ко мне после того, как сдал последний выпускной экзамен в школе. Я долго ломался, боялся, мне казалось, что ему будет противно.

«Давай просто попробуем, и если тебе не понравится, остановимся».

«А если не понравится тебе?» — сгорая от стыда, спросил я.

Он усмехнулся и поцеловал меня в живот.

«Мне понравится. Ром, расслабься, это нормально и не стыдно».

Когда он коснулся языком моего члена, я просто спрятал лицо в ладонях. Не знаю, было ли больше стыдно или хорошо в тот момент. Но приятное чувство возбуждения и желание разрядки довольно быстро вытеснило все остальные эмоции.

Я вздохнул и выкинул эти мысли из головы. Воспоминания не согревали, а только делали ещё больнее. Добивали.

========== 7. Поездка ==========

Чуть больше двух лет назад

— Ром, может, тебе не стоит брать такие поздние смены на работе?

Я удивлённо посмотрел на Дани. Странно, у него никогда не было претензий к моему графику.

— Так раньше ведь не могу из-за учёбы.

— Окей, может, тогда вообще уволишься из книжного и будешь спокойно учиться? Слушай, мне в редакции платят, плюс у нас стипендии, нам хватит.

Меня его слова ввели в ступор, я понятия не имел, что ответить, таким странным мне показалось его предложение.

— Дань, но я всегда сам зарабатывал деньги, лет так с четырнадцати привык. Я не хочу сидеть без дела у тебя на содержании…

— Ну, ты можешь не сидеть без дела. Наверняка же есть какие-то подработки на удалёнке, если тебе так хочется чем-то заниматься.

Он говорил настойчиво, даже напористо, и мне было как-то не по себе из-за этого. Стало даже обидно — я ведь никогда не давал поводов усомниться во мне или причин для ревности. Дани прекрасно знал, что моя вселенная вращается только вокруг него.

— Почему ты не хочешь, чтобы я работал в книжном?

Он помолчал, вертя в руках часы и постукивая ногтем по браслету.

— Я не против твоей работы, не хочу просто, чтобы ты там был допоздна.

— Но начинать работу раньше я не могу из-за учёбы…

Кажется, мы зашли в тупик. А Дани явно начал нервничать.

— Блин, Ром, ну что ты заладил? Нам хватит того, что платят мне, тебе нет необходимости работать. Да ты и сам сильно устаёшь, думаешь, я не вижу?

Его слова о том, что я устаю, прозвучали как-то неискренне, как будто он только что выдумал этот аргумент.

— Но я не устаю, правда. Всё нормально…

— Блять… Ну я не так часто о чём-то прошу, серьёзно. Оставь работу хотя бы на время. Весной или летом опять пойдёшь, раз так горит. Чтоб хотя бы тусовался в своём магазине в светлое время суток.

Я не нашёлся, что ответить, а он, смерив меня каким-то тяжёлым взглядом, подхватил пачку сигарет и резко вышел из комнаты. Наверняка пытался справиться со своей злостью и не наговорить чего-нибудь лишнего, вот только мне было непонятно, из-за чего он так разозлился. От этого на душе сразу стало так хреново, словно я как-то подвёл человека, сам не понимая этого.

С другой стороны, конечно, его слова насчёт поздних смен можно воспринять так, словно он беспокоится за меня. Но это тоже странно, раньше я мог задерживаться, например, принимая книги, но Дани не устраивал из-за этого разборок. К тому же он сам почти всегда забирал меня с работы на отцовской машине.

Со смерти его отца прошло уже три месяца… Наверное, это подкосило психику Дани. Он тосковал, долго винил себя за то, что так и не смог убедить отца сходить в больницу на обследование. Называл себя хреновым сыном. Я пытался убедить его, что он ни в чём не виноват, не мог же силой оттащить папу в больницу. Но получалось у меня плохо.

Может, из-за стресса у него развилась какая-то недоверчивость ко мне. Я пытался убедить себя успокоиться и не обижаться, но сердце больно сжималось, стоило мне вспомнить злость в его голосе. Злость, направленную на меня.

На самом деле он постоянно опекал меня. Учил меня быть уверенным и не бояться ничего, но сам же кидался решать мои проблемы, даже если я не просил о помощи. Но он никогда не перегибал палку так, как сегодня.

Я сжался в комок на наших сдвинутых кроватях. Чувствовал себя крайне паршиво. Хотелось вцепиться в Данияра руками и ногами и не отпускать, пока он не скажет, в чём дело, почему он так на меня разозлился.

Когда дверь в комнату резко открылась, я вздрогнул. Дани стоял на пороге, его волосы были мокрыми и взъерошенными — под холодный душ, что ли, вставал?

Он повертел в руках ключ от комнаты, затем скинул кроссовки, подошёл к кровати, лёг и прижал меня к себе. Несколько холодных капель с его волос упали мне на лицо.

— Ром, слушай, прости меня. Я идиот. Но, пожалуйста, сделай так, как я прошу. Это не из-за того, что у меня есть какое-то недоверие к тебе, просто… Просто уволься. Хотя бы на время.

— Почему ты не хочешь сказать причину? — спросил я, прижимаясь к его груди и слушая, как быстро колотится его сердце.

— Просто есть некоторые обстоятельства, из-за которых я беспокоюсь за тебя.

— Какие?

— Блин, ну знаешь, полно ведь разных дебилов. Читаю криминальные сводки в редакции — то там убийство, то там ограбление.

— Дань, ну так же всегда было. На улицу теперь не выходить, что ли? — обиженно протянул я.

— Просто если б твой магазин в нормальном районе находился… Да и какой смысл тебе работать допоздна, много покупателей, что ли?

— Бывает, что много, — я пожал плечами. — Но мне правда непонятно, почему ты вдруг так занервничал из-за моей работы.

— Да говорю же, криминальных новостей начитался, — упрямо повторил он, но я в это не поверил. — Ром, пожалуйста, сделай, как я прошу.

Я хотел было снова возразить, но он коснулся моих губ и увлёк в поцелуй. Его руки заскользили по моей спине, заставляя моментально забыть обо всех обидах и недопониманиях.

— Мне так будет спокойнее. Брось работу хотя бы на время, — шепнул он мне в губы, а затем провёл по ним языком.

И… я просто кивнул. В конце концов, он действительно не так часто просит меня о чём-то, и отказаться ради него от работы — меньшее, что я могу сделать, чтобыотблагодарить его. Отблагодарить за всё — за то, что он пригрел меня, забитого мальчишку, у которого никогда не было друзей, заступался и поддерживал.

Мы познакомились с ним после того, как он спас меня из-под колёс поезда в метро — я пытался спрыгнуть с края платформы, хотел покончить с собой. Моя жизнь была сплошной чёрной полосой — сначала меня изнасиловали, потом я терпел издевательства и насмешки в школе. Переезд из области в Москву не особо помог — для новых одноклассников тихий и слабый мальчишка тоже сразу стал изгоем. Мои попытки дать сдачи всегда проваливались. А мать в это время сошлась с неадекватным мудаком, который тоже с удовольствием меня шпынял.

Но потом на станции метро рядом с нашей школой я встретил человека, который всё перевернул в моей жизни. Который стал её центром. Он не дал мне шагнуть под поезд и показал, что это такое — человеческое отношение.

Дани был моей первой и единственной любовью. И я бы сделал всё, о чём бы он меня ни попросил.

***

Наши дни

Я мял в руках листы с результатами своих анализов. Нужно обойти ещё кучу врачей, но пока что у меня нет противопоказаний для донорства. Однако я не чувствовал радости или грусти, не было и сомнений, со мной были только мои старые друзья — апатия и равнодушие. Просто идти в больницу. Просто делать. Таков путь, как сказал бы герой небезызвестного сериала.

Я так и не сказал матери о том, что решил стать донором для неё. Оттягивал этот момент как мог — сначала схожу на одно, другое, третье обследование, потом дождусь всех результатов…

Я стоял у окна в своей общажной комнате, барабанил пальцами по подоконнику, смотрел вниз — там уже нарядили росшую перед входом в корпус ёлку.

Скоро годовщина. Прошло два года.

Быстро ли они пролетели? Или тянулись бесконечно долго? Я не мог ответить на этот вопрос. Но за этот период я словно разбился на мелкие осколки, и с каждым днём шансов собрать их было всё меньше и меньше. Мне сложно поверить… Сложно отпустить…

Какое-то время я жил надеждой. Чёрт, она до сих пор иногда начинает дёргаться во мне в предсмертных конвульсиях.

Паршиво, что у меня даже не было никакого плохого предчувствия, как это бывает в книгах и фильмах. Не было и мысли, что произойдёт что-то ужасное.

Дани уезжал на выходные в другой город по какому-то заданию редакции. Он совмещал работу с учёбой и в принципе всё успевал. А я всё же ушёл с работы по его просьбе, хотя мы договорились, что после Нового года найду новую.

Но ведь в те выходные мне очень хотелось побыть вместе с ним. Погулять вместе по городу, который уже украсили к Новому году, покататься на коньках… Но я не стал просить, понимал, что ему нужно показать себя на работе.

А если бы попросил… Вцепился в него крепко-крепко. Лёг бы с ним в постель и занялся любовью до исступления, медленно, быстро, мягко, жёстко — так, как ему захочется. Я принадлежал ему.

Ехать пришлось долго, около шести часов. В итоге всё прошло нормально, но Дани опоздал на обратный поезд. Задерживаться ему не хотелось, был вариант только взять билет на автобус… Так он и поступил.

Я с ноутбуком лежал на кровати в общаге и листал ленту во ВКонтакте, когда наткнулся в каком-то новостном паблике на короткий пост о том, что под Москвой взорвался автобус, ехавший из того же города, где был Данияр.

Никаких подробностей ещё не было, я тупо смотрел на фотографию дымящихся железок на мосту. Часть из них, кажется, упала в реку. В голове сначала было пусто, а потом меня вдруг охватил леденящий ужас. Он просочился в каждую клетку моего тела, пока я дрожащими руками искал в рюкзаке телефон.

Не было ни одной внятной мысли, даже панической: «Вдруг это его автобус!» Потому что слишком страшно произнести это даже у себя в голове. Был только этот липкий ужас, больно сдавливающий живот и грудную клетку. Я наконец вытряхнул телефон и набрал номер Дани.

Абонент недоступен. Я набрал ещё раз и ещё. Просто тупо сидел на кровати и звонил, боясь и задвигая подальше мысли о проклятом автобусе, запрещая себе думать о том, что Данияр мог быть в нём.

Затем мой телефон вдруг зазвонил, я даже уронил его на пол от неожиданности. Кое-как нагнулся, подобрал. Посмотрел на экран — это Ребекка. Закусив губу, я ответил на звонок.

— Ром? Данияр не звонил тебе? Во сколько он приедет, не знаешь? — в её голосе тоже слышался панический ужас.

— Он… Звонил мне несколько часов назад. Сказал, что ему ехать ещё километров триста. А сейчас телефон недоступен, — с трудом выдавил я охрипшим голосом.

Ребекка, конечно, уже знает про взорванный автобус, она ведь сама работает в редакции.

— Может, зарядка села, — жалобно проговорила она. Но мы оба знали, что он всегда таскает с собой пауэрбанк.

— Да, наверное, села, — ответил я, глядя на экран ноутбука.

«Автобус под Москвой мог взорваться в результате теракта».

«Версия теракта исключена».

«Теракт назвали основной версией произошедшего взрыва…»

Противоречащие друг другу новости мелькали одна за другой. Ребекка поехала на место аварии, а я остался ждать его в общаге. Убеждал себя, что это другой автобус, что Данияр скоро вернётся и прижмёт меня к себе.

— Покажи, как ты соскучился, — скажет мне на ухо, из-за чего у меня по всему телу разбегутся мурашки, а в джинсах станет жарко и тесно.

Но успокоиться не получалось, хотелось делать хоть что-то, ехать куда-то, искать… Что искать?

Наверняка это другой автобус, мало ли их ездит по тому же маршруту каждый день. Я повторял это про себя, как мантру.

А затем в интернете появился список погибших.

Рахманов Данияр Ренатович.

Буквы плыли у меня перед глазами. Я до крови закусил губу, оторвался от экрана. Раскрыл окно и взглянул вниз.

Нет, вдруг это ошибка. Не может такого быть. Мы же недавно говорили по телефону.

Я в панике начал звонить матери Дани. Она срывающимся голосом сказала, что ещё ничего не известно и не опознано. Но, кажется, сама не верила в то, что говорила.

Потерять сначала мужа, потом старшего сына. У неё остался только Давид.

Через некоторое время позвонила Алёна, уговаривала ждать и не делать глупостей. Я пообещал, что не буду. Но она мне, конечно, не поверила, поэтому примчалась в общагу.

Сестра обнаружила меня в состоянии истерики. Я бездумно резал себе руки ножом, и не видел ничего вокруг, потерял счёт времени. Просто медленно делал небольшие надрезы и сквозь слёзы смотрел на выступающие капли крови. Нет, я не пытался убить себя, просто… делал это, чтобы отвлечься от страшных мыслей, чтобы внутри было не так больно.

Она сильно ударила меня по руке, выбила нож. Потянула за воротник, заставив встать на ноги, осмотрела порезы на руке. Молча начала копаться в тумбочке, нашла бинт и антисептик.

Конечно, ей тоже было тяжело, но она находила в себе силы ещё и поддерживать меня. Алёна гладила меня по голове, пока я лежал, уткнувшись носом в подушку. Я чувствовал её тёплую руку в своих волосах, даже когда забылся тревожным сном.

***

И всё же это был теракт. Как потом сказали по новостям, бомбу собирались взорвать в Москве на вокзале, но устройство сработало гораздо раньше.

Зачем они это сделали? Почему кто-то решил, что вправе распоряжаться судьбами других людей? Людей, которые ни в чём не виноваты. Они только лишь исповедуют другую религию или вообще не верят в бога.

Это произошло на мосту, и часть тел оказалась в реке. В салоне нашли только несколько вещей Дани, в том числе его телефон.

На опознание мы поехали вместе с Ребеккой. Слёз и истерик, пока мы ждали своей очереди, не было. Эмоций не осталось, лишь зияющая пустота. Там, где должно находиться сердце.

Но я чувствовал себя всё хуже и хуже, пока близилась моя очередь. Причём нас с Ребеккой повели на опознание по отдельности. Пустота в груди превратилась в отчаяние и панический ужас, хотя на задворках сознания ещё теплилась надежда, что Дани не лежит там, накрытый, обгоревший и мёртвый.

Сначала они открыли лицо. Обезображенное, обгорелое. Ноги перестали держать меня, я согнулся пополам, меня кто-то подхватил и усадил на стул. Перед глазами всё поплыло, каждый вдох давался с трудом.

Но это был не он. Совершенно точно не он.

Меня предупреждали, что я могу не узнать его искажённое тело и лицо. Но Данияра там не было. Ребекка тоже его не опознала.

Надежда затрепетала с новой силой, но найденные в автобусе вещи и телефон душили её… И запись с камеры наблюдения на вокзале — он зашёл именно в этот автобус.

Нам сказали ждать — по всей видимости, тело упало в реку, ведь автобус взорвался на мосту.

Я ждал, что он вернётся. Но он не вернулся. Ни через день, ни через неделю. Найти не смогли не только его, но и ещё нескольких пассажиров. Ждите весны, когда растает лёд, сказал нам следователь.

От этих слов меня вдруг накрыло осознание. Да, надежда умирает последней, и люди годами и десятилетиями ждут и верят, но в тот момент я был не в себе.

Не особо понимая, что делаю, я шёл, словно робот, по коридору общежития. Казалось, что иду в темноте и холоде, а впереди, за перилами пожарной лестницы — свет, тепло и Он. Мне непременно нужно попасть к нему как можно скорее, он и так слишком долго ждёт меня.

Мы скоро будем вместе. Потерпи немного, родной.

Я уже перекинул одну ногу через перила, когда запыхавшаяся Алёна схватила меня за куртку и дёрнула назад. Не знаю, как она меня нашла.

Сначала Алёна не говорила ничего. Мы просто сидели на голом бетоне под пронзающим ветром, она гладила меня по голове и заливала слезами мои волосы. А потом просила, чтобы не уходил, не оставлял её. Говорила, что я всё равно не встречу Дани, если покончу с собой. Не знаю, верила ли она в это.

Но я пообещал, что не оставлю её.

Вы ведь слышали о том, что душа умершего человека не может покинуть этот мир, если у неё остались незаконченные дела?

Видимо, у Данияра незаконченных дел не осталось. Потому что ни на секунду я не почувствовал, что его душа рядом.

========== 8. Годовщина ==========

Я сидел и тупо смотрел на фотографию Данияра в рамке. Ребекка поставила её на полку над столом. Он глядел мне прямо в глаза и улыбался своей ассиметричной улыбкой с приподнятым левым уголком губ.

Ровно два года прошло после теракта.

Прямо под Новый год.

Ребекка пригласила меня, Алёну и Сашу на ужин. Мне вообще казалась странной эта идея собраться в честь годовщины. Но после теракта не проводились никакие поминки или как там принято, не было ведь даже похорон. Не знаю, может, этот ужин был для матери Дани каким-то актом смирения. Она окончательно потеряла надежду?

Но моя надежда конвульсивно дёргала сухими почерневшими крыльями, пока я смотрел на его фото. Хотя разум всё понимал. Понимал, что нужно смириться и отпустить.

Кроме меня, Саши и Алёны за столом сидела сестра Ребекки Дина и пара близких друзей их семьи — Василий Николаевич, доктор, который вытащил меня из комы после того, как в десятом классе я наглотался таблеток. Второго мужчину я по имени не знал, но помнил в лицо — он несколько раз ездил в походы с родителями Данияра. Кажется, он, как и Ренат, работал в органах.

Я чувствовал себя максимально неловко и странно. Теребил в руках край скатерти, то и дело встречался взглядом с Данияром, смотревшим на меня с фотографии.

На годовщины обычно ходят на кладбище. Но нам-то пойти некуда. Поэтому Ребекку можно понять.

— Вы знаете, Дани такой жалостливый… — рассказывала Ребекка с блестящими от слёз глазами, качая на коленях Давида. Слово «был» она не добавляла. — В детстве постоянно тащил домой то котят, то щенят. Ух, сколько времени я провела, пристраивая их по хозяевам да приютам, всех-то дома не оставить. А ещё я ему сказку читала про Маленького Принца, он её так любил…

Алёна крепко сжала мою руку под столом. Не знаю, хотела ли приободрить или сама искала поддержки.

Я усилием воли отвёл взгляд от фотографии. Чувствовал, что у меня кружится голова. Извинился, мягко отстранился от Алёны и вышел из столовой. Хотел пойти в ванную и умыться, но вместо этого свернул на лоджию в гостиной и открыл окно. Свежий морозный воздух защипал мои щёки, почти обжёг глотку, когда я глубоко вздохнул.

— Подышать вышел?

Я вздрогнул и обернулся. Передо мной с пачкой сигарет стоял тот самый друг отца Данияра, работавший в органах, высокий худой мужчина лет сорока.

— Помнишь меня? Мы в походах пересекались пару раз. Евгений меня зовут, — он крепко пожал мне руку, а затем протянул пачку сигарет. — Куришь?

Я машинально потянулся к пачке, но тут же отдёрнул себя, вспомнив, что мне нельзя.

— Нет, спасибо.

— Ну и правильно. Курить, пить, нюхать, колоться — оно всё яд, — ответил он, чиркнув зажигалкой и затянувшись.

Я отвернулся, размышляя, будет ли невежливо, если сейчас уйду с лоджии, или нужно остаться ненадолго и поддержать разговор?

— Да, всё яд, один хрен… — снова задумчиво протянул Евгений, рассматривая сигарету. — Жаль, что не все это понимают. Вот и Дани дурачок, курить ему было мало, так он ещё и на наркоту подсел.

Я удивлённо покосился на него. Зачем он вспоминает этот период из жизни Данияра?

Дани употреблял мефедрон в старшей школе. Ему нравились острые необычные ощущения, но, видимо, экстрима в жизни было мало. Поэтому вместе с сомнительной компанией он иногда нюхал эту дрянь. Но, к счастью, успел вовремя завязать. Правда, мудакам, которые давали ему меф, это не понравилось, как и то, что их лабораторию накрыли не без участия Рената. Они заманили Дани в подмосковные пещеры, избили и засыпали камнями. Но его нашли, а затем нашли и оставшихся членов банды химиков.

— Помнишь ведь тех химиков, которые пытались убить Дани?

Я кивнул, опустив взгляд.

— Мы с Ренатом думали, что накрыли всю банду и перекрыли их каналы поставки наркотиков. Но, знаешь, в последнее время всё больше и больше доказательств, что кое-кто остался на свободе, — он положил мне руку на плечо и взглянул в глаза. — Скажи мне, Рома, тогда, два года назад… Ты не замечал, чтобы Данияр странно вёл себя? Может, общался или переписывался со странными людьми?

Мне было не особо понятно, что он имеет в виду, слишком хреново себя чувствовал.

— О чём вы? Я… не помню такого. Дани ни разу не употреблял после лечения…

— Я понимаю, что тебе тяжело даже вспоминать об этом. Да и прошло уже много времени. Но подумай, пожалуйста. Вдруг у него были какие-то странные знакомые, которые могли бы оказаться наркоторговцами. Может, ты запомнил кого-то из них в лицо или по именам? Вот мой номер телефона, — он достал из кармана прямоугольную карточку и протянул мне. — Если вдруг что-то вспомнишь, непременно позвони. Ты можешь очень сильно помочь.

Я машинально сжал в руке карточку. Евгений легко похлопал меня по плечу, выбросил сигарету и вышел с лоджии.

***

Слова Евгения не выходили у меня из головы, пока мы с Алёной и Сашей шли по парку, пиная ногами снег. Я вспомнил, как незадолго до аварии Дани внезапно заставил меня уйти с работы, аргументируя это тем, что книжный магазин находится в неблагополучном районе. Это действительно можно было назвать странным поведением — тогда он впервые в жизни так на меня надавил. Но при чём здесь наркотики и наркоторговцы?

Я точно помнил, как Дани вёл себя, когда употреблял. Нет, со своими друзьями он всегда был весел и приветлив, но иногда у него случались перепады настроения, которые сложно было не заметить. И я два раза видел его обдолбанным в край.

Но после лечения такого ни разу не было. Я бы точно заметил — как раз в это время мы начали встречаться и практически не расставались. Он поступил на первый курс, а я учился в одиннадцатом классе. В школе без него мне было тоскливо, но мы виделись практически каждый день, несмотря на загруженность учёбой.

Я грустно улыбнулся, вспомнив, как мы полулежали на моей кровати каждый за своим занятием — он с конспектами по истории журналистики, я со сборниками для подготовки к ЕГЭ. Лениво переговаривались, он гладил меня по волосам, по груди и животу, любил залезать мне под майку, мешая сосредоточиться нам обоим. Обычно это заканчивалось тем, что мы отдавались друг другу, сбросив все книжки и конспекты на пол.

А затем я поступил в тот же вуз, и мы вместе переехали в общежитие. Прожили так почти полтора года. И не было ничего странного. Он всегда был самим собой. Да, иногда ругался с кем-нибудь, но это ведь из-за темперамента, не из-за наркотиков. Я просил его сдерживаться, и он честно старался.

Может, я был так ослеплён любовью, что не видел тревожные звоночки? Он снова связался с наркоторговцами, которых его отец не успел пересажать в своё время? И вот теперь Евгений пытается закончить то, что не сделал Ренат, поэтому и обратился ко мне. Причём это был не официальный допрос, а что-то вроде неформального разговора старых знакомых… Пока что неформального разговора.

Я понятия не имел, что и думать. Не хотелось верить, что Дани во второй раз наступил на те же грабли и связался с наркотой. Но если я смогу вспомнить что-то подозрительное… Нужно сказать Евгению. Вдруг это поможет ему, ведь неизвестно, в каких промышленных масштабах эти мудаки варят свою дурь.

— Вы не замечали что-нибудь странное в поведении Дани… за некоторое время до аварии? — я наконец решился открыть рот, перебив Саню и Алёну, которые что-то обсуждали. Кажется, нашего общего друга Егора, который должен вернуться из армии в следующем году.

— Не знаю… — удивлённо сказал Саша. — Вроде как обычно. Ну, он иногда был каким-то дёрганным — говорил, что заёбывается на работе и в универе.

— Он в ноябре просил меня быть осторожнее и не выходить на улицу поздно, — задумчиво протянула Алёна. — Я, помню, удивилась немного. Но вообще он меня с детского сада опекал, — она потупила взгляд.

Я машинально взял её под руку, погладил по предплечью. Алёна с благодарностью улыбнулась.

— Ром, как мать? — спросила она, заглянув мне в глаза. — И как ты? Ты сам не свой в последнее время. Больше, чем обычно, — добавила она тихо.

— Лежит в больнице, проходит лечение. Пока ничего не изменилось, — я пожал плечами.

***

Мать нервно вскочила с больничной койки, когда я зашёл в палату с сумкой её вещей и пакетом с едой. Диета у неё была строгая, пришлось долго выбирать и сверяться со списком того, что разрешено.

— Ром, зачем? — быстро проговорила она, вытаращив глаза с пожелтевшими белками и держась трясущейся рукой за спинку кровати.

— Что зачем? Зачем еду тебе принёс? — я удивлённо взглянул на неё, опуская пакет и сумку на прикроватную тумбочку.

— Зачем ты согласился… Отдать мне свою печень?

Чёрт, откуда она узнала? Врачи сказали? Ну да уже неважно. Вопрос прозвучал неожиданно, но я уже прекрасно знал, что на него ответить.

— Помнишь, как я наглотался таблеток и впал в кому, когда учился в десятом классе?

Она присела на койку, наверное, больше не могла стоять на ногах, и по-прежнему не сводила с меня испуганного взгляда.

— Помню, конечно, сынок…

— А помнишь, о чём ты меня просила, когда я лежал в отключке? Я слышал тебя. Слышал твои слова. И после того, как пришёл в себя, ты не раз это повторила.

— Я не понимаю… — тихо проговорила она, потупившись.

— Ты просила дать тебе шанс, разве нет? Каялась в том, какая ты плохая мать. Ну так вот — я даю тебе шанс. Раньше не мог. Не мог тебя простить, да и сейчас, если честно, не могу. Но даю тебе шанс. Воспользуйся им, пожалуйста, — я хотел, чтобы мой голос звучал твёрдо. Чтобы убедить её и самого себя в том, что мои слова искренние, а в душе нет сомнений.

— Я не хочу, чтобы ты ложился под нож ради меня. Это слишком опасно. Давай дождёмся органа от мёртвого донора…

— А ты уверена, что дождёшься его? Люди годами ждут — у нас в стране ситуация с донорскими органами крайне хреновая, — я впился ногтями в собственные ладони. Сейчас бы сунуть голову под холодную воду, чтобы заставить себя остыть. — Ты просила дать тебе шанс исправиться и заслужить моё прощение. А теперь хочешь сложить руки и спокойно сдохнуть — ну конечно, так проще!

Я закусил губу, осознавая, что перегибаю палку. Затравленный взгляд голубых глазах матери напомнил мне себя самого, только лет на семь младше.

— Печень полностью восстанавливается за несколько недель. Так что ничего со мной не случится, если ты действительно обо мне волнуешься, конечно.

Последнюю фразу мог бы не добавлять.

— Так что готовься к операции и думай, как будешь искать моих сестёр, — снова выдал я, развернулся и направился к двери.

— Сынок… Спасибо, — услышал, как она выдавила сквозь слёзы.

И когда она это сказала, я почувствовал что-то вроде облегчения. Даже, скорее, освобождение от тяжелого груза, лежавшего на сердце. Нет, я не простил, и вряд ли когда-то смогу. Но теперь это уже не важно. Я переступил через обиду. Может, из-за того, что высказал всё это сейчас ей в лицо, может, из-за того, что, наконец, принял её раскаяние.

Но главное, что обида на мать больше не пускала гнилые ростки в моей душе.

========== 9. Принятие ==========

Данияр, глядя мне в глаза, дотронулся до моего лица. Провёл ладонью по щеке, мягко коснулся пальцем кончика носа, погладил губы и подбородок. Я смотрел на него, видел в расширенных зрачках своё отражение и не мог отвести взгляд, пока не понял, что вместо него самого передо мной всего лишь фотография. Но это была живая фотография. Она двигалась, чернела, и фигура Дани на ней становилась всё меньше и меньше, словно отдаляясь, уходя куда-то вглубь снимка. Я закричал, позвал его по имени, но он не реагировал, словно не слышал, не видел меня, не знал, кто я такой.

В глотке пересохло от крика, но я всё продолжал, царапал фотографию ногтями, ломая их и сдирая до крови и мяса. Нет, ты не можешь уйти, ты же обещал, что не оставишь! Зачем ты пообещал то, что не смог исполнить? Ты ведь не знал, как обернётся жизнь!

Ты всегда был максималистом, да? Жить — так на полную катушку, пробовать всё, включая наркоту. Любить — так отдавая себя без остатка.

Он удалялся вглубь фотографии, пока не превратился в крошечную чёрную точку, а затем исчез, оставив меня одного в темноте и пустоте.

Я проснулся и резко сел в кровати, хватая ртом воздух. Сердце бешено стучало, волосы были влажными и липли ко лбу, капелька пота стекала по щеке. Или это слеза? Да какая, к чёрту, разница.

Я снова улёгся и уставился в потолок, прокручивал в голове события последних дней.

Мать с каждым днём выглядела всё хуже и хуже. Она ничего не ела, несмотря на советы врачей и мои слова — а в выражениях я, к своему стыду, не стеснялся. Не мог сдержать резких слов, дико злился на неё, хотя понимал, что она, наверное, просто не может впихнуть в себя и ложку супа. Я сам ел через силу, на нервной почве не мог ни на чём сосредоточиться, мечтал выкурить хоть одну сигарету, но держался. Мозг отказывался работать, готовиться к сессии, я не мог сосредоточиться ни на одном проекте. К этому добавлялась бессонница и кошмары, которые порою мучили меня, когда мне, наконец, удавалось забыться, свернув трубкой одеяло и обняв его руками и ногами.

Алёна приезжала ко мне каждый день, но часто мне просто хотелось, чтобы меня все оставили в покое. Я так и не сказал ей о том, что стану донором для матери — не хотел, чтобы она тоже начала отговаривать, это заставило бы меня нервничать ещё больше. Поэтому я просто старался выглядеть не совсем убитым и через силу поглощал супы и котлеты, которые она тащила мне в банках и пластиковых контейнерах.

Интересно, что бы сделал Дани сейчас? Одобрил бы моё решение? Или всеми силами не позволил бы этого сделать?

Но даже если бы он попытался отговорить, я бы всё равно не изменил своего решения. Не дал бы себя отговорить.

Вспомнилась ситуация с работой, когда он буквально заставил меня уволиться из книжного. Я так и не понял, из-за чего Данияр вынудил меня это сделать. Он ходил мрачнее тучи, но после моего увольнения успокоился.

Что это было? Подозрительность и мания преследования, появившаяся из-за того, что он снова начал употреблять наркотики? Мне не хотелось об этом думать, не хотелось, не знаю, порочить его образ? Да, наверное, так и есть.

Дани, Дани… Я сам не подозревал, насколько сильно зависел от тебя. Отдельно меня не существовало. И я бы сделал всё, о чём бы ты ни попросил. Спасибо, что ты воспользовался этой властью только один раз, хотя, наверное, прекрасно её осознавал.

За окном уже светало, когда мне позвонили из больницы.

***

— Как она, Ром?

Алёна подскочила со стула, заметив меня. Её длинные волосы разметались по плечам, она смотрела испуганно.

Сестра позвонила мне час назад, когда я ехал в больницу. Пришлось честно ей сказать, что матери крайне хреново — скрывать это дальше казалось неправильным.

— Ей как можно скорее нужно сделать операцию по пересадке печени. И сделают… Очень скоро. Нужно только ещё несколько анализов на совместимость.

Алёна опустила глаза. А затем снова посмотрела на меня.

— На совместимость? Ром… Только не говори, что ты решил…

— Да, Алён, я стану донором для неё. Не волнуйся, пожалуйста, это самая обычная операция.

Она как-то беспомощно сжалась, снова опустилась на стул и спрятала лицо в ладонях. Мне хотелось точно так же сесть рядом с ней и завыть в голос. Не из-за операции, а из-за всего… Потому что я задолбался, потому что стены больницы давили на психику. И было жаль мать, и столько ещё нужно успеть сделать на работе, а Данияра нет рядом, и тоска пожирает меня каждый день на протяжении двух лет. Может, эта операция пройдёт неудачно для меня и прекратит мои мучения?

Я сел рядом с Алёной и обнял её за плечи.

— Всё будет нормально. Её вылечат.

Она подняла на меня полные слёз глаза.

— Я боюсь за тебя, Ром… Больше всего на свете я боюсь за тебя.

— Говорю же, это самая обычная операция. Летальных исходов очень мало. Всё будет хорошо, — я погладил её по плечу, и мой голос звучал спокойно и твёрдо.

***

Я просто шёл без цели, не глядя по сторонам. Чувствовал, что внутри всё натянуто, как струна, и словно вот-вот оборвётся, но одновременно с этим напряжением была апатия, пустота. Эмоции снова засасывала холодная бездонная воронка.

Мне было жаль мать. Я хотел, чтобы она жила. Пытался быть сильным при сестре, но наедине с собой, как всегда, не получалось.

Сам того не осознавая, я оказался в метро. Приложил пластиковую карту к турникету, прошёл вперёд, прислонился спиной к стене перед эскалатором. Достал телефон из рюкзака и увидел пропущенный вызов. Ребекка звонила мне около двух часов назад, когда я ещё был в больнице и разговаривал с врачом.

Наверное, она как-то узнала про мою мать, мелькнула равнодушная мысль. Я машинально нажал на кнопку вызова. Глядя перед собой в одну точку, слушал гудки.

— Алло? — высокий женский голос принадлежал не Ребекке.

— З-здравствуйте. Могу я услышать… — начал я, заикнувшись и почему-то чувствуя, что струна внутри меня натягивается ещё сильнее.

— Здравствуй, Рома. Это Дина, — растерянно ответила женщина. Я вспомнил, что это тётя Данияра. — Ребекка тебе так и не дозвонилась, да? Она на опознании.

Последнее слово больно резануло по ушам, застучало в голове, скрутило живот и грудную клетку.

— Опознании? — я сполз вниз, прижимаясь спиной к стене. Чувствовал, что каждый вдох даётся мне с невероятным усилием.

— Ох, милый… В реке нашли тело… Нам показали часы, Ребекка узнала их, это часы Данияра. Её повели… на опознание, — срывающимся голосом ответила Дина.

Телефон выпал из моих ослабевших пальцев. Звук удара о бетонный пол утонул в шуме подъезжающего поезда.

Часы… Те часы, которые я подарил Дани на наш последний совместный Новый год. Ребекка узнала их.

Не знаю, сколько я сидел так, пять, десять, пятнадцать минут? За бесконечным потоком людей охранники не замечали меня, сжавшегося в комок и пытающегося окончательно принять горькую правду.

Да, наверное, давно было ясно, что Данияр погиб. Если какая-то надежда и тлела где-то в моём сердце, я осознавал, что это бессмысленно. Он ехал в автобусе, который взорвали на мосту. Мост частично обвалился, несколько тел ушли под воду. Если бы он был жив, то его бы нашли.

Мы с Ребеккой ведь и сами искали его. Ходили вдоль берега, всматривались под лёд, спрашивали у перепуганных жителей ближайшей деревни и рыбаков, не видели ли они высокого темноволосого парня… Если он упал в воду, вдруг он выжил и выплыл? У меня сжималось всё внутри, когда я представлял, как больно и холодно ему было. Но он сильный, он бы боролся до последнего…

Но его не нашли, ни живого, ни мёртвого, и нас накрыла пугающая неизвестность, переросшая в отчаяние. Это отчаяние с каждым днём понемногу убивало надежду.

А теперь они всё-таки обнаружили его тело.

Дани умер, ему было больно и холодно, и он был совсем один. Почему я не вцепился в него, почему дал уехать? Почему не предвидел…

Я почувствовал, как натянутая внутри струна лопнула и больно ударила по каждой клетке моего тела. Этот звонок стал соломинкой, которая меня добила. Переломила хребет верблюду.

Я не думал ни о чём, когда спускался по эскалатору, даже не подобрал свой телефон, совсем забыв о нём. Каким-то образом отпустил все мысли, мой разум был чист, как белый лист. Просто сошёл со ступенек. Просто подошёл к концу платформы, ближе к тоннелю, откуда вот-вот выедет поезд.

Чувство дежавю накрыло с головой, сразу вспомнилось, как Дани успел спасти меня, вытащил за шкирку буквально из-под колёс поезда шесть с половиной лет назад. После этого мы познакомились. После этого я влюбился в него отчаянно и без памяти.

Только сейчас Данияр меня не спасёт.

Он учил меня быть сильным, хотя при этом сам же моментально кидался решать любые мои проблемы. Так было едва ли не с первого дня нашего знакомства. Эти тёплые воспоминания вызвали ещё более сильную тоску.

Но перед глазами у меня было не только его лицо. Рядом с ним возникли Алёна, Давид и моя собственная мать на больничной койке. Я ведь не могу их оставить. Ты не хотел бы этого, Данияр.

Вытерев слёзы, я посмотрел на рельсы. Осознание того, что теперь нужно отпустить его окончательно, больно впилось в моё сердце. Как и осознание, что, несмотря ни на что, мне нужно жить дальше. Даже если боль, тоска и отчаяние ещё долго не покинут меня — пожалуй, никогда не покинут.

Это и есть стадия принятия?

Я поехал домой к Ребекке, сам не зная, зачем. Её ведь ещё нет дома, и непонятно, когда она вернётся и в каком будет состоянии. Но почему-то хотелось дождаться её и Давида, просто молча сесть рядом с ними и попытаться понять, что делать дальше. Как теперь жить с полным и безнадёжным осознанием того, что Дани больше нет.

Я двигался словно на автопилоте. Доехал до нужной станции на салатовой ветке, вышел из метро, пересёк пару улиц и остановился в заснеженном дворе новостройки, где жила семья Данияра. Чувствовал, что слёзы всё катятся и катятся из глаз, не переставая. Хлопнул по карманам пуховика — телефона не было.

Значит, буду просто стоять и ждать, пока Ребекка вернётся.

— Помогите! Пожалуйста, кто-нибудь, помогите!

Я резко обернулся. Девушка с короткими светлыми волосами сидела на коленях в снегу над неподвижным телом и звала на помощь.

========== 10. Вспомнить ==========

Светловолосая девушка рыдала и звала на помощь, не переставая. Когда я подбежал к ней и опустился на колени перед лежащим на снегу телом, она вцепилась в мою руку.

— Помогите, пожалуйста, моему парню стало плохо, и он упал в обморок. Я не могу его даже перевернуть, пожалуйста, сделайте что-нибудь…

Кроме нас, во дворе никого видно не было. Я снова машинально хлопнул себя по карманам, с досадой вспомнил, что свой телефон уронил в метро. Взял лежащего парня за плечи — повезло ему, что упал лицом не в асфальт, а в сугроб — и с усилием перекатил на спину.

Капюшон рваной куртки с облезлым бежевым мехом сбился, открыв лицо, и в этот момент мне показалось, что я умер.

Должно быть, полчаса назад я всё-таки шагнул под этот грёбаный поезд. А может, меня сбила машина по пути сюда. Или я просто вчера ночью уснул и всё ещё не проснулся.

Его кожа была бледной, почти серой, скулы ещё больше заострились, под закрытыми глазами с подрагивающими веками — тёмные круги и синие вены. Он лежал и не шевелился, а я стоял на коленях, не слышал и не видел больше ничего вокруг, потому что больше ничего не имело значения.

По моим щекам снова текли слёзы, но было плевать.

Я точно умер. Другого объяснения нет.

Наконец-то после стольких попыток у меня получилось это сделать. И, оказывается, смерть не так страшна. Потому что теперь я вижу перед собой его лицо со впалыми щеками и родинками в уголках глаз.

Ради этого точно стоило умереть.

Но он тёплый. У него тёплые щёки и шея, несмотря на то, что лежал в снегу. Эта мысль застучала в висках.

Тёплый. Может, это не смерть, а просто сумасшествие, шизофрения?

Я обвил его руками, вцепился в куртку так, что побелели костяшки пальцев. Прижался как можно крепче и теснее. Наконец-то ты со мной. Я должен был давно уйти к тебе.

— Прости… Прости, что заставил ждать так долго, — шептал я ему в шею. Повторял это, как заведённый, не обращая внимания на рыдающую светловолосую девчонку и подошедшего к нам мужчину.

Снова посмотреть на лицо было страшно. Больше всего на свете в тот момент я боялся, что просто сошёл с ума и мне показалось. Показалось, что лежащий на снегу человек, которого я обнимаю, стоя на коленях — это Данияр.

Дани…

Мои руки дрожали, дрожали всё тело, в висках стучала кровь.

— Тихо, парень, успокойся. Отойди, ему нужна помощь.

Меня попытались поднять на ноги, заставить отпустить… Но я вцепился ещё крепче. Не отпущу больше никогда и ни за что.

— Чёрт, парень, не наваливайся так на него, отпусти, сейчас скорая подъедет. Он дышит, просто в обмороке, — уговаривал меня незнакомый мужчина.

Но я всё равно не мог поднять голову. А потом почувствовал, как Дани зашевелился.

— Что я здесь…

Это его голос. Совершенно точно его голос. Я убеждал себя в этом, по-прежнему боясь поднять голову и посмотреть на него. Мои руки уже не просто задрожали, а заходили ходуном, и меня наконец смогли отстранить и рывком поднять на ноги.

Я зажмурил глаза. Нет, ничто не заставит меня открыть их. Открыть и убедиться, что это ошибка.

Это его голос. Его голос…

— Данияр… — тихо позвал я.

— Мы с тобой знакомы?

Я открыл глаза, посмотрел на него, и перед глазами всё поплыло. Ноги меня не держали.

Происходящее выглядело каким-то сюрреалистичным. Вот тот же мужчина, что поднял меня, помогает Данияру сесть, а затем кое-как перебраться с земли на лавочку. Что-то спрашивает, но Дани лишь отмахивается, кажется, уверяя, что с ним всё в порядке. Когда он самостоятельно поднялся на ноги, я встрепенулся и снова бросился к нему, обвил его шею руками.

Плевать на людей, плевать на всё вокруг. Есть только он один во всём мире. Сердце щемило от счастья. Очень сильно, до боли.

Он отстранил меня мягко. Я взглянул в его угольно-чёрные глаза, чувствуя мокрые дорожки на своих щеках.

— Ты знаешь меня. Но… Я тебя не помню.

Один удар сердца, второй, третий… Крупные снежинки на его волосах и ресницах. Я просто смотрел на него во все глаза и не понимал.

Просто рассматривал снежинки на ресницах. До безумия хотелось прикоснуться губами. Больше ничего не имеет значения. Плачущая и дёргающая Дани за рукав девчонка — тем более.

— Скажи, ты знаешь, где живут мои родители? Я помню их имена, помню этот двор, но не могу вспомнить, как попасть в квартиру…

Снежинки на ресницах… Пожалуйста, дай мне поцеловать их…

— Ты ведь узнал меня! Почему ты молчишь? Мы с тобой давно знакомы?

В горле ком, ноги не держат. Я точно знал, что упаду, если отпущу его. Больше никого вокруг не слышал и не видел.

— Дани…

— Да Дани я, Дани! Помоги мне, чёрт, пожалуйста, помоги…

Я не понимал и не пытался понять. Главное, что он здесь. Два года назад меня разбили и разорвали на мелкие куски, а теперь заботливо собрали и склеили заново.

Но почему ты отстраняешь меня? Почему так твёрдо упёрся рукой мне в грудь и не даёшь снова прижаться к тебе?

— Даня, любимый, пожалуйста, посмотри на меня… Ты думаешь, ему можно доверять? — светловолосая девчонка снова всхлипнула и потянула его за локоть.

Любимый.

Мои руки безвольно обмякли и опустились, но я продолжал преданно смотреть на него. Продолжал, даже когда он отвернулся от меня и обнял девушку, прижал к себе, как когда-то прижимал меня. Когда-то давно, тысячу лет назад.

— Варь, всё нормально. Он узнал меня, видишь же. Он может помочь найти мою семью.

Я смотрел, как Дани ласково гладит её по спине, и чувствовал, что меня будто живьём перекручивают в мясорубке. Эйфория от того, что он передо мною, целый и невредимый, туго сплелась с болью, непониманием, тоской и ревностью.

А затем на парковке перед домом затормозила чёрная Ауди. Водительская дверь открылась, и из салона вышла Ребекка. Он смотрела на Дани и делала медленные и неуверенные шаги по направлению к нему. Он тоже увидел свою мать, улыбнулся, сделал шаг навстречу и прижал её к себе.

Ребекка крепко обняла его, повисла на шее, пробормотала что-то невнятное сквозь слёзы. Позади неё — Дина с Давидом на руках. А я стоял в стороне, как столб, и всё ещё не понимал, почему он не обнял меня в ответ.

***

— Я больше года вообще ничего не помнил, даже своё имя. Все воспоминания словно рассовали по коробкам и убрали в тёмный шкаф. Я чувствовал, что они где-то рядом, протяни руку и достанешь, но не мог. Злился, орал, крушил всё вокруг, и всё равно не мог.

Мы сидели в гостиной в квартире родителей Дани. Он смотрел на свою мать, она держала его ладонь и то улыбалась, то вытирала слёзы.

Его кожа по-прежнему была бледной, но в остальном он как будто и не падал в обморок посреди улицы.

По другую руку от него сидела светловолосая девчонка, напротив в кресле — Дина. Я примостился на стуле в углу комнаты, а Давид застенчиво спрятался за меня с выводком игрушечных динозавров.

Внутри чувствовался всё тот же комок противоречивых чувств. Эйфория по-прежнему была одним из них, но почему тогда так больно?

До меня всё доходило очень медленно. Кружилась голова, хотелось упасть на какую-нибудь горизонтальную поверхность и не вставать.

Дани жив.

Но он не помнит последние несколько лет своей жизни. Он не помнит меня, не помнит, как мы любили друг друга.

— Мы два года думали, что ты был в том проклятом автобусе, — всхлипнула Ребекка, уткнувшись ему в плечо.

— Я не помню автобуса, правда. У меня первое воспоминание — я лежу в снегу в каком-то пустыре, голова раскалывается, меня тормошат какие-то люди. Решили, что я пьяный и обдолбанный, засунули в вытрезвитель или что-то в этом роде, разбираться никто ни в чём не стал, всем было плевать. Они меня закрыли, я разозлился, начал всё переворачивать, попытался выбить окно, меня вырубили. Очнулся уже в смирительной рубашке.

Какая-то странная искажённая реальность. Пожалуйста, можно я засну и проснусь за день до злосчастной поездки Дани, пожалуйста…

С осознанием произошедшего меня словно цунами накрыло понимание, сколько же он всего натерпелся за эти два года. Он был совершенно один, ему никто не пытался помочь, приняв за буйного психа. Сердце снова больно сжалось, до слёз сильно хотелось обнять Дани, гладить, целовать и никогда не отпускать. Отдать ему всю любовь и тепло, которое у меня есть.

Но ему это не нужно. Он не помнит меня.

— Они мне «галку» уколят и оставят в палате — сиди вспоминай, кто ты. Я и сидел, сонный и обдолбанный. Естественно, вспомнить ничего не мог. Когда приходил в себя, меня это бесило, я дрался с санитарами, меня снова кололи, грёбаный замкнутый круг получался. Так и жил, пока Варя не появилась. Она мне помогла из этого ада выбраться.

Дани тепло улыбнулся девчонке, которая тут же счастливо просияла.

— В общем, чуть больше, чем через год, начали появляться какие-то отрывочные воспоминания, — продолжил он, обращаясь к матери. — Коробки словно открывались на пару секунд, и я мог взглянуть, что лежит внутри. Я помнил, как в детстве плавал с тобой и отцом налодке, это такое яркое воспоминание было, я как будто даже чувствовал запах реки. Но при этом ни ваших, ни даже своего имени не помнил. Случайно откликнулся, когда в психушке кто-то позвал кого-то: «Даня!» Я и вспомнил, что, кажется, меня звали как-то так.

Я встретился взглядом с Ребеккой — в её глазах было сочувствие. Опустил голову, уставился в пол, слушая голос Дани и глухой стук своего сердца.

— Когда я с Варей познакомился, она меня успокаивала, учила эмоции под контролем держать. Это помогло, я начал постепенно вспоминать всё, пусть и отрывочно. Вспомнил, где жил, и ваши с отцом имена. И в один день просто стащил ключи и свалил из того места. Это было какое-то глухое село, мы с Варей вышли на трассу и поехали в Москву на попутках.

Он погладил мать по голове, когда она снова уткнулась ему в плечо. А затем вдруг повернулся ко мне.

— Эй, парень! Знакомы будем?

От этих слов я дёрнулся, руки снова задрожали. Но через секунду понял, что он обращается к Давиду, который по-прежнему прятался за моим стулом.

— Давай, давай, пожмём руки, — Дани тепло усмехнулся, присел на пол и заглянул за стул.

Давид вылез из угла со своими динозаврами и решительно протянул Дани маленькую ладонь.

— Молодец, крепко жмёшь! Зовут тебя как?

— Давид.

Они вдвоём сидели на полу рядом с моим стулом, я наблюдал за их знакомством и чувствовал себя лишним. Поэтому, когда Дани поднял брата на руки, я тихонько поднялся и побрёл в ванную. Там умылся и тупо уставился на своё отражение в зеркале.

— Ром…

От неожиданности я вздрогнул и обернулся. Передо мной стояла Ребекка. Она протянула руку и погладила меня по плечу, а затем обняла. Я обнял в ответ, пытаясь изо все сил не дать себе снова заплакать.

— Ром, он вспомнит, обязательно всё вспомнит. Всё будет хорошо. Дай ему время, — прошептала она мне на ухо.

Конечно, главное, что он жив, но… У него теперь есть эта девушка. Она помогала ему, они вместе через многое прошли. Дани теперь любит её.

К тому же на то, чтобы просто вспомнить своё имя, ему потребовался год. На какие-то другие отрывочные эпизоды своей жизни — и того больше. А сколько времени ему понадобится на то, чтобы вспомнить меня?

Да и нужно ли ему это теперь вообще? От меня и от наших отношений у него были одни проблемы. Драки, насмешливые взгляды… С Варей этого не будет.

Когда мы с Ребеккой вернулись в комнату, Дани обернулся к нам.

— Мам, а отец где? — спросил он с улыбкой.

Она опустила взгляд и тяжело вздохнула.

========== 11. Вопросы без ответов ==========

Новость о том, что Дани вернулся живой, разнеслась быстро. В тот же день квартиру к нему приехали Алёна, Саша и ещё пара друзей… Он помнил их всех, потому что был знаком с ними с младшей школы. Не помнил только меня.

Память у него восстановилась обрывками. Он вспомнил многое класса до восьмого. А следующие несколько лет жизни были сплошным тёмным пятном.

Алёна долго обнимала его, прикрыв глаза ладонью. Слезинка скатилась и по Сашиной щеке, когда настала его очередь.

Откуда-то возникли торт, пицца, вино — кажется, притащил кто-то из гостей. Мы словно праздновали день рождения. Впрочем, это почти одно и то же.

Дани радовался встрече с близкими, но я видел, что он чувствует себя хреново после новости о смерти отца. Ребекке пришлось, глотая слёзы, всё ему рассказать. Сев за стол, все выпили, не чокаясь. Я незаметно наблюдал за ним. К спутанному клубку противоречивых эмоций добавились страх и беспокойство, стоило вспомнить, что Дани пару часов назад лежал на улице без сознания. Почему он упал в обморок, вдруг он болен? Я замечал, что иногда он замирает, уставившись остекленелыми глазами перед собой, и говорит медленнее, чем раньше.

— Ты мне так и не сказал, как давно мы знакомы.

Данияр обратился ко мне, наверное, впервые после того, как мы вошли в квартиру. До этого я лишь тихо наблюдал из-за угла, как он общается с матерью и тёткой, потом с друзьями и знакомыми по телефону Ребекки и с теми, кто приехал…

После его вопроса все притихли. Я не знал, что ответить. Не мог же сказать ему, что мы два с половиной года были вместе. Какой смысл, если он не помнит и больше не испытывает ко мне те чувства, которые испытывал раньше?

Вряд ли от моих слов он что-то вспомнит. Я добьюсь только того, что мы будем чувствовать себя максимально неловко в присутствии друг друга.

— Мы познакомились шесть с половиной лет назад в метро. Я чуть не упал под поезд, а ты меня вытащил, — опустив глаза, сказал я.

Он внимательно смотрел на меня, но выдержать его взгляд не получалось.

— Дань, ты совсем Ромку не помнишь? — удивлённо спросил Саша, хлопнув его по плечу.

Дани повернулся к нему. Я заметил, что у него сильно задрожали руки.

— Нет, говорю же. Последние несколько лет как стёрлись, — сказал он, сжав кулаки.

По его позе и выражению лица было видно, что этот факт крайне его нервирует, но он пытается держаться. Дани, Дани, твоя мимика ничуть не изменилась. Я мог читать его эмоции, как по книге. Сейчас бы подсесть к нему, тихо и медленно погладить и чуть сжать его ладонь под столом, заглянуть в любимые глаза…

Но вместо меня это сделала Варя, сидевшая рядом с ним. Она ласково улыбнулась ему, провела ладонью по шее и волосам. Я смотрел на её руку, а затем перехватил сочувствующий взгляд Саши. Он вопросительно поднял брови и кивнул в сторону Дани, который о чём-то шептался с Варей. Я только покачал головой и уставился на свой бокал. Кто-то уже заботливо подлил туда вина, хотелось взять и выпить залпом. А потом запить чем-то покрепче. Напиться до невменяемого состояния, снова вцепиться в Дани и без остановки шептать ему о своей любви. Не отпускать, пока всё не вспомнит.

Я грёбаный эгоист. Думаю только о себе, о том, как мне плохо. А как плохо было ему? И эта девушка оказалась единственным его светлым лучом.

Я решительно отодвинул от себя бокал. Пить мне нельзя ни в коем случае — скоро ведь ложиться на операционный стол. Встав из-за стола, я тихонько направился на лоджию. Краем глаза заметил, что Алёна тоже поднялась и пошла за мной.

Это было приятно.

— Ром, может, стоит сказать ему? — нерешительно спросила она, сжав мою руку. — Вдруг это поможет ему вспомнить?

Я упрямо помотал головой.

— А вдруг не поможет? Вдруг он не сможет ничего почувствовать ко мне. Пожалуйста, Алён… Он должен сам вспомнить. Мне кажется, по-другому будет неправильно.

Я уставился в окно, машинально выводя на запотевшем стекле какие-то линии.

— Эгоистично с моей стороны, — пробормотал вполголоса, глядя перед собой.

— Что эгоистично?

— Да всё… Убиваться из-за того, что ему теперь на меня плевать. Жалеть себя.

— Ром, это нормально, — она прижалась ко мне, заглянула в глаза. — Нормально, что ты чувствуешь обиду на него. Любой чувствовал бы то же самое. А что касается эгоизма, так я не встречала человека менее эгоистичного, чем ты.

Я не знал, говорит ли она так, чтобы меня успокоить, или на самом деле так думает.

Вернувшись с лоджии, мы увидели как Данияр нежно целовал Варю в щёку. Она скромно опустила глаза, её щёки покраснели, но было видно, что ей дико приятно.

Алёна снова сжала мою руку и потянула обратно на лоджию.

***

Домой я уехал раньше всех. Просто не мог дальше находиться там, рядом с ним, было слишком больно. Словно с глубокой, но заживающей раны сорвали корку вместе со здоровыми кусочками кожи, и принялись ковыряться в ней ржавым гвоздём.

Я думал, что буду ворочаться всю ночь, размышлять обо всём случившемся, пока не разболится голова. Но на удивление быстро отрубился и проснулся только часов в десять утра. Хорошо, что зачёты уже закончились, а на работу мне только завтра.

На секунду я подумал, что всё случившееся вчера — это сон, этого не было на самом деле, из-за чего почувствовал щемящую, сильно сдавливающую грудь тоску.

Но нет, это было слишком реалистично. Я помню всё в мельчайших деталях. Дани и правда жив.

Я машинально поискал на столе телефон. Чёрт, выронил же его в метро, идиот… Ладно, чёрт с ним. Нужно сходить в душевую и умыться ледяной водой. Так я сделал, а затем быстро оделся и поехал домой к Данияру, чтобы убедиться, что вчера всё было по-настоящему, и он правда жив.

На полпути до меня дошло, что мне теперь не смогут в случае чего дозвониться из больницы. Пришлось возвращаться, искать в шкафу свой старый, дышащий на ладан телефон, затем восстанавливать сим-карту в салоне, звонить матери в больницу…

Рассказывать ей о том, что случилось вчера, я не стал. Только поинтересовался её самочувствием и спросил, поела ли она. К счастью, отвечала она нормально, ей за то время, пока я не был на связи, не стало хуже.

О той аварии двухлетней давности она узнала не сразу. Но не могла не заметить, в какую бледную тень я превратился, пусть и появлялся в коммуналке редко. Когда она наконец решила спросить, всё ли у меня в порядке и как дела у Данияра, я до крови закусил губу и сказал, что он пропал после теракта в автобусе. В подробности вдаваться не стал — скорее всего, она сама позже разузнала всё из новостей.

Мать пыталась сказать мне что-то, чтобы утешить, часто звонила, но я закрывался от неё и бросал трубку.

Когда я всё-таки приехал домой к Дани, в квартиру меня впустила улыбающаяся Ребекка. Её улыбку видеть было приятно. Она ласково похлопала меня по плечу, но в её взгляде снова мелькнуло сочувствие.

— Заходи, Ром. Они в гостиной.

Они. Данияр и Варя.

Когда я нерешительно вошёл в гостиную, Варвара скромно сидела в углу с книжкой на коленках. Данияр на полу возился с Давидом, который, завидев меня, тут же отвернулся от брата и радостно заулыбался.

— Ром, Ром, Ром! — воскликнул он, бросившись ко мне и чуть не сбив с ног. Я присел на корточки, позволив ему залезть ко мне на спину.

— Ну вот, друг пришёл, и всё, забыл про брата, — Дани подмигнул мне, и из-за этого вдруг стало тяжело дышать.

Я снова почувствовал себя глупым влюблённым школьником, который тайком пускал слюни на своего лучшего друга и дрочил под одеялом, представляя его же. Только с той разницей, что этот человек больше не считал меня своим другом.

Дани протянул мне ладонь, внимательно глядя в глаза. Я пожал её, но сам так же прямо смотреть не мог. Боялся, что не совладаю с собой и снова, как идиот, кинусь к нему на шею.

Интересно, о чём мне с ним говорить? Пока ехал, я прокручивал в голове варианты того, как вообще начать диалог и на какие темы. Но ничего внятного так и не придумал.

Зато у Дани, похоже, были ко мне свои вопросы.

— Пойдём покурим на балконе, — он улыбнулся мне краем губ, поднялся и пошёл в свою комнату.

Я уговорил Давида сползти с моей спины, пообещав, что скоро вернусь, и пошёл за Дани, чувствуя, что в животе и груди всё словно скрутилось в тугой ком. Но Данияр явно не собирался идти на балкон — в своей комнате он подошёл к книжной полке, задумчиво собрал ладонью пыль и растёр её между пальцами. А затем повернулся ко мне.

Я неловко ссутулился, крепко сцепил кисти рук. От своей неуверенности и трусости стало противно.

— Мне жаль, что я не помню тебя, Рома, — наконец заговорил он. — Это ты нарисовал? — он указал на приклеенный к стенке над столом скетч, на котором можно было узнать наши лица.

Я кивнул, наконец найдя в себе силы посмотреть Дани в глаза.

— Алёна сказала, что ты её родной брат, — задумчиво продолжил он. — Хреново вышло, конечно, что вы разлучились на столько лет.

При этих его словах в голове появились панические мысли — что ещё он знает обо мне… О нас?

— Она тебе много рассказала про меня? — спросил я нарочито безучастным тоном, будто бы стараясь поддержать разговор. Сердце в груди бешено колотилось.

— Да не особо. Сказала, что мы были близкими друзьями и жили в одной комнате в общаге. Ещё я свою страницу во «ВКонтакте» полистал — там есть несколько фото с тобой, — как-то отрешённо проговорил Дани. — Зайти на неё, правда, не смог — пароль не помню, и восстановить не получается, — он, как и вчера, нервно сжал кулаки, царапнул свои ладони. — А знаешь, что ещё хреново? Мне рассказывают какие-то эпизоды из жизни, рассказывали мама с Алёной, Саня… Но это нефига не помогло мне ничего вспомнить. Обидно.

— Обидно, — эхом повторил я.

Он невесело усмехнулся. А затем сел на кровать и запустил пальцы в волосы, глядя в пол. Я осторожно присел рядом, боясь до него дотронуться.

— Это такое хреновое ощущение. Я год вспоминал своё имя. Узнал его по чистой случайности, когда услышал, как кого-то им назвали. И то неполным, — он снова усмехнулся. — После этого ещё несколько месяцев пытался вспомнить, как зовут моих родителей. А теперь возвращаюсь домой и понимаю, что забыл о смерти отца. Хорош сын, а?

Я тронул его за плечо и сжал. Он дёрнулся, но мою ладонь не сбросил.

— В этом нет твоей вины. Ты ведь уже многое вспомнил. Двор смог сам найти. Память обязательно вернётся.

Пожалуйста, пусть она вернётся.

Он выпрямил спину, повернулся ко мне.

— Может, и вернётся, но как долго ждать? Говорю же, такую простую вещь, как имя, вспоминал год. О смерти отца не вспомнил и через два года. Да и, чёрт, я чувствую, что крыша у меня неплохо так течёт. Не знаю, было ли так до того, как потерял память, или это следствие… Которое усугубили в психушке, там ведь ни хрена не помогали и не лечили.

Дани, Дани… Почему и как это с тобой случилось? Ты оказался в каком-то богом забытом городке так далеко от места, где взорвался чёртов автобус… Как это произошло?

Чёрт, как же хорошо, что это произошло… Что ты выжил.

— Главное, что ты вернулся. Теперь всё хорошо будет, — я хотел погладить его по спине, но не решился.

Дверь открылась, и в комнату заглянула Варвара. Она смерила меня настороженным взглядом, вжав в голову в плечи.

— Ну чего ты? Всё нормально. Иди сюда, — Дани протянул ей руку, моментально перестав быть печальным и потерянным.

Но она только пробормотал что-то типа «извините» и ушла. А Дани после этого долго смотрел на закрывшуюся дверь каким-то пустым взглядом.

Вопросы мучали меня, и я всё же решился прервать молчание и задать их.

— Давно вы познакомились? — я старался, чтобы в голосе не было ноток грусти и ревности.

Он вздрогнул, посмотрел на меня.

— Ч-что?

— Вы давно познакомились… с Варей? — повторил я, запнувшись.

— А, с Варей… Меньше года назад, — ответил он, снова посмотрев на закрытую дверь.

— В больнице?

— В психушке, — он невесело хмыкнул. — Она наркоманила, пыталась завязать, но не получалось. Вот и угодила туда. Мы с ней как-то быстро подружились. Она меня поддерживала. Потом её выписали, но она продолжала ко мне приходить.

Я отвернулся. Среди концентрированной ревности, заполнявшей мою голову, мелькнула мысль о том, что снова в его жизни всплыли наркотики.

Может, он всё-таки начал тогда употреблять их, и это как-то связано с потерей памяти? Я вдруг вспомнил, что мне и самому парни из универа пару раз намекали, мол, могут толкнуть наркоту. Один раз — месяца за три до аварии, второй — где-то через год. Я тогда просто отказался и не придал этому значения.

Вдруг Дани тоже предлагали, и он не отказался. Но как теперь узнать? Да и имеет ли вообще всё это значение, если он уже потерял память. Остаётся только надеяться, что он не употребляет сейчас вместе с этой своей Варей.

Когда мы вернулись в комнату, Варя снова сидела, сжавшись в кресле. Этим она вдруг напомнила мне меня самого.

Дани… Возился бы ты и дальше со своими кошками и собаками, зачем ты начал приручать людей?

========== 12. Гитара ==========

Дани стоял передо мной без футболки, я жадно рассматривал его тело, татуировку на плече и груди, каждую родинку и мышцу. Хотелось обнять его, поцеловать в губы, шею, погладить и прижаться как можно сильнее. Что я и сделал, просто упал на него, словно у меня подкосились ноги, почувствовал, как он проводит рукой по моему животу сверху вниз, целует в висок. Его рука скользит всё ниже и ниже, от неё в каждую клеточку тела расползаются горячие волны возбуждения. Мне тяжело дышать, да и чёрт с ним, дыхание больше не нужно, ничего не нужно…

Я застонал, открыл глаза и резко сел на кровати. Мои волосы были мокрыми, мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять — Дани в моей комнате в общежитии нет.

Хорошо, что Влад, мой сосед, опять не ночует в общаге, и я здесь один. Хотя не факт, что мой стон не услышала половина корпуса.

Я устало откинулся на подушку, чувствуя невыносимый жар в паху. Закусил губу, задрал майку до горла и сунул руку в штаны. Касаться себя прохладной влажной рукой было хорошо до безумия, а воспоминания о том, как во сне Дани трогал меня, ещё больше обостряли ощущения. Чтобы кончить, потребовалось секунд пятнадцать. После этого я уставился в потолок, размазывая по руке и животу сперму, думая о том, посмотрит ли Дани на меня когда-нибудь снова с такой же любовью, коснётся ли с такой же страстью, или мне остаётся только тихо дрочить под одеялом.

***

Я отправился домой к Дани и на следующий день после работы. И снова не знал, как себя вести, о чём с ним разговаривать. Меня просто тянуло к нему магнитом. Я уговаривал сам себя не делать глупостей, не пялиться, вести себя спокойно и естественно.

Но это было ужасно сложно.

Я вспомнил, как один раз в школе наши с Дани классы возили на какую-то экскурсию. Тогда мы ещё не были вместе, я просто молча и безответно его любил. В автобусе он, к моему большому удивлению, сел не с Саней или Алёной, а со мной. Это было одновременно так приятно и так тяжело — на протяжении сорока минут чувствовать, как он касается меня то локтем, то бедром, то коленкой… Слышать его дыхание и голос. Даже не помню, о чём он рассказывал, но, кажется, как-то ухитрялся поддерживать разговор. И это несмотря на отчаянное желание закрыть глаза и положить голову ему на плечо. Я представлял, как делаю это, пока он говорил что-то про новый походный маршрут, а когда почувствовал, что возбудился, испуганно подхватил с пола рюкзак, прижал его к животу и укусил себя за язык. Неожиданно вышло очень больно, я согнулся пополам и прикрыл рот ладонью, пробормотав что-то невнятное в ответ на вопрос Дани. Ему пришлось просить водителя тормознуть у ближайшей аптеки и идти со мной за водой, ватными дисками и антисептиком.

Сейчас желание прижаться к нему было в разы сильнее, чем тогда, в автобусе. Потому что сразу вспоминалось, как мы гуляли, целовались, занимались любовью. Если накануне я ещё был слишком ошарашен, не мог прийти в себя и всё до конца осознать, то сейчас меня натурально крыло от этих воспоминаний. Оттого, что сейчас приеду, и Дани будет рядом со мной, его губы, ладони, весь он. Чтобы успокоиться, прикушенного языка теперь явно будет недостаточно. Придётся, видимо, удариться головой об стену или сломать себе палец.

Дверь открылась не сразу — несколько раз нажав на звонок и подождав некоторое время, я хотел уже уходить. На пороге стоял Дани, он зевал и тёр глаза. Видимо, спал, хотя сейчас было всего пять часов вечера. На нём была смешная футболка с двумя котами, чёрным и рыжим, которую купил ему я года три назад. После аварии эту футболку и ещё часть вещей из общежития увезла Ребекка.

Я стоял и смотрел на этих котов, как и вчера не решаясь поднять взгляд на него.

— Привет, — Дани отошёл, пропуская меня в квартиру, затем пожал мне руку.

Его ладонь была очень тёплой. Как и всегда. Хотелось пощупать мозоли от гитарных струн — есть ли они ещё у него?

— Привет. Ехал тут с работы, решил зайти по пути, — пробормотал я первое что пришло в голову.

Ага, по пути хрен знает откуда с двумя пересадками между разными ветками метро и несколько раз чуть не шлёпнувшись на скользком тротуаре.

Он улыбнулся краем губ.

— Пошли на кухню, — сказал, кивнув в сторону ближайшей двери.

Я торопливо разулся, стянул пуховик и направился за ним. Примостился в углу, наблюдая, как Дани набирает воду и ставит чайник. В ярком свете люстры отметил, что он всё такой же болезненно-бледный с тёмными кругами под глазами.

— А где Варя? — спросил я, просто чтобы прервать молчание. Чувствовал себя странно и неловко, это даже перекрывало желание броситься к нему и обнять руками и ногами.

— Интересный вопрос. До того, как я уснул, была в гостиной, — он вышел из кухни, негромко окликнул Варю и через минуту вернулся со старенькой «Нокией» в руках. — Пятнадцать минут назад она написала, что ушла в магазин, — сказал задумчиво.

Я поковырял ногтем столешницу, не зная, что ответить. Ну вышла, значит, скоро придёт. И снова прервёт нас.

— Странно, что она ушла без меня. Район вообще не знает, и говорила, что в Москве раньше не была, — проговорил Дани, раскручивая телефон на столе.

— Ну, видимо, что-то срочно понадобилось. Хочешь, пойдём её встретим?

— Давай если через десять минут не придёт…

Чувствовалось, что Дани немного нервничает. Я вспомнил, что вчера, кажется, он был откровенен со мной. Делился переживаниями.

— У тебя болезненный вид, — сказал я, искоса глянув на него.

Он усмехнулся.

— Ну а ты попробуй в психушке на отшибе мира два года посиди.

Меня снова накрыло сочувствием. Чёрт, зачем я вообще это сказал, вдруг он пытается выкинуть эти воспоминания из головы…

— Да не делай такие испуганные глаза, опыты, как в ужастиках, там надо мной не ставили, — снова хмыкнул он. — Но и курортом это место не назовёшь. Я несколько раз требовал, чтобы меня выписали, но мне принудительно продлевали госпитализацию — мол, так ничего и не вспомнил ведь.

Он какими-то стеклянными глазами уставился на стену позади меня. Я смотрел на него и ждал, что он что-нибудь скажет, но он молчал.

— Дани? — тихо позвал я, но он не отреагировал. — Дани!

Данияр дёрнулся и посмотрел на меня. В его глазах будто бы мелькнула злость, но затем сразу исчезла.

— Бля, извини. Из-за этой терапии хреновой заторможенным становишься. Вот до сих пор последствия и ловлю, — он нервно сжал кулаки.

— Почему они это делали с тобой? — тихо спросил я. Вопрос, наверное, был риторическим.

— Система уёбищная потому что. Всем плевать, вылечишься ты или нет. Да и работать туда часто мудаки приходят. Не все, но их там много.

Он устало вздохнул и разлил чай по кружкам. Самодельный травяной из целлофанового пакета — такой же мы пили, когда ходили в походы и ночевали в лесу.

— Я через пару месяцев пребывания там макнул одного санитара башкой в унитаз — он меня провоцировал просто пиздец как. Пожалел, конечно, потом — думал, всё, привяжут к кровати и будут колоть каждый день, пока овощем не стану. Но нет, этот мудак уволился, а некоторые санитары мне руку пожали — он не только меня заебать успел. Жить попроще стало. Правда, периодически мне становилось хреново из-за того, что не могу ничего вспомнить, или выбешивал кто-то из пациентов или работников. Тогда меня опять скручивали, иногда к кровати привязывали, и снова с этой своей грёбаной терапией.

Я слушал его и чувствовал, что у меня трясутся руки. Пришлось спрятать их под стол и тупо смотреть в кружку с чаем.

— Надеялся вот, что меня ищут и скоро найдут, — сказал он, и его глаза будто бы снова остекленели. — К нам пару раз приходили какие-то волонтёры, меня фоткали и вроде как обещали выложить в соцсети. Я ждал, что меня по этим фоткам узнают и заберут.

Чёрт, Дани… Мне захотелось разбить себе голову об стол. Мы с Ребеккой искали его, живого или мёртвого, на берегу реки, рядом с мостом, где произошла авария, в соседних деревнях и местных больницах… Ездили туда на протяжении нескольких месяцев. А он был за четыре сотни километров, близко и далеко одновременно. И я даже не догадался посмотреть группы в соцсетях, может, там и правда была его фотография. Если что-то и смотрел постоянно, так это новостные сайты — всё ждал новой информации.

— Не, я теперь понимаю, что меня не искали, потому что считали мёртвым, — сказал он. В его голосе явно слышалась горечь. — Искали одни водолазы в реке. Да и, может, те волонтёры забили и никуда фотографии не выложили. Или то одно единственное сообщение о потерявшем память психе просто утонуло в миллиарде других постов.

Он стал спиной к раковине, взялся за неё руками, равнодушно уставился в пол. А я был уже не в состоянии себя контролировать, поэтому просто поднялся, шагнул к нему и обнял, чувствуя, как замирает сердце. Не думал о том, как странно этот мой порыв выглядит для него. Хотелось дать хоть немного своего тепла… Хотя если бы я мог, отдал бы всё.

Он как-то рассеянно обнял меня в ответ, обхватил где-то чуть ниже плеч. Я вдыхал запах его волос. Сейчас сочувствие и сострадание заглушили все остальные эмоции, но при этом мне было отчётливо понятно, что позже воспоминания о том, как я обнимал его, будут разрывать меня на части.

— Ты теперь с семьёй, Дань. Мать тебя очень любит. Она искала тебя и до последнего не верила в то, что ты погиб. Всё будет хорошо.

И я тоже не верил в то, что ты погиб, поэтому не мог отпустить. Но, чёрт, почему я сделал недостаточно для того, чтобы найти тебя? Потому что подсознательно с самого начала понимал, что найти могут только водолазы?

— Не знаю я, как теперь всё будет хорошо. Ну, допустим, мы добьёмся того, чтобы меня больше не возвращали в психушку — а я ведь сбежал, ты помнишь? Поднимем старые связи отца в полиции… Но что дальше? Хрен знает, что мне делать. Минус несколько лет жизни из памяти, минус два года в больнице… Минус учёба, работа. Вот как это всё теперь навёрстывать?

— Ты всё вспомнишь, — упрямо сказал я, наконец подняв голову и заглянув ему в глаза. — Нужно просто ещё немного времени.

— Ага, лет десять-двадцать, — хмыкнул он. — Вспомню, когда уже и не надо будет. Ладно, забей, я, наверное, достал тебя своим нытьём. Я раньше такой же был?

— Не достал. Ты не ноешь, и раньше тоже не ныл, — я наконец большим усилием воли заставил себя отпустить его и отступить на шаг.

Стоит ли извиниться за этот порыв?

Но ему нужна была поддержка. Я не мог её дать на протяжении двух лет, значит, нужно это делать теперь. Навёрстывать упущенное, а не стоять и жевать сопли. Моё самобичевание ему не поможет.

— Можешь сыграть мне на гитаре? — спросил я, стараясь, чтобы в голосе не было неуверенности.

Он пожал плечами.

— Да я знаю, что навыки у людей с амнезией якобы должны сохраниться. Но я вчера брал в руки гитару и особо ничего не смог. Разве что простейшие аккорды, и то струны глушатся через раз. Руки должны были сами всё вспомнить, но почему-то не получилось. Понимаешь, у меня память восстановилась как-то тупо, отрывочными эпизодами, и я не особо помню, как занимался и заучивал какие-то мелодии. Помню только, что играть меня учил отец, но его уже нет… А мама не умеет.

— Ты учил играть меня. Может, я мог бы…

— Предлагаешь теперь поменяться местами? — спросил он.

Я снова впился ногтями в ладони, захотелось опять до крови прикусить язык. А затем с удивлением осознал, что Дани смотрит на меня не насмешливо, а с надеждой.

— Да. Если хочешь, давай попробуем.

Гитара лежала на кровати в его комнате. Он сел рядом, взял её неуверенно, положил на колени и взглянул на меня.

Табы «Города золотого» в моей голове сидели как влитые — разбудите среди ночи, и я сыграю его, потому что это была любимая песня Дани. Вот и сейчас принялся наигрывать первый куплет, пусть и немного медленнее, чем это раньше делал он сам, но всё же мои движения были доведены до автоматизма.

Я повторил первую часть куплета ещё раз — медленно, пока он следил за моими пальцами. А затем отдал ему гитару, присел перед ним на корточки и молча взял его за левую руку. Просто взял за руку, чтобы показать, какие нужно зажимать струны. Мои движения не должны показаться ему двусмысленными.

А если покажутся? Прогонит ли он меня, начнёт ли избегать?

Руки у него были жёсткими, сухими и костлявыми. На запястье я к своему ужасу заметил несколько заживших шрамов. Дани поймал мой взгляд и дёрнул кистью, но ничего не сказал.

А потом он заиграл. Медленно, неуверенно, иногда сбиваясь и путая лады, но всё же он играл — и чем дальше, тем увереннее. Затем дошёл до припева, который я ему показать не успел, но Дани уже перебирал струны автоматически, низко опустив голову, густые тёмные волосы упали ему на лоб. Среди них было несколько белых.

Затем он взглянул на висящие на стене часы и вдруг резко вскочил с места, не доиграв до конца.

— Десять минут давно прошло, а Вари так и нет, — сказал он в ответ на мой удивлённый взгляд.

Дани схватил телефон, набрал её номер, но она не отвечала. Тогда он вытащил из шкафа свитер и бросился в прихожую. Я торопливо вышел за ним, чувствуя себя виноватым. Он ведь из-за меня забыл про время, получается. Вдруг эта его Варя потерялась? Если она и правда не знает город…

Дани повернул ключ в замке одной рукой, пока другой застёгивал пуховик. Резко распахнул дверь и едва не припечатал стоявшую снаружи Варю по лицу.

— Твою ж… Я думал, куда ты… — начал было он и замолчал на полуслове.

Я выглянул из-за его спины и увидел, что губа у неё разбита, а на щеке явно наметился синяк.

— Даня, я… — торопливо начала она своим тихим голосом.

— Кто это сделал? Где тот, кто это сделал? — он сказал это злым холодным тоном, схватив её за руку.

— Никто, честно, никто! — испуганно заговорила она. — Я поскользнулась на тротуаре, упала и ударилась, правда, Дань, меня никто не трогал!

Он притянул её к себе, под свет лампы, и осторожно взял за подбородок, чтобы рассмотреть увечье.

— А выглядит так, будто тебя кто-то ударил по лицу. Варя, скажи мне…

— Нет, меня правда никто не бил! Просто неудачно упала. Даже не знаю, как меня так угораздило. Думала просто за соком сходить, а будить тебя не хотелось, ты ведь и так уснуть не можешь… — она замолчала, заметив меня.

Я снова почувствовал себя лишним. Но уйти не мог — вдруг Дани, не поверив Варе, всё же кинется искать её обидчиков. Хотя на улице действительно было скользко, да и двор этот всегда был спокойным, никаких тебе алкашей и кладменов.

Он повёл её на кухню, достал из холодильника бутылку воды и велел приложить к щеке. Искоса взглянул на меня, а затем снова повернулся к Варе.

— Тебя долго не было.

— Я просто искала гранатовый сок, а в магазине рядом с домом его не было. Решила прогуляться чуть дальше, — быстро выпалила она.

— А где ты упала?

— За углом дома, там тропинка такая скользкая. Со мной правда всё в порядке, Дань. Можешь пойти разнести ломом тротуарную плитку, чтоб отомстить моему обидчику, — слабо усмехнулась она.

Он покачал головой и ласково погладил её по щеке и плечу. А мне захотелось тоже пойти и упасть на замёрзшей тропинке как можно более неудачно. Сломать ногу, руку, голову, лишь бы он так же нежно погладил и меня.

— Человек-невезение ты, — с досадой сказал Дани, а Варя робко улыбнулась.

— Дань, мне пора, наверное, — подал голос я.

Данияр взглянул на меня и убрал руку с плеча Вари.

— Ты точно в порядке? — спросил он у неё и, дождавшись кивка, обратился ко мне. — Пошли, прогуляюсь с тобой до метро.

Варя испуганно дёрнулась при этих словах.

— Дань, а вдруг ты опять в обморок упадёшь? — спросила, схватив его за руку.

— Не упаду. Я ненадолго, свежим воздухом хоть подышу.

— Ладно… — она вздохнула и убрала руку. — Можешь мне только сказать, пожалуйста, где у вас таблетки, у меня так голова раскалывается после этого падения, — она встала со стула и, по-прежнему прижимая холодную бутылку к щеке, уткнулась лбом в плечо Дани.

— Чёрт… Ладно, пошли найдём. Увидимся тогда ещё как-нибудь, Ром, — сказал он, обнимая её и прижимая к груди.

Мне оставалось только кивнуть, развернуться и уйти. Краем глаза я отметил, что Варя испуганно смотрит на меня и то открывает, то закрывает рот, словно не решаясь что-то сказать. Но в итоге она промолчала.

========== 13. Старый знакомый ==========

— Влад, я тебе говорю, эта штука отлично вставляет.

— Блять, ну не здесь же. Скоро обход будут делать.

Открыв ключом дверь в свою комнату в общаге, я застыл, тупо уставившись на Влада, своего соседа, и его гостя, сидевшего ко мне спиной. Завидев меня, Влад быстро спрятал что-то под одеяло.

— Ромка? Ты чего припёрся? Говорил же, что сегодня ночуешь у себя дома, — он недовольно сощурился.

— Передумал, — хмуро ответил я, с подозрением покосившись на его одеяло.

С Владом мы не были друзьями, но и не враждовали. Он был молчаливый, себе на уме, постоянно тусил со своей компанией, общих интересов у нас не было. Разговаривали мы тоже не особо часто.

Ночевать я действительно собирался в коммуналке. Но моя комната уже была продана, спать бы пришлось в той, которую занимала мать… Словом, я передумал и решил вернуться в общагу, хоть ехать оттуда домой к Дани было гораздо дальше.

Друг Влада дёрнул плечом и обернулся. Я посмотрел на него и невольно сжал кулаки. Всё та же злорадная ухмылка и презрительный взгляд. Передо мной сидел Андрей, бывший одноклассник, травивший меня в школе на протяжении двух лет практически каждый день без перерыва.

Какого хрена он здесь делает?

— Привет-привет, Рома! Сто лет не виделись! — таким же нарочито ласковым голосом он говорил, когда, отловив меня за школой, отбирал сумку с вещами и высыпал их в мусорный бак. А потом макал меня самого туда же.

— Чего тебе, Дрон? — с досадой поинтересовался я.

Андрей перестал меня травить, только когда я начал общаться с Дани и его компанией. Отчётливо помню тот день, когда в очередной раз не смог тихо прошмыгнуть из школы и угодил Дрону прямо в лапы. Он тогда припомнил какую-то из моих жалких попыток самообороны и намеревался, видимо, проучить за это. Не знаю, как сильно бы мне досталось, если бы Дани не проходил мимо и не заступился.

Это было в сентябре, вскоре после моей попытки суицида на станции метро рядом со школой, когда Дани не дал мне шагнуть под поезд. После того, как он спас меня, мы вместе долго гуляли в парке. Но нельзя сказать, что после этого мы стали друзьями — так, переписывались иногда, но вскоре общение сошло на нет. Начало нашей дружбе положил именно тот случай с Дроном за школой.

— Да вот, в гости пришёл! Как поживаешь? Не обижает никто? Данияра ведь с тобой два года не было, да и сейчас, слышал, он вообще про тебя забыл.

— Пошёл ты, — с какой-то равнодушной злостью сказал я, проходя в комнату и кидая рюкзак на кровать. Может, стоило уйти, но, твою мать, я здесь живу, пусть Дрон сам валит к чёрту.

— Влад, а ты в курсе, что твой сосед гомик? Как ты с ним живёшь, не боишься за свою задницу? — этот мудак продолжал говорить приторно-заботливым голосом, теперь уже обращаясь к моему соседу.

Но Влад только равнодушно пожал плечами.

— Да мне похуй, пока ко мне не лезет.

Андрей снова мерзко усмехнулся.

— Зря ты так. Он со своим ёбырем в этой же самой комнате жил и на этой же самой кровати трахался.

— А тебя, Дрон, каким раком это ебёт? — я спросил злым голосом, глядя ему в глаза. Мой голос был спокойным, но я чувствовал, что готов к драке, не думал о том, что Андрей физически меня сильнее. Машинально прикинул, как резко схватить стул и ударить его, если попытается приблизиться.

А потом ещё раз и ещё раз. До тех пор, пока он не истечёт кровью из разбитой головы у моих ног. Я буду бить, пока не выпущу всю свою боль и эмоции, которые копились во мне и не находили выхода. Страх за мать, постоянное нервное напряжение, тревога, ревность… Словом, я был близок к тому, чтобы слететь с катушек.

Но Дрон, к моему удивлению, только продолжал скалиться, не делая попыток приблизиться. Влад же закурил, не потрудившись открыть окно — ему было абсолютно плевать, как обычно.

— Ну так что там с твоим Дани, расскажи? Говорят, он потерял память. Новую тёлку притащил вместо тебя. Совсем ничего не помнит или делает вид? Может, ты ему просто надоел, поэтому он свалил на два года? Ебал тебя просто из жалости, а?

Его слова, конечно, больно задевали, хотя разумом я понимал, что он специально пытается меня уязвить, и не нужно поддаваться. Я решил провоцировать его в ответ, получая от этого какое-то извращённое удовольствие.

— Почему тебе не похуй, я понять не могу. Сам латентный гомик, поэтому интересуешься?

Он сжал кулаки и напрягся — было видно, что вот-вот готов встать и врезать мне. Я наблюдал за его движениями, сжав спинку стула. Но Андрей почему-то с явными усилиями пытался держать себя в руках.

— Ну так что, он реально тебя не помнит, или просто притворяется? — снова спросил он, оставив мою фразу про латентного гомика без внимания.

— Сходи и сам у него спроси. Сказать адрес? Или ссыкотно?

— Я помню его адрес. Может, и схожу — напомню ему, как в школе ты дрочил на его худи.

Ну конечно, как можно было обойтись без припоминания этого эпизода моей жизни.

— Рассказывай, что хочешь, — равнодушно ответил я. Знал, что вряд ли он рискнёт полезть к Дани с этой информацией.

Но Андрей, естественно, всё не успокаивался.

— Он чё, даже не помнит, как ты ему зад подставлял? А как он обдалбывался после школы и блевал дальше, чем видел, тоже забыл?

— Прикольные у тебя эротические фантазии, но оставь их при себе.

Влад наконец докурил сигарету и взглянул на Дрона.

— Вы заебали сраться. Башка от вас болит. Дрон, вали-ка ты домой. Говорю же, сейчас обход будут делать.

Андрей с раздражением посмотрел на него, потом снова на меня. Было заметно, что он дико злится и борется с собой.

— Блять, лучше не влезай, Влад.

— Мне похуй, честно, устраивайте разборки в другом месте. Просто забери это и свали.

Дрон бросил на него уничтожающий взгляд, затем вытащил из-под одеяла небольшой свёрток, быстро закинул к себе в рюкзак и, косясь на меня, вышел из комнаты. А Влад снова меланхолично закурил.

— Слушай, без понятия, что у вас там за тёрки, да и похер мне. Но я не слышал ничего насчёт гомиков, а ты не видел того, что было под моим одеялом, окей?

Я молча кивнул, лёг на кровать и отвернулся к стене. Думал о том, каким ветром Дрона вообще занесло сюда. Это случайность? Или он знал о том, что я живу здесь, и специально пришёл позлорадствовать?

Они явно прятали под одеялом наркоту. Андрей наркоманил ещё в школе, причём употреблял те же вещества, что и Дани, и, как я подозревал, они покупали их у одних и тех же людей. А что касается моего соседа по комнате, то, в принципе, тот факт, что он торчит, меня не удивил. Дурак он, конечно, но есть ли смысл пытаться его в чём-то убедить? Пожалуй, нет. Эгоистично так рассуждать, но у меня хватает своих дел и проблем.

Гораздо больше подозрительных свёртков меня напрягало поведение Дрона. Какого чёрта он начал спрашивать о Дани? Почему он продолжил расспросы и не полез в драку, даже когда я начал его провоцировать в ответ?

И откуда он знает, что мы вместе с Дани жили в этой комнате?

Вообще-то Андрей ещё в школе был пакостливой, трусливой и злопамятной крысой. Конечно, он связывался только с теми, кто гораздо слабее.

Вспомнилось вдруг, как классе в восьмом, когда я ещё не был знаком с Дани, директриса буквально застала Дрона на месте преступления — он повалил меня на землю и наступил ботинком мне на грудь. Вообще-то он мучил меня ещё с двумя прихлебателями, но они успели юркнуть за угол, а Дрон замешкался. Директриса, конечно, начала ему выговаривать, а он взял и сдал своих дружков, которые выглядывали из-за стены — мол, вон они тоже его били. Не знаю, почему они после этого не перестали с ним общаться. Наверное, боялись его. А он всегда боялся драки с теми, кто сильнее.

Я всё же решил попытаться что-нибудь узнать у соседа, хотя понимал, что это, скорее всего, бессмысленно.

— Вы давно знакомы? — спросил, взглянув на него.

— Нет, — коротко бросил Влад и развернулся ко мне спиной, явно давая понять, что тема закрыта.

***

Я сидел на работе и рисовал на планшете эскиз на заказ, когда мне позвонила Алёна.

— Ром, ты давно общался с Дани? — в её голосе слышалось волнение.

— Я ездил к нему позавчера. И собирался сегодня.

Вчера, вообще-то, тоже хотел, но было как-то неловко приезжать каждый день без приглашения.

— Что-то случилось? — поинтересовался я.

— Просто он не берёт трубку ни от меня, ни от Саши, ни от своей матери. А онаволнуется уже.

Я устало потёр глаза, пытаясь игнорировать мысль, что, должно быть, он просто занят своей девушкой. Но получалось плохо.

— Наверное, он там с Варей, — всё же выдал хмуро. Чёрт, мог хотя бы попытаться сказать это не таким обиженным тоном.

— Ром, Варя дома и тоже не знает, где он. А ему явно хреново. Он пытается это скрывать, но всё равно заметно. Чёрт, два года в психбольнице — это очень и очень много. Я волнуюсь за него.

После этих слов мне стало противно от самого себя из-за своих мыслей и идиотской ревности. Вспомнилось, как он иногда зависал на полуслове и смотрел в стену остекленевшими глазами. И как у него дрожали руки…

Алёна спрашивала ещё что-то о моём самочувствии и о том, как дела у матери, я отвечал словно на автомате. Да, всё нормально, да, в больницу ездил, да, обследования все прошёл, результаты нормальные.

После того, как она отключилась, я ещё некоторое время держал телефон у уха. А затем решился и набрал номер Данияра. К моему удивлению, он поднял трубку сразу.

— Привет, — его голос был тихим и хриплым.

— Привет. Алёна не могла тебе дозвониться. Где ты? — спросил я, нервно царапая ногтем книжную полку.

— Я просто вышел погулять. Потом перезвоню ей и всем, — так же тихо ответил он.

— Ты с Варей?

Чёрт, ну конечно он с Варей. А ты, Рома, хоть бы попытался задать этот вопрос не таким обиженным тоном.

— Нет, она дома. Я сижу тут у пруда, смотрю на уток. Почему они не улетели на юг? — задумчиво протянул он, и этим вопросом выбил меня из колеи.

— Наверное, им хорошо в пруду.

Он хмыкнул и замолчал.

— Где ты, Дани? — спросил я, нервно барабаня пальцами по корешкам книг.

— В парке на «Волжской».

— Я сейчас приеду к тебе.

Он помолчал ещё несколько секунд, а потом ответил:

— Приезжай. Пожалуйста.

От этих слов внутри всё скрутилось в болезненный узел. Я никогда не слышал, чтобы Дани говорил таким печальным и просящим голосом.

Я наплёл что-то невнятное на работе, кажется, пожаловался на плохое самочувствие. Наверное, мой вид был действительно болезненным, поэтому меня отпустили без вопросов. И через сорок минут я нашёл Дани в парке.

У него даже не было шапки и перчаток. Шёл снег, и небольшие хлопья падали на его волосы и ресницы.

— Знаешь, я хотел один побыть. Просто чтобы не доставать никого нытьём и своими проблемами. Я ведь был простым и весёлым парнем, который таскал всех в походы и на всякие тусовки, играл на гитаре. Вот вчера ко мне приезжали ребята, и я пытался быть таким. Вести себя так, как в своих воспоминаниях. Но я теперь ни хрена не такой, как был раньше. Не могу притворяться. Между мной и другими людьми будто стена.

Он не смотрел на меня, когда говорил это. Просто стоял лицом к пруду, отрывал от батона, который держал в руках, крошечные кусочки и кидал в воду, где на них с довольным кряканьем накидывались утки. Его движения были медленными и плавными, такими темпами кормление уток можно растянуть и на час.

— Тебе не нужно притворяться, — ответил я, спрятав руки в карманы. — Дань, никто не считает, что ты должен вести себя как раньше. А если кто-нибудь и считает… Это не имеет значения. Для твоей матери, для меня, Сани и Алёны главное, что ты вернулся и что ты жив. И, Дани, ты всегда можешь рассказать мне что угодно, это не будет считаться нытьём.

Я не знал, что отвечать ему, поэтому просто говорил то, что приходило в голову. Старался, чтобы мой голос звучал успокаивающе. Дать Дани понять, что он никогда не останется один. Больше никогда.

— Сегодня звонил в универ, — задумчиво проговорил он. — Мне сказали, что восстановиться не получиться, придётся поступать заново. Заново сдавать экзамены и всё прочее. Мне двадцать три, а такое ощущение, что я школьник. Мои ровесники уже закончили учёбу и работают, а мне придётся всё заново начинать.

Я рассматривал его профиль, как загипнотизированный, внимательно ловил каждое его слово.

— Ты можешь поступить на заочку и работать. Да ты и сам говорил, что в журналистике главное — прикладные навыки, а не теория, которую вдалбливают в универе. Я думаю, эти навыки у тебя остались точно так же, как и умение играть на гитаре.

— Да нахер! — он резко запустил целый батон в воду, из-за чего утки сначала бросились врассыпную, а потом снова собрались в кучу, пытаясь урвать кусок побольше. — Как же объяснить, не знаю. У меня проблемы с памятью и со всем… Иногда становится так хреново, что жить не хочется. Я словно замедляюсь, а всё вокруг начинает мелькать с сумасшедшей скоростью, либо наоборот — всё замедляется, а у меня куча мыслей в голове, и хочется их побыстрее высказать. Я не знаю, как от этого избавиться. Это ощущение со мной всю жизнь будет?

Дани… Я буду рядом и сделаю всё, что в моих силах, но тебе нужен психолог. Только вот удастся ли убедить тебя в этом после всего, что ты пережил?

— Я на самом деле не хотел грузить тебя всем этим. И никого не хотел, — сказал Дани и, не слушая мои протесты насчёт того, что он совсем меня не грузит, продолжил. — Взял трубку, когда ты позвонил, потому что вспомнил, как мы гуляли в этом парке с тобой.

Я завис с открытым ртом, глупо хлопая глазами.

— Да, я помню… Ты был таким мелким и испуганным. Мне прям как-то больно стало, когда тебя увидел, захотелось посадить в коробку и унести домой. Почему-то чувствовал какую-то ответственность за тебя, словно за младшего брата. А теперь вот нас как будто поменяли местами, я мелкий и потерянный, а ты меня пытаешься утешить.

Мои ноги стали ватными, а сердце стучало, словно ненормальное. Дани вспомнил первый день нашего знакомства, вспомнил нашу прогулку в этом парке после того, как он спас меня в метро.

— Ром, расскажи мне ещё… Расскажи о том, как мы общались. Пожалуйста. Жаль, конечно, заменять настоящие воспоминания такими вот синтетическими, но я хочу… Хоть что-то… Хоть как-то закрыть пустоту. Она не заполняется ни рассказами матери, ни чьими-то ещё…

И я начал рассказывать ему. О том, как он заступился, когда меня мучил Андрей. Как позвал побродить по пещерам в Подмосковье. Как я сломал там ногу, и Дани отправился со мной в больницу, а потом приезжал ко мне домой, пока я лежал с гипсом, привозил фрукты и узнавал для меня домашку. Как мы дружили в школе, ездили компанией к нему на дачу и ходили в походы.

О самом главном сказать не смог. Потому что вряд ли после такого признания он накинется на меня с обьятиями и поцелуями, как бы мне этого хотелось. Память можно заполнить, как он сам сказал, синтетическими воспоминаниями, а вот сердце синтетическими чувствами — нет.

Мы шли вдоль пруда, Дани слушал меня молча, иногда что-то переспрашивал, иногда усмехался и опускал глаза. Но по нему не было заметно, что он вспомнил какой-нибудь из эпизодов жизни, о которых я рассказывал.

Очень сильно хотелось взять его за руку, переплести пальцы. Его ладони всегда были такими тёплыми, даже в мороз без перчаток.

У Дани снова зазвонил телефон, и он наконец поднял трубку. На экране мелькнула надпись: «Мама».

— Со мной всё нормально. В парке недалеко от дома. С Ромой, — проговорил он.

Я стоял рядом, но из-за ветра не услышал через динамики, что она ответила. Но Дани нахмурился.

— Конечно. Скоро буду. Извини, что пропал, — он сбросил звонок и взглянул на меня. — Мама говорит, что со мной хочет поговорить друг отца из полиции.

— Евгений?

Мне вспомнился разговор с этим самым другом отца Дани несколько недель назад. Евгений спрашивал, не замечал ли я чего-нибудь странного в поведении Дани незадолго до его исчезновения… И упомянул, что занимается выслеживанием каких-то наркоторговцев.

— Вы знакомы, что ли?

Я кивнул, снова прокручивая в голове тот разговор. Пришёл на ум и вчерашний вечер, когда в мою комнату за каким-то чёртом занесло бывшего одноклассника со странным пакетом.

— Пошли со мной. Поговорю с ним, а потом расскажешь мне ещё что-нибудь, — попросил Дани.

— Хорошо, — я нерешительно улыбнулся, хотя на душе было тревожно.

========== 14. Варя ==========

Я не слышал, о чём Дани говорил с Евгением. Просто сидел на диване, иногда ловя на себе какой-то зашуганный взгляд Вари. Она примостилась в кресле и нервно мяла в руках край растянутого серого свитера.

Когда мы с Дани вернулись из парка, Варя робко ткнулась ему в грудь, обняла, заглянула в глаза… На место счастья из-за того, что он вспомнил день нашего знакомства, снова пришли противоречивые эмоции. Это были и ревность, и сочувствие. Варя смотрела на Данияра с таким же выражением, с каким всегда смотрел я сам, таким же преданным взглядом.

Дани ей очень нужен. Теперь он для неё — центр мира, как когда-то был для меня. От этой мысли стало больно.

И что мне делать теперь? Да, впрочем, я и не делаю ужасного, просто пытаюсь помочь ему всё вспомнить!

Главное, что он жив.

У меня разболелась голова. Я ссутулился и запустил пальцы в волосы. Сейчас бы лечь и поспать. Но не хотелось уходить.

Когда Данияр вернулся, мы с Варей вскочили на ноги одновременно.

— Всё нормально? — спросил я дрогнувшим голосом.

Дани пожал плечами.

— Он спрашивал о том, помню ли я, как принимал наркотики в школе. Но я не помню, честно. Говорил про каких-то людей, знаю ли я их. Брайн, Док… Я, блин, понятия не имею, кто это.

Дани присел на диван. Я отошёл чуть строну, уступив Варе место рядом с ним. Сам примостился в противоположном углу.

— О чём он ещё спрашивал? — поинтересовалась Варя, нырнув к Дани под бок.

— О том, как и где я очнулся. Не вспомнил ли, как ехал в автобусе и почему из него вышел.

— Но ты ведь до сих пор не помнишь, да? — она заглянула ему в глаза.

Он покачал головой и посмотрел на меня.

— Мне пора, наверное… — тут же закопошился я. Но заметил, что Дани нахмурился.

— Давай-ка я сегодня всё-таки прогуляюсь с тобой до метро, — он взглянул на притихшую Варю. — Скоро вернусь. Всё нормально, не волнуйся.

До станции от его дома идти было недалеко. Уже давно стемнело, при свете фонарей я видел падающие с неба крупные хлопья снега. Мы шли будто нарочито медленно, оттягивая момент прощания. По крайней мере, мне хотелось так думать. А ещё хотелось узнать, есть ли у меня шанс. Особенно после того, как он вспомнил что-то, связанное со мной.

— У Вари… никого нет кроме тебя, да?

Чёрт, как же жалко это прозвучало. Но ничего лучше придумать не получилось.

— Нет. Её матери на нее всегда плевать было. Ей помогал старший брат, но он тот ещё ублюдок. Он же в итоге и подсадил её на наркоту.

— А где её брат? — я спросил, просто чтобы продолжать разговор и не идти в молчании.

— Не знаю. Она сейчас с ним не общается. Он сидел в тюрьме за то, что чуть не прибил их отчима, а когда вышел, начал барыжить, подсадил Варю. Она в итоге передознулась, а потом попала в психушку.

Дани замолчал и посмотрел под ноги, пнул ботинком сугроб.

— Знаешь, он химфак МГУ закончил, преподавал даже. А потом узнал, что ублюдок-отчим пристаёт к Варе, она тогда совсем мелкой была. Брат и накинулся на него, избил, его посадили. А тюрьма, видимо, совсем ему психику сломала, он не смог снова влиться в общество, не смог вернуться на работу. Я об этом думаю, и мне, блин, кажется, что тоже нихрена не смогу влиться обратно.

— Ты ведь не он. Ты всегда был сильным. И сейчас сильный. И ты не один, Дани.

Я говорил твёрдым голосом, а сам сгорал от желания обнять его, как он сам когда-то обнимал меня. Когда мне было плохо, когда я чувствовал себя потерянным — как Данияр сейчас.

Он не ответил. Мы уже дошли до станции, когда Дани остановился чуть в стороне от входа и достал из кармана пачку сигарет.

— Будешь?

Я помотал головой. Понаблюдал, как он подносит сигарету ко рту, чиркает зажигалкой. Залип на его губы.

— Ты курил, когда мы гуляли в том парке, — при этих его словах я наконец заставил себя отвернуться и посмотреть на снег под моими ногами. — Ну тогда, несколько лет назад. Сколько, кстати?

— Шесть с половиной, — моментально ответил я, не задумываясь.

— Давно бросил?

— Нет, недавно. Я же к операции готовлюсь, мне нельзя курить.

— К какой операции? — он внимательно посмотрел на меня.

— А… У меня мать болеет, — я вспомнил, что об этом ничего ему не рассказывал, хотя он спрашивал о моей жизни. — Цирроз печени у неё. Я донором буду, — сказал, снова уставившись себе под ноги.

Дани молчал, а потом я вдруг почувствовал его руку на своём плече. Он мягко погладил и сжал ткань пуховика.

— Слушай, если нужна какая-то помощь… Ну вдруг. Скажи, ладно? Я всё сделаю… — проговорил немного сбивчиво очень важные для меня слова. — А когда операция?

— Через три дня ложусь в больницу, — я ещё ниже опустил голову. На лице расплылась глупая улыбка, которой сейчас было определённо не время и не место. — Спасибо, Дань.

— Я тебя навещу в больнице, — он снова погладил меня по плечу.

***

На работе я взял больничный, поэтому оставшееся до операции время решил посвятить подготовке к сессии. Сидел на кровати в комнате матери — мою уже успели продать. Часть денег ушла на лекарства, всякие анализы и процедуры, которые вроде как должны быть бесплатными, но с деньгами процесс идёт значительно быстрее. А мать и так дышала на ладан.

Но несмотря на постоянные тревоги, в сознании маячила мысль о том, что Дани вспомнил что-то, связанное со мной. Даже о том, что я курил.

И я осознал, что мне страшно. Страшно ложиться под скальпель, страшно, что что-то пойдёт не так, и я умру или останусь инвалидом. Мерзкое чувство душило своими склизкими лапами, распространялось по всему телу, заставляя задыхаться, руки и ноги словно немели. Я не могу умереть сейчас, когда Дани нашёлся и нуждается во мне, а в сердце живёт надежда, что он вспомнит, как любил меня.

Но по-другому я тоже поступить не мог. Поэтому оставалось только закусить губу до крови, впиться ногтями в трясущиеся ладони и постараться загнать чувство страха подальше в подсознание.

А ещё я постоянно рисовал его. Рисовал на планшете, карандашом в тетради, кистью на холсте. В профиль, в анфас, спиной, с серьёзным выражением лица и с улыбкой. В одежде и — с замирающим сердцем и чувствуя жар внизу живота — без неё. Это отвлекало меня, заставляло забыть о том, что тревожит, хотя бы на время.

Я помнил, как он впервые позировал мне обнажённым, лёжа на моей постели. В тот день у меня толком не получилось ничего нарисовать — мы были вместе всего три месяца, и я всё ещё смущался его. Упорно прорисовывал каждую чёрточку лица, оттягивая момент, когда нужно будет перейти к телу. Чувствовал, как член буквально истекает смазкой, и видел, что Дани тоже вся эта ситуация дико заводит, но он продолжал спокойно лежать и улыбаться, не пытаясь подойти. Тогда я не вытерпел, всё-таки отбросил кисть и, спрятав лицо в ладонях, попросил взять меня по-настоящему. В первый раз пойти до конца.

Не то чтобы я не готовился к этому мысленно. Хотел попробовать, но было стыдно и, что уж там говорить, страшно. Но это не только боязнь боли. Я пытался забыть, заблокировать воспоминания о том, как двое ублюдков стягивали с меня одежду, как жёстко трахали, поставив на четвереньки и сжав за спиной мои кисти. Как резанули меня ножом по лицу за то, что сжал зубы и не давал запихнуть себе в рот их члены.

Я боялся, что не смогу расслабиться рядом с Дани, начну постоянно вспоминать о прошлом, и из-за этих проблем ему не будет хорошо со мной. Но он и не торопил, даже разговор об этом не заводил. Рассказал потом, что не знал, как подступиться ко мне, и боялся сделать что-то не так.

Но, что бы он ни говорил, презервативы с собой в рюкзаке, как выяснилось, таскал, как и смазку — на всякий случай. Я не мог побороть застенчивость, которая даже притупила возбуждение, поэтому, несмотря на его протесты, забрал смазку и ушёл в душ. На самом деле был бы не против пойти вместе с Дани, но в моей коммуналке душ был один на несколько комнат, и не хотелось привлекать лишнего внимания.

Я торопился, хотел сделать всё побыстрее и не заставлять Дани ждать. Расслабиться не получалось даже наедине с собой, руки дрожали, было ужасно некомфортно даже от двух пальцев. От волнения член уже не стоял, я сильно загонялся из-за этого — вдруг Дани подумает, что не хочу его? Или что уже подрочил в одиночестве, пока был в душе? Это кажется крайне глупым, но тогда меня это действительно беспокоило.

Так и не сумев нормально растянуть себя, я кое-как накинул халат на голое тело и вернулся в комнату. Шёл, как на эшафот, уже пожалев, что предложил ему анальный секс. Знал, конечно, что он не станет настаивать, если сейчас скажу, что передумал. Но всё же не хотелось обламывать его, раз уж сам завёл об этом разговор.

Войдя в комнату, я увидел, как Дани стоит у окна и курит в открытую форточку. Он был без футболки, но джинсовые шорты надеть успел — наверное, долго меня ждал. Завидев меня, Данияр выбросил недокуренную сигарету. Я защёлкнул замок и нерешительно посмотрел на него, перебирая в руках пояс халата. Он сейчас спросит, почему так долго?

— Иди сюда, — проговорил Дани, но затем сам шагнул мне навстречу. Обнял, провёл ладонями по моей спине, и эти прикосновения были безумно приятными даже через толстую махровую ткань.

От Дани пахло травяным чаем, табаком и почему-то брусникой. Я приподнялся на цыпочки и ткнулся носом в его висок. Даже запах его сигарет был приятным и волнительным. Когда он поцеловал меня в шею, я почувствовал, что снова возбуждаюсь, и это заставило немного успокоиться. Лёгкие касания губ и языка, а затем всё более и более настойчивые… От шеи к щекам. Я приоткрыл рот, отвечая на поцелуй, неловко подался вперёд и стукнулся с ним зубами. Он улыбнулся, но ничего не сказал, продолжил целовать и гладить меня, то чуть прикусывая мои губы, то медленно проводя по нижней языком, то касаясь уголков моего рта.

Я сам не заметил, как прижался к нему промежностью, как начал тихонько тереться о его чуть выставленную вперёд ногу. Но вздрогнул, когда он потянул пояс моего халата, развязывая его. Дани, конечно, к тому времени не раз видел меня голым, мы занимались оральным сексом и удовлетворяли друг друга руками. Но я понимал, что в этот раз всё по-другому, и смущался своего обнажённого тела.

Он бросил пояс на пол и, продолжая меня целовать, распахнул халат. Медленно потянул его вниз, обнажил плечи, наклонился и коснулся губами правого, затем левого, приспустил ткань ещё ниже. Халат держался только на моих согнутых локтях и ничего не скрывал, но я всё равно не мог заставить себя выпрямить руки и сбросить его.

Дани теперь водил ладонями не по спине, а по груди. Смотрел на меня, касался пальцами твёрдых сосков, гладил и массировал их по кругу большими пальцами. Было сложно стоять на ногах, я закусил губу, закрыл глаза и вцепился в его плечи. Почувствовал, как он опускается ладонями ниже, ведёт по животу, осторожно трогает чуть выпирающие уголки таза, затем лобок с тонкими мягкими волосками. Проводит рукой по члену, гладит, не пытаясь сжать. Я с тихим стоном запрокинул голову и двинул бёдрами навстречу его ладони, потёрся об неё, в глазах уже темнело, ещё немного, и я упаду, упаду на пол и буду умолять уже сделать со мной что угодно. Халат наконец соскользнул на пол, глухо стукнулся тюбик со смазкой в кармане.

Дани повёл меня за руку к кровати, уложил набок, лёг лицом ко мне. Я прижался к нему, отчаянно желая коснуться членом его тела. Живота, бедра, паха, чего угодно.

Он провёл ладонью по моей спине, позвоночнику, довольно улыбнулся, когда я непослушными пальцами полез расстёгивать его шорты. Чёртова пуговица всё не поддавалась, я торопился, ковырял её ногтем, а когда расстегнул, быстро потянул вниз молнию. Неловко сжал член через ткань. Вот сейчас он окажется внутри меня… Я начал предвкушать это, даже страх отошёл на второй план.

— Только не говори, что оставил смазку в душе, — прошептал Дани мне на ухо.

Я в панике вывернулся из его объятий, подобрал с пола халат и с облегчением нащупал тюбик.

— Да чего ты так дергаёшься? Расслабься, — он забрал у меня смазку, снова потянул за собой на кровать. — Слушай, мы просто попробуем, если сегодня не выйдет, ничего страшного.

— Главное, чтобы вошло, — нервно хмыкнул я и тут же смущённо отвёл глаза, чтобы не видеть, как Дани усмехается.

Он стянул с себя шорты вместе с трусами, снова лёг рядом со мной, откинул крышку тюбика. Взял меня за руку и положил на свой член.

— Подрочи нам, Ром, — сказал, поцеловав меня в висок и согрев мою щёку тёплым дыханием, заставив судорожно выдохнуть от напряжения и желания поскорее прижаться к нему.

Я обхватил ладонью наши члены, поцеловал Дани в шею. Сжимал и водил вверх и вниз, тёрся об Дани, стараясь до конца расслабиться и отпустить себя, почувствовал, как он коснулся скользкими от смазки пальцами моих ягодиц.

Главное — думать только о нём. Я отдаюсь ему, он не сделает плохого, он услышит, если скажу, что мне больно.

Мог бы я ещё несколько месяцев назад представить, что буду вот так лежать рядом с ним, обнимать и касаться, где хочу и как хочу?

— Подними немного ногу, — снова прошептал он, поцеловав меня в губы.

Мы по-прежнему лежали лицом друг к другу, он подхватил меня под бедро и заставил протолкнуть коленку между его ног. Прижался ко мне, погладил шею, плечи, спину, успокаивая и заставляя расслабиться, затем снова коснулся ягодиц, чуть раздвинул. Я немного напрягся, когда он провёл по кругу одним пальцем и совсем немного протолкнул кончик внутрь. Но больно не было, наоборот, мысли о том, что он касается меня там, что ему это нравится, заводили и заставляли волнение отступать. Ему нравится быть со мной, нравится моё тело, он хочет дотрагиваться, гладить, целовать и делать мне приятно.

Боли не было и когда он добавил второй палец, не переставая касаться моих губ. Я послушно открыл рот, Дани дотронулся до моего языка своим, сначала медленно, а затем всё настойчивее. И его пальцы во мне, он не вынимал их, а словно поглаживал внутри. И эти поглаживания становились всё приятнее, всё больше расслабляли, моё дыхание становилось всё глубже. Я тоже продолжал медленно двигать ладонью, глядя на налившиеся головки наших членов, размазывая большим пальцем выделявшуюся смазку.

— Ляжешь спиной ко мне?

Я поднял взгляд на Дани, через застилавшее моё сознание наслаждение его слова дошли не сразу. А когда всё же дошли, я выдохнул, чувствуя, что снова начинаю волноваться.

— Давай лицом… Хочу тебя видеть, пожалуйста, — прошептал совсем тихо, сам не слыша своего голоса.

Но главное, что Дани услышал.

— Так, наверное, тебе будет не особо удобно, — ответил он нерешительно, без своей обычной спокойной и уверенной манеры.

— Да всё равно… Просто мне нужно тебя видеть…

Нужно, чтобы не вспоминать… Не вспоминать, не думать ни о чём. Сейчас всё будет по-другому.

— Ты остановишься, если… — что если? Я не знал как дальше сформулировать вопрос.

— Остановлюсь, — просто ответил он уже с обычной уверенностью в голосе.

Дани взял меня за плечи, уложил на спину. Я закусил губу, от смущения, наверное, покраснели щёки, когда он широко раздвинул мои ноги. Мы раньше удовлетворяли друг друга руками и ртом, но сейчас всё было не так, не как обычно, поэтому смущение никуда не делось, несмотря на то, что я доверял Дани безгранично.

Он чуть скрутил одеяло подо мной, чтобы я мог приподнять таз и бёдра повыше. Зашуршал упаковкой с презервативами, достал один и раскатал по члену, выдавил ещё смазки. Я рассматривал, как он это делает, со смесью стыда и желания поскорее попробовать, ощутить, как всё будет. Нужно признаться, что чувствовать его пальцы внутри было приятно, гораздо приятнее, чем за полчаса до этого в душе — свои собственные.

Дани наклонился надо мной, я ощутил, как он упирается членом в мои ягодицы. Но толкаться не спешил, снова поцеловал, скользнул языком в рот. Когда он всё же слегка надавил на вход, я с трудом поборол неожиданно возникшее желание отползти повыше. Вместо этого крепко вцепился ладонями в простыню.

— Ром, расслабься. Всё нормально, — сказал он, накрывая мои кисти своими и слегка поглаживая. — Держись за меня, не волнуйся. Если будет некомфортно, мы остановимся. Ладно?

Я кивнул, схватился за его плечи. Выдохнул, откинул голову, расслабляясь. И тогда он плавно двинул бёдрами, вошёл совсем неглубоко. Ощущения странные, от его пальцев, конечно, было приятнее. Резко захотелось, чтобы он вытащил, но я ничего не говорил. Просто закусил губу, смотрел в его глаза, словно искал там… Что искал? Любовь и поддержку, и они там были. Я просто смотрел в его глаза и думал, что все мои страхи были какими-то глупыми, и Дани не сделает плохо и больно, а мне очень хочется, чтобы ему было хорошо.

Дани поцеловал меня в щёку, погладил бёдра и снова плавно двинулся вперёд. Кажется, у меня из глаз полились слёзы, и он почти невесомо коснулся моей щеки кончиком языка.

— Больно? — спросил, убирая с моего лба влажную прядь.

— Нет… — не то чтобы я врал. Было, скорее, некомфортно, но я постепенно привыкал к ощущениям и уже понимал, что он хорошо меня подготовил.

Я слегка вздрогнул, когда он начал медленно двигаться во мне, но тут же снова расслабился — знал, что резких и болезненных толчков не будет. Дани входил не полностью, целовал моё лицо и шею. Наконец пришло удовольствие от осознания того, что мы делаем это, он вошёл в меня, я заглядывал ему в глаза и от каждого его резкого выдоха и плавного движения чувствовал приятные волны по всему телу. Сначала слабые, а затем всё сильнее и сильнее. Он коснулся моего члена, провёл ладонью как-то судорожно, закусил губу, откинул голову и закрыл глаза.

— Ром, с тобой классно. Я люблю тебя, — прошептал хрипло.

Его слова и голос заставляли испытывать ещё более яркие эмоции, обостряли приятные ощущения и притупляли дискомфорт. Он двигался быстрее, входил глубже, сжимал мой член и водил ладонью в такт своим движениям, а я всё ловил его тихие стоны, каждый из которых словно пробивал электрическим разрядом, и это доставляло удовольствие. Кажется, я тоже стонал и шептал что-то невнятное. О том, как сильно его люблю, как мне нравится быть с ним, как хочу, чтобы ему было со мной хорошо.

— Ром, я скоро, не могу больше, — снова прошептал он, а затем лёг на меня, сжал бедро. Ускорился и резко со стоном выдохнул, по его телу словно прошла судорога.

Я обнял его за чуть дрожащие плечи, что-то проскулил ему на ухо. Хотел, чтобы он снова коснулся моего члена, отчаянно желал разрядки.

— Сейчас, родной, сейчас всё сделаю, — прошептал Дани мне в губы, а затем опустился поцелуями к моей шее, груди, животу и ещё ниже. Коснулся языком головки, провёл по стволу, помогая ладонью. Гладил между ягодиц, водил пальцем по кругу, вставлял самый кончик, и хотелось, чтобы он продолжал так делать.

Я развёл ноги в стороны, закусил руку, чтобы не застонать в голос, начал двигаться навстречу Дани. Его язык и губы были такими горячими, я прикрыл ладонью глаза, другой сжал простынь, вот сейчас, и нет сил ничего сказать, пожалуйста, только не останавливайся…

Я дёрнулся, подался бёдрами вперёд, а затем без сил откинулся на подушку, это ощущение было таким безумно ярким, хотелось, чтобы оно не заканчивалось. На смену ему пришли расслабление и безмятежность. Дани слизал остатки спермы и поцеловал мой живот, а после лёг рядом, прижал меня к себе, погладил по волосам.

— Спасибо, — прошептал я еле слышно. В голове всё ещё стоял туман, не хотелось шевелиться, только пусть Дани обнимает меня и трогает как угодно.

— За что? — он усмехнулся.

— Ну… — я, кажется, разучился формулировать свои мысли. — За терпение?

Он снова улыбнулся, поцеловал меня в макушку.

— Хорошо, что я передёрнул, пока ты был в душе. Поэтому был терпелив.

Я взглянул на него, а затем уткнулся в его плечо. Ну почему после всего ему всё ещё удаётся смущать меня своими словами?

— Ты бы в любом случае был терпелив.

Он коснулся моей щеки и заглянул в глаза.

— Конечно.

***

Алёна сидела рядом со мной и безуспешно уговаривала поесть. Еду она принесла в пластиковых контейнерах, я лениво и без аппетита тыкал вилкой котлету. Было стыдно перед ней, она ведь старается и волнуется.

— Дани сказал, что вспомнил тебя, — вдруг произнесла Алёна, перебирая мои волосы.

— Он вспомнил, как мы один раз гуляли в парке. В самый первый день нашего знакомства. И больше ничего, — ответил я. С одной стороны, было радостно, с другой — хотелось большего, всего и сразу. Но в то же время было жаль робкую и тихую Варю, и неясно, захочет ли Дани остаться со мной.

— Значит, вспомнит и всё остальное, — голос Алёны был уверенным и твёрдым.

Она задумчиво откинулась на подушку позади меня.

— Дани вообще и обо мне с Саней многое забыл. Водишь его по местам, где столько гуляли, рассказываешь, но он не вспоминает.

Несколько дней назад мы и правда ходили гулять все вместе, как когда-то в школе. Саша, Алёна, Дани и я. Только теперь с нами была ещё Варя. Мы ходили по Кузьминкам, по набережной на Воробьёвых горах и ещё много где. Я шёл позади Данияра и грустно смотрел на их с Варей переплетённые пальцы. Думал о том, как, наверное, тепло, несмотря на мороз, вот так держать его за руку.

— Да, он очень отстранённый и молчаливый… Но главное — что он жив, и мы будем рядом с ним, Ром. И ты ему очень нужен, мне кажется, он оживает, когда говорит с тобой.

Когда она ушла, я откинулся на подушку и принялся снова прокручивать в голове наш с Данияром вчерашний разговор в парке и по пути к метро. В моих идеальных мечтах Дани в ближайшее время всё вспоминал и приходил ко мне. Мы бы долго целовались и объяснялись друг другу в любви, а потом я бы скинул с себя одежду и отдался ему прямо там, где стоял.

О Варе старался не думать.

Телефон зазвонил в тот момент, когда я всё же поднёс ко рту несчастную котлету. Номер был незнакомым. Но, подняв трубку, я узнал приглушённый и неуверенный голос Вари.

— Привет, Рома. Мы… Мы можем поговорить?

Я завис на пару секунд. А потом быстро ответил:

— Что случилось? Что-то с Дани?

— Нет-нет, с ним всё хорошо. Я… Он спит сейчас, а я вышла… прогуляться. Так мы можем встретиться?

— Хорошо. Я подойду сейчас.

— Нет-нет, давай я подойду. Ты можешь сказать адрес?

Я назвал адрес, а уже после того, как Варя положила трубку, запоздало вспомнил слова Дани о том, что она не ориентируется в Москве.

Впрочем, на улице ещё светло, моя коммуналка находится недалеко от его дома. Варя может забить адрес в навигаторе.

Она пришла минут через двадцать. Стала на пороге, опустив глаза и перебирая края своего длинного серого шарфа.

— Привет, — я открыл дверь пошире и отошёл, пропуская её в коридор.

Варя нерешительно огляделась по сторонам, зашла и остановилась перед дверью.

— Мы можем поговорить где-нибудь, чтобы нас никто не слышал? — спросила шёпотом.

Я нервно кивнул и повёл её в комнату матери. Она оглядела кучу коробок с вещами, а затем посмотрела на меня. Но начинать разговор не торопилась.

— О чём ты хотела поговорить? — не выдержал я.

Понятно, что о Дани, но что именно ей нужно от меня?

По выражению лица и поведению Вари было заметно, что она дико беспокоится и словно боится чего-то. Её эмоции передались и мне, я вцепился в спинку стула так, что, наверное, костяшки побелели.

— Ты ведь знаешь, что Дани начал вспоминать… многое. Он вспомнил, как познакомился с тобой.

Варя говорила таким несчастным голосом, что я даже не знал, что ответить. Она снова нерешительно взглянула на дверь, потом на меня и прошептала:

— Это очень плохо, Рома.

— Плохо, что он вспоминает? — я нахмурился. Она что, узнала о том, что мы с Дани были вместе, и теперь хочет попросить меня уйти с дороги?

Чёрт, конечно, мне было её жаль. Маленькая и забитая, похожая на меня самого. Ей отчаянно нужен был рядом такой человек как Дани. Но я ведь не могу решать за него. А если он вспомнит меня, но всё равно захочет быть с ней? Тогда, несмотря на боль, придётся смириться.

— Очень плохо, если он вспомнит некоторые вещи. Плохо будет ему в первую очередь, — быстро выпалила она, ошарашив меня этой фразой.

— О чём ты? Скажи прямо, пожалуйста, я не понимаю. Почему ему будет плохо?

Варя отошла подальше от двери, выглянула из окна. Она была похожа на психически нездоровую. Хотя неудивительно, Варя ведь тоже провела некоторое время в психбольнице вместе с Дани.

— Ром, — она развернулась ко мне. — Я тебе скажу, но, пожалуйста, молчи об этом. Я знаю, ты любишь его. Но молчи. Иначе ему будет плохо…

Варя запнулась и поджала губы, а я всё больше убеждался в том, что она сумасшедшая.

— Ну так расскажешь, в чём дело?

— Понимаешь, он узнал одну вещь…

— Какую?

— Я не могу сказать! — она почти выкрикнула, но тут же зажала рот рукой. — Ром, я тоже его очень люблю и хочу защитить. Я не хотела, чтобы мы ехали в Москву, уговаривала уехать куда-нибудь подальше… Потому что знала, что здесь он начнёт вспоминать. А тут ты ещё. Он так отчаянно пытается вспомнить тебя, смотрит твои рисунки, которые висят у него в комнате, ваши с ним фотографии. И у него начало получаться. А это значит, что он вспомнит и последние несколько лет своей жизни.

Меня порядком утомил этот непонятный разговор. Варя казалась абсолютно съехавшей с катушек, хотя я чувствовал, что это не так. Тревога нарастала вместе с раздражением из-за того, что она не может нормально всё объяснить.

— И что будет, если он вспомнит?

Дело явно не в том, что он может снова вернуться ко мне?

— Я думала, он смирился с тем, что память восстанавливается медленно. С тем, что придется ждать десять, двадцать лет, и в конце концов не дождаться. Но из-за тебя… — в её глазах мелькнула злость и обида. — Помнишь вчерашний разговор с ментом? Дани ничего не помнит из того, о чём его спрашивал этот Евгений. И это хорошо, пусть дальше не помнит.

— Что ему нельзя вспоминать, Варя? — я встал спиной к двери и лицом к ней, скрестив руки на груди и предчувствуя что-то очень нехорошее.

И, наверное, не напрасно.

— Дани узнал то, чего знать был не должен. Я пытаюсь его защитить, я знаю этих людей, не спрашивай, кто они, но они способны на многое! Они до сих пор не тронули его только из-за того, что он всё забыл, но они ясно дали понять, что, как только вспомнит, будет очень плохо. Поэтому, прошу тебя, оставь его!

Я приложил ладонь к виску, пытаясь осознать и уложить в голове то, что она мне говорила. Выходило хреново. Но до конца я ей не верил.

— Хорошо, допустим, ты говоришь правду. Но даже если я перестану с ним видеться, где гарантия, что Дани не начнёт вспоминать и без меня? Рядом ведь будут его друзья, мать, тётя. Ты им тоже наплетёшь про то, что ему сделают плохо?

— Нет. Я просто уговорю его уехать нахрен из этого города куда-нибудь подальше. Начать всё заново, он всё равно ощущает себя здесь не на своём месте! — быстро и лихорадочно заговорила она. — Мне почти удалось его уговорить. Пожалуйста, Рома, если ты его любишь, прекрати с ним общаться.

Слова Вари всё больше и больше напоминали бред психопатки. Я внимательнее оглядел её, не под дозой ли она?

— Я тебе не верю, — сказал устало.

Варя молча смотрела на меня несколько секунд, а затем достала свой телефон и шагнула мне навстречу. Я напрягся, а она сунула мне под нос экран с открытой галереей.

На фотографии был запечатлён человек, лежащий на земле. Снег рядом с его головой был красным — видимо, от крови. У меня затряслись руки, а к горлу подступила тошнота, когда я узнал тёмные волосы Данияра и пуховик, который он носил два года назад.

— Это они сделали, Ром. Это из-за них Данияр потерял память. Они думали, что после того, как его избили, он всё-таки снова сел в автобус, потому что его имя было в списке погибших в теракте. Но… кое-что не сходилось. Поэтому они искали его и нашли в психушке. Он жив только потому, что ничего не помнит. Но им не нравится, что он вернулся в Москву, и моим словам о том, что прогресса с его памятью нет, они больше не верят.

Комментарий к 14. Варя

По просьбам некоторых любопытных волчат, котором очень интересно было узнать, как у ребят было в первый раз ;)

========== 15. Прощание ==========

Последние сутки перед операцией я провёл в больнице. Идя по коридорам центра трансплантации, видел людей, которым тоже требовалась пересадка. Старики и совсем молодые… И даже дети — маленькие и худые, почти прозрачные, с болезненно-жёлтой кожей. Они тоже готовятся к операции? Или пришли на обследование? Готовы ли их родственники поделиться с ними куском своей печени? Или придётся ждать органа от мёртвого донора, корчась от боли? Неродственная пересадка ведь у нас запрещена.

— Зря ты пошёл на это, сынок, — шептала мать, лёжа на кушетке.

— Ну а ты сделай так, чтобы не зря, — устало повторил я, наверное, в сотый раз.

Какой, к чёрту, смысл сейчас говорить, что это зря? До операции считанные часы. Сначала вырежут её больную, искалеченную и ни на что не годную печень, а затем заменят на кусок от моей. Вся операция будет длиться около десяти часов. Сейчас раннее утро, значит, к ночи всё закончится.

Она робко взяла меня за руку. Мелькнула мерзкая мысль вырвать ладонь, но я тут же её отогнал.

— А если будет отторжение? Значит, всё напрасно. И ты останешься искалеченным.

Врачи говорят, что риск отторжения есть всегда. Матери придется принимать препараты для подавления иммунитета, но даже это не даст стопроцентную гарантию.

Я начал некстати вспоминать и кучу прочитанных и услышанных от других пациентов историй про неудачные исходы операций. Случайно занесённые вирусы, внутренние кровотечения как у доноров, так и у больных… Чёрт, как классно просто жить и не думать об этом, не подозревать, что можешь столкнуться с таким лицом к лицу.

Впрочем, в моей жизни всегда происходило много дерьма. Но и хорошее в ней тоже было.

Я отошёл от матери и выглянул в окно на заснеженный сквер.

Дани. Хорошо, что ты жив.

При мысли о нём на ум сразу приходил недавний разговор с Варей. Больше никаких объяснений от неё добиться так и не удалось. Но перед глазами стоял тот страшный снимок — Дани лежит на земле, его голова и снег вокруг в пятнах крови. Как это произошло? Он сам вышел из автобуса? Не могло ведь это случиться уже после взрыва.

При попытках понять, что же произошло с Дани, начинала дико болеть голова. А ещё я действительно испугался, что ему могут навредить. Из-за постоянных тревог, напряжения, волнения не мог рационально мыслить, поэтому, как последний идиот, просто решил пока что не видеться с ним. Решил ему не звонить и не писать. На его редкие сообщения тоже не отвечал. Было ужасно больно, но я уговаривал себя, что это временно, после операции мы обязательно со всем этим разберёмся.

Но если он захочет уехать, я не должен буду держать его.

Не должен…

Воображение моментально нарисовало мне печальную картину, как Дани всё-таки навсегда уезжает куда-то далеко вместе с Варей и решает не возвращаться. Они живут вместе в безопасности, женятся, у них рождаются дети. А со мной у него никогда не будет нормальной семьи.

Но с чего я взял, что рядом с ней Данияру вообще безопасно? Она как-то связана с теми людьми, которые избили его до потери памяти. А теперь рассказывает ему, как сильно любит.

Идеально было бы всё бросить и уехать вместе с ним. Но я не мог оставить мать, и после операции мне придётся восстанавливаться некоторое время. Да и с чего я взял, что Дани бы на это согласился? Он любит Варю…

Чёрт, почему всё так сложно и так больно. Может, действительно, нужно уйти у них с дороги. Если из-за меня Дани будет грозить опасность, я сделаю всё, чтобы этого не допустить.

Даже если придётся отпустить его и прекратить с ним общение. Чтобы он смирился со своим состоянием и прекратил попытки вспомнить…

Телефон в моём кармане запиликал, я достал его, едва не уронив. Звонил Дани. В сознании промелькнула трусливая мысль не брать трубку.

А может, ответить на звонок — ещё более трусливо? Я не знал, запутался и боялся навредить ему.

— Я в холле больницы, — сказал Дани тихо. — Можно поднимусь к тебе?

— Откуда ты…

— Знал, где ты? Алёна сказала. Так что, куда мне идти?

Я назвал ему этаж и номер палаты. Пытался заставить своё сердце успокоиться, но получалось плохо.

Он пришёл минут через пять. Стал на пороге, внимательно глядя наменя и спрятав руки в карманы.

— Привет, — сказал глухим голосом.

— Привет, — мой голос, наверное, был ещё более глухим и тихим.

— Я вот пришёл тебя навестить. Обещал же.

— Но я ещё не ложился на операцию.

Что ты несёшь, Рома? Какой же ты идиот.

Дани усмехнулся краем губ.

— Знаю. Хотел пожелать удачи.

От его слов по телу пробежали мурашки. Захотелось обнять его, уткнуться в плечо и дать волю слезам, выпустить наружу эмоции, которые сводили меня с ума.

— Я должен тебе сказать кое-что, — начал он, опустив глаза. — Мне нужно уехать из Москвы.

Я вздрогнул и уставился на него. Да, конечно, этого следовало ожидать, но всё же я оказался не готов, что это случится так скоро. В палате словно стало холоднее градусов на двадцать, у меня задрожали руки.

— Прости, сейчас не время тебя грузить этим, скоро ведь операция. Но… Я решил, что нужно попрощаться с тобой.

— Когда ты уезжаешь?

— Скорее всего, завтра утром.

Завтра утром… Когда я ещё буду отходить от операции. Если вообще переживу её.

— Далеко? — прошептал одними губами, глядя на него.

— Да, — просто ответил он. Затем внимательно посмотрел мне в глаза. — Ром, я очень хочу вспомнить тебя.

— Ты из-за Вари уезжаешь? — перебил его я. Наверное, получилось резковато.

Он молчал несколько секунд, а потом ответил:

— Ей плохо здесь, и она боится… Я не могу её оставить. Но уезжаю не только поэтому.

Я думал, что больнее быть уже не может, но оказалось, что может. Каждое его слово разрывало меня на атомы.

— Ты ей веришь? — в отчаянии прошептал я. — Ты не думаешь, что она может быть связана с теми, из-за кого ты потерял память? — было плевать на то, как глупо звучат мои слова, вместо меня говорили боль и ревность.

— Я не думаю. Я знаю это, — тихо и серьёзно ответил он.

Моё тело будто обмякло, я опёрся ладонью о стену, пытаясь удержать равновесие. Но Данияр не дал упасть. Он шагнул ко мне и обвил руками за талию. Я почувствовал его губы на своём виске.

Нет, он не целовал, просто касался. И ласково гладил меня по спине. Медленно проводил ладонью от талии по линии позвоночника к лопаткам и обратно.

На какое-то время мне показалось, что не было этих мучительных двух лет разлуки, не было теракта, Дани никуда не пропадал, ему не грозила опасность, и он не переставал любить меня… И что упираться стояком в его бедро — это нормально.

Я не мог это контролировать. Очень сильно скучал по его прикосновениям, очень долго мечтал о них. Осознание того, что Дани всё ещё не помнит меня, ударило в голову резко. Вместе с мыслью о том, что через тонкую ткань спортивных штанов всё отлично заметно.

Но он продолжал молча обнимать меня и поглаживать по спине.

— Говоришь, мы были лучшими друзьями, да? — шепнул мне на ухо.

Я испуганно дёрнулся, но он не пустил.

— Расслабься, Ром, — Дани по-прежнему говорил очень тихо. — Если хочешь, я отпущу. Но скажи мне… Как долго ты…

Как долго любил тебя?

— Шесть с половиной лет, — я тоже ответил шёпотом. Не знал, куда себя деть, меня била мелкая дрожь.

— Сразу после того, как мы познакомились?

— С первого дня.

— А я? Я знал ведь?

— Да.

Он снова замолчал, продолжая сжимать меня в объятьях. А затем резко отстранился, судорожно выдохнул и ударил кулаком по стене. А затем ещё и ещё, наверное, сбив себе костяшки. Я стоял и смотрел на него, не пытаясь отойти, чувствовал, что меня знобит.

— Блять, ну почему всё так… — проговорил Дани, тяжело дыша, и снова повернулся ко мне.

Он и правда счесал кожу, его костяшки кровоточили. Я подметил это как-то равнодушно и снова посмотрел ему в глаза. Так привычно нырнул в них, как делал раньше сотни и тысячи раз.

Дани коснулся моей щеки и стёр влажную дорожку. Чёрт, я даже не заметил своих слёз.

— Прости, Ром. Мне жаль, что так вышло, — он замолчал и отошёл от меня, а затем продолжил. — Я убедил Варю рассказать Евгению всё, что она знает про дилеров. Он сказал, что нам лучше уехать из города, пока их всех не накроют. Я не могу бросить её, не могу остаться и подвергнуть опасности тех, кто находится рядом со мной.

— Вас там не найдут?

— Нет. Евгений сказал, что нет. Ром, только я тебя прошу на всякий случай, будь осторожен, ладно? Не выходи никуда поздно и вообще не ходи по безлюдным местам. У тебя есть номер Евгения? Позвони ему, пожалуйста, если вдруг увидишь что-то странное.

Он снова сделал шаг ко мне, притянул к себе. Я тяжело выдохнул и ткнулся ему в шею, как любил это делать раньше. А затем вдохнул его запах.

— Извини, что так получилось… Прямо перед твоей операцией. И вообще за всё.

— Я понимаю, Дань. Это не зависело ни от тебя, ни от меня, — ответил я, думая о его словах о том, что он не может оставить Варю.

Когда он ушёл, я постарался убедить себя, что смогу принять любое его решение. Даже если он в итоге решит никогда не возвращаться в Москву.

Комментарий к 15. Прощание

Мем к главе) https://vk.cc/bYnMDb

========== 16. После операции ==========

День операции я помню отдельными короткими обрывками. Вот я на кушетке — сначала сижу, затем лежу, в сознании, но абсолютно оторванный от реальности. Не думал в тот момент ни о матери, ни о том, куда уехал Дани и когда он вернётся. Врачи, лампы, трубки, потемнение в глазах, равнодушие и апатия ко всему.

Затем — снова свет, снова врачи, трубки, аппараты и такая же апатия. Голова была тяжёлой, словно я не спал несколько суток, а затем всё же прилёг, но меня тут же разбудили. На фоне этого боль в животе казалась не такой уж острой и сильной, наверное, все чувства по-прежнему были притуплены. Я соображал с трудом и не мог произнести ни слова, внятных мыслей не было, переживаний по поводу того, нормально ли прошла операция и в порядке ли мать, тоже.

Наверное, осознание, что всё уже состоялось, пришло, когда я, всё острее чувствуя боль в животе, залез под больничную рубаху и нащупал бинты. Мне почему-то вдруг, как в дурацких фильмах, захотелось резко выдернуть капельницу и отбросить подальше. Но я не стал этого делать, смирно лежал и ждал, когда ко мне подойдут — кнопку вызова медсестры поискать не догадался.

Встать на ноги я смог спустя четыре дня. К тому моменту уже знал, что операция для меня прошла не так удачно, как могла бы, а для матери и того хуже — она до сих пор не может отойти. Я дополз до её палаты, но поговорить не смог — она была в отключке.

Когда ко мне наконец пустили Алёну, я в первую очередь обратил внимание на то, какой она выглядела бледной и исхудавшей. Но она старалась держаться бодро, говорила, что всё уже позади. Мы с ней добрели до палаты матери, я опирался на её руку, еле волоча ноги.

— Мне кажется, когда мать очнётся, это будет самый хороший момент, чтобы всё рассказать. Если ты, конечно, хочешь.

Я ведь пытался поддерживать у матери стремление жить и лечиться именно словами о том, что нужно найти дочерей. Теперь же новость о том, что Алёна нашлась, должна придать сил жить дальше.

— Ты прав. Я расскажу, — кивнула Алёна.

Но поговорить в тот день так и не удалось — мать была без сознания. Она, как сказала медсестра, приходила в себя, но на короткое время, и мне этого никак не удавалось застать этот момент. Я смотрел на неё, и меня пробирала дрожь.

Мама… Такая бледная, такая беспомощная, её худое иссохшее тело еле заметно на кушетке среди трубок и аппаратов. А что, если она не выживет? Умрёт, так и не узнав, что стало с её дочерьми? Вместо кушетки перед моими глазами будет гроб, который придётся закопать в холодную промёрзшую землю. Сердце испуганно затрепыхалось, я задрожал ещё сильнее и сжал руку Алёны, а она в ответ осторожно обняла меня.

Мама. Ты должна выкарабкаться. У тебя должен быть шанс пожить нормальной жизнью после того, как ты бросила пить. Потому что ты ещё не успела понять и распробовать эту жизнь. Что ты успела посмотреть, кроме серых панелек и грязных дворов городка, в котором мы жили раньше? Кроме покрытых плесенью стен нашей коммуналки?

В тот момент я осознал, что больше не могу держать на тебя обиду, и окончательно переступил через неё.

***

— Когда ты в последний раз видела Дани? — спросил я у Алёны, когда мы вернулись обратно в мою палату.

Она опустила глаза и закусила губу.

— Перед твоей операцией. Он ко мне тоже заехал после того, как навестил тебя.

Я вспомнил, как всего несколько дней назад Дани гладил меня по спине и касался губами виска. Запах его волос, дыхание, голос… По телу пробежали мурашки.

— А что он тебе сказал?

— Мне сначала показалось, что несёт какую-то чушь. Сказал, что должен уехать, боится подставить близких и если останется, будет только хуже. Выбесил меня, мне, блин, захотелось взять его за шиворот и встряхнуть хорошенько, чтобы говорил нормально, — она вдруг замолчала и взглянула на меня. — Он рассказал в итоге. Тебе ведь тоже, да?

Она взволнованно теребила в руках прядь длинных рыжих волос и не решалась продолжить.

— Про то, что его и Варю ищут дилеры? — спросил я, уставившись себе под ноги.

— Да, — Алёна понизила голос. — Он попросил меня быть осторожнее на всякий случай и звонить Евгению, если увижу что-то подозрительное.

Звонить Евгению… Значит, Дани сказал так нам обоим.

***

Но времени позвонить мне не дали.

«Я у больницы. Хочу тебя увидеть, но в корпус зайти не могу. Подойди к главным воротам. Данияр».

Я перечитал сообщение в Телеграме несколько раз. Затем пришла какая-то безумная всеобъемлющая эйфория — такую же я почувствовал, когда узнал, что он жив. Дани вернулся, он приехал ко мне в больницу! Наверное, с наркодилерами покончено, они ему больше не угрожают. А может, он наконец всё вспомнил…

Торопливо и неуклюже натягивая свитер, я представлял, как через пять минут крепко-крепко обниму его. Воображение пошло дальше и нарисовало картинку, как он нежно целует меня, прижимает к стене больницы, забирается ладонью под куртку. От этих мыслей я едва не уплыл в нирвану, но всё же заставил себя вернуться на землю и принялся одеваться с удвоенной скоростью.

Плевать на то, что мне ещё нельзя долго находиться на ногах и вообще не следует выходить из больницы. Я настолько быстро, насколько мог, пересёк коридор, спустился на первый этаж и вышел из корпуса. Никто из медсестёр на меня внимания не обратил. Забор, отделявший территорию больницы, был совсем рядом, как и выход со шлагбаумом. На улице уже стемнело.

Я снова открыл мессенджер и увидел новое сообщение: «Иди в кафе напротив корпуса».

Видимо, отходняки после операции тогда всё ещё не закончились и мозг отказывался нормально работать. Поэтому происходящее не казалось мне странным и подозрительным. Не смущало то, что номер был не знаком и что Дани, в конце концов, ни за что не заставил бы меня в таком состоянии куда-то идти. Он таскал мне еду в кровать, даже когда у меня была обычная простуда.

Я напрягся, только когда меня вдруг крепко взяли за локоть, забрали телефон и мягко, но настойчиво толкнули в сторону припаркованной у тротуара машины. Вырваться не получилось, и я буквально рухнул в салон. Державший меня человек залез туда вслед за мной. Это был Дрон.

— Какого хера, Дрон? Где..? — начал я и замолчал, испугавшись упоминать имя Дани.

Дрон взглянул на меня с нечитаемым выражением лица и отвернулся. Заговорил водитель, который уже успел завести машину и тронуться.

— Своего Дани увидишь очень скоро, можешь не париться, — сказал он приторно-ласковым голосом, взглянув на меня в зеркало заднего вида. Крепко сжимавшие руль пальцы были покрытыми синими наколками.

Я дёрнулся в противоположную от Дрона сторону и попытался открыть дверь, но она, конечно, была заблокирована.

— Тихо-тихо, пацан, лучше сиди смирно. Дрон, блять, хули ты застыл, смотри за ним! — недовольно гаркнул водитель.

Дрон вздрогнул, но тут же кинулся исполнять приказ. Я пытался вырваться и пнуть его, но он легко перехватил мои руки и уложил лицом в сидение — головой к себе, ногами к водительской двери.

— Въеби, блять, этому пидору, чтоб дверь не пинал.

— Брайн не любит этого, ты же знаешь, — вяло ответил Дрон.

— И чё, бля, пусть мне теперь тачку портит? Лежи смирно, уёбок!

Продолжая исступлённо вырываться, я перевернулся на бок. Водила на одном из перекрёстков всё же обернулся назад и пихнул меня кулаком в живот. Несколько секунд я не мог дышать из-за резкой боли, пронзившей моё тело, хотелось согнуться пополам, обхватив себя, но Дрон по-прежнему крепко держал руки у меня за спиной.

— Бля, Алик, он же после операции. Хочешь, чтобы сдох прямо здесь? — пробурчал он.

— Не сдохнет. А чё ты паришься-то, я не пойму? Язык за зубами надо было держать, сучёныш.

— Да я не специально, говорил же. Данияр сам забрал у меня телефон.

— А почему ты, мудак тупой, не поставил пароль и не стирал переписки?

Его наезды и вялые оправдания Дрона доносились до моего сознания как будто сквозь туман. Во рту чувствовался солёный вкус — кажется, я до крови закусил губу. Тело будто парализовало, боль пульсировала не только в животе, там, где под одеждой и бинтами был шов, но и в голове. Ко всему прочему мне стало дурно, и, когда машина в очередной раз повернула, меня вывернуло наизнанку на сиденье и пол.

— Блять! Сейчас жрать это будешь, мудак, — яростно прошипел водила, оборачиваясь и снова пиная меня. В этот раз, к счастью, по больному месту он не попал.

Мои глаза слезились от боли и запаха собственной рвоты, я всё ещё вяло пытался вырываться, но чувствовал, что вот-вот отключусь. И, кажется, отключался несколько раз. Ехали мы долго, я всё надеялся, что машину остановит полиция, но, видимо, эти сволочи знали, какими путями нужно ехать, чтобы не попасться. Я повернул голову и увидел в окне уже не фонари и многоэтажки, а силуэты деревьев.

Я находился в полубессознательном состоянии, когда Дрон вытащил меня из машины. Водила отпихнул его, сжал воротник моей куртки и с силой впечатал головой в бетонную стену.

— Мудак, весь салон мне облевал!

— Потому что гнать так быстро не надо, — послышался голос Дрона.

— Что ты сказал?..

— Хрена вы припираетесь? Затаскивайте его уже, Брайн ждёт, — голос принадлежал невысокому бритоголовому мужику, который вышел к воротам нам навстречу.

Сквозь боль я чувствовал, что бинты у меня на животе будто бы промокли. Кровь пошла?

— Выебать тебя нужно за то, что в машине устроил, — хрипловатый голос водилы я услышал над самым ухом, и к боли вдруг добавился дикий, животный страх.

Я остановился, задёргался, но меня пихнули вперёд и потащили волоком. Вокруг был высокий забор, за ним — деревья, это было похоже на дачный участок где-то на отшибе. Бежать, нужно как-то бежать отсюда. Сердце колотилось как сумасшедшее, но руки и ноги онемели. Чёртовы воспоминания об изнасиловании почти десятилетней давности, о которых я так старался забыть, чувство ужаса и безуспешные попытки абстрагироваться от происходящего: «Нет, это происходит не со мной!»

Меня завели в дом, перед глазами мелькнуло разбитое окно с решётками, поцарапанная железная дверь, лестница вниз. Воротник куртки, за который держал водила, сильно сдавливал шею.

— И что у него с лицом?

Холодный и убийственно спокойный голос принадлежал худому светловолосому мужчине. Наверное, стальные нотки в его голосе заставили водилу отпустить мой воротник.

— Вёл себя хреново этот гомосек, — зло бросил он.

Белобрысый недовольно цокнул языком.

— Я разве не просил не бить его?

Водила отпустил меня, и без опоры я мешком упал на холодный пол. Чувствовал дурноту и слабость, хотелось просто лечь и не подниматься. Даже мысли о том, чтобы сбежать, отошли на второй план, хотя животный страх всё ещё никуда не делся.

— Оттащите его на раскладушку, — усталым, но всё таким же холодным голосом приказал белобрысый, которого я про себя назвал главарем.

Дрон и встретивший нас на улице мужик подняли меня под руки и уложили на мягкую поверхность. Я перевернулся на бок, подогнул ноги и обхватил их руками.

— Какого хрена вам от меня надо? — спросил хрипло, с трудом разлепив спёкшиеся губы.

— Да ты не бойся. Тише, — неожиданно ласковым голосом сказал главарь, опускаясь на край раскладушки. — Ну-ка, давай помогу тебе раздеться.

Я испуганно сжал края куртки, так, что пальцы заболели.

— Ну-ну, я всего лишь куртку сниму. Давай же, — он легко разжал мои руки и потянул вниз молнию. Посмотрел на живот и цокнул языком. — У тебя кровь. Надо перевязать. Дрон, принеси аптечку.

Он задрал мой свитер, ударил меня по рукам, когда я попытался сопротивляться.

— Тихо. Лежи спокойно, я пытаюсь помочь.

Ножницами он разрезал промокший от крови бинт и осмотрел ещё не заживший Т-образный шрам на моём животе.

— Ну ничего, ничего. Не помрёшь. Сейчас я обработаю и забинтую снова.

Сил сопротивляться уже не было, поэтому я просто смотрел, как он вытирает кровь, мажет шрам антисептиком и каким-то прохладным гелем. После главарь помог мне приподняться и принялся осторожно бинтовать мой живот. Я взглянул на него, черты лица и растрёпанные светлые волосы вдруг показались мне смутно знакомыми.

— Ну вот и всё, — усмехнулся он, доставая из кармана телефон. — А теперь, будь добр, улыбнись на камеру.

Комментарий к 16. После операции

Те, кто ставит ждунов, чирканите хоть пару слов) автор немного печалится :с

========== 17. Похищенный ==========

Лёжа на перекошенной неудобной раскладушке, я всё надеялся, что у меня просто до сих пор отходняки после наркоза. Что сейчас закрою глаза, потом снова открою и окажусь в своей палате. А ещё лучше — в общажной комнате на наших с Дани сдвинутых кроватях, словно не было этих двух кошмарных лет.

Перевязав мой кровивший шов, главарь, которого остальные называли дурацкой кличкой Брайн, сфотографировал меня, сжавшегося в комок, и свалил, оставив Дрона за мной присматривать. Тот сидел у стены на табуретке, то и дело косился на меня, выглядел мрачным и даже, кажется, напуганным.

Довольно большая по площади комната, видимо, была полуподвалом с несколькими крошечными окнами под самым потолком. Горела тусклая лампочка, в центре стоял допотопный обогреватель. Но его тепла явно не хватало, я мёрз и кутался в куртку, Дрон тоже сидел, нахохолившись и спрятав руки в карманы.

Вот же мудак. Он был с ними заодно. С теми, о ком предупреждал Дани, когда приезжал ко мне в больницу перед операцией. Интересно, Дрон заявлялся ко мне в общагу несколько недель назад потому что хотел вынюхать побольше?

— Ну ты и уёбок, — бросил я негромко, сжав зубы. Эмоциональное напряжение требовало хоть какого-то выхода, а двигаться и кричать сил не было.

Он снова взглянул на меня и невесело усмехнулся.

— Ага.

— И нахрена я сдался вам?

Он пожал плечами и с каким-то деланным равнодушием ответил:

— Чтобы за тобой приехали те, кто ему нужен.

Благодаря тому, что боль подутихла, ко мне снова вернулась способность анализировать происходящее. Хреново, конечно, что я не попытался подумать перед тем, как сломя голову бросился на улицу из больницы.

Как свалить отсюда, я не знал. Здесь как минимум четыре человека, и непонятно, где это место вообще находится.

— Зачем вам Дани? Это из-за кого-то из ваших он потерял память, да? Что вы с ним сделали?

Дрон снова пожал плечами.

— Они жизнь твоему драгоценному спасли, разве не так получается? Если б они не избили его и не выкинули из автобуса, он бы подорвался на том мосту.

Воспоминания, связанные с терактом и всем, что пришлось пережить после, больно резанули, но я попытался взять себя в руки и продолжить спрашивать, пока есть возможность. Дрон, как и раньше в школе, был словоохотлив. Правда, прежняя спесь и надменность куда-то делись, сейчас он выглядел скорее нервным и усталым.

— И почему они его избили? Что он им сделал?

— Хотели припугнуть, вот и всё, — сказав это, Дрон опасливо покосился в сторону двери, к которой вели несколько высоких бетонных ступенек, и понизил голос. — У Брайна тогда ещё крыша не текла так сильно, мокруху он рассматривал как крайнюю меру. А теперь ему уже плевать.

В его голосе я ясно улавливал страх.

— Дани просто полез, куда не следовало. Решил закончить дело папаши, ну не поехавший, нет?

— Ты про наркоторговлю?

Он невесело хмыкнул.

— Ну да. Твой придурок вышел на меня, отжал телефон и спалил мои переписки в телеге. Имена, номера. Но это уже неважно.

— И что? Вы решили его избить, чтобы напугать?

— Ясен хер. Сначала Брайн сказал ему заткнуться и не рыпаться, в противном случае кое-кто из его близких, например, ты, отхватит пиздюлей. О, он испугался, видел бы ты его. Пообещал, что будет молчать. Брайн через некоторое время всего лишь хотел на всякий случай напомнить ему об уговоре, поэтому послал за ним пару своих ребят. В Москве его отловить было сложно, осторожничал. В итоге тем пришлось ехать за ним хрен знает куда. На обратном пути они сели с ним в автобус, дождались, пока на одной из остановок в местных глухоманях он выйдет покурить, приложили его по голове за деревьями и там бросили. А потом сели в автобус и оба подорвались из-за какой-то чокнутой шахидки.

Я слушал его, и каждое слово добавляло мрачный пугающий штрих к общей картине происходящего.

— Да, они подорвались там. А жаль, знаешь, неплохие были ребята. Брайн очень расстроился, — он снова замолчал.

Дрон вздрогнул и втянул голову в плечи, когда наверху послышались голоса и резкий стук, будто кто-то со всей дури швырнул об стену тяжёлый предмет. Видимо, главарю что-то очень сильно не понравилось. Хотя до этого он казался спокойным, даже рану мне полез перевязывать. Но я понимал, что под лицемерно-добродушной оболочкой скрывается самая настоящая тварь.

— Слушай, Андрей, ты ведь понимаешь, что для вас это ничем хорошим не кончится? Я просто не могу понять, на что вы рассчитываете.

Страх в подсознании твердил, что Дрон так легко всё рассказывает, потому что в живых меня никто оставлять не собирается, но я старался выкинуть это из головы и мыслить настолько хладнокровно, насколько мог в такой ситуации.

— Брайн ждёт, что Данияр примчится сюда вместе с Варей. Он отправил им твою фотку.

Я снова почувствовал, как ужас парализует моё тело клетка за клеткой.

— Идиотский план. Вас выследят, сюда приедет полиция, — сказал упрямо, стараясь этими словами себя успокоить.

— Ну, Брайн предупредил, что если будет хвост, тебе пиздец.

Твою мать. Я подставил Дани. Им с Варей пришлось уехать, но из-за моей тупости его вынуждают вернуться. Может, об этом всё же узнает Евгений и остальные, кто занимался выслеживанием дилеров? Евгений ведь сам отправил Дани в убежище, наверняка он не даст ему оттуда уехать.

А если эти твари увидят незваных гостей и всё же выполнят свою угрозу? Умирать мне очень и очень не хотелось, блять, я не для этого столько карабкался, столько настраивал себя, столько учился жить… Только не так.

— Андрей, ты всегда был мудаком, но ты не спятивший псих и не убийца. Я ведь вижу, что тебе это всё не нравится, — при этих моих словах Дрон вздрогнул и в очередной раз нервно оглянулся на дверь. — Андрей, ты ведь можешь мне помочь?

— Нет, блять, заткнись! — выкрикнул он и замолчал. А потом продолжил говорить быстро, но тихо. — Даже если бы хотел, не смог бы. Слишком поздно, слишком глубоко я увяз.

— Ещё не настолько всё серьёзно. Пока вы меня не грохнули.

— Да и без этого слишком много всего… Я не собираюсь садиться в тюрячку, у меня там отца сделали опущенцем, я лучше сдохну…

Я слышал, что Дрон рос без отца, но таких ужасных подробностей, конечно, не знал.

— Пиздец… Поздно ты, конечно, спохватился.

— Блять, это ёбаное болото, понимаешь? Мне срочно нужны были деньги, старые знакомые предложили толкнуть наркоту… Так всё и началось. А теперь поздно уже, знаешь, на сколько за распространение сажают? Я не хочу, я реально лучше выпилюсь.

Я посмотрел в несчастное лицо своего старого врага и вдруг почувствовал острую жалость к нему. Нет, конечно, я не простил его за всё, что он творил в школе, помнил, как он издевался надо мной, прислал Дани чёртову запись того, как я дрочу на худи в раздевалке. Но, чёрт, Дрон вырос в такой же маргинальной среде, как моя мать, не знал лучшей жизни и, видимо, с детства уяснил только то, что выжить можно лишь показывая стае, что ты злой и сильный. За всё это и за распространение наркоты он, конечно, заслужил тюрьму, хотя вряд ли она его исправит. Но смерти и тем более участи его же отца я ему не желал.

— Что ваш Брайн планирует делать? — мой голос охрип, и, кажется, боль снова начала возвращаться.

— Завалить вас обоих, поджечь дом, забрать Варьку и уехать подальше. Сказал, что в Москве нам ловить в любом случае больше нечего. Заляжем на дно, а потом как пойдёт.

Чувство жалости резко сошло на нет. Я снова видел Дрона таким, какой он есть — трусливым уёбком.

Насчёт Вари переспрашивать не стал. Она сама мне прямым текстом сказала, что связана с этими мудаками. Я не знал, как именно, и размышлять об этом был не в состоянии.

А Дани ей верил.

Я отвернулся к холодной бетонной стене, улёгся в позу эмбриона, спрятав кисти в рукава куртки. Думал, очнулась ли мать, ищут ли меня… И надеялся, что Дани не поведётся на эти провокации. Я прекрасно знал его характер, знал, что он бы кинулся мне на выручку сломя голову, но ведь сейчас Дани уехал далеко. Туда, куда ему сказал Евгений. Наверное, Евгений не позволит ему натворить глупостей. Наверное, они что-нибудь придумают. Но то затухающая, то снова разгорающаяся паника заставляла думать, что я сдохну здесь, если не от рук этих мудаков, то просто из-за отсутствия медицинской помощи. Это в лучшем случае. В худшем — сюда всё-таки заявится Дани.

Я не знаю, сколько времени лежал так и пялился в стену, чувствуя, как меня бьёт озноб, а страх скручивает внутренности. Но всё это, оказывается, ещё было не самым худшим, что могло произойти.

***

Через узкое окно под потолком уже начали пробиваться солнечные лучи, когда дверь снова открылась. Я только-только погрузился в тревожное забытьё, но тут же испуганно вскочил. Вскочил и про себя взмолился, чтобы всё происходящее оказалось анестезийными галлюцинациями.

Водила и бритоголовый вдвоём втолкнули Дани в комнату, следом спустился Брайн, держа в руке пистолет. Данияр взглянул на меня, но из-за охватившего меня самого ужаса его эмоции были непонятны. Я пытался лихорадочно сообразить, как быть, параллельно обвиняя себя в произошедшем.

— Я ведь сказал тебе привезти сюда мою сестру, дружок. И где же она? — Брайн говорил всё таким же спокойным и негромким голосом.

— Я тебе скажу, но Ромку отпусти, — ответил Дани, глядя на меня, а мне хотелось выть и просить у него прощения.

Брайн хмыкнул.

— Ты серьёзно, что ли? — он оглянулся на водилу и кивнул на меня.

Водила осклабился и подошёл к раскладушке.

— Блять, не трожь! — Дани дёрнулся, но остановился, когда главарь махнул пистолетом в мою сторону.

Я смотрел только на Дани и взглядом умолял простить меня. Хотя толку от этого? Мы оказались в полном непроглядном пиздеце, это напоминало какой-то сюр. Чёрт, почему нельзя вернуться на сутки назад и поступить по-другому?

Главарь снова кивнул, на этот раз бритоголовому отморозку, и он резко врезал Дани под дых, а затем — коленом в лицо. В его руке блеснул кастет. Я хрипло вскрикнул, попытался встать, но водила сжал мои плечи и усадил обратно, а затем приложил головой об стену. В глазах в очередной раз потемнело, боль пронзила не только голову, но и всё тело. И шрам, кажется, опять начал кровоточить.

— Был уговор — ты приходишь в нужное место с моей сестрой, Алик привозит вас сюда, и я отпускаю парня, — голос Брайна звучал почти печально. — Ты пришёл один. Поэтому смотри, как мы поступим. Алик будет бить твоего друга, пока ты не скажешь, где моя сестра. Алик, можешь себя в этот раз не сдерживать.

— Нахрена она тебе? — Дани утёр разбитый нос. — Она не собиралась никому ничего рассказывать. Какого хера ты начал её преследовать?

— Она ведь моя любимая сестра. А тут взяла и променяла меня на какого-то психа. Я её в психбольницу отправил не для того, чтобы вы спелись.

— Слушай, ладно, я скажу тебе, где она. Но ты реально думаешь, что она захочет помогать тебе и уехать с тобой, если ты нас с Ромкой тут грохнешь?

— Эта бессовестная сволочь обязана мне очень и очень многим. Она никуда от меня не денется, не беспокойся.

Я не особо понимал, что происходит и о чём они говорят. Просто лежал, согнувшись от боли, чувствуя на себе чужие тяжёлые руки и смотрел на кровь на лице Дани.

— Она говорила, что ты о ней заботился. Защитил от домогательства мудака-отчима, когда она была ребёнком, — медленно проговорил он, глядя Брайну в глаза. — Потом она заболела лейкемией, ты лечил её за границей на свои деньги, стал для неё донором, разве нет? Я не могу понять, как после всего этого ты стал таким обмудком. Как ты дошёл до такого?

— До чего дошёл? — голос главаря дрогнул. Кажется, слова Дани задели его. — До того, что начал продавать наркоту торчкам вроде тебя? А по-другому заработать бабло и отвезти её в нормальную клинику было невозможно. Я хотел для неё хорошей жизни. Чтобы у неё было всё. Я ведь никого не грабил и не убивал. Я не заставлял таких идиотов, как ты, покупать у нас меф.

Это всё звучало так, будто бы Брайн пытается переубедить кого-то и действительно считает себя правым. Но пистолет он опустил.

— Ну ладно, вы говорите, я полез не в своё дело. Узнал, что в моей старой школе снова толкают наркоту, вышел на Дрона, забрал у него телефон и спалил его контакты, так всё было? Так, блять, Ромка тут вообще ни при чём. Ты говоришь, что никого не убивал, а теперь собираешься убить человека, который ничего не знает и ничего не сделал, — Дани всё пытался вытереть никак не желавшую останавливаться кровь из разбитого носа, но вместо этого только больше размазывал её по лицу.

Я поразился тому, как хладнокровно и убедительно звучит его голос, хотя смысл его слов доходил медленно. Он просил отморозков отпустить меня, но даже если они его послушают, я вцеплюсь в Дани и не дам ему остаться здесь одному.

Алик приподнял меня за волосы и снова ударил — на этот раз в живот. Дани дёрнулся в мою сторону, но Брайн снова вскинул пистолет.

— Сколько вы базарить будете, Брайн? — зло сказал водила. — Мы знаем, что нас пасут, надо валить быстрее отсюда. Давай я сейчас просто засуну рыжему швабру в задницу и буду вкручивать, пока жид не скажет, где твоя чёртова сестричка?

Брайн устало вздохнул.

— Посмотри на Алика. Урод отмороженный, правда? А он ведь сделает то, что обещает.

Наверху послышался шум, хлопнула железная дверь, а затем открылся вход в подвал. Брайн обернулся, не опуская пистолета. В комнату, наклонив голову, вошёл высокий полный мужик. За собой он тащил Варю.

========== 18. Кто виноват ==========

Не знаю, кто больше удивился появлению Вари, Дани или её брат. Данияр дёрнулся, попытался подняться с пола, но бритоголовый снова пнул его армейским ботинком в лицо.

Теперь, когда я увидел Варю и главаря рядом, было заметно, что они похожи между собой чертами лица и короткими светлыми волосами, только взгляд Вари, как и раньше, был испуганным и затравленным.

— Вот так встреча, Брайн, смотри. Она сама явилась сюда, даже ехать никуда не пришлось, — сказал державший Варю отморозок.

Значит, этих мудаков здесь как минимум пятеро. Как нам выбраться? Мы до сих пор живы только потому, что дилерам нужна была Варя.

Брайн мягко улыбнулся и передал пистолет бритоголовому. Тот навёл его на Дани. Даже Дрон, молча стоявший до этого в углу, оживился и закопошился.

— Ну наконец-то. Спасибо, Серж. Возвращение блудной сестрички, да? — Брайн медленно подошёл к Варе, раскинув руки. А затем взял её за плечи и прижал к себе. Она дёрнулась, я увидел её полное отчаяния выражение.

— Варя… Ну какого хрена? — в голосе Дани тоже было заметно отчаяние.

— Я пришла, Богдан, — сказала она, отстранившись от брата и не взглянув на Дани. — Как ты и хотел. Я согласна уехать с тобой, куда скажешь. Отпусти их, и давай уедем прямо сейчас.

Главарь вздохнул и потрепал её по растрёпанным волосам.

— Да нельзя их отпускать, любовь моя. Ты ведь слишком много успела напеть своему возлюбленному на ушко. Много, да? — он резко сжал прядь её волос и оттянул, отчего Варя тихо и сдавлено вскрикнула. — Из-за тебя, родная, и из-за твоего Дани всё полетело к чертям. Вот как ты меня отблагодарила за всё, что я для тебя сделал, да?

— А что ты сделал? — вдруг громко выкрикнула она. — Подсадил меня на наркоту, чтобы я от тебя зависела? Ты защитил меня от домогательств отчима, а через несколько лет сам же…

Он вскинул ладонь, отчего она замолчала и отступила назад, спрятав руки в широкие карманы чёрной куртки. Дани выкрикнул что-то вроде: «Отвали от неё», попытался подняться, держась за стену, но бритоголовый махнул пистолетом в мою сторону. Дани посмотрел на него с яростью, я никогда не видел столько безумной ненависти в его глазах. Но попытки подняться он прекратил.

— А я тебе говорил, Брайн, не надо было её в психушку отправлять, — сказал водила. Он стоял у изголовья раскладушки и прижимал мои руки к её спинке так, что металлическая поверхность больно впивалась в кожу. — Ты не смог контролировать её там, и теперь эта тварь сдала нас всех.

— Закрой рот, Алик. Ты забыл своё место.

— Своё, блять, место? А какое у меня теперь место? Да, ты раньше за всё отвечал. Ты организовал нам базу и кухню, находил клиентов. А теперь всё это — тю-тю. Теперь мы как крысы шкеримся из-за твоей сестрички и этого трусливого уёбка, — он кивнул на Дрона.

Главарь пожал плечами и ответил равнодушным голосом:

— Ты можешь валить куда хочешь прямо сейчас, Алик, но ты останешься один. Что ты умеешь делать, кроме грязной работы? Мы уедем и заляжем на дно, а потом начнём всё заново, тебя же поймают и кинут гнить за решётку.

Алик ничего не ответил, только ещё сильнее выкрутил мои руки и прижал их к спинке раскладушки. А Брайн снова повернулся к Варе.

— Говоришь, что я подсадил тебя на наркоту? А кто дал тебе возможность слезть и отправил в больницу? — заговорил он негромким голосом. — Конечно, я хотел, чтобы ты присмотрела за этим мудаком, — Брайн покосился на Данияра, — но это было второстепенной задачей. А ты просто взяла и кинула родного брата. Но я дам тебе возможность исправиться. Ты хочешь, чтобы я дал тебе шанс?

Варя быстро закивала, всё ещё пряча руки в карманах.

— Прости меня, Богдан, — прошептала она, а потом шагнула к нему навстречу и обняла за шею.

А дальше всё завертелось в какой-то безумной страшной карусели. В руках Вари блеснуло остриё маленького складного ножа. Брайн, обнимая сестру в ответ, не видел этого, зато увидел бритоголовый отморозок, стоящий над Дани с пистолетом. Он что-то выкрикнул, пытаясь предупредить, но не успел — нож вошёл глубоко и, кажется, прямо туда, где находится сонная артерия. Бритоголовый выстрелил несколько раз в Варю, наплевав на стоящего между ними, оседающего на пол и хрипящего главаря.

Дани бросился на бритого со спины, ударил по голове, затем по руке и выбил пистолет, тот отлетел куда-то в сторону. Алик отпустил меня, за считанные секунды оказался рядом с Дани и врезал ему ногой в живот. Я встал с раскладушки, но от резкой боли согнулся и упал. Толстый Серж, который до этого зашёл в комнату вместе с Варей, оттащил её за волосы, а затем опустился на колени перед Брайном — тот дёргался в конвульсиях на полу. Только Дрон стоял и не шевелился в своём углу.

Алик снова ударил Дани, а бритоголовый повалил его на пол. Данияр отчаянно вырывался, пытался пнуть их куда только дотянется, с размаху боднул бритого лбом в подбородок, добил правой рукой, от чего тот, кажется, потерял концентрацию и обмяк. Я схватился за раскладушку, пытаясь встать, но не смог. Оставалось только ползти. Схватить что-то потяжелее, попытаться помочь… Вот только ничего подходящего рядом не было.

— Брайну пиздец! Держите этого уёбка, блять! Где пистолет? — Серж отпустил тело главаря и с трудом поднялся, вытирая об одежду окровавленные руки.

Всё произошло за какие-то считанные секунды. Водила уселся на Дани сверху, попытался вырубить, но тот перехватил его за руки, попытался скинуть с себя. Возле его ноги я увидел пистолет, и он тоже, кажется, заметил. Дани пнул его в сторону, словно мяч.

— Дрон, падла, хули ты сидишь там? Помогай! — выкрикнул водила, но мой бывший одноклассник не пошевелился, лишь оторопело хлопал глазами.

Не в силах подняться, я пополз за оружием, но Алик меня опередил. Он отпустил Данияра — его своим весом придавил Серж. Алик схватил пистолет и навёл курок на Дани, но я на четвереньках из последних сил рванул к нему и бросился под ноги. Водила споткнулся, зашатался, пытаясь устоять на ногах. Я услышал выстрел, ещё один, а затем щелчок. Кажется, больше не осталось пуль.

В глазах темнело от боли и страха, я увидел только, как Алик всё же теряет равновесие и падает передо мной, а затем всё поплыло. В ушах шум, и словно сквозь пелену звук, будто бы кто-то резко распахнул тяжёлую дверь и она ударилась об стену. Крики, снова выстрел, но этого я не видел, только слышал по-прежнему словно через пелену, корчась от боли и прижимая руки к животу, чувствуя, что мой свитер становится всё более мокрым и липким.

Я пытался не отключаться, не дать сознанию уплыть. Полз куда-то, хотел найти Дани, дотронуться до него, услышать его голос и дыхание, убедиться, что он жив и что Алик, стреляя, промазал. А потом уже можно упасть в обморок и плевать, что со мной будет дальше.

Кажется, я всё же нащупал его ладонь. Это определённо была его рука, я крепко сжал её, но Дани не пошевелился.

А потом я окончательно провалился в темноту.

***

Дышать и двигаться было больно. Веки тяжёлые, мозг соображал туго. Белый потолок, лампа, капельница. Я что, только что очнулся после операции, и мне всё это приснилось?

Воспоминания возвращались постепенно, но с каждой секундой приходили всё новые и новые жуткие подробности. Меня везут куда-то на машине, бьют, затаскивают в затхлый полуподвал. Потом откуда-то появляется Данияр.

Мысль о нём заставила меня дёрнуться и сесть на кушетке. Но сил не было, я чувствовал, что встать на ноги не смогу.

— Так, а вот резко подниматься не нужно. Ложись-ка обратно, — сказала заглянувшая в палату медсестра.

— Как я тут оказался? — прошептал я слабым голосом.

— Без понятия, у меня смена только началась. На скорой вроде привезли.

Значит, нас как-то нашли и вытащили? Последнее, что я запомнил, это то, как, отключаясь, цеплялся за руку Данияра. Чувства облегчения оттого, что всё закончилось, не было, мне срочно нужно было увидеть Дани, убедиться, что с ним всё в порядке.

— Со мной привезли ещё кого-то? Парня и девушку?

— Да не знаю я. Говорю же, только пришла, — пожала плечами медсестра.

Я в отчаянии откинулся на подушку и закусил ладонь, хотелось просто завыть в голос.

— Ну-ну, успокойся, успокойся, — жалостливо сказала медсестра. — Всё хорошо будет, найдут твоих друзей. Я узнаю сейчас, кого с тобой привезли.

Взглянув на неё с надеждой, я кивнул. Она что-то проверила и поправила, а затем ушла. Я положил руку на сердце, слушая, как бешено оно стучит. К горлу подступал ком. Животный страх не давал нормально сформулировать мысли, нечто подобное я чувствовал, когда узнал о взрыве в автобусе.

Когда в палату снова кто-то вошёл, я уже был на грани сумасшествия, с каждой секундой становилось всё хуже и хуже. Над кроватью наклонился доктор, он что-то говорил, спрашивал и осматривал, но я не слышал и не понимал. Уже и не думал о том, что он может рассказать мне о случившемся.

— К тебе родственники пришли. Сестра и тётя, — его голос всё-таки донёсся до моего сознания. — Я сейчас их позову, хорошо? Ты слышишь меня?

Я пробормотал что-то утвердительно. Врач ушёл, а через несколько минут в палату вошли Алёна и Ребекка.

Взглянув в угольно-чёрные заплаканные глаза матери Дани, я вцепился ладонями в простынь, уткнулся лицом в подушку. Меня начал бить озноб.

— Ром! Ты слышишь меня? — голос Алёны доносился глухо. Я почувствовал её рукина своём плече. — Он жив! Посмотри на меня, Ром…

Нет, я нихрена не жив…

— Дани ещё не пришёл в себя, но он здесь, его спасли, Ром…

Я глубоко и судорожно выдохнул, корчась на кушетке. Затем резко поднял голову и посмотрел на Алёну — из её глаз текли слёзы.

— Как он? Почему тогда ты?.. — я дотронулся до её щеки и стёр слезинку.

Алёна поджала губы и молча обняла меня. Я тоже обнял её. Ребекка опустилась рядом на табуретку, взяла меня за руку. Её губы чуть дрожали.

— Он пока в реанимации. Его ранили, но пулю вытащили, доктор сказал, что с ним всё будет в порядке, — быстро заговорила она.

Я закрыл глаза и наконец с облегчением выдохнул. Он жив, он выбрался, с ним всё будет в порядке…

— А… Что вообще произошло? Как мы сюда попали?

— Варя позвонила Жене и рассказала, что Дани увезли, — ответила Ребекка.

Варя… Я вспомнил, как она бросилась на Брайна и воткнула нож ему в шею. Сколько отчаяния, безумия и ненависти было в её глазах.

Чёрт, в неё ведь тоже стреляли!

— А где она?

Алёна отстранилась от меня, переглянулась с Ребеккой, а затем тихо сказала:

— Она погибла, Ром.

***

Дани очнулся на следующий день. Я смотрел на его лицо, когда он обнимал мать, и мне было страшно оттого, насколько отстранённым он выглядел, словно мысленно находился не здесь. О Варе он спросил сразу же, и ничего утаивать от него не стали.

В её смерти виноват один лишь я. Если б не купился на то сообщение, если б не вышел из больницы… Дани остался бы цел и невредим в убежище, дилеров бы поймали, Варя была бы жива.

Всё из-за меня.

Он смотрел на меня, но я не находил в себе сил тоже посмотреть ему в глаза. Лишь сидел в углу, пытаясь унять бушующие внутри эмоции.

— Почему вы сразу не позвонили Жене, когда получили фотографию Ромы? — всхлипнула Ребекка.

— Они сказали, что убьют его, если будет хвост, и что им терять уже нечего, — отрешенно сказал он. — Ещё сказали, что отпустят Ромку, если мы с Варей приедем туда, где они прятались. Два ублюдка должны были забрать нас из Москвы и отвезти на место.

Но никто никого не собирался отпускать. Так сказал Дрон.

— Я не дал Варе ехать со мной. Мы договорились, что я возьму два телефона на случай, если один отберут, другой спрячу в ботинке. Она по трекеру отследит местоположение и позвонит Евгению. Я хотел просто отвлечь их, чтобы они ничего не сделали Ромке. Они угрожали его… ну… — он запнулся и снова взглянул на меня.

Я вспомнил, как отморозок-водила грозился меня изнасиловать, и мне стало дурно.

Дани всё равно не должен был идти на это из-за меня. Но я бы тоже кинулся его спасать в такой ситуации.

— Они забрали у меня телефон и выкинули из окна машины. Второй не нашли. Когда мы приехали, я говорил с их главным, братом Вари, думал, что смогу отвлечь и потянуть время… В итоге она сама приехала туда. Чёрт, она появилась так быстро… Наверное, выехала на такси сразу, как только меня увезли, и следила по карте. Я ведь просил её не высовываться… — он откинулся на подушку и уставился в потолок.

Когда Ребекка и Алёна ушли, я тоже отправился в свою палату. Очень хотел остаться с ним, но не мог из-за съедающего меня чувства вины.

— Алён, ты не знаешь, как мать? — спросил у сестры, когда она обняла меня на прощание.

Она отвела глаза в сторону.

— Ещё не очнулась.

***

Лёжа в своей палате, я ни о чём не думал. Мысли о матери, о Дани и обо всём произошедшем причиняли физическую и душевную боль. Оставалось просто рассматривать трещинки в штукатурке. Хотелось просто забыться сном без сновидений.

Дани сам пришёл ко мне. Сел на свободную кушетку напротив и посмотрел на меня.

— Я виноват в том, что она умерла, и что тебя ранили, — сказал я глухо, уткнувшись в подушку.

— В том, что она умерла, виноват тот, кто её убил. И её отморозок-брат.

Его слова меня совсем не утешили. Было физически больно даже просто смотреть на него. Интересно, что он чувствовал по отношению ко мне в тот момент? Действительно ли не считал, что я виноват?

Комментарий к 18. Кто виноват

Раньше не писала такого рода экшн. Если есть замечания, что-то выглядит картонно и нереалистично, напишите об этом, пожалуйста.

========== Эпилог ==========

Мать умерла через три дня, так и не придя в сознание. Эта новость меня буквально добила.

Значит, всё напрасно? Мы прошли такой путь, так ждали и готовились к этой операции, чтобы всё закончилось вот так.

За время перед операцией мы с ней стали близки, как никогда раньше. Как никогда в детстве. Правда, в роли родителя был я. Водил её в больницу на осмотры и анализы, а она так робко и судорожно цеплялась за мой локоть своей сухой и холодной ладонью. Так доверчиво заглядывала мне в глаза. Говорила, что я сильный и что гордится мной.

Я принял её и отпустил всю злость и обиду. Не искал оправдания ей и её поступкам, просто принял, простил и отпустил. Надеюсь, это поможет её душе упокоиться с миром.

На похоронах народу было немного. Несколько соседей из коммуналки, Алёна с семьёй, Саша и Данияр с Ребеккой.

Перед тем, как крышка гроба закрылась навсегда, Алёна наклонилась над нашей матерью и что-то тихо проговорила, а затем коснулась губами её лба.

Между крестами и оградками я мог разглядеть ещё одну совсем свежую могилу — Варю похоронили на этом же кладбище. Дани отошёл к ней после того, как гроб матери закопали. Подойти к нему я так и не решился, просто стоял и смотрел то на его спину, то на покрытые снегом холмики земли.

После похорон началась серия походов в полицию, бесконечная дача показаний, разбирательства… Оставшихся дилеров, в том числе и Дрона, в итоге, конечно, упекли за решётку. Хотелось надеяться, что они были последними из банды и больше нам ничего не угрожает.

С Дани мы виделись очень редко. Не знаю, пытался ли он закрыться от меня или виной тому обстоятельства. Они с Ребеккой разбирались с психбольницей, судом над наркоторговцами, и Дани всё-таки начал ходить к психологу. За месяц мы созванивались два раза, и оба разговора были напряжёнными и неловкими. Данияр рассказывал, что у него всё-таки есть шансы восстановиться в университете и что он собирается внештатно работать в редакции своей матери. Я старался зацепиться за эти темы, но сказать нам обоим было особо нечего.

Оставалось просто жить дальше и ничего не ждать. Каждый из нас сам переживал своё горе.

***

Услышав негромкий и какой-то робкий стук в дверь, я подумал, что это кто-то из соседей. Увидеть на пороге комнаты Данияра было неожиданно.

— Привет, — сказал он тихо.

Я просто стоял и смотрел на него. Залип на растрёпанные и чуть влажные от мартовского снега тёмные волосы, а затем опомнился и поспешил отойти в сторону.

Он осмотрелся в комнате, подошёл к столу, включил стоящий на нём чайник. Бросил взгляд на лежащий рядом карандашный набросок, в котором, должно быть, легко узнал самого себя.

Я безумно соскучился по нему. Хотелось спросить о многом. Как он? Чем планирует заниматься? Что с университетом?

И хочет ли общаться со мной немного чаще?

Но я не знал, как начать разговор. Кажется, Дани тоже не знал. Он просто смотрел на рисунок, ковыряя столешницу. Под глазами у него были тёмные круги.

— Похож, — сказал, наконец повернувшись ко мне.

Конечно, похож, я же рисовал тебя тысячу раз. Я с закрытыми глазами помню каждую твою чёрточку, веснушку и родинку.

У меня задрожали руки, когда он шагнул ко мне. Ноги стали ватными, когда он протянул ладонь и коснулся моей щеки. Я просто молча вцепился в него, обнял и уткнулся в шею, как всегда любил это делать. Судорожно выдохнул, почувствовав, как он гладит меня по спине.

— Ты вспомнил что-нибудь? — спросил я почти жалобно, не поднимая голову.

— Нет, Ром. Больше ничего.

— Тогда что… — что дальше? Почему ты пришёл? Произнести эти вопросы вслух было очень сложно.

А он ведь всегда понимал меня без слов. Понял и сейчас.

— Я всё вспомню, Ром. А если нет, то ты расскажешь мне о нас с тобой?

— Конечно. Но я плохой рассказчик.

— Это неважно. Расскажи как можешь.

— Хорошо… У меня есть записи. Я могу тебе почитать.

— Почитай. Всё с самого начала.

— Но это займёт не один день.

— Ничего. Так даже лучше. Мы можем почитать их друг другу, если хочешь.

Весь оставшийся вечер мы просто лежали рядом на кровати. В этом не было какого-то эротического подтекста, не было ощущения неправильности и неуместности. Просто лежали и согревались друг об друга, делились теплом, жизненно необходимым нам обоим. Я засыпал, уткнувшись носом ему в шею и ощущая, как он медленно и осторожно гладит меня по голове. Сквозь сон почувствовал, как он просунул коленку между моих ног.

***

Дани. Любимый. Я отвратительный писатель. Но я бережно хранил и записывал всё, что связано с тобой, ничего не утаивая. Доверял бумаге свои чувства, потому что держать их внутри было слишком сложно. И теперь мои записи пригодились — надеюсь, они помогут тебе всё вспомнить.

Я так люблю тебя. Ты ведь знаешь, правда?

Комментарий к Эпилог

Экстра будет на этой неделе. Спасибо всем, кто дошёл до конца! Автор будет благодарен, если напишете пару слов впечатлений)

Небольшое послесловие: https://vk.com/wall220986133_367

========== Экстра ==========

Комментарий к Экстра

В экстре ребята обсуждают события из первой части, «Призрака» (https://ficbook.net/readfic/9666188). Если вдруг не читали или забыли — действие там происходит, когда Рома и Дани учились в школе. Рома наглотался таблеток и впал в кому. Его душа рефлексировала и наблюдала за происходящим, пока тело находилось в подвешенном состоянии между жизнью и смертью.

Книжный магазин недалеко от метро. Вечер, народу почти нет. Стряхиваю снег с куртки, бросаю взгляд на кассу, за которой стоит позёвывающая девчонка. Иду вдоль стеллажей и наконец замечаю его в отделе с фэнтези. Приподнявшись на цыпочки, он пытается вытащить какую-то книгу с верхней полки. Тянется, так смешно пытается подпрыгнуть и ухватиться за корешок.

Тихо подхожу сзади, поднимаю руку и достаю книгу. Ромка резко оборачивается, смотрит пару секунд удивлённо, а затем его губы трогает улыбка.

— Держи, — я тоже неосознанно улыбаюсь и протягиваю книгу ему. На зелёной обложке — длинноволосый эльф и маленькая девочка с двумя светлыми косами.

— Спасибо. Не вышел я ростом, — говорит Ромка, опуская глаза.

— Да брось. Нормальный у тебя рост. Да и вообще, неважно это.

Он прижимается спиной к стеллажу, осматривается по сторонам. В магазине пусто.

— Ты взял свои записи? — я хочу, чтобы Рома снова почитал мне. О том, как мы учились в школе. О том, что он чувствовал. Слушая его голос, я словно приоткрываю большую коробку с моими воспоминаниями, которая в обычное время была наглухо закрыта. Приоткрываю и достаю оттуда небольшие эпизоды своей жизни. Они всегда очень яркие и важные.

— Взял, конечно, — отвечает он. — У меня, правда, ещё сорок минут до конца смены.

— Я подожду.

Рома невесомо касается моей ладони и отходит к зашедшим в книжный покупателям.

Осматриваю корешки книг, а на душе становится невыносимо тоскливо. Ну какого чёрта, сейчас ведь он вернётся.

А вдруг его снова схватят и увезут хрен знает куда… Снова будет расплачиваться вместо меня. Блять… Резко дёргаюсь, смотрю из-за стеллажа в зал, немного успокаиваюсь, только когда замечаю его у полок с сувенирами. Залипаю на то, как он что-то упаковывает, затем идёт к кассе вместе с покупательницей в чёрной куртке и с короткими светлыми волосами. Она напоминает мне Варю, и я снова начинаю ненавидеть себя.

Люди часто хотят вернуться в прошлое и что-то исправить. Я бы тоже хотел. Но я не знаю, что именно нужно было сделать для того, чтобы всё исправить.

Она говорила мне, что боится и ненавидит брата, что убила бы его, если б могла… А Ромку угрожали изнасиловать и убить. Блять. Чувствую, что мне не хватает воздуха, словно лёгкие сжались в маленький комок, и не получается вздохнуть полной грудью.

— Дани! Дани! — его руки на моих плечах, потом на щеках, он заглядывает мне в глаза, что-то говорит, гладит, убирает со лба волосы.

Хочется сказать, что всё нормально, но это ложь, которую Рома легко раскусит.

— Пойдём со мной, присядешь, — он осторожно берёт меня за руку и ведёт в подсобку, на ходу что-то объясняет девчонке за кассой, та сочувственно кивает.

Рома усаживает меня на диван в маленькой комнате без окон. Выглядит напуганным, мне тоже неловко — такие приступы если и случаются, я пытаюсь подавлять их, переживать в одиночестве. Не хочется, чтобы кто-то их видел. Психолог говорит, что подавлять эмоции не нужно и стоит делиться переживаниями с близкими, но, чёрт, я не хочу расстраивать Ромку, он и так натерпелся.

Ромка становится надо мной, суёт кружку с водой. Качаю головой, пить мне не хочется. Вместо этого притягиваю его к себе, утыкаюсь лицом в живот. Слышу, как Рома судорожно выдыхает. Чувствую его пальцы в своих волосах. Он не спрашивает, что со мной, тут и так всё понятно.

— Тебя, наверное, ждут… — говорю тихо, разжимая руки.

— Ничего… Поздно уже, покупателей мало. Катя сказала, что присмотрит за всем.

Он садится рядом со мной, берёт за руку, переплетает наши пальцы. Мы сидим в тишине, я наслаждаюсь его теплом и ни о чём не думаю. А потом наклоняюсь и коротко целую его в губы. Давно хотелось так сделать, но это казалось мне неуместным.

Он явно удивлён, смущённо улыбается. Кладёт голову мне на плечо, я обнимаю его, целую в макушку.

Маленькие круглые часы на стене показывают десять вечера. Рома поднимает голову, смотрит на них.

— Давай собираться? — говорю, нехотя отпуская его.

— Да… Нужно помочь Кате закрыть всё. Подождёшь тут?

— Нет. Пойду с тобой, — мне не хочется снова упускать его из виду.

Он подхватывает куртку, и мы выходим из подсобки. Наблюдаю, как Рома с Катей возятся у кассы, что-то проверяют и закрывают, а затем он возвращается ко мне.

— Идём?

***

В вагоне метро пусто, свет приглушён. Прошу Ромку почитать мне, но он говорит, что ничего не будет слышно.

— Да всё будет слышно. Достань блокнот, и давай вместе, — смотрю ему в глаза, а он тут же отворачивается, — Ром. Посмотри на меня.

Он поднимает взгляд. У него светло-голубые глаза и рыжеватые ресницы. Мне нравится на него смотреть. Интересно, меня подсознательно тянет к нему, потому что мы были вместе, или это чувство родилось заново? Я не знаю, да и, наверное, это неважно.

Касаюсь пальцем его скул, щеки, провожу по каждой веснушке. Он снова смотрит не в глаза, а куда-то на кончик моего носа. Ладно, пусть, если ему так комфортнее.

На следующей станции снова никого, Ромка оглядывается, а затем кладёт голову на моё плечо. Рассеянно глажу его волосы — они пахнут морозом и, кажется, апельсином. Заглядываю через окно в соседний вагон и вижу там двух парней. Один садится перед другим на пол и начинает сосредоточенно расстёгивать его ширинку.

— Ни хрена себе, что творят.

Рома поднимает голову, смотрит в том же направлении. Прыскает и отворачивается.

— Молодёжь… Грязно же, — говорит с усмешкой, снова опускаясь на моё плечо. — Хотя, может, у них любовь настолько чистая, что к ней никакая гадость не прилипнет.

— Ага, к любви, может, и не прилипнет, а к члену — запросто.

Но происходящее заводит меня, чёрт, я бы сейчас сделал то же самое с Ромкой. Интересно, он хотел бы? Но вместе с тем внутри какой-то барьер. Ощущение, что торопить события не стоит, иначе я окончательно двинусь.

Он улыбается, смотрит на мою руку, накрывает её своей. Его ладонь тёплая и узкая, под светлой кожей отчётливо видно синие вены. Я глажу их большим пальцем и больше ни о чём не думаю.

***

В коммуналке Ромка включает чайник и достаёт из шкафа пакет с травяным чаем, который я притащил ему несколько дней назад. Знаю, что эта комната раньше принадлежала его матери. Наверное, ему сложно здесь находиться. Он живёт в общаге, но приезжает сюда, и я этому рад — так мы можем быть ближе друг к другу, ведь в общаге сосед, да и вечером туда попасть сложно.

Он убрал её вещи, подкрутил расхлябанные дверцы шкафа и письменного стола, повесил гирлянду, несколько рисунков и картин. Кажется, Ромка может создать уют где угодно.

— Давай читать, — говорю и ложусь на разложенный диван, протягиваю Ромке руку.

Он смотрит с такой безграничной одуряющей теплотой, меня дико тянет к нему. Обнять, прижать к себе и не отпускать. Чёрт, прости меня, Варя. И ты, Рома, тоже прости, ты столько страдал из-за меня. Мне снова становится хреново, хочется бить кулаком по стене, долбить, пока не разобью все руки в кровь.

Нужно взять себя в руки и жить дальше.

Он ложится рядом со мной, в руках — большой блокнот в твёрдом переплёте. Я знаю, что у него таких несколько. Устраиваюсь у Ромки на груди, кладу ладонь на живот. Через футболку осторожно касаюсь длинного Т-образного шрама.

— Не болит?

— Почти нет… Иногда, если наклоняюсь или на ногах долго без отдыха. Но это же печень, там всё уже отрасти заново должно, — отвечает тихо.

Я знаю, что его душе намного больнее, чем телу. И пытаюсь облегчить это, находясь рядом и поддерживая. Он делает для меня то же самое.

Наблюдаю, как Ромка перелистывает страницы странной истории, записанной в блокноте. Что-то в ней похоже на жутковатую сказку, а о чём-то я действительно вспомнил, слушая его голос. Жаль, что пока слишком мало.

Некоторые страницы он отказывается читать и пропускает. Некоторые я прошу его прочитать по нескольку раз, потому что чувствую, как открывается эта грёбаная коробка с воспоминаниями… И вот я слушаю о том, как Ромка описывает вечер, когда нашёл у меня наркотики, его эмоции, и вспоминаю, что сам чувствовал в тот момент. Досаду, стыд, растерянность… Он пытался убедить меня в том, что я творю херню, и в глубине души у меня было понимание, что он прав, но я всё равно упорствовал и злился. Какой же идиот. Хотелось вернуться в прошлое и дать себе хороший подзатыльник.

А потом взять и зацеловать Ромку. Сколько нам тогда лет было? Мне шестнадцать, ему на год меньше. Я не помню, знал ли уже тогда о его любви. Должен был знать, нужно ослепнуть или долбиться в глаза, чтобы не замечать.

— Почему ты впал в кому? — заглядываю ему в глаза. Мне нужно знать ответ. — Ром?

— Я тебе расскажу всё. Попозже. Честно, расскажу, — он целует меня в лоб, трётся щекой.

— Это из-за меня случилось?

— Нет. В этом виноват только я сам.

— По-моему, я в школе вёл себя как мудак.

— Ты очень хорошим был. Честно. Ты мне столько раз помогал. Спасал, заботился…

Его слова меня не убеждают. Задумчиво вожу ладонью по его груди и животу.

— А когда ты был в коме… Всё, о чём ты пишешь в блокноте — это реально?

— Я не знаю, как объяснить… Это похоже на очень реалистичный и длинный сон. Но я ведь видел тебя, и всё, что видел, происходило на самом деле. Когда я очнулся, это всё начало стираться из памяти, поэтому решил записать.

Размышляю над его словами, разглядывая комнату. Руки машинально тянутся к гитаре, которая стоит возле кровати.

— Это твоя. Я её из общаги привёз вчера, — Ромка улыбается, по-прежнему смотрит с одуряющей, сводящей с ума теплотой.

Сажусь, беру гитару на колени. Негромко наигрываю «Кукушку», слегка путаюсь в соло, но быстро исправляюсь. Пальцы бегают по струнам всё увереннее.

— Я играл её с отцом…

Воспоминание смазанное, но у меня получается ухватиться за него и начать вспоминать всё больше и больше деталей. Алёна фанатеет по тому, как эту песню поёт Гагарина, а мне нужно непременно доказать ей, что оригинал Цоя круче. Но перед тем, как идти впечатлять Алёну, я прошу отца оценить мою игру. Он смеётся, соглашается, что Цой круче Гагариной, что-то подсказывает, мы играем вместе каждый на своей гитаре…

Я так и не вспомнил, как он умер.

Кажется, я сказал это вслух. Ромка касается моего плеча, медленно поглаживает.

— Но ты помнишь его. У тебя есть тёплые воспоминания, связанные с ним. Это главное.

Укладываю гитару рядом грифом на подушку. Ложусь, тяну к себе Рому, укрываю нас. Он обнимает меня, зарывается носом в складки свитера и закрывает глаза.

Прикасаясь к Ромке, я чувствую умиротворение. Наконец успокаиваюсь и верю, что всё будет хорошо. Мы со всем справимся.

Комментарий к Экстра

Нарисовала ребят: https://vk.cc/c3I4Jh

========== Экстра #2 ==========

Затхлый подъезд с ободранными стенами, грязная лестница, бычки на полу. Рома переехал сюда лет в четырнадцать из подмосковного города. Хотя не думаю, что в том городе было лучше.

А вот университетское общежитие вполне нормальное. Но он всё равно приезжает в коммуналку. Оставаться у меня на ночь упорно не хочет, хотя его звала даже моя мать. Она любит Рому, а Давид его так вообще обожает. Ведь именно Ромка заменил ему старшего брата. Очередной поступок, за который я ему безумно благодарен.

Он встречает меня на пороге. Волосы влажные, на серой футболке отпечатались капли воды. Улыбается, коротко обнимает, ведёт в комнату. Скидываю куртку, худи и кроссовки, сажусь на диван.

— Ты голодный?

Да. Хочу тебя, и уже давно.

— Нет.

У меня в рюкзаке — резинки и смазка, и уже не первый день. Но я молчу. Потому что мне кажется, что прошло ещё недостаточно времени. Два месяца после её смерти. Решиться на что-то — сложно и больно. И ему наверняка тоже сложно и больно, потому что мы с ним были вместе два с половиной года и наверняка успели переспать во всевозможных позах, а теперь ничего нет, кроме объятий и поглаживаний по спине. Мне на его месте этого бы было недостаточно. Но Рома не просит ничего больше. Только обнимает меня в ответ, кладёт голову на плечо и берёт за руку.

Он садится рядом со мной, задумчиво вертит в руках свой блокнот. Ложусь на диван и тяну Ромку к себе. Он резко выдыхает, падает на меня, прижимая к груди блокнот. Смотрит удивлённо.

Он ведь тоже хочет меня? Или ему нужно больше времени, чтобы привыкнуть? Я ведь наверняка изменился. Вдруг я больше не тот человек, которого он любил?

Ромка утыкается носом в мою шею, а я провожу рукой по его спине, нащупываю позвоночник. Ромка приподнимается и заглядывает мне в глаза.

— Я могу почитать сегодня один из моментов, который пропустил, — говорит нерешительно, нервно скребя ногтем по обложке.

— Хорошо. Давай.

Он пропускал много моментов. Мы уже дошли до его недавних, декабрьских записей. В каждой строчке — боль и отчаяние, хотя он явно пытается смягчить, не дочитывает абзацы до конца и перескакивает с одного на другой.

— Это вскоре после того, как я очнулся от комы. Но не знаю, будет ли тебе интересно… И хочешь ли ты вообще об этом послушать, — он замолчал, явно растеряв всю решимость.

В принципе, несложно догадаться о том, что же там у него записано и почему он так мнётся.

— Я хочу об этом послушать.

— Я просто записывал счастливые моменты, потому что… Не знаю, почему. Хотелось как будто остановить их и возвращаться, когда только захочу. Но, может, сейчас не слишком уместно читать тебе об этом.

— Ром, давай, — хочу мягко дать ему понять, что всё понимаю и ему не нужно оправдываться за то, что он писал в блокноте. — Я хочу послушать, как у нас всё было.

Он читает тихим, чуть дрожащим голосом, то и дело запинаясь и сбиваясь. На щеках — румянец. О том, как мы с ним приехали вдвоём на дачу моих родителей. Как я целовал и раздевал его, и что он чувствовал в тот момент. Как любил и хотел меня. Я слушаю и смотрю на Ромку, словно загипнотизированный. Сам не замечаю, как веду ладонью по его животу всё ниже. Прихожу в себя, только когда слышу, как сбивается его дыхание.

Он закрывает глаза, слегка елозит бёдрами по застеленному пледом дивану, облизывает губы. Я по-прежнему держу руку внизу его живота, чуть поглаживаю через футболку и резинку спортивных штанов. Прекрасно вижу, что у него стоит. И у меня тоже.

Рома смотрит на меня мутным взглядом, откладывает блокнот и накрывает мою ладонь. А затем опускает её ниже, на свой пах, и снова судорожно выдыхает. Глажу и чуть сжимаю член, наслаждаясь Ромкиным тяжёлым дыханием.

— Дани, хочу тебя…

— Иди ко мне, — говорю и сам тянусь к его губам.

Впервые целую его долго и по-настоящему. Нет, конечно, на самом деле не впервые, но прошлые разы я ведь всё ещё не помню. Его губы немного обветренные, но мягкие и тёплые, он отвечает на поцелуй, приоткрывает рот, позволяя мне коснуться языка.

Перед глазами плывёт, когда он задирает мою футболку, проводит горячими ладонями по груди. Разрывает поцелуй, опускается ниже и прикасается губами к животу. Как-то робко заглядывает мне в глаза. Ищет поддержки, хочет убедиться, что я тоже хочу его? Не знаю, и соображать получается с трудом, я просто дотрагиваясь до его волос, глажу и зарываюсь в них пальцами.

Он устраивается между моих ног, начинает торопливо расстёгивать джинсы дрожащими руками. Тянет их вниз, снова смотрит на меня взволнованно. Запрокидываю голову и выдыхаю, когда он обхватывает ладонью член, трётся щекой, целует и проводит языком по стволу и головке.

Ромка берёт в рот глубоко, медленно двигает рукой и языком, выпускает и снова трётся щекой, смотрит на меня из-под полуопущенных век. Делает всё настолько охренительно, что я словно растворяюсь в ощущениях. Одной рукой сжимаю плед, другой вожу по Ромкиным волосам и несильно сжимаю пряди. Он лезет себе в штаны, облизывает мой член и шепчет что-то невнятное.

— Иди сюда, Ром…

Тянусь к нему, целую в губы, спускаю его штаны вместе с трусами до колен, сжимаю ягодицы. Рома стонет и снова льнёт по мне. Ложится сверху, прижимается, трётся промежностью. С упоением ловлю его сбивчивое дыхание, просовываю руку между телами, обхватываю наши члены ладонью и начинаю неторопливо надрачивать.

— Так это было в первый раз, да?

Он улыбается, опускает взгляд.

— Почти. Только ты был сверху.

Ну ладно. Обнимаю Ромку, переворачиваю и нависаю над ним, расставив руки справа и слева на уровне его плеч. Ложиться сверху не рискую, помню про то, что после операции прошло не так много времени. Снимаю и так спущенные ниже колен штаны и трусы, бросаю на пол. Хочется раздеть его как можно быстрее, доставить ему удовольствие, но он крепко хватается за края футболки и не даёт её снять.

— Не надо… Там же шрам.

— Болит? Я осторожно, — говорю и мягко поглаживаю его по животу.

— Да нет, не болит… Просто он, ну… — Ромка мнётся. До меня с запозданием доходит, что он либо стесняется шрама, либо не хочет лишний раз его видеть. Скорее всего, и то, и другое.

— Всё нормально. Давай снимем. Если будет некомфортно, наденешь снова.

Он кивает, поднимает руки, позволяя раздеть себя. Красная полоска отчётливо видна на бледной коже. Ромка пытается прикрыть живот ладонями, но я перехватываю их, подношу каждую к губам. Затем снова нависаю над ним, касаюсь языком груди и сосков. Ромка тихо стонет, но я чувствую, что он не расслаблен.

— Я дотронусь, ладно? — спрашиваю, указывая взглядом на шрам.

Ромка кивает, обнимает меня, целует глубоко и нежно. Кажется, я чувствую влажную дорожку на его щеке. Показалось?

— Всё хорошо?

— Да… — отвечает и ещё крепче прижимает меня к себе. — Просто я так скучал по тебе…

Хочется ответить какой-нибудь бред вроде: «Покажи, как сильно скучал», но я молчу и одёргиваю себя. Пошлые фразы и попытки его смутить оставлю на другой раз.

Он вздрагивает и выдыхает, когда я двигаю бёдрами и трусь об его член своим. Подаётся навстречу, закрывает глаза. Мне хочется всего и сразу, но я сдерживаюсь, сжимаю зубы и опускаюсь ниже. Целую шею, грудь, почти невесомо касаюсь губами края шрама.

— Не больно?

Он мотает головой, смотрит затуманенным взглядом. Снова целую шрам, опускаюсь ещё ниже. Раздвигаю его ноги шире, дотрагиваюсь языком до члена. Ромка закрывает глаза ладонью, а у меня чувство дежавю. Я делал ему уже так, я вспоминаю свои ощущения, даже, кажется, какие-то детали… Нет, это было в другой комнате, точно не здесь. А перед этим мы играли на гитаре. Точно, это было у меня дома…

Ромка тихо охает, чуть прогибается, едва заметно двигает бёдрами, гладит себя по груди и животу.

— Дани, Дани, Дани…

Вытягиваю руку и повторяю за ним движение, касаюсь его сосков, трусь членом об одеяло. Не выдерживаю, опускаю ладонь и обхватываю ствол, другой рукой надрачиваю Ромке.

— Я не… Дани… Не могу больше… — шепчет он, задыхаясь. Ещё несколько секунд, он мычит что-то невнятное, вцепляется руками в одеяло, приподнимает бёдра. Его сперма горячая, и её много, я не выпускаю член изо рта, но она всё равно выливается и стекает по моему подбородку.

— Быстро я.

Улыбаюсь и сглатываю.

— Не парься. Всё нормально. Ты, наверное, давно не?.. — замолкаю на полуслове, потому что не знаю, имею ли право спрашивать об этом.

— Больше двух лет, — отвечает Рома.

А затем приподнимается, тянется ко мне, вытирает пальцем подбородок. Целует в губы, щёки и нос. Отвечаю на поцелуи, думая о его словах. Неужели у него никого не было с тех пор, как мы разлучились?

— Давай теперь я, — Рома лезет ко мне на колени, наваливается сверху, заставляя улечься на диван.

Он ласкает меня с какой-то отчаянной страстью и нежностью. Целует головку, берёт в рот глубоко, умело и ловко двигает языком. Я не хочу закрывать глаза, даже просто моргать, хочу постоянно смотреть на него. Он тоже смотрит на меня, по щеке бежит слеза. Взял слишком глубоко? Да нет, конечно же, я знаю, почему. Но думать об этом не могу, с каждой секундой и каждым движением внизу живота всё приятнее и всё жарче. Глажу Ромку по голове, зарываюсь в волосы, неосознанно пытаюсь вытереть с его щёки мокрую дорожку. Разрядка яркая, чувствую приятную судорогу, но слишком быстро, слишком мало…

Рома ложится рядом со мной, я замечаю, что у него опять стоит. Ему тоже не хватило. Но он переворачивается на бок и перекрещивает ноги.

Ромка жмётся ко мне, гладит мой живот, утыкается губами в плечо, пока я вожу ладонью по его спине. В его объятиях спокойно и уютно. Прижимаю Рому поближе к себе, так, чтобы он упёрся членом мне в бедро. Рома резко выдыхает, но двигаться не торопится. Кажется, его что-то гложет.

— Я говорил, что у меня два года никого не было, — начинает неуверенным голосом. — Это правда. Последний раз был с тобой. Но… Я встречался с одним парнем. У нас почти дошло до этого, но в итоге мы расстались.

Мерзкое чувство собственничества колет очень ощутимо, хотя разумом я понимаю, что не имею права ревновать. Ромка считал, что я мёртв. Он не обязан был уходить в монастырь и принимать обет целомудрия.

— Почему вы расстались? Он тебя обидел? — стараюсь говорить спокойно.

— Ну, так вышло… Я разобрался с этим…

Разобрался? Ромка, да ты же, судя по твоим записям и некоторым моим пробудившимся воспоминаниям, чёртов магнит для мудаков.

— Бля, если он тебе что-то сделал…

— Я разобрался, правда. Нас ничего не связывает. Просто я решил рассказать, чтобы секретов не было, — Ромкин голос звучит виновато, он даже хочет убрать руку с моего живота, но я перехватываю её и несильно сжимаю. — Ты злишься?

— Я думаю об этом парне. Серьёзно, Ром, если он тебя обидел или попытается это сделать, то уедет в «травму».

Я ведь грёбаный сбежавший псих.

Ромка молчит и снова гладит меня. Прекрасно знаю, что он не будет жаловаться ни на что. Ладно, найду другие способы узнать, что это за мудак, и обязательно с ним переговорю, потому что чувствую, что история мутная.

— Дани, пожалуйста… — он снова прижимается ко мне всем телом. — Не нужно, сейчас всё нормально.

Вместо ответа целую его, провожу ладонью по груди, животу и ниже. Он с готовностью приоткрывает рот, а затем отстраняется, садится и тянет меня к себе. Сажусь тоже, после чего Ромка забирается ко мне на колени, расставив ноги в разные стороны. Его инициативность заводит ещё больше. Его вес почти не чувствуется. Какой же он худой, одни позвонки и рёбра торчат… Под зимней одеждой это было не особо заметно. Нужно вплотную заняться его откармливанием.

Он снова тянется к моим губам, я подхватываю его под ягодицы, сжимаю, машинально веду ладонь ко входу. С удивлением понимаю, что там влажно и скользко — Ромка явно не терял времени зря, пока ждал меня. А сам ещё так скромно опускает глаза.

Ничего не говорю, просто продолжаю прижимать Рому к себе и неторопливо массировать пальцем между ягодиц. Наблюдаю за его реакцией — он закусывает губу и закрывает глаза, явно одобряя мои действия.

На всякий случай всё же слюнявлю пальцы. Первый входит легко, за ним второй. Рома сам садится на них, медленно двигает бёдрами, обхватив меня за плечи. Провожу кончиком языка по его шее. Не могу удержаться от того, чтобы поставить смачный засос. Рома тихо смеётся, но не отстраняется, позволяя мне закончить задуманное.

— Ты готов?

Он делает ещё несколько движений бёдрами, а после отвечает:

— Да.

Приподнимается, я вынимаю пальцы. Чёрт, где я кинул свой рюкзак? Не могу терпеть, хочется быстрее вставить Ромке. Он слезает с меня, тянется к столу, выдвигает ящик и достаёт оттуда резинки и смазку.

— Ты предусмотрительный, — говорю и улыбаюсь. — Вообще я тоже взял…

Ромка тоже улыбается, пока я надеваю резинку и выдавливаю смазку из тюбика. Затем снова забирается на меня, обхватывает ногами. Гладит мой член, размазывая лубрикант, приподнимается на коленях и направляет в себя. Опускается медленно, а мне уже жарко, хочется двигаться и трахать его быстрее, закусываю губу и сильно сжимаю простынь.

Ромка двигается сам. Он вводит почти до конца, закрыв глаза и приоткрыв рот. Медленно приподнимается и снова опускается, а я ничего не соображаю, просто смотрю на него, ловлю его дыхание и наслаждаюсь движениями. Касаюсь рукой его члена и начинаю надрачивать в такт.

Он вцепляется в мои плечи и чуть ускоряется, и каждый раз садится полностью. Затуманенным мозгом осознаю, что у него на щеках снова слёзы.

— Тебе больно?

— Мне хорошо. Очень хорошо. Я очень хочу этого, хочу тебя… Дани, как же я скучал…

Прижимаю его к себе, тянусь к губам. Снова чувство дежавю, но что-то вспомнить, выдернуть воспоминание за едва показавшуюся нитку не могу, мне сейчас слишком хорошо, если бы ещё не слёзы на его щеках…

Обхватываю Рому за ягодицы, опускаю спиной на кровать. Собираюсь уже навалиться сверху, но упираюсь взглядом в шрам. Нет, так нельзя. Подкладываю Ромке под бёдра одеяло, он выпрямляет ногу, упирается ею мне в грудь и плечо, со стоном выдыхает, когда я снова вхожу и начинаю медленно двигаться, накрывая ладонью его член.

— Так хорошо?

— Да… Очень…

Он смотрит мне в глаза из-под полуопущенных век, ловлю каждый вздох и тихий стон, кажется, тоже не сдерживаюсь. Ромка извивается, закусывает ладонь, дрожит всем телом, сперма попадает на мою руку и его живот. От этого зрелища становятся ещё ярче и мои ощущения, я двигаюсь быстро и отстаю от него совсем ненадолго, а затем падаю рядом. Шевелиться не хочется, разве что прижать к себе Ромку и лежать так до утра.

Тянусь к его щеке, вытираю ладонью — влажная дорожка почти незаметна, но я её чувствую.

— Чёрт… Не знаю, почему я так, — Ромка тоже тянется к щеке и трёт её.

— Ничего. Если хочется… Всё хорошо. Иди сюда.

Он ложится ко мне на грудь, обнимает и гладит моё тело. Целую его в макушку, вдыхаю запах волос, зарываюсь в них носом.

Мы лежим молча некоторое время, наслаждаемся теплом друг друга.

— Дани, а что будет дальше?

Что дальше… Что захочешь.

— Дальше будем делать так, чтобы для этого, — касаюсь пальцем его чуть влажных ресниц, — больше не было причин.

Он усмехается.

— Оно само… Не могу контролировать. Это не от грусти, а оттого, что мне было очень хорошо.

— От счастья, значит?

Он кивает, водит ладонью по татуировке на моей груди.

— Я думаю о том, чтобы съехать из общежития, сдать эту комнату и снять нормальную квартиру. Может, ты хотел бы… Ну, переехать вместе?

Предложение неожиданное, но мне нравится. Правда, с деньгами пока не очень, а у матери просить не хочется. Но хорошо, что она помогла с работой, и я довольно быстро вспомнил забытые навыки.

— Давай, — снова целую Рому в макушку. — Мне через две недели придёт зарплата. Как получу, сможем переехать.

— У меня есть чем заплатить, — быстро говорит он. — Не парься из-за этого. Это совсем не важно.

Хочу пошутить про то, что буду его содержанкой, но Ромка слишком серьёзен, с надеждой заглядывает мне в глаза. Поэтому оставляю глупые замечания при себе.

— Хорошо. Давай тогда завтра и начнём что-нибудь подыскивать.

Смотрю на Ромку и понимаю, что хочу видеть это счастье в его глазах каждый день.

И пусть воспоминания от всего пережитого всё ещё очень яркие, а память до конца не вернулась. Мы будем помнить тех, кто ушёл, и залечивать раны друг друга.