Мне не грустно, мне больно [Оксана Алексеевна Одоевская] (fb2) читать онлайн

Оксана Одоевская Мне не грустно, мне больно

Тусклое солнце только-только начало подниматься из-за горизонта, освещая темно-синий свежий снег. Мужчина, поплотнее завернувшись в старый, уже потрепанный временем и старым хозяином ватник, мелкими шагами шел в санчасть. Сегодня он решился наконец-то косануть от работы – его второй день бил озноб, все тело ломило, делать что-либо было невмоготу, – видимо, подхватил простуду. Он также помнил, что отставших одиночек ловили и сажали в карцер – приказ начальника лагеря, – поэтому ускорил шаг, спеша по хрустящему свежему снегу.

Мужчина знал, что на сегодня его освободят от работы. Он прекрасно это знал, потому что не относился к тем, кто постоянно лип к санчасти, поэтому и спешил, стараясь не попасться никому на глаза. Он знал, что у фельдшера только два освобождения на день, поэтому ему надо было успеть попасть в число этих двух освобожденных от работы.

Матиас Геттель находился в этом лагере уже третий год. Его взяли в сорок третьем под Ростовом – не успел отступить вместе с остальными. Быстро осудили, отправили на север сначала лес рубить, потом Ленинград заново отстраивать. А Геттель и не был против – он знал, что заслужил. И то, куда его отправили – лишь малая доля того, что он ожидал.

Быстро взбежав на крыльцо санчасти, он зашел внутрь помещения, отряхнув перед этим снег с валенок. Скрип снега, раздававшийся при его ходьбе и до ужаса раздражавший его, наконец перестал раздаваться.

Санчасть встретила Матиаса своей вечной чистотой. Он бывал тут реже, чем хотел бы, но знал, что в санчасти всегда так чисто. Белизна стен и мебели выедала ему глаза, заставляя жмуриться. Шмыгнув носом и сняв с головы шапку, Матиас направился в дежурку. Он знал, что все врачи еще спят, но дежурный определенно сидит на своем месте. Именно дежурный и нужен был ему.

За столом в дежурке сидела молодая фельдшер – Тамара Фролова. Крупная и высокая женщина с толстой темной косой, которую она вечно прятала под стерильно белым колпаком. Она сидела за столом в своем неизменном белом халате и что-то ровным почерком писала в тетради. Матиас, увидев ее, почувствовал, как в сердце что-то приятно екнуло.

– Тамара… – она подняла голову и посмотрела на него своими темно-карими печальными, но спокойными глазами, – Алексеевна…

О, как он ненавидел эти труднопроизносимые русские отчества!

– Я… – продолжал Матиас, горя желанием отвести взгляд от ее красивых глаз в сторону, но не смея сделать это. – Я это…

– Болен? – тихо, почти шепотом спросила она.

– Болен, – повторил он и согласно кивнул.

Геттель не знал, но догадывался, что приходить надо было вечером, что утром не принимают, да и список освобожденных уже в ППЧ*. Но вчера вечером он думал, что помрет у себя в койке, так и не попрощавшись с ней, он не знал твердо о списке, поэтому пришел, надеясь на милость Тамары. Надеялся, что если уж не освободит от работы, то хотя бы ему просто удастся взглянуть на нее – не так уж и часто у него это получается.

Раньше, когда было тепло, он часто видел ее на улице, иногда даже удавалось переброситься парой-другой слов. Но с наступлением холодов Тамара не выходила из санчасти, поэтому их и без того редкие встречи свелись на нет. Если он и приходил к ней в санчасть, то старался делать это так, чтобы их не видели другие врачи или кто-нибудь из надзирателей. А такое случалось нечасто…

– Вечером надо было приходить, – вздохнула женщина, глядя на Матиаса из-под ресниц.

Матиас же, лишь на секунду оторвавшись от созерцания так полюбившихся ему черт, заметил, что список лежит под зеленоватым стеклом на столе. Значит, он опоздал – двое уже освобождены на сегодня от работы.

Пробурчав что-то невнятное, Матиас развернулся и собрался было уходить, но его остановил голос Тамары.

– Постой, – попросила она все тем же тихим, спокойным тоном, – куда же ты? Садись.

Геттель сел на скамейку у стены и покорным щенячьим взглядом посмотрел на склонившуюся над ним Тамару. В этот же момент он почувствовал ее теплую, мягкую ладонь на своем лбу. Он был бы безумно ей благодарен, если бы она больше никогда не убирала ладони с его лба – так он забывал о боли, о недомогании, о холодной русской зиме, обо всем, кроме нее.

– Возьми-ка, – Тамара все-таки убрала ладонь и протянула ему термометр из банки, куда все они были спущены сквозь прорези в марле, обтерев перед этим от раствора. – Подержи пять минут. На завтрак ходил?

Геттель отрицательно мотнул головой. Он со вчерашнего дня был в таком ужасном состоянии, что даже не мог самостоятельно держать ложку в руках.

– Я так и думала.

Тамара вернулась за свой стол, оставив Матиаса, и принялась снова писать что-то свое. Матиас же, откинувшись на стену и упершись в нее спиной, стал разглядывать пишущую женщину, ощупывая ее своим мягким взглядом.

Сколько он ее уже знает? Четыре года точно, а может, и больше. Он познакомился с ней в Ростове, где он поселился на квартире в центре города при его оккупации. Оставшейся в городе хозяйкой этой квартиры и была Тамара.

Поначалу они совсем не ладили друг с другом – Тамара старательно избегала любых встреч с ним, иногда даже пропадая из дому на несколько дней. За первые два месяца, что фельдфебель Геттель жил на ее квартире, они виделись не более шести-семи раз, а слов они произнесли и того меньше. Точнее, если Матиас и пытался у нее что-нибудь спросить при случайной встрече, то Тамара просто игнорировала его.

Но ситуацию изменил случай. Это было осенью. Солдаты как всегда устроили пьянку на квартире, в которой Геттель конечно же принял участие. В какой-то момент он вышел из-за стола и вышел на улицу покурить. Он решил сделать небольшой обход вокруг дома, но срывающийся мелкий дождь загнал его назад. Тогда же он и услышал громкие и отчаянные крики из глубины дома и сразу же кинулся туда. Матиас сразу же увидел на кухне Тамару, поваленную на стол и удерживаемую тремя солдатами великого вермахта. Крупная женщина в этот миг предстала

перед ним хрупким и беззащитным существом, которое ожидало хоть какой-то помощи. Зверь, зубастый и беспощадный зверь, воспитанный нацистским режимом, проснулся в нем, и Матиас ринулся спасать ее. Разогнав этих пьяных солдат, он увел заплаканную и морально униженную Тамару в соседнюю комнату и заперся там с ней.

Именно это и послужило началу их взаимоотношений. Тамару больше никто не трогал.

Геттель не заметил, как Тамара поднялась из-за стола и, подойдя к нему, протянула руку за термометром. Лишь услышав ее тихое покашливание, он отдал ей его.

– Тридцать восемь и девять, – проговорила она, разглядывая термометр и задумчиво хмуря брови. – Оставайся. Доктор потом осмотрит – освободит.

Матиас благодарно улыбнулся ей и, закрыв глаза, снова откинулся назад. Он слышал ее невесомые шаги по скрипящему полу – снова села за стол и начала что-то снова писать.

Матиас знал, что раньше Тамара была учительницей начальных классов. Но все это было до прихода немцев в их город – потом, несмотря на то, что школы продолжали работать, она отказывалась преподавать детям – не хотела учить их тому, что ей диктовала немецкая власть. А позже, когда он после ранения был схвачен советскими солдатами и отправлен в лагерь, она, бросив все, пошла за ним – выучилась на фельдшера, окончив курсы, и поехала на север страны, в Ленинград. Геттель не представлял, как она узнала про то, что он был переведен из какого-то богом забытого уральского городка в Ленинград. Она так за все это время и не сказала ему, откуда она узнала его местонахождение и зачем поехала за ним, – сколько он ни спрашивал, Тамара никогда не отвечала. Но Матиас был ей безумно благодарен за то, что она сделала это.

Общаясь с ней еще в Ростове, Геттель узнал, что за строгой и даже немного грозной учительницей скрывается тихое, ранимое существо, которому просто необходима хоть частичка любви и теплоты. У Тамары не было ни мужа, ни детей – школа забирала ее полностью. И Матиас, который несколько лет назад потерял жену, пытался хоть немного помочь ей. Матиас, который с такой зверской, нечеловеческой легкостью убивал на фронте, становился рядом с ней ласковым и нежным зверем.

– Ты знаешь про то, что многих военнопленных собираются вернуть на родину? – ее тихий голос раздался рядом с его ухом. От неожиданности Матиас вздрогнул и резко распахнул глаза.

Тамара сидела рядом с ним и глядела на него своими большими темными глазами, в которых постоянно читалась какая-то грусть. Она смотрела, и Матиас чувствовал, как в груди что-то теплеет. Зверь, которого в нем воспитала немецкая власть, начал усмиряться, находясь под влиянием этого глубокого взгляда женщины.

– Не знаешь?

Она чуть удивленно приподняла брови и даже попыталась улыбнуться, но губы лишь слабо дрогнули. Тамара тихонечко шмыгнула носом, ее глаза странно заблестели.

– Всех больных и нетрудоспособных военнопленных собираются отправлять на родину, – женщина чуть склонила голову набок и ласково погладила по щеке Геттеля. – Понимаешь? Отправляют на родину…

– Понимаю, – вздохнул Матиас. Он сам не заметил, как накрыл своими ладонями пальцы Тамары, которые покоились на ее колене. – И что же?

– Как, – она заглянула ему в глаза, – ты не понял? Я подделаю документы, и ты отправишься назад… Матиас, понимаешь?! Назад!

Назад… Матиас закрыл глаза, откинулся назад и еле заметно заулыбался. За все время, что он провел в лагере, он ни разу и не думал о том, что, может быть, когда-то он попадет назад, в Германию. Он уже привык к Советам, он привык подолгу работать на морозе, он привык к своему скудному пайку и неудобной и жесткой койке. Он знал, что то, чем он сейчас занимается – его расплата за все учиненные им бесчинства. Он знал, что для него настало время платить по счетам, и эти счета ни за что не сравнятся с их ценой. Матиас все это знал и понимал, поэтому никогда за все это время и не думал о возвращении.

– Зачем? – спросил он, приоткрывая веки и глядя на замершую подле него Тамару.

– Но как же? – женщина немного растерялась. Матиас чувствовал, как напряглись ее руки. – Ты ведь…

– Зачем мне уезжать назад? – Геттель посмотрел в ее лицо. – Я там не нужен. А здесь от меня хоть какой-то толк…

Тамара замолчала ненадолго. Она глубоко вздохнула, стерла тыльной стороной ладони слезы с глаз и, снова попытавшись улыбнуться, проговорила спокойно и твердо:

– Ты поедешь, Матиас, хочешь ты этого или нет. Я подделаю документы. И ты уедешь. Навсегда.

Услышав ее слова, Геттель почувствовал, как зверь, тихо урчавший внутри него, затих, еле слышно скуля. Тамара сумела приручить этого непокорного никому зверя своим тихим, спокойным голосом. В такие моменты Матиас вспоминал, что он тоже человек, который способен все чувствовать и – главное – любить.

Матиас почувствовал, как внутри него все потеплело, как чуть потемнело в глазах и закружилась голова. Он, закусив до боли губы и закрыв глаза, уронил голову на женские колени и тихо, как ребенок, заплакал. Он не помнил, когда плакал в последний раз… В далеком детстве, наверное. Но сейчас все, что накопилось внутри него за все эти годы, все, что держал в себе зверь, просто вылилось наружу.

Он плакал, уткнув лицо в колени Тамары и тихо скулил, как побитый пес. Также Геттель чувствовал, как женщина успокаивающе гладит ладонью по его светлым волосам и что-то тихо приговаривает.

– Ну что же ты, – кажется, она даже улыбается – впервые. – Ну, ну… Не плачь. Ты ведь взрослый мужчина? Ну, ну… Не плачь… Хотя, какой же ты мужчина? – она тихо рассмеялась. Геттель услышал ее тихий всхлип. – Ты мой ласковый и нежный зверь…