Медсестра. Кабак [Арджуна Юрьевич Куцак] (fb2) читать онлайн

– Заправь тогда кровать.

– Но она же заправлена.

– Ничего, мы подождём до завтрака, пока ты заправляешь. Если не получится, то и до обеда ждать будем.

– Так, а чего ждать, если она заправлена? Вы ко мне как-то предвзято относитесь.

Алиев прекрасно понимал, что кровать заправлена плохо, но, по его мнению, этого достаточно и придирки медсестры его выбешивали и злили, но он сдерживался и не грубил. Возможно, продлись этот диалог ещё пару минут, Алиев бы забыл об остатках своей вежливости, но медсестре надоело попугайничать, и она просто вышла к строю.

– Ждём, – сказала она. – Ждём, пока третья палата заправит свои кровати.

Через несколько секунд Алиев признал своё поражение. В строю шёпотом не любили Алиева, и с каждым днём этот шёпот становился громче.

После завтрака Городнищев и Сосов заняли свои излюбленные места в рекреации.

– Читал библию? – спросил Городнищев, махнув новым заветом.

– И Библию тоже.

– Вот, читаю, – сказал Городнищев.

– Я заметил. У тебя только новый завет, там не особо интересно. Ветхий почитай, там самое месиво.

– Мне пока бы этот осилить.

– А ты всё-таки верующий?

– Ну, как сказать, – отвечал Городнищев. – Сложно сказать. Скорее, хочу им стать… Хочу поверить, вот и читаю.

– Хочешь – верь, хочешь – не верь. Зачем читать?

– А как тогда? Тут, к тому же, много мыслей интересных есть.

– Какие, например?

– Ну, я так не могу сразу сказать…

– Зато я могу тебе сказать. «Ибо не мир я пришёл нести, но меч, чтобы разделить сына и отца, дочь и мать…» и тому подобное, а в конце – «…ибо враг человека – его домашние». Что ты об этом думаешь?

– Не знаю, надо в контексте смотреть.

– Поищи. Главы не помню. Девятая, десятая или вообще двадцать первая. Не важно. Смысл то прост – надо самостоятельным быть. Хватит за папиными штанами прятаться и за юбкой маминой. Находясь в комфорте, ты чувствуешь себя хорошо, тебя кормят, одевают, слова плохого не скажут. А ведь ты взрослеешь, и жизнь уже требует от тебя соответствующих действий и поведения, а ты только и знаешь что свой домашний очаг. Родные это, конечно, хорошо, но человек рождается, чтобы создать новую семью, а не пытаться обессмертить ту, в которой родился.

Сосов так просто высказывал свои мысли, что у него рот наполнялся слюной от удовольствия. В лице Городнищева он видел идеальные уши, всегда открытые и жаждущие информации. А сама личность Городнищева не представляла для него никакого интереса и вызывала только жалость.

– Вот ты, например, – продолжал Сосов. – Зачем в армию пошёл?

– На контракт остаться, – честно ответил Городнищев и стал смотреть в глаза Сосову, ища поддержки.

– Ты серьёзно? – усмехнулся Сосов.

– Серьёзно, – ответил Городнищев, отведя взгляд.

Сосов стал задавать банальные вопросы, а Городнищев давать банальные ответы.

– Зачем?

– Деньги?

– А другая работа?

– Найти сложно и платят мало.

– А как же свобода?

– Зато стабильность…

Когда шквал без эмоциональных вопросов и ответов прекратился, Городнищев ушёл на перекур, а Сосов остался читать всё ту же надоевшую книгу. За его спиной Мария Васильевна боролась с непослушным Алиевым.

– …телефон я сказала!

– Какой телефон? У меня ничего нет, – строил невинность Алиев.

– Не надо дуру из меня делать, Алиев, ты меня уже достал.

– Почему же дуру? Я разве такое сказал?

Наоборот, я вас считаю очень умной.

– Хватит паясничать. Алиев, я сейчас Олегу Константиновичу скажу и всё, – говорила Мария про заведующего отделением.

Их диалог стремился продлиться вечность, но всё-таки оборвался, когда в палату вернулись с перекура. Вернулся и Городнищев с головою набитою вопросами и мыслями. Кроме Городнищева в рекреацию снова сел Шишкин. Он снова тщательно изучил расписание работы телевизора и сел наглаживать подлокотник, дёргая себя за отрастающую от лени бороду.

– Всё читаешь? – спросил Шишкин у Сосова.

– Ну да.

– Тоже, что ли, почитать? Нормальная книга?

– Не очень.

– Зачем тогда читаешь?

– Надо до конца дочитать.

– Зачем?

– Остатки сладки.

– В смысле?

– Просто… Вон, взял бы что из шкафа почитать.

– Потом гляну что-нибудь.

Подобные диалоги эмоционально опустошали Сосова и угнетали его даже в солнечные дни. А ведь, кстати говоря, был май. Его первые, праздничные числа. Но они завершились, не успев начаться, и завтра наступит будничная суббота. Медсёстры будут выходить парами на дежурство.

Засыпая, Сосов думал об упущенных праздниках, о том, как бы он провёл эти дни на гражданке. Все пять месяцев его службы слились в один большой «будень». «Рота отбой», «рота подъём» воспринимались уже как щёлканье выключателем света с промежутками, стремящимися с каждым днём к нулю. За этот период своей жизни Сосов много, даже слишком много, рассуждал о времени и о способах воздействия на него. Каждый день он мысленно толкал стрелки всех часов мира и старался внушить себе, что это именно он движет время вперёд и делает это лучше, чем все неизвестные предшественники. Эта мысль развлекала его, и помогала смириться с бездельностью существования, которую он так ненавидел.

Наступила суббота, и новенькие познакомились с тётей Ниной и Наташей Королёвой. Каждый солдат был рад этому событию, и утро прошло бодро, с лёгкой суетой. Алиев не заправлял кровать, чтобы поспорить с Королёвой. Молчанов не шёл дневалить, чтобы поспорить с Королёвой. Половина солдат забывала выпить таблетки, чтобы… Но всем внимания не уделишь, поэтому половине досталось лишь общение с тётей Ниной.

Сосов, конечно же, по достоинству оценил и пухлую губку, и объёмную попку, и тихий, манящий взгляд королевы отделения. Хотя, скорее, принцессы. Титул королевы больше подходил Марии Васильевной. Однако Сосов вёл себя совсем иначе, чем его сослуживцы. Он по натуре был оппозиционером, да ещё и уважительно относился к женщинам, поэтому с отвращением смотрел на все детские заигрывания со стороны своих товарищей и на саму Королёву тоже, видя, что она подыгрывает и даже принимает некоторые из них. Он считал это совсем неприемлемым для такой «тихой красавицы». Но все эти мысли не помешали ему уединиться в душевой и мысленно выебать во всех позах эту «грязную, развратную шлюху, блядь, тварь, выебать её в жопу, в рот, сука, мразь, обкончать ей лицо, искупать в сперме».

Как это всегда бывало у Сосова, после мастурбации он всегда чувствовал себя виноватым и старался побыть один какое-то время. Поэтому на завтраке он сел за стол с незнакомыми бойцами, но Городнищев протиснулся между ними, сев за угол стола. Сосов быстро, почти не жуя, поел и сдал посуду, избегая общения. Он сел на диванчик и закрылся книгой от всего мира. Когда пришёл жаждущий общения Городнищев, Сосов его остановил фразой:

– Ща, ща, погоди. Немного осталось. Дочитаю.

Сосов ещё никогда так медленно и вдумчиво не водил взглядом между слов по книге. Опять пришёл Шишкин гладить подлокотник и смотреть в бездну экрана. Опять в палате номер 3 что-то заговорщицким тоном планировали Алиев, Максимов и Гусев. Городнищев искал строки Нового Завета, сказанные Сосовым. Артамонов что-то смотрел на Ютубе, Джамбу и Ямбу тихонько переговаривались на незнакомом языке.

– Чего читаешь? – раздался голос за спиной Сосова.

Голос был такой тёплый и нежный, как показалось Сосову, что он растерялся. Ещё бы. Пять месяцев слышать лишь крики, ругань и повелительное наклонение. Тут любое человеческое отношение покажется тёплым и нежным.

– Да так, ничего, – растерянно ответил он, обернувшись и увидев Королёву.

– Интересное что-то, наверное.

– Не особо. Обычная книга.

– А мне все говорят, что солдатик какой-то появился и всё читает и читает. Без интереса столько читать невозможно.

– Я просто люблю всё до конца доводить. И читать люблю. Вот дочитаю, возьму что-нибудь более интересное.

– Что же ты возьмёшь?

– Видел там «Воскресенье» Толстого. Его, наверное, и возьму.

– А сколько тебе лет? – спросила медсестра с такой интонацией, что у Сосова всё внутри ожило и разом померло.

– Двадцать пять, – после этих слов появилось чувство жалости к самому себе.

– Двадцать пять? Что же ты в армии делаешь?

– Хех… Это моё антикризисное решение, – улыбнулся Сосов. – Все на гражданке в работах, кредитах, заботах, а я нахаляву живу, и за меня всё думают.

– И что, ты на контракт остаёшься?

– Нет, конечно.

– Но здесь же халява, и за тебя всё думают, – передразнила Королёва.

– Ага… Если бы я сам себя в этом не убеждал, то служить в 25 лет было бы невыносимо тяжело.

У Королёвой зазвонил телефон, и она, сказав: «Мы ещё продолжим», ушла в сестринскую отвечать на звонок. Сосов смотрел ей в след и думал: « Не хочу продолжать, хочу закончить». Эта мысль тягучим эхом отдавалась в голове. Она буквально распекалась по всему сознанию. Закончить, закончить, закончить. У Сосова иногда случались подобные мини-трансы, когда пара слов вдруг приобретала тысячи смыслов, но вместе с тем теряла все свои значения. Не хочу продолжать. Не, хочу продолжать. Всё показалось ему до боли знакомым, а вот и дверь сестринской закрылась за Королёвой, и Сосов уже точно видел то же самое.

Дежавю, – подумал Сосов. – Значит всё правильно. Он воспринимал «дежавю» как подсказку от вселенной, мол, у тебя всё чётко, верной дорогой идёшь. Оно случалось с ним часто. Бывало время, когда каждую неделю по разу, а то и по два, он испытывал это таинственное чувство. Тогда он сильно беспокоился насчёт своей психики и искал подтверждения своей «нормальности». Много всего интересного Сосов прочёл в то время о дипсихозе и прочих вещах, но грань реальности так и не потерял, что его убедило в «нормальности». Сосов не смог бы объяснить, что значит быть нормальным, но изо всех сил старался им стать.

Хорошо, что не жемявю, – подумал Сосов и отвернулся от двери сестринской.

Тётя Нина пила чай с молоком, закусывая кубиками сахара. Это придавало ей особую эстетику чаепития. А если учитывать, что под чашкой стояло блюдечко, тётю Нину можно было принять за англичанку. И всю эту элегантную и тихую церемонию нарушила Королёва своим «тряпьём».

– Привет, привет. Чего звонишь?

– Да так, просто, узнать как ты там держишься, – отвечал голос Марии Васильевной.

– А чего мне держаться? Разве что-то произошло?

– Ничего особенного, просто ты снова в компании негодяев, а ты – женщина хрупкая. Без моей защиты боюсь тебя оставлять с такими типами.

– А что за типы такие? – улыбалась Королёва, догадываясь о каком «негодяе» речь.

– Такие, такие. Неужели Алиев тебя ещё не достал? – с удивлением и тенью ревности спросила Мария.

– Меня? Ну, что ты, нет, – играючи ответила Королёва. – Это абсолютно твой негодяй. Я даже с ним не заговаривала.

– Да прям там. Этот нахал стену разговорит, – с одобряющей неприязнью сказала Мария. – А этот всё читает? Сосок этот?

– Сосов, – хихикала Королёва. – Читает и не собирается заканчивать.

– А ты сама-то не планируешь его от книжки оторвать?

– Ну, что ты такое говоришь, Маша, – наиграно вспыхнула Королёва.

– Конечно, конечно. Тот был просто исключением… Да?

– Да, он был исключением, – слегка расстроено ответила Королёва.

– Ну-ну. Надо всё-таки заглянуть к тебе. Я же сегодня в гастро дежурю. Заскочу ненадолго, – сказала Мария, и их разговор продолжился.

Тётя Нина знала, что скрывается за их словами, и внешне показывала праведное недовольство, но внутри понимала, что иначе и не может быть. Две одинокие женщины: одна на закате зрелости, другая на закате юности. Их никто не ждёт дома. Пустой холодильник, холодная кровать, грязный пол и куча нестиранной одежды. Уставшие женщины, которые уже не ищут и даже не ждут семейного счастья.

Насчёт Марии это было справедливо, но с Королёвой всё обстояло несколько иначе. Наташа до сих пор верила в любовь, поэтому даже не обращала внимания на заигрывание женатых докторов и офицеров. Ей было противно играться в любовь с этими серьёзными и скучными мужиками. Хотя внутренний голос ей вечно твердил, что пора смириться и принять роль офицерской любовницы. Но то, что она называла гордостью, не позволяло ей так поступить. Зато крутить шашни с солдатами было в порядке вещей.

– Я ведь не за деньги, и вообще не из корысти, а лишь из чистой симпатии, – говорила себе Королёва. – Так что я не какая-нибудь шлюха. Тем более мне трудно, а для солдата целый праздник в его тяжёлой жизни.

И всё-таки каждый раз она сомневалась, что поступает правильно. Лишь аргумент, что это праздник для солдата, а не для неё, убеждая Наташу в альтруизме, примерял её с совестью. Нет ничего более благородно, чем служение людям, не так ли?

Но разве то, чего хотят люди и то, что им надо, это одно и то же? Разве надо давать рыбу, а не удочку? Разве всё золото, что блестит? Эти вопросы никого не интересовали в пульмонологическом отделении, и это по-своему правильно. Не к чему вся эта философия в месте, где бронхит лечат аскорбинкой.

После разговора с подругой, Королёва прикинула, какие события будут развиваться в дальнейшем. Радость и тоска взяли её одновременно. Она вспомнила Агапкина. Его ровный, уверенный голос и убедительную интонацию. Его отрешённость от коллектива и глубину мысли. Она видела в нём не только человека, но и книгу, телевизор, подзорную трубу. Почему-то у неё возникали именно такие ассоциации.

А теперь, сразу же после Агапкина, появился не менее интересный Сосов. Королёва стала вспоминать всех солдат, кому «устраивала праздник». Первым был наглый мальчишка, которого к ней буквально толкнула Мария Васильевна. После этого между подругами произошла ссора. Конечно, скоро всё замялось, и они стали общаться как прежде, а Королёва вдруг осознала, что разовый секс – не самое плохое развлечение из доступных в её пустой жизни. Затем она уже сама выбирала себе жертву, но была не решительна и долго не могла дойти до конца. Но потом у неё будто что-то щёлкнуло в голове, и Наташа обрела смелость и даже некоторую злобу. Удовлетворения, правда, она особо не испытывала, да и то, что она угрожала своим обольстителям, тоже не прибавляло ей радости. Чтобы загладить все недостатки своего метода-способа-досуга, Наташа стала выпивать, и литраж с каждым разом увеличивался, к чему она относилась абсолютно равнодушно или вовсе не замечала. Возможно, она просто боялась посмотреть на себя со стороны. Как бы там не было, годы, проведённые ею в этом заведении, свели на нет её былой характер, вернее, трансформировали его. Скромность превратилась в детское кокетство. Доброта стала поводом и орудием «знакомства». Стыдливость стала лишь ужимкой. Однако Королёва высоко ценила и уважала себя, относительно своего окружения, поэтому не могла себе даже позволить предпочесть ругающегося хулигана вместо сдержанного парня, да ещё и с книгой в руках. Любая, даже самая поверхностная маска интеллекта, представляла для неё больший интерес, чем смелость, сила и откровенность. Ведь эти бедненькие, недолюбленные умники тоже заслуживают праздника. Тогда почему её не привлёк Городнищев?

Который с белой завистью смотрел на Сосова и прекрасно понимал, почему именно с ним заговорила Королёва. Городнищев знал, что он странный, а Сосов – интересный. Городнищев хорошо чувствовал эту тонкую грань, но не смог бы её объяснить. Зато изо всех сил старался разрушить её, доказать, что странное тоже бывает интересным и наоборот. Городнищев без сомнений был прав, но если обратиться к статистике, то он потерпит фиаско. Он вообще не любил цифры, хотя алгебру в школе знал на пять, что было достижением, скорее, его матери, которая психологически сильно давила на него. И всё ради того, чтобы потом выпендриваться заслугами сына как своими собственными.

Сосов же, испытав тёплое поглаживание по своему тщеславию, тут же охладил свой пыл и наполнился искусственной неприязнью к Королёвой. Ему, конечно, было приятно общение с красивой девушкой, а тело, само собой, просило добавки. Однако то, что Королёва сама первая проявила интерес и так явно высказала свою симпатию, да ещё и сразу же предложила «продолжить», всё это лишало Сосова звания охотника, и он в мыслях решил, что Королёва из тех, кто даёт всем направо-налево, либо из тех, кто изо всех сил старается продать мужчине свою мнимую таинственность. Либо третий вариант – Сосов не разбирается в женщинах и оба варианта ошибочны.

– Такая вот, Наташа Королёва, – сказал Городнищев, наблюдая за Сосовым.

Реакции не последовало, если не считать глухого «угум».

– Как тебе? – продолжал Городнищев.

– Королёва говоришь? У меня одноклассник был Королёв. Гришей звали.

– Да я не об этом.

– Да знаю я, о чём ты, – недовольно сказала Сосов, отложив книгу. – Баба – и баба. Я не из любителей обсуждений «кто кого», «у кого» и т.д. Можешь найти Алиева, я думаю, он с удовольствием поддержит эту тему.

– Чего ты так резко?

– Резко? Я обычно, – сказал Сосов, вернувшись к чтению, но прочитывая предложение, тут же его забывал и перечитывал снова.

Городнищев решил не дёргать своего приятеля, заметив резкую перемену в настроении, и вернулся к Деяниям Апостолов. В это время Шишкин, как всегда, бесшумно появился и, немного постояв, потупив, плюхнулся на диванчик. Сосов почувствовал злую дрожь во всём теле. «Не дай бог, он спросит, читаю ли я» – думал Сосов, перечитывая в одиннадцатый раз одно и то же предложение. Но на этот раз Шишкина не интересовало ни чтение, ни телевизор с его расписанием. Он смотрел на дверь сестринской через правое плечо, и его ноздри расширялись в такт дыханию. Последовал глубокий вдох и Шишкин сказал:

– Да-а-а…

Он хотел что-то добавить, но не смог. Наверно чувства и эмоции оборвали связь мозга с языком, или он посчитал лишним что-то добавлять. Так или иначе, все поняли мысль Шишкина, и каждый отреагировал по-своему.

– Есть такое дело, – улыбаясь, сказал Городнищев.

– Угум, – сдерживая раздражение, произнёс Сосов.

А ведь жизнь вертелась куда быстрее и интенсивнее, чем в зоне рекреации среди молодых чтецов и любителя телека. Алиев, Максимов и Гусев, вдоволь обсудивши Королёву, почувствовали потребность отпраздновать это знакомство. И вот один звонок, и такси мчится от магазина к госпиталю. Затем таксист по незаростающей тропе       подходит с пакетом к той самой дыре в стене, а так уже тут как тут стоит скалящийся Алиев и, принимая «посылку» левой рукой, расплачивается правой.

– Сдачи не надо, – с пафосом сказал Алиев.

– Пхах, – усмехнулся таксист, подразумевая, что сдачи не существует в природе.

И вот под матрасом Максимова лежит, дожидаясь тихого часа, 4 бутылки водки и палка колбасы, а в тумбочках Гусева и Алиева по два литра сока и лимонада.

– А стаканы то мы забыли.

– Похуй, спиздим, – с детской радостью, смеясь, заявил Алиев. – Погнали, перекурим пока.

И троица пошла в дальний туалет, не пытаясь даже скрыть цели его посещения. Солдатики шли, размахивая зажигалками и сигаретами, выражая всю свою радость через многочисленные жесты руками, головой, корпусом и даже пятками ног. Их тела ходили ходуном, и персонал, видя этот праздник юности телесной, делал вид, что не замечает их из ряда вон выходящего поведения. Однако спокойно порадоваться им не дал Артамонов, который занял этот удалённый, многофункциональный сортир.

– Эй, кто там застрял? – стуча, закричал Алиев. – Давай вылазь, все ждут.

– Я только сел, – раздался равнодушный голос Артамонова из-за закрытой двери.

– А теперь встань! – повелительно сказал Алиев, но ответа не последовало. – Эй, ты чё, ахуел? Вылазь!

– Подожди, а, – спокойно ответил Артамонов.

– Слышь, уебок, выходи, либо я эту дверь сейчас выбью нахуй!

– Выбивай, мне вообще насрать, – в подтверждение его слов послышался всплеск.

Алиев, вытаращив глаза, оглянулся на своих приятелей и понял, что свои слова придётся подтверждать. Он жестами отодвинул в сторону своих корешей и отошёл к стене для разгона. Разбег был не большим, и удар вышел совсем слабеньким. Алиев, переживая за свою репутацию, подчерпнул сил из своей злости, но второй попытке выбить дверь помешала Мария Васильевна, внезапно появившаяся из-за угла.

– Алиев, ты что тут устроил!?

– Там мудак этот заперся! – объяснял Алиев.

– Поэтому надо двери выбивать?

– А вдруг он там сдох, или его присосало, и он не может до двери дотянуться.

Мария Васильевна иронично окинула взглядом Алиева и увидела сигарету в его руке. Её и без того озлобленный тон стал вовсе свирепым.

– В сестринскую шагом марш!

– Но Мар… – хотел оправдаться Алиев.

– Марш, я сказала. Там будем дежурного врача ждать.

Ребята пытались что-то объяснить, но медсестра была непреклонна. Тогда Алиев пустился на грубейшую лесть, чтобы хоть как-то смягчить её непробиваемое сердце.

– Зачем это вам? Вы же такая милая женщина. Почему же вы такая строгая?

– А с вами нельзя иначе.

– Может, всё-таки попробуем иначе? – многозначительно сказал Алиев.

– Чего с тобой пробовать? Дегустатор херов.

– Есть чего, Мария Васильевна. Вы же вовсе не плохой человек, я же вижу. Зачем же в такой прекрасный вечер такой прекрасной женщине такие плохие вещи делать?

– Да вы тут совсем ахренели уже потому что. Если за вами не глядеть, тут бордель вырастет на руинах госпиталя.

– Зачем же за нами глядеть? Мы взрослые люди и бордель никакой не собираемся растить. Просто хотели отдохнуть, почувствовать себя обычными людьми. Давайте, может, с нами? А то вы всё работаете и работаете.

– Конечно, работаю! Деньги мне никто в карман не суёт просто так. Вот на полторы ставки пашу. Пришла проверить, всё ли у Наташи в порядке, а вы тут, негодяи, устроили.

– Так вот откуда вы взялись, – улыбнулся Алиев. – Тогда вам просто необходимо отдохнуть, хотя бы душой. Я могу вам помочь.

– Интересно, как же? – остановившись перед самой сестринской, спросила Мария, сложив руки на груди.

Алиев после некоторого замешательства решил раскрыть все карты и рассказал начистоту о водке под матрасом. Его ожидания оправдались не сразу. Сперва, Мария Васильевна на минуту озверела, кричала о гауптвахте и падении нравов. А затем быстро сменила настроение, и в её голосе и жестах стало проблёскивать озорство. Хотя она и прикрывала его такими фразами как: «И мне отдых нужен», «Будет хоть кому приглядеть за вами», «Да и Наташе надо развеяться». В конце концов, Мария Васильевна вместе с Алиевым пошли за стаканами.

Тем временем в рекреации смотрели телек, не обращая внимания на крики, к которым солдат быстро привыкает. Дневальный читал Стругацких. Городнищев искал Сосова, который прятался от Городнищева в ближнем туалете. В руках Сосова были сигареты и зажигалка. Он разрывался, не зная чего послушаться – голоса разума или голоса тела. Он давно уже держался и понимал, что снова начать, означало бы перечеркнуть весь успех в никотиновом воздержании. С другой стороны, какая разница? «Я же не курю – думал Сосов. – Зависимости у меня уже нет. Так, чисто ради удовольствия можно одну сигаретку выкурить. Вставит наверно не слабо, лучше присесть». Сосов сдался голосу тела и присел. Он поднёс пламя зажигалки к ровному срезу сигареты и изо всех сил затянулся, затем задержал дыхание, вдохнул воздуха, снова задержал дыхание и, наконец, выдохнул. Тело тут же налилось свинцом, и он облокотился на батарею, прикрыв глаза. Сигарета закончилась быстро, а затем так же стремительно пропал её эффект, оставив после себя дурной привкус во рту и неведомое чувство разбитой пустоты. «Зачем я курил? – думал Сосов. – Вот мудак. Ради пяти секунд кайфа?»

– Мда… – сказал он вслух.

В дверь постучали и Сосов, подскочил от испуга. Ему совсем не хотелось попадаться со всякой фийнём, особенно с курением, поэтому мозг сразу стал искать оправдание. Но кроме «уже было накурено» мыслей не приходило, и Сосов решил вообще не отвечать на стук и не выходить какое-то время. Тем более стук пропал, но не было слышно удаляющихся шагов. Теперь кто кого пересидит, думал Сосов, устраиваясь поудобнее. Долго ждать ему не пришлось, буквально через двадцать секунд он услышал приближающиеся шаги, а затем голос Городнищева.

– Занято, что ли?

– Ага, – ответил голос Молчанова.

Сосов усмехнулся своей глупости и трусости и, крикнув «Свободно!», вышел в коридор. В открытую дверь проскочил Молчанов, спросив «Чего молчал-то?», и, не дожидаясь ответа, запер за собой дверь.

– А я-то думал, куда ты делся, – сказал Городнищев и, учуяв запах, удивлённо спросил. – Ты курил?

– Не, – улыбался Сосов. – Уже было накурено.

– А я думал, ты не куришь, – раскусив сарказм, сказал Городнищев.

– А я и не курю. Это так, мимолётная слабость, – и Сосов, усмехнувшись над своими словами добавил. – Бред конечно… Так иногда выкурю сигарету. До конца, до абсолюта, до нуля! никак не бросить.

– Так, значит, и ты тряпка.

– Нет, почему же? Я же не хочу отказаться от этих редких перекуров, хотя признаю, что лучше бы и вовсе без них… Не суть, короче.

– Позвал хотя бы – вместе бы покурили.

– Я не любитель звать парней за собой в сортир.

– Можно было и на улице, как культурные люди.

– Да, культура… – протянул Сосов, глядя в конец коридора, где из-за дверей сестринской раздавались приглушенные, нечленораздельные голоса. – От слова colo – возделывать. Землю в смысле. Каждый должен возделывать свой сад, не так ли?

– Ты о чём?

– Нет, нет, я просто так.

– Вот же бывает, да? – спросил Городнищев, тоже заглядевшись на дверь сестринской. – Наглость – второе счастье. Всегда так, – продолжил он с обиженным тоном. – Всякие ублюдки кайфуют, а нормальные люди – им даже и пива не попить, нормальным-то. Вот уверен, если бы у меня нашли бутылку пивка – сразу на губу отправили суток на десять. А этим всё дозволено.

– Ты пива хочешь? – спросил Сосов, отходя от двери туалета. – Или водки, может?

– Дело не в этом. Хотя, в принципе, пиво – это хорошо, но в таки условиях и при такой жизни поможет только водка. Как ты считаешь? – улыбался Городнищев.

Сосов ничего не ответил. Они проходили мимо дверей сестринской. Один пытался разобрать, о чём говорят по ту сторону, но не мог понять ни слова. Второй же старался пропустить мимо ушей всё происходящее за дверью, даже прижимался к противоположной стене, но всё же отчётливо расслышал пару фраз. На удивление, говорили о нём.

«Я так ржал, – смеялся голос Алиева. – Ну и фамилия. Сосок! Ха-ха!»

«Вообще-то, Сосов, – поправила Королёва.

«Не всё ли равно?»

– Мне кажется, – сказал Сосов, пройдя эту одновременно и завидную, и порицаемую дверь. – Если ты и правда хочешь выпить, тебе нужно всего лишь постучать в эту дверь, зайти, не дожидаясь разрешения, и сесть за стол. Надо будет ещё выслушать крики и наезды. Думаю, этого хватит, главное только немного спину выпрямить и смотреть прямо в глаза Алиева. Ну, может, денег немного спросят: типо, ты же не скидывался. Или просто сам закажешь добавки. Ты настолько хочешь выпить?

– Не-е-е, – засмеялся Городнищев. – Я хочу в тишине и без всей этой фигни.

– А они настолько хотят. Представь их жажду. Они другие и веселье у них другое. Не стоит завидовать.

– Я и не завидую.

– А я да, – ответил Сосов с неожиданной для себя честностью.

Они уже дошли до рекреации, где мелькал телевизор, и солдаты спорили – музыка или сериалы?

– Странно, – сказал Сосов, облокотясь на спинку дивана и невидящим вглядом уперевшись в зомбо-ящик. – Никогда не думал, что буду завидовать тому, кто пьёт дешёвую водку в компании сомнительных женщин, старших тебя лет на двадцать. Совсем я в армии оголодал по развлечениям и гулянкам. Но с другой стороны, я бы, пожалуй, отказался, даже если бы меня и пригласили.

– А если бы Королёва позвала? – ёрничал Городнищев.

– А что Королёва? Я пока не опустился до ебли первого попавшегося движущегося предмета. Может, пройдёт ещё пара месяцев, и я буду готов к этому, но сейчас… – Сосов улыбнулся. – Нет, я бы, конечно, трахнул её. Не задумываясь. Не хочется просто со всякими Алиевами за один стол садиться.

– Думаешь, она бы тебе дала?

– Я знаю один беспроигрышный вариант, – Сосов повернулся к товарищу, положив ему руку на плечо. – Вас только двое, темнота и алкоголь.

Сосов улыбался и Городнищев вместе с ним скалил свои желтеющие зубы, пытаясь постичь сказанное Сосовым своим девственным характером. Высказанная мысль диссонировала с его представлениями о пути к «сердцу» девушки. Городнищев представлял себе немного иной алгоритм. Сначала шли комплименты, потом лёгкий и ненавязчивый физический контакт: обнять, плечико погладить, волосы расчесать и прочее. Затем, само собой, длинный и красивый монолог о своих чувствах. Вставать на колено не обязательно, но порой крайне необходимо для эффектности. Потом, при успешном раскладе, сладкий первый поцелуй, после чего можно дарить цветы и шоколадки, ведь уже не страшно демонстрировать чувства. Дальше следовал пробел в алгоритме, и даже существовало ответвление, в котором было написано «секс только после свадьбы». Там Городнищеву всё было ясно – кольца на пальцах, можно кувыркаться. Небо разрешает. Но как быть с пробелом после поцелуев и букетов, и шоколадок? Неужели там тьма и алкоголь? Ни одно из этих слов не ассоциировалось у него ни с любовью, ни с отношениями, ни с сексом. Единственные варианты более менее по теме у него были: тьма – изнасилование, выпила водку – береги пилотку.

Пока эти мысли градом сыпались на сознание Городнищева, а Сосов вспоминал тот единственный раз, когда его схема сработала, к ним незаметно подошла медсестра.

– Чего вы тут стоите, скучаете? – спросила Королёва, обращаясь к Сосову. – Или по телеку интересное что-то показывают?

– Не особо, – ответил Сосов, учуяв запах спирта и сигарет. – Так, мелькает что-то.

– Привет, мальчишки! – улыбаясь, поздоровалась Королёва, заметив, что вся рекреация смотрит на неё.

Мальчишки оживились, и каждый на свой лад здоровался с ней. Все старались завладеть её вниманием и хотя бы перекинуться парой фраз, сказать что-нибудь приятное, даже Городнищев. На его «Прекрасный вечер, не правда ли?» ответа не последовало. Сосов же, не желая участвовать в этом коллективном комплементировании, ушёл под шумок в свою палату, где демонстративно начал читать.

– Ну, куда ты ушёл-то? – спросила Королёва, зайдя к нему. – Опять читаешь. Сколько можно?

Она села к нему на кровать и отобрала «Воскресенье». «Да, – думал Сосов. – Она пьяная». Он всё прекрасно понимал, и в нём жгучим пламенем загорелись противоречья. Всё было как-то слишком просто и от того казалось ему неестественным и даже невозможным. Поведение Королёвой выставляло её как дешёвую шаболду в глазах Сосова. А он всегда говаривал в подобных ситуациях: «Из двух тропинок я нехоженой пойду». Сосов был брезгливый и ревностный мужчина. Он, естественно, не рассчитывал на девственных красавиц в своей жизни, но хотел, чтобы женщины, да и мужчины, хотя бы скрывали своё блядство, хотя бы делали вид, будто он первый, кто действительно покорил их сердце. Сосов был очень тщеславен по части отношений.

И вот сидит Королёва на крае кровати растерянного солдата и думает, что он с ней заигрывает так. Вся эта нерешимость и игнорирование её намёков своего рода прелюдия. Как говорится, чем дольше ожидание, тем больше наслаждение. И Королёва даже не обращала внимания, что сегодня нарушила все свои оставшиеся принципы: не бухать с новичками, не давать сразу. Она просто хотела развлечений. Её пустая, провинциальная жизнь скрывалась за ширмой выпивки и разврата. Хотя ещё сейчас Королёва была не готова это признать, но если вернуться назад во времени и сравнить её прошлую и настоящую, то разница явно ударит в глаза. Как это могло произойти? Почему она всё ещё не замужем? Неужели её просто обошли стороной? Или она сама что-то сделала и делает не так в своей жизни?

«Что с тобой не так?» – думал Сосов, глядя на лоб Королёвой, стесняясь встретиться с ней глазами.

Сосов не мог понять, про кого он задал этот вопрос – про неё или про себя.

– Ну, ответь что-нибудь, – уже обиженно сказала Королёва.

– А какой был вопрос?

– Я говорю, сколько можно читать? – Королёва растягивала слова и, закатывая глаза, резко и противно жестикулировала.

– А что ещё делать? По телеку ничего интересного нет.

– Что делать, что делать, – Королёву утомляло притворное тугодумство Сосова. – Пошли, чая хоть выпьем.

– Не хочу, спасибо, я сыт, – отвечал Сосов полный понимания.

– Ничего, вода дырочку найдёт.

– Разрешите книжку забрать? – раздражаясь, спросил Сосов.

– Да зачем она тебе?! – корчась и вздыхая, воскликнула Королёва.

– Чтобы о чае не думать, – резко и холодно ответил ей солдат и протянул руку за книгой.

Королёва ощутила укол в своё самолюбие. Она услышала в интонации Сосова фразу: «Не хочу я со всякими шмарами знаться». От чего Наташа бросил в него книгу со словами «Забирай её хоть на всю жизнь», имея в виду «Чтобы ты всю жизнь в одиночестве провёл, зануда. Иди и трахайся со своими книгами, а то вздумал ещё тут осуждать меня. Да кто ты вообще такой? Что ты знаешь? Да ничего ты не знаешь! Ради выебонов ходишь везде с этой макулатурой, чтобы за умного сойти. А по факту ты – никто. Ты просто зануда и тряпка…» и т.д.

Да, порою за словами кроется ещё больше слов.

Королёва пошла в сестринскую с расстроенными чувствами, но, прежде чем в ней войти нацепила, на себя маску веселья.

– А чего одна? – удивлённо спросила Мария Васильевна.

– А с кем я должна была прийти?

– Разве ты ни за кем не ходила? За Сосовым например, – сверкнув глазом, сказала Мария.

– Сосовым? Нахер он здесь нужен? – врезался в разговор Алиев, сидящий во главе стола.

– Вот именно, – подтвердила Королёва. – Он здесь нахер ненужен.

Алиев засмеялся и начал разливать водку по стаканам, а Гусев продолжал прерванную историю:

– Ну и короче, взяли мы с собой перфоратор ещё… Это штука такая, стены сверлить.

– Думаешь, мы совсем тупые, что ли? – злобно спросила Мария. – Лучше вашего знаем, что такое перфоратор.

– Не, не, это я так, на всякий случай. Ну и короче, пришли туда, Семёнов говорит – по-быстрому работаем, пока никого нет. Ну и мы сделали вроде под провод колею. Семёнов уже штукатурку замешал, мы провод кидаем, а он сразу следом замазывает. Заделали, ура, говорит, красавцы. Ну и короче, – засмеялся Гусев. – Включаем, а света в бане как не было, так и нет. Семёнов аж покраснел от злости. Я залез на верх, смотрю, мы не тот провод кинули, этот вообще пустой. Сказал Семёнову, он и вырвал его, штукатурка по сторонам. А под потолком провод проведён был за плинтусом таким, так он так дёрнул, что плинтус этот отскочил и на гвоздике одном висит. Ну и что? А в этот самый момент командир то и зашёл, – улыбался Гусев, остальные тоже вежливо поддерживали рассказчика. – Ну и короче, после этого его и выгнали из бани. Вернулся в роту, теперь с нами пашет. Не очень то его любят за то, что полгода рассасывался. Теперь всю рабочку на него скинули. Аккумы сбегать зарядить – Семёнов. Колёса перекатить – Семёнов. Бокс убрать – туда же.

– Давайте уже, – нетерпеливо вставил слово Максимов, которого вообще не интересовали ни истории, ни медсёстры. Он просто хотел нажраться и как можно сильнее.

Осушили ещё по стаканчику и запили соком. Только Алиев не запивал. Вместо этого он смело опустил свою руку на колено Королёвой, от чего медсестра сначала вспыхнула и недовольно глянула на Алиева. Но его взгляд полный смелости и уверенности прогнал всё её недовольство, и больше медсестра не противилась ухаживаниям этого грубого и глупого, но уверенного и смелого юнца.

«Наверно, я ошибалась, – думала Королёва. – Зачем мне эти умники? Какой из этого Сосова мужик? И правда, с такой-то фамилией. А ещё и сама за ним пришла, вот дура-то. Да и Агапкин такой же, чего я в них всех находила? Алиев хоть и дурак, зато у него яйца есть. А по сути, для чего мне ещё все эти щеглы нужны? Должна же и я удовольствие получить, и мне праздника хочется».

Королёва заметила на себе одобряющий взгляд Марии. Мол, наконец-то ты, Наташенька, всё поняла. Наконец-то нормальных мужиков выбирать стала, а не всяких заунывных и тощих выпендрёжников. Королёва ответила лёгким кивком головы – да, теперь я всё поняла, ты была права, Машенька, зря я тебя не слушала раньше. И с этими мыслями она с лёгкостью отдавалась приставаниям Алиева, уничтожая все свои оставшиеся принципы. В этот вечер Королёва окончательно и бесповоротно изменила свою жизнь. А в какую сторону и зачем она не знала и даже не интересовалась.

Сосов лежал на кровати, отложив книгу, и жалел об упущенной возможности.

Кабак

«Музыка нас связала, тайною нашей стала»

Ибрагим и Настя тяжело дышали. Он нежно и крепко прижимал её к себе и нюхал ещё волосы. Ему казалось, они пахнут макаронами с сыром. Полежав так минуту другую, он понял, что пора уже собираться, и лёгкая грусть легла ему на душу. Ему вовсе не хотелось отрываться от любимого потного тела Насти. И всё же работа звала.

– Теперь точно пора, – сказал Ибрагим и, поцеловав Настю в лоб, отправился в душ.

Она посмотрела в след на его голую задницу и с наслаждением промотала в памяти предыдущий час. Ей хотелось ещё, ей хотелось всегда. Это была доминирующая мысль в её голове – секс с Ибрагимом. Движимая любовью и заботой, она вскочила с кровати, накинула на себя одну из футболок Ибрагима и полезла в шкаф за его одеждой и утюгом.

Когда Ибрагим вылез из душа, всё было готово. Чай стоял на столике и уютно дымился.

– Спасибо, милая моя, – приторно сказал он, прижимая её к себе и целуя.

– Всегда пожалуйста, любимый.

Она обнимала его голое чистое тело и изо всех сил мешала одеваться.

– А когда ты вернё-ё-ёшься? – нараспев спрашивала Настя.

– Да, я думаю, часов в десять.

– Хорошо, я буду ждать тебя в десять.

– Ты так сказал, будто я не имею права опоздать.

– А ты собрался опаздывать?

– Нет, как раз наоборот, я собрался вернуться раньше, но, увы, я не рулю маршрутками.

– Едь на такси тогда.

– Ага, денег дай тогда. Мне же с пригорода ехать, дорого выйдет, а Гриха не согласится скидываться.

– Ох, ох, ох, – по-детски вздыхала Настя. – Ну ладно, тогда в десять. И не опаздывай, а не то-о… накажу.

– Это я тебя накажу, – сказал Ибрагим, шлёпнув её.

Они поцеловались и вышли в коридор, где ещё с обеда его ждала «другая». Настя облокотилась на стену и смотрела, как Ибрагим одевается. Последний шнурок заправлен, шарф надет, шапка поправлена заботливыми руками Насти, «другая» на плечах. Объятья, я тебя люблю, Настенька, я тебя люблю, Ибрашка. Улыбки, взгляды, лестница, двор-колодец, станция метро Василеостровская, наушники и русский рэп, так плохо сочетающийся с трубой за плечами.

Было ровно пять вечера. Ибрагим ехал к Грише помочь собраться, а затем выехать вместе. Они были хорошими друзьями, не смотря на разницу в возрасте, в музыкальном вкусе, в образовании, в росте, весе и т.д.

Гриша же в это время боролся за свою независимость, или за что-то ещё, но точно боролся. Об этом говорила его интонация.

– Я не могу поехать, – говорил он своей жене. – У меня «кабак».

– А я могу, по-твоему? – спрашивала Лена, показывая глазами на грудного ребёнка на своих руках. – Съезди быстро, туда-сюда.

– Да пока я буду ездить, мы уже должны будем начать.

– Ну, ничего, опоздаете. Вы же музыканты, чего от вас ещё ждать?

– Да? А потом мне скажут: «Хуй тебе, а не деньги».

– Не ругайся при ребёнке!

– А они и так всего 4000 платят за три часа. Это же днище.

– И что ты предлагаешь?

– Пускай сам едет, не маленький уже.

– Ему восемь лет!

– Ну и отлично, давно пора самому на метро ездить.

– Какое самому? Тебе за сына совсем не страшно?

– Да что с ним будет? И вообще, это ты его в это школу отдала. Я же говорил надо рядом с домом.

– Зато там учителя хорошие.

– О да, единственная школа с хорошими учителями.

– Получше чем та, в которой ты учился.

– Короче… Мне реально некогда. Неужели ты не видишь всё это барахло?

Гриша показал на хаотично разбросанные по комнате провода и стал их собирать. От гитары до примочки, от примочки до пульта, от пульта на колонки по одному, два провода под микрофоны и ещё по одному запасному, стойки, ноутбук с блоком питания и «колокольчиками», планшет с зарядкой, пюпитр, сама гитара и тюнер. Собирая всё это, Гриша думал: «И это ещё там аппарат свой есть. Везёт этому педику, принёс трубу и больше ему ничего не надо. А тут помимо того, что всё собрать, ещё и проверить, подбить порядок песен в планшете под новый трек-лист, который мытолько сегодня днём составили. Ещё бы и распеться не помешало, но, наверное, не стоит, Лена и так близка к бешенству…»

– Я звонила твоему отцу, – сказала Лена, вернувшись в комнату уже без дочки на руках. – Он заберёт Лёшу… Хочешь узнать, что он мне сказал?

– Нет, – коротко, скрывая раздражение, сказал Гриша.

Лена закатила глаза, потрясла головой и ушла на кухню смотреть свой сериал.

Да, Ибрагим и Григорий были разными людьми. Ибра ещё был студентом последнего курса какого-то задрипанного экономического института, в котором не появлялся уже с прошлого ноября, то есть чуть больше года. Он всё своё время тратил на любимые дела: поиграть на трубе, на пианино, на гитаре, посмотреть сериалы, дождаться с института Настю и трахнуть её изо всех сил. У него было три источника заработка: пособие по потери кормильца; всякие свадьбы, кабаки и корпораты; перекуп музыкальных инструментов. Пока эти инструменты искали новых хозяев, он учился играть на них. В общей сложности он имел тысяч пятнадцать в месяц, и его всё устраивало. На музыке он зарабатывал меньшую часть суммы, но такая жизнь стала уже привычкой – куда-то ехать, кого-то веселить, шум, толпа…

У Гриши судьба была более трагичной. Его друзья шутили над ним, да и он сам признавал, что он испортил всю свою жизнь, когда не успел высунуть. Гриша смеялся только потому, что плакать не умел, а в 30 лет этому уже поздно учиться. По окончанию института у него уже была собственная семья и достаточно хорошая работа, где он получал около шестидесяти тысяч. «Вот раньше я получал шестьдесят, – рассказывал как-то Гриша. – А денег всё равно не было. Теперь я еле-еле двадцать за месяц поднимаю, а денег вижу столько же. Зачем тогда работать?» На самом деле он ушёл с работы благодаря длинной цепи событий и причин. Ещё с института он много пил и употреблял, а потом в этот набор штопором вошла семейная жизнь и работа. Сначала он хотел со всем завязать и стать примерным семьянином. Выходило плохо, Гриша часто срывался, затем ссоры с семьёй, родителями, начальством. А потом просто не выдержал, кинул кружку с кофе в бухгалтера, который в очередной раз сказал фразу – «Извините, мы всё ещё не можем выплатить зарплату за весну» – и попросил закрыть дверь с «той» стороны. В тот день он вернулся домой, купил билеты на родину – в Краснодар – и уехал с маленьким сыном на всё лето к деду. Там он всё переосмыслил и обрёл равновесие и цель-мечту, а именно – зарабатывать музыкой. Гриша резко перестал пить, курить и употреблять. На некоторое время в его доме наступил мир

Зазвенел домофон, это пришёл Ибра.

– Хочешь, чаю пока попей с печеньем, – сказал Гриша встречая коллегу.

– А что, у тебя есть печенье?

– Нет, наверно, нет. Тогда просто с сахаром.

– Да ладно, я взял печенюх.

Гриша ответил неопределённым жестом и пошёл в комнату подбивать текста, а Ибра разулся и осторожно пошёл на кухню. Осторожно потому, что не хотел встречаться с Леной, они не очень ладили. Но, увы:

– Привет, Лен.

– Привет, привет, – Лена говорила, не отрываясь от планшета.

– Гриха отослал пить чай с сахаром.

– А, ну-ну, вон чайник.

«Спасибо технологиям, – думал Ибрагим. – Она занята своими сериалами и на меня не будет обращать внимания». Он поставил чайник на плиту и стал искать чай и сахар.

– Сахара нет, кстати, – сказала Лена.

Ибра взял кружку, которая в этом доме уже числилась за ним – жёлтая с цветочками, закинул туда пакетик чая и, не дожидаясь, пока вскипит чайник, налил себе тёплой воды. Теперь он со спокойной душой мог уйти в комнату к Грихе.

– Чего делаешь-то? – спросил Ибра, заходя с кружкой в руках.

– Текста подбиваю.

– А чего ты раньше не подбил? – без претензий спросил Ибра и поставил кружку на край стола.

– Не ставь сюда кружку.

– Да ладно, не упадёт, обещаю, – улыбнулся Ибра, почувствовав в словах Гриши раздражение.

– Ты ещё и жрать здесь собрался? – воскликнул Гриша, увидев как Ибра ест печенье.

– Я не накрошу. Вот, над пакетиком ем. Сейчас и кружку уберу.

– Есть же кухня. Почему ты там не можешь чай попить?

– Я думал, может, тебе чем помочь надо.

– Зачем тогда пошёл за чаем?

– Так ты сам сказал идти его заваривать.

– Ага, прямо-таки заставил тебя.

– Короче, чего делать-то надо? Вот я убрал, – и он положил всё на Ленин стол.

– Зачем ты ей на стол кружку поставил… Убери, а, пожалуйста.

– Да куда убрать-то? Если никуда поставить нельзя.

– На кухню, блядь!

– Если я тебе мешаю, так бы и сказал сразу.

– Да ничем ты мне не мешаешь. Просто я не хочу срач устраивать в своей комнате. Ты ещё в кровать иди покроши.

Ибрагим коротко окинул комнату взглядом и сделал вывод: хуже уже не будет. На линолеуме по ногами лежали комья земли – видимо Лена опять сажала какие-то цветы. Оба стола были захламлены бумагами и всякой канцелярской мелочью, а под ними валялись клубни проводов, принтеры, мониторы, вентиляторы и т.д. Что-то из этого было даже рабочим. На всех горизонтальных поверхностях блестели коричневые круги от кружек с кофе. Порванные обои прикрывал обшарпанный стенной шкаф. Разломанная кровать, на которой комком лежало сальное постельное бельё и блестело в грязном свете лампочки на сорок ватт. Григорий однозначно не хотел срача.

– А чего тогда я так рано приехал? – спросил Ибра.

– Понятия не имею.

– Нет, просто обычно я всегда приезжал, чтобы помочь тебе всё собрать. Позвонил бы хоть, сказал, что не надо помогать. Или написал бы.

Гриша ничего не сказал, он продолжал копошиться в планшете. Ибра достал ещё одну печенюшку и продолжил чаепитие, но тут его коллега снова попросил выйти на кухню. На этот раз без слов – глазами полными ярости. Ибрагим подчинился и вернулся на кухню, где из приличия он предложил печенья Лене. К счастью, она отказалась, но не успел Ибра приняться за следующее печенье, как у него зазвонил телефон.

– Да, Даня.

– Здарова, Ибра, делаешь чего?

– Чай пью, а что?

– Погнали пиво пить. У меня выходной сегодня оказывается.

– Ты только узнал об этом?

– Нет, но только сейчас я понял, что было бы неплохо попить пивка.

– Это всегда отличная идея. У меня к тебе встречное предложение. Давай, ты будешь пить пиво, а я играть на трубе.

– О! У тебя сегодня опять концерт?

– Да, нас позвали в пригороде сыграть. Бар «Пивной зал», слышал о таком?

– Нет. Дорогой?

– Понятия не имею. Глянь в инете.

– Ну, уж наверно не как в Джагере?

– Ну, уж наверно. Так что, придёшь? Там, кстати, после нас ещё и стриптиз будет.

– Воу-воу-воу. И ты останешься?

– Нет конечно, у меня есть свой стриптиз.

– С Блэк Джэком и шлюхами?

– Не без этого. Ты то оставайся, женатый уже, тебе по статусу положено.

– Ага, десять раз. Как туда доехать.

– А не знаю. Со мной же Гриха, он шарит. Зачем тебе инет вообще? Там и ценник, и дорогу посмотри.

– Ладно, ладно.

– Так ты приедешь?

– Куда деваться? Приеду.

–Возьми фотик с собой тогда. Нам бы в группе фотки обновить.

– Не вопрос.

– Спасибо, давай.

–Давай.

Теперь у них точно будет один слушатель. Часто случается так, что всё первое отделение слушают лишь официантки и бармен. Ко второму и третьему ещё кто-то приходит. С этой радостной новостью Ибра пошёл делиться с Гришей. Он предусмотрительно не стал заходить с кружкой, а встал на пороге и обрадовал друга, но эта новость никак не подействовала на Гришу. Оно только сказал «хорошо», посмотрел на кружку в руках Ибры, на его ноги и, увидев, что Ибрагим стоит ровно за порогом комнаты, глубоко вздохнул, чтобы немного снять раздражение.

– Да ладно, я же не в комнате, – сказал Ибра, заметив вздох друга. – Тем более чая почти не осталось. Ты закончил, или мне обновить стаканчик?

– Закончил.

– Проверять будем? – и, встретив нервный взгляд друга, он пояснил. – Ну, там, провода всякие. Ничего не забыли? Вдруг что.

Гриша посмотрел на часы, на сумки, и ему очень захотелось ответить «нет», но:

– Я вроде всё взял… Ладно, да, давай чекним. Только назад всё аккуратно клади, а то потом весь час будем распутывать.

И музыканты принялись за проверку. Но далеко она не продвинулась потому, что Ибрагим, узнав, что Гриша не хочет брать лупер, стал возмущаться.

– Да зачем он? – устало спрашивал Гриша.

– Как зачем? Ты же сам хотел с ним поучиться.

– Ну, так учиться, а не выступать.

– Ой, да ладно! Там никто не заметит косяков. Барабаны и бас с компа играют ровно и хватит. Чё, ты не сможешь в долю попасть?

– Зачем лишние напряги? У нас и так всё кое-как отрепетировано, а ты ещё предлагаешь с лупером ехать.

– Так, а если кто закажет песню не из нашего списка? С лупером вообще отлично будет. Гармонию на него сыграл, а потом можно и соляков нарубить.

– Да кто у на заказывать что-то будет? Друган твой?

– Как вариант.

– Ой, да-а… Короче, давай дальше проверять.

– А смысл? Ты же лупер не взял.

– А ты сурдину взял?

– А у меня её нет.

– Тогда у меня лупера нет.

– Но я же вижу его, – Ибрагим взял его в руки. – Вот, я держу его в руках. Хочешь, я даже сам его понесу.

– Зачем нам лишний стаф? Положи на место.

– Сделай его не лишним.

– Да ты надоел. Говорю же, бери его, не бери, не буду я с ним играть. Нам сначала надо нормально программу обкатать, а уже потом экспериментировать.

– Ты весь год это говоришь.

– А ты не можешь весь год соло в «Васе» сыграть.

– Конечно, оно же там гитарное.

– Так ты же сам хочешь экспериментов, вот и сыграй его на трубе. Как только выучишь, я сразу за лупер возьмусь. Спать с ним буду, на все халтуры его брать стану.

– Ну… Я вряд ли «Васю» сыграю, там есть нота одна, не могу до неё достать.

– Хорошо, не вопрос. Давай сальтерируем вниз. Сразу на терцию, чтобы наверняка.

– Так всё переучивать придётся.

– Ты же великий экспериментатор, неужели тебя пугает какая-то жалкая альтерация?

– Так не только мне понижаться. Тебе тоже переучивать.

– За меня не беспокойся, мне всего руку на грифе подвинуть.

– А мне что тогда? Губы подвинуть?

– Анус свой подвинь, пёс.

– Не хочу ничего двигать. Хочу, чтобы ты лупер взял. У нас же там есть джазуха. Вдруг придёт какой-нибудь интеллигент и попросит All of me.

– Да-а-а. А потом сам трубу возьмёт и соляк играет.

– Как вариант.

– Короче, уже идти пока. Давай, складывай всё, и выходим.

– А лупер? – улыбнулся Ибрагим.

– Залупер. – ответил Гриша.

Они взяли сумки и инструменты и, не прощаясь с Леной, ушли. До остановки шли молча, погружённые в свои мысли. Ибрагим думал, как ему надоели эти каверы, эта нелепая спешка, бесконечные и безрезультативные репетиции. «Зачем я выбрал трубу? – думал он. – Вот каждый раз еду играть и не знаю, получится ли вообще. Постоянно косячу, либо мимо ноты, либо другая нота, либо вообще никакой. Надо было брать саксофон. Может и правда? Денег скопить и параллельно на нём заниматься. Нормальный план вроде. Правда, Настю жалко. Она меня и так почти не видит, скучает всегда. Да, она эталон ждуна, может хоть всю ночь прождать и в 4 часа встретить… Эх, за это я её и люблю. Хотя, она меня любит гораздо сильнее… А можно ли любить чуть-чуть и любить чуть больше?»

«Jack, jack, xlr… – думал Гриша. – Блоки, ноут, переходники… Планшет зарядил? Ой, да насрать, приедем – узнаем, что взяли, что забыли. Этому трубачу вообще без разницы, по его мнению, нам только лупер и нужен, чтобы «Рюмку водки» в вонючем кабаке сыграть. Как будто мне это не надоело. Каверы, каверы, каверы… Когда в последний раз играли своё? На днюху мою наверно только, но там не то. Все накуренные, играть никто не умеет, просто кнопки жмут, а я reverb накладываю и миксую. Хочется нормально поиграть, лады выучить, наконец джазухой заняться. Можно будет тогда на всяких велкомах играть. Ща опять приедем в очередное днище. «А что-нибудь Цоя?», «Ехай-нахуй, надо братишка, душа прямо просит, давай «Ехай-нахуй». Фантазёров своих… А я это всё говно, по их мнению, знать должен. Этому трубачу всё просто, выучил четыре ноты и всё – вся партия на песню. Так он их даже сыграть не может нормально без косяков. Зато – «Давай под лупер поимпровизируем, давай музыкой уже займёмся, а не каверами!» Знаю я таких… Сколько уже повидал я этих. В грудь кулаками бьют, орут: «Музыка – моя жизнь!» А где они все теперь? Почему они не со мной? Говорят, дом, жена, дети. А у меня что, нету всего этого? Да, просто не хотят. К чему тогда были все эти понты, эти оры и удары в грудь? А, может, они правы? С этой музыкой у меня долгов в ЖКХ на тридцать тысяч. Да и ладно бы долги, там ещё вон, Маша у Лены… Да уж, лучше даже и не думать, только настрой испорчу. Как-нибудь всё уладится. Не знаю, правда, как. Вместо пяти всего четыре сегодня платят. Вот, я уверен, какой-нибудь саксофонист с ноутом в одиночку у них пять получает, а за меньше и не приедет. Потому что труба, нахер он её купил вообще? Играл бы на саксофоне. А тут, видите ли, диапазона ему не хватает…»

Они уже стояли на остановке и ждали маршрутку. Оба по-прежнему молчали, будто всё уже было сказано. Гитарист и трубач стояли рядом и смотрели на снег, который приобретал удивительное множество форм. Вот он падает поодиночке, вот снежинки слепились комочком… Снег стелется ковром, кто-то по нему прошёл, и он обрёл рисунок подошвы. Сугробы, заваленные снегом машины и т.д. Жёлтый свет фонарей делал всё грязным, а люди – курящие, харкающие, болтающие – делали всё живым. Заснеженный, грязный и живой питерский вечер начался.

Маршрутка подъехала, и музыканты стали занимать места. На входе трубач услышал, как радио пело «Женское счастье – был бы милый рядом. Ну, а больше ничего не надо нам».

– Кстати, – сказал трубач, когда они сели. – Крутая же песня. Надо тоже выучить.

– Какая? – спросил гитарист.

– Ну, эта. Был бы милый рядом, женское счастье. Сейчас по радио играла.

– Да, нормальная песня. Можно выучить.

– Думаешь, сделаем её?

– Думаю, нет. У нас уже, наверно, сотня другая песен, которые надо делать помимо этой.

– Жаль, жаль. Может её вне очереди сделать?

– Не, она совсем уж узконаправленная. Кто же её в баре захочет слушать? Надо сначала драйвовое всё выучить.

– Это понятно. А как ты думаешь, это и есть всё женское счастья?

– Что?

– Был бы милый рядом, – ответил трубач.

– Я думаю, мы им надоедаем чаще, чем они по нам скучают.

– А может это так только с немилыми.

– Чё?

– Ну, пока ты милый, ты должен быть рядом. Вот ты милый?

– Я нежный.

– Вот именно. Значит, наверно, правду поёт. А из этого следует, что если женщина счастлива, когда ты рядом, значит ты милый. Логично?

– Вообще дичь какую-то несёшь. Ничего не понимаю, но ты продолжай, не стесняйся.

– Да какая дичь… Забей короче. Мы назад как поедем? На такси?

– Какое там такси? Как простые смертные – на этой же маршрутке. Нам и так на косарь меньше платят, а ты ещё и на такси собрался ехать.

– Чего? – удивился трубач, услышав такую новость. – С чего бы на косарь меньше?

– Я тебе разве не говорил?

– Ничего ты мне не говорил. А когда ты узнал?

– Да, она сразу сказала.

– А ты ответил, мол, окей, классно, я и за тысячу вам сыграю?

– Нет. Я ответил, это плохо… А что я мог сказать? Четыре тысячи лучше, чем ноль.

– Но пять ещё лучше. Они сейчас ещё нам скажут, мол, мы играли как-то не так, вот вам три и из них ещё чай оплатите.

– Так ты играй нормально, и будет нормально.

– Пускай, тогда и платят нормально.

– Слушай, за такую игру как у нас… радуйся, что мы вообще деньги получаем.

– А что не так? Нормально мы играем.

– Ага, вспомни свою «Январскую вьюгу» на корпорате, или Miserlou в Royalty.

– Да это ерунда. Пару раз было.

– Зато, почему нас в Роялти больше не зовут?

– Потому что мы знаем мало Ленинграда. Там только шнура и просят.

– Выучить то не проблема. Проблема – научиться играть.

– Да-да-да… Почему ты сразу не сказал, что нам всего четыре тысячи заплатят?

– Забыл. А что, ты отказался бы играть?

– Не знаю, возможно.

– М-м-м, и чтобы я делал тогда.

– А тебе-то что?

– У меня, на минуточку, жена и двое детей.

– Я это уже давно заметил…

– Тебе-то, ясное дело, деньги не нужны. В общаге за косарь в месяц живёшь, и Настя кормит тебя. А ты, когда захотел, пришёл к ней, захотел, на точке нашей ночуешь. И я ведь с тебя только половину оплаты беру.

– Потому что у нас уговор был.

– Какой там уговор?

– Я тебе помог басуху продать, мелодику подогнал.

– Басуху ты сам купил, а потом перепродал просто дороже.

– Нихера не дороже.

– А что, дешевле?

– Да.

– Зачем тогда у меня её покупал?

– Ну… Тебе деньги нужны были. Я подумал, куплю и перепродам. А за ту же цену продать не вышло.

– И что, я виноват теперь?

– Нет. Причём тут вообще эта басуха?

– А что, ты хочешь про четыре тысячи поговорить?

– Я совсем не против поговорить про четыре тысячи, но хотелось бы всё-таки про пять.

– Да тебе-то что? 500 рублей больше, 500 меньше.

– Это просто вопрос имиджа. Так мы совсем скатимся.

– Ой, да какой имидж, чего ты глупости говоришь? Приехали, отыграли пару часов и уехали с двумя кусками каждый.

– Нет, я согласен, если мы всего два часа будем играть. По рублю за час каждому – это логично. Но мы же едем с тремя отделениями.

– Сколько можно ныть? Ну, хочешь, я тебе 500 рублей из своих накину.

– Да причём тут это? Я же тебе про имидж.

– Хорошо, имидж, так имидж. Приедем, ты с ней переговори. Может, она и передумает, но только давай так, если она нас пошлёт, то ты мне две тысячи отдаёшь в любом случае. И мне плевать, можешь своим имиджем заниматься хоть весь вечер.

– Я же тебе про будущее наше говорю. Нельзя же так сразу опускаться.

– Да где я опустился то?

– Ясно, ладно, отдаёмся в музыкальное рабство, значит. Мы и так на днище, а теперь ещё и начнём выкапывать в нём яму.

– Ну а кто мы с тобой? Разве мы хорошо играем, чтобы требовать чего-то.

– А разве кто-то знает, как мы играем? Это же болото, им, что не выдай лишь бы громко и знакомо, всё за радость. Водка, пиво, танцы, крики. Зачем для них хорошо играть? Они платят за таких неудачников как мы. Так почему бы не просить больше? Или хотя бы столько же, сколько и остальным. Мне и так не в кайф для всякого быдла играть, это и раздражает больше всего. Сколько мы репаем с тобой? Пять-шесть раз в неделю, а иногда и все семь. Та скажешь: «А результата нет». А мне плевать. Я всё своё свободное время убиваю на музыку, которую не люблю, чтобы потом играть её для людей, которых не знаю. И мне хочется разумной компенсации. Вон, Настя сейчас лежит и думает наверно: «Зачем ему всё это? Мог бы листовки раздавать за те же деньги. И сейчас бы со мной лежал, а не ехал куда-то за город». Я вот тоже начинаю так думать. Неужели к тебе эта мысль не приходила? Что можно работать на обычной работе, а вечером играть с друзьями для души.

– Ещё бы не приходила. Я просто наркоман уже, понимаешь? Я не могу по-другому, мне нужно либо говорить о музыке, либо её слушать, либо играть. Я же работал на этой обычной работе. И получал нормально, бывали, правда, задержки, но хоть потом выплатили. Сейчас я живу хер пойми как, но мне так проще. Конечно, Лене не проще и детям, но я, правда, не могу по-другому. Может, когда совсем прижмёт, я и брошу всё, но пока… Пока что я еду в «Пивной зал» играть «WWW» за четыре тысячи рублей.

– А как же имидж? – улыбнулся трубач.

– Хуимидж, – ответил гитарист.

Маршрутка покинула черту города, и за окном пошли поля вперемежку с гипермаркетами. Где-то там на конечной музыкантов ждал очередной бар, старающийся быть оригинальным, завлекательным, непроходимимомным. Очередной тупой и сонный администратор и ленивые официанты. Бармен, чья единственная цель – намутить левака и не спалиться перед админом. Вульгарная и бездушная публика, из которой большинству нет дела ни до музыки, ни до атмосферы. И особая каста – постояльцы, завсегдатаи. Они создают целую вселенную своими разговорами и обсуждениями. Для них важно всё происходящее в их любимом заведении. Постояльцы ревностно защищают свой бар, и если музыканты играют плохо, или «не то», или они просто «бомжары какие-то», то админ больше не позовёт их, и наоборот – завсегдатаи могут сделать целую карьеру, правда, если музыка будет действительно не очень, то и карьера будет короткая. Да и само оформление бара, его атмосфера во многом зависит от завсегдатаев. В общем, если директор общительный, то весь бар зависит от них, они становятся топливом заведения, тем, что делает его живым, настоящим, реальным, всамомделешным.

Но музыкантов не интересуют постояльцы. Есть только два человека, которые имеют значение: администратор и директор. Чаще всего директор остаётся в тени, но есть и такие, кто лично занимается проведением выступлений, так как боится увидеть в стенах своего заведения безруких, патлатых говнарей. С такими директорами приятно иметь дело – хорошо играешь? тогда работа обеспечена.

Администраторы бывают разные. Чаще всего, конечно, они не обращают ни на что внимания, пока не произойдёт какое-нибудь ЧП. А так, им плевать, они платят не из своего кармана – играйте, как хотите. Есть же, наоборот, гиперактивные, которые могут и кастинг устроить. Так же не редко попадаются и те, кто пытается как можно больше денег сэкономить и себе прикарманить. Всякие бывают.

Да, на конечной музыкантов ждал бой.

А там, очень-очень далеко, особенно если идти пешком, музыкантов ждали женщины. Настя уже приняла душ, поставила готовиться ужин и села за диплом, ежеминутно прерываясь на мысль о своём любимом Ибрагиме и прогоняя в памяти последний секс. Лена же смотрела свой сериал, надеясь, что Маша не проснётся и не будет кричать, а Гриша вернётся поздно и не разбудит её, и что Лёшу заберут с дополнительных занятий без происшествий, и ей не придётся смотреть в глаза отцу мужа.

Надпись «Пивной зал» была крайне увлекательна. Букву «П» изображала кружка пива с большой шапкой пены. «В» была перекошена и выполнена с намёком на женскую грудь. А буква «А», естественно, была «@», что абсолютно убивало своей бессмыслицей и банальщиной. На входе курила официантка Юля, если верить имени на бейджике. Она спокойно приветствовала музыкантов и закурила вторую сигарету. Трубач отметил какую-то драму в выражении её глаз, и его на мгновение посетило нехорошее предчувствие. Гитарист не обратил внимания на её глаза, но плохое предчувствие, от чего-то, посетило и его.

– Здравствуйте, – приветствовала музыкантов администратор Елизавета. Полная барышня, штукатурившая своё лицо битых два часа, чтобы хоть как-то прикрыть второй подбородок и максимально выделить губы, глаза и, конечно же, скулы. – Сейчас я вам всё покажу.

В баре было пустынно, «жил» лишь один столик – двое парней потягивали светлое пиво и что-то живо обсуждали. Барная стойка располагалась сразу напротив входа, в двух шага. Слева и справа от неё был сам зал. Место для музыкантов было на левом углу стойки, там был небольшой подиум, где хватало места едва ли на одного человека. Трубач решил играть, стоя на нём. Гитарист попросил чая, администратор раздражённо взглянула на него, но выполнила просьбу. Пока чай заваривался, их проводили через кухню в подвальчик, где была коморка для персонала с вешалками, двумя скамейками и столиком, на котором были ещё свежие и липкие круги от шотов. Музыканты сняли верхнюю одежду, и вышли в зал со всем своим инструментом и аппаратом. Наступила самая унылая часть их работы – включение. Парни делали всё молча и не торопясь, у них ещё было 40 минут до начала выступления. Гитарист, наученный опытом, знал, что лучше приехать раньше, тогда будет время решить внезапно возникшие проблемы. Это знание он старательно пытался передать трубачу, но тот не верил и раньше вечно ныл: «Зачем так рано мы всегда приезжаем?» Но теперь уже он смирился и просто молчал.

Стойки, пюпитр, планшет, микрофон, xlr, гитара, примочка, ноут, пульт, блоки питания… чик-чик, вкл-выкл. Гитарист шуршит пакетами и с каждым следующим пакетом становится всё злее. Трубач стал тоже шуршать, хотя и не знал, что искать. А когда ничего не нашёл, спросил:

– Чего ищем то?

– Блок питания от пульта.

Все пакеты обшарены, и сумки тоже проверены. Нигде нет блока питания, и гитарист судорожно ищет решение. Трубач тем временем спросил у Елизаветы, нет ли у них блока питания какого-нибудь. Ответив крайне отрицательно, она презрительно смерила его взглядом, будто говоря: «Нищета рваная, ты скажи ещё, что выступление сорвётся». В это время гитарист уже искал ближайший открытый музмаг. Увы, такой был только в Питере и далеко не у ближайшей станции метро.

– Слушай, – сказал гитарист трубачу. – А этот твой Даня, у него случайно нет блока питания?

У Дани было столько барахла в квартире, что вероятность была велика.

– Здарова ещё раз, – начал разговор трубач, дозвонившись до друга. – Слушай, а ты уже выехал? Далеко уже? В смысле, близко? Не, я не знаю. Тут у нас просто беда. Мы бэпэшку от пульта забыли. У тебя вообще она есть, чисто случайно, beringer-ская? А кто знает? Да, он не говорящий, что с него взять? Ладно, давай, надеюсь, всё решится, и ты не зря приедешь. Это точно. Давай.

Трубач повесил трубку и помотал головой гитаристу – без вариантов. Музыканты сели за ближайший столик и погрузились в молчание. Они оба знали решение проблемы, но не хотели идти этим путём.

Елизавета бросала на них свои презрительные взгляды. В бар вошло двое шумный и подвыпивших парней. Они, видимо, были постояльцами или просто друзьями персонала, так как переобнимали всех официанток и что-то весело им рассказывали. Все смеялись кроме Юли, стоящей немного в стороне. Потом Елизавета беспардонно тыкала пальцами в музыкантов и обсуждала их. Один из парней подошёл к двери и снял с неё вывеску. На ней был план сегодняшних мероприятий. Вся компания засмеялась над названием дуэта – «Грибра». Кивали и вертели головами, обильно жестикулировали. Казалось, они за минуту успели обсудить всё, а Юля так и стояла в стороне, будто ей поставили задачу привлечь к себе внимание, не шевелясь. Но парней привлекало пиво, которое им налила Елизавета, и, когда они сделали по глотку, Юля не выдержала. Миссия была провалена – она вышла из бара, и её походка была столь резкая и вызывающая, что Юлю наконец заметили. Жесты компании стали плавными, голос тише, все смотрели на одного из парней, который в кожанке, не смотря на холод. Потом его друг и вовсе столкнул его со стула, всеми возможными жестами указывая на выход. Парень в кожанке жадно отхлебнул и направился к двери.

– Ну что ж, – сказал безнадёжным тоном гитарист. – Надо звонить Лене.

Он смотрел в глаза трубачу, ища поддержки, а когда нашёл, тут же отвернулся, чтобы скрыть свои мысли и чувства.

– Ладно, пойду, позвоню ей, – сказал гитарист и тоже вышел на улицу.

Трубач подошёл к барной стойке, где его ждал чайник чая, хотя это трудно назвать чаем – один КД-шный пакетик на весь чайник. «Никто не любит музыкантов, – подумал трубач».

– Проблемы? – улыбаясь, спросила бармен. Женщина около сорока, изрядно накрашенная и не по возрасту одетая.

– Да не, просто заминка небольшая.

– Ну, будем надеяться. Лиза у нас серьёзная барышня. Она сказала, если вы хоть на пять минут задержитесь, сразу минус тыща.

– Да? А почему она этого нам не сказала сама?

– Не знаю.

– Не очень тут у вас любят музыкантов.

– А чего вас любить? Вы играть-то никто не умеете. Вон, видел здание слева от бара? Это музшкола. Там Лиза и училась, я тоже, кстати. Вам то, конечно, кажется, будто вы рок-звёзды, а по факту…

– Не, ничего нам не кажется. По крайней мере нам. Мы же здесь не от лица искусства, а так – сервис. Шума навести, чтобы посетители чувствовали себя как дома.

– Думаешь, у них дома так бывает?

– Нет, но надеюсь, они хотели бы устроить что-то подобное. Мне кажется, только поэтому и приходят в бары. Потому что дома так нельзя, а где-то надо.

– Что надо?

– Всё это.

– Не поняла.

– Да и не важно. Я сам прекрасно знаю, что мы не профессионалы. Играем и поём на троечку… Я бы сам с радостью пошёл в музшколу. Может и правда пойду, только трубы что-то нигде нет для взрослых. На саксофон, что ли, пойти.

– У нас есть труба. Но тебе, наверно, далековато будет до сюда.

– Как минимум. Да и, в конце концов, саксофон проще.

– Проще вообще не играть. Как я, например. Скрипка оказалась слишком коварна, и я решила, что разливать пиво по бокалам будет проще и выгоднее. Я здесь уже почти 20 лет работаю. Дольше всех, ну, кроме директора.

– А что, этому бару уже 20 лет?

– Как сказать, сначала это был просто шалман. Помню, первую кружку пива я своему преподу по фано налила. А потом дело в гору пошло, и директор, мужик адекватный, не стал продавать бизнес, правда, ему, наверно, не так выгодно это всё теперь, зато родное, своё.

– Он случайно тоже не музыкант?

– Нет, но у него есть друг, и он случайно трубач. Играет, правда, так себе.

– Ага, это вы ещё меня не слышали.

– А я специально прибухиваю перед каждым выступлением, и мне всё кажется хорошим. Вот, как раз через пять минут будет самое время начинать.

– Не поздновато? Мы скоро уже начнём.

– Никогда не поздно. Может, вы вообще не начнёте.

– Ага, сразу к стриптизу программа подвинется. Так даже лучше. Не понимаю, зачем мы, если есть целый стриптиз.

– Ой, да чего там смотреть?

– Ну, мало ли. Будь я похотливым школьником, обязательно попытался прокрасться именно на него.

– Не, время уже не то. Сейчас эти школьники в телефонах и планшетах кое-что покруче смотрят

– И слушают.

– Не, слушают они всякое дерьмо.

Гитарист вернулся и сразу подошёл к барной стойке. Его критический взгляд с болью изучил крохотный чайник, а затем он приоткрыл крышку и увидел КД-шный пакетик. «Днище, – подумал гитарист. – Днище». Он налил себе кружечку и, облокотившись на стойку, стал дуть на чайную гладь. Бармен и трубач всё это время изучающе смотрели на гитариста.

– О! уже половина, – сказала бармен радостно. – Мне пора.

– Ага, – сказал трубач. – Приятного аперитива, – и продолжил гитаристу. – Ну что, всё нормально?

– Да, всё нормально, – ответил гитарист.

– Привезёт блок, что ли?

– Да, привезёт.

– Ну и отлично.

– Да, отлично.

– Чекнуться не успеем, наверно, уже?

– Не, не успеем.

– Точно всё нормально?

– А ты-то как думаешь?

В бар вернулись Юля и тот парень в кожанке. Они строились на другом конце стойки и тихо разговаривали, видимо конфликт угас. В бар зашёл толстый, краснолицый и лысый мужик. Он уже был в дрова, говорил что-то не внятное, махал руками и смеялся сам себе. Мужик выпил пару рюмок, расплатился и, шатаясь, отправился в туалет, где и пропал. Единственный занятый столик заказал ещё по пиву.

– Да уж, нам не повезло, – сказал трубач. – Нет, я в смысле кабака… в смысле персонала. Короче, тут оказывается музшкола в соседнем здании. И тут все в ней учились. Ну, не все, но барменша и админша, и друган директора, который вообще трубач. Чувствуешь груз ответственности? Это уже не толпа с оттоптанными медведями ушами. Это уже серьёзно…

– Один хер, – обрезал гитарист.

– Не, ну почему же? Явную лажу услышат.

–Да без разницы. Чего ты паришься вообще?

– Я не парюсь, просто рассказываю.

– Кому? Мне? Мне всё равно кому и что играть.

– И за сколько… Не буду тогда ничего говорить тебе. Так, чисто, в пространство только.

– В пространство?

– Да. И кстати, мне тут воробушек шепнул, что если мы вовремя не начнём, то и вовсе за три отыграем.

– Это ты тоже пространству говоришь?

– Да, но разрешаю подслушать.

– Я просто не понимаю, – обижено и зло отреагировал гитарист. – Им даже чая нормального жалко, что за люди?

– Ты, наверно, тоже в пространство?

– Естественно.

–Ну и отлично, то есть мы с тобой не разговариваем непосредственно. У нас есть проводник.

– Всё верно.

– Но мне интересно, всё ли он передаёт, или что-то упускает, а может даже искажает?

– А сахар есть вообще?

– С любого столика возьми.

Вечер тянулся медленно и напряжённо. Музыканты пытались ослабить напряжённость пустыми разговорами. Вот уже 18:40, бармен наливает себе второй бокал пива, парни-завсегдатаи куда-то ушли, наверно, перекурить. Пьяный мужик так и не вышел из туалета, но про него уже все позабыли. Пацаны за столиком попросили их рассчитать. Лена на такси обогнала Даню на маршрутке. Настя домывает посуду. Те, кто должен прийти в Пивной Зал, собираются. Всё движется, стремится сыграть своё соло, пусть это будет всего одна фраза, всего одна нота, один звук, шум. Всё это сольётся воедино и создаст мир таким, каким он и является – многогранным и живым.

18:49. Гитарист принимает решение напрямую в колонки воткнуть гитару, и сыграть сначала всякие акустические песни, где подложка особо не нужна. Трубач, выслушав эту идею, еле сдержался от фразы – «Сейчас бы лупер оказался в самый раз». И только они встали, чтобы осуществить задуманное, как дверь бара открылась и долгожданная Лена оказалась на пороге в куртке поверх домашнего халата, с малюткой дочуркой на руках. Глаза гитариста расширились от злости, страха и стыда и замерли в таком положении. Он хотел отойти с Леной в сторонку, чтобы переговорить один на один, но Лена хотела дать немногочисленной публике зрелища.

– Ты зачем Машу привезла? – тихо и аккуратно спросил гитарист.

– Она проснулась и кричала. Не могла же я её оставить орать одну?

– Ну, теперь хоть успокоилась, да?

– Да какая тебе разница? Доставай свои провода, в сумке у меня, – Лена повернулась сумкой к гитаристу, и тот стал рыться в ней. – Кстати говоря, твой принтер сломался.

– Принтер? Как? – не понимая Лениного тона, спросил гитарист.

– Окончательно и бесповоротно. Можешь даже не рассчитывать на его починку.

– В смысле?

– Вдребезги! Я его разбила об пол. Ну, ничего, ведь у нас ещё есть мой принтер, да?

– А зачем ты его разбила?

– Не зачем, а почему? Я стала искать твой провод, а он у тебя был воткнут в пилот и спутан со всеми проводами, а узел этих проводов был за принтером под столом. Я пыталась подвинуть принтер, но он и сам был запутан в проводах. Мне надоело копаться там раком, а тут ещё и твой отец пришёл и сына привёл. Где твой муж, где твой муж? Как будто ты очередной сыночек у меня. А ведь торопиться надо, проводочек тебе привезти, а то ты можешь и вовсе без денег вернуться. Так вот, я сказала это твоему отцу, он начал хамить, как обычно. Ну, я и выгнала его, а он и сына твоего забрал. Так что сам разбирайся там… Ну, и пришла я обратно, тяну принтер, а вместе с ним и все провода мира, которые ты так бережно и аккуратно хранишь под десятилетнем слоем пыли у себя под столом. Ну, и вот так! Я взяла и вырвала твой сраный принтер и расхуярила его прямо об пол!… Стол, кстати, тоже перевернулся, и с него всё попадало. Зато смогла твой блок питания достать. Тут, слышу, Маша орёт, на телефон смотрю, а там пропущенный от такси… Так что, когда вернёшься, прибраться не забудь.

Гитарист хотел сказать очень многое. Каждую секунды в нём зарождался порыв перебить свою жену, но в итоге он спустил всё на тормоза и без эмоций произнёс:

– Спасибо, что привезла, любимая. Да, я приберусь, как вернусь.

Он хотел её чмокнуть, но она не далась и пошла на выход, остановилась в дверях и обернулась:

– Да, кстати, я всё-таки скажу тебе то, что сказал мне твой отец, вернее, спросил, когда я его просила забрать Лёшу. И знаешь что, что? Он спросил: «Когда вы уже разведётесь?»

Окинув коротким взглядом всех присутствующих, Лена выскочила из бара. Раздался хлопок двери и звук отъезжающей машины. Жена гитариста уезжала подальше от гитариста. Только через два квартала Лена поняла, что совершила ошибку. Она не взяла у мужа денег, чтобы расплатиться. В сумке было всего двести рублей, и этого явно было недостаточно. Лена потребовала от таксиста сигарету и зажигалку, тот неохотно угостил её, наградив презрительным взглядом.

Гитарист махнул рукой, отгоняя все лишние мысли в пользу настоящих проблем. Необходимо моментально включиться и сразу начать играть. В общем, классика жанра – всё на бегу, на ходу, на лету, сразу, без подготовки, без разминки. Здесь и сейчас.

19:01 и в воздухе прозвучал первый аккорд – ля-минор. Гитарист оценил гитару как достаточно настроенную, взглянул на трубача, мол, и ты извлеки пару нот, хотя бы для настроя. Но трубач толи боялся, толи стеснялся, поэтому лишь разогревал мундштук в своих руках, дуя в него горячим воздухом, и кивал гитаристу, мол, начинай уже, я давно готов. И через минуту Пивной Зал наполнился музыкой. Гитарист включил подложку, пошёл отсчёт, бас, барабаны, интро. Первой композицией они практически всегда играли Розовую Пантеру. После неё уже здоровались с залом и начинали играть попсу. В этот вечер музыканты не изменили своим привычкам.

Шло первое соло трубача, когда в зал зашли две симпатичные девчонки, не красивые, а именно симпатичные: рыжая и шатенка. Обе были слегка окосевшие, они улыбались и тихонько о чём-то беседовали. Проходя мимо музыкантов, бросили на них короткий, аккуратный, заинтересованный взгляд и сели за первый же столик. Шатенка покачивала своими острыми плечами в такт музыке, а рыжая смеялась и краснела за подругу. К ним подошла официантка, и подружки, отказавшись от меню, заказали по бокалу самого дешевого пива.

Трубач закончил соло, и в музыку ворвался гитарист, который уткнулся лицом в гриф и с оттопыренной нижней губой пытался изобрести джаз. Трубач же просто улыбался, размахивал трубой и щёлкал пальцами в слабую долю, слегка пританцовывая на месте.

Елизавета, расстроенная, что музыканты уложились во времени, ушла в подсобку, где курила с поварами и отмечала каждую услышанную фальшь. Бармен слушала музыку и не могла понять, надо ли ещё прибухивать. Парни, которые сидели за столиком, уходили, показывая большие пальцы музыкантам. Завсегдатаи снова вышли на перекур, и Юля вместе с ними. Вечер оживал, и все вокруг улыбались кроме сосредоточенного гитариста и разочарованного администратора.

– Добрый вечер! – воскликнул гитарист в микрофон. – Добрый вечер всем! – говорил он и одновременно судорожно подстраивал микшер. – Особенно вам, девушки. Спасибо, что вы с нами. Сегодня для вас будет играть кавер-дуэт «Грибра». Да, да, это как «гриб» плюс «ра». И всё вместе «Грибра». Если вам захочется танцевать, не стесняйтесь, именно этого мы и добиваемся. У вас, кстати, жвачки не найдётся?… Хотя не надо, я забыл, у меня же есть Орбит… без сахара.

Зазвучала всеми известная песня.

Постепенно бар наполнялся разными людьми, они улыбались, пританцовывали и хлопали. Вошла очередная компания подвыпивших женщин. Они, увидев музыкантов, с нескрываемой радостью обступили их, подойдя вплотную, и чуть ли не тёрлись об гитарный гриф и микрофонную стойку.

– Сыграйте что-нибудь для нас! – кричала самая бесшабашная из них. – Сыграйте! У нас сегодня корпоратив. Парикмахерская «Мотылёк», знаете же наверняка, все там стригутся. Мотылёк! Мотылёк! Жгите, ребята! – напоследок крикнула она, когда её уже стали оттаскивать к столу.

– А следующую песню, мы посвящаем парикмахерской «Мотылёк»! – задорно воскликнул гитарист и включил подложку Зелёной Травы.

Весь персонал «Мотылька» вскочил и три минуты радостно танцевал. Бесшабашная пожирала глазами гитариста.

– Мы тут танцуем, – говорила она. – Не мешаем вам?

– Да нет, – отвечал гитарист во время проигрыша. – Наоборот, нам нравится, когда танцуют.

И она приложила остаток сил и фантазии к танцу, бросая игривые взгляды на гитариста.

Трубач всё смотрел на дверь в ожидании своего друга и иногда поглядывал на первый столик. Всякий раз, когда он туда смотрел, рыжая резко отворачивалась и делала вид, что говорит с шатенкой, а та, в свою очередь, смотрела на трубача и улыбалась, мол, да-да, она смотрела на тебя.

Зашло ещё двое мужчин, они сели за барную стойку, и бармен подошла к ним сразу с кофе. «Наверно, это директор, – интуитивно догадался трубач». Гитарист не успевал думать, он был постоянно в работе. Лишь в коротких паузах между песнями у него мелькала завистная мысль: «Хорошо этому дударю, за всю песню пару фраз сыграл и стоишь, гривой машешь. А мне всю песню гитару чесать, да и петь ещё».

Наконец зашёл Даня, друг трубача, и подошёл к нему поздороваться. Он был без фотоаппарата, что сразу подметил трубач.

– Привет, – сказал трубач. – Где фотик?

– Привет. Я разве тебе не мешаю? – спросил Даня, игнорируя вопрос.

– Дане, у меня в этой песне только соло. Где фотик и почему так долго?

– Пробки. А фотик… – Даня напряг всю фантазию. – Я забыл… – сдался он.

– Ну, естественно. Иначе и быть не могло.

– Да ладно, я на телефон пофоткаю.

– О да-а-а… А почему один, без Маши?

– А зачем она?

– Ну, так, почему бы и нет. Вы же живёте вместе. Как же ты поехал в бар пить пиво, а её не позвал.

– Да я её и не вижу почти. Дипломом занята, у себя дома его пишет. Говорит, я её мешаю, не может у меня писать.

– Я тоже Насте мешаю диплом писать, – улыбнулся трубач и поднёс трубу к губам. Зазвучало звонкое, но неуверенное соло.

Даня отошёл и наткнулся на выжидающие взгляды шатенки и рыжей. Они брызнули смехом, а Даня, смущённо улыбнувшись в ответ, прошёл мимо них и занял дальний столик. Он, в принципе, был не особо общительный, тем более в общественных местах. Он всегда старался занять местечко как можно тише и мирно потягивать пивко, ничем не показывая своего удовольствия.

В это время из туалета эвакуировали лысого, пьянющего мужика. Он брыкался и уверял, будто с ним всё в порядке. Завсегдатаи несли его под локти, не обращая внимания на его пламенную речь.

Шатенка жестами стала звать трубача, и, когда у него выдался перерыв, он подошёл.

– А какие ещё песни у вас есть? – спросила шатенка.

– Разные. Это ещё только первое отделение играем. Дальше – больше.

– А заказать песню у вас можно?

– Конечно, если мы её знаем.

– А какие вы знаете?

– Я не могу так сразу все перечислить, – ответил трубач и, заметив недовольный взгляд гитариста, вернулся на место и стал ждать своей фразы.

Но девушки не унимались и снова позвали его к себе в перерыве между песнями.

– Так, можно заказать что-нибудь?

– Можно, заказывайте.

– А сколько это будет стоить?

– Сколько заплатите.

– Ну, сколько, на пример?

– Триста рублей, например.

– А какие песни у вас есть?

Заиграла подложка, и трубач вернулся на свой подиум. Во время своего соло он выслушивал от гитариста:

– Зачем ты к этим бабам ходишь? Почему я должен один за двоих тут играть? Вон, админ уже косится на тебя. Скажет ещё потом, вы тут вес вечер баб клеили. Стой уже на месте. Потом, между отделениями, хоть в дёсны с ними бейся.

Настало соло гитариста, и трубач стал высказывать свои мысли по этому поводу:

– Чего не так-то? Я в своих перерывах же с ними говорил. И то, какое говорил? Они песню хотят заказать. Думал, может, на бабки разведутся. Да и вообще, я ничего не испортил же. Музыка идёт нон-стопом. Всё нормально.

Грянула кода, и гитарист, включая следующий трек, сказал трубачу:

– Какое заказать? Они сидят уже час наверно и тянут бокал пива. Не думаю, что у них есть деньги.

Шатенка вновь поманила трубача, тот переглянулся с гитаристом и отрицательно покачал головой девушке. Зазвучал всё тот же, набивший оскомину, ля-минор, и публика узнала в нём «Я то, что надо»». Женщины из «Мотылька» выпрыгнули из-за стола и стали танцевать, стараясь добавить в движения максимум эротики: они выпучивали глаза, надували губы, гладили себя по остаткам талии и, сжав ноги вместе, виляли хвостами. Бесшабашная пожирала гитариста глазами, а он изо всех сил не замечал её. Трубач видел обиду первого столика и даже чувствовал вину. Он не любил обижать девушек, но всё же считал, что гитарист был прав, и не стоит вообще с ними связываться. Девушки какое-то время пытались добиться внимания трубача, но после всех попыток и вправду обиделись и ушли из бара. На сердце у трубача полегчало, и он спокойно доиграл свою партию.

Первое отделение приближалось к завершению. Подошло ещё несколько столов. В баре стало людно, официантки сновали туда-сюда, чуть ли не задевая музыкантов за их инструменты. Постоялец в кожанке стал откровенно приставать к Юле, но та отталкивала своего ухажёра и тыкала пальцами в директора, сидящего со своим другом за барной стойкой. Грянуло «WWW», и многие вышли поплясать, а Даня покурить. В след за ним вышли и постояльцы. Трубач видел сквозь закрывающуюся дверь, как Даня угостил их сигаретами.

Гитарист прыгал и кричал, трубач дул, не жалея губ. Конец отделения должен быть как жирная точка, как откормленный восклицательный знак. От частых и сильных ударов по струнам гитару повело, как и трубу от передува, но это всё мелочи. И публика лихо отплясывала под всё тот же многогранный ля-минор.

– Спасибо за танцы! – сказал в микрофон гитарист по окончанию песни. – Нам приятно, мы это ценим. Вы особо не остывайте, сейчас мы сделаем небольшой перерыв, а затем продолжим с ещё более зажигательными песнями. Делайте заказы, продолжайте общаться! Группа «Грибра» скоро вернётся!

Как только он это договорил, то полез в карман, где уже часа пол разрывался телефон. Гриша был истинным музыкантом и не позволял себе оторваться от дела. А звонила Лена, которая не могла расплатиться с таксистом. Увидев десятки пропущенных от жены, Гриша перекрестился и вышел на улицу перезвонить.

– Да, дорогая, ты мне звонила?

– Звонила?! Звонила, твою мать! – кричала в трубку Лена. – Что, от гитары своей оторваться на минутку не можешь?

– Мы же играли… Ты же знаешь, я не могу ответить…

– Так сделали бы паузу! Никто бы не сдох, если бы вы три минуточки помолчали.

– Вот, мы сейчас сделали паузу. Аж на 15 минут. Так что случилось? – Гриша изо всех сил старался сохранить спокойствие и не реагировал на тон Лены.

– Зачем мне сейчас? Сейчас мне уже ничего от тебя не надо. Посадил меня без денег в такси, а потом ещё и трубку не берёшь. Спасибо, я сама справилась, без твоих денег.

– А чего ты не сказала сразу? Я бы тебе дал.

– Не надо мне ничего давать! Ты таксисту на карту переведи, да поскорее, пока он не выжрал весь холодильник.

– Он что, у нас дома?!

– Да, он, видите ли, не доверяет честному слову добропорядочной женщины. Пришлось его на чай пригласить, пока оплата не пришла.

– На какой ещё чай?! Что там происходит?!

– Ничего тут не происходит! Фантазировать он собрался ещё, фантазёр. Все вы мужики невозможные! Переводи скорее, номер карты я тебе скинула.

Лена повесила трубку, и Гриша остался наедине с мыслью, что на его карте денег нет, а есть лишь наличка. «Удивительная ситуация, – думал Гриша, жуя челюсти от злости. – Как я дожил до того, что у моей жены нету каких-то галимых пятиста рублей. Ни на карте, ни налом, ни даже в квартире – заначки нет! У меня только две тысячи и всё, это на всю семью. Хм, так не бывает… Ладно, через пару часиков будет четыре тысячи и пятьсот рублей долга Ибрагиму. М-да, фантазёр, ты меня называла…»

Лену посещали идентичные мысли. Она ждала оплату за верстку сайта вот уже две недели. «Муж и Жена – одна сатана». Видимо именно этой пословицей руководствовалась Лена, отказавшаяся вслед за Гришей от официального трудоустройства в пользу фриланса.

Пока Гриша разговаривал по телефону, Ибрагим проводил время за беседой с другом директора и всё время поглядывал на входную дверь.

– Здравствуйте, – поздоровался лысеющий мужчина с усами, когда Ибрагим допивал свой чай. – Давно играете?

– Добрый вечер. Не слишком, так, пару лет.

– М-м-м, понятно, понятно, а что у вас за труба?

– Обычная. Китай, хотя фирма, типо, немецкая, но на самом деле всё производится в Китае. А вы тоже трубач?

– Да вот, стараюсь им быть. В своё время, я духовую школу окончил, но это было давно ещё. Вот, сейчас снова загорелся, как сын пошёл учиться. Тоже на трубу.

– И вы вместе теперь играете?

– Да, я – первая труба в оркестре, он – вторая, – скромно, но гордо сказал усач. – Помню, отдыхали с семьёй в Анапе, и скучно мне как-то было, смотрел, кто и что продаёт там в интернете. Увидел там случайно корнет King-овский всего за четыре тысячи. Ну и купил себе.

– Да, King, нормальная фирма. Старый, правда, наверно?

– Наверно. Да, это и не важно… Вот, теперь учу сонату, – протяжно заявил усач.

– И что за соната?

– Слышали о такой может быть – Телемана? Соната Телемана. Известная вещь.

– Не сомневаюсь, но, к сожалению, не слышал.

– Она, знаете ли, очень хорошо развивает игру. Там много разных технических приёмов. Обязательно выучите – соната Телемана. «Ленинград» это, конечно, хорошо, но и классику знать надо.

На этом слове в разговор ворвался вернувшийся Гриша:

– Ибра, скинь мне на карту 500 рублей. Срочно.

Ибрагим хотел что-то спросить, но друг перебил его:

– Сегодня же отдам. Просто на карте денег нет, а надо перевести срочно.

Ибрагим достал телефон, и через тридцать секунд Гриша, сказав «спасибо», ушёл пересылать эти деньги дальше, параллельно размышляя о своей жизни.

– А с сурдиной вы играете? – продолжал расспрашивать усач.

– Нет, но хочу попробовать, – не отрываясь от входной двери, говорил Ибрагим. – Одну минуту подождите, пожалуйста.

Ибрагим набрал Даню, голос друга ответил что-то вроде «да-да, скоро буду» на фоне невнятного шума, и пошли гудки. На последующие звонки Даня уже не отвечал.

– Так что там с сурдиной? – спросил Ибрагим, оторвавшись от телефона.

– Всё просто. Ну, может, чуть сложнее. Она слегка завышает, правда, но звук у неё такой… Чисто джазовый.

«Да-да, – думал Ибрагим. – Если бы можно было достичь джазового звучания, всего приставив к трубе сурдинку, то джаз перестали бы уважать серьёзные музыканты».

В «Пивной Зал» зашли две девушки на высоченных каблуках, со спортивными сумками и с причёсками, на которые было потрачено не менее полутора часа. Они молниеносно окинули взглядом каждого из присутствующих и, не останавливаясь, спустились в подсобку. От их взгляда Ибрагиму показалось, что его нежно и крепко схватили за яйца. Это был профессиональный взгляд. Девушки были стриптизёршами. В программе они числились как go-go-танцовщицы, но по факту… В след за ними в подсобку прошла Елизавета с удивлённым и недовольным лицом.

– А вы играете ещё что-нибудь? – не унимался усач.

– Да, конечно, у нас ещё два отделения.

– Нет, я имею в виду не это. Кроме каверов играете что-то? Может быть, своё, с трубой, без слов?

– Не без этого, но с таким репертуаром денег не заработаешь.

– К сожалению, вы правы, – сказал усач в сердцах и с таким выражением лица, будто его дети голодают из-за этого. – А если я вам сурдину дам, вы сыграете с ней?

– Можно попробовать.

– Это было бы интересно. Я тут недалеко живу, скоро вернусь, – мужичок радостно затеребил свои усы левой рукой, а правой вырисовывал путаные линии. Он сделал знак директору и отправился за сурдиной.

Когда усач вышел из бара, Ибрагим снов попытался дозвониться до Дани и вновь безуспешно. Ибрагим оторвал глаза от телефона и встретил взгляд директора, всё так же мирно попивающего кофе. Директор наградил его одобряюще-уважительным кивком, и Ибрагим ответил наклоном головы и приложением руки к сердцу, а затем сразу же обратился к бармену:

– Слушайте, а что это за парни приходили? Ваши знакомые?

– Да, это Костян с другом. Местные ребята. А что такое?

– Они нормальные, адекватные?

– В каком смысле?

– Мой друг вышел с ними покурить и пропал. Вот, даже трубку не берёт.

– Не знаю. Нормальные они, обычные.

– А у вас есть номер их, чей-нибудь?

– Не, у меня нет. У Юли спроси. Юля! Иди-ка сюда.

Официантка подошла, прихватив с собой подозрительное выражение лица.

– Слушайте, – начал сразу Ибрагим. – Мой друг вышел с вашими друзьями покурить и пропал. Вон, его столик пустует, и пиво стынет. Вы можете позвонить своим друзьям, узнать, всё ли нормально?

– Как настроение-то у Кости было? – спросила вслед бармен.

– Да, нормальное. Позвонить могу, только вряд ли он возьмёт.

– Почему? – спросил Ибрагим.

– Он не любит отвечать на мои звонки, – желчно усмехнулась Юля.

– Позвоните с моего тогда, – предложил Ибрагим.

– Незнакомые номера тоже не берёт.

– Давайте всё-таки попробуем, пожалуйста. Может, там уже… а я и не в курсе.

– Да ничего там не могло случиться, – сказала бармен. – Ведь так, Юля? Вы же помирились, чего ему чудить?

– Ну да, он был весёлым. Не переживайте, с вашим другом всё хорошо.

– Давайте всё-таки позвоним. Я буду переживать тогда значительно меньше, – настаивал Ибрагим.

– Ладно, ладно, – ответила Юля и стала звонить. Костя трубку не брал. – М-да, понимаешь, что это значит? Теперь мне снова придётся ссориться с ним потому, что он трубку не берёт, – толи шутя, толи серьёзно сказала официантка.

– Зачем же? Вот, попробуйте с моего.

Но и на этот раз Костя не взял трубку.

– Эх, а мы ведь только помирились, – расстроилась Юля.

– Да не надо ему ничего говорить. Не взял, так не взял.

– Да, – задумчиво сказала Юля. – Не переживайте, ладно. Я думаю, с вашим другом всё хорошо.

– Надеюсь, – сказал Ибрагим и пошёл к своему подиуму.

«Неужели она и правда собралась выяснять отношения? – думал Ибрагим. – Она удовольствие, что ли, получает от этого? Хотя, всё возможно. Может, это прелюдия у них такая».

– Я, тут, знаешь… – сбивчиво сказал Гриша, вернувшись на «сцену». – Вот же ситуация. Первый раз такая дикость. По началу-то всё было нормально. Распродавал оборудование с точки своей. Потом его становилось меньше… хотя, нет, его по-прежнему много, но оставшееся барахло никому не нужно. А так, продал сабы за двадцатку, и, вроде, можно не работать месяц. Гитары все свои продал… Оставил себе самую удобную. Зачем? Может, и эта не нужна? Всё же так хорошо начиналось. И было бы всё нормально, если бы я знал, как действовать. Я ведь раньше группу искал, чтобы заказы брать. А надо наоборот: искать заказы, а потом группу собрать, когда работа есть, не проблема. Почему я сразу этого не понял? А ведь мой леспол мог тогда бы уцелеть.

– Надо было самому играть – в одного, – сказал Ибра, а сам думал: «Какой леспол?! Он о гитарах своих жалеет! Реально, наркоман».

– Да ну, – отмахнулся Гриша. – Я так не могу, не привык. Всё время в группах играл. Один на сцене сразу теряюсь. Руки дрожат, в горле ком. А если с кем-то, тогда уже другое дело. Это я уже в своей тарелке. Да-а-а, слушай, ты мне не займёшь тысяч сорок, случайно? Ну, или хотя бы тридцать? Можно будет начать нормально играть: без спешки займёмся и каверами новыми, и авторской программой. Можно даже альбом записать, аппарат есть. Никогда не думал, что из-за каких-то тридцати тысяч, я не смогу альбом записать.

– Думаю, и с тридцатью тысячами мы ничего не запишем. Были бы идеи, давно пробились бы сквозь эту рутину.

– Думаешь, у меня идей мало? Идей вагоны, но рельсы не проложены.

– Какие ещё рельсы?

– Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы, едет поезд запоздалый.

– Понятненько.

– Нет, я серьёзно, кроме шуток. Займи тридцатку. Я хоть долги отдам.

– Ты отдашь долгов на тридцать тысяч, взамен чего у тебя появится долг на тридцать тысяч. Ничего не чувствуешь?

– Так это будет долг тебе, а не всяким ЖКХ. К тому же, мы можем договориться с тобой. Скажем, ты год не будешь за точку платить. Итого у тебя экономия двенадцать тысяч в год. Остаётся всего восемнадцать отдать. По полторы тысячи в месяц – ерунда. За год всё и отдам.

– Пока мне будешь отдавать, ещё долгов набежит.

– Этого нельзя сказать наверняка. Лене скоро заплатят. Я халтуру подыщу. Просто не хочу с приставами дел иметь. У меня время – это решающий фактор.

– А ты тратишь его на всякие кабаки…

– Короче, дашь?

– С чего ты вообще решил, что у меня есть столько.

– Так, а на что тебе тратить? Вон, ты сам мне сказал, что за полгода продал инструментов на полтинник. А ничего ещё себе не купил. Мобила всё та же, труба всё та же.

– Ты мои деньги считаешь?

– Чува-а-ак, ну не надо всей этой фигни сейчас. Я тебе с конкретным вопросом. Скажи либо «да», либо «нет», и хватит уже. Мне самому весь этот разговор не нравится.

Ибрагим мог помочь своему другу, ведь у него, и правда, были деньги. Но ему совсем не хотелось этого делать. И вовсе не из жадности или безразличия к жизни Гриши. Просто Ибрагим не верил, что деньги способны помочь. Да, Гриша на время откупится, а потом снова, понемногу, спустится в долговую яму. И самой вероятной оплатой долга Ибрагиму станет бесплатная аренда точки на пять лет вперёд. «Наверно, я всё-таки жадный, – подумал Ибрагим в конце своих размышлений».

– Нет, прости, – сказал Ибрагим.

– Ладно, ладно, ничего, – ответил Гриша поникшим голосом.

– Ты, кстати, время видел?

– Да, уже пора, – сказал Гриша и стал объявлять о начале второго отделения.

В этот момент из подсобки вышла Елизавета и, махая рукой музыкантам, чтобы они не начинали, подошла к ним.

– Тут такое дело, – начала администратор. – Там девочки уже пришли. У них, видите ли, ещё один заказ, и они раньше припёрлись. Я с ними договорилась так: вы играете песен пять, потом они выходят – у них номер. Потом опять вы, и опять они. Догоняете? Потом общий перерыв в девять, а после они сразу танцуют и уходят, а вы заканчиваете к десяти. Догнали схему?

– Без проблем, – ответил гитарист.

– Тогда всё, начинайте, и так задержались. И играйте нормально, – едко завершила она разговор и сразу ушла, не дожидаясь реакции.

– Слышал? – усмехнулся гитарист, выключая подложку. – Играй нормально.

– Да пошла она.

Грянул рок-н-ролл, «Мотылёк» пустился в пляс, остальные посетители уютно загалдели. К концу первой песни в бар зашли уже забытые трубачом рыжая и шатенка. Они казались пьянее прежнего, рыжая всем своим видом и жестами демонстрировала, что её притащили сюда против воли, она посмотрела на каждый уголок в помещении и на всех кроме трубача. Шатенка, сдержано улыбаясь, мельком взглянула пару раз на трубача и усадила свою подругу за тот же первый столик. Они заказали по пиву, рыжая скрестила руки на груди, а шатенка её что-то шептала.

Гитарист хмуро косился на трубача, давая понять, что не надо опять ходить к этим девицам. Но старая поговорка оказалась верна: «Если музыкант не идёт к девицам, то девицы идут к музыканту». Рыжая, всплеснув руками, со злыми глазами подошла между песен к гитаристу и громким пьяным голосом спросила:

– Лепса знаете?

– Лично? – простодушным тоном спросил гитарист.

– Яично, блять! – крикнула рыжая. – Песни Лепса какие знаете?

– Рюмку водки.

– Не пойдёт.

– А мне кажется, в самый раз, – гитарист был раздражён этой заминкой и, игнорируя рыжую, стал включать следующий трек.

– «Я тебя не люблю» знаешь? Я тебя не люблю, это главный мой плюс… – пыталась напеть рыжая, а, когда гитарист включил следующий рок-н-ролл, закричала. – Стой! Стой! Я пришла песню заказать!

Но гитарист уже пел, а трубач подыгрывал. Рыжая бесилась, и шатенка подошла успокоить и забрать подругу. В этот момент в бар снова зашёл пьянющий лысый мужик и, так как музыканты стояли прямо напротив двери, а девицы прямо напротив музыкантов, этот мужик сходу налетел на девушек, приобнял их за талию и расхохотался.

– Хотите выпить, красавицы? – с трудом выговорил он.

– Я ничего не хочу, – выбиваясь из его рук, сказала рыжая.

– Может быть?… – спросил лысый, глядя на шатенку и делая противоестественное ударение в слове «быть».

– А что вы предлагаете? – аккуратно освобождаясь от чужих рук, спросила шатенка.

– Посмотрим. Давай, – говорил мужик преисполненный распирающего чувства, от чего все его слова приобретали взрывной характер.

Рыжая ушла к себе за столик и, скрестив руки, стала изучать пол. А шатенка с пьяницей сели за стойку, где через минуту им налили по большому стакану разноцветного напитка. Администратор пристально следила за всеми движениями этого лысого и подозрительно косилась на шатенку. «Мотылёк» вставал из-за стола и собирался уходить. Бесшабашная попросила медленный танец, и, когда заиграли Knocking of the Heaven doors, она сказала гитаристу:

– А я буду представлять, что танцую с тобой.

Обняла себя за плечи и медленно вращалась вокруг своей оси, опуская руки всё ниже и ниже.

– Часто вы здесь играете? – спросила бесшабашная у гитариста, пока трубач играл соло.

– Нет, первый раз. Может, ещё будем когда-нибудь.

– А так вообще много играете?

– Когда как. Вы лучше в группу в «контакте» нашу зайдите. Группа «Грибра». Там вся информация.

– Хорошо, посмотрю, – улыбнулась она, и гитарист заиграл соло. «Мотылёк» направился к выходу. – Жаль, что ты женат, – еле слышно сказала она, глядя на обручальное кольцо гитариста, и тоже вышла из бара.

Гитарист не слышал, но понял и взгляд, и движение губ. Ему приятна была эту женщина, которая была немногим его старше и, в принципе, ещё миловидна. Он завидовал трубачу, который обычно оказывался во внимании девушек на всех выступлениях, но теперь и он получил немного тепла от незнакомки и почувствовал себя живым, а не просто генератором звуков. От всей этой сцены он умилился и мысли о долгах растворились, оставив лишь привкус безнадёги.

– Всё, – сказала администратор из-за стойки. – Сейчас девочки выйдут, доигрывайте и отходите.

Отзвучал последний аккорд и музыканты переместились за столик, откуда ушёл «Мотылёк». Притих свет и громко заиграла электронная музыка. Танцовщицы вышли на высоченных каблуках и широкими шагами, лихо виляя задницей, обошли бар из конца в конец, а затем вернулись к стойке и стали выгибаться во всех эротичных вариациях. Трубач смотрел на их движения с интересом и, конечно же, с наслаждением, ловя себя на мысли: «Эх, а Настя? Хорошо, что она не знает. Хотя, в принципе, что тут такого? Я же не специально».

Людей в баре было не так уж и много, но внимания девочкам хватило. Лысый пьянчуга тут же забыл о шатенке и стал лезть к ближайшей танцовщице, пытаясь выговорить хоть что-нибудь. Танцовщица улыбалась ему и спокойно отталкивала его тянущиеся руки. Другая танцовщица строила глазки трубачу. Он понимал, что это просто заманилово, танец такой – глазки строить, хвостом вилять. Но ему было приятно. Трубач заметил, как рыжая презрительно фыркнула и вышла из бара, шатенка выскочила вслед за ней. Администратор увидела это и поняла, что девицы не расплатились, поэтому стала требовать оплату с лысого, который отмахивался от всех просьб и жадно глядел на упругое тело танцовщицы. В своём состоянии он едва был способен отличить коленку от груди, но ему всё равно было интересно.

Девочки оттанцевали и поспешно зашагали в подсобку под затихающую музыку. Лысый рванулся за «своей» размахивая тысячей и, как ему казалось, говорил комплименты.

– Ну, это просто!… Скоро, скоро… Жаль, ну просто!… Модерн! Просто! – он говорил что-то ещё, но тяжело было разобрать.

Танцовщица взяла деньги и, ласково погладив потную лысину, ушла скорее мыть руки. Другая же хищным взглядом простилась с трубачом, который обнаружил себя единственным хлопающим человеком в зале.

«Это искусство! – думал трубач. – Вот они вышли, а никого нет, ну пара человек всего. А они такие уверенные. Ни руки, ни ноги не дрожали, и взгляд прямой. Это искусство – вся эта никому не нужная уверенность и этот разврат. На их месте я бы вышел, глянул, что особо не перед кем жопой вертеть, и ушёл бы назад. Честно отработали, ничего не скажешь. Я-то иной раз выступаю на отъебись, если сочту, что слишком мало людей. Мне нужна публика, публика, чтобы энергией заправиться, а эти… Да, мощно, мотивирует. Честно работают…»

– Отвисни, – улыбался гитарист, махая рукой перед трубачом. – Мы вообще-то продолжаем.

Трубач вскочил и стал готовиться к своему вступлению. Заиграли Ваенгу – «Курю». Эта песня искренне веселила музыкантов, и они очень смешно её пели и играли. Но как только трубач отыграл вступление, он вспомнил о своём пропавшем друге, и ему стало немного стыдно. Ведь он тут стриптиз смотрит, а Даня, может, валяется где-то избитый на обочине. И зачем он только курить пошёл? Минздрав ведь не шутит, когда предупреждает – курение убивает. Эти мысли тяжело легли в сознание трубача, и «Курю» вышло не таким уж весёлым. После песни он сразу позвал Юлю и попросил ещё раз набрать Костю, дав ей свой телефон.

Музыканты продолжали зажигать, а посетителей в баре приумножилось, и общее настроение всё поднималось и поднималось. Люди плясали и подпевали. Юля положила телефон трубача на стойку и отрицательно покачала ему головой. Лысого пьяницу в очередной раз вывели из бара. Он что-то кричал про свои ноги, видимо имея в виду, что больше не вернётся. Когда заиграли следующую песню, в бар зашла семья. Натурально: отец, мать, сын и дочь.

Отец не обращал внимания на происходящее, он просто увидел свободный столик и, вцепившись в него усталыми глазами, напрямик двинулся к нему, держа за руку свою дочь. Девочка же, услышав весёлую, громкую музыку, вырвалась из рук отца и стала неуклюже танцевать. Ей было лет 6-7. Мать семейства недовольно окинула взглядом творившуюся вакханалию и попыталась забрать с «танцпола» дочурку, но та брыкалась, фыркала и пищала, так что мама решила – чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Сын же вообще не смотрел никуда кроме экрана своего телефона. Он буквально на ощупь прошёл и сел за стол. Отец сразу сделал заказ, как только подошла официантка, а мать торопливо внесла коррективы.

Трубач и гитарист с особым весельем заиграли, увидев маленькую девочку среди толпы пьяных взрослых. «А куда ты водишь своих детей?» – смеялся трубач над гитаристом. И вот, доиграв свои пять песен, музыканты уселись за освободившийся первый столик и замерли в ожидании, глядя то на девочку, то на её семью. Загремел бас и танцовщицы так же грациозно вышли, но уже сразу к стойке, и профессиональным, красивым движением забрались на неё.

Девочка стояла как завороженная с открытым ртом. Она смотрела на танцовщиц, как обычно дети смотрят на Деда Мороза. Музыканты давились смехом.

– Он даже не смотрит, – говорил трубач про отца. – Прикинь, даже глаз не поднял.

– А зачем ему? Вон, он с мамашей что-то обсуждает.

– Да уж. А пацану вообще плевать, он ежедневно порнуху гигами смотрит. Зачем ему стриптиз?

– Я ему даже завидую. В моей молодости не было никакого интернета. Только наскальные рисунки с голыми мамонтами.

– Чего не танцуете? – ворвалась в разговор танцовщица, облокотившись на стол и сжимая локтями свою грудь.

– Хах, – улыбался трубач. – Погнали.

Они подошли к стойке и трубач подал ей руку, чтобы она залезла на стойку. Так они и танцевали: он в пол оборота двигал руками и ногами, а она развёртывала своё тело на все 360 и смотрела на него сверху вниз. Трубачу было не очень комфортно танцевать с её коленями, поэтому он позвал шестилетку и показал ей пару движений, поглядывая в сторону её родителей. Гитарист всё это снимал на свой мобильник и смеялся. У него мелькнула мысль: «Может, если скинуть это жене, то она немного повеселеет и смягчится?» Маленькая девочка схватывала налету и чувствовала себя совсем большой.

На экране телефона гитариста танцующая троица: горячая девица, парень оборванец и маленькая девочка. Гитарист тыкает в них пальцем и комментирует, пародируя Дроздова:

– Современный мир изменил понятие о досуге среди человеков. Многие понятия слились воедино, а время стало чересчур быстротечно, и темп жизни значительно вырос. Сейчас вы можете наблюдать, как типичный представитель человеков пытается совместить досуг, соблазнение, воспитание и обучение молодого поколения…

В кадре появилась мать девочки и, схватив её за руку, стала отчитывать трубача. Гитарист сдерживал смех и комментировал:

– Вы можете наблюдать прогресс. В стародавние времена детей воровали, чтобы сделать их рабами. Ещё какое-то десятилетие назад, чтобы забрать их органы. Но теперь… Теперь культура превыше всего в обществе, и детей воруют, чтобы учить их танцевать.

Танцовщица искренне смеялась и под конец выступления, когда трубач подал ей руку, наградила его совсем другим взглядом: весьма простым и человечным. В нём не было ни уверенности, ни хищности, ни напускного флирта, а только «ха-ха». И трубач смог увидеть её настоящую в этот краткий миг. Это была какая-нибудь Катя, учившаяся где-нибудь в экономическом и либо не имевшая парня в силу своего заработка, либо имевшая очередного безмозглого кретина. Она не знает ни хороших фильмов, ни интересных книг, любит громкую и простую музыку. И ей каждый день приходится бороться с желанием съесть что-то сладкое. Трубачу стало её жалко. Он посмотрел на другую танцовщицу, она казалась немного старше и скучнее. Её, наверно, звали как-нибудь Эльвира, или она очень хотела, чтобы её так звали. Она казалась серьёзной, в том смысле, что её интересуют деньги и вещи. Трубачу стало жаль и её, ведь она столько прекрасного упускает в жизни.

Мама вернула назад свою дочку и стала ссориться с отцом семейства. Результатом оказалось то, что он вовсе вышел из-за стола и устало плюхнулся за барную стойку, заказав водки. Музыканты вновь продолжили играть, и в паузе отец спросил, глядя на пустую рюмку:

– А «Рюмку водки» можете?

– Можем, – не сразу ответил гитарист с неопределённой интонацией.

– Сыграйте тогда.

– Сыграем, – гитарист не отводил глаз от мужчины.

– А, понятно, – он полез в карман и достал 500 рублей. – Достаточно?

– А следующая композиция посвящается мужчине за барной стойкой! – сказал гитарист в микрофон, забирая деньги, и добавил уже в сторону. – И его семье.

Грянул Лепс, и семья стала воссоединяться. Отец станцевал с матерью медленный танец. Пока звучало аутро, они расплатились и ушли из этого «похабного заведения». Мать напоследок подошла к гитаристу и, протянув ещё 500 рублей, сказала:

– Спасибо за песню. Только своему трубадуру ни рубля из этих денег не давай. Ты пел, ты их и заслужил.

Гитарист доигрывал соло и не мог их взять.

– Спасибо, положите на стойку, пожалуйста, – ответил он. – Не беспокойтесь, трубач у меня за еду играет.

Директор бара сидел всё это время абсолютно не замеченный и, улыбаясь, тихонько наблюдал за происходящим. Ему нравилось быть этаким сторонним наблюдателем. А когда ушла эта семья, он решил, что ничего веселее за вечер не случиться и подошёл попрощаться с музыкантами.

– Неплохо играете. Повезёт, будем ещё сотрудничать, – и он добавил, глядя на трубача. – Миша скоро придёт, ему тоже понравилось, как вы играете. Может ещё случится – вместе заиграете. В общем, успехов! – попрощался он и пошёл на пару слов к администратору, после чего вышел на свежий воздух. После слов директора администратор осталась стоять и глядеть на музыкантов уже с откровенной злобой. Никто и не подозревал, но её корыстную схему сегодня разрушили.

А схема очень простая. Она ищет как можно больше разных групп, дуэтов и одиночек. И каждому предоставляет возможность сыграть. Директор не против, он считает это довольно интересным и гуманным – всякий раз новое, и у всякого есть шанс показать себя. Директор выделяет под это дело по шесть тысяч за выступление, и закрывает глаза, что администратор берёт себе одну из этих тысяч за «труды». Но он и не подозревает, что каждой новой группе платят ещё на тысячу меньше просто потому, что они новенькие, «не проверенные».

Но только что директор сказал администратору: «Заплати им все шесть. Я проверю».

Дождавшись очередного выхода танцовщиц, трубач сразу уселся за столик и стал названивать поочерёдно то Дане, то этому Косте. Оба аппарата абонента были выключены или вне зоны действия сети. Гитарист стал получать удовольствие от вечера, он умудрился заставить себя не думать о доме и развлекаться, поэтому смотрел на оголяющихся девиц и блаженно расплывался в улыбке.

С каждым разом танцы были всё откровеннее, и на этот раз тема сисек раскрылась. Послышались пьяные свистки. Какие-то мужики пританцовывали перед барной стойкой, маслеными глазами глядя на уверенных и независимых женщин. Та, что постарше – типо, Эльвира – охотно заигрывала с этой компанией и получала приличное вознаграждение красными бумажками. Которая помладше – типо, Катя – тоже была профессионалом своего дела, и отзывалась на взгляды и пошлые выкрики посетителей, но тихонько косилась на трубача и злилась, что он смотрел в свой телефон, а не на неё. Это задевало в ней и женщину, и профессионала. Поэтому в конце танца она широкими и громкими шагами подошла к первому столику, где сидели музыканты, села на колени трубачу и взяла его за затылок. Он моментально оценил ситуацию, картинка бархатного, чистого, гладкого и голого тела фотографией ударила ему в память. После чего он с наигранно ироничным взглядом, спрашивающим: «А что дальше?», глянул в глаза танцовщицы. А она только этого взгляда и ждала. «Вот что!» – подумала она и приложила ладонь к его лицу так, что большой палец её руки лёг поперёк его губ, а затем медленно и, глядя ему прямо в глаза, облизала свой большой палец снизу вверх. А когда дошла до края своего длинного ноготка, резко соскочила языком и задела самый кончик носа трубача.

Её глаза коварно улыбнулись. Музыка завершилась, она уходила, виляя бёдрами сильнее обычного.

Гитарист катался по столу от смеха, глядя на потерянное лицо трубача. Тот от неожиданности совсем растерялся и трогал свой обслюнявленный кончик носа.

– Ау, – сказал гитарист. – Ты тут?

– Да, – покраснев, усмехнулся трубач. – Тут Даня всё трубку не берёт.

– Зато ты отхватываешь.

– Нет, серьёзно, с ним наверняка что-то случилось.

– Интересно, что бы сказала Настя?

– Да причём тут она?

– Нет, она конечно тут не при чём. Давай вставай, нам ещё доигрывать.

– После этого отделения надо будет по улице пройтись.

– Слушай, а может Насте видео скинуть?

– А ты снимал, что ли?

– А как же. Такое необходимо увековечивать.

– Ой, хватит чушь нести.

– Хорошо. Так что, я скину ей?

– Ты лучше помоги мне Даню найти.

– Как я тебе помогу?

– Не знаю, придумай. Я же вот думаю.

– Да-а-а, – протянул гитарист, включая очередного Ляписа. – Думает он. Доиграй сначала.

У трубача пропало настроение, и мысли были совсем не о музыке, отчего он много лажал. Трубач переживал за друга и стыдился за все эти танцульки перед Настей, хотя она и не знала ничего. Во всех своих перерывах он докапывался до Юли, куда они могли пойти, и просил её постоянно звонить. Юле это быстро надоело, и она стала игнорировать все его просьбы.

Под конец второго отделения вернулся Михаил, тот самый усач-трубач, и принёс долгожданную сурдину.

– Вот, смотрите, я принёс, – сказал он, подавая сурдину словно бокал.

– Я вижу, – безрадостно сказал трубач.

– Сыграйте что-нибудь. Какой-нибудь джаз с сурдинкой, – с затаённым восхищением сказал Михаил, а затем обратился к администратору. – Лиза, пускай они хотя бы одну песенку для меня сыграют, пожалуйста.

– Да пусть играют, что хотят, – ответила администратор, даже не глядя на Михаила.

– Прекрасно! Ребята, сыграйте. Но попробуйте пару нот с сурдинкой сначала, чтобы понять.

Музыканты переглянулись. Трубач ничего не хотел, а гитарист хотел денег.

– О-о-о! Конечно, конечно, – заторопился усач. – Вот вам за труды.

Гитарист забрал очередные 500 рублей и стал искать подложку, сказав трубачу: «Караван». Тот ответил: «Насрать», выдул пару нот и подумал: «М-да, сам себя не слышу, как играть то?». Из колонок зазвучали квинты на контрабасе. Гитарист с неподдельным удовольствием стал кивать головой в такт и чесать гитару, согнувшись всем телом. Трубач не мог понять, притворяется гитарист, или он действительно кайфует. Так и не разгадав этой загадки, он сделал полный выдох, чтобы сделать свободный вдох, и через мгновение дребезжащий и пронзительный звук трубы с сурдиной бальзамом на сердце лёг усачу.

Гитара была уже расстроена после все сыгранной попсы, настраивать её, конечно же, никто не собирался. Сурдина завышала и без того сомнительное интонирование трубача. Короче говоря – не джаз, но усачу нравилось. Гостям тоже было интересно послушать первые две минуты.

«Как же это просто, – думал гитарист. – Как же это легко. Что им вообще надо? Я каждый день всё свободное время посвящаю музыке. Сам занимаюсь сольфой, гитарой, теорией, вокалом. И даже на своём днищенском уровне вижу и слышу все свои бесконечные косяки. А они нет, они верят всему, что слышат. Будто так и должно быть. Получается, я зря трачу своё время. И к чему эта гонка за саморазвитием? Видимо я уже нахожусь на нужном уровне. Сомневаюсь, что если бы мы лучше играли, нам больше платили. Имеет смысл лишь расширять репертуар, чтобы в любую тематику зайти…»

Усач хлопал, публика просила попсы и потихоньку расходилась. Кое-как доиграли отделение, трубач потерял силы из-за волнения и, даже не дожидаясь пока закончит гитарист, положил трубу и сел за стол звонить. На этот раз Насте.

– Приве-е-ет, – раздался её радостный голос. – Неужели ты уже закончил?

– Привет, Настя, привет. Не, ещё отделение осталось, – грустно ответил Ибрагим. – Тут такое дело случилось странное и нехорошее.

– Что случилось? – испуганно спросила Настя, она была очень участлива и все переживания Ибрагима переносила как свои помноженные на два.

– Даня пропал куда-то. Он пришёл к нам на выступление, вышел с каким-то Костей покурить, и его нету уже второй час.

Громко заиграла музыка и вышли танцовщицы.

– О боже… – отреагировала Настя на слова Ибрагима.

– Так что когда мы доиграем, я пойду его искать.

– Да, да, понятное дело. А что за Костя?

– Это видимо парень официантки.

Одна из танцовщиц – «Катя» – широко зашагала к Ибрагиму, но он сразу замахал ей рукой, давая понять, что ему не до танцев.

– Я им обоим звоню, не берут трубки, – продолжал Ибрагим. – Не нравится мне всё это.

– Мне тоже не нравится, – сказала Настя.

– Пойдём, красавчик, – сказала танцовщица, взяв за руку Ибрагима.

– Ты не видишь, я занят? – ответил он ей.

– Что? – спросила Настя. – Ты мне?

– Нет, нет. В общем, я не знаю, когда приду.

– Умоляю, спаси нас, – неожиданно сказала танцовщица дрожащим голосом ему на ухо.

– Извини, тут всё не угомонятся, – сказал Ибрагим Насте, вставая из-за стола.

– Ладно, ничего, я всё равно буду ждать тебя, – подбадривала Настя. – Целую, обнимаю, люблю тебя, скучаю.

– Целую, обнимаю, люблю тебя, скучаю, – с улыбкой ответил Ибрагим и повесил трубку.

Тут он обнаружил, что его одевают в костюм Деда Мороза. Танцовщицы накинули на него шубу, шапку и нацепили бороду. А затем резко толкнули на стул и стали извиваться по нему, ёрзать на его коленях и кокетливо прикрывать ему глаза. Ибрагим сгорал от стыда, но не противился. Публика свистела, хлопала, Гриша смеялся и снимал на видео. Девицы были топлесс и тёрлись с обеих сторон грудями об лицо Ибрагима. Затем они властно взяли его за руки и стали ими водить по всем изгибам своего тела. Как бы говоря ему: «Трогай! Чего ты тут расселся? Трогай!» Ибрагим плохо соображал из-за стыда и не испытывал ни возбуждения, ни удовольствия. С него сняли костюм Деда Мороза и напоследок поцеловали в горящие щёчки с обеих сторон. Музыка прекратилась, танцовщицы ушли, публика смеялась над жалким видом Ибрагима.

– Почему всегда я? – спросил он, негодуя.

– Да-а-а! – смеялся Гриша. – Действительно, бедняга.

– Нет, правда. Почему всегда я? Практически каждое выступление что-то подобное случается.

– Ну, прям-там каждое.

– Вон на Хэллоуин меня просила обмазать её шоколадным маслом.

– Ну, обмазал – ничего такого.

– А потом-то заставили слизывать!

– Ты там не один слизывал вообще-то.

– Тем более. Вот ты слизывал? Нет. А я? Да. Почему?

– Да кто меня попросит слизывать? Я-то уже старик никому не нужный. И вообще, тебя там особо никто не уговаривал.

– Да, да, да. Не важно… Удали видео.

– Как?

– Вот так. Просто нажми delete.

– Не-е-е, я его до свадьбы твоей сберегу. Чтобы гостей порадовать.

– Какая свадьба? Удали просто. Все и так будут рады.

– Конечно, если она вообще состоится.

– Ну, всё когда-нибудь случается.

– На Насте?

– Не знаю, всё возможно.

– Или ты уже взял телефончик у этой, что палец облизала?

– Удали все эти видосы.

– Да что ты паришься? Не буду я их никому показывать. Лене может только…

– Понятненько.

– Чего ты злишься? Впервые вижу мужика недовольного, что ему станцевали приват сразу две стриптизёрши. Две!

– Ты и довольных не видел.

– И то правда.

– Я-то доволен, но не этим, а знаешь чем?

– Ну-ка?

– Мы всё-таки не за 4000 сегодня сыграем. Уже минимум 5500 выходит. Значит, мы не так уж и плохи.

– Я тоже думал об этом. Мне кажется, мы даже слишком хороши для «Пивного Зала».

– О да-а-а! Будем тут каждые выходные играть, – разразился сарказмом Ибрагим.

– Да-а-а! Договор с ними заключим, – вторил ему Гриша.