Пощады нет [Альфред Дёблин] (fb2) читать постранично

А. Деблин Пощады нет

Я. Металлов. От экспрессионизма к реализму

Недавно у нас был издан роман Альфреда Деблина «Берлин — Александерплац». Экспрессионист, автор целого ряда идеалистических и даже мистических романов, Деблин ответил на развал и деградацию капитализма в послевоенной Германии^[1] «взрывчатой» книгой «Берлин — Александерплац». Это был пестрый сумбур образов и метафор, свистопляска понятий, издевка над элементарными «правилами движения» фабулы, намеренное нарушение эстетического «порядка».

Уже в самом начале романа вдруг «возникал вопрос» — «не закончить ли нам на этом свое повествование?» Целые отрывки из библии и Илиады, исторические справки, заметки из газет, протокольные выписки, — все это теснило и дезорганизовывало развитие фабулы, зачастую прерывавшейся такого рода энергичными авторскими пожеланиями: «Эх, взять бы его, да за ноги, да башкой об стенку!» То и дело в романе возникало какое-то попурри из разнообразнейших гимнов и самых несусветных лозунгов, вроде. «Через несчастье — к счастью!» Целые главы самим автором аттестовывались: «Черные дни для Рейнхольда, впрочем эту главу можно и пропустить». Или еще более «осмысленно»: «Гоп, гоп, гоп, конь снова скачет в галоп».

Словно в детской песенке, повествование неожиданно прерывалось: «Ручками мы хлоп, хлоп, ножками мы топ, топ». Без всяких видимых к тому основании начинались упражнения в спряжении: «Мы побиваем, вы побиваете, они побивают». Или: «Я разбиваю все, ты разбиваешь все, он разбивает все». Возникали какие-то невероятные словообразования: «Ах, только из-за чингдарада, бумдарада». Или еще более вразумительно: «Ах, зачем, ах, затем… бьют барабаны, батальон — вперед марш. Когда по улицам идут солдаты, ах, зачем, ах, затем, ах, только из-за чингдарада, бумдарада».

Можно было подумать, что слова потеряли свой обычный смысл и, взбунтовавшись, ринулись на злосчастного писателя. Впрочем, вот собственное признание Деблина: «Слова, — писал он в эпилоге «Берлин — Александерплаца». — надвигаются на человека со всех сторон, так что только ходи да поглядывай, чтоб тебя не раздавило».

Но не только «слова»! Предметы и явления внешнего мира зачастую также выказывали в «Берлин — Александерплаце» признаки несуразного поведения: дым, обыкновенный табачный дым, вдруг видел себя «окруженным физическими законами», в панике «хватался за голову», но «его подхватывали ветер, холод и тьма — и только его и видели». Пивные кружки вели какие-то многомудрые беседы с героем романа и что-то ему «блаженно лопотали». Бутерброды с колбасой на полпути от горла к желудку, «одумавшись», возвращались обратно к горлу и укоризненно жаловались: «Что ж ты меня без горчицы!» Улицы «разражались смехом», глядя на злосчастного героя, а фонари, видя его бегущим, злорадно «покачивали головами». Крыши домов сползали на героя, и он в ужасе кричал «кукареку!»

Казалось, весь мир превратился в одну безумную, кричащую и грохочущую площадь («Александерплац»!). Деблин меньше всего чувствовал себя хозяином этого «Александерплаца» (в прямом и переносном смысле этого слова). Чувствительный и тонкий «микрофон» писателя воспринимал все, что делалось на этой всесветной площади, а сам писатель, растерянный и потрясенный, не будучи в силах разобраться в окружающем, сосредоточиться, найти ту «ведущую ось», которая помогла бы ему понять и осмыслить происходящее, покорно воспроизводил на страницах своего романа весь этот рисовавшийся ему дикий калейдоскоп событий. В результате возникала глубоко «символическая» картина мира: «В воздухе чувствуется какой-то идиотизм, в воздухе чувствуется какой-то гипнотизм, в воздухе что-то чувствуется, да, чувствуется, и никак из воздуха уж не выходит».

Не от избытка брызжущих, не вошедших еще в колею сил, а от бессилия и растерянности проистекали экспрессионистские «выверты» Деблина в «Берлин — Александерплаце». Ставя вопрос: что есть человек, Деблин тут же отвечал: «Мы нуль или ничего, ровно ничего». Недаром через роман проходил кровавый рефрен: «Кровь прольется, кровь прольется, кровь прольется, как вода», а над всеми событиями и героями «Берлин — Александерплаца» высилась жуткая фигура «Смерти» (с большой буквы!) с серпом в руке: «Есть жнец, Смертью зовется он, властью от бога большой наделен. Сегодня свой серп он точит, приготовить для жатвы хочет. Скоро работать он станет, всех нас серпом достанет».

Черной безысходностью, жутью и ужасом веяло от панорамы мира в «Берлин — Александерплаце». О Деблине, как и о герое его «Берлин — Александерплаца» — Франце Биберкопфе, можно было сказать словами романа: «В сумерках сознания этого человека нарастает ужас: что-то, видно, разладилось в этом мире». Да, в капиталистическом мире «что-то», действительно, «разладилось». Буржуазный мир явно сорвался с петель, растеряв даже видимость оправдания своему существованию с точки зрения разума и морали.