По приказу ставки [Алексей Иванович Крылов] (fb2) читать онлайн

Алексей Иванович Крылов По приказу Ставки

Слово об авторе и его книге

На долю автора книги «По приказу Ставки» Алексея Ивановича Крылова выпала нелегкая солдатская участь — все четыре года Великой Отечественной войны против гитлеровских захватчиков он находился в боевом строю летчиков авиации дальнего действия. Ему довелось служить в 40, 36, 48-й бомбардировочных дивизиях на различных штурманских должностях — от штурмана отряда до штурмана полка, — участвовать в боевых действиях в небе Прибалтики, Москвы, Ленинграда, Сталинграда и Курска, в невероятно трудных полетах на бомбардировку политических и военно-промышленных объектов фашистской Германии и ее сателлитов.

За время войны А. И. Крылов совершил около двухсот успешных боевых вылетов в глубокий тыл врага. На его счету несколько уничтоженных железнодорожных составов, разрушенных цехов военных заводов, складов боеприпасов, топлива и других объектов. В составе эскадрильи и полка он наносил удары по аэродромам и морским кораблям противника. Будучи штурманом части, он обучил десятки молодых экипажей искусству самолетовождения и бомбометания в сложных погодных условиях. За мужество и отвагу, проявленные в боях, Крылов награжден шестью орденами и многими медалями. Первый орден Красного Знамени он получил за успешные боевые действия во время войны с белофиннами.

В своих мемуарах полковник в отставке Крылов с исключительной теплотой рассказывает о подвигах однополчан, о своих командирах, боевых друзьях и товарищах, об их дерзких налетах на различные объекты противника. Читается книга с интересом. Она волнует и в то же время многому учит, заставляет человека, будь то бывалый фронтовик или воин нынешнего поколения, взглянуть по-новому на события, казалось бы, давно известные и пережитые.

Нельзя без волнения читать такие главы, как «В начале войны» и «На подступах к Москве». Здесь что ни полет, то подвиг, что ни летчик, то герой. Взять хотя бы Владимира Иконникова, этот замечательный боец проявил стойкость и мужество в первые же дни войны. В неравном воздушном бою над Вильно (ныне Вильнюс) погибли его штурман и стрелок-радист. Объятый пламенем самолет взорвался в воздухе. Раненому летчику чудом удалось спастись на парашюте. Он очутился на территории, оккупированной немцами. Советские патриоты оказали ему первую медицинскую помощь: вынули из ноги пулю, но осколок, застрявший в локте, извлечь не удалось. Больше двух месяцев младший лейтенант пробирался в расположение наших войск. Тяжелобольного, с гангреной руки, его положили во фронтовой госпиталь: врачи спасли ему жизнь, вернули в строй. До конца войны Иконников не покидал кабины бомбардировщика. В 1943 году ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

В июле 1941 года комсомольский экипаж лейтенанта Булыгина повторил подвиг Николая Гастелло. В районе переправы через реку Березина фашисты подожгли бомбардировщик лейтенанта Н. А. Булыгина. Экипаж мог бы воспользоваться парашютами. Но комсомольцы не сделали этого. Герои направили свой объятый пламенем самолет на переправу противника и взорвали ее, уничтожив при этом несколько танков и надолго задержав продвижение фашистских войск.

Запоминается и другой эпизод, когда экипаж лейтенанта А. Д. Маркина, действуя под Малоярославцем, таранным ударом преградил фашистским танкам путь к Москве.

Автор довольно скупо говорит о себе, но зато увлекательно рассказывает о своих однополчанах. Все они на первый взгляд обыкновенные люди, но как раскрываются их характеры в критические минуты — в минуты смертельных схваток с ненавистным врагом. Из числа запомнившихся боевых эпизодов автор выбирает такие, которые наводят на глубокие раздумья, показывая все многообразие и сложность обстановки, в которой довелось действовать экипажам в дальних полетах.

В самом трудном военном году — сорок первом — авиаторам приходилось вести жаркие бои с гитлеровскими захватчиками, рвавшимися к Москве и в Ленинград, когда были оккупированы Прибалтика, Белоруссия, Украина. Чтобы сбросить бомбы на фашистское логово — Берлин, экипажи дальних бомбардировщиков по приказу Ставки поднимались с островного аэродрома Эзель и под покровом ночи летели по восемь — десять часов над территорией, занятой противником, без каких-либо данных о погоде и сведений о средствах противовоздушной обороны гитлеровцев.

Каждый такой полет был настоящим испытанием на боевую зрелость, и совершить его могли только воздушные бойцы, обладающие исключительным мужеством и высоким летным мастерством. Именно о таких людях — о летчиках Е. Н. Преображенском, В. И. Щелкунове, Н. В. Крюкове, штурманах П. И. Хохлове и В. И. Малыгине, ставших Героями Советского Союза, — рассказывается в книге.

А. И. Крылов горячо любит своих боевых друзей и товарищей по оружию, искренне восхищается боевой деятельностью каждого из них. Автор показывает, с какой настойчивостью осваивают новый для них самолет прибывшие с пополнением молодые летчики. Он прослеживает боевой путь Ивана Симакова, Анатолия Иванова, Антона Шевелева, которые за сравнительно короткий срок успешно вошли в боевой строй и стали впоследствии Героями Советского Союза.

Много теплых слов сказано об авиационных техниках и механиках, об их самоотверженном труде во имя нашей Победы.

Правда, автор не ограничивается показом только положительных фактов, он анализирует и имевшиеся у нас в то время недостатки, раскрывает причины их появления и пути устранения. Ценность книги состоит в том, что действия соединений АДД рассматриваются в тесной связи с событиями на фронтах Великой Отечественной войны. Достоинством книги является и то, что А. И. Крылов впервые сделал попытку показать более широко боевую работу соединений дальнебомбардировочной авиации и их весомый вклад в нашу победу над гитлеровской Германией.

Искренне желаю книге А. И. Крылова добрых встреч с читателями. Ее с интересом прочтут не только ветераны минувшей войны, но и воины нынешнего поколения, юноши, готовившиеся стать в ряды защитников Советской Родины.

Главный маршал авиации А. Е. Голованов

29 марта 1975 года

В начале войны

Над Вильно

Июньская ночь сорок первого года. Тревожна и настороженна предутренняя тишина на аэродроме. Каждый звук в прохладном воздухе как-то особенно резко врывается в покой природы и сразу же замирает, не успев прокатиться эхом. Еще туманны очертания предметов, а заместитель командира полка майор Виталий Кириллович Юспин, недавно назначенный на эту должность, уже идет на командный пункт, чтобы своевременно подготовить эскадрильи к очередному боевому полету. Привычно всматриваясь в чуть посеревшее небо, он вдруг услышал знакомый шум По-2. «Кто бы мог пожаловать в такую рань?» — подумал майор и стал наблюдать за посадкой самолета. По-2 мягко приземлился и быстро подрулил к командному пункту.

Из кабины показался командир дивизии полковник В. Е. Батурин. Сняв шлем, он торопливо вылез из кабины. Привычным движением руки провел по мокрым седым волосам, оттенявшим высокий, в мелких морщинках лоб, разгладил нависшие брови. Надел фуражку. И сразу его простое, добродушное лицо стало другим — строгим, жестким. Поправив висевший через плечо планшет, он размашистой походкой пошел к бегущему навстречу Юспину.

— Не ожидали так рано? — выслушав рапорт, тихо, словно боясь преждевременно нарушить аэродромную тишину, спросил Батурин.

Юспин молча пожал плечами.

— А я, как видите, заявился, — так же тихо продолжал командир. — За ночь все точки облетел, к вам вот в последнюю очередь пожаловал.

— С хорошими вестями? — поинтересовался Юспин.

— Пока с плохими. Фашисты, словно саранча, прут на нашу землю, — сказал полковник. И тут же, переменив тон, резко спросил: — Помимо воздушной разведки в Восточной Пруссии какие еще задачи выполняет полк двадцать пятого июня?

— Летим на Тильзит.

— Отставить Тильзит! — Батурин быстро вынул из планшета карту, развернул ее и, тыча пальцем, продолжал: — Всеми эскадрильями нужно нанести удар по скоплению танков и самоходок вот здесь, западнее Вильнюса. А сейчас объявите боевую тревогу. Вылет в шесть ноль-ноль!

Командир поспешил на КП. При входе Батурин, словно оступившись, ухватился за косяк двери. Его лицо как-то сразу почернело.

— Что с вами, товарищ полковник? — поддерживая командира за локоть, испуганно спросил Юспин.

— Так, пустяк, несколько бессонных ночей, видимо, дали о себе знать, — с трудом выдавливая слова, ответил командир.

— Значит, надо отдохнуть, — настоятельно предложил майор. — У нас на КП есть комната отдыха.

— Пожалуй, так и сделаем, Виталий Кириллович, — согласился Батурин и добавил: — Перед вылетом соберите летные экипажи, кое-что им сказать надо...

В комнате отдыха, где стояли две аккуратно застланные койки, никого не оказалось. Батурин с трудом снял сапоги, реглан и прилег у небольшого окна. Несколько минут он лежал молча с закрытыми глазами, и боль, сдавливавшая сердце, стала утихать. Комдив повернулся к окну и увидел озаренные огнем краешки перистых облаков, угасающую одинокую звезду и светлую полоску у горизонта. Все это вдруг высветило в памяти что-то знакомое и крепко запавшее в душу. Василий Ефимович задумался, припоминая, когда и где он видел такой вот рассвет. Может быть, это было в Англии, куда в двенадцатом году он был послан учиться летному делу? А может, в России, когда летчик Батурин вместе со своими товарищами перешел на сторону Советской власти?.. Да, именно тогда, под Петроградом, Батурин наблюдал такое небо, озаренное, казалось, самой революцией.

Летая на воздушных кораблях «Илья Муромец» — это были первенцы русской бомбардировочной авиации, — красный военлет Батурин наносил удары по кайзеровским войскам под Псковом и Ригой, бомбил скопища деникинской конницы под Тулой, бил белополяков под Минском. Тогда ему здорово везло: экипаж обрушивал меткие бомбовые залпы на голову врага и всегда возвращался на базу целехоньким. «Да, нелегко приходилось, — подумал комдив. — И ведь выстояли! Неужто сейчас не одолеем этого фашиста проклятого?»

И как бы в ответ на мысли полковника загудели, набирая силу, десятки самолетных моторов. Словно в ознобе, задрожала земля. Батурин ревниво вслушивался в могучий грохот машин. Его натренированный слух чутко улавливал каждую нотку. «Нет, не уснуть теперь», — подумал комдив. Он быстро встал, надел сапоги, поправил обмундирование и вышел из помещения.

В назначенное время Батурин прибыл к месту сбора летного состава. Здесь уже были майор В. К. Юспин и заместитель командира полка по политчасти батальонный комиссар С. В. Ершов. Три эскадрильи выстроились в линию. В первой шеренге стояли летчики, во второй — штурманы, в третьей — радисты, за ними — воздушные стрелки. Их было совсем немного. Лишь на новых по тому времени самолетах ДБ-ЗФ (Ил-4) входили в боевой расчет воздушные стрелки. Размещались они в фюзеляже, прикрывая огнем пулеметов заднюю полусферу. А мы летали тогда на «аннушках» — старых машинах ДБ-3А — без воздушных стрелков. Правда, перед самой войной Ил-4 стали поступать и в наш полк.

На построении я стоял за своим командиром экипажа старшим лейтенантом Г. В. Стогниевым, справа от меня — замполит нашей эскадрильи Павел Павлович Павловец, он летит на разведку с летчиком Н. С. Ленькиным. Слева — штурман Ф. С. Неводничий с лейтенантом В. И. Щербиной. Они о чем-то вполголоса спорят, слышны только отрывки Фединых фраз: «Все будет хорошо, надо лучше держаться в строю...»

Раздалась команда «Смирно!». И сразу все замерло на площадке. Выслушав рапорт Юспина, полковник поздоровался с летчиками. Последовала команда «Вольно!».

После некоторой паузы Батурин, обратившись к экипажам, громко спросил:

— К выполнению задания готовы?

— Готовы! — ответил за всех Юспин. И тут же добавил: — Ведущим полковой группы идет капитан Голубенков со штурманом Шведовским.

— Добро! — сказал командир. Он прошелся вдоль строя, пристально всматриваясь в лица летчиков. Потом остановился посредине и так же громко продолжал: — В прошлую ночь пятнадцать лучших экипажей вашего полка произвели первый успешный налет на порт Кенигсберг, двенадцать экипажей 200-го полка — на Данциг. Врагу нанесен ощутимый урон. Но сегодня обстановка на фронте резко изменилась, поэтому меняются и наши задачи; вместо бомбовых ударов по крупным военно-промышленным объектам противника нам предстоит вести борьбу с танковыми и механизированными соединениями гитлеровцев. Думаю, что эта задача временная и крайне необходимая...

Строй замер, слушая комдива. А до нас, казалось, доносятся глухие раскаты артиллерийской канонады, от которой содрогается земля. Я вижу, как у Василия Щербины шевелятся от волнения губы. А Федя Неводничий, как всегда, невозмутим. Он тихонько жмет руку Василия: «Не надо волноваться, Вася!»

А полковник Батурин продолжал:

— Против Северо-Западного фронта, где нам приказано действовать, враг бросил из района Тильзит, Инстербург большое количество отборных дивизий, среди них много танковых. Наши наземные войска ведут с противником тяжелые оборонительные бои. Они ждут вашей помощи, вашей поддержки, товарищи. — Командир на минуту умолк, еще раз обвел взглядом суровые лица летчиков и воскликнул: — Бейте нещадно проклятых фашистов! Помните, ни один мерзавец не должен уйти живым с нашей священной земли!..

Батурин, покрасневший и взволнованный, подошел к Юспину, что-то тихо сказал. Виталий Кириллович тотчас вышел вперед и твердо произнес:

— Через десять минут экипажам капитана Репкина, старших лейтенантов Ленькина и Богачева вылететь на разведку. Остальным находиться на стоянках! Вопросы есть?

— Все ясно! — послышались голоса.

— По самолетам! — скомандовал Юспин. Вскоре мы с командиром экипажа Григорием Стогниевым были на своей стоянке. Увидев нас, техник самолета Борис Котовский быстро скатился с плоскости и доложил:

— Товарищ командир, самолет на задание лететь не может.

— Как не может? — строго спросил Стогниев.

— Обнаружена стружка в правом моторе, — виновато продолжал техник.

— Когда обнаружили?

— Полчаса назад при опробовании моторов.

— Что же будем делать?

— Инженер эскадрильи поехал на склад за новым. Мы уже приступили к демонтажу. — Котовский, смахнув ветошью со лба капли пота, добавил: — К вечеру машина будет в строю.

— К вечеру, к вечеру!.. — Стогниев с досадой бросил на чехлы шлемофон и закричал: — Нам надо сейчас лететь! Понимаешь? Сейчас!

Вскоре на стоянку пришел командир эскадрильи капитан А. Д. Третьяков. Узнав, в чем дело, он, обратившись ко мне, распорядился:

— Полетите со старшим лейтенантом Скляренко. Подмените у него молодого штурмана старшего сержанта Черненького. Поняли? Пойдете в звене лейтенанта Щербины.

Через несколько минут я уже стоял перед Скляренко. Выслушав меня, он сказал:

— Ничего не имею против. Полезай в кабину и скажи об этом Ивану.

Когда я поднялся в самолет. Черненький уже складывал в штурманскую сумку свое навигационное снаряжение. Посмотрев на меня, он обидчиво сказал:

— Я все слышал, Алексей Иванович, только вот не понял, кто же со Стогниевым полетит?

— Никто. В моторе стружку обнаружили.

— Тогда все ясно. Занимайте мое место. Если хотите, проверьте еще разок оборудование. — Иван дружелюбно толкнул меня в бок, напутствовал: — Успешного вам полета...

В предполетных сборах быстро пробежало время. Вот взвились две зеленые ракеты — сигнал на вылет. Машины быстро выруливали на старт и, оставляя за собой клубы пыли, тяжело взмывали в небо. Тут же они становились в круг для сбора. Через несколько минут к нашей группе пристроились эскадрильи Язькова и Репкина, взлетевшие с площадки Доворец. Полк, образовав клин девяток, взял курс на юго-запад.

Нашу эскадрилью возглавляет капитан Александр Дмитриевич Третьяков — небольшого роста, крепкого телосложения, русоволосый, с улыбчивым лицом командир. Родом он из Западной Сибири. В его летной книжке записано: «Техника пилотирования на боевой машине отличная. Летать любит. В полетах не устает. Летных происшествий не имеет. В воздухе спокоен и уверен». К этой характеристике можно добавить: чуткий воспитатель подчиненных, примерный коммунист.

Мы с Виктором Скляренко летим слева в звене Василия Щербины, справа идет лейтенант Виктор Иванович Сеничкин. Каждый старается как можно лучше выдержать боевой порядок.

Впереди, сзади, с флангов — всюду самолеты, самолеты... А под нами проплывает родная земля, похожая на огромную топографическую карту. Видны утопающие в садах села и деревни, обширные колхозные поля. Серебрятся речушки. Перелески сменяются большими зелеными массивами. Я смотрел на эту обжитую и ухоженную землю, освещенную утренними лучами солнца, и мне не верилось, что где-то идут кровопролитные бои, не верилось, что через час-другой и нам придется вступить в схватку с фашистскими захватчиками. В голову лезли тревожные мысли: «Как сложится обстановка над целью? Какие силы противовоздушной обороны встретят нас?» Вскоре в наушниках раздался голос старшего лейтенанта Скляренко:

— С земли передали результаты воздушной разведки: западнее Вильно обнаружено большое скопление танков противника. Значит, работа у нас будет стоящая.

— И стоящая, и жаркая, — вставил я.

— Почему жаркая?

— Раз большая группа, то и прикрывать ее будут большими силами.

— Поживем — увидим, — уклонился от рассуждений Скляренко. Он, казалось, еще крепче сжал штурвал, внимательней стал вглядываться в горизонт.

Говорить не хотелось, и я занялся навигационными измерениями и расчетами, стал вести детальную ориентировку. Полк шел строго по заданному маршруту, преднамеренно обходя большие населенные пункты, железнодорожные станции и шоссейные дороги. На маршруте нашу группу дважды встретили свои истребители. Пролетая мимо, они энергично покачали крыльями.

— Хорошо приветствуют бомберов! — весело крикнул наш стрелок-радист Николай Ширченко.

— И не только приветствуют, но и желают нам благополучного возвращения, — отозвался Виктор.

Уже подошел к концу второй час полета. Высота — тысяча метров. Далеко позади остались Псковская, Великолукская, Витебская области. Под нами заболоченная, со множеством мелких озер территория южной части Литвы. Дойдя до озера Нароч, полк развернулся вправо и взял курс в сторону Вильно. На автомобильных и проселочных дорогах появилось много автомашин, тягачей с пушками и другой боевой техники. То тут, то там возникали на хуторах пожары, вспыхивали и гасли огненные столбы взрывов. Прямо под нами горела окраина населенного пункта Свирь. Чуть впереди по курсу лежал в дыму городок Симонелы. На земле шел жаркий бой. Заволновались и наши экипажи. То в одном, то в другом звене зарыскали самолеты.

Но в это время последовала очередная команда:

— Эскадрильям перестроиться в змейку звеньев, бомбить по сигналу ведущего.

Полк быстро перестроился. Эскадрильи, как и раньше, летели на своих местах, но их боевые порядки вытянулись в глубину. Теперь легче стало маневрировать. Через минуту подал сигнал капитан Третьяков:

— Усилить наблюдение за воздухом!

Скляренко тотчас предупредил об этом нас с Николаем. Я перезарядил свой пулемет, снял его с предохранителя. Потом ввел все необходимые данные в бомбоприцел. Огляделся вокруг. Погода для бомбометания в самый раз. Сквозь редкие кучевые облака, которые были выше нас, на землю падали яркие лучи солнца, отлично освещая нужные нам ориентиры. Строго выдерживая расчетное время, наша группа подходила к Вильно. Штурман капитан Владимир Шведовский провел полк с большой точностью. Теперь он ведет его в обход города с севера к заданной цели. Медленно тянутся последние минуты. У каждого из нас нервы напряжены до предела. Мелькнула мысль: «А вдруг в заданном районе танков не окажется?!»

— Курс двести двадцать! — скомандовал Шведовский. Командир плавно развернул группу и повел ее на юго-запад. Слева в лучах утреннего солнца как на ладони видан Вильно. На западных и юго-западных окраинах его паши войска ведут ожесточенные бои с противником. Возле вокзала, на многих улицах и площадях вспыхивают взрывы, горят промышленные объекты, жилые дома. Вскоре впереди показалась река Вилейка, а за ней развилка шоссейных дорог, идущих от Вильно на Каунас, Радунь и Алитус.

— Слева по курсу танки! — снова заговорил штурман. — Их очень много!..

Голубенков резко качнул самолет с крыла на крыло, что означало: «Приготовиться к удару!» И в это мгновение словно треснуло небо. Со всех сторон с леденящим душу грохотом вспыхивали огненные шапки разрывов зенитных снарядов. Густо чертили воздух трассы скорострельных «эрликонов». Разноцветные шары, как гирлянды праздничной иллюминации, светлячками поднимались ввысь, убыстряя свой бег, все плотнее и плотнее окутывали самолеты. Потом, мигнув, они мгновенно гасли, оставляя за собой чуть заметную темную полоску.

«Низковато, — с тревогой подумал Голубенков. — Вон как свирепствуют «эрликоны»!

Но было уже поздно — впереди цель! Темные клочья сгоревшей взрывчатки, словно в бешеном танце, метались среди воздушных кораблей. Командир дважды энергично качнул самолет вправо и решил: «Пусть ведомые экипажи немного рассредоточатся».

Голубенков небольшими отворотами старался сманеврировать. В его четких, рассчитанных действиях не чувствовалось никакой нервозности. Скорей с любопытством, чем со страхом, следил Иван Васильевич за разрывами зенитных снарядов. Он еще с войны с белофиннами хорошо знал, что маневр, тем более в строю, почти неэффективен в таких условиях. Но что поделаешь, надо пробиваться. Большинство летчиков удивительно быстро привыкают к самым тяжелым испытаниям. Как бы трудно ни было, всегда живет в них светлая надежда, вера в удачу и благополучный исход полета. Вот и сейчас неистово бьют зенитки, однако все самолеты уверенно держатся в группе, упорно приближаясь к цели. В эти минуты Голубенков полностью овладел своими нервами, а чувство долга и огромной ответственности за исход боя, ответственности перед товарищами придало ему еще больше твердости и решимости.

Неожиданно слева, со стороны города, выше строя промелькнули необычно узкие, длинные силуэты. Они не были похожи ни на что из того, что видел капитан раньше. «Мессершмитты»!» — догадался Голубенков, с любопытством всматриваясь в их угрожающий полет.

—  «Мессеры»! — доложил и стрелок-радист Василий Смирнов.

— Не проморгать их! — приказал командир. И тут же послышался твердый голос штурмана Шведовского:

— Боевой!

— Есть, боевой! — тотчас откликнулся Голубенков, нацелившись на впереди плывущее, похожее на наковальню облако. Не обращая внимания на трассы зенитных снарядов, он точно по курсу повел воздушный корабль на цель.

С тысячеметровой высоты отчетливо просматриваются стоящие на обочине десятка два танков, прикрытые ветками. В центре их — длинное туловище топливозаправщика. Шведовский, растянувшись в своей кабине, замер у окуляра колиматорного прицела. Вот топливозаправщик вписался в перекрестие сетки. Нажата боевая кнопка. Из открытых люков посыпались бомбы. Черные, каплеобразные, они падали, словно связанные невидимой нитью, длинной цепочкой.

— Бомбы! — коротко скомандовали летчики ведомых экипажей В. И. Догадин и Б. П. Банников, видя, как из ведущего самолета посыпался смертоносный груз.

Их штурманы тут же нажали на кнопки бомбосбрасывателей. А через десяток секунд тридцать стокилограммовых бомб со свистом врезались в гущу танков. Багровые фонтаны взметнулись у бронированных машин гитлеровцев, окутав их клубами огня и дыма.

— Есть прямое попадание! Взлетел на воздух топливозаправщик! — доложил Василий Смирнов.

Чуть подальше на шоссе расположилась другая группа вражеских танков. Преодолевая сильный заградительный огонь, ведомые звенья первой девятки старшие лейтенанты Н. И. Калинин и В. Ф. Курочка также метко сбросили бомбы, уничтожив и повредив несколько танков, бронетранспортеров и уложив десятка два вражеских солдат и офицеров.

Зенитчики, ошеломленные мощным ударом ведущей эскадрильи, несколько уменьшили огонь. Но в самый последний момент, когда Голубенков стал отводить свою группу вправо, зенитный снаряд угодил в самолет старшего лейтенанта Бандикова, шедшего справа от командира. Бомбардировщик, словно пушинку, подбросило вверх, и он тут же, на глазах у всех разваливаясь на куски, пошел вниз. Из самолета успел выброситься с парашютом Николай Иванович Левкин.

А в это время истребители противника тремя звеньями навалились на бомбардировщики, атаковав их сверху, со стороны солнца. Стрелки-радисты встретили врага дружным огнем. Старшему сержанту Василию Смирнову и младшему сержанту Дмитрию Беловолу в первый заход удалось поджечь два «мессера». Вскоре они сбили еще по одному. В этот же момент младший сержант Алексей Волков короткой очередью в упор срезал Ме-109, атаковавший самолет командира эскадрильи.

Делая отступление, скажу, что все они в первые дни войны Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 июля 1941 года были отмечены высокими наградами:

В. С. Смирнов удостоен ордена Ленина, А. Г. Волков — ордена Красного Знамени, Д. А. Беловол — ордена Красной Звезды.

Воздушный бой продолжался. Несмотря на хорошую оборону, один из «мессеров» все же успел, прежде чем его подожгли, дать длинную очередь по фюзеляжу и правой плоскости самолета командира звена старшего лейтенанта В. Ф. Курочки. Машина загорелась, вошла в отвесное пикирование и врезалась в железнодорожное полотно. Эту картину наблюдали молодые летчики лейтенанты В. Г. Грунявин и В. Д. Иконников. Психологически они были подготовлены к такому тяжелому воздушному бою, как-то представляли, что это такое. Но когда перед ними в одно мгновение погиб их наставник и командир, когда снаряды с искристыми огненными брызгами метались возле кабин, у летчиков от неожиданности на какие-то секунды дрогнули нервы. Видимо, поэтому лейтенант Грунявин немного отстал от строя, и тут же на его самолет налетели «мессеры». Сразу было перебито управление. Корабль вспыхнул и, перевернувшись на спину, пошел к земле. Из самолета удалось выпрыгнуть с парашютом только командиру — Владимиру Григорьевичу Грунявину.

Потеряв командира звена, видя, как сбили самолет Грунявина, Иконников постарался побыстрей пристроиться к Голубенкову. Но и «мессеры» не дремали: словно шакалы, они набросились на самолет лейтенанта. Гулко и дробно стучал пулемет стрелка-радиста Ивана Белоуса. Вскоре от его меткой очереди еще один стервятник метнулся вверх и, перейдя в штопор, ударился о землю.

Несмотря на потери, враг наседал, атаковал уже не парами, а звеньями. Иконников услышал, как глухо и тупо забарабанили пулеметные очереди где-то сзади кабины: громким вскриком оборвался голос Белоуса. «Прощай, Ваня, прощай!» — как клятву повторял про себя Владимир.

Враг лез напролом. «Мессеры» заходили снизу, где не было никакой защиты, посылали одну очередь за другой. Пули прошли у ног летчика, пробили кабину, оборвав жизнь доброго и отзывчивого нашего товарища штурмана Талагаева. В сорванную перегородку командир увидел окровавленное, приникшее к пулемету лицо друга.

— Как же быть нам теперь, Иван Иванович?.. — в отчаянии спросил Иконников.

Еще не веря, что остался единственным живым на борту, лейтенант снова повторил эти слова. Каким-то краешком сознания он надеялся, что сейчас очнется и ответит ему штурман. Последние слова Владимира утонули в новом, оглушительном ударе. Машину с силой швырнуло в сторону, из рук летчика вырвался штурвал. Он тут же сгоряча схватил его, но сразу почувствовал какую-то непонятную вялость во всем теле, сильная боль обожгла левую ногу. Ниже колена обнаружил застрявшую в кости пулю. Но что это? Почему по левой руке течет кровь? Летчик поднял рукав и увидел у локтя застрявший осколок...

Иконников только сейчас заметил, что горит правая плоскость самолета: языки пламени уже подбираются к фюзеляжу. Кабина стала наполняться удушливой гарью. Летчик инстинктивно схватился за рукоятку колпака и привычным движением потянул ее. Но колпак не сдвинулся.

На какое-то мгновение Иконникова охватило чувство обреченности.

— Неужто конец?.. — сквозь зубы процедил он.

Подняв глаза, он увидел летящие рядом самолеты родной эскадрильи. И сразу какой-то неуемной радостью наполнилось его сердце.

«Нет, умирать рановато!.. Боевые друзья видят, в какую беду попал экипаж, и обязательно придут на помощь».

Но медлить было нельзя. Вот-вот взорвутся бензобаки, и тогда... Придерживая коленями штурвал, Владимир еще раз с силой дернул за рукоятку. Защелка подалась, и фонарь отошел, но не полностью. А огонь подбирался все ближе и ближе. Загорелись унты, хлопчатобумажный комбинезон. Пламя уже обжигало руки, лицо. Иконников с трудом стал различать в кабине приборы. Смерть была рядом. Но Владимир еще жил, хотел жить во что бы то ни стало! Охваченный огнем, летчик с трудом просунул в отверстие голову, стал жадно хватать ртом свежий воздух. Напрягая последние силы, пытаясь сбить пламя, он резко накренил самолет влево. И в эти секунды отчаяния и обреченности раздался сильный взрыв. Разваливаясь на куски, машина стремительно пошла к земле. Владимира выбросило из кабины. Открыв глаза, летчик увидел быстро надвигающуюся на него землю. Он нащупал кольцо и с силой выдернул его. Над головой раздался знакомый хлопок — парашют раскрылся. Через минуту Иконников лежал на траве...

Вокруг стояла зловещая тишина. Вскочив с земли, Иконников быстро освободился от парашютных лямок. Потом он стащил с себя тлевшие унты и комбинезон и стал торопливо их тушить. Комбинезон почти весь сгорел, и Владимир бросил его. С трудом натянул унты, встал и огляделся по сторонам. Он находился на небольшой лесной поляне. Каждое движение отдавалось острой болью в левой руке и ноге. Из ран текла кровь. Изорвав майку, Владимир, как мог, перевязал раны и, хромая, торопливо пошел к лесу. Ему повезло: вскоре он вышел к хутору, где стояло несколько домиков. Зашел в крайний, что поближе к лесу, и попросил помощи. Пожилая женщина-полька и ее сын-подросток быстро уложили на лавку раненого летчика и осторожно извлекли из ноги пулю, промыли рану, перевязали. Осколок, застрявший в локте, вынуть не удалось.

Два с половиной месяца под покровом ночи лесными и болотистыми тропами пробирался Владимир к своим. Ни голод, ни холод не сломили воли пилота. Постепенно заживала рана на ноге: через месяц он уже шел не опираясь на палку. Зато рука не давала покоя. Каких только трав не прикладывал Владимир к воспалившейся ране, что только не предпринимал, чтобы унять нестерпимую боль! Пренебрегая опасностью встречи с врагом, он стал чаще заходить в лесные деревушки, пытаясь найти лекаря. Но и в этом летчика преследовала неудача. Шло время, рука стала чернеть, а помощи ждать было не от кого.

В начале сентября ночью, пробираясь по лесной чащобе, Иконников, вконец измученный, набрел на своих бойцов, те отвели его в часть, а оттуда он был направлен в госпиталь. Врачи осмотрели руку и сделали заключение:

— Немедленно ампутировать!

— Нет! — резко ответил Владимир и добавил: — Лечите, я хочу воевать!

Молодой организм победил недуг. В конце октября Иконников вернулся в родной полк. Забегая вперед, скажу: Владимир Дмитриевич до конца войны не покидал кабины боевого самолета. Он сполна отомстил фашистам за смерть своих друзей по экипажу, за гибель однополчан. Героизм и мужество отважного летчика были отмечены вывшей наградой Родины — в сорок третьем году В. Д. Иконникову было присвоено звание Героя Советского Союза.

...Наша шестерка, ведомая капитаном А. Д. Третьяковым, продолжала выполнять задание. В заданное время мы вышли к развилке шоссе и на дороге Вильно — Каунас обнаружили группу танков и самоходок. Они притаились у обочины, маскируясь в мелком кустарнике. Штурман капитан М. Е. Беляев, развернув головное звено, обрушил бомбы на цель. Его хорошо поддержали штурманы ведомых самолетов К. В. Самойленко и А. А. Контур, уложив бомбы в скопление танков. Сразу загорелось несколько бронированных машин.

Вслед за командирским пошло в атаку и наше звено. Несмотря на плотный зенитный огонь, Щербина точно выдержал боевой курс. Чуть в стороне от горевшей вражеской техники штурман Неводничий увидел новую замаскированную группу танков. Прильнув к прицелу, он тщательно учел все поправки, терпеливо выждал, пока цель подползла к перекрестию, и нажал на боевую кнопку. Звено бомбардировщиков разгрузилось почти одновременно. Бомбы устремились к земле. В самой гуще вражеской техники поднялись огненные султаны. От прямого попадания взорвались два танка.

Третьяков уже начал разворот вправо. В это время над эскадрильей появилась восьмерка истребителей противника. Комэск подал сигнал:

— Держаться плотнее!

Но ведомые замешкались и чуть-чуть опоздали с разворотом. Этой оплошностью тотчас воспользовались «мессеры». Двумя парами они ринулись на самолет лейтенанта Виктора Власова. Однако зарвавшиеся фашисты попали под дружный, губительный огонь стрелков-радистов. Вот уже отвалил от строя и, оставляя за собой черный хвост дыма, пошел к земле один стервятник. За ним, объятый пламенем, последовал второй.

Вскоре нас атаковала новая группа «мессеров». Парами с различных высот и направлений врезались они в наш строй, пытаясь расколоть его. Рев моторов, стрекот пулеметов спились в неистовый гул.

— На нас пикируют две пары «мессеров», — предупредил стрелок-радист Ширченко.

Я быстро поднялся с сиденья и через астролюк увидел быстро увеличивающиеся в размерах камуфлированные тела «худых».

— Огонь!.. — закричал я.

Словно сговорившись, со всех кораблей почти одновременно зло зарычали ШКАСы. Меткие очереди прошили желтое брюхо одному фашистскому самолету. Он вспыхнул и горящим факелом полетел вниз.

— Так их, гадов! — крикнул Скляренко. Мы продолжали разворот. И снова огненные трассы вспороли небо. «Мессеры» атаковали яростно, меняя направление заходов. На самолет Щербины набросилась пара гитлеровцев. Им удалось поразить бомбардировщик. Он резко снизил скорость, задымил и полетел со снижением. Экипаж выбросился с парашютами. Лейтенанты Щербина и Неводничий через два месяца вернулись в полк. Судьба стрелка-радиста старшины Ивана Балакина осталась неизвестной.

Очередной вражеской атаки долго ждать не пришлось. На этот раз немцы действовали более крупными силами. Их удар был нацелен на машину командира эскадрильи. Одна из пулеметных очередей угодила в левую плоскость самолета Третьякова, вторая — в фюзеляж. С металлическим хрустом и скрежетом пули ударили по кабинам. Захрипел, зафыркал, выбрасывая черный дым, левый мотор. Упала скорость, машину потянуло вниз.

— Командир, горим! — с тревогой в голосе сказал Беляев. — Что будем делать?

— Прыгать надо, штурман!

Нам хорошо видно, как пламя охватило левую плоскость и фюзеляж командирской машины.

— Грохольский! — еде удерживая бомбардировщик, кричал Третьяков радисту. — Если сможешь, передай на землю открытым текстом: задание выполнили, самолет горит...

— Постараюсь, товарищ командир!

Бомбардировщик шел со снижением, оставляя шлейф черного дыма. Вдруг от борта его отделился парашютист. Дальнейшее произошло в один миг: воздушный корабль, приближаясь к земле, стал садиться на лес, и тут в воздух взметнулся огромный столб огня.

Парашютистом оказался штурман капитан М. Е. Беляев. Через два месяца он возвратился в часть и рассказал подробности воздушного боя. Капитан А. Д. Третьяков и старший сержант Е. П. Грохольский погибли смертью героя.

Командир эскадрильи капитан С. П. Язьков издали видел, в какой тяжелой воздушной обстановке приходилось впереди идущим группам выполнять боевую задачу. И поэтому заранее предпринял необходимые меры. Еще не долетая до реки Вилейка, приказал сомкнуться звеньям, а бомбовый удар решил произвести на повышенной скорости. Когда штурман Константин Алгунов развернул группу на боевой курс, командир строго потребовал:

— Держать строй!

Преодолев огонь зениток, бомбардировщики с ходу ударили по танкам. Метко поразило цель ведущее звено. Экипаж старшего лейтенанта Сергея Карымова со штурманом Василием Горбачевым прямым попаданием уничтожил один танк и самоходную артиллерийскую установку. Звено старшего лейтенанта Н. К. Щетенко также уничтожило два танка.

Но как ни старался капитан Язьков сохранить плотный строй, сделать ему это не удалось. При развороте ведомые отстали. А «мессеры» только этого и ждали. Тремя парами сверху и снизу они набросились на эскадрилью и стали методически атаковать ее, пока не сбили самолет командира звена Н. К. Щетенко. Штурман В. М. Селин и командир спаслись на парашютах и прибыли в полк. Радист младший сержант Иван Горбаконь погиб. Враг в этой схватке потерял два истребителя.

Умело, напористо действовало над целью звено капитана Н. В. Крюкова. Летчик С. П. Кузьмин со штурманом Ю. М. Цетлиным уничтожили две бронированные машины врага.

Эскадрилья, которую вел заместитель командира старший лейтенант И. Г. Зуев со штурманом младшим лейтенантом 3. А. Ткачевым, шла замыкающей. Ее экипажи уничтожили много живой силы противника. В воздушном бою стрелки-радисты сбили три «мессера». Но были подбиты и самолеты командира звена А. И. Шапошникова и лейтенанта В. А. Мурашова. Спаслись на парашютах и возвратились в полк летчики Шапошников, Мурашов и штурман П. Т. Шевченко.

Полк понес большие потери. Тяжело было сознавать, что так неудачно закончился для нас третий день войны. И видимо, поэтому на командном пункте царило гнетущее настроение. Летные экипажи молча заполняли документацию, сдержанно докладывали о результатах бомбового удара, о воздушных боях. Все мы с болью думали о не вернувшихся на аэродром товарищах. А оставшийся за командира Виталий Кириллович Юспин уже заботился о завтрашнем дне. Он видел печальные, усталые лица летчиков, угадывал их мысли, настроение. После того как экипажи закончили своя доклады, он сдержанно произнес:

— Благодарю за полет. После обеда прошу на разбор.

Юспин хотел по горячим следам проанализировать ошибки, поговорить с летчиками. Так уж заведено в авиации: как бы ни прошли полеты, их надо тщательно разобрать, поставить новые задачи. Сейчас тем более командир не мог отступить от этого испытанного жизнью правила. О своем намерении он поставил в известность командира дивизии, который пообещал присутствовать на разборе.

В столовую мы шли молча. Каждый был занят своими мыслями. Я вспомнил, как позавчера наш комэск Александр Дмитриевич Третьяков после успешного ночного полета полка на Кенигсберг и Данциг, беседуя с молодыми экипажами, говорил: «Главное в борьбе с врагом — не терять самообладания, боевого духа, и все будет хорошо. Вчера, например, мы дружно навалились на Кенигсбергский и Данцигский порты и ударили как надо: потопили два транспорта, снесли портовые сооружения».

Да, это были наши первые бомбовые удары по глубокому тылу врага. Радостно было сознавать этот успех. В каждого из нас он вселял уверенность. И победа наша казалась в ту ночь совсем близкой. А сейчас... не хотелось думать, что нет нашего командира, что мы потеряли сегодня столько отличных ребят.

Летчики зашли в столовую и сели за длинные столы. Места не вернувшихся с задания остались свободны. В этот момент я особенно остро почувствовал ту горечь, о которой и поныне говорят фронтовики, вспоминая боевых друзей. Плакал бы, не стесняясь... Но слез не было. А сердце жгло, словно свежая рана. К столу нашей эскадрильи подошел замполит Павел Павлович Павловец, печально посмотрел на нас, тихо сказал:

— Да, друзья, мы потеряли в бою командира. Но даже это не дает нам права раскисать. Надо крениться, надо верить в нашу победу и, чтобы приблизить ее, с удвоенной, утроенной энергией готовиться к завтрашним боям. Уметь переносить горе — это тоже мужество. А оно нам так необходимо сейчас!..

Разбор начался точно в назначенное время. На нем присутствовал и командир дивизии полковник Батурин. О чем-то посовещавшись с майором Юспиным, комдив встал и, тяжело опираясь о край дощатого стола, неторопливо начал:

— Сегодня под Вильно мы разгромили крупную танковую колонну, уничтожили много вражеских солдат и офицеров, сбили около полутора десятков истребителей, но, как я вижу по вашим суровым и печальным лицам, это нисколько не радует вас. Это не очень радует и командование соединения. Слишком дорого заплачено за сожженные танка и самоходки, за сбитые «мессершмитты». И теперь встает перед нами вопрос: можем ли мы дальше допускать такие потери?

Полковник на минуту умолк, словно давая нам время для размышлений. Он обвел летчиков внимательным взглядом, тихо продолжал:

— Да, боевая задача была выполнена дорогой ценой. Сейчас нам хотелось бы посоветоваться с вами о том, как уменьшить потери в дальнейших полетах. Что следует предпринять для этой цели?

Летчики молчали. Вполне естественно, у многих командиров, штурманов, воздушных стрелков-радистов были свои наболевшие вопросы, но поднимать их сегодня почему-то никому не хотелось. Скорее всего, потому, что больно было вспоминать о гибели товарищей.

— Ваше состояние мне понятно. Но интересы защиты Родины требуют напряженной работы ума и воли, мускульной работы для достижения победы. Нужно всем очень хорошо подумать о наших боевых делах. Может быть, придется менять тактику действий, — продолжал Батурин.

— Тактику менять нам рано, — попросив разрешения, начал капитан Крюков, — а вот улучшить разведку целей крайне необходимо. — Щуря воспаленные глаза, капитан взволнованно спросил: — Что у нас получилось с танками под Вильно? Разведчики точно определили место скопления вражеской техники, правильно направили нас на цель. Это хорошо. И очень печально, что они не заметили там вблизи аэродром Парубанок, забитый «мессерами». А ведь мы могли бы частью сил накрыть эту базу истребителей и тем самым значительно уменьшить наши потери.

— Александр Ефимович, — обратился полковник к присутствовавшему начальнику штаба полка подполковнику Поручаеву, — я думаю, этот вопрос на вашей совести.Не далее как сегодня я узнал от вас же, что экипажи разведчиков не имеют на борту карт крупного масштаба. Этого никак нельзя допускать, а если и были такие случаи, то с ними надо немедленно кончать! — строго сказал комдив и, обратившись к летчикам, уже спокойно спросил: — Какие еще будут вопросы?

— Очень медленно идут у нас работы по установке на бомбардировщиках третьей огневой точки, — сказал капитан Голубенков. — Многие наши самолеты имеют снизу мертвое, незащищенное, пространство, поэтому и в последующих полетах мы будем терять экипажи.

— Вопрос актуальный, — согласился Батурин и тут же добавил: — Мастерские продолжают оборудовать машины дополнительной огневой точкой. Надеюсь, в самое ближайшее время эта работа будет закончена.

Затем поднялся Юспин, говорил коротко:

— Командиров эскадрилий, звеньев обязываю как можно четче держать боевой порядок над целью и особенно в момент атаки истребителей. Надо раз и навсегда запомнить: отставший от строя бомбардировщик — легкая добыча истребителей...

Юспин взял со стола блокнот, стал листать его. Воспользовавшись паузой, неожиданно для всех встал белокурый, с тонкими чертами лица лейтенант Василий Кайнов — летчик нашей эскадрильи. Желая встряхнуть сникших товарищей, он шутливо произнес:

—  «Эрликоны» бьют, «мессеры» снуют, словно голодные акулы, и куды бедному хрестьянину податься...

Но рассмешил немногих. Шутка не понравилась и Юспину. С укором посмотрев на летчика, Виталий Кириллович продолжал:

— Для нас опасны и зенитный огонь, и огонь истребителей. В борьбе с этим нам поможет тактика. «Мессершмиттам» экипажи должны противопоставлять хорошую осмотрительность, умелое использование бортовых пулеметов и четкое управление боем. И «эрликоны» не страшны при расчетливом маневрировании.

— К этому надо еще добавить, что боевой полет — это единый комплекс действий всех командиров и бойцов, находящихся в воздухе, — вставил Батурин. — Здесь нужно полное взаимопонимание не только между членами каждого экипажа, но и между звеньями, эскадрильями, идущими в едином боевом строю.

С рассветом следующего дня двум смешанным эскадрильям полка, действующим с площадки Доворец, предстояло вести активную воздушную разведку, наблюдение за действиями противника в западных районах Литвы и Латвии. Трем нашим подразделениям приказано тщательно готовить самолеты, латать пробоины, устранять неисправности. Братский 200-й полк должен действовать в районе Риги.

Трудный день подходил к концу. Аэродром постепенно окутывала короткая ночь. Вокруг наступила непривычная, тревожная тишина. То и дело ее нарушал шум, доносившийся со стоянок, где технический состав готовил машины к полетам. Инженеры эскадрилий, техники звеньев вместе с техниками и механиками, засучив рукава, ремонтировали израненные в бою самолеты. Особенно много специалистов собралось у голубой девятки Владимира Ивановича Догадина. Только исключительное мужество и высокое мастерство летчика помогли спасти изрешеченный осколками снарядов и пулями воздушный корабль.

Все мы хотели остаться на стоянках, чтобы помочь техникам и механикам в их нелегкой работе. Но они запротестовали. Возражал и инженер эскадрильи Иван Матвеевич Афанасенко:

— Да что вы, братцы, сами справимся.

— Но вам же всю ночь не спать, — настаивал командир звена Николай Ленькин.

— Не велика беда, командир, после войны отоспимся, — застенчиво улыбнулся Афанасенко. И тут же добавил: — Не беспокойтесь, самолеты к утру подготовим, а летчикам желаем хорошего отдыха.

В ту ночь мы все долго не могли уснуть. В брезентовых палатках было нестерпимо душно, к тому же сильно одолевали комары.

— Твари ничтожные, как «мессеры», жалят! — вскочив с койки, крикнул летчик Николай Ленькин. — Пойду в лес, хворосту притащу. Разведем костер — порядок будет.

— Какой, к черту, порядок! — отозвался штурман Вениамин Рочев. — Их ничем не возьмешь. Ты что, палатку спалить вздумал?

— Все будет в норме, — на ходу ответил Ленъкин. — Вот увидите!

Вскоре все мы, свесив с железных коек ноги, сидели возле небольшого костра, молча наблюдали, как огонь пожирал сухие прутья. Время от времени Ленькин бросал в костер траву, и от этого в палатке стало дымно. Комары исчезли.

— Ай да Коля-Николай, здорово придумал! — откашлявшись, протянул летчик Василий Кайнов.

— Найти бы такое вот средство от фашистской саранчи, — поддержал его штурман Митя Гаврюшин.

— Здрассте, полуношники! — послышался голос замполита Павловца. В палатке было темно, и мы не увидели, как вошел к нам Павел Павлович.

— Сидим у костра? — спросил он и устало опустился на койку Гаврюшина. — О чем шумим, братцы, если не секрет? — спросил он, взглянув на штурмана.

Гаврюшин хотел что-то сказать, но вдруг закашлялся от дыма. Потом, отдышавшись, сказал:

— Да так вот, философствуем. — И, помедлив, спросил: — Как вы думаете, почему немец так сильно прет на нас? — И, словно усомнившись, что собеседник правильно поймет его, заторопился: — Мы все хорошо знаем наш лозунг: «Ни пяди своей земли не отдадим!» А тут за несколько дней такую территорию оставили... Такие невозвратимые потери...

Гаврюшин говорил тихо. Последнюю фразу он произнес с таким внутренним волнением, что Павловцу стало не по себе. Он нахмурился: «Что сказать этому парню?..»

— Трудный вопрос, Дмитрий Михайлович, — покачал он седеющей головой. — С маху не ответишь... Видимо, противник подготовлен лучше, больше у него танков, самолетов, больше другого вооружения. Вот он и прет... — Павловец запнулся. — И потом, тут, конечно, большую роль сыграли внезапность, вероломство.

— Внезапность, вероломство! — повторил Гаврюшин. — Где же были наши вожди, дипломаты, разведчики?.. Дай нам сейчас столько техники, оружия, мы бы показали им вероломство...

— Все были на своих местах, но где-то и что-то просмотрели, не учли силу будущего противника, — продолжал Павловец. — Но вопрос этот трудный, Дмитрий Михайлович, очень трудный, нам сейчас многое не совсем ясно. Одно могу сказать, не отдаст фашистам советский народ своих завоеваний. Помнишь слова Александра Невского: «Кто с мечом к нам придет — от меча и погибнет»? Постой! — вдруг спохватился Павловец. Он посмотрел на часы, воскликнул: — Скоро будет светать, а мы все бодрствуем. Завтра снова в бой. Надо отдохнуть.

Павел Павлович ушел, и мы улеглись на койки. Но сон не шел. Я старался освободиться от тяжелых мыслей, пытался думать о чем-то отвлеченном. И только перед самым рассветом, когда в палатке погас костер, заснул.

Несмотря на сравнительно хороший отдых, утром мы выглядели усталыми. После завтрака собрались у эскадрильской землянки на предполетную подготовку, занимались изучением вероятных целей, отрабатывали свои действия в воздухе.

Перед обедом к нам пришел начальник оперативного отдела полка капитан Клубницкий. Он сообщил последние данные о противнике. Мы раскрыли карты.

— Неутешительные известия, — продолжал капитан. — Войска Северо-Западного фронта продолжают отражать атаки ударных сил врага на двинском (даугавпилсском) направлении. Здесь противник подошел к Западной Двине, овладел переправами и завязал бои за город.

— Укажите конкретно, где переправы, где плацдармы? — послышались голоса. — По ним надо сейчас же ударить!..

— Конкретно показать не могу, — ответил капитан.

— Что же вы тогда можете, если не знаете, где немцы форсировали реку? — возмутился летчик Кайнов.

Мы обступили Клубницкого, в его адрес посыпались вопросы. Кто-то попросил у него карту, чтобы изучить обстановку. Но он тут же заявил, что там ничего нет.

— Эти данные сообщили из штаба дивизии! Других у меня нет, — закончил Клубницкий.

Оставшуюся часть дня мы провели у самолетов. Но задания так и не последовало. И только на следующее утро эскадрильи, составленные из разрозненных звеньев и экипажей, возобновили боевые действия.

Двинское направление

На построении начальник штаба полка подполковник А. Е. Поручаев кратко изложил обстановку.

— Положение на двинском и рижском направлениях к двадцать седьмому июня еще более усложнилось, — не спеша начал подполковник. — Вчера в первой половине дня противник овладел Двинском. После полудня группа генерал-лейтенанта С. Д. Акимова, созданная из частей гарнизона и 5-го воздушно-десантного корпуса, контратаковала врага и выбила его из города. Но к концу дня гитлеровцы вновь овладели Двинском. Наши соединения в течение двадцать шестого июня вели тяжелые оборонительные бои на рубеже реки Вента... Данных с других фронтов пока у нас нет.

Поручаев достал из планшета какие-то бумаги, оглядел стоящие перед ним летные экипажи, продолжал:

— А теперь слушайте боевое распоряжение штаба сороковой авиационной дивизии. — Он стал читать: — «Пятьдесят третьему полку всем составом в период с четырнадцати по четырнадцать тридцать двадцать седьмого июня атаковать вражеские танки на отрезке дорог Двинск — Дигучай, а также действовать по железнодорожным перевозкам. Атаку производить только от южного и западного берега реки Западная Двина. Город Двинск обойти. Высота бомбометания — не ниже четырехсот метров. При наличии облачности — прикрываться ею. Быть готовым к повторному вылету.

С утра двадцать седьмого июня вести непрерывную разведку вражеских войск в Восточной Пруссии, Литве и Латвии.

Двухсотый полк всем составом наносит бомбовый удар по танкам на шоссе Укмерге — Новоалександровск».

Начальник штаба вынул из планшета второй лист бумаги и продолжал читать:

—  «Боевое распоряжение номер шесть штаба пятьдесят третьего дальнебомбардировочного полка. С утра двадцать седьмого июня полк ведет воздушную разведку противника в Восточной Пруссии, Литве и Латвии. Частью сил полку приказано уничтожить танки врага на шоссе Двинск — Зарасай. Бомбовая загрузка по десять ФАБ-сто на самолет...»

Дочитав, подполковник вытер с лица пот и, обращаясь к летчикам, спросил:

— Вопросы есть?

— Что передают разведчики? — послышался голос лейтенанта Владимира Уромова.

— Капитан Крюков передал, что Двинск горит, на подступах к городу большое скопление немецкой техники, на железнодорожной станции — несколько эшелонов. А вот первое донесение лейтенанта Кайнова: «В районе города Ковно сильная артперестрелка, восточная часть города в огне. На восток идут мотомехколонны противника». Передав несколько радиограмм, разведчик длительное время молчит. Надеемся, что скоро все прояснится, — заключил Поручаев.

Стоявший здесь же майор Юспин распорядился:

— Если все ясно, экипажам под руководством штурмана полка майора Ларкина готовиться к заданию. Вылет по сигналу с командного пункта.

Вскоре на КП полка пришло сообщение о том, что самолет Крюкова подожжен в воздушном бою, экипаж выбросился с парашютами над своей территорией и возвращается на аэродром. Тотчас позвонили из штаба дивизии:

— Полковник Батурин приказал послать нового разведчика.

— Передайте командиру, разведку продолжим, — ответил Юспин и, обратившись к подполковнику Поручаеву, приказал; — Пошлите экипаж лейтенанта Белоусова, он находится в готовности номер один. Тут же на стоянку была послана штабная машина. Начальник разведотдела полка вручил экипажу задание, в котором предписывалось произвести разведку шоссейных и железных дорог в полосе Ковно, Двинск.

— А как же с бомбами? — поинтересовался штурман старший лейтенант С. Г. Гончаренко.

— Пригодятся, — улыбнулся офицер и добавил: — На обратном пути сбросите на железнодорожную станцию Двинск. Там много эшелонов с техникой и живой силой противника.

...До Западной Двины экипаж Николая Белоусова летел молча, лишь изредка в наушниках слышались мелодии украинских песен, которые вполголоса напевал стрелок-радист Женя Василенко. Но вот внизу показались пожары, те там, то здесь поднимались огненные столбы взрывов.

Летчик приказал внимательно смотреть за наземной и воздушной обстановкой.

В установленное время Василенко передавал на землю: на участке Двинск, Крустспилс идут сильные бои за переправы через реку Западная Двина; на шоссе Утена — Укмерге, Укмерге — Ковно наблюдаем большое передвижение войск и техники врага. Железнодорожный узел Ковно забит эшелонами. На железной дороге Свентяны — Дукшты скопление составов.

Идя под нижней кромкой редких кучевых облаков, экипаж бомбардировщика продолжал выполнять необычное для него задание. Много трудились штурман и стрелок-радист. Гончаренко тщательно наносил все увиденное на карту, а наиболее важные сведения передавал радисту. Василенко быстро кодировал их и, не прекращая наблюдения за воздухом, отстукивал на КП. Бомбардировщик летел в западном направлении и почему-то не привлекал внимания немцев. Может быть, они думали, что возвращается на базу свой?

Когда первая часть задания была выполнена, разведчик развернулся и взял курс на северо-восток. Маскируясь в облаках, Белоусов решил скрытно подойти к Двинску. Вскоре штурман Гончаренко передал:

— Впереди цель. Устанавливаю данные на бомбоприцел.

«Скоро последует команда: боевой. А пока надо следить за воздухом», — подумал командир. И как-то тревожно стукнуло сердце: справа заходили для атаки два «мессера». Они тут же открыли огонь. Слева тоже засверкали, заискрились на солнце огненные трассы: еще пара стала наседать на одинокий бомбардировщик.

Задымила левая консоль, вспыхнуло пламя. Белоусов бросил самолет в резкое скольжение, но пламя не сбил. Маневр в облако — оторваться бы от стервятников. Но они не отстают. Пулеметные трассы дырявят плоскости, фюзеляж. Слышен тревожный голос стрелка-радиста:

—  «Мессеры» атакуют сверху и снизу!

Сильно затрясло самолет — это отбивается Василенко. Вот он зацепил одного фашиста, тот метнулся как ошпаренный и, клюнув носом, со шлейфом черного дыма скрылся за облачностью. Но силы были не равны. Еще и еще последовали атаки. Новый шквал огня обжег корабль. Бессильно клонится на турель Женя Василенко. Напрасно зовет его командир...

Белоусов бросил взгляд на плоскость: в крышке консольного бака образовалась огромная пробоина, там бушует пламя, оно подбирается ко второму баку и фюзеляжу. В какое-то мгновение командир подумал: «Почему молчит штурман Гончаренко? Может быть, и он сражен?» Летчик почувствовал, как в открытую шторку из кабины штурмана потянуло сквозняком. Старшего лейтенанта там не было... Лейтенант вдруг встрепенулся: «Самолет над целью. Надо немедленно сбросить бомбы!»

Белоусов нащупал ручку аварийного сбрасывателя. Резко взял ее на себя, потом дослал вперед. Враз открылись люки, и из них посыпались бомбы... Потом об этом одиночном бомбометании расскажут нашим представителям местные жители, подтверждая тот факт, что бомбил одиночный двухмоторный самолет, который сильно дымил. От прямого попадания бомбы взлетел на воздух артиллерийский склад гитлеровцев.

Так лейтенант Николай Иванович Белоусов выполнил задание командования. Оставшись один на горящем самолете, не покинул его, стремился дотянуть до своих. В какой-то момент отказал левый мотор, машину потянуло с курса. Летчик снова вывел корабль на 90 градусов, чтобы наверняка лететь к своим.

Перед тем как прыгать, Белоусов оглянулся. В хвосте, словно конвоир, шел «мессер». Он, видимо, не хотел тратить боеприпасы. Бомбардировщик был обречен, и гитлеровец ждал парашютистов. Но купола не раскрывались. «Мессер» через минуту развернулся, и тут же позади него рвануло. Самолет стал разваливаться. А за секунду до этого Белоусов выбросился с парашютом. Не сразу он нашел кольцо. Воздушным потоком с летчика сорвало унты. Приземлился лейтенант удачно, на лесной поляне. Увидев невдалеке домик, летчик пошел туда. Там встретил старика. Крестьянин объяснил, что немцев в их краях не видели. Вскоре к домику подбежали мальчишки и сообщили: тут, рядом, лежит мертвый летчик.

Быстро пошли к тому месту. У обочины дороги лежал Женя Василенко. Вместе с крестьянами Белоусов похоронил своего боевого товарища. Затем Николая пригласили в дом. Хозяева обули летчика, расспросили о делах на фронте, а потом угостили молоком с хлебом. Но лейтенант не мог есть. Перед глазами стоял Женя, улыбчивый, веселый, а в ушах не прекращался гул самолета. После сильного нервного напряжения он плохо воспринимал происходящее: какие-то парни пригнали автомашину, он влез в кузов и около часа ехал до города Лудза. Здесь тоже было беспокойно, город готовился к эвакуации. Представители местной власти отнеслись к Николаю внимательно, помогли добраться до воинской части.

...В штабе стрелкового полка, куда бойцы доставили старшего лейтенанта Гончаренко, выяснять его личность долго не пришлось. С земли наблюдали за воздушным боем одиночного бомбардировщика с гитлеровскими истребителями, видели, как от горящего самолета отделился парашютист. К тому же у штурмана оказалось с собой удостоверение личности. Угощая Николая тушенкой и наливая в стакан водку, высокий худощавый майор неожиданно спросил:

— А где же другие члены экипажа? Гончаренко не ожидал такого вопроса, смутился. Вытирая с лица пот, он с печалью в голосе сказал:

— Летчик и радист погибли во время боя. Бомбардировщик горел, мог взорваться.

Майор, внимательно посмотрев на собеседника, продолжал:

— Да, самолет действительно горел, падал на крыло. Но потом выровнялся и с дымом пошел на восток. Значит, кто-то им управлял?

На минуту штурман задумался. Он и сам, спускаясь на парашюте, видел, как «ил», сопровождаемый «мессером», уходил в сторону.

После паузы Гончаренко с раздражением ответил:

— Я покинул горящий самолет!..

— Да-да, в сложной обстановке знать всего невозможно, — вставая из-за стола и подавая штурману руку, закончил майор. Тут же он приказал стоящему рядом старшине: — Довезете старшего лейтенанта до большака, посадите на попутную машину — и мигом обратно.

— Есть! — козырнул старшина.

Около трех дней на попутных машинах ехал Гончаренко в Рельбицы, а кое-где, преодолевая дорожные заторы, шел пешком. Пока он добирался к своим, ему то и дело попадались навстречу спешившие к фронту наши наземные части и подразделения, шли танки, артиллерийские тягачи с пушками. Он видел также и летевшие на запад группы самолетов. И от всей этой обстановки Гончаренко вдруг почувствовал себя оторванным от боевого строя, ему стало не по себе. До мельчайших подробностей он вспомнил так хорошо начатый разведывательный полет, переданные на землю ценные сведения о противнике, снова и снова видел перед собой Белоусова, Василенко и каждый раз заново переживал тот неравный бой с «мессерами». Все чаще и чаще Гончаренко задумывался над фразой, сказанной майором: «Но потом самолет выровнялся и с дымом полетел на восток. Значит, кто-то им управлял?»

«Действительно, кто управлял кораблем, если командир был убит? И почему перед прыжком я не открыл шторку, не посмотрел, в каком состоянии летчик?» — в душе ругал себя штурман. И тут, в какой уже раз, вновь стал придумывать наиболее правдоподобную версию, которая как-то объяснила бы его самовольный прыжок на тот случай, если Белоусов все-таки не погиб.

Но придумать что-либо подходящее так и не удалось. Уже темнело, когда Гончаренко появился у землянки штаба эскадрильи. Первым, кого он встретил, оказался штурман эскадрильи капитан Шведовскнй.

— Пришел, живой? — выбросив вперед руки, весело заговорил капитан. — А мы тут взгрустнули было, на убыль пошла штурманская гвардия, — в том же тоне продолжал он.

— Что слышно о Белоусове? — с волнением спросил Гончаренко.

— Целехонек твой командир. Вчера пришел, — ответил Шведовский. И, словно спохватившись, добавил: — Лейтенант сказал, что ты без команды покинул самолет. И еще. Находясь над целью, не сбросил бомбы.

— Од так и сказал?

— Да, так и сказал.

— Ну и пусть... Пусть меня считают трусом! — с надрывом и с каким-то вызовом воскликнул Гончаренко. — А я вот пришел... Пришел, чтобы снова летать!..

— Это очень хорошее желание, — с улыбкой вступил в разговор подошедший старший политрук В. И. Догадин. — Только одного желания мало! — Догадин поздоровался с Гончаренко и предложил ему зайти в землянку, тут же распорядился, чтобы вызвали летчика.

Когда Белоусов вошел и сел у противоположного конца длинного стола, Гончаренко заканчивал свой рассказ о полете:

— Истребители в упор расстреливали наш самолет, он уже горел. А потом вдруг стал резко скользить на крыло. Я подумал, что на борту живых нет, ну и махнул в люк...

— А бортовая связь работала? — спросил Догадин.

— Кажется, работала.

— А если точнее?

— И бортовая связь и моторы — все действовало на борту, — стараясь не смотреть в сторону Гончаренко, вставил Белоусов и взволнованно продолжал: — Да, я пытался сбить пламя скольжением, но из этого ничего не вышло. Когда же вывел самолет в горизонтальный полет и был над целью, из кабины штурмана почувствовал сквозняк. Сначала не поверил, пробовал вызвать старшего лейтенанта, но в кабине его уже не было. Тут же я аварийно сбросил бомбы и потом около тридцати минут летел на горящем бомбардировщике на восток. И только в районе города Лудза самолет взорвался, и я по счастливой случайности оказался на парашютных лямках...

— Все это так. Видно, смалодушничал штурман, — спокойно ответил Шведовский. — Но надо ли раздувать этот факт? Гончаренко пришел в полк, будет летать, и, я уверен, неплохо.

— А я не могу летать с человеком, к которому испытываю недоверие. Сердцу не прикажешь, — заключил Белоусов.

Наступила пауза. Гончаренко обвел всех растерянным взглядом, встал и тихо заговорил:

— Да, я, возможно, смалодушничал. Но можно ли утверждать, что я сделал это умышленно, оставив командира одного? Неужто мне хотелось несколько суток добираться на перекладных до своего полка. Сами знаете, бой был тяжелый, обстановка труднейшая. Вот я и не разобрался в ней... А когда выбросился из кабины и увидел, что наш самолет продолжает полет, я испугался. Да, испугался! Но что было мне делать? Я опустился к своим. Прибыл в полк. Даю слово — буду хорошо летать, нещадно бить врага...

— Надеюсь, товарищ старший лейтенант, что вы осознали свой поступок и сделали из этого, я бы сказал, неприглядного случая правильный вывод. Мы не хотим дальше, как сказал Шведовский, «раздувать этот факт». Но надо правильно понять и лейтенанта Белоусова. Он командир корабля, старший в экипаже. Что получится, если кто-то будет самовольничать в бою, не исполнять волю командира? — Посмотрев на Гончаренко, замполит продолжал: — Два дня назад под Вильно мой самолет был сильно подбит, вышел из строя один мотор. Машину стало крутить. И тут ко мне на помощь пришел штурман экипажа Федор Иванович Марков. Вставив ручку в гнездо, он стал помогать мне пилотировать израненный самолет. И, как вы знаете, мы привели его на свой аэродром, посадили. Но допустите такое: штурман и радист, видя аварийную ситуацию, самовольно выбросились с парашютами, оставили меня одного. Смог бы я справиться с самолетовождением и пилотированием? Конечно нет!

Старший политрук встал, прошелся вдоль длинного стола, потом, обращаясь к штурману эскадрильи, сказал:

— Вам, капитан Шведовский, даю указание — не планировать в дальнейшем совместные полеты Белоусова и Гончаренко. Так будет лучше для них обоих. Думаю, они, как и раньше, останутся хорошими товарищами, — посмотрев в сторону летчика и штурмана, заключил Догадин...

...После предполетной подготовки мы не спеша отправились на самолетные стоянки. Виктор Скляренко молча шел рядом со мной. Он тронул меня за руку и тихо спросил:

— Как настроение, Алексей?

— Радоваться нечему, — ответил я и, взглянув в глаза Виктору, добавил:

— И война так нескладно началась, а тут еще картинки всякие.

— А я сегодня всю ночь не мог сомкнуть глаз. Так и стоит передо мной жена Валя, а возле нее детишки. Под утро задремал. И во сне она опять возле меня, так ясно, отчетливо говорит: «Воюй лучше, Витя, бей крепче фашистов, а за меня, за ребят не беспокойся. Мы у тебя сильные...»

— Да, огромное горе свалилось на нас, — согласился я, — но мы должны выстоять. — И тут Виктор вдруг легонько толкнул меня в плечо и повеселевшим голосом спросил:

— Ну как, движок сменили на самолете?

— Давно.

— Со Стогниевым летишь?

— С ним.

— Мне бы хотелось еще слетать с тобой.

— Слетаем, да еще не раз.

— Добре, — сворачивая к своей стоянке, повеселевшим голосом сказал Скляренко. Подняв меховой воротник комбинезона, он быстро пошел к самолету.

По сигналу с КП смешанная девятка вылетела в расчетное время. Ее вел капитан Голубенков со штурманом Шведовским. День выдался погожий. В высоком небе легкими барашками проплывали облака. Перед вылетом ведущему звену было изменено задание. Оно должно было нанести удар по двинскому аэродрому, на котором, по данным воздушной разведки, села большая группа «мессеров». Перед летчиками ставилась задача: вывести из строя летное поле, уничтожить хотя бы часть самолетов.

Капитан Голубенков еще издали увидел аэродром, где на стоянках в тесных рядах стояло десятка два истребителей, а чуть дальше в кустарнике виднелось несколько брезентовых палаток. «Гады, расселись, словно у себя дома», — подумал капитан и тут же распорядился:

— Ведомым звеньям действовать самостоятельно! Штурман Шведовский доложил:

— Несколько «мессеров» произвели запуск, будут взлетать!

— Ударим по истребителям! — доворачивая звено на цель, крикнул Голубенков.

Несколько пар «мессершмиттов» успели взлететь, других же гитлеровских пилотов настигли фугасные и осколочные бомбы на взлете.

— Сделаем повторный заход, прочешем фрицев пулеметным огнем! — командует Голубенков.

В стороне от аэродрома звено развернулось и со снижением устремилось на стоянки. Рев моторов, треск пулеметных очередей — все слилось в единый грозный гул. На земле горят истребители, опрокидываются исковерканные автомашины, в панике мечутся по аэродрому гитлеровцы...

Два других звена пошли в район заданных целей. Старший лейтенант Борис Колесников со штурманом Сергеем Стешенко в плотном строю атаковали мотомехколонну, шедшую по шоссе Дегучай — Двинск. На большом участке дороги длинной цепочкой медленно движутся артиллерийские тягачи с орудиями и прислугой, легкие танкетки, автомашины, штабные автобусы и множество другой военной техники.

— Ударим в голову колонны! — приказал Колесников.

— Понятно! — ответил лейтенант Стешенко и, прильнув к прицелу, стал ждать приближения цели.

Противник открыл беспорядочный огонь из «эрликонов» и крупнокалиберных пулеметов. Но было поздно, бомбы уже рвались на дороге, в гуще скопления живой силы и. техники врага. Особенно отличился экипаж В. В. Уромова со штурманом Вячеславом Колчиным. Товарищи положили серию фугасок на шоссе. Прямым попаданием они уничтожили три танкетки и несколько автомашин.

И тут звено бомбардировщиков атаковали две пары вражеских истребителей. Стрелок-радист Колесникова старшина Петр Гребенцов, участник войны с белофиннами, награжденный в то время орденом Красного Знамени, первой очередью сбил один «мессер». Раненный в ногу, он вместе с другими стрелками продолжал отбиваться. Врагу удалось сильно повредить самолет лейтенанта Уромова. Был перебит трос управления триммером, разорвана покрышка одного колеса. При посадке на свой аэродром машину развернуло на 360 градусов. Благодаря высоким волевым качествам летчика и его мастерству удалось избежать аварии.

...Наконец в эфире раздался голос нашего командира звена старшего лейтенанта Михаила Привато:

— Внимание, впереди цель!

Мы уже видим на перегоне у небольшого полустанка два железнодорожных состава. Значит, работать будем по ним.

Враг встретил нас сильным огнем. В небе засверкали зловещие росчерки зенитных трасс. Выше нас, справа и слева вспыхивают оранжевые бутоны разрывов, по обшивке машины барабанят осколки.

«Только не промахнуться бы!» Нервы напряжены до предела, когда под огнем противника ведется боковая наводка и прицеливание. Навстречу, будто светлячки, летят строчки трассирующих пуль. Но, несмотря ни на что, штурман ведущего корабля старший лейтенант А. И. Герасимов командует, делает довороты на цель. Вот он нажал на кнопку, и из открытых люков нырнули первые бомбы. В этот момент и мы с Иваном Черненьким замкнули боевые кнопки. Прицельные данные оказались точными: на земле рвались вагоны, летели под откос платформы с техникой врага.

— Отлично, молодцы! — весело крикнул Григорий Стогниев.

Но радоваться было рано. На развороте вспыхнула машина Михаила Привато. Через минуту-другую в небе закачались два белых купола. «Ил», объятый пламенем, упал в лес.

Лавируя среди разрывов, мы быстро подстроились к самолету Скляренко и вместе продолжали разворот вправо. И тут неожиданно самолет Виктора сильно тряхнуло, его потянуло на нос, штурвал поддавался плохо. «Мог бы помочь Черненький — у него в кабине ручка управления», — подумал летчик. Но, глянув через открывшуюся шторку в полную дыма кабину штурмана, Скляренко понял; не может помочь ему Иван. Огромными усилиями летчик выровнял самолет и тут услышал голос стрелка-радиста Николая Ширченко:

— Нас атакуют истребители!

— Огонь по фашистам! — приказал Скляренко. Тут же старшина вместе со стрелком-радистом нашего самолета Алексеем Сарычевым стали отбиваться от наседавших «мессеров». Один из них как бы натолкнулся на светлую строчку ШКАСа и отвалил в сторону. Но другие стервятники продолжают атаковать. На крыле и фюзеляже самолета Скляренко появились зловещие языки пламени. Виктор, тревожно окликнув Ширченко, скомандовал: «Прыгать!» Но длинная очередь пулемета старшины внезапно оборвалась. В наушниках послышался невнятный крик...

После очередной вражеской атаки горящий бомбардировщик Скляренко снова входит в пике. Теперь у летчика не хватает усилий, чтобы вывести его в горизонтальный полет.

— Вести наблюдение за самолетом Скляренко! — властно произнес Стогниев.

Открыв крышки нижнего люка, я через остекление стал наблюдать за землей. Внизу лес, хуторки и снова лес — эта местность в 15–20 километрах севернее Двинска. Машина Виктора пронеслась над каким-то поселком, потом от нее отделился купол парашюта, а чуть дальше в воздух взметнулся столб огня и дыма.

— Самолет Скляренко взорвался, кто-то прыгнул с парашютом, — чужим голосом доложил я командиру.

— Сам видел все! — тихо ответил Стогниев и тут же твердо добавил: — Смотреть в оба за «мессерами», попытаемся уйти в облака.

Форсируя моторы, командир повел самолет вверх. Вскоре мы услышали тревожный голос Сарычева:

— За нами гонятся истребители!

— Не подпускать к самолету! — крикнул Стогниев. И тотчас ударил ШКАС стрелка-радиста. «Ил» словно встрепенулся, задрожал всем корпусом.

— Что, струсил, гад, отваливаешь! — на миг прекратив стрельбу, радостно кричит стрелок.

Но в этот момент сверху на нас устремился другой «мессер». Несмотря на огонь Сарычева, он сблизился с нашим бомбардировщиком и дал залповую очередь. Трассирующие пули дырявят фюзеляж, рвут обшивку крыльев. Послышался стон старшего сержанта:

— Я ранен...

Все-таки Стогниев выиграл у врага драгоценные секунды, успел войти в облака и уйти из-под огня противника.

Спросив у Сарычева о ранении, Стогниев участливо посоветовал:

— Потерпи, Алеша. Постараемся дотянуть до аэродрома.

Домой летели кратчайшим путем. Сарычев крепился, даже передал на КП несколько радиограмм о результатах боевой работы.

После приземления подрулили к командному пункту, где уже стояла санитарная машина. Мы бережно вытащили Сарычева из кабины и уложили на носилки. Ранение у Алексея оказалось тяжелым. Прощаясь, он сказал:

— За все спасибо, друзья! Я еще обязательно вернусь в родной полк.

Сарычева увезли в дивизионный госпиталь, а оттуда эвакуировали в тыл. И только через год вернулся старший сержант в часть. В его документах значилось: «Старший сержант Сарычев ограниченно годен к летной работе». Вначале его устроили в полковой радиоузел дежурным. А через месяц-другой он упросил командира полка, и ему разрешили занять место воздушного стрелка-радиста. И вновь Алексей вместе со своим экипажем стал летать в глубокий тыл врага на самые ответственные задания. За храбрость и мужество в боях с немецко-фашистскими захватчиками старший сержант Алексей Сарычев был награжден многими орденами и медалями.

На этом можно было бы и закончить рассказ о нашем первом вылете в район Двинска, если бы не одно обстоятельство.

Уже в наши дни, через тридцать два года, мы узнали некоторые подробности, связанные с гибелью экипажа В. К. Скляренко.

Красные следопыты нашли место падения самолета Виктора Скляренко. Вскоре юные патриоты отыскали и могилу отважного летчика. Как свидетельствуют местные жители, бомбардировщик упал в болото близ деревни Гранцовка, Калупского сельсовета. Недалеко от этого места приземлился и обгоревший летчик. Люди прибежали к нему на помощь, но он был уже мертв.

В годы Великой Отечественной войны погиб смертью героя и старший брат Виктора полковник Григорий Константинович Скляренко, который в молодости, будучи курсантом, нес охрану кабинета Владимира Ильича в Кремле...

Виктор Скляренко после окончания средней школы по комсомольской путевке был направлен в Харьковское военное авиационное училище, в 1937 году закончил его, тогда же стал коммунистом. Воевал на Карельском перешейке. Его семья — жена Валентина Ивановна с двумя маленькими ребятами — жила тогда в Кречевицах, неподалеку от Новгорода. Оставшись вдовой, вырастила детей. Оба сына получили высшее образование. Валентина Ивановна живет в Славянске, а младший брат Виктора — Николай Константинович — в Москве.

Так с помощью патриотов из даугавпилсской секции «Поиск» мы узнали о судьбе нашего однополчанина.

В июне 1974 года состоялся церемониал захоронения останков летчика Скляренко и увековечения его памяти. Почтить память Виктора Константиновича прибыли его однополчане и родные. Портреты Скляренко, штурмана Черненького и радиста Ширченко прикреплены к обелиску, воздвигнутому даугавпилсскими комсомольцами в поселке Науена погибшим летчикам 1-го дальнебомбардировочного корпуса.

Комсомольский поисковый отряд помог установить имена и других героев — летчиков С. Васильева и М. Кузнецова, штурманов Т. Гусева, З. Фенина и В. Чоловского, погибших 27 июня 1941 года. На обелиске, расположенном у шоссе напротив Науенской школы, пока одиннадцать фамилий. Но комсомольцы делают все, чтобы сделать достоянием истории подвиги авиаторов, павших смертью героя в боях за советскую Прибалтику.

...В первом вылете 27 июня 1-я и 3-я эскадрильи нашего полка в составе семи самолетов бомбардировали мотомехвойска противника на шоссе в районе Зарасая. Прямым попаданием бомб уничтожено несколько автомашин с живой силой врага, три тягача с орудиями и штабной автобус. Бомбардировщики были атакованы пятью «мессершмиттами». Самолет лейтенанта В. Л. Алексеева был сбит. Кто-то из экипажа выпрыгнул с парашютом. Самолет-разведчик В. М. Кайнова благополучно возвратился на свою базу.

Во втором полете полк в составе пятнадцати самолетов наносил бомбовые удары по танкам противника юго-западнее Двинска, на шоссе Коханово — Крупки. Уничтожено шесть танков, девять автомашин. В воздушном бою сбито три истребителя. На этот раз отличился комсомольский экипаж лейтенанта Николая Булыгина. Выполняя разведывательный полет над шоссе Ковно — Двинск, воздушные бойцы бомбами и огнем пулеметов уничтожили несколько автомашин с живой силой противника. Но и наш самолет при отходе от цели был атакован истребителями противника. Завязался неравный воздушный бой. Маскируясь в редкой кучовке, летчик стремился уйти от наседавшего врага. Стрелок-радист сержант Петр Титов отбивался от атакующих истребителей сверху, а сержант Никифор Кусенков прикрывал нижнюю полусферу.

Им удалось поджечь один вражеский самолет, попытавшийся подойти к бомбардировщику на близкое расстояние. Мужественный экипаж сумел уйти от преследования врага и прилететь на свой аэродром. Лейтенант Булыгин с помощью штурмана Николая Колесника благополучно посадил израненную машину. Техники обнаружили на самолете больше ста пробоин.

С каждым днем задачи, выполняемые бомбардировщиками, усложнялись. Эскадрильям подчас приходилось одновременно уничтожать танковые резервы противника, действовать по его железнодорожным коммуникациям, осуществлять воздушную разведку. Летный состав понимал, что для успешного выполнения заданий требуется не только смелость и решительность, но и умение, находчивость каждого экипажа.

Противник, овладев Двинском, быстро продвигался вперед по шоссейным дорогам на Резекне. Гитлеровцы поспешно строили переправы через Западную Двину.

В это время усилия 53-го и 200-го авиационных полков были направлены на уничтожение танков и мотомеханизированных войск, скопившихся на юго-западном берегу реки. Экипажам приходилось по два, а иногда и по три раза в день вылетать на задания.

Рано утром 30 июня эскадрильи Крюкова и Язькова, составленные из экипажей различных звеньев, вылетели для нанесения удара по скоплению вражеских войск северо-западнее Двинска. Группы скрытно подошли к цели. Экипажи быстро обнаружили наспех замаскированные танки, автомашины и артиллерию противника. Бомбардировщики тотчас встали на боевой курс. Прошло не больше минуты — и на головы фашистов полетели десятки фугасных и осколочных бомб. Удар был таким неожиданным, что гитлеровские зенитчики не успели открыть огонь. Успешно действовали в этом налете звенья лейтенантов Н. М. Калинина, В. М. Кайнова и С. А. Карымова. Прямым попаданием бомб они сожгли четыре танка, уничтожили несколько автомашин с пехотой.

Перед экипажами нашей эскадрильи стояла другая задача. Нам было приказано разрушить переправу у города Екабпилса. Кажется, задача простая. Но как трудно ее выполнить! Ведь переправа, если на нее смотреть с тысячеметровой высоты, видится размером со спичку. И попробуй попасть в такую цель хотя бы одной бомбой!

Командование придавало нашему полету важное значение. Уничтожение переправы приостановит на некоторое время продвижение фашистов. Было решено на внутренние держатели кораблей подвесить по шесть стокилограммовых фугасных бомб, на внешние — по два РРАБа (ротативно-рассеивающие авиабомбы). Это были толстые каплеобразные бочки, начиненные множеством мелких бомбочек фугасного или осколочного действия. В задней части этой внушительной бомбы монтировался специальный стабилизатор в виде гребного винта. Предварительно оружейники делали надрез на боковых ободьях. Сброшенная с самолета бомба тотчас же начинала быстро вращаться. Уложенные внутри мелкие бомбы, развивая центробежную силу, начинали давить изнутри на оболочку РРАБа. С оглушительным воем летела к земле такая бомба. В какой-то момент, не выдержав давления, лопались надрезанные ободья, оболочка распадалась и освобожденная начинка разлеталась, накрывая большую площадь.

Вскоре наша эскадрилья, ведомая старшим лейтенантом Николаем Ленькиным со штурманом Вениамином Рочевым, поднялась в воздух и пошла по заданному маршруту. Погода на этот раз была сравнительно устойчивой: облачность высокая, с большими разрывами, видимость хорошая. Как и раньше, я лечу с Григорием Стогниевым. Еще издали мы заметили город. Вскоре под нами поперек курса легла широкая река. Быстро выходим в заданный район. Но где же переправа? Все внимание обнаружению цели...

Вдруг ведущее звено вошло в энергичный разворот. Мы, ведомые звенья, повторяем маневр. А уже через несколько секунд с самолета Ленькина посыпались ротативно-рассеивающие авиабомбы. По еле заметной полоске переправы наспех прицелились и штурманы других звеньев. И какая досада! Сотни осколочных бомб весом до пяти килограммов падали с перелетом левее цели. Правда, значительная часть их рвалась на берегу в гуще автомашин. Это, конечно, неплохо. Но ведь перед эскадрильей стоит другая задача!

— Еще заход! — подал сигнал Ленькин.

Мы развернулись в стороне от цели. Ввели поправку в курс на боковой ветер. И снова в колонне звеньев на хорошей скорости зашли на переправу. К этому моменту противник несколько оправился и встретил нас сильным зенитным огнем. Проклятые «эрликоны» мешают хорошо прицелиться. Серии бомб с внутренних держателей опять легли с перелетом. Теперь они рвались больше в воде и на противоположном берегу, на окраине населенного пункта, откуда вели огонь зенитчики.

— Переправа цела! — доложил наш новый воздушный стрелок-радист Н. М. Суббота.

— Видно, не доросли еще... Черт! — зло выругался Стогниев.

«Мосты, переправы, корабли в море редко кому из летчиков удавалось уничтожить с первого удара, — мысленно возразил я командиру, — да еще таким малым количеством экипажей». Мы летели весь путь до аэродрома молча. После посадки пошли на командный пункт доложить о результатах вылета. По дороге я не удержался и ответил Стогниеву на его брошенную в полете фразу:

— Ты, Григорий, может, и прав, что мы не доросли до того, чтоб с ходу разрушать переправы. Но разве можно ее разбить таким малым нарядом самолетов?

Стогниев посмотрел мне в глаза и медленно, подчеркивая каждое слово, ответил:

— Если другого выхода нет — можно!

На вопрос же подполковника Поручаева, что надо сделать, чтобы уничтожить переправу, Стогниев, не задумываясь, сказал:

— Лучше подготовиться на земле, — и, посмотрев в мою сторону, добавил: — Увеличить наряд самолетов.

Командование приняло решение — произвести повторный удар по переправе. Мы стартовали с аэродрома двумя смешанными девятками; во главе нашей эскадрильи опять был старший лейтенант Ленькин, замыкающей шла эскадрилья капитана Голубенкова. Весь маршрут до цели проходил спокойно. Ветер был попутный, и мы сравнительно быстро долетели до Екабпилса. Здесь шли бои. Город горел, густой дым поднимался вверх.

Вскоре на пригорке показался хутор. Отсюда должен начаться штурм вражеской переправы. От хутора до цели двадцать километров, несколько минут полета. За это время мы должны перестроиться в колоннузвеньев, уточнить прицельные данные для сбрасывания ротативно-рассеивающих бомб. Все это должно быть выполнено точно и быстро.

И вот с флагманского самолета поступила команда:

— Боевой!

Звенья одно за другим устремились в направлении к переправе. Вскоре показалось ее темновато-серое полотно, по которому с небольшими интервалами двигались автомашины и другая военная техника.

— Сброс! — кричит Вениамин Рочев — штурман из экипажа Ленькина. И РРАБы полетели вниз со всех самолетов первого звена. Лопаются металлические пояса, аппараты раскрываются, и разлетаются бомбы. Вдогонку им летят бомбы второго, третьего... И тут же расчертили небо трассы зенитных снарядов.

— Переправа рушится! — доложил наш стрелок-радист сержант Николай Суббота.

— Спасибо, видим сами! — ответил Стогниев. Много бомб угодило в тот конец переправы, который крепился к левому берегу реки. Отчетливо было видно, как дыбились на воде понтоны, взлетали на воздух настилы, опрокидывались шедшие по ним машины. Но большая часть переправы, закрепленная на правом берегу, уцелела. И теперь ее несло по течению на середину русла, прибивало к берегу.

По заданию мы должны были сбросить бомбы с внутренних держателей по скоплению вражеской техники у переправы. Но теперь все менялось. Надо было любой ценой разрушить уцелевшую цепочку понтонов, иначе немцы очень скоро смогут восстановить переправу. Такое решение и принял старший лейтенант Ленькин.

И вот мы снова над целью. Открыли люки. Введены необходимые поправки, так как заход делаем против ветра. Несколько томительных секунд — и наши бомбы в клочья разнесли восточный конец переправы, вскопали берег, где немцы организовали заправку автомашин. Но и фашисты не дремали. Зенитчики встретили нас сильным огнем. Некоторые самолеты получили пробоины.

В последующие дни два полка нашей дивизии поддерживали с воздуха наземные войска, которые вели тяжелые бои на рубеже реки Западная Двина от Риги до Крустпилса и в районе Резекне. На этот раз в боях отличились экипажи летчиков Ивана Зуева, Алексея Провоторова, Сергея Молочкина, Николая Булыгина, Владимира Уромова, Михаила Тарасова. Метким бомбометанием они уничтожили несколько танков и автомашин с войсками противника, а их воздушные стрелки сбили три истребителя.

На подступах к Москве

Огненный таран

Вечером 3 июля, когда был завершен еще один день войны, поступило распоряжение — собрать личный состав у КП полка. Брезентовый городок быстро опустел. Мы слушали выступление по радио И. В. Сталина.

И вот прозвучали последние фразы речи, а мы стоим в глубоком молчании... Первым взял слово заместитель командира полка по политчасти батальонный комиссар С. В. Ершов. Окинув взглядом притихших воинов, он тихо произнес:

— Товарищи! Председатель Государственного Комитета Обороны товарищ Сталин обратился к советскому народу с речью, в которой изложил неотложные задачи не борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, разъяснил справедливый характер Отечественной войны, священную обязанность каждого советского человека защищать Родину, отстаивать завоевания социализма. Наша родная партия призвала советский народ к мужеству и героизму на фронте, к самоотверженному труду в тылу. Партия обратилась к рабочему классу, колхозному крестьянству и интеллигенции с призывом: «Все для фронта! Все для победы!»

Ершов на минуту умолк. Затем, повысив голос, продолжал:

— Перед нашей Красной Армией партия поставила задачу — отстаивать каждую пядь родной земли, драться до последней капли крови за наши города и села, изматывать в оборонительных боях гитлеровские войска, а потом разгромить и изгнать их с советской земли. Вы хорошо знаете, что наша тяжелобомбардировочная авиация является частицей армии, ее ударной силой, на нее возлагаются большие задачи... Поклянемся, что мы будем мужественно и стойко, не щадя своей жизни, бороться в ненавистным врагом!

— Клянемся! — разом ответили командиры и красноармейцы.

После батальонного комиссара встал майор Юспин:

— Перед нашим соединением, полком поставлена новая задача: с рассветом пятого июля всеми находящимися в строю самолетами атаковать вражескую переправу через реку Березина возле Борисова. Оставив Минск, войска Западного фронта ведут в этом районе тяжелые оборонительные бои, они наносят контрудары по врагу с целью ликвидации его плацдарма. Нам приказано любой ценой уничтожить переправу, не дать противнику расширить плацдарм, продвигаться в направлении Орша, Смоленск. Разведку района цели ведет двести четвертый полк пятьдесят первой дивизии нашего корпуса. — Сделав небольшую паузу, Юспин спросил: — Вопросы есть?

— Есть! — послышался голос штурмана эскадрильи Хайрулы Муратбекова. — Какая нагрузка планируется на самолеты?

— Шесть «соток» в фюзеляж, два РРАБа на наружной подвеске.

— Где будем садиться после задания? — поинтересовался летчик Василий Кайнов.

— На другой полевой аэродром, — ответил Юспин. Уже наступили вечерние сумерки, когда летные экипажи расходились по палаткам. Шли не спеша, оживленно разговаривали. Все были под впечатлением выступления Председателя Государственного Комитета Обороны.

— Теперь понятно каждому, чего добивается фашистская Германия... — взволнованно говорил штурман звена Дмитрий Гаврюшин.

— И наши задачи ясны. Надо только быстрее их довести до народа, когда он разберется, что к чему, — горы свернет! — в тон Дмитрию сказал командир звена Сергей Карымов.

— А у меня сейчас такое чувство, такой настрой, что хочется летать и летать, как поганую тварь, бить и бить фашистов, — горячо отозвался летчик Николай Булыгин.

В этот памятный вечер у палаток долго звучали взволнованные голоса воздушных бойцов. Да, все они были готовы на любые жертвы ради спасения родной земли.

Пятого июля, чуть забрезжил рассвет, аэродром сразу ожил. Бомбардировщики выруливали на старт. Первым поднялся в воздух заместитель командира эскадрильи Зуев, с ним шли еще два экипажа. Товарищам предстояло подавить зенитные средства противника на подходах к цели. С интервалом в десять минут взлетели две сборные эскадрильи нашего полка для нанесения ударов по переправам через Березину. Из 200-го и 204-го на выполнение этой же задачи поднялись по одной.

Мы с Григорием Стогниевым летим в группе капитана Голубенкова. Еще издали увидели над районом переправы белые шапки разрывов зенитных снарядов, цепочки трассирующих пулеметных очередей, а между ними — маневрирующие бомбардировщики. Это однополчане во главе с коммунистом Иваном Зуевым глушат фашистских зенитчиков осколочными бомбами.

Как только под нами оказался знакомый населенный пункт, от которого начиналась линия боевого пути, Голубенков подал сигнал:

— Освободить коридор!

И тут же звено Зуева отвалило от цели, освобождая нашей группе путь. Впереди справа была переправа через Березину. По ней двигались танки и автомашины. Прильнув к прицелу, Владимир Шведовский внимательно следил за целью. Довернув самолет вправо, он нажал на боевую кнопку сбрасывателя. Ротативно-рассеивающие бомбы, отделившись от самолета, лопаются моментально, и сотни мелких бомб с кораблей первого и второго звеньев падают вниз. Вот они рвутся рядом с переправой, но не попадают в цель. В некоторых местах с переправы снесло настилы, но ее полотно по-прежнему оставалось целым. По нему торопливо ползут танки...

В эскадрилье Голубенкова замыкающим летит звено старшего лейтенанта Карымова. До начала войны оно по всем видам боевой и политической подготовки имело высший балл, занимало ведущее место в соединении. Внешне Карымов всегда спокоен. Но это спокойствие особенное, про него говорили в полку, что в нем сидит «тихое упрямство».

И действительно, увидит, бывало, Карымов что-либо дельное у товарищей и, пока не разберется, что к чему, не уйдет с аэродрома, сколько бы это ни отняло времени. А на следующий день подробно расскажет обо всем подчиненным и обязательно будет добиваться от них, чтобы это новшество было внедрено в практику. Так было, например, с освоением радиополукомпаса «Чайка». Перед самой войной перегнали на аэродром несколько десятков новых самолетов, оборудованных этой радиоаппаратурой. Узнал об этом Карымов и потерял покой. Несколько дней он просидел со штурманом звена лейтенантом Иваном Белых в кабине самолета, пока не освоил новую радиоаппаратуру. И конечно, научил этому своих подчиненных — летчиков, штурманов.

Особенно полюбился Карымову молодой летчик Николай Булыгин — спокойный, малоразговорчивый, сдержанный и настойчивый командир. Карымов к нему присматривался, изучал, а потом предложил совместно осваивать новую технику и ее боевое применение. Они первыми в эскадрилье закончили программу полетов в закрытой кабине, первыми стали осваивать и полеты в ночных условиях.

— Все это нам пригодится в будущих боях с врагом, — говорил Карымов.

Штурман экипажа Булыгина лейтенант Николай Колесник во многом был похож на своего командира. За год до войны Колесник прибыл в наш полк на должность штурмана самолета. Николай быстро зарекомендовал себя любознательным и инициативным офицером. Внешне он был всегда опрятен, подтянут, приятная улыбка не сходила с его добродушного лица.

— Николай, у тебя смешинки застряли в глазах, — шутили друзья.

— Ну и пусть, они не мешают мне смотреть на мир, — весело отвечал Колесник.

Однажды во время учебного полета на полигон у Колесника отказал бомбоприцел. Можно было закрыть люки, поставить аппаратуру на предохранитель и следовать домой. Но не таков Николай. Он не мог, не выполнив задания, возвратиться на аэродром. Булыгин по просьбе штурмана отошел от полигона и встал в круг. А штурман принялся искать неисправность. Он осмотрел основные узлы прицела и обнаружил разъединение щеток. Устранив неполадку, Николай подал сигнал следовать на цель. С первого захода он поразил объект и таким образом успешно выполнил очередное упражнение.

Мы, однополчане, не удивлялись тому, как два смоленских парня, два Николая — Булыгин и Колесник — быстро приобретали практические навыки, становились вровень с опытными летчиками. Не отставали от своих старших товарищей по экипажу радист сержант Петр Титов и воздушный стрелок сержант Никифор Кусенков. Воины много и упорно занимались на земле, отлично выполнили все свои обязанности в воздухе.

Прочные знания, полученные во время учебы, чувство боевой дружбы и войскового товарищества пригодились авиаторам в боях с немецко-фашистскими захватчиками. Экипаж лейтенанта Булыгина не пропускал ни одного дня, в любую погоду воины шли в полет. Авиаторы беспощадно били врага.

Воздушные бойцы видели сожженные города и села, горе и слезы тысяч и тысяч советских людей — женщин, стариков, детей. И сердце Булыгина наполнялось жгучей ненавистью к фашистам. С первых боевых вылетов командир и члены комсомольского экипажа поклялись мстить врагу. Много бомб сбросили они на головы гитлеровцев, постоянно стремились наращивать свои бомбовые удары.

...Перед глазами Булыгина — вражеская переправа, а по ней, словно гадюки, ползут танки. Сейчас они преодолеют водный рубеж и устремятся дальше на восток, сея всюду смерть...

Впереди летит командир звена коммунист Карымов. Зенитки усилили огонь, до старший лейтенант не сворачивает с боевого курса, создавая лучшие условия для работы штурмана. Будыгин старается не отстать от ведущего. И в этот миг его самолет подбросило, словно на ухабе, — в центроплане разорвался зенитный снаряд. Пламя быстро охватило машину. Все это видел командир звена.

— Булыгин! Прыгай! — закричал Карымов. Экипаж находился в критическом положении. У товарищей еще оставалась возможность воспользоваться парашютами. Об этом им напоминал сейчас командир звена... Тут же отозвался лейтенант Колесник:

— Переправа цела, ее надо таранить!

— Только так можно рассчитаться с фашистами! — тут же поддержал штурмана сержант Титов.

Комсомольцы летчик Николай Булыгин, штурман Николай Колесник, воздушные стрелки Петр Титов и Никифор Кусенков, погибая, решили выполнить задачу. Крепко сжимая штурвал, бесстрашный летчик направил пылающий корабль на вражескую переправу.

— Идем на таран! Прощайте, друзья! — послышался взволнованный голос Булыгина. — Да здравствует наша победа! — еще громче звучали последние слова героя.

Раздался страшной силы взрыв. Огненный столб высоко взметнулся над Березиной. Переправа взлетела на воздух вместе с танками. Презрев смерть, экипаж отважных до конца выполнил свой долг — задержал продвижение фашистских войск.

Дальнейшие события в районе Борисова развертывались с молниеносной быстротой. Отойдя от реки Березина, командиры эскадрилий Голубенков и Крюков довернули свои группы вправо, чтобы выйти на шоссе Борисов — Толочин. За ними следовали эскадрильи капитана В. А. Головатенко из 200-го полка и капитана А. Д. Ковальца из 204-го полка. Бомбардировщики устремились на скопление немецких войск. Шоссе, его обочины, лесные поляны — площадь размером более пяти квадратных километров — были забиты войсками противника. Подойдя к цели на сравнительно небольшой высоте, наша эскадрилья сбросила стокилограммовые осколочные бомбы. Было видно, как вспыхнуло несколько автомашин, опрокидывались тягачи с орудиями, горела техника врага, горел лес, земля, метались в страхе фашисты.

Едва мы развернулись и взяли курс на аэродром, как наши самолеты атаковали вражеские истребители, взлетевшие, видимо, с аэродрома Борисов или подоспевшие из района Минска. Завязался горячий воздушный бой. Фашистские летчики лезли напролом, стремясь расквитаться с нами за переправу. Сначала они зашли сверху, но при этом наткнулись на дружный огонь наших воздушных стрелков. Отбивая первую и вторую атаки, сержанты комсомольцы Николай Анкудимов, Василий Теняев, Иван Размашкин сбили по одному истребителю. Срезал вражеский самолет и член нашего экипажа младший сержант Николай Суббота.

В тяжелых условиях оказалось звено лейтенанта Калинина. Оно шло несколько левее основной группы и ниже ее. Шесть «мессеров» одновременно набросились на бомбардировщики. Наши стрелки яростно отстреливались. Сержанту Михаилу Харченко удалось поджечь один истребитель. Но и гитлеровцы подбили машины лейтенантов Петра Долгушина и Владимира Уромова. Не всем удалось спастись. Успели выброситься с парашютами Долгушин, Уромов, Колчин и Чемоданов.

Фашистские стервятники, заметив в воздухе парашютистов, стали расстреливать их. Был убит летчик Петр Долгушин, пять пулевых ранений в плечо получил его штурман Сергей Чемоданов. Владимир Уромов и Слава Колчин опустились удачно. Вместе с местными жителями друзья похоронили летчика Долгушина, а штурмана Чемоданова отправили в витебский госпиталь.

Несмотря на дружный огонь наших воздушных стрелков, враг не отступал. Истребители продолжали атаки. Вскоре забарабанили пули по обшивке нашего самолета. Машина разом накренилась и стала резко терять высоту. Николай Суббота был ранен в обе ноги. В кабине летчика в нескольких местах пробило фонарь, сорвало с креплений приборную доску. Нас с командиром пули не задели, но мельчайшие осколки органического стекла попали Стогниеву в глаза.

— Я ничего не вижу! — тревожно сказал летчик. К счастью, наш самолет имел двойное управление. Иногда перед заходом на цель я на всякий случай вставлял ручку в гнездо и помогал командиру. Сейчас это здорово выручило экипаж. Мигом я перебрался на заднее сиденье, поставил ноги на педали и взялся за управление.

— Поврежден левый мотор, самолет крутит, — доложил я Стогниеву.

— Постарайся выровнять машину, удержать высоту, полетим на одном движке...

— Суббота! — нажав на кнопку переговорного устройства, крикнул я.

— Я, товарищ штурман! — отозвался раненый стрелок-радист.

— Сейчас «мессер» будет делать повторный заход, подпусти его на короткую дистанцию, чтобы наверняка разделаться с ним. Ты сможешь подняться в башню и встретить его хорошей очередью?

— Постараюсь.

Как долго и мучительно тянутся эти полторы-две минуты... И вдруг повеселевший голос сержанта Субботы:

— Влево пять!

— Есть, влево пять! — разворачивая самолет, тотчас ответил я.

Бомбардировщик вздрогнул, когда стрелок-радист нажал на гашетку. Длинная очередь ШКАСа огненной струёй уперлась в истребитель врага.

— Горит! — крикнул Суббота и застонал от боли. «Мессершмитт», объятый пламенем, клюнул на нос и, войдя в отвесное пике, врезался в землю.

Наступила непривычная тишина. Я осмотрелся и увидел: левый мотор остановился, а правый дает перебои.

«В такой ситуации экипажу лучше выброситься с парашютами», — мелькнуло в голове. И тут же другое:

«Нет! Раненые товарищи не смогут покинуть самолет».

— Обороты у правого мотора резко падают. Что будем делать? — спросил я Стогниева.

— Какая высота?

— Триста метров.

— Сколько лететь до запасного аэродрома?

— Около часа.

— Надо садиться в поле, — тихо произнес Стогниев. — Подбери поровней площадку. Правым глазом я стал видеть лучше, постараюсь помочь...

Впереди по курсу показалось продолговатое озеро, а за ним — ровное зеленое поле. «Хороший ориентир», — подумал я и тут же доложил:

— Перед нами ровная площадка.

— Садись на фюзеляж. Каждые десять секунд докладывай о высоте, — попросил Стогниев.

Самолет летит со снижением по пологой глиссаде, как бы щупая землю. Я аккуратно докладываю о высоте. И вот до земли остается не более двадцати метров.

— Выбирай угол, убирай газ! — крикнул Стогниев. Замелькала перед глазами рожь. И камни!.. Самолет жестко ударился о землю, с шумом и треском пополз по валунам...

Выбрался я из кабины через астролюк и тут же подскочил к Стогниеву, помог ему открыть фонарь, потом бросился к Субботе. Мне пришлось извлечь из бортовой аптечки все запасы лекарств и оказать боевым друзьям первую помощь.

После промывки глаз Стогниев стал лучше видеть. Делая Субботе перевязки и стараясь как-то ободрить сержанта, я сказал ему:

— Ты, Николай, у нас молодчина, двух «мессеров» срезал.

— Вот только домой не дотянули...

В деревне мы раздобыли подводу и отправили Субботу в районный центр Городок, в госпиталь. За мужество и героизм в этом воздушном бою сержант Николай Михайлович Суббота был удостоен высшей награды Родины — ордена Ленина. За успешные боевые действия в первые, самые трудные месяцы Великой Отечественной войны этим орденом было награждено восемь человек из нашей дивизии. Среди них В. М. Кайнов, С. А. Карымов, И. Г. Зуев, Н. Я. Стогин, М. А. Бондаренко и другие. Орден Красного Знамени получили двенадцать человек, в том числе и автор этих строк.

На земле Смоленской

По трудным дорогам через Оршу, Смоленск и Москву мы с Григорием Стогниевым добрались до нового места базирования нашего полка. Вскоре получили другой, сильно потрепанный в боях самолет. В состав нашего экипажа были назначены новый стрелок-радист сержант Михаил Портной и воздушный стрелок младший сержант Николай Осокин. Оба они — комсомольцы, уже не раз успели побывать в боях. Вместе с другими экипажами полка мы снова стали летать на боевые задания.

26 июля 1941 года перед вылетом нас собрал Юспин. Лицо его было бледным, усталым. На нем выступили мелкие веснушки, серые большие глаза потускнели. Майор подошел к фанерному щиту с картой оперативной обстановки и стал говорить:

— На фронтах по-прежнему ничего утешительного. Несмотря на героическое сопротивление наших войск, враг всюду продвигается вперед. На смоленском направлении, встретив огневую преграду советских войск, фашисты повернули свои моторизованные соединения на север. Сейчас в районе Духовщины идут кровопролитные бои. Перед нами поставлена задача — бомбить скопление живой силы и техники врага вот в этом районе, — Юспин показал на красный кружок у села. — Разведка доносит, что вражеские танки стоят на дорогах и лесных полянах без горючего. Гитлеровское командование, растянув фронт на многие сотни километров, видимо, не в состоянии своевременно снабжать свои войска всем необходимым. Мы должны десяткой «илов» уничтожить максимальное количество танков и другой военной техники. Вылет с рассветом. Всем экипажам изучить цель, действовать в полете решительно и смело, — заключил командир.

До темноты велась подготовка в экипажах. Наш командир старший лейтенант Стогниев заставил нас еще и еще «проиграть» свои действия в полете. И когда подготовка была завершена, он весело сказал:

— А теперь и поспать не грех. Завтра подъем с рассветом.

Солнце еще было за горизонтом, когда девятка бомбардировщиков, собравшись на кругу, взяла курс на запад. Ее ведет наш новый командир эскадрильи капитан Геннадий Дмитриевич Нестеренко. Он пришел из 200-го полка, имеет большой опыт боевых полетов. Слева у него летит В. В. Уромов, справа — Н. М. Манин. Наше звено ведет старший лейтенант П. С. Кашпуров, третье — лейтенант Н. С. Бабичев.

Попутный ветер убыстряет полет. Довольно скоро пролетели Московскую и Калининскую области. На траверзе показался город Белый, и тут же заискрилась на солнце река Межа. В районе Духовщины идут бои. С воздуха хорошо видна работа артиллерии. На большой площади горят населенные пункты Смоленщины. Пройдя линию фронта, наша группа развернулась вправо и пошла вдоль извилистой грунтовой дороги на Мужицкое. Тут же эскадрилья перестроилась в колонну звеньев. Наше звено стало замыкающим.

— Впереди цель! — поступил сигнал от ведущего группы.

Мы уже видели район предстоящих действий бомбардировщиков. Вот первое звено во главе с капитаном Нестеренко заходит на обочину дороги, невдалеке от села Мужицкое, где сгрудились автомашины и танки. В сторону бомбардировщиков потянулись разноцветные трассы зенитных снарядов. Но никто из летчиков не дрогнул. Комэск Нестеренко делает последний доворот. Его штурман И. П. Чепчин сбросил бомбы, и, кажется, удачно.

Тотчас разгрузились самолеты ведомых. «Сотки» рвутся возле танков и автомашин. Вспыхнули пожары.

Вслед за первым звеном стремительно вышло на цель звено Николая Бабичева. Оно также послало серию бомб в цель.

Старший лейтенант Петр Кашпуров вывел наше звено правее. Мы увидели под собой небольшую полянку, на которой стояло несколько танков и огромный фургон. Здесь, видимо, немцы ремонтировали свои машины. Стогниев вдруг заметил километрах в десяти правее лесную поляну, забитую автомашинами и бронетранспортерами. Они были наспех замаскированы ветками. Возле них два огромных топливозаправщика. Командир тут же предложил:

— Завернем, что ли?

— А не влетит за это? Строй нарушим...

— Какой черт, нарушим, — со злостью выругался Стогниев. — Фашисты сейчас заправят свои машины горючим и двинутся дальше на восток, а мы боимся. Идем! — тоном приказа сказал командир и добавил: — Отбомбимся и еще успеем пристроиться к эскадрилье. — Он тут же развернул самолет и повел ею к поляне.

— Сколько их! — воскликнул Миша Портной и тут же спросил: — Может, об этом на землю радировать?

— Докладывать — это потом! — твердо ответил Стогниев и предупредил: — Лучше следить за воздухом!

Открыв бомболюки и прильнув к прицелу, я стал следить за целью. С высоты тысячи метров она видна как на ладони. В какой-то момент самолет стало сносить в сторону. Тут же даю команду:

— Влево пять!

— Понял, пять влево! — отозвался командир и, довернув самолет, тихо, как бы боясь отвлечь меня, сказал: — Не торопись, бей по топливозаправщикам.

— Постараюсь! — буркнул я и продолжал вести прицеливание.

Немцы заметили нас. И тотчас к нашему самолету устремились десятки разноцветных трасс. Они мелькают впереди, справа, слева...

А я жду, пока бензозаправщик подползет к перекрестию прицела. Не отрываясь от окуляра, нащупал боевую кнопку. С силой нажал ее. Десять бомб отделились от самолета и, описывая кривую, устремились вниз. В воздух разом поднялся огромный столб огня.

— Горят машины! — наперебой докладывали радист и стрелок.

— Так их, гадов! — отозвался Стогниев и добавил: — Разворачиваюсь, догоним своих и вместе потопаем домой...

Командир стал разворачиваться, и в этот момент послышался тревожный голос Миши Портного:

— Сверху сзади нас атакуют два «мессера»! Гитлеровские летчики ударили с большой дистанции. Снаряды пролетали мимо. Но одна очередь угодила в левую консоль и сорвала обшивку. По «мессерам» вели интенсивный огонь и наши стрелки.

Стогниев дал моторам полные обороты, стараясь уйти от истребителей. Но сделать это не удавалось. Вражеский снаряд ударил в правую плоскость, прошел по касательной к верхней обшивке и задел бензиновый бак. Разлившееся горючее брызнуло на мотор. А в следующую секунду пламя охватило всю машину.

— Всем покинуть самолет! — приказал Стогниев.

Очутившись в воздухе, я раскрыл парашют и огляделся вокруг. Примерно в двухстах метрах от меня и на одной высоте качался радист Михаил Портной, он что-то кричал, размахивая руками. Выше нас и далеко в стороне опускался третий член экипажа. Четвертого парашютиста не было. А вокруг, словно осы, кружились вражеские истребители. Я бросил взгляд на землю. Севернее нас в солнечных лучах блестело озеро, а рядом как бы застыл в форме восклицательного знака столб черного дыма. «Наш самолет горит, кто-то там остался», — подумал я, и от этого защемило сердце.

«Мессершмитты» продолжали рыскать. Гитлеровцы теперь охотились за нами. Я захватил несколько строп, чтобы частично погасить парашют. Сразу увеличилась скорость спуска. Увлекшись, я не заметил, как приблизилась земля. Едва успел отпустить стропы, тут же с силой стукнулся о землю. Удар пришелся на правую ногу. Я почувствовал, как что-то хрустнуло в суставе. Вгорячах я вскочил, освободился от парашютных лямок и стал вправлять ногу. Но, к сожалению, ничего не получилось. Ко мне подбежал Михаил Портной.

— Что с вами, товарищ лейтенант? — с тревогой спросил он.

— Так, ничего, Миша, просто вывих, — попытался улыбнуться я. — Видишь? В авиации это называется неудачным приземлением.

Михаил осмотрел ногу и бодро произнес:

— Это, кажется, можно поправить. Как у нас на Полтавщине говорят: трошки потерпеть, и зараз все буде на мисти...

Михаил сел напротив меня, велел упереться девой ногой ему в живот. Правую он ухватил за ступню и стал с силой тянуть на себя. Вот он резко дернул и тут же повернул ступню влево. Что-то больно хрустнуло в суставе, и я сразу почувствовал облегчение.

— Ну вот, Алексей Иванович, малость нога поболит, а потом можно и гопака отстукивать.

— Нам с тобой, Миша, сейчас только и делать что плясать... А что ты кричал мне в воздухе?

— Хотел просить, чтобы после приземления подождал меня.

— Ты уверен, что Осокин покинул самолет?

— Да, отчетливо видел, как он махнул за мной в люк.

— Значит, в самолете остался командир. Погиб...

— Как жаль!.. Командира очень жаль, — печально сказал Портной и добавил: — Что же с нами будет теперь?

— Надо срочно выбираться отсюда, Миша. Тут, видимо, наши недалеко. Дня за три авось доберемся.

В копнах сена спрятали парашюты. Осмотрели местность. Вышли из низкорослого редкого кустарника на большое картофельное поле, за которым начиналось какое-то село.

— Надо зайти в крайний дом, переодеться, — предложил я.

— А вдруг тут немцы... — полушепотом проговорил Михаил.

— Да, здесь нам задерживаться нельзя. Плохо, что не нашли Осокина.

— А гитлеровцы могут нагрянуть в любую минуту, и тогда не миновать нам беды.

Мы подошли к крайнему дому. На крыльце стояли две женщины. Увидев нас, они замахали нам:

— Заходите, заходите, — заговорила та, что постарше, в платочке. — Мы видели, как ваш самолет горел, как вы опускались...

На вид ей было лет тридцать пять. Среднего роста, полная, с подвижным, выразительным лицом, она посадила нас у стола. Хозяйку звали Евдокией Васильевной, молодую — Тамарой.

— Какое это село? — спросил я.

— Велисто, Пречистенский район.

— Немцы здесь есть?

— Днем их нет, а вечером откуда-то приезжают. И как это фашистов сюда пропустили! — всхлипывая, говорила Евдокия Васильевна.

— Пропустили, но, надеемся, ненадолго, — ответил я и в свою очередь спросил: — Можно ли у вас переодеться во что-нибудь такое?..

Хозяйка осмотрела нас и, показывая на Михаила, ответила:

— Вот на него найдется, а на вас вряд ли. — Потом, встретившись взглядом с Тамарой, добавила: — Разве что у деда Михаила взять, только плоха та одежонка.

— А мне такую и надо, — обрадовался я. — Взамен пусть дед возьмет мой кожаный реглан, сапоги, куртку, брюки.

Мы были во второй комнате, когда услыхали скрип входной двери. Все испуганно переглянулись. Тамара выбежала посмотреть и тут же вернулась улыбающаяся. Следом за ней вошел мальчик лет четырнадцати.

— Это мой брат, — пояснила Тамара.

— Владимиров Ким, — подавая руку мне и Михаилу, отрекомендовался паренек.

Мы тоже назвали свои имена.

— Не поможешь ли, Ким, нам к своим выбраться?

— Это можно, — добродушно сказал он и, подумав, добавил: — Надо только все получше обдумать — здесь кругом немцы.

— Понятно, — ответил я. — А сейчас нам надо переодеться. Мы тут с хозяюшками все обговорили. Для Михаила они отыщут что-нибудь у себя, а для меня надо взять одежду у деда Михаила.

— Это мой дедушка — Кондратенков Михаил Григорьевич. Он в империалистическую и гражданскую воевал, — с гордостью сказал Ким.

Дальше все пошло по задуманному плану. Дирижером всего, что происходило в доме, был Ким.

— Нужно действовать так, — обращаясь к женщинам, начал он, — я иду к деду за одеждой, одна из вас будет дежурить на крыльце, другая хорошенько покормит летчиков.

— Вот это ни к чему, — запротестовали мы. — Перед вылетом на задание мы завтракали.

— Знаем, товарищ лейтенант, что вы не голодные, но перед дальней дорогой это не помешает» — настаивал Владимиров.

— А у меня в печке и обед готов: щи, каша с салом. Я сейчас, мигом, — засуетилась Евдокия Васильевна.

Не успели мы пообедать, как Ким притащил для меня одежду. Тут же мы переоделись. Перед уходом хозяйка положила в мешок, сшитый из частых рыболовецких сетей, каравай ржаного хлеба, увесистый кусок сала и металлическую кружку. Было около полудня, когда мы с Михаилом, сопровождаемые Кимом, вышли через скотный двор на гумно и направились к лесу. Пройдя немного в глубь его, остановились у огромной сосны.

— Дело есть, Ким, — начал я.

— Если есть, слушаю, — глядя на меня большими серыми глазами, ответил он.

Я извлек из кармана потрепанных брюк кожаное портмоне и, вынув из него документы, продолжал:

— Здесь удостоверение личности, орденская книжка и орден Красного Знамени. Не хотелось бы все это с собой брать.

— Понимаю. — Ким взял из моих рук документы, орден, внимательно посмотрел и спросил: — Вы уже успели отличиться в боях с германцами?

— Не с германцами, а с белофиннами... Знаешь, была такая война зимой тридцать девятого-сорокового года?

— Знаю. Из нашего села в ту зиму тоже воевали. — Ким посмотрел на меня. — Насчет документов и ордена — не беспокойтесь. Схороним их под корнями вот этой сосны. Когда провожу вас, вернусь сюда, переложу в жестяной коробок и опять закопаю. Все в целости и сохранности будет.

Так мы и сделали. Под толстыми корнями дерева быстро отрыли печурку, положили туда портмоне с документами, орден и зарыли. Потом двинулись в путь. Шли молча по лесной заросшей тропе часа три. У меня сильно разболелась нога. Прихрамывая и опираясь на палку, я шел медленно, задерживал своих друзей. Перед вечером добродушный проводник вывел нас на лесную поляну, где стояло несколько копен сена.

— Вот здесь будете ночевать, — сказал Ким. — Дальше пойдете строго на восток — на Ломоносово, там, говорят, наши стоят... Ну а если нет, тогда напрямик Свитскими мхами до города Белый.

Парень как-то заметно скис, стал переминаться с ноги на ногу. Это заметил Портной и спросил его:

— Может быть, Ким, с нами хочешь?

— Очень хочется, Миша. Да у меня тут все родные остались. Но это, конечно, не главное. В сельсовете и партячейке нас, комсомольцев, предупредили, что до прихода немцев будут собирать, к какому-нибудь военному делу пристроят, — пояснил он.

Прощаясь, я сказал Киму:

— Будем с Мишей пролетать над Велисто, качнем нашим друзьям крылышком.

— Спасибо! А мы будем салютовать вам с земли из винтовок, — удаляясь от нас и махая на прощание рукой, весело говорил Ким.

...Ким не ошибся, когда говорил нам, что комсомольцев Велисто «к какому-нибудь делу пристроят». Больше трех месяцев село было оккупировано немцами. И все это время велистовские комсомольцы помогали нашим бойцам, оказавшимся в тылу врага.

В начале октября сорок первого года село Велисто было освобождено от оккупантов. Ким Владимиров и его друг Василий Целпанов вступили в Красную Армию. Они наравне с опытными бойцами геройски сражались за родную землю. Кима не раз посылали в разведку, и он доставлял для командования ценные сведения о противнике. Вместе с бойцами он ходил в атаки при освобождении многих городов Смоленщины. Однажды во время жаркого боя за населенный пункт он был тяжело ранен. За отвагу и мужество Ким Владимиров награжден орденом Красной Звезды и тремя медалями.

Обо всем этом я узнал от самого Кима. После войны, разыскивая смоленских друзей, я послал в Велисто письмо. И вот на мое имя пришел ответ. Ким сдержанно писал: «Здравствуйте, т. Крылов! С горячим приветом к Вам обращается тот подросток села Велисто, с которым Вы имели дело, оказавшись во вражеском тылу в 1941 году. Я очень рад, что Вы благополучно вернулись в свою боевую семью и снова находитесь в ее рядах. Ваши документы и орден я после Вашего с Мишей ухода спрятал и впоследствии передал в НКВД, чтобы переслали Вам. В общем, несмотря на то что мне, пацану, угрожала опасность, я поступил так, как мне подсказывала совесть советского гражданина, как подсказывал мой комсомольский долг. Прошу Вас, опишите все подробно. Уж очень охота знать о Вашем прошлом, а также и о настоящем. Прошу Вас писать мне по адресу: село Велисто, Пречистенский район, Велистовский льнозавод, лаборанту Владимирову Киму Ивановичу».

Потом, после этого письма, Ким приехал ко мне в Москву. У него семья — четверо детей. Мы многое рассказали друг другу. Поведал я ему о героической гибели Миши Портного, о других боевых друзьях — летчиках, погибших в боях за Родину. К сожалению, эта встреча была единственной. Но дружеская переписка с Кимом Ивановичем продолжается. В настоящее время Ким полон сил и энергии, ведет среди молодежи села большую военно-патриотическую работу.

...После пяти дней блужданий по лесным тропам мы вышли к небольшой деревушке Никулино, окруженной лесом. Повстречавшийся нам в лесу боец сообщил, что немцев здесь нет. Зайдя в деревню, мы остановились возле избы. Вскоре к нам вышла женщина лет тридцати. Она сказала, что звать ее Шурой, а фамилия Герасимова. Шура подтвердила, что немцы в их деревушку не заходили.

— Говорят, германцы боятся леса, вот и не заглядывают в наши хаты, — объяснила она. И тут же спросила; — А вы кто будете?

— Летчики, — в открытую начал я.

— Не знаю, не знаю, — оглядывая пас со всех сторон, заговорила Шура. — За сутки мимо нас человек двадцать — тридцать проходят, все называют себя танкистами, артиллеристами... Только летчиков не было. А намедни один пришел, просит поесть и говорит, что он сапер. Я и не знала, что есть такие... Небось есть хотите?

— Хотим, — сознался Михаил.

— Тогда заходите.

Мы вошли в русскую избу. Слева в углу стояла кровать, застланная серым одеялом, у печки — широкая скамья. Большой стол покрыт клеенкой, вокруг него — несколько табуреток. На стене тикали ходики, а в переднем углу виднелись иконы с лампадой. Шура поставила на стол глиняное блюдо с картошкой, подала по куску ржаного хлеба и по кружке кваса. Вскоре в избу вошла Шурина соседка. Острыми глазами она посмотрела на нас и, обращаясь к хозяйке, спросила:

— Опять к тебе гости пожаловали?

— Гости, Катя, да какие — летчики! — пояснила Шура.

— Летчики? — хохотнула Катя.

Она взяла хозяйку за рукав и вошла с ней в чулан. Оттуда до нас еле слышно доходил разговор. Катя продолжала:

— Какие они летчики, небось арестанты какие-нибудь... Говорят, сильные бои идут у Ломоносово. Неужто .наши не выдержат, отступят?

— Трудно сказать, — вздохнув, ответила Шура. Мы быстро справились с едой. Заканчивая, Миша торопливо допивал квас, поперхнулся и сильно закашлялся.

Хозяйка и соседка вышли из чулана.

— Поели? — спросила Шура.

— Спасибо за угощение, — сказал я, — Нам надо идти дальше.

Перед уходом Шура, показав на чугун с картошкой, предложила:

— Возьмите на дорожку.

Мы не отказались, поблагодарили сердобольную хозяюшку и ушли. Больше двух суток мы ходили в этом районе, хотели углубиться хоть на пять — восемь километров на восток, но из этого ничего не получилось. На проселочных дорогах мы всюду наталкивались на немцев. Ночью слышали артиллерийскую канонаду. Видно, права была Катя, когда говорила соседке, что у Ломоносове идут бои. На следующий день к вечеру мы вернулись в Никулино.

Решили зайти в крайнюю избу. Когда зашли, здорово смутились: за столом с сыном сидела Катя.

— Здравствуйте, — сказали мы.

— Ну здравствуйте, летчики-арестантики, — ехидно ответила хозяйка дома.

— Мы действительно летчики, — устало садясь на скамейку, сказал я. — Хотели идти дальше на восток, а там кругом немцы...

— А чем же вы докажете, что вы летчики? — не унималась Катя. — Чем?!

— Я докажу! — вспылил Миша. Он вынул из кармана жетончик. — Пожалуйста, смотрите.

Как ни в чем не бывало Катя открыла крышку жестяного жетона, извлекла оттуда отпечатанную на машинке бумажку и вслух стала читать:

—  «Сержант Портной М. С. — радист 53-го авиационного дальнебомбардировочного полка. Уроженец Украинской ССР, Полтавской...»

Катя перестала читать, вложила бумажку в жетон и закрыла его. Встала, подошла вплотную к Михаилу и, отдавая жетон, сквозь слезы сказала:

— Простите меня, этакую непутевую: не могу, никак не могу верить на слово. Да и вид-то у вас такой...

— Мы и не сердимся, — сказал я. — Просим только денек-другой переждать где-нибудь у вас.

Мы познакомились. Хозяйку звали Екатериной Филипповной, фамилия ее Бабкова.

После ужина с разрешения хозяйки и с помощью ее сына Николая мы забрались на сеновал, прорыли там глубокую нору. Екатерина Филипповна предложила нам старенькое одеяло, поношенный стеганый мужской пиджак. За последние несколько суток мы впервые спали более или менее сносно.

По утрам кто-нибудь из нас спускался по лестнице и брал у хозяйки корзину с едой. Обычно там была вареная картошка, два ломтя хлеба и бутылка кваса. Однажды, подавая мне корзину, хозяйка, поглядев на меня, так и ахнула:

— Алексей Иванович, да вы ж с такой бородой в глубокого старца превратились.

— Ничего не поделаешь, Екатерина Филипповна, парикмахерской у вас в деревне нет, — ответил я, поглаживая щетину.

— У меня в доме своя цирюльня, — весело продолжала хозяйка. — Завтракайте, а потом приходите с Мишей в избу и побреете друг друга.

Я рассказал об этом Мише. Он одобрил предложение. Но идти договорились по одному. Я пошел первым, Портной остался наблюдать из щелей сарая за обстановкой. Намылив бороду, я сбрил левую сторону. Занес бритву, и тут произошло то, чего никто не ожидал: в избу вошли два немца — офицер и ефрейтор. Рыжий тучный гитлеровец с офицерскими погонами держал наготове пистолет. Он подошел но мне, резко спросил:

— Вэр ист ду? (Кто ты?)

Ефрейтор не успел перевести фразу, как между мной и офицером очутилась Катя.

— Это мой муж! — глядя большими испуганными глазами на офицера, твердо сказала она.

— Почему ваш муж не на войне?

— Муж был арестован, только что пришел домой. Он строил в Смоленске аэродром, — без запинки и смущения продолжала отвечать хозяйка. Она схватила со стола полотенце, смахнула с моей правой щеки мыльную пену, добавила: — Вот, видите...

— О-о! — протянул офицер.

Он оглядел комнату и, повернувшись к сундуку, приподнял крышку, стал выбрасывать на пол вещи. Не найдя ничего подходящего, заставил ефрейтора залезть на печь, где лежали мешки. Офицер приказал сбрасывать их. При падении один мешок развязался, рожь посыпалась на пол...

А у меня в эти минуты непрестанно стучало в голове:

«Как бы не пришел Миша! Тогда несдобровать нам в хозяйке...» Екатерина Филипповна, видимо, думала о том же. Она не отходила от меня, крепко сжимала мою левую руку. Закончив погром, фашист подошел к нам с Катей и, размахивая пистолетом, гортанно заорал:

— Пойдет протыв Гермайн — вэша-айт пудум!

Видимо, для устрашения он два раза выстрелил в потолок, резко повернулся к двери, с силой ударил ее ногой. Ефрейтор поспешил за рыжим гитлеровцем. В окно мы видели, как немцы сели в машину и поехали по деревне. Я бросился к хозяйке, стал благодарить ее. А она даже смутилась.

— Ну что вы, Алексей Иванович. Мы же свои, русские... — вытирая влажные глаза, говорила Катя.

Запыхавшись, прибежал Миша. Увидев нас, он обрадовался и стал оправдываться:

— Поздно я увидел машину.

— Дорогой дружище! Все хорошо, что хорошо кончается! — обратился я к Михаилу. — А сейчас скорее сруби мне оставшуюся бороду, подадимся в лес.

— Да, надо в лес! — закивала хозяйка. — Мы уж как-нибудь одни тут повоюем, со своими ребятишками...

В этот день нам с Мишей посчастливилось. Под вечер мы встретили в лесу более сотни наших бойцов из мотомехполка. Выходя из окружения, они продвигались от Каунаса на восток со своим командиром. Красноармейцы пробирались по проселочным дорогам, по лесным просекам и тропам. Громоздкую технику, орудия воины закопали в лесных тайниках. Оставили только винтовки, пулеметы. Командир полка, кажется Майоров, расспросив, кто мы и куда идем, согласился взять нас с собой.

Вдоль узкоколейной железной дороги на участке между станциями Кощенки и Ломоносово шли упорные бои. Здесь мы видели много разбитой техники врага, неубранные трупы немецких солдат и офицеров. На лесныхполянах, у обочин дорог бродили оседланные лошади. У иных, видимо шашкой, были отрублены уши, кровоточили раны. Завидев нас, умные животные шли навстречу, как бы прося помощи у человека.

Перед тем как войти в Свитские мхи, мы неожиданно встретили десятка полтора немецких самокатчиков. Увидев наших бойцов, фашисты укрылись за косогором и открыли огонь. В этой перестрелке мы потеряли двух красноармейцев. Майоров решительно приказал:

— Разведчиков упускать нельзя! Их надо окружить и уничтожить!

Вся эта операция заняла не больше часа. Мы с почестями похоронили своих погибших товарищей и двинулись дальше. Переход через Свитские мхи продолжался около двух суток. Удивительное создание природы — эти лесные мхи! Идешь по ним, и кажется, что ты плывешь по зыбким волнам. Трудно продвигаться по такой почве. Но, несмотря ни на что, мы довольно скоро добрались до реки Межа, переправились через нее и вышли в город Белый, к своим.

Город Белый был сильно разрушен бомбардировкой вражеской авиации. От взрывов и пожаров многие деревянные здания сгорели. С трудом угадывались улицы и переулки. Всюду виднелись одинокие металлические трубы котельных, обгорелые кирпичные печи, немые свидетели горя народного. В поисках военного коменданта мы молча ходили с Мишей по заваленным битым кирпичом мостовым, смотрели на эту удручающую картину войны, и наши сердца еще больше наполнялись жгучей ненавистью к врагу.

В уцелевшем трехэтажном здании средней школы мы встретились с помощником коменданта. Старший лейтенант с измученным пепельным лицом посмотрел на нас недоверчиво и с какой-то злобой. Он сердито сказал:

— Не знаю, что делать. Документов у вас нет и вид, как у бродяг...

— А мой жетон? — вежливо спросил Портной. — Это же документ!

— Жетон, жетон! — распаляясь, кричал помощник коменданта. — Таких документов можно подобрать сейчас сколько угодно!

— Мы летчики, а не мародеры! — вспылил я. — Дайте нам документ, и мы немедленно отправимся в свою часть.

Неизвестно, к чему привел бы весь этот разговор, если бы в это время не зашел в помещение наш временный командир Майоров. Он слышал конец нашей нелицеприятной беседы. Попросив старшего лейтенанта поставить печать на каких-то документах, он повернулся к нам и участливо сказал:

— Они действительно из экипажа сбитого бомбардировщика. С ними мы выходили из окружения. Я об этом письменно доложил коменданту.

— Ну, если так, тогда другое дело, — уже другим тоном заговорил помощник коменданта. Вручая мне записку, он предложил: — Зайдете в ремесленное училище, там вас переоденут, а потом снова к нам.

Только на третьи сутки, после соответствующей проверки, мы с Михаилом смогли двинуться в дальнейший путь. А еще через два дня прибыли на полевой аэродром, где базировался наш полк. У штаба столкнулись с замполитом эскадрильи Павловцом. С удивлением оглядев нас, одетых в форму ремесленников, он радостно бросился к нам.

— Вернулись, голубчики! Молодцы! — обнимая нас с Мишей, воскликнул Павел Павлович. А потом, посмотрев испытующе, спросил: — А где же Стогниев, Осокин?

Наступила томительная пауза. Миша, опустив голову, зашмыгал носом, у меня подкатил комок к горлу.

Пересилив себя, я тихо сказал:

— Был бой с истребителями, самолет загорелся. Командир подал команду: «Всем прыгать!» Мы с Мишей и Осокин покинули самолет. Гриша остался в самолете...

Павловец побледнел, как-то сразу обмяк. Его большие глаза стали влажными. И это было понятно. Стогниев был его заместителем по комсомолу, лучшим другом. Много лет дружили и их семьи.

— Эх, Гриша, Гриша! — со стоном произнес Павловец. — Как это все я объясню твоей жене, Ане, что скажу сыну? — И тут же, встрепенувшись, спросил: — А почему не пришел с вами Осокин?

— Николай прыгал после меня, его отнесло в сторону, — пояснил Миша.

Несколько помолчав, Павловец взял нас за руки, крепко сжав их, тепло сказал:

— Пойдете в штаб отчитаетесь за полет как полагается. Потом в столовую, хоть она и закрыта сейчас, но я распоряжусь, чтобы вас хорошенько накормили. Вон как вас перевернуло!..

— В штабе мы узнали подробности действия нашей девятки по мотомеханизированным войскам противника в районе села Мужицкое. Звенья капитана Нестеренко и старшего лейтенанта Кашпурова уничтожили четыре танка и более десятка автомашин с боеприпасами и живой силой врага. Отбиваясь от «мессеров», стрелок-радист Михаил Самойлов из экипажа Кашпурова сбил один истребитель. Звено 200-го полка, ведомое лейтенантом Бабичевым, сожгло два танка, штабной автобус и несколько автомашин.

Во второй половине дня 26 июля планировалось отправить на бомбардировку войск противника в районе населенных пунктов Мужицкое, Новоселки смешанную девятку под командованием капитана Н. И. Репкина. Но на задание ушли только восемь самолетов.

Полет до цели проходил нормально: впереди на высоте 800 метров шло ведущее звено, его замыкала пятерка «илов». Экипажи внимательно наблюдали за воздушной и наземной обстановкой. Пролетев реку Межа, мы увидали пожары. Наши войска вели тяжелые оборонительные бои: По дорогам на восток двигались колонны машин. Капитан Репкин повел свое звено на село Зубцы, старший лейтенант Василий Иванович Третьяков развернул остальные самолеты на Новоселки.

Штурман эскадрильи Алгунов точно вывел звено на цель. В небольшой балке на северо-восточной окраине села стояло с десяток танков, много крытых автомашин, штабные автобусы. Невдалеке на опушке леса разведены два костра, возле которых копошились немцы.

— Гады, расположились, как на даче! — крикнул Репкин. — А ну, Костя, дай им прикурить!

— Я готов, командир, боевой двести пять.

— Есть, двести пять! — сжав крепче штурвал, сказал капитан.

Справа у крыла командирской машины идет лейтенант Уромов, слева — лейтенант Мурашов. Их штурманы Слава Колчин и Петро Шевченко, открыв бомболюки, неотрывно следят за ведущим. Ударили «эрликоны». Снаряды пролетают впереди и справа. Один из них ударил в штурманскую кабину. Взрывом разворотило борт, вдребезги разнесло магнитный компас. Шевченко, растянувшись на полу, в мимолетном испуге оглянулся назад и снова стал наблюдать за самолетом командира. Из-под фюзеляжа ведущего полетели бомбы. Тотчас разгрузились и ведомые.

В панике метались по земле фашисты. Они искали укрытие, но было поздно. Мощные взрывы разносили в щепки вражеские машины, опрокидывали пушки, коверкали танки, поражая на большой площади живую силу врага.

— Отлично, Костя, молодец! — похвалил штурмана Репкин. — Сейчас развернусь, прочешем фрицев из пулеметов.

В тот момент, когда звено бомбардировщиков разворачивалось для повторной атаки, к группе со стороны Смоленска подошли четыре пары истребителей противника.

— Сзади «мессеры»! — доложил стрелок ведущего экипажа.

— Огонь по стервятникам! — приказал Репкин и качнул машину с крыла на крыло, подавая сигнал ведомым для смыкания.

Отбивая первую атаку, воздушные стрелки звена сбили две вражеские машины. Но в этот момент был смертельно ранен воздушный стрелок младший сержант Василий Ящук из экипажа лейтенанта Мурашова. Молодой стрелок-радист младший сержант Александр Фоменко из экипажа Владимира Уромова был впервые в боевом полете. При первой атаке истребителей он сильно перепугался и выпрыгнул из кабины с парашютом. Воздушного стрелка в экипаже не было. Бомбардировщик остался без огневого прикрытия с задней полусферы. Пара «мессеров» подошла снизу и стала в упор расстреливать беззащитный бомбардировщик. Во многих местах был пробит фюзеляж, плоскости. В каждую секунду самолет мог воспламениться. Чтобы выйти из этого сложного положения, Уромов попытался поближе подойти к ведущему, стать под его защиту. Но и это не спасало. Атаки следовали одна за другой. Тогда Уромов дал полные обороты двигателям и пошел вверх. Скоро он достиг облаков и ушел от преследования истребителей.

В самый разгар боя на самолете Репкина неожиданно отказал турельный пулемет. Что только не предпринимал старшина Иван Грунин, чтобы устранить неисправность, но восстановить огневую точку ему так и не удалось. Все это видел шедший в левом пеленге Виктор Мурашов. Он немедленно подстроился к самолету командира и приказал старшему сержанту Артему Мартемьянову огнем прикрывать ведущего. Этому мужественному стрелку-радисту удалось подбить один «мессершмитт». Однако враг продолжал наседать. Трассы пуль и снарядов дырявили обшивку машины. Вскоре воспламенился правый мотор. Самолет стал трудноуправляем. Летчик попросил штурмана Шевченко вставить в гнездо ручку и помочь ему пилотировать. Так совместными усилиями они дотянули горящую машину до ржаного поля и посадили ее на фюзеляж. От удара лопнула горловина бензобака. Бензин разлился на плоскость, пожар принял угрожающие размеры. Мурашов и Шевченко быстро выбрались из кабин и подскочили к стрелкам. С трудом через колпак вытащили раненого Мартемьянова и понесли его в укрытие. Уложив Артема в канаву, летчик и штурман хотели было бежать к самолету за сержантом Василием Ящуком, но в этот момент раздался взрыв...

В это время группа, ведомая старшим лейтенантом Третьяковым, обнаружила в районе Новоселок большую колонну, автомашин с живой силой противника. Штурман Таганкин посмотрел вниз и взволнованно произнес:

— Цель подходящая! Около сотни машин... Какой примем порядок удара, Василий Иванович?

— В колонне, посамолетно! — ответил Третьяков и тут же подал сигнал ведомым перестроиться. Потом торопливо добавил: — Володя, бить надо в голову колонны!

— Понятно! — деловито бросил штурман и, довернув самолет, стал вести прицеливание.

— Пошли! — нажимая на боевую кнопку, довольным тоном сказал Таганкин.

С земли ударили зенитные пулеметы. Но экипажи уже успели спокойно прицелиться и сбросить бомбы. На земле возникли пожары.

Третьяков ввел свою машину в разворот. К нему пристраивались экипажи Федора Дубнова, Ивана Раздобудько. Только вот Владимир Илляж что-то замешкался, отстал. Надо было поспешить... И в этот момент из-за облаков вынырнули три пары вражеских истребителей. С первой атаки они сбили отставший самолет лейтенанта Илляжа. Но с другими тремя, успевшими занять оборону, не могли так просто разделаться. Навстречу врагу со всех точек полетели снопы огня. Сержант Михаил Букреев из экипажа Дубнова двумя меткими очередями поджег вражескую машину. Летчик тут же выбросился с парашютом. А вскоре и второй истребитель воспламенился и камнем пошел к земле. Его сразил старший сержант Сергей Трофимов.

Удивительный случай произошел в экипаже старшего лейтенанта Третьякова. Во время воздушного боя осколком снаряда сорвало обшивку левой плоскости и пробило бензобак. Машина тут же загорелась. Летчик накренил самолет и резким скольжением сбил пламя. Правда, из пробоины продолжал идти густой дым.

— Что будем делать, командир? — подал тревожный голос штурман Таганкин. — Может быть, лучше сесть, линия фронта уже позади.

— Нет, Володя, пока машина летит, садиться не будем.

Третьяков внимательно наблюдал за пробоиной. По-прежнему из-под крыла валил дым. Летчик предпринял все, чтобы предотвратить пожар: переключил баллон с углекислым газом на пробитый бак, стал интенсивно вырабатывать из него горючее. Показания приборов были пока нормальными. Правда, машину немного тянуло влево. Но это вполне объяснимо. Третьяков сбавил обороты правому движку и продолжал выдерживать заданный курс.

Василий Иванович с тревогой посматривает на дымящееся крыло и думает, что, может, напрасно он подвергает себя и экипаж риску. Не лучше ли посадить машину в поле? Но тогда она, вся израненная, развалится и сгорит. Нет, терять самолет он не имеет права...

Замигала сигнальная лампочка. Послышался голос штурмана Таганкина. Он точно угадал мысли командира.

— До аэродрома час полета. Может быть, тихонько дотопаем, Василий Иванович, а?

— Дотопаем, Володя, обязательно дотопаем! — уверенно ответил Третьяков.

Шлейф дыма из-под крыла становился все меньше и меньше. Но вдруг застучал, зафыркал левый мотор. Самолет затрясся, и его сильнее стало тянуть с заданного курса.

— Движок-то сейчас заклинит! — с тревогой произнес кто-то.

— Спокойно, всем находиться на своих местах! — приказал старший лейтенант.

— Может быть, перегорели бензопроводы и в мотор перестало поступать топливо?.. — предположил Таганкин.

— Гадать не будем. Сейчас все выясню, — ответил командир.

Вскоре левый мотор, набирая обороты, загудел, как новый. Тряска машины прекратилась, и она устойчиво стала набирать скорость.

— Тревога ложная, — наконец произнес Третьяков. — Я, оказывается, забыл переключить движок с горящего бензобака на другой.

Через несколько минут пожар в левой плоскости прекратился. При подходе к аэродрому Третьяков предупредил руководителя полетов, чтобы на всякий случай приготовили пожарную и санитарную машины. Но, к счастью, посадка прошла благополучно. Когда летчик зарулил самолет на стоянку, специалисты пришли в изумление: в левой плоскости полностью выгорел бензобак, а резиновый протектор целиком расплавился.

— Такого случая в авиационной практике еще не было, — заключил старший инженер полка.

К югу от столицы

В начале сентября 1941 года гитлеровское командование, не сумев осуществить свой первоначальный замысел и взять Москву с ходу, разработало план новой операции по захвату столицы под кодовым названием «Тайфун». Намечалось прорвать оборону советских войск ударами трех мощных танковых групп из районов Духовщины, Рославля и Шостки, окружить в районах Вязьмы и Брянска основные силы Западного, Резервного и Брянского фронтов. В дальнейшем пехотные соединения должны были развернуть фронтальное наступление на Москву с запада, а танковые и моторизованные группы нанести удары в обход с севера и юга. Для осуществления своего замысла гитлеровцы сосредоточили на московском направлении почти половину всех войск, действовавших на советско-германском фронте.

Первой перешла в наступление южная ударная группировка противника. 30 сентября она нанесла удар по войскам Брянского фронта из районов Шостки, Гиухова в направлении на Орел и в обход Брянска с юго-востока. 2 октября перешли в наступление остальные две группировки из районов Духовщины и Рославля. Их удары были направлены по сходящимся направлениям на Вязьму с целью охвата главных сил Западного и Резервного фронтов.

По решению Ставки Верховного Главнокомандования силами ВВС Западного направления и 3-го авиакорпуса авиации дальнего действия в конце августа была организована и проведена крупная воздушная операция. В ней участвовало 460 боевых самолетов. Осуществлялась она при значительном превосходстве противника в воздухе. Наши летчики наносили бомбовые удары по наиболее опасной 2-й танковой группе врага. За три дня нами было совершено около 3000 самолето-вылетов. Немецко-фашистские захватчики понесли в этот период значительные потери. Только за первые два дня было выведено из строя до 100 танков, 20 бронемашин, уничтожен склад горючего, в воздушных боях сбито 55 немецких самолетов^[1]. Но как удары с воздуха, так и наступательные действия Брянского фронта не могли остановить вражеское наступление. Вторая танковая группа противника прорвалась за реку Десна и угрожала дальнейшим прорывом в тыл Юго-Западному фронту.

В это тяжелое для нас время около 30 бомбардировщиков 53, 200 и 203-го полков 1-го авиакорпуса по приказу Ставки были в срочном порядке переброшены на оперативный аэродром для усиления 52-й бомбардировочной дивизии. Начиная с 1 сентября три смешанные девятки нашего корпуса вели интенсивные боевые действия против наступающих танковых и моторизованных соединений врага. Группы бомбардировщиков водила в бой опытные командиры-коммунисты капитаны В. А. Головатенко, В. И. Третьяков и старший политрук И. Г. Зуев.

Бомбардировщики по два раза в день в сопровождении истребителей вылетали в район Трубчевск, Севск, где уничтожали в местах скопления танки и живую силу гитлеровцев. Только за первые три дня экипажи оперативной группы нашего корпуса сожгли двенадцать танков и несколько десятков автомашин с живой силой. Успешно действовали над целями штурманы 3. А. Ткачев и К. В. Мельниченко. Но далеко не все полеты проходили и завершались удачно.

В середине сентября при нанесении бомбового удара по переправе через реку Сейм северо-восточнее города Конотоп серьезные испытания выпали на долю экипажа лейтенанта В. Е. Кибардина. Несмотря на молодость, он был настойчивым и волевым летчиком. Своей кипучей энергией, боевым энтузиазмом он увлекал подчиненных. В тот памятный день лейтенант Кибардин в составе девятки, которую вел заместитель командира эскадрильи старший лейтенант Зуев, вылетел в свой девятый боевой полет. Плотным строем в колонне звеньев бомбардировщики подошли к цели. Вскоре вдали показалась переправа, на левом берегу реки Сейм заметно большое скопление бронемашин с войсками.

— Попались, шакалы! — возбужденно произнес штурман Ткачев.

— Бей по переправе с ходу, Захар. Точку прицеливания бери ближе к левому берегу, где больше войск! — приказал Зуев и направил звено на узкую ленту, по которой ползли бронемашины.

— Понял! — отозвался штурман.

Ткачев быстро открыл бомболюки и короткими поворотами стал выводить звено на цель. Вот он нажал на боевую кнопку. Звено разгрузилось почти одновременно. Несколько бомб упало рядом с переправой, вздыбив понтоны, а две угодили прямо в полотно, разорвав его в нескольких местах.

— Переправа уничтожена! — доложил стрелок-радист Сергей Пузанов. — Тонут в воде бронемашины...

— Так их, сволочей! — кричит командир.

Вражеские зенитчики открыли по группе интенсивный огонь. Но, несмотря на это, ведомые звенья Карымова и Никонова сумели пробиться к цели и нанести мощный удар. Основная масса бомб попала на левый берег в гущу бронемашин.

Враг понес большие потери, но и в наших машинах появились пробоины. В левую плоскость самолета лейтенанта Кибардина попали два зенитных снаряда. Осколок пробил трубку заливного бачка, и поток бензина хлынул на летчика. Ослепленный Кибардин на несколько секунд потерял управление кораблем, а когда пришел в себя, то увидел, что его самолет, потеряв скорость, идет далеко сзади и ниже замыкающего звена. Теперь зенитчики основной огонь сосредоточили на подбитой машине, надеясь разделаться с ней. Все небо вокруг было усеяно шапками разрывов, расчерчено красными нитями трассирующих пуль.

Оказавшись в этой тяжелой обстановке, лейтенант Кибардин принял решение продолжать выполнение боевого задания. Он довернул самолет на скопление вражеских войск, где полыхало несколько пожаров, и штурман экипажа лейтенант И. М. Белых сбросил туда серию бомб. Выскочив из зоны зенитного обстрела, летчик развернул машину, чтобы лечь на обратный курс. И вдруг раздался крик стрелка-радиста Владимира Израилова:

— Атакуют истребители, их два... — Голос стрелка осекся.

— Володя убит! — доложил воздушный стрелок сержант Василий Кононов.

— В башню, к пулеметам! — приказал командир. И снова задрожал самолет — это вступил в работу стрелок. Сержант успел поджечь один «мессер». Но истребители повторяли атаку за атакой. В какой-то момент замолчал второй стрелок. На вызовы летчика Кононов не ответил. «Мессеры» еще яростнее стали наседать на беззащитный корабль. На плоскостях машины появлялись все новые и новые пробоины.

— Выше нас облака! — кричал штурман Белых. — Давай туда!

Кибардин прибавил обороты, подобрал штурвал, и самолет вскоре очутился в облаках. Но развернуться ему было нелегко: еще над целью отказал руль поворота. Только с помощью двигателей он мог теперь выполнить этот маневр. Лейтенант бросил взгляд на приборы — многие выведены из строя. Вскоре машина, скользя на крыло, выпала из облаков, и на нее снова набросились истребители. Владислав выровнял машину и повел ее вверх — в спасительный туман. А через минуту она опять «посыпалась» вниз. Так несколько раз летчик пытался оторваться от врага, и это ему наконец удалось. «Мессеры» отстали. Выйдя под облака, Кибардин спросил у штурмана:

— Илья, где мы находимся?

— Не знаю, — тихо ответил Белых.

Потом он посмотрел на карту и дал курс. До аэродрома около часа полета, а израненная машина еле держалась в воздухе. Очень трудно летчику пришлось при заходе на посадку. Пилотажные приборы не работали, левый мотор остановился, но Кибардин блестяще выполнил приземление. Самолет, пробежав несколько десятков метров, упал на фюзеляж — было сильно повреждено шасси.

Кибардин долго не мог подняться с кресла, все тело ныло от усталости. А когда он вышел из кабины, то увидел сидящего на земле штурмана. Подбежавшие товарищи помогали Илье раздеться: вся одежда лейтенанта Белых была залита кровью. И тут летчик, тронув боевого друга за плечо, тихо произнес:

— Что же ты, Илья, не доложил мне, что ранен. А я-то, не зная, ругал тебя за потерю курса.

Из кабины вынули мертвого Володю Израилова и Василия Кононова. Сержант Кононов служил в полку оружейником, этот полет у него первый. Василий был тяжело ранен, потерял много крови и умер через сутки. На самолете лейтенанта Кибардина не было живого места: крылья, фюзеляж и даже винты оказались пробитыми...

Весь сентябрь и начало октября наши экипажи вели напряженную борьбу с наседающими танковыми и моторизованными соединениями противника. Бомбардировщики наносили удары по моторизованным колоннам противника на шоссе Севск — Кромы, Кромы — Орел, под Путивлем и Полтавой. За месяц боев наши товарищи сожгли больше трех десятков танков, около сотни автомашин с живой силой, уничтожили пять железнодорожных эшелонов.

Утром 5 октября капитан Головатенко повел девятку в сопровождении трех звеньев истребителей на бомбардировку танковой колонны на шоссе Севск — Кромы. Несмотря на сильный огонь зенитной артиллерии, группа в колонне звеньев точно вышла в заданный район и нанесла удар по скоплению танков. Бомбардировщики уничтожили три танка, штабной автобус и несколько автомашин с живой силой врага.

После посадки было приказано повторить вылет. Но на самолете Головатенко забарахлил левый мотор, и поэтому девятку повел капитан Третьяков со штурманом старшим лейтенантом Таганкиным. Второе звено возглавил старший лейтенант К. Ф. Симочкин, третье — старший лейтенант Б. П. Кононенко. От исходного пункта маршрута девятка взяла курс на аэродром Щигры, где базировались истребители сопровождения. Ожидая прикрытие, бомбардировщики сделали два круга, но истребители не взлетели. Третьяков принял решение лететь без сопровождения.

Выйдя на город Кромы, Третьяков развернул девятку и перестроил ее в змейку звеньев. Штурман Таганкин издали заметил западнее пункта Дмитровск-Орловский большое скопление танков, бронемашин и другой военной техники и доложил об этом командиру. Штурман тотчас открыл люки и дал боевой курс. По самолетам ударили вражеские зенитки. В воздухе засверкали разноцветные трассы «эрликонов». Но Таганкин уже нажал на боевую кнопку. Группа разгрузилась одновременно, и бомбы накрыли цель. В этот момент стрелок-радист старший сержант Артем Мартемьянов доложил:

— Сзади выше истребители противника!

— Приготовиться к отражению атаки! — приказал Третьяков. Звено Симочкина подтянулось к ведущему. Только вот Кононенко со своими ведомыми немного отстал. Видя это, гитлеровцы ринулись в атаку. В их тактике на этот раз было что-то новое. «Хейнкели-113», вооруженные пушками, имеющие довольно прочную броневую защиту, атаковывали бомбардировщики сзади, «мессеры» заходили сверху. Силы были неравные. Но, несмотря на это, первый натиск врага наши стрелки успешно отбили. И не только отбили — подбили четыре машины. С первой же очереди срезал врага стрелок из экипажа Третьякова сержант Николай Друганов. Не отстал от него стрелок-радист из экипажа Кибардина Федор Ратушный. От его метких очередей взорвался в воздухе «Мессершмитт-109».

Однако и враг сумел поджечь самолет Кибардина: на его борту находились тяжелораненые стрелок-радист Федор Ратушный и воздушный стрелок Петр Волков. Чтобы сбить пламя, летчик бросил машину в крутое пикирование со скольжением. «Кажется, пламя сорвало», — подумал он. Но неожиданно самолет снова попал под ураганный зенитный огонь. Тут же вспыхнула плоскость, заклинило правый мотор. Летчик дал команду:

— Всем покинуть самолет!

Через несколько секунд бомбардировщик свалился на крыло и стал падать. С трудом лейтенант выбрался из кабины, успел открыть парашют... Он упал в болото возле деревни Безлесная. Рядом горел его самолет. Наши бойцы помогли летчику добраться до Курска, потом он прибыл в свою часть. Вячеслав Кибардин героически оборонял родную столицу. До конца войны он совершил 213 успешных боевых вылетов, за мужество и отвагу награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны I степени, двумя орденами Красной Звезды и многими медалями.

...Группа бомбардировщиков продолжала неравный бой. Истребители противника наседали. В одну из атак на корабле старшего лейтенанта Сергея Карымова, шедшего в ведущем звене, был убит штурман младший лейтенант Н. Г. Сидорин, тяжело ранены стрелок-радист сержант Геннадий Кондратьев и воздушный стрелок младший сержант Алексей Зяблов. Чтобы спасти самолет и раненых товарищей, Сергей ближе подошел к ведущему самолету эскадрильи, из башни которого Артем Мартемьянов вел непрерывный огонь по врагу. Меткой очередью он поджег «Хейнкель-113». Тот вплотную подкрался к «илу» Карымова и пытался в упор расстрелять его. Стервятник сорвался в штопор и стремительно пошел к земле. Но тут же появилась еще пара гитлеровцев, они подожгли самолет Карымова. Пламя охватило кабину летчика, жгло руки, лицо. Карымов открыл фонарь, увидел идущий рядом «мессер». Фриц, скаля зубы, махал рукой. Жгучая ненависть охватила Сергея. Он резко бросил свой «ил» в сторону истребителя. Последовал сильный удар. Не помня себя, летчик очутился в воздухе. Он выдернул кольцо и спустился на парашюте.

Вскоре был подбит и самолет командира эскадрильи, ранен воздушный стрелок Друганов. Капитан Третьяков приказал:

— Мартемьянов, прыгайте!

— А вы-то как, Василий Иванович? — спросил стрелок-радист.

— Ранены Таганкин, Друганов. Попытаюсь сбить пламя, сяду в поле, — последовал ответ.

Но этому не суждено было случиться. Опускаясь на парашюте, Мартемьянов видел, как взорвался самолет командира. В деревне, где еще не было немцев, фельдшер сделал радисту перевязки. Здесь Артем узнал, что к месту падения самолета поехали колхозники. Через два-три часа они вернулись, привезли тела Третьякова и Таганкина. Останки сержанта Друганова не нашли. На другой день В. И. Третьяков и старший лейтенант В. С. Таганкин со всеми воинскими почестями были похоронены под плакучими березами во дворе одной из школ города Дмитриев-Льговский.

В одном из полетов на Путивль, где наши бомбардировщики наносили удары по скоплению живой силы и техники врага, в самолет Калинина попал зенитный снаряд. Машина загорелась, стала неуправляемой. В эти секунды послышался тревожный голос штурмана Володи Шведовского:

— Что делать, Николай?

— Всем прыгать! — тоном приказа сказал Калинин. Кабина наполнилась дымом, пламя подбиралось к ногам, невозможно было дышать. Взглянув на приборную диску, летчик отметил: «Высота — пятьсот метров. Пора!»

— Кто остался в самолете?

На вопрос командира никто не ответил. Калинин отжал защелку колпака и выбросился из кабины.

Летчик не помнил, как он раскрыл парашют, как приземлился, как подобрали его немцы и доставили в госпиталь для военнопленных... Только через сутки Калинин пришел в себя. Он лежал на койке, голова, спина, ноги были забинтованы, все тело нестерпимо ломило. «Где я, и что со мной?» — подумал лейтенант. Сквозь щелки опухших глаз он увидел вокруг много людей. Стал прислушиваться к разговору, понял: попал в немецкий госпиталь и сейчас говорят о нем. Тот, долговязый, что все время находился в окружении персонала, подошел к изголовью и, тыча пальцем в голову летчика, громко на ломаном языке сказал:

— Этот пилот надо, как у вас говорит, воскрешайт. Он нам очен нужна. Даю вам десят дней...

— Постараемся, господин оберштурмфюрер, постараемся, — ответил другой мужской голос.

— Карашо! — продолжал долговязый и пальцами с силой нажал на голову больного. Калинин громко застонал и снова впал в забытье.

Очнулся Николай ночью и, к своему удивлению, заметил у изголовья сидевшую в халате женщину.

— Пить, — слабым голосом сказал летчик. Женщина налила в стакан воды, приподняла голову больного и напоила его.

Помолчав, лейтенант спросил:

— Кто вы будете?

— Сестра, зовут меня Софьей, — наклонясь над ухом больного, почти шепотом сказала она.

— Где я нахожусь? — так же тихо продолжал Калинин.

— В немецком госпитале для военнопленных.

— Что меня ждет?

— Будете хорошо вести себя — быстрое выздоровление.

— В этом для меня нет никакой радости.

— Будут и радости...

И Софья рассказала лейтенанту историю госпиталя. Совсем недавно он был советским. Здесь лежало много раненых бойцов и командиров Красной Армии. Госпиталь со всем обслуживающим персоналом попал в окружение и не смог эвакуироваться с нашими отступающими частями. С приходом гитлеровцев его лишили продовольствия, изъяли все запасы медикаментов. Только благодаря местному населению раненые получали необходимое питание и медикаменты, собранные из прежних запасов городских и сельских аптек.

— Обслуживающий персонал здесь весь из русских, дружный. Если надо — любая помощь будет оказана, — заключила сестра.

После того как ушла Софья, Калинин не сомкнул глаз. В голову лезли разные мысли: если сестра говорит правду, он среди своих людей. Пойдет на поправку, тогда можно будет думать о побеге и уходе за линию фронта. А вдруг Софья провокатор? Возможно, она была подослана специально для того, чтобы узнать, чем дышит советский летчик. «А я-то, простофиля, разболтался, спрашивал, что меня ждет», — думал летчик.

С этими тревожными мыслями Калинин встретил рассвет: за окном лил дождь, а в палате все больше поскрипывали койки. Просыпались раненые. Они тихо переговаривались между собой. Приподнялся и сосед Калинина. Покряхтев, он обратился к летчику:

— Вас зовут Калинин Николай Михайлович?

— Ну, допустим так.

— Я — Воскресенский, зовут Михаилом Григорьевичем. Тоже летчик, на «пешках» летал. Был сбит истребителями, три дня назад доставлен в этот госпиталь.

Летчики разговорились. Трудный это был разговор двух советских людей, оказавшихся в фашистском госпитале. Какого вопроса ни касались, все сводилось к одному: при первой возможности — бежать.

— Вот и надо нам как можно скорее вставать на ноги, — заключил Воскресенский.

— Согласен, что надо. Только как побороть эту хворь? Молодость, неистребимое желание во что бы то ни стало выбраться из фашистского плена делали свое дело. Летчики стали подниматься с коек и ходить. На седьмые сутки их перевели в отдельную небольшую палату. Вскоре к ним пришла сестра Софья.

— Как у летчиков дела? — спросила сестра. Ее большие карие глаза не могли скрыть какой-то радости.

— Да вроде бы неплохо, — в тон сестрице ответил Воскресенский. — Вот только тоскуем по воздуху...

— Воздух у вас будет, чистый, бодрящий, — улыбаясь, продолжала Софья. — Сегодня ночью вам принесут гражданскую одежду, примерьте ее, а потом в путь-дорогу. Наши товарищи о вас уже позаботились.

План побега Калинина и Воскресенского выдерживался точно. Через сутки Софья пришла в палату и, увидев летчиков переодетыми, серьезно сказала:

— Теперь вы рабочие госпиталя, идете со мной за больными. Понятно?

— Усвоено, — ответили офицеры.

Было утро 2 октября сорок первого года. Трое советских людей вышли потайной дверью из госпиталя и направились по глухим улицам Путивля. Впереди тихо шла Софья, за ней Калинин, замыкающим Воскресенский. Город словно вымер: нигде не было видно людей. Вот путники миновали городскую окраину, далее начиналась деревня Пруды. Вскоре Софья свернула в глухой переулок. Из-за угла неожиданно вышел человек, подошел, поздоровался со всеми и пригласил идти за ним. Это был партизанский связной Василий Докунин (через несколько месяцев фашисты, узнав о его связях с партизанами, повесили патриота на глазах у горожан).

В этот день в госпитале было очень неспокойно: немцы стали поголовно проверять обслуживающий персонал, больных, выискивая коммунистов. Софье временно пришлось остаться с летчиками.

Вместе с хозяином дома они вошли в избу. Здесь товарищи пробыли сутки. Днем пришел Василий и сказал:

— Немцы объявили в Путивле о вашем побеге. С наступлением темноты надо будет уходить в другое место.

Ночной переход занял несколько часов. Полевыми тропами и проселочными дорогами летчики благополучно добрались до села Сафроновка. Василий Докунин привел их в дом Полтавцева, где они и прожили до 6 октября. А потом пришли двое неизвестных и объявили, что их хочет видеть командир партизанского соединения товарищ С. А. Ковпак.

И вот снова в путь-дорогу. На этот раз пришлось идти по лесным тропам и зарослям. Через двадцать часов летчики и сопровождавшие их партизаны добрались до заброшенной лесной деревушки. Войдя в просторный дом, офицеры увидели худощавого, далеко не молодого человека в штатском с посеребренной бородой. Он сидел за столом в переднем углу. Заметив пришедших, командир встал и тепло приветствовал:

— Очень рад видеть летчиков в нашем партизанском краю.

Калинин и Воскресенский представились Ковпаку. Усадив гостей за стол и заняв свое прежнее место, Сидор Артемович продолжал:

— Слыхал о вас, слыхал. Да и о результатах ваших ударов осведомлен. Такие налеты на вражеские тылы здорово отрезвляют головы взбесившихся фашистов. Только маловато их, таких ударов.

— Скоро они умножатся. Вся дальнебомбардировочная авиация концентрируется в руках Верховного Главнокомандования, — ответил Калинин.

— Вот это дело. Тогда и нам, тыловикам, будет больше подмоги, — сказал Сидор Артемович и добавил:

— Только жаль, что вы некоторое время не сможете летать. Фронт пока еще уходит все дальше и дальше на восток. Но мы доберемся до Брянских лесов и переправим вас к своим. А пока побудете с нами. Летчики-партизаны! Неплохо, а? — смеясь, заключил Ковпак.

Так волею судьбы летчики стали партизанами. Им дали время отдохнуть. А потом комиссар отряда Семен Васильевич Руднев, встретившись с Калининым и Воскресенским, рассказал о задачах отряда, о том, что уже было сделано за первые месяцы его существования. И как бы между прочим рассказал немного о командире:

— Сидор Артемович — храбрейший человек. Он участник первой империалистической войны, в гражданскую войну служил у Василия Ивановича Чапаева, выполнял боевые задания Александра Пархоменко. Командир — верный патриот Родины, — продолжал Руднев. — Я говорю это для того, чтобы вы хорошо знали, с кем пойдете в бой.

Много раз летчики ходили на задания, проявляли мужество и бесстрашие и каждый раз все более убеждались, что Сидор Артемович Ковпак — храбрейший человек, умелый организатор партизанского движения. Уже к зиме 1941/42 года небольшой отряд вырос до партизанской бригады. Слава о боевых делах ковпаковцев разнеслась по всей Украине, Белоруссии, дошла до Брянских и Смоленских лесов. В партизанские отряды вступали все новые и новые бойцы.

В начале зимы к партизанам примкнул еще один летчик — Алексей Борисов. Во время штурмовки фашистских войск на подступах к Севастополю на его самолете осколком снаряда был пробит бензобак. Самолет вспыхнул. Высота полета 30–40 метров, прыгать было невозможно. Борисов не растерялся, он посадил машину на поле. Еле-еле успел выбраться из кабины, как штурмовик взорвался. Больше месяца Алексей скрывался в тылу, несколько раз пытался перейти линию фронта, но сделать это ему не удавалось. И когда он случайно узнал, что в Сумской области действуют партизаны Ковпака, то с радостью вступил в отряд народных мстителей.

В начале 1942 года отряды Ковпака находились в Глуховском районе. Фашисты узнали об этом и решили разделаться с ковпаковцами. Особенно жаркий бой разгорелся за село Веселое, где летчики сражались не хуже, чем в воздухе.

Гитлеровцы стянули подвижные части, несколько орудий, минометов. Имея численное превосходство, немцы, видимо, решили, что Ковпак со своим штабом попался в их ловушку. К тому же и условия местности были выгодны для врага: село Веселое лежало в котловине, лишь в центре его имелась небольшая высотка. И вот с рассвета по снежной целине к селу цепью устремились несколько сот вражеских солдат и офицеров. Наступая, они загибали фланги с целью полного окружения села. Но народные мстители упорно отражали атаку за атакой. Бой продолжался весь день. Метким огнем прижимая фашистов к глубокому снегу, они выводили из строя один взвод за другим. Плечом к плечу с партизанами сражались летчики Калинин и Воскресенский.

Успех в бою с гитлеровцами во многом решила засада, оставленная Ковпаком в лесу для удара по вражеским цепям с тыла. Смело действовал из засады лейтенант Борисов. Он в упор расстреливал бегущих в панике фашистов. После боя он со своими бойцами подобрал много автоматов, брошенных противником на поле боя, уложил их на сани и доставил в штаб.

Когда отряды Ковпака совершали свой первый рейд в Брянские леса, партизаны провели много боев с вражескими гарнизонами. И всегда советские люди выходили победителями. В селах и небольших городах, где побывали ковпаковцы, к ним присоединялись все новые и новые бойцы. Они тоже хотели сражаться за Советскую Родину, мстить фашистам за поруганные города и села.

В селе Жихово гитлеровцы расквартировали батальон пехоты. Солдаты и офицеры издевались над местными жителями, убивали детей и стариков. Узнав об этом, партизаны решили уничтожить вражеский батальон. В разведку пошли Борисов, Воскресенский и политрук роты Лука Егорович Кизя. Под видом местных жителей они внимательно осмотрели село, а с наступлением ночи повели партизан в атаку. Немцы спали, когда партизаны открыли яростный огонь. Разбуженные стрельбой, фашисты пытались бежать, но все пути отхода были отрезаны. За эту ночь только убитыми враг потерял около 200 солдат и офицеров.

Летчики активно участвовали и во всех других партизанских операциях: они разрушали переправы, мосты, пускали под откос железнодорожные эшелоны, обстреливали из минометов аэродромы. Ковпаковцы, спаянные нерушимой дружбой, жили одной мыслью, одним стремлением — как можно больше нанести ударов оккупантам, приблизить победу над врагом. Над краем лесов мощно звучала партизанская песня о том,

Как хлопцы шагали и в дождь, и пургу

На страх и на лютую гибель врагу,

Как били его богатырской рукой

За древним Путивлем, за Сеймом-рекой.

Наступила весна 1942 года. Калинина вызвали к командиру Брянского партизанского отряда Д. В. Емлютину. Тот сразу приступил к делу:

— Мне рассказывали, Николай Михайлович, что вы летчик.

— Не только я, в отряде служат еще два летчика: штурмовик Борисов и бомбардировщик Воскресенский.

— Слыхал, слыхал, — продолжал Емлютин. — Но я хотел бы поговорить с вами о другом. Есть приказ с Большой земли подготовить у нас на Брянщине аэродром.

— Аэродром? — удивленно спросил Калинин.

— Да. Первый партизанский аэродром, — подтвердил командир.

— Но это же здорово! Ночью будут прибывать самолеты, привозить боеприпасы, медикаменты, почту, забирать тяжелораненых партизан и улетать обратно на Большую землю — это просто чудесно! — радовался Калинин.

— Тогда и у вас будет реальная возможность улететь к своим, — с улыбкой говорил командир.

— А отпустите?

— Обязательно отпустим. Даже прогоним. Только с одним небольшим условием: помогите построить аэродром, так сказать, но всем правилам авиационной науки. Примете первые десять — двенадцать самолетов — и тогда, как говорят, с богом.

— Будет выполнено! — громко сказал летчик и выбежал из землянки.

Радость наполняла душу Калинина. Значит, скоро он встретится с боевыми друзьями, вместе с ними снова поднимется в воздух и пойдет на боевое задание.

Место для аэродрома выбрали вдали от селений с немецкими гарнизонами. В назначенный день закипела работа: вышли с лопатами свободные от заданий партизаны, приехали на подводах крестьяне из близлежащих деревень. Они привезли с собой щебенку, строительный материал. Раздобыли необходимый строительный инструмент. По плану, составленному лейтенантом Калининым, на будущем аэродроме выкорчевывался кустарник, выравнивались полосы. Бригады плотников строили в лесу склады для приема грузов, площадку для горюче-смазочных материалов и «аэровокзал».

Когда рабочая площадь аэродрома была готова, туда прибыл командир партизанского отряда Емлютин. Он осмотрел летное поле, возведенные сооружения и, поблагодарив строителей, остановился возле Николая.

— Поздравляю, товарищ Калинин, вы, оказывается, не только хороший летчик и партизан, но еще и превосходный строитель.

Незадолго до 1 мая с Большой земли запросили разрешение на посадку самолета Ли-2. Калинин готовился к его приему очень тщательно. Он обучил и проинструктировал людей, находящихся у сигнальных костров и посадочного знака, как подавать необходимые сигналы, быстро расстанавливать фонари «летучая мышь».

Ночь выдалась безоблачной, тихой. Самолет подошел к аэродрому на малой высоте. Увидев на земле два пучка огней, экипаж дал ответный сигнал — три раза мигнул аэронавигационными огнями. Калинин приказал снять маскировку с посадочного знака. Летчик приземлил Ли-2, зарулил на стоянку и выключил моторы. И люди, которые были на старте, на стоянке, бросились к самолету. Туда же прибежал и лейтенант Калинин. Партизаны долго качали прибывших членов экипажа. Радости, ликованию не было конца.

Около месяца лейтенант Калинин принимал самолеты с Большой земли. Были такие ночи, когда в небе прерывисто гудели вражеские самолеты, и тогда партизаны спешно тушили огни, маскировали аэродром. Но вот настал день, когдакомандир сказал Калинину:

— Дорогой Николай Михайлович, вот и ваше время пришло. Готовьтесь, завтра ваш вылет.

Темной ночью 22 мая 1942 года с аэродрома Вздружное стартовал самолет. На его борту в качестве пассажира находился летчик-партизан лейтенант Николай Калинин. Михаил Воскресенский перелетел на Большую землю 26 мая, а Алексей Борисов — в середине лета того же года.

Горячей и сердечной была встреча Николая Калинина с боевыми друзьями. У многих летчиков и штурманов полка — Василия Кайнова, Владимира Уромова, Василия Вериженко, Сергея Карымова, Петра Шевченко, Владимира Иконникова, Николая Белоусова — на груди свергали новенькие ордена — награда за ратные подвиги. Все мы поведали боевому другу о наших делах. А Калинин рассказал, как сражался против фашистских оккупантов в рядах народных мстителей под руководством Ковпака.

Война была в разгаре. Выполнив несколько тренировочных полетов на учебном самолете, Калинин через несколько дней сел за штурвал бомбардировщика.

Случилось, что вскоре после того, как Калинин вновь стал летать на боевые задания, перед нашим соединением была поставлена задача нанести удар по Брянскому железнодорожному узлу. Там скопилось большое количество эшелонов с военной техникой и боеприпасами. Заход на цель планировался с севера, уход с разворотом на 180 градусов. Наш маршрут проходил недалеко от партизанского аэродрома Вздружное. Узнав об этом, Калинин обрадовался: здорово! Его бомбардировщик пройдет над партизанской землей, где действуют друзья. О своих мыслях сначала он не сказал никому. Потом не выдержал и поведал все штурману Василию Селиванову.

— Так давайте, Николай Михайлович, после бомбежки залетим, поприветствуем партизан, — предложил штурман.

— А не влетит нам?

— За приветствие боевых друзей?! — удивился Селиванов. — Ни у кого рука не поднимется наказывать.

Узел прикрывался большими силами зенитной артиллерии с прожекторами. Калинин издалека заметил, как интенсивно палят «эрликоны», шарят в воздухе прожекторы. Выждав момент, летчик направил самолет на цель. Селиванов ввел необходимые поправки, громко произнес:

— Так держать!

Корабль пошел словно по струне. Справа вспыхнули первые шапки разрывов, они появлялись все ближе и ближе к самолету. И в эти секунды Калинин услышал знакомое:

— Сброс! — Тут же он выполнил резкий маневр, уходя от цели на повышенной скорости.

Снизившись до 300 метров, экипаж стал наблюдать за местностью: вот потянулся массив леса, за ним проплыло небольшое болото.

Вдруг Калинин крикнул:

— Справа Вздружное! Видишь у кромки леса два небольших огонька?

— Вижу! — ответил Селиванов и добавил: — Пройдем вдоль взлетно-посадочной!

Калинин вывел бомбардировщик по центру поляны и, прижав его к земле, несколько раз энергично качнул крылом, говоря при этом:

— Привет вам, дорогие друзья-партизаны, от летчиков!..

Экипаж лейтенанта Калинина продолжал успешно выполнять боевые задания. С особым боевым азартом он громил врага, обрушивая груз бомб на головы фашистских захватчиков. Однажды на окраине города Гомель прямым попаданием крупных бомб экипаж взорвал большой склад горючего. Столб огня и дыма поднялся на огромную высоту, его наблюдали многие летчики других соединений. Пожар разросся на целый квартал. Фашисты не могли его потушить в течение трех суток...

Ни шагу назад

...Осенью 1941 года Владимира Иконникова выписали из госпиталя. Врачи продержали его около двух месяцев, залечили раны, полученные в воздушном бою под Вильно. Левая рука, хотя и после гангрены, действовала хорошо. Прощаясь, Иконников от души благодарил медперсонал. Имея командировочное предписание, летчик ехал в Москву в резервную авиационную бригаду.

Прибыв в столицу, Иконников не узнал ее. В те октябрьские дни она стала прифронтовым городом. Окраины ее были изрыты глубокими противотанковыми рвами, а на въездных магистралях, ощетинившись, стояли огромные металлические противотанковые ежи. На многих площадях и скверах торчали стволы зениток, и тут же, словно в дремоте, после ночной вахты лежали на земле аэростаты. Настороженно, будто прислушиваясь к далекому гулу войны, стояли дома с разрисованными стенами. На стенах — зеленые деревья и серые дороги. Окна крест-накрест заклеены полосками бумаги.

Да, война близко подошла к Москве. Лица людей тревожны и суровы. По улицам медленно ползут трамваи. Метро не работает. На станциях и в тоннелях жители столицы прячутся от бомбежек. Трудные, суровые дни. Люди внимательно слушают сводки Совинформбюро.

Владимир ехал на автомашине в резервную бригаду. За его плечами трудный опыт первых полетов, он видел, как гибли товарищи, друзья. И теперь у него одно желание — скорее попасть в свою часть, а там на самолет и в бой... Вот и дом, где разместилась бригада. Во дворе, в казармах сотни людей.

Лейтенанта Иконникова вызвал штабной майор и сразу приступил к делу:

— На каком самолете воевали?

— На тяжелом бомбардировщике, — ответил Володя.

— Пойдете в полк штурмовиков, они нам до зарезу нужны.

— Я же никогда не летал на Ил-два.

— Два-три полета — и научитесь.

— Но моя часть стоит недалеко от Москвы. Через сутки я уже смогу летать на задания, — настаивал лейтенант.

— Приказ не обсуждают, поедете в штурмовой полк, — строго сказал майор и вручил какую-то бумагу.

Владимир не посмотрел на нее, сунул в карман гимнастерки и вышел из кабинета.

Первый раз за свою службу в авиации Иконников ослушался приказа. Он не поехал к штурмовикам, а направился в свою часть. Через несколько суток Владимир был уже на месте. Иконникову показали, где находится штаб пятой эскадрильи. С волнением он подходил к приангарному зданию. В дверях столкнулся с командиром эскадрильи капитаном Голубенковым.

— Кого я вижу! Володя!.. — воскликнул Иван Васильевич, обнимая летчика. Он потащил его в штабную комнату. Все, кто находился там, с волнением зашумели:

— Иконников притопал!

К нему бросились боевые друзья — летчик Владимир Грунявин, штурманы Николай Левкин, Федор Марков.

— Молодчина!.. Вернулся!.. Вот здорово!.. — наперебой восклицали они.

— А где же Иваны твои, Талагаев и Белоус? — спросил комэск.

— Оба убиты в воздушном бою. Сам еле выбрался из горящего самолета, был ранен. От Вильно до Волоколамска пробирался больше двух месяцев. Потом госпиталь, гангрена левой руки. Хотели ампутировать — не дался...

В комнате наступила гнетущая тишина. Голубенков, вытирая худое, со впалыми глазами лицо платком, тихо, как на поминках, сказал:

— В том бою под Вильно мы потеряли лучшие экипажи... Погиб и храбрейший летчик комиссар Владимир Иванович Догадин. Это случилось совсем недавно при перегонке самолета на свой аэродром.

— Но в нашем полку есть первые Герои Советского Союза, слыхал о них, Володя? — желая разрядить обстановку, спросил капитан Марков.

— О полетах на Берлин и о Героях я еще в госпитале слышал. Заслуженную награду получили все: и Малыгин, и Крюков, и Щелкунов, — сказал Иконников и тут же спросил: — А как же с полетами? Враг рвется к Москве, сам видел, какой страшной опасности подвергается столица. Может быть, мне дать несколько провозных — и в бой? — сверкая глазами, продолжал Иконников.

— Понимаю тебя, Володя, но придется подождать, — ответил Голубенков. — В нашей эскадрилье в строю четыре самолета, в полку — двенадцать. Приказывают посылать на задание самые опытные экипажи...

Жили мы в гарнизоне в добротных четырехэтажных кирпичных домах, подступавших к молодому леску. В одном из них, в большой комнате, где располагались штурманы, поселился Иконников. Он быстро сошелся с ребятами, вместе с ними проводил время. Часто по вечерам к ним заглядывали летчики, ожидавшие новых машин. Но самолетов не было. Нередко к ним заходил и майор Юспин. Он любил летчиков и старался общаться с ними не только во время служебных дел. Теплым товарищеским словом он подбадривал сослуживцев, вселял в них уверенность в победе над фашизмом. И мы с удовольствием слушали его.

Однажды, проходя мимо дома, где жил летный состав, Юспин услышал музыку. Зашел в комнату и остановился у двери. Вокруг игравшего на мандолине штурмана Петра Шевченко собрались офицеры, разучивая заунывную песню. Ее запевал Володя Иконников, товарищи разноголосо подпевали. Песня не получалась. Тогда Владимир взял у Петра инструмент и запел:

Перебиты, поломаны крылья,

Диким воем моторы гудят —

Экипаж из родной эскадрильи

Над объектом подбили опять...

— Забавная песня! На злобу дня, так сказать, — громко произнес майор. Все встали.

— Вольно! — махнул рукой Юспин. Улыбнувшись, сказал: — Слова песни, конечно, Владимира Иконникова, а вот, чья музыка, ума не приложу.

— Народная! — послышались голоса.

— А песню «Широка страна моя родная» знаете? — спросил он.

— Очень хорошо знаем, товарищ командир.

— Ну, если так, запевай Петро, — обратился он к Шевченко.

Зазвенели струны мандолины. Штурман запел, сначала тихонько, а потом его голос стал набирать силу. Песню подхватили все, кто был в комнате.

— Прекрасная песня, — тихо произнес Юспин, когда смолкли голоса. — За душу берет! Фашисты мечтают, что все это мы отдадим им: и леса, и реки, и нашу великую землю, по которой проходит как хозяин советский человек! Так, что ли?..

— Дудки! — крикнул кто-то.

— Мы будем жестоко драться с погаными гитлеровцами!..

— Вот это правильно! — одобрительно сказал Юспин. И когда Виталий Кириллович, попрощавшись, стал уходить, Иконников успел спросить:

— А когда же пошлете нас в бой?

— С завода, из летных школ ждем машины. Думаю, все вы еще налетаетесь вдоволь, — ответил Юспин и, улыбнувшись своей мягкой улыбкой, добавил: — А сейчас набирайтесь сил, не вешайте носа.

Днем из окон нашего дома был виден весь аэродром: взлетно-посадочная полоса, рулежные дорожки и самолетные стоянки, где укрывались в капонирах, затянутых маскировочными сетями, крылатые машины. По северной стороне расположились приангарные здания — в них обычно шла подготовка экипажей к полетам.

Гул авиационных двигателей не прекращался с утра до поздней ночи. Отсюда наносили удары по врагу и штурмовые эскадрильи. Изредка вылетали одиночные самолеты — воздушные разведчики. С этого подмосковного аэродрома интенсивно действовали и наши смешанные эскадрильи капитана Голубенкова и старшего лейтенанта Нестеренко.

С нескрываемой завистью провожал нас в полет Иконников. Владимиру летать все еще не разрешали. После длительного перерыва в летной работе он должен пройти проверку техники пилотирования. А комэск Голубенков был все время в полетах. Как-то, поймав капитана на стоянке, Володя попросил его слетать с ним.

— Мне сейчас совсем не до этого! — ответил командир. — Получили новое задание — бомбить вражеские войска. — Но, посмотрев в полные мольбы глаза лейтенанта, добавил: — Ну, хорошо! С вами полетает на спарке Виталий Кириллович. Я уже как-то говорил с ним. А сейчас объяви всем экипажам, чтобы собрались в классе.

Иконников и штурман Шевченко быстро оповестили летчиков и вместе с ними пришли на командный пункт эскадрильи. Здесь уже находились Юспин и Голубенков.

— Поступило очередное задание — ударить по скоплению войск противника на западной окраине Вязьмы, — начал Виталий Кириллович. — На эту цель пойдет звено старшего лейтенанта Нестеренко. Высота бомбометания семьсот метров. Полет туда и обратно на малой. Ясно?

— Ясно! — отозвался Нестеренко.

— Забирайте звено и готовьтесь. Вылет по сигналу.

Звену старшего политрука Рыцарева было приказано нанести удар по эшелонам на железнодорожном узле Калуга. Капитану Голубенкову предстояло действовать по танкам противника в составе звена.

Мы с лейтенантом В. В. Уромовым идем справа в звене Голубенкова, экипаж лейтенанта Кайнова — слева. Когда уходили к самолетам, я видел, как комэск подошел к Юспину и, кивнув в сторону стоящих в углу Иконникова и Шевченко, что-то сказал. А через минуту-другую майор подозвал к себе летчика и приказал:

— Разыщите техника звена Полуйко и передайте, чтобы подготовил к полету спарку. Полечу с вами на проверку техники пилотирования.

— Есть разыскать техника! — Иконников сорвался с места и скрылся за дверью.

Через час, когда боевые звенья вылетели на задание, садясь в инструкторскую кабину, Юспин спросил лейтенанта;

— Какой перерыв?

— Больше четырех месяцев.

— От кабины-то не отвыкли?

— Нет. Я часто приходил на стоянку и тренировался.

— Тогда приступайте к запуску, выруливайте — и в воздух! — весело сказал командир, занимая место инструктора в спарке.

Юспин сделал с Иконниковым три полета по кругу, сходил в зону пилотажа и дал команду заруливать машину на стоянку. Когда летчики вышли из кабин, Иконников, приложив руку к шлему, спросил:

— Товарищ майор, разрешите получить замечания?

— Ну что ж, все совсем не так, как в вашей песне «Перебиты, поломаны крылья...». Моторы гудели не «диким воем», а работали вполне нормально, — улыбаясь, начал Юспин, потом серьезно добавил: — Летаете вы хорошо. Принесите в штаб летную книжку, я сделаю там соответствующую запись.

— А как с боевым заданием? — осмелев, спросил лейтенант.

— Пригонят самолеты — первый будет ваш, — заверил командир.

Весь этот день и вечер Иконников и Шевченко не расставались. Они мечтали о совместных полетах. Шевченко вдруг спросил летчика:

— А откуда ты родом, Володя, где учился?

— С Урала я, из Свердловска. Там закончил аэроклуб, потом Пермскую и Энгельсскую летные школы. — Летчик неожиданно громко рассмеялся. Потом, успокоившись, продолжал: — Не обращай внимания на мой неуместный смех. Это я вспомнил, как меня из-за малого роста отовсюду гнали.

— Как это гнали? — удивился штурман.

— А вот так; пойду на врачебную комиссию, мне сразу отвальную — росточком не вышел, в авиацию не годен. Так было в аэроклубе, так повторилось и в летной школе. Но я не отступал, требовал, чтобы меня приняли. Нашлись тогда хорошие люди — приняли. Правда, с подушками на сиденье летал, педали каждый раз переставляли. Но уж я-то всегда старался: с отличием закончил аэроклуб, первоначалку в Перми по первому разряду, а потом и школу в Энгельсе. Перед войной прибыл к вам в полк. И вот в первом же вылете меня сбили...

— Да, ростом ты действительно мал, а говорят, летаешь хорошо, смело. Я люблю таких летчиков, — сказал Шевченко.

— Хорошо или плохо — покажут будущие наши полеты. А сам-то ты откуда, Петро? Слыхал, и тебя тоже сбивали, — сказал Иконников.

— С Полтавщины я, окончил Харьковское училище штурманов. Там вступил в комсомол. С начала войны три раза сбивали. В последнем бою потерял летчика Виктора Мурашова, стрелка-радиста Иринарха Гаврилова и воздушного стрелка Ивана Халеева. А сам вот чудом уцелел... — с печалью в голосе ответил штурман.

Первая военная осень выдалась на редкость капризной. Низкая облачность, частые дожди, туманы мешали боевой работе авиации. В таких сложных погодных условиях приходилось летать звеньями, а чаще одиночными экипажами. Однажды Иконникова вызвал к себе Голубенков:

— Забирай экипаж и — на аэродром. Примешь «восьмерку». Машина хорошая, легкая, сам облетал ее. Но... она была подбита и посажена да брюхо. Чуть-чуть деформирована.

— Сойдет, мы и этому будем рады. Теперь у нас есть свой самолет! — восхищался летчик.

Вскоре лейтенант Иконников поднял «восьмерку» в первый полет. Штурманом у него стал Шевченко, стрелком-радистом — сержант Николай Страхолет, воздушным стрелком — младший сержант Александр Поляков. Цель — железнодорожный узел Киров. Небо закрыто низкими облаками, горизонтальная видимость плохая. Командир экипажа волнуется. Вдруг подкрадется истребитель!.. Но все шло нормально. Линию фронта прошли без приключений. Летчик постепенно успокоился. В плохую погоду все-таки неплохо летать: ты видишь землю, а тебя — с трудом.

Шевченко расстелил на полу кабины карту, ведет детальную ориентировку. После длительного молчания доложил:

— Подходим к Сухиничам!

И тут же впереди засверкали трассы «эрликонов», справа и слева вспыхнули шапки разрывов. Летчик бросил машину вниз с разворотом и выругался:

— Ты что, Петро, ошалел, что ли? Разве можно без надобности летать над городом и железнодорожной станцией?

Шевченко молчал. Вскоре на горизонте показалась узловая станция Киров, а за ней и сам город. Впереди снова засверкали вспышки зенитных снарядов. Штурман приник к окуляру прицела. Не обращая внимания на зенитный огонь, он командует:

— Три влево! Еще! Так держать!

Иконников старается не дышать, выдерживая боевой курс. Штурман действует четко и быстро, он должен положить взрывной металл как надо.

— Сброс! — кричит Петро.

И тут же экипаж ощутил легкие толчки — одна за другой отрывались бомбы. Через десяток секунд они рвутся среди железнодорожных составов.

— Взорвался вагон, теперь другой! — кричит Саша Поляков.

— Вспыхнул эшелон! — добавляет Николай Страхолет. Летчик боевым разворотом уходит вверх, в облака.

Но вскоре вываливается из них с резким скольжением на крыло.

— Фу ты, не держат еще меня облака, — сказал Иконников и добавил: — Освоим, обязательно освоим и эту премудрость!..

На другой день экипаж Иконникова вторично слетал на узловую станцию Киров. Авиаторы разрушили железнодорожные пути и сожгли склад горючего. В коротком воздушном бою Страхолет и Поляков сбили «мессер». Правда, был легко ранен сержант Поляков, а самолет получил до трех десятков пробоин.

Потом экипаж Иконникова летал на Спас-Деменск, действовал по живой силе и технике врага. Работая в сложных метеоусловиях, молодой экипаж уверенно набирал силы, авиаторы успешно громили врага, рвавшегося к Москве.

В двадцатых числах октября начались оборонительные бои на тульском направлении. Они велись войсками Западного фронта против наступавшей 2-й танковой армии противника. Свой удар гитлеровцы наносили вдоль шоссе Орел — Тула. Славную страницу в историю Московской битвы вписали защитники Тулы. Этот героический город встал непреодолимой преградой на пути южной ударной группировки врага. Войска 50-й армии Тульского района ПВО при поддержке отрядов тульских рабочих отразили все атаки гитлеровских войск.

В те грозные дни нашей 40-й авиадивизии и другим частям 1-го авиакорпуса было приказано выделить максимальное количество экипажей и перебазировать их поближе к фронту. По всем воинским частям и соединениям, по всем аэродромам набатом разнесся призыв коммунистов: «За нами — Москва, ни шагу назад!» Летчики, штурманы, радисты и стрелки, презирая смерть, с честью выполняли свой долг перед Родиной.

За короткий осенний день бомбардировщики успевали выполнить по два-три вылета. Но боевой работе сильно мешала погода. Временами она портилась неожиданно, и тогда снежные и дождевые заряды внезапно застигали экипажи в воздухе. И все же не проходило дня, чтобы наши товарищи, летая звеньями и в одиночку, не сбрасывали на врага по две-три тонны бомб. Основными целями бомбардировщиков оставались фашистские танки и моторизованные войска — главная ударная сила врага. Авиаторы обнаруживали и громили противника на прифронтовых дорогах, в оврагах и лесах, на железнодорожных станциях.

— Ни одной бомбы мимо цели! — ставя задачу, говорил нам командир дивизии полковник Батурин.

И летчики, не считаясь ни с какими трудностями, выполняли полет за полетом. Батурин, опытный, хладнокровный, прекрасно знающий летное дело командир, постоянно ободрял товарищей, подсказывал им наиболее верные решения при выполнении трудного задания. Ему было приятно сознавать, что его энергия, усилия командиров и политработников не пропадают даром, что летные экипажи постоянно оказывают неоценимую помощь нашим наземным войскам, проявляя при этом мужество, отвагу в героизм.

25 октября звену бомбардировщиков под командованием старшего лейтенанта Г. В. Русова было приказано нанести бомбовый удар по скоплению танков на шоссе в районе города Малоярославец. Летчики тотчас взлетели и легли на заданный курс. В начале маршрута низкая облачность не позволяла звену подняться выше шестисот метров. Но чем дальше самолеты уходили за линию фронта, тем выше поднимались облака. Идя под ними, экипажи зорко наблюдали за воздушной и наземной обстановкой. Кровью обливались их сердца, когда видели они сожженные села и города, оскверненную врагом подмосковную землю...

Правым ведомым у Русова шел комсомольский экипаж лейтенанта Александра Маркина. Боевой опыт у лейтенанта был пока невелик. Перед самой войной летчик получил самолет, но постоянного экипажа не было. В это время в часть прибыло несколько молодых штурманов.

— Бери любого, — сказал лейтенанту командир. Маркин подошел к высокому, чубастому, со смешинкой в глазах лейтенанту и спросил:

— Хочешь летать со мной?

Тот недоверчиво посмотрел на юного летчика, помолчал. Но, заметив смущение летчика, широко улыбнувшись, ответил:

— Хочу. Моя фамилия Маслевец.

Они познакомились.

Вскоре к ним в экипаж зачислили стрелком-радистом сержанта Сергея Милюкова и воздушным стрелком младшего сержанта Андрея Брыжахина. Товарищи быстро подружились и вместе стали постигать премудрости боевых полетов.

Однажды штурман экипажа лейтенант Николай Маслевец поторопился на боевом курсе и сбросил серию бомб, не долетев до колонны вражеских танков. К счастью, его ошибку исправили другие экипажи.

После полета раздосадованный Маркин спросил штурмана:

— Может быть, нам, прежде чем идти на боевое задание, потренироваться на полигоне?

— Это уже пройденный этап, — самоуверенно ответил Маслевец.

— Пройденный этап! — еще больше возмутился Маркин. — Тогда скажи, почему ты сегодня сбросил бомбы с таким недолетом?

— Ошибся, — невозмутимо продолжал штурман. — Прямое попадание в точечную цель — это даже не каждому опытному бомбардиру по плечу.

— Тогда зачем же нам летать? Проще уйти в пехоту и бутылками с горючей смесью и гранатами бить вражеские танки.

— Нет, нам надо летать! — возражал Маслевец. — Я знаю свои ошибки, хорошо проанализировал их и постараюсь исправиться в последующих полетах.

— Вот это мне уже нравятся, — повеселевшим голосом сказал Маркин и добавил: — В чем же эти твои ошибки, если не секрет?

— Какой там секрет, командир! Тороплюсь я на боевом курсе, особенно в момент боковой наводки и прицеливания по дальности.

— А куда торопишься? Надо наносить удар наверняка.

— Но ведь нас обстреливают! — сказал Маслевец. — Враг шпарит так, что чертям тошно!

— Все это так, а каждую «сотку» нам нужно бросать точно в заданную цель, — заключил Маркин.

После этого разговора штурмана комсомольского экипажа словно подменили. Лейтенант Маслевец от полета к полету закалял свою волю, учился у командира выдержке и хладнокровию.

Вот и сегодня противник встретил группу сильным огнем. Но бомбардировщики делали заход за заходом. Очередная серия бомб накрыла цель. Гитлеровцы пришли в замешательство. Подбитый головной танк развернулся и загородил шоссе. Загорелись стоявшие на обочине машины с боеприпасами. А экипаж Александра Маркина продолжал свою работу, расстреливая из пулеметов солдат и офицеров врага. После очередной атаки над колонной взметнулся большой огненный столб — на шоссе загорелись еще два танка. Все это видели Маркин и его штурман Маслевец.

— Бей по заправщику! — приказал Александр. В это время раздался оглушительный треск: в самолет Маркина угодил снаряд. Летчик, несмотря ни на что, направил корабль на центр поляны. Вот уже под крыльями мелькают танки. И вдруг послышался тревожный голос штурмана Маслевца:

— Осколком поврежден электросбрасыватель!

— Ах, черт! — выругался командир. — Выполняю повторный заход. Сбрасывай бомбы аварийно!

— Понял! — крикнул Маслевец.

— Нас атакуют «мессеры»! — доложил стрелок-радист Сергей Милюков. Потом тихо добавил: — Убит осколком Андрей...

— Держись, Серега! — подбодрил стрелка Маркин. Огненная строчка прошла по крылу бомбардировщика и распорола бензобак. Горючее хлынуло на обшивку и воспламенилось. Теперь Милюков попеременно вел огонь по атакующим с двух установок: то бросался к турели и отсекал врага сверху, то падал на пол кабины и продолжал отбиваться от наседавших истребителей снизу. В какой-то момент сержант, поднявшись к турели, увидел рядом «мессер». Нажал на гашетку, и в это время грудь обожгло раскаленным металлом. Сергей успел крикнуть:

— Командир, конец!..

— Сергей, что с тобой? — спросил Маркин. Ответа не последовало. Пока летчик разворачивал пылающий бомбардировщик на цель, Маслевец тоже молчал. Маркин посмотрел в кабину штурмана. Николай, бездыханный, лежал на полу. Впереди вырисовывалась поляна, где возле заправщика стояло несколько танков, а чуть в стороне полыхали два пожара. Но и его самолет продолжал гореть: пламя подбиралось к фюзеляжу.

Александр произнес:

— В экипаже все погибли! Настал и мой черед.

И летчик направил горящую машину в гущу танков. Раздался огромной силы взрыв. Так в самое тяжелое для нашей Родины время погиб экипаж Александра Маркина, преградив вражеским танкам путь к Москве.

...Шла вторая половина ноября. Частые дожди и снегопады, низкая облачность не позволяли авиации вести активную боевую работу. Обычно, когда не было полетов, мы занимались в общежитии. Однажды пасмурным утром у дневального зазвонил телефон. С КП поступило распоряжение: экипажу Владимира Зеленского немедленно прибыть на аэродром. Вскоре младший лейтенант был у майора Юспина.

— Из штаба ВВС поступил приказ: любой ценой уничтожить танки противника на шоссе северо-западнее Клина. Командование полка решило послать на это задание ваш экипаж.

— С какой высоты наносить удар? — спросил Зеленский.

— С той, какая есть сейчас, — ответил Юспин.

— А не подорвется самолет на своих бомбах?

— Такое исключается. На всех бомбах взрыватели с соответствующим замедлением.

— Теперь ясно. Когда вылет?

— По готовности, — ответил майор. Он подошел к летчику и, положив на плечо руку, мягко сказал: — Будь осторожен, Володя. Станет туго — используй для маскировки облачность...

Штурман Н. Я. Стогин быстро проложил маршрут и произвел необходимые расчеты. Стрелок-радист сержант Николай Шерстяных приготовил свое хозяйство для ведения воздушной радиосвязи. Вскоре они уже были у своей «семерки», на фюзеляже которой крупными буквами выведено «За Советскую Родину!». Зеленского встретил техник Я. С. Леденев и доложил, что самолет к полету готов. Зеленский обошел бомбардировщик, потрогал подвешенные «сотки» и полез на плоскость...

Экипаж занял в кабинах свои места. Вскоре истекли последние минуты предполетной подготовки. Зеленский запустил двигатели, прогрел их и стал выруливать на старт. Летное поле окутывала густая дымка, шел мелкий дождь. Летчик и штурман с трудом отыскали стартовый фургон, развернулись возле него. Потом командир осмотрелся и привычно спросил у членов экипажа:

— Все готовы к взлету?

— Готовы! — ответили штурман и стрелки.

— Взлетаем.

На высоте 150 метров самолет вошел в облака. Летчик «блинчиком» развернулся и повел бомбардировщик заданным курсом. С каждой минутой облачность уплотнялась. Под крылом изредка пробегали серые пятна земли, по которым экипаж с трудом вел ориентировку. Но вот на самолет налетел заряд облаков. В кабинах сразу потемнело, остекление кабин залепили стремительно набегающие струи воды и мокрого снега. Преодолевая болтанку, Зеленский повел самолет по приборам, стараясь выдержать курс. Но это удается ему с трудом. Он опускает нос машины. Только на высоте ста метров показалась земля, видимость минимальная.

— Что будем делать, Николай? — обратился командир к штурману.

— Этак нам не пробиться. Может быть, попробовать пойти верхом?

— Какую высоту дают над целью?

— Двести — двести пятьдесят метров.

— Пробиваем облака вверх, — решил командир и прибавил обороты моторам.

В облаках шли, казалось, целую вечность. Машина сильно обледенела. На высоте около трех тысяч метров самолет всплыл над ровной белой пеленой. Стогин определил место самолета и дал летчику исправленный курс. Экипаж пролетел около часа. Первым нарушил молчание штурман.

— Впереди Клин, надо снижаться.

— Понял, иду под облака, — отозвался летчик. И опять на крыльях и лопастях винтов стал нарастать слой льда. Летчик включил антиобледенители. Лед, срываясь с винтов, бил по обшивке. В нескольких местах он разбил остекление кабины штурмана. И только благодаря выдержке и мастерству Владимира Зеленского экипаж успешно пробился под облака. И хотя нижний край их висел в ста пятидесяти метрах от земли, горизонтальная и вертикальная видимость была здесь неплохой.

— Впереди справа вижу шоссе и дальше — город Клин. Курс на цель триста сорок, — доложил штурман.

— Есть, триста сорок! — ответил командир. Бомбардировщик несется над местностью, отыскивая заданную цель. На дорогах много фашистских войск, то тут, то там видны группы солдат, идущих к фронту. Они удивленно посматривают вверх: что, мол, за сумасшедшие летчики куролесят в такую непогоду? Стогин напряженно всматривается вниз. Впереди показалась деревня Козлово. Здесь надо искать заданную цель. На площади в центре деревни выстроилась колонна войск. Очевидно, гитлеровцы после привала двинутся дальше на восток. Всю эту картину видел и Зеленский. Он тут же приказал Стогину:

— Бомбы с наружной подвески бросать по танкам, Шерстяных и Котельникову — пулеметным огнем бить по колонне.

— Понятно, — по очереди ответили члены экипажа. Увидев наш самолет, гитлеровцы стали разбегаться. Но по ним уже били ШКАСы воздушных стрелков. Бомбы, брошенные Стогиным, попали в танки. Два из них загорелись.

— Еще заход! — попросил штурман.

По бомбардировщику немцы открыли бешеный огонь. Трассы проходят по бортам, спереди, сзади... Зеленский развернул «ил» и направил на цель.

— Бомболюки открыл, — докладывает штурман.

— Бросай половину бомб, сделаем третий заход!

— Понял! — ответил Стогин и стал прицеливаться. Спокойствие штурмана передается всему экипажу. Летчик крепче сжимает штурвал. А самолет снова сопровождает огненная свистопляска.

— Сбросил шесть! — доложил Николай. Бомбы попали в гущу танков. Сработали взрыватели замедленного действия.

— Еще два танка горят! — взволнованно кричат стрелки.

— Коля, не промажь в третий раз! — просит Зеленский.

И в третьем заходе Стогин не промахнулся. Снова в расположении врага встают огненные султаны взрывов. Авиаторы считают новые попадания. Но вдруг раздался оглушительный треск: в самолет попал снаряд, оставив полуметровую дыру в консоли. Несколько огненных трасс прошили хвостовое оперение. Но, к счастью, ни одна пуля не задела членов экипажа. Появились перебои в работе левого мотора. Упали обороты. Машину стало трясти. Долетит ли подбитая машина до своего аэродрома? К тому же малая высота и такие метеоусловия...

И все-таки Зеленский дотянул домой. К вечеру 21 ноября из штаба ВВС пришла в полк телеграмма, в которой летчику Владимиру Зеленскому и его экипажу за отличное выполнение задания командования была объявлена благодарность. А еще через несколько дней мы узнали, что приказом Наркома обороны СССР младшему лейтенанту В. М. Зеленскому присвоено внеочередное воинское звание — старший лейтенант.

Последователей у старшего лейтенанта В. М. Зеленского в нашем соединении оказалось много. В дождь и снег при низкой десятибалльной облачности и ограниченной видимости летчики с честью выполняли боевые задания. Однажды экипаж старшего лейтенанта Ф. А. Завалинича в составе штурмана лейтенанта П. К. Потапова, стрелка-радиста сержанта П. П. Альхименко и воздушного стрелка И. С. Гизунова вылетел на бомбежку железнодорожной станции Калуга, забитой составами с войсками и боевой техникой противника. Путь от аэродрома до Алексина авиаторы прошли в густом снегопаде. Выйдя на Оку, экипаж продолжал полет вдоль русла и точно вышел на цель. В ненастную погоду гитлеровцы не ожидали удара с воздуха. Поэтому в первый заход бомбардировщик не встретил никакого сопротивления. В спокойной обстановке штурман прицелился и сбросил бомбы с наружной подвески. Они были снаряжены взрывателями с соответствующим замедлением и взорвались, когда самолет уже ушел от цели.

В эшелоне загорелось несколько вагонов, взорвалась платформа с боеприпасами. А Завалинич уже строил маневр для повторной атаки.

Во время второго захода на бомбардировщик обрушился шквал зенитного огня. Выполнив противозенитный маневр, самолет вышел на станцию, и штурман серией бомб накрыл эшелон. И на этот раз был взорван состав, который находился под разгрузкой. В довершение всего сержант Альхименко метким пулеметным огнем поджег цистерну с горючим. Пламя перенеслось на другие цистерны и вагоны...

В небе Подмосковья в грозные осенние дни сорок первого года, вместе с пехотинцами укрощая гитлеровский «Тайфун», мужество, стойкость и отвагу проявили многие воздушные бойцы нашей 40-й авиационной дивизии. Среди них летчики И. В. Голубенков, В. М. Кайнов, А. И. Шапошников, В. В. Уромов, С. А. Карымов, Н. И. Белоусов, В. Е. Кибардин, В. Д. Иконников, И. Г. Федоров, П. С. Кашпуров, штурманы Д. М. Гаврюшин, Ф. С. Неводничий, К. В. Мельниченко, В. Л. Колчин, Ю. М. Цетлин, П. Т. Шевченко, М. А. Бондаренко, М. Е. Беляев, Н. В. Александров, В. А. Хорьков, А. И. Щуров, радисты и стрелки А. М. Мартемьянов, С. А. Пузанов, Г. И. Мотов, И. Ф. Дегтярев, И. А. Размашкин, Д. А. Беловол, А. Г. Волков, И. Г. Орехин, М. С. Портной, А. В. Баранников и многие другие.

Немало летчиков, штурманов, радистов и стрелков пали смертью героев, защищая родную столицу. Погиб на боевом посту в районе Тулы и командир нашего соединения ветеран советских Военно-Воздушных Сил В. Е. Батурин. Перегоняя самолет к фронту, он хотел быстрее включить его в боевую работу. Во время посадки на заснеженную полевую площадку «ил» скапотировал, штурвал врезался в грудь летчику... Так оборвалась жизнь славного сына нашей Родины коммуниста полковника Василия Ефимовича Батурина.

В результате разгрома немецко-фашистских захватчиков под Москвой на Западном фронте наступил перелом. Наши войска перешли в решительное контрнаступление. В достижении целей оборонительного сражения при укрощении подмосковного «Тайфуна» важную роль сыграли Военно-Воздушные Силы. За период ожесточенных боев с 30 сентября по 5 декабря советская авиация совершила 51325 самолето-вылетов, из них 86 процентов — на поддержку и прикрытие войск и 14 процентов — на прикрытие путей к Москве^[2]. Весомый вклад в это внесли летные экипажи 1-го тяжелобомбардировочного авиационного корпуса.

Особое задание

Первые удары по Берлину

Идея бомбардировки фашистской столицы родилась в управлении авиации Военно-Морского Флота, которое возглавлял генерал-лейтенант авиации С. Ф. Жаворонков. 22 июля немецкая авиация произвела первый массированный налет на Москву. На другой же день у Семена Федоровича созрел план ответного удара по логову гитлеровцев — Берлину. Встретившись с Наркомом Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецовым, генерал Жаворонков рассказал о своем плане. Он предложил выделить группу лучших экипажей и послать их на самолетах-торпедоносцах ДБ-3Ф для нанесения ответного удара. Кузнецов одобрительно отнесся к этой идее и обещал доложить обо всем в Ставку Верховного Главнокомандования. Вскоре он с удовольствием сообщил:

— Верховный Главнокомандующий дал согласие на проведение операции. Для осуществления ее разрешено взять из состава ВВС нашего флота две эскадрильи лучших экипажей, летающих ночью. — Немного помолчав, Кузнецов добавил: — Кроме того, Верховный возложил руководство этой операцией на вас, Семен Федорович. Вы инициатор, вы же и исполнитель.

— Спасибо за доверие, — ответил Жаворонков. — Только вот не совсем понятно: почему для выполнения такой ответственной задачи выделено так мало сил? Наша морская авиация могла бы собрать до семидесяти экипажей, способных летать в ночных условиях на полный радиус.

Нарком ВМФ разъяснил:

— Верховный обещал при первой же возможности усилить вашу группу двумя-тремя эскадрильями дальнебомбардировочной авиации, и, возможно, кроме этой группы в операции будет участвовать еще одна.

— Это совсем меняет дело, — успокоился Жаворонков. — Удар можно нанести массированно, с максимальной бомбовой нагрузкой на самолет. Какие будут ваши указания, товарищ нарком?

Кузнецов подошел к Жаворонкову, тронул его за локоть и дружелюбно ответил:

— Это особо важное задание, и перед его выполнением надо все хорошенько обдумать. — Затем нарком спросил: — Кому бы вы, Семен Федорович, хотели поручить решение этой задачи?

— Я полагаю, ее мог бы выполнить первый минно-торпедный полк.

— Что ж, не возражаю. Слетайте на аэродром, обговорите с командованием все вопросы, подберите получше экипажи, выделите самолеты, и тогда примем окончательное решение.

Выбор генерала Жаворонкова был неслучаен. Полк торпедоносцев имел богатый боевой опыт, приобретенный еще во время войны с белофиннами. Тогда, в суровую зиму, враги испытали неотразимые удары летчиков-балтийцев. Они обрушивали взрывной металл на неприятельские порты и суда в море, бомбили укрепленные районы, военно-промышленные объекты. Экипажи действовали смело и решительно, помогая Балтийскому флоту и наземным частям фронта. Немало успешных боевых вылетов совершил командир части Е. Н. Преображенский.

Теперь, когда наша Родина подверглась нападению гитлеровских полчищ, все мастерство, накопленное в финскую кампанию, все искусство, приобретенное преображенцами, было обращено против врага. Экипажи командиров эскадрилий капитанов Андрея Ефремова, Михаила Плоткина, Василия Гречишникова во главе с флагманским кораблем Евгения Преображенского топили вражеские корабли, пускали ко дну транспорты с войсками и техникой, уничтожали танки на подступах к прибалтийским городам. А когда нависла угроза над Ленинградом, преображенцы успешно действовали против танковых корпусов армии фон Лееба. Это были тяжелые дни испытаний. На дальних подступах к городу ползла лавина бронированных машин, прикрываемых вражескими истребителями. Каждый вылет бомбардировщиков был сопряжен со смертельной опасностью для экипажей. Но воздушные бойцы не дрогнули. Вместе с балтийцами-моряками они поклялись закрыть путь к городу Ленина и клятву эту выполнили до конца...

К вечеру Жаворонков был на аэродроме, где базировался полк Преображенского. Генерал приказал собрать руководящий состав. В штаб прибыли полковник Е. Н. Преображенский, батальонный комиссар Г. 3. Оганезов, начальник штаба, инженер, штурман полка. Жаворонков сообщил цель своего прилета:

— Товарищи, — начал он, — Верховное Главнокомандование поручает вашему полку выполнение ответственной задачи. В ответ на разрушение наших городов и бомбардировку Москвы нам приказано нанести удар по военным объектам Берлина. Мощные удары по фашистской столице в период временного отступления наших войск должны охладить горячие головы в стане врага, показать способность советской авиации летать на большую глубину. Вам, товарищи, выпада большая честь, и вы должны оправдать доверие Родины!

Руководители полка поднялись с мест, и Преображенский клятвенно произнес:

— Летчики постараются во что бы то ни стало выполнить эту важную задачу!

— Рад слышать такие слова, — сказал генерал Жаворонков. — Значит, за дело, товарищи!

После короткого совещания сразу занялись подготовкой операции, в которую посвятили минимальное количество лиц. Были склеены карты, произведен инженерно-штурманский расчет полета, составлены соответствующие графики расхода топлива по каждому этапу предстоящего маршрута.

Очень трудным оказался допрос, который требовал немедленного решения: с какого аэродрома будут действовать экипажи? Дело в том, что к началу августа 1941 года линия фронта отодвинулась далеко на восток. Враг захватил почти всю Прибалтику. Аэродромы, с которых легко можно было достигнуть столицы фашистской Германии, оказались занятыми врагом, В руках советских ВВС оставались лишь два небольших аэродрома на острове Эзель (Саарема) в Балтийском море, с них можно было организовать полеты на германскую столицу. Выбор пал на аэродром «Кагул», который находился в 15 километрах западнее города Курессаре. Этот аэродром был построен еще до войны и имел хорошую, хотя и грунтовую, полосу длиной немногим более 1200 метров.

Не менее трудной была проблема маскировки аэродрома. Было решено самолеты ДБ-3Ф ставить вплотную к хозяйственным постройкам хуторов и накрывать маскировочными сетями. Труднее всего оказалось проделать рулежные дорожки от границ летного поля до хуторских построек. Но личный состав полка успешно справился и с этой задачей.

Когда до мельчайших деталей все было согласовано и отработано, Жаворонков решил вопрос о назначении командира оперативной группы. Как и следовало ожидать, флагманом был назначен полковник Преображенский. Флагманским штурманом — старший штурман полка капитан П. И. Хохлов. Генерал утвердил и весь состав группы. После этого он доложил наркому Кузнецову о готовности летных экипажей выполнять задание Ставки Верховного Главнокомандования. Получив одобрение, Семен Федорович назначил день перелета на аэродром «Кагул».

Погожим утром 4 августа 15 дальних бомбардировщиков ДБ-3Ф произвели посадку на оперативном аэродроме. Еще 5 самолетов прилетели сюда несколько позднее. Когда экипажи были в сборе, полковник Преображенский собрал летный состав и объявил о поставленной Верховным Главнокомандованием задаче. Выступая перед собравшимися, командир и военком Г. З. Оганезов разъяснили важность и политическое значение предстоящей операции, особенности ее выполнения, назвали объекты в районе Берлина и в центре его, представляющие собой важные цели, дали характеристику противовоздушной обороне, определили маршрут полета изапасные цели. Здесь же находился и генерал Жаворонков. Он рассказал летчикам о важности тщательной подготовки к заданию, изучении маршрута, подходов к цели, о построении боевого порядка над ней.

На ближайшие двое суток метеорологи дали плохой прогноз погоды: ожидалось резкое понижение температуры воздуха, особенно над морем и над территорией Германии. На маршруте десятибалльная облачность, встречные ветры и моросящие дожди.

Только через трое суток, в ночь на 8 августа, 13 самолетов стартовали с аэродрома. Взлет проходил перед заходом солнца. Бомбардировщики выруливали на старт и после длинного разбега тяжело отрывались от земли, уходя в сторону моря. На маршруте они собрались в четыре группы: первую возглавлял полковник Преображенский, вторую — капитан А. Я. Ефремов, третью — капитан В. А. Гречишников, четвертую — старший лейтенант С. В. Беляев. После сбора группы легли на заданный курс и пошли с набором высоты.

В начале маршрута погода благоприятствовала полету. Постепенно вступала в свои права лунная, звездная ночь. Хорошая видимость открывала летчикам безграничные просторы земли у прибрежной полосы моря. Летчики вели круговую осмотрительность. Слева на траверзе показался порт Либава, затем Мемель. Молчаливый берег тянется бесконечно.

При подходе к Данцигской бухте самолеты поднялись на высоту до пяти тысяч метров. Погода стала меняться. Поползла серая дымка. В кабинах запахло сыростью. Постепенно теряется земля, скрывается море. Севернее Гдыни, у косы Гель, бомбардировщики развернулись и взяли курс на Свинемюнде.

Не прошло и получаса, как погода снова изменилась: впереди встала стена грозовой облачности, появилась болтанка. Самолеты тут же рассредоточились. Летчики поведи их по приборам. На корабле Преображенского замигала сигнальная лампочка. Штурман Хохлов дал сигнал «Внимание» и спросил:

— Командир, идем в обход или напрямик?

— Только напрямик, с набором! — отозвался полковник. — Перемахнем облачность, будем пробиваться к Берлину.

Самолеты трясло как в лихорадке, но, несмотря ни на что, они все глубже врезались в липкий туман облачности. Зябко стало в кабинах, стыли руки, ноги, слезились глаза. Кислородные маски и стекла очков заволокло сизоватой ледяной коркой. Хохлов сбросил меховые перчатки и засунул одеревеневшие руки в унты.

— Как дела, Петр Ильич? — включив переговорное устройство, спрашивает командир.

— У меня все в порядке, если не считать, что окоченели руки.

— Это пустяк. Ты вот скажи, ученая голова, увидим ли мы через эту проклятущую вату цель?

— Обязательно увидим, облачность стала редеть. А тут и до Штеттина рукой подать.

— А что скажут наши стражи хвоста?

— У нас все в норме. Вот только самолетов наших не стало видно, — ответил стрелок-радист Василий Кротенко.

— Будете хорошо наблюдать — увидите. А вон и луна появилась. Порядок! — весело заключил Преображенский.

Вскоре флагманский корабль всплыл над облаками. При свете луны облака выглядели сказочными замками. Было как-то непривычно спокойно и тихо. Но это продолжалось недолго. Тишину неожиданно нарушил стрелок-радист Кротенко.

— Командир, сзади и ниже пять «илов», нет, шесть. Идут нашим курсом!

— Куда же подевались остальные? — забеспокоился штурман.

— К цели обязательно придут все! — уверенно ответил полковник.

Облака постепенно редели. Капитан Хохлов отметил траверз порта Кольберг, а еще через некоторое время — порт Свинемюнде и огромную Штеттинскую гавань. Всюду горели электрические огни. Видно было, что немцы, опьяненные успехами на восточном фронте, сильно уверовали в геббельсовскую пропаганду об уничтожении советской авиации. Они сейчас не могли и думать о налете русских бомбардировщиков на их города и военно-промышленные объекты.

— Торжествуете победу? Не рано ли, недоноски фашистские! — вырвалось у Преображенского.

— Видите, справа действует аэродром? — в тон командиру сказал штурман. — Стукнуть бы по нему!

— Нельзя, Петр Ильич, нельзя! Впереди цель номер один. Туда мы и обрушим всю нашу ненависть!

Когда бомбардировщики прошли Штеттин, землю опять заволокло облаками. Вновь запахло сыростью, возобновилась болтанка. Впереди по курсу засверкала молния. Преображенский уверенно повел самолет вверх. Опытным взглядом он еще раньше оценил метеорологическую обстановку: грозовая облачность смещалась на северо-запад, значит, пробиться к цели можно только с отходом от заданного курса. Расчеты командира оправдались. Грозовой фронт с большой скоростью уходил вправо. Авиаторы обрадовались, когда увидели разрывы в облаках. Просматривалась река Одер. Возле города Эберсвальде она резко поворачивала на юго-восток. Внизу засверкали озера, река Шпрее. Бомбардировщики вышли на пригород фашистской столицы.

— Впереди справа Берлин! — воскликнул капитан Хохлов. — Боевой двести сорок!

— Засек, двести сорок! — весело отозвался Преображенский и добавил: — Наша цель заводы Сименса.

— Понял! — прильнув к прицелу, ответил штурман.

— За нами идут самолеты Плоткина, Ефремова, Дашковского и Трычкова. Остальных пока не видно, — доложил радист Василий Кротенко.

— Молодец! — похвалил полковник. — Следите за воздухом...

Берлин предстал перед советскими летчиками праздничным, залитым ярким электрическим светом. Отчетливо были видны городские каналы, улицы, площади, вспышки электросварки на промышленных предприятиях. Хохлов мелкими доворотами наводил бомбардировщик на завод. Вскоре пятно, залитое светом, наползло на перекрестие прицела. Капитан с силой нажал на боевую кнопку, и фугасные авиабомбы одна за другой полетели вниз. Вот они рвутся на площади завода... Секунда, вторая... и огромной силы взрыв ярко осветил ночное небо.

— Ого-го! — воскликнул командир. — Так их, сволочей!

А в это время в других районах города вспыхивали взрывы и пожары. В городе погас свет. И тут только спохватились гитлеровцы. В воздух наугад полетели сотни зенитных снарядов. Зарыскали прожекторы. Поднялись истребители-перехватчики. Их желтоватые фары мелькали то тут, то там. Один «мессер» прошел ниже на попутно-пересекающемся курсе, вблизи самолета Преображенского.

— Истребители! — доложил сержант Рудаков.

— Огня не открывать, не демаскировать себя! — приказал командир.

Истребитель проскочил мимо. А стрелок-радист по приказанию полковника стал выстукивать краткую радиограмму: «Наше место — Берлин. Задачу выполнили. Возвращаемся на базу. Кротенко».

При пролете Штеттина экипаж Преображенского увидел большие пожары в порту и на железнодорожном узле.

— Наших работа. Значит, не все прошли к Берлину, — сказал полковник.

Обратный путь был нелегким. Пришлось пробиваться сквозь многослойную толщу облаков. Первыми на аэродром сели экипажи, бомбившие запасную цель — Штеттин. Потом произвели посадку капитаны М. Н. Плоткин, А. Я. Ефимов, старший лейтенант И. Н. Трычков и полковник Е. Н. Преображенский. За ними запросил посадку старший лейтенант Н. В. Дашковский. Планируя, экипаж дал условленный сигнал — зеленую ракету — «Я свой, иду на посадку». Ему ответили со старта тем же сигналом. Проходит двадцать, тридцать секунд. Проходит томительная минута. И вдруг за леском, где разрослись корабельные сосны, взметнулись в небо багровое пламя и столб черного дыма.

— Погиб экипаж Дашковского! — разом разнеслось по всему аэродрому.

К месту катастрофы помчались машины, побежали люди в надежде оказать помощь. Но никакой помощи уже не потребовалось. Мужественные воины в неимоверно трудных условиях с честью выполнили труднейшее задание и... погибли возле своего аэродрома.

Без какой-либо команды летные экипажи собрались у самолета командира полка. Стояли они полукругом без головных уборов. На лицах печаль и скорбь. Подъехал С. Ф. Жаворонков. Полковник Преображенский, шагнув ему навстречу, тихо доложил:

— Товарищ генерал-лейтенант авиации, вверенный мне полк пятью экипажами бомбил Берлин, восемью — Штеттин. — После паузы командир, понизив голос, продолжал: — Сегодня мы потеряли Владимира Дашковского, Алексея Николаева и Семена Элькина. Они долетели до фашистской столицы, но не дотянули до посадочной полосы родного аэродрома. Почтим их светлую память минутой молчания...

Жаворонков молча стоял в кругу летчиков. Затем он тепло поздравил летчиков с успешным выполнением задания, крепко обнял Преображенского и расцеловал.

— Родина не забудет ваших славных дел. Спасибо вам, друзья! — с волнением сказал генерал.

В этот же день Советское информбюро в своих сводках сообщило: «В ночь с 7 на 8 августа группа наших самолетов произвела разведывательный полет в тылу Германии и нанесла бомбовый удар по военно-промышленным объектам Берлина».

Преображенский тщательно разобрал действия экипажей в первом полете. Были учтены все недостатки, которые допускались некоторыми летчиками, штурманами, воздушными стрелками. И вот в ночь на 10 августа двенадцать экипажей во главе с командиром полка вновь взяли курс на Берлин. И опять погода не благоприятствовала летчикам. С огромными усилиями приходилось преодолевать многослойную облачность, грозы и ливневые дожди.

Берлин на этот раз был затемнен, и его ПВО встретила экипажи массированным огнем. Но, несмотря на сложные погодные условия на маршруте и сильное противодействие в районе цели, балтийские летчики метко сбросили груз бомб на головы гитлеровских захватчиков. В районах промышленных объектов было создано большое количество пожаров, сопровождавшихся взрывами.

С хорошим настроением вернулись экипажи из очередного полета. Летчик старший лейтенант Афанасий Фокин, прилетев на аэродром первым, рассказывал собравшимся возле его самолета техникам, механикам, летному составу, не участвовавшему в этом полете:

— Летим в хорошем боевом настроении. Штурман Женя Шевченко докладывает — через сорок минут Берлин. Но перед этим, у Штеттина, мы попали под зенитный огонь. Возникает сплошная стена разрывов. Однако зенитки не причиняют нам ровным счетом никакого вреда — снаряды разрываются далеко внизу и в хвосте.

Берлин был хорошо виден: все контуры большого мрачного города, изгибы Шпрее, каналов. «Петрович, — кричу я штурману, — погляди-ка на работу наших ребят!» Внизу зарево вполнеба — полыхают пожары. Это постарались наши экипажи, шедшие впереди. Ну а мы подбавим!

Фашистские прожектористы силятся поймать нас. Пучки мощного света шарят в ночном небе, щупают, ищут.

Бомбы сброшены, штурман поморгал сигнальными огнями: «Назад!» Отправляемся в обратный путь, он долог и труден. Над Данцигским заливом нас встречает гроза, дождь. Веду самолет по приборам. Пробиваем облачность с пяти тысяч до трехсот метров. Ну и погодка! Наконец увидел берег. Несказанно обрадовался. Все в порядке, пошли курсом на наш остров. Как видите, прилетели целыми и невредимыми. А завтра опять пойдем бомбить Берлин. Нам, молодым, нельзя отставать от командира...

Крылом к крылу с балтийцами

Верховный Главнокомандующий не забыл своего обещания усилить оперативную группу полковника Преображенского дальними бомбардировщиками ВВС. Из Москвы в штаб 40-й дивизии поступил приказ о выделении восьми экипажей для выполнения особо важного задания. Полковник Батурин вызвал майора Юспина и майора Щелкунова, заместителя командира 200-го полка, и сказал:

— Нам приказано выделить восемь экипажей, подготовленных к полетам ночью в сложных метеоусловиях. Подберите людей и списки немедленно представьте в штаб.

Через два часа эти списки были у Батурина. От 53-го полка выделялись экипажи Юспина, Голубенкова, Крюкова, Шапошникова и Богачева, от 200-го дали три экипажа — Щелкунова, Семенова и Васькова. Штурманами у ведущих полковых групп были назначены майор Малыгин и капитан Никольский. Батурин утвердил состав летных экипажей и сказал при этом, обратившись к Щелкунову:

— Общее руководство возлагаю на вас, Василий Иванович.

— Есть! — ответил Щелкунов.

В этот день экипажи вылетели под Ленинград и приземлились на один из оперативных аэродромов. Туда же села и эскадрилья от 51-й дивизии во главе с капитаном В. Г. Тихоновым. Командиров групп вызвали в штаб морской авиации.

— По решению Ставки Верховного Главнокомандования ваша группа из шестнадцати экипажей направляется на остров Эзель с посадкой на аэродроме «Аста» в распоряжение командующего ВВС Военно-Морского Флота генерал-лейтенанта авиации С. Ф. Жаворонкова. Вам выпала высокая честь принять участие в полетах на Берлин, — объявил начальник штаба ведущим групп бомбардировщика ВВС, — Другая группа тяжелых бомбардировщиков Пе-8 будет действовать по Берлину под командованием Михаила Васильевича Водопьянова. Она предназначается для наращивания ваших ударов по фашистской столице, — сказал в заключение начальник штаба.

В этот же день летные экипажи склеивали карты, прокладывали маршруты. Когда уточняли линию фронта, лица летчиков мрачнели. Шли ожесточенные бои на коростенском, белоцерковском, смоленском и кексгольмском направлениях. Враг упорно рвался к отрезанному от Большой земли Таллину.

Первой на остров Эзель ушла группа майора Щелкунова. И сразу она попала в переплет: на маршруте экипажи застиг дождь, низкая облачность. Высота полета была не больше трехсот метров. А в Финском заливе через каждые пять — восемь километров по нашим бомбардировщикам открывали огонь фашистские корабли. Правым ведомым в звене капитана Юспина шел капитан Голубенков. При обстреле на его машине был отбит левый элерон. Летчик, однако, сумел удержать самолет и дотянуть до песчаной косы, которая находилась впереди по курсу. При планировании Голубенков неожиданно отвернул от берега и, оставляя за собой белые буруны, стал приводняться. Майор Юспин видел, как члены экипажа выскочили из кабин, группкой собрались на центроплане. Вскоре машина погрузилась в воду.

Не могли предполагать тогда Виталий Кириллович Юспин и другие участники перелета, что Голубенков сознательно отвернул от косы — она была усеяна огромными валунами — и этим спас людей. Позже экипаж вернулся в родной полк и совершил десятки боевых вылетов в глубокий тыл фашистской Германии.

К вечеру экипажи групп майора Щелкунова и капитана Тихонова прибыли на островной аэродром. Все самолеты рассредоточили и надежно укрыли. Сделано это было не напрасно: с наступлением темноты началась бомбежка. Она длилась около часа, но ни один бомбардировщик не был выведен из строя.

Рано утром на аэродром приехал генерал Жаворонков. Всю ночь он руководил очередным налетом экипажей полковника Преображенского на Берлин и Штеттин. Сейчас он был чрезмерно рад прилету на остров экипажей дальнебомбардировочной авиации. Собрав командиров, генерал поставил задачу — немедленно заняться подготовкой, чтобы новый удар по Берлину произвести в ночь на 11 августа. Ввиду резкого ухудшения погоды командир оперативной группы приказал:

— Более тщательно изучить маршрут и профиль полета, наметить надежные способы контроля пути для точного выхода на цель и на аэродром посадки.

Жаворонков организовал встречу наших экипажей с летчиками полковника Преображенского. На этой встрече Евгений Николаевич рассказал об особенностях взлета с грунта при максимальной бомбовой загрузке, об эксплуатации моторов, навигационно-пилотажного оборудования на больших высотах. Особое внимание он обратил на экономный расход топлива. Преображенского дополнил штурман капитан Хохлов. Он поделился своим опытом, рассказал о методике использования самолетных и наземных радиосредств для контроля пути.

— В первом полете вас будут лидировать морские летчики, — сказал Жаворонков. — Они уже побывали над Берлином, хорошо знают маршрут, особенности выхода на цель. И еще вот что надо иметь в виду: вы являетесь участниками очередного полета на логово врага. ПВО Берлина прикрывают сильные зенитные средства и ночные истребители. Работе экипажей над целью будут мешать прожекторы и аэростаты заграждения. Значит, снижаться ниже шести тысяч метров ни в коем случае нельзя, — заключил генерал.

Да, этой ночью длительный путь к столице фашистской Германии был труден и опасен. Даже видавшие виды морские летчики из группы полковника Преображенского качали головой, поглядывая на метеорологическую сводку. Небо было плотно зашторено многослойными облаками. Над обширными районами бушевала гроза. Но воздушные бойцы хорошо понимали — задание нужно выполнить во что бы то ни стало. Стихии наперекор они вели свои крылатые машины на запад, метр за метром пробивая облака вверх. На полную мощь работали моторы. Навигационно-пилотажные приборы и кислородная аппаратура действовали безотказно.

Наконец бомбардировщики всплыли над облаками. Внизу расстилалась бесконечная пепельно-серая гладь. На нее ложились лунные блики, придававшие этому неземному ландшафту вид застывшего океана.

— Где находимся? — неожиданно спросил Щелкунов у штурмана.

— Летим уже над материком. Пройдено более трети пути, — ответил штурман В. И. Малыгин.

Где-то рядом в общем боевом строю идут друзья-однополчане. Несколько впереди и выше — группы бомбардировщиков Преображенского и Тихонова. Авиаторы горят одним желанием — любой ценой выйти на фашистскую столицу и обрушить на нее смертоносный груз. И сейчас каждый экипаж делает все для того, чтобы пробиться сквозь облака к цели, выполнить приказ.

Бомбардировщики шли на большой высоте. Вскоре в облаках стали появляться небольшие окна. Справа по курсу звездочками заиграли электрические огни, разбросанные на небольшой площади.

— До цели осталось сорок минут полета, — доложил Малыгин.

— Половину горючего израсходовали, — в свою очередь проинформировал Щелкунов. — Хватит ли его на обратный путь?

— Вполне. Нам поможет попутный ветер.

Оторвавшись от приборов, Щелкунов бросил взгляд вниз — бомбардировщики подходили к Штеттину. Выключив огни, Малыгин лег на пол кабины и напряженно стал всматриваться в очертания ориентиров. Под самолетом серебряной лентой изгибалась река Одер. Путь к цели лежал вдоль широкого канала. Все ближе и ближе объект удара. Но почему молчат зенитные батареи врага? «Может быть, прав майор Щелкунов, — думает штурман. — В такую непогодь немцы не ждут налета наших бомбардировщиков». Малыгин еще пристальней стал следить за землей.

То тут, то там вспыхивают огни электросварок. Промышленные предприятия Берлина расположены преимущественно в районе внешнего городского кольца. Металлургические и машиностроительные заводы находятся в его северо-западной части. Вот сюда-то сейчас и обрушат очередной бомбовый удар советские летчики.

Первые самолеты из группы полковника Преображенского сбросили серии зажигательных и фугасных бомб. И сразу же на земле возникли очаги пожаров, взметнулись вверх взрывы. Зенитная артиллерия открыла беспорядочный огонь. Но бомбардировщики уже вышли на боевой курс. Разрывы снарядов вспыхивают совсем рядом. Щелкунов старается как можно точнее выдержать заданный режим. Где-то под левым крылом разорвался зенитный снаряд. Самолет бросило в сторону.

— Нет, проклятый фашист, нас не свернешь с пути, — выругался командир и довернул машину на прежний курс.

Десятки прожекторов обшаривают небо. Вот один, потом другой зацепились за впереди идущие самолеты. Огонь зениток становится все плотнее. Малыгин дважды мигнул сигнальной лампочкой: «Так держать!» А еще через несколько секунд он громко произнес:

— Бомбы сброшены!

Облегченный бомбардировщик подбросило вверх. Щелкунов выполняет противозенитный маневр.

— На земле взрывы большой силы! — докладывает стрелок-радист сержант Владимир Масленников.

— Это вам за Москву! — кричит Щелкунов. Его голос тонет в шуме моторов.

Десятки бомб были сброшены на Берлин с самолетов групп Щелкунова и Тихонова. Особенно отличился экипаж В. И. Лаконина — он взорвал склад с боеприпасами. Отойдя от цели, летчики долго наблюдали пожары, полыхающие над гитлеровской столицей.

Вскоре над Берлином появилась еще одна группа советских бомбардировщиков. Ее привел Герой Советского Союза М. В. Водопьянов. Экипажи сбросили большое количество бомб крупного калибра, причинив врагу ощутимый урон.

Полет на свой аэродром проходил при сильном попутном ветре. Это значительно сократило путевое время. За час до подхода к острову Эзель экипажи начали пробивать облачность. И когда показался аэродром, летчики, не делая круга, шли на посадку. Их встречали боевые друзья — техники и авиационные механики. В эту ночь все они не сомкнули глаз, ждали летчиков, волновались. А тут еще гитлеровцы предприняли налет на аэродром. Оказывается, как только наши бомбардировщики улетели на задание, нагрянули «юнкерсы». Было установлено, что вражеский агент, находившийся на острове, давал целеуказания цветными ракетами. Однако авиаторы перехитрили врага. По приказу генерала Жаворонкова в воздух было выпущено множество цветных ракет. И это сбило с толку вражеских летчиков: они беспорядочно сбросили бомбы, не причинив аэродрому никакого вреда.

Следующий полет на Берлин состоялся в ночь на 16 августа. В группе Щелкунова вылетели три экипажа, эскадрилья капитана Тихонова пошла на задание в полном составе. Надо сказать, Балтика и на этот раз не радовала летчиков хорошей погодой. Снова экипажи встретила многослойная облачность. Высота ее отдельных грозовых «наковален» доходила до восьми тысяч метров. Да, условия сложнейшие, а нужно пройти точно по курсу около тысячи километров к цели и столько же обратно. Теперь фашисты, конечно, предпримут все, чтобы помешать нашим бомбардировщикам прорваться к Берлину.

После взлета самолет капитана Крюкова сразу же вошел в облака. По сводкам метеорологов, они простирались до самого Берлина. Следовательно, более двух третей маршрута экипажам предстояло пройти вслепую. На высоте три тысячи метров машины стало сильно болтать. Бомбардировщик Крюкова с силой бросило вверх, и он тут же опустил нос. От несимметричного обтекания машины засвистело и зашумело вокруг. Закрутились стрелки приборов.

— Командир, мы падаем! — закричал штурман капитан Хайрула Муратбеков.

— Вижу, — спокойно ответил Крюков. — Сейчас выведем!..

Хладнокровие и мастерство летчика позволили быстро выровнять машину, взять расчетный курс и снова пробиваться вверх. На большой высоте стоял адский холод, термометр показывал минус 37 градусов. Иней затушевал стекла кабин. В машине было совеем темно, только слабо светились циферблаты пилотажных приборов. Плотная мгла окутывала самолеты до тех пор, пока они не всплыли над облаками.

Лунный свет ударил в глаза. И как-то сразу веселее стало в кабинах. Муратбеков спокойно сказал:

— Вправо восемь.

Крюков тут же развернул самолет и спросил:

— А не многовато?

— Самый раз. Шли в облаках, уклонились немного влево, — твердым голосом пояснил штурман.

Еще пять минут назад, когда непроницаемая мгла окутывала самолет, у Крюкова мелькнуло опасение, что в таких условиях экипаж вряд ли сможет отыскать цель. Но летчик тотчас отогнал эту мысль. «Нет, мы обязательно прорвемся к Берлину!»

Николай Васильевич Крюков верил в способности, и мастерство штурмана Муратбекова. Командир был глубоко убежден, что тот даже в такую непогоду выведет самолет на цель и метко сбросит бомбы. И тут же, точно в подтверждение своих мыслей, Крюков услышал радостный голос штурмана:

— Нащупал берлинскую широковещательную!

— А ну переключи на меня радиополукомпас, — попросил командир.

И сразу же стрелка индикатора, чуть покачиваясь, подошла к нулевой отметке. Крюков нажал на правую педаль — стрелка уклонилась влево.

— Да, это действительно радиостанция Берлина, — подтвердил капитан.

В общем боевом порядке экипаж Крюкова продолжает полет над облаками. Монотонно гудят моторы. Медленно движутся стрелки бортовых часов. Наконец облачность стала редеть, и штурман тотчас заметил реку Одер.

— Идем точно по курсу, скоро будем над целью, — сообщил он экипажу.

Крюков взглянул на часы, стрелки которых показывали 1 час 53 минуты. «Все в порядке! Идем точно по расчетам», — подумал он. Впереди в разрывах облачности молниями засверкали первые взрывы бомб, сброшенных с самолетов группы Преображенского. Тотчас вспыхнули десятки прожекторов. Но их лучи уперлись в облака. Беспорядочно ударили зенитки. Разноцветные трассы снарядов фейерверком поднялись вверх. А наши бомбы все падают и падают на город.

Вскоре Муратбеков увидел свою цель. Тут же развернув самолет, Крюков вышел на боевой курс. Зенитный огонь усилился. Разрывы снарядов отчетливо видны впереди. Вдруг машина вздрогнула. И через несколько секунд внизу ослепительно блеснул бомбовый разрыв. Еще серия, еще взрыв... Это рвались бомбы с других, рядом идущих бомбардировщиков.

Обратный путь прошел как-то незаметно. Летели все время за облаками и только при подходе к острову пробили их вниз. На аэродроме летчиков ждали с нетерпением.

— Ну как? — сразу посыпались вопросы.

— Порядок! Фашистам сегодня плохо спалось в Берлине, — шутливо ответил капитан Муратбеков и вместе с командиром отправился на командный пункт докладывать о выполнении задания.

Утром 18 августа 1941 года с Большой земли на остров прибыл связной самолет. Он доставил письма, газеты. Летчики с интересом читали в «Правде» очередное сообщение о налетах нашей бомбардировочной авиации на Берлин. Авиаторы также прочли Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР о присвоении летчикам-балтийцам Е. Н. Преображенскому, В. А. Гречишникову, А. Я. Ефремову, М. Н. Плоткину и штурману П. И. Хохлову звания Героя Советского Союза. Они от души поздравляли боевых друзей с высокой наградой Родины. Пожелали им дальнейших успехов в борьбе с ненавистным врагом.

В газетах было много материалов, посвященных Дню Воздушного Флота. Василий Иванович Щелкунов внимательно просмотрел номер «Правды», где было много интересных статей, материалов, посвященных нашей авиации. Прочитав передовую статью, он задумался. Потом подошел к командному пункту. Здесь были офицеры В. И. Семенов, В. И. Малыгин, Н. В. Крюков, X. М. Муратбеков, В. Г. Тихонов, В. И. Луконин, П. С. Васьков, А. Н. Павлов и другие.

— Хорошо бы собрать личный состав, — обращаясь к капитану Тихонову, сказал Щелкунов. — Надо поздравить людей с праздником, ознакомить их с материалами нынешней «Правды».

Вскоре у центральной стоянки собрались авиаторы. Майор Щелкунов и капитан Тихонов поздравили летчиков и авиационных специалистов с праздником. При этом Василий Иванович сказал:

— Сейчас Николай Васильевич Крюков прочитает передовую «Правды».

— Вот что говорится в этой статье, — начал капитан. — «Хвастливое германское командование еще в конце июня истошно кричало на весь мир о том, что советская авиация полностью уничтожена. А советская авиация продолжает свою смертоносную работу, нанося убийственные удары германским войскам. За последнее время наши советские летчики совершили несколько налетов в район Берлина, обрушивая тяжелые бомбы на логово врага. Каждый день «уничтоженная» советская авиация громит фашистские самолеты, танки, аэродромы, нанося непоправимый урон хвастливым гитлеровцам...»

Оглядев присутствующих летчиков, Крюков продолжал; — «Подвиги советской авиации вызывают заслуженное восхищение во всем мире. Военный обозреватель американского агентства «Юнайтед Пресс» заявил, что одним из важных факторов успешных военных действии Красной Армии является огромная сила советской авиации и танковых соединений. Налеты советской авиации на Берлин английская печать и радио единодушно расценили как свидетельство мощи советской авиации и новое доказательство лживости хвастливых заявлений германской пропаганды об уничтожении советских Военно-Воздушных Сил»^[3].

— Бить фашистов надо еще крепче! — взволнованно произнес Хайрула Муратбеков.

— Правильно, бить беспощадно!.. Только так мы быстрее разделаемся с проклятым врагом, — заключил Щелкунов.

В ночь на 19 августа к полету на Берлин готовились морские летчики и семь наших экипажей. К вечеру пришла горькая весть — гитлеровцы захватили город Кингисепп. Фашистская авиация совершала по три-четыре налета на аэродромы «Кагул» и «Аста», с которых наносились удары по столице Германии. Но, несмотря ни на что, наши бомбардировщики были готовы к действию. С аэродромов взлетали одиночно, направление выдерживали по единственному факелу, сделанному из банки, в которой горела пропитанная маслом пакля. Почти сразу после отрыва машины скрывались в облаках. Больше четырех часов шли экипажи в сплошной облачности. А над Берлином было безоблачное небо. Город, казалось, вымер. Ни огонька, ни выстрела.

К Берлину, как и раньше, экипаж Преображенского подошел первым, и сразу на земле вспыхнули прожекторы, их лучи заметались по небу. Они все ближе и ближе. Вот один наткнулся на машину Воскресенского, и тотчас к нему «прилип» другой, третий... Воскресенский резко отдал штурвал вперед и направил самолет в спасительную темноту, вниз. Прожекторы отстали.

Вскоре штурман Хохлов вывел самолет на боевой курс и, прицелившись, нажал на боевую кнопку. Серия мощных фугасок отделилась от корабля и устремилась вниз. И сразу последовали взрывы: один, другой, третий... Со всех сторон к самолетам потянулись трассы зенитных снарядов. Огненные шапки разрывов, казалось, покрыли все пространство над целью. Шедшие за Преображенским бомбардировщики попали в лучи прожекторов, под перекрестный огонь зениток. Сбросив прицельно бомбы и вызвав на земле пожар, экипаж капитана Юспина влетел в самое пекло зенитных разрывов. Ценою больших усилий авиаторам удалось выйти из зоны обстрела. Но тут их ждала очередная неприятность — заклинило левый мотор. Резко упало давление масла, скоро стрелка манометра подошла к нулю. Машину стало разворачивать влево.

— Что-то с мотором? — с тревогой спросил штурман капитан А. А. Никольский.

— Мотор горит! — доложил стрелок-радист старшина Петр Гребенцов.

— Без паники! — властно отрезал командир. — Сейчас все уладим.

Самолет терял высоту. Летчику не хватает сил, чтобы удержать машину в горизонтальном положении. Правая педаль на переднем упоре. Виталий Кириллович сбавил обороты правому мотору, увеличил крен. Но самолет продолжал проваливаться. Стрелка высотомера показывала четыре тысячи метров.

— Держите курс и высоту! — напоминает Никольский.

— Пламя сбито! — радостно докладывает радист.

— Спасибо за приятное сообщение, — спокойным голосом ответил командир. — Мы потеряли три тысячи метров, зато сбили пламя. Пойдем домой на одном движке...

Юспин все внимание сосредоточил на правом моторе. Но, несмотря на все усилия летчика, высота полета продолжала падать. Скорость упала до 160 километров.

Штурман с точностью до одного градуса рассчитал курс на свой аэродром. Юспин старался точно выдержать его. Но машину сильно тянуло влево и вниз...

Шел восьмой час полета. Впереди начинал розоветь горизонт. А видимость не улучшилась. Ни море, ни берег не просматривались. Всюду сплошная белая пелена тумана.

— По расчету, через десять минут под нами будет аэродром «Аста», — сообщил Никольский.

Но вот расчетное время кончилось. В наушниках послышался голос Юспина:

— Где же остров, где аэродром?

— Туман рассеется — увидим... — задумчиво ответил штурман.

Вскоре радостно воскликнул Гребенцов:

— Под нами аэродром, вижу белое здание!

— Спасибо, вижу! — тотчас отозвался командир и ввел машину в разворот.

Развернувшись, Юспин повел самолет на снижение. Вот он нырнул под пелену тумана, выпустил шасси и с ходу стал сажать израненную машину. Небольшой толчок, и бомбардировщик покатился по мягкому грунту...

Проводить боевые полеты с острова Эзель с каждым днем становилось все труднее. На исходе были горюче-смазочные материалы. Гитлеровские войска блокировали остров с моря и с воздуха. Транспорт, который должен был доставить бочки с бензином и авиационным маслом, потоплен фашистской подлодкой. Но Ставка Верховного Главнокомандования настаивала на продолжении ударов по Берлину. Со специальным заданием сюда прилетел полковник В. К. Коккинаки. Немедленно был собран летный состав. Полковник объявил цель своего прилета:

— Верховный просит вас брать на самолет крупные бомбы и подольше находиться над целью, так сказать, для морального воздействия на противника, — сообщил Коккинаки.

На аэродроме «Аста» в ночь на 20 августа к выполнению задания практически были готовы лишь три самолета. Для заправки других машин не было горючего, оставался только резерв, необходимый для перелета экипажей на Большую землю.

Бомбовую нагрузку за счет уменьшения топлива решили взять максимальную. Щелкунов приказал подвесить на свой корабль две ФАБ-500, пять зажигательных стокилограммовых бомб и несколько пачек листовок. По одной ФАБ-500, по две ФАБ-100 и по шесть ЗАБ-100 загрузили на самолеты Юспина и Павлова. Днем на острове прошел дождь, и многие сомневались, смогут ли самолеты с такой загрузкой подняться с грунтовой полосы. Опасения оказались напрасными. Благодаря высокому мастерству летчиков взлет бомбардировщиков проходил нормально. Машины отрывались у самой кромки полосы и, покачиваясь, медленно шли в набор высоты.

Как и в прошлом полете, погода на маршруте была исключительно сложной. Экипажам пришлось при встречном ветре около пяти часов лететь в сплошных облаках. Но опытные летчики с честью выдержали это испытание. Они точно вышли в район фашистской столицы. А тут их ожидали новые «сюрпризы». Высота верхней кромки была немногим больше 6000 метров. Выходить под облака было тоже рискованно — аэростаты. Какой выход? Не бросать же бомбы наугад.

Приглушив моторы, экипаж Щелкунова настойчиво ищет выход, ищет окна в облаках. Василий Иванович уже снизился до 4000 метров — машину сопровождает непроглядная мгла. Спустился на 3000... И вдруг майор Малыгин заметил внизу мерцание огней.

— Вижу огни, — обрадованно сказал штурман. — Опустимся еще немного...

— Сказано — сделано! — весело ответил командир. И сразу же впереди показались железнодорожные пути, большие станционные здания. Малыгин кинулся к прицелу.

— Сброс!

Прошли томительные секунды... И как-то разом осветилась земля, высоко в небо взметнулся столб огня.

Пока Щелкунов лез за облака, стрелок-радист успел разорвать бечеву и выбросить листовки за борт.

На следующий день авиаторы слушали по радио последние известия. Корреспондент ТАСС передавал из Нью-Йорка: «...в результате прямого попадания сильно поврежден Штеттинский вокзал в северной части Берлина и железнодорожная станция Вицлебен в западной части города».

Несмотря на героические усилия 8-й армии, оборонявшей Эзель, врагу удалось блокировать остров. Чтобы не подвергать летчиков опасности, генерал Жаворонков приказал эскадрилье капитана Тихонова первой вылететь к месту своего базирования.

— Летчики вашей эскадрильи и вы лично проявили мужество и героизм при полетах на Берлин, — говорил генерал на прощание. — Экипажи совершили двадцать один самолето-вылет. Благодарю вас за отличные действия!

Прощаясь с Щелкуновым, Жаворонков не забыл отметить, что Василий Иванович поставил личный рекорд — совершил четыре труднейших полета на фашистскую столицу.

Всего при выполнении особо важного задания нашими летчиками было совершено девять групповых вылетов. 4 сентября 1941 года с острова Эзель был совершен последний, десятый боевой вылет балтийских летчиков, завершивший смелые рейды бомбардировщиков в глубокий тыл врага.

Личный состав 40-й авиадивизии с волнением встречал своих отважных однополчан, принимавших участие в бомбардировках Берлина. 17 сентября 1941 года мы с гордостью читали Указ Президиума Верховного Совета СССР, в котором высоко оценивались заслуги наших летчиков. «За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с германским фашизмом и проявленные при этом отвагу и геройство, — говорилось в нем, — присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» капитану Крюкову Николаю Васильевичу, лейтенанту Лахонину Вениамину Ивановичу, майору Малыгину Василию Ивановичу, капитану Тихонову Василию Гавриловичу и майору Щелкунову Василию Ивановичу».

Большая группа участников полетов на Берлин была награждена орденами. Высшей награды — ордена Ленина удостоены старшие политруки Михаил Васильев и Андрей Павлов, летчики Василий Линьков, Серафим Плотников, Василий Строганов, Виталий Юспин, штурман Хайрула Муратбеков и другие.

На аэродроме состоялся митинг, на котором выступали политработники, летчики, техники и первые наши Герои Советского Союза офицеры Малыгин, Крюков и Щелкунов. Они благодарили Коммунистическую партию и Советское правительство за высокую награду, заверили коллектив, что отдадут все силы для окончательной победы над врагом.

Первые маршруты АДД

Будни аэродрома

В конце первой военной зимы наше соединение перебазировалось в другой район, на новый аэроузел. Полки должны были пополниться личным составом, получить новые самолеты, а летные экипажи немного отдохнуть. Около восьми месяцев мы вели напряженнейшие боевые действия против немецко-фашистских захватчиков. Изрядно выбились из сил, понесли немалые потери в личном составе и технике. В эскадрильях оставалось по две-три машины.

Нас расквартировали в большом уютном селе, выделили лучшие помещения под штаб и общежитие летного состава. Но этого далеко не хватало, и добродушные селяне разместили авиаторов в просторных комнатах, создали все условия для отдыха и ведения боевой работы. Тут же в селе были открыты две столовые — летная и техническая. Столовой для летчиков заведовала замечательная женщина-труженица боевая подруга Виталия Кирилловича — Наталия Федоровна Юспина. Она прошла с нами всю долгую войну и была для каждого из нас заботливой сестрой и матерью.

В первые дни относительно спокойная обстановка непривычно действовала на нас. Мы забывали, что не надо лететь на боевое задание, не надо тревожиться о товарищах. Первые ночи мы спали неспокойно, постоянно ожидали знакомой команды «По машинам!». И это вполне естественно. Все мы свыклись с войной, с тяготами боевых полетов. Свежи были и впечатления от недавних событий в Прибалтике, на Смоленщине и под Москвой...

Эта короткая передышка была использована для подготовки к будущим полетам. Выполняя указания командования, мы интенсивно готовились к боевым действиям ночью. В приказе, поступившем из штаба дивизии, было сказано: «Освоение летным составом ночных полетов позволит командованию осуществлять непрерывность воздействия на противника, даст возможность наносить бомбовые удары днем и изматывать врага в ночное время. Ночь надежно прикрывает действия бомбардировщиков, снижает эффективность противодействия вражеских истребителей и зенитной артиллерии. Вместе с тем полеты в ночных условиях требуют от экипажей высокой выучки».

Надо сказать, что для некоторых наших летчиков и штурманов полеты ночью не были каким-то новшеством. Кое-кто из нас еще до войны летал в ночных условиях. А такие командиры, как Юспин, Голубенков, Головатенко, штурманы Ларкин, Беляев, Мельниченко, Неводничий, могли успешно выполнять ночные полеты в простых и сложных метеоусловиях. Они-то и стали у нас инструкторами при тренировочных полетах. Пока летчики овладевали техникой пилотирования бомбардировщика, штурманский состав на самолете Ли-2, оборудованном всеми современными средствами радио — и астрономической навигации, осваивал самолетовождение при полетах вне видимости земли. Тренировки в ночном бомбометании производились на боевых самолетах в составе своих экипажей. Тем временем стрелки-радисты и воздушные стрелки тренировались в приеме радиопеленгов, практически осваивали ночные стрельбы. При такой четко разработанной методике в короткие сроки сколачивались дружные, слетанные экипажи, способные вести боевую работу в ночных условиях. Но были и непростительные оплошности в этой работе.

В начале 1942 года в наш полк на должность командира первой эскадрильи прибыл капитан И. П. Скворцов. Не имея достаточного опыта в ночных полетах, он, переоценив свои возможности, вылетел на задание с лейтенантом Федором Дубновым. Ночь была темной, облачной. Летчики сделали несколько полетов по кругу, потом решили пойти в пилотажную зону. Пилотировал самолет Дубнов, контролировал его Скворцов. Со старта видели, как летчики сделали несколько виражей, а потом самолет сорвался в штопор и упал недалеко от аэродрома...

Но, несмотря ни на какие трудности, обучение экипажей полетам ночью закончилось успешно. В это время к нам с завода пригнали новые самолеты. Вскоре мы снопа включились в боевую работу. Бомбардировщики в этот период действовали в основном в интересах Западного и Калининского фронтов. Приходилось по одному, а иногда и по два раза в ночь вылетать на бомбардировку железнодорожных узлов, опорных пунктов и аэродромов противника.

5 марта 1942 года Государственный Комитет Обороны принял решение свести части дальнебомбардировочной авиации в единую организацию — авиацию дальнего действия (АДД), подчинив ее Наркому обороны и Ставке Верховного Главнокомандования. Для укомплектования формирующихся частей и соединений приказом Народного комиссара обороны СССР из ВВС Красной Армии был передан ряд соединений, из которых создано семь авиационных дивизий дальнего действия.

На базе 133-й дивизии — 42-го и 455-го, куда вошли остатки личного состава 53-го и 200-го полков, была создана и наша 36-я дивизия АДД. Командиром соединения был назначен полковник В. Ф. Дрянин. В 1938–1939 годах он служил в 53-м полку командиром эскадрильи. 42-й полк возглавил подполковник А. Д. Бабенко. Наш 455-й — подполковник Г. И. Чеботаев. Комиссаром полка стал майор Н. Я. Куракин, начальником штаба — майор И. Ф. Захаренко, инженером — инженер-капитан А. И. Голиченков.

Произошли изменения и в руководстве подразделениями. Командиром первой эскадрильи стал майор И. В. Голубенков, второй — капитан В. В.Вериженко, третьей — майор В. Г. Головатенко. Из полка убыли в другие части и соединения батальонный комиссар С. В. Ершов, капитаны Г. Д. Нестеренко и М. Е. Беляев, старший лейтенант В. М. Зеленский и старший политрук П. П. Павловец.

Свою боевую работу в системе АДД 36-я дивизия начала с середины марта в интересах Северо-Западного фронта. Экипажи 42-го и 455-го полков в ночных условиях бомбили железнодорожные станции Псков, Луга и Дно, уничтожали самолеты, взрывали склады боеприпасов и горючего на аэродромах Гривочки, Рельбицы. В начале не все шло гладко. Иной раз запаздывали с выходом на цели осветители, бывали случаи, когда светящиеся авиационные бомбы (САБы) сбрасывались в стороне и бомбардировщикам приходилось выходить на заданные объекты вслепую. В последующих полетах эти и другие недостатки устранялись. Летные экипажи постепенно набирались опыта в боевых полетах, увереннее стали летать ночью.

В это время семнадцать лучших экипажей-ночников нашей дивизии были перебазированы поближе к линии фронта. Перед нами была поставлена задача оказать помощь наземным войскам по уничтожению окруженной демянской группировки, состоящей в основном из частей 16-й немецкой армии. Нашим частям и соединениям предстояло встречными ударами перерезать так называемый рамушевский коридор, расчленить окруженную вражескую группировку и ликвидировать ее. По два-три раза в ночь нам приходилось вылетать для нанесения ударов по скоплениям войск в населенных пунктах Рамушево, Михалково и Демянск, бить по аэродромам Сольцы, Кречевицы. Успешно действовали по целям с малых и средних высот экипажи В. В. Вериженко, Н. И. Белоусова, В. В. Уромова, С. А. Карымова, В. М. Кайнова, Н. А. Рыцарева, В. А. Трехина, К. И. Уржунцева, И. В. Горбунова, К. П. Платонова и В. В. Васильева. За счет уменьшения горючего майор С. К. Бирюков первым стал брать на борт две тонны бомб. Его примеру последовали и другие летчики.

В результате наших активных действий противник нес значительные потери в живой силе и технике. За смелые и эффективные действия по окруженной демянской группировке немцев личный состав оперативной группы нашей дивизии дважды получил благодарность от Военного совета Северо-Западного фронта, а лучшие летчики и штурманы были награждены орденами и медалями.

В то памятное время к нам на аэродром пришла радостная весть: бывший наш однополчанин капитан Александр Иванович Шапошников, недавно переведенный на должность заместителя командира эскадрильи в 751-й авиаполк, за мужество и отвагу, проявленные в борьбе с врагом, был удостоен звания Героя Советского Союза. А вскоре Героем Советского Союза стал и заместитель командира 42-го полка капитан Серафим Кириллович Бирюков.

С наступлением весны и лета 1942 года боевые действия активизировались на всех фронтах. Но особенно трудная обстановка для нас сложилась на Юге. Прорвав фронт под Харьковом, фашисты устремились к Ростову и Сталинграду. И опять по родным просторам ползли на восток фашистские танки и бронемашины, в небе кружили «мессеры» и «юнкерсы».

В эти суровые дни экипажи дальних бомбардировщиков во взаимодействии с частями фронтовой авиации делали все, чтобы оказать поддержку нашим наземным войскам. Включившись в активную боевую работу, мы выполняли различные задания командования, бомбили железнодорожные узлы, занятые противником, наносили удары по подходившим к фронту резервам, уничтожали авиацию на аэродромах. Зачастую это были города, населенные пункты, хорошо знакомые большинству наших товарищей. Одни из нас жили в тех местах, другие служили там в мирное время, летали с тех аэродромов. Милые сердцу города и поселки! Смоленск, Орел, Харьков, Полтава, Сеща, Балтасово, Ржев... Теперь это пункты, занятые врагом, — наши цели. Воздушные бойцы метко бомбили военные объекты, и у каждого члена экипажа сердце наполнялось нестерпимой болью — ведь под нами находилась родная земля, по ней ходят, на ней живут советские люди, попавшие под гнет оккупантов!..

В жарких схватках с врагом мы непрерывно учились воевать. Возвратись с боевого задания, летчики анализировали свои действия на маршруте, над целью, во время воздушных боев с истребителями. Разбирали и обсуждали, чтобы не допускать и не повторять оплошности. Командир полка подполковник Чеботарев и его заместитель майор Юспин большое внимание уделяли тактике ночных действий и вопросам четкого обеспечения бомбового удара. Политработники во главе с комиссаром полка майором Н. Я. Куракиным, поддерживая все начинания командования, много сил и энергии отдавали развертыванию партийно-политической работы среди личного состава, воспитанию у воинов любви к Родине, жгучей ненависти к врагу.

Особое внимание уделялось подготовке молодых авиаторов, прибывших в нашу часть из ГВФ. Среди них летчики Георгий Десятов, Борис Кочнев, Алексей Болдырев, Семен Оношко, Иван Симаков, Дмитрий Бобов, Анатолий Иванов, Антон Шевелев. Почти одновременно с ними прибыли к нам из школ штурманы Иван Бакаев, Фрол Голов, Иван Кутумов, Георгий Лысов, Евгений Терехин, Василий Баскаков. Большинство прибывших летчиков, штурманов, младших специалистов — народ молодой, веселый, неунывающий. Многие из них быстро подружились.

Вскоре новичков собрали в учебные группы и начали с ними заниматься. Авиаторы изучали тактику ночных бомбардировщиков, район боевых действий, материальную часть самолета. А потом строгие специалисты принимали зачеты.

— Да что это такое! — возмутился однажды щуплый, с тонким лицом летчик Анатолий Иванов по прозвищу Захар. — Мы рвались на фронт, летать, а нам тут академию устроили!..

Услышав эти слова, майор Куракин строго ответил:

— Не академию, а учебные занятия. Здесь вам дают минимум необходимых знаний для боевого полета. Понятно?

— Это понятно. Но ведь и летать нам надо, — ответил Иванов.

— Мы все хотим летать, проверить себя в настоящем деле! — с жаром добавил небольшого роста круглолицый летчик Борис Кочнев.

От таких слов как-то сразу стало теплей на душе у Куракина. Он не планировал встречу с летчиками. Но, когда проходил мимо землянки и услышал через открытую дверь разговор об «академии», не вытерпел, зашел. И теперь комиссар добродушно напутствовал:

— Боевое настроение — это хорошо. Но одного желания бить врага мало, нужно вооружиться прочными знаниями законов боя и умением. Так что быстрее сдавайте зачеты, друзья, потренируйтесь в учебных полетах, и мы еще не раз слетаем с вами на задание...

Куракин повернулся и шатнул к выходу. Его лицо озаряла довольная улыбка. Думая о новичках, он направился на аэродром. Так уж повелось, что каждое утро — есть полеты или нет — Куракин обходит самолетные стоянки и почти у каждого самолета остановится, заведет разговор о событиях на фронте, поинтересуется, как идет подготовка самолетов, какие трудности испытывают люди, в чем нуждаются, по-дружески пожмет руку технику или механику, сумевшему в короткий срок заменить на самолете мотор, похвалит оружейника, чьи пытливые глаза подметили в оборудовании машины скрытую неисправность. Все ему нужны, все одинаково дороги, обо всех он беспокоится — о лучших воинах, чтоб не зазнавались, об отстающих, чтобы равнялись на передовиков. До сердца каждого Николай Яковлевич доносит мудрое слово партии, вдохновляющее на самоотверженный труд во имя скорейшей победы над врагом. В какой бы уголок аэродрома ни заглянул майор — всюду он обязательно встретится с коммунистами и комсомольцами, поговорит по душам. Они — ведущая сила, авангард, а следовательно, должны быть примером для всех.

Несколько позже Куракин встретился с секретарем парторганизации 3-й эскадрильи штурманом Федором Неводничим. Секретарь намеревался провести беседу с авиаторами о стойкости и мужестве советского воина.

— С кем вы думаете беседовать на эту тему?

— С личным составом подразделения.

— А точнее?

Неводничий, улыбнувшись, развел руками, продолжал:;

— Со всеми, кто у нас служит...

— Не-ет, так не годится. Я бы рекомендовал собрать отдельно летный состав, отдельно — технический. Расскажите им о самых ярких примерах стойкости и мужества воинов при героической защите Москвы, Ленинграда, используйте примеры из нашей дивизии. Объясните, на кого следует равняться. Особенно надо подчеркнуть, что такое для нас стойкость и мужество. Это значит — через любые преграды надо пробиться к заданной цели и уничтожить ее, это значит — сегодня же ввести в строй поврежденные в бою самолеты, без какого-либо промедления отлично подготовить материальную часть к повторному вылету...

— Спасибо, товарищ комиссар, я непременно воспользуюсь вашим советом, — ответил парторг.

Только перед обедом Куракин вернулся в штаб и рассказал командиру обо всем, что видел, с кем говорил. Потом комиссар пошел к себе. Надо было подготовиться к докладу на полковом партийном собрании, поговорить о задачах парторганизации по более эффективному освоению ночных полетов.

Но работать Куракину долго не пришлось. Прибыл с докладом полковой врач — сутулый, с усталым лицом капитан медицинской службы И. С. Спирин. Комиссар вышел из-за стола, поздоровался и пригласил доктора присесть.

— Ну, как наши дела с санаторием? Что думают по этому поводу в дивизии?

Вскоре после перебазирования на новый аэродром командиры эскадрилий обратились к Куракину с предложением открыть дивизионный пяти — семидневный санаторий (профилакторий) для выздоравливающих раненых летчиков, штурманов, радистов и воздушных стрелков, а также для тех, кто просто сильно утомлен частыми и длительными полетами. Комиссар полка ухватился за эту идею и послал полкового врача согласовать все с медслужбой соединения.

— Скоро откроем, — сказал Спирин. — Уже подобрали подходящее помещение. А начальником наметили медсестру Валю...

— Ну вот и хорошо! — улыбнулся Куракин. — Не забудьте только на открытие первого в АДД фронтового санатория пригласить.

Спирин пообещал, встал, но уходить не торопился.

— У вас, Иван Семенович, ко мне еще какие-то вопросы есть? — спросил майор.

— Есть небольшой... Вы стали летать на задания штурманом, а медкомиссию прошли не полностью.

— Да я же здоров.

— Знаю, что здоровы, но так требуется.

— Ну хорошо. На этой неделе пройду...

...В положенный срок прибывшие в полк летчики, штурманы и стрелки-радисты успешно закончили программу ввода в строй. Из их состава были скомплектованы экипажи. Не было только штурмана в экипаже Иванова, потому что заболел лейтенант Баскаков. Куракин долго уговаривал подполковника Чеботаева, чтобы тот разрешил ему вылет с Ивановым.

— Нет, братец ты мой... Штурманов у нас много, а комиссар один.

— Да ведь Иванов очень просит, чтоб я слетал с ним.

— Но он еще необстрелян, в первый раз летит. И у тебя практика ночных полетов невелика. Так?

— Так. Но Иванов «миллионер», знак такой на груди носит. Все зачетные полеты выполнил с отличной оценкой. Понимаете? Мне почаще надо летать туда... Да и цель тут совсем рядом.

— Ладно, лети! — наконец согласился Чеботаев.

Этот вылет был не из простых. Небольшая станция Городок оказалась забитой составами. Когда далеко впереди повисла первая серия осветительных бомб, сброшенная опытным экипажем Владимира Уромова, майор Куракин спросил летчика;

— Цель видишь?

— Все как на ладони, — ответил Иванов.

— Боевой двести.

— Понял! — взволнованно сказал летчик и довернул самолет на заданный курс.

По самолетам ударили зенитки.

Впереди плотной стеной встали разрывы снарядов. Разноцветные трассы крупнокалиберных пулеметов проносились слева и сзади. С каждой минутой огонь становился плотнее. Но первые серии бомб, сброшенных с впереди идущих самолетов, уже накрыли станцию. Возникли пожары. Рядом повисла еще одна светящаяся «люстра». Куракин, слившись с аппаратурой, не торопясь вел прицеливание. И в эти напряженные секунды вдруг раздалось в наушниках:

— Товарищ майор, впереди стена огня! — Это кричал Иванов.

— Спокойнее, командир! Держи курс!

Трудно, очень трудно сбросить бомбы в цель, когда вокруг самолета все небо усеяно разрывами снарядов. Но и промахнуться никак нельзя! Вот железнодорожная станция оказывается в перекрестии прицела. Куракин уже перенес правую руку на боевую кнопку, и вдруг самолет неожиданно зарыскал. И тут же штурман прокричал;

— Сброс!

Самолет продолжал рыскать. Теперь Иванов торопился выйти из зоны зенитного огня. В это время подал голос стрелок-радист Иван Дегтярев:

— Бомбы упали с перелетом станции, в склады. Видите пожар?

— Вижу! — односложно ответил Куракин и, обратившись к летчику, спокойно сказал: — Разворачивай влево. Курс домой тридцать градусов.

На аэродроме Куракин взял взмокшего летчика под руку и, отойдя от самолетной стоянки, участливо спросил:

— Каково настроение, командир?

— Самое паршивое, товарищ майор, — откровенно признался Иванов. — Трухнул я над целью, сошел с курса, и бомбы по моей вине улетели за станцию.

— Не улетели, а попали в склад, — возразил Куракин. — Да и действия ваши в воздухе для первого боевого полета были вполне нормальными. Так что не вешайте носа...

Экипаж направился на КП для доклада. Иванов заметно повеселел, шутил, вспоминая о своем первом боевом полете. Куракин внимательно слушал летчика, потом неожиданно спросил:

— Если не секрет, откуда у вас, Анатолий Васильевич, такое, я бы сказал, милое прозвище — Захар?

— Какой там секрет, — смеясь, отвечал Иванов. — Это дружки из ГВФ так окрестили меня. Я был похож на одного техника, его Захаром звали. Он мог отлично обслужить любой тип самолета. Ну и я летал на всех машинах. Бывало, уйду в полет, слышу в эфире разговор радистов: Захар на трассе, встречайте. Вот и привык — Захар да Захар. И откликаюсь...

Иванов с его покладистым, общительным характером и постоянной жаждой к полетам пришелся по душе майору Куракину. Вместе они много раз летали на боевые задания. Комиссар видел, что Анатолию недостает тактических знаний и практических навыков по преодолению ПВО объектов, умения вести эффективную борьбу с ночными истребителями врага. Николай Яковлевич много думал об этом и пришел к выводу, что командиру экипажа нужна квалифицированная помощь опытного летчика. Его выбор пал на отличного летчика заместителя командира третьей эскадрильи Уромова.

Однажды после партсобрания комиссар попросил офицера задержаться. Когда все разошлись, он сказал:

— Небольшое дело у меня к вам, Владимир Васильевич.

— Слушаю вас, товарищ комиссар. — Уромов пытливо посмотрел на Куракина.

— В вашей эскадрилье начали службу гражданские летчики Иванов, Болдырев и Десятов. Они приступили к боевой работе, но у них, особенно у Иванова, не все ладится с воздушной тактикой.

— Вы имеете в виду умение маневрировать над целью?

— Именно.

— Мы с новичками проводим такую работу, но, видимо, еще недостаточно, — пояснил Уромов. — Надо что-то придумать и постараться облетать ребят. — Ваше указание выполним, товарищ майор.

— Вот и хорошо. Считайте, что это вам такое партийное поручение, — сказал Куракин.

На следующий день Уромов принялся за дело. Погода была нелетная, и он с разрешения командира решил провести с новичками занятие. Уромов был удивлен, когда среди собравшихся увидел летчиков из других подразделений — Дмитрия Бобова, Ивана Симакова, Семена Оношко, Антона Шевелева и Бориса Кочнева.

— В нашем полку прибыло, — весело заметил Уромов.

— Послали нас сюда, — как бы оправдываясь, за всех ответил Оношко.

— Ну, если послали, тогда будем вместе заниматься тактикой.

Летчики быстро расселись, внимательно смотрели на Уромова.

— Серьезную опасность для экипажей ночных бомбардировщиков, — начал он, — представляют зенитная артиллерия в прожекторы. Лучи их сильно ослепляют экипаж. Ослепленный летчик может потерять пространственное положение или подставить машину под заградительный огонь зенитной артиллерии.

Попадая в лучи прожекторов, я стараюсь поглубже сесть в кабину, наклоняюсь ближе к приборам. В сущности, тут переходишь на слепой полет. Выход из лучей лучше всего производить на максимальной скорости с маневром по направлению к высоте. При наличии облачности — уходить в облака.

Все мы должны хорошо уяснить и постоянно помнить, что выход на боевой курс, маневр под огнем зениток в районе объекта удара — самые ответственные моменты боевой работы бомбардировщиков. Некоторые экипажи бомбят с ходу, а затем в зоне зенитного огня делают разворот на обратный курс. Мне кажется, это неправильно. Если цель хорошо видна, то, конечно, надо сбрасывать бомбы с ходу. Но для этого следует заходить с таким расчетом, чтобы, отбомбившись, лечь на обратный курс без разворота и тем самым сократить время своего пребывания в зоне огня.

И еще. Летчикам нельзя забывать о маневре скоростью.

Скажем, при подходе к объекту противник поймал вас прожекторами, определил скорость и произвел расчеты для прицельной стрельбы. В этот момент вы измелили режим полета, и выпущенные врагом снаряды рвутся в стороне. Чем меньше летчик держит самолет на боевом курсе, тем больше у него шансов выйти невредимым из-под огня зениток.

— Все это правильно. Ну а если штурман копун попался? «Влево три, вправо пять...» — начинает командовать. А зенитки в это время бьют и бьют. Тогда что делать летчику? — спросил лейтенант Десятов.

— Надо выполнять команды штурмана, чтобы он точно сбросил бомбы в заданный объект. И еще, экипажу необходимо постоянно отрабатывать слаженность в действиях. Летчику и штурману надо с полуслова понимать друг друга. В любую минуту, и особенно над целью, они должны работать синхронно. Это же относится и к радисту, и к воздушному стрелку. При атаках ночных истребителей они обязаны своевременно подавать летчику команды для маневра. Четкий, своевременный маневр — это основа успешных действий экипажа бомбардировщика. Именно из-за неумения маневрировать случаются ошибки при бомбометании и неудачи в воздушном бою.

После занятия летчики с интересом обсуждали тактику действий ночных бомбардировщиков. Порой они спорили между собой и в этих спорах доходили до истины. Многое им стало ясно и понятно. Пилоты благодарили опытного командира за его добрые советы.

Много сил и энергии затратил Владимир Васильевич на то, чтобы все летчики эскадрильи в совершенстве освоили ночные полеты и стали настоящими мастерами бомбовых ударов. Правда, поначалу у некоторых товарищей не все хорошо получалось. Однажды экипажу Владимира Иконникова пришлось бомбить скопление войск противника в районе города Ржев. Самолет лег на боевой курс, и штурман Петр Шевченко, наблюдая через сетку прицела за уходящей в сторону целью, попросил:

— Доверни влево три. Лейтенант Иконников решил, что этого мало, и довернул на пять градусов. Но цель продолжала уходить от курсовой черты. Видя это, штурман твердо произнес:

— Еще немного!

Теперь уже запротестовал летчик, ему показалось, что Шевченко переборщил с доворотами, и он резко ответил;

— Хватит доворачивать!

Штурман, однако, продолжая настаивать, и командиру пришлось все-таки довернуть, хотя про себя он по-прежнему думал, что Шевченко неправ. Бомбы были сброшены, и штурман сразу понял, что в цель они не попадут. Но почему так плохо прошло прицеливание?

Ответ на этот вопрос пришел потом, когда появился опыт боевой работы. Оказалось, что в том первом вылете экипаж подвела излишняя старательность летчика и нерешительность штурмана. Иконников, приняв команду Шевченко, разворачивал машину слишком медленно. Из-за этого самолет раскачало на боевом курсе, и выдержать прямую летчику было трудно.

Возвратившись тогда с задания, штурман спросил у Иконникова:

— Какой же мы сделаем из этого вывод, командир?

— Надо больше тренироваться на земле и дружнее работать в воздухе, — примирительно ответил летчик. — Этот вывод полезен и для меня, и для тебя.

К товарищам подошел старший лейтенант Уромов. Он прилетел с задания несколько раньше, ждал молодежь, чтобы вместе пойти на КП. Узнав, о чем идет речь, заместитель командира иронически спросил:

— Значит, на боевом курсе вы занимались предполетной подготовкой?

Иконников и Шевченко переглянулись.

— Не совсем так, товарищ старший лейтенант, — ответил летчик. — Наверное, перестарались.

— Понятно. — Уромов обнял товарищей за плечи и, понизив голос, продолжал: — При выходе на объект удара командует штурман, это раз. Многократные довороты на боевом курсе вредны, это два.

Такой совет опытного бомбардировщика заставил офицеров призадуматься. Да, Уромов был, несомненно, прав: чем меньше доворотов, тем меньше «разбалтывается» машина, тем больше будет вероятность попадания. Но, с другой стороны, очень трудно сразу дать летчику правильный курс, одной командой поставить бомбардировщик таким образом, чтобы цель прочно удерживалась на курсовой черте прицела. Боковая наводка — сложное дело, и научиться четко отрабатывать ее не так-то просто. Нужна длительная комплексная тренировка. Короче говоря, нужен боевой опыт.

В одну из летных ночей нашему соединению была поставлена задача бомбардировать железнодорожный узел Гомель. Цель прикрывалась огнем пятнадцати зенитных батарей. Чтобы нанести эффективный удар и самим не понести потерь, экипажам нужно было точно выйти на объекты, произвести правильный и своевременный противозенитный маневр и находиться на боевом курсе самое минимальное время.

Перед вылетом Иконников и Шевченко договорились обо всех деталях действий в воздухе. И вот теперь, подходя к цели, Шевченко дважды промерил ветер и сказал командиру:

— Нас будет сносить влево градусов на десять.

— Понял, — отозвался Иконников и удовлетворенно отметил про себя, что все-таки штурман хорошо знает свое дело.

В том полете на Гомель нашему экипажу пришлось выполнять роль осветителя и контролера. Николай Рыцарев вел машину с трехминутным интервалом перед колонной бомбардировщиков. Зайдя на цель с наветренной стороны, я сбросил сразу десять осветительных бомб. Через тридцать секунд взрыватели сработали, и десять факелов повисли над городом. Железнодорожный узел был высвечен особенно ярко. На его путях стояло около двенадцати составов. Неожиданно вспыхнули прожекторы, заработали зенитки.

Чтобы не мешать товарищам, наш экипаж с набором высоты ушел в сторону от объекта удара и стал наблюдать за бомбометанием. Вот на путях разорвалась первая серия бомб. Некоторые из них угодили в состав, и тотчас вспыхнул большой пожар.

— Это Иконников с Шевченко действуют, — кричит мне Рыцарев. — Приказано ударить в час ноль-пять, и они тут как тут.

За первым экипажем сбросили бомбы второй, третий... Снова зажглись над целью «люстры». Их мастерски повесил штурман Степан Анисимов. И опять посыпались фугасные бомбы. Они рвутся на станции. В 1 час 09 минут серия бомб попала во второй состав. В воздух взметнулся огромный столб огня.

— Хорошо стукнул! — подал голос наш стрелок-радист Сергей Пузанов.

Для нашей эскадрильи условия бомбометания значительно облегчились. Пожары на узле давали хороший ориентир и позволяли штурманам хорошо прицеливаться. Почти все бомбы, если не считать небольших отклонений, падали на путевое хозяйство железнодорожного узла.

Вернувшись с задания, летный состав собрался в землянке. На этот раз героями боевой ночи были Шевченко и Иконников. Хорошо действовали и экипажи Бориса Кочнева, Дмитрия Бобова, Сергея Карымова, Вячеслава Кибардина, Николая Белоусова, Василия Вериженко, Семена Оношко, Алексея Болдырева, Антона Шевелева. Они точно ударили по узлу и нанесли большой урон противнику. А экипаж старшего лейтенанта Брысева со штурманом Селиным прямым попаданием взорвал состав с боеприпасами.

— Это Иконников с Шевченко помогли нам, — как бы оправдываясь, говорил Василий Селин. — Вижу; пожар на узле, ну и прицелился как надо...

— Да и осветители не подкачали, — добавил капитан Брысев.

— Одним словом, молодцы!

В ночном полете

На третий день войны в неравном воздушном бою бомбардировщик, который обслуживал техник-лейтенант Яков Леденев, был сбит. С того дня так и прозвали его безлошадным. Молодой, энергичный Яков не хотел оставаться без дела, рвался туда, где погорячей. Да и счет к фашистам был у него свой — потерял в Западной Украине родных.

В полку в то время не хватало воздушных стрелков. И Яков попросился летать. Просьбу его удовлетворили, но на боевое задание выпустили не сразу. Сначала заставили освоить основы воздушной стрельбы, изучить оружие, обжить кабину. Только потом Леденева назначили в экипаж командира звена лейтенанта В. М. Кайнова.

Экипаж получил боевое задание нанести бомбовый удар по рижскому аэродрому, на который только что сели несколько десятков бомбардировщиков Ю-88.

...Тихо угасал безоблачный день, постепенно спадала изнуряющая жара. Солнце медленно опускалось за горизонт, наступали летние сумерки. На какие-то минуты аэродром затих. Экипажи находились на стоянках и ждали сигнала к вылету. Вскоре к самолету лейтенанта Кайнова подъехала полуторка. Из кабины высунулось худое, озабоченное лицо парторга полка Константина Вяльдина.

— Принимайте пачки с листовками! — торопливо крикнул он.

Стрелок-радист Иван Размашкин и Яков Леденев быстро взяли из кузова по нескольку пачек и понесли в кабину. Чтобы не нарушить центровку самолета, они уложили листовки возле бомболюков и занялись предполетной подготовкой своих рабочих мест. По приказанию командира Размашкин развернул в сторону леса башню и дал пару коротких очередей. Гулкое эхо разнеслось над аэродромом — пулемет готов к бою!

До вылета оставалось чуть более десяти минут. Кайнов собрал под плоскостью экипаж и, как всегда он говорил, «давал напутствие». Молодой, белокурый, с улыбчивым лицом лейтенант стоял в окружении боевых товарищей и рассуждал:

— Мы все составляем боевой экипаж. Связаны одной нитью, и жизнь каждого зависит от внимания и умения другого. Один за всех, и все за одного. Ясно?

— Ясно, товарищ командир, не в первый раз летим, — улыбаясь, ответил Размашкин.

— Тебе, Иван, может, и ясно, а мне не совсем. Штурман Митя Гаврюшин в прошлом полете ранение получил, лежит в госпитале, а с нами на задание идет Левкин. Вот я и хочу знать, готов ли Николай Иванович к ночному полету.

Левкин был сбит над целью в Прибалтике и недавно прибыл в часть. Запасных штурманов не оказалось, и старшему лейтенанту в самый последний момент приказали лететь с Кайновым. Сейчас, переступая с ноги на ногу, держа в руке шлемофон, он не спеша ответил:

— Ночью летал. И к этому полету готов. У меня свои счеты с фашистами.

— Вот это по-нашему! — с восхищением сказал командир экипажа. И, сменив тон, продолжал: — Ты, Николай Иванович, случайно, не родственник технику самолета Левкину?

— Нет, мы просто однофамильцы.

— Так-так. — Кайнов быстро повернулся к Леденеву, спросил: — А какой настрой у нашего техника-стрелка?

— Как всегда, боевой, — твердо ответил Яков.

— Вот теперь все ясно, — весело сказал Кайнов и тоном приказа добавил: — По местам!

Экипаж находился в кабинах, когда с КП был дан сигнал к запуску. Вскоре тяжело груженные машины вырулили на старт. Кайнов притормозил, поочередно прожег свечи моторов. Секунда — и машина, ускоряя бег, устремилась во тьму. Вот она уже оторвалась от земли, и тотчас в мотогондолах стукнули стойки шасси, сев на верхние замки. Порядок. Минуту-другую бомбардировщик идет с набором высоты. По сигналу штурмана Кайнов развернул самолет на заданный курс. Размашкин доложил на КП о времени взлета и отхода от исходного пункта маршрута. Потом поудобней уселся на выдвижном пятачке верхней башни, прильнул к прицелу пулемета. Леденев, в свою очередь, вставил в люк нижнюю пулеметную установку и лег рядом на мягкий мат, покрывающий бронеплиту.

Экипаж летит в безлунную ночь. Небо прикрыто высокими перистыми облаками. Темно как в подвале. Кое-где сверкнет огонек и погаснет. И не разберешь сразу где — на земле или в воздухе. Левкин пристально смотрит вниз, волнуется: «А вдруг собьюсь с курса и не выйду на цель?.. Тогда все мои заверения окажутся пустой болтовней». Но тревога была напрасной. Глаза его постепенно привыкли к темноте. Теперь он отчетливо видел землю с ее причудливыми ночными ориентирами. Совсем хорошо! Ночью-то куда лучше летать: ты все видишь, а самолет только по звуку угадывают с земли...

Замигала сигнальная лампочка. Послышался бодрый голос командира экипажа:

— А как чувствуют себя наши огневики? Вы не уснули там? Почему не докладываете о воздушной обстановке?

— У нас порядок! — отозвался Размашкин.

— Скоро будет линия фронта, — доложил Левкин. — До цели около часа полета.

— Понял! — ответил Кайнов и выключил переговорное устройство.

И опять наступила тишина. Ровно поют свою могучую песнь моторы. Бомбардировщик уверенно преодолевает пространство. Послышался голос Левкина:

— Слева большая река и какой-то город! Только успел штурман произнести эти слова, как впереди по курсу самолета разорвался снаряд, за ним второй, третий... В воздухе запахло гарью. Кайнов энергично отвернул вправо, но и там, ослепительно сверкая, рвались снаряды. Тогда летчик с резким снижением вывел машину из зоны обстрела.

— Откуда такой фейерверк, штурман? — спросил Кайнов.

— Ошибся малость, командир, — виновато отвечал Левкин. — Невзначай вышли на Двинск.

— Да за эту «малость» можно опять к фрицам угодить.

Штурман замолчал. Затем, уточнив местонахождение, Левкин дал курс на цель. Вскоре экипаж обнаружил ее по вспышкам зенитных снарядов, по лучам прожекторов и по горящим САБам. Все внимание членов экипажа приковано к объекту удара.

На земле что-то горело и взрывалось, и от этого блекли прожекторы, взбудораженные перистые облака светились мрачным бордовым светом. На какой-то миг становились видны повисшие в воздухе самолеты, шапки взрывавшихся зенитных снарядов. С немецкой педантичностью обшаривают небо прожекторы, и снова под самолетом рассыпаются колючие искры зенитного огня. А на земле в черте вражеского аэродрома рвутся серии осколочных и зажигательных бомб. В эти минуты прозвучал уверенный голос Левкина:

— Боевой двести тридцать!

— Засек, двести тридцать, — ответил летчик. Штурман прильнул к окуляру прицела:

— Право пять! Так!

Кайнов не дышит, вцепившись в штурвал. Он должен, он обязан не допустить схода самолета с боевого курса. Иначе все пойдет насмарку.

Яркий луч прожектора ударил летчику в глаза. Проскочил, остановился, стал шарить. Кайнов вобрал голову в плечи, сжался в комок. Вот он, этот луч, чуть правее натолкнулся на другой бомбардировщик. И тотчас же склонились к нему другие прожекторы, взяли соседа в пучок. Разом к самолету потянулись трассы зенитных снарядов...

А Левкин ничего не замечает. Через окуляр прицела он видит летное поле, стоянки самолетов. Во многих местах уже пылают пожары. «Вот мы сейчас новый засветим!»

— Сброс! — кричит Левкин.

Экипаж почувствовал запах пироксилиновых патронов, ощутил легкие толчки — это отрывались от замков бомбы и стремительно летели вниз, И вот радость — бомбы рвутся на стоянке!

Командир круто разворачивает влево, скользит на крыло, старается поскорей уйти из зоны обстрела. Леденев ногой толкает Размашкина, показывая на листовки. Тот понимающе кивает головой, ползет к бомбоотсеку и перебрасывает пачки. Яков работает проворно — режет шпагат и по частям проталкивает листовки в люк.

Пока стрелок-радист передавал на землю радиограмму о выполнении задания. Леденев неотступно наблюдал за воздухом. И вдруг он увидел быстро приближающиеся две черные точки, с каждой секундой они увеличивались в размерах.

—  «Мессеры»! — крикнул Яков. При этом он с силой толкнул ногой радиста.

Размашкин бросил радиоключ и пулей вскочил в башню.

— Смотреть зорче! Близко не подпускать! — приказывает командир.

Один из истребителей выходит вперед и с почтительной дистанции выпускает в сторону бомбардировщика длинную трассу огня. Леденев инстинктивно втянул голову в плечи, плотнее прижался к бронеплите. Размашкин на какую-то долю секунды замер. Но тут же оба почти одновременно нажали на гашетки. Фашист как ошпаренный шарахнулся в сторону. Но второй продолжает атаку, Вот он с отворотом уходит влево вверх, показав свое желтое брюхо. Улучив момент, Иван вогнал огненную струю в худое тело стервятника. Его успел поддержать Яков. «Мессер» вспыхнул и, перевернувшись, полетел в темень ночи.

Радоваться было некогда. Последовала неожиданная стремительная атака первого истребителя. Стрелки увидели злобный оскал огня «мессера» и тотчас почувствовали сильный удар. Машину бросило, словно на ухабе. И сразу кабина наполнилась едким дымом. Подбитый бомбардировщик беспорядочно падал с четырехкилометровой высоты. Вращаясь, неслась навстречу темная громада земли. Свистел встречный воздух. От несимметричного обтекания самолет дрожал как в лихорадке. Заложило уши. «Неужели конец?» — подумал Леденев. Оглянувшись, Яков испытующе посмотрел на стрелка-радиста. Тот, ухватившись за турельное кольцо, непонимающе крутит головой, косясь то на фонарь, то на нижний люк. Правая рука потянулась к вытяжному кольцу парашюта. Потом Размашкин, включив СПУ, прокричал:

— Командир, что с самолетом? Прыгать?! В наушниках послышался треск, затем хрипловатый голос Кайнова:

— Как там, живы, орлята? Спокойно, сейчас вывожу... И сразу у товарищей отлегло от сердца. Командир жив, значит, все будет в порядке. Их с чудовищной силой прижало к полу, когда летчик выводил самолет из стремительного падения. На высоте полторы тысячи метров Кайнов вывел машину в горизонтальный полет. Но что такое, почему ее крутит вправо? Летчик бросил взгляд на правую плоскость. На ней зияла огромная дыра, из бака вытекало масло.

— Самолет подбит. Вышел из строя правый движок, — информировал Кайнов экипаж. И уверенным голосом добавил: — Постараемся дотянуть на одном!

Осторожно развернув бомбардировщик, летчик повел его с курсом 90 градусов. Время от времени командир поглядывал на правый двигатель. Винт уже не вращался. Из пробоины по-прежнему текло масло, и набегающая струя воздуха гнала его мелкие барашки по плоскости к фюзеляжу. С шумом вибрировала развороченная дюралевая обшивка, издавая неприятный звук. Экипаж с надеждой смотрел на левый мотор: «Выручай, дружище!..»

Постепенно теряя высоту, самолет летел на восток. После пролета линии фронта стало светать. Вот показались первые лучи солнца, окрасив все вокруг в золотистый цвет. А машина шла ниже и ниже. Совсем недавно высотомер показывал триста метров, а теперь нет и ста.

— Николай Иванович, сколько осталось до дому? — спросил Кайнов.

— Сорок минут.

— А до ближайшего аэродрома?

— Двадцать.

Не прошло и пяти минут, замигала сигнальная лампочка. Опять послышался голос командира:

— Движок перегрелся, не тянет. Будем садиться в поле. Размашкин, передайте — идем на вынужденную...

Иван проворно отстукивает радиограмму. Леденев тем временем убрал в фюзеляж нижнюю пулеметную установку. Летчик выбирает площадку поровней. Штурман привязался к сиденью ремнями. Стрелки уперлись ногами в выступы кабины.

Кайнов чуть довернул самолет и перевел его в планирование. Быстро приближалась земля. Метрах в десяти он выровнял машину и выключил левый двигатель. Стало тихо. Только слышны свист воздуха да потрескивание остывающих глушителей. С задранным носом машина проносится у земли и проседает. Вот левый винт ударил по стерне. Самолет вздрогнул. Лопасти сразу загнулись. Экипаж ощутил скользящий удар. Бомбардировщик прополз по ровному полю несколько десятков метров и замер, окутанный огромным облаком пыли...

Наступила непривычная тишина. В кабинах от пыли ничего не видно. Она постепенно оседает. И стрелки увидели, что фюзеляж плотно притерт к мягкому грунту. Значит, через нижний люк не выйти. Размашкин быстро отбросил колпак фонаря, отстегнув парашюты, стрелки вылезли из фюзеляжа и быстро направились к кабине командира. Возле него уже стоял Левкин, выбравшийся из кабины через астролюк.

Кайнов сидел в открытой кабине, закрыв глаза и подставив легкому ветру влажные льняные волосы. Прошло несколько минут. Потом летчик открыл глаза и, увидев боевых товарищей, улыбнулся:

— Все живы! Вот молодцы!

Встрепенувшись, Кайнов быстро сбросил парашютные лямки, меховой комбинезон и вылез из кабины. Сойдя с плоскости, командир вместе со всеми членами экипажа стал осматривать подбитый самолет. Обходя его, он, как живые раны, осторожно ощупывал каждую пробоину, каждое повреждение на теле крылатого друга. И когда осмотр был закончен, Кайнов, обращаясь к Леденеву, спросил:

— Ну как, Яков Сергеевич, раны нашего друга излечимы?

— Вполне, товарищ командир. Неделю работы, и машина снова будет в строю, — уверенно сказал Леденев.

— Вот и прекрасно! — обрадовался лейтенант. — Передаем в твои умелые руки эту израненную машину и просим быть ее лекарем. А мы втроем будем добираться до аэродрома, вышлем подмогу, движки и другой материал. Согласен?

— Спасибо за доверие, товарищ командир. Самолет восстановим в самые сжатые сроки, — ответил Леденев.

Кайнов воспрянул духом. Обнимая Якова, он, смеясь, говорил:

— Я знал, кого брать в экипаж. Случилось несчастье с машиной, и техник тут как тут! Здорово, а?

Вскоре из близлежащих деревень к месту приземления самолета, запыхавшись, прибежали с ружьями и косами люди. Прискакали всадники.

— Чьи будете и откуда? — сурово спросил бородач.

— Свои мы, советские, — ответил Кайнов. — Бомбили вражеский аэродром под Ригой, но вот подбили нас... И мы не смогли дотянуть до своей базы.

— А документы есть?

— У нас все есть. — И командир показал свое удостоверение личности.

Шумная толпа во главе с бородачом подошла к распластанному на земле самолету и стала рассматривать его. От людей авиаторы узнали, что приземлились они в двенадцати километрах от города Сандово Калининской области. Через час сердобольные женщины принесли летчикам еду. Потом к месту приземления подошла автомашина с командой из отряда местной обороны. Товарищи взяли с собой Кайнова, Левкина и Размашкина и доставили их на станцию Сандово. На второй день с помощью этой команды и колхозников Яков Сергеевич смог приступить к подъему самолета.

Товарищи привезли бревна и доски. Обступив правую плоскость, по команде Леденева люди стали поднимать ее и складывать под ней клеть. То же самое проделали и с левой, подложив под нее бревна. Затем начали копать наклонные траншеи под мотогондолами. Сменяя друг друга, женщины и подростки работали споро. И когда траншеи были отрыты, Яков, используя резервный воздушный баллон, выпустил шасси. В кабине загорелись две зеленые лампочки; шасси выпущено полностью.

Траншеи были выкопаны чуть глубже высоты стоек шасси. И теперь под колеса стали подсыпать землю. Снова приподняли плоскости и убрали из-под них деревянные опоры. Самолет твердо стал на «ноги». Вскоре из наклонных траншей его вытащили два трактора и отбуксировали к лесу. Техник со своими верными помощниками осмотрел узлы шасси. Все было более или менее в норме, за исключением помятых воздухозаборников, карбюраторов, щитков обтекателей шасси да забитых землей мотогондол.

На другой день снимали поврежденные детали. А к вечеру на двух автомашинах из части приехала аварийная команда во главе с техником звена воентехником второго ранга Дмитрием Желтухиным. С ним были техник самолета старшина Иван Романов, механик и клепальщик из авиационных мастерских. Они привезли двигатели, воздушные винты, маслобак, баллоны со сжатым воздухом, банки с маслом, инструмент и запасные части. Все были удивлены тем, что успел сделать Леденев за два дня.

— Да, ты, Яков, не только мужественный воздушный воин, но и превосходный специалист, — пожимая руку Леденеву, говорил Желтухин.

— Ну что вы, товарищ техник звена, мы ж только успели начать работу, — смущенно отвечал Яков.

Леденев явно скромничал. Подготовленный им фронт работ позволил специалистам в полевых условиях за трое суток отремонтировать самолет. В рекордно короткий срок были заменены моторы, воздушные винты и маслобак, залатаны и заделаны пробоины, устранены мелкие повреждения. Помимо этого авиаторы успели снять, промыть и вновь поставить маслорадиаторы. И все это делалось без специального автокрана и другой подсобной техники. Для замены двигателей пришлось мастерить треногу из бревен и прикреплять вверху ручную таль. Тяжелые воздушные винты снимали и ставили вручную, используя кузов автомашины.

Вскоре прилетел на место вынужденной посадки комэск И. В. Голубенков. Капитан осмотрел машину, на различных режимах опробовал двигатели, несколько раз прорулил по полю. Он остался доволен подготовкой техники. Решил облетать машину и, если все будет в порядке, перегнать ее на аэродром.

— В кабине штурмана полетит техник-стрелок Леденев, в кабине стрелков — старшина Романов, — распорядился Голубенков.

Когда Леденев и Романов заняли места, капитан запустил двигатели, отрулил в самый дальний конец поля, развернулся и, встав строго против ветра, пошел на взлет. По мягкому и неровному полю машина бежала долго, подпрыгивая и стукаясь колесами. Наконец оторвалась. Летчик тут же убрал шасси и, набрав по прямой метров пятьдесят, крутым виражом развернулся. Над местом, где стояла толпа провожающих колхозников, оказавших помощь в подъеме и восстановлении машины, комэск прижал корабль к земле, приветливо качнул крылом и на хорошей скорости пошел на северо-восток. Через тридцать минут он уже приземлился на своем аэродроме.

На стоянке, крепко пожимая руку Леденеву, Голубенков тепло сказал:

— Все мы гордимся вашей храбростью в бою, мастерством авиационного специалиста на земле. Будьте таким всегда!

Яков Сергеевич Леденев служил в нашем полку до конца войны. Пока не хватало самолетов, он в составе многих экипажей успешно выполнял боевые задания. А когда в полк стали поступать новые машины, Яков Сергеевич как опытнейший специалист снова занялся обслуживанием авиационной техники. Он награжден несколькими орденамии медалями Советского Союза.

В нашем полку было много таких техников и механиков. Двадцать два раза летал на боевые задания и одновременно готовил самолет воентехник 2-го ранга Евсей Куртик. Много боевых вылетов сделали в качестве воздушных стрелков техники самолетов Константин Насекин и Гавриил Самсонов, механик-электрик Петр Крупник и механики по вооружению Валентин Митрофанов, Сергей Пьянов, Иван Бирченко.

В начале войны, летая в качестве воздушных стрелков, смертью храбрых погибли авиамеханик Никифор Кусенков, техник по вооружению Михаил Осипов, мастер по вооружению Константин Петровский.

Спасибо, товарищ техник

Аэродром, где базируется наш полк, расположен на берегу красавицы Волги. Летом со стороны реки веет приятной прохладой, а зимой по летному полю гуляет пронизывающий ветер. Он взметает снег, швыряет в лицо колючую пыль. Да, лют мороз вблизи железа... У самолетов в темноте работает наша славная «техмоща». Техники, механики, мотористы готовят бомбардировщики к полетам.

У машины с бортовым номером «16» трудится техник-лейтенант Федор Егорович Левкин. Он заслоняет лицо рукавом и лезет под крыло. Кажется, никогда еще не было такого холода, как в эту ночь. Левкин забыл, что это казалось ему и вчера, и позавчера. Большую часть суток он и его помощники — механик старшина Сергей Борисов и моторист сержант Николай Сушилин — проводят на холоде, у своего бомбардировщика. Левкин освещает лампой-переноской обшивку, открывает один за другим лючки. Здесь все в порядке. Теперь надо проверить моторы. Техник поднимает капот на одном из них и внимательно осматривает агрегаты. Нет, только глазам тут верить нельзя. Отдельные узлы надо потрогать, проверить надежность креплений. Техник снимает рукавицы и запускает руки между цилиндров. Пальцы прилипают к обжигающему металлу. Потом он переходит к другому мотору, снова начинает исследовать каждую деталь. Механик и моторист в это время исправляют тормозную систему шасси, проверяют бомбоотсеки, готовят держатели к подвеске бомб. Осмотрев последний агрегат и получив доклады от своих помощников о выполненной работе, Левкин приступает к подогреву моторов, чтобы вовремя опробовать их и доложить на КП: «Самолет готов к полету!»

Самолеты, как и люди, имеют свои биографии. Вот об одной такой «биографии» бомбардировщика я и расскажу. Техника Левкина связывают с машиной с бортовым номером «16» особые нити. Несколько месяцев назад он сидел без самолета и, как говорили тогда у нас, был безлошадным. Узнав, что в полку стоит разбитый «ил», Левкин обратился к инженеру полка Л. И. Голиченкову.

— Очень важное дело есть, товарищ инженер-капитан, — нерешительно начал техник.

— Если есть, выкладывай, — тоном занятого человека ответил тот.

— Надоело мне в безлошадниках ходить.

— Так это мне давно известно, — сердясь, сказал Голиченков. — И тебе говорили не раз: первый самолет, который пригонят с завода, будет твой.

— Я это знаю.

— Так что ж вы от меня хотите?

— Получить разрешение на ремонт разбитой машины — той, что около леса в капонире стоит.

— Так бы сразу и сказал, — снизив тон, продолжал инженер. — Только ж та машина — настоящая рухлядь.

— Знаю, мы ее осмотрели. И все же просим разрешить ремонт. Нам бы только движки новые получить.

— Хорошо, — согласился Голиченков, — восстановите — дадим моторы.

Было начало весны 1942 года. Стояли на редкость погожие дни. И вот Федор Егорович, вооружившись необходимым инструментом, принялся за дело. Ему помогали инженер эскадрильи Н. Д. Соколов, техники Яков Глушаков, Андрей Куценко и ремонтники. Самое активное участие в восстановлении машины приняли Сергей Борисов и Николай Сушилин. Это была поистине хирургическая работа. И скоро настал день, когда вместо искалеченной в бою машины на стоянке появился поблескивающий свежей краской самолет. Даже не верилось, что все это сделали наши товарищи в полевых условиях. Золотые руки!.. Поглядывая на своего красавца, Левкин думал: «Кто же полетит на тебе, дружище? Мой-то Серега был бы сейчас рад, да что поделаешь, не вернулся с задания».

На другой день Левкин сидел в пилотской кабине и отлаживал внутреннюю связь. Он так увлекся работой, что не заметил, как к самолету подошел незнакомый человек. На всякий случай техник вылез из кабины и поинтересовался, кто он и зачем пожаловал. Перед Левкиным стоял человек лет тридцати пяти в новой гимнастерке без знаков различия, в таких же брюках и кирзовых сапогах. Худощавый такой, среднего роста, со смуглым лицом. Подумав, что инженер полка прислал на помощь техника, Левкин спросил:

— Вы ко мне? Техник по связи?

— Нет, — ответил незнакомец. — Я летчик. Недавно прибыл в полк. Назначен командиром экипажа на ваш самолет. Моя фамилия Симаков.

— А я Левкин... Разрешите доложить, товарищ командир, на самолете идут последние приготовления к полету.

— Хорошо, рад познакомиться, — пожимая руку технику, сказал летчик и добавил: — Хотел посидеть в кабине... Освоиться надо.

Летчик неловко забрался в кабину. У техника мелькнула мысль: «Из гражданских, видать. Воздушные трассы утюжил. Как-то он будет чувствовать себя над целью?»

Вскоре позвонили из штаба в землянку эскадрильи: «Подготовить самолет для облета». Комэск Василий Васильевич Вериженко решил заодно дать провозные новичку.

Левкин сильно волновался: он переживал и за свой самолет, и за нового командира экипажа. Но беспокойство техника было напрасным. Три полета по кругу и в зону прошли отлично. После четвертой посадки Вериженко вылез из кабины и разрешил Симакову сделать три полета самостоятельно. Задание летчик выполнил успешно. Когда он зарулил на стоянку, выключил моторы и выбрался из самолета, Василий Васильевич встретил Симакова одобрительными словами:

— Хорошо, так действуйте и дальше!

Тут же он отдал распоряжение адъютанту эскадрильи офицеру В. П. Харламову сообщить в штаб полка о допуске Ивана Николаевича Симакова к самостоятельным полетам на боевые задания.

Техник Левкин стоял невдалеке, все слышал и подумал: «Если наш Василий Васильевич так высоко оценил летчика, значит, неплохой у меня будет командир».

Уже в первых боевых вылетах летчик зарекомендовал себя умелым воздушным бойцом. Экипаж Ивана Николаевича Симакова в составе штурмана Григория Миневича, стрелка-радиста Ивана Прохуренко и воздушного стрелка Павла Карпенко быстро входил в боевой строй. Авиаторы метко бомбили железнодорожные узлы, громили вражеские укрепления, штурмовали эшелоны на полустанках. Им верно служил возвращенный к жизни скромными тружениками аэродрома бомбардировщик с бортовым номером «16».

На самолете Левкина у нас впервые стали делать по три вылета в ночь. Это было в разгар боев подо Ржевом и у Великих Лук.

Левкин умело организовывал работу подчиненных по подготовке машины к заданию. Первый и второй вылеты они готовили втроем: техник, механик и моторист. Когда самолет возвращался на аэродром, техник обычно сразу же вместе с летчиком опробывал моторы, затем, не слезая с плоскости, руководил заправкой машины. Механик в это время производил осмотр бомбардировщика. Если, по словам командира, в полете все было нормально, моторы полностью не раскапочивали. Моторист проверял исправность шасси и обеспечивал машину сжатым воздухом. Он же помогал оружейникам подвешивать бомбы. Из второго полета самолет встречали техник и механик, а из третьего — один Левкин. Так в экипаже был организован труд и отдых технического состава.

Левкин, как, впрочем, и многие его товарищи, убеждался на практике, что успех трех вылетов решает тщательная подготовка самолета днем к первому вылету, А что такое тщательная подготовка? Прежде всего это своевременное выполнение различных регламентных работ на боевой технике, грамотное обслуживание ее на земле, тщательный контроль за работой агрегатов и конечно же хороший ремонт после боевых повреждений.

Однажды ночью, возвратившись с боевого задания, Симаков зарулил машину на стоянку. Левкин, увидев пробоину на плоскости бомбардировщика, так и ахнул: «Как тебя стукнуло, дружище!» Вышли из своих кабин Симаков, Миневич, стрелки, подошли механик, моторист — все стали осматривать пробитое крыло. Видно было, как крупнокалиберный снаряд, пройдя сквозь плоскость, разрушил элерон и ушел на вылет.

— Да, счастье наше, друзья, что он не разорвался в этом месте, — трогая рукой пробоину, сказал Симаков.

— Невезучая наша машина, — смахивая с усов иней, подал голос Миневич. — Другая летает год — и ничего, а эту бьют и бьют.

— Нет, Гриша, машина эта, наверное, везучая, — возразил Симаков. — Ее враги колотят, а она летает и летает. — И, повернувшись к Левкину, спросил: — Правильно я говорю, техник?

— Наш бомбардировщик — самый счастливый! — сверкая глазами, ответил Левкин. — Вы знайте, к следующей боевой ночи он снова будет в строю.

— Вот и хорошо! — улыбнулся Симаков и вместе со штурманом и стрелками направился на командный пункт.

Весть о том, что бомбардировщик номер «16», подбитый над целью, возвратился и стоит в капонире, разнеслась по всему аэродрому. Многие воины сочувственно говорили:

— Опять Левкину работы подвалило.

Техники с соседних машин Иван Романов, Андрей Купенко, Яков Глушаков, Борис Котовский пришли в капонир и в один голос заявили:

— Федя, пришли к тебе на помощь. С аэродрома не уйдем, пока не сделаем все, как надо.

— Да что вы, друзья, мы и сами управимся, — ответил техник.

Заместитель инженера полка по полевому ремонту Михаил Прокофьев прислал подмогу, завез необходимый инструмент, дюралевые листы, заклепки. Несмотря на жгучий мороз, авиаторы действовали умело и расторопно. Они быстро заменили элерон, заделали крыло, предварительно укрепив его каркас.

Оставшееся время Левкин и его помощники затратили на заделку осколочных пробоин, на осмотр и подготовку моторов и навигационно-пилотажного оборудования к полету. В морозном небе солнце клонило к закату, когда технический состав отправился на отдых.

А в девять часов вечера техник-лейтенант Левкин уже опять был на стоянке. Он показывал летчику свою работу. Симаков осмотрел машину, заделку пробоин, проверил работу элерона, опробовал моторы и, обратившись к технику, восхищенно сказал:

— Да у вас золотые руки, Федор Егорович! Думал, что самолет простоит неделю после таких повреждений.

Наши техники, механики, мотористы, оружейники во время войны показывали образцы трудового героизма, беззаветного служения Родине. Труд авиационных специалистов оказывал существенное влияние на ход и исход воздушных боев. Помнится суровая зима 1941 года, битва под Москвой. Она была не только труднейшим испытанием для нас, летных экипажей, но требовала огромного напряжения и от наших авиационных специалистов. На необжитых полевых аэродромах в стужу и ненастье авиаторы успешно готовили крылатые машины к боевым вылетам.

...Поздней осенью 1942 года наш полк вел боевую работу в Заполярье. Экипажи по два раза в ночь поднимались в воздух на задания, нанося удары по вражеским аэродромам. Во втором вылете техник самолета Игорь Колыско, стоя на крыле, провожал своего летчика Дмитрия Бобова до старта. Во время руления у техника воздушной струёй сорвало с головы шапку. Вихрь швырнул ее на винт, и она тут же разлетелась в клочья. Расчетное время вылета было на исходе, и командир, пригнув голову Колыско глубже в кабину, поспешил на взлетную полосу.

Но, как говорят, пришла беда — отворяй ворота. Перед стартовой линией самолет круто развернулся, лопнуло хвостовое колесо. Летчик и техник переглянулись.

— Что же делать? — с досадой спросил Бобов.

— Сейчас заменю! — твердо ответил Колыско и мигом скатился с плоскости.

Техник знал, что на старте есть запасное колесо, подъемник и сумка с инструментом. Он быстро притащил все это к самолету и при работающих моторах стал производить замену. Струя ледяного воздуха обжигала лицо, руки, забиралась под ватную куртку. Но Колыско, казалось, не замечал холода. В ночных условиях он быстро размонтировал стойку и в невиданно короткий срок поставил новый «дутик». Скользя по плоскости, техник поднялся к летчику и доложил:

— Неисправность устранена, можно взлетать.

— Спасибо, дружище! Обещаем успешно выполнить задание.

Через минуту бомбардировщик был уже в воздухе. А Колыско, положив подъемник и инструмент на место, побежал в эскадрильскую землянку. О происшедшем техник никому не сказал. Лишь попросил друга взять из аптечки бинт и перевязать ему обмороженные уши.

Много было всяких непредвиденных случаев на фронтовых аэродромах. Однажды утром техник Александр Киселев при осмотре самолета обнаружил пробоину на лючке сливного крана топливного бака центроплана. Открыв лючок, техник замер. Внутри пустотелого стального крана застрял неразорвавшийся зенитный снаряд. Техник подозвал механика Ивана Бондарева. Тот так и ахнул:

— Вот это «гостинец»!..

Товарищи пригласили инженера подразделения. Попробовали потихоньку отвернуть кран ключом — не удалось. Снаряд деформировал его. Если не вывернуть кран — придется менять бак. Но на это потребуется много времени. Специалисты задумались.

— А что, если отвернуть кран «одесским» способом — легким ударом молотка по его рожкам? — предложил Киселев.

— Это опасно, — возразил инженер.

— Вся война состоит из опасностей, — ответил техник и попросил всех отойти от машины.

Вооружившись медным молотком, Киселев осторожно стал стучать по рожкам крана. Так, подменяя друг друга, техник и механик Бондарев отвернули кран.

Об этом случае вскоре узнал летчик Азгур. Вместе со штурманом он приехал на стоянку.

— Ну, товарищ Киселев, показывай находку, — попросил Борис Исакович.

— Уже и показывать нечего, товарищ командир. Кран заменили, пробоины залатали, — ответил техник. — А «гостинец» мы поглубже в землю захоронили...

Офицеры осмотрели самолет и остались всем довольны.

— Спасибо за хорошую службу! — пожимая технику и механику руки, взволнованно произнес командир.

Однажды командир отряда третьей эскадрильи старший лейтенант Федор Брысев предложил брать на самолет увеличенную нагрузку бомб. Некоторые летчики последовали примеру Брысева и стали подвешивать на бомбардировщики по полторы-две тонны фугасок. «А почему бы и нам с Симаковым не попробовать? — думал Левкин. — Правда, конструкция нашей машины малость иная и потрепана она больше других, но зато у нее очень сильные моторы...» Увидев в землянке заместителя инженера полка по вооружению инженер-капитана Шепетовецкого, техник подошел к нему с просьбой:

— Михаил Григорьевич, помогите выяснить один небольшой вопрос. Задумал я своему бомбардировщику увеличить бомбовую нагрузку до двух тонн. Только вот не знаю, какой калибр лучше подвешивать...

— Сколько вы берете сейчас?

— Полторы тонны.

— Увеличьте пока до тонны семисот пятидесяти. Десяток подвешивайте внутрь и три по двести пятьдесят — под фюзеляж. После трех-четырех вылетов можно перейти и на двухтонную нагрузку, — сказал Шепетовецкий и спросил: — А с Симаковым вы говорили?

— Еще нет.

— Советую сначала все это обсудить с летчиком, а уж потом пробовать варианты, — заключил инженер.

В следующую ночь из-за плохой погоды полеты не состоялись. Левкин выбрал момент, встретился с командиром и рассказал ему о своих планах.

— Одобряю, Федор Егорович... Сам думал об этом, да все сомневался в возможностях самолета. Ну а если даже техник не сомневается, тогда за дело!

Симаков и Левкин доложили о своих задумках командиру эскадрильи майору В. В. Вериженко. Тот дал «добро», посоветовал летчику при взлете не торопиться с отрывом самолета от полосы, постараться набрать скорость побольше.

И вот наступила памятная ночь. Она выдалась ясной, морозной. Техник-лейтенант Левкин вместе с механиком и мотористом стояли перед стартом и неотрывно смотрели в сторону взлетающего самолета.

— Так, Иван Николаевич, так, можно отпускать тормоза, пошел, дружок... — шептали его губы.

И, словно повинуясь воле техника, самолет энергично тронулся с места и, ускоряя бег, покатился вперед. Вот уже поднят хвост, все быстрей и быстрей уходят вдаль бортовые огоньки. Еще далеко впереди край бетонки, а машина уже повисла в воздухе и уверенно полезла вверх. Левкин запрыгал на месте и стал обнимать стоящих рядом Борисова и Сушилина. Он радостно восклицал:

— Видали, как легко пошла, а?..

Прилетевший с задания экипаж еще больше обрадовал Левкина: на железнодорожном узле города Смоленск прямым попаданием крупной бомбы штурман старший лейтенант Георгий Лысов — теперь он летает на задания с Иваном Николаевичем — взорвал вражеский эшелон с боеприпасами.

Боевая слава Ивана Симакова росла с каждым днем, его имя стали произносить в полку с уважением. Вскоре на его груди засверкали боевые ордена. Возрос и авторитет техника Левкина. К первым наградам — медалям «За боевые заслуги» и «За отвагу» — прибавился орден Красной Звезды. А у входа на командный пункт все мы читали транспарант: «Бить врага так, как бьет экипаж Симакова! Готовить бомбардировщик на задание так, как готовит техник Левкин!»

Вместе со славой летчика и техника росла и слава их боевой машины. Бомбардировщик с бортовым номером «16» ни разу не подвел свой экипаж в воздухе. Он пережил пять моторесурсов, и за это время не было по вине летчика и техника ни одного случая отказа... И только когда у планера воздушного корабля вышли все плановые и добавочные часы ресурса, когда в местах стыковки плоскостей с фюзеляжем, в мотоотсеках и других сочленениях появилась коррозия металла, самолет был списан из боевой части и передан в капитальный ремонт. Как с боевым другом, прощался техник-лейтенант Левкин со своим старым бомбардировщиком.

Вскоре разошлись пути у летчика с техником. Капитан Симаков стал летать на другой машине. Левкин получил новый самолет.

В 1944 году за мужество и героизм, проявленные в боях с германским фашизмом, Ивану Николаевичу Симакову было присвоено звание Героя Советского Союза. Вскоре после этого знаменательного события летчик пришел на аэродром, разыскал Левкина, крепко пожал ему руку и взволнованно произнес:

— Спасибо, друг, за все! Своим трудом ты хорошо помогал мне громить врага.

По глубоким тылам

Диалектика подвига

В середине лета 1942 года оперативная группа нашего соединения возвратилась из первой командировки в Заполярье. Вскоре нам сообщили новое решение Ставки Верховного Главнокомандования. Перед авиацией дальнего действия ставилась задача нанести массированные удары по объектам глубокого тыла противника. Как и раньше, целью номер один был Берлин, а также Штеттин, Данциг, Кенигсберг, Тильзит.

Особой интенсивности достигли действия нашей бомбардировочной авиации по фашистской столице летом 1942 года. И это было вполне закономерно. За год войны во многом выросло летное и тактическое мастерство экипажей при полетах ночью. За это время значительно пополнился и обновился парк боевых машин.

Для полетов на Берлин выделялись лучшие экипажи, летающие в любых погодных условиях дня и ночи. Несмотря на это, подготовка к каждому полету на аэродромах велась очень тщательно. Летный состав до мельчайших подробностей изучал объекты удара. Штурманы с наибольшей точностью производили навигационные и бомбардировочные расчеты.

По приказу командующего АДД тяжелым четырехмоторным самолетам ТБ-7 предстояло действовать с подмосковного аэродрома, двухмоторным Ил-4 — с аэродрома подскока. В назначенный день бомбардировщики перелетели с разных аэродромов в район Великих Лук. Такой выбор был неслучаен. В то время этот район был самой западной точкой нашей территории, обеспечивающей минимальное время полета к объектам удара. От нашей дивизии перелетели экипажи В. В. Вериженко, В. А. Трехина, И. В. Голубенкова, С. К. Бирюкова, К. И. Уржунцева, А. И. Баукина, а также летчики других частей и соединений. На этот аэродром также сели Герои Советского Союза А. И. Молодчий, П. А. Таран, В. А. Осипов и другие.

...День клонился к вечеру. Экипажи заняли свои места в кабинах. Все готово. С командного пункта доносится хлопок. В небе повисает зеленая ракета. Нарастает звенящий гул моторов. Тяжело нагруженные машины через определенный промежуток времени поднимаются в воздух. Полевой аэродром для дальних бомбардировщиков оказался весьма неудобным: грунт был неровный, вязкий, а за летным полем сразу начинался лес. Летчикам приходилось взлетать «с подрывом», а это было небезопасно, поскольку бомбардировщик еще не набирал нужной скорости. И только высокое летное мастерство, смелость и мужество позволяли командирам успешно поднимать крылатые машины в вечернее небо.

Самолеты легли на курс и вскоре уже летели над территорией, занятой противником. Где-то в стороне прошли наши истребители. Но вот они отстали, бомбардировщики остались одни. Продолжали полет с набором высоты, все дальше и дальше углублялись во вражеский тыл. Проходит час, другой, третий... Стрелка высотомера на корабле заместителя командира эскадрильи Героя Советского Союза Александра Молодчего показывает семь тысяч метров.

К Берлину его экипаж подошел первым. И сразу же над городом заметались прожекторы, ударили вражеские зенитки.

Ночь над Берлином лунная, темный массив затаившегося города хорошо просматривался сверху. Штурман Сергей Куликов вывел самолет на боевой курс. Вскоре послышался его голос:

— Бросаю бомбы!

Серия фугасок отделилась от корабля и устремилась вниз. Последовали мощные взрывы. Члены экипажа не успели обменяться впечатлениями, как самолет попал в пучок прожекторных лучей. Сразу стало светло как днем. Все пространство вокруг запестрело вспышками. Радист Саша Панфилов и стрелок Алексей Васильев не успевали предупреждать летчика:

— Разрывы слева... Спереди... справа... Сзади...

— Перестаньте считать, — приказал Молодчий. — Передайте на землю, что задание выполнили, возвращаемся домой.

Гитлеровские зенитчики решили во что бы то ни стало расправиться с советскими летчиками. Едва нашим самолетам удавалось вырваться из одного слепящего конуса, как их схватывал другой. Несколько минут продолжалась эта огненная карусель, но мужественные летчики выдержали ее.

К столице фашистской Германии подходили новые наши самолеты. С разных высот и направлений экипажи заходили на объекты, сбрасывали бомбы, вызывая на земле аожары и разрушения. Экипаж Героя Советского Союза Павла Тарана прямым попаданием фугасок взорвал в юго-восточной части Берлина цех артиллерийского завода. Столб огня взметнулся высоко в небо. Пожар распространился на всю территорию объекта. Экипажи Ивана Голубенкова, Алексея Баукина, Константина Уржунцева, Серафима Бирюкова, Василия Трехина подожгли на товарной станции эшелон с горючим. Багровое пламя поднялось вверх, и вскоре пожар охватил значительную часть станции.

Не совсем удачно сложился полет у командира эскадрильи майора Василия Васильевича Вериженко. На маршруте в районе Данцига его самолет был атакован двухмоторным ночным истребителем Ме-110. Благодаря высокой бдительности экипажа, и прежде всего начальника связи эскадрильи Георгия Мотова, который выполнял в полете обязанности стрелка-радиста, и воздушного стрелка Алексея Тубольцева, атака была отбита. Выполняя противоистребительный маневр, экипаж несколько отклонился от курса, потерял высоту и в результате с некоторым опозданием вышел на Берлин. Штурман Марк Иванович Ларкин точно вывел бомбардировщик на железнодорожную станцию. Небо расчертили десятки прожекторов. Вспышки снарядов гроздями повисли вокруг самолета. Уйти от лучей практически было невозможно. Вериженко поглубже опустил сиденье, включил в кабине полный свет и повел самолет, ориентируясь только по показаниям приборов. Несколько минут такого полета показались вечностью. И когда наконец самолет вырвался из зоны огня, члены экипажа облегченно вздохнули.

...Действия нашей авиации по Берлину во все последующие ночи были успешными. В полетах все больше и больше стали принимать участие четырехмоторные тяжелые бомбардировщики ТБ-7, которые брали на борт около пяти тонн бомб, имели отличное пулеметно-пушечное вооружение, могли летать на большой высоте и преодолевать огромные расстояния. Летчикам полюбились эти машины. Они испытывали чувство гордости за свою Родину, которая в труднейших условиях войны сумела построить такие могучие воздушные корабли.

Экипаж майора А. В. Додонова выполнил на этой машине десятки успешных боевых вылетов. Авиаторы наносили мощные удары по крупным железнодорожным узлам, аэродромам, укрепленным районам, расположенным в глубоком тылу противника. Додоновцы достигли таких дальних целей, как Данциг, Кенигсберг, Тильзит. В порту Данциг штурман С. Ф. Ушаков крупными бомбами взорвал склад топлива, в другой раз уничтожил причал.

Мужественным и находчивым бойцом в дальних полетах зарекомендовал себя стрелок-радист сержант Д. И. Чхиквишвили. Много раз он спасал экипаж от вражеских истребителей, неотразимым огнем заставлял стервятников прекращать атаки. Еще в начале войны стрелок смастерил на своем корабле оригинальный броневой фартук, вращающийся вместе с турелью. В хвост самолета, где было непростреливаемое пространство, он попросил установить дополнительный ШКАС. Ленты его снаряжались только трассирующими пулями. К спусковому механизму пулемета Давид Чхиквишвили прикрепил трос и во время полета привязывал его к ноге. Таким образом он отбивался от истребителей противника, пытавшихся зайти в хвост бомбардировщику.

В первых же вылетах его рационализация как нельзя лучше оправдала себя. Каждый раз после воздушного боя на броневом фартуке стрелка оказывалось по нескольку царапин от вражеских пуль. Однажды в жаркой схватке с «мессерами» Давид был ранен в ногу. Но воин не покинул башню до конца полета. За первый год войны Чхиквишвили сбил семь фашистских истребителей. За исключительную отвагу и смелость в бою он одним из первых среди воздушных стрелков-радистов был награжден орденом Ленина...

Августовский день был уже на исходе, когда экипажи тяжелых бомбардировщиков стали подниматься в небо. Они летели бомбить Берлин. Впереди боевого порядка шел экипаж М. В. Водопьянова. Бывалый летчик хорошо знаком с воздушной дорогой к фашистскому логову. За ним следовали экипажи А. А. Курбана, С. А. Асямова, Э. К. Пусэпа, М. М. Угрюмова, А. И. Панфилова, В. Д. Бидного, В. А. Кубышко и других. В ту ночь на объекты Германии вылетало самое большое количество дальних бомбардировщиков.

Поднял свой корабль и майор Додонов. Ушаков, рассчитав курс, занялся определением направления, ветра. Лейтенант Николай Васильченко, сидевший в самом носу кабины, старался помочь штурману. Он внимательно следил за небом, измерял высоты звезд, что-то рассчитывал на линейке и делал пометки на полетной карте. Давид Чхиквишвили чутко ловил в эфире сигналы радиомаяка. Время от времени он сообщал на командный пункт о воздушной обстановке.

Следуя в общем боевом порядке, бомбардировщики все дальше и дальше уходили на запад. Ушаков тщательно проверял расчеты. Ошибиться нельзя — горючего в обрез, да и блуждать по вражескому тылу небезопасно. Молчание нарушил Додонов. Он увидел впереди справа в двух местах зарево пожаров, лес прожекторов, пальбу зениток и спросил у штурмана:

— Сергей, откуда такой фейерверк взялся?

— Работают наши, — ответил Ушаков и пояснил: — «Ильюшины» бомбят Кенигсберг.

Бомбардировщик шел на большой высоте. Впереди был уже виден Одер, и вдруг под одним из моторов появилось пламя. Додонов приказал борттехнику:

— Выяснить, в чем дело.

Борттехник Прокофьев полез в плоскость. Устраняя неисправность, он пробыл там несколько минут. Поднявшись в кабину, доложил:

— Прогорел клапан воздушного самопуска. Третий двигатель работает с перебоями.

— До основной цели дойдем? — спросил командир.

— Лучше бомбить запасную, — предложил штурман. Досадно было, что так получилось: до Берлина рукой подать, а приходится идти на другую цель. Решили ударить по Штеттину.

— Курс триста сорок! — проговорил Ушаков. Вскоре экипаж увидал над Штеттином несколько пачек САБов, а на земле — разрывы. Прожекторы обшаривали воздушное пространство.

— Видать, для многих экипажей Штеттин — основная цель, — желая успокоить товарищей, сказал лейтенант Васильченко.

— Видимо, так... — недовольно согласился майор Додонов.

Гитлеровцы, очевидно, не ожидая налета наших самолетов на Штеттин: были настолько спокойны, что в ряде кварталов города даже не соблюдали как следует светомаскировку.

— Самоуверенные, наглецы, — ворчал Сергей Ушаков, выводя самолет на боевой курс. — Сейчас вы получите...

Воспользовавшись светом «люстр» и первыми пожарами, полыхавшими на Штеттинском железнодорожном узле, Ушаков спокойно прицелился, и тяжелые бомбы устремились к земле. Все они легли на площадку товарной станции, вызвав там огромной силы взрыв. Облегченный корабль и на двух моторах благополучно прибыл на свой аэродром.

Массированный налет дальних бомбардировщиков дезорганизовал противовоздушную оборону врага, что в свою очередь позволило экипажам прицельно сбрасывать бомбы. В результате удара в Берлине, Штеттине, Кенигсберге и Данциге только за один налет было вызвано 20 мощных взрывов, возникло до 90 очагов пожаров.

Этим же летом большая группа экипажей нашего соединения была перебазирована на аэродром, расположенный в районе Калинина. Нам предстояло действовать по глубоким тылам врага. Группу возглавил заместитель командира полка майор Юспин. В этот раз, когда надо было во что бы то ни стало выполнить задание Ставки, Виталий Кириллович в полет на Кенигсберг первым запланировал свой экипаж. В составе группы действовало двадцать экипажей полка. Свое участие в первом налете Юспин считал необходимым, чтобы во всех подробностях оценить обстановку на маршруте, в районе цели, внести определенные коррективы в разработанные планы и графики для нанесения последующих ударов по стратегическим целям врага.

Июльский вечер был на редкость тихим и теплым. Экипажи уже заняли свои места в кабинах воздушных кораблей. В бомболюках — бомбы усиленного взрывного действия, бензобаки полностью заполнены горючим. Даже под фюзеляжем дополнительные подвесные баки с топливом, Это придает самолетам внушительный вид.

Вскоре разрешили взлет. Юспин запустил двигатели. От бешено вращающихся винтов завибрировала вся машина. Опробование моторов закончено. Техник-лейтенант В. П. Дударев соскочил с плоскости, механик Сергей Касьянов по сигналу летчика убрал из-под колес колодки. Стоявший рядом инженер полка Голиченков приложил руку к головному убору, — значит, все в порядке. Счастливого полета! Юспин вырулил на старт. Вот он прожег свечи и отпустил тормоза. Машина быстро набирает скорость, командир поддерживает ее штурвалом. Тяжелый самолет послушно отрывается от земли. Стрелка высотомера медленно, но уверенно ползет вправо.

В кабинах тишина. Все ждут, когда самолет отойдет от земли на безопасную высоту.

— Полный порядок! — наконец послышался голос Юспина. — Можно делать разворот.

Тут все включился в связь штурман полка майор М. И. Ларкин:

— Курс двести восемьдесят!

— Связь с землей установлена, — вторит стрелок-радист старшина Николай Лысенко.

— За кормой все чисто, — послышался голос воздушного стрелка сержанта Владимира Полякуса.

Настудили сумерки. Экипаж проходит линию фронта. Внизу отчетливо видны пожары, взрывы. Вкривь и вкось чертят пространство огненно-красные пулеметные трассы. Привычная для летчиков-ночников картина. Рассвеченная тысячами огней полоса войны постепенно тускнеет и скрывается позади. На востоке небо уже потемнело, а впереди, на западе, тихим багрянцем догорает вечерняя заря. Далеко справа видны громоздкие грозовые облака. Это хорошо, что они уходят на северо-восток! Молчание нарушил стрелок-радист Николай Лысенко:

— Докладываю — в боевом порядке полка двадцать машин.

— Передать на землю — прошли линию фронта, в строю двадцать, — приказал майор.

Полет к цели занял около четырех часов. Вскоре впереди показалась хорошо освещенная с воздуха цель. На земле горят пожары, в небо, словно кинжалы, воткнулись десятки мощных прожекторов. Непрерывно бьют зенитки. Трассирующие снаряды чертят в воздухе огненные дорожки. Видно, зенитки Кенигсберга «горячо» встретили экипажи других полков нашего соединения. Но и те поддали фашистам жару.

— Вижу цель, боевой двести сорок! — сказал Ларкин.

— Понял, двести сорок! — ответил командир.

— Пять градусов вправо! — просит штурман. Стрелки приборов на секунду оживают и снова замирают. Самолет послушен воле летчика.

— Сбросил! — кричит Ларкин, и в голосе его слышится торжество.

«Принимайте, шакалы, это вам за Москву и за Ленинград! Это возмездие!..»

Десятки орудий ведут по самолету огонь. Юспин бросает машину из стороны в сторону, до предела увеличивает скорость. И вдруг зенитчики прекращают огонь. Неспроста. Значит, где-то рядом рыщут «мессеры», фашисты боятся попасть в своих.

— Слева над нами истребители! — докладывает Николай Лысенко.

— Продолжайте наблюдение. Не давайте им подойти! — приказывает командир.

Юспин резко маневрирует. Лысенко и Полякус включились в работу. Летчику даже не верится, что после таких резких эволюции все приборы в кабине работают нормально. Экипаж благополучно уходит в темноту...

— Марк Иванович! — обратился командир к штурману. — Походим малость в сторонке, посмотрим, откуда бьют зенитки, сколько батарей прикрывают цель.

— Согласен! — отозвался Ларкин. — Буду наблюдать и записывать...

Штурман хорошо запомнил, что их самолет и другие идущие сзади экипажи обстреляны с юго-западной стороны города. С севера и востока в основном действуют батареи среднего калибра. Здесь же расположено несколько десятков прожекторов, некоторые из них спаренные. В восточном секторе на подходе к городу на больших и средних высотах ходят ночные истребители. Вся эта глубоко эшелонированная противовоздушная оборона города была недостаточно известна экипажам, и поэтому их действия порой были скованы, в результате серии бомб ложились то с недолетом, то с перелетом.

Из своих наблюдений Юспин и Ларкин составили точное представление о системе ПВО города. После полета они начертили схему расположения зенитных средств противника и доложили об этом командиру. Юспин дал задание начальнику штаба полка майору Захаренко подготовить более полные разведывательные данные по противовоздушной обороне Кенигсберга и другие справки, облегчающие дальнейшее ведение боевой работы.

И штаб успешно справился с задачей. К очередному полету было подготовлено все необходимое. Были представлены и боевой расчет экипажей, и бомбовая нагрузка на самолет; и потребный запас топлива, и последние сведения воздушной радиосвязи, определен порядок управления бомбардировщиками с командного пункта. Начальник оперативного отдела капитан В. Г. Погорецкий и начальник разведки А. В. Герасимов на этот раз уделили больше внимания ознакомлению экипажей со средствами ПВО цели. Раньше штабу было известно, что Кенигсберг прикрывался 15–20 батареями зенитной артиллерии различных калибров, а небо над ним подсвечивалось 25 прожекторами. Однако сведения Юспина и других экипажей, летавших на эту цель, давали другую картину: летчиков встретил над городом огонь 26 батарей, наши товарищи засекли более 30 прожекторов. При подготовке к очередным полетам стали использовать эти сведения.

Но вот поступил из штаба приказ нанести бомбовый удар по железнодорожному узлу Кенигсберг. Летчики вместе с офицерами штаба стали готовить оперативную документацию на боевой вылет, составили плановую таблицу боевого использования экипажей, начертили схему боевого порядка, рассчитали маршрут и наивыгоднейший профиль полета, отработали указания по связи и самолетовождению. Подготовка этой документации — важный элемент в работе штаба. Поэтому начальник и все офицеры отнеслись к этой работе с особым вниманием.

И когда экипажи полка подготовились к полету, майор Юспин по поручению командира дал последние указания и назначил время взлета. В полет были подготовлены двадцать пять экипажей. Командир нашей эскадрильи Н. А. Рыцарев занят вывозкой молодых летчиков, и мне пришлось лететь на задание с его заместителем старшим лейтенантом Н. И. Белоусовым.

Вскоре последовал сигнал на взлет. Экипажи заняли свои места в общем боевом порядке группы и в назначенное время отошли от исходного пункта маршрута. На первом этапе пути все шло хорошо. Видимость была отличная. Держать курс и вести ориентировку легко и просто. Но через час-полтора впереди стеной поднялась высокая двухъярусная облачность. Мы поняли — дальше ясной погоды не будет. Так оно и вышло. Нижний ярус облачности оканчивался на высоте трех тысяч метров. Он плотно закрывал землю.

Погода явно портилась. Резко упала температура воздуха. Мы прошли менее одной трети пути, когда началось интенсивное обледенение. Несмотря на то что летчик применил антиобледенитель, корка льда на консолях плоскостей быстро нарастала, антенна утолщалась и вибрировала.

— Хвост самолета сильно трясет, — доложил стрелок-радист старшина Сергей Пузанов.

— Может быть, пойти вниз, отогреться? — предложил я Белоусову.

— Пожалуй, так и сделаем, — ответил командир. И через минуту он уже вел самолет с резким снижением. На высоте двух тысяч метров машина вошла в теплый слой воздуха и сразу же освободилась от ледяной корки. Но вскоре стало сильно болтать.

Прошло еще полчаса полета в облаках. Внизу стали появляться первые вспышки огня.

— По нас бьют зенитки, — сообщил воздушный стрелок сержант Геннадий Воронцов.

Мне пришлось доказывать, что внизу, под нами, ничего такого нет, откуда могли бы стрелять. Ведь мы летели над малонаселенными районами Латвии. Скорее всего, это сверкает молния. Вскоре огненные вспышки участились, самолет стало сильно бросать. Белоусов сделал попытку выйти из опасной зоны. Но не удалось. Интенсивность вспышек возросла, усилилась болтанка. Наэлектризованный самолет начал светиться. Сине-фиолетовые струйки огня стекали с концов плоскостей. Теперь все убедились, что это гроза. Идти дальше на высоте двух тысяч метров стало невозможно. Подниматься выше с бомбовой нагрузкой — опасно. И мы резко пошли на снижение. На высоте около тысячи метров самолет вышел из облачности. Шел небольшой дождь. Но земля просматривалась, и я, увидев Западную Двину, уточнил местонахождение самолета.

Старшина Пузанов передал приказание Юспина — всем экипажам обойти грозу справа. Мы пошли с набором высоты в обход грозовой облачности. Затем снова самолет обволокли дождевые облака, в кабину сквозь щели верхнего люка стали проникать капли воды. Болтало. Правда, на этот раз молнии вспыхивали все реже, и полет в целом продолжался нормально. От ведущего последовала новая радиограмма: «В районе цели погода благоприятная».

Метр за метром самолеты набирали высоту и вскоре всплыли над облаками, здесь ярко светила луна. Через десять минут бомбардировщики взяли курс на цель. А еще через тридцать сквозь разрывы облаков стала просматриваться земля. И как-то сразу легче стало на сердце. Вот уже и побережье Балтийского моря.

Впереди в лунном свете хорошо видны очертания Кенигсберга. Вскоре в воздухе повисла первая серия осветительных бомб. Их сбросил экипаж Юспнна. Командир приказал Ларкину рассчитать заход с наветренной стороны, и теперь бомбы, опускаясь на парашютах, подходили все ближе и ближе к цели — железнодорожному узлу, — хорошо освещая ее.

И сразу же заработали вражеские зенитки, взметнулись вверх лучи прожекторов.

Медлить было нельзя. Пока я выполнил прицеливание, на земле рвались первые серии фугасок. Возле железнодорожного вокзала взметнулись столбы огня. На путях загорелись составы. Это сработали экипажи Симакова, Кочнева, Головатенко, Кибардина, Завалинича, Десятова и Карымова, которые шли впереди нас. Вот и наши бомбы угодили прямо на железнодорожные пути.

В воздухе над целью вспыхивали все новые и новые «люстры». Их повесили штурманы Слава Колчин, Николай Александров, Федя Неводничий. И снова, вздымая вверх багровые султаны, рвались бомбы, сброшенные экипажами летчиков 42-го полка — Платонова, Васильева, Новожилова, Родионова, Смирнова и других.

Эскадрилья за эскадрильей, полк за полком выходили в эту ночь на заданные цели и разгружались над ними. Во многих районах города полыхали пожары, взлетали на воздух вагоны, железнодорожные цистерны, склады с боеприпасами. К концу нашего налета заметно утихла и зенитная стрельба. Было видно, что в результате наших ударов была значительно дезорганизована и подавлена противовоздушная оборона города.

Через двое суток бомбардировщики нашей дивизии вновь взяли курс на Кенигсберг. На этот раз мы должны были нанести удар по артиллерийскому заводу «Остверке», расположенному в восточной части города. Запасной целью был авиамоторный завод «Даймлер Бенц».

Перед вылетом летчики посмеивались:

— Опять идем на рентген.

— Да, над целью нас снова будут просвечивать.

Шутки шутками, а вести боевые действия по крупным военно-промышленным объектам было невероятно трудно. Летчиков изнуряла продолжительность полета, и погода причиняла много неприятностей. Я уже не говорю о том, какую опасность представляло собой зенитное противодействие противника.

Как и в прошлую ночь, боевой порядок нашего полка возглавлял майор Юспин. Его экипаж первым вошел в мощный огонь зениток и частокол прожекторов. Удачно сбросив осветительные бомбы, Юспин вызвал на цель сначала экипажи подавления ПВО, а затем стал ходить в стороне, наблюдая за работой бомбардировщиков. Первым обрушил фугасные и зажигательные бомбы на территорию артиллерийского завода экипаж Василия Кайнова. И сразу же на земле возник обширный пожар, который послужил хорошим ориентиром для других бомбардировщиков. Мы безошибочно выходили на объекты и сбрасывали фугаски. Как и в прошлый полет, все экипажи нашего соединенияуспешно справились с поставленной задачей.

На следующий день в газетах появилось очередное сообщение. В нем говорилось, что большая группа наших бомбардировщиков нанесла новый мощный удар по военно-промышленным объектам Кенигсберга. В результате в городе возникло большое количество пожаров. Отмечено пять сильных взрывов в центре города и четыре на его окраинах. По свидетельству экипажей, в восточной части города взорван военный завод.

Прочитав это сообщение, командир поздравил коммуниста Кайнова с заслуженной победой. А тот с серьезным видом отмахнулся:

— Да что вы, товарищ командир, разве наш один экипаж там был!

Любопытные летчики и штурманы стали расспрашивать штурмана Гаврюшина о том, как ему удалось с такой точностью ударить по заводу.

— Ничего я такого не сделал, — словно оправдываясь, говорил Гаврюшин. — Просто проявил настойчивость.

Штурман говорил правду. Этот экипаж был отлично подготовлен к боевым действиям ночью в любых условиях. Майор Юспин не раз поощрял настойчивость авиаторов в достижении победы над врагом. Правда, он нередко и предупреждал Кайнова, говоря при этом:

«Быть смелым и настойчивым — прекрасно. Но и в этих случаях не следует лезть на рожон».

Когда товарищи спросили у Кайнова, что лежит в основе его боевых успехов, он полушутя-полусерьезно ответил:

— У нас в экипаже отличный штурман Дмитрий Гаврюшин, прекрасный стрелок-радист старший сержант Иван Размашкин и бдительный воздушный стрелок сержант Владимир Селезнев. С такими орлами плохо воевать не имеем права.

Все мы, боевые товарищи и друзья летчика Кайнова, штурмана Гаврюшина, видели, как росло их мастерство, как мужал и закалялся характер каждого. Был такой случай в начале первой военной зимы. Перед экипажами полка была поставлена задача уничтожать немецкие танки, рвавшиеся к Москве. Но как это выполнить практически, если погода явно нелетная? Над землей висела сплошная низкая облачность. Вылетят, бывало, некоторые наши экипажи и возвращаются обратно. Кайнов с Гаврюшиным и в этих условиях не сворачивали с боевого курса. На козырьке кабины летчика интенсивно нарастал лед, пилотирование машины крайне затруднялось. Но Кайнов всегда находил выход. Он открывал боковые шторки кабины и, наблюдая через них за землей, вел самолет к цели. А Гаврюшин в этих условиях безошибочно выводил бомбардировщик на скопление танков и беспощадно громил их. Сержанты Размашкин и Селезнев, воодушевленные отвагой старших товарищей, также дружно били из пулеметов по обалдевшим от страха фашистам. За мужество и отвагу, проявленные при разгроме немцев под Москвой, летчик Кайнов был награжден орденом Ленина, остальные члены экипажа — орденом Красного Знамени.

В конце лета 1942 года при налете дальних бомбардировщиков на объекты Восточной Пруссии экипаж Кайнова следовал к цели в голове боевого порядка. Но вот перед бомбардировщиками встала мощная грозовая облачность. Верхняя граница ее достигала восьми тысяч метров. Вскоре вершины облаков сошлись, и в кабинах корабля потемнело.

В том, что бомбардировщик попал в сплошные облака, Кайнов не видел ничего опасного. Его экипаж не впервые летал в подобных условиях. Машину сильно трясло. Вокруг стали появляться вспышки молний. Корабль бросало, как маленькое суденышко в штормовом океане. Вспышки молний ослепляли экипаж. Но Кайнов не сдавался. Он дал моторам максимальные обороты и уверенно полез вверх. Чудовищная сила кидала самолет из стороны в сторону, выбивала из рук летчика штурвал. И вдруг раздался сильный удар молнии. Самолет загорелся и стал разрушаться... Так нелепо погибли Василий Кайнов, Дмитрий Гаврюшин и Иван Размашкин, мужественно сражавшиеся с немецко-фашистскими захватчиками. Только сержанту Владимиру Селезневу удалось спастись на парашюте.

Помнится, в эту страшную июльскую ночь не вернулись с задания еще три экипажа. Немногим нашим летчикам удалось тогда прорваться сквозь грозовой фронт. Но те, кто достиг Кенигсберга, метко обрушили свой смертоносный груз на заданные объекты.

Несмотря ни на что, соединения авиации дальнего действия продолжали наносить массированные удары по военно-промышленным объектам. В одну из августовских ночей полки нашей дивизии вместе с другими частями активно участвовали в налете на железнодорожный узел Варшава. И на этот раз майор Юспин не остался на земле. Он возглавил боевой порядок полка. 21 экипаж поднялся тогда с аэродрома, группа легла на заданный курс. И на этот раз по всему маршруту нас сопровождала сплошная многослойная облачность. Юспин, оценив обстановку, передал ведомым:

— Строго выдерживать маршрут, идти в коридорах между облаками...

Мы с летчиком Николаем Белоусовым, приняв от командира приказание, пошли напрямую, выискивая коридоры в клубящихся облаках. Летим молча. Каждый, видимо, думает о том, как скорее выбраться из этой кромешной тьмы. Время от времени самолет бросает с такой силой, что Белоусов с трудом удерживает штурвал. Нас то подкинет вверх, то швыряет вниз, и корабль в этот момент словно проваливается в черную бездну. Болтанка продолжалась больше двух часов.

Но всему бывает конец. Пришел конец и этой многослойной облачности, закончилась болтанка. Грозовой фронт наконец остался позади. Выходим в чистое звездное небо.

— Доверни вправо пять, обойдем Гродно, — прошу я Белоусова.

— Видимость отличная, смотреть за воздушной обстановкой, — приказал командир воздушным стрелкам.

Вскоре впереди засверкали разрывы зенитных снарядов, несколько прожекторов поймали какой-то самолет. И тут же на земле вспыхнула огненная дорожка серии разорвавшихся бомб.

— Что это за цель? — спрашивает меня Николай Иванович.

— Город и железнодорожный узел Белосток.

— Видно, кто-то неожиданно выскочил на вражеский объект, был обстрелян, пойман прожекторами...

Белосток остался у нас слева. До Варшавы лететь примерно минут сорок. Томительно тянется время. Наконец впереди показалась река Висла, а чуть левее — Варшава.

— Скоро цель! — предупреждаю я экипаж. Над городом и железнодорожным узлом уже висело несколько «люстр». А на земле вздыбились огненные смерчи. Кто-то угодил в железнодорожный состав, и огромной силы взрыв взметнулся вверх.

— Молодцы! — кричит по переговорному устройству командир. — Надо и нам поддать жару!

Посты наблюдения гитлеровцев, видимо, сработали четко: в небо сразу врезается множество прожекторов. Вокруг бомбардировщиков начинают рваться снаряды. Вскоре были схвачены прожекторами один, потом второй самолет. Теперь зенитчики весь свой огонь перенесли на них. Воспользовавшись этим, мы зашли на узел и сбросили бомбы. Несколько бомб попали в составы.

Пока разворачивался наш самолет и мы уходили от цели, над ней разгрузились еще два десятка бомбардировщиков. То тут, то там вспыхивали новые пожары, вздымались мощные взрывы.

В этом боевом вылете в труднейшем положении оказался командир эскадрильи нашего полка майор Головатенко. Еще на пути к цели, когда экипаж летел в облаках, на самолете прогорел патрубок выхлопного коллектора под капотом правого мотора. Правда, об этом стало известно на земле, после посадки. В полете же о причинах появления пламени под мотором летчик не знал. Заметив огонь, Виктор Алексеевич никому из членов экипажа не сказал об этом. Он продолжал полет, хотя до цели оставалось два с лишним часа. Между тем пламя не унималось. Позже его заметил и штурман капитан Мельниченко.

— Что с правым мотором, товарищ командир? — спросил он.

— Ума не приложу, — ответил тот и добавил: — Но движок пока тянет.

— Может быть, сбросим бомбы на запасную цель? — предложил штурман.

— Нет, пойдем на основную! — решил Головатенко.

— Справа сзади идут три наших самолета, — доложил стрелок-радист Петя Гребенцов.

— Вот и хорошо, сообща веселее лететь! — сказал майор.

Над целью после сброса бомб самолет попал в самую гущу зенитного огня. Только мужество и мастерство летчика позволили экипажу вырваться из пекла. Корабль получил много осколочных пробоин, а главное, был отбит триммер.

Уходя от цели скольжением в надежде сбить пламя с правого мотора, летчик потерял много высоты. А сейчас, развернувшись на обратный курс, сбавил обороты, и пламя заметно уменьшилось. Но зато управление самолетом усложнилось: машина лезла вверх, кабрировала. Изо всех сил отжимая штурвал, Головатенко пытался сохранить прямолинейный полет. Выбившись из сил, он попросил штурмана:

— Карп Васильевич, вставляй ручку управления в гнездо, будем вместе бороться с кабрированием.

Мельниченко немедленно выполнил приказание летчика, и они вдвоем повели корабль на аэродром.

— Петя, дорогой! — обливаясь потом, говорил Головатенко стрелку-радисту Гребенцову. — Запрашивай радиопеленг, контролируй точность нашего полета.

— Будет исполнено, товарищ командир, — отозвался старшина.

Летчик и штурман ценою огромных усилий привели обгоревший самолет на аэродром и совершили благополучную посадку. Только благодаря исключительному мужеству летчика Головатенко был успешно завершен многочасовой полет.

С каждым днем удары по объектам тыла фашистов усиливались. Особенно запечатлелся в памяти полет дальних бомбардировщиков, происходивший в конце августа 1942 года. Одновременно удару подверглись многие города Восточной Германии. В результате интенсивной бомбардировки в Кенигсберге и Данциге возникло много пожаров и больших взрывов. Врагу был нанесен значительный урон.

Гитлеровцы пытались скрыть правду о налетах советской авиации. Но сделать это им не удалось. Немецким солдатам стало известно о наших налетах. Об этом говорили письма из германского тыла на фронт.

Майор Юспин вместе с политработниками старался не упускать случая, чтобы каждый такой факт довести до личного состава. 11 сентября 1942 года в газете «Сталинский сокол» была опубликована статья «Германия под ударами советской авиации». В ней приводились интересные письма. Виталий Кириллович прочитал статью и попросил секретаря парторганизации полка старшего лейтенанта Константина Вяльдина довести ее содержание до летчиков. Перед вылетом в ожидании команды мы сидели в землянке, и Вяльдин начал читать газету.

Наша авиация, говорилось в статье, неоднократно громила военно-промышленные объекты фашистской Германии в глубоком тылу. Эти удары с каждым днем приобретают все большее значение и приближают крушение гитлеровской Германии.

— Послушайте, товарищи, что пишут сами немцы о наших бомбардировках их тылов, — обратился к присутствующим Вяльдин. — У убитого немецкого солдата 209-го полка обнаружено письмо от его жены из Кенигсберга, в котором говорится: «Ты, наверное, уже слышал, что наш город подвергся воздушному налету русских. Что здесь было, я тебе даже рассказать не могу. Здесь творилось что-то ужасное. Через несколько дней русские сделали второй, а потом третий налет. Мои нервы совсем сдали. Сейчас я лежу в постели и не знаю, что будет, если они прилетят еще раз».

— Что будет?.. С Гитлера снимут штаны... — крикнул летчик Борис Кочнев.

— Правильно! — отозвался штурман Юрий Цетлин. — Пусть он идет в рай в костюме Адама, туды ему!..

В землянке стало шумно. А когда все успокоились, Вяльдин продолжал:

— Одному из старших ефрейторов его сестра Ленхен сообщила из Аахена: «Старый город императоров стал городом развалин. Гитлер и Геринг были здесь, чтобы посмотреть на «незначительный ущерб». Если бы кто-нибудь знал об этом, они не уехали бы живыми. Люди все так обозлены».

— Погодите, фашисты проклятые, ягодки еще впереди, — сказал Федор Неводничий.

— Гитлеровцам будет еще хуже, если мы усилим удары по их тылам, — заключил Юспин. — Сегодня мы летим на Тильзит. Надо ударить по нему так, чтобы эхо нашего удара докатилось до окопов фашистов.

Воины всем сердцем чувствовали, что самым активным организатором наших боевых полетов, особенно полетов в глубокий тыл врага, был Виталий Кириллович Юспин. Как-то я спросил заместителя командира полка по политической части майора Николая Яковлевича Куракина, который, кстати, сам часто летал с нами на задания, почему личный состав полка так любит Юспина, почему у него такой прочный авторитет. Куракин ответил:

— Майора Юспина действительно авиаторы любят, это верно. Авторитет у него исключительный. И это потому, что он отличный летчик. Много и хорошо летает. Постоянно заботится о боевых товарищах, знает их запросы, умеет вдохновить их на славные дела личным примером.

Лучше о Виталии Кирилловиче не скажешь, В часы отдыха Юспин запросто, по-дружески беседует с подчиненными, но на службе строг, умеет разъяснить непонятливым. Вызовет и так поговорит, что надолго запомнится. А когда надо, он за своих людей горой... Особенно майор Юспин заботится о росте боевого мастерства авиаторов. И примером тому служат полеты в глубокий тыл фашистской Германии.

Перед вылетом на «кресты»

Над аэродромом угасал короткий декабрьский день. Солнце быстро опустилось за горизонт, полнеба окрасив в багряный цвет. Наступал вечер. Летные экипажи прибыли на аэродром. Собравшись в полковой землянке, мы слушали подполковника Г. И. Чеботаева. Командир полка ставил боевую задачу.

— По данным разведки, — сказал он, — на псковский аэродром «Кресты» село около пятидесяти самолетов Ю-88 и Ю-52. Нам совместно с братским 42-м полком приказано нанести удар по стоянкам, чтобы уничтожить максимальное количество вражеских бомбардировщиков и транспортных машин. Бомбовая нагрузка — десять стокилограммовых осколочно-фугасных на внутренние держатели и два РРАБа под фюзеляж, заправка горючим и зарядка боеприпасами полная...

Отыскав взглядом старшего инженера, командир спросил:

— Как обстоят дела с подготовкой самолетов?

— Через час все машины будут готовы. Сейчас заканчивается подвеска бомб.

— Добро. А теперь, старший штурман, объявите маршрут и боевой порядок над целью.

Поднялся майор Ларкин, высокий, крепкого телосложения человек. Щуря небольшие впалые глаза, он тихо начал:

— Прошу записать маршрут... Высота полета — три тысячи метров. Осветители — экипажи Вериженко, Юспина, Уромова, Рыцарева, Карымова. Время нашего удара час — час тридцать минут.

— Вопросы есть? — спросил командир.

— Есть! — отозвался штурман Илья Рыбаков. — Кто наносит удар первым?

— Наш, четыреста пятьдесят пятый.

— Сколько заходов должны делать экипажи? — спросил капитан Н. Я. Стогин.

— Обязательно два. Баллистика бомб внутренней подвески и РРАБов разная, — ответил Ларкин.

В установленный срок закончилась предполетная подготовка. Командиры и штурманы эскадрилий проверили готовность экипажей. До вылета еще оставалось время, и подполковник Чеботаев обратился к летчикам с вопросом:

— Кто из вас хорошо знаком с аэродромом «Кресты»? После недолгого молчания поднялся капитан Иванов и сказал:

— У моего штурмана капитана Стогина оказалось необычным возвращение с прошлого боевого задания. Слишком оно затянулось у него... И вот только вчера я узнал, что Стогин был на аэродроме «Кресты» и хорошо знает его. Может быть, Стогин и расскажет?

— Расскажи, Николай! Просим!.. — зашумела землянка.

Капитан встал. На бледном его лице появился румянец. Положив рядом шлемофон, Николай Яковлевич начал свой рассказ издалека.

— ...День 22 июля сорок второго года, когда все мы вылетали в глубокий тыл врага, чтобы ударить по порту и крепости Кенигсберг, для нашего экипажа оказался роковым. И не только для нашего. Мы получили хороший прогноз погоды. Однако признаки обширного грозового фронта стали появляться в полосе маршрута уже через полтора часа с момента вылета. И чем дальше продолжался полет, тем ненастнее и темнее становилось вокруг. Наш самолет обступили грозовые тучи. Неожиданно дробно задрожала машина, как будто кто стал трясти ее с огромной силой. В руках капитана Иванова заходил штурвал. Змейкой сверкнула первая молния.

— Василий, слышишь меня? — обратился Иванов к стрелку-радисту. — Запроси землю о погоде по маршруту.

— Я уже, товарищ командир, много раз пытался, запрашивал, но из-за сильных грозовых помех аэродром не прослушиваю.

— Пробуй еще! — приказал Иванов.

Командир попытался обойти грозовые облака стороной. Но и этого сделать не удалось. Куда бы летчик ни направлял самолет, он попадал в страшную наэлектризованную тьму. Не оказалось ни одного окна. Посоветовавшись со мной, командир решил пробиваться вверх. Еще до войны, когда Иванов водил по сибирским трассам гражданский самолет, ему не раз приходилось встречаться с такими погодными явлениями. И тут, как мне думается, он хотел использовать свой опыт. Летчик стал настойчиво набирать высоту в надежде перемахнуть через грозовые облака, как через горный массив. Но тучи обступали нашу машину до практического потолка. Сильные вихревые потоки валили самолет то в один, то в другой крен, сбивали с курса.

— Николай! — позвал меня Иванов. — Следи внимательно за скоростью и курсом.

— Понял, следить за курсом и скоростью! — кричу я в ответ.

Вокруг непроглядная тьма. Вспышки молний мечутся у нашего самолета. Усилившиеся мощные вертикальные потоки, как щепку, кидают бомбардировщик. То он на сотню метров проваливался куда-то в бездну, то с неимоверной силой его подбрасывает вверх. Первые льдинки, срываясь с обледеневших винтов, тревожно стучат в обшивку самолета. Слоем льда покрылись кромки крыльев. Разлетавшиеся с винтов куски льда пробили остекление моей кабины. Летчик включил антиобледенительную систему. Лед, сброшенный с винтов, с кромки плоскостей, быстро нарастал вновь. Двигатели работали на полных оборотах. Вскоре бессилен стал и антиобледенитель. Отяжелевший ото льда самолет стал терять высоту, проваливаться в светящуюся электрическими зарядами бездну.

— Николай, бросай бомбы на «пассив»! — закричал командир.

— Понял, бросаю! — ответил я.

— Не осилить нам этих страшных грозовых гор, — обессилев, сказал Иванов и добавил; — Пошли вниз, там можно оттаять...

— Правильно! — ответил я. — Под нами теплые слои воздуха.

Летчик отдал штурвал и пошел на снижение. И сразу в кабинах самолета закружились, завертелись снежные вихри. В считанные секунды приборы, агрегаты, вся наша одежда покрылись слоем снега. Врываясь через пробитый плексиглас, снег все больше набивался в кабины. Он стал забивать и воздухозаборники моторов. И тут случилось непредвиденное — движки начали глохнуть. Резко упала скорость. Из полосы снега машина неожиданно попала в полосу крупного града! Он с силой забарабанил по обшивке самолета, с шумом врывался в кабины. От встречной струи воздуха вхолостую вращались винты. Чтобы поддержать критическую скорость, летчик повел «ил» с более резким снижением, надеясь на скорый запуск моторов в теплом слое воздуха.

— Слушать всем! — вдруг громко произнес Иванов. — Буду планировать до пятисот метров. Если двигатели не заберут, прыгаем с парашютами. Понятно?

— Понятно! — ответил я, а потом доложили радист и стрелок.

Но стихия распорядилась по-своему. На высоте около семисот метров огромные вихревые потоки воздуха молниеносно свалили самолет на левую плоскость. Точно льдинка в бушующем потоке воды, он в одно мгновение перевернулся на спину. И тут я услышал тревожный голос командира:

— Всем прыгать!..

Свалившись на левый бок, я с силой ударил ногой по люку: он приоткрылся и тут же снова захлопнулся. Напрягая усилия, я все же выбил люк и вывалился из кабины в темень ночи. Быстро выдернул кольцо и тотчас повис на парашюте. Осмотрелся. Вдруг темноту распахнул взметнувшийся огромный огненный столб. Взрыв потряс окружающую местность. Раскачиваясь, я стремительно летел вниз и вскоре ударился о землю. Не в силах сразу подняться, минуту-другую пролежал на мокрой от дождя в пахнувшей полевыми цветами траве. Потом, сбросив подвесные лямки, принялся скатывать парашют. Совсем рядом заметил кустарник, подбежал к нему и торопливо стал прятать белый ком шелковой материи. Только сейчас заметил, что на ногах нет унтов, отсутствовал и поясной ремень с пистолетом — их, видно, сорвало во время прыжка.

Невдалеке пылал огромный костер: огонь безжалостно пожирал обломки нашего самолета... Тут же вспомнились боевые друзья по экипажу — командир, Василий Ганда, Михаил Вершинин. Успели ли покинуть самолет? А может быть, они сгорели в этом костре?.. Застучало, зашумело в голове, грудь сковало свинцом. В таком оцепенении я простоял несколько минут. Потом, словно очнувшись, торопливо раздвигая кусты, стал уходить от костра. Вокруг было сыро, и очень скоро мой меховой комбинезон сильно намок, отяжелел. Идти становилось все труднее и труднее. За моей спиной зарево пожара постепенно угасало, а через час-другой оно исчезло совсем. Медленно алел восток. Ориентируясь по предутренней заре, я изменил направление движения и быстрее зашагал на восток. Я хотел как можно дальше уйти от места падения самолета, от парашюта, поспешно спрятанного в кустах...

Капитану Иванову, как я узнал теперь, повезло. После приземления с парашютом он пошел в южном направлении, набрел на деревушку и попал сразу на связного партизан. Тот отвел его в партизанскую бригаду, действующую на Псковщине. А оттуда капитана доставили самолетом на Большую землю.

— Если б знать! — вздохнул Стогин. — Я тоже пошел бы на юг. А меня потянуло на восток...

Когда рассвело, я увидел вокруг густой кустарник, который пришлось преодолевать несколько часов. Затем впереди показалось поле, а за ним деревня. В километре левее стояла зубчатая стена зрелого хвойного леса. Решил день провести в кустарнике. Спать совсем не хотелось, и я стал наблюдать за деревней. Несколько человек работали в поле, убирали хлеб. К вечеру из-за овражка вышел старичок, пасший корову. Решил подойти к нему. Разговорились. Попросил его заменить мне военные брюки и гимнастерку. Он согласился и вскоре принес из дома поношенные брюки и рубаху. Я переоделся и стал похож на бедного босоногого мужика. На мои вопросы старик отвечал охотно. Он рассказал, как издеваются над людьми немцы и их прихвостни — полицаи. Жителям Псковщины запрещено ходить в лес. Посещать соседние деревни можно только с разрешения полиции. Где находятся партизаны, старик не знал...

Когда наступила ночь, я добрался до леса и снова зашагал на восток. По моим представлениям, линия фронта находилась в двухстах километрах, и я рассчитывал добраться до своих за десять — двенадцать суток. Погода стояла на редкость теплая, и мой меховой комбинезон стал мне помехой. На второй или третий день я оставил его в лесу. Отдыхал и спал мало. Питался только ягодами. Проголодался и сильно стал уставать. Изодранные в кровь босые ноги начали опухать. Вынужден был выйти из леса, побрел проселочными дорогами. Они оказались пустынными. Селения обходил. Ночлег устраивал в скирдах сена да в копнах ржи. Изредка заходил в крайние дома деревень, там кормили меня и давали что-нибудь с собой. Так прошла неделя моих нелегких странствий. И в ту роковую ночь, как и раньше, на рассвете я подошел к крайней избе небольшой деревни, чтобы попросить поесть. Еще издали увидел, как женщина, открыв окно, выбивала половичок. Подошел ближе. Хозяйка, заметив меня, прекратила занятие, стала наблюдать. Мой внешний вид, прямо скажу, не внушал доверия: лицо изможденное, небритое, голова взлохмаченная, рубаха и брюки, пока шел лесом, здорово поистрепались. Может быть, поэтому незнакомка так внимательно рассматривала меня. Поздоровавшись, я спросил:

— Не найдется ли, хозяюшка, что-нибудь поесть у вас?

— Заходи в избу, покормлю чем могу, — певуче сказала женщина и тут же отошла от окна.

По низким ступеням крыльца я зашел в сени, потом в хату. Хозяйка, которой на вид было лет сорок, уже хлопотала у стола. На ней — яркого цвета сарафан, на голове белый платок. Пряча маленькие, юркие глаза, женщина бесхитростно спросила:

— Откуда и куда путь держишь?

— Летчик я. Самолет попал в грозу и разрушился... А иду к линии фронта.

— Бедненький, измучился как! — причитала хозяйка, ставя на стол кружку с молоком и подкладывая хлеб.

Прошло несколько минут. И вдруг... Я не поверил своим глазам: в избу ворвались фашисты в сопровождении полицаев. Они тут же схватили меня, заломили за спину руки, туго затянули веревкой. Враги, видимо, приняли меня за партизанского разведчика.

— Где партизаны? Говори!

Естественно, я ничего не мог ответить на это. Меня вытолкнули на улицу и вскоре привели в большой дом. Сюда же, как по тревоге, прибежало десятка два вооруженных гитлеровцев. Видно было — в деревне они делали облаву, кого-то искали. Огромный, похожий на обезьяну верзила схватил меня и, коверкая слова, заорал:

— А-а, пагтизон нечасный, попалься! Прикидывайшься летчиком? Нэт, ты сейчас будэш сказать, где твои дрюжки!

Фашист с силой швырнул меля на пол. Падая, я задел табуретку и упал посреди комнаты. Поднялся злорадный гогот. А когда я встал и сказал, что не знаю никаких партизан, верзила подскочил и стал бить меня по лицу. Чем-то твердым он раскровил мне правую бровь. Потеряв равновесие, я снова рухнул на пол. Меня стали колотить. В какой-то момент я отполз к столу, вскочил и громко произнес:

— Не партизан я!

— Кто ж тогда ты, грязная свинья?

— Я — летчик!

— Отправить его! — приказал все тот же верзила. — Там его заставят говорить правду!..

Спустя некоторое время меня, привязанного к днищу телеги, везли по пыльной дороге в неизвестном направлении. Управлял лошадью подросток, три фашиста с автоматами сидели возле меня. Только к вечеру приехали в какой-то населенный пункт. Принял меня белобрысый немецкий офицер. Он отдал распоряжение развязать мне руки и ноги. Потом меня заперли в бревенчатый сарай. Всю ночь я не сомкнул глаз. От побоев болела голова, ныло все тело. Не раз вспоминал боевых товарищей по экипажу. Многое передумал, ругал себя за то, что потерял бдительность и стал заходить в деревни...

Наступило утро. Скрипнула дверь, и ко мне вошел немец. Чуть повыше бедра на черном ремне у него неуклюже висела кобура. На длинных руках — черные перчатки. Опасаясь очередных пинков, я встал на ноги и приготовился защищаться.

— О-о, обученный русский партизан, — скаля зубы, заговорил немец.

— Я не партизан, летчик я!

— Ты есть партизан! — заорал фриц и, подойдя вплотную, стал наносить мне удары по лицу. Я попытался ответить тем же, но силы были неравными. Тут же изо рта вместе с кровью я выплюнул два зуба. Так, по-зверски допрашивали много раз, нередко избивали до потери сознания, требуя от меня признания, что я партизан, что я знаю, где находятся мои друзья.

Шли дни... Я уже сидел в переполненных камерах Порхова, Дно. Потом с большой группой арестованных перевезли меня в местечко Бор, где красовался величественный дворец. Как потом я узнал в камере, этот дворец в петровские времена принадлежал князю Меньшикову. Теперь в нем размещался какой-то штаб, а под дворцом, глубоко уходя в землю, шли узкие каменные ступени, которые заканчивались темными коридорами. По ту и другую сторону их за массивными дверями — камеры. В одну из таких камер бросили и меня. В узком проеме вверху увидел свет, но внизу непроглядная темень. Какое-то время стоял неподвижно, вслушивался. Вдруг почувствовал, что в этом каземате есть кто-то еще. Тут же тихий голос сказал: «Иди по стенке, в центре вода». Так я и сделал и вскоре очутился у противоположной стены. Там стояли, прижавшись друг к другу, человек пятнадцать. Один, высокий, худой, без особого интереса спросил меня: «Из военных?» Я ответил утвердительно. Он заключил: «Значит, свой...» В этой камере я находился несколько дней. Кормили нас два раза в сутки супом из очисток картофеля. Голод и холод нестерпимо мучили всех нас. Однажды открылась в камеру дверь и немецкий солдат крикнул:

— Самольет, самольет, выходит!

Тут я понял — пришли за мной. Попрощавшись с ребятами, встал, пробрался к двери, солдат осветил меня фонарем и, разглядев, махнул рукой на выход. Видимо, немцы нашли сгоревший самолет, парашют и поверили, что я летчик. В этот же день меня конвоировали поездом в Псков, а патом и на аэродром «Кресты».

...Стогин на минуту умолк. Взяв со стола шелковый подшлемник, он вытер вспотевшее лицо. Повернулся к капитану Иванову. Я заметил, как летчик сжал руку штурмана, кивнув ему, как бы говоря: «Продолжай Коля, продолжай!»

— Не тяни, Николай! Что же дальше-то было? — нетерпеливо проговорил летчик Борис Кочнев.

— В «Кресты» привезли меня ночью, — продолжал свой рассказ Стогин. — Заперли в каком-то аэродромном помещении, за стеной которого все время слышался разговор немцев. До меня доносился их веселый смех. Слышен был топот ног, стук по столу. И так дочти до утра. На зорьке я малость вздремнул. А когда рассвело, подошел к окну с железной решеткой. Влез на подоконник и стал с любопытством рассматривать аэродром. Совсем рядом виднелись самолетные стоянки, а на них по три-четыре Ю-88, разрисованных под фон местности. Вся северная часть аэродрома заставлена самолетами. А дальше, возле леска, множество домиков, — видимо, для летного и обслуживающего персонала. Вскоре аэродром ожил: засновали автомашины, автобусы, загудели авиационные моторы. Примерно через час Ю-88 вырулили и пошли на взлет. А еще через час пришли за мной. Конвоир повел меня вдоль пустых стоянок в стартовый квадрат, где крутил винтами Ю-52. Меня втолкнули в узкую у хвоста дверь, за мной вошел конвоир с автоматом, и самолет тут же поднялся в воздух. Мучил вопрос: куда и зачем везут меня? Но только после посадки все прояснилось. Меня привезли под Ригу в лагерь для военнопленных.

В камере я один. Но в тот же день перед вечером втолкнули еще одного летчика, старшего лейтенанта. Он был ранен, рука на перевязи. На забрызганной кровью гимнастерке сверкал новенький орден Красного Знамени. Мы сразу узнали друг друга. Это был Саша Свешников, мой земляк из Вологды. Мы с ним еще до армии, в тридцать втором году, работали на заводе «Северный коммунар»: я — токарем, он — слесарем в сборочном цехе. На другой день нас разлучили — Свешникова перевели на «лечение», меня в лагерь. Простились мы с ним, как родные братья.

Прохожу в лагерном гестапо последнюю процедуру. Гестаповец, называя меня коммунистом, неожиданно хватает правую руку и прижимает пальцы к подушке с фиолетовой краской, потом аккуратно, начиная с большого пальца, делает отпечатки в толстой книге, выдает билет с номерным талоном, где под оттиском моего указательного пальца написано: «За черту лагеря не выводить». Потом меня облачили в лагерную робу с латинской буквой «F» на спине. Значит, «флигер» (летчик) — догадался я. В нашем отдельном блоке барака, расположенном рядом с полицейским участком, одиннадцать человек. Вскоре привели еще двоих. Лица их показались мне знакомыми. Это были командир эскадрильи братского 42-го полка капитан Илларион Горбунов и его стрелок Иван Дашенков. Как я потом выяснил, они были сбиты под Кенигсбергом. Горящий «ил» Илларион Иванович продолжал вести на цель до тех пор, пока штурман не сбросил бомбы на головы врага. Сейчас у летчика сильные ожоги на лице. Увидев меня, он горько улыбнулся...

И потекло страшное и кошмарное время лагерной жизни. Целые дни мы были на разных работах. То выгружали вагоны, то копали какие-то траншеи. За малейшие нарушения лагерного порядка военнопленных жестоко избивали, сажали в карцер. Оттуда по ночам неслись раздирающие душу крики. Все мы испытывали страшный голод. Пищу раздавали один раз в сутки. На лагерную площадь пленные узники привозили на себе котлы с баландой. В консервную банку наливали грязно-серой вонючей жидкости, давали маленький кусочек хлеба, похожего на жмых, — таким был наш суточный рацион. По вечерам туда же, на площадь, привозили котлы с коричневым пойлом, так называемым кофе. Большинство узников не пили эту жидкость — воды в лагере было в достатке. У каждого из нас зрела мысль о побеге из этого ада. Мы с Горбуновым и Дашенковым вместе стали готовиться к побегу. Остальной летный состав был нам мало знаком. Опасались провокаторов. Постепенно товарищи объединялись, готовясь к побегу. Хорошим организатором в этом деле показал себя морской летчик капитан Сергей Щетинин. Этот красивый брюнет с вьющейся густой шевелюрой, волевым лицом и проницательными глазами понравился нам сразу. На нем оставались морской бушлат и полосатая морская тельняшка. Все мы его считали нашим вожаком, организатором будущего побега. В тесном контакте с нами был и летчик Степан Беляев.

По вечерам из Риги с различных работ возвращались в лагерь военнопленные. Они имели некоторый контакт с населением, в лагерь проникала всякая мелочь. Однажды товарищи принесли немецкую газету, в которой была опубликована карта. Фашисты хвастались своими завоевательскими победами. Капитан Щетинин приобрел эту газету — пригодится для ориентировки. За две пайки хлеба я добыл складной нож.

Стояли погожие дни наступившей осени. В одну из таких ночей нас всех вдруг посадили в карцер. Никто не мог сомкнуть глаз: думали, предполагали — за что? Штурман Валя, обобщая наши мысли, сказал:

— Ночью всех поведут на расстрел.

— Это еще посмотрим! — возразил Сергей Щетинин.

— Может, за то, что я стащил у полицая шинель? — спросил я.

В полночь нас вывели во двор и под усиленным конвоем, с собаками повели по пустынным улицам Риги. На вокзале погрузили в конвойный вагон и повезли в восточном направлении. На следующий день мы были уже в Двинске — в лагере с особо строгим режимом. В несколько рядов он был огорожен колючей проволокой, десяток пулеметно-прожекторных вышек. За этой оградой располагалась внешняя охрана, в черте лагеря — внутренняя. Кроме того, вся территория в шахматном порядке была разбита пересекающимися коридорами из проволочных заграждений, где постоянно находились патрули.

Нас подселили к летчикам в узкий подземный барак. Теперь нас семнадцать. Большинство «старожилы». Здесь больные, до крайности истощенные голодом люди. Однажды ко мне подошел изможденный человек. Он долго смотрел на меня безжизненными глазами, потом тихо сказал:

— Стогин!

Я долго смотрел на незнакомца с недоумением, пока тот не назвал себя:

— Я капитан Великий, помнишь?

И я узнал его. Это был Володя Великий, мой однополчанин, когда я служил в Киеве. Перед войной он был цветущим, жизнерадостным человеком. А сейчас он — живой труп. Да, по утрам здесь ведут счет не живым, а мертвым. Полицаи приказывают узникам выносить трупы. Мертвецов складывали кучами в проволочные коридоры. По ним двигалась вереница длинных с высокими бортами телег. На них складывали трупы и везли в последний путь...

В нашей летной группе я близко сошелся с инженер-майором Дмитрием Терещенко. Это был сильной воли человек. Видя кругом смерть и обреченность, Дмитрий упорно готовился к побегу. Он верил в удачу и говорил мне:

— Осенью, когда короткий день и длинная ночь, когда небо затянуто облаками, после побега можно идти на восток только с помощью компаса.

Терещенко сам смастерил этот компас. Каким-то путем он раздобыл алюминиевый котелок и иглу. Из наушников летного шлемофона вынул магнит и по всем правилам намагнитил ее, потом продел в соломинку. Плавая в котелке с водой, иголка точно показывала север и юг.

В лагере Дмитрий добыл большой складной нож. Рискуя жизнью, он пронес его через все обыски.

Утром 19 сентября полицай барака приказал нам взять свои пожитки, построиться в колонну по два. Потом он открыл замок калитки и через проволочный коридор вывел за лагерные ворота. После обыска нас под усиленным конвоем повели на станцию. От конвойных узнали, что нас направляют в спецлагерь военнопленных летчиков в город Лодзь. В душе мы ликовали: «Побег!.. Побег!..» Рядом со мной шел летчик-истребитель Степан Беляев. Он, видимо, так же как и я, думал о побеге. Его лицо сияло от радости.

На станции стоял пассажирский состав без паровоза. К нему был прицеплен товарный вагон для пленных. Нас усадили в небольшую половину этого вагона, приказали не разговаривать. За барьером остались два автоматчика. Команда конвоя разместилась в пассажирском вагоне. Паровоз почему-то долго не подавали, и солдаты-конвоиры, томясь ожиданием, спрыгнули на платформу, закурили. Сергей Щетинин, окинув нас взглядом, сказал:

— В пути уничтожаем конвоиров. Сигнал к действию — мой крик «полундра!». Беляев добавил:

— Бросаться на солдат всем молниеносно, чтобы немедленно завладеть автоматами!

По предложению Иллариона Горбунова наиболее сильные должны сесть рядом с барьером.

Когда был прицеплен паровоз, конвоиры влезли в вагон, но вскоре к ним прибежал начальник конвоя и стал давать какие-то распоряжения. Те соскочили на землю и приказали нам вытянуть из вагона барьер на платформу. Когда мы это сделали, солдаты закрыли дверь, заперли ее и вскочили в теплый тамбур товарняка.

Состав тронулся, и мы поняли, что наши первоначальные планы рухнули. Долго ходили по вагону, заглядывали во все щели. В одну из щелей двери был виден запор, на нем намотана проволока и висела пломба. Если проволоку снять и поднять накидку, дверь изнутри вагона можно открыть. Решили резать дыру у запора. Также было обговорено — прыгать из вагона на территории Литвы. Там, по сведениям Степана Беляева, меньше дорожной полиции. Вот теперь пригодился нож Дмитрия Терещенко. Чтобы ускорить работу, резали поочередно более сильные. На это ушло много времени. Доски насквозь не прорезали — боялись, что поезд на станциях будет делать остановки и конвоиры увидят прорези. На перегоне Двинск — Вильно они действительно раза два открывали вагон, но ничего подозрительного не увидели. Отверстие закрывала моя шинель, а мусор с пола мы аккуратно убирали.

И вот, не доезжая километров пятнадцать до Вильно, решили действовать. Илларион Горбунов ударом кулака вышиб надрезанный квадрат доски. И — о ужас! Дыра оказалась значительно в стороне от запора. После короткого шока кто-то крикнул:

— Ломать решетку окна!

Откуда только взялись у нас силы!.. Быстро образовали из наших спин живой мост. Самые ловкие и сильные встали на него и расшатывали решетку. Когда она поддалась, меня, как самого юркого, просунули в окно, и я, хотя с огромным трудом, размотал проволоку, поднял накидку запора. Дверь открылась, и одновременно со мной вывалился из вагона Митя Терещенко. Нас бешено закрутило по земле, но руки и ноги остались целыми. Вскочили, осмотрелись — поблизости никого нет. Перебежали через полотно и очутились в кустарнике, на краю большого болота. Пришлось обойти его. До самого вечера бежали мы на восток. А когда стемнело, повалились в каком-то молодом леске на отдых. Вместо сна в голове рой мыслей.

— Там, может быть, уже облава, — сказал я. — Надо быстрее уходить из этой опасной зоны.

— Согласен, Николай, — ответил Терещенко. — Эти дни нам надо пробираться только ночью, еду будем добывать на огородах...

Очень скоро холод поднял нас с земли. Ориентируясь по звездам, мы снова двинулись в путь. Землю освещала полная луна. Чем дальше мы шли на восток, тем заметнее менялась местность. Лес редел, все чаще на пути попадались селения. На второй день, выйдя к хутору, мы остановились. Голод не давал нам покоя. Решили зайти в крайний домик. Сначала вошли в ригу: здесь стояла телега, на ней конская сбруя, а вокруг на земле разный хозяйский скарб. Все говорило о том, что хозяин бедняк, и это придавало нам решительности. Потом подошли к домику, постучали в дверь. В сени вышел пожилой мужчина. Он пригласил в дом и охотно накормил нас, дал теплую одежду.

Терещенко отладил свой самодельный компас, и он нам оказывал неоценимую услугу в пути. В одну из ночей прошел сильный дождь. Как мы ни укрывались под деревьями, все равно промокли насквозь. Голод и холод снова привели нас в хутор. Хозяева оказались очень гостеприимны: они спрятали нас в теплой бане, хозяин тайком приносил нам пищу. Отдохнув малость, тронулись дальше. В одном хуторе, закусывая, мы сидели за столом в избе, как вдруг я заметил под окнами тени пробежавших людей.

— Митя! — успел я крикнуть, и мы кинулись к противоположному окну.

Но в эту минуту открылась дверь, и в комнату торопливо вошли несколько человек с оружием.

— Руки вверх! — раздался властный голос.

Высокий мужчина вышел вперед и осветил нас фонариком. Это был командир оперативной группы, как мы потом узнали, тоже летчик.

Оказывается, в районе Козьян, где находился отряд народных мстителей, возглавляемый лейтенантом М. В. Петровым, нас обнаружили партизанские разведчики. Командир приказал схватить нас и доставить в лагерь. Так произошла желанная встреча с партизанами. А через несколько дней партизаны привели еще семь человек, бежавших из нашего вагона. Среди них были Илларион Горбунов, Иван Дашенков, Сергей Щетинин, Степан Беляев, штурман Валя, старшина Коцар и летчик-штурмовик Женя. Все ли успели покинуть вагон — они не знали. Валя принес мою шинель и любезно отдал ее мне. Нам дали отдохнуть, а потом включили в боевую партизанскую работу. Несколько раз мы ходили на задания. Но потом командир отряда запросил по радио своего старшего начальника: как быть дальше с летным составом? Поступило приказание: «Вывести летчиков в зону активных действий партизанских отрядов и помочь им перейти линию фронта».

В первых числах октября девять человек летного состава в сопровождении пяти партизан-проводников из лесов Литвы двинулись на восток. У меня за поясом висели две гранаты, другие тоже были вооружены. Через три дня нас выследили и внезапно атаковали полицаи. В перестрелке погиб замечательный товарищ, пламенный патриот Дмитрий Терещенко. Все мы тяжело переживали эту утрату... Но, несмотря ни на что, преодолевая холод и голод, наша группа настойчиво двигалась на восток. На пути мы побывали во многих партизанских отрядах, бригадах, соединениях, насчитывающих тысячи бойцов. В середине ноября с небольшой группой партизан мы под сильным обстрелом врага перешли линию фронта и оказались на Большой земле в объятиях наших пехотинцев...

...В землянке было так тихо, что через небольшие промерзшие окна слышно завывание декабрьского ветра. Зазвонил телефон. Подполковник Г. И. Чеботаев поднял трубку. По тону разговора можно было определить, что поступило какое-то новое распоряжение. Закончив разговор, он сказал:

— Из дивизиипередали распоряжение. Время нашего удара по аэродрому «Кресты» переносится на тридцать минут раньше. — Подполковник посмотрел на часы и, обратившись к метеорологу, приказал: — Доложите последние данные о погоде на маршруте и в районе цели.

— Буду краток. Погода в полосе маршрута и в районе Пскова безоблачная. Ухудшения не предвидятся, — сказал старший техник-лейтенант Гудошников.

— Накладок, подобных июльским, не будет? — под общий шум летного состава спросил его капитан Иванов.

— Нет, не будет! — заверил метеоролог.

— По самолетам! — бодро произнес командир и добавил: — Вылет по сигналу одна зеленая ракета.

Быстро летит предстартовое время. Вскоре с командного пункта взвилась ракета, и аэродром враз ожил. Мы с капитаном Н. А. Рыцаревым будем взлетать замыкающими, поэтому и не торопимся запускать моторы. Но вот подошло и наше время. Выруливаем на старт в расчетное время.

Тридцать машин поднялись в морозный воздух и взяли курс на северо-запад. После рассказа Николая Стогина о своем трудном возвращении с предыдущего задания всех нас переполняла ярая ненависть к врагу. Хотелось как можно сильнее ударить по проклятым гитлеровцам. Особенно приподнятое, боевое настроение царило в экипаже Иванова. После почти пятимесячного перерыва они опять летели вместе в тыл врага, где своими глазами видели ужасы, творимые фашистами.

— Как дела, Николай? — боясь нарушить высокий настрой штурмана, спрашивает Иванов.

— Отлично, Захар! До сих пор не верится, что я опять в боевом строю, что мы летим вместе с тобой!

— Рад, очень рад за тебя, дружище!

Бомбардировщики стремительно летят по заданному маршруту. Вскоре показалась линия фронта. Там, где идут бои, ее трудно не заметить. Ведет огонь артиллерия, горят селения... У Стогина защемило сердце.

— Оккупанты проклятые, жгут жилища наших людей! — крикнул он.

— Коля, не волнуйся перед работой над целью! — посоветовал Иванов. — Придет день, и гитлеровцы за все ответят...

Весь маршрут до Пскова штурман внимательно следил за воздушной обстановкой. Видимость была отличной, и Стогин, ведя детальную ориентировку, отмечал на карте пролет каждого крупного ориентира. Вот пролетели город Шимск, потом — Редьбицы. Слева река Шелонь, а южнее, на траверзе города Дно, Порхов. Показался город Бор, где расположен немецкий штаб. Знакомые места. Зайти бы да трахнуть по фашистам. Но сейчас нельзя. Скоро аэродром «Кресты» — заданная цель... Штурман посигналил командиру и сказал:

— Боевой курс двести сорок, бомбить будем с ходу!

— Принято! — ответил летчик.

Вскоре над аэродромом повесил десять факелов штурман Федя Неводничий. И над целью стало светло как днем. Сразу же посыпались первые серии зажигалок. Летели вниз ротативные бомбы. Лопались их ободья, и сотни гремучих мин, разлетаясь в стороны, рвались на аэродромных стоянках. Взметнулись первые языки пламени.

Стогин хорошо видит летное поле стоянки на северной окраине, где, словно от страха, прижались к земле «юнкерсы»...

Иванов точно выдерживает боевой курс. Стрелки компасов замерли на цифре «240». Спокоен авиагоризонт. Застыл в нулевом показании вариометр. Руки командира уверенно сжимают штурвал. Штурман прильнул к прицепу, отсчитывая секунды, У самолета пролетают огненные трассы «арлнконов». Мечутся по небу бело-фиолетовые лучи прожекторов. Нет, бомбардировщик не свернет с линии боевого пути. Штурман видит, как знакомые ему стоянки вражеских самолетов вползают в светящийся круг прицела. «В самый раз!» — шепчет Стогин и нажимает на боевую кнопку.

— Сброс!

— Понял!

Уходя от разрывов, Иванов круто отворачивает машину от цели.

— Загорелись два «юнкерса»! — кричит стрелок-радист Иван Дегтярев.

— Так держать, Коля! — весело отозвался командир. Еще повесили «люстры» экипажи Юспина и Уромова. Невзирая на огонь ПВО, бомбардировщики упрямо идут к цели и разгружаются над ней, посылая на головы фашистов новые и новые порции огня и металла. При подходе к аэродрому мы с Николаем Рыцаревым насчитали в районе цели двенадцать пожаров.

Наступила в наша очередь. Я рассчитал курс, чтобы зайти с наветренной стороны аэродрома и повесить новую гирлянду «люстр». Бомбардировщики продолжают штурмовать вражеский аэродром. В повторном заходе самолет Иванова схватили прожекторы. Но и в этой трудной обстановке Стогин сумел точно послать на цель десять «соток». От их взрыва возник еще один крупный пожар. Схваченный лучами прожекторов «ил» подвергся интенсивному обстрелу зениток. Стремясь вырваться из светового пучка, Иванов бросил самолет в крутое пикирование. Вывел машину на высоте пятьсот метров. Оказавшись западнее аэродрома, летчик увидел прямо по курсу вражеский прожектор и принял дерзкое решение.

— Ударим с ходу! — сказал командир. — Первым бьет из пулемета Стогин, на выводе ведут огонь стрелки.

— Есть! — поочередно отозвались члены экипажа. Иванов направил «ил» на прожектор. Стогин уже лежал в носу кабины у пулемета и ждал.

— Огонь! — крикнул командир. Стогин нажал на гашетку, и огненная трасса ударяла в подножие светового клинка. Прожектор тут же погас, возник пожар.

— Вот так он лучше светит! — засмеялся Иванов. — Молодцы, друзья!

— Это им первый аванс за перенесенные муки в плену. Впереди не то еще ждет фашистов! — в тон командиру сказал штурман.

И капитан Н. Я. Стогин выполнил свое обещание. До конца войны он совершил 210 боевых вылетов, уничтожил много живой силы и техники врага, за что был награжден двумя орденами Ленина и многими другими правительственными наградами.

Мужество и мастерство

В первый год Отечественной войны А. А. Шевелев прибыл в наш полк с группой летчиков ГВФ и сразу же приступил к освоению новой для него техники. Комэск Рыцарев, сделав с Шевелевым несколько контрольных полетов, удовлетворенно сказал:

— Можете лететь на боевое задание.

Лейтенант Шевелев встретился у нас со штурманом Иваном Кутумовым и быстро сблизился с ним. Оба офицера имели хорошую летную подготовку. Как-то сразу они подружились и попросили у командира полка разрешения летать на задания в одном экипаже. Их просьбу удовлетворили. Радистом в экипаж был назначен старший сержант И. В. Бондарец, воздушным стрелком — сержант В. С. Воронцов.

Всем нам хорошо запомнился первый боевой вылет этого экипажа. Летом 1942 года самолет Шевелева в составе полка вылетел бомбить железнодорожный узел Крустпилс. Ночь была ясная, лунная. Шевелев уверенно пилотировал бомбардировщик. До цели оставались считанные минуты, когда летчик и штурман заметили вдали мчащуюся навстречу с зажженными фарами пару истребителей противника.

— Командир, зачем они зажгли фары, ведь и так неплохо видно? — спросил Кутумов.

— Страх нагоняют на нашего брата, — ответил Шевелев и, немного помедлив, добавил: — Нас они не видят.

Летчик принял решение не вступать в бой. Сделав пологий разворот, он с небольшим снижением повел машину на цель. Яростно стреляли вражеские зенитки, пытаясь сбить висевшие в воздухе светящиеся бомбы, не дать возможности самолетам прицельно сбросить бомбы.

— Боевой! — дал сигнал штурман.

Шевелев, уткнувшись в приборы, повел машину по прямой. Кутумов весь погрузился в боковую наводку и прицеливание. Вот он нажал на кнопку, и бомбы одна за другой пошли вниз. Они попали в какое-то здание, расположенное у входных стрелок. Возник пожар. Первое боевое задание выполнено!

Так начали воевать уралец Антон Шевелев и его боевой друг волжанин Иван Кутумов. Постепенно они стали признанными мастерами бомбового удара, с каждым боевым вылетом множили славу советской авиации.

Вместе с летчиками нашего полка Антону Шевелеву не раз приходилось бомбить Данциг, являющийся мощным бастионом немцев на побережье Балтики. В то время город и порт прикрывались мощными средствами ПВО противника. Это была цель первостепенной важности, а полет на нее — большим и серьезным испытанием выносливости, решимости и бесстрашия. И такое испытание экипаж Шевелева выдержал с честью.

...Один за другим уходили с аэродрома бомбардировщики. Взлетев, они брали курс на запад. Экипаж Шевелева поднялся в воздух пятым. Низкая десятибалльная облачность прижимала самолет к земле; в таких условиях летели до линии фронта. Здесь, чтобы не напороться на зенитки, авиаторы решили несколько поднять высоту. Но на высоте началось обледенение. Положение усложнилось еще и тем, что дул сильный встречно-боковой ветер. Самолет сильно сносило с линии заданного пути.

При пробивании облаков вверх работать в кабинах корабля становилось все труднее. Самолет бросало из стороны в сторону. Шевелев с трудом удерживал тяжело нагруженный бомбардировщик. От напряжения у летчика немели ноги, ныла спина, а облакам, казалось, не было конца. «Видимо, и цель будет закрыта. Как найти ее? Неужели придется возвращаться на свой аэродром или бомбить запасную цель?» — размышлял Шевелев и в то же время настойчиво пробивался к основному объекту удара — Данцигу.

Наконец облака стали редеть, и вскоре над головами показались звезды. Настроение поднялось. Пока летчик и штурман договаривались о своих действиях над целью, стрелок-радист запросил погоду. Получив ответ, он доложил командиру:

— Облачность над целью три балла, перистая, ветер северо-западный...

— Понял, — отозвался Шевелев. И тут же напомнил Кутумову: — Сносить нас будет влево.

Самолет шел на запад. Кутумов занимался радионавигацией: снимал пеленги боковых радиостанций, прослушивал позывные радиомаяков и подученные данные наносил на карту. Все это делалось для того, чтобы как можно точнее определить свое место, чтобы меньше уклоняться от заданной линии пути. Шевелев хорошо знал, что штурман не будет сидеть сложа руки, и, видимо, поэтому подолгу не тревожил его запросами и напоминаниями. Он верил в Кутумова, надеялся на него.

— Через десять минут выйдем на берег Балтики, — после долгого молчания сказал Кутумов.

— Стрелкам усилить наблюдение, — распорядился Шевелев.

До береговой черты Балтийского моря лететь пришлось за облаками. Но с приближением водного массива их становилось все меньше и меньше.

— Под нами море! — раздался звонкий голос воздушного стрелка Воронцова.

— Вижу слева Кенигсберг! — подтвердил Шевелев.

— Нас, видно, поджидают в Кенигсберге и Данциге с суши, — обратился Кутумов к летчику. — Пройдем-ка, Антон, подальше в море. И оттуда с курсом сто восемьдесят зайдем на цель.

— Добро, — ответил командир. Когда самолет проходил на траверзе Кенигсберга, зенитки открыли стрельбу.

— Не туда палят! — усмехнулся Шевелев. — Похоже, что фашистов удастся провести.

— Вряд ли, — усомнился штурман. — Над Данцигом, наверно, будет жарко.

Да, пока все свое внимание гитлеровские зенитчики обращали на юг и юго-восток — на подходы со стороны суши. Над северной частью города, в сторону моря, огонь велся редко, а самолетов с зажженными фарами не появлялось совсем.

— Курс сто восемьдесят! — скомандовал Кутумов. Спустя несколько минут впереди показался Данциг. Вскоре над городом и портом повисли «люстры». Более рельефно стала вырисовываться бухта и в глубине ее — судостроительные верфи. Это и была цель для экипажей полка.

Видно было, как в месте расположения верфи стали рваться фугасные и бронебойные бомбы. Десятки прожекторов обшаривали небо, вовсю били зенитки, но разрывы вспыхивали далеко от бомбардировщиков. Видно, гитлеровцы палили наугад. Вот уже над верфью поднялось яркое пламя.

Приглушив моторы, Шевелев крадучись подходит к объекту удара. Несмотря на все увеличивающуюся зенитную стрельбу, он четко выполняет команды Кутумова. Штурман выждал момент, когда перекрестие прицела накрыло цель, утопил боевую кнопку. Прошли секунды, и командир весело произнес:

— Молодец, Иван! Видишь второй очаг огня? Это твой пожар!

И только тут шевелевский самолет обнаружили фашисты. Сразу же в него вцепилось несколько прожекторов. Летчик не видел ничего, кроме приборной доски. Самолет швыряло, как щепку. Грохот разрывов заглушал гул моторов. Шевелеву пришлось изрядно поработать. В какое-то мгновение он увидел неподалеку облако, словно пришедшее на выручку. Рванулся к нему, спрятался от прожекторов, а потом, резко изменив курс, благополучно выбрался из этого ада. И командир, и штурман, и стрелки хорошо видели, как на освещенную цель падали все новые и новые серии бомб.

После посадки старательный техник самолета вместе со своими помощниками, слушая рассказ экипажа, с особой тщательностью осмотрел машину и не нашел ни одной пробоины. Техник развел руками и весело, совсем не по-уставному протянул:

— Спасибо, братцы, за все! И за самолет, и за пожар над целью...

А через день снова полет в тыл врага. Но теперь уже на другую цель — железнодорожный узел Кенигсберг. Здесь насчитывалось десять пассажирских, четыре товарные и сортировочные станции. Все они располагались на левом берегу реки Прегель. Узел связывал четыре важнейшие железнодорожные магистрали. Задача, кажется, до предела ясна: надо вывести на определенное время из строя этот узел. Но как это сделать, когда в воздухе на маршруте творилось нечто несусветное: облака все плотнели и плотнели, как бы сжимали самолет. Корабль стал тревожно вздрагивать, проваливаться в серую бездну. Антон Шевелев заметил, как расплывается контур антенны и как стала мутнеть прозрачная полусфера остекления кабины.

— Обледенение! — с досадой прошептал летчик.

Значит, на этом участке маршрута пробиться вверх не удастся. Стало быть, надо осторожно, пологим снижением выбираться вниз, пока еще самолет слушается рулей.

Едва заметное движение штурвала — и самолет плавно опускает нос. Восемьсот метров... Шестьсот... Триста... Но машину продолжают обступать липкие облака. Рельеф местности здесь ровный, внезапного столкновения с землей быть не может, но до каких пор можно снижаться? И когда стрелка высотомера прошла отметку «200», внизу показался темный ковер леса с седыми лысинами полян. Не потерять бы ориентировку! Нет, Иван Кутумов не подведет.

Больше часа пришлось лететь, как говорят, пригнув голову. Потом нижняя кромка облаков стала подниматься. А еще через полчаса от экипажа — лидера полка последовала команда:

— Условия нормальные, всем следовать с набором высоты!

Шевелев с радостью воспринял эту команду. Заоблачные полеты ему нравились. Самолет длительное время скрыт от взора противника, к тому же в спокойной обстановке можно лучше все обдумать, прикинуть, как лучше действовать над целью.

— Идем за облака! — довольным голосом передал он членам экипажа. — Готовиться к удару.

Как и раньше, в облаках сильно трясло. Но обледенения не наблюдалось. И видимо, поэтому болтанка переносилась легче. Самолет уверенно лез вверх. Шевелев временами сверял показания своего компаса, высотомера, указателя скорости с показаниями этих приборов у штурмана, добивался осуществления точного по месту и времени самолетовождения.

Заметно похолодало. Сверху все смелее пробивается лунный свет. Наконец бомбардировщик всплыл над серой гладью облаков, и штурман тут же уточнил курс к цели.

— Над Балтикой, как и в прошлом полете, хорошая погода. Внизу чужая земля: косы, островки, заливы. Уже с них начали огрызаться зенитки. Вокруг Кенигсберга целый лес прожекторов.

Что ж, идти придется прямо через огонь. Летчик усаживается поудобнее и крепче сжимает штурвал. Штурман жадно следит за целью. Сброшенные сразу тремя сериями светящиеся бомбы разгораются все ярче. Вражеские прожекторы в освещенном небе превращаются в бледные линии.

Бомбардировщик Шевелева удачно проскакивает огневой заслон и устремляется к цели. Кругом настоящее пекло. Но Антон забывает о возможности маневра. Только бы выдержать по всем правилам боевой курс, чтобы обеспечить меткое бомбометание! Иван Кутумов старается получше прицелиться и подбавить фашистам огоньку. Нажата боевая кнопка. Секундная стрелка словно замедляет бег. Куда упадут бомбы?.. Молнией бьет вспышка. Здорово! Удар по центру цели.

Курс домой. Разрывы сзади, сбоку, выше и ниже. Шевелев делает пологий разворот влево, и снаряды рвутся правее. Внезапно он убирает газ. Теперь целый шквал огня терзает пустоту впереди. Так же неожиданно для зенитчиков Антон увеличивает скорость, идет со снижением. Теперь воздушные стрелки наблюдают вспышки зенитных снарядов за хвостом самолета. Полный порядок! Зенитчикам уже не догнать бомбардировщик.

Проходит еще несколько тревожных минут. Экипажу надо преодолеть зону действия ночных истребителей. И здесь удача. Общее напряжение воинов спало, когда штурман Кутумов весело объявил:

— Пошли домой. Полный вперед!

Облегченный корабль споро летел на восток. Обратный путь экипажем был пройден за четыре часа и завершился благополучной посадкой...

Вскоре в полк снова пришел приказ: повторить бомбовый удар по железнодорожному узлу Кенигсберг. Некоторые летчики недоумевали:

— Эшелоны сожгли, станцию разрушили. Надо ли опять туда лететь?

— Вот стратеги нашлись! — возмутился Шевелев. — За сорок восемь часов немцы могли восстановить все путевое хозяйство узла и пустить поезда.

Действительно, Кенигсбергский железнодорожный узел был нужен врагу до зарезу: через него шли нагруженные войсками и техникой поезда к Ленинграду и Ржеву, Орше и Бобруйску. И поэтому немцы сразу же после налета советской авиации принялись восстанавливать свои коммуникации, Это хорошо подтверждали фотоснимки, привезенные воздушным разведчиком через сутки после удара.

Подготовка к полету шла своим чередом. Казалось, все было ясно и понятие, но, несмотря на это, все мы несколько часов сидели в землянке за полетными картами со схемами железнодорожного узла, производили всевозможные расчеты и вычисления, договаривались о действиях яа маршруте и над целью. Как всегда, особое усердие в этом деле проявляли Шевелев и его товарищи по экипажу.

Много разговоров велось о тактике. Она частенько менялась, и это закономерно. В ту памятную ночь был предпринят «звездный» налет нашей дивизии. Бомбардировщики должны нанести одновременный удар по цели с разных сторон и с различных высот. Мы с заместителем командира эскадрильи капитаном Белоусовым находились в соевом порядке полка и хорошо видели, как быстро менялась наземная и воздушная обстановка. Немецкие прожекторы вспыхивали то там, то тут. Истребители-перехватчики пускали цветные ракеты, гонялись за отдельными самолетами.

Как всегда, своевременно сброшенные светящиеся бомбы озарили все. От их света блекли прожектора. Воспользовавшись этим, экипажи делали свое, казалось, обычное дело... В этой обстановке Антон Шевелев со всем экипажем вновь проявил незаурядное мастерство. Нарушать заданную высоту полета было недопустимо, изменить заход — тем более. Оставалось маневрировать скоростью, идти на цель небольшой змейкой. Кутумову надо было глядеть в оба, не упустить момент сбрасывания бомб. Вот отчетливо стала видна железнодорожная станция. «Опять составы натащили!» — подумал летчик. Не выдавая волнения, которое неизбежно возникает даже у самого закаленного воздушного бойца, Шевелев искусно спланировал на цель, потом почти повис над объектом удара. Сброс! И снова на эшелоны полетели фугасные и зажигательные бомбы. А потом последовали отточенный противозенитный маневр и умелый уход от цели...

И так действовали экипаж за экипажем. Четко работали штурманы. В минуту выполнялось пять-шесть бомбометаний. За ночь летчики нашего соединения сбросили около семидесяти тонн различных по назначению и калибру бомб, вызвав на железнодорожном узле Кенигсберг большие пожары и причинив врагу большой урон.

Некоторые наши самолеты получили повреждения. На кораблях летчиков Федора Завалинича, Валентина Скворцова, Георгия Десятова, Бориса Кочнева было обнаружено по нескольку пробоин.

— С дырками прилетать не годится, — говорил Шевелев товарищам, осматривая свой невредимый бомбардировщик. — Надо уметь обманывать врага!..

Уметь обманывать врага! Этот своеобразный девиз стал законом для Антона Антоновича Шевелева и его экипажа. Не было ни одной ночи, позволяющей вести боевые действия, когда бы он ни поднимал в воздух свой краснозвездный самолет. Экипаж Шевелева летал в снег и в дождь, в облаках и за облаками, бомбил со средних высот и с бреющего полета, беспощадно уничтожал живую силу и технику гитлеровских захватчиков. За «образцовое выполнение боевых заданий, проявленное мужество и героизм заместителю командира эскадрильи А. А. Шевелеву было присвоено звание Героя Советского Союза. Штурман Иван Кутумов награжден несколькими боевыми орденами.

Изменчива и коварна погода над зимней Балтикой. Даже в те редкие ночи, когда над аэродромом рассеивались облака, где-нибудь над побережьем уплотнялся туман и мешал нашей боевой работе. Так было и на этот раз. На маршруте к заданной цели — порту Мемель — бомбардировщики полка попали в низкую облачность. Интенсивное обледенение не позволило экипажам пробиться вверх. Идти под облаками было трудно. Многие летчики повернули тогда обратно и сбросили бомбы на запасную цель. Но нависшая мутно-серая стена не остановила экипажи Антона Шевелева, Владимира Уромова, Анатолия Иванова и Владимира Иконникова. Они достигли порта Мемель. Внизу, у портового причала, вдруг мелькнул транспорт. Экипаж Шевелева тотчас атаковал его. Набрать необходимую высоту было некогда, летчики опасались потерять транспорт в густой дымке. Штурман мгновенно сбросил бомбы. Послышался грохот взрыва, взметнулись вверх столбы огня и воды... Сильным ударом взрывной волны швырнуло в сторону самолет. Действуя как верткий и расчетливый истребитель, Шевелев выровнял бомбардировщик у самой воды.

— Так можно и окунуться, — с тревогой в голосе проговорил радист Бондарец.

— Ничего. Мы еще не раз после войны окунемся в нашей Балтике... — желая ободрить товарища, сказал штурман.

Но не суждено было сбыться мечте Ивана Кутумова.

В то время, когда наш полк выполнял задания командования по проводке каравана морских судов в Мурманск и Архангельск, мы вылетели на бомбардировку порта Киркенес, где, по данным разведки, стояли на заправке транспорты и торпедные катера противника. Кутумов поднялся в воздух с заместителем командира полка подполковником Борисом Исааковичем Азгуром. Полет к цели проходил нормально. Экипаж успешно отбомбился, вызвав в расположении порта большой пожар. Хорошо поработали и другие летчики. Обратный путь протекал благополучно. Сильный попутный ветер как бы подгонял идущие с задания самолеты.

Беда нагрянула внезапно. На подходе к аэродрому летчиков застиг сильный снегопад. Многие экипажи с трудом произвели посадку. А стихия продолжала бушевать. Сила ветра доходила до двадцати метров в секунду. Видимость практически равнялась нулю. И вот в такой обстановке в воздухе осталось восемь экипажей, в том числе и самолет Азгура. Все мы выскочили из землянки и, несмотря на сильный снегопад и порывистый ветер, долго прислушивались к тревожному гулу бомбардировщиков. У каждого в голове рой мыслей: скоро ли пройдут заряды? Хватит ли у товарищей горючего? Что надо сделать, чтобы благополучно посадить машины?

Здесь же, у командного пункта, стоял и командир нашей оперативной группы Герой Советского Союза полковник В. И. Щелкунов. Подняв голову, он долго прислушивался к гулу самолетов. Возле него собрались авиаторы

— Что будем делать, товарищ полковник? — пытаясь перекричать буран, спросил замполит майор Куракин.

— Надо ждать, когда пройдет заряд, — нехотя ответил Щелкунов.

— А как скоро он пройдет? — интересовались летчики.

— Синоптики обещают через тридцать — сорок минут.

— Хорошо бы так...

Но на этот раз прогнозы метеорологов не оправдались. Небывалый по силе снежный буран продолжал свирепствовать. Оставалось одно — передать экипажам приказ, чтобы они следовали на другие точки. И Щелкунов скомандовал по радио:

— Посадку разрешаю на запасном аэродроме! На маршруте подполковник Азгур понял, что экипажу не дотянуть до заданной точки.

— Сколько лететь туда? — спросил он у штурмана.

— Около часа, — ответил Кутумов.

— Будем садиться в поле. Горючего осталось на один-два круга.

Вместе с Кутумовым Азгур подобрал небольшую заснеженную поляну и повел самолет к земле. Хотя снегопад и прекратился, но видимость была очень и очень плохой. Включив подкрыльную фару, летчик осторожно, как бы на ощупь, продолжал снижаться. Штурман монотонно отсчитывал высоту, скорость. Вот уже совсем рядом заискрился снежный покров, замелькали кусты... И вдруг послышался тревожный крик Кутумова:

— Отверни, сосна!

Азгур успел только нажать на правую педаль, и в это время ствол низкорослого кряжистого дерева врезался в кабину, придавив штурмана к спинке сиденья. Раздался удар. Полетели в стороны обломки кабины, закружился в предутренней дымке столб снежной пыли, послышался стон, предсмертный стон штурмана. Так погиб наш боевой друг замечательный штурман Иван Кутумов.

По приказу Ставки

Над Баренцевым морем

В двадцатых числах мая 1942 года к нам на аэродром неожиданно прибыл заместитель командующего авиацией дальнего действия генерал-майор авиации Н. С. Скрипко. По его приказу был собран летный состав.

— Приступим сразу же к делу, — обратившись к присутствующим, начал генерал. — Ставка Верховного Главнокомандования поставила перед вами задачу обеспечить беспрепятственный проход караванов морских судов союзников в порты Мурманск и Архангельск. Командующий АДД поручил выполнение этого важного задания 36-й авиационной дивизии. Оперативную группу возглавит командир соединения полковник В. Ф. Дрянин.

Как известно, фашистская Германия, совершив вероломное нападение на Советский Союз, рассчитывала на полную политическую и экономическую изоляцию нашей страны, — говорил генерал. — Однако фашисты просчитались. После их нападения на Советский Союз правительства Великобритании и США заявили о совместной с нами борьбе против фашизма. Принято решение о предоставлении СССР помощи некоторыми видами вооружения. Но так как Балтийское и Черное моря закрыты противником, путь из Англии в северные порты Мурманск и Архангельск является самым коротким и удобным.

Генерал Скрипко показал на карте маршрут, по которому следуют морские транспорты союзников под конвоем военных кораблей в наши порты. Сделав небольшую паузу, он продолжал:

— Рассчитывая на молниеносное завершение войны, гитлеровское командование не готовилось к активным действиям на наших северных коммуникациях. Вот уже одиннадцать конвоев, куда входило более ста транспортных судов, прошли в сорок первом году. Они не встретили тогда противодействия со стороны противника. И только в начале тысяча девятьсот сорок второго года гитлеровцы сосредоточили в Северной Норвегии ядро крупных надводных кораблей. Это линкоры «Тирпиц», «Адмирал Шеер», «Лютцов», тяжелый крейсер «Адмирал Хиппер», В группу входит до десяти эсминцев, около тридцати сторожевых кораблей и тральщиков и полтора десятка подводных лодок. В Норвегии и Финляндии образован пятый немецкий воздушный флот. Численность авиации к весне текущего года увеличилась до четырехсот самолетов. Все это предпринято для того, чтобы прервать морские сообщения между Советским Союзом и Англией. Уже первые налеты фашистской авиации на транспорты и на Мурманск выявили слабость нашей противовоздушной обороны и потребовали надежного прикрытия порта и конвоев в море, а также принятия мер по уничтожению неприятельских самолетов на аэродромах в Северной Норвегии и Финляндии.

Учитывая это, Ставка Верховного Главнокомандования усилила военно-воздушные силы Северного флота, передала им сто двадцать вторую авиационную дивизию противовоздушной обороны. На время операций по обеспечению проводки транспортов ваша авиационная дивизия, авиация Карельского фронта и Архангельского военного округа переходят в оперативное подчинение командующего Северным флотом.

Теперь, надеюсь, вам известна цель перелета в Заполярье и стоящие перед экипажами задачи? Мне хотелось бы знать, кто возглавит полковую группу? — обратившись к подполковнику Чеботаеву, спросил генерал.

— Командир эскадрильи майор Головатенко, — ответил командир полка и пояснил: — К нам прибыла большая группа летчиков из гражданской авиации, их необходимо срочно ввести в строй. Этим должны заняться я и мой заместитель майор Юспин.

— Одобряю, резерв надо готовить, — заключил генерал. Помолчав, он неожиданно спросил: — А кто пойдет штурманом группы?

— Капитан Гончаренко, — сказал Чеботаев. Гончаренко встал, представился, покраснев от смущения. Это заметил Скрипко.

— Вы что, товарищ капитан, сомневаетесь в успехе предстоящих полетов?

— Нет, не сомневаюсь, я справлюсь и оправдаю ваше доверие, — ответил штурман.

— Вот и хорошо, — сказал Скрипко, окинув испытующим взглядом присутствующих. — Вопросы есть?

— У меня есть, — послышался неторопливый голос летчика Василия Щербины. — В высоких широтах сейчас полярный день, будет ли обеспечено истребительное прикрытие наших полетов?

— Нет, не будет. Летать вам придется на полный радиус, и, как известно, таких истребителей сопровождения еще не создано. Вам рекомендовано действовать с малых высот, прикрываться складками местности и морем...

Так в конце мая 1942 года экипажи 455-го и 42-го полков перелетели на авиационную базу в Заполярье.

Летчики-истребители Северного флота вели в то время упорные бои. Перед ними стояла задача прикрывать наши объекты с воздуха. Особенно жаркие воздушные сражения разгорелись в середине мая, незадолго до нашего прилета.

Однажды ранним утром бомбардировщики противника под сильным прикрытием истребителей попытались совершить налет на объекты, расположенные к северу от Мурманска. В это время в воздухе находились летчики-гвардейцы во главе с командиром полка Героем Советского Союза подполковником Борисом Сафоновым. Несмотря на количественное превосходство противника, командир стремительно повел своих ведомых в атаку. Сафонов первым сбил вражеский бомбардировщик. За ним в молниеносной атаке летчик Алексей Алагуров сразил «мессершмитт», лейтенант Василий Поляков поджег второй «юнкерс». Фашисты в беспорядке побросали бомбы и убрались восвояси.

Однако на следующий день противник предпринял налет двумя группами: в первой было десять «юнкерсов», которые сопровождало тринадцать «мессеров», во второй насчитывалось восемнадцать бомбардировщиков и около десятка истребителей. Снова завязался жаркий воздушный бой. Смелыми и стремительными атаками летчики Г. Сгибнев, В. Бершадский, П. Дорошин и И. Батин сбили по одному «юнкерсу», а С. Деланян уничтожил «мессершмитт». Перестроившись на ходу, вражеские бомбардировщики еще раз попытались достичь района стоянки кораблей, но были встречены мощным огнем зенитной артиллерии. Зенитчики сбили четыре «юнкерса» и заставили фашистов повернуть обратно.

За день до нашего вылета на боевое задание к нам на стоянку, где собрались летные экипажи, пришел Борис Феоктистович Сафонов — высокого роста, крепкого телосложения командир. Пришел, поздоровался, сбросил с головы шлемофон и сразу же стал знакомить нас с обстановкой:

— Ваш уважаемый командир дивизии Виталий Филиппович Дрянин второй день не дает мне покоя. Прошу, говорит, проведать моих бомберов, благослови их на хорошую боевую работу. И вот я на минутку пришел к вам... Свою задачу вы, видимо, уяснили. Да и о Севере вам, наверное, много уже известно. Расскажу об условиях, в которых придется вам летать, и о тактике врага. Она заключается вот в чем: противник перво-наперво стремится установить наблюдение с воздуха за проходом транспортов вдоль побережья Северной Норвегии. Если из-за плохих метеорологических условий или по другим причинам ему не удается это сделать, тогда высылается группа самолетов для ведения дальней разведки. Фашисты ведут поиск кораблей в море по принципу «растопыренных пальцев», тщательно просматривая районы вероятного движения конвоя. Если им удалось обнаружить его, направляется новая группа самолетов. Это чаще всего происходит тогда, когда суда идут на большом удалении от берега.

Разведчики противника обычно вылетают с аэродромов Лаксельвен, Киркенес, Тромсэ и ведут наблюдение в стороне от конвоя на средних высотах иди под облаками, вне досягаемости артиллерии кораблей. Такой самолет-разведчик оборудован мощной радиостанцией и поэтому может служить пеленгатором для наведения на транспорты своих бомбардировщиков, подводных лодок и надводных кораблей.

Разведчики, бомбардировщики и истребители прикрытия базируются на небольших аэродромах, защищенных сравнительно малым количеством зенитной артиллерии. Базируются они в горной местности, в небольших долинах. Отыскать их, особенно в сложных метеорологических условиях, очень трудно. Поэтому экипажи должны уметь вести детальную ориентировку в горной местности.

...Воздух на аэродроме наполнился гулом работающих двигателей. На старт вырулило дежурное звено истребителей. Небольшой разбег — и самолеты поднялись в синеву неба. Но вот летчики скрылись за сопкой, и подполковник продолжил:

— Итак, давайте вместе бить фашистов. Мы в воздухе, вы на аэродромах и в портах. Это особенно важно сейчас, когда самый большой конвой наших союзников, следуя к Мурманску, огибает берега Северной Норвегии, где базируется много авиации, подводных и надводных кораблей противника.

По договоренности, путь конвоев разделен на две оперативные зоны. Первая пролегает от Англии через Исландию до острова Медвежий, проводка судов в ней обеспечивается эскортом из английских кораблей. Вторая — от Медвежьего до Мурманска и Архангельска. Прикрытие на этом участке осуществляется английскими кораблями и нашими силами — подводными, воздушными и надводными. Так что задачи у нас большие. Вы должны помочь нам провести шестнадцатый конвой без потерь.

— Мы уже получили такое задание, будем бомбить аэродромы Лаксельвен, Тромсэ, порт Гаммерферст и другие цели, — сказал полковник Дрянин.

— Вот и отлично! Пусть поможет нам в борьбе наша нерушимая боевая дружба. Вместе мы — грозная сила! — с улыбкой заключил Сафонов.

Через сутки в ясный солнечный день мы вылетели на задание. Все экипажи впервые в Заполярье, не имеют какого-либо опыта действий в горных условиях и над морем. Накануне мы тщательно изучили характеристику района действий в навигационном отношении, методы самолетовождения по маршруту, условия ориентировки, климатические особенности района.

Маршрут к цели был избран сложный, но достаточно скрытый от противника. На бреющем полете мы должны лететь более двух с половиной часов над морем, преднамеренно уклоняясь все дальше и дальше от береговой черты. По истечении расчетного времени звенья резко разворачиваются влево и с южным курсом устремляются к берегу на цель — аэродром Лаксельвен, который расположен в 65 километрах от моря.

Нашу группу ведет майор Головатенко. В штурманской кабине — капитан Гончаренко. Товарищи опытные, но вот сейчас оба немного волнуются. И есть из-за чего. Они, как и мы, впервые в своей летной практике выполняют полет в условиях Заполярья над водами Баренцева моря. Как-то пройдет этот полет? Удастся ли в горах отыскать аэродром?

Но волнения были напрасными. На маршруте все складывалось хорошо. В боевом порядке шли опытнейшие летчики Вячеслав Кибардин, Владимир Уромов, Валентин Малышев, Сергей Шатунов, Федор Завалинич, Иван Федоров, Николай Белоусов, Николай Бабичев и другие. До этого они много раз бомбили объекты врага под Вильно и Двинском, Минском и Смоленском, Ленинградом и Москвой, уничтожали живую силу и технику противника. Я лечу в экипаже Сергея Карымова. После гибели Гриши Стогниева мне приходилось летать со многими летчиками. С Карымовым несколько дней назад мы неплохо действовали по демянской группировке немцев. Сергей — очень спокойный, волевой командир.

...Внизу широко раскинулось море. Играли волны, покрытые седыми гребешками. И вот по команде штурмана Гончаренко командир группы развернул самолет и лег на новый курс. Летчики, идущие сзади, быстро повторили маневр ведущего. Впереди — гнездо фашистских стервятников, которое любой ценой надо уничтожить.

Я развернул карту крупного масштаба, стал сличать ее с местностью. Справа большой залив, в центре его — каменистый остров. Слева — обрывистый берег, а чуть подальше в глубине материка красовались две остроконечные сопки. Все это было изображено и на карте. Значит, группа следует точно по заданной линии пути.

А еще через несколько минут впереди отчетливо показался горный хребет, посредине его — глубокая седловина. Это один из характерных ориентиров в районе цели. Уцепившись за него, можно точно выйти на аэродром. Потому-то капитан Гончаренко, доворачивая свой самолет влево, старается направить всю группу в эту точку.

По команде Головатенко все звенья приняли боевой порядок для бомбометания. Через минуту-другую за хребтом показался поселок Лаксельвен, а потом и вся площадь аэродрома. На его западной и южной окраинах отчетливо видны самолетные стоянки, на которых плотными рядами стоят «юнкерсы» группами по шесть — девять машин без маскировки и рассредоточения, а также без прикрытия зенитной артиллерии. Было видно: гитлеровцы совсем не ожидали нас.

Прильнув к прицелу, капитан Гончаренко следил за тем, чтобы как можно точней прицелиться и сбросить бомбы на стоянки. В окуляре хорошо видны бомбардировщики с крестами на серых плоскостях. Их-то и надо стукнуть покрепче. Штурман командует:

— Вправо три!

Тотчас же Головатенко довернул самолет на три градуса. То же сделали и ведомые звенья. В кабине командира загорелась белая сигнальная лампочка: «Держать так!»

Замерли в напряжении руки летчика, сжимающие штурвал. И вскоре со всех самолетов группы полетели к земле бомбы. Было видно, как небольшую долину потрясла серия возникающих почти одновременно, один за другим, мощных взрывов. Огненными столбами они вставали на летном поле и на стоянках.

Как только отбомбились звенья, замыкающие боевой порядок, на аэродром противника вышла группа бомбардировщиков 42-го полка во главе с командиром Бабенко. Ведомыми у него шли летчики Серафим Бирюков, Алексей Баукин, Константин Уржунцев, Николай Смирнов и другие. Вот они одновременно разгрузились, и снова заплясали огненные вспышки взрывов.

Так был совершен наш первый полет в условиях северных широт. Его результаты превзошли все наши ожидания. Через несколько дней в штаб пришла выписка из агентурной разведсводки. В ней говорилось: установлено, что на аэродроме уничтожено 40 самолетов, убито много немецких солдат и офицеров, причинены разрушения многим постройкам.

Радостные и окрыленные успехом, мы с отличным настроением шли в очередной полет. На этот раз экипажи должны были нанести удар по аэродрому Тромсэ, который удален от Кольского полуострова почти на 800 километров. С начала войны на аэродромы Лаксельвен и Тромсэ не залетал ни один советский самолет. Считая, что эти объекты недосягаемы для наших бомбардировщиков, немцы без прикрытия базировали там крупные силы торпедоносцев. К тому же аэродром Тромсэ являлся своего рода перевалочной базой для самолетов, перелетающих из Центральной Европы в Северную Норвегию и Финляндию.

И в этом полете я летел в экипаже Карымова. Наше звено вел старший лейтенант С. А. Шатунов. После того как группа отошла от берега, погода испортилась. Через час сплошная облачность встала на нашем пути. Она затянула горизонт, скрыла идущие впереди машины. В кабине стало холодно и сыро.

— Пробьемся ли? — нарушив молчание, произнес Карымов.

— По расчетам синоптиков, через полчаса облачность должна подняться, — ответил я.

— Хорошо бы, а то скоро винтами придется рубить морские волны.

Мы шли над морем уже больше двух часов. Наконец облака поредели, стал просматриваться горизонт. Внизу изредка попадались одиночные сторожевые корабли и транспорты противника.

— Вот бы ударить! — предложил радист Артем Мартемьянов.

— Нельзя нарушать приказ, — ответил Карымов. Дальнейший наш полет проходил над мелкими безлюдными островками, разбросанными у побережья Северной Норвегии. Эти острова тянулись до района Тромсэ. Но вот вдали показался большой город, рядом порт, а в нескольких километрах от него — аэродром.

Головатенко плавно развернул группу на новый курс и, когда обстановка была уточнена, приказал:

— Звену Шатунова бомбить склад горючего на северной окраине аэродрома. Остальным бить по самолетам!

И тут же начался штурм аэродрома. Гитлеровцы успели кое-как рассредоточить свои «юнкерсы», но не смогли прикрыть авиабазу зенитными средствами. Это позволило нам действовать беспрепятственно. На стоянках то тут, то там вздымались взрывы, вспыхивали пожары.

Наше звено резко отвернуло вправо. По команде штурмана Неводничего мы открыли бомболюки и приготовились к удару. Как только с ведущего самолета оторвалась первая бомба, тотчас разгрузились все самолеты. Бомбы рвались с недолетом и чуть правее склада горючего. Несколько бомб угодило в баки, вызвав сильные взрывы.

И когда мы развернулись и ушли в море, над сопками еще долго был виден темный столб дыма и огня.

Отлично действовали три звена 42-го полка по порту и аэродрому Тромсэ. Прямым попаданием бомб был подожжен один транспорт у причала, разрушено служебное здание. Сегодня отличились экипажи Уржунцева, Васильева, Платонова и Бабенко.

На очереди был порт Гаммерфест — база крупных кораблей и подводных лодок. Он находился так же, как и Тромсэ, на большом удалении от аэродрома вылета. Чтобы достичь его и вернуться на базу, наши экипажи должны были пробыть в воздухе более шести часов.

Следуя по маршруту над морем вдали от побережья, мы скрытно подошли к цели. Однако гитлеровцы, видимо, были уже наготове и встретили идущие друг за другом звенья огнем зенитных батарей. К счастью, снаряды рвались выше самолетов и не причинила им вреда. К моменту налета в порту Гаммерфест не оказалось ни крупныхвоенных кораблей, ни подводных лодок. У причала находилось всего два транспорта и несколько мелких сторожевых кораблей. За точку прицеливания штурманам пришлось брать транспортные суда. В результате удара был потоплен один сторожевой корабль да сожжено небольшое складское помещение.

Некоторые экипажи нашего полка не участвовали в налете на Гаммерфест. Им предстояло вести дальнюю разведку и обеспечивать проводку конвоя союзников в Мурманск. Старший лейтенант Вячеслав Кибардин вылетел со своим звеном в море для выполнения этой задачи. На маршруте бомбардировщики попали в сильные осадки, и летчики, несмотря на активный поиск, не обнаружили ни одного вражеского судна. Но что делать с бомбами? Не бросать же их в море!

Кибардин спросил у штурмана капитана Анисимова:

— Слышь, Степан, подсчитай, сколько времени займет полет до Киркенеса и обратно до аэродрома посадки.

— Я уже прикинул: около полутора часов, — ответил штурман.

— Значит, горючки хватит! — обрадованно воскликнул Кибардин. — Берем курс на Киркенес!

Анисимов быстро проложил маршрут, и звено взяло курс к вражескому аэродрому. Бомбардировщики действовали с малой высоты. Авиаторы метко сбросили бомбы на стоянки «юнкерсов». Радисты и стрелки тоже обрушили на цель огонь своих пулеметов. По одному самолету врага подожгли Петр Альхименко, Николай Белокуров и Иван Орехин, Всего на аэродроме было уничтожено семь самолетов противника, подожжен ангар. Несколько бомб упало на летное ноле.

Когда экипажи отошли от аэродрома, Кибардин приказал стрелку-радисту сержанту Николаю Белокурову передать на землю закодированную радиограмму: «Высылайте на аэродром Киркенес авиацию. Отвечайте, как поняли». Вскоре радист получил ответ: «Вас поняли хорошо. Все бомбардировщики в расходе».

Обратившись к штурману, Кибардин недовольно сказал:

— Нехорошо получается, Степан. Основные наши силы ушли за тридевять земель на Гаммерфест, а тут под боком вражеские пикировщики сидят... И стукнуть-то как следует по ним нечем.

— Да., — ответил Анисимов, — пока караван судов на подходе, надо бы, не переставая, бомбить ближние аэродромы фашистов.

...В пути конвой союзников номер шестнадцать подвергался многочисленным атакам немецко-фашистской авиации, подводных лодок и легких кораблей. Наиболее сильные бои проходили на подходах к Кольскому заливу и Мурманску, Сюда немцы бросили против конвоя большое количество авиации, подводные лодки и эскадренные миноносцы. Развернулось крупное морское и воздушное сражение, охватившее обширный район.

30 мая, как только конвой оказался на подходе к Кольской губе, вражеская авиация, базирующаяся на аэродромах Киркенес и Петсамо, в составе 45 «юнкерсов» в сопровождении истребителей пыталась бомбить транспорты и сопровождающие их корабли. Но благодаря мужеству, храбрости и отваге летчиков-истребителей, возглавляемых подполковником Сафоновым, гитлеровская авиация успеха не имела. Сафоновцы своевременно поднимались навстречу противнику, завязывали бои, вынуждали бомбардировщики бросать бомбы куда попало. В этот день истребители сбили десять самолетов, два из которых поджег командир полка.

Бои не прекращались. Летчики Владимир Покровский и Сергей Орлов сбили еще по одному пикировщику. Вскоре на командном пункте авиаторы услышали по радио короткую фразу: «Прикройте сзади!..» Эти слова, как потом выяснилось, принадлежали Борису Сафонову. Сигнальщики эскадренного миноносца «Куйбышев», сопровождавшего конвой, рассказали о воздушном поединке. Они видели, как командир полка атаковал третий «юнкерс». Но в это время из облаков вывалился «мессершмитт» и напал на Сафонова. Спустя некоторое время на КП приняли еще одну радиограмму Сафонова: «Подбил третьего стервятника, сдает мотор...» В дальнейшем, как докладывали корабельные сигнальщики, произошло следующее: самолет командира, теряя высоту, планировал в направлении миноносца «Куйбышев», однако, не дотянув до него, стал приводняться и скрылся в волнах.

Наконец воздушный бой у конвоя закончился. Беспорядочно сбросив бомбы, фашистские пикировщики ушли на запад, не потопив ни одного транспорта. После боя миноносец «Куйбышев» несколько часов искал Сафонова в море. Но не нашел. Так, выполняя свой двести двадцать четвертый боевой вылет, погиб герой Великой Отечественной войны Борис Феоктистович Сафонов, за короткое время уничтоживший двадцать пять самолетов врага. Сафонову одному из первых было присвоено звание дважды Героя Советского Союза (посмертно).

Адмирал флота А. Г. Головко в своей книге «Вместе с флотом» дал Б. Ф. Сафонову наиболее точную характеристику: «Сафонов — герой дня. И думаю, не только одного дня. Он — общий любимец, этот талантливый русак из-под Тулы. Отличный, волевой летчик. Широкоплечий, с открытым русским лицом, с прямым взглядом больших темно-серых глаз. Стоит только увидеть его, и он сразу же вызывает симпатию. Самолетом владеет в совершенстве. По отзывам авиационных специалистов, у него очень развито чувство времени и расстояния. Нетороплив, обстоятелен, настойчив. Этот прекрасный летчик со всеми данными командира...»

Да, всего только один раз мы были с Борисом Феоктистовичем Сафоновым, один раз слышали его твердый голос, всего один раз видели его острый взгляд, и образ этого человека навсегда покорил наши души и сердца.

В те напряженные дни радовало и окрыляло всех нас то, что благодаря умелым и решительным действиям командования конвоя, наших моряков, летчиков, возглавляемых Сафоновым, караван судов, вопреки мощным атакам врага, без потерь прибыл в Мурманск и доставил туда важный и нужный для страны груз.

В ясные полярные дни морской путь из Исландии через остров Медвежий и далее до Мурманска был очень опасным. Гитлеровское командование в Северной Норвегии предпринимало все для того, чтобы усилить свою мощь в борьбе с конвоями союзников, идущими в наши северные порты. К исходу первой половины 1942 года противнику удалось сосредоточить в этом районе превосходящие по численности силы флота и авиации. Это явилось одной из причин разгрома очередного, 17-го конвоя союзников, вышедшего 1 июля из Исландии в Мурманск.

Как и следовало ожидать, англичане не хотели дальше рисковать своими транспортными средствами и кораблями охранения. И тогда же движение морских конвоев в наши северные порты Мурманск и Архангельск было прекращено. Нашей авиационной группе пришлось перебазироваться на свои аэродромы и оттуда продолжать боевые действия в интересах Западного и Северо-Западного фронтов.

С середины сентября 1942 года (с наступлением полярной ночи) англичане возобновили движение конвоев. Регулярный же проход их северным путем начался только зимой 1942/43 года. И снова в штаб 36-й дивизии поступил приказ перебазировать 42-й и 455-й полки на Север.

В один из сентябрьских дней бомбардировщики соединения перелетели на Север, полки рассредоточили на двух аэродромах. Все бомбовые удары планировалось проводить в полярную ночь. Летный состав, имея достаточный опыт полетов ночью, был подготовлен к действиям в таких условиях.

На этот раз командование 5-го немецкого воздушного флота рассредоточило свою авиацию на побережье, а также в глубине северной провинции Финляндии — Лапландии. Важными авиационными базами на побережье по-прежнему оставались Киркенес, Хебугтен, Луостари, Варнак, по которым в основном должен действовать 42-й авиационный полк, возглавляемый подполковником А. Д. Бабенко. На юге Лапландии расположены аэродромы Алакуртти, Рованиеми, Кеми и Кемиярви — цели 455-го полка, который возглавил наш командир подполковник Г. И. Чеботаев. Если северные авиационные базы предназначались для борьбы с конвоями союзников в Баренцевом море, то с южных гитлеровцы производили налеты не только на суда, находящиеся в районе Архангельска, но и на транспорты, продвигавшиеся с грузами на юг Белого моря.

В течение двух месяцев, начиная с двадцатых чисел сентября, наши бомбардировщики непрерывно наносили удары по вражеским аэродромам. К этому времени полярная ночь полностью еще не наступила, но большая продолжительность темного времени суток позволяла производить по два вылета в ночь. Все полеты имели хорошо организованное обеспечение. Здесь, в Заполярье, мы в большом количестве стали применять светящиеся авиационные бомбы — САБы. Из состава полка выделяли лучшие экипажи: на их самолеты подвешивались десять, а иногда тринадцать таких бомб. Ими обозначали объекты удара.

Однажды разведка донесла, что на аэродроме Кеми, расположенном на западе Лапландии у шведской границы, противник сосредоточил большую группу бомбардировщиков Ю-88 для борьбы с транспортами в Белом море. Командование приняло решение — силами нашего полка ударить по этой авиационной базе.

...Полярная ночь. Бомбардировщик, пилотируемый командиром полка подполковником Чеботаевым, подходит к вражескому аэродрому. Ночную тьму рассеял яркий свет опускающихся на парашютах светящихся бомб, сброшенных штурманом майором Ларкиным. Сверху стали отчетливо видны контуры аэродрома, ангары, самолеты. Тут же подошли бомбардировщики первого эшелона. Пользуясь хорошим освещением, они метко сбросили свой груз на самолетные стоянки. На аэродроме горели гитлеровские «юнкерсы». А к цели уже подошел очередной экипаж-осветитель, возглавляемый летчиком Б. П. Кочневым. Умело повешенные им «люстры» помогали очередным бомбардировщикам быстро отыскивать объекты удара и точно бить по ним. И снова по земле мечутся взрывы, коверкая технику врага. Умело действовали над целью экипажи Ф. Завалинича, Н. Белоусова, И. Федорова, Н. Бабичева, В. Кибардина, Н. Рыцарева, И. Симакова.

Экипаж А. Иванова прямым попаданием бомб разрушил ангар, который сразу же вспыхнул. Но Иванову этого показалось мало. Поскольку зенитки врага были подавлены, он снизился до высоты пятьдесят метров и приказал штурману Евгению Терехину, стрелку-радисту Ивану Дегтяреву и воздушному стрелку Владимиру Васицкому ударить изо всех бортовых точек по деревянным домикам, что стояли за чертой аэродрома. В них жили гитлеровские летчики. В результате штурмовки одно здание загорелось.

Вражеский аэродром Алакуртти находился в 120 километрах западнее города Кандалакша, он был сильно прикрыт зенитками среднего и крупного калибра, большим количеством зенитных пулеметов. Здесь гитлеровцы применили радиолокационные станции наведения для управления огнем зенитной артиллерии. С первых же налетов на Алакуртти наши самолеты подверглись точному по курсу и высоте обстрелу. Естественно, меткость бомбометания у нас резко снизилась, а бомбардировщики возвращались с задания с большим количеством пробоин. Как-то самолет старшего лейтенанта В. Д. Иконникова получил над Алакуртти несколько десятков мелких и крупных пробоин. К тому же на машине были перебиты подкосы правой стойки шасси. Летчику после многих попыток пришлось сажать бомбардировщик на одно колесо. Лишь благодаря высокому мастерству и исключительному хладнокровию командира самолет при посадке не был разбит. Уже на стоянке техник П. И. Касаткин, производя послеполетный осмотр матчасти, обнаружил в плоскости и в гондоле шасси два застрявших и неразорвавшихся зенитных снаряда. Пришлось немедленно звать на помощь специалистов, которые осторожно извлекли вражеские «гостинцы» и обезвредили их.

Следующей ночью тяжелый случай произошел и с экипажем командира эскадрильи В. А. Головатенко. Он поднялся в воздух первым. Идя с набором высоты, майор быстро преодолел сопки, лежащие вокруг аэродрома, и, развернувшись, взял курс на вражескую авиабазу.

Штурман капитан К. В. Мельниченко — один из опытнейших мастеров самолетовождения и бомбометания — точно по месту и времени вел корабль. Незадолго до подхода к цели Мельниченко уточнил силу и направление ветра, рассчитал данные для бомбометания и ввел их в прицел. Как только первый самолет-осветитель сбросил «люстры», капитан Мельниченко подал команду:

— Боевой двести восемьдесят!

— Понял! — отозвался летчик.

И в это время как-то разом ощетинился огнем вражеский аэродром. В воздух полетели светящиеся нити пулеметных очередей, рядом с самолетом вспыхнули разрывы снарядов. А когда бомбардировщик Головатенко подошел к кромке летного поля, небо вокруг буквально закипело. Шапки снарядов вставали все ближе и ближе. Вот один из них разорвался у правого борта. Самолет резко качнуло, однако майор выровнял машину и продолжал идти заданным курсом.

На освещенном аэродроме было видно много вражеских бомбардировщиков. Они стояли не рассредоточенными и без маскировки. Возможно, всего несколько часов назад, перед наступлением темноты, «юнкерсы» приземлились, чтоб с рассветом снова подняться на наши объекты. На них и повел Мельниченко нагруженный бомбами «ил». Прильнув к прицелу, он взял за точку прицеливания центральную стоянку.

— Впереди по курсу группа «юнкерсов». Буду бить по ней, — доложил он командиру.

— Добро! — ответил тот.

Шли томительные секунды. Пока штурман осуществлял прицеливание, зенитный огонь усилился. Всполохи и разрывы непрерывно сверкали у самолета. Ожидая привычной команды, летчик молчал, молчали и стрелки. Но вот Мельниченко громко произнес:

— Сброс!

Командир немедля перевел машину в пологое пикирование, стараясь как можно быстрее уйти от зениток. Подал голос стрелок-радист старшина Петр Гребенцов — опытнейший воздушный боец, неоднократно летавший на Берлин и другие важные цели:

— Подорвали «юнкерс», на стоянке два очага пожара.

— Вижу. Молодчина, Карп Васильевич, не промахнулся! — отозвался Головатенко.

— Половину успеха с удовольствием отдаю командиру, — весело произнес штурман.

Впереди и ниже разорвался снаряд, потом другой, третий... Затрещал, зашатался корабль. И тут же как-то странно вскрикнул Мельниченко.

— Что с тобой, Карп? — спросил летчик.

— Ранен я, Виктор Алексеевич, — тихо простонал штурман. — Курс домой восемьдесят пять, смотри на ориентиры, по ним выйдешь на аэродром...

— Крепись, дружище, и не беспокойся, домой дорогу всегда найду!

А вражеские зенитчики словно взбесились. Огненный вихрь продолжал сопровождать самолет. Снаряд взорвался в гондоле левого мотора, его тут же заклинило. Машина накренилась и быстро заскользила вниз. Летчик попробовал выбрать триммер, но его, видимо, перебило. Огромными усилиями командир вывел бомбардировщик в горизонтальный полет. Вскоре подал тревожный голос Гребенцов:

— Товарищ майор, тяжело ранен стрелок Микола Зизетко... Фюзеляж во многих местах пробит, сильно вибрирует хвост самолета.

— Понятно. Петя, надо продержаться в воздухе двадцать пять минут, чтобы доставить раненых друзей домой, — как можно спокойнее ответил Головатенко. И, помолчав, приказал: — Запроси радиопеленг, по нему точнее выйдем на аэродром.

Вскоре Гребенцов сообщил новую неприятность:

— Товарищ командир, повреждена рация. Земля нас не слышит.

— Час от часу не легче. Но отчаиваться не будем! Полетим по компасу, а там и свой ночной старт увидим.

— Обязательно увидим! — в тон командиру ответил старшина и добавил: — А сейчас вижу аэродром Алакуртти — он весь в огне. Так их, фашистских гадов! Молодцы, ребята!

Томительно тянется время. Самолет на одном моторе с трудом держится в воздухе. Несмотря на принятые летчиком меры, его сильно разворачивает. Продолжает вибрировать хвостовое оперение. Достаточно перегрелся правый двигатель, и от этого совсем упала скорость, терялась высота. И в довершение ко всему ухудшилась видимость. Летчик то и дело посматривал на приборы, стараясь выдержать нужный курс. «Что же со штурманом?.. Почему молчит?.. Жив ли?» — терзался в догадках командир. Тут же он вызвал Гребенцова и спросил:

— Как чувствует себя Микола?

— Лежит с перетянутой ногой возле меня, его беспокоит тряска, — ответил стрелок-радист.

— Пусть потерпит, скоро прилетим. Не прошло и пяти минут, как засигналил, закричал Гребенцов:

— Под нами железка. Впереди слева огни!

— Вижу, доворачиваю влево. Продолжай наблюдение, — спокойно сказал Головатенко.

Вокруг в дождевой дымке была незнакомая местность. А когда впереди слева показалась железнодорожная станция, старшина с досадой произнес:

— Это ж не та станция, черт!..

— Верно, станция не наша, — подтвердил командир. С небольшим креном майор стал разворачивать машину. И вдруг почувствовал, что правый двигатель дает перебои. Тяга его упала совсем, быстро терялась высота. Самолет трясет как в лихорадке. В эти критические секунды Головатенко искал выход из создавшегося положения: «Пока еще есть высота, может быть, выброситься с парашютами? — мелькнула мысль. — Нет! Губить людей нельзя! Штурман и стрелок не смогут выбраться из кабин. Надо садиться в поле. Но, может, надо покинуть самолет стрелку-радисту?»

— Петя! Сдает правый мотор, буду садиться возле станции на живот. Может быть, тебе лучше покинуть самолет с парашютом?

— Будем садиться вместе, командир! — твердо ответил старшина и добавил: — Мне тут Зизетко надо придержать...

Садиться... Но где? Вокруг темень, дождевая дымка. Включив посадочную фару, Головатенко с небольшим углом направил машину к земле. Увидев перед собой очертания довольно ровной площадки, покрытой тундровым кустарником, майор убрал газ, но в последний момент заметил прямо перед собой огромный валун, за ним другой. Он увеличил обороты правого движка, и самолет, взмыв, перескочил препятствие. Но за первыми валунами оказалось множество других, более мелких. Летчик снова убрал газ и успел выключить зажигание. Почти неуправляемая машина посыпалась на левое крыло, а затем мотогондолами и фюзеляжем с огромной силой ударилась о камни, с шумом и скрежетом проползла несколько метров вперед и замерла. Раненный над целью, капитан К. В. Мельниченко при ударе самолета о землю скончался. Погибли в своих кабинах старшина П. Н. Гребенцов и сержант Н. В. Зизетко.

К месту падения самолета вскоре прибежали железнодорожники, бойцы, расквартированные возле станции. Они вынесли из кабины тяжелораненого летчика, оказали ему первую медицинскую помощь и отправили в ближайший госпиталь, а его товарищей по экипажу похоронили. Более полугода врачи бились за жизнь Виктора Алексеевича. И сумели поставить его на ноги, вернуть к летной службе. Через восемь месяцев майор возвратился в часть и продолжал служить летчиком-инспектором нашего соединения. Он совершил еще не один десяток боевых вылетов в стан врага.

...Над аэродромом Алакуртти мы продолжали терять экипажи. Как-то раз летчики, вернувшись с боевого задания, не сразу ушли с КП. Они обсуждали тактику действий над целями, прикрытыми сильными зенитными средствами, снабженными радиолокационными станциями наведения.

— Плохо у нас обстоят дела с тактикой, — с жаром говорил А. В. Иванов. — Лезем напролом... Ума-то для этого большого не надо. А фашисты нас бьют и бьют... Надо что-то предпринимать.

— Иванов правду говорит. Тактика — это творчество. Значит, пора пересмотреть наши приемы, — поддержали его летчики Владимир Уромов, Борис Кочнев и Николай Калинин.

— Что же ты, Захар, предлагаешь? — спросил командир.

— Мой замысел не хитрый: два-три экипажа должны подходить к аэродрому на большой высоте и в течение всего времени нанесения удара ходить по его кромке, вызывая огонь зениток на себя. Бомбардировщики же, следуя с минимальным интервалом, заходят на цель бесшумно, — продолжал Иванов.

— С задросселированными моторами?

— Только так.

Летчикам пришлось по душе это предложение. Командир полка одобрил его. В очередной попет самолеты Иванова, Уромова и Иконникова, загруженные САБами, поднялись в воздух первыми. У цели высота полета экипажей была более 5000 метров. Зайдя на объект, экипаж Иванова сбросил три светящиеся бомбы. И когда они вспыхнули и осветили аэродром, гитлеровцы открыли по самолету и по бомбам ураганный огонь. Им удалось погасить одну «люстру». Но Уромов, шедший сзади, сбросил еще три САБа. И опять фашисты начали пальбу. Вскоре с самолета Иконникова полетели новые светящиеся бомбы. Зенитчики неистовствовали. Своеобразная дуэль между самолетами-осветителями и врагом продолжалась три — пять минут. Но вот подошла к цели первая ударная группа бомбардировщиков. Летчики, убрав обороты моторов, бесшумно появлялись над аэродромом. На освещенную цель из бомболюков посыпались фугаски и зажигалки.

А экипажи Иванова, Уромова и Иконникова снова и снова бросали светящиеся бомбы, отвлекая на себя огонь зенитных средств. Используя растерянность и замешательство противника, группы бомбардировщиков действовали уверенно, метко обрушивали на стоянки и аэродромные сооружения бомбовый груз. Почти в течение десяти минут авиаторы штурмовали аэродром Алакуртти. В районе цели были отмечены пожары и взрывы большой силы. И что особенно важно — из всего полка только три самолета получили по нескольку мелких пробоин.

В следующую ночь полк опять действовал по Алакуртти. На этот раз тактика действий наших экипажей была несколько иной. Осветители выполняли свою задачу на разных высотах: Иванов «светил» с 5500 метров, Уромов — с 6000, Иконников — с 6500. Каждой эскадрилье бомбардировщиков также намечались для удара различные высоты. Все это сбивало с толку зенитчиков противника, они вынуждены были вести стрельбу наугад. А мы этого и добивались. Теперь каждый экипаж сбрасывал серию бомб прицельно, нанося противнику ощутимый урон.

Успешные налеты совершали наши летчики на аэродромы Банак, Рованиеми и Кемиярви, на железнодорожную станцию Коуола и другие объекты врага. С каждым новым вылетом экипажи приобретали опыт поиска целей в условиях полярной ночи и меткого нанесения удара.

Вот как оценивались наши действия командованием ВВС Северного флота. В присланном в полк документе, датированном 15 октября 1942 года, говорилось:

«...Боевые действия дальних бомбардировщиков были направлены на нанесение мощных бомбовых ударов по аэродромам противника. Целью таких полетов было уничтожение самолетов врага, обеспечение прохода морем и разгрузки караванов союзников в порту Архангельск. Личный состав 455-го полка, выполняя поставленные задачи, показал себя хорошо организованным, боеспособным коллективом, четко выполняющим приказы командования. Ведя боевую работу ночью в сложных условиях Севера, полк отлично справился с поставленными задачами.

Командующий ВВС Северного флота генерал-лейтенант авиации А. Кузнецов, военком ВВС Северного флота бригадный комиссар Н. Сторубляков».

Успешно действовали по аэродромам Тромсэ, Лаксельвен, Луостари, портам Киркенес и Гаммерфест экипажи 42-го полка. При нанесении бомбовых ударов особенно отличились экипажи В. Трехина, В. Новожилова, А. Романова, К. Уржунцева, С. Бирюкова, В. Лапса, А. Баукина, В. Осипова, К. Платонова и многих других.

Под покровом полярной ночи

Глубокая полярная ночь. Под ее покровом по Северному морскому пути шли к нашим портам караваны судов союзников. Потерь в транспортах не было. Только 53-й конвой, вышедший из Мурманска в обратный путь к Исландии 1 марта 1943 года, потерял три транспортных судна. И союзники снова прекратили здесь навигацию до глубокой осени, мотивируя это тем, что в условиях полярного дня плавание в северных водах опасно. Как только движение караванов было возобновлено, наши экипажи в третий раз прилетели в Заполярье.

Обстановка в оперативной зоне Северного флота к этому времени сложилась в нашу пользу. Не сумел изменить положение и приход в северные норвежские шхеры крупнейшего германского линкора «Шарнгорст» с группой эсминцев. Правда, такая перегруппировка усилила противника в этом районе, однако инициатива была в наших руках. Северный флот провел несколько набеговых операций надводных кораблей на морские сообщения противника и регулярно, с начала 1943 года, стал наносить массированные удары торпедными катерами по фашистским конвоям в прибрежных районах Северной Норвегии. Так же успешно действовали подводные лодки и морская авиация.

Вот как оценивает этот период в своей книге «Вместе с флотом» адмирал флота А. Г. Головко: «В общей сложности за десять месяцев, самостоятельно и в совместных операциях, силами Северного флота было уничтожено или повреждено свыше девяноста транспортных судов и шесть боевых кораблей противника».

К этому времени ВВС Северного флота тоже значительно окрепли. Было получено свыше 200 отечественных самолетов различных типов. Выросли, окрепли и части дальних бомбардировщиков. На базе 36-й дивизии АДД была создана еще одна — 48-я. Оба эти соединения входили в состав 8-го авиационного корпуса. Таким образом, в Заполярье стали действовать не два, а четыре полностью укомплектованных полка. Базировались они на трех аэродромах. Совместными усилиями они стали наносить бомбовые удары по вражеским аэродромам и портам. Надо сказать, в это время здесь шла настойчивая борьба за завоевание господства в воздухе. И эта борьба к концу 1943 и началу 1944 года окончилась победой советской авиации.

И опять нашими целями были аэродромы на побережье Баренцева моря: Банак, Киркенес, Хебугтен, Луостари, порты Тромсэ, Гаммерфест, в Северной Финляндии — аэродромы Алакуртти, Рованиеми, Кеми, Кемиярви, порт Оулу в Ботническом заливе и небольшие железнодорожные узлы и станции. Нередко после массированных налетов бомбардировщиков авиационные базы, порты, железнодорожные станции выходили из строя на длительное время.

Особенно крепким орешком для бомбардировщиков оказался порт Киркенес — основной разгрузочный пункт прибывающих из Германии в Заполярье военных грузов и порт погрузки никелевой руды, вывозимой гитлеровцами в свою страну. Он прикрывался мощным огнем зенитных батарей среднего и крупного калибра, расположенных на суше. Сухопутные средства ПВО противника усиливались орудиями боевых кораблей, находящихся в порту.

В этой обстановке надо было тщательно продумать все, что было связано с нашим полетом на порт Киркенес: и построение боевого порядка над целью, и распределение сил, и выбор направления захода на объекты. Было решено треть самолетов выделить на освещение цели и подавление средств ПВО, остальным экипажам наносить бомбовый удар по порту.

Когда все было тщательно изучено, уточнено и подготовлено, экипажи собрались на предполетную подготовку. Холод стоял лютый, но авиаторы не унывали. Перед вылетом они привычно готовили боевую технику к действию. Мне пришлось летать с заместителем командира дивизии Героем Советского Союза полковником В. И. Щелкуновым — участником первых ударов по Берлину. Противник встретил наши самолеты-осветители ураганным огнем. Капитан Иванов, маневрируя по курсу и скорости, зашел на порт и сбросил первую серию светящихся бомб. И в ту же минуту на хорошо освещенную цель устремились бомбардировщики, ведомые летчиками Карымовым, Бобовым, Шевелевым, Азгуром, Иконниковым, Завалиничем, Уромовым и Калининым. Они удачно разгрузились над целью, заставили замолчать зенитные батареи, разрушили несколько портовых сооружений.

Вскоре в воздухе опять повисли «люстры», а вслед за ними над портом появилась новая волна самолетов. Успешно действовали экипажи Вериженко, Белоусова, Провоторова, Касаткина, Леонтьева и Воробьева. И снова на территории порта рвались фугасные бомбы. Наш экипаж шел замыкающим в боевом порядке полка. Отбомбившись, командир отвернул машину вправо, и тут же мы увидели под собой несколько больших пожаров.

— Поработали неплохо, — удовлетворенно сказал Щелкунов.

В этот раз с минимальным интервалом вышли на цели и другие полки. Пожары в районе складов порта служили летчикам хорошим ориентиром. Десятки тонн бомб были сброшены на портовые сооружения.

И в последующие ночи наши экипажи не оставили без внимания порт Киркенес. С различных высот и направлений, заходили бомбардировщики на заданные объекты. Мощные налеты дальней и североморской авиации по Киркенесу, а также блокада порта Петсамо артиллерией и торпедными катерами вынуждали противника большую часть грузовых операций производить в удаленных от линии фронта фиордах.

Прошло около месяца, как наши полки в третий раз перебазировались в Заполярье. За этот срок мы сделали по десять — двенадцать успешных боевых вылетов. Но заполярная зима давала о себе знать. Иной раз сутками бушевали снежные бураны. В такую непогоду не только летать — в одиночку выходить из помещения было опасно. И тогда долгие часы полярной ночи летному составу приходилось коротать в дощатых бараках, построенных на склоне горы.

Большую часть нелетного времени наше командование использовало для подготовки к очередным полетам. По устоявшемуся в авиации порядку мы прежде всего изучали район полетов с его зимним ландшафтом. По памяти вычерчивали взаимное расположение характерных ориентиров, рисовали кроки своего и запасных аэродромов, изучали цели, подходы к ним, противовоздушную оборону объектов, намеченных к удару. Организатором этой учебы был Василий Иванович Щелкунов.

Однажды из штаба ВВС Северного флота к нам поступили новые сведения воздушной разведки. В них говорилось, что в порту Киркенес обнаружена большая группа транспортов и кораблей охранения. Щелкунов собрал руководящий состав, летчиков, штурманов, зачитал материал и спросил:

— Какое примем решение?

— Цель, конечно, заманчивая. Но как добраться до нее в такую погоду? — озабоченно спросил заместитель командира полка подполковник Б. И. Азгур.

— Полет к порту и обратно займет два с половиной часа. Если метеослужба гарантирует нам на это время более сносные метеоусловия — значит, надо лететь, — предложил комэск майор В. В. Вериженко.

— На первую половину следующих суток синоптики дают устойчивую погоду без снежных зарядов. В то же время вышестоящее командование торопит нас с нанесением удара по скоплению транспортов в порту. — Полковник сделал паузу и тихо произнес: — Будем действовать. Приказываю готовить экипажи к полету.

Всматриваясь в обветренные, суровые лица летчиков и штурманов, Щелкунов хорошо понимал их настроение. Люди были погружены в заботы о предстоящем полете. Мысленно они уже находились над объектами удара, хотя этот объект был за двести пятьдесят километров от аэродрома вылета. Да, каждый офицер был готов выполнить боевую задачу.

Через сутки в назначенное время полки вылетели на задание. Первой отбомбилась 36-я авиационная дивизия. По данным экипажа-фотоконтролера, летчики уничтожили один транспорт, создали в порту десять очагов пожара.

Затем на цель обрушили груз бомб экипажи 48-й дивизии. Такого массированного и мощного удара вражеский порт не видел за все время войны. Прямым попаданием фугасных и бронебойных бомб было потоплено еще два транспорта и поврежден корабль охранения. При отходе летчики долго наблюдали гигантские костры, оставленные ими в порту. В группе нашей дивизии особенно хорошо действовали экипажи Вериженко, Уромова, Белоусова и Калинина, Штанько, Кочнева, Коростелева и Симакова.

...Уже третьи сутки со стороны Кандалакшского залива дул порывистый ветер, волна за волной шли снежные заряды. Было ясно, что погода испортилась надолго. И вдруг дневальный объявил:

— Летным экипажам прибыть на командный пункт для получения боевой задачи.

Сидя в автомашинах, с трудом пробивавшихся по снежным дорогам на аэродром, никто из летчиков не верил, что сегодня можно отправиться на задание.

У командного пункта нас встретил полковник Щелкунов. Он подозвал к себе Ивана Симакова и Анатолия Иванова и, протягивая им руки, громко, чтобы слышали все, сказал:

— От души поздравляю вас, друзья! Указом Президиума Верховного Совета СССР вам присвоено звание Героя Советского Союза. Только что получил телеграмму из штаба корпуса... Этого высокого звания удостоены также Платонов, Коновалов и Лапс.

Все, кто был рядом, бросились поздравлять и обнимать товарищей.

— Сердечно поздравляю, желаю новых боевых успехов, — тепло сказал, подойдя к летчикам, комиссар полка майор Куракин. — Будьте и дальше такими же мужественными и смелыми в борьбе с врагом!

— Спасибо, товарищ майор, — сдержанно ответил за Симакова и за себя Иванов. — Мы оправдаем награды Родины!

— Но это еще не все, товарищи, — продолжал Щелкунов, уловив момент, когда все успокоились. — Большая группа летного состава нашего соединения награждена орденом Ленина, орденами Красного Знамени, Отечественной войны. Я рад поздравить присутствующих здесь товарищей Уромова, Иконникова, Шевелева, Вериженко, Белоусова, Калинина, Шевченко, Федорова, Стогина, Цетлина, Мартемьянова, Алтхименко...

Голос Щелкунова потонул в радостном шуме. Летчики, штурманы, стрелки-радисты, воздушные стрелки поздравляли друг друга, высказывали добрые пожелания... Потом снова, понизив голос, заговорил полковник:

— Товарищи, я разделяю с вами общую радость и гордость за наших лучших воздушных бойцов. Они вполне заслужили высокие награды, которых удостоила их Родина. Но сегодня торжества временно отменяются. Прошу всех зайти на командный пункт для получения боевой задачи.

За длинными столами сидели экипажи и готовились к боевому вылету. Объект удара сегодня — аэродром Алакуртти... Офицеры Иванов и Симаков, несмотря на свой богатый опыт, как всегда, всесторонне обдумывали с экипажами действия над целью. Долго смотрел в их сторону Василий Иванович, потом подошел к Иванову и, склонившись, тихо сказал:

— Может быть, Захар, не пойдешь в полет! Ведь торжество у тебя сегодня! А я слетаю за тебя сам.

— Что вы, товарищ полковник, — вскочив со скамейки и уставившись большими глазами на Щелкунова, возразил Иванов. — Да разве я усижу на аэродроме в такие минуты!

В заданное время Иванов и Симаков одними из первых подняли в воздух свои бомбардировщики, тяжело нагруженные бомбами, и в общем боевом порядке полка взяли курс к щели. На этот раз планировалось подвергнуть Алакуртти длительному штурму.

На подходе к аэродрому противника экипаж Белоусова увидел светящиеся бомбы, сброшенные впереди летящими самолетами. Бомбардировщик приближался к цели, летчик искал впереди какой-нибудь ориентир, чтобы, ухватившись за него, повести самолет в центр огненного кольца. В это время по всем кабинам полетело знакомое, но каждый раз волнующее слово:

— Боевой!

Штурман Петр Тимохин, наклонившись вперед, зорко всматривался сквозь сетку прицела в пожар, зажженный нашими летчиками. Белоусов старался как можно точнее выдержать курс... Но вдруг у самолета как-то сразу вспыхнуло несколько разрывов снарядов. Попав в самую гущу зенитного огня, командир экипажа стал маневрировать по курсу и скоростью, пытаясь хоть немного сбить пристрелку вражеских зенитчиков. Но тут же в наушниках послышался голос штурмана. В нем были в требование, и просьба:

— Командир, лучше держите курс!

Тимохин в эти секунды ничего не замечал: ни бешеной пальбы фашистов, ни монотонного гула моторов. Он видел только цель, на которую медленно, очень медленно наползала сетка прицела. Время от времени Петр подавал голос:

— Так, так... Хорошо...

К зенитным батареям, которые били со станции, вскоре присоединились орудия с юго-восточной окраины аэродрома. Плотность огня увеличивалась. Вот у борта самолета разорвался снаряд, за ним — другой. Взрывы были такой силы, что машину подбросило, и едкая гарь сразу же наполнила кабины. Бомбардировщик, покачиваясь, продолжал следовать заданным курсом. Вскоре экипаж услышал долгожданное слово:

— Сброс!

Это сказал Тимохин, но никто не узнал его голоса. Зенитный огонь все усиливался. Удар следовал за ударом. Самолет снова подбросило вверх с чудовищной силой, сзади что-то треснуло, левую плоскость охватило пламя. Машина медленно опустила нос и неудержимо полетела вниз. Летчик тронул сектора газа, взял штурвал на себя. Управление не работало. «Неужели все?» — пронеслось в сознании Белоусова.

— Всем прыгать! — тотчас приказал он. Бомбардировщик стремительно несся к земле. Огромная центробежная сила прижала летчика к спинке сиденья. Белоусов попытался привстать, но не смог. Он хотел ухватиться за рукоятку колпака... Нет... Не хватает сил... В какое-то мгновение летчику удалось сначала одной, потом другой рукой ухватиться за злополучную рукоятку. Защелка подалась, отскочил колпак кабины, и тут же летчика выбросило из самолета.

Белоусов нащупал кольцо парашюта и резко дернул его. Шелковый купол с шумом взметнулся вверх. На мгновение подвесные лямки больно впились в тело. Падение прекратилось. Белоусов осмотрелся. Внизу то тут, то там сверкали языки пламени стреляющих зениток. Где-то в глубине неба рвались снаряды. Огненной кометой умчался вниз падающий самолет. Вот он ударился о землю. В точке падения поднялся багровый столб. Огромной силы взрыв потряс воздух. Летчик услышал гул самолетов, заходивших на цель. И снова нарастающий лай зениток. Белоусова все дальше и дальше относило от аэродрома. А вот и земля. От неожиданного удара из глаз летчика брызнули искры, и он рухнул на что-то мягкое, сырое.

Поднялся Белоусов не сразу. Минуту или больше, пока бешено колотилось сердце, он переводил дыхание, уткнувшись лицом в подушку тундрового мха. Потом открыл глаза и встал. Его окружала темная ночь. Горизонт, где находился вражеский аэродром, был охвачен заревом. Время от времени из густого красноватого дыма взмывали вверх длинные языки пламени. Слышались орудийные залпы, приглушенные взрывы.

Николай огляделся еще раз. Теперь он заметил, что стоит в небольшой низине, покрытой мхом. По сторонам виднелись огромные камни. Только сейчас он ощутил на себе тяжесть парашютных лямок. Белоусов нажал замок привязной системы, и лямки сползли к ногам. «Надо спрятать парашют, чтобы не попался на глаза фашистам», — подумал летчик и принялся сворачивать шелковое полотно. Замотав купол стропами, он бросил его за валун, в небольшую яму. «Хорошо бы углубить щель и спрятать понадежней этот белый сверток. Но чем и как это сделать?»

Только сейчас Николай подумал, что, выбросившись из самолета в критический момент, он ничего не захватил с собой. Не успел положить в наколенные карманы комбинезона охотничий нож, находившийся в бортовой сумке. «А что с полетной картой?» Он сунул руку за голенище — карты на месте не оказалось. Она, видимо, выпала во время прыжка.

Найдя каменный клин, похожий на топор, летчик с большим трудом закопал парашют.

В который раз после приземления Белоусов подумал об экипаже: о штурмане Петре Тимохине, о стрелке-радисте Владимире Полякове и о воздушном стрелке Павле Карнаеве. Выбросились ли они? Как бы он хотел сейчас увидеть их!

Быть может, товарищи в этот момент так же, как и он, обдумывают план дальнейших действий. В эти минуты до летчика донесся гул самолета. Белоусов посмотрел вверх и отчетливо увидел знакомый силуэт бомбардировщика — свой. Самолет развернулся и на повышенной скорости пошел на восток. «Счастливого вам полета, друзья!..»

Вновь наступила мучительная тишина. Николай вспомнил, что в эту ночь намечалось произвести по аэродрому Алакуртти два бомбовых удара. И теперь он ясно представил себе, как боевые друзья готовятся к повторному вылету. Летчики и штурманы разбирают свои ошибки, учитывают все, чтобы нанести врагу более ощутимый урон. «Вспоминают ли о моем экипаже? — думал Николай. — Кто пойдет первым подавлять зенитки? Наверное, Анатолий Иванов или Володя Уромов. Хорошо, если б им подвесили кассеты с мелкими осколочными...» Размышляя таким образом, он просидел несколько часов.

Снова Белоусов услышал далекий самолетный гул. Сердце учащенно забилось, когда он ясно услыхал знакомый звук. Вот уже первый эшелон подошел к Алакуртти. В воздухе повисли яркие «люстры». И снова злобно затрещали зенитки. Вначале шрапнель рвалась возле парашютов светящихся бомб: немцы пытались погасить их. Затем огненные трассы полетели в сторону бомбардировщиков. А на земле стоял громовой гул от разрывов бомб. Зрелище было захватывающее, но положение самого Белоусова отчаянное. Может быть, где-то совсем рядом враг. Белоусов достал из кармана куртки ручной компас и сориентировался. Он находился юго-восточнее железной дороги, в пяти-шести километрах от станции Алакуртти. Значит, до линии фронта около пятидесяти километров. В другое время, если следовать по дорогам или тропам, такое расстояние можно было бы преодолеть за два-три перехода. Но как быть сейчас, когда кругом враги, открытая тундра и у него нет с собой даже куска хлеба. Николай только сейчас понял всю глубину своей ошибки. И почему он всегда оставлял бортовой паек в кабине самолета, а не раскладывал по карманам?.. Летчик еще раз ощупал все свои карманы и был чрезвычайно рад тому, что обнаружил пол-плитки шоколада. Белоусов разделил ее на десять равных частей, завернул в платок и положил в комбинезон.

Брезжил рассвет. Пожары на аэродроме начали угасать. Лучше стала просматриваться местность. Впереди виднелось озеро, покрытое редким туманом. На севере и востоке показались очертания невысоких сопок, южнее — массив чахлого кустарника. Николай добрался до него, выбрал поудобнее место и сел. Надо было обдумать план Дальнейших действий. Он вынул пистолет и пересчитал патроны. В двух обоймах было шестнадцать штук, да россыпью в кармане набрался десяток. Не так уж плохо...

Белоусов решил пробираться на восток под покровом ночи, держась подальше от тундровых дорог и троп. Летчик сбросил с ног лохматые унты, остался в хромовых сапогах. Отправляясь в полет, он всегда надевал унты на сапоги — вдруг придется преодолевать суровую и капризную тундру? Теперь Белоусов легко мог переходить болота и протоки речушек, каменистые склоны сопок, а на привалах отогревать ноги в унтах.

Пока не наступил полный рассвет, надо было подальше уйти от аэродрома и станции Алакуртти. Разгребая низкорослый колючий кустарник, Николай пошел на восток. Через некоторое время летчик выбрался на склон сопки. Вокруг лежало множество небольших валунов. Забравшись повыше, он остановился у огромного камня, глубоко вросшего в землю. Бросил на землю унты, огляделся. Рассвет уже наступил, и теперь можно было рассмотреть очертания местности. Там, где находился немецкий аэродром, высоко к небу поднялось огромное облако дыма. С земли нет-нет да и взлетали в воздух языки пламени. Сквозь дым пожара и утреннюю дымкуеле просматривались постройки железнодорожной станции. Всюду на возвышенных местах виднелся кустарник и редкие низкорослые березки. Кругом тишина.

Николай устало опустился на землю. Низкие лучи северного солнца плохо грели летчика. Белоусов задремал и просидел так несколько часов.

Наступили сумерки, а за ними ночь. Густая дымка скрывала очертания горизонта. Над озерами и в низинах она сгущалась еще больше и, словно ватным одеялом, прикрывала их. Петляя между валунами, обходя топкие места, Белоусов спорым шагом все дальше и дальше уходил от сопки, где он провел свой первый день в тундре. Труднее всего было идти кустарником; колючки и грубые ветки карликовых деревьев то и дело цеплялись за комбинезон, затрудняли ходьбу. Но вот кустарник начал редеть, стало появляться все больше и больше мха. Неожиданно Белоусов почувствовал под ногами твердую и довольно ровную почву. Он наклонился и стал щупать ее руками. Сомнений не было — он вышел на тропу.

Несколько часов капитан огибал озеро, переходил через топи и только перед самым рассветом вышел на сухую каменистую почву, где решил остановиться на отдых. Выбрал скрытый уголок, переобулся в унты и, привалившись спиной к покрытому мхом валуну, задремал. Так он просидел более трех часов. Очнулся от какого-то шороха. Приподнявшись, Белоусов увидел метрах в тридцати — сорока двух немцев с автоматами. Разговаривая, они неторопливо приближались к месту, где лежал летчик.

Белоусов выхватил пистолет, взвел его и стал ждать. Болтая, немцы продолжали идти своей дорогой. Вот они совсем близко. В нескольких шагах от Николая немцы остановились, осмотрелись и, не прекращая разговора, свернули в сторону. Летчик понял всю опасность своего положения: раз появились патрули, значит, где-то близко расположено вражеское подразделение. Надо скорей, как можно скорей уходить из этого района.

Ползком добрался он до кустарника. В ожидании темноты Николай сидел неподвижно и прислушивался к каждому звуку. Дважды довольно четко слышал одиночные выстрелы. Когда наступила темнота, съел очередную дольку шоколада и снова зашагал на восток.

И так каждые сутки: днем отдых, ночью очередной переход. Голод, усталость и нервное напряжение вконец измотали Белоусова. Он уже съел весь шоколад, где только мог, собирал ягоды. Все чаще кружилась голова, покраснели и слезились глаза. Очень сильно опухли ноги, из-за этого с огромным трудом он надевал сапоги. Иной раз очень хотелось прилечь, но капитан стал бояться сна: ляжешь на землю, а потом не встанешь. И он позволял себе лишь небольшую дремоту. Ночные переходы забирали много сил и становились все короче.

В голову лезли разные мысли. Белоусов вспоминал родные саратовские места, город Ртищев, где ждали его мать и отец, где он родился и жил. Он так любил свой город, любил утопающие в зелени улочки, переулки. Сейчас он ясно видел перед собой школу, ребят, с которыми учился. Там он вступил в пионеры, в комсомол. Оттуда уехал в Оренбургское летное училище. Вдали от родных мест Николай поначалу сильно тосковал. Приезжая на побывку, долго не мог налюбоваться красотами природы родного края. Особенно любил он реку Хопер с ее неповторимыми пейзажами.

Семья Белоусовых была большая, дружная. Крепко дружил Николай с младшим братом Володей. Еще в средней школе, начитавшись книг про авиацию, братья решили стать летчиками. Ничто не помешало им осуществить свою мечту. Николай стал бомбардировщиком, Владимир — штурмовиком.

«С начала войны Володя часто писал мне, что очень доволен своей судьбой, рассказывал о боевых делах, о том, как летал на штурмовку вражеских войск, — думал Николай. — И вот теперь его нет, в двадцать два года оборвалась жизнь Володи. А как это произошло, когда? Да, кажется, в начале февраля сорок второго. На мой запрос тогда ответил командир штурмового полка. Базировались они на подмосковном аэродроме. По два-три раза в день летчики ходили на штурмовку мотомехвойск, защищая родную столицу. В одном из полетов Володя в составе звена штурмовал скопление вражеской техники. Внезапно налетели фашистские истребители и подожгли самолет Владимира. Объятая пламенем машина упала на землю. Вот так и не стало Володи...

А Костя, братень, тот в свое время в моряки подался, стал кадровым офицером, — продолжал вспоминать Николай. — Частенько говорил он нам с Вовкой: у нас, братва, как в песне — вы в небесах, я — на море. Наш напев и могуч, и суров... У тебя-то, Костик, напев сейчас, может, и могуч, а у меня — никудышный. Ползаю по тундре неделю, и кажется, конца не будет моим мытарствам. Я-то сильный, выдержу все это, только боюсь за маму: сообщат ей, что не вернулся с задания ее второй сын, ну и не выдержит, сляжет. С сердцем ведь у нее неважно».

Шла восьмая ночь блуждания по тундре. Накануне лил сильный дождь. Белоусов попал в заболоченную долину, а едва выбравшись из нее, встретил бурный проток. С трудом летчик преодолел разбушевавшуюся речушку. В это время уже стало светать. Николай поднялся метров на тридцать вверх от берега и, устало плюхнувшись на землю, стал растирать закоченевшие ноги. Страшно ломило суставы, ныло все тело, сильно кружилась голова. Напрягая последние силы, Белоусов все же стянул сапоги. Он надел унты и хотел было встать, осмотреться, но вдруг услышал русскую речь. Это оказался наш патруль. Летчика отправили в госпиталь, а через десять дней он прибыл в полк.

После всего пережитого, после долгих скитаний по тундре Белоусов еще яростнее стал громить ненавистных фашистов. Он постоянно рвался в бой, ходил на самые трудные и опасные задания.

...Вплоть до апреля 1944 года бомбардировщики нашего соединения, взаимодействуя с авиацией Северного флота, продолжали наносить мощные удары по портам и аэродромам фашистских захватчиков, расположенным в северных районах Норвегии и Финляндии. Так была успешно решена боевая задача, поставленная Верховным Главнокомандованием, по обеспечению проводки караванов морских судов союзников в наши незамерзающие порты.

Рубежи боевой славы

От Сталинграда до Варшавы

Действуя в Заполярье, наше соединение в то же время принимало активное участие во многих крупных операциях, проводимых советскими войсками на других фронтах Великой Отечественной войны. Длительное время около двух десятков экипажей дивизии находились в распоряжении Сталинградского фронта. Вместе с лучшими частями АДД и соединениями фронтовой авиации они наносили мощные удары по танковым и моторизованным войскам в пунктах сосредоточения, а также по железнодорожным узлам и аэродромам противника, оказывая активную поддержку нашим войскам при прорыве обороны, окружении и разгроме фашистских полчищ в Сталинграде. Только за период контрнаступления бомбардировщики, штурмовики, истребители и разведчики совершили под Сталинградом около 36 тысяч самолето-вылетов и сбросили на противника свыше 140 тысяч бомб^[4]. От ударов с воздуха враг понес огромные потери в войсках и боевой технике.

И когда в феврале 1943 года было завершено это величайшее сражение, все мы безмерно радовались этому историческому событию. Мы хорошо понимали, что битва на Волге резко изменила обстановку на советско-германском фронте, она означала решающий перелом в ходе второй мировой войны. Были созданы благоприятные условия для массового изгнания оккупантов из пределов нашей Родины. Используя достигнутый успех, Ставка Верховного Главнокомандования организовала наступление на Северном Кавказе, в Донбассе, на курском, харьковском, смоленском, орловско-брянском направлениях...

После Сталинграда фашистская оборона затрещала, как говорится, по всем швам. Гигантский фронт от Баренцева моря до предгорий Кавказа пришел в движение. Гитлеровцы дрогнули. Грозная лавина наших войск стала преследовать врага. Не зная отдыха, не чувствуя усталости, мы помогали воинам наземных частей и соединений развивать наступление, нанося удары по отступающему врагу, громя его аэродромы и тылы, железнодорожные узлы и переправы.

Весьма важным составным звеном стратегического замысла была и наступательная операция Ленинградского и Волховского фронтов по прорыву блокады города Ленина, в которой активное участие приняло наше соединение. Полки летали на бомбардировку объектов в полосе прорыва блокады Ленинграда. Экипажи по два-три раза в ночь вылетали на боевые задания и с честью выполняли их. На всю жизнь запомнился нам день 18 января 1943 года, когда мы, прилетев с задания, услышали сообщение по радио, что в районе Синявино произошла историческая встреча войск 67-й и 2-й ударной армий. Южнее Ладожского озера был создан коридор шириной восемь — одиннадцать километров, через который героический Ленинград получил прямую сухопутную связь с Большой землей.

После прорыва блокады летчики нашего соединения стали наносить мощные бомбовые удары по беззаботненской артгруппировке немцев, которую они использовали для обстрела Ленинграда из крепостных дальнобойных орудий. Гитлеровцы установили их в специально оборудованном подземном укрытии. С наступлением темноты они по рельсам выкатывали орудия на позиции и вели варварский обстрел города. Боевая задача была очень важной, и потому подготовка к выполнению ее велась с особой тщательностью. Была хорошо разработана система наведения на цель: с севера, из Кронштадта, горизонтально устанавливались в направлении пункта Беззаботное два мощных прожектора, с востока, с окраины Ленинграда, также ставились прожекторы. Таким образом, цель обрамлялась световым квадратом, который даже при плохой видимости хорошо был заметен с воздуха.

В течение нескольких дней летчики 36-й дивизии и еще двух соединений авиации дальнего действия бомбардировали беззаботненскую артгруппировку врага. Заход на цель от Кронштадта был настолько удачным и простым, что все мы без особого труда отыскивали объект удара и с ходу разгружались над ним, посылая на голову фашистам крупные фугасные и бронебойные бомбы. Особенно успешно действовали экипажи коммунистов В. А. Трехина, С. К. Бирюкова, В. В. Вериженко, В. В. Уромова, Н. А. Рыцарева, В. В. Васильева, К. П. Платонова, Н. И. Белоусова, Ф. Я. Брысева, И. В. Петруни, А. В. Иванова, В. Д. Иконникова.

Мужественно и смело действовали и молодые летчики. После того как экипаж старшины А. Г. Леонтьева ударил по заданной цели, его настиг ночной истребитель. Первую атаку воздушные стрелки сумели отбить, но во время повторной бомбардировщик был подожжен. Быстро оценив обстановку, Леонтьев без паники дотянул до Кронштадта и дал команду экипажу выброситься с парашютами. Сам он покинул кабину над побережьем острова, направив пылающий самолет в море. За этот героический поступок летчик был награжден медалью «За отвагу».

В другой раз экипаж Леонтьева в составе штурмана старшины Павла Черноморцева, воздушного стрелка-радиста младшего сержанта Сергея Долгирева и воздушного стрелка младшего сержанта Карима Узрепова бомбил железнодорожные эшелоны на подступах к Ленинграду. Прямым попаданием бомб авиаторы взорвали эшелон. На станции начались пожары, последовали взрывы. В это время бомбардировщик был атакован парой ночных истребителей. Завязался неравный воздушный бой. Самолет получил много пробоин, была нарушена связь между членами экипажа. В этой обстановке Александр Леонтьев сумел уйти от преследования и благополучно привел израненный самолет на свой аэродром.

При налете на город Мга отважно действовал летчик лейтенант Константин Платонов, проявив при выполнении задания завидную бойцовскую выдержку. В точно назначенное время экипаж вышел на цель и сбросил первую серию осветительных бомб. В это время бомбардировщик был атакован ночным истребителем Ме-110. В результате был убит стрелок-радист Василий Олейников, самолет получил сильные повреждения. Стремясь во что бы то ни стало повторно осветить заданный объект, мужественный летчик снова зашел на цель, дал возможность штурману Владимиру Помазану с большой точностью сбросить вторую серию САБов. Были созданы необходимые условия экипажам основной группы для нанесения бомбового удара. Но в это время вражеский истребитель вторично атаковал самолет. Смертельно был ранен штурман, кабину летчика охватило пламя. На горящем самолете Платонов с трудом дотянул до своей территории.

Наши бомбардировщики вели борьбу с тактическими и стратегическими резервами, наносили мощные удары по тылам врага — по станциям и железнодорожным узлам Двинск, Резекне, Псков, Остров, Опочка, Выборг. Экипажи неоднократно громили скопления войск и техники в портах Котка и Турку, а также военно-промышленные объекты Хельсинки. Всюду они наносили врагу большой урон.

В жарких боях и сражениях проходила одна ночь за другой. Воздушные бойцы дивизии проявили героизм, беспримерное мужество и отвагу, за что многие из них были награждены орденами. В боевой истории нашего соединения есть такая запись: «Только при освобождении города Ленина экипажи совершили свыше 1000 боевых вылетов, сбросили более 9300 авиабомб различных калибров. В результате на объектах удара создано 273 пожара и свыше 100 взрывов большой силы».

В конце марта 1943 года закончилось зимнее стратегическое наступление наших войск. Линия фронта стабилизировалась, наступило относительное затишье. Оно было использовано для укомплектования частей людьми и техникой. Значительное пополнение частей летно-техническим составом, а также увеличение количества боевых машин создало условия для более крупных формирований и в авиации дальнего действия.

30 апреля 1943 года Государственный Комитет Обороны принял решение о введении в авиации дальнего действия корпусной системы. Это мероприятие улучшало управление частями, повышало эффективность их использования в стратегических целях. Вскоре наш штаб получил приказ командующего генерал-полковника авиации А. Е. Голованова, в котором говорилось о формировании восьми авиационных корпусов.

Создание нашего 8-го бомбардировочного корпуса АДД — командиром был назначен генерал-лейтенант авиации Н. Н. Буянский, начальником штаба полковник И. Н. Турчин, начальником политотдела полковник С. И. Приезжев — осуществлялось путем выделения из 36-й дивизии и ее полков личного состава для формирования новых частей. Так, на базе 455-го был создан 109-в полк, командиром его стал подполковник В. К. Юспин, На базе 42-го — 108-й полк, который возглавил подполковник И. В. Родионов. Во вновь образованную 48-ю авиадивизию вошли 455-й и 109-й полки, командиром ее стал полковник С. К. Набоков, начальником штаба майор И. Ф. Захаренко. Подполковник М. И. Ларкин возглавил штурманскую службу дивизии. Меня назначили старшим штурманом 455-го полка, где я прослужил до конца войны.

Реорганизация частей не мешала ведению боевых действий. В апреле многие наши экипажи участвовали в нанесении массированных ударов по военно-стратегическим объектам Восточной Пруссии. В то же время значительная часть летчиков действовала по железнодорожным узлам Рославль, Орша, Гомель, станциям Жуковка, Спас-Деменск. Гитлеровцы создали мощную противовоздушную оборону не только вокруг крупных военно-промышленных объектов, но и вокруг узловых перевалочных пунктов, железнодорожных станций, где полным ходом шла выгрузка войск, техники, боеприпасов. Зенитные батареи среднего и крупного калибра в сочетании с прожекторами и истребителями-перехватчиками постоянно оказывали нашим экипажам сильное противодействие.

В мае при налете на станцию Спас-Деменск корпус потерял пять самолетов. Действуя в ударной группе бомбардировщиков, экипаж лейтенанта И. Д. Козыревского прямым попаданием бомб поджег вражеский эшелон. При отходе от цели самолет схватили несколько прожекторов. По экипажу повела интенсивный огонь зенитная артиллерия. Сразу был выведен из строя левый мотор, осколками снаряда тяжело ранило штурмана Николая Александрова. В кабинах перестали действовать многие навигационно-пилотажные приборы. В труднейших условиях Козыревский развернул машину и повел на восток. Вскоре из-за перегрева правого двигателя самолет стал резко терять высоту. На траверзе города Волоколамск стрелка высотомера показала 150 метров. Командир решил идти на посадку. Он включил посадочные фары, штурман, превозмогая боль, стал дополнительно освещать местность ракетами. Вскоре Александров, увидев перед собой ровную площадку, крикнул:

— Плюхай!

Летчик убрал газ, и тут же самолет со свистом и скрежетом пополз по земле. Экипаж вытащил штурмана из кабины и оказал ему необходимую медицинскую помощь. Пришлось ждать рассвета, а когда он наступил, авиаторы не узнали свой самолет. Крылья, фюзеляж, хвостовое оперение — все было в рваных пробоинах. Старшего лейтенанта Александрова на подводе пришлось отправить в госпиталь. Около полугода он находился на лечении, но в боевой строй так и не вернулся. Штурмана списали с летной работы, а затем назначили начальником разведки нашей дивизии. Правда, Николай Васильевич не расставался с небом, он частенько летал с нами в роли контролера-фотографа. Всегда отлично готовил ему аэрофотоаппараты лучший специалист полка Аркадий Шуваев.

В начале лета 1943 года немецко-фашистское командование задалось целью взять реванш за Сталинград, намереваясь осуществить окружение наших войск в районе Курского выступа. Готовя операцию под кодовым названием «Цитадель», фашистское командование в короткое время стянуло на фланге Курской дуги крупные силы. Большие надежды гитлеровцы возлагали на новую боевую технику — танки «тигр» и «пантера» и самоходные артиллерийские установки «фердинанд», на истребители «Фокке-Вульф-190а» и штурмовики «Хеншель-129», предназначенные для поддержки пехоты.

Готовясь к битве под Курском, Ставка Верховного Главнокомандования поставила перед нашими Военно-Воздушными Силами задачу завоевать господство в воздухе не только на отдельных направлениях, но и на всем советско-германском фронте. С этой целью в широких масштабах были организованы боевые действия по вражеским аэродромам. Мощные бомбовые удары в сочетании с воздушными боями приняли форму воздушных операций. В одной из таких операций вместе с 1, 2 и 15-й воздушными армиями принимали участие соединения АДД, в том числе и наш 8-й авиационный бомбардировочный корпус. В течение трех ночей мы наносили сосредоточенные удары по вражеским аэродромам, расположенным в районах Сещи, Смоленска, Курска, Орла, Брянска, Орши и в других пунктах. Общими усилиями фронтовой и дальней авиации в этой операции было уничтожено 223 вражеских самолета^[5].

Перед Курской битвой авиация дальнего действия продолжала выполнять самостоятельную операцию по срыву оперативных и стратегических железнодорожных перевозок противника, чтобы задержать перегруппировку его войск. Систематическими ударами наша авиация не только снижала интенсивность работы гитлеровских коммуникаций, но и наносила противнику большие потери в живой силе и боевой технике. Так, в ночь на 3 мая 1943 года при налете на железнодорожный узел Минск, через который шли поезда из Германии и Польши к Курску, 109 бомбардировщиков 8-го корпуса разрушили товарную и пассажирскую станции, паровозное депо, электростанцию, разбили три воинских эшелона, взорвали склад с боеприпасами. Движение по железной дороге было задержано на трое суток.

Кроме того, в городе были разрушены штаб авиационной части и казармы, в которых погибло около 200 гитлеровцев. Всего же при налете на военные объекты Минска было убито около двух тысяч вражеских солдат и офицеров^[6]. В этом вылете пример героизма и боевой зрелости продемонстрировали экипажи коммунистов В. В. Уромова, А. В. Иванова, В. В. Вериженко, В. А. Трехина, П. И. Романова, К. И. Уржунцева, А. Штанько, И. Н. Симакова.

В одном из полетов на Брянский железнодорожный узел бомбардировщики нашего соединения уничтожили более пятисот вагонов, загруженных снарядами, минами, горючим, а также вагоны с войсками противника. Фотоконтролем было подтверждено прямое попадание бомб, сброшенных на эшелоны нашими лучшими экипажами, возглавляемыми летчиками Ф. Я. Брысевым, Н. И. Белоусовым, В. В. Васильевым, Б. П. Кочневым и В. Н. Новожиловым.

Исключительное мужество и мастерство проявил летчик старший лейтенант Антон Шевелев при нанесении бомбового удара по станции Жуковка. До цели оставалось 20 километров, когда длинная очередь вражеского истребителя полоснула по фюзеляжу. Ранены были радист и стрелок, поврежден левый мотор, выведен из строя руль высоты. Но командир не собирался выходить из боя. На подбитом, трудноуправляемом самолете Шевелев прорвался к цели, сделал все возможное, чтобы штурман комиссар полка майор Куракин прицельно сбросил бомбы. В результате был взорван железнодорожный эшелон. С большим трудом летчик довел израненный самолет до запасного аэродрома, мастерски приземлил его и тем самым спас экипаж и боевую машину.

Через двое суток после освобождения Орла и Белгорода началась Смоленская операция, носившая условное наименование «Суворов». По замыслу Ставки, советским войскам предстояло сокрушить центральную часть так называемого гитлеровского Восточного вала, отбросить врага еще дальше от Москвы и овладеть «смоленскими воротами» — междуречьем Днепра и Западной Двины. 7 августа из района северо-восточное Спас-Деменска перешла в наступление ударная группа Западного фронта, а 13 августа из района восточное Духовщины — группировка Калининского фронта. Бои на смоленском направлении сразу же приняли упорный и ожесточенный характер. Условия лесисто-болотистой местности крайне осложняли борьбу.

И здесь в поддержку нашим наземным войскам развернули активные боевые действия соединения фронтовой и дальней авиации. Ближние бомбардировщики, штурмовики наносили непрерывные удары по пехоте, танкам, артиллерии на огневых позициях и по опорным пунктам противника в интересах обоих фронтов. Фронтовая истребительная авиация успешно отражала удары вражеских бомбардировщиков по нашим наступающим войскам, по аэродромам, железнодорожным станциям и другим важным объектам.

Многие экипажи нашей дивизии отлично ориентировались в полосах действий Западного и Калининского фронтов. Нам не раз приходилось летать в небе Подмосковья, над Калининской и Тульской, Брянской и Орловской, Калужской и Смоленской землей. Хорошо зная район полетов, расположение площадных и линейных ориентиров, мы безошибочно выходили на вражеские объекты и уничтожали их. Вот и теперь, в разгар лета 1943 года, перед нашими полками поставлена трудная задача — взломать долговременные укрепления врага в районе Духовщина, Сыроквашино, Гаврилово, Буцево, Бараново и других опорных пунктах.

Духовщина... Этот небольшой районный центр Смоленщины расположен в лесу, окружен глубокими и длинными балками. Именно здесь в 1941 году гитлеровцы сосредоточили отборные силы бронетанковых механизированных войск для решительного броска на Москву. Здесь нам, ветеранам полка, пришлось много раз бомбить танки и мотомехвойска противника. Мы теряли боевых товарищей, самолеты, но не падали духом, потому что верили, что и на нашей улице будет праздник.

По всему огромному советско-германскому фронту фашистские полчища под натиском наших войск откатывались на запад. И это воодушевляло каждого из нас на новые славные дела. Вот и сейчас, перед вылетом на задание, мы в готовности сидели в землянке. Лица летчиков светятся улыбками. Склонившись над картой Смоленского района, о чем-то горячо разговаривают заместитель командира эскадрильи капитан Сергей Карымов и начальник связи подразделения лейтенант Артем Мартемьянов. До меня доносились обрывки фраз: «воздушный бой...», «сбили двух...». Да, этим воздушным бойцам есть что вспомнить. Здесь, на Смоленщине, в первые месяцы войны авиаторы уничтожили несколько вражеских танков и самоходных орудий, в воздушных боях сбили три самолета противника. Было и такое — с горящего самолета прыгали они с парашютами, на их глазах гибли боевые друзья. Но ничто не поколебало их твердой воли и веры в нашу победу. Чуть дальше сидят в ожидании вылета летчики Володя Уромов, Слава Кибардин, штурманы Слава Колчин и Петя Шевченко. Они вспоминают о тяжелых и жарких воздушных боях на дальних и ближних подступах к столице, об уничтожающих бомбовых ударах по врагу...

За тридцать минут до взлета экипажи получили очередную задачу, ознакомились со сводкой погоды, уточнили данные связи и опознавательный сигнал «Я свой самолет», поставили точное время. И когда прозвучала команда «По самолетам!» и мы разошлись по аэродрому, то увидели в вечернем небе самолет-разведчик. Он летел на большой высоте, то и дело менял курс. Вскоре поступил сигнал о рассредоточении самолетов и немедленном взлете. Все заторопились. Каждый хотел побыстрее подняться в воздух, и потому несколько нарушилась очередность взлета. Мы с командиром подполковником Чеботаевым тоже вырулили на старт и с ходу пошли на взлет. Загруженный самолет нехотя оторвался от земли и стал медленно набирать высоту.

— Лысенко! — обратился командир к стрелку-радисту. — Что там сзади нас творится?

— Самолеты продолжают взлет.

— Передайте на командный пункт: техническому составу уйти в укрытия, летным экипажам действовать над целью по отработанной схеме.

— Есть, передать! — бодро ответил радист. На душе становится спокойнее. Подойдя к исходному пункту маршрута, я дал расчетный курс. Командир быстро развернул самолет в нужном направлении и спросил радиста:

— Сколько взлетело машин?

— Тридцать пять вступили в радиосвязь с землей: восемнадцать наших, остальные от сто девятого полка.

— Порядок! — весело отозвался Чеботаев. Так начался наш первый полет во время наступательной операции «Суворов». В целом он был несложным: маршрут пролегал по известной трассе над Ярославской, Калининской и Смоленской землей. Дул попутный ветер, и мы довольно скоро прошли Московское море, пересекли Волгу у Ржева и вышли на город Белый. Далее местность была мне хорошо знакома. Чеботаев, видимо, заметил мою возню в кабине, спросил:

— Что, волнуешься, Алексей Иванович? Видать, родные места узнал?

— Узнал, командир, очень хорошо они запомнились мне. Видишь, пролетели город Белый, реку Межа, массив Свитских мхов. Теперь до нашей цели рукой подать.

— Теперь мне ясно, почему ты рвался в этот полет да еще роль лидера-осветителя захватил, — подтрунивал подполковник. — Смотри «люстры» повесь как надо!

— Уж постараюсь, — в тон командиру ответил я и принялся готовить оборудование к работе. Ввел в прицел необходимые данные, поставил в рабочее положение электросбрасыватель. Предупредил командира о боевом курсе, высоте и скорости.

Вскоре впереди показалось продолговатое озеро. У западного берега его, где пересекается грунтовая дорога с узкоколейкой, виден райцентр Пречистое, за ним село Береснево. Внизу полыхали зарницы артиллерийской перестрелки. Но вот с двухкилометровой высоты отчетливо стал виден паук проселочных дорог, а в центре — городок Духовщина. Открываю бомболюки, включаю внутреннюю связь. Внимательно и неотрывно наблюдаю за землей. Как было условлено, наши наземные войска при нашем подходе к цели должны давать в сторону вражеского укрепрайона серии красных ракет.

— С земли нам сигналят! — доложил стрелок-радист Лысенко.

— Боевой! — с волнением говорю командиру, уточняю прицел и доворачиваю самолет влево.

Проходит несколько секунд — нажимаю на боевую кнопку, и светящиеся бомбы вспарывают темноту. Послышался голос стрелка-радиста:

— Горят все десять факелов, по ним бьют «эрликоны»!

— Пусть бьют! Вот им сейчас покажут, как надо бить! — возбужденно отозвался Чеботаев. Потом командирским тоном добавил: — Пойдем с набором высоты по кругу, посмотрим работу наших соколов.

Сверху хорошо было видно, как бомбардировщики преодолевали огонь и сбрасывали в заданный квадрат одну серию бомб за другой. Возникли первые пожары, последовали взрывы.

Через заданные временные интервалы серии САБов сбрасывают экипажи Ивана Федорова, Антона Шевелева и Георгия Десятова. И снова на освещенный укрепрайон летят фугасные и зажигательные бомбы. Вот над объектом взметнулся огромный столб огня. Видно, кто-то угодил в склад боеприпасов...

В этом полете мы также видели, как у села Старое Селище работали экипажи братской 36-й авиадивизии. Товарищи действовали по соседнему немецкому узлу сопротивления. Особенно хорошо у них было организовано освещение, и, видимо, поэтому серии бомб ложились очень кучно, вызывая большие пожары и мощные взрывы.

Наш стрелок предупредил командира о том, что в воздухе снуют ночные истребители Ме-110. Вскоре их заметили наши летчики. Фашисты пытались подойти к бомбардировщикам и нанести внезапный удар. Но экипажи предупреждали маневр гитлеровцев и открывали огонь раньше. И все-таки «мессерам» удалось поджечь один наш самолет. Он сразу воспламенился, но продолжил полет. Видимо, летчик из последних сил боролся за жизнь экипажа и машины, пытался сбить пламя, уйти подальше от опасного места. Но все попытки оказались тщетными: бомбардировщик, словно огненная комета, упал на землю. Узнать, кто вел машину, сразу нам не удалось. Все стало известно, когда мы прилетели на аэродром, — не вернулся с задания экипаж лейтенанта Анатолия Фалалеева. В нашем полку он сделал десятка полтора боевых вылетов. Авиаторы били врага смело, напористо... И вот их не стало в нашей фронтовой семье... На КП мы узнали и «авторов» мощного взрыва. Ими оказались летчик Алексей Касаткин и штурман Аркадий Черкашин.

Нашему соединению была поставлена и другая, не менее важная задача — блокировать пути подвоза вражеских войск и техники по железным дорогам Орша — Смоленск и Витебск — Смоленск. С этой целью наши полки несколько ночей подряд бомбили железнодорожные узлы Витебск, Орша, станции Городок, Лиозно. Несмотря на сильный зенитный огонь, экипажи, проявляя исключительное мужество и отвагу, точно выходили на заданные объекты, громили подвижной состав и станционные сооружения оккупантов. Потом воздушная разведка и донесения партизан подтвердили, что из-за сильного разрушения путевого хозяйства станция Лиозно была выведена из строя на двое суток. Таким образом, военные составы с важными грузами, вышедшие из Витебска, не могли следовать на Смоленский железнодорожный узел.

8 сентября 1943 года героически погиб командир эскадрильи 42-го авиационного полка капитан Васильев. Он был любимцем боевого коллектива. Накануне дня вылета его вызвал командир полка подполковник А. Д. Бабенко и сказал:

— Пойдете на воздушную разведку. Вам надлежит вскрыть интенсивность движения поездов на участках железных дорог Невель — Витебск — Орша, Орша — Смоленск — Ярцево, а также определить места наибольшего скопления составов...

— Все понятно, товарищ командир. Но у меня есть одна просьба. Если бы вы только разрешили... — Командир насторожился. А Васильев тихо, почти шепотом продолжал: — Взять в бомбоотсеки десяток бомб.

— Но ведь не положено разведчику брать бомбы...

— Почему это не положено! — неожиданно вспылил Васильев. — Два года оккупанты топчут Смоленскую землю, издеваются над моими родными, односельчанами, а я должен впустую утюжить воздух. Я считаю, что это нерентабельно в наших условиях!

— Вас посылают не утюжить воздух, а на разведку!

— Если без бомб — значит, утюжить!

Бабенко сдался и разрешил Васильеву подвесить на внутренние держатели десять зажигательных бомб. Тщательно осмотрев машину, Васильев взлетел и взял курс на запад. Выполняя сложный маршрут на переменной высоте, искусно огибая объекты наблюдения, летчик и штурман то и дело давали стрелку-радисту старшине Михаилу Ермилову разведданные, которые тот быстро кодировал и передавал на КП. На железнодорожных станциях Лиозно и Городок, на узле Витебск экипаж обнаружил большое скопление эшелонов. По вызову Васильева немедленно были подняты в воздух два бомбардировочных полка нашей дивизии, которые нанесли удар по эшелонам противника, причинив ему огромный ущерб.

Полет уже подходил к концу. Неожиданно экипаж заметил западнее города Ярцево, на станции Присольская, три состава. Один состоял из цистерн с горючим. Командир, не раздумывая, развернулся и твердо произнес:

— Сейчас ударим по составам! Рассчитывай, штурман, прицельную серию!

Васильев направил корабль на станцию и еще крепче сжал в руках штурвал. Как только бомбардировщик разгрузился над эшелонами, вся станция точно встрепенулась от спячки. К самолету потянулись разноцветные трассы снарядов. Тотчас загорелось правое крыло, и сразу же, будто поперхнувшись, зачихал мотор.

— Командир взрываются цистерны, горят эшелоны! — кричал стрелок-радист Ермилов.

— Молодцы, ребята! Так их, ползучих гадов! — взволнованно воскликнул капитан, а потом спокойно добавил:

— Миша, передай на землю: задание по разведке выполнено полностью. На станции западнее Ярцево подожгли эшелоны. Самолет подбит. Будем держаться до последней минуты...

— Выполняю, командир! — скороговоркой ответил Ермилов.

В создавшемся положении воздушные бойцы могли бы покинуть самолет. Васильев напомнил об этом членам экипажа. Но внизу была территория, занятая врагом. И поэтому каждый пожелал держаться до последнего... А полет усложнялся. Резко падала высота, пламя подступило к кабинам. Вскоре под крыльями горящего самолета замелькали тысячи вспышек: на передовой шел ночной бой. Летчик мужественно боролся с огнем. Но катастрофа оказалась неизбежной. Наши пехотинцы, прибежавшие к месту падения бомбардировщика, нашли в стороне обгорелого летчика. Они достали из кармана кожаной куртки документы, партбилет с номером 4872286. Углы его были обожжены, но фамилия и фотография коммуниста сохранились. Это был Василий Васильевич Васильев. На второй день командование наземной части сообщило в штаб нашей дивизии о героической гибели отважного коммуниста и его боевых друзей. Указом Президиума Верховного Совета СССР В. В. Васильеву было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Мужественно и смело громили фашистских оккупантов многие наши экипажи. Летчики 8-го авиационного корпуса, участвующие в Смоленской операции, за 17 летных ночей произвели 715 боевых вылетов. По заданным целям отбомбилось 686 экипажей. Ими были уничтожены десятки железнодорожных составов с военным имуществом, большое количество живой силы и техники противника. Особенно активную боевую работу в этот период вели авиаторы 42-го и 455-го авиаполков. 18 сентября 1943 года Указом Президиума Верховного Совета СССР эти боевые части за мужество и отвагу, проявленные их личным составом в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, были награждены орденом Красного Знамени. 25 сентября праздновал свое освобождение город Смоленск. Наши войска продвинулись на запад более чем на 220 километров и вышли на подступы к Витебску, Могилеву и Орше. Приказом Верховного Главнокомандующего 36-й авиадивизии, 42-му и 455-му авиационным полкам за активное участие в освобождении древнего русского города было присвоено почетное наименование Смоленских. Несколько позже такого же наименования был удостоен и 8-й авиационный корпус.

В середине апреля 1944 года с Севера возвратились на базовые аэродромы все наши летные экипажи. Они сразу же включились в боевую работу, которая проводилась в интересах 1-го и 2-го Прибалтийских фронтов для быстрейшего разгрома группировок врага в Прибалтике и Белоруссии. Бомбовые удары наносились по таким целям, как железнодорожные узлы Резекне, Петсеры, Остров, сланце-перегонные заводы и рудники, питающие горючим северную группировку противника в районе Кохтла-Ярве, по войскам противника, блокировавшим партизанские части в районах Полоцка и Лепеля, по аэродромам Балбасово, Идрица и многим другим целям.

В это время произошла смена руководства в нашем 455-м авиаполку. Командир Г. И. Чеботаев был переведен в другое соединение, на его место прибыл подполковник Василий Алексеевич Трехин. Всю войну он находился в 42-м полку, командовал отрядом, эскадрильей, был заместителем командира полка, успешно летал на боевые задания, награжден несколькими орденами. Мы сразу узнали друг друга. Оказалось, что мы с Трехиным встречались в тридцать шестом году в Оренбургской летной школе. Я был тогда курсантом, он — летчиком-инструктором.

Ушел от нас с повышением и наш всеми уважаемый замполит полка подполковник Николай Яковлевич Куракин. На его место был назначен майор В. В. Малышев. Он долгое время находился в политотделе штаба авиации дальнего действия, имел большой опыт партийной работы.

Особую боевую активность проявил летный состав нашего полка, других частей 8-го Смоленского авиакорпуса при подготовке и проведении Белорусской операции под кодовым названием «Багратион». Как было известно, удержанию Белоруссии в своих руках гитлеровское командование придавало особо важное значение. Сосредоточенные здесь войска группы армий «Центр» преградили нам кратчайший путь в Восточную Пруссию и Польшу. Используя многочисленные реки, озера, болота и леса, немцы создали здесь глубоко эшелонированную и хорошо подготовленную оборону. Наиболее сильные укрепления были в районах Витебска, Орши, Могилева и Бобруйска. Здесь же у противника были сосредоточены главные силы армий. Они имели в Белоруссии развитую сеть аэродромов, базируясь на которые вражеская авиация еще могла угрожать Москве.

Замысел операции «Багратион» состоял в том, чтобы разгромить немецко-фашистские войска и освободить Советскую Белоруссию. Предусматривалось нанесение сходящихся ударов фронтов в общем направлении на Минск, окружение и разгром вначале фланговых (витебской и бобруйской) группировок противника, а затем главных сил группы армий «Центр» восточное Минска.

В осуществлении замысла Белорусской операции важная роль отводилась военно-воздушным силам. Перед фронтовой и дальней авиацией были поставлены такие задачи: прочно удерживать наше господство в воздухе, активно взаимодействовать с наземными частями и соединениями при прорыве обороны, окружении и разгроме витебской и бобруйской группировок противника, а также при окружении и уничтожении основных сил врага, воспрепятствовать подходу резервов к полю боя и дезорганизовать отход вражеских войск на запад.

Летный состав нашего корпуса, как и другие части дальнебомбардировочной авиации, всесторонне готовился к боевым действиям. По фотопланшетам и картам крупного масштаба изучались укрепрайоны и места скопления войск противника, его аэродромы, железнодорожные узлы и особенности подхода к ним в условиях темного времени суток. Особое внимание уделялось нанесению массированных бомбовых ударов. С этой целью специально велась подготовка экипажей, входящих в группы осветителей, «зажигалыциков», и групп подавления ПВО противника.

За несколько дней до наступления бомбардировочные соединения АДД провели воздушную операцию по уничтожению вражеской авиации на восьми базовых аэродромах, где воздушная разведка вскрыла большое скопление самолетов. Полки 8-го корпуса наносили удары по аэродромам Балбасово и Идрица. Фоторазведкой установлено, что экипажи сожгли около двух десятков самолетов, подорвали склады боеприпасов и авиационного топлива.

Летчики других авиакорпусов, принимавших участие в налете на вражеские авиабазы, совершили около 1500 боевых вылетов и причинили большой ущерб противнику^[7].

20 июня 1944 года при выполнении боевого задания героически действовал в воздухе штурман 108-го полка капитан И. С. Зуенко. По пути к цели — аэродрому Балбасово экипаж подвергся атакам ночного истребителя противника. Был убит воздушный стрелок и тяжело ранен летчик. На самолете оказалась выведенной из строя внутренняя связь, разбиты бензобаки первой группы. Зуенко, имея опыт в пилотировании самолета, не теряя времени, вставил в своей кабине ручку управления и стал помогать летчику вести машину. Штурман вывел ее на железнодорожную станцию Богушевск, аварийно сбросил бомбы, вызвав на объекте большой пожар.

Раненый летчик не смог дальше пилотировать бомбардировщик. В этой сложной обстановке капитан Зуенко не спасовал. С помощью стрелка-радиста, используя радиопеленги, он точно вывел самолет на свой аэродром и произвел благополучную посадку. За время войны Иван Семенович совершил более двухсот боевых вылетов. В результате его неотразимых бомбовых ударов было уничтожено немало вражеских объектов, сотни фашистских захватчиков. За мужество и отвагу И. С. Зуенко присвоено звание Героя Советского Союза.

В ночь на 23 и 24 июня 1944 года в полосе трех Белорусских фронтов советская авиация провела подготовку наступления. Наши бомбардировщики атаковали важнейшие опорные пункты противника на участках прорыва обороны. 8-й авиационный корпус действовал в это время в интересах 3-го Белорусского фронта. Экипажи осветителей Ивана Симакова, Ивана Федорова и Георгия Десятова в назначенное время сбросили САБы над опорными пунктами врага Грязевицы и Кобеляки и тем самым создали отличные условия для бомбометания. Точными бомбовыми ударами летчики разрушили оборонительные сооружения врага, подавили его огневую систему. Особенно метко бомбили штурманы Николай Стогин, Марк Богуславский, Георгий Логинов, Фрол Голов, Георгий Лысов, Иван Бакаев, Михаил Кваша, Владимир Боржимский и Юрий Цетлин, За две ночи бомбардировщики совершили около 1450 боевых вылетов^[8], С рассветом наши удары обычно наращивались огнем артиллеристов и действиями летчиков фронтовой авиации. Согласованные по месту и времени удары наземных войск и авиации завершались быстрым прорывом обороны врага и разгромом его войск.

Белорусская операция, закончившаяся в конце августа, была одной из самых крупных операций второй мировой войны. Она охватила огромную территорию — до 1000 километров по фронту и 600 километров в глубину. Наши войска разгромили одну из самых сильных группировок врага и освободили Белоруссию, большую часть Литвы, половину территории Латвии, вступили в Польшу и подошли к Восточной Пруссии.

19 августа 1944 года за героизм и мужество, проявленные личным составом в борьбе с фашистскими оккупантами, 42-й и 455-й полки были переименованы в гвардейские. С этого времени они соответственно стали именоваться 28-м гвардейскимКраснознаменным Смоленским и 30-м гвардейским Краснознаменным Смоленским полками авиации дальнего действия, В этот день было у нас и другое радостное событие: летчикам нашего соединения капитанам Ф. Я. Брысеву, Н. В. Новожилову, П. И. Романову, штурману капитану А. Н. Прокудину было присвоено высокое звание Героя Советского Союза, Большая группа летного и технического состава была награждена орденами и медалями.

В полках прошли торжественные собрания. Выступая на них, воины давали клятву Родине еще крепче бить гитлеровских захватчиков.

В боях за освобождение Прибалтики летчики нашего корпуса показали себя мужественными и смелыми воздушными бойцами, мастерами бомбовых ударов. 31 октября 1944 года был издан приказ Верховного Главнокомандующего. В нем говорилось: «В боях за освобождение города Рига отличились летчики генерал-лейтенанта авиации Н. Н. Буянского, 48-я авиадивизия генерал-майора авиации С. К. Набокова и 109-й авиационный полк подполковника В. К. Юспина. В ознаменование одержанной победы соединениям и частям, отличившимся в боях за освобождение Риги, присвоить наименование Рижских».

Не прошло и недели, как новая радостная весть пришла в наш корпус. Указом Президиума Верховного Совета СССР за проявленный героизм, мужество и отвагу личного состава в борьбе с немецкими захватчиками 36-я авиационная Смоленская дивизия, 108-й и 109-й авиационные Рижские полки были награждены орденом Красного Знамени. Вскоре мы узнали, что нашим боевым товарищам В. Д. Иконникову, М. Г. Владимирову и И. Г. Федорову Указом Президиума Верховного Совета СССР присвоено звание Героя Советского Союза.

Герою Советского Союза капитану Федорову вскоре пришлось выполнять не совсем обычное задание... Уже вечерело, когда он пришел на стоянку. Командира встретили техник-лейтенант А. П. Куценко и механик М. С. Калпин. Они доложили о готовности самолета к вылету, о его дооборудовании.

Федоров посмотрел на часы и поблагодарил специалистов за оперативную подготовку бомбардировщика к заданию. Сегодня его экипажу поручено произвести выброску двух разведчиков в глубоком тылу врага, поэтому летчик с особой тщательностью производит предполетный осмотр машины. На самолете были переоборудованы бомбоотсеки, и капитан Федоров после осмотра моторов, управления и вооружения обратил особое внимание именно на это.

— Василий Андреевич, — обратился он к подошедшему инженеру эскадрильи Цикулину, показав на бомбоотсеки, — вы проверяли надежность действия всей этой рационализации?

— Не только проверял, но и руководил работой, — ответил Цикулин. — В полете старший из разведчиков будет держать с вами и штурманом постоянную внутреннюю связь.

— Ну а если внутренняя связь откажет?

— На этот случай предусмотрена световая сигнализации.

Уже стало темнеть, когда к самолету в сопровождении полковника были доставлены два разведчика. Разговор был предельно кратким. Федоров напомнил о порядке внутренней связи экипажа с разведчиками и об установленных сигналах. Перед посадкой в самолет старший разведчик, пожимая руку летчику и штурману, сказал:

— Благодарим вас за участие.

Вскоре с командного пункта поступил сигнал, разрешающий полет. Тут же принесли свежую метеосводку.

— Опять в районе выброски туман, — говорит Федоров. — Его, кажется, не переждешь. Летим, штурман?

— Летим, — ответил Голов.

Пожалуй, за всю войну экипажу И. Г. Федорова ни разу не давали такого сложного и ответственного задания. Любой ценой требовалось отыскать место выброски — лесную поляну. Но это только половина дела. Главное — надо было обеспечить наиболее точное приземление разведчиков, дать им возможность, не теряя времени, выйти к условленной явке. Удастся ли сделать все это без сучка без задоринки?

Вот и линия фронта. С большой высоты хорошо видны вспышки от артиллерийских и минометных выстрелов, всюду горят населенные пункты. Штурман Голов, растянувшись на полу кабины и положив перед собой полетную карту, внимательно следил за ориентирами на земле. Сделав какие-то записи в бортовом журнале, он вызвал по внутренней связи Федорова:

— По плану снижение. Дальше пойдем на малой высоте.

— Есть, снижение, — отозвался летчик и ввел машину в пологое планирование.

На высоте пятисот метров Федоров вывел самолет в горизонтальный полет. Взял заданный штурманом курс, осмотрелся. Тревожно было на земле: враг, теснимый нашими войсками, спешно подтягивал к фронту живую силу и технику. Было видно, как по дорогам с потушенными фарами двигались автомашины, тягачи тащили артиллерийские орудия, то тут, то там вспыхивали разноцветные ракеты. Чуть правее летчик увидел ночной старт и посадку самолетов.

— Шерстяных, Будеев! — обратился командир к радисту и стрелку. — Усилить наблюдение за воздухом, докладывать мне об обстановке.

— Понятно! — первым отозвался гвардии старшина Николай Шерстяных.

Большую часть дальнейшего маршрута летели в сложных метеоусловиях. Низкая облачность и обледенение заставили экипаж еще потерять высоту. Настроение было подавленное, летели молча. Лишь на траверзе города Голов, несколько раз мигнув сигнальной лампочкой, проговорил:

— До цели сто километров. Попытаемся зайти на нее с ходу.

Медленно двигались на бортовых часах стрелки. Поминутно росло напряжение у членов экипажа. Каждый думал только о том, как быстрее обнаружить на земле сигнальные огни и осуществить выброску разведчиков.

— Влево восемь, — скомандовал штурман. Чтобы не разболтать самолет, Федоров координированным движением рулей довернул машину на новый курс. На секунду он глянул за борт: под самолетом мелькала затянутая пеленой тумана лесистая местность. Наблюдения командира прервал голос Голова:

— До цели два десятка километров.

Проходит расчетное время. Самолет пролетел одну, затем вторую покрытую туманом лесную поляну. А условленного сигнала все нет и нет. Тревога экипажа росла.

— Нет огней!.. — сокрушался Голов.

— Спокойней, Фрол Иванович, спокойней, — мягко сказал Федоров. — Зайдем повторно с озера, как договорились на земле.

Белесым, неузнаваемым показалось экипажу яйцеобразное озеро. Туман исказил его конфигурацию, растянул по краям, увеличил в размерах. Но Голов сквозь пелену все же успел заметить одну деталь: на южной оконечности озера стояло большое многоэтажное здание, которое было помечено и на крупномасштабной карте.

— Правый разворот, курс сорок! — несколько успокоившись, скомандовал Голов.

От озера до условленной поляны лететь всего пять минут. При хорошей видимости даже в ночных условиях летчики могли бы увидеть ее издали. А сейчас прошло три, четыре минуты... Место выброски как будто бы наметилось впереди, а огней не было видно. Вот уже и пятая минута на исходе. И вдруг в наушниках раздался голос Федорова:

— Справа крест ярких огней — наша цель!

— Доворачивать поздно, сделаем еще заход с озера! — уже совсем повеселевшим голосом сказал штурман.

От огромного физического напряжения Федоров весь взмок. Из-под шлема стекали крупные капли пота. Но он не замечал сейчас ничего, кроме стрелки компаса, за которой рельефно выделялась цифра 45 — новый курс на поляну. Волновался и Голов. Он с трудом выискивал на земле ориентиры и сличал их с картой. Вот он включил связь с разведчиками:

— Алло, как меня слышите?

— Вас слышу хорошо.

— Приготовиться к прыжку. Высота полета триста метров.

— Вас понял, высота триста. Мы готовы. Усилившийся ветер несколько стянул туман с поляны. Теперь весь экипаж отчетливо видел впереди яркий крест из огней и чуть правее — костер. Это был тот самый условленный знак, по которому экипаж должен произвести выброску парашютистов. Ведя прицеливание по световому кресту, Голов держал на связи разведчиков. Как только цель подошла к перекрестию прицела, он скомандовал:

— Прыгай!

Штурман резким движением дернул за рукоятку бомболюков. В ту же секунду послышался голос разведчика:

— До встречи в Берлине!..

Звезды над Будапештом

Осенью 1944 года наши войска с боями вышли к границам Венгрии. В то время она оставалась единственным сателлитом фашистской Германии. Гитлеровское командование предпринимало отчаянные усилия, чтобы сохранить своего последнего союзника. Немцам были нужны богатства этой страны для военного производства, а венгерская армия — для укрепления фронта с юга. В экстренном порядке фашисты создавали новый фронт вдоль восточных границ Венгрии, куда поспешно стягивались войска.

Наше соединение базировалось тогда на аэродромах Лида, Желудок, Дубно. Отсюда мы вели боевую работу по целям, расположенным в Прибалтике. И вдруг поступил приказ — готовить полки для нанесения массированного удара по военно-промышленным объектам Венгрии, Правда, нам было известно, что другие соединения авиации дальнего действия неоднократно подвергали Будапешт мощным ударам с воздуха, дезорганизуя работу его важнейших военных предприятий.

Еще до войны здесь было сконцентрировано четыре пятых всех машиностроительных заводов страны. Кроме того, венгерская столица — важнейший узел железнодорожных путей: в городе несколько вокзалов и товарных станций.

Когда из штаба соединения пришло к нам боевое распоряжение, экипажи были на командном пункте. Летчики обступили командира полка Василия Алексеевича Трехина. Каждому хотелось скорей узнать, как планируется выполнить предстоящий полет. Незаметно разговор зашел о молодых экипажах.

— Скорей бы уж нас посылали на дальние цели, — сказал летчик младший лейтенант Александр Казанцев.

— А то война закончится, а мы так и не сходим на крупные объекты, так, видно, и не ударим по ним, — подхватил младший лейтенант Владимир Пинкин.

Эти слова многих задели за живое. В помещении стало шумно. Но вот поднялся командир, и все сразу умолкли.

— Прошу, товарищи, всех за столы. — Трехин разложил перед собой бумаги, карты и продолжал: — Наша цель — газовый завод, обслуживающий военную промышленность города. Продолжительность удара — восемь минут. Высота бомбометания — шесть с половиной — семь тысяч метров. Заход на объект в секторе с северо-востока, уход отворотом влево. На задание пойдут старички и молодые — Казанцев, Кукушкин, Пинкин, Редунов, Фигичев, Кузнецов, Захаров и Пермыкин.

— О-о!.. Вот это здорово! — загудели летчики. Трехин рассказал об особенностях взлета темной ночью, о полете через Карпаты, а также и о том, как будет строиться обеспечение бомбового удара.

— Лидером боевого порядка назначаю Героя Советского Союза капитана Иванова и с ним старшего штурмана полка майора Крылова, осветители — экипажи майора Уромова и Героя Советского Союза капитана Иконникова, — заключил командир.

За последний год при нанесении ударов в составе полка темной ночью командование стало выделять по три экипажа-осветителя. Первый самолет всегда выполнял роль лидера и наводил на объект остальные два экипажа. В районе цели лидер обычно определял заданный объект, сбрасывая первые одиночные светящиеся бомбы. Другой, следуя за лидером, делал поправки и бросал САБы точнее. Третий поддерживал равномерное освещение цели для бомбардировщиков. При таком порядке каждый из трех осветителей имел свое время сбрасывания светящихся бомб. Экипажи не выпускали друг друга из поля зрения. Если лидер выполнял освещение удачно, второй и третий самолеты бросали САБы в строго заданное время, создавая бомбардировщикам необходимые условия для прицельного бомбометания. Именно поэтому сейчас, после общей навигационной подготовки, мы со штурманами Василием Хорьковым и Николаем Шуровым много времени потратили на разработку плана освещения цели, уточнение всех деталей по обеспечению бомбового удара.

После того как была закончена подготовка к полету, экипажи отправились на аэродром. Здесь царило оживление. Слышались отрывистые команды техников, трещали храповики лебедок, визжали тросовые ролики. То у одного, то у другого самолета в огромную пасть фюзеляжа медленно поднимались бомбы. Щелкали замки бомбодержателей, принявших в свои ухваты очередные «гостинцы» для фашистов. Гудели моторы бензозаправщиков, из толстых шлангов упруго било топливо в горловины баков.

Полным ходом шла зарядка крупнокалиберных пулеметов и шкасов. В огромные ящики ровными слоями ложились снаряженные ленты. Здесь же торопливо трудились специалисты по навигационно-пилотажным приборам. Кажется, для всех этих людей мир сейчас ограничен вот этими самолетами. Они не замечали, что день начинает хмуриться и из серых туч сеет дождь. У техников и механиков, у которых, по твердому убеждению летчиков, золотые руки, было сейчас одно стремление — своевременно и как можно лучше подготовить боевые машины к заданию.

Мы же с капитаном Ивановым всеми мыслями погружены в предстоящий полет: ведь нам поручено возглавить боевой порядок полка, обеспечить надежное наведение экипажей на цель. Здесь, на самолетной стоянке, уточняем временную установку взрывателей для светящихся бомб и время горения факелов. Потом забираемся в свои кабины, где проверяем работу приборов, прицелов, внутренней связи. Все в норме. Правда, мы отметили, что у стрелка-радиста старшины Ивана Дегтярева не совсем отлажено переговорное устройство, а у воздушного стрелка сержанта Анатолия Кораблева нет четкости в докладе по наблюдению за задней полусферой бомбардировщика. Мы еще и еще раз отрабатываем слаженность в действиях экипажа при выполнении боевой задачи.

...Последовал сигнал на взлет. Наш самолет стартует первым. Нагруженная машина нехотя отрывается от размокшего грунта. Но вот качнулся горизонт и ушел вниз. Чуть-чуть сбавлен газ, изменен шаг винтам — сразу поутих шум двигателей, стал ровнее. Где-то за нами с тридцатисекундным интервалом берут разбег самолеты летчиков Уромова, Иконникова, Федорова, Штанько, Кротова, Гавриленко, Скороходова и многих других.

Прижатые густыми черными облаками к притаившемуся лесу, мы продолжаем полет на Будапешт. Вскоре вышли на исходный пункт маршрута и взяли курс на юго-запад. Наш путь лежит через Львов к Восточным Карпатам. Пламя из выхлопных патрубков зайчиками играет на верхушках пожелтевших деревьев. Правый мотор изредка постреливает, и от этого, словно в ознобе, вздрагивает самолет.

— Свечи забрызгало, — как бы оправдываясь, говорит по переговорному устройству Иванов. И тут же, обратившись к стрелку-радисту, спросил: — Дегтярев, как со взлетом других машин?

— Все в порядке, товарищ командир. Двадцать три следуют за нами.

— Хорошо. Связь с капе держать непрерывно.

— Разрешено только до Восточных Карпат, а там — полное радиомолчание, — напоминает радист.

— Знаю.

На первом этапе маршрута мне пришлось рассчитать курс по шаропилотным данным, полученным перед полетом. Скорость и направление ветра оказались точными, и потому мы продолжали полет без каких-либо отклонений от заданной линии пути. Нижний край облачности заметно приподнялся, соответственно поднимался и наш самолет. Высотомер показывал 600. В кабине запахло сыростью.

— Командир, не пора ли пробивать облака вверх? По всем признакам, вот-вот польет дождь, — обратился я к Иванову.

— Пожалуй, так. Лучше сохраним силы молодых экипажей, — отозвался капитан. И тут же по командной радиостанции он передал: — Я — «Сокол двадцать один», всем пробивать облака вверх. Скорость набора два метра в секунду.

Как только мы перешли в режим набора высоты, самолет вошел в темные непроницаемые облака. Началась болтанка, а затем полил сильный дождь. В таких условиях экипажу приходилось работать очень напряженно. Но, кажется, труднее всех нашему Ивану Дегтяреву. Он зорко наблюдал за воздухом, и ему же постоянно приходилось следить за потоком радиограмм, которые передавали наши экипажи. По договоренности, о наиболее важных из них он докладывал Иванову. Вдруг на самолете лейтенанта Воробьева отказало переговорное устройство. С земли передали: «Устранить неисправность, продолжать полет». Вскоре в эфире послышались радостные слова: «Все в порядке!» Открыв за спиной дверцу, я заглянул в командирскую кабину и посмотрел на Иванова. По выражению лица его, освещенного тусклым светом приборных лампочек, по его позе, уверенным движениям можно было догадаться, что у него превосходное настроение. Как бы в подтверждение моих мыслей, он, толкнув ногой в перегородку, разделяющую наши кабины, весело крикнул:

— А молодежь-то у нас стоящая, Алексей Иванович! В кромешной тьме мы настойчиво лезли вверх. Высотомер уверенно отсчитывал 2700, 2900, 3100... За нами шли остальные экипажи. Хотя их не видно, но все мы чувствуем, что где-то вот здесь, рядом, летят наши боевые товарищи, друзья. Все они выдерживают заданный режим полета. «Ну а наш флагманский корабль как идет в облаках? Не сносит ли его в сторону?» — думаю я и снова углубляюсь в расчеты, снимаю пеленги с боковых радиостанций, даю указание радисту, чтобы он попросил пеленгаторный пункт аэродрома засечь наш самолет.

Старшина Дегтярев быстро установил с землей связь и нажал на ключ зуммера. Вскоре на борт передали — пеленг 192 градуса. Прокладываю его на карте, веду карандашом до пересечения с линией пеленга боковой радиостанции. Что такое? Точка пересечения оказалась далеко в стороне от заданной линии пути. «Неужто так далеко снесло нас?» И тут же, отбросив тревожные мысли, пишу записку Дегтяреву: «Чепуха какая-то, а не пеленг, запроси землю еще раз». И записку посылаю по пневмапочте.

Вскоре старшина прислал мне патрон, в котором была аккуратно свернута моя бумажка и на обороте приписка: «Путаники и растяпы, мы здесь, в облаках, в холоде, работаем лучше, чем вы на земле. Если и дальше будете так помогать, то лучше мы как-нибудь обойдемся без помощников». Это послание я передал на землю. Получил новый пеленг — 218 градусов и тысячу извинений».

На высоте 3700 метров мы вышли наконец из облаков. Было очень сыро и холодно, но я, занятый своей работой, не заметил перемен. Не заметил бы я и того, что самолет вышел из облаков, если бы не голос Иванова, по тону которого можно было понять, что обстановка изменилась к лучшему.

— Что, Захар, выбрались уже из темной мути? — спросил я.

— Да, первая трудность позади, теперь можешь в к курсу придираться, требовать выдерживать его градус в градус, — полушутя-полусерьезно ответил Иванов.

— Как с профилем дальнейшего полета?

— Пойдем до рубежа Восточных Карпат с набором. Всему экипажу приготовить кислородные маски.

Вскоре Дегтярев доложил, что идущие за нами экипажи благополучно пробились вверх. Иванов тотчас же распорядился:

— Я — Двадцать первый, всем до Карпатских гор следовать с набором высоты.

Прошло два с лишним часа. Высота более 6000 метров. Температура наружного воздуха минус 28 градусов. Над нами звездное небо. По-прежнему занимаюсь определением навигационных данных, расчетами и вычислениями. Снимаю с радиополукомпаса пеленги, в свою очередь получаю от радиста пеленги наземных пеленгаторов и все это записываю в бортовой журнал, наношу на карту. Потом сравниваю, уточняю, исправляю неточности в определениях, стараюсь вывести свой самолет как можно ближе к намеченной на карте линии пути. В моей кабине ярко светятся циферблаты навигационно-пилотажных приборов, стрелки которых блестят белыми тонкими полосками. Картушка компаса равномерно колеблется: полтора-два вправо, полтора-два влево — самолет идет строго по прямой.

Недалеко уже и Восточные Карпаты. Но кругом по-прежнему облака, нигде не видно ни одного пятнышка, ни одного разрыва. Что будем делать, если они и по ту сторону гор сплошной стеной закрывают землю? Как тогда найти цель? Вся надежда на то, что прогноз синоптиков оправдается — русло Дуная в районе цели будет открытым.

— Через пять минут начнутся Карпатские горы, — сообщаю я экипажу.

— Дегтярев! — вызывает командир радиста. — Передай на землю радиограмму: подходим к Карпатам, в строю двадцать четыре. Боевой приказ будет выполнен.

— Есть, передать на землю! — с готовностью ответил радист.

По расчету времени под нами должен быть хребет Восточных Карпат. Напрягаю зрение, силюсь увидеть что-либо. Вскоре слева от нас на белом облачном пространстве показалась какая-то темная полоса. Так и есть! Это в разрывах видны отдельные очертания гор.

Полоса разрывов, идущая слева от самолета, становится все больше и ближе. Теперь уже отчетливо видны вершины, а на дальних южных склонах — мерцающие огоньки редких селений.

Надо произвести промер ветра. Прильнув к окуляру прицела, ловлю впереди по курсовой черте светящуюся точку. Минута-другая... Затем снимаю величину угла сноса. Потом рассчитываю путевую скорость, направление, скорость ветра и угол прицеливания. Теперь у меня есть все данные для точного сбрасывания осветительных бомб!

За Восточными Карпатами облачность постепенно рассеивается, но земля просматривается плохо. Приходится вести корабль главным образом по расчету времени и магнитному компасу. Но вот показалась и граница облачности. Внизу чернеет земля, и на всем этом темном фоне поблескивает могучий Дунай. Мы вышли на его характерный изгиб у города Вац. Здесь река течет строго на юг.

— Впереди в тридцати километрах по курсу — Будапешт! — сообщаю экипажу. И тут же прошу Иванова: — Подержи, Захар, курс, хочу поточнее определить угол сноса в районе цели.

Уцепившись за какую-то световую точку, командир повел самолет строго по прямой. Когда этот промер был закончен, Иванов помигал сигнальной лампочкой и властно сказал:

— Всем глядеть в оба!

На подходе к Будапешту отчетливо видим вспыхнувшие над целью светящиеся бомбы, десятки оживших прожекторов. Они беспорядочно рыщут в пространстве: никакого контакта, никакой взаимосвязи в действиях. Тем лучше для нас. Зенитчики ведут огонь больше по светящим факелам, чем по бомбардировщикам.

Полки 36-й дивизии, прилетевшие сюда раньше нас, уже сделали свое дело: в районе Западного вокзала и на территории главных мастерских железной дороги полыхают пожары. Хорошо виден мне и огромный мост через Дунай, а чуть левее, на берегу реки, наша цель — газовый завод.

— Курс сто девяносто градусов! — командую я.

— Есть, сто девяносто! — отвечает летчик. Где-то совсем рядом рвутся зенитные снаряды. Один, затем другой прожектор скользнул по крылу самолета, но почему-то не стали задерживаться, ушли в сторону.

— Так держать! — кричу я, а сам нащупываю боевую кнопку.

Секунда, вторая — и вниз полетели первые три бомбы с наружной подвески. Цель обозначена. Вслед за мной зажег свои факелы капитан Василий Хорьков. Потом, выждав заданный интервал, повесил десять «люстр» Николай Шуров.

— Отлично! — разворачивая самолет на второй заход, говорит Иванов.

Первыми сбросили бомбы экипажи эскадрильи Уромова. На территории завода сразу вспыхнули два крупных пожара. Но вот в 1 час 40 минут по центру завода ударила еще одна меткая серия. И тут же к небу поднялся огромных размеров столб огня.

— Есть! — крикнул радист Дегтярев. — Прямо в центр завода кто-то врезал!

Когда мы снова зашли на боевой курс, в воздухе догорали последние факелы. Бомбить с таким освещением становилось трудновато. Но тут мы сбросили еще десять САБов, и над газовым заводом стало по-прежнему светло как днем. Экипажи Воробьева, Казанцева, Кузнецова, Гавриленко, Кротова и Никольского один за другим разгрузились над объектом, довершив дело, начатое первыми экипажами полка.

С каждой секундой обстановка в воздухе накалялась. Лучи прожекторов все чаще и чаще словно прилипали к нашим самолетам, давая возможность зенитчикам вести прицельный огонь. Но летчики уходили в сторону. Тут и там экипажи вели бои с ночными истребителями противника.

Чей-то самолет был схвачен пучком лучей. Подоспевший истребитель противника хотел было разделаться с бомбардировщиком. Летчик маневрировал, входил в пикирование, но ему никак не удавалось оторваться от прожекторов. В самый, казалось, критический момент, когда истребитель уже зашел в хвост бомбардировщику и готов был ударить по нему с короткой дистанции, воздушные стрелки заметили «мессершмитт» и упредили его дружным огнем. Фашист шарахнулся в сторону и больше не пытался атаковать бомбардировщик.

Будапешт был охвачен пожарами. А к нему с северо-востока подходили самолеты 109-го полка. И новые серии бомб подняли огненные султаны над военно-промышленными объектами. С хорошей точностью отбомбились экипажи Юспина, Белоусова, Калинина, Кибардина, Провоторова, Купцова, Захарова и Коростылева. Экипажи Героев Советского Союза Симакова и Брысева успешно обеспечивали освещение цели.

Обратный полет проходил в спокойной обстановке. Лишь в районе Львова два наших экипажа были пойманы прожекторами... Истекал шестой час полета. Попутный ветер помогал нам на обратном пути. В кабинах корабля стояла тишина, каждый занят своим делом. Но вот нарушил молчание Дегтярев.

— Докладываю: двадцать три машины приземлились на своем аэродроме.

— Сообщи на капе — через семь минут мы тоже будем дома, — сказал я радисту.

Так уж повелось у нас в полку: летные экипажи не расходятся с командного пункта до тех пор, пока не увидят лидера. Каждому хочется услышать оценку своего труда, получить замечания. Вот и сейчас: едва мы успели переступить порог землянки, как боевые друзья забросали нас вопросами:

— Ну как бомбежка?

— В час сорок девять минут видели взрыв?

— Здорово ведь досталось фашистам? Иванов, положив планшет на стол, стал докладывать подполковнику Трехину:

— Товарищ командир, полк в составе двадцати одного экипажа боевую задачу по бомбардированню газового завода в Будапеште выполнил успешно. Все экипажи прорвались через прожекторы и заградительный огонь. Бомбы сброшены на заданные объекты. В районе цели возникло шесть больших пожаров, в час сорок девять минут наблюдался взрыв огромной силы. Над городом экипажи вели воздушные бои с ночными истребителями.

— Самолет Кротова получил девять пулевых пробоин, — сообщил инженер полка Прокофьев.

— И машина Пинкина — семь! — крикнул кто-то из дальнего угла землянки.

— Это ему аванс за первое знакомство с волчьим логовом, — в шутку бросил капитан Федоров.

Летчики засмеялись. Но командир поднял руку, и в землянке стало тихо.

— Кто же вызвал в расположении цели взрыв? — спросил Трехин.

— В час сорок минут сбросил бомбы экипаж Юмашева со штурманом Гацуком.

— В целом полет полка оцениваю на «отлично». Всем участникам налета на Будапешт объявляю благодарность, — с удовлетворением сказал Трехин. Достав из планшета бумагу, он продолжал: — Получен приказ: следующей ночью произвести повторный удар по военно-промышленным объектам венгерской столицы. А сейчас — на ужин и отдыхать.

...Ровно через сутки мы снова летим на Будапешт. Условия такие же, как и в первом полете. В начале маршрута все экипажи пробили облака вверх. Такой маневр облегчал работу летного состава, сохранял силы экипажей для лучших действий над целью. Это было необходимо, так как противник после первого нашего налета усилил противовоздушную оборону города. Прожекторы и зенитные батареи, видимо, были стянуты сюда с других участков.

Чтобы обезопасить действия бомбардировщиков, командование дивизии приняло решение снарядить часть самолетов для подавления средств ПВО противника. Экипажи обеспечивающей группы должны были с ходу атаковать вражеские зенитки и прожекторы.

Особое внимание было обращено на оборону бомбардировщиков в воздухе. Ночью, как известно, экипажу приходится самому отбиваться от истребителей, не надеясь на соседа. Поэтому каждый член экипажа, и в первую очередь воздушные стрелки, должен быть бдительным и инициативным. Имея необходимые разведданные, мы перед полетом рассказали воздушным стрелкам о характере построения противовоздушной обороны Будапешта, о тактике ночных истребителей. Как показал наш прошлый полет, враг пускается на всевозможные хитрости и уловки. Фашистские истребители, стремясь ввести в заблуждение наших стрелков, летали на встречных и попутных курсах с зажженными бортовыми огнями, бомбардировщики снизу в лучах прожекторов. После первой атаки выключали огни и пытались напасть сверху. Только непрерывное и бдительное наблюдение за воздушной обстановкой позволяло нашим экипажам своевременно осуществлять необходимые маневры и уходить от противника.

На этот раз в Будапеште от пожаров и САБов было светло как днем. Пока основные силы бомбардировщиков наносили удары по объектам города, самолеты обеспечивающей группы с некоторым временным упреждением били по зениткам. Успешно действовали экипажи Уромова, Касаткина и Юмашева. Первый из них погасил два прожектора. Второй заставил замолчать зенитно-артиллерийскую батарею на правом берегу Дуная. Третий подавил зенитные средства, которые вели обстрел с острова.

Наш экипаж помимо освещения объектов контролировал результаты бомбардировки. Мы зарегистрировали много прямых попаданий. Большие пожары наблюдались в районе Западного вокзала, на территории машиностроительного завода и военных казарм. Здесь так же успешно действовали полки 36-й дивизии. В частности, нанесены серьезные повреждения мосту Маргарита через реку Дунай. Это один из больших дунайских мостов. Он имеет длину около 600 метров, ширину 17 метров и рассчитан на пропуск большегрузных машин.

Дальние бомбардировщики, успешно отражая атаки фашистских истребителей, преодолевая огонь зенитной артиллерии, пробивались через световые прожекторные поля и наносили удар за ударом по заданным целям.

После короткого отдыха полк получил задачу нанести удар по Дебрецену — важнейшему железнодорожному узлу Венгрии, к которому протянулись шесть железнодорожных магистралей. Через него непрерывным потоком шли военные грузы на фронт. Необходимо было разбить этот узел коммуникаций противника и таким образом способствовать развитию наступления наших войск.

При постановке задачи экипажи нацеливались на то, чтобы как можно лучше вести прицеливание, не допускать выхода бомб за пределы железнодорожного узла. Летчики и штурманы наносили на карты расположение артиллерийских батарей, намечали рубежи, откуда следовало начинать противозенитный маневр.

На этот раз лидером осветителей был назначен экипаж командира третьей эскадрильи майора Уромова со штурманом капитаном Хорьковым, два других осветителя — экипажи капитана Иконникова и лейтенанта Касаткина. Мы с Ивановым возглавляем эшелон бомбардировщиков.

Весь летный состав хорошо понимал, какая ответственность возлагается на каждый экипаж. В безлунную темную ночь очень трудно выйти к Дебрецену. Вблизи города нет характерных ориентиров, если не считать железных и шоссейных дорог, которые ночью с воздуха трудно обнаружить. Мало того, по соседству, севернее Дебрецена, находится другой, очень похожий на него пункт — Ньиредьхаза. Ошибись штурман лидера в расчетах, и не мудрено принять этот пункт за Дебрецен.

Особенно недопустимо было ошибиться нашему экипажу. Сбросив первыми зажигательные бомбы, мы с капитаном Ивановым должны были дать идущим за нами бомбардировщикам хорошо видимую с воздуха точку прицеливания. Чтобы добиться этого, мне пришлось на карте крупного масштаба заранее проложить линию боевого курса, произвести много навигационных и бомбардировочных расчетов. В районе цели я точнейшим образом измерил силу в направление ветра, для заданной высоты бомбометания рассчитал угол прицеливания.

— Наш экипаж подходил к цели в то время, когда штурман капитан Хорьков уже сбросил первую серию САБов. Зенитчики противника открыли по ним ураганный огонь. Нам оставалось лететь до узла считанные минуты. Но вдруг мы услышали тревожный голос воздушного стрелка Петра Кораблева:

— Снизу сзади вижу самолет.

Иванов приказал Кораблеву и Дегтяреву продолжать наблюдение и опознать самолет. Вскоре стрелок доложил, что ясно видит двухкилевой вражеский истребитель.

— Под нами сзади «мессершмитт», — подтвердил старшина Дегтярев.

Как-то сразу смолкли зенитки. И тут же, словно по команде, наши стрелки первыми открыли огонь по истребителю. Фашист огрызнулся, справа от нас прошло несколько разноцветных трасс. В этот момент Иванов выполнил несколько сложных эволюции, и истребитель потерял нас из виду.

— Продолжать наблюдение! — крикнул командир и, как будто ничего не случилось, как по линеечке повел корабль боевым курсом. Я быстро прицелился и нажал на боевую кнопку. Десять бомб полетели вниз. Вот они рвутся в центре узла, прямо в гуще составов. Возник один пожар, за ним другой.

— Загорелось! — докладывает сержант Кораблев, которому сквозь открытый нижний лючок видно все, что делается на земле.

И вслед за нашими бомбами одна за другой ложатся на железнодорожный узел серии ЗАБов и ФАБов. Их бросали штурманы Михаил Лобачев, Георгий Логинов, Михаил Шестов, Илья Рыбаков, Фрол Голов, Георгий Антонов, Аркадий Черкашин, Иван Семеняк, Николай Горбунов, Алексей Захаров, Валентин Гацук и Феодосий Мельник. Пожаров над целью становилось все больше и больше. А в воздухе метались огненные трассы...

— Горит! — крикнул Дегтярев. — Слева от нас падает охваченная огнем машина!

— Может, наш? — вырвалось у Кораблева.

— Гадать будем потом! — сердито отозвался Иванов. — А сейчас продолжать наблюдение!

Удар экипажей наших 30, 109, 28 и 108-го полков по железнодорожному узлу Дебрецен был сокрушительным. Но хорошее настроение летчиков было омрачено тем, что домой не вернулись экипаж младшего лейтенанта А. В. Кукушкина, где штурманом был Анатолий Михалев, стрелком-радистом Борис Теплоухов и воздушным стрелком Константин Лытарь, и два экипажа 36-й дивизии. Самолеты, видимо, были сбиты «мессерами».

Ко второму полету на Дебрецен летный состав готовился тщательнее. Всем хотелось учесть урок прошлой ночи, чтобы расплатиться за сбитые экипажи. Очередной налет на железнодорожный узел получился особенно эффективным. Стараясь перехитрить противовоздушную оборону врага, бомбардировщики подходили к цели с разных направлений и на различных высотах. Разрывы бомб были настолько частыми, что глаз не успевал уследить за ними.

В районе станции мы видели два сильных взрыва, которые вскоре превратились в огромные пожарища. А на следующий день нам стало известно, что взрыв на узле вызвал экипаж командира эскадрильи майора Белоусова. Штурман Цетлин прямым попаданием бомб взорвал эшелон с боеприпасами. Герой Советского Союза капитан Ф. Я. Брысев со штурманом майором Н. Я. Стогиным подорвали севернее узла склад горючего.

Как и в первый налет на Дебрецен, в небе рыскали вражеские истребители. Они встречали нас и на маршруте, и на подходе к цели, но помешать выполнению боевой задачи не смогли.

...До конца войны и после нее — почти двадцать лет — мы, однополчане, считали, что все члены экипажа младшего лейтенанта А. В. Кукушкина погибли. Но это было не так. В дни празднования 20-летия Победы на торжества прибыл из Перми бывший стрелок-радист, а теперь инженер завода Теплоухов. Мы были крайне удивлены и обрадованы и потому долго расспрашивали ветерана о том памятном полете на Дебрецен. Вот что рассказал нам Борис Кириллович:

— Тот полет начался для нашего экипажа не совсем удачно. После взлета не убралось левое шасси. Что только не предпринимал командир, но неполадку так и не устранил. Штурман Анатолий Михалев предложил вернуться на аэродром и выяснить причину. «Сядем — не успеем на задание. Так не пойдет», — твердо возразил Кукушкин. И мы пошли дальше по маршруту. Командир связался с командным пунктом. Позвали инженера полка М. С. Прокофьева. Тот дал летчику свои предложения. Кукушкин несколько раз выпускал и убирал шасси, проделывая при этом последовательно все операции. И к нашей радости, «ноги» вскоре убрались.

На Дебрецен мы вышли с небольшим опозданием. Станция была хорошо освещена. Штурман дал летчику боевой курс, и мы зашли на цель. Сильно били зенитки, но Кукушкин вел машину к объекту. В воздухе рыскали истребители противника. После того как мы отбомбились и развернулись домой, нас вдруг атаковал «мессер». Трассы прошли справа. С резким разворотом мы ушли вниз.

Казалось бы, и вся тут история. Мы уже шли домой. И вдруг как гром среди ясного неба сверху по самолету ударила длинная очередь. Снаряды прошили правое крыло. Загорелся мотор. И тотчас мы услышали команду Кукушкина: «Приготовиться к прыжку!» Но в этот момент из темноты вырвалась и прошила наш самолет еще одна огненная струя вражеского истребителя. Она, видимо попала в бензобаки. Самолет взорвался. Меня швырнуло куда-то в сторону. Я стукался о какие-то детали. Только потом сообразил, что лечу вниз в обломках своей кабины. Потянулся за кольцом парашюта, но на груди его не оказалось. Лихорадочно стал искать. Оно оказалось где-то у ног. Дернул — и через несколько секунд парашют вытянул меня из обломков кабины. Не успел поправить лямки и взяться хорошенько за стропы, как ударился о землю...

Быстро вскочил и огляделся вокруг. Сквозь темень ночи все же разглядел, что нахожусь на поляне, окруженной высокими деревьями. Скатал парашют и спрятал в кустах. Только потом заметил, что на ногах нет унтов, а на голове шлемофона. На лбу запеклась кровь. Видимо, сильно ушибся.

В голове рой мыслей: где нахожусь, где боевые товарищи, что с ними? Достал компас, сориентировался и пошел на северо-восток. Лес оказался небольшим, и я скоро вышел в поле. Метрах в ста пятидесяти от меня горел костер. Подумал, что это остатки нашего самолета, побрел к нему. Когда подошел, увидел — догорает какое-то небольшое строение. Вокруг не было ни души. Вернулся в лес, чтоб подождать рассвета. Под утро в том месте, где горела постройка, появилась автомашина с бойцами я офицером. До меня долетела приглушенная русская речь. Бойцы цепочкой подошли к лесу и вскоре обнаружили меня. Старший лейтенант потребовал документы, но у меня с собой ничего не оказалось. Меня доставили, как я потом узнал, в особый отдел штаба восемнадцатой армии Четвертого Украинского фронта...

Все долго молчали. Нарушил тишину генерал Виталий Кириллович Юспин:

— Ну что, друзья, принимаем беглеца в коллектив однополчан?

— Принимаем, — послышались голоса. — Только второго бегства не потерпим, — смеялись ветераны.

Судьба летчика

В заботах и хлопотах, в полетах проходили боевые будни. Только иногда обложные дожди давали летчикам передышку. В такие дни в ожидании вылета мы собирались в своем любимом месте — в землянке и подолгу вели разные разговоры. Они заметно оживлялись, если в них принимал участие наш командир Василий Алексееевич Трехин. Он умел самый, казалось, незначительный факт истолковать, как мы говорили, философски и дать летчикам полезный урок. Поводом для бесед нередко служила прочитанная в газете статья, услышанный по радио боевой эпизод или рассказ бывалого человека. Вот и сейчас молодой летчик Андрей Штанько, прочитав в газете заметку под заголовком «Береги честь смолоду», неожиданно спросил:

— Что же такое честь? Как ее надо понимать нам, воинам?

Никто не решался ответить на этот, казалось, простой вопрос. Заговорил первым Герой Советского Союза капитан Шевелев:

— По-моему, это беспрекословное выполнение воинских уставов и приказов.

— Это дисциплина и порядок во всем, — добавил штурман Антонов.

— А я думаю, честь воина — это безграничная любовь к Родине, готовность встать на ее защиту и, чтобы с тобой ни случилось, бороться с врагом, — как бы размышляя вслух, повел речь майор Уромов. — Служит у нас в соединении очень скромный летчик Николай Калинин. В начале войны он был сбит и попал в плен. Из госпиталя для военнопленных он бежал с товарищем. Они разыскали партизан С. А. Ковпака и почти год воевали вместе с ними. А как сейчас воюет Николай, вы сами знаете. Он лучший воздушный боец и, я думаю, очень дорожит своей воинской честью.

— Да и Штанько так же, как и Калинин, высоко несет честь и достоинство воздушного бойца, — подчеркнул капитан Федоров. — Посудите сами, до войны Андрей учился в аэроклубе, а когда началась война, его призвали в школу механиков. Окончив ее, он пришел в наш полк и наравне со всеми стал трудиться, готовя самолеты к полетам. Так он мог прослужить до конца войны. Но, узнав, что в полку не хватает летчиков, он подал рапорт с просьбой разрешить ему здесь же, на фронтовом аэродроме, освоить тяжелый бомбардировщик. Мы помним, с каким старанием он выполнял каждый тренировочный полет, как ждал того дня, когда его пошлют в бой. А теперь Андрей равный среди нас.

— Ну, ты, Иван, уж слишком хватил! — краснея, возразил Штанько.

— И ты, Андрей, и Николай Калинин, да и большинство из вас, безусловно, служат на войне примером, — поднявшись из-за стола, заговорил командир. — Я горжусь боевой стойкостью наших ребят, их преданностью Родине, готовностью до конца выполнить свой долг. Но, если позволите, расскажу вам о случае, когда летчик споткнулся... Понимаете? Споткнулся. А потом с помощью товарищей нашел в себе силы и мужество исправиться, стать лучшим летчиком в полку.

Подполковник вынул из бокового кармана записную книжку, полистал ее и, окинув взглядом присутствующих, продолжал:

— Знал я этого летчика до войны, когда мы служили в одной эскадрилье в Закавказье. Алексей Иванович — так его звали. Он имел хорошие задатки, мог отлично летать, Мы искренне завидовали его способностям. Но когда началась война и летчику стали поручать ответственные задания, он зазнался, возомнил себя асом и перестал серьезно готовиться к полетам. Потом он совершил серьезный дисциплинарный проступок, его исключили из партии, предали суду.

Таким вот этот летчик прибыл в наш тяжелобомбардировочный полк. Мы видели, как тяжело переживал он все происшедшее с ним. Ему казалось, что окружающие его товарищи относятся к нему с недоверием, а может быть, и хуже того...

После дополнительных тренировок и проверок Алексею доверили боевой самолет, в его экипаж включили штурманом коммуниста старшего лейтенанта Василия Кобзева. Летчик поначалу, казалось, усердно взялся за дело. Но и тут его постигла неудача. Переоценив свои силы и способности, он допустил аварию бомбардировщика. Тогдакомандование полка перевело его на связной самолет У-2. На нем он доставлял в места вынужденных посадок техников, запасные части, питание. С полгода пролетал летчик на этом «небесном тихоходе». Затем он снова попросился на боевой корабль. «Не торопитесь, — сказал ему командир. — Здесь вы тоже выполняете важную работу».

И летчик продолжал свои полеты на связном самолете. Вместе с тем он по-настоящему готовился стать командиром ночного бомбардировщика. Бывалые и опытные авиаторы следили за летчиком, помогали ему лучше изучить самолет. И вскоре Алексею разрешили боевые полеты. Когда группа наших бомбардировщиков вылетела на ответственное задание, вместе с ними полетел на Север и экипаж Алексея Ивановича. Перед первым полетом к нему подошел командир и сказал:

— Задание очень ответственное. Его нужно выполнить только на «отлично». Вас мы будем ценить по тому, как вы будете бомбить врага.

Погода была сложная. На маршруте шел дождь со снегом, наблюдалось обледенение. Но звено, в котором летел экипаж Алексея Ивановича, настойчиво продолжало полет над Баренцевым морем. На траверзе порта Киркенес бомбардировщики оказались прижатыми облачностью к воде. Надо было делать одно из двух: или развернуться и идти на запасную цель, или, подвергаясь опасности, в кромешной мгле следовать на основной объект удара — аэродром Тромсэ. Алексей Иванович и еще несколько смельчаков пошли на главную цель.

В районе островов, где был расположен аэродром Тромсэ, погода значительно улучшилась. У подножия небольших сопок отчетливо были видны город и порт, а юго-восточнее их — аэродром. Экипажи поодиночке выходили на малой высоте на цель и обрушивали бомбы. Экипаж Алексея Ивановича взорвал склад боеприпасов.

Врагу был нанесен немалый урон. По данным агентурной разведки, на аэродроме Тромсэ было уничтожено три самолета противника, взорван склад с торпедами, сожжены авиационные мастерские.

После этого полета Алексею Ивановичу стали поручать не менее сложные задания. При этом и командир, и летчики верили, что он, несмотря ни на что, выполнит боевой приказ. Однажды его экипажу была поставлена задача идти на разведку погоды. Как вы знаете, по существующим правилам разведчику не обязательно брать в полет бомбы. Но летчик настоял, чтобы на внутренние бомбодержатели подвесили десять фугасок. «На всякий случай», — сказал Алексей.

И вот экипаж разведчика в полете. Через каждые десять минут он передает на командный пункт: «Высота облачности сто пятьдесят — двести метров, горизонтальная видимость три — пять километров». Казалось бы, надо возвращаться домой. Но разведчик продолжал идти все дальше на запад. Он пробился сквозь облака к аэродрому Луостари, метко сбросил бомбы на стоянки вражеских торпедоносцев и благополучно вернулся на свою базу.

— Вот это настоящий летчик, — произнес кто-то из молодых офицеров.

— Видать, крепкий парень этот Алексей Иванович, — задумчиво произнес штурман лейтенант Георгий Логинов. — И откуда он такой?

— Да вы его должны знать, — улыбнулся Трехин. — Это Баукин, летчик из соседней дивизии. Помню, экипаж Баукина вместе с другими летчиками полетел на аэродром Киркенес, мы — на Луостари. Погода была очень плохая. Низкие облака, из которых лил дождь, прижимали самолеты к земле. Чтобы сбить гитлеровцев с толку, Баукин решил сделать заход на цель с запада. Это несколько удлиняло маршрут, но давало какой-то шанс появиться над аэродромом внезапно. На подходе к цели Баукин приказал штурману старшему лейтенанту С. П. Ижутову дать две зеленые ракеты.

— Зачем? — удивленно спросил Ижутов, но приказ выполнил.

— Может, не разберут сразу, чей самолет, — отозвался летчик, — дадут спокойно поработать на боевом курсе.

Хитрость Баукина удалась. Только у самой кромки аэродрома немцы открыли по бомбардировщику огонь. Штурман прицельно сбросил бомбы и тут же включил фотоаппарат, потому что нужно было привезти снимки аэродрома. Как будто все получилось удачно. Но вот отошли от цели, и командир экипажа передал на командный пункт, что в правом моторе падает давление масла. Видимо, осколком снаряда была повреждена масляная система. Положение, конечно, незавидное — на сухопутной машине на воду не сядешь, да и обидно: выполнить задание, сделать снимки аэродрома и не вернуться на базу.

Вся надежда была на левый мотор. Баукин уменьшил скорость и приказал Ижутову точно подсчитать время полета до аэродрома. Вскоре изморозь прекратилась, нижняя кромка облачности поднялась, заметно улучшился обзор. Да и море стало значительно спокойнее. На траверзе Петсамо штурман Ижутов вдруг увидел слева по курсу советский транспорт. Его сопровождал наш торпедный катер. А несколько поодаль шли два немецких катера, которые пытались атаковать наши корабли.

— Слева по курсу вражеские торпедные катера, — сообщил штурман.

Экипаж стал наблюдать. Видно было, как отстреливались наши моряки. Но и вокруг наших судов дыбилась вода от разрывов вражеских снарядов. Они маневрировали. Положение советских моряков было трудным.

— Помочь бы товарищам, да нечем: бомб нет, самолет поврежден, — вслух рассуждал Ижутов. Он чего-то не досказал, словно ожидая решения Баукина.

А вражеские катера все наседали и наседали на наши суда. И в эти секунды Ижутову хотелось, чтобы, несмотря ни на что, командир принял решение огнем бортового оружия атаковать противника. Но возможно ли это на поврежденном самолете? Потеряешь время и не сможешь дотянуть до берега.

Вот уже наши корабли медленно проплыли под левой плоскостью бомбардировщика и остались позади. Наверное, моряки видели на крыльях самолета красные звезды, и у них появилась надежда, что наши летчики не пройдут мимо своих, попавших в беду.

— Выручим братишек? — сказал вдруг Баукин и стал разворачивать самолет в сторону вражеских катеров.

— Надо! — разом ответили штурман и стрелки.

Бомбардировщик развернулся. Ижутов выждал нужную дистанцию и открыл огонь из своего пулемета. Он стрелял короткими очередями. Потом заговорили кормовые установки воздушных стрелков. Бежать от одного самолета гитлеровцы, конечно, не собирались. Они пустили в ход зенитные пулеметы. Но главное уже было сделано: внимание вражеских катеров отвлечено от наших судов.

Экипаж смельчаков повторил атаку, хотя Баукину стоило больших усилий на малой высоте, по существу, на одном моторе разворачивать бомбардировщик и удерживать его на боевом курсе. Гитлеровские моряки, почуяв опасность, прекратили преследование наших судов и, продолжая отстреливаться от бомбардировщика, стали уходить в открытое море. И только когда стало совершенно ясно, что фашисты убрались восвояси, Баукин взял курс в сторону аэродрома.

Самолет все больше и больше разворачивало в правую сторону. Левый мотор стал сильно перегреваться. Командир следил за его температурой.

— До аэродрома осталось двадцать минут полета, — словно угадывая мысли командира, сказал Ижутов.

Вскоре под крылом промелькнули барашки прибоя, россыпь гальки на берегу, камни, низкорослый кустарник.

— Еще восемь — десять минут, — спокойно информировал штурман.

— Добро, — отозвался летчик, — садиться будем с ходу.

И Баукин мастерски приземлил машину на аэродроме. Когда мы узнали подробности полета, бросились поздравлять Алексея Ивановича, его друзей с успехом.

В боях с врагами Родины летчик Баукин вернул свое доброе имя. Коммунисты полка снова приняли Алексея Ивановича в партию. Когда начальник политотдела вручил Баукину новый партийный билет, Алексей Иванович бережно вынул из кармана обложку для партийного документа.

— Что это у вас такое? — поинтересовался начальник политотдела.

— Да так... Обложка. Я ее сохранил, товарищ полковник, — смущенно ответил Баукин.

Вскоре Баукина назначили командиром отряда. И он стал воевать с еще большим усердием. Много сил и старания отдавал он обучению своих подчиненных. Иногда казалось, что Алексей Иванович работает круглые сутки: сам готовил экипажи к полетам, задолго до вылета успевал проверить исправность материальной части и вооружения других кораблей.

Много раз Алексей Иванович и его подчиненные побывали над промышленными центрами Восточной Пруссии. Как-то в один из осенних дней в полк пришел приказ нанести удар по объектам Кенигсберга. На подготовку было отведено ограниченное время.

И вот бомбардировщики легли на заданный курс. Баукин взлетел с летчиками второй эскадрильи. Линию фронта прошли на средней высоте. Летели долго. И вдруг штурман сообщил:

— Под нами Пруссия. Скоро цель.

Через несколько минут острый луч прожектора уперся в самолет Баукина. Тотчас же к нему пристроились другие. И сразу послышалась барабанная дробь осколков по фюзеляжу. Летчик стал маневрировать. Он бросил взгляд вниз, а там уже полыхали пожары. «Значит, товарищи уже поработали», — подумал Баукин. Вскоре сбросил бомбы и штурман Ижутов. Они угодили в склады железнодорожного узла. Над станцией поднялся столб огня.

— Молодец, Ижутов! — крикнул летчик. Резко развернувшись, Баукин взял курс на свой аэродром.

Ночь была очень темная. Вдруг штурман Ижутов увидел в районе Пскова зажженный ночной старт и на кругу немецкие самолеты.

— Командир, — сказал он, — справа по курсу стартовые огни. Фашисты, видно, возвращаются с задания. Вот бы стукнуть!

— Вижу, — отозвался Баукин. — Надо что-то сделать. Ижутов с волнением спросил:

— Алексей Иванович, что это вы надумали?

— Так, маленький фейерверк устроим. Развернувшись, летчик повел самолет к земле. Вот уже отчетливо виден старт, идущий на посадку «юнкерс». Баукин зажег бортовые огни и стал пристраиваться к находящемуся на кругу вражескому бомбардировщику. И когда противник был совсем рядом, он приказал штурману и стрелку-радисту:

— По стервятнику — огонь!

Через несколько секунд «юнкерс», объятый пламенем, свалился на землю. На аэродроме, конечно, поднялась паника, выключили стартовые огни. Баукин, как ни в чем не бывало, продолжал лететь по кругу. Вскоре он пристроился ко второму бомбардировщику, дал возможность отличиться стрелку-радисту. Тот выпустил длинную очередь и промахнулся. Фашист шарахнулся в сторону, стал давать ракеты — зеленую и белую — «Я свой». Баукин приказал штурману, чтобы тот тоже дал зеленую и белую ракеты.

Внизу догадались — в воздухе творится что-то неладное. Зажгли посадочные прожекторы.

И тут он повел самолет на аэродром. Быстро приближается земля. Пятьдесят... тридцать... двадцать метров.

— Огонь изо всех точек! — командует летчик. Затрещали пулеметы, полетели вниз разноцветные трассы пуль.

— Вот теперь довольно! — бодрым голосом сказал Баукин.

Выключив бортовые огни, летчик уверенно повел свой бомбардировщик на восток.

Десятки раз побывал экипаж Баукина над Восточной Пруссией, сбросил на головы фашистов сотни бомб. А когда он готовился к очередному полету, то часто говорил товарищам: «Скоро доберемся и до Берлина!..»

Но не пришлось Алексею Баукину бомбить фашистскую столицу. Наши экипажи получили задание нанести удар по Данцигу. Стена многослойных сплошных облаков встретила летчиков в пути. Большинство свернули с курса и отбомбились по запасной цели. Отдельные экипажи прорвались к порту. Баукин сумел преодолеть облачность, но не смог пройти сильную противовоздушную оборону цели. Он погиб в бою как настоящий воин-коммунист... Вот так воевал с врагами Алексей Баукин, — закончил свой рассказ подполковник Трехин.

...Летчики сидели в землянке, ожидая возвращения разведчика погоды. Рассказ командира произвел на всех глубокое впечатление. Мы рвались в воздух на боевое задание. К этому нас обязывала и создавшаяся на фронте обстановка.

Наши войска стремительно продвигались к Одеру. Немцы спешили бросить в бой резервы, чтобы остановить наше наступление. Требовалось нанести удар по их железнодорожным коммуникациям. Наиболее крупным фашистским железнодорожным узлом на пути к линии фронта был Штеттин. От города отходит восемь железнодорожных линий — на Берлин, Бреслау, Кольберг, Штральзунд и другие пункты.

Линия фронта все ближе подходила к Штеттину. Гитлеровцы бросали в бой большие силы, пытаясь задержать натиск наших войск и отсрочить падение своего важного административного и промышленного центра. Наступающие соединения нуждались в поддержке авиации. И мы были готовы выполнить это задание.

После возвращения с разведки летчика Юмашева все уже знали, что погода на маршруте благоприятная. Давая последние указания перед полетом, Трехин был предельно краток:

— Удар произвести в полночь. Время над целью — пять минут. Запасная цель — город Мюнхенберг. Мой экипаж освещает объект бомбометания за две минуты до подхода основных сил. Сигнал на взлет — одна зеленая ракета.

Мы вылетели на задание точно в указанное время. Выход на цель никаких трудностей не представлял. Полки бомбардировщиков, пришедшие раньше нас, отлично обозначили объекты. Над ними висело много осветительных бомб. Немцы оборонялись ожесточенно. У них здесь большое количество зенитных батарей. Бьют отовсюду — из города, из морской гавани, с кораблей. Кажется, что простреливается все небо. Самолеты прорываются к городу, главным образом к товарной станции. Ежесекундно рвутся бомбы. Тут же возникают пожары, взрывы.

Нашему экипажу надо было осветить железнодорожный узел. Подсветка его как раз была кстати. Дело в том, что первые бомбардировщики, прошедшие над городом, успели только частично поразить узел. Мы чувствуем, как самолет сотрясается от близких разрывов снарядов, но все же идем на товарную станцию. Проходят считанные секунды, и я сбрасываю серию САБов. Зажглись десять «люстр». Вскоре весь узел озарился ярким светом. Хорошо видны стоящие на путях железнодорожные эшелоны. Подполковник Трехин мастерски выводит бомбардировщик из зоны огня и кричит мне:

— Посмотри, что делается на станции! Бомбардировщики, шедшие за нами, устремились на освещенную цель. На эшелоны полетели фугасные и зажигательные бомбы. Вот последовал взрыв, подняв вверх огненный смерч. Это кто-то из наших однополчан взорвал эшелон с боеприпасами. То в одном, то в другом месте вспыхивали пожары. Под меткими ударами экипажей Уромова, Штанько, Калинина, Федорова, Шевелева, Борисова, Иконникова рушатся станционные здания, полыхают железнодорожные составы.

Перед рассветом все экипажи возвратились с боевого задания. Подводя итог полета, командир сказал:

— Молодцы, гвардейцы! Вы показали пример того, как надо выполнять священный долг перед Родиной.

Восточная Пруссия в огне

Наша дивизия еле успевала перебазироваться на запад вслед за стремительным наступлением советских войск. Летая на боевые задания, мы видели, как полыхала земля под ногами фашистов. Ежедневно к нам на аэродромы приходили волнующие вести: наши войска, взламывая оборону противника, форсируют реки и каналы, занимают все новые и новые промышленные районы и города.

10 апреля 1945 года радио принесло радостное известие: советские войска штурмом овладели городом и крепостью Кенигсберг! В информации говорилось: «Остатки кенигсбергского гарнизона во главе с комендантом крепости генералом Лашем и его штабом 9 апреля 1945 года прекратили сопротивление и сложили оружие. Пал Кенигсберг — очаг пруссачества, острие, направленное в сердце славянства, столица прусского духа, идеологии подлых захватов...»

Соединение базировалось тогда на аэродромах Польши. Отсюда, нанося удары по окруженной фашистской группировке в Восточной Пруссии, мы совершили сотни боевых вылетов. Многие из них производились в светлое время суток. Вот и сегодня с утра шла интенсивная подготовка самолетов к очередному вылету на Кенигсберг, но вдруг был объявлен отбой. Летчики и технический состав собрались у командного пункта. Вскоре сюда пришли начальник штаба полка майор Погорецкий и заместитель командира по политчасти майор Малышев. Оба были в превосходном настроении.

— Вижу, ждете добрых вестей? — приветствуя собравшихся, улыбнулся Виктор Григорьевич Погорецкий.

— Теперь все вести добрые, — в тон начальнику штаба ответил Михаил Юмашев.

— Да, Кенигсберг пал! — ответил майор и добавил:

— И снова русские солдаты дали по зубам псам-рыцарям!

Я стоял недалеко от Погорецкого и видел, как радостно засияли лица воинов. Послышались восторженные возгласы: «Пришел конец пруссачеству!», «Наши снова проучили тевтонских рыцарей!». А воздушный стрелок Альфред Ашкинезер старался запечатлеть на пленку фотоаппарата, как он говорил, «яркие сценки полковой жизни». Этот мужественный и храбрый воин совершил более 250 боевых вылетов. Четыре раза прыгал с горящего бомбардировщика и невредимым возвращался в свою часть.

Но вот гомон стих, и Погорецкий взволнованно продолжал:

— Битва за Кенигсберг — это завершение битвы за Восточную Пруссию. Она давно была превращена Германией в главнейший стратегический плацдарм для нападения на нашу страну и Польшу. С этого плацдарма было совершено нападение на Россию в четырнадцатом году. Отсюда кайзеровские войска пытались нанести удар по Петрограду в восемнадцатом. Здесь сосредоточивались фашистские полчища и в сорок первом. В падении Восточной Пруссии мы видим торжество нашей военной науки. Лишь в начале января наши войска начали операцию, а уже двадцать шестого числа комбинированными ударами они отрезали всю восточно-прусскую группировку немцев от центральных районов Германии. Пятнадцатого марта группировка была расчленена, а затем уничтожена в гигантских мешках. Три дня назад наши соединения начали штурм Кенигсберга, а вчера вечером он уже пал...

Погорецкий закончил, и тут же послышался чей-то простуженный голос:

— Можно вопрос?

Это был техник Борис Котовский. Он встал и неторопливым говорком попросил:

— Я и мои товарищи не знают, что это за город-крепость, какова его история. Нельзя ли сейчас, так сказать, для полноты картины рассказать нам об этом?

Погорецкий снова улыбнулся и, повернувшись к майору Малышеву, кивнул ему, как бы говоря: «Отвечай, замполит, это по твоей части». Малышев вышел вперед и неторопливо начал:

— Кенигсберг — это прежде всего форпост немцев на востоке. История свидетельствует, что псы-рыцари, поработив литовские племена, в тысяча двести пятьдесят пятом году построили крепость. Они стремились превратить ее в центр своего владычества на Балтике... Восточная Пруссия имела важное экономическое, политическое и стратегическое значение для немецкого верховного командования. Здесь в глубоких подземных убежищах под Ростенбургом вплоть до сорок четвертого года располагалась ставка Гитлера. Вот почему гитлеровское командование придавало особое значение городу-крепости, именно поэтому оно отдавало приказы держаться до последнего солдата...

Как я уже сказал, — продолжал Малышев, — с давних времен Восточная Пруссия являлась базой германской военщины и реакции, плацдармом для осуществления агрессивных походов против славянских народов. После прихода фашизма к власти на территории Восточной Пруссии была создана мощная система укреплений, включавших прочные железобетонные сооружения. Все они на значительном пространстве прикрывались различными рвами, водными преградами и противотанковыми надолбами. Никакие укрепления, возводимые гитлеровцами, не смогли остановить победное продвижение наших войск. Советские воины, преодолевая все на своем пути, стремительно шли вперед, завершив разгром мощной группировки противника штурмом и взятием Кенигсберга.

Уже идут бои в центре Вены. Огонь войны давно перекинулся на территорию гитлеровского рейха и полыхает в шестидесяти километрах от Берлина. И недалек тот день, когда вслед за восточно-прусским мешком будет ликвидирован и другой мешок — вся фашистская Германия, — под горячее одобрение всех заключил майор.

Погорецкий и Малышев сказали вкратце о том, как был осуществлен разгром вражеских войск под Кенигсбергом. У меня же в то время очень свежи были в памяти многие эпизоды этой трудной кровопролитной битвы.

...Гитлеровское командование, опираясь на столь мощные укрепления в Восточной Пруссии, рассчитывало надолго остановить продвижение наших войск. Здесь была сосредоточена крупная группировка войск, воссозданная после победоносного завершения Белорусской операции.

Началась Восточно-Прусская операция 13 января 1945 года наступлением 3-го Белорусского фронта. Сокрушив вражеское сопротивление, наши соединения медленно, но упорно продвигались вперед. Взламывая вражеские укрепления, войска фронта при поддержке авиации прорвали сильно укрепленную оборону противника. Наступление развивалось с нарастающим темпом. 19 января был взят город Тильзит, 21 января пал Гумбинен, а на следующий день войска фронта овладели городом Инстербург. Падение этого важного опорного пункта открыло путь к Кенигсбергу. Развивая удар, 3-й Белорусский фронт к концу января вышел к заливу Фришес-Хафф, обойдя Кенигсберг с запада. Гарнизон города был блокирован, а крупная группировка врага отсечена на Земландском полуострове.

Войска 2-го Белорусского фронта перешли в наступление утром 14 января. Гитлеровцы ожесточенно сопротивлялись. Мощный удар танковых соединений, поддержанных артиллерией и авиацией, нарастал с каждым днем. 19 января была взята Млава. Днем позже и в этом районе наши наземные войска пересекли границу Восточной Пруссии. Главные силы фронта устремились на северо-запад, а затем круто повернули на север, к Балтийскому морю. В этот же день был взят Алленштейн — второй по величине город Восточной Пруссии. Отсечение восточно-прусской группировки было завершено 26 января, когда наши танковые и стрелковые соединения вышли к морю.

В результате зимнего наступления советских войск в Восточной Пруссии в районе юго-западнее города Кенигсберг была прижата к заливу Фришес-Хафф большая группировка немцев. Из газет, из оперативных сводок и сводок Совинформбюро мы знали, что на территории около четырех тысяч квадратных километров в восточно-прусском мешке находилось 18 вражеских дивизий с многочисленной боевой техникой. Общение окруженных войск с Германией было возможно лишь через залив Фришес-Хафф.

Мы также знали, что войска 3-го Белорусского и 1-го Прибалтийского фронтов день за днем сжимают окруженную группировку врага. Прижатый к морю, без всяких шансов на улучшение своего положения, противник с бессмысленным упорством цеплялся за каждый метр, ожесточенно оборонялся. Наши летные экипажи были хорошо информированы и о том, что обреченный враг подвергает наши наступающие войска ударам с воздуха силами одного из лучших авиационных соединений гитлеровцев — эскадры «Мельдерс» и что по насыщенности зенитными средствами небо над Кенигсбергом не уступает небу Берлина.

Но экипажи наших бомбардировщиков уже имели достаточный опыт борьбы с воздушным противником и навыки преодоления зон ПВО. Правда, близость моря и влияние весны создавали исключительно неблагоприятные метеорологические условия для боевых действий авиации. Однако, несмотря на это, экипажи вылетали на задания и успешно выполняли их. И даже тогда, когда тучи низко нависали над землей, авиация не прекращала боевой работы. Штурмовики и бомбардировщики одновременно выполняли задачу по непосредственной поддержке наступающих войск, наносили удары по резервам и коммуникациям противника.

Наши бомбардировщики в это время действовали по таким крупным опорным пунктам, как города Цинтен, Прейсиш-Эйлау, Кройцбург, Барштайн. Эти полеты обязательно увязывались с тактической обстановкой на переднем крае. Бомбовые удары начинались еще до подхода наших частей и соединений к опорным пунктам, а заканчивались перед штурмом их.

Много сил приходилось затрачивать на то, чтобы изолировать группировку немцев, помешать ей получать подкрепление. Нам было известно, что противник пользуется несколькими дорогами, проложенными по льду через залив Фришес-Хафф к порту Пиллау. Используя незначительное улучшение погоды, экипажи днем и ночью наносили сосредоточенные удары по этим целям.

Наземные войска продолжали все туже затягивать мешок. К 1 марта территория, занимаемая противником, сократилась до девятисот квадратных километров. В это время соединения и части фронтов перешли к решительным боям по уничтожению окруженных войск противника. Наша авиация не позволила гитлеровцам эвакуировать морем оставшуюся живую силу и технику. И они продолжали обороняться с ожесточением обреченных.

Март был на исходе. Мы знали, что в эти дни войска 3-го Белорусского, 1-го Прибалтийского фронтов вот-вот начнут штурм сильно укрепленных обводов города-крепости Кенигсберг. Погода не благоприятствовала нам, и поэтому жизнь летных экипажей проходила в обстановке напряженного ожидания.

— Неужели начнут без нас? — спрашивали друг друга летчики.

Да, мы все с нетерпением ждали начала штурма Кенигсберга. Этот штурм для многих летчиков, по существу, начался еще задолго до того, как у его стен раздались первые залпы советской артиллерии и наша пехота вышла на ближние подступы к городу.

Еще летом 1941 года, когда гитлеровцы рвались на восток и по полям Западной Белоруссии и Литвы ползли фашистские танки, еще в те первые и тяжелые для нашей Родины дни наши «илы» ходили на Кенигсберг. Теперь, готовясь к последнему штурму, мы вспоминали о пережитом. Помнится, как мы, отправляясь в очередной полет, собрались у самолета командира полка на короткий митинг. Гневно звучали слова летчиков и штурманов части В. К. Юспина, А. Д. Третьякова, И. В. Голубенкова, М. И. Ларкина, Н. И. Белоусова, В. В. Уромова и многих других, призывающих к усилению ударов по жизненно важным центрам фашистской Германии. На этом митинге мы приняли тогда резолюцию:

«Пусть шулеры из бандитского дома «Гитлер и К°» врут, пусть придумывают очередные фальшивки. Мы, летчики, штурманы и стрелки, ответим гитлеровским разбойникам новыми, еще более могучими ударами по глубоким тылам фашистской Германии. Пусть в сердце каждого патриота еще сильнее кипит ненависть к врагу, любовь к своей Родине. Отправляясь громить фашистское логово Кенигсберг, помни о наших разрушенных городах и селах, о слезах матерей и сестер, угнанных в рабство в Германию и замученных фашистскими бандитами».

С этими священными словами шли мы в дальние полеты в 1941 и 1942, в 1943 и 1944 годах. С этими словами на устах мы готовились и к последнему штурму Кенигсберга.

...День 7 апреля запомнился нам на всю жизнь. С утра Кенигсберг бомбила фронтовая авиация. К полудню над городом появились наши бомбардировщики.

Нам предстояло нанести удар по товарной станции. Полк подошел к цели на небольшой высоте. Еще на земле мы договорились о том, что каждая эскадрилья будет бомбить по сигналу ведущего. На подходе к цели подполковник Трехин скомандовал:

— Приготовиться к удару!

По этой команде наша девятка на повышенной скорости ушла вперед, правая и левая отстали и перестроились в колонну. Впереди по курсу показалась товарная станция. На путях стояло несколько железнодорожных эшелонов, чуть дальше расположены складские помещения. Некоторые здания без крыш, были видны следы недавних пожаров.

— Будем бомбить эшелоны, — докладываю я командиру.

— Хорошо! — ответил подполковник и довернул группу, создав тем самым лучшие условия для прицеливания.

Прильнув к прицелу, ввожу поправки, уточняю курс и открываю бомболюки. Мои действия повторяют штурманы ведомых самолетов. Прицеливаюсь и нажимаю на боевую кнопку. Как только от ведущей машины оторвались первые бомбы, тотчас разгружаются бомбардировщики всей группы. Проходит несколько десятков секунд — ив гуще эшелонов поднимаются столбы взрывов.

— Горят эшелоны! — кричит стрелок-радист Сергей Пузанов.

Вторую группу вел на цель Герой Советского Союза капитан Иванов. Его экипажи нанесли повторный удар по нашей цели. На станции вспыхнули новые очаги пожаров. Третья группа, ведомая майором Уромовым, отбомбилась по железнодорожным складам. От прямого попаданий взорвался один из складов. На территории возник огромный пожар. Отлично отбомбились и экипажи 109-го полка. Его группы вели на цель Герои Советского Союза капитаны Иван Симаков и Федор Брысев, капитаны Николай Белоусов и Федор Завалинич.

В этот раз тяжелые бомбардировщики соединений и частей дальней авиации сбросили по различным целям Кенигсберга около 3800 бомб разного калибра.

На следующий день крупные силы тяжелых бомбардировщиков возобновили боевые действия по Кенигсбергу. Поскольку внешний обвод городских укреплений был прорван и наши войска ворвались в город, авиация получила новые объекты для бомбардировки. Нам было приказано наносить непрерывные удары по скоплениям живой силы и техники противника в портах Пиллау и Хель.

В разгроме и взятии цитадели нацизма — Кенигсберга отличились многие товарищи из нашей дивизии. Среди них экипажи Героев Советского Союза А. В. Иванова, А. А. Шевелева, И. Г. Федорова, И. Н. Симакова, Ф. Я. Брысева, В. Д. Иконникова, С. К. Бирюкова, Н. В. Новожилова, К. И. Уржунцева, а также летчиков В. В. Уромова, Б. И. Азгура, Ф. Я. Завалинича, А. Е. Леонтьева, Н. М. Гавриленко, В. Е. Кибардипа, Н. И. Белоусова, Н. И. Калинина, М. М. Юмашева, Е. В. Ремезова, А. С. Кротова, Н. С. Купцова. В воздушных боях с истребителями врага проявили храбрость и мужество стрелки-радисты, начальники связи эскадрилий А. В. Мартемьянов, П. П. Альхименко, Г. И. Мотов, воздушные стрелки И. Г. Орехин, В. Н. Будеев, А. В. Тубольцев, Н. Г. Богомолов и другие.

Подводя итоги боев по разгрому восточно-прусской группировки гитлеровцев, командующий войсками 3-го Белорусского фронта Маршал Советского Союза А. М. Василевский в своей книге «Дело всей жизни» пишет: «На допросе в штабе фронта комендант Кенигсберга генерал Лаш говорил: «Солдаты и офицеры крепости в первые два дня держались стойко, но русские превосходили нас силами и брали верх. Они сумели скрытно сосредоточить такое количество артиллерии и самолетов, массированное применение которых разрушило укрепления крепости и деморализовало солдат и офицеров. Мы полностью потеряли управление войсками. Выходя из укреплений на улицу, чтобы связаться со штабами частей, мы не знали, куда идти, совершенно теряя ориентировку, настолько разрушенный в пылающий город изменил свой вид. Никак нельзя было предполагать, что такая крепость, как Кенигсберг, столь быстро падет. Русское командование хорошо разработало и прекрасно осуществило эту операцию. Под Кенигсбергом мы потеряли всю 100-тысячную армию. Потеря Кенигсберга — это утрата крупнейшей крепости и немецкого оплота на Востоке».

...На другой день мы слушали по радио приказ Верховного Главнокомандующего о взятии Кенигсберга. За отличные боевые действия объявлена благодарность войскам, участвовавшим в боях за овладение городом-крепостью. Высокой оценки удостоены и действия летчиков нашего соединения, которые мощными бомбовыми ударами с воздуха прокладывали путь наземным войскам.

Радостно было сознавать свою причастность к замечательным боевым свершениям. Летчики, штурманы, техники, воздушные стрелки поздравляли друг друга с очередной победой. И когда голоса утихли, командир сказал:

— Сегодня можно отдохнуть, а завтра будет работа. Получен приказ готовиться к полету на Берлин. Наш совместный с фронтовой авиацией удар должен приблизить полный разгром фашистской Германии.

Пришла желанная Победа

Под нами снова Берлин

Судьба дала мне, моим боевым товарищам счастливый жребий — активно участвовать в последних операциях по разгрому гитлеровской Германии, в битве за Берлин. Это сражение вошло в историю Великой Отечественной войны самой яркой страницей, свидетельствующей о возросшей боевой мощи нашей армии, о силе духа советского человека, о торжестве нашего военного искусства.

Фашистская верхушка, находясь на краю гибели, пыталась отсрочить день своего крушения. До последнего своего часа враг принимал все меры к усилению обороны. На берлинском направлении была создана мощная оборонительная система, глубина которой достигала ста километров. Для обороны Берлина привлекались отборные войска двух групп армий — «Висла» и «Центр». Сюда перебрасывались войска из внутренних районов Германии, а также с Западного фронта, здесь было сконцентрировано огромное количество живой силы и военной техники. Только ВВС противника насчитывали около 3300 самолетов, входящих в соединения шестого воздушного флота и воздушного флота «Рейх»^[9].

Проведение Берлинской операции было возложено на войска 1-го и 2-го Белорусских и 1-го Украинского фронтов. В состав группировки нашей авиации входили 16, 4 и 2-я воздушные армии фронтовой авиации и 18-я воздушная армия дальней авиации, которая полгода назад была образована из переформированных соединений АДД. Наши 36-я и 48-я дивизии дальних бомбардировщиков, а также 24-й гвардейский Краснознаменный Севастопольский авиационный полк, которым командовал дважды Герой Советского Союза подполковник П. А. Таран, в полном составе вошли в 1-й гвардейский бомбардировочный корпус, командиром которого был генерал-лейтенант авиации Г. С. Тупиков. Таким образом, общая численность советской авиации под Берлином достигла тогда 7500 самолетов.

Как и все воины, которым предстояло участвовать в Берлинской операции, мы с нетерпением ждали начала наступления. Весь личный состав соединения жил одной мыслью — с честью выполнить приказ Родины. И этот день наступил. Операция началась 16 апреля вводом в сражение войск 1-го Белорусского фронта. Несколько позже перешли в наступление армии 1-го Украинского фронта. Авиационную поддержку войск до рассвета осуществляла 18-я воздушная армия. Она нанесла всем составом четырех гвардейских корпусов массированный удар по основным опорным пунктам второй полосы обороны противника. В полетах принимали участие почти все командиры соединений и полков. Налет более чем 740 самолетов продолжался 42 минуты, в каждую из которых сбрасывалось на укрепления гитлеровцев по 22 тонны крупных бомб.

Полки нашего корпуса в общем боевом порядке шли замыкающими. При подходе к району заданных объектов мы хорошо видели, как полыхали город Зеелов и многие другие населенные пункты, превращенные в мощные оборонительные сооружения. В стане врага горело все, что могло гореть, — различные строения, склады топлива и боеприпасов. Только экипажи нашего полка зафиксировали около пятидесяти крупных пожаров и более двадцати взрывов. От сильных ночных пожаров и большого количества светящихся бомб земля хорошо просматривалась. В этих условиях мы безошибочно находили заданные объекты и точно сбрасывали на них серии бомб, вызывая все новые и новые взрывы и пожары. В этом полете особенно отличились экипажи эскадрилий Уромова, Уржунцева, Белоусова, Калинина, Героев Советского Союза Федорова и Новожилова.

С рассветом бомбовые и штурмовые удары наращивали летчики 16-й воздушной армии. Поддерживая наступающие войска, ее полки и соединения подавляли и разрушали опорные пункты во второй в третьей полосах обороны, наносили удары по узлам шоссейных и железных дорог, препятствуя подходу к полю боя резервов противника. В течение суток летчики произвели несколько тысяч самолето-вылетов.

Жаркие бои развернулись на Зееловских высотах. Они господствовали над всей окружающей местностью и являлись серьезной преградой на подступах к фашистской столице. Противник пытался любой ценой удержать этот естественный рубеж обороны. Сюда он спешно перебрасывал свежие силы и многократно переходил в контратаки. Попытка фашистского руководства нанести контрудар с севера также не увенчалась успехом. 20 апреля войска 2-го Белорусского фронта при активной поддержке авиации форсировали Одер и развернули наступление в северо-западном направлении. Совместными усилиями общевойсковых и танковых армий советские войска на четвертый день боев прорвали одерский в нейсенский рубежи обороны и устремились к Берлину.

В этом ожесточенном сражении большую помощь наступающим наземным войскам оказали летчики 16-й и 18-й воздушных армий. За четыре дня авиаторы совершили до 17 тысяч боевых вылетов, провели 483 воздушных боя, уничтожив 474 вражеских самолета. Эффективно поддерживали войска 1-го Украинского фронта авиаторы 2-й воздушной армии. За первые три дня наступления они совершили свыше 7500 боевых вылетов и в 138 воздушных боях сбили 155 гитлеровских самолетов^[10].

Экипажам бомбардировочных корпусов дальней авиации приходилось первыми наносить удары по укрепрайонам врага. Преодолевая сильную противовоздушную оборону, особенно над Мюнхенбергом и Штральсбергом, они метко сбрасывали на долговременные сооружения бомбы большой взрывной силы. При этом массовый героизм и отвагу проявляли летчики, штурманы, воздушные стрелки. Как всегда, в первых рядах самоотверженных воздушных бойцов были коммунисты и комсомольцы.

Особенно напористо действовали экипажи 24-го гвардейского Краснознаменного Севастопольского авиационного полка под командованием прославленного мастера снайперских ударов дважды Героя Советского Союза коммуниста П. А. Тарана. Получив из штаба дивизии боевое задание, он собрал летчиков и сказал:

— На подступах к Берлину идут тяжелые бои. Советским войскам каждый километр вражеской территории приходится брать с боем. Мы должны помочь нашим бойцам разрушить мощные укрепления одерского рубежа. Надо брать на самолеты максимальную нагрузку и бить с такой силой, чтобы отзвук наших ударов был слышен в подземном убежище Гитлера!

Вскоре бомбардировщики поднялись в серое апрельское небо. В боевом порядке полка летел командир. На штурм укреплений врага мощной лавиной шли и бомбардировщики других полков. Увидев на земле первые взрывы, Павел Андреевич крикнул своему штурману:

— Сейчас поддадим огоньку фашистам!

Умело преодолевая ПВО противника, подполковник Таран сделал два захода на заданный объект. В результате прямого попадания крупных бомб была подавлена артиллерийская батарея противника. Другие экипажи полка уничтожили в этом полете несколько блиндажей врага, подожгли склад горючего. За четыре дня до начала прорыва одерского рубежа обороны тарановпы взорвали три склада боеприпасов, до десятка долговременных огневых точек, вызвали в расположении объектов удара много пожаров.

В эти дни героически погиб экипаж 108-го Краснознаменного Рижского авиаполка Героя Советского Союза коммуниста П. И. Романова. Над целью в районе Берлина его машина была подбита ночным истребителем. Огонь охватил правое крыло и фюзеляж. Авиаторы могли бы покинуть самолет. Однако Романов не сошел с боевого курса. Он сделал все, чтобы штурман сбросил бомбы на головы врага. А через несколько секунд бомбардировщик взорвался.

После того как была прорвана оборона на Одере и Нейсе, наши наземные войска увеличили темп наступления. 21 апреля ударные армии 1-го Белорусского фронта прорвали внутренний обвод берлинской обороны. Первыми на северо-восточную окраину фашистской столицы ворвались воины 79-го стрелкового корпуса генерала Н. С. Переверткина. Возмездие, о котором так долго мечтали наши бойцы, все советские люди, началось. У всех было одно желание — как можно быстрее окончательно разгромить врага.

Но враг еще не сложил оружия, он продолжал оказывать ожесточенное сопротивление. В фашистской столице была организована мощная огневая оборона. Немцы сосредоточили в городе большое количество тяжелой артиллерии. Батареи зенитных орудий были также приспособлены для борьбы с нашими танками. Еще сильнее укреплена восточная окраина города. Здесь проходил один из самых мощных оборонительных рубежей противника.

...20 апреля 1945 года. Предгрозовые вечерние сумерки. В четком строю перед гвардейским Знаменем, прикрепленным на штабной автомашине, построены эскадрильи нашего 30-го гвардейского Краснознаменного Смоленского авиационного полка. Стоят летчики, штурманы, техники, стрелки-радисты, воздушные стрелки, механики и другие специалисты. Их мужество закалилось в суровой борьбе с врагом. Они видели ужасы войны, смерть, теряли боевых друзей. На место погибших становились новые воздушные бойцы, которые продолжали дело тех, кто отдал свою жизнь в боях за Советскую Родину.

В торжественной тишине стоим мы и слушаем обращение Военного совета 18-й воздушной армии перед штурмом фашистской столицы. Его читает наш командир гвардии подполковник В. А. Трехин. Волнующе звучат слова:

—  «Наша цель — Берлин! Отдадим все силы и огонь наших сердец делу окончательной победы над врагом!»

Тут же, на аэродроме, был проведен митинг, который на всю жизнь остался в нашей памяти. К гвардейскому Знамени подходили наши товарищи и говорили волнующие всех слова.

— Сегодня над фашистской столицей мы сполна рассчитаемся с Гитлером! — говорит наш мужественный летчик Герой Советского Союза А. В. Иванов. — Как хочется отомстить за тебя, наша прекрасная советская земля, за истоптанные поля и луга, за сожженные города и села, за сирот и вдов наших Смерть и проклятье фашистам!

Затем вышел штурман Г. И. Антонов. В словах его гнев и ненависть к врагу. Он произнес только одну фразу:

— Через несколько часов мы всей мощью ударим по центру фашистского логова, отомстим за тебя, город Ленина, за твои муки и раны!

Слово взял лучший командир эскадрильи гвардии майор В. В. Уромов. Он сказал:

— Отомстим за всех наших боевых товарищей, погибших в борьбе с фашизмом!

С коротким напутствием выступил Герой Советского Союза В. И. Щелкунов. Три года, будучи заместителем командира дивизии, он личным примером воспитывал молодых летчиков, вместе с нами летал на боевые задания. Сегодня, как и в памятное лето 1941 года, гвардии полковник Щелкунов поведет свой краснозвездный бомбардировщик на Берлин...

По окончании митинга последовала команда «По самолетам!». В считанные минуты летчики, штурманы, воздушные стрелки заняли места в кабинах своих кораблей.

Я отправляюсь в полет в экипаже Анатолия Иванова. Еще до начала митинга нам удалось в деталях продумать выполнение задания, сделать необходимые расчеты, подготовить карту. Сейчас перед посадкой в кабины есть минута-другая свободноговремени. Анатолий подошел ко мне и спросил:

— Как настроение, майор?

— Самое боевое! Ой как хочется отомстить за тебя, наша прекрасная Родина!.. Анатолий засмеялся:

— Люблю летать с единомышленниками. После взлета бомбардировщики легли на маршрут. Иванов быстро установил заданный курс и старался как можно точнее выдержать его. У него сегодня превосходное настроение, да и у меня не хуже. Вот летчик сигналит лампочкой. Словно отгадав мои мысли, он весело говорит:

— А помнишь, Алексей, наши многочасовые полеты в глубокий тыл врага? Будапешт, Варшава, Данциг, Штеттин... Прожекторы, зенитки, ночные истребители... Теперь у фашистов нет никакого тыла.

— Конечно, помню, очень хорошо помню, — отвечаю ему.

Да, путь до Берлина был труден. Очень труден! Зато сегодня над Германией нас встретила хорошая весенняя ночь. Уже позади осталась Польша. Наши самолеты стремительно летят над германской территорией. Серая, тусклая лента Одера отходит влево к горизонту.

— Впереди Берлин! — информирую я экипаж. Тут же Иванов вызвал начальника связи эскадрильи стрелка-радиста Дегтярева и сказал ему:

— Иван, передай радиограмму: «Мы над Берлином. Идут бои на восточных окраинах города, все в огне!»

— Передаю! — четко ответил Дегтярев.

Вскоре над городом была сброшена первая серия осветительных бомб, за ней вторая, третья... И как только хорошо обозначились контуры городских кварталов, площадей, промышленных объектов, с самолетов посыпались десятки фугасных и зажигательных бомб. Началась стрельба вражеских зениток, беспорядочная, нервная и неуверенная. Огненные шапки снарядов вспыхивали то намного выше эшелона бомбардировщиков, то где-то далеко в стороне от них. Пальбу зенитчиков, казалось, и не замечали. Сейчас весь свой боевой опыт, накопленный за годы войны, хотелось максимально использовать каждому воздушному бойцу. Увидев на земле первые взрывы и пожары, Иванов громко крикнул:

— Поддать фашистам покрепче!

А когда я подал команду «Боевой!», командир так ухватился за штурвал, что самолет, не шелохнувшись, пошел на цель. Где-то совсем рядом лопнул снаряд. Правое крыло обдало мелкой шрапнелью, машину с силой бросило в сторону.

Навожу бомбардировщик на цель. До боли в глазах слежу за ее движением в прицеле. Кажется, что она сопротивляется, не хочет идти к перекрестию курсовой черты. И все же цель вползла в нужную точку. От чрезмерного волнения замерло сердце, перехватило дыхание. Нащупал боевую кнопку.

— Сброс!

Бомбы понеслись вниз. Ожидание... Это самое томительное. Ждет командир, ждут радист, стрелок... »А вдруг мимо?» — думаю.

И как бы в ответ в гуще построек рвутся наши фугаски. Вверх поднимаются столбы огня и дыма.

— Цель накрыта! — доложили стрелки.

— Командир, многие экипажи не соблюдают радиомаскировку, работают открытым текстом, — спустя минуту сказал Дегтярев.

— Правильно делают, Иван... Пусть слышит весь мир, как наши воины выкуривают из берлоги фашистского зверя! Молодцы ребята!

А бомбардировщики волна за волной все идут и идут на Берлин. То тут, то там вспыхивают все новые и новые взрывы. Огромные языки пламени взлетают над Берлином. Дым пожаров стал застилать город. В центральной части его четыре квартала домов охвачены сплошными пожарами. Особенно много их было в местах, где размещались казармы, штабы гестапо, военного округа и группы инспекции германских войск.

Фашистское командование было не в состоянии помешать налету такой огромной массы тяжелых бомбардировщиков. Зенитки оказывали слабое сопротивление. Борьбу с нашей авиацией штаб обороны Берлина возложил на ночные истребители. Но из этого ничего не вышло. Бомбардировщики успешно отбивали атаки стервятников, и из воздушных схваток экипажи выходили победителями.

Мощные удары с воздуха по Берлину последовали в ночь на 25 и 26 апреля. В этих двух налетах участвовало около 700 тяжелых самолетов 18-й воздушной армии. Особенно активно действовала в эти дни 16-я воздушная армия, в составе которой было свыше 1480 самолетов^[11]. Стало очевидным: участь Берлина решена...

Трудно передать словами радость, которая охватила нас, когда мы узнали о полной и безоговорочной капитуляции гитлеровской Германии. Звучат восторженные возгласы, слышатся поздравления... Победа!.. Сколько огненных воздушных трасс, сколько невзгод пришлось преодолеть, прежде чем мы смогли услышать и произнести это гордое слово! Радостно сознавать, что в завоеванную победу внес немалый вклад и личный состав нашего авиационного соединения.

Тридцать лет спустя

Дописана последняя глава книги. В ней я использовал небольшую частицу своего фронтового архива, своих блокнотных записей, устных и письменных пожеланий друзей-однополчан. Мне удалось показать далеко не все героические дела летчиков, штурманов, стрелков-радистов и воздушных стрелков, смог только частично рассказать об огромной деятельности политработников, офицеров штабов и работников авиационного тыла. И пусть простят меня товарищи, о которых я не упомянул или сказал всего несколько теплых слов. Я писал лишь о том, что видел и пережил сам, о тех, с кем делил радости и горести боевой жизни.

Со времени окончания Великой Отечественной войны прошло более тридцати лет. Многое изменилось за это время: залечила раны, преобразилась и неузнаваемо похорошела наша любимая Родина, еще более окрепло ее детище — наша родная армия. За этот срок в жизни нашей страны было много знаменательных событий.

25 апреля 1975 года состоялась третья послевоенная встреча ветеранов авиации дальнего действия. Краснознаменный зал Центрального Дома Советской Армии, где проходил сбор, был украшен кумачом гвардейских знамен, наполнен блеском боевых орденов.

На торжества прибыли Герои Советского Союза, маршалы авиации, прославленные генералы и офицеры. Среди них были С. И. Руденко, В. А. Судец, Н. С. Скрипко, Ф. А. Агальцов, С. Ф. Ушаков, Г. Г. Гурьянов, И. Д. Туркель, Г. С. Счетчиков.

Все мы искренне сожалели, что на эту встречу не смог прибыть бывший командующий АДД главный маршал авиации А. Е. Голованов.

Александр Евгеньевич был в курсе всех дел, связанных с моей работой над книгой воспоминаний. Он много помогал мне, давал ценные советы. А когда рукопись была закончена, он прочитал и написал предисловие, шутливо назвав его первой рецензией на книгу об АДД. 22 сентября 1975 года главный маршал авиации А. Е. Голованов умер.

...На Праздник Победы приехали многие герои этой книги — Герои Советского Союза генералы В. Г. Тихонов, С. К. Бирюков, И. Г. Федоров, полковники В. Д. Иконников, В. И. Малыгин, Н. В. Новожилов, Ф. Я. Брысев, Н. С. Ижутов, генералы В. К. Юспин, А. С. Кротов, А. Д. Бабенко, офицеры Н. И. Белоусов, Б. П. Кочнев, Ю. М. Цетлин, М. Г. Лобачев, Г. И. Мотов, М. В. Богуславский, С. А. Карымов, Г. Ф. Логинов, А. Е. Леонтьев, А. В. Мартемьянов, П. П. Альхименко и другие.

С докладом выступил командующий дальней авиацией Герой Советского Союза генерал-полковник авиации Василий Васильевич Решетников. В прошлом он летчик авиации дальнего действия, активный участник боев. Слушая его, мы испытывали гордость за наш великий народ в чувство исполненного долга перед Родиной.

Тысячи летчиков, штурманов, техников, стрелков-радистов, воздушных стрелков, механиков и специалистов авиационного тыла в годы войны проявили непоколебимую стойкость, массовый героизм, мужество и отвагу. Наши боевые дела получили всеобщее признание народа и высокую оценку Советского правительства. Более двадцати пяти тысяч воинов дальней авиации награждены боевыми орденами и медалями. Двести пятьдесят наших лучших воздушных бойцов стали Героями Советского Союза, а шесть из них — летчики А. И. Молодчий, П. А. Таран, В. Н. Осипов, Е. П. Федоров, С. И. Кретов и штурман В. В. Сенько — удостоены этого высокого звания дважды.

За послевоенные годы многое изменилось в нашей жизни, изменились люди, качественно изменилась и наша дальняя авиация. На смену поршневому самолету уже давно пришел реактивный самолет-ракетоносец, в результате чего наша авиация стала сверхзвуковой, всепогодной, ракетоносной. Современным дальним бомбардировщикам подвластны теперь огромные высоты и расстояния, они способны нести различные заряды, обладающие колоссальной мощностью. Все это неизмеримо повысило боевые возможности авиации. Но главная сила авиации — люди. Высокое летное и боевое мастерство, беспредельная преданность социалистической Родине, верность интернациональному долгу — вот что всегда отличат советского летчика. Традиции, рожденные в огне войны, и сегодня свято чтут наследники боевой славы, завоеванной в жарких сражениях Великой Отечественной войны,

Примечания

1

Центральный архив Министерства обороны СССР (далее: ЦА МО СССР), ф. 219, оп. 6043, д. 5, л. 99.

(обратно)

2

ЦА МО СССР, ф. 38, оп. 80030, д. 15, л. 1.

(обратно)

3

«Правда», 1941, 18 августа.

(обратно)

4

ЦА МО СССР, ф. 368, оп. 6476, д. 87, л. 16.

(обратно)

5

ЦА МО СССР, ф. 35, оп. 283244, д. 9, п. 67.

(обратно)

6

См.: История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945, т. 3. М., 1961, с. 397.

(обратно)

7

ЦА МО СССР, ф. 35, оп. 283248, д. 6, л. 18–42.

(обратно)

8

ЦА МО СССР, ф. 290, оп. 12943, д. 17, л, 503.

(обратно)

9

ЦА МО СССР, ф. 370, оп. 6518, д. 373, л. 31.

(обратно)

10

Великая Отечественная война. Краткий научно-популярный очерк. М., 1973, с. 376.

(обратно)

11

ЦА МО СССР, ф. 368, оп. 6476, д. 539, л. 77.

(обратно)

Оглавление

Слово об авторе и его книге

В начале войны

  Над Вильно

  Двинское направление

На подступах к Москве

  Огненный таран

  На земле Смоленской

  К югу от столицы

  Ни шагу назад

Особое задание

  Первые удары по Берлину

  Крылом к крылу с балтийцами

Первые маршруты АДД

  Будни аэродрома

  В ночном полете

  Спасибо, товарищ техник

По глубоким тылам

  Диалектика подвига

  Перед вылетом на «кресты»

  Мужество и мастерство

По приказу Ставки

  Над Баренцевым морем

  Под покровом полярной ночи

Рубежи боевой славы

  От Сталинграда до Варшавы

  Звезды над Будапештом

  Судьба летчика

  Восточная Пруссия в огне

Пришла желанная Победа

  Под нами снова Берлин

  Тридцать лет спустя

*** Примечания ***