Узнать пересмешника. Жизнь с Харпер Ли [Марья Миллс] (fb2) читать онлайн

Данный материал (книга) создан автором(-ами) «Тамара Натановна Эйдельман» выполняющим(-и) функции иностранного агента. Возрастное ограничение 18+

Марья Миллс Узнать пересмешника. Жизнь с Харпер Ли

Моим родителям, Дэйву и Карле Миллс

От автора

Перед вами документальное произведение. Оно основано на записках, кассетах, расшифровках записей, интервью и разговорах, происходивших во время моей жизни в Монровилле. События и разговоры переданы так, как я их помню, и проверены по мере моих сил.

Пролог

Летом 2005 года я пила кофе с Нелл Харпер Ли в «Бургер Кинге».

К тому времени мы были друзьями и соседями по ее родному городу Монровилль, штат Алабама. Мы познакомились в 2001 году, когда я работала в «Чикаго Трибьюн». У меня установились хорошие отношения с Нелл, как ее называли друзья, и с ее сестрой Алисой. Со временем мы стали все чаще обсуждать мою идею написать книгу о сестрах Ли под их руководством. С их одобрения я сняла соседний с сестрами дом.

Когда мы с Нелл отправились в «Бургер Кинг», она всю дорогу возмущалась из-за скорого выхода неавторизованной биографии и двух экранизаций Трумена Капоте. Я думаю, что именно сочетание этих событий и подтолкнуло ее к еще большей откровенности со мной. Я была для нее не неизвестной величиной, а кем-то, кого она знала и кому доверяла, кто сидел с ней за одним столом.

Я бы не оказалась там, если бы включила в свою газетную статью хоть что-то из того, что она сказала не для записи, или же, если бы подталкивала ее к рассказам о тех вещах, которые, по ее мнению, никого не касались. Даже тот факт, что я никогда не просила у нее автограф на моем экземпляре «Убить пересмешника», тоже говорил в мою пользу. Я чувствовала, что не имею права требовать от нее больше, чем она хотела мне рассказать. Я, конечно же, хотела услышать как можно больше. Но я на нее не давила. И мое терпение, казалось, облегчило для Нелл ее рассказ.

— Я знаю, как ты можешь назвать свою книгу, — сказала она мне, наклонившись и размахивая пальцем, как всегда делала, желая подчеркнуть свою мысль.

— «Вот что они могут сказать». Я знаю, что так уже назвали книгу о сестрах Делани, но у названий нет копирайта, — с восторгом заявила Нелл.

«Вот что мы можем сказать: сестры Делани. Первые 100 лет» — это был бестселлер о двух сестрах-афроамериканках, рассказывавших о своей жизни, одной нежной, а другой — язвительной.

По этому сценарию Алиса, которая была старше на пятнадцать лет, резкая и на девятом десятке все еще работавшая юристом, — была нежной. Нелл была язвительной. Я улыбнулась. Я не восприняла это, как приказ назвать свою книгу именно так, это было скорее проявление энтузиазма Нелл.

Я радовалась тому, что им в любом случае было что сказать и они были готовы вспомнить свою жизнь. Мне повезло, я познакомилась с обеими сестрами, с их родственниками, друзьями, с их родным городом и их пристрастиями. Под руководством сестер Ли я узнала о литературе, семье, истории, религии, дружбе и веселье больше, чем мне рассказывали в школе.

Эта книга — моя попытка описать то время, которое я провела с сестрами Ли, проявив уважение ко всему, что они мне рассказали. Я не могла бы это сделать без доверия, поддержки и подбадривания Нелл и Алисы Ли, а также их ближайших друзей.

По мере моих сил я попыталась дать им возможность высказаться. Весь юмор и эрудиция, проявленные в этой книге, — это их заслуга. А все ошибки — мои.

Глава первая

— Ты не хочешь съездить в путешествие? Можно отказаться.

У входа в рабочий кабинет стоял мой редактор из «Чикаго Трибьюн» Тим Бэннон. Он возглавлял в газете отдел, находившийся на пятом этаже готической башни «Чикаго Трибьюн» в центре Чикаго, и по газетным стандартам был на удивление спокойным человеком. Тим знал, что я люблю ездить в командировки, особенно если в поисках сюжета можно отправиться в необычное место. Мне понравилось в монастыре в глубинке штата Миссури или в «Цитадели», военном колледже в Южной Каролине. Кроме того, Тим знал, что в течение того 2001 года я очень много болела. В 1995 году у меня диагностировали волчанку, аутоиммунное заболевание, из-за которого я часто чувствовала себя усталой. Я хотела доказать ему, что все еще могу нормально работать. Поэтому я сразу согласилась, даже не узнав никаких подробностей.

— Конечно хочу. Куда ехать?

— Монровилль, Алабама.

Тим заметил мой удивленный взгляд и улыбнулся.

— Это родной город Харпер Ли. Мы знаем, что она не дает интервью. Но я думаю, все-таки стоит попытаться.

Этого было достаточно.

За несколько недель до этого Чикагская публичная библиотека выбрала книгу «Убить пересмешника» скрывавшейся ото всех писательницы для первого проекта в рамках программы «Одна книга, один Чикаго». Идея заключалась в том, чтобы жители Чикаго на каждом углу читали и обсуждали одну и ту же книгу. То, что «Убить пересмешника» была любимой книгой мэра Чикаго Ричарда М. Дейли, тоже не мешало делу, он сам рассказал мне об этом пару месяцев назад, когда я писала о его круге чтения. Многие были удивлены, узнав, что он вообще читает книги. За его пресс-конференциями было сложно следить. Он не всегда заканчивал начатые предложения. Но он любил книги, и особенно ему нравилась «Убить пересмешника». В этом отношении он был составляющей феномена, начавшегося в 1960 году и продолжающегося до сегодняшнего дня.

Когда в июле того года вышел роман, Харпер Ли было тридцать четыре года и несколько месяцев. С самого начала она была полна противоречий. Она была уроженкой Алабамы, и ее любовь к проселочным дорогам этого штата можно было сравнить только с ее любовью к улицам Нью-Йорка. За ее застенчивостью скрывалось язвительное остроумие. На публичных мероприятиях, посвященных выходу ее книги, она часто отводила взгляд, но в ее темных глазах все равно можно было разглядеть то пронзительное понимание, то озорной блеск. В ней была удивительная смесь привлекательного и ускользающего.

Ли работала над романом несколько лет. Она создавала эту историю на механической пишущей машинке «Ройял» в своей маленькой квартире на Манхэттене, где не было горячей воды, или во время приездов домой. Аттикус Финч — принципиальный адвокат и овдовевший отец двух детей. Роман начинается, когда его задиристой дочке Глазастику вот-вот должно исполниться шесть. Ее старшему брату Джиму почти десять. Им вместе со своим отцом приходится терпеть подозрительность и открытую ненависть их сегрегированного городка, ведь Аттикус защищает Тома Робинсона, чернокожего, которого лживо обвинили в изнасиловании белой женщины, Майеллы Юэлл. Развязка романа наступает в тот момент, когда Боб Юэлл, отец Майеллы, нападает на детей Аттикуса. Их спасает Страшила Рэдли, затворник, живущий в соседнем доме, одновременно пугающий и завораживающий детей.

Описывая переживания Глазастика, Джима и их лучшего друга Дилла, Ли показывает живую картину детства в маленьком городке на сегрегированном Юге. Кроме того, она рассматривает сложные темы, связанные с жизнью ее героев, начиная с душевной болезни и заканчивая дурными привычками, расизмом и ограничениями, которое общество накладывало на женщин.

История о детстве в маленьком городке и расовом неравенстве в штате Алабама в эпоху Депрессии получила восторженные рецензии и оставалась бестселлером почти два года. В 1961 году Ли получила за нее Пулитцеровскую премию. Снятая в 1962 году экранизация ее романа с Грегори Пеком в главной роли получила «Оскар» и тоже стала классикой.

Это был блистательный дебют. Со временем роман Ли стал чем-то большим, чем просто книга: он превратился в краеугольный камень для целой нации, чья культура становилась все более фрагментированной. В 1991 году Библиотека Конгресса попросила своих читателей назвать ту книгу, которая сильнее всего повлияла на их жизни, — «Убить пересмешника» уступила только Библии. За прошедшие годы было продано примерно сорок миллионов экземпляров, а может быть и больше, она была переведена на три десятка языков от шведского до урду. Она является обязательной для чтения по меньшей мере в семидесяти процентах американских школ.

Роман стал классикой при том, что он не подходил под сформулированное Марком Твеном определение классической книги, как «книги, которую люди восхваляют, но не читают». «Убить пересмешника» упоминают в фильмах, на телевидении, в бесконечном количестве других книг, в комиксах, мультфильмах, в словах песен. Люди называют эту книгу причиной того, что они сами стали писателями или адвокатами. Необычные имена героев стали знакомыми даже тем, кто уже много лет не перечитывал книгу, а может быть, и вообще ее не читал. Аттикус Финч. Глазастик. Страшила Рэдли. Необычные имена из Алабамы эпохи Депрессии теперь появляются на глянцевых страницах «Пипл» или «ЮЭс Уикли», когда знаменитости, как и множество обычных людей, называют своих детей Харпером, Аттикусом или Глазастиком.

По мере того, как росло культурное влияние романа, возрастало и число тайн, окутывавших жизнь Ли. Через несколько лет после того, как книга была опубликована, Харпер Ли почти полностью перестала давать интервью. Второй роман, о котором она когда-то говорила, так и не вышел. Редкие появления Харпер на публике становились сенсацией. Ее речи при получении очередной премии обычно состояли из одного слова: «Спасибо». Если она была особенно красноречивой, то речь увеличивалась в два раза: «Большое спасибо».

Из-за столь долгого молчания многие люди вообще предполагали, что Харпер Ли умерла. В 1993 году, когда ей было шестьдесят шесть лет, она сухо упомянула об этом в предисловии к еще одному изданию романа. Ли сообщила своим читателям, что она «все еще жива, но живет очень тихо».

К тому моменту, когда в 2001 году я получила свое задание, ей было семьдесят пять. В современном мире она невероятно любима и неизвестна. Она живет то на Манхэттене, то в своем родном городе в Алабаме. Вот и все, что мы о ней знаем. Ее полное имя Нелл Харпер Ли, но тесный круг друзей, охранявших ее частную жизнь, называет ее Нелл. Появляющиеся год за годом статьи «В поисках Харпер Ли» рассказывают о каких-то моментах жизни автора, увиденных издалека. Одна из газет описала дом, находящийся на окраине Монровилля и похожий снаружи на хижину «Дэвиде Кэтфиш Хаус» с его покрытыми линолеумом полами, и сообщила разведданные, полученные от официантки. Писательница и ее старшая сестра, адвокат Алиса Ли, всегда сидят за столиком в глубине зала. Обе они плохо слышат. Официантка точно могла сообщить, о чем они препирались и кто из них заплатит. Больше о ее жизни после создания одного из самых популярных романов двадцатого века ничего не было известно.

Ответы Ли на бесконечные просьбы об интервью варьировались между «Нет» и «Нет, черт возьми». Обычно от имени Харпер Ли отказывал ее литературный агент и издатель. В Монровилле Алиса работала юристом в старой фирме их отца, «Барнет, Багг и Ли», и кроме того выполняла роль привратницы при своей сестре, к которой все так стремились.

Я предполагала, что меня прогонят так же, как и многих других журналистов. В таком случае я смогу написать о маленьком городке, породившем автора и ставшем прототипом ее вымышленного Мейкомба. Но сначала мне надо было найти карту. И я взяла атлас.

Монровилль, как и Мейкомб, находится на юге Алабамы в глухой провинции. Он вдалеке от всех больших городов, рядом нет ни большого аэропорта, ни даже автотрассы. Несмотря на это, в городок, где живут шесть с половиной тысяч человек, постоянно приезжают литературные паломники со всего мира. Люди хотят посмотреть на воспроизведенное в фильме здание суда. Они хотят провести рукой по полированной балюстраде балкона, с которого в молодости Харпер Ли (как и Глазастик в романе и в фильме) смотрела, как ее отец вел дела. Они хотят пройти мимо того места, где Ли забиралась на куст персидской сирени вместе со своим другом детства и соседом Труменом Капоте. Верные поклонники романа, те, кто могут наизусть цитировать целые отрывки, хотят увидеть все в подробностях. Падают ли до сих пор ядовитые желтые ягоды с дерева на Алабама-авеню? На месте ли еще дерево и те два дома, где прошло их детство? Сохранилась ли еще та атмосфера детства в южном маленьком городке, которую воспроизвела Ли?

Готовясь к этому неожиданно возникшему путешествию, я, не испытывая особых надежд, отправила стандартную просьбу об интервью, зная, что вероятность положительного ответа так же велика, как вероятность снега в августе. Я собиралась полететь туда и попытаться передать читателям в Чикаго ощущение города, где выросла Харпер Ли, и где каждый год ставят пьесу в двух действиях, написанную по ее роману.

Библиотечная система готовилась к программе «Одна книга, один Чикаго» и рассчитывала на увеличение интереса к книге. Семьдесят восемь городских библиотек поставили на свои полки примерно две тысячи дополнительных экземпляров романа, включая переводы на испанский и польский языки. Ли отклонила приглашение города выступить перед читателями, но совершила редкий для нее поступок — отправила заявление в поддержку программы. Она написала: «Если жители Чикаго будут собираться в разных местах в городе, чтобы читать и обсуждать «Убить пересмешника», то это будет самой большой честью, какая только может быть оказана роману. Что может быть восхитительнее, чем встреча людей разного происхождения и разных культур, совместно использующих свое критическое мышление!»

Я, как и миллионы других людей, читала эту книгу в школе, когда была застенчивой четырнадцатилетней девочкой, любившей уроки английского языка, боявшейся математики и выступавшей в составе команды своей школы в кроссе в Мэдисоне, штат Висконсин. С первых же страниц я перенеслась из заснеженного вечера в покрытые красной глиной улицы в глубине штата Алабама времен Депрессии.

Теперь у меня было редакционное задание, билет на самолет и фотограф Терренс Джеймс, которого отправляли со мной. Я раньше не работала с Терренсом, но видела его в газете. Он афроамериканец, носит черные джинсы, сапоги и афрокосички до плеч. Он был в восторге от нашего задания, как и я.

По дороге в Алабаму мы с Терренсом все обсудили. Мы расписали, что собирались делать, куда хотели пойти и кого увидеть. В Атланте мы взяли машину и почти шесть часов ехали до округа Монро. Мы, как новички, напрасно полетели в Атланту: можно было бы купить билеты до Монтгомери, Мобила или до Пенсаколы на побережье Флориды. Все эти города были ближе. Но билет до Атланты стоил дешевле. И на карте наша дорога не казалась нам такой далекой, как в реальности. Эта поездка дала нам возможность представить себе географический контекст, в котором находился Монровилль. Когда ты, как большинство журналистов, прибываешь прямо на место событий, то что-то теряешь.

Примерно за полчаса до приезда в Монровилль мы съехали с автострады. На дороге 84 листва стала гуще. Повсюду стояли столетние дубы, покрытые занавесями пуэрарии. Пуэрария ползла по всем оврагам. Она забиралась на провалившиеся крыши заброшенных деревенских хижин. Она создавала такую плотную зеленую сеть, что начинало казаться, будто за ней кто-то прячется.

Дорога вилась вокруг холмов. Мимо громыхали грузовики, нагруженные только что срубленными деревьями. Терренс крепче схватился за руль. Мы увидели тот «островок среди пестрого моря хлопковых плантаций и густых лесов», который описывает Ли в своем романе. Теперь хлопок собирают большие машины. Это быстрее и дешевле. Во времена «Убить пересмешника» хлопок собирали целые шеренги мужчин, женщин и детей. Это была работа на удушающей жаре, от которой потом разламывалась спина и горели пальцы, так как приходилось вытаскивать пучки хлопка из коробочки и складывать их в джутовые мешки.

Иногда мы проезжали мимо заправок и магазинов, где были видны выцветшие белые надписи «Кока-кола» на облупившемся красном фоне. Мы остановились на одной из таких заправок. Казалось, что здесь все еще могут продавать кока-колу в маленьких зеленых бутылочках по шесть с половиной унций, в которые мой дед разливал ее собственноручно в городе Блэк-Ривер-Фоллз в штате Висконсин. Я проверила. Нет, даже здесь были только банки или пластиковые бутылки. Рядом с кассой и ящиком «Марша гривенников», благотворительный организации, стояла огромная пластиковая миска со сваренными вкрутую яйцами в уксусе. Рядом была еще одна миска, где в рассоле плавало что-то розоватого оттенка. Это была маринованная свиная нога. Ни того ни другого я никогда не пробовала. Лучше я пока буду пить диетическую колу.

По мере нашего приближения к Монровиллю, передачи NPR было слышно все хуже. Теперь мы могли выбирать между музыкой кантри, консервативными комментариями современных событий или огненными проповедями. За каждым поворотом нам встречалась церковь из красного кирпича или же маленькая белая церквушка со шпилем, устремленным в синее небо, и кладбищем позади. Большинство из них принадлежало баптистам, но были и методистские, и пятидесятнические.

На лужайке между школьным зданием из красного кирпича и заросшими кудзу деревьями мы разглядели баскетбольную площадку. На ней играли юноши. Молодые девушки смотрели.

Терренс притормозил и посмотрел на меня.

«Ну, давай», — сказала я.

Мы остановились на примятой траве, где были припаркованы другие автомобили, наша арендованная машина казалась подозрительно сверкавшей и новой рядом с большими широкими шевроле, которые не разваливались только благодаря запасным частям и большой выдумке. Пока мы шли вдоль площадки, люди, не стесняясь, глазели на нас с Терренсом. У него на шее висел большой фотоаппарат. Да и он сам довольно высокий. Мой рост пять футов и три с половиной дюйма, у меня голубые глаза, светлые волосы и то, что милосердно называют алебастровой, то есть белой до бледности кожей. Мое лицо было единственным белым в толпе.

Мы объяснили, зачем приехали, и просто поболтали с собравшимися. Это была наша первая возможность познакомиться с округой, понять, что люди могут рассказать о жизни в этих местах. Задавали ли им читать «Убить пересмешника» в школе? Некоторым да. Большинству нет. В первый, но далеко не в последний раз я порадовалась, что у нас различные социальные роли: мужчина и женщина, черный и белая. Конечно же, как только мы открыли рот и заговорили, наш акцент показал, что у нас было общего. Мы оба были янки.

Пока мы разговаривали с этими молодыми людьми, жара постепенно спадала. Я взглянула на часы. Было 6:35 вечера. Это время фотографы называют золотым часом, магическим промежутком, когда все вокруг купается в мягком свете и, говоря словами художника Джеймса Уистлера, «к обычным вещам прикасается тайна, и красота их преображает».

Терренс согнулся, чтобы сфотографировать с выгодной точки двух игроков в уличный баскетбол.

Начался легкий дождик. Он придал нежную мягкость спертому августовскому воздуху. Когда он пошел, Терренс надел крышечку на объектив. Я закрыла свой блокнот от падавших капель. Один из молодых людей помахал нам рукой: «Приходите снова в любое время».

Мы с Терренсом продолжили двигаться по направлению к Монровиллю по двухполосному шоссе. Нам нужно было в темноте найти дорогу к отелю «Бест Вестерн» на окраине города, а завтра встать пораньше, чтобы в первый же день проинтервьюировать как можно больше народу.

По мере приближения к городу ощущение пребывания вне времени вдруг оборвалось. Возникли названия знакомых сетевых магазинов. В «Бест Вестерн» наши комнаты выходили на привычные парковку и ограду. За широким полем нежно светились огни «Дэвиде Кэтфиш Хаус».

Чтобы раздобыть нам ужин, я принялась бросать четвертаки в стоявшие на улице автоматы. Я вытащила крекеры с ореховым маслом из глубины автомата и с блажеством приложила ко лбу холодную банку диетической колы. Ощущался какой-то непонятный запах. Это не был запах большой урны в холле, его приносил легкий ветерок со стороны поля. Запах был похож на тот, что бывает рядом с бумажной фабрикой, с каким-то горьким привкусом, как от вареной капусты. Позже я узнала, что так пахнут удобрения.

Это был бедный округ в бедном штате. Куда делись те рабочие места, которые здесь создавала компания «Вэнити Фэйр»? Этот производитель одежды открыл тут магазин в 1937 году и был главным двигателем экономики города, который помог ему продержаться в самые тяжелые годы Депрессии. Они создали много рабочих мест для мужчин и впервые для женщин за ту же зарплату. Но большая часть производства в последнее время была перенесена в какие-то другие места. Деньги, которые туристы тратили на еду и мотели, не компенсировали те, что были потеряны из-за сокращений и закрытия предприятий. Уровень безработицы в Монровилле достиг восемнадцати процентов.

Терренс постучал ко мне в дверь. В округе Монро сухой закон сохранялся еще с двадцатых годов, а в округе Конека — нет. Теренс предложил купить выпивку за границей округа. Мы прошли мимо «Расфасованных товаров Ли», не имевших никакого отношения к сестрам, и обернулись. Это место было одновременно заброшенным и негостеприимным. На зарешеченных окнах виднелись облезшие рамы. Рядом с нами была только надпись «Добро пожаловать в округ Монро» и магазин, а дальше шли сплошные поля.

Колокольчик на дверях возвестил о нашем появлении. Грузная молодая белая женщина за прилавком взглянула на нас. Смотрела на нас и азиатская женщина средних лет, вышедшая из задней комнаты. Они не улыбались, а просто смотрели без всякого выражения. Они оценивали своих освещенных резким светом покупателей. Мы, похоже, не должны были создать им проблем.

Мы вернулись в мотель и быстро выпили в округе с сухим законом.

— Мне только полстакана, спасибо, — я хотела еще до завтра просмотреть свои записи.

— Вот тебе полстакана.

Терренс налил мне вино во взятый из ванной мотеля стакан.

Он предложил тост.

— За Монровилль.

— За Монровилль.

Мы чокнулись. Не пойло. Но и не прекрасное вино.

Вернувшись к себе в комнату, я вытащила роман в мягкой обложке и залезла под одеяло. Я устала от нашего путешествия. Но прежде чем знакомиться с родным городом Ли, хотела снова затеряться в ритме ее языка. Я бы все равно сейчас не заснула.

У издания «Уорнер Букс» на обложке была простая иллюстрация: силуэт птицы, улетающей с дерева. В дупло от выпавшего сучка кто-то положил клубок бечевки и карманные часы.

Всего несколько недель назад книга была чистой и новой, с целым корешком и 281‑й хрустящей и нетронутой страницей. Теперь некоторые из них были загнуты. Некоторые куски текста были выделены желтым цветом, предложения подчеркнуты черной ручкой, а на полях нацарапаны условные знаки.

На пятой странице я подчеркнула один из самых часто цитируемых отрывков романа.

«Мейкомб — город старый, когда я его узнала, он уже устал от долгой жизни. В дождь улицы раскисали и под ногами хлюпала рыжая глина; тротуары заросли травой, здание суда на площади осело и покосилось… Крахмальные воротнички мужчин размокали уже к девяти утра. Дамы принимали ванну около полудня, затем после дневного сна в три часа и все равно к вечеру походили на сладкие булочки, покрытые глазурью из пудры и пота».

Выросшая Джин Луиза оглядывается на мир своего детства. Она не торопится начинать рассказывать свою историю. Но мы сразу же ощущаем ее тепло, остроумие и чуть заметную смутную тоску. Она приглашает нас узнать о событиях, которые все изменили тем летом, когда она была маленькой девочкой; о событиях, которые начались, по мнению ее брата, задолго до того, как кто-либо из них родился.

Хортон Фут, работая над сценарием фильма, выбрал для его начала именно этот отрывок. Он сам вырос не в Алабаме, а в маленьком городке в Техасе, но сказал, что Ли смогла показать город его детства. Сама Ли назвала фильм по сценарию Фута одной из лучших экранизаций всех времен. Грегори Пек получил «Оскара» за то, что считал главной ролью своей жизни. Хортон Фут тоже получил «Оскара» за сценарий. Ли не хотела сама писать сценарий. Она доверяла Футу. Как он сказал, «было ощущение, что мы двоюродные брат и сестра. Мне казалось, что я знаю этот город. Он был просто копией моего родного города». Так началась продлившаяся десятилетия дружба не только с Футом, но и с Пеком, который, готовясь к роли, познакомился с ее отцом в Монровилле.

Молодой актер Роберт Дюваль начал свою карьеру с роли затворника Страшилы Рэдли, который появляется только в конце фильма. С первых нот удивительной музыки к фильму можно было узнать ее автора — Элмера Бернстайна. Она напоминает простое бренчание ребенка по клавишам. В первой сцене мы видим, как руки девочки открывают старую коробку от сигар. Она что-то напевает, перебирая свои сокровища. Здесь есть несколько монеток Буффало, мелки, стеклянные шарики, губная гармошка, свисток и карманные часы. Ясно, что этот ребенок много времени проводит на свободе и, используя свое ничем не скованное воображение, создает при помощи этих простых вещиц истории, полные драматизма и смертельно опасных подвигов.

Когда в 1962 году фильм вышел на экраны, в центре Монровилля был кинотеатр. Молодая Харпер Ли с коротко стриженными темными волосами широко улыбалась с фотографии на рекламном щите с афишей «Убить пересмешника». Больше этого щита нет, кинотеатр сгорел. Его не стали отстраивать заново.

На следующее утро я вышла из своей комнаты в мотеле в пекло августовского Монровилля. «Бест Вестерн» находится на дороге 21, которая переходит в Алабама-авеню. Служащий отеля объяснил мне, что до суда нам надо будет идти по этой дороге примерно пять миль. Она приведет нас прямо к городской площади. Мы прошли мимо невыразительной полосы магазинов автодеталей и других заведений. Затем перед нами оказалась окружная больница, стоявшая на невысоком, но крутом холме слева от дороги, потом большой торговый центр с супермаркетом «Вин-Дикси», аптекой «Райт Эйд» и магазином «Все за доллар». Мы прошли «Деликатесы Рэдли», потрепанное серое здание, названное в честь Страшилы Рэдли. Потом мы проехали мимо ничем не примечательного отрезка, который можно увидеть повсюду в Америке, — «Макдоналдс», «Бургер Кинг», KFC, — а затем увидели приземистое здание «Вэ-нити Фэйр». Типичная захламленная старая бензоколонка «Пит Тексако» выглядела так, как и много десятилетий назад. На перекрестке Алабама-авеню с улицей Клэрборн находилась компания «Ли Мотор», тоже не имевшая никакого отношения к автору книги. Я читала о ее недовольстве тем, что на стене этого кирпичного здания был нарисован гигантский пересмешник. На другой стороне улицы было еще одно граффити, Глазастик и Джим стояли рядом с деревом. Аккуратное здание почты, построенное в тридцатые годы, украшало юго-восточную сторону площади. Мы оставили машину на одном из диагональных мест для парковки, выделенных на улице, прямо перед старым зданием суда. Рядом находится то, что все называют новым зданием суда. Его построили в 1963 году.

Как пишет Ли, «не считая южного фасада с порталом, мейкомбский окружной суд был выдержан в ранневикторианском духе и с севера выглядел безобидно. А вот если подойти с юга, греческие колонны просто резали глаз — уж очень плохо они сочетались с башенкой девятнадцатого века, в которой гнездились ржавые, неизменно врущие часы, но все вместе ясно говорило, что жители Мейкомба полны решимости свято хранить каждый осколочек прошлого».

В Монровилле действительно когда-то существовал такой не вызывавший никакого доверия прибор, но для этой проблемы нашли современное решение. Теперь, когда часы отбивают время, это на самом деле с башни звучит запись.

Мы прошли по нескольким ступенькам, затем через пару высоких тяжелых дверей, на которые сразу наталкиваются туристы, интересующиеся «Пересмешником». Здание суда — магнит для людей со всей страны, которых волнуют роман и фильм, для тех, кто хочет взглянуть на реальный мир, вдохновивший на создание воображаемого. В маленькой сувенирной лавке продаются футболки с надписью «Убить пересмешника», брелоки для ключей и афиши ежегодной городской постановки спектакля.

И мы с Терренсом заглянули в большой зал суда, воспроизведенный в фильме. Он был большим, выкрашенная в белый цвет галерея тянулась вдоль всех стен второго этажа, а большие окна выходили на площадь. Терренс начал фотографировать, а я поднялась по слегка неровным ступенькам на душный второй этаж.

Прежде чем я увидела Кэти МакКой, директора музея и ежегодного постановщика «Убить пересмешника», из-за закрытой двери раздался ее голос. Она громко и оживленно говорила по телефону. У нее был южный акцент, но не такой, как у всех вокруг. Она родом из Кентукки.

Мне хотелось услышать мнение МакКой о здешних людях и о пьесе, которую она каждый год ставила здесь, в здании суда, о значении Ли для города, и о тех, кто еще помнит старый Монроввиль и согласится поговорить со мной. Я спросила ее о туристах и о Харпер Ли, так как знала, что уже много лет существует напряжение между сестрами Ли и теми, кто пытается извлечь выгоду из славы книги.

«Харпер Ли не хочет, чтобы мы коммерциализировали ее книгу, — сказала мне МакКой, — но мы считаем, что оказываем услугу здешним жителям и всему остальному миру». Она со своими помощниками создала путеводитель под названием «Монровилль: в поисках Мейкомба Харпер Ли» и опубликовала маршруты, по которым можно осматривать город. На городской площади поклонники романа видят здание из красного кирпича, где была юридическая фирма отца Ли и где она написала часть своего романа. На Алабама-авеню вместо дома, где прошло детство Ли, теперь находится «Молочная мечта Мела», белая хижина с выходящим на улицу окошком, там можно заказать мороженое и бургеры. Нет и соседнего дома, в котором какое-то время жил Трумен Капоте со своими тетками. Здесь видна мемориальная табличка и маленький кусочек каменной ограды.

В тот день мы повстречали нескольких приезжих, осматривавших главную достопримечательность суда, — воспроизведенный в фильме зал с деревянным полом, куда маленькая Харпер Ли приходила на выступления своего отца. Посетители сидят на галерее «для цветных», как Глазастик во время суда над Томом Робинсоном. Самые решительные подходят к судейскому месту, поднимают молоток и с властным видом стучат им по столу. На стене висят те предметы, которые должны напоминать зрителям спектакль о Мейкомбе из романа: например, календарь той эпохи.

Оказавшись на улице, ощутить очертания и аромат тогдашнего Монровилля становится сложнее. Даже на момент выхода книги в 1960 году он резко отличался от города в эпоху Депрессии. Все было другим — размеры, внешний вид, ощущения.

Когда продюсер Алан Пакула и режиссер Роберт Муллиген решили перенести роман на киноэкран, им пришлось отказаться от идеи снимать некоторые сцены в Монровилле. Здесь не было ничего похожего на тот город тридцатых годов, который они пытались воссоздать. Город сохранил часть своего обаяния, но был слишком современным для Мейкомба тридцатых годов. Вместо этого они воспроизвели зал суда, где маленькая Нелл смотрела, как ее отец защищает подсудимых, и создали свой Мейкомб на площадке в Голливуде. Для съемок на улице они использовали некоторые старые дома в Калифорнии, которые можно было сделать похожими на дома в Мейкомбе Нелл.

Главный художник фильма Генри Бамстед написал продюсеру Алану Пакуле из Монровилля письмо. Монровилль он сокращенно называл Мв, а «Убить пересмешника» — УП. Письмо датировано ноябрем 1961 года.

«Дорогой Алан,

Я приехал в Мв сегодня вечером, проехав очень интересной и красивой дорогой из Монтгомери… По дороге на меня большое впечатление произвело отсутствие машин, прекрасные виды и негритянские хижины, которыми усыпана вся местность.

Харпер встретила меня, она очаровательна. Она настаивает, чтобы я называл ее Нелл — кажется, что мы знакомы уже много лет. Не удивительно, что она смогла написать такой теплый и прекрасный роман.

Мв — прекрасный городок с населением примерно в 2 500 человек. Он мал по размерам, но у него широкий южный характер. Я очень рад, что ты дал мне возможность изучить округу перед тем, как разрабатывать декорации для УП.

Большинство домов здесь деревянные, одноэтажные, поставленные на кирпичные основания. Почти у каждого дома есть терраса и качели, свисающие с ее перил. Уверяю тебя, жизнь здесь куда более расслабленная, чем в Голливуде.

Я побывал на площади перед старым зданием суда и внутри зала суда, о котором писала Нелл. Не могу тебе передать, как меня взволновала его архитектура и разные маленькие детали, которые я добавлю к нашим декорациям. Зал суда все еще обогревают старые пузатые печи. Рядом с каждой из них стоит бочонок с углем. Нелл говорит, что, когда мы будем снимать эту сцену, нам надо обязательно положить у входа в суд глыбу льда. Оказывается, люди откалывали от нее льдинки и несли с собой в суд, чтобы сосать их и ощущать прохладу. Это напомнило мне мою молодость, когда я бегал за фургончиком с мороженым и выпрашивал у продавцов кусочки льда. Нелл очень понравилось, как я фотографирую, и как я делаю измерения, чтобы потом удвоить размеры того, что здесь увидел. Она сказала, что не подозревала, какая тяжелая у нас работа. Сегодня утром она встретила меня такими словами: «Я вчера похудела на пять фунтов, пока ходила за вами и смотрела, как вы фотографируете дверные рукоятки, дома, фургоны, капусту и все остальное, — можно будет сегодня сделать перерыв на обед?» Нелл говорит, что на стенах дома миссис Дюбоз краска должна быть облезлой. А внутри все надо покрыть темными деревянными панелями, поставить викторианскую мебель, и все сделать мрачным. В ее доме есть электропроводка, но она все еще использует масляные лампы, чтобы сэкономить деньги, — так говорит Нелл. А дом Страшилы Рэдли должен выглядеть так, как будто его никогда не красили — почти как дом с привидениями.

Всего доброго,

Генри Бамстед»

Когда читатели «Убить пересмешника» впервые попадают в Монровилль, то они хотят, чтобы это был точно тот город, который известен им по роману и по фильму. Они ищут то место, где живут и играют, работают и мечтают их любимые герои: Глазастики Аттикус, Джим, Дилл и Страшила.

«Люди в те годы двигались медленно. Разгуливали по площади, обходили одну лавку за другой, все делали с расстановкой, не торопясь. В сутках были те же двадцать четыре часа, а казалось, что больше. Никто никуда не спешил, потому что идти было некуда, покупать нечего, денег ни гроша, и ничто не влекло за пределы округа Мейкомб. Но для некоторых это было время смутных надежд: незадолго перед тем округу Мейкомб объяснили, что ничего не надо страшиться, кроме страха».

Поэтому посетители, приезжающие в поисках Мейкомба, приходят к выводу, что они недостаточно хорошо ищут или ищут не там. Мейкомб должен где-то быть. Он обязательно должен существовать.

«Трудней забыть былое, чем внешность города пересоздать! Увы!..»^[1], — сказал однажды Бодлер. Монровилль, как и любой другой город, за время, прошедшее после тридцатых годов, много и существенно менялся. Но тех, кто любит роман, не переубедить. Они твердо знают, чего ждут. МакКой сказала мне, что два десятилетия назад в округ Монро приезжало около двух тысяч посетителей в год. Теперь количество посетителей достигло двадцати тысяч и продолжает расти, причем примерно четыре пятых этих людей говорят, что приехали из-за книги.

Ежегодная весенняя постановка «Убить пересмешника» в музее привлекает зрителей возможностью увидеть пьесу на такой сцене, которой нет нигде кроме Монровилля. Первый акт происходит на газоне перед музеем старого здания суда, куда ветер приносит аромат розовых азалий, и на ветках дерева иногда сидят пересмешники. Второй акт, изображающий позорный суд, происходит внутри, в старинном зале суда, который знаком каждому, кто смотрел фильм. Каждый год на спектаклях был аншлаг.

МакКой вывела меня из старого здания суда и провела по газону к новому зданию, чтобы я смогла взять интервью Оты Ли Биггс, окружного судьи по делам о наследстве. Биггс важная фигура в округе, он каждый год помогает ставить спектакль и вообще связан с «Пересмешником».

Судья Биггс работает в кабинете, заваленном до потолка книгами и бумагами. Это был пожилой темноволосый человек, и вел он себя с определенной долей театральности. Официальной его обязанностью было руководство делами округа, а неофициальной — выманивание информации из журналистов, которые думали, что интервьюируют его. Мы поговорили о городе в целом, о книге, о семье Ли, которую он знает уже давно.

Я поняла, что Ли очень часто именно от Биггса узнавали, кто приезжал в город и зачем. У них была разработана система раннего оповещения. Когда они очень сильно хотели не дать кому-то постучаться в их дверь, то уезжали в дом своей сестры Луизы в Юфауле или даже не так далеко от дома, в мотель в Эвергрине, соседнем местечке в округе Конека.

Мой следующий визит по указаниям МакКой был к Чарли МакКорви, преподавателю и выборному окружному администратору, который каждую весну исполнял роль Тома Робинсона. Мы встретились с МакКорви в средней школе Монровилля, он тепло поздоровался со мной и спросил, кого я уже успела повидать. МакКорви — большой человек в очках в серебряной оправе. Раз в году, исполняя роль Тома Робинсона, он менял свою традиционную рубашку и галстук на поношенный комбинезон.

Каждый год труппа составляется из местных жителей: адвокатов и докторов, проповедников и водопроводчиков, бизнесменов и хозяев магазинов. И учителей. В одной особенно сложной сцене Боб Юэлл оскорбляет Тома Робинсона, выплевывая поток расистских оскорблений, в том числе слово, начинающееся на «н». Белому актеру нелегко это произнести. А чернокожему актеру нелегко это слышать. Иногда друзья-афроамериканцы спрашивают МакКорви, имеет ли смысл показывать то унижение и насилие, которому подвергается его герой. Но инстинкт МакКорви, как преподавателя, подсказывает ему, что это просто другая форма обучения. «Некоторые дети думают, что время сегрегации и всех этих "да, сэр", "нет, сэр" давно прошло, но это не так. Эта сцена делает подобные проблемы более реальными для них».

Кроме того, Кэти МакКой предложила мне поговорить с ушедшим на покой бизнесменом по имени А. Б. Бласс. Он ходил в школу вместе с Нелл, носил мячи и клюшки за ее отцом на местном поле для гольфа, построенном «Вэнити Фэйр», и теперь часто беседует с приезжающими в город репортерами.

Бласс пригласил меня в свою гостиную и рассказал о начале шестидесятых годов, когда А. К. Ли успокаивающе положил руку на плечо Бласса и просто сказал: «Сынок, ты поступил правильно». Бласс по-своему тоже противостоял Ку-Клукс-Клану, угрожавшему насилием членам оркестра, которые должны были участвовать в первом интегрированном параде. Бласс отменил парад, решив, что не хочет ни подвергать марширующие оркестры опасности, ни позволить сохранить традицию сегрегированного парада.

Бласс так часто рассказывал свои истории о семье Ли журналистам, что в конце концов Ли словно окаменели и отполировались временем и словами. Его низкий медленный голос оказывал почти гипнотическое воздействие. Мне показалось, что Кэти МакКой намекала на недовольство сестер Ли тем, что А. Б. Бласс рассказывал об их семье, хотя она и не объяснила, чем конкретно они были не довольны.

Во время его рассказа я подумала: может быть, дело было в том, что он говорил о матери Нелл как об эмоционально неуравновешенной женщине?

«Она была немного тронутой, — сказал Бласс, — я помню, как маленьким мальчиком ходил в школу и видел, как она сидела на их переднем крыльце и разговаривала сама с собой. Я возвращался тем же путем из школы, и иногда она все еще была там и все еще разговаривала сама с собой».

Позже я узнала, что сестры Ли, мягко говоря, не согласны с этой характеристикой. Я услышала, как они вспоминали Фрэнсис Ли, называя ее «нежной душой», рассказывали, как она играла на пианино и пела, как любила разгадывать кроссворды и с каким энтузиазмом обменивалась книгами с жившей в соседнем доме матерью Трумена Капоте. В какой-то момент Фрэнсис Ли перенесла нервный припадок из-за некоего мучительного переживания, который сестры Ли не хотят публично обсуждать. Ее второй ребенок, Луиза, беспрерывно плакала месяцами и не могла нормально переваривать пищу, которую ей предлагали отчаявшиеся родители. Малышка пришла в себя, когда педиатр нашел для нее специальную формулу еды. Как я узнала от сестер Ли, им больше всего хотелось бы исправить то, как в течение многих лет описывали их мать.

Нелл, по словам Бласса, была драчливой девчонкой, не боявшейся ругаться грубыми словами и пускать в ход кулаки, совершенно такой же боевой, как и Глазастик Финч. Бласс запомнил А. К. Ли как спокойного человека с выдержанным темпераментом. У него было непоколебимое чувство приличия и вежливости. Даже когда все изнемогали от жары и влажности, мистер Ли приходил на поле для гольфа в своем деловом костюме. Бласс был очень огорчен тем, что Нелл Харпер больше не общалась с некоторыми из тех, с кем она вместе росла, включая его самого. Он предполагал, что тут дело в том, как охотно он рассказывал журналистам о семье Ли. Позже я узнала, что он был прав.

Через несколько дней я уже собрала большую часть нужного мне для статьи материала с учетом того, что сестры Ли и их ближайшие друзья не давали интервью. Мы с Терренсом уже собирались домой. Но сначала мне надо было хотя бы попросить об интервью Харпер Ли или ее сестру Алису. Если кто-либо мне откроет дверь, я вежливо спрошу, а потом уйду.

Терренс подъехал на нашем арендованном автомобиле в старый район домов из красного кирпича, стоявших напротив большой просторной начальной школы. На этом месте раньше была новая средняя школа, в которой училась Харпер Ли.

Дом Алисы Ли не был указан в местной телефонной книге. Человек из справочного отдела «Трибьюн» — «морга», как его называют старожилы, — легко нашел номер в Интернете. Но одну вещь я никак не могла обнаружить в моей набитой статьями и дополнительными материалами папке — изображение дома сестер Ли. На одной из самых часто воспроизводимых фотографий Ли в молодости она сидит в качалке рядом с отцом. Серия фотографий была опубликована в 1961 году в журнале «Лайф», разместившем материал о жизни Ли дома. На ней видна белая закрытая веранда, размещенная сбоку от входа, но по этому изображению нельзя определить, как дом выглядит с улицы. Судя по прочитанным мной статьям, даже расположение дома хранилось в секрете, по крайней мере некоторые местные жители отказывались называть его адрес туристам и журналистам.

Постучав в дверь Ли, я чувствовала себя довольно неловко. Но мне было необходимосказать редактору, что я хотя бы попыталась.

Глава вторая

Терренс не стал парковаться рядом с домом сестер Ли. Он остановился на их спокойной улице и даже не стал глушить мотор. «Ну, — сказала я ему, — наверное, скоро вернусь».

Был ранний вечер, еще не стемнело. Воздух был теплым и тихим. Мы знали, что Алиса Ли, очевидно, будет дома после рабочего дня в адвокатской конторе. Я поднялась на несколько деревянных ступенек и постучала по белой деревянной двери. На старом медном дверном кольце было женским почерком выгравировано: «Алиса Ф. Ли». Я сделала шаг назад. Ничего не произошло.

Я нажала на звонок, снова сделала шаг назад и подождала. Снова ничего. Ну, все ясно. Я, по крайней мере, попыталась. Подожду еще минутку, потом сяду рядом с Терренсом в автомобиль с кондиционером и буду считать, что дело сделано.

Но как раз в тот момент, когда я уже собиралась возвращаться в машину, дверь открыла маленькая, опиравшаяся на ходунки, женщина. На ней были большие очки, строгая голубая юбка и пиджак соответствующего фасона. Седые волосы с косым пробором были аккуратно заколоты одной единственной заколкой-невидимкой. Я представилась. Она наклонилась вперед, чтобы расслышать. Я повторила громче, кто я и зачем пришла.

— Да, мисс Миллс. Я получила присланные вами материалы. И письмо.

У нее был скрипучий хриплый голос. Она прочитала отправленные мной материалы о том, что библиотечная система Чикаго выбрала «Убить пересмешника» для программы «Одна книга, один Чикаго». Она знала из своих источников, что я опрашиваю всех вокруг. Я читала об Алисе Ли, которая была намного старше своей сестры Харпер. Ей было восемьдесят девять лет, и она все еще занималась юридической практикой. Судя по прочитанным мной статьям, она часто выступала от имени своей сестры, вежливо, но твердо отклоняя просьбы об интервью. К моему удивлению, она пригласила меня зайти.

За дверью мне в нос ударил кислый запах. Большую часть маленькой прихожей занимал широкий дубовый книжный шкаф, стоявший справа от входа и достигавший моих плеч. Сразу за маленьким холлом был сделан уголок для телефона. На уровне груди на полочке стоял телефон, рядом с ним — белый стул.

— Пожалуйста, заходите, — сказала она.

Я прошла вслед за Алисой Ли в гостиную. Здесь везде были книги. Они наполняли один книжный шкаф за другим, лежали стопками на полу рядом с креслом, были сложены на кофейном столике и в принципе находились почти на всех доступных поверхностях.

Она увидела, что я осматриваюсь.

— Это, в общем-то, книжный склад.

Она улыбнулась, и в уголках глаз появились морщинки. Я напряглась, чтобы понять, что она говорит. Дело было не только в скрипучем голосе. Я все еще привыкала к местному акценту, который был ярче выражен у пожилых людей. Впрочем, здесь скорее я говорила с акцентом. «Когда я слышу согласные, — сказала однажды Харпер Ли, — то сразу оглядываюсь».

— Вы не могли бы пододвинуть этот стул? — все еще держась руками за ходунки, она головой показала на низкое кресло-качалку, стоявшее у дальней стены рядом с пианино. Гостиная была небольшой. Я передвинула стул на четыре или пять футов и села рядом с ней. Она стояла рядом с серым, обитым тканью креслом и заваленным бумагами столиком для книг.

Я была в восторге от того, что меня пригласили зайти, но при этом мне было неловко, что я ее беспокоила, особенно теперь, когда было видно, какой маленькой, уязвимой и просто древней она казалась, с ее плохим слухом и серыми металлическими ходунками. «Это для равновесия», — объяснила она мне.

Внутри дом выглядел также скромно, как и снаружи. У одной стены стояла старая клетчатая кушетка с тонкими деревянными рукоятками. Между кушеткой и мягким креслом находился торшер и еще один журнальный столик, заваленный книгами и бумагами. У дальней стены было старое коричневое пианино. Над ним висела картина с изображением моря, более угловатая и более современная, чем все остальные вещи в гостиной. У другой стены был камин, рядом с которым стояли два мягких стула. Над белой деревянной каминной доской молчаливыми часовыми возвышались зеркало и фарфоровые безделушки.

Она начала медленно опускаться на стул, а потом ослабила напряжение и, когда до сиденья оставалось всего несколько дюймов, рухнула на него. При этом она сумела шлепнуться на него с достоинством. Пока мы разговаривали, я слышала, как кто-то шебуршился сзади. От кухни нас отделяла только квадратная столовая, которая в свою очередь находилась совсем рядом с тем местом, где сидели мы с мисс Алисой. Все комнаты были очень близко друг к другу.

Кое-где в столовой книжные полки доходили до пояса, другие были пониже. Они стояли у любой стены, где для них находилось место, и создавали странную зигзагообразную линию, словно городские небоскребы. Но окно над одним из шкафов выходило на глубокий и темный задний двор, где возвышались деревья.

Алиса отвечала на мои вопросы о книге, городе, об их семье, о ее знаменитой сестре. Я строчила ответы в своем журналистском блокноте и ставила звездочки у тех фраз, которые, как мне казалось, можно будет потом включить в материал.

Алиса сказала, что ее сестру не интересовали большие дома или дорогая одежда. «Все это не имеет для Нелл Харпер никакого значения, — пояснила Алиса Ли, — ей нужны только хорошая кровать, ванная и пишущая машинка… Ее волнуют одни книги». Ее сестра дразнила Алису и обещала начать складывать книги и газеты в плиту. Она не готовила, и у нее кончалось место для книжных шкафов.

Из задней части дома распространялся приятный аромат. Я не могла понять, что это. Он был похож на запах свежеиспеченного хлеба, но только был намного слабее.

Неужели на кухне была Харпер Ли? Это предположение не давало мне спокойно сидеть на месте. Неужели она слушала наш разговор? Появится ли она? Я не стала спрашивать.

Тем временем я почувствовала, как мое лицо начало лосниться от пота. В доме не было кондиционера. Алиса сказала мне, что она легко замерзает, а жары не боится. Она выросла без кондиционеров и редко чувствовала в них потребность.

— Я надеюсь, вам не слишком жарко, — сказала она. Ее голос был совсем хриплым.

— Нет-нет, что вы. Спасибо.

Я подождала, пока она отвернулась, быстро провела рукой по лбу, а затем вытерла руку о брюки.

Я попала в другую эпоху, где не было ни кондиционеров, ни компьютеров, ни мобильных телефонов. Сестры Ли только недавно купили телевизор. На стуле в столовой стояла механическая пишущая машинка. Нелл на ней отвечала на некоторые письма из тех, которые все еще лились потоком в их почтовый ящик.

— У нее даже нет электрической пишущей машинки, — сказала Алиса, — мы не живем в двадцать первом веке, если говорить об электроприборах.

Она помолчала.

— Да даже и в двадцатом едва ли.

Я сказала, что, читая «Убить пересмешника», искала в словаре значение слова «скаппернонг». У нее блеснули глаза.

— Идите за мной.

Она отвела меня на кухню. Казалось, там ничего не изменилось с пятидесятых годов. Пол был покрыт черно-белой плиткой. Шкафчики выкрашены в белый цвет. На кухонных столах все было завалено пачками бумаг, мисками, коробками от крекеров и какими-то стопками непонятных вещей.

Здесь я получила ответ на свой невысказанный вопрос о том, кто готовил. У плиты стояла высокая чернокожая седеющая женщина. Она помешивала лопаткой содержимое сковородки и жарила зеленые помидоры.

Алиса нас познакомила. Как она объяснила, пока ее сестра — Нелл Харпер — жила в Нью-Йорке, Джулия Маннерлин жила с Алисой. Она присматривала за ней, оставалась ночевать, отвозила ее на работу и с работы и готовила простые блюда, которые Алиса любит. И ее самое любимое лакомство — жареные зеленые помидоры.

Позже я узнала, что один из сыновей Джулии, Рудольф Маннерлин, был шефом полиции Монровилля, первым афроамериканцем, занявшим этот пост.

«Она хочет узнать, что такое скаппернонги», — сказала ей Алиса. Джулия выложила обжаренные зеленые помидоры из сковородки на тарелку с бумажным полотенцем, которое впитывало жир. Она совершала уверенные движения человека, который делал это уже сотни раз. У нее были добрые, внимательные глаза, и она тепло улыбнулась незнакомке, пришедшей на ее кухню. Она открыла маленький белый холодильник и вытащила оттуда большую миску.

Джулия поставила миску на столик слева от меня и положила рядом бумажное полотенце.

— Косточки сюда.

Они с Алисой улыбались, глядя на меня.

— Попробуйте, — сказала Алиса.

Обеих женщин очень забавляло, что этот местный фрукт был мне незнаком.

— Один мой друг принес их на днях, — объяснила Алиса.

Скаппернонги были похожи на большие виноградины.

Они были красновато-фиолетового цвета, мягкие и сладкие, с легким кисловатым привкусом. Выбрасывая косточки на бумажное полотенце, я пыталась все запомнить: скаппернонги, две женщины, потертый, но все равно комфортабельный вид дома. Скорее всего, я никогда снова все это не увижу.

Они рассказали мне, что скаппернонги растут на кустах вроде виноградных, и их в округе было полно. Обе они были в хорошем настроении. Было ясно, что они очень привязаны друг к другу.

А бедный Терренс все еще сидел в автомобиле. Но я знала, что он понимал: чем дольше я тут пробуду, тем лучше.

— Хотите, я покажу вам дом?

— Да, конечно. Спасибо.

Джулия обсыпала панировкой вторую порцию нарезанных помидоров и опытной рукой бросила их на сковородку.

Несмотря на свои ходунки, Алиса ходила легко. Она шагала аккуратно, но быстро. По довольно узкой кухне она почти пронеслась.

Я сообразила, что все еще держу в руке смятое бумажное полотенце.

— А где у вас…

— Давайте мне, — сказала Джулия. Она выбросила салфетку и снова повернулась к плите.

Вскоре она закончила приготовление жареных зеленых помидоров и прикрыла тарелку салфеткой. Я кивнула ей:

— Было очень приятно познакомиться.

Она тепло улыбнулась, я ее по-прежнему забавляла.

— И мне очень приятно.

Я последовала за Алисой по довольно темному коридору с деревянными полами, начинавшемуся с другой стороны за кухней. Он привел к трем спальням. Сразу за кухней слева была маленькая ванная, выложенная розовой плиткой. Там висела пара женских чулок. Над раковиной рядом с зеркалом было прикреплено напоминание о назначенном визите к зубному врачу.

С другой стороны коридора находилась небольшая комната со свободной кроватью. Это была единственная спальня, чье окно выходило на Уэст-авеню, жалюзи в ней были опущены. В комнате были еще книжные шкафы, а на маленькой столике стоял факс. Теперь, когда резко испортившийся слух не давал Алисе возможности говорить по телефону, он позволял ей общаться с друзьями и родственниками. Это было самое быстрое средство связи с сестрой в Нью-Йорке и даже с друзьями, жившими на той же улице.

Она сказала, что Нелл каждую неделю присылала ей по факсу кроссворд из воскресного номера «Нью-Йорк Таймс». Они обе любили решать кроссворды, унаследовав эту привычку от матери.

Алиса начала рассказывать мне об их семье. Фрэнсис Ли умерла в 1951 году. Нелл было тогда всего двадцать пять лет, и она только-только начала привыкать к жизни в Нью-Йорке. Она работала в офисе, резервировавшем авиабилеты, и одновременно писала. «Убить пересмешника» будет опубликован только через девять лет. Тем же летом, всего через шесть недель после того, как у Фрэнсис Ли неожиданно диагностировали запущенный рак и она умерла, Алиса, Нелл и их средняя сестра Луиза лишились своего единственного брата Эда. Его нашли однажды утром мертвым на койке на военно-воздушной базе Максвелла в Монтгомери. Ему было всего тридцать лет, он страдал от мозговой аневризмы, у него остались жена и двое маленьких детей.

Когда Алиса спустя полвека рассказывала мне об этих событиях, на ее лице все еще отражалась печаль. Говоря о шоке, который они пережили из-за этих двух смертей, она опустила глаза, и ее и без того скрипучий голос стал еще более хриплым.

— Папа был настоящий боец, — сказала она, — он за такое короткое время потерял жену и сына, но все равно держался.

Держалась и Алиса. Они оба работали в своей фирме и выстояли благодаря воле и ежедневной работе, связанной с их общей юридической практикой.

На следующий год Алиса и А. К. переехали в этот дом из старинного дома их семьи на Алабама-авеню, где Фрэнсис Ли родила Нелл в спальне на верхнем этаже, где Нелл и Эд залезали на куст сирени во дворе, где А. К. каждый день просматривал «Мобайл Реджистер» и «Монтгомери Адвертайзер» и удовлетворял свой интерес к преступлениям, читая их подробные описания в таких журналах, как «Настоящий детектив».

Но на Алабама-авеню появлялось все больше магазинов, и спокойствие Уэст-авеню больше нравилось и отцу, и дочери. А. К. предложил переехать на Уэст-Авеню еще до страшных событий того лета, но Фрэнсис воспротивилась. Ей не хотелось переезжать с улицы, где жили ее друзья, в заросший лесом район, который только начали заселять. Она побывала там в гостях у подруги, только что родившей ребенка. Алиса вспоминает эту историю и нежно посмеивается: «Она сказала, что не хочет переезжать туда, где сплошные совы и летучие мыши».

Приезжая из Нью-Йорка и подолгу оставаясь в родном городе, Нелл теперь должна была считать новое место своим домом. Девочкой она любила смотреть, как ее отец выступал в суде. Став взрослой женщиной, она по-прежнему иногда приходила с ним в его юридическую фирму и работала там над рукописью, в которой действовал напоминавший его персонаж, Аттикус Финч.

Дом Алисы хранил множество историй семьи Ли. Мы задержались перед книжным шкафом в свободной комнате с факсом. Я спросила у Алисы про любимых писателей Харпер. Она сказала, что сестра очень любит Уильяма Фолкнера, Юдору Уэлти, Джейн Остин и Томаса Маколея. Первые три имени знакомы большинству из тех, кто изучал английскую литературу в старших классах, независимо от того, помнят ли они, какие книги читали. Но сегодня актер Маколей Калкин, снявшийся в фильме «Один дома», известен куда больше, чем Томас Бабингтон Маколей, британский писатель, историк и приверженец партии вигов. Томас Маколей умер в 1859 году. Спустя более века родители Калкина назвали его в честь того Маколея. Странная штука слава.

Сама Алиса предпочитает нон-фикшен, особенно книги по истории Великобритании и Америки, и Нелл тоже с восторгом их глотает. Я увидела целую полку, уставленную историческими книгами. Судя по обложкам, некоторые вышли недавно, а другие были опубликованы много десятилетий назад.

— Вы бывали в Англии? — спросила я.

Она провела своей покрытой глубокими морщинами рукой по корешкам книг. Это было нежное прикосновение. Даже любящее.

— Вот мои путешествия, — ответила она.

Комната Алисы находилась в конце коридора и чуть-чуть налево, в ней стояла кровать, покрытая ярко-розовым покрывалом, старый туалетный столики, конечно же, набитый книгами шкаф. Еще книги лежали стопками на стуле и на полу. Другими книгами и пачками бумаг была завалена половина кровати.

Позже я узнала, что Алиса, как и ее отец, имела странную привычку, касавшуюся чтения в кровати. Она ложилась на спину, поднимала открытую книгу над своим лицом и так читала. Это кажется очень неудобной позицией, но она нравилась А. К. Ли, нравится и его дочери. Если Алиса не могла заснуть, то овечек она тоже считала по-своему. Она повторяла про себя названия округов штата Алабама. Или американских вице-президентов. В хронологическом порядке. Но задом наперед.

В конце коридора она показала мне спальню Нелл. Когда-то это была комната их отца. Она была такой же скромной, как и весь остальной дом. Когда Нелл уезжала в Нью-Йорк, в этой комнате спала Джулия. Стены в комнате были голубого цвета. Вдоль стен слева от двери стояли встроенные книжные шкафы. На одной полке на уровне глаз находилась маленькая фигурка кошки. Рядом с окном был виден сундук. Маленькая дверь вела в отдельную ванную комнату.

Как ни была я заворожена этой неожиданной экскурсией по дому, мне не хотелось злоупотреблять гостеприимством хозяйки. Но Алиса отмахнулась от моих извинений и продолжила беседу.

Тут я снова вспомнила о Терренсе. Я сказала Алисе, что он сидит на улице в машине, можно ли ему зайти и сделать фотографии?

— Да, конечно. Пожалуйста, позовите его.

Я побежала по темной улице к нашей машине. Вечерний воздух был теплым, но, конечно, не таким теплым и спертым, как в доме.

Терренс опустил стекло. Он улыбался.

— Прости, прости, прости, — я говорила так быстро, как будто это было одно слово, — я и представить не могла, что пробуду там так долго. Это мисс Алиса. Терренс, она прекрасна. Заходи. Она сказала, что тебе можно прийти с фотоаппаратом.

— Потрясающе, — Терренс поднялся вслед за мной по деревянным ступенькам к главной двери.

Я уже представляла, как буду рассказывать ему о нашем разговоре по дороге обратно в «Бест Вестерн».

— Я надеюсь, вам понравилось в Монровилле, — сказала Алиса Терренсу.

— Да, очень.

Мы еще немного поболтали в гостиной, а затем Терренс осторожно принялся за дело.

— Можно я сниму вас здесь? — спросил он. Алиса снова села в кресло.

— Да, — Алиса улыбалась Терренсу, но в ее взгляде было немного грусти, — мне никогда не нравятся мои фотографии. Все дело в том, что они очень на меня похожи.

Терренс мягко поговорил с ней и по мере сил успокоил.

— Я просто надеюсь, что из-за меня ваш аппарат не испортится, — сказала ему Алиса. Она произнесла это с той ироничной интонацией, которая потом будет мне прекрасно знакома. Нелл называла ее настоящим «Аттикусом в юбке», и она действительно была похожа на спокойного адвоката из романа. Алиса, как и Аттикус, могла быть, говоря словами соседа из романа, «просто сухой».

Алиса попросила меня только об одном. Не могла ли я еще задержаться и взять итервью у методистского священника, который дружил с сестрами Ли. Я сказала, что с радостью это сделаю, мне надо только спросить в газете, разрешат ли мне еще задержаться.

Я поинтересовалась, можно ли будет задать еще несколько вопросов или здесь же, или в ее юридической фирме. Я думала, она откажется, и это было бы понятно. Она и так уделила мне очень много времени. К моему восторгу, она пригласила меня прийти к ней в офис.

Мы с Терренсом пожелали ей спокойной ночи, сели в машину и поехали в мотель, пребывая в восторге от неожиданного поворота событий.

На следующее утро я позвонила в газету. Мы решили, что имело смысл здесь задержаться. Мало кому удавалось записать рассказы Алисы, особенно об их родителях и о том, как ее сестра реагировала на свою славу.

В тот день мы еще долго разговаривали с ней в офисном помещении над банком округа Монро. «Барнетт, Багг & Ли» была фирмой, где работали два юриста — Алиса и молодой адвокат, которого она взяла под крылышко. Второй адвокат отсутствовал, за стойкой у входной двери сидела секретарь, передававшая Алисе содержание звонков. Та уже слишком плохо слышала, чтобы пользоваться телефоном. Как и у Аттикуса Финча, и у многих других адвокатов в маленьких городках, основу практики Алисы составляли операции с недвижимостью, возврат налогов и оформление завещаний.

В какой-то момент нашего разговора я спросила ее о длящемся так долго отказе сестры выступать на публике.

— Я думаю, что ни один начинающий автор не может быть готов к тому, что случилось с ней. На нее все это просто обрушилось, — сказала Алиса, — и, чтобы справиться с этим, она решила не подпускать никого слишком близко к себе.

Ну а как быть с тем вопросом, который все задают, думая о ее сестре: «Почему она не написала еще одну книгу?»

Сидевшая в кресле за столом Алиса наклонилась ко мне:

— Я бы сказала так… Если ты уже достигла вершины, то зачем тебе писать что-то еще? Разве ты не будешь думать, что соревнуешься сама с собой?

Глава третья

На следующий день у меня в «Бест Вестерн» раздался звонок.

— Я слушаю.

— Мисс Миллс?

— Да, это Марья.

— Говорит Харпер Ли. Вы произвели сильное впечатление на мисс Алису. Может быть, мы могли бы с вами увидеться?

Мне показалось, что я подняла трубку и услышала: «Алло. Говорит волшебник из страны Оз». Я ощутила мощный прилив адреналина. Я сделала над собой усилие, чтобы мой голос не стал звучать на несколько октав выше.

— Это было бы прекрасно.

Голос на другом конце провода звучал чуть хрипловато и почти музыкально, за годы, проведенные в Нью-Йорке, ее акцент жительницы Алабамы ничуть не уменьшился. И было совсем не похоже, что она стеснялась.

Она сказала, что это будет не интервью для моего газетного материала, а просто возможность познакомиться.

— Я могу прийти в 11 утра? В «Бест Вестерн»?

— Прекрасно. В любое время, когда вам удобно.

— Договорились. Увидимся в одиннадцать.

Я повесила трубку и попыталась успокоиться.

Я позвонила Терренсу, потом Тиму в Чикаго. Кто мог такое представить себе? Это было восхитительно, и в то же время немного пугающе.

Тим и Терренс отреагировали одинаково: «Что? Правда?»

Тем вечером, лежа в постели, я снова открыла роман. Я залезла под одеяло и сразу оказалась заворожена ритмом его прозы и жизнью Мейкомба тридцатых годов.

Меня не волновало, на каких условиях мы встречаемся, я была в восторге от возможности познакомиться с этой загадочной легендарной литературной личностью, с женщиной, чья книга уже давно так много значила для миллионов людей. Я вообще никогда не надеялась, что мне удастся поговорить с ней, множество репортеров год за годом приезжали в Монровилль до меня и уезжали, сумев описать только, как они охотились за Харпер Ли.

На следующее утро я просмотрела свои записи. Я подумала, что она может спросить, с кем я разговаривала.

В назначенное время в мою дверь постучали.

Я открыла дверь комнаты. Внутри было темно, а снаружи ярко светило солнце. Я заморгала. Передо мной стояла женщина, выглядевшая очень солидно и практично: короткие седые волосы, большие очки, черные кроссовки на липучках. Короткая и прямая челка на лбу. Она была плотного телосложения и скорее высокая. На ней была простая белая хлопковая кофта и простые бежевые брюки. Губы чуть-чуть подкрашены, но больше никакой косметики ни украшений.

— Добрый день, — сказала я, — пожалуйста, заходите.

— Мисс Миллс, — она улыбнулась и зашла в прохладную комнату. Я закрыла дверь.

— Мне очень приятно с вами познакомиться, — сказала я, — не хотите присесть?

Я указала на маленькую тумбочку. Большого выбора не было. Рядом со столом у стены напротив кровати стоял стул, а кроме него можно было сидеть только на перекошенной тумбочке. Входя в комнату, вы сразу на нее натыкались. Я поставила стул к окну, и Харпер Ли села слева от меня, к нему лицом.

— Если хотите, можно открыть, чтобы было светлее, — неуверенно сказала я. Может быть, ей будет приятнее находиться в уединении за закрытыми занавесками.

— Нет, спасибо. Все в порядке.

Судя по тому, что я читала, можно было предположить, что она должна быть очень замкнутой или же очень сердитой из-за того, что я приехала в ее город, и она, конечно же, не побоится выразить свое недовольство.

Ничего подобного.

Ее голос обладал приятной мелодичностью, и хотя пока мы здоровались она вела себя сдержанно, как только начался настоящий разговор, она тут же стала вполне приземленной и уверенной в себе. Она почти слово в слово повторила то, что уже сказала мне по телефону:

— Да, вы произвели впечатление на мисс Алису.

— Она чудесная.

— Я так понимаю, что вы долго разговаривали.

— Да. Я как раз написала ей записку, — я кивнула в сторону стола, — я изучаю город и обещала держать ее в курсе. Она посоветовала мне поговорить с Дейл Уэлч и с преподобным Баттсом.

Она нахмурилась и наклонилась ко мне поближе.

Что я сказала не так?

— Простите. Я не расслышала.

Я повысила голос.

— Ваша сестра посоветовала мне поговорить с Дейл Уэлч и преподобным Баттсом.

Она еще сильнее нахмурилась и прижала руку к правому уху.

— Что?

У кондиционера, находившегося справа от меня прямо под окном, кажется, было два режима работы: шумный и выключенный. Я выключила его. Громкий грохот и выброс воздуха неожиданно прекратились. Это было безрассудное решение для лета в южной Алабаме, но оно сработало.

— Так лучше? — спросила я. — Если воздух слишком нагреется, я могу снова его включить.

Она расслабилась и улыбнулась.

— Нет, теперь лучше.

Алиса рассказала ей о нашей беседе.

Прежде чем мы начали по-настоящему разговаривать, она все расставила по своим местам: это не интервью.

— Я просто пришла к вам в гости.

Я согласилась и рассказала ей о программе «Одна книга, один Чикаго».

Я упомянула показы фильма. Мне очень понравился рассказ Грегори Пека в документальном фильме о его знакомстве с Ли и о съемках «Убить пересмешника».

При упоминании Пека она наклонилась вперед. Ее глаза засияли.

— Он прекрасный, правда?

У нее ко мне было не меньше вопросов, чем у меня к ней. Она хотела побольше узнать о программе «Одна книга, один Чикаго» и расспрашивала меня о директоре программы Мэри Демпси, с которой они общались. Кроме того, она интересовалась подробностями моего пребывания в городе, спрашивала, куда я ходила, кто со мной разговаривал, и что эти люди сказали. У меня не было ощущения, что меня допрашивали, она разговаривала непринужденным тоном.

Я поинтересовалась, что она думает о сегодняшнем Монровилле.

— Я читала, что когда готовились съемки фильма, они решили, что Монровилль слишком сильно изменился по сравнению с тридцатыми годами, и не стоит здесь снимать.

Она скривилась, как будто съела что-то кислое. У нее появилось чуть детское выражение лица, не ребяческое, но оживленное, приятно возбужденное. В то же время она говорила почти официально.

— Это не тот Монровилль, в котором я выросла. Мне он совершенно не нравится.

Она явно была не из тех людей, которые говорят обиняками.

Мы немного поговорили о том, как изменился характер города. Она сказала примерно то же, что и Алиса, о постоянном внимании, которым они были окружены, и о том, как это было для них трудно. По ее словам, «выносить это сорок лет довольно тяжело».

Чувствовалось, что у нее потрясающий интеллект. Мне хотелось услышать ее мнение по многим вопросам. Но в тот первый день я продвигалась вперед крайне осторожно. Я помнила о ее знаменитой замкнутости. Но вот она сидела передо мной, и я чувствовала себя легко. Позже я поняла, что это она задала тон нашему разговору.

— Алиса рассказала мне немного о ваших родителях и о Финчбурге. И о Бернт-Коттон.

Это был соседний маленький городок, который правда все-таки был отмечен на картах. Мы вместе посмеялись над некоторыми выразительными названиями городов в Алабаме. Она сожалела, что этот местный колорит постепенно уходил в прошлое. Затем она заметила, что девелоперы часто называли новые районы в честь разрушенных ими же мест. Как она сказала, многие заасфальтированные «Дубовые рощи» стоят там, где когда-то рухнули дубы.

Мэр Дейли был не единственным известным жителем Чикаго, заявившим о своей любви к книге «Убить пересмешника». Опра Уинфри говорила, какое впечатление на нее произвел этот один из самых ее любимых романов. Я слышала, что она хотела взять его для обсуждения в своем невероятно популярном телевизионном книжном клубе, но автор не разрешила.

Ли подтвердила, что это правда.

— Мы с ней встречались и вместе обедали.

По ее словам, они обсудили просьбу Уинфри за обедом в нью-йоркском отеле «Уолдорф Астория». Ли отказала, но на нее произвели впечатление хорошее знание героев и любовь Уинфри к книге.

— И как она вам? — спросила я.

— Ну для девочки, для чернокожей девочки, выросшей в бедности в Миссисипи, то, чего она добилась… — она помолчала, — это удивительно.

Сколько я себя помню, Уинфри всегда была могучей культурной силой. Если не учитывать, где и когда она росла, в то время невероятным было представить, что она станет невообразимо влиятельной и богатой.

Ли размышляла вслух о том, почему мы с Алисой так быстро нашли общий язык. Она тыкала указательным пальцем в воздух, как будто нажимала на невидимый дверной замок — скоро я узнаю, что этот жест был для нее так же привычен, как дыхание, — и сделала мне настоящий комплимент, если вспомнить о характере той женщины, с которой она меня сравнила.

— Я знаю, что произошло, — сказала Харпер Ли, — настоящее качество повстречалось с таким же качеством.

Я никогда раньше не слышала такого выражения. Наверное, она сама его придумала.

Я в очередной раз удивилась тому, что она не спешила уходить. Когда она встала и попрощалась, я поблагодарила ее, и она пожелала мне счастливого пути.

Но у нее был для меня еще один подарок.

Она меня обняла. Надеюсь, я не выглядела слишком ошеломленной. А потом она ушла.

Глава четвертая

К этому моменту отношения сестер Харпер и Алисы Ли просто заворожили меня. Даже в их возрасте было видно, что Алиса была степенной, ответственной старшей сестрой, а Нелл Харпер — оживленной, спонтанной младшей. Алиса на пятнадцать лет старше, и она была для Нелл и сестрой, и матерью. Алиса большую часть своей жизни прожила в Монровилле, и они с Нелл по несколько месяцев в году жили в одном доме. Остальное время Нелл проводила в своей квартире в Нью-Йорке. Финансовыми делами Нелл Харпер в основном занималась Алиса. По ее словам, сестру эти вопросы совершенно не интересовали.

Они были абсолютно разными как по темпераменту, так и по тем путям, которые для себя выбрали. Нелл уехала из Монровилля в 1944 году, поступив в Хантингдон колледж в Монтгомери, где до нее училась и Алиса. Через год Нелл поступила в университет Алабамы в Тускалузе и стала изучать право. Летом 1948 года она училась в Оксфорде и влюбилась в Англию.

Они с Алисой обожали английскую историю и литературу. У них были глубокие английские корни, восходившие к баронам, которые на Раннимедском лугу повлияли на историю, заставив короля Джона подписать в 1215 году Великую хартию вольностей, ограничившую его власть. Чем больше Нелл и Алиса узнавали об истории Британии, тем больше им хотелось знать. Так было, когда они учились в школе и колледже, так было в течение последовавших за этим десятилетий, когда они постоянно читали. Алиса изучила семейную генеалогию и пришла к выводу, что их предок спустя четыреста лет после Великой хартии, был одним из ученых, помогавших переводить Библию короля Иакова для англиканской церкви. Нелл была уверена, что это лучший перевод. Вот и все, спорить тут не о чем.

После Оксфорда Нелл вернулась к изучению права в Тускалузе, но ушла, когда ей оставался всего один семестр до получения диплома. Ее интересовали философия и человеческие драмы, связанные с правом, а не сухие технические подробности. Как вспоминала Алиса: «У нее засвербило желание писать».

Вернее, она решила посвятить себя писательскому делу. Она уже барахталась в этом море, пытаясь записать рассказы, которые они с Труменом придумывали в детстве. В университете Алабамы она писала для студенческого юмористического журнала «Рэммер Джэммер» и редактировала там тексты. Как и Алиса, она всю жизнь писала письма. «Ее письма, — сказал мне позже ее друг Том — похожи на рассказы. У нее удивительные повествовательные способности».

И вот, молодая темноволосая двадцатитрехлетняя женщина уехала в Нью-Йорк, поселилась в доме без лифта и горячей воды, и стала работать клерком, принимая заказы на авиабилеты. Прошло несколько лет прежде, чем она смогла бросить эту работу и полностью посвятить себя писательскому делу, и случилось это в результате развития событий, достойных рассказа О. Генри. Харпер Ли проводила Рождество 1956 года в доме у своих друзей Джой и Майкла Браунов. На елке в их гостиной она обнаружила адресованный ей конверт. В нем была простая записка: «Мы дарим тебе один год, который ты можешь не работать и писать все, что захочешь. С Рождеством».

В декабре 1961 года Ли описала этот поворотный момент для журнала «МакКолл» и назвала его «прекрасной и идеальной возможностью начать новую жизнь». «Я подошла к окну, потрясенная совершившимся чудом, — написала она. — В этой записке была слышна их вера в меня. Я должна была сделать все, чтобы не подвести их». Они хотели сделать ей подарок, но она настояла на том, чтобы позже вернуть им деньги. Брауны всю жизнь были ее друзьями и заменили ей в Нью-Йорке семью. Когда в 2007 году Нелл отправилась в Белый дом, чтобы получить Президентскую медаль Свободы, Брауны присутствовали на этой церемонии.

Нелл помогала деньгами многим людям. Алиса рассказала мне, что ее сестра тайно жертвовала большие суммы денег благотворительным обществам, а затем я узнала, что она многим помогла получить образование. Эти люди так никогда и не узнали, кто был их благодетелем. Она предпочитала творить добрые дела тихо. Некоторые ее пожертвования распределяла методистская церковь. Другие постоянные взносы без шума отправлялись местным благотворительным фондам и другим организациям. Но это будет позже. Когда Нелл переехала в Нью-Йорк, то у нее было мало денег, и она жила скромно. Скромно она жила и после неожиданного успеха ее книги, когда речь шла о тратах на нее саму. В Монровилле она покупала одежду в местном «Уолмарте» и в аутлете «Вэнити Фэйр». На Манхэттене она иногда ездила на такси, но в большинстве случаев пользовалась автобусами.

Сначала в Нью-Йорке в пятидесятые годы Ли пыталась писать рассказы. Затем, по предложению ее литературного агента Мориса Крейна, она переработала один из них и со временем получился «Убить пересмешника». В течение какого-то времени роман просто назывался «Аттикус». Она писала роман на Манхэттене и в Монровилле, где ей надо было заботиться о заболевшем отце. Когда она в первый раз предложила свой роман компании Дж. Б. Липпинкотт, то ее попросили переделать книгу. В конце концов ее опубликовали в июне 1960 года. Она думала, что роман ждет «быстрая и милосердная смерть от рук критиков».

Но все оказалось не так. Нелл Харпер Ли, сорванец, когда-то носившийся по Монровиллю благодаря ногам и по всему миру — благодаря воображению, теперь стала литературной знаменитостью Харпер Ли. Критик «Нью-Йорк Таймс» восхвалял ее «продуманную защиту межрасового взаимопонимания» и «мягкую привязанность, богатый юмор и глубокое понимание семейной жизни в маленьком городке в Алабаме». Рецензент, Фрэнк Г. Лайелл, также написал: «Диалоги таких разных героев мисс Ли доставляют постоянное наслаждение своей аутентичностью и мгновенно позволяют нам узнать эту личность». Лайелл, однако, отметил, что «заслуженная мисс Ли похвала должна быть уравновешена замечанием о том, что часто изложение Глазастика приобретает переработанную, гомогенизированную, безличную бесстрастность, которая совершенно не соответствует веселому и импульсивному подходу к жизни молодой повествовательницы. Кроме того, некоторые сцены дают возможность предположить, что мисс Ли в глубине души подумывает о Голливуде».

Среди материалов, отправленных мной Алисе Ли перед поездкой на юг, был и ксерокс статьи в «Чикаго Трибьюн», в которой выражался безоговорочный восторг перед «захватывающим и на удивление совершенным первым романом писательницы».

Как бы Харпер Ли ни чуралась публичных выступлений, в первые годы после выхода книги она давала интервью, а в 1965 году даже выступила с речью перед несколькими сотнями кадетов Вест-Пойнта.

«Я очень волнуюсь, — начала она свою речь в тот день, — потому что обычно не выступаю в колледжах. Сама мысль о таком выступлении слишком меня смущает. Конечно, можно понять почему: такого человека, как я, приводят в ужас ряды ярких, сосредоточенных, внимательно слушающих студентов, некоторые из которых даже занимаются естественными науками — они будут анализировать каждое мое слово, и смотреть на меня в упор. Поэтому я мудро согласилась приехать сюда, где обстановка куда более расслабленная и доброжелательная, чем в строгом, жестком, подчиняющемся правилам и суровой дисциплине кампусе колледжа»^[2].

Кадеты заревели от восторга.

Она производила впечатление остроумной и страстной. В различных интервью она признавалась, что волнуется из-за того, как люди примут ее второй роман. Но она никогда не намекала на то бремя, которое она в глубине души ощущала из-за своей публичной жизни и требований, которые предъявлял ей успех.

Ли покорно совершала поездки, рекламируя свою книгу. Она выступала на радио, давала интервью газетам и водила по своему родному городу журналиста и фотографа журнала «Лайф». Она появлялась на пресс-конференциях и подписывала книги. Через несколько лет после выхода романа она все еще получала письма с вопросами и отвечала на них с характерной для нее смесью непоказной эрудиции и самокритичного остроумия.

Люди хотели знать больше о темноволосой женщине из Алабамы, чья первая книга уже превращалась в настоящий феномен. Каковы были ее планы? Встречалась ли она с мужчинами? Отражают ли отношения между героями книги реальные отношения, существовавшие в ее жизни? О чем она будет писать дальше?

Она проводила много часов, отвечая на письма поклонников и просьбы о новых интервью и выступлениях. Капоте написал своему другу, что она, к сожалению, не радуется своему успеху. Вместо этого она была удручена. Капоте наслаждался своей литературной славой. Ли терпела свою.

Неприятная для нее необходимость наряжаться и заботиться о своей внешности, появляясь на авансцене, стала еще одной причиной для того, чтобы избегать публичных выступлений.

На пресс-конференции в Чикаго, посвященной рекламе фильма, один репортер обратил внимание на ее вес и на то, что она не завивалась. В материалах Чикагской пресс-конференции можно найти описание, сделанное журналистом «Рог», чикагского мужского журнала, в декабре 1963 года: «Появилась Харпер Ли. Ей 36 лет, она высокая и несколько ее лишних фунтов явно нуждаются в "метрекале"». Метрекаль был в тот момент самой модной быстрой диетой. «У нее темные, коротко постриженные прямые волосы, яркие сияющие глаза, она грациозна и ведет себя в духе мятного коктейля».

Когда ее спросили, почему она так медленно работает над следующей книгой, Ли ответила: «Ну, я надеюсь, что доживу до ее публикации».

Вопросы о второй книге стали ей досаждать. Она не продвигалась вперед так, как ей этого хотелось, и предпочитала не раскрывать, о чем будет этот роман, над которым к тому времени она работала уже больше года. Все ждали выхода второго романа, и это ее подавляло. «Когда ты начинаешь, находясь на вершине, — говорила она близким, — то тебе остается только идти вниз».

Казалось свое драматическое решение никогда не публиковать больше никаких книг, она приняла неожиданно, вскоре после огромного успеха «Убить пересмешника». Так же твердо она решила жить, не привлекая к себе внимания, и тогда пошел отчет ее полувекового молчания. Но на самом деле она постепенно пришла к мысли о том, что ей не надо больше печататься. Когда я узнала поближе Нелл и ее друзей, то поняла, что это не было единовременным важным решением, и что образ ее жизни был определен целым набором мелких решений, принятых в различные моменты жизни. В течение многих лет она думала, что, может быть, напишет вторую книгу.

В тридцать четыре года Харпер Ли достигла потрясающего успеха, и перед ней открывались необычайные перспективы. Конечно же, она собиралась писать и дальше. Она хотела еще раз внимательно присмотреться к сложностям характеров своих героев и того общества, в котором они жили. В «Убить пересмешника», как и в своей будущей книге, она предполагала использовать богатые особенности известного ей глухого уголка Юга и с их помощью рассказать об универсальных ценностях.

«Я надеюсь, что каждая моя следующая книга будет лучше другой, — сказала она полушутя одному интервьюеру в 1964 году, — я просто хочу быть Джейн Остин южной Алабамы».

Затем — молчание.

«От нее так многого хотели, — вспоминает Алиса, — люди приглашали ее выступать на разных собраниях. А ее это приводило в ужас».

Ли отошла от общественной жизни и никогда больше ничего не публиковала.

И вот уже полвека читатели и журналисты, пытаясь разгадать загадку, задают один и тот же вопрос: что же произошло? Она не отвечает на него, во всяком случае публично.

Глава пятая

Мне позвонил Томас Лейн Баттс, пастор, которого когда-то посещала семья Ли, и их многолетний друг. Он читал проповеди где-то за городом, а теперь вернулся и готов был прийти ко мне в мотель и отвезти меня на обед. Алиса не хотела, чтобы я уезжала из города, не поговорив с ним, так как он был близким другом обеих сестер. Что же он собирался мне сказать? И почему они попросили своего близкого друга дать интервью о Харпер Ли, хотя обычно это запрещали?

Том, методистский священник, приписанный в течение многих лет к нескольким конгрегациям на юге Алабамы и Флориды, хорошо знал Алису в семидесятые годы. Как и ее отец, Харпер активно участвовала в делах методистской церкви в Алабаме и северной Флориде. Том несколько лет был пастором в Первой методистской церкви, которую посещала семья Ли. Формально он был теперь «заслуженным пастором», хотя Алиса и попрекала его за этот так называемый уход на пенсию.

Том и его жена Хильда подружились с Нелл Харпер в восьмидесятые годы, когда Алиса впала в кому, очевидно, из-за вируса, который не реагировал на антибиотики. В конце концов через несколько недель она пришла в сознание. К тому времени ее сестра и Баттс провели вместе много часов в больнице и близко узнали друг друга, поддерживая себя засохшими пончиками и бесконечными чашками кофе и сходя с ума от беспокойства об Алисе.

В Монровилле не так уж много людей, с которыми Нелл могла наслаждаться долгими беседами о своих любимых писателях и историках, вроде Маколея и британского священника Сиднея Смита, тоже жившего в девятнадцатом веке. Она нашла в Томе родственную душу, увидела в нем человека, чье остроумие, интеллект и отсутствие претенциозности хорошо сочетались с ее подобными качествами. Они с Нелл с удовольствием вместе ходили на рыбалку и рассказывали друг другу истории о своей молодости в Алабаме, тут же переходя на обсуждение Библии короля Якова или блистательной истории Англии Маколея.

Том и Нелл выросли с разницей всего в один год и в пятнадцать миль. Но это еще не означало, что их пути во взрослой жизни пересекутся так, как они пересеклись. Он был деревенским мальчиком, выросшим в доме арендатора, где в течение многих лет единственной книгой была Библия. Она жила в городе, быладочерью адвоката в семье, где любили читать. «В каком-то смысле, — сказал Том, — мы росли одинаково. А в каком-то нет».

Семья Тома, если поместить ее в «Убить пересмешника», была ближе к выдуманным Каннингемам, бедным людям, зарабатывавшим себе на жизнь, обрабатывая землю, а не к Финчам, получавшим скромный доход от занятий правом и с социальной точки зрения находившимся на несколько ступеней выше.

Среди белых обитателей Мейкомба грубый, постоянно бранящийся вдовец Боб Юэлл и множество его неухоженных детей находятся на самом низу социальной лестницы. Они даже живут рядом с городской свалкой, и этим зарабатывают себе на жизнь. Его старшая дочь, девятнадцатилетняя Майелла, оказывается в ловушке. В ловушке бедности, обстоятельств, жизни с бьющим ее отцом. Она выращивает красную герань в расколотом горшке, пытаясь внести хоть какую-то красоту в свое тусклое существование.

Том, как пастор, был знаком с разновидностями всех трех семей. «Всю мою жизнь я видел таких Майелл», — сказал он.

Разговаривая с ним, я не знала, что перед нашей встречей он посоветовался с Ли, о чем говорить со мной во время интервью, а о чем нет. Позже я узнала, что было в его списке. Он мог разговаривать со мной о книге и об их дружбе, но она не хотела, чтобы он рассказал, где она проводит время в Монровилле. Харпер опасалась, что в ресторанах, куда она ходит, и даже в домах ее друзей начнут появляться репортеры или туристы, жаждущие посмотреть на Ли. Журналисты уже приходили в «Дэвиде Кэтфиш Хаус» и в «Рэдлис», надеясь встретить ее там. В ее отсутствие они расспрашивали официанток и других посетителей о самой знаменитой жительнице города.

Том удивился, что обе сестры Ли попросили его поговорить со мной, и, мало того, свободно рассказать мне о том, что связано с ними. В результате ему стало также любопытно познакомиться со мной, как и мне с ним.

Я ждала его у входа в мотель. Он подъехал на большом сером бьюике, вылез из него и поздоровался. Это был невысокий человек, ростом пять футов четыре дюйма, не выше меня. Раньше таких людей называли щеголями. На нем были итальянские кожаные туфли, накрахмаленная рубашка, дизайнерский галстук и безупречно отутюженный темно-синий блейзер.

— Мисс Миллс, — сказал он и протянул мне руку. Он вел себя куда официальнее, чем это можно было себе представить на заправке под знаком «Бест Вестерн». Мне казалось, что повеяло Монровиллем других времен.

— Вы были в «Саус Форти»? — спросил он меня.

Я не была. Этот ресторан находился в пятнадцати минутах езды от Монровилля, рядом с маленьким городком Рептоном.

«Саус Форти» оказался домашним местом, с верандой, сложенной из грубо отесанных бревен, легкими дубовыми столами и стульями в светлой комнате, где меню было написано на доске. Мы сели за столик у стены в глубине комнаты.

— Я не знаю, почему Алиса и Нелл так открылись вам, — сказал мне Том, — это две самые интересные и умные женщины в мире, и все эти годы они никого не допускали в свою жизнь. Я все время пристаю к Нелл Харпер с этим. Я говорю ей: «Ты должна выходить, преподавать или выступать». А она отвечает: «Я слишком ценю свою частную жизнь».

Почему же она теперь решила помочь журналистке писать статью, и почему это была именно я? Пастор предположил, что сестрам понравилась программа «Одна книга, один Чикаго» и они решили, что если уж статья все равно появится, то пусть лучше в ней будет немного информации, идущей от них самих. Он сказал, что дело, наверное, облегчило еще и письмо, которое я отправила Алисе, сообщив ей и ее сестре, когда я приеду в их город и с какой целью; оно было выдержано в верном тоне: вежливом, не заискивающем и не настаивающем. В последнее время многие были назойливы. Но как только у нас с Алисой неожиданно установились хорошие отношения, передо мной открылись и другие двери.

«Мне кажется, на второй-третий день вашего пребывания здесь все уже услышали, что вы умная очаровательная молодая женщина, которая, к тому же, кажется и достаточно рассудительной». Это было мило с его стороны, хотя я лично подозреваю, что дело было прежде всего в том, что я оказалась «в правильном месте в правильное время».

Во всяком случае, преподобный сказал, что он просто восхищен тем, что Алиса согласилась дать достаточно длинное интервью, что Нелл Харпер захотела со мной повидаться, и обе сестры благословили его на разговор.

Баттс рассказал мне, что Нелл Харпер любит дразнить его, если он не может вспомнить какую-нибудь цитату, как тогда, когда обнаружилось, что он плохо знаком с творчеством Сиднея Смита.

— В таком случае она говорит: «Доктор Баттс! — он изобразил ее притворное возмущение. — Я считала вас образованным человеком».

Однажды, когда они возвращались с рыбалки из дома их общего друга, их остановили полицейские за нарушение правил. Пока полицейский шел к их машине, его пассажирка повернулась к нему. «Живо, — сказала она, — у тебя нет в бардачке пасторского воротника или еще чего-то, что ты бы мог надеть?» Она шутила. Скорее всего.

Баттс рассказал, что он помогал ей делать пожертвования на благотворительность через методистскую церковь, когда Ли не хотела, чтобы ее имя было известно.

— Ни одна из сестер не любит рассуждать о своей вере, — сказал он, — но они сильно связаны с методистской церковью. Их так воспитали.

— В некотором смысле они очень традиционны, — сказал Баттс об Алисе и Нелл Харпер, — они платят церковную десятину. Они любят хорошие старомодные проповеди. Они считают, что не надо много тратить на себя, хотя и могли бы себе это позволить.

— А потом в каких-то других ситуациях они оказываются иными, — сказала я.

— Мисс Алиса очень спокойна и рассудительна, но она иногда может говорить очень резко, — сказал Баттс, — а в Нелл Харпер больше ярости и язвительности… На людях она всегда сдержана, но иногда очень сильно выражает свои чувства. Любая несправедливость глубоко ранит ее.

И, конечно же, Алиса очень систематичный человек, — добавил Баттс, — а Нелл берется за любое дело так, как будто тушит пожар, и потом она месяц или два вообще ни на что не способна. Когда она куда-то идет, то собирается всегда в последнюю минуту.

Если Алисе надо было присутствовать на каком-то мероприятии или отправиться в путешествие, то она была готова уже за неделю. Когда Нелл Харпер каждый год готовилась к возвращению в Нью-Йорк, она все последние дни в Монровилле металась туда-сюда, бормоча себе под нос что-то о коробках, которые ей надо было отправить, о сумках, которые надо было сложить, и о делах, которые предстояло завершить.

Как и все другие друзья Нелл, я вскоре узнаю ее любимую шутку: «Не могу разговаривать. До отъезда надо сделать еще пятьдесят и одиннадцать дел», — так, запыхавшись, она приветствовала людей перед своим возвращением в Нью-Йорк.

Я спросила Тома о жизни Нелл в Нью-Йорке, где у нее была маленькая двухкомнатная квартира в Верхнем Ист-Сайде. В течение многих лет Нелл часть года жила в Нью-Йорке, а часть — в Монровилле. Она говорила, что едет на юг, чтобы присматривать за Алисой. Когда Алиса перестала водить машину, то Нелл отвозила ее в контору и домой. «Я везу мисс Алису», — говорила она обычно. Но ее друзья чувствовали, что Нелл нуждалась в Алисе не меньше, а, может быть, и больше, чем Алиса в ней.

Оказавшись дома, они начинали квохтать, заботясь друг о друге, Алиса говорила Нелл, чтобы та аккуратнее ездила, а Нелл говорила Алисе, что та доведет себя до смерти работой. У них обеих было так много общего: не обращая внимания на сестринские увещевания, они поступали так, как считали нужным. Когда Нелл собиралась возвращаться в Нью-Йорк, Алиса начинала ее дразнить. «Стоило только к дому подойти, — говорила она, — как уже было ясно, что Нелл уезжает».

В прошлом месяце Том провел с ней некоторое время в Нью-Йорке. В течение нескольких воскресений он, как и каждое лето уже пятнадцать лет, выступал как приглашенный проповедник в Объединенной методистской церкви на Парк-авеню. Он жил в квартире священника этой церкви, уезжавшего с семьей в отпуск. В гости к нему приехал его пятнадцатилетний внук из Мобила Т. Л. Баттс.

Нелл, которую он назвал «безумной поклонницей Нью-Йорк Метс», не взирая ни на что, отвезла преподобного и его внука в то место, которое молодой человек больше всего хотел посетить: на стадион янки. Они ехали туда и обратно на метро и сидели на трибунах, не привлекая ничьего внимания. «Мы всюду ходили, — рассказывает Баттс, — и никто даже не знал, что здесь один из крупнейших литературных деятелей двадцатого века».

Нелл Харпер, по его словам, в основном носит джинсы и футболки. Она любит ходить в музей Метрополитен и ездит туда на автобусе. Еще они ездили на автобусе в казино в Атлантик-сити. Им обоим нравилось играть на берегах Миссисипи, они и это себе позволяли. В Атлантик-сити они играли на игровых автоматах, потом вместе обедали, снова возвращались к любимым автоматам и договаривались встретиться, когда надо будет ехать домой.

Однажды они встретились как раз перед отходом автобуса.

— Слава Богу, — сказала ему Нелл, — а я уж подумала, что придется звонить Алисе и признаваться, что я тебя потеряла.

— И я думал о том же, — сказал ей Том, — я тоже не хотел звонить Алисе.

Когда мы с Томом оторвались от нашей беседы, то увидели, что остались в ресторане одни. Они уже собирались закрываться.

— Надеюсь, мы сможем еще поговорить по телефону, и встретимся снова, когда я вернусь, — сказала я ему.

— Безусловно, — ответил он, — возвращайтесь поскорее.

К тому моменту, когда он привез меня в мотель, вернулся к себе домой, ответил на письма и сделал запись в своем дневнике, было уже далеко за полночь.

После того, как я начала работать над этой книгой, он позволил мне читать и цитировать его дневник. В ту ночь он сидел за кухонным столом и записывал события дня в тонкую тетрадь в твердой обложке. В одном из его многочисленных книжных шкафов стояли два ряда дневников, на обложках которых были рельефные надписи: «Записи».

«Отвез Харпер Ли пакет, который мне привезли, — записал он в тот день, — мы немного поговорили о журналистке из «Чикаго Трибьюн» и о том, что Харпер хочет, чтобы я ей рассказал, а что не рассказывал. К моему удивлению НХЛ провела с этой женщиной два часа — она не давала ей интервью, а просто пришла в гости. Не помню, чтобы она столько времени уделяла репортерам».

О том вечере он написал: «Надеюсь, она напишет хорошую серию статей, потому что НХЛ сильно доверяет ее искренности. Было бы ужасно, если бы НХЛ почувствовала себя оскорбленной».

Нелл попросила Тома не говорить, когда она жила в Нью-Йорке, а когда в Монровилле, и не называть рестораны и другие места, где журналисты и туристы могли бы ее обнаружить.

Мой материал приобретал совсем не такой вид, каким он изначально представлялся мне и издателям. Алиса и Том никогда еще так много не рассказывали о Харпер Ли. Так как близкие друзья писателя обычно неохотно что-то говорили, то, по замечанию Тома, «те, кто знают, не говорят, а те, кто говорят, не знают».

Насколько я могла судить, это были два лучших источника, способных рассказать о жизни автора. Алиса была для нее не только сестрой, но и матерью. Она прекрасно помнила Нелл Харпер, когда той было примерно шесть лет, возраст Глазастика из «Убить пересмешника». Она знала их отца, прототипа Аттикуса, лучше чем кто-либо еще, и каждый год несколько месяцев жила в одном доме с Нелл Харпер. В течение сорока лет она занималась ее делами.

А Том Баттс знал Нелл Харпер с той стороны, с которой ее не знал почти никто: он проводил с ней много времени как в Монровилле, так и на Манхэттене. Мало кто из манхэттенских друзей Нелл был знаком с ее окружением в Монровилле, и наоборот. А Том знал ее и там, и там.

Мои издатели согласились, что стоило отложить публикацию и воспользоваться приглашением сестер Ли вернуться снова. Примерно через неделю я могла снова прилететь на юг и узнать больше о Харпер Ли. «Одна книга, Один Чикаго» продлится до октября. Времени у нас было мало.

Я сказала сестрам Ли и преподобному Баттсу, что сообщу им время своего предполагаемого приезда, и мы с Терренсом отправились обратно в Чикаго.

Глава шестая

Вернувшись в Чикаго, мы с Терренсом с удивлением обнаружили, что в новостной ленте распространяются фотографии, на которых Нелл принимают в члены Почетной Академии штата Алабамы. Он хотел остаться, чтобы сфотографировать ее во время этой церемонии в Монтгомери, так как она не разрешила ему снимать ее в Монровилле, как Алису и других людей, с которыми мы беседовали для интервью. Ясно, почему она не хотела, чтобы ее специально фотографировали для моего материала, ведь нашу встречу нельзя было использовать для газетных публикаций. Но теперь оказалось, что Терренс упустил свой шанс.

Призвав на помощь всю свою смекалку, я отправила ей факс. В письме, адресованном «дорогой мисс Ли», говорилось: «Я обращаюсь к Вам с просьбой: не могли бы Вы позволить Терренсу нанести Вам очень краткий визит в ближайшие несколько дней? По вашей просьбе он не присутствовал в понедельник на церемонии в Монтгомери, но затем с грустью увидел, что газета Монтгомери напечатала вашу фотографию, появившуюся в новостной ленте. Так бывает, мы, конечно же, невероятно благодарны Вам и всем тем, кто помогал нам, когда мы собирали материал для статьи…»

После этого я сообщила ей, как проходит подготовка к программе «Одна книга, один Чикаго», в частности о моей статье о том, как персонал детской больницы читал ее роман своим пациентам.

В ответе Харпер Ли ясно проявились ее чувство справедливости и ее отличительные качества. Ответ пришел в тот же день. Написанное от руки на одном листке письмо начиналось с похвал Терренсу, которого она называла «Альфредом Стиглицем» наших дней и чьи портреты казались ей с Алисой «неизменно чудесными». Она была уверена, что он снимал их сквозь марлю.

Нелл согласилась на фотосъемку, но оговорила, что они с Алисой не будут фотографироваться вместе. Позже я узнала, что они не хотели, чтобы их тяжело больная сестра Луиза почувствовала себя не нужной.

Она подписала письмо своим полным именем, а в скобках добавила: «Умоляю, зовите меня Нелл».

Терренс тут же вылетел в Монровилль и провел с ней целый день. «Это было очень приятно, — рассказал он, — Харпер знала, что мне надо сделать свою работу, и мы съездили с ней в разные места». Она поддразнивала его, дав ему прозвище «Жуткий Т».

Что касается меня, то казалось, что на второй неделе сентября я смогу снова прилететь в Монровилль. До этого Алиса и Нелл должны были быть в гостях у своей сестры Луизы. Она жила в Юфауле в двухстах милях от них. Мы договорились, что я прилечу к ним 12 сентября.

Но во вторник, 11 сентября, когда по телевизору беспрерывно показывали ужасающие кадры атаки на Центр международной торговли, я отправила сестрам Ли факс. Пока что в редакции были нужны все сотрудники. Все планы рухнули, и я не знала, на какое время смогу назначить свой новый приезд.

На следующий день, 12 сентября, когда они с Алисой вернулись из Юфаулы, Нелл позвонила Тому. Она хотела утешиться, отправившись на пруды, где их друзья Эрни и Энджи Хэнкс в своем загородном доме разводили сомов. На следующий день проповедник и писатель закинули свои удочки в эти спокойные воды. Их поплавки оставляли на поверхности воды лишь слабую рябь. Оба они не могли думать ни о чем, кроме ужаса, произошедшего в Нью-Йорке, но не стремились к обсуждению.

— Она вообще не хотела говорить об этом, — сказал Том, — ей просто было нужно немного покоя. Так она реагирует на многие вещи.

В первую неделю октября я снова приехала в Алабаму. Я собиралась снова проинтервьюировать Алису и подробнее описать Монровилль. Том предложил новую форму сбора материала: рыбалка с Нелл. Если она на это согласится.

Я решила, что с точки зрения сбора материала, рыбалка с Харпер Ли перевесит вечер, проведенный в библиотеке.

Том предложил мне присоединиться к нему в их обычном месте. Если Нелл захочет поехать с Томом и со мной, то мы отправимся втроем. Если она решит рыбачить без таких, как я, что было бы вполне понятно, то я все-таки увижу ее любимое место, а она порыбачит с Томом в другое время.

«Здесь Нелл в своей стихии, — сказал мне Том, — я бы хотел, чтобы вы это увидели, если все получится. А если не получится, вы все равно хорошо проведете время».

Я ждала его у стеклянных дверей «Бест Вестерн». Серый бьюик свернул налево с Алабама-авеню или Шоссе‑21, как эту улицу называли здесь, на окраине города. Бьюик пересек широкую парковку и заехал под портик. На пассажирском кресле сидела Нелл. На ней были выцветшие голубые джинсы и футболка. За рулем был Том в комбинезоне и белой футболке.

Я подняла руку, приветствуя их, и уселась сзади.

— Привет, девочка, — сказал Том.

А Нелл:

— Привет, малыш.

Я была в восторге оттого, что она к нам присоединилась, но решила вести себя тихо. Харпер может испугаться и исчезнуть, если почувствует, что ее преследуют.

— Привет, — сказала я.

— Ну что, готова половить рыбку? — спросил Том.

Он повернулся и секунду смотрел на меня через плечо. Было видно, что он доволен и горд, так как сумел все устроить.

— Еще бы, — ответила я как можно небрежнее, но взглядом сказала ему: «Спасибо, спасибо, спасибо».

Нелл спросила меня, чем я занималась последнюю пару дней.

Я начала рассказывать ей о моих интервью, немного наклонившись вперед и повысив голос, чтобы она могла меня слышать.

Она весело болтала, но одновременно собирала информацию о том, что мне в последнее время говорили люди в старом здании суда.

Кроме того, она не хотела, чтобы из моего описания нашей рыбалки стало ясно, что я была с ней. Позже мы договорились, что я опишу эту поездку так, как будто бы мне обо всем рассказали друзья, и не буду упоминать, что я тоже там была. Кроме того, она попросила меня не уточнять, у кого из ее друзей мы будем в гостях.

— Я не хочу, чтобы сюда приходили люди, искали меня и беспокоили Эрни и Энджи.

Долгое время спустя, после выхода статьи, она разрешила мне включить описания таких поездок в мою книгу.

В любом случае немногие приезжие смогли бы обнаружить то место, куда Нелл ездила на рыбалку. Надо было ехать по главной дороге почти до ближайшего города Ленокса. К двум деревьям была прибита деревянная доска, просто обозначавшая вход на этот участок.

На доске было выжжено: «Болотистое поместье». Но здесь не было никакого болота. Пара больших прудов была окружена мощными дубами. За ними расстилались ухоженные грядки кукурузы, арбузов и помидоров, принадлежавшие Эрни и Энджи.

До нашего приезда Том сказал мне, что у Эрни из-за осложнения, связанного с диабетом, была ампутирована левая нога до колена. Но благодаря своему протезу и старой клюшке для гольфа он все еще проводил много времени, расхаживая по пологим склонам своего владения. Он вырос неподалеку, в детстве играл в этих лесах, разыскивая вражеских солдат, прятавшихся за стволами деревьев. С Энджи, своей невестой-янки, он познакомился во время службы в армии. Это была веселая, миниатюрная, темноволосая девушка из большой итальянской семьи. Они оба очень любили смеяться.

— Есть ли еще у них инжир? — сказала Нелл, когда мы проезжали последний отрезок грязной дороги по направлению к дому Хэнков.

— Да, — ответил Том, — и иногда ягоды даже можно есть теплыми, срывая с деревьев.

Том подъехал к покрытой гравием площадке перед одноэтажным ранчо из коричневого и бежевого кирпича. Эрни поджидал нас, уже готовый к рыбалке. Он был высоким, и одет в такой же джинсовый комбинезон, что и Том. Большая соломенная шляпа закрывала его красноватое лицо от солнца. Мы спустились по небольшому склону и подошли к одному из прудов с сомами. В спокойной, темной воде отражались дубовые деревья.

— Знаешь, что мы используем для наживки? — спросил меня Том. Нелл с ехидным видом дожидалась моего ответа. Том вытащил несколько маленьких пластиковых коробочек.

— Хот-доги! — заявил он. Он вытащил из коробочек несколько маленьких кусочков сосисок, и мы насадили их на крючки.

Я высказала напрашивавшуюся мысль:

— Как здесь красиво!

— Мне здесь никогда не надоедает, — прошептала Нелл.

Они оба поймали несколько рыб. А я сколько ни забрасывала леску, ничего не получалось. Я попыталась замахнуться посильнее и зацепилась за ветки дуба.

Когда стемнело, мы снова поднялись по мягкому склону и пообедали, сидя вокруг кухонного стола. Эрни взял рыбу, которую мы положили в белое ведерко, и выложил несколько штук на лед. Остальную рыбу он отдал Энджи. Она обваляла ее в хлебных крошках, слегка обжарила и подала нам вместе с грудой кружочков сладкой картошки. Тем вечером у нас был пир.

— Восхитительно, — сказала Нелл.

Том подошел со стаканом к раковине и вытряхнул из него кубики льда. Потом он подумал, вытащил их и помыл.

— Энджи, вы хотите?..

Энджи засмеялась:

— Конечно.

Том положил кубики обратно в морозилку.

— Старые привычки не исчезают.

Он был слегка смущен, но потом рассмеялся.

Эрни хмыкнул.

— Все время ловлю себя на том, что поступаю так же.

Нелл откинула голову назад и засмеялась.

— Ох, Том!

Он объяснил. Когда они были детьми в тридцатые годы, то лед было очень трудно получать и хранить. Он стоил денег. В город дважды в неделю приезжала автолавка, которая продавала свои товары, с ней приезжал и фургончик со льдом. Они прибывали из Эвергрина, в округе Конека, где находилась железнодорожная станция, с которой Нелл позже уедет в Нью-Йорк. Продавец льда вытаскивал из кузова фургона большие блоки льда. Он покрывал их сверху брезентом, чтобы они оставались холодными, насколько это возможно под солнцем Алабамы. Кондиционеры появились только в шестидесятые годы, и даже тогда они были настолько непривычными, что продавцам приходилось их специально рекламировать и объяснять, зачем они нужны.

Поэтому использованный лед обмывали и сохраняли, а не сбрасывали в раковину, чтобы он там просто растаял. Мать Тома мыла все кусочки льда, остававшиеся в стаканах, и откладывала их в покрытые опилками ямки в земле. Затем закрывала их тканью. Она не могла позволить льду просто растаять, так же, как не могла выбросить остатки тканей и шила из них лоскутные одеяла.

В жаркие дни, которых было большинство, ничто так не освежало, как таявший на языке и охлаждавший горло кусочек льда. От одного его позвякивания в стакане со сладким чаем уже становилось прохладнее. Это было цивилизованно.

Это был первый из множества подобных случаев в будущем, когда я сидела за кухонным столом с Нелл и наслаждалась смехом и воспоминаниями ее старых друзей о былой жизни.

Снаружи уже было совершенно темно, и пора было возвращаться домой.

— Энджи, ты чудо, — сказала Нелл, вставая из-за стола, — не знаю, когда я ела что-то более вкусное.

— Нелл, приходи скорее снова, — ответила Энджи.

Эрни проводил нас до машины и открыл пассажирскую дверь для Нелл.

— Только не попадите в беду, — сказал он.

— О господи, конечно, нет, — ответила она со смехом.

— Не могу ничего обещать, — заявил Том.

Это были их обычные шуточки. Нелл возилась с ремнем безопасности при свете внутренней лампочки в салоне. Она изображала возмущение:

— Том, в чем, собственно говоря, дело?

Он перегнулся и пристегнул ее.

Нелл опустила стекло со своей стороны, протянула руку и положила ее на рукав Эрни.

— Эрни, следи за собой. Спасибо за прекрасный день.

Эрни кивнул и бросил взгляд на заднее сиденье:

— Ну, ты теперь найдешь сама сюда дорогу, правда?

Нелл и Том всю дорогу домой болтали об их общих с Эрни знакомых: кто-то из них воевал с соседом, кто-то снова женился, кто-то получил маленькое наследство, а что произошло с его кузеном?

Эти имена ничего мне не говорили. Но я, уже засыпая на заднем сиденье, слушала их беззаботные шутки… Том был прав. Нелл ощущала себя там в своей стихии.

При свете фар мы добрались до Монровилля.

* * *

В тот свой приезд я смогла провести больше времени с Алисой и Нелл. Как верно сказал Том, после исчезновения с публики клубок мифов и полуправд, которые расцвели из-за многолетнего молчания Нелл, будет только разрастаться. Его это беспокоило.

— Когда их с Алисой не станет, люди начнут «вспоминать» то, чего никогда не было, или просто придумывать, а их не будет с нами, чтобы все поправить. Так что, девочка, все записывай.

Однажды вечером я получила послание от Нелл. Раз я решила остаться в городе подольше, то не хочу ли я позавтракать с ними? В таком случае она может заглянуть завтра утром в мотель и забрать меня. И снова я стояла в стеклянном вестибюле «Бест Вестерн», не зная, что меня ждет.

Она приехала точно в назначенное время. Подъехала ко входу на своем темно-голубом бьюике-седане, и жестом пригласила меня сесть.

— Доброе утро.

— Доброе утро, — сказала она, — ты была в «Ванде»?

Я не была. Мы повернули налево на Шоссе‑21 и вскоре, едва проехав перекресток с Шоссе‑84, заехали на большую парковку бензоколонки. За ней была «Вандас Кантри Китчен» — выкрашенное в желтый цвет низенькое здание закусочной. Нелл припарковалась и посмотрела на меня.

— Никакой роскоши. Но здесь хорошая еда. Более или менее, — она иронично улыбнулась. — Ты уже поняла, что возможности хорошо поесть в Монровилле ограничены?

Это было скорее утверждение, чем вопрос.

Рядом с входом было изображение видеокамеры и предупреждение: «Эта территория защищена от грабителей, налетчиков и вандализма».

Нелл открыла для меня дверь.

— Прошу.

Я зашла. Нас встретил сигаретный дым и шум, который издавали завсегдатаи, сидевшие за своими обычными столами. Мужчина с невероятно большим животом и всклокоченной бородой громко рассуждал, сидя за столом еще с несколькими мужчинами. В одном углу сидела группа пожилых женщин, погруженных в беседу и стряхивавших пепел в несколько пепельниц в середине стола. Половина других столов была занята. Слева на нас смотрела стоявшая за прилавком женщина.

— Куда угодно, — сказала она нам.

Мы с Нелл сели на два свободных места у дальней стенки. Наша официантка была стройной женщиной за пятьдесят или шестьдесят с загорелым, морщинистым лицом. Она положила на середину стола два больших ламинированных меню.

— Привет, дорогая, — сказала Нелл.

— Как дела сегодня?

— Сносно.

— Кофе?

— Пожалуйста, — ответила Нелл.

Я изучала меню. Все было как обычно: яйца, картофельные котлеты и горячие пирожки, а к ним в придачу южный деликатес — овсянка грубого помола. Нелл даже не взглянула на меню и отложила его в сторону. Официантка вернулась с полным кофейником, наполнила наши чашки, типичные белые чашки, которые можно встретить в любой закусочной. Над ними поднимались маленькие завитки пара.

— Спасибо, дорогая, — сказала Нелл. Она зажала кружку в ладонях.

Теперь Нелл потихоньку ложечкой перекладывала кубики льда из стакана с водой в кофе. Она посмотрела на меня:

— Ты уже выбрала?

— Да, заказывайте, а я за вами.

Официантка вытащила свой блокнотик.

— Мне два яйца, совсем жидких, — сказала Нелл, — и порцию сосисок. И печенье.

— Соус?

— Да, мэм!

Я была уверена, что если закажу свою обычную здоровую пищу — яичницу из яичных белков, тост из белого хлеба и фрукты, — то нарушу дух этого места. Сразу будет понятно, что я приехала из большого города или придерживаюсь левых взглядов — ни то ни другое в здешних местах не приветствовалось. Я отложила меню.

— Мне тоже самое, пожалуйста. Только бекон вместо сосисок.

Я пыталась понять, пригласила меня Нелл на завтрак, чтобы что-то у меня спросить, или просто чтобы еще поболтать. Взгляд ее карих проницательных глаз мог очень сильно смущать, но в тот момент ее глаза сияли. Она широко улыбнулась.

— Ты когда-нибудь ела соус с лесопилки?

— Нет.

Соус с лесопилки… соус с лесопилки. Я должна знать, что это такое. Не упоминался ли он в «Убить пересмешника»? Здесь ведь страна древесины, страна лесопилок.

— Я тебя угощу.

Пока мы разговаривали, Нелл уже опустошила свою чашку. Когда к нам снова подошла официантка, Нелл легонько постучала по своей кружке:

— Добавь еще, дорогая.

Я наблюдала, — как я надеялась, тактично, — за Нелл в «Бест Вестерн», у пруда с сомами, а теперь и у «Ванды». Каждый раз меня поражал ее юмор и простые манеры.

Но здесь тоже было опасно зайти за грань, вызвать подозрение или нетерпение, и я не хотела этого делать. Том предупредил меня, что она очень вспыльчива. Если кто-то ее заводил, то она могла очень красиво начать браниться, используя, по словам Тома, «соленые слова английского языка округа Конека».

— Ты была еще раз в суде?

— Да. Была там и сидела в историческом зале в библиотеке. Я немного пообщалась с Дэйл Уэлч.

Выражение лица Нелл смягчилось.

— Дэйл хорошая женщина. Знаешь, она была библиотекарем. И она преподавала. Она много читает, в отличие от большинства здешних людей.

Пока я пересказывала ей свой разговор с Дейл, нам принесли еду, и я в первый раз посмотрела на соус с лесопилки, которым полили мои крекеры. Он был густым и белым, в нем плавали кусочки сосисок. Я вообще никогда не любила подливки. Когда по праздникам собиралась все семья, то родственники знали, что мне соусницу можно не передавать. Но может быть это была часть местной культуры или проверка моего желания погрузиться в нее, так что я решила все съесть и сделать вид, что мне понравилось, чего бы это ни стоило.

Это было что-то клейкое. Я с трудом его проглотила.

Нелл с удовольствием поглощала собственную лепешку и яйца. Я была немного удивлена, потому что так много читала о ее сдержанности. Но, наверное, так она себя вела на публичных мероприятиях. При личном общении сразу привлекала ее искренность: то, как она наслаждалась едой и кофе, ее заразительный смех, ее неприкрытая привязанность к Алисе, Джулии, Дейл и Тому. Я решила, что буду сохранять дистанцию по отношению к известной своей замкнутостью Харпер Ли, но все равно наслаждалась ее обществом. Может быть она и язвительна, но при этом восхитительная собеседница.

Я еще несколько дней изучала город. Однажды вечером, когда я шла от машины к своей комнате в мотель, то почувствовала, что моя волчанка разыгралась намного сильнее обычного. Я не знала, смогу ли на следующий день долго ехать до аэропорта. Значит, мне надо было отправляться в местную клинику.

Мне было знакомо это чувство. Оно усиливалось. Я изо всех сил боролась с усталостью и уже чувствовала знакомую стреляющую боль в пальцах рук и ног.

В предыдущие несколько дней я уставала и сильнее, но теперь испытывала то, что доктора называют всепоглощающей усталостью. По дороге от машины казалось, что я продираюсь сквозь патоку. Даже лежа в кровати я чувствовала себя раздавленной.

Я отправила сестрам Ли факс, сообщив, что мне придется сократить свое пребывание в городе, и поблагодарив их за то время, которое они мне уделили. Из-за их плохого слуха переписка по факсу была самым хорошим способом общения. Я извинилась за то, что так внезапно уезжаю — это был просто очередной приступ волчанки, и как только меня подлечат в клинике, мне станет лучше, и я уеду. Вернувшись в Чикаго, я сразу пришлю им факс и, по мере готовности материалов, буду отправлять их им.

Я чуть-чуть проехала до больницы и заполнила все бумаги для госпитализации. Сестра отвела меня в кабинет и взяла кровь. Я поговорила с доктором в белом халате, который переходил от одного отгороженного занавеской пространства к другому. Мы сошлись на том, что это приступ, который легко будет вылечить. Я вернусь домой и, если понадобится, обращусь к своим докторам.

Сестра поставила мне капельницу, а я стала обдумывать, смогу ли потом доехать до аэропорта. Когда после этого я лежала на каталке, то услышала голос.

— Детка, что с тобой произошло? Господи!

Я узнала этот хриплый голос. У каталки вдруг возникла Нелл.

Я была поражена и сконфужена. Я не хотела, чтобы она беспокоилась из-за меня и видела меня в таком состоянии. Я поднялась, чтобы ее поблагодарить и сразу покраснела.

Она быстро обняла меня, а затем отступила назад, оценивая мой вид.

Я хотела, чтобы покрытый плиткой больничный пол расступился и поглотил меня. Я знала, что сестры Ли думали о журналистах, и приложила большие усилия для того, чтобы не злоупотреблять их временем и гостеприимством. И для них, и для меня будет лучше, если я буду вести себя профессионально, соберусь и уеду отсюда. Мое состояние никак не вписывалось в этот план.

Вместо этого я превратилась в бледную девушку в больничной рубашке, потрясенную и сконфуженную из-за того, что Нелл потратила время и силы, чтобы приехать в больницу.

— Так любезно с вашей стороны, что вы приехали. Но уверяю вас, это обычное дело. У меня такое и раньше бывало.

Она скептически посмотрела на меня.

— Они сделают анализы и выяснят, как обстоят дела. Может быть, они введут мне внутривенно немного стероидов, и все будет в порядке.

Она посмотрела на медсестер. Потом понизила голос и пригнулась ко мне.

— Если кто-нибудь спросит, говори, что я твоя свекровь. Иначе они не разрешат мне остаться с тобой. Только родственники. Таковы правила.

Она буквально выплюнула последнее слово. Я улыбнулась. Вскоре Нелл ушла, а я уже пошла на поправку.

В первый же день после возвращения в Чикаго я отправила сестрам Ли факс и сообщила, что чувствую себя лучше. Но из-за продолжавшихся проблем со здоровьем и других поручений, публикация моих статей все время откладывалась. В конце концов только в сентябре 2002 года я начала окончательно вычитывать текст статей, которые мы собирались опубликовать.

Я хотела особо подчеркнуть, что Нелл согласилась сфотографироваться. Иначе читатели могли бы удивиться, почему эти статьи, в которых она, как всегда, сама не высказывалась, появились в сопровождении фотографий, сделанных «Трибьюн» явно с ее согласия. Это было совсем необычно.

Нелл поинтересовалась, обязательно ли нужно такое объяснение, но дала согласие, прислав одну страницу машинописного текста, которую выплюнул редакционный факс.

В письме она сделала две формально противоречивших друг другу вещи. Она ясно сформулировала свое низкое мнение о газетчиках, но при этом также ясно пояснила, что готова поговорить со мной еще.

Я сидела за столом и перечитывала факс. Как часто будет в последующие годы, я не была уверена и нервничала, не зная, что на этот раз скажет Нелл. Мне нужно было уважать мои договоренности с ней и с Алисой. В то же время я должна была написать хорошую с журналистской точки зрения статью, а не заказное восхваление.

Нелл начала с добрых слов. Я вернулась на работу после короткого пребывания в больнице. Они с Алисой проявили бесконечное терпение, когда мои проблемы со здоровьем замедлили публикацию материалов.

Она написала, что ее «поразила зловредность волчанки», и похвалила меня за то, как я пыталась предотвратить задержку статей. «Вы выдающаяся молодая женщина. Да благословит вас Бог». Мне необходимо было с «квакерской честностью» показать, что она отказалась комментировать мою статью.

В назидание мне она описала происходивший с ее точки зрения упадок стандартов журналистики. «Файлы о некой Харпер Ли» действительно могли ярко продемонстрировать этот упадок. Она нетерпимо относилась к новой журналистике и оплакивала уход той эпохи, которую, по ее словам, я не могла помнить из-за своего возраста. Тогда первым и единственным делом репортера было правильно изложить факты, а не внушать читателям свое личное мнение. Порассуждав о том, как с ней обращалась пресса, она начала новый абзац:

«Именно поэтому вам стоит обдумать возможность еще одной статьи».

* * *

Я помнила в общих чертах то дело, когда Верховный суд США расширил свободу прессы, затруднив официальным лицам выигрыш дел о клевете или оскорблении со стороны прессы. Я решила уточнить. «Дело Салливана» было сосредоточено вокруг описания ситуации с гражданскими правами на сегрегированном Юге, но принятое по нему решение имело более широкий смысл и имело отношение к тому, что многие рассматривали как снижение стандартов как в сфере точности, так и в том, что касалось преднамеренного искажения фактов. Истцы должны были продемонстрировать «действительный злой умысел» со стороны журналистов и издателей и, что было трудно доказать, наличие с их стороны осознанного действия по осознанной и продуманной подготовке к публикации неправильных сообщений, направленных на то, чтобы опозорить официальное лицо.

Я не была полностью согласна с ее взглядом на мою «когда-то респектабельную профессию», но понимала, что она имеет в виду. Меня очень вдохновили те усилия, которые она приложила, чтобы преподать мне реальную с ее точки зрения историю моей профессии. Я перечитала письмо. Мне понравилось, что она писала о моей борьбе с волчанкой. Мало того, она позволила мне упомянуть в статье, которая вот-вот должна была выйти, о ее разрешении фотографировать, так что с этой проблемой мы разобрались.

А что уж говорить о тех волшебных словах, которые, казалось, никогда не могла произнести Харпер Ли: «Вам стоит обдумать возможность еще одной статьи».

Основная статья с небольшими врезками должна была выйти в пятницу, 13 сентября 2002 года. Я прилетела в Монтгомери, как и планировала, в четверг вечером и привезла ей верстку этой полосы газеты. После того, как и они, и я потратили так много времени на подготовку этого материала, я хотела посмотреть, как они будут его читать, какой бы ни была их реакция. И меня не надо было просить дважды, когда они предложили мне приехать снова в любой момент.

В пятницу в конторе «Барнетт, Багг & Ли» я обнаружила Нелл, проездившую все утро по делам, а теперь скорчившуюся в кресле Алисы. Алиса, как и всегда, сидела лицом ко входу, ее руки со вздутыми венами были сложены на столе. Мы поздоровались, произнесли обычные фразы о погоде, путешествиях, здоровье. Нелл кивала, глядя на экземпляры «Трибьюн», которые я держала в руках.

— Ты храбрая женщина, — сказала Нелл, — приехала взглянуть в глаза своим обвинителям.

Мне показалось, что эта фраза немного напоминала слова британских историков, которых они любили читать. Я представила себе обеих сестер в белых париках британских юристов.

Я совсем не ощущала прилива храбрости. Сочтут ли они мою статью честной? Я надеялась, но не могла быть уверена. Точной? Ну, это наверное. Но за прошедшие годы о Нелл Харпер было напечатано столько противоречивой информации! Я опасалась, что, несмотря на мои довольно неуклюжие попытки проверить по факсу все факты, в статье могла оказаться неправильная дата или давний преувеличенный анекдот.

Я предполагала, что некоторые вещи в моем материале могли не понравиться Нелл. Но мне их рассказали Алиса и их друг, проповедник Том Баттс, согласившиеся дать интервью. Я уже чувствовала неловкое противоречие между положением ищущего информацию журналиста и друга-защитника.

Статья: «Особая жизнь: Харпер Ли, сложная женщина, скрывающаяся за "Прекрасной загадкой"» была вынесена на первую страницу раздела, а затем занимала еще две полных полосы внутри газеты. В начале раздела была помещена большая, сделанная крупным планом фотография Нелл, смотревшей на читателей своими проницательными глазами, с артритными руками, сложенными перед ней на невидимом столике ресторана «Рэдлис».

В статье я рассказывала о том, каким образом Харпер Ли стала столь знаменитым замкнутым в себе писателем, и приводила подробности ее каждодневной жизни в Монровилле с Алисой, начиная с того, как она кормила уток, и до того, как она забирала письма на почте. Там говорилось о бремени, обрушившемся на плечи обеих сестер из-за внимания прессы. Одна врезка описывала поездку на рыбалку, другая — многолетнюю дружбу Нелл с Грегори Пеком. В соответствии с нашим договором, я не стала рассказывать о моей встрече с Нелл.

Пока они читали статью, я пошла сделать ксерокс эссе о местной истории, которое Алиса посоветовала мне прочитать. Не все в моей статье было хвалебным, хотя большая часть, пожалуй, была. Я не знала, что подумает Нелл обо всем, сказанном мне Алисой в интервью. Я медлила у ксерокса, чтобы они смогли прочитать статью в мое отсутствие.

Когда я вернулась в кабинет Алисы, Нелл подняла глаза от статьи. Потом она молча читала еще несколько минут.

— Четыре с плюсом, — сказала она, закончив.

А Алиса:

— Хорошая работа.

Казалось, они в основном были довольны, может быть, даже успокоены.

У Нелл было одно возражение, ей не понравилось, как я описала акцент Алисы во фразе «"Нелл Харпер очень независима. Она всегда была такой", — говорит Алиса Ли, которая произносит ее имя с типичными для жительницы Алабамы модуляциями: "Найл Ха-па"».

Это было неправильно. Многие из тех, кого я интервьюировала, произносили ее имя как «Найл Ха-па», но только не Алиса. В ее акценте было что-то нежное, южное, но это была такая тонкая особенность, которую я не смогла правильно передать фонетически. Я видела, что ее имя фонетически записывали таким образом в других статьях, и помню тот момент, когда я сидела за столом и громко повторяла имя с тем, что мне казалось произношением Алисы. В тот же момент я подумала, что это не совсем верно. Но это было самое большое приближение к точности. Теперь я об этом пожалела.

— Ты с помощью одного слога уронила ее на два социальных класса вниз, — сказала Нелл.

Мне было грустно. Но в любом случае я была в восторге от ее замечания. Оно было сочным, и эта язвительность сочеталась с привкусом иронии. Классическая Нелл.

Я попыталась представить себе пояснение, которое могло бы быть опубликовано в «Трибьюн»: «В статье от 13 сентября «Чикаго Трибьюн» неправильно описала то, каким образом Алиса Ли произносит имя своей сестры Нелл Харпер Ли. Алиса Ли говорит: «Нелл Харпер», а не «Найл Ха-па». «Трибьюн» сожалеет о допущенной ошибке».

Абсурдно? Может быть, я смогу придумать лучший способ сформулировать это. А, может быть, и нет.

— Не волнуйся, — сказала Нелл. Лучше оставь все как есть.

И я успокоилась. Но на будущее дала себе слово помнить о множестве наполненных смыслом акцентов, встречающихся на 1,035 квадратных миль округа Монро, штат Алабама.

Глава седьмая

На следующий день сестры Ли пригласили меня поехать с ними на одно из их самых любимых исторических мест: могилу вождя племени крики Уильяма Красного Орла Уэзерфорда. Дейл и Том тоже должны были к нам присоединиться. В машине Нелл сидели Алиса, Дейл и я. Том следовал за нами на своем бьюике. Примерно через час мы приехали в маленький городок Стоктон,где остановились у кафе «Дилижанс».

Интерьер кафе «Дилижанс» был выдержан в духе своей истории, это было место, где останавливались крытые фургоны, проезжавшие через эту часть штата. Даже салат-бар был сделан так, чтобы напоминать огромный (и очень длинный) фургон. Мы впятером уселись за длинный стол из сосновых досок, покрытый красно-белой клетчатой скатертью. Мы заказали сладкий чай и несколько корзинок с жареными устрицами.

Нелл явно наслаждалась устрицами. Потом она со слабым стоном отодвинулась от стола. Устрицы были очень вкусными и сытными. Алиса брала со своей тарелки маленькие кусочки. Она ела дольше, а съела меньше. Перед уходом Алиса пошла в дамскую комнату. Я отправилась вместе с ней.

Передвигаться в туалете с помощью ходунков нелегко. К тому моменту, когда Алиса добралась до одной из раковин, я уже помыла и высушила руки. Пространство вокруг раковин было как всегда залито водой, здесь валялись снятые с расчесок волосы. Книжку тут положить было бы не на что. На стене, в нескольких шагах от Алисы, висели бумажные полотенца. Для того чтобы к ним подойти, ей надо было бы взяться мокрыми руками за ходунки. Я протянула ей полотенце.

Алиса вытерла руки и, как само собой разумеющееся, вытерла пространство вокруг раковины. Мне это не пришло в голову. Я спешила, или это не я оставила тут грязь, или я не обратила внимания. Можете выбрать любой вариант. Но для Алисы это было обыкновением, по сути дела, продолжением ее жизни хорошей гражданки. Казалось бы, мелочь. Но на самом деле нет.

Она лишила меня возможности уходить из общественных туалетов и оставлять умывальники в таком виде, в каком я их обнаружила. Много лет спустя я заходила в дамскую комнату в ресторане или кинотеатре и видела, что вокруг раковин все мокро. «Ну и ладно», — думала я и поворачивалась, чтобы уйти. Потом мне становилось стыдно, я возвращалась и вытирала раковину.

Мы хорошо подкрепились, снова залезли в два наших автомобиля и направились к нашей главной цели: могиле Красного Орла, вождя индейцев племени крики. Зеленый знак парка округа Болдуин показывал, куда надо ехать.

По дороге мы говорили о наследии этой местности, об индейцах крики и белых поселенцах, многие из которых были шотландцами, ирландцами и англичанами. О тех, кто приехал сюда не по своему выбору, а на кораблях работорговцев, и позже соединил африканские традиции с теми, которые сложились под влиянием тягот их нового существования.

— Южная повествовательная традиция возникла не на пустом месте, — объяснила Нелл, — мы кельты и африканцы.

Что же касается приходящих сверху распоряжений, добавила она:

— Когда южане знают, что надо подчиниться закону, они подчиняются, хотя и без восторга. Сегрегация закончилась, но это не значит, что социальная структура стала менее ужасающей.

Нелл остановила машину рядом с могилами. На простой серой плите большими буквами было написано «Красный Орел». Сверху добавлено: «Уильям Уэзерфорд», а ниже — даты его жизни: «1765-1824». Плита была обрамлена большими каменными колоннами. Рядом с могилой Красного Орла была могила его матери Сехой Уэзерфорд, без каких-либо дат. Неподалеку на большой зеленой табличке можно было прочитать несколько абзацев о яркой жизни Красного Орла. Здесь же кратко излагалась история матери вождя.

Я подошла к табличке и стала читать: «Уильям был сыном шотландского торговца Чарльза Уэзерфорда и принцессы из племени крики Сехой Тейт Уэзерфорд, он стал одним из самых могучих вождей клана Ветра индейцев крики».

Я оглянулась и посмотрела на автомобиль. Нелл сделала жест, обозначавший: «Продолжай читать. Все в порядке». Так я и поступила, стараясь сосредоточиться на словах, а не на удушающей жаре и удивлении от того, что меня пригласили принять участие в поездке.

«В начале 1800‑х годов конфликты между индейцами крики и белыми поселенцами, обычно происходившие из-за земельных споров, превратились в открытую войну. После того, как в августе 1813 года он повел своих воинов в атаку на форт Мимс, то был опечален жестокостью их нападения. Более пятисот белых поселенцев, мужчин, женщин и детей, и несколько сот воинов племени крики были убиты в той исторической битве».

Нелл завораживала местная история. Она призналась, что у нее иногда мурашки по спине бегут, когда она проезжает мимо места, где произошла бойня в форте Мимс. Когда она прочитала два тома «Истории Алабамы» Альберта Дж. Пикетта, то все ужасы кровопролитий, совершенных белыми поселенцами и индейцами крики ожили перед ее внутренним взором.

— Я чувствую здесь чье-то присутствие, — сказала Нелл.

Я все еще изучала историю Красного Орла и изнывала под сентябрьским послеполуденным солнцем, но тут Нелл закричала из окна машины:

— Детка, немедленно идти сюда!

Она произнесла это так, что я, не говоря ни слова, сразу кинулась к машине.

Следующий приказ:

— Садись в машину.

И только тут она показала на четырехфутовую гремучую змею, свернувшуюся у моих ног.

«Умное решение», — сообразила я, сидя в безопасности на заднем сиденье бьюика. Если бы она закричала: «Осторожно, гремучая змея!», — то я бы стала взволнованно оглядываться, вместо того чтобы просто помчаться в безопасное место.

— Ты напугала меня до смерти, — сказала Нелл. Было не понятно, была ли она сердита, или испытывала облегчение. Может быть, и то и другое, решила я.

Когда я оказалась в безопасности на заднем сиденье, Нелл начала распекать Тома. Проповедник вылез из своей машины. Семидесятидвухлетний Том, вооружившись камнями, потихоньку подбирался к змее.

Гремучая змея чуть не убила его отца-арендатора много лет назад, ужалив его, когда тот протянул руку к поленнице. Том все еще помнил, как рука отца гротескно раздулась, а его сыновья помчались к доктору Картеру, единственному врачу на много миль вокруг.

Но сегодня у преподобного был план. Он хотел забить змею камнями насмерть. Он собрал камни, затем прицелился и несколько раз промахнулся.

— Том, немедленно прекрати! — это было безумием.

Он подчинился.

Нелл и Алиса обе жаждали показать мне все вокруг, это было страшновато, но в то же время интересно.

Вернувшись в машину, Нелл изрекла приглашение:

— Какие у вас планы? Вы не хотите поужинать с нами с Томом?

— Конечно, я была бы очень рада, спасибо.

— Как вам «Саус Форти»?

— Прекрасно.

После наступления темноты Алиса, по словам Нелл, не выходила из дома, но не возражала против нашей поездки. Алисе нравилось, чтобы в ее дне было несколько часов одиночества, когда она могла бы устроиться в своем кресле и спокойно заняться перепиской или почитать. Том отправился домой, чтобы переодеться, а затем отвезти нас в «Саус Форти».

Нелл хотела меня о чем-то попросить. Не буду ли я очень возражать, если мы до ужина не будем заезжать в «Бест Вестерн»? Все было бы намного проще, если бы я подождала у них, пока Том поедет домой и приведет себя в порядок. Тогда нам надо будет сделать только одну остановку.

Я сидела с сестрами Ли в их гостиной до самого ужина, они обе хотели вернуться к своим книгам, и Алиса предложила мне свежий выпуск «Мобил Реджистер», показав на покрытый пледом диван рядом с ее стулом:

— Устраивайся поудобнее.

Она заняла свое привычное место в кресле и потянула за рычаг, чтобы поднять подставку для ног. Она взяла одну из четырех книг, которые в то время читала. Как всегда это был нон-фикшен.

— Действительность так интересна.

Ей, конечно же, нравилась хорошая художественная литература, нравилась она и Нелл, чьи книжные пристрастия были куда более разнообразными.

Алиса выглядела, как настоящий символ расслабленности, несмотря на то, что на ней была ее ежедневная одежда: юбка, пиджак и колготки. Она вытянула ноги и скрестила свои стройные лодыжки. Ансамбль как всегда дополняли белые кроссовки «Рибок».

Нелл пошла по коридору, чтобы переодеться. Она вернулась, опустилась в свое кресло для чтения напротив Алисы с громким возгласом: «Уфф, я просто как выжатый лимон». Тяжелый был денек. Нелл скорчила гримасу, а потом лицо ее просветлело, и она хмыкнула. Она посмотрела на меня и Алису с выражением — каким? — наверное, радостным. Может быть, оттого что их слух сильно затруднял светскую беседу, особенно, если они находились в разных углах комнаты, сестры научились многое выражать с помощью взглядов и жестов. Я училась не смущаться их молчания и противостоять желанию из вежливости или по привычке начать болтать.

Рядом с креслом Нелл тоже стоял столик, на котором была небольшая стопка книг и бумаг. Она открыла маленькую книгу в твердой обложке. Единственным звуком в комнате был шелест страниц «Реджистер», которые я переворачивала так тихо, как только было возможно. Они мирно, дружелюбно читали, как делали это уже много вечеров. Для них это было обычным делом. Для меня — волшебством.

Сестры Ли пригласили меня еще раз приехать в Монровилль, теперь просто, чтобы повидаться с ними, так как газетный материал был уже напечатан. Всем нам это было в новинку. Работа как таковая была закончена, но началась дружба, которая несмотря ни на что казалась естественной, никому не навязанной. Они просили меня «не убегать в Чикаго».

Я была тронута их искренностью. Мне нравилось слушать их рассказы, и, конечно же, я хотела получше узнать их обеих. В тот момент я не думала о книге и не разговаривала с ними так, чтобы собрать материал, но, как журналист, я, конечно, хотела продолжить наши беседы. Алисе был девяносто один год, поэтому все эти разговоры надо было проводить срочно. Задним числом я думаю, что сестры Ли и их друзья решили открыться мне в том числе потому, что понимали: Алисе не долго оставалось жить на этом свете.

К этому моменту сестры Ли уже начали советовать мне, какие книги по истории Алабамы прочитать, чтобы справиться с моим плачевным знанием их местного наследия. В факсе, который я им отправила, было сказано, что мой экземпляр истории Пикетта уже в пути. Нелл писала об этой книге в своем эссе, с которым она в 1983 году выступала в Юфауле, штат Алабама, и который позже опубликовала. «Пикетт написал о том, что займет несколько абзацев в обзоре американской истории, — говорила она, — но ему потребовалось шестьсот шестьдесят девять страниц для рассказа об этих событиях, завораживающих сильнее, чем то, что нам показывают по телевизору. Говоря сегодняшним языком, можно подумать, что Пикетт снял медленным, непрерывным крупным планом целый период истории Алабамы, о котором мы теперь очень редко вспоминаем, тот период, который, как иногда кажется, теперь живет только в названиях мест и на дорожных указателях».

За все время нашей дружбы сестры Ли советовали мне книги по истории, казавшиеся им важными, включая «Звезды падают на Алабаму» Карла Кармера, «Дух Юга» У. Дж. Кэша, «Давайте восхвалим знаменитых людей» Джеймса Эджи и Уокера Эванса, «В Алабаме» Харви Джексона и «Алабама в двадцатом веке» Уэйна Флинта.

Нелл рекомендовала мне и художественную литературу, включая и сборник рассказов «Языки огня» уроженки Алабамы Мэри Уорд Браун. Мое внимание привлек один ее рассказ о журналисте — янки, который все время оказывается в дураках, пытаясь разобраться в жизни маленького южного городка, куда он приехал в гости. Кроме того, она всячески рекламировала книгу Роя Хоффмана «Цыплятам снится кукуруза» о еврейской семье из Восточной Европы в Мобиле в начале 1900‑х годов.

Они читали разнообразные и поразительные книги. Можно точно сказать, что дом сестер Ли был единственным в Монровилле, куда постоянно тянулся поток британских газет и журналов. Они были подписаны на многие из них. Например, на «Спектейтор», на «Уикли Телеграф» и на «Таймс Литерери Сапплемент».

Рядом с креслами для чтения, на кухонных столиках и на книжных полках лежали стопки американских журналов. Они тоже в большом количестве прибывали в дом. Сестры Ли получали «Нью-Йорк Таймс Бук Ревью», «Нью-Йорк» и «Ньюсуик», а также «Вэнити Фэйр». Кроме того, приходили еще и газеты, которые Джулия каждое утро приносила с передней веранды: «Мобайл Реджистер», который часто оставался лежать на подголовниках покрытой пледом софы, а также «Монтгомери Адвертайзер».

Я всегда привозила из чикагских аэропортов Мидуэй или О'Хара в подарок, свежий номер «Нью-Йорк Таймс» — и вручала его благодарным Алисе или Нелл или же оставляла в пластиковом пакете на их дверной ручке.

Иногда, глядя на то, как Алиса или Нелл читают одну из газет, я вспоминала сцену в «Убить пересмешника», в которой шериф Тейт приходит, чтобы сообщить Аттикусу, что Тома Робинсона этой ночью перевезут в местную тюрьму. Толпа местных мужчин стоит во дворе, и вот-вот начнутся проблемы. Аттикус благодарит шерифа и уходит обратно в дом.

«Джим смотрел, как он сел в кресло и взялся за вечернюю газету. Иногда мне кажется, Аттикус все самые важные события своей жизни обдумывает на досуге, укрывшись за страницами "Мобил Реджистер", "Бирмингем Ньюс" и "Монтгомери Эдвертайзер"».

Нелл хотела убедиться, что я читала Уильяма Фолкнера и Юдору Уэлти, так как это необходимо для понимания Юга. Флэннери О'Коннор нравилась ей меньше, особенно из-за католического элемента в ее книгах. Кроме того, О'Коннор однажды сказала, что «Убить пересмешника» — хорошая книга… для детей.

Алису завораживали детективы. В молодости она, как и большая часть населения страны, внимательно следила за делом Натана Леопольда и Ричарда Лёба, которых обвинили в 1924 году в убийстве четырнадцатилетнего мальчика в Чикаго. Кларенс Дэрроу защищал двух молодых людей, в течение семи месяцев планировавших идеальное убийство. Алиса вспоминает, как, когда ей было тринадцать лет, каждый день, возвращаясь из школы, она ожидала новой публикации в газете о процессе.

Но больше всего она любила английскую историю. Во время моего первого приезда Алиса сказала мне, что читала «Асквитов» Колина Клиффорда. Как раз такие книги больше всего интересовали ее — захватывающая сага об известной британской семье в начале 1900‑х годов, во главе которой стояли Марго и Герберт Генри Асквит, позже ставший премьер-министром. Факс, присланный ею мне в Чикаго, заканчивался следующим образом: «Мне порой кажется, что я член этой семьи! Никакая художественная литература не может быть также увлекательна, как история их жизни. Вот почему я люблю исторические книги и биографии».

Алиса и Нелл издавна интересовались семьей Асквитов. В одном своем эссе Нелл описала празднование Рождества вместе со своими добрыми друзьями Джой и Майклом Браунами и их маленькими детьми в Нью-Йорке: «Мы устроили соревнование, кто подарит самый остроумный подарок за несколько пенсов. Кто найдет нечто наиболее выдающееся за самую маленькую сумму… Наступил настоящий бедлам, но потом оказалось, что есть еще подарки. Когда их отец начал раздавать подарки, я усмехалась про себя, размышляя, как будут приняты результаты произведенных мной в том году исключительно хитроумных поисков. Он получил копию портрета Сиднея Смита, я заплатила за нее тридцать пять центов, а она — полное собрание сочинений Марго Асквит, которое я терпеливо искала целый год».

В книгах, которые Нелл читала в детстве, была одна сквозная тема: приключения и избавление от неприятностей, и в них отсутствовало морализаторство некоторых старинных детских книг.

Позже она описала свое детское чтение в письме от июля 2006 года, напечатанное в «О, Опра Мэгэзин», которое начиналось так: «Дорогая Опра, помните ли вы, когда научились читать, или же, как и я, вы даже не можете вспомнить то время, когда не могли этого делать?»

Она сказала, что ее родственники читали ей вслух, а друзья детства обменивались своими немногочисленными книгами. Прочитав книги, они передавали их другим, чтобы собрать конкретную серию.

«Теперь, спустя семьдесят пять лет, в процветающем обществе, где у людей есть ноутбуки, мобильные телефоны, айподы и умы, похожие на пустые комнаты, я продолжаю брести вперед с книгами. Мгновенно доступная информация не для меня. Я предпочитаю изучать полки в библиотеке, потому что если я работаю для того, чтобы что-то узнать, то я это запоминаю».

Алиса читала мне «Балладу о Литл-Ривер» Пола Хемфилла, о сгоревшей в 1990‑е годы негритянской церкви на юге Алабамы. Позже Нелл отвезла меня туда, где когда-то находилась эта церковь. С нами поехали ее друзья Айла и Джуди. Когда мы заехали в загородное кафе «Дикси Лэн-динг», Нелл заставила меня засунуть мой экземпляр книги в сумку. В здешних местах эту книгу не слишком любили. Из моей маленькой сумки выглядывал только кончик корешка. Я прикрыла его рукой.

Глава восьмая

Когда я уезжала в Чикаго, мы общались с помощью факса. Я, например, сообщала Алисе и Нелл о других газетах, перепечатавших мой материал. Алиса регулярно отвечала мне, рассказывая об их с Нелл жизни и о том, что происходило в Монровилле. Я начала лучше понимать то, как в былые времена глубокая дружба расцветала с помощью переписки. Письма дают возможность поразмыслить и постепенно открыться другому человеку.

В июле 2003 года я снова вернулась в Монровилль. Я встретилась с Дэйл Уэлч и вместе с Томом поехала в Мобил на вручение второй ежегодной премии имени Мод МакЛюр Келли, присуждавшейся Ассоциацией адвокатов Алабамы. Алису награждали, как первую женщину-адвоката в штате.

Тогда я в первый и единственный раз увидела ее обутой не в типичные белые кроссовки «Рибок». По этому поводу она надела белые туфли на низком каблуке. Они прекрасно сочетались с ее бледно-лиловым костюмом. Без рельефной подошвы кроссовок она двигалась более осторожно.

Я оглянулась вокруг и увидела адвокатов и судей, друзей и родственников сестер Ли. Все понимали, что это была возможность воздать почести Алисе, пока она была еще жива и могла порадоваться.

— Я не вижу Нелл, — сказала я Тому.

— Я заметил. Это долгая поездка на поезде. И я думаю, она хотела, чтобы все внимание сегодня было уделено Алисе. Каждый раз, когда она входит в помещение, то привлекает всеобщее внимание.

Лучшей данью уважения, которую Нелл могла воздать Алисе, были страницы «Убить пересмешника». Много лет назад она посвятила книгу ей и своему отцу. Простые слова гласили: «Мистеру Ли и Алисе, в благодарность за их любовь и привязанность». А. К. Ли, как с самого начала пояснила Нелл, был прототипом Аттикуса Финча. А Алиса, по словам Нелл, была «Аттикусом в юбке».

Том вышел на сцену, чтобы представить Алису и рассказать о ее карьере адвоката, за которую ее сегодня чествовали. Когда, как сейчас, приходило время произнести проповедь или выступить на публике, он говорил голосом, пониженным на одну или две октавы, и с лингвистической точки зрения резко повышал уровень своего английского. Он называл это «говорить витражным голосом».

— Позвольте мне рассказать вам о путешествии, совершенном этой необычайной женщиной, которая является неоспоримой, спокойной королевой в суде, в методистской церкви и в том городе, где она живет.

И Алиса, и ее отец начали заниматься правом не сразу, сначала у них были другие дела. До того, как А. К. стал изучать право, он был бухгалтером в одной лесозаготовительной компании. Алиса закончила школу в 1928 году в шестнадцать лет и поступила в Хантингдон колледж в Монтгомери. Когда наступила Депрессия, она не стала получать диплом и вернулась в Монровилль. А. К. приобрел «Монро Джорнал». Она проработала там семь лет, делая, по ее словам, все, что требовалось. Следующие семь лет она провела в Бирмингеме. Она работала в Федеральной налоговой службе в только что созданной Администрации социального обеспечения. С 1939 по 1943 год она занималась на вечерних курсах Бирмингемской юридической школы. Экзамен на получение статуса адвоката был тяжелым испытанием. Она рассказала о четырех испуганных студентах тем, кто собрался в отеле в Мобиле на вручении премии Мод МакЛюр Келли. Три молодых человека, освобожденных от военной службы во время Второй мировой войны из-за проблем со здоровьем, и Алиса Финч Ли.

— Я не помню, чтобы кто-либо из нас до этого за время обучения сдавал хоть один экзамен, что усилило наше беспокойство, так как мы не представляли, как это повлияет на наши результаты. Четыре экзаменатора, шестнадцать экзаменов, и в пять часов вечера четвертого дня все закончилось. По моему личному мнению, Лэнс Армстронг, которого сегодня считают воплощением стойкости и выдержки, не ощущает после окончания своих гонок той усталости, которая охватила нас в конце четвертого дня.

Она замолчала.

— Кто-то сообщил, что только что был введен «налог победы», — рассказал Том собравшимся, — любой доход, превышавший шестьсот долларов, облагался налогом, и людям, которые до этого никогда не заполняли федеральную налоговую декларацию, теперь пришлось это сделать. В Монровилле не было дипломированных бухгалтеров, но все знали, что мисс Алиса семь лет работала на Федеральную налоговую систему, поэтому люди сделали вывод, что она хорошо знакома с законодательством о подоходных налогах. Они не знали, что в ФНС она работала в администрации социального обеспечения и никогда не заполняла никакой налоговой декларации, кроме своей собственной. К ней хлынул поток клиентов по делам, связанным с налогами. Мисс Алиса ночью изучала налоговый кодекс, а днем заполняла налоговые декларации. Она стала специалистом по налогам.

Алиса была известна не только своей юридической деятельностью, но и той ролью, которую она играла в методистской церкви, что было, может быть, самой важной работой в ее жизни. Когда Том попросил Алису составить список постов, которые она занимала в методистской церкви, то та просто ответила: «Ну пастором я никогда не была». Она участвовала в каждом комитете, как до нее и ее отец.

Том с особенной гордостью рассказал о ее действиях на региональной методистской конференции. «Дело было в середине шестидесятых годов, когда повсюду раздавались громкие и злобные расистские речи. На конференции должен был быть сделан отчет комитета по проблемам нашей разделенной по расовому признаку церкви. Были предложены поправки и начались дебаты. Защитники сохранения расистской политики были начеку и приготовились к тому, чтобы еще глубже утащить нашу церковь в болото институционализированного расизма. Но до того, как их вожак получил возможность высказаться, к председателю обратилась миниатюрная женщина из Монровилля, Алабама. Мисс Алиса Финч Ли подошла к микрофону, чтобы впервые выступить на конференции методистской церкви Алабамы — Западной Флориды. Ее речь буквально наэлектризовала семь или восемь сотен присутствовавших там делегатов — я там был. Она состояла из четырех слов. Она сказала: "Я переношу предыдущий вопрос" и села. Конференция с энтузиазмом аплодировала и подавляющим большинством голосов поддержала ее предложение, а затем приняла отчет комитета без дальнейших дебатов. Защитники расизма остались за кулисами, держа в руках тексты своих заранее подготовленных речей. Мисс Алиса стала героиней конференции, а с этого дня еще и врагом всех расистов. Она всегда была немногословной, но говорила важные слова в нужное время и в нужном месте».

Она не произносила страстных речей, но методистская церковь на Юге в шестидесятые годы была сильно разделена по расовым вопросам. Выступление Алисы оказалось очень значимым для всей конгрегации. Это пример той спокойной работы ради равенства, которая всегда была характерна для семьи Ли. Мощные перемены, произошедшие на Юге в шестидесятые годы, были в основном произведены движением за гражданские права и его храбрыми вождями. Но такие люди, как Ли, сыграли важную роль за кулисами. Конечно же, сам роман Нелл оказал влияние на несколько поколений американцев и определил их понимание вопросов гражданских прав.

Один из самых распространенных упреков в адрес Аттикуса Финча заключается в том, что он сделал недостаточно для борьбы с расизмом в Мейкомбе. Он действовал довольно спокойно и в основном за кулисами. А. К. и Алиса были сделаны из того же теста, что и Аттикус. Или, скорее, Аттикус был сделан из того же теста, что А. К. и Алиса.

* * *

В течение года после того, как был опубликован мой материал о сестрах Ли, я писала на другие темы и продолжала бороться со своей болезнью. Я все больше времени проводила в больнице и дома, и все меньше на работе. Постоянные воспаления плевры не были чем-то серьезным, но всегда болезненным и утомительным. Меня постоянно тошнило. За последние годы я перенесла несколько операций, теперь пришлось сделать еще несколько: одну для восстановления бедренной артерии, которую повредили во время диагностической процедуры, и еще две для устранения очень медленно зараставших стрессовых переломов в левой ступне. Я проводила много времени на костылях или в гипсе.

Руководство редакции в основном шло мне навстречу, но в 2003 году они сказали, что я должна начать получать от «Трибьюн» выплаты за инвалидность. Это был удар. Я не хотела уходить с любимой работы, хотя в периоды всепоглощающей усталости мне приходилось совершать большие усилия. Я надеялась, что смогу вернуться на работу через пару месяцев или полгода. У меня был большой список идей для статей, и он постоянно увеличивался, но сначала я нуждалась в годе отдыха и дополнительного лечения, только после этого я смогла бы снова начать работать. У меня бывали хорошие дни, но их появление предсказать было нельзя.

А что если мне отправиться в Алабаму в надежде на хорошие дни? Готовность Алисы рассказывать мне на десятом десятке свои истории была настоящим подарком. Это давало мне к тому же неожиданную возможность заниматься сбором материалов и медленно писать на тему, которая, казалось, была создана специально для меня. Нелл уже рассказала мне о разных вещах, о которых, по ее мнению, я могла писать, чтобы исправить «собиравшееся в течение сорока лет дело Харпер Ли».

Точно также, как уход Нелл от славы произошел в результате серии мелких решений, а не из-за одного неожиданного действия, так и их решение открыть для меня свою жизнь так широко, как они это сделали, не было высказано в одной грандиозной декларации, это был скорее постепенный процесс. Они постоянно приглашали меня вернуться на юг, и с каждым моим приездом все больше рассказывали мне о своей жизни и истории. В моей голове медленно, но верно укреплялась мысль о переезде в Алабаму на долгое время.

Глава девятая

Еще до моего переезда я стала частью круга общения сестер Ли и принимала участие в их регулярных встречах с друзьями. В начале 2004 года я жила у Ханиэля и Джуди Крофт. Ханиэль был ушедшим на пенсию президентом того, что тогда называлось банком округа Монро. Они пригласили Нелл, Алису и меня посмотреть в их гостиной финал чемпионата НФЛ на большом телеэкране. Мы решили посмотреть, как «Нью-Инглэнд Пэтриотс» будут играть против «Каролина Пантере» в Хьюстоне, а затем поужинать. «Восхитительно», — сказала Нелл, услышав приглашение.

Я ожидала этого вечера всю неделю с такой же радостью, как и они, хотя в течение многих лет удовольствие от просмотра игр суперфинала я получала только в Блэк-Ривер-Фоллз. И радовалась я не из-за футбола, а из-за звука низкого голоса моего дедушки, постоянно смешивавшегося с голосами моих отца и брата, заглушавшими голос телекомментатора и шум толпы.

За многие годы у Нелл и Алисы выработалась собственная традиция просмотра футбольных матчей. Они особенно любили смотреть, как играют «Кримсон Тайд». Алиса рассказала мне, что у них дома не было телевизора, пока в 1997 году они не наняли Джулию и та не настояла на его появлении. Нелл тоже много раз предлагала завести телевизор, но понадобилось появление Джулии, которая смогла перенести свой маленький телевизор через порог. Она не собиралась отказываться от просмотров матчей. После этого во время футбольного сезона Алиса присоединялась к Нелл в задней спальне, и они вместе смотрели матчи. До начала телевизионной эры в доме Ли сестры ехали через семь кварталов в здание банка округа Монро, находившегося под юридической фирмой Алисы, и смотрели лучшие игры уикенда в комнате для совещаний.

Иногда Нелл смотрела игру университетской команды Алабамы в доме своей школьной учительницы английского Глэдис Беркетт. Она жила в старом доме на Норт-Маунт Плезант-Авеню, в нескольких кварталах от городской площади. Именно у нее Нелл познакомилась с Дейл Уэлч. Они встретились на просмотре футбольного матча, но сблизились из-за книг. «Я думаю, ей понравилось, что я была учительницей и библиотекарем. Нам было о чем поговорить», — сказала мне Дейл. Их дружба быстро расцвела и вскоре они уже встречались, чтобы выпить кофе или пообедать у «Рэдлис».

У семьи Ли, как и у многих их друзей, были различные пристрастия, когда речь заходила о футболе в Алабаме. Их брат учился в университете в Оберне. Это придавало той команде особый статус. Но Нелл училась в университете Алабамы, и они с Алисой больше склонялись к «Кримсон Тайд». Если вам когда-нибудь захочется проехать по пустой главной улице в Монровилле, то сделайте это в тот момент, когда «Алабама» играет против «Оберна».

Другой их большой спортивной страстью был гольф. Вообще-то, и Алиса, и Нелл когда-то регулярно играли на поле для гольфа «Вэнити Фэйр». Нелл в начале шестидесятых годов сказала журналисту, что это поле давало ей возможность спокойно думать. Они всегда с нетерпением ждали игр чемпионата Мастерс в апреле. Как сказала мне Алиса: «Мы обычно болеем за аутсайдеров». Позже той же весной сестры Ли с восторгом приветствовали Фила Микельсона в Аугусте, где тот в конце концов выиграл свой первый большой турнир.

Как часто бывало в Монровилле, в воскресенье суперфинала мне напомнили, что я здесь чужая. В заснеженном Блэк-Риверс-Фоллз, родном городе моего отца, температура достигала минус шести градусов по Цельсию, а на Алабама-авеню в Монровилле табло перед банком округа Монро показывало плюс десять. Мы устроились в удобной гостиной Крофтов, чтобы посмотреть игру. Ханиэль Крофт уселся в кресле с подлокотниками. Мы с его женой Джуди разместились на диване кораллового цвета, а Нелл села напротив меня. Алиса предпочитала сидеть на стуле, а не разваливаться на диване. Вели голоса трех поколений мужчин моей семьи оказывали на меня успокаивающее воздействие, то теперь собственный голос казался мне излишне среднезападным, почти грохочущим, здесь, в комнате, наполненной нежными южными интонациями.

В более легкие моменты моя инаковость — моя принадлежность к янки — была предметом добродушного подтрунивания. Как это я не знаю, что такое «масляные бобы»? А выражение «раздавить кнопку», которое я впервые услышала от Джуди, просто означало надавить на кнопку, но, как я догадалась, не нажимать на нее снова и снова. А Гражданскую войну — такое выражение Алиса никогда не употребляла — лучше называть «Войной между штатами»? Мы вели постоянный спор, что тяжелее выносить: удушающую жару Монровилля в августе или же жгучий холод Чикаго в январе? Я считала, что первое место принадлежит Монровиллю. Остальные в этом сомневались.

Проводя время среди друзей в Монровилле, я осознавала постоянное присутствие взаимной настороженности по обе стороны линии Мейсона — Диксона. Я была женщиной из штата, голосующего за демократов, в городе, голосующем за республиканцев, и мне почти ежедневно напоминали о существующих культурных различиях. В моей статье для «Трибьюн» Том назвал Нелл либеральной в социальном смысле, но консервативной — в политическом. Позже она упрекала его за это высказывание. Ее политические взгляды не были так просты.

Я не уставала удивляться, как много общественных мероприятий здесь начинались с христианской молитвы. Я привыкла к тому, что молитва — это личное дело каждого, и на людях в лучшем случае произносится экуменическое благословение. Семья моего отца была методистской, а матери — католической, но я выросла в конгрегации унитарианских универсалистов. Я была уверена, что моя связь с методистами благодаря церкви, к которой принадлежали мои родственники в Блэк-Риверс-Фоллз, вызывала большее уважение, чем мое воспитание в унитарианской универсалистской конгрегации в Мэдисоне.

Это был такой день, когда хотелось просто расслабиться и наслаждаться теплом и непринужденностью всех окружавших меня людей. Лампы отбрасывали отблеск на деревянные панели стен. Большой дубовый книжный шкаф и комод, на котором стоял большой телевизор, были результатом долгих трудов Джеймса, друга Нелл и Джуди, мужа Айлы Джетер. Сбоку с помощью маленьких винтиков он прикрепил маленькую металлическую табличку с выгравированными датой, его именем и именами друзей, для которых он много часов делал эту мебель. Точно так же он поступил с большим, почти в человеческий рост книжным шкафом, сделанным им для сестер Ли и стоявшим на самом видном месте в их прихожей. На почетном месте, там, где на комоде у Крофтов стояли фотографии, находился экземпляр «Убить пересмешника», подписанный Нелл.

В течение многих лет, прошедших после выхода «Убить пересмешника», Нелл с удовольствием подписывала тысячи экземпляров книги. Алиса однажды сказала мне, что из-за тех долгих часов, которые она проводила, раздавая автографы, у нее начался тендинит. Это был один из многих способов автора ответить на невероятную любовь, вызванную ее романом. Книга необычайно притягивала читателей к ее личности, и Нелл не хотела их разочаровывать. На маленькую почту в Монровилле приходило поразительное количество просьб, писем и книг для сестер Ли, и, хотя прошло четыре десятилетия после первого издания книги, этот поток не ослабевал. Алиса приносила их домой в пластиковых пакетах из магазина.

— Вы никогда не думали о том, чтобы нанять человека, который помогал бы вам с этим? — спросила я Алису.

— Нет, — ответила она, — вряд ли что-то получилось бы из этого, потому что нет единого способа отвечать на них. Нет практически ни одного письма, похожего на другое.

Их великодушие не всегда находило понимание. В девяностые годы хозяин одного местного магазина решил использовать в своих интересах попытку Нелл помочь некоторым давно существовавшим в Монровилле заведениям и позволить им продавать книги с ее автографами. Хозяин магазина, как обнаружила Нелл, продал некоторые подписанные ей книги, на eBay. Она была возмущена. Некоторые покупатели книг поступили также. После этого она почти полностью перестала подписывать книги. Она потихоньку давала автографы по каким-то специальным случаям, но публично книги больше не подписывала.

Прежде чем началась игра, я принесла из кухни еще одну диет-колу и заняла свое место рядом с сыном Крофтов Кенни. Он любил участвовать во всех встречах и любил футбол. Так что сегодня, как сказал его отец, он наслаждался жизнью. Кенни со своими невероятно гибкими суставами, характерными для людей с синдромом Дауна, сидел по-восточному на ковре. Он выглядел, как йог, одетый в синюю с оранжевым форму «Оберна».

Кенни смотрел на Нелл, которая начала громко читать колонку Дорис Джей «Новости Рокки-хилл» из последнего номера «Монро Джорнал». Можно точно сказать, что это был ее самый любимый раздел в газете. В колонке подробно описывались приезды и отъезды большой семьи, которая жила в месте, называвшемся Рокки-Хилл, неподалеку от Монровилля.

«Январь: Дейл и Бренда Джей ужинали в четверг со своими родителями, — первое предложение Нелл прочитала обыденным тоном. — Январь, 5: Кельвин и Дорис Джей в понедельник ездили по делу в Этмор, — тут ее голос задрожал. — Январь, 7: Филип Джей в среду ужинал со своими родителями», — пробивался смех. Нелл сняла очки, откинула голову и расхохоталась. Она рассмешила и всех нас тоже. Это не был издевательский смех. Я постепенно поняла, что это было развлечение, полное нежности и любви к тому, что казалось в подобных вещах одновременно и абсурдным, и глубоко человечным.

Нелл успокоилась и продолжила: «Дейл и Бренда Джей ходили во второй половине дня в среду в гости. Дорис, Лиза, М. К. Коули с детьми недавно посетили свою бабушку, Эффи Ли Данн». Нелл снова зашлась от смеха. Когда ее смех превратился в контролируемое хихиканье, она сообщила нам новости от 10 января: «Дейл и Бренда Джей были в субботу вечером на концерте в Мобиле. Джо Шайвер был в Мобиле у своего доктора. Раньше на этой неделе он сопровождал Слика Лайнэма к доктору в Пенсаколу».

Еще один визит к родителям и три посещения врача, и Нелл прочитала нам всю колонку «Рокки-Хилл Ньюс». Ее смех был заразителен. Кенни присоединился. Я тоже. И Ханиэль издал басовитый смешок.

«Благослови их Господь», — сказала Нелл. Она все еще хмыкала, откладывая «Джорнал» и выходя на минутку в другую комнату. Проходя мимо Кенни, она весело погладила его стриженый ежик.

Затем началась реклама средства от нарушения эрекции. Это был первый суперфинал, в котором в центре всех рекламных пауз находились виагра и подобные ей лекарства. Сегодня мы настолько привыкли к рекламе, что удивление и невысказанное смущение, которое мы ощутили в тот момент, сегодня могут показаться почти эксцентричными. Я молча благодарила судьбу, что Алиса из-за плохого слуха не слишком сосредотачивалась на рекламе. Показ по телевизору рекламы лекарств, выдаваемых по рецептам, уже вызвал большие споры. Но теперь это? Через пару минут, когда все еще шла рекламная пауза, Нелл вернулась в гостиную. Она остановилась и уставилась на экран. «Это что, реклама…», — удивленно начала она. Затем остановилась. Поняла. Джуди посмотрела на Кенни, потом на меня. Я пожала плечами.

Мы облегченно вздохнули, когда на экране снова появилось футбольное поле. Мы почти не разговаривали, а только слушали. Толпа громко кричала. Комментаторы прижимали руку к наушникам, рассуждая о том, что этот матч может изменить положение «Пантер».

К перерыву «Пантеры» вели со счетом 14:10. На экране появились Дженет Джексон и Джастин Тимберлейк. Они раскачивались под ее песню «All for You» и завораживающую «Rhytm Nation». Когда Тимберлейк пел последнюю строчку своего хита «Rock Your Body», он ухватился за бюстье Джексон, То, что произошло после этого, очевидно не было запланировано. «К концу песни ты будешь голой», — пропел он, рванул и обнажил правую грудь Джексон. Телевизионные камеры быстро отключились.

Я этого не видела, так как в это время помогала Джуди, и вернулась в гостиную, когда там все уже шумели. «Неужели правда?» — спросил кто-то. «Кажется да», — последовал ответ.

Если Алиса все это и воспринимала, то не подавала ни малейшего знака. Нелл, казалось, реагировала на все эти события суперфинала со смесью удивления, ужаса и плохо скрываемого удовольствия, точно в таком порядке. Мы больше об этом не говорили. Она могла время от времени среди друзей рассказать двусмысленный анекдот, но при этом оплакивала упадок определенных видов общественных приличий. «Она все больше раздражается, — сказал мне Том в одном из наших первых интервью, — из-за того, что страна и культура становятся все более грубыми и непристойными».

Во время рекламных пауз и концерта в перерыве Алиса или разговаривала, или утыкалась в лежавшую рядом на столике книгу, которую я вручила ей, как запоздалый подарок на Рождество. Она проводила своими скрюченными от артрита пальцами по фотографиям в книге Томаса Пакенхэма «Удивительные деревья по всему миру» и изучала сопроводительный текст. На обложке был изображен пожилой человек в туристических ботинках у подножия огромной секвойи, смотревший наверх и казавшийся очень маленьким. Я немного наклонилась к Алисе и сказала громко, чтобы она могла меня услышать: «Это в честь вашего самого удивительного дерева».

«Деревом Алисы» ее друзья называли гигантский, широко раскинувшийся живой дуб, которому, как предполагали, могло уже быть несколько сотен лет. Это дерево не принадлежало никому из ее знакомых. Оно даже не росло на главной дороге. Оно отбрасывало свою тень на большую часть широкого двора в городе Юрайя, в сорока пяти минутах езды на юго-восток от Монровилля. Просто много лет назад оно ее потрясло, и она любила во время прогулок навещать его и любоваться им. Этот дуб вдохновил Нелл в воскресенье утром во время автомобильной прогулки на замечание о двух сестрах: «Мы обе можем наслаждаться красотой и не стремиться обладать ей». Как только она это сказала, я поняла, что никогда не забуду эти слова.

Этот матч запомнился надолго не только из-за короткой демонстрации обнаженного тела и рекламы фармацевтической новинки для мужчин. Счет был скользким. «Пэтриотс» почти победили «Пантер» со счетом 32:29. Уже приближалось время, когда мы должны были занять наши места за «неформальным» обеденным столом Крофтов, тем, который стоял на большом ковре между кухней и гостиной.

Пока комментаторы разбирали игру, Алиса снова углубилась в свою новую книгу фотографий. Нелл наклонилась над креслом Алисы и оперлась левой рукой о подголовник. Так ее лицо склонилось ближе к Алисе.

— Алиса, — нежно и весело спросила Нелл, — ты готова отложить свои деревья?

Алиса улыбнулась. Она не была готова. Пока что нет. Уже почти наступило время ужина, и Нелл хотела есть. Через несколько минут в ее голосе уже зазвучало отчаяние, и она попыталась снова.

— Алиса, ты отложишь свои деревья?

Она отложила.

Когда мы еще сидели за столом после десерта, Нелл тепло поблагодарила Ханиэля и Джуди.

— Я думаю, нам пора, — сказала она. Нелл немного отклонилась от прямоугольного стола. Я видела, как весело сверкали ее глаза, когда она объяснила:

— Одной из нас завтра надо на работу.

За столом на мгновение установилась тишина, а затем взорвался понимающий смех. Все посмотрели на Алису. Это ей в ее девяносто два года надо было завтра работать.

Той ночью, когда все три Крофта сладко спали, я лежала в комнате для гостей и не могла уснуть. Была уже почти полночь, темно и тихо. Самые лучшие дни всегда оставались у меня в памяти благодаря звукам, даже такой день, как тот, что только что завершился.

У меня в ушах все еще раздавались эти звуки. Слегка хрипловатый голос Нелл перед игрой, когда она читала вслух «Новости Рокки-Хилл» и не смогла дочитать, потому что была охвачена заразительным смехом, и Джуди, которая подхватила: «О, Нелл!».

Во время рекламы Ханиеэль наклонился к Алисе, чтобы прокомментировать игру, его низкий голос смешался с ее тихим скрипучим, и это уже были не банкир и юрист, которые когда-то работали вместе, а старые друзья, обсуждавшие футбол беззаботным воскресным вечером. Тихое постукивание барабанных палочек Кенни «тра-та-та» по ковру в гостиной.

Кружок близких друзей Нелл был группой обычных людей, весьма разнообразных, так как в него входили парикмахер напенсии, сотрудник аптеки, бывший библиотекарь и бывшая бухгалтер, которая одновременно была женой вышедшего на пенсию президента банка. Никого особенно не волновало их социальное положение. Нелл была шокирована, когда одна из уважаемых в городе женщин слегка презрительно отозвалась о ее непретенциозных приятелях, как об «этой компании».

Когда за два с половиной года до этого мы с Терренсом взяли в Атланте машину напрокат и склонились над картой, чтобы найти на ней Монровилль, то невозможно было даже представить, что я проведу день с этой компанией, столь расслабленной, но, безусловно, не фамильярной. Я была удивлена — мне было приятно, я была в восторге, но прежде всего удивлена, — когда незнакомые мне люди, о которых я ничего не знала, открывали мне двери своих домов, и те, с кем я обсуждала сестер Ли и местную жизнь, становились моими новыми друзьями. Некоторые из них по прошествии времени, множества разговоров и совместных переживаний стали действительно близкими друзьями.

Глава десятая

Я набиралась сил в Чикаго, надеясь вернуться на работу в газету. Но благодаря дружбе с Алисой и Нелл я смогла увидеть то, как проходила жизнь до начала натиска современных коммуникаций. Только через год, в 2005‑м, по настоятельной просьбе Вероники, жены Грегори Пека, Нелл все-таки сдалась и купила себе мобильный телефон перед тем, как отправиться в длинное железнодорожное путешествие из Нью-Йорка в Лос-Анджелес. Она отправлялась туда для сбора средств на библиотеку Грегори Пека. Но дома в Монровилле сестры Ли все равно упрямо продолжали пользоваться телефоном, стоявшим в уголке их прихожей.

У нас с ними был один и тот же любимый транспорт: поезда. Железнодорожные рельсы связывали важные для них места на Юге. Они соединяли между собой Эвергрин, находящийся в тридцати милях от Монровилля, с Сельмой, Сельму с Бирмингемом, Бирмингем с Атлантой. Эти рельсы также соединяли в их семье, как и в моей, одно поколение с другим.

До того, как А. К. получил в 1915 году степень адвоката, он был бухгалтером в фирме «Барнетт и Багг» и работал с их клиентом «Манисти & Рептон Рэйлроад». Когда А. К. взял молодую Алису и ее подругу Эвелин Барнетт с собой в Сент-Луис, они испытали невероятное восхищение. Через много лет, когда Нелл решила, что будет писателем в Нью-Йорке, как ее друг Трумен, А. К. довез ее до вокзала в Эвергрине, и она отправилась в долгое путешествие на восток. Алиса прожила весь двадцатый век, ни разу не сев на самолет. Доктор сказал, что летать ей вредно из-за состояния ее слуха. Нелл некоторое время все же пользовалась самолетом. Она ведь в течение нескольких лет занималась бронированием билетов в корпорации «Бритиш Оверсиз Эрвэйз», чтобы оплачивать квартиру в Нью-Йорке. Но если ты работаешь в авиакомпании, то возникает одна проблема. Она слишком много знала о том, что может пойти не так, и из-за чего самолет может упасть. Поработав в «БОЭ», она перестала летать на самолетах. Она ездила из Нью-Йорка в Алабаму и обратно на поезде, перемещаясь между разными мирами своей жизни. Она садилась на этот ночной поезд, когда ей было за тридцать, и за сорок, и за пятьдесят, и за шестьдесят, и за семьдесят, когда мы с ней познакомились.

Я собиралась возвращаться на работу, и мне надо было снова научиться переносить тяжести репортерской жизни. Хотя я уже выздоравливала, но все равно много времени проводила в постели и совершенно не приближалась к своей цели. Как и предсказывал мой ревматолог, мне в обозримом будущем предстояло оставаться на инвалидности. Я решила обсудить с сестрами Ли мысль о том, чтобы мне начать проводить больше времени в Монровилле и, может быть, снять там жилье.

Я подумала, что смогу начать собирать информацию для книги о тех местах, где зародился «Пересмешник», которые были показаны в романе как вымышленный округ Мейкомб. Я не знала в то время, захочет ли Нелл мне много рассказать, но Алиса сама по себе была замечательным сюжетом для книги. Когда она была уже на десятом десятке своей жизни и наши отношения стали очень тесными, она оказалась очень открытой. Друзья сестер Ли предсказывали, что Алиса будет постоянно поддерживать мое предприятие, а энтузиазм Нелл будет то увеличиваться, то спадать.

Я была потрясена тем, что Алиса не записала свои семейные истории. Она знала, что семьей, из которой они с Нелл произошли, еще долго будут интересоваться. Это было ясно, если вспомнить значимость «Пересмешника» для американской культуры.

Она очень хорошо писала. Нелл, вообще-то, однажды сказала мне: «В нашей семье настоящий писатель — это Алиса». Алиса любила историю. Она знала историю. Она могла снова и снова рассказывать так, как это никому не удавалось. Она схватывала детали и прекрасно запоминала их.

«Это не для меня», — сказала она, когда я спросила ее о записях. Она не объяснила, почему. Многие годы друзья и родственники мягко намекали, что ей следовало бы записать свои воспоминания. Она была главным авторитетом в сфере историй семьи Ли, да и всего города. Точность и аккуратность много значили для нее. Когда она не была в чем-то уверена, то не могло быть и речи об искажении фактов или приукрашивании. Она находила ответ или же признавалась, что не знает, как все было.

В те дни, когда это было возможно, я доставала диктофон и начинала медленный, осознанный и подчас восхитительный процесс записывания устных рассказов Алисы Ли, ее друзей и соседей по Монровиллю. Когда я так поступала, то казалось, меня подталкивала какая-то невидимая рука. Я понимала, что надо спешить. Алиса могла в любой день уйти, и тогда ее истории уйдут вместе с ней.

«Ты знаешь такую старинную африканскую пословицу: "Когда умирает старый человек, сгорает целая библиотека"? — спросил меня Том. — Когда Алиса умрет, библиотека сгорит».

Для долгого пребывания в Монровилле мотель явно не подходил. Но когда я стала искать квартиру, которую можно было бы снять на короткий срок, то нашла только посредственные места в удручающих тупиках. Я надеялась найти что-то вроде комнат для тещи, находящейся над чьим-нибудь гаражом, или маленький домик для гостей рядом с домом, где жила семья. Такие места там были. Мои приятели всех спрашивали, и я даже приехала в пару таких мест, но они или были уже заняты, или же не сдавались. В любом случае, я таким образом знакомилась с жилыми кварталами Монровилля и узнавала, какие районы здесь считались хорошими, а какие нет и почему.

Я спросила Тома, не знает ли он каких-нибудь старых людей, которые хотели бы сдать комнату и позволить мне пользоваться кухней. Это был бы не идеальный, но все-таки приемлемый вариант. Проблема заключалась в том, что несколько человек, которые, может быть, были и готовы на него, рассчитывали, что их жилец будет одновременно их помощником, а я не хотела связывать себя никаким твердым расписанием.

В один прекрасный день Дейл Уэлч сказала, что, может быть, можно будет снять дом, находящийся через два дома от того, где жили сестры Ли. Она знала его хозяев. Они собирались продать его, но могли согласиться и сдать.

Конечно же, я сразу подумала: «Ни за что». Я предполагала, что сестры Ли будут мягко говоря не в восторге, когда узнают, что журналистка из Чикаго станет их соседкой, даже, если они уже подружились с ней.

Я ошибалась. Нелл и Алисе понравилась эта идея.

Впрочем, им уже куда меньше понравилась предложенная владельцами арендная плата в шестьсот пятьдесят долларов в месяц. «Это разбой с большой дороги», — с возмущением сказала Нелл. И тогда Дейл сказала вслух то, о чем я уже сама думала: а что если попробовать снять другой дом, находившийся прямо рядом с домом Ли и выставленный на продажу? Я не хотела даже спрашивать ни о чем хозяина, не получив одобрения сестер Ли. Они поддержали меня и даже предложили порекомендовать меня их бывшему соседу, молодому человек по имени Уэс Абрамс. Не хочет ли он сдать дом? Оказалось, что хочет и просит всего четыреста пятьдесят долларов.

В тот день, когда мы с Уэсом познакомились, на нем была рубашка защитного цвета и джинсы. Его большая собака Бак радостно ходила за ним из комнаты в комнату по их старому дому. За год до этого Уэса перевели в Джексон, штата Алабама, город, находящийся в часе езды от Монровилля. Найдя там жилье, он выставил этот дом на продажу. При том застое, который царил на рынке недвижимости, одноэтажный дом с тремя спальнями в одном из наименее гламурных районов Монровилля продавался плохо. Дом оценили в восемьдесят тысяч долларов, он стоял напротив средней школы, и в нем был крытый переход от кухни-столовой со встроенными книжными полками к камину. В многоэтажных домах в том районе Чикаго, где я живу, совсем не выдающемся для центра города, за восемьдесят тысяч долларов можно получить два парковочных места на подземной парковке.

Мы с Уэсом договорились, что я буду снимать дом помесячно до тех пор, пока он не продастся.

Перед тем, как я переехала, дом пустовал уже несколько месяцев. Ну или во всяком случае там не жили люди. Но я была там не одна. Я поняла, что до меня здесь уже поселились шнырявшие повсюду пауки, тараканы ужасающих размеров и занесенная сюда из-за дождей крайне агрессивная плесень. Высоко на стене в маленькой комнате, где я поставила свой складной письменный столик, была прикреплена большая голова оленя, украшенная весьма впечатляющими рогами. С полки в другой комнате на меня смотрело что-то вроде чучела рыси, а рядом примостилось другое вышедшее из мастерской таксидермиста и неизвестное мне изогнувшееся существо. На кухне зеленые и белые тарелки были украшены изображениями уток.

Вещей у меня было немного. Я расставила свои книги, включая «Убить пересмешника» в мягкой обложке, постелила на кровати белье ярко-желтого цвета, которое мне одолжила Дейл Уэлч. Кровать была довольно высокой, с белой металлической рамой. Когда я сидела на ее краю, то ногами едва касалась пола. Пока я устраивалась, мне казалось, что холодные, как стеклянные шарики, немигающие глаза животных зловеще следили за мной, куда бы я ни шла.

Я подумала, не завязать ли им головы полотенцами, чтобы не видеть их глаз. Но потом решила, что так будет еще неприятнее и лучше просто не обращать на них внимания.

В ту первую ночь я с трудом смогла уснуть. Как ни странно, мне не хватало привычной какофонии чикагских улиц.

И вот я лежала в белой металлической кровати в доме, находившемся рядом с домом Нелл и Алисы Ли. Я поглядывала на окно Нелл, маленький квадратик с закрытыми жалюзи, из-за которых все-таки проникал свет. Мы находились так близко друг от друга, что смогли соорудить простейший детский телефон. Кому нужен мобильный, если у вас есть две металлических банки и моток бечевки? Точно так же поступили бы Глазастик и Джим.

Я изо всех сил пыталась заснуть. Тишина вокруг меня становилась все более напряженной. Потом она вдруг прекратилась, и меня окружил хаос жалоб сверчков, а потом тишина вернулась, стала куда больше и глубже, чем когда-либо, и поглотила все.

А потом до меня дошло: я гордилась своим путешествием.

Нелл научила меня этой фразе в самом начале нашей дружбы. Частью моих обязанностей в «Трибьюн» было вести придуманную мной же колонку о языке. Обе сестры Ли с радостью учили меня новым выражениям, вроде «офунтить проповедника» — старинное южное выражение, возникшее, когда с проповедником из-за нехватки денег расплачивались фунтом курятины или овощей или чего-то еще.

Язык был для них игрой. Нелл объяснила мне, что человек, который в ночь перед отъездом крутится с боку на бок на кровати, «гордится своим путешествием». А я ведь отправлялась в поездку. Это путешествие было очень интересным, но в то же время наполняло меня беспокойством. А что если Нелл неожиданно решит, как это с ней уже бывало, что мне больше нельзя доверять, что я не тот человек, с которым она хочет общаться? Что если Уэс продаст свой дом, и я буду вынуждена переехать куда-то еще?

Что если за время жизни здесь у меня еще больше ухудшится здоровье, а я ведь нахожусь за много сотен миль от своих докторов из больницы «Норт-вестерн»? Ну что же, тогда я просто вернусь в Чикаго, вот и все.

Мне нравится выражение «гордиться своим путешествием», его простая разговорная красота. Оно мне нравится так же, как очень многое из того, что я здесь узнавала каждый день. Как то, чему меня учили две южанки, открывавшие мне, приехавшей к ним янки, свои жизни, а теперь и свой город.

Когда я в первый раз 22 ноября проснулась в новом доме, то обнаружила на своем кухонном столе желтую бумажку с запиской от Нелл. Я не слышала, как она стучала или заходила, чтобы оставить записку. В своем послании она приглашала меня прийти в ее дом в шесть часов, чтобы мы отправились на ужин, который она устраивала в загородном клубе. Я отправила ей по факсу свою благодарность и пришла к ней в назначенное время.

Только я подняла руку, чтобы постучать, как тут же остановилась. Мне пришло в голову, что моя кофта может пахнуть плесенью, которая пока что оставалась моей непрошенной соседкой. Хотя я расставила в стратегически важных местах в доме корзинки с ароматизированными шишками из «Уолмарта», это означало, что в доме у меня теперь пахло плесенью со странным привкусом корицы. Что если я тоже так пахну? Я поднесла руку к лицу и принюхалась. Не так чтобы прекрасно, но сносно. Я постучалась.

Ответа не было. Я задумалась, не решаясь нажать на звонок. Если я позвоню, то лампа, стоящая на полу рядом с креслом Алисы, замигает. Ей придется качнуться, встать на ноги и добираться до двери, опираясь на ходунки или на палку. Я снова громко постучала, надеясь, что Нелл меня услышит. Она услышала. «Ух-ух-ух!» — приветствовала она меня примерно так, как обращалась к уткам на озере. Она сказала, чтобы я минутку подождала ее и пока что поздоровалась с Алисой. Алиса в тот вечер оставалась дома после долгого рабочего дня.

— Как дела? — спросила она. Ее голос был особенно резким, почти скрипучим. — Тебе столько всего сейчас надо делать.

Я подвинула кресло-качалку как можно ближе, так, что мои колени почти уперлись в подставку для ног ее кресла.

— Я устраиваюсь, — сказала я.

Теперь я платила за воду, электричество и газ. Пришла уборщица и опрыскала стены и потолок дезинфицирующим средством, которое, как предполагалось, должно было убить плесень и не дать ей вернуться.

— О господи, — сказала Алиса.

— Было приятно расставлять книги и устраиваться. У Уэса в гостиной встроенные книжные полки.

Алиса знала этот дом. Она знала семью, которая жила там до Уэса, и семью, которая жила там до них. Люди все еще называли это место домом Сноуденов, по имени его первых владельцев. Сноудены переехали сначала в город, а затем в заросший лесом пригород примерно в то же время, когда переехали и Алиса с ее отцом.

Это было пятьдесят два года назад, когда Алисе был сорок один год, а А. К. Ли — семьдесят два, и он только что овдовел. Я поняла, что мне столько же лет, сколько было Алисе, когда она переехала на Уэст-Авеню. Я постаралась представить себе Алису в то время. Ее волосы были еще темными, руки не были покрыты морщинами. Я видела на фотографии, что она носила очки «Кошачий глаз». Но смерть Эда в возрасте тридцати лет, как и потеря матери, все еще были свежими ранами. Луизе было тридцать шесть, она жила в Юфауле с мужем и двумя детьми. Нелл было двадцать шесть, она уже три года к тому времени находилась в Нью-Йорке.

Представляя себе их молодыми женщинами, я думала об их романтической жизни. Ни одна из сестер никогда не упоминала в разговорах встречи с мужчинами, ни в молодости, ни позже. Казалось, что этот вопрос вообще не обсуждался. В конце концов я спросила Нелл, встречалась ли Алиса когда-нибудь с кем-то? Такой же вопрос я задала Алисе про Нелл. Обе они ответили мне: «Изредка». Вот и все.

Тень А. К. Ли постоянно присутствовала в жизни Нелл и Алисы. Обе сестры часто упоминали его в разговоре и буквально расцветали, когда какой-нибудь знакомый или друг вспоминал их отца. Воспоминания о матери были более сложными, и сестры говорили о ней с осторожностью. Они не так уж часто ее вспоминали, а если и вспоминали, то предпочитали называть ее нежной душой.

Частично они просто опасались омрачить образ их матери, которая уже была выставлена в неприглядном свете биографами и даже Труменом Капоте. Капоте рассказал своему биографу Джеральду Кларку, что Фрэнсис дважды пыталась утопить маленькую Нелл, но обе сестры с жаром отрицали это.

Алиса, вспоминая о матери, обычно говорила про ее музыкальность и любовь к чтению. Она также рассказывала о том, как А. К. любил свою жену и заботился о ней. Тонкая натура Фрэнсис не всегда сочеталась с той ролью, которая была доступна в то время для южанки. Ее младшая дочь во многом переняла ее чувствительность. Но из-за невероятного успеха романа Нелл получила свободу, которая была невозможна для ее матери. Нелл, конечно, обладала неукротимостью и независимостью, которыми не отличалась Фрэнсис. Алиса, в отличие от своей сестры, как и отец до нее, не испытывала потребности вырваться за пределы родного города. С ранних лет она следовала примеру А. К.

Алиса поправила неустойчиво лежащую стопку на столике рядом с ее креслом. С помощью невообразимых инженерных ухищрений ей удавалось складывать свои книги и бумаги в кое-как сложенные стопки, которые, казалось, вот-вот упадут, но не держались на месте. Сверху книг в твердых обложках по британской истории она сложила желтые блокноты, бумажные папки, написанные от руки письма, каталог Смитсоновского института, пачку бумаг и еще пару книг. При этом она явно разбиралась, где что лежит. Она просто помнила, куда что положила.

Алиса поправила книгу, из-за которой могла развалиться вся пачка. Я воспользовалась этой возможностью, чтобы стереть пот, который уже собирался над моей верхней губой, а потом вытереть руку о брюки, как я обычно делала, не желая показывать Алисе, как мне жарко.

— Проблема заключается в том, — сказала я Алисе, — что у меня уже собираются новые и новые книги.

У Алисы появились смеющиеся морщинки в уголках глаз.

— С такой скоростью мне скоро придется складывать их в плиту.

Она хмыкнула.

— Ну если ты будешь готовить так же редко, как и мы, — ответила она.

Тут сзади в холле появилась Нелл. Я встала и перенесла кресло-качалку обратно к пианино.

— Ну прекрасно, веселитесь там в клубе и позвоните нам, если вам что-то понадобится, — сказала Алиса.

Нелл наклонилась к Алисе и громко произнесла:

— Смотри, Медведь, не попади ни в какие неприятности, пока меня не будет.

Такое имя казалось совершенно не подходящим для столь миниатюрной женщины. Я уже давно спросила Нелл, откуда взялось это прозвище.

— Я‑то знаю, а тебе придется выяснять, — ответила она.

Я не стала настаивать. И только когда мы с ней вдвоем поехали на день в Монтгомери, Нелл открыла мне секрет прозвища ее старшей сестры.

Однажды летом их семья снимала дом в Монтгомери, когда А. К. Ли избирался в законодательное собрание. Нелл была еще маленькой девочкой, но помнит, как они с Алисой ходили в зоопарк и видели там медведей.

У входа в дом нас уже приветствовали Джек и Джулия, — если я правильно помню их имена. Джек был руководителем заготавливавшей лес или производившей бумагу компании, сам он был родом из Детройта, а его жена Джулия, секретарь, местная.

— Вот тебе еще одна янки, — сказала Нелл Джеку.

Он высадил нас перед зданием загородного клуба из белого кирпича и поехал парковаться. Дейл уже сидела за круглым столом в задней комнате. Там был накрыт шведский стол. В передней комнате обычно накрывали второй завтрак.

Когда мы расселись, Нелл твердо сказала: «Вы все мои гости».

Она не хотела никаких препирательств из-за того, кто будет платить. Джек присоединился к нам. Мы замолчали и начали изучать меню. Дейл, Джулия и я отправились к салат-бару.

— Вот что мне надо было бы есть, — сказала Нелл, но выбрала все-таки жареного сома, которого скоро принесли.

Нелл рассказала Джулии и Джеку о моем газетном материале.

— Она настоящее противоречие, — сказала Нелл, — первоклассная журналистка.

— Спасибо за комплимент, — ответила я, — если не моей профессии, то мне.

Она рассмеялась, остальные к ней присоединились.

— Мисс Нелл, — дурашливым голосом сказал Джек.

«Мисс Нелл» и «Мисс Алиса» — обращения, которые звучали совершенно естественно в устах местных жителей, казались мне довольно странными, когда так говорил северянин. Что может быть хуже, подумала я, чем быть заподозренной в излишней хитрости? Или в пренебрежении к местной вежливости? Нелл и Алиса попросили меня называть их просто по именам, так я и делала. Мне оставалось только надеяться, что если это когда-то казалось другим людям невежливым, то меня прощали, как неразумную янки.

Джек тоже размышлял об этом применительно ко всем «да, мэм» и «нет, сэр», которыми пестрели разговоры в округе Монро. По его словам, они свидетельствовали об отличиях этой культуры. Все эти «да, сэр» и «нет, мэм» звучали здесь очень уважительно, но там, откуда мы приехали, они могли бы показаться почти издевательскими.

Тем вечером столовая клуба была почти пуста. За соседний с нами столик сели еще четыре человека. Нелл машинально пододвинула свою черную сумку ближе к ножке своего стула, а потом сама над собой засмеялась.

— Мне кажется, что я в Нью-Йорке, — сказала она.

Я посмотрела вниз на ее сумку с длинными, крепкими ручками. Она иногда носила ее на груди. Я вспомнила историю о кошельке, которую мне рассказала моя мать.

— Моей матери рассказывали об одной женщине из Блэк-Риверс-Фоллз… — я смотрела на Нелл, чтобы та могла лучше слышать. Потом я посмотрела на Джека и Джулию и добавила: — Это маленький городок в Висконсине, где живут мои родственники. Эта женщина, старая женщина, ужасно боялась, что кто-нибудь влезет к ней в дом и украдет ее кошелек. От страха она не могла спать, потому что боялась, что грабитель влезет в дом и причинит ей вред. Он мог забрать кошелек, но она боялась насилия. В конце концов она приняла решение. Каждый вечер она выходила на переднюю террасу дома и клала кошелек перед входной дверью. Если вору он понадобится, он может взять его и не входить в дом. После этого она стала спать лучше.

— Какая прелесть, — сказала Нелл, — мне нравится эта история.

Она засмеялась своим слегка хрипловатым заразительным смехом.

Позже, когда мы собрались уходить, я посмотрела на другие столики. Мне показалось, что те, кто узнали Нелл, из вежливости сделали вид, что они ее не знают. Другие просто не поняли, кто перед ними.

Я была благодарна Нелл за то, что она познакомила меня с Джеком, человеком более близким мне по возрасту, и тоже приехавшим со Среднего Запада.

— Я боюсь, вы не найдете себе здесь молодых людей для компании, — сказала она мне. Но так случилось, что больше мы не встречались с Джеком и Джулией.

Оказалось, что помимо общей любви к истории и к учению, у меня было еще очень много общего со всей этой седоволосой компанией, с Алисой и Нелл, с Дейл и Джулией, с Томом, Хильдой и с остальными. И у них тоже болели суставы. И у них, как и у меня, не было столько энергии, сколько раньше. Мы все были знакомы с приемными докторов куда лучше, чем нам хотелось бы. Это были те люди, которые меня понимали.

И у них было для меня время, время для человека, который, как и они, не занимался детьми или, если не считать Алисы, не ходил каждый день на работу. Они находились на другом этапе жизни по сравнению с моими ровесниками в Чикаго.

Когда-то я собирала для «Трибьюн» материалы о старении и интервьюировала Мэри Пайфер, психолога, написавшую бестселлер «Оживляя Офелию» о стрессах девочек-подростков. Пайфер как раз выпустила книгу о старении и о различиях между поколениями, часто разделяющих бейби-бумеров и их выросших в другое время и обладавших другой чувствительностью родителей, многим из которых было за семьдесят и за восемьдесят. Казалось, что старые люди, часто изолированные из-за своего возраста и проблем со здоровьем, жили в своей повседневной жизни на какой-то иной территории. Она назвала свою книгу «Другая страна».

Теперь я тоже узнавала этот мир, разве что в дом престарелых не переезжала. Я не просто понимала, что значит жить в родном городке сестер Ли в Алабаме, но и что это означало — быть старыми в приспособленной для молодых стране.

Глава одиннадцатая

Время шло, и сестры Ли были в восторге, потому что помогали мне узнать их Монровилль. Сестры вели себя очень по-разному: Алиса была более постоянной и устойчивой в своем энтузиазме, а Нелл часто вдохновляла меня и помогала, но иногда казалась отстраненной. Порой я чувствовала, что у нее возрождалось прежнее предубеждение по отношению к прессе. Но бывали волшебные дни, когда она меня поддерживала. Когда она узнала меня лучше, таких дней стало больше.

Даже в старости Нелл сохранила детский энтузиазм по отношению к миру: к изучению нового, к хорошей еде, а со временем и к моей книге. В первое время моего пребывания в Монровилле она захотела, как Алиса, Том и я, получать удовольствие от наших воскресных автомобильных прогулок.

— Вы не против, если я присоединюсь к вам? — спрашивала она. Я была не против.

Она с энтузиазмом проводила для меня во время этих прогулок экскурсии или же давала мне задания, куда пойти и с кем повидаться, чтобы понять здешнюю местность, ее семью и ее собственный опыт.

Однажды вечером Нелл договорилась о нашей встрече с Маргарет Гарретт, ее старой приятельницей, жившей в Стоктоне, родственницей вождя Красного Орла Уэзерфорда. Гарретт было уже за восемьдесят, она была прекрасной рассказчицей и хорошо помнила, какой здесь была жизнь в ее молодости.

Мы провели с ней несколько часов, и Маргарет и Нелл все время предавались воспоминаниям, так что Нелл была в восторге, когда мы ехали обратно в Монровилль.

Я оторвалась от дороги и посмотрела на нее:

— Мне кажется, это прекрасный материал, правда? — сказала она, для пущей важности постукивая указательным пальцем по приборной панели. — Особенно про волосы, — продолжала она, — это было потрясающе.

Родители Маргарет забрали ее домой из закрытой школы в Монтгомери, когда та, чувствуя себя современной и храброй женщиной, коротко постриглась. В то время подобный поступок считался первым скандальным шагом на пути к падению женщины. Она продолжала учиться дома, где родители следили за ней. Эта история много говорила о правилах, которым в то время должна была следовать молодая женщина, выросшая в Алабаме.

Когда Маргарет нам это рассказывала, я взглянула на Нелл. Нелл бросила на меня взгляд, говоривший: «Прекрасный материал», — и быстро показала, как будто она пишет, что означало: «Не забудь это записать».

Было ясно, что эту часть журналистской работы она любила. И тут я в своем скромном положении смогла представить, каково было работать с ней в Канзасе много лет назад, когда они с Капоте проводили много часов, пока брали интервью у разных людей на их кухнях.

Позже Нелл не скрывала, от каких последствий выхода книги она бы с радостью отказалась: от внимания к ее личной жизни, необходимости тратить свое время, от того, чтобы люди просто приходили к ней домой с различными просьбами.

Но в тот день я увидела оборотную сторону ее решения — вернее, того набора решений, которые она приняла с годами, — не публиковаться больше, и не работать с другими писателями, как она сотрудничала с Капоте в работе над «Хладнокровным убийством». Если забыть о тревогах и разочарованиях, то она любила свою работу.

Теперь я уже привыкла к тому, как Нелл иронично объясняла людям, с которыми она меня знакомила, что я представляю «ходячее противоречие: первоклассный журналист». Я вспомнила письмо, написанное ей мне в 2002 году, где она говорила об «упадке этой когда-то почтенной профессии».

Она наблюдала за этим, как она считала, упадком с совершенно уникальной точки зрения. К тому времени она уже сорок два года — больше половины жизни — избегала общения с прессой, и все же о ней регулярно писали. Ее глубоко ранило, что о ней писали в отсутствие информации из первых рук, то есть спекулируя на пустом месте.

— В чем-то это просто особенности нашего поколения, — сказал мне однажды Том, когда мы ели с ним бургеры и луковые кольца в «Саус Форти». — Сама мысль о том, что человек, который вообще ее не знает, может публично рассуждать о том, не лесбиянка ли она, просто привела ее в ужас и смутила.

Он остановился.

— Молодые люди тоже не любят рассуждений об их сексуальности, но для нее, как для человека, который вырос в такое время и в таком месте, как она, это было просто ужасно. Когда она росла, все было по-другому, люди не обсуждали личные вопросы по телевизору, и многого другого не было.

Люди иногда спрашивали Тома, встречалась ли с кем-нибудь Нелл и если да, то какая у нее ориентация.

— Я отвечаю им, что не знаю.

Это такой вопрос, сказал он, который должен ранить человека с чувствительностью Нелл, не зависимо от ее ориентации.

В ресторане была занята еще только пара столиков, но мы, сидя в глубине зала, понизили голос. Это была сложная тема, но она была связана со сложными отношениями Нелл и славы.

Я отхлебнула свою диетическую колу.

— Как вы думаете, откуда пошли эти разговоры?

— Ну, она никогда не была замужем, и, похоже, никто не слышал о том, чтобы она с кем-то встречалась, если такое было. Она была сорванцом, как и Глазастик, и когда она выросла, то сохранила свой почти мужеподобный облик. Она совсем не элегантна. В то время, когда она прославилась, она совсем не соответствовала стереотипу изысканной южной женщины. Вспомни, это же был 1960 год. Я не думаю, что за все годы нашего знакомства видел ее с какими-либо украшениями, если не считать чего-то совсем простого, что она одевала для выхода. И она почти никогда не красится. Ты видишь, как она одевается. Она всегда носит брюки, а иногда еще какую-то мешковатую одежду. Даже то, как она двигается, в этом всем есть что-то мужское. А тогда это было заметнее, чем сейчас. Люди забывают, как со временем все меняется.

Конечно же, Нелл приходилось переживать и другие рассуждения прессы. Участвовал ли Капоте в написании «Убить пересмешника» — хотя все знающие люди соглашаются с тем, что нет, — или же она просто дала в своем романе придуманные имена людям, которых перенесла на его страницы с улиц Монровилля.

Нелл обнаружила, что даже в тех статьях, авторы которых не пускались в подобные спекуляции, ее иногда неправильно цитировали, или же в печати появлялись неправильные имена, даты и другие неточности. Интернет только ухудшил ситуацию, так как ошибка или слух переходили из одной статьи в десятки других, а блогеры могли публиковать все что угодно, ничего не проверяя и не находясь под контролем редакторов.

Кроме того Нелл не очень нравилось, каким образом теперь в газетах, журналах и книгах строилось повествование в документальных текстах.

«Вам сейчас за тридцать, и значит, вы восприняли наследие новой журналистики», — написала мне Нелл в 2002 году.

Меня заинтриговал тот факт, что «новая журналистика», как ее часто называют, выросла не только из творчества таких журналистов, как Том Вулф, но и из работ Трумена Капоте, особенно из его книги, материалы для которой Нелл помогала собирать, «Хладнокровное убийство».

Они с Капоте углубились в ту работу, которая и определила повествование в книге. Собрав огромное количество подробностей и совершив большое усилие для того, чтобы понять мотивы и мышление людей, Капоте смог написать то, чему он дал знаменитое определение документального романа.

Это был рассказ о муже с женой и двух из их четырех детей, которых убили прямо у них дома. У этих людей было еще меньше возможностей защитить свою частную жизнь от того, что другие о ней напишут, чем у такого непубличного писателя, как Нелл. Я видела в этом иронию, или по крайней мере противоречие. Видела ли его Нелл?

Во время одного из наших долгих, более поздних разговоров, я осторожно затронула этот сюжет.

— Вы ведь занимались журналистикой, когда собирали эти материалы, как вы полагаете?

Нелл внимательно на меня посмотрела.

— Есть разница.

— Какая разница?

— Я знала, когда надо остановиться.

Я не была уверена, что Герб и Бонни Клаттер согласились бы с этим утверждением, но не хотела углубляться в эту тему. Нелл сказала, что по ее мнению Трумен преувеличивал эмоциональную нестабильность, от которой, по его словам, Бонни Клаттер страдала задолго до убийства.

Нелл считала, что у Бонни Клаттер произошли гормональные изменения во время менопаузы и, может быть, был не слишком хороший характер, но ее эмоциональное здоровье не было таким хрупким, как это представил Трумен.

С чем-то в его книге она могла не согласиться, но в целом гордилась их совместной работой в Канзасе.

Глава двенадцатая

Первые несколько недель, пока я устраивалась на новом месте, были заняты покупками, мелкими делами и обдумыванием различных возможностей. Однажды вечером ко мне приехала Джуди с маленькими пластиковыми контейнерами, в которых был домашний овощной суп. «Следи за собой, девочка, — сказала она, — что тебе нужно? Что я могу тебе привезти?» С ней был Кенни. Он очень волновался и хотел знать, сдержу ли я слово и оставлю ли на кухонном окне принадлежавший Уэсу санкэтчер, раскрашенный в цвета «Оберна». Это был большой прямоугольник из разноцветных стекол с буквами AU, выкрашенными в оранжевый и синий цвета команды. Когда Кенни в первый раз зашел в дом, то сразу его заметил. Так он понял, что я буду жить в правильном месте.

Я, правда, знала, что это украшение в цветах «Оберна» принесет мне проблемы с поклонниками команды Алабамского университета, которых было много в моем медленно расширявшемся кружке друзей. Футбол в здешних местах был на втором месте после Бога в списке священных понятий, но даже Господь, наверное, с облегчением думал о том, что ежегодный матч между «Алабамой» и «Оберном» не совпадал с расписанием воскресных служб. Во время таких матчей никто не ходил в гости, точно так же, как никто не беспокоил сестер Ли, когда проходил «Мастерс». Позже в том году Алиса будет с восторгом читать книгу уроженца Алабамы Уоррена Сент-Джона «Rammer Jammer Yellow Hammer», посвященную субкультуре твердолобых фанатов «Бамы», повсюду следующих за командой в своих фургонах.

Методист ты или баптист. Фанат «Алабамы» или «Оберна». Это здесь много значило. Это определяло круг твоих близких. А я в некотором смысле была чистым листом.

— Я еще не решила, — сказала я Кенни, — что скажут фанаты «Алабамы»?

Я шутила, но он серьезно встревожился.

— Обещаю тебе, Кенни, оставить его.

Он просиял:

— Ты моя сестра!

На прощание он меня обнял. Кенни обнимал людей не формально. Он обхватил меня руками и сделал то, что мой трехлетний племянник Эндрю называет «давить сок».

Когда Кенни и Джуди отправились домой, я снова осталась одна в этом непривычном доме. Мне хотелось, чтобы в моей комнате звучали голоса. Грозы уничтожили телеантенну. Я могла включить только канал CBS. Там были сплошные помехи. Я решила не возиться с телевизором, так как в своей жизни уже насмотрелась «Закона и порядка». Я стала всех спрашивать: как настроить мой транзистор на канал NPR? Никто не знал. Это было странно, у Хильды Баттс радио на кухне постоянно передавало NPR, так что каким-то образом это можно было сделать. Когда я в следующий раз оказалась в гостях у Тома, оказалось, что у них на крыше стояла специальная антенна, позволявшая принимать передачи дочерней компании NPR, вещавшей из Тускалузы, в ста пятидесяти милях отсюда. Это было единственным условием, которое поставила Хильда перед переездом в Монровилль.

— Но можно попробовать одну штуку, — сказал Том, — прижми радио к телу вот так.

Он прижал воображаемый приемник к своей грудной клетке.

— И направь антенну по направлению к своему заднему двору.

Тем вечером, оставшись дома наедине со своими мыслями, свистом и грохотом обогревателя, я попыталась включить радио. Я растянулась на кровати, глядя в потолок. На потолке была паутина, которую я до этого не замечала. Я откинулась как можно дальше назад, чтобы только мои ступни свисали с кровати. Один из моих сабо свалился с правой ноги и со стуком упал на деревянный пол. Я сбросила и левый башмак, еще больше отползла назад и легла, согнув ноги в коленях и поставив ступни на матрас. Я включила радио, прижала его левой рукой к ребрам, а другой рукой направила длинную серебряную антенну через правое плечо в ту сторону, где мой задний двор подходил ко двору сестер Ли.

Сработало! Победа! Я слушала гладкую привычную речь комментатора, говорившего из Тускалузы. Помех почти не было, и голос диктора звучал в знакомом ритме. Неужели NRP отправляла своих сотрудников куда-то, где те должны были перенять интонации, пригодные для общественного радио? Акцент здесь был другим, но слегка профессорские, привычные для NRP интонации были знакомы. Этот тон так и просился, чтобы его пародировали, особенно здесь, и я не сообщала о своей привязанности к этим передачам, точно так же, как не выпячивала свое унитарианское универсалистское воспитание. Я лежала на кровати, наслаждаясь возможностью слушать радио без помех, а приемник то слегка поднимался, то опускался вместе с моими ребрами. Таким образом я наконец смогу послушать передачу «Свежий воздух». Но проблема заключалась в том, что я должна была оставаться в этом положении или же лишиться связи. Это мне довольно быстро надоело. Я встала. Поражение.

Однажды я рассказала об этом Нелл. Через пару дней она позвонила мне. Мы предварительно договаривались тем утром выпить кофе у меня. Я знала, поднимая трубку, кто мне звонит, и что она скажет.

— Привет. Кофе готов?

— А как же. Уже на плите.

Я достала украшенные изображениями уток чашки и блюдца и вытащила с верхней полки слева от раковины чайные ложки. Я распахнула кухонную дверь, чтобы Нелл могла сразу войти. Она просунула голову в дверь, оставив свои белые кроссовки на маленькой крытой террасе. Я как раз вышла на минутку в гостиную в поисках подставки, которую можно было бы положить в центре стола.

— Ух-ух! — услышала я.

— Входите, — я закрыла дверцу большого темного буфета, где только что обнаружила подставку. Нелл закрыла за собой дверь.

— Вот, — сказала она, протянув мне две кассеты в пластмассовых футлярах, — это для тебя.

Нелл принесла мне лекарство, которое должно было облегчить мне невозможность слушать NPR и мое желание, чтобы в комнате звучали голоса, отличные от тех, которые можно было услышать на каналах религиозных передач или музыки кантри. Когда она замышляла какую-то проказу или же дарила подарок, то, несмотря на свои седые волосы и морщинистые руки, казалась девочкой.

Я повернула одну из кассет и прочитала надпись на обложке.

— Катрин Такер Уиндхэм, — сказала сияющая Нелл, — она прекрасна.

— Ух ты. Спасибо! — я прочитала надпись на кассете, — «То, что мой папа рассказывал дома», а на другой стороне: «Женщины, о которых надо помнить». Я слышала кое-что об Уиндхэм, журналистке и авторе рассказов из Алабамы, которой теперь было уже за семьдесят. Иногда она выступала на NPR. Ее голос успокаивал, как объятие, и из нее буквально лились рассказы о хитрых проделках в маленьком городе рядом с Сельмой, где она росла. Слушатели NPR любили ее истории, и они всегда были гвоздем национальных фестивалей рассказов. Они были полны ностальгии, но не сентиментальны. Ее забавляли особенности человеческой природы.

В этом она была похожа на Нелл, которая уже сидела за столом на своем обычном месте. Она пододвинула ко мне свою чашку в ожидании кофе. Почувствовав запах кофе, она уже не в силах была дальше терпеть.

Я отложила кассеты и взяла кофейник.

— Крепкий кофе уже готов.

— Пожалуйста!

Нелл не осталась надолго. Она быстро выпила одну чашку и обсудила то, как мы будем сегодня вечером смотреть кино с Джуди и Айлой. Мы собирались посмотреть сатирический фильм Кристофера Геста «Победители шоу». Я заказала его на «Нетфликс», и уже через несколько дней в моем ящике на почте появился прямоугольный красный пакет. Нелл считала, что должна участвовать в этом процессе. Она всегда давала мне советы, как выполнять ее запросы относительно фильмов, как будто надо было сделать что-то еще помимо того, чтобы кликнуть по кнопке «арендовать» на сайте «Нетфликс». Я пыталась объяснить ей, как все это просто, но она отмахивалась. Сестры Ли всегда подходили к технике, исходя из принципа минимальной осведомленности. Чем меньше деталей им требовалось знать, тем лучше. Если фильмы можно было смотреть, то как это делалось, совершенно не важно. Мне было интересно услышать, что еще она попросит заказать. В следующий раз она попросила «Могучий ветер» и серии британской телекомедии «Да, премьер-министр».

В выборе британских и американских фильмов явно проявлялась ее любовь к сатире. За то время, что я была в Монровилле, мы посмотрели «Уоллес и Громит», «Добрые сердца и короны» (черную британскую комедию, снятую «Илинг Студиос», где Алек Гиннес сыграл восемь различных членов одной и той же семьи), «Фарго», «Небеса над нами» (британский фильм, где священника случайно отправляют в снобистский приход, с Питером Селлерсом в главной роли), «Помогите нам, небеса!» и «В ожидании Гаффмана» Геста.

Я стояла у окна, на котором стоял санкэтчер, и смотрела, как Нелл уходит по моему переднему двору. Я взяла кассеты и отнесла их по широкому, покрытому деревянным полом коридору в свою спальню. Я сбросила сабо и улеглась на кровать. Было еще утро, но ночью я явно не выспалась. Я вытащила из коробки кассету с «Тем, что мой папа рассказывал дома», вставила ее в магнитофон и поставила рядом с кроватью. Теплый, почти золотой голос Уиндхэм наполнил комнату.

Я свернулась, лежа на боку под зеленым шерстяным покрывалом, нежно прижав к себе подушку. Потом закрыла глаза и стала слушать.

«Я Катрин Уиндхэм, я живу в Сельме, штат Алабама, — длинная пауза, — и вспоминаю то, что мне рассказывал мой отец и другие члены моей семьи, — пауза, — сидя в своем кресле-качалке, и обсуждая те истории, которые он мне рассказал, и те истории, которые я услышала о нем и от него — пауза, — много лет назад в Томасвиле, штат Алабама».

Ее рассказы лились, как мед: нежно, то быстрее, то медленнее.

«Время от времени кто-то говорит мне: "Я замечаю, что, когда вы рассказываете свои истории, то всегда делаете паузы, а иногда вообще долго ничего не говорите". И тут мне приходит в голову, что, может быть, дело в том, что мой отец, рассказывая что-то, делал паузу, зажигая погасшую трубку. И, хотя я не курю трубку, —Уиндхэм засмеялась, — но это, может быть, повлияло на то, как я рассказываю».

Позже Нелл предложила, чтобы Уиндхэм приняли в Почетную академию Алабамы, и сама присутствовала при этом мероприятии.

Глава тринадцатая

Нелл попросила меня зайти к ним в три часа дня. Мы должны были заехать в «Макдоналдс» и выпить там чашку кофе, а потом забрать Алису с работы и отправиться на озеро, чтобы покормить уток и гусей.

Когда Нелл открыла мне дверь, она почти крякала. Может быть, я так подумала, потому что позже мы должны были кормить уток, но казалось, что у нее всклокочены перья и она никак не может решить, начинать говорить или нет.

Она извинилась, что не сразу открыла дверь. Она говорила по телефону. А затем остановилась и без какого-либо вступления спросила: «Какое, по-твоему, самое грязное слово в английском языке?» Она стояла у самого выхода из дома.

Я судорожно размышляла. Мне хотелось понять, смогу ли теперь правильно угадать, что значат ее слова.

«Фанатизм», — подумала я. Нет, может быть, «бедность». Но она задала свой вопрос с таким моральным возмущением, так что, может быть…

Она не стала дожидаться моего ответа. Ее вопрос все равно был риторическим.

«Предоставление прав». Она буквально выплюнула это.

Я уже знала, что ее не надо расспрашивать, особенно, если она раздражена или рассержена, а стоит подождать, пока она сама не захочет рассказать все детали. Она не захотела, по крайней мере в тот день, но все время возвращалась к этой теме.

Однажды Нелл посмотрела на «Мобил Реджистер», лежавший на моем кофейном столике. В газете был напечатан очередной материал о процессах над Ричардом Скраши, бывшим исполнительным директором корпорации «Здоровый Юг», крупнейшего оператора медицинских услуг, и над бывшим губернатором Алабамы Доном Зигельманом. Скраши и губернатор были известны своими эксцентричными тратами, и в конце концов в 2006 году их признали виновными в растрате федеральных фондов в составе преступной группы и в мошенничестве.

— Алчность — это самый холодный из всех смертных грехов, тебе так не кажется? Похоть и чревоугодие, по крайней мере… — она сделала паузу, — человечны.

Мне пришлось напрячься, чтобы вспомнить остальные смертные грехи. Унитарианцы не очень сильны в этом вопросе. В нашей воскресной школе об этом никогда не было речи.

По крайней мере, я помнила, что смертных грехов семь. Что же это за остальные четыре помимо алчности, похоти и чревоугодия? Уныние был еще один. Другой — зависть.

Мне пришлось искать два последних в «Гугле». Гордыня и гнев.

Нелл особенно злилась из-за алчности. Частично это происходило потому, что время от времени люди пользовались ее доброжелательностью и зарабатывали на ней деньги.

— Она с радостью отдаст вам последнюю рубашку, — сказала Хильда Баттс во время интервью для моего газетного материала, — но не пытайтесь взять у нее без разрешения.

Нелл никогда ничего не делала из любви к деньгам или к вещам, которые можно на них купить. Ее просто не интересовала роскошь, хотя она ценила возможность жертвовать большие суммы денег на благотворительность и потихоньку оплачивать образование других людей.

Книга принесла ей целое состояние, и с того момента, когда ей было за тридцать, она получила возможность жить так, как хотела, не думать о деньгах и отказаться от службы. А это было для нее очень важно: жить своей жизнью по своим правилам. Она ни перед кем не должна была отчитываться. У нее не было ни мужа, ни детей. Никакого начальника. Отойдя от публичной жизни, она редко появлялась на людях, и у нее было мало связанных с этим обязательств. За руководством и поддержкой она обращалась к Алисе и прекрасно понимала, как высоки стандарты личного поведения у ее сестры. Но Нелл сама распоряжалась своей жизнью и сама принимала решения.

Глава четырнадцатая

В первые недели я обходилась взятой на прокат машиной, а потом одолжила автомобиль у Крофтов. Ведь мне были нужны собственные колеса. Я никогда особенно не интересовалась машинами. Первый автомобиль появился у меня, когда мне было почти тридцать, и только потому, что я не могла доехать до работы на общественном транспорте. До того, как я решила проводить больше времени в Монровилле, я жила в центре Чикаго и вполне могла обходиться без машины.

Но в Монровилле это было уже невозможно. Мне нужен был такой автомобиль, куда Алиса и Нелл, Дейл и Том и вся остальная седоволосая компания могли бы легко садиться и так же легко выходить из него без помощи крана или ортопеда. Таким образом выбор сужался. Я не могла купить слишком низкую или слишком высокую машину.

Я испробовала несколько машин в дилерском салоне, когда Том сидел рядом со мной. Я поездила на большом автомобиле с многоместным сиденьем. Мне привычнее были маленькие японские машины. Сейчас мне казалось, что я везу по улице платформу для парада. Я взглянула на Тома.

— Я не понимаю, где заканчивается моя машина.

— Привыкнешь.

Я сделала неловкий широкий поворот на перекрестке, и он уточнил свое предсказание:

— А, может быть, и нет.

Мы попробовали додж-стратус 2001 года с пробегом шестьдесят тысяч миль. Он был меньше и ощущения были более привычными. Цена была для меня доступна.

— ОК, Том, что вы думаете? Легко будет влезать и вылезать?

— Это не кадиллак. Но он не плох. Думаю, подойдет.

Я заплатила семь тысяч долларов. Мы с Томом пытались понять, какого же он цвета. В документах было написано, что серебряного. И под некоторыми углами он действительно казался вроде бы как серебряным. При другом освещении цвет был ближе к металлическому синему. Через несколько месяцев, когда пробег автомобиля вырос, на нем появились следы красной глины округа Монро, а кондиционер стал работать или в полную силу, или вообще никак, Том начал называть его «синий старик».

Я сообщила сестрам Ли по факсу о том, как развивались дела. «Дорогие Алиса и Нелл, аллилуйя! Теперь у меня есть автомобиль и холодильник, телефон и факс. Я чувствую себя богачкой…»

Приближалось Рождество, и мы обменивались факсами, обсуждая организацию праздника. В среду, 22 декабря, постоянно шел холодный дождь. Погода не благоприятствовала путешествиям, но Нелл и Алиса собирались ехать с племянником в Джексонвиль, Флорида, где теперь находилась Луиза. Я получила сообщение от Нелл. Речь в нем шла о маленьком деревянном рождественском украшении в виде скрипки, которую я нашла для них в магазине сувениров Чикагского симфонического оркестра.

«Спасибо за информацию и за Страдивари — он чудесный». Она описала их планы и закончила радостными словами: «Счастливого Р. & с любовью, Нелл».

* * *

Три сестры Ли всю свою жизнь были очень близки, но Луиза вышла замуж и родила детей, выбрав более традиционный путь для женщины своего времени. Алиса и Нелл предпочли заниматься профессиями, в которых доминировали мужчины, и пошли своим путем. Их мать не хотела, чтобы они подчинялись тем же ограничениям, что и она. Обе сестры Ли возмущались тем, что Фрэнсис не оценили так, как она того заслуживала.

В молодости Фрэнсис хотела стать медсестрой. Это не получилось. Ее родители разделяли распространенное в то время мнение, что это не работа для юной леди. Неприлично было заниматься опустошением ночных горшков, мытьем пациентов и всем остальным.

«Всю свою жизнь она ощущала разочарование из-за этого, — сказала мне Алиса, — и сделала так, чтобы все ее четверо детей могли свободно выбрать то, что они хотели».

Фрэнсис Ли была не единственной, чьи мечты о работе рухнули. Работа медсестры считалась недостойной леди, и точно также Иде Гайард, другу семьи Ли, не дали работать секретаршей, и она стала преподавать в местной школе. Алиса и Нелл были с ней очень близки.

— Тебе, конечно же, надо поговорить с Идой, — сказала мне Нелл, — не затягивай слишком долго. Знаешь, ей уже за девяносто.

Нелл и Алиса спокойно обсуждали вопросы, связанные с возрастом. Алиса посоветовала мне проинтервьюировать одного доктора на пенсии, «пока он еще что-то соображает», а Нелл — поговорить с проповедником-пятидесятником, «пока она еще на этом свете». Точно так же те истории, которые Алиса рассказывала мне о людях, с которыми она выросла, пестрели словами: «Он уже умер» или «Ее уже нет».

Ида Гайард была не только на этом свете и вполне соображала, она еще с восторгом отнеслась к возможности провести вечер в рассказах. Нелл заранее позвонила, чтобы рассказать ей обо мне и объяснить, что со мной можно делиться воспоминаниями о Нелл и о семье Ли.

Иде было девяносто восемь лет, но она все еще жила, пусть и с помощницей, в доме, где она выросла. Ее белый дом с большой террасой находился рядом с Пердью-Хилл, в двадцати минутах от Монровилля.

— Я всегда хотела работать секретаршей. Но мой отец сказал нет. Я закончила школу, когда мне было шестнадцать лет, и он не хотел, чтобы я в таком юном возрасте оказалась в офисе. В те дни считалось, что молодым девушкам не пристало делать такие вещи.

Он сказал, что можно будет подумать об этом, когда она получит высшее образование. Но этого не произошло. Она пошла по более традиционной дороге, закончила колледж, а затем в 1928 году начала преподавать и так и занималась этим вплоть до выхода на пенсию. Из всего, что она делала за все эти годы, о работе в офисе напоминало только одно: она учила студенток машинописи.

Она помнила четырех детей Ли в школе, особенно трех девочек. Сначала она познакомилась с Алисой: когда Ида преподавала, Алиса была в старших классах.

— Она была такой спокойной трудолюбивой девушкой.

Луиза была более энергичной.

— Я никогда не забуду Луизу. Она была хорошеньким ребенком, а у нас тогда устраивались футбольные матчи, и на них люди пили кока-колу, ее продавали в бутылках. Она разносила кока-колу во время матча, потянулась за бутылкой, стоявшей в ведре с ледяной водой, бутылка лопнула, и осколки порезали ей щеку. У нее навсегда остался шрам. Я тогда впервые увидела, как лопается бутылка кока-колы.

— Эд Ли обожал футбол, — вспоминает она.

А Нелл, ну, Нелл всегда была непохожа на других.

— Нелл всегда была сорванцом. Она вечно вляпывалась в какую-нибудь историю. Если кто-то ее задевал, она бросалась на него и начинала драться. И вот однажды несколько мальчиков решили проучить ее. Они решили, что один из них начнет драку, а остальные подбегут и помогут ему. Но она набросилась на первого, а когда подбежали остальные, то набросилась на них, — Ида рассмеялась, — и они больше с ней не связывались! Она была совсем не похожа на Алису. В детстве она была сорванцом.

Пока она рассказывала, я представляла себе Глазастика. Глазастика, дравшуюся с мальчиками из своего класса в школьном дворе. Глазастика, которая хотела делать то же, что и ее брат, и не зависеть от платьев и манер, достойных леди.

Глава пятнадцатая

Когда я стала проводить больше времени с сестрами Ли, то меня просто завораживали истории, которые они рассказывали прекрасным, легким языком, полным аромата Юга. Они говорили весело, с оживленным юмором, из-за чего даже обычные события превращались в иронические рассказы. В нашей жизни выработался определенный ритм, основой которого стали ежедневные поездки на озеро Уайти Ли, где мы кормили уток и гусей.

Я часто оказывалась на берегу маленького озерца всего в нескольких минутах от юридической фирмы Алисы и смотрела, как Нелл своими особыми звуками созывает уток:

— Ву-ху-ХУУ! Ву-ху-ХУУ!

При этом Нелл трясла коробочкой от десерта «Кул уип фри», в которую были насыпаны зерна. Утки реагировали на этот звук. Алиса оставалась в машине и смотрела из открытого окна. Она не могла спуститься к воде со своими ходунками по маленькому, покрытому травой склону. Нелл стояла на небольшой насыпи. Сначала она сосредотачивалась на одной утке, потом на другой. Она, как и всегда, изучала их общение между собой.

Кроме того, Нелл считала уток. Даже в этом занятии была видна разница в подходе двух сестер к жизни. Алиса считала уток молча и методично, а затем пересчитывала их заново. Нелл, стоя в нескольких футах от меня и чуть ближе к озеру, считала со страшной скоростью. Я слышала, как она произносит, не переводя духа: «Одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать». Считать передвигавшихся уток было нелегко. Она начинала снова, и снова.

Потом в отчаянии она повернулась ко мне.

— У тебя молодые глаза. Сколько их? Я вижу только шестнадцать.

— Сейчас посмотрим.

Я произвела собственный подсчет в темпе, находившемся посередине между скоростью, с которой считала каждая из сестер. Пара уток поменьше все еще оставалась рядом с берегом после того, как я их посчитала, а затем они быстро помчались к основной группе.

— У меня получилось семнадцать, но мне кажется, что одну утку я посчитала дважды.

— Что? — спросила она, напрягаясь. Ее раздражало, когда она не могла расслышать с первого раза.

Она подошла поближе, а я громким голосом повторила только что сказанное.

Она кивнула. Я снова начала считать.

— Вы правы. Только шестнадцать.

— Может быть, кого-то съела лиса.

Я не могла понять, шутит ли Нелл. Разве здесь в округе водились лисы? В здешних местах было много лесов. Все может быть. Я не стала расспрашивать. Я уже давно отказалась от своей привычки сразу же задавать подобные вопросы. Лучше попытаться выяснить все обходными путями. Мне казалось, что один или два дурацких вопроса могут понизить меня в должности.

Что-то испугало гусей, и они устроили настоящую какофонию. Что бы ни было причиной гама, но быстро стало ясно, что это не опасность, но и не источник пищи. Они снова принялись клевать траву.

Нелл громко вздохнула и подошла к Алисе.

— Ну что, Медведь, ты готова ехать?

— Думаю, да.

Она сказала «думаю, да», выкинув один слог, как это делал мой дед.

— Сколько ты насчитала?

— Только шестнадцать. И Марья тоже.

— Боюсь, что одна утка исчезла.

Я села на заднее сиденье, а Нелл пошла назад и положила коробочку в багажник. Потом с громким «Уф!» она села за руль.

— Домой, — сказала она, и мы тронулись. Я оглянулась и посмотрела на уток. Издалека они все казались одинаковыми.

В отношении уток сестры Ли не упускали ни одной мелочи, их все интересовало. Однажды, когда у одной из них оказалось поврежденное крыло, Нелл следила, «получит ли малыш еду». Впервые она обратила на него внимание, потому что он тащился позади остальной пернатой стаи, спешившей скорее получить зерна.

В следующий раз мы его обнаружили, когда он также шел сзади, но уже вместе с другими утками и гусями, достаточно близко, чтобы получить свою долю зерна и склевать ее. Остальные не пропускали его вперед, но и не оттесняли. Они как всегда соревновались между собой.

На следующий день Алиса выглянула из открытого окна, как обычно используя свое положение на пассажирском сиденье для удобного наблюдения. Она тихонько засмеялась.

— Посмотрите, как они идут за мамочкой.

Мама-утка сначала мчалась за зерном, а потом возвращалась обратно к озеру, а утята, вальяжно переваливаясь, следовали за ней. Малыши предпочитали быть с ней рядом. Она не оглядывалась. В воде они сразу же аккуратно построились за матерью. С точки зрения людей, это была картинка довольной семьи, иллюстрация к классической книге «Дорогу утятам!», написанной Робертом МакКлоски в 1941 году в Бостоне.

Сестры выделяли агрессивных и более пассивных уток. Нелл отмечала, каким образом один новый гусь быстро совершал круги по озеру, высоко держа свою маленькую голову на тонкой, царственной шее. Он показывает, кто здесь главный гусь, решила она, и Алиса с ней согласилась. А может быть, он просто осматривал новую территорию. Сестры Ли предлагали различные объяснения.

Также они вели себя и в городе, внимательно наблюдая — в государственных учреждениях, в церкви и при личном общении — за отношениями лидеров и тех, кто следовал за ними, новоприбывших и тех, кто здесь уже обосновался, уязвленных с социальной точки зрения и победителей. Тот же взгляд, распознающий иерархию, различные формы влияния и их постепенные изменения, заметен и в «Убить пересмешника».

В Монровилле информация о Нелл была настоящей валютой. Ее можно было обменивать, продавать или сохранять до нужного момента. Спрос превышал предложение, особенно из-за того, что ее близкие друзья предпочитали молчать о своем общении с ней. Людям было интересно знать, куда она идет, с кем встречается, что говорит.

— Я научилась вообще никому не рассказывать, если я пила кофе с Нелл, — сказала мне Дейл Уэлч, — иначе люди начинают это обсуждать, а ей это неприятно.

Может быть, именно поэтому ее друзья с радостью были готовы долго рассказывать мне о Нелл и Алисе. Сестры уже давно сказали им, что со мной можно свободно разговаривать, и поэтому те получили возможность сравнить свои впечатления с чьими-то еще, рассказать кому-то свои любимые истории, о которых раньше они умалчивали.

— Я бы хотела, чтобы ты познакомилась кое с кем, — сказала мне Нелл в тот раз, когда я привезла ей газетный материал.

Я не знала, куда она меня везла и почему, но не спрашивала. Я просто пошла за ней к ее бьюику. Она отвезла меня в три дома, познакомила со своими близкими друзьями Джуди Крофт и Айлой Джетер, и привела меня к Дейл Уэлч, чтобы я лучше ее поняла.

Все мы прекрасно осознавали, что это решение было для нее необычным. Тот день положил начало новой фазе моего знакомства с миром сестер Ли в Монровилле. Она познакомила меня с близкими друзьями и сказала, что я планирую собирать еще материал и о Монровилле. Алиса начала рассказывать мне о своей жизни, о жизни Нелл, об их семье и о здешних местах. Нелл тоже рассказывала. Обе они советовали мне поговорить с их друзьями, особенно со стариками, которые помнили округ Монро еще в тридцатые годы. Такие истории быстро не рассказывались. Наши разговоры обычно длились два или три часа. Если бы не эти беседы, то эти люди, которым было уже за шестьдесят, за семьдесят, за восемьдесят, унесли бы в могилу свои бесценные знания о семье Ли и о старом Монровилле.

Глава шестнадцатая

Меня впустила в свою жизнь и Джулия Маннерлин, загадочная женщина, готовившая на кухне жареные зеленые помидоры в тот первый день, когда я познакомилась с Алисой. Она приглашала меня в свою церковь и к себе домой. Она с гордостью показывала мне цветы, за которыми ухаживала и там, и в доме у Ли.

Джулия выросла в этих местах, она была младшей дочерью в семье Столлворт, где было шестеро детей.

«Четыре мальчика и две девочки, — сказала она мне, — я младшая девочка, и у меня еще есть младший брат».

Их отец работал в поле и на лесозаготовках.

— Но жили мы благодаря ферме. Мы все делали. Все выращивали. Нам не надо было ходить в магазин и многое там покупать, только иногда мы шли за сахаром или чем-то в этом роде. Мы разводили свиней, сами их забивали, и делали шкварки, — она засмеялась, вспоминая это, — и сало свое коптили.

— Похоже, у вас было много работы, — сказала я ей, когда однажды августовским вечером мы пили кофе у меня на кухне, после того, как Джулия прошла по моему двору и постучалась в дверь кухни. Я пригласила ее зайти, мы сели за стол, а я включила диктофон.

— Нет, это было весело. Потому что, понимаете, мы так все устроили, что это стало для нас развлечением. Сегодняшние дети ничего не делают, только хватают то, что им нельзя брать. У нас не было такой проблемы. Все работали вместе, и все… ну знаете, если какая-то семья видела, что чужие дети делали что-то дурное, то они могли им всыпать… Дети слушались. Я не знаю, как новости доходили до родителей — телефонов-то не было, но стоило тебе только прийти домой, как начиналось: «Ага. Что это ты делала в доме у Сэди?» — «Да мы ничего…» — «Ага. Идите сюда, юная леди, или молодой человек. Сейчас я вам задам». И ты тут же получал по заслугам.

Джулия познакомилась со своим будущим мужем в автобусе дальнего следования, когда она ехала в город неподалеку от Мемфиса. Он спросил ее адрес. Она решила, что вряд ли когда-нибудь еще его увидит, но через три или четыре месяца он неожиданно прислал ей письмо.

— Он был серьезнее меня, — рассказала она, — я еще и не думала о том, чтобы создавать семью.

Они поженились, когда ей было двадцать два.

У них было восемь детей. Одна дочка погибла, ее задавил школьный автобус на дороге рядом с их домом. Память об этой потере с тех пор всегда была с Джулией. Но она не часто это обсуждает. Теперь она лишилась и мужа.

Всю свою жизнь Джулия тем или иным способом заботилась о других людях. Прежде чем начать заниматься той работой, которую выполняла в доме Ли, она двадцать лет работала лицензированной санитаркой в местной больнице. До этого она была акушеркой и принимала роды на дому, когда все так рожали. К ней все еще приходили люди, представлялись и говорили: «Вы меня помните? Вы принимали мои роды. Мою маму зовут…». Она помогла родиться многим детям. Иногда благодаря имени она все вспоминала: роды сорокалетней давности, стонущую в своей спальне молодую мать, которая тужилась, потела и боялась, а потом появлявшееся маленькое человеческое существо, которое Джулия мыла, взвешивала и тихонько с ним разговаривала. Правда, не настолько тихо, чтобы мама не могла услышать. «Ты ведь здоровый малыш, правда? Да, ты прекрасный мальчуган. Ммм! Сильный малыш».

— Это очень приятно, — рассказывала она, — когда ты можешь помочь кому-то появиться на свет. Я им, конечно, не говорила, что потом с ними будет. Господь милостив.

Работа Джулии всегда была связана с заботой о людях. Когда она начала работать у Алисы, то все еще среди дня ухаживала и за своими внуками. Это были дети ее сына Рудольфа, начальника полиции.

«Мне приходилось рано вставать», — вспоминает она. Она поднималась, отвозила Алису на работу, а потом забирала детей к себе домой. «Потом я уезжала, забирала мисс Алису с работы, отвозила ее домой, а затем отвозила детей. Все получалось хорошо».

Постепенно, когда ей уже не надо было все время сидеть с детьми, она стала ночевать у Алисы, когда Нелл уезжала в Нью-Йорк, занимала ее спальню.

Она явно была не из тех, кого сильно волновала слава Нелл. Когда в тот день Джулия заметила, что все еще не видела пьесу по «Пересмешнику», я спросила, читала ли она роман. «Нет, — ответила она, — но я собираюсь».

Когда она проработала у Алисы уже несколько лет, Рудольф спросил, не хочет ли она выйти на пенсию. В конце концов ей было уже за шестьдесят. Но Джулия ответила, что хотела бы остаться с Алисой.

«Мне кажется, она нуждается в мисс Алисе, — сказал мне Рудольф, — не меньше, чем мисс Алиса нуждается в ней».

Еще Джулия работала в больнице младшей медсестрой. Она рассказала мне про одного человека, который хуже всех относился к чернокожим у них в округе. Через много десятилетий он, старый и больной, появился в окружной больнице Монро. Она узнала его и вспомнила его имя. Она помнила все совершенные им жестокие дела.

«Он был ужасным, — сказала Джулия, — он вел страшную жизнь…» Он избивал людей, тех, кого он называл «эти черномазые». Когда у него отказали и тело, и разум, то ему стало казаться, что его жертвы мстят ему и решили свести с ним счеты. Джулия смогла успокоить его только сказав, что она убила их. Она успокаивала его в больничной палате, говоря, что его преследователи ушли и он в безопасности.

— Мне приходилось делать вид, что я бью их и убиваю, потому что, когда ему становилось плохо, он нервничал из-за этого. Он вопил: «Ой! Ой! Ой! Не позволяй этому черномазому добраться до меня».

Ирония этой ситуации причиняла ей боль, но затем стала забавлять. «Очень жаль, — сказала она с иронической улыбкой и со смехом, — что мне пришлось заботиться о нем». Но работа есть работа. Она делала все, что надо. Мыла его, кормила, прогоняла его воображаемых врагов. «Они преследовали его день и ночь», — сказала она.

Начальница Джулии, белая женщина, обычно, как и Джулия, чувствовала, если пациент должен был скоро умереть. «Однажды ночью, когда я занималась им, пришла старшая сестра и сказала: "Джулия, он скоро умрет". — Я ответила: "Да, мэм, я знаю". — Она сказала: "ОК. Когда я понадоблюсь, позови меня". Потом прошло около часа, и он соскочил с кровати. "Ох, эти черномазые догонят меня". Он шатался, потом лег на кровать, потом снова встал. Я просто схватила его, а он положил голову мне на плечо. И это было последнее, что он сделал, — сказала она, — он умер у меня на плече».

Джулия позвала старшую сестру. Та заметила: «Я же сказала, что он умрет». «А я ответила: "Да, мэм. Я знала, что так будет. Но я не думала, что он умрет у меня на плече"».

Каким бы ужасным он ни был при жизни, Джулия сочувствовала его смерти. «Я не хотела бы уходить из этого мира в таком виде», — сказала она. Джулия покачала головой, вспоминая его: «Вот так оно бывает», — закончила она и замолчала.

Казалось, она возвращается к нашему кухонному столу из той больничной палаты, где много лет назад мучительном заканчивалась ужасная жизнь. Где жестокий расист искал последнего утешения на плече у чернокожей женщины, которая знала, кем он был.

Рассказав эту историю, Джулия задумалась о смерти.

— Ужасно умирать, вспоминая все плохое, что ты сделал людям, — сказала она, — так что, когда я сержусь, — тут она рассмеялась, — я не убиваю никого кроме змей. А этих я много убила. И продолжаю убивать.

Я спросила ее, как она убивает змей.

— Палкой или мотыгой, — ответила она, — или стреляю в них, — она опять замолчала. — Надо уметь подойти к гремучей змее. Никогда нельзя заходить сзади. Надо смотреть им прямо в лицо, — многозначительно сказала она. — В лицо.

Она рассказала мне свою историю, рассказала о своей матери, родившейся в 1889 году, так что мать ее матери застала «последние шажочки рабства». Рабы часто брали фамилию своих хозяев, поэтому в округе было много как белых, так и чернокожих Столлвортов, это ее девичья фамилия.

Удивительно, насколько ее жизнь отличалась от жизни сестер Ли, с которыми она проводила теперь все свое время. И одновременно с этим у них было невероятное количество общих воспоминаний.

— Я надеюсь, она знает, как сильно мы ее любим, — сказала мне Нелл однажды за кофе.

Глава семнадцатая

Нелл подъехала к соседнему дому, помахала мне рукой, и они с Алисой исчезли внутри. Из этого скромного дома Алиса изучала мир. Так она поступала год за годом, и ее интерес к миру не уменьшался, пока она сидела на своем насесте в гостиной, в своих классических костюмах и брюках, скрестив тонкие лодыжки.

Мне всегда казалось, что ее серое кресло было командным пунктом, но еще и гнездом, где она сидела с торшером с одной стороны и растущими стопками книг, которые всегда угрожали вот-вот свалиться, с другой.

Жизнь Нелл в большом мире, ее удивительное положение знаменитой Харпер Ли, и все, что с этим было связано, расширяли мир и для Алисы. Очень многие ее истории начинались с того, что Алиса сидела в этой самой гостиной, в кресле, а Нелл напротив нее, в своем кресле для чтения, и рассказывала ей о знаменитых людях, которых она ветречала, о своих путешествиях в Англию, о том, что она делала в Нью-Йорке, и о прочитанных книгах.

Конечно, это было не то, как если бы она сама проходила по этим английским деревушкам, или по улицам тех мест, которые она посещала в книгах или с помощью своего воображения. Но я была поражена тем, с какой полнотой она познавала мир.

— Вот как я путешествовала, — сказала мне Алиса в первый вечер нашего знакомства, проведя рукой по книгам.

— Ты знаешь, — сказал мне однажды Том, — Нелл Харпер — это та самая знаменитая писательница, которая путешествовала повсюду и знакома со многими знаменитыми людьми. И я раньше думал, не слишком ли это тяжело для Алисы, которая знает об английской истории больше, чем большинство британцев, но никогда там не была. Но я никогда не чувствовал, чтобы она завидовала. Она приходит в такой восторг от рассказов Нелл, и я не думаю, что она при этом ощущает сожаление.

Однажды субботним вечером я записывала рассказы Алисы о семье Ли, и та рассказала мне о письме, которое Нелл прислала домой в то лето, когда она училась в Оксфорде.

— Понимаешь, еще не ушли те времена, когда все было по карточкам, у нас были газовые колонки, и все ездили на велосипедах. И тут вдруг Нелл Харпер увидела одно из этих чудовищ на колесах — роллс-ройс.

Оказалось, как рассказала мне Алиса, что один из студентов Оксфорда должен был поехать в Лондон, потому что у него было рекомендательное письмо к одному из членов Парламента. «Что-то случилось, его девушка не смогла поехать, и он спросил Нелл Харпер, не хочет ли та поехать. И она согласилась. Я думаю, может быть, они ехали туда на велосипеде, потому что это было не далеко. Они пили чай на террасе, а их хозяин извинился и встал из-за стола ненадолго, а потом вернулся с кем-то еще».

Алиса остановилась и посмотрела на меня с наслаждением повара, который собирается подать особое блюдо. «И этот кто-то был Уинстон Черчилль».

Она продолжила: «Нелл Харпер была так потрясена и так взволнована, что даже не помнила, что она сказала, потому что все случилось так быстро: кто-то просто хотел доставить удовольствие студентам… Нелл Харпер написала в письме домой: "Сегодня я видела историю. Я видела саму историю"».

Алиса, безусловно, знала о прошлом и настоящем семьи Ли больше, чем кто-либо еще. Никто, включая и Нелл, даже сравниться с ней не мог, Нелл сама это признавала. Много раз Нелл смеялась над этим. Она рассказывала мне об их тете Китти, когда мы ели с ней гамбургер в «Рэдлис». «Я спрошу Алису, — сказала она и засмеялась. — Все так говорят, правда? Мы спросим Алису».

И она спрашивала. Так же поступал их племянник, дантист Эд Ли, когда хотел узнать что-то о своих прабабушках и прадедушках. Так поступал и Том Баттс, когда кто-то интересовался тем, как в последнюю минуту в начале прошлого века были спасены витражи в горевшей методистской церкви.

Алиса знала намного больше о родителях своей матери, чем о родителях отца. Бабушка и дедушка Нелл и Алисы по материнской линии были моложе и жили ближе. Родственники А. К. были за сотни миль от них во Флориде.

Во время одной из наших воскресных прогулок Алиса показала, где находился хлопкозавод, которым руководил их дедушка Финч. Алиса рассказала, как в него стрелял человек по имени Сэм Хендерсон, который разносил почту Финчам и другим семьям в округе. Это была работа, связанная с общением, и Финчи считали его своим другом. Нельзя было и подумать, что он захочет нанести ему вред.

«Это было время очистки хлопка. Мой дед стоял рядом с машиной с двумя чернокожими, которые в тот день работали. Они сказали: "Мистер Финч, там пришел мистер Сэм Хендерсон, он ищет вас, чтобы убить". А мой дед ответил: "Невозможно, он же мой друг. Он никогда меня не убьет". Они сказали: "Мистер Финч, у него ружье, и с ним что-то не в порядке. Он собирается убить вас". Ну что же, мистер Хендерсон стоял у единственного выхода из цеха.

И тогда эти люди в конце концов убедили моего деда, что его жизнь в опасности. Они отодрали доски в одной стене и вытащили его. А сами оставались у входа и отвлекали мистера Хендерсона. Мой дед вылез в эту щель и пошел к дому, взял бабушку, и они прошли несколько миль по полю за домом.

Когда люди нашли кого-то, кто дошел до телефона и позвонил шерифу, и когда моим бабушке и дедушке уже можно было безопасно вернуться домой, они увидели, что стекло во входной двери было прострелено. В доме была комната, которая выходила прямо на боковую террасу, — Алиса показала жестом, как это выглядело, — и он выстрелил прямо туда, где было изголовье кровати моих дедушки и бабушки. Этот человек провел остаток своей жизни как душевнобольной в больнице Брайса».

Это был ужасный случай для всех, кто в нем участвовал, но как же увлекательно было слушать о нем тем, кто подрастал, таким как Алиса, Луиза, Эд и Нелл Харпер.

«Никто никогда и не подозревал, что он болен. Мой дедушка ничего об этом не знал. Он был потрясен. Что-то сломалось, и человек сразу обезумел. И всю свою жизнь моя бабушка на Рождество посылала человека в больницу Брайса и передавала сладости и рождественские подарки для мистера Сэма Хендерсона. Вот какая была моя бабушка».

Алиса сказала: «Вот какая была моя бабушка», — и взгляд ее светился такой любовью, что у меня сердце сжалось.

«Он был их другом и не понимал, что делал. Нельзя на него обижаться. Моя бабушка Финч каждое Рождество делала очень правильную вещь. Но я никогда не спрашивала больше ни о чем, кроме того, что я вам сейчас рассказала».

Надо сказать, что бабушка и дедушка, как и родители Алисы и Нелл, обладали очень прогрессивными взглядами на душевные заболевания для того времени. Они понимали, что дело не в ущербности характера, а в болезни.

У этих бабушки и дедушки было две дочери: Фрэнсис, которая родилась в 1888 году, и Алиса, родившаяся через два года. Тетя Алиса была единственной тетей младшей Алисы и Нелл с материнской стороны. Неважно! От нее было больше удовольствия, чем от пяти тетушек.

Фрэнсис и Алиса были очень близки, но не похожи друг на друга. Алиса была более оживленной. Обе сестры Финч отправились на корабле по реке в частную закрытую школу в Мобил, как это сделала суперприличная тетя Александра в «Убить пересмешника».

До Мобила нельзя было доехать по дороге, потому что не было моста через реку и ее устье. И не было государственной школы, в которую они могли бы ходить. Средняя школа в Монровилле появилась только в 1911 году, в тот год, когда у Фрэнсиис и А. К. Ли родился их первый ребенок. Они назвали ее Алисой в честь сестры Фрэнсис.

«Я первый человек в нашей семье, который учился в обычной школе», — с гордостью заметила Алиса. Она всегда испытывала привязанность к государственному образованию. Не скрывала она и своего разочарования, когда увидела, как в Монровилле в год введения десегрегации появилась частная школа.

До того, как их мать и тетя Алиса отправились учиться в Мобил, их учили дома вместе еще с несколькими белыми детьми. Никто не думал тогда, что белые и чернокожие дети смогут ходить в школу вместе. Это случится только через пятьдесят лет.

«Там было несколько молодых людей их возраста, они соединились и наняли учителя. Когда пришла пора идти в старшие классы, мама и тетя поехали в Мобил и обосновались там у друзей, которые когда-то жили в Финчбурге».

Сестры Финч отправились учиться в женский колледж, который со временем стал университетом Монтевалло, где было введено совместное обучение. После окончания колледжа они вышли замуж. В 1910 году Фрэнсис вышла за А. К. Ли в родительском доме в Финчбурге. Алиса вышла за доктора Чарльза МакКинли, и они поселились в Атморе. Во взрослом возрасте, как и в детстве, сестры Финч были очень близки, хотя и не похожи друг на друга. Алиса была более общительной.

— У тетушки было чудесное чувство юмора. У мамы тоже, но она не творила так много всего, как тетушка.

— Вы хотите сказать, не творила озорных проделок?

— У нее не было столько юмора, как у тетушки. Тетушка очень легко придумывала смешные слова и вещи. Мама вела себя более пристойно.

Алиса засмеялась.

Нелл и Алиса, которым было уже за восемьдесят и за девяносто, воспроизводили импровизированный словарь их тети. Каждая из них понимала, что хотела сказать другая, даже если остальным это было не понятно. Их любимым тетушкиным словом было «цифалун», что означало такую ужасную погоду, когда циклон может соединиться с тайфуном.

Однажды вечером Нелл, Алиса и я должны были пройти короткий путь от их входной двери до дороги. Мы вышли наружу и увидели низкие темные тучи. Легкий ветерок создавал ощущение приближавшейся бури. Нелл посмотрела на небо, но ничего не сказала. Перед своей дверью сестры Ли построили несколько широких некрашеных деревянных ступенек. Они заменили ими изначальные бетонные. Когда Алиса сосредотачивалась на том, чтобы осторожно спуститься по этим ступенькам, то ее сопровождающие ожидали, пока она доберется до машины, и только потом обращались к ней.

Нелл довела ее до пассажирского места и передала мне ходунки. Я сложила их и положила в багажник. Как только мы сели в машину, Нелл повернулась к Алисе и взволнованно сказала: «Приближается цифалун». Я со своего заднего сиденья услышала, как Алиса тихо засмеялась.

— Думаю, что да, — сказала она.

У Фрэнсис Ли было четверо детей. У Алисы МакКинли — пятеро, и все мальчики. У нее в доме всегда было очень шумно.

До последних четырех лет своей жизни Фрэнсис пользовалась любой возможностью, чтобы провести время на берегу залива. Иногда они ехали туда всей семьей. В другой раз А. К. или какая-нибудь подруга сопровождали ее, чтобы она не ехала одна. Это было единственное место, где она не испытывала ужасной аллергии. Там, где сейчас рядом с Дестином, штат Флорида, стоят ряды многоэтажных домов, в то время можно было безмятежно отдохнуть в коттеджах на берегу моря.

— Она всю жизнь чихала, а стоило ей оказаться по крайней мере в десяти милях от морской воды, как все проходило. Поэтому она ездила туда не только летом, но и в более холодную погоду, и они жили неподалеку от Пенсаколы. Только там она получала удовольствие, потому что не чихала. У нее была аллергия на все. На что бы ее ни тестировали, у нее оказывалась аллергия. И только от соленой воды она прекращалась.

Тетя Алиса пережила Фрэнсис на тридцать лет, и за эти десятилетия перенесла много печальных событий вместе со своими обожаемыми племянницами. Алиса МакКинли была уже старой и страдала от артрита, когда они с Нелл отправились в поездку по округе, чтобы повидать свои любимые места, вроде шотландской церкви.

Семейные связи были сильными, частично из-за ужасных событий лета 1951 года. В каждой семье бывают такие события, которые определяют всю жизнь, а в семье Ли в то лето произошло два таких события. Смерть Фрэнсис Ли в июне была неожиданным ударом. Ее младшей дочери Нелл было только двадцать пять, а старшей Алисе почти сорок, Луизе было тридцать пять, она была замужем, и у нее было два маленьких сына. Эду, ее единственному сыну, было тридцать, он тоже был женат, и у него была маленькая дочь и новорожденный сын. Через шесть недель после смерти Фрэнсис семья, которая все еще ее оплакивала, получила ужасающее сообщение из Монтгомери. Еще прошлым вечером все было хорошо, и Эд болтал по телефону с женой, которая оставалась в Монровилле.

То лето началось, как обычно, А. К. Ли был делегатом на региональной ежегодной конференции методистской церкви, на это раз на юго-западе Алабамы. Нелл тоже, как обычно, занималась своим делами в Нью-Йорке, куда она переехала в 1949 году, чтобы вести литературную деятельность и в то же время работать в авиакомпании, отвечая за бронирование билетов. Она жила в маленькой квартире в Верхнем Ист-Сайде и возобновила дружбу со своим прежним соседом, а теперь поднимающейся литературной звездой, Труменом Капоте.

Рэйфорд Смит, доктор семьи Ли в Монровилле, посоветовал Фрэнсис Ли отправиться в Сельму, чтобы пройти обследование. Теперь люди из Монровилля ездят в Мобил или в Пенсаколу к специалистам, которых не было в их городе. Но в то время таким местом была Сельма. В ту среду А. К. отвез свою жену в больницу в Сельме, которая тогда называлясь больницей имени Вогана, а затем вернулся на конференцию. Они надеялись, что обследование, которое должно было продлиться несколько дней, объяснит, почему Фрэнсис плохо себя чувствовала.

В пятницу конференция завершилась, А. К. поехал в Сельму, чтобы забрать Фрэнсис. Он не был готов к той печальной новости, которая ожидала его там.

— Ему сказали, что у нее злокачественная опухоль на последней стадии в легких и в печени, — рассказывала Алиса, — ей, очевидно, осталось жить три месяца.

А. К. вернулся в свой дом на Алабама-авеню и сообщил новость Алисе. Они сделали тяжелые звонки Луизе в Юфаулу, Эду в Монтгомери и Нелл Харпер в Нью-Йорк.

— Мы позвонили Нелл, просто, чтобы предупредить ее, и сказали, что пока приезжать не надо.

Они будут знать больше через день или два, и тогда она сможет все спланировать. Алиса и А. К. провели бессонную ночь дома. На следующее утро они поехали в Сельму. Луиза и Эд ждали их там.

Алиса на несколько секунд замолчала, вспоминая эту сцену. С того времени прошло почти пятьдесят лет, но ее печаль была все еще жива. «В какой-то момент вечером мы вышли, чтобы купить еды, а когда вернулись в больницу, мамы уже не было», — рассказала Алиса. У Фрэнсис произошел инфаркт, и она умерла, не приходя в сознание. «Когда мы вернулись, она была уже без сознания, — сказала Алиса, — и тем же вечером умерла».

«Потом мы позвонили Нелл Харпер, чтобы та успела получить деньги и приехать домой, — продолжала Алиса, — к счастью, она работала в то время в авиакомпании, и те помогли ей прилететь. А мы готовились к похоронам». Может быть, хуже, чем им в тот день в Сельме, было только Нелл, которая находилась далеко.

Нелл никогда не рассказывала о том времени, его вспоминала только Алиса.

Алиса и А. К. еще не оправились от утраты, но их немного утешило возвращение к рутине их юридической фирмы. Нелл немного побыла со своей семьей, а затем вернулась на Манхэттен к своей пишущей машинке, к друзьям и к работе в авиакомпании.

Через шесть недель после смерти Фрэнсис день Нелл начался, как обычно. Ее жизнь начинающего писателя в Нью-Йорке не была такой предсказуемой, как у отца и Алисы. Но рабочие дни были рутиной, она встала и собралась на работу. В любой момент любого рабочего дня она могла посмотреть на часы и понять, что отец и сестра делают дома.

Совсем недавно их в Монровилле было трое, Фрэнсис оставалась дома, а А. К. и Алиса занимались адвокатской практикой в своем офисе в двух кварталах отсюда. Теперь отец и дочь находили утешение в привычных делах. В «Барнетт, Багг & Ли», как всегда, надо было общаться с клиентами, писать деловые бумаги, собирать материал для дел. Для А. К. и Алисы много значила привычка. Теперь их обычная жизнь означала еще и утешение, возможность заняться чем-то полезным, привыкая к своей потере.

В то июльское утро, когда им позвонили из Монтгомери, отец и дочь сидели за своим столами в соседних кабинетах. Было 8:30 утра. «Мы оба были там, но почему-то трубку подняла я, — сказала мне Алиса, — голос на том конце трубки сказал, что это командующий военно-воздушной базой Максвелла. Может ли он поговорить с мистером Ли? Я позвала папу и сказала: "Это тебя"».

Внутренний голос подсказал Алисе не класть трубку. «Я не знаю, почему, — рассказывает она, — я никогда так не делала. Я услышала, как командир сказал: "Мне очень жаль, но ваш сын не проснулся сегодня утром. Его нашли мертвым на егокойке". Вот и все».

Вскрытие показало, что Эд умер от аневризмы мозга, очевидно, за несколько часов до того, как его тело обнаружили утром 12 июля.

Если Алиса и А. К. забывались за повседневными делами в своей юридической фирме, то Нелл находила утешение в творчестве. В течение какого-то времени она меньше писала и больше рисовала. В гостиной у сестер над пианино висит морской пейзаж, который она написала, пытаясь примириться с потерями. Я видела его сотни раз прежде, чем мне пришло в голову спросить Алису, кто его написал. В голосе старшей сестры звучала неприкрытая гордость.

Творческие способности Нелл всегда были шире, чем только литературная деятельность или попытки рисовать. Она была музыкальной. Во время наших прогулок она иногда начинала петь строчки из гимнов, которые помнила с детства. Или же воспроизводить мелодии из бродвейских спектаклей, увиденных во взрослом возрасте. Однажды она начала тихонько напевать «Любовь вознесла меня». Где-то посредине гимна она забыла слова: «Да-дам, я погружался и больше не мог восстать». В другой раз она более игриво пела развеселую строчку из «Пиратов Пензанса»: «Я генерал-майорское сплошное воплощение». Весь оставшийся день я не могла избавиться от этой мелодии. Несмотря на вокальные способности Нелл, ее попытки в детстве обучиться игре на скрипке не помогли исполнить желание ее матери получить еще одного музыканта в семье. Нелл немного пилила на скрипке в детстве, но потом забросила музыку. Никто не пытался отговаривать ее.

Конечно же, вся семья любила литературу. А. К. и Фрэнсис много читали своим детям. Когда Луиза, а позже Эд, создали семьи и завели детей, А. К. читал своим внукам. Он вел себя довольно формально, даже дома, но всегда был готов посадить ребенка к себе на колени и почитать ему.

Невозможно было преодолеть печаль из-за неожиданной смерти Эда, который оставил таких маленьких детей. Его вдова, Сара Энн, снова вышла замуж за человека, который тоже овдовел и воспитывал маленькую дочь Стеллу. У Джона и Сары Энн родился еще один ребенок, Марта. Старший внук А. К. называл деда Опп, от переделанного «папа». Так и другие внуки, приезжая к ним в гости, называли его Опп.

Когда Сара Энн начинала свою новую жизнь, А. К. написал ей письмо, которое она показала мне через много лет. Оно написано на бумаге с логотипом «Барнетта, Багга & Ли», и в нем явно проявляется характерная для него смесь формальности и нежности.

В левом верхнем углу остались напечатанные мелкими буквами имена четырех адвокатов, два из которых все еще были живы в тот момент: Дж. Б. Барнетт (1874–1952), Л. Дж. Багг (1870–1938), А. К. Ли, Алиса Ф. Ли. В тексте письма я исправила две мелкие описки.

Юридическая фирма «Барнетт, Багг & Ли»

25 октября 1955 г.

Мистеру и миссис Джон А. Карри-мл.

310 Вудвилд Драйв, Оберн, Алабама

Дорогие Джон и Сара Энн,

По мере того, как я старею, то все больше убеждаюсь, что дарить цветы при жизни — мудрое и правильное занятие.

Я не привык незаслуженно льстить людям, но считаю необходимым признавать справедливо заслуженные достижения, когда мы с ними встречаемся. Именно поэтому я использую это метод для того, чтобы передать вам мои искренние поздравления и высокую оценку того выдающегося труда, который вы уже совершили и продолжаете совершать, стремясь слить две семьи в одну.

В связи с этим я не стал бы недооценивать ту роль, которую в данном случае играет Стелла. Вы легко поймете, почему я с таким интересом наблюдаю за этой ситуацией с самого начала, я всегда ценил ее похвальное поведение и желание способствовать развитию новых семейных отношений.

Я повторю, что хочу, чтобы вся ваша семья чувствовала: наш дом — это и ваш дом тоже, и прежде всего, я хочу быть Оппом для всех детей.

С любовью ко всей вашей семье,

С самыми искренними чувствами,

А. К. Ли.

— Передать вам не могу, что это для меня значило, — сказала Сара Энн, — что это значило для всех нас. Это был характерный для него поступок, даже после того, как он потерял Эда.

Я впервые интервьюировала Сару Энн в Монровилле в зубном кабинете ее сына Эда, который был совсем младенцем, когда умер его отец. Сара Энн и ее муж Джон приехали из Оберна на один день, чтобы полечить зубы и повидаться с родственниками.

Они с Нелл были одноклассницами, когда ее звали еще Сара-Энн МакКолл. Она вышла замуж за Эда летом 1947 года. В методистской церкви в тот июньский день было так жарко, что, по ее рассказам, свечки плавились и падали.

По мнению Сары Энн, характеры все четверых детей Ли развились в полной мере к тому моменту, когда они повзрослели. Алиса с детства была ответственной, спокойной, всегда готовой заботиться о других членах семьи. Луиза была самой красивой из всех девочек, живой и общительной. Эд был стопроцентным американцем, он любил футбол, изучал инженерное дело и служил в Европе во время Второй мировой войны. Нелл даже в детстве была дерзкой и независимой нонконформисткой.

Когда Нелл было десять, она почувствовала себя покинутой на фоне приближения Рождества. Обычно это было радостное время для семьи Ли, даже во время Депрессии, а детей переполняли ожидания. Но в тот, 1936 год вся энергия ее родственников была направлена на подготовку к приближавшейся свадьбе двадцатилетней Луизы. Или, по крайней мере, Нелл так казалось. Она ворчала, что в этом году Рождество не будет настоящим праздником.

На Рождество неизвестно откуда вдруг появился красный велосипед. Это был подарок от ее родителей. Нелл была в восторге. Они хорошо сохранили свой секрет, и ее уныние в одно мгновенье превратилось в восторг.

— Она укатила, — рассказывала Алиса со смешком, — и мы после этого не часто ее видели.

Позже Нелл вспоминала празднования Рождества в своем детстве в эссе, написанном для журнала МакКолл. «Мое Рождество» вышло в декабре 1961 года, быть может в самый насыщенный событиями период ее жизни. «Мне не хватает прежде всего воспоминаний, старинных воспоминаний о давно ушедших людях, о доме моих бабушки и дедушки, полном моих кузенов, украшенном аспарагусом и остролистом. Мне не хватало топота охотничьих сапог, неожиданно распахивавшихся дверей, откуда врывался порыв холодного воздуха, растворявшийся в аромате сосновых веток и устричного соуса. Мне не хватало маски хорошего поведения, появлявшейся на лице моего брата в канун Рождества, и низкого жужжания голоса моего отца, напевавшего "Радость мира"».

В то Рождество 1961 года «Убить пересмешника» все еще был в списке бестселлеров, хотя прошло семнадцать месяцев после его публикации. Книга оказалась настоящим феноменом, и за ней последовали лесть и деньги, просьбы, дрязги.

Пожалуй, самой острой критике роман подвергли в ее родном городе. Некоторые были недовольны тем, что она привлекла внимание к расовому неравенству в их краях. Другие считали, что вообще глупо поднимать такой шум из-за книги, написанной маленькой дочкой мистера Ли.

В тот год «Райтере Дайджест» спросил нескольких писателей: «Что бы вы посоветовали человеку, который собирается заняться литературным творчеством?»

Ли дала очень характерный ответ: «Я бы посоветовала любому человеку, который собирается заняться литературным творчеством, прежде чем развивать свой талант, сообразить, что надо создать для себя плотную оболочку».

Под ее подписью журнал мелкими буквами напечатал пояснение, назвав ее автором книги «Убить колибри».

В 2012 году издатели журнала вспомнили о том опросе 1961 года, и написали о ее долгом публичном молчании: «Мы надеемся, что это произошло не потому, что мы назвали ее автором "Убить колибри". Ох. Даже через пятьдесят лет «РД» все еще сожалеет об этой ошибке (и нижайше просит прощения). Прости нас, Харпер!»

Между тем в Голливуде уже начинали снимать фильм «Убить пересмешника», и тогда же зародилась тесная дружба между Нелл и главной звездой фильма Грегори Пеком и его женой Вероникой. Нелл рассказывала журналистам о своей борьбе и решимости создать второй роман.

На следующий год, в 1962‑м, она потеряла отца, который был прототипом ее любимого героя Аттикуса. А. К. уже давно болел и умер 15 апреля. Через восемь месяцев, в декабре, вышел фильм.

В том году, кроме того, было положено начало традиции, породившей потом множество приключений, неприятностей, и, как всегда, рассказов. В течение десятилетия после смерти их отца три сестры Ли ежегодно вместе отправлялись путешествовать на машине, на поезде или даже на пароходе.

В тот период их жизни разница в возрасте значила для них не так уж много. А слава Нелл вообще ничего не значила. В этой группе она просто-напросто была маленькой сестренкой.

Так что Алиса, Луиза и Нелл планировали, переписывались, обсуждали, ожидали, а затем встречались в назначенном городе. Они посещали все привлекавшие их музеи или рестораны, а затем отправлялись в путь по дороге или садились на поезд. Когда отпуск заканчивался, они начинали обдумывать, куда им отправиться в следующий раз. К этому времени старшая сестра Алиса жила в Монровилле. Средняя, Луиза, в Юфауле, Алабама, в двухстах милях оттуда. Младшая Нелл жила в Нью-Йорке. Эти путешествия прекратились, когда ухудшилось здоровье мужа Луизы, и она больше не захотела надолго уезжать от него.

Как бы ни отличались друг от друга сестры, им всем от тети Алисы досталась любовь к приключениям. Они могли все время препираться, но было ясно, как они любят общество друг друга, как им нравится вместе развлекаться. Во время одного из таких путешествий, в 1965 году, это наблюдение сделала одна из пассажирок парохода, на котором они путешествовали. Для разнообразия они тогда отправились в путь по Миссисипи на корабле «Дельта Квин».

— Я никогда не забуду то утро, когда мы собирались сойти на берег с «Дельта Квин»!

«Я никогда не забуду». Я не знаю никого, кроме Алисы, кто бы использовал это выражение. За ним всегда следовала какая-то история.

Через пять лет после выхода «Убить пересмешника» сестры встретились в Огайо и сели на кораблик, шедший вниз по Миссисипи к Новому Орлеану. Луиза и Алиса выехали из Алабамы и поехали на поезде на север к Цинциннати. Нелл приехала на поезде из Нью-Йорка и ждала их там. В субботу они поднялись на борт «Дельта Квин» и отправились в восьмидневное путешествие в Новый Орлеан.

В последний день поездки, когда они ждали свой багаж, все три женщины занимались тем же, чем всегда. Они раскинулись в креслах на палубе и нежились на солнышке, смеясь, болтая, досказывая истории одна за другой.

К сестрам подошла незнакомая им пассажирка.

«Она сказала: "Простите, можно мне поговорить с вами?" — Мы ответили: "Конечно можно"».

Она сказала: «Я наблюдала за вами всю неделю. Все это время вы ни с кем не общались. Вы, в отличие от большинства пассажиров, не участвовали ни в каких развлечениях. И при этом кажется, что вы лучше всех провели это время».

А мы просто ответили: «Мы три сестры и живем в разных частях страны, поэтому, когда мы собираемся вместе, так всегда и происходит».

В другой раз Луиза и Алиса приезжали к Нелл в Нью-Йорк. Они взяли напрокат машину и поехали среди ярких осенних цветов Новой Англии. В Коннектикуте они видели фермера, выехавшего в поле на своей лошади, — не самую типичную картинку. Когда они подъехали ближе, лошадь вдруг вырвалась на дорогу и врезалась в их машину. Женщины не пострадали, с лошадью тоже все было в порядке. Алиса стала рассуждать вслух, поверит ли им сотрудник проката машин, когда они будут возвращать автомобиль и попытаются объяснить, откуда взялись вмятины. Нелл была очень убедительна.

— Вы можете не верить, но в нас врезалась лошадь. Не мы врезались в лошадь. Она врезалась в нас.

В другой раз они сели на поезд «Эмпайр Билдер» и поехали из Чикаго через Миннесоту на запад через Северную Дакоту и Монтану до Сиэттла.

Во время одного из их последних совместных путешествий, агент Нелл, Морис Крейн, присоединился к сестрам, путешествовавшим по югу. Сестрам рассказали, что, вернувшись, Крейн говорил: «Они все время смеются. Они ни в чем не согласны друг с другом, даже по вопросу о температуре. Но они проводят время лучше, чем кто-либо, кого я знаю».

Независимо от этого, их путешествие носило горькосладкий привкус. Морис уже плохо себя чувствовал и лишился своей обычной энергии. Он умер через несколько лет, в 1970 году. Ему было шестьдесят восемь лет. Нелл долго будет оплакивать его.

Самой оживленной я видела Нелл на темной неприятной парковке торгового центра «Уолмарт» на Алабама-авеню. Том и Хильда Баттс, Нелл и я засиделись за обедом в «Чайна стар», выходившем на улицу китайском ресторане неподалеку. Там было занято всего несколько столиков, так что мы чувствовали себя уединенно.

Нелл рассказывала нам о том, что Крейн пережил во время Второй мировой войны, и продолжала говорить, пока мы шли к машинам. Он был уроженцем Техаса и провел некоторое время в плену в немецком лагере.

«Можете вы себе представить молодого человека из Техаса, — говорила она, — который попал в такие условия и не знает, выживет ли он, а если выживет, то что с ним будет?» Она сказала, что слушала его рассказы часами, но об этом периоде своей жизни он говорил немного. «Знаешь, так было со многими вернувшимися с войны».

Я кивнула.

— И подумать только, что с евреями, пришедшими с войны, все равно обращались как с людьми низшего класса, когда они хотели переехать в определенный дом или вступить в загородный клуб. Какая чушь.

Нелл замолчала.

— Что же я все говорю и говорю, — сказала она, — нам надо ехать. Я не хочу задерживать тебя.

Дул теплый ветерок, Нелл была в прекрасном настроении и очень разговорчива, будь моя воля, я так бы стояла и стояла на этой парковке торгового центра под звездным небом.

Глава восемнадцатая

Самые хорошие истории получаются, когда возникают трудности. Стоило Нелл один раз, много лет назад, повернуть не туда, рядом с маленьким городком Таннел-Спрингс, как у нее начались проблемы. Из-за этого они с тетей Алисой оказались одни холодной ночью.

— Шел сильный дождь, — рассказала Алиса, — и только начав съезжать с холма, они поняли, какой глубокий поток несся внизу. Нелл Харпер боялась ехать вниз, потому что думала, что автомобиль может утонуть. Но она уже начала спускаться, а назад подать не получалось. Повернуть тоже было негде. Ей надо было или ехать по воде, или возвращаться обратно наверх. Она потом сказала, что внутренний голос посоветовал ей не заезжать в воду. Она ведь не представляла, глубоко ли там.

Они надеялись, что приедет другая машина, но оказалось, что это была дорога для лесовозов, по которой мало кто ездил, и они оказались одни.

— Нелл Харпер испугалась, — рассказывает Алиса, — это была весна, и, выезжая из дома, они оделись легко, но ночью похолодало. Тетушка очень страдала из-за ревматизма и не могла ходить — из-за боли в коленях она не могла идти долго. Нелл Харпер не решилась оставить ее здесь одну и попробовать самой дойти до людей. Они не представляли, как далеко заехали. Поэтому им просто пришлось провести ночь в машине. По обеим сторона дороги были высоко сложены бревна, и им было видно только небо над ними. Иногда по небу пролетал самолет, и они видели его огни, ну и, конечно, всю ночь они слышали какие-то звуки.

Они замерзли, потому что боялись слишком долго держать включенной печку и наглотаться углекислого газа.

«А дело было весной, когда начался сезон охоты на индеек, — объяснила Алиса, — если ты знаешь, как охотятся на индеек, то понимаешь, что люди идут в лес затемно, сидят и ждут, пока птицы не слезут со своих насестов.

Как только рассвело, Нелл Харпер пошла за помощью и встретила охотника на индеек. Она рассказала ему, что с ними случилось. Он пошел с ней, помог ей выехать назад и выбраться, потому что за ночь дорога подсохла. Нелл Харпер посмотрела по счетчику, как далеко они отъехали от большой дороги. Они проехали шесть миль.

Охотник на индеек и его маленький сын помогли им. А в те времена в нашей церкви была вечерняя служба. Теперь мы больше не служим по вечерам. Но когда я вернулась в Монровилль в то воскресенье вечером, то увидела, что на ступеньках дома сидит Нелл Харпер. Она сказала мне: "Сегодня вечером я пойду в церковь. Я хочу попросить Флетчера — так звали нашего священника, — не бранить своих прихожан, — а этот человек и его мальчик были методистами, — не бранить прихожан методистской церкви, которые воскресным утром охотятся на индеек. Эти люди могут быть очень полезны"».

И, хотя прошло уже очень много лет, Алиса снова радостно засмеялась, вспоминая эту историю.

Возникающие сложности, оказывается, порождают и хорошее настроение.

Однажды утром мы с Нелл возвращались из «Макдоналдса» на Уэст-авеню кружным путем. Вместо того, чтобы, как обычно, повернуть направо на Алабама-авеню, Нелл поехала с парковки «Макдоналдса» назад. Она свернула налево на выезд на Шоссе‑21. Мы быстро проехали мимо «Сабвея» и «Эйс Хардвер», которые были слева от нас, и поднялись вверх по склону к перекрестку с Пайнвил-роуд. Здесь заканчивался выезд на шоссе. Если повернуть направо, то можно было оказаться в сельской местности на той части дороги, которая вела к загородному дому Джулии Маннерлин, а потом к маленькому городку Петерман.

Если повернуть налево по Пайнвил, как мы и сделали, то можно было выехать прямо к методистской церкви. Мы сразу же проехали слева от нескольких заброшенных зданий, потрепанного дома и разваливавшейся заправочной станции — все они выглядели так, как будто со времен Великой депрессии ими никто не пользовался. Мы проехали слева от большой баптистской церкви из красного кирпича, куда ходила Дейл. Нелл притормозила и посмотрела на меня. Мы подъезжали к Первой методистской церкви, ее белый шпиль величественно смотрелся на фоне синего неба.

— Ты не возражаешь, если мы остановимся у кладбища?

Я не возражала.

Она знала, куда ей нужно было на кладбище, и притормозила рядом с несколькими надгробиями. На них были написаны незнакомые мне имена. Она ничего не сказала мне о том, кто здесь похоронен, а я не спросила. Что-то напомнило ей одну историю, и она широко улыбнулась.

— Алиса рассказывала тебе, как у тети Алисы и кузины Луи возникли проблемы на кладбище? — засмеялась Нелл.

Я, безусловно, слышала о других проделках тети Алисы, но ни одна история не была связана с кладбищем.

«Понимаешь, кузина Луи отвезла тетю Алису и пару других старых дам на кладбище». Это произошло не в Монровилле, а, кажется, в Атморе. Они посетили несколько могил и прекрасно прогуливались, как это бывает на кладбище. Затем Луи, которая сидела за рулем, подала назад и наехала на какой-то заросший травой бугорок, — скорее даже на маленький крутой холм, — и попыталась переехать его. Автомобиль застрял и сидел, как черепаха на коротком шесте.

Луи попыталась подать вперед. Ничего не вышло. Она попыталась выехать задним ходом. Не получилось. Они застряли. Дамы выглядывали из окон машины. Им пришлось бы наполовину выходить, наполовину выпрыгивать из машины. А потом надо будет еще придумать, что делать дальше.

Луи кое-как вылезла из-за руля машины на траву. Она сделала несколько шагов назад и обдумала ситуацию. Затем обошла вокруг машины, которая твердо сидела на вершине заросшего травой бугра, и сообщила об увиденном тем, кто оставался в машине.

— Нам надо решить задачку по физике, — заявила Луи.

Тут Нелл расхохоталась и хохотала так сильно, что я так и не узнала, каково же было решение этой проблемы.

Через много лет Алиса тоже оказалась в затруднительном положении, о чем Нелл узнала только задним числом.

Алисе было тогда около семидесяти лет. Она возвращалась в Монровилль с очередной методистской конференции, на этот раз из Далласа. Она уже собиралась сесть на междугородний автобус, когда поняла, что ее сумка открыта и бумажник исчез. Кто-то засунул руку в сумку и вытащил бумажник.

«Я уже показала водителю свой билет, но у меня пропали все документы». И не было ни гроша, чтобы доехать до дома. Она села на свое место.

В это время с заднего сиденья кто-то протянул ей руку. Какая-то незнакомка поняла, в какой ситуации оказалась Алиса, посочувствовала ей и протянула бумажку в двадцать долларов. Алиса испытала облегчение и благодарность. Она записала адрес своей благодетельницы, чтобы позже вернуть ей деньги. Теперь у нее было на что поесть в дороге.

Когда Алиса вернулась домой, она должна была получить новые водительские права и другие документы, находившиеся в украденном бумажнике. Она сразу же отправила чек с деньгами той женщине, которая ей помогла, и подарок, чтобы выразить свою благодарность. Это была ночная рубашка и халат, красивый летний пеньюар, купленный в «Вэнити Фэйр». Она рассказала Нелл о доброте этой неизвестной женщины.

А Нелл, ничего не говоря Алисе, решила тоже выразить ей свою благодарность. Она отправила той женщине подписанный экземпляр «Убить пересмешника» со словами «То, что вы сделали для моей сестры, вы сделали и для меня».

Можно себе представить, как была удивлена та женщина, открыв свой почтовый ящик. Цена экземпляра книги с автографом, как в долларах, так и с моральной точки зрения, была очень высока. Но тогда были такие времена.

Глава девятнадцатая

За те четыре месяца, которые я снимала дом рядом с сестрами Ли, установился некий распорядок дня, и ритм этой жизни стал таким же предсказуемым, как звон колоколов в полдень в методистской церкви на Пайнвил-роуд.

В воскресенье после обеда Алиса оставляла для меня входную дверь открытой, в оговоренное время я заходила к ним, закрывала за собой дверь и пододвигала низкое кресло-качалку к ее креслу. Обычно я брала у нее интервью несколько часов и все записывала. Вскоре она уже привыкла останавливаться на полуслове, когда я быстро меняла кассеты в диктофоне, переворачивая их каждые тридцать минут. Я нажимала кнопку записи, ставила маленький черный диктофон, и она продолжала говорить ровно с того же места, где остановилась. Я волновалась, что наши встречи будут для нее утомительными, но на мои слова: «Мне надо бы дать вам возможность спокойно провести вечер», — она обычно отвечала: «Еще нет, если только тебе самой не надо уходить». «Еще нет» часто длилось час, и я всегда радостно его приветствовала.

По будням Нелл часто приглашала меня после обеда выпить с ней кофе в «Макдоналдсе». Мы сидели в секции слева от главного входа или за первым столом справа. Я ездила с ней забирать Алису после работы, а потом мы еще шесть минут ехали до маленького озера внизу у холма, где стоял Общинный дом, и кормили там уток и гусей. Когда Нелл медленно подъезжала и доставала из багажника коробку от десерта «Кул Уип», то утки приветствовали ее так громко, как это могут делать только утки. Они взволнованно бежали, переваливаясь, по траве между озером и асфальтом еще до того, как Нелл останавливалась. Они узнавали ее машину.

Иногда мы с Нелл ездили в прачечную. Она знала, что у меня тоже не было стиральной машины, и приглашала меня поехать с ней.

«Мне просто необходимо попасть в прачечную», — говорила я ей, когда у меня не оставалось ничего чистого и откладывать стирку дальше было нельзя. Я была готова сесть за руль. Нелл в последнее время ездила слишком близко к краю дороги, и это было довольно нервно, однажды она с громким треском задела почтовый ящик, стоявший у дороги, но не услышала этого. Но я понимала, что настаивать не стоит. Вождение машины означало независимость, и это был болезненный вопрос.

Нелл предпочитала ездить в прачечную в другой город — Эксель. Думаю, дело было в том, что здесь было меньше шансов, что кто-то ее выследит, но я не задавала вопросов. Я просто приходила к ней со своими наполненными грязной одеждой пакетами, укладывала их в открытый багажник и ждала, пока она выедет.

Во время поездки мы обсуждали новости, книги и общих друзей и так добирались до Экселя. Ее ум был таким же острым, как всегда, но зрение ухудшалось. Ее периферическое зрение было лучше, а вот прямо перед собой она видела плохо. Она заехала на парковку перед прачечной, когда до машины, стоявшей на соседнем месте справа от ее бьюика оставалось девять или десять дюймов. Я выдохнула, втянула живот и попыталась протиснуться между двумя машинами.

Она бы огорчилась, если поняла, что хоть в чем-то меня обеспокоила. Мы все знали, как она раздражается из-за своего плохого зрения, как и из-за плохого слуха, и понимали, что это раздражение быстро могло обратиться против нас.

Засунув белье в стиральные машины, мы отправлялись в находившуюся поблизости «Мэйн-стрит Дайнер» и наливали там сливки в керамические кружки с горячим кофе.

Я передала Нелл свой недавний разговор с Алисой о ее возвращении в Монровилль в 1945 году после того, как она получила адвокатскую степень в Бирмингеме.

Алиса рассказала мне, как она советовалась с отцом, стоит ли ей возвращаться домой и практиковать там. «Мы обсудили с ним два заданных мной вопроса. Один из них был: примет ли маленький городок женщину-адвоката? Другой: смогу ли я приобрести репутацию, или же я навсегда останусь дочерью мистера Ли?»

Отец и дочь не знали точных ответов на эти вопросы. Она хотела рискнуть, и он поддержал ее.

Алиса с некоторым душевным замиранием устроила свой кабинет в соседней комнате с отцом в его маленькой юридической фирме на городской площади. Она была единственной женщиной, занимавшейся этой профессией на много миль вокруг, и самым миниатюрным и вежливым человеком на свете.

Ей передалась отцовская любовь к закону, его рабочая этика и свирепое внимание к деталям. Алиса никогда ничего подобного о себе не говорила, а вот другие описывали ее именно так.

Нелл закатила глаза, когда я пересказала ей то, что мне говорили об Алисе. «Она работала, как шесть здоровых мужчин, — сказала мне Нелл и добавила, — она занималась правом мягко, спокойно и с мертвой хваткой».

Может быть, подумала я, Нелл позволит мне записать то, о чем мы говорили. Сестры теперь уже согласились с тем, что книга об их жизни и их истории имела смысл. Но я никогда не могла понять, в подходящем ли Нелл настроении. Я не хотела настаивать, но поставила кофейную кружку и вынула из сумки свой тонкий репортерский блокнот. Затем достала ручку и постаралась посмотреть на нее с непринужденным выражением, говорившим: «Все в порядке?»

«Ну вот», — сказала она, показывая, что не все в порядке. Не сегодня, во всяком случае. Я отложила блокнот и убрала ручку. Позже я записала наш разговор и последние события. Мы с Нелл обсуждали, какие из ее замечаний я хотела использовать, и о каких наших делах я хотела рассказать. Часто она давала мне указание решать самой. Надо отдать ей должное, многое она запрещала записывать, жалея чувства родных и друзей.

Глава двадцатая

Читателей давно интриговала детская дружба Нелл с Труменом Капоте. В истории литературы редко бывало так, чтобы два подобных ума встретились в столь нежном возрасте. Трумен был прототипом Дилла, и Нелл помогала Трумену при создании его самой известной книги. Одних этих фактов было достаточно для того, чтобы сделать их в умах читателей литературной парой.

Мальчиком Трумена часто оставляли с его тетушками в Монровилле в доме по соседству с Ли. Детская дружба Нелл со странным, ярким, маленьким товарищем по играм оказалась силой, творившей как добро, так и зло. Прежде всего, какая же это была невообразимая удача, какая радость, что они нашли друг друга еще детьми. Два не по годам развитых маленьких любителя книг в глуши Алабамы питали воображение друг друга в течение многих лет, прежде, чем каждый из них отправился в Нью-Йорк навстречу своей литературной славе. Трумен был на два года старше Нелл. Для детей, которые любят как читать, так и рассказывать истории, такой талантливый друг был редкой находкой. Трумен так любил торчать дома у Ли, что, как рассказала мне Алиса, их отец обычно спрашивал вечером: «Кто-нибудь уже отправил Трумена домой?»

Уже тогда Трумен и Нелл Харпер писали на старой пишущей машинке, которую А. К. Ли принес домой из офиса. Один из них, как вспоминает Алиса, печатал одну часть рассказа, а затем передавал машинку другому, чтобы тот продолжил.

Нелл и Алиса вспоминают Трумена не как заброшенного ребенка, каким он сам позже описывал себя, страдавшего из-за своего несчастливого детства, оставленного на попечении старых дев, его монровильских тетушек, а как центр их внимания, мальчика, получавшего игрушки и мороженое, которые его товарищи по играм не могли себе позволить. Во время одной из наших послеобеденных воскресных встреч Алиса сказала мне, что он был избалованным ребенком. Она произнесла слово «избалованный» так, будто растягивала ириску до того момента, когда та вот-вот лопнет.

Трумен и Нелл, уже став взрослыми писателями, поддерживали друг друга. Во время их работы в Канзасе Нелл оказала Трумену не просто дружескую услугу. Нелл рассказала биографу Капоте Джеральду Кларку, что решила поехать со своим старым другом в Канзас, потому что их обоих завораживали преступления. По ее словам, «бездна бездну призывает». Позже я узнала, что это была цитата из псалма. Сестры Ли были так хорошо знакомы со Словом Божьим, что фразы из Библии короля Якова совершенно естественным образом слетали с их языка. Они с Труменом увидели друг у друге желание раскрыть тайну убийства и изучить таившуюся за этим бездну.

Но все равно различия в личностях и разное отношение к славе создали в их отношениях трещину, которая со временем только углублялась. Трумен завидовал Нелл, получившей Пулитцеровскую премию, которую ему так и не вручили, и это стало источником ядовитых сожалений. Она скрывалась от света софитов, он к ним стремился. Нелл стало отталкивать распущенное поведение Трумена, его лживость и злость, которые она замечала в нем.

Она была оскорблена предположениями (безусловно, не нашедшими подтверждения и постоянно возрождавшимися) о том, что Капоте мог участвовать в написании «Пересмешника». «Он не имел к этому абсолютно никакого отношения, — заявила Алиса, повысив голос, как бывало, когда она выходила из себя. — Это невероятная ложь». Безусловно, письма Капоте к другим людям относительно романа Нелл показывают, что он не имел к нему отношения. К тому моменту, когда Капоте умер в 1984 году после долгого распада, связанного с наркотиками, друзья уже в течение многих лет были чужими друг другу.

В «Убить пересмешника» каждая семья имела определенные особенности. Как считала тетя Александра, «кажется, любая мейкомбская семья отличалась какой-нибудь наклонностью: к пьянству, к азартным играм, к скупости, к чудачествам». В семье Трумена, по словам Нелл, все имели наклонность ко лжи: «Они спасались от правды, как Дракула от креста», — сказала она.

Алиса помнила Трумена еще совсем маленьким.

Дело было в воскресенье, я сидела в кресле-качалке, придвинув его прямо к креслу Алисы, волосы у меня взмокли от пота. Неважно. Все было отлично.

Я спросила ее, каким был Трумен в детстве.

— Он был странным малышом. Такой светловолосый маленький мальчик с тонким голосом и живым воображением. Во всем остальном он был таким же, как любой другой ребенок. В нем не было ничего исключительного.

Его воображение заинтриговало маленькую Нелл. Ему тоже нравилось, как взлетало ввысь ее воображение. «Они сидели в доме на дереве на большой сирени прямо у нашей задней двери и обменивались еще совершенно детскими идеями».

Трумен был единственным сыном Лили Мэй Фолк. Лили Мэй была старшей из пяти детей, которые, осиротев, поселились рядом с Ли. Она рано вышла замуж и родила Трумена в семнадцать лет. Она развелась, а затем вышла замуж за Джо Капоте, чью фамилию и получил Трумен. Мать Алисы и Нелл, Фрэнсис Ли, играла на пианино на их свадьбе.

— Мама очень любила Лили Мэй. А Лили Мэй была ближе к моей маме, чем ко всем своим замужним сестрам. Я знаю, что они читали книги и обменивались ими, ну и все такое. Мама для Лили Мэй была образцом.

Нелл рассказала мне о том, как маленький Трумен отправился на поиски приключений. Дело было в 1936 году. Трумену было двенадцать, а Нелл десять. На другой стороне улицы в семье Роулсов гостила девочка по имени Марта. Она приехала из Милтона, штат Флорида, и была на четыре года старше Трумена. Нелл видела, как девочка сидела на ступеньках в купальном костюме. «Я завидовала, — сказала мне Нелл, — тому, что Трумен проводил так много времени с Мартой, с экзотической взрослой женщиной».

Нелл посоветовала мне расспросить Алису о том, что было потом. Я последовала ее совету.

— Трумен и Марта вбили себе в голову, что они убегут вместе, — рассказала Алиса, — поэтому они доехали автостопом до Эвергрина, придумав объяснение того, почему они едут одни. Служащий отеля понял, что что-то не в порядке, и позвонил сюда, чтобы кто-то приехал и забрал их. Здесь этому не уделили слишком большого внимания. Просто два маленьких ребенка озорничали. Никто не придал этому значения. Об этом вспоминали позже, когда оба они по разным причинам прославились. Оказалось, что через много лет она переписывалась с мужчинами через колонку в журнале для одиноких сердец, и так познакомилась со своим мужем, который стал соучастником ее преступлений.

История Нелл и Трумена приняла жутковатый оборот, так как Марта оказалась убийцей. Это была Марта Бек, которая вместе со своим мужем заманивала и грабила женщин, помещавших в газетах объявления о желании познакомиться. В конце сороковых они выдавали себя за брата и сестру, вступали в дружеские отношения с ни о чем не подозревавшими жертвами, а затем убивали их. Они стали известны как «убийцы одиноких сердец», их преступления сенсационно описывались в тогдашних аналогах популярных детективных журналов — в газетах, где писали о настоящих преступлениях, которые поглощали А. К. Ли и его сын Эд. Алиса и Нелл тоже очень любили детективные рассказы.

Статьи о преступном разгуле Марты Бек не упоминали о ее детском побеге с Труменом, может быть потому, что мать Трумена, Лили Мэй, умоляла соседей в Монровилле не говорить об этом.

«Она очень не хотела, чтобы кто-нибудь связал Трумена с Мартой. Она всем говорила: "Ничего не рассказывайте об этом. Ничего не рассказывайте об этом"». Никто и не рассказал.

Через много лет Трумен попросил Нелл поехать с ним в Канзас, чтобы собрать материалы об убийствах, произошедших в 1959 году на ферме, о которых он так живо рассказал в свой книге «Хладнокровное убийство». Она как раз завершила работу над романом, но он еще не был напечатан. Трумен хотел написать документальное повествование об убийстве семьи Клаттеров, которое должно было быть таким детальным и увлекательным, чтобы читаться как роман.

Ее старый друг, завоевавший литературный мир Нью-Йорка нахрапом, когда-то казался неудержимым. Но к концу пятидесятых годов он, казалось, сбился с пути. Нелл решила, что книга о Канзасе, которую он уже представлял себе, сможет стать для него поворотным пунктом.

— Я подумала, что, может быть, он совершит большое усилие и создаст серьезную книгу, я хотела поддержать его, — сказала Нелл.

Предмет книги интриговал ее не меньше, чем его.

Капоте назвал Нелл своей «помощницей по сбору материалов», что, конечно, не отражало по-настоящему глубину ее участия в работе над книгой. Время, проведенное в Канзасе, было последним периодом, когда два старых друга наслаждались настоящим чувством товарищества. В те годы, когда Капоте работал над книгой, и в те, что последовали за ее публикацией в 1966 году, он все больше злоупотреблял наркотиками и алкоголем.

«Трумен обожал сплетни и любил все приукрашивать, — сказала мне Нелл, — а иногда и откровенно лгать», — добавила она. Это была еще одна причина их отдаления друг от друга. Он сплетничал о ней, так же, как и о большинстве других знаменитых людей, которых знал, и ей это было неприятно.

Больше всего Нелл и Алиса были обижены из-за утверждения Капоте, что Фрэнсис пыталась утопить Нелл. «Вот вам южный гротеск», — сказал он.

Эта история привела Нелл и Алису в ярость. Даже спустя десятилетия в их голосах слышалось возмущение.

«Представь себе, что кто-то сказал бы такое о твоей матери», — заявила Нелл.

Когда я затронула эту тему, дружеский тон Алисы вдруг уступил место отвращению. «Я была рассержена, потому что у мамы был очень нежный характер. Ничто не могло бы заставить ее попытаться избавиться от одного из ее детей. Трумен в пьяном виде мог сказать все что угодно», — заявила Алиса.

После выхода «Хладнокровного убийства» и пришедшей за этим славы, Трумен стал больше интересоваться светскими знаменитостями, чем писательской деятельностью. Он устроил знаменитый черно-белый бал-маскарад в нью-йоркском отеле «Плаза» и постоянно участвовал в различных ток-шоу. Его новая книга, которую все так долго ждали, называлась «Отвеченные молитвы», неоконченный роман. Она вышла в 1986, через два года после его смерти в 1984 году от наркотиков и алкоголя.

Пока он двигался к своему концу, сестры Ли не хотели иметь с ним больше ничего общего. Нелл приехала на похороны Трумена в Лос-Анджелес, где он жил в гостевом доме Джоанны Карсон, бывшей жены Джонни Карсона.

Со временем злость Нелл смешалась с грустью из-за того, что жизнь Трумена сложилась таким образом, и он не сумел отказаться от наркотиков и алкоголя, и любых других демонов, преследовавших его и мешавших созданию других хороших книг, которые он мог бы написать.

Она стала думать, что придуманный им собственный миф уходил корнями в его несчастное детство в Монровилле и был неискоренимым изъяном характера, который он был не способен контролировать.

Во время одной из первых моих автомобильных прогулок с Нелл и Алисой, когда сестры препирались из-за того, что Нелл нажала на газ, когда зажегся желтый свет, они вдруг упомянули Трумена.

Нелл объяснила мне, что она чувствовала. Она считает, что Трумен лгал о других людях и изображал их хуже, чем они есть, потому что это было для него естественно, его не волновало, кому он причинял боль.

— Трумен был психопатом, моя милая.

Это меня зацепило. Нелл всегда говорила именно то, что хотела сказать. Она не бросалась словами, как дети, играющие на площадке и называющие друг друга «психами».

— Вы хотите сказать, он был клиническим психопатом? — спросила я.

— Насколько я могу понять этот термин, — ответила она, — он считал, что правила, которые применимы ко всем людям, к нему не относятся.

Глава двадцать первая

Сестры Ли любили изучать свой уголок южной Алабамы. В числе первых мест, куда меня отвезли Алиса и Нелл, были соседние городки Бёрнт-Корн и Скрэтч-Анкл. В 1814 году местные поселенцы сражались с индейцами крики в битве при Бёрнт-Корн. Через три года здесь официально был основан город. Теперь от него остались только бензоколонка, которую люди все еще называют Скрэтч-Анкл, несколько маленьких домов, церквей и разбитый магазин. Официально на картах пишется: «Франклин и окружающая территория». Но как возникло название Скрэтч-Анкл^[3]? Об этом спорят. Основная теория гласит, что оно появилось из-за блох, которые в те дни перескакивали с собак на людей и залезали мужчинам под носки и брюки, а женщинам как раз туда, где заканчивались их длинные юбки, а эти укусы начинали невыносимо чесаться.

Нелл, Джуди, Айла и я поехали за покупками в Мобил и заехали в большой торговый центр «Барнс и Нобл». После того, как выяснилось, что молодой продавец в отделе музыки не слышал о «Волшебной флейте» Моцарта, диск с которой Нелл хотела купить, она начала рассуждать об упадке цивилизации. В магазине, где продавали книги по истории, я обнаружила тонкую книгу в темно-красной обложке «Названия мест в Алабаме».

Возвращаясь домой в Монровилль, я прочитала вслух статью из этой книги о Бёрнт-Корн. У Нелл сразу возник вопрос: «Там есть статья о Смат-Ай?» Конечно же, на странице 129 была информация о городках в округе Буллок, и объяснялось, что это смешное название — «Глаз в саже» — пошло от «сажи, которой были измазаны лица или которая попадала в глаза людям, разжигавшим огни или проходившим мимо них…».

Нелл попросила меня найти в книге еще и город Реформ. По легенде, он так называется потому, что бродячий проповедник отказался возвратиться в это маленькое поселение до тех пор, пока его сошедшие с пути истинного жители не «реформируются». Оттуда и произошло. Джуди, Айла и Нелл предлагали другие забавные имена, некоторые из них были официальными, другие нет. Я прочитала статьи о городках, находившихся ближе к Монровиллю: в книге нашлись Пайн-Эппл, Опп, Мексия и город под названием Брютоне Мёрдер Крик, или Ручей убийства Брютона, где в 1788 году были ограблены и убиты три человека, путешествовавших по берегу реки. Снова наша поездка превратилась в воспоминания о старой Алабаме. Пока мы милю за милей проезжали хлопковые поля, в машине раздавался смех и одна за другой рассказывались истории.

Конечно же, имена некоторых названных в книге местечек скорее их описывали, чем восхваляли: Баг-Тассл, Грэйвел-Хилл, Нидмор и Хеллс-Хаф-Акр. Я уж не говорю о Раттлснейк-маунтин, Пенитеншиэри-маунтин, Синкин Крик, Поулкэт-Крик и городе, который раньше назывался Массакр-Айленд — безо всякой связи с Мердер-Крик^[4].

Прозвища, которые давали в те времена, были так же забавны, как и названия городов.

В одном маленьком городке, откуда был родом Том Баттс, он вырос вместе с Коротышкой Хайдоном, Жирдяем Бертом, Очкариком Уотсоном и Ногастым Райландом. Прозвища Коротышки и Жирдяя понятны, кузены Жирдяя — Свин и Медведь Берты — такие же ребята с фермы, как и все остальные, — получили от старших братьев, которые считали, что один плохо пахнет, а другой ходит из комнаты в комнату, переваливаясь. Доказать справедливость прозвищ трудно, но так считали все.

Ногастый Райланд, одноклассник Тома, был высоким. Что касается их приятеля, Ореха Гикори Солтера, то Том вообще не знал его настоящего имени и не представлял, каким образом юный мистер Солтер стал Орехом Гикори. «Когда он вырос, то стал проповедником в пятидесятнической церкви Святости. Я не знаю, зовут ли его по-прежнему Орехом Гикори. Можно попробовать разузнать». Но мы так никогда этого и не сделали.

Прохладным, солнечным октябрьским днем Нелл и ее друг Билл Миллер, бывший руководитель «Вэнити Фэйр», решили покататься по округе. Они пригласили меня присоединиться. Сначала мы остановились, чтобы позавтракать в «Нэнсис Ранч Хаус Кафе», преемнике злополучной «Вандас Кантри Китчен». На завтрак были яйца и овсянка грубого помола, бекон, тосты и кофе. Много кофе.

Официантка, молодаяженщина в черной ковбойской шляпе, остановилась у нашего стола.

— Не хотите еще кофе?

— Хотим, — ответила Нелл, — горы кофе.

В какой-то момент Нелл вытянула руку, чтобы показать нам большие наручные часы золотистого цвета.

— Чудесно, правда?

Она хмыкнула. Они были куплены по каталогу для слабовидящих людей.

На жемчужном циферблате были видны две огромных стрелки. Кен Джонсон, чья ювелирная лавка находилась на площади, заменил и без того большие стрелки еще большими. Она стала гордой обладательницей навороченных часов.

— Вот с ними буду доживать.

Доживать до конца жизни. Я уже привыкала к тому, как Нелл, Алиса, Дейл и Том говорили о таких вещах, как о само собой разумеющихся.

Мы ехали без какой-либо четкой цели, проезжая мимо лесопилок и хлопковых полей.

В конце нашей экспедиции мы заехали на маленький холм, где Клаузел-авеню переходила в более оживленную Клэрборн-стрит, шедшую по направлению к Вест-авеню. Когда мы проезжали Хоупвеллскую методистскую епископальную церковь, у Нелл возник вопрос.

— А что там сегодня написано на объявлении у мистера Марцетта?

Билл притормозил, и я громко прочитала:

— Свет Сына спасет вас от ожогов.

Умно, но любимым сообщением Нелл и Алисы оставалось обнаруженное ранее: «Как вы собираетесь провести вечность? С сигаретами или без?»

Язык для них всегда был игрой.

Глава двадцать вторая

Во многом на их язык повлияло раннее религиозное воспитание. Алиса, как и их отец, по-прежнему оставалась тесно связана с делами методистской церкви, Нелл щедро поддерживала церковь и, пока могла что-то слышать, посещала службы в Монровилле и на Манхэттене.

Но Нелл сказала, что, если бы она когда-то стала писать мемуары, то назвала бы книгу «Все, чем я обладаю». Это была строчка из стихотворения и гимна, написанного Сэмюэлем Стеннеттом, который был очень популярен в методистских лагерях.

В ее романе афроамериканец, преподобный Сайкс, поет и читает этот текст со своими прихожанами в то утро, когда Глазастик и Джим приходят с Кальпурнией в церковь. На всех прихожан сборников гимнов не хватает. И дети впервые видят, как регент подсказывает строки прихожанам, а те их повторяют.

В этом гимне земное существование полно бурь, а в будущей жизни в Земле обетованной все по-другому. Он начинается так:

Хор:

Но Алиса сильно сомневалась в том, что подобные воспоминания когда-либо, пусть даже после смерти, появятся. «Разные люди предлагали ей написать автобиографию, — сказала она, — но Нелл никогда не проявляла к этому интереса».

Если Нелл никогда не принималась описывать собственную историю, — а никто, и даже Алиса, не мог наверняка сказать, так ли это, — то мы знаем, что ее завораживали персонажи, населявшие сельские районы Алабамы. В прошлом и в настоящем.

Действительно, Нелл была настолько заинтригована серией убийств, произошедших в конце семидесятых годов в Александер-сити в Алабаме, что даже начала собирать материалы для хроники реального преступления, которая должна была быть написана в духе «Хладнокровного убийства». Ее «расследование» сосредоточилось на чернокожем священнике, постоянно получавшем страховку после того, как одна за другой умирали его жены и другие родственники.

Нелл около года собирала материалы по этому делу и брала интервью у людей, но постепенно отказалась от этого проекта.

Она сказала мне, что обнаружила сведения, которые ставили ее под угрозу уголовного преследования. Нелл не стала уточнять, что это была за информация. Сказала только, что передала свои записи писателю, преподававшему в то время в университете Оберна, но тот пришел к таким же выводам и тоже уклонился от работы.

— А кто был этот писатель? — спросила я.

— Ну я‑то знаю, а тебе надо будет выяснить, — ответила она.

Я не стала развивать эту тему. Алиса говорила примерно то же самое, что и Нелл.

Конечно же, ее документальная книга об этом деле была бы невероятно интересной. У. М. Максвелл, время от времени выступавший в роли проповедника, по странному стечению обстоятельств получил страховку после пяти загадочных смертей, произошедших в течение пяти лет.

В первых четырех случаях Максвелла представлял адвокат и бывший сенатор штата Том Рэдни — старший. Когда Максвелл попросил Рэдни заняться его делом в пятый раз, а речь шла о смерти его племянницы-подростка, Рэдни отказался. Во время похорон племянницы другой ее дядя выстрелил в сидящего на скамье Максвелла и убил его.

На последовавшем за этим суде Рэдни защищал дядю, которого признали невиновным по причине невменяемости. Том Рэдни — старший умер в 2011 году в возрасте семидесяти девяти лет.

Представитель защиты, который был главным источником информации для Нелл, позже утверждал, что она бросила проект, потому что с трудом писала и, может быть, у нее были проблемы с алкоголем.

Что бы ни происходило с книгой о Максвелле, я узнала, что у Нелл действительно могли быть с этим проблемы.

Сама я ничего подобного не видела. Я никогда не замечала, чтобы она выпивала больше одного-двух бокалов вина за ужином. И она никогда не звонила мне поздно ночью в ярости, хотя Том предупредил меня, что такое возможно.

— Я думал, стоит ли говорить тебе об этом, — сказал он, — не знаю, позвонит ли она тебе когда-нибудь в таком состоянии, но если это произойдет, я не хочу, чтобы ты тут же умерла от разрыва сердца. Мне она звонила. Алисе звонила. И другим друзьям тоже. И это просто поражает. Но что можно поделать. На следующий раз, когда вы встречаетесь, она об этом не вспоминает.

Мы помолчали минутку, пока я обдумывала услышанное.

— Спасибо за предупреждение. Вы правы, если бы я не знала о таком заранее, у меня мог бы произойти разрыв сердца.

— Однажды она позвонила Хильде, когда меня не было дома, и я потом чуть ее не растерзал. Хильде после этого она больше никогда не звонила.

— Она всегда с такой нежностью говорит о Хильде.

— И это правда. Я не знаю, действительно, не знаю, в чем тут дело. Может быть, это какая-то паранойя, связанная с ее славой и со страхом, что люди просто пользуются ей из-за ее денег или чего-то еще. Она обвиняет людей, оскорбляет их. Алкоголь это все подогревает. Я не знаю, может быть, она таким образом выпускает пар или что-то в этом роде. У всех у нас есть проблемы, и это — одна из ее проблем.

Если Капоте в этом отношении можно верить, то такие звонки она совершала уже много лет назад.

Меня поразила мысль о том, что это может быть оборотная сторона ее жажды жизни. С большой страстью приходит соблазн. Исключительные таланты связаны с демонами. Алиса была крайне дисциплинированной в своих привычках и повседневной жизни, а Нелл отличали большие аппетиты. В этом заключалась часть ее привлекательности: ее любовь к различным ощущениям, одушевленным спорам и еде.

Она никогда не была слишком толстой, но часто жалела, что не может похудеть фунтов на двадцать. Однажды она даже легла в местную больницу («это было в то время, когда можно было туда просто прийти и лечь») и в течение недели с помощью доктора питалась только жидкостью. Она сбросила вес, но потом быстро набрала его. Через много лет, когда мы с ней познакомились, она все еще думала о том, как похудеть.

— Мне не следует этого есть, — говорила она, глядя на стоявший перед ней десерт, — но я съем.

Мы сочувствовали друг другу, потому что я тоже хотела немного сбросить вес.

Она, впрочем, могла быть дисциплинированной. В разговоре Нелл жалела моего приятеля, который пытался бросить курить. Однажды мы заглянули в аптеку «Райт Эйд» и потом пошли к моей машине.

— Ты ведь никогда не курила, правда? — сказала Нелл.

Это не был вопрос, я действительно никогда не курила.

— Это очень тяжело, — продолжала она, — но это можно сделать. Вот я взяла и завязала.

Глава двадцать третья

Меня завораживала история семьи Ли, происходившей от рабовладельцев по материнской линии и трудившихся в поте лица бедняков — по отцовской. Получилось так, что выросший неподалеку, во Флориде, А. К. Ли приехал в соседнюю Алабаму, где и завел семью. Но расстояние между двумя семьями было огромным: он начал с того, что помогал родителям на их скромной ферме, а затем занялся правом и стал адвокатом, а в будущем и протитипом Аттикуса Финча для Нелл. Алиса рассказала мне, что ее отец отказывался копаться в земле, даже в саду — такое сильное отвращение он испытывал к земледельческой работе после своего детства на ферме во Флориде. А. К. так и не закончил среднюю школу, не говоря уже о колледже или юридической школе, но он «изучал» право, как это было принято тогда.

Алиса рассказала мне, что темно-коричневое пианино, стоявшее у стены, было первой крупной покупкой, совершейной ее родителями после свадьбы. Музыка много значила для Фрэнсис Каннингем Финч Ли. Некоторые соседи, правда, вспоминают миссис Ли, как тихую женщину, сидевшую часами на передней террасе, и, казалось, ничего не делавшую. Алиса и Нелл рассказывали, как звуки пианино, на котором играла их мать, заполняли собой всю гостиную, и как она любила петь и читать. Ее более привилегированное происхождение дало ей возможность соприкоснуться с искусством, и она с удовольствием передавала любовь к нему своим дочерям.

И в самом Монровилле, и в прессе много рассуждали о душевном здоровье Фрэнсис Ли и о том, как оно повлияло на воспитание Нелл. Эта тема поднимается в биографии Трумена Капоте, написанной Джеральдом Кларком, а затем еще раз в изданной в 2006 году Чарльзом Шилдсом биографии Харпер Ли. После того как ее второй ребенок стал плохо развиваться, у Фрэнсис произошел нервный срыв. Раньше никто не писал о том, что произошло с маленькой Луизой. Я внимательно слушала все, что Алиса была готова рассказать мне по этому поводу. Она хотела все прояснить и сделать это под запись, так как миф о матери особенно волновал обеих сестер. В интервью, которые они давали мне до моего переезда в Монровилль, и после того, как я поселилась рядом с ними, и в наших разговорах часто возникала тема страданий Фрэнсис и того, что это значило для Алисы, Нелл и всей остальной семьи.

Алиса была здоровым ребенком, а Луиза нет. Она плохо развивалась, и А. К. и Фрэнсис все больше тревожились. Они не понимали, что делать, и были совершенно обессилены.

— Мама заболела, — рассказывает Алиса, — потому что Луиза ничего не ела, плакала двадцать четыре часа в сутки и теряла вес. Мама думала, что вот-вот потеряет ребенка, и постоянно тревожилась. Она не могла отойти от плачущей девочки. Понимаешь, на ее глазах ребенок умирал от голода, и доктора не могли понять, что происходит. Они прописывали ей все возможные виды детского питания, которые только тогда существовали.

Ничего не помогало. А. К. целыми днями работал. Дома он ухаживал за своей женой, пятилетней Алисой и малышкой Луизой.

— Я не знаю, как он все это выдержал, — говорит Алиса, — потому что он тоже никогда не отдыхал, а малышка все время кричала.

В отчаянии они обратились к специалисту.

— Ну, вот, в конце концов они поехали в Сельму к знаменитому педиатру, доктору Уильяму У. Харперу. Он поставил правильный диагноз и разработал сложный алгоритм питания для малышки, которая, как рассказывал папа, сразу же ей понравилась, она начала есть и перестала плакать.

Френсис испытала облегчение, но осталась совершенно без сил. Она была сильно расстроена и демонстрировала признаки того, что ее семья время от времени называла «нервным заболеванием».

— Да, у мамы это было, — говорит Алиса, — она просто рухнула. И нас отправили к бабушке в Финчбург.

И снова семье Ли пришлось сражаться с серьезной болезнью и обращаться за помощью к специалисту. В то время, когда душевные болезни часто путали с недостатками характера, для такого решения понадобилось большая сообразительность. Люди, страдавшие от депрессии, повышенной тревожности и других подобных заболеваний обычно не могли рассчитывать ни на диагноз, ни на правильное лечение. Но с Фрэнсис все было по-другому, она лечилась в Мобиле, сначала в больнице, а затем амбулаторно.

По правде говоря, доктор Харпер спас не только малышку Луизу, но и семью из четырех человек, в которой Фрэнсис испытывала приступы психического заболевания, А. К. был завален работой, лишен сна и вынужден заботиться о больной жене и двух маленьких дочках. В этом отношении, как и во многих других, семья Ли незаметно опередила своих современников. Фрэнсис, по словам Алисы, смогла снова обрести эмоциональное равновесие.

Не только А. К. обогнал свое время, так же поступила и Фрэнсис, которая смогла вылечиться. Она прожила год в разлуке с семьей у родственников рядом с Мобилом.

Жизнь А. К. похожа на жизнь Аттикуса не только из-за его юридической практики. В течение какого-то времени он день за днем выполнял обязанности отца-одиночки, заботясь об Алисе и малышке Луизе с помощью чернокожей женщины, напоминающей Кальпурнию из романа, и соседей, которые все знали друг о друге, и хорошее, и плохое.

Через несколько лет, когда здоровье Фрэнсис уже давно стабилизировалось, они с А. К. решили завести еще двух детей. Луизе было пять, когда родился Эд. Еще через пять лет у Ли родился их четвертый и последний ребенок, девочка.

А. К. и Фрэнсис были так сильно благодарны доктору Харперу, что, когда маленькая сестренка Луизы появилась на свет в спальне на втором этаже на Алабама-авеню, родители дали ей второе имя Харпер.

Нелл Харпер Ли родилась 28 апреля 1926 года.

Все мальчики и девочки, которых назвали Харпер в честь Харпер Ли, должны знать, что имя связывает их не только с писательницей, но и с теперь забытым педиатром из Сельмы, который в 1916 году спас тяжело больную малышку по имени Луиза Ли.

Сестры Ли, столько лет хранившие молчание, начали разбивать мифы о своей матери и о своей жизни вообще. По желанию Нелл я однажды отправилась в старое здание суда с разведывательной миссией. Там в стеклянной витрине был выставлен один из экспонатов — словарь, который А. К. Ли, как там утверждалось, подарил молодому Трумену. Как только Трумен слышал неизвестное ему слово, он вытаскивал из кармана словарь и находил там его.

Это очаровательная история, но есть одна проблема.

— Чушь, — сказала Нелл, когда я показала ей фотографию словаря, — этого никогда не было.

По ее словам, отец никогда ничего подобного не делал.

Алиса рассказала мне, что книга тети Капоте Марии Рудисилл вызвала у нее такое отвращение, что она сожгла ее в куче осенних листьев на заднем дворе. Рудисилл сначала издала книгу «Трумен Капоте: история его странного и экзотического детства, написанная тетушкой, помогавшей его воспитывать», а затем «Южные призраки Трумена Капоте».

Как только начинаешь знакомиться с историей нескольких поколений семьи Ли, то узнаешь и о чернокожих женщинах, связанных с этой семьей.

Однажды в воскресенье Том сопровождал меня с Алисой во время долгой поездки по Бёрнт-Корн, Финчбургу, Скрэтч-Анкл и некоторым другим городкам. Когда мы ехали по дороге к Финчбургу, Алиса показала мне маленькую белую церковь.

— Когда я была маленькой, эта церковь много значила для меня. Это была церковь кухарки моей бабушки. Церковь Хенепин. Я играла с дочерью Хенепин по имени Фанни Ли, ее назвали в честь моей мамы.

Алиса хотела, чтобы я поняла — расовые отношения на Юге были не такими простыми, как их часто изображают. Она сказала мне:

— С Джулией все тоже самое. Никто и не подумал бы позволить ребенку невежливо с ними разговаривать. Моя бабушка строго бы меня отругала. Когда я росла, у нас всегда была кухарка, а часто еще и кормилица для малышей, и мама буквально растерзала бы нас, если бы мы были грубыми и невежливыми с этими людьми.

Том Баттс с заднего сиденья рассказал о своем собственном подобном опыте.

— Меня однажды выпороли за то, что я пререкался со старым чернокожим. Нам внушали уважение, но в то же время четко проводили границы.

Позже, когда Том стал проповедником в церкви рядом с Мобилом и поддерживал интеграцию, то однажды он обнаружил в своем дворе горящий крест^[5]. Это было в 1957 году, но даже в 1984 к его двери прибили карточку с буквами «ККК», на которой было написано: «Мы следим за тобой, и нам не нравится то, что мы видим».

Алиса вспоминала, как преданны были их семье работавшие у них мужчины и женщины.

— В то утро, когда умер мой отец, — в раннее воскресное утро пятнадцатого апреля 1962 года было Вербное воскресенье, — еще и часа не прошло, как ко мне зашла работавшая у меня чернокожая женщина в белой одежде: «Мисс Алиса, я сделаю все, что в моих силах». Такую преданность нельзя забыть.

Глава двадцать четвертая

Когда я стала жить рядом с сестрами Ли, то наконец приняла решение, которое обдумывала уже много лет. Я подала запрос на усыновление ребенка из Китая, решив, что к тому времени, когда процесс завершится, уже буду замужем и создам семью. Я всегда любила детей, у меня хорошо складывались с ними отношения, а время уходило.

Мне казалось, что сестры Ли могут скептически отнестись к этой идее, и так и произошло.

— О Господи! — воскликнула Нелл, когда я рассказала ей о своих планах, пока мы пили кофе за моим кухонным столом. — Сколько тебе будет лет, когда этот ребенок закончит школу?

Я уже тысячу раз считала это сама. Если все будет идти с обычной для таких усыновлений скоростью, то мне будет около шестидесяти.

Я долго обдумывала это решение. Хорошо ли будет ребенку, если его усыновит одинокая немолодая мать с волчанкой? Можно ли было реально рассчитывать, что при подобных условиях я смогу обеспечить ребенку то воспитание, которое собиралась дать? Но мои доктора поддерживали меня, и я знала, что мои родители, брат и весь сплоченный круг моих родственников и друзей примут этого ребенка с распростертыми объятиями.

Нелл рассказала Алисе о моем решении прежде, чем я успела сделать это сама.

— Я так понимаю, что у тебя есть новости, — сказала мне Алиса через несколько дней, когда мы сидели в ее гостиной.

— Усыновление? А я разве вам об этом не рассказывала? Я думала, что говорила.

— Не-е-ет, — ответила она, растягивая слово. Она не сказала, но я поняла, что ей было бы приятнее услышать об этом непосредственно от меня. Я уже интуитивно привыкла по возможности рассказывать им обеим все интересные новости одновременно.

— Я просто не понимаю, зачем ты хочешь взять этого ребенка.

Она напомнила мне, насколько редко в их время одинокие женщины решались на такой шаг, даже если агентство по усыновлению им это и разрешало. Вскоре оказалось, что процесс усыновления в Китае резко замедлился. Путешествие, которое я собиралась совершить в 2007 году в составе созданной агентством группы, так и не произошло.

* * *

Шашлычная Мелвина притаилась на Черри-стрит, с той стороны, где дорога проходит между Клэрборн-стрит и Пайнвиль-Роуд. Это любимый ресторан местных жителей, и на то есть причины: в нем накурено, влажно, полно запахов, но зато там вкусно кормят. Правда, тем, кто регулярно посещал его, как это делали мы, необходимо было бороться с лишними калориями. Мы с Нелл два раза в неделю отправлялись в спортивный зал Пегги Вэн. Занятия проходили в одноэтажном белом кирпичном здании, которое называлось Общинным домом, находившемся в семи минутах езды от центра Монровилля и стоявшем на холме прямо над прудом, где плавали утки. Мы часто встречались здесь на парковке с еще одной постоянной посетительницей, Джулией.

Попав туда в первый раз, я осмотрела большую комнату. В ней были паркетные полы. Я увидела около двадцати женщин за семьдесят и восемьдесят и одного мужественного джентльмена. Большие окна выходили на заросший деревьями овраг. Весной за окнами толпились розовые и красные азалии, которые, казалось, подслушивали, что мы делаем на занятиях.

В 10 утра по понедельникам и средам мы начинали наши обычные упражнения под большим зеркальным шаром. Я была в два раза моложе своих одноклассниц, но чувствовала себя как дома, моим суставам, болевшим то в локтях, то в бедрах, растяжка явно шла на пользу. Более серьезной проблемой была усталость. Здесь явно негде было прилечь. В самые мои утомительные дни мне казалось, что сила притяжения увеличилась. Но я же хотела набраться энергии и надеялась, что занятия физкультурой придадут мне сил.

Здесь когда-то в пятидесятые устраивались танцы и играли оркестры. Дамы в прекрасно сшитых шелковых платьях цвета изумрудов или сапфиров кружились, освещенные мерцавшим светом зеркального шара под довольными взглядами мужей и поклонников с их зачесанными назад волосами и тщательно отглаженными костюмами.

«Они приглашали уже вышедшие из моды оркестры», — сказала Дейл Уэлч, библиотекарь на пенсии. Дейл посещала другие занятия физкультурой для людей старшего возраста в фитнес-клубе для христиан «Серебряные кроссовки» в YMCA, потом Нелл будет ходить туда с ней. Когда Дейл проезжала мимо Общинного дома, то каждый раз в ее ушах звучала музыка тех старинных танцевальных оркестров.

— Для нас это была возможность нарядиться и выйти в люди. В то время мы действительно танцевали. Это было очень весело. Это было очень элегантно.

Дейл скучала по тогдашним развлечениям, но при этом признавала, что доброе старое время не для всех было добрым. Только белые пары в Монровилле имели возможность кружиться на танцевальном полу. Присутствовавшие там чернокожие мужчины и женщины не танцевали и не развлекались. Они подавали закуски.

Я подумала об этом в тот день, когда пришла с Нелл и Джулией на занятия. Половина присутствовавших были белыми, половина — чернокожими, и, когда мы встали в большой круг, нас объединял дух товарищества. Пегги увеличила громкость на переносном магнитофоне, стоявшем на сцене, где когда-то играли танцевальные оркестры. «Запомните, — сказала она нам, — пятка-носок, пятка-носок». По тому же самому паркету под тем же самым зеркальным шаром двигался совсем другой Монровилль. Из всех, кто кружился в этой комнате, я была единственной, кто не помнил того времени, когда половину из здесь присутствующих не допустили бы на танцы. И не разрешили бы ходить в те же школы, пользоваться теми же туалетами, пить воду из тех же фонтанчиков.

Теперь в комнате преобладали другие цвета, были видны не формальные платья, а мягкие вельветовые костюмы, которые нравились многим женщинам. Пегги сказала нам принести серые металлические складные стулья с одного конца комнаты в другой и составить из них большой круг.

«Не забудьте, сидя, вы должны выглядеть величественно».

Пегги было за шестьдесят, она была стройной и гибкой и казалась воплощением энергии и смелости, а мы изо всех сил продемонстрировали то величие, на которое были способны.

Мы попытались медленно, грациозно и с прямыми спинами опуститься на стулья. Сидеть на них величественно. Ну мы по крайней мере попытались, под некоторыми из нас стулья скрипели сильнее, чем под другими. Мы держали себя в разной степени величественно, вытягивали руки над головой, шевелили ступнями, сгибали колени. У меня в очередной раз наступил момент озарения: «О боже, я занимаюсь физкультурой вместе с Харпер Ли», — но надо признаться, что такие моменты теперь возникали уже реже, чем раньше. Я уже привыкла к жизни с Нелл и Алисой. Дни вошли в свой ритм. Это не был ритм жизни журналистки в Чикаго, но в нем было свое сердцебиение и такт. Я уже освоилась.

Однажды мы возвращались домой после очередной отчаянной попытки мисс Пегги сделать нас более подвижными, и я спросила Нелл, зачем нашему инструктору нужно было заканчивать каждое занятие короткой проповедью, основанной на библейских темах?

— Мне не обязательно соединять заботу о душе с физическими упражнениями, — сказала Нелл, — но Пегги молодец.

Она повернула на Алабама-авеню.

Как она относилась к тесному переплетению религии с общественной жизнью? Я сказала, как меня по-прежнему удивлял тот факт, что любое публичное мероприятие здесь начиналось с христианской молитвы.

— Я думаю, дело в том, что я привыкла смотреть на вещи с точки зрения отделения церкви от государства, — сказала я.

Мои слова вызвали искренний смех.

— Большинство здешних людей, — ответила мне Нелл, — с такой точки зрения ни на что не смотрят.

Связь с Библией, как отметила Нелл, окрашивает работы великих южных писателей. Она утверждает, что перевод Библии короля Якова — непревзойденная книга с точки зрения использования языка.

«Многим из нас, — пишет Юдора Уэлти, — южанам моего поколения, собиравшимся стать писателями, повезло в том или ином смысле, хотя и по-разному, так как мы не были лишены перевода Библии короля Якова. Ее ритмика прочно закрепилась в нашем слухе и нашей памяти. Доказательство или тень этого присутствует во всех наших книгах: "В начале было Слово"».

* * *

Однажды, выйдя из здания почты, построенного в 1933 году и расписанного внутри Управлением общественных работ, я остановилась наверху лестницы и огляделась. Что бы подумали об этой площади те люди, которые бывали здесь в тридцатые годы, во времена «Пересмешника»?

Все здесь было слишком большим. На другой стороне улицы перед старым зданием суда стояли такие большие фургоны и внедорожники, что в них надо было не садиться, а влезать. Внутри у них было больше держателей для чашек, чем пассажирских сидений, и туда ставили пластмассовые бутылки кока-колы, вмещавшие жидкости в три раза больше, чем когда-то давно маленькие стеклянные. Люди тоже стали больше, шире и немного выше. Семья, получающая средний доход, живет с таким уровнем комфорта и с таким количеством электроприборов, о котором подобные семьи в тридцатые годы не могли даже подумать.

Но не все здесь изменилось.

Даже сегодня легко можно завести разговор на почте. Хозяин «Красной и белой бакалеи Дарби» вполне может назвать вас по имени.

Но, как и в большей части страны, город набит товарами, и выбор их бесконечен.

Я сказала Нелл, что люди эпохи Великой депрессии, оказавшись там, где я стояла в тот день, посмотрели бы на современный мир с удивлением и возмущением. Они были бы поражены удобством, разнообразием и процветанием даже в таком городе, где жизнь идет нелегко. Но в то же время они их возмутили бы излишества, отступление от строгих моральных правил, и то, что люди теперь не так уж часто смотрят друг другу в глаза.

— Ты совершенно права! — ответила она.

Мы обсуждали то, что за все изменения надо платить. Удобство очень привлекательно, но покупка товаров не выходя из машины вряд ли может заменить общение, происходившее раньше в магазине. Мы часто возвращались к этой теме — к той цене, которую мы платим за удобство, каким бы привлекательным оно ни было.

* * *

Послеполуденное солнце уже смягчалось, скоро должны были наступить сумерки. Мы с Алисой разговаривали уже несколько часов, после того, как я придвинула маленькое кресло-качалку прямо к ее креслу.

И тут неожиданно из спальни в глубине дома вышла Нелл.

— Вы уже готовы отправиться кормить уток?

Я посмотрела на Алису.

— Думаю да.

У пруда всегда можно было увидеть и обсудить что-то новое. Одна утка иногда пропадала. Обычно потом она появлялась, и оставалось загадкой, где она была в предыдущий день. Однажды одну утку сбила машина, и ее покрытое перьями тельце обнаружили на дороге. Джуди услышала это от подруги и сказала Нелл, та сказала Алисе, а Алиса сказала мне. Я называла это «радио Монровилль».

Кубинцы называют такую передачу новостей из уст в уста «радио Бемба», «бемба» — жаргонное слово, обозначающее «губы». Однажды вечером, когда мы с Нелл были в «Макдоналдсе», я упомянула при ней это выражение. Мы разговаривали о том, кто в городе больше всех сплетничает и почему. Многие, безусловно, претендовали на первое место. Имя того человека, которому Нелл присудила первенство, не должно было выйти за пределы нашей огороженной оранжевыми пластиковыми стенами секции. Она сразу же это оговорила. «Это не для записи».

Она описала те многообразные заслуги, за которые этот человек должен был получить награду. Один из ее рассказов меня насмешил. Она тоже засмеялась, а потом на минуту стала серьезной.

— Не вставляй это в книгу, — сказала она.

— Не для записи, мы же договорились.

Позже Нелл спросила меня:

— А как это называется? Ну это радио?

— «Радио Бемба». А произносится «ра-ди-о Бем-ба», — я быстро произнесла слово по слогам.

Нелл кивнула.

— Я хочу это запомнить.

Время от времени, сообщая Нелл о том, что кто-то сказал кому-то, кто передал это мне, я приводила местную версию названия: «радио Монровилль». Это название не было таким уж смешным. «Бемба» просто слетает с языка благодаря игровой ономатопии. Ономатопия — тоже слово, которое слетает с языка.

Нелл постоянно занималась грамматическим анализом языка.

Однажды, когда мы недолго ехали по Алабама-авеню, она заставила всех четверых людей, сидевших в машине, задуматься о происхождении слов «овсяные хлопья» и «акушерка». Мы собирались пораньше поужинать в «Дэвиде Кэтфиш Хаус». За рулем сидела Катрин Доукинс, я рядом с ней, а Нелл и Алиса были на заднем сиденье. Катрин была давнишней подругой сестер Ли, примерно ровесницей Нелл и тоже методисткой. Раньше она была служащей в «Вэнити Фэйр», а теперь работала в аптеке в «Мире еды».

— Надеюсь, что все в порядке, милочка, — сказала Катрин. Она взглянула на меня, — тебе не надоел «Дэвиде»?

Я была там уже раз двадцать. Думаю, что и она, и сестры Ли уже сбились со счета, и количество их посещений явно приближалось к сотне.

— Нет, мне нравится «Дэвиде», и их кукурузные оладьи мне тоже нравятся. Для диеты, конечно, не очень.

Нелл тоже следила за калориями.

— Мне не стоит брать эти хлопья с сыром, — сказала она, — но я возьму.

— А вы знаете, что про хлопья можно говорить в единственном числе? — она напомнила нам о британском происхождении слова «grits».

Так мы и ехали мимо старого административного здания «Вэнити Фэйр» и «Сентрал Сапплай», мимо «Бургер Кинга» и «Макдоналдса», мимо «Винн-Дикси» и больницы. Мы проехали мимо нового сетевого магазина, торговавшего автодеталями.

Алиса выглянула в окошко.

— Вот как раз то, что нам нужно, — сказала она, — еще один магазин автодеталей.

— Ты видела сегодня Джулию? — спросила меня Нелл.

— Да, — ответила я, — я была у нее дома.

— Ее дом так спрятан, — сказала Нелл.

Дом Джулии, действительно, легко было проскочить.

— Мы полюбовались ее садом и грушевым деревом. Я хотела еще расспросить ее о том времени, когда она работала повивальной бабкой.

— А ведь это старинное выражение из среднеанглийского языка, правда?

— Похоже на то. Я не знаю. Надо будет посмотреть в словаре.

Нелл напомнила нам, что слово «midwife» не такое простое, как можно подумать. «Mid» в то время могло означать союз «с», а не только «середина» или «посредник». Ну a «wife» когда-то просто значило «женщина». «Midwife» работала с женщинами, помогая им рожать детей. Или что-то в этом роде.

Когда мы доели своих жареных сомов, Алиса открыла свою сумку и вытащила оттуда четыре завернутые в фольгу шоколадки «Херши Киссес». С блеском в глазах она дала каждой из нас по одной, «потому что еда без десерта — это все равно, что фраза без точки».

Глава двадцать пятая

Когда мы ужинали в городе, то обычно это было в «Рэдлис» или «Дэвиде», но однажды Нелл предложила нам с Дейл что-то новое.

— А как насчет того, чтобы для разнообразия отправиться в мексиканский ресторан?

И мы поехали туда. Я сотни раз проезжала мимо этого места по дороге в прачечную в Экселе вместе с Нелл, или когда мы ехали с Томом в «Саус Форти», но внутрь ни разу не заходила. «Ларедо Грилл» казался кусочком Мехико, возникшим из ниоткуда на 84‑м шоссе. Это была приземистая глиняная постройка, стоявшая между «Дэвиде Кэтфиш Хаус», который выглядел как деревянная хижина и сверкал яркими огнями, словно «Дом вафель»^[6] с его большими окнами и черно-желтой рекламой.

Судя по разноцветной вывеске, «Ларедо» был задуман как место для праздников, но выглядел он всеми забытым. Давно существовавшие рестораны, стоявшие на другой стороне улицы, были полны постоянных посетителей, наслаждавшихся привычной южной пищей.

Нас с Нелл должна была забрать Дейл.

Мы с Алисой болтали в гостиной, пока Нелл собиралась у себя в комнате.

— Привезти вам что-нибудь? — спросила я у Алисы.

Она скривила лицо.

— Нет, спасибо. Я ненавижу мексиканскую еду.

Она протянула слово «ненавижу» так долго и с таким чувством, что я поневоле рассмеялась.

— Прекрасно. Значит, никаких энчиладас. Может быть, коктейль из «Макдоналдса»?

— Нет, у меня есть суп. Мне ничего не нужно. Просто радуйтесь жизни и не волнуйтесь обо мне. У меня есть все это.

Алиса кивнула в сторону лежавшей на столе рядом с ее креслом стопки бумаг, журналов и книг. Я знала, что она с радостью оставалась одна. Даже теперь, когда ей было за девяносто и она почти оглохла и пережила многих своих клиентов, такие спокойные минуты для нее были очень важны. Даже в свое свободное время она соблюдала дисциплину. Отвечала на одно или два письма — она все еще регулярно переписывалась с друзьями и родственниками, а потом в награду позволяла себе спокойно почитать.

После темноты друзья уже вряд ли могли неожиданно нагрянуть, так что она могла надеяться, что в течение долгого времени никто не будет отвлекать ее от чтения. Ее младшей сестренки несколько часов не будет дома, и она наверняка уселась в кресле и пожелала нам спокойной ночи с удовольствием и даже с некоторым облегчением.

А вот Нелл, наоборот, с радостью ждала вечернего общения.

В «Ларедо Грилл» было больше посетителей, чем мы предполагали. Все, за исключением одной семьи за маленьким столиком, были индийцами. Они сидели за несколькими сдвинутыми вместе столами, образовавшими один очень длинный.

После того, как мы заказали себе энчиладас, Нелл обратилась к официантке с просьбой. Не могла бы она рассказать нам, кто эти люди за длинным столом? Это что, семейная встреча? Это одна большая семья?

Официантка пожала плечами и спросила, не нужно ли нам что-то еще.

— Пожалуйста, попробуй ты, — попросила меня Нелл.

Я училась в Парагвае и в Испании и повторила ее вопрос официантке по-испански. Она просияла и стала объяснять, а я переводила ее ответ для Нелл и Дейл.

По словам официантки, это была одна из регулярно происходивших встреч семей, приехавших из Индии и владевших мотелями в округе Монро и в соседнем округе Конека. Некоторые из них были родственниками, другие нет. В тех городках, где они жили, включая Монровилль, они были одними из немногих выходцев из Южной Азии. А во время этих ужинов их переполняло ощущение товарищества и единства.

Нелл была в восторге. Она извинилась перед официанткой за то, что задерживает ее, но стала задавать новые вопросы. Как давно большая часть этих людей здесь живет? Почему они выбрали этот ресторан для своих встреч? Официантка не знала.

Мы попытались потихоньку наблюдать за оживленным столом, где много разговаривали, передавали друг другу еду, наполняли стаканы с водой. Здесь явно были представители четырех поколений, от детей до женщин за восемьдесят. Вряд ли они обращали внимание на наш столик, за которым сидели три человека, две высоких седых женщины и невысокая блондинка. Я уже столько раз бывала с Нелл в ресторанах, что обычно сразу чувствовала, если кто-то ее узнавал и начинал, пусть даже потихоньку, наблюдать за ней.

Может быть, кто-то и узнал Нелл Харпер и отправил маленького мальчика поздороваться с ней. Но я сомневаюсь. Она была в прекрасном настроении, и ее заразительный смех, наверное, время от времени долетал до большого стола. Может быть, именно это и привлекло внимание мальчика.

Это был очень красивый ребенок, четырех или пяти лет, со светло-коричневой кожей, темными волосами и большими карими глазами.

Он подошел сам по себе, остановился в нескольких футах от Нелл и стал внимательно на нее смотреть. Он не улыбался. Он не выглядел несчастным. Он просто смотрел, и его большие карие глаза были полны спокойного, невинного любопытства.

Нелл не сразу заметила, как он подошел. Она слегка кивнула ему, а потом продолжала разговаривать, но затем с удивлением снова на него посмотрела. Он просто стоял.

Вот так они молча смотрели друг на друга, пока Нелл не засмеялась. Она протянула руку и взъерошила ему волосы. Он застенчиво улыбнулся и помчался обратно к большому столу. Нелл посмотрела на женщину, наверное его мать, к которой он прибежал. Она кивнула, как бы желая сказать: «Какой милый у вас ребенок», — и вернулась к нашей беседе.

Обычно Нелл не любила, когда дети вмешивались в разговоры за столом. Она в отличие от Алисы совсем не жаждала общаться с младенцем или ребенком в ресторане. Но эта встреча очаровала ее.

Мы с Дейл позже обсудили этот эпизод. Пройдет лет десять, и этот маленький мальчик будет читать «Убить пересмешника» на уроках английского в восьмом или девятом классе. И он никогда не узнает, что однажды встречался с его загадочной создательницей.

Когда я смотрела, как Нелл с увлечением наблюдала за теми индийскими семьями в ресторане, то поневоле в очередной раз почувствовала, как сжалось мое сердце при мысли, что она могла бы написать еще много книг. Она восхищалась трудолюбием индийцев. Особенно сегодня, когда, как ей казалось, слишком многие родившиеся и выросшие в здешних местах, считают, что мир обязан содержать их. Я представила себе, какой она могла бы написать роман, где действовали бы иммигранты, вроде тех, что сидели за соседним столом, как бы внимание к деталям и разным характерам, сочувствие к аутсайдерам помогло бы ей при изучении субкультуры выходцев из Южной Азии, живущих в южной Алабаме.

В тот вечер мне было немного грустно, как и в тот день, когда мы вместе с Нелл брали интервью у Маргарет Гарретт. Это было напоминание о том, как сильно Нелл нравилось заниматься тем, что она перестала делать, по крайней мере ради написания книг, — изучать, как живут люди, присматриваться к нюансам взаимоотношений между ними, как это делала Джейн Остин в своих романах, как она сама сделала в «Убить пересмешника».

Глава двадцать шестая

Год начался нелегко. Прошла только пара недель после наступления 2005 года, как Нелл получила плохие известия из Нью-Йорка. Умерла ее подруга. Она сообщила мне об этом, когда мы стояли перед ее домом. Я устала. Она тоже. Даже январское небо выглядело усталым, оно было блекло-голубого цвета с полосками серого.

Нелл выехала на дорожку перед домом одновременно со мной. У меня обострилась волчанка, и я несколько дней оставалась в постели. Теперь мне надо было обязательно поехать в город по делам.

Нелл вышла из своей машины и помахала мне рукой. Я открыла окно машины и помахала ей в ответ. Она сделала несколько осторожных шажков в мою сторону. Я выключила зажигание и вышла. Ведь если дверь оставить открытой, то лампочка в салоне зажигается, и если она горит слишком долго, то аккумулятор садится. Я оставила дверь открытой и не обращала внимания на настойчивые «бип-бип-бип», так как не хотела заставить Нелл чувствовать себя зажатой в угол нашей непривычной для нее близостью. Открытая дверь показывала, что я вышла просто для минутного приветствия.

Нелл видела, как я торопливо шла через газон перед моим домом, и, как я и рассчитывала, ждала меня рядом со своим бьюиком. Маленький боковой дворик между ее дорожкой и моим двором был очень неровным. Здесь росли две высокие сосны, и их скрюченные корни, которым некуда было дальше развиваться, вылезали из земли.

— Как дела? — спросила она.

«Сносно, но не более того», — подумала я.

— Хорошо, — сказала я, — а как ваши дела?

Обычно она отвечала: «Сносно». Но тут Нелл минутку помолчала. Что-то было не в порядке.

О нет, подумала я. Алиса.

Она была активна. Но ей же было девяносто четыре года. Мы все понимали, что для фатального исхода достаточно падения или пневмонии. Однажды вечером у меня раздался поздний телефонный звонок. Даже сквозь сон я подумала: «О нет, Алиса. Пожалуйста, еще нет». Но в тот раз просто кто-то ошибся номером. Другой раз один общий друг сказал мне: «У нас плохие новости». — «О нет, Алиса». Плохой новостью была чья-то болезнь. И в тот день тоже Алиса, как обычно, была в порядке. Нелл сказала мне, что умерла ее подруга Нелл Рэнкин.

— О, Нелл, мне очень жаль.

— Бо́льшая часть моих друзей уже под землей.

Это явно была ситуация не для минутного приветствия. Я слышала, как «синий старик» издавал «бип-бип-бип» на моей дорожке, но так его и оставила. Пока мы разговаривали, я прижала ладонь ко все еще теплой поверхности машины Нелл. Указательный палец моей левой руки раздулся и болел. Ощущать тепло было приятно. Нелл тоже была невероятно усталой, но по другой причине. Она была измождена из-за потери.

Оперная певица Нелл Рэнкин была ее нью-йоркской подругой. Она тоже была уроженкой Алабамы, еще одной Нелл из Алабамы. Певице шел восемьдесят первый год, она была всего на два года старше Нелл Харпер.

Темноволосая Рэнкин, драматическое меццо-сопрано, родилась в 1924 году в Монтгомери, в музыкальной семье. Даже в детстве она прекрасно пела и занималась пением. Потом, в пятидесятые — шестидесятые годы она стала звездой «Метрополитен-опера» и прославилась своими ролями в «Аиде» и «Кармен». Она умерла из-за полицитемии, болезни костного мозга, в четверг, 13 января.

Нелл рассказала мне, что она не переставая говорила по телефону. Или, по крайней мере, ей так казалось. Она беспокоилась из-за мужа Нелл, врача Хью Дэвидсона, с которым та прожила пятьдесят лет. Он был безутешен.

Иногда большое расстояние между Манхэттеном и Монровиллем приносило комфорт, становилось определенной формой частной жизни. Но в такой ситуации, как сейчас, когда ей надо было все решать издалека, это вызывало раздражение.

Нелл просияла, когда начала рассказывать мне о своей подруге.

— Она пела по всему миру.

Ее подруга была выдающейся женщиной, завораживавшей публику своим теплым, мощным голосом. Когда-то у неебыл ягуар. Не тот ягуар, который с колесами. Настоящий ягуар. С зубами.

О ее смерти не сразу сообщили прессе. Некрологи начали появляться примерно через неделю. Я искала их в Интернете.

В некрологе в «Нью-Йорк Таймс» было отмечено: «Помимо своих выступлений в Метрополитен, миссис Рэнкин выступала в крупнейших оперных театрах по всему миру, включая «Ла Скала», где она исполняла партию Кассандры в «Троянцах» Берлиоза в 1960‑м, в театре «Сан-Карло» в Неаполе, где она пела Адальгизу в «Норме» Беллини в 1963 году. Кроме того, она выступала в Чикаго, Форт-Уэрте, Буэнос-Айресе, Гаване, Мехико и Афинах».

Известно, что Рэнкин привела своего полудрессированного домашнего ягуара, Короля Тута, на переговоры о заключении контракта в «Метрополитен-опера» в качестве «средства для переговоров».

Я распечатала несколько некрологов, приложив свою записку, положила их в пластиковый пакет магазина «Мира еды» и повесила пакет на дверной ручке дома сестер Ли. Когда мы в следующий раз увиделись, я не услышала обычных поддразниваний насчет того, что она с легким пренебрежением называла моим «волшебным ящиком». Она просто сердечно поблагодарила меня. Не могу ли я поискать еще и другие некрологи? Я так и сделала и передала их ей.

Пожилой возраст неизбежно приводил к потерям друзей и родственников Ли. Одной из самых тяжелых смертей был уход Грегори Пека в 2003 году.

Уже во время моего первого разговора с Нелл под шум кондиционера в моей комнате в мотеле «Бест Вестерн» мы говорили о Пеке. Я сказала ей, что в рамках программы «Одна книга, один Чикаго» в Чикаго будут на различных мероприятиях показывать фильм. Большинство поклонников «Пересмешника» видели Аттикуса в облике Грегори Пека. И Нелл это нравилось.

— Какой же он чудесный, — сказала она тогда. Он был ее близким другом, вечно окруженным для нее волшебным ореолом кинозвезды.

С самого начала дружба Нелл с Грегори Пеком распространилась и на его семью: на жену Веронику, скончавшуюся в 2012 году, и на их двоих детей, режиссера-документалиста Сесилию Пек и актера и продюсера Энтони Пека. Меня позабавило, что Нелл предложила свести меня с Энтони Пеком. Потом она произвела быстрый подсчет и решила, что у нас слишком большая разница в возрасте. Впрочем, семь лет не казались мне большим препятствием. Я была не прочь познакомиться с хорошим парнем. Правда, когда я стала гуглить Энтони Пека и увидела, что его первой женой была Шэрил Тигс, то эта идея уже не казалась мне такой привлекательной.

Прежде, чем фильм был снят, Ли показала Пеку Монровилль, чтобы он мог лучше подготовиться к роли. Он познакомился с ее отцом, которого насмешило всеобщее волнение из-за прихода Пека.

Между Пеком и Нелл существовала какая-то глубинная связь еще до того, как они познакомились. Он влюбился в ее повествование и в возможность сыграть Аттикуса Финча. Когда он сыграл этого адвоката из маленького городка, ему было за сорок. До конца своей жизни он говорил, что это его любимая роль, и он был рожден, чтобы сыграть ее.

«Когда Алан Пакула и Боб Маллигэн прислали мне книгу и сказали: "Наверное, тебе это понравится", я читал ее всю ночь напролет. Я еле дождался восьми утра, чтобы позвонить им и сказать: "Если вы меня берете, я ваш". И конечно же, я никогда ни минуты не сожалел об этом. Напротив, это было великое счастье и подарок от Харпер Ли».

Пек рассказал это публике, пришедшей на «Разговор с Грегори Пеком». В 1999 году актер, которому недавно исполнилось восемьдесят, путешествовал по всей стране, выступая в местных театрах. Он отвечал на вопросы и рассказывал своим звучным голосом о том, как снимался в «Убить пересмешника» и в «Римских каникулах» с начинающей тогда Одри Хепберн и как позже сыграл генерала Второй мировой войны в фильме «Макартур». Его дочь вместе с другим режиссером Барбарой Коппле снимали эти встречи.

В том документальном фильме Сесилия и писатель Дэниэль Волл ждут своего первого ребенка. Дело происходит весной 1998 года. Пек со своей женой, уроженкой Франции Вероникой Пассани, приехали в Вашингтон, где президент Билл Клинтон должен был вручить ему Национальную медаль США в области искусств. Сесилия и Дэниэль навещают их в гостинице.

Пек рассказывает дочери о телефонном разговоре с Харпер Ли.

— Вчера я долго говорил с Харпер по телефону.

— Где она сейчас? В Монровилле?

— Она в Монровилле со своей сестрой. У нас был хороший долгий разговор, мы многое обсудили, и я рассказал ей о тебе, — тут Пек делает паузу, — я еще сказал ей, что если это будет девочка, то мы, может быть, назовем ее Харпер. Она была очень тронута.

— А что если я назову мальчика ее именем?

Мать Сесилии, Вероника, отвечает:

— Я думаю, она все равно была бы очень довольна. Это прекрасное имя для мальчика.

И действительно, их сына зовут Харпер Дэниэль Пек Волл.

Пек и Нелл долго переписывались, и Нелл иногда приезжала в гости к Пекам в их дом в Холмби-Хиллс. Когда Сесилия Пек жила в Нью-Йорке, Харпер Ли приходила к ней и читала маленькому Харперу.

Когда Пек умер в июне 2003 года в возрасте восьмидесяти семи лет, его семья попыталась дозвониться до Нелл в Нью-Йорке, но ее в тот день не было дома. Она рассказала мне, что узнала о его смерти из вечерних новостей.

Брок Петерс произнес во время похорон надгробную речь. В соборе в Лос-Анджелесе собралось более тысячи людей. И Петерс спел песню Дюка Эллингтона «Они говорят». И в заключение сказал: «Я говорю моему другу Грегори Пеку, я говорю моему другу Аттикусу Финчу, vaya con Dios»^[7].

Нелл не присутствовала на похоронах, но позже навестила Веронику Пек в Лос-Анджелесе.

Их внуку Харперу было около шести лет (как Глазастику в романе), когда Нелл обратилась ко мне с просьбой. Она хотела купить воздушного змея и отправить ему в Калифорнию. И понять, можно ли купить это в Интернете. Ей был нужен старомодный вариант, «простой, чтобы на нем ничего не было написано, никаких выдумок. Просто классический воздушный змей». Она была раздражена тем, что его оказалось купить труднее, чем модели с радугами, украшениями или раскрашенные в неоновые цвета.

Когда я показала ей, каких воздушных змеев нашла в тот день, — ничего подходящего, — она посмотрела на безнадежно запутанный клубок проводов, собранных в корзинке, стоявшей у меня на полу. Это были провода от моего ноутбука, от зарядки для мобильного телефона, от принтера и ксерокса, все они были перепутаны и засунуты в корзинку, чтобы я не зацепилась за них. Нелл медленно покачала головой: «Господи помилуй», — только и сказала она.

* * *

Тогда, в январе 2005 года, Нелл надо было показаться на публике. В конце месяца она должна была присутствовать на ежегодном обеде в честь «Убить пересмешника» в Тускалузе. После подобных появлений она ощущала облегчение, а иногда даже удовольствие. Но дни, предшествовавшие такому мероприятию, всегда были полны беспокойства.

Завеса тайны порождает определенные ожидания, например, когда ты чей-то любимый писатель, и уж тем более положение любимого писателя многих людей. Это не было для Нелл чем-то новым. Не становится ли ей легче со временем? Похоже, что нет. По мере приближения назначенного дня ее охватывал водоворот опасений, сожалений и раздражения.

Нелл призналась мне, что продолжает посещать эти мероприятия частично из-за своей дружбы с его организаторами. Кроме того, ей нравилось, что главное внимание там уделялось чтению школьников и тому, что они писали о ее романе.

Ученики одной школы в Тускалузе, где в основном учились чернокожие, и другой, где в основном учились белые, писали сочинения о романе и о том, что он для них значил. Тех, чьи эссе признавались лучшими, чествовали в роскошном доме президента университета Алабамы.

Нелл рассказывала об этом со скромностью, но она понимала, что ее присутствие приводило школьников в восторг. Там она не ощущала себя предметом потребления. Она подозревала, что многие награды присуждались ей прежде всего в попытке заставить Харпер Ли показаться на людях и сделать мероприятие более привлекательным. В данном случае все было по-другому.

Когда в начале сороковых годов Нелл училась в Тускалузе, ей приходилось долго добираться до своего колледжа, находившегося в 138 милях от дома, на берегах Блэк-Уорриор-Ривер. Теперь туда можно было доехать за два часа сорок пять минут. Но когда Тускалузу обсуждали жители Монровилля, то казалось, что город находится намного дальше. Население Тускалузы составляет девяносто тысяч человек, и там живут профессора и студенты, мечтатели и нахалы, которых привлекает университетский город. В Монровилле такого нет.

До мероприятия оставалось меньше недели, и мы болтали о нем, когда пили кофе в «Макдоналдсе», в нашей обычной секции у окна: о том, как туда добираться, как надо будет нарядиться, и о том, чего люди ждут каждый раз от ее появления на публике.

Нелл знала, что те, кто сидят с ней за одним столом, будут пересказывать ее слова, как анекдот о Харпер Ли, что все будут хотеть сфотографироваться с ней, а отчет об этом вечере может оказаться в газетах.

Бывает очень удобно иметь среди своих друзей парикмахера. Для Нелл готовиться к появлению на публике было все равно, что готовиться к походу к дантисту для удаления зуба. Это было единственное ежегодное мероприятие, в котором она соглашалась участвовать. Когда назначенный день приблизился, Айла предложила постричь ее. А за компанию она готова была постричь еще Джуди и меня.

— Спасибо, дорогая, — сказала Нелл с облегчением, — благослови тебя Господь. Она чувствовала себя очень неуютно, когда в подобных случаях надо было прихорашиваться.

Айла Джетер вышла на пенсию, но ее профессиональные парикмахерские инструменты были всегда при ней. В течение многих лет она была хозяйкой и единственным парикмахером в женском салоне красоты. Она мыла головы шампунями и кондиционерами, стригла и завивала, причесывала и укладывала. Смеялась со своими клиентками и сочувствовала их проблемам. Она была там в своей стихии.

Нелл чувствовала себя увереннее, если Джуди отправлялась с ней покупать платье, а Айла стригла волосы в привычной обстановке уюта и замкнутости собственного дома.

Поэтому за несколько дней до появления Нелл на людях мы с ней и Джуди приехали в красивый одноэтажный дом Айлы в тупике в Мексии. Айла отвела нас всех в просторную ванную. Она была раз в пять больше ванной в доме сестер Ли.

Затем Айла предложила Нелл сесть на стул, специально принесенный туда. Я примостилась на ступеньках джакузи, а Джуди села на банкетку. Айла намочила волосы Нелл. Она принялась за работу, издавая очень убедительные звуки: «хлюп-хлюп-хлюп».

— Ты сделаешь так, чтобы на меня можно было смотреть? — спросила Нелл и иронично добавила, — насколько это возможно.

— Сделаю и даже лучше, — ответила Айла.

— Ты же меня знаешь, — продолжила Нелл, — постриги меня, волосы пусть остаются седыми, и хватит.

— Вот это ванная! — заметила Джуди.

Ванная была красивой и просторной. Айла сказала нам, что по мере того, как у ее мужа Джеймса прогрессировал рак, он стал предлагать перенести сюда его кровать с медицинскими приспособлениями и превратить ванную в комнату.

— Он сказал, что здесь все будет под рукой.

— О, благослови Господь его доброту, — сказала Нелл.

Таким вот замечательным человеком был Джеймс Джетер. Он был практичным человеком, и хотел как можно больше облегчить Айле жизнь. Она тем временем легко смахнула несколько прядей влажных седых волос с блузки Нелл. Отступив назад, она полюбовалась своей работой и принялась подстригать ей челку.

— Долго вы работали парикмахером? — спросила я.

— Тридцать лет.

— Вы, наверное, знали обо всем, что происходило здесь с людьми, — предположила я.

— Ох, ты не знаешь, о чем спрашиваешь. Мне рассказывали куда больше, чем я хотела бы знать.

У нее много лет была клиентка, у которой был роман с мужем другой постоянной клиентки. Айла всегда старалась сделать так, чтобы они не приходили одна за другой. Но однажды это все-таки произошло, так как запись изменили в последнюю минуту.

Айла тогда очень спешила. Она старалась выставить только что причесанную жену за дверь, но при этом не показаться грубой. Та не уходила. Женщине хотелось поболтать, и она никуда не спешила. В конце концов та ушла как раз перед приходом другой.

Айла изобразила свое облегчение. Нелл забулькала от смеха: «Господи помилуй».

Нелл поинтересовалась, читала ли Айла рассказ Юдоры Уэлти «Окаменелый человек», действие которого происходит в салоне красоты?

— По-моему нет, — ответила Айла.

— Тебе обязательно надо его прочесть.

— Я могу сделать для вас экземпляр, — предложила я.

— Сможешь? — обрадовалась Нелл.

— Отлично, — ответила Айла.

Она отказалась взять с нас деньги. Когда мы вышли из ее дома, я сказала Айле, что завезу ей экземпляр «Окаменелого человека».

— Я уверена, что тебе понравится, — сказала ей Нелл.

Уэлти опубликовала этот рассказ в 1939 году. Его тут же стали изучать во всех школах на уроках литературы. Тогда-то я его и прочитала, сидя в сильно нагретой старой библиотеке школы «Уэст» в Мэдисоне. Через много лет я помнила только, что там в банке был кто-то заспиртован, и больше ничего.

Вскоре я обнаружила «Окаменелого человека» в своей книге «Избранных рассказов Юдоры Уэлти». Я подняла крышку принтера, стоявшего рядом с кроватью, чтобы сделать ксерокс. Но прежде, чем положить раскрытую книгу на стеклянную поверхность, я снова взглянула на первые строки рассказа.

«Выньте из моей сумки сигарету, миссис Флетчер, золотко, только смотрите, чтобы в нее не насыпалась пудра, — сказала Леота клиентке, назначенной на десять часов. — Не выношу, когда от сигарет пудрой пахнет»^[8].

Я продолжала читать. Миссис Флетчер удивляется, увидев орехи в сумке Леоты. Леота рассказывает ей, что получила их от миссис Пайк. «Кто это?» — интересуется миссис Флетчер.

Я снова закрыла крышку принтера. Не могла же я остановиться на этом, не узнав, кто такая миссис Пайк, и что будет дальше с миссис Флетчер и Леотой. Во мне возрождалось то чувство, которое я испытывала двадцать пять лет назад, когда читала этот рассказ. Оно было похоже на то, что ощущаешь, когда издалека до тебя доносится знакомая песня, но не на то, когда ты вспоминаешь что-то конкретное. Я все еще не могла вспомнить, что же точно произошло в том салоне красоты в Миссисипи.

Я решила прочитать еще одну-две страницы. Залезла на кровать, села, скрестив ноги, и стала читать. Миссис Флетчер была беременна, она была замужем за человеком, которого надеялась перевоспитать. У нее было множество причин, чтобы быть недовольной миссис Пайк, о которой она знает только по рассказал Леоты. Там был еще «окаменелый человек», который мог стоять абсолютно застывшим так долго, что можно было подумать, он сделан из камня. Он оказывается беглым преступником, насильником, которого разыскивают власти. А среди лавандовых стен салона красоты женщины продолжают сплетничать. Эти женщины рассказывают о себе и о своем будущем больше, чем могут знать.

У меня было много дел, кроме ксерокса для Айлы. Но в книге Уэлти была еще дюжина рассказов.

Еще один, а потом за работу.

Или, может быть, два.

Глава двадцать седьмая

В феврале я сказала Нелл, что собираюсь в конце месяца поехать в Принстон Джанкшен, Нью-Джерси, повидаться со своей соседкой по комнате студенческих времен и ее семьей. Я спросила Нелл, не хочет ли она присоединиться ко мне, так как как раз в это время ей пришло время возвращаться в Нью-Йорк, и, конечно же, о самолете не было и речи. В Нью-Джерси ей легче будет сесть на поезд до Нью-Йорка. Она согласилась.

Я начала готовиться, занялась практическими вопросами, подавляя желание приклеить к стеклу машины надпись: «Осторожно. В салоне национальное достояние».

Но я зарегистрировалась в Службе помощи автомобилистам, набила машину бутылками с водой и изрядно насмешила Алису тем, что купила гибкие оранжевые конусы дорожного ограждения.

24 февраля, в четверг утром, мы сложили свои вещи в машину, и я отъехала от дома, задев задним колесом угол узкой бетонной полосы, от чего машину изрядно тряхнуло.

— Отличное начало, — сказала Нелл, иронически улыбаясь.

Вечером этого дня я отправила Алисе факс из Ньюнана, штат Джорджия, что Нелл, хоть и была навеселе, помогла мне выехать на 85‑е шоссе, и мы легко доехали. Нелл сделала приписку к моему факсу, подтверждая наше прибытие, и подписалась: «Доди». Это было детское прозвище. По рассказам семьи, она получила его, когда неправильно произносила какое-то слово, говоря «доди».

Проехав еще день и выпив много чашек кофе, мы остановились в очередном Хэмптон Инн, во Фридериксбурге, Вирджиния. Я умудрилась заблудиться в поисках «Бонфиш грилл», рыбного сетевого ресторана. К тому моменту, когда я въехала на стоянку, мы обе очень устали, и после дня, проведенного в машине, ныло все тело. «Я угощаю», — сказала Нелл. Она хотела, чтобы мы спокойно поужинали в хорошем месте.

Но оно было не таким тихим, как мы себе представляли. Молодые мужчины и женщины, все еще в деловых костюмах после работы толпились в баре и перед ним. Официанты носились туда-сюда, и люди громко говорили по мобильным телефонам. Нелл посмотрела на все это и опустилась на скамейку, где сидели те, кто ожидал свободных столиков. «Господи помилуй», — сказала она.

За ужином у нас зашел разговор на мрачную тему, которую все обсуждали в Монровилле. Речь шла о шокировавшем всех в прошлом году жестоком убийстве всеобщего любимца, местного доктора и его жены. Скоро должен был начаться суд над тридцатиоднолетним приемным сыном этой пары, Тимоти Джейсоном Джонсом, который был известен своей наркотической зависимостью и злобным характером. Обвинитель собирался потребовать для него смертной казни, и большинство жителей города были с ним согласны. Задуматься заставляла только длительная наркотическая зависимость Джонса. Похоже, что преступление было совершено из-за спора о деньгах, которые были нужны ему для покупки наркотиков.

Мог ли человек, страдавший от зависимости, нести полную ответственность за свои действия, даже если он постоянно отвергал попытки своих родителей помочь ему наладить нормальную жизнь?

Во время одного из воскресных разговоров с диктофоном между Алисой, сидящей в раскладывающемся кресле, и мной — в кресле-качалке, я спросила, что она думает об этом деле. И каково ее мнение относительно смертного приговора?

— Мало кто испытывает больший ужас при мысли о том, что он сделал, чем я, — сказала Алиса, — мы дружили с доктором Джонсом и его женой. Но моя вера говорит мне, что в каждом человеке есть искра божия. Я не хотела бы быть среди присяжных, которые пошлют его на смерть.

Когда я передала эти слова Нелл, та наклонилась вперед.

— Так она и сказала? Это поразительно.

— А вы не обсуждали с ней это дело?

— Ну не с этой точки зрения. А что ты думаешь об этом?

— Мне кажется, есть правота у обеих сторон. Но я противник смертной казни. С ней связано слишком много проблем. Кого казнят и за что. И сама мысль о том, чтобы казнить людей…

Нелл кивнула.

— А что вы думаете? — спросила я.

— Я тоже понимаю обе стороны, — ответила она. У нее не было твердого мнения о том, как должно разрешиться дело Джонса, как и о смертной казни в целом.

Я подумала, если бы она все еще писала, могло бы такое дело вдохновить ее на создание романа? Описание суда в «Убить пересмешника» все еще изучают в некоторых юридических школах. Людей завораживают ее мысли о таких социальных проблемах, как например уголовная юстиция. А книга «Хладнокровное убийство» рассказывала о том, как два убийцы двигались навстречу своему повешению.

Впрочем, бессмысленно было об этом рассуждать. Она не собиралась этого делать. Это просто была еще одна книга, которая могла бы стоять на воображаемой полке ее произведений. Я всегда огорчалась, когда представляла себе этот ряд несуществующих книг. Огорчалась при мысли о том, что могла бы сделать Нелл и как бы она гордилась плодами своего таланта, своего внутреннего мира. Огорчилась за всех нас, кому так понравились бы эти книги. Но это было ее решение, и она его приняла, пусть даже постепенно, с годами, по целому ряду причин, начиная с того, что ей было невероятно сложно соответствовать тем ожиданиям, которые породил у читателей роман «Убить пересмешника».

Из разговоров с Алисой и Томом я поняла, что они считали это главной причиной. Том знал, что эта тема была неприятна Нелл. Он предпочитал сам не начинать подобные разговоры и дожидался, чтобы она сама об этом заговорила. И Нелл время от времени действительно заговаривала. Он вспомнил одну их беседу, когда они засиделись за бутылкой скотча.

— А тебя никогда не удивляет тот факт, что я больше ничего не написала? — спросила его Нелл. Она сказала это без связи с предыдущим разговором, но за вопросом чувствовалось определенное напряжение.

Том остановился и с легкой улыбкой посмотрел на нее.

— Удивляет меня, как и миллионы других людей.

Том сказал ей, что понимает, как сложно было бы соперничать с успехом «Убить пересмешника». Он начал развивать эту мысль, но она его перебила.

— Глупости, — сказала она, — есть две причины. Во-первых, я ни за какие деньги не хотела бы снова пережить все то напряжение и ту рекламу, через которую я прошла с «Пересмешником».

Том кивнул.

— Во-вторых, я сказала то, что хотела сказать, и не хочу повторять это.

Том снова кивнул, но про себя, как он позже рассказывал мне, подумал, что не слишком доверяет озвученной второй причине. Конечно, ей было виднее. Только она могла судить.

Но по его наблюдениям, она могла бы много еще сказать. Очень много. Темы семьи и веры, расы и религии, характера и общины по-прежнему оживляли ее в разговоре. Тому, у кого было так много мыслей и кто оставался писателем до мозга костей, кому было неважно, публиковалась ли она в течение многих десятилетий, конечно, было что сказать. Разве нет?

Позже во время нашего путешествия, когда мы уже приближались к Нью-Джерси, я снова предложила Нелл довезти ее до Манхэттена. Я знала, что это будет нелегко, но мне казалось, что я должна была доставить ее до двери.

— Даже не думай об этом. Это было бы слишком тяжело. Я хочу сесть на поезд. Так будет лучше и для тебя, и для меня.

Рано утром мы с Нелл приехали на вокзал в Принстон Джанкшен. Это было причудливое каменное здание с деревянными скамьями для пассажиров, ожидавших поезда. Все свои вещи кроме тех, которые были ей нужны в нашей поездке, она отправила по почте, так что у нее был легкий чемодан. На станции было немного людей, большинство деревянных скамей были свободны, и мы уселись в спокойном местечке. Я охраняла ее чемодан, а она подошла к окошку и купила себе билет до вокзала Пенн.

— Огромное спасибо, дорогая, — сказала Нелл, — желаю хорошо провести время с друзьями. Осторожнее за рулем.

Подошел поезд, и Нелл вместе с небольшой группкой других пассажиров села в вагон. Двери закрылись, и он отошел от платформы. Она уехала.

Я сблизилась с моими друзьями, жившими в Нью-Джерси, когда мы вместе учились в университете в Джорджтауне. Посетив их, я решила проехать двенадцать часов до Чикаго, а не возвращаться в Монровилль. Это было легче, потому что потом все равно пришлось бы лететь в Чикаго, чтобы совершить очередные походы к врачам и повидаться с друзьями и родными, особенно с моими маленькими племянниками Томми и Эндрю. Дома я получила письмо из Нью-Йорка. Нелл благодарила меня за путешествие и за хорошую компанию.

Сверху она добавила строчку темной ручкой с фетровым наконечником, которую я ей подарила. Предполагалось, что людям с плохим зрением проще писать такими. Надпись гласила: «Мне нравится эта ручка!»

Пока Нелл была в Нью-Йорке, Алиса прислала мне по факсу ее телефонный номер, просто на всякий случай. Я записала телефон Нелл в свою розовую адресную книжку, но не под именем Ли, а под придуманным именем. Я думала, что если вдруг потеряю эту книжку, или ее у меня украдут, то лучше сброшусь с небоскреба «Сирс-тауэр», чем окажусь виноватой в нарушении секретности.

Я думала о том, какое имя ей дать, чтобы оно оказалось записано как раз перед тем местом, где должно быть имя Ли. Лидер. Я слышала такое имя. И я записала всю информацию под именем «Натали Лидер». Увидев адрес человека с инициалами Н. Л., я все вспомню, но для воришки это не будет иметь никакого смысла, в противном случае у него должна была бы оказаться склонность к литературе, он должен был бы знать, что Нелл Ли и Харпер Ли — это один человек, и тогда только смог бы продать на аукционе ее адрес или номер телефона.

Нелл все еще была в Нью-Йорке, а я вернулась в Монровилль вместе со своей матерью. Нелл должна была поехать на поезде в Лос-Анджелес, чтобы 19 мая принять участие в запланированном Вероникой Пек мероприятии по сбору денег на библиотеку, а затем сесть на другой поезд до Нового Орлеана и вернуться в Монровилль. Она приехала через две недели после отъезда моей матери.

— Твоя мать произвела здесь большое впечатление, — сказала она по приезде. И это было правдой.

Я думаю, что мои акции поднялись в глазах здешних друзей, когда они увидели, какая у меня милая и умная мама. Мы с ней всегда были близки, и она больше, чем кто-либо другой знала о моей жизни в Алабаме.

Мне было очень приятно показывать маме город, о котором она так много слышала, совершать долгие загородные автомобильные прогулки с ней и с Алисой, смотреть спектакль, ужинать у Крофтов и Баттсов. Джулия с нежной гордостью продемонстрировала моей матери огромный красный амариллис, который она вырастила на маленькой клумбе перед домом Ли. Наконец-то у Джулии по соседству, пусть только на время, появился настоящий садовник, кто-то, кто мог обсуждать с ней однолетние и многолетние растения. Мои собственные занятия садоводством не заходили дальше восхищения желтой лантаной, которая сама по себе выросла рядом с моим домом. Я даже не знала названия этого цветка, пока мама его не увидела.

В переднем дворе сестер Ли Джулия рассказывала нам об амариллисах, когда на ветке дерева уселся пересмешник и запел для нас. Пересмешники встречаются в Монровилле очень часто, но если ты видишь одного из них во дворе Харпер Ли, то тебе кажется, что происходит волшебство.

Мы с мамой посмотрели друг на друга. Потом остановились и прислушались. Джулия рассказала нам кое-что о пересмешниках.

— Они просто поют, и им безразлично, что о них говорят. Это их песня, и они ее поют.

Пересмешники поют громко и не слишком любят, когда другие птицы вторгаются на их территорию. В них есть что-то сильное, но одновременно уязвимое, это относилось как к тому, кто пел на дереве, так и к тем, кто жил в доме.

Той ночью Джулия, наконец, посмотрела ежегодную постановку. Позже, поставив на кухонный стол включенный магнитофон, я спросила об ее впечатлениях.

— Это было не так, как я себе представляла. Потому что я ведь книгу тоже не читала. У меня есть книга, но я не читала ее и пьесу не смотрела. Мисс Алиса сказала мне: «Джулия!» А я ответила, — тут она заговорила высоким голосом: — «Да, мэм?» «Ты когда-нибудь смотрела эту пьесу?» — «Нет, мэм». Она сказала: «Ну, Джулия, когда ее снова будут играть, тебе бы стоило сходить». Вот я и пошла.

Она засмеялась.

А чего она ожидала?

— Я думала, что этот адвокат, который защищал подсудимого, что он больше будет действовать. Он не ударил кулаком по столу, когда сказал: «Я не верю, что он это сделал», — для большей наглядности Джулия ударила кулаком по столу. — Он просто спокойно говорил, как все люди, понимаешь. Я подумала, что ожидала больше действий с его стороны.

Я сказала ей, что в фильме действия больше, хотя Аттикус и там ведет себя в зале суда очень спокойно. Она ответила, что не любит судебные заседания, потому что они напоминают ей о Страшном суде в Библии.

Глава двадцать восьмая

Сестры Ли любили читать не только толстые исторические книги и длинные биографии.

В том 2005 году две женщины из Миссисипи, Гайден Меткалф и Шарлотта Хэйс как раз издали книгу «То, что ты умер, тебя не извиняет». Эта небольшая книжка, как гласит подзаголовок, является «официальной инструкцией для южных леди о том, как провести идеальные похороны».

Авторы иронически рассуждают о различных традициях, связанных с похоронами, приемом гостей, обо всем, что считается правильным и уместным и отражает социальное положение человека, в том числе принадлежность к различным городским церквям. Книгу читали многие из тех, кого я знала: Нелл и Алиса, Джуди и Дейл, Том и Хильда.

Обычно спокойная Хильда, которая как жена методистского священника многое знала о похоронах, заливалась хохотом, однажды вечером читая эту книгу вслух. Я ужинала с ней и Томом у них на кухне, мы ели овощной суп на говяжьем бульоне, салат и ее восхитительные ароматные домашние булочки, от которых, по словам их друзей, невозможно было отказаться. Она выпекала их рядами в круглых формочках, заворачивала в полиэтилен или фольгу, чтобы хранить в морозилке, и всегда давала мне с собой в дорогу целый пакет. Проблема заключалась только в том, что трудно было одновременно вести машину и вытаскивать нагретые булочки из толстой упаковки.

Нелл сказала мне, что ей больше всего понравился отрывок, в котором одна женщина, принадлежащая к епископальной церкви, пыталась вспомнить, почему у нее разбиты колени.

— Я не могу понять, — сказала она, когда красила пасхальные яйца у себя на кухне, — неужели я ушибла колени вчера днем, когда проходила этапы крестного пути? Или же когда я вчера вечером напилась и упала?

* * *

В общем, и авторы, и Нелл от души потешались над целым рядом протестантских церквей.

Вскоре после того как мы с Нелл смеясь, читали эту книгу за кофе, мы оказались на светском обеде в Монровилле.

Нелл позвонила мне и сразу перешла к делу.

— Нас пригласили к Пэтси.

Пэтси Макколл была дальней родственницей Нелл, она жила в большом элегантном доме на вершине маленького холма в другой части города. Пэтси вышла замуж за Ллойда Макколла, а его сестра Сара Энн вышла замуж за брата Харпер, Эда Ли. Пэтси была невесткой невестки Нелл. Не удивительно, что люди предпочитают просто говорить: «Они родственники».

— Нас?

— Я думаю, что они пригласили меня, чтобы я привела тебя.

Нет, она не шутила.

Это был один из тщательно продуманных, утонченных ланчей, которые с сентября по май проводили примерно две дюжины женщин. Обязанности хозяйки по очереди выполняли несколько из них. Нелл хотела, чтобы я познакомилась с этой стороной жизни Монровилля.

Обычно она не ходила на подобные собрания.

— Ну что же, — спросила я Нелл, — вы хотите пойти?

— Если ты пойдешь, то и я пойду.

И вот во вторую пятницу ноября я подошла к соседней двери. Нелл все еще собиралась. Я стояла внутри, но выглядывала наружу в ожидании нашего шофера, Марианны Ли, полной искрометного веселья жены племянника Нелл Эда Ли, которая должна была заехать за нами.

Нелл вышла из спальни, пригладила волосы и как будто впорхнула в комнату. Я никогда не видела ее такой по-праздничному растерянной, если так можно сказать. Она знала, что там все будут нарядно одеты, и выглядела соответствующе. Такой я ее никогда не видела, не считая тех редких случаев, когда она появлялась на публике для получения премии.

Нелл надела черные брюки и розовую шелковую рубашку, челка была тщательно расчесана. К воротнику она приколола блестящую брошку в виде кошки. На ногах — черные туфли с золотыми пряжками.

Она снова пригладила волосы, разглядывая мою одежду. На мне были черные брюки, туфли на низком каблуке и хлопчатобумажная куртка бирюзового цвета. Да, и мои серьги были длиннее обычного.

— Ну что, ты одета с иголочки? — спросила она.

— Я попыталась найти какие-то иголочки, — улыбнулась я.

— Прекрасно, а я одета с ниточки.

Нелл протянула руку и потрогала мои завитые волосы.

— Ты завилась.

— Я просто пытаюсь выглядеть респектабельно.

Нелл вздохнула.

— О, господи, ну по крайней мере мои туфли достаточно милы!

Она посмотрела на туфли, которые я до этого никогда не видела.

Когда джип Марианны подъехал к дому, мы попрощались с Алисой, работавшей за кухонным столом. Стояла прекрасная осенняя погода, так что плащ был не нужен.

Наши шаги казались очень тихими по сравнению с цоканьем высоких каблуков женщин, поднимавшихся по ступенькам из красного кирпича к дому Пэтси. Он был белым, двухэтажным, с колоннами на фронтоне. На широкой террасе стояли белые кресла-качалки. Я стала понимать, что имела в виду Нелл. Это было праздничное мероприятие, а не просто встреча. Мне казалось, что я попала в фоторепортаж журнала «Жизнь Юга».

— Добро пожаловать, добро пожаловать, — Пэтти приветствовала нас, когда мы вместе с другими вошли в дом. В просторном холле стоял украшенный большим количеством лилий и розовых роз круглый стол таких размеров, какие можно увидеть в холле хорошего отеля. Одна из трех женщин, организовывавших этот обед, Мэри Ветстоун, предлагала всем маленькие конвертики с лососем и сметаной на серебряном подносе. Я была знакома с Мэри. Она была замужем за доктором Джеком Ветстоуном, который теперь практически уже вышел на пенсию, и приходила вечером по средам в методистскую церковь, чтобы учиться у Джуди звонить в колокола.

Среди примерно двух дюжин приглашенных в основном были пожилые женщины, хотя нескольким было за тридцать и за сорок. Все они оживленно болтали между собой. Я уже знала примерно половину из них, а может быть, и больше, и Пэтси принялась представлять меня остальным.

Перед едой все встали вокруг стола, и Пэтси прочитала молитву. Потом все уселись за столы, расставленные по всему дому. Мы с Нелл выбрали тот, что в кухне на семерых человек. На льняных салфетках стояла сиявшая посуда: белые тарелки с золотыми ободками, тяжелые серебряные приборы и хрустальные бокалы для белого вина.

Пока мы ели запеченного цыпленка, овощную запеканку, рис с миндалем, кукурузу под острым соусом и булочки, разговор в основном крутился вокруг обычных тем о том, кто из жителей города чем занимался. Нелл особенно понравился приготовленный Пэтси десерт — розетки, покрытые мороженым, карамельным соусом и орехами пекан.

— Вот и конец моим благим намерениям, — сказала она.

Заметив, что несколько капель попало на ее рубашку, она заявила:

— Никогда не промахиваюсь, как мой дедушка, — и обмакнула льняную салфетку в бокал, чтобы стереть пятно.

Пока мы болтали, у мойки грузная чернокожая женщина в яркой вельветовой кофточке малинового цвета мыла посуду. После еды нам подали кофе в тонких чашечках с блюдцами. Мы с Нелл добавили туда сливок и сахара, взяв их со стоявшего рядом элегантного серебряного подноса. Это был явно не «Макдоналдс».

Нелл однажды пожаловалась мне, что «здесь все хотят разговаривать только о внуках и садах». Разговор за столом развивался примерно по этому сценарию, и она почти не принимала в нем участия. Она сидела молча и выглядела слегка не в своей тарелке.

Я спросила, читал ли кто-нибудь «То, что ты умер, тебя не извиняет». Несколько человек, кроме Нелл, уже открывали эту книгу. И она просияла, вспомнив свою любимую историю. Я уже слышала, как Нелл за последние недели пересказывала ее несколько раз, но так всегда бывает с любимыми историями. Они все время остаются забавными. И вот она снова ее рассказывала.

— Самое лучшее там — рассказ о женщине, принадлежавшей к епископальной церкви, которая разбила колени и не поняла, произошло ли это, когда она за день до этого проходила этапы крестного пути, или же когда она вечером упала пьяная.

Она засмеялась, и другие подхватили.

Я спросила женщину в костюме кораллового цвета, есть ли в городе книжный клуб.

— Нет, есть несколько художественных клубов, клуб садоводов и много клубов для игры в бридж.

Когда на обратном пути мы подъехали к дому Нелл, я спросила ее, почему в городе нет книжного клуба. Я не собиралась в него обязательно вступать, но мне было любопытно, какие книги читались в городе. Может быть, клуб все-таки был, и я просто о нем не знала.

У Нелл было свое объяснение.

— В литературной столице Алабамы книг не читают.

Выражение «литературная столица Алабамы» было создано в попытке сделать Монровилль, родину Харпер Лц, привлекательным для туристов.

Мы поговорили о тех, с кем из гостей Нелл была знакома, мне было интересно, кто был родом из «прежнего Монровилля». Она подумала.

— Да только я.

Я была в очередной раз поражена контрастом между роскошным, формально выглядевшим домом, откуда мы только что ушли, и скромным домиком, где жили знаменитая писательница и ее сестра-адвокат.

Позже я рассказала об этом обеде Джуди Крофт.

— Я так рада, что Нелл туда пошла, — сказала она, — она очень часто ставит свою свечу под сосудом^[9].

Тем вечером Джуди, Дейл Уэлч, Нелл и я ужинали в Экселе в «Мэйн-стрит Дайнер». Разговор зашел о книгах.

— Это дети слишком молоды, чтобы помнить мисс Минерву, — обратилась Нелл к Дейл, глядя на Джуди и меня, — но она была прекрасна. Рейнольдс Прайс нашел для меня одну старую книгу за десять баксов.

Серия книг о мисс Минерве рассказывала о выходках юного Уильяма Грина Хилла и его маленьких друзей в штате Теннесси. Мисс Минерва — благовоспитанная незамужняя тетушка, которая взяла к себе в дом осиротевшего озорного шестилетнего Билли. Эти книги увидели свет в начале двадцатого века.

Нелл рассказала нам о готовящейся к выходу новой книге, написанной ее другом.

— Она просто прекрасна. Если вы помните, что такое старомодный хороший роман, то это именно такая книга.

Харпер Ли даже написала текст для обложки, в котором называла эту книгу превосходным и долговечным американским романом и дальше даже говорила: «Она мне очень понравилась».

Теперь Нелл была в своей стихии, она высказывала мнения и разглагольствовала так, как никогда бы не стала делать во время куда более официальной дневной встречи. Книга, о которой она нам рассказала, называлась «Хранитель молнии», ее написал нью-йоркский приятель Нелл Стар Лоуренс, который в то время был главным редактором издательства «В. В. Нортон».

— «Хранитель молнии», — медленно повторила Дейл, пытаясь понять, что же это значит.

— Это книга о «Дженерал Электрик» и о семье, которая была с связана с этой компанией, о таких людях, которые отправлялись охотиться на голубей в Парагвай.

Нелл имела в виду одну из ярких деталей из книги Лоуренса. Представители старой аристократии, обладавшие любовью к приключениям, буквально отправлялись охотиться на голубей в эту страну.

В то же время женщина, выходившая из закусочной, остановилась у нашего столика и поздоровалась с Дейл. Нелл громко спросила, кто это. Дейл ответила, что это хорошая художница, и предостерегающе прошептала:

— А ее муж все еще рядом с нами.

Я сообразила, что последние слова Нелл не расслышала, и поэтому протянула ей листок, вырванный из моего блокнота, на котором написала: «А ее муж все еще рядом с нами».

Это ее оскорбило.

— Я не собираюсь ничего говорить о людях, которых я не знаю, — раздраженно сказала она. Она стала теребить листок бумаги и сложила его в маленький прямоугольник, как всегда поступала, открывая маленький пакетик с заменителем сахара.

Я почувствовала, как щеки у меня слегка порозовели» Обычно она хотела, чтобы ее предупреждали о таких вещах, так как не очень хорошо слышала голоса у себя за спиной. Но сегодня было по-другому.

Нелл рассказала нам, что она заказала нечто, что должно было улучшить ее слух. Это были наушники — «капельки» с микрофоном, свисавшим на грудь, напоминавшие те, что когда-то были у Алисы. Она улыбнулась, пытаясь описать нам это устройство.

Она приложила свернутые пригоршней ладони сзади кушам.

— Искусственные ладони.

Кроме того, она заметила, что в закусочной появился новый, более тихий кассовый аппарат. Теперь она больше не могла дразнить меня из-за того, что я была не способна чувствовать себя уютно там, где кассовый аппарат издавал звуки, «как автоматы во время убийства Дня святого Валентина».

Глава двадцать девятая

По крыше моего доджа стучали здоровенные капли дождя. Кенни ездил со мной по моим делам. Мы остановились перед почтой и стали дожидаться, когда осадки прекратятся. По окнам текли потоки воды. От этого внутри нам было очень уютно. Я посмотрела на Кенни и улыбнулась. Мы с ним были приятелями.

Мне очень нужны были какие-то радостные ощущения. Как бы меня ни завораживали сестры Ли и их мир, я все равно чувствовала себя одинокой. Энтузиазм Кенни по отношению к самым простым радостям жизни, поднимал мне настроение. Он любил разъезжать со мной по городу в моем несчастном додже-стратусе. Включал на полную громкость радиостанции, где передавали старую музыку. И всегда подпевал Элвису Пресли, при необходимости додумывал слова.

Все еще шел сильный дождь, я выключила зажигание, и радио замолчало. Мы немного посидели в тишине. Я спросила Кенни, не хочет ли он написать письмо Харпер Ли, которая в тот момент уехала в Нью-Йорк. У меня были листочки для заметок в машине. Я была автором писем с большим стажем и сходила с ума по канцелярским товарам. Чистое очарование постоянной переписки, которую вела Алиса, только усиливало мою решимость поддерживать контакты с людьми таким образом.

Для Нелл, которую знакомые и незнакомые люди заваливали письмами в основном с просьбами об автографах, рекомендациях, ответах на вопросы, текстах для обложек книг или о пожертвованиях, письмо от Кенни должно было стать приятным исключением. Он от нее ничего не хотел, ему нужна была только ее привязанность, которая уже ему принадлежала в полной мере.

Кенни мог читать врезки и сообщения о погоде в «Мобил Реджистер» и был способен написать несколько слов, но писем он никому не писал. Я предложила записать то, что он скажет.

— Точно так, как я это скажу, — предупредил он меня.

Потом замолчал. Через минуту он начал диктовать со все возраставшим энтузиазмом.

«Дорогая Харпер Ли,

Я сижу в машине с Марьей, моей сестрой.

Как там было — в Нью-Йорке, в Мете?

Я хочу, чтобы ты когда-то приехала сюда.

Пропало объявление об утках.

У мисс Алисы Ли все хорошо.

У уток и гусей тоже.

С любовью,

Кенни Крофт»

Я записала у себя в блокноте то, что он продиктовал, а потом аккуратно переписала на одну из карточек и протянула ее Кенни для подписи. Он расписалсяи протянул ее мне, но решил кое-что добавить. Я написала: «P. S.», — и он продиктовал постскриптум: «Мама, папа и я, Кенни, очень любим Харпер Ли».

Я добавила: «Эту записку записала М. М.; это слова Кенни. А Кенни поставил свое имя».

Кенни и Нелл были приятелями и постоянно поддразнивали друг друга. Они любили обмениваться шутливыми подарками и строить друг другу рожи. Кенни почти мурлыкал, когда Нелл смеялась и игриво ерошила его коротко подстриженные волосы.

Кенни всегда называл свою подругу «Харпер Ли», и произносил это как «Хоппали», как будто все три слога составляли одно имя. Его родители называли ее Нелл. Так же поступали Айла и большинство ее друзей. Алиса всегда называла ее Нелл Харпер. Дейл тоже обычно говорила Нелл Харпер. Эд и Марианна обращались к ней Доди. Катрин Доукинс говорила Харпер. Так ее называл и Грегори Пек.

Для большей части остального мира она оставалась писательницей Харпер Ли. Это было что-то вроде образа для публики. Не в том смысле, в каком темноволосая Норма Джин Мортенсон и окружавшие ее люди создали Мэрилин Монро. Но это была некая отдельная идентичность, щит, стояв-щий между ее личной жизнью и публикой.

Для пожилых людей в ее родном городе, которые знали ее прежде всего, как младшую дочку мистера Ли, она была Нелл Ли. Для друзей, с которыми она познакомилась будучи взрослой, такими, как Джуди и Айла, подходило более неформальное Нелл. Дома на Уэст-авеню она всегда оставалась маленькой сестренкой Алисы, Нелл Харпер.

Я спросила Нелл, почему на обложке книг она решила быть «Харпер Ли». Она ответила, что это решение в основном было продиктовано практическими соображениями. Она не хотела, чтобы ее по ошибке называли Нелли. Имя «Nelle» часто неправильно произносят как «Нелли» или же неправильно пишут: как «Nell». Да и вообще, «Нелл Ли» звучит похоже на «Нелли».

Кроме того, довольно рано стало понятно, что у имени Харпер Ли есть и другие преимущества. В первые годы после выхода книги не все понимали, что ее автор — женщина. Такое имя могло быть и мужским. Приобрела бы книга С. Э. Хинтон о тяжелых подростках из Талсы такую популярность, особенно среди мальчиков, если бы на обложке стояло имя Сьюзен Элоиза Хинтон? «Гарри Поттер и философский камень» вышел под именем Джоан Роулинг, но ее издатели хотели занять определенную нишу на рынке, поэтому следующие книги вышли под именем Дж. К. Роулинг. Нелл сказала мне, что ей нравится история о Гарри Поттере, но в большинстве случаев она не читает современную прозу.

Она думает, ей повезло, что «Пересмешник» был опубликован в другое время. Выйди он намного позже, его бы отнесли к разделу подростковой прозы, и эта книга никогда бы не попала к той взрослой аудитории, которая ее прочитала.

* * *

Вскоре после того, как я, вернувшись из Нью-Джерси, снова распаковала свой чемодан на Уэст-авеню, Айла пригласила Джуди, Нелл и меня выпить кофе в ее доме в Мексии. На этот раз за нами должна была заехать Джуди, дело было жарким днем летом 2005 года, под светло-синим небом. Я смотрела, когда же подъедет ее синий бьюик. Увидев его, я быстро перешла через свой передний двор и дошла до подъезда к дому сестер Ли. Нелл уселась рядом с водителем, а я проскользнула на заднее сиденье. Джуди проехала два с половиной квартала до Клэрборн-стрит и повернула налево.

Это была уже привычная дорога. Мы проехали мимо спортзала и баптистской церкви, где собирались чернокожие прихожане. На ее двери висело объявление, составленное из отдельных букв, сообщавшее тему воскресной проповеди, и обращения, которые так веселили Алису и Нелл. К тому моменту, когда, преодолев еще милю, мы проехали под железнодорожной эстакадой, Монровилль остался за нами, а впереди была пустая дорога, разрезавшая поля и рощи по дороге к Айле.

Мексия названа в честь города в Техасе, с которым был связан один из местных жителей. Там нет настоящего центра или вообще какого-то всеобщего места притяжения, это просто ряд новых домов, стоящих в тупиках. Мексия похожа на маленькое загородное поселение, возникшее в сельской местности в округе Монро. Ее окружают тонкие сосны и заросшие кудзу овраги. Дороги, покрытые красной глиной, приводят к неряшливым огороженным постройкам, сооруженными родственниками из груды жилых трейлеров, веревок для белья и цветов, высаженных в старых шинах.

Переезд в Мексию был оправдан. После того, как Джеймс вышел на пенсию и больше не работал посменно на деревообрабатывающем заводе, а Айла закрыла салон красоты, находившийся за их домом на ближайшем шоссе, они поняли, что хотят жить на пенсии здесь: среди сплоченного прихода южных баптистов на Олд-Салем-роуд, в просторном одноэтажном доме в конце очередного тупика, там, где для них было полно места. Айла выращивала на большом огороде за домом помидоры и огурцы. Джеймс проводил много времени, работая с циркулярной пилой в столярной мастерской, которую он построил во дворе. Там как раз он сделал дубовый комод, на котором теперь разместился большой телевизор Крофтов, и могучий книжный шкаф, стоявший в прихожей в доме сестер Ли.

У Алисы и Нелл было мало места и желания заводить новую мебель в доме, который был заметно меньше, чем дома большинства их друзей. Но большой книжный шкаф имел жизненно важное значение для сестер, не способных расстаться с морем захлестывавших их книг. Джеймс сделал и другой дорогой для них подарок. Он изготовил достаточно прочную дубовую подставку для словарей высотой до пояса, способную выдержать вес огромного Оксфордского словаря, открытого Алисой или Нелл. Они поставили ее в гостиной, слева от их клетчатой софы с тоненькими деревянными рукоятками, рядом с маленькой полоской встроенных белых книжных полок, где выстроились экземпляры «Убить пересмешника» на испанском, итальянском, французском, немецком, польском и русском языках.

В Мексии дом Джетеров смотрел на овраг. Нелл предположила, что она сможет сбросить в этот овраг все свои вещи и сжечь их там, желательно незадолго до смерти, чтобы не волноваться, что ее личные вещи попадут не в те руки. Она только наполовину шутила. Я смотрела на овраг, пока Джуди подъезжала к дому Айлы.

Когда мы зашли, Нелл, сев за стол, кивнула мне.

— Детка, ты не так уж много рассказала нам о Чикаго.

— Это была хорошая поездка. Со мной сделали все, что требовалось. А в конце я еще устроила вечеринку.

Я быстро отхлебнула глоток кофе.

— Моя подруга из газеты по имени Джулия, сообщила мне приятную новость. Она получила Пулитцеровскую премию за документальные очерки.

Нелл, кажется, была искренне рада.

— О, это прекрасно, — сказала она. Потом со значением посмотрела на меня так, что я даже удивилась.

— Вот видишь, — продолжила она, — все бывает.

Моя подруга из «Чикаго Трибьюн», Джулия Келлер, написала очерк в трех частях, в котором живо рассказала, какие разрушения принес смерч городу Утика в штате Иллинойс. Его жителям пришлось не только оплакивать покойников и восстанавливать город, но и пытаться примириться с мыслью о том, что судьба слепа. Когда на город обрушился смерч, то те решения, которые раньше не имели никакого значения, превратились в выбор между жизнью и смертью. Смерч за несколько мгновений разрушил дома на одной стороне улицы, но оставил в неприкосновенности дома напротив.

— Я живу совсем рядом с редакцией, так что гости смогли просто прийти ко мне пешком после работы, — рассказала я Нелл, Джуди и Айле, — я назначила дату и решила устроить все с выдумкой. Какую-то еду я заказала, а какую-то приготовила сама. За несколько дней до вечеринки я заказала большой пирог из магазина деликатесов «Фокс и Обель». Я сказала продавцу выпечки по телефону, что мне нужен пирог, на котором было бы написано: «Поздравляю, Джулия. Пулитцеровская премия 2005 года».

— Как мило, — заметила Джуди.

— Я подчеркнула, что очень важно, чтобы ее имя было правильно написано. Я сказала ему: «Ее зовут Джулия, Д-Ж-У-Л-И-Я, а к ней все время обращаются "Джули", и ей это очень не нравится. Поэтому я была бы очень благодарна, если бы он проследил, чтобы на пироге было написано: "Поздравляю, Джулия. Пулитцеровская премия 2005 года"».

Он ответил:

— Прекрасно. Какая честь. Поздравьте ее.

У него был сильный акцент, я не могла понять, какой.

— Спасибо, — сказала я, — я не хочу слишком занудствовать, но не могли бы вы прочесть мне ее имя, чтобы я была спокойна.

Он прочел его по буквам: Д-Ж-У-Л-И-Я.

— «Прекрасно», — ответила я. В день вечеринки пирог принесли незадолго до прихода гостей, которые должны были появиться после работы. Он был в белой прямоугольной коробке. Я поставила его на столик и занялась другой едой. Я не открывала ее до самого прихода гостей. И тут у меня внутри все оборвалось.

— Они неправильно написали имя? — спросила Айла.

— Нет, — сказала Нелл.

— Вот что было написано на торте, — я вырвала листок из блокнота, написала несколько слов и передала их через стол Нелл. Та молча прочла их, а потом откинула голову и захохотала на всю комнату.

— О! — воскликнула она. — Какая прелесть!

Она передала листок Джуди, чтобы они с Айлой тоже смогли прочесть неправильную надпись на торте: «Поздравляю, Джулия. Поэтический сюрприз, 2005».

Я тоже рассмеялась.

— Этот торт стал главным событием вечеринки. Каждый раз, когда кто-то еще приходил, кто-нибудь закрывал его крышкой, рассказывал новоприбывшему, что там должно было быть написано, а потом поднимал крышку.

— И теперь это к ней прилипло, — сказала я им, — теперь ее зовут «Поэтический сюрприз».

Нелл и Алиса быстро осознали разницу между успехом и славой, поэтому присужденная Нелл в 1961 году Пулитцеровская премия остается для них тихим источником гордости. Время объявления награды имело особый смысл, так как их обожаемый отец дожил до этого достижения Нелл.

Иногда нам с Нелл напоминали о необыкновенном и продолжительном воздействии ее романа на всю страну. Как-то утром, когда мы ели скромный завтрак в «Тэйст ту Лав», Нелл вздохнула и призналась, что она постоянно откладывает выполнение одного дела. Лора Буш написала Нелл письмо с благодарностью, и Нелл надо было придумать, что ответить первой леди.

Одна из наших подруг поставила на стол свой пластмассовый стаканчик с кофе и бросила на Нелл озорной, но сочувственный взгляд.

— Знаю, знаю, — сказала она, — я тоже никогда не могу придумать, что сказать, когда надо ответить на письмо первой леди.

Нелл засмеялась вместе со всеми.

Затем мы неожиданно заговорили об Опре Уинфри. Она хотела взять «Убить пересмешника» для своего невероятно популярного телевизионного книжного клуба и позже с восторгом поведала аудитории о своем обеде с Нелл в отеле «Уолдорф».

Опра сказала, что писательница сразу же создала непринужденную обстановку. «Мне казалось, что это была встреча двух давних подружек». Но вот только по поводу книжного клуба они так и не смогли договориться. В последней части передачи Опра рассказала, как это было, изобразив южный акцент Нелл.

«Ты знаешь, кто такой Страшила Рэдли? — спросила ее Нелл, — так вот, это я». Она опасалась того огромного внимания к себе, которое последовало бы за выбором Опрой ее книги.

Однажды Нелл сказала, что ей снова позвонила Опра из Южной Африки, где она организовала школу для девочек. На этот раз она приехала туда, чтобы отпраздновать день рождения Нельсона Манделы.

— Я спросила, что она подарила ему на день рождения, — рассказала Нелл, — а та ответила: «Библиотеку». Вот так вот.

Нелл засмеялась и с одобрением покачала головой.

В другой раз, когда мы пили кофе в «Бургер Кинге», Нелл спросила меня:

— А что ты думаешь о Снеси Спейсек?

Может быть, она размышляла об очередном просмотре фильма.

— Она мне очень нравится.

Я совсем недавно видела ее в фильме «В спальне», поставленном по рассказу Андре Дюбюса. Мы обсудили этот фильм и техасский акцент Спейсек. Потом Нелл сказала, что Спейсек будет читать «Убить пересмешника» для аудиокниги.

Позже Спейсек написала в своей автобиографии «Моя необыкновенная обыкновенная жизнь», что запись романа Харпер Ли была одним из лучших событий в ее жизни.

Начав общаться с Нелл каждый день, можно было забыть, как много людей объединяло отношение к ее роману: не только то, что они его читали, но и то, как он их захватил. Такое влияние, создающее связи между людьми, трудно определить. Как измерить воздействие книги за пределами огромных продаж или списков «Десяти самых любимых книг всех времен», обнаружить то, что оказывается чем-то более глубоким, что создает связь между читателями и книгой, между самими читателями и целыми поколениями? Я представляла себе это воздействие в виде шелковой нити ржавого цвета, как почва в округе Монро или почва в округе Мейкомб. Или цвета красной глины. Она проходила сквозь другие книги и фильмы, была для многих американцев частью обучения в школе, общей точкой отсчета.

И все это было связано с первой книгой, написанной женщиной, которая регулярно бросала вместе со мной четвертаки в стиральную машину в прачечной Экселя.

Глава тридцатая

Нелл пора было отправляться в Нью-Йорк. В 2005 году для сборов было назначено 4 июля. На следующий день ее приятель должен был отвезти ее в Бирмингем, откуда отправлялся поезд в Нью-Йорк.

Вечером перед отъездом Нелл я подняла москитную сетку на их двери и повесила на ручку входной двери очередной пластиковый пакет из бакалеи «Винн-Дикси».

Там были вещи, которые могли ей понадобиться в дороге, письмо и написанная в 1949 году книга Э. Б. Уайта «Вот он, Нью-Йорк».

Хорошо, что книга была такой тонкой. Я хотела опустить москитную сетку так, чтобы никто из проходивших мимо не заметил пакета. Не стоит давать повод для предположений, что в этом доме никто не живет, хотя в данном случае обе сестры были дома.

Я знала, что ей нравилась эта книга так же сильно, как и мне. И даже сильнее, если вспомнить о ее глубокой привязанности к тому городу, который Уайт возрождает на страницах книги. Изначально он писал этот текст для журнала «Холидэй». Уайт ходил по улицам Нью-Йорка и замечал мельчайшие детали, вплоть до перевернутых ящиков от апельсинов, на которых сидели на свежем воздухе и отдыхали от жары семьи, задыхавшиеся в раскаленных домах в трущобах. Дело было во время небывалой жары летом 1948 года. Уайт печатал свою книгу в ужасающе жаркой комнате отеля.

На обложке издания 1999 года, выпущенного к столетнему юбилею писателя, помещена коричневатая фотография, сделанная примерно в 1935 году, изображающая Э. Б. Уайта, идущего по улице на Манхэттене в плаще и фетровой шляпе. Эта книга толщиной не больше, чем в полдюйма, была настолько мала, что я могла, расправив пальцы, прикоснуться сразу ко всем четырем ее сторонам, держа ее, как баскетбольный мяч.

— Не надо отвечать на это письмо, — написала я Нелл, — у вас и так много других дел перед отъездом. А если вы сегодня ночью будете гордиться своим путешествием и захотите перечитать «Вот он, Нью-Йорк», то вот мой экземпляр». Я рассказала, что находилось в пакете, приготовленном ей в дорогу, и сообщила, что нашла тот отрывок, который она рекомендовала мне прочесть в полной увлекательных подробностей истории Англии Томаса Маколея.

«Вы с Алисой скоро сделаете меня образованной женщиной, — писала я в записке, — я нашла описание Маколея отставки Гастингса». В одном из наших разговоров был упомянут этот отрывок, где описывался длившийся шесть лет суд по обвинению в коррупции Уоррена Гастингса, британского генерал-губернатора Индии.

Естественно, это она его упомянула. Так часто происходило с Нелл. Они с Алисой говорили о книгах и героях книг, как художественных, так и документальных, так легко, как будто обсуждали погоду.

Нелл упоминала Фолкнера, пожалуй, чаще каких-либо других южных писателей. Однажды утром, когда мы завтракали во «Фриско-Сити», она стала оплакивать подъем того, что можно было бы вежливо назвать культурой неотесанных белых «реднеков» на Юге. Мы очень часто видели доказательства этого.

— Это Сноупсы, — сказала Нелл, имея в виду семью, описанную в его трилогии, хваткий, хитрый клан в Миссисипи, не отягощенный представлениями об этикете, какими-либо моральными принципами или самопознанием.

Она так легко ссылалась на различную литературу, как другие люди повторяют номер своего телефона. В пресс-конференции, посвященной выходу фильма «Убить пересмешника», как описывает журнал «Рог», какой-то журналист поинтересовался ее любимыми писателями. «О, это в основном писатели девятнадцатого века, а не двадцатого. Чарльз Лэм, Джейн Остин, Теккерей, — она рассмеялась, — вся эта компания».

Когда я проходила короткий путь от их дома до своего, то слышала только звуки сверчков. Воздух был теплым и спокойным. Следуя уже сложившимся привычкам, определявшим наше общение, я зашла в спальню и отправила Нелл факс, сообщая об оставленном на ручке их двери пакете.

Если я могла им не звонить, то так и поступала. Алиса не слышала телефонных звонков, а Нелл часто слышала далеко не сразу. Она мчалась из гостиной к тому углу в холле, где стоял их маленький телефон, и понимала, что звонивший уже повесил трубку. Это приводило ее в невероятное отчаяние. Да и в целом она предпочитала, чтобы ее не беспокоили. Факс был менее навязчивым.

Позже вечером тот самый ответ, который я просила ее не писать, выполз из моего факса. «Спасибо», — написала мне Нелл, благодаря за пакет, собранный ей в дорогу, и за то, что я проводила с ней время. Похоже, что ее особенно тронула книга Э. В. Уайта, и она нежно укоряла меня, называя «оч. злой молодой женщиной», добавляя, что она «заглянула» в тоненькую книжку и, «конечно же, с первой фразы заплакала».

В 1948 году, когда Уайт написал эту самую первую фразу, а затем и все остальное длинное эссе, Нелл Харпер было двадцать два года, и она изучала право в Тускалузе. Прошло всего два года, и она ушла из юридической школы, недолгое время пожила дома, а затем помахала рукой отцу, провожавшему ее на маленькой железнодорожной станции в Эвергрине, в тридцати милях от Монровилля.

Женщина из маленького городка отправилась в большой город, чтобы попробовать стать писателем. Трумен был уже там, он печатал рассказы и статьи в журналах и наслаждался бурной жизнью Манхэттена. Дети, будоражащие воображение друг друга в Монровилле, уже превратились во взрослых с резко различавшейся чувствительностью. Но им обоим нравилось то, что Нью-Йорк позволял им избавиться от вечно наблюдавших за ними взглядов жителей маленького городка. В первой фразе своего эссе, которое произвело такое впечатление на Нелл, Уайт написал: «Нью-Йорк дарует каждому человеку, жаждущему столь странных наград, дар одиночества и дар уединения».

Уайт описывает три племени, населяющих Нью-Йорк: «приезжающих время от времени, уроженцев и переселенцев». Нелл Харпер принадлежала к третьей группе. Уайт перечисляет различные типы приезжающих в Нью-Йорк переселенцев, включая в том числе «молоденькую девушку, переехавшую из маленького городка в штате Миссисипи, чтобы избавиться от позорного постоянного наблюдения со стороны соседей».

Прошло полвека с тех пор, как она впервые приехала в Нью-Йорк и сняла квартиру на Манхэттене. Теперь Нелл было семьдесят девять, и она снова ехала из Монровилля на Манхэттен.

Она напомнила мне тех американских экспатов, с которыми я виделась в Англии и Испании, в Мехико и в Парагвае. Они очень хорошо перемещаются между двумя местами: той страной, где они выросли, и той, в которой теперь живут. Их, может быть, не очень понимают ни в одном из этих мест, и им это нравится. Это дает им определенную возможность частной жизни, даже придает некую таинственность, непознанность, которая следует за ними туда и обратно.

Тем нью-йоркцам, которые слышали ее акцент жительницы Алабамы и спрашивали, давно ли она живет в городе, у Нелл был готовый ответ: «С момента, который был задолго до вашего рождения». И на этом все успокаивались.

Глава тридцать первая

Июльским утром 2005 года Том читал предсказания на небесах. Он посмотрел наверх и понял, что приближаются проблемы. Конечно же, по телевизору во время прогнозов погоды постоянно говорили о допплеровском радиолокаторе, движении атмосферного фронта и всем таком, но он-то уже все знал заранее. Пульс у него участился, когда он решил проверить себя, посмотрел вдоль Пайнвиль-роуд и заметил, что угрожающие явления были уже низко на небе, прямо над шпилем методистской церкви. К этому моменту поступали уже четкие сообщения: ураган двигался к побережью Мексиканского залива и округ Монро мог оказаться на его пути.

Нелл Харпер находилась под мирным небом Нью-Йорка и терзалась от беспокойства, потому что была так далеко и не знала, что будет с Алисой. Все, кто выросли в этом бедном сельском округе, знают, как быстро ураган или свирепая тропическая буря могут пронестись внутрь материка и причинить тут и там вред. Они уже видели это раньше. В одном округе разрушены дома, погибли люди. В соседнем округе просто попадали ветки с деревьев и все. И никто не знает, какая тебе ждет судьба, пока не встретится с ней лицом к лицу.

Алиса всегда думала о будущем, и, когда приблизилась опасность, у нее уже был готов план. Том и Хильда планировали пересидеть ураган в своем доме на Пайнвиль-роуд. Алиса считала неразумным оставаться в нашем районе, где было много высоких деревьев, которые могли упасть на крышу ее или моего дома.

— Ты не видела здесь этого, — сказала она мне, когда я уходила к себе, — ты не знаешь, что может произойти в такую погоду. Я не хочу тебя пугать, я просто хочу, чтобы ты была осторожна.

Произнося это, она бросила на меня характерный для нее оценивающий взгляд. Она изучала лица так же, как Том, а до него и его отец, изучал небо, чтобы понять, что происходит. Мне иногда хотелось защитить самую старую среди нас от всех дневных забот, какой бы умелой и спокойной она ни была. Но в этом не было особенного смысла. Алиса просто всегда все понимала. Она с вниманием обращалась к каждому, кто вступал с ней в контакт.

Именно это внимание к деталям сделало ее таким адвокатом, каким она была, каким был ее отец, каким Нелл сделала своего Аттикуса Финча. Алиса Финч Ли была самым наблюдательным человеком, которого я когда-либо встречала. В большинстве случаев она выглядела ничем не примечательной и сдержанной. Стоит вспомнить, что волнующая речь, с которой Аттикус в «Убить пересмешника» обращается к присяжным, была исключением в его практике. Он составлял завещания, разрешал споры, оформлял продажу земли. Суть его работы состояла в пристальном внимании к деталям, а вовсе не в драмах, разворачивавшихся в зале суда.

На этот раз я могла легко выдержать ненавязчивое наблюдение Алисы. Эта янки не собиралась делать глупостей. Да, я была уроженкой Среднего Запада, впервые в жизни столкнувшейся с ураганом. Но, как было известно Алисе, я видела смерчи в Висконсине и была в Лос-Анджелесе во время землетрясения 1993 года. Во время землетрясения я получила всего лишь несколько синяков, но дом, где я жила, был разрушен, его признали негодным для жилья и снесли. Об урагане нас, по крайней мере, предупреждали заранее. Но Алиса хотела быть уверенной, что мы с Джулией отправимся в безопасное место. Правда, невозможно было ничего окончательно запланировать, пока мы не поймем точно, когда же на нас обрушится стихия.

К той пятнице ураган «Деннис» ожидали в воскресенье около Пенсаколы. Алиса вернулась домой с работы и прислала мне по факсу описание своего плана. Мы переждем ураган в банке. После этого она отключилась, потому что у нее было еще полно факсов, особенно от Нелл Харпер.

Здание банка с находившейся на втором этаже юридической фирмой должно было устоять даже при урагане. Там не было подвала, в здешних местах их нет у большинства домов и офисных зданий. Но там была стальная камера. Где еще в этом городе можно найти такие толстые стальные стены, специально сделанные непроницаемыми?

И вот, в воскресенье, когда уже поднялся ветер и начался дождь, в закрывшемся банке собралась наша причудливая компания. Здесь были племянник Алисы и Нелл Харпер, дантист Эд Ли и его жена Марианна, Ханиэль, Джуди и Кенни, и еще несколько человек. Люди принесли еду, фонарики и журналы.

Мы собирались укрыться в стальной камере только в том случае, если покажется, что само здание банка вот-вот развалится. Я подумала, интересно, есть ли у Федеральной корпорации страхования депозитов правила о допуске людей, вроде меня, которые не являются клиентами банка, в стальную камеру? Конечно, в данном случае лучше было потом попросить прощения, чем заранее разрешения. Или же Алиса только шутила, когда говорила, что при необходимости мы укроемся в этой камере?

Мы все расположились в комнате для совещаний. По радио передавали все более зловещие сообщения. По-прежнему было похоже, что Монровилль окажется на пути урагана. Я подошла к окну, мы все стояли и сидели подальше от него. Было очень тревожно видеть, как изменился привычный вид улицы. Снаружи никого не было. Воздух приобретал тошнотворный желтоватый оттенок. Ветки и листья на деревьях развевались на ветру, словно длинные волосы.

Звонки Нелл Харпер на мобильный телефон Эда раздавались все чаще, они набирали силу, как и буря за окном. «Да, — сказал он ей. — С Алисой все в порядке. Нет, правда. Со всеми все в порядке. Мы пришлем тебе сообщение, когда все закончится, если у нас будет электричество и мобильная связь».

Как всегда самой спокойной среди нас была Алиса. Я не думаю, что так было из-за того, что она не могла слышать завываний ветра или же взволнованного тона радиосообщений. Она разработала свой план. И это был хороший план. Теперь ее роль была выполнена.

Она безмятежно разгадывала кроссворд, пока все остальные вокруг нее шумели, пытаясь предсказать то, что предсказать невозможно. Она, безусловно, уже давно знала, насколько тщетны попытки понять непознаваемое. Время от времени Эд передавал ей советы Нелл о том, как остаться в безопасности. Алиса в ответ бросала на него веселый взгляд, тоже присутствовавший в ее теперь уже знакомом мне репертуаре многозначительных взглядов и выражений. Это было выражение, с которым спокойная старшая сестра смотрит на свою взволнованную сестру-малышку.

Через несколько часов ветер улегся. Электричество отключили, и мы видели, что сломалось много веток, но самая худшая часть бури миновала Монровилль. У Эда и его жены был маленький генератор, и они пригласили Алису, Джулию и меня переночевать в их доме в другой части города. Поездка туда произвела на меня жуткое впечатление. После всей предшествовавшей суеты город был совершенно тих. К тому времени, когда мы устроились и пожелали друг другу спокойной ночи, было уже поздно.

Алиса сказала, что ей удобнее всего спать в кресле с откидывающейся спинкой. Так она и заснула, закрывшись покрывалом, которое подоткнули вокруг ее хрупкой фигурки. Я вытянулась рядом с ней под одеялом на диване. Я устала, но спать мне не хотелось. На цыпочках я подошла к раздвижному дивану, на котором лежала Джулия. Было слышно ее спокойное дыхание. Она тоже спала. Я снова устроилась под одеялом на своем диване. После громыхания грома и сверкания молний, проливного дождя и завываний ветра, меня окружала тишина. Я вспомнила о той тишине, которая окутала мою спальню в первую ночь, проведенную по соседству с Алисой и Нелл. Я слышала тихое дыхание Алисы и Джулии и думала о трех столь разных жизнях, которые пересеклись на какое-то время в этом укрытии от бури.

* * *

Нелл знала, что «сухие технические подробности» юридической практики были не для нее. Самому старому человеку, пережидавшему этот ураган, было девяносто три года, а все эти технические подробности все еще наполняли ее день.

Для большинства то право, которым занималась Алиса, может показаться просто решением технических вопросов. Но не для Алисы.

«Она превращала это в настоящую детективную работу», — сказала Фэй Дэйли, выросшая в доме своего отца-бакалейщика в Монровилле. Дэйли была уже на пенсии, много лет назад она выполняла различные задания Алисы, шаг за шагом собирая права на собственность для одной нефтедобывающей компании. «Мы пытались получить информацию, чтобы сложить все кусочки головоломки. Она действительно сделала это все интересным».

Однажды Алиса показывала мне границы земельных владений, проводя их указательным пальцем на подставке для тарелок. Она сидела за своим кухонным столом. Рядом стоял ее старомодный арифмометр, печатавший много цифр на длинных полосах белой бумаги. Еще здесь была банковская лампа, которой она пользовалась по вечерам, когда работала допоздна над налоговыми декларациями или другой, взятой на дом работой. Для нее эти линии на подставке для посуды, обозначавшие границы между участками в округе Монро, рассказывали истории нескольких поколений семей, живших на этой земле. Она помнила, как они боролись за эту землю, как некоторые из них заранее решали, как ее разделить, чтобы их наследники не ссорились друг с другом.

Несколько поколений клиентов рассчитывали на скромность Алисы, независимо от того заполняла ли она их налоговые декларации, готовила бумаги для продажи недвижимости или составляла для них завещания. То, что она знала о личных конфликтах, желаниях и финансовом положении мужчин и женщин в Монровилле, могло бы заполнить целую библиотеку.

Сразу же после того, как мой отец в 1963 году закончил юридическую школу, — рассказала я Алисе, — он занимался тем, что составлял завещания для людей, служивших на атомной подводной лодке. Он всегда говорил, что то, что он узнал обо всех этих матросах и офицерах, составляя их завещания, могло бы стать материалом для множества рассказов.

Алиса ответила:

— Когда человек начинает составлять завещание, ты можешь много о нем узнать. Я никогда не забуду всех этих людей.

Таких, например, как ее процветавший клиент, которого она знала много лет. Он назначил с ней встречу. Он хотел написать в завещании, что все его активы отойдут его жене, «если только она снова не женится». Алиса легонько покачала головой. Они были очень хорошей парой.

— Я сказала ему: «Зачем вы это делаете?». А он ответил: «Она может выйти замуж за плохого человека. И я даже подумать не могу, что кто-то другой будет пользоваться всем тем, что я зарабатывал всю свою жизнь». Я ответила, просто не смогла удержаться: «Она ведь вышла замуж за вас, правда? Что это говорит о ее вкусах?»

Я увидела, как у Алисы в глазах заиграли огоньки.

— Он, впрочем, все равно не передумал. Я не могла удержаться и задумалась, правильного ли мужа она себе выбрала. Они вместе работали, у них был очень хороший уютный дом. Он просто все время представлял, что кто-то появится и займет тот дом, ради которого он работал. Мне кажется, это было эгоистично.

Независимо от того, что она думала о содержании завещания, оно было составлено ею так, чтобы к нему нельзя было предъявить никаких юридических претензий. Нелл написала в «Убить пересмешника», что Аттикус мог составить завещание так, «что комар носу не подточит».

— Всюду есть свои сюжеты, — рассказывала Алиса, — если бы ты была писателем, то ты получила здесь много идей для книг, потому что настоящая жизнь намного удивительнее любой литературы.

Удивительнее, чем литература, и, по словам Нелл, «в ней всегда более интересный сюжет».

Алиса внимательно посмотрела на меня. В доме было как всегда тепло. Я чувствовала, что у меня на лице появляются обычные капли пота, и надеялась, что она этого не замечает. В очередной раз я находилась там, откуда никуда не хотела уходить.

— Так что если тебе когда-нибудь надоест заниматься этим, — сказала Алиса, имея в виду мою книгу, — то просто выбери любую неадекватную семью здесь в округе, и вот тебе уже сюжет.

Глава тридцать вторая

В это время шла работа над тремя вещами, которые Нелл не могла проконтролировать. Снимались уже не один, а два фильма о том, как Трумен Капоте собирал в Канзасе вместе с Харпер Ли материалы для своего вышедшего в 1966 году бестселлера «Хладнокровное убийство». И, что еще хуже, должна была выйти первая крупная биография Ли, автором которой был человек, которого она не знала и которому не доверяла. Человек, работавший над этой биографией, Чарльз Шилдс, написал Нелл и попросил о помощи. Она не хотела иметь с ним ничего общего.

«Нет, черт возьми», — ответила она ему. Он стал работать, не связываясь с ней. Ей начали рассказывать, что Шилдс собирает материалы. Его видели в старом здании суда, где он расспрашивал о ней. Он задавал вопросы ее давнишнему другу в Нью-Йорке. Том Баттс получил от Шилдса мэйл, хотя и отклонил его неоднократные просьбы об интервью.

Нелл, которая столько лет уклонялась от света рампы, любой из этих проектов невероятно нервировал. Когда же их оказалось целых три, она почувствовала себя в осаде. Она не знала, как ее покажут в каждом из них, и безуспешно, как мне казалось, пыталась подавить дурные предчувствия, которые они у нее вызывали.

Однажды ночью, когда я выходила в Интернет, то из моего окна было заметно, как льется свет из ее комнаты, хотя шторы были опущены. Я сидела на своей кровати, скрестив ноги, и искала с моего ноутбука в «Гугле» любые намеки на то, чего она может ждать от этих двух фильмов. Нашлось не так уж много. «Дурную славу», в которой Сандра Буллок играла Нелл, а Тоби Джонс — Трумена, снимали в Остине, штат Техас. Другой фильм «Капоте», в котором главную роль играл Филип Сеймур Хоффман, вызывал шум тем, с каким талантом актер изображал тщедушного писателя. Я распечатала все, что смогла найти, чтобы потом показать ей за кофе. Она должна была зайти ко мне на следующий день.

Увидев, что Нелл ощущала при мысли об этих проектах, я вновь поняла, насколько необычным был тот факт, что она и Алиса поддержали меня. Я была для них известной величиной, это мне помогло. Помог и спокойный темп, в котором все разворачивалось, и то, что все происходило в их родном городе.

В то утро у меня зазвонил телефон. Я была совершенно уверена, что это Нелл и что она поздоровается с помощью четырех слов. Так и оказалось.

— Алло, — сказала я.

— Привет, дорогая, кофе наливаешь?

— Конечно, — ответила я, — заходите.

— Ты уверена, что сейчас подходящий момент? Я не хочу тебя ни от чего отрывать.

— Нет, все прекрасно, Нелл. Я буду очень рада выпить с Вами чашку кофе. Заходите, как только будете готовы.

— Чудесненько. Я иду. Пока.

Она иногда очень игриво говорила «пока», преувеличивая акцент уроженки Алабамы. Я всегда считала это признаком ее хорошего настроения.

Я помчалась включать плиту и варить крепкий кофе. Я разморозила круглую банку булочек «Сестра Шуберт», купленную в «Винн-Дикси». Я как раз ставила коробку в плиту, когда услышала, как Нелл бодро стучит в кухонную дверь.

— Привет, — сказала я.

Нелл слегка запыхалась. Она прямиком отправилась на свое обычное место за моим кухонным столом. Сидя на этом стуле спиной к стене она видела всю остальную комнату.

— В Чикаго так сидел бы гангстер, — сказала я ей.

Ей нравилось дразнить меня за то, что я живу в городе Аль Капоне и Джона Диллинджера. Я знала, что она не любит ждать свой кофе ни минуты, так что произнесла эти слова, уже наливая ей кофе.

Я села за круглый дубовый стол напротив нее и дала ей распечатки некоторых коротких статей о двух фильмах о Капоте. Можно было не сомневаться, что молодая Харпер Ли, которую в одном фильме играла Буллок, а в другом Катрин Кинер, будет занимать важное место в обоих фильмах. Нелл перелистывала распечатанные мной страницы.

— Это все из твоего волшебного ящика, очевидно? — спросила она, вновь воздев брови в притворном негодовании.

— Увы, да, — ответила я.

Она не ответила на мою улыбку. Может быть, это было не притворное, а настоящее негодование. Но как бы то ни было, она читала с интересом. Она хотела найти фотографию, которую один ее приятель обнаружил в журнале «Пипл». Буллок, как и Ли, была на месте преступления. На фотографии она переходила улицу, на ней были белые носки и черные лакированные туфли. Нелл никогда особенно не волновалась из-за моды, но это было слишком даже для ее.

— Я бы никогда, — сказала она.

Нелл щурилась, читая распечатки. Она встала и подошла к окну рядом со столом, где было больше света.

— Гвинет Пэлтроу, — прочитала она вслух.

Актриса недавно заключила контракт на исполнение песни в фильме, где играли Джонс и Буллок. Нелл, похоже, очень мало знала о планах, связанных с каждым из этих фильмов. Она молча просмотрела остальные распечатки и вернулась к кофе. Я снова наполнила ее чашку, и она добавила еще подсластителя, а потом снова и снова складывала бумажный желтый пакетик, как она обычно делала. Он присоединился к паре других смятых желтых пакетиков, лежавших рядом с ее блюдцем. Она постучала указательным пальцем по распечаткам:

— Можно мне их взять?

— Да, конечно, это все для вас, — ответила я.

Она посмотрела на меня долгим спокойным взглядом, который трудно было понять.

— Ты не знаешь, как все работает в Голливуде, — сказала она.

— Просветите меня, — попросила я.

— Они что-то делают и только потом сообщают тебе об этом.

* * *

«Капоте» вышел на экраны в сентябре 2005 года. Джуди Крофт полушутя сказала Нелл, что они могут попытаться надеть на нее парик и протащить в кинотеатр в Мобиле, чтобы она смогла его посмотреть. Но с ее слухом она в таком месте все равно мало что услышала бы. Вместо этого одним ноябрьским вечером Нелл получила видеокассету «Капоте», хотя они пока не продавались, так как фильм все еще шел в некоторых кинотеатрах. Она сказала мне, что Вероника Пек прислала ей подпольную копию из Лос-Анджелеса. Нелл один раз уже попыталась ее посмотреть, но ей было плохо слышно. Она не много поняла.

Поэтому она решила посвятить этому вечер: ее подруга Катрин предоставит свой видеомагнитофон, Нелл — кассету, а я буду заведовать пультом. Только в этой монровильской компании среди людей, которым было за семьдесят, за восемьдесят и за девяносто, меня могли рассматривать как человека с какими-то техническими знаниями. Я умела перематывать кассету назад и вперед и нажимать на паузу, и уже это обеспечило мне благодарность и радостные слова Нелл и Катрин.

Мы должны были сначала подкрепиться. И вместе с Катрин заказали гамбургеры из «Рэдлис». Нелл попросила только салат из «Бургер Кинга», заботясь о своем уровне холестерина. Она была в хорошем настроении, несмотря на то, что это был безумный день, посвященный похоронам. На ней были джинсы и накрахмаленная белая рубашка, в которой она ходила на прощание.

— Казалось, это никогда не кончится, — сказала она.

Ей надо было обсудить домашнюю проблему с водопроводчиком и одновременно готовиться к похоронам давнего друга Джо Уотли в Первой методистской церкви. Службу проводили Том Баттс вместе с другим священником.

Катрин, как и сестры Ли, и я, жила в одноэтажном доме из красного кирпича с пологой крышей. После обеда мы перешли из гостиной и столовой Катрин в ту комнату, где у нее стоял телевизор. Пришло время фильма. Комнату, которая когда-то была просто террасой, теперь обнесли стенами. Ковровое покрытие было как внутри, так и снаружи, в комнате стояла белая плетеная мебель. На стене висели три картины, изображавшие пейзажи Алабамы, написанные двоюродной бабушкой Катрин. С ними тоже была связана личная история, как и с картиной, висевшей над камином у Ли, но я узнаю об этом позже. Роки, нервный мопс Катрин, носился по террасе, а затем уселся у ее ног.

Нелл подтащила белую плетеную кресло-качалку поближе к телевизору.

— Слава богу, ты знаешь, как с этим обращаться.

Фильм начинался с унылого изображения бесконечных пшеничных полей Канзаса под серым небом, покрытым черными всклокоченными тучами. Мы видим вдалеке традиционный белый фермерский дом, а затем оказываемся внутри пугающе тихого старого жилища после того, как в нем в 1959 году застрелили Герба и Бонни Клаттер и двух из их четырех детей.

На экране все еще никто не произнес ни слова. Но первая сцена уже вызвала у Нелл определенную реакцию.

— Их дом был совсем не таким, — сказала она, — он выглядел довольно современным.

Первая фраза в первом диалоге. Нелл наклонилась вперед и нахмурилась:

— Что там было сказано? — спросила она.

Я придвинула свой стул к ней и зажала пульт в руке.

— Скажите мне, когда громкость будет подходящей, — предложила я и стала делать все громче и громче. Потом перемотала кассету и включила фильм заново. Когда диалог начался, Нелл приложила руку к уху, а потом отрицательно покачала головой. Она немногое могла услышать. Я остановила кассету, посмотрела на нее и повторила диалог, громко проговаривая все слова.

Так мы и смотрели.

После сцены, в которой Нелл и Трумен — Катрин Кинер и Филипп Сеймур Хоффман — едут на поезде в Канзас, мы видим, как Нелл ведет желто-белую машину, а вокруг до горизонта расстилаются пшеничные поля. Нелл смотрит на Трумена, а тот смотрит в окно на поля.

«— Ты скучаешь по Алабаме? — спрашивает она.

— Ни капли, — отвечает он.

— Ты лжешь, — бросает она в ответ. Это дружеская перебранка.

— Я не лгу, — настаивает Трумен».

Я остановила кассету и продолжила свой громкий пересказ, повернувшись прямо к Нелл.

— Вы сказали Трумену: «Ты скучаешь по Алабаме?» А он ответил: «Ни капли». Тогда вы сказали: «Ты лжешь». А он сказал: «Я не лгу».

Это было довольно странное чувство, пересказывать сидевшей со мной в комнате Харпер Ли, что сказала Харпер Ли в машине, и я могу только воображать, что чувствовала она сама.

Нелл в исполнении Катрин Кинер выглядела скромной, спокойной, рассудительной, но не скучной, в отличие от странного, эксцентричного, манипулирующего людьми, но забавного Трумена. Их разговор был очевидно произведением информированного воображения сценариста, но его развитие соответствовало тому, что мне было известно о тогдашней дружбе Нелл и Трумена.

Мы видим идущего неровной походкой Перри Смита, одного из двух арестованных людей, которых обвинили в убийстве.

— Почему этот человек хромает? — спросила Катрин со своего белого плетеного стула, стоявшего рядом с картинами.

Я остановила кассету.

— Он действительно хромал, — ответила Нелл, — у него была травма ноги.

В одной сцене где-то во второй половине фильма, Трумен и Нелл показаны уже в Нью-Йорке. Трумен приходит к Нелл на роскошный прием в отель «Плаза», посвященный выходу фильма с Грегори Пеком. Загораются вспышки, фотографы в фетровых шляпах снимают входящего Трумена. В этот момент Нелл, — настоящая Нелл вМонровилле, через сорок три года после выхода фильма, — на мгновенье откинулась на спинку своего плетеного кресла-качалки. Она сняла очки, откинула голову и расхохоталась.

— Если в Нью-Йорке и были премьера и празднование, — сообщила она нам, — то меня туда не пригласили.

Она опять засмеялась и снова надела очки.

Когда фильм закончился, Нелл опять откинулась на спинку кресла-качалки и замолчала. Казалось, она испытывала облегчение. Мы с Катрин, гляда на нее, почувствовали то же самое. Нелл сказала нам, что по большей части фильм ей понравился, хоть она и назвала его «историческим вымыслом».

Прошло сорок шесть лет с того дня, когда Нелл села на поезд, отправлявшийся в Холкомб, штат Канзас, чтобы помочь своему старому другу собирать материалы для книги «Хладнокровное убийство», прошло сорок шесть лет с тех пор, как Нелл передала рукопись «Убить пересмешника» издательству «Дж. Б. Липпинкотт Компани». Она сказала мне, что ей хотелось помочь Капоте, чья карьера «застыла». Он мечтал о книге, которая станет совершенно новаторской, так как будет подробным репортажем о подлинных событиях, но при этом ее станут читать как роман. Его репутация основывалась на романах «Завтрак у Тиффани» и «Другие голоса, другие комнаты», но он хотел укрепить ее с помощью совершенно другого проекта.

Теперь ему нужна была Нелл, и не только из-за ее писательского внимания к деталям, но и из-за ее обыденного очарования, умения быть естественной за кухонным столом в маленьком городке, где они всех опрашивали. Он сам бы не вызвал такого же доверия из-за своего доходившего до пола верблюжьего пальто, из-за своих вычурных манер и странного, как будто детского голоса. Мы с Нелл передвинули наши стулья туда, где они раньше стояли, подальше от телевизора, и повернулись к Катрин.

— О господи, Нелл, — сказала она, — этот человек, похоже, изучил все, что касалось Трумена.

Она говорила об игре Филипа Сеймура Хоффмана.

— Было прямо жутковато, — сказала Нелл, — он получит за это «Оскара».

И она была права. Катрин встала с кушетки.

— Я сейчас разложу коблер по блюдцам, и мы съедим его здесь, — сказала она.

— Давайте я помогу, — предложила я.

— Не надо, дорогая. Поболтайте тут.

— Он действительно был таким двуличным, каким его показали в фильме? — спросила я Нелл.

— Ах, дорогая, — ответила она, — он лгал. Он все время лгал. Думаю, он был вынужден это делать.

Катрин принесла блюдца с черничным коблером из «Мира еды», покрытым ванильным мороженым.

— Это восхитительно, Катрин, — сказала Нелл. Мы сосредоточились на коблере и пару минут в основном ели. Слышался только стук наших ложек по блюдцам.

Нелл сказала нам, что единственная сцена, показанная в фильме как раз так, как она ее помнила, была та, когда преступник холодным вечером поднимался по ступеням суда.

Вскоре мы попрощались с Катрин и поехали домой. Я подъехала к дому Ли, чтобы высадить ее. Алиса зажгла свет на террасе, но Нелл не спешила выходить из машины. Она размышляла вслух, пытаясь понять, почему кинематографисты так много придумывают, когда снимают фильмы о реальных людях.

— Правда, — сказала она, — всегда лучше любой выдумки.

Нелл была в хорошем настроении. Окна в машине были открыты. Погода была необычной для ноября, тепло и прохлада сменяли друг друга иногда в один и тот же день. Я ощущала слабое дуновение ветерка. Я выключила зажигание. Меня поражало то, как мне повезло и какое удовольствие я получила от проведенного таким образом вечера и от нашего разговора.

По какой-то причине, может быть, потому, что мы только что посмотрели фильм, перед моим внутренним взором предстал кадр, в котором мы с Нелл вдвоем сидим в машине. Потом я увидела нас издалека, как будто мы и правда были в фильме и камера отходила назад от двух женщин, сидевших в синем додже, на который падал желтый отсвет от горевшей на террасе лампы. Издалека было видно, что дом сестер Ли был одним из многих домов, где в тот вечер в Монровилле горела лампа. А с еще большего расстояния город оказывался всего лишь точкой в штате Алабама.

Мы немного помолчали, погрузившись в размышления. Я уже достаточно хорошо знала Нелл, чтобы легко переносить такие периоды молчания. Они не вызывали смущения, а наоборот, порождали чувство общности. Начав проводить так много времени с двумя плохо слышавшими женщинами, я стала по-новому воспринимать молчание.

Я поняла, что раньше не позволяла молчанию длиться слишком долго. Так было, когда я ехала в машине, пила с кем-то кофе или ужинала. Мне казалось, что говорить — означает проявлять вежливость и вести себя более естественно. Но для тех, кто плохо слышал, все было наоборот. В компании Нелл и Алисы оказывалось, что болтовня просто ради болтовни не имела смысла. Она требовала определенных усилий, особенно в машине или в шумном ресторане, когда надо было напрягаться, чтобы услышать слова другого человека. Молчание же давало возможность отдохнуть.

Какими бы прекрасными собеседницами они ни были, это совместное товарищеское молчание приносило особое удовольствие. Оно давало возможность собраться с мыслями и не говорить просто ради разговора.

Но мне все еще приходилось удерживать себя, чтобы не спросить их: «О чем вы думаете?» Когда они отвечали, то это было всегда интересно. Но если они хотели сообщить, почему погрузились в глубокомысленное молчание, то сами бы мне сказали. Мне неуместно было спрашивать.

Нелл протянула руку в ручке дверцы.

— Спасибо, дорогая, — сказала она, — это было очень благородно с твоей стороны.

— С большим удовольствием, — ответила я.

Мне снова пришла в голову мысль, вызвавшая у меня улыбку. Я не думаю, что она услышала, когда я сказала это раньше, когда мы шли к машине у дома Катрин. Я немного повысила голос и четко произнесла, чтобы она расслышала. Мы сидели с ней рядом, но я повернула к ней голову.

— Ну что же, — сказала я, — было очень интересно пересказывать вам то, что вы не говорили.

Она искренне рассмеялась, но в то же время покачала головой.

— Видишь, как оно бывает? — ответила она.

Она отклонила мое предложение проводить ее до двери. Я включила фары, повернула зажигание, «завела», как здесь говорили, и смотрела, чтобы она спокойно вошла в дом.

Пока она медленно поднималась по двум ступенькам, я подняла стекла у машины на случай, если ночью вдруг пойдет дождь.

Нелл открыла входную день и, не поворачиваясь, подняла руку, показывая, что все в порядке. Дверь закрылась, и можно было не сомневаться, что она сейчас будет стоять рядом с креслом Алисы, положив одну руку на его спинку, и рассказывать о том, как прошел вечер.

Этот вечер закончился со смехом, но тревога Нелл из-за второго фильма не утихала, пока он не вышел следующей осенью. Фильм «Дурная слава» с Джонсом в роли Капоте и Буллок в роли Нелл вызвал легкомысленную реакцию. Ей достаточно понравилось кино, чтобы простить Буллок белые носки с черными лакированными туфлями. Нелл рассказала мне, что в письме к режиссеру Дугласу Макграту она написала: «Вы создали такое нежное и светлое существо и назвали ее Харпер Ли, что я прощаю вам ее носки».

Между двумя премьерами фильмов, в мае 2006 года, вышла биография, которой Нелл особенно опасалась. Чарльз Дж. Шилдс, бывший преподаватель английского языка, начавший писать биографии для молодых читателей, издал «Пересмешник. Портрет Харпер Ли». Книга стала бестселлером и вызвала множество рецензий и рассуждений в печати о Харпер Ли и ее романе.

Шилдсу было отказано в доступе к Харпер Ли и к ее ближайшему окружению, но он составил ее портрет, в частности, из интервью с теми, кто когда-то ее знал. Он также опирался на переписку, обнаруженную им в Нью-Йоркской публичной библиотеке, и на статьи, которые были написаны о ней за все эти годы.

Однажды, когда Нелл рассматривала с подругой книги в магазине «Барнс и Нобл», она увидела книгу Шилдса. Она взяла ее в руки и с удовлетворением заметила, что все еще продавался первый тираж. Она поставила ее обратно на полку передней обложкой назад и загородила ее другой книгой. На меня произвел впечатление вызов, таившийся в этом жесте, но еще больше, пожалуй, его бессмысленность. Корешки тысяч других экземпляров книги по-прежнему стояли прямо на полках в книжных магазинах по всей стране. Нелл, в частности, возражала против предположений, сделанных Шилдсом об отношениях в ее семье и некоторых подробностях ее отношений с Капоте и его монровильской родней.

Если писательница Кэролайн Си была права, когда написала о том, что «к тому времени, когда нам исполняется шесть или семь лет, мы уже заключаем соглашение со вселенной о том, какими людьми станем», то, может быть, маленькая Нелл была такой: независимой, горячей, делавшей в основном то, что ей нравилось, изучавшей мир и самовыражавшейся независимо от традиционных ожиданий, предъявлявшихся молодым южным леди. В детстве это означало, что ее называли сорванцом, в колледже говорили, что в ней есть черты нонконформизма — того, что в ее культуре не слишком ценили, особенно в женщинах.

После сорока Харпер Ли стали называть литературной затворницей, влиятельной и одновременно вызывавшей любопытство фигурой. Если за это надо было заплатить жизнью вдалеке от всех и невозможностью возразить против рассуждений о ее нонконформизме, то она была готова заплатить такую цену.

Не то чтобы счастлива ее заплатить, но готова.

После выхода так пугавших ее фильмов и биографии и через долгое время после того, как спала буря новых публикаций, я напомнила Нелл, что она говорила о своей книге за несколько лет до этого в «Мэйн-стрит Дайнер» в Экселе: «Лучше бы я никогда не написала эту чертову книгу». В тот день за кофе я сидела со своим блокнотом и просматривала те темы, которые хотела включить в свою книгу.

— Вы все еще так думаете? — спросила я.

Она посмотрела в сторону и задумалась. Потом снова взглянула на меня.

— Иногда, — ответила она, — но потом это чувство проходит.

Глава тридцать третья

Однажды утром в начале декабря, когда я крепко спала, меня разбудил телефонный звонок. Я перевернулась и посмотрела на часы у меня на радио. Было самое начало девятого. Сквозь сон я сообразила, что это звонит Нелл, которой хочется выпить кофе. Она всегда боялась разбудить меня, а я хотела, чтобы она звонила в любое время, ничего не опасаясь. Поэтому, хоть я еще и была в полусне, но автоматически ответила бодрым «алло».

— Доброе утро, дорогая. У тебя есть время выпить со мной кофе сегодня утром?

— А как же. Я буду в восторге.

— Хочешь позавтракать?

— А как же.

Я уже совсем проснулась и приподнялась, опираясь на локоть. Я второй раз сказала «а как же» или третий?

— Прекрасно. Я сейчас отвезу Алису и приду к тебе.

— Отлично. Буду вас ждать.

— Пока-а-а, — сказала она с игриво преувеличенным южным акцентом.

— До скорого.

Надо было вскочить, одеться и ждать ее прихода, глядя из окна кухни, чтобы ей не пришлось стучать в дверь. Теперь окна были закрыты из-за холода. Даже находясь на кухне, я не всегда слышала, как она подъезжала на своем бьюике. Но если я знала, что кто-то ко мне ехал, то могла стоять у кофеварки и смотреть в окно, в то самое, на котором висел санкэтчер Уэса в цветах «Оберна».

Я повесила трубку и пошевелила затекшими ногами под теплым одеялом. Еще несколько прекрасных секунд я обнимала свою вторую подушку. Времени лодырничать не оставалось. Лодырничать? С каких это пор я говорю такие вещи даже про себя? Находясь в обществе этих старых женщин, я стала воспроизводить слова моих дедушек и бабушек. Если я не потороплюсь, то буду за завтраком выглядеть, как оборвыш.

Я слезла с кровати и, то шаркая, то прихрамывая, прошла босиком в ванную. Непривычный холод был как в воздухе, так и у меня под ногами. Я чувствовала его в прохладной плитке пола в ванной. Может быть, он меня окончательно разбудит. Я никак не могла привыкнуть к тому, что первая вещь, которую я видела утром, была розовая плитка в ванной. Ну ладно. Я радовалась тому, что похолодало, что день начнется с общения с Нелл и с завтрака в городе.

Иногда мне не хватало привычной рутины и того, что мне не надо было, как всем людям, собираться в школу или в офис. В течение многих лет у меня хватало энергии, чтобы держаться в течение дня, и было даже постоянное место, куда мы ходили с коллегами и пили кофе, наконец, были и начало, и конец рабочего дня.

Теперь моя работа стала куда более расплывчатой. Много времени у меня уходило на отдых, я куда чаще лежала в кровати, чем брала у кого-то интервью, или же просто гуляла по Монровиллю. Иногда я проводила несколько дней в одиночестве и не видела ни Ли, ни Крофтов, ни Баттсов, ни Дэйл. Я старалась по крайней мере добираться до почты, независимо от того, ощущала я в тот день свою волчанку или нет, но для выполнения моих намерений не всегда хватало энергии.

Но все-таки работа над таким интересным проектом была моей палочкой-выручалочкой, хоть она и продвигалась черепашьим шагом. Природа будущей книги была такова, что даже короткие визиты на почту были нужны не только для получения писем. Таким образом я знакомилась со здешней жизнью, с особенностями мира в глухом месте южной Алабамы, где жили сестры Ли и их друзья. Это был такой взгляд, который не возможен, если ты существуешь в ритме ежедневной журналистики.

Когда в то утро мы завтракали в ресторанчике «Сити кафе», то к Нелл подошла женщина из-под Финчбурга, пришедшая туда со своими внуками. Они вежливо поговорили всего несколько минут. После их ухода Нелл заметила: «Надеюсь, я их не разочаровала».

«Что?» — подумала я. Женщина явно была в восторге, а Нелл говорила очень вежливо и просто и задавала вопросы о ней самой и ее семье.

Наши яйца успели остыть, но зато к нам подошла официантка и подогрела наш кофе.

Все-таки я понимала, что она хотела сказать. Эта мысль часто приходила ей в голову во время подобных встреч. Как соответствовать той атмосфере загадочности, которая ее окружала?

Люди знакомились с ней во всевозможных местах, куда она приезжала по делу, пообедать, за покупками или для участия в каком-то мероприятии. Для Нелл это были обычные встречи. Но для других людей это были истории, которые они потом пересказывали годами, может быть, в течение всей жизни, разбирая каждое ее высказывание, повторяя каждую мелочь. Даже здесь, в местном ресторанчике в маленьком городке в Алабаме, подобная слава оказывала на нее определенное давление.

* * *

В тот вечер мы смотрели кино. Нелл, Джуди и я доедали ужин, сидя за моим столом, и собирались перейти в гостиную, чтобы посмотреть на DVD фильм, доставленный по просьбе Нелл — «Неправильные штаны» из серии про Уоллеса и Громита. Нелл как раз доела последний кусочек барбекю от Мелвина, отодвинула свой стул и высказалась о том, что мне предстояло сделать.

«Чтобы понять южан, тебе надо понять их связи с церковью и собственностью на землю». Для того чтобы понять эту часть Алабамы, мне надо понять связи здешних людей с их конкретными церквями, с их конкретными участками земли.

Вообще-то, она только что поправила меня во время нашего разговора: «Не с землей. С их собственностью на землю. Это совсем другое дело».

Земля — это то, что ты обрабатываешь. А собственность — это твой дом. Часто это еще и твоя идентичность. Это твой якорь и твое убежище, твоя связь с прошлым и надежда на будущее. В тяжелые времена это может быть еще и место, где ты будешь выращивать овощи и разводить кур. В хорошие времена там собираются друзья и родственники, чтобы порадоваться изобилию.

Нелл советовала мне сходить в церковь. Алиса тоже. Они говорили, что надо пойти в церкви для белых и для чернокожих. Послушать баптистов, методистов и пресвитериан. И послушать экстатичных проповедников.

— Тебе надо пойти в церковь мисс Мэри, — сказала Нелл.

Мисс Мэри Уотфорд Стаблер была на пару лет старше Нелл. Они не часто встречались, но были давними друзьями. Нелл позвонила мисс Мэри и спросила, может ли она привести на воскресную службу меня, Джуди и Айлу.

Церковь пятидесятников мисс Мэри находилась рядом с маленьким городком Скрэтч-Анкл.

В семнадцать лет у мисс Мэри было видение, из которого она поняла, что ее призвание — распространять Евангелие и проповедовать верующим. С тех пор она стала проповедницей у пятидесятников. У нее самая изношенная, зачитанная и полная подчеркиваний Библия во всем округе Монро, а это о чем-то да говорит.

Когда она была девочкой, у пятидесятников не часто встречались женщины-проповедники. Да и сейчас их немного. Но ее путь начался дома. Ее отец был проповедником. Она помогала ему ободрять, вдохновлять и осуждать верующих округа Монро в шатрах для духовного возрождения еще не получив права голосовать. А в то время женщины имели на это право начиная с девятнадцати лет.

Мне было интересно, чем отличаются ее прихожане от прихожан других церквей пятидесятников в округе. Их тут было несколько, включая большой мятежный приход, чья церковь была расположена у дороги. Местная шутка гласила: «Как сделать так, чтобы в новом городе было две баптистских церкви? Постройте одну. А вторая тут же от нее отколется».

Впрочем, можно точно сказать, что это касалось не только баптистов.

— Не волнуйся, — сказала мне Нелл, — змей там не будет. По крайней мере, я так думаю. Они самые спокойные из всех экстатичных проповедников. По крайней мере, я так думаю.

В то утро вдохновляющую проповедь мисс Мэри слушала, кроме нас, еще примерно дюжина человек. Некоторые люди проходили вперед, чтобы в чем-то покаяться.

Позже, когда мы уже поднялись, чтобы уходить, одна женщина подошла к нашей скамье. Она услышала, что здесь будет Харпер Ли, и спросила, не согласится ли Нелл написать свое имя в ее Библии.

Нелл расписалась, и мы отправились на пикник на берег реки Алабамы.

Мы заехали в загородный магазин, купили жареных цыплят и картофель фри, пожаренный большими дольками, как любила Нелл.

А вот ждать она не любила.

— Наконец-то, — сказала она, когда все было готово.

— Наверное, нам не надо есть, пока мы не приедем на место, — заметила она в машине.

Мне показалось, что это была скорее просьба, чем утверждение. Но мы все-таки потерпели.

— Айла, ты настоящее чудо, — сказала Нелл, когда мы уселись за стол для пикников, и к жареным цыплятам и картошке фри прибавилось еще множество приготовленных Айлой блюд.

Утренняя служба наполнила Нелл энергией.

— У меня такое чувство, как будто я была в церкви впервые за долгое время.

Мисс Мэри произнесла страстную проповедь, в которой было много цитат из Библии, и Нелл это понравилось. Она не любила то, что она называла «духом новой эпохи».

Пока я жила в Монровилле, то часто по воскресеньям ходила в те церкви, которые, по мнению сестер Ли, должны были способствовать моему образованию. Я посещала церкви, куда ходили белые, и церкви чернокожих, участвовала в маленьких деревенских собраниях и была в приходах, которые были настолько большими, что для прихожан требовалось проводить две службы. Я ходила к баптистам и методистам, к разным направлениям пятидесятников, к отколовшимся и независимым. Я спрашивала, проводятся ли где-то в округе какие-либо еврейские или мусульманские службы, какими бы маленькими они ни были, я хотела сходить и к ним, но ничего такого не нашла.

Все тем же вечером, когда мы смотрели у меня дома фильм про Уоллеса и Громита, Нелл рассказала нам с Джуди о звонке, совершенном ей несколько месяцев назад. Мы уже посмотрели фильм и теперь никуда не спешили, Нелл придвинула мою обитую зеленым вельветом кресло-качалку к кофейному столику, Джуди была справа от нее в кресле, покрытом цветочными узорами, а я слева на деревянной качалке.

Она рассказала нам, что звонила домой Броку Петерсу как раз незадолго до его смерти. Петерс сорок три года назад сыграл в фильме «Убить пересмешника» несправедливо обвиненного Тома Робинсона. Он умер в августе 2005 года от рака в возрасте семидесяти восьми лет.

Когда Нелл позвонила, то женщина, которая, как она поняла, была Мэрилин, женой Брока Петерса, сказала ей, что Броку осталось жить всего несколько часов, и она читает ему вслух библейские тексты и тот отрывок из ее романа, который всегда его волновал.

Позже Нелл написала Мэрилин и процитировала слова из «Путешествия Пилигрима», классической духовной аллегории о поисках вечной жизни: «И лишь только он предал дух свой, как невидимая рука отнесла его в нее, и он был немедленно увезен сквозь облака при трубном звуке и по самому ближайшему пути к Небесному Граду»^[10].

В тот день Нелл получила в ответ очень любезное письмо.

Однако, она была огорчена, что ни Джуди, ни я не смогли опознать цитату о трубном звуке. Те, кого она спрашивала о подобных вещах, часто чувствовали себя неловко, и так бывало с каждым из нас.

* * *

В январе 2006 года Нелл вернулась с ежегодного обеда в Тускалузе изможденной и испытывавшей облегчение.

Она рассказала мне, что не знала, что там будет присутствовать журналистка «Нью-Йорк Таймс». На следующий день ее слова были процитированы на первой странице газеты.

В своей статье «Харпер Ли на один день стала общительной» журналистка «Таймс» Джина Беллафанте сообщила, что Нелл согласилась поговорить с ней о том мероприятии. Она написала, что та терпеливо фотографировалась со школьниками, остроумно высказывалась и ей явно нравилось происходившее. На следующий день Нелл позвонил уроженец Алабамы Хоуэлл Рэйнс, ответственный редактор «Нью-Йорк Таймс», и сказал, что на статью о ней по электронной почте пришло больше всего отзывов. Нелл не очень хорошо представляла себе этот механизм, но оценила значение этого сообщения.

Баллафанте в своей статье повторила слова Нелл о том, что Хортон Фут, сценарист «Убить пересмешника», оставался ее добрым другом и что по мере того, как он старился, он становился похож «на Бога, только на хорошо выбритого Бога».

Вскоре после выхода статьи на Уэст-авеню зазвонил телефон. Нелл сняла трубку, это звонил Хортон Фут, Хортон, с его нежным сердцем, добрыми глазами и мягкими, цивилизованными манерами. В его мягком, иногда почти хриплом голосе все еще слышался техасский акцент его молодости.

— Говорит Бог, — сказал он.

Они посмеялись и поговорили друг с другом. В завершение разговора он сказал Нелл:

— Помни, Бог любит тебя.

Она смеялась, передавая мне этот разговор за кофе в «Макдоналдсе». Но при этом выглядела слегка опечаленной.

— Он один из последних настоящих джентльменов, — сказала она.

Глава тридцать четвертая

Когда я переезжала, то не знала, как долго смогу прожить в этом доме. Теперь я прожила в нем уже пятнадцать месяцев, и это было дольше, чем я изначально предполагала, еще через два месяца мне пришлось возвращаться в Чикаго. Пришло время. Я могла бы бесконечно заниматься сбором информации, но уже записать то, что я узнала, было огромной задачей. У меня были целые ящики файлов, коробки с записками, мне надо было расшифровать кучи интервью с Алисой и с другими людьми. Я надеялась, что моя волчанка ослабеет, но этого не произошло. Но хуже она тоже не стала. Так как я много отдыхала, то моя работа продвигалась очень медленно.

Я стала обсуждать с сестрами Ли время своего будущего возвращения в Чикаго. Меня порадовало, что они не спешили проститься со мной, но понимали необходимость моего отъезда.

Я обсуждала это с Нелл за кофе. Эта ежедневная рутина, как их, так и моя, эти ритмы повседневной жизни стали моей второй натурой. Теперь все заканчивалось. В тот вторник, в последний день января, я отправила Алисе факс. Как часто бывало, я послала его в обеденное время, чтобы она увидела его перед тем, как вернется после обеда в офис.

«Алиса, вчера вечером я говорила с Уэсом. Я сообщила ему, что съеду 1 марта. Я могу продолжать снимать дом понедельно, если мне это понадобится и если он к тому времени никого не найдет. Просто сообщаю, чтобы вы знали. Наверное, я уже слишком рано стала гордиться своим путешествием, потому что сегодня мало спала.

Надеюсь, что у вас есть прогресс с Вашими горами документов.

На взгляд девушки из Чикаго/Висконсина, сегодня солнечный прохладный октябрьский день.

Марья»

Однажды после обеда я лежала в постели, когда мне позвонила Нелл.

— Хочешь выпить чашечку в «Макдоналдсе»?

Я колебалась, но всего лишь секунду.

Я всегда была готова выпить чашечку в «Макдоналдсе» с Нелл, даже если не очень хорошо себя чувствовала. Но я снова лежала в постели и чувствовала себя хуже обычного.

Нелл тут же отреагировала.

— Не хочешь, не надо. Нет проблем.

— Нет, я с радостью выпью кофе.

Может быть докторам следовало бы прописать мне свежий воздух, столько кофе, сколько я смогу проглотить и общение с лучшей собеседницей по эту сторону Миссисипи.

— Готова?

— А как же.

— Жду тебя у машины.

— Отлично. Через минуту приду.

Я снова надела туфли, схватила сумку и отправилась к ее дому. Она уже сидела за рулем, готовая отправиться в путь.

Я шла не слишком уверенно. Искривленные корни деревьев, через которые я обычно легко перешагивала, сегодня казались выше. Потом я почувствовала, как земля поднимается и ударяет меня по голове.

Я не сразу сообразила, что лежу на земле. Я увидела, что сбоку от меня лежала моя красная кожаная сумка. Часть ее содержимого — тюбик ревеневого бальзама для губ и пара ручек с черными войлочными наконечниками — рассыпалась по пятнистой траве.

Сидевшая в машине Нелл увидела, как я упала. Я была всего в нескольких ярдах от нее. Она увидела, что я шла к машине, а потом с ее места за рулем меня больше не стало видно. Я поднялась, но сразу опять упала.

Нелл рассказывала о произошедшем Биллу Миллеру: «Она была здесь, а потом упала, потом поднялась. Потом снова упала».

Я не думала, что потеряла сознание, или споткнулась, или сделала еще что-то в этом роде. Мне казалось, что я шла по своим делам, а земля помчалась ко мне и во второй раз ударила меня по голове.

— Дорогая, — сказала Нелл, подбежав ко мне, — с тобой все в порядке?

— Да, наверное, — я была невероятно смущена.

— Нет, не все.

Я снова поднялась, но меня била дрожь. Она помогла мне дойти до моей двери.

Мы редко пользовались этой дверью. Она была ближе к их дому, но все приходили и уходили через кухонную дверь. Как говорила Нелл, «туда-сюда». Я вытащила ключ от дома из сумки. Руки у меня дрожали, и я не могла вставить ключ в замок. Нелл взяла у меня ключ и отперла дверь. Она довела меня до софы, стоявшей рядом с панорамным окном.

Она была встревожена, а я уязвлена.

Мир перевернулся. У меня болело сердце. Мы вошли через дверь, через которую никогда не ходили, и я сидела на софе, на которой никогда еще не сидела.

— Оставайся здесь. Я принесу воды. И вызову Джуди.

Я просто хотела уползти в свою спальню, прийти в себя и знать, что Нелл и Джуди не имеют к этому отношения.

От следующей недели я помню только кусочки. Остальное мне рассказали. Крофты сменили Нелл и позвонили моим родителям в Мэдисон.

Тогда я этого не знала, но оказалось, что я была обезвожена, серьезно обезвожена, и что у меня начинался бред. Я тряслась, и у меня нарушилась координация. Иногда я все понимала, а иногда — нет.

Обычно это происходит со старыми людьми, особенно, если они живут одни, заболевают или теряют аппетит. В моем случае ранки во рту, очевидно, возникшие из-за волчанки, причиняли мне боль, когда я ела и пила. Главная опасность такого бредового состояния заключается в следующем: к тому моменту, когда вам немедленно требуется медицинская помощь и много жидкости, ваше сознание слишком спутано для того, чтобы это понять. Если вам повезет, то кто-нибудь поймет, что вам нужна помощь.

Причина моего состояния в тот момент еще не была понятна, но всеобщее мнение сводилось к тому, что я буду лучше себя чувствовать, если меня станут лечить мои доктора из больницы «Норт-вестерн». Моя мама купила последнее место на единственный прямой рейс из Пенсаколы в Мэдисон, вылетавший следующим утром.

Джуди на кухне погрела приготовленный ею овощной суп и поставила его передо мной. Я хотела показать, что со мной все в порядке, но мне трудно было набирать суп ложкой.

Я помню, что сижу за кухонным столом и, как говорят доктора, «перехожу порог». Я чувствовала, что за мной закрывалась дверь, на меня опускалась пустота, мне необходимо было за что-то ухватиться, пока я еще хоть что-то соображала. Хотя соображала я уже не слишком хорошо.

Никогда еще я так не дрожала. Может быть, волчанка атаковала мою нервную систему? Вряд ли. Может быть, у меня начинался нервный срыв? Сомнительно, но как же это было бы неловко. Инфекция? Может быть.

Странная задача, пытаться казаться нормальной, когда теряешь способность нормально действовать.

Позже мы с Джуди оказались в моей спальне и собрали все, что мне было нужно для моего спешно организованного перелета. В тот вечер я снова потеряла сознание. Джуди увидела, что происходит, и смогла меня подхватить. Она бросилась ко мне и упала вместе со мной, но защитила мою голову, словно какой-то супергерой в аккуратном свитере и очках.

«Скорая помощь» отвезла меня в местную больницу. Я чувствовала себя все более и более уязвленной. В отделении скорой помощи мне сделали вливания, а затем отправили на ночь домой. В ту ночь Джуди лежала рядом со мной на постели. Я спала. Она нет. Вот что значит не хотеть никого расстраивать.

На следующее утро Крофты отвезли меня в аэропорт Пенсаколы, до которого было почти два часа. Так как у меня был купленный в последний момент билет в один конец, то меня остановили представители Управления транспортной безопасности. В конце концов после долгой канители Джуди получила разрешение довезти меня, трясущуюся и ничего не понимающую, в инвалидном кресле прямо к выходу на посадку.

Я помню, как она что-то говорила мне о сыне своей подруги. Это был милый, симпатичный сын примерно моего возраста. Оказалось, что он тоже был у выхода на посадку. У моих потенциальных свах Нелл, Дот и Джуди планы на знакомства никогда не выходили из стадии пустого обсуждения. И вот теперь здесь был кто-то, с кем меня, предположительно, хоть и маловероятно, возможно было бы свести. Если бы я что-то соображала. В противном случае трудно бывает произвести хорошее впечатление.

Мои родители встречали меня на другом конце моего продлившегося два с половиной часа полета. Они отвезли меня из Мэдисона в аэропорт О'Хара и отправили в больницу «Норт-вестерн». В Чикаго в тот день было минус три градуса, а в Монровилле плюс двадцать один. Я не заметила разницы.

Ничего не помню о первых двух моих днях в больнице, где я что-то мямлила и ничего не понимала. Доктора определили у меня бредовое состояние, стали вливать жидкость, отменили недавно начатые лекарства, которые могли вступить в реакцию с другими или просто ухудшить мое состояние.

Через несколько дней я уже смогла написать письмо сестрам Ли. Кто-то отправил его за меня по факсу.

«Дорогие Алиса и Нелл,

Нелл, вы, кажется, обещали мне чашку кофе. Я постараюсь как можно скорее получить ее.

Рядом со мной только что остановилось очередное маленькое стадо мужчин и женщин в белых халатах, которые щупали меня, квохтали и предсказывали, что, может быть, завтра меня отпустят.

"Или нет", — как всегда заметил кто-то.

Сегодня мне будут делать ЭЭГ и МРТ. Пункция и анализ крови вчера дали хорошие результаты.

Надеюсь скоро вас увидеть.

С любовью,

Марья

P. S. Привет Джулии».

* * *

Я вернулась, но только для того, чтобы закончить несколько интервью, сложить вещи и попрощаться. Я заполнила еще несколько блокнотов, записала еще несколько долгих послеобеденных интервью с Алисой. Мы с Алисой и Нелл обсуждали все, что они уже мне рассказали, что еще они могут сказать и о чем мне не надо писать. В большинстве случаев они опять предлагали мне решать самой.

Я привезла с собой в Чикаго куда больше, чем увезла оттуда. У меня было больше книг и новая одежда. Но большая часть того, что я приобрела, находилась у меня в памяти и в моих подробных записях, восходивших еще к тому августовскому дню в Чикаго пять лет назад, когда мой редактор подошел к моему рабочему месту.

Дни превратились в месяцы, а месяцы — в годы. В записях, в расшифровках интервью, в папках хранились сотни рассказов. Вот что мне нужно было сделать, чтобы сохранить то, что они и их близкие друзья смогли мне рассказать, чем они захотели со мной поделиться. И я хотела понять повседневную жизнь Монровилля, его обыденность, прошлый и настоящий ритм того глухого места, в котором сформировалась Харпер Ли и которое показано в романе, любимом тремя поколениями читателей.

Я продолжаю регулярно приезжать в Монровилль, чтобы общаться со своими друзьями. Мне по-прежнему раз в неделю присылают в многоэтажный Чикаго «Монро Джорнал». Моя волчанка остается непредсказуемой. Мне по-прежнему надо много отдыхать, большая часть этой книги была написана на ноутбуке, когда я лежала в кровати.

Мне надо было организовать массу информации, собрать материалы и разбить их на главы. Еще до того, как я стала снова и снова перечитывать собранный материал и добавлять к нему осмысленные комментарии, вспоминать яркие детали, то какие-то непрошенные воспоминания поднимались со дна, говоря словами Нелл, «ясные, как июньская ночь». В какие-то моменты я ощущала, что осознаю самую суть того, что значило быть Нелл или каково это быть Алисой в тот период их жизни. Это меня сразу же поражало.

Я все еще слышу, как стучат каблуки по кирпичным ступенькам величественного монровильского особняка с белыми колоннами во время модного дамского ланча, современной версии чего-то похожего на Мейкомб из «Убить пересмешника», на Монровилль из молодости Нелл. Кроме меня, только Нелл в туфлях без каблуков, и она ступает тихо. Она здесь не в своей стихии, но обращает внимание на каждую деталь. Она говорит, что мы принимаем участие в этом мероприятии для того, чтобы я поняла ту часть мира, которая называется округом Монро.

И в тот же вечер она чувствует себя куда более комфортно в «Мэйн-стрит Дайнер» в соседнем городке Экселе, где мы с ней пьем кофе, пока наша стирка отжимается рядом в прачечной. Это та закусочная, где она чаще всего оживляется, смеется, говорит о книгах и друзьях, рассказывает о ярких персонажах из своего детства. О тете Алисе и кузине Луи, о тете Китти и ее муже, которого она называет мистер Нэш.

Она радует своих подруг Дейл и Джуди рассказами о нашем обеде и вспоминает еще пару людей, которых я должна проинтервьюировать. Это неудивительно, она прекрасная рассказчица, как в жизни, так и на бумаге. Есть только одна проблема. Она начинает смеяться до того, как закончит свою историю, и пытается рассказать снова. Опять то же самое. Она снимает очки, слегка откидывает голову назад и отдается заразительному смеху, который разносится по всей комнате.

Я вижу Нелл и Алису вместе, когда в субботу после обеда, как раз перед тем как стемнеет, они отправляются кормить уток и гусей. Я сижу в их гостиной на низком коричневом кресле-качалке, которое придвинуто к ногам серого раздвижного кресла Алисы. Так она лучше меня слышит, и она уже настолько привыкла к тому, что я переворачиваю маленькие кассеты в своем диктофоне каждые тридцать минут, что автоматически прерывает свой рассказ, пока я это делаю.

Когда приближается вечер и свет становится более мягким, Нелл выходит из своей спальни в глубине дома, той, которая когда-то принадлежала ее отцу, а теперь ей. Мы отправляемся кормить уток и гусей. Утки и гуси узнают машину Нелл. Еще до того, как она останавливается у маленького озерца, они бегут к ней, хлопая крыльями, и поднимают крикливый крякающий гвалт. Алиса методично считает уток, стараясь не пропустить ни одной. Нелл делает то же самое и быстро впадает в отчаяние. Обе женщины внимательно за всем следят: каким образом птицы общаются друг с другом, как происходит демонстрация силы с помощью перепончатых лапок, как утята следуют за мамой.

Я вижу Алису поздно вечером, сидящей одной за кухонным столом. Или же я знаю, что она там, потому что она сказала мне, что будет допоздна работать над налоговыми декларациями Нелл и своих клиентов, с которыми она сотрудничает уже пятьдесят лет. Ее младшая сестренка спит в спальне в глубине дома. А может быть, Алиса не спит из-за какой-то другой работы, может быть, она составляет чье-то завещание. Она сидит одна за заваленным столом в кухне пятидесятых годов, и справа от ее локтя горит зеленая банковская лампа.

Она делает ту работу, которую делал ее отец, ее партнер по юридической фирме, она добивается того, чтобы все цифры сходились, чтобы каждое правило выполнялось, ее подавляет количество работы, но вдохновляет то, что эта работа имеет смысл. Ее костлявые пальцы чертят на подставках для тарелок границы между земельными участками, связанные для нее с историями, историями семей и предпринимательства, переходящими от поколения к поколению, историями, которые ее семья знает уже несколько поколений. Она одинока, но никогда не бывает совсем одна. Ее методистская вера, ее близость с покойным отцом невидимо присутствуют в маленькой кухне скромного дома из красного кирпича, стоящего среди тонких высоких сосен.

И в это время, когда ее младшая сестра крепко спит в спальне в глубине дома, кажется, что так было всегда и так будет всегда.

Эпилог

Это воспоминания о том времени, которое я провела в Монровилле с сестрами Ли, их друзьями и родственниками, хроника последней главы их жизни.

В феврале 2007 года Нелл перенесла обширный инсульт. Много месяцев она провела в больнице для лечения и реабилитации сначала в Нью-Йорке, а затем в Бирмингеме, надеясь, что сможет снова ходить, а не зависеть полностью от инвалидного кресла. Но этого не произошло.

Она переехала в дом престарелых, совсем не похожий на просторный дом на Алабама-авеню, где она родилась и выросла и где теперь в маленьком потрепанном магазинчике «Молочная мечта Мела» из окошка продавали гамбургеры и коктейли.

В ноябре она принимала участие в церемонии в Белом доме, на которой президент Джордж У. Буш вручил ей и семерым другим Президентскую медаль Свободы. Оркестр морских пехотинцев удивил ее, сыграв мелодию из саундтрека к «Убить пересмешника», написанную Элмером Бернстайном. Она была растрогана до слез.

Какое-то время она была способна немного читать и беседовать с друзьями так, как раньше, и делала это достаточно часто. У нее бывали хорошие и плохие дни.

Я возвращалась в Монровилль по крайней мере раз в год в следующие несколько лет.

Во время одного из своих приездов, когда я обсуждала, какие рассказы и разговоры я хотела бы включить в книгу, Нелл время от времени что-то добавляла и снова нежно вспоминала Глэдис Беркетт.

Нелл рассказала мне, как она много лет огорчалась из-за рассуждений о том, что ее редактор, Тэй Хохофф, сыграл большую роль в оформлении рукописи, чем она сама. И она ясно показала, насколько абсурдны слухи о том, что Капоте что-то писал за нее, эти мысли приводили ее в ярость. Но этим дело не заканчивалось.

— Слухи возникают, основываясь на мельчайших деталях, — сказала Нелл.

Мы сидели за столом в столовой ее дома престарелых. Комнаты обитателей дома находились на некотором расстоянии от общей территории, где они могли сидеть на диванах и стульях со своими посетителями или же перемещаться в соседнюю столовую.

Мы с Нелл пили кофе из двух больших чашек, которые я принесла из «Макдоналдса». Или, вернее, я пила кофе и записывала за ней. Она довольно быстро опустошила большую чашку.

Ей не нравился кофе в доме престарелых.

— То, что они называют кофе, — это не кофе.

Она обсуждала слухи о работе над романом, и ее голос звенел от ярости, а потом наполнялся смирением.

— Если бы всех людей, которые сказали, что они участвовали в написании или редактировании, свести вместе, то они заполнили бы целую церковь. Приведу тебе пример, — сказала Нелл.

Закончив работать над рукописью, она дала ее прочитать Беркетт. Прочитав ее, учительница попросила ученицу пройти через школьный двор и отнести стопку листов в обычной картонной коробке в дом Нелл, находившийся на другой стороне улицы. Это заняло несколько минут.

Нелл сказала, что Беркетт не оставила много замечаний на страницах рукописи. Она написала только цитату из Шекспира, которая пришла ей в голову, когда она читала роман Нелл.

— Она вернула его с цитатой из «Макбета». Или из «Гамлета»?

Нелл начала читать наизусть цитату:

— Жизнь — ускользающая тень, фигляр, который час кривляется на сцене и навсегда смолкает^[11].

Она наклонила голову и снова попыталась вспомнить, были ли это слова из «Макбета» или из «Гамлета».

Позже я набрала в «Гугле» «ускользающая тень» и нашла цитату. Я подумала, не переписать ли ее от руки и не принести ли Нелл, добавив, что это цитата из «Макбета», как она сперва и думала. Я знала, что Нелл будет возмущена, узнав, что я искала цитату в Интернете, когда ее так легко было найти в книге. Я представила себе, как она будет качать головой и оплакивать гибель цивилизации.

Нелл хорошо, почти точно, воспроизвела знаменитое высказывание из «Макбета».

Я наклонилась поближе к экрану своего ноутбука и прочитала целиком фразу, откуда Фолкнер взял название своего романа «Шум и ярость»:

Мне не совсем было понятно, каким образом эта пессимистическая мысль имела отношение к роману, но дело было не в этом. Нелл в тот день хотела рассказать, что ученица, которая просто перешла через школьный двор, чтобы вернуть рукопись, прочитанную Глэдис Беркетт, позже стала говорить, что она каким-то образом участвовала в написании или редактировании «Убить пересмешника».

Я думала о тех временах, когда Нелл легко и непретенциозно читала какие-то строки или пересказывала отрывки из книг, которые не просто прочла, а приняла в свое сердце. Обо всех случаях, когда она ссылалась на Фолкнера или на Уэлти, или когда цитировала «Путешествие Пилигрима», на мысль о котором ее навела смерть Брока Петерса.

Слова были для нее чем-то постоянным, источником комфорта и вдохновения, когда все вокруг так сильно менялось. Даже теперь, может быть особенно теперь, когда инсульт приковал ее к инвалидному креслу и ее домом былобольше не привычное кирпичное здание на Уэст-авеню, а дом престарелых.

Ситуация ухудшалась по мере того, как ухудшалось состояние Нелл и портилась ее память, как это произошло с Луизой, скончавшейся в 2009 году в возрасте девяноста трех лет. После нескольких моих следующих посещений я поняла, что это уже не та Нелл, которую я знала.

Алиса тяжело перенесла упадок Нелл. Она продолжала ежедневно работать в юридической фирме и почти каждый день после обеда навещала Нелл. 11 сентября 2011 года Алисе исполнилось сто лет. Родственники и друзья устроили праздник в ее честь. Мы с моей матерью приехали в Монровилль, чтобы принять участие в чествовании. Два утра подряд после празднований на работе Алиса приглашала меня к себе домой. Я пододвигала кресло-качалку к ее раздвижному креслу, и она снова начинала рассказывать, на этот раз о своей радости из-за того, что четыре поколения ее семьи собрались по этому поводу вместе.

В декабре 2011 года Алиса попала в больницу с пневмонией и оттуда тоже переселилась в дом престарелых, но не в тот, где находилась Нелл. Алиса становилась все более хрупкой, и надежда на то, что она сможет вернуться в свой дом и к своей обычной жизни, все больше слабела. Она была очень активна всего за несколько месяцев до празднования своего столетия, но быстро угасла в доме престарелых.

Но мне все еще нравится представлять их в течение всех тех лет, что они жили на Уэст-авеню, когда они садились в бьюик Нелл, чтобы отправиться в путь по сельским шоссе и покрытым красной глиной дорогам, которые они так хорошо знали.

— Мы ездим в самые укромные места и залезаем во все щели, — сказала мне Алиса во время моего первого визита, — мы все изучаем. Если открывается новая дорога, мы испробуем ее. Мы поступали так всю нашу жизнь.

За то время, что я провела с сестрами Ли, я много раз ездила с ними в эти поездки. Это было большим почетом и большим удовольствием. Я помню одно путешествие, еще в первое время моего пребывания в Монровилле, когда я сидела на заднем сиденье, Нелл за рулем, а Алиса рядом с ней. Я поняла, что они видели из окна не тот округ Монро, который видела я.

За фасадами жилых домов и зданий магазинов они видели истории, людей из другой эпохи, боровшихся и перебивавшихся в бедности, сплетничавших и молившихся, женившихся друг на друге и хоронивших друг друга, тех, кто даже представить себе не мог, какие перемены произойдут при жизни следующих поколений.

Это старый Монровилль — старый Мейкомб, — живущий в воображении многих читателей. Вот этих людей и эти места сестры Ли видели из окна своего бьюика много лет спустя. Нелл создала портрет этого городка с таким количеством подробностей, такой специфичный и похожий на жизнь маленького южного городка времен Депрессии, что в результате получилось нечто общечеловеческое, и это определило столь длительную популярность романа. «Убить пересмешника» остается одной из великих книг Юга, написанных на все времена. Эта страна историй и рассказчиков породила двух великих мастеров искусства рассказывать — Нелл и Алису.

И через много лет, когда темные волосы Нелл поседели, ее руки скривились от артрита, во время этих воскресных поездок все равно слышался голос рассказчицы из «Убить пересмешника», когда они с Алисой вспоминали, каким было это место.

Благодарности

Моя благодарность Нелл Харпер Ли и Алисе Финч Ли не знает границ. Вся эта книга воспевает их замечательную дружбу, удивительное великодушие, с каким они делились со мной своим временем и знаниями, и то, с каким терпением они участвовали в этом длительном и постепенно развивавшемся проекте. Приглашение в их мир — это приглашение за кулисы прекрасного и долговечного романа Нелл. Я буду всегда благодарна за то, что мне выпала такая честь. Трудно найти двух таких замечательных и непохожих друг на друга сестер. Несмотря на разницу в пятнадцать лет каждая из них прекрасна знала жизнь другой. Было удивительно слышать, что Нелл говорила об Алисе, а Алиса о Нелл. Мало того, каждая из них ввела определенные ограничения в свою жизнь: Нелл отошла от публичной жизни, а Алиса сосредоточилась на жизни в маленьком городе — это урок, который учит нас проживать жизнь на собственных условиях.

Я буду вечно благодарна Вирджинии Смит Юнс, старшему редактору в «Пингвин Пресс». Она невероятно талантливый редактор, уроженка города Мейкон, штат Джорджия, и дочь юриста, довольно сильно похожего на Аттикуса Финча, так что Джинни была просто создана для того, чтобы помочь мне описать то, что я узнала на Юге. Ее искусное редактирование и бесконечная поддержка были невероятно важны для меня при создании этих воспоминаний. Удивительные способности Джинни стали настоящим подарком для меня, для читателей и, я думаю, для тех, о ком идет речь на этих страницах.

Несмотря на высокое положение Энн Годофф в издательском мире, моим первым впечатлением от президента и главного редактора «Пингвин Пресс» был озорной огонек в ее глазах, когда мы обсуждали мою рукопись. Это было интригующе, говорило о радостном принятии материала и в то же время о ее разностороннем взгляде на мою книгу. Я от души благодарна ей за то, что она поверила в мою книгу.

Постоянная поддержка издателя Скотта Мойерса была невероятно полезна, и я высоко ее ценю. Помощник издателя Трейси Локк была страстным и проницательным защитником этой книги. Я также благодарна Карен Майер и Веронике Виндхольц за поддержку и самоотверженную работу.

Помощница редактора София Эргас Групман — чудо изобретательности и эффективности, при том, что она руководит сразу многими проектами и проявляет неослабевающий энтузиазм.

Я от всего сердца благодарна своему литературному агенту Мириам Альтшулер. Мечтой любого писателя, и уж тем более начинающего, является агент, обладающий одновременно выдающимся деловым чутьем и знанием издательского дела, привлекательными личными качествами и способностью оказывать горячую поддержку. Она была моим учителем и моим представителем, и я рассчитывала на ее прекрасное руководство. Когда Мариам умело вела эту книгу к публикации, я понимала, почему ее так уважают авторы, редакторы и издатели. Я благодарю также Джона Пелоси за его ценнейшие мудрость и поддержку.

Когда эта работа стала принимать определенную форму, Кэти Фурлани Шмитц, бывшая тогда помощницей Мириам, оказала мне большую помощь так же, как теперешняя помощница Мириам, Рейко Дэвис.

Я в невероятном долгу у Тома Баттса, первого человека, с которым Нелл и Алиса посоветовали мне встретиться. Его умение плавать в тех морях, где нет карты, было совершенно бесценно, так же, как последовавшая вслед за этим дружба. Том как священник и близкий друг Алисы и Нелл мог много рассказать о своем ежедневном общении с ними и показать мне более широкую картину их города и Юга в целом. Его ранняя работа в сфере гражданских прав, его магнетизм и эрудиция, советы, которые он, не афишируя этого, дает половине Монровилля, определили его значение в жизни других людей. Он сам по себе настоящая книга.

Жена Тома, Хильда, проявила настоящую заботу и восхитительное чувство юмора. Наша болтовня за кухонным столом продолжается до сегодняшнего дня.

Джулия Маннерлин, которая так заинтриговала меня своим присутствием на кухне во время моего первого прихода в дом Ли, с бесконечной щедростью дарила мне свое время, дружбу, разделяла походы в церковь и воспоминания о своей удивительной жизни. Она была поражена и удивлена отношениями между Алисой и Нелл.

Эд Ли, единственный живущий в городе племянник Нелл и Алисы, и его жена Марианна поделились со мной своими уникальными знаниями о сестрах и об их родственниках. Кипучая деятельность Марианны придавала новую энергию мне и, особенно, Алисе и Нелл, а также трем замечательным дочкам, которых они с Эдом вырастили, и методистской церкви.

Сара Энн Карри рассказала мне то, что только смогла. Она, одноклассница Нелл, женщина, вышедшая замуж за ее брата, поведала мне многое о своем покойном муже Эде, а также о его трех сестрах — Нелл, Алисе и Луизе — и их родителях, А. К. и Фрэнсис Ли.

Особую благодарность я должна выразить семье Крофт, которые открыли для меня свой дом и свои сердца. В течение многих лет для меня была бесценна мудрая и проницательная практичность Ханиэля, как и неизменная доброта и благожелательное присутствие Джуди. Неслучайно Алиса и Нелл особенно доверяли их личной и профессиональной честности.

Сын Ханиэля и Джуди, Кенни, повлиял на мое отношение к Монровиллю, как никто другой не смог бы повлиять. Его безусловная и чистосердечная дружба была также важна для меня, как и для Нелл.

Покойная Дейл Уэлч часто обсуждала с Нелл книги и их детство в Алабаме, я наслаждалась долгими вечерами, которые мы с Дейл проводили на ее задней открытой террасе. Точно так же боковая терраса Катрин Докинс, превращенная в семейную комнату, стала местом, где мы провели с ней и Нелл много приятных часов, обсуждая прихожан методистской церкви и давно ушедшие времена и места в Монровилле и в Рептоне, родном городе Катрин.

Айла Джетер рассказала мне бесценные вещи об индейцах порч, а также о том, что можно узнать о добрых жителях Монровилля и Мексии, работая тридцать лет парикмахером. Во время наших загородных поездок она оказывалась единственной баптисткой среди методистов и всегда была готова ответить колкой шуткой. Билл Миллер, бывший руководитель «Вэнити Фейр», рассказал мне о культуре и работе этого производителя одежды, который в течение многих лет был главным работодателем в округе.

Норман Барнетт пролил свет на долгую дружбу между семьями Барнетт и Ли. Ник Хэйр рассказал, как А. К. работал адвокатом. Ида Гийар, много лет работавшая учительницей, рассказывала мне о Нелл, об Алисе и их брате и сестре. Маргарет Гарретт пленила Нелл и меня историями о своем детстве. Она уже умерла, как и Ник, и Ида.

Я выражаю искреннюю благодарность моим редакторам из «Чикаго Трибьюн». А также одному из шеф-редакторов «Трибьюн» Джиму Уоррену, который помог мне по-новому взглянуть на возможность создания большого газетного материала и поддержал меня. Тим Бэннон, редактор раздела «Темпо», поверил в меня, поручив мне этот материал, и на каждом этапе его подготовки помогал мне своими суждениями.

Джефф Лайон помог мне своими значительными редакторскими навыками, а фотограф Терренс Джеймс сделал выдающиеся фотографии Нелл, Алисы и их города. Мой хороший друг и бывшая коллега Джулия Келлер, автор нескольких книг, была бесценным источником информации и помощи с самого начала.

Статья, которая с помощью редакторов «Трибьюн» была доведена до публикации, оказалась катализатором этой книги.

Я испытываю глубочайшую благодарность к женщинам из моей рабочей группы в Оак-парке.

Каждая из них предложила мне свои ценные суждения и конкретные предложения по улучшению текста этой книги. Они подарили мне чувство товарищества, которое каждую неделю поддерживало меня. Я в долгу перед Элизабет Берг, Вероникой Чапа, Арлин Малиновски, Пэм Тодд и Мишель Уэлдон. Я ценю их мудрость и их дружбу.

Я благодарна докторам, которые лечили меня все это время, проявляя необычайное умение и сочувствие.

Моя мать, Клара Миллс, была моим партнером в работе над этой книгой, неутомимым сборщиком информации, мудрой референтной группой, неофициальным редактором и частым спутником в путешествиях, несмотря на то, что ее сомнительная ориентация в пространстве еще хуже моей. Она редактор на пенсии и соединяет профессионализм и здравый смысл с естественным сочувствием и юмором, которые так привлекают к ней других людей. Она была неиссякаемым источником предложений и решений, утешений и похвал. Это было путешествие, которое мы предприняли вместе, и для меня было большой честью путешествовать в компании с такой прекрасной спутницей.

Мой отец умер в 2011 году, зная, что книга, появление которой он поддерживал, постепенно приобретает свою форму. В течение десяти лет он поражался тому, как мне повезло, что я познакомилась с сестрами Ли, и всегда советовал мне ценить их дружбу, с уважением относиться к тому, что я узнаю об их городе, и ценить роман, который воспел все то, что он сам ценил будучи адвокатом.

Мы отмечали согласие «Пингвин Пресс» напечатать рукопись всего за несколько месяцев до его неожиданного ухода. Всю его жизнь в его глазах, как говорит Глазастик о Джиме, жила «озорная искорка», подталкивавшая к новым выдумкам, и она остается для меня источником радости и вдохновения, как и почти пятьдесят лет брака моих родителей.

Моей точкой отсчета для понимания Монровилля был родной город моего отца Блэк-Риверс-Фоллс, штат Висконсин. Можно подумать, что мой дедушка Том Миллс положил мне в карман ключ, который открыл дверь, ведущую к установлению контактов с Алисой и Нелл. Он и Алиса родились с разницей в год и обладали на удивление похожей чувствительностью. Он умер в 1999 году, но его дух и ценности пронизывают эту книгу и повлияли на все то время, которое я провела в обществе сестер Ли.

Я начала ценить жизнь маленького городка со всей ее человечностью и юмором в Блэк-Риверс-Фоллс и ощущала это в Монровилле, который тоже был центром округа с низкими доходами. Я приношу благодарность за советы и понимание моим родственникам и друзьям, Джин и Джэнет Крон, Джилу и покойной Алисе Хомстэд, Энн и Уолдо Петерсону, а также Тому и Салли Листер.

Я с нежностью благодарю живущих в Миннесоте моего брата Марка Джона и его сыновей Томаса и Эндрю, за их терпение и поддержку.

Примечания

1

Перевод Эллиса.

(обратно)

2

Гас Ли, «Честь и долг» (перепечатка, Нью-Йорк: Книги плюща, 1994).

(обратно)

3

Scratch Ankle — «Чесать лодыжку».

(обратно)

4

Bug Tassle — «Драка жуков». Gravel Hill — «Холм из гравия». Needmore — «Нужно еще». Hells Half Acre — «Адские пол-акра». Rattlesnake Mountain — «Гора гремучей змеи». Penitentiary Mountain — «Гора тюрьмы». Sinking Creek — «Вонючий ручей». Polecat Creek — «Ручей скунса». Massacre Island — «Остров убийства».

(обратно)

5

Горящий крест — символ второй волны Ку-клукс-клана.

(обратно)

6

«Дом вафель» — Waffle House — знаменитая сеть ресторанов в Америке, открытая в 1955 г.

(обратно)

7

Идите с Богом (исп.).

(обратно)

8

Перевод Л. Беспаловой.

(обратно)

9

То есть прячет свою веру и убеждения. «Никто, зажегши свечу, не ставит ее в сокровенном месте, ни под сосудом, но на подсвечнике, чтобы входящие видели свет» (Лк. 11:33–36).

(обратно)

10

Перевод Ю. Засецкой.

(обратно)

11

Перевод М. Лозинского.

(обратно)

Оглавление

От автора

Пролог

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать пятая

Глава двадцать шестая

Глава двадцать седьмая

Глава двадцать восьмая

Глава двадцать девятая

Глава тридцатая

Глава тридцать первая

Глава тридцать вторая

Глава тридцать третья

Глава тридцать четвертая

Эпилог

Благодарности

*** Примечания ***