Мишель [Дмитрий Николаевич Голубков] (fb2) читать постранично, страница - 3

class="book">— Да, конечно. Еще утром.

— Боже, но как он будет…

— Тсс!

И опять смешок, и лиственно-ласковый, прозрачный шелест девических шелков.

— Кузен, вы не проголодались?

Как она мила! Как светла в этом пенном кружеве, в этом шелестящем благоуханном шелку! Добрая душа доброго весеннего дня…

— Отвечайте же! — И она рассмеялась нежно, чуть укоризненно.

— О! Ужасно проголодался! — признался он.

— Вы что-то сочиняете?

Она лукаво заглянула через его плечо.

— Нет, нет, — он отдернул тетрадку.

— Сейчас принесут пирожки. Хотите?

— Как добры вы нынче со мной! — Он обожающе посмотрел на Катеньку и восторженно улыбнулся.

— Пишите, пишите, — поощрительно и примиряюще бросила она.

И он, ссутулившись в углу веранды, снова развернул свою тетрадь.

С тарелки, протянутой своим, тарханским лакеем, он, не глядя, взял горячий пухлый пирожок. «Неприлично», — подумал он машинально и нерешительно поднес пирожок ко рту…

Мелодия, которая давеча смутно накапливалась в нем, захлестнула его. И своим стремительным, летящим наискось и вверх почерком он набросал свободной рукой:

Сердце замирало жутко и сладко, точно пропасть разверзалась пред ним, и он чувствовал, как что-то внезапное и смелое нарождается в нем, растет, ветвится и поднимает. Чудилось — вот встанет он сейчас и окажется вдруг выше всех-всех — выше Сашеньки, выше статной красавицы Кати Сушковой, выше того, давешнего гусара, выше самых высоких дерев середниковского парка… Слепящий восторг охватил его. И его внезапно осунувшееся, повзрослевшее лицо с резкими нахмуренными бровями горячо смуглело, обугленное сумрачно красным, предгрозовым закатом. И Катенька смотрела в это преображенное лицо испуганно, виновато, восхищенно.

Он писал и, не глядя, жевал румяный, красиво поджаренный пирожок.

Громкий хохот раздался за его плечом. Он стремительно захлопнул тетрадку и, точно ожидая удара, пригнул круглую мальчишескую голову.

— Мишель! — простонала Сашенька. — Мишель, ради бога… Бросьте, бросьте скорей пирожок! Он опилками начинен.

Он быстро поднялся. Катенька глянула ему в лицо, и глаза ее испуганно потемнели.

Гром протяжно прокатился над деревьями. Оранжевый сумрак застлал округу, и трава и листья зазеленели неестественно ярко.

Он скомкал тетрадь и, выпрямившись, четко шагая, пошел наверх, в мезонин.

Здесь было еще душнее — нечем вздохнуть, словно весь воздух выкачали из низкой тесной светелки, из его груди, из всего мира. Было пусто, тихо, и он слепо смотрел перед собой. В пыльное стекло злобно и отчаянно билась пчела… Он с силой толкнул зазвеневшее окно. Тугой ветер ударил в горящее лицо, заставил зажмуриться. Он жадно захватывал смятенный, освобождающийся от чудовищной тяжести предгрозья воздух. Крылатая лилово-черная туча летела по небу, надвигаясь все ближе. Небо шатнулось — изломанная молния, резанув тучу, высекла странную, угрюмую и торжественную голову с развевающимися волосами и тоскующими бездонными очами.

— Демон… Мой демон! — прошептал он, улыбаясь иссеченному небу.

Ему стало горестно и легко, словно ценою большой утраты обрел он что-то бесценное, важное, незнаемое ранее…

А внизу, в доме, раздавалось суетливое шарканье старушечьих шлепанцев, топот быстрых сапог, ахи, хихиканья, и молодой бабушкин голос повелевал:

— Окна, окна затвори, олух царя небесного!

— Господи, господи, молоньи-то так и прыщут!

И странно казалось ему здесь, в поднебесье, возле чудесно преображенной выси, слышать эту суетную возню, эту жизнь внизу. Восторг высоты и одиночества владел им… Пусть, пусть он осмеян и обманут, всегда так было, всегда так будет в его таинственной судьбе: смешное и жалкое рядом с грозным и торжественным, низкое — около великого и высокого. Но всегда будет осенять его голову это безумное, обожженное грозою небо, и молниями будет ежечасно пронзаться его странное сердце.

А она? Она? Дева, женщина? Как зовут ее? Ах, как чудно, даже имя забылось… Нет, не забылась она, и вовеки не забудется. Он верил в нее. Он любил ее, он пламенем исходил. Он каплю, всего лишь каплю тепла попросил у нее, а она поскаредничала… Она, ангел! Как, кому из смертных женщин доверится отныне его голодное, дикое, детское сердце?

Он опустил голову, на миг задумался, мохнатя перо, и бросил на раскрытую страницу летящие кверху строки: