Сказка о потерянном времени. Почему Брежнев не смог стать Путиным [Александр Евсеевич Хинштейн] (fb2) читать постранично, страница - 5

потрясений, вроде километровых очередей и обесценившихся сберкнижек. Да и большинство социалистических благ — та же бесплатная медицина или образование — остались в Китае без изменений. Даже диктатура компартии — и та осталась; ну и что с того? В Англии — вон тоже будто бы правит до сих пор королева...

Главная заслуга Дэн Сяопина в том, что во главу угла поставил он не идеологию, а экономику, улучшение уровня и качества жизни, рост ВВП.

Конечно, к тому социализму, который большинство из нас еще помнит, отношение это имеет крайне слабое. Впрочем, сам китайский кормчий, хоть и считался правоверным коммунистом, идейными муками не особо терзался, и даже изрек однажды на Политбюро ЦК КПК, что «не стоит сковывать себя идеологическими и практическими абстрактными спорами о том, какое имя это всё носит — социализм или капитализм». Главное — как живет страна.

Всё то же самое вполне могло произойти и в СССР, только называлось бы сие социализмом не с китайской, а с российской (советской) спецификой.

Когда «пекинская весна» стартовала (было это, напомню, в середине 1970-х), Советский Союз находился в самом зените могущества и расцвета.

И дело даже не в том, что Москва диктовала свою волю доброй половине земного шара, а наши солдаты омывали сапоги во всех без исключения мировых океанах.

Существуют четкие критерии, отражающие объективную картину развития любой страны. Соотношение рождаемости и смертности. Прирост ВВП. Уровень и качество жизни.

К этим показателям нам еще предстоит вернуться — я намерен не на пальцах, а на конкретных цифрах доказать, что клише «эпоха застоя» придумано было исключительно в целях политических, и никакого застоя не наблюдалось тогда и в помине.

Напротив, по большинству показателей к середине 1970-х годов советская экономика, промышленность, наука, если и не опережали Запад, то как минимум шли наравне.

Беда России в том, что ей всегда не хватает времени на раскачку. Недаром наш национальный герой — это Илья Муромец. Тридцать лет и три года дремлет он на печи, но потом — уж если встанет, так встанет.

Увы. Уникальный исторический шанс, который на рубеже 1970-х получила страна, использован не был; Илья Муромец так и остался лежать на печи. В решающий момент в Кремле попросту не нашлось своего Дэн Сяопина...

Впрочем, это сегодня имя творца китайских реформ овеяно у нас почетом и уважением; еще недавно — отношение к нему оставалось, мягко говоря, прохладным.

Старина Дэн правителем был более чем жестким и авторитарным. К нему вполне применимы слова Маркса, сказанные, правда, о другом великом реформаторе — Петре Первом: он искоренял варварство варварскими способами.

Тот, кто рискнул бы повторить в СССР опыт Дэн Сяопина, изначально обречен был на хулу и анафему; какими бы только проклятиями не награждали такого человека наши образованцы, самым мягким эпитетом было бы, наверное, «неосталинизм». (В любом проявлении государственной воли у нас привыкли отчего-то видеть возрождение тоталитаризма.)

А уж трагедия на площади Тяньаньмэнь, повторись она в наших условиях (на Красной площади, допустим, или на Дворцовой), и вовсе была бы заклеймена вечным, несмываемым позором; кстати, сам факт тех событий показывает, что и в Китае отнюдь не все взирали на Дэн Сяопина с любовью и почитанием...

...Удивительная эта метаморфоза — историческая память. Особым почетом и уважением пользуются у нас правители жесткой руки: Петр Первый, Столыпин, Андропов. (Итоги телепроекта «Имя России» показали, что к этому списку добавился теперь и Сталин.)

Мы все очень любим порядок, но непременно — на расстоянии, издалека, лет эдак через 50, а еще лучше — пару веков спустя. Порядок — это, конечно, хорошо, только чтоб лично нас он никак не касался.

Зато властители мягкие, предпочитавшие управлять страной без излишних накачек и потрясений, по прошествии времени начинают восприниматься как люди слабые и немощные: не властелин, а пластилин.

Отчасти эту странность почти 200 лет назад объяснял еще Карамзин. Разбирая феномен Ивана Грозного, он писал в своей «Истории...»:

«Добрая слава Иоаннова пережила его худую славу в народной памяти: стенания умолкли, жертвы истлели и старые предания затмились новейшими; но имя Иоанново блистало на судебнике и напоминало приобретения трех царств монгольских; доказательства дел ужасных лежали в книгохранилищах, а народ в течение веков видел Казань, Астрахань, Сибирь как живые монументы царя-завоевателя; чтил в нем знаменитого виновника нашей государственной силы, нашего гражданского образования; отвергнул или забыл название мучителя, данное ему современниками и по темным слухам о жестокости Иоанновой доныне именует его только Грозным... — более в похвалу, нежели в укоризну».

Испокон века на Руси почиталась сила; только ее одну, — скрипя зубами, — но уважали.

Может быть, связано это с особым, глубоко имперским и одновременно рабским нашим сознанием. А может быть, с тем, что за одиннадцать веков российской