«Путь к счастью Эллы и Миши (ЛП) [Джессика Соренсен] (fb2) читать онлайн

Оригинальное название : The Ever After of Ella and Micha

Книга: Путь к счастью Эллы и Миши

Автор: Джессика Соренсен

Серия: Секрет #4

Количество глав: 25 глав + эпилог

Переводчики: Олеся Машнина

Редактор: Олеся Машнина

Обложка: Анастасия Фисенко

Переведено для группы: https://vk.com/bb_vmp

Аннотация:

День,  к оторого Элла та к  долго ждала, уже совсем не за горами. День,  к огда она выйдет замуж за Мишу, любовь всей ее жизни, свет во тьме. Этот день должен был быть идеальным Рождеством, по к а неожиданно, она не получает посыл к у с ужасным напоминанием о ее прошлом. И внезапно, вся ее уверенность о счастливом и беззаботном будущем уже не кажется столь прозрачной. О каком "долго и счастливо" может идти речь, когда сам факт того, что оно вообще наступит, столь туманен?

Миша всегда будет на стороне любимой, хоть его и беспокоит тот факт, что его вновь могут оставить у алтаря. И вот, он получает тот единственный шанс в жизни, когда ему предлагают отправиться в трехмесячный тур с его группой, он уверен, что не сможет просто взять и оставить Эллу. Сможет ли он попросить оставить ее привычную жизнь и рвануть вместе с ним в путь?

Теперь им обоим предстоит найти способ обуздать свои страхи, поставив на первый план свои мечты и их любовь... когда они, наконец, решатся услышать звон свадебных колоколов.

18+

Предназначено для чтения лицам, достигшим восемнадцатилетнего возраста. Содержит сцены сексуального характера, материалы для взрослых и нецензурную лексику.

Любое копирование без ссылки

на группу и переводчиков ЗАПРЕЩЕНО!

Пожалуйста, уважайте чужой труд!

Моим читателям, эта книга для вас.

Глава 1

Миша

Чертовски трудно стараться не думать о всех тех запутанных причинах, по которым Элла не появилась на нашей свадьбе. После всего, через что мы прошли, она даже не позвонила и не оставила записку. Мои мысли возвращаются к тому дню, когда мы поцеловались на мосту и последующим за поцелуем её признание в любви ко мне. Следующим утром я направился к дому Эллы с намерением поговорить о случившемся – поговорить о нас – надеясь, что, протрезвев за ночь, она не передумала.

Когда я залез на дерево и нырнул в ее комнату, обнаружил лишь пустую кровать. Она ушла, и такой ее поступок был намного хуже, нежели отрицание ее чувств ко мне. Я знал, что она любит меня, даже если и не признается в этом самой себе, но мне удалось бы с этим справиться, только лишь бы она оставалась со мной. Но ее уход, исчезновение из моей жизни, отсутствие информации о ее местонахождении было сродне потери руки или сердца. И в данный момент, я чувствую, что снова нахожусь на грани.

Таксист словно улитка ползет по дороге по направлению к тихому району, в котором мы с Эллой проживаем, сводя меня этим с ума. Он посмотрел на меня, Лилу и Итана как на сумасшедших, когда мы запрыгнули в такси, и я сказал ему ехать гнать, не беспокоясь об ограничении скорости.

– Вы вообще можете ехать быстрее? – спрашиваю я, барабаня пальцами по ногам. – Мы едва движемся.

– Я еду на максимально допустимой скорости. – Он бросает на меня взгляд в зеркало заднего вида.

– Вы так говорите, будто этого достаточно. – Произношу я, наклоняясь вперед к пластиковому окну, разделяющему переднюю часть кабины от задней.

– Миша, расслабься. – Лила касается моей руки, пытаясь успокоить меня. Ее светлые волосы и красное платье влажные после совместного с Итаном прыжка со скалы в океан. Они весело проводили время в ожидании появления Эллы. Мы все должны были веселиться. Но теперь меня продинамили.

Продинамлен. Дерьмо.

Я хлопаю ладонью по пластику, теряя терпение, редкостное для меня состояние, но все, о чем я могу думать, это о ее побеге. В очередной раз.

– Клянусь Богом, жмите на педаль газа или...

– Миша, – шипит Лила, ее голубые глаза смотрят на меня в упор, она хватает мою руку и отрывает ее от пластиковой перегородки, когда глаза водителя такси сужаются.

– Это не поможет.

Я зарываюсь пальцами в волосы, расстегиваю верхнюю пуговицу рубашки, чувствуя, что задыхаюсь. Лила повторно набирает номер телефона, пытаясь в сотый раз дозвониться до Эллы, но звонок попадает на ее голосовую почту. Итан едва ли произнес и слова, но они и не нужны, мне известно, о чем он думает: я должен был этого ожидать. Только ему не понять одного. Да, Элла много раз поступала подобным образом, но так случалось по причине страха или замешательства, либо из-за ненависти к себе. Подобное поведение она проявляла, когда мы были детьми. Я знаю это, как и то, что несмотря ни на что, мы будем вместе.

Наконец таксист подъезжает к маленькому одноэтажному дому, в котором мы с Элой живем с начала года. Я даже не утруждаюсь подождать, пока он остановится, и открываю дверь. Бросаю несколько купюр через прорезь в окне и выходя, спотыкаюсь о бордюр. Итан кричит мне успокоится, но я отмахиваюсь от него и бегу по лужайке, растаптывая цветы, по направлению к входной двери.

Помню тот день, когда мы впервые приехали посмотреть дом. Моя мама была знакома с риелтором в Сан-Диего. Та сказала, что поможет нам с милым домиком, который мы могли бы очень дешево арендовать, поскольку владельцем была пожилая женщина, купившая его по доступной цене. Мы с Эллой не спеша блуждали по дому, осматривая маленькие спальни, узкую, но хорошую кухню и широкий задний двор. Хотя Элла и делала вид, что дом ей неинтересен, но в ее глазах читалось – она его полюбила.

– Итак, что ты думаешь? – спросил я ее, подталкивая плечом, пока она пристально всматривалась в желтые ставни на фасаде дома.

Она равнодушно пожала плечами, но прикусила губу, знак того, что она пыталась подавить свой энтузиазм.

– Выглядит как дом.

Я подошел к ней сзади, обнял ее за талию, подавляя улыбку и приблизив свой рот к ее уху.

– Дом, в котором ты смогла бы жить?

Она затрепетала, а затем нотки веселья приправили ее голос.

– Я - да, но не уверена насчет тебя. Возможно, нам придется подыскать тебе другое место. Или еще лучше, ты всегда можешь жить в гараже.

Я ущипнул ее за задницу, и она заверещала.

– Не делай вид будто не представляешь себе множество мест, где я мог бы тебя здесь трахать, – горячо прошептал я ей на ухо.

Она встрепенулась, и я тотчас же понял, что перед нами наш первый дом. Спустя неделю мы переехали, и последние шесть месяцев дела шли хорошо. Я работал над записью альбома в небольшой студии неподалеку отсюда, выступал на концертах со многими подобными мне музыкантами, играл в любом месте, где выпадала возможность выступить, в то время как Элла работала в художественной галерее, училась в колледже, носила на пальце мое обручальное кольцо. Она казалась счастливой и даже довольной, когда мы решили, что пришло время и в самом деле сыграть свадьбу. Признаю, что предпочел бы вернуться домой, и видеть маму на свадьбе, но Элла и я намеревались пожениться здесь, только она и я, а остальным сообщить по факту, так Элла легче воспринимала мысль о замужестве. Для меня не составляло проблемы, чтобы кроме Эллы, меня, Итана, Лилы и священника больше никто не присутствовал. С отцом я не разговаривал с тех пор, как стал его донором крови и костного мозга, поэтому итак его не позвал. Но знаю, что мама взбесится, когда узнает о нашей свадьбе, на которую ее не пригласили... или она бы все равно взбесилась. Теперь я даже не уверен, что свадьба состоится.

Выкинув это чертову мысль из головы, я добираюсь до дома. Открываю входную дверь и спешу внутрь, осматриваю гостиную в поисках признаков побега Эллы. Все выглядит как обычно, но опять же, и в первый свой побег она взяла с собой немного вещей.

Я направляюсь к заднему входу и проверяю покрытый травой двор и веранду, которые оказываются пустыми. Моя надежда тает, когда я прохожу мимо пустой ванной и захожу в нашу спальню, давление в груди усиливается при мысли, что она ушла. Она бросила меня. Дерьмо. Но открыв дверь, отпрыгиваю назад, потрясенный ее видом. Она сидит на кровати, в необыкновенно великолепном черно-белом свадебном платье, подтянув ноги к груди и уткнувшись подбородком в колени, ее каштановые кудри забраны в высокую прическу. Подол платья натянут на ноги, открывая надетые на ней черные армейские ботинки, а не туфли, подобно большинству девушек. Ее вид почти вызывает у меня улыбку, я не мог представить ее более совершенной и более похожей на себя, даже если бы и попытался.

Но когда она поднимает на меня взгляд, ее большие зеленые глаза, наполненные грустью, подавляют намечавшую улыбку на моем лице. Я не произношу ни слова, пробираясь к незастеленной кровати, и лавирую среди кучи отвергнутой одежды, набросков и гитары, а потом сажусь рядом с ней. Наклоняюсь вперед и убираю прядь каштановых волос с ее глаз и заправляю за ухо, затем пальцем провожу вверх и вниз по ее скуле. Мало понимая, что творится в ее голове, мне трудно подобрать правильные слова, и я жду, пока она заговорит первой.

Кажется, мы вечность сидим, глядя друг на друга, и чем дольше мы продолжаем вот так сидеть, тем сильнее я нервничаю в ожидании того, что она наконец-то скажет. Я слышу Итана и Лилу, подходящих к двери и беседовавших вполголоса, но звуки их голосов быстро исчезают, когда они тотчас уходят, словно чувствуют, что мы должны побыть одни.

– Мне очень жаль, – произносит Элла, наконец нарушая тишину. Она глубоко вздыхает, сквозь ресницы глядя на меня и кусая нижнюю губу.

Я борюсь с желанием закрыть глаза, чувствуя жгучую боль в сердце.

– Что случилось? Я думал... – Я прижимаю руку к ее щеке, призывая свой нетвердый голос заткнуться. – Я думал, мы оба этого хотим.

Она выпускает нижнюю губу, поднимает подбородок с колен и выпрямляется.

– Так и есть...я хочу...просто... – Она расстроенно выдыхает и хлопает руками о матрас.

Давление в груди ослабевает и меня охватывает замешательство.

– Я не понимаю...ты не появилась и не отвечала на звонки...Я подумал, что ты ... – Мне приходится прилагать усилия, чтобы сдерживать себя, ведь одним из моих самых больших страхов является то, что она сбежит и оставит меня одного. Выглядит, наверное, жалко, но я ничего не могу поделать. Не хочу, чтобы кто-нибудь еще исчезал из моей жизни, особенно Элла.

– Прости, Миша, – произносит она с широко раскрытыми глазами. – Но я не могла говорить с тобой, пока не решу, что именно сказать.

– Поговорить со мной о чем? – Мой голос срывается от страха, и я откашливаюсь.

– Поговорить о свадьбе. – Она оглядывается, словно ищет пути отступления, но в конечном счете ее глаза сосредотачиваются на мне. – На днях я разговаривала с твоей мамой – она спрашивала, знаю ли я что ты хочешь на день рождение, и интересовалась, приедем ли мы домой на Рождество.

Я в удивлении поднимаю глаза.

– Хорошо, это мило, полагаю... но какое это имеет отношение к пропущенной свадьбе.

Она уныло вздыхает.

– Она спрашивала, не назначили ли мы еще дату свадьбы. Я не знала, что ты не сообщил ей о нашем решении пожениться здесь, никого не приглашая.

Пальцы замерли у нее на щеках.

– Ты рассказала ей?

– Сам знаешь, я профессиональная лгунья.

Я фыркаю.

– Не совсем, но сейчас мы можем сделать вид, что это так.

Она качает головой, ее губы дергаются в улыбке.

– Хватит шутить. Я пытаюсь быть по-настоящему серьезной и откровенной.

– Ты ... серьезной и откровенной? – с сомнением спрашиваю я, усмехаясь над ней. – В самом деле?

– Знаю. Это странно. – Она делает паузу, с каждым прерывистым вдохом ее грудь почти вырывается из лифа платья. – Я думаю... – она передвигается, поджимает под себя ноги и встает на колени. – Просто... – Ее ресницы трепещут, когда она смотрит на солнечный свет. – Я даже не знаю, как сказать, – бормочет она.

Я устремляюсь вперед на кровать, отталкивая громоздкий материал ее платья и приближаюсь к ней.

– Красавица, что бы это ни было, ты можешь мне сказать. Ты можешь сказать мне что угодно. Ты же знаешь. – Я лишь надеюсь, что это не то, о чем я думаю. Она передумала. И не хочет выходить замуж.

Она наклоняет голову, и наши взгляды встречаются.

– Знаю, но мне нелегко. Тебе прекрасно известно, как мне сложно говорить о своих чувствах.

Я поглаживаю внутреннюю часть ее запястья большим пальцем.

– Да, но я всегда рядом с тобой. – Я стараюсь сохранять спокойствие, но это тяжело. Она пугает меня до усрачки, тем более, что я понятия не имею, о чем она пытается сказать. Я думал, мы все это оставили позади. День, когда она надела кольцо на палец, стал самым счастливым днем в моей жизни, и я считал, что впереди у меня будет еще много счастливых моментов с ней, но теперь волнуюсь, что поспешил с выводами.

– Порой мне действительно трудно признавать, чего я хочу, – продолжает она, сжимая глаза.

– Знаю, – соглашаюсь я. – Но, как я говорил, ты можешь говорить со мной о чем угодно, даже о неприятном.

Она приподнимает веки, ее зрачки сужаются, реагируя на свет.

– И я думаю...я думаю, мы должны просто... – Рука Эллы дрожит в моей, пока слова вырываются из нее. – Я думаю, что мы должны вернуться домой и сыграть нормальную свадьбу в кругу наших семей. – Она сжимает губы и задерживает дыхание.

Я остаюсь неподвижным, прилагая усилие, чтобы не засмеяться, потому что знаю, как она разозлится, но в конце концов меня пробирает, и я разряжаюсь смехом.

– О Боже мой. – Я чуть не задыхаюсь, хватаюсь рукой за живот. – Я не могу поверить, и это все.

– Миша. – Она сквозь рубашку щипает меня за грудь. – Хватит смеяться. Я говорю серьезно.

– О, я не сомневаюсь. – И продолжаю хохотать, и чем дольше длиться мой смех, тем сильнее она раздражается, пока, наконец, не подбирает платье и не продвигается к краю кровати с намерением уйти. Я живо обхватываю ее за талию и опускаю обратно на кровать. Она плюхается на матрас, и я желая быть ближе к ней накрываю ее своим телом, ведя сражение с громоздкой тканью платья. Когда мне удается к ней прижаться, она пытается вырваться из-под меня, упираясь руками в мою грудь, но я пригвождаю ее руки рядом с головой.

– Не смешно, Миша, – ее слова звучат страстно, но уверен, что она прилагает усилие, чтобы оставаться на меня сердитой. – Я пыталась рассказать тебе о своих чувствах, а ты посмеялся надо мной.

– Знаю, прости. – Я как могу сдерживаю смех. – Но ты так чертовски очаровательна, себе же во вред.

– Я не очаровательна, и ты это знаешь. – Она хмурится.

– Когда ты предлагаешь сыграть свадьбу в присутствии наших семей и нервничаешь по этому поводу, ты чертовски очаровательна. – Я опускаю голову вниз и нежно целую ее щеку. – Я люблю тебя, и мы можем устроить свадьбу в любом месте и в любое время, которое только пожелаешь, главное снова не оставляй меня.

Она выпячивает свою нижнюю губу, покрытую блеском.

– Я сожалею об этом. Просто запаниковала.

Я кусаю ее за нижнюю губу, она слишком вкусная, чтобы сопротивляться.

– В следующий раз, пожалуйста, просто поговори со мной. Или хотя бы пришли мне сообщение. – Я снова целую ее, затем освобождаю между нашими телами небольшое пространство, чтобы иметь возможность посмотреть ей в глаза. – Простое S.O.S или еще что-нибудь в таком духе.

– Договорились, – говорит она, по-прежнему выглядя встревоженной.

– Ты уверена, что речь идет только об этом? – Все еще сомневаюсь я.

– Конечно. – Она поспешно кивает.

Что-то есть в ее зеленых глазах, что мне не нравится: тот знакомый взгляд, который постоянно присутствовал, когда мы росли. Грусть, приправленная страхом и беспокойством. Я открываю рот, чтобы надавить на нее, но она выгибает спину и приближает свой рот к моему. Я, потеряв голову, целую ее, глубоко проникая языком в ее рот, и все мысли о страхе и то, что она от меня уйдет мгновенно исчезают.

Я совершенно уверен, что это лучший вариант не быть кинутым на свадьбе. Если бы только я мог убедить себя, что больше не будет каких-либо препятствий, но меня тревожит взгляд в ее глазах и возвращение домой ради женитьбы. Я беспокоюсь за Эллу. Несмотря на то, что ее отношения с отцом и братом действительно наладились, иногда в ее телефонных разговоров с ними поднимается тема прошлого, и я знаю, что это ее расстраивает. Они не пытаются причинить ей боль. На самом деле, я должен отдать должное ее отцу за то, как сильно он изменился, хотя меня до сих пор бесит, что он допустил все те ужасные вещи. Позволил своей дочери чувствовать вину за смерть матери до такой степени, что она задумывалась о самоубийстве.

Но сейчас он лучше справляется с подобными вещами, и я напоминаю себе, что если в жизни Эллы будет хорошая версия отца, то так тому и быть. И у нее сейчас все складываются хорошо, порой она все еще борется с депрессией и боится обязательств. Я беспокоюсь, что именно страх перед обязательствами стоит за тем, что только что произошло. И она просто тянет время, потому что не готова выйти за меня замуж. А, возможно, она действительно этого не хочет.

Глава 2

Элла

Я никогда не любила задумываться о далеком будущем, размышлять о том, что произойдет, когда я стану старше и где буду находиться. Я избегаю подобного рода мыслей в основном из страха перед тем, что пойму - кем стану - да и большую часть времени мне лишь кажется, что я действительно его заслуживаю. Но мне не хочется быть девушкой, испытывающий страх перед своим прошлым, кем она является и что натворила, девушкой, которая не в состоянии двигаться вперед. Я не хочу увязнуть в мире, переполненном ненавистью к себе. Я хочу быть сильной, быть достойной любви и делать что-то ради любимых людей.

Мне казалось, что я уже созрела для такого рода вещей, но вчера по почте мне пришла посылка, которую оставили на моем крыльце подобно предзнаменованию, от некоего парня по имени Гэри Флеммертон. Имя мне незнакомо, но зато было знакомо содержимое коробки - вещи, принадлежащие моей матери. Все мысли смешались. В итоге я наделала глупостей. Продинамила Мишу на нашей свадьбе, не потому, что не люблю его. Люблю. Очень сильно. Но я запуталась. Из-за посылки. Из-за ее содержимого - дневника моей мамы, ее рисунков, фотографии. Ее жизнь, запихнутая в коробку, раскрывала неизвестные мне о ней сведения, такие как рисование и сочинительство.

Я должна испытывать счастье оттого, что мне удалось узнать кое-что из ее прошлого. Но по какой-то причине это открытие мучительно разбередило старые раны, заставившие меня подвергнуть сомнению свое будущее. Я принялась думать о том к чему я иду. Где я буду через пять лет? Останусь ли психически здоровой? Где будем мы с Мишей? Будем ли мы жить в Сан-Диего? Будет ли он по-прежнему исполнять музыку? Буду ли я работать в художественной галерее или продавать свои полотна? Будет ли он все еще любить меня? Будем ли мы счастливы? Будут ли у нас дети? Последняя мысль действует на меня пугающе. Я никогда не представляла себя мамой, и единственные воспоминания, которые у меня есть о моей маме - это те, где я забочусь о ней. Я не хочу поступать так с собственными детьми, заставлять их нянчится со мной.

Вдобавок к панике по поводу моего будущего прибавилось чувство вины из-за отсутствия на свадьбе мамы Миши. Представляю, как она расстроится, тем более это она подтолкнула нас обручиться. В результате Миша будет испытывать угрызения совести, что всегда и происходит, когда кто-то огорчается. К тому же, есть еще кое-что... одна вещь, которая знаю звучит безумно, но я вроде как хочу, чтобы и моя мама была рядом, но единственный способ такому случиться - сыграть свадьбу в Стар Гроув, где она похоронена.

Решение созревает после возвращения Миши домой и наблюдением за тем, как он разматывает все приводящие в замешательство внутри меня узелки. Я все еще пытаюсь разобраться в своих мыслях, но решаю заниматься этим постепенно. После того, как я вылезаю из платья и надеваю джинсы и футболку, принимаюсь паковать вещи, чтобы отправиться в Стар Гроув и там выйти замуж. Я кладу коробку с дневником в большую спортивную сумку, намереваясь прочитать его позже, когда полагаю буду готова с этим справиться, вместе с эскизами моей матери и обручальным кольцом, которое я купила Мише.

– Я думаю, что мы должны пожениться на Рождество, – заявляет Миша, выходя из гардеробной с сумкой в руке. Он снял смокинг и упаковал его в черный чехол, чтобы мы могли по пути сдать его в прокатный пункт. Теперь на нем надеты выцветшие джинсы, черная футболка, черные кожаные часы и ботинки. Как бы сексуально он не выглядел в смокинге, я предпочитаю видеть его в простой одежде, так он похож на моего Мишу. – Это идеальный день, – добавляет он, положив черный чехол на кровать.

– Да, наверное, – соглашаюсь я, заталкивая пышное свадебное платье в сумку и пытаюсь застегнуть ее. Вообще-то, это платье Лилы. Она одолжила его мне после того, как мы пробрались в дом ее родителей и достали из шкафа. Во время нашей недолгой поездке я также познакомилась с ее мамой, и эта женщина показалась мне настоящей стервой. Я вспомнила то время, когда Лила приходила ко мне домой выплакаться, и теперь становится понятно, почему она в тот вечер, больше года назад, появилась в моем доме в Стар Гроув вся в слезах. Но по прошествии нескольких дней она почти не говорила о случившемся, а я не из тех, кто вынуждает людей вести разговоры по душам. – А действительно ли мы хотим отмечать нашу годовщину, совмещая ее с еще одним праздником? – спрашиваю я.

– Мне нравится, что ты заранее об этом задумываешься. – Миша бросает сумку на кровать и подталкивает меня локтем, чтобы я подвинулась в сторону. Спустя несколько секунд платье надежно упаковано, а сумка застегнута. – Но все же на Рождество выпадает и годовщина нашей помолвки. – Он опускает взгляд на кольцо на моем пальце. – Скоро будет год, как я подарил его тебе.

Я поднимаю перед собой руку; сквозь лучи света, подчеркивающие царапины, следы и дефекты, мерцает черный камень. Красота. Совершенство. Предназначение.

– Меня устраивает идея рождественской свадьбы, главное, чтобы не было этих пошленьких рождественских украшений, таких как Санта-Клаус, северный олень и тому подобное.

– Ты можешь выбирать любые украшения, какие только пожелаешь, – говорит он, перекидывая через плечо черный чехол со смокингом, а затем собирает наши сумки. – Главное, чтобы ты вышла за меня замуж.

– Ты слишком мягок со мной. – Я опускаю руку на бок и улыбаюсь, хотя от нервов скручивает желудок. – Но по рукам. Рождественская свадьба без рождественских украшений.

Он выглядит счастливым, обнимает и целует меня, а затем мы выходим на улицу в прохладный океанский воздух и кладем наши сумки рядом с «шеви» 69 года Миши. Затем он бежит обратно за оставленными на столике ключами. Я смотрю через дорогу на надувного Санту, машущего мне, или, может быть, это просто ветер раздувает его. Хотя здесь почти не бывает ветров, но ничто не сравнится с зимней страной чудес, в которую я охотно собираюсь вернуться. Стар Гров. Мой родной город. Место, где я была сломлена и снова собрана во едино. Место, наполненное столькими воспоминаниям, как хорошими, так и плохими. Надеюсь, оно того стоит. Надеюсь, ничего плохого не случится. Надеюсь, что эта поездка, в конце концов, пройдет хорошо.

По какой-то причине меня гложут сомнения, и чем дольше я стою на подъездной дорожке, глядя на Санту, тем сильнее испытываю тревогу. Наконец, Миша, вместе с позади него идущей Лилой, выходит из дома, спускает с лестницы ее чемодан и везет его по дорожке. Он подходит ко мне и целует меня, затем открывает багажник и укладывает внутрь чемодан Лилы.

– Ты попросишь своего отца проводить тебя к алтарю? – весело спрашивает Лила, когда я вручаю Мише свой чемодан.

Миша с любопытством смотрит на меня в ожидании ответа и бросает мою сумку в багажник.

– Не будет никакого прохода к алтарю. – И я не хочу, чтобы отец провожал меня. Да, я не возражаю против его присутствия на свадьбе, но не хочу, чтобы он был тем, кто подводит меня к финишной прямой, когда был не на высоте в течение большей части путешествия.

Лила кладет руки на бедра и, прищурив свои голубые глаза, смотрит на меня.

– О, проход к алтарю будет. Вот увидишь.

Миша смеется и бросает чемодан Лилы в багажник.

– Я думаю, она не шутит, милашка.

Только я собираюсь ему сказать, чтобы он заткнулся, как из дома с сумкой в руке появляется Итан, прищуривая глаза от солнечного света.

– Вы двое, уверены, что не желаете поехать в Вегас и пожениться там? – он раздосадовано приближается к нам, а затем кидает Мише свою спортивную сумку. – Я действительно не хочу видеть предков или Стар Гроув – я наслаждался их отсутствием в своей жизни.

– Да, ладно, малыш. Позволь им. Они заслуживают красивую свадьбу, а не тайное бракосочетание в дешевой фальшивой церкви. – Лила скользит рукой по его груди, встает на цыпочки и целует в шею. Затем шепчет что-то ему на ухо, поигрывая с его волосами.

Признаю, что из них получилась милая парочка, особенно теперь, когда Лила стала неравнодушной ко всем этим гранджовым штучкам. Ее светлые волосы острижены до подбородка, а мелированные черные пряди сочетаются с волосами Итана. Она одета в джинсы и майку, которые далеко не брендовых марок, как те, что она носила, когда мы жили вместе. Ее стиль хорошо гармонировал с непринужденным видом Итана: клетчатая рубашка, выцветшие джинсы и кроссовки, которые он, вероятно, носил с шестнадцати лет. А средний рост Лилы позволяет ей уютно прижиматься головой к груди Итана. Глядя на них, стоящих в лучах солнечного света перед моим домом, я ловлю себя на мысли, что мне хочется их нарисовать.

После множества поцелуев и сказанных шепотом слов на ухо Итана, Лила убеждает его перестать жаловаться, и он нехотя соглашается с тем, что Вегас – смехотворная идея и мы с Мишей должны пожениться в Стар Гров.

– У нас неделя на подготовку свадьбы, а это не так много времени, – заявляет Лила, натягивая солнечные очки на глаза. – Она не станет настоящей без украшений, цветов, платьев, смокингов и гостей. Боже, как бы я хотела, чтобы у нас было больше времени.

– А я не хочу, чтобы ты тратила на это время, – возражаю я, и когда она хмурится, вздыхаю. – Прости, просто все эти свадебные штучки не мое. – Я обхожу машину с пассажирской стороны, проведя пальцем по нескольким вмятинам и сколам, появившихся после того, как Миша намеренно врезался в сугроб.

Миша открывает дверь с водительской стороны и отступает, чтобы Итан мог забраться на заднее сиденье.

– Не имеет значения, какая у нас будет свадьба, – говорит он, – главное, чтобы Элла оставалась со мной. На самом деле, нам не нужны платья и смокинги. Мы можем оставаться голыми и провести церемонию у меня на заднем дворе, и я буду счастлив. – Он подмигивает мне поверх машины. – До тех пор, пока мы вместе, я буду счастлив, а обнаженность станет дополнительным бонусом.

Его слова вызывают у Лилы смех, она наклоняет голову и запрыгивает в машину на заднее сиденье к Итану. Я откидываю сиденье назад, закрываю дверь и опускаю козырек, загораживаясь от солнечного света.

Прежде чем закрыть дверцу автомобиля и запустить двигатель, Миша регулирует сиденье.

– Итак, все готовы? – Он оглядывает нас, но останавливает, в конце концов, свой взгляд на мне. Я знаю, что его в действительности заботит только мой ответ.

Я не сразу отвечаю ему, и он, замечая мои сомнения, хмурится. Но несмотря на сухость в горле мне удается произнести:

– Конечно. – Мой голос немного дрожит.

– Тогда ладно. – Подарив мне небольшую, но слегка вымученную улыбку, он съезжает по подъездной дорожке и едет по направлению к шоссе, к дому, где все началось. Туда, где мы с Мишей впервые встретились, впервые заговорили друг с другом, впервые стали играть, целовались, дурачились, танцевали, признались в любви.

Туда, где началась наша история: моя и Миши.

* * *

В течение нескольких часов наш путь пролегает по темному, пустынному шоссе, на черном небе ярким светилом сияет луна, а на обочине дороги различаются лишь очертания деревьев. Из динамиков льется музыка, Итан храпит на заднем сидении, опрокинув голову на подголовник и прижимая Лилу к себе. На моих коленях лежит открытый альбом, в руке я держу карандаш.

На рождественских каникулах мне надо поработать над своим портфолио к выпускному в мае. Не уверена, чем захочу заниматься после получения степени младшего специалиста, но моя работа будет иметь отношение к искусству. Честно говоря, будь моя воля, я бы проводила дни с Мишей, слушая его пение, в то время как сама рисую значимые для меня вещи - те, которые вызывают у меня эмоции. Я бы не хотела рисовать ради получения прибыли. Да, деньги были бы дополнительным бонусом, но обязаловка отнимет часть моей страсти к созиданию.

На данный момент все страницы в моем альбоме пусты или не закончены, я останавливаюсь из-за невозможности прочувствовать композицию. Она должна состоять из кусочков, которые что-то значат для меня, которые заставят людей испытать эмоции, рассказать страстную историю, исходящую из самого сердца. Я не могу найти удачный ракурс, и каждое начинание заканчивается чувством принуждения.

Интересно, мама испытывала подобные проблемы.

– Итак, я пытаюсь решить, говорить ли матери, что мы едва не поженились, – произносит Миша, переплетая свои пальцы с моими, и наше соприкосновение отвлекает меня от моих мыслей, я охаю, ошеломляя тем самым нас обоих.

– Ты в порядке? – спрашивает он. – Выглядишь рассеянной.

– Да, я в порядке... и голосую против. – Я откладываю карандаш и закрываю нетронутый альбом, так как все равно слишком темно, чтобы рисовать, и кладу его рядом на пол. Я потираю усталые глаза, затем наклоняю голову в сторону и наблюдаю за льющимися в ночном небе звездами, озаряющимися всевозможными цветами, стараясь не думать о спрятанной в багажнике сумке с дневником. Дневником и рисунками моей мамы. Мамы, которой не будет на моей свадьбе. Мне хочется накричать на себя, потому что это не должно быть так важно. Ее почти не было рядом, когда она была жива, так какое это имеет значение? Но по какой-то причине имеет.

– В чем дело, милашка? – Миша смотрит на меня, и в его тоне прослеживаются дразнящие нотки. – Боишься, что она расстроится? – Он отпускает мою руку, чтобы убрать пряди светлых волос со своих глаз цвета морской волны, которые так поразительно прекрасны, что даже темнота не может скрыть такую красоту.

– Я ничего не боюсь, – уверяю Мишу, когда его пальцы снова прикасаются к моим, принося мне мгновенное тепло. – Я просто беспокоюсь, что она расстроится и расплачется, и тогда возникнет неловкая ситуация.

Он тихо посмеивается, а затем нежно целует костяшки моих пальцев, заставляя мое сердце трепетать.

– Значит, тебя беспокоит только возникновение неловкой ситуации? – Кольцо в его нижней губе царапает мою кожу, когда он отрывает свой рот, а затем кладет наши переплетенные пальцы на рычаг переключения передач. – И ты не переживаешь из-за других вещей? Например, что тебе придется предстать перед толпой людей и назвать им причины, по которым ты любишь меня?

Я ошарашенно смотрю на него:

– О чем ты говоришь?

– О наших свадебных клятвах, – отвечает он. – Ты забыла?

Я устремляю взгляд в окно, чтобы скрыть виноватое выражение лица. Из-за прибывшей на мой порог вчера посылки и паникой из-за предстоящей свадьбы, я совершенно забыла о клятвах. Миша считал отличной идеей написать наши собственные клятвы, и я согласилась, потому что церемония должна была проводиться только в присутствии нас с Мишей, Лилы, Итана и священника. Я знала, что не смогу написать ничего такого поэтического, как Миша. Парень изумляет своими текстами, буквами и словами в целом. Я, не слишком хороша в этом, особенно когда дело доходит до написания о тяжелых вещах, таких как мои чувства. Я на самом деле полный лузер в самовыражении, если оно не касается искусства. Интересно, прокатит ли, если я покажу несколько его портретов?

– Ты ведь забыла? – Миша снова начинает смеяться, выглядя таким счастливым, и мое сердце щемит, потому что и мне следовало быть таковой. И так оно и есть, по большей части, но меня все еще беспокоят такие вещи, как дневник, клятвы, мое будущее, кем, черт возьми, я хочу стать.

Я сжимаю губы и встречаюсь с его взглядом.

– Возможно я позволила этому ускользнуть из моей головы, но это не значит, что я тебя не люблю.

– Знаю.

– Я понимаю, но по-прежнему... – Делаю вдох. – Я такая кретинка.

Его смех усиливается, одной рукой он сжимает руль, перестраиваясь на другую полосу.

– Ты не кретинка. – Его пальцы скользят по моим костяшкам. – И нам не обязательно писать клятвы, если ты этого не хочешь. Я совершенно доволен уже тем, что ты выходишь за меня замуж.

– Порой ты так сентиментален, – дразню я его, после чего судорожно вздыхаю. – Но я хочу произнести клятву. – Это такая ложь, но я желаю сделать его счастливым - он заслуживает счастья. И это то, что я могу ему дать.

Он приподнимает бровь.

– Ты уверена в этом?

Нет.

– Да, я абсолютно уверена. – Мой голос звучит слегка сдавлено, но не думаю, что он замечает. Чувствую себя расстроенной, но ничего не могу поделать со своими эмоциями. Я никогда ни в чем не уверена. Меня охватывает беспокойство, когда дело доходит до принятия важных решений, что заставляет меня всякий раз сомневаться. Будь моя воля такого бы не случалось, но порой ситуация выходит из-под контроля, если речь заходит о нашей сущности.

– Клятвы так клятвы. – Он улыбается, и мне становится грустно. Я хочу быть такой же счастливой, как и он. Правда хочу. Но иногда кажется, что это невозможно, как бы я ни старалась.

* * *

Я засыпаю где-то между съездом с автострады и мостом, пролегающим над озером, на окраине Стар Гров, тем самым мостом, с которого я едва не спрыгнула в ночь перед побегом в Вегас. К тому времени как я снова открываю глаза, мы подъезжаем к старому дому Миши, находящимся по соседству с моим. Из-за гор, окружающий наш маленький городок, поднимается солнце, вокруг нас снежным покрывалом укутаны газоны. На улице прохладно, тротуары и подъездные дорожки покрыты льдом. Серебряные, зеленые и красные рождественские гирлянды мерцают на некоторых близлежащих домах, но большинство дворов в этом районе украшены разбитыми автомобилями, коробками и мусором. Абсолютно уверена, что какой-нибудь молодой парень на углу улицы продает наркотики, или мужчина орет на свою жену, пока та мчится в пижаме по тротуару.

– Добро пожаловать домой, – бормочет Миша и зевает, вытягивая свои поджарые руки над головой.

Зевая, я прикрываю рот рукой.

– Надо было позволить мне немного порулить. Ты и в самом деле выглядишь уставшим.

– Я и в самом деле устал, – соглашается он, заглушая двигатель. – И планирую немного поспать, как только ты примешь вместе со мной душ. – Миша ухмыляется мне и вытаскивает ключи из зажигания. – Он меня совсем измотает, а после завалюсь в кровать.

– Чувак, заткнись нахер, – ворчит Итан, строя брезгливую гримасу. Его черные волосы с той стороны, где он прислонялся головой к окну, выглядят прилизано, руки в татуировках обнимают Лилу, которая спит, положив голову ему на грудь.

– Эй, тебя вообще это не должно волновать, – бросаю я Итану, отстегивая ремень безопасности. – После вчерашнего я теперь официально напугана на всю оставшуюся жизнь.

– Что вчера случилось? – спрашивает Миша, отпирая дверь и пуская холодный воздух внутрь машины.

Итан стреляет в меня непристойным взглядом, но я игнорирую его.

– Прихожу я домой с работы, – рассказываю я Мише, – и слышу какие-то возмутительные звуки, доносящиеся из комнаты для гостей.

– Мило, – произносит Миша и вздрагивает, когда я ударяю его по руке. – Что? Если от этого ты почувствуешь себя лучше, мы можем создать в душе очень много шума и отплатить им.

– Умоляю, не надо, – призывает Итан, вытягивая свободную руку над головой. – Я итак вас двоих слышал достаточно, хватит на всю жизнь.

– Ну ладно, это становится действительно неудобно, – бормочет Лила с закрытыми глазами. – Можем мы все притвориться, что не слышали друг друга во время секса... или секса по телефону?

И это намек мне, чтобы убраться из машины, так как речь идет о том времени, когда я все еще делила квартиру с Лилой, а Миша был на гастролях, и мы с ним занимались сексом по телефону. Когда я ступаю на снег, Миша смеется, а Итан под нос отпускает шутку. Игнорируя их, я хлопаю дверью и обхожу машину сзади, оставляя следы на снегу.

К счастью для себя я оказалось предусмотрительной и одела ботинки на шнуровке и джинсы, иначе бы замерзла. Однако куртку я не стала накидывать, а стянутые в хвост волосы оголяют шею, подвергая ее воздействию ледяного воздуха. Я обхватываю себя и жду, пока Миша откроет багажник, пристально вглядываясь в свой дом по соседству.

Могу утверждать по наличию свежих следов шин, ведущих верх и вниз по подъездной дорожке, а также по припаркованному рядом с крыльцом «Файрберд» отца и отсутствию инея на окнах, что он где-то поблизости. Рядом с машиной растет дерево, по которому каждую ночь ко мне вскарабкивался Миша, чтобы спать вместе со мной. Раньше я ненавидела это дерево, ведь на него я забралась в ночь, когда умерла мама, но теперь при взгляде на него не могу сдержать улыбку, потому что оно неоднократно приводило Мишу ко мне.

– Малыш, где твоя куртка? – спрашивает он у меня, вышагивая рядом с багажником, и снимает свою куртку.

– Наверное, она в сумке. – Я заставляю себя отвести взгляд от дома и перевести на Мишу, который вручает мне куртку, и я в смятении ее надеваю. Он так чертовски великолепен и это сбивает с толку. Как бы мне хотелось все время его рисовать. Возможно, он бы мне и разрешил, попроси я его, при этом добавив, что он принадлежит мне и я могу делать с ним все что мне вздумается.

Я рассеяно тереблю кольцо на пальце, понимая истинность этой мысли. Мы принадлежим друг другу. Он и я. Навсегда.

Он смотрит на мое кольцо, а затем берет мою руку и тянется к нему, обводя пальцем переплетающиеся между собой бриллиантовые полосы, обрамляющие черный камень.

– Я все еще удивлен, насколько хорошо ты справляешься.

– С чем? С помолвкой? – Я вздрагиваю от холода, или, возможно, от его прикосновения.

На его на лбу образуется морщинка, когда он смотрит на кольцо на моем пальце.

– От мысли, что мы собираемся пожениться... – Он бросает взгляд на мой дом. – Здесь, в присутствии всех.

Мои мышцы напрягаются, но я отшучиваюсь, тем самым снимая внутреннее напряжение.

– Дай мне несколько дней, и посмотрим, будешь ли ты думать, что я справляюсь с этим хорошо. Возможно, ты больше не захочешь на мне жениться.

– Ты не хуже меня знаешь, что мы поженимся. – От желания его глаза темнеют, а голос становится глубоким. – Как и то, что через несколько минут я собираюсь трахнуть тебя в душе.

От звука его голоса по всему моему телу пробегает дрожь, вызывая шквал жарких искр.

– Клянусь Богом, порой ты бываешь самым пошлым человеком в мире.

– Нет, я просто парень, который абсолютно очарован своей прекрасной невестой. – И прежде чем полезть в багажник, он наклоняется и целует меня в губы.

Я хватаю сумку и перекидываю ее через плечо.

– Ты чересчур меня восхваляешь. Понимаешь это?

Он перебрасывает спортивную сумку через плечо и кажется едва удерживается оттого, чтобы не закатить глаза.

– Не волнуйся, я прекращу, когда твое сомнение начнет зашкаливать, но сомневаюсь, что подобное случится. – Он достает большую сумку и перекидывает ее поверх машины Итану, который пыхтя ловит ее, прижимая к животу.

– Господи, не мешало бы предупреждать, – ворчит Итан, одевая сумку на плечо.

Миша хватает чемодан Лилы, вытягивает ручку и опускает его на покрытую снегом дорогу.

– Вы, ребята, остановитесь здесь,верно? – кричит Миша Итану, захлопывая багажник.

Итан пожимает плечами, глядя на Лилу, та в ответ тоже пожимает плечами.

– Таков план. – Он закидывает руку на плечо Лилы и обнимает ее, она прижимается к его груди, и они пробираются по снегу к задней двери, оставив Мишу и меня заканчивать разгрузку вещей. – Ты же знаешь, твой дом нравится мне больше, чем мой собственный.

– Только потому, что моя мама позволяет нам делать все, что мы хотим, – замечает Миша.

– И это правда, – выкрикивает Итан.

Мы следуем за ними к задней двери дома, находящейся прямо напротив гаража, в котором Миша все время работал над своей машиной, и где с ним зависала я, потому что это было единственное место, в котором я чувствовала себя дома.

– Боже, Лила, эта штука тяжелая, – замечает Миша, волоча за собой по снегу чемодан Лилы. – Что ты, черт побери, набрала?

– Обычные вещи, – говорит Лила, выглядя оскорбленной.

Итан открывает заднюю дверь и входит на кухню.

– Она запасливая.

– Эй, – протестует Лила, ударяя локтем в бок Итана и входит в дом. – Я сейчас лучше с этим справляюсь.

– Верно, – соглашается Итан, следуя за ней и позволяя сетчатой двери захлопнуться.

– Твоя мама дома? – спрашиваю я, когда Миша поднимает чемодан по ступенькам.

Он пожимает плечами, открывая дверь.

– Не исключено. – Он толкает чемодан в кухню, придерживая дверь локтем. – Хотя может быть, ей пришлось выйти в утреннюю смену, или она с Томасом.

Я просовываю палец между ручками сумки.

– Но ты ведь ей сказал, верно? Что мы приедем? – Я ступаю в теплый воздух кухни, перед порогом стуча ботинками по коврику. – И причину нашего приезда? – Мой голос звучит так нервозно. Проклятие. Мне нужно расслабиться.

Миша качает головой, закрывая дверь.

– Я подумал, мы могли бы сделать это вместе.

Мои глаза скользят по маленькой кухне, в которой я много раз ела, пока росла. Не питайся я здесь, наверняка ходила бы голодная. – Звучит неплохо, наверное.

Он останавливается возле кухонного стола.

– Если только ты не против.

– Нет. Я не против. – Отвечаю я, пытаясь успокоиться. Я могу это сделать. Это не так уж страшно. Мы живем вместе уже полгода. Черт, ты почти с четырех лет жила с ним. – Мы должны сделать это вместе.

Он кивает, но его глаза цвета морской волны остаются прикованы ко мне, словно пытаются прочесть мою душу. Мне бы хотелось, чтобы он сказал мне, что там написано, потому что порой мне самой этого не понять.

Миша несколько напряженных минут смотрит на меня, потом улыбается и хватает меня за руку. Он направляет меня вокруг узкого кухонного стола и ведет по коридору в сторону своей спальни. Лила и Итан следуют в другой конец дома, где расположена небольшая гостевая спальня, в которой Итан постоянно зависал, пока мы росли.

Миша распахивает ногой дверь комнаты. Мне не удается сдержать улыбку от вернувшихся ко мне ярких воспоминаний: комната, в которой мы выросли, в которой провели множество совместных ночей, здесь он сделал мне предложение. Прекрасные воспоминания, которые напоминают мне, почему я собираюсь выйти за него замуж. На мгновение я задерживаю дыхание – эти мысли словно обухом по голове, в похожем состояние я пребывала перед тем как отправиться на свою свадьбу. Я смотрю в окно и от мысли, что мне с легкостью удастся сбежать учащается сердцебиение. Однажды я это сделала, смогу повторить вновь, но в глубине души, той части, зарытой под слоем беспокойства, понимаю, что не хочу этого. Я медленно вдыхаю через нос и выдыхаю через рот. Расслабься. Перестань паниковать.

Его кровать не заправлена и, вероятно, оставалось таковой с прошлого года, когда мы в последний раз сюда приезжали. Барабанные палочки и гитара лежат на полу перед открытым шкафом, на стене висят постеры его любимой группы, вместе с некоторыми из моих рисунков. Старая одежда громоздится на стуле возле окна, которое выходит на задний двор моего дома и на безлистное дерево, простирающееся к окну моей спальни. В комнате все еще стоит его запах, как будто аромат его одеколона пропитался в волокна ковра. Я всегда любила этот запах, простой запах, приносящий мне мгновенный комфорт даже в самые темные времена. Интересно, могу ли я просто стоять здесь и вдыхать его снова и снова, поможет он мне забыть о содержимом сумки на моем плече.

Миша скидывает свою сумку на разобранную постель и поворачивается ко мне, потирая руки.

– Готова принять душ? – спрашивает он с дьявольской усмешкой.

Я бросаю сумку на пол.

– Да, только дай мне пару секунд на то, чтобы достать одежду. Она вся запрятана под свадебным платьем.

Он скрещивает руки и смотрит на меня тревожным взглядом.

– Все в порядке? Ты держалась очень отчужденно, а теперь ведешь себя так, словно не хочешь находиться рядом со мной.

Я изображаю самую обыденную улыбку. В глубине души понимаю, что ему, вероятно, удастся разгадать все мое дерьмо.

– Я в полном порядке. – Кладу руки на его плечи и целую в обросшую щеку. – Но, если ты на самом деле хочешь знать, в сумке у меня лежат кое-какие непристойные маленькие ночнушки, которые мне бы не хотелось, чтобы ты увидел до нашей свадьбы, иначе заставишь меня их все перемерить.

Он наклоняет голову в сторону, оценивает меня и расстегивает куртку.

– С каких пор ты носишь ночнушки? – Он сбрасывает куртку, сминает ее и бросает на комод.

– Как-то Лила заставила меня сходить в «Виктория Сикрет» и купить их. – Это не совсем ложь. На самом деле так оно и было, но я чувствую себя дурой из-за того, что не сразу пришла к нему и не рассказала о дневнике и рисунках.

– А мне действительно начинает нравиться Лила. Она так хорошо влияет на тебя, – лукаво говорит он, затем глубоко целует меня, проскальзывая языком в мой рот, а после отстраняется. – Если тебя через пять минут не будет в душе, я вернусь сюда в чем мать родила и заберу тебя.

– Идет, – соглашаюсь я, после чего он выходит, держа в руке чистую красную футболку и джинсы. Как только дверь закрывается, я громко выдыхаю и кладу сумку на кровать. Дрожащими пальцами расстегиваю ее и, запихивая глубже платье, достаю коробку, адресованную мне, с обратным адресом Гэри Флеммертона из Монтаны, но не он ее отправитель, по крайней мере об этом свидетельствует записка внутри, которая была написана мамой моей мамы - моей бабушкой. И эта бессмыслица, потому что я никогда не разговаривала с ней, но она взяла на себя смелость написать мне и отправить кое-какие мамины вещи. Это странно, но в то же время заставляет меня задуматься о вещах, о которых я не хочу думать, например, о том, чтобы встретиться с ней, впрочем, неужели я действительно хочу впускать в свою жизнь еще больше людей?

Записка предельно проста, и когда я вынимаю ее из коробки и вновь читаю, испытываю те же самые чувства: сумятицу.

«Элла, я понимаю, что ты меня не знаешь и прости меня за это. Есть вещи, которые ты, вероятно, не понимаешь, или, наоборот, тебе они очень даже ясны. Возможно, Мэрилин рассказывала тебе обо мне. А возможно, она этого и не делала. Но тем не менее, я разбиралась на чердаке и нашла кое-что из ее старых вещей и подумала, что ты захочешь их иметь у себя. Я собиралась их оставить, но это оказалось слишком тяжело. Если не захочешь, тебе не обязательно их хранить. Я подумала, что возможно они тебе понравятся».

А затем написала свое имя безупречным рукописным почерком.

Я лишь однажды видела свою бабушку, и это случилось на похоронах матери. Мы и слова не сказали друг другу, впрочем, как и мой отец не разговаривал с ней. Непонятно зачем она дала мне свой номер телефона, будто это я избегала ее все эти годы. Она могла подойти ко мне на похоронах и поговорить, но вместо этого она сидела в противоположном ряду от моего отца, моего брата и меня в едва заполненной церкви, пока священник читал проповедь о жизни после смерти. Кажется, однажды она мне улыбнулась, но я не полностью в этом уверена, тогда мне было все равно, потому что меня окутало чувством вины, охватившее мое сердце и разум. К тому же, из того, что я знала о своей бабушке, она была не очень хорошим человеком.

Я слышала, как моя мама говорила о ней, раз, наверное, пять, и, по ее словам, та была ужасной матерью, которая обращалась со своей дочерью как с дерьмом и отказалась от нее, когда мама объявила о намерении выйти замуж за моего отца. Полагаю, бабушка ненавидела папу и считала его недостаточно хорошим для своей дочери. Эти факты довольно хорошо подытоживают то, что мне известно, но я никогда не говорила с ней и не могу осуждать. Не уверена, что и хочу встречаться с ней. Эта женщина для меня призрак. Но, почти все были таковыми, за исключением Миши. Миша олицетворяет свет в моей темной жизни. Я улыбаюсь, делая мысленную пометку, что надо вставить эти слова в клятву.

Выражение на моем лице мгновенно принимает уныние, когда я сознаю, что в конце концов мне придется написать страницу проникновенных слов, которые надо будет произнести вслух, изливая свое сердце и душу незнакомцам. И по завершению всего этого мы с Мишей станем мужем и женой. Я навечно буду принадлежать ему, а он мне. Лишь от этой мысли пульс учащается, а сердце колотится в груди. Он и я – навсегда, преодолевая все невзгоды, в хорошие и плохие времена. Прекрати это. Ты любишь его.

Я начинаю психовать из-за надвигающегося на меня будущего, и стараюсь изо всех сил избавиться от этого ощущения, сосредоточивая свое внимание на посылке. Через отверстие в верхней части открываю коробку и убираю те вещи, которые уже просмотрела, когда решала идти ли мне к утесу на свою свадьбу. Это черная кожаная тетрадь с выцветшей обложкой и с маминым почерком внутри, в которой она излагает свои мысли и чувства, изливает свою душу на страницах.

Я опускаюсь на кровать и открываю дневник. «Для всех вас, кто считает, что знает меня – вы ошибаетесь», – читаю я вслух, проводя пальцами по выцветшей рукописи. Это лишь первая страница, но даже ее прочтение вновь вызывает мурашки на руках. Чем дальше я продвигаюсь, тем сильнее кажется, что с меня хватит – но все же. Я всегда хотела получше узнать маму – маму, которая не лгала, у которой не было приступов паники, которая улыбалась, смеялась, шутила. Была ли она честна на этих страницах? Следует ли мне переживать? Но сделанного не воротишь. Она умерла, и чтение дневника не вернет ее обратно. Что до сих пор меня волнует.

– Элла. – Звук голоса Миши чертовски меня пугают, я подпрыгиваю и захлопываю дневник.

Он стоит в дверях, как и предупреждал меня, совершенно голый. Мышцы брюшного пресса, словно высечены из камня, с одной стороны грудной клетки черным курсивным шрифтом набита татуировка с текстом – первые стихи, которые он когда-то написал, и которые, он клянется, написал для меня: «Я всегда буду с тобой, от начала и до конца. В трудные и безнадежные времена, в любви и в сомнении».

Положив дневник на колени, я прикрываю рот.

– О Боже мой. Ты голый.

– Не надо мне тут о божечки. – Он входит в комнату, мышцы переливаются при движении, наполняя мой живот теплом.

– А если Лила и Итан увидят тебя? – спрашивая я, опуская руку на колено.

– Значит увидят, – устремляя на меня глаза отвечает он и закрывает дверь. – Я говорил тебе, что приду за тобой голым и заберу тебя, если через пять минут тебя не будет в ванной. – Он поворачивает запястье, делая вид, что проверяет время на невидимых часах. – И оно уже истекло.

Я скрещиваю ноги, один его вид вызывает у меня желание лечь на кровать и раздвинуть их, чтобы он смог оказаться внутри меня.

– Что ж, я как раз собиралась.

– О, ты будешь через несколько минут. – На его лице мелькает улыбка, но затем она исчезает, как только он замечает рядом со мной коробку и дневник на коленях. – Что это такое?

Я с виноватым видом кусаю губу, зная, что он станет переживать из-за того, как она повлияет на меня. Однако, теперь, когда он спрашивает, я не собираюсь лгать ему.

– Она вчера пришла по почте. В этой коробке вещи... моей мамы.

Его глаза округляются, а рот раскрывается в удивление.

– Что? Кто ее прислал?

Я касаюсь пальцем верхней части коробки.

– Здесь написано от Гэри Флеммертона, но записка внутри... она от моей бабушки... мамы моей мамы.

– Хорошо. Разве твоя мама не говорила, что она злая? – с опаской спрашивает он.

– Да, вроде того. – Рукой я приглаживаю дневник, опустив подбородок. – Но порой о некоторых вещах мама лгала.

Он подходит ко мне и усаживается рядом. Затем пальцем берет меня за подбородок и приподнимает его, чтобы я посмотрела на него.

– Хочешь об этом поговорить? – спрашивает он и обеспокоенно смотрит на меня, вызывая во мне чувство дома, умиротворенности, уверенности, что все будет хорошо, даже не смотря на плохие вещи.

– Пока не могу, – отвечаю я ему, и когда он начинает хмуриться, добавляю: – Не потому, что я не хочу, а потому, что даже не просмотрела полностью содержимое коробки, чтобы понять, о чем я хочу поговорить.

– Не хочешь просмотреть их сейчас? Вместе со мной? – спрашивает он с пониманием.

– Нет. – Я делаю медленный вдох, сама идея прочитать мамины мысли вызывает беспокойство. Что они обличат, а что останется нераскрытым? Кем она была? Она когда-то была похожа на меня? – Но я... Мне просто нужно постепенно изучить ее вещи.

Он кивает, но все еще выглядит взволнованным, убирает палец от моего подбородка и кладет руку на колено.

– Так кто этот парень Гэри? Почему он прислал тебе вещи вдруг из ниоткуда? И почему он послал их от имени твоей бабушки?

– Понятия не имею, но к посылке приложена записка. – Я вытаскиваю из коробки нацарапанный лист бумаги и передаю его Мише, чтобы он сам мог прочесть. После того, как он бегло знакомиться с запиской и кладет ее на тумбочку, он выглядит еще более озадаченным.

– Она просто убиралась на чердаке и подумала: Эй, может мне стоит отправить внучке, с которой я никогда не говорила, вещи ее матери? Или этот Гэри отправил ее за нее?

– Может, Гэри ее парень или типа того? – Я пожимаю плечами. – Понятия не имею, я же с ней никогда не разговаривала.

Миша снова смотрит на записку, качает головой, испытывая беспокойство, как я и предполагала, и пряди его светлых волос спадают на глаза.

– Это действительно странно. Как они вообще нашли наш адрес?

– Хороший вопрос. – Недовольство срывается с моих губ, когда я смотрю в окно на свой маленький двухэтажный дом по соседству, в котором я выросла, на дом полный болезненных, печальных воспоминаний. Снег падает и опускается на крышу, на которой не хватает половины черепиц. – Может отец сообщил.

– Ага, разве прежде, чем дать ей адрес он тебя бы не предупредил? – спрашивает он.

Я с сомнением смотрю на него, потому что это совсем не похоже на моего отца.

– Несмотря на то, что отцу стало лучше, он все еще странно относится к прошлому и маме... кроме того, я с ним неделю не разговаривала. – Я глотаю крупный комок, застрявший в горле. – Но спрошу у него.

Миша буквально лучезарно улыбается мне, испытывая за меня гордость, что я поступаю по-взрослому и не бегу сломя голову от проблем. Это помогает мне осознать кем я являюсь. Мне не следует бросаться наутек от замужества, даже если внутренние инстинкты кричат мне бежать. Такая реакция почти всегда была свойственна мне. Бежать, когда все становилось слишком серьезным, слишком эмоциональным, слишком сложным. Я часто убегала, но в последнее время дела идут хорошо и хочу, чтобы и дальше так продолжалось.

– Согласна, если я пойду с тобой? – спрашивает он меня с участием в глазах.

– Согласна. – Киваю я, пряча выбившиеся пряди волос за уши.

Его улыбка становится шире.

– Хорошо запомни это слово. Скоро тебе надо будет его повторить.

– Согласна, – с игривой усмешкой повторяю я, толкая его в плечо и вызывая у него широченную улыбку. – Согласна. Согласна. Согл... – Он резко устремляется вперед и своими губами заставляет меня замолчать. Сначала поцелуй медленный, теплый, но чем дольше он продолжается, тем неистовее и жарким он становится. Неожиданно его пальцы хватают подол моей рубашки и тянут материал через мою голову. Отбросив ее в сторону, его губы снова обрушиваются на мои, он встает с кровати и тянет меня за собой. Затем поднимает меня на руки, и когда я обвиваю ногами его талию, чувствую твердость между своих бедер. Как же хорошо, возбуждение и желание воспламеняют меня, заглушая все плохие мысли в голове. Он несет меня по коридору, но меня мало беспокоит увидят ли нас Лила или Итан. Единственное, чего мне хочется, это быть с ним.

Он входит в ванную, из подключенного к док-станции айпода играет музыка, душ включен, от жары и пара запотело зеркало. Влажный воздух мгновенно оседает на моей коже, как только Миша захлопывает дверь ногой, оставляя нас запертыми в душной комнате, не прерывая поцелуй. Он бормочет «я люблю тебя» под слова песни «The River» группы Manchester Orchestra, и я произношу те же самые слова, пока он терзает меня своими руками и ртом. Ощущение его губ, нежные лиричные звуки и влажность пропитывают мою кожу, переполняя мои вены вожделением, нуждой и голодом. Они наполняют меня любовью.

Боже, я чувствую себя такой любимой, что иногда забываю, как дышать.

Быть может, мне следует и эти слова включить в свою клятву.

Глава 3

Миша

Боже, она проделала такой путь; порой мне даже не верится, что она все та же девочка, с которой я вместе вырос. Элла, которую я знал, уже бежала бы сломя голову, если бы нечто вроде этого дневника появилось на пороге, но эта Элла прекрасно справляется с ситуацией. Даже при том, что я люблю ее, не взирая ни на что – бегство, замашки «степфордской жены», сумасшествие и импульсивность – с каждым днем в моем сердце сильнее растет любовь к ней, к тому человеку каким она была, есть, и какими мы являемся будучи парой. А вскоре станем мужем и женой. Я лишь молю Бога, чтобы нам это удалось. В глубине души я знаю, что это произойдет; но дело в том, что я почувствую себя намного лучше, как только она произнесет «согласна».

Мои руки блуждают по всему ее телу, ощущая безупречность ее кожи, плоский живот, идеальную шею, а затем пробую ее губы языком, исследуя каждый дюйм ее рта. Она чертовски вкусная, как вишневый блеск для губ и мята.

Я отрываю руку, прижатую к ее талии, другой рукой сжимаю ее бедро, которое трется о мое.

– Что это за вкус? – спрашиваю я, когда ее веки трепещут и открываются.

– Хм... что... – Изумленно шепчет она словно едва понимает, где мы находимся. – Жвачка... полагаю... а что?

– Вкус вишни и мяты. – Языком облизываю ее губы и усаживаю на пол. – Приятный.

Она расшнуровывает ботинки и скидывает их, в то время как я расстегиваю джинсы и рывком спускаю их по ее длинным ногам. На ней надеты черные кружевные трусики, которые наполовину прикрывают ее сексуальную задницу, мои пальцы пробегают по пришитому спереди маленькому розовому бантику.

– Раньше я их не видел, – произношу я.

– Я же говорила, – задыхаясь, произносит она. – Лила заставила меня купить пикантное белье. – Она стаскивает резинку с волос, каштановые пряди, влажные от сырости в душе, выскальзывают из хвостика и волнами спадают на плечи.

Я тянусь за ее спину, намереваясь расстегнуть лифчик, лямки моментально спадают с ее плеч. Ее грудь высвобождается и соски от соприкосновения с воздухом твердеют.

– Боже, ты прекрасна. – Я неторопливо любуюсь ее длинными ногами и потрясающим телом.

Она качает головой, как и всегда, когда слышит от меня комплимент, но прежде чем она начнет возражать, наклоняюсь и втягиваю в рот сосок, заставляя замолчать.

Со стоном ее шея выгибается, голова опрокидывается назад, пальцы запутываются в моих волосах.

– Миша... – Она впадает в забытье, когда мой язык ласкает ее сосок, а руки опускаются к ее трусикам. Цепляя пальцем верхнюю часть, я стягиваю их вниз, достигнув ее колен, она помогает мне их снять и отбрасывает ногой. Мой рот возвращается к ее соску, а пальцы скользят по обнаженному бедру и не останавливаются, пока не оказываются внутри нее.

– О Боже... – Ее колени начинают подгибаться, спина прижимается к краю столешницы. Я двигаю пальцами внутри нее, перемещая рот от одной груди к другой, поочередно всасывая ее соски и выписывая языком круги. Ее рука скользит вверх по моей спине, мягко выцарапывая линии на моей коже, и достигая моих плеч, она, держась за меня, крепко сжимает их.

Я продолжаю целовать ее грудь и чувствую пальцами, что она приближается к краю, но я жажду большего. Убираю рот от ее соска, вытаскиваю пальцы и прокладываю дорожку поцелуев, продвигаясь по ее животу вниз. Я опускаюсь на колени, и ее руки соскальзывают с моих плеч. Ее дыхание затрудняется, как только мое лицо погружается между ее бедер, язык скользит внутри ее тела, а мои руки на ее бедрах сжимают ее плоть. Я вкушаю ее вкус, пока мои действия не сводит нас обоих с ума, ее тело напрягается, спина выгибается. Она, находясь в блаженстве, ловит ртом воздух, цепляясь за столешницу, чтобы удержаться.

К тому времени, как она приходит в себя, я чертовски тверд и отчаянно хочу оказаться глубоко внутри нее. Стон вылетает из моего рта, я поднимаюсь и облизываю губы, прежде чем запечатываю поцелуем ее рот. Затем вслепую направляю нас к душу, шарю вокруг в поисках занавески и отодвигаю ее. Я прерываю поцелуй только для того, чтобы добраться до душа, а потом, как только мы оказываемся под ним, сразу же возвращаюсь к поцелую с ней. Теплая вода стекает по нашим телам, кожа намокает, руки исследуют друг друга. Мы целуемся до тех пор, пока нам не начинает хватать воздуха, пока мое сердце истошно не стучит в груди, пока ее не охватывает неудержимая дрожь, а затем мои пальцы впиваются в ее бедра, я приподнимаю Эллу, и одним жестким толчком глубоко проскальзываю внутрь ее тела.

У нее перехватывает дыхание, ее руки сплетаются вокруг моей шеи, ногами она обхватывают мою талию, полностью открываясь мне. Я слегка выхожу из нее, а затем снова погружаюсь, упираясь рукой о стену. С каждым движением моих бедер она крепче цепляется за меня, ее спина выгибается, груди прижимаются к моей груди.

– Я люблю тебя, – с закрытыми глазами шепчет она мне в губы, наши тела двигаются ритмично.

– Я тоже люблю тебя, – вторю я, держась за нее, когда мы одновременно рассыпаемся на части.

Глава 4

Элла

Я открыла ящик Пандоры и обратного пути нет. После душа я села за работу над своим портфолио, но разочарованная отсутствием творческой жилки, решила почитать мамин дневник и теперь не в силах остановиться. Мы пробыли здесь всего день, но я уже прочитала половину этой чертовщины. В доме царит тишина и никто не может меня отвлечь от чтения последних слов, написанных мамой.

Миша выяснил, что утром его мама была с Томасом, а сейчас она работает в ночную смену в закусочной, и до утра ее не будет. Мы с ним объявим новости, когда она вернется домой. Пару часов назад он вместе с Итаном отправился в магазин пополнить запасы продуктов, которых было недостаточно, чтобы прокормить «голодных мужчин». Их слова не мои. А Лила принимает душ.

Я сижу за кухонным столом в одной из рубашек Миши и джинсах. Здесь достаточно прохладно из-за того, что его мама в целях экономии всегда отключает отопление. Такова жизнь в Стар Гроув: половина города живет в нищете, с тех пор как, давным-давно, был закрыт завод. Мы также поступали в моем доме, иногда отключали тепло намеренно, а порой и непреднамеренно, когда я забывала оплатить счет или не хватало денег на его оплату.

Передо мной стоит чашка кофе и лежит дневник. Первые десять страниц довольно обычные, в них говорится о выпускном и любви к искусству, хотя ее слова и звучат немного депрессивно. Я понятия не имела, что она любила рисовать, но по нескольким рисункам в коробке можно судить, что у нее был талант. Приятно читать о ней в таком тоне, но потом описываемые вещи начинают приобретать мрачный оттенок и те теплые, воздушные чувства, которые я испытывала, узнав о наличии художественной жилки мамы, сменяются ознобом, особенно когда я добираюсь до части об отце. Сперва, встречаясь с ним, она казалась взволнованной. Взволнованной до такой степени, что можно было подумать, она находится под кайфом. Но затем радость стремительно угасала, напомнив мне те времена, когда поначалу она выглядела в порядке, а затем внезапно менялась.

Я больше не уверена, что знаю себя. Постоянно чувствую растерянность. Когда я смотрюсь в зеркало, то вижу не того человека, каким была прежде. Вместо глаз вижу два пустых отверстия. Вместо рта – сшитые губы. Не понимаю, что со мной происходит. Что изменилось во мне. Что заставляло меня чувствовать будто моя кожа облезает, когда я превращаюсь в другого человека, который даже не может ступить ни шагу, не предприняв больших усилий. Будь на то моя воля, вечность не вставала бы с постели.

До самой смерти.

Но я не могу сейчас так поступить. На мне лежит ответственность. Растущий в моем животе ребенок и мужчина, который всего через несколько недель станет моим мужем. Это ужасно, и не похоже на ту жизнь, которую, как я думала, хотела. Но ничего другого не остаётся, и, по правде, любая другая альтернатива столь же мрачна. Любой вариант моего будущего зачастую вызывает ужас.

Эта запись была сделана ею в восемнадцатилетнем возрасте перед тем, как выйти замуж за моего отца. Она была беременна моим старшим братом Дином. Ее мысли наводят ужас, тем более, что недавно я сама размышляла о своем будущем, в которое в общую картину вписываются дети. Но я не понимаю. Однажды отец сказал, что первое время она была счастлива, в таком случае, о каком начале говорил он? Когда было положено это начало? Судя по дневнику, она знала его всего шесть месяцев, и похоже уже тогда скатывалась в бездну отчаяния, которая мне очень хорошо знакома. Независимо от того, что я делаю или моих попыток изменить свою жизнь, в конце концов, меня настигает депрессия. Такое состояние всегда будет сопутствовать мне – мне и Мише. Я поняла это некоторое время назад, и все же пойду с ним до конца, всегда скрещивая пальцы на удачу, чтобы он об этом не сожалел.

А что если подобное случится?

Я извлекаю рисунок, сложенный в конце дневника, вместе с фотографией моей мамы, сидящей на кровати и прижимающей подбородок к коленям, ее волосы спадают на зеленые глаза, которые выглядят так похожими на мои. Она улыбается, но что-то не так в этой фотографии, словно она заставляет себя притворяться счастливой, или, может быть именно так она выглядела, когда была счастлива. Зачастую трудно понять, большую часть времени, что я ее знала, она казалась потерянной. Но здесь она таковой не кажется, но и на человека, у которого все хорошо, она не похожа. Интересно, а как выгляжу я?

На рисунке изображена ваза с одинокой розой в ней, надломленные и увядшие лепестки рассыпаны вокруг дна. Мне больно на это смотреть, потому что, будучи художником, могу догадываться, где блуждали ее мысли, когда она ее рисовала, ведь и сама там бывала.

– О Боже, Элла, как ты могла скомкать свадебное платье и впихнуть его в сумку. – Сердится Лила, и топая входит в кухню с охапкой материала и свернутым журналом. Она одета в рваные джинсы и розовую футболку, ее светлые с черными прядями волосы влажные. – Серьезно, зачем ты так сделала?

– Прости. – Я торопливо закрываю дневник, испытывая сожаления, что вообще его открыла. Возможно, я не была готова к его прочтению. Возможно, мне стоит отпустить прошлое. Дела у меня шли хорошо, и я даже не принимала лекарства. Но мне хочется понять ее. – Я и не подумала, когда его туда засовывала.

Лила выпускает нижнюю часть платья, придерживая верхнюю, и рассматривает ткань.

– Теперь оно все мятое. – Она прижимается носом к лифу платья и возится с одной из черных роз на нем. – Мы повесим его в ванной и отпарим мятые места.

– После того как ты приняла душ в ванной должно быть много пара. – Я подношу край кружки ко рту. – Можешь повесить его там прямо сейчас.

– Ага, а может там образовалось много пара после приема твоего душа. – Она закатывает глаза и недовольно отшучивается. – Вы и ваши душевые... Не понимаю этого.

– Что ж, а тебе следовало, – говорю я, не в состоянии сдержать улыбку, когда меня настигают мысли о Мише, его руках и языке. Темные мысли, которыми меня наводнил дневник, испаряются, как пар, идущий из кружки, хотя уверена, что они вернутся продолжи я чтение. – Ты действительно кое-чего лишаешься.

Она вешает платье на спинке стула и садится напротив меня.

– Тогда, возможно, мне придется попробовать это как-нибудь с Итаном.

Между нами устанавливается тишина, когда она открывает журнал, который принесла с собой, и я вижу, что он свадебный. Мы дружим почти два с половиной года, и до сих пор, порой, кажется, что едва знаем друг друга. Возможно, это из-за того, что я не могу говорить о серьезных вещах или потому, что нам обеим нравится хранить наши секреты.

– Итак, вы с Итаном, – заговариваю я, ставя кружку на стол. – Как у вас дела?

Она пожимает плечами, сдерживая ухмылку, и переворачивает страницу журнала.

– Хорошо, наверное.

– Ты типа любишь его? – Я имитирую млеющее состояние. В детстве у меня никогда не было подруг. Напротив, меня в основном окружали Миша и его друзья или мой брат и его друзья, поэтому иногда для меня странно вести себя по-девчачьи.

Лила опускает руку на стол, а затем скрещивает руки.

– Думаю, что да.

– Думаешь? – спрашиваю я. – Или знаешь? Потому что я слышала, что вам обоим это известно.

Она хмурит брови.

– Итан говорил Мише, что мы признались друг другу в любви?

Я киваю и делаю еще глоток кофе.

– Порой они так поступают. Рассказывают друг другу свои секреты, словно парочка девчонок.

– Ну, они же друзья, – говорит она. – Они должны делиться друг с другом.

Я киваю и задаюсь вопросом, а должна ли я поведать ей о своем страхе написать и произнести свои клятвы, поскольку такие вещи не могу обсуждать с Мишей. Она может помочь мне во всем разобраться. Пожалуй. Хотя не думаю, что она смогла бы помочь мне справиться со страхом перед свадьбой, а это возможно и является причиной того, почему я не могу написать клятвы.

Прежде чем я что-либо говорю, она внезапно с большой ухмылкой на лице поднимается со стула.

– Я чуть не забыла. У меня для тебя подарок.

– Зачем? – Выражение моего лица омрачается. Никто никогда не дарил мне подарки, кроме Миши, и я не очень люблю их получать.

– Ну так, для твоей же свадьбы. – Она закатывает глаза, словно я несу нелепицу, а затем направляется в комнату для гостей. И через несколько минут возвращается с большим розовым подарочным пакетом в руке. – Держи будущая невеста, – нараспев произносит она и вручает его мне. – Я собиралась тебе его отдать вчера, но ... ну, ты знаешь. Кое-что случилось.

– Да, знаю. – Я кладу пакет на стол. – Это не из-за моей паники по поводу свадьбы. Клянусь.

Она плюхается на стул, примостив локти на стол.

– Тогда что это было?

– Ерунда. – Я колеблюсь, и когда своим взглядом она давит на меня, решаюсь немного впустить ее в свою жизнь, тем более недавно мне стало известно, что и ее родителей нельзя назвать образцовыми. – Я просто беспокоюсь о будущем.

Она откидывается на спинку стула.

– Это нормально, Элла. Все испытывают беспокойство о своем будущем, особенно когда собираются пожениться и начать совместную жизнь с кем-то еще.

– Да, полагаю, что ты права. Наверное, мне стоит просто расслабиться. – Но даже произнося эти слова, мне не кажется такое возможным. Расслабиться. Конечно, это легко, когда Миша держит меня в своих руках или он внутри меня, и все остальное вокруг – реальность – не существует. Но находясь в одиночестве, без его поддержки, я слишком чувствительна к тому, что во мне присутствует, мрачность, которая в любой момент может обрушится на меня вместе с печалью – я могу потерять себя в любой момент.

Мы сидим в тишине, пушистые снежинки тают на окнах, оставляя тонкие полосы воды на стекле.

В конце концов Лила приподнимается и прилагает усилие выглядеть счастливее.

– Ладно, хватит грустить. Тебе нужно открыть мой подарок.

Я подозрительно смотрю на подарочный пакет, а затем открываю его. Внутри, завернутая в декоративную бумагу и скрепленная бантом, лежит коробка. Кладу ее на стол, затем развязываю бант и поднимаю крышку. Первое, на что я натыкаюсь – отделанная белым кружевом голубая подвязка. Я вынимаю ее и надеваю на запястье.

– Ты же знаешь, что это не так делается? – дразнит меня Лила, выпрямляясь на стуле. – И это твое что-то голубое¹.

– Так типично для тебя, – шучу я, на лице Лилы расползается улыбка, когда я перехожу к следующему предмету: серебряному браслету с подвеской в виде сердца.

– А это что-то взятое взаймы, – сообщает она мне. – Вернешь его после свадьбы.

– Он миленький, – говорю я ей, хотя это не совсем мой стиль. Но я ценю ее старания. – Правда я думала, что платье мое «что-то взятое взаймы».

Она отодвигает в сторону журнал и скрещивает руки на столе.

– Нет, ты можешь оставить платье себе и считать его чем-то старым. В любом случае, кроме болезненных воспоминаний, оно ничего не приносит.

– Ты уверена? – спрашиваю я.

– Абсолютно, – уверяет она, а затем указывает на коробку. – Возьми следующую вещь. Это может быть что-то новое.

Я направляю внимание обратно на коробку и вытаскиваю гораздо меньшую по размеру коробочку. Внутри лежит красная кружевная ткань, я вынимаю ее и демонстрирую.

– Боже мой, какая пошлость! – восклицаю я, крутя пальцами через то, что выглядит как отверстия для сосков.

Она хихикает.

– Пошло, но весело.

Я вздыхаю, просовываю руку в коробку и вытаскиваю украшенные блестками трусики.

– Это нижняя часть или что?

– Думаю, это именно то, что ты хочешь, – с нотками веселья в голосе произносит она. – Они могут и Миши пригодится.

Я фыркаю от смеха и бросаю стринги на кружевную ткань.

– Это что-то вроде сексуального набора?

Она пожимает плечами, рассматривая свои ногти.

– Я ходила в тот действительно сомнительный магазинчик с секс-игрушками и бельем и велела продавцу подобрать лучшие подарки для новобрачных.

Я снимаю с запястья подвязку и складываю ее в кучу со стрингами.

– Значит, ты и понятия не имела, что здесь?

– Ни капельки, кроме подвязки и браслета, их я добавила от себя. Но умираю от любопытства.

– Хорошо, теперь я действительно заинтригована. – Я запускаю руку внутрь и выуживаю следующий предмет – перьевую метелку с очень длинной ручкой. – А это для чего? – Я провожу пальцами по метелки и вздрагиваю. – Щекотно.

Она хихикает, накручивая прядь коротких волос на палец.

– Полагаю, в этом весь смысл, – произносит она, я протягиваю руку через стол и щекочу ей лицо. – Эй, какого черта? – Она смеется, когда я убираю вещицу. – Это предназначено не мне, и я абсолютно уверена, что ее используют не для щекотки лица.

– Вы с Итаном можете ей воспользоваться. – Я кладу плетку поверх груды остальных вещей и тянусь к последнему предмету, который находится в другой коробке, длинной и узкой.

– Ты действительно этого хочешь? – спрашивает она. – Поговорить о наших сексуальных жизнях.

Я, пожимая плечами, открываю верхнюю часть маленькой белой коробочки, наклоняю ее и оттуда выпадают батарейки.

– Ты постоянно рассказывала мне о парнях, с которыми спала. – Я подхватываю батарейки и морщу лоб.

Выражение ее лица омрачается, и она внезапно испытывает неловкость.

– Да, но я не сплю с каким-то там парнем. Я встречаюсь с Итаном, и в прошлом вы двое не всегда казались лучшими друзьями. – Она с любопытством выхватывает у меня батарейки и странный взгляд пересекает ее лицо.

– Да, в последнее время наши отношения улучшились, кроме того неважно ладим мы с Итаном или нет, ты всегда можешь поговорить со мной. – Говорю я ей, засовывая руку в узкую коробку. – Я просто не хочу знать всех подробностей… – Я умолкаю, доставая предмет. – Во имя всего святого, Лила. В смысле, я знала, что это сексуальный набор, но в самом-то деле?

Лицо Лилы приобретает пунцовый оттенок, она взрывается смехом, наклоняясь вперед.

– Меня интересовало, было ли это тем самым, когда выпали батарейки.

Я держу розовый вибратор с прикрепленной к нему странной передней частью, прикусывая губы, чтобы не расхохотаться. Лила, продолжая смеяться, протягивает руку через стол и забирает у меня вибратор. Затем она вставляет батарейки, поворачивает головку, и аппарат начинает гудеть. Смех соскальзывает с наших губ, когда она опускает его на стол, и тот вибрирует.

– А теперь представь, как приятно он ощущается, – произносит она, слезы катятся из ее глаз, а тело дрожит от смеха.

– Кто был продавцом: парень или девушка? – спрашиваю я, не прекращая смех.

– Парень, – отвечает она, пальцем тыкая вибратор, не давая ему упасть со стола. – Такой ползучий аппар... – она замолкает, когда задняя дверь распахивается. Порыв снежных хлопьев проникает в дом, как только Миша и Итан с несколькими пакетами в руках входят внутрь, оставляя снежные следы на полу.

Миша бросает взгляд на вибратор, на груду кружева и ткани с блестками, на перьевую метелку и, взрываясь от смеха, моментально роняет пакеты.

– Что мы, черт возьми, пропустили? – Он сжимает кухонную стойку в качестве опоры, когда его колени подгибаются.

Итан стоит у задней двери, выглядя растерянным, как будто не может понять, чем, черт возьми, мы занимаемся.

Лила складывает пальцы домиком и откидывается назад в кресле.

– Мы играли в игру.

– В какую игру? – удивляется Итан, и недоумение сменяется пошлым взглядом. – Посмотрим, кто засунет его глубже...

Лила прерывает его, поднимает вибратор и швыряет через комнату. Он пролетает мимо его головы и ударяется о дверь, продолжая вибрировать.

– Даже не продолжай, Итан Грегори.

Мы все ненадолго погружаемся в неловкое молчание, а после взрываемся хохотом. И продолжаем смеяться, пока Миша не поднимает вибратор и не выключает его. Гудение прекращается, и он, подмигивая мне, кладет его передо мной на стол, и возвращается к брошенным пакетам с продуктами.

– Мы подумываем о вечеринке, – объявляет он, складывая сумки на кухонный стол.

Я корчу лицо, упаковывая вибратор, белье и метелку в пакет.

– Серьезно?

Он вытаскивает коробку хлопьев из пакета.

– Вроде мальчишника и девичника.

– Разве они не должны проходить раздельно? – спрашиваю я, отталкивая сумку в сторону.

– И со стриптизершами, – добавляет Лила, Итан кидает на нее странный взгляд, снимая куртку и вешая ее у задней двери.

– Да, мы могли бы это устроить, но я предпочитаю вечеринку с тобой, – говорит Миша. – А, когда все закончится, ты сможешь раздеться для меня. На мой взгляд так намного лучше.

– TMI², – произносит Итан с раздраженным вздохом, складывая пакеты, которые он нес, на столешницу.

Миша закатывает глаза и поворачивается ко мне.

– Так ты согласна?

– На вечеринку? – уточняю я. – Наверное.

– Наверное? – спрашивает он, убирая коробку с хлопьями в шкаф. – Нам необязательно, если ты не хочешь.

– Все в порядке. Вечеринка звучит отлично. – Я встаю со стула и иду через кухню к нему. По пути пересекаюсь с Итаном, когда тот направляется к Лиле. Он шепчет что-то ей на ухо, а после они вдвоем уходят в гостевую комнату. Итан бормочет, что они скоро вернутся.

Я принимаюсь помогать Мише распаковывать пакеты и убираю консервы в шкаф.

– Кого планируешь позвать? – спрашиваю у него.

Он пожимает плечами и открывает холодильник, убирая галлон молока.

– Лишь народ, с которым мы зависали. Тех, кто все еще живет здесь.

Я закрываю шкафчик и наклоняюсь к столешнице.

– Тогда, вероятно, это почти все, – бормочу я, а затем про себя вздыхаю. – Собираешься играть на этой вечеринке?

Он закрывает дверь холодильника и возвращается к пакетам.

– Хочешь, чтобы я играл?

– Если сам этого хочешь. – Мой взгляд прикован к полу.

Он молчит, а я продолжаю разглядывать линолеум, пока его ботинки не появляются в поле моего зрения, а затем приподнимаю подбородок, встречаясь с его глазами.

– Что? – спрашиваю я, когда он с подозрением смотрит на меня.

– Что значит, что? – Он встает передо мной, его куртка по-прежнему усеяна влажнымиследами от падающего снаружи снега. – Тебя это беспокоит, и я хочу знать причину.

– Меня это не беспокоит. – Начинаю протестовать, но он нацеливается на меня с предупреждающим взглядом. – Просто это будет первая вечеринка, на которой мы будем присутствовать как пара.

– И?

– И, насколько мне известно, многие люди, которые приходили на те вечеринки... девушки ... – я подбираю правильные слова, которые не заставят меня звучать как ревнивая идиотка, но их нет, поэтому я решаю просто быть грубой. – С которыми ты трахался.

Он морщится, но потом быстро успокаивается.

– Знаю, но это все в прошлом. Главное то, что в конце вечера, я снова и снова буду трахать тебя. На самом деле, я буду трахать тебя каждую ночь до конца твоей жизни. – Он игриво улыбается мне, а я рукой шлепаю по его груди.

– Что? – невинно произносит он, прижимая мою руку к своей груди. – Ты бы предпочла, чтобы я сказал «заниматься любовью»? – Пальцем он задевает кольцо на моем пальце. – Потому что мы и этим можем заняться. – Одним молниеносным движением он проводит ладонью по моему боку, сжимает бедро и кружит меня. Надавливает на поясницу и прижимается ко мне, когда я хватаюсь за столешницу, чтобы удержаться.

– Это действительно зависит от тебя. – Его дыхание ласкает мое ухо, прежде чем он отводит свой рот, чтобы прикусить мочку моего уха.

Его грудь впечатывается в мою спину и меня охватывает дрожь, а он смеется.

– Конечно же, при занятии любовью вибратор не понадобится, – замечает он.

– Это подарок от Лилы.

– Будет забавно. – Его голос звучит сипло.

– Забавно для меня или для тебя? – шучу я.

Он наклоняет голову ко мне, медленно втягивая воздух, щекоча своими волосами заднюю часть моей шеи.

– Продолжай в том же духе, милашка, и мы это выясним.

– Может именно к этому я и стремлюсь. – В ожидании его реакции кусаю губу.

Он замирает, и я чувствую, как он елозит бедрами.

– Клянусь Богом, ты станешь моей погибелью. – Его губы легонько прикусывают заднюю часть моей шеи, и прежде чем отступить, трется об меня бедрами. Я поворачиваюсь, и мы вновь принимаемся раскладывать продукты.

Я заметила, как он пару раз посмотрел на закрытый дневник на столе, но ничего не сказал. В конце концов, решаю ответить на вопрос, который я знаю, он хочет задать, но не собирается, потому что понимает, что для меня лучше самой завести об этом речь.

– Я немного его почитала, – признаюсь ему, вставая на носочки и убираю банку бобов на верхнюю полку.

– И как все прошло? – небрежно спрашивает он, роясь в последнем пакете с едой.

Я запрыгиваю на стойку и свешиваю ноги вниз.

– Напряженно.

– Почему?

Я пожимаю плечами.

– Ее преследовали мрачные мысли, и я обнаружила, что, выходя замуж за папу, она была беременна Дином.

Он встает передо мной и заставляет мои ноги раздвинуться, устраиваясь между ними.

– Правда?

Я киваю, сжимая коленями его тело.

– И она была напугана.

– Материнством? – Его руки прижимаются к моим бедрам.

– И будущем. – Слезы жалят мои глаза. Слова задевают за живое. Болезненный, ноющий нерв, спрятанный глубоко в моем сердце. Я массирую грудь, пытаясь избавиться от боли.

Чувствуя мою панику, Миша тут же обхватывает меня руками. Как только я оказываюсь в его объятиях, мне становится лучше, легче. Он обнимает меня, и я делаю вдох. Дышать. Дышать. Дышать. Я зарываюсь лицом в его грудь, и он, как всегда, меня поддерживает. Всякий раз.

– Ты действительно уверен, что хочешь всего этого до конца своей жизни? – бормочу ему в грудь.

– Больше всего на свете, Элла Мэй. – Он целует меня в макушку. – Я знаю это с того дня, как мы встретились.

Слезы стихают, когда я смотрю на него.

– Ты знал, что захочешь взять в жены сумасшедшую соседскую девчонку, когда тебе было четыре года?

Он кивает, удерживая мой взгляд.

– Может быть, не в жены, но я знал с того момента, как увидел тебя, что хочу тебя в своей жизни навсегда.

На глаза вновь возвращаются слезы, но на этот раз не из-за паники, а от подавляющего изобилия эмоций, которые я испытываю к нему. Черт возьми, они такие мощные. Слишком сильные. Чувства росли на протяжение многих лет, начиная с момента нашей первой встречи.

– Ты всегда был рядом со мной, – произношу я. – Независимо от того, какой занозой в заднице я была.

Он улыбается.

– И несмотря на то, что ты никогда не признаешься в этом, но и ты была рядом со мной, каждый раз, когда я нуждался в тебе.

Мне хочется возразить, но не делаю этого, чтобы не испортить момент.

– Только ты и я против всего мира, – шепчу я, и слезы капают из глаз, стекая по моим щекам.

Он берет меня за подбородок, откидывает голову назад и наклоняется, чтобы поцеловать.

– Навеки вечные.

Глава 5

Миша

Четыре года...

Я люблю проводить время с отцом, особенно, когда он возится с машинами, ведь только в такие моменты, он действительно разговаривает со мной и мы вместе чем-то занимаемся. Сейчас он чинит «Челленджер», а я играю с игрушечной машинкой, катая ее очень быстро взад-вперед по бамперу автомобиля.

– Миша, можешь передать мне гаечный ключ? – просит отец, не поднимая головы из-под капота. Машина, которую он восстанавливает очень старая, и кажется, он возится с ней уже вечность. Понятие не имею, почему он просто на ней не ездит. Как по мне, выглядит она довольно забавно, да и со всех сторон окрашена разноцветной краской.

Я спрыгиваю с бампера и копаюсь в его ящике с инструментами, который находится рядом с черным входом, пока не нахожу ключ, а затем возвращаюсь и передаю его отцу.

– Спасибо, – бормочет он и снова приступает к работе над двигателем.

Я вынимаю сок из холодильника, прислоняюсь к бамперу и смотрю на дом соседей. Он идентичен моему, но там повсюду разбросан мусор и автомобильные запчасти, и кажется, что никто никогда не делает уборку.

Я намереваюсь вернуться к багажнику, когда дверь распахивается, и девочка, живущая по соседству, выходит на улицу. Она выглядит так, словно вот-вот расплачется, впрочем, как и всякий раз при каждой нашей встрече. Ее волосы идентичны нашему красному почтовому ящику, а глаза, которые постоянно на мокром месте, напоминают мне листья. Девочку зовут Элла. Похоже, причиной этих слез является ее мама, постоянно кричащая на нее, либо мусор, который ежедневно заставляют выносить ее родители. Какова бы ни была причина, она неизменно выглядит так, будто вот-вот даст волю слезам. Однажды я спросил своего отца, почему соседи вечно ругаются, и он ответил, что у них неблагополучная семья.

Я хватаю еще один пакетик сока из холодильника и, выходя из гаража, машу ей рукой. Она в ответ мне не машет, но, как правило, поначалу, она испытывает смущение, будто считает меня бугименом или чем-то вроде того. Опустив голову, она утирает слезы и спускается по ступенькам. На ней нет обуви, а бетон под ее ногами должно быть раскален от жары.

– Привет, Элла, – снова здороваюсь я и шагаю к забору, разделяющий наши дома.

Она стоит возле своего дома, скрестив руки и упершись взглядом в землю. Она мало разговаривает, а когда все-таки говорит, ее взгляд устремлен на ноги, либо на землю или на деревья.

Из дома до меня доносится вопль ее матери, указывающей Элле о необходимости помыть посуду. Моя мама говорит, что я еще мал для мытья посуды, хотя папа утверждает, что мне следует больше помогать.

Все то время, пока крик ее матери доносится из дома, Элла вытирает глаза рукой. Мне интересно, прячется ли она от нее. В конце концов, вопли прекращаются, и Элла осмеливается поднять на меня глаза.

Я держу один из пакетиков сока и предлагаю его ей в надежде, что однажды она согласится прийти ко мне в гости.

– Хочешь сок?

Она смотрит на меня долгим взглядом, а затем медленно направляется в мою сторону. Останавливается у газона и выглядит так, словно боится подойти ближе, поэтому я протягиваю руку через забор. Она смотрит на пакетик сока, затем подбегает и забирает его.

– Спасибо, Миша, – тихо благодарит она, отступая назад, и просовывает соломинку в пакетик.

– Пожалуйста, – отвечаю я. Она принимается прихлебывать сок через соломинку.

Я ощущаю перед ней вину. Мне кажется, что родители о ней не заботятся: каждый раз, когда я предлагаю ей перекусить, она напоминает человека, постоянно испытывающего жажду и голод. Несколько раз я пытался пригласить ее к себе поиграть, но она никогда не соглашается.

– Миша, иди сюда, – из гаража кричит папа, его голос звучит очень свирепо. – Мне нужна твоя помощь.

Элла мгновенно отпрянывает назад, ее глаза округляются.

– Пока, Миша.

– Тебе надо бы заглянуть ко мне, – кричу я и просовываю свою игрушечную машинку через отверстие в заборе. – Это моя любимая, но я позволю тебе поиграть с ней.

Она смотрит на машинку, а затем оглядывается на свой дом.

– Думаю, мама разозлиться.

– Можешь ненадолго ко мне зайти, – предлагаю я. – Потом, когда твоя мама выйдет тебя искать, перелезай через забор. Кроме того, очень весело наблюдать, как мой отец чинит машину.

Ее взгляд мечется между домом и машинкой в моей руке, но, в конце концов, она спешит вернутся обратно к своему дому. Кажется, она собирается зайти внутрь, но вместо этого хватает пластиковую коробку, которая похожа на ту, в которой я храню все свои игрушечные автомобили. Перетаскивает ее к забору и забирается на нее. Делает большие глотки сока, а затем передает пакетик мне, и я отступаю назад, когда она перелезает через забор. Элла приземляется на колени и немного их обдирает.

– Ты в порядке? – спрашиваю я у нее.

Она кивает головой и, выглядит так, будто ей совсем не больно, отряхивает грязь и поднимается. Выхватывает у меня сок и игрушечную машинку, вызывая тем самым улыбку на моем лице. И я вместе с ней возвращаюсь к гаражу, счастливый, что наконец-то заставил ее перелезть через забор.

Элла

Шесть лет...

Мне очень нравится мой сосед Миша. Сперва он меня немного пугал, потому что вел себя очень мило, раньше никто и никогда не был так добр по отношению ко мне. Но теперь он не очень-то и страшен. В школе он всегда делится со мной соком и печеньем, а когда Дэйви Страфорд дернул меня за волосы и заявил, что я мерзкая, потому что хожу в рваной одежде, Миша толкнул его и сказал, что от него несет тухлыми яйцами.

Учительница рассердилась на него, а затем по возвращению из школы и его отец отругал. В течение трех дней ему не разрешали играть со мной, потому что был наказан своими папой и мамой, но вот прошли эти три дня, и я снова могу прийти.

Сегодня очень жаркий день, поэтому, прежде чем пойти к нему, я достаю два эскимо из морозилки. Мои ботинки вновь прохудились, так что я даже не утруждаюсь надевать их. Мама орет, чтобы я вынесла мусор, и мне приходится вернуться и вытащить мешок из ведра. Она постоянно кричит, чтобы я выносила мусор и мыла посуду. Порой мне становится грустно, потому что я от этого устаю, но отец говорит, что мама больна, и мы с братом должны быть добрыми и помогать ей, а ему надо выходить по вечерам «очистить голову и сделать перерыв».

Мешок для мусора оказывается очень тяжелым и оставляет грязный слизистый след на кухонном полу, когда я вытаскиваю его, волочу по ступенькам и бросаю в большой мусорный бак. Я закрываю крышку, спрыгиваю с тротуара и перелезаю через забор.

Включены разбрызгиватели, трава вся мокрая и грязная, но тем не менее бегу по ней, намочив нижнюю часть джинсов. Между пальцами ног застревает грязь. Я скачу по тротуару, оставляя на бетоне следы до самой задней двери дома Миши.

Только собираюсь постучать в дверь, как до меня доносится звук плача из гаража. Дверь открыта и, что странно, не видно «Челенджер» папы Миши, хотя тот всегда стоит здесь. Он постоянно работает над ним и злится. Когда я вхожу в гараж, вижу сидящего спиной ко мне Мишу на том месте, где стояла машина. Похоже, это он плачет, что для меня необъяснимо. Обычно я лью слезы, а Миша всегда улыбается.

– Миша, – зову я и плач прекращается.

– Элла, я не могу сегодня играть, – тихо отзывается он, и судя по всему старается вытереть слезы.

Я расхаживаю перед ним, но он не обращает на меня внимание, тогда я сажусь на пол. Он кладет руки на колени и из-за его опущенного на землю взгляда мне видна только макушка его головы.

– Миша, что случилось? – спрашиваю я, фруктовое мороженое на палочке холодит мою руку.

Он качает головой, а затем его плечи начинают дрожать, когда он вновь принимается плакать.

– Отец забрал машину и уехал.

– Уверена, что он скоро вернется. – Успокаиваю его я, не понимая причины его слез. Мой отец постоянно уезжает на своей машине.

Он качает головой и поднимает на меня свой взгляд. Глаза Миши имеют очень красивый голубой цвет, однажды я видела такого же цвета бисерины, используемые мной для браслета, который мы делали в школе. Сейчас его глаза невероятно широко распахнуты и блестят, как те бисерины, и выглядит он таким опечаленным. Отчего и мне хочется расплакаться.

– Нет, не вернется, – отвечает он, слезы скатываются по его щекам и падают на землю. – Никогда. Мама сказала, что он сбежал и больше не вернется домой.

Я помалкиваю. Мой папа тоже однажды уехал, по крайней мере, так мне говорила мама, но вскоре он вернулся домой, и по словам мамы, наверное, оттого, что не смог найти куда еще пойти. Но порой она рассказывает истории, которые я считаю выдумкой.

Я придвигаюсь поближе к Мише, не зная, что ему сказать, и вместо слов протягиваю эскимо. Он смотрит на мороженное, а слезы продолжают течь из его глаз, но, в конце концов, забирает лакомство из моей руки. Он снимает обертку, я тоже ее снимаю, а потом сижу с ним, пока он плачет, ведь, когда я расстроена, мне всегда становится лучше от его присутствия рядом со мной. Спустя долгое время, после того, как эскимо растаяло в наших животах, его слезы прекращают литься. Миша, наконец, встает и вытирает глаза тыльной стороной руки. Я тоже встаю на ноги и придумываю, что сказать.

– Хочешь что-нибудь поделать? – спрашиваю я.

Он бросает на меня взгляд, по-прежнему полный грусти, но затем кивает головой.

– Да, чем ты хочешь заняться?

Я улыбаюсь и беру его за руку.

– Всем, чем захочешь, – отвечаю я. Как правило, он делает что-то для меня, но сегодня мы должны заняться тем, что развеселит его.

Он что-то обдумывает, а затем в его глазах мелькает малейшая искорка.

– Как насчет пряток?

Я киваю, после чего мы играем до тех пор, пока не смеркается, и на смену печальному дню приходит славный, ведь мы проводим его вместе.

Глава 6

Миша

Тем же вечером, я легонько стучу по двери и захожу в свою комнату. Элла лежит на животе с раскрытым дневником. Как бы мне хотелось, чтобы она прекратила его читать. Насколько я могу судить, она чувствует себя лучше, имея у себя какие-либо вещи ее матери. Однако по ее глазам видно, чтобы ни было написано в дневнике это ее печалит. Она уже некоторое время не принимает таблетки и несколько месяцев не посещает своего терапевта, во всяком случае, я этого не замечал. Ее состояние стабильное и хорошо бы оно таким оставалось. Но я не буду становиться той сволочью, которая запретит Элле читать дневник погибшей матери.

Поэтому держу рот на замке и наблюдаю за ней. Она прекрасна: каштановые волосы, заколоты на затылке, несколько волнистых прядей выбиваются из прически и обрамляют ее лицо, на ней черно-красное облегающее платье, а на ногах черные туфли на высоком каблуке.

– О мой бог, как же ты сексуальна, – восхищаюсь ею и поправляю себя, изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не захлопнуть дверь и не взять ее сзади. Но народ уже начал подтягиваться на вечеринку, так что я оставляю эту затею.

Итан вызывается всех запустить, хотя, поначалу он был не в восторге от самой идеи вечеринки. Понятие не имею о причинах: когда мы были моложе, он любил такие развлечения. Они были нашей фишкой, и, пожалуй, чаще всего мы их устраивали в моем доме нежели где-либо еще, благо мою маму это не волновало, поскольку мы всегда потом тщательно убирались. Я подсмеивался над Итаном, когда мы ехали в машине и говорили о событиях, произошедших в нашей жизни за последние полгода. Подозреваю, что по возвращению в Вегас они с Лилой упакуют вещи и снова отправятся в путь, попытаются воплотить его мечту жить в горах. Что странно: Лила не относится к такому типу людей, во всяком случае, когда я только с ней познакомился, но сейчас она изменилась. Выглядит менее стильной, и не хочется говорить, но сперва я считал ее испорченной богатой девчонкой. Однако, она не такая. На самом деле она очень милая.

Сквозь длинные ресницы Элла бросает на меня взгляд, ее глаза скользят по моим черным джинсам, шипованному ремню, футболке с логотипом группы Пинк Флойд, и прикусывает губу.

– Ты тоже хорошо выглядишь. – Она закрывает дневник и приподнимается. – Пытаешься произвести впечатление на кого-то конкретно?

Я закатываю глаза и прохожу в комнату, отпихивая по пути рубашку.

– Только на тебя.

– Да, пожалуй, мне это известно. – Она смотрит вниз на свою руку, сгибая и выпрямляя перед собой пальцы, на одном из которых сверкают бриллиантики и черный камень ее обручального кольца. – Но в отличие от меня, у тебя нет кольца, которое бы говорило, что ты не свободен.

– Так отдай мне мое кольцо, – предлагаю ей. – И я его надену.

Она качает головой, поднимается с кровати и одергивает платье, которое в полный рост выглядит намного короче.

– Ни за что. Ты не увидишь его до свадьбы. – Она замолкает и кладет руки на бедра. – Да это и неважно. Если какая-нибудь девчонка к тебе подкатит, я надеру ей зад.

– Вот это моя дерзкая девочка. – Я страстно ее целую, а затем поднимаю палец, когда у меня появляется мысль. – Идея. – Я возвращаюсь обратно к двери. – Ты иди и начинай веселиться, а я позабочусь о проблеме с кольцом.

Она выглядит озадаченной, но следует за мной из комнаты. Элла присоединяется к небольшой группе в гостиной, а я направляюсь к входной двери. Натягиваю куртку и выхожу на крыльцо в снежную погоду. В доме через дорогу горят рождественские гирлянды, откуда-то доносится громыхание музыки. Я спускаюсь по лестнице, бросаюсь в гараж и включаю там свет. С верхней полки вытаскиваю коробку и ставлю ее на стойку. Пока я просматриваю автомобильные детали, в кармане трезвонит телефон. Я вытаскиваю его из кармана и на ярком экране высвечивается имя моего продюсера Майка Эндерли. Нажимаю кнопку «ответить» и подношу телефон к уху.

– Немного поздновато для звонков, – отвечаю я, стараясь удерживать телефон около уха одновременно ковыряясь в содержимом коробки.

– Знаю, но не смог дождаться утра, чтобы поделиться новостями, – его голос звучит счастливее обычного. Чаще всего он полностью в делах и раздражен.

– Какими новостями? – я выуживаю из коробки О-образное кольцо и улыбаюсь своей хорошей идеей.

– А такими, что ты отправляешься в турне?

Я едва не роняю кольцо.

– Рокинг слэм тур? – уточняю я. Это турне, в которое я пытаюсь попасть на протяжении последних нескольких месяцев, в нем принимает участие огромное количество моих любимых групп, музыкантов, которых я боготворю. И мне придется находиться в дороге три месяца.

– Тот самый, – весело восклицает он. – Так что тащи сюда свою задницу, будем праздновать.

Уголки моих губ опускаются вниз.

– Не получится. Я в Вайоминге, готовлюсь к свадьбе. Вчера вечером тебе говорил.

– О, точно, забыл. – Он вздыхает. – Что ж, поторапливайся с женитьбой и возвращайся обратно праздновать. Твой отъезд уже через пару недель, а нам еще надо закончить запись.

Твою мать.

– Ага... но я не уверен, что смогу поехать.

– Что, черт возьми, значит, ты не уверен, что сможешь поехать! – восклицает он. – Мы несколько месяцев пытаемся протащить тебя в это турне.

– Понимаю, – отвечаю я. – Но я подумать не мог, что это действительно может случиться, но сейчас у меня много всяких дел.

– Но это произошло, и ты едешь, – строгим тоном произносит Майк.

– Послушай, я не утверждаю, что не хочу. Я лишь говорю, что мне сперва нужно все обсудить с Эллой. Она должна быть согласна с моим отсутствием на такое длительное время.

– А если не согласится? – ошеломленно спрашивает он. – Тогда что?

– Я никуда не поеду. – Больно такое говорить, но это правда. Она для меня важнее всего на свете, и, если она не захочет, чтобы я отсутствовал в первые месяцы нашего брака, тогда и мне оно не надо. Вот так все просто.

Из дома начинает доноситься музыка, и я быстро надеваю металлическое кольцо на свой безымянный палец в надежде ослабить беспокойство Эллы.

– Слушай, мне пора. Я позвоню тебе через неделю, когда вернусь в город.

– Тебе лучше не отказываться, – бурчит он, и я сбрасываю звонок, прежде чем он примется за свои тирады, как это часто бывает.

Убрав телефон в задний карман, я возвращаюсь в дом, гадая, как Элла отреагирует на новости. Я так и вижу, как она делает вид, что все отлично, но в глубине души не желает моего отъезда. Она хорошо скрывает свои чувства, поэтому, если я намереваюсь отправиться в турне, мне необходимо убедиться, что она целиком и полностью не против этой затеи. Любое сомнение, и я остаюсь. Кроме того, как бы весело не было в турне, наша маленькая жизнь в Сан-Диего хороша, и зачем ее разрушать?

Да все потому, что быть частью этого турне моя мечта.

Нахмурившись при этой мысли, я закрываю за собой заднюю дверь и вхожу в кухню. Итан сидит на столе и выпивает из красного пластикового стаканчика, Лила смеется над какими-то его словами и наливает себе напиток за стойкой. Еще одна парочка болтает перед кухонной раковиной. Мы вместе ходили в школу, но я не могу вспомнить их имен. Машу им рукой в ответ на их «как дела», а затем направляюсь в гостиную.

– До дна. – Итан поднимает свой стаканчик, как раз в тот момент, когда я прохожу мимо него, произносит за что-то тост, а затем запрокидывает голову назад и выпивает напиток.

– Уже напился? – спрашиваю я. – Минут через десять, ты, вроде бы собирался играть на барабанах.

– Не-а, – отвечает он, но налитые кровью глаза говорят об обратном. – К тому же, я прекрасно играю на них даже в пьяном состояние.

– Миша, сделать тебе выпить или налить шот? – кричит Лила, держа в руке бутылку апельсинового сока.

– Нет, спасибо, – отвечаю ей, вынимая пиво из холодильника возле дверного проема. – Лучше пиво.

Она понимающе кивает, ставит сок на столешницу рядом с бутылками водки, текилой, «Бакарди», и грудой пластиковых стаканчиков. С тех пор, как около года назад Элла отчитала меня из-за моего пьяного поведения, мне стало легче удерживаться оттого, чтобы не напиваться до потери сознания, и теперь как правило обхожусь несколькими бутылками пива. Сперва было тяжко, но теперь чувствую себя норм.

Я открываю бутылку и прохожу в заполненную сигаретным дымом гостиную, позволяя изумительному крепкому дыму осесть в легких. Даже через пару лет после отказа от привычки курить, за минусом нескольких срывов, у меня по-прежнему текут слюни.

Перед вечеринкой мы с Итаном отодвинули диваны в сторону, освобождая место для барабанов, которые забрали из его дома по возвращению из продуктового магазина. Моя старая гитара опирается на микрофонную стойку. В углу рядом с небольшой искусственной рождественской елкой, украшенной красными и серебряными шарами и мишурой, размещаются усилитель и бас-гитара. Без понятия кто будет играть на бас гитаре, но на всякий случай оставил ее там. Я знаю много людей, которые играют на басе и было бы неплохо иметь хорошее звучание, даже если это всего лишь обыкновенная вечеринка. Такое чувство, что я прощаюсь, ведь через несколько дней состоится моя свадьба и, наконец, начнется моя жизнь с Эллой, а эта жизнь станет воспоминанием обо всем, что мы имели и что привело нас к этому моменту.

Только я собираюсь подойти к гитаре, как замечаю Эллу, сидящую на спинке дивана с красным пластиковым стаканчиком в руке. Высокий, тощий парень, чье имя, кажется Броди, стоит перед ней что-то бормоча и разглядывая ее ноги и декольте. Я подхожу и запрыгиваю на спинку дивана рядом со своей девушкой. После чего обхватываю ее плечо. Я знаю, что веду себя по-собственнически, и знаю, что у нее ни с кем ничего не будет, но это не означает, что я позволю какому-то парню смотреть на нее так, будто он может ее съесть. Ему повезло, что я ему не врезал. Элла моя, и ему надо бы отвалить.

– Эй, куда ты подевался? – спрашивает меня Элла. Броуди бросает на меня тревожный взгляд, а после уходит, не сказав ни слова.

– Достать это, – отвечаю я, показывая пальцы.

Она берет меня за руку и проводит пальцем по металлическому кольцу.

– Ты в самом деле надел кольцо на безымянный палец?

Я ослепляю ее своей самой очаровательной улыбкой, от которой я знаю у нее все в животе переворачивается.

– Теперь всем известно, что я не свободен.

Она делает глоток напитка и облизывает губы.

– Какая жалость. А я с нетерпением ждала, когда надеру задницы всем девицам, которые сегодня принялись бы подкатывать к тебе.

– Бьюсь об заклад, так бы ты и поступила, – бормочу я, наклоняюсь вперед и слизываю каплю алкоголя с ее губы. – «Бакарди», да?

Она пожимает плечами и запрокидывает голову назад, чтобы сделать большой глоток.

– Решила сегодня повеселиться. И немного напиться.

Я осторожно поглядываю на нее.

– Не уверен, что мне это нравится. Пьяная Элла иногда может быть злобной. И похотливой.

– Эй. – Она сдерживает улыбку и прижимает свою руку к моему бедру, крепко его сжимая. – Я не злобная пьяница.

Я раздумываю, отпивая глоток пива.

– Вспоминаю кое-какую истерику по поводу проигранной игры в покер. Ту самую, когда ты пьяная бросалась в меня жетонами.

Она прищуривается.

– Только из-за твоего самодовольного поведения.

– Самодовольство из-за выигрыша и за получения тебя голой.

– Возможно, сегодня вечером я напьюсь достаточно, и ты сможешь лицезреть меня голой. Но только если прекратишь называть меня злобной пьяницей. – Она соскакивает с дивана, моя рука спадает с ее плеча. – И, кстати, ты бываешь таким же, когда напиваешься.

– В каком смысле?

– Похотливым и злым одновременно.

Я поднимаю пиво и показываю на него пальцем.

– Вот поэтому я и присосался к этому. – Я спускаю ноги с дивана и поднимаюсь. – Так какую песню ты хочешь, чтобы я исполнил?

Она постукивает пальцем по губе, и в ее зеленых глазах появляется игривый взгляд. Она уже пьяна, а это значит, что сегодня мои руки будут заняты.

– Как насчет той слова которой вытатуированы на твоих ребрах? Ту, что ты для меня написал, но я никогда не слышала ее исполнение?

Я непроизвольно касаюсь ребра, где под тканью рубашки скрыт текст татуировки.

– Я никогда ни для кого не пел эту песню. И я к этому не готов.

– Почему?

– Потому что... – Я ковыряю влажную пивную этикетку. – Потому что я написал ее для тебя.

– Ладно... – она хмурится, выглядя сконфуженной. – Тогда исполни для меня сейчас.

Мой взгляд скользит по заполненной комнате шумными и пьяными людьми.

– Не думаю, что прямо сейчас смогу ее исполнить.

– Почему нет?

– Потому что она личная. – И она много для меня значит и последнее чего мне хочется исполнять эту песню в присутствии кучки народу, когда не пел даже ей. Помимо всего прочего я немного нервничаю, чтобы исполнить ее для нее, она очень глубокая.

Элла растерянно на меня смотрит, и я делаю вздох, понимая, что веду себя странно.

– Когда я ее написал, стихи малость выбили меня из колеи, потому что тогда я впервые... тогда я понял, что думаю о тебе... как сейчас.

– Но теперь мы оба знаем о твоих чувствах, – замечает она, глядя на металлическое O-образное кольцо на моем пальце.

– Да. – Я провожу пальцем по ее скуле. – И когда я исполню песню впервые, мне хочется, чтобы были только мы вдвоем.

– Тогда чуть позже? – надеется она.

– Или может быть в медовый месяц, – отвечаю я и улыбаюсь ее разинутому рту. – Что? Думала я ничего не запланировал?

– Но свадьба была отложена. – Она вытягивает шею и смотрит через плечо, как все больше людей входят в гостиную. – Если ты планировал медовый месяц, тогда как бы его перенес?

– Потому что он намечен через несколько недель после нашей свадьбы. – И до меня вдруг доходит, что, если я отправлюсь в турне, мой план на медовый месяц покатится к черту. Я экономил деньги, забив на поедание фастфуда и принося вместо этого с собой ланч, чтобы забронировать билеты – делал подобную фигню, чтобы скопить немного денег. Трехдневный круиз является простым и типичным видом медового месяца, идеально подходящий нам, так как в течение большей части нашей жизни мы не делали ничего простого и обычного.

– Так куда мы поедем? – заинтригованно спрашивает она меня, прижимая локти к бокам. Мимо нас проходит парень, которого кажется зовут Дэл, пьяный в хлам и в шапке Санта-Клауса, и напевает абсолютно невпопад «Мы желаем вам веселого Рождества».

– Э, нет. Это сюрприз, – скрытничаю я, сопровождая ее в переднюю часть комнаты и вижу махающего мне Итана. Рядом с ним стоит Джуд Тейлор, довольно хороший басист, и я понимаю, что они готовы оторваться. – Мне нужно идти на сцену.

Она, стоя посреди толпы, сжимает стаканчик. С каждой секундой звуки голосов становятся все громче, а комната наполняется дымом. Я знаю, что, если здесь соберется еще больше народу, вскоре начнется крушение мебели. Раньше мне на это было наплевать, но сейчас становится стыдно, и я мысленно делаю заметку, что необходимо будет всех прогнать прежде, чем до этого дойдет.

– Исполни ту песню, – кричит она, когда я отворачиваюсь и иду к болтающему с Джудом Итану. – Которую ты играл в кофейне, когда я впервые вернулась из Вегаса.

Я очаровательно улыбаюсь ей.

– Ту самую, когда ты приревновала меня?

Она высовывает свой язык.

– Кензи – шлюха и стерва. Ты должен быть благодарен, что я спасла твою задницу.

Я прижимаю руку к сердцу.

– Ты ревновала. Признайся.

Она свирепо смотрит на меня, но уголки ее губ так и стремятся поползти вверх.

– Если только совсем чуть-чуть.

– Я так и знал. – Я подмигиваю и начинаю оборачиваться.

– Если захочешь, исполни кавер той песни, которая ранее играла в ванной, – просит она. – Мне она нравится.

– Нравится песня? – уточняю я, смотря на нее через плечо. – Или воспоминания с которыми она связана?

– И то, и другое, – коротко отвечает она и запрокидывает назад голову, чтобы выпить. В платье проглядывается ложбинка между грудей, и от понимания, что я не единственный парень в комнате, пялящийся на нее, качаю головой. Но потом на моем лице появляется улыбка от сознания, что я единственный парень в комнате, который может быть с ней.

Она убирает стаканчик ото рта и ее обвиняющий взгляд устремляется на меня, словно знает к чему прикованы мои глаза. Я отвожу от нее взгляд и направляюсь к микрофону. Ставлю свое пиво на пол рядом со стеной, беру гитару и перекидываю ремень через плечо, проведя пальцами по инициалам, которые я вырезал сзади. Я купил эту гитару в тринадцать лет на распродаже за пять баксов. Это была моя первая гитара, и, хотя мне потребовалось немного времени, чтобы освоить ее, я любил играть на ней. Есть нечто в музыке и текстах, что помогает мне выразить себя, даже когда это дается с трудом.

В первый раз я заиграл, осознав свои чувства к Элле, чувства, которые намного глубже, чем просто чувства к другу. Она стояла посреди толпы, танцуя в одиночестве, как делала много раз до этого, ее руки находились в воздухе, бедра покачивались в такт. Я не мог оторвать от нее глаз и мне захотелось быть там с ней, прикасаться и целовать каждый дюйм ее тела. Именно в тот вечер придя домой, я написал песню, строки, которой в конце концов вытатуировал на ребрах, потому что это был наполненный эмоциями момент, и слова, которые я сочинил о ней, должны были быть отмечены на мне навсегда.

В тот момент я понял, что люблю ее, даже если тогда этого не понимал, и то, лишь потому что ничего не знал о любви. Однако оглядываясь назад, я знаю, что в момент написания слов никакой другой девушки для меня не будет существовать.

Элла для меня единственная навеки.

Глава 7

Элла

Сегодня я отказываюсь от печальной версии Эллы и зацикливаться на вещах, из-за которых чувствую себя несчастной, подобно моей маме с ее темными мыслями и страхами моими темными мыслями и страхами. Я не собираюсь размышлять ни о своем будущем, ни о том, что похоже никак не могу заняться своим портфолио. Сегодня вечером мы будем веселиться и наблюдать за выступлением Миши, это одно из моих любимых занятий в жизни. Я не собираюсь погружаться в пучину неприятных размышлений.

По моей просьбе Миша начинает с песни, которую он исполнял в кофейне. Потные тела едва не прижимаются ко мне, когда я раскачиваюсь под музыку. Лила стоит рядом со мной и смотрит на Итана, играющего на барабанах, как будто он любовь всей ее жизни. На ней голубая рубашка без рукавов, джинсы и мои ботинки.

 Ты потрясно выглядишь, кричу я сквозь музыку, обмахивая лицо рукой, моя кожа уже влажная от пота. Несмотря на жуткий холод на улице, в небольшой гостиной собралось так много людей, что от одного только тепла тел в доме становится жарко.

Она пожимает плечами, устремив глаза к тому месту в комнате, где играют парни.

 Думаю, так и есть.

Я качаю головой, а затем беру ее за руку, чувствуя, как алкоголь заглушает любое проявление тревоги. Лила смеется, когда я кружу ее, держа выпивку в руке и игнорирую парня, который кричит на меня, когда случайно мой локоть врезается ему в живот. Она крепко сжимает свой стакан с выпивкой и крутится, стараясь не пролить ни капли. Я продолжаю кружить ее до тех пор, пока музыка не прекращается и голос Миши не разносится по комнате.

 Итак, следующая песня была заказана единственным человеком, от которого я буду принимать запросы. Он подмигивает мне, и какая-то девица кричит, что сделает все, что он захочет, если споет для нее.

Я оборачиваюсь, оглядываю толпу в поисках этой паразитки и обнаруживаю ее в дальнем конце комнаты. Высокая, фигуристая девушка с темными волосами заносчиво смотрит на меня и делает глоток пива. Кензи, официантка из кофейни. Кто бы сомневался.

 Похоже кто-то желает, чтобы ему надрали задницу, заявляю я, не спуская с нее взгляда. Мы вместе учились в школе и ей известно на что я способна. Давненько мне не приходилось драться, но это не значит, что мой навык утрачен.

Лила хлопает в ладоши и подпрыгивает.

 Божечки, нам определенно следует с ней разобраться. Она поворачивается ко мне с улыбкой на лице. Я буду ее держать, а ты оттаскай за волосы.

Я с изумлением смотрю на нее.

 Кто ты?

 Та, кто хочет выяснить, каково это ввязаться в драку. Она сияет, сжимая кулаки. Давай, Элла, будь моим Мистером Мияги³.

 Вот это да! Ты ведешь себя странно, и мне это нравится. Я задумчиво постукиваю пальцем по подбородку. Ну, во-первых, не следует дергать за волосы. Это слишком по-девчачьи.

 А я и есть девушка.

 Да, но если драться как парень, то одержишь победу. Элемент неожиданности. Такой подход полностью сбивает их с толку.

Лила качает головой, разглядывая Кензи, и делает глоток из красного стаканчика.

 Так и вижу, как все получится.

 Почти всегда отлично срабатывает, уверяю я ее. И, если ты действительно хочешь быть свирепой, можешь пнуть... меня прерывает низкий ритм барабанов, гитары и басов, сливающихся в идеальном унисоне. Я оборачиваюсь и смотрю на импровизированную сцену, больше не заботясь о Кензи. Она может говорить все, что захочет. Меня это мало волнует.

Миша, стоя перед микрофоном длинными пальцами наигрывает на гитаре. Его взгляд прикован ко мне, серебряное металлическое кольцо на безымянном пальце поблескивает в полумраке гостиной, он поет песню, звучавшая в душе. Слова навевают новые воспоминания, и, клянусь Богом, что могу ощущать тепло и обжигающий след, оставленный его руками по всему моему телу.

Я наблюдаю за его игрой, страстно жаждая его прикосновений и желая самой прикоснуться к нему. Я подношу пластиковый стакан к губам, делаю еще один глоток «Бакарди», чувствуя его жжение и жар на коже, и понимаю, что Миша оказался прав. Алкоголь вызывает у меня возбуждение, потому что все, о чем я могу сейчас думать он внутри меня, как это было в душе.

Когда его губы раскрываются для припева, я закрываю глаза и позволяю словам и страстному звуку его голоса разлиться по телу. Я растворяюсь. Вокруг меня больше никого не существует. Только я, Миша и его прекрасный голос. Я вспоминаю, как впервые услышала его игру. Мы находились в его комнате, я сидела на кресле-мешке и наблюдала за его игрой и пением, а он расположился на кровати без рубашки с таким напряженным выражением лица, словно слова, которые он напевал, завладели им.

 Так что ты думаешь? спросил он, переставая бренчать.

Я пожала плечами, сделав вид, что в альбоме на моих коленях нет рисунка, на котором изображен он, сидящим на кровати. И это не я только что нарисовала его, создавая штрихи и тени, столь значимые для меня. Не он был настолько мне важен, что я не пожалела времени на создание его портрета. В тот момент я чувствовала себя такой растерянной, слушая его пение и уставившись на рисунок, который не был простым рисунком. Я была растеряна, но это хорошее состояние.

 Не плохо, наверное, небрежно ответила я, добавив несколько теней вокруг его глаз: они слишком красивы, чтобы оставлять их без дополнительных штрихов.

 Всего лишь неплохо? Он приподнял бровь, держа гитару на коленях. Миша выглядел немного расстроенным моим ответом, из-за чего я почувствовала себя виноватой.

 Нет, это было прекрасно, тихо произнесла я, разглядывая рисунок и чувствуя неловкость из-за интимности момента, потому что никогда не употребляла слово «прекрасный». Так же, как и не рисовала людей, если только не для школьного задания.

Я ждала его ответа, хотя и не хотела его услышать. Но он так ничего и не сказал, просто снова заиграл ту же песню. Я улыбнулась своему рисунку, потому что, хотя и знала, что это невозможно, клянусь Богом, он мог читать мои мысли, и, в конце концов, под звуки его игры на гитаре вновь принялась работать над его портретом. Я обожала музыку, но, его пение согревало мою душу так, как никогда не думала, что это возможно.

Я мотаю головой, прогоняя воспоминание. Кажется, созрела еще одна фраза для моей клятвы. Хотя, все эти заметки немного личные, и сомневаюсь, что осмелюсь прочитать их вслух. Паника сдавливает мне горло, и я приоткрываю глаза, намереваясь снова пойти налить себе выпить, но тут Миша достигает самой напряженной части песни, и мне не хочется пропускать этот момент. Меня тянет танцевать, снова раствориться в музыке, как в первый раз, когда я услышала его игру. И я оставляю веки сомкнутыми, покачиваю бедрами и раскачиваю головой, мои волосы колышутся из стороны в сторону. На мне туфли на каблуках, отчего трудно сохранять равновесие, но мне на это наплевать, даже когда пару раз спотыкаюсь на них. Точно так же, как меня не волнует, что я отрываюсь в комнате полной людей, которые либо поглощены пивом, либо пытаются найти себе пару, чтобы потрахаться, или вероятно, смотрят на меня, как на психа. Лучше я буду вести себя как псих, нежели не буду наслаждаться этим мгновением. Я итак была вынуждена избегать радоваться многим моментам своей жизни. Мне нужно больше удовольствия. Может быть, алкоголь в моем организме заставляет меня думать о таких вещах, или, возможно прежняя я. Или, пожалуй, я просто остаюсь самой собой. Что бы это ни было, я забиваю на это и танцую под музыку. Лила смеется надо мной, а когда я открываю глаза вижу, что и она танцует.

Мы отрываемся всю песню, я продолжаю покачивать бедрами, подняв руки над головой, даже когда она заканчивается и вокруг меня раздаются голоса. Через несколько секунд включается проигрыватель, и музыка заглушает разговоры. Из динамиков разносится «New Low» Middle Class Rut, и я знаю, что пройдет всего пару секунд и мне не придется танцевать в одиночестве в комнате полной людей.

Как посигналу, длинные руки Миши обнимают меня за талию, и прижимают к своему телу. Я понимаю, что это он, благодаря его невероятному аромату: одеколон с нотками мяты, пиво и что-то опьяняюще прекрасное, принадлежащее только ему. Я глубоко вдыхаю запах, двигаясь вместе с ним, когда наши тела соприкасаются в такт.

 Ты чертовски сексуальна, шепчет он, своим дыханием касаясь моего уха и слегка покусывая его. Тебе известно насколько трудно там стоять и играть, пока ты здесь и вытворяешь вот такое?

 Вытворяю что? невинно спрашиваю я, когда его рука пробирается под платье и обхватывает мою голую задницу.

Он выгибает бровь.

 Что за трусики ты надела?

Я улыбаюсь про себя.

 Тонги, расшитые пайетками. Я поворачиваюсь и прижимаюсь к нему всем телом, довольная собой.

Его рука скользит вниз по моей спине, его тело вдавливается в мое, пока между нами не остается пространства. Я потираюсь об него бедрами, и у него вырывается хриплое рычание. Не в силах контролировать себя, я обнимаю Мишу, встаю на цыпочки и целую, раздвигая его губы языком. Он с такой же страстью целует меня в ответ; я посасываю кольцо у него на губе, провожу языком по внутренней стороне его рта и прикусываю нижнюю губу.

 Черт возьми, милашка, ты меня убиваешь. Он издает глубокий гортанный стон, вызывая у меня покалывания в бедрах. Я просовываю руку между нами и сильно потираю его. Детка, полегче. Здесь же народ... он умолкает, когда мои пальцы скользят вверх по его джинсам. Понимаю, что пьяна и возбуждена, как он и говорил, но мне все равно. Я знаю, чего хочу. Его.

Когда я начинаю расстегивать пуговицу на его джинсах, он резко отстраняется, его аквамариновые глаза покрыты поволокой, а лицо, подобно моему, пылает желанием. Он не говорит ни слова, переплетая наши пальцы, а затем тянет меня за собой, пробираясь через толпу на кухню, локтем расталкивая людей. Хватает два пива, когда мы проходим мимо холодильника, и протягивает мне одно.

Итан стоит возле холодильника, мокрый от пота после игры на барабанах и без рубашки, демонстрируя свои татуировки. Лила стоит позади него, положив голову ему на спину, и проводит ногтями вверх и вниз по его коже.

Миша кивает ему подбородком и говорит:

 Через час всех разгоняй.

 А чего сам... Итан моргает, а потом морщится, переводя взгляд с меня на Мишу, Лила хихикает. Хорошо, сделаю.

Я щипаю Мишу за задницу, потому что могу, и он что-то бессвязно бормочет. Затем он тащит меня за собой, пересекает кухню и направляется в коридор. Оказавшись в комнате, он пинком захлопывает за нами дверь. Миша поворачивается ко мне и его губы тут же накрывают мои, а пальцы грубо впиваются в ткань моего платья.

 Ты пахнешь пивом, бормочу я, пьяно хихикая и целую его в ответ, теребя подол его рубашки, и двигаюсь по направлению к кровати с пивом в руках.

 А ты «Бакарди», бормочет он мне в губы, а потом вдруг отстраняется. Погоди, как сильно ты пьяна?

Я закатываю глаза.

 Во-первых, даже если бы я была пьяна, это не имело бы значения. Ты не можешь воспользоваться мной, когда я и так твоя, замечаю я, и в его глазах вспыхивает этот похотливый взгляд. А во-вторых, я не настолько пьяна. Утром я не забуду того, что мы делали.

 Мне нравится твоя логика. Он забирает у меня запечатанную бутылку пива и ставит ее на комод рядом со своей. Но ты уверена?

 Абсолютно.

Его больше не нужно убеждать. Одним быстрым рывком он стягивает через голову мое платье с такой силой, что край ткани рвется и заколки в волосах разлетаются в разные стороны.

Миша кривит лицо, но я закрываю ему рот рукой.

 Это всего лишь платье. Затем прижимаюсь губами к его губам, прикосновения пирсинга опаляет мне рот, прическа рассыпается и волосы касаются моих плеч. Спустя несколько минут вся наша одежда валяется на полу, а мы устраиваемся на кровати он на спине, а я верхом на нем. Его бедра приподнимаются мне навстречу, и я опускаюсь на него. Его глаза закрываются, я хватаю его за плечи и задыхаюсь, когда он глубже погружается в меня. Моя голова откидывается назад, глаза закрываются, а волосы свободно струятся по спине. Вцепившись в мои бедра, он снова и снова ритмично входит в меня. Наши тела покрываются бисеринками пота, и все мои мысли уносятся прочь. Возбуждающая энергия проходит через меня, и я впиваюсь ногтями в его плоть, нуждаясь в чем-то, за что можно ухватиться. Наконец он берет меня за руки, я цепляюсь за него, пока не распадаюсь на части. Его имя слетает с моих губ, все тревоги исчезают, и единственное что остается это блаженная нега, которую только Миша может заставить меня почувствовать.

Глава 8

Миша

Итан выгоняет народ из дома, а я лежу в кровати и ломаю голову над тем, как рассказать Элле о турне. В комнате темно, шум и голоса постепенно стихают, и в доме воцаряется тишина. Я приподнимаюсь, но только для того, чтобы включить айпод, выбираю «I Can Feel a Hot One» Manchester Orchestra, и затем ложусь обратно. Элла беззвучно спит обнаженная, расположившись на животе, ее волосы рассыпаны по спине, а простыня наполовину оголяет ее тело.

Лунный свет, льющейся через окно, падает на ее поясницу и освещает знак бесконечности, вытатуированную черными чернилами. Она идеально подходит к той, что у меня на руке, и временами мне хочется вспомнить ту ночь, когда мы их сделали, вспомнить, о чем мы думали, принимая окончательное решение. Что натолкнуло нас, когда мы подумали: «Эй, какого черта, давай сделаем одинаковые татуировки, которые символизируют навсегда и навечно». Что творилось у нас в голове? О чем думала Элла? Я легонько провожу пальцем по изгибам ее спины и чувствую дрожь от моих прикосновений.

 Ты не спишь? спрашиваю я, скользя пальцами вниз к ее попке.

Она кивает, не открывая глаз.

 Не могу спать, когда ты так ко мне прикасаешься.

 Как насчет этого? Я перекатываюсь на бок и наклоняюсь, чтобы поцеловать ее в поясницу. Это поможет? спрашиваю я, подавляя смех, когда она вздрагивает.

 Нет, так еще хуже, но все в порядке. Можешь продолжать целовать там, если хочешь.

Я улыбаюсь про себя и снова целую ее спину, проводя языком по коже. Она извивается, и я вновь целую ее, затем опускаю голову ей на спину, располагаю руки на ее боках и пальцами сжимаю талию.

 Ты помнишь что-нибудь о той ночи? бормочет она в подушку.

 О какой ночи?

 О той, когда мы сделали тату.

 Я уже говорил тебе, когда мы проснулись на той скамейке в парке, я не помнил ничего тогда, не вспомнил и сейчас. Полагаю, эта была одна из тех ночей, после которой остаются пробелы в памяти.

 Да, но я всегда думала, что ты так говорил, потому что беспокоился, что из-за случившегося я психану.

 Ну, как бы это ни звучало, я, честно говоря, ничего не помню, произношу я. Если не считать того, что в один момент мы много выпивали на заднем дворе, пока остальные тусовались в моем доме, а в следующий миг я проснулся на скамейке в парке, твоя обувь куда-то подевалась, а моя рука чертовски горела. Хотелось бы знать, как мне удалось убедить нас обоих сделать тату. И как мне удалось заставить тебя сделать что-то такое долговечное, продолжаю я, Элла лежит тихо, звук ее дыхания переплетается с медленным темпом песни. Чем дольше она сохраняет молчание, тем сильнее я начинаю волноваться.

 Элла Мэй?

 Угу. Ее голос звучит пискляво и нервозно.

Моя ладонь скользит вниз по ее бедрам.

 Ты солгала о том, что ничего не помнишь о той ночи?

Она медлит, а ее тело напрягается.

 Нет. Я уже тысячу раз говорила тебе, что ничего не помню.

 Милашка, кажется я распознаю твою ложь. Я щекочу ее бок, и она утыкается лицом в подушку, качая головой. Ты что-то помнишь, да? Я прижимаюсь грудью к ее спине, наклоняюсь через плечо и прикасаюсь губами к ее уху. Скажи мне. Я не буду злиться.

 Я знаю, что ты не будешь злиться, произносит она, поворачивая голову так, чтобы ее лицо не касалось подушки. Но ты зазнаешься, что еще хуже, и поэтому я храню это в секрете.

 Никакого зазнайства, уверяю я ее соблазняюще. Обещаю.

 Зазнаешься, Миша Скотт, спорит она. Я слишком хорошо тебя знаю.

 Я могу заставить тебя сдаться и все рассказать. Я немного отстраняюсь от нее и провожу пальцем вдоль ее спины к центру между ног. Она подпрыгивает, когда я начинаю вводить в нее палец.

 Миша! Она прищуривается в темноте, переворачивается на спину и вскакивает, лунный свет падает на ее обнаженную грудь.  Это удар ниже пояса!

Я приподнимаюсь, кладу ее ноги себе на колени, поворачиваюсь и прислоняюсь к стене. Затем сажаю ее на колени, так что ее задница оказывается над моим членом.

 Просто скажи мне, настаиваю я. Постараюсь не быть самодовольным, но я хочу знать.

Она вздыхает и кладет голову мне на плечо.

 Хорошо, но только потому, что я люблю тебя.

Я целую ее в лоб, вдыхая слова, которые никогда не устану слышать.

 Вполне справедливо.

Она снова вздыхает и кладет пальцы мне на живот.

 Ты помнишь, как мы решили, что все в твоем доме нас раздражают и что нам просто нужно устроить собственную вечеринку, поэтому мы взяли бутылку «Бакарди» и ускользнули на улицу?

Я киваю, кладя подбородок ей на макушку.

 Меня всегда все раздражали.

 Да, но ты постоянно устраивал вечеринки. Она рисует узор на моем животе, потом на груди. Почти каждые выходные с тех пор, как тебе исполнилось шестнадцать.

 Я испытывал скуку и любил отвлекаться. Ее прикосновение вызывает у меня дрожь, она единственная девушка, которая пробуждает во мне такое чувство.

Она проводит пальцами по моему животу и останавливает их в районе сердца, прижимая ладонь к груди.

 Отвлекаться от чего?

Я накрываю ее руку своей и удерживаю на месте.

 От тебя.

Она напрягается, и я тоже, потому что знаю, что за этим последует.

 Ты поэтому спал со всеми подряд? тихо спрашивает она.

Я закрываю глаза, понимая, что она может почувствовать учащенность моего сердцебиения.

 Разве я не говорил тебе, что просто убивал время до твоего прихода?

 Да, но неужели ты действительно спал со всеми?

 Я не спал со всеми. Даже и близко такого не было, объясняю я. Мне было шестнадцать и находился в постоянном возбуждении, и все, с кем я общался занимались сексом.

 Так это происходило в результате давления сверстников? сомневается она. Потому что это на тебя не похоже.

Я открываю глаза и вздыхаю, отпуская ее руку.

 Не было какой-либо определенной причины, и в этом вся суть. Я был молод, страдал от скуки и влюблен в свою лучшую подругу, а попытайся я предпринять что-нибудь, что выходит за рамки дружбы, она бы расстроилась. Половину времени я не знал куда себя деть и, честно говоря, Элла, большую часть времени я чувствовал себя дерьмом из-за того, как поступал, не только с другими девушками, но и с тобой. Я замолкаю, давая ей возможность высказаться, но, когда она не произносит ни слова, продолжаю. Помнишь тот раз, когда я заставил тебя участвовать со мной в гонке, и выиграв ее поцеловал тебя, потому что был слишком распален?

Она нерешительно кивает, все еще прижимая руку к моему сердцу.

 Я чуть не врезала тебе, но это был рефлекс. Я не привыкла, чтобы меня так трогали.

 Ты психанула.

 Но только лишь потому, что была сбита с толку.

Я молчу.

 Из-за чего?

Она колеблется.

 Из-за себя, тебя и своих чувств к тебе.

 И что ты чувствовала? Я умираю от любопытства. Даже сейчас, когда она со мной, я обожаю слушать о нашем прошлом и о том, что иногда не только я молча страдал.

Она поворачивается ко мне лицом, согревая своим дыханием мою грудь и прикасаясь губами к моей коже.

 Не знаю.

 Тебе понравилось то, что ты чувствовала? Я касаюсь губами ее лба.

Она колеблется, потом кивает.

 Да. Очень. В этом-то и была проблема.

Я улыбаюсь, глядя поверх ее головы в окно, где в ночной тьме светятся рождественские гирлянды. На дереве, ведущее в комнату Эллы, по которому я постоянно залезал, чтобы быть рядом с ней, также развешаны серебряные огоньки.

 Спасибо, милашка.

 За что?

 За то, что рассказала. Рад слышать, что не я один испытывал такие чувства, отвечаю я. А теперь расскажи о татуировках.

Она морщится, а затем поворачивает голову и смотрит мне в глаза.

 Это была моя идея их сделать, признается она.

У меня чуть челюсть не отваливается.

 Что?

Она закатывает глаза, садится, перекидывает ногу и устраивается верхом на мне, ее соски задевают мою обнаженную грудь.

 Мы были пьяны, и ты заставил меня поцеловать тебя, что я и сделала. И тогда я предложила дурацкую идею: как было бы ужасно смешно, если бы мы сделали что-то, чтобы могло запечатлеть этот момент, а затем решила, что это должны быть татуировки.

 И я добровольно пошел с тобой? спрашиваю я, но не со скептицизмом, потому что я бы так и поступил.

Она кивает, ее ладони скользят вверх по моим плечам, а затем обнимает меня сзади за шею, сосками потираясь о мою грудь.

 Ты отвел меня к Джейсону и попросил сделать татуировки в виде знака бесконечности.

 И что потом? спрашиваю я, нащупывая пальцами ее талию.

Она пожимает плечами.

 А потом все становится немного расплывчатым.

Кажется, то, что она сказала делает меня счастливым.

 Значит, все это время ты была причиной, по которой у меня есть это. Я поднимаю руку с татуировкой бесконечности.

Она очерчивает ее пальцем.

 Это сводит тебя с ума?

 Нет, я чувствую себя очень, очень счастливым.

 Почему?

 Потому что это доказательство того, что ты любила меня все это время.

Она облизывает губы и наклоняется ко мне так близко, что при моргании ее ресницы касаются моих.

 Хотя тогда я этого не знала, – шепчет она мне в губы, – думаю, ты прав, и я рада, что наконец-то это поняла.

Глава 9

Элла

Хотя я нутром чую, что пора остановиться, но следующим утром я вновь принимаюсь за чтения дневника матери. Тот фрагмент, который я читаю, был написан незадолго до ее свадьбы, и, похоже, она ей совсем не радовалась. Мама кажется подавленной и грустной, каковой не пристало быть будущей жене.

Не уверена, что смогу это сделать. Прийти в здание суда и связать себя узами брака. Я лучше выцарапаю себе глаза. Если бы мать воспрепятствовала, мне бы духа не хватило ей перечить. Она считает, что от Рэймонда мало толку, и он разрушит мою жизнь, и к тому же сейчас я не в состоянии быть матерью или женой, особенно после того, через что мне приходиться проходить... резкие перепады настроения, сменяющееся то взлетами, то падениями. Возможно, она права, но опять же я чувствую, что моя жизнь уже разрушена, и наличие в ней мужа и ребенка ничего уже не меняет. Кроме того, я действительно считаю, что могла бы полюбить Рэймонда. Наверное. Но иногда сама мысль о том, чтобы сделать еще один вдох, кажется самой изнурительной работой в мире. Хотела бы я перестать дышать. Интересно, кто-нибудь может задержать дыхание и умереть?

Может мне стоит попытаться.

Я рассматриваю ее фотографию и рисунок цветка в вазе. Когда она его нарисовала и когда была сфотографирована? Когда она сделала эту запись в дневнике? До? После? Почему я так одержима этим? Просто забудь.

 Детка, ты готова? спрашивает Миша, застегивая кожаный ремень поверх поношенных джинсов.

Насторожившись, я закрываю дневник, заметив, что он нерешительно смотрит на него.

 Да, готова, как никогда.

 Все будет хорошо. Он застегивает ремень, тянется за одеколоном и снова бросает взгляд на дневник, когда я слезаю с кровати. Ты собираешься спросить отца о дневнике?

 Да, думаю, сейчас самое подходящее время. На мне черно-фиолетовая клетчатая рубашка и джинсы, заправленные в сапоги. Я расчесываю пальцами спутанные волосы и тянусь за дезодорантом, который лежит в моей спортивной сумке. Надеюсь, что он не сорвется из-за него.

Миша ставит одеколон обратно на комод рядом со стопкой старых гитарных медиаторов.

 Из-за чего ему срываться?

Я пожимаю плечами, снимая колпачок с дезодоранта.

 Дневник имеет отношение к моей маме, а что, если он захочет его прочитать?

 Тогда дай ему почитать.

Я наношу на подмышки дезодорант и бросаю его обратно в сумку.

 Ага, но в нем она пишет... о нем... не очень приятные вещи, по крайней мере, не очень приятное о том, что она чувствовала, когда выходила замуж.

Его кадык двигается, когда он сглатывает и проводит пальцами по волосам.

 Да, тогда, может, и не стоит. Он открывает верхний ящик комода и начинает рыться в нем, как будто ищет что-то, хотя там всего парочка старых футболок.

Я слегка касаюсь его руки.

 Миша?

Он напрягается от моего прикосновения.

 Да.

 Я хочу выйти за тебя замуж больше, чем что-либо в своей жизни, произношу я, поворачивая его лицом к себе, хотя его голова остается опущенной. И да, я знаю, что это звучит супер глупо, но это правда, так что... я замолкаю, когда он наклоняется ко мне.

 Даже после всего прочитанного? спрашивает он, обхватив рукой мою шею.

Я киваю, и его рот накрывает мой. Мои губы приоткрываются, когда его язык поглощает меня в глубоком, страстном поцелуе, он зарывается пальцами в мои волосы и дергает за них у самых корней, заставляя мою голову отклониться назад. Он отстраняется и выглядит словно под кайфом: глаза блестят, зрачки расширены, и я люблю его за это.

 Я хочу кое о чем с тобой поговорить, говорю я ему, потому что знаю, что пришло время задать необходимые вопросы. Поговорить о том, что с нами будет через несколько лет, о наших планах на будущее. Но давай сделаем это после того, как сообщим твоим родителям о нашей свадьбе.

 Уверена? спрашивает он, запуская пальцы мне в волосы.

 Уверена, – отвечаю я. Кроме того, если мы не объявим о наших планах во всеуслышание, никакой свадьбы не будет, по крайней мере, такой, на которую люди могли бы прийти.

 И где пройдет свадьба?

 Не знаю, – отвечаю я, и это действительно так. Даже будучи маленькой, я не думала о замужестве. А когда задумывалась о свадьбе – все мои мысли были о том, как сильно я этого не хотела. Я была свидетелем многочисленных ссор своих родителей, они были несчастны, наша семья постоянно находилась на грани раскола, пока однажды не развалилась вдребезги. Но я изменилась. И не важно, где пройдет моя свадьба и во что я буду одета. Я просто хочу, чтобы Миша был со мной, и тогда я справлюсь.  На заднем дворе? предлагаю я. Много чего произошло на заднем дворе.

Он задумчиво посасывает кольцо на губе.

 Да, много, но многое случилось и на нашем месте, так что как насчет озера? Там мы впервые признались друг другу в любви, даже если ты этого не помнишь.

 А холодно не будет?

 А это имеет значение?

Он прав, но я продолжаю мерить пол хмурым взглядом, мое сердце сжимается в груди, когда я вспоминаю ночь на мосту и как я едва не прыгнула в воду. Как Миша спас меня. Как я потом поцеловала его, чтобы заставить замолчать, не произносить те три слова, которые, я знала, он собирался сказать, слова, которыми сейчас не могу насытиться. Я помню, как отвернулась с намерением умчаться со всех ног от него и от своих чувств, а после остаток ночи превратился в разбитые кусочки моего разума из-за смеси во мне адреналина и тревоги в сочетании с таблетками, которые я взяла из тайника матери. Капли дождя стучат по асфальту. Лужи покрывают землю. Вода, как черные чернила. Серебряная молния пронзает полуночное небо. Опьяняющее тепло Миши.

 Ты так и не рассказал мне, что именно произошло. Я взглянула на него. Не мог бы ты... рассказать, что тогда случилось? Я хочу знать, что случилось в ту ночь, когда я призналась тебе в любви.

Он смотрит на меня целую вечность, изучая меня и обдумывая то, о чем я его спрашиваю. Потом, вместо того чтобы выйти из комнаты, чего я опасаюсь, он тянет меня к себе на кровать и обнимает.

 Конечно. Я сделаю все для тебя.

Глава 10

Миша

Два с половиной года назад...

Дождь барабанит по угольно-черному асфальту, пропитывая насквозь джинсы и футболку. Всполохи молнии рассекают небо, раздаются громовые раскаты, которые гулко отражаются в металлических балках вокруг и над мостом. Мои губы онемели от холодного воздуха, поцелуя Эллы и того обстоятельства, что она ушла от меня.

 Элла Мэй, не смей сбегать после такого, – кричу я и мчусь за ней, шлепая по лужам.

Она с трудом передвигается, шатаясь из стороны в сторону, ее джинсы, рубашка и волосы промокают насквозь. Свет фар моей машины, припаркованной на середине моста, освещают темноту и делают ее похожей на тень.

 Миша, оставь меня в покое. Пожалуйста. Она спотыкается и падает на землю. Не знаю то ли это из-за таблеток, которые она приняла, то ли из-за выпивки, а может из-за сочетания того и другого, или все дело в приступе паники.

Я спешу к ней и обнимаю ее за талию. Помогаю ей подняться на ноги, но она пихается локтями, стремясь оттолкнуть меня.

 Отпусти меня! умоляет она, и я слышу рыдания в ее голосе. Мое сердце разрывается на части, ведь она никогда ни о чем не просит. Никогда. Боль, которую она испытывает... Боже, я даже не могу думать об этом. Пожалуйста, отпусти меня.

 Нет, – говорю я, удерживая ее и помогая вернуться к машине. Я никогда тебя не отпущу. Ты разве не понимаешь?

Под крупные капли проливного дождя, поддерживая ее одной рукой, я открываю пассажирскую дверь. Кладу руку ей на голову и помогаю сесть в машину. Как только она устраивается, закрываю дверцу и чувствую себя немного лучше, чудовищная тяжесть в груди ослабевает. Не отпускает полностью, но становится легче, чем, когда я подъехал и обнаружил ее стоящей на краю моста.

Сквозь застилающие глаза дождь, я смотрю на балку, на которой балансировала Элла, а затем опускаю взгляд вниз в темные воды реки.

 Черт побери! ругаюсь я и пинаю колесо, запустив пальцы в мокрые волосы. Как могло дойти до такого дерьма? Как могло красивой, умной, безумно замечательной девушке выпасть столько дерьмовых карт. Она провела большую часть своей жизни в заботе о родителях, а теперь мать покончила с собой, а отец обвиняет ее в случившемся. Почему она должна была столкнуться с этим? Почему с ней не может наконец произойти что-то хорошее?

Понятия не имею, как с этим справиться, но знаю, что должен попытаться. Заставив себя обойти машину спереди, я сажусь на водительское сиденье и захлопываю дверцу.

 Здесь чертовски холодно, – замечаю я, увеличивая температуру, мокрая одежда пропитывает кожаное сиденье.

Элла не смотрит на меня, лбом она прислоняется к стеклу, руки безжизненно лежат на коленях, с волос на щеки стекают капли дождя.

 Я ничего не чувствую, – бормочет она.

Сердце замирает в груди, и мне приходится делать медленный вдох, прежде чем заговорить.

 Детка, пристегнись.

Она качает головой и закрывает глаза.

 Я... не могу... ее голос звучит измождено, она на грани потери сознания.

Я наклоняюсь и, потянувшись через нее, хватаю ремень; она не двигается с места даже, когда я натягиваю его ей на грудь. Я пристегиваю ее, и тогда Элла резко поворачивается ко мне. С щелчком ремня безопасности в замке, она утыкается лбом в мой лоб, ее кожа холодна, как дождь на улице.

 Ты едва...едва не признался мне в любви... Ее теплое дыхание касается моей кожи, а глаза остаются закрытыми.

 Знаю. Я судорожно сглатываю, но все еще боюсь пошевелиться и разорвать связь между нами. Вода стекает с моего лба, губ и катится с руки, когда я перемещаю пальцы с ремня к ее бедру.

 Никто никогда не говорил мне этого раньше, – шепчет она.

 Знаю, – повторяю я, не выпуская ее из своих дрожащих пальцев.

Она поворачивается и прижимается своими плечами к моим, наваливаясь на меня всем весом.

 Ты... ты это серьезно?

Я медленно киваю, не отстраняясь, вызывая трение между нашими лбами.

 Как никогда.

 Миша, я... начинает она, и я страстно желаю услышать от нее эти слова. Просто скажи их, пожалуйста. Но потом ее лоб отлипает от моего, и она отодвигается к двери. Я действительно устала, – шепчет она, снова прислоняясь головой к окну.

Я делаю медленный вдох и выдох, пытаясь успокоить беспорядочное сердцебиение. Мне требуется больше, чем несколько вдохов, чтобы снова заговорить.

 Я отвезу тебя домой.

 Нет, не надо домой, – просит она. Куда-нибудь в другое место... я ненавижу дом…

Я поворачиваюсь и смотрю на капли дождя, стучащие по капоту и ветровому стеклу.

 Куда ты хочешь поехать?

 Куда-нибудь, где я буду счастлива, – произносит она и вздрагивает от ударов грома.

Положив руки на руль, я закрываю глаза. Куда-нибудь, где она будет счастлива? Я не уверен, что сейчас существует такое место, но я должен попытаться. Открыв глаза, я включаю заднюю передачу и выезжаю с моста. Переехав мост, я переключаю рычаг в режим «движение» и выворачиваю руль, разворачивая машину.

Я отъезжаю от моста, дорога затоплена лужами, дворники работают на полную мощность. Каждый раз, когда гремит гром и сверкает молния, я подпрыгиваю, но Элла остается неподвижной, почти неподвижной. Она шевелится, только лишь для того, чтобы повозиться с айподом. И нескончаемо долго просматривает список песен, неуверенно нажимая на кнопки. Ее продолжает сотрясать дрожь, но, когда я спрашиваю, не холодно ли ей, она качает головой. В конце концов она останавливается на песни «This Place Is a Prison» группы The Postal Service. Потом прислоняется к спинке сиденья, откидывает голову на подголовник и смотрит в потолок, слушая музыку.

Я продолжаю ехать, пока не выезжаю на проселочную дорогу, ведущую в укромное место, окруженное деревьями и расположенное на берегу озера. Дорога превратилась в грязное месиво, и я боюсь, что мы застрянем. Но каким-то образом мне удается добраться до нашего укрытия, то самое, куда мы направляемся с Эллой, когда хотим побыть друг с другом. Я паркую машину так, чтобы нам открывался вид на темную воду, и оставляю фары включенными. Дворники снуют туда-сюда по ветровому стеклу. Вода в озере рябит от дождя.

 Скажи, о чем ты думаешь? наконец заговариваю я, не глядя на озеро.

– Думаю о том, что мне следовало прыгнуть, – холодно отвечает она.

Что-то щелкается внутри меня, и я выхожу из себя.

 Нет, мать твою, не смей! Я бью кулаком по рулю, она подпрыгивает, поднимает голову и смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Ты не хочешь умирать, так что прекрати так говорить. Мой голос смягчается, я протягиваю руку и заправляю пряди мокрых волос ей за ухо. Ты запуталась.

 Нет, не запуталась, – протестует она. Я точно знаю, о чем говорю. Но по блеску ее глаз и усилию держать веки открытыми, понимаю, что это не так. Я больше не хочу здесь оставаться, Миша.

 Со мной? с трудом спрашиваю я, накрывая ладонью ее щеку.

Она тяжело сглатывает, ее глаза изучают мои.

 Я не знаю.

 Но мне казалось, что ты точно знаешь, о чем говоришь? произношу я, сомневаясь правильно ли поступаю, но только так можно узнать.

 Я знаю лишь то, что не хочу испытывать это чувство. Она хлопает себя ладонью по груди, немного сильнее, чем следовало. Ее широко открытые глаза наполнены страхом и паникой, а грудь тяжело вздымается. Я не хочу чувствовать всю эту боль и вину.

 В трагедии, которая произошла с твоей матерью нет твоей вины. Я кладу дрожащую руку поверх ее, переживая, что все испорчу. Меня ошеломляет учащенность ее сердцебиения под нашими руками. Должно быть ее так переполняет адреналин, что кружится голова.

 Отец и Дин с тобою не согласились бы, – шепчет она, убирая свою руку и заставляя мою упасть с ее груди.

 Твой отец и брат – гребаные придурки, – безапелляционно заявляю ей, перегибаясь через консоль. – И не важно, что они думают – никто не имеет значения, кроме нас с тобой. Помни, ты и я против всего мира.

Ее веки смыкаются, а затем снова распахиваются.

 Ты всегда так говоришь.

 Потому что это правда. А на остальное мне плевать. Я бы смог потерять кого-нибудь другого и справиться с этим. Но только не тебя, Элла Мей. Без тебя я не смогу.

Несколько капель слез покатились по ее щеке.

 Я ненавижу себя.

 Элла, черт побери, не говори так...

 Нет! она кричит, шарахается от меня и прижимается к двери. Ненавижу себя, мать твою! Ясно? Как бы мне хотелось, чтобы ты увидел меня такой какая я есть. Ты всегда видишь во мне большее, чем... она замолкает и слезы льются из глаз, она оглядывает машину, деревья, воду, дождь, как будто намеревается сбежать. Если бы ты отпустил меня, то стал бы счастливее.

 Не стал бы. Я сжимаю руки в кулаки, чтобы не дотронуться до нее, потому что знаю, что это выведет ее из себя. Я... я прерывисто выдыхаю, зная, что то, что собираюсь сказать, изменит все, даже если она не вспомнит об этом утром. Я скажу. Не могу отступить, и, честно говоря, не хочу. Я безумно люблю тебя. Как ты не понимаешь? Я разжимаю кулаки и хватаю ее руку, когда она качает головой. Я люблю тебя. Мой голос смягчается. И что бы ни случилось с тобой или со мной с нами я всегда буду любить тебя.

Ее плечи начинают вздыматься, и она уступает моей хватке, позволяя мне перетащить ее через консоль на колени. Я обнимаю ее и прижимаю ее голову к своей груди, пока она рыдает в мою мокрую рубашку. Глажу ее по голове, и каждый всхлип разрывает мне сердце. Я смотрю на дождь, смотрю, как капли падают в озеро, и чувствую себя таким беспомощным. Как бы мне хотелось забрать всю ее боль и вину. Она этого не заслуживает, она вообще ничего подобного не заслуживает. Она достойна того, чтобы кто-то любил ее безоговорочно, что я и пытался бы постоянно делать, позволь она мне. Мне нужно найти способ.

 Миша. Звук ее напряженного голоса возвращает меня к реальности.

Я окидываю ее взглядом сверху-вниз. Вцепившись в мою рубашку, она смотрит вверх, словно потерялась и понятия не имеет, где находится. Я знаю, что она, скорее всего, вскоре заснет, и когда наступит утро, существует большая вероятность, что обо всем забудет.

Я провожу пальцем под ее глазами, утирая слезы.

 Да, детка?

Она делает глубокий вдох и тянет меня за рубашку, заставляя приблизиться к ней.

 Я тоже тебя люблю, – шепчет она и прижимается губами к моим. Она коротко целует меня, но достаточно того, что я чувствую это всем своим существом. Я обнимаю ее и целую в ответ со всей страстью, на которую способен, мечтая, чтобы так было всегда. Но также быстро, как начался, поцелуй прекращается, она откидывается назад и снова устраивается в моих объятиях. Мгновение спустя Элла проваливается в сон.

Я прислушиваюсь к ритму ее дыхания, и чем дольше я сижу и обнимаю ее, тем чаще бьется мое сердце, и как бы я ни старался сдержаться, в конце концов из глаз скатываются слезы. Голова падает на руль, и я тихо плачу под шум дождя. Плачу по ней. По той жизни, которая ей досталась. Потому что я так сильно люблю ее, что мне больно видеть ее такой. Потому что я знаю, когда наступит утро, велика вероятность, что она этого не вспомнит.

Потому что я боюсь потерять ее навсегда.

Глава 11

Элла

Миша завершает рассказ о событиях той ночи, а я тихонечко лежу с ним на кровати, расположив голову прямо над его сердцем. Оно бьется быстрее обычного, и мне интересно: испытывает ли он сейчас те же чувства, что и той ночью. Ужас, который я вселила в него тогда, и всего остального, что он пережил до сегодняшнего дня.

– Ничего не помню, – сообщаю, глядя на него. Наверное, это из-за смеси таблеток и … страха. Порой все расплывается, когда начинаю думать об этом.

Понимаю, – произносит он, уставившись на меня. Как я уже говорил: существовала большая вероятность, что ты не вспомнишь события той ночи. Я думал, что больше не увижу тебя после того, что случилось.

Между нами повисает длительное молчание я стараюсь вспомнить, а он пытается забыть.

Прости, – говорю ему, потому что это единственное, что приходит на ум. Нет слов, которые могли бы объяснить, как сильно я раскаиваюсь из-за того, что заставила его пережить и прежде всего самого своего поступка. До сих пор мысли о содеянном причиняют мне боль, мое намерение отказаться от всего – всего того, что теперь у меня есть с Мишей. Мне действительно жаль.

Приподнявшись, он придвигает меня к себе.

Не сожалей о том, что случилось несколько лет назад – о вещах, которые ты даже не могла контролировать.

Свой побег могла.

Поначалу я тоже так думал, но теперь мне так не кажется. Порой в жизни случается дерьмовые вещи, и мы должны сделать все возможное, чтобы их пережить. Уголки его рта приподнимаются в грустной улыбке. Для тебя это стал побег, а для меня ... с моим отцом – решение не иметь с ним ничего общего.

Но я вернулась. Я поджимаю под себя ноги и становлюсь на колени между его ног. Тогда, на летние каникулы, потому что у меня не было выбора, а теперь я вернулась для самого главного.

Я знаю. Его пальцы поглаживают мою щеку. Это называется исцеление, Элла Мэй.

Пожалуй, – соглашаюсь я. Но ты не позволишь отцу вернуться в твою жизнь, даже если он предпримет попытку.

Его большой палец касается моей нижней губы.

У меня есть все, в чем я нуждаюсь. Мама. Ты. Даже Итан и Лила. Это больше, чем есть у многих людей. Его рука покидает мои губы, свои пальцы он переплетает с моими, прижимаясь кольцом на пальце к моему обручальному кольцу. Кроме того, ты моя навеки. И однажды у нас будет своя семья, и в конечном итоге только это будет важно.

Не знаю, что у меня отражается на лице, но очевидно, он замечает перемены, когда я перебираюсь на край кровати.

Что случилось? спрашивает он, выпрямляясь и спуская длинные ноги с кровати на пол.

Мне хотелось подготовиться к этому разговору: о нашем будущем, к чему мы движемся, но теперь его не избежать, раз он заговорил про нашу собственную семью ... дерьмо. Он имеет в виду детей и все такое?

Я тоже собиралась с тобой об этом поговорить.

О чем? О том, что ты моя навеки или о нашей собственной семье?

Хм... я судорожно сглатываю. О последнем.

Насчет семьи. Он произносит слова медленно и с опаской, словно боится напугать меня.

Да, вроде как... я силюсь говорить на тему, которая заставляет меня чувствовать себя неловко. – То есть, каковы наши планы?

Он выглядит озадаченным.

Не уверен, что понимаю тебя, милашка.

Мы... Боже, это так сложно. Когда ты говоришь о семье, ты... ты имеешь ввиду детей?

Он тщательно взвешивает следующие слова.

Не прямо сейчас заводить детей, но в будущем, да.

А что если… если я скажу, что не хочу иметь детей? Я снова кладу ноги на кровать и скрещиваю их.

Он поскребывает небритый подбородок, забирается с ногами на кровать и смотрит на меня, скрестив ноги.

Все зависит от причин, по которым ты не хочешь иметь детей.

Значит, ты хочешь детей? Я немного удивлена, что он даже не задумывается об этом.

Он ищет взглядом мои глаза и решительно кивает.

Не сейчас, но в будущем хотелось бы.

А что, если я скажу, что даже в будущем я не представляю себя матерью. Я нервно покусываю губу. Тогда что?

Он просовывает пальцы между моими и держит меня за обе руки.

Почему ты не видишь себя матерью?

Я закатываю глаза и убираю одну руку, чтобы показать на себя.

По-моему, это очевидно.

Он выглядит искренне озадаченным.

Нет, не совсем.

Из-за того, кто я. Я с трудом подбираю слова. Из-за моих проблем. Ведь я даже не знаю, что значит быть матерью. В смысле, парочка хороших моментов в детстве у меня было, но в основном это я заботилась о матери, а не наоборот.

Он высвобождает пальцы из моей руки, хватает меня за колени и притягивает к себе.

Именно поэтому я считаю, что из тебя получится отличная мама.

Думаю, ты ошибаешься, – не соглашаюсь я. В любом случае, я буду оконфузившейся мамочкой.

Его руки медленно перемещаются с моих коленей к бедрам, пальцы впиваются в мою кожу, словно он боится выпустить меня.

Не будешь. Хоть мне это и не нравилось, но ты заботилась обо всех в своем доме. Ты готовила. Убирала. Платила по счетам. Помогала маме с лекарствами. Оставалась дома и ухаживала за ней, в то время пока твой отец каждый вечер шастался в бар, ведя себя как подросток. В шестнадцать лет, Элла Мэй, ты была более ответственной, чем многие в тридцать.

Я тоже совершала глупости, – напоминаю я ему. Кажется, ты забываешь обо всех драках, в которые я ввязывалась, прыжках с крыш, неоднократно я заставляла тебя вести машину с безрассудством и проверять жизнь на прочность.

Тебе необходимо было как-то переводить дух.

Я обдумываю его слова и поеживаюсь: все эти позитивные разговоры обо мне заставляют меня чувствовать себя неловко.

Ты меня не на шутку пугаешь.

Знаю, – отвечает он. Но это правда. Придет время, и ты станешь потрясающей матерью.

Я окидываю его скептическим взглядом.

А вдруг нет? А если я скажу, что у меня не получится? Если скажу, что хочу провести остаток жизни, занимаясь рисованием и слушая твое пение? Только ты и я?

Тогда, полагаю, будем только ты и я, – отвечает он с легкой улыбкой на губах. И с этим я тоже могу жить. Я смогу жить с чем угодно, лишь бы ты, черт возьми, вышла за меня замуж. С этими словами он встает. – В эти выходные. Больше никакой фигни. Он протягивает мне руку, я ее принимаю и киваю.

Миша рывком поднимает меня на ноги, и мы направляемся к двери.

Но должен сказать, что у нас бы получились прекрасные детишки. Он одаривает меня дерзкой ухмылкой, и я закатываю глаза. Представь их с твоими волосами и моими потрясающими глазами.

Ты слишком самоуверен. Кроме того, я бы предпочла, чтобы у них были твои волосы и мои глаза. Я никогда не была в восторге от оттенка. Я хватаю несколько прядей, кривя лицо от отвращения. Хотя мне и глаза твои нравятся. Может, у нее будут твои волосы и глаза.

Он приоткрывает дверь, и его брови приподнимаются.

Она?

Я прикусываю язык, осознавая свою оплошность.

Разве я сказала «она»? Прикидываюсь я дурочкой.

Он кивает, и в его аквамариновых глазах вспыхивают искорки. Мы выходим в коридор.

– Значит, ты хочешь девочку?

Я хватаю ртом воздух, а потом его закрываю. Если бы я представляла себя с ребенком, то это была бы маленькая девочка со светлыми волосами и голубыми глазами. Но я еще не готова признаться в таком вслух.

Давай просто пойдем и расскажем твоей маме о свадьбе. Предлагаю я, стараясь, чтобы мой голос звучал нейтрально, но он звучит фальшивее, чем мне бы хотелось. Пока Лила и Итан не успели проговориться.

Он не спускает с меня взгляда еще секунд пять, и меня интересует: кого в этот момент он видит. Девушку, с которой он познакомился в четыре года? Девушку, сбежавшую в восемнадцать лет? Или эта новая девушка, которая задумывается о свадьбах и детях?

Все что ты пожелаешь, – наконец произносит он и начинает спускаться в холл.

Он всегда так говорит; я тяну его за руку, заставляя остановиться.

– А как насчет того, чего хочешь на этот раз ты?

Он молчит, разглядывая в моих глазах Бог знает что.

– У меня здесь есть все, что мне нужно, – незатейливо отвечает он, и я слышу искренность, звучащую в его словах.

Глава 12

Миша

Весь этот разговор с Эллой о детях вышел немного странным, но, наверное, стоило затронуть эту тему. Я никогда особо не задумывался о детях, но завести их было не такой и плохой идеей – в будущем, конечно. Не то, чтобы я переживаю, что из меня выйдет плохой отец, по типу моего. Мне кажется, я всегда был немного похож на маму и это хорошо. Но хочу быть уверенным, что мы с Эллой оба будем готовы, когда решимся на такой шаг.

Я не отказываюсь от своих слов. Как бы там ни было: родятся у нас дети или нет, пока она со мой, я буду счастлив. Но, полагаю, прямо сейчас нам нужно обсудить мои перспективы в музыке и предстоящее турне. Стоило ей сообщитьо нем сразу же после разговора о ребенке, раз уж речь зашла о нашем будущем. Момент был подходящим, но я боялся и нервничал из-за того, что она скажет – или чего не скажет. Музыка – моя страсть, моя отдушина в трудные для меня времена, и Элле об этом известно, и конечно, она меня поддержит, но поедет ли она со мной? Если согласится поехать – это будет ее желание или посчитает, что так хотелось бы мне? А в случае отказа, и мне придется отказаться – распрощаться со своей мечтой. И осознание этого заставляет меня откладывать разговор в долгий ящик.

И вот, с мучившими меня мыслями о турне и нашем будущем, мы, переплетя пальцы, заходим на кухню; в воздухе витает свежий аромат кофе. Такое чувство, что мне снова семь лет, и мы с Эллой рассказываем маме, как сломали садового гнома нашей соседки миссис Миллерсон, желая убедиться, что он настоящий. Миссис Миллерсон застукала нас и велела принести нового гнома. Мы думали, что на нас наорут, но, к счастью, из-за отца, который нас бросил, мама редко наказывала меня, да и к Элле она питала слабость.

Но сейчас мы собираемся рассказать ей не о сломанном гноме, а о нашем намерении пожениться через пять дней и что мы уже едва не поженились. По началу мама впадает в ярость, которая оказалась сильнее, чем я ожидал, но ее гнев сменяется радостным воодушевлением, когда я напоминаю ей, что, хотя мы и собирались пожениться, не приглашая ее, но решили не делать этого.

Томас, мамин бойфренд, который ненамного младше ее, во время нашего разговора сидит на кухне за столом и ест хлопья. Сейчас его внешний вид более опрятен, чем, когда мы видели его в последний раз, по крайней мере, на нем чистая футболка и джинсы без прорех. Мама по-прежнему одевается, словно она подросток – ее блузка сплошь пестрит сверкающими пайетками, и парочкой таких штук отделаны ее брюки. Но я помалкиваю об этом. Понимаю, что она счастлива, и, хотя я все еще считаю Томаса идиотом, особенно когда он проливает молоко на рубашку, но, похоже, с ним она счастлива.

– Итак, мы действительно сделаем это? – спрашивает мама с улыбкой на лице, наливая кофе.

– Сделаем что? – уточняю я, обменявшись смущенным взглядом с Эллой, которая пожимает плечами, пребывая в замешательстве, как и я.

Мама качает головой и ставит кофейник на стол рядом с раковиной.

– Поженимся.

Я сдерживаю ухмылку.

– А я и не знал, что под женитьбой понимается «мы».

Она делает глубокий вздох, как будто я глупый маленький ребенок, и проходит мимо нас, направляясь к холодильнику.

– Я не имела в виду под «мы» всех нас. – Она открывает холодильник и достает молоко. – Я подразумевала под «мы» – тебя и Эллу. – Она улыбается Элле, добавляя молоко в кофе. – У меня появится дочь. Боже, это будет так весело.

Элла отстраняется, ее тело натягивается как струна, и она шарахается, напуганная до чертиков энтузиазмом моей мамы.

– Что будет весело? – спрашивает она.

– Планирование свадьбы. – Мама смотрит на нас с Эллой и убирает молоко обратно в холодильник. – У вас двоих будет самая лучшая свадьба. Я позабочусь об этом.

Я притягиваю Эллу к себе и обнимаю за талию, пытаясь ее успокоить.

– Ты же понимаешь, что у тебя всего пять дней на подготовку, а потом мы должны вернуться домой. – Сообщаю я ей.

Мама сцепляет руки и через плечо смотрит на снежинки, падающие с пасмурного неба. Сейчас ранний полдень, но из-за отсутствия солнечного света кажется, что уже наступил вечер.

– Пять дней – идеально. – Она снова поворачивается к нам. – Я многое могу сделать за пять дней.

– И мы все на мели, – напоминаю я ей, прижимая Эллу спиной к своей груди. Она ведет себя слишком тихо, и ее реакция заставляет меня нервничать.

– У меня есть немного денег. – Мама берет со стола чашку кофе. – Кроме того, можно устроить хорошую свадьбу, не истратив кучу денег. – Ее взгляд останавливается на Элле. – У тебя уже есть платье?

Элла качает головой и рассеянно смотрит на маму.

– Что?

– Платье, милая. – Мама вопросительно смотрит на меня поверх чашки и делает глоток. – Оно у нее есть?

Я наклоняюсь через плечо Эллы, ловя ее взгляд, и пугаюсь слезам в ее глазах. Что-то случилось и надо это выяснить.

– Да, у нее есть платье, – отвечаю я маме, затем хватаю Эллу за руку и направляюсь в коридор, выкрикивая через плечо. – Мам, мы сейчас вернемся.

Элла на автомате следует за мной. Как только я вывожу ее в коридор, подальше от взгляда матери, останавливаюсь и разворачиваю к себе лицом.

– Ладно, что случилось? – спрашиваю я, изучая ее глаза, в которых стояли слезы.

Она смотрит через мое плечо на наши с мамой фотографии на стене.

– Все в порядке.

Я кладу руку ей на щеку и заставляю посмотреть на меня.

– Ничего не в порядке, иначе не намеревалась бы проливать слезы.

– Я не... – в уголках ее глаз наворачиваются слезы, а голос срывается. – Просто ... Боже, это так глупо. – Она вытирает влагу тыльной стороной ладони.

– Ничего, сказанное тобой, не бывают глупым, – уверяю я ее, вытирая слезу большим пальцем.

Она хмурится и с недоверием смотрит на меня.

– Даже когда я утверждала, что мы сможем разогнаться до ста миль в час, а на дороге снега по колено?

– Да, у нас у всех случались пьяные моменты, – отвечаю я, вспоминая ту ночь, о которой она говорит. Тогда она была слегка пьяна и немного взбудоражена тем, что какой-то чувак сделал комплимент ее заднице. Она никогда бы не призналась, что именно в этом заключалась причина ее веселья, но я знал, и это чертовски раздражало.

– Гони, – умоляла она с пассажирского сиденья, прислонившись головой к приборной панели и наблюдая за ночным небом через окно. – Жми до ста.

– Ни за что, – ответил я, переключаясь на более низкую передачу, когда двигатель заворчал. При двадцати пяти миль в час ехать было опасно, машина еле держала сцепление, и мы ползли по пустынной улице по направлению к дому.

– Да ладно тебе, Миша Скотт. – Элла выпрямилась и провела пальцами по волосам. Она была одета в кожаную куртку, а под ней натянута черная рубашка с низким воротником, позволяющая мне видеть очертания ее груди. От такого зрелища я стал твердым, и меня это разозлило, потому что другой парень вызвал улыбку на ее лице. – Просто попробуй. Если всё выйдет из-под контроля, ты остановишься.

Я покачал головой, отрывая взгляд от ее декольте.

– Ты пьяна и неразумно мыслишь.

– Эй, а это не очень вежливо. – Она надулась. Я терпеть не мог, когда она дулась, так она выглядела до смешного сексуально и было трудно отказать ей во всех просьбах, даже если они означали нашу гибель. Она облокотилась локтями о консоль и перегнулась через нее, приблизив лицо всего на несколько дюймов к моей щеке. – Давай, просто сделай это. Ради меня. – У нее было такое забавное, пьяное выражение. Она была слишком великолепна, совершенна, красива. Если бы я мог, то сказал бы ей об этом. Сказал бы какая она потрясающая, и потрать я даже тысячу часов на сочинения песен о ее красоте, мне не удалось бы ее воспеть.

Мои глаза может и следили за дорогой, но все мое внимание было приковано к ней.

– Милашка, я не собираюсь убивать нас, как бы ты ни умоляла.

Она еще больше выпятила губу и откинулась на спинку сиденья.

– Прекрасно. Никакого веселья. – Положив ботинки на консоль, она развалилась на сиденье. – Не понимаю, почему ты продолжаешь так меня называть.

– Как? Милашка? – Она хмуро кивнула, а я заулыбался. Ее веки закрылись и усталость взяла свое. Я рискнул сказать ей правду, понимая, что к утру она скорее всего, не вспомнит об этом. – Я считаю тебя красивой, но попробуй так тебя назвать и это не сойдет мне с рук: ты надерешь мне задницу, поэтому я выбрал более мягкий вариант. – Я вздохнул, когда она отключилась, ее колени резко накренились в сторону и ноги с приборной панели упали на пол. Затем ее голова опустилась на консоль, склонилась набок и прижалась к моим ребрам, а волосы рассыпались на моих коленях. Улыбаясь, я сбавил скорость и не спеша доехал до дома. Ночь выдалась чертовски прекрасной.

– У меня случалось гораздо больше тупых моментов, чем у тебя. – Голос Эллы вырывает меня из воспоминаний.

– Сомневаюсь, – возражаю я, упираясь рукой в стену рядом с ее головой. – И я не думаю, что ты скажешь мне что-нибудь глупое.

Она проводит рукой по лицу, оставляя красные полосы на коже.

– Одна из причин... – она откашливается. – Я думаю о маме. Вот и все.

– Из-за дневника?

– Нет ... из-за свадьбы ... без нее. – Она колеблется. – Это одна из причин, по которой я хотела сыграть свадьбу здесь. Чтобы находиться ближе к ней.

Мое сердце уходит в пятки. Все это время я даже не задумывался об этом. Как должно быть она себя чувствует, когда в такой момент с ней нет ее мамы.

– Видишь, я же говорила тебе, что это глупо, – она тяжело вздыхает. – Мне следует держать рот на замке.

– Нет, это не глупо. Нисколечко. – Я замолкаю, тщательно обдумывая следующие слова, потому что они важны. – Хочешь поженимся где-нибудь рядом с кладбищем.

Она тут же качает головой.

– Нет, мне нравится идея с озером. Приятно знать, что мы с мамой находимся в одном городе. Боже, это так странно. Я говорю о ней так, будто она еще жива. – На последних словах ее голос дрожит, и она отворачивается, избегая моего взгляда.

– Эй. – Рукой я поворачиваю ее голову обратно к себе. – Нет ничего странного в том, что ты хочешь, чтобы твоя мама была рядом, жива она или нет.

На ее лице появляется грустная улыбка, но я рад, что во время разговора о маме она улыбается, хоть и с грустью.

– Я по-прежнему хочу, чтобы свадьба прошла на озере, – уверяет она меня. – Да и отец придет, так что, думаю, все будет не так уж плохо.

– А как насчет Дина и Кэролайн? – спрашиваю я. – Может, пригласим их?

– Кэролайн беременна, поэтому я даже не уверена, что она сможет, тем более приглашая их в самый последний момент, – отвечает она.

– Тебе решать. – Я быстро целую ее в губы и отступаю назад. – Если ты не хочешь их приглашать – отлично. Но замуж выходят лишь единожды.

Ее губы растягиваются в злобной усмешке.

– О, я частенько планирую выходить замуж. Раз десять-двадцать. Ты мой муж для практики. – Она игриво толкает меня плечом.

Я обнимаю ее и как в детстве, застигнув врасплох, опрокидываю на пол. Выставляю перед собой руку прежде, чем мы падаем на ковер, и подхватываю ее. Затем немного отодвигаюсь, чтобы не раздавить.

– Миша. – Она смеется, ее ноги раздвигаются и мое тело оказывается между ними. Я усиливаю хватку на ее пояснице и пальцы Эллы скользят по моим лопаткам, а наши ноги переплетаются. – Слезь с меня. Мы слишком стары для этого.

– Ни за что, – отвечаю я. – Наши тела излучают тепло, ее волосы разметались по ковру вокруг ее головы, слезы, которые стояли в ее глазах несколько мгновений назад, исчезли. – Мы никогда не будем слишком стары для этого. Никогда. Я завалю тебя даже, когда нам будет по девяносто.

Она смотрит на меня с непроницаемым выражением лица, пульс бешеным ритмом отдается в кончиках ее пальцев.

– Ты делаешь меня счастливой, – произносит она дрожащим голосом.

Может показаться, что это элементарные слова, но для Эллы признать, что она счастлива – огромное, важное, изменяющее жизнь событие, которое дарит мне надежду на хороший конец.

– Взаимно, – отвечаю я и целую ее.

Глава 13

Элла

Рассказать Мишиной маме новость о свадьбе было легче легкого. Ну, кроме той части, когда я поведала ему о своих странных мыслях пожениться в Стар Гроув, чтобы ощущать близость мамы. Это было немного дико. Но Миша был… Мишей, он успокоил меня. Настроение поднялось. И это хорошо, потому что существует вероятность, что после того, как я сообщу отцу не только о свадьбе, но и о бабушке и посылке, которую она мне прислала, радужность моего настроения может сменится на унылость.

Мы с Мишей направляемся к моему дому, переплетя пальцы, словно дети, собирающиеся сообщить нашим родителям нечто очень плохое. Но мы не дети, и свадьба не такая уж плохая штука, но бывает наши беседы с отцом могут возыметь обратный эффект. Хотя такого уже давно не случается. В последнее время он очень мил и словоохотлив.

Я вхожу в дом и меня едва не хватает удар – пол чистый. Желто-коричневые столешницы не завалены бутылками из-под алкоголя. Отец также приобрел новый обеденный стол, хотя тот и был подержанным. Он белого цвета, с одной стороны от него располагается скамейка, а с другой – два стула. Пол по-прежнему в пятнах, но его недавно подметали и помыли, а в воздухе витает запах «пайн сол»⁴ с примесью корицы. На столешнице и столе не громоздятся кипы просроченных счетов. Помню, в прошлый мой приезд дом собирались забрать за неуплату, но отец решил проблему, работая сверхурочно и выплачивая просроченную сумму.

– Ух ты, – оборачиваясь восклицает Миша и, осматривая кухню, подскрёбывает подбородок. – У меня такое чувство, будто я очутился в Сумеречной зоне.

Я отпускаю его руку и, пройдя через кухню к столу, беру декоративного керамического петуха. Голова отскакивает и раздается громкий петушиный возглас, когда я заглядываю внутрь.

– О Боже, домашнее печенье.

Миша смеется и подходит сзади ко мне.

– Твой голос звучит так очаровательно. – Он отводит мои волосы в сторону и губами ласкают шею. – Такое возбуждение из-за печенья.

Я достаю печенье и опускаю петушиную голову на место, а потом ставлю банку обратно на стол.

– И что? Единственное печенье, которое у меня было в детстве – Орео. – Я откусываю кусочек домашнего шоколадного печенья и поворачиваюсь к нему лицом. – И ты постоянно заставлял делиться ими, а после забирал половинку со всей начинкой. Ты всегда давал мне все, что я хотела, кроме тех чертовых печений.

Он умыкает большую часть моего печенья.

– Что тут сказать? Я может и люблю тебя, но глазурь люблю немного больше. – Он проглатывает печенье, а потом открывает рот, чтобы откусить еще кусочек, но я запихиваю печенье в рот, вскидываю брови и награждаю его самонадеянным взглядом.

На его лице также проявляются дерзкие черты, а затем он накрывает мой рот своим, просовывая язык между моих губ, пытаясь украсть кусочки жеваного печенья.

Я отшатываюсь, смеюсь и корчу гримасу отвращения.

– Ты такой отвратительный, – говорю я, вытирая рот тыльной стороной ладони.

Он, улыбаясь, облизывает губы.

– Я выиграл.

Я высовываю язык, на котором прилипли кусочки жеваного печенья.

– Вот это ты только что съел.

Его язык снова скользит по губам.

– И оно было очень-очень вкусным.

Я качаю головой, но не могу перестать улыбаться, а потом закатываю глаза, потому что превращаюсь в одну из тех девушек, которые бегают вокруг своего парня... жениха... будущего мужа. Реальность обрушивается на меня, и мои глаза от изумления широко раскрываются.

– Черт возьми, я вскоре стану Эллой Мэй Скотт. – Я делаю вдох, сама не понимая: то ли меня охватывает паника, то ли удивление.

Уголки губ Миши опускаются вниз, он хмурится и дерзкое выражение исчезает с его лица. Не знаю, причина того, что он тоже это осознал или того, как встревоженно прозвучали мои слова. Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но тут в кухню входит папа, и слова застревают у меня в горле.

Несмотря на чистоту в помещение, отец по-прежнему выглядит неряшливо и неотесанно. На нем огромная клетчатая куртка, одетая поверх дырявой темно-синей рубашки, джинсы заляпаны краской, а на ногах ботинки – сейчас он работает маляром. Он не выбрит и выглядит немного мрачнее, чем при нашей последней встрече год назад, но его глаза ясны, не налиты кровью, и, хотя от него несет сигаретным дымом, но запаха алкоголя не чувствуется.

Увидев меня стоящей напротив стола, он спотыкается и хватается за дверной косяк.

– Срань господня. – Он внимательно смотрит на меня и моргает. – Что ты здесь делаешь? Я думал, ты не сможешь приехать домой на Рождество?

Я теснее прижимаюсь к Мише, словно он мой защитный механизм. Хотя я знаю, что отцу гораздо лучше, не так просто полностью забыть прошлое. Его пьянство. Его обвинения в смерти матери. Когда он даже не мог смотреть на меня, потому что ему было слишком больно.

– Да, у нас изменились планы, – отвечаю я и чувствую прикосновения пальцев Миши.

Папа отпускает дверной косяк и подходит к кухонному прилавку.

– Ну, я рад, Элла, – неуклюже произносит он, что случается часто, когда мы оказываемся рядом друг с другом. Он напряженно массирует шею, оглядывая чистую кухню. – Если бы я знал, что ты придешь, купил бы еды или еще что-нибудь.

– Все в порядке, – заверяю его. – Вообще-то мы остановились у Миши.

Папа переводит взгляд то на меня, то на Мишу.

– Это хорошо, наверное.

Между нами повисает молчание, и у меня не выходят из головы слова, которые мама написала о нем в дневнике. Как она не особо сильно радовалась своему предстоящему замужеству. Как ее мать не хотела, чтобы она выходила за него замуж. О ее подавленности. Знал ли он обо всем этом? Ведь однажды он сказал мне, что не всегда было все плохо, между ними существовало и что-то хорошее. Неужели причиной тому было сокрытие от него депрессии и мрачных мыслей? Так ли у меня происходит с Мишей: я не могу поговорить с ним о своих страхах перед замужеством и о совместном будущем.

Наконец Миша откашливается и тычет меня локтем в бок.

– Кстати. – Я отгоняю мысли прочь. – Вообще-то мне нужно тебе кое-что сказать.

Папа в замешательстве прислоняется к столешнице и складывает руки на груди.

– Ладно.

– Помнишь, пару недель назад я сказала тебе, что мы с Мишей собираемся пожениться? – Я потираю камушки на кольце, стараясь скрыть нервозность в голосе. Даже не знаю из-за чего я нервничаю, помимо того, что опасаюсь слов и поступков отца, которые могут разрушит то удивительное настроение, в котором прибывала в последнее время. Наверное, это никуда не исчезнувшие шрамы моего прошлого приводят к беспокойству.

Папа кивает.

– Да, помню.

– Мы собирались пожениться в Сан-Диего, но решили вернуться и провести свадьбу здесь, – сообщаю ему. – На самом деле она пройдет в эти выходные, на Рождество.

Его глаза расширяются, а затем спускаются к моему животу.

– Элла, ты не... – он бросает на Мишу неприязненный взгляд, выпрямляется и оглядывает кухню, избегая встречаться с нами глазами и выглядя еще более смущенным даже для него. – Ты не…

Когда до меня доходит, о чем он думает, я кладу руку на живот.

– Что? Нет. Я не... я не беременна. Боже. – Не могу поверить, что он так подумал. Я была осторожна и год сидела на таблетках.

Он хмурится, явно оставаясь при своем мнение.

– Ладно.

Миша посмеивается себе под нос, и я, прищурившись, смотрю на него.

– Не смешно, – фыркаю я, но еле сдерживаю готовый прорваться наружу смех. Понимаю, что в этом нет ничего смешного, особенно после того, как выяснила, что родители поженились из-за маминой беременности Дином, но тем не менее мне смешно. Он ведет себя как отец, и это забавно, потому что мне уже двадцать лет, и впервые он хотя бы отдаленно приблизился к этой роли.

– Клянусь, что она не беременна, мистер Дэниелс, – уверяет его Миша, метнув быструю усмешку в мою сторону. – Мы просто решили, что пора пожениться.

Мистер Дэниелс? Я открываю рот. Неужели?

Миша небрежно пожимает плечами, с невинным взглядом смотрит на меня и шепчет: Что?

Папа поочередно переводит взгляд с меня на Мишу.

– Но вы... вы так молоды.

– Как и вы были с… мамой, – нерешительно замечаю я, потому что мои слова идут в разрез того, в чем я пытаюсь его убедить, но он не знает, что мне известно о беременности мамы, когда они поженились.

– Да, но... – папа замолкает, уставившись на заднюю дверь. – Но тогда все было по-другому... между твоей мамой и мной... все было сложно.

– Потому что она была беременна. – Я признаюсь, что мне все известно, не в силах больше скрывать правду. – Мамина мама ... моя бабушка прислала мне коробку с ее вещами, и в ней был... мамин дневник.

Между нами повисает молчание, во время которого мне становится слышно дыхание присутствующих и заведенный двигатель на улице.

– Это не твоя бабушка прислала, – сообщает папа с тяжелым вздохом и разводит руки. – Да, посылка от нее, но не она отправила ее тебе. Это сделал ее адвокат.

– Ее адвокат? – в унисон спрашиваем мы с Мишей.

Папа кивает, вид у него очень встревоженный.

– Она умерла около месяца назад, и, наверное, в доме престарелых обнаружили коробку с твоим именем. Адвокат, который занимался ее завещанием, звонил мне и искал тебя, чтобы отправить вещи.

Она умерла? Я слегка шокирована и испытываю печаль, что странно, потому что я никогда не говорила с этой женщиной. Но все же она была моей бабушкой.

Не знаю, как на это реагировать: я ведь совсем не знала ее, и мне от этого немного грустно. Я даже на короткую секунду задумалась о знакомстве с ней, когда прочитала ее записку в коробке, а теперь такая возможность исчезла.

– Почему ты не предупредил меня? – спрашиваю отца, и Миша в попытках защитить придвигается ближе ко мне, будто чувствует, что должно произойти что-то плохое.

Папа достает сигареты из кармана пиджака.

– Потому что с тобой трудно говорить об этом... особенно о смерти и некоторых людях.

– О моей бабушке?

– И о твоей матери ... это коробка с ее вещами, и я не был уверен, как ты отреагируешь или как я к этому…отнесусь.

Мой рот вытягивается в букву «о». Отец открывает пачку, вытаскивает оттуда сигарету, и засовывает ее в рот. Он хлопает по джинсам в поисках зажигалки и находит ее в заднем кармане. Закурив сигарету и вдохнув успокаивающее облако дыма, он становится более расслабленным.

– Это деликатная тема для нас обоих. – Он тянется через столешницу к пепельнице возле раковины. Постукивает сигаретой по боковой части и зажимает ее пальцами, дым наполняет всю комнату и затмевает восхитительный аромат корицы. – Но мой ... психотерапевт советует мне больше говорить об этом, особенно с тобой.

– Ты посещаешь психотерапевта? – удивляюсь я. – С каких это пор?

Он с сомнением смотрит на Мишу, потом засовывает окурок в рот и делает еще одну затяжку.

– Месяц. Мой наставник решил, что это хорошая идея. – В его кармане звонит телефон, и он поднимает палец. – Секундочку, – произносит он, доставая его. Смотрит на экран, отвечает и выходит из кухни.

– Боже, неужели все Дэниелсы действительно с придурью? – бормочу себе под нос. – И он тоже ходит к психотерапевту? Сперва мой брат, затем я, а теперь и отец. Это может стать нашим семейным девизом: вливайся в мою семью и у тебя снесет крышу, да так, что для восстановления потребуется помощь мозгоправа. – Я смотрю на Мишу.

– Даже не думай об этом, – предупреждает он. – Ты не сумасшедшая и мою жизнь не разрушишь. Ты все испортишь, если покинешь меня.

Его слова напоминают мне, что я больше не тот человек, который отталкивает людей. Он нужен мне, а я нужна ему.

– Я никуда не уйду. Обещаю. – Я шумно выдыхаю. – Но не мог бы ты дать мне минутку? – прошу его. – Думаю, мне нужно поговорить с отцом наедине.

Кажется, ему не хочется этого делать.

– Ты уверена? Потому что я не против побыть рядом, даже если это означает терпеть неловкость твоего отца.

Я киваю и успокаивающе сжимаю его руку.

– Я просто хочу спросить его кое-что о маме, и думаю наедине ему будет легче ответить на мои вопросы.

Миша остается неподвижным еще несколько секунд, а затем, кивнув, отступает, держась за мою руку, пока мы не оказываемся достаточно далеко, чтобы наши пальцы разъединились.

– Если ты не вернешься через час, – предупреждает он, открывая заднюю дверь и впуская в дом снежинки снега и холодный ветер, – я вернусь за тобой.

– Миша, что по-твоему может произойти? – шучу я. – Это всего лишь мой отец.

Он пристально смотрит мне в глаза, не произнося ни слова. Между мной и отцом частенько происходили болезненные, обидные вещи.

– Хорошо, увидимся через час, – обещаю я, он выходит, натягивая капюшон на голову, и закрывает дверь.

Я выдвигаю стул и опускаюсь на него, затем краду еще одно печенье из банки петуха. Запихиваю последний кусочек в рот, когда входит отец, сжимая в руке телефон.

Он смотрит на пустые стулья.

– Куда делся Миша?

Я проглатываю печенье и стряхиваю крошки со стола.

– Ушел ненадолго домой, чтобы мы с тобой могли поговорить.

– Да, нам нужно поговорить. – Он садится и смотрит на открытую банку петуха. – Смотрю, ты нашла печенье.

– Да, но кто их приготовил? – любопытствую я. – Ты?

Он качает головой и закрывает крышку.

– Нет, Аманда.

– Кто такая Аманда?

– Женщина, с которой я познакомился, когда лечился от алкоголизма.

– Она тоже бывшая алкоголичка? – спрашиваю я.

– Нет. – Он закатывает рукава и кладет руки на стол. – Она работает там секретарем.

– О, – восклицаю я. – Так... ты, типа, встречаешься с ней?

Он почесывает голову.

– Хм... вроде того... наверное.

– О, – снова повторяю я, не зная, что еще сказать. Так странно, что он с кем-то встречается, потому что он ведь мой отец и единственная женщина, которая была с ним рядом – моя мама, но опять же, их отношения были непростыми. – Это она убралась в доме?

Его рука опускается с головы на стол.

– Нет, это сделал я. А что?

Я пожимаю плечами.

– Просто интересно. Выглядит мило.

Он смотрит на меня так, словно хочет что-то еще сказать, но потом меняет тему разговора и расслаблено откидывается в кресле.

– Так что же было в коробке? – настаивает он. – Я знаю, что это вещи твоей матери, но что именно там было?

– Мамин дневник и еще кое-какие вещи: рисунки и фотографии. – Мое сердце внезапно учащенно забилось, и я делаю паузу. – Я не знала, что она любила рисовать.

Он печальным взглядом смотрит на стол.

– Да, когда была моложе, – тихо отвечает он. – Но она прекратила вскоре после нашей свадьбы.

Так трудно говорить об этом вслух, задавать ему вопросы, но я заставляю себя продолжать, потому что хочу знать – понять.

– Почему?

Когда он поднимает взгляд, его глаза слегка увлажнены.

– Потому что перестала получать от этого удовольствие, и в рисование не было смысла, по крайней мере, так она мне говорила.

Я очерчиваю рисунок дерева на столе, разглядываю его – не могу сказать ему в глаза то, что собираюсь.

– Ты как-то сказал мне, когда я... когда подвозила тебя в реабилитационную клинику, что не всегда дела шли плохо. Но когда было хорошо? Я знаю, что ее состояние постепенно ухудшалось, но сколько я себя помню мама постоянно выглядела грустной.

Некоторое время он сохраняет молчание, и я переживаю, что расстроила его. Но когда поднимаю на него взгляд, он смотрит на меня, словно я – человек, а не болезненное напоминание о женщине, которую он когда-то любил, как он обычно смотрел на меня раньше.

– В том, что касается твоей мамы, ничто не бывало на сто процентов нормально, – напряженным голосом говорит он. – Но вначале у нее случалось больше взлетов, чем падений. И ее...приступы... они были редкими и с долгими перерывами между ними.

– Она когда-нибудь была счастлива?

Ему снова требуется время для ответа.

– Порой бывала. Во всяком случае, я так думаю. Трудно сказать.

– Почему? – Однако, в глубине души, полагаю мне известен ответ. Потому что иногда трудно быть счастливым или даже признать, что ты достоин счастья, что заслуживаешь его, поэтому отказываешься от этого чувства, борешься с ним. Порой такие же мысли и меня преследуют, и мне они ненавистны, но я научилась справляться с подобными эмоциями...как мне кажется.

Он улыбается, но его улыбка печальна.

– Просто она такая, Элла Мэй. И я действительно хочу верить, что она была счастлива, хотя и не показывала этого.

Странно слышать, как он меня так называет – это сбивает с толку, и с языка слетает вопрос, который мне не следовало задавать.

– За что ты ее любил? – спрашиваю я и на моем лице проступает раскаяние. – Прости, папа. Ты не обязан отвечать.

Он качает головой, в его глазах снова появляются слезы.

– Все в порядке. Ты можешь спрашивать меня. Я сейчас лучше справляюсь… с такими вещами. – Он выдерживает паузу, размышляя, а затем его дыхание прерывается. – Вначале я любил ее из-за эксцентричности и импульсивности, она могла сделать жизнь по-настоящему удивительной и…непредсказуемой. – Он смотрит через мое плечо, погруженный в воспоминания, и на короткое мгновение выглядит почти счастливым. Затем несколько раз моргает, и этот взгляд исчезает, прежде чем он снова обращает свое внимание на меня. – Я думаю, она была счастлива, когда у нее была ты. И Дин.

Не знаю есть ли в его словах правда или он лжет, но мне все равно. Возможно, он говорит так, чтобы осчастливить меня, пусть так и будет.

– Спасибо, папа.

– Не за что. – Кажется, он хочет сказать что-то еще, испытывает неловкость и хрустит шеей, словно внутри него разливается напряжение. – Элла, не хочу, чтобы ты злилась, но я... я действительно хочу, чтобы ты подумала о том, чтобы не спешить со свадьбой.

Что? Почему?

– Потому что ... – он потирает затылок и оставляет руку на нем, согнутую в локте вверх. – Ты так молода... и должна пожить для себя, прежде чем навесить на себя взрослые дела. – Он опускает руку.

Мне требуется время, чтобы заговорить: много злых слов готовы сорваться с моего языка. Я увешана взрослыми делами с четырех лет. Счета. Приготовление еды. Уборка. Забота о людях. Это не ново для меня.

– Я подумаю, – произношу я, но не имею этого ввиду. Направляюсь к двери и застегиваю куртку. – И, папа... спасибо, что поговорил о маме.

– Нет проблем, – откликается он. – Наверное, мне следовало больше говорить о ней.

Я ничего на это не отвечаю. В этом я с ним согласна, но предпочитаю промолчать, потому что мои слова причинят ему боль, разрушат всю созданную чудаковатую, но хорошую атмосферу отца-дочери. Я открываю заднюю дверь, в дом врывается ветер и присыпает пол снегом.

– И, Элла, – кричит он, когда я собираюсь выйти в снег и ледяной ветер.

Я останавливаюсь и оглядываюсь через плечо.

– Да.

– Если тебе понадобится помощь... я имею в виду, со свадьбой и всем остальным, если ты примешь решение выйти замуж ... я буду рядом, если понадоблюсь, – произносит он, переминаясь с ноги на ногу.

– Спасибо, – отвечаю я, смущенная его желанием помочь, а я к такому не привыкла. – Я дам тебе знать, но полагаю, что мама Миши лучше разбирается в таких делах. Она слишком воодушевлена этим событием.

Он выглядит немного разочарованным, и я открываю рот, чтобы еще что-нибудь сказать, но не могу ничего придумать, поэтому машу рукой и выхожу, закрывая за собой дверь. Я испытываю некоторую неловкость, потому что он выглядит расстроенным из-за моего отказа в помощи, но в конце концов мама Миши была для меня больше родителем, чем кто-либо из моих. С четырех лет Миша и она были моей семьей, а не папа, мама или Дин. Меня поддерживали Миша и его мама, но в основном Миша. Он был моим прошлым, и он – мое будущее.

Я останавливаюсь, намереваясь перепрыгнуть через забор – выпавший по колено снег пропитывает ткань джинсов, но на меня снисходит ошеломляющее прозрение. С того дня, как Миша впервые попросил меня перелезть через этот забор, мы не расставались, за исключением того времени, когда я сбежала в колледж. Он заботился обо мне. Он любил меня. Он показал мне, что такое любовь. В глубине души, хотя пару лет назад я не могла в этом признаться, втайне желала, что он всегда будет присутствовать в моей жизни всегда – что мы будем вместе. И в двадцать лет, когда буду носить его кольцо на пальце, я по-прежнему буду перепрыгивать через забор ради встречи с ним. Даже через пятьдесят лет мы не расстанемся – будем сидеть на качелях на крыльце, пить лимонад или что там еще делают пожилые пары.

Сердце колотится от волнения и ужаса: наверное, пришло время отпустить темные события, которые не дают мне покоя, отпустить то, что, возможно, не хочу отпускать, ради возможности устремиться к будущему с незамысловатым забором, упаковкой сока и игрушечной машиной.

Глава 14

Миша

– Ты правда хочешь, чтобы я его почитал? – спрашиваю я Эллу, уставившись на дневник ее матери у себя на коленях.

Она, роясь в сумки на полу, кивает головой.

– Да, я просто хочу знать, сумеешь ли ты отыскать в нем какие-нибудь счастливые моменты. – Она смотрит на меня, одетая лишь в красно-черный бюстгальтер и в тон ему трусики. – Если нет – то и не надо мне его читать. Но если что-то найдешь, тогда я почитаю – хочу узнать что-нибудь о той радостной стороне ее жизни, которую я никогда не знала.

Я потираю заднюю часть шеи, испытывая нервозность из-за чтения чего-то настолько личного.

– Ладно, если ты этого хочешь.

– Да. – Она выпрямляет ноги и поднимается с черным платьем в руках. – Но только если ты сам этого желаешь.

Мне хочется отказаться, но ни за что так не поступлю. Только не после вчерашнего, когда она зашла в дом после разговора со своим отцом и объявила, что готова двигаться дальше и не собирается дочитывать дневник, желая оставить все в прошлом. Без понятия, с чего вдруг такие заявления, но я не буду ничего предпринимать, чтобы повлиять на ее решение.

– Наверное, почитаю немного. – Перекладываю дневник с колен на кровать, затем наклоняюсь вперед и хватаюсь за край короткого, обтягивающего платья, которое она собирается надеть. – Сразу же после того, как ты мне скажешь, куда ты, черт возьми, идешь в этом?

– Потусоваться с Лилой, – отвечает она. – А что? Что не так с платьем?

– Оно короче, чем большинство моих рубашек, – со звенящими в голосе ревностными нотками говорю я ей. – Твоя задница будет торчать.

Она выхватывает у меня платье.

– Не будет, – упирается она, наклоняясь и надевая его. – Кроме того, Лила велела надеть именно это платье.

Я поднимаюсь на ноги, пока она натягивает обтягивающую ткань и просовывает руки через тонкие лямки. Оно идеально облегает ее тело, но низ едва прикрывает бедра.

– Зачем? – спрашиваю я.

Она взлохмачивает пальцами волосы.

– Не знаю. Тебе придется спросить у нее. Она только сказала, что это сюрприз.

– О, я так и сделаю, – уверяю ее и затем выхожу из комнаты на поиски Лилы.

Ее я обнаруживаю на кухне вместе с Итаном, перед ними по всей столешнице и столу разбросан целый арсенал красных и черных свечей, таких же цветов лент и другой декоративной фигни, а также оберточной бумаги, ленточек и пакетов, полной рождественских подарочных бантов. Лила, Элла и моя мама потратили полдня на покупки. Элла вернулась домой усталая, но с сумкой, полной свадебных украшений, и, полагаю, с рождественскими подарками. Она никогда не была любительницей шопинга, и могу предположить, что это Лила и мама приложили руку к такому изобилию свадебных украшений и подарков, нежели Элла.

– У меня к тебе вопрос, – обращаюсь я к Лиле, отодвигая стул и присоединяясь к ним за столом. Она заставила Итана завязывать ленточки, и, хотя он не выглядит счастливым, продолжает этим заниматься, что забавно.

– Ни слова, – предупреждает Итан, делая бант из черной ленточки. – Я постоянно наблюдал, как ты делал всякие глупости ради Эллы, и не говорил ни слова.

Я верчу в руке свечу.

– Нет, ты говорил много слов, которые меня чертовски раздражали.

Он качает головой и бросает бант, глядя на Лилу.

– Можно уже с этим закончить? – Он сгибает пальцы, словно испытывает судорогу. – Я больше не чувствую кончиков пальцев.

Лила обрезает ножницами кончик красной ленточки.

– Ни за что. У нас еще около сотни. – Она откладывает ленту и ножницы. На ней темно-синее платье, усыпанное блестками. Оно не такое облегающее, как у Эллы, но такое же короткое, если не короче. – Так что ты хотел спросить, Миша? И если речь идет о твоем рождественском подарке от Эллы, я не собираюсь говорить тебе, что это.

– Дело не в подарке, – говорю я, качая головой. – О чем ты говоришь? Мы с Эллой не дарим друг другу подарков. – За исключением прошлого года, когда я подарил ей обручальное кольцо, но это совсем другое.

– Может быть, раньше так и было, – улыбается она. – Но в этом году она сделает тебе подарок.

Дерьмо. Значит ли это, что мне тоже надо ей что-нибудь подарить? И если да, то что? Я качаю головой. Так я отклоняюсь от темы. Отодвигаю свечу в сторону и складываю руки на столе.

– Я не об этом хотел тебя спросить. Хочу знать, куда, черт возьми, ты ведешь Эллу сегодня вечером.

Лила пожимает плечами и тянется за очередным рулоном ленты.

– Погулять.

– Куда? – спрашиваю я.

– Какое это имеет значение? – отвечает она, распутывая кусочек ленты на руке.

– Потому что она одета как шлюха, – резко говорю я, стремясь выбить ее из колеи.

Но она не обращает внимание на тон моих слов.

– Она не выглядит как шлюха. Она приоделась для прогулки.

– Так не одеваются для прогулок, – замечаю я и указываю на ее платье.

– Что плохого в моей одежде? – Она невинно хлопает ресницами. – Я всего лишь надела платье.

– В этом я соглашусь с Мишей, – вмешивается Итан, хрустя костяшками пальцев. – Мне совсем не нравится это платье.

В глазах Лилы пляшут веселые огоньки.

– Прошлой ночью оно тебе нравилось.

– Да, когда я был единственным, кто мог тебя в нем видеть, – произносит он, протягивая руку к груде лент, которые Лила распутала.

Лила усмехается, отодвигая стул от стола.

– О, вы двое и ваша ревность. – Она гладит Итана по голове. – Это так восхитительно. – Она встает позади него и целует его в макушку. – Пойду гляну, готова ли Элла, – певуче произносит она. Итан не спускает взгляда с ее задницы, когда она направляется к выходу и выкрикивает через плечо, – Миша, не стесняйся сделать что-нибудь полезное и начни завязывать банты.

Я таращусь на Итана.

– Она это серьезно?

Он перерезает красную ленточку.

– Да. – произносит Итан и бросает ножницы на стол. – Но это твоя вина.

– Почему, черт возьми?

– Потому что ты не смог просто сбежать в Вегас и тайно жениться.

Я протягиваю руку через стол и беру рулон ленты.

– Все это больше смахивает на твою свадьбу, чем мою.

Он кивает в знак согласия.

– Да, и все же ты прав. Нам не пришлось бы сидеть здесь, завязывать ленточки, как пара подкаблучников.

Я тереблю ленту, сдерживая смех.

– Ладно, что я должен делать?

Вздохнув, он показывает мне, как завязывать ленту, и следующие двадцать минут до прихода Эллы и Лилы мы сидим за столом и завязываем бантики. Элла останавливается в шаге от стола и скрещивает руки на груди. Ее волосы свободно струятся по плечам, глаза подведены черной подводкой, губы тронуты розовым блеском. В этом коротком платье и в туфлях на каблуках, ремешки которых опоясывают лодыжки, ее ноги выглядят едва ли не бесконечными.

– Ну, посмотрите на себя, – нотки веселья звучат в ее голосе. – Такие хитрющие завязывают бантики.

Я поворачиваюсь на стуле и рассматриваю ее потрясающее идеальное тело, представляя, как позже ее длинные ноги будут обвиваться вокруг меня.

– Лучше ничего не говори, Элла Мэй, а иначе лишишься ленточек на своей свадьбе.

– Вот и хорошо, – отвечает она, оттягивая подол платья.

Лила толкает ее в спину.

– Эй, я думала, тебе понравилась идея с ленточками.

Лицо Эллы принимает извиняющееся выражение.

– Нет, я сказала, что из всех глупых, вычурных украшений, с которыми вы, ребята, на меня набросились, красные и черные ленты были наименее раздражающими.

Лила разочарованно хмурится.

– Значит, тебе не нравится?

Элла вздыхает.

– Нет, нравятся. Извини, я сейчас не очень хорошо себя веду. Ты помогаешь мне, и я должна быть тебе благодарна.

Теперь вздыхает Лила.

– Не лги мне. Если тебе ненравятся ленты, значит так и быть. Мы можем сделать что-нибудь еще.

Итан бросает на меня странный взгляд, а затем откидывается на спинку стула, сверху обхватив его рукой.

– Знаешь, если бы я не знал лучше, то подумал бы, что это вы двое собираетесь пожениться.

Каблуки Лилы стучат по полу, когда она подходит и целует его в щеку.

– Пора вам вернуться к работе и завязывать бантики, – приказывает она, направляясь к задней двери, и Элла следует за ней.

Когда Элла проходит мимо меня, я хватаю ее за локоть и притягиваю к себе так, чтобы она опустила голову, а затем прижимаюсь губами к ее уху.

– Пожалуйста, не попадайте в неприятности.

Она наклоняет голову и смотрит на меня.

– Когда это я попадала в неприятности?

– Если ты хочешь, чтобы я прошелся по списку, – отвечаю, – так и быть, но это, вероятно, займет остаток ночи.

Она бросает на меня сердитый взгляд, пытаясь сдержать улыбку, но та все же проскальзывает, и Элла крепко меня целует.

– Я приложу усилия, чтобы не ввязываться в драки, – заверяет она, отступая, немного задыхаясь от поцелуя. – Или любые другие неприятности.

– И постарайся не разбить мою машину, – кричу я, когда Лила открывает дверь.

– Ты разрешаешь им взять свою машину? – спрашивает Итан, глядя на меня как на сумасшедшего.

Я пожимаю плечами.

– А на чем еще они поедут?

– Лучше бы пешком, – бормочет он, а потом кричит Лиле и Элле: – не садитесь за руль пьяными и не засовывайте долларовые купюры в трусы всяким чувакам.

– Мы не собираемся в стрип-клуб, – уверяет Лила, но потом хихикает, снимая куртку с вешалки.

Элла надевает кожаную куртку, слегка прикрывая платье, отчего я чувствую себя немного лучше. Она открывает рот, намереваясь что-то сказать, но Лила хватает ее за руку и вытаскивает на улицу, захлопывая за собой дверь. Томас и моя мама отправились поужинать, и пока мы с Итаном сидим и осмысливаем только что происшедшее, в доме воцаряется тишина.

– Ты чувствуешь себя их сучками? – спрашивает он, кружась на стуле с лентой в руке.

Я смотрю на гору лент и свечей на столе.

– Да, вроде того.

Мы обмениваемся взглядами, а затем одновременно отталкиваемся от стола и вскакиваем на ноги.

– Итак, вопрос в том, – говорит Итан, снимая куртку со спинки стула, – хотим ли мы пойти в бар или в какое-нибудь шумное место, вроде вечеринки?

– Мы можем последовать за ними, – шучу я, подходя к вешалке у задней двери. – Поиграем вечерок в сталкеров. – Я хватаю куртку и надеваю ее, делая вид, что это шутка, но в глубине души абсолютно серьезен. Мне не нравится, что Элла ушла в таком виде. Она не только слишком красива и сексуальна, но в этом городе у нее есть своя история – люди, которые либо слишком любят ее, либо ненавидят. И если дерзкая Элла привлечет к себе внимание, особенно будучи в нетрезвом виде, может произойти много дерьма.

– Неплохая идея, – соглашается Итан, отвечая на мою шутку с серьезным видом. – Но у нас нет машины.

– Может пройдемся пешком? – уточняю я, открывая дверь.

На улице стемнело, на темном небе ни облачка и сияют звезды. Из соседней двери мерцает свет, отражаясь в покрывающем двор льду.

Итан застегивает куртку.

– Конечно.

Мы выходим на улицу и идем по заснеженной дороге, затем поворачиваем налево в сторону города. Под нашими сапогами хрустит снег, дыхание вырывается облачками пара. Становится холодно, но мы уже не в первый раз гуляем по ночам при минусовой температуре.

– Жду, когда ты запаникуешь, – неожиданно заявляет Итан, отбрасывая в сторону кусок льда.

Я засовываю руки в карманы куртки.

– Из-за чего паниковать?

– Свадьбы

– С чего бы?

Он изумленно смотрит на меня.

– Потому что всю оставшуюся жизнь ты проведешь с одним человеком, и все твои решения на всю оставшуюся жизнь будут основываться на том, что лучше не только для тебя, а для вас обоих. Ты больше не сможешь делать все, что пожелаешь.

– Я когда-нибудь с кем-то встречался? – спрашиваю я. – Я имею в виду серьезные отношения.

Он пожимает плечами.

– Нет, наверное, но все же. Это такая огромная ответственность, и вроде должна присутствовать легкая паника, хоть на минутку.

– Вообще-то ее нет, – отвечаю я. – Если это правильный человек.

Он с недоумением воспринимает мои слова, уставившись в землю. В конце концов качает головой и поднимает взгляд.

– А что, если Элла не захочет, чтобы ты отправился в этот «Слэм тур» или как там его?

– Значит я не поеду, – отвечаю. На днях, утром после вечеринки, когда мы убирались в доме желая сбросить камень с души, я рассказал Итану о своей дилемме.

– Ты просто откажешься от своей мечты? – спрашивает он.

Я киваю.

– Да, вполне.

– И что случится через пять лет, когда ты оглянешься назад и пожалеешь об этом?

Я пинаю снег носком ботинка.

– Чего ты так напираешь? Я знаю, что ты не фанат Эллы, но ты как будто пытаешься отговорить меня жениться на ней, а этого никогда не случится.

Он останавливается у края бордюра, отчего я резко торможу рядом с ним, поскальзываясь на льду. Развожу руки в сторону и быстро восстанавливаю равновесие.

– Я не советую тебе отказываться от свадьбы, – хмурится он. – Я лишь хочу сказать, что раз ты собираешься жениться, тебе следует поговорить с ней о турне и совместно принять решение о поездке. А иначе через пару дней женишься на ней, утаивая нечто важное, а это может привести к проблемам.

– Порой ты такой странный, – замечаю я, натягивая капюшон на голову. – Ты все время даешь советы по отношениям, а я никогда не видел, чтобы ты с кем-то встречался, за исключением Лилы, но каким-то образом в твоих суждениях есть смысл.

Он пожимает плечами, уставившись на одноэтажный кирпичный дом через дорогу, на котором развешаны переливающимися красными и зелеными цветами гирлянды.

– Много лет я наблюдал за ошибками родителей, поэтому знаю, где не прокатывает, – говорит он, когда мы переходим улицу. – Так вот, верен ли мой совет или нет, я понятия не имею.

Я запрыгиваю на бордюр, засовывая руки в карманы куртки.

– Я поговорю с ней завтра.

Он ничего на это не отвечает, но я знаю, что, по какой-то причине, он этому рад.

– Знаешь что? – Итан меняет тему. – Я думаю, нам следует сегодня вечером устроить мальчишник. Кажется, неправильным, что у нас не было настоящего.

– Да, полагаю ты забыл, какие здесь стрип-бары, – произношу я без энтузиазма. – Помнишь, как мы решили пойти в один из них сразу после выпускного? – Я содрогаюсь при этой мысли. – Мне кажется, я все еще немного травмирован тем зрелищем.

Его лицо кривится от отвращения.

– Да, как я мог забыть? – Когда мы сворачиваем за угол, направляясь на восток, он добавляет: – Но мы могли бы пойти напиться, просто по старой памяти. – Он выставляет кулак. – Что скажешь? Хочешь, еще раз нажраться в пабе до потери сознания?

Я стукаюсь с ним кулаками. Мы давно не общались, с тех пор как я переехал, так что у нас не так много возможностей позависать вместе.

– Конечно, почему бы и нет. В последний раз, по старой памяти.

Я не могу удержаться от улыбки, вспоминая, как мы с Итаном часто пробирались в паб с фальшивыми удостоверениями. Нам всегда было весело, и меня обескураживает, что мы вроде как покончили с этим. Немного грустно, но в то же время, я рад, что мы уехали из этого города ради лучшей жизни, потому что не многие местные поступают таким же образом.

Глава 15

Элла

– Не могу поверить, что ты привела меня сюда, – я перекрикиваю рев музыки, ритм которой отдается в груди, и обмахиваю рукой лицо – здесь жарко, пахнет потом несвежим сыром вперемешку с пивом. С потолочных балок свисают рождественские гирлянды, их свечение, переливаясь на наших лицах, придает коже розовое сияние.

Лила поворачивается на стуле, ее взгляд скользит по танцполу.

– Ну, я поспрашивала, и все назвали это место, куда можно сходить и немного развлечься.

Я качаю головой и беру свой стакан.

– О, Лила Дила, веселье в Стар-Гроув отличается от развлечений в Калифорнии или даже в Вегасе. Я поворачиваюсь на стуле, указывая рукой на толпу грубоватых людей, большинство из которых одеты в старые джинсы, клетчатые рубашки, футболки, ботинки. Мы не единственные, кто принарядился, но девушек, одетых в красивые платья единицы. Здесь нет ярких огней или украшений, только слабое освещение от нескольких лампочек, круглые столы и стулья не сочетающиеся друг с другом, а на полу валяются скорлупы от арахиса и обертки. Музыка доносится из колонок, а не проигрывается диджеем, но плюс в том, что напитки дешевые.

– Мне хотелось устроить тебе прощальную гулянку, прежде чем через пару дней ты свяжешь себя узами брака, – говорит она, потягивая «Маргариту» через соломинку, пока бармен, мужчина средних лет с редеющими волосами и усами, изучающе разглядывает нас. Он пялится с тех пор как мы пришли, но его легко удается игнорировать. – Я старалась быть хорошей подружкой невесты.

– Разве у нас не было девичника в Сан-Диего в ночь перед свадьбой? – спрашиваю я. – Когда ты меня пригласила в клуб выпить?

Она поднимает брови.

– Свадьбой, которая не состоялась?

– Твоя правда, – соглашаюсь я. – Но мы все еще можем гульнуть.

Она допивает свой напиток, откидывается на спинку стула и ставит его на стойку.

– Прощальных гулянок никогда много не бывает. – Она хмурится и выпрямляется. – Мы почти не виделись последние полгода, а после свадьбы вряд ли увидимся.

Я не из тех, кто любит болтать по душам, но ее слова заставляют меня чувствовать себя виноватой.

– Лила, мы по-прежнему останемся друзьями, несмотря ни на что. И ты встречаешься с лучшим другом Миши. Мы будем видеться чаще, чем ты думаешь.

Она поправляет несколько прядей волос.

– Нет, не будем. Вот увидишь. Ты двигаешься дальше, возможно, у вас появятся дети, а я по-прежнему буду жить в Вегасе, пытаясь понять, чего хочу от своей жизни.

– А я слышала иное, – произношу я. – Говорят, что у вас с Итаном запланирована большая поездка.

Она сжимает губы, наблюдая за танцующими.

– Да, полагаю таков план.

– Слышу неуверенность в твоих словах.

– Понятия не имею. Всякое бывает, знаешь ли. Порой все меняется.

Я делаю еще глоток.

– Что-то происходит между тобой и Итаном? Вы ссоритесь?

Она качает головой.

– Нет, но это не значит, что я не беспокоюсь насчет всего того, что может пойти не так.

– Например?

– Жизнь. – Она поворачивается ко мне, скрестив ноги. – Не у всех идеальные отношения, хотя не могу сказать, что у нас с Итаном все плохо. Все великолепно, но колечка на моем пальце нет.

– Пока нет, – замечаю я, и она закатывает глаза. Я откидываю голову назад и допиваю остатки своего напитка, чувствуя, как скользящая по горлу водка обжигает горло. – Кроме того, у меня не идеальные отношения. – Я ставлю стопку на стойку. – Нужно ли тебе напомнить, что пару дней назад я бросила Мишу.

– Да, но у тебя была причина, верно? Ты переживала из-за своего будущего. – То как подозрительно звучит ее голос, заставляет меня задуматься – а верит ли она моим доводам.

– Да, – отвечаю я. – И по другим причинам... причинам, о которых я не люблю говорить.

– О каких? Есть еще что-то, о чем ты мне не рассказывала?

Я накручиваю прядь волос на палец, чувствуя себя неловко. Только с Мишей я могу делиться личным, но он мой лучший друг, жених, все, что у меня есть – звучит слащаво, но это правда. Интересно, может мне включит эту фразу в клятву?

Алкоголь устремляется по моим венам, и я начинаю думать, что, возможно, настало время поговорить с Лилой. Она обычно дает хорошие советы и, возможно, сможет подсказать мне, что делать. Но я не хочу говорить о маме и посылке – хватит с меня разговора об этом и с отцом. Но есть кое-что еще.

– Мне трудно даются клятвы, – признаюсь я.

Она упирается локтем в столешницу и хмурит брови.

– Вы, ребята, пишете клятвы?

Я киваю.

– Это была идея Миши.

Лила барабанит ногтями по колену.

– Да, я так и думала. – Она умолкает. – Как считаешь, почему она тебе дается с таким трудом?

– Потому что я не писатель, – отвечаю я. – И потому что... ну, потому что я и в пустой комнате ненавижу выражать свои эмоции, не говоря уже в присутствии людей.

– Да, но нам уже известно о твоих чувствах к Мише, ведь ты не можешь держать свои руки подальше от него. – Она смотрит на свое отражение в зеркале на задней стене бара. – И меня охватывают эмоции, о которых не хочу никому говорить. Порой я тоже скрываю свои чувства.

– Неужели? – спрашиваю я, повышая голос, когда музыка становится громче. – На тебя не похоже.

Она смотрит на какого-то жуткого парня с конским хвостом, который не перестает улыбаться ей через весь бар.

– Может быть, дело не в том, что я скрываю свои чувства, а в том, что притворяюсь, будто чувствую что-то другое, но я стараюсь так не делать, это вредно.

По опыту знаю, что она права.

– Итак, как ты предлагаешь мне преодолеть мою неспособность к писательству?

– Ты просто прикладываешь ручку к бумаге и пишешь. – Она пожимает плечами. – Я уверена, что-то хорошее выйдет.

Я пытаюсь придумать способ получше, пока не начинает звучать ритмичная песня, Лила хлопает в ладоши, и ее глаза загораются от возбуждения.

– Обожаю эту песню, – восклицает она. – Давай еще по шоту и потанцуем.

– Я выпью шот, только если это будет егерь, – произношу я.

На лице ее появляется гримаса отвращения.

– Фу, какая гадость. Я остановлюсь на текиле.

Она заказывает напитки, мы выпиваем их залпом и направляемся на танцпол. Мы танцуем при слабом освещении, время от времени возвращаясь к бару, чтобы выпить еще по парочке шотов, пока не становимся разгоряченными, потными, изнуренными и готовыми отправиться домой. Я чувствую себя хорошо, не только потому, что пьяна, но и потому, что мне было весело, хотя меня пугает предстоящая свадьба и тревожит написание клятв.

Мы проталкиваемся сквозь толпу к выходу, берем со стула куртки, и оказавшись на улице, надеваем их. Мои голые ноги обжигает ледяной воздух.

– Бежим, – предлагаю я Лиле, под звуки ее смеха мы срываемся с места, пошатываясь и поскальзываясь на льду, устремляемся к «Шевель», припаркованной под фонарным столбом.

– Подожди. – Лила вдруг резко останавливается, когда мы почти добираемся до машины. Она оглядывается на клуб с растерянным выражением лица. – Может, нам стоит вернуться внутрь, где тепло, и позвонить ребятам, чтобы они забрали нас. Мы обещали не садиться за руль пьяными.

Не смотря на море выпитого алкоголя, я понимаю, что нам действительное не стоит садиться за руль: перед глазами все расплывается, да и сохранять равновесие удается с трудом.

– Да, хорошая мысль. – Я начинаю разворачиваться, чтобы вернуться обратно в клуб, но на стоянку въезжает синий «Камаро» и паркуется между нами и дверью клуба, блокируя нам путь.

– Ты, должно быть, издеваешься надо мной, – бормочу я, когда опускается стекло.

Из открывшегося окна вырывается облако дыма и высовывается голова Мики. В последнюю нашу встречу, я швырнула молочный коктейль в салон его машины, после чего он погнался нас преследовать. Зная Мики, могу предположить, что, скорее всего, он до сих пор точит на нас зуб.

– Элла, что случилось? – спросила Лила, проследив за моим взглядом, когда на лице Мики появляется ухмылка. – Кто это?

– Ну и ну, неужто это местная бунтарка. – С нисходящей с лица улыбкой он открывает дверь и выскакивает наружу. Для парня у него средний рост и благодаря тому, что я на каблуках наши глаза находились на одном уровне, но в весовой категории мне с ним не тягаться. Его черные волосы сливаются с темнотой ночи, нос искривлен, вероятно, он был сломан, а шею опоясывает татуировка в виде колючей проволоки.

Стуча ботинками по обледенелой парковке, он шагает к нам с ухмылкой на лице.

– Так что, это идиот Грегори с тобой, я умираю от желания надрать ему задницу за ту выходку с коктейлем.

– Что? – слишком громко спрашивает Лила, и я оглядываюсь через плечо, взглядом предупреждая ее держать рот на замке. Потом перевожу глаза на машину Мики и замечаю еще кого-то на пассажирском сиденье, кажется это парень.

Мики останавливается перед нами, оценивая Лилу с хитрым взглядом на лице.

– Ты его девушка или как?

– Чья девушка? – Лила прикидывается дурочкой и прячется за меня. Ее испуг выдает неровное дыхание в туманном воздухе.

Мики на некоторое время задерживает на ней взгляд, а затем сосредотачивается на мне. Мне не нравится, как он смотрит на меня: никак на Эллу, девчонку, которая зависала с парнями, хотя я не в его вкусе. Он смотрит на меня, как на девушку из-за моего наряда, и внезапно я жалею, что на мне это чертово платье и эти гребаные каблуки.

– Элла, я знаю, что ты не дура, – придвигаясь ближе, замечает он. И тебе известно, что здесь людям не сходит с рук метание коктейлей в машины. Придется за это ответить – око за око.

Я закатываю глаза и скрещиваю руки на груди.

– Точно также как мне известно, что тебя здесь никто не уважает.

Мышцы на его шеи напрягаются, он шагает в свет от фонарного столба. Во мне нарастает легкое волнение. Хотя Мики всегда старался выглядеть крутым, все это было притворством, и большинство из нас знали, что он всего лишь трепло. Но этот Мики выглядит иначе, чем тот, которого я помнила. Более оборванный, грубый, напряженный и менее трусливый. У него запавшие и покрасневшие глаза, и я задаюсь вопросом, не подсел ли он на наркоту, что было бы неудивительно. В этом городе подобное происходит постоянно.

– Следи за своим гребаным языком, – предостерегает Мики.

Лила хватает меня за руку, ее пальцы дрожат, когда она шепчет:

– Может стоит позвонить или написать Мише и Итану.

Я качаю головой и шиплю:

– Ни за что, иначе все закончится дракой.

Лила смотрит на Мики.

– Полагаю, что драка состоится, так или иначе, – нервно шепчет она.

– Нет, все в порядке, – успокаиваю я ее, хотя сама в этом не уверена. – Иди к машине и жди меня. – Я поворачиваюсь и смотрю на Мики, стараясь выглядеть круче, чем это есть на самом деле, Лила пятится к «Шевель».

Он хрустит костяшками пальцев и шеей, как будто это доказывает, что он крепкий орешек.

– Думаешь, что можешь напугать меня взглядом? – Он окинул руками по пустой парковке. – Нет никого, кто мог бы защитить твою задницу.

Та дерзкая, умеющая постоять за себя девчонка, которая скрывается внутри меня, вырывается наружу, и я делаю шаг вперед, приближаясь к нему.

– Ничего страшного. – Я раскидываю руки в стороны и оглядываюсь, насмешливо имитируя его движение и игнорируя тот факт, что это не приведет ни к чему хорошему. Но другого выхода нет. Я могла бы побежать, но тогда он последует за мной. – Я не вижу никакой угрозы.

На его шее вздувается вена, он начинает расхаживать из стороны в сторону, как другой парень выбирается из машины. Он высокий и грузный, с коротко остриженными волосами и руками размером с длины моих ног. Я пытаюсь рассчитать удастся ли мне добежать до машины на каблуках, а если получится, сумею ли быстро ее вести, ведь он точно последует за мной – будь то пешком или на тачке.

– И куда теперь подевалась твоя дерзость, – ухмыляется Мики, когда я не отвечаю. Я ненавижу отступать, в противном случае мне постоянно придется проходить через ад, так как Стар Гроув никогда не прощает такого, однако этот город уже не мой дом. Я могла бы приезжать сюда на праздники, так что какое это имеет значение?

Запрятывая свое упрямство, я поднимаю руки и делаю шаг назад, увеличивая между нами расстояние.

– Отлично, твоя взяла, – цежу я.

– Ни хрена. – Он парирует мой шаг назад, сокращая расстояние между нами. – Ты оскорбила меня и испортила кожу в моей машине. Так легко ты не отделаешься. Вопрос в том, как ты намереваешься заплатить? Я мог бы заставить тебя оплатить обивку салона. – С намеком во взгляде он осматривает мое тело. – Хотя, возможно, есть кое-что еще, что ты можешь мне предложить.

Не могу сдержаться. Разражаюсь смехом, что, вероятно, не самое лучшее, но я пьяна и не способна здраво мыслить. Здоровяк бросается ко мне, я отступаю назад, прижимая руку к животу, мой смех эхом разносится вокруг нас. Парень поскальзывается и падает на спину, мой смех нарастает, а лицо Мики пылает от гнева. Он хватает меня за руку и дергает вперед, пальцами впиваясь в мою кожу, и я морщусь, когда спотыкаюсь.

– Отвали, – говорю я, отдергивая руку.

Он сильнее сжимает пальцы, продолжая тянуть меня на себя, приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, но я поднимаю колено и ударяю им по его мужественной части. Без понятия насколько сильным выдался удар, так как я пьяна и с трудом сохраняю равновесие, но, кажется, у меня получается, он выпускает меня из своей хватки, прижимаясь к своим причиндалам, а его лицо искажается от боли. Я намереваюсь бежать, но он поднимает руку и бьет меня по щеке.

Я хватаюсь за щеку и моргаю, в ушах раздается звон, перед глазами появляются мушки.

– Ты гребаный засранец! – кричу я, разозлившись. Некоторые девушки пустились бы в слезы, но боль вызывает у меня желание дать сдачи. Я вижу направляющегося к нам здоровяка, когда рука Мики вновь поднимается для удара. Я в свою очередь тоже поднимаю руку и бью его кулаком по щеке. Мне не впервой кому-то врезать и уверена, что не в последний раз, но сколько бы раз такого не случалось, боль, как и прежде, обжигает мою чертову руку.

Мы оба вскрикиваем от боли, Мики сжимает челюсть там, куда я его ударила, а я встряхиваю рукой и отползаю от него с намерением броситься к машине. Но затем группа парней и девушек выходит из бара, создавая вокруг себя много шума и становясь свидетелями нашей разборки.

Закуривая сигарету, один из парней вопросительно смотрит в нашу сторону, и я, воспользовавшись ситуацией, спешу к «Шевель» и забираюсь в нее вместе с Лилой.

Она сидит, обхватив себя руками, глаза широко распахнуты и усыпаны слезами.

– Боже мой, Элла. Это было…

– Стар Гроув, – отвечаю я ей и добавляю: – запри дверь.

Она выполняет указания, а я запираю дверцу со своей стороны.

Мики подходит к одному из парней и обменивается с ним рукопожатием, в то время как здоровяк не спускает с меня взгляда, скрестив руки на груди. Я достаю телефон из кармана, раздумывая кому позвонить. Набери я Мишу, и он примчится сюда, а если Мики все еще будет здесь, то существует вероятность, что они подерутся, а это последнее, чего я хочу.

– Я уже позвонила им в ту секунду, когда этот мудак стал надвигаться на тебя, – сообщает Лила. – Они были в пабе в нескольких кварталах отсюда. И сейчас направляются сюда.

– Черт, Лила, теперь они появятся здесь с намерением подраться. – Я смотрю в зеркало заднего вида и морщусь, дотрагиваясь до красной опухшей скулы. – Наверное, будет синяк.

Лила хмурится.

– Отлично, теперь у тебя будет огромный синяк на всех свадебных фотографиях.

– Каких фотографий?

– Которые Кэролайн собирается сделать. – Она закрывает рот рукой. – О черт, я не должна была тебе этого говорить.

– Что? – Я таращусь на нее, держась за травмированную руку.

– Кто их пригласил?

Она убирает руку от рта и опускает ее на колени.

– Мама Миши. Она подумала, что ты обрадуешься, если твой брат приедет.

Не знаю, как на это реагировать. Моя скромная свадьба превращается в сборище людей, которые будут пялиться на меня, пока я торжественно узакониваю свою будущее и, конечно же, произношу клятвы, которые я даже не начала писать. Вроде бы не должно быть страшно, однако так и есть. Особенно, если я совершу нечто глупое, например, запаникую. Не хочу, чтобы кто-нибудь видел мою панику.

Я откидываюсь на спинку сиденья и не отрываю глаз от Мики, который продолжает болтать с парнем.

– Боже, я и забыла, какой это ожесточенный город, – произношу я, меняя тему. – Либо жизнь, либо смерть.

– Почему бы мне просто не отъехать куда-нибудь поблизости? – предлагает Лила, потянувшись к ручке двери, намереваясь выйти из машины и поменяться со мной местами. – Я чувствую себя достаточно трезвой, чтобы, по крайней мере, уехать отсюда, а потом мы можем сказать Мише и Итану, чтобы они встретили нас где-нибудь в другом месте и им не придется, появившись здесь, ввязываться в драку.

– Куда бы мы не поехали, – отвечаю я ей. – Мики просто погонится за нами. Держу пари, он надеется, что мы уедем отсюда, чтобы он смог нас преследовать.

– Что не так с этим парнем? – спрашивает она, глядя на Мики. – Он ударил девушку.

– Просто люди здесь такие. – Я вставляю ключи в зажигание, раздумывая, заводить машину или нет, и включаю отопление. Здесь чертовски холодно, но в то же время заведенный двигатель может вывести Мики из себя. Если бы перед глазами ничего не расплывалось, я бы тотчас устроила гонку с Мики, но у меня такое чувство: попытайся я что-нибудь сделать прямо сейчас, вероятно все закончится столкновением с деревом. Может пострадать Лила или кто-нибудь еще, а если со мной что-то случится, то прекрасное будущее, которое мы с Мишей запланировали, полетит в тартарары. Последняя мысль не дает мне покоя, и это хорошо, потому что еще пару лет назад я принимала участия в гонках и всем рисковала.

Несколько девушек направляются к грузовику, закуривая сигарету и передавая ее по кругу, а парни вскоре следуют за ними, приветствуя Мики и здоровяка. Долговязый парень в шапочке задерживается позади, что-то говорит Мики, и все трое забираются в «Камаро».

– Что они делают? – Лила наклоняется вперед и, щурясь, смотрит на машину, Мики закрывает окно. Он не уезжает, но выключает фары.

Я стучу пальцами по верхней части руля.

– Наверное, продает наркотики.

– О. – Лила хмурится, а потом смотрит в окно со своей стороны. Только я хочу сказать, что нам следует пойти пешком и встретить Мишу и Итана, когда кто-то стучит в окно.

Я подпрыгиваю, но успокаиваюсь при виде Миши с натянутым капюшоном на голову, а его расслабленное выражение лица говорит, что сегодня вечером он выпил что-то покрепче пива. Итан стоит рядом с ним, и заглянув внутрь салона, обходит спереди машину, направляясь к Лиле.

– Когда они спросят, что случилось, скажи, что меня ударила девушка, – шепчу я Лиле и открываю дверь.

Миша отступает назад, чтобы я могла открыть дверь, и наклоняя голову, так что его светлые волосы спадают ему на глаза, заглядывает в машину.

– Что произошло? – спрашивает он, в его дыхание улавливается запах алкоголя. Он внимательно осматривает меня, а затем в его глазах вспыхивают молнии, когда он замечает мою опухшую щеку. – Как, черт возьми, это случилось? – Миша смотрит на Лилу, после чего его пылающий взгляд возвращается ко мне. – Лила сказала, что вам нужна помощь.

Я пожимаю плечами, когда Лила открывает дверь, и слышу, как Итан говорит ей, что она выглядит такой горячей.

– В клубе была одна сучка, с которой мы вместе учились, – рассказываю я Мише. – Видимо, однажды я надрала ей задницу, она напилась и желала подраться. Лила запаниковала и позвонила вам, хотя я сказала, что справлюсь.

– Эй. – Лила толкает меня в спину, и я вздрагиваю. – Тебе не очень хорошо это удалось.

Я украдкой бросаю взгляд на «Камаро» Мики, который по-прежнему припаркован перед входом. – Я прекрасно справилась. Мы можем просто поехать домой?

Миша приседает, хмуря брови.

– Да, полагаю, что это может стать проблемой. – Он наклоняется и смеется глупым пьяным смехом, когда говорит Итану: – я думаю, нам повезло, что мы вообще добрались сюда.

– Ты пьян, – замечаю я, и Миша смотрит на меня с виноватым видом. Я давно не видела его пьяным, и это меня беспокоит, не потому, что он может выйти из себя, а потому что, если подойдет Мики и попытается задираться, Миша, скорее всего, устроит драку и скорее всего проиграет.

– Может быть, – признается Миша с очаровательной улыбкой на лице. – Но я не собираюсь срываться и причинять тебе боль. – Он прижимает руку к сердцу. – Я же обещал, что этого никогда не произойдет, так и будет. Более того, я буду очень, очень милым, если ты позволишь, – говорит он, устремляя глаза на мою грудь. – Буду делать тебе всякие приятные вещи... – его пальцы легли на мою ногу.

На заднем сиденье раздается смех Лилы, а затем Итана, и я закатываю глаза. Мне страшно посмотреть, чем они там занимаются, как-то не по себе от того какое зрелище может предстать перед моими глазами.

Краем глаза я смотрю на машину Мики и радуюсь, что он по-прежнему сидит в машине и пока все тихо.

– Думаю, нам пора домой, – замечаю я, оглядываясь на Мишу.

– И как, по-твоему, мы это сделаем? – Простодушно спрашивает Миша, оглядывая нас четверых, а затем хихикает себе под нос. – Кто-нибудь трезв? Потому что я нет.

– И я, – вторит ему Итан, запинаясь, Лила смеется еще громче.

Я моргаю, надеясь, что размытость и эффект головокружения исчезнут, но не тут-то было.

– Нет, но мы всегда можем позвонить твоей маме, – предлагаю я, ломая голову над новыми идеями, но все, что я получаю – это головную боль.

Миша отмахивается от меня и, шатаясь, встает на ноги, гордо улыбаясь, как будто ему только что пришла в голову лучшая мысль.

– Нет, мы можем просто пройтись. Веселая прогулочка.

Я смеюсь, когда он поднимает меня на ноги и хватает за талию, помогая мне удержать равновесие.

– Тебе легко говорить, – произношу я, цепляясь за его плечо, когда мы оба скользим по льду. – Ты не на каблуках.

Миша старается удерживать нас, а затем взглядом скользит вниз по моим ногам и зажимает кольцо в губе между зубов.

– Боже, какие сексуальные ножки. – Его глаза загораются похотью, и я понимаю, что, если не доставлю его домой в ближайшее время, придется активнее задействовать руки. Если удастся избежать драки, может начаться порно. – Я просто хочу провести руками по ним, – рычит он, подходя для поцелуя.

Я смеюсь громче, стараясь не споткнуться, когда нежно кладу руку ему на грудь и отталкиваю его.

– Вот что я тебе скажу: позвони маме, чтобы она забрала нас, и я позволю тебе гладить мои ноги, сколько пожелаешь.

– Обещаешь? – спрашивает он с напряженным выражением лица.

Я скрещиваю пальцы на груди.

– Обещаю, но убедись, что она приедет с Томасом. Мы не можем оставить твою машину здесь. – Иначе, наверняка, она превратиться в груду металла.

Он улыбается мне и достает из кармана телефон, чтобы позвонить маме. Я слежу за машиной Мики, надеясь, что он останется в ней, пока мы не уедем, а не то, если он выйдет и Миша узнает, что он меня ударил, дело будет дрянь. Миша не самый жестокий человек, если речь не заходит обо мне. Помню, как он сказал мне, что врезал Грантфорду Дэвису, потому что тот отвез меня на мост в ту ночь.

– О'кей, она будет здесь через пять минут, – объявляет Миша, засовывая телефон обратно в карман. Затем он делает шаг вперед, потирая руки и выдыхая облачко воздуха. – Теперь немного помассирую тебе ногу.

Я смеюсь, когда он прижимает меня к машине, поднимает и сажает к себе на колени, а сам устроившись на водительском сиденье, закрывает дверцу. Он принимается водить руками вверх и вниз по моим ногам, щекоча мои бедра, отчего воздух в салоне становится душным, хотя на улице ниже нуля. Итан и Лила начинают целоваться на заднем сиденье, издавая прерывистые звуки, Миша шепчет что-то о том, чтобы бросить им вызов, а затем грубо целует меня.

Следующие несколько минут проходят в тумане, полном поцелуев, прикосновений и неловкости, потому что Лила и Итан сидят рядом с нами и занимаются тем же самым. Но мы слишком пьяны, чтобы об этом беспокоиться, и к тому времени, когда мама Миши подъезжает к нам в старом пикапе Томаса, она, черт возьми, видит нас во всей красе.

К счастью, когда она стучит в окно, на нас все еще присутствует одежда. Она заставляет нас с Мишей выйти, отпуская шутку, что мы снова ведем себя как подростки, как будто она скучает по тем временам.

Мы с Мишей влезаем на заднее сиденье, после чего к нам забирается Итан, неловко ныряя через консоль. Лила следует за ним, запрыгивая к нему на колени. Мы теснимся на заднем сиденье, колени Лилы прижимаются к моим, а я едва ли вся не сжалась на ногах Миши.

– Здесь есть место, – замечает мама Миши, похлопывая по пустому пассажирскому сиденью, а затем поправляет зеркало заднего вида.

– Нам и так хорошо, – едва ли не синхронно отвечаем мы вчетвером и смеемся.

Мама Миши вздыхает и, покидая парковку, следует за Томасом, оставляя позади бар, Мики и наше прошлое. Хотя бы на время.

Глава 16

Миша

После попойки мне херово, но было весело вместе с Итаном тусоваться, пить пиво и шоты, и я слегка увлекся. Даю себе слово, что ни при каких обстоятельствах не стану грубить Элле, и на самом деле в этом нет ничего сложного, особенно, когда при виде ее мне хочется сорвать одежду и оказаться внутри нее.

По дороге домой с мамой, нашим назначенным водителем, словно мы опять превратились в подростков, я не могу оторвать рук от Эллы. Я присасываюсь к ее шее, оставляя на ней засос, пальцы скользят к ее платью. Она дышит мне в кожу, уткнувшись лицом в мою шею, стараясь вести себя тихо. От нее пахнет водкой и ванилью, я купаюсь в этом аромате и желаю поскорей добраться домой, потому что едва ли продержусь долго.

Я отвлекаюсь только тогда, когда мы проезжаем мимо группы закутанных в пальто, шляпы и перчатки людей, стоящих на углу возле парка и распевающих во весь голос рождественские песни.

– Подожди минутку, – прошу я, наклоняясь вперед и хлопая по консоли рукой. – Останови машину.

– Господи, Миша. – Мама вздрагивает от удивления, но затем жмет на тормоз.

– Что случилось?

– Мы должны закидать их снежками, – произношу я, кивая головой на певцов, а затем щипаю Эллу за ногу. – Как мы делали это каждый год, когда были детьми. Своего рода традиция.

– Миша Скотт, – ужасается мама. – Это жестоко.

Но Элла заливается смехом.

– Я совсем забыла об этом. Помнишь, как-то раз я запульнула прямо парню в лицо, а потом он гнался за нами несколько кварталов.

– Из-за тебя мы постоянно попадали в неприятности, – усмехаюсь я. – Давай повторим.

На лице Эллы расплывается улыбка, и даже несмотря на то, что мы уже стары для подобных проделок, но оба достаточно пьяны, чтобы всерьез об этом задумываться. Мама жмет на газ и выруливает на дорогу, разочарованно вздыхая.

– Вы двое и ваши безумные идеи, – бормочет она себе под нос.

Я раздосадован ее отказу, но быстро забываю и принимаюсь вновь осыпать Эллу поцелуями, пока мы не подъезжаем к моему дому, и мама не выключает двигатель.

– Ребята, хотите, я вам что-нибудь приготовлю? – спрашивает она, когда мы выбираемся из машины. – Может вам стоит перекусить?

– Нет, не нужно. Еще раз спасибо, что приехала за нами. – Я отмахиваюсь от нее, и она издает вздох, когда я веду Эллу внутрь, даже не удосужившись подождать Лилу и Итана или выполнить ее просьбу вернуться обратно.

К тому времени, как мы добираемся до моей комнаты и закрываем дверь, я сгораю от нетерпения прикоснуться к Элле. Включаю лампу и без всякого предупреждения срываю с нее кожаную куртку и бросаю ее на пол.

– Сегодня у меня будет полно работы, не так ли? – заявляет она с озорным блеском в глазах, как будто это именно то, чего она хочет.

Я прищурившись смотрю на ее щеку и провожу по ней большим пальцем. На свету она кажется еще более покрасневшей и опухшей.

– Как сильно та девчонка ударила тебя?

Она пожимает плечами.

– Обычный удар. – Затем она хватает меня за подол рубашки и тянет к себе. – Но это не имеет значения. Я в ответ дважды ей вмазала, так что все в порядке, – произносит она и прижимается губами к моим с такой силой, что похоже, утром на них появятся синяки.

Мой язык проникает в ее рот, пальцы блуждают по ее волосам, телу, скользят под платье и проникают в трусики. Я чувствую ее изнутри, но всего лишь мгновение, потому что это все, что я могу принять. Затем вытаскиваю пальцы, стягиваю обтягивающее платье и бросаю его на пол. Она помогает мне снять рубашку, расстегивает пуговицу на джинсах, и я скидываю их. Замечаю, что она использует только левую руку и хочу узнать, повредила ли она другую во время драки. Только собираюсь спросить, как она расстегивает лифчик, и все мысли вылетают из моей головы.

Я грубо хватаю и приподнимаю ее, прижимаясь своими губами к ее губам. Она издает судорожный вздох возле моего рта, спиной врезаясь в стену. На пол летит лампа, когда я коленом ударяюсь о тумбочку. Комната погружается в темноту, лишь небольшое количество света просачивается внутрь от уличных рождественских гирлянд. Я провожу рукой по ее бедру, ощущаю ее кожу, исследую каждый дюйм ее рта языком, пока наши губы не распухают, и мне не требуется кислород.

Я отстраняюсь, но она со страстью всасывает мою нижнюю губу в рот, проводя языком по пирсингу и сводя меня с ума. Я издаю стон, когда она выпускает мою губу, прижимаюсь к ней, оставляя дорожку влажных поцелуев на ее подбородке и опускаясь ниже к шее. С нежностью покусываю ее кожу, пробуя на вкус, языком провожу по телу и цепляюсь пальцами за край ее трусиков, отчего она издает сексуальные хныкающие звуки. Я отстраняюсь от нее только для того, чтобы спустить их вниз по ногам, а затем сбрасываю боксеры. Только я наклоняюсь, чтобы снова ее поцеловать, как из гостиной до меня доносятся голоса. Мама смеется, а Томас говорит что-то очень громкое.

Элла и я останавливаемся, мы с трудом дышим, при каждом вдохе ее грудь впечатываются в мою.

– Может, нам стоит притормозить, – шепчет она и зажмуривается. – Хотя бы пока они не уснут. Они могут нас услышать.

– Ни хрена, – отвечаю я, пытаясь придумать, где мы могли бы шуметь так, чтобы нас никто не услышал. Я дотягиваюсь до своего iPod и включаю его, увеличивая громкость на песни «Change (In the House of Files)» Deftones, заглушая музыкой все голоса.

– Если мы их не слышим, то и они нас, – произношу я и снова прижимаюсь к ее губам.

Ее пальцы прокладывают обжигающую дорожку вверх по моей спине и запутываются в волосах, я хватаю ее за бедра, приподнимаю и без всякого предупреждения глубоко вхожу в нее. Мы хватаем ртом воздух, двигаясь синхронно и цепляясь друг за друга, как будто мира вокруг нас не существует. Звуки музыки то смолкают, то снова становятся слышимыми, я не могу ни на чем сосредоточиться, кроме нее и чувств, которые она во мне вызывает. Как-то пару лет назад мы с Итаном были в том же баре, что и сегодня, я тогда вернулся домой с девушкой, которая весь вечер ко мне подкатывала. Секс был бессмысленным – влечение, возбуждение, пот, жгучая необузданная страсть, которую я чувствую с Эллой, и в помине такого не было.

Не было ничего, а теперь все это присутствует.

После того, как мы приходим в себя, я аккуратно выхожу из нее. От слабости ее не держат ноги, и я переношу вес ее тела на себя. У нее вырывается изнеможённый смех, когда я подхватываю ее на руки и, спотыкаясь, иду к кровати. Укладываю ее и забираюсь к ней под одеяло.

Она устраивает голову мне на грудь и рисует сердечки на моей влажной коже.

– Я люблю тебя, – шепчет она.

Я закрываю глаза и теснее прижимаю ее к себе.

– Я тоже тебя люблю.

Мы обнимаемся и проваливаемся в сон, как делали много раз, когда были моложе. Собственно, вместе засыпать мы стали приблизительно с тринадцати лет, в тот раз мы проторчали весь вечер в моей комнате, и Элле не хотелось возвращаться домой, потому что она скрывалась от своей семьи. Я позволил ей спать в моей постели со мной, не потому, что был извращенцем, а потому, что мне нравилось ее присутствие рядом, да и мне не хотелось, чтобы она вернулась в свой дом. Мама работала в ночную смену, и я знал, что нас не поймают с поличным. Та ночь была лучшей за долгое время, и с тех пор спать вместе вошло у меня в привычку. Мы чередовали ночевки в наших комнатах, а порой оставались спать в домах других людей, на скамейках в парке, а иногда даже в моей машине.

Машина стала моим любимым местом, так у меня был повод находиться близко к ней. Да, много удивительных вещей произошло в этой тачке. Все, что нам сЭллой надо было – это она, я и моя машина, и мы были счастливы, что бы ни подбрасывала нам жизнь, даже если Элла злилась на меня. Мы участвовали на ней в гонках. Целовались в ней. Не выпускали друг друга из объятий, как делаем это сейчас.

Я улыбаюсь нахлынувшим на меня воспоминаниям. И засыпаю с мыслями о той ночи, которая началась с драки из-за украденного поцелуя и закончилась тем, что мы заснули вместе, расплющенные на водительском сиденье.

Та ночь действительно началась дерьмово, но в конце концов она оказалась одной из лучших ночей в моей жизни.

Глава 17

Миша

Два с половиной года назад…

Настало время гонки, и я нервничаю, хотя со мной в машине Элла, мой маленький талисман. Весь вечер мы были сами не свои: отчасти из-за того, что мои чувства к ней усиливаются, между нами возникала неловкость. Каждый раз, находясь рядом с ней, я продолжаю надеяться, что она признается в своих чувствах ко мне. И я прекрасно понимаю, что она взбесится расскажи я о них первым. Но сегодня этого не случится. У нее был тяжелый день, и она пребывает в плохом настроении, и, хотя мне хочется кричать ей о своей любви, я знаю, что не могу. Однако, я надеюсь, что после гонки мы сможем поехать к нашему месту и немного поговорить, усевшись на капоте моей машины и послушать музыку – это одно из моих любимых занятий.

Но сейчас мне необходимо сконцентрироваться на гонке; я смотрю на дорогу, фокусируюсь на победе и приложу все силы, чтобы Элла весело провела время, не взирая на то, что не могу перестать думать о поцелуе с ней.

– Итак, ты готова? – уточняю я и нажимаю на газ, пока она в оцепенении глядит в окно. В таком состояние Элла просидела большую часть вечера, и мне хотелось бы, чтобы она просто сказала мне, что у нее на уме.

Она поворачивается и смотрит на меня.

– Готова к чему?

Я снова выжимаю газ.

– Для гонки. Я знаю, как тебя они заводят, – делаю вид, что дразню ее, хотя так и есть.

Она закатывает глаза и мгновение выглядит счастливой.

– Плевать. – Потом выражение ее лица омрачается, и она снова смотрит в окно.

Я медлю.

– Так ты не хочешь рассказать мне, почему весь вечер такая тихая?

Она пожимает плечами и громко вздыхает. В машине воцаряется оглушительная тишина, слышится только ее дыхание. Я с трудом сглатываю и снова сосредотачиваю внимание на дорогу, как вдруг она произносит:

– Миша, я могу тебя кое о чем спросить? – Ее голос звучит сдавлено и нервозно, и я спрашиваю себя, в чем, черт возьми, заключается ее вопрос.

– Ты же знаешь, что можешь спрашивать меня о чем захочешь. – Я сжимаю руль, уставившись на деревья, не в силах смотреть на нее, и молю долбанного Бога, чтобы она наконец-то сказала что-нибудь вроде: «Миша, ты тоже это чувствуешь? Миша, пожалуйста, трахни меня сейчас. Миша, я люблю тебя.»

Я надеюсь услышать последние слова, хотя на самом деле это не вопрос, но после продолжительного молчания все, что она произносит это: – какова ставка на гонку? – На последнем слове она тяжело вздыхает, будто намеревается сказать что-то еще, возможно нечто важное.

Мне приходится набрать в грудь побольше воздуха, прежде чем заговорить, иначе переполнявшие меня чувства проявятся в моем голосе.

– Наверное, баксов сто.

– С кем ты соревнуешься?

– Дэнни и его "Челленджер".

– Без вопросов ты победишь. – Уголки ее губ приподнимаются, и мне кажется, что ее улыбка не вымучена. Меня отпускает, и я еду на линию старта.

Я дергаюсь, и Элла, почувствовав мое состояние, слегка усиливает регулятор громкости на песни «The Distance» группы The Cake, она знает, что та действует на меня успокаивающе. Когда песня и ритм музыки доносится из динамиков, я обращаю на нее взгляд.

– Только тебе известен путь к моему сердцу, – произношу я с напряженной, нервной улыбкой. – Спасибо, милашка.

– Не вопрос, – отвечает она, откидываясь на спинку сиденья и чувствуя себя расслабленно, словно она на своем месте, хотя так оно и есть. – Для чего нужны лучшие друзья?

Я заставляю себя улыбнуться, затем выжимаю сцепление и включаю первую передачу. Дэнни подгоняет свой «Челленджер» и газует на месте. В ответ я выжимаю педаль газа с такой силой, что от рева двигателя вибрирует машина. Перед машинами появляется девушка Дэнни. Существует правило, что девушка зачинщика гонки должна давать старт заезду. Когда им выступаю я, мне всегда приходится выбирать какую-нибудь случайную девушку из толпы, потому что я никогда ни с кем не встречался – никогда не хотел серьезных отношений. Пару раз я пытался вытащить Эллу дать отмашку, но она всегда отказывалась, считая такое правило сексистским, хотя, по-моему, причина ее отказа состояла в беспокойстве: как бы люди не начали думать, что мы встречаемся, но многие и так уже думают.

– Ты же знаешь, что всегда можешь попросить меня остановиться, – напоминаю я ей – пусть знает, что ей ничего не угрожает. – Если ты испугаешься.

– Ты же знаешь, я не из пугливых. – Она снимает обувь и закидывает ноги на приборную панель.

Ее довольный вид вызывает у меня улыбку.

– Знаю, хотел убедиться.

Через несколько секунд девушка Дэнни резко опускает руки, и мы срываемся с места, посылая большое облако пыли в сторону зрителей. С каждой секундой заезда Элла все более расслабляется. Она откидывает голову назад и, закрыв глаза и вдыхая прохладный воздух, поступающий через окно, выглядит такой спокойной. Она такая красивая, чувственная и чертовски идеальная, и я едва не забываю, что участвую в гонке.

Затем я бросаю взгляд в окно и осознаю, что «Челленджер» заглох посреди дороги, и мы вот-вот врежемся в него.

– Черт, – бормочу я, когда переходя на пониженную передачу, раздается скрип, визжат покрышки и машину немного заносит. Понимаю, если я не справлюсь с управлением, может произойти что-то плохое. Такие ситуация происходят не впервые, но Элла – всегда первое, что мне вспоминается, и поэтому очень важно взять себя в руки.

– Миша ... – предупреждает Элла, когда я поворачиваю руль в сторону и снова понижаю передачу.

Машина идет юзом: задние колеса вихляют по грязи, и нас сносит вправо. Я задерживаю дыхание, когда мы совершаем резкий разворот вокруг «Челленджера» и едва не переусердствую, но прилагаю усилие и выпрямляю руль, стремясь прекратить занос. Мне удается сохранить контроль над машиной, но не время праздновать: впереди маячит тупик.

– Проклятие. – Я дергаю ручной тормоз и раздается визг шин.

Нас заносит, двигатель издает много шума, но машина находится полностью под моим контролем, и в конце концов мы устремляемся обратно к финишной линии.

У меня вырывается вздох облегчения, я выжимаю педаль акселератора до отказа, хотя «Челленджер» по-прежнему не двигается с места.

– Гнать или ехать медленно? – игриво уточняю у Эллы, ведь победа в гонке почти обеспечена.

Она хватается за ручку двери.

– Гнать, конечно же.

Я, не удивленный ее ответом, усмехаюсь и ударяю по педали газа, вызывая у нее смех. Фары ярким светом освещают перед нами грунтовую дорогу, за окном пролетают размытые контуры деревьев и темное небо. Я переключаю передачи и набираю скорость, люди разбегаются в стороны, опасаясь, что я не справлюсь с управлением – порой такое случается. Но я с легкостью преодолеваю финишную черту и выигрываю гонку. Элла выглядит такой счастливой, и возникшее между нами напряжение исчезает.

На моем лице расплывается дурацкая, глупая улыбка, которая вызывает у Эллы смешок; я откидываю голову на спинку сиденья, впервые за вечер расслабляясь.

– Черт, на мгновение я подумал, что врежусь ему в зад, – смеюсь я.

– А я нет, – произносит она, я поворачиваю голову и с сомнением смотрю на нее, продолжая улыбаться. – Что? Я знала, что ты его сделаешь.

– Мы его сделали, – замечаю я. – И мы заработали сотню баксов, которую поделим. – Я действительно очень рад победе и тем, что она со мной рядом и улыбается, в этом, в общем-то, и состояла затея. – Блядь, блядь, блядь, – чертыхаюсь я, взбодрившись и колотя по рулю.

Она фыркает от смеха.

– Ты такой болван. – Она еще немого посмеивается, и клянусь Богом, это самый удивительный звук, который я когда-либо слышал. Такой редкий и красивый смех, от которого мне чертовски сильно хочется прикоснуться к ней. Даже не задумываясь, как будто это самая естественная вещь в мире, я перегибаюсь через консоль и обнимаю ее.

На мгновение меня пробирает страх, что она набросится на меня: Элла ненавидит объятия, но в данный момент она вполне счастлива и в ответ прижимается ко мне – невольно я вдыхаю ее аромат. Он опьяняет, вместе с ее теплом и, Боже, я так увлекаюсь ею, что желаю прикоснуться к ней, поцеловать ее, быть внутри нее. Прежде чем успеваю осознать, я склоняю голову и прижимаюсь своими губами к ее губам. Сам не понимаю, зачем я это сделал – обычно веду себя более сдержанно, – но совершаю промах и понимаю это в ту секунду, когда наши губы соприкасаются, и она напрягается, резко втягивая воздух.

Меня охватывает паника и, до того, как она успевает что-либо сказать, я отстраняюсь и выхожу из машины. Я по-настоящему облажался, не только потому, что понимаю, как ее расстроит мой поступок, но и потому, что разрушил счастливый момент.

Дерьмо.

Я как могу тяну время: отмечаю победу и забираю деньги у Дэнни, а потом немного с ним болтаю о машинах и прочей глупой ерунде, но едва ли вникаю в разговор, пребывая в растерянности от ощущения теплых губ Эллы на моих губах. Да, знаю, что все испортил, но, боже, ее вкус был таким невероятным.

Кажется, что Элла сидит в «Шевиль» целую вечность, и затем, когда она наконец выбирается из машины, направляется к Рене и Келли и с ними зависает, хотя Рене ей совсем не нравится. Когда я сегодня разбудил Эллу, она явно пребывала в плохом настроение, но от моего поцелуя оно совсем испортилось.

Во время разговора с Дэнни ко мне сзади подходит Трикси, или как там ее, и шепчет на ухо, что нам следует отправиться к моей машине и побыть наедине. Я быстро обдумываю ее идею, но все мои мысли связаны с одной Эллой, и понимаю, что пора встретиться лицом к лицу с ее гневом. Я отказываюсь от предложения Трикси и следую к пикапу Итана, с которым препирается Элла, расположившись на бортике, а Рене и Келли распивают бутылку водки.

– Заткнись. – Элла упирает руки в бока, бросая на Итана убийственный взгляд. – Ты пытаешься затеять со мной ссору.

Итан качает головой, делая глоток пива.

– Не говори хрень. Ты просто в плохом настроении, как обычно.

– Эй, готова ехать? – перебиваю я ее, игриво подталкивая ногу Эллы своей, как будто ничего не произошло, и мы не целовались.

– Если ты готов, – отвечает Элла с непроницаемым выражением лица, так что я понятия не имею, о чем, черт возьми, она думает. Она спрыгивает с заднего откидного борта и проходит мимо ряда машин, направляясь к «Шевиль», припаркованной у дерева. На ней обрезанные шорты, и становится чертовски трудно постоянно не пялиться на ее задницу. Если она обернется и поймает меня за разглядыванием, станет только хуже, но я рискую и отворачиваюсь от нее, только когда Элла забирается в машину.

– Удачи тебе. – Итан закатывает глаза, когда Рене протягивает ему бутылку водки. – Какого черта ты с ней сделал? Она еще стервознее, чем обычно.

Я тяжело вздыхаю.

– Я облажался, – произношу и поворачиваюсь к машине, продолжая переживать из-за нашего поцелуя, но ее вкус был таким умопомрачительным, что трудно о нем сожалеть.

Я набираюсь храбрости перед тем как открыть дверцу машины и забраться внутрь. Хлопаю дверью, и последующая воцарившаяся тишина нервирует.

– Как хочешь, чтобы я ехал домой: медленно или быстро? – пытаюсь шутить я, вставляя ключи в зажигание и заводя двигатель.

Она медленно поворачивает ко мне голову.

– Я думала, мы поедем на наше место? – удивляет она меня. Я было решил, что из-за ее ярости на меня эта затея полетела в тартарары.

Я переключаю рычаг скоростей в положение «драйв», выжимаю одновременно педаль газа и тормоза, заставляя двигатель взреветь.

– Ты все еще хочешь туда поехать?

Она пожимает плечами, я включаю фары, и их свет освещает деревья перед нами.

– Если ты сам все еще этого хочешь. – Темнота скрывает ее глаза, но по молчаливой мольбе в голосе я понимаю, что домой ее не тянет.

– Конечно, хочу, – отвечаю ей я, убираю ногу с педали тормоза и выезжаю на дорогу. – Я хотел лишь убедиться, что ты не против.

– Ты сказал, что я должна, – напоминает она мне. – Что ты не позволишь мне дуться дома всю ночь.

– Знаю... но предоставляю тебе возможность отказаться. – В качестве-извинения-за-поцелуй-хотя-на-самом-деле-мне-нисколички-не-жаль.

– Не хочу. – Она не отрывает взгляда от окна, скрестив руки на груди. На ней все та же майка, в которой она была, когда я ее разбудил, только сейчас под ней лифчик – какая жалость, потому что мне больше не видны очертания ее сосков. Но я замечаю, как сильно вздымается и опускается ее грудь. Она волнуется, и сомневаюсь, что виноват в этом поцелуй. На самом деле, тревога, которой она сейчас охвачена, вероятна связана с причиной, по которой в три часа дня она спала.

Я больше не произношу ни слова и веду машину к нашему месту – укромному уголку среди деревьев на берегу озера. Когда мы туда добираемся было уже за полночь и Элла погрузилась в сон. Я останавливаю машину неподалеку от воды, затем заглушаю двигатель, но оставляю фары включенными.

Элла моргает и садится прямо, некоторое время в молчании разглядывает воду. В конце концов она протягивает руку через консоль и поворачивает ключ зажигания. Берет айпод с приборной панели и включает что-то из Spill Canvas и выходит из машины. Она подходит к берегу, останавливаясь перед самой водой и скрещивая руки на груди, смотрит на звезды; легкий летний ветерок развивает ее волосы.

Я выбираюсь из машины и с опаской подхожу к ней. Она смотрит на меня, прикусывая нижнюю губу; лунный свет отражается в ее глазах. Я подумываю извиниться за поцелуй, но мои слова были бы ложью, а я ненавижу врать ей.

– У мамы сегодня был один из ее приступов, – нарушая тишину, негромко говорит она и обнимает себя руками. – Она разыскивала фотографию, на которой мы на пляже, чего никогда не случалось. Прекрасно понимая бессмысленность поисков, я угрохала на это целый день, и в конце концов мне пришлось солгать ей, сказав, что, наверное, я ее потеряла, и только тогда она успокоилась. – Она закрывает глаза и делает глубокий вдох. – И я так обрадовалась, когда мама, наконец-то, заснула ... Я самая худшая дочь в мире.

– Нет, это не так. – Я убираю с плеча ее волосы, при прикосновении моих пальцев к ее шее она напрягается. – Ты намного лучше большинства дочерей.

Она качает головой и с трудом сглатывает.

– Вовсе нет. Я так устала от всего этого. Иногда я просто хочу, чтобы все прекратилось. – Она замолкает, переводя дыхание.

Я ломаю голову и подбираю слова, которые заставили бы ее почувствовать себя лучше, но не уверен, что такие существуют. Когда я отхожу от нее, она не смотрит на меня, устремив взгляд перед собой. Добравшись до машины, я открываю дверцу и нагибаюсь за iPod. Прокручиваю музыку, пока не натыкаюсь на одну из медленных и нежных классических кантри композиций и делаю звук громче, а потом снова спускаюсь к ней.

Лес вокруг нас наполняется звуками музыки, и Элла оглядывается через плечо на меня. Я протягиваю руку, давая понять о своих намерениях: мы и прежде так делали, и я уверен, что будем делать и впредь. Она нерешительно смотрит на мою руку, затем осторожно подходит ко мне, придавая лицу беспристрастное выражение.

– Порой ты такой старикан со своей музыкой, – шутит она, останавливаясь подальше от меня и продолжая держать руки скрещёнными на груди.

Я тянусь к ней и заставляю себя улыбнуться, хотя немного нервничаю.

– Эй, «Girl from the North Country» – это классика. Совместный дуэт Джонни Кэша и Боба Дилана.

– Это музыка для стариканов. – В ее голосе слышатся нотки юмора. – Потому что в глубине души ты таковым и являешься.

– А ты старушка раз тусуешься со мной.

Она показывает мне язык, сдерживая улыбку. Я хватаю ее за руку, дергаю за локоть и притягиваю к себе, вызывая у нее смех. Этот звук снимает напряжение между нами, и я понимаю, что пока мой поступок сошел с рук.

Пару раз я кружу Эллу по кругу, вызывая у нее заливистый смех. Стараясь поспевать за мной, она спотыкается и волосы падают ей на лицо. Я не останавливаюсь, пока до меня не доходит, что у нее кружится голова – такое случалось в детстве, когда мы играли у меня на заднем дворе, вот так вот крутясь волчком.

– Миша, пожалуйста, прекрати, – смеясь и спотыкаясь просит она. – У меня все плывет перед глазами.

Я прекращаю ее кружить, и она врезается меня. Элла цепляется за мои плечи и держится за меня, чтобы не упасть, я заключаю ее в объятия и медленно раскачиваю нас, следуя ритму песни. Моя ладонь скользит вниз по ее спине и замирает, когда оказывается рядом с ее попой, я знаю, что не могу переступить черту, по крайней мере, не сегодня.

Она кладет голову мне на грудь, и я вдыхаю ванильный аромат ее волос.

– Порой, ты слишком добр ко мне, – произносит она. – На самом деле, ты меня балуешь. И тебе стоит с этим завязывать.

Одна моя рука лежит на ее спине, а другую подношу к ее голове и прижимаю к себе.

– Ты заслуживаешь, чтобы тебя баловали, – отвечаю я, потому что никто, кроме меня, этого не сделает. Никто никогда не заставлял ее чувствовать себя особенной, дарил ей подарки на день рождения, водил ее по разным местам, и я уверен, что ни ее мать, ни отец не говорили ей, что любят ее. Это стало моей обязанностью в тот момент, когда заставил ее перелезть через забор.

– Чувствуешь себя лучше? – спрашиваю я, целуя ее в макушку.

– Да, – отвечает она, ее руки скользят по моим плечам и обвиваются вокруг моей шеи. – Но Миша?

Я стараюсь сохранять спокойствие, но это трудно, когда она так ко мне прикасается.

– Да.

– Если ты еще раз поцелуешь меня в губы без разрешения, – грозится она, – я врежу тебе по яйцам.

Я фыркаю от смеха.

– Ладно, звучит справедливо.

Она щипает меня за шею, и я снова смеюсь.

– Я серьезно.

– Знаю. – И не сомневаюсь в ее словах, но я рад что она остыла.

Она больше ничего не говорит, и до конца песни я удерживаю ее в своих объятиях. Звучит следующая композиция, а мы продолжаем танцевать, не останавливаясь, пока не проигрывается еще пять песен. Я отстраняюсь только тогда, когда чувствую на себе ее тяжесть, словно она проваливается в сон. Смотрю на нее: ее глаза закрыты, а хватка ослабевает.

– Наверное, стоит отвезти тебя домой, – предлагаю я, убирая волосы с ее лба.

Она качает головой с закрытыми глазами.

– Я не хочу домой.

– Тогда куда ты хочешь поехать? – спрашиваю я. – В мой дом?

Она зевает.

– Мы не можем остаться здесь?

Я стою и смотрю, как она засыпает в моих объятиях. В конце концов, я наклоняю ее назад, просовываю руки ей под колени и поднимаю. Она слишком устала, чтобы со мной спорить и лишь прижимается ко мне, когда я отношу ее обратно к машине. Я открываю дверь и устраиваюсь на водительское сиденье.

– Хочешь сесть на заднее сиденье? – спрашиваю я, усаживая ее так, чтобы можно было просунуть ноги внутрь и закрыть дверь.

Она качает головой.

– Я хочу лечь прямо тут.

Пространство ограничено, но, в конце концов, это не имеет значения: она в моих объятиях, и хочет быть там. Держа ее в своих руках, я откидываюсь на спинку кресла и ложусь. Она смещается и оказывается у меня под боком, наши ноги переплетаются, ее голова опускается мне на грудь. Музыка продолжает играть, и мы засыпаем в объятиях друг друга.

Глава 18

Элла

Наши дни

В разгар дня, когда я открываю глаза, Миша уже проснулся; на коленях у него лежит мамин дневник, а рядом с ногой ее фотография. Он сидит, прислонившись к спинке кровати, одетый в одни боксеры, и мне открывается вид на его мышцы, пряди его волос свисают ему на лоб. Во время чтения его лицо остается напряженным. Я приподнимаюсь, моя голова и щека протестующе пульсируют, Миша закрывает дневник, и выражение его лица смягчается.

– Там есть что-нибудь стоящее? – спрашиваю я, прижимая одеяло к обнаженной груди.

Он пожимает плечами, но по его хмурому взгляду можно сказать, что он ничего хорошего не обнаружил. Миша убирает фотографию обратно в дневник, помечает страницу и откладывает его в сторону, а затем протягивает руку и нежно проводить по опухшей, ноющей скуле.

– Надо было вчера приложить лед, – замечает он. – Серьезно, Элла, с виду кажется, что чертовски больно.

Я кладу свою руку поверх его.

– Это и есть чертовски больно.

– Не хочешь рассказать, как все произошло на самом деле? – спрашивает он, а когда я напрягаюсь он добавляет: – я знаю, когда ты лжешь, Элла Мэй, так что не пытайся убедить меня, что какая-то девчонка ударила тебя, потому что я уверен – ты солгала.

– Тогда почему ты не уличил меня вчера?

– Потому что думал только своим членом.

Я улыбаюсь при воспоминании о том, как он прижал меня к стене и входил в меня с такой силой, что могла ощущать его проникновения всем телом.

– После вчерашней ночи у меня немного болят ноги, – признаюсь я, снимая с себя одеяло и массируя бедра.

Его жаркий взгляд устремляется на мои ноги.

– Я мог бы сказать, что мне жаль, но это не так.

Я снова накрываюсь одеялом и ложусь на кровать. Он располагается рядом со мной, подпирает локтем подушку и склоняет голову на свою руку.

– Так и быть, скажу, – начинаю я, его палец поглаживает мою щеку, – но ты должен пообещать ничего не предпринимать. Никаких драк.

Его пальцы замирают.

– Обещать ничего не буду.

– Тогда я буду молчать.

– Элла Мэй…

Я прикрываю ему рот рукой и заставляю замолчать.

– Не называй меня Элла Мэй. Только не хватало, чтобы моему мужу выдвинули обвинения или, он получил серьезные травмы.

Он молчит, а затем его губы изгибаются под моей рукой.

– Скажи еще раз.

– Только после того как пообещаешь.

– Прекрасно. – Он вздыхает, и я убираю руку с его рта. – Я не буду нарываться на драку, только если расскажешь мне, что случилось, и снова назовешь меня своим мужем. – На его лице светится глупая улыбка, которая заставляет и меня улыбнуться.

– Хорошо, муж, – произношу я, заставляя его улыбаться еще шире. Делаю глубокий вдох и рассказываю ему о Мики. Я вижу, что он изо всех сил старается контролировать свою реакцию, сжимая кулаки во время моего рассказа.

Когда я закончила, некоторое время он сохраняет молчание, а потом наконец произносит:

– Могу я, по крайней мере, попросить Итана надрать ему задницу?

Я качаю головой.

– Нет. Лиле тоже не нужно, чтобы ее парень пострадал. Или оказался в тюрьме.

Он плотно стискивает челюсть, глаза задерживаются на моей щеке, прежде чем тяжко вздохнуть.

– Я очень хочу выбить из него все дерьмо, Элла Мэй. Клянусь Богом ... – его кулаки сжимаются, а мышцы рук напрягаются.

– Знаю, – говорю я. – Но я этого не хочу.

– Ты убиваешь меня, – с раздражением произносит он.

– Знаю, но это к лучшему, – объясняю я. – Кроме того, у меня вышел хороший удар.

– Ему не стоило бить девушку... клянусь Богом ... – он недовольно выдыхает, качая головой. – Можно я хотя бы что-нибудь сделаю с его машиной?

– Он, скорее всего, подумает на тебя, – замечаю я. – Или на меня.

– Пожалуйста, ты должна разрешить мне что-нибудь предпринять.

Я делаю вдох.

– Хорошо, как-нибудь вечером перед отъездом мы можем прокрасться к нему домой и порезать шины.

– И все? – Он надувает губы и хмурится. – Может, например, разбить его окна, а затем врезать ему пару раз?

– Только шины, – настаиваю я. – И никаких кулаков. Я не хочу, чтобы эта ситуация превратилась в огромную проблему.

Он хмурится еще сильнее.

– Прекрасно, но только ради тебя.

– Спасибо тебе. – Я целую его, и, хотя он все еще выглядит раздраженным отвечает на мой поцелуй, просовывая язык мне в рот. Продолжая целоваться, Миша переворачивает нас, укладывает меня на спину и ложится сверху. Он с любовью разглядывает меня, поглаживая мою щеку с задумчивым выражением на лице, и когда открывает рот, я понятия не имею, что он собирается сказать.

– Лила говорит, что ты подготовила для меня рождественский подарок, – удивляет он меня.

Я качаю головой.

– Только потому, что она заставила меня купить его тебе, так что не вздумай и мне что-нибудь дарить. Я помню, что мы не участвуем во всей этой рождественской фигне.

– А если я хочу тебе что-нибудь подарить?

– Тогда можешь, – разрешаю я. – Но к твоему сведению, мой подарок не так чтобы хорош. – И эта правда. Во время похода по магазинам за свадебными украшениями, я увидела браслеты дружбы похожее на те, что были у нас с Мишей в детстве, появившиеся после того, как мы пообещали навсегда оставаться лучшими друзьями. В конце концов те браслеты износились, мы их выбросили или потеряли, и когда я рассказала об этом Лиле, она настояла, чтобы я их купила и подарила Мише. Я не из тех, кто любит сентиментальные вещички, но во время покупки испытала странные чувства.

– У меня тоже есть подарок, – говорит он. – Это самый лучший подарок на свете.

Я качаю головой не в силах сдержать улыбку.

– Порой ты бываешь таким слащавым.

– И в душе ты это обожаешь.

Я не отвечаю, потому что он прав, а потом он, усмехаясь, раздвигает коленом мои ноги и двигает бедрами, готовый войти в меня.

Но стук в дверь прерывает нас.

– Элла, – зовет Лила через дверь.

– Не обращай на нее внимания, – шепчет Миша, покусывая мочку моего уха и проводя большим пальцем по соску.

Я издаю стон, стискивая ногами его бедра, когда он входит в меня.

– Элла, я знаю, что ты там, и мне надо, чтобы ты вышла. – Она замолкает. – Дин и Кэролайн здесь.

Я стараюсь говорить ровным голосом, пока Миша толкается внутри меня.

– Буду через секунду. – Мой голос срывается, а Миша смеется, его рот нависает над моим.

Он останавливается, выгибая бровь.

– Секунда. В самом деле?

Я протягиваю руку и щипаю его задницу, вызывая у него смех.

– Тебе лучше постараться за секунду, иначе до конца дня будешь ходить с синими шарами.

Он улыбается, качая головой.

– Отлично, ты победила. – Потом он полностью входит в меня, и я снова теряюсь в нем.

***

Минут через пятнадцать мы полностью одетые направляемся на кухню, утомленные, но довольные. Лила сидит за кухонным столом, одетая в пижаму с вишенками. Стол и прилавок по-прежнему усеян тесьмой и свечами, а также парочкой коробок из-под хлопьев и грязной посудой. Итан в футболке и клетчатых пижамных штанах сидит рядом с ней в кресле и жует хлопья.

Увидев нас, на лице Лилы расплывается понимающая улыбка.

– Долго же вы спускались, – шутит она, добавляя ложку сахара в кофе.

Итан бросает взгляд через плечо, его глаза воспалены, вероятно, из-за похмелья. Он смотрит на мою щеку; я попыталась скрыть косметикой синяк на лице, но это оказалось безнадежным делом, и единственное, что я могу – с гордостью с ним ходить.

– Кто, черт возьми, тебя ударил? – спрашивает Итан, помешивая ложкой кашу.

Я касаюсь больного места пальцами, Миша отпускает мою руку и направляется к кофейнику рядом с раковиной.

– Мики, – отвечаю ему.

Итан медленно выдыхает.

– Черт, это потому, что…

Он замолкает, когда Миша протягивает мне чашку кофе.

– Потому что вы, два дурака, метнули коктейль в его машину? – спрашивает он.

– Да.

Итан хмурится, проводя пальцами по волосам, заставляя их торчать на макушке.

– Эй, это была не моя идея.

– Она была моей, – замечаю я, вдыхая аромат кофе. – Не надо приписывать ему мою офигенность.

– У меня слишком сильное похмелье, чтобы спорить. – Миша корчит гримасу, а затем вытягивает руки над головой, его рубашка задирается вверх, выставляя напоказ мускулы.

Мы с Итаном обмениваемся испытывающими взглядами, а потом Итан сдается и возвращается к еде, а я делаю умиротворяющий глоток кофе.

– Ты сказала, что Кэролайн и Дин были здесь? – спрашиваю я Лилу, садясь за стол.

Лила, помешивая кофе, кивает. Ее волосы собраны в короткий хвост, а на лице ни следа косметики.

– Были, но я передала им, что ты спустишься через минуту, и они ушли к тебе домой. Сказала, что передам тебе про их приезд, когда ты выйдешь.

Из окна я вижу большой темно-бордовый внедорожник, припаркованный на подъездной дорожке рядом с моим домом, прямо за «Файербердом».

– Они взяли машину в прокате? – спрашиваю я.

Лила качает головой.

– Нет, они приехали на машине, Кэролайн не хотела лететь. Наверное, это она.

– Значит, он продал «Порше», – замечаю я, добавляя немного молока в свой кофе.

– Возможно, у них скоро будет ребенок, а в «Порше» автокресло не установишь. – Лила улыбается и делает глоток кофе из кружки. – У Кэролайн такой миленький животик.

С расширенным и застывшим взглядом на хлопьях Итан качает головой. Я бросаю взгляд на наблюдавшего за мной Мишу, который стоял, прислонившись к стойке, и потягивал кофе. Он убирает кружку ото рта и облизывает губы. Я знаю его достаточно хорошо и понимаю, что он пытается прочесть мою реакцию, не только из-за продажи «Порше» – старой маминой машины, но и потому, что Лила говорит о детях.

Я встаю и смотрю на Мишу.

– Хочешь пойти со мной с ними поздороваться?

Миша кивает и отходит от прилавка к задней двери. Мы берем куртки и сообщаем Лиле и Итану, что скоро вернемся, а затем направляемся ко мне домой. Старый грузовик Томаса припаркован на подъездной дорожке за «Шевель» Миши. На снегу виднеются отпечатки ботинок, ведущие от ступенек Миши к забору, далее по ту сторону забора к лестнице моего дома. Я не могу сдержать улыбки – вероятно, это означает, что Дин и Кэролайн выбрали нашу маленькую тропинку к дому.

Я указываю на следы.

– Эй, смотри, все крутые ребята поступают по-нашему, – шучу я.

Миша хватается за забор и грациозно перепрыгивает через него, приземляясь в сугроб.

– Я бы предпочел, чтобы они этого не делали. Мне нравится, что это только наша тропинка, и хочу, чтобы она таковой и оставалась.

– Я тоже, – соглашаюсь я, скользя пальцами по ледяной металлической ограде и вскарабкиваюсь по ней. На полпути Миша хватает меня за бедра и помогает мне слезть, опуская на подъездную дорожку, чтобы я не утонула в сугробе.

Мы тащимся по снегу к дому и заходим внутрь; и вновь воздух в доме окутан ароматом корицей и духов наряду с привкусом бекона. На плите стоят кастрюли, а на столе в кофейнике варится кофе.

Мне следовало бы лучше подготовиться, потому что, как только мы показываемся на пороге, Кэролайн едва ли не запрыгала. На ней струящееся лиловое платье, черные волосы заплетены в косу. Ткань натягивает выпирающий животик, и, хотя я стараюсь не смотреть на него, у меня не получается. Дин сидит на столе, положив ноги на стул, на коленях у него газета. Он одет в рубашку с воротником и брюки, и мне никак не удается привыкнуть к его виду. В детстве он носил только старые футболки и джинсы, а однажды даже покрасил волосы в синий цвет.

– О Боже, а вот и вы, – взволнованно восклицает Кэролайн, хлопая в ладоши с такой силой, что могла бы привести в действие весь дом. – Поздравляю вас обоих.

– Спасибо. – Я принуждаю себя не испытывать неловкость, и позволяю насладиться приятным моментом, хотя в глубине души чувствую дискомфорт от столь пристального внимания.

Она замирает.

– Элла, что у тебя с лицом?

Я обхватываю ладонью распухшую щеку.

– Я ввязалась в небольшую драку, но ничего серьезного.

– Как в старые добрые времена, – замечает Дин, качая головой.

– Надеюсь, ты в порядке, – изучает мою щеку Кэролайн.

– Я в порядке, – уверяю я ее. – Опухоль спадет через день или два.

– Хорошо, к свадьбе синяк исчезнет. – Она наклоняется, чтобы обнять меня, и я неуклюже обнимаю ее в ответ, чувствуя прикосновение ее живота к моему. Она отходит от меня и замечает, что я не спускаю с него взгляда, и кладет руку себе на живот.

– Это девочка, – сообщает она, и Дин смотрит на меня со странным выражением лица, которое я не могу расшифровать. Интересно, он тоже волнуется при мысли о детях, боится, что может стать похожим на нашего отца: пьяницей и никчемным человеком. Можно было бы у него спросить, но так далеко в наших отношениях мы еще не продвинулись.

– Поздравляю, – говорю я им обоим.

– Спасибо. – Дин складывает газету и бросает ее на стол возле банки с печеньем. Он на мгновение замолкает, и я понятие не имею, что, черт возьми, может вылететь из его рта. – Тебя тоже.

Меня удивляет его незамысловатая реплика и, прежде чем ответить, на секунду теряю дар речи.

– Спасибо.

– Выйдет замечательно, – произносит Кэролайн, подходя с тарелкой яичницы с беконом к прилавку. – Свадьба на Рождество возле озера. Могу только представить какими получатся фотографии. – Она принимается жевать бекон.

– Хотя будет холодно, – озвучивает очевидное Дин и, спрыгивая со стола, подходит к Кэролайн и обнимает ее за талию. – Уверена, что не хотите провести свадьбу в доме? К концу мы все отморозим себе задницы.

Мы с Мишей обмениваемся взглядами, а потом оба качаем головой.

– Будет холодно или нет, свадьба пройдет там, – сообщаю я Дину, и Миша сжимает мою руку. – Это важно.

– Ладно, – смущается Дин. – Значит, свадьба под открытым небом. Но кто на ней будет.

– Я, Миша, Лила, Итан, – считая на пальцах, бормочу я. – Мама Миши и ее парень, ты и Кэролайн, очевидно, папа... и, возможно, его подруга.

– А-а, да, – говорит Дин, целуя Кэролайн в плечо. – Секретарь.

– Ты знал о ней?

Его плечи поднимаются и опускаются, когда он пожимает плечами.

– Пару недель назад он говорил об этом по телефону.

А мне об этом не упоминал.

– О.

Уловив мое портящее настроение, Миша берет меня за руку и успокаивающе целует в щеку, его небритый подбородок царапает мою кожу, но в то же время его поцелуй меня подбадривает. Дин, кажется, вообще не замечает, что меня что-то беспокоит, и это не его вина. Он не знает меня так, как Миша – никто в моей семье не знает.

– Не так уж много людей, – замечает Кэролайн, беря вилку с тарелки. – Уверена, что не хочешь пригласить кого-нибудь еще? У тебя же есть еще старые друзья, которые захотели бы присутствовать. Знаю, что времени мало, но люди откликнуться, если их пригласить.

Я качаю головой.

– Я больше никого не хочу приглашать.

Она хмуро смотрит на яичницу и ковыряет ее вилкой.

– А ты, Миша?

– Меня устраивает только Элла, – отвечает Миша, прижимая меня к груди. – Без обид, но мне плевать будет ли там кто-нибудь еще.

Кэролайн вздыхает и откусывает кусочек яйца.

– Что ж, полагаю, мы можем начать подготовку.

– Лила и мама Миши проделали большую работу, – говорю я ей. – Не думаю, что так уж много осталось сделать.

Кэролайн улыбается мне, Дин выпускает ее и направляется к холодильнику.

– О, Элла, всегда найдется чем заняться, – уверяет меня Кэролайн. – Поверь мне.

И она права, но только потому, что я сама не занимаюсь подготовкой к свадьбе. Будь по-другому, на ней присутствовали бы Миша, я, священник и больше никого. Свадьба проходила бы где-нибудь в безмятежном, прекрасном месте, например, на частном пляже или фиалковом поле. Я бы надела что-нибудь панк-готическое, а Миша что-нибудь черное с кожаными ремнями, потому что он всегда выглядит чертовски сексуально, одетый во все черное. И не было бы никаких клятв, только слова «согласен/согласна» и поцелуй.

Но сама я не занимаюсь приготовлениями. Для этого у меня есть целая команда людей, которые стремятся сделать все красиво и зажигательно.

Остаток дня я провожу с Лилой, Кэролайн и мамой Миши в соседнем городке, чтобы она могла выбрать платье. Кэролайн также покупает себе платье, а затем ожерелье для меня, хотя я просила этого не делать. Сперва она пыталась купить мне вуаль, но я ни за что в жизни не собираюсь ходить с куском ткани на голове, прикрепленной к бриллиантовой диадеме. И в результате, она покупает серьги с черными розами, которые сочетаются с платьем, а затем мы идем в кондитерскую и заказывает торт. Вся эта свадьба становится слишком роскошной для меня, но я позволяю им сходить с ума раз это приносит им радость, и не причиняет неудобства. К счастью, у нас с Кэролайн одинаковая любовь к готическому стилю, она заказывает торт в черно-красную полоску с кружевом внизу и красными розами сверху. Под цвет красных и черных лент и свечей, которыми мы будем украшать, и по настоянию Лилы будут развешаны на деревьях, хотя у меня есть слабые опасения, что они будут держаться, особенно если будет падать снег.

В конце дня я чувствую себя измотанной, но в каком-то хорошем смысле, словно я смогла достичь чего-то важного, и наконец-то серьезно отношусь к свадьбе, принимая участия в ее планировании. Кроме того, меня всегда интересовало: каково это, впустить людей в свою жизнь, хотя вслух никогда этого не признаю. Несколько лет назад, если бы я была в состояние заглядывать наперед и видеть каковой была бы моя свадьба, я бы представляла себе, что занимаюсь подготовкой в одиночку с не покидающим меня чувством печали, тоски и опустошения.

Но прямо сейчас я в ладу с собой, да – порой меня охватывает грусть из-за отсутствия одного человека. Того, кого с нами нет из-за моей ошибки и от этого у меня болит душа. Я понимаю, что в смерти мамы нет моей вины, но для того, чтобы это осознать пришлось пройти длительный курс терапии, и, несмотря на то, что я больше не цепляюсь за чувство вины, но в глубине души меня по-прежнему терзают мысли: останься я тем вечером дома и мама, возможно, не покончила бы с собой и, может быть, я только такое допускаю, она вместе со мной отправилась за покупками к свадьбе.

Когда я возвращаюсь в дом Миши, его самого, Итана и моего брата все еще нет. Они заняты поисками смокингов, которые удасться взять на прокат в последний момент, хотя я предлагала им надеть черные рубашки. Лила, Кэролайн и мама Миши устраиваются на кухне и намереваются вновь приступить к завязыванию ленточек и помещением свечей в купленные стеклянные банки, а я решаю сходить на кладбище. Беру блокнот, карандаш и надеваю куртку, перчатки и ботинки.

Я возвращаюсь на кухню, мама Миши отворачивается от раковины и замечает на мне уличную одежду.

– Элла, куда ты направляешься? – спрашивает она, протирая под струей воды губкой тарелку.

Я засовываю блокнот под мышку.

– Мне нужно кое-куда сходить.

Она смотрит в окно на облачное небо, потом на микроволновку, на часах которой мигает время 4:02.

– Но уже темнеет и становится холоднее.

– Я ненадолго, – заверяю ее и направляюсь к задней двери.

Лила, завязывая бант за кухонным столом, бросает на меня странный взгляд.

– Тебе составить компанию?

Они наблюдают за мной, когда я открываю заднюю дверь и впускаю внутрь зимний воздух.

– Нет. Мне нужно кое-что сделать. – Я машу им рукой. – Скоро вернусь. Обещаю. – Прежде чем кто-нибудь из них начнет спорить, я выхожу и закрываю за собой дверь. Мороз кусает мне кожу, и я натягиваю верхнюю часть куртки на рот и нос, спускаясь по подъездной дорожке.

В конце нее я сворачиваю направо и, не сбавляя шага, иду по тротуару к кладбищу, осознавая, что долго не смогу находиться на морозном воздухе. К тому времени, как я добираюсь до кладбища, мои пальцы немеют, но я их встряхиваю и сажусь на снег перед ее надгробием. Прямо за ним высится голое дерево с ветвей которого свисают сосульки. Железные ворота, огораживающие кладбище, покрыты снегом, как и поверхности некоторых надгробий.

Снег пропитывает джинсы, я откидываюсь назад, опираясь на руки, и разглядываю серое надгробие, собираясь с мыслями.

– Не знаю, что и сказать, – вслух произношу я, и дыханиевырывается облачками пара. – Понимаю, что мне следует чаще навещать тебя, но я больше здесь не живу. – Я отложила блокнот и карандаш и наклонилась вперед, положив руки на колени. – Я переехала в Калифорнию... у меня есть дом и все такое, чудно, но мило, наверное. – Я делаю вдох и выдох. – У меня правда все хорошо. – Я замолкаю. – Мне жаль, что в твоей жизни не было ничего похожего… я начала читать твой дневник в надежде обнаружить какие-нибудь счастливые моменты, но так ничего не нашла. – Я закрываю глаза, мороз целует мою щеку. – Мне бы очень хотелось знать, была ли ты когда-нибудь счастлива. Я знаю, что по словам папы, порой ты была, но, похоже, он не до конца в это верил. И я знаю, что временами ты притворялась счастливой, ведь и я сама иногда так делаю. Вообще-то, я часто так поступала, но теперь уже нет... теперь, я по-настоящему счастлива. – Мои слова звучат правдиво, искренне, откровенно. Я хочу знать, была ли она когда-нибудь по-настоящему счастлива, а, может быть, лучше этого не знать, возможно, я получу не тот ответ, который мне хочется услышать. Возможно, она скажет мне «нет», не было счастья в ее жизни – никогда. Ни в молодости, никогда она вышла замуж и родила детей. И в моей жизни было время, когда депрессия меня поглотила, но я смогла ее победить. Не могу представить, что в ней нет того проблеска счастья, которое есть сейчас. Если депрессия – это все, что она когда-либо испытывала, то это будет ужасно, прискорбно и глубоко мучительно.

– Отклоняюсь от темы, но я должна написать клятву, – говорю я надгробию матери, мечтая, чтобы она действительно меня слушала. – Но писательство это не мое. – Я прижимаю карандаш к бумаге и провожу по ней линию, позволяя руке свободно перемещаться. – Рисование – вот мое любимое занятие. – Еще одна линия, затем другая. – Не знаю знала ли ты об этом. Конечно ты вырастила меня и все такое, но мы никогда по-настоящему не разговаривали, по крайней мере, о жизни и других вещах. Я даже не знала, что ты любила рисовать, пока не получила от твоей мамы коробку с твоими рисунками. По правде говоря, это не она отправила мне посылку – это сделал ее адвокат. Она умерла. И не могу понять свои чувства по этому поводу. Я не знала ее, но в то же время мне грустно из-за ее смерти. – Я делаю несколько штрихов, кривых и неровных линий. Отделяю карандаш от бумаги и вижу нарисованное лицо Миши, частично затененное, затем под ним пишу «Свет в моей темной жизни». Я переворачиваю страницу и быстро делаю еще один набросок. Ничего сверхвыдающегося, ну и ладно, потому что сейчас это не главное. Я заканчиваю рисунок, на котором он держит гитару в окружении музыкальных нот. Ниже я делаю надпись: «Его рот согрел мою душу». Далее рисую еще один рисунок и подписываю его: «Боже, я чувствую себя такой любимой, что порой забываю дышать». Затем я снова начинаю водить карандашом по бумаге, создавая карту нашей жизни: первая совместная ночевка в одной постели, забор, его машина, концерты, поездки в Новый Орлеан, озеро, и даже мост. Не все линии выходят идеальными, но эти маленькие недостатки и несовершенства придают истории привлекательности. Я заканчиваю работу над последним рисунком, на котором изображен один Миша и пишу: «Мое все». Затем закрываю альбом, поднимаюсь, и отряхиваю снег с джинсов, чувствуя, как моя задница замерзла и онемела.

Если я намереваюсь использовать иллюстрации для портфолио, придется усердно поработать над ними, но начало положено – фундамент, от которого я могу отталкиваться. Кроме того, любое начинание – всегда самая трудная часть, и, хотя я знаю, что не все будет идти как по маслу, во всяком случае, история движется к завершению.

К вероятно прекрасному завершению.

Глава 19

Миша

Когда я возвращаюсь без смокинга, потому что по-видимому в Стар Гроув их нет, Эллы не оказывается дома. Мама сообщает, что она куда-то направилась со своим альбомом, и это меня беспокоит.

– Не знаешь, куда она пошла? – спрашиваю я, усаживаясь на диван рядом с ней, она заворачивает Рождественский подарок и качает головой.

– Нет, но она же не могла уйти далеко? Раз ушла пешком.

Могла, а может и нет.

Мама закрепляет ленту на рождественском подарке, а затем наклеивает на него бант.

– Ну вот, кажется, я наконец-то все упаковала. – Она наклоняется и кладет рождественский подарок под маленькую искусственную елку в углу.

Я хмурюсь, откидываясь на спинку дивана.

– Почему все вдруг так увлеклись подарками? Мы никогда не придавали им большого значения. – Сперва Элла, теперь ты.

– И ... что плохого в том, чтобы что-то изменить и дарить подарки?

– Потому что я никому ничего не купил.

– Тебя действительно волнуют все или только Элла?

Я вздыхаю.

– Она мне что-то купила, и мне кажется, что и я должен, но не хочу дарить пустяковую вещь – мне хочется сделать значимый подарок.

Мама мгновение смотрит на меня, а затем поднимается.

– Надевай куртку и следуй за мной.

– Зачем?

– Делай, что говорю. – Она использует свой строгий голос, и я встаю.

Мы надеваем куртки, а затем она выходит на улицу, перелезает через забор и перебирается на двор Эллы. Я следую за ней, пребывая в полном замешательстве из-за ее странного поведения. Потом мы обходим «Файерберд» и поднимаемся по черным ступенькам к двери, она стучит в дверь, и ситуация становится все чуднее, потому что я редко так поступал. Обычно я захожу без стука.

– Мам, серьезно, что мы делаем? – спрашиваю я, засовывая руки в карманы.

Мама вновь стучит и поворачивается ко мне, дрожа от холода.

– Несколько недель назад я видела, как Реймонд относил в гараж несколько коробок. Я предложила свою помощь, мы разговорились, и он сказал мне, что в коробках старые вещи мамы Эллы.

– Хорошо? Я не понимаю тебя, мама.

Она улыбается мне.

– Я думаю, что возможно Элле очень понравится что-то, что принадлежало ее маме, и, может быть, она смогла бы надеть эту вещь на свадьбу.

Я открываю рот с намерением сказать, что это худшая идея, которая ей приходила, так как отец Эллы странно себя ведет при упоминании о подобном, и я даже не уверен в реакции самой Эллы, если сделаю такой подарок, ведь эта тема очень чувствительна для нее. Но прежде чем я успеваю что-то сказать, дверь открывается.

– Привет, Терри, – приветствует мистер Дэниелс в недоумении, почему мы двое стоим на его пороге.

– Привет, Рэймонд, – отвечает мама с улыбкой. – У меня к вам огромная просьба.

Я качаю головой. Мама не всегда была такой – такой настойчивой. Ну, она вроде обладала этой чертой, учитывая, что ей принадлежала идея, чтобы мы сразу же с Эллой поженились, но с возрастом она, кажется, становится все более напористой.

Реймонд хмурит брови, и мама принимается за объяснения маленькой проблемке с рождественским подарком. Я чувствую, как внутри у меня все сжимается, и меня беспокоит, что этот разговор огорчит его, и свое расстройство он выместит на Элле. Я знаю, что сейчас у них наладились отношения, но не могу забыть прошлого и того, что происходило на моих глазах.

И когда мама говорит: – И мы хотели спросить, может быть, в вещах Мэралинн есть что-нибудь в качестве подарка, возможно, в одной из тех коробок, которые я помогала тебе перенести в гараж несколько недель назад?

Он чешет голову, испытывая неловкость.

– Не уверен, что в них можно что-нибудь найти. В основном там ее старая одежда.

Я дергаю мать за рукав и говорю мистеру Дэниелсу: – Не беспокойтесь, мы что-нибудь придумаем.

Мама не обращает на меня внимания и не собирается никуда уходить.

– Даже украшений или чего-то в этом роде нет? Например, сережек.

Неловкость Рэймонда усиливается, и я уже намереваюсь уходить и оставить ее, когда вдруг он выпрямляется и смотрит на гараж.

– Подождите ... кажется, я кое-что придумал. – Он возвращается в дом, хватает объемистую куртку, надевает ее вместе с шапочкой, и выходит, закрывая за собой дверь. Мы следуем за ним в гараж, на лице мамы сияет улыбка, говорящая «ха-ха, я была права» – я качаю головой, но улыбаюсь.

Когда мы ступаем в гараж, мистер Дэниелс включает свет и направляется к груде коробок в углу. Он поднимает верхнюю коробку и откладывает ее в сторону, а затем некоторое время смотрит на коробку под ней, словно страшится ее открыть. Я смотрю на маму: она проглатывает подступивший к горлу комок, испытывая смущение. Но тут мистер Дэниелс слегка успокаивается и осторожно ее открывает. Он некоторое время копается в ней и достает маленькую деревянную коробочку. Оборачивается к нам, держа ее в руке, словно это нечто важное.

– Знаете, у нас не было настоящей свадьбы, – сообщает он, поднимая глаза от коробки. – Едва ли даже приоделись.

Мама понимающе кивает.

– Мы с отцом Миши поженились в парке, и, по-моему, гостей было человек десять.

– На нашей было только двое, – произносит мистер Дэниелс. – Они были моими друзьями, и мы пригласили их по одной причине, чтобы они стали нашими свидетелями. Мэралинн не хотела никаких гостей. Он делает глубокий вдох и вздыхает. – В общем, – продолжает он и протягивает мне руку, убеждая взять деревянную коробочку. – Я подарил это маме Эллы утром в день нашей свадьбы. Ничего особенного. Купил в ломбарде за двадцать пять баксов, но она надела его на свадьбу, и, возможно, подарив его Элле, она сделает то же самое.

Футляр скрипит, когда я его открываю. Внутри лежит кулон с красной розой продетый черной лентой.

– Это колье, – объясняет мне мистер Дэниелс. – Мама Эллы обожала розы. Не знаю захочет ли Элла его одевать, но попробовать не помешает.

Если не принимать во внимание, что оно принадлежало ее матери и реакция Элла может быть слишком эмоциональной, и будь это колье обычным, я бы с гордостью мог наблюдать как она его носит.

– Спасибо, – говорю я, закрывая коробку. – Уверен, оно ей понравится, и она обрадуется, если его подарите вы.

Мистер Дэниелс кивает, и мы молча выходим из гаража. Они с мамой болтает о пустяках у задней двери, а я смотрю на небо, отмечая, что оно приобретает серый оттенок, и задумываюсь, а вернулась ли Элла домой, пока мы были в гараже. Я решаю пойти проверить и еще раз благодарю мистера Дэниелса, прежде чем направиться к своему дому. Когда я вхожу, Лила и Итан сообщают, что она еще не возвращалась, а они собираются навестить его родителей, хотя он этого не хочет. Ребята уходят, а я направляюсь в свою комнату и прячу кулон. Затем, в попытках отвлечься я читаю дневник ее мамы. Страница за страницей мрачных мыслей:

Я больше не могу. Быть матерью и женой. Я думала, что у меня получится, но сейчас чувствую, что мне надо бежать, искать пути отступления, нестись на всех парах от страха перед семейными обязательствами. Либо побег, либо ожидание момента, когда Рэймонд решит, что с него хватит и бросит меня. Это неизбежно. Я это чувствую. Он оставит меня, поскольку и я вправду недостаточно хороша, а порой и желание у меня быть таковой нет. Слишком много сил надо прикладывать, а я так устала.

Может быть, мне стоит просто убежать и оставить все в прошлом.

Мне действительно следует уехать.

От ее слов мое сердце щемит: если бы не знал их автора, мог бы поклясться, что они принадлежат Элле. Но не верю, что Элла вновь сбежит. Я знаю, что она любит меня, даже если ей c трудом удается выразить свои чувства. Я знаю, что она хочет быть со мной. Она надела кольцо на безымянный палец и переехала ко мне. Она не сбежит.

Не сможет.

Я продолжаю читать, мама заглядывает ко мне в комнату и сообщает, что они с Томасом уходят.

– Тебе что-нибудь нужно? – спрашивает она.

Я качаю головой.

– Нет, спасибо.

– Ну, если проголодаешься загляни в холодильник, – сообщает она.

– Спасибо, – благодарю я, она улыбается и закрывает дверь.

– И мам?

Она останавливается.

– Да.

– Спасибо, что предложила сходить к Дэниелсам, – говорю я.

Она улыбается.

– Без проблем. Я рада, что мы нашли для нее хороший подарок.

– Я тоже, – отвечаю я.

Когда она уходит, я смотрю на часы и решаю дать Элле еще пятнадцать минут, прежде чем отправиться на ее поиски. Продолжаю читать дневник, периодически поглядывая на часы. Следующие пару страниц одинаково удручают, и сердце сжимается в груди. Такое ощущение, что читаешь про катившуюся под откос жизнь, но, к счастью, читаю это я, а не Элла. Это был ее выбор, и такой поступок делает ее намного сильнее всей той мрачности – она знала, что скорее всего чтение вызовет у нее негативные эмоции, и приняла решение не допустить этого – решила быть счастливой.

Я намереваюсь отложить дневник, когда понимаю, что осталась всего одна страница, и решаю прочитать ее, чтобы с ним разделаться. Но тогда придется сообщить Элле, что мне не удалось обнаружить ни одной радостной мысли в нем. Надеюсь, это не разобьет ей сердце.

Но во время прочтения последней страницы депрессивные ноты рассеиваются и написанное в дневнике вызывают у меня улыбку. Закончив читать, я поднимаюсь и направляюсь на поиски Эллы, беспокоясь ее долгим отсутствием, и желанием, чтобы она прочитала концовку дневника. Я надеваю куртку и шагаю к задней двери, где оставил ботинки, но, когда пересекаю кухню, дверь открывается и в помещение врывается ветер. Входит Элла, холодная как мороженое, с посиневшими губами и с порозовевшими от мороза щеками, вся дрожа.

Она слегка улыбается мне, закрывая за собой заднюю дверь.

– Куда-то собрался? – спрашивает она, глядя на мою куртку и прижимая альбом к груди.

– Да, на твои поиски. – Я перестаю застегивать куртку и прикладываю руки к ее ледяным щекам. – Боже, ты замерзла. Как долго ты там пробыла?

Она смотрит на часы на микроволновке.

– Пару часов.

– Господи, Элла. – Я забираю у нее альбом и кладу его на стойку. Потом стягиваю с нее перчатки, беру ее руки в свои и дышу на них, пытаясь их согреть.

Она улыбается мне.

– Как прошел день с поиском смокинга?

– Не хуже, чем любой другой день хождения по магазинам. Хотя смокингов мы не нашли.

– Хорошо, – говорит она. – Они мне никогда не нравились. Ты будешь выглядеть намного лучше в джинсах и рубашке.

– Раз ты так считаешь, я не против, – отвечаю ей, затем замолкаю, тщательно подбирая следующие слова, обхватывая пальцами ее запястье. – Вернувшись домой, я немного почитал дневник твоей мамы.

– Да? – Она делает вид, что ей это неинтересно, но я чувствую, как учащается пульс на ее запястье. – Обнаружил что-нибудь хорошее?

– Да. Хочешь прочитать?

Горло у нее сжимается – она сглатывает, а затем переводит взгляд на столешницу, на котором лежит альбом.

– Может отложим? У меня хорошее настроение и не хочу его портить.

– Но то, что я выяснил – это хорошее, – обещаю я ей. – Доверься мне.

– Понимаю, но неважно какие там мысли: хорошие или удручающие – чтение все равно будет не из легких. Они имеют отношение к ней, а она умерла, и тогда на меня накатывает печаль.

Как я могу с этим спорить?

– Если это то, чего ты хочешь, так и быть, но клянусь, там не все так ужасно, и я действительно считаю, что тебе стоит прочитать до того, как мы поженимся. – Она морщится, когда я поглаживаю ее правую руку. – У тебя болит рука?

Она кивает, снова морщась.

– Этой рукой я врезала Мики. Мой кулак столкнулся с его челюстью.

Мысль о том, что Мики ее ударил, все еще вызывает во мне раздражение, но я заставляю себя выбросить ее из головы, потому что пообещал ничего не предпринимать, и отказываюсь его нарушать несмотря ни на что. – Сколько раз я тебе говорил бить вот так? – Я выпускаю ее руку и ударяю кулаком по своей ладони. – Не используй костяшки пальцев.

– Знаю, но я была пьяна, а он парень устрашающий. Я слегка нервничала и напортачила с ударом, – объясняет она, и во мне вспыхивает гнев. Я не любитель махать кулаками. Конечно, я ввязывался в парочку драк, но единственная серьезная драка у меня была с Грантфордом Дэвисом, который заслужил, чтобы ему надрали задницу.

– Чем хочешь заняться остаток вечера? – Я заправляю прядь ее каштановых волос за ухо.

Она оглядывает пустую кухню.

– Где все?

– Кэролайн ушла с Дином к вам домой. Мама отправилась ужинать, а Томас встречается со своим другом. – Я кладу руки ей на бедра. – А Лила с Итаном вышли за едой.

– Значит, весь дом в нашем распоряжении? – спрашивает она с озорной улыбкой на лице.

Я постукиваю пальцем по губе.

– Чем же нам заняться?

– Хммм ... – ее глаза загораются, когда она берет альбом со стойки. – Понятия не имею.

Моя рука вновь ложится на ее талию, ладонь скользит к ее попе и грубо сжимает ее. Она выгибается на встречу мне.

– О, у меня есть парочка идей, начиная с той, где ты раздеваешься.

Элла смеется, а затем внезапно срывается в прихожую по пути бросая альбом на диван.

– Вот что я тебе скажу: разденусь, после того, как ты меня найдешь. – Она улыбается мне, затем разворачивается и исчезает в коридоре.

– О, милашка, – кричу я, огибая стол и мчусь вслед за ней. В доме стоит тишина, я пересекаю гостиную, прохожу мимо дивана, и в открытом альбоме мельком замечаю кусок, над которым она работала. На рисунке изображен я с гитарой в руке и разбросанными вокруг меня музыкальными нотами. Ниже стояла надпись: «Его рот согрел мою душу».

Мое сердце устраивает глупую, очень недостойную мужчины учащённую вещь в груди, но я улыбаюсь и бегу в свою комнату. Проверяю шкаф, под кроватью, прекращаю поиски в моей комнате и следую в мамину комнату. Я везде обыскиваю, но нигде не могу найти, после чего заглядываю в ванную. Так ее не отыскав, я возвращаюсь в гостиную. Только намереваюсь переступить порог кухни, как Элла выскакивает из-за стены прямо передо мной, пугая меня до чертиков. Я прижимаю руку к груди, пытаясь отдышаться, а она смеется и обхватывает меня ногами, всем своим весом наваливаясь на меня и опрокидывает навзничь. Мне удается не удариться головой об пол, но сильно ушибаюсь спиной.

Элла приземляется сверху, ее тело распластывается поверх моей груди, а затем она резко отталкивается и принимает сидячее положение, размещая ноги по обе стороны от меня. Она пристально вглядывается в мое лицо, ее руки опускаются рядом с моей головой, а волосы закрывают наши лица.

– Это за все те разы, когда ты опрокидывал меня на землю, – тяжело дыша, но очень довольная собой, сообщает она.

Я качаю головой и опускаю руки ей на бедра.

– Неужели я ничему тебя не научил? – Одним быстрым движением я переворачиваю нас так, что она оказывается на спине, а я располагаюсь сверху на ней. – В борьбе всегда побеждаю я.

А потом целую ее.

* * *

Спустя пару часов мы валяемся в постели, Элла лежит обнаженная на боку, а наши тела переплетены. Она еще не прочитала ту страницу дневника, а я не собираюсь давить на нее. Вместо этого она достает альбом и делает набросок на чистом листе, пытаясь перенести на бумагу фотографию своей мамы, сидящей на кровати с печальным взглядом. На другой странице альбома рисунок того, что похоже на меня, со словами «Мое все», написанными внизу.

– Над чем именно ты работаешь? – спрашиваю я, проводя пальцем вверх и вниз по ее спине, вызывая каждым своим движением у нее дрожь. – Я знаю, что это твоя мама, – я постукиваю пальцем по своему наброску, – а что насчёт этого?

Карандаш на мгновение перестает двигаться по бумаге.

– Можно я позже объясню? – Она оглядывается через плечо, и прядь волос падает ей на лицо. – Сперва хочу его закончить, а потом все тебе расскажу.

Всё. Что она имеет в виду под «всем»?

– Подсказку дашь?

Она, покусывая губу, изучает меня, а затем снова возвращается к рисунку с изогнутыми линиями и темными тенями.

– Сюжет этого рисунка в нашем прошлом... и будущем.

Нашем будущем. Я удивлен ее открытости и испытываю вину из-за того, что она в последнее время была со мной честна, а я скрываю от нее огромный секрет. Ну, не совсем секрет, но скрываю информацию, переживая из-за ее реакции и страшась, что она отправиться со мной против своего желания. Или откажется уезжать и моей музыкальной мечте придет конец. Но пора перестать избегать приговора, учитывая ее откровенность.

Я еще пару раз провожу пальцем по ее спине, потом обхватываю ее за талию, утыкаюсь лицом в ее шее и заключаю в объятия.

– Я должен тебе кое-что сказать, – начинаю я, ее тело становится жестким, как доска. – Успокойся. Это не плохие известия. Лишь новости... нам нужно принять решение.

Я слышу, как она роняет карандаш на бумагу.

– Ладно. – Ее голос встревожен.

Я целую ее в шею и закрываю глаза.

– На днях мне звонил Майк.

– Да? Чего он хотел? – Она пытается вести себя спокойно, но я вижу, что ей это не удается.

Я открываю глаза и прижимаюсь щекой к ее коже.

– Помнишь я недавно тебе говорил о туре?

– Тур, в который ты очень хотел поехать, но не считал себя достаточно хорошим, чтобы получить приглашение? – Она переворачивается на спину и смотрит на меня. – В тот тур, в котором примут участия группы и певцы, которых ты боготворишь?

– Да, тот самый.

Она молчит.

– Тебя берут?

Я медленно киваю.

– Да.

На ее лице медленно расплывается улыбка.

– Я так рада за тебя. – Она целует меня в губы, вызывая во мне шок и удивление, что я даже не целую ее в ответ. Когда она отстраняется от меня, то выглядит смущенной и изучает мою реакцию. – Что случилось? Почему тебя это не радует?

– Потому что ... – я замолкаю, подыскивая правильные слова. Наконец я принимаю сидячее положение, поднимаю колено и опираюсь на него локтем. – Турне начнется через пару недель и продлится несколько месяцев.

Она садится и прижимает колени к обнаженной груди, делая вид, что все в порядке, но печаль отражается в ее глазах.

– Значит, тебя не будет несколько месяцев?

Я киваю, разглядывая в окне сияние рождественских огней, отражающихся от льда на дом.

– И мне придется отменить наш медовый месяц.

Она сжимает губы, как будто хочет что-то сказать, но пытается сдерживаться. Затем опускает голову на колени.

– Мне нет дела до медового месяца. Я хочу, чтобы ты осуществил свою мечту.

Я на мгновение замолкаю, стараясь уловить ее настроение – ее подлинное настроение, которое она пытается скрыть от меня.

– Милашка, скажи мне, о чем ты думаешь? – спрашиваю я, поскольку в данный момент не очень хорошо ее понимаю.

– Думаю, тебе лучше поехать, – произносит она, поднимая голову. – Я не собираюсь тебя удерживать. Пообещала себе, что никогда этого не сделаю.

– Ты бы меня не удерживала. – Я придвигаюсь к ней поближе и располагаю ноги по обе стороны от нее. – Я хочу быть с тобой несмотря ни на что.

– Знаю, – произносит она, взяв мои руки в свои. – И будешь. Всего лишь три месяца мы проведем порознь, много раз такое случалось.

– И все те разы были паршивыми. – Я убираю руки только для того, чтобы положить их ей на ноги и раздвинуть их. – Не думаю, что мне стоит ехать. – Притягиваю ее к себе, и она обхватывает меня своими длинными ногами, я чувствую укол разочарования, но понимаю, что так будет правильно. Если она не поедет, то и я тоже.

– Нет, ты поедешь, и будешь наслаждаться туром. По-другому и быть не может. – Она пристально смотрит мне в глаза, как будто это не пустая угроза. – Я не выйду за тебя, если ты откажешься о турне.

Не знаю, что и ответить. Я знаю ее достаточно хорошо, чтобы понимать, что ей такая ситуация не совсем по нутру, но она пытается сделать меня счастливым. Только я не хочу уезжать без нее.

– Поедем со мной, – внезапно выдавливаю из себя дурацким голосом.

Ее глаза расширяются.

– Пробыть в дороге три месяца?

Я киваю, немного взволнованный своей случайной, но блестящей идеей.

– Будет весело. Ты, я, машина и дорога. Это может стать нашим первым приключением в качестве мужа и жены. В детстве мы постоянно говорили о том, чтобы побывать в разных местах. Собственно, мы и пообещали друг другу, что однажды так и поступим. Это наш шанс.

– Три месяца? – повторяет она. – Это большой срок для разъездов, а у меня учеба и работа.

– Ты могла бы сделать перерыв в работе и брать онлайн-уроки, – предлагаю я, а затем чувствую себя придурком, даже попросив ее о таком.

Она замолкает, раздумывая над моими словами, выглядя одновременно испуганной, потерянной и взволнованной.

– Ты не должна решать сейчас, – уверяю я ее, не желая, чтобы она испытывала какое-либо давление и делать то, чего она не хочет. – Просто подумай об этом пару дней.

Она колеблется, а затем решительно кивает.

– Ладно, я подумаю, но только если ты сделаешь для меня одну вещь.

– Что угодно.

Улыбка медленно появляется на ее губах.

– Спой мне.

Глава 20

Элла

Отправиться с ним на три месяца в турне? Серьезно? Одна мысль об этом сводит с ума, и в то же время мне хочется поехать. Сильно скучать по работе в художественной галерее я не буду, и учебу могу закончить дистанционно. На самом деле, чем больше я об этом думаю, тем сильнее удивляюсь, зачем вообще об этом задумываться. Я должна поехать с ним. Жить полной жизнью. Рисовать. Быть счастливой. Отдыхать. Я никогда не делала этого раньше, никогда не думала, что смогу. Но тут меня осеняет: а ведь я могу. Твою мать. Я могу делать все, что мне захочется. Путешествовать с ним, слушать его пение, наблюдать за его выступлениями на сцене и чувствовать, как тексты его песен затрагивают струнки моей души, как часто это случается, когда он поет. Кажется, что это чертовски просто, но почему же я сомневаюсь?

Я принимаю решение: после того, как он сыграет мне свою песню, я сообщу, что отправлюсь вместе с ним. И ему не придется переживать, что я останусь одна, а ведь так и будет. О Боже, я и в правду на эту решусь.

Миша, одетый лишь в трусы-боксеры, вытаскивает из шкафа гитару и садится у подножия кровати. Держа гитару на коленях, он обхватывает ее длинными руками и принимается перебирает струны.

– Я слегка нервничаю. – Его взгляд скользит по моему обнаженному телу, удобно прислонившегося к стене и, прикрытому одной простыней. – Никогда бы не подумал, что буду петь эту песню, когда ты обнажена.

Я не сдерживаю улыбку, взбиваю подушку и облокачиваюсь на нее.

– Не удивлюсь, если в твоей песне прозвучат слова о моей наготе.

– Исключено. – Он устраивается с гитарой, опускает голову и пряди светлых волос спадают на глаза цвета морской волны. – Эта песня не о моей похоти к тебе. А лишь о моей любви. Он смотрит на меня с ухмылкой, в которой читается нервозность.

Я закатываю глаза, но в животе порхают бабочки.

– Такой сентиментальный.

Он поигрывает бровями, а затем замолкает, затаив дыхание.

– Ты готова к этому, Элла Мэй? Потому что песня очень откровенная.

Я взволновано киваю.

– Жги.

Его пальцы грациозным движением перебирают струны, и происходящее вокруг – комната, мысли, тело – растворяется в нечто такое, чего я никогда не могла себе представить. С первыми строками песни мягкий, мелодичный звук его голоса обволакивает и уносит в воспоминания, навеянные чувствами, которые объединяют его душу с моей.

Я вижу тебя в толпе, твое сердце закрыто, утопает в страданиях, и нет никакого просвета.

Боль разрывает мою обливающейся кровью душу,

Если бы ты только позволила, я забрал бы ее полностью.

Ты считаешь себя никому не нужной. Думаешь, что не заслуживаешь лучшего и идешь ко

дну.

Но я не отпущу тебя и утону вместе с тобой. Я хочу забрать твою боль и позволить ей кровоточить в моей душе.

Он с еще большей страстью начинает перебирать струны, наращивая темп мелодии, его глаза закрываются и на припеве голос становится громче.

Знай, что бы ни случилось:

страдания, печаль, ноющая боль в груди.

Я всегда буду с тобой, от начала и до конца.

В трудные и беспомощные времена, в любови и в сомнении.

Мое сердце навеки твое. Я никогда не отпущу тебя. Никогда не позволю тебе утонуть.

Я понесу твою боль за тебя, только позволь.

Он замолкает, проигрывает еще несколько напряженных нот и снова открывает рот.

Чувства к тебе глубоко выжжены в груди моей, я сдерживаю их, но отчаянно хочу дать

им выход.

Тяжело всякий раз быть с тобою рядом и надеяться на перемены, которые помогут

спасти тебя,

помогут отыскать способ не дать утонуть, вытащить тебя и занять твое место,

пусть эта боль овладеет мной.

Пожалуйста, позволь мне избавить тебя от этой боли, пока она не убила меня, потому

что я больше не могу смотреть на твои страдания.

Ты нужна мне. Я хочу тебя. И не могу жить без тебя.

На последних словах его голос слегка дрожит, но по-прежнему прекрасен, его пальцы продолжают перебирать струны, а глаза остаются закрытыми.

Знай, что бы ни случилось:

страдания, печаль, ноющая боль в груди.

Я всегда буду с тобой, от начала и до конца.

В трудные и беспомощные времена, в любови и в сомнении.

Мое сердце навеки твое. Я никогда не отпущу тебя. Никогда не позволю тебе утонуть.

Я понесу твою боль за тебя, только позволь.

Он замолкает, проигрывает секвенцию нот, и песня заканчивается. Мгновение Миша сидит тихо, его грудь вздымается и опускается, а после открывает глаза. В них нарастает тревога, когда он бросает на меня взгляд.

– Дерьмо. – Он отодвигает гитару в сторону и бросается ко мне. – Детка, не плачь. Не предполагалась, что песня вызовет грусть.

Я прикасаюсь пальцами к мокрым от слез щекам. Даже не поняла, что плачу и не помню тот момент, когда начала плакать, скорее всего слезы потекли с первых нот музыки, потому что каждое слово пробирало до глубины души.

– Мне не грустно, – отвечаю ему и вытираю слезы рукой. – Я не подозревала о серьезности твоих чувств в пятнадцать лет. Получается, что ты испытывал их на протяжении долгого времени.

Он проводит пальцами по моим щекам, стирая слезинки, но вызванные ими эмоции не стихают, и я этому рада.

– Сперва я и сам не мог понять смысл слов, но прочувствовав их, до меня дошло, что я люблю тебя и сделаю все для твоего счастья.

Слезы потоком хлынули из глаз, и я даже не пытаюсь их сдерживать – не смогла бы, даже если бы постаралась. В этой песне чувства били через край, так что ее слова запечатлелись в моем сердце –такие сильные и животрепещущие, но удивительно правдоподобные. Я вспоминаю о всех тех годах, когда были только он и я, и задумываюсь о годах, которые ждут нас впереди.

Я забираюсь к нему на колени, обнимаю и крепко прижимаю к себе.

– К твоему сведению: ты был тем, кто не дал мне утонуть. Не будь тебя – я бы, наверное, сдалась, – произношу я, пока его рука скользит по моей спине верх-вниз. – И я рада, что ты мне этого не позволил.

Глава 21

Миша

Я не предполагал, что песня вызовет у нее слезы. Да, в ней очень проникновенные и эмоциональные слова, поэтому раньше никогда ее не пел, но Элла не какая-то там плакса, и ее слезы только добавили красоты этому моменту.

Я заключаю ее в свои объятия и в этот момент солнце скрывается за горами, и комната, освещаемая единственным источником света – лампой, становится темно-серой. Наконец она перестает плакать и отрывается от моей груди. Ее глаза красные и опухшие, она проводит пальцами по щекам.

– Так что тебе удалось найти в дневнике моей мамы? – спрашивает она.

Я удивленно вскидываю брови.

– Хочешь прочесть прямо сейчас? Я думал, ты решила подождать.

Она убирает волосы с лица.

– Пожалуй хочу, ты же сказал, что я должна прочитать до свадьбы, а это уже завтра.

Я улыбаюсь, когда она очерчивает курсивный шрифт татуировки на моих ребрах.

– Завтра ты полностью будешь принадлежать мне.

Она едва сдерживает улыбку, пристально всматриваясь на мою татуировку.

– Кажется, я стала твоей давным-давно.

– Ты так считаешь?

– Нет, я это знаю, по крайней мере сейчас. – Она наклоняется в сторону, хватает дневник с тумбочки и протягивает мне. – Зачитай ты... ту страницу, которую просил меня почитать.

Я нервно киваю, надеясь, что она положительно воспримет выбранный мной отрывок из дневника, и ложусь на бок. Мы смотрим друг на другу, разместив головы на подушку и переплетя ноги под простыней. Ее пальцы обвиваются вокруг моих ребер, я беру дневник и открываю отмеченную мной страницу. – Кажется, это клятвы, которые она написала перед тем, как выйти замуж за твоего отца.

– Правда? – Она выглядит шокированной. – Ты уверен, что это ее клятвы, потому что не похоже, чтобы она слишком радовалась свадьбе.

– Я почти уверен, что речь идет о твоем отце, потому что вверху есть надпись «Рэймонду», – с улыбкой отвечаю я. – И то, что она написала, мило. Коротко и просто, но мило.

– Так вот какими будут наши клятвы? – спрашивает она, с надеждой глядя на меня сквозь длинные ресницы.

– Они могут быть такими, какими ты захочешь, – отвечаю я. – И, если ты передумаешь, так и быть.

– Нет, спасибо. – Она прижимается головой к моему плечу. – Я готова. Прочти, что она написала.

Я делаю глубокий вдох.

Я жила в мире, где ничто не имело смысла. Мрак. Нестабильность. Жизнь на грани смерти. Затем появился ты и разогнал тьму светом, показывая мне, что он действительно существует. И на мгновение я, впервые за долгое время, имею возможность сделать вдох. Ты подарил мне возможность дышать, и я бы это ни на что не променяла. Без тебя я бы не помнила, каково это - не чувствовать удушья. Без тебя я бы не помнила, что из себя представляет свет. И я всегда буду любить тебя за это, Рэймонд Дэниелс.

Я заканчиваю читать и смотрю на Эллу, изучая ее реакцию. Она выглядит так, будто снова собирается заплакать, а потом резко садится и вырывается из моих объятий.

Прежде чем я успеваю среагировать, она вылезает из кровати и через голову одевает рубашку.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я, выпрямляясь.

Она натягивает джинсы до бедер и застегивает пуговицу.

– Собираюсь поговорить с отцом.

Я недоумеваю, но не хочу на нее давить. Она не выглядит расстроенной, лишь торопливо обувается и тянется за висящей на спинке кровати курткой. Затем забирает у меня дневник, вырывает страницу, которую я только что прочитал, и засовывает ее в карман.

– Хочу отдать ее отцу. – Она наклоняется через кровать и губами прижимается к моим губам. – Я сейчас вернусь, – бросает она, задыхаясь от переполнявшего ее энтузиазма, и спешит к двери, оставляя меня слегка ошеломленным одного в комнате.

Я не ожидал, что она придет в такой восторг, но я рад, что так случилось. Хочу, чтобы она была счастлива. И надеюсь, что смогу продолжать делать ее таковой, принимать правильные решения, заставлять ее улыбаться, смеяться, избегать любой боли, как в моей песне, в которой я умолял ее разрешить мне это делать.

Глава 22

Элла

Я подбегаю к своему дому заряженная сумасшедшей энергетикой, подпитываемой бумажкой в ​​моем кармане. Я даже не уверена, она ли писала клятву. По правде говоря, думаю – она, но что я точно знаю – отец заслуживает, чтобы прочитать написанные ее слова, заслуживает знать, что когда-то он делал мою маму счастливой, хотя казалось, что это невозможно.

«Файерберд» припаркован на подъездной дорожке, и я понимаю, что папа дома. Ворвавшись на кухню, с облегчением обнаруживаю, что он ужинает в одиночестве.

На отце по-прежнему рабочая одежда – заляпанная красной краской белая рубашка и джинсы, впрочем, и на его руках осталось немного краски. Перед ним стоит тарелка с курицей, картошкой, булочкой и стакан молока.

На мое стремительное появление в доме он резко поворачивает голову.

– Элла, что случилось? – спрашивает он, отодвигаясь от стола и поднимаясь на ноги. – Ты выглядишь расстроенной.

– Нет, я в порядке. Честно, – задыхаясь, отвечаю я и вынимаю листок бумаги из кармана. – На самом деле, я сейчас вроде как счастлива.

– Что ж, я рад. – Его лицо искажает смущение при взгляде на листок в моей протянутой руке. – Что это?

– Это было в мамином дневнике, – поясняю я, по его лицу пробегает тень, а уголки губ опускаются вниз. – Возьми, – настаиваю я. – И прочти. Обещаю, ты не пожалеешь.

Он колеблется, а затем забирает у меня листок. Дрожащими пальцами разворачивает и разглаживает лист бумаги. Его взгляд начинают скользить по написанным словам. Проходят секунды, и в уголках его глаз наворачиваются слезы. По мере прочтения дрожь в руках отца усиливается и мне кажется, что он вот-вот заплачет, но не от боли. Он не выглядит расстроенным или обиженным. Разочарованным. Или грустным. Он выглядит... как ни странно человеком, который испытывает облегчение.

Закончив чтение, он аккуратно складывает листок и продолжает держать его в руке, словно это какая-то драгоценность.

– Ты сказала, что нашла ее в мамином дневнике? – спрашивает он и проходится по мне взглядом.

Я плотнее укутываюсь в куртку и киваю в надежде, что он испытывает небольшую радость от сознания, что делал маму счастливой.

– Да, на последней странице. Это ее клятва на вашу свадьбу?

Он качает головой, разглядывая бумагу в своей руке, и из его глаз стекает парочка слезинок. Не помню, чтобы когда-либо видела его плачущим, и сейчас становлюсь свидетелем кажется какого-то чуда, которое делает меня счастливой, хотя и вызывает некоторую неловкость.

В течение нескольких минут он делает глубокие вдохи и выдохи, а затем берет себя в руки и похлопывает меня по плечу, награждая меня странным взглядом и притягивает в очень неловкое объятие. От него пахнет сигаретами и краской и никакого запаха алкоголя. Сейчас все по-другому, и это выбивает из колеи, как и само объятие. Я вспоминаю все те разы, когда, будучи маленькой, видела, как другие мамы в парке обнимали своих детей, когда тем было больно или просто потому, что они хотели этого. Много раз я наблюдала, как мама Миши обнимала его, испытывая счастье, грусть или желая попросить прощение. Помню, как меня обняли в первый раз. Мне было восемь лет, и я поцарапала колено. Миша попытался крепко заключить меня в объятия, как это делала его мама. Его руки едва успели обхватить меня, прежде чем я испугалась и толкнула его на землю. Я думаю обо всех объятиях, которые последовали за этим, и о том, что с каждым разом становилось легче их переносить.

Объятие с отцом дается далеко не так просто, но, может быть, если мы станем чаще обниматься, будем чувствовать себя непринуждённее, как это случилось с моим желанием улучшать свою жизнь.

* * *

К Мише я возвращаюсь в десятом часу. Смертельно холодный воздух просачивается в безмолвный дом. Я сбрасываю ботинки у задней двери, вешаю куртку на вешалку, а затем прохожу через кухню в спальню и обнаруживаю в темной комнате спящего Мишу, уткнувшегося лицом в подушку и укрывшегося одеялом.

Я включаю лампу, снимаю джинсы и быстро запрыгиваю к нему под одеяло. Он шевелится, когда я прижимаюсь к нему носом, а затем вздрагивает от прикосновения к нему холодной кожей.

– Ты не спишь? – спрашиваю я, проводя пальцами по его мягким волосам.

Он вздыхает, его руки под одеялом находят мои бедра.

– Мне снился такой хороший сон, как ты пробралась в мою комнату и начала прикасаться ко мне, и эти прикосновения были не к моим волосам. А гораздо ниже. Полагаю, что тебе стоит попытаться найти это местечко.

Я улыбаюсь, скользя пальцами вниз по его твердой груди.

– Мне надо кое-что тебе сказать.

Он открывает глаза – они покрасневшие и сонные.

– Мне стоит волноваться?

Я отрицательно качаю головой.

–Нисколечко.

Миша кладет мне на живот руку и притягивает ближе к себе.

– Тогда говори.

– Я поеду с тобой в турне, – произношу я и тотчас понимаю, что сделала правильный выбор. Ради нас. – Буду учиться онлайн и уволюсь с работы.

Он молчит, абсолютно удивленный моим словам. Лишь спустя мгновение он отвечает, и голос его звучит сипло.

– Уверена, что хочешь бросить работу?

– Я не хочу расставаться с тобой. Хочу смотреть, как ты играешь и рисовать все то, что имеют для меня значение: тебя и себя, места, где мы бывали, все наши уголки – озеро и твоя комната, дерево, на которое ты забирался в мое окно... то, которое всегда приводило тебя ко мне, – откровенно отвечаю я. – Если бы я могла представить свою жизнь иной, такой она и была. Это то, чем мне хочется заниматься.

Пока он в моих глазах ищет подтверждения моим словам, выражение его лица остается непроницаемым.

– Ты точно этого хочешь? У тебя есть несколько недель, чтобы обдумать свое решение, и я хочу, чтобы ты была абсолютно уверена. Ни за что не позволю тебе делать то, чего ты не желаешь. Я…

Я перебиваю его.

– Миша, если ты уверен, то и я уверена. Я хочу провести с тобой столько времени, сколько смогу – я хочу быть с тобой и хочу, чтобы ты осуществил свою мечту.

– Я уверен в чем угодно, пока ты принадлежишь мне, – страстно произносит он, в недоумении качая головой, словно не может поверить происходящему. – И да, сильнее всего на свете я хочу, чтобы ты поехала со мной.

– Даже сильнее желания жениться на мне.

– Может быть, не так уж и сильнее, но почти.

Мы сидим в тишине, размышляя о нашем будущем и о том, куда оно нас приведет. По крайней мере, такие мысли роятся в моей голове. О чем думает Миша, я без понятия, тем более, что его рука блуждает по моей заднице, а на лице появляется похотливый взгляд.

– Ты переживаешь из-за завтрашнего дня? – спрашивает он, прижимаясь губами к моему лбу. Его палец очерчивает знак бесконечности на моей поясницы, вызывая мурашки и щекочущие вибрации по всему телу.

– По правде говоря – да, – отвечаю я, цепляясь пальцами за пояс его боксеров. – А ты?

Его рука скользит вверх по моему боку, а затем опускается вдоль моей руки.

– Если честно – немного, но в основном из-за того, что все отморозят себе задницы.

– Не боишься, что я сбегу? – Понятия не имею, зачем я об этом спрашиваю. Слова слетают с языка, и меня не отпускают мысли о той ночи на мосту, после которой я решила сбежать, и о прошлой недели, когда мы изначально должны были пожениться. Оба раза так случалось не потому что я не любила его. Даже той ночью на мосту я любила, хотя и не признавалась в этом. Тогда я сбежала, потому что не нравилась себе.

– Честно? – спрашивает он, и я киваю. – Вообще-то нет.

– Что, совсем? – уточняю я. – Даже учитывая мое прошлое?

Он качает головой.

– Я знаю, что ты любишь меня, Элла Мэй. Точно так же, как я знаю, что эмоции пугают тебя до чертиков, но глубоко внутри ты уверена в наших чувствах. Знаю, что одновременно ты испытываешь тревогу и волнение. Знаю, что каждый день, проведенный с тобой, хороший и плохой, стоит того. И благодаря этим знаниям я уверен, что ты пройдешь по тому проходу, по которому заставит тебя пройти Лила, произнесёшь клятву, поцелуешь меня, и тогда придет пора нашей веселой, грустной, порой хорошей, порой плохой, сумасшедшей, с ухабами, впечатляющей, но стоящей того счастливой жизни.

Его слова проникают в мое сердце, и слезы снова наворачиваются на глаза.

– Не хочешь завтра включить эту речь в свою клятву, потому что она довольно прекрасна.

Он улыбается мне в лоб.

– Нет, у меня кое-что припасено получше.

Я откидываюсь назад и смотрю в его сияющие глаза.

– Да ну?

– О, да. – Его рот опускается к моему. – И это лучше, чем песня. – Затем он целует меня, а его руки исследуют мое тело. Когда мы отрываемся друг от друга, часы показывают полночь, мы утомлены, обнажены и покрыты испариной.

– Привет, – говорю я Мише, бросая взгляд на часы. – Теперь официально наступил день нашей свадьбы и Рождество.

– Ты готова через это пройти? – спрашивает Миша, прижимаясь ко мне ногами и руками.

Я киваю с закрытыми глазами, но сердце барабанит в груди, желая спастись бегством. Сегодня я выхожу замуж. Офигеть!

– Да.

– Похоже, ты нервничаешь, – замечает он, целуя по очереди мои веки.

– Да, – признаюсь я. – Но это же, наверное, нормально?

– Уверен, что так.

– Ты нервничаешь?

Он колеблется.

– Да, немного.

Я выдыхаю застрявший в груди воздух и открываю глаза.

– Я очень рада.

– Что я нервничаю? – спрашивает он.

Я киваю, вытаскиваю между его ног свою ногу и перекидываю ее через его бедро.

– Потому что это означает, что мы находимся на одной волне, что, как правило, бывает иначе.

Он обдумывает мои слова, а затем сгибает колено так, что оно прижимается к моим ногам, тепло его тела сладко обжигает мою кожу.

– Пожалуй, ты можешь и так на это посмотреть, по крайней мере, если это поможет тебе прийти к алтарю.

– Со мной все будет в порядке, – заверяю я его, съеживаясь при мысли о том, чтобы идти к алтарю в одиночку или с отцом. Ни то, ни другое не кажется мне привлекательным: если пойду одна, скорее всего, буду психовать, а с отцом, если я и вправду буду психовать, он не сможет меня успокоить. – Миша... ты ... ты пройдешь со мной по проходу или скажешь Лиле, что мы просто пропустим эту часть?

– А сама сказать об этом ты ей не можешь? – хмурится он.

Я отрицательно качаю головой.

– Она помешана на свадьбе. Серьезно, я думаю, что ей стоит подумать о карьере организатора.

Его руки скользят вокруг моей талии, а затем он пробует мой рот языком.

– Если ты хочешь, чтобы я пошел с тобой к алтарю – я так и сделаю.

– Спасибо, – шепчу я и крепко обнимаю его, зная, что с его присутствием рядом я намного легче переживу это. Пройду через что угодно, когда он со мной.

Какое-то время между нами устанавливается тишина, и когда Миша снова заговаривает, его голос звучит взволновано.

– Итак, поскольку Рождество уже наступило, – замечает Миша, слегка отодвигаясь от меня, чтобы посмотреть мне в глаза, – ты намереваешься вручить мне мой рождественский подарок?

Я хмурюсь.

– На самом деле это дурацкий подарок.

– Ну и что? – произносит он. – Кроме того, глупые подарки – самые лучшие.

Я делаю глубокий вздох и принимаю сидячее положение, выскальзываю из его объятий, а затем подхожу к лежачей перед кроватью сумкой.

– Хорошо, но постарайся не слишком разочаровываться, когда откроешь, – предупреждаю я, вынимая завернутую и обвязанную бантиком коробочку. Я забираюсь обратно в постель и передаю ему подарок.

Он усмехается, глядя на коробку, и скрещивает ноги.

– О, ты даже завернула его, завязала бантик и все такое, – подразнивает меня он.

Я качаю головой и игриво щипаю его за руку.

– Не смейся надо мной. Меня Лила заставила его обернуть.

– Мне нравится, – говорит он и срывает бумагу, словно маленький ребенок. Я поместила браслеты в маленькую коробочку, так что и ее ему пришлось открыть. Он снимает крышку и смотрит на тонкие полоски кожи с выгравированной на них надписью «навсегда».

Его молчание вызывает у меня быстро растущее беспокойство, кажется он не может понять, что это такое.

– Они похожи на те, что у нас были в детстве, но я не стала делать гравировку «лучшие друзья», полагая, что, поскольку мы стали больше, чем друзьями, сделала две – с навсегда.

Он смотрит на меня, но я не могу прочитать выражение его лица.

– Я помню. Вообще-то ты заставила меня надеть тот браслет с надписью «лучшие друзья», отчего я чувствовал себя девчонкой.

Я хмурюсь, сожалея о подарке.

– И все же ты его носил.

– Потому что ты попросила меня об этом, – поясняет он. – И мы оба знаем, что я сделаю для тебя все, что угодно.

– Извини, это глупо, да? – Я тянусь к коробочке, чтобы забрать браслеты. – Надо было купить тебе что-нибудь получше.

Он тут же поднимает ее вверх и поворачивается, держа ее так, чтобы мне не дотянуться до нее.

– Ты что, издеваешься? Они прекрасны.

– Но ты же только что сказал, что это так по-девчачьи.

– Нет, я сказал, что носить браслет с надписью «лучшие друзья» было по-девчачьи, и тогда мне было восемь. – Он улыбается, и я успокаиваюсь, когда он достает один из браслетов. – Это идеальный подарок, Элла Мэй и многое значит.

– Но он довольно сентиментальный, – замечаю я, когда он надевает браслет.

– Что делает тебя подобно мне такой же сентиментальной, – отвечает он, беря меня за запястье и надевая другой браслет.

– Должно быть ты на меня сердился, – шучу я, а затем наклоняюсь, чтобы поцеловать его. – Но это нормально. – Я вожусь с браслетом, подгоняя его к своему запястью, Миша встает с кровати и начинает рыться в ящике комода. Мне кажется, что он разыскивает рубашку или что-то еще, чтобы надеть, так как очень холодно, поэтому я удивляюсь, когда он возвращается обратно полуголым, но с маленькой деревянной коробочкой в руке.

– Я не успел завернуть подарок, так как он у меня появился только вечером, – сообщает он, слегка дрожащей рукой протягивая мне коробочку, на прошлое рождество он подобным образом подарил мне обручальное кольцо. – Счастливого Рождества, Элла Мэй-будущая-Скотт.

Я улыбаюсь, но немного волнуюсь тому, что, черт возьми, он мог подарить мне, что заставило бы его нервничать. Я делаю глубокий вдох и открываю коробочку. Внутри лежит ленточное ожерелье с розовым кулоном.

– Оно прекрасно, – искренне говорю я, проводя пальцами по кулону, который на ощупь напоминает фарфор.

Миша громко выдыхает, придвигаясь ближе ко мне.

– Это от меня и твоего отца. Оно принадлежало твоей матери. Он подарил ей в день их свадьбы, и мы подумали, может быть, ты могла бы надеть украшение на нашу свадьбу, чтобы быть ближе к ней.

Он как будто нажал на кнопку, и внезапно я начинаю плакать, слезы градом катятся по моим щекам, стекая на губы, нос, капая на ожерелье в коробке. Я не плакса, но почему-то в последнее время часто проливаю слезы. Обычно, я сопротивляюсь им, но сейчас мне плевать на них. Я просто плачу. Плачу, потому что одновременно испытываю счастье и грусть. Грусть – из-за отсутствия рядом со мной мамы, а счастье - потому что завтра я выхожу замуж за любовь всей моей жизни.

Я склоняю голову и Мише хватает пару секунд осознать, что я плачу. Когда это случается, он с обеспокоенным выражением берет мое лицо в ладони, приподнимает мне голову и тотчас же вытирает слезы.

– Прости, – говорит он. – Я боялся тебе его дарить, считая, что тебя это расстроит.

Я сжимаю губы и качаю головой.

– Я ни капельки не расстроена.

– Тогда почему ты плачешь?

– Потому что я счастлива, – улыбаясь, отвечаю я, хотя слезы продолжают капать.

Его лицо продолжает выражать неверие.

– Так тебе нравится подарок?

– Я его обожаю, – заверяю я и все еще сжимая в руке деревянную коробку целую его с такой страстью, что мы падаем обратно на кровать. Мы целуемся, пока не начинаем задыхаться, а потом я отстраняюсь только для того, чтобы сказать: – подарок идеален – ты идеален.

И он на самом деле такой.

Глава 23

Миша

– О Боже, вы двое и ваши гребаные безумные идеи. – Итан, протаптывая перед моей машиной дорожку в снегу, расхаживает взад и вперед, засунув руки в карманы джинсов и натянув толстовку поверх черной рубашки с воротником. Я оделся по-другому: на мне рубашка в тонкую полоску, которую Элла выбрала для меня, черные джинсы и ботинки, а также темная куртка, которую мы позаимствовали у Томаса. Она заставила меня закатать рукава и обвязать запястья кожаными ремешками, так, по ее словам, я выгляжу сексуально. Честно говоря, мне плевать, что на мне надето, лишь бы она была счастлива.

– Что? – спрашиваю я, открывая багажник «Шевель». Снег был настолько глубоким, что мне пришлось надеть цепи на колеса, и все равно спуск вниз стал головной болью, поэтому меня немного волнует обратная дорога. – Всего лишь слегка прохладно.

Он, уставившись на меня, качает головой.

– К тому времени, как все это закончится, мы все превратимся в ледяные скульптуры, погребенные заживо под пятью футами снега.

– Эй, из нас получатся отличные снеговики, – шучу я, вглядываясь в небо, откуда легкие пушистые снежинки падают на землю, приземляются на обнаженные ветви деревьев и устилают покрытое льдом озеро. Чуть раньше сюда приезжала Лила с моей мамой и расставила свечи на ровном участке снега под кронами деревьев, хотя я понятия не имею, как, черт возьми, они их будут зажигать. Вместе с повязанными на ветках деревьев черными и красными ленточками они развесили серебристые рождественские гирлянды, подключив их к удлинителю, который в свою очередь подсоединили к адаптеру питания в моей машине, а значит придется оставить включенным двигатель на все время церемонии. По всему снегу рассыпаны лепестки роз, едва видневшиеся из-за напавшего на них свежего слоя снега. Закончив с приготовлениями, они отправились проверить Эллу и помочь ей собраться. Я рад, что она не одна: она немного нервничала, когда я выходил из дома.

Пока я выгружаю из багажника несколько складных стульев, делаю вид, что не испытываю беспокойства, хотя это не так. Не потому что мне хочется свалить отсюда, а потому что, твою мать, я женюсь и это начинает меня пугать. Лекция Итана об ответственности свежа в моей памяти, и меня не покидает мысль, а что если я облажаюсь? Я не могу, только не с Эллой.

– Ты в порядке, чувак? – спрашивает Итан, бросая несколько стульев на растущую груду. – Ты выглядишь немного бледным.

– Я в порядке. – Я помещаю ногу на нижнюю перекладину стула и стучу по ней, чтобы раздвинуть, а потом ставлю его на снег.

– Убедись, что ты выстраиваешь стулья в линию, – указывает мне Итан, раздвигая стул и ставя его рядом с тем, который я только что поставил. – Лила надерет нам задницы, если мы этого не сделаем.

Я улыбаюсь, но опускаю голову и начинаю создавать ровные шеренги. Поскольку на свадьбе гостей будет немного, на расстановку стульев уходит не больше минуты, но кажется, что проходит вечность. К тому времени, как мы заканчиваем, я заведен и весь на нервах, а внутри все кипит от возбуждения.

В конце концов я больше не могу этого выносить. Адреналин бурлит во мне, пульс неровен, поэтому я возвращаюсь к «Шевель» и открываю бардачок. Покопавшись под стопкой бумаг, я нахожу пачку сигарет, которую давным-давно спрятал вот для подобных моментов.

– Да неужели? – восклицает Итан, когда я усаживаюсь на водительское сиденье, оставляя дверь открытой, а ноги снаружи.

– Мне надо успокоиться, – отвечаю я и кладу одну в рот. Вынимаю зажигалку из пачки, обхватываю рукой кончик сигареты и закуриваю, он смеется себе под нос и качает головой. Как только никотин попадает в мои легкие, мне становится лучше, и пульс замедляется.

Итан вытаскивает из багажника большой пластиковый контейнер компании «Тапперваре» и кидает ее на землю, а я продолжаю делать затяжку за затяжкой, и мое сердце успокаивается, а тело под одеждой согревается.

– Тебе уже лучше? – спрашивает он, я большим пальцем слегка касаюсь кончика сигареты и стряхиваю пепел на снег.

Наслаждаюсь еще одной затяжкой.

– Вообще-то, да.

Он закатывает глаза. Итан никогда не одобрял мою привычку курить, вот только он сам не отказывался от травки. И постоянно меня ругал за то, что пол его грузовика был усыпан пеплом от сигарет, а обивка воняла.

Докурив сигарету, я тушу ее в снегу, а в это время по дороге с грохотом проезжает большой темно-бордовый внедорожник. Жаль, что у меня нет под рукой одеколона, сейчас от меня несет куревом и Элла догадается, что я курил. Злиться она не будет, но ей известно: я курю, когда что-то не так, а зная ее, ей может прийти в голову, что причина заключается в моем нежелание жениться на ней.

Внедорожник останавливается рядом с «Шевель», из него выскакивает Дин и застегивает пальто, оставляя двигатель работать. Его волосы зачесаны на бок, а ботинки до блеска начищены. Я вспоминаю времена, когда мы были моложе, он носил пирсинг в брови и был одержим идеей, что в один прекрасный день сделает татуировки на руках и эспаньолку.

– Эй, старик, возможно тебе стоит вернуться домой и проверить как там Элла, – предлагает он, приближаясь ко мне с засунутыми в карманы брюк руками.

Я подхожу к нему и сажусь на покрытый инеем капот, скрестив руки на груди.

– Она сказала, что приедет вместе с моей мамой и Лилой.

Он качает головой и тычет большим пальцем через плечо, указывая на дорогу.

– Так и было…, но что-то случилось.

Я вскакиваю, пульс тут же ускоряется, и страх, что меня снова кинули, проносится в моем разуме.

– Но почему? Что случилось?

Он, покачиваясь на пятках, выглядит напряженным и смущенным.

– Точно не знаю. Подруга Эллы... та блондинка, сказала, что мне лучше прийти за тобой.

Я не дожидаюсь дальнейшего объяснения. Запрыгиваю в машину, отключаю адаптер и жму на газ в надежде, что дело не в том, о чем я думаю.

Надеюсь, что она меня больше не бросит.

Глава 24

Элла

Дыши.

Дыши.

Дыши.

Я стараюсь набрать воздух в легкие, но чувствую, что мне его не хватает – невидимые пальцы обхватывают мою шею, пока я сражаюсь за кислород. Не понимаю откуда взялась эта паническая атака. Только что я была в полном порядке – слушала о планах Лилы на поездку с Итаном, в то время как она сооружала мне прическу, а в следующую секунду оглушена мыслью, что как только Лила закончит с моими волосами, мне придется надеть платье. А затем пора будет появиться на моей свадьбе, произнести клятвы, строить свое будущее.

Я теряю контроль и принимаюсь реветь, напугав до чертиков маму Миши, Лилу и Кэролайн, вскакиваю со стула и мчусь обратно в комнату Миши. Пока я лежу, свернувшись клубочком на кровати, меня приходит проведать Лила. Она пытается поговорить со мной, но я не могу перестать плакать. Натягиваю одеяло на голову, намереваясь на все забить, но вспоминаю о тех успехах, которые мне удалось добиться за последние пару лет, и вместо этого произношу нечто, что меня шокирует.

– Приведи, пожалуйста, Мишу. – Из-за рыданий срывается голос.

Лила молчит.

– Хм, ладно. – Через несколько секунд я слышу звук закрываемой двери.

После ее ухода, я не прекращаю плакать, как мне кажется, несколько часов; стекающие по лицу слезы размазывают макияж. Я твержу себе встать с этой чертовой кровати и надеть платье, потому что в глубине души знаю, что хочу этого, но мне просто страшно. Наконец со скрипом открывается дверь, и я замираю, услышав мягкий звук шагов, приближающихся к кровати. Матрас подо мной прогибается, когда кто-то садится на край кровати и чья-то рука касается накрытое одеялом плеча.

– Элла ... – в тихом голосе Миши звучит тревога. – Что случилось?

Когда я не отвечаю, он стягивает одеяло с моей головы, и холодный воздух обжигает мою кожу. Я смотрю на него заплаканными глазами, из него вырывается вздох и выглядит он так, будто тоже вот-вот заплачет.

– Ты... – он судорожно сглатывает, касаясь пальцами моей щеки, а затем закрывает глаза. – Ты опять испугалась?

Я качаю головой и выпрямляюсь, потирая лицо тыльной стороной ладони, отчего макияж еще больше растирается.

– Нет, дело не в том... я просто... – я подыскиваю слова, чтобы описать свои чувства, потому что желаю сказать ему правду. – Я просто боюсь. Не могу перестать думать о том, что надо надеть платье, пройтись по проходу, произнести свои клятвы... двигаться вперед. Меня захлестывают эмоции и мне нужен был кто-то здесь, кто меня понимает. Кто мог бы помочь мне одеться и пройти через все это. – Медленный вздох срывается с моих губ, когда до меня доходит, что это все, чего я хочу – Миша рядом со мной, потому что он поможет мне пережить это. Конечно, я понимаю, что порой мне придется самостоятельно справляться с трудностями, но и признание того, что мне нужна помощь, придает силы.

Он открывает глаза и смаргивает слезы.

– Ты уверен, что только в этом дело?

– Да - уверена, – искренне отвечаю. – Я просто запаниковала и очень сожалею об этом. Я лишь хочу, чтобы ты был здесь со мной прямо сейчас.

Кажется, он целую вечность меня изучает, а затем внезапно сдвигает меня на край кровати, с напряженным взглядом на лице берет за руку и поднимает на ноги. Отпустив мою руку, он хватает подол моей рубашки и снимает ее через голову, действуя аккуратно, чтобы не поменять локоны и косички или не сбить черные цветочки. Он отбрасывает рубашку на пол, а затем развязывает шнурок пижамных штанов и, не сводя с меня пристального взгляда, спускает их вниз по моим ногам. Мои глаза прикованы к нему и чем дольше я фокусируюсь на нем, тем спокойнее становлюсь –неистовый ливень сменяется мелким дождиком. Когда штаны достигают пяток, я переступаю через них. Миша подходит к шкафу и достает мой свадебный наряд. Это чудесное платье - переливающийся верх из черного шелка, скрепленное на спине красной лентой, и ниспадающий элегантный белый низ, собранный местами в складки с помощью красных и черных роз.

Миша снимает пластиковый чехол с вешалки, возвращается ко мне, а затем опускает платье на пол, чтобы я могла вступить в него. Как только я просовываю ноги, он поднимает ткань вдоль моего тела, пока верхняя часть не прикрывает мою грудь. Рукой я придерживаю перед платья, он обходит сзади и проводит пальцами вдоль моего позвоночника.

– Чувствуешь себя лучше? – спрашивает он, его горячее дыхание касается моей шеи и вызывает у меня дрожь.

Я киваю и выпускаю задержанный воздух.

– На самом деле намного лучше.

– Хорошо, потому что я хочу, чтобы тебе стало лучше. Хочу, чтобы тебе нравилась эта затея – брак со мной, Элла Мэй. – Он медленно поднимает вверх молнию на платье, ткань стягивает тело, слегка приподнимая грудь. Застегнув молнию на платье, он встает передо мной, ботинком слегка отпихивая струящийся низ. – Ты уверена, что хочешь этого – всю жизнь пробыть со мной? – Его взгляд насторожен, будто бы он пытается сделать вид, что сможет справиться с чем угодно, но я точно знаю, что скажи я «нет» – чего я не сделаю – это его убьет.

– Миша, я хочу этого больше всего на свете, – искренне заявляю я, проводя пальцами по нижним векам глаз и щекам. – Дай мне поправить макияж, и мы поедем. Вне всяких сомнений вид у меня ужасен.

– Ты прекрасно выглядишь, – тотчас он успокаивает меня. – Впрочем, как и всегда.

– Полагаю ты подразумеваешь под этим безобразно красива, – шучу я, он выдавливает из себя улыбку, прикасаясь к моим щекам.

– Нет, ты прекрасно выглядишь, – уверяет он. – Но, если желаешь поправить макияж – вперед. Не думаю, что в этом я тебе помощник.

Я улыбаюсь и беру косметичку с комода, но в итоге он держит меня за руку – можно подумать, что он помогает мне, но только тем самым немного усложняя процесс накладывания макияжа. Но я справляюсь и подвожу черным карандашом глаза и накладываю блеск на губы без каких-либо неудач. Закончив краситься, я сажусь на кровать и Миша, опустившись передо мной на колени, помогает мне надеть ботинки.

– Чувствую себя Золушкой, – замечаю я, просовывая ногу в обувь, и Миша зашнуровывает ботинок.

При взгляде на меня его губ касается улыбка.

– Хорошо. Вот так ты и должна себя чувствовать. – Он встает, затем поднимает меня на ноги и наклоняется, чтобы поцеловать. После подходит к тумбочке и берет деревянную коробочку, подаренную мне прошлым вечером. Миша открывает ее, берет ожерелье и, подойдя ко мне сзади, надевает его на меня. Как только ленточка и роза оказываются на моей шее, я испытываю странное умиротворение.

Он целует меня в затылок, а затем обходит вокруг меня.

– Ты готова? – Его голос звучит беззаботно, но я уверена, что он переживает за мой ответ.

– Я более чем готова, – отвечаю я, а затем хватаю его за рубашку и притягиваю к себе для еще одного поцелуя. Когда я отстраняюсь, бросаю на него вопросительный взгляд. – Подожди-ка... ты курил?

Он с виноватым видом почесывает затылок.

– Вроде того, но только потому, что слегка нервничал.

– Из-за чего?

– Из-за нашего будущего... о том, чтобы должным образом о тебе заботиться. Я просто хочу сделать тебя счастливой.

– Ты итак это делаешь с того самого дня, как мы стали друзьями, – уверяю я, и тревога в его глазах растворяется, когда я надеваю кожаную куртку и засовываю в карман фотографию мамы, потому что хочу, чтобы она была со мной, даже всего лишь в таком виде.

Он бросает на меня странный взгляд, но ничего не говорит, а потом мы выходим из комнаты, держась за руки, и вместе устремляемся на нашу свадьбу, и все становится на своих местах, потому что он здесь, рядом со мной, и я бы это ни на что не променяла.

Глава 25

Миша

Она выглядит прекрасно в своем платье, ее волосы заплетены в косы и завиты в локоны, широко распахнутые зеленые глаза не сводят с меня взгляда, когда мы выходим из машины. Я стараюсь сохранять спокойствие, но из-за бешеного стучащего пульса мне трудно дышать, но не потому что я нервничаю, а из-за охваченного волнения. Я включаю «The Story» Брэнди Карлайл, песня тихо льется через динамики и на лице Эллы появляется улыбка при воспоминании, что она играла на свадьбе Дина и Кэролайн, когда я сделал ей предложение.

– Ты помнишь эту песню, – говорит она.

– Конечно, – отвечаю я, протягивая ей локоть. – Это был эпохальный момент в нашей истории.

Она берет меня под руку, и мы направляемся к проходу. К тому времени, когда мы поднимаемся по заснеженной дорожке из роз под взгляды наших друзей и родных, я чувствую себя очень довольным и счастливым, зная, что через несколько минут Элла будет навечно принадлежать мне, а я буду ей. Полагаю, что многие из них немного удивлены, хотя и наблюдают за происходящим своими глазами, особенно Итан и Лила, которые прижимаются друг к другу и выглядят немного шокированными, когда мы выходим из машины. Однако, вид моей мамы ясно говорит, что она очень ждала этого дня. Она едва ли не сияет, сидя рядом Томасом и наблюдая за нами с таким счастьем в глазах, которого я никогда у нее не видел. У Дина, как всегда, безучастное лицо, а Кэролайн едва ли не плачет. По лицу отца Эллы сложно что-либо понять, но похоже, что он вот-вот разразится слезами.

Мы встаем под кронами деревьев, и священник приступает к чтению брачной речи, которая проходит мимо меня. Снежинки усеивают волосы Эллы и тают на ее груди, где чуть выше располагается розовый кулон, делая ее кожу влажной. Она выглядит идеально, я и впрямь готов прямо сейчас облизать ее, правда не думаю, что это будет уместно, поэтому уговариваю себя держать в руках до вечера, после чего смогу делать с ней все, что пожелаю.

Я абстрагируюсь от окружающего меня мира и сосредотачиваю свое внимание на ней, пока священник не объявляет, что я могу произнести свою клятву. Отпускаю руку Эллы только для того, чтобы вынуть сложенный листок из кармана, и с дрожащими пальцами разворачиваю бумагу.

В ожидании истинных слов о моих чувствах, Элла приходит в волнении и ее дыхание учащается, вызывая еще большую дымку вокруг ее лица.

– Я не помню времени, когда бы не хотел быть с тобой. – Я перевожу взгляд с бумаги на нее и обратно. – С той минуты, как ты переступила порог своего дома я считал тебя прекрасной и хотел, чтобы ты была частью моей жизни. Не скажу, что это была любовь с первого взгляда, поскольку был слишком тогда мал, да и не верю в такую любовь. Но я верю в то, что найдется правильный человек, с которым будет легко, который сделает меня счастливым, сделает жизнь стоящей и более захватывающей, будь то поцелуи на качелях, – произношу я, и мои слова вызывают у нее улыбку, – гоночные автомобили, татуировки, совместное поедание фруктового мороженного и проливание слез, или просто посиделки в моей комнате, когда я пою, а ты рисуешь. Я не смог бы прожить жизнь без тебя, и каждое мгновение, хорошее или плохое, стоило того, потому что оно привело нас прямо сюда, в это самое место и в этот самый момент, когда ты становишься моей до конца жизни. С тобой я обрел счастье, которому я даже не пытаюсь найти объяснения. Я люблю тебя, Элла Мэй, больше жизни, и буду любить тебя до последнего вздоха – моя любовь к тебе навеки. Мое сердце принадлежит тебе. – К концу речи голос срывается от переполняющих меня эмоций, и я задумываюсь над тем, через что мы прошли для того, чтобы оказаться здесь, а спустя мгновение она будет моей навсегда – девочка по соседству, в которую я влюбился и отдал свое сердце.

Я судрожно втягиваю воздух, запихивая речь обратно в карман, и знаю, что Итан будет дразнить меня за то, что я так расчувствовался, но в данный момент мне на это наплевать.

Я не отрываю глаз от Эллы, наблюдая, как она борется со слезами и достает из кармана куртки свою речь.

Она целую вечность смотрит на листок, такое чувство, что ей никак не удается обрести голос, да и руки у нее дрожат. В ожидании ее слов о том какие чувства она испытывает ко мне, сердце сжимается в груди и появляется волнение, что она не сможет этого сделать. Но затем, к моему удивлению, она, наконец, издает громкий вздох, и звук ее голоса вызывает у меня чувство облегчения.

– В первую нашу встречу ты напугал меня до усрачки. – Она скорчила гримасу и посмотрела на тяжко вздохнувшего священника, знающий нас достаточно хорошо, чтобы понимать нашу манеру общения. Затем она возвращает свой взгляд на меня и откашливается. – Ты проявлял не дюжую настойчивость и был полон решимости узнать меня, а я не могла понять зачем тебе это надо, и тому было много причин, о которых тебе известно, потому что знаешь меня как никто другой. – Ее голос слегка дрожит, она отпускает бумагу и вытирает потную ладонь о куртку. – И порой ты вроде как меня раздражал. – Ее губы кривятся, вызывая у меня ухмылку. – Ты стал светом в моей темной жизни, и заставил меня чувствовать себя такой любимой, что я забывала, как дышать. Ты был единственным, кто мог заставить меня смеяться, улыбаться, веселиться, не сдаваться. Ты всегда был рядом со мной и каким-то образом, через безумные, напряженные годы, добился моего сердца и в конечном итоге стал для меня всем. Ты стал моим спасением, единственным человеком, на которого я могла положиться, несмотря ни на что: будь я расстроена или отталкивала тебя – ты всегда оставался рядом со мной. И я люблю тебя за это и за то, какой ты удивительный человек, за то какие тексты песен ты пишешь, за твои татуировки на теле, за нелепое кольцо на пальце, – произносит она, выдавливая улыбку, но я вижу, что ее переполняют эмоции. – И за твою сильную любовь, которая не позволяет мне сдаваться, как бы я не сопротивлялась. Дыхание постепенно сходит с ее губ, пока она засовывает речь в карман куртки.

Элла со слезами на глазах смотрит на меня. Она охвачена теми же самыми эмоциями, которые я уверен она видит и на моем лице. Я никогда не видел ее такой открытой, и кажется, если такое вообще возможно, мог бы сильнее в нее влюбиться.

На мгновение воцаряется тишина, гости наблюдают за нами, пока Итан не начинает громко покашливать, я на это качаю головой, а Элла закатывает глаза. Лила что-то шипит ему, и затем мы вновь погружаемся в тишину.

Наконец под руководством священника мы переходим к обмену кольцами. Я надеваю простенькое серебряное обручальное колечко на палец Эллы, ее дыхание сбивается, когда она смотрит на него и улыбается. Затем она берет ювелирную коробочку, открывает ее и там оказывается серебряное кольцо, которое почти идентично кольцу, которое я надел ей на палец, только немного толще. Она заменяет о-образное кольцо и дрожащими руками надевает мне на палец обручальное.

– Объявляю вас мужем и женой, – торжественно оглашает священник, и внезапно церемония приобретает оттенок официальности. Она моя жена, а я ее муж.

Я наклоняюсь к Элле, чтобы поцеловать ее и слышу, раздающиеся хлопки. Она следует моему примеру, наши губы притягиваются и устремляются навстречу друг другу. Под покрытые снегом ветвями деревьев наши губы соприкасаются, и мы заключаем друг друга в объятия, наконец-то обретая наше удивительное, несовершенное, нелегкое, запутанное, но прекрасное и заслуженное счастье.

Эпилог

Два с половиной месяца спустя…

Элла

– Проснись, красавица, – зовет Миша, прижимаясь своим теплым телом к моему и своим дыханием прикасаясь к моему уху.

– Ни за что, – бормочу я, зарываясь лицом в подушку и натягивая простыню на обнаженное тело. – Я слишком устала.

– Ну же, милашка. У меня для тебя сюрприз. – Он нежно целует меня в шею, скользя языком по моей коже, а после откатывается. – Да ладно, оно того стоит. Обещаю. – Я слышу его удаляющиеся шаги в сторону ванной. – Пойду приму душ. К тому времени, как я выйду, будь готова кое-куда отправиться. – Через несколько мгновений дверь захлопывается и включается душ.

Некоторое время я лежу в постели, убеждая себя не вставать, потому что чертовски устала от подобных пробуждений. Они стали традицией. Он постоянно находит способы удивить меня, будь то приглашение на завтрак или пробуждение с помощью своего языка.

В конце концов я сдаюсь и заставляю себя открыть глаза, потому что мне трудно сказать Мише «нет». Солнечный свет проникает сквозь окна, когда я вытягиваю руки и вылезаю из кровати. Я достаю из чемодана короткое черное платье, надеваю его, заплетаю волосы в косу и закрепляю их резинкой. Надев сандалии, я опускаюсь на кровать и в ожидании, когда он выйдет, рассматриваю кольца на пальцах. Даже спустя два месяца при виде их – символа одного из лучших дней моей жизни – я по-прежнему не могу сдержать улыбку. День, когда я поведала Мише об искренности своих чувств, день, когда он окончательно стал моим. В тот день мы много целовались и танцевали под песни, которые стали частью нашей истории. Эта была красивая, волшебная и очень сентиментальная свадьба, впрочем, как и все свадьбы. Потом мы часами занимались сексом, пока я не почувствовала, что мое тело вот-вот развалится на части. Было потрясающе и изматывающе – и все по-прежнему остается потрясающе и изматывающе. А потом мы упаковали вещи и отправились домой, чтобы начать нашу совместную жизнь, но прежде Миша заставил нас остановиться у дома Мики и порезал тому шины, как и обещал.

В дороге мы находимся чуть более месяца, и это время стало для нас приключением. Мише предложили поехать на автобусе с несколькими другими музыкантами, но поскольку мы пропускали наш медовый месяц, он решил, что можно, по крайней мере, устроить дорожное приключение, так что мы разъезжаем по всей стране в «Шевель», поставив перед собой цель заниматься сексом в каждом штате. До сих пор наши достижения исчислялись шестнадцатью штатами, но после сегодняшнего вечера цифра увеличится до семнадцати.

Через некоторое время Миша выходит с полотенцем в руке, выглядя шикарно и сексуально в красной клетчатой рубашке, которую он еще не застегнул, и мне удается мельком разглядеть его мышцы. Джинсы низко приспущены на бедрах, и при взгляде на него мое тело воспламеняется, а голова занята мыслями о том, сколько раз он использовал эти бедра, чтобы войти в меня. Его волосы мокрые и взъерошены на концах, и от желания провести по ним пальцами я прикусываю губу.

– Я сейчас так счастлива, что мне кажется со мной что-то не так, – признаюсь я, и он громко смеется, скомкав полотенце и бросив его на пол гостиничного номера.

– Нет ничего плохого в том, чтобы быть счастливой, милашка, – говорит он, взъерошивая светлые волосы. – Хорошо, что ты счастлива.

– Я это знаю. – Я встаю и помогаю ему застегнуть клетчатую рубашку, пока он продолжает возиться со своими волосами. – Но я надеюсь, что и ты тоже счастлив.

Его брови сходятся на переносице, а взгляд его аквамариновых глаз обжигает меня.

– Конечно. Ты же здесь со мной.

– Знаешь, если бы твои фанатки прознали про твои слова, они пришли бы в бешенство.

– Нет, скорее бы рассмеялись, – пожимает он плечами. – Но мне плевать, что они думают. Для мена важна только ты.

– Только не девушки. – Я застегиваю последнюю пуговицу и, встав на цыпочки, обнимаю его за шею. – Ладно, я умираю от любопытства, куда ты меня везешь?

– Это сюрприз, – отвечает он, затем хватает меня за руку и тянет к двери.

– Ты каждый день так говоришь. – Я дуюсь, а он надевает обувь.

Миша мне улыбается и достает из комода мой альбом и карандаши.

– Ага, и надутые губки, которые ты постоянно строишь, когда я не говорю тебе, делает это таким забавным.

– Зачем ты их берешь? – Я киваю на альбом, закрывая за нами дверь, и мы выходим в коридор.

– Потому что ты ими воспользуешься, – объясняет он, ведя меня по коридору.

Я вздыхаю и следую за ним вниз по лестнице к машине. Мы забираемся внутрь, он заводит двигатель, а затем едет по шоссе, выезжая из города. Сейчас мы находимся в Южной Каролине, и не смотря на февраль воздух здесь теплый и влажный, отчего моя кожа покрывается испариной, особенно из-за закрытых окон. Поблизости находится океан, золотистый песок, голубое небо, и такая картинка вызывает зуд в руках от желания взять карандаш и альбом для рисования, лежащие на коленях Миши.

Когда он наконец притормаживает, мы оказываемся перед полем, покрытым сочной травой и кустарниками. Посреди одиноко возвышается дерево – одни ветви которого тянутся к небу, а другие – к земле. Оно напоминает мне о том дереве дома, и меня осеняет причина нашего приезда сюда.

Миша усмехается, вынимая ключи из замка зажигания.

– Итак, когда ты заявила о своем желании поехать со мной, ты говорила, что хотела бы проводить время за рисовками значащих для тебя вещей, включая то дерево, на которое я всегда забирался к тебе. А так как это очень значимое дерево сейчас далеко, я подумал, что, наверное, ты могла бы нарисовать вот его. – Он указывает пальцем на поле. – Как-то на днях я возвращался с репетиции и зная, что ты хотела бы нарисовать пейзажный сюжетный рисунок, по дороге искал что-то что ты могла бы использовать. Как мне кажется, это дерево похоже на наше, впрочем, я не художник. – Он замолкает с нетерпением ожидая моего ответа.

Кажется, я могла бы влюбиться в него еще сильнее. Вот уж не думала, что такое возможно, но с каждым днем моя любовь к Мише становится все крепче, особенно когда он делает подобные вещи для меня.

Я через консоль наклоняюсь к нему.

– Я люблю тебя, – не в силах сдержаться произношу я. – И я люблю это дерево.

– Я тоже тебя люблю, – вторит мне он и затем целует меня. К тому времени, как мы прерываем поцелуй, чтобы глотнуть воздуха, мы оба задыхаемся, и мне удается перелезть через консоль и забраться к нему на колени, его рубашка оказывается расстегнутой... не представляю, как это случилось.

Его руки пробираются под платье и сжимают мое тело, не сводя с меня слегка ошарашенного взгляда.

– Так ты намереваешься рисовать дерево?

– Конечно, но сперва нарисую тебя, – отвечаю я. – Потому что ты для меня гораздо важнее всего остального.

– Но разве ты не нарисовала уйму рисунков со мной?

– Да, но я еще не рисовала тебя под этим деревом.

– Но тебе должно быть надоело рисовать меня.

Я отрицательно качаю головой.

– Нет. Я никогда не устану от тебя. Никогда.

– Сколько бы ты раз не повторяла, я никогда не устану это слышать, – признается он, а затем на его лице появляется задумчивое выражение. – Так что, я под деревом, да? Это и есть твой сюжетный рисунок?

– Полагаю, что да, – отвечаю я, и мы еще немного целуемся, прежде чем выбраться из машины и направиться к дереву – счастливые, умиротворенные и довольные тем, как мы проживаем нашу вечность – вместе.

Notes

[

←1

]

Что-то голубое, старое, новое и взятое взаймы – традиция, пришедшая из Англии, дословно она звучит так: «Something old and something new, something borrowed and something blue» и означает, что на невесте в день свадьбы должны быть что-то старое, новое, взятое взаймы и голубое.

[

←2

]

Too Much Information – слишком много информации.

[

←3

]

Мистер Мияги - персонаж из фильма «Парень-каратист» («The Karate Kid»)

[

←4

]

Pine-Sol – чистящее средство, используемое для очистки жира и пятенот сильных загрязнений.