Древние памяти. Поморские были и сказания [Борис Викторович Шергин] (fb2) читать постранично, страница - 2

повезло. Но таких мест в России без числа, и если углубиться в историю, то узнаем, что и сам Архангельск до 1613 года назывался не как-нибудь, а Новохолмо-горами.

История края, а значит и всей России, прямо или косвенно отразилась в творчестве Бориса Шергина, и самое важное то, что она стала духовным наследием писателя, его нравственной школой, научила презирать национальное чванство и выше всего ценить дела рук своего народа.

Есть еще один важный момент, который формировал поморский характер. Речь идет об очагах высокой культуры, которые издавна существовали на русском Севере. Монастыри — хранители древнерусских письмен, скриптории^[4], где в течение многих веков сберегалась и шлифовалась затейливая поморская вязь, да и последние пламенные слова протопопа Аввакума, прозвучавшие из этих суровых мест. И разве не продолжение этой традиции в том, что узоры поморской вязи нашли свое второе рождение благодаря филигранным письменам Шергина-калли-графа.

Впрочем, надо быть объективным: Архангельск времен детства и юности Бориса Шергина постепенно утрачивал многие черты былой патриархальности, все более вовлекаясь в круговерть экономического прогресса. И странное дело — новое как-то уживалось со старым: лапти и электричество, граммофоны и былинные речитативы замечательной Марии Дмитриевны Кривополеновой^[5]. Так что к началу нынешнего века русский Север был в определенной степени местом уникальным. В. И. Ленин в работе «Развитие капитализма в России» так оценивал состояние Севера на рубеже столетий: «Не говоря уже об Азиатской России, мы имеем и в Европейской России такие окраины, которые — вследствие громадных расстояний и дурных путей сообщения — крайне еще слабо связаны в хозяйственном отношении с центральной Россией. Возьмем, напр., «дальний север» — губернию Архангельскую; необъятные пространства земли и природных богатств эксплуатируются еще в самой ничтожной степени»^[6].

В эти годы капитализм на Севере России только разворачивался. Архангельские газеты начала века рисуют колоритную картину зарождающейся «промышленной лихорадки»: «В настоящее время одна из крупных шведских промышленных фирм ведет переговоры с правительством о продаже на реке Печоре леса на сруб...»; «Сим объявляется... что управлением государственным имуществом Архангельской губернии выданы германскому подданному Станиславу Францевичу Фон-Вышемирскому дозволительные свидетельства на разведки: в Печорском уезде Архангельской губернии каменного угля, медной руды, серного колчедана, железной руды, горючего сланца»; вышел в рейс к острову Шпицберген ледокол «Ермак»; заканчивается колонизация Кольского полуострова; «открыт телеграф от Кеми к Мурма-ну, по Мурману и в Усть-Цыльму» — вот далеко не полный перечень событий, будораживших некогда «сонную» Архангельскую губернию.

И вместе с этим — полная архаика быта, раскольники поморского толка с их религиозной непримиримостью, где даже обычный православный священник был вынужден выступать как миссионер. В книге «Печорская старина», посвященной описанию рукописей и архивов церквей Низовой Печоры, русский фольклорист Н. Е. Ончуков, пользуясь необычным для научного исследования стилем, так суммировал свои впечатления о русском Севере: «За редкость на Печоре телеги, ездят все больше верхом, а кладь возят на волокушах, и тут же, в этих бездорожных селах тянутся столбы телеграфа, проволока которого, как нервы, соединяет этот живой кусочек давно прошлой жизни с действительностью ХХ-го века, кипящего в остальной России»^[7].

Ончуков прекрасно сознавал, что «когда Печора покроется заводами, которые с занятием, в качестве рабочих, местных крестьян будут привлекать и полчища «бродячей руси» из центров России, это нашествие в конце концов свалит старую культуру Печоры, а с ее упадком постепенно исчезнут и былины... Может быть, это и необходимо, как одна из стадий промышленного роста страны, но это грустно»^[8].

Вот это самое «грустно» улавливается во всех, даже самых бесшабашно жизнерадостных произведениях Бориса Шергина, даже в озорном цикле «Шиш Московский». Фольклорная стихия воспитала в Шергине художника. Это не было какое-то обучение какому-то художественному ремеслу, как это распространено в жизни сегодняшней,- танцы, музыка, рисование и т. д. Это было естественное существование в стихии вечно прекрасного: талантом великолепного рассказчика обладал Виктор Васильевич, отец писателя, да и мать, Анна Ивановна, не жалела времени для сына, и он с наслаждением вслушивался в каждое ее слово. Пела и сказывала сказки и крестьянка Наталья Петровна Бугаева, близкий для семьи Шергиных человек. Произнесенное слово в доме было окружено почтением, и человек, словом владеющий, пользовался признанным уважением.

В Архангельске существовала особая форма человеческого культурного общения —