Победить или умереть [СИ] [Lady Tiffany] (fb2) читать онлайн

Lady Tiffany ПОБЕДИТЬ ИЛИ УМЕРЕТЬ

Лучше их всех (Эйгон Таргариен, Висенья Таргариен, Рейнис Таргариен)

Когда Рейенис плачет, мать нежно обнимает её, шепчет приятности, приносит тыкву с медовым соусом и целует в лоб. Маленькая девочка всегда была плаксивой и несдержанной, она часто прибегает в покои родителей, зарывается носом в меха и придаётся сантиментам там. Слуги её лелеют и обожают, позволяют всё: маленькие шалости, неаккуратное шитьё, слишком громкий смех или неуместное кокетство, лишь бы только не увидеть слезинки на её розовых щёчках.

Когда плачет Висенья, её ругают.

— Будущие королевы не хнычут, — настоятельно заявляет мать, окидывая васильковым взглядом старшую дочь. — Думаешь, Эйгон захочет на тебе жениться, если ты будешь всё время рыдать? Он скорее выберет Рейенис.

«Он не может выбрать Рейенис. Не имеет права. И Рейенис плачет в сто раз чаще, чем я», — думает Висенья, но ничего не отвечает.

— У тебя скверный характер. Хуже, чем у сестры, — замечает леди Валейна Веларион и, шелестя бесконечными юбками, удаляется прочь. Она всегда оставляет последнее слово за собой, горда и уверена в своём будущем и, что важней, в будущем своей семьи. Кровь Таргариенов бьётся в светловолосой леди бунтом и огнём, кипит чем-то далёким, но явным, и никто не смеет оступаться с намеченного ею пути.

Висенья с детства привыкает — она хуже своей сестры, изящной, как ивовое дерево, с россыпью снежно-белых волос. Она всегда была хуже.

* * *

На Драконьем Камне вечно холодно и угрюмо: Висенья предпочитает прятаться в меха, нежели щеголять по замку, как Рейенис, вся разодетая в светлые шелка, а потом тщетно пытаться отогреть замёрзшие руки у огня. Только вот к сестре непременно придёт Эйгон, укроет своим плащом, подкинет пару поленьев и станет разглядывать пламя, играющее горячими языками на дровах редкого для острова дерева. Эйгон что-то ей шепчет — Висенья подмечает, проходя мимо комнаты родственницы — что-то о великом будущем, о чистоте крови, о магии. Ему плевать на старшую Таргариен, — пусть он целует её руку снисходительно и не то чтобы очень быстро, оставляя кожу полыхать минутной близостью — потому что Рейенис привлекательней и женственней. Потому что Рейенис водит тонкими пальцами по ключице, чуть открывает малиновые губы, когда слушает, играет с непослушными локонами и удушливо пахнет сладостным мёдом. Потому что Рейенис лучше.

* * *

Висенья берётся за меч со страстью воина, ведь терять ей особенно нечего. «Тёмная сестра» отливает лунным серебром в ночном свете, переливается пастельными тонами в бликах тысяч звёзд. Красивые нежные оттенки напоминают о свадебной платье, сшитом из тончайшего шёлка, и юная Таргариен позволяет себе коротко улыбнуться. Но цвет крови ей милей и ближе.

Рейенис приходит за ней и зовёт на ужин, ласково и по-доброму, словно им нечего делить, словно по замку не шныряет сотня служанок, что может лучше справиться с работой глупой побегушки.

— Матушка зовёт нас. Пойдём, — улыбается Рейнис и берёт руку сестры в свою холодную нежную ладонь, без порезов и ссадин. Грубоватая кожа Висеньи всегда мокра от пота или от крови, и она вырывает запястье, не желая никуда идти.

— Ты не видишь, что я занята, Рей? Уходи.

— Могу я? Могу попробовать? — спрашивает Рейенис и кивает на оружие, заправляя белые прядки за ухо. Висенья соглашается, потому что уверена, что сестра не справится. Но она справляется, держа меч не хуже, разит не так быстро, но зато точно. И она опять лучше.

* * *

Висенья не рада свадьбе. Наряд очень красивый, светло-розовый, а в волосах сотни жемчужин из глубин морской пучины, но она всё равно не рада. Висенья чувствует счастье от того, что наконец выше Рейенис, что наконец выше их всех, даже отчасти и жениха. На следующий день Эйгон объявляет, что женится и на Рейенис. Висенья удивлена, но не поражена.

Висенье холодно в своих покоях, а её ложе никто не согревает. Свет закатного солнца проникает в комнату через открытое окно, но девушке душно и нечем дышать. Она убегает из комнаты и седлает своего дракона, взмывая вверх. Средь облаков Висенья видит Рейенис верхом на Мераксесе, и её волосы развиваются так же игриво-кокетливо, как и в окружении лордов и вассалов.

— Сенья! — вскрикивает сестра, машет тоненькой ручкой в браслетах.

Висенья пикирует на Вхагар вниз, к земле, и поджимает губы. Рейенис лучше её даже там, где дом настоящего дракона.

* * *

Когда начинается война, Висенья парит высоко в небе на своей Вхагар и радуется огню и крови, что окружает её со всех сторон. Копоть оседает на круглом лице и полуоткрытых губах, но она лишь отплёвывается. Крик получается истошный и горячий, но Висенья срывает глотку с удовольствием, ведь она наконец выше их всех.

Висенья кричит:

— Дракарис!

И Эйгон впервые отводит взгляд от Рейенис. Но Висенье плевать.

Висенья сжигает врагов, наслаждаясь жаром железа и полыхающей сухой травы. Плечо сводит судорога, и Драконья Королева кашляет кровью, но не перестаёт улыбаться. Крылья маленькой Вхагар хлопают с глухим свистом, однако Висенья всё равно слышит крик Эйгона:

— Ты ранена! Немедленно прекрати!

Но Эйгон больше не властен над Висеньей, и она улетает прочь.

Маковое молоко не помогает, не лечит, не лечат стоны и всхлипы служанок и сестры. К Висенье наведывается Эйгон, заправляет выбившиеся из косы пряди за ухо и целует в лоб. Старшая Таргариен знает, чего хочет её брат, и ухмыляется своим мыслям в голове. Старшая Таргариен кашляет и отворачивается от мужа.

Когда он навестит её в следующий раз, Висенья будет соблазнительна и привлекательна, но не сегодня.

Потому что сегодня она наконец-то лучше.

Лучше их всех.

Искры (Эшара Дейн(/)Джейме Ланнистер)

Эшара привыкла быть прекрасней всех, но ей всё ещё доставляло удовольствие слышать комплименты, чувствовать на себе томные взгляды, получать конвертики с признаниями. Апельсины, привезённые Оберином, пахнут пряностями и песочно-жарким Дорном, и девушка не может сдержаться — впивается в них зубами не разрезав, ощущая горькое послевкусие корки на пухлых губах. Королевская Гавань прогнила насквозь, но краткое напоминание о солнечном доме, пышущем фруктовыми деревьями и цветочными кустами, не даёт леди Дейн окончательно отчаяться и — когда-то это случится, Семеро видят, случится — наложить на себя руки.

Джейме Ланнистер наведывается вечером, и Эшара искренне делает вид, что его не ждёт. Она, конечно же, не укладывала чёрные волосы искрящимся водопадом, не кусала губы, не щипала себя за щёчки, чтоб появился лёгкий румянец и уж точно не заправляла в локоны лучший свой гребень из золота — подарок сира Барристана Сэлми. Да только льву это всё даром не надо; смотрит он устало и безжизненно.

— Надеюсь, я не помешал Вам, миледи, — кивает он, стараясь натянуть улыбку. — Кажется, Вы говорили что-то о травах из Дорна, что помогают от горячки.

— Говорила. Говорила, сир Джейме, и думала, что Вы меня не слушаете. Ах, вот оно что! У льва Ланнистера горячка? — смеётся девушка, пропуская рыцаря внутрь своих покоев. На столе целая сотня всяких блестящих украшений, заколок, сорванных из сада благоухающих цветов, а в комнате стоит приторный запах фруктовых деревьев, и юноша не знает куда деться — голова идёт кругом от всего этого напускного веселья.

— Не у меня, миледи. У моей сестры. Она сейчас в Утёсе Кастерли, ей нестерпимо плохо, а Его Высочество желает видеть меня рядом с собой. Он ни за что меня не отпустит, я это точно знаю. Помогу ей хоть так, — говорит Джейме, и его равнодушный вид сменяется негодованием. Когда дело касается сестры, он перестаёт быть либо саркастически-равнодушным, как на пирах или на людях в общем, либо печальным и холодным, как рядом с Эшарой. Ланнистер всегда другой, когда разговаривает или просто молчит с ней, всегда такой живой, настоящий. Грустный.

В нём уже нет огня, ей не под силу разжечь юношеское пламя, что должно играть в его крови чувственную песню. Иногда в глазах Джейме сверкают лишь искры потухших углей, когда он говорит о своей сестре. Только Серсее Ланнистер это под силу, и Эшара злится, что она впервые не первая, не любимая.

— Держите, — протягивает мешочек с травами фрейлина и молчит пару мгновений. — Пусть Ваша сестра выздоравливает и поскорей приезжает, а то Вы совсем тут изведётесь, мой сир.

«Я не Ваш, моя дорогая. Оставьте», — думает юноша, но вслух говорит:

— Я очень благодарен, спасибо. Надеюсь, Серсея поправится и приедет.

<— Мы все её очень тут ждём, — шепчет Эшара, не думая. Она, конечно, лжёт, но уж лучше видеть в изумрудных глазах искры, а не просто голые угли.

Уходя, рыцарь не оборачивается, даже не останавливается, и девушка надеется, что когда-нибудь ей будет на это всё равно. Но равнодушие — признак углей, а не задорного пламени.

* * *

Рейнис — милая и хорошая девочка, и Эшара любит её, как родную дочь, ведь своей у неё нет. И не то чтобы она ставит истекающие горячим воском свечи под ноги Матери, молится до потери голоса и шепчет просьбы Семерым. У Эшары сотни поклонников, что воспевают её в своих пылких письмах, задаривают золотом и сверкающими камнями, роняют слёзы, копья, мечи, клятвы, и она вольна выбирать. Свадьбу сыграют с размахом безо всякого сомнения, а она будет блистать ярче самого солнца, затмевать своей божественной красотой девственную Луну. Да, а потом понесёт ребёнка, непременно понесёт, будет счастлива и согрета в жарких лучах дорнийского светила, сможет нарезать сочные плоды, носить лёгкие одежды и полупрозрачные шелка. Сможет гулять босиком по золотому песку, вдыхать чистый, непрогнивший воздух, залезать на высокие древа и засыпать в высокой траве, зарываясь в душистые растения с головой. Такие мысли разжигают в сердце девушки огонь, страстный и нетерпеливый, но он тут же затухает. Выходить замуж не по любви низко и бесчестно, по крайней мере, к самой себе.

Да и не за кого, к тому же. Нельзя же ждать непомерного чуда: чтобы тот, кого выбрало её игривое, но ничуть не детское, сердце, скинул с себя белый плащ и кинулся к её ногам, моля о расположении. В Королевскую Гвардию просто так не вступают.

Эшара убеждает себя, что думает о Барристане Сэлми.

* * *

Они сидят рядом за столом, когда пиршество по поводу именин Рейнис в самом разгаре. Джейме Ланнистер опять надевает маску безразличия и цинизма, но Эшара видит искры насквозь. В радужках изумрудных глаз что-то теплится, и фрейлина догадывается — письмо от сестры. Этого стоило ожидать.

— Что пишет леди Ланнистер? Ей лучше?

— Намного, — со вздохом облегчения отвечает рыцарь. — Она сердечно Вас благодарит за помощь.

Эшара кивает, делая вид, что ей не всё равно. Вино дурманит и путает мысли, но девушка держится, слизывает сочный нектар с губ быстро и незаметно. Потом танцует-танцует-танцует до одури, смеётся на ветер, слыша, как звенят ряды браслетов на её тоненьких ручках, кокетничает, обмахивается веером из перьев павлина. Горячий огонь пляшет в её сердце, но тут замечается, словно украдкой, через толщу вина и безумия, что пламя потухает, хоть ещё и теплится.

* * *

Они сталкиваются постоянно: сложно не столкнуться в коридорах Красного — от крови или от флагов Таргариенов — Замка. На теле королевы фиалковые пятна и линии тонких сиреневых браслетов у запястьев, но Джейме делает вид, что не замечает содрогающую боль Её Высочества. Рейелла всегда учтива и мила, без излишеств, но очень честно: кивает головой, безукоризненно убирает белые волосы в замысловатую причёску, измученно улыбается лиловыми губами. Маленькие морщинки, залегающие у уголков голубых глаз, только красят женщину, но высокая железная корона пугает; Джейме убеждает себя, что избегает её именно поэтому.

Несчастный вид королевы дует бунтующим ветром на тёплые угли, и Ланнистер впервые за несколько лет чувствует огонь в своём сердце. Отвратительный вид стареющего и слетающего — не сходящего — с ума короля не даёт покоя, Джейме отворачивает от Трона, разглядывая скелеты драконов, и хочет молиться Неведомому, чтоб тот забрал обросшего змея с престола. Но не молится. Серсея говорит, боги не слушают земных.

— Как служба, сир? — весело спрашивает Эшара Дейн, беря Ланнистера под руку. Белый доспех начищен до сверкающего совершенства, и девушка поддаётся искушению — смахивает пару соринок с нагрудника своего спутника. Джейме её не слушает, отвечает так, так отвечал и прежде:

— Как всегда, миледи.

«Он опять насильствовал над Рейеллой», — думает рыцарь, наконец выходя в тихий и спокойный сад. Звуки плескающейся воды успокаивают мятежный нрав, яркое солнце слепит глаза и отражается от белого плаща золотым лучами, но юноша всё равно чувствует тяжесть и усталость. Вечер незаметно подбирается в столицу алыми бликами на мраморе фонтана и малахитовой темнотой в редких цветочных кустах. Эшара срывает себе пару розовых пионов, протягивая один и юноше, но тот отмахивается. Не до веселья ему.

— Вам не нравятся пионы, мой сир? — уже позже спрашивает Эшара, когда они встречаются у прибрежной стены под глубокую ночь. У фрейлины в чёрных локонах путаются сорванные бутоны.

— Мне не нравится тут ничего.

Эшара печально улыбается. Она бы хотела вернуть себе прежнее пламя, но слишком хорошо понимает — безразличие уничтожит в ней лишь кто-то, кто пылает в сотни раз жарче. И всё же она говорит, хотя почему-то знает, что Джейме не поймёт:

— Я вижу огонь в Вашем сердце. Не дайте ему погаснуть.

Больше они об этом не говорят.

* * *

Брандон Старк, Рейнис, Эйгон, Элия Мартелл — именно Мартелл, Неведомый их всех побери — теперь ещё и Эртур. Эшара не считает неродившуюся малышку — нет надобности. Она усмехается, когда берёт в руки «Зарю», а потом рыдает, зарывшись в простыни, рыдает всю ночь. Пламя играло в её сердце ярко всего раз с незапамятных дней, когда она целовала Брандона Старка, когда позволила ему снять фиалковое платье, шептать безумства.

— Эйрис мёртв, — говорит Нед Старк, с ужасом глядя на тень той, которую когда-то любил. Он не знает куда себя деть, но до девушки не дотрагивается, словно боится окончательно уничтожить догасающий образ.

— И отчего же?

— Проткнут мечом. Джейме Ланнистер убил его.

Эшара вдруг улыбается, чувствуя в своём сердце на краткий миг вспыхнувшие искры.

Может (Эртур Дейн/Элия Мартелл)

Эртур помнил Дорн жаркой пустыней с колеблющимся воздухом и тёплым спокойным морем. Эртур помнил хромающего Дорана Мартелла, всегда приветливого, но печального, помнил дерзкого Оберина, соблазнительную и юркую Элларию Сэнд и, как бы не хотелось стереть то яркое воспоминание, тогда ещё весёлую и смешную принцессу Элию. Может, стоило бы забыть.

Та Элия часто прибегала к дому Дейнов посреди ночи, прыгала по горячему песку, потому что ноги жгло пылким жаром, пила нектар сладких плодов и пряталась в тени цветочных древ. Та Элия носила открытые тёмно-фиалковые шелка и перевязывала непослушные кудри бархатной лентой, смеялась до потери голоса над похабными шутками брата и всегда привлекала к себе много внимания. Эртуру тогда стоило больших усилий отвести взгляд от каштановой кожи открытых плеч.

И что с ней сталось?

Что с ними со всеми сталось?

— Сир Эртур, пожалуйста, проследите за безопасностью Рейнис во время празднества. Сир Джейме Ланнистер охраняет Её Высочество королеву Рейеллу, и я не могу просить об этом его.

Раньше один скользящий взгляд Элии заставлял рыцаря зардеться и опустить глаза в пол. Годы назад чувства переполняли его трепетную грудь, терзали сердце, сбивали и без того неровное дыхание. Но теперь Эртур лишь только кивнул, пряча бессонницу и усталость за маской шлема. Белый плащ укоризненно развивался за спиной, ветер шептал: «Виноват. Ты виноват». Может, оно так и было.

— Непременно, Ваша Милость.

«Ваша Милость» звучит так, будто они никогда не брызгались друг в друга морской водой и не дразнили Оберина, бегая вокруг цветущей груши.

Элия с каждым днём всё больше походила на своего супруга: мёртвые васильки в глазах да остывшая драконья кровь. Принцесса редко улыбалась, если улыбалась вообще, но всегда вела себя учтиво: ни красно-чёрные платья с тугим корсетом, ни крики безумного короля, ни даже слабое здоровье не отражались на поведении женщины.

Хотелось перехватить её дыхание резким рывком хоть какого-нибудь чувства, мимолётной страстью, но обет безбрачия дан. Да и Элия никогда бы не согласилась на малейшую привязанность или вольность — дорнийская гордость сдерживала её порой и от заслуженных слёз.

Эртур был другом Рейгару, а не его жене, но неспособность принца защитить свою пару разжигала в сердце рыцаря огонь негодования. Элия исчезала и бледнела, рассыпалась, как дорнийский песок сквозь пальцы. Да вот только бежать некуда, и высоко-поднятая голова девушки свидетельствовала о готовности сразиться ради чести, семьи и долга. Может, ей стоило родиться Талли.

На пиршестве было много людей, разодетых в богатую парчу с драгоценными камнями, обмахивающимися веерами из павлинных перьев и распевающих известные песни на свой лад, но гвардеец искал глазами притихшую фигурку со снисходительной улыбкой на тёмно-бежевых губах. Элия говорила о чём-то с Дженной Ланнистер, иногда сдавленно смеясь и прикрывая рот тоненькой ручкой. Кольца и браслеты звенели на её запястьях как когда-то в Водных Садах.

— Хочу пить, сир! Хочу пить!

Эртур обратил внимание на расплакавшуюся Рейнис, что не могла достать со стола свой кубок с апельсиновым нектаром, безуспешно протягивая пухлые ручки. Он наклонился к ней, поднося к губам напиток, и девочка перестала хмуриться.

Рейнис — замечательная «юная леди», как называл её дядя, и она не заслуживала того, что получила. Иногда Эртуру казалось, что он слышал её смех.

Принцесса со своим мужем кружила в быстром танце, её светло-голубая шаль развевалась на ветру так же прекрасно, как когда-то дома, но взгляд печальных глаз был другим. Тихие шаги раздавались в голове Эртура ещё долго, ещё долго играла быстротечная мелодия того вечера и долго пытался он припомнить откуда взялась Лианна Старк, тоже в голубом шёлковом платье.

Та Лианна, что разрушила жизнь его дорнийской мечте, его прекрасной Элии, та Лианна, которую он должен был охранять. Может, стоило её убить ещё в день игры на арфе и голубых роз?

Эртур Дейн с достоинством принимает клинок лорда Старка себе в грудь, почему-то думая о том, что, может быть, он увидит Элию.

Одного удара в висок достаточно (Рейнис Таргариен/Визерис Таргариен)

Одного удара в висок достаточно, чтобы убить Рейнис.

Это именно то, что думает Визерис, когда целует племянницу в чувственные губы, наслаждаясь пылающей страстью её тела. В кровати у Рейнис всегда душно — то ли аромат дорнийских пряностей, то ли сотни истекающих воском свечей заставляют жадно ловить пламенный воздух ртом. Визерис откидывается на подушку, всё ещё чувствуя приторный вкус апельсинов на кончике языка.

Ему это нравится, проводить ночи в опочивальне драконьей принцессы. Рейнис умеет доставить удовольствие, но ещё лучше умеет извести ожиданием: её открытые наряды всегда расшиты золотом, тёмно-фиалковые глаза смотрят обещающе и страстно, а невинные прикосновения за ужином — настоящая пытка. Она будет, пожалуй, горячей дорнийского песка, но и изменчивей тёплого моря: то искрится, кокетничает и меняет партнёров в танцах, как ожерелья во время бала, то ждёт в своих покоях, распустив тёмные волосы. Визериса это сводит с ума, эта бесконечная череда игр и охот: кто кого. Рейнис всегда побеждала.

Может, несчастный Уиллас, назначенный десницей короля, и любил супругу ласковой нежностью, а леди Санса рыдала, опозоренная неверностью мужа, сжимая простыни до побеления костяшек — Таргариенам всегда было плевать. Девчонка Старк — просто блёклая северная кухарка по сравнению с племянницей, замачиво благоухающей мёдом и имбирём. Визерис не провёл с ней ни одной ночи.

Брат, конечно, недоволен, он всегда так печально-бледен, так угрюм и меланхоличен. То-то Эшара Дейн скреблась к нему в спальню, как последняя шлюха, Лианна возлегла с ним на мокрой от росы траве, а Элия терпела полное безразличие — женщины к нему как ростки тянулись. Драконий принц взял их игрой на арфе или серебром волос — Визерис этого не знает, да и знать не хочет. Ему, по большей части, просто плевать, — лишь бы его с Рейнис не трогали.

Теперь вдовцом, Рейгар решает досадить и братцу — сам не возьму, другим не дам. Визерис ему в лицо смеётся и салютует кубком, пока Рейнис накладывает любовнику в тарелку сочные фрукты.

Одной меткой стрелы достаточно, чтобы Рейнис пала мёртвой к его ногам.

Неведомый бы побрал принцессу в этом песчаном платье с открытыми плечами — до ночи ещё целая вечность, а желание уже безумно сжигает. Уиллас приглашает жену на танец, ведёт медленно и учтиво, но абсолютно нелепо, а взгляд у него, да простят Семеро, пнутого спаниеля. Рейнис смотрит на дядю из зала выжидающе и сладко-сладко: кажется, можно почувствовать привкус тёмного шоколада и грейпфрута.

Санса опять тихонько беседует со своей невзрачной подружкой — как её там зовут? Дженна? Джейна?

Как это жёнушке удаётся быть такой сдержанно-учтивой, Визерис не знает; ему доставляет удовольствие видеть крупные слёзы в впечатлительных глазах, слышать хрипоту в птичьем голосочке, глядеть, как пульсирует венка на тонкой шее. В волчице нет ничего притягательного, одно только «да, милорд» да простыни с запахом ромашек. Даже танцует она холодно, отстранённо так: едва-едва трепетная грудь вздымается, дыхание чуть клокочет, сбивается, изящные пальчики цепляются за тёмно-синий дублет. От Сансы пахнет лавандой и утренней росой. И скукой.

Мазнув взглядом по притихшей жене, принц оглядывает гостей с Утёса Кастерли, переплюнувших всех Таргариенов вместе взятых. Лорд Джейме и его леди Серсея ведут оживлённую беседу с королём и Джоном Коннингтоном; видимо, обсуждают помолвку Эйгона и Мирцеллы.

— Вы не находите, мой принц, что здесь несколько прохладно? — шёпот обжигает кожу шеи, проносится дрожью по телу и щекочет где-то в кончиках пальцев. Каштановые локоны Рейнис сегодня отливают медью, ярко играя в свете факелов, красиво лежат искрящимся водопадом на оголённых плечах. Если бы Визерис взглянул на Сансу, то увидел бы нестерпимую боль в её глазах. Но он не взглянет.

— Зато в Вашей спальне всегда тепло, миледи, — отвечает ей мужчина, наслаждаясь якобы невинным движением — любовница поправляет его волосы на плечах, проводя тонкими пальцами по шее. Визерис готов застонать от переполняющей страсти: когда этот проклятый вечер уже кончится?! Запах дорнийского вина и липового мёда заполняет лёгкие невероятно быстро и игриво — вдохи и выдохи получаются словно украденными, краткими, сбивчивыми.

— Моя прелестная племянница не подарит мне танец? — спрашивает Визерис, отодвигая для девушки стул. Бессмысленное движение; если они сейчас же пустятся в пляс, зачем тогда садиться, но когда рядом Рейнис, мысли собраться никак не могут, путаются, рассыпаются цветным бисером.

Рейнис ловит суровый взгляд отца. Ох, оттаскала бы её Элия за косы, будь она жива, ох, оттаскала бы! Но Мартелл давно мертва, мертва и пытающаяся сыграть роль доброй мамы Лианна, а значит цепей на ней нет.

— Разумеется, дядя.

Одной капли «Белладонны» достаточно, чтобы Рейнис навсегда перестала дышать.

Принцесса заплетает себе в косы серебряные лилии: они красиво переливаются в каштановых кудрях, отдают лунной невинностью.

Пар, поднимающийся от горячей воды в ванне, не даёт вздохнуть полной грудью. Визерис откидывает голову назад, пытаясь сосредоточиться — Рейнис же ему что-то рассказывает. Кажется, что-то о Джоффри или о Томмене. Кто из них там старший? Может, если не смотреть на любовницу, мысли хоть на краткий миг придут в порядок, перестанут горячей волной сводиться к одному.

Семеро, как же жарко.

Рейнис пылает ярче дорнийского солнца: в её жилах действительно течёт драконья кровь, древняя и горячая. Она впивается в апельсин пухлыми губами, кусая тёмно-оранжевую корку, и нектар струится по её устам и шее. Нет, сосредоточиться точно не выйдет.

— Почему ты молчишь? — спрашивает Таргариен, словно сама не знает. Её красота сегодня не просто ослепительна — безумна. От одной сладкой улыбки хочется кинуться с самой высокой башни Красного Замка.

— Ты сводишь меня с ума, Рей. Так не должно быть, — шепчет Визерис. Тёплая вода и слой душистой пены кажутся сейчас чертовски лишними — Визерис тянется к любовнице за поцелуем.

Она смеётся ему куда-то в губы, потом обнимает за шею и медово тянет:

— Конечно должно. Отец просто идиот, раз женил тебя на этой северной шлюшке, а меня — на розочке Хайгардена. В Пекло их всех.

— В Пекло, — вторит дракон, вглядываясь в тёмные искры в глазах племянницы. Нет, Санса ей и в подмётки не годится. Никто не годится, раз уж на то пошло. Рейнис — самая прекрасная девушка Семи Королевств, даже прекрасней, пожалуй, Мирцеллы, которую прозвали «Светом Вестероса». Плевать, что там шепчут пташки Варису, плевать, что отец скрипит зубами, а их суженные умирают от неразделённой любви. Пускай сгорят в безумном огне. — Давай сбежим?

Смеётся.

— И куда же, Виз? — Рейнис разбивает ему сердце — Семеро, да она им просто играет — одним своим надменно-смеющимся тоном. Визерис давно смирился, что он её любит — глупо врать самому себе, а Таргариены глупостей не совершают.

— В Дорн. Ты говорила, что Дорн — прекрасное место, — слова застывают где-то в глотке. Казалось бы, минуту назад он едва мог заставить себя не рихнуться от желания, а теперь вода кажется остывшей. Что-то словно ускользает из его рук, сыпется, щекочет пальцы и дразнится, как лучик солнца.

Ему хочется ухватиться за ощущение Рейнис, перестать хвататься за её непостоянную тень и её игривый жар.

Визерис облизывает пересохшие губы, понимая, что любовница от него чего-то ждёт.

Он столько раз пытался её убить, поставит окончательное «моя» в её молодой судьбе, что не сосчитать. Но она бы от него и так ускользила, также рассыпалась бы битым витражом, всё равно бы выиграла.

Рейнис всегда выигрывает.

Одного «я люблю тебя» достаточно, чтобы сделать Рейнис своей.

Сбегают они на рассвете.

Рейны из Кастамере (Джоанна Ланнистер, Арья Старк)

Боги грома сегодня бесновались и злились, без умолку гремели своими небесными доспехами и молниями-мечами. С гневом солёные волны ударялись о каменные стены, брызги вперемешку с дождём нещадно колотили по витражным окнам. Яркая вспышка на краткий миг осветила комнату, что тут же погрузилась в непроглядный мрак и духоту.

Джоанна никогда не боялась бурь, даже самых яростных. Дитя Долгой Зимы, принцесса привыкла к густой пелене тумана и града, к раскатам и волнам чуть меньшим крепостных стен. Но эта буря выдалась очень некстати: она острым мечом проводила по раненному сердцу. А ведь они с отцом так любили дышать свежестью громового воздуха, гуляя по берегу моря, готовому к недюжему шторму!.. Девочка в те дни чувствовала себя настоящей королевой, воинственной и немного дикой, как повелительницы за Стеной, которой под силу подченить себе стихию. Один раз она сказала об этом дяде, на что тот фыркнул, провозгласив её «точной копией своей матери в юности». Это было очень остро, но почему-то до жути приятно.

Джоанна откинула спальные меха и встала: никакой надежды на дрёму не оставалось. Жители покидали город, унося с собой пожитки и оставшиеся ценности, а всё что могла предложить им королева — это быстрая капитуляция под покровом ночи. Челядь разбегалась и прятала ланнистерские богатства, хотя основные драгоценности отправились на Север неделями ранее; Драконья Королева уж точно захотела бы их расплавить на монеты. Лишь парочка верных до конца оставались со скорбящей государыней. Сир Герольд Грейджой (или Солёный Бастард, как звали его за спиной) караулил у покоев, но Джоанна всё равно не чувствовала себя в безопасности. Что сумел бы сделать шестнадцатилетний паренёк против древнего огня? Поразмахивать мечом? Покричать боевой клич? Почувствовав ледяной страх, юная львица тряхнула головой и принялась злиться, это помогало куда лучше.

Одна из туч вспыхнула тёмно-фиолетовым огнём, но глухой удар за этим не последовал. Ланнистер безвольно опустилась на парчовое кресло, потирая виски; на слёзы не было сил. В темноте спальни глупо было проверять в сотый раз на месте ли её небольшой ларец и парочка особо ценных в дороге вещиц, оставалось только молиться. Но еловые чётки отсырели, а кулон в виде звезды покоился среди прочих украшений.

«Хоть бы они успели! Боги, позвольте им успеть!»

Если бы Боги были милосердны, если бы не были глухи, то разве бы кинули семилетнюю девочку на произвол судьбы? Но жалеть себя Джоанна не собиралась — Ланнистеры не делают глупостей. Если надо будет, она лично плюнет Эссоской шлюхе в лицо, позволит себя сжечь, но только не сделать заложницей её трёхлетнего Рейго. Народ королевы спасён, а она сама сумеет постоять за себя.

«Когда я буду казнить Дейенерис, я прикажу играть „Рейнов из Кастамере“».

Алая ткань, обнимающая плечи, напоминала о бесстрашие Ланнистеров. Но что могла сделать семилетняя девочка против двух драконов, извергающих пламя? Кричать о своих правах? Называть себя законной наследницей? Нет, Дейенерис надо было побеждать умом, а на раздумья времени оставалось всё меньше. Перед исчезновением дядюшка намекнул о приближении армии.

Желание заплакать обожгло щёки стыдом. Девочка обняла себя руками, ощущая под кончиками пальцев лисий мех. Тревожной стрелой проносились в голове страшные мысли, и назло себе сквозь рёв дождя и града пытались пробиться истошные крики дракона. Лёгкие стянуло железное кольцо: они придут за ней, они сожгут её, уничтожат.

Джоанна прикрыла глаза и медленно выдохнула; её мать была бесстрашной женщиной, её отец сразил Безумного Короля, разве будет теперь последняя из Ланнистеров рыдать, как простая замарашка? Королевы не плачут.

— С чего бы мне, — сказал тот лорд— Склоняться пред тобой? — она знала эту песню наизусть. Служанки поговаривали, «Её Величество Серсея Ланнистер» напевала гимн своего отца новорождённой дочери.

Голос дрожал и хрипота пробивались сквозь торжественные нотки, но, в конце концов, это был единственный путь прийти в порядок. Молния разъярённой стрелой пронзила остывающую после дождя землю.

Яркая вспышка осветила комнату быстрым всплеском режущего света. Раздался могучий раскат, что сотряс каменные стены Красного Замка, затем застыл гулким эхом под резным сводом и растворился в буйных волнах моря. Привычная картина умиротворённого штиля казалась далёкой или и вовсе несуществующей: недюжие потоки воды сокрушались на стены, разнося солёные брызги по всему городу. В дубовую дверь раздался настойчивый стук.

Время пришло.

— Войдите, — тон был словно не её, а тоска любимой песни осталась на кончике языка.

Фигурка в прорези тёплого света оказалась маленькой и абсолютно точно женской, хотя в бликах молний Джоанна сумела разглядеть начищенную броню. Рукоятка меча тоже отливала первородной синевой, но и эта воинственная искра вскоре исчезла.

Маленькая леди Ланнистер решила не задавать вопросов; ещё будет время допытаться. Если Герольд впустил гостью, значит, она была той самой. Королева кинулась за собранными вещами.

Оглядывать комнату в последний раз было невыносимо: родные душистые простыни, портрет её семьи (безусловно, без неё самой), наряды и дорогие сердцу подарки приходилось оставить. Кое-какие сокровища, нажитые за время недолгого правления, увезли, надёжно спрятав. А остальное… Нельзя же разобрать замок по камням.

— Меня зовут Арья Старк.

Слова ожгли слух. Джоанна обернулась, но ничего не ответила. Что, в конце концов, ей было отвечать! «Да, благодарю Вас, помнится, Вы терпеть не могли мою мать и желали ей смерти, но выбирать теперь как-то не приходится»?! В громе бурь голос Арьи прозвучал игривой молнией и слился в горячий поток, валящим с разгневанных небес.

— Мне спрятать волосы? — наконец выдавила Джоанна, тут же себя покорив за сказанное.

— Да, Ваша Милость. Спрячьте-ка их хорошенько. И поедем — задерживаться нельзя.

* * *

Говорят, такой же шторм крушил камень и беснился в день Дейенерис из дома Таргариен. Была ли могучая гроза предвестницей фортуны? Или несла разрушения? Мало кто смог ответить; до того момента удача следовала за своей сереброкосой королевой. Но, застав лишь пустой замок да гулкий дождь, Мать Драконов усомнилась в своей магии. У стен Красного Замка лежал труп малютки-принцессы.

— Хоть алый лев, хоть лев златой — Важней длина когтей, — пела Ширея Бракс, вжимаясь в мокрый плащ своей спутницы в милях от столицы.

Пересмешник (Лиза Талли)

Искрящийся блеск быстрых горных потоков казался Лизе чужеродным и далёким, но выбора-то особенно и не было. Долина Аррен не славилась ни полноводными ручьями, ни горячими ключами, брюзжащими игристыми потоками из-под земли, а ей, дочери Речных Земель, безусловно и жалостно-одиноко не хватало прохладной голубой ленты Трезубца.

Туман укрыл поднебесный замок, и даже острые пики соседних гор кутала молочно-белая пелена. Юная леди Аррен обернулась, услышав чьи-то неспешные шаги, но тут же вернулась к перебиранию деревянных чёток, отсыревших и пахнущих смолой. Септон говорил: «Молись, девочка моя», хотя Лиза едва-едва следовала его советам. Боги, наверное, давно позабыли об огненноволосой деве из рода Талли.

Разве была хоть капля справедливости в том, что вздорная и усыпанная почестями королева уже родила второе своё дитя, а «милостливые» боги не даровали ей хоть одного живого ребёнка? Разве была честность в том, что она была выдана за стареющего седовласого лорда, а её бесчувственная и скромная сестра — за Хранителя Севера? Или в том, что заточённая среди облаков, Лиза ещё ни разу не слышала родную песнь пересмешника?

В Речных Землях маки склоняли свои алеющие головки к сырой земле, а вечера пахли огнём костра и проливным дождём. Воздух звенел от ночной тишины, нарушаемой только шелестом одолень-травы. Даже звон колокольчика или стук копыт заглушало умиротворение и спокойствие. Петир говорил, что не видел края прекрасней, шире и благодатней. Петир говорил, что Трезубец — отрада его глаз. Петир говорил, он никогда не покинул бы своего дома, будь его воля. Петир говорил-говорил-говорил, пока его слова не превратились в ложную песнь пересмешника, сеющую раздор и усобицы. Жаль, что Лиза этого не понимала…

Девушка передёрнула точёными плечами и поправила спадающую шаль; утро стояло сырое и свежее-свежее, только что дождь не омрачал серое небо. Молитвы, увы, не спасали от одиночества, лишь позволяли забыться. Хотя в них был, наверное, какой-то прок. Будь у неё дитя, чтоб прижать его к белеющей груди, полелеять и расцеловать, всё было бы по-другому.

Шелест юбок и возбуждённый шёпот служанок ожёг слух: наверняка опять нашли повод для смеха над своей госпожой и впились в него, как собачонка в жирный кусок мяса! Вечно эти негодницы сравнивали её с бывшей леди Аррен, якобы высокой, статной, с россыпью чёрных волос и парой седых прядок. Эллиана так и не смогла подарить мужу дитя, умерла в муках от горячки, истекая потом и кровью.

Но звон латных доспехов и гулкий вой рога рассеял всякие сомнения: начиналась подготовка к приезду лорда Долины. К приезду её мужа. Лиза нетерпеливо кинулась к перегородке, разделяющей мраморный балкон от зияющей пустоты, но с небесной высоты ещё не было видно лошадей и свиты, спрятанной за скалистым обрывом. Но слухи и сплетни делали своё дело. Джон ехал!

Это стало поистине новостью для госпожи Аррен, ведь писем она не читала. Джон оказался абсолютно бесполезным собеседником: не мог вспомнить наряды королевы, причёски придворных дам, ничего не рассказывал об охотах и плаваниях. В одиночестве коротала его жена дни, вышивая рукава платьев бисером и серебром, так и не найдя себе подруг.

А теперь Джон ехал! Вот только… Была ли надежда на нечто большее, чем молчание за завтраком и неторопливую прогулку по поросшим мхом дорогам? Лиза не была уверена. Если бы боги послали ей знак, хоть самый простой, маленький знак!

Чувствуя горячую просьбу к Семерым, юная госпожа Долины поднесла чётки к губам и с жаром поцеловала их. Благоговейное тепло разливалось в груди, заставляло сердце пропускать трепетные удары. Она даже повалилась на холодный мраморный пол, встав на колени. О, она никогда не была так кротка пред Богами!

Одна из фрейлин застала свою леди без шали, с растрёпанными рыжими прядками, язычками пламени обнимающей голые плечи. В ответ на робкую весть, Лиза крикнула, чтоб её не смели отвлекать.

И, видимо, боги вняли ей.

Лиза услышала песнь пересмешника.

Львоящерица (Мира Рид, Алис Карстарк)

Когда повсюду царит горячее лето, богатое на сочные фрукты и душистые травы, то Винтерфелльский камень режут сквозные морозы. Но теперь зима укрыла весь Вестерос, и она обещает долго мучать голодом простой люд.

Мокрый снег под ногами царапает колени, пачкает сыростью земли подбитый лисой плащ, жалобно хрустит под кожаными сапогами. Мира Рид отчаянно стонет, целуя еловые чётки, но боги её не слышат: смешливо рассыпают по плечам единственное оставшееся сокровище — густые древесные кудри.

За Стеной было страшно и губительно ветрено, но в висках не стучало абсолютное отвращение вперемешку с липким подступающим беспокойством. Мира Рид молится старым богам, а сама не знает, что просит; снег, тая, опускается ей на разбитые в кровь костяшки и открытые алые уста, полные ядовитого, но не сказанного.

Ей бы бежать, ступая по скользким дорожкам в густую тлеющую чащу родного леса, ловить до зари худощавого зайца и водить пальцами по мшистым стволам. Ей бы выпустить стрелу в запутавшегося в лианах оленя, разодрать окончательно губы и, свистя по вечерам баллады, плясать с отцом под лихую песню тучного барда. Но дом далеко блестит болотной искрой на горизонте, а тут, в сердце ледянящего Севера, ей дали тёплую кровать и яблочный эль: куда ни глянь, везде напускное гостеприимство.

— Миледи, каждый союзник сейчас на счету. Прошу, вы должны нам помочь!

Голос у Джона Сноу — Старка — щенячьи-нежный, но дозорными ветрами превращённый в юношеский клич. Мира смеётся, а потом от обиды беспомощно плачет, и Санса Старк — Стоун — предлагает отоспаться хорошенько и отведать оленины со смородиной. Ночью ей снится болотная дымка.

В Сероводье полно илистых рек — в Винтерфелле бьёт подземный кипящий источник, но Мира всё равно хочет уйти и пропасть где-то в заросших одолень-травой берегах.

Ночью ей снится, как искрясь, падает с небес белый снег, как смеётся знакомый, но чужой и скрипящий голос, как тихонько шагает ребёнок, неопытно ступая по гололедице. В Карлхолде пахнет сосновой смолой, тёмная дымка окутывает кузницу и парит над озером серым туманом. Леди Алис исходится солнечным лучом, но её огонь не греет, только волнительно бежит по венам. Мира ей что-то хочет сказать, но теперь от слов лишь отплёвываться — разменная монетка, ничья и всякого сразу.

А на утро опять мокрый снег горячит порезанные щёки. Железом на кончике языка горчит смард разлагающихся тел, почти такой же дурманящий и липкий, как в топких чащах Перешейка. У Болтонов действительно острые ножи, шрам под нижней губой о том вспышкой режущей боли напоминает. Рид у входа в богорощу замирает на миг: опять молить богов, не зная, о чём именно.

Иногда ей хочется молить о Алис Карстарк, но она вовсе не понимает зачем.

— Миледи, вы обдумали наше предложение? Нам нужен ваш ответ, — леди Севера понимающе глядит, но на губах улыбка уже не играет. В сводах замка гуляет потерянный вой лютоволка.

«Болотная змейка», — вспоминается прозвище, что дал ей излюбленный брат. Жойен тяжело дышал ей куда-то в изгиб шеи в последнюю встречу, а теперь, испивая душистые отвары, томится гостем — заложником — в Белой Гавани.

«Болотные змейки умеют кусать, хотя их и не разглядишь среди влажных коряг», — шептала мать и вплетала в косы пламень-цвет, который теперь казался лишь блёклыми язычками по сравнению с огнём локонов Сансы.

«Но я не болотная змейка, я — львоящерица», — думает Мира и, вдыхая горечь мокрого дерева, сдавленно улыбается своим спасителям — захватчикам.

— Дом Ридов веками служил дому Старков. Но львоящеры остались в плену у зловонных Болтонов, и нам нужна помощь, как и вам. И потому я хочу, чтобы мой брат или я стали Старками — хоть кем-нибудь — и могли нести под чардревом обет своей верности.

Львоящерицы умеют укусить и оставить плоть полыхать пламенем агонии, куда более ярким, чем тусклая медь в волосах Брана. Мира Рид кивает, удаляясь, и ловит восторженно-лисий взгляд Алис Карстарк.

Уверовать (Джоффри Баратеон(/)Мирцелла Баратеон)

Семеро — это не сказки старого мейстера.

Джоффри никогда не молился. Даже в детстве. Мать в септу не ходила, не исповедовалась, связки цветов Деве не носила — почему должен был он? Отец так и вообще предпочитал и септу, и пыльный зал Малого Совета таверне или увеселительному заведению. Оставался только дядя Джейме, который просил что-то у Воина с особой покорностью, и где-то в душе (если таковая у него была) Джоффри понимал, что это всё напускное. Не за бои и не за раны слетают с губ рыцаря слова. За грехи.

Пороки страшны и язвительно-всесильны лишь сначала. Потом привыкаешь — руки, держащие арбалет, не трясутся и не болят. Капельки крови на рубашке отливают рубиновым богатством — не более. Голоса, молящие его, словно бога, в голове настойчиво не звучат, лица не снятся. Ко всему привыкаешь — на губах вино высыхает, не жжётся.

Но Джоффри всё равно не решает, что он один из Семерых.

Баратеон — это не его, и в рёбрах под алой парчой это звучит особенно звонко, отбивает пульсом где-то в висках. Мать не молится, лишь обращает к небу глаза и шепчет что-то яростно-яростно. Молочно-белая кожа светится в лучах луны серебром, а золотые волосы спадают на побледневшее лицо водопадом богатств. Дорнийское сладкое где-то на языке отдаёт пряностью; Джоффри от этого почти впадает в печаль, ночто-то удерживает.

— Они тебе его не вернут, — говорит он и смотрит по-доброму (если есть добро у него в каменном сердце), как губы матери целуют чётки.

Взгляд королевы Серсеи почти жалобен и по-сестрински заботлив. Близнеца, её кровь, забрали дикари-Старки, и где-то он там также в молитве обращается к Воину, также прикрывает глаза с изумрудными искрами и молится о своей сестре.

— Когда прочего не остаётся, приходится просить Богов, мой Джофф. Не о спасении твоего дядюшки, нет. О мести. Когда прочего не остаётся, надо уверовать.

Джоффри слабо улыбается, чувствуя, как железом стучит в его жилах бордовая кровь.

— Уверуй, — наставляет морщинистая септа, воняющая луком и свекольной мазью. От запаха хочется бежать и бежать из отвратительно-праведного пристанища Семерых. Джоффри смеётся ей в лицо. Джоффри поправляет на голове золотую корону, точно зная, что не будет поклоняться статуям.

Он не способен уверовать.

Те же слова говорит септа Её Величеству, но встречает лишь холодный взгляд изумрудного безумного огня да ухмылку на алых устах. Серсея Ланнистер соткана из сладкого, медового порока, и ни одна молитва не очистит её грязную душу.

Септа доживает свой малый век в Блошином Конце.

А потом в жизнь короля, напевая жаркие дорнийские песни и танцуя в ворохе лиловых шелков, вновь вплывает Мирцелла. Глупые южане посмели пренебречь его милой сестрицей, его медовой девой, и они поплатятся за это вязью жестоких приказов. Но это всё — рдеющее кровью будущее, пока ничего не значащее, горько-сладкое и ни капли не притягательное. Важней в тот миг леди Целла, уже не ребёнок с блестящими глазами и непослушными кудряшками, змеиным весельем кружащими вокруг лица.

Золотая львица — не лань — рдеет и протягивает изящную ручку, без перстней и драгоценных браслетов, чистую и непорочную. Кожа отливает мрамором Септы Бейлора, гладкая и испещрённая тонкими голубыми жилками. Джоффри прикладывается губами к запястью сестры и чувствует, как оставляет невинную девушку гореть минутной слабостью и порывом. Он смотрит на неё, как смотрит дядя Джейме на лик Воина.

Нет.

Как смотрит дядя Джейме на лик своей сестры.

— Вы прекрасны, Мирцелла, моя кровь, — выдыхает король принцессе куда-то в тонкие пальцы.

Мирцелла невинно опускает ресницы и смотрит из-под них зелёными глазами святой Девы.

И остаётся только уверовать.

Светозарый (Джон Сноу/Элис Карстарк)

Джон редко выходил из кузницы, и воду с хлебом ему носила Элис в глиняной посуде. Она обычно садилась рядом, ничего не говоря, и тихонечко пела. Иногда плакала, скрывая красное от слёз лицо в лисьих мехах. Вот и теперь старая дверь жалобно скрипнула. Холодный свет сальных свечей явил хрупкую фигурку его подруги с кувшином в руках.

— Я сумела раздобыть молока, — заявила леди, закрывая за собой дверь. — Корова всё же дала его. Тормунд говорит, больше из неё ничего не выдавишь, и мы пустим животинку на мясо. Я давно не ела мяса. Сигорн сам отправился на охоту, но вернулся с худощавым зайцем.

Джон увидел, как она похудела, но на робкое предложение преломить с ней пресный корж, леди лишь закачала головой.

— Ты должен набираться сил, мой король, — молвила Элис, и голос её жалобно ломался, как в день знакомства с Роббом.

Долгая Ночь выматывала всех, но на Стене безнадёжнность вечной зимы ощущалась особенно сильно. Дикие ветра, подгоняя снежные тучи, разносили болезнь и озноб, люди коченели и умирали в своих постелях. Север погрузился в неспокойный, судорожно-голодный сон — малютка-Рикон, вооружившись отсыревшим луком, стрелял по оленям в глубинах леса. Бран писал, что люд начал жевать смолу, а сам он не пил ничего, кроме горячей воды, уже больше трёх месяцев.

В Дорне впервые выпал снег.

— Всё куёшь, — то ли спросила, то ли просто заметила Элис. Она провела кончиками пальцев по чёрной от сажи резной рукоятке гончарного инструмента — другого не сыскали — и под ногтями тут же появились тёмные коёмочки. Такие у могильщиков. — Мне поговорить с Вэль?

Этого вопроса Джон боялся. Но страх теперь лишь ледянил промёрзшие души, и лорд-командующий закачал головой. Отросшие кудри рассыпались по широким плечам.

— Не надо, моя леди.

В воздухе повисло молчание. Жалобно трещали, извиваясь, язычки гаснущего огня. Элис тяжело дышала, закусив нижнюю губу.

— Ты читал предание о…

— Ниссе-Ниссе? Да.

— Тогда ты должен понимать, — она устало облокотилась о деревянный стол, чуть не упав от бессилия. Джон ринулся помогать, но леди выставила руку в жесте спокойствия. — Я ношу ребёнка, мой король.

Сноу захотелось загореться так же, как горел хворост в очаге. Ему захотелось умереть, рассыпаться на прозрачные льдинки, как упыри от валирийской стали, превратиться в пыль. Но умирать означало сдаться, а мир не должен истекать кровью лишь потому, что бастарду из Винтерфелла моментно захотелось исчезнуть.

Джон желал повелительно закричать, но получилось лишь хрипро молвить:

— Ты должна есть больше. Я прикажу сегодня же зарезать корову. Сколько месяцев?

Элис молчала, накрыв живот в защищающем жесте. В темноте кузнецы она походила на статую в крипте, безжизненно-гордую. От воспоминаний о доме в сердце жалобно заболело. Каменные стены Винтерфелла, истекающие горячими слезами подземных источников, гулкий стук лошадинных копыт, запах смолы и дымка над озером — разве можно было забыть столицу Севера? Но страдать сейчас было, что водить мечом по открытой ране, поэтому Сноу отогнал мысли, позвав по имени свою подругу.

Карстарк — именно Карстарк, а не Теннон — встряхнула древесными кудрями, нахмурилась и как-то странно взглянула сквозь засаленные стены кузнецы. В её тёмных зрачках полыхал огонь.

— Два, два месяца.

И Джона пробило на слёзы.

* * *

Светозарый должен полыхать.

Легендарный меч был создан Азор Ахаем для того, чтобы освещать и плавить вековой снег, разгонять сгуствишийся мрак. От одного лишь взгляда — интересно, твари умеют глядеть? — Иные разбегались по сторонам, вязли в мокрой земле, и даже бури не спасли бы их от смерти.

Меч Джона отливал блеском снега, но не загорался. «Метафора», — думалось королю Севера, пока он шёл, стараясь разглядеть сквозь пелену вьюги хоть что-нибудь. Или не метафора? Он слыхал о Берике Дондаррионе, может, всё-таки он избран богами?

Но на раздумья не было времени: ветер бил наотмашь по лицу, путаясь в волосах. Ноги топли в белёсой массе, они потеряли в завесе двух бойцов Ночного Дозора. Когда рог прозвучал три раза, ходоки кинулись с неистовой жестокостью на огромный отряд. Джон Сноу занёс меч над одним из упырей, и тот рассыпался. Как рассыпался и меч, так и не сумев зажечься.

Элис встречала их у ворот. Её живот заметно вырос, но объемные меха на платьях могли скрыть округлости тела. Приложив руки к груди, леди тяжело дышала, глотая морозный воздух ртом, а потом кинулась Сигорну на шею, завидив его, храмающего, подле Скорбного Эдда.

— Ранило, — проронил вождь одичалых, робко обнимая свою жену. — Повылазили твари. Светозарый-то не зажёгся.

— В нём нет тепла, — шепнула Элис достаточно громко для того, чтобы Джон её услышал. И он услышал. — Ковать-то дольше надо.

— Надо, — кивнул Сигорн. — Пойду ногу перевяжу, моя южанка.

Джон наблюдал за тем, как Сигорн, облокотившись о плечо Эдда, волочился до Замка, чертыхаясь направо и налево. Его жена шагала рядом, непременно обещая за него помолиться и рассказывая о новых прибытиях из Простора — родня Маргери Тирелл оказалась сочувствующей и щедрой, теперь на Стене будет лук и сыр, а в северные города уже отправили повозки с хлебом, маслом и какое-какими травами. Джон слышал слова, но их смысл доходил до сознания с опозданием. Все мысли были о Элис. И о Светозаром.

* * *

Она навестила его глубокой ночью на третий день. Снежные шторма всё усиливались, сметая на своём пути деревья, занося убогие лачуги одичалых, а ветра штурмовали стены Чёрного Замка, нещадно точа камень. Вьюга беснилась и исходилась вьющимя львоящером, как на гербе у Ридов.

— Слыхал о Дорне? Их лишь капельку снегом припорошило, — Элис пришла с едой и, кажется, хорошими новостями. На алых губах играла девичье-радостная улыбка, а на щеках — здоровый румянец. Значит, указания о том, что леди Карстарк должна сытно есть и крепко спать, всё-таки, выполняли. — Они нам послали фруктов и мяса, а ещё вина! Вечность не ела фруктов! Там и апельсины есть. Вот, я принесла. Я ещё распорядилась часть отправить в Винтерфелл, там знают, что делать. Братец-то твой хороший лорд!

Джон улыбнулся, но усталость и страх в глазах всё же выдали его. Элис вздохнула, отряхивая свою шубу от прилипшего снега и подошла к огню. Отблески пламени заплясали на её остром личике.

— Светозарый надо непрерывно ковать, день и ночь, — Джон выдохнул заклубившийся воздух. Струйки пота, стекая по его красивому лицу, блестели золотом и, казалось, открывали его огненную сущность. А, может, это просто домыслы. — Азор Ахай спал по пять часов в день. Точнее, в ночь. А два — сражался на деревянных мечах со своими братьями по оружию. Я в детстве читал, или мне Нэн рассказывала.

— Я помню Нэн, — грусто хмыкнула Элис. Она предвинула тарелку с нарезанным апельсином к своему другу, положила свою руку на его широкое плечо. — Она мне рассказала про Алиссану Блэквуд и Кригана Старка. Сказала, мы с Роббом на них похожи. Иногда мне не верится, что он умер.

Джон поцеловал её в висок, губы невесомо коснулись бледной кожи. Она пылала.

— У тебя жар! — опешив, прикрикнул Сноу.

Засахаренный апельсин переливался забытыми цветами лета, от него пахло роскошью и богатством. На Стене забыли, как сладостный сон, что такое лакомство и приторное послевкусие на губах, а теперь — вот, пожалуйста, подарок от родни нового короля. Короли-то всё сменялись, как надушенные девчонки в пляске, проливали кровь зазря и короновали себя пеплом да обломками костей.

— Это огонь, мой король, — прохрипела Элис. — Он согреет и меня, и ребёнка. Хотела бы я быть сродне той жрицы, что нас с моим суженным поженила. Видать, моё дитя — тоже её проделки.

Джон понял, о чём она, но ничего не сказал. Просто обнял за плечи, чуть покачиваясь в такт летящим из очага искрам. Леди Карстарк не могла понести ребёнка полгода, за это время успели смениться правители, появиться драконы, поменяв своего хозяина. Тогда Элис решила, что первый ребёнок, как в стародавние времена, должен быть от лорда. Джон Сноу не был лордом, а был королём, но за неимением другого Элис возлегла с ним. Это не было актом любви — скорее, милосердия с солоноватой примесью долга. И они зачали.

— Ты должна поспать. Ребёнку нужна твоя сила, — Джон не хотел смотреть ей в глаза. Как в их одну-единственную ночь, взгляды не пересекались. Легче потом было сказать, что это всё — дурной сон. — Ты выбрала имя?

— Одичалых называют лишь через два года. Но мой сын — не одичалый. Его имя будет Робб, в честь величайшего и единственного короля Севера.

— А я? — Джон попытался пошутить, но поперхнулся сочной долькой. Его подруга радостно засмеялась при виде стекающего по губам нектара. — Я не король? — пробурчал он с набитым ртом.

— Разве короли так едят? — и они оба засмеялись, обнимая друг друга.

* * *

Мёртвые штурмовали старые ворота Чёрного Замка. На этот раз рог звучал приглушённо и молитвенно, как септонская песня на День Вознесения Семерых. Джону казалось, что он спит, что за дверьми ничего, кроме могильной вьюги вперемешку с темнотой.

В его кузницу ворвался Тормунд, тяжело дыша и крепко держа за предплечье златокосую Вэль.

— На! — крикнул он, вталкивая одичалую в закопчённую лачугу. — Мы больше своими жертвовать зазря не будем! Сделай то, что должен! И дело с концом!

Вэль стояла в угрюмо-чернеющих мехах, но в ней не было ни страха, ни колебаний. Она шагнула навстречу Джону, гордо глядя ему в голубые глаза.

— В детстве я хотела быть Избранным Принцем. Но это ты. Тормунд мне сказал, я не боюсь, Сноу.

Джон полоснул её по плечу.

— Без жертв обойдёмся, — хмыкнул он, а Вэль впилась ему в губы, взъерошив отросшие кудри.

Меч заблестел и нагрелся, когда багряная кровь омыла его лезвие жгучей волной. А потом разлетелся на хрустальные кусочки, когда он убил трёх ходоков. Иные были откинуты, запасы истощались, люди гибли, истекая холодной кровью.

Была зима. И длилась она вечно.

* * *

— Южане-то нам людей прислали, — буркнул Тормунд, не желая признавать за Ланнистерской армией хоть какие-нибудь заслуги. — Новая королева постаралась.

— А кто сейчас королева? — Манс помешивал деревянной ложкой похлёбку. Стук раздавался глухой, и Скорбный Эдд поморщился. Небось, просто завидовал — рядом с одичалым на жирной салфетке лежали дольки последнего апельсина в сахаре. Вообще-то их оставалось пять, но прочие отдали Элис. — Маргери Тирелл?

— Не-е-е, — протянул Тормунд. Склонившись над деревянным столом, он потянулся к Мансу, накрывая своим телом отсыревшие доски. «Прямо как Робб и Теон, когда шушукались обо мне», — подумалось Джону. Он хмыкнул. — Эта, королевская-то дочь. Та, которой Селии дитя. Братиной Подстилки.

— Серсеи, может?

Все взглянули на Элис. Своего сына она уже покормила и теперь сидела, поедая овсянку с сочными кусочками фруктов вежду комочками. Она рассмеялась, тихо молвив:

— А ещё говорят, что женщины — сплетницы.

— Моя южанка и не про такое вам рассказнёт, если её послушать, — рассмеялся магнар Теннон. Это заставило колкие слова, готовые слететь с языка Тормунда, остановиться в районе глотки. — Мож, толкнёшь им о своём ухажёре, что с твоим кузеном на сене…

— Хватит! — в ужасе вскрикнул Эдд, и Джон не сдержался — захохотал, ударив ладонью по столу. Манс скривился в ухмылке, утирая подбородок от нектара.

— Правда, хватит, — Элис хитро блеснула глазами, а потом коснулась кончиком тонкого пальца носика сына. — Нечего Роббу слушать ваши непотребства. А, Робб? Не хочешь слушать непотребства?

— А что твой меч, Сноу? — Тормунд отвлёкся от разглядывания кудрей на голове новорождённого. — Всё куёшь?

— Чуть-чуть осталось, братья.

— А Вэль-то… — Сигорн подал свой низкий голос, заставив весёлую беседу прерваться. — Как ты без Вэль?

Как он без Вэль? Как все одичалые, раз уж на то пошло, без Вэль? Погибла во время вылазки с замёрзшей ухмылкой на синих губах. Её тело сожгли в сухом хворосте, что так сложно было раздобыть в промокшем насквозь от бесконечного снега Чёрном Замке. Огонь ещё долго полыхал над окоченевшем лесом, откуда бежали олени, дикие коты и прочая животинка. Густоватую дымку можно было поймать взглядом и сейчас.

Джон почему-то улыбнулся. Легкая рука Элис легла ему на плечо.

Вэль — не Нисса-Нисса. А Светозарый должен полыхать. Теперь уже точно. И он не ошибётся вновь.

* * *

Солдаты Ланнистеров тряслись от холода, непривыкшие к свереному ознобу. Под их безразличными глазами залегли глубокие тени — от ощущения подступающей смерти сложно было заснуть в неуютных, промёрзших кельях. От каменных стен, застиланных отсыревшей соломой, исходила снежная стынь; дозорные и привыкли, а этим-то ребятам… Может, им было и плевать, они ж на смерть и в омут с головой. Холод — это меньшее.

Но в кузнице было тепло, даже жарко; ворот пристающей к шее рубашки пришлось оттянуть. Пятна пота на ткани стали до того привычными, что Джон удивлялся, видя чистую одежду. Пугливая помошница, дочь какого-то стюарта с горчившей фамилией на кончике языка, подшивала ему рукава раз в неделю и стирала в меловой воде все «наряды». Руки у неё тряслись.

Элис на этот раз не постучалась. Просто вошла, скрипнув дверью. В руках у неё привычно лежал кувшин с горячим бульоном, а на глиняной сколотой тарелке — гренки с остатками лука и картошки. Джону отдавали всё лучшее, а он всё подводил и подводил их раз за разом.

Элис взяла под своё крыло всех шлюх из Кротового Городка. Тридцать женщин, что когда-то ублажали дозорных, теперь перебивались боги знают чем, тоскали на своих спинах бочки с водой, штопали и шили без остановки. Их тут никто не трогал. По прибытию солдатов с Западных Земель провизия быстро кончалась, но её хватило бы и на девчонок из публичной лачуги — назвать это место домом язык не поворачивался. Да только те качали головами, пербиваясь остатками и жилистым мясом, страдая наравне со всеми солдатами.

— Мелари умерла, — тихо сказала Элис. Джон только сейчас заметил, что на её светлых ресницах блестят слёзы. — Подхватила какую хворь. Она в жар сидела с прочими и залечивала раны нашим мальчикам. А потом раз — прикрыла глаза и словно заснула. Мы бы и не заметили, что с ней что-то неладное, если б не кровь из носа.

— Откуда она была? — Джон скорбно опустил взгляд вниз. Даже крысы не смели ползать по бревенчатому полу; видать, передохли от студня.

— Сигард. Говорили, она с сыночком Джейсона Маллистера якшалась, но понесла и пришлось бежать с глаз господ долой.

— Её дитя в Кротовом Городке?

— Нет, — Джон выдохнул, чувствуя облегчение. Он хорошо помнил полногрудую Мелари с волосами цвета соломы. Она ему улыбалась. — Слава богам, нет. Она отдала малютку Йорену, когда тот ехал в Королевскую Гавань.

— Хорошо, — Сноу слабо улыбнулся и сел на скамейку, устиланную истёртыми мехами. Похлопал ладонью по месту рядом с собой. — Скажи мне, как там Робб.

Элис, кажется, была рада сменить тему. Она уселась, устроилась в согревающих объятьях Джона и принялась кормить его с ложечки. Тот чуть не давился от смеха.

— Он ест так же неаккуратно, как ты, — Карстарк хмыкнула, когда ручеёк бульона заструился у уголка рта Джона. — И ест-то как много! Я не поспеваю за ним.

— Это ты про меня или своего сына?

Элис не засмеялась и резко стала серьёзной. Сноу подумалось, что серьёзность ей к лицу, но страх скрежетал где-то под рёбрами.

— Нашего сына, — Карстарк коснулась губами его щеки, и Джону хотелось разлететься на осколки льда из-за бархатной нежности в груди. — Не ошибись впредь, мой король.

* * *

Ходоки вновь были тут. Зима пришла по их души, но малая часть армии Ланнистеров радовалась тому, что всё наконец кончено. Эта была последняя битва, Джон это в костях чувствовал. И меч был готов.

Элис влетела в тёмную комнату, захлопнув дверь с противным глухим треском. В её глазах было столько решимости, что дыхание заклокотало где-то в глотке, сводя её плачевным спазмом. Она пересекла комнату, скидывая ненужные меха и одежды и предстала перед своим королём в платье цвета листков чардрева. В кроваво-алом.

— Ты должен сделать это, Джон. Ради нас всех. И ради нашего сына, — Элис откинула кудри с лица, обнажая шею с пульсирующей венкой, вздымающуюся от волнения грудь. — Не тяни.

— Я люблю тебя, — Сноу провёл холодными пальцами по щеке Элис, а та порывисто коснулась своими губами его. — Но разве ты не боишься?

— Боюсь? — на алых от отблесков пламени губах заиграла печальная улыбка. — Нет, я не боюсь. Я была рождена для этого.

Джон подумал, что не было момента хрустальнее и огненней, чем тот, что он щедро делил с Элис. Воздух вокруг жарко сжимал лёгкие, не давая вздохнуть. На кончике языка осела горкость сырого дерева и железа — хотелось почувствовать всё в этом мире в один краткий миг.

Может, он и чувствовал.

Элис кивнула.

Джон всадил ей меч прямо в сердце, между рёбер. Крик агонии резко пронзил умиротворённое потрескивание пламени и шёпот по ту сторону деревянной двери. Руки Элис похолодели, напрасно цепляясь за сверкающую из-за пота шею Джона, а из уголка рта хлынула бордовая кровь.

Хотелось умереть.

Но в глазах Элис играл маняще-блистательный огонь, согревающий и горячий. На последок она кротко согнула губы в улыбке.

Хотелось умереть, но Король выбрал жить. Его Королева так хотела бы.

Когда прочие ворвались в мастерскую, то увидели в руках Джона Сноу умертвлённое тело одичалой леди с блистательным мечом прямо в сердце.

Светозарый наконец полыхал.

Вой лютоволка (Санса Старк)

В Винтерфелле зимой идёт белый снег, оседает пушком на серых камнях и мешает утром идти в септу; весело хрустит под сапогами. В Винтерфелле пахнет еловой смолой и дымом каменных кузниц, дышать в нём легко и порывисто-просто. В Винтерфелле звонкий лязг железа вторит плеску воды у мельницы. В Винтерфелле не страшно, наоборот, спокойно-спокойно, даже кошмары не снятся. В Винтерфелле бегают лютоволки.

И Санса теряется, когда северный ветер бьётся о сожжённые стены, завывает непростительно-чужеродно, словно предупреждает. Кресты для свежевания разбухли от мокрого снега, и зловония гнилого мяса почти не проникают в лёгкие. Да вот только одного «почти» недостаточно.

— Рады вас видеть, леди Старк.

Лицо Русе Болтона огрубело и сделалось жёстче некуда, даже тонкие губы едва шевелились, когда он говорил. Острые скулы приковывали взгляд не меньше ледяных глаз, совсем-совсем пустых и чёрствых. Где-то на задворках памяти Санса вспоминает, как холодно глядел Русе на её мать, как оставлял на её молочной коже бесчувственные поцелуи во время долгих пиров.

Надо бы бежать отсюда куда подальше, но Санса не бежит. Смотрит устало, но вежливо и приветливо, даже говорит что-то в ответ, интересуясь здоровьем нового Хранителя Севера. Ей бы сейчас всадить острое лезвие ножа Болтону куда-то в широкую грудь, но получается только испросить, не перенесли ли хозяева старую септу. Нет, не перенесли.

Русе знакомит её со своим старшим — единственным — сыном, и в голубых глазах Рамси жестокий ледяной нрав. Он ухмыляется, целуя руку в кожаной перчатке. Санса ничего не чувствует кроме страха от близости тонких губ.

В Винтерфелле теперь пахнет сожжённым деревом и кровью родных ей людей. Аромат сосновой хвои не перебьёт зловоние мокрой собачьей шерсти, уже ничто не перебьёт. Даже время.

Поначалу Санса силится улыбаться, любезничать, танцевать с рыхлым Рамси, но получается у неё с каждым днём всё хуже. Статуи в тёплых криптах смотрят зло и разочарованно; даже тётушка Лианна, что разожгла войну во всех Семи Королевствах, укоризненно глядит свысока. Санса касается кончиками пальцев шероховатых валунов, в горле все саднит и сводит судорогой рыданий. Оказалось, всё самое худшее ещё впереди, и наплясаться с призраками леди Старк ещё успела.

Особенно, когда стала леди Болтон.

Головы каменным волкам у ворот отрубили, а каждую ночь Сансе кажется, что под её окнами воет Серый Ветер. Кровать под ней скрипит, исходится; крик агонии повисает в разгорячённом воздухе, но лютоволк все воет и воет, никак не хочет угомониться и прекратить. Когда гулкая поступь Рамси растворяется в резных сводах замка, Санса, захлёбываясь, плачет, заглушая своими рыданьями одинокую песню своей милой Леди.

«Предательница», — шипят сквозные ветра, забиваясь в её холодную келью. «Предательница, болтоновская шлюха. А Арья бы себя заморила голодом или кинулась бы со скалы, а в твоем чреве скоро прорастёт семя предателя».

Она больше не хочет детей; леди Старк подносит к разодранным в кровь коленкам тряпку, смоченную смородиновым расствором. Щипит, ссадины гноятся и нарывают. Слёз больше нет — высохли: в её дверь, скуля, делает подкоп Нимерия.

По ночам Санса слышит вой лютоволка: она знает, что зима придёт по душу каждого Болтона. Ноги топнут в снегу, щёки царапают льдинки; девушка встаёт на колени, чувствуя острый холод в ногах. «Старые боги, дайте мне знак, что мне есть за что бороться». В воздухе тлеет запах волчьей шерсти, Лето касается своей мохнатой лапой её руки; поворачиваясь, Санса никого не видит.

Толстая Уолда любит посидеть после полдника и повязать, она приглашает падчерецу к огню, рассказывает побасёнки из детства или сказки. Сансе тошно, ей хочется заорать так, чтоб и в Дорне её услышали: её дом всё ещё принадлежит ей, Север ещё поднимется с колен, их враги ещё возмолятся о пощаде. Она не любит общество дурной Уолды, холодного Русе или насмешливо-жестокого Рамси — теперь древние божества стали ей советниками и друзьями. И лютоволки.

Санса идёт к богороще; снег, покрытый белёсым пеплом, всё ещё хрустит под сапогами. Она не молится старым богам, больше нет. Старые боги дали ей знак, они тоже верят и надеятся. Санса поджимает губы, угрюмо смотрит на алеющие листья сердце-дерева и тяжело дышит. Обещает себе бороться до конца, даже если от боли не сможет ходить и проваляется в постеле всю свою жизнь, как Бран. Лохматик одобрительно склоняет одноухую голову влево.

Рамси запрещает жене посещать септу, он держит её в закопченном замке, касаясь сальными пальцами рыжих волос. Леди Старк сглатывает, ощущая кожей похотливый взгляд на своей спине — она знает, что будет ночью. Но среди сугробов её никто не найдёт — снег умеет хранить своих невест. Шажочки Призрака ведут в богорощу, он смотрит на неё и не лает.

Кошмары уходят, они не мучают её, даже после частых визитов Рамси. Мерзкий ублюдок спрашивает, откуда у супруги кора под ногтями, он же запрещал-запрещал-запрещал. Его сальные жидкие волосы щекочут лицо, и Санса смеётся, задыхается хохотом, царапает оголённую спину мужа и ничего кроме своего безумия и рванного дыхания не слышит. В воздухе всё ещё витает запах морозной шерсти.

Свет Запада (Аддам Марбранд/Серсея Ланнитсер/Джейме Ланнистер)

Солнце на Утёсе Кастерли было беспощадно-жарким, оно золотило мокрый песок и плясало в оседающих соринках. Глаза слепило, во рту из-за нестерпимой жары пересыхало: Аддам оттянул ворот рубашки, стараясь хоть на долю секунды почувствовать морской бриз.

Лазурные волны сверкали, переливаясь бирюзовыми искрами. Кружева на ночном платье Серсеи обмокли и тянули вниз; девушка согнулась, наклонившись над ласковыми волнами. Провела кончиками пальцев по пенному гребешку, радостно засмеялась, словно поймала в ладошку жемчужину, и закружилась. Брызги ударили Аддаму в лицо, и он поморщился.

— Я краба схватила! — взвизгнула Серсея, подобрав свободной рукой белёсые юбки. Колокольчики на её платье зазвенели, вторя заливистому смеху. — Глядите, краб! Ножкой побольше двигает!

Она побежала к друзьям, путаясь в буйных волнах; знойно-утренние лучи солнца плясали в золотых локонах. Дыхание у Аддама перехватило, словно бы лёгкие резко наполнил летний пронзительный жар, и он на миг замер, пытаясь втянуть солёный воздух. Серсея села рядом, весело протянув краба с ало-бордовым панцирем, и довольно хмыкнула. Она была так удивительно-красива, когда была счастлива, что Аддам боялся, что она растопит всё вокруг, даже вековые камни Утёса Кастерли. Он сглотнул — в глотке ссаднило, хотелось выпить.

— Ну? — Серсея испытующе закусила пухлую губу и вскинула брови. Уста налились кровью, на щеках играл манящий румянец. — Что, зверушки испугались?

Джейме, который до этого, как хмельной, разглядывал капли морской воды в локонах сестры, встряхнул головой и выставил ладони вперёд. В его прищуренных глазах всё ещё разливалось пьяное наваждение.

— Красивый, — сладко протянул он, облизав пересохшие губы. Аддаму всё это казалось неправильным, но от запаха водорослей и цветочного парфюма Серсеи голова шла кругом. Как и от неё самой. — Попросим отца сменить льва крабом на стяге, а? Он нас пошлёт.

— Тебя не пошлёт, — Аддам вдруг решил, что невежливо так игнорировать беседу, особенно, когда беседуют будущие сюзерены. — Ты же его любимый сынок.

Солнце томило, Марбранду казалось, что в лучах расстворился вересковый мёд; не просто же так он бродил в кудрях Серсеи. Аддам позволил себе непозволительное: он схватил друга за щёку и потрепал, как ребёнка. Песок под рукой, на которую он опирался, заскрипел и расцарапал ладонь — Серсея закинула голову и гулко расхохоталась: в тот миг она совсем не походила на леди.

— Прикажу обрубить тебе руки, придурок, — Джейме зло хмыкнул, растирая щёку. — Мой отец согласится, верно?

Одна из прибойных волн коснулась вытянутых ног Аддама, он вздрогнул, и его весёлый настрой пропал. Тёплая вода ласкала, как нежные руки любовницы, в груди разливалось горячее беспокойство, возбуждение и предвкушение. Он не знал почему: вечерний пир был ещё далеко, все тренировки отменили, а день обещал быть ленивым и тягучим, как карамель на ярмарке. Только холод мраморной кожи Серсеи, когда она тронула его руку, заставил вернуться с небес на землю. Хотя песочный пляж у скалистого берега сильно походил на небосклон: здесь было своё солнце, чей свет озарял весь Запад.

— Ты перегрелся что ли? — Серсея тряхнула локонами, они шёлком легли на точёные плечи. — Джейме, следил бы за своим другом! Пойдём, тебе надо в замок. Прикажу Майре приготовить лимонад.

Она поднялась: кружевное платье липло к телу, наверное, было жутко неприятно. Джейме взял сестру под руку, помогая не споткнуться о острые камни, не расцарапать ступни о редкие кусты можжевельника. Аддам плёлся за ними, отряхивая по пути песок, и ему как никогда казалось, что вовсе не свет солнца его слепил. А Серсея.

* * *

Весь день Аддам винил в своём хмельном настрое зной: все валилось из рук, слова словно пролетали мимо ушей, голова кружилась, словно он танцевал, не останавливаясь. Дело не могло быть в Серсее, точно нет, он ведь был влюблён в неё и раньше, почти с раннего детства. Они играли вместе: юная госпожа Ланнистер, будучи очень бойкой девчонкой, колотила его деревянным мечом, а на кроткий поцелуй в скулу влепила такую пощёчину, что у него последний молочный зуб вылетел. Аддаму она казалась почти равной: с фрейлинами Серсея не водилась, с удовольствием каталась на лошадях и залезала на деревья. Потом он уехал на пару лет к отцу и умирающей матери, а когда вернулся, оказалось, что «бесноватая очаровашка» выросла в удивительно прекрасную леди Ланнистер с лентами в кудрях и изумрудным блеском в манящих глазах. И вела она себя соответствующе.

По возвращению Аддам оказывал ей знаки внимания, дарил связки цветов, кружевные платки и подвески, но она словно бы этого не замечала. Видимо, привыкла. Как в Дорне привыкают к злому раскалённому солнцу.

Стяг Марбрандов развивался на вечернем ветру, который, увы, не нёс прохлады. Рядом виднелось знамя с двумя башнями: Дженна Фрей и её скуповатый муж приехали навестить Утёс. Затем алели рыбки Талли; по непонятной Аддаму и Джейме причине Лиза со своими септой, отцом и младшим братом решили нанести визит. Музыканты затрубили, гости начали расцеловываться; Аддам легонько вздрогнул, когда пришёл его черёд пожимать руку лорду Тайвину. Будто бы они не сидели за одним столом за завтраком.

Серсея и Джейме встречали прибывших уже в зале — он не видел их с утренней прогулки. Пытался найти и предложить выехать в лес, но нигде не отыскал. Служанки говорили, что близнецы чем-то заняты и просили их не беспокоить. Аддам промаялся, не зная чем себя занять, а в итоге задремал на скамейке, чуть не опоздав с приготовлениями к пиру. Волосы пришлось расчёсывать на бегу.

Процессия лениво двигалась, Аддам плёлся за лордом Тайвином и пытался выискать на небе хоть одну звезду. Ночной жар выматывал, он был сухим и густым, как заморская пряность, что так любили придворные дамы. Суфле, кажется. В голове всё жужжало, в лёгкие набился запах горячего камня и многоголосого хора женских ароматов.

Мысли у него были тёмные, они словно прятались в тени, не желая явить свою сущность. Тяжёлая поступь собственных сапогов отдавалась эхом; Аддам твёрдо решил, что сегодня надо было напиться до чёртиков и пофлиртовать с симпатичной девчонкой Леффорд, что строила ему глазки.

Но все его планы сорвались, когда из-за широкой спины лорда Тайвина показалась Серсея. У этой, торжественно-празднечной Серсеи, не было ничего общего с утренней: золотые кудри идеально вились в высокой причёске, ни один лишний волосок не выбивался, на малиновых губах застыла приветствующая, заученная улыбка, а тёмно-зелёный бархат платья оттенял изумруды внимательных глаз. Томно здороваясь, она легонько касалась рукой мраморной шеи, от холода водила точёными плечами, и тёплый свет факелов играл тенями у неё на ключицах. Когда пришла очередь Аддама целовать ей руку, он на миг застыл, не зная, что делать.

А когда коснулся губами пальцев, понял, что Серсея чуть дрожит. То ли от холода, то ли ещё от чего — он не знал. Аддам поднял взгляд на лицо подруги, и, о боги, в её прекрасных глазах притаилась безумная, режущая боль, а улыбка готова была сползти. Марбранд мысленно отругал себя за то, что находил печальную Серсею красивее весёлой.

— Рада видеть тебя, Аддам, — лучезарно сказала она и присела в реверансе. В спину ему толкнулся наследник Браксов, и пришлось пройти в зал.

Почётное место рядом с Джейме было вполне себе сносным: был виден и зал, и гости. Девчонка Леффордов всё продолжала строить глазки, взмахивая белёсыми ресницами, и Аддама воротило, хотя к вину он пока не притронулся. Джейме тоже на удивление притих, разглядывая прибывших взглядом потерянного ребёнка. Серсея сидела по другую сторону стола и вела оживлённую, но явно натянутую беседу с Мириллой Престер.

Когда заиграла торжественная мелодия, Джейме поднялся с места так резко, что стул позади него сильно качнулся. Он был хмур и угрюм, но всё же учитво предложил леди Талли поплясать и повёл её в центр зала. Видимо, Джейме ослеп: девчонка была мила на свой лад, но болтлива и глупа до безобразия.

А что до Серсеи… Взглянув на неё, у Аддама в груди всё свело, словно холодный штормовой ветер начал с силой биться о рёбра. Она никогда не была так уязвима, так несчастная, так одинока, как в тот миг: приложив дрожащие пальцы к груди, леди тщетно пыталась усмирить сбившееся дыхание, и если бы кто-то посмотрел на неё в тот миг, то, наверное, почуял неладное. Но Аддам был слишком влюблён для этого.

Он, словно во сне, поднялся, обошёл весь стол, больно ударившись о косяк, и протянул руку Серсее. Ещё не все пары высторились в ряд, и было время всё исправить. Или испортить.

Серсея даже не колебалась. Она смотрела ему прямо в глаза, выдавливала из себя улыбку, и вся её нестерпимая, режущая боль отдавалась в тонких дрожащих пальчиках, вложенных в его широкую ладонь. Поначалу они кружили молча: у Аддама не было воздуха, чтобы говорить. Аромат пряностей и корицы, нового парфюма Серсеи, набивался в лёгкие, дурманил мысли; хмель звенящих серёжек с изумрудами, вздымающаяся от волнения грудь — Марбранду казалось, что его подруга резко перестала быть девушкой, и теперь перед ним стояло небесное божество. Один из золотых локонов всё же выбился, он спадал Серсее на скулу.

— Ты так красива, — Аддам выдохнул, его медные волосы колыхались, пока они плыли в быстром танце. — Будто бы королева.

Серсея надменно улыбнулась: на её устах застыла приторность вина и вся горечь судьбы, вся ужасная злоба и невыносимая, смертельная боль. Аддам вдруг понял, что не будет больше прогулок по пляжу, скачек наперегонки, шуток над глупышками-фрейлинами, редких откровений. Серсея не очень-то часто раскрывала себя по-настоящему, ему просто везло оказываться рядом с Джейме в тот момент — улыбки и смех не принадлежали ему. Вся его влюблённость превратилась в любовь в тот самый миг, когда всякая надежда на взаимность испарилась.

— Отец не оставляет попыток претворить это в жизнь. Желает выдать меня за принца, который ещё и имя-то моё выговорить не может, — Аддам знал, что никому не скажет об этом разговоре. И знал, что Серсея это тоже знает. — Интересно, я буду ему на ночь сказки читать?

— Ты можешь выйти за меня, — слова вырвались сами, но он был счастлив, что признался. Серсея горько на него посмотрела, сердце в её груди трепыхалось, он чувствовал. — Ты, подобно солнцу, озаряешь мою жизнь!

Ответ был известен наперёд, леди Ланнистер нахмурила свои угловатые бровки, а потом извиняюще чмокнула его в щёку, словно ей было жаль. Но солнце не жалеет, что сжигает посевы — оно просто горит, и всё.

— Меня теперь кличат, значит, — леди Талли с её братом прошли так близко, что лазуритовый шёлк платья задел плечо Аддама. Серсея сглотнула, в груди у неё, навереное, беснилась буря. Она презрительно продолжила, — ярким солнцем Утёса!

— Разве это плохо? — мелодия почти кончилась, последние ноты гремели у сводов.

— Видишь ли, — Серсея гордо осмотрела пархающую Лизу, а потом впилась взглядом в его глаза. Аддам вздрогнул. — У солнца не спрашивают, хочет ли оно гореть. Оно просто озаряет всё вокруг, и это его доля, как доля крестьянина — пахать землю. И я слышала, как меня теперь зовёт люд от Винтерфелла до Копья. Знаешь как?

Они замерли посреди зала, и Аддам был готов поклясться: если бы все факела сдул порыв морского ветра, если бы луна на небе перестала сиять, замок бы наполнил блеск Серсеи. Она засмеялась, сжав его руку:

— Свет Запада.

Семья (Джон Сноу/Арья Старк/Джендри)

Когда Арья была ещё маленькой девочкой, Родерик Кассель подарил ей деревянного дракона. Алая краска с него быстро сползла, а древесина разбухла от постоянных северных дождей, но Арья всё равно бегала с ним между тележек и притворялась Висеньей-Воительницей.

Потом Арья выросла: старые игрушки служили дровами в болтоновском Винтерфелле, и её скоморошного дракончика наверняка сожгли в одном из костров. Но зачем Арье эта потешная вещица, когда у неё есть три — не один — настоящих, извергающих пламя дракона?

Холодный ветер наотмашь ударил по лицу, принеся солёный запах морского шторма. Небесные боги гремели своими доспехами, праздновали победу за победой: звенели кубками, заливисто хохотали и распевали пьяные баллады, сверкая копьями-молниями. Крупный дождь барабанил по шлему, и в ушах гулко отдавалось эхо, но хоть осевшая пыль смылась с сапог. И на том спасибо. Джон передёрнул плечами, от сырости в груди клокотал кашель: что только Арья находила в этой мерзкой погоде?

Рейегаль гортанно зарычал, сгорбившись — Джон качнулся у него на спине и чуть не свалился наземь. Только ещё не хватало измарать новый плащ в дорожной грязи! Предстать перед Арьей и Джендри в обносках — что может быть унизительней? Пожалуй, если они не выйдут его встречать.

Но Рейегаль вопил не просто так: видно, почуял родича. Вряд ли это была Сиф; она только выходила яйца и теперь днями и ночами грелась в Логове, так что, вероятно, истошный позыв предназначался Харрену, которого когда-то именовали Дрогоном.

Если Королевская Гавань и воняла, то сейчас об этом сказать было нельзя: в воздухе тлел аромат сожжённой травы и морского ветра. Джон вскинул голову, пытаясь разглядеть между облаков чернеющую чешую дракона, но видел лишь грозовые молнии да отвесные скалы. Он аккуратно слез со спины Рейегаля и расправил на себе одежду, жадно глотая свежий воздух, пока зловония столицы не наполнили его лёгкие до отказа. Потом привалился к мокрому валуну и принялся ждать.

Арья Старк — расстрёпанная девчонка, с которой он рос, теперь была королевой. Королевой! Она смеялась и говорила, что её детские мечты осуществились и она стала Висеньей-Воительницей, но для Джона навсегда осталась сестрой. Тёмной сестрой.

И недавно стала ещё и женой.

Джон мог любить Арью по-разному: как страстную жену, как ненасытную любовницу, как добрую сестру или жестокого бойца. Он отдавал ей все свои чувства без остатка, а получал в ответ только похоть: это не было честным обменом. А Джендри, Джендри-бастард, Джендри-бедняк, Джендри-король, обладал Арьей всей до конца, а она обладала им.

Арья не была Висеньей-Воительницей. Она была Эйегоном-Завоевателем. Висеньей был Джон.

Глухо захлопали крылья; звук пронзил беснящийся воздух, как стрела пронзает тело солдата. Джон снял шлем, чтоб виски не сдавливало, и отряхнул дублет ещё раз. То, что недавно казалось тёмной точкой стало огромным, изрыгающим звон и рык драконом. На его спине сидели двое. Разумеется, куда же Арья без Джендри!

Песок взмыл, можжевеловые кусты согнулись и по воде пошла лёгкая рябь: Арья Старк, весело махая рукой, спрыгнула со своего Харрена и радостно закричала что-то. Ветер подхватил её слова и кинул в другую сторону, обратно в скалы: Джон нахмурился и подозвал её рукой.

— Отлично выглядишь, — рассмеялась Арья, поцеловав мужа в щёку. — Смотрю, дорнийское солнце тебе пошло на пользу! Ну, не будь таким угрюмым, Джон! У меня для тебя отличные новости!

Джендри тоже спешился, но к семье не спешил. Он кивнул и принялся начищать свой молот, а сам, химера, небось подслушивал.

— Ну? — поинтересовался Джон, положив руку жене на плечо. — Какие новости?

— Мы восстановили почти все дороги! — она радостно хлопнула в ладоши. — Бедняков и бездомных по пальцам пересчитать — все заняты делом. Потом канализация, сады — и всё! Готово! Столица вновь расцветёт.

К носу сапога прилипла водоросль, её, видать, отнесло прибоем. Зелёная, как раздавленная лягушка, она никак не хотела остать от кожи, и Джон плюнул на это гиблое дело, заинтересовавшись мокрым камешком у когтей Рейегаля. Арья, не получив заслуженных оваций, капризно нахмурилась. И это она-то так любила бойни и звон оружия.

— Это и твои королевства тоже! — Арья топнула ногой. — Может, проявишь хоть капельку внимания?

— Я очень внимателен, просто устал. Ты же знаешь, что мир — не моё ремесло! — Джон всплеснул руками. Удивительно, как они могли ссориться так быстро, едва начав разговор. Вдали зазвенел колокол.

— Ну, вот, опоздали на мессу! — Арья крикнула что-то Джендри на низком валирийском. Уотерс — Джон отказывался звать его Баратеоном — пытался хоть как-то отучиться от говорка сальных улиц, получить какое-нибудь образование. Потом королева порывисто развернулась, отдёрнув мужа за рукав. — А я-то думала, что ты будешь внимательней к таким вещам! Тогда даже не злись, когда я не посоветуюсь, назвав нашего сына на моё усмотрение.

Перезвон колоколов напоминал свадебную песню нимф. Гулкая мелодия перекликалась с плеском пенистых волн, в голове раньше гудело, а теперь стало тихо-тихо. И спокойно.

В небе прогремела молния.

— Ты… — в горле пересохло, голос сорвался на хрип. Арью это повеселило, она довольно хмыкнула. — Меня не было целый месяц… Уверена, что?..

— Полностью! — она рассмеялась, сжав ладонь Джона в своей. Кожа у неё была мазолистая и вся в царапинах. — Значит, сына назовём всё-таки вместе. И нам есть в честь кого, — Арья коснулась отросших кудрей мужа, и он вздрогнул от неожиданной близости. — А дочь будет Гейель — это точно! Гейель Таргариен, какая-то там своегоимени, да?

— Так это двойня? Всеотец, Джендри знает?!

Хохот у Арьи был скрипящий, как лязг ржавой кочерги, она чуть качнулась вперёд и впечаталась потрескавшимися губами в обветренную кожу щеки. Джон лучезарно улыбнулся; и столица, и Дорнийский Договор, и письма Сансы — всё потеряло смысл в тот миг.

— Знает, и он рад. Мы же семья, да? Я — Эйегон Завоеватель, а вы — мои ревнивые жёнушки, а?

Семья. Странное слово, но оно казалось таким правильным из уст Арьи, таким ласковым. В ту секунду, прижимая к себе жену, Джону не приходили на ум ни неудачливые дети Эйегона Первого, ни Джендри, ни то, как покинутой и одинокой умерла Висенья-Воительница.

Оглавление

Лучше их всех (Эйгон Таргариен, Висенья Таргариен, Рейнис Таргариен)

Искры (Эшара Дейн(/)Джейме Ланнистер)

Может (Эртур Дейн/Элия Мартелл)

Одного удара в висок достаточно (Рейнис Таргариен/Визерис Таргариен)

Рейны из Кастамере (Джоанна Ланнистер, Арья Старк)

Пересмешник (Лиза Талли)

Львоящерица (Мира Рид, Алис Карстарк)

Уверовать (Джоффри Баратеон(/)Мирцелла Баратеон)

Светозарый (Джон Сноу/Элис Карстарк)

Вой лютоволка (Санса Старк)

Свет Запада (Аддам Марбранд/Серсея Ланнитсер/Джейме Ланнистер)

Семья (Джон Сноу/Арья Старк/Джендри)