Гайдук Станко [Янко Веселинович] (fb2) читать постранично, страница - 3

бедный хозяин, весь дрожа в предчувствии беды.

— Открывай!

— Сейчас, сейчас, ага! — кричит он и, как был, босой, бежит открывать дверь незваному гостю.

Турок с хмурым видом входит в дом и мрачно оглядывается по сторонам.

— А ну, старуха, вари цицвару^[8]!

— Сейчас, ага, сейчас!

Вмиг разводят в очаге огонь и варят цицвару. Турок подсаживается к очагу, достает чубук и закуривает, бессмысленно пялясь в пространство. Вдруг, словно вспомнив о чем-то, снимает с ног опанки^[9].

— А ну, райя, води опанки! — кричит он.

И хозяин, обнажив голову, смиренно берет опанки за шнурки и начинает ходить с ними по двору. И «водит» до тех пор, пока турок, сжалившись над ним, не скажет:

— Хватит!

Приходится терпеть такое унижение! Как он его выносит? А роптать нельзя!..

Почему?

В селе жил субаша́.

Кто он такой?

Сейчас объясню.

Часть турок, живших в Белграде, изменили своему султану, убили белградского пашу и, захватив белградскую крепость, решили подчинить себе всю Сербию, называвшуюся тогда Белградским пашалы́ком.

Этих турок прозвали да́хиями.

Они действовали по заранее обдуманному плану. Об этом свидетельствует хотя бы то, что в один прекрасный день во всех сербских городах появились их ставленники, взявшие в свои руки управление на́хиями. Этих окружных начальников назвали кабада́хиями.

А чтоб приказы дахий и кабадахий выполнялись быстро и точно, кабадахии в каждом селе поставили субашу.

И тогда все пошло как по маслу. Новые власти руководствовались одним правилом: убивать всех недовольных. При малейшем неповиновении — голова с плеч!.. Святым долгом сербов было кланяться и угождать всякому, кто обмотал голову белым полотенцем. Только так можно было поддерживать мир и покой, и потому бедным сербам приходилось кланяться и раболепствовать.

Субаша пользовался большой властью. Он мог безнаказанно убить человека. Кому пожалуешься? Все они одним миром мазаны — и субаша, и его стражники, и сам дахия. Бедному сербу оставалось лишь возвести очи к небу, но бог не спешит на помощь!..

От Ра́чи к Шабацу вела дорога — обычная просека, проходившая к северу от села. У дороги стоял хан^[10]. В нем жил субаша со своими стражниками.

Субашу звали Су́ля. Фамилии его никто не знал, зато жители Черного Омута наделили его прозвищем, выдававшим его самую большую страсть. Он, как медведь, любил груши; даже если на дереве висит одна-единственная груша и ему до нее никак не добраться, он будет смотреть на нее как зачарованный. И черноомутцы прозвали его Грушей. Разумеется, так его звали только за глаза; под этим именем он вошел в народные предания, потому и мы будем называть его Грушей.

Следует добавить, что он знал об этом и порой сам себя именовал Грушей.

Нравом своим он несколько отличался от соплеменников, славившихся своей чванливостью и свирепостью. Груша не был таким.

С виду он был довольно приятным человеком; скорее тихим и мягким, нежели крутым и суровым. Людей он не чуждался, и до всего ему было дело. Если у кого горе, то и у Груши чуть не слезы текут. Он повсюду умел втереться; любопытство его не знало границ. Груша знал, кого как зовут; знал наперечет всех парней; захаживал в крестьянские дома, плясал с молодежью коло, при этом всегда разговаривал и шутил, словом, из кожи вон лез, чтоб стать в Черном Омуте своим человеком.

Но все эти старания ни к чему не приводили. Люди все равно ему не доверяли. В его на первый взгляд приятной наружности было что-то отталкивающее. Глаза Груши, то голубые, то зеленые, то блестящие, то мутные, а чаще налитые кровью, смотрели на собеседника так странно, что жуть брала: посмотришь ему в глаза — и сразу становится не по себе…

— Уж лучше б он был настоящий турок! — говорил священник. — Такой опаснее. Он как пестрая змея — красивая, но ядовитая. Зачем он льстит мне? Мы не можем друг другу желать добра!.. Где его жизнь, там моя смерть; где мне хорошо, там ему беда!

Эти слова священника возымели свое действие — люди отвернулись от Груши.

Груша день и ночь думал да гадал, в чем здесь дело. Кто путает карты? Но выведать ничего не удавалось. Он подозревал отца Милое, но уверен не был.

Он и в самом деле был худой человек, до страсти любил ссоры и радовался чужому несчастью.

Шел он как-то в село, расположенное поблизости от хана; под ногами у него похрустывали сухие ветки и шуршали опавшие листья.

Вдруг навстречу ему Мари́нко Мари́нкович. Увидев субашу, Маринко сошел с тропки и низко поклонился. Суля поздоровался.

— Бог в помощь, уважаемый эфенди^[11].

Груша отвлекся от своих дум и поздоровался с ним.

Голос Маринко усладил его слух. Он остановился и взглядом подозвал его. Маринко приблизился к турку, поцеловал ему подол и руку и, приложив руку в груди, склонил голову.

Послушайте, кто такой Маринко.

Он крестьянин. Как и его предки, пахал и