Осколки памяти [Игорь Добролюбов] (fb2) читать постранично

Игорь ДОБРОЛЮБОВ

ОСКОЛКИ ПАМЯТИ

Мемуары

ПОМНЮ И ЛЮБЛЮ

Михал Ильич в очередной раз захворал, и я приехал проведать его в Центральную клиническую больницу. Народу в фойе ЦКБ, как обычно, было много. Я зашел в бюро пропусков и увидел у окошка двух человек из Бе­лоруссии, имевших отношение к киностудии. Затершись подальше в толпу, я наблюдал, как решается вопрос, и вдруг дежурная говорит им: "Нет, Михал Ильич не мо­жет сейчас вас принять. Просил перенести встречу". Они ушли.

Услышав, что Ромм отказал посетителям в аудиен­ции, я тем не менее решил дождаться своей очереди и, дождавшись, пошел ва-банк: "Скажите Михал Ильичу, что тут к нему еще один “клиент”, его студент Добролю­бов Игорь". Она набирает телефонный номер:

- Михал Ильич, к вам Игорь Добролюбов.

- Немедленно пропустить! - раздается из трубки.

- Пожалуйста, проходите, - говорит она и описы­вает мне путь-дорогу до палаты.

Я лечу по всем этим коридорам - и возникаю в боль­ничном номере Михал Ильича (палата была двухмест­ная, но вторая койка пустовала).

Встречаемся, обнимаемся.

- Как здоровье, Михал Ильич?

- Все в порядке! Как я рад, что ты приехал! Бери та­буретку, садись, сейчас я тебе кое-что покажу, и ты пой­мешь, чем я тут занимаюсь.

Михал Ильич достал магнитофон. Включил.

- Первый рассказ ты слышал, - напомнил он.

Первый рассказ, записанный на пленку, я действи­тельно слушал еще у Михал Ильича дома - "Тост Толи Шенгелая". Веселый, чудной и очень умный рассказ. Мне показалось, что я его запомнил от первой до пос­ледней буквы, просто "переписал" с бобины в свою го­лову.

- Это будет начало книжки, - сказал Михал Иль­ич. - А вот дальше.

Я прослушал все наговоренное Роммом на пленку.

- Ну, как? - спрашивает.

Спрашивать меня "ну, как?", когда я влюблен в него, когда все, что он делает, для меня - великолепно, гран­диозно! Это действительно было грандиозно.

Посидев еще какое-то время, я ушел. Оглушенный...

Все это навсегда осталось со мной. И вот сейчас, когда я нахожусь в таком тоскливом, печальном состо­янии, когда мне не дают возможности работать, и я практически отлучен от кинематографа, осколки памя­ти вдруг вернули меня к тому времени. Михал Ильичу тогда тоже было непросто: он тоже не снимал, он даже болел, но он продолжал работать - "писал" свои уст­ные рассказы. Потом, благодаря усилиям его дочери Наташи Кузьминой Союз кинематографистов издал книгу. Много позже, когда Наташа осталась уже совер­шенно одна, она мне рассказала о судьбе сочинений Ромма: каждый рассказ множили и кассеты раздавали друзьям, чтобы записи не попали в чужие руки и не были уничтожены.

Сегодня, не позволяя мне завыть от безделья, от угнетенности своим положением, от теперешнего состояния моей души, один из осколочков памяти вдруг стал таким ясным, прозрачным, светящимся, словно говорящим: "А что же ты? Давай по стопам учителя, и что сможешь, сде­лай!".

Я эту книгу посвящаю своему дорогому Учителю - Михаилу Ильичу Ромму.

Если книга не удастся, я заведомо прошу у него про­щения. А если приблизительно получится, то и за это я благодарю Михаила Ильича, ведь несмотря на то, что во ВГИКе Ромм учил меня режиссуре, своим примером он еще и заставил меня заняться делом, мне не прису­щим, хотя до ВГИКа я и окончил факультет журналис­тики.

К осколочкам памяти, которые я буду собирать на ваших глазах, я отношусь очень ревностно и хочу, чтобы в книге, посвященной Ромму, были воспоминания толь­ко об очень хороших людях, которые в моей жизни сыг­рали определенную роль. На этих страницах не должно быть имен ни подонков, ни подлецов, ни мерзавцев, ни предателей, которые в жизни были и есть. Думается, что они, если, конечно прочитают, обязательно вспомнят свои поступки, свои деяния, но я их упоминать не хочу и без вынужденности не буду.

***

Первый съемочный день каждой новой кинематогра­фической картины обставлен своеобразно. Многие, включая самих кинематографистов, совершающих данный обряд, не понимают, зачем это делается, но происходит следующее.

- Внимание, приготовились! Аппаратная, мотор! - произносит режиссер.

- Есть! - отвечают оттуда.

- Камера!

- Есть!

Тогда режиссер (либо второй режиссер, либо ассис­тент) берет специально принесенную загодя тарелку, недорогую, простую, и шваркает ее о штатив камеры или о железную площадку, на которой стоит камера. После это­го раздается режиссерское:

- Стоп!

И все бросаются собирать себе на память по оско­лочку.

Как я думаю, смысл этого действа заключается не только в том, чтобы все прошло удачно, но также в том, чтобы все из съемочной группы доработали до конца и по