Экономические дискуссии 20-х [Виталий Ефимович Маневич] (fb2) читать онлайн

Экономические дискуссии 20-х годов

Предисловие

Происходящая в стране перестройка вызвала к жизни небывалый прежде интерес к истории — к истории общества и общественной мысли. И это вполне закономерно. Глубина и революционный размах преобразований требуют обращения к истокам теории и практики социализма, осмысливания эволюции представлений о его экономической системе.

Сегодня возвращаются из небытия имена ученых, которые составляют славу и гордость отечественной экономической науки. Появляются многочисленные статьи в газетах и журналах. Все более усиливается потребность в фундаментальных работах, выполненных на высоком профессиональном уровне.

Особый интерес вызывают 20-е годы — период неповторимой юности советской экономической науки. Для такого интереса есть серьезные основания. Становление политической экономии социализма, особенно в начале этого периода, происходило при непосредственном участии В. И. Ленина и под прямым воздействием его идей. Именно в 20-е годы уходят своими корнями многие теоретические положения, которые и по сей день остаются в центре научных изысканий и обсуждений. Наконец, нельзя не сказать и о характерном для тех лет духе творческого поиска, свободного и открытого научного диспута, подлинного демократизма, обладающих огромной притягательной силой.

Конечно, ученые-экономисты, создававшие свои труды в те далекие годы, не знали многого из того, что знаем мы. Они не располагали для своего анализа тем богатым, многообразным и порой весьма горьким опытом, которым обладают современные исследователи. Но в этом состоит не только их слабость, но и их сила. И сегодня мы можем наглядно представить себе, как виделись у самых истоков нового общества многие кардинальные проблемы экономической теории социализма, сам его облик, незамутненный последующими деформациями.

Обращение к истории экономической мысли удовлетворяет не просто познавательный интерес. Хотя и эту сторону дела нельзя сбрасывать со счета. Знание истории науки обладает огромной методологической мощью и конструктивной силой. Это прежде всего великолепная и ничем незаменимая школа мысли. Без прохождения этой школы нельзя овладеть высокой культурой мышления, необходимой для научной работы эрудицией и, тем самым, стать классным исследователем.

Сегодня в процессе поиска ответов на поставленные жизнью вопросы, в разработке теоретических проблем перестройки серьезным подспорьем служит обращение к историческому опыту и его урокам. Без этого просто не обойтись. Значит, историческое видение обретает конструктивную ценность, является надежным помощником в практических делах.

Широкая программа исследований по истории советской экономической мысли и истории советской экономики разрабатывается и осуществляется в настоящее время в Институте экономики АН СССР. В этой программе издание трудов выдающихся ученых прошлого, анализ опыта хозяйственных реформ, подготовка коллективных и индивидуальных монографий, выпуск ежегодника, проведение научных совещаний, дискуссий и многое другое.

Предлагаемая вниманию читателей книга известного исследователя истории советской экономической науки В. Е. Маневича "Экономические дискуссии 20-х годов" - одна из первых работ в намеченной серии публикаций. Она написана с глубоким знанием дела, в высшем смысле профессионально и дает широкое полотно творческих поисков и обсуждений, характерных для начального этапа становления политической экономии социализма.

Уверен, что книга В. Е. Маневича найдет своих читателей, принесет им несомненную пользу. В первую очередь ее можно рекомендовать тем, кто призван принять эстафету из рук старшего поколения, приумножить славу советской экономической науки, осуществить прорыв к новым теоретическим обобщениям и выводам.

Академик Л. Абалкин

Введение

Воссоздание экономической истории и истории экономических дискуссий 20-х годов — задача чрезвычайно емкая: решить ее призвана экономическая наука. Цель настоящей книги — дать общие подходы, высказать определенную точку зрения о ходе дискуссий 20-х годов, остановившись подробнее на дискуссиях методологических.

В 20-х годах шли напряженные споры о природе переходного периода, о путях развития крестьянского хозяйства, о взаимоотношениях социалистического сектора с досоциалистическими секторами экономики, о плане и рынке, методах планирования и регулирования рыночной конъюнктуры: о ценообразовании, денежном обращении и кредите, об источниках накопления и темпах роста и т. д. Вместе с тем видное место в литературе 20-х годов занимали дискуссии, посвященные, казалось бы, отвлеченным, далеким от практики проблемам - методологии политической экономии, трактовкам фундаментальных категорий экономической теории.

Чем было вызвано внимание к проблемам методологии политической экономии, почему экономическая литература 20-х годов, по образному выражению современников, была "непрерывным семинаром по Марксу"? Дело в том, что многие проблемы экономической теории вставали перед победившей революцией впервые. Строительство социализма в крестьянской стране требовало создания новых, непредвиденных ранее, взаимоотношений с крестьянством, с частным мелкособственническим хозяйством, нового решения вопроса о рынке, деньгах, кредите; требовалась разработка теории планирования в условиях действия закона стоимости.

Процесс строительства социализма оказался сложным и противоречивым, природа этого процесса должна была стать объектом теоретического изучения. Как возникают новые, качественно иные социальные формы, каково их соотношение с формами старыми, каково содержание самого процесса их возникновения, каково соотношение спонтанных и сознательно формируемых моментов в этом процессе - все эти методологические и философские вопросы ставились в 20-х годах впервые в истории общественной науки, ответы на них впервые проверялись на практике, соотносились с реальным преобразованием общества.

Большинство экономистов, участвовавших в методологических дискуссиях 20-х годов, примыкали к одному из двух противоборствовавших направлений, получивших в ходе дискуссии названия "механистов" и "идеалистов". Лишь немногие из участников дискуссий критически воспринимали позиции обоих названных направлений.

"Механисты" и "идеалисты" давали противоположные трактовки понятия производственных отношений, их взаимодействия с производительными силами, по-разному трактовали процесс общественного развития. "Механисты" сводили производственные отношения к организационным, технико-экономическим отношениям, развитие общества трактовали как реорганизацию, перегруппировку элементов производительных сил. "Идеалисты", напротив, отрывали производственные отношения от реального процесса производства, превращали их в самодовлеющие формы. Развитие социальных форм представлялось с позиций "идеалистов" как процесс, внешний по отношению к производительным силам.

Позиции как "идеалистов", так и "механистов" отражали определенную сторону, определенный момент историко-экономического процесса становления новых производственных отношений: с одной стороны, необходимость перегруппировки элементов старых производительных сил и поддержания определенного равновесия между ними, с другой — активную роль производственных отношений в преобразовании общества, относительную самостоятельность их движения в переходный период. Однако, будучи абсолютизированы, как тот, так и другой подходы могли служить основанием для неверных выводов.

Возникновение двух направлений в методологических дискуссиях 20-х годов было обусловлено не только исторически, но и гносеологически. Само марксистское понятие "производственные отношения" чрезвычайно сложное, емкое, внутренне противоречивое. Оно включает моменты социально-классовые (отношения между классами и социальными группами по поводу средств производства, произведенного продукта, прибавочного труда), организационные (соединение работников со средствами производства, распределение рабочей силы, сотрудничество в процессе производства и т. д.) и, наконец, "вещные" (связь между производственными отношениями и теми материальными объектами, по поводу которых эти отношения возникают). Еще более сложным неизбежно оказывается представление о процессе развития производственных отношений, о процессе трансформации, преобразования производственных отношений капиталистических в отношения социалистические.

В любом обществе производственные отношения являются в определенном смысле "вещными": они устанавливаются по поводу вещей, осуществляются через движение вещей. Средства производства, продукты труда являются не только объектами производственных отношений, но в известном смысле и "носителями" производственных отношений, поскольку лишь через движение вещей производственные отношения устанавливаются и реализуются.

Сложная, внутренне противоречивая природа производственных отношений обусловливает возникновение различных трактовок, абсолютизирующих ту или иную их сторону: либо растворяющих социальные формы в материально-техническом процессе производства, либо полностью отрывающих социальные формы от их материального содержания, от реальных производственных процессов.

В первом случае в экономической науке начинают доминировать проблемы организационно-технические. Собственно политико-экономические проблемы, социальная организация общественного производства, производственные отношения оказываются вне поля зрения экономистов. При всем безусловном значении проблем организации сами по себе они не могут заменить политическую экономию, раскрыть общественные законы производства, распределения, обмена и, следовательно, найти наиболее рациональные, адекватные производственным отношениям формы организации хозяйственного механизма, направления экономической политики.

Во втором случае (в случае отрыва социальной формы от материального процесса производства) производственные отношения оказываются либо индивидуальными отношениями между людьми (например, единичными меновыми актами), либо идеологическими формами, идеологическими целями, которые ставят перед собой люди, либо, наконец, формами права, правового регулирования экономической жизни. Такой подход к производственным отношениям мешает анализу реальных экономических процессов, способствует тому, что политическая экономия замыкается в сфере изучения логической взаимосвязи категорий. Политико-экономический анализ в этом случае оказывается крайне обедненным, изучение экономических форм — оторванным от реальных экономических процессов, превращается в логические упражнения.

Мы далеки от того, чтобы отрицать значение внутренней логики научных категорий, исследования их взаимосвязи, взаимного перехода и т. д. Но такое исследование в конечном счете не может быть самодовлеющим, не должно отрываться от изучения реальных экономических процессов. Сам по себе анализ научных категорий может способствовать развитию научного аппарата, повышать культуру научного мышления, но он не может решать позитивных проблем, стоящих перед политической экономией. Более того, оторванное от жизни теоретизирование, сделавшись системой, со временем неизбежно вырождается, перестает приносить пользу даже как "интеллектуальная тренировка".

Исследование, опирающееся на один из этих подходов, может дать определенный позитивный результат, относящийся не столько собственно к политической экономии, сколько к смежным с ней областям. Таким результатом может быть либо постановка организационных проблем применительно к экономике, либо разработка логики научных категорий, совершенствование научного инструментария. Однако характерно, что, превращаясь в систему, подменяя всю политическую экономию, тот и другой подходы неизбежно перерождаются в бесплодную схоластику, с той лишь разницей, что в одном случае это схоластика "математическая", "организационная", а в другом — "диалектическая": псевдомарксистская, гегельянская или кантианская.

На рубеже 20-х и 30-х годов экономические дискуссии были оборваны, многие ученые, представлявшие различные школы в политической экономии, подверглись репрессиям, их произведения стали недоступны читателям. Методологический, профессиональный уровень экономической науки 30-х годов и последующих десятилетий оказывается значительно ниже уровня науки 20-х годов.

Конечно, и в 30-х, и в 40-х годах в различных отраслях экономической науки трудились крупные ученые, научная традиция не обрывалась полностью, иначе было бы невозможным быстрое возрождение и продвижение вперед экономической мысли во второй половине 50-х и 60-х годах.

В чем значение экономических дискуссий 20-х годов для нашего времени? Прежде всего без их изучения не будет полным наше представление об экономических процессах и идейном противоборстве в переходный период, когда закладывались основы нашего сегодняшнего общества и, следовательно, зарождались те проблемы, которые сегодня перед нами стоят. Далее, изучение истории науки должно обогащать и саму науку, способствовать решению актуальных задач. История дискуссий 20-х годов должна предостеречь современную науку от опасности догматических тупиков, возникающих в результате односторонних, абсолютизированных трактовок исходных понятий политической экономии.

Анализ экономических дискуссий 20-х годов важен для полемики с немарксистскими направлениями в науке, для опровержения мифов об изначальном бесплодии марксизма, его якобы догматической природе. Литература 20-х годов является примером огромного разнообразия школ и концепций, смелых поисков, плодотворных постановок, глубоких выводов, во многом опередивших развитие мировой экономической науки.

Изучение экономической литературы 20-х годов, по нашему мнению, должно сыграть немаловажную роль и в создании подлинной картины общегражданской истории нашего общества. На нынешнем этапе этой работы нередко оценки тех или иных исторических фактов, того или иного лица с позиций нравственных критериев резко расходятся с оценками этих же событий, этих же лиц с позиций исторической и экономической целесообразности. При этом историки, философы, публицисты как на последнюю инстанцию в оценке событий и лиц ссылаются на экономические процессы, на хозяйственную ситуацию переходного периода, на стоявшие перед страной экономические задачи. Чем вызывается это противоречие, распространенный разрыв между нравственными и научными критериями?

Нам представляется, что причина этого противоречия заключается в следующем. С одной стороны, идет процесс воссоздания подлинной истории, восстанавливаются изначальные нравственные понятия применительно к историческому процессу. С другой же стороны, в области экономической истории во многих случаях сохраняются те оценки и критерии, которые сложились или были сформулированы в конце 20 — 30-х годах, в последующие десятилетия.

Между тем сложившиеся оценки экономических процессов, как и оценки событий и личностей, могут быть точно так же результатом мифотворчества. Реальный ход экономических процессов, выбор альтернативных вариантов развития отнюдь не самоочевидны; экономическая история нуждается в глубоком анализе, научном воссоздании в не меньшей степени, чем все другие стороны и грани реального исторического процесса. Если же разрушать и отбрасывать мифы, относящиеся лишь к некоторым граням общественного бытия, и оставлять в неприкосновенности все плоды мифотворчества в главной, решающей области исторического процесса — в экономической истории, то мы не вырвемся из противоречий и несоответствий. Без научного анализа экономических процессов и дискуссий мы не сможем реально оценить события и действовавшие на исторической арене персонажи.

Восстановление подлинной картины переходного периода, понимание как экономической практики, так и теоретических дискуссий требуют нового, глубокого осмысления послеоктябрьских трудов В. И. Ленина, изучения их не как собрания абстрактных вневременных истин, а как конкретных поисков и решений, вся глубина которых (а следовательно, и актуальность, и непреходящее методологическое значение) раскрывается лишь в том случае, если они рассматриваются в единстве с общественно-политическими и экономическими процессами тех лет, в общем контексте жизни общества переходного периода.

Ценную помощь автору на разных этапах работы над монографией оказали А. И. Пашков, Е. Г. Василевский, А. Л. Реуэль. Всем им автор глубоко благодарен.

1. В.И. Ленин о построении социалистического общества

В. И. Ленин создал учение о строительстве социализма в одной стране, разработал пути и методы социалистических преобразований, заложил основы политической экономии социализма.

В годы восстановительного периода и в первые годы индустриализации экономическая политика нашего государства следовала принципам, разработанным В. И. Лениным. В кратчайший срок (1921—1926 гг.) были восстановлены промышленность, сельское хозяйство, транспорт, внутренняя и внешняя торговля, кредитно-денежная система, финансы. Восстановление производительных сил осуществлялось на путях строительства социализма, в условиях, когда в руках Советского государства находились решающие средства производства и "командные высоты", позволяющие контролировать экономическую жизнь. Большие успехи были достигнуты и в первые годы индустриализации (1927—1928 гг.), когда широкие капиталовложения в промышленность сочетались с подъемом сельского хозяйства и ростом потребления трудящихся, когда перераспределение накоплений между укладами и отраслями осуществлялись в условиях рыночной смычки города и деревни, поддержания равновесия между важнейшими секторами народного хозяйства.

В дальнейшем, как известно, произошел отход от ленинских методов и принципов строительства социализма. "Дорогой ценой пришлось расплачиваться за отступления от ленинских принципов и методов строительства нового общества, за нарушения социалистической законности, демократических норм жизни в партии и обществе, за волюнтаристские ошибки, за догматизм в мышлении, инерцию в практических действиях"¹ — говорится в обращении ЦК КПСС "К советскому народу" в канун семидесятилетия Великой Октябрьской социалистической революции.

Методология ленинского учения о строительстве социализма является ключом к пониманию спорных вопросов переходного периода. Вместе с тем она не утратила актуальности и сегодня, поскольку в целом экономические проблемы 20-х годов перекликаются с сегодняшними злободневными задачами: активизацией инициативы трудящихся, поисками путей и методов регулирования экономики и вытеснением административно-командных методов управления, усилением роли рынка, финансов, кредита и т. д.

Исходной позицией ленинского исследования при анализе отдельных элементов социализма, экономических и организационных мероприятий Советской власти явилось представление об основном направлении исторического развития, о той "крупной линии", по которой с научно установленной неизбежностью должно было происходить преобразование общества, — социалистическом обобществлении производства.

Различные методы и приемы строительства социализма, формы организации хозяйственной жизни В. И. Ленин рассматривал как ступени в постепенном обобществлении производства, ведущие к построению полного социалистического общества: от частнокапиталистического хозяйничанья — к рабочему контролю, от него — к централизованному управлению экономикой в масштабе всей страны и налаживанию на этой основе народнохозяйственного планирования, от распыленного мелкого производства через кооперацию — к социализму.

В свете задач обобществления производства В. И. Ленин анализировал и оценивал экономические достижения Советской власти. Полемизируя с "левыми коммунистами", требовавшими "решительного обобществления", которое они понимали только как экспроприацию, он указывал, что одной экспроприации недостаточно для построения социализма. Экспроприация сама по себе лишь первая и наименее трудная задача социалистического строительства. «... Конфисковать можно с одной "решительностью" без уменья правильно учесть и правильно распределить, обобществить же без такого уменья нельзя»² — писал В. И. Ленин.

С этих позиций В. И. Ленин рассматривал необходимость временных уступок непролетарским слоям, временных отступлений от конечной цели, которая в данных конкретных условиях оказалась недостижимой. Так, он высказывался за предоставление концессий, допускал возможность развития государственного капитализма и свободы торгового оборота и т. д. В. И. Ленин всякий раз связывал каждое из таких отступлений с возможностью дальнейшего обобществления производства, нового шага в направлении к конечной цели — построению социалистического общества.

В. И. Ленин решительно возражал против предложения Н. Бухарина осветить в Программе партии только отношения империализма и социализма, обойти реально существующее многообразие укладов переходного периода. Возражал он и против предложений охарактеризовать в Программе отношения полного социализма, поскольку такой социализм еще не существовал. "Надо, — писал В. И. Ленин, — сказать то, что есть: программа должна заключать абсолютно непререкаемое, фактически установленное, только тогда она — программа марксистская"³.

Однако ленинский теоретический анализ переходного периода ни в коем случае не исчерпывался только точным определением сложившихся отношений. В. И. Ленин рассматривал переходный период как процесс, имеющий определенное направление развития — социализм, как процесс, происходящий, но еще далекий от завершения. Именно анализ переходного периода как процесса развития общества по пути к социализму составляет основное содержание ленинской теории переходного периода. Но исходным пунктом этого анализа является точное научное определение существующих отношений. В заключительном слове на VIII съезде РКП(б) В. И. Ленин подчеркивал: "Я не говорил, что должно быть только то, что есть. Я говорил, что мы должны исходить из абсолютно установленного"⁴.

В. И. Ленин рассматривал переходный период как внутренне закономерный процесс. Основное содержание процесса перехода от капитализма к социализму определялось соотношением классовых сил в стране, преобладанием крестьянского мелкотоварного хозяйства, сущностью этого хозяйства и возможностями его развития после победы социалистической революции. В. И. Ленин неоднократно обращался к вопросу о природе мелкого собственника, о возможных направлениях развития мелкотоварного уклада в условиях диктатуры пролетариата, подчеркивая, что мелкотоварное производство стихийно рождает капитализм, однако его природа не исключает, а, напротив, предполагает и другой путь развития — путь перехода к коллективным формам труда. Такой переход осуществим на основе того, что мелкотоварное крестьянское производство является не только частнособственническим, но и трудовым. Поэтому В. И. Ленин резко отвергал всякую мысль о внешнем, насильственном преобразовании крестьянского хозяйства. "Мы имеем миллионы разбросанных, распыленных в глуши деревень, отдельных хозяйств, — писал В. И. Ленин. — Переделать эти хозяйства каким-нибудь быстрым способом, каким-нибудь приказом, воздействием извне, со стороны, было бы мыслью совершенно нелепой"⁵.

Положение о возможности некапиталистического развития мелкотоварного производства было впервые высказано К. Марксом и Ф. Энгельсом. «... Привычка русского крестьянина к артельным отношениям, - писал К. Маркс в наброске ответа на письмо В. Засулич, - облегчила бы ему переход от парцеллярного хозяйства к хозяйству коллективному... Но для того, чтобы коллективный труд мог заменить в самом земледелии труд парцеллярный, источник частного присвоения, — нужны две вещи: экономическая потребность в таком преобразовании и материальные условия для его осуществления»⁶. К. Маркс указывал, что и потребность, и возможность такого перехода зависят от исторической среды, т. е. от победы социалистической революции и социалистического преобразования промышленности, транспорта, банков, торговли и т. д.

В статье "О нашей революции" В. И. Ленин, возражая Н. Суханову и другим экономистам, отрицавшим правомерность социалистической революции в России, особо подчеркивал значение высказываний К. Маркса и Ф. Энгельса о соединении крестьянского антифеодального движения с пролетарской революцией как о предпосылке и условии победы социалистической революции в странах, где преобладает крестьянское население.

В. И. Ленин развил и конкретизировал эти положения К. Маркса и Ф. Энгельса на основе детального анализа экономики переходного периода. Это касается прежде всего положения К. Маркса о решающей роли социальной среды для преобразования крестьянского хозяйства, для реализации заложенной в нем возможности некапиталистического развития. В. И. Ленин детально разработал учение о всесторонней связи крестьянского хозяйства с государством диктатуры пролетариата и социалистическим сектором. Он выдвигал задачу обеспечения тесной связи между социалистическими предприятиями в земледелии и окрестными мелкими крестьянскими хозяйствами, считал нужным обязать совхозы и коммуны оказывать помощь окрестным крестьянам. Именно эта помощь должны была, по мысли В. И. Ленина, вносить начала коллективизма в труд крестьянина. "Помощь коммун окрестным крестьянам, — говорил В. И. Ленин, — нельзя считать помощью, которая происходит только от избытка, но нужно, чтобы эта помощь была социалистической, т. е. давала бы возможность крестьянам переходить от обособленного, единоличного хозяйства к товарищескому"⁷.

Еще более важное значение В. И. Ленин придавал обеспечению хозяйственной связи крестьянского производства с социалистической промышленностью (товарообмен, торговля). Развитие этой связи, указывал он, не только способствует преобразованию форм крестьянского хозяйства из единоличных в коллективные, но и ведет к преобразованию материально-технической базы земледелия, которая может обеспечить полную победу социалистических отношений в деревне.

Процесс социалистического преобразования осуществляется согласно ленинскому учению при условии существования диктатуры пролетариата, на основе социалистической собственности на средства производства в промышленности, тесных хозяйственных связей крестьянского хозяйства с социалистическим. В то же время это преобразование учитывает природу самого крестьянского хозяйства, внутренние закономерности его развития и его потребности, прежде всего потребность в хозяйственном обороте. В. И. Ленин глубоко и ярко обрисовал контуры сложного процесса превращения крестьянского хозяйства из мелкотоварного в социалистическое: переход к социализму через кооперацию не потребует от крестьянина ничего такого, что стояло бы вне его интересов; он будет означать, что каждый мелкий крестьянин в соответствии со своими представлениями и интересами участвует в строительстве социализма.

Условия становления нового способа производства требовали творческого развития основных методологических принципов марксистской экономической науки. Марксистская политическая экономия исходит из учения об объективности производственных отношений, которые не зависят от воли и сознания людей. Однако в условиях крушения капитализма и возникновения нового способа производства на основе одного только этого положения невозможно было объяснить всей сложности происходившего процесса развития новых производственных отношений. Их становление было тесно связано с революционным уничтожением старой системы отношений, с сознательной и активной деятельностью партии и государства рабочего класса. В этих условиях у многих марксистов—экономистов и философов — возникало представление, будто время объективных производственных отношений и объективных экономических закономерностей, не зависящих от воли и сознания людей, прошло и в новом обществе на смену объективным закономерностям приходит целенаправленная воля людей.

В. И. Ленин решительно отвергал представления о том, что государство по своей воле может формировать новые производственные отношения. Производственные отношения формируются в практической деятельности масс, а государственное законодательство призвано привлечь массы трудящихся к социалистическому строительству, закрепить достигнутые результаты. "Наш декрет есть призыв... Это — призыв к массам, призыв их к практическому делу... Задача декрета состоит в том, чтобы научить практическим шагам те сотни, тысячи и миллионы людей, которые прислушиваются к голосу Советской власти", — указывал В. И. Ленин⁸. Сами по себе декреты не означают создания новых отношений, но призваны помочь массам найти пути их формирования.

В. И. Ленин раскрыл объективную диалектику связи государственной надстройки и формирующихся социалистических отношений. Внутренняя взаимосвязь новой политической надстройки и экономических форм порождает принципиальные изменения в содержании и роли некоторых экономических форм в связи с изменением политической надстройки. Так, В. И. Ленин отмечал, что в условиях диктатуры пролетариата в корне меняются сущность и значение кооперации, госкапитализма. «... Государственный капитализм при демократии Керенского, — отмечал В. И. Ленин, — был бы шагом к социализму, а при Советской власти был ³/₄ социализма...»⁹... Полемизируя с Е. Преображенским, который не видел принципиального изменения роли государственного капитализма в условиях диктатуры пролетариата, В. И. Ленин указывал: «"Госкапитализм есть капитализм, — говорил Преображенский, — и только так понимать можно и должно”. Я утверждаю, что это есть схоластика... До сих пор сколько-нибудь путные книжки о госкапитализме писались при таких условиях и при том положении, что государственный капитализм есть капитализм. Теперь вышло иначе, и никакой Маркс и никакие марксисты не могли это предвидеть»¹⁰.

Принципиально иной характер в связи с утверждением нового политического строя приобретает и кооперация. В работе "О кооперации” В. И. Ленин подчеркивал, что "... кооперация получает у нас, благодаря особенности нашего государственного строя, совершенно исключительное значение... Кооперация в наших условиях сплошь да рядом совершенно совпадает с социализмом"¹¹.

Таким образом, изменение роли государственно-капиталистических форм В. И. Ленин связывал не только с установлением власти пролетариата, но и с изменением путей развития мелкого товарного производства, с созданием предпосылок для его перехода на социалистические рельсы развития.

В. И. Ленин уделял огромное внимание анализу различных форм массового участия трудящихся в социалистическом строительстве, различных методов привлечения трудящихся к активной деятельности по организации социалистического производства, к выработке новых организационных и хозяйственных форм. Выступая на VI Всероссийском чрезвычайном съезде Советов с речью о первой годовщине революции, В. И. Ленин говорил: "... мы ограничивались тем, что абсолютно необходимо в интересах развития революции: ни в коем случае не обгонять развития масс, а дожидаться, пока из собственного опыта этих масс, из их собственной борьбы вырастет движение вперед"¹².

В. И. Ленин выдвинул идею массового социалистического соревнования, которое он рассматривал как метод участия широких масс трудящихся не только в подъеме хозяйства, но и в поисках новых, социалистических форм производства, новых форм общественных связей, в налаживании общественного контроля и учета производства и распределения продуктов. Он неоднократно подчеркивал, что путь к победе социализма не только в том, чтобы наладить контроль и учет производства и распределения продуктов (в условиях войны контроль и учет могут наладить и некоторые империалистические страны), но и в том, чтобы контроль и учет осуществлялись самими народными массами, организованными в Советы.

На первых порах рабочие и крестьяне не во всех случаях могли умело приступить к организации контроля и учета, к налаживанию производства самостоятельно, без капиталистов. Одним из методов, призванных научить рабочих хозяйствовать, испытывать на опыте новые организационные формы хозяйствования, В. И. Ленин считал (наряду с соревнованием) рабочий контроль: "Вводя рабочий контроль... мы хотели показать, что признаем только один путь — преобразований снизу, чтобы рабочие сами выработали снизу новые основы экономических условий"¹³.

В. И. Ленин выдвинул и обосновал ряд других форм и методов массового участия трудящихся в социалистическом строительстве, выработке социалистических форм хозяйствования, формировании социалистических отношений. К таким формам относится деятельность масс в профсоюзах, кооперации, комитетах бедноты. В. И. Ленин постоянно подчеркивал, что для выработки форм социалистического хозяйствования необходима не только самостоятельность, но и самодисциплина, организованность масс. Лишь при этом условии может быть решена задача социалистического строительства.

При капитализме участию трудящихся в управлении мешают частная собственность на средства производства, буржуазная государственная машина. Что же мешает непосредственному управлению страной массами трудящихся после социалистической революции, что порождает бюрократические извращения социализма? Главную причину этих явлений В. И. Ленин видел в низком культурном уровне масс, неграмотности, привычке ждать указаний сверху, распространенном предрассудке, что страной могут управлять лишь привилегированные.

В. И. Ленин придавал огромное значение борьбе против бюрократизма — этого антипода социалистической демократии, способного грубо извращать жизнь советского общества, политику Советской власти, вносить в нее дух начальствования, голого администрирования. Социализм будет прочен, освободится от бюрократических извращений, когда управлять государством научатся сами трудящиеся. "Мы к этому пошли, но мы до этого еще не дошли"¹⁴, говорил В. И. Ленин. Пока же "... слой рабочих, который управляет, непомерно, невероятно тонок"¹⁵. Между тем "бороться с бюрократизмом до конца, до полной победы над ним можно лишь тогда, когда все население будет участвовать в управлении"¹⁶.

Бюрократии присущ специфический взгляд на общественно-экономические процессы, который В. И. Ленин называл "комчванством". "Коммунистическое чванство, - писал В. И. Ленин, - значит то, что человек... воображает, что все задачи свои он может решить коммунистическим декретированием"¹⁷. Уверенность чиновника во всесилии администрирования, пренебрежительное отношение к реальным жизненным процессам — характерные черты комчванства. В. И. Ленин подчеркивал, что бюрократическая вседозволенность, приказное творчество лишь внешне всесильны, на деле же они никогда не достигают цели; жизненные процессы, в том числе экономические, оказываются неподвластны бюрократическому командованию. Последнее может исказить, извратить, даже оборвать протекание жизненных процессов, но никогда не способно реально подчинить их себе, действительно добиться декларируемых целей. "У нас, — писал В. И. Ленин, — направо и налево махают приказами и декретами, и выходит совсем не то, чего хотят"¹⁸. Бюрократия, претендующая на самовластное распоряжение жизненными процессами, сама оказывается во власти неуправляемых процессов. "Вырывается машина из рук: как будто бы сидит человек, который ею правит, а машина едет не туда, куда ее направляют... не совсем так, а очень часто совсем не так, как воображает тот, кто сидит у руля этой машины"¹⁹.

Лишь опираясь на объективно протекающие в народном хозяйстве и в обществе в целом процессы, регулируя эти процессы, умело приспосабливаясь к ним, можно их направлять и видоизменять. Так, характеризуя задачи нэпа, В. И. Ленин писал: "... Не ломать старого общественно-экономического уклада, торговли, мелкого хозяйства, мелкого предпринимательства, капитализма, а оживлять торговлю, мелкое предпринимательство, капитализм, осторожно и постепенно овладевая ими или получая возможность подвергать их государственному регулированию лишь в меру их оживления"²⁰.

В. И. Ленин был решительно против волюнтаристских построений в плановой работе, против приписывания плану чудодейственных возможностей. Немедленное составление единого народнохозяйственного плана в начале 20-х годов В. И. Ленин называл бюрократической утопией. К народнохозяйственному плану можно подойти лишь постепенно, через овладение процессами, протекающими в сфере производства, торговли, денежного обращения. Лишь на этой основе можно строить народнохозяйственный план и государственный бюджет. В частности, В. И. Ленин возражал против утверждения о том, что в условиях инфляции и хозяйственной разрухи главное — правильно построить бюджет. Сами по себе плановые построения (в том числе бюджетные) должны опираться на реальное овладение хозяйственными процессами, иначе эти построения ничего не дадут, останутся на бумаге. "Не могу согласиться, — писал В. И. Ленин, — что в центре работы — перестройка бюджета. В центре — торговля и восстановление рубля... Бюджета сносного все равно теперь, тотчас нельзя построить, и мы погибнем из-за краха денежной системы, разбросав свое внимание на неосуществимые сейчас задачи"²¹.

Угроза бюрократизма во весь рост встала уже при жизни В: И. Ленина. Ленин ясно видел эту опасность, ставил диагноз болезни, намечал пути борьбы с нею. Бюрократия может быть побеждена "только организацией пролетариата и крестьянства в гораздо более широком размере, чем до сих пор, наряду с действительным проведением мер по привлечению рабочих к управлению"²².

В. И. Ленин пристально следил за ростками новых отношений. В своих работах, выступлениях на партийных съездах и конференциях, на съездах Советов и многочисленных совещаниях он постоянно выдвигал задачу выявления и анализа практического опыта, в котором рождаются и растут элементы нового общественного строя. Касаясь освещения экономических вопросов в печати, В. И. Ленин указывал, что "экономика нужна нам в смысле собирания, тщательной проверки и изучения фактов действительного строительства новой жизни"²³.

Многократная проверка каждого положения фактами, практикой составляет характерную черту ленинского анализа. В. И. Ленин не признавал решения каких-либо впервые выдвигаемых жизнью теоретических и практических вопросов посредством готовых формул. Такой путь неверен уже потому, что всякое теоретическое положение, становясь реальностью, изменяется, приобретает новое, более богатое содержание, ибо жизнь богаче и сложнее любого общего положения. "Эта формула, — писал В. И. Ленин, — уже устарела. Жизнь ввела ее из царства формул в царство действительности, облекла ее плотью и кровью, конкретизировала и тем самым видоизменила"²⁴.

Классики марксизма-ленинизма исходили из положения, что при социализме сохранятся материальное неравенство, соизмерение затрат труда каждого члена общества. Эти общие теоретические положения В. И. Ленин развил на основе практики социалистического строительства, пошел от них дальше — к определению конкретных форм социалистических производственных отношений, форм организации социалистического производства. Выступая на заседании ЦИК 29 апреля 1918 г., В. И. Ленин ставил задачу следить за мерой труда и мерой потребления: "Мы этого не дали, а в этом гвоздь и основа социализма"²⁵. В проекте Программы партии, написанном в начале 1919 г., В. И. Ленин, развивая эти положения, выдвинул метод премирования лучших работников: "... в переходную эпоху от капитализма к коммунизму обойтись без премий нельзя, как свидетельствуют и теоретические соображения и годичный опыт Советской власти"²⁶. В выступлении на VIII Всероссийском съезде Советов в декабре 1920 г. В. И. Ленин сформулировал принцип личной материальной заинтересованности. Материальную заинтересованность он связывал с новой организацией труда, с новыми стимулами привлечения к труду.

До Великой Октябрьской социалистической революции марксисты предполагали, что с уничтожением капитализма исчезнет и товарное производство. В. И. Ленин, не стремясь в своем анализе социалистических отношений с первого дня предугадать социальную форму продукта в социалистическом обществе, исходил из реального факта существования товарных отношений в экономике переходного периода, из необходимости использовать товарные связи для подъема и развития хозяйства.

По мере укрепления Советской власти, социалистических преобразований, с учетом накопленного практического опыта менялась та роль, которую В. И. Ленин отводил товарным отношениям и товарному обмену в переходный период. Если в период военного коммунизма товарообмен выступал как одно из средств борьбы за хлеб (причем тогда В. И. Ленин отмечал, что товарообмен государства с крестьянством должен помочь обобществлению крестьянского хозяйства), то с переходом к нэпу он сформулировал вывод о существенной роли товарных отношений в строительстве социализма. "Ни разверстки, ни налога, а обмен продуктов крупной ("социализированной") промышленности на крестьянские продукты, такова экономическая суть социализма, его база"²⁷, — писал он в 1921 г. в плане работы "О продовольственном налоге". Использование товарных отношенийрассматривалось В. И. Лениным как один из важнейших элементов процесса социалистического обобществления.

Таким образом, в процессе исследования путей становления социалистического способа производства усложнялось, диалектически обогащалось само представление об основной линии развития. Сочетание централизации, всенародного учета и контроля, народнохозяйственного планирования с товарообменом, торговлей становится направляющим в ленинском анализе социалистических отношений. Под таким углом зрения В. И. Ленин рассматривал конкретные формы организации социалистического производства. Когда в начале 1921 г. жизнь выдвинула форму коллективного снабжения рабочих, при которой достигалась непосредственная связь между выработкой всего предприятия и потреблением каждого из его работников, эта форма была отмечена и тщательно изучена В. И. Лениным.

В. И. Ленин неоднократно повторял, что в деле строительства нового общества неизбежны трудности, ошибки, частичные поражения. О них нужно говорить открыто, их нужно изучать, делать необходимые выводы. Без этого не может быть подлинного движения вперед. "Сила наша была и будет в том, — писал В. И. Ленин, — чтобы совершенно трезво учитывать самые тяжелые поражения, учась на их опыте тому, что следует изменить в нашей деятельности. И поэтому надо говорить напрямик. Это интересно и важно не только с точки зрения теоретической правды, но и с практической стороны. Нельзя научиться решать свои задачи новыми приемами сегодня, если вчерашний опыт не открыл глаза на неправильность старых приемов"²⁸.

Известно, какой глубокий пересмотр экономической политики осуществила партия под руководством В. И. Ленина с переходом к нэпу. Дело было не только в том, что с окончанием гражданской войны изменились условия жизни советского общества, но и в том, что не оправдались прежние представления о процессе строительства социализма, о взаимоотношениях рабочего класса и крестьянства, о судьбах торговли, денег, кредита, других товарно-денежных форм. Ошибочные представления о процессе перехода к социализму, воплощенные в политике военного коммунизма, препятствовали восстановлению производительных сил. В. И. Ленин говорил об этом с предельной прямотой и ясностью: "На экономическом фронте с попыткой перехода к коммунизму мы к весне 1921 г. потерпели поражение более серьезное, чем какое бы то ни было поражение, нанесенное нам Колчаком, Деникиным или Пилсудским, поражение, гораздо более серьезное... и опасное. Оно выразилось в том, что наша хозяйственная политика в своих верхах оказалась оторванной от низов и не создала того подъема производительных сил, который в программе нашей партии признан основной и неотложной задачей.

Разверстка в деревне, этот непосредственный коммунистический подход к задачам строительства в городе, мешала подъему производительных сил и оказалась основной причиной глубокого экономического и политического кризиса"²⁹.

Содержание новой экономической политики, разработанной В. И. Лениным, широко известно. До сегодняшнего дня не утратили своего значения постановки о необходимости хозяйственного (коммерческого) расчета на социалистических предприятиях, регулирования торговли, о необходимости проверки работы всех хозяйственных учреждений массовой экономикой, рынком, причем не только внутренним, но и мировым. Наша экономика, говорил В. И. Ленин, должна выдержать экзамен, "экзамен серьезный.., который устроит русский и международный рынок"³⁰. Надо установить серьезную проверку не через контрольные учреждения, хотя бы эти контрольные учреждения были великолепны, а такую, "которая является проверкой с точки зрения массовой экономики"³¹.

В. И. Ленин постоянно требовал от советских, хозяйственных работников учиться торговать, овладевать коммерческим расчетом, быть рачительными, культурными хозяевами. Требование учиться торговать для В. И. Ленина было неразрывно связано с задачей победить капитализм в экономическом соревновании. Экономическое соревнование с капитализмом, по мысли В. И. Ленина, неизбежно, его нельзя обойти, заменить какими-либо приемами. «Тут предстоит "и последний и решительный бой", тут больше никаких ни политических, ни всяких других, обходов быть не может, ибо это экзамен соревнования с частным капиталом»³².

Переход от капитализма к социализму, становление и развитие социалистических отношений В. И. Ленин понимал как сложный, закономерный, объективный процесс, направляемый партией и государством рабочего класса. Ленинский подход к исследованию социалистического способа производства абсолютно несовместим с упрощенными представлениями, будто производственные отношения социализма ясны и прозрачны, не требуют теоретического изучения. Такие взгляды, однако, были широко распространены в советской экономической литературе того периода. Например, Н. Бухарин в книге "Экономика переходного периода" (1920 г.) трактовал переход от капитализма к социализму как переход от общества неорганизованного, "бессубъективного", нуждающегося в теоретическом изучении, к обществу "субъективному", "телеологической системе", для познания которой экономическая теория является излишней, поскольку на смену объективно действующим закономерностям приходят сознательно формулируемые цели.

В. И. Ленин отвергал схоластическое отождествление понятий "социализм" и "организация". "Представлять здесь слово организующей (вместо социалистической. — В. М.), — писал В. И. Ленин, — есть теоретическая неверность, шаг назад от Карла Маркса к Луи Блану"³³. Для В. И. Ленина "организация" общества — это система присущих ему объективных производственных отношений. Познание организации всякого общества возможно лишь на основе его теоретического изучения. Не может быть общества вообще "неорганизованного", как не может быть общества, организованного таким образом, что объективные производственные отношения исключались из этой "организации", заменялись телеологическими связями. По поводу противопоставления товарного хозяйства социалистическому как неорганизованного организованному В. И. Ленин замечал, что «товарное... производство есть тоже "организованное" хозяйство»³⁴.

В. И. Ленин решительно отвергал телеологическое толкование социализма. В подобной трактовке социализм представляется как общество, в котором причинность, объективная обусловленность уступают место цели, становящейся определяющей категорией способа производства. В. И. Ленин указывал, что сущность социализма заключается в объективных специфически социалистических производственных отношениях, социалистических экономических формах, и прежде всего в социалистической форме собственности на средства производства, социалистической форме присвоения необходимого и прибавочного продукта. Возражая против утверждения Н. Бухарина о том, что отличие капитализма и социализма состоит прежде всего в целях, которые ставят участники производства (прибыль — при капитализме, удовлетворение общественных потребностей — при социализме), В. И. Ленин писал: «Не вышло. Прибыль тоже удовлетворяет "общественные" потребности. Надо было сказать: где прибавочный продукт идет не классу собственников, а всем трудящимся и только им»³⁵. Цель, таким образом, является вторичным моментом, зависящим от общественного строя производства, формы присвоения прибавочного продукта, а не моментом, определяющим общественный строй производства.

В. И. Ленин не подвергал никакому сомнению, что познание системы объективных производственных отношений социализма возможно только путем теоретического исследования, создания политической экономии социализма. Возражая против положения Бухарина о том, что конец капитализма явится концом политической экономии, он отмечал: "... неверно. Даже в чистом коммунизме хотя бы отношение I v + m к llс? и накопление?"³⁶. Критикуя определение, ограничивавшее политическую экономию изучением товарно-капиталистических отношений, В. И. Ленин указывал, что такое определение есть "шаг назад против Энгельса"³⁷, (определения политической экономии в широком и узком смысле слова).

Труды В. И. Ленина 1917—1923 гг. представляют собой основу экономической теории социализма.

2. Споры о сущности переходного периода

Вопрос о сущности переходного периода представлял собой стержень, вокруг которого вращались все экономические дискуссии 20-х годов.

Многообразие обсуждавшихся тогда проблем сводилось к следующему кругу вопросов:

- что собой представляет движение к социализму: развитие, опирающееся на внутренние возможности и имманентные закономерности основных укладов переходного периода (социалистического и мелкотоварного), или же насильственное конструирование новых социальных форм и отношений;

- должны ли в процессе движения к социализму соблюдаться определенная пропорциональность между отраслями и укладами хозяйства, определенное равновесие в системе общественного воспроизводства или же движение к социализму детерминируется законом, не только безразличным к пропорциональности, к народнохозяйственному равновесию, но, напротив, требующим, обусловливающим нарушение этого равновесия, развитие одной части хозяйства за счет другой;

- что должна раскрыть и обосновать экономическая наука: условия равновесия в процессе движения, развития к социализму или же "закон движения" к социализму, безразличный к условиям равновесия и даже антагонистичный им;

- какова в условиях переходного периода судьба старых экономических форм, закона стоимости, денег, кредита и др.;

- каково соотношение старых и новых экономических форм, плана и рынка, в какой мере и в каких формах план должен учитывать рынок и проявляющиеся через рынок условия воспроизводства, какова степень детерминированности планов;

- какова должна быть организация предприятий в новом социалистическом секторе, должны ли они пользоваться оперативной самостоятельностью, руководиться на основе хозрасчета, или же они должны управляться как нераздельные части единого целого.

Как видим, развитие экономической науки в 20-х годах было тесно связано с необходимостью решения тех практических задач, которые стояли перед страной, оно явилось отражением объективных процессов переходного периода: восстановления и реконструкции народного хозяйства, переустройства общественных отношений.

В 1923—1928 гг. на страницах партийной и экономической литературы шла острейшая дискуссия по вопросу об отношении к крестьянству. Возможна ли эволюция крестьянского хозяйства к социализму или же оно представляет собой непримиримый антипод социалистического строя? Следует ли дать простор для развития крестьянского хозяйства, использовать те возможности, которые открывает для этого революция, экономическими методами мобилизовать ресурсы для индустриализации страны или же нужно насильственно перекачивать жизненные силы из крестьянского хозяйства в промышленность, обрекая его на деградацию? Таковы были позиции, открыто сталкивавшиеся в ходе полемики.

Ряд советских экономистов представляли переходный период как сосуществование двух укладов, носителей противоположных закономерностей: капиталистического и социалистического, отношения между которыми не могут быть иными, кроме как отношениями борьбы и полного вытеснения первого вторым. При этом крестьянское хозяйство относилось к товарно-капиталистическому укладу.

Так, А. Леонтьев и Е. Хмельницкая в своей работе "Очерки переходной экономики" определяли переходное хозяйство как «химическое соединение "элементов прошлого и будущего в их определенном сочетании"¹. Будущее — это "единое, сознательно организованное общество-хозяйство"², а прошлое — это "те элементы гетерогенно-стихийного типа, которые имеют место в переходном хозяйстве, носят на своем челе отчетливую печать своего товарно-капиталистического происхождения и природы"³.

Работа А. Леонтьева и Е. Хмельницкой вызвала широкое обсуждение в советской экономической литературе. С критикой этой работы выступили К. Бутаев, А. Кармалитов и другие экономисты.

«Сущность переходного периода, — писал К. Бутаев, — не исчерпывается борьбой между социалистическим и капиталистическим секторами. Капитализм не единственный и не основной сектор переходной экономики рядом с социалистическим. Не в "химическом соединении" социализма и капитализма основное качество переходного хозяйства»⁴. Важнейшим сектором переходного хозяйства наряду с социалистическим является сектор мелкотоварный, в котором заложена возможность как капиталистического, так и некапиталистического развития. Именно некапиталистическое развитие крестьянского хозяйства делает возможным построение социализма в такой стране, как Россия.

Развитие крестьянского хозяйства по социалистическому пути, подчеркивал К. Бутаев, является основным содержанием переходного периода. Развитие это основывается не на внешнем давлении или экспроприации, а на внутренних возможностях, заложенных в самом крестьянском хозяйстве. Реализоваться эти возможности могут в условиях, когда крупная промышленность, транспорт, оптовая торговля находятся в руках пролетарского государства. "Обобществленная крупная промышленность... способствует превращению возможности некапиталистического социалистического развития в реальную форму эволюции мелкотоварного производства"⁵. Для того чтобы обеспечить некапиталистическое развитие земледелия, государство должно контролировать не только крупную промышленность, но и сферу обращения; победа социалистических форм связи промышленности с крестьянским хозяйством является необходимой предпосылкой социалистического развития земледелия. "Обобществленная торговля... замыкает цепь обобществленного окружения мелкособственнического производства"⁶.

К. Бутаев пришел к выводу, что производственные отношения переходного периода не являются простым конгломератом отношений социализма и капитализма, им присуща определенная специфика, а именно: они включают отношения перехода крестьянского хозяйства к социализму.

Противостоявшие большинству в партии троцкисты оспаривали саму возможность некапиталистического развития крестьянства, называли идею некапиталистического развития крестьянства "комнародничеством". Единственную возможность развития социалистического уклада они видели в эксплуатации и экспроприации досоциалистических укладов, и прежде всего крестьянского хозяйства. Идея развития социалистического уклада за счет несоциалистических путем их эксплуатации и деградации получила свое наиболее полное выражение в сформулированном Е. Преображенским так называемом законе первоначального социалистического накопления. Этот закон, согласно Е. Преображенскому, диктует с внешне принудительной силой определенные пропорции накопления Советскому государству в каждый данный хозяйственный год. Тем самым закон первоначального социалистического накопления определяет, в каких масштабах жизненные силы должны изыматься из досоциалистических секторов и направляться на развитие социалистического сектора. Оспаривать такую строгую количественную определенность накопления, значит, согласно Е. Преображенскому, вообще отрицать детерминированность, закономерность развития применительно к переходному периоду. Вся экономическая политика социалистического государства должна быть подчинена требованиям закона первоначального социалистического накопления. Целью ее, таким образом, должна быть постоянная перекачка средств из крестьянского хозяйства, а не развитие всего хозяйства в целом и постепенное его социалистическое преобразование.

Эксплуатация крестьянства, согласно троцкистам, должна осуществляться при посредстве монопольно высоких цен на промышленные товары, высоких налогов, тарифов и т. д. Вместе с тем троцкисты не исключали и прямое насилие как способ перекачки средств в социалистический сектор. Тем или иным путем между государственным и крестьянским хозяйством должен, согласно Е. Преображенскому, осуществляться неэквивалентный обмен, обеспечивающий развитие первого и ведущий к деградации второго. Государственная промышленность, выступая как монополист, имеет возможность навязать рынку высокие цены. Эквивалентный обмен же является при социализации крупной промышленности еще большей утопией, чем при господстве монополистического капитализма. Е. Преображенский предлагал использовать нехватку промтоваров на рынке для взвинчивания цен. Всякую попытку снизить цены или ограничить их рост (что было необходимо для поддержания смычки с крестьянством) трактовал как сокращение фонда социалистического накопления и "подарок частному производству". Политика роста цен, согласно Е. Преображенскому, ограничивается лишь политическими моментами, но не экономическими. (Правда, под давлением критики он признавал, что высокие цены негативно воздействуют на сами промышленные предприятия, порождая застой, загнивание, и поэтому рост цен должен быть ограничен. Но это признание, очевидно, вынужденное, противоречит в основном концепции Е. Преображенского.)

В партийных решениях, в работах многих экономистов, возражавших Е. Преображенскому, отмечалось, что ситуация, имитирующая для государственной промышленности положение монополиста, неизбежно ведет к торможению технического прогресса, препятствует снижению издержек производства. В условиях, когда конкуренция на рынке почти отсутствует, снижение цен может её до некоторой степени заменить, способствуя снижению издержек производства, внедрению технических новшеств.

Е. Преображенский утверждал, что в экономическом соревновании между социалистическим и капиталистическим секторами преимущество неизбежно окажется на стороне капиталистического сектора. Капитализм, согласно Е. Преображенскому, воспитал адекватного своим условиям работника, социализму же предстоит еще это сделать. Поэтому трудящийся, более или менее добросовестно работавший на капиталиста, попадая на социалистическое предприятие, начинает якобы работать хуже, впадает в леность, опускается до хищений. Частный собственник может больше, чем социалистическое государство, доверять своим служащим, меньше нести расходов по контролю и отчетности, сам работает без ограничения времени и т. д. За всеми этими рассуждениями со всей очевидностью проглядывались недоверие к массам трудящихся, обоснование бюрократического контроля над ними, представление о социализме не как о живом творчестве трудящихся масс, а как о деле, чуждом трудящимся, навязанном им "сверху". Определенные выводы из этих положений следовали также и для организации взаимоотношений между секторами, и для представлений о методах управления социалистическими предприятиями.

Идею экономического соревнования государственных социалистических предприятий с капиталистическими Е. Преображенский называл "мещанской, обывательской, грошовой", третировал ее как "элементарную глупость", в лучшем случае допускал такое соревнование как временную педагогическую меру. Наконец, хозрасчет, хозяйственную самостоятельность предприятий он призывал не принимать всерьез, это, по его мнению, лишь внешняя видимость трестов, их капиталистический облик. Использование рынка, состязание с капиталистическими предприятиями допустимы лишь на самый короткий срок, это временные поверхностные явления при переходе государственного хозяйства от военного коммунизма к периоду социалистического накопления... т. е. явления известной дезорганизации, разбросанности трестов, отсутствие управления ими. Эти явления, согласно Е. Преображенскому, не следует выдавать за нормальный тип взаимоотношений трестов друг с другом и с частным рынком. На смену кратковременному использованию рынка, самостоятельности трестов, согласно Е. Преображенскому, должно в ближайшем будущем прийти собирание государственного хозяйства как единого целого, управление этим единым целым "посредством кабинетов регулирующих социалистических органов" вместе с их крайне сложной и разветвленной нервной системой социального предвидения и планового руководства. Управление из кабинетов Е. Преображенский решительно противопоставлял учету рыночных процессов. Исходя из положения о неизбежном якобы преимуществе капиталистического уклада перед социалистическим Е. Преображенский утверждал, что социалистический уклад может одержать победу над капиталистическим, во-первых, используя преимущественно политические методы, и, во-вторых, выступая как единое целое, а не как отдельные предприятия, обладающие определенной самостоятельностью. Максимальная централизация управления хозяйством — таков идеал Е. Преображенского. Таким образом, ложный тезис об изначальной неэффективности социалистического хозяйствования по сравнению с капиталистическим служил обоснованием для действительно неэффективной, громоздкой, бюрократической организации социалистического сектора экономики.

В полемике с троцкистами участвовал широкий круг советских экономистов. Основная исходная позиция в борьбе с троцкизмом - признание того, что социализм должен явиться результатом сложного и закономерного развития общества, направляемого Советским государством, а не насильственного, искусственного социального конструирования, что экономика переходного периода представляет собой внутренне противоречивое целое, охватываемое единым процессом воспроизводства. Для развития народного хозяйства в целом необходимо поддержание определенной пропорциональности между городом и деревней, промышленностью и сельским хозяйством. Недопустимо и без огромных издержек невозможно развивать промышленность за счет деградации сельского хозяйства. Лишь создавая условия для расширенного воспроизводства крестьянского хозяйства, можно постепенно переводить его на рельсы социалистических преобразований.

Важную роль в борьбе с троцкизмом сыграли работы Н. Бухарина. Он сформулировал "закон трудовых затрат", согласно которому во всяком хозяйстве должна поддерживаться некоторая пропорциональность в распределении труда между отраслями в производстве различных видов продукции. Эта пропорциональность может достигаться и поддерживаться лишь при условии эквивалентного обмена деятельностью, обеспечивающего расширенное воспроизводство в каждой из частей, сфер, укладов экономики.

Эквивалентность обмена между укладами не понималась Н. Бухариным и его сторонниками как строгая детерминированность пропорций обмена, исключающая, например, передачу части накоплений из крестьянского хозяйства в государственное. Напротив, по их мнению, накопления крестьянства могли явиться одним из источников индустриализации, но при этом необходимо было обеспечить условия для расширенного воспроизводства в сельском хозяйстве. Передача накоплений из крестьянского хозяйства в государственной могла достигаться экономическим путем (займы, торговое посредничество государства при экспорте сельскохозяйственной продукции и т. д.). Н. Бухарин ссылался на мировой исторический опыт, который показывал, что чем прочнее сельскохозяйственная база общества, тем быстрее и устойчивее рост индустрии. Рост промышленности при одновременном упадке сельского хозяйства в принципе бесперспективен. "Наивысший длительно темп получается при таком сочетании, когда индустрия подымается на быстро растущем сельском хозяйстве... Но это предполагает возможность быстрого реального накопления в сельском хозяйстве"⁷.

Между тем сельскохозяйственная база в Советской России оставалась слабой. Это относилось как к зерновому хозяйству, так и к животноводству. Отсталое, раздробленное крестьянское хозяйство было низкопродуктивным, имело в основном потребительскую, а не товарную направленность.

В то же время процесс превращения потребительского хозяйства в товарное шел весьма интенсивно, расширялось производство технических культур, продуктов животноводства, предназначенных для продажи, однако процесс этот не мог завершиться в несколько лет. Более того, сам этот процесс был противоречив. Развитие производства и продажи технических культур и продуктов животноводства шло в ущерб расширению посевов зерновых, а доходы от продажи технических культур и заработки от побочных промыслов (извоз, работа в городе) ослабляли заинтересованность крестьян в реализации зерновых. Зерновое хозяйство оставалось в основном потребительским, и это в сочетании с рядом других факторов обусловило кризис хлебозаготовок в конце 20-х годов. Кроме того, в неурожайные годы продажа сельскохозяйственных продуктов сокращалась, а в годы, следовавшие непосредственно за неурожайными, значительная часть зерна использовалась крестьянством для восполнения натуральных запасов.

Трудности с хлебозаготовками получили различные объяснения в экономической и политической литературе. Само явление нарушения хозяйственного равновесия, рассогласования, разбалансирования различных элементов экономической системы нэпа было настолько сложным, что не допускало однозначного объяснения. С одной стороны, экономика развивалась весьма быстрыми темпами. С другой — постоянно нарастал неудовлетворенный спрос на промышленные товары народного потребления, строительные материалы, топливо, сырье и т. д. Совокупный спрос по всем группам товаров заметно превышал предложение.

В экономической литературе 20-х годов широко обсуждался тезис о диспропорции в развитии промышленности и сельского хозяйства как главной причине кризисных явлений и необходимости ускоренной индустриализации для преодоления этой диспропорции. В 1925—1926 гг. этот тезис развивали представители "левой” оппозиции.

На первый взгляд такое объяснение кажется вполне логичным: крестьянство не находит на рынке нужных ему промтоваров и поэтому не спешит с реализацией хлеба. Однако при этом остаются открытыми многие вопросы. Велики ли излишки хлеба у крестьянства? Почему не удовлетворяется не только крестьянский, но и городской потребительский и внутрихозяйственный спрос на промышленные товары? Может ли всеобщий рост цен (которого требовала "левая" оппозиций) уравновесить спрос и предложение или же он вызовет всеобщий рост издержек производства, всеобщий рост спроса и разбалансирование спроса и предложения, воспроизведенное уже в условиях нового уровня цен? Наконец, как скажется на развитии народного хозяйства перекачка накоплений из деревни; до каких пределов эта перекачка оправданна, не приведет ли она к деградации земледелия и общему загниванию экономики? На эти вопросы, которые выдвигали оппоненты "левой" оппозиции, в частности Н. Бухарин, ответа у "левых", по сути дела, не было.

Н. Бухарин выдвигал другое объяснение трудностей с хлебозаготовками и кризисных явлений в хозяйстве в целом. "Хлебозаготовительный кризис явился выражением не изобилия хлеба при голоде на промтовары. Он подготовлен в обстановке измельчения крестьянского хозяйства стабильностью или даже падением зернового хозяйства", — писал Н. Бухарин⁸.

Н. Бухарин констатировал, что в действительности деревня не обладала большими излишками, поэтому неограниченная перекачка средств из сельского хозяйства в промышленность могла повлечь пагубные последствия как для земледелия, так и для экономики в целом. «Если какая-либо отрасль производства систематически не получает обратно издержки производства плюс известную надбавку, соответствующую части прибавочного труда и могущую служить источником расширенного воспроизводства, то она либо стоит на месте, либо регрессирует... Эти соображения являются достаточным базисом для определения границ "перекачки"»⁹.

В народном хозяйстве, конечно, имеют место определенные структурные диспропорции, но не они являются решающей причиной превышения спроса над предложением, иначе бы это превышение не носило всеохватывающий характер. Причины всеобщего опережающего роста доходов и денежных средств по сравнению с ростом производства, отмечал Н. Бухарин, — неэффективное функционирование хозяйственной системы, ведущее к инфляции, громоздкий и дорогостоящий бюрократический аппарат управления, отсутствие заинтересованности производственных звеньев в экономном, рачительном использовании ресурсов.

Следовательно, путь к преодолению кризиса, в котором к концу 20-х годов оказалась хозяйственная система нэпа, заключался не в перекачке средств из деревни (и без того бедной, отсталой, нуждавшейся в накоплениях, в быстром экономическом и социальном развитии), а в углублении нэпа, в стимулировании творческой инициативы трудящихся, в повышении эффективности производства. «У нас, — писал Н. Бухарин, — должен быть пущен в ход, сделан мобильным максимум хозяйственных факторов, работающих на социализм. Это предполагает сложнейшую комбинацию личной, групповой, массовой общественной и государственной инициативы. Мы слишком все перецентрализовали... Важнейшие вопросы должны гораздо тверже, более жестко (но зато и более продуманно) решаться "в центре". Но в строгих рамках этих решений действуют уже нижестоящие органы... Гиперцентрализация в ряде областей приводит нас к тому, что мы сами лишаем себя добавочных сил, средств, ресурсов и возможностей»¹⁰.

В зависимости от того, какие перспективы намечали экономисты разных направлений для хозяйственной системы нэпа, они оценивали и опыт военного коммунизма. Так, по мнению Е. Преображенского, призывавшего к ликвидации нэпа, система военного коммунизма вполне соответствовала принципам социалистического хозяйствования. Сама по себе эта система была хороша, плохи оказались лишь исторические условия ее функционирования. Преимущества централизованной организации хозяйства, утверждал Е. Преображенский, существовали и при военном коммунизме, но они потонули в дыре общего хозяйственного дефицита. На исходе восстановительного периода эти преимущества были бы заметнее, если бы мы, наконец, осуществили насущнейшую организационную, а вместе с тем и важнейшую общеэкономическую задачу управления всем государственным хозяйством как единым целым.

Напротив, экономистам, выступавшим за развитие и углубление нэпа, система военного коммунизма применительно к мирному времени представлялась бюрократическим извращением, не имеющим будущего, от которого нужно решительно отказаться, преодолеть все его пережитки и последствия. Так, А. Айхенвальд писал, что в период военного коммунизма даже внутри промышленности без рынка нельзя было наладить связь и правильный оборот товаров: "Вместо настоящего планомерного снабжения выходила сплошная канитель: ничего не хватало, самые насущные потребности не покрывались; то, что было, распределялось с таким бюрократизмом и волокитой, что все обходилось страшно дорого, запаздывало к срокам, перепутывалось и т. д. Виною этого был громоздкий, страшно много средств съедающий аппарат управления и распределения. Он связывал по рукам и ногам все предприятия, лишая их всякой самостоятельности, не давая им ни одного шага сделать — хотя бы переставить или отремонтировать станок... без плана, без ордера, без разрешения, без груды бумаг. Словом, этот порядок гирей висел на производстве, не давая ему развиваться"¹¹.

Итак, в конце 20-х годов обсуждались два пути возможного выхода из кризиса: первый путь — повышение эффективности хозяйствования, ускорение народнохозяйственного оборота, с тем чтобы при растущих нормальными темпами фондах добиться качественного повышения выхода продукции. Для этого нужны были реформы в управлении промышленностью, доведение реального хозрасчета до каждого предприятия, последовательное осуществление нэпа в деревне, капитальные вложения в отрасли, ускоряющие оборот средств в народном хозяйстве и повышающие эффективность основных отраслей производства и экспорта (в инфраструктуру). Таким образом, первый путь заключался в том, чтобы, создавая условия для эффективности капитальных вложений, ускоренно осуществлять индустриализацию с минимальными жертвами, с экономным использованием всех затрат. Напротив, второй путь выхода из кризиса заключался в том, чтобы, примирившись фактически с неэффективностью хозяйственной системы, перекрыть эту неэффективность и расточительность огромным перенапряжением всех сил страны.

Первый путь предполагал поддержание равновесия промышленности и сельского хозяйства и создание условий для накопления в крестьянском хозяйстве. Второй — отказ от такого равновесия и резкое ограничение платежеспособного спроса крестьянства. Первый путь ориентировался на сдерживание инфляции, всемерное ограничение роста цен. Второй — на активное использование роста цен как инструмента ограничения платежеспособного спроса.

Как известно, в конце 20-х годов возобладали административно-командные методы управления экономикой, был допущен отход от ленинских принципов и методов строительства социализма. Это проявилось в принудительной коллективизации; в реорганизации управления промышленностью, упраздняющей хозрасчет трестов; в кредитной реформе, завершившей ликвидацию кредитно-денежной системы нэпа.

3. Дискуссии о плане и рынке

3.1. Взаимодействие плана и рынка

Проблемы отношения к крестьянству, управления промышленностью были неразрывно связаны с вопросом об использовании закона стоимости в переходной экономике, о соотношении плана и рынка. Связь, смычка с крестьянством осуществлялась прежде всего через рынок, на рынок, в значительной части - крестьянский, работала государственная промышленность. Вместе с тем уже с первых лет нэпа усиливалось плановое регулирование хозяйства. Переход к социализму связывался с созданием плановой системы хозяйства.

Для всех экономистов 20-х годов было бесспорным, что наряду с рыночной связью существует новая форма связи — плановая. Спорным был вопрос о взаимодействии плана и рынка, планового начала и стихийности. Является ли борьба плана и стихии простым внешним столкновением или же план и рынок определенным образом взаимодействуют: план организует рыночные процессы и вместе с тем отражает потребности, выявляемые на рынке, учитывает и определенным образом преломляет рыночные процессы? И далее, являются ли содержанием плана объективные процессы воспроизводства, отражающиеся, в частности, и на рыночных соотношениях, или же содержание плана независимо от протекающих в народном хозяйстве процессов?

Е. Преображенский полагал, что содержание плана определяется законом, прямо противоположным закону стоимости, действующим вопреки ему, в прямой борьбе с законом стоимости и стоящими за ним рыночными процессами и соотношениями, — закон первоначального социалистического накопления. Напротив, многие советские экономисты разрабатывали вопрос о взаимодействии, взаимопроникновении плана и рынка (А. Айхенвальд, А. Мендельсон, Л. Юровский). В соответствии с этим различались и представления о методе осуществления плана: прямая ломка рыночных соотношений, сложившихся пропорций или же овладение рынком, регулирование объективных воспроизводственных процессов, в том числе и через рынок, и на этой основе целенаправленное изменение народнохозяйственных пропорций.

Рыночная форма связи между секторами и внутри секторов является необходимым условием их пропорционального развития, формой поддержания этой пропорциональности, поскольку "тенденция товарных цен к стоимости и осуществляет трудовую пропорциональность в меновом хозяйстве"¹.

Таким образом, между действием закона стоимости и народнохозяйственным планированием нет качественного, глубокого противоречия: задача планирования состоит в поддержании динамичного равновесия в хозяйственной системе, закон стоимости является формой, в которой может проявляться и осуществляться это равновесие.

Вместе с тем планирование не должно слепо следовать за стоимостными пропорциями (так же как оно не должно их ломать и отбрасывать). Планирование призвано рационализировать стоимостные пропорции, освобождать их от воздействия факторов, не связанных с народнохозяйственной пропорциональностью, например от воздействия излишка денег в обращении, перекредитования и т. п. Рационализация рыночных, стоимостных форм через процесс народнохозяйственного планирования, а не их разрушение и вытеснение — таков лейтмотив концепции Н. Бухарина, которую развивал и отстаивал А. Айхенвальд.

Рационализация рыночных связей приводит к их качественной трансформации, к их органическому синтезу с планом. С одной стороны, социалистический план выражается в ценностной, денежной форме, с другой — функционирование рыночных форм все больше регулируется планом. "Оставаясь по форме обычными меновыми актами, рыночная связь между госпредприятиями подпадает под влияние нового способа регулирования... Рыночные выступления сознательно и согласованно направляются так, чтобы получился заранее намеченный результат"².

Как план, так и закон стоимости определяют пропорции обмена, цены товаров. В процессе взаимодействия плана и рынка пропорции и цены, определяемые планом и законом стоимости, видоизменяются, взаимоприспосабливаются, в результате устанавливаются пропорции, отражающие как протекание рыночных процессов, так и степень овладения этими процессами со стороны планового руководства хозяйством, степень подчинения этих процессов сознательному, целенаправленному регулированию.

Пропорциональность, диктуемая планом, и пропорциональность, формирующаяся под воздействием рыночных процессов, далеко нетождественны. Например, цены, устанавливаемые в плановом порядке, не совпадают с ценами, устанавливающимися стихийно. Государственная политика цен была направлена на сдерживание рыночной тенденции к их росту. Плановое снижение цен ставило своей целью укрепление смычки с крестьянским хозяйством, снижение себестоимости, стимулирование технического прогресса, борьбу с монополистическими тенденциями и порождаемым ими застоем.

Ряд советских экономистов подчеркивали, что ни рынок, ни план в условиях переходной экономики не устанавливают и не могут установить отдельного, особого равновесия. Лишь на основе взаимного приспособления, взаимодействия плана и рынка устанавливается равновесие хозяйственной системы в целом. С одной стороны, "пропорции внутри стихийной части зависят от соотношения с плановым сектором"³, с другой стороны, план должен учитывать, включать тенденции рынка. Только таким путем план создает возможность подчинения и регулирования рыночных процессов. В результате давление стихии на плановое хозяйство уже не выступает как всецело враждебное и неуправляемое: оно заранее учтено, включено в процесс планового регулирования, видоизменено в соответствии с задачами плана.

Здесь мы подходим к очень важному моменту в спорах 20-х годов. Как уже говорилось, для Е. Преображенского план и рынок — внешне противостоящие друг другу силы, и задача планового руководства, направляемого (законом первоначального социалистического накопления), состоит в вытеснении несоциалистического сектора, преодолении действия закона стоимости. Напротив, А. Айхенвальд, А. Мендельсон, Л. Юровский и др. рассматривали план, воплощающий волю пролетарского государства, в качестве организатора всего хозяйства в целом, берущего на себя руководство процессом воспроизводства во всех секторах экономики. Социалистический сектор — не просто "одна из воль", хотя бы и самая мощная, он "борется за роль организатора всего общехозяйственного равновесия"⁴. Социалистический сектор - не просто часть хозяйства, но организующий, регулирующий центр хозяйства. Равнодействующая между стихией и планом складывается не сама по себе, не в результате внешнего столкновения стихии и плана; формирование этой равнодействующей должен взять на себя план, отражая, учитывая и подчиняя себе стихию. "Социалистический комплекс приближается к тому, чтобы стать субъектом хозяйства"⁵, - писал А. Айхенвальд. Используя кредит, бюджет, налоги, ценообразование, товарные запасы и т. д., план может вносить элементы организации в стихийные процессы в экономике переходного периода, "перегруппировывать" стоящие вне государственного хозяйства силы⁶.

Поскольку в основе плана лежат познание и отражение объективных, во многом стихийных процессов, включая процессы рыночные, план должен быть гибким, в процессе его осуществления необходима оперативная реакция хозяйственных звеньев на меняющуюся ситуацию, следовательно, Необходима широкая самостоятельность трестов и предприятий социалистического сектора.

В переходный период план должен строиться "не по типу негнущихся жестких диспозиций, а по типу системы директив, проведение которых находится под общим руководством и контролем центра, но отнюдь не под его мелочным административным управлением. Все социалистические предприятия, проводящие план, имеют большую свободу маневрирования и для проведения основной линии в подвижных и разнообразных рыночных условиях"⁷. Если же план будет представлять собой "жесткие диспозиции", регламентирующие каждый шаг предприятий, то, "помимо всяких прочих ненормальностей, — неизбежно создалась бы нежизненность, негибкость, неприменимость плана"⁸.

3.2. Споры о принципах планирования

Плановая работа в 20-х годах прошла ряд этапов: перспективный план ГОЭЛРО - план преобразования производительных сил страны на новой технической основе: планы заготовок и распределения важнейшихпродовольственных продуктов, сырья, топлива (1919—1920 гг.); технико-экономические планы развертывания производства по отдельным отраслям промышленности (1921 — 1923 гг.); планы на 1923/24 и 1924/25 гг., включавшие наряду с технико-экономическими расчетами учет емкости рынка, распределение покупательной способности между городом и деревней, воздействие кредита и денежного обращения на емкость рынка, динамику цен; ежегодные контрольные цифры на 1925/26, 1926/27, 1927/28 гг., представлявшие собой попытки дать целостную, внутренне связанную систему показателей развития народного хозяйства: производства и распределения продукции, динамики цен, денежного обращения, кредита, финансов, экспорта и импорта, накопления; первый пятилетний план и расчеты по генеральному плану на 15—20 лет.

При составлении планов производства и распределения продукции в 1920-1923 гг. использовались балансы распределения продукции, технико-экономические расчеты, учитывалось наличие работников, сырья, производственных мощностей. Разработка планов на 1923/24 и 1924/25 гг. выдвинула проблемы кредитного планирования, планирования цен и динамики массы денег в обращении. Контрольные цифры на 1925/26, 1926/27 гг. опирались на теоретические представления о характере восстановительного процесса и идущей на смену ему реконструкции народного хозяйства, о направлениях и темпах протекания этих процессов, о "кривых развития" народного хозяйства.

Важнейшим методологическим приемом при составлении контрольных цифр на 1925/26 г. явился метод динамических коэффициентов.

Суть этого метода состояла в том, что индексы роста отдельных элементов народного хозяйства (промышленного и сельскохозяйственного производства, производительности труда, заработной платы, налогов, цен, бюджета, экспорта и импорта и т. д.) должны находиться в определенной, обоснованной взаимосвязи. Поскольку восстановление производства протекало в целом на старой технической основе, восстановительный процесс в известной степени (хотя далеко не абсолютно) воспроизводил довоенные пропорции хозяйства, в частности довоенное соотношение между промышленностью и сельским хозяйством.

Конечно, никто из экономистов не ставил задачи механического воспроизведения довоенных пропорций. Для Госплана, принявшего и использовавшего метод динамических коэффициентов, было очевидно, что в стране произошли и продолжают происходить глубокие социальные перемены. В литературе 30-х годов, а также в современной историко-экономической литературе ряду ведущих работников Госплана (В. Громану, В. Базарову) приписывается мысль о механической ориентации на довоенные пропорции. Такие утверждения не соответствуют действительности.

При построении динамических коэффициентов роста отдельных элементов народного хозяйства были использованы так называемые "эмпирические законы", сформулированные В. Громаном. Эти законы представляли собой статистически установленные устойчивые соотношения в народном хозяйстве. Важнейшим из таких соотношений явилось соотношение между товарной массой продукции промышленности и сельского хозяйства, выраженной в текущих ценах, как 63: 37 (63% общей товарной массы, выраженной в текущих ценах, приходилось на долю промышленности и 37% — на долю сельского хозяйства). Смысл этого соотношения заключался в том, что при всяком изменении материальных пропорций между промышленностью и сельским хозяйством (кроме катастрофического разрушения той или иной части общественного хозяйства) соотношение между их продукцией, поступающей на рынок, восстанавливается примерно на одном уровне (63: 37) в результате изменения уровней цен на продукцию промышленности и сельского хозяйства. Статистические данные в целом подтверждали этот вывод, хотя и для сравнительно короткого отрезка времени. Цены, таким образом, выступали как фактор, приводящий в соответствие элементы народнохозяйственной системы.

Хотя динамические коэффициенты, принятые в контрольных цифрах Госплана, в ряде случаев опирались на выводы, которые В. Громан трактовал как эмпирические законы, все же было бы неверно отождествлять эмпирические законы В. Громана с динамическими коэффициентами Госплана.

Для построений В. Громана характерна определенная доля математического формализма. Он рассуждал следующим образом. Современная экономическая теория не в состоянии объяснить полностью течение экономических процессов, поскольку в каждом экономическом явлении, в его динамике переплетается действие многих факторов, расщепить, выделить которые не представляется возможным. Следовательно, невозможно и строго теоретическое объяснение экономической динамики. Поэтому теоретическое объяснение экономической динамики должно быть заменено эмпирически установленными статистическими законами и закономерностями. К числу таких закономерностей В. Громан относил восстановление нарушенного равновесия, причем по мере приближения к уровню равновесия темп восстановительного процесса затухает, а элементы экономической системы, разрушенные в наибольшей степени, восстанавливаются наиболее быстрыми темпами. Так, промышленность в процессе восстановления растет быстрее, чем сельское хозяйство, товарооборот — быстрее, чем производство, денежное обращение — быстрее, чем товарооборот.

Картина восстановительного периода, представленная в работах В. Базарова, существенно отличалась от схемы эмпирических законов В. Громана. В. Базаров выделял доминирующие факторы роста экономики в восстановительный период: уровень оплаты труда и уровень потребления как факторы роста производительности труда, уровень организации труда и производства, технические улучшения.

На первом этапе восстановительного периода (1921 — 1923 гг.), утверждал В. Базаров, ведущими факторами, обусловливающими динамику процессов восстановления народного хозяйства, явились рост народного потребления, повышение работоспособности трудящихся. На втором этапе восстановительного периода (1924—1926 гг.) ведущими стали факторы улучшения организации труда и производства и отчасти технические улучшения в производстве. Для первого этапа восстановительного периода характерна тесная зависимость между ростом заработной платы и ростом производительности труда. В 1923 г. эта зависимость постепенно ослабевала и одновременно замедляла темп восстановления народного хозяйства (более 40% прироста промышленного производства в 1921/1922 г., 31% — в 1923/1924 г.). В 1924 г. начался новый этап восстановительного процесса, стали действовать новые факторы роста и темп роста вновь увеличился. В 1924/25 г. промышленное производство выросло на 60%, что составляло максимальный темп роста, в 1925/26 г. — завершающем году восстановительного периода — промышленное производство выросло на 40%. "Только в 1924 г., — писал В. Базаров, - когда было положено начало оздоровительной политике систематического снижения отпускных цен на промтовары в меру снижения их себестоимости и когда, с другой стороны, упорядочение денежно-кредитной системы создало возможность точной калькуляции себестоимости, только с этого переломного в нашей хозяйственной политике момента были созданы предпосылки для действительной реконструкции производительных сил... Результатам этого коренного преобразования явился второй, заключительный цикл восстановительного процесса"⁹.

Народнохозяйственное планирование в годы восстановительного периода опиралось на анализ объективных процессов восстановления народного хозяйства, отдельных его элементов, на анализ взаимосвязи динамики этих элементов.

Контрольные цифры на 1925/26 г. отличались от планов на предшествующие годы прежде всего тем, что они предусматривали крупные капитальные вложения (в предшествующий период развертывание производства осуществлялось без крупных капитальных вложений, за счет использования законсервированных основных фондов). План на 1925/26 г. впервые предусматривал мобилизацию крупных накоплений и распределение их между отраслями хозяйства (промышленность, сельское хозяйство, транспорт) для капитальных вложений. Еще более крупные вложения предусматривались контрольными цифрами на 1926/27 г. При обсуждении контрольных цифр возникли острые дискуссии по широкому кругу вопросов экономической теории и экономической политики, в частности о темпах экономического роста, о распределении капитальных вложений между отраслями и т. д. Дискуссии эти продолжались и при обсуждении первого пятилетнего плана в 1927-1928 гг.

В ходе дискуссии о контрольных цифрах Госплана на 1925/26 г. представители Наркомзема (И. Макаров), Наркомфина (Г. Сокольников, Л. Юровский, Н. Кондратьев и др.), ЦСУ (Л. Литошенко) оспаривали реальную сбалансированность контрольных цифр, требовали увеличить вложения в сельское хозяйство, соответственно сократив вложения в промышленность. С. Струмилин, выступавший как представитель Госплана, доказывал, что контрольные цифры представляют собой внутренне связанную систему, отражающую ближайшие перспективы развития всех отраслей народного хозяйства¹⁰.

Наиболее важное возражение против контрольных цифр Госплана заключалось в том, что осуществление этих наметок (хотя бы они были внутренне связаны между собой) зависит не столько от государства, от его плановых органов, сколько от рыночной стихии, от экономического поведения 22 млн. крестьянских хозяйств, которое Г. Сокольников назвал "крестпланом" в противоположность Госплану. Если "крестплан" на деле осуществляется, говорил Г. Сокольников, то в области наметок Госплана "все к черту летит". Для того чтобы государственные планы осуществлялись, мало добиться их сбалансированности, необходимо их соответствие объективным рыночным процессам.

С. Струмилин возражал, что государственное плановое регулирование хлебозаготовок и заготовительных цен хотя и с трудом, но все же осуществляется, поэтому нет оснований говорить о несостоятельности планирования и доминировании "крестплана". Напротив, полное подчинение плана рыночной стихии, слепое следование за рыночной стихией неизбежно приведут экономику к кризису. "Нет, не приспособляться к ней, а сознательно приспособлять ее самое к нашим плановым устремлениям — вот единственно надежный путь к наиболее безболезненному и бескризисному развертыванию нашего социалистического хозяйства", — писал С. Струмилин¹¹.

Задания, содержавшиеся в контрольных цифрах на 1925/26 г., в области промышленного производства были выполнены. Вместе с тем хозяйственная жизнь в этот период столкнулась с рядом трудностей. Не удалось обеспечить запланированный объем хлебозаготовок, экспорта, импорта, капитальных вложений. Вместо предполагавшегося снижения цен начался их рост, обнаружился излишек денег в обращении, пришлось сократить объем кредитования народного хозяйства, резко ограничить эмиссию денег, служившую одним из ресурсов кредитования. Критики Госплана видели в этом подтверждение того, что план составлен неверно, доказательство его ошибочности. Напротив, С. Струмилин утверждал, что причина невыполнения некоторых наметок Госплана заключалась в том, что план не был официально утвержден правительством, следовательно, он не был обязательным для хозорганов, нарушался, а нарушение плана в одних сферах народного хозяйства (например, неплановое повышение заработной платы и цен) вызывало отклонение от плановых предположений в других сферах (невыполнение заданий по капитальным вложениям, кредиту и т. д.)¹².

В действительности трудности 1925—1926 гг. обусловливались не просчетами в планировании и не произвольными нарушениями планов, а объективными противоречиями, с которыми столкнулась экономика переходного периода на стыке восстановительного и реконструктивного периодов.

Дискуссия при обсуждении контрольных цифр на 1926/27 г., проходившая осенью 1926 г., носила еще более острый характер. Если осенью 1925 г. главными критиками контрольных цифр Госплана выступили сторонники ускоренного развития земледелия в ущерб индустриализации, то осенью 1926 г. атаку на контрольные цифры. вели главным образом, сторонники "сверхиндустриализации", представители "левой" оппозиции: И. Смилга, Г. Пятаков, Е. Преображенский.

"Левые", ссылаясь на диспропорции между промышленностью и сельским хозяйством, требовали усиления вложений в промышленность, перекачки средств из деревни, повышения цен на промтовары. Поднимали они и вопрос об излишних накоплениях в руках крестьянства, о раскулачивании.

Дискуссия о контрольных цифрах на 1926/27 г. проходила в Коммунистической академии в сентябре 1926 г.¹³ В защиту контрольных цифр Госплана, против "сверхиндустриализаторов" на дискуссии выступили С. Струмилин, Ш. Дволайцкий, В. Милютин (докладчик на дискуссии) и др. Эти экономисты доказывали, что немедленное и чрезмерное увеличение капиталовложений в промышленность приведет не к смягчению, а к усилению дефицита промышленных товаров — как средств производства, так и предметов потребления, что натуральное накопление крестьянства отнюдь не велико, оно не достигло еще довоенного уровня, что повышение цен на промтовары ударит по бедняцко-середняцким слоям деревни, но будет приемлемо для сельской верхушки, что относительно высокий уровень товарности сельскохозяйственного производства до революции достигался ценой недоедания масс крестьянства, поэтому в советской экономике некоторое сокращение экспортных ресурсов по сравнению с экономикой дореволюционной вполне закономерно и оправдано: крестьянство впервые в своей истории перестало голодать.

В 1927—1928 гг. разворачивается острая дискуссия о первом пятилетием плане.

Цели и задачи перспективного плана были сформулированы партией и состояли в том, чтобы достичь социалистической перестройки общества, вывести производство по количественным и качественным показателям на мировой уровень. Экономическая наука и плановые органы должны были выявить конкретные реальные сроки решения этих задач, последовательность и кратчайшие, оптимальные пути достижения поставленных целей.

Первая перспективная ориентировка Госплана обсуждалась в печати уже в 1926 г. При ее составлении использовался ряд принципов народнохозяйственного планирования, сформулированных В. Базаровым, которые в дальнейшем послужили отправным моментом для теории оптимизации хозяйственных решений. Такими принципами явились: плавность намечаемой линии развития; соразмерность частей народного хозяйства; критерий кратчайшего пути для достижения хозяйственных целей. При этом пропорциональность, соразмерность частей народного хозяйства и требование плавности развития выступали как система ограничений, с учетом которых должен был избираться оптимальный, кратчайший путь для достижения поставленных целей.

Принцип кратчайшего пути, взятый в отрыве от требования соразмерности частей народного хозяйства, означал максимально высокие темпы накопления и капиталовложений. Напротив, принцип соразмерности и отсутствие резких перепадов и перегибов в "кривой развития" должны были служить. ограничениями, определяющими реальный темп развития, реальное распределение накоплений между новыми и действующими предприятиями.

Таким образом, мы находим у В. Базарова, по-видимому, первую постановку вопроса об оптимизации плановых темпов и направлений развития народного хозяйства¹⁴. Эта оптимизация предполагает достижение соразмерности частей народного хозяйства во всех временных точках его развития при максимально возможном (в условиях соразмерности) темпе роста производства. Вместе с тем это лишь постановка, а не решение вопроса. Раскрытие содержания пропорциональности народного хозяйства в условиях ускоренного его роста требовало разработки таких проблем, как баланс народного хозяйства, система межотраслевых связей, оптимальное сочетание темпов роста накопления и потребления, зависимость темпов роста от ряда воспроизводственных факторов (фондоотдача, производительность труда, материалоемкость). Вполне закономерно, что во второй половине 20-х годов впервые в истории мировой экономической науки стали появляться результаты разработок этих проблем. В этой связи нужно отметить разработку баланса народного хозяйства, осуществленную ЦСУ под руководством П. Попова, разработку Г. Фельдманом первых экономико-математических моделей роста.

В ходе дискуссии о первом пятилетием плане в центре споров находился вопрос о соотношении генетики и телеологии в народнохозяйственном планировании. Другими словами, спор шел о том, должно ли планирование исходить из поставленных сознательно целей или же из объективных условий развития. В качестве защитников телеологического (целевого) подхода к планированию выступали С. Струмилин, Г. Кржижановский, В. Мотылев и др., в качестве сторонников генетического подхода — Н. Кондратьев, В. Громан, В. Базаров, П. Лященко и др. При этом сторонники генетического подхода отнюдь не оспаривали правомерность и необходимость сознательной постановки целей и прежде всего цели построения социализма, развития производительных сил; сторонники телеологии в планировании в свою очередь отнюдь не отрицали необходимости обоснования планов исходя из объективной экономической реальности.

Смысл спора, глубина разногласий не всегда были ясны даже современникам этих дискуссий, которым иногда казалось, что спор идет о словах, поскольку никто не оспаривает ни значения постановки целей, ни важности обоснования планов. В 30-х годах, когда большинство тех экономистов, которые выступали в конце 20-х как сторонники генетического подхода к планированию, были репрессированы, когда им необоснованно стали приписываться стремления к реставрации капитализма, смысл спора о генетике и телеологии в планировании еще больше затемнился. В историко-экономической литературе последних двух десятилетий в более или менее смягченной форме воспроизводились оценки 30-х годов. Между тем спор о генетике и телеологии был весьма содержательным, высказанные в ходе этого спора положения не утратили своей актуальности и в наши дни.

Суть спора заключалась не в том, что ставить "на первое место" — цели плана или обоснование путей достижения целей. Сторонники телеологического метода формулировку целей рассматривали как "социальную инженерию" (Г. Кржижановский), как мысленное конструирование черт будущего общества. Достижение поставленных целей представлялось им результатом волевых усилий революционного класса — пролетариата. Именно воля пролетариата делает план реальным, является важнейшим фактором его осуществимости. "Наша пятилетка реальна лишь в той мере, в какой мы сумеем организовать пролетариат для ее осуществления", — говорил С. Струмилин¹⁵. Обоснование планов исходя из экономической реальности трактовалось сторонниками телеологии как проверка их технической осуществимости. "Научное обоснование плановых проектировок, конечно, необходимо, — писал С. Струмилин. — Но лишь в той мере, в какой нужно, чтобы этот наш план был не только поддержан массами, но и технически осуществим и реалистичен"¹⁶.

Сторонники генетического подхода исходили из того, что даже технически осуществимый, сбалансированный план может оказаться нереальным, если предусмотренные им цели и направления развития противоречат объективным экономическим процессам. Важно не только учесть и распределить материальные и трудовые ресурсы, но и отразить в плане объективные тенденции в развитии экономики. Поэтому методу волевого целеполагания они противопоставляли метод изучения социальной обусловленности, метод предвидения. Они исходили из того, что движение к социализму может осуществляться на основе внутренних закономерностей экономики переходного периода, а не вопреки этим закономерностям.

Вместе с тем понятно и стремление сторонников телеологического подхода в условиях обострившихся трудностей, сложной международной обстановки, противоречивых тенденций в хозяйстве ускорить движение к социализму и создание мощной индустрии, опираясь лишь на техническую осуществимость и политическую волю. Воля революционного класса представлялась тем фактором, который способен преодолеть экономические тенденции. "Воля пролетариата и наши планы, концентрирующие эту волю для борьбы за поставленные перед собой цели, сами могут и должны стать тем решающим шансом, какого недоставало для их успешного разрешения", — писал С. Струмилин¹⁷. Однако следующим шагом на этом пути могло стать (и впоследствии стало) признание политической воли фактором, преодолевающим техническую неосуществимость, восполняющим недостаток материальных ресурсов. На практике, как известно, гипертрофия волевого начала, "социальная инженерия" вместо закономерного, направляемого, регулируемого развития нанесли тяжелый урон советскому обществу.

3.3. Дискуссии о законе стоимости в советском хозяйстве

Классики марксизма-ленинизма полагали, что товарно-денежные отношения, достигающие наибольшего развития в условиях капитализма, органически несовместимы с социализмом, с победой социалистического способа производства, они отойдут в прошлое. "Раз общество возьмет во владение средства производства, то будет устранено товарное производство, — писал Ф. Энгельс, — а вместе с тем и господство продукта над производителями. Анархия внутри общественного производства заменяется планомерной, сознательной организацией"¹⁸.

Исходя из анализа товарно-денежных отношений при капитализме, К. Маркс, Ф. Энгельс, В. И. Ленин связывали их с анархией производства и господством вещей над людьми. Отсюда неизбежно следовал вывод о ликвидации товарно-денежных отношений с переходом к социализму. Так, в работе "Что такое друзья народа и как они воюют против социал-демократов" В. И. Ленин писал: "... Для организации крупного производства без предпринимателей нужно, во-первых, уничтожение товарной организации общественного хозяйства и замена ее организацией общинной, коммунистической... "¹⁹.

Вместе с тем в переходный период от капитализма к социализму товарно-денежные формы призваны играть важную роль в переустройстве общества на новых началах. В частности, К. Маркс, Ф. Энгельс, В. И. Ленин придавали важное значение кредиту как форме общественного регулирования производства. Так, К. Маркс говорил о двойственном характере капиталистического кредита, который способен "с одной стороны, развивать движущую силу капиталистического производства, обогащение на эксплуатации чужого труда... а с другой — составлять переходную форму к новому способу производства"²⁰.

В работах, написанных накануне Великой Октябрьской социалистической революции, В. И. Ленин разработал план социалистического строительства, включающий широкое использование таких форм регулирования общественного хозяйства, как банки, синдикаты, кооперация.

Программа большевиков, разработанная В. И. Лениным накануне Октябрьской революции, предусматривала не только использование под контролем масс аппарата регулирования, созданного развитием монополистического капитализма (банков, синдикатов), но и совершенствование и централизацию этого аппарата: национализацию банков и слияние их в один общенародный банк, унификацию банковского дела и счетоводства, синдицирование мелких и средних предприятий. Важная роль отводилась кооперации, кооперативному торговому и кредитному аппарату. Потребительская кооперация должна была охватить все население. Намечалась организация товарообмена между городом и деревней, опиравшегося на кооперацию и продовольственные комитеты. В области финансовой и денежной политики предусматривались прекращение эмиссии, ликвидация косвенных налогов, стабилизация цен, прямое прогрессивное налогообложение, отказ от внешних государственных долгов. Таким образом, разработанная В. И. Лениным платформа партии накануне Октябрьской революции предусматривала использование и преобразование рычагов товарно-денежного хозяйства Советским государством.

Ленинским идеям об овладении кредитно-денежной и финансовой системами, созданными капитализмом, их преобразовании и использовании противостояли взгляды группы "левых коммунистов", призывавших уже в первые месяцы Советской власти разрушить старый финансовый аппарат, отказаться от взимания налогов, отменить деньги и т. д. Советское государство последовательно осуществляло на практике программу восстановления и социалистического переустройства народного хозяйства, разработанную В. И. Лениным.

В первые месяцы после Октябрьской революции был осуществлен ряд мер по налаживанию товарно-денежных отношений в стране: регулированию цен, национализации и концентрации банковской системы, финансированию народного хозяйства, налогообложению. Были предприняты шаги для теоретической и практической подготовки денежной реформы, которую, однако, пришлось отложить в связи с начавшейся гражданской войной.

В области ценообразования партия разработала и осуществила ряд мер, направленных на развитие нормального товарооборота между городом и деревней, между государственной промышленностью и крестьянским хозяйством. Летом 1918 г. была осуществлена реформа цен, призванная восстановить довоенные пропорции цен на промышленные и сельскохозяйственные товары и тем самым сделать заготовительные и розничные цены приемлемыми для крестьянства. Основные принципы реформы цен были намечены В. И. Лениным²¹.

С переходом к политике военного коммунизма взгляды на судьбу товарно-денежных отношений и их роль в ближайшем будущем изменились. Политика военного коммунизма, направленная на строгую централизацию распределения всех ресурсов, на ограничение и вытеснение рыночных отношений, стала рассматриваться как непосредственный переход к социалистической организации производства и распределения.

Курс на ликвидацию денег, товарно-денежных отношений нашел отражение и в Программе партии, принятой на VIII съезде РКП(б) в 1919 г. "В области распределения, — говорилось в Программе, — задача Советской власти в настоящее время состоит в том, чтобы неуклонно продолжать замену торговли планомерным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов... Опираясь на национализацию банков, РКП стремится к проведению ряда мер, расширяющих область безденежного расчета и подготовляющих уничтожение денег"²².

Вместе с тем В.И.Ленин в написанном им проекте Программы РКП(б) отмечал, что деньги сразу уничтожить невозможно²³.

В области управления промышленностью происходила все большая концентрация и натурализация внутрихозяйственных отношений. Предприятия промышленности должны были отпускать производимую ими продукцию государственным организациям и предприятиям бесплатно по ордерам ВСНХ или местных совнархозов. Все денежные доходы предприятий передавались непосредственно в казну. Отменялись все налоги и сборы с государственных предприятий, были аннулированы долги предприятий друг другу и кредитным учреждениям. Народному банку отводилась роль центральной расчетной кассы. Наконец, в 1920 г. банк вообще был ликвидирован.

Причины натурализации отношений внутри государственного сектора трактовались советскими экономистами по-разному. С одной стороны, эта натурализация рассматривалась как искоренение капиталистических методов хозяйствования и переход к социалистическим методам, с другой стороны натурализация внутрихозяйственных отношений связывалась с необходимостью ограничить эмиссию денег, с невозможностью учета и отчетности в обесценивавшихся денежных знаках²⁴.

В период военного коммунизма были предприняты попытки создать безденежные формы учета и распределения общественного продукта. В этом сказывалась не только слабость денежной системы в тот период, но и объективная потребность централизованного управления промышленностью и транспортом, необходимость учета и отчетности, охватывающих все народное хозяйство. Отдел фабрично-заводской статистики ВСНХ выработал систему показателей, характеризующих качественную сторону работы предприятий ("показательные числа", или, по выражению А.Вайнштейна "технические модули"). Этими показателями были трудоемкость и материалоемкость единицы продукции, расход топлива на единицу продукции и на одного работающего и др.²⁵

Однако учет и отчетность не могли ограничиться использованием показателей, относящихся только к отдельным продуктам, характеризующим состояние технически сравнимых между собой производств. Необходимы были синтезирующие показатели, соизмеряющие и сопоставляющие между собой различные продукты. В товарном хозяйстве роль таких показателей выполняют цены (и их функциональные составные части: издержки производства и прибыль), за которыми стоит овеществленный человеческий труд. Среди советских экономистов в годы военного коммунизма было распространено мнение, что стоимостные показатели для анализа производства на социалистических предприятиях в принципе неприменимы. Например, В. Сарабьянов писал, что социалистическое общество вовсе не обязано заботиться о выгодности своего производства, для него неважно, как произведен продукт, важно лишь количество этого продукта²⁶.

Иначе объяснял невозможность стоимостного, денежного учета А. Вайнштейн, который писал: "Финансово-бухгалтерский учет неприменим для государственных предприятий ввиду системы твердых цен, устанавливаемых не на основе реальной себестоимости, а на основе соображений общей экономической политики... Для частных и общественных предприятий финансово-бухгалтерский учет неприменим вследствие различной реальной величины рубля в начале и в конце производственного процесса и отсутствия точного курса рубля. Таким образом, необходимы какие-то другие категории для суждения об успешности или неуспешности работы предприятия"²⁷.

Среди вариантов безденежного учета, выдвигавшихся в годы военного коммунизма, преобладали проекты организации прямого учета стоимости товаров в рабочем времени. Наиболее подробно система трудового учета была разработана С. Струмилиным, выдвинувшим в качестве единицы учета тред — трудовую единицу — продукт одного часа труда рабочего первого разряда при выполнении нормы выработки на 100%. С помощью тарифной системы продукт труда рабочих более высоких разрядов выражался в тредах. Разумеется, тред не мог полностью учесть различия в условиях производства, разную техническую вооруженность труда, разную материалоемкость продукта, поэтому не исключалась возможность разной оценки равного количества продукции.

Наряду с тредом предлагались и другие единицы измерения стоимости, которые страдали, однако, существенными пороками. Некоторые советские экономисты (М. Смит, С. Клепиков), стараясь учесть влияние технических условий на величину затрат труда, вводили в единицу измерения технический фактор как один из источников стоимости наряду с живым трудом. Такая единица включала затрату человеческого труда и энергетически соизмеримую с ним работу машин²⁸.

Сконструированные М. Смит и С. Клепиковым энеды (энергетические единицы) были подвергнуты критике В. Сарабьяновым, который отмечал несовместимость этих построений с трудовой теорией стоимости²⁹.

Переход к нэпу обусловил отказ от дальнейших поисков неденежной единицы учета. На первый план вновь выдвинулись проблемы оздоровления системы денежного обращения, кредита, финансов, ценообразования.

В процессе разработки и осуществления новой экономической политики В. И. Ленин развивал марксистские представления о роли товарно-денежных отношений в переходный период, раскрыл пути и методы оздоровления кредитно-денежной системы, показал роль торговли, хозрасчета, других стоимостных форм.

Обобщая опыт первых шагов нэпа, В. И. Ленин выдвинул положение о роли торговли как ведущего звена в экономической политике партии в обстановке 1921—1922 гг., обосновал необходимость проведения денежной реформы, призванной обеспечить хозяйство устойчивой денежной единицей, указал на связь советских денег с золотом. В 1921 г. был воссоздан Государственный банк, а в 1922—1924 гг. успешно проведена денежная реформа, способствовавшая быстрому восстановлению народного хозяйства, надежной смычке города и деревни.

В 1922-1923 гг. проходила теоретическая дискуссия о зависимости цены и стоимости от общественных потребностей, от спроса и предложения, получившая название дискуссии об общественно необходимом труде. Спор шел вокруг вопроса о том, что представляет собой общественно необходимый труд: является ли им всякий труд средней умелости, затраченный в средних технических условиях производства в любых размерах независимо от величины общественных потребностей, или это есть труд, затраченный лишь в рамках общественных потребностей. Первую точку зрения, получившую название "техническая версия", защищали Ш. Дволайцкий, В. Мотылев и др.; вторую точку зрения, получившую название "экономическая версия", защищал А. Мендельсон.

Завершала дискуссию статья Н. Ковальского, который утверждал, что категорию "общественно необходимое рабочее время" нужно рассматривать в связи с процессом воспроизводства, его реальными пропорциями, определяемыми этими пропорциями общественными потребностями. "Когда мы говорим о влиянии общественной потребности, мы в сущности говорим о течении производственного процесса, о цепной зависимости различных отраслей хозяйства между собой"³⁰.

Практика переходного периода выдвигала перед экономической наукой широкий круг проблем, требовавших теоретической разработки: регулирование ценообразования, налаживание нормального товарооборота и денежного обращения, кредитование и финансирование народного хозяйства, поддержание экономической смычки города и деревни, определение источников накопления и т. д. Разработка этих проблем необходимо подводила советских экономистов к постановке вопроса о действии закона стоимости в экономике переходного периода. Проблема стоимости в советском хозяйстве стала предметом дискуссии, проведенной в Коммунистической академии в 1926 г. Докладчик на дискуссии Е. Преображенский исходил из того, что товарному производству и закону стоимости нет места в социалистическом укладе хозяйства. Уже монополистический капитализм сокращает сферу действия закона стоимости, утверждал Е. Преображенский; с переходом же от монополии капиталистической к "монополии социалистической" закон стоимости должен окончательно исчезнуть. Однако в советском хозяйстве наряду с государственными предприятиями сохраняются 22 млн. крестьянских хозяйств и миллионы мелких кустарей и торговцев. Они и составляют основу товарного производства, базу действия закона стоимости. В самом же государственном секторе закон стоимости не действует, а лишь "давит извне". "В законе ценности, — писал Е. Преображенский, — концентрируется вся сумма тенденций товарного и товарно-капиталистического элементов нашего хозяйства, а также вся сумма влияний на нашу экономику мирового капиталистического рынка"³¹.

В своем докладе Е. Преображенский рассматривал несколько случаев хозяйственных связей, где контрагентами выступали Советское государство, частники, индивидуальные потребители. В том случае, утверждал Е. Преображенский, когда и продавцом, и покупателем являются государственные предприятия, продукт перестает быть товаром, ибо цена его устанавливается не в результате игры спроса и предложения, а на основе учета затрат и установленной прибыли. Здесь цена становится формальной категорией, это лишь "титул на получение из котла общегосударственного хозяйства определенной суммы средств на дальнейшее производство и на определенный уровень расширенного воспроизводства"³².

Таким образом, основным доводом в пользу того, что закон стоимости в государственном секторе не действует, служило отсутствие в нем игры спроса и предложения, планомерное установление цен на основе учета издержек производства. А. Богданов справедливо отмечал, что Е. Преображенский отождествлял закон стоимости с законом спроса и предложения, забывая, что стоимость определяется не рыночными колебаниями, а общественно необходимым трудом и лишь проявляется через колебания спроса и предложения.

Воздействие Советского государства на закон стоимости мыслилось Е. Преображенским как постепенное ограничение сферы его действия, постепенное вытеснение этого закона и, наконец, полное его преодоление, но отнюдь не как его познание и сознательное, планомерное использование.

Закону стоимости как закону прошлого, говорил Е. Преображенский, противостоит "закон первоначального социалистического накопления" — основной закон советской экономики переходного периода. Картина советского хозяйства представлялась Е. Преображенскому как борьба этих двух противоречащих друг другу законов. Он считал, что каждый из них выступает регулятором в соответствующей сфере экономики. Носитель закона стоимости — частнособственническое хозяйство, носитель "закона первоначального социалистического накопления" — Советское государство, его предприятия, учреждения, планирующие органы. Крестьянское хозяйство по этой схеме рисовалось сферой реакционного, враждебного социализму закона стоимости. Строительство социализма толковалось как борьба с крестьянством, а индустриализация представлялась возможной только в результате эксплуатации и экспроприации крестьянства.

Версия о "первоначальном социалистическом накоплении" как эксплуатации крестьянской периферии государственной промышленностью встретила отпор со стороны советских экономистов. Возражая Е. Преображенскому, многие из них подчеркивали, что участие крестьянства в социалистическом накоплении в промышленности по своей классовой природе нельзя характеризовать как эксплуатацию. «... Когда рабочее правительство, — писал Т. Берин, — устанавливает цены не на основе эквивалентности, оно не эксплуатирует "отсталые хозяйственные формы", а только учитывает в цене ту долю, которую крестьянство как сотрудник пролетариата должно внести на все общественные нужды»³³.

Далее, сущность социалистической реконструкции не исчерпывается и не определяется передвижением материальных средств из одной сферы производства в другую, так как сущность эта заключается прежде всего в формировании новых производственных отношений, постепенном распространении социалистических производственных отношений на все сферы производства, в вытеснении досоциалистических отношений. Причем, как подчеркивали многие советские экономисты, накопление и в государственном секторе обслуживается действием закона стоимости. Социалистическое накопление и действие закона стоимости — единый процесс, а не два противоположных и несовместимых процесса.

Е. Преображенский, противопоставляя действие закона стоимости "закону первоначального социалистического накопления", неизбежно приходил к вульгарной, поверхностной трактовке стоимостных форм, сохранившихся в советском хозяйстве. Прибыль, стоимость, цена, деньги трактовались им как чисто формальные категории, лишенные реального стоимостного содержания. Деньги, по выражению Е. Преображенского, — это "задержанный рефлекс закона ценности, который не переходит из сферы распределения в сферу производства". "Рефлекс" этот "задерживается" благодаря сосуществованию социалистического уклада с досоциалистическими. Товарные отношения внутри несоциалистических секторов и на стыке их с сектором социалистическим порождают "задержанный рефлекс закона ценности" и внутри самого социалистического сектора. Это, однако, вовсе не означает, что производство и в социалистическом секторе носит товарный характер, ибо даже видимость закона стоимости "не переходит из сферы распределения в сферу производства". "... Во взаимоотношениях внутригосударственного круга... денежные отношения, — писал Е. Преображенский, — приобретают главным образом калькуляционно-счетный характер по отношению к средствам производства и средствам потребления... "³⁴

Поскольку из категории денег при социализме в такой трактовке выпадало всякое стоимостное содержание, неизбежно было и отрицание связи денег с золотом. Деньги превращаются в произвольно выпускаемые талоны. Отсюда рекомендуемая Е. Преображенским финансовая политика: неограниченный выпуск денежных знаков. Проблема устойчивости валюты снималась сама собой, поскольку согласно разбираемой схеме деньги не являются формой стоимости и не имеют стоимостного содержания. А раз так, то изменение количества денег в обращении и цен на товары может иметь значение только с точки зрения счетных операций.

Формалистическое толкование стоимостных категорий защищал на дискуссии и А. Кон, который выдвинул тезис (впоследствии много раз повторившийся) о несоответствии старых форм и нового содержания.

А. Кон, как и Е. Преображенский, представлял стоимостные формы при социализме как чисто внешние, лишенные адекватного им содержания.

Чисто умозрительное рассуждение о наполнении старых форм новым содержанием никак не могло разрешить проблемы действия закона стоимости в советской экономике. По существу эти рассуждения представляют собой одну из разновидностей отрицания действия закона стоимости. Методологически такой прием несостоятелен уже потому, что политико-экономические проблемы не могут решаться с помощью чисто абстрактного привлечения философских категорий "форма" и "содержание". Что же касается общефилософской стороны дела, то и здесь позиция А. Кона оказывалась несостоятельной, ибо форма не может существовать независимо от порождающего ее содержания. Глубоко ошибочно отождествление философской категории "форма" с житейскимпредставлением о внешней видимости или оболочке, которую можно опорожнять и наполнять "новым содержанием".

Критика формалистического отрыва товарных форм от содержания производственных отношений переходного периода содержалась, в частности, в ряде работ К. Бутаева: "Формы проявления производственных отношений в переходный период товарно-рыночные, стоимостные. Но это вовсе не значит, что эти формы должны быть обязательно капиталистическими формами и служить формами проявлений диаметрально противоположной сущности отношений"³⁵. К. Бутаев правильно ставил вопрос о соотношении социалистических производственных отношений и стоимостных форм, хотя полагал, что соотношение это будет иметь силу только в пределах переходного периода, — ошибка вполне понятна в тот период. "Она (форма. — В. М.) должна быть адекватной этим отношениям, им присущей, чтобы через изучение и исследование ее можно было попутно изучать и исследовать самую сущность, т. е. производственные отношения переходного хозяйства"³⁶, - писал К. Бутаев.

В отрицании объективной обусловленности формы содержанием (тезис о формах, независимых от содержания) проявилось механистическое направление в методологии политической экономии. Это положение, в частности, было связано с отрицанием причинной обусловленности явлений в социалистической экономике. При социализме, полагал А. Кон, преобладает принцип цели³⁷. Социалистическое общество поэтому может свободно выбирать и конструировать экономические формы. Тем самым А. Кон провозглашал волюнтаризм в экономической политике и фактически игнорировал предмет политической экономии, так как отрицал объективные причинно-следственные связи в советском хозяйстве, заменяя их произвольно формулируемыми целями. "... Экономические закономерности, действующие в области отношений между людьми, — писал А. Кон, — оно (коммунистическое общество. — В. М.) совсем устраняет, вырывает с корнем"³⁸.

Против формалистического толкования стоимостных категорий на дискуссии 1926 г. выступил А. Мендельсон. Хотя он не давал теоретического обоснования закона стоимости при социализме, тем не менее констатировал, что закон стоимости действует во всех секторах советской экономики. При этом А. Мендельсон решительно возражал против механистического противопоставления действия закона стоимости и процесса социалистического накопления. Закон стоимости не всегда и не при всех обстоятельствах препятствует строительству социализма. Взаимоотношения социалистического накопления и закона стоимости заключаются не в уничтожении или изгнании последнего. "Я считаю, - говорил А. Мендельсон в своем выступлении на дискуссии, - что у нас закон стоимости действует, и процесс, который здесь имеет место, реконструкция товарных отношений, состоит в том, что мы учимся рационализировать этот стихийный процесс. Мы исходим из действительности, которую образует закон стоимости, и весь свой аппарат приспособляем к тому, чтобы улавливать действие этого закона, и это имеет место в такой области, где наши силы наиболее велики"³⁹.

Понимание действия закона стоимости в советском хозяйстве А. Мендельсон развивал в ряде своих работ. Утверждая, что закон стоимости претерпевает существенные изменения в соответствии с новыми историческими условиями, он подчеркивал, что социальное содержание категории "стоимость" в социалистическом обществе "отличает ее от категории стоимости в условиях производственных отношений простого товарного хозяйства и от категории стоимости в условиях капиталистических производственных отношений"⁴⁰.

Если при капитализме роль закона стоимости заключается в стихийном регулировании производства, то в социалистическом секторе стоимость служит основанием для принятия решений обществом, различными звеньями хозяйственной системы о распределении общественного труда и, кроме того, выступает объективным мерилом правильности этих решений. "В условиях переходного периода в обобществленном секторе хозяйствующий субъект в первую очередь направляет свое внимание на познание общественной необходимости расходуемых на разные объекты трудовых затрат... Функциональная роль характеристики общественной необходимости труда, образующего стоимость, меняется"⁴¹, — писал А. Мендельсон.

Выступавшие в советской экономической литературе представители дореволюционной профессуры, отправлявшиеся от разных вариантов субъективной школы политической экономии, утверждали, что товарно-денежные формы сохранятся в любом обществе, в том числе и социалистическом. Так, А. Соколов писал, что "основа явления денег заложена в нашем суждении о вещах, благодаря которому все вещи становятся для нас ценностно-измеримыми и сравнимыми.... Но так как ценностная измеримость и сравнимость благ будут иметь место во всяком хозяйственном строе, то этим доказывается то, что в условиях общественного хозяйства деньги неустранимы"⁴². Аналогичную точку зрения высказывал В. Железнов⁴³.

В работах экономистов-марксистов мы находим ряд предположений, объясняющих причины сохранения товарного производства в государственном секторе переходной экономики. В основном необходимость товарно-денежных отношений в государственном секторе связывали с сохранявшейся многоукладностью, необходимостью поддержания экономических отношений с крестьянством. Вместе с тем встречалось и иное объяснение причин сохранения товарно-денежных отношений: эти отношения связывали с тем обстоятельством, что не был еще налажен непосредственный трудовой учет, с недостаточной организацией централизованного планирования и управления. «В условиях переходной экономики, — писал Л. Гатовский, — организация производства осуществляется частично непосредственно (крупная промышленность, транспорт), а частично косвенно (мелкая промышленность, сельское хозяйство). Последнее обстоятельство, учитывая особенно наличие таких участков, где организация очень слаба или почти вовсе не ощущается, накладывает свой отпечаток на характер организации труда во всем народном хозяйстве, поэтому такое значение в условиях СССР имеют "косвенные” методы организации труда»⁴⁴.

Аналогичное объяснение необходимости товарно-денежных форм в государственном секторе переходной экономики высказывал А. Мендельсон: "Связь между отдельными элементами и их взаимодействие еще недостаточно рационализированы и в значительной степени осуществляются методами рыночного характера. Отсюда и наличие, и необходимость стоимостной формы трудовых затрат, модифицирующейся сообразно социальному содержанию хозяйственной структуры"⁴⁵.

Причины сохранения товарно-денежных отношений в социалистическом секторе советской экономики обсуждались на дискуссии, проходившей в Коммунистической академии в марте 1931 г. ⁴⁶ К. Бутаев, выступая на этой дискуссии, называл две причины сохранения товарно-денежных отношений: противоречие между обобществленным и необобществленным трудом и противоречие между уровнем развития производительных сил и уровнем развития производственных отношений, недостаточный уровень развития производительных сил для введения прямого социалистического распределения. Важно подчеркнуть, что необходимость товарно-денежных отношений в социалистическом секторе К. Бутаев связывал не только с взаимодействием между укладами, но и с противоречием, заключенном в самом социалистическом секторе.

К. Островитянов необходимость товарно-денежных отношений в социалистическом секторе связывал с тем, что "план еще сочетается с элементами стоимостного регулирования"⁴⁷, с наличием элементов стихийности в советском хозяйстве. Сочетание планомерности и стихийности в трактовке К. Островитянова не сводилось к сосуществованию различных укладов хозяйства, так как само понятие "стихийность" он выводил за рамки переходной экономики. Стихийность, говорил К. Островитянов, не обязательно связана с капитализмом, она может быть и совершенно отлична от него. Отсюда он делал вывод, что товарно-денежные формы, органически связанные со стихийным протеканием тех или иных процессов в экономике, сохраняются значительное время и после отмирания классов. "... Прежде отомрут классы, — говорил К. Островитянов, — и гораздо дольше будут сохраняться товарные формы, так как за ними будут сохраняться элементы стихии, совершенно отличные от капиталистического хозяйства. С уничтожением классов стихия уже порождать капитализм не будет"⁴⁸.

К. Островитянов подчеркивал, что товарная форма в советском хозяйстве в корне отлична от товарной формы при капитализме, так как она отражает не только элементы стихии, но и плановое руководство социалистическим хозяйством: "За товарной формой у нас скрывается в основном плановое руководство, сочетающееся в известной степени с элементами стоимостного регулирования и с элементами стихии.... Наша товарная форма в корне отлична от товарной формы капиталистического хозяйства"⁴⁹.

Таким образом, на рубеже 20-х и 30-х годов был выдвинут ряд положений, обосновывавших необходимость товарного производства и закона стоимости не только в переходный период, но и при социализме.

4. Проблемы ценообразования, денежного обращения, кредита

С первых дней Советской власти советское правительство стремилось упорядочить денежное обращение, наладить кредитование и финансирование народного хозяйства, построить централизованную систему ценообразования.

В. И. Ленин выдвинул задачу восстановить государственные финансы, в том числе налоговую систему, отказаться от эмиссионного источника покрытия расходов государственного бюджета, расчеты между государственными учреждениями и предприятиями осуществлять только в безналичной форме через банк, все временно свободные денежные средства сосредоточить на счетах в банке, ввести чековое обращение, наконец, после тщательной подготовки выпустить новые денежные знаки, а обесценившиеся денежные знаки старых образцов изъять из обращения.

В подготовке денежной реформы в 1918 г. участвовали многие видные буржуазные специалисты, сотрудники финансовых ведомств дореволюционной России. Между этими экономистами, привлеченными Советской властью к подготовке денежной реформы, проходила в 1918 г. оживленная дискуссия о том, следует ли обесценившийся "кредитный рубль" (фактически утративший кредитный характер) полностью изъять из обращения и заменить новыми, устойчивыми денежными знаками или же целесообразно стабилизировать "кредитный рубль" и сохранить его в обращении. Дискуссия дала определенные положительные результаты: были выдвинуты положения о том, что новые денежные знаки должны эмитироваться на основе кредитования народного хозяйства, что в условиях хозяйственной разрухи, когда неизбежен бюджетный дефицит, выпуск в обращение устойчивых банкнот должен некоторое время протекать параллельно с эмиссией обесценивающихся казначейских денежных знаков. Эти выводы были отражены в решениях I Всероссийского съезда совнархозов. После окончания гражданской войны и перехода к нэпу ряд положений, высказанных в первые месяцы Советской власти, был использован при проведении денежной реформы 1922—1924 гг. (выпуск в обращение устойчивых банкнот, параллельное обращение устойчивых банкнот и обесценивавшихся казначейских знаков, окончательное изъятие обесценившихся денег при достижении бюджетного равновесия).

В годы военного коммунизма, несмотря на значительное сужение сферы товарно-денежных отношений, сохранялись деньги, денежная оплата продуктов, заготовляемых государством в порядке продразверстки, денежная оплата промтоваров, реализуемых государством в деревне, денежная заработная плата. Финансовая система в этот период носила в основном эмиссионный характер, основывалась на все ускоряющемся выпуске обесценивавшихся денежных знаков. Эта система сохранялась в первые годы нэпа (хотя с переходом к нэпу стала все больше восстанавливаться и расширяться система денежных доходов от государственных предприятий, прямых и косвенных налогов, тарифов и пошлин, постепенно вытесняя доходы от эмиссии денег). В связи с функционированием эмиссионной системы финансов был выдвинут вопрос о том, до какого предела может дойти обесценение денег и, следовательно, до какого предела государство может использовать печатный станок для финансирования своих нужд. С. Фалькнер выдвинул теорию "эмиссионного хозяйства", в соответствии с которой никакого предела обесценения денег не существует, нужно лишь в соответствии с темпом эмиссии пересматривать цены на те товары, которые государство сбывает потребителям, стоящим вне круга обобществленного хозяйства, в основном крестьянам. В таком случае, полагал С. Фалькнер, дополнительные эмиссии будут безотказно извлекать с рынка материальные ценности¹.

В противоположность концепции С. Фалькнера, В. Новожилов сформулировал положение о том, что за определенными пределами дальнейшее существование эмиссионного хозяйства становится невозможным, поскольку обесценение денег разрушающе действует на всю систему общественного производства. Постоянное обесценение денег ведет к нарушению «хозяйственных связей, замедлению темпа воспроизводства, натурализации хозяйственных отношений, наконец, к обесценению государственных доходов².

В первые годы нэпа в экономической литературе обсуждался вопрос об эффективности денежной эмиссии. Ряд авторов (О. Шмидт, В. Базаров) полагали, что, увеличивая в определенной прогрессии выпуск бумажных денег, государство может поддерживать свои доходы от эмиссии на стабильном уровне³. Напротив, С. Струмилин доказывал, что по мере роста удельного веса налоговых поступлений в общих доходах государства растет и отрицательный эффект эмиссии, следовательно, уменьшается ее доходность для государства. За определенным пределом убыток от эмиссии в результате обесценения налоговых поступлений превышает, приносимый ею доход и эмиссия становится убыточной для государства⁴.

Воздействие обесценения денег на государственные доходы не ограничивается обесценением налоговых поступлений. Как показал Д. Кузовков, эмиссия излишних денег ведет к перераспределению доходов в ущерб государству и отрицательно сказывается на всем процессе воспроизводства, снижая эффективность общественного хозяйства⁵.

В условиях капитализма обесценение денег ведет к экспроприации части заработной платы рабочих и служащих, за счет чего увеличиваются прибыли капиталистов и определенный доход извлекает буржуазное государство. В условиях переходного периода государственное хозяйство охватывает основную часть промышленности, транспорта, торговли, государство является основным "предпринимателем". Классовый характер Советского государства исключает систематическую экспроприацию заработной платы трудящихся. В годы военного коммунизма и нэпа заработная плата пересматривалась по мере роста цен. В результате эмиссия, предоставляя государству определенные денежные поступления, в то же время вела к увеличению государственных расходов на выплату заработной платы, на заготовки и т. д.

Рост номинальной заработной платы определяется не только ростом цен в государственной торговле и кооперации, но главным образом ростом цен на частном рынке. "В новых условиях, - писал Д. Кузовков, — (имея в виду отличия условий обесценения денег при капитализме и в советском хозяйстве. — В. М.) государство при обесценении денег будет повышать свои цены и тарифы не первым, а последним, и в то же время оно не может задерживать номинального повышения расходов по заработной плате и на покупку сырья и материалов"⁶.

При капитализме, отмечал Д. Кузовков, с помощью инфляции экспроприируется часть заработной платы. Но поскольку в условиях советского хозяйства заработная плата не экспроприируется, то инфляция фактически экспроприирует часть принадлежащего государству капитала и наносит ущерб государственным доходам. При этом весьма опасно не только стремительное, но и медленное обесценение денег, сопровождающееся медленным ростом заработной платы и соответственно медленным, трудноуловимым ущербом государственного капитала.

Обесценение денег не только ведет к перераспределению доходов в ущерб социалистическому государству, к выгоде спекулянтов, но и вызывает рост непроизводственных расходов в хозяйстве. Как отмечал Д. Кузовков, в условиях обесценения денег хозяйственный оборот стихийно вырабатывает целую систему форм и методов противодействия эмиссионному налогу. В условиях параллельного обращения устойчивого червонца и падающего совзнака эти методы сводились к возможно более быстрому обмену совзнаков на червонцы. В условиях единой валюты в целях страхования от инфляции тезаврируются (изымаются из оборота, припрятываются) товары, расширяются сверх реальной потребности производственные запасы. Все это причиняет серьезный ущерб народному хозяйству.

Таким образом, советские экономисты пришли к следующим выводам по вопросу о влиянии обесценения денег на государственные финансы и процесс воспроизводства. Во-первых, излишек денег в обращении вызывал защитную реакцию хозяйства, в результате которой возникал дорогостоящий аппарат "страхования" от обесценения денег. Во-вторых, бремя эмиссионного налога в условиях хозяйства переходного периода ложилось главным образом на государство как собственника средств производства, нередко способствовало обогащению частника. В-третьих, обесценение денег сокращало фактические доходы государства от налогов и других нормальных денежных поступлений.

Главный теоретический и практический вывод из опыта "эмиссионного хозяйства" в первые годы Советской власти состоял в признании необходимости восстановления устойчивой валюты и основанной на ней системы кредита и денежного обращения.

Подготовка денежной реформы была начата с первых дней нэпа. Объективной основой для проведения денежной реформы явился процесс восстановления народного хозяйства, и в частности государственных финансов, что позволило постепенно сокращать использование дохода от эмиссии для покрытия государственных расходов. В процессе подготовки реформы важную роль играли мероприятия кредитно-денежной и валютной политики.

Среди таких мероприятий, служивших хотя бы частичному упорядочению финансовой системы государства и подготовлявших условия для денежной реформы, нужно назвать исчисление государственного бюджета в условных золотых рублях; использование условных золотых рублей в деятельности Госбанка, в отчетности предприятий; выпуск облигаций хлебного займа, продававшихся за деньги, но обеспечивавших их держателям определенное количество хлеба независимо от роста цен; накопление в руках государства запаса золота и других валютных ценностей.

В. И. Ленин непосредственно направлял кредитно-денежную политику Советского государства, вырабатывал пути оздоровления государственных финансов, кредита, денежного обращения. В. И. Ленин выдвинул задачу беречь и накоплять золото в руках Советского государства.

В. И. Ленину принадлежат также идеи об исчислении первого твердого бюджета в условных единицах — золотых рублях⁷, о создании и выпуске в обращение устойчивых бон, опирающихся на государственные товарные фонды, и прежде всего запасы хлеба⁸.

Мероприятия финансовой и кредитно-денежной политики, выдвинутые В. И. Лениным и осуществленные под его руководством, исходили из учёта сложности и противоречивости хозяйственной обстановки тех лет: глубокого расстройства денежного обращения и финансовой системы страны, неспособности падающего "совзнака" играть роль устойчивого измерителя затрат общественного труда, частичной демонетизации золота и перехода роли всеобщего эквивалента к ряду товаров повседневного спроса, утраты бумажными деньгами функции средства сбережения и средства платежа. Вместе с тем ленинский план оздоровления системы денежного обращения опирался на начавшийся процесс восстановления народного хозяйства, восстановление функций денег и роли золота как особого товара, товара — денег. Поэтому В. И. Ленин, намечая использование разнообразных инструментов и методов, учитывавших тяжелое состояние системы денежного обращения в первые годы нэпа (условные рубли, товарные боны), основное направление оздоровления денежной системы видел в восстановлении нормального, устойчивого денежного обращения, основанного на золоте.

В первые годы нэпа были выдвинуты концепции денег, абсолютизировавшие ту или иную сторону экономической действительности тех лет, те или иные мероприятия Советской власти в области денежной политики. Так, Е. Преображенский, абсолютизируя практику использования условных золотых рублей, выдвигал концепцию "довоенного золотого рубля", согласно которой советские деньги представляют не реальное золото, а идеальное, мыслимое золото, воспоминание о довоенном золоте. Концепция Е. Преображенского была, по сути дела, разновидностью номиналистической теории денег. В литературе 20-х годов с критикой номиналистической концепции Е. Преображенского выступили В. Мотылев⁹, С. Губерман¹⁰ и др.

Процесс частичной демонетизации золота и замены его в роли всеобщего эквивалента другими товарами получил несколько превратное отражение в концепции "товарного рубля", автором которой был С. Струмилин. Он предлагал эмитировать деньги по образцу облигаций хлебного займа — как представителей определенного товара или набора товаров. Накопление запаса золота в руках государства С. Струмилин предлагал заменить накоплением запаса товаров. Эта концепция содержала ряд прогрессивных моментов: отказ от участия золота в обращении, положение о том, что основой устойчивости денег в советском хозяйстве является товарный фонд в руках государства, его реализация по твердым ценам. Вместе с тем концепция С. Струмилина абсолютизировала опыт демонетизации золота в период военного коммунизма, на основе этого опыта делался вывод о полном отрыве денег от золота. Оценивая таким образом опыт предшествовавшего исторического периода, С. Струмилин предполагал, что советская денежная система для поддержания ее устойчивости не нуждается в золоте и других валютных ценностях, что устойчивость советских денег может быть достигнута исключительно методами планового маневрирования товарными запасами и планового установления цен, без всякого использования золота и иностранной валюты.

Другие экономисты того времени исходя из металлической теории денег предлагали вернуться к золотому обращению. Эту точку зрения защищали В. Железное, Н. Кутлер и др. Некоторые работники Наркомфина во главе с Г. Сокольниковым, не разделяя теоретических позиций металлической теории денег и не предлагая немедленно вернуться к золотому обращению, главное средство поддержания устойчивости советских денег видели в размене их на золото или иностранную валюту.

Реформа 1922—1924 гг. основывалась на эмиссии банкнот, обеспеченных золотом, иностранной валютой и другими ценностями (главным образом — краткосрочными векселями и легкореализуемыми товарами) и способных служить представителями золота. Червонцы, выпущенные в обращение в конце 1922 г., эмитировались не как "товарные рубли", обеспеченные специальным разменным фондом товаров, и не как деньги, свободно размениваемые на золото, а как банкноты, выпускаемые в обращение в соответствии с потребностью хозяйственного оборота. Вместе с тем в течение ряда лет (1923—1926 гг.) проводились и золотовалютные операции, направленные на поддержание устойчивости червонца на внутреннем рынке.

Примерно через год после выпуска червонца в обращение — осенью 1923 г. — возникли острые трудности со сбытом промышленных товаров (так называемый "кризис сбыта"), которым предшествовал чрезмерный рост цен на промтовары по сравнению с ценами на продукцию сельского хозяйства ("ножницы цен"). В экономической литературе широко дискутировался вопрос о том, в какой мере кредитная и эмиссионная политика оказала воздействие на динамику цен, на возникновение кризиса сбыта промтоваров.

Часть авторов отрицала самостоятельное воздействие банкнотной эмиссии на динамику цен. Относительный рост цен на продукцию промышленности, утверждали они (С. Струмилин и др.), вызывался не кредитной и эмиссионной политикой, а большим снижением производительности труда, большим разрушением производительных сил в промышленности по сравнению с сельским хозяйством.

Другая группа авторов (С. Фалькнер, И. Шапошников) рассматривала рост цен и кризис сбыта как непосредственный результат банкнотной эмиссии и перекредитования промышленности и торговли. Они подчеркивали тождество банковской и казначейской эмиссии. По их мнению, и банкнотная, и казначейская эмиссии означают вталкивание в оборот дополнительной денежной массы, что ведет к обесценению денег¹¹.

По нашему мнению, в первые годы нэпа на динамику цен оказывали воздействие факторы, лежащие как в сфере производства (производительность труда, накладные расходы), так и в сфере денежного обращения (излишняя банкнотная эмиссия).

Определенный интерес представляет позиция А. Султан-Заде, который стремился сочетать положение о ведущем, определяющем значении динамики трудовой стоимости для процессов ценообразования и учет самостоятельного влияния на эти процессы кредитной эмиссии¹². А. Султан-Заде подчеркивал, что кредит и кредитная эмиссия влияют не только на формирование и объем спроса, но и на его социальное и территориальное распределение, а также на динамику издержек производства (в частности, на уровень заработной платы). Концентрация кредитных вложений в Москве и немногих других крупных промышленных центрах вызвала рост в этих центрах заработной платы, цен и, следовательно, издержек производства промышленных товаров; в результате возник разрыв между динамикой издержек производства в крупных промышленных центрах и относительно низким платежеспособным спросом периферии, прежде всего крестьянства, что и обусловило кризис сбыта.

Выход из кризиса сбыта осени 1923 г. был найден на путях снижения цен, ограничения эмиссии, перераспределения кредитов в пользу заготовок (т. е. в пользу сельского хозяйства), развертывания промышленного производства, сопровождавшегося ростом производительности труда, снижением накладных расходов и себестоимости.

Вопрос о кредитной эмиссии в связи с динамикой цен стоял и в последующие годы. В 1925 г. начался рост цен на промышленные и сельскохозяйственные товары, возник так называемый "товарный голод" — острая нехватка промышленных товаров на рынке. В 1926—1927 гг. проводились широкие мероприятия, направленные на обеспечение снижения цен: рост заработной платы был приведен в соответствие с ростом производительности труда, ограничены эмиссия и кредиты, начата кампания за режим экономии, снижение себестоимости, проводились принудительные снижения цен на промтовары.

Ценообразование явилось в 20-х годах узловой проблемой, в которой перекрещивались все проблемы экономической политики: обеспечение смычки города и деревни, вытеснение капиталистических элементов из оборота, снижение себестоимости производимой продукции, развертывание производства, подъем жизненного уровня трудящихся, обеспечение финансовых источников накопления, укрепление устойчивости советской валюты.

Задача снижения цен, которая настойчиво выдвигалась партией, должна была сочетаться с задачей обеспечения накоплений в промышленности, в других отраслях народного хозяйства. Предметом широкого обсуждения явился вопрос о том, должна ли стоимость прибавочного продукта, направляемая в накопление в промышленности, мобилизовываться при посредстве высоких цен на промтовары и соответственно высоких прибылей трестов или же она должна аккумулироваться при посредстве кредитно-финансовой системы, при относительно низких ценах и невысоких прибылях промышленности.

В пользу накоплений в промышленности при посредстве высоких цен на промышленные товары выдвигался тот аргумент, что повышение цен необходимо ввиду общей хозяйственной конъюнктуры: нехватки товаров, избытка денег на руках у населения. Этой точки зрения придерживались Н. Шапошников, В. Новожилов, Я. Репше¹³.

Возражавший им Н. Ковалевский показал, что политика высоких цен на промтовары не может разрешить проблем расширенного воспроизводства в переходный период по целому ряду причин. Во-первых, резкое повышение цен на промтовары неизбежно скажется на смычке города и деревни. Во-вторых, повышение цен на промтовары сделает невозможным снижение цен на сельскохозяйственные товары и, напротив, вызовет цепную реакцию повышения цен и обесценения червонца¹⁴.

Вопрос о политике цен в связи с задачей накопления явился предметом острой дискуссии внутри партии. "Левая" оппозиция настаивала на политике высоких цен на промышленные товары и низких цен на продукты сельского хозяйства. Бесперспективность такой политики ясно показал кризис сбыта 1923 г. "Попытка рассматривать крестьянство только как объект обложения, дабы путем чрезмерных налогов и повышения отпускных цен увеличить изъятие средств из крестьянского хозяйства, должна неизбежно приостановить развитие производительных сил деревни, уменьшить товарность сельского хозяйства и создать угрозу разрыва союза рабочего класса и крестьянства, ставя под угрозу социалистическое строительство", — говорилось в решениях XV партийной конференции¹⁵. Апрельский (1926 г.) Пленум ЦК ВКП(б) поставил задачу "добиться решительного понижения розничных цен"¹⁶. Политика снижения розничных цен на промтовары была обоснована и развита в решениях февральского (1927 г.) Пленума ЦК ВКП (б). «Основная установка партии и государства на индустриализацию страны, установка на дальнейшее содействие подъему сельского хозяйства, на социалистический путь его развития, необходимость в социалистическом строительстве "двигаться вместе с основной массой крестьянства" — все это целиком упирается на данной хозяйственной полосе в проблему снижения цен на промтовары»¹⁷. Февральский (1927 г.) Пленум подчеркнул, что снижение цен является средством воздействия на предприятия в целях снижения себестоимости, рационализации производства, мобилизации действительно здоровых источников накопления.

В 1924—1925 гг. проходила широкая дискуссия об эмиссионных возможностях, т. е. о границах выпуска банкнот и расширения кредитования на основе этого выпуска. В ходе дискуссии обсуждался вопрос о том, какими закономерностями определяется потребность товарооборота в деньгах, какова связь массы и скорости денег в обращении, наличных и безналичных средств платежа.

Противоречия в кредитно-денежной политике проявились в том, что увеличение массы кредитов, предоставляемых промышленности и торговле, ускоряя их развитие, с некоторого определенного момента превращается в перекредитование, вызывает избыток денег в обращении, рост цен, ослабление международных позиций рубля. Большая группа экономистов настаивала на строгом ограничении кредитов Госбанка, ссылаясь на необходимость поддержания покупательной способности и паритета рубля на инвалюту (Л. Юровский, И. Шапошников и др.). Другие экономисты, преимущественно работники Госплана, настаивали на дальнейшем расширении кредитов, что грозило устойчивости рубля, могло вызвать излишек денег в обращении, рост цен, нарушить смычку города и деревни.

Экономисты, отстаивавшие политику широкой эмиссии (С. Струмилин, С. Киселев), выдвигали тезис о том, что дополнительная эмиссия будет компенсироваться замедлением денежного обращения, тезаврацией денег населением, расширением кассовых остатков предприятий промышленности и торговли. Экономисты, настаивавшие на жестком ограничении эмиссии и кредитов, оспаривали вывод о значительном замедлении скорости обращения денег после денежной реформы, поскольку червонец, обслуживавший до завершения реформы лишь оптовый оборот и процесс сбережения, после реформы должен был взять на себя также обслуживание розничного оборота. Следовательно, скорость его обращения возросла, и общее замедление обращения денег, связанное с изъятием из оборота обесценивавшегося и потому обращавшегося с предельной быстротой совзнака, оказалось не столь значительным (как полагали сторонники широкой банкнотной эмиссии). Оспаривали эти авторы и положение о предстоящей широкой тезаврации червонцев населением: в условиях избытка денег в обращении и роста цен население склонно увеличивать спрос на товары, а не тезаврировать денежные знаки.

Важно отметить, что, как правило, ни та, ни другая сторона, участвовавшие в дискуссии об эмиссионных возможностях, не ставили под сомнение само теоретическое положение о том, что масса и скорость денег в обращении есть величины взаимокомпенсирующиеся, взаимозаменяемые. В этой связи серьезный интерес, по нашему мнению, представляют постановки, содержащиеся в работах А. Соколова, который рассматривал массу и скорость денег в обращении как два относительно самостоятельных экономических феномена, динамика которых обусловливается специфическими, часто независимыми друг от друга факторами.

Как указывал еще К. Маркс, количество денег, необходимых для реализации, определяется количеством и объемом одновременно совершаемых сделок, сосуществующих в пространстве, а скорость денег в обращении — количеством сделок, следующих друг за другом в течение определенного времени. Исходя из этих общих посылок А. Соколов стремился классифицировать и проанализировать факторы, определяющие массу и скорость денег в обращении.

Скорость обращения денег, полагал А. Соколов, определяется темпом хозяйственной жизни, скоростью оборота капитала, распространенностью кредитных сделок. Уменьшение массы денег в обращении не ведет само по себе к ускорению денежного обращения.

Если скорость денежного обращения не определяется количеством денег в обращении, то и денежная масса в обращении, необходимая для обслуживания хозяйственного оборота, не определяется скоростью обращения денег, а зависит от самостоятельных факторов. Вывод, который делал А. Соколов, состоял в том, что скорость денег в обращении не может служить показателем, определяющим потребную массу денег в обращении, размер эмиссии банкнот и кредитование народного хозяйства¹⁸.

Чем же в таком случае определяется потребная масса денег в обращении, какими критериями и показателями должна руководствоваться эмиссионная и кредитная политика? В экономической литературе 20-х годов выдвигалось несколько вариантов показателей, характеризующих состояние денежного обращения и возможности дальнейшей эмиссии. Ряд предложений повторял традиционные воззрения на критерии эмиссионной политики, сложившиеся применительно к капиталистическому хозяйству (например, предложения ориентировать эмиссионную политику на поддержание валютного паритета, регулировать ее в зависимости от динамики цен, от динамики учетно-ссудного процента). В условиях планового ценообразования, планового распределения ссуд и установления процентных ставок эти критерии оказывались неприменимыми.

Как отмечал С. Струмилин, в условиях планового регулирования цен индекс цен в обобществленной торговле становится малочувствителен к изменению массы денег в обращении и реагирует лишь на чрезмерное переполнение каналов денежного обращения, указывая на опасность после того, как она уже наступила.

Неприемлемыми были и предложения регулировать эмиссионную политику в зависимости от динамики валютного паритета червонца. Динамика валютного паритета отнюдь не совпадает с динамикой потребной для внутреннего оборота массы денег.

Проблемы валютного паритета червонца ставились в 20-х годах не только в связи с определением массы денег в обращении, но и привлекали самостоятельное внимание. В течение 1923—1926 гг. Наркомфин осуществлял золотовалютные операции на внутреннем рынке в целях поддержания устойчивости червонца. Эти операции заключались как в скупке валютных ценностей за счет дополнительной эмиссии червонцев, так и в продаже на рынке золота и иностранной валюты в те периоды времени, когда курс червонца опускался ниже официального паритета. Существовал внутренний валютный рынок, в десяти городах (Москва, Ленинград, Харьков, Киев, Тбилиси, Батум, Ростов-на-Дону, Владивосток, Баку, Ереван) функционировали фондовые отделы при товарных биржах, где осуществлялась купля-продажа валютных ценностей. Вплоть до середины 1925 г. эти операции были прибыльны для государства. В середине 1925 г. в связи с инфляцией червонца на внутреннем рынке его курс на инвалюту стал снижаться. В экономической литературе проходила интенсивная дискуссия о судьбе валютного паритета. В. Новожилов предлагал снизить официальный курс червонца на инвалюту в соответствии с реально складывавшимся паритетом и уровнем цен на внешнем и внутреннем рынках. Ведущие работники Наркомфина (Г. Сокольников, Л. Юровский и др.) возражали против снижения официального курса червонца, полагая, что это приведет к дальнейшему росту цен и обесценению советской валюты. Между тем поддержание практической обратимости советской валюты на уровне официального паритета к весне 1926 г. стало невозможным, и от него пришлось отказаться. Были запрещены свободная купля-продажа иностранной валюты и золота на внутреннем рынке, ввоз и вывоз червонца за границу. Советская денежная система оторвалась от системы мировой. Это имело ряд негативных последствий. Был утрачен объективный измеритель эффективности экспорта и импорта, исчезла одна из опор, поддерживавшая доверие мелких собственников города и деревни к червонцу, видимо, более правильным решением было бы снижение официального паритета червонца или же отказ от поддержания определенного курса, введение свободного, "плавающего" курса червонца на инвалюту, чем полный отказ от конвертируемости советской валюты.

Итак, уровень цен, уровень ссудного процента, динамика валютного паритета не могли служить критериями, определяющими недостаток или избыток денег в обращении. Эмиссия банкнот (червонцев) не могла также регулироваться непосредственно с помощью таких показателей, как объем товарооборота, скорость денег в обращении, поскольку товарооборот обслуживался не только червонцами, но и векселями, безналичными перечислениями и чеками (хотя удельный вес налично-денежного обращения в общем объеме наличного и безналичного обращения был в 20-х годах значительно выше, чем в настоящее время). Общая масса обслуживающих товарооборот денежных средств - наличных и безналичных — связана с эмиссией банкнот не прямой, непосредственной, а сложной, опосредованной связью; общая масса обслуживающих товарооборот денежных средств зависит как от объема банкнотной эмиссии, так и от притока временно свободных средств на счета в банках, а этот приток в свою очередь зависит от степени охвата хозяйства кредитными отношениями, от того, насколько нормально протекает хозяйственный оборот. Для того чтобы дать хотя бы общие ориентиры эмиссионной политики, необходимо было раскрыть зависимость между эмиссией банкнот и формированием общей массы платежных средств. Что представляет собой масса платежных средств, как она формируется, из каких компонентов состоит — для ответа на эти вопросы определенный интерес и сегодня представляют постановки, содержащиеся в литературе 20-х годов.

С. Киселев и А. Соколов различали в общей массе платежных средств наличные деньги и депозиты (записи на счетах в банках), причем массу наличных они рассматривали как независимую величину, а депозиты - как величину, производную от массы наличных. Образование депозитов связывалось этими авторами с депонированием наличных денег, а эмиссионная деятельность банка сводилась к эмиссии банкнот¹⁹.

Л. Шанин не только различал наличные и депозиты, но и подчеркивал весьма существенное различие между депозитами, возникающими на основе депонирования наличных, и депозитами, возникающими в результате безналичной эмиссии, т. е. непосредственно эмитированными банком. Соответственно в общей массе денежной эмиссии он выделял эмиссию наличных и эмиссию безналичных платежных средств²⁰.

Хотя названные авторы по-разному трактовали структуру платежных средств, все они исходили из того, что масса реально обращающихся денег не тождественна объему эмиссии, поскольку в процессе хозяйственного оборота денежная масса обладает способностью к расширению, к самогенерации. Следовательно, для того чтобы определить размер необходимой эмиссии, нужно предварительно установить соотношение между массой эмитируемых средств, их дальнейшей самогенерацией и объемом платежных средств, оптимально необходимых для обращения.

Попытка теоретически выяснить закономерности, определяющие соотношение между массой эмитируемых денег и общим объемом платежных средств, функционирующих в народном хозяйстве, содержалась в работе Ф. Михалевского²¹. Ф. Михалевский исходил из выдвинутого К. Марксом положения о том, что одна и та же денежная единица может порождать вклады на сумму, многократно ее превосходящую. Общий объем вкладов, полагал Ф. Михалевский, зависит от соотношения скорости оборота денег в качестве банковского пассива и скорости обращения денег в качестве временно свободной наличности вкладчика. Чембыстрее обращаются деньги в качестве банковского ресурса (выдаются в виде ссуд, вновь оседают на счетах в банках, но уже на счетах ссудополучателей), тем больше возрастает общая масса платежных средств.

В литературе 20-х годов делались также попытки эмпирически уловить связь между эмиссией и общей массой платежных средств. Такие попытки содержались в работах С. Киселева и А. Соколова²².

Регулирование денежного обращения со времени выпуска в обращение червонца было неразрывно связано с кредитованием народного хозяйства. Удовлетворяя потребность народного хозяйства в кредитах, Госбанк тем самым предоставлял обороту средства обращения и платежа. Связь эмиссии денег с кредитом означает, что эмиссия осуществляется в соответствии с запросами народного хозяйства, а не для покрытия государственных расходов.

Казалось бы, тем самым обеспечивается устойчивость денежной единицы, исключается выпуск в обращение излишних, ненужных обороту денег. Однако уже летом—осенью 1923 г. обнаружилось, что эмиссия червонцев сопровождается падением их покупательной способности, ростом цен, в результате чего осенью 1923 г. возник кризис сбыта промтоваров. В ходе дискуссии о кризисе сбыта (наряду с вопросом о влиянии кредитной эмиссии на ценообразование, о чем речь шла выше) обсуждался вопрос о том, каким образом кредитная эмиссия, осуществляемая в соответствии с потребностями хозяйственного оборота, может вызывать обесценение денег.

Некоторые авторы (И. Бялый и др.) утверждали, что банкнотная эмиссия не может сама по себе вызвать обесценение денег и рост цен, поскольку она осуществляется в соответствии с потребностями хозяйства в кредитах в отличие от казначейской эмиссии, осуществляемой для покрытия бюджетного дефицита без всякой связи с потребностями оборота в денежных средствах²³. Напротив, другая группа авторов (С. Фалькнер, Н. Шапошников) подчеркивала тождество банкнотной и казначейской эмиссий как факторов динамики цен; и банкнотная, и казначейская эмиссия означают, по их мнению, вталкивание в оборот дополнительной денежной массы, что ведет к обесценению денег.

Нам представляется в принципе неправильным утверждение, отождествляющее банкнотную и казначейскую эмиссии. В то же время нельзя не видеть, что банкнотная эмиссия при определенных условиях может порождать такие явления, как излишек денег в обращении, обесценение денежной единицы.

Большой интерес для решения этого вопроса представляет позиция тех экономистов, которые выдвигали дифференцированный подход к кредитной эмиссии, ее распределению и использованию. Эти авторы (М. Боголепов, Ф. Радецкий, А. Кактынь) подчеркивали, что для воздействия на устойчивость денежной единицы важное значение имеет соотношение между долгосрочным и краткосрочным кредитом, ссудой денег и ссудой фондов. Так, М. Боголепов писал: "Вряд ли можно утверждать, что промышленности дано было слишком много кредита... В кредитной политике неудачным было то, что путем краткосрочного кредита удовлетворялись нужды промышленности по существу в долгосрочном кредите. Вследствие этого работа банков не создавала того, что принято называть кредитным оборотом, а получалось главным образом накачивание в промышленность необходимых денежных капиталов"²⁴.

Качественное различие между ссудой денег и ссудой фондов (капиталов — в терминологии тех лет), впервые в советской экономической литературе рассмотренное в связи с кризисом сбыта 1923 г., оставалось актуальной проблемой и в последующие годы.

Ряд авторов (3. Каценеленбаум, М. Соболев) вообще оспаривали правомерность такого различения, все активные кредитные операции рассматривали как ссуду капитала²⁵. Возражавший 3. Каценеленбауму А. Мендельсон убедительно показал качественное различие между ссудой денег и ссудой фондов²⁶.

Каковы те признаки, которые отличают предоставление обороту необходимых средств обращения и платежа от предоставления промышленности и торговле дополнительных фондов (капиталов) в денежной форме?

Существуют ли формы кредитования, строго означающие либо ссуду денег, либо ссуду капитала? Можно ли, например, считать учет векселей исключительно ссудой денег, а кредит, предоставляемый без всякого обеспечения (банковый кредит), — ссудой капитала? Советские экономисты (Н. Шапошников, А. Мендельсон) пришли к выводу о подвижности границы между ссудой денег и ссудой капитала, в результате чего за одной и той же формой кредитования могут скрываться качественно различные по своей природе ссуды. В зависимости от сроков погашения ссуда денег может превращаться в ссуду капитала²⁷.

Разработка вопроса о качественно различной природе активных операций банков — ссуды денег и ссуды фондов — требовала изучения и другого, тесно связанного с данным вопроса — о количественно различных ресурсах кредитования, являющихся источниками ссуды денег и ссуды фондов. Особенно большое значение имел вопрос о роли кредитной эмиссии в качестве ресурса кредитования. Может ли за счет эмиссии удовлетворяться потребность в ссуде фондов, может ли кредит хотя бы в ограниченных размерах расширять общую массу капиталов в стране или же кредит может создавать только средства обращения и платежа — эти вопросы были очень актуальны в 20-х годах, когда на практике выход кредита за рамки потребностей товарооборота в деньгах был частым явлением.

Н. Шапошников полагал, что банкнотная эмиссия в безналичной форме (в отличие от эмиссии банкнот) способна создавать капитал²⁸.

В 1926 г. в Российской ассоциации институтов общественных наук состоялась дискуссия по теории кредита, в ходе которой обсуждался вопрос о том, является ли денежная эмиссия созданием капиталов или же только созданием платежных средств. В целом утвердительно на вопрос о возможности банковского капиталотворчества отвечал Д. Кузовков. Напротив, С. Фалькнер подчеркивал, что банки посредством эмиссии создают не капиталы, а платежные средства, причем предоставление их в ссуды означает, по мнению С. Фалькнера, перераспределение капиталов в пользу получателей кредита. Такое перераспределение капиталов неизбежно связано с инфляцией. Теория кредита, развивавшаяся С. Фалькнером, была продолжением "теории эмиссионного хозяйства", выдвинутой им в годы военного коммунизма. Аналогичную позицию занимал А. Финн-Енотаевский²⁹.

3. Каценеленбаум (докладчик на дискуссии) полагал, что банк, эмитируя средства платежа, может в ограниченных размерах создавать капитал. Потребность товарооборота в деньгах эластична; расширяя денежную массу в обращении до пределов, допускаемых товарооборотом, банк тем самым увеличивает общую сумму общественного капитала. Когда банк переходит за эти границы, он попадает в полосу инфляции³⁰.

Ряд авторов (Г. Козлов, Ю. Митлянский) пытались теоретически определить границы расширения массы денег в обращении (и, следовательно, кредитов), допустимые с точки зрения потребностей товарооборота в деньгах, с учетом эластичности этих потребностей. Как полагали Г. Козлов и Ю. Митлянский, кредит может и должен на определенную величину превышать стоимость наличных производственных ресурсов. Тем самым антиципируется стоимость, которая будет создана в будущем, учитывается фактор времени³¹. Однако выход кредита за рамки наличных ресурсов неизбежно может быть лишь весьма ограниченным.

В целом советские экономисты сформулировали положение, что эмиссия в принципе может служить источником лишь таких кредитов, которые означают предоставление обороту необходимых ему средств обращения и платежа, т. е. денежной формы уже имеющихся в обороте капиталов в товарной форме. Выход эмиссии за эти пределы допустим лишь в крайне ограниченных масштабах. Предоставление промышленности и торговле дополнительных капиталов, включая оборотные средства, должно осуществляться лишь за счет аккумулированных накоплений или средств, устойчиво высвобождающихся из оборота³².

В 20-х годах в советской экономике различие между ссудой денег и ссудой капиталов получило внешнее проявление в противоречии между потребностью товарооборота в деньгах и потребностью предприятий промышленности и торговли в кредитах на пополнение оборотных средств. Когда в 1925 г. появились первые признаки нехватки промышленных товаров на рынке, что свидетельствовало о некотором избытке денег в обращении, торговые предприятия (государственные и кооперативные) испытывали финансовые трудности, им не хватало оборотных средств для продвижения товаров к покупателю. В течение 1925 г. "товарный голод" усиливался, товары, выбрасываемые на рынок, быстро раскупались, средства промышленности и торговли обращались быстро и беспрепятственно, что создавало видимость финансового благополучия. Сокращение эмиссии, стабилизация массы денег в обращении в 1926 г. позволили добиться ослабления "товарного голода", снижения цен, увеличения товарных запасов; при этом несколько замедлился оборот средств в хозяйстве, что было вполне нормально. Однако одновременно с сокращением массы излишних денег и замедлением оборота обнаружились серьезные финансовые трудности промышленности и торговли, нехватка оборотных средств, увеличение потребности в кредите, что повело к новому давлению на эмиссию как источник кредитования.

Сложность, противоречивость ситуации заключалась в следующем: расширение производства в промышленности требовало притока финансовых средств, в том числе новых кредитов. Расширение кредитования за определенные границы вело к образованию излишка денег в обращении, инфляции, росту цен. Рост цен делал нерентабельным экспорт, затруднял заготовки. Сокращались возможности экспорта и импорта. А с импортом оборудования и сырья для промышленности связывались планы индустриализации. Для того чтобы расширить импорт, нужно было расширить экспорт. Для этого экспорт должен был быть рентабельным, что требовало снижения цен на внутреннем рынке, сокращения и потребительского спроса. Следовательно, нужно было сократить кредиты промышленности, значит, временно сократить планы ее развертывания, планы капитального строительства.

В 1926—1927 гг. верх взяли сторонники осторожной денежной политики и снижения цен. Ссуды промышленности были сокращены, масса денег в обращении стабилизирована, цены снижены. Казалось, что желаемое оздоровление экономики достигнуто. Однако экономика столкнулась с рядом противоречий, не поддававшихся разрешению путем кредитно-денежного регулирования.

Снижение цен, достигнутое в 1926—1927 гг. путем административного нажима на торговую сеть, не сопровождалось снижением себестоимости, нехватка товаров не была преодолена полностью, хотя спрос был несколько ограничен. Крестьянство не имело достаточно стимулов для реализации своих товаров; рынок не был насыщен промтоварами, растущий спрос городского населения поглощал прирост производства промтоваров.

В конце 1927 г. Госбанк вынужден был резко расширить кредитование промышленности, вследствие чего возросла масса денег в обращении, возобновился рост цен, нехватка товаров усилилась, обострились трудности с хлебозаготовками.

В чем причина этих явлений? Почему огромный рост промышленного производства не давал возможности насытить крестьянский рынок? Почему нормализация торгового оборота вызвала резкую нехватку оборотных средств в промышленности и торговле? Почему в конце 1923 — начале 1924 г. удалось безболезненно снизить цены и ограничить кредиты, а попытка повторить этот маневр в 1926—1927 гг. окончилась неудачей? Что в хозяйственной ситуации изменилось по сравнению с 1923—1924 гг.?

По нашему мнению, причина заключается в том, что в 1923—1924 гг. не только росло производство, но и повышалась его эффективность, снижалась себестоимость, росла производительность труда. В 1926—1927 гг. эти процессы замедлились или прекратились. Производительность труда в 1923—1924 гг. росла за счет того, что стали удовлетворяться элементарные потребности в пище, было преодолено физическое истощение работников. Для дальнейшего роста производительности труда нужны были уже другие факторы, улучшение техники и организации производства. Себестоимость в 1923—1924 гг. снижалась благодаря расширению производства, вовлечению в оборот законсервированных основных фондов. В 1926—1927 гг. лучшие из сохранившихся фондов уже работали, вовлекались в оборот худшие, что вело не к снижению, а к повышению себестоимости. Словом, нужны были рационализация производства, инициатива, предприимчивость, экономное, рациональное использование тех относительно небольших накоплений, которые могло дать народное хозяйство. Между тем управление промышленностью носило во многом черты бюрократического централизма.

Неэффективная работа промышленности, наличие огромного аппарата управления приводили к тому, что быстрый рост производства сопровождался столь же быстрым ростом городского спроса. Уже в 20-х годах возникла проблема "долгостроя", сроки строительства оказались на порядок больше, чем на Западе, расход материалов — в несколько раз больше и т. д. Неэкономное использование ресурсов порождало постоянную потребность предприятий в приросте оборотных средств, что вело к росту кредитов и массы денег в обращении.

Как известно, в первые годы нэпа были созданы хозрасчетные тресты, работавшие для получения прибыли. Однако нужно иметь в виду, что число хозрасчетных трестов было крайне невелико (400—500 трестов по всей стране). Предприятия, входившие в состав трестов, хозрасчетными правами не пользовались. Синдикаты, возникшие как добровольные объединения трестов, постепенно приобретали черты управленческого звена. Параллельно с синдикатами трестами управляли главки — отраслевые подразделения ВСНХ. Малочисленность трестов и синдикатов обеспечивала им монопольное положение на рынке и вместе с тем облегчала весьма жесткое руководство трестами со стороны главков ВСНХ. Тресты и синдикаты выступали, с одной стороны, как монопольные получатели прибыли, с другой стороны, будучи органами управления целой отрасли или подотрасли, они превращались в одну из управленческих инстанций.

В 1925—1926 гг. политика снижения цен рассматривалась иногда как замена конкуренции, имитирующая ее последствия, принуждающая предприятия к снижению издержек, техническому прогрессу и т. д. Практика, однако, этого не подтвердила: на принудительное снижение цен тресты, оставаясь монополистами, отвечали снижением качества, изменением ассортимента и т. д.

Между руководством трестов и предприятий шла борьба за расширение прав предприятий, за перевод их на хозрасчет. Принятый в 1927 г. закон о государственных промышленных трестах обязывал руководителей трестов перевести входившие в их состав предприятия на хозрасчет, выделить им самостоятельный счет в банке, предоставить право осуществлять операции на рынке. Перевод предприятий на хозрасчет, развязывание их инициативы и заинтересованности могли сыграть решающую роль в разрешении тех противоречий, с которыми столкнулась экономика во второй половине 20-х годов. Этого, однако, не произошло. Тресты, которым вопреки их ведомственным интересам был поручен перевод предприятий на хозрасчет, затягивали претворение в жизнь закона 1927 г. Неоднократно принимавшиеся дополнительные постановления и проверки мало помогли делу. К концу 1929 г. предприятия так и не были переведены на хозрасчет.

На рубеже 20-х и 30-х годов был взят курс на ликвидацию товарно-денежных отношений, рыночной смычки между городом и деревней, кредитно-денежного регулирования экономики, хозрасчетных отношений в промышленности. Рассмотрение мероприятий того периода (реорганизации промышленности, кредитной реформы и др.), их последствий, их отражения в экономической литературе выходит за хронологические рамки данной работы.

5. Общая характеристика и теоретические истоки методологических дискуссий 20-х годов

Методологические дискуссии 20-х, годов явились отражением тех социальных процессов, которые протекали в стране в переходный период, тех трудностей и противоречий, с которыми сталкивалось общество на пути к социализму. Вместе с тем эти дискуссии явились продолжением тех методологических споров, которые велись в марксистской литературе в предшествующие десятилетия. Понять возникновение методологических дискуссий 20-х годов можно, лишь рассмотрев, хотя бы кратко, теоретические истоки тех направлений, которые сталкивались в советской экономической литературе, истоки, восходящие к методологическим и философским спорам на рубеже XIX и XX веков.

Предшественником "механистического" направления в советской экономической и философской науке был А. Богданов.

В начале XX века А. Богданов выступил как один из представителей неокантианского течения в философии, пытался примирить марксизм с эмпириомонизмом, за что был подвергнут острой критике В. И. Лениным.

Примкнувшие к неокантианству "критики Маркса" (Э. Бернштейн и др.) использовали его для атаки на марксистскую диалектику. Так, Э. Бернштейн утверждал, что диалектика неизбежно приводит к подмене обобщений опыта саморазвитием понятий, располагает к двусмысленности, туманности, мешает ясному пониманию происходящих процессов. Сами процессы в природе и обществе отнюдь не укладываются в диалектические построения: взаимный переход противоположностей, превращение количества в качество и т. д.

С критикой Э. Бернштейна выступили защитники ортодоксального марксизма: Г. Плеханов, Р. Люксембург, К. Каутский. Опровергая нападки на диалектику, Г. Плеханов показал, что, во-первых, никто из марксистов никогда не рассматривал общественное развитие как автоматическую реализацию общих законов диалектики, во-вторых, сама диалектика состоит отнюдь не в том, что делает познание туманным и противоречивым, уводит в сферу саморазвития понятий. Диалектика есть искание конкретной истины в объективно противоречивой реальности, диалектика есть отказ от абсолютизации той или иной стороны, того или иного момента действительности. Именно диалектика, подчеркивал Г. Плеханов, сделала невозможным произвольное обращение с действительностью и благодаря этому сыграла огромную роль в развитии социализма от утопии к науке.

Если у Э. Бернштейна пересмотр марксистской философии под знаменем неокантианства явился следствием его откровенного стремления к примирению с буржуазией, то у А. Богданова временное принятие элементов неокантианской методологии, отказ от диалектики явились издержками его исканий в области философии и методологии науки.

В. И. Ленин отмечал, что А. Богданов лично был непримиримым врагом всякой реакции¹, и если он и его единомышленники оказались на позициях эмпириомонизма, то, следовательно, "эти люди лучше, чем их теории"².

Критика В. И. Лениным ранних работ А. Богданова ("Эмпириомонизм", "Философия живого опыта") способствовала тому, что в его основном труде "Всеобщая организационная наука", явившимся, по мнению широкого круга специалистов, первым теоретическим наброском основных идей новой науки — кибернетики, система закономерностей организации освобождалась в основном от идеалистического, неокантианского обоснования и одеяния (правда, и в этом труде организация элементов опыта противопоставлялась категориальному диалектическому мышлению).

Методология современной науки включает как законы упорядочения (организации) элементов опыта, так и законы упорядочения, приведения в систему научных категорий, отражающих сущность объективных явлений в природе и обществе. Речь идет не о взаимоисключающих формах мышления, а о разных ступенях научного познания. Одно не противоречит другому, изучение законов организации отнюдь не требует отказа от материализма и диалектики³.

Научный анализ общественной жизни, динамики развития производительных сил, их взаимодействия с производственными отношениями требует как категориального отражения сущностных процессов действительности, так и организационного, кибернетического исследования конкретного функционирования хозяйственной системы, ее внутренних подсистем и элементов. Отрицание того или иного подхода к изучению действительности, абсолютизация одного из них приводят к тому, что либо социально-экономические категории подменяются элементами техники и психологии, либо экономические категории превращаются из понятий, обобщающих действительность, в самодовлеющие сущности и тогда неизбежным становится сползание науки к схоластическому саморазвитию категорий.

А. Богданов утверждал, что реальные явления лишены внутренней закономерности, что мир реального ("физического опыта") — это лишь хаос "элементов"; всякая закономерность, упорядоченность вносятся в этот мир мышлением путем систематизации данных "опыта". "Эмпириомонизм возможен только потому, что познание активно гармонизирует опыт, устраняя его бесчисленные противоречия, создавая для него всеобщие организующие формы, заменяя первичный хаотический мир элементом производным, упорядоченным миром отношений"⁴, — писал A. Богданов. Законы, по А. Богданову, не познаются людьми посредством научного мышления, а создаются мышлением людей. "Законы отнюдь не принадлежат к сфере опыта, к сфере непосредственных переживаний; законы — результат познавательной обработки опыта; они не даны в нем, а создаются мышлением как средство организовать опыт, гармонически согласовать его в стройное единство"⁵.

Явления представлялись А. Богданову как простая сумма воспринимаемых признаков ("элементов"), лишенная внутреннего единства. Вывод о том, что данная сумма "элементов" образует некий "комплекс", "тело", делается исходя из факта длительного сосуществования этих "элементов". Вообще относительная устойчивость комплекса элементов достаточна, чтобы сделать из него "тело", - писал А. Богданов. Внутреннее, качественное единство явления, таким образом, выпадало, заслонялось сосуществованием внешних признаков.

Взятые сами по себе "элементы", образующие "тело", независимы и разнородны, говорил А. Богданов. «Все эти ряды, из которых состоит человеческое тело ("ряд" зрительный, тактильный акустический. — B. М.), совершенно различны по своему материалу — качественно разнородны, и однако все они объединяются в один комплекс, обозначенный словом "человек"... "Тело" есть нечто единое. Что же дает ему это единство? Устойчивая связь частей комплекса»⁶.

Трактовка явления как суммы независимых элементов означала, во-первых, отказ от познания внутреннего единства, природы этого явления, определяющей все имманентные ему признаки (познание сущности объявлялось метафизикой). Во-вторых, поскольку познание сущности выбрасывалось за борт науки, все научное познание необходимо сводилось к описанию и систематизации признаков. С переходом от "обыденного познания" к "критическому", указывал А. Богданов, "познание все в большей мере приближается к чистому описанию того, что имеется в опыте, — разумеется к такому описанию, которое обобщает и систематизирует"⁷.

Эклектического подхода к явлениям А. Богданов придерживался и в своих построениях в области общественных наук. Прежде всего отметим, что эклектический подход к явлениям, разложение их на внешние признаки ("элементы"), доступные чувственному восприятию, отказ от познания их сущности означали в области общественных наук отрицание самой специфической социальной материи, самих производственных отношений, которые лишены элемента чувственности, но тем не менее материальны. В понимании А. Богданова общественные явления сводились к явлениям психическим и биологическим, заключенным внутри человеческого индивида, его организма. «"Социальное" для нас лежит в рамках "человеческого", а не того, что вне человека»⁸, — писал он.

Общественную форму А. Богданов недвусмысленно сводил к явлениям физиологическим и психическим. «Представляя из себя определенную координацию психофизиологических комплексов, принадлежащих к отдельным организмам, форма "общественная" всецело разлагается на такие комплексы, не заключает в себе ничего, что не входило бы в то же время в их состав; поэтому она энергетически однородна с ними»⁹.

Итак, общественные формы сводятся к "элементам", содержащимся в человеческом организме, не существуют вне человека, являются лишь "социальными проявлениями человеческого организма", которые А. Богданов подразделял на "социально-технические" и "социально-организующие" ("идеологические"). Для производственных отношений места, таким образом, не оставалось, они полностью выбрасывались из реального Мира в богдановском понимании, заменялись "техническими функциями", с одной стороны, "идеологическими" — с другой. «"Экономика", — писал А. Богданов, — вообще пограничная область: под этим именем объединяют отношения сотрудничества (в производстве), с одной стороны, и отношения собственности (в распределении) - с другой.

Первые представляют собой выделенную путем абстракции социальную характеристику непосредственного технического процесса, вторые — ближайшую к техническому прогрессу группу первично организующих идеологических комбинаций»¹⁰.

"Идеологическая функция" (или "идеологическая комбинация", "идеологическое приспособление") в свою очередь сводилась к "техническим приспособлениям", идеология — самым непосредственным образом — к технике. Причем речь шла именно о качественном сведении идеологии к технике, делающем их количественно соизмеримыми.

«... "Идеологические приспособления", — писал А. Богданов, — представляют из себя комбинации... тех же элементов, которые имеются в "технических формах"...»¹¹. Для доказательства этого положения А. Богданов ограничивался ссылкой на теорию происхождения языка в результате совместной трудовой деятельности людей. Поскольку другие формы идеологии (понимаемые только как познание и право) мыслимы лишь на основе языка, по схеме "слово — понятие — норма", то они, следовательно, сводятся к языку, а через него — к технике. Рассуждения эти неверны, поскольку они построены на очевидной подмене связей между производством, с одной стороны, и языком, познанием и правом — с другой, их отождествлением, для него различия между ними попросту игнорировались, совершалось насилие и над действительностью, и над логикой. Ссылка А. Богданова на происхождение языка доказывала только то, что не нуждалось в дополнительных доказательствах, — связь идеологии с производством. Вывод же о соизмеримости идеологии и техники оставался произвольным добавлением к общеизвестным истинам.

Сведение общественных форм к технике было связано в схеме "эмпириомонизма" с применением "энергетического подхода" к общеизвестным процессам и явлениям. Энергетическая соизмеримость в свою очередь давала возможность применить к общественным явлениям понятие "подбор" (через "энергетический баланс" с природой), который, как считал А. Богданов, действует в общественной жизни так же, как в биологической. «Если принцип подбора есть действительно биологический закон, формула, пригодная для исследования и понимания процессов жизни вообще, то она не может "терпеть ограничений" и "извращаться" в сфере процессов социальной жизни, которая также есть жизнь...

В действительности закон подбора не имеет исключений в социальной области, как и в других областях жизни¹².

На основе внешних аналогий с кризисами в капиталистическом обществе А. Богданов строил схему положительного и отрицательного подбора. Положительный подбор означал рост энергии на стороне общества и вызревание скрытых противоречий, отрицательный подбор — разрешение противоречий и уменьшение энергии на стороне общества¹³.

Переодетое в энергетические и биологические термины учение о кризисах лишалось конкретно-исторического содержания и, следовательно, научной ценности. Необоснованная абсолютизация механизма кризисов (ликвидация диспропорций через разрушение производительных сил), будучи применена к другим явлениям общественной жизни, вела к ошибочным выводам.

С трактовкой общественных форм как идеологических функций была тесно связана богдановская теория классов. По А. Богданову, отношения между людьми в производстве суть отношения между организаторами и исполнителями.

Богдановская трактовка явления природы и общества не могла не привести к острому противоречию с марксистской диалектикой. Богданов не только не отрицал этого противоречия, а, напротив, стремился дать новое толкование диалектике, отличное от толкования К. Маркса и Ф. Энгельса, по сути дела, заменить диалектику собственной теорией развития. Так, борьбу противоположностей А. Богданов сводил исключительно к борьбе внешних разнонаправленных сил. «Сам Энгельс упомянул, — писал А. Богданов, — что противоречие выступает на сцену там, где вещи берутся "в их взаимодействии". Действительно, только там имеется реальное столкновение сил, реальная встреча противоположностей. И как раз этого нет в диалектике движения, как ее изображает Энгельс: ни о каком взаимодействии движущегося тела с другими он не говорит. А как только оно принимается в расчет, обнаруживается и "противоречие", но не только понятий, а физических сил»¹⁴.

Что же касается внутренних противоречий как источника развития, то их А. Богданов отрицал, объявляя противоречиями понятий, а не реальности. «Под реальным противоречием можно понимать только одно: борьбу реальных сил, двух противоположно направленных активностей. Об этом ли говорит Энгельс? Очевидно, нет. Для механического движения он видит противоречие в том, что тело находится и не находится в данном месте, как указывал элеат Зенон... На деле Энгельс, как и Зенон, обнаружил только противоречие двух понятий, применяемых к движению, понятий "находиться" и "не находиться" там-то, а не противоречие реальных сил или тенденций»¹⁵.

Сведение развития к движению и столкновению внешних по отношению друг к другу сил оставляло в стороне вопрос о причинах, приводящих две силы к внешнему столкновению. Проблема причинности заменялась описанием, фиксацией внешнего столкновения сил. Это, однако, не мешало А. Богданову считать свою конструкцию шагом вперед по сравнению с диалектическим материализмом. Он утверждал, что К. Маркс и Ф. Энгельс в понимании диалектики не смогли подняться над идеализмом Гегеля. «Упустив из виду этот живой, реальный смысл диалектики (борьбу противоположно направленных сил. — В. М.), Энгельс и Маркс потеряли также возможность объяснить переход количества в качество. Между тем после нашего исследования объяснение оказывается очень простым. Если тот или иной процесс — движение тела, жизнь организма, развитие общества — определяется борьбой двух противоположных сил, то пока преобладает количественно одна из них, хотя бы немного, — процесс идет в ее сторону, подчиняется ее направлению. Как только другая сила, возрастая, наконец, сравняется с нею, тотчас меняется весь характер процесса, его "качество": либо он прекращается, либо, с дальнейшим, хотя бы ничтожным увеличением второй силы, принимает обратное прежнему направление; в обоих случаях наши чувства сообщают, что перед нами нечто "качественно" иное, чем прежде»¹⁶.

Отметим, что богдановская теория исключала раскрытие внутренних изменений в явлениях, она могла лишь фиксировать изменение внешнего направления движения. Строго научные понятия "качество" и "количество" превращались у А. Богданова в расплывчатые представления, стоящие где-то на грани житейских ощущений и восприятий, указывающих лишь, что «перед нами нечто "качественно" иное, чем прежде».

Заменив закон единства и борьбы противоположностей внешним столкновением сил, сведя закон перехода количества в качество к изменению направления движения, А. Богданов исключал из числа основных категорий диалектики и закон отрицания отрицания, объявив его исключительно принадлежностью гегелевского идеализма¹⁷. Закону отрицания отрицания он противопоставлял собственную схему процессов развития как переходов от одного состояния равновесия к другому. Иными словами, развитие всех явлений в природе и обществе сводилось не просто к механическому движению и столкновению сил, а к прерывному механическому движению, время от времени сменяемому покоем, "равновесием". "Если этот процесс имеет какое-нибудь начало, — писал А. Богданов, - то ясно, что до его начала еще не было борьбы двух противоположных сил, в нем участвующих, и существовало в этом отношении какое-то равновесие. Если процесс где-нибудь заканчивается, то несомненно, что борьбы данных двух сил тогда уже нет, и наступило по отношению к ним какое-то новое равновесие. Вот вам и вся триада: от равновесия через нарушающую его борьбу двух сил к новому равновесию"¹⁸. Однако реальное развитие в природе и обществе не знает перерывов. О перерывах в движении можно говорить лишь применительно к частным моментам развития, вырванным из общего "потока бытия". Состояние покоя, согласно марксистской диалектике, есть лишь один из моментов движения и, будучи оторвано от движения, перестает быть научным понятием.

"Организационная" точка зрения на процесс развития, данная А. Богдановым в "Эмпириомонизме" и "Философии живого опыта", может быть кратко сформулирована следующим образом: 1) закономерность вносится во внешний мир человеком; 2) это внесение закономерности есть комбинирование выработанных человеком элементов и понятий; 3) комбинирование ("организация") элементов и понятий во всех случаях осуществляется по универсальным правилам; 4) к таким универсальным правилам "организации" (намечены они были уже в двух названных работах А. Богданова) относятся принцип энергетизма, означающий однородность явлений во всех областях жизни¹⁹, принцип подбора, схема равновесия и кризисов.

* * *

Различные течения в неокантианстве, обращаясь к общественным наукам, подменяли объективные социально-экономические формы либо отношениями техническими, психологическими, идеологическими, либо этическими и правовыми. На рубеже XIX и XX веков появляется так называемое социальное направление в буржуазной политической экономии, объявлявшее объектом политической экономии правовое регулирование экономических процессов, и прежде всего процесса обмена.

Теоретики "социальной школы", в частности А. Амонн, делали различие между предметом исследования (эмпирическим материалом) и предметом познания (предметом политической экономии). «Данные опыта, - писал А. Амонн, — из которых впервые и преимущественно выясняются эти проблемы, мы можем назвать предметом исследования науки. Предмет же познания, который мы принципиально отличаем и отделяем от первого, дан, напротив, в содержании и в проблемах науки; "не реальные" связи "вещей", но мыслимые связи проблем конституируют науку»²⁰.

"Предмет познания", не связанный с реальной эмпирической действительностью, и является, по мнению "социальников", предметом политической экономии. Проблемы политической экономии конструированы самой наукой. Они отнюдь не связаны с действительной хозяйственной практикой. "... Неизбежно будет существовать разногласие, — писал А. Амонн, — между любым понятием хозяйства или хозяйственного и фактическим предметом познания политической экономии в том случае, если это понятие не будет выведено исключительно из самой науки вне всякой зависимости от какого-нибудь иного своего общераспространенного, обыденного значения... и с самого начала не будет обозначать ничего другого, как только логически данный для определения предмет познания науки"²¹. Однако даже такое, чисто терминологическое родство с реальным, а не "логически данным" хозяйством не устраивает А. Амонна: "Специфически принадлежащее к сфере политической экономии не связано необходимо с хозяйственным, и не только с хозяйственным в общеобиходном смысле этого слова"²².

Для "социальников" "социальные отношения" — сконструированные логические категории, порожденные "чистыми целями познания". Реальностью же являются психические, физиологические, естественно-технические и другие явления. Таким образом, в понимании экономической реальности "социальники" ничем не отличались от представителей крайне вульгарных направлений буржуазной политической экономии. "... Экономический фактический материал часто может быть полностью понят в своей сущности лишь в том случае, если его анализу позволить поднять до последних реальных (т. е. психофизиологических, естественно-технических и чисто психических) условий совершающегося"²³, — писал А. Амонн.

Для "социальников" причинное объяснение категорий политической экономии немыслимо потому, что сами эти категории суть логические построения, не связанные с действительной взаимозависимостью явлений в обществе.

Исходя из этого "социальники" различали "научно-причинный" метод познания (неприменимый, по их мнению, в политической экономии) и "научно-культурный" метод, т. е. исключающий познание причинных связей и конституирующий понятия исходя из философских и этических ценностей. Отсюда другое название "социальной школы" - этическое направление.

В соответствии с этим Ф. Петри, "комментатор" К. Маркса, заменял закон трудовой стоимости "идеей стоимости", исходившей из категорического императива Канта, утверждающего абсолютную ценность человеческой личности. Именно в силу исключительного, особого места человека в мироздании, морального различения роли человека и природных факторов производства вся вновь созданная стоимость "вменяется" труду. «... Мы находим у Маркса последовательное проведение той точки зрения, согласно которой все, что ежегодно предназначается для распределения, без остатка должно быть вменено труду. Только человеческий труд создает ту субстанцию, которая распределяется в форме отдельных доходов между различными общественными классами. В этом не заключается никакого практического этического требования равенства, никакого требования "права на полный продукт труда"; здесь имеет место конституирование понятия, служащего чистым целям познания...»²⁴, - таков, по мнению Ф. Петри, результат применения "научно-культурного метода", якобы использованного и К. Марксом. "Вменение" стоимости труду, по словам Ф. Петри, отнюдь не означает, что труд является причиной стоимости. Напротив, "для анализа, имеющего своей целью только каузальное объяснение меновых зависимостей, — утверждает Ф. Петри, — все доходы суть явления цены; их особенности сводятся к материальному характеру условий производства, рассматриваемых в качестве источников доходов, к их роли в процессе труда. Рента выступает с этой точки зрения как цена услуг земли, прибыль указывает на цену произведенных средств производства, заработная плата есть цена третьего технического фактора производства — труда"²⁵.

Социальное направление оказало некоторое влияние на дискуссии в советской экономической литературе 20-х годов. В качестве последователя этого направления в советской экономической литературе выступал С. И. Солнцев.

Существенное влияние на одно из направлений в экономической литературе 20-х годов (а именно на так называемое "идеалистическое направление" оказал австромарксизм, особенно работы Р. Гильфердинга. Лидера "идеалистического" направления И. И. Рубина можно считать учеником Р. Гильфердинга.

Р. Гильфердинг, справедливо трактуя социальные формы как предмет теоретического исследования, вместе с тем полностью упускал из виду внутреннюю диалектику социальных форм и их материальных носителей, отрывал тем самым социальные формы от процесса производства. Материальная вещь, потребительная стоимость рассматривалась Р. Гильфердингом не как одна из определенностей формы, а лишь как посредник общественного отношения.

Оторванные от реального процесса производства социальные формы переносились Р. Гильфердингом в сферу обмена, и лишь отношения обмена объявлялись им предметом теоретического анализа.

Поскольку предмет политической экономии Р. Гильфердинг ограничивал отношениями между независимыми, ничем, кроме обмена, не связанными товаропроизводителями, то, по его мнению, в обществе социалистическом, организованном, планово-управляемом места для теоретической экономии не будет. В советской экономической литературе 20-х годов представление о том, что социалистические производственные отношения не требуют теоретического изучения, более того, исключают такое изучение, было широко распространено.

Дискуссии 20-х годов не были простым продолжением обсуждения методологических проблем в дореволюционной литературе.

Философские и методологические дискуссии 20-х годов явились отражением экономических проблем, стоявших перед страной, были объективно обусловлены этими проблемами. Дискуссия о границах предмета политической экономии была, по сути дела, во многом обусловлена спором о судьбах старых экономических форм (прежде всего товарно-денежных форм) в условиях переходного периода, о соотношении новых и старых экономических форм. Так, А. Богданов, считавший стоимостные формы вечными (поскольку трактовал он их натуралистически), считал и политическую экономию вечной наукой, с вечным, неизменным предметом исследования. Н. Бухарин полагал, что поскольку вечные законы производства (закон трудовых затрат прежде всего) постепенно сбрасывают стоимостные покровы, постольку и политическая экономия, изучающая лишь стоимостные формы, должна уступить место другой науке — науке об организациипроизводства. И. Скворцов-Степанов предполагал, что в любом обществе, известном истории, всегда сосуществовали элементы разных способов производства, изучающиеся общей наукой — политической экономией.

На рубеже 20-х и 30-х годов широко распространенным было мнение, что ликвидация старых экономических форм означает вместе с тем планомерное создание новых социалистических экономических форм и отношений, диаметрально противоположных старым товарно-капиталистическим. В соответствии с этим экономическая теория социализма должна явиться диаметральной противоположностью экономической теории капитализма. В 30-х годах и много позднее в экономической литературе предпринимаются попытки сконструировать исходные положения новой политической экономии, прямо противоположные исходным положениям политической экономии капитализма. Таковы конструкции "основного закона" или "закона движения" социалистической экономики (закон-план или закон-диктатура пролетариата). Товарно-денежные отношения при такой трактовке предмета политической экономии социализма характеризуются как отжившие, или отживающие, или же, наконец, как существующие в порах нового общественного строя, но не имеющие отношения к конституирующим его признакам, играющие сугубо подчиненную роль.

Наконец, отметим точку зрения, высказанную на рубеже 20-х и 30-х годов, опиравшуюся на высказывания К. Маркса, согласно которой новые производственные отношения являются не только отрицанием, но и развитием старых, изучение же новых производственных отношений представляет собой ключ и для понимания старых отношений²⁶. Отсюда, как нам представляется, можно сделать вывод, что старые категории не просто отбрасываются или существуют как атавизм среди новых категорий, но качественно преобразуются, видоизменяются и органически включаются в круг категорий политической экономии социализма.

В философской и экономической литературе в 20-х годах шел спор между двумя теоретическими направлениями - "идеалистами" и "механистами". Он во многом отразил различные представления о характере процесса перехода к социализму, о содержании переходного периода. "Идеалисты" (вслед за Гегелем) рассматривали природу и общество как единый организм, движение и развитие которого подчинены единым внутренним законам; процесс развития с точки зрения гегелевской методологии представлялся как развертывание форм, подчиненное извечным, до опыта существующим закономерностям.

Нужно отметить, что сами "идеалисты" (И. Рубин, И. Давыдов, И. Кушин) экономической теорией социализма не занимались, но разрабатывавшийся ими метод экономического мышления, примененный к изучению переходного периода, способствовал формированию определенных выводов. А именно: абсолютизация "органического" представления об обществе вела к недооценке сложности его структуры, к игнорированию соразмерности его частей, к телеологической трактовке результата развития как заранее предопределенного. В результате "закон развития общества" противопоставлялся равновесию экономики, поддержанию пропорциональности в хозяйстве. Тем самым, по сути дела, воспроизводились представления гегелевской философии, которая рассматривает мироздание как единство, пронизанное одной абсолютной идеей, "отпускаемое" этой идеей как развертывание абсолютной идеи. Единичное лишь как часть целого получает свою "истинность".

Напротив, "механическое" направление отвергало органический подход к природе и обществу, рассматривало общество как комбинацию элементов, особое внимание уделяло внешним столкновениям элементов, входящих в состав системы, взаимному столкновению противоположно направленных сил, чередованию состояния равновесия этих сил и неравновесия и т. д.

Было бы совершенно излишним в настоящей работе говорить об огромном значении разработанной Гегелем диалектики, учения о развитии на основе внутренних, имманентных противоречий природы и общества, о внутренне связанных, переходящих друг в друга формах развития. Точно так же излишне было бы доказывать правомерность теоретических подходов, предшествовавших формированию теории систем. И тот и другой подходы правомерны, оба они отражают определенную сторону бытия, вместе с тем ни тот, ни другой подход не должен рассматриваться как абсолютный: наличие внутренних, имманентных противоречий в явлении не исключает самостоятельного значения внешнего столкновения сил, равновесия между ними и т. д.

Было бы неверно представлять методологию Марксова исследования капитализма лишь как материалистически перевернутую диалектику Гегеля.

Анализ статики и динамики в теории воспроизводства, равновесия как определенного момента в процессе развития, его нарушения и восстановления на новом уровне и т. д. — все это элементы, выходящие далеко за рамки гегелевской логики, обогатившие не только позитивные знания, но и методологию науки. Однако А. Богданов, обнаруживший в "Капитале" Маркса многие методологические подходы, отнюдь не укладывающиеся в рамки гегелевской диалектики, в то же время критиковал Маркса и Энгельса за то, что они якобы лишь воспроизводят диалектику Гегеля, видят противоречия лишь в понятии. Напротив, критика в адрес гегелевской методологии воспринималась многими как возврат к механицизму, что, впрочем, нередко соответствовало действительности.

В известном смысле к позициям спорящих сторон применимы слова одного старого философа, который утверждал, что ни "механисты", ни сторонники телеологического подхода не допускают существования нового, у "механистов" новое — это иная комбинация элементов старого, у сторонников телеологии новое заранее дано как априорная цель развития. Механистический и телеологический подходы получили отражение в экономической литературе, в спорах о природе переходного периода. Представление о новом как иной комбинации старых элементов пронизывает "Экономику переходного периода" Н. Бухарина, во многом характерно и для более поздних его работ. Напротив, телеологический подход характерен для "Новой экономики" Е. Преображенского. Закономерности социализма, согласно Е. Преображенскому, как бы существуют априори, по мере продвижения к социализму они не просто формируются, а раскрывают свое "лицо", это — "незнакомцы", с которыми человеческому обществу предстоит познакомиться и иметь дело. Поэтому новый строй надо не просто построить, создать, но главное — угадать тот единственный образец, который от века предопределен, априори существует в идее, заложен в метафизических закономерностях. Характерно, что закономерности социализма, согласно Е. Преображенскому, не проявляются как внешняя необходимость, они действуют, лишь проходя через сознание людей, благодаря их волевым усилиям.

Как механистической, так и телеологической трактовкам процесса возникновения социалистических отношений остались чужды ленинская диалектика, ленинское учение о строительстве социализма как живом творчестве масс, творчестве, создающем новые общественные формы, новое социальное качество, отнюдь не предопределенное априори (до социалистической революции ясна лишь общая линия развития), которые "никакой Маркс и никакие марксисты не могли... предвидеть"²⁷.

Вопрос о возможности и необходимости политической экономии социализма стал предметом дискуссии в 1925 г. В 1927—1929 гг. развернулась широкая дискуссия о предмете политической экономии, о сущности производственных отношений, их взаимодействии с производительными силами. Актуальность этой дискуссии была обусловлена тем, что в переходный период проблема диалектики производительных сил и производственных отношений встала принципиально по-новому. В результате победы социалистической революции в нашей стране возникли и стали развиваться самые передовые в истории социалистические производственные отношения. Но по уровню развития производительных сил Советская Россия отставала от капиталистического Запада. В условиях переходного периода на первый план науки была выдвинута проблема активной роли производственных отношений в переустройстве производительных сил.

Как уже отмечалось, в экономической литературе 20-х годов сложились два течения, представители которых активно участвовали в дискуссиях о диалектике производительных сил и производственных отношений. Одно из них ("механистическое") во многом исходило из построения А. Богданова, другое ("идеалистическое") явилось прямым продолжением австромарксизма, испытало также определенное влияние "социальной школы" в политической экономии. "Механисты" вслед за А. Богдановым растворяли производственные отношения в технике производства, которую они приравнивали к производительным силам. "Идеалисты", как и Р. Гильфердинг, переносили производственные отношения всецело в сферу обмена, отрывали их от процесса производства.

Растворение производственных отношений в производительных силах или отрыв производственных отношений от производительных сил приводил к одному и тому же результату — к отрицанию активной роли производственных отношений в движении производительных сил. Между тем, опираясь именно на активную роль производственных отношений, партия смогла приступить к социалистическому переустройству страны.

"Идеалистическое" направление сформировалось в начале 20-х годов. Его появление на арене теоретических споров было связано с выходом в свет в 1923 г. книги И. Рубина "Очерки по теории стоимости К. Маркса". Формально книга И. Рубина была посвящена популяризации, объяснению теории стоимости К. Маркса. В действительности же И. Рубин давал свою собственную теорию стоимости, отличную от теории Маркса. Стоимость, по И. Рубину, создается неким общественным трудом, ничего общего не имеющего с реальным трудом. Между материальным производством и производственными отношениями Рубин создавал пропасть: в его системе все экономические категории, подобно труду, создающему стоимость ("абстрактному труду"), представляли собой не отношения в процессе производства, а идеальные формы, никак с производством не связанные.

Тем не менее И. Рубин выступил в роли точного комментатора К. Маркса, хранителя Марксова наследия. В период 1923—1929 гг. "Очерки по теории стоимости Маркса" И. Рубина выдержали четыре издания. Они были включены в вузовские программы. Утонченный, филигранный стиль И. Рубина немало способствовал тому, что заблуждение могло держаться довольно долго. Особенно выигрывал этот стиль на фоне упрощенных построений "механистов". Создавалось впечатление, будто И. Рубин противостоит метафизикам как защитник диалектики. И. Рубин сам постоянно подчеркивал свою приверженность ей, однако в действительности диалектика не всегда воплощалась в его построениях. Известная популярность концепции И. Рубина объясняется прежде всего тем, что на первый план в ней выдвигалась социальная форма общественного производства в противоположность концепциям механистов, растворявшим социальную форму в производительных силах. В условиях переходного периода именно социальная форма (социалистические производственные отношения) была призвана сыграть решающую роль в преобразовании производительных сил. Этим обстоятельством и можно объяснить то, что И. Рубин на первых порах нашел поддержку значительного числа экономистов.

В 1926 г. в журнале "Под знаменем марксизма" были опубликованы статьи "механистов" С. Шабса и И. Дашковского, критиковавшие "Очерки по теории стоимости Маркса". На И. Рубина обрушился А. Кон во втором издании своего "Курса политической экономии". В ходе дискуссии вокруг И. Рубина сплотилась группа его учеников и приверженцев: Г. Деборин, А. Чернин, А. Греблис и др. Близкие к ним позиции занимали И. Кушин и И. Давыдов.

Участие в спорах приняли и те экономисты и философы, которые не придерживались ни "механистических", ни "идеалистических" взглядов. В 1926—1928 гг. они выступали в основном против механистов. Осуждая отдельные ошибки И. Рубина, многие из них в то же время оказывали ему принципиальную поддержку. Такую позицию занимали, например, Б. Борилин, И. Лапидус, А. Леонтьев и др. Отчасти это было связано с тем, что И. Рубин выступил как один из критиков ряда "механистических" ошибок. На первых порах критика в его адрес раздавалась почти исключительно из рядов "механистов", которые вообще всех своих противников именовали "рубинцами".

Первоначально дискуссия велась вокруг теории абстрактного труда. В экономической системе К. Маркса абстрактный труд есть "производительное расходование человеческого мозга, мускулов, нервов, рук и т.д."²⁸, в то же время абстрактный труд есть специфическая форма выражения общественного характера труда в условиях частной собственности на средства производства, т. е. категория социальная, историческая, выражающая производственные отношения между людьми в условиях товарного производства. В этом нет никакого противоречия, если производственные отношения рассматривать как отношения материальные, отношения между людьми по поводу средств производства, процесса производства и произведенного продукта. Наоборот, если представить социальное как нечто отличное от материального и противопоставить ему, то рассматривать абстрактный труд как затрату человеческой энергии и как социальную категорию одновременно становится невозможно.

Именно так и поступал И. Рубин, полностью выбросив физиологическую затрату труда из понятия "абстрактный труд" и сведя последний только к социальной форме труда. Абстрактный труд, по его мнению, как категория "социальная" не имеет отношения к реальному процессу производства, а является нематериальной "формой", которую придает труду процесс обмена. Абстрактный труд он считал категорией обмена.

В дальнейшем, под напором критики, И. Рубин несколько изменил свою аргументацию в вопросе об абстрактном труде. В четвертом издании "Очерков по теории стоимости Маркса" И. Рубин писал, что, по мнению некоторых критиков, из его положения можно сделать вывод, что абстрактный труд возникает только в акте обмена, между тем как, с точки зрения Маркса, стоимость, а следовательно, и абстрактный труд должны существовать уже в процессе производства.

Однако, делая такое признание, И. Рубин не отказывался от своей концепции абстрактного труда в целом. Для обоснования выдвинутой трактовки абстрактного труда он привлекал сформулированное им различие между обменом как фазой воспроизводства и обменом как общественной формой производства. Отметим, что И. Рубин отождествлял обмен с товарной формой производства²⁹. Эта терминологическая подстановка давала возможность перенести общественную форму производства из отношений производства в отношения обмена. Получалось, что не форма производства определяет форму обмена, а, наоборот, обмен придает производству общественную форму. И именно в этом качестве обмен, по И. Рубину, порождает абстрактный труд.

И. Рубин настаивал на том, что, выделив в качестве общественной причины, порождающей абстрактный труд, обмен, как социальную форму производства, он преодолел противоречие между своей концепцией и теорией абстрактного труда Маркса, поскольку признал, что абстрактный труд существует уже в процессе производства, если общественной формой этого процесса является обмен. Однако абстрактный труд, по И. Рубину, существует в производстве лишь как отражение абстрактного труда, существующего в обмене, лишь как мысленное, идеальное приравнение продуктов труда друг другу, поскольку "люди производят не в первый день".

И. Рубин писал по этому поводу, что при обсуждении вопроса об отношении между обменом и производством недостаточно различают два понятия обмена. Мы должны отличать обмен как социальную форму воспроизводственного процесса от обмена как особой фазы этого процесса, перемежающейся с фазой непосредственного производства.

Как только обмен становится действительно господствующей формой производства, писал И. Рубин, он кладет свою печать и на фазу непосредственного производства. Иначе говоря, так как люди производят сегодня не в первый день, так как производитель производит после того, как он вступал в акты обмена, и перед тем, как он вступит в последующие акты обмена, то и процесс непосредственного производства приобретает определенные социальные признаки, соответствующие организации товарного хозяйства на началах обмена. Уже в самом процессе непосредственного производства производитель выступает в качестве товаропроизводителя, труд его приобретает характер абстрактного труда, а продукт — характер стоимости.

Как видим, обмен в системе И. Рубина по-прежнему придает труду его общественную форму. Это придание труду формы абстрактного труда проходит через сознание товаропроизводителей. Усложнение концепции абстрактного труда шло в русле рубинской схемы "социальных форм", которая будет рассмотрена ниже.

"Механисты", выступавшие против И. Рубина, в сущности повторяли его главную ошибку — противопоставление материального социальному как нематериальному самому по себе. В образовавшемся мнимом противоречии — абстрактный труд как социальная категория и абстрактный труд как затрата физиологической энергии — "механисты" отбрасывали первую часть и абсолютизировали вторую. Тем самым категория абстрактного труда превращалась в неисторическое, несоциальное понятие. "Абстрактный труд —... есть понятие, выходящее далеко за пределы внутренней организации товарного хозяйства, понятие общее"³⁰, — писал И. Дашковский.

Величина абстрактного труда определяется, согласно Марксу, его продолжительностью. Однако нематериальный, вне производства возникающий "абстрактный труд" И. Рубина исключал количественное измерение. Понятие абстрактного труда относится к качественной стороне стоимости, отмечал он, величина же стоимости находит свое выражение в понятии общественно необходимого труда. Не в силах примирить качественное и количественное определение стоимости, И. Рубин противопоставлял труд абстрактный труду общественно необходимому, метафизически отрывая социальное качество от количества. У К. Маркса, напротив, качество и количество суть определения одной и той же категории: как бытие рабочего времени товар есть стоимость вообще, как бытие количественно определенного рабочего времени он является количественно определенной величиной стоимости. Стоимость, таким образом, и качественно, и количественно является бытием рабочего времени. Общественно необходимый труд качественно не отличается от труда абстрактного.

Если рубинская схема исключала количественное измерение абстрактного труда и стоимости, то "механисты", напротив, абсолютизируя физиологическую природу абстрактного труда, отбрасывали его социальное качество. Анализ социального качества абстрактного труда и других категорий политической экономии представлялся им не как исследование реальных производственных отношений, а как "мыслительная абстракция". Основным признаком диалектико-материалистического подхода к явлениям они считали количественный метод, противопоставляли количественное измерение качественному анализу. "Работа научного познания, — писал И. Степанов, — начинается не качественным подходом, а сведением непосредственно данных качеств к чему-то общему, что впервые делает возможным количественное измерение и соизмерение различных качеств"³¹. Пример такого сведения, допускающего количественное измерение, — абстрактный труд. «Количественно объяснив таким образом основную экономическую категорию, стоимость, - продолжал И. Степанов, — политическая экономия "на путях мышления" воспроизводит затем все "качества", сложные соотношения которых составляют общественную экономику»³².

Политическая экономия согласно количественной методологии "механистов" должна начинать с бескачественного субстрата — абстрактного труда. Что же представляет собой в таком_случае абстрактный труд? "Простой абстрактный труд, — отвечал И. Степанов, — для нее (политической экономии. — В. М.) то же, что энергия как таковая для естествознания"³³...

Таким образом, отрицание качественного анализа, замена его количественным измерением бескачественного субстрата неизбежно вели к натурализации социальных категорий. На место отбрасываемых социальных качеств неизбежно ставятся качества природные, энергетические, они-то и выступают непосредственным предметом политической экономии. Что же касается качеств, "сложные сочетания которых составляют общественную экономику", то они воспроизводятся "на путях мышления".

Пытаясь примирить свою схему с марксистским положением о том, что "абстрактный труд" и "стоимость" суть категории социальные, исторические, "механисты" подчас сбивались на рубинские позиции.

А. Кон в "Курсе политической экономии" утверждал, что от категории "абстрактный труд" нельзя непосредственно перейти к объяснению стоимости. Для того чтобы объяснить создание стоимости абстрактным трудом, сама категория "абстрактный труд" должна быть "усложнена", по выражению А. Кона, понятием "общественный труд". Между абстрактным трудом и стоимостью, таким образом, ставится категория "общественного труда" или "общественной формы труда". Аналогичное удвоение категории "абстрактный труд" проделывал "механист" С. Шабс, выдвигавший понятие "экономический труд".

В результате подобных удвоений уже не сам абстрактный труд, не реальная затрата человеческой энергии становится субстанцией стоимости (неверное, внесоциальное толкование его "механистами" делает невозможным переход от абстрактного труда к стоимости), а некая меновая форма труда, или "экономический труд". По словам А. Кона, меновая стоимость придает труду, затраченному на производство товара, форму, превращающую его из труда в стоимость³⁴. Получалось, что наряду со стоимостью, созданной в производстве, существует еще стоимость, которая порождается обменом. Меновая стоимость придает труду форму стоимости. А. Кон, таким образом, объяснял не обмен исходя из общественного характера труда, а, наоборот, общественный характер труда — из обмена.

И. Рубин утверждал, что невозможно "примирить" физиологический труд и социальную стоимость. Поэтому абстрактный труд в его системе — не физиологический и вообще не материальный. Нематериальный труд, названный Рубиным абстрактным трудом, и является в его системе субстанцией стоимости. Аналогичны и построения "механистов". Подобно И. Рубину они не могли преодолеть разрыв между физиологическим понятием труда и социальными категориями и тоже прибегали к удвоению категории труда: наряду с трудом реальным ставили "экономический труд" (С. Шабе), меновую форму труда (А. Кон) и т. п. Эта вторичная форма, как и у И. Рубина, порождается обменом; различие в конечном счете только в названии: то, что А. Кон называл "меновой формой труда", И. Рубин называл "абстрактным трудом".

Попытку дать последовательную идеалистическую трактовку абстрактного труда предпринял И. Давыдов. Определение К. Маркса, гласящее, что абстрактный труд есть затрата общечеловеческой энергии, он объявил "образом", сравнением, не имеющим реального содержания. «Маркс исключительно в целях пояснения своей мысли о "единой субстанции" в портняжничестве и ткачестве обращается в этой связи к физиологическим терминам. Ибо с физиологической точки зрения все виды конкретного труда суть не что иное, как проявление просто затрат человеческого мозга, нервов и т. д. Тут так же есть нечто безразличное, лишенное красок, цветов, запаха, вкуса, просто "сгусток" физиологической энергии. Атак как абстрактный труд также безразличен, лишен красок, запаха и вкуса, то формально этот образ вполне пригоден для выражения мысли Маркса о безразличном абстрактном общественном труде. Только так и можно понимать этот transcensus Маркса в круг физиологических понятий»³⁵.

Версия И. Давыдова представляла собой последовательно идеалистическую трактовку категории "абстрактный труд" без уступок физиологической. "Абстрактный труд" он понимал не как абстракцию от конкретных качеств и особенностей труда (причем абстракцию, совершающуюся ежедневно), а как абстракцию от самого реального процесса труда.

Отрывая абстрактный труд от реального процесса труда или же растворяя его в физиологической природе человеческого труда, "механисты" и "идеалисты" вместе с тем отнюдь не отрицали, что эта категория выражает производственные отношения людей. В основе различных трактовок абстрактного труда лежало, таким образом, различное понимание сущности производственных отношений и их взаимодействия с производительными силами. Внутренняя логика дискуссии об абстрактном труде под влиянием экономической и политической обстановки конца 20-х годов привела к тому, что на первый план в методологических спорах выдвинулся вопрос о диалектике производительных сил и производственных отношений, т. е. вопрос о содержании предмета политической экономии.

В 1927—1929 гг. был проведен ряд дискуссий об абстрактном труде и предмете политической экономии. В мае—июне 1927 г. — дискуссия об абстрактном труде в Российской ассоциации научных институтов общественных наук (докладчик И. Рубин), в январе 1928 г. — дискуссия в институте Красной профессуры о втором издании "Очерков по теории стоимости Маркса" И. Рубина (с тезисами выступил С. Бессонов), в апреле 1928 г. — диспут в Институте народного хозяйства им. Плеханова об абстрактном труде (докладчики И. Рубин и А. Кон), в апреле—мае 1929 г. — диспут в институте Красной профессуры на тему "Диалектическое развитие категорий в экономической системе Маркса" (доклад И. Рубина и содоклад С. Бессонова).

С особой силой дискуссия о предмете политической экономии разгорелась в 1929 г. Журналы "Под знаменем марксизма", "Проблемы экономики", "Вестник Коммунистической академии" из номера в номер печатали дискуссионные статьи.

Итоги дискуссии были подведены в статье В. Милютина и Б. Борилина "К разногласиям в политической экономии", опубликованной в 1930 г. в № 2 журнала "Большевик". Одновременно эта же статья была напечатана в журналах "Проблемы экономики" и "Плановое хозяйство". В статье давалась критика как "идеалистического", так и "механистического " направлений в политической экономии.

Уже после окончания дискуссий вышли в свет две книги, в которых развернуто рассматривались обсуждавшиеся проблемы: И. Лапидуса - "Предмет и метод политической экономии" (1930 г.) и Г. Абезгауза и Г. Дукора — "Очерки методологии политической экономии" (1931 г.).

6. Дискуссия об исторических границах политической экономии (1925 г.)

Политическая экономия оформилась в самостоятельную науку в период становления капитализма. Теория капиталистического способа производства разрабатывалась классической буржуазной политической экономией. К. Маркс и Ф. Энгельс обращали свои научные исследования прежде всего на изучение капитализма. В результате политическая экономия капитализма представляла собой стройную, развитую систему категорий, в то время как теории других общественно-экономических формаций еще предстояло создать.

В своем труде "Анти-Дюринг" Ф. Энгельс писал, что предстоит колоссальная работа по теоретическому освоению некапиталистических способов производства, по переосмыслению всей истории человечества. Политическую экономию, изучающую капитализм, которая к тому времени существовала в развитом виде, Ф. Энгельс назвал политической экономией в узком смысле слова. Политическую экономию, включающую наряду с капитализмом, и некапиталистические формации, он определил как политическую экономию в широком смысле слова.

Возникновение социалистического общества происходит принципиально иначе, чем возникновение других общественно-экономических формаций. Во-первых, социализм не зарождается в недрах предшествующего способа производства, социалистические производственные отношения формируются только после социалистической революции. Во-вторых, социалистические производственные отношения (объективные сами по себе) не могут возникнуть стихийно, независимо от практической сознательной деятельности победившего пролетариата, его партии и государства, направленной на построение социалистического общества.

Формирующая роль сознательной деятельности социалистического государства вовсе не опровергает объективного характера производственных отношений социализма (хотя, как мы видели, проблема взаимоотношения политики и объективных производственных отношений встает теперь принципиально по-новому).

Как мы видели, в первые годы после революции было распространено представление, будто планомерная форма функционирования социалистической экономики будет означать "преодоление" объективных экономических законов. Отсюда вытекало отрицание применимости политической экономии при изучении производственных отношений социализма.

В заметках на полях книги Н. Бухарина "Экономика переходного периода" В. И. Ленин подверг эту точку зрения глубокой критике, решительно отвергая утверждение Н. Бухарина, что конец капиталистического товарного общества будет концом и политической экономии¹.

В 1925 г. в Коммунистической академии состоялась дискуссия об исторических границах политической экономии. Уже сам факт проведения этой дискуссии был положительным явлением в советской экономической науке, так как было положено начало преодолению неверной ограничительной версии, хотя полностью эта версия в ходе дискуссии 1925 г. и не была отброшена. Докладчиком выступил И. Скворцов-Степанов, который отстаивал марксистское определение границ политической экономии как науки, изучающей производственные отношения всех общественно-экономических формаций. В своем докладе он напомнил советским экономистам определение политической экономии в широком и узком смысле слова, данное Ф. Энгельсом. Анализируя многочисленные высказывания К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина, докладчик показал, что определение предмета политической экономии в широком смысле слова, как науки, изучающей все общественно-экономические формации, не является чем-то случайным или независимым от всего учения марксизма, но полностью согласуется и вытекает из его революционной сущности.

Систематизация положений классиков марксизма-ленинизма о предмете политической экономии составляет бесспорную заслугу И. Скворцова-Степанова, так как овладение методологическим наследием К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина было одной из первоочередных задач советской экономической науки. Однако И. Скворцов-Степанов и поддержавший его М. Покровский, к сожалению, далеко не всегда умели вскрыть содержание и методологическое значение этих положений.

И. Скворцов-Степанов недооценивал роль научной абстракции и возражал против выделения способа производства в чистом виде из многообразных реальных отношений на том основании, что способ производства в чистом виде (например, чистый капитализм) есть не более чем абстракция. Политическая же экономия должна заниматься вещами как она застает их, а не чистым капитализмом. Но что такое вещи, как мы застаем их? — ставил вопрос И. Скворцов-Степанов и отвечал, что это и капитализм, и феодализм, и первобытные отношения. Однако то, что капитализм никогда не существовал в чистом виде, а всегда наряду с пережитками докапиталистических отношений, отнюдь не лишает политическую экономию возможности и необходимости заниматься способом производства в чистом виде, отвлекаясь от отношений, чужеродных ему.

В конце прошлого века буржуазный экономист П. Струве, отвергая абстрактную теорию реализации, обосновывал это тем, что капиталистические отношения всегда сосуществуют с докапиталистическими, а "самодовлеющий капитализм есть исторически немыслимый предел".

"Я не думаю, — писал П. Струве, — что Маркс когда-либо мог решать исторический вопрос на основании этой, совершенно абстрактной, конструкции"².

Отвечая П. Струве, В. И. Ленин в статье "Еще к вопросу о теории реализации" показал, что, хотя чистый капитализм никогда не существовал и в силу ряда причин исторически невозможен, теоретическое, политико-экономическое исследование имеет дело именно с "чистым", абстрактным капитализмом. В. И. Ленин писал: «Что существуют многочисленные исторические и практические условия (не говоря уже об имманентных противоречиях капитализма), которые ведут и приведут гораздо скорее к гибели капитализма, чем к превращению современного капитализма в идеальный капитализм, — этого я, конечно, и не думаю отрицать. Но по чисто теоретическому вопросу "относительно идеального капиталистического общества" я сохраняю свое прежнее мнение, что нет никаких теоретических оснований отрицать возможность расширенного воспроизводства в таком обществе»³.

И. Скворцов-Степанов, отвергая расчленение реально существующих производственных отношений на качественно разнородные отношения капитализма, феодализма и т. д., превращал тем самым политическую экономию из теоретической науки в описательную. М. Покровский, поддержавший его, говорил, что политическая экономия и история народного хозяйства — различные науки "только для буржуазии".

Разумеется, научные категории отражают лишь сущность вещей, важнейшие, коренные, объективно обусловленные экономические связи, а не поверхностные, случайные, внешние связи и явления. Не всякое экономическое явление может быть выражено в категориях политической экономии. Научная система политической экономии способна отразить не всю конкретность экономической жизни общества, а лишь объективные производственные отношения, "скелет" общественной экономической жизни. Несовпадение всей разнообразной конкретности экономических явлений с абстрактной теорией вовсе не означает несоответствия абстрактной теории и действительности. Напротив, именно действительность (т. е., пользуясь философскими терминами, единство сущности и объективно вытекающих из нее явлений) и отражает абстрактная теория. Касаясь значения абстрактной теории, В. И. Ленин писал А. Потресову:

«Я не могу согласиться с Вами, что "центр тяжести вопроса заключается в конкретной невозможности абстрактно мыслимого положения", и главное мое возражение П. Б-чу (П. Струве. — В. М.) состоит именно в том, что он смешивает абстрактно-теоретические и конкретно-исторические вопросы. "Конкретно невозможна" не только представленная Марксом реализация, но и представленная им поземельная рента, и представленная им средняя прибыль, и равенство заработной платы стоимости рабочей силы, и многое другое. Но невозможность осуществления в чистом виде не есть возражение»⁴.

Конкретные явления могут быть раскрыты и объяснены не путем изгнания абстрактной теории и непосредственного описания, а лишь путем восхождения от абстрактного к конкретному. "Когда решается какой-нибудь сложный и запутанный общественно-экономический вопрос, — писал В. И. Ленин, — то азбучное правило требует, чтобы сначала был взят самый типичный, наиболее свободный от всяких посторонних, усложняющих влияний и обстоятельств, случай и уже затем от его решения чтобы восходили далее, принимая одно за другим во внимание эти посторонние и усложняющие обстоятельства"⁵. К. Маркс, выясняя экономические законы капитализма, считал возможным и необходимым абстрагироваться от всех моментов и явлений, внешних капиталистическому способу производства. "Для того чтобы предмет нашего исследования был в его чистом виде, без мешающих побочных обстоятельств, мы должны весь торгующий мир рассматривать как одну нацию и предположить, что капиталистическое производство закрепилось повсеместно и овладело всеми отраслями производства"⁶.

Главными оппонентами И. Скворцова-Степанова выступили Н. Бухарин, Е. Преображенский, Ш. Дволайцкий. Они рассматривали политическую экономию как науку, изучающую исключительно производственные отношения капитализма. Особую позицию занимал А. Богданов, который обосновывал применимость политико-экономического исследования ко всем формациям с внеисторических позиций.

Определение исторических границ политической экономии Н. Бухариным было связано с ошибочной трактовкой ряда методологических проблем. К таким проблемам относились историчность политической экономии, специфика производственных отношений различных исторических формаций, логическая структура категорий политической экономии капитализма и социализма.

Распространение политико-экономического исследования на всю историю человеческого общества Н. Бухарин считал антиисторическим подходом. Историчность политической экономии, по его словам, заключается в том, что она изучает только один исторически преходящий способ производства, а именно капиталистический: «Одно дело, когда говорят, что политическая экономия должна быть исторической наукой, и при этом понимают, что она оперирует категориями известного, исторически ограниченного строя, капиталистического строя... Совсем другое дело "историческое" понимать в том, что, по-моему, на самом деле является "не историческим", поскольку оно годно для всех времен, для всех народов и все изучает. Это - не историческая наука. Маркс... говорил сикофантам: вы — мошенники, вы переносите одну теорию решительно на все эпохи, все народы. Вас надо разоблачить»⁷.

Таким образом, вывод о том, что предметом политической экономии являются исключительно производственные отношения капитализма, Н. Бухарин делал непосредственно из своего понимания историчности политической экономии: коль скоро политическая экономия — историческая наука, она не может изучать производственные отношения всех общественно-экономических формаций, следовательно, ее предмет — производственные отношения только одной, капиталистической общественно-экономической формации.

При этом Н. Бухарин приписывал своим противникам точку зрения буржуазной науки, которая переносит одну теорию решительно на все эпохи, все народы. Здесь допущено явное смешение понятий. Порочность буржуазной политической экономии не в том, что свой предмет она усматривает "во все времена, у всех народов", а в том, что специфические категории исторически определенного способа производства она переносит на все общественно-экономические формации.

И. Скворцов-Степанов, отвечая на обвинение в неисторичности, которое бросал ему Н. Бухарин, говорил: "Тов. Бухарин приписывает мне универсализацию категорий капитализма. Кто-то другой, а я меньше всего склонен их универсализировать... "⁸. Этим "кем-то другим", тем, кто действительно "универсализировал" категории капитализма, был А. Богданов. В своем выступлении в дискуссии 1925 г. он формально защищал положение о политической экономии в широком смысле слова, однако категории политической экономии он пытался лишить качественного социально-исторического содержания и распространить их на все исторические эпохи. Так, о стоимости А. Богданов говорил: "Общество продукт производит, общество продукт потребляет. Это одинаково в натурально-хозяйственных формациях и меновых. Если оно его производит, оно на него затрачивает труд, продукт ему стоит труда, имеет общественно-трудовую стоимость; этого факта ничем не изменить"⁹.

Н. Бухарин вслед за Р. Гильфердингом и Р. Люксембург считал, что теоретическая наука может иметь дело только со стихийными производственными отношениями: коль скоро стихийность устранена, производственные отношения конструируются людьми, становятся прямым, непосредственным результатом экономической политики и потому не нуждаются в самостоятельном теоретическом исследовании. Для социализма, по Н. Бухарину, изучение экономической политики, экономической географии, истории народного хозяйства и есть изучение производственных отношений. Здесь налицо очевидное смешение специфической формы действия производственных отношений — стихийности с объективностью производственных отношений, существующих вне воли и сознания людей.

Противопоставление сознательности и объективности восходит к неокантианской философии В. Виндельбанда и Г. Риккерта. В общественной жизни, считают неокантианцы, господствует сознательная, целенаправленная деятельность людей, поэтому в истории нет места законам, история человеческого общества складывается из суммы неповторимых фактов. Общественные науки, по Виндельбанду и Риккерту, есть науки "идеографические", т. е. описывающие особенное, в отличие от естественных наук, изучающих законы.

Идея о несовместимости закономерности и сознательности от неокантианцев перекочевала в труды М. Туган-Барановского, Р. Гильфердинга, Р. Люксембург. Однако, принимая в целом определение общественных наук как описательных, они исключали из этого определения политическую экономию капитализма как науку о стихийном, неуправляемом обществе, где воля людей подчинена стихийно действующим экономическим законам. С уничтожением капитализма, по данной версии, должна исчезнуть и политическая экономия.

Классики марксизма-ленинизма никогда не противопоставляли общественную закономерность и сознательную деятельность людей друг другу. Общественные экономические законы не существуют вне человеческого общества и, следовательно, всегда проявляются через целенаправленную деятельность людей. При любом общественном строе объективные законы сочетаются с сознательной деятельностью людей, однако характер этого сочетания различен в разных общественно-экономических формациях. Особенность социализма заключается в том, что у членов общества появляется возможность сознательно регулировать свою деятельность в масштабах всего общества в соответствии с познанными экономическими законами, использовать действие объективных экономических законов в интересах общества.

Как видим, истоки концепции, противопоставлявшей сознательность и закономерность, были далеко не марксистскими и сама эта концепция явилась чужеродным телом в марксизме. На практике такойподход, означающий отрицание объективных законов социализма, вел к волюнтаризму. Жизнь показала полную несостоятельность подобных концепций. И при социализме производственные отношения остаются объективными, а экономическая политика должна опираться на их научное познание.

Другим доводом в пользу специфичности производственных отношений капитализма служила ссылка на вещную форму капиталистических производственных отношений. Именно потому, что производственные отношения капитализма выступают в вещной, превращенной форме, и необходим, по мнению сторонников ограничительной версии, абстрактный, теоретический анализ, позволяющий обнажить скрывающиеся за этой формой отношения людей. Этому и служит теоретическая наука — политическая экономия. Поскольку при социализме не будет товарного фетишизма, то, согласно Бухарину, для теоретической науки места не остается. Остальную работу должна выполнить описательная экономическая наука. Производственные отношения первобытно-общинного, рабовладельческого, феодального, социалистического способов производства представляются согласно этой точке зрения предметом именно описательной науки, так как они не затемнены вещной формой.

Таким образом, задача политической экономии сводилась сначала только к изучению производственных отношений капитализма, а затем только к вскрытию вещных форм этих производственных отношений. "На наш взгляд, - говорил Ш. Дволайцкий, — задача политической экономии на этом (на разоблачении экономического фетишизма. — В. М.), пожалуй, кончается"¹⁰.

Н. Бухарин, Е. Преображенский, Ш. Дволайцкий пытались опереться на высказывание К. Маркса, гласящее, что если бы форма проявления совпадала с сущностью вещей, то для науки не было бы места. Они утверждали, что при капитализме производственным отношениям свойственны превращенные, вещные формы, следовательно, наука нужна. Другое дело — социализм. "... По отношению к общественным формациям, где сущность отношений людей и форма их проявления совпадают, например по отношению к законченному социалистическому обществу... политическая экономия так, как понимал эту науку Маркс, является ненужной"¹¹, - утверждал Е. Преображенский.

Тот же смысл имели многочисленные высказывания других сторонников ограничительной версии о прозрачности, ясности производственных отношений некапиталистических формаций: так как сущность их совпадает с формой проявления, то научный анализ излишен, т. е. производственные отношения некапиталистических формаций подлежат лишь простому описанию.

Подобный подход несостоятелен, ибо ни в природе, ни в обществе нет явлений, совпадающих с сущностью вещей, именно поэтому предметом наук выступают все сферы жизни природы и общества на всех стадиях развития. Но если явления никогда не совпадают с сущностью вещей, они все же всегда в конечном счете определяются сущностью, соответствуют ей. Вещное проявление производственных отношений капитализма порождается сущностью этих отношений и соответствует ей. Явления социалистического общества также соответствуют сущности социалистических производственных отношений, но не совпадают с ней.

Политическая экономия, no Н. Бухарину, разоблачив товарный фетишизм, выполняет свою задачу, ибо после снятия товарно-вещных покровов производственные отношения капитализма так же прозрачны, как и производственные отношения других формаций. Товарный фетишизм превращался у Н. Бухарина в "ходячий взгляд" на вещи, в неверное представление людей о своих производственных отношениях. Этот неверный взгляд вполне можно разоблачить, отбросить, и тогда, по Н. Бухарину, производственные отношения капитализма окажутся столь же ясными и прозрачными, как и производственные отношения людей другой общественной формации.

Однако конечная задача науки состоит не в том, чтобы опровергнуть ходячий взгляд на вещи, а в том, чтобы вскрыть сущность вещей. Различие между сущностью и явлением неравнозначно различию между научным и вульгарным взглядом на вещи, так же как явление неравнозначно видимости. Сам факт разоблачения вульгарного представления о вещах вовсе не означает, что с этого момента сущность и явление совпадают. Если бы опровержение какого-либо обыденного взгляда на вещи делало их доступными научному описанию, это означало бы, что в реальности их сущность совпадает с явлением. И вся трудность в том, чтобы преодолеть распространенный взгляд на вещи, т. е. преодолеть момент идеальный, устранение которого не затрагивает ни сущности, ни явления, ни взаимоотношений между ними.

Для К. Маркса товарный фетишизм — это не только неверный взгляд, а объективная реальность, которая отнюдь не отпадает, коль скоро она вскрыта наукой, "разоблачена". Производственные отношения капитализма "непрозрачны", они по самой своей природе проявляются как отношения вещей, и никакое изучение не освобождает их от вещной формы. "Капитал" К. Маркса делает производственные отношения капитализма ясными для науки, но не "прозрачными" in nature.

Цель политической экономии капитализма — познание производственных отношений капитализма, а не устранение товарного фетишизма. Товарный фетишизм устраняется вместе с капиталистическими производственными отношениями, ликвидируется не в процессе познания, а в результате пролетарской революции и социалистического преобразования общества. Если преодоление товарного фетишизма не является целью науки, то политическая экономия не ликвидируется и тогда, когда товарный фетишизм устраняется самой жизнью.

Однако если объективная "непрозрачность" капиталистических производственных отношений не исключает их ясности для науки, то соответственно свобода социалистических производственных отношений от товарного фетишизма вовсе не означает, что они заранее известны, не нуждаются в теоретическом изучении, доступны простому описанию. И. Скворцов-Степанов, указывая на гносеологическую ошибку Н. Бухарина, Е. Преображенского и др., в своем заключительном слове верно отмечал, что с разоблачением вульгарно-поверхностного взгляда на вещи наука не кончается, а начинается. В "Курсе политической экономии"

A. Богданов подчеркивал: "Самый момент раскрытия затемняющих познание форм мышления еще не относится к ней (политэкономии — B. М.): он принадлежит учению об идеологиях"¹².

Отрицавший необходимость и возможность теоретического изучения социалистического способа производства, Н. Бухарин, разумеется, отрицал и применимость к изучению социализма научной абстракции. В этом вопросе с ним был согласен и А. Богданов, который, хотя и не считал обязательным ограничить предмет политической экономии капиталистическим способом производства, допускал применение абстрактно-аналитического метода познания только при изучении капитализма. "... Для нас, - писал А. Богданов, — теория капитализма представляет лишь аналитический момент в одном из этапов единой экономической науки... "¹³.

Метод всей политической экономии Н. Бухарин сводил исключительно к логике "Капитала", что служило ему еще одним доводом против политической экономии социализма. Из того, что структура категорий политической экономии капитализма, разработанная в "Капитале", не может быть механически перенесена на изучение социализма, Н. Бухарин делал вывод, что социализм должен изучаться не политической экономией, а какой-то другой наукой. Диалектику категорий политической экономии капитализма Н. Бухарин отождествлял с методом политической экономии вообще.

Марксистский научный анализ, к какому бы способу производства он ни обращался, руководствуется диалектическим методом, однако только при исследовании капитализма этот метод выражается в системе категорий "Капитала". Непреходящее значение "Капитала" состоит прежде всего в том, что разработанная Марксом система категорий, отражающих специфически капиталистические производственные отношения, явилась вместе с тем ярким примером применения диалектического метода к экономическому исследованию, в наибольшей степени воплотила в себе научную диалектику. "Капитал" — не только главное экономическое, но и философское произведение К. Маркса.

Логическая структура политической экономии социализма должна явиться отражением специфических производственных отношений социализма, их взаимосвязи и субординации. Создание логической системы категорий политической экономии социализма требует тщательного изучения общеметодологических принципов, нашедших свое конкретное воплощение в логике "Капитала". Таким образом, диалектический метод — достояние всех отраслей и разделов марксистской науки, что не исключает, а, наоборот, предполагает специфическое, конкретное содержание системы категорий политической экономии социализма. Факт неприменимости структуры категорий политической экономии капитализма к изучению других общественно-экономических формаций не означает, что эти формации вообще не могут изучаться политической экономией.

В ходе дискуссии 1925 г. проблема исторических границ политической экономии не была разрешена, точку зрения И. Скворцова-Степанова поддержали из участников дискуссии лишь М. Покровский и А. Богданов. Но сама постановка вопроса о политической экономии в широком смысле слова имела прогрессивное значение. Несмотря на то что И. Скворцов-Степанов остался в явном меньшинстве, в последующие годы необходимость теоретического изучения советского хозяйства была признана почти всеми экономистами. Инерция ограничительной версии сказывалась в термине "теория советского хозяйства", применявшемся в противовес политической экономии — науке о капиталистических производственных отношениях.

7. "Механистическое" направление в дискуссиях 20-х годов

"Механистическое" направление в философской и экономической литературе 20-х годов возглавлял Н. Бухарин. В своей книге "Экономика переходного периода" Н. Бухарин декларировал свою приверженность богдановской методологии, заявляя, что научные термины он употребляет в том смысле, который придавал им А. Богданов.

В. И. Ленин в своих замечаниях на книгу Н. Бухарина вынужден был вернуться к критике механистической методологии политической экономии. В. И. Ленин характеризовал Н. Бухарина как "автора, испорченного эклектицизмом Богданова"¹. «Бухарин "взял "термины" "в том значении", в котором они употребляются тов. А. Богдановым" — и не подумал, — писал Ленин, — что и термины и значение их у Богданова "фундированы"... его философией, философией идеализма и эклектицизма»².

В. И. Ленин отмечал у Н. Бухарина проблески диалектического мышления, однако диалектический метод тот ставил рядом со схоластикой A. Богданова. "Но рядом поставить нельзя: или — или"³, — указывал B. И. Ленин.

В книге "Экономика переходного периода" Н. Бухарин давал толкование категории производственных отношений как в то же время и отношений социально-классовых и технически-трудовых. В. И. Ленин замечал на полях напротив этого места: "Как раз терминология и неверна: не бывает классовых не социальных"⁴. Вся книга Бухарина пронизана идеей о том, что переходный период есть переход от одного равновесия к другому. В. И. Ленин в своих замечаниях указывает, что равновесие всегда относительно и, следовательно, различие между историческими периодами заключается не в том, что один из них означает наличие равновесия, а другой — отсутствие такового. Н. Бухарин выдвинул тезис: поскольку в переходный период равновесие отсутствует, "постулат равновесия" для переходного периода "недействителен". Напротив этого места в книге Н. Бухарина В. И. Ленин иронически замечал: "отсюда ясна недействительность фразы: "постулат равновесия недействителен"⁵.

В. И. Ленин отметил у Н. Бухарина и налет "богдановского агностицизма". Н. Бухарин говорил об "огромном познавательном значении метода Маркса", забывая, что метод К. Маркса есть часть его учения, отражающего реальный мир. Получалось, что главная ценность научной теории — не отражение действительности, а совершенствование познавательного процесса, при этом метод познания оказывался оторванным от предметного познания. В замечаниях на полях В. И. Ленин писал: «только "познавательная ценность"?? а не объективный мир отражающая? "стыдливый"... агностицизм!»⁶.

Вышедшая в 1922 г. книга Н. Бухарина "Теория исторического материализма" основана на механистической методологии в толковании проблем исторического материализма. Она была написана как популярный учебник, где трактовались проблемы производительных сил и производственных отношений, диалектики общественного развития и т. д. "Теория исторического материализма" получила большое распространение, нашла многих сторонников и не могла не отразиться на методологии политической экономии.

Н. Бухарин утверждал, что общество — это совокупность технических и идеологических факторов. Как же трактовал Н. Бухарин категорию "производственных отношений"? Прежде всего, утверждал он, необходимо дополнить Марксово понимание этой категории, ибо оно не исключает идеалистического толкования производственных отношений как отношений психических или как "психических актов, объективирующихся в общественном масштабе". Н. Бухарин стремился "изгнать психичность" из политической экономии с помощью своей трактовки производственных отношений.

Под производственными отношениями Н. Бухарин понимал трудовую координацию людей (рассматриваемых как "живые машины") в пространстве и времени. Система этих отношений являлась, по его мнению, настолько же "психичной", как и система планет вместе со своим солнцем. Определенность места в каждую хронологическую точку - вот что делает систему системой. Н. Бухарин предлагал "изгнать из политической экономии психичность", однако получил прямо противоположный результат. Из политической экономии устранялись сами объективные производственные отношения, социальная материя как таковая. Производственные отношения подменялись трудовой координацией конкретных индивидов в конкретном месте и в хронологически определенном времени, т. е. актами хотя и объективно обусловленными, но включающими и субъективный момент.

Поэтому Н. Бухарин неизбежно должен был прийти к "психическому" толкованию производственных отношений и отождествлению законов общественного развития и биологических, физиологических законов. Физиологические особенности людских групп, а равно и соответствующие психологические особенности он рассматривал как квалификацию определенных рабочих сил общества. При таком решении проблемы, по его мнению, не происходило того "нелепого" удвоения законов, которое встречается на каждом шагу даже в лучших марксистских работах (с одной стороны, законы биологии, физиологии и т. д., с другой — законы общественного развития). В соответствии с его трактовкой одно представляло собой "инобытие" другого.

Трактовка производственных отношений как отношений между "системами живых машин" перекликалась с теорией классов А. Богданова.

Отношения между людьми А. Богданов трактовал как отношения между "организаторами" и "исполнителями". Тем самым затушевывалось главное в классовых (а следовательно, и в производственных) отношениях — собственность на средства производства.

Растворение производственных отношений в "живой иерархии" вело и к другим последствиям. Различие между вызреванием капиталистических и социалистических отношений Н. Бухарин видел в том, что капиталистические отношения вызревают в недрах капитализма целиком, вместе со своей административной верхушкой, а социалистические производственные отношения не могут вызревать в лоне капиталистического общества и капиталистического государства целиком, т. е. с административной верхушкой производственного аппарата. Социализм растет тут же, в том же "проклятом каменном городском мешке", под буржуазией и без своей административной производственной верхушки.

Производственные отношения Н. Бухарин отождествлял с "живой иерархией" и поэтому рост рабочего класса приравнивал к росту социалистических производственных отношений в недрах капитализма. Вывод из его концепции таков: для перехода от капитализма к социализму нужно только заменить одну "административную верхушку" другой. Различия между капитализмом и социализмом как качественно отличными системами производственных отношений в концепции Н. Бухарина в значительной мере приглушались.

Марксизм понимает общественные производственные отношения как органическую систему. Внутреннее единство системы производственных отношений как цельного организма у Н. Бухарина уступало место механистическому сосуществованию во времени и пространстве. Такую подмену он аргументировал ссылкой на естественные науки, новейшие открытия которых, по его мнению, доказывали тождество механического и органического. Противопоставление механического и органического, считал он, стало бессмысленным и в обществоведении в связи с новейшими открытиями в естествознании. Механицизм, утверждал Н. Бухарин, не только не противоречит диалектике, но и является единственно диалектическим методом.

Развитие производительных сил Н. Бухарин изображал как результат механического взаимодействия общества (системы) и природы (среды), а развитие производственных отношений — как результат одностороннего воздействия на них производительных сил. Это и не удивительно, ибо производственные отношения в толковании Н. Бухарина - не социально-экономические отношения, а размещение людей во времени и пространстве.

Характер общественного развития под воздействием среды Н. Бухарин раскрывал в "теории равновесия". Непрестанное столкновение сил, распад, рост систем, образование новых и их собственное движение, процесс постоянного нарушения равновесия, его восстановления на другой основе, нового нарушения и т. д. — вот что, по его мнению, реально соответствует гегелевской триединой формуле.

Как видим, в системе Н. Бухарина раскрытие внутреннего, имманентного движения общества заменялось внешним, поверхностным описанием — от одного равновесия к другому.

Противоречие — источник движения — понималось Н. Бухариным лишь как внешнее механистическое столкновение сил, а не как внутренняя противоречивость общественных отношений. Гегелевская диалектика, говорил он, формулирует противоречия идеально. Материально же гегелевской диалектике соответствует не что иное, как "теория равновесия".

Сторонники Бухарина, как и он сам, объявляли внутреннее противоречие "чертовщиной", "теологическим привкусом саморазвития духа" и т. п. От этого "теологического привкуса" диалектику, по мысли Н. Бухарина, освободила "теория равновесия". Тот, кто не согласится с таким "освобождением", утверждал он, неминуемо окажется в объятиях гегелевской мистики, теологии, поповщины.

К. Маркс, по мнению Н. Бухарина, не дал учения о диалектике, а лишь стихийно применил принципы "теории равновесия" к исследованию природы и общества. К. Маркс и Ф. Энгельс, утверждал он, освобождали диалектику от ее мистической шелухи в действии, т. е. материалистически применяя диалектический метод при исследовании различных областей природы и общества. По его мнению, речь должна была идти теперь о теоретически-систематическом изложении этого метода и его таком же теоретически-систематическом обосновании, т. е. о "теории равновесия".

"Теория равновесия" критиковалась на страницах советской печати, однако она нашла и сторонников среди некоторых экономистов и философов. В поддержку позиций Н. Бухарина выступили А. Кон и В. Тер-Оганесян. Последний пытался синтезировать теорию равновесия и внутреннее самодвижение явления природы и общества. Концепцию Н. Бухарина, согласно которой общество может находиться в одном из двух состояний — равновесия и неравновесия, он дополнял третьим членом — состоянием неустойчивого равновесия.

Для того чтобы общество от устойчивого равновесия перешло к неустойчивому и затем вообще вышло из состояния равновесия, по мнению В. Тер-Оганесяна, необходимо воздействие внешних сил, т. е. природы. Однако, коль скоро общество вышло из состояния равновесия, оно начинает развиваться по своим внутренним законам. "Выведенная из состояния неустойчивого равновесия система в дальнейшем развивается сама, независимо от внешних условий, по законам, присущим самой системе, стремясь прийти к устойчивому равновесию"⁷, — писал В. Тер-Оганесян.

Отвечая критикам концепции Н. Бухарина, В. Тер-Оганесян утверждал, что в какое-то время общество развивается под воздействием внешней среды, а какое-то время - по своим внутренним законам. В действительности такая трактовка вопроса лишний раз демонстрирует слабость "теории равновесия", так как в ней особенно ярко проступало несоответствие между этой механистической теорией и имманентным, диалектическим развитием.

В. Тер-Оганесян вынужден был признать, что диалектическое развитие есть нечто весьма отличное от механического движения, отражаемого "теорией равновесия". Действие законов диалектики, по В. Тер-Оганесяну, чередуется с действием законов "равновесия", а именно "имманентное развитие процесса, о котором идет речь в диалектике, есть развитие системы при ее переходе от менее устойчивого состояния к более устойчивому". В этом чередовании примат все-таки признавался за "законами равновесия", которые доминируют в движении природы и общества, заставляя все процессы постоянно стремиться к устойчивому равновесию.

С полной поддержкой позиций Н. Бухарина выступил А. Кон, но под напором критики он вынужден был все же пересмотреть, подправить некоторые его положения. Это делало концепцию Н. Бухарина в изложении А. Кона еще более противоречивой. А. Кон отчасти пересматривал бухаринское положение о том, что развитие общества есть результат давления внешних сил, т. е. природы. Причина развития общества, по А. Кону, не сама природа, а "соотношение общества с природой". Но от чего зависит изменение этого соотношения, лежит ли его причина в обществе или в природе, А. Кон не объяснял, ибо это означало бы перенесение причин развития из внешнего столкновения во внутренние противоречия. Пытаясь спасти эту теорию, А. Кон писал: "... Об устойчивом равновесии говорится, как о некоей категории, имеющей более теоретическое, чем прикладное, значение. В жизни равновесие всегда бывает более или менее подвижно... "⁸. При этом А. Кон не пытался объяснить, для чего нужна такая абстрактная категория, не имеющая "прикладного значения", какую сторону действительности она отражает. Выбрасывая за борт "устойчивое равновесие", А. Кон стремился лишь к одному: оградить себя от обвинений в "первоначальном толчке", т. е. в невольном признании потусторонних сил первоисточником движения, в "чертовщине".

Отделавшись от "чертовщины" рассуждениями о том, что равновесие не исключает движения и борьбы противоположных сил, а, наоборот, всегда подвижно, А. Кон делал попытку переложить обвинение в мистицизме на своих противников. Признание внутренней противоречивости явлений объявлялось мистицизмом, говорить о внутренних противоречиях — значит признавать, что они кем-то (т. е. богом) извне вложены в явления. А. Кон и здесь оставался верен механистическому мировоззрению: он не допускал, что противоречие неотделимо от материи, так же как и движение. Противоречивость — внутреннее свойство всего сущего. Противоречие, т. е. способность к развитию, нельзя ни "вложить", ни "вынуть" из явления, ибо без него нет и самого явления.

A. Кон вслед за Н. Бухариным отождествлял диалектический и механистический методы изучения общественных явлений. Диалектический метод, по А. Кону, вполне исчерпывается механикой и математикой. "Если бы мы даже оставались в области чистейшей математики, — писал А. Кон, — это все же не помешало бы нам уловить все тончайшие изгибы диалектики". А. Кон, как и Н. Бухарин, рассматривал общество как механическую совокупность различных элементов: социальных, биологических, технических, психических и т. д.

С критикой "Теории исторического материализма" Н. Бухарина выступили ряд советских экономистов и философов - С. Гоникман, Плехановец, В. Сарабьянов и др.

B. Сарабьянов в статье "Диалектика и формальная логика" утверждал, что Н. Бухарин неправильно решал основной вопрос философии применительно к обществу. Он не соглашался с бухаринской трактовкой общефилософских понятий "духа" и "материи" в области социологии, полагая, что материальность Н. Бухарин представлял только как природную, чувственную материальность.

В. Сарабьянов критиковал Н. Бухарина за непоследовательность в вопросе о причинно-следственных связях в обществе, отмечая, что причинно-следственные связи Н. Бухарин подменяет функциональными зависимостями. В. Сарабьянов утверждал, что отказ от анализа причинно-следственных связей порождался описательным методом, отказом от постижения социального качества и качественных изменений, ограничением анализа количественной стороной процессов, количественными измерениями.

Однако, критикуя Н. Бухарина, В. Сарабьянов сам допускал механистические ошибки. Подобно Н. Бухарину, он считал, что столкновение внешних сил есть источник всякого движения.

Наиболее содержательная и последовательная критика Н. Бухарина содержалась, на наш взгляд, в статье С. Гоникмана "Диалектика т. Бухарина". В этой статье С. Гоникман, опираясь на положения К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина, показал, что развитие общества есть результат действия внутренних, имманентных обществу противоречий, а взаимодействие общества с природой, завоевание природы обществом есть проявление этих внутренних противоречий, результат общественного развития. Природа (среда) всю историю человечества оставалась в основном неизменной, и тем не менее отношение между обществом и природой менялось, и весьма существенно. Следовательно, причины изменения этого отношения кроются в самом обществе, в его развитии. Н. Бухарин ставил развитие общества в зависимость от соотношения его с природой. В действительности, подчеркивал С. Гоникман, существует зависимость прямо противоположная: соотношение общества с природой зависит от уровня развития самого общества. Развивается же общество на основе своих внутренних законов, а природа лишь дает условия для этого развития. - «... Развиваются явления диалектически; это значит, - подчеркивал С. Гоникман, - что противоречие заключается в развитии "А" (общества. - В. М.). И только противоречивое развитие "А" объясняет нам возможность изменения отношения его к "Б" (природе. — В. М.) и возможность развития вообще»⁹.

Преодоление механистической вульгаризации марксизма было возможно лишь в результате длительных и упорных дискуссий по многим проблемам философии и политической экономии, проходивших в течение 20-х годов.

* * *

В 1927—1929 гг. разгорелась дискуссия о предмете политической экономии. "Механисты" определяли предмет политической экономии как производственные отношения во взаимодействии с производительными силами. Однако изучение производственных отношений во взаимодействии с производительными силами означало, согласно "механистам", равноправное присутствие производительных сил в предмете политической экономии. "Отношения человеческого коллектива к природе входят в предмет политической экономии так же, как и отношения людей друг к другу в процессе капиталистического производства"¹⁰, — писал С. Бессонов. Политическая экономия изучает, по С. Бессонову, не только производственные отношения, но и производительные силы.

В основе позиции С. Бессонова, так же как и И. Рубина, лежало положение, согласно которому производительные силы есть только техника. Обосновывая версию предмета политической экономии, И. Рубин говорил, что политическая экономия не изучает технику.

С. Бессонов, возражая против разрыва производительных сил и производственных отношений, напротив, делал вывод о том, что техника изучается политической экономией.

Потребительную стоимость С. Бессонов требовал изучать в политической экономии как таковую, т. е. как "многообразный красочный мир вещей". Он упрекал экономистов в том, что "безбрежная область конкретного полезного труда, создающего потребительные ценности, осталась вне поля марксистского исследования"¹¹.

Совершенно иную роль играет категория потребительной стоимости в экономической системе К. Маркса. Потребительные стоимости вещей интересуют К. Маркса не со стороны их природных свойств и способов употребления: с этой стороны "потребительные стоимости товаров составляют предмет особой дисциплины — товароведения"¹². Потребительная стоимость товаров — категория политической экономии, и присутствует она в анализе Маркса лишь постольку, поскольку "при той форме общества, которая подлежит нашему рассмотрению, они (потребительные стоимости. — В. М.) являются в то же время вещественными носителями меновой стоимости"¹³. Потребительная стоимость присутствует в политической экономии как инобытие стоимости, как полюс диалектического единства стоимости и потребительной стоимости, образующего товар. Следовательно, потребительная стоимость сама является "определением формы", а именно товарной формы продукта, т. е. категорией политической экономии. Вне этой специфической роли потребительная стоимость "как таковая" не есть предмет политической экономии. "Потребительная стоимость в этом безразличии к экономическому определению формы, т. е. потребительная стоимость как потребительная стоимость, находится вне круга вопросов, рассматриваемых политической экономией, — писал К. Маркс, — к области последней потребительная стоимость относится только лишь тогда, когда она сама выступает как определенность формы"¹⁴.

Внутреннее противоречие, заложенное в товаре, противоречие между потребительной стоимостью и стоимостью получает внешнее проявление в форме меновой стоимости, в приравнивании товаров, где стоимость одного товара выражается в потребительной стоимости другого. Развитие противоречия товара отражается в развитии форм стоимости, в постепенном обособлении специфической потребительной стоимости, выступающей материальным носителем, воплощением стоимости. В денежной форме потребительная стоимость золота превращается в непосредственное, чувственное бытие общественной стоимости. Потребительная стоимость, таким образом, является определением не только товарной, но и денежной формы. Без категории "потребительная стоимость" нельзя понять категорий "товар", "деньги", "капитал", "прибавочная стоимость" и т. д. Иначе говоря, невозможна сама научная система политической экономии.

И все же, несмотря на столь важную роль, потребительная стоимость не интересует политическую экономию сама по себе, без связи с другими определениями общественной формы: меновой стоимостью, стоимостью и т.д. Общественные функции потребительных стоимостей (например, золота или потребительной стоимости товара "рабочая сила") вытекают не из их природных свойств, а из самой общественной формы, т. е. из системы производственных отношений. "Хлопкопрядильная машина есть машина для прядения хлопка. Только при определенных отношениях она становится капиталом. Выхваченная из этих отношений, она так же не является капиталом, как золото само по себе не является деньгами или сахар — ценой сахара"¹⁵. "... Бессмысленно превращать машины в экономическую категорию наряду с разделением труда, конкуренцией, кредитом и т. д.... Способ эксплуатации машин — это совсем не то, что сами машины"¹⁶, — писал К. Маркс.

Потребительная стоимость сама по себе не только не может быть предметом политико-экономического анализа, но на определенных ступенях или моментах этого анализа может быть временно абстрагирована.

С. Бессонов приписывал К. Марксу свой взгляд на предмет политической экономии: "... Гениальный мыслитель, в меру своих сил и способностей, неустанно пытался овладеть тайнами технологических процессов... И он не относил результатов своих изысканий в какую-нибудь особую науку!"¹⁷

Итак, С. Бессонов недвусмысленно утверждал, что изучение общественных отношений и "овладение тайнами технологических процессов" есть предмет одной и той же науки — политической экономии. Чем же в таком случае отличается предмет политэкономии от предмета технических наук, которые также изучают "тайны технологических процессов"? Материальное производство людей, писал А. Кон, изучается как техническими, так и экономическими науками, однако технические науки интересуются материальным производством с одной точки зрения, а экономические — совсем с другой.

В действительности дело не в том, с какой точки зрения подходит исследователь к предмету своего изучения, а в том, что этот предмет представляет собой в реальности. Экономические и технические науки различаются не потому, что исследователи изучают с разных точек зрения один и тот же предмет, а потому, что предметы этих наук качественно различны. Материальное производство в изучении политической экономии — это общественный строй производства, т. е. предмет, который никак не подлежит изучению с позиций технологии. Предмет технологии качественно иной — технические элементы производительных сил.

Анализируя субъективистский подход к явлениям общественной жизни, В. И. Ленин писал: «Ошибка "богдановской" терминологии выступает наружу: субъективизм, солипсизм. Не в том дело, кто "рассматривает”, кому "интересно", а в том, что есть независимо от человеческого сознания»¹⁸.

Если С. Бессонов и А. Кон, вводя в предмет политической экономии изучение природных свойств вещей, пытались при этом представить свою позицию как последовательную марксистскую, то другой представитель "механистического" направления — А. Финн-Енотаевский, высказывая в сущности те же положения, не стремился прикрыться авторитетом К. Маркса, а открыта декларировал свое несогласие с ним. А. Финн-Енотаевский требовал изучать в политической экономии природные свойства вещей, так как, по его мнению, ими определяется в значительной степени общественная форма вещей. "Но неверно представлять дело так, — писал А. Финн-Енотаевский, — что общественные свойства вещей не стоят ни в какой связи с их натуральными свойствами, что они лишь отражают общественные отношения людей друг к другу без всякого отношения людей к вещам. А это-то Маркс в противоречии с самим собой здесь и делает"¹⁹.

Изучение производственных отношений, не включающее в предмет политической экономии производительные силы, по А. Кону, "нельзя понять иначе... как выкидывание за борт политической экономии... всего, что есть материального в производственных отношениях — их материального содержания"²⁰. "И в качестве форм, имеющих материальное содержание, — продолжал А. Кон, - они (производственные отношения. — В. М.) и рассматриваются нами как материальные"²¹.

Для "механистов", как и для всех вульгарных материалистов, материально лишь то, "обо что можно ушибиться". Социальные производственные отношения "приобщаются" к материальному миру только потому, что они являются формой материального содержания — производительных сил. Сами по себе производственные отношения представляются "механистам" не материальными, а идеальными.

Иначе смотрит на этот вопрос марксизм. Для марксизма производственные отношения - особый вид материи, а именно социальная материя, "лишенная элемента чувственности". Производственные отношения материальны, ибо они существуют вне воли и сознания людей; производственные отношения реально производятся и воспроизводятся людьми как участниками общественного производства, как субъектами общественной практики.

"Механисты" постоянно ссылались на то, что согласно марксизму форма соответствует содержанию, что определяющей стороной во взаимодействии производительных сил и производственных отношений являются именно производительные силы, которые выступают как содержание. Но, ссылаясь на эти правильные положения, "механисты" абсолютизировали их и тем самым извращали. Производственные отношения, по мнению "механистов", не порождаются производительными силами, а выводятся из них и сводятся к ним. "Форма должна быть выведена из содержания"²², — утверждал А. Кон.

Выведение производственных отношений из производительных сил, формы из содержания "механисты" понимали буквально — как выявление таких моментов в технологических процессах, от которых обычная логика непосредственно приведет к объяснению изменений в социальных отношениях. С. Бессонов писал, что К. Маркс "пытался овладеть тайнами технологических процессов, тщательно отыскивал в них то, что могло помочь ему раскрыть тайну общественных отношений"²³.

С. Бессонов и А. Кон социальные отношения сводили к внесоциальным вещам, к технологическим и энергетическим процессам. "Нетрудно видеть, — писал А. Кон, — что энергетический баланс является решающим в деле развития общества. "²⁴.

Итак, по мнению "механистов", предмет политической экономии — "богатый и красочный мир материальных вещей", многочисленные различения и классификации материальных вещей. "Постигая тайны технологических процессов", изучая свойства вещей, можно, по их мнению, понять и объяснить производственные отношения, вывести их из производительных сил, из чувственных вещей.

Однако вещи сами по себе не социальны, не историчны. Сводить производственные отношения к технике, растворять их в вещах — значит сводить их к внеисторическим общим определениям.

Так, С. Бессонов писал: "Рубин до смерти боится ограничить задачу теоретической экономии аналитическим сведением исторически обусловленных социальных форм капиталистического хозяйства к внеисторическим, материально-техническим основам производственного процесса"²⁵. Это означало, что специфические производственные отношения капитализма должны быть сведены к несоциальным основам трудового процесса (затраты физиологической энергии) и к рациональному распределению трудовых ресурсов общества во времени и пространстве.

Общественные производственные отношения сами по себе, не сведенные к внеисторическим основам производства, представлялись "механистами" чем-то совершенно идеальным, внешней видимостью, обманчивым покровом, который скрывает всеобщие материальные основы производства. В этом, по их мнению, и заключается фетишизм капиталистических производственных отношений, который следует "разоблачить", "отбросить", как и всякий ненаучный, ошибочный взгляд на общественные явления. "Механисты" упрекали И. Рубина в том, что для него "фетишизм является не системой общественного сознания, а системой теории стоимости".

А. Богданов и И. Скворцов-Степанов также полагали, что "преодоление фетишизмов" капиталистического общества относится к "учениям об идеологиях". Сам товарный фетишизм они считали "затемняющими формами мышления"²⁶.

Сведение общественных производственных отношений к всеобщим основам производства (т. е. фактическое забвение производственных отношений) составляет, по мнению "механистов", первейшую задачу экономической науки. «... Задача экономической науки должна состоять в том, - писал И. Дашковский, — чтобы свести специфические капиталистические формы проявления законов общественного "производства жизни" к самим этим законам...»²⁷.

Коль скоро такая "материализация", освобождающая политическую экономию от "фетишизмов", проделана, то все производственные отношения предстают, по мнению "механистов", кристально ясными, чувственно воспринимаемыми. «И раз это сделано, - писали А. Богданов и И. Скворцов-Степанов, — "непрозрачности" нет: меновые отношения так рассматриваются, как отношения людей; "стоимость" товаров есть именно то, чего они "стоят" обществу, т. е. необходимый для их производства труд и т. д. Но как раз с этого пункта и начинается марксистская теория экономики капитализма»²⁸.

"Механисты", как правило, стремились так или иначе придать своему толкованию производственных отношений исторический характер. Пытаясь примирить механическое толкование категорий политической экономии с марксизмом, С. Бессонов утверждал, что физиологическая затрата энергии исторична сама по себе. Историчность общественных отношений, по С. Бессонову, равнозначна историчности физиологических и энергетических процессов. Так, абстрактный всеобщий общественный труд связан не с определенными производственными отношениями, а с реальным сведением труда к физиологическим затратам, с действительным стиранием граней между конкретными видами труда. Сведение качественно различных видов труда к труду абстрактному, всеобщему осуществляется не в процессе вещного приравнения продуктов труда, а в результате устранения самого качественного различия между конкретными видами труда, которое, как полагал С. Бессонов, достигается на стадии машинного производства. "Именно машинное производство, по Марксу, одно только и в состоянии реализовать практическое равенство различных видов труда, из категории сделать это равенство живой действительностью и превратить таким образом абстрактный труд — исходную позицию политической экономии - в практическую истину современного общества"²⁹.

В таком случае реальное существование абстрактного труда есть равенство различных видов труда еще до обмена. Обмену отводится роль пассивного фиксатора этого равенства. Абстрактный труд как заранее уравненный труд выступает в роли непосредственно общественного труда. В результате у С. Бессоноваскладывается следующая картина. Прежде абстрактный труд был только "категорией", "исходной позицией политической экономии". Машинное производство делает его "реальной истиной". Его реальность есть всеобщее равенство труда до обмена.

Процесс развития капиталистического общества предстает у С. Бессонова как вытеснение темных "категорий" прозрачными и ясными отношениями, данными в непосредственной действительности, выведенными непосредственно из производительных сил. Такой реальностью С. Бессонов считал абстрактный труд, стоимость.

В полном соответствии со своей трактовкой абстрактного труда С. Бессонов писал: "... B капиталистическом обществе, чем дальше, тем больше начинают играть роль именно производственные отношения, не имеющие вещного характера и не выражающиеся в переходе вещей"³⁰. Наряду с производственными отношениями, требующими своего вещного выражения, в капиталистическом обществе все больше развиваются непосредственные производственные отношения - отношения в непосредственном процессе производства. Их становление и расширение С. Бессонов связывал с вытеснением общественного разделения труда техническим, с заменой разделения труда между предприятиями разделением труда внутри предприятий.

По нашему мнению, это рассуждение неверно уже потому, что рост технического разделения труда внутри предприятия вовсе не исключает дальнейшего роста разделения труда между предприятиями, выделения новых отраслей. Однако главная ошибка — это попытка свести изменение общественных отношений к техническим сдвигам.

Итак, С. Бессонов удваивал производственные отношения: это, во-первых, те производственные отношения, которые требуют своего вещного выражения. И, во-вторых, непосредственные отношения между участниками производства, возникающие на базе технического разделения труда.

Производственные отношения капиталистического общества развиваются и усложняются на основе частнокапиталистической формы собственности, непосредственно частного и скрыто общественного характера труда. Техническое разделение труда не может явиться причиной возникновения производственных отношений, отличных от производственных отношений, развивающихся на основе исторически определенной формы собственности. Эти отношения, которые С. Бессонов называет производственными отношениями, на самом деле — отношения технического сотрудничества в непосредственном процессе производства. Ни в какой мере эти отношения не заменяют и не вытесняют производственных отношений капитализма.

Рабочая сила является важнейшим элементом производительных сил, а техническое сотрудничество в непосредственном процессе производства есть характеристика рабочей силы; объявляя техническое сотрудничество между рабочими производственными отношениями, С. Бессонов растворял производственные отношения в производительных силах, отождествлял их.

Тождественность таких "производственных отношений" с производительными силами С. Бессонов не только не отрицал, но и подчеркивал. Производственные отношения, имеющие вещный характер при капиталистическом способе производства (отношения между самостоятельными предприятиями), не изменяются с развитием производительных сил, отстают от него. В этом, как считал С. Бессонов, заключается противоречие. Напротив, производственные отношения, не имеющие вещного характера, развиваются параллельно развитию производительных сил, непосредственно в зависимости от них, следовательно, не могут вступать с ними в противоречие.

Таким образом, производственные отношения, согласно С. Бессонову,. делятся на две группы. Первая группа — производственные отношения, требующие вещного выражения через приравнение товаров, — это отношения между независимыми товаропроизводителями или предприятиями, они обладают относительной независимостью от производительных сил. Вторая группа — производственные отношения, не требующие вещного выражения и непосредственно тождественные производительным силам, — это отношения технического сотрудничества внутри предприятий. Причем с развитием капитализма первая группа производственных отношений вытесняется, по С. Бессонову, второй. В результате производственные отношения оказываются растворенными в производительных силах. Об этом же, только более резко, писал Я. Берзтыс³¹.

В соответствии со своей трактовкой производственных отношений "механисты" и решали проблему взаимодействия производительных сил и производственных отношений в процессе общественного развития, но различно определяли причину этого развития. Согласно С. Бессонову, только в простом товарном хозяйстве общественный характер труда производителя действительно не может быть выражен иначе, как в обмене товаров, через приравнивание вещей. Но с превращением мелкого собственника в наемного рабочего "его труд из труда косвенно общественного непосредственно становится звеном труда общественного"³². В своей книге "Развитие машин" С. Бессонов писал: "Таким образом, рассматриваемое с этой точки зрения общественное развитие представляет из себя постепенное отмирание слепой игры общественных сил, представленных рынком, и, наоборот, постепенный рост планомерного технического разделения труда внутри общества, рассматриваемого как единый хозяйственный организм"³³. Причем речь в этом отрывке идет именно о капиталистическом развитии.

Аналогичную концепцию перерастания капиталистических производственных отношений в социалистические по мере развития производительных сил выдвигал Я. Берзтыс. Переход от одной общественной формации к другой, как полагал он, определяется не переворотом в производственных отношениях, а техническими революциями. Что же касается сдвигов в производственных отношениях, то они, по мнению Я. Берзтыса, обусловливают лишь переход от одной стадии данной формации к другой. "Маркс различает отдельные экономические эпохи, исходя из качественных изменений в отношении между человеком и природой, - писал Я. Берзтыс. - Промышленная революция конца XVIII и начала XIX века отделила капитализм от феодализма, техническая революция в форме электрификации начала XX века проводит разграничительную линию между капитализмом и коммунизмом"³⁴. И далее: " Если перевороты в технической базе общества проводят разграничительные линии между отдельными экономическими эпохами или общественными формациями, то переход с одной стадии на другую в развитии данной общественной формации может обусловливаться качественными изменениями в отношениях между индивидами в производстве или в форме организации труда"³⁵.

Подобно С. Бессонову, Я. Берзтыс утверждал, что технические сдвиги эпохи империализма приводят к нивелировке труда рабочих, к стиранию качественных граней между профессиями, т. е. к "обобществлению" труда при капитализме, а следовательно, к "перерастанию" капиталистических производственных отношений в социалистические.

Для доказательства этого положения Я. Берзтыс указывал на предприятия Форда - образец передовых капиталистических предприятий. Заметим, что заводы Форда выделялись в 20-х годах из общей массы предприятий США налаженностью ритма труда, между тем как по уровню технической вооруженности и, следовательно, по уровню технической подготовки рабочих они совсем не были передовыми, как это представлялось Я. Берзтысу. На заводах Форда использовалась самая неквалифицированная рабочая сила, что позволяло усилить эксплуатацию рабочих, препятствовать их организации в профсоюзы. Однако, как ни странно, в лишении рабочего всякой квалификации (значит, в изгнании из его труда малейшего интеллектуального, творческого момента) Я. Берзтыс видел переход к новой, социалистической организации труда. "По словам самого Форда, — писал он, — для 43% общего числа работ требуется выучка рабочих в течение одного дня, для 36% — до 8 дней, для 6% — до 14 дней. Словом, для 85% работ требуется выучка до 2 недель. Одним словом, упрощение функций рабочего доведено до того предела, когда количество начинает превращаться в качество, когда различный разделенный труд начинает превращаться в обобщенный, в качественно равный, одинаковый труд"³⁶. Отсюда Я. Берзтыс делал вывод: процесс технического преодоления специализации и, следовательно, ограниченности "порождает" потребность в универсальности и стремление индивида к всестороннему развитию.

"Преодоление разделения труда" (в действительности — нивелировка труда, превращение рабочего в механический придаток конвейера) приводит, по мнению Я. Берзтыса, к исчезновению рабочей аристократии, к равной оплате труда рабочих и к другим положительным результатам. "Одним словом, на стадии монополистического капитализма крупная промышленность вплотную подводит развитие, и частично уже осуществляет, к техническому преодолению всякого разделения труда на фабрике и всяких привилегий, обусловленных разделением труда, за отдельными категориями рабочих и создает соответствующую техническую основу для осуществления принципа равной оплаты всех рабочих. Фабричная кооперация как форма капиталистического способа производства дает трещину и обнаруживает отчетливо переходные черты к более высокой организации труда и производства на фабрике - к социалистической кооперации"³⁷. Несмотря на очевидную нелогичность приведенного и подобных ему рассуждений о переходе к "социалистической кооперации" через уничтожение разделения труда, в построениях Я. Берзтыса есть определенная последовательность: он не останавливается перед выводами, вытекающими из механистического растворения производственных отношений в производительных силах, даже если эти выводы означают отказ от марксистского представления о формах исторического развития.

С. Бессонов, как и Я. Берзтыс, стирание граней, нивелировку профессий объявлял важнейшим признаком общественного прогресса, основой обобществления труда. С. Бессонов и Я. Берзтыс упускали из виду, что отмеченная ими тенденция к нивелировке профессий (заметим от себя — отнюдь не прогрессивная) есть лишь одна из тенденций капитализма, не исключающая других, противоположных тенденций. Появление машин в XVIII в. сделало безработными тысячи квалифицированных ткачей и, наоборот, вовлекло в производство простой труд женщин и детей. Однако появление и распространение автоматов, внедрение в производственный процесс радиотехники и электроники дают толчок противоположной тенденции, ведут к углублению специализации рабочих, появлению новых профессий.

Трактуя производственные отношения как пассивный рефлекс или даже как подчиненный элемент производительных сил, "механисты" неизбежно видели причину развития производительных сил и производственных отношений исключительно в самих производительных силах. "... Маркс и Энгельс, — писала Е. Кафафова, — поставили себе целью и доказали неизбежность этого столкновения (производительных сил и производственных отношений. — В. М.) вследствие противоречия, создающегося внутри производительных сил на известной ступени их развития"³⁸. В действительности же классики марксизма-ленинизма причину общественного развития видели прежде всего в противоречиях системы производственных отношений.

Отождествляя развитие общества с развитием производительных сил, "механисты" переносили импульс общественного развития в противоречие между обществом и природой. Коль скоро производственные отношения растворены в производительных силах, развитие общества не может быть представлено как диалектика производительных сил и производственных отношений, импульс общественного развития неизбежно переносится из имманентных противоречий общества в противоречия между обществом и природой.

«В деле развития производительных сил и производственных отношений, — писал А. Кон, — происходит своеобразный "естественный" отбор: подобно тому, как в борьбе за существование погибают те виды животных, которые к этой борьбе не приспособлены в достаточной степени, а выживают только наиболее приспособленные, так же точно в борьбе с природой погибают те общества, которые не могут достаточно хорошо приспособить свой производственный аппарат к нуждам этой борьбы и расходуют вследствие этого на производство больше энергии, чем получают в результате потребления добытых предметов»³⁹.

Если бы действительно причиной гибели человеческих обществ был отрицательный энергетический баланс с природой, то ни один общественный строй не погиб бы, и уж во всяком случае не погиб бы капитализм, который обеспечивает огромный перевес энергии, получаемой из природы, над энергией, отдаваемой людьми в процессе производства.

В последовательно-механистической трактовке общественного развития полностью отсутствовало противоречие между производительными силами и производственными отношениями. Стремясь ввести это противоречие в свои схемы, "механисты" вынуждены были прибегать к удвоению категории "производственные отношения". Это удвоение ведет к тому, что, с одной стороны, производственные отношения оказываются тождественны производительным силам, а с другой — производственные отношения оказываются отношениями обмена, как у И. Рубина. Именно в этом последнем качестве производственные отношения в системе "механистов" и вступают в противоречие с производительными силами. Так, по С. Бессонову, в такое противоречие вступают производственные отношения "между предприятиями", в то время как производственные отношения "внутри предприятий" тождественны производительным силам.

Эти построения носят искусственный характер. Подобно "хозяйственным" и "межхозяйственным" категориям П. Струве они отрывают отношения обмена от отношений производства, стоимостные категории от классовых отношений. Отношения между предприятиями у С. Бессонова не только не связаны с производственными отношениями в самом процессе производства, но, наоборот, находятся с ними в абсолютном внешнем противоречии, вытесняются ими.

Таким образом, стремясь приобщить противоречие между производительными силами и производственными отношениями к своей системе, "механисты" фактически склонялись к рубинскому толкованию этого противоречия. У "механистов" противоречие между производительными силами и производственными отношениями — это внешнее противоречие между производительными силами, толкуемыми как техника, и отношениями обмена.

Всю систему противоречий, определяющую развитие общества, "механисты" заменяли одним абсолютизированным противоречием между производительными силами и производственными отношениями в их толковании. Это противоречие не могло быть ни чем иным, как внешним толчком.

Различие между взглядами И. Рубина и С. Бессонова по этому вопросу заключается в следующем. И. Рубин признавал, что производственные отношения составляют определенную систему, но решительно отрицал внутреннее саморазвитие этой системы. Связь категорий для него — чисто логическая. Развитие же общества совершается благодаря "привходящим условиям", стоящим вне системы производственных отношений, т. е. в результате внешнего толчка.

С. Бессонов полностью соглашался с толкованием развития общества как результата "привходящих условий". Вместе с тем он критиковал И. Рубина за то, что тот признавал за категориями логическую связь, говорил о системе категорий. Уже само по себе признание системы категорий для С. Бессонова есть сползание к идеализму, к "саморазвитию понятий" и т. д.

Таким образом, для "механистов" признание системы категорий означает невозможность материалистического понимания их развития. Каждое производственное отношение должно выводиться непосредственно из производительных сил.

8. "Идеалистическое" направление в дискуссиях 20-х годов

Предмет политической экономии определяется как производственные отношения людей во взаимодействии с производительными силами. Это определение, общепринятое в настоящее время, встречалось и у И. Рубина, и у его противников. Поэтому действительное отличие рубинской точки зрения может быть понято лишь в результате рассмотрения того, как трактовал И. Рубин сами категории "производительные силы", "производственные отношения" и взаимодействие между ними.

Производительные силы, по И. Рубину, связаны с производственными отношениями как предпосылка. Этим ограничивается их присутствие в предмете политической экономии. Непосредственный же предмет политической экономии — производственные отношения, абстрагированные от производительных сил. Развитие производительных сил, по И. Рубину, определяется собственными имманентными законами, поэтому производительные силы являются предметом особой науки — науки об общественной технике.

Такая трактовка взаимодействия производительных сил и производственных отношений уже на первый взгляд представляется внешней. Слово "предпосылка" не раскрывает богатого содержания взаимодействия производительных сил и производственных отношений, их связи как двух сторон единства противоположностей, как формы и содержания. Указание на взаимную предпосылку предполагает, что производительные силы и производственные отношения существуют как два самостоятельных ряда.

Производительные силы И. Рубин отождествлял с техникой и на этом основании противопоставлял производительные силы производственным отношениям как нечто несоциальное социальному. Техника производства, или производительные силы, писал он, входит в область исследования экономической теории Маркса только как предпосылка. Однако отождествление производительных сил с техникой неверно. Производительные силы не сводятся к своим техническим элементам уже потому, что они включают субъективный элемент - людей, работников.

И. Рубин ссылался на К. Маркса, который везде проводил резкое разграничение между материально-техническим процессом производства и производственными отношениями. Социологический метод, который К. Маркс внес в политическую экономию, заключается, как отмечал И. Рубин, в последовательном проведении различия между производительными силами и производственными отношениями, материальным процессом производства и его общественной формой, процессом труда и процессом образования стоимости.

К. Маркс действительно различал техническую и общественную стороны производства. Однако общественная форма у К. Маркса - это сторона того же процесса производства. И. Рубин же отделял общественную форму производства от самого процесса производства, ставил ее рядом с ним, противопоставлял общественную форму процессу производства как другой, самостоятельный процесс. Такое внешнее обособление И. Рубин называл "последовательным проведением различия между материальным и социальным" и приписывал его К. Марксу.

Потребительная стоимость, по И. Рубину, производится в "материально-техническом" процессе производства, а стоимость устанавливается в отличающемся от него "социальном" процессе. Столь же различны для И. Рубина процессы производства и увеличения стоимости, процесс труда и процесс образования стоимости. В процессе производства И. Рубин видел только производство вещей и не замечал производственных отношений. Производственные отношения он переносил в обмен, совершенно "освобождая" от них непосредственный процесс производства. Только обмен, по его мнению, обладает социальной определенностью, только в обмене возникают производственные отношения. До обмена между товаропроизводителями нет производственных отношений. В обществе товаропроизводителей производственные отношения не существуют заранее, но устанавливаются через посредство перехода вещей от одного лица к другому.

Действительно, до обмена между товаропроизводителями нет заранее определенных хозяйственных связей; эти хозяйственные связи устанавливаются только в обмене. Однако, говоря о независимых товаропроизводителях, мы уже характеризуем производственные отношения, предшествующие обмену, — отношения частной собственности. Эти отношения определяют социальный строй непосредственного процесса производства, предшествующий обмену и определяющий его социальную форму и социальные функции, в частности функцию обмена устанавливать непосредственные хозяйственные связи между независимыми товаропроизводителями. Таким образом, отсутствие заранее определенных хозяйственных связей не равнозначно отсутствию производственных отношений, а, наоборот, есть результат существующих исторически определенных производственных отношений, — отношений частной собственности.

Производственные отношения у И. Рубина - это конкретные связи между конкретными индивидами. До обмена таких связей не существует. Иными словами, И. Рубин отождествлял производственные отношения с хозяйственными связями. Переход вещей устанавливает непосредственное производственное отношение между определенными людьми, утверждал он.

Два конкретных товаропроизводителя могут установить конкретные связи, а могут их и не установить. По И. Рубину, они могут также произвольно устанавливать или не устанавливать производственные отношения. Производственные отношения "устанавливаются добровольно", "путем соглашения" между товаропроизводителями. Переход продуктов из одного частного хозяйства в другое возможен только путем купли-продажи, путем соглашения между двумя хозяйствами, означающего установление между ними особого производственного отношения купли-продажи.

Итак, производственные отношения в соответствии с концепцией И. Рубина устанавливаются "путем соглашения", посредством волевого акта купли-продажи и до этого "соглашения" не существуют. Производственные отношения, таким образом, носят волевой, идеальный характер.

Правда, с точки зрения марксистской методологии сам акт купли-продажи материально обусловлен, детерминирован общественной формой производства, но эта обусловленность у И. Рубина выпадает, так как обмен сам по себе выступает у него как социальная форма капиталистического производства. Обмен интересует нас не как отдельная фаза процесса производства, перемежающаяся с фазой непосредственного производства, подчеркивал Рубин, а как определенная социальная форма самого процесса производства. Отношение купли-продажи он считал основным производственным отношением товарного и капиталистического общества. Основное производственное отношение, полагал И. Рубин, в котором непосредственно связываются определенные товаропроизводители, а именно купля-продажа, отличаются от производственных отношений организованного типа следующими особенностями: 1) оно устанавливается между данными лицами добровольно, в зависимости от выгодности для его участников; 2) оно связывает участников кратковременно, не создавая постоянных отношений.

Стержнем рубинской трактовки проблем политической экономии явилась концепция "социальных форм", которые отличаются от производственных отношений. И. Рубин выдвигал тезис о том, что производственные отношения обусловлены "социальной формой вещей". Эта "персонификация" производственных отношений означает, по его мнению, весьма реальное явление - зависимость производственных отношений людей от социальной формы вещей.

К. Маркс, Ф. Энгельс, В. И. Ленин именно систему производственных отношений называли социальной формой процесса производства. В абстрактном, простейшем виде система производственных отношений капиталистического общества заключена в товаре — социальной форме продукта этого общества. Основным производственным отношением, определяющим всю систему, является форма собственности, поэтому можно сказать, что форма собственности определяет социальную форму производства и социальную форму продукта.

Таким образом, социальную форму вещей нельзя рассматривать как нечто, стоящее вне производственных отношений, ибо производственные отношения и представляют социальную форму реального процесса производства и продукта производства. Для И. Рубина же "социальная форма вещей" — это не только нечто отличающееся от производственных отношений, но и определяющее их.

Производственные отношения есть отношения по поводу средств производства и продукта труда. Средства производства присутствуют в производственных отношениях как их объект и, охваченные производственными отношениями, обретают общественную форму, соединяются с рабочей силой и образуют вместе с ней общественно определенные производительные силы. Поэтому между производственными отношениями и "вещами" — средствами производства и продуктом труда — не стоит некий третий член — "социальная форма вещей". Производственные отношения не "придают вещам общественную форму", как утверждал И. Рубин, а сами по себе составляют эту общественную форму процесса производства, следовательно, и продукта труда.

Напротив, у И. Рубина общественная форма вещей не только получает самостоятельное от производственных отношений существование, но даже определяет их. Такое толкование соотношения производственных отношений и "социальных форм вещей" И. Рубин приписывал К. Марксу. Он полагал, что, перечисляя противоречия товарного обмена, которые приводят к образованию денег (противоречие между потребительной и меновой стоимостью, конкретным и абстрактным трудом, частным и общественным трудом), Маркс прибавлял к ним, - очевидно, как наиболее глубокое, основное — противоречие между олицетворением вещей и овеществлением лиц.

Таким образом, у Рубина общественные формы вещей отрываются от производственных отношений и даже предшествуют им: люди вступают в данные производственные отношения потому, что являются владельцами вещей с определенными общественными формами.

Далее И. Рубин производил еще одно усложнение своей концепции: в тройственную формулу "вещь - социальная форма вещи — производственное отношение" включался четвертый член — владение вещами. Люди, отмечал он, вступают в определенные производственные отношения потому, что они владельцы вещей с определенными общественными свойствами. Следовательно, производственные отношения отличаются сначала от общественных форм вещей, а затем и от "владения" вещами.

Вещь становится капиталом лишь при том условии, утверждал И. Рубин, если она фигурирует в производственном отношении между капиталистом и рабочим. Но, с другой стороны, эти лица вступают между собой в данное производственное отношение только при условии, если у первого из них имеется капитал. Согласно марксистской трактовке производственных отношений сама категория "капитал" означает, что люди уже вступили друг с другом в данное производственное отношение. Об этом же говорит само деление общества на капиталистов и рабочих. Капитал не может служит условием для производственных отношений, ибо он сам есть производственное отношение. Но наличие капитала служит условием для конкретного соглашения о найме между данным рабочим и данным капиталистом. У И. Рубина же это конкретное соглашение выступает как создание самих капиталистических производственных отношений.

Что же в конечном счете является первопричиной: единичные "производственные отношения" или "социальные формы вещей", которым И. Рубин придает большую устойчивость и постоянство? С одной стороны, производственные отношения обусловлены социальными формами вещей, с другой — производственные отношения сами придают вещам эту социальную форму. Отмеченное противоречие, по мнению И. Рубина, может быть разрешено только в диалектическом процессе общественного производства, в котором каждое звено является следствием предыдущего и причиной последующего. Социальная же форма вещей является результатом предыдущего процесса производства и предпосылкой дальнейшего.

Таким образом, И. Рубин заменяет причинно-следственную связь бесконечным рядом взаимных связей. Социальные формы вещей, которые обусловливают производственные отношения в рамках его концепции, сами обусловлены производственными отношениями, придающими вещам определенную социальную форму.

И. Рубин объясняет, как произошло это придание вещам социальной формы. Поскольку продукты постоянно обменивались и люди знали, что любой продукт можно обменять, они и смотрели на свой продукт как на объект обмена еще до акта купли-продажи. Таким образом, за вещами закрепилась социальная функция или социальная форма товара. То же самое относится к рабочей силе, капиталу и т. д. Но коль скоро определенная социальная функция (или форма) укрепилась за вещами, вещи посредством этой своей формы начинают "мотивировать" поведение людей, дабы люди использовали их в соответствии со своими общественными возможностями: покупали, продавали, сдавали в аренду и т. д.

По мере развития производительных сил, считал И. Рубин, конкретные отношения между людьми учащаются, многократно повторяются, становятся обычными и распространяются в данной социальной среде. Такое "уплотнение" производственных отношений людей приводит к "уплотнению" соответствующей социальной формы вещей. Данная социальная форма "закрепляется" за вещью, сохраняясь за ней и в моменты перерывов конкретных производственных отношений людей. Только с этого момента можно датировать появление данной вещной категории как обособленной от породившего ее производственного отношения людей и в свою очередь воздействующей на него; то же самое с деньгами, капиталом и другими социальными формами вещей, писал И. Рубин.

Таким образом, благодаря тому, что люди постоянно вступали в отношения обмена, за вещами закрепляется способность быть объектами обмена. Социальная форма вещей, по И. Рубину, в конечном счете определяется обменом, а не отношениями производства. Товар обладает стоимостью не потому, что он произведен исторически определенным трудом, а потому, что в результате многократно повторяющихся актов обмена за продуктами "закрепилась" способность приравниваться друг к другу. Социальная форма вещей у И. Рубина - это что-то подобное общественной привычке, которая существует в моменты перерывов конкретных производственных отношений.

Если производственные отношения у И. Рубина - это волевое, идеальное отношение между конкретными людьми, то социальная форма вещей - идеальное представление людей о вещах как возможных объектах производственных отношений. Это представление людей, постоянно присутствуя перед их мысленным взором (даже в моменты перерывов конкретных производственных отношений), мотивирует общественное поведение людей. Мотивировку эту И. Рубин и называет определяющим влиянием социальной формы вещей на производственные отношения людей.

Как видим, образовался замкнутый круг построений: за отношениями вещей, которые трактуются как укрепившаяся привычка людей, надо увидеть отношения двух конкретных индивидов. Это, по И. Рубину, и есть теория товарного фетишизма.

Совершенно иначе поставлена и решена проблема товарного фетишизма у К. Маркса. Людям представляется, что свойство обладать общественной жизнью присуще вещам от природы; это представление есть неверное порождение человеческого мозга. Но, с другой стороны, стоимость есть действительно вещная форма производственных отношений; производственные отношения в товарном обществе действительно овеществлены. Однако овеществление связано не с физическими, чувственными свойствами вещей, а с их "сверхчувственными" общественными свойствами, которые они приобретают вследствие специфически общественного характера труда в товарном обществе.

По Марксу, вещный характер общественных отношений — специфика товарного общества; отделять производственные отношения от их вещного выражения - значит отказаться от рассмотрения исторически определенного способа производства. Такого "отделения" К. Маркс никогда не делал. К. Маркс, вскрывая товарный фетишизм, отделял физические свойства вещей от их общественной формы. И. Рубин же, "вскрывая" товарный фетишизм, отделял общественные формы вещей от производственных отношений.

Товар, деньги и т. д. — все это для И. Рубина "социальные формы", закрепившиеся за вещами в силу отношений между людьми. Однако соотношение между различными социальными формами и отношениями людей согласно его концепции различно. Социальная форма "товар" непосредственно примыкает к производственным отношениям людей, а другие "социальные формы" представляют собой усложнение данной "социальной формы". Диалектику категорий в "Капитале" К. Маркса И. Рубин сводил именно к такому, оторванному от движения производственных отношений, усложнению форм. Промежуточным звеном между производственными отношениями людей и категорией денег, утверждал И. Рубин, является категория товара или стоимости.

Таким образом, "социальные формы", оторвавшись (объективировавшись) в лице "товара" от производственных отношений людей, далее усложняются самостоятельно, независимо от усложнения самих производственных отношений, которые, по И. Рубину, при капитализме, как и при простом товарном производстве, остаются отношениями единичной купли-продажи. Вся логическая система категорий политической экономии капитализма вырастает над элементарными единичными отношениями, представляющими собой "совокупность кратковременных, прерывающихся частных сделок между отдельными товаропроизводителями".

Производственные отношения для И. Рубина — это отношения обмена, а социальные формы вещей — укоренившиеся представления людей, которые в рубинской трактовке диалектики развития категорий перерастают в самодовлеющие логические конструкции. При помощи анализа, полагал И. Рубин, мы под движением денег вскрываем движение товаров, а последнее рассматриваем как выражение производственных отношений людей.

И. Рубин оказывался не в силах увязать свою трактовку категории "производственные отношения" с марксистским положением о том, что внутренним импульсом развития общества является противоречие между производительными силами и производственными отношениями. Согласно марксистскому учению производительные силы определяют возникновение и развитие производственных отношений. Перерастая затем данные производственные отношения, производительные силы обусловливают замену одного строя производственных отношений другим. Вместе с тем производительные силы развиваются по законам, определяемым данными производственными отношениями.

Коль скоро производственные отношения отделены от материального процесса производства, противопоставлены ему как независимый "социальный" процесс обмена, противоречие между производительными силами и производственными отношениями может быть понято лишь как внешнее противоречие, а их взаимное влияние — только как "внешний толчок", а не как диалектическое взаимодействие.

Поэтому, признавая определяющее влияние производительных сил на развитие производственных отношений, И. Рубин мог истолковать его только как внешнее давление производительных сил на производственные отношения. Производительные силы, считал он, движутся внутри данных производственных отношений, постоянно наталкиваясь на их пределы и стремясь их разорвать.

Сами по себе производственные отношения оказывались у И. Рубина инертными, пассивными формами, которые только мешают развиваться производительным силам. Внутреннее самодвижение производственных отношений, их активное влияние на развитие производительных сил И. Рубин фактически отрицал. Изменения в производственных отношениях для него — это не результат их имманентного развития, а результат "внешних толчков" со стороны производительных сил. И. Рубин исходил из того, что на каждом этапе исследования указать точно все причины изменения экономических форм, заключающиеся в развитии материальных производительных сил, невозможно, а в общем и целом это не только возможно, но и необходимо.

В определенные исторические моменты, указывал К. Маркс, производственные отношения превращаются из форм развития производительных сил в их оковы. У И. Рубина же производственные отношения — постоянные оковы развития производительных сил. Производительные силы развиваются, постоянно наталкиваясь на их пределы и стремясь их разорвать. Марксистское положение о том, что в данном обществе производственные отношения являются формой развития производительных сил, И. Рубин опускал. Форма понимается им как внешняя оболочка, а не закон развития содержания.

И. Рубин и его сторонники решительно возражали против положения, гласящего, что производственные отношения есть закон развития производительных сил. Признать, что развитие производительных сил подчинено специфическим производственным отношениям, означало, по их мнению, провозгласить примат производственных отношений над производительными силами. Так, Г. Деборин и М. Чернин писали: «... формулировка Г. Дукора и А. Ноткина, гласящая, что "специфически общественные законы развития производительных Сил следует искать в развитии производственных отношений", является сугубо ошибочной, так как она всецело подчиняет производительные силы производственным отношениям. Как можно форму ставить в положение абсолютного гегемона по отношению к содержанию?»¹.

В полном согласии со своей системой И. Рубин и его сторонники отрицали положение о том, что производственные отношения — закон развития общественного способа производства. Но отсюда неизбежен вывод, что, изучая производственные отношения, политическая экономия не касается причин развития общественного строя. Именно такой вывод и делал И. Рубин, вынося причины общественного развития за рамки предмета политической экономии. Он считал, что каждый марксист обязан признать, что движущей причиной всего общественного развития является именно развитие материальных производительных сил; но эта движущая причина всего общественного развития не изучается в рамках теоретической политической экономии.

В соответствии со своими методологическими предпосылками И. Рубин давал определенную трактовку марксовой теории стоимости. Именно в этой трактовке наиболее полно раскрылись противоречия его методологических позиций.

И. Рубин в отличие от "механистов" постоянно подчеркивал, что приравнение товаров на рынке служит вещным выражением приравнения труда; следовательно, суть трудовой теории стоимости состоит в том, что приравнение и распределение труда в обществе, основанном на товарном производстве, осуществляются через приравнение вещей на рынке как товаров. Вещное выражение равенства труда, вещное регулирование его распределения между отраслями производства являются выражением социального строя производства, а не просто того факта, что на производство товаров затрачен человеческий труд. Обычная формула теории стоимости, утверждал он, гласит, что стоимость товаров зависит от количества труда, общественно необходимого для их производства, или в обобщенной формулировке, что под стоимостью скрыт или содержится труд, стоимость — "овеществленный" труд. Правильнее выражать теорию стоимости в обратном виде: в товарно-капиталистическом хозяйстве производственно-трудовые отношения между людьми неизбежно принимают форму стоимости вещей и только в этой вещной форме и могут проявляться; общественный труд может найти свое выражение только в стоимости. Трактовка стоимости как вещного выражения определенного строя общественных отношений представляет, бесспорно, значительный шаг вперед по сравнению с механистическими концепциями стоимости.

Противоречивость позиции И. Рубина заключалась в следующем. Он упускал из виду, что труд через приравнение стоимостей не только социально, качественно уравнивается, выступает как качественно однородный, соизмеримый, но и приравнивается количественно, в соответствии с имманентной мерой — рабочим временем. Положение о том, что труд создает стоимость, воплощается в стоимости, является субстанцией стоимости, а рабочее время есть внутренняя мера абстрактного труда, создающего стоимость, И. Рубин отвергал. Правда, в этом отрицании он был не вполне последователен. С одной стороны, он не соглашался с точкой зрения, согласно которой труд реально материализуется в стоимости, с другой стороны, он признавал, что с точки зрения содержания стоимость действительно представляет собой количественно измеримый материализованный труд, а в целом стоимость конституируется единством формы и содержания, затрат труда и социальной формы стоимости. Стоимость, писал И. Рубин, создается только единством ее содержания и формы, т. е. трудовых затрат и товарной формы хозяйства. И далее: величина стоимости определяется трудом, процессом производства, развитием производительных сил. Для понимания явлений стоимости недостаточно одной только общественной "формы стоимости". Она должна быть наполнена технически-производственным, трудовым содержанием.

Аналогичное противоречие характерно для трактовки И. Рубиным абстрактного труда. В отдельных случаях он признает, что абстрактный труд с точки зрения содержания стоимости представляет собой реальные затраты труда, но значительно чаще подчеркивает, что абстрактный труд — лишь социальная форма труда, возникает он в обмене, создается обменом. Абстрактный труд, писал И. Рубин, появляется только в действительном акте рыночного обмена. Равенство различных видов труда, создаваемое в товарном хозяйстве процессом обмена, равновесие между трудом, затрачиваемым в различных отраслях производства, перелив труда из одной отрасли в другую — это явления социальные, присущие товарному хозяйству и находящие свое выражение в понятии абстрактного труда.

Особенно ярко обнаруживается противоречивость концепции И. Рубина при решении вопросов о количественном измерении абстрактного труда. По мнению И. Рубина, правомерно одно из двух утверждений. Если абстрактный труд представляет затрату человеческой энергии в физиологическом смысле, то стоимость имеет вещественно-материальный характер. Или же стоимость есть явление общественное, и тогда абстрактный труд тоже должен быть понимаем как явление социальное, связанное преимущественно сопределенностью общественной формы производства. Так же невозможно примирить физиологическое понимание абстрактного труда с историческим характером создаваемой им стоимости. Однако выше И. Рубин пишет о содержании стоимости как материальном процессе производства, о зависимости величины стоимости от производительности труда.

"С точки зрения содержания стоимости" абстрактный труд, согласно И. Рубину, измеряется рабочим временем. Напротив, "с точки зрения формы стоимости" абстрактный труд и стоимость являются лишь выражением социального равенства всех видов труда, они не обладают количественной определенностью. Количественное приравнение различных товаров как стоимостей, согласно И. Рубину, регулируется не равенством воплощенного в них общественного труда, а пропорциональным распределением совокупного труда между отраслями, равновыгодностью приложения труда в разных отраслях. Стоимость товаров изучается нами как проявление "общественного равенства труда", писал И. Рубин. Понять это "общественное равенство труда" мы можем исходя из идеи равновесия между отдельными видами труда или между отдельными отраслями народного хозяйства. "Равенство труда" соответствует определенному состоянию распределения труда в производстве, а именно теоретически мыслимому состоянию равновесия, при котором прекращается переход труда из одной отрасли производства в другую. Это состояние наступает тогда, когда приложение труда во всех отраслях становится равновыгодным. Состоянию общественного равновесия производства соответствуют обмен продуктов труда различных отраслей по их стоимости, общественное равенство разнородных видов труда. Уже в приведенном высказывании явно обнаруживается глубокое противоречие: с одной стороны, количественная определенность стоимости задается условиями равновесия между отраслями, с другой стороны, само равновесное распределение труда между отраслями определяется стоимостью: равновесным является такое распределение труда, при котором обмен совершается по стоимости.

Если в главах, посвященных теории абстрактного труда и стоимости, И. Рубин утверждал, что величина стоимости определяется через равновесное распределение труда, то в главе, посвященной общественно необходимому труду, содержится положение о том, что равновесное распределение труда между отраслями регулируется величиной стоимости, которая выступает как данная. Состояние техники определяет стоимость продукта, писал И. Рубин, а стоимость в свою очередь определяет при данном состоянии потребностей и платежеспособности населения нормальный размер спроса и соответствующий ему нормальный размер предложения. В отдельных высказываниях И. Рубин буквально опровергает то, что утверждал раньше: не стоимость определяется количеством труда, приходящегося на данную сферу, а последнее уже предполагает стоимость как величину, зависящую от техники производства.

И. Рубин косвенным образом признавал, что его концепция не вполне совпадает с теорией К. Маркса, что у Маркса немало высказываний, прямо противоречащих его точке зрения. В отдельных высказываниях И. Рубин претендовал лишь на то, что из элементов, содержащихся в "Капитале" Маркса, он формирует собственную социологическую теорию абстрактного труда. Однако теорию Маркса неправомерно трактовать как сумму элементов, из которых можно конструировать ту или иную концепцию. Маркс создал стройную, внутренне единую теорию стоимости, отражающую противоречивую природу товарных отношений, и всякая попытка дать одностороннее толкование Марксовой теории стоимости неизбежно запутывается в логических противоречиях.

9. Критика "механистов" и "идеалистов"

Задачи советской экономической науки по преодолению теоретических ошибок "идеалистов" и "механистов" можно кратко суммировать следующим образом: необходимо было дать правильное, марксистское толкование категорий "производственные отношения" и "производительные силы", показать их диалектическое взаимодействие. На этой основе следовало объяснить развитие общества как результат действия противоречия между производительными силами и производственными отношениями и таким образом вскрыть содержание предмета политической экономии, изучающей производственные отношения во взаимодействии с производительными силами.

Нужно отдать должное "механистам" и "идеалистам", которые в ходе полемики вскрывали ошибки своих противников и этой критикой объективно способствовали преодолению неверных положений. Однако наиболее полная и последовательная критика механистических и идеалистических концепций содержится в работах и выступлениях советских экономистов, не принадлежавших ни к "механистам", ни к "идеалистам", а последовательно отстаивавших марксистскую точку зрения.

В ходе дискуссии марксистская позиция по вопросу о предмете политической экономии последовательно была высказана в статьях Г. Абезгауза, Г. Дукора, А. Ноткина. Позднее, в 1931 г., вышла книга Г. Абезгауза и Г. Дукора "Очерки методологии политической экономии", где дискутировавшиеся вопросы получили развернутое и систематизированное рассмотрение.

В статьях Г. Абезгауза, Г. Дукора, А. Ноткина содержалась последовательная критика "механистических" и "идеалистических" версий предмета политической экономии¹... Эти авторы указывали, что И. Рубин отрывал производственные отношения от реального процесса производства и поэтому в его концепции "процесс материального производства лишен внутренней специфически социальной закономерности", а "социальная закономерность не относится к процессу материального производства"². В концепции "механистов" производственные отношения также не могут выступать как закон развития производительных сил, поскольку производственные отношения лишены самостоятельности, растворены в производительных силах. И та, и другая версия в равной степени неверны, антидиалектичны.

Убедительной критике Г. Абезгауз, Г. Дукор, А. Ноткин подвергли рубинскую концепцию "социальных форм". Производственные отношения непрерывны, они все время находятся в движении, разрешая свои противоречия. Именно эта непрерывность и обусловливает устойчивые общественные формы вещей, а отнюдь не обособившиеся от производственных отношений "социальные формы". "Устойчивость категорий политической экономии и видимое постоянство общественных свойств, которыми обладают вещи при капитализме, лишь выражают непрерывное возобновление производственных отношений, которые постоянно реализуются через посредство этих вещей"³.

Критикуя "идеалистов" и "механистов", Г. Абезгауз, Г. Дукор, А. Ноткин вместе с тем намечали позитивное решение проблемы диалектики производительных сил и производственных отношений. В отличие от И. Рубина, который законы развития производительных сил отрывал от производственных отношений, объявляя их предметом особой науки — науки о производительных силах, в отличие от "механистов", превращавших производственные отношения в пассивное отражение производительных сил, названные авторы именно систему производственных отношений рассматривали как закон развития производительных сил. "Специфически общественные законы развития производительных сил следует, вопреки Рубину, искать в развитии производственных отношений"⁴, — отмечалось в статье Г. Дукора и А. Ноткина.

Тем самым подчеркивалась активная роль производственных отношений и в принципе раскрывалась сущность взаимодействия производительных сил и производственных отношений как формы и содержания.

Противоречие между производительными силами и производственными отношениями Г. Дукор, А. Ноткин связывали со всей системой экономических противоречий, раскрываемых политической экономией. Противоречия в самих производственных отношениях отражают основное противоречие между производительными силами и производственными отношениями, поэтому "исследование капиталистического способа производства... есть вместе с тем исследование связи и противоречия между производственными отношениями и производительными силами капиталистического общества. Эта связь и противоречивость постоянно выступают перед нами как полюсы производственного отношения, как единство противоположностей внутри способа производства"⁵.

Наряду с "механистами" и последовательными "идеалистами" (И. Рубин, И. Кушин, И. Давыдов) в дискуссии участвовал широкий круг экономистов и философов, стоявших в целом на марксистских позициях, однако оказывавших И. Рубину поддержку. К их числу принадлежали Б. Борилин, А. Леонтьев, Н. Карев и ряд других. Эти авторы, критикуя механистическое направление, в то же время отмечали у И. Рубина лишь отдельные ошибки.

Как уже говорилось, дискуссия о предмете политической экономии выросла из споров об абстрактном труде. В различных позициях по этому вопросу и лежали корни "идеалистической" и "механистической" версий относительно предмета политической экономии. Поэтому опровержение взглядов "механистов" и "идеалистов" в вопросе об абстрактном труде было необходимым условием критики их трактовок предмета политической экономии. Такое опровержение содержалось в обстоятельной статье И. Блюмина "К вопросу о труде, образующем стоимость"⁶, в которой он подверг критике как рубинское, так и "механистическое" понимание абстрактного труда.

Между непосредственным процессом производства и стоимостью И. Рубин ставил некий нематериальный общественный труд, качественно отличный от труда материального. В своей статье М. Блюмин показал, что общественный труд не есть некая самостоятельная субстанция, отличающаяся от материального труда. Материальный труд, затраченный внутри определенных общественных отношений, и есть общественный труд. И. Блюмин сформулировал четыре признака, которые отличают общественный труд от труда изолированного индивида (если последний вообще имел место).

Во-первых, труд выступает как общественный уже потому, что он затрачивается членами общества, потому, что он общественно организован. Во-вторых, общественный труд носит общественно полезный характер. Производитель в обществе работает не на себя, а на других, его труд выступает как звено в общественном разделении труда. В-третьих, труд, для того чтобы стать общественно полезным, должен получить общественное признание, быть общественно признанным. Следовательно, в-четвертых, труд должен подвергнуться в той или иной форме общественному регулированию (конкуренция, планирование), т. е. явиться общественно регулируемым трудом.

И. Блюмин давал материалистическое толкование общественного труда, которое не оставляло места, с одной стороны, для механистических внеисторических построений, сводящих труд к затрате энергии, с другой стороны, для рубинской концепции общественного труда как нематериального, ничего общего с реальным трудом не имеющего. Социальная, историческая определенность присуща именно материальному труду, подчеркивал И. Блюмин. Он опровергал представление об абстрактном труде как о вечной категории. Абстрактный труд, писал И. Блюмин, есть физиологический труд товаропроизводителей. Только в качестве абстрактного труда труд товаропроизводителей проявляется как общественный. С точки зрения "механистов", абстрактный труд выступает не как историческая, а как логическая категория. Переход от абстрактного труда к товару, стоимости оказывается невозможным; необъяснимым становится и противоречие между абстрактным и конкретным трудом.

И. Блюмин отвергал противопоставление абстрактного труда конкретному как социального несоциальному, что было присуще И. Рубину и его сторонникам. Ошибочным было бы утверждать, - указывал И. Блюмин, что конкретный труд в товарном обществе лишен общественной характеристики, которую составляет единство абстрактного и конкретного труда и противоречие между ними.

Как "механисты", так и "идеалисты" в своих определениях предмета политической экономии исходили из неверного толкования категории "производительные силы", отождествляли производительные силы с техникой. Возражавшие им экономисты и философы в ходе полемики опровергали этот ошибочный взгляд, раскрывали содержание производительных сил. Производительные силы нужно рассматривать как историческую общественную категорию, т. е. в единстве с "исторически данной системой общественного производства... " Другими словами, закон движения производительных сил определяется не одним лишь количественным уровнем их роста, но и формой движения, которая не сводится к количественным показателям их роста. Формой движения производительных сил является общественная система производства, "общественные отношения людей по производству"⁷, — писал Г. Баммель.

Г. Баммель подчеркивал, что тот, кто отрывает производительные силы от формы их развития — производственных отношений — и представляет производительные силы как чисто техническую категорию, неминуемо попадает в плен абстрактного натурализма и технологизма ("как механисты") или не менее абстрактного социологизма (как И. Рубин и "рубинцы").⁸

Среди советских экономистов не было разногласий по вопросу о том, являются производительные силы общественной или технической категорией; никто из них формально не отрицал общественного характера производительных сил, и вместе с тем никто не отрицал технического элемента в этой категории. Некоторые разногласия возникли в связи с проблемой соотношения общественного и технического моментов в категории "производительные силы".

Анализируя "Капитал" К. Маркса в своих комментариях, а также в статье "Производительные силы и производственные отношения в марксистской политической экономии", Д. Розенберг делал вывод, что К. Маркс употреблял термин "производительные силы" в различных значениях. Во-первых, под производительными силами К. Маркс действительно имел в виду технику, которая не может быть предметом политической экономии. Во-вторых, К. Маркс видел в производительных силах носителей производственных отношений, и как таковые производительные силы не могут быть абстрагированы от производственных отношений, не могут быть исключены из предмета политической экономии. Различный смысл термина "производительные силы", по мнению Д. Розенберга, обусловлен реально существующей двойственной природой производительных сил. С одной стороны, это совокупность технических элементов и физиологической силы человека, с другой стороны, производительные силы — носитель производственных отношений.

Д. Розенберг подчеркивал, что нельзя от технической стороны производительных сил переходить к объяснению производственных отношений. Машина, взятая как сумма технических элементов, еще не находится в каузальной связи с производственными отношениями. Удачно перефразируя известное высказывание К. Маркса, он отмечал, что машинное производство по своей природе - не капиталистическое, но капиталистическое производство по своей природе - машинное.

Связь производительных сил с производственными отношениями вытекает не из технической, а из социальной их определенности. "Все потребительные стоимости, созданные человеческим трудом, — писал Д. Розенберг, — могут быть товарами и, следовательно, носителями отношений товаровладельцев... Отношения же между рабочими и капиталистами овеществляются уже иначе... Капиталистические отношения непосредственно выражаются и овеществляются в производительных силах капиталистического общества. И обратно: производительные силы капиталистического общества являются носителями и выразителями капиталистических отношений"⁹.

Б. Борилин возражал против построений Д. Розенберга. Он считал, что Д. Розенберг допустил удвоение категории "производительные силы". В действительности, писал Б. Борилин в статье "Наши разногласия с механистами в политической экономии"¹⁰, элемент техники является не равноправной стороной производительных сил (наряду с социальноисторической стороной), а моментом, который содержится в производительных силах "как снятый".

Вместе с тем Б. Борилин возражал и против того, чтобы техническую сторону производительных сил рассматривать как нечто несоциальное, чисто природное. "Нами решительно должна быть отвергнута попытка изобразить производительные силы и технику как чисто природные явления и ограничить социальное изучение производительных сил и их движения только этой естественной стороной"¹¹. Техника, подчеркивал он, — это не природа, а "очеловеченная природа", и рассматривать ее нужно в связи с общественными отношениями людей.

Действительно, характер категории "производительные силы", как ее толкует Д. Розенберг, неясен: одна сторона этой категории оказывалась общественной, другая — технической. Это скорее не две стороны одной категории, а две различные одноименные категории. Производительные силы, содержащие в себе технический момент, являются и носителем, и объектом производственных отношений. Поэтому диалектическое построение Б. Борилина (технический момент содержится в производительных силах "как снятый") представляется более богатым, жизненным и конкретным, а построения Д. Розенберга (две стороны производительных сил — общественная и техническая) —абстрактными, незавершенными.

В статье "Наши разногласия с механистами в политической экономии" Б. Борилин подверг развернутой критике "механистическое" и "идеалистическое" понимания производственных отношений. Идеалистическая атака на марксизм, писал он, предпринятая "социальниками", побудила некоторых советских экономистов (С. Бессонова, А. Кона и др.) спасаться под сенью механистического материализма.

"Социальники" смешивали производственные отношения с правовыми, идеологическими и т. д., давали производственным отношениям идеалистическое толкование. У "механистов" производственные отношения, взятые сами по себе, также нематериальны. А. Кон и С. Бессонов фактически принимали идеалистическое толкование производственных отношений как предпосылку и затем пытались "материализовать" производственные отношения, растворяя их в производительных силах. "Но вопреки представлению т. Кона и всей социальной школы, производственные отношения сами по себе, по своему внутреннему существу являются материальными, — писал Б. Борилин. — В противоположность представлению т. Кона, они сами по себе являются содержательными и, выступая в качестве содержания, приобретают форму хотя бы в виде вещной формы, в которую они одеваются в капиталистическом обществе"¹².

Б. Борилин критиковал как механистическую, так и идеалистическую трактовку предмета политической экономии. "Правильному марксистскому пониманию предмета политической экономии, — писал он, — в равной мере чужды и механическое смешение производительных сил и производственных отношений, и формально-идеалистический разрыв между этими двумя различными, но связанными сторонами единого процесса производства"¹³.

Для того чтобы сформулировать марксистское определение предмета политической экономии, необходимо дать правильное толкование производительных сил и производственных отношений, их взаимосвязь представить как внутреннюю, а не как внешнюю. "Прежде всего самое понимание производственных отношений как общественной формы производства должно нам гарантировать рассмотрение этой формы производства в связи с его содержанием, производственных отношений — в связи с производительными силами"¹⁴.

При изучении производственных отношений нужно учитывать, что производительные силы выступают прежде всего как исходный момент их развития. Однако этим ограничиваться нельзя. Производительные силы, подчеркивал Б. Борилин, являются необходимым моментом диалектики движения самих производственных отношений на всем протяжении их развития. "... Изучение всей диалектики движения производственных отношений предполагает изучение конфликта, который назревает в данной общественной формации между производительными силами и производственными отношениями"¹⁵.

Внутреннее единство производственных отношений и производительных сил, делал вывод Б. Борилин, нельзя понять иначе, чем как взаимный переход этих категорий. Производственные отношения связаны с производительными силами не внешней, а внутренней связью. «Форма "вобрала" в себя содержание, — писал Б. Борилин, - как один из своих моментов. В этом смысле нужно сказать, что производственные отношения заключают в себе производительные силы, но в превращенном, в снятом виде, как момент самих производственных отношений»¹⁶.

Диалектическое толкование взаимодействия производительных сил и производственных отношений позволяет в каждом противоречии капиталистических производственных отношений видеть отображение противоречия между производительными силами и производственными отношениями и в то же время не подменять всю систему противоречий капитализма одним этим противоречием. Изучая производственные отношения, их противоречия, политическая экономия познает механизм движения производительных сил со стороны их социальной формы. Следовательно, ограничение предмета политической экономии производственными отношениями ни в какой степени не может и не должно мешать изучению взаимоотношений между производственными отношениями и производительными силами, писал Б. Борилин.

Таким образом, производственные отношения выступают не как пассивный рефлекс производительных сил (что свойственно для концепции "механистов" и "идеалистов"), а как активная, действенная форма их развития. Производственные отношения являются формой развития производительных сил и на той стадии развития, когда производительные силы приходят в непримиримое несоответствие с формой своего развития. Этот момент диалектики производительных сил и производственных отношений был показан К. Марксом в последнем отделе I тома "Капитала”. Б. Борилин в ходе дискуссии подчеркнул этот необходимый момент диалектики производительных сил и производственных отношений. В полном соответствии с учением К. Маркса он указывал, что производительные силы, вступающие в противоречие с производственными отношениями, являются при этом исторически развившимся результатом самих производственных отношений.

Марксистское диалектико-материалистическое понимание производственных отношений предполагает их изучение во взаимосвязи с производительными силами. Это взаимодействие выступает в том, что производительные силы являются, во-первых, исходным пунктом развития производственных отношений, во-вторых, внутренним моментом в диалектике самих производственных отношений, в-третьих, исторически сложившимся результатом развития производственных отношений.

На рубеже 20-х и 30-х годов в экономической политике, в хозяйственной и политической ситуации в стране произошли резкие сдвиги. Началась коллективизация, была осуществлена реорганизация управления промышленностью, ликвидировавшая хозрасчет трестов, наконец, проведена кредитная реформа, завершившая ликвидацию кредитно-денежной системы нэпа.

К 1929 г. дискуссии, имевшие непосредственное практическое значение (о путях движения советской экономики к социализму, об эволюции крестьянского хозяйства, о принципах планирования, источниках накопления, темпах роста, о регулировании кредитно-денежной системы), сворачивались или были уже свернуты. Методологическая дискуссия все еще продолжалась, однако, оторванная от почвы живой, развивающейся науки, она все больше замыкалась в сфере абстрактных построений.

В начале 1930 г. методологическая дискуссия также была прекращена. После совещания в ЦК ВКП (б) в журнале "Большевик" (1930. №2) была опубликована статья, подписанная В. Милютиным и Б. Борилиным, которая объявляла дискуссию оконченной. В статье содержалась в целом справедливая критика в адрес "механистов" и "идеалистов", осуждалась тенденция широкого круга экономистов замкнуться в абстрактных, общеметодологических построениях, выдвигалась рекомендация вернуться к изучению актуальных проблем советской экономики и мирового хозяйства.

Упреки в адрес участников дискуссии (сами по себе, взятые вне конкретных исторических условий, — справедливые) формулировались таким образом, как будто бы отрыв от актуальных хозяйственных проблем — исключительно их личная вина. Между тем реальных условий для обсуждения коренных вопросов экономики и экономической политики к этому времени уже не было: были оборваны практически все экономические дискуссии, исчезла возможность для свободного обмена мнениями, для столкновения научных школ и направлений. Осуществлявшиеся на практике экономические мероприятия оказывались вне научной критики, а в случаях, когда эти мероприятия приводили к тяжелым негативным последствиям и их приходилось срочно выправлять, вина перекладывалась либо на местные власти (знаменитое "головокружение от успехов" в ходе коллективизации), либо на мифических "вредителей" (как это было в случае с кредитной реформой), либо на экономическую науку.

Проблемы, которые горячо обсуждались в 20-х годах, были не только отодвинуты в сторону, но и надолго забыты. Особенность наших дней заключается не только в том, что обострился интерес к истории, что открывается возможность рассматривать экономические дискуссии в связи с общеисторическим фоном, отказаться от предвзятых оценок людей и событий, но прежде всего в том, что проблемы, обсуждавшиеся в 20-х годах, вновь становятся актуальными. Поэтому богатейшее наследие, которое содержат экономическая наука и хозяйственная практика того периода, должно быть введено в научный оборот, помогать решению задач, стоящих перед нами сегодня.

Примечания

1

Коммунист. 1987. № 6. С. 5.

(обратно)

2

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 294.

(обратно)

3

Там же. Т. 38. С. 154.

(обратно)

4

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 175.

(обратно)

5

Там же. Т. 39. С. 373.

(обратно)

6

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 19. С. 407.

(обратно)

7

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 39. С. 382.

(обратно)

8

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 199.

(обратно)

9

Там же. Т. 36. С. 257.

(обратно)

10

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 117.

(обратно)

11

Там же. С. 375.

(обратно)

12

Там же. Т. 37. С. 141.

(обратно)

13

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 274.

(обратно)

14

Там же. Т. 37. С. 450.

(обратно)

15

Там же. Т. 38. С. 170.

(обратно)

16

Там же.

(обратно)

17

Там же. Т. 44. С. 173.

(обратно)

18

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 96.

(обратно)

19

Там же. С. 86.

(обратно)

20

Там же. Т. 44. С. 222.

(обратно)

21

Там же. Т. 54. С. 132-133.

(обратно)

22

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 171.

(обратно)

23

Там же. Т. 37. С. 90.

(обратно)

24

Там же. Т. 31. С. 134.

(обратно)

25

Там же. Т. 36. С. 266.

(обратно)

26

Там же. Т. 38. С. 98.

(обратно)

27

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 43. С. 381.

(обратно)

28

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 205.

(обратно)

29

Там же. С. 159.

(обратно)

30

Там же. Т. 45. С. 82-83.

(обратно)

31

Там же. С. 78-79.

(обратно)

32

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 83.

(обратно)

33

Ленинский сборник. XI. С. 368.

(обратно)

34

Там же. С. 381-382.

(обратно)

35

Ленинский сборник. XI. С. 381—382.

(обратно)

36

Там же. С. 349.

(обратно)

37

Там же.

(обратно)

1

Леонтьев А., Хмельницкая Е. Очерки переходной экономики. 1927. С. 80.

(обратно)

2

Там же. С. 27.

(обратно)

3

Там же. С. 81.

(обратно)

4

Большевик. 1928 № 8. С. 89.

(обратно)

5

Большевик. 1928. № 8. С. 86.

(обратно)

6

Там же. С. 87.

(обратно)

7

Бухарин Н. И. Заметки экономиста. 1928. С. 21.

(обратно)

8

Бухарин Н. И. Заметки экономиста. С. 31.

(обратно)

9

Бухарин Н. И. Заметки экономиста. С. 33-34.

(обратно)

10

Там же. С. 54-55.

(обратно)

11

Айхенвальд А. Советская экономика. 1927. С. 29.

(обратно)

1

Айхенвальд А. Советская экономика. С. 282.

(обратно)

2

Там же. С. 289.

(обратно)

3

Айхенвальд А. Советская экономика. С. 296.

(обратно)

4

Там же. С. 404.

(обратно)

5

Там же. С. 307.

(обратно)

6

Там же. С. 319.

(обратно)

7

Айхенвальд А. Советская экономика. С. 326.

(обратно)

8

Там же.

(обратно)

9

Плановое хозяйство. 1926. № 6. С. 61.

(обратно)

10

Струмилин С. На плановом фронте. 1958. С. 197-198.

(обратно)

11

Струмилин С. На плановом фронте. С. 225.

(обратно)

12

Там же. С. 333-336.

(обратно)

13

Вестник Коммунистической академии. 1926. № 17.

(обратно)

14

Плановое хозяйство. 1926. № 7.

(обратно)

15

Струмилин С. На плановом фронте. С. 394.

(обратно)

16

Там же. С. 395.

(обратно)

17

Там же. С. 314.

(обратно)

18

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 20. С. 294.

(обратно)

19

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 253.

(обратно)

20

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 26. Ч. I. С. 485.

(обратно)

21

Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 37 С. 31, 41

(обратно)

22

КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. (1917—1922). Изд. 9-е. 1983. Т. 2. С. 88-89.

(обратно)

23

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 121-122.

(обратно)

24

Эта точка зрения содержалась, например, в выступлении заместители Председателя ВСНХ В.Милютина на Всероссийское съезде Финотделов (Неродное хозяйство. 1919. №7. С. 89).

(обратно)

25

Народное хозяйство. 1920. № 15-16. С. 49, 50.

(обратно)

26

Народное хозяйство. 1921. №4.

(обратно)

27

Народное хозяйство. 1920. № 15/16. С. 49.

(обратно)

28

Народное хозяйство. 1921. № 3.

(обратно)

29

Там же. №4. С. 16.

(обратно)

30

Под знаменем марксизма. 1923. № 11/12. С. 269.

(обратно)

31

Вестник Коммунистической академии. 1926. № 14. С. 3.

(обратно)

32

Там же. С. 16.

(обратно)

33

Большевик. 1926. №9—10. С. 78.

(обратно)

34

Вестник Коммунистической академии. 1926. № 14. С. 58.

(обратно)

35

Большевик. 1928. № 8. С. 93.

(обратно)

36

Там же. С. 93-94.

(обратно)

37

Вестник Коммунистической академии. 1926. № 15. С. 203.

(обратно)

38

Коммунистическая революция. 1928. № 5. С. 26.

(обратно)

39

Вестник Коммунистической академии. 1926. № 15. С. 166.

(обратно)

40

Плановое хозяйство. 1927 № 6. С. 121.

(обратно)

41

Там же.

(обратно)

42

Соколов А. В. Социалистическое хозяйство, цена и деньги // Денежное обращение и кредит. 1922. С. 369—370.

(обратно)

43

Железнов В. Я. Роль денег в товарообмене // Там же. С. 267.

(обратно)

44

Плановое хозяйство. 1930. № 5. С. 134.

(обратно)

45

Там же. 1927. №6. С. 123.

(обратно)

46

Проблемы экономики. 1931. № 4—5.

(обратно)

47

Там же. С. 153.

(обратно)

48

Проблемы экономики. 1931. № 4—5. С. 153.

(обратно)

49

Там же.

(обратно)

1

Народное хозяйство. 1919. № 3, 4, 6.

(обратно)

2

Финансы и денежное обращение в современной России. 1924. С. 98.

(обратно)

3

Вестник Социалистической академии. 1923. № 3—4.

(обратно)

4

Экономическая жизнь. 1923. 22 марта.

(обратно)

5

Социалистическое хозяйство. 1925. № 1. С. 26.

(обратно)

6

Там же.

(обратно)

7

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 53. С. 275-276.

(обратно)

8

Там же. Т. 52. С. 114.

(обратно)

9

Под знаменем марксизма. 1922. № 11—12.

(обратно)

10

Социалистическое хозяйство. 1925. № 1.

(обратно)

11

Фалькнер С. А. Причины расхождения и сближения сельскохозяйственных и промышленных цен. М., 1924; Шапошников Н. Н. Кредитная эмиссия и цены // Вестник промышленности, торговли и транспорта. 1924. №4.

(обратно)

12

Социалистическое хозяйство. 1924. № 1.

(обратно)

13

Вестник промышленности, торговли и транспорта. 1925. № 1; Вестник финансов. 1926. № 2; Плановое хозяйство. 1926. № 2.

(обратно)

14

Плановое хозяйство. 1926. № 5.

(обратно)

15

КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 3. С. 370.

(обратно)

16

Там же. С. 321.

(обратно)

17

КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 3. С. 433.

(обратно)

18

Соколов А. А. Скорость обращения денег и товарные цены. 1925.

(обратно)

19

Плановое хозяйство. 1925. № 9; Соколов А.А. Основные принципы денежно-кредитной политики. 1927.

(обратно)

20

Экономическое обозрение. 1925. № 7.

(обратно)

21

Под знаменем марксизме. 1924. № 6—7.

(обратно)

22

Плановое хозяйство. 1925. №9; Экономическое обозрение. 1926. №2.

(обратно)

23

Большевик. 1925. № 12.

(обратно)

24

Экономическое обозрение. 1923. № 12.

(обратно)

25

Каценеленбаум З. С. Учение о деньгах и кредите. Ч. II. 1922; Соболев М. Н. Основы теории кредита. 1926.

(обратно)

26

Под знаменем марксизма. 1923. № 8.

(обратно)

27

Вестник промышленности, торговли и транспорта. 1924. № 4; Под знаменем марксизма 1923. № 8.

(обратно)

28

Шапошников Н. Кредит и конъюнктура // Вопросы конъюнктуры. Т. III. Вып. 1.

(обратно)

29

Финн-Енотаевский А. Ю. Современные денежные и кредитные иллюзии. 1930.

(обратно)

30

Каценеленбаум З. С. Некоторые проблемы теории кредита. 1926.

(обратно)

31

Плановое хозяйство. 1926. № 9; Митлянский Ю. Денежное обращение и товарооборот. 1927.

(обратно)

32

Плановое хозяйство. 1925. № 8; Вестник финансов. 1926. № 7, 8.

(обратно)

1

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 18. С. 346.

(обратно)

2

Там же. С. 344.

(обратно)

3

Так, Э. Ильенков различает в научном познании, во-первых, задачу "соединить, связать чувственно созерцаемые, эмпирические факты... чтобы получить понятия” и, во-вторых, задачу связать сами понятия, задачу «теоретического синтеза всех отдельных "опытных" суждений в составе единой теории, развитой из единого общего принципа... Конечно, обобщение фактических данных с помощью понятия и обобщение понятий с помощью идеи или всеобщего руководящего принципа — совершенно разные операции. И правила тут должны быть иные» (Ильенков Э. В. Диалектическая логика. М., 1984. С. 71).

(обратно)

4

Богданов А. А. Эмпириомонизм. Кн. 1. 1904. С. 57.

(обратно)

5

Там же. С. 40.

(обратно)

6

Там же. С. 13.

(обратно)

7

Там же. С. 11.

(обратно)

8

Богданов А. А. Эмпириомонизм. Кн. III. 1906. С. 36—37.

(обратно)

9

Там же. С. 54.

(обратно)

10

Там же. С. 16.

(обратно)

11

Богданов А. А. Эмпириомонизм. Кн. III. С. 46.

(обратно)

12

Там же. С. 6-7.

(обратно)

13

"Итак, влияние положительного подбора в процессе развития социальных форм характеризуется двумя общими тенденциями: рост жизненного содержания и в то же время — его скрытых противоречий... Роль отрицательного подбора всоциальном развитии... может быть сформулирована так: сужение поля жизни рядом с устранением ее противоречий, с ее гармонизацией" (Богданов А.А. Эмпириомонизм. Кн. III. C.25-26).

(обратно)

14

Богданов А. А. Философия живого опыта. Изд. 3. С. 245.

(обратно)

15

Там же. С. 248.

(обратно)

16

Богданов А. А. Философия живого опыта. Изд. 3. С. 243.

(обратно)

17

«Естественно, что диалектика Гегеля могла быть построена на "отрицаниях": в ней дело идет всецело о мышлении, о понятиях, которые идеализм подставляет под живую действительность. Но если не делать такой подстановки... можно ли тогда говорить об утверждениях и отрицаниях?.. Объясняет ли что-нибудь такая схема, делает ли понятнее факты? Очевидно, нет. Это социоморфизм наивный и потому научно нецелесообразный» (Богданов А. А. Философия живого опыта. Изд. 3. C. 252).

(обратно)

18

Богданов А. А. Философия живого опыта. Изд. 3. С. 252.

(обратно)

19

«Понятие "энергии” служит познанию для того, чтобы представить все явления как соизмеримые» (Богданов А. А. Эмпириомонизм. Кн. II. С. 43).

(обратно)

20

Политическая экономия. Основные проблемы в избранных отрывках. Предмет и метод. 1924. С. 220.

(обратно)

21

Политическая экономия. Основные проблемы в избранных отрывках. Предмет и метод. 1924. С. 218.

(обратно)

22

Там же. С. 233-234.

(обратно)

23

Там же. С. 224.

(обратно)

24

Петри Ф. Социальное содержание теории ценности Маркса. 1928. С. 56.

(обратно)

25

Там же. С. 54—55.

(обратно)

26

Абезгауз Г., Дукор Г. Очерки методологии политической экономии. 1931. С. 43—44.

(обратно)

27

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 117.

(обратно)

28

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 53.

(обратно)

29

И.Рубин писал по этому поводу, что при обсуждении вопроса об отношении между обменом и производством недостаточно различают два понятия обмена. Мы должны отличать обмен как социальную форму воспроизводственного процесса от обмена как особой фазы этого процесса, перемежающейся с фазой непосредственного производства.

(обратно)

30

Под знаменем марксизма. 1926. № 6 С. 203.

(обратно)

31

Степанов И. Диалектический материализм и деборинская школа. 1928. С. 152.

(обратно)

32

Там же

(обратно)

33

Там же

(обратно)

34

Кон А. Курс политической экономии. 1928. С. 30.

(обратно)

35

Записи научного общества марксистов. 1928. № 3. С. 52.

(обратно)

1

Ленинский сборник. XI. С. 349.

(обратно)

2

Научное обозрение. 1899. № 1. С. 58.

(обратно)

3

Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 4. С. 82.

(обратно)

4

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 46. С. 25.

(обратно)

5

Там же. Т. 6. С. 328.

(обратно)

6

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 594.

(обратно)

7

Вестник Коммунистической академии. 1925. № 11. С. 295.

(обратно)

8

Там же. С. 344.

(обратно)

9

Там же. С. 302.

(обратно)

10

Вестник Коммунистической академии. 1925. № 11. С. 300.

(обратно)

11

Там же.

(обратно)

12

Богданов А. А., Скворцов-Степанов И. И. Курс политической экономии. 1924. Т. 11. Вып. 4. С. 15.

(обратно)

13

Там же. С. 19.

(обратно)

1

Ленинский сборник XI. С. 387

(обратно)

2

Там же. С. 400

(обратно)

3

Там же. С. 361.

(обратно)

4

Там же. С. 368.

(обратно)

5

Там же. С. 388

(обратно)

6

Ленинский сборник XI. С. 348

(обратно)

7

Под знаменем марксизма. 1922. № 9/10. С. 217.

(обратно)

8

Там же. №5-6. С. 121.

(обратно)

9

Под знаменем марксизма. 1922. № 3. С. 79.

(обратно)

10

Проблемы экономики. 1929. № 45. С. 210.

(обратно)

11

Бессонов С. Развитие машин. 1926. С. 40.

(обратно)

12

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 44.

(обратно)

13

Там же.

(обратно)

14

Там же. Т. 13. С. 14.

(обратно)

15

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 6. С. 441.

(обратно)

16

Там же. Т. 27. С. 405.

(обратно)

17

Проблемы экономики. 1929. № 1. С. 140.

(обратно)

18

Ленинский сборник. XI. С. 385.

(обратно)

19

Социалистическое хозяйство. 1929. № 4. С. 55.

(обратно)

20

Проблемы экономики. 1929. № 6. С. 96.

(обратно)

21

Там же. С. 97.

(обратно)

22

Кон А. Курс политической экономии. С. 55.

(обратно)

23

Проблемы экономики. 1929. № 1. С. 140.

(обратно)

24

Кон А. Лекции по методологии политической экономии. 1927. С. 74.

(обратно)

25

Проблемы экономики. 1929. № 1 С. 136.

(обратно)

26

Во время дискуссии 1926 г. об исторических границах политической экономии, проходившей в Коммунистической академии, И.Скворцов-Степанов указывал в своем докладе, что разоблачение ошибочных представлений не входит непосредственно в предмет политической экономии. Однако при этом он, как и его противники, ошибочно полагал, что теория товарного фетишизма и является таким разоблачением ошибочных представлений. В действительности же овеществленные и превращенные формы производственных отношений принадлежат не к области сознания, а к области реальных экономических явлений. "То, что общественное производственное отношение представляется как предмет, находящийся вне индивидуумов, и что определенные отношения, в которые эти индивидуумы вступают в процессе производства своей общественной жизни, представляются как специфические свойстве вещи, — это извращение; эта не воображаемая, а прозаически реальная мистификация характеризует все общественные фонды труда, создающего меновую стоимость" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 13. С. 35—36).

(обратно)

27

Под знаменем марксизма. 1926. № 6. С. 218.

(обратно)

28

Под знаменем марксизма. 1926. № 6. С. 218. Богданов А. А., Скворцов-Степанов ИИ. Курс политической экономии. 1924. Т. 2. Вып. 4. С. 14-16.

(обратно)

29

Проблемы экономики. 1929. № 2. С. 104.

(обратно)

30

Там же. С. 96.

(обратно)

31

Я. Берзтыс писал: "Маркс под производственными отношениями понимал отношения между людьми в процессе общественного труда и распределения продуктов. Но эти отношения между людьми в основном могут получить двоякое определение, в зависимости от того, с какой точки зрения мы будем их рассматривать. Рассматривая их с точки зрения технической, мы будем иметь перед собой технический аппарат, скелет фабрики или общества, в зависимости от того, в каком разрезе мы рассматриваем производственные отношения: в разрезе ли фабрики или общества". И далее: "Эти организационные отношения между людьми в процессе производства и распределения продуктов или формы организации труда и производства не могут быть рассматриваемы нами как нечто самостоятельное и независимое от вещественных и людских элементов, участвующих в производственном процессе, иначе говоря, от производительных сил общества. Они суть функции последних и поэтому развиваются, усовершенствуются по мере роста производительных сил. 1 Они входят составным элементом в производительные силы общества... " (Под. знаменем марксизма. 1928. № 7/8. С. 78).

(обратно)

32

Проблемы экономики. 1929. № 2. С. 97.

(обратно)

33

Бессонов С. Развитие машин. 1926. С. 418.

(обратно)

34

Под знаменем марксизме. 1928. № 1. С. 127.

(обратно)

35

Там же.

(обратно)

36

Там же. С. 118.

(обратно)

37

Под знаменем марксизма. 1928. № 1. С. 119.

(обратно)

38

Вестник Коммунистической академии. 1928. № 25. С. 49.

(обратно)

39

Кон А. Лекции по методологии политической экономии. С. 75.

(обратно)

1

Под знаменем марксизма. 1930. № 1. С. 67.

(обратно)

1

Вестник Коммунистической академии. 1928. №25. 27; Большевик. 1929. № 18; Проблемы экономики. 1930. № 1.

(обратно)

2

Большевик. 1929. № 18, С. 117.

(обратно)

3

Абезгауз Г., Дукор Г. Очерки методологии политической экономии. 1931. С. 18.

(обратно)

4

Большевик. 1929. № 18. С. 115.

(обратно)

5

Там же. С. 121.

(обратно)

6

Проблемы экономики. 1929. № 10/11.

(обратно)

7

Под знаменем марксизма 1929. № 10/11. С. 40.

(обратно)

8

Там же.

(обратно)

9

Розенберг Д. Комментарии к первому тому "Капитала" К. Маркса. 1931. С. 30—31.

(обратно)

10

Под знаменем марксизма. 1929. № 12.

(обратно)

11

Там же. С. 82.

(обратно)

12

Под знаменем марксизма. 1929. № 12. С. 87.

(обратно)

13

Там же. С. 96.

(обратно)

14

Под знаменем марксизма. 1929. № 12. С. 89.

(обратно)

15

Там же. С. 92.

(обратно)

16

Там же. С. 90.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Введение

1. В.И. Ленин о построении социалистического общества

2. Споры о сущности переходного периода

3. Дискуссии о плане и рынке

4. Проблемы ценообразования, денежного обращения, кредита

5. Общая характеристика и теоретические истоки методологических дискуссий 20-х годов

6. Дискуссия об исторических границах политической экономии (1925 г.)

7. "Механистическое" направление в дискуссиях 20-х годов

8. "Идеалистическое" направление в дискуссиях 20-х годов

9. Критика "механистов" и "идеалистов"

*** Примечания ***