Сказки одного города (Сказки для Сашки) [Андрей Михайлович Марченко] (fb2) читать онлайн

- Сказки одного города (Сказки для Сашки) (а.с. Сборники) (и.с. Библиотека детской фантастики) 317 Кб, 16с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Андрей Михайлович Марченко

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Андрей Марченко СКАЗКИ ОДНОГО ГОРОДА Сказки для Сашки

Сашке Назаренко… 

Тролль и мост

Значит, слушайте: под мостом жил тролль.

Появился он здесь давно, в те далекие времена, когда край сей именовался Тмутараканью. А может и раньше.

Тролль обосновался в леске, у брода. Сперва землянку вырыл, затем осмотрелся да за работу принялся.

На броду, как водится, два пути пересекались: сухопутный и водный. И всякому брод неудобен. Что пешим ноги мочить не хочется, особенно весной или осенью. Что плывущим лодки волоком тащить.

Тогда тролль излучину спрямил. Сперва вырыл новое русло — где магией, а все больше руками. Тролли — ребята сильные, а этот еще молодой да упертый. А перед тем, как речку в новое русло пустить, вбил сваи, быки отсыпал, да мост над рекой построил.

И стал под ним жить, сшибая с идущих да плывущих деньгу. С пешехода — полушку, с телеги — пятачок. Ну и с лодки — столько же. Вроде, немного, да народу ходит предостаточно, а тролли живут долго.

В те времена народу здесь жило негусто. Зато дорог тут было много. Сначала из варяг в греки ходили-плавали, и обратно тоже. Потом великие переселения пошли: гунны, булгары.

Ну а мелкие группы или одиночки — так те вообще без счета.

Одиноких, конечно, больше. Да те все больше как тати, по оврагам жмутся. Своей тени боятся. Конечно, мимо тролля по мосту не пройдешь. Правда платили они чем зря — столько монет разных стран у тролля скопилось, что он их не сортировал, а просто ссыпал в горшки и закапывал под одной, только ему ведомой, звездой.

И не все прохожие монетой заплатить могли. Тогда делились они с троллем хлебом. Иных же троллю самому кормить приходилось. У медленной реки жгли костер. Гостю было положено развлекать хозяина.

Тролль сидел и слушал.

А затем сюда война добралась. Вовсе жизни не стало. Траву кони выщипали да вытоптали. Тролль от беды подальше перебрался к своему кузену, Шубину, троллю подземному.

И жили они под землей спокойно да весело — только гномы-воришки шалили.

А потом и в пещерах неспокойно стало. Люди золото искали, да нашли только уголь. Решили, что и то хорошо. Наполнились штреки да шахты шумом, людьми да машинами.

Кузен глубже в пещеры ушел, а тролль назад собирался. Вернулся он к реке и видит: камыш вдоль берега пожгли, а вместе с ним и его мост сгорел… Только сваи паленые из реки торчат, будто свечи черные.

Хотел отдохнуть тролль на солнышке да заново за мост приняться. Только поменялся мир, пока он под землей сидел. Полей ковыльных больше нет, вместо них пшеница под небом золотится. Шлях проезжий шире стал. И не успел тролль посуетиться, как загрохотали подводы с камнем да с людьми мастеровыми. И вот вместо старого деревянного моста вырос белый, каменный.

Для проезжих ничего особо не изменилось — только пошлину у них люди купца, который мост построил, стали брать…

Что троллю оставалось — не строить же еще один мост рядом? Может, какую пакость с мостом сотворить? Скажем, всех черных кошек в городе переловить, да по одной выпускать перед проезжающими…

Только не успел он ничего надумать — ветер поменялся. И пахнет ветер с полей не цветами да травами, а паленым… Не иначе ветер перемен подул.

И «Валенсия» дала гудок, унося купца вслед за перелетными птицами или к берегу турецкому, или к самой Африке.

Пошла неразбериха: власти меняются, деньги то отменяют, то вводят. Да и деньги какие-то дрянные пошли: вместо полновесной монетки бумажки всяческие.

И проезд по мосту бесплатным сделали, зато поставили на нем солдата с винтовкой. Затем убрали сперва винтовку, а потом и солдата.

Стал тролль просто жить под мостом.

К слову сказать, речка тоже не та стала. Забрали из нее воду в города, на поля, да для заводов. А та вода, что в ней осталась, почти остановилась, русло заилилось, камышом заросло. Уже на лодке не проплывешь.

Конечно, люди знали, что под мостом кто-то живет. А вот что это тролль — никто не догадывался. Думали, бродяга какой. Приехали люди, из лучших намерений скрутили да в приют отвезли. Пытались грамоте и счету научить. Только вышло еще хуже. Оказалось, что от своих гостей нахватался тролль древнегреческого, на латыни ругается как бурсак, а читать и считать он получше всяких учителей умеет.

Думали, что этакий ученый — пережиток прошлого, белая кость царизма. Да решили: какая из него белая кость да голубая кровь? Ведь битюг битюгом… И отпустили от греха подальше.

Под мост, стало быть.

Потом война началась. По мосту промаршировали солдаты, пролетела мотопехота. Мост чуть просел, когда одной ночью по нему грохотали танки. Но мост выстоял и к утру даже чуть разогнулся.

Мосту во время войны повезло — он уцелел. Одни, когда отступали, его взорвать не успели. Вторые уже и команду послали, да раздумали: только перевод динамита. Река-то мелкая, пехота и танки так пройдут, а для машин бросят пару досок на бочки…

О победе тролль прочел в газете, из которой кто-то свернул кораблик да пустил в речку поплавать. А уж, сколько газете лет, да сколько кораблик тот проплавал, тролль так и не узнал.

Река-то по оврагу текла. На вершинах склона выросли дома, народ там поселился, огни в окнах горят, с берега на берег перемигиваются. А меж ними все по-старому: овраг, в овраге туман, в тумане река, на реке — мост, под мостом тролль…

Дороги в степи

С мостом-то все ясно, а вот откуда город-то взялся?

Если пойдете в краеведческий музей, вам расскажут, мол, издревле люди крепость здесь была, затем чье-то поселенье — то ли с крестом, то ли с полумесяцем, а то ли просто так…

А затем, дескать, по указу народец с места на место гоняли, и тут часть осела…

Скучно же…

А может, все не так было? Неужели, для того, чтобы жить, нужны указы?

Давайте так… Была степь — куда же мы без нее? Еще море было. Оно-то и сейчас есть. Степь порезали на поля, да сады, а море осталось — приезжайте купаться. И еще две речки надо упомянуть. Они-то к нашим временам обмелели, заилились. Я об этом уже говорил.

В давние времена народцу было удобней в хуторках жить. Дворов несколько, людей негусто, зато земли и солнца — сколько душа пожелает.

В одном хуторке жил парень. А его суженая — в другом. Женой-то и суженой она позже стала. А сначала — просто барышня, милая и дорогая сердцу подруга.

А меж теми хуторками — версты степей. Он живет на правом берегу реки, и она на правом. Да вот беда: реки разные.

И чтоб им встретиться — долгую дорогу пройти надо, воду перейти. Конечно, можно перебраться на тот берег по троллиному мосту, да, во-первых, это крюк нужно делать, а, во-вторых, можно и с хозяином моста встретиться.

Пришлось ухажеру новые дороги искать, бить башмаками новые тропки в степи ковыльной. В местных реках куда не плюнь — везде брод, да дно нетвердое и ноги мочить не хочется.

Оттого юноша пару деревьев у реки срубил. Тени, конечно, поменьше стало, зато новые мостки над водой образовались.

А паре молодых людей что надо? Вдоль реки погулять, комаров покормить — романтика ведь. На самый высокий холм забраться надо, чтоб степью полюбоваться? Как же без этого! А на море сходить? Ну как же можно возле моря жить и не ходить купаться?

И кроме того еще мест разных приятных не меньше тысячи: сады яблочные и вишневые — каждый в свою пору, поле с маковым цветом…

Или вот лес густой, с деревьями такими высокими, что в проплывающих над ними облаках оставались борозды.

В лесу тек ручей, который так и просил, чтоб в него бросили монетку. И ведь бросали же… Кто с моста, кто к самой воде спускался.

Был один — так у того и мелочи не было — только копейку на удачу носил. Да и тот не удержался, бросил в воду. И удача на него не обиделась, не отвернулась…

Ручей был неглубокий, вода в нем чистая и с моста казалось, что его дно из серебра. На самом деле оно легированной сталью, из которой ноне монетки штампуют. Дети бы вытащили мелочь, да только вода в ручье очень холодная — кусается прямо. Только пару лет назад, во время ужасной летней жары пересох ручей. Ну, тогда, конечно, его и почистили…

Оставим поля и леса влюбленным и по сторонам посмотрим. Вытоптала наша парочка в степи тропки. И по ним уже другие гуляют. Да не только влюбленным новые дороги по вкусу пришлись: стали по ним сватов засылать, ездить к куму на яблочный Спас чайку с медком попить.

Дальше — больше. Стали дорожки мостить, расширять, чтобы разъехаться можно. У перекрестков люд торговый осел: продают снедь да новости. Затем поставили светофоры, трамвай пустили, привезли изобретение заморского тролля. Оно так и называется: троллейбус.

И не стало больше хуторков, а превратились они в районы одного целого, имя которому город…

А вы говорите: указ…

Да ну…

Шкипер

Когда-то он водил парусные корабли по разным морям и эпохам. Его слово было законом для капитанов.

Он проводил на карте линию, парусник следовал ей будто собака на цепочке.

И как бы не бушевал ветер, с какой стороны бы не дул — паруса корабля были полны. Парусники летели птицей — перепрыгивая мели, обманывая течения и приливы.

Его называли Шкипером.

Шкипером он был лучшим, из-за чего в один день оказался единственным. Он любил море, любил ветер, любил натянутые как жилы канаты, но жутко боялся полного штиля.

А еще ему приходилось быть канониром, драться на кривых корсарских саблях. Одно время он был капитаном. Но недолго.

Он возвращался к своим картам и прокладывал новый курс — для своего корабля и других шхун. По морям, кои известны только по слухам, по рекам, впадающим в небеса.

Так продолжалось века. Никто не напоминал о его возрасте, он забывал стареть и оставался молодым. Календари он презирал, доверяя лишь хронометру и астролябии.

В ту ночь, когда парусный флот был при смерти, он взял у капитана расчет, спустил на воду ялик, поставил маленький парус и отбыл в направлении неизвестном для себя и других.

Он впервые плыл по воле волн и ветра, иногда сверяясь по картам, которые развевались в его руках будто флаг.

Плыл узкими проливами, по морям разного цвета, под неуверенными ветрами, неизвестными доселе звездами. Затем поднялся вверх по течению одной реки. Плыл, пока дно ялика не стало загребать ил.

Там он свернул парус и вытащил лодку на берег.

Не успел он как следует устроиться, почистить днище лодки, как затянуло реку камышом. Назад пути не было.

Шкипер обменял у тролля пиастры на рубли, обзавелся костюмом. Из кожи убитого когда-то крокодила сшил портфель, стал ходить на службу.

Его часто можно увидеть в городе — невысокий мужчина, скорей полный, одет в простенький костюмчик, в руках — неизменный портфель. И только выдает его лицо загорелое, обветренное, да еще борода как у капера.

Только если он на сушу выбрался — совсем не значит, что шкипер изменился. Он и ялик почистил, просмолил — в путь можно отправиться, когда вода в реке прибавится. И сабля у него остра, и в портфеле, в тайном карманчике, на всякий случай лежит дюжина карт, в том числе, пару с Островами Сокровищ.

А еще он иногда чудит: путает перекрестки улиц и эпох. Спрашивает: как проехать к Бастилии, мол, приятелю надо весточку передать. Или осведомиться у прохожего: а далеко ли до Реформации? А еще как-то из трамвайного парка угнал трамвай, пытался уехать на нем то ли в Стамбул, то ли в Константинополь, но прокатился пару раз по кольцу, разбудил окрестных собак, раздумал и поставил трамвай на место.

Никто даже ничего и не заметил…

Ветераны

Он сам не знал, сколько ему лет.

Казалось, что он и время родились вместе. В дни его детства время было совсем молодым и не все вещи — названы. А те имена, что выдумали — короткими. И когда пришел его черед назваться, хватило всего четырех букв: эльф.

Чуть моложе его был лук: тяжелый, в две трети его роста. Они так и блуждали миром вместе.

Эльф не помнил, когда и откуда пришли люди. Такие похожие на него, но такие суетливые и непоседливые. Отчего-то он полюбил их, хотя не всегда пользовался взаимностью. Эльф понимал: они слишком скоротечны. Но в том было их достоинство — они жили молниеносно, пытаясь все понять, постичь, свершить. У них не было вечности, и оттого иной человек свершал больше чем целая дюжина эльфов, живущих долго, слишком долго…

И эльф был с ними рядом, дрался рядом с ними у Марафона, на стенах Карфагена, у Канн.

Как-то незаметно из этого мира ушли подобные ему. И эльф остался один — чужак в чужой стране. Он жил на свалке, через реку от небольшого базара. Чтобы не быть узнанным, отпустил длинные волосы, которые скрывали заостренные уши. За долгие годы научился улыбаться, не открывая рта: чуть печально, краешками губ. Да и говорил он тихо — как и у всех эльфов, у него не было клыков. В обществе людей он стеснялся этого.

Теплыми вечерами он лежал на траве, пересчитывал звезды — все ли на месте? Нет, не все: одна погасла, две зажглось. О, нет, определенно этот мир слишком юн, чтобы куда-то спешить… Вот еще одна зажглась. Ах, нет — это фейерверк. Опять гуляют в парке…

Иногда он тихо смеялся, перебирая в уме свою библиотеку, состоящую из книг великих, но никогда не написанных:

«Коран-2: Возвращение Магомета».

«Библия для детей» с дарственной подписью Иоанна Крестителя.

«Книга о невкусной и нездоровой пище».

«Чертежи мира», издание второе, переработанное и исправленное.

И засыпал…

Просыпался рано, с рассветом. Шел по садам и к своей бутылке, добавлял еще дюжину-полторы пустых. Сдавал их за сущие копейки, покупал на них буханку хлеба и бутылку пива на вечер.

Но в то майское утро получилось иначе — его кто-то тряс за плечи:

— Проснись… Ну просыпайся же…

Эльф осторожно открыл один глаз. Огляделся и открыл второй. С головы до пят осмотрел фигуру, стоявшего перед ним. И улыбнулся:

— А, князь, это ты…

Князь поднялся на ноги, протянул руку, помогая встать эльфу.

— Не скажу, что не рад тебя видеть, но не ожидал… Отчего в наших краях?

— Захотел тебя увидеть…

— Прямо сейчас?

— Ну да. Повод есть. С праздником тебя — с Днем Победы. С днем твоей победы…

Затем они долго стояли, рассматривая друг друга:

— А ты не изменился, — наконец сказал эльф…

— А с чего мне меняться. Я практически вечен… Это я могу сказать и про тебя… Только ты об этом стал забывать. Как тебя сейчас именовать?

— Эльф.

— Эльф? Просто эльф?

— А отчего нет? Ты разве видишь тут других эльфов? А у тебя есть имя?

— Есть, но оно тебе ничего не скажет. Но можешь называть меня вампиром… Я не обижусь…

Они ушли к реке. Эльф долго плескался то ли в воде, то ли в тумане. Вампир сидел на берегу и думал о том, что иные вещи неподвластны времени. Так как сейчас, эльф мог плескаться за день до начала войны в пограничном Буге, годом позже — на Дону или на Волге, еще через три года — на Висле или на Эльбе… А затем — уйма рек по всему миру, куда их только судьба не заносила.

— К слову, — хотя до этого ни слова не было сказано, прокричал через туман эльф. Вода была обжигающе холодная, и чтоб не закричать ругань, он заорал первое попавшееся, — а где ты пропадал?

— Я?

— Где я был, я знаю…

— Для начала я сменил имя и фамилию. Для этого пришлось устроить себе похороны.

— И зачем они тебе?

— Я могу отнести цветы на свою могилу.

— Ну и что? — ответил эльф. — А у меня могила — любая братская. Каждый неизвестный солдат — это я…

Затем они пошли в подземелье, вырытое не то гномами, не то муниципальными службами. Если город живой, то здесь лежали его вены-трубопроводы, натянутые словно жилы силовые кабели. По тонким проводам, как нервные импульсы, бежали чьи-то разговоры.

Эльф выдохнул то ли молитву, то ли заклинание, и открылся им новый коридор, в конце его — дверь. За ней — комнатушка.

Там эльф хранил то, в чем не нуждался. В углу стоял лук, рядом висела с него тетива. Был тут щит и меч, и фузея с запасом дроби. В коробке на полочке лежало два пистолета.

В углу стоял шкаф, оттуда эльф вытащил мундир.

Еще внизу шкафа лежал ящик. Эльф с трудом вынул его и открыл. Там лежали ордена и медали всех войн, на которых дрался эльф. Ордена с последней войны лежали сверху, завернутые в кусок красной материи.

Эльф надел не все. От тяжести металла могло порвать сукно мундира. Отобрал лишь любимые и аккуратно вдел в старые дырочки.

Затем обул сапоги, нацепил фуражку… Развернулся к вампиру через левое плечо и браво козырнул:

— Честь имею!

Вампир приподнялся на носках и со щелчком свел каблуки. Но руку в салюте не выбросил, а только сказал:

— Прости, но эти слова, кажется, с другой войны…


* * *
В городском саду играл оркестр.

Старики, которые в военные года были детьми, устало выдували из труб музыку. Даже бравурные марши в их исполнении звучали задумчиво и как-то по-осеннему.

Время шло к полудню, и многие люди еще не выбрались из своих квартир, неспешно доделывая воскресные дела…

Аллеями парка прогуливались старики.

Ветеранов было мало. Они ходили по аллеям медленно, с достоинством. Их с каждым годом становилось все меньше.

Мундир сидел на эльфе браво. Не выглядел эльф стариком: где там! Хоть сейчас сорвется в атаку… Иные молоденькие девушки оборачивались и глядели тому вслед. Вампир был не хуже, но гражданский костюм скрадывал фигуру, глаза были скрыты солнцезащитными очками.

— А ведь еще пару лет, и никто не поверит, что мы воевали… — задумчиво произнес вампир.

— И что ты делать будешь?

— Не знаю… А ты?

Эльф пожал плечами:

— Зачем что-то делать. Повоевали и будет. Веришь — нет, но я так устал на войне.

Полвека для эльфа были мгновением. Мгновением, за которое можно родиться, умереть и воскреснуть, но всего лишь мгновением.

Солнце выжгло из воздуха сырость, оставшуюся от ночи. День перекатился через середину.

Зашли скупиться в магазинчик.

Странное дело — эльф покупал в нем хлеб уже пятьдесят лет, пережил уйму продавщиц, но его лица здесь никто не помнил.

В парке пожилых людей становилось все меньше. Их меняла молодежь — многочисленная, шумная, веселая. Не понимающая, о чем можно было грустить в такой день — ведь весна же на улице, почти лето.

Старики шли по домам — они рано вставали, рано и ложились спать. Когда солнце еще не коснется горизонта, они поужинают, уснут, и праздничный салют их не разбудит…

Вампир и Эльф вернулись в парк, но там играла совсем иная музыка, на них смотрели с удивлением.

Они ушли в сад через дорогу. Его уже давно забросили, но деревья не корчевали, и они доживали свой короткий век, умирали своей смертью. Сад цвел, был весь в бело-голубой дымке. От пчел стоял гул.

Эльф нашел дрова, зажег костер, из тайника достал котел, набрал воды…

Вампир потянул воздух носом:

— Что это у нас будет? Картошечка в мундирах.

— Ага… Еще и с погонами.

Пока приготовили ужин, стемнело. Ели уже при свете костра, пили не пьянея, разговаривали. Им было что вспомнить, о временах, когда они были вместе, рассказать, что делали, пока жили врозь.

Над ними грохотал салют — в небе расцветали фантазийные цветы.

А когда время далеко перевалило за полночь, Вампир поднялся.

— Я ухожу, мне пора… Не хочешь со мной?

— А я останусь здесь.

— До встречи, эльф…

— До встречи, вампир…

Вампир ушел, не сбив своими тяжелыми ботинками только нарождающуюся росу. Эльф не стал провожать, а прилег у догорающего костра. Догорал и праздник. Дремать эльфу оставалось недолго — с первыми лучами солнца он подымится и пойдет в обход. Выпито в эту ночь было немало, но эльф все равно возьмет только свои — ровно на буханку и бутылку пива.

Шиповничек

И все-таки природа брала верх над этой частью города.

Зимой-то на побережье вовсе никого не было: только ветер, запах моря. Да, может за день пару составов пройдет в порт и обратно.

Тут в холода только тоска. Туда ближе к горизонту — тоска зеленая. Это вода, фарватер, по нему буксиры баржи с рудой таскают. А все остальное — тоска белая, снежная.

Сонное царство — не иначе…

А еще тут постоянный вечер. Ему здесь уютно, именно отсюда он выбирается в город. Иногда сюда заходит ночь, а утро и день зимой обходят это место стороной — зачем, все равно нет никого…

А весна придет, так и природа в атаку неспешную идет. То ветер песок подымет, на дорогу, на тротуар нанесет. Травы да ивы разрослись, от пляжа только узенькая полоса осталась. Корни деревьев порвали асфальт как бумагу, из трещин одуванчики лезут.

По весеннему теплу народ все же сюда подтягивается. Да хоть от центра города всего минут десять неспешной ходьбы — места тут дикие, и народец тоже сюда соответствующий собирается. Труд, говорят, из обезьяны человека сделал. А вот когда за свой труд деньжат получит, он на них напивается до поросячьего визга. Люди пьют — каждый за свои, каждый за свое. Затем, когда в бутылках сухо, рвутся за три моря мыть сапоги, да засыпают тут же на лавочке. Просыпаются, опохмеляются безалкогольным пивом.

Солнце уходит на запад, но не тонет в море, а закатывается за косу, за высокий берег.

И тогда пары здесь гуляют — из тех, кто тишину любит и двуодиночество. Воздухом морским подышать, чаек посчитать, парус на горизонте рассмотреть.

И было лето, по планете был объявлен нерабочий день, загсы и церкви не успевали регистрировать и венчать молодоженов. Весь транспорт, кроме трамваев и троллейбусов, был составлен в свадебные кортежи.

И гуляла пара. Встретились, как водится, на том же месте и в тот же час.

Прошли мимо двух загсов, переходя дорогу, пропустили кортеж. В городском саду посидели. Опять же, пока на лавочке сидели, три невесты мимо них прошли. Ну и женихов, соответственно, столько же. Только кто женихов замечает? В пиджаках народу много, а в подвенечном платье — она одна. На свадьбе невеста — лицо самое замечательное, и все остальные — ей для фона…

Обычные церемонии — ни тебе невеста не сбежит, ни жених… Верх выдумки — живой оркестр. Только вот еще раньше эти музыканты совсем другую музыку играли, и по привычке дуют они в свои трубы по-философски.

Где-то музыка гремит — летом популярная, а к осени забудется — это к бабке не ходи… Лень паре было перекрикивать музыку — да и зачем. Еще бы музыка была, а так ведь ударная машина. Опять же — в лучших песнях нет слов, а здесь есть, и все две — третьесортные…

По узкой лесенке, словно по песенке, спустились вниз, затем по набережной, вслед за солнцем, по старой кирпичной дороге…

На море тишь да гладь, милях пяти от берега сухогруз в дрейф лег, команда отдыхает: то ли на борту загорают, то ли на шлюпках к берегу ушли.

Вдали парус маячит. То Шкипер все же вывел свою лодку на большую воду.

К водной станции на корабли посмотреть отряд детей промаршировал. А вот кто у них вожатым — хоть бы не Гаммельский крысолов?

Ветер воду от берега отогнал, буйки чуть не на песке лежат. Были бы купальщики — пришлось бы спасателям кричать: «За буйки не заходить!».

И только на пирс подыматься, как перед ними кортеж останавливается. Ну что ж, кто раньше подошел — того и пристань. Тем паче, что у невесты криолин в аккурат с половину пирса. Двоих дам этот причал ну просто не вместит.

— А пошли дальше гулять, — говорит кавалер своей барышне.

А про барышню ту сказать надо, что была она по тем временам девушкой редкой. Что красивая — так это само собой. Для кавалера не было девушек красивей его барышни. Об уме скажем только, что был он сравним лишь с ее красотой. И смеялась она звонко, и улыбалась пунктирно. А в ее походке было что-то от жен Востока — ступает мягко, мелкими шажками.

Взяли мороженного, съели. А обертку выбросить некуда.

— Эк как неудобно, — пожаловался кавалер, — случись ответственные похороны какого-то фараона — так некуда будет прах ссыпать…

— Фараонов-то в саркофагах хоронили, — барышня отвечает.

— Так это если фараон богат и знатен — тогда в саркофаге, а фараонов победней — в урны и на склад…

И видит кавалер — трудно барышне идти, каблучки в песке вязнут. Назад возвращаться не хочется, вперед идти трудно. Да и тех мест, ради которых он ее вел, нет больше.

Склон крутой, ручьями разбит, сухостой да деревья поваленные, и что там — никому не ведомо. Может, Сусанин гуляет. Может, партизаны железную дорогу ищут, чтобы не взорвать, а по ней к человеческому жилью выйти. А может, там Робин Худ дебоширит, Хозяин заметает следы, да Избушка на курьих ножках в капкан попала…

Короче, просто подняться по склону ну никак. Кавалер-то пробьется, а вот барышня точно увязнет.

Но вот лесенка в три широких ступеньки, за ней площадка, может, когда-то здесь кафе летнее было или танцплощадка. Да и что бы ни было — все рогозой поросло, лишь трава воду из земли пьет. И деревья танцуют, когда люди их не видят. Да и то медленно-медленно…

А в углу за деревьями — лесенка, поуже да и повыше.

А наверху, на круче, много чего нет. Ибо другое время — другие дела. Скажем, парк там есть. Только нет там ни аттракционов ни лавочек — дорожки только. Из зеленых насаждений: горох, кабачки всякие, питомники для разведения колорадских жуков. Причем эти плантации от злых людей в гуще спрятаны, да кольями огорожены, будто замок Бастинды. Туда лучше всего на метле прилетать.

Есть еще вышка телевизионная — да только с тех пор как ее построили, техника вперед ушла.

Собралась техника, значит, и ушла… А люди остались, кипятят на траверсах электрический чай, гоняют радиоволны, выходят в эфир погулять. Сторожат свой мост в небо…

А еще кругом уйма профилакториев.

Названия их, как верстовые столбы, время отмечают. Чем дальше от центра, тем новей название. Да и народа в тех пансионатах тоже почти нет — это в былые времена здесь цари, генсеки да диктаторы останавливались.

А теперь вот птицы перелетные разве что на ночевку задержатся. Пусто. Дома без людей осиротели, начали стареть и умирать раньше времени. Уж не горит огонь в окнах, не сулит покоя и ужина усталым путникам.

Только пустые коробки, а к ним аллеи ведут и будто стражи их охраняют гипсовые статуи-инвалиды.

А вокруг цветет шиповник, который когда-то был розой. Да из-за недостатка внимания одичал: цветы меньше стали, шипы крепче… Зато цветок хоть и мелкий, да много его. И ничего за ними не видно. Нет мира больше — только шиповничек.

И пчелы гудят так, что… Ну да вы поняли…

Тропинки узкие, еще немного и чабрецом зарастут. Гравийные дорожки трава по камешку растащила. По ним неспешно и важно улитки ползают.

А в тени деревьев неприметный дом в два этажа стоит.

Стены дикий виноград оплел. Деревья в окна свои ветви-руки запустили. И кажется, совсем не место в такой чаще дому. Это будто найдешь вещь, коя никак в этом месте находиться не может. Это как найти в почтовом ящике вместе со свежими газетами карту острова сокровищ или в чистой степи — станцию метро или светофор.

— А вот забавно, что там было, — кавалер говорит.

— Пошли, посмотрим, — барышня отвечает.

В самом деле: отчего не пойти.

Двери в дом не просто открыты, а выбиты и на дрова попилены вместе с рамой. Иное дело, что и не сразу их найдешь. Но нашли, вошли. Ну а там, если мусор не считать, нету ничего. Осыпался кафель со стен — дом будто линяет, чешую сбрасывает.

Плакат со старых времен вот остался: «Мойте руки перед едой». Не иначе, столовая где-то рядом была. Так ведь нет еды, да и рукомойников нету, а в трубах что не срезали, воды уже давно не водилось. Трава в коридорах пока не растет. Но это, вероятно, только пока…

Поднялись на второй этаж. Там дела тоже неблестяще, но все ж получше. И даже дверь одна есть.

Раз есть дверь — значит надо ее открыть. Было бы иначе — стену бы на том месте положили бы. Дешевле вышло бы.

Дверь с первого толчка открылась, только петли тихонько скрипнули — давно их не смазывали. За дверью — комнатушка махонькая, в ней стол деревянный и стул. На стуле бабушка дремлет, в руках розовая ветка. Да только цветок завял, лепестки осыпались.

На столе пыли в палец толщиной — давненько бабушка спит.

— Эй хозяйка, просыпайтесь! — старушке говорят.

Нет реакции.

В плечо легонько толкнули — да с таким успехом можно и глыбу каменную тормошить. Крепок сон.

— Да что же тут так душно, — барышня говорит.

И окно распахнула.

Ворвался в комнату то ли сквозняк, то ли ветер перемен. Поднял пыль, закружил ее, старушка чихнула и проснулась, ветка розовая на пол упала.

Вскочила она со стула, подбежала к окну.

— Надо же, всего-ничего вздремнула, а они… — говорит, а потом как закричит. — А ну за работу!!!

И, действительно, зашевелились. Из люков лезут сантехники и связисты. Плотники в парке лишние деревья рубят, на доски их распускают, новые рамы и двери ладят.

Поколение дворников и сторожей откуда только взялись? Метут аллеи, траву полют. Садовники шиповник подрезают.

Дальше — больше. У ворот уже отдыхающие с путевками ждут: когда же их пустят. Повернулась старушка от окна, увидела нашу пару:

— А вы что здесь делаете? Посторонним здесь нельзя.

Пожали кавалер и барышня плечами и побрели своей дорожкой.

А бабушка осталась отдыхающих принять да дальше порядок наводить. Сперва у себя в профилактории, а там, может у нее руки и до соседних санаториев дойдут, до пляжа, до парка…

Если только опять шипом розовым не уколется…


Оглавление

  • Тролль и мост
  • Дороги в степи
  • Шкипер
  • Ветераны
  • Шиповничек