Избранное. Том первый [Георгий Караславов] (fb2) читать постранично, страница - 7

скрупулезной реставрации быта и нравов эпохи, к педантичному документализму. Это была работа ума и воображения реалиста, создававшего социальную, политическую историю прожитого и пережитого, считавшего необходимым досконально точно и убедительно воспроизводить структуру, психологию, быт общественной жизни. Он был убежден, что без такой подготовительной работы немыслимы авторская концепция мира, историзм современного повествования.

В то же двадцатилетие Г. Караславов написал немало и другого. Воспоминания о встречах с работниками культуры и искусства (например, книга «Близкие и знакомые»). Историко-общественные, литературно-критические работы, путевые очерки. Пьесы («Габеровы», «Камень — в болото», «Язык мой — враг мой», «Ленин пришел в наш дом»). Рассказы, очерки, повести.

В этих произведениях тоже видна тенденция к эпическому осмыслению исторического хода времени. Обращают на себя внимание повести, в которых описываются значительные национально-исторические эпизоды. Если их выстроить в последовательности изображенных событий, то возникнет представление о «заготовке» историко-эпического повествования, охватывающего время от последней трети прошлого века (освобождение страны русской армией) до народной революции 1944 года.

Так, «Освобождение» — это рассказ о подвижничестве братьев Гатевых, людей из народа, революционеров-«апостолов» (как тогда называли руководителей национально-освободительного движения). Они оказывают помощь отряду русского генерала Гурко во время освободительной русско-турецкой войны 1877—1878 годов. В повести «После ноября» раскрыт характерный общественный конфликт, возникший на крутом повороте истории — во время первой мировой войны и социалистической революции в России. Размолвка, ссора, а затем и политическая вражда между двумя старыми друзьями, убежденными русофилами Добри Гашковым и Ангелом Лоевым в трактовке писателя предстают как частное и одновременно типичное отражение революции в сознании болгарского народа. В новых условиях классовой, политической борьбы традиционное русофильство уже не могло быть надежным ориентиром в понимании переворота, совершенного русскими рабочими и крестьянами во главе с Лениным.

Повесть «Селькор» органично развивает тему социального, нравственного раскола болгарского села. Здесь тоже возникает мотив России — России советской, и тоже появляется образ Ленина. Димо («Селькор»), Аврадалия («Часовня святого Петра»), дед Фома («Фома неверный») — образы новых людей деревни. Все они убежденно и активно выступают против антирусской, антисоветской пропаганды властей.

Особым драматизмом отличается повесть «Танго». В ней проявилась характерная тенденция современной литературы Болгарии — тщательно анализировать нравственные истоки героизма. Борис Илов и его друзья-коммунисты идут на виселицу с созданием выполненного партийного, гражданского долга.

Включенные в настоящее издание повести предстают как фрагменты широкой исторической панорамы народных судеб, возникавшей в художественном сознании Г. Караславова, Судьбы своего народа и родины он неизменно связывал с Россией, русской революцией, социалистическим строительством в нашей стране. Георгий Караславов оставил значительное идейно-эстетическое наследие. Его творчество имеет не только национальное, но и международное значение как органическая составная часть интернациональной социалистической литературы нашего времени.

В. Андреев.

ДУРМАН

1

Комья земли забарабанили по крышке гроба, замелькали заступы. Мать раскинула руки и обмерла. Ее подхватили две соседки.

— Сватья!

— Мариола!

— Воды! — крикнул какой-то мужчина и растерянно заметался, не отрывая глаз от старухи.

— Минчо! Миленький! На кого ты меня кидаешь! — вскрикнула молодая вдова и бросилась к незарытой могиле. Ее удержали.

— Молодка! Тошка! Будет, будет! — уговаривали ее столпившиеся вокруг женщины.

— Милый ты мой! Милый!.. — в отчаянии застонала она и стала рвать на себе волосы. — Ванё, деверечек! Оживи мне его! Верни мне его! — молила она младшего брата покойного.

Иван, не зная что делать, смотрел то на мать, бледную, убитую горем, то на невестку, обезумевшую, растрепанную. Его душили горе и жалость, ему хотелось заплакать, но глаза его, остекленевшие, как небо в засуху, были сухи.

Могилу зарыли.

Священник произнес короткую проповедь о тщете и суете жизни и ушел.

— Вот и кончился человек, — проговорил как бы в заключение пожилой крестьянин, поглядев на свежий могильный холмик, и надел шапку.

— Я его только вчера встретил, — подхватил какой-то дальний родственник, — здоровяк такой, веселый… кто бы мог