Земля любви, земля надежды. По праву любви [Мария Леонора Соареш] (fb2) читать онлайн

Мария Леонора Соареш Земля любви, земля надежды. По праву любви Книга 3

Глава 1

Гроза, пронёсшаяся над фазендой Франсиски, сменилась долгожданным затишьем: Омеру вновь закрыл дело об убийстве Мартино, и на сей раз закрыл окончательно, как он сам об этом сказал Фарине. Франсиско, наконец, смогла перевести дух. Её сыну больше не угрожала тюрьма, и это было главное, а о своих подозрениях, относительно причастности Маурисиу к убийству, она старалась не думать. Что было, то прошло и быльём поросло. На этой фазенде случалось всякое, в том числе и убийства, а жизнь продолжалась. Если Франсиска сумела пережить убийство бесконечно дорогого и любимого Луиджи, зная, что погиб он от руки её же отца, то как—  нибудь переживёт и нынешнюю беду, в которую попал Маурисиу. Пусть её подозрения навсегда останутся при ней, и пусть судьба в дальнейшем будет благосклонна к Маурисиу.

Примерно так же рассуждала и Беатриса, у которой тоже упал камень с души. Новое расследование Омеру закончилось ничем, и это её порадовало. Комиссар не смог развеять её сомнения, однако он и не смог подтвердить вину Маурисиу! Кроме того, её брат с появлением в их доме следователя заметно присмирел и перестал проявлять свою враждебность по отношению к итальянцам. Или, по крайней мере, не демонстрировал её. Такие перемены в поведении Маурисиу порадовали и успокоили Беатрису, она вновь стала встречаться с Марселло на виду у всех, больше не опасаясь за его жизнь.

Маурисиу в тот период был настолько лоялен к итальянцам, что даже не раздражался, когда к матери приходил Фарина и они подолгу беседовали, сидя в гостиной или прогуливаясь по фазенде. Случалось, Маурисиу сам подходил к Фарине, учтиво здоровался с ним, сочувственно расспрашивал его о ходе расследования, интересуясь, прежде всего, судьбой Марии —  арестовали её или нет. Франсиска понимала, какие мотивы на самом деле движут её сыном, однако это означало, что он хотя бы не безумен, если действует вполне осмысленно в сложной и опасной для него ситуации. Это внушало Франсиске надежду на его окончательное выздоровление.

—  Кажется, Маурисиу преодолел душевный кризис и свыкся с мыслью о том, что его родной отец был итальянцем, —  сказала она как—  то дочери.

Беатриса поддержала её:

—  Да, похоже на то. Маурисиу сильно изменился в лучшую сторону. А знаешь, как это объясняет Рита? Она говорит: «В нашего мальчика вселился дух итальянца»!

Жулия, присутствовавшая при этом разговоре, осторожно поправила Беатрису:

—  Слова бабушки никогда нельзя толковать однозначно, а тем более, если она говорит: «Вселился дух». Это может означать что—  то не очень хорошее.

Франсиска пропустила её замечание мимо ушей, а Беатриса возразила:

—  Если Маурисиу осознал себя итальянцем, то, что же в этом плохого? Ведь он же, и в самом деле, итальянец по отцу.

Жулия в ответ лишь неопределённо пожала плечами. В присутствии Франсиски ей не хотелось объяснять Беатрисе, какой смысл бабушка Рита обычно вкладывает в понятие «дух». Возможно, Жулия и решилась бы предупредить их об опасности, если бы сама до конца поверила в то, что рассказала ей Рита. Но как можно было в это поверить, если старуха всерьёз утверждала, будто уязвлённый дух покойного, но не успокоившегося итальянца Луиджи Арелли вырвался наружу из—  под земли и теперь витает над фазендой, ища себе пристанища в ком—  то, из здесь живущих! Поначалу, Жулия вообще отмахнулась от бабули, не придав значения её бредням, но однажды та пробормотала себе под нос такое, от чего у внучки побежали мурашки по телу.

—  Бабуля, я не ослышалась? —  спросила её Жулия, преодолев ужас. —  Ты сейчас говорила о том, что мёртвый итальянец овладел душой Маурисиу?

—  Не совсем ещё овладел, не полностью, —  ответила Рита.

—  Как это понимать? Растолкуй, —  попросила Жулия.

—  Ты не поймёшь, —  почему—  то не захотела пускаться в объяснения Рита, но Жулия не отступала:

—  А что ты там бормотала про ружьё? Кого ты видела с ружьём? Маурисиу?

Рита опасливо огляделась по сторонам и ответила тихо, почти шёпотом:

—  Нет, то был не наш мальчик. То была неприкаянная душа итальянца Луиджи.

—  Душа... с ружьём? Как это понять? Я не могу это даже представить, —  недоумевала Жулия. —  И где же ты её видела?

—  Во сне, деточка, во сне. Ты забудь про то, что я тут говорила. Мало ли, что нам иногда мерещится во сне!

Жулия прекрасно знала эту всегдашнюю уловку Риты: прикрываться снами, когда нужно уйти от ответа за свои слова. Ведь человек не может отвечать за то, что привиделось ему во сне, поэтому с него и взятки гладки!

—  А как же быть с душой твоего покойного сына Арсидеса, которая якобы переселилась в Форро? —  лукаво усмехнулась Жулия. —  Это произошло в действительности или тоже пригрезилось тебе во сне?

Рита, почувствовав подвох, взяла небольшую паузу для раздумья, но зато потом ответила твёрдо, без каких—  либо сомнений:

—  Нет, сон тут не причём. Чистая душа Арсидеса обрела новую жизнь. Мой мальчик вернулся ко мне под другим именем, но я сразу узнала своего сыночка!

Этим ответом она окончательно запутала Жулию, и та предпочла больше не искать здравого смысла в словах старухи. Однако неприятный, тревожный осадок от того разговора у неё всё же остался, и эта тревога была связана с Маурисиу. Сейчас она невольно прорвалась в беседе с Франсиской и Беатрисой, но Жулия вовремя спохватилась и не стала развивать эту тему. Вполне возможно, бабуля и впрямь всего лишь видела кошмарный сон, так зачем же нагнетать этот кошмар ещё больше, пересказывая его другим? К счастью, Маурисиу действительно стал спокойнее, так что не всякий сон в руку!

Отдалённый звон гитары, донёсшийся до слуха Жулии сквозь открытое окно, заставил её мгновенно забыть о Маурисиу. Задорно тряхнув головой, она помчалась на поляну, примыкавшую к тому домику, в котором теперь жили не только они с бабушкой, но также и троица пастухов.

С некоторых пор на той поляне ежевечерне звучала музыка, привлекая к себе и жителей фазенды, и окрестную молодёжь. Заводилой этих импровизированных концертов был Зекинью —  прирождённый музыкант, виртуозно владевший гитарой и завораживавший всех в округе своим сладкоголосым пением.

Впервые услышав его, Катэрина восхищённо воскликнула по—  итальянски:

—  Бельканто!

А Жулию гораздо больше взволновал бархатистый баритон Зангона, умело вторившего соловьиным трелям Зекинью и составлявшего вместе с ним замечательный дуэт.

Зангон тоже не остался равнодушным к прелестям очаровательной мулатки, сразу же выделив её из числа прочих жителей фазенды, и каждую свою песню исполнял, проникновенно глядя на Жулию. Она млела под его взглядом, её сердце то обмирало, а то вдруг начинало биться в ускоренном темпе, словно порываясь навстречу другому, тоже любящему, сердцу.

Зангон не сразу отважился признаться Жулии в любви. Во—  первых, он опасался гнева старой колдуньи Риты, чьё вездесущее недремлющее око чудилось ему повсюду, а во—  вторых, Зангона смущала довольно большая разница в возрасте, разделявшая его с Жулией. Ему было уже за тридцать, а Жулии лишь недавно исполнилось восемнадцать. Но Зекинью, вернувшийся на фазенду, быстро развеял сомнения Зангона.

—  Она же сама влюбилась в тебя без памяти! —  заявил он. —  Это видно даже мне. А ты что, слепой?

—  Нет, я вижу, как она смотрит на меня, когда я пою, но, может, ей просто нравится мой голос? —  предположил не уверенный в себе Зангон.

Зекинью заливисто расхохотался:

—  Ой, не могу! Ты меня уморил! Если бы я не знал, сколько женских сердец ты разбил за свою жизнь, то подумал бы сейчас, что передо мной —  невинный мальчик, ничего не смыслящий в любовных играх.

—  Жулия не похожа ни на одну из тех женщин, её нельзя даже сравнивать с ними! —  воскликнул оскорблённый Зангон, которому показалось, что Зекинью бросил тень на его возлюбленную.

—  Это я как раз и хотел сказать, —  подхватил Зекинью, добродушно усмехаясь. —  Мулатка подсекла тебя под самый корень. Тут уже не ты ей, а она тебе разбила сердце!

—  Да, так оно и есть, —  обречённым тоном произнёс Зангон.

Зекинью вновь изумился:

—  Я не узнаю тебя! С чего ты так оробел? Если она зацепила тебя за самое сердце, то женись на ней, и вся недолга!

—  Ты шутишь? Даже если Жулия согласится выйти за меня замуж, то, как быть со старухой? Я могу не устроить её, как жених.

—  Ерунда! —  беспечно возразил Зекинью. —  Жулия тебя любит, за это я ручаюсь, и никакая старуха вам не помеха. Посадишь Жулию на круп своего скакуна, и помчимся все вместе искать лучшие земли!

—  Жулия не оставит бабушку одну.

—  Оставит, —  уверенно заявил Зекинью. —  У старухи теперь есть Форро. Он уже и сам не захочет от неё уезжать, потому что поверил, будто она —  его родная мать. Рита его околдовала!

—  А не староват ли я для Жулии? —  продолжал сомневаться Зангон. —  Она ведь совсем ещё девочка!

—  Видел я, как эта девочка пожирает тебя своими чёрными глазами! —  засмеялся Зекинью. —  Не дрейфь, приятель! Ты —  мужчина в самом соку, юные девушки как раз и мечтают о таких мужьях. А если не веришь мне, то посмотри на себя внимательнее в зеркало, когда будешь бриться. Ты увидишь там красавца мужчину!

—  Я смотрел... —  смущённо вымолвил Зангон. —  И заметил, что у меня начали седеть виски.

Зекинью легко опроверг и этот довод:

—  Седеющие виски только добавили тебе мужественности и красоты! К тому же в твоих роскошных усах я ещё не видел ни одного седого волоска.

—  Да, усы пока ещё в порядке, —  пробормотал Зангон.

Зекинью напутственно похлопал его по плечу:

—  Так что же ты медлишь? Иди скорее к Жулии, а то от твоих душевных страданий и усы могут поседеть!

Вдохновлённый напутствием друга, Зангон отважился на объяснение с Жулией и услышал от неё ответное признание в любви. А после этого его уже ничто не смущало —  ни разница в возрасте, ни возможные препятствия со стороны Риты.

—  Ты прекрасный цветок, который всегда хочется целовать, —  говорил он Жулии, лаская её, а она отвечала ему:

—  Ты тот мужчина, которого я видела во сне ещё до нашей встречи. Это был знак судьбы. Ты послан мне судьбой!

Вскоре Зангон сообщил Зекинью радостную новость: Жулия готова ехать с ним, хоть на край света!

—  Правда, бабка не хочет отпускать её от себя, —  добавил он, —  но Жулию это не остановит. Она любит меня!

—  Что ж, если старуха будет упорствовать, то мы и так можем сбежать отсюда, —  просто рассудил Зекинью. —  Ты посадишь себе на лошадь Жулию, я —  Катэрину, и ускачем в далёкие края, только нас и видели!

Зангон, услышав это, от удивления выкатил глаза.

—  Ты... хочешь увезти Катэрину?.. —  спросил он запинаясь.

—  Да, я влюбился в неё с первого взгляда, —  признался Зекинью. —  Ещё в тот вечер, когда мы привезли сюда убитого итальянца. Но потом узнал, что она замужем за хозяином фазенды, и сразу же, уехал отсюда, чтобы не видеть её и не страдать понапрасну.

—  А зачем же ты сюда вернулся? —  недоумённо спросил Зангон.

—  Не зачем, а за кем, —  поправил его, скаламбурив, Зекинью. —  Я вернулся за Катэриной и увезу её отсюда!

—  По—  моему, ты спятил, —  поставил ему диагноз Зангон. —  Хочешь увезти её силой? Это же преступление, ты запросто можешь угодить в тюрьму!

Зекинью самодовольно усмехнулся:

—  Нет, мой дорогой друг Зангон, применять силу тут не придётся. Катэрина сама будет счастлива уехать со мной! Она от меня без ума!

—  Ты думаешь, что... Катэрина тебя тоже... любит? —  вновь стал заикаться Зангон.

—  Я не думаю, а знаю наверняка, —  отрезал Зекинью. —  Мы с ней уже целовались!

Зангон ему не поверил:

—  Этого не может быть! У Катэрины есть муж, ребёнок!..

—  Ну и что? Её муж сумасшедший! —  возразил Зекинью. —  Он давно уже не обращает на Катэрину никакого внимания. Они спят в одной постели, как брат с сестрой. И ребёнка он словно не замечает...

—  А ты откуда знаешь такие подробности?

—  У меня есть глаза и уши! —  парировал Зекинью. —  А кроме того, Катэрина мне сама жаловалась на мужа. Она его боится. Мы же с тобой знаем, что итальянца, скорее всего, пришил именно он, наш хозяин. И Катэрина того же мнения.

—  Ладно, допустим, что у неё нелады с мужем, —  стал рассуждать вслух Зангон. —  Но разве этого достаточно, чтобы она согласилась уехать с тобой невесть куда?

—  Ты что, глухой или тупой? —  рассердился Зекинью. —  Я же сказал тебе: Катзрина меня любит!

—  Она сама тебе об этом говорила?

—  Нет, —  честно признался Зекинью. —  Но это и не обязательно. Катэрина позволила мне большее: страстный поцелуй. То был поцелуй любви!

—  Ты очень рискуешь, —  сказал Зангон, поверив, наконец, Зекинью. —  От нашего сумасшедшего хозяина можно ожидать всякого. Сегодня он спокоен, а завтра...

Зангон как в воду глядел: буквально на следующий день у Маурисиу вновь случился приступ ярости. Правда, эту ярость всколыхнул в нём не Зекинью, а Марселло.

В последнее время Беатриса активно просвещала Марселло, приобщая его к шедеврам мировой литературы.

—  Трудно только вначале, а потом всё пойдёт гладко, —  внушала она ему. —  Если ты будешь читать каждый день, то чтение книг станет не только твоей привычкой, но и потребностью.

—  А когда же я буду работать? —  вяло отшучивался Марселло.

—  В перерывах между чтением! —  отвечала ему в том же тоне Беатриса.

—  Но тогда у меня не останется времени на то, чтобы целоваться с тобой!

—  Останется, —  смеялась Беатриса. —  Это можно делать и в процессе чтения. Давай будем читать друг другу вслух и после каждой главы целоваться.

—  Согласен! —  оживился Марселло. —  Только давай сегодня возьмём не роман, а стихи. Они покороче, чем эти главы!

Так, шутя и веселясь, они и читали книги. Происходило это повсюду —  в комнате Беатрисы, в библиотеке, в саду, в роще.

Маурисиу не раз видел их за этим занятием, и ничто его не раздражало. А тут они едва успели раскрыть книгу, уединившись в садовой беседке, как Маурисиу коршуном налетел на них, выкрикивая ругательства и угрозы. Беатрису он обзывал распутной девкой, а Марселло —  грязным итальянцем. Разумеется, Марселло не стал терпеть этого молча. Прежде всего, он вступился за честь Беатрисы.

—  Не смей оскорблять мою невесту! —  закричал он, встав лицом к лицу с Маурисиу, —  И уходи отсюда, не мешай нам читать.

Маурисиу же больше не стал тратить свой пыл на слова и сразу перешёл к боксёрским приёмам, которыми некогда владел в совершенстве.

Между мужчинами началась жестокая драка. Увидев кровь на лице Марселло, Беатриса истошно завопила, и на её крик сбежались все, кто в это время был на фазенде.

Катэрина сразу же бросилась разнимать дерущихся, Беатриса, оправившись от испуга, попыталась заслонить собой Марселло, у которого и так уже было окровавлено всё лицо, поскольку Маурисиу рассёк ему бровь и губу. Беатриса надеялась, что брат не сможет поднять на неё руку, однако для Маурисиу, она в тот момент была лишь досадным препятствием, и он с силой отшвырнул её в сторону. Беатриса упала, больно ударившись о край стола, установленного в беседке. Марселло, увидев это, взревел как дикий зверь и с удесятерённой энергией пошёл в очередное наступление на обидчика. Но Маурисиу был явно сильнее в этой схватке, и атака Марселло закончилась тем, что он, получив ещё несколько болезненных тумаков, споткнулся и упал на пол. Маурисиу тут же принялся избивать его ногами, а когда на его пути встала Катэрина, защищавшая брата, он не раздумывая, ударил и её.

—  Подонок! Убийца! —  закричала Катэрина. —  Остановите его, пока он нас всех тут не убил! Что ж вы стоите? Помогите!

Она обращалась, прежде всего, к Зекинью, который уже давно рвался в бой, но его с двух сторон за руки удерживали Форро и Зангон. Когда же Маурисиу ударил Катэрину и она закричала, Зекинью с невесть откуда взявшейся силой рва¬нулся в самую гущу драки, потащив за собой как на привязи и Форро, и Зангона. Понимая, что его теперь не остановить, они ослабили хватку, и Зекинью, получив свободу, с огромным удовольствием врезал Маурисиу по физиономии.

Франсиска пришла к месту драки последней и, увидев, как бьют её сына, заголосила, перекрикивая всех:

—  Прекратите! Бандиты! Как вы смеете?! Я вызову полицию!..

Тут уж настал черёд вступить в дело Зангону и Форро. Каждый из них на своём веку укротил не одного разъярённого быка, и поэтому они без особых усилий сумели растащить в разные стороны Зекинью и Маурисиу.

Когда драка утихла, Франсиска строго спросила, обращаясь к Зекинью:

—  Как это понимать? Ты посмел поднять руку на хозяина!

—  Мама, он не виноват! —  закричала Беатриса. —  Ты лучше посмотри, что твой сын сделал с Марселло, с Катэриной, со мной! Посмотри на эту кровь и ссадины! Маурисиу всех бы нас поубивал, если бы ему не помешал Зекинью.

Франсиска поморщилась, увидев окровавленное лицо Марселло, и сказала примирительным тоном:

—  Не преувеличивай, Беатриса. Слава Богу, никто никого не убил. А ты, Маурисиу, всё объяснишь мне дома. Пойдём со мной!

Она взяла его за руку, собираясь увести в дом как маленького провинившегося ребёнка, но Маурисиу ещё не успел остыть от драки и велел всем троим пастухам немедленно убираться с фазенды.

—  Нет, они останутся здесь, —  неожиданно заявила Катэрина. —  Должен же кто—  то защищать нас от тебя!

—  Думай, что говоришь! —  строго одёрнула её Франсиска, но Катэрина уже закусила удила.

—  А что тут думать? —  вскинулась она на свекровь. —  Ваш сын сошёл с ума! Я боюсь его! Никто не знает, кого он захочет убить в следующий раз. Сегодня хотел убить Марселло, а завтра, может, сеньора Фарину, меня или моего сына —  ведь мы все итальянцы!..

—  Уймись, Катэрина! —  вновь потребовала Франсиска.

—  Мама, ты пришла позже и не видела, что творил Маурисиу, —  поддержала Кат'эрину Беатриса. —  Он действительно сошёл с ума, я тоже его боюсь!

—  Ладно, идёмте все в дом, —  сказала Франсиска. —  Там поговорим по—  семейному.

—  А куда идти нам? —  спросил у неё Форро.

—  На все четыре стороны! —  ответил ему Маурисиу, опередив Франсиску, которая в отличие от него не собиралась прогонять пастухов с фазенды.

—  Но вы хотя бы дадите нам расчёт? —  смиренно спросил Форро. —  Какие—  то деньги мы у вас всё—  таки заработали...

—  Убирайся прочь, наглец! —  окрысился на него Маури¬сиу. —  Если ты ещё хоть раз откроешь рот, я вызову сюда полицию и сдам тебя как убийцу сеньора Мартино!

Форро остолбенел, поражённый такой чёрной неблагодарностью, а Рита, молчавшая всё это время, сочла необходимым вступиться за своего Арсидеса. И сделала она это, разумеется, в той оригинальной манере, которая была свойственна только ей.

—  Мой Арсидес останется со мной, и его друзья —  тоже, —  сказала она, пристально глядя в глаза Маурисиу. —  А если ты возведёшь на них поклёп и захочешь сдать их полиции, то я расскажу комиссару, кого видела с ружьём на этой фазенде в тот день, когда убили итальянца.

Её слова прозвучали как приговор, вынесенный Маурисиу, и все присутствующие замерли, с ужасом ожидая, что будет дальше. Их взоры невольно обратились к Маурисиу, а он, нервно засмеявшись, воскликнул:

—  Чушь! Бред! Разве можно верить россказням этой выжившей из ума старухи?!

Опасаясь худшего, Франсиска решила, во что бы то ни стало, перехватить инициативу.

—  Всё, хватит! —  произнесла она металлическим голосом, достойным Франсиски Железной Руки. —  Слушайте меня! Пастухи останутся на фазенде и будут работать. Рита, Жулия, уведите их! А все остальные пойдут вместе со мной в дом. Ты тоже иди, Марселло, тебе надо обработать раны.

—  Нет, спасибо, я не пойду, —  с трудом выговорил Марселло, прикрывая рукой разбитую губу.

—  Да, так будет лучше, —  поддержала его Беатриса. —  Подожди меня здесь, пока я принесу йод и вату.

—  А мне вообще впору бежать из этого дома, потому что я не могу жить в одной комнате с убийцей! —  в отчаянии простонала Катэрина. —  Сейчас возьму ребёнка и уйду к своим родителям!

—  Катэрина, прекрати истерику! —  таким же металлическим голосом потребовала Франсиска. —  И не смей распускать дурные слухи про своего мужа! Маурисиу не убийца.

—  Да, а кто же он? Вы слышали, что сказала Рита?

—  В отличие от тебя, она не называла Маурисиу убийцей! —  ответила невестке Франсиска, но и Катэрина не осталась в долгу:

—  Вы тоже можете его так не называть. Только, на всякий случай, поостерегитесь встречаться с сеньором Фариной, если этот итальянец вам хоть немного дорог!

Глава 2

Солнце сияло как—  то особенно ярко в тот день, когда Фарина отправился навестить Франсиску, а может быть, ему только так казалось. Поднимаясь по ступенькам, он чувствовал себя вновь молодым, спешил на очень важное для него свидание, впереди его ждала новая жизнь, и он был рад своей неугомонной дерзости. Фарина звучно расхохотался. Так оно и было. У него опять была впереди новая неизведанная жизнь, и ему не терпелось её прожить.

По гостиной он расхаживал в нетерпении ожидания, и как только скрипнула дверь, он кинулся Франсиске навстречу.

Глаза у него блестели, губы складывались в улыбку, которую он хотел и не мог удержать.

—  Как же я люблю вас, —  произнёс он, излучая удивительную, немыслимую радость, —  я забыл, что у меня седая голова, вы вернули мне мои двадцать лет!

Франсиска давно поняла, что Фарина обнаружит свои чувства лишь тогда, когда окончательно убедится в её покорности и почувствует себя победителем, сумевшим укротить своенравную строптивицу. Она ждала этого дня и побаивалась его, уверенная, что в дальнейшем ей придётся терпеливо переносить капризы мужчины, который сумел—  таки подчинить её себе. Добивался и добился. Но действительность опровергла все тревожные мысли Франсиски. Фарина не требовал, не добивался, не настаивал —  он был деятелен, радостен и приглашал её вместе с собой в приоткрывшуюся счастливую страну. Он словно бы говорил: «Пойдём! Мы будем открывать её вместе!» И разве можно было не откликнуться на такое приглашение?

Франсиска откликнулась на него легко, естественно и без малейших угрызений совести, которыми предполагала мучиться, представляя себе новый брак. Но речь шла не о браке.

—  Я предлагаю вам отправиться в путешествие, которое может продлиться всю жизнь, —  проговорил Фарина после поцелуя, от которого у обоих захватило дух.

И вдруг сердце Франсиски сжалось: Маурисиу! Её бедный мальчик! Он совсем потеряет разум от сюрпризов, которые ему преподносит жизнь!

—  Для начала в Сан—  Паулу, —  отозвалась она в радостном предвкушении чуда, —  трудно открывать новый мир на старом месте, не правда ли? —  Она вопросительно взглянула на Фарину.

—  Поэтому я и предложил пуститься в странствие, —  понимающе улыбнулся он. —  А если понадобится, то вполне возможно осуществить и бегство.

Франсиска на секунду задумалась и грустно покачала головой: можно убежать от возлюбленного, даже от мужа, но от детей убежать невозможно.

Фарина словно бы читал её мысли:

—  Не пугайтесь! Мы непременно вернёмся. Бегство на этот раз отменяется!

Она улыбнулась и прильнула к нему, ища в его объятиях прибежища от житейских бурь, которые бушевали вокруг неё и в её сердце. Он прижал её к себе крепко и нежно, молчаливо обещая поддержку.

Она подняла голову, посмотрела на него и увидела смешливые искорки, пляшущие в его глазах. И в ответ засмеялась.

Смех был освобождением, вместе с ним прибывали силы и радость, которая захлестнула Франсиску, и уже всё на свете казалось ей необыкновенно смешным. Едва взглянув друг на друга, они начинали хохотать, и эта внезапная смешливость была лучшим свидетельством нахлынувшего счастья.

—  Уезжаем сегодня же, —  шепнул Фарина. —  Я слишком долго ждал и не смогу ждать больше.

—  Неужели? А что будет, если сегодня мы не уедем? —  с искренним любопытством поинтересовалась Франсиска.

—  Я тебя украду! Спрячу! И буду охранять, как своё самое драгоценное сокровище! Вот так! —  Фарина ощерился и грозно зарычал. —  Все в округе узнают, что появилось ужасное чудовище, и будут трепетать! Что, испугалась? То—  то же!

Франсиска затряслась от смеха.

—  Да, я чувствую, что дела, призывающие меня в Сан—  Паулу, необыкновенно серьёзны.

—  Ещё бы! И ты сразу это поняла! Я всегда знал, что ты самая умная женщина на свете!

Фарина ещё продолжал улыбаться, а Франсиска опять вспомнила своего несчастного сына, его нелепую ревность, свои подозрения и стала очень серьёзной.

—  Мы поедем завтра, —  сказала она. —  Я не хочу, чтобы моя личная жизнь стала достоянием моих домашних.

—  Но рано или поздно ты, надеюсь, поставишь их в курс дела? —  поинтересовался Фарина. —  Или мы, как желторотые подростки, всегда будем встречаться в кустиках, чтобы нас не увидели взрослые?

При этих словах Франсиска вспыхнула: призрак Мартино возник у неё перед глазами, но она постаралась отогнать его. Это ужасное постыдное воспоминание, которое она зачеркнула раз и навсегда. Она не хотела к нему возвращаться. Никогда!

Фарина истолковал её смущение по—  своему. Нежно притянув её к себе, он прошептал:

—  Да ты и впрямь совсем девочка, если до сих пор смущаешься и краснеешь, милая моя!

Франсиска расплакалась. Все свои горести и печали она молча выплакала на груди своего возлюбленного, а он ласково гладил её по голове, время от времени целуя в мокрую щёку...

Маурисиу мгновенно насторожился, узнав, что мать уезжает по делам в Сан—  Паулу. Что за неотложные дела? Откуда они взялись? Уж не едет ли она с проклятым итальяшкой, который, наконец, уломал её? Он попытался расспросить Франсиску, вызвать на откровенность, но ничего, кроме сухого ответа, что ей нужно повидаться с одним из кофейных баронов, не добился.

Однако чуть позже Франсиска посмотрела на сына с состраданием и сказала, грустно улыбнувшись:

—  Не стоит так волноваться, сынок, ты придаёшь слишком много значения вещам нестоящим!

—  Я тебя не понял, мама! —  отозвался Маурисиу. —  Ты считаешь нестоящей фамильную честь?

—  Стоящими вещами я считаю только доброту и любящее сердце, —  ответила Франсиска.

—  И это говорит Франсиска Железная Рука?! —  воскликнул Маурисиу. —  Я тебя не узнаю, мама!

Франсиска и сама себя не узнавала, но не стала говорить этого сыну. Ему она сказала совсем другое, надеясь вернуть прежнего, разумного, Маурисиу:

—  Не может этого быть, сынок Железной Рукой называли меня чужие люди, а для тебя, для Беатрисы, особенно когда вы были маленькими, я была нежной любящей мамой. Мы все пережили много тяжёлого, но теперь возвращаемся к жизни, и к нам возвращается счастье. Разве не так?

—  Ах вот оно что! —  повысил голос Маурисиу, и глаза у него загорелись недобрым огоньком. —  Я всегда подозревал, что ты помешанная! Ты,помешалась на итальянцах! Во что бы то ни стало, ты хочешь быть счастливой с итальянцем! Но имей в виду, я этого тебе не позволю! Дойду до любой крайности! Себя не пожалею, но итальянца в своём доме не допущу!

Франсиска почувствовала, что ещё минута, и Маурисиу раскрутит себя до истерики, поэтому промолчала. Тема была слишком болезненной для её мальчика, и следовало обходить её стороной.

Она поехала на станцию одна, но в поезде её уже ждал Фарина. Неделя, проведённая вместе, воистину стала для них медовой. Фарина баловал любимую женщину, как может баловать только многоопытный влюблённый мужчина. Он хотел, чтобы праздником становились обед и ужин, чудесным пиром —  ночь, а весёлым развлечением —  день. Но Франсиске хотелось одного: быть рядом со своим возлюбленным. Всё равно где, но только рядом с ним. Ей не хотелось думать, что пройдёт несколько дней, и она вернётся домой, но одна, без Фарины.

—  А я—  то надеялся, что тебе уже, по крайней мере, двадцать три, ты достигла совершеннолетия и имеешь право выйти замуж. Неужели я ошибся? —  спросил Фарина, заглянув в грустные глаза Франсиски накануне отъезда.

—  Ошибся, —  кивнула Франсиска. —  Мой сын не переживёт моего замужества. Пока я не могу сообщить ему об этом.

—  Но отвезти тебя домой я, по крайней мере, могу? —  спросил Фарина.

—  Нет, что ты! —  испуганно откликнулась Франсиска. —  Он ни в коем случае не должен знать, что я ездила с тобой! Всё это как—  то разрешится, милый, но пока я не знаю как...

Фарина не стал ни на чём настаивать, давать советы и пытаться распорядиться ситуацией, которая была ему не совсем понятна. «Вот ещё одна неразрешимая коллизия, —  усмехнулся он про себя, вспомнив Марию, с которой он виделся на днях, сочтя необходимым навестить её и познакомить с Франсиской. —  Оказывается, богатым и красивым вдовам очень трудно выйти замуж!» Он решил, что с Маурисиу поговорит сам, как мужчина с мужчиной, и при необходимости поставит на место зарвавшегося молокососа. Франсиска будет его женой, он сделал свой выбор и никому не позволит вмешиваться! А Мария пусть решает свои любовные проблемы сама.

Мария страдала. Тони по—  прежнему не смотрел на неё, и она чувствовала себя самой несчастной женщиной в мире. Свои горести она выплакивала на груди у Дженаро, и тот корил её за недомыслие.

—  Как можно было так поступить, ума не приложу, —  вздыхал он. —  Мало того, что ты вызывающе вела себя на свадьбе моей племянницы, так ещё и Камилии такого наговорила, что она поссорилась с Тони и выставила его за дверь. Разве мужчина может вытерпеть и простить такое? Он должен принимать решение, а женщина должна ему подчиняться! Тони нечего делать с женщинами, которые своевольничают, мужчины таких не любят.

Дженаро читал нотации, Мария не слушала его и плакала, уткнувшись ему в плечо. Выговорившись, Дженаро принимался её утешать:

—  Ты ещё найдёшь себе мужа, ты молодая, красивая, состоятельная. А Тони, он женат. Ты на него не надейся. У него своя планида. Я своего сына знаю, он человек гордый, ранимый, чувствительный.

Утешения Дженаро были хуже нотаций, но Мария была рада и им, лишь бы разговор шёл о Тони.

—  Мне снилась моя бабушка Луиза, —  сообщила она как—  то Дженаро, сквозь слёзы. —  Она упрекала меня за то, что я оставила её одну, сказала, что очень мучается... Этот сон лишил меня покоя. Я подумала, что, если она и впрямь жива? Я была тогда очень больна, поручила разыскать её Мартино, он послал на розыски своих людей, и они привезли известие о её смерти. Я поверила этому известию. А что, если никто не искал её? Что, если она влачит свои дни в нищете и болезнях, зовёт меня на помощь, а я тут купаюсь в роскоши и довольстве?

—  Всё может быть. Мария, —  согласился Дженаро, после некоторого раздумья. —  Сеньора Луиза всегда была очень самостоятельной женщиной и пользовалась в округе большим уважением. Лично я ничего не слышал о её смерти. Но если бы такое случилось, люди знали бы, и я тоже об этом услышал бы.

«Господи! Да неужели она жива?» —  возликовала про себя Мария. И, тут же представив себе, как живёт её несчастная старая бабушка, чуть не взвыла от отчаяния. Решение возникло мгновенно, и она в мольбе протянула руки к Дженаро.

—  Сеньор Дженаро, а вы не могли бы съездить в Италию и найти её? Я не могу туда поехать сама, потому что так и не знаю, кто и за что убил Мартино. Если это месть за убийство, то она обрушится и на моего невинного Мартиньо. А вы...

Дженаро задумался, и чем больше он думал, тем отраднее казалась ему перспектива побывать на родине.

—  Если сказать честно, то я очень соскучился по нашей Чивите, —  признался он. —  Я бы побывал на могиле моей бедняжки Розы, посмотрел, что сталось с нашим домом. Ведь я просто—  напросто запер его на ключ и уехал.

—  Поезжайте, умоляю вас, поезжайте! —  Мария смотрела на него с такой мукой, что сердце старика защемило.

—  Я поеду, дочка, поеду. И вернусь непременно с сеньорой Луизой.

О таком счастье Мария и не мечтала. Теперь она будет хотя бы знать, что поиски находятся в верных руках и всему, что скажет сеньор Дженаро, можно доверять.

—  Поедемте покупать билет! —  воскликнула она. —  Все расходы я вам оплачу и буду вас ждать столько, сколько понадобится.

«Может быть, —  думала Мария, —  все мои неудачи —  это расплата за бабушку? Чем скорее сеньор Дженаро привезёт мне правду о ней, тем лучше!»

О своём отъезде Дженаро сообщил в первую очередь Тони и Мариузе.

Тони он попросил играть вместо него в борделе.

—  Другой работы у меня нет, я не хочу терять её, —  объяснил он.

—  А у меня вообще нет никакой работы, —  усмехнулся Тони, —  так что эта меня очень выручит.

Мариуза очень расстроилась.

—  Мне будет вас не хватать, —  честно призналась она. —  Я к вам так привязалась.

—  И мне вас, —  столь же честно ответил Дженаро, —  я к вам тоже очень привык и привязался.

Горечь разлуки была смягчена этим взаимным полупризнанием, им обоим было чего ждать, и от этого разлука становилась легче.

Мариуза поделилась с Дженаро своими заботами и радостью: она, наконец—  то, встретилась с Бруну, кавалером своей племянницы, думала, какой—  то прохвост, который рад сбить девушку с толку, но он оказался вполне приличным молодым человеком с серьёзными намерениями. Ему лестно, что Изабела учится и получит диплом учительницы. «Буду рад, если женюсь на учительнице», —  сказал он.

Мариузе это очень понравилось, и она разрешила им встречаться. Пусть не прячутся больше по углам, пусть лучше сидят в гостиной при ней, при Мариузе, всё от греха подальше!

Дженаро одобрил её действия и пригласил Мариузу на прощальный ужин.

Мария возлагала большие надежды на этот ужин. И напрасно. Тони попрощался с отцом раньше и ушёл на работу в бордель. Дженаро и Мариуза мирно беседовали за пирогом, который собственноручно испекла хозяйка пансиона. Мария посидела с ними, поцеловала Дженаро и, опечаленная, ушла к Мартинью. И всё—  таки в её сердце теплилась надежда на лучшее. А вдруг сеньор Дженаро и в самом деле вернётся с её любимой мудрой бабушкой, и всё пойдёт совершенно по—  иному?..

После отъезда Дженаро, Тони собрался покинуть пансион.

—  Мне нечем платить за комнату, —  сказал он с застенчивой улыбкой.

—  Ваш отец заплатил за месяц вперёд, так что можете спокойно оставаться на месте, —  приветливо сказала ему Мариуза.

Она жалела Марию, сочувствовала Тони и рада была бы им помочь. Время от времени, угощая Тони супом на кухне, она заводила разговор о том, как любит его Мария, на какие жертвы ради него она готова и какой у них славный растёт сыночек. Тони отмалчивался, отдавая должное кулинарным талантам хозяйки пансиона. Мариуза намекала, что пора бы ему принять разумное ответственное решение, то есть навсегда связать свою судьбу с судьбой Марии. Тони сердечно благодарил её за ужин и уходил, а Мариуза, вздыхая, собирала посуду: ей было жаль молодых людей, она думала о них, а потом мысли уносили её в дальние неизведанные края, которые назывались Италией и куда скоро прибудет сеньор Дженаро.

В один прекрасный день Тони пришёл с букетом и коробкой конфет, сердечно поблагодарил Мариузу и сообщил, что нашёл себе квартиру. Взял чемодан и ушёл, не оставив адреса.

Узнав об исчезновении Тони, Маркус всплеснул руками: подумать только, а он хотел позвать его работать в свою газету! Как раз сегодня говорил о нём с начальством!

Сам Маркус совсем недавно устроился репортёром в небольшую, но очень бойкую газетку и целыми днями странствовал по городу в поисках сюжетов для репортажей. То же самое он собирался предложить и Тони, но тот внезапно исчез.

Найти его было непросто. Он снял подвальную комнатушку у одного портного. Главным достоинством нового жилища было чистое бельё на постели, менять которое время от времени хозяйка не отказывалась. Даже ванна была в саду и принадлежала соседу—  сапожнику, милостиво разрешившему новому постояльцу ею пользоваться. Тони только посмотрел на неё, но воспользоваться не решился, поскольку не любил прилюдно раздеваться, а не раздеваясь, мыться не умел.

—  Но зато и цена соответствующая, —  вздыхал портной и не обманывал: цена была весьма умеренной.

Устроившись на новом месте, Тони отправился навестить Эзекиела. Тот встретил зятя добродушной улыбкой. Он привязался к Тони и, может быть, больше всех сожалел о его отсутствии. Деловых качеств у Тони не было, зато был дар привлекать к себе людей, выслушивать их с доброжелательным вниманием, уходить от конфликтов.

—  Как Камилия? —  с порога задал вопрос Тони.

—  Каждый день приходит на фабрику, вникла во все тонкости и обнаружила недюжинные деловые способности.

Слова Эзекиела не были пустой похвальбой. Камилия всерьёз заинтересовалась работой, проявила прекрасные организаторские способности и немалую жёсткость. Так, она предложила уволить тех швей, которые не выполняли дневную норму. Маноло, правда, не поддержал её, да и сам Эзекиел, пока не мог на это решиться. Он слишком хорошо знал, что значит лишиться куска хлеба.

—  Я рад за неё, —  отозвался Тони и выжидательно посмотрел на тестя, который понял его немой вопрос и отрицательно покачал головой.

Тони не стал продолжать расспросы вслух и добавил только:

—  Я пришел, чтобы подписать бумаги. Хочу отказаться от доли в фабричном производстве и от части дома, которая причитается мне по закону.

—  Подумай, Тони, ты остаёшься совсем ни с чем. Я бы на твоём месте так не поступал, —  стал уговаривать его Эзекиел. —  Пользуйся пока доходами, а когда устроишься на хорошее место, будешь получать приличные деньги, всё вернёшь. Ты поступаешь неразумно.

—  Может быть, —  согласился Тони. —  Но я никогда не пользовался тем, что мне не принадлежит. Приготовьте, пожалуйста, бумаги, и я их подпишу.

Эзекиел пообещал их подготовить, Тони простился и ушёл. Честно говоря, он надеялся на что—  то совсем другое, когда шёл к тестю. После разговора с Эзскиелом руки у него опустились окончательно, он впал в уныние. А после ночной работы в борделе, валился на постель и лежал в каком—  то полусне, даже не притрагиваясь к пище.

Эзекиел рассказал жене и дочери о предложении Тони, и Ципора осталась очень довольна поведением зятя.

—  Что же ты думала, что Тони мошенник или пройдоха? —  сердито посмотрела на мать Камилия. —  Чего—  чего, а порядочности у него не отнимешь.

—  Может, ты еще подумаешь? —  спросил дочь Эзекиел. —  Такое качество, как порядочность, тоже на дороге не валяется.

—  Он меня жалел, а я его жалеть не буду, —  с той же резкостью ответила Камилия. —  Я его видеть не хочу! Никогда!

«Озлобилась моя дочка, ожесточилась, не прошла для неё даром незадавшаяся семейная жизнь, —  вздохнул про себя Эзекиел. —  А я не могу сердиться на этого итальянца! Хороший он всё—  таки парень!» Он вспомнил, как отозвалась Камилия и о сыне Жонатана. «Конопатый чертёнок! Мы с ним всегда дрались!» —  вот что она сказала, а они как—  никак выросли вместе, и Самуэл стал взрослым, учился в Америке, а живёт теперь в Германии. Правда, Жонатан говорит, что его сын больше тратит, чем зарабатывает, и всё время просит денег, но зато интересуется и кино, и театром, и вообще, наверное, очень приличный молодой человек. Нахваливая своего сына, Жонатан не скрывает, что был бы рад его женитьбе на Камилии. Эзекиел тоже не возражал бы, чтобы жизнь дочери как—  то устроилась, но бедняжка Камилия так озлобилась, так ожесточилась...

И что будет со всеми этими несчастными молодыми людьми —  Камилией, Тони, Марией? Никто этого не ведает.

Глава 3

Франсиска уехала, и Маурисиу сделался особенно беспокойным. Надо отдать должное его интуиции, он чувствовал, что в жизни матери происходят серьёзные перемены, и всеми силами стремился им помешать. Спал он беспокойно, вскрикивал, метался, скрипел зубами, вновь и вновь грозился кого—  то убить.

Катэрина не спала вовсе. Ей становилось всё страшнее и страшнее. Она уже не раз пожалела о том, что согласилась на замужество с учителем. Но тогда он ей казался недосягаемым идеалом! Когда он вдруг обратил на неё внимание, влюбился в неё, она почувствовала себя счастливой. Красавец в белом костюме открывал ей двери в новую, неизведанную жизнь. Однако жизнь оказалась обыденной, в меру бедной, в меру хлопотной, по сути, мало чем отличающейся от той, какой она жила прежде. А вот муж... Если честно сказать, то она его не понимала. Его слова, его чувства —  восхищался Маурисиу или сердился —  не находили у неё ответа, ей было трудно уразуметь, чему он вдруг обрадовался, отчего рассердился. Она уставала от непонимания, куда легче и приятнее ей было с малышом, и она понемногу стала избегать мужа. А потом и вовсе пошло что—  то страшное и непонятное: приступы беспричинной ярости, готовность наброситься с кулаками на первого встречного.

Катэрина выросла среди людей, которые часто выясняли отношения дракой. Бывало, что и убивали кого—  то. Но на драку всегда была причина, она всем была ясна и понятна: не поделили девушку, землю, дом. А Маурисиу, до поры до времени, оставался для неё загадкой, потом он стал страшить её.

Когда на фазенде появился Зекинью, который сидел на крылечке и пел под гитару, Катарина выходила, садилась ступенькой повыше и слушала. Зекинью пел любовные песни с большим чувством и поглядывал на Катэрину, а её сердце томили тоска и сожаление, что она так глупо распорядилась своей жизнью, что обречена жить в печали и без любви. Чем больше она жалела себя, тем более не мил становился ей Маурисиу. Зато как—  то незаметно милым стал Зекинью. И поняла она это, когда Зекинью покинул фазенду и уехал, вскочив на лошадь. Её сердце так и рванулось за ним следом...

От бессонных ночей и крамольных мыслей глаза Катэрины заблестели особым лихорадочным блеском, но Маурисиу во власти своих маниакальных идей вообще не замечал жены. Ему и дела не было до того, что она думает и чувствует. Он мучился вопросом, на который не находил ответа: одна или с Фариной уехала его мать?

—  Мне кажется, что сегодня должна приехать моя матушка, —  заявил он однажды утром, —  съезжу—  ка я на станцию, встречу её.

«И если она с Фариной, то несдобровать ему», —  прибавил он про себя.

Как только дорога заклубилась пылью от автомобиля Маурисиу, Катэрина сообразила: сейчас или никогда! Дрожащими руками она собрала вещички малыша, попрощалась с Ритой, сказав, что навсегда уходит к родителям, и ушла.

—  Я провожу тебя, —  сказал ей Зекинью, и Катэрина потупилась, давая понять, что согласна.

—  Надёжный защитник появился у Катэрины, —  пробормотала старая Рита, глядя вслед молодым людям. —  Да только невижу я тут большого счастья. Этот парень пришёл сюда по следу смерти, и теперь смерть идёт за ним по пятам...

***

Винченцо, увидев дочь и внука, не знал, что и подумать.

—  Больше я туда не вернусь, —  заявила Катэрина. —  С Маурисиу жить не буду!

—  А я что тебе говорил? —  вздохнул Винченцо. —  Я с первого дня был против этой свадьбы, но разве дети слушаются родителей? А это кто ещё? —  спросил он, взглянув на Зекинью.

Парень поклонился, здороваясь, и назвал своё имя.

—  Вообще—  то я пастух, бычками занимаюсь, всё про них знаю, —  прибавил он. —  А Дочку вашу просто проводил, вещи помог донести.

—  Ну, спасибо тебе, —  буркнул Винченцо, предвидя новые неприятности. —  А теперь ступай, у нас тут пойдут семейные разговоры.

Зекинью покорно попрощался и направился к двери. Он сам себе удивлялся. Крепко забрала его итальяночка! Ради неё он и не такое готов был перенести и перетерпеть.

Винченцо и Констанция сидели за столом и обсуждали, что им делать с Катэриной и как говорить с Маурисиу, когда к дому подошёл счастливый Фарина.

—  Вот у кого дела пошли на лад, —  сказал Винченцо, едва взглянув на приятеля. —  Всё на лице написано!

—  Так оно и есть, —  кивнул Фарина. —  Это было фантастическое путешествие, только Франсиска просила не провожать её домой из—  за сложностей с Маурисиу. Я не стал огорчать её, при случае сам с ним разберусь.

—  И у нас сложности с Маурисиу, —  вздохнул Винченцо. —  Катэрина наотрез отказалась с ним жить. Перебралась к нам с внуком.

—  Значит, придётся разбираться с молодым человеком, —  подвёл итог Фарина,—  а пока давайте выпьем за моё счастье и здоровье! Принеси—  ка вино из машины, дружище! Я купил самого отменного!

Винченцо отправился за вином и, пока ходил, решил, что и, в самом деле, лучше отпраздновать новую жизнь, чем горевать о старой.

***

Маурисиу пропустил один поезд, второй, а из третьего вышла Франсиска. Она была одна, и Маурисиу на секунду почувствовал себя счастливым. Кошмар, в котором он жил уже не один день, рассеялся. Его матушка ездила в Сан—  Паулу по делам, и ему не нужно было никого убивать...

Отлегло от сердца и у Франсиски. Как она была права, когда запретила Фарине провожать её и заставила выйти на предыдущей станции. Так что, встреча матери и сына получилась, вопреки ожиданию, радостной, потому что у каждого из них была причина для хорошего настроения.

Как только они сели в автомобиль, Маурисиу спросил:

—  Много продала кофе?

И приготовился услышать отчёт об одержанных над торговцами победах.

—  Нет, ничего не продала, —  ответила рассеянно Франсиска, явно думая о другом.

Подозрения вновь пробудились в Маурисиу. Цены на кофе стали расти, и не в обычае его матери было пренебрегать налаживанием каналов, по которым можно сбыть залежавшийся в амбарах товар.

—  Почему? —  уже совсем другим тоном спросил он.

Франсиска очнулась.

—  Почему? —  переспросила она. —  Да потому, что торговцы хотят скупить всё за бесценок и продавать втридорога. Они думают, что мы торопимся продать его по любой цене, лишь бы кофе не пропал. Но у нас прекрасный кофе, он ещё может полежать.

Объяснение выглядело правдоподобно, и Маурисиу снова успокоился.

Он подвёз мать к самому дому, высадил её, поставил автомобиль в гараж и отправился к себе, собираясь немного поспать. Лихорадка волнения, трепавшая его последние несколько дней, оставила Маурисиу, но теперь он чувствовал себя обессиленным и разбитым. Обнаружив, что Катэрины нет дома, он осведомился о ней у старой Риты, которая сидела в тенёчке.

—  Она ушла к родителям, — объяснила та. —  Похоже, что не вернется.

Сонливость Маурисиу как рукой сняло. Он переспросил:

—  Ты хочешь сказать, что она ушла от меня?!

—  Я ничего не хочу сказать, —  отозвалась старая Рита, —  откуда мне знать?

—  Ты —  старая ведьма! —  разъярился Маурисиу. —  Я уверен, что это твоих рук дело! Ты постоянно затеваешь дурацкие разговоры, они и сбили её с толку! Сама она глупа, как индюшка, ей ничего подобного в голову не могло прийти. Катэрину, если понадобится, я на аркане приволоку! С ней церемониться нечего! Она тоже из проклятых итальяшек! А вот мой сын не останется среди этих подонков! Его я заберу немедленно!

Но прежде чем отправиться на фазенду Винченцо, Маурисиу счёл необходимым сообщить новость матери. Она должна знать, что представляют собой итальянцы и каково с ними связываться!

Франсиска принялась успокаивать сына:

—  Утро вечера мудренее, сынок. Не спеши. Главное, не наделать глупостей. Тебе нужно помнить, прежде всего, о том, что Катэрина кормит малыша грудью. Мать ему сейчас нужнее, чем отец.

Последний довод несколько охладил пыл Маурисиу. Дело выходило сложнее, чем ему представлялось. Катэрина могла и заартачиться, раз она собрала вещички и отправилась к родителям. Но он с ней поквитается. Если она будет сопротивляться, то он и, в самом деле, на аркане её приволочёт. Приняв решение, Маурисиу отправился спать с твёрдым намерением завтра же осуществить его.

Между тем на фазенде Винченцо шёл пир горой. Все изрядно подвыпили, и Фарина, взглянув на Катэрину, сказал:

—  Если твой муженёк вздумает встать у меня на пути, мне придётся дать ему пинка!

—  Я не против, —  отозвалась Катэрина. —  Только не забывайте, что сталось с сеньором Мартино.

—  А при чём тут Мартино? —  не понял Фарина. —  к Маурисиу он не имеет никакого отношения.

—  Это вам так кажется, а я знаю, что Мартино убил именно Маурисиу, —  запальчиво заявила Катэрина. —  И если он вздумает отнять у меня сына, я скажу сеньору следователю, где спрятано ружьё.

—  Постой! Постой! —  Фарина разом протрезвел. —  Ну—  ка, расскажи мне всё, что знаешь.

—  Я знаю, что Маурисиу скрыл от следователя своё ружьё, из которого стреляет с детства. Знаю, что во сне он бормочет страшные вещи и обещает убить всякого, кто приблизится к доне Франсиске.

—  А дона Франсиска тоже считает, что Мартино убил её сын? —  поинтересовался Фарина.

—  Понятия не имею, что она считает, —  раздражённо отозвалась Катэрина, —  только сына она, разумеется, выдавать не станет, и ружьё они прятали вместе.

—  Ладно, спасибо за сведения, —  задумчиво сказал Фарина. —  Я сам разберусь, в чём там дело.

Он не слишком поверил Катэрине. В запальчивости недоброжелательства женщины могут навыдумывать всякого и при этом даже не сомневаются, что говорят чистую правду. Зато Фарина понял теперь опасения Франсиски: она всерьёз боялась за его жизнь. Но ему не раз приходилось рисковать своей жизнью, и соперники у него были посерьёзнее. Опасность всегда горячила ему кровь. Он любил опасность и всегда шёл ей навстречу. А Маурисиу он не боялся, поскольку был уверен, что тот спрятал ружьё из малодушия. Таких щенков напугать ничего не стоит —  прикрикнуть на них как следует, и дело с концом.

На другой день на фазенду Винченцо явился Маурисиу и потребовал вернуть ему сына, ни словом не упоминая о Катэрине, словно её и на свете не было.

Констанцию требования Маурисиу поразили до крайности. Она прожила долгую жизнь, повидала всякое и знала, что для мужчины всегда важнее женщина, нежели ребёнок.

—  А я тебе говорила, мама, что он ненормальный, —  тут же вставила своё слово Катэрина. —  Я для него не существую. Он всюду видит только свою дорогую мамочку! Теперь ты убедилась, что я не зря от него ушла?

—  Ты должна была здорово изголодаться, дочка, если не просто ушла, а ушла к другому, —  отозвалась со вздохом Констанция. —  Но имей в виду, что голод —  плохой советчик.

—  Мама, Зекинью —  хороший парень, но я сама ещё ничего не решила, —  ответила Катэрина.

Констанция вынуждена была признать, что дочь говорит правду: Зекинью ходил вокруг неё, как кот вокруг сметаны, а она только шутила и смеялась в ответ. И ночевала рядом со своим малышом, и на свидания тайком не бегала.

—  Что у нас будет с Зекинью дальше, я не знаю, но к Маурисиу я больше не вернусь. Он сумасшедший, я боюсь его! —  всхлипнула Катэрина и пулей вылетела из кухни, услышав громкую брань Маурисиу. Он сыпал во всеуслышание отборными итальянскими ругательствами. Откуда только успел набраться?

Констанция вновь тяжело вздохнула. Сколько они с отцом убеждали дочку, чтобы не садилась не в свою телегу. Сумасшедший или нормальный, но барский сынок не был ей парой, вот оно и проявилось, двух лет не прожили, а уже опротивели друг другу. Может, Зекинью ей и, в самом деле, ровня? Может, сладится у них что—  нибудь?

Маурисиу продолжал бушевать и, войдя на кухню, настаивал, чтобы ему вернули сына. Катэрина убежала к себе наверх и не показывалась. Вправлять мозги Маурисиу взялся Фарина. Его аргументы прозвучали особенно убедительно, когда за его спиной появились Зангон, Зекинью и Форро.

Маурисиу злобно ощерился и пошёл на попятную.

—  Я ещё вернусь, и тогда посмотрим, чья возьмёт, —  пообещал он, вскакивая на коня и пуская его галопом.

Троица смотрела ему вслед.

—  Мы не зря поспешили вам на помощь, —  сказал Зангон. —  Мы знаем, что этот молодой сеньор сейчас на всё способен. За доной Катэриной нужно присматривать в оба, сеньор Маурисиу очень опасен, особенно если вооружён.

—  Спасибо, ребята, за добрые намерения, —  улыбнулся Фарина. – Но, если правду сказать, нам нужны не столько охранники, сколько рабочие руки. Если вы сейчас свободны, у нас найдётся для вас работа.

Ребята охотно согласились пожить на фазенде Винченцо. В имении Франсиски они давно себя чувствовали не у дел.

Маурисиу вернулся домой вне себя от ярости и первым делом принялся выкидывать пожитки троих работников, которые позволили себе так дерзко против него выступить.

Старая Рита попыталась помешать ему.

—  Не трогай вещи моего Арсидеса! —  попросила она.

Но Маурисиу уже выкинул всё на улицу и процедил сквозь зубы:

—  Следом за ними вылетишь и ты тоже!

Войдя в дом, он заявил Франсиске:

—  Теперь я точно знаю, что ты ездила в Сан—  Паулу вместе с Фариной. В доме Винченцо все только об этом и говорят. Но имей в виду, я не потерплю ничего подобного! И для начала пусть убираются из дома Жулия и Рита! Они посмели поднять голос против меня!

И тут у Франсиски перехватило горло, лицо её исказилось гневом, и когда она поднялась с кресла, то была той, кого соседи когда—  то прозвали Железной Рукой. Она произнесла только одно слово:

—  Вон!

Маурисиу остолбенел, а Франсиска, тем временем, нашла для него и другие, тоже крайне неприятные, слова:

—  Это я не потерплю тебя в своём доме! Не смей распоряжаться в нём! Жулия и Рита останутся здесь, а ты убирайся на все четыре стороны!

—  Ты об этом ещё пожалеешь! —  крикнул Маурисиу и выбежал из дома.

***

Когда Фарина приехал, чтобы поговорить с Франсиской, она сидела у окна вся в слезах.

—  Я выгнала из дома собственного сына, —  произнесла она. —  Он стал невыносим.

—  Я знаю, —  кивнул Фарина. —  Я видел его сегодня утром. Катэрина считает, что он убил Мартино. А ты?

—  Я и подумать не могу об этом, —  произнесла Франсиска в ужасе. —  Это же мой родной сын...

—  И всё же это более, чем вероятно, —  сказал Фарина. —  Он совершенно неуправляем. Я мог бы сегодня поставить его на место, но подумал о тебе, и у меня не поднялась рука... Я хотел бы забрать с собой его ружьё. Поверь, так всем будет гораздо спокойнее.

Франсиска подняла голову и долго—  долго смотрела на Фарину. Лицо её постепенно разгладилось, слабая улыбка тронула губы.

—  Я люблю тебя, —  произнесла она.

—  Я тебя тоже, —  ответил он.

Франсиска встала и направилась к двери.

—  Подожди меня здесь, —  попросила она.

Фарина понял, что она собралась пойти за ружьём, и кивнул.

Медленно, едва передвигая ноги, словно встав после тяжёлой болезни, Франсиска направилась к тайнику. Именно туда она с Маурисиу отнесла это отвратительное ружьё, которое стало причиной стольких бед и несчастий.

Она спустилась в подвал, и душераздирающий крик вырвался у неё из груди. На этот раз унесли всё! В тайнике было пусто.

—  Нищие! Мы нищие, —  прорыдала Франсиска.

Но времени на рыдания не было, она поспешила выйти и сообщить новость Беатрисе.

—  Я знаю, где найти Маурисиу, —  сказала та. —  Я пойду к нему и постараюсь выяснить... Что, если он сам?..

—  Всё может быть, —  жёстко и безнадёжно отозвалась Франсиска.

—  Она вернулась в гостиную и поделилась новостью с Фариной. От него она не могла, не хотела ничего скрывать. Этот человек стал ей самым близким на свете, с ним она собиралась прожить всю свою жизнь, и он должен был узнать о случившемся с ней несчастье. Франсиска рассказала Фарине о тайнике, о котором до сих пор знали только они втроём: она сама, Беатриса и Маурисиу.

Беатриса вернулась и передала ответ Маурисиу: «Я не сумасшедший, чтобы обкрадывать свою мать».

—  Я поговорю с ним сам, —  решил Фарина. —  Поговорю как мужчина с мужчиной.

—  Маурисиу обосновался в старом бараке, —  сообщила Беатриса и указала тропинку к нему.

Подойдя к бараку, Фарина услышал лязганье затвора и слова Маурисиу:

—  Теперь я убью и второго итальяшку!

Фарина распахнул дверь.

—  Ты меня собрался убить? —  спросил он с порога.

—  Да! Я убью тебя! Убью! —  заревел Маурисиу, кидаясь на Фарину.

Однако Фарине удалось вырвать ружьё из рук Маурисиу, несмотря на то, что сумасшедшие во время припадка становятся необыкновенно сильными. Теперь уже Фарина направил ствол на несчастного и, пригрозив полицией, потребовал признания. Маурисиу упал на колени и признался, что убил Мартино.

—  Убей теперь меня, —  попросил он. —  Убей, как убил моего отца! Иначе я всё равно убью тебя! Вместе на этом свете нам не жить!

—  Мне жаль тебя, —  произнёс Фарина. —  А ещё больше мне жаль твою мать. Подумай о ней, и, может быть, сердце твоё смягчится.

—  Когда я о ней думаю, —  простонал Маурисиу, —  я ненавижу тебя за то, что ты смеешь приближаться к ней! Я хочу уничтожить тебя, стереть с лица земли.

Глаза Маурисиу налились кровью, ещё немного —  и на губах выступила бы пена.

—  Несчастный, —  произнёс Фарина и вышел, крепко прижимая к себе ружьё. —  Он совершенно невменяем. Суд бы его оправдал.

Глава 4

Мария тщетно пыталась выяснить, где поселился Тони. Она тосковала без него, худела, бледнела. Стоило маленькому Мартино спросить её: «Где же папа?» —  у неё на глазах появлялись слёзы.

Мариуза с жалостью поглядывала на неё. Вечерами они сидели рядышком в опустевшей гостиной, пили кофе и по очереди вздыхали.

—  Будем дожидаться нового учебного года, —  со вздохом говорила Мариуза. —  Тогда появятся новые постояльцы. Помните, как было шумно в нашей гостиной? А теперь остались только вы да сеньор Маркус. Интересно, как там дела у нашего маэстро? Нам его так не хватает!

—  Вы расстраиваетесь из—  за денег? Если у вас будет нужда в них, я охотно помогу вам, не огорчайтесь, —  отзывалась Мария. —  А сеньор Дженаро на днях доберётся до Италии... Я надеюсь, что он отыщет мою бабушку, и они вдвоём к нам вернутся. Мне тоже его очень не хватает. А уж как мне не хватает Тони!..

Зато из соседней комнаты, где сидели Бруну и Изабела, чаще слышался смех, а не вздохи. Слыша его, обе женщины издыхали ещё горше.

—  Уходит Бруну всегда вовремя, —  шёпотом сообщала Мариуза Марии, —  зато потом, у калитки они стоят до полуночи. Боюсь, что они уже целуются. Только бы Изабела доучилась, а там пусть делают что хотят, —  снова вздыхала она.

—  Пусть лучше поженятся, —  вздыхала в ответ Мария. —  Никому не ведомо, как жизнь сложится...

Маркус изредка присоединялся к двум печальным женщинам. Он по—  прежнему работал репортёром и бегал по городу с утра до ночи.

—  Какой же ты репортёр, —  упрекнула его как—  то Мария, —  если до сих пор не можешь найти Тони? Ты же хотел предложить ему работу, а он, может быть, голодает?

Маркусу стало стыдно. Он, в самом деле, вёл себя как последний эгоист. Но у него было оправдание: он страдал, у него были сердечные неприятности. После того как Эулалия осмелилась появиться в публичном доме, он смотреть на неё не хотел. Такого поступка от порядочной воспитанной девушки он не ждал. Разве можно жениться на девушке, которая способна на подобный поступок? С такой женой не будешь знать ни минуты покоя! Конечно, Жустини была гораздо надёжнее, если можно говорить о надёжности публичной женщины... Словом, Маркус запутался, страдал, и ему было не до Тони. Но, пристыженный Марией, он отправился в бордель, где Тони играл по—  прежнему, чтобы с ним повидаться. Однако девушки сказали ему, что вот уже второй день Тони не приходит, и страшно обрадовались возможности выяснить через Маркуса почему. Адрес они ему дали, и Маркус отправился навестить приятеля.

Войдя в комнатку Тони, которая была больше похожа на склеп, чем на жильё, он всплеснул руками и, подсев к лежащему на кровати Тони, быстро заговорил:

—  Ты что, с ума сошёл? Почему ты ушёл из пансиона? Мария там без тебя совсем извелась. Ты себя угробишь в таких условиях. Здесь же дышать нечем! А я хотел предложить тебе работу. У нас в газете... Почему ты молчишь? Ты мне не рад?

Тони лежал, отвернувшись к стене, затем с трудом повернулся и, едва приоткрыв запёкшиеся от жара губы, проговорил:

—  Я сейчас не совсем здоров. Приходи, когда мне станет лучше. Мне трудно отвечать тебе. —  Он вновь повернулся к стене и замолчал.

Больше Маркус не добился от него ни слова. Вернувшись в пансион, он рассказал Марии о бедственном положении Тони, и она залилась слезами. Ей было непонятно, как это возможно: у них есть всё, чтобы быть счастливыми, а они оба несчастны. На следующий день она отправилась по адресу, оставленному Маркусом. Но не застала Тони дома. Назвалась его женой и осталась ждать. Вернувшийся домой, Тони был немало удивлён, увидев в своём склепе Марию, но разговаривать не захотел, сославшись на нездоровье.

—  Если хочешь, я пойду к Камилии, попрошу у неё прощения, объясню, что ты ни в чём не виноват. Хочешь? Ради тебя я на всё готова! Только бы тебе было хорошо! Только бы ты был счастлив! Я встану перед ней на колени, —  как в бреду говорила Мария.

—  Иди домой, Мария, —  устало отозвался Тони. —  Мне сейчас трудно выносить людей, я не совсем здоров.

Мария была в ужасе от сырой комнатёнки Тони и его кашля. Она навестила Нину и рассказала ей о бедственном положении Тони. Нина с Жозе Мануэлом понадеялись, что они сумеют уговорить Тони поселиться у них, хотя бы, на время.

Жозе Мануэла взяли работать в престижную строительную компанию, и теперь он подыскивал дом, в котором собирался жить с женой и тёщей. Нина всё вспоминала свадебное путешествие в Сан—  Франсиско и чудесный дом свекрови. Ома мечтала, что и у них будет не хуже. Но Мадалена отказалась переезжать наотрез. Нина так расстроилась, что предложила Жозе Мануэлу:

—  Может, мы будем жить, где живём, а в новом доме только принимать гостей?

Надо было видеть, каким взглядом посмотрел на неё муж.

—  Я женился на тебе, а не на доне Мадалене, сколь бы, не уважал твою дражайшую матушку. В конце концов, она вправе решать, как ей жить. Я могу снять дом и жить там один, а ты можешь оставаться с ней. Хочешь?

Разумеется, Нина этого не хотела, но Мадалену припугнула:

—  Я остаюсь с тобой. Жозе Мануэл будет жить в новом доме один.

Мадалена недоверчиво на неё посмотрела:

—  Только поженились и уже расходитесь? И по какой же причине?

—  Причина этому ты! – жёстко отозвалась Нина.

Мадалена задумалась, но она была не из тех, кого можно переупрямить.

Тони был из той же породы. Сколько ни уговаривали его Нина и Жозе Мануэл, какой помощи не предлагали, Тони поблагодарил, отказался и потом замолчал.

—  Вернись к Марии,—  посоветовал Жозе Мануэл.—  Я же помню, как ты мне рассказывал о ней, когда жил у меня. Или оказалось, что ты любишь больше Камилию?

Но Тони молчал, отвернувшись к стене.

Нина и Жозе Мануэл ушли от него с тяжёлым сердцем.

Тони и сам не мог бы сказать, что с ним творится. Он кашлял с каждым днём всё сильнее, иногда позволял себе день—  другой отлежаться. Но потом вновь отправлялся на свою ночную смену в бордель. Однажды он упал там в обморок. Стало ясно, что он на последней стадии истощения и кашель грозит перейти в чахотку. Девушки встрепенулись. Они любили Тони, любили Дженаро.

—  Мы не можем встретить маэстро печальным известием,—  зашушукались они.—  Мы должны выходить молодого человека.

Больной Тони остался лежать в борделе. Жустини вызвала ему доктора, тот прописал лекарства, но сказал, что главное – это питание, несчастный молодой человек очень истощён. При этом доктор грозно взглянул на девиц, давая понять, что прекрасно понимает, какова причина подобного истощения.

Но девицы даже не захихикали, Тони среди них сам был красной девицей, они и не пытались его соблазнить. Правда, шустрая Малу всё же как—  то попробовала, желая его утешить, но Тони резко отшил её, сказав, что ему и в голову не может прийти переспать с девицей, с которой спит его отец.

Теперь, он лежал, то проваливаясь в беспамятство, то ненадолго приходя в себя. Однажды он открыл глаза и увидел у своей постели Марию. Сначала Тони подумал, что она ему пригрезилась, но потом, открывая глаза, видел её постоянно. Она подавала ему пить, кормила с ложки, обтирала уксусом и прохладной водой.

Известие о болезни Тони принёс в пансион Маркус. Мария попросила Мариузу приглядывать за малышом и побежала в бордель. Ей было всё равно, что о ней подумают. Сама она думала только об одном: Тони может умереть, как умер его дядюшка Джузеппе. И сердце её сжималось от ужаса. Жустини не сказала ни слова, и Мария осталась ухаживать за больным. Не обошлось и без недоразумений: какой—  то клиент решил, что Мария – девушка для услуг, и она едва спаслась от него.

В бреду Тони звал то Марию, то Камилию. И, Камилия однажды появилась на пороге…

Выгнав Тони из дома, Камилия ушла с головой в производственные дела. Действовала она, быть может, жестковато, но порядка сразу стало больше. И Маноло, и его подопечные из швейного цеха сразу почувствовали твёрдую хозяйскую руку. Первое, что Камилия сделала,—  это потребовала от Маноло список швей, которые не выполняют норму.

—  Мы немедленно расстанемся с ними,—  сообщила она, очаровательно, улыбнувшись.

Маноло понял, что так оно и будет, и вскоре сообщил хозяйке, что в его цехе всё в порядке. Если и были отстающие, то подтянулись, и с работой все справляются. Эзекиел пришёл в восхищение от её деловитости. Ему больше не казалось, что дочь ожесточилась. Он видел в ней только достоинства.

—  Как я грешил перед Господом,—  повторял он умилённо,—  когда роптал на судьбу, желая сына. Ни один мальчик не был бы более умным, толковым и дельным, чем моя Камилия!

А Камилия старалась забыть Тони. Она тяжело переживала свою ложную беременность, почему—  то для неё она была страшным унижением. От одной мысли, что мог подумать, будто она хотела удержать его, её бросало в жар, и она повторяла как заклинание: «Всё кончено! Я о нём и знать ничего не хочу!»

И она жила так, будто Тони не было на свете. Она и вправду больше не хотела о нём ничего слышать. Пойти к Тони её вынудила необходимость —  он должен был подписать бумаги о том, что не претендует ни на какую собственность. Ззекиел, наконец, приготовил их и попросил Камилию получить подпись. Поручить кому—  нибудь ещё такое важное дело Эзекиел не решился, а сам пойти с этими бумагами не захотел. Ему было жаль итальянца, он с удовольствием выделил бы ему что—  нибудь. Словом, отказ Тони от собственности Эзекиел считал ошибочным и несправедливым.

Камилия пришла на квартиру Тони, и сердце её защемило. Когда она увидела исхудавшего Тони и возле его кровати Марию, в её сердце шевельнулась только жалость.

—  Камилия! Камилия! —  слабым голосом позвал больной, и было непонятно, в бреду он зовёт её или находится в сознании.

—  Я здесь, —  отозвалась она и подошла поближе к постели. Мария отошла в сторону, уступая ей место.

Подойдя к кровати, Камилия убедилась, что Тони мечется в жару и вряд ли понимает, что она, Камилия, которую он зовёт, стоит с ним рядом. Несколько минут она смотрела на него, и щемящая жалость разрывала ей сердце.

—  Ухаживай за ним получше, —  попросила она Марию. И Мария в ответ кивнула.

Было ли это свидание примирением или началом новой войны —  никто не знал. Но обе женщины молились лишь о том, чтобы их любимый Тони выжил и полностью выздоровел.

Глава 5

Винченцо ходил мрачнее тучи! Он переживал из—  за дочери, из—  за внука. Катэрина была готова пуститься в новую авантюру, а он—  то надеялся, что она, повзрослев, образумится... Констанция понимала мужа, но ей было жаль и дочку. Кто знает, а вдруг Зекинью окажется тем парнем, с которым Катэрина будет счастлива? Но, в то же время, Констанция с грустью вспоминала, как влюблённо смотрела Катэрина на Маурисиу. Да и он не представлял себе жизни без Катэрины и даже дрался из—  за неё с толстяком Гэтано, казавшимся таким сильным... Впрочем, стоило ли вспоминать прошлое? Оно ничем не помогало будущему.

Констанция и Винченцо ходили, как в воду опущенные, зато Марселло повеселел. У него появилась компания, и по вечерам он сидел вместе с Зекиныо и Зангоном, слушал их песни, а потом рассказы об их всевозможных приключениях Парни они были весёлые, немало побродили по белу свету и каких только переделок не видели!

—  Значит, вы занимаетесь скотом? —  спрашивал Марселло.

—  Заарканим любого четвероногого, —  гордо отвечал Зекинью.—  Если бы люди скакали на крокодилах, то и крокодила бы привели в стадо.

—  Про бычков и говорить нечего? —  полуспрашивал, полуутверждал Марселло.

—  Нечего и говорить, —  соглашались хором Зекинью и Зангон.

—  Мы с отцом тоже думали заняться бычками, —  мечтательно говорил Марселло.

—  А что? Хорошее дело, —  подхватывал Зекинью. —  Почему бы не заняться? Вот мы с Зангоном скоро двинемся и путь, получим землю, наловим себе диких бычков в зарослях, а там такие стада разведём, небу жарко станет!

И они взахлёб начинали рассказывать о невиданных краях с медленными реками, где на отмелях греются крокодилы, а в зарослях водятся змеи анаконды, способные проглотить любого крокодила.

—  А птиц там, птиц! Видимо—  невидимо! —  восхищался Зангон. —  Раскричатся, так собственного голоса не слышишь!

В этих—  то изумительных краях правительство и раздавало землю бесплатно.

—  И где же эти райские края? —  поинтересовался Марселло.

—  Не так уж и далеко, —  отвечал Зекинью. —  Если ехать на лошадях, то можно добраться туда всего лишь за месяц.

В такие вечера брат и сестра садились рядышком после ужина и потихоньку обсуждали возможность отъезда, а родители недовольно косились на них, опасаясь, может быть, вполне справедливо, что эти дружественные вечерние беседы ничего хорошего им не сулят. Об отъезде говорили все —  Зангон с Зекинью, Зекинью с Катэриной, Катэрина с Марселло, Рита с Жулией.

Зангон пока не решался позвать с собой Жулию, и Зекинью всё подшучивал над ним, говоря, что ему придётся искать тройное седло, потому что придётся сажать на лошадь и старую Риту.

Зангон не решался, а старая Рита уже сказала внучке:

—  Ты скоро меня покинешь, голубка.

—  Я? —  удивилась Жулия. —  Да никогда в жизни!

—  Мои дети не раз покидали меня, поэтому я готова к разлуке, —  несколько туманно ответила ей Рита.

После этого разговора Жулия стала думать о мире, который раскинулся за воротами усадьбы, и поняла, что ей вовсе не обязательно похоронить свою молодую жизнь в четырёх стенах, прислуживая доне Франсиске.

А прислуживать Франсиске было делом не всегда приятным, особенно если она, как именно в это время, находилась в беспокойстве и раздражении. Беспокоилась Франсиска за Маурисиу, раздражал и пугал её тоже Маурисиу. Она не могла смириться с мыслью, что её сын —  убийца. Сын, который всегда был необыкновенно разумным, послушным, доброжелательным. Сын, который получил образование в Париже, и для которого она хотела совсем другую жену, совсем другое положение в обществе. Но последующие события не оправдали её материнских надежд...

—  В Маурисиу будто бес вселился! —  жаловалась она старой Рите.

С кем ещё можно было поговорить бедной Франсиске! Честно говоря, даже с Фариной после состоявшегося разговора ей не хотелось видеться, такая тяжесть была у неё на сердце. Бездумно радоваться своему счастью она не могла, а обсуждать своё несчастье с любимым, но ещё не таким, уж близким человеком не хотела. В эти тяжёлые минуты самым близким человеком оказалась для неё Рита. Как—  никак она растила Маурисиу, всегда любила его, словно родного сына и поэтому, могла понять несчастную мать.

—  В нашего мальчика вселился дух его отца, —  сказала Рита со вздохом. —  Беднягу не похоронили, как следует, вот он н бродит неприкаянным.

Франсиска недоверчиво взглянула на неё.

—  Что это ты выдумала? —  спросила она.

—  Сказала чистую правду, —  ответила Рита. —  Подумайте сами, разве Маурисиу мог бы относиться к вам, как к женщине? А теперь он глаз не сводит с матери, молодую жену забыл! Да и у возлюбленного вашего нрав был бешеный. И ревнив он был, как сто чертей.

—  Откуда ты знаешь? —  поразилась Франсиска. —  Ты же его никогда не видела!

—  Я много чего знаю, мне и видеть не обязательно, —  отозвалась старая Рита.—  Нам надо потерпеть, подождать, пока Маурисиу снова станет нашим хорошим и добрым мальчиком, а сейчас он и вправду не в себе, и сотворить может, что угодно.

Как ни странно, но объяснение Риты стало утешением для Франсиски, и когда на следующий день к ней пришёл Фарина, она подробно пересказала ему свой разговор с Ритой.

—  Если тебе такое объяснение приносит облегчение, я готом признать, что всё так и есть, —  ласково сказал он, обнимая её.

Франсиска прильнула к нему, чувствуя, как ей нужна сейчас опора, и понимая, что только в объятиях этого человека она найдёт покой.

—  Я думаю, что настала пора мне переехать к тебе, —  тихо сказал Фарина.

Франсиска в ответ кивнула.

—  Нам нечего скрывать, —  сказала она.

—  Тогда я привезу свои вещи, —  сказал Фарина и тихо вышел.

Старая Рита, увидев автомобиль Фарины, покачала головой и тихонько сказала:

—  Зря хозяйка разбила портрет своего мужа, он был здесь главным и охранял свой дом. Теперь дверь открыта настежь, вот и поналетела всякая нечисть!

Узнав, что Фарина собрался переезжать к Франсиске, всё семейство Винченцо страшно забеспокоилось. Первой беспокойство высказала Катэрина.

—  Я за вас боюсь, —  откровенно призналась она. —  Я уверена, что там ваша жизнь будет в опасности.

—  Она всегда в опасности, —  рассмеялся Фарина. —  Бог в любую минуту может её забрать.

—  Одно дело Бог, а другое – Маурисиу, —  упрямо твердила своё Катэрина.

—  Я твоего Маурисиу приструню в один миг, —  весело и грозно пообещал Фарина. —  После того как он поживёт со мной, можешь возвращаться к нему без опаски, муж будет шёлковый!

—  Я не собираюсь к нему возвращаться. —  Катэрина горделиво подняла свою хорошенькую головку. —  Я лучше буду среди крокодилов жить, чем с Маурисиу.

—  Ты скажи прямо, что с Зекинью можно жить и среди крокодилов, так будет вернее, —  отозвался Фарина.

—  Но, это же, так и есть! —  совершенно искренне воскликнула в ответ Катэрина.

—  Вот и мне никакие крокодилы не страшны с Франсиской, —  отозвался Фарина.

Проводить его вышло всё семейство, простились сердечно.

—  Знай, что ты всегда можешь приходить к нам как домой, —  сказала Фарине на прощание Констанция, и он с благодарностью поцеловал её.

***

Франсиска ждала его. Беатриса была предупредительна и гостеприимна. Она спустилась и попросила Ноку поставить ещё один прибор.

—  Для итальянца, что ли? —  уточнила та.

—  Для моего отчима,—  ответила Беатриса.

Они сидели и ужинали, когда на пороге столовой помнился Маурисиу. Обе женщины переглянулись, не зная, чего ждать, но Франсиска тут же ласково пригласила:

—  Садись, сынок. Я рада, что ты откликнулся на мою просьбу и пришёл поужинать. Я буду рада, если ты всегда будешь есть у нас в доме.

—  Добро пожаловать, отчим, —  произнёс несколько натянуто Маурисиу. —  Надеюсь, вы не против, что я буду так вас называть?

—  Буду рад,—  добродушно откликнулся Фарина и оглядел внимательно своих новых домашних.

Поужинали тихо, после ужина разошлись по своим спальням, и только Маурисиу отправился ночевать в тот сарайчик, где нашёл себе прибежище, уйдя из дома.

Франсиска была счастлива, что Маурисиу так по—  доброму встретил Фарину. Надежда на благополучие вновь затеплилась у неё в сердце. Уже в спальне, раздеваясь и совершая вечерний туалет, она мысленно возвращалась к нежданному появлению Маурисиу и к тому, что он так охотно поприветствовал Фарину.

—  Мне вдруг показалось, что у нас и в самом деле всё будет хорошо,—  произнесла она, и глаза её счастливо заблестели.

—  Самая любимая женщина в мире этого достойна, —  отозвался Фарина.

Франсиска подошла к кровати, откинула простыню, взялась за подушку и страшно вскрикнула: под подушкой, свернувшись клубком, лежала змея. Фарина, поняв, в чём дело, схватил её и вышвырнул в окно. Но хорошее настроение Франсиски как рукой сняло.

—  Я буду за тебя бояться, —  сказала она, прильнув к Фарине.

—  А я не буду, —  отвечал он. —  И вот увидишь, правильно сделаю.

Старая Рита, услышав, что случилось в доме Франсиски, пробормотала себе под нос:

—  Не прошла ещё полоса испытаний! Многое должно случиться в ближайшем будущем. Злой дух убитого отца не хочет оставлять Маурисиу!

Глава 6

Мария редко когда заглядывала в пансион, проводя дни и ночи у изголовья Тони. Мариуза и Изабела охотно возились с Мартинью, он привязался к ним как к родным, но про маму с папой постоянно спрашивал.

—  Папа болеет, и мама не может его оставить, —  объясняла ему Изабела и подхватывала на руки, чтобы тот ненароком не расплакался.

Глядя на Изабелу с малышом, Мариуза тихонько вздыхала, думая, что, может, ей и пора уже замуж, вон, как хорошо с ребёночком управляется. То же самое думала и Изабела, хотя, когда Бруну со слишком большим пылом приближался к ней, она смущалась и считала, что со свадьбой можно и повременить. Вспоминая, как Бруну поцеловал её, она вспыхивала, чувствуя, что это был настоящий поцелуй, в котором таится немалая опасность. И тогда чувствовала благодарность к тётушке, которая так заботливо оберегала её. А Мартинью она искренне полюбила и часто думала, какая у этого славного малыша нелёгкая судьба. Отец, хоть и не родной, но любивший его, погиб, и мальчик наверняка чувствует потерю. А настоящий отец не так уж и заинтересован в сыне. Мальчик привязался бы к нему, но тот не балует его своим присутствием. Нет, она не будет грешить до свадьбы, за грехи расплачиваются дети. Кто знает, каким человеком окажется Бруну, когда влюблённость его поуменьшится?

Размышляя о Мартинью, о себе, о тётушке, Изабела сидела в саду и смотрела на мальчика, который играл с розовыми лепестками, складывая их в коробочку, а потом высыпая на дорожку. И вдруг он бросил коробочку и со всех ног кинулся к идущей по дорожке паре, мужчине и женщине. Изабела пригляделась и узнала Марию и Тони. Мария держала его под руку. И как же он похудел и побледнел, бедняжка!

Изабела поспешила им навстречу вслед за мальчиком, а тот уже повис на шее у матери.

—  Найдётся комната для нового постояльца? —  шутливо спросила Мария у Изабелы.

—  Уверена, что найдётся! —  отозвалась Изабела и рассмеялась.

Мариуза от души расцеловала Марию, сразу догадавшись, что свершилось то, о чём так мечтала Мария: наконец—  то, она и Тони будут жить вместе.

—  Нет, лишних комнат у меня нет, —  сказала она совершенно серьёзно, хотя пансион был по—  летнему пуст, —  но я уверена, что в твоих апартаментах найдётся место для отца твоего ребёнка. Видишь, как рад Мартинью! Давно я не видела его таким счастливым!

Тони улыбнулся малышу. И вдруг почувствовал себя счастливым. Все были так рады ему, и его это очень радовало.

—  Кажется, я выздоровел, —  произнёс он, глядя на Марию с особенной улыбкой.

—  Нет, не кажется! Ты, в самом деле, выздоровел, —  ответила она, вся светясь.—  Но тебе нужно отдохнуть. Дорога тебя утомила.

Тонн больше не возражал, не противился. Он послушно пошёл вслед за Марией в её комнаты, которые она занимала.

Он был ещё очень слаб после болезни, и женщины сразу же уложили его в постель.

—  Доктор считает, что ему нужно восстановиться, как следует, —  ласково сказала Мария, —  но самое страшное уже позади.

Так думала и Мариуза. Во всяком случае, надеялась, что так оно и есть.

—  А какие вести от отца? —  спросил Тони.

—  Никаких, —  сразу загрустив, ответила Мариуза. Она частенько вспоминала Дженаро, пытаясь представить себе Италию. —  Но я уверена, что мы скоро получим самые лучшие известия.

На следующий день, в самом деле, пришло письмо. Но оно было не от Дженаро —  Мариузу извещали, что её свекровь серьёзно больна и просит свою невестку приехать.

—  Придётся ехать, —  покачала головой Мариуза, —  но эти серьёзные болезни повторялись столько раз, что я им счёт потеряла! Старушка соскучилась без внимания. Придётся пожить у неё немного и поухаживать за ней.

Мариуза была рада, что на этот раз свекровь закапризничала летом, когда в пансионе никого нет и его со спокойной душой можно оставить на Изабелу и Марию.

Но до отъезда ей пришлось принять у себя Жустини и Малу, которые пришли навестить Тони. Поначалу Мариуза не знала, как ей себя вести, но, увидев, что обе молодые женщины понимают толк в хорошем воспитании, сочла нужным предложить им по чашке чаю. И не ошиблась. Обе гостьи пришли в восторг от её любезности.

—  Когда мы устроим танцевальный вечер, —  прощаясь, говорила Жустини, —  то будем ждать вас к себе.

—  Я всегда мечтала потанцевать, —  отозвалась Изабела вместо тётушки, которая успела только рот открыть, чтобы сказать: «Я давно уже не танцую!»

Когда гостьи ушли, она грозно обратилась к племяннице:

—  Надеюсь, ты не собираешься отправиться в гнездо порока?

—  Пока нет, —  невинно взглянув на тётушку, ответила Изабела. —  Пока я собираюсь с Бруну в кино.

«Час от часу не легче!» —  простонала про себя Мариуза, но вслух ничего говорить не стала, чтобы не наводить племянницу на дурные мысли.

—  Потом расскажешь мне фильм в подробностях, —  распорядилась она, —  я тоже очень люблю кино.

Мариуза сказала это лишь для острастки. Выслушать отчёт Изабелы о просмотре фильма она всё равно бы не успела, так как уже собиралась ехать на вокзал.

В поезде Мариуза всё время думала о Дженаро, ей казалось, что она едет к нему, а вовсе не к свекрови. А когда приехала, то узнала, что старушка и впрямь серьёзно больна, что дни её сочтены. Мариуза была рада, что успела вовремя. Ухаживая за больной, она думала: «Может, и Дженаро сейчас подаст пить бабушке Марии? Может, они уже возвращаются вместе?» Через несколько дней старушка умерла.

Дженаро же повезло избежать похорон. Приехав в Чивиту, он обошёл пустой дом, который показался ему склепом, и заторопился на кладбище к своей Розинье. Ей он всё рассказал и о примирении с Тони, и о внуке, и о Камилии, и о Марии.

—  Ты уж, пожалуйста, давай ему советы, ты всегда была мудрой женщиной в отличие от меня, —  попросил он жену.

Рассказал ей о Мариузе. А о Малу не стал. Розиныо бы это огорчило.

По Чивите он ходил как чужой. Все, как будто, его сторонились. За недолгое время, которое Дженаро прожил на чужбине, он стал здесь чужаком. Трактир, где он когда—  то играл па пианино и который потом закрыли, теперь, был снова открыт. Дженаро посидел на террасе, но ничего, кроме хвастливых речей фашистов, готовых завоевать весь мир, не услышал. В воздухе пахло враждебностью и близкой войной. Дженаро это не поправилось, он и раньше терпеть не мог фашистов. А когда Дженаро попытался поговорить по душам со своим старым приятелем, обругав при этом фашистов, тот мигом его образумил.

—  Режим у нас очень хороший, —  сказал приятель. —  А если он кому—  то не нравится, то недовольные у нас отдыхают на голой скале среди моря. Ты меня понял?

Дженаро понял. Кем—  кем, а дураком он никогда не был. Он понял и то, что чужаком его сделала репутация человека, который никогда не любил фашистский режим.

«Я правильно сделал, что уехал. Жить при фашистах я бы не смог! И не смогу!» —  сказал себе Дженаро.

Он решил продать своё семейное гнездо и распрощаться с Италией навсегда.

На дом он повесил объявление о продаже, а сам отправился на поиски следов доны Луизы. Для начала расспросил стариков и старушек по соседству, не знают ли они каких—  нибудь подробностей о её судьбе. Соседи не забыли старую чудаковатую Луизу, которая не отпускала ни одного просителя без денег, но в точности сказать, что с ней сталось, не могли. Помнили, как бродила по дорогам и ночевала где придётся, потому, что не хотела одалживаться у своего богатого зятя, и они тогда помогали ей, чем могли. А потом она как—  то потерялась из виду. Никто и не задумался, где она, куда пропала. Умерла, наверное, в больнице для бедных, потому что жила как нищая.

Слушая стариков, Дженаро не раз пожалел о том, что повёл себя так злобно по отношению к Марии, к Луизе, что прогнал обеих из дома. Но тогда он просто места себе не находил из—  за Тони, покинувшего Италию по вине отца Марии —  богача и фашиста...

—  Луизу похоронили в общей могиле на кладбище при больнице, —  сказала ему одна старушка. —  Помнится, сеньор Мартино узнавал, где она похоронена, и узнал, что в общей могиле.

Дженаро отправился в больницу для бедных, сказал, что Луиза доводится ему дальней родственницей, что он узнал о её смерти и хочет удостовериться, так ли это. Однако молодая разбитная девица обошлась с ним не слишком любезно:

—  Говорите, лет пять прошло? Да мы тут никаких бумаг не держим, всё отправляем в город. Вы же видите, нам больных класть негде, а вы говорите, архив! Поищите могилу на кладбище. Не найдёте, поезжайте в город. Сделаете запрос, там поищут.

Дженаро поблагодарил девицу и отправился на кладбище при больнице. Он и сам видел, что врачам и сёстрам тут не до бумаг: больных бедняков много, больница маленькая, тесная.

Кладбище было невелико, отдельных могил было мало, а на одной из общих он прочёл имя Луизы и дату смерти. Как раз пять с половиной летназад она умерла.

—  Спи спокойно, —  сказал ей Дженаро, постояв возле могилы. —  Мария тебя помнит, и я тебя не забыл.

Потом он отправился в церковь, с искренним раскаянием помолился и попросил у доны Луизы прощения за то, что доставил ей столько горьких минут. Уходить из храма ему не хотелось, он сидел в прохладной тишине и продолжал беседовать со старой Луизой.

—  Мария меня простила, —  сообщил он ей. —  Мой внук меня любит, и я тоже его очень люблю. Ты не зря старалась, малыш вырос очень хорошим. Ты меня тоже прости, дона Луиза! Я доставил тебе много горя. Но ты, я думаю, теперь в раю, вместе с моей Розиньей. Вы там, наверное, неразлучны, ходите по райскому саду и беседуете то про Марию, то про Тони. Про них, я думаю, вы всё знаете. Поэтому, много о нашей жизни тебе говорить не нужно. Постарайтесь обе, чтобы Тони, наконец, решил, кого он всё—  таки любит. Я бы очень хотел, чтобы он был счастлив с Марией. Но и Камилию мне тоже очень жаль. Мне бы хотелось, чтобы он никого не обидел. Помоги ему, Луиза, я знаю, какое доброе у тебя сердце. И потом, с небес вам всё по—  другому видно, не так, как нам здесь!

Дженаро взял горсточку земли с могилы Луизы.

—  Твоя внучка тоскует по тебе, —  сказал он. —  Она была бы очень рада тебя увидеть. Я привезу ей немного землицы. Родная земля с могилы родного человека —  это уже немало.

По горсточке земли он взял и для Тони с могилы матери, и для Нины с могилы отца. Джузеппе он рассказал про красавицу дочку, которая счастливо вышла замуж, и про верную Мадалену.

—  Она всю жизнь жила только мыслями о тебе, растила дочку. Мадалена —  верный человек во всём. Но теперь от её верности Нине одни неприятности.

Дженаро рассказал, как Нина пытается уговорить мать переехать к ней, а та упрямится.

—  Займись этим делом, уладь, сделай так, чтобы все твои близкие были довольны.

Поручая дела живых дорогим ушедшим, Дженаро испытывал облегчение. Сам он не мог ничего поделать, а те, кто стали ангелами на небесах, вполне могли помочь и во всём разобраться. Правда, Джузеппе вряд ли стал ангелом, он всю жизнь был революционером и атеистом, но Бог наверняка его простил, потому, что хотел его брат только хорошего...

Делясь с покойниками своими житейскими заботами, Дженаро словно бы не отпускал их от себя далеко, они были тут, рядом, и другого дела, чем любить и заботиться о живых, у них не было. Дженаро тоже нужно было, чтобы о нём кто—  то заботился.

С кладбища он ушёл успокоенный, растроганный, в уверенности, что близкие позаботятся о нём. Так и вышло. На дом очень быстро нашёлся покупатель. Лысый толстяк с чёрными живыми глазами дотошно оглядел комнаты и остался доволен. Он давно мечтал о таком добротном каменном доме с небольшим садиком. Семья у него была невелика, но в городе им стало тесно. Да и в тяжёлые времена, которые надвигались, всегда лучше быть подальше от городской суеты и иметь хоть небольшой, но свой кусочек земли...

В садике они сели торговаться за трёхлитровой бутылкой красного деревенского вина.

Дженаро не собирался искать больших выгод, ему нужно было уехать. Он чувствовал, что каждая минута промедления смерти подобна, и он рискует застрять в Европе навсегда. Понимал это и толстяк и поэтому предложил совсем уж несуразную цену. Дженаро его высмеял. Проторговавшись часа три и выпив не одну бутылку, а две, они, наконец, ударили по рукам.

На следующий день они отправились к нотариусу и оформили купчую. Дженаро попросил толстяка раз в год навещать три могилы на кладбище.

—  Почему бы и нет? —  отозвался толстяк. —  У нас тут будут как будто родственники, а с роднёй всегда живётся легче.

Он рассчитался с Дженаро сполна и попросил через неделю окончательно освободить дом.

Мысленно Дженаро уже простился с домом, о нём не горевал, не сожалел. Он сидел на крылечке и радовался: «Теперь у меня есть деньги, на которые я повезу рояль. Я уверен, Тони ещё будет давать концерты».

Мысль о том, что он не может оставить здесь рояль, пришла в голову старика сразу, как только он понял, что никогда больше не вернётся в Италию. Рояль был для него не вещью, он был родным существом, которое невозможно бросить там, откуда сам вынужден бежать. И вот теперь они поедут в Бразилию вместе, оба они пока бездомны, но кто знает, может, у сына всё—  таки появится дом? А рояль —  это целое состояние. Но главное, чтобы Тони на нём играл! Потому что Тони ещё может давать концерты!

Дженаро вошёл в дом, любовно провёл по крышке рояля, открыл его и стал играть. Он играл не страстные и пошловатые мелодии, которые был вынужден исполнять в борделе, а играл Баха, и высокий строй этой музыки очищал и возвышал его душу. Дженаро играл так, как будто молился —  за Тони, Марию, Мартинью, Камилию. Молился, чтобы слепые страсти покинули их, любовь сделала их зрячими и они любовно обошлись с жизнью, которая им досталась, и друг с другом. Доиграл и замер. На глазах у него были слёзы.

«Я везу не вещь, —  повторил про себя Дженаро, —  я везу спасение».

Ещё несколько дней прошли в хлопотах по распродаже домашней утвари. Дженаро прихватил для Мариузы старинную кофемолку, наверное, ей это будет приятно. А больше ничего не взял.

В день отъезда ему даже прощаться ни с кем не пришлось: дуче радовал народ очередной зажигательной речью, и все торжественно стояли на площади и благоговейно слушали её. Дженаро порадовался, что хоть от этого он избавлен, и потихоньку двинулся пешком до станции, откуда должен был сесть на поезд и отправиться в Неаполь. Рояль он отправил заранее, шёл налегке, поглядывая по сторонам и прощаясь навек с тем, что было ему привычно и дорого. Урожай собрали, солнце выжгло поля, и только виноградники зеленели, радуя взор тяжёлыми гроздьями. Сердце у Дженаро щемило, но стоило ему услышать, проходя очередную деревеньку, громогласный голос дуче, как вся его ностальгия улетучивалась. Дженаро сплёвывал и прибавлял шагу. Что ни говори, он стал уже чужаком, и ему было видно, как дурят этих глупых баранов, которых завтра пошлют на бойню, ничего не дав им взамен.

Мысленно Дженаро поблагодарил Бога за то, что Тони ничего такого не грозит, что тяготы, которые сейчас переживают его близкие, человеку по силам и с ними вполне можно справиться. Поблагодарил он и дуче, который помог ему расстаться с родиной, иначе, кто знает, может, его старое сердце и разорвалось бы от горькой боли расставания?..

Глава 7

Маурисиу продолжал ночевать в облюбованном им сарае, но случалось, приходил в материнский дом на обед или ужин. С Фариной он держался в высшей степени корректно, но Франсиска нервничала, чувствуя, что доверяться внешним проявлениям любезности не стоит. Она не могла забыть змеи, которую обнаружила под подушкой.

Фарина всячески успокаивал её, пребывая в уверенности, что Маурисиу всего—  навсего мальчишка, с которым он справится вмиг, если только тот задумает на него замахнуться. Такое уже было, и оба они это помнили.

Франсиска звала сына вернуться в дом, ей было бы спокойнее, если бы он был на глазах. Но Маурисиу отказывался. Ему было удобнее жить без надзора. Вёл он себя мирно, не ссорился с матерью, не пытался вернуть Катэрину и сына домой, охотно беседовал о пустяках с Беатрисой и ласково здоровался с Жулией и Ритой. Но это было лишь затишье перед бурей.

В один прекрасный день Маурисиу сел в свой автомобиль и отправился к следователю Омеру, чтобы сделать важное заявление. Он сказал, что видел винчестер того самого калибра, который интересовал комиссара, у Фарины!

Ну чем не гениальный ход? Маурисиу дрожал от радостного возбуждения, представляя, как арестовывают Фарину и ведут в тюрьму. Он избавлялся от итальянца так просто, так надёжно и чужими руками!

Омеру подозрительно посмотрел на Маурисиу. Не очень—  то ему хотелось вновь открывать дело, которое он уже закрывал столько раз.

—  Вы же сказали, что ничего не понимаете в ружьях, поскольку никогда их в руках не держали. Откуда же тогда вы определили марку и калибр? Или вы мне соврали?

—  Разумеется, с уверенностью я ничего утверждать не могу, —  поправился Маурисиу. —  Я делаю только предположение. Сеньор Фарина живёт теперь у нас в доме, но ружьё своё он не привёз. Оно осталось в доме моего тестя, и там я его видел.

—  Но я обыскал весь дом сеньора Винченцо и никаких ружей не нашёл, —  заявил Омеру.

—  Значит, он хорошо его спрятал. Может, в своей комнате, а может, ещё где—  нибудь, —  твёрдо заявил Маурисиу. Уж он то, точно знал, что винчестер находится у Фарины.

Сведения были любопытными, но особого доверия не внушали. Омеру уже проверял версию с Фариной, и она оказалась несостоятельной.

—  Мне трудно представить, что сеньор Фарина при своём весе мог забраться на крышу и стрелять оттуда, —  задумчиво протянул Омеру.

—  Стрелял кто—  нибудь из его дружков, которых я выгнал со своей фазенды, а он приютил, боясь, что они проговорятся, —  настаивал Маурисиу.

Он уже начал злиться. Ему было крайне неприятно, что следователь, вместо того чтобы сразу же схватить преступника, сомневается и тянет время.

Омеру задумался. Он проверял и Зекинью, и Форро, и Зангона, все они оказались вне подозрений. Оставался опять какой—  то неизвестный, который сделал своё чёрное дело и исчез.

Разозлённый Маурисиу решил подлить ещё масла, потому, что огонь никак не разгорался:

—  У Фарины было более чем достаточно оснований для убийства. Он хотел заполучить нашу фазенду и обольстить мою мать, что вскоре и сделал. А ещё он хотел получить деньги с Марии, которой очень хотелось избавиться от мужа и стать наследницей.

После этого сообщения Омеру заколебался. Версия выстраивалась достаточно стройная. У Фарины действительно было немало мотивов для убийства. Но вместе с тем Маурисиу не внушал ему большого доверия, он всё время нервничал, наводил на след, то одного, то другого, следы оказывались ложными. У Омеру было достаточно опыта, чтобы понимать, в каких случаях люди ведут себя именно так. Другое дело, что понимания мало для предъявления обвинения... А вот что касается Фарины, то поступивший сигнал нужно было проверять...

—  Ну что ж, пишите, —  вздохнул Омеру.

Маурисиу подтвердил своё сообщение письменным заявлением и, счастливый, отправился домой. Он потирал руки, не сомневаясь, что теперь с ненавистным итальянцем будет покончено.

Франсиска, ожидая сына, была в смятении. Утром она поделилась с Ритой своими наблюдениями за Маурисиу, рассказала, что тот стал гораздо спокойнее и, похоже, ничего уже не имеет против Фарины. А вот змея... Что значит змея в постели?

—  Вы и сами знаете, что это значит, —  печально отозвалась Рита. —  Значит, что всё будет у вас непросто, дона Франсиска. Маурисиу —  хороший мальчик, он никогда ничего плохого не сделает, но вот тот, другой... Он вас в покое не оставит! И заберите сокровища, пока их никто другой не забрал!

—  Где же они? —  всплеснула руками Франсиска.

—  В норе, которую Маурисиу стал называть своим домом, —  ответила Рита.

—  Но ведь мой сын сказал, что не может ограбить мать, —  в ужасе произнесла Франсиска.

—  Сын не может, он прав. Но тот, другой, может всё! Заберите сокровища, пока они не пропали.

Франсиска отправилась в нору вместе с Фариной, одна она не переступила бы и порога. Долго искать не пришлось, драгоценности и золото лежали едва прикрытые.

—  Пойду за машиной, —  сказал Фарина. —  В руках нам всего этого не унести.

Франсиска даже не обрадовалась находке, её заботило только состояние сына. Так притворяться? Так искусно лгать? Стать настоящим преступником, убийцей, грабителем? Человеком без стыда и совести? Но по какой причине? Логики в поступках Маурисиу не было. Было бы логично, если бы он, совершив преступление, украл сокровища для того, чтобы скрыться навек и жить где—  то вдалеке безбедно. Так поступил бы настоящий преступник. Но её сын не собирался уезжать. Да и сокровищ не прятал... Значит, он болен? Сошёл с ума? Но почему тогда он рассуждает вполне разумно? Почему вдруг снова стал тихим и приветливым?

Оставалась ещё версия Риты. В Маурисиу вселился мстительный дух несчастного возлюбленного Франсиски. Он погиб насильственной смертью, и его не похоронили по—  христиански, вот он и бродит неприкаянным и творит в отместку всевозможные преступления. Орудием мести он избрал собственного сына. Франсиске трудно было поверить в это, но сердце ей подсказывало, что Рита недалека от истины... А если так, то несчастный Маурисиу вполне мог быть и грабителем, и убийцей...

Когда до Франсиски это дошло, она разрыдалась. Фарина пытался и никак не мог её успокоить.

Она спустилась к обеду с опухшими от слёз глазами. Беатриса прибавила ей волнения и беспокойства, сообщив, что следователь Омеру побывал на фазенде Винченцо, нашёл винчестер и увёз его.

С Франсиской едва не случилась истерика. Она не сомневалась, что Маурисиу арестуют. Она уже прощалась с ним. Фарина опять её успокаивал.

—  Я съезжу и обо всём расспрошу Винченцо, —  пообещал он. —  После этого будем решать, что делать.

Винченцо и Фарине было о чём поговорить, у них обоих была одна головная боль —  Маурисиу.

Винченцо винил зятя в том, что тот не сумел удержать жену. Катэрина и слышать больше не хотела о муже и твердила одно:

—  Он мне опротивел, знать его не хочу. Сколько я слёз из—  за него пролила! Целыми ночами плакала, а ему хоть бы что!

Винченцо понимал, что имеет в виду его дочка и как горька её женская обида. Но ему не нравилось другое: Зекинью так поглядывает на Катэрину, что она не сегодня, завтра пойдёт за ним, будто тёлка на верёвочке. Он собрался прогнать этого Зекинью в шею, послать его куда подальше, но Катэрина, узнав об этом, сказала:

—  Прогонишь Зекинью, я уйду вместе с ним!

Винченцо знал свою доченьку, она могла и не такое выкинуть. С её—  то характером! Он примолк, не зная, что делать и как поступить. И ещё больше рассердился на Маурисиу из—  за того, что тот повесил на него такую заботу. А потом к Винченцо подошёл Зекинью, поговорил по—  хорошему, считай, что посватался. Это при живом—  то муже! Но Винченцо смирился, понимая, что лучше пусть все будет в открытую, с согласия и благословения родителей, чем тайком. Он позвал Катэрину, пусть говорят оба. Зекинью рассказал о своей мечте получить бесплатную землю и развести на ней бычков. Винченцо стало полегче. Он и сам недавно мечтал о том же самом. Катэрина сидела и слушала Зекинью, будто оракула.

—  А что будет с моим внуком? —  грозно спросил Винченцо. —  О малом ребёнке вы подумали?

—  Я подумала, —  без промедления отозвалась Катэрина. —  Твой внук с тобой и останется. Ему на новых землях делать нечего! А как только мы там обустроимся, то за ним приедем. А может, и за вами.

Возразить против такого решения было нечего, и Винченцо сказал:

—  Хоть и не нравится мне, как вы начинаете свою семейную жизнь, но пусть всё дурное на этом и кончится. Желаю вам, чтобы жизнь была у вас долгой, а с остальным вы и сами разберётесь.

С этого дня Зекиныо стал учить Катэрину ездить верхом на лошади, потому, что до тех мест пешком никак не добраться. Всё вроде бы пошло поспокойнее, и тут вдруг снова Маурисиу появился. Стал Катэрину обратно звать. Катэрина ни в какую. Слово за слово, стали ссориться. Зекиныо тут же рядом был. Стал Катэрину защищать. Маурисиу и вовсе на дыбы. Кто такой и какое отношение к его жене имеет? Катэрина за Зекинью испугалась, стала Маурисиу отвлекать какими—  то разговорами. А Маурисиу и сказал ей сквозь зубы:

—  Если что, убыо обоих!

А ведь слово и дело у Маурисиу не расходятся. Во всяком случае, так и Катэрина считает. Так что у Винченцо опять заболела голова...

Всё это Винченцо рассказал Фарине и с беспокойством посмотрел на него, ожидая, что тот скажет.

—  Ну, может, и лучше будет, если Омеру заберёт его с собой, —  не без цинизма предположил Фарина. —  Нам всем будет спокойнее.

—  Да Омеру тебя подозревает, а вовсе не Маурисиу, —  вскинулся Винченцо. —  Тебя и Марию.

Фарина не ожидал такого поворота. И сразу сообразил, что дело может кончиться для него очень плохо. Ещё бы! У него в комнате следователь нашёл винчестер, из которого была убита несчастная жертва. (В том, что Мартино был убит именно из этого винчестера, Фарина не сомневался.) В разговоре со следователем Фарина скрыл наличие у него оружия. А почему, спрашивается? Ну и так далее... И у Марии причин желать смерти мужа было более чем достаточно. Одно наследство чего стоит! А о вступлении в наследство хлопотал опять—  таки он, Фарина...

—  Ты меня порадовал, —  бросил он другу.

Винченцо попытался успокоить его: никто ведь не сказал Омеру, что Фарина вырвал тот винчестер из рук Маурисиу, а ружьё это фамильное и принадлежало ещё деду Маурисиу!

—  Ничего страшного. Я и сам этого не скажу Омеру, —  рассмеялся Фарина. —  Но мне нужно хорошенько поломать голову, как из этого выкрутиться!

Омеру не заставил себя ждать и вызвал к себе Фарину. Естественно, что первым прозвучал вопрос об оружии.

—  Я купил его в Сан—  Паулу совсем недавно, —  заявил Фарина.

—  Где? Дайте адрес магазина, —  потребовал Омеру.

—  Неужели вы думаете, что я помню адрес? —  пожал плечами Фарина. —  Зачем мне это нужно?

—  Затем, чтобы не сесть в тюрьму, —  угрожающе процедил Омеру. —  Вы меня поняли?

Фарина кивнул.

—  Надеюсь, что адрес сеньоры Марии, вдовы убитого, вы помните? —  с той же угрожающей интонацией задал следующий вопрос Омеру.

Фарина снова кивнул и дал следователю адрес пансиона, где по—  прежнему жила Мария.

—  Извольте представить мне подтверждение о покупке из магазина. Жду вас завтра или послезавтра.

Фарина поклонился и вышел.

Для начала он направился к Марии, с тем, чтобы предупредить её о предстоящем визите следователя.

Мария встретила Фарину улыбкой, она привязалась к этому человеку, который так помог ей в трудный для неё час. Фарина собрался сообщить ей об Омеру, но она поторопилась рассказать ему свои новости. Вернулся из Италии Дженаро, привёз ей горсть земли с бабушкиной могилы, это было так трогательно, что они все плакали. Теперь она окончательно уверилась в её смерти, и ей так грустно, так грустно...

Стоило Марии заговорить об Италии, и по лицу Фарины прошла тень, но кто знает, с чем была связана его мрачность?..

Мария не сомневалась, что Фарина помрачнел из сочувствия к её горю, к её потере. И почувствовала к нему ещё больше теплоты и доверия. Ей так нужно было иметь рядом с собой человека, который был бы старше её, который мог бы помочь участием и советом. Потому она так и тянулась к Фарине, к Мариузе. Но Мариуза ещё не вернулась из поездки. Мария по—  прежнему оставалась в пансионе за хозяйку и изрядно от этого устала. Изабела без тётушки окончательно отбилась от рук, то и дело бегала со своим Бруну в кино, а что они там делали —  на экран смотрели или целовались, никто не ведает... Словом, Мария воспользовалась и отвела душу с Фариной, пожаловавшись ему и поделившись всем —  и плохим, и хорошим.

Когда они, наконец, дошли до новостей Фарины и он рассказал ей о допросе и подозрениях Омеру, Мария тоже помрачнела. Только этой беды к её остальным неприятностям и не хватало!

—  А я—  то думала, что хоть это позади, —  со вздохом произнесла она. —  Боже мой! Что скажет Тони? И что я скажу следователю?

—  Скажешь правду, и все дела! А я ума не приложу, откуда этой полицейской ищейке стало известно о ружье в моей комнате, —  отозвался Фарина. —  Ведь оно появилось там после того, как дело было закрыто.

После визита к Марии, Фарина отправился в магазин, где продавали оружие, и попытался договориться с владельцем о подтверждении покупки. Но тот отказался наотрез. Фарина отправился в другой магазин, в третий, но всюду встречал отказы. Никто не хотел брать на себя ответственность. Каждый понимал, что такое подтверждение на пустом месте не требуют.

Несколько обескураженный Фарина, который привык, что дерзость и натиск улаживают все его неприятности, приехал в свою контору. В Сан—  Паулу у него была небольшая контора по экспорту и импорту экзотических товаров, но мало кто знал о её существовании. И уж тем более, никто не знал, чем при необходимости ещё занимались в этой конторе, раз хозяин так тщательно скрывал её существование. Фарина всегда был очень и очень таинственным человеком.

Служащий сообщил ему, что следователь Омеру уже успел побывать у него, спрашивал документы на покупку винчестера, но, разумеется, ничего не получил.

Фарина озабоченно кивнул и задумался. Дело, которое представлялось ему легко разрешимым, оказалось не таким—  то простым. Этим делом предстояло заняться всерьёз и продумать все шаги.

Маурисиу пришёл вечером ужинать, увидел взволнованное, озабоченное лицо матери и не увидел за столом Фарины. «Неужели?» —  подумал он. Неужели свершилось то, чего он так жаждал? Может быть, Фарина уже задержан? На лице его расцвела счастливая улыбка. Даже если Фарина на свободе, круг сжимается всё теснее, и из этого круга ему не выйти.

Глава 8

Каждое утро Силвия получала роскошный букет цветов. Но кто посылал их? Загадка мучила Силвию. Ни записки, ни визитной карточки, одни цветы, всегда свежие, прекрасные и молчаливые, лучшие хранители любых тайн.

Сначала она думала, что цветы посылает Умберту. Они по—  прежнему жили на разных половинах дома, но в последнее время Умберту вновь стал энергичным, деятельным, и поэтому Силвия решила, что цветы —  это его попытка вновь привлечь её внимание и завоевать её. Она стала думать: хочется ли ей вновь начать семейную жизнь с Умберту? Думала и не могла дать какого—  либо ответа. Как—  никак они прожили вместе много лет, и когда—  то она очень любила его. Расставание далось ей такой немыслимой болью, таким мучением, что теперь, когда она излечилась от боли, ей не очень—  то хотелось возвращаться в прошлое. Но это прошлое всё—  таки держало её. И она бережно ставила цветы в вазу, стараясь понять, радует или огорчает её вновь очнувшаяся любовь Умберту. Так продолжалось до того дня, когда Паулу, их слуга, вручил ей букет при Умберту. Принимая цветы, Силвия с невольным кокетством взглянула на мужа, ища подтверждения, что правильно разгадала тайну цветов. Но увидела покрасневшего от гнева Умберту, его насупленные брови и перекошенный рот.

—  У тебя перемены в личной жизни? —  задал он ей вопрос. Могла бы сообщить мне заранее!

Силвия поняла, что Умберту действительно к ней неравнодушен, но цветы посылает не он! И его неравнодушие не показалось ей приятным, от него веяло собственничеством и ревностью. Силвия сразу же вспомнила, что поводов ревновать у неё было куда больше, и она замкнулась в себе.

—  Не вижу причин, по которым должна тебе что—  то сообщать, —  сказала она сухо.

Но букеты принимать перестала, хотя загадка волновала её по—  прежнему. Силвия стала расспрашивать Паулу, откуда берутся цветы, а он только пожимал плечами.

—  Приносит посыльный из цветочного магазина, разве он может знать? —  объяснял Паулу.

—  Выброси их в мусорный ящик, —  распорядилась Силвия. —  И больше не приноси мне букетов!

Паулу наклонил голову и молча, вышел.

Но на следующий день букет появился снова, и Силвия решительно отправила его в мусорную корзину.

—  А мне думается, что букеты для вас покупает Паулу, —  высказала своё мнение кухарка, —  он у меня денег просил, видно, всё на цветы потратил.

Но это предположение показалось Силвии и вовсе нелепым.

Но букеты продолжали появляться, и Силвии мало—  помалу стало всё—  таки любопытно, кто же этот настойчивый и удивительно скромный поклонник, который стремится только порадовать её и ничего не хочет для себя.

Неожиданно она заметила, что стала чаще смотреть на себя в зеркало и одеваться кокетливее.

Умберту, видя, как похорошела Силвия, больше не задавал вопросов. Он уходил из дома рано утром и возвращался поздно вечером. И это было второй загадкой для Силвии, но она тоже не задавала вопросов, опасаясь, что вступит на очень скользкую почву. Она решила ждать, принимая букеты. Потому что в один прекрасный день Умберту мог преподнести ей пренеприятнейший сюрприз, как это было уже не раз. Но этот раз будет последним! Так очень твёрдо решила про себя Силвия.

Умберту и в самом деле готовил Силвии сюрприз, но совсем не тот, о котором она думала. Умберту втайне от жены решил наладить работу на фабрике и открыть её. Он был уязвлён до глубины души своим отстранением от работы. Может быть, со стороны и казалось, что его интересуют только молоденькие работницы, но это было не так. Он давным—  давно сроднился с фабрикой. В каком—  то смысле она была его детищем, и для него было очень оскорбительно его отстранение от дел. В душе он был очень рад, что гордячка Нина не справилась с работой, и фабрику пришлось закрыть. «Так ей и надо! —  торжествовал он про себя. —  Нечего было соваться!» Он во всём винил Нину и хотел показать Силвии, на что способен он, Умберту, человек с практическим опытом и крепкими мужскими мозгами. Поэтому он и уходил на целый день из дома, на фабрике у него было дел невпроворот. Он уже нашёл себе надёжных помощников, ремонтировал цех, проверял и частично обновлял оборудование, искал деньги на необходимые расходы, словом, крутился как белка в колесе. Результаты были налицо: запущенная фабрика уже работала и вскоре должна была окупить все расходы. Но Силвия узнает об этом только тогда, когда он расплатится со всеми долгами. Он преподнесёт ей успешно работающую фабрику как роскошный подарок. И Силвия не сможет не оцепить его! Умберту решил, во что бы го ни стало добиться, чтобы Силвия к нему вернулась.

Было время, когда ему казалось, что на свете много женщин, гораздо, более привлекательных, чем его жена. Он женился не из любви, а из корысти, был беден, честолюбив. Попав в круг людей состоятельных, научился выглядеть респектабельно, но респектабельным человеком не стал. Он сделался охотником за женщинами. Они все казались ему соблазнительными. И он, не жалея сил, добивался их благосклонности. Романы его начались совсем не на фабрике. Фабричные интрижки были скорее инерцией его прошлой разгульной жизни. Но по мере того, как расширялся круг его любовных связей, он начинал всё больше и больше ценить Силвию за её кроткий нрав, ум, терпимость, а главное, за её преданность и любовь к нему. После очередного романа Умберто возвращался к ней с радостью и со временем понял, что любит её. Но эта любовь не мешала ему вновь и вновь увлекаться. При этом он считал, что любовь Силвии беспредельна, и она всё ему простит. Решение Силвии было для него неожиданностью. Оно оскорбило его, возмутило, обидело до глубины души. Но обида сгладилась, ведь у Силвии было больше причин чувствовать себя обиженной и оскорблённой... А когда Умберту перестал обижаться, то понял, что должен вернуть себе Силвию. И работу!

Пока он возвращал себе работу. И работал на совесть. Но на фабрике, то и дело невольно вспоминал Нину. Чаще с озлобленностью, но вспоминал.

Вспоминала об Умберту и Нина. Вернее, не об Умберту, а о фабрике, о своих подругах, о том, как пыталась наладить производство. Сидеть одной дома ей было скучно. Нина была слишком деятельной натурой, чтобы ограничиться домашним хозяйством. Поначалу она, правда, радовалась новому дому, надеялась, что мать переселится к ней, но Мадалена стояла на своём и переезжать не собиралась. Она навещала дочь, ей больше всего нравилась ванна, где можно мыться, сколько хочешь, и никто тебя не торопит, но независимость ей была дороже всего. Соседкам она рассказывала со вкусом и удовольствием, как хорошо теперь живёт её Нина и как много у неё комнат и какие они светлые. Соседки завистливо поджимали губы, недоверчиво качали головами и делали предположения, почему Мадалена не отправляется в этот рай.

—  Зять сволочь, —  говорила одна.

—  Нина не зовёт, —  говорила другая.

—  Мадалена врёт, —  говорила третья.

А Мадалена только усмехалась про себя. Её радовало благополучие дочери, настолько радовало, что больше ничего и не нужно было.

—  Внучонка дождусь, а там и умирать можно, —  говорила она и сама смеялась, понимая, что как только народится внучонок, ей будет не до смерти.

Но с внучатами молодые не торопились, не получалось пока с внучатами, и Нина изнывала от скуки. Вечерами, когда Жозе Мануэл приходил с работы, она вновь и вновь затевала разговор про былые времена, про свою работу на фабрике. Она даже стала задумываться о том, не стоит ли Жозе Мануэлу получить свою часть наследства и не завести ли им здесь пекарни.

—  Вот увидишь, я бы с ними справилась, —  говорила Нина. —  Я многое поняла, многому научилась. И потом, я бы нашла знающих людей себе в помощники и у них продолжала бы учиться. Ну что скажешь?

Жозе Мануэлу такие разговоры не нравились. Иногда он даже злился. Он не понимал, чего ещё Нине нужно. Зачем ей эти пекарни? Он печёнкой чувствовал, что стоит завести речь о наследстве, и прекрасные отношения с матушкой полетят в тартарары. Неужели Нина этого не понимает?

Нина вздыхала. Сама написать свекрови о пекарнях она пока не решалась. Но ей очень, очень этого хотелось. Она уже представляла себе чаны с тестом, запах свежего хлеба, лотки с булками, тележки с осликами, которые развозят хлеб по лавкам… Она, с удовольствием прикидывала, какие обязанности у неё будут. У неё возникали уже, вполне, конкретные вопросы: сколько этих пекарен, да сколько в них народу? И ещё надо спросить... И ещё...

Жозе Мануэл только головой крутил, когда Нина вечерами засыпала его кучей вопросов по поводу пекарен.

—  Знаешь, моя дорогая, мне кажется, что твои вопросы несвоевременны, ты бы лучше занялась нашей спальней, мне не нравятся в ней светильники.

Нина с изумлением посмотрела на мужа: какие светильники? Причём тут светильники? Она говорит ему об организации производства, а он о какой—  то ерунде!

—  Да у меня руки чешутся взяться за дело! Настоящее дело! Ты понимаешь меня? – Нина смотрела на Жозе Maнуэла горящими глазами. А он смотрел на неё с недоумением. А потом с грустью.

—  Нина! Неужели ты опять собралась работать? А дом? А семья?

Нина расхохоталась:

—  Жозе Мануэл, я же не предлагаю тебе сидеть рядом со мной целыми днями для сохранения семьи! И ты не говори, что вся прелесть семейной жизни в том, чтобы я сидела дома одна, стряпала и прибиралась.

—  Ты можешь ухаживать за собой. За цветами в саду. За мужем, —  тоже с улыбкой отвечал Жозе Мануэл.

—  Я могу ещё очень много разного, —  энергично сообщила Нина. —  Мой опыт работы на фабрике не прошёл для меня даром...

—  Ох, не прошёл! —  с нарочитой скорбью вздохнул Жозе Мануэл.

—  Нечего смеяться, —  рассердилась Нина. —  Я поняла, что могу работать. Я многое сделала на фабрике, и сделала бы ещё больше, если бы не кризис и не интриги Умберту. Но теперь я могла бы работать на нашу семью. Если с пекарнями справляется твоя матушка, то я могла бы справляться не хуже.

—  Ты хочешь, чтобы я написал своей матушке, и она взяла тебя в компаньонки? —  поинтересовался Жозе Мануэл.

—  Я не знаю, —  несколько растерявшись, отозвалась Нина. —  Может быть.

—  Может быть, ты поедешь жить в Рио? —  насмешливо спросил Жозе Мануэл. —  Это единственный способ стать её компаньонкой. Если ты этого хочешь, то я напишу ей, что из нашего семейства ты выбрала её в качестве спутницы жизни.

Они оба расхохотались, представив себе матушку Жозе Мануэла, которая получает такое письмо.

—  И всё—  таки я бы ей написала и узнала, как там с пекарнями. Мы бы могли открыть филиал в Сан—  Паулу. Если ты мне позволишь, я напишу ей сама, попрошу совета, с чего начать.

—  Это я тебе и сам скажу, начинать нужно с денег. Больших. Которых у нас пока нет. А просить их у матушки я не намерен!

Нина замолчала, аргумент был серьёзным. Она подумала, что гордиться в их случае особенно не стоит, главное, завести дело, а там и деньги появятся, так что, можно было бы и попросить. Но вслух говорить этого не стала, прекрасно понимая, что её настойчивость послужит обратному: Жозе Мануэл заупрямится, потом рассердится, и тема станет запретной. И она, как умная жена, поцеловала мужа и повела его в сад посмотреть на расцветшие чайные розы.

—  Ты самая лучшая из роз, —  сказал ей нежно Жозе Мануэл, пройдясь по саду, —  и ты, наверное, права, в спальне нам не нужны светильники, потому что больше всего нам нужен наследник или наследница!

Ночи у них были сладкие, а вот сидеть одной даже в доме с ванной и розами Нине было невмоготу. Она решила посоветоваться с матерью, как бы ей половчее повести себя с мужем и свекровью, чтобы добиться желаемого.

—  Не могу понять, почему Жозе Манул не хочет, чтобы и я зарабатывала для семьи деньги! —  пожаловалась она.

Мадалена замахала на дочь руками:

—  Оставь, Нина! Ты опять хочешь в тюрьму попасть? А ведь если ты попадёшь в неё, разорившись, тебя никто оттуда не вытащит! Джузеппе передал тебе свой характер, и в этом твоя беда!

—  А я уверена, что это моё счастье, и вот увидишь, я поставлю на своём, и буду выпекать самый вкусный хлеб в Сан—  Паулу!

—  Лучше ешь его вдоволь, дочка, раз Бог послал тебе мужа! Заботься о Жозе Мануэле и рожай ему детей, —  высказала своё заветное желание Мадалена, опасаясь, что при таком деятельном характере дочери, может не дождаться внуков.

Мать и муж были заодно, они оба хотели детей и не хотели, чтобы Нина работала. А Нина пока не очень—  то хотела детей, зато очень хотела работать.

Между тем Жозе Мануэл получил письмо от матери: она срочно вызывала его к себе.

Недоумевая, чем обусловлена такая срочность, Жозе Maнуэл поехал и Рио и очень скоро вернулся оттуда с удивительными новостями: его матушка отплыла на пароходе в Португалию, на историческую родину, так сказать.

—  А как же пекарни? —  спросила Нина.

—  Продала и дом, и всё остальное, —  ответил Жозе Мануэл. – Предлагала мне большие деньги, но я не взял. Не захотел. Потому что знаешь, на каких условиях предлагала?

Нина вопросительно на него смотрела.

—  Хотела, чтобы я ехал с ней в Португалию. Один ехал, без тебя. Тогда бы она выделила мне долю из наследства, оставленного ей отцом. Но я же не дурак, чтобы с тобой pасставаться!

Он подхватил жену на руки и закружился с ней по комнате.

Лишь теперь до Нины дошло, как на самом деле относится к ней свекровь. И она подумала, насколько прав был Жозе Мануэл, когда не воспринимал всерьёз её наивные разговоры о пекарнях.

Нина крепко обняла мужа и сказала:

—  Может, нам и правда имеет смысл завести ребёночка?

Глава 9

Мариуза вернулась из поездки рано утром и тут же поняла, что Дженаро уже приехал из Италии: красивый старинный рояль украшал её гостиную. На сердце у неё сразу потеплело. Какие бы трудности ни преподносила жизнь, но всегда отрадно оказаться вновь в родных стенах, знать, что вокруг тебя приятные люди...

Обитатели пансиона от души обрадовались хозяйке. Свекрови Мариузы никто не знал, так что её смерть не слишком огорчила постояльцев, они устроили небольшой праздник в честь самой Мариузы, и жизнь пошла своим чередом, готовя каждому новую порцию сюрпризов.

Не прошло и двух дней, как появился Омеру, он долго беседовал с Марией, Тони и Дженаро. И сколь ни была подозрительна ситуация Марии на словах, Омеру, опытный следователь, прекрасно понимал, что такая женщина не могла организовать убийство своего бывшего мужа. Ещё раз поговорив с ней и Тони, он только лишний раз в этом убедился. Однако пока успокаивать молодую женщину не стал, сказал, что будет продолжать расследование. Мария же, проводив следователя, почувствовала, что больше не волнуется. Интуитивно, подсознательно она поняла, что этого человека ей опасаться больше не стоит. Если и были у него подозрения на её счёт, то теперь они рассеялись.

Да и вообще на душе у Марии царил покой. Она радовалась, что Дженаро стал учить Мартинью играть на рояле. Как только она видела две головы, седую и кудрявую, склонённые над клавишами, сердце её переполнялось умилением.

Тони сидел без работы и поэтому пребывал в меланхолии. Если Дженаро думал, что сын увлечётся, дни и ночи будет играть на рояле и рано или поздно станет великим музыкантом, то он ошибся. Тони очень редко садился за инструмент. Маркус продолжал работать репортёром, но репортёрских вакансий больше не было, и он предложил Тони работу в типографии.

Тони охотно согласился. Вот в типографии его выучка музыканта ему очень помогла, он понял, что быстро освоит набор на линотипе. Теперь и он вносил свою, пусть небольшую, лепту в семейный бюджет.

Тони побывал у Эзекиела и подписал документы, отказавшись от своей доли. Побывал и вновь взбудоражил всё семейство. Эзекиел опять пожалел про себя о том, что добрый и приятный итальянец не ужился с его дочерью. Но он радовался, что Камилия успокоилась. Хотя по—  отцовски желал ей большей женственности.

Камилия же продолжала вести дела с большой жесткостью. Она нашла, что Маноло совершенно не справляется со своими обязанностями, и уволила его вместе с Соледад и Эулалией.

Семейство Маноло пришло в отчаяние. Они остались без средств к существованию. Эулалия, глядя на отчаявшихся родителей, поняла, что утешения можно ждать только от неё.

—  Но мы же и раньше шили, —  сказала она, обнимая их за плечи. —  Попробуем шить и дальше, только будем сдавать нашу продукцию в другие магазины. Разве вы не помните, что мы когда—  то мечтали о самостоятельности?

Мать взглянула на неё с вымученной улыбкой: да, они не должны были сдаваться! А иметь дело с Камилией было всё труднее и труднее. Работы она требовала много, а платила всё меньше и меньше. На Камилии свет клином не сошёлся, они и раньше жили шитьём. Но, посмотрев на Маноло, Соледад поняла, что для него увольнение —  настоящая трагедия. Ещё бы! Он столько времени был безработным! И как же он был доволен, когда всё—  таки выправился, стал чуть ли не начальником цеха, уважаемым человеком, а теперь ему снова придётся остаться ни с чем?..

Обе женщины принялись утешать Маноло, повторяя наперебой, что всё ещё наладится, что он непременно найдёт для себя работу.

—  Найду! Обязательно! —  лихорадочно отозвался Маноло. —  Вы меня знаете! Я всегда находил выход из положения!

И женщины согласно закивали: да, да, так оно и будет!

Камилия очень хотела распроститься и с Жонатаном. Чуть ли не каждый день она убеждала в этом Эзекиела.

—  Он нас обирает, —  твердила она, —  но я это пресеку, вот увидишь!

Эзекиел был не согласен с дочкой, Жонатан был его другом и помогал ему в трудные времена, а если он получал больше, то ведь и вкладывал тоже!

Эзекиел не говорил Камилии, что сама она Жонатану очень нравится, и он мечтает женить на ней своего Самуэла. А если дети поженятся, то всё у них будет общее, и Жонатан ничего не пожалеет для сына, невестки и тем более внуков. Эзекиел уже как—  то заговаривал о Самуэле с Камилией, но ничего, кроме того, что она в детстве терпеть не могла конопатого чертёнка, добиться не смог. Однако жизнь есть жизнь, в ней не бывает окончательных решений. Поэтому Эзекиел не мешал мечтать Жонатану и сердиться Камилии, в один прекрасный день они могут распрекрасно поладить, если на то будет воля Божия.

Самуэл должен был приехать со дня на день, и Жонатан места себе не находил от радости, волнения и беспокойства. Он готовился к встрече, как если бы ждал индийского набоба. Да при чём тут набоб! Его родной сыночек куда главнее всех набобов. Жонатан заботливо приготовил для него номер рядом со своим, всё самолично проверил, пощупал простыни и подушки: у Самуэльчика всё должно было быть самое лучшее. Он прожужжал все уши Эзекиелу о вечере, который устроит в честь приезда своего дорогого мальчика и на котором непременно должна быть и Камилия. Лучшей жены, чем Камилия, он для своего сына не желал. Больше всего по душе ему был её крутой нрав. Эта красивая молодая женщина могла вести твёрдой рукой дела, держать в узде мужа, направить на правильную дорогу детей. О такой невестке можно было мечтать.

Старики между собой всё сладили, а молодые всё делали по—  своему. Под внешним ледяным спокойствием Камилии полыхал любовный пламень. Стоило ей закрыть глаза, как она видела перед собой смуглое лицо Тони на белоснежной подушке и слышала его голос, который звал её. Но рядом с его постелью сидела Мария. Мать ребёнка Тони, не сомневавшаяся, что она его жена. Она так спокойно, так уверенно обращалась с больным, она чувствовала себя хозяйкой и в этой комнате, и в жизни Тони.

Камилия очень долго не могла справиться с этим эмоциональным ощущением. Она пыталась вычеркнуть Тони из своей жизни, забыть о нём. Но как можно было это сделать, если в бреду он сам знал её? Камилия долго мучилась, но в один прекрасный день всё вдруг стало очень ясно и просто. Камилия просиулась с готовым решением и почувствовала себя совершенно счастливой. У неё засветились глаза, изменилась походка. Она больше не боролась с Марией, она признала: да, Мария его жена. Но тогда она, Камилия, будет его любовницей! Почему бы им не поменяться ролями в этой увлекательной игре, которая называется жизнью? Если Тони мог изменять с Марией Камилии, то сможет с Камилией изменять Марии. Камилия даже рассмеялась, когда эта удивительная мысль пришла ей в голову. Она не понимала, почему же раньше не могла додуматься до такой прекрасной, простой и естественной вещи?

В тот день она отправилась в пансион навестить Тони. Служанка хотела позвать Марию, но Камилия взглянула на неё с изумлением непонимания. «При чём тут Мария? —  спрашивал её взгляд. —  Тони! Мне нужен только Тони!»

Тони спустился, увидел Камилию и застыл в изумлении. А Камилия стояла и смотрела на него, не отрывая глаз, всеми силами призывая его к себе. И он подходил всё ближе, ближе... Вот он уже рядом с ней! Камилия посмотрела ему прямо в глаза своими широко открытыми голубыми глазами и сказала:

—  Я хочу тебя, Тони! Хочу быть твоей любовницей!

Тони опешил. Хотел переспросить, но не решился. Да и что переспрашивать, он и так всё понял. Но ведь это невозможно! Он же живёт с Марией!

Камилия словно бы читала его мысли:

—  Почему невозможно? Ты же спал с Марией, когда жил со мной?

Но аргументом куда более важным, чем произнесённые слова, были голубые глаза с поволокой, которые он так хорошо помнил. Они становились такими, когда она отвечала на его призыв. А белоснежная шея, грудь, нежнейшая кожа!.. Тони невольно прикоснулся к этой призывно обнажённой шее, и Камилия поняла, что победила. Но Тони при этом сказал совсем другое:

—  Ты зря пришла сюда, Камилия. Ты же знаешь, что Мариявыходила меня и мы живём с ней вместе. Наша жизнь с тобой осталась в прошлом.

Он обернулся, словно почувствовав на себе взгляд, и увидел Марию. Она стояла и смотрела на них. Потом поздоровалась. Камилия ей ответила. И тут же стала прощаться с Тони.

—  Ещё увидимся, —  негромко сказала она, кивнула Марии и пошла к двери.

—  Зачем она приходила? —  спросила Мария.

—  Повидаться, —  нехотя отозвался Тони. —  Как—  никак она была моей женой.

—  Да, конечно, —  кивнула Мария. —  Хорошо, что ты подписал все бумаги и вас больше ничего не связывает.

—  Да, хорошо, —  опять вяло кивнул Тони. Камилия смутила его —  если не душу, то тело. Его мучительно потянуло к ней, и ему было из—  за этого стыдно.

Мария пожалела Тони: больше ничего ему не сказала и тихонько ушла.

А Тони ходил как отравленный. Он уже чувствовал себя виноватым, потому что видел перед собой Камилию, вспоминал её ласки, и кровь начинала бурлить у него в жилах. И тогда он становился, особенно нежен с Марией.

Но прошло немного времени, и Тони получил от Камилии записку. Она назначала ему свидание, звала страстно и ласково. Тони напрягся, но на её зов не пошёл.

Камилия прождала его напрасно. Но она не сомневалась, что рано или поздно Тони придёт на её зов. Он прикоснулся к ней так ласково, так нежно погладил её шелковистую кожу, что она поняла: Тони помнит её, желает её, он к ней придёт... Она готова была его терпеливо ждать, а пока подыскала симпатичную гостиницу на уединённой улице и сняла там уютный номер. Её не покидало ощущение, что она вьёт своё гнёздышко, и от этого, у неё становилось тепло на сердце.

Ципора заметила перемену в дочери. Подумала—  подумала и спросила напрямую, не влюбилась ли она, не дождавшись отцовского избранника.

—  Это кто же избранник? – поинтересовалась Камилия. – Уж не конопатый ли чертёнок?

—  Да, —  сказала Ципора. —  Только он стал красивым молодым человеком, тебе под стать.

—  А ты его видела? —  насмешливо спросила Камилия.

—  На фотографии, —  дипломатично ответила Ципора. —  Очень приятный молодой человек. А ты его увидишь завтра вечером, потому что он уже приехал и отец пригласил их к нам в гости.

—  Не уверена, что увижу, —  небрежно усмехнулась Камилия.—  Деловых женщин о любых визитах нужно предупреждать заранее, у них могут быть свои планы.

—  И какой же у тебя? —  удивилась Ципора.

—  Стать любовницей своего мужа, —  совершенно спокойно заявила Камилия. —  Это может случиться в любой день, когда только Тони найдёт для меня время.

Ципора онемела, услышав такое заявление, а Камилия торжественно прошествовала в свою комнату.

Но на вечере она всё—  таки присутствовала, видимо, времени на неё у Тони пока не нашлось...

Самуэл не сводил с Камилии глаз. Хотя накануне, когда Жонатан расхваливал дочь своего друга, беззлобно подшучивал над отцом:

—  Ты думаешь, я забыл эту ведьмочку? Ошибаешься. Ведьмы ведьмами и остаются.

Он вообще отнёсся с иронией к восторженности отца.

А тот словно на крыльях летал. Не мог наглядеться на своего Самуэльчика, уж очень ему нравился лощёный европейский юноша!

А лощёный европейский юноша только посмеивался —  но лишь до той поры, пока не увидел Камилию. Он и предположить не мог, что остроносая худышка могла превратиться в вальяжную красавицу.

Жонатан с Эзекиелом удовлетворённо переглянулись. Они этого и хотели. Камилия недолго посидела с родителями и гостями. Сослалась на тяжёлый рабочий день и ушла в свою комнату.

Возвращаясь от Эзекиела, Самуэл с большим интересом расспрашивал отца о Камилии.

—  Да я всё тебе уже рассказал, —  изумился Жонатан.

—  А я всё мимо ушей пропустил, —  ответил Самуэл. —  Так ты говоришь, что она была замужем и муж её бросил?

—  Она бросила мужа, —  поправил его Жонатан.

—  Такая может, —  с одобрением признал Самуэл. —  Такая женщина очень многое может себе позволить.

Он пропустил два—  три дня, а потом с букетом цветов отправился встречать Камилию у ворот фабрики, собираясь отвести её поужинать. Но Камилия увидела поблизости и другую фигуру, поэтому, сказав Самуэлу несколько вежливых фраз, ответила отказом на его предложение, объяснила, что обычно вечерами занята, и ушла под руку с Тони, который всё—  таки не устоял перед соблазном и пришёл на свидание.

Самуэл посмотрел им вслед с большим любопытством, и надо сказать, что присутствие в жизни Камилии мужчины его только раззадорило.

Тони ревниво осведомился, с кем это она разговаривала.

—  С конопатым чертёнком, врагом моего детства, —  задорно ответила Камилия. —  Я рада, что ты, наконец, меня услышал. Пойдём, я покажу тебе наше гнёздышко.

Тони принялся было отнекиваться, лепетать что—  то про Марию, свой долг и ещё про что—  то, но Камилия только теснее прижималась к нему, и он, чувствуя тепло льнущей к нему плоти, ускорил шаг. Так они и добежали до гостиницы, а закрыв дверь, оказались друг у друга в объятиях.

—  Это была лучшая ночь в моей жизни, —  прошептала Камилия Тони, когда они спустя несколько часов прощались у её дома. —  Приходи, когда захочешь, ты знаешь, где меня найти.

Она повернулась и пошла, вальяжно покачивая бёдрами, мягкой походкой сытой кошки, а Тони побрёл, едва передвигая ноги, к своему пансиону, и чем ближе подходил к нему, тем медленнее шёл.

Мария ждала его с ужином. Она уложила малыша и терпеливо ждала Тони. Конечно, она беспокоилась, думая о том, что может случиться в любом тёмном закоулке окраины. Но старалась не думать об этом, уговаривая себя, что Бог не допустит никакого несчастья. Когда заскрипела, а потом тихонько открылась дверь, Мария почувствовала себя совершенно счастливой.

Посмотрев в её сияющие глаза, Тони почувствовал себя совсем скверно и пообещал себе, что больше никогда не увидится с Камилией. От ужина он отказался, ему было невмоготу сидеть рядом с Марией, принимать её заботы и знать, что он полчаса назад держал и объятиях другую женщину и даже в пылу страсти шептал ей ласковые слова.

—  Я играл в ресторане, нашёл приработок, —  проговорил он в своё оправдание, —  там меня покормили, но я очень устал.

Марии понимающе закивала, её выразительные глаза вспыхнули ещё ярче.

—  Я так рада, Тонн! Но мне не хочется, чтобы ты изнурил себя. Поверь, хватит и твоей работы в типографии.

—  Я когда—  нибудь свожу тебя в этот ресторан, —  сам не зная для чего, солгал Тони. Ему невыносима была доверчивость Марии. Она как была, так и осталась той самой юной девушкой, простодушной, доверчивой и непосредственной...

—  Я с удовольствием пойду туда, —  радостно отозвалась Мария, —  и буду тобой гордиться, потому, что никто не играет лучше моего Тони!

У Тони на душе стало ещё гаже, и он снова пообещал себе никогда больше не видеться с Камилией. Он в самом деле больше не приходил на фабрику, не встречал Камилию, чтобы отправиться с ней в маленькую гостиницу, в уютный номер с большой кроватью. Но постоянно думал об этом.

Думала об этом и Камилия. Вспоминая жаркие ласки Тони, она розовела, и в глазах у неё появлялась особая сладострастная томность. Ципора, едва взглянув на неё, поняла, что делается с её дочерью: она пылает от страсти. Но к кому? Вряд ли к Самуэльчику... Камилия не стала отпираться, она с гордостью призналась, что муж стал её любовником и она с ним очень счастлива. Ципора горестно покачала головой. Они с отцом думали, что дочка образумилась, но не тут—  то было!

Ципора не стала говорить мужу всей правды, но намекнула, что неплохо бы Самуэлу, если Камилия ему понравилась, погорячее взяться за дело. Не ровен час, у него появится соперник!

Эзекиел поговорил с Жонатаном, тот с сыном. Самуэл тут же сообразил, что соперник —  вполне реальная личность, но родители Камилии отдают предпочтение ему, и значит, путь для него открыт. И он приготовился всерьёз ухаживать за бывшей ведьмочкой.

Между тем, не дождавшись Тони и на второй день, и на третий, Камилия отправила ему очередное страстное послание. Вечером у ворот фабрики она увидела мужскую фигуру, радостно кинулась навстречу, но вблизи рассмотрела Самуэла. Он пригласил её поужинать, и она согласилась, поняв, что не дождётся Тони и сегодня.

Самуэл радовался, что ему сопутствует успех, и был в ударе. Он шутил, сумел развеселить и Камилию. Она стала отвечать на его шутки, они много смеялись за ужином, выпили по бокалу вина, перешли на воспоминания детства и расчувствовались. Самуэл понял, что он на верном пути. И предложил Камилии подняться к нему в номер.

—  Посмотришь, как устроился бездомный бродяга, —  пошутил он. —  Поправишь своей женской рукой безделушки, мне будет уютнее.

Камилия согласилась. Детство есть детство, Самуэл ей казался почти что родственником. Она поднялась к нему. Он предложил ей ещё бокал вина и тут же недвусмысленно попытался её обнять. Камилия была оскорблена в лучших чувствах. Она—  то отнеслась к конопатому чертёнку как к человеку и даже мнение о нём переменила к лучшему, а он, оказывается, её за полную дуру держал. Камилия посмотрела на него с таким презрением! Она так выразительно повернулась и пошла к двери такой походкой, что у Самуэла дух захватило от восторга. Вот это женщина! Да за такую женщину и жизнь отдать не жалко! После этого вечера Самуэл влюбился в Камилию ещё больше, а Камилия заявила Ципоре, что окончательно разочаровалась в сыне Жонатана. Он оказался вертопрахом, привыкшим проводить время с легкомысленными женщинами. Она таких молодых людей и в грош не ставит. Пусть он к ней не приближается и на пушечный выстрел! Сказала, как припечатала. И что оставалось бедной Ципоре, как не плакать? Она и плакала горько—  горько.

И так же горько плакала Мария. Она получила любовное послание Камилии вместо Тони и разрыдалась. Увидев Камилию в пансионе и ещё раньше слыша, как Тони звал свою жену в бреду, она поняла, что сердце Тони разрывается надвое. Но ей показалось, что Камилия отсекла Тони навсегда, и это служило Марии утешением. Но оказалось, что не только Камилия по—  прежнему его любит, но и Тони встречается с ней.

—  Я её понимаю, —  прошептала сквозь слёзы Мария, —  Тони невозможно не любить!

Глава 10

Омеру был достаточно опытным следователем, и чем дальше, тем больше подозрений вызывал у него не Фарина, а Маурисиу. Комиссар с самого начала обратил внимание на его нервозность и постоянное желание навести полицию на чей—  то след. Все следы комиссар проверил, и они оказались ложными. В своё время проверил он и Фарину, интуиция подсказывала ему, что этот человек не был убийцей сеньора Мартино. И вот теперь на него вновь легло подозрение. Легло, потому что нашёлся тот самый винчестер, из которого был сделан роковой выстрел. Откуда же взялся этот винчестер в комнате Фарины? Ведь первый обыск был очень тщательным и ничего, абсолютно ничего не дал. А теперь, по доносу нервозного молодого человека, они нашли злополучное ружьё, причём на самом видном месте. Таких случайностей не бывает. И Омеру отправился вновь на фазенду Франсиски. Первым его встретил сияющий Маурисиу. Молодой человек не сомневался, что Омеру привёз весть об аресте Фарины. Он с нетерпением дожидался этой вести, готовый нести её дальше. Но Омеру огорошил его совсем другой новостью.

—  Ваши подозрения не подтвердились, —  начал очень сухо следователь. —  Я только зря потратил время, вновь проверяя их. Сеньор Фарина —  солидный коммерсант, известный в деловых кругах.

—  Я ничего подобного не знал, —  сразу сбившись, пролепетал Маурисиу. —  Он ничего о себе не рассказывал.

—  Потому, что ему нечего скрывать, —  назидательно произнёс Омеру, очень довольный впечатлением, которое произвёл его блеф, и продолжал блефовать дальше.

—  А что же насчёт ружья? —  нетерпеливо спросил Маурисиу.

—  Это винчестер тридцать восьмого калибра, —  нарочито медленно проговорил комиссар полиции.

—  Из которого убили Мартино, —  подхватил Маурисиу.

—  Из которого не убили никого, —  подвёл черту комиссар. —  Винчестер был куплен совсем недавно в магазине, мне предъявил на него документы управляющий сеньора Фарины, чек и таможенную декларацию.

—  Наглая ложь! —  вспыхнул Маурисиу. —  Он украл это ружьё у меня, он забрал его! И я точно знаю, что из этого ружья был застрелен негодяй Мартино!

Глаза Маурисиу сверкали злобным огнём, он дрожал от негодования и жаждал справедливости. И справедливость не замедлила восторжествовать.

—  Раз это ваш винчестер и из него был убит сеньор Мартино, то я арестую вас! —  заявил Омеру.

—  Я это сказал? Я в этом признался? —  недоумевающе переспросил Маурисиу.

—  Только что, —  подтвердил Омеру, ловко застёгивая на нём наручники.

На этот раз он был доволен проведённой операцией и не сомневался, что посадил в тюрьму настоящего преступника.

Для Франсиски арест сына был настоящим ударом, она не могла поверить, что её сын, её мальчик мог стать убийцей.

«Мальчишка получит по заслугам, только и всего», —  думал про себя Фарина, утешая Франсиску. Он пообещал ей нанять лучшего в городе адвоката, который сделает всё возможное, чтобы вытащить из тюрьмы её сына. Стоило ему произнести слово «тюрьма», как Франсиска зарыдала снова.

—  Мы спасём его, мы его спасём, —  твердила ей Беатриса, сама не понимая толком, что она говорит и что обещает матери.

Но смятение царило не только на фазенде, оно царило и в той самой тюрьме, которой так боялась Франсиска.

Когда Омеру приступил к заполнению документов и попросил Маурисиу назвать своё полное имя и полное имя своих родителей, то арестованный назвался Луиджи Арелли, сыном Сальваторе Арелли и Инес Арелли. И сколько ни переспрашивал его комиссар, он упорно стоял на своём. При этом он рассказал немало интересного. Сообщил, что по национальности он итальянец, что убил подлеца Мартино и ничуть об этом не жалеет, поскольку у него были личные мотивы для убийства, но о них он говорить не собирается.

Омеру почесал в затылке. Ему было бы понятно, если бы Маурисиу, назвавшись чужим именем, отрицал свою причастность к преступлению. Такие случаи бывали, они вполне заурядны, и преступник очень скоро переставал отпираться. Но Маурисиу стоял на своём. Он рассказывал всё новые и новые подробности о семье, о родителях, вспоминал Италию, где они жили до приезда в Бразилию. Картины были красочными, и можно было только позавидовать его удивительному воображению.

Омеру схватился за голову: час от часу не легче! И что это за проклятое такое дело! Казалось бы, и преступник налицо, и никак его не ухватишь! Но Омеру решил не торопиться. Одиночка многих от дури вылечивала! Посидит в ней Маурисиу день—  другой и вспомнит, как его зовут по—  настоящему.

О странных именах, которыми называет себя Маурисиу, Фарина узнал, когда отвозил в тюрьму адвоката, и рассказал об этом Франсиске. Она побелела, услышав эти имена.

Ведь именно так звали её первого возлюбленного, отца Маурисиу, именно так звали его родителей, но откуда об этом мог узнать её сын? Она никогда с ним об этом не говорила... Франсиска непременно решила поговорить с Ритой. Вполне возможно, что она всё рассказала своему любимчику и теперь он пытается спастись, таким образом, от грозящего ему наказания.

Рита сидела на пороге своего домика и лущила бобы, когда Франсиска, подобрав длинное платье, примостилась с ней рядом на крылечке.

—  Нет с нами нашего мальчика, —  вздохнула Рита. —  Давно уже его нет с нами. Проклятый Луиджи! Нет ему покоя!

—  Откуда ты знаешь про Луиджи? —  вскинулась Франсиска. —  Бедный Маурисиу называет себя в тюрьме отцовским именем.

—  Ничего удивительного, —  спокойно сказала Рита. —  Луиджи вселился в сыночка и говорит со всеми. Он не успокоится, пока Маурисиу не похоронит его как следует. Его нужно в церкви отпеть, в освящённую землю закопать, а то бросили неведомо где, как собаку, вот он и мается!

Франсиска уже слышала всё это от Риты и то верила ей, то не верила.

—  И что же нам теперь делать? —  спросила она.

—  Похоронить нужно Луиджи, —  упрямо ответила старуха и, встав, рассыпала оставшиеся бобы.

Возвращалась Франсиска всё с тем же беспокойством. Она даже ругала себя за то, что пошла к Рите. Как она могла забыть? Ведь Рита всё это ей уже говорила! Но что толку от этих разговоров! Даже если она, Франсиска, в это поверит, то не поверит комиссар полиции!

Франсиска вернулась домой и попросила Фарину, который ждал её, съездить па фазенду к Винченцо и рассказать обо всём Катэрине. Как—  никак она жена Маурисиу и должна знать, что с ним происходит.

Фарина отправился к Винченцо. Новость об аресте там все уже знали, к ним прибегала Жулия и всё рассказала. Но сейчас Катэрине было не до Маурисиу, у неё заболел малыш. Он горел как в огне, они с Констанцией делали ему компресс, пытаясь сбить температуру.

—  Я могу съездить в город за врачом, —  предложил Фарина. Или давайте мы ребёнка в город отвезём.

Катарина ухватилась за его предложение, засуетилась, побежала собираться.

—  Не стоит его никуда везти, —  тихо проговорила Констанция. —  Не доедет он.

Фарина замолчал и пошёл к машине. Катэрина бросилась за ним, а потом повернулась и пошла обратно. Фарина проводил её глазами. Ему было жаль её, жаль маленького мальчика...

Фарина ехал на фазенду с ещё одной печальной новостью —  у Франсиски не было больше внука. Франсиска в отчаянии заломила руки.

—  За что мне посылают столько горя и бед? —  спрашивала она сквозь слёзы.

Она вспоминала, как не хотела появления этого маленького мальчика, как долго отказывалась идти смотреть на него и как потом привязалась к нему... Она явственно почувствовала тепло маленького тельца и заплакала ещё горше. Фарина крепко прижал к себе плачущую, отчаявшуюся женщину, словно бы делясь с ней своей силой, вдыхая в неё мужество жить дальше.

—  Не плачь! —  ласково сказал он. —  Вот увидишь, у тебя ещё будет наследник!

Франсиска с благодарностью откликнулась на ласку, но слова её не утешили. Конечно, она надеялась, что её Маурисиу ещё будет счастлив и у него будут дети, но другие, а не этот —  маленький, первенец, любимый...

На ночь Фарина накапал несчастной Франсиске снотворного, и она забылась тяжёлым сном. Проснувшись поутру, она засобиралась к Маурисиу.

—  Я должна увидеть моего мальчика, —  тихо, но очень упрямо сказала она Фарине, и он понял, что Франсиске это просто необходимо. Он поцеловал её и пошёл к машине. По дороге они заехали на фазенду к Винченцо. Франсиска поплакала вместе с Констанцией, постояв возле умершего ребёнка.

—  А у Катэрины ни слезинки, —  пожаловалась сватья. – Сидит, как каменная. Я за неё боюсь. Посидит—  посидит, а потом в воду бросится.

Франсиска перекрестилась.

—  Не накликай беды, —  попросила она. —  И так не знаешь, куда от горя деваться.

Они договорились о похоронах, которые должны были состояться на следующий день.

—  Скажешь Маурисиу? —  спросила Констанция.

—  Попробую, —  ответила Франсиска, закусив губу, изо всех сил удерживая слёзы.

За разрешением повидать в тюрьме Маурисиу Фарина и Франсиска зашли к Омеру. Он охотно дал разрешение, понадеявшись, что свидание с матерью благотворно подействует на психику заключённого, который никак не желал отвечать на поставленные вопросы и всячески тормозил ход следствия.

Франсиска вошла к сыну в камеру, протянула руки, обняла его и крепко—  крепко прижала к себе. Но что—  то странное почудилось ей в ответной ласке сына. Уж слишком пылко прижал он её к себе, стараясь поцеловать прямо в губы.

—  Ты пришла, любовь моя, наконец—  то, ты пришла ко мне, —  проговорил он.

Франсиска в испуге отстранилась.

—  Маурисиу... —  начала она.

Взгляд сына стал тяжёлым, напряжённым, недобрый огонек загорелся в нём.

—  Ты забыла, что меня зовут Луиджи? —  спросил он. —  Кто такой этот Маурисиу? Говори быстрее! Я убыо его, если это твой новый любовник!

Франсиска смотрела на сына расширенными от ужаса глазами, и чем дольше она смотрела, тем отчётливее ей виделось лицо Луиджи. Она успела позабыть его, сохраняя в памяти только смутный облик, но теперь видела его перед собой, словно он воскрес, словно время остановилось. Франсиске показалось, что она сходит с ума. В самом деле, если она останется ещё хоть пять минут наедине с этим призраком из прошлого, то потеряет разум!

Франсиска выскочила из камеры и захлопнула за собой дверь. Сердце у неё колотилось, Ей было страшно. Теперь она поняла, что Рита права: надо было похоронить Луиджи по—  хорошему.

—  И моего внука тоже, —  прошептала она.

Она не сомневалась, что и мальчик погиб из—  за Луиджи, он забрал его себе, блуждая неприкаянным по земле.

«Надо будет попросить священника, чтобы он отслужил панихиду и по Луиджи», —  подумала Франсиска, и ей стало легче. Она поняла, что будет бороться за сына, что её мальчик и в самом деле никого не убивал, он болен, он тяжело болен, и она, мать, должна его спасти! Франсиска заторопилась снова к Омеру и рассказала ему всё, как на духу, как на исповеди. Про своего первого возлюбленного, которого звали Луиджи, про то, что её отец стал убийцей и потом сам поплатился за убийство головой. Рассказала и то, что давно уже твердит ей старая негритянка Рита: Маурисиу должен похоронить отца по христианскому обряду, и тогда душа его успокоится, и он больше не будет приходить к живым.

—  Выходит, я посадил в камеру неприкаянную душу? —  не то шутя, не то серьёзно уточнил следователь, глядя на взволнованную Франсиску.

Та кивнула. Омеру сочувственно смотрел на несчастную женщину.

—  Поезжайте домой, —  сказал он. —  Я постараюсь помочь вам и вашему сыну.

Франсиска вышла, поддерживаемая под руку Фариной, а Омеру подпёр руками голову и задумался. Мало—  помалу в памяти комиссара всплыла история, о которой ему рассказывал его предшественник. Дело было тоже вроде этого, вроде бы и не сложное, но закрыть его не смогли... Значит, оно должно быть в архиве... Да—  да, именно историю сеньоры Франсиски и рассказывал ему предыдущий комиссар.

Омеру вызвал секретаря и попросил его помочь отыскать давнее—  давнее дело. Секретарь долго рылся в старых реестрах, пока, наконец, не определил, что нужно искать папку под номером 122. Потом они так же долго копались на полках, перебирая папки. Вот она!

Омеру даже заволновался, открывая её. Так оно и есть. Те самые протоколы, о которых говорил ему старик Родригес. Он принялся перебирать пожелтевшие бумаги и читать их.

—  Что там, что? —  не выдержал и задал вопрос секретарь.

—  Итальянский иммигрант Сальваторе Арелли заявляет об исчезновении своего сына Луиджи Арелли, который ра¬ботал на фазенде сеньора Андраду. Сальваторе Арелли уверен в том, что его сына убил сеньор Андраду из—  за того, что дочь хозяина находилась в любовной связи с Луиджи Арелли. Тело, несмотря на поиски, так и не было найдено, и Луиджи Арелли был объявлен пропавшим без вести. Возможно, он просто—  напросто сбежал, поскольку дочь сеньора Андраду была беременна от него.

Омеру закрыл папку. Ему предстояло хорошенько подумать. Неужели, спустя столько лет, у него появилась возможность распутать старинную загадку? Неужели, и в самом деле, существуют потусторонние силы, которые начинают действовать, когда человек нарушает законы справедливости? Не—  ужели, его узник не бежит в испуге от закона, не болен психически, а стал тем, кого физически нет на свете уже много—  много лет?!

Омеру размышлял, как ему поступить в создавшейся ситуации, а Маурисиу требовал на обед спагетти, отказывался есть бобы, которые мексиканцы так любят, звал возлюбленную Франсиску и грозил убить всякого, кто осмелится быть рядом с ней.

Франсиска, между тем, попросила Фарину сообщить Маурисиу о смерти сына. Ей казалось, что отец непременно должен знать о смерти сына, тем более, что в свой час Маурисиу был весьма озабочен его судьбой. Она решила это после заупокойной службы и похорон, попросив падре, который отпевал маленького, помолиться и за несчастного Маурисиу, сидевшего в тюрьме. Она надеялась, что после молитвы её сын придёт в себя и горестная весть дойдёт до него.

Разговор на поминках вертелся вокруг Маурисиу. И может быть, поэтому Катэрина сидела как каменная, словно бы отрешённая от происходящего. Улучив минутку, Зекинью попытался её разговорить.

—  Мне кажется, —  начал он, —  что пройдёт недели две и нам следует тронуться в путь. Тебе станет легче, если ты уедешь подальше от своего горя.

—  От своего горя никуда не уедешь, —  тихо отозвалась Катэрина. —  Я и сама не знаю, что со мной творится, Зекинью. Только я вдруг поняла, что если в Маурисиу и в самом деле вселилась неприкаянная душа его отца, то он ни в чём не виноват, а значит, и я должна с ним остаться.

—  Глупости, Катэрина! —  возмутился Зекинью. —  Ты же любишь меня!

—  Может, и люблю, —  так же тихо сказала Катэрина, —  но иной раз и любовь ничего не значит.

«Похоже, ты совсем спятила», —  хотел сказать ей Зекинью, но не сказал, а только обнял за плечи. Если говорить честно, то бедняжке было от чего спятить —  потеряла ребёнка, муж в тюрьме. Да и вдобавок, творится с этим мужем что—  то неслыханное!

Фарина поговорил с Маурисиу, но весть о смерти сына тот воспринял равнодушно. Как известно, у Луиджи Арелли при жизни не было детей...

Старая Рита, услышав об этом, покачала головой.

—  Бедный мой мальчик, —  сказала она, —  мне надо его навестить. Без меня, я чувствую, вам не справиться.

—  Неужели ты сможешь вернуть нам Маурисиу? —  спросила Франсиска со слезами на глазах.

—  Я попробую найти настоящего Луиджи Арелли, —  таинственно и многозначительно сказала Рита.

Фарина предложил отвезти её в город на машине, но Рита отказалась, заявив, что поедет туда вдвоём со своим Арсидесом.

Старую негритянку сначала не хотели пускать к сумасшедшему узнику. Только выживших из ума старух в тюрьме и не хватало! Но Омеру распорядился пустить её.

Рита крепко обняла своего любимчика.

—  Бедолага ты мой! —  ласково сказала она. —  Другие нагрешили, а ты расплачиваешься! Но отца своего нужно почтить. Ты тоже перед ним провинился. Вон как переживал, что воспитавший, богатый да знатный, неродным оказался. Не захотел ты родную кровь принять, вот она и взбунтовалась. На тебе тоже грех немалый, ведь ты поднял руку на родную кровь... Но я тебе помогу, не оставлю тебя в беде. Только беду свою тебе избывать не здесь нужно, а там, где я тебе покажу... Пойдём со мной.

И старая Рита взяла Маурисиу за руку и вывела его из тюрьмы, словно вокруг и охранников не было. Никто ей не помешал, не возразил. Они прошли словно невидимки, сели на повозку, управляемую Форро, которого Рита упорно именовала Арсидесом, и приехали на фазенду. Маурисиу повиновался Рите, как будто был под гипнозом. Он и сам стал твердить, что ему непременно нужно отыскать могилу отца. Франсиска только руками всплеснула, увидев сына. Но Маурисиу, поздоровавшись с ней, вполне разумно сказал, что сейчас для него главное —  похоронить отца, Луиджи Арелли, а дальше он готов ответить за все свои преступления, реальные и нереальные.

—  Мой отец теперь стал мне дорог и близок, мама, —  сказал Маурисиу. —  Я очень виноват перед ним, я так не хотел быть его сыном. А он был человеком пылким, страстным, я это так хорошо понял. Жизнь жестоко обошлась с ним, поэтому я должен сделать всё, чтобы у него был покой после смерти.

Франсиска слушала сына со слезами на глазах. И боялась, что сейчас откроется дверь и войдёт Омеру с охранниками, они наденут на Маурисиу наручники и заберут его с собой.

Дверь открылась. И вошёл Омеру. Но один, без охранников.

—  Я согласен искать могилу Луиджи Арелли, —  сказал он. —  Я сам приму участие в поисках.

Омеру недаром так долго думал, он принял решение, и оно казалось ему единственно правильным.

Франсиска возблагодарила небо. Видимо, не зря она просила падре помолиться. Его молитва оказалась действенной, и невозможное стало возможным.

Франсиска подробно рассказала следователю и сыну, где находилась фазенда, принадлежавшая её отцу. Главная при¬мета той местности —  река с запрудой. Новый владелец мог многое там переменить, но уж речка никуда не могла подеваться. До фазенды было километров тридцать, и следователь попросил дать ему коня посмирнее.

—  Я давно уже не садился в седло, —  сказал он со вздохом.

Но когда посмотрел на самого смирного конька, то сказал, что предпочёл бы добраться до фазенды на машине, поскольку не сможет преодолеть такой путь в седле.

На том они и порешили. Молодежь должна была отправиться на лошадях, а следователь на машине.

—  Я договорюсь с владельцем, чтобы нам разрешили поиски, —  пообещал он, —  и буду вас там ждать.

Выехать решили на следующий день. Рита посоветовала взять с собой Форро и Зангона.

—  Дело это непростое, —  сказала она. —  Помощь непременно понадобится. Пусть возьмут с собой заступы и мешок побольше. Может, и не один.

От её простых, обыденных слов у всех мороз прошёл по коже. До этих пор Маурисиу больше всего заботило, как он найдёт могилу. Он представлял огромные пространства чужой фазенды, представлял, как медленно едет по ним. И что? Что дальше? Как он поймёт, что под тем кофейным деревом или под тем валуном лежит его отец? Страх, который владел им, был душевным страхом. Волнением. Беспокойством. Но после слов Риты, Маурисиу охватил физический страх. Он вдруг осознал, что должен будет не только найти могилу, но и раскопать её и найти... увидеть... прикоснуться... Тошнота подступила к горлу Маурисиу. Он всегда боялся покойников, а тут... Но он превозмог себя.

«Это мой отец, мой родной отец, —  несколько раз повторил он сам себе. —  Я должен уложить его спать. Пусть он спит без снов. Не видит их сам и не тревожит своими снами других».

После того, как Рита вывела его из тюрьмы, Маурисиу стал прежним Маурисиу, тонко чувствующим, много знающим молодым человеком, который даже представить не мог, что возможно поднять руку на себе подобного, а не то, что накинуться на него и убить.

Следователь видел перед собой человека не только разумного, но добросердечного, предупредительного, внимательного, который не притворялся, а был таким на самом деле. Точно так же как неделю назад был страстным, необузданным, неуступчивым...

«Ну что ж, разберёмся и с этой загадкой, —  обещал себе полицейский комиссар Омеру, немало повидавший на своём веку. —  Могила в дебрях джунглей всё равно, что песчинка в пустыне. Посмотрим, сможет ли Маурисиу найти её. А не найдёт, ничто не помешает мне арестовать его».

Провожая брата, Беатриса крепко поцеловала его.

—  Я рада, Маурисиу, что и твой отец обретёт покой. Я верю, он приведёт тебя прямо к своей могиле. И верю, что Бог даст тебе силы справиться с твоим долгом.

Беатриса с некоторых пор стала верить в чудеса. Она вдруг почувствовала, что в мире существует не только материальная сила, но и более утончённая, духовная. Душевная. И эта сила куда мощнее всех других сил. Она поверила в неё после того, как Марселло преобразился, читая Данте. Ему было трудно читать эту книгу, но, преодолевая трудности, он продвигался всё дальше, и душа его ожила. Беатрису он называл теперь не иначе, как «моя Беатриче», говоря, что она ведёт его к свету. Это чудо было куда большим, чем, если бы они увидели перед собой ангела небесного или рогатого чёрта.

И вот теперь она верила, что не меньшее чудо будет свершено для её брата, что он тоже вступил на путь, который ведёт к обретению живой души.

Маурисиу так же крепко обнял сестру и вскочил на лошадь. Мужчины тронули поводья, и копыта зацокали по камням. Дорога в неведомое началась.

Рита затеплила свечу и сказала Жулии:

—  Свеча будет гореть, пока они не вернутся. Сгорит одна, поставим другую. И пусть святой Георгий помогает им в пути.

Молились об успехе необычной поездки и обитатели фазенды Винченцо. Франсиска, которой было невмоготу ждать у себя дома, поехала к своей сватье и нашла её молящейся.

—  Мы не держим зла на Маурисиу, —  сказала Констанция, —  мы молимся о том, чтобы он разыскал отцовскую могилу.

—  Спасибо, —  поблагодарила Франсиска.

Сама она сейчас молиться не могла, перед глазами у неё, как наваждение, стоял тот страшный день, когда её отец выстрелил в её возлюбленного. Она подхватила Луиджи, прижала к себе, но ноги у неё подкосились, и оба они упали. Упали в воду реки, на берегу которой они обычно встречались. И вода, светлая вода, стала красной от крови...

Омеру добрался до фазенды много раньше молодых людей, которые отправились в путь на лошадях. Машину он остановил неподалёку от дома, сам отправился беседовать с хозяином.

Он осведомился, давно ли тот владеет этой фазендой.

—  Да нет, недавно, —  отвечал тот. —  Эта земля часто из рук в руки переходит. А вы купить желаете, так я сразу её продам!

—  Почему же сразу? —  тотчас заинтересовался Омеру.

—  Не живётся здесь, —  отвечал простодушно хозяин. —  Запруда тут есть —  проклятое место. Как туда подойдёшь, так просто жуть берёт.

Омеру подбодрил его, намекнув, что, вполне возможно, после сегодняшней акции жизнь в этих краях изменится к лучшему. А затем вкратце рассказал про давнее убийство и про возможность избавить фазенду от проклятия, после чего хозяин охотно согласился предоставить незваным гостям полную свободу действий.

Когда подъехали молодые люди, уже смеркалось. Омеру сказал им, что разрешение получено, и они отправились сразу к речке. От воды тянуло сыростью. И вдруг Маурисиу закричал:

—  Светится! Светится!

Он соскочил с лошади и быстро зашагал по направлению к столбу света, призрачно колеблющемуся во мраке ночи. Странное свечение увидели и все остальные и тоже поспешили вслед за Маурисиу.

Световой столб тем временем перестал колебаться и как будто замер, сконцентрировавшись в отчётливый фосфоресцирующий луч, бьющий из—  под земли. Маурисиу остановился.

—  Здесь, —  сказал он. —  Мой отец лежит здесь.

Омеру тут же распорядился, чтобы Форро и Зангон принялись копать. Маурисиу стоял рядом и сам хотел взять заступ, но в могиле забелели кости, и он бросился в яму.

—  Отец! —  закричал он. —  Тебя даже в гроб не положили! Но теперь, ты обретёшь успокоение! Я приехал за тобой, мы похороним тебя в освящённой земле!

Ещё по дороге Маурисиу решил, что похоронит своего родного отца рядом с тем, который вырастил его и воспитал. И непременно отслужит по нему панихиду.

Подошёл к могиле и Омеру. Посмотрел на белевшие кости, распорядился, чтобы их собрали в мешок, и решил: «Я закрою завтра два дела. Этот молодой человек останется на свободе».

Глава 11

Чего хочет женщина, того хочет Бог. Это крылатое выражение Жозе Мануэл часто повторял Нине, добиваясь её любви. В то время он с радостью исполнял все её желания, а порой и предвосхищал их, заранее угадывая, чего же хочет его любимая женщина.

А хотела она, как ему тогда казалось, немногого: любви, уважения, взаимопонимания.

Скромные запросы, не правда ли? Это же не вилла, не яхта, не колье с бриллиантами, о чём мечтает большинство женщин, хотя осуществить такую мечту удается не многим —  лишь тем, кому повезёт выйти замуж за щедрого миллиардера.

Жозе Мануэл не был миллиардером, зато он был щедр и не пожалел бы для Нины никаких денег, если бы она того захотела. Однако мечты и желания Нины было трудно выразить в денежном эквиваленте. Всё, чего она хотела, невозможно было купить за деньги, и это на первых порах сильно облегчало задачу Жозе Мануэла —  он, тогда ещё студент, запросто удовлетворял все желания Нины.

Любовь? Пожалуйста! С огромным удовольствием! Хоть весь день, всю ночь и всю жизнь!

Уважение? Безусловно. А как же иначе? Он очень уважал Нину за её убеждения, за цельность, порядочность, за её неординарность.

Понимание? С этим, надо признать, было сложнее. Жозе Мануэлу и тогда было непонятно её полное равнодушие —  если не сказать отвращение —  к достатку и вообще к материальным благам. Это казалось особенно странным в сочетании с её фанатичным трудолюбием. Но если не стремиться к улучшению своих жизненных условий, то зачем же, нужно работать? На этот вопрос Нина отвечала несколько высокопарно: труд должен приносить человеку моральное удовлетворение, а работать нужно ради общего блага всех трудящихся. В ту пору Жозе Мануэл тоже разделял подобные убеждения и даже отстаивал их на баррикадах, но чрезмерный максимализм Нины всё же, настораживал его. Себе в утешение он шутил: «Но ведь и мы с тобой трудящиеся! Ты ткачиха, я не только студент, но ещё и грузчик, значит, нам тоже кое—  что причитается из материальных благ, не так ли?» Нина в ответ смеялась и согласно кивала головой.

После свадьбы они поселились в прекрасном доме, и Нина, не привыкшая к роскоши, поначалу чувствовала себя неуверенно, однако освоилась там довольно скоро, обнаружив при этом недюжинный дизайнерский талант и чисто женское стремление к уюту.

Жозе Мануэл радовался, глядя на жену, и думал: «Как быстро человек привыкает к хорошему!»

Дальнейшая жизнь, однако, показала, что Жозе Мануэл заблуждался. Едва успев привыкнуть к своему новому дому, Нина стала тяготиться им. Роль домашней хозяйки была ей не по нутру, о чём она и сказала Жозе Мануэлу. А он, не поняв её, предложил взять в дом прислугу.

—  Тогда я совсем сойду с ума от безделья! —  ответила на это Нина. —  Мне нужна работа вне дома, в коллективе. Я не могу сидеть одна в этой золотой клетке.

—  Уговори дону Мадалену переехать к нам. Вдвоём с ней тебе будет не так скучно.

—  Во—  первых, она не согласится переехать сюда, а во—  вторых, это не спасёт меня от скуки. Я буду искать работу!

—  Но скоро у нас может появиться ребёнок, —  резонно заметил Жозе Мануэл. —  Я очень хочу маленькую красивую дочку, похожую на тебя! А ты кого хочешь? Мальчика?

Нина не смогла ответить что—  либо определённое на этот вопрос. Детей она вроде бы и хотела, но не сейчас, а потом, когда—  нибудь...

Жозе Мануэлу это не понравилось.

—  У нас должна быть полноценная семья, —  сказал он строго. —  А что это за счастье —  без детей?! Как раз сейчас и надо их рожать —  пока мы молоды, здоровы и полны сил. Тогда и дети у нас родятся здоровыми.

—  Мы же не завтра постареем, —  возразила Нина. —  У нас в запасе есть ещё лет десять.

—  Нет, детей надо рожать сразу после свадьбы, —  ещё строже сказал Жозе Мануэл и тут же поправил себя, добродушно усмехнувшись: —  В крайнем случае —  через девять месяцев после свадьбы. Тогда мы успеем вырастить не только их, но и наших внуков, и правнуков! Это же здорово, не правда ли?!

Его шутка развеселила и Нину. Она засмеялась, а Жозе Мануэл не упустил возможности развить успех.

—  Ну что, займёмся этим прямо сейчас? —  озорно спросил он и, не дожидаясь ответа, на руках понёс Нину в постель...

С той поры прошло ещё несколько месяцев. Жозе Мануэла уже повысили по службе, прибавили ему жалованье, а жизнь Нины оставалась всё такой же однообразной. Даже забеременеть Нина почему—  то не могла. Жозе Мануэла это беспокоило, и Нина обратилась за советом к матери: что нужно делать в подобных случаях? Мадалена рассудила просто:

—  Ничего не надо делать. Детей посылает Бог. Когда он решит, что пришла пора, тогда у вас и появится ребёночек.

—  Но из—  за этого Жозе Мануэл не позволяет мне искать работу! Хочет, чтобы я непременно родила, а потом уже думала, чем ещё мне стоит заняться, —  удручённо произнесла Нина.

—  По—  моему, он прав, —  сказала Мадалена, решительно встав на сторону зятя. —  Зачем нужно искать работу, если муж тебя обеспечивает? У тебя большой дом, его надо содержать в порядке. Разве этой работы тебе не достаточно?

—  Никто меня не понимает! —  огорчилась Нина. —  А я уже задыхаюсь в этом доме, мне там не хватает воздуха!

Однажды она то же самое брякнула и мужу, когда он пришёл с работы позже обычного.

Жозе Мануэл возмутился. У него был трудный день, он устал, а тут ещё и жена вздумала устроить ему скандал!

—  Если тебе здесь душно, то открой окно или прогуляйся в парке! —  сказал он сердито. —  Я не понимаю, на что ты жалуешься? У тебя ведь всё есть.

—  Да, у меня всё есть. И в то же время у меня ничего нет! —  ещё больше завелась Нина. —  Мне нужна работа. Я должна делать что—  то полезное, чтобы чувствовать себя востребованной!

—  А то, что ты делаешь сейчас, тебя не устраивает? Ты ведёшь дом, ухаживаешь за мной...

—  Это может делать и прислуга!

Жозе Мануэл тоже вспылил:

—  Хватит, Нина! Я не желаю продолжать этот разговор. Мне нужен покой, нужен отдых. Завтра у меня снова будет тяжёлый день, я должен сосредоточиться на своей работе.

—  А что делать мне? Я сижу тут целыми днями взаперти, жду тебя с утра до ночи. Мне опротивела такая жизнь.

—  Ах вот как?! —  гневно воскликнул Жозе Мануэл. —  Тебе нужна другая жизнь? Ты хочешь быть востребованной? Так почему же ты не родишь ребёнка, о котором я тебя давно прошу?

—  Этот вопрос я лучше переадресую тебе! Скажи, почему я не могу от тебя забеременеть?

—  Что? —  закричал Жозе Мануэл. —  Я же ещё и виноват?

—  А разве ты меня не обвиняешь?

—  Нет, погоди, Нина, я не могу в это поверить! Ты хочешь сказать, что я не способен даже иметь сына? Так? Ты не можешь зачать его по моей вине?!

—  А что хочешь сказать ты? Что я бесплодна?!

Обменявшись этими крайне резкими репликами, оба умолкли, и первым нарушил молчание Жозе Мануэл:

—  Никогда не думал, что наши отношения могут зайти в тупик... Ты прости меня, пожалуйста, если я невольно тебя обидел! Постарайся понять: я всего лишь неточно выразился, потому что пришёл домой усталым. Моя голова трещит от всяческих забот...

—  А моя голова совершенно пустая, потому что у меня нет забот и думать мне не о чем!

—  Ну не обижайся, Нина, прости меня! —  взмолился Жозе Мануэл.

—  Я на тебя не обижаюсь, —  сказала она, наконец. —  Просто мне нужна работа. Я ведь работала всю жизнь и не могу сидеть дома, выглядывая тебя в окошко.

—  Но, что же, ты сможешь делать, какую работу найдёшь? —  озабоченно спросил Жозе Мануэл. —  Вернёшься на ткацкую фабрику, чтобы горбатиться у станка?

Нина опять обиделась:

—  Я была отличной ткачихой и гордилась этим!

Жозе Мануэл поморщился от досады:

—  Но тогда ты была не замужем, тебе приходилось кормить себя. Теперь же ты собираешься работать уже не ради куска хлеба, а просто из упрямства. И я не знаю, как тебя вразумить, какие слова найти. Мне остаётся только признать своё бессилие, а ты делай что хочешь...

—  И сделаю! —  сказала Нина.

На следующий день она вышла издома с твёрдым намерением найти работу.

Для начала решила купить профсоюзную газету, которая ухитрялась раздобывать и печатать информацию о том, на каких фабриках планируется расширение производства и сколько рабочих там дополнительно потребуется.

Парень, продававший газеты, оказался приветливым и разговорчивым.

—  Сегодня очень интересный номер! —  сказал он, вручая Нине газету. —  Вы уже слышали о том, что президент под давлением коммунистов согласился предоставить избирательное право женщинам? Нет, не слышали? Так почитайте об этом на первой полосе! А ещё я советую вам обратить внимание на статью «Станки не ткут сами». Это гвоздь номера! Поверьте мне, я в таких вещах разбираюсь.

—  Я вам верю, —  улыбнулась Нина. —  А эта статья, судя по заголовку, о ткачихах?

—  Да, но не только о них. Это гневный выпад против антинародной политики нашего президента! Вы прочитайте, и сами всё поймёте.

Газета действительно оказалась очень интересной, Нина прочитала её от корки до корки. А статья о ткачихах взволновала её до глубины души. Она прочитала её несколько раз, сопереживая каждому слову:

«...Они входят в ворота фабрик, словно стадо, —  ещё не осознавая собственной силы и не понимая, что могут и должны бороться за свои права, поскольку станки не ткут сами. Это они, подневольные ткачихи, приводят в движение машины, и ткани, созданные их трудом, потом и кровью, носит затем вся страна. Так, изо дня в день, они сгибаются над ткацкими станками, старея от тяжкого труда гораздо быстрее, чем эти станки. Вчера ещё один фабричный гудок не прозвучал в городе. Ещё одни ворота не открылись. Ещё одна сотня неизвестных героинь вернулась домой в полном отчаянии.

Фабрики закрываются по всей стране, а в то же время диктатор Жетулиу Варгас намеревается компенсировать банкам половину той огромной суммы, которую им задолжали производители кофе. Раскошеливайся, друг, потому что, как всегда, платить будешь ты! Правительство ещё раз облагодетельствует господ банкиров и землевладельцев за твой счёт. Расплачиваться всё равно придётся тебе, даже если ты вчера или сегодня лишился своего места у станка и не имеешь средств для того, чтобы прокормить собственную семью...

Антонио Ферьяно».

Поначалу Нина не обратила внимания на подпись под статьёй, но потом до неё вдруг дошло, что это же, имя и фамилия её двоюродного брата! Неужели Тони мог написать такую хорошую, острую статью? Ведь он же не журналист, а музыкант. Нина давно его не видела, но знала от дяди Дженаро, что Тони играет на фортепьяно в каком—  то ресторане. Может, это случайное совпадение? Может, автор статьи всего лишь тёзка и однофамилец Тони?

Чтобы не теряться в догадках, Нина решила поехать в пансион и там всё разузнать, но к ней неожиданно нагрянула Мадалена.

—  Ты давно меня не навещала, а я по тебе соскучилась, —  объявила она причину своего визита. —  Как ты тут поживаешь, какие у тебя новости?

—  У меня есть потрясающая новость! —  поспешила обрадовать её Нина. —  Видишь эту статью? Её написал Антонио Ферьяно. Я точно не знаю, но думаю, что это наш Тони!

—  А о чём статья? —  спросила Мадалена.

—  О тяжком труде ткачих, о безработице, о безнравственной политике Жетулиу Варгаса. Это очень смелая статья!

Мадалена печально покачала головой:

—  Если тут говорится про политику, то можешь не сомневаться, что это написал твой брат. Он не зря похож на своего дядю Джузеппе. Наверняка, тоже подцепил эту заразу. Ох, бедная Мария! Пусть она готовится плакать так же горько и безутешно, как плакала я...

Мария довольно долго не знала, что Тони работает наборщиком в типографии, куда его взяли по рекомендации Маркуса. Не знал этого и Дженаро. Тони говорил им, что он будто бы играет на фортепиано в ресторане.

Никакой необходимости скрывать правду у Тони не было, просто он однажды солгал Марии, поздно вернувшись домой после тайного свидания с Камилией. От него пахло женскими духами, Мария, уловив этот запах, конечно же, спросила, где он был, и Тони пришлось соврать про ресторан, в котором ему якобы предложили работу пианиста. Мария поделилась этой радостной новостью со всеми обитателями пансиона, и таким образом Тони стал заложником собственной лжи.

Теперь ему каждый вечер приходилось делать вид, будто он идёт на работу, а потом допоздна бесцельно бродить по городу. Но хуже всего было то, что, возвращаясь «с работы», он не приносил домой никаких денег. Мария из деликатности не спрашивала его о деньгах, зато Дженаро был дотошен в своих расспросах, донимая ими Тони каждый день. Его интересовало буквально всё: где находится ресторан; какой марки рояль там установлен, какой репертуар приходится исполнять Тони и насколько хорошо это у него получается; когда ему выдадут первое жалованье и почему сейчас он не приносит домой чаевых?..

Тони выкручивался, как мог. Дженаро и Марии очень хотелось послушать его игру в ресторане, а Тони отвечал им, что его взяли туда с испытательным сроком, у него пока не всё получается и ему будет неловко играть в их присутствии.

—  Я сейчас играю там бесплатно, мне даже чаевых не дают, —  вворачивал он, прикрываясь мифическим испытательным сроком.

Позже, когда Маркус устроил его в типографию, Тони продолжал делать вид, будто работает в ресторане. Ему не хотелось объяснять отцу, почему он не выдержал проверку «испытательным сроком».

Тони теперь не бродил вечерами по городу, а едва ли, не до полуночи набирал очередной газетный номер, и от него уже не пахло духами, что, конечно же, радовало, но и удивляло Марию.

—  На каком рояле ты играешь? —  спрашивала она. —  У тебя часто бывают испачканы манжеты, и я не могу их ничем отстирать. Приходится чистить их бензином. Это что, краска? Может, твой рояль покрыли плохим лаком?

Тони притворялся, будто не понимает, о чём она говорит.

—  Рояль как рояль, —  отвечал он, пожимая плечами. —  Не знаю, откуда берутся эти пятна!..

Там, в типографии, набирая газетные тексты, Тони не только обучался португальскому языку, но и невольно впитывал в себя демократические идеи, содержащиеся в большинстве статей и заметок. Маркус, работавший репортёром в профсоюзной газете, тоже частенько вольнодумствовал в разговорах с Тони, а когда обнаружил в нём единомышленника, то предложил ему написать заметку о бесправном положении ткачих. Выбор темы он объяснил просто:

—  Ты наверняка многое знаешь от Нины, тебе будет несложно это сделать.

—  Но я ещё плохо знаю португальский язык...

—  А ты напиши по—  итальянски! Если у тебя получится хорошая заметка, я потом переведу её на португальский, —  нашёлся Маркус.

Тони с энтузиазмом взялся за новое дело, и у него получилась даже не заметка, а целая статья, которую сразу же опубликовала профсоюзная газета.

Скрывать свою первую публикацию Тони не стал —  принёс газету домой и, наконец, признался Дженаро и Марии, что работает не в ресторане, а в типографии.

Дженаро огорчился, а когда прочитал статью, то ещё и разгневался:

—  Ты что, решил пойти по стопам своего любимого дяди Джузеппе? Может, ты забыл, к чему привело его увлечение коммунистическими идеями? К тюрьме и чахотке! Ты этого для себя хочешь?

—  Папа, перестань, —  с досадой произнёс Тони. —  Мне предложили написать заметку, чтобы выяснить, есть ли у меня литературные способности, я и написал. И очень рад, что мой материал напечатали! Так что ты не омрачай мою радость своими тревогами.

—  Но ты публично обозвал президента диктатором! За это тебя могут и арестовать!

—  Никто меня не арестует! —  самонадеянно заявил Тони.

Маркус же, втравивший его в эту опасную историю, принялся теперь успокаивать Дженаро:

—  Сеньор маэстро, не устраивайте бурю в стакане воды. Речь идёт о профсоюзной газетке с мизерным тиражом. Её никто не читает.

—  Пусть даже так, но я всё равно не хочу, чтобы мой сын ввязывался в политику, —  стоял на своём Дженаро. —  Ты должен уйти из этой типографии, Тони, пока тебя там окончательно не завербовали коммунисты!

—  И не подумаю, —  сказал Тони. —  Мне нравится эта работа.

Маркус вновь выступил в роли адвоката:

—  Сеньор Дженаро, вы забываете о том, что, работая в типографии, Тони учится португальскому языку. А это лучше, чем ходить в школу. Понимаете, он берёт букву за буквой и вкладывает их в наборный стол, составляя, таким образом, слова и фразы на португальском языке. Это устаревшая технология —  в той газете, где работаю я, набор делают на линотипах, но для Тони эта допотопная типография —  просто находка! Скоро он будет писать по—  португальски лучше меня!

—  А ещё скорее его посадят! —  мрачно предрёк Дженаро. —  Если он уже сейчас, не владея языком, заговорил о политике, как его дядя Джузеппе, то ничего хорошего ждать не приходится.

—  Мне известна история вашего брата Джузеппе, —  с мягким сочувствием произнёс Маркус. —  Но сейчас другие времена.

—  Другие? —  возмутился Дженаро. —  А скольких неугодных Жетулиу выслал из страны? Скольких он отправил на каторгу? Где сейчас твой университетский профессор, сеньор Мексита? Ответь мне!

—  В изгнании, в Париже, —  потупившись, ответил Маркус.

—  И ты ещё смеешь утверждать, что сейчас другие времена?! —  добил его своей логикой Дженаро.

Пока они спорили в гостиной, Мария и Мариуза обсуждали ту же тему на кухне.

—  Тони обещал, что будет вести себя осторожнее и не пачкать рубашку краской, —  сообщила, улыбаясь, Мария.

—  И поэтому ты радуешься? —  не без издёвки спросила Мариуза.

—  Да, я радуюсь, —  подтвердила Мария. —  Тони учится новой профессии, а это гораздо лучше, чем играть на рояле в борделе.

При упоминании о борделе Мариуза недовольно поморщилась.

—  Это верно, Мария, —  сказала она. —  Чем дальше от соблазна, тем спокойнее. Вот и Маркус тоже вроде бы набрался ума и бросил свою француженку.

—  А мне жаль её, —  призналась Мария. —  Они там все неплохие девушки.

—  И всё равно пусть держатся подальше отсюда! —  строго сказала Мариуза.

Чуть позже с ней поделился своими откровениями и Дженаро.

—  Вы знаете, —  сказал он, —  я перечитал статью Тони, и, скажу вам по секрету, она мне понравилась. Красиво написано!

—  Мне тоже так показалось, —  поддержала его Мариуза. —  Если говорить честно, то ваш сын написал чистую правду.

Дженаро помрачнел, насупился и высказался уже совсем в другом тоне:

—  Чёрт бы побрал его с этой правдой!

А тем временем к Тони пришла Нина и, убедившись в том, что автором статьи является именно он, высказала ему свою восторженную благодарность.

—  Я могу рассказать тебе ещё много всякого, что творится на ткацких фабриках, —  предложила она, —  а ты об этом напишешь.

Тони обрадовался и сразу же перешёл к делу:

—  Рассказывай прямо сейчас!..

Глава 12

Похоронив останки своего отца по всем канонам католической церкви —  с молитвами, с заупокойной мессой, —  Маурисиу так же скрупулезно принялся налаживать собственную жизнь и жизнь близких, претерпевших немало горя за время его безумия.

Прежде всего, он попросил прощения у матери и сестры, потом повинился перед Марселло и Фариной.

После этого ему осталось только объясниться с Катэриной, что для него, разумеется, было самым сложным.

И всё же он нашёл в себе силы и мужество отправиться на фазенду Винченцо и встретиться лицом к лицу с Катэриной.

Едва увидев его, она приготовилась к решительной обороне, однако Маурисиу был настроен миролюбиво, никакой угрозы от него не исходило.

—  Здравствуй, Катэрина, —  заговорил он, глядя на неё с горечью и печалью. —  Я пришёл попросить у тебя прощения за всё, что произошло между нами, и ещё —  сказать, что мне очень больно из—  за смерти сына.

—  Я не хочу это обсуждать, —  попыталась уйти от разговора Катэрина, но Маурисиу продолжил:

—  Прости, меня не было рядом, чтобы поддержать тебя в горе.

—  Это уже не важно, Маурисиу.

—  Понимаю, Катэрина, понимаю, —  покачал он головой. —  Между нами больше нет ничего важного. Но я не держу на тебя обиды и надеюсь, что ты всё—  таки сможешь меня простить. А жить ты имеешь полное право, как хочешь и с кем хочешь. Прощай.

С этими словами он поклонился Катэрине и ушёл, не оглядываясь.

Катэрина вернулась в дом растерянная и печальная.

—  Мама, он сегодня не был похож на того Маурисиу, от которого я сбежала... В глазах —  только боль и никакой злобы...

—  Он сказал, что снова хочет жить с тобой? —  спросила Констанция.

Катэрина, закусив губу, отрицательно помотала головой.

Констанция удивилась:

—  Не сказал? А зачем же он тогда приходил?

—  Попросил у меня прощения и сказал, что я могу жить, как мне заблагорассудится.

—  И что, совсем не ревновал тебя, не упрекал?

—  Нет, мама, —  вздохнула Катэрина. —  Он меня отпустил, понимаешь? Но в его голосе была такая печаль!..

Ещё одна резкая перемена, произошедшая в Маурисиу, изумила Катэрину, но не вызвала в ней ни прежней любви, им сострадания, ни даже простого человеческого интереса к бывшему мужу.

—  Это всё равно не он, не тот, в которого я когда—  то влюбилась,—  сказала она матери. —  Тот Маурисиу, не стал бы просить прощения у Зекинью, а расквасил бы ему физиономию.

—  А Маурисиу просил прощения у Зекинью? —  спросила ошеломлённая Констанция.

—  Да, представь себе!

—  За что?!

—  Не знаю! Он сейчас перед всеми чувствует себя виноватым. Пригласил Зангона к себе на фазенду. Собирается купить табун лошадей —  специально для Форро и Зангона, чтобы они могли заняться своим любимым делом. Зангон теперь не будет жить у нас.

—  А Зекинью?

—  Надеюсь, вы с отцом не станете возражать, если он переселится в мою комнату? Зачем нам прятаться по углам, когда всем и так всё известно?

—  Делай что хочешь, —  обречённо махнула рукой Констанция.

Винченцо тоже был вынужден смириться с выбором Катэрины. За последнее время она пережила столько горестных потрясений, что перечить ей у Винченцо не поворачивался язык. Сумасшествие мужа, внезапная смерть ребёнка —  от такого горя не мудрено и самой сойти с ума. Хорошо хоть Зекинью Бог послал ей в помощь. Пусть пока живут вдвоём, а там видно будет, насколько прочна эта любовь...

—  Ну а ты, Фарина, что будешь делать теперь? Вернёшься к Франсиске? —  спросил Винченцо своего компаньона.

—  Я надеюсь на это, —  с хитроватой усмешкой ответил тот. —  Но сначала, я должен поставить последнюю точку в деле Маурисиу.

—  Ты?!

—  Нет, конечно же, это должен сделать комиссар Омеру, но... с моей помощью, —  засмеялся Фарина.

Он ещё во время похорон договорился с Омеру о дружеской встрече за бокалом доброго вина и специально для этого закупил целую коробку дорогих коллекционных вин, с чем и отправился к комиссару. Фарина уже отправил солидный гонорар Мигелу Айдару и считал, что Омеру тоже вполне заслуживает денежного вознаграждения за неординарный подход к расследованию этого мистического убийства, но предложить ему откровенную взятку не решился, поскольку комиссар в отличие от адвоката находился на государственной должности и выполнял свой служебный долг.

Тактика, избранная Фариной, оказалась верной. Вдвоём с Омеру они распили пару бутылок и договорились, что комиссар вообще аннулирует уголовное дело, заведённое на Маурисиу. Просто уничтожит его, чтобы не осталось никаких следов. А все прочие материалы по убийству Мартино, сдаст, наконец, в архив.

—  Я и сам пришёл к такому же решению, —  сказал Омеру Фарине. —  Иначе любой, кто прочитает материалы этого дела, сочтёт меня сумасшедшим. Как я буду объяснять своему начальству, почему отпустил на свободу Маурисиу? Стану рассказывать о неприкаянной душе его отца? Это же бред!

—  Но вы же сами были свидетелем... —  робко вставил слово Фарина.

—  Да, это так. Если бы я не поехал на ту фазенду вместе с Маурисиу и старухой Ритой, то не поверил бы ей и посчитал бы всю эту историю нелепой выдумкой. Но я видел собственными глазами, как в кромешной тьме из—  под земли появились эти жуткие мерцающие огоньки... Признаюсь вам честно, меня до сих пор оторопь берёт. Я потрясён!

—  Мы все потрясены, —  сказал Фарина со скорбной маской па лице и тут же перешёл к очередному пункту своей программы: —  Кстати, вы вернёте мне ружьё?

Омеру же, ошеломлённый увиденным и до сих пор находящийся в плену мистических представлений, опасливо спросил:

—  Сеньор Фарина, а что, если покойник снова решит им воспользоваться?..

—  Нет, это исключено, —  твёрдо ответил Фарина. – Он упокоился с миром. И мы обрели покой.

—  Ну хорошо, будь по—  вашему, —  вздохнул Омеру и обратился к писарю: —   Лула, принеси винчестер, я должен вернуть его сеньору Фарине.

Лула застыл на месте, в испуге выкатив глаза и раскрыв рот.

—  Ты меня слышишь? Немедленно принеси ружьё! —  повторил Омеру.

—  Мне страшно даже прикоснуться к нему! —  выдавил из себя несчастный Лула.

—  Выполняй приказ! —  рявкнул на него Омеру.

—  Слушаюсь! —  взял под козырёк Лула.

На негнущихся ногах он отправился в другую комнату за ружьём, а Омеру тем временем сказал Фарине:

—  Всё правильно. Будет гораздо лучше, если я избавлюсь от этого проклятого оружия. Мне и самому было бы страшновато к нему прикасаться. А вы —  смелый человек, сеньор Фарина!

—  Нет, смелый человек —  это вы, сеньор Омеру, —  совершенно искренне сказал Фарина. —  Далеко не всякий на вашем месте отважился бы взять на себя такую ответственность и принять такое нестандартное решение в деле Маурисиу. Я хотел бы стать вашим другом, сеньор Омеру.

Польщённый его похвалой комиссар улыбнулся и ответил так же искренне:

—  А я был бы рад стать вашим другом, сеньор Фарина.

О том, что Фарина окончательно уладил с комиссаром дело Маурисиу, Беатриса узнала от Марселло и с радостью сообщила эту новость матери.

Франсиска растрогалась и даже прослезилась.

—  Фарина —  это наш добрый гений, —  сказала она. —  Без него мы бы не сумели спасти Маурисиу.

—  Да, сеньор Фарина —  необыкновенный человек! —  подхватила Беатриса. —  Он не просто делает добрые дела, но всегда доводит их до полного завершения. Я слышала, он хорошо заплатил нашему падре, чтобы тот в течение года поминал покойного Луиджи во всех молитвах и мессах.

—  А меня восхищает в нём отсутствие злопамятности, —  сказала Франсиска, продолжая перечислять достоинства Фарины. —  После всего, что ему пришлось пережить по вине Маурисиу, Фарина не озлобился и не стал мстить ему, а наоборот —  приложил невероятные усилия для того, чтобы вытащить моего сына из беды.

—  Наверное, он тебя очень любит, мама, —  заметила Беатриса.

—  Я тоже его люблю, —  призналась Франсиска.

—  Тогда почему бы тебе не выйти за него замуж?

—  А он не захочет на мне жениться, —  горестно вздохнула Франсиска. —  Однажды он признался, что всегда бежал от венца, как чёрт от ладана.

Беатриса, озорно усмехнувшись, вдруг предложила матери:

—  А ты попробуй проверить, так ли это на самом деле!

Франсиска не поняла её:

—  Как это? Что я должна сделать?

—  Предложи ему вернуться в наш дом, но уже в качестве твоего законного мужа.

—  Ты шутишь? —  замахала на неё руками Франсиска. —  Во—  первых, это неприлично для женщины, а во—  вторых, Маурисиу всегда был против моего брака с Фариной.

—  Это было давно, —  возразила Беатриса. —  А теперь он сам этого хочет.

—  Кто? Маурисиу?!

—  Да, он мне так сказал.

Между тем Маурисиу сказал это не только Беатрисе, но и Фариие, когда просил у него прощения.

—  Я никогда не забуду того добра, которое вы для меня сделали, —  говорил он. —  Я, конечно, был не в себе, но всё равно поступил по отношению к вам подло и жестоко, а вы при этом относились ко мне, как отец к сыну.

—  Ладно, не будем ворошить прошлое....

—  Нет, сеньор Фарина, я не хочу забывать добро и быть неблагодарным. Очень прошу нас: переезжайте к нам и живите с моей матерью.

—  Ты, в самом деле, этого хочешь? —  не поверил ему Фарина.

—  Да, твёрдо ответил Маурисиу. —  Мне кажется, вы и сами этого хотите. Разве не так? Мы можем стать одной семьёй!

—  Но сначала я должен поговорить с твоей матерью... —  растерянно произнёс Фарина. —  Неизвестно, захочет ли она...

—  Мне почему—  то кажется, что захочет, —  добродушно усмехнулся Маурисиу.

Прошло ещё несколько дней, прежде чем Фарина отважился на решающее объяснение с Франсиской. После того, как она фактически изгнала Фарину из своего дома, он там появлялся всего два раза, и то, по необходимости: шло следствие, и нужно было выручать Маурисиу. Потом же, когда всё благополучно закончилось, Фарина видел Франсиску только на похоронах, но поехал оттуда не к ней, а домой, на фазенду Винченцо.

И вот он не без робости переступил порог её дома, надеясь на лучшее и приготовившись к худшему.

Франсиска встретила его приветливой улыбкой и снова стала благодарить за всё, что он сделал для Маурисиу.

—  Я делал это не столько ради твоего сына, сколько ради тебя, —  честно признался Фарина. —  Ты мне очень дорога, Франсиска!.. Скажи, я могу собрать свои вещи и вернуться в твой дом? Ты не выгонишь меня снова?

—  Можешь переезжать сюда хоть сегодня, —  ответила она.

—  Спасибо, я так и сделаю! —  обрадовался Фарина, а Франсиска, следуя совету дочери, продолжила:

—  Только учти, мои дети ставят одно условие.

—  Какое? —  насторожился Фарина.

Франсиска улыбнулась и затем произнесла торжественным тоном:

—  Ты должен на мне жениться!

—  Вот это да! —  изумлённо воскликнул Фарина. —  Ты предлагаешь мне руку и сердце?!

—  Я знаю, это должен делать мужчина, —  с некоторой грустью сказала Франсиска, —  но так уж получилось, что я прошу тебя жениться на мне. Ты имеешь полное право отказать мне в этой просьбе.

—  Ни за что на свете! —  без промедления ответил Фарина. —  Я мечтал об этом ещё с той поры, когда впервые увидел тебя!

В тот же вечер счастливая Франсиска поблагодарила дочь за ценный совет и в порыве откровения призналась ей смущённо:

—  Я подозреваю, что у меня будет от него ребёнок...

Беатриса же, воспользовавшись благоприятной ситуацией, тоже открыла матери свою тайну:

—  Мне кажется, я совершила ту же глупость, что и ты. По—  моему, я беременна от Марселло.

—  Пресвятая Дева! —  невольно вырвалось у Франсиски. —  Только этого нам не хватало!

—  Ты что, огорчена? —  изобразила удивление Беатриса. —  Напрасно! Это будет даже забавно, если мы с тобой родим в один и тот же день. Тогда у нас будет вдвое меньше расходов, поскольку мы устроим общие крестины!

—  Не шути серьёзными вещами! —  одёрнула её Франсиска, но Беатрису уже понесло.

—  Я вовсе не шучу, —  сказала она. —  Я совершенно серьёзно предлагаю устроить две свадьбы в один день —  твою и мою. Это разумное решение, оно само напрашивается в нашем случае.

Франсиска не стала с ней спорить, только криво усмехнулась:

—  Представляю эту свадьбу! Беременные мать и дочь в подвенечных платьях. Стыд то, какой!

—  Если мы поторопимся, никто ничего не заметит, —  приободрила её Беатриса.

—  А поторопиться нам действительно придется, —  сказала Франсиска. —  Значит, и свадьбу, в самом деле, нужно делать одну на двоих.

—  На четверых, —  поправила её Беатриса. —  Ты забыла про наших женихов.

Они действительно на какое—  то время забыли про женихов, поглощённые своими женскими секретами и проблемами. А женихи между тем сидели за столом в доме Винченцо, пили вино и не предполагали, что их невесты уже всё за них решили.

Кроме женихов, то есть Фарины и Марселло, за столом также сидели Винченцо и Констанция. Все они дружно пили за расставание Фарины с вольной холостяцкой жизнью.

—  Не могу поверить! Кобылка сама взнуздала наездника! —  изумилась Констанция.

—  Фарина, до той поры и сам подшучивавший над собой, тут вдруг сказал:

—  Не шутите так, дона Констанция. Я люблю Франсиску. Она вдова и так же свободна, как я. А мне пора обзавестись семьёй.

—  Чтобы кто—  то ухаживал за вами в старости? —  сочувственно произнесла Констанция, сменив шутливый тон на серьёзный.

—  Хотя бы и так, —  сказал Фарина, добавив: —  Но вообще—  то я хочу, чтобы жена родила мне сына, которому я смог бы оставить всё своё состояние.

Винченцо с сомнением покачал головой:

—  Дружище Фарина, неужели ты думаешь, что твоя кобылка ещё способна произвести на свет жеребёнка?

Констанция с укором посмотрела на мужа, помня о том, как её недавно одёрнул Фарина, однако тот на сей раз поддержал шутку друга, ответив задорно:

—  Да, способна —  если рядом с ней будет жеребец, а не мерин!

—  Ну, тогда давай выпьем, а то ты сейчас заржёшь! —  сказал Винченцо, наливая ему в кружку вина.

Марселло сидел за столом, молча, не принимая участия в беседе. Он завидовал Фарине. Ему тоже хотелось жениться, но после нескольких осечек он уже боялся заговаривать об этом с Беатрисой. Хорошо, она сейчас хоть не гонит его от себя, и на том спасибо. Беатриса и прежде отказывалась выйти за него замуж, а теперь, когда у неё перед глазами есть печальный пример Катэрины и Маурисиу, тем более не согласится! Видимо, такая у него судьба: любить девушку, на которой он никогда не сможет жениться...

Наутро Фарина, собрав свои вещи, навсегда распрощался с домом Винченцо и поехал к Франсиске.

По дороге ему встретилась Беатриса, ехавшая на велосипеде к Марселло. Они поприветствовали друг друга взмахом руки и разъехались в разные стороны.

Беатриса с утра пораньше мчалась к Марселло, чтобы сообщить ему сразу две новости: о беременности и о свадьбе. В отличие от матери, сомневавшейся, захочет ли на ней жениться Фарина, Беатриса в своём возлюбленном не сомневалась. Конечно же, Марселло обрадуется! И предстоящей свадьбе, и будущему ребёнку.

Раскрасневшаяся от быстрой езды, она спрыгнула с велосипеда и, подбежав к Марселло, сразу всё выпалила:

—  Я жду от тебя ребёнка, и мы поженимся!

—  Это правда? Я буду отцом? —  спросил он, ещё не веря своему счастью, а потом расцеловал Беатрису и заплясал от радости, крича во весь голос: —  Я буду отцом!..

В дом Винченцо они вошли, держась за руки, и Марселло с ходу доложил:

—  Мы с Беатрисой женимся.

Констанция, помня о том, что они уже не раз собирались жениться, а потом ссорились, проявила осторожность:

—  А твоя мать знает об этом, Беатриса?

—  Знает, она согласна! —  хором ответили Марселло и Беатриса.

Винченцо тоже усмотрел тут некую скоропалительность и спросил:

—  Вы это твёрдо решили? Ещё вчера Марселло сидел за столом, как в воду опущеный и, похоже, не помышлял о свадьбе. А что же изменилось сегодня?

—  Многое изменилось, —  сказал Марселло. —  Сегодня ко мне приехала Беатриса, и мы решили пожениться.

—  Вот так внезапно?

—  Да, мы не можем тянуть со свадьбой, потому что... Потому что, у нас получилось то же, что и у Катэрины с Маурисиу! —  объяснил Марселло.

Констанция схватилась за голову, Винченцо принялся ругать сына:

—  Где были твои мозги, Марселло?! Разве ты не знал, что сначала надо жениться, а потом уже заводить ребёнка?

—  Этого ребёнка нам Бог послал! —  парировал Марселло.

—  Вы делаете глупости, а вину сваливаете на Бога? —  не удержалась от укора Констанция, и Марселло, защищаясь, выдал чужую тайну:

—  Мама, такую же глупость сделали и дона Франсиска с сеньором Фариной!

—  Марселло! —  рассердилась Беатриса.

—  Прости, любовь моя, у меня сорвалось с языка... —  повинился он и тут же был прощён.

Винченцо изумлённо покачал головой:

—  Ну и дела! Выходит, Фарина неспроста перед нами хорохорился.

—  Он мог бы и прямо нам всё сказать, —  обиделась Констанция. —  Разве мы ему не друзья?

—  А он этого и сам не знал, —  вступилась за Фарину Беатриса. —  Мама собирается сказать ему только сегодня.

—  Боюсь, как бы его удар не хватил от такой радости, —  сказал Винченцо. —  Он хоть и доказал, что из него ещё труха не сыплется, но до молодого жеребчика ему очень далеко!

Франсиска не знала, как Фарина отнесётся к её беременности, поэтому долго ходила вокруг да около, прежде чем сообщить ему столь важную новость. Раскладывая по шкафам его вещи, сказала, что дети порадовались за неё и пожелали ей счастья.

—  Они тебя очень уважают и считают, что ты можешь заменить им отца.

—  Я постараюсь, —  вяло ответил Фарина.

—  Тебе придётся взять под свою отцовскую опеку ещё и Марселло, —  продолжила Франсиска. —  У них с Беатрисой любовь, и мы должны, как можно, быстрее сладить их свадьбу.

—  Неужели? —  оживился Фарина. —  Представляю, как Марселло будет прыгать от счастья!

—  Да, он давно об этом мечтал.

—  А почему ты говоришь, что свадьбу надо устроить как можно быстрее?

—  Потому что Беатриса беременна от Марселло.

—  О, Мадонна! —  воскликнул Фарина. —  Ребята торопливые не по годам!

—  Нашу свадьбу тоже надо устроить поскорее, —  отважилась, наконец, сказать Франсиска. —  Если ты, конечно, не передумал жениться.

—  Я не передумал, но зачем надо спешить с нашей свадьбой? —  удивился Фарина.

—  А затем, что и мы с тобой тоже торопливые не по годам, —  смущённо произнесла Франсиска.

Фарина изумлённо уставился на неё:

—  Как это понимать?.. Ты хочешь сказать, что...

—  Что я жду от тебя ребёнка, —  продолжила за него Франсиска. —  Мне не хотелось бы идти под венец с большим животом.

—  Это невероятно! —  воскликнул Фарина и, побледнев, стал жадно хватать ртом воздух.

Франсиска испугалась:

—  Тебе плохо? Скажи же что—  нибудь, не молчи!

Держась рукой за сердце, он с трудом вымолвил:

—  Я счастлив!..

После этих слов у Франсиски тоже отлегло от сердца. А Фарина чуть позже, оправившись от шока, стал целовать её и благодарить:

—  Ты волшебница! Ты способна творить чудеса! Я только мечтал о сыне, но боялся даже заговорить с тобой на эту тему, а ты сама всё устроила!..

Свадьбу они решили сыграть скромную, без лишнего шума. Беатриса и Марселло тоже против этого не возражали. Правда, Беатриса поставила матери одно условие:

—  Пусть падре Роман заодно освятит и брак Жулии с Зангоном! Об этом просит бабушка Рита. Разве ты ей откажешь?

Франсиска не смогла отказать Беатрисе и Рите в их просьбе, только спросила:

—  Я надеюсь, из нас троих, хотя бы, Жулия будет выходить замуж не беременной?

—  Это исключено. Жулия ещё девственница, —  ответила с улыбкой Беатриса.

На том они и порешили: пусть все три свадьбы состоятся в один день, и пусть этот день наступит как можно скорее!

Глава 13

Статья, написанная Тони, и особенно встреча с ним добавили Нине уверенности в собственной правоте. Нельзя сидеть без дела, на полном обеспечении мужа, когда миллионы людей добывают свой хлеб в поте лица, а кучка богачей нещадно их эксплуатирует! Нина должна бороться с несправедливостью, как это делает Тони. Только она должна бороться своими средствами, на своём месте —  среди ткачих, а иначе у неё просто не будет на это морального права!

Вернувшийся с работы Жозе Мануэл впервые за последнее время увидел Нину воодушевлённой, одухотворённой и очень этому обрадовался:

—  Что с тобой сегодня? Твои глаза опять искрятся тем лучистым светом, который пленил меня ещё при нашей первой встрече, на баррикадах!

Нина показала ему статью Тони и в восторженных тонах пересказала свою сегодняшнюю беседу с кузеном.

Жозе Мануэл, однако, не разделил её восторга:

—  Наверняка статью написал не сам Тони. Он едва говорит по—  португальски.

—  Тони написал по—  итальянски, а Маркус перевёл, —  холодно пояснила Нина, обидевшись на Жозе Мануэла за скептическое отношение к журналистскому дебюту её брата.

—  Значит, тем хуже для него, —  заключил Жозе Мануэл. —  Неужели ты и впрямь считаешь, что он выбрал для себя верный путь? Разве это его призвание —  заниматься политикой, работать в типографии?

—  Работать в типографии намного лучше, чем таскать ящики и мешки на рынке!

—  Лучше, только не для Тони. Он собирается стать защитником слабых и угнетённых, хотя не знает их языка...

—  Зато, он знает их проблемы! Для журналиста главное —  мысли, идеи, которые он отстаивает в своих статьях. А Тони со временем будет владеть португальским так же, как итальянским.

—  Хотел бы я дожить до этого дня и поболтать с Тони на португальском, —  язвительно усмехнулся Жозе Мануэл, вызвав гневную реакцию Нины.

—  Не смей сомневаться в умственных способностях моего брата! —  закричала она.

Жозе Мануэл шутливо поднял руки вверх, показывая, что он прекращает сопротивление и сдаётся ей в плен.

—  Давай вообще оставим эту тему и поговорим о чём—  нибудь другом, —  предложил он.

—  О чём же?

—  Например, о том, как улучшить наши отношения, которые почему—  то складываются не совсем удачно.

—  Они могут только ухудшиться, —  безжалостно предрекла Нина.

—  Почему? —  растерянно спросил Жозе Мануэл.

—  Потому, что я решила вернуться на ткацкую фабрику! Завтра я пойду к Силвии. Надеюсь, у неё отыщется для меня место за ткацким станком.

Нина знала от подруг, что фабрика Силвии вновь открылась и успешно набирала обороты, но ей даже в голову не могло прийти, что самой Силвии об этом ничего не известно.

После остановки фабрики Умберту сумел внушить Силвии мысль о невозможности сделать их ткацкое производство рентабельным. «В современных экономических условиях оно будет заведомо убыточным, потому, что цены на сырьё резко возросли, а покупательная способность населения упала, чуть ли не до нуля. Сейчас выгоднее не возобновлять производство, а потихоньку распродавать накопившиеся запасы тканей и вкладывать деньги в банк», —  убеждал он Силвию, и она ему поверила.

Поскольку потребители теперь заказывали ткани крайне редко и в ничтожных количествах, то Силвия поручила Онофри заниматься этим делом, а сама перестала появляться на фабрике, что вполне соответствовало плану Умберту.

А план у него был дерзкий: тайком от Силвии взять руководство фабрикой на себя и вновь сделать производство прибыльным. Отважиться на такой рискованный шаг, Умберту заставила не жажда власти, а неопытность и беспомощность Силвии, сильно переоценившей свои возможности в бизнесе и доведшей фабрику до финансового краха.

Поставив перед собой эту благородную цель, Умберту легко добился поддержки Онофри и даже Паулу —  преданного друга Силвии, служившего ей верой и правдой на протяжении многих лет.

Паулу в этой грандиозной мистификации отводилась особая роль, он должен был под любым предлогом удерживать Силвию от поездки на фабрику и всячески переключать её внимание на таинственного поклонника, ежедневно посылавшего ей букеты цветов.

Силвию действительно увлекла эта история. Теряясь в догадках, она пыталась вычислить незнакомца, справлялась о нём в цветочном магазине, но там утверждали, что имя заказчика им неизвестно. Зная, что Паулу давно и безнадёжно влюблён в неё, Силвия в какой—  то момент заподозрила его.

Паулу не без труда сумел развеять её сомнения, однако счёл необходимым предостеречь Умберту, с которым был в сговоре:

—  Круг подозреваемых лиц стремительно сужается, и дона Силвия поймёт, что цветы ей посылаете вы.

—  Нет, она не догадается, —  уверенно ответил Умберту. —  Я вчера устроил ей сцену ревности, сказал, что убью наглеца, пытающегося соблазнить её с помощью тех букетов. Мне удалось разыграть такое искреннее негодование, что Силвия на меня даже обиделась.

—  А может, настало время открыть ей всю правду? —  робко предложил Паулу. —  А то вы, сеньор Умберту, можете добиться противоположного эффекта.

—  Нет, ещё рано, —  твёрдо произнёс Умберту. —  Фабрика только—  только начала возрождаться, и я боюсь, как бы Силвия не помешала мне довести дело до конца.

—  Но я слышал от сеньора Онофри, что к вам уже стали возвращаться прежние партнёры...

—  Да, это так, —  подтвердил Умберту, —  но я хотел бы достичь стабильных результатов в получении прибыли, а потом уже открыться Силвии.

Этой тактики он продолжал придерживаться и в дальнейшем, и Силвия оставалась в неведении до тех пор, пока однажды к ней не пришла Нина.

Силвия обрадовалась ей, поделилась своими женскими секретами, рассказала о таинственном поклоннике.

—  Мне кажется, ты уже заочно влюблена в него, —  сделала вывод Нина. —  Это и в самом деле очень красивая романтическая история. А как твой муж? Ты совсем не питаешь к нему никаких чувств?

—  У меня нет мужа! —  заявила Силвия. —  Я всего лишь терплю Умберту в доме, но он живёт сам по себе, а я —  сама по себе.

—  Значит, он по—  прежнему только управляет фабрикой?

—  Какой фабрикой? —  удивилась Силвия. —  Разве ты не помнишь, что я её закрыла?

Теперь уже настал черёд Нины удивляться.

—  А я подумала, что ты её снова открыла...

—  Нет, сейчас это невыгодно. Фабрика принесла бы мне одни убытки.

—  Теперь мне всё ясно, —  сказала Нина с плохо скрываемым огорчением. —  Ты продала фабрику, а её новый владелец просто нанял Умберту управляющим.

—  О чём ты говоришь? Я ничего не продавала, —  возразила Силвия. —  И Умберту работает управляющим совсем на другой ткацкой фабрике.

Нина пришла в замешательство. Если Силвия не хочет взять её на работу, то могла бы и прямо сказать, зачем же прибегать к такой нелепой лжи!

—  Прости, Силвия, —  произнесла Нина, потупившись. —  Наверное, мне сказали неправду о том, что твоя фабрика работает... Я, пожалуй, пойду... Рада была тебя повидать.

—  Нет, постой, —  остановила её Силвия. —  Ты напрасно обиделась, я действительно ничего не понимаю. Неужели Умберту меня обманул?.. Паулу, ну—  ка иди сюда! Ты знаешь, на какой фабрике работает сеньор Умберту? Не отворачивайся! Смотри мне прямо в глаза и говори всё, что тебе известно!

Паулу, увидев здесь Нину, догадался, откуда Силвия могла узнать тайну Умберту, и понял, что отпираться бессмысленно.

—  Сеньор Умберту вновь открыл вашу фабрику и работает на ней как одержимый, —  доложил он виноватым тоном.

—  Паулу, и ты это скрывал от меня?!

—  Простите, дона Силвия, —  повинился он. —  Сеньор Умберту хотел сам вам рассказать, но после того, как фабрика окончательно встанет на ноги.

—  Я не верю своим ушам! —  воскликнула Силвия, негодуя. —  Даже в этом он меня обманул!.. И ты —  предатель! —  обернулась она к Паулу. —  Убирайся прочь с моих глаз, пока я тебя не уволила!

Оставшись вдвоём с Ниной, она ещё долго изумлялась поступку Умберту, а потом вдруг предположила, что и цветы мог посылать ей именно он.

—  Ты думаешь, это входило в план его операции? —  спросила Нина. —  А если это совсем другой человек, который в тебя страстно влюбился, но не решается сказать об этом, открыто, полагая, что ты замужем?

—  Теперь я, кажется, знаю, как проверить, причастен ли к этим цветам Умберту, —  сказала Силвия. —  Но прежде мне нужно съездить на фабрику и посмотреть, каких успехов он сумел добиться там за это время.

Она догадывалась, что Паулу наверняка успел позвонить Умберту и предупредить его о том, что ей всё известно, поэтому и не пошла сразу в кабинет управляющего, а направилась в цех, чтобы воочию увидеть, как работает фабрика. К её огромному удивлению, всё ткацкое производство было восстановлено в полном объёме, ни один станок не простаивал, а склады ломились от готовой продукции. Затем Силвия поднялась в кабинет Онофри, проверила по документам, как идёт сбыт этой продукции, как поступают деньги на финансовый счёт фабрики, и ещё раз сильно удивилась.

Онофри с довольным видом пояснил ей причину такого успеха:

—  Сеньор Умберту просто чудеса творил, чтобы удержать фабрику на плаву!

—  Я это уже поняла, —  сказала Силвия. —  Но для меня остаётся загадкой, как вы, сеньор Онофри, могли вступить с ним в сговор и отважиться на такую авантюру?

—  Мне было очень больно смотреть, как закрывается фабрика, в которую ваш отец, дона Силвия, вложил столько сил. Поэтому, я и рискнул...

—  Спасибо вам, —  растрогалась она. —  Теперь я уважаю вас ещё больше, чем прежде.

—  Значит, вы не станете снова закрывать фабрику? —  обрадовался Онофри.

—  Нет, конечно, —  улыбнулась Силвия. —  Пойдёмте к сеньору Умберту, я хочу поздравить его с успехом. Пусть он спокойно занимает место управляющего и добивается новых производственных побед.

В тот же вечер Умберту, вернувшись с работы, не застал дома жены. Мариана, горничная Силвии, доложила ему, что госпожа сама села за руль автомобиля и уехала на свидание с поклонником, который присылает ей розы.

Умберту встревожился:

—  Сама села за руль? Это же безумие! Она может не справиться с управлением!

—  Но сеньоре сможет помочь тот мужчина, что осыпает её цветами! —  нагнетала обстановку Мариана, действуя строго по указке Силвии, устроившей проверку мужу.

И Умберту проговорился:

—  Да какой там поклонник?! Это чушь! А вот ездить одной на машине ей не следует, это очень опасно!

Выслушав подробный отчёт Марианы о разговоре с хозяином, Силвия сделала вывод, что букеты роз она ежедневно получала, вероятнее всего, от Умберту.

А он, в свою очередь, решил, что теперь, когда она оценила его титанические усилия по восстановлению ткацкого производства, нет смысла таиться и в остальном. Поэтому, получив очередной букет, Силвия обнаружила вложенное в него приглашение на ужин, правда, там было указано только время и место встречи, но отсутствовало имя поклонника: Умберту надеялся устроить жене сюрприз.

А она, прочитав записку, сказала с усмешкой Мариане:

—  Сегодня можешь не готовить ужин и уйти пораньше домой, потому что я буду ужинать в ресторане с таинственным поклонником!

—  А сеньор Умберту? —  на всякий случай спросила Мариана, хотя и поняла, что имела в виду её госпожа.

—  Мне кажется, он сегодня будет ужинать в том же ресторане, что и я! —  ответила Силвия, заговорщически подмигнув Мариане.

И она не ошиблась: Умберту встретил её у ресторана с таким же роскошным букетом роз, какие она ежедневно получала от него на протяжении нескольких недель.

—  Прими это в знак моей любви, —  торжественно произнёс он. —  И прости за ту невинную мистификацию. Только так я мог ещё раз доказать тебе свою преданность и любовь.

Силвия взяла его под руку, и они вошли в ресторан, где звучала тихая приятная музыка.

—  Ты выбрал прекрасное место для нашего свидания! —  сказала она с улыбкой, и Умберту, поняв, что он прощён, весело подхватил:

—  Да, по—  моему, это подходящее место длятого, чтобы станцевать с тобой вальс, но отнюдь не прощальный!

Историю примирения Силвии с её мужем Нина рассказала Жозе Мануэлу, невольно восхищаясь Умберту, оказавшимся способным на такой неординарный поступок ради любви.

Жозе Мануэла это возмутило.

—  Какая там любовь?! Этот тип увивался за каждой юбкой, неужели ты всё забыла? Он сделал это из шкурного интереса! Ему нужна не Силвия, а её фабрика!

Нина, никогда не питавшая симпатии к Умберту, в этой ситуации принялась рьяно защищать его:

—  Да, Умберту волочился за женщинами, но ты забыл, что дома у него в то время была парализованная жена, которую он, кстати, не бросил в беде! Он всегда любил Силвию и доказал это сейчас!

—  Ха—  ха—  ха! «Не бросил»! —  рассмеялся Жозе Мануэл. —  А как же те ключи от квартиры, которые он вручил доне Мадалене? А как же его обещание развестись с больной женой и жениться на тебе?! Если бы ты дала ему согласие, то бросил бы он Силвию или не бросил? Как ты считаешь? Я думаю, он скорее обманул бы тебя, потому что ему не захотелось бы навсегда распрощаться с фабрикой. Или ради тебя он смог бы пойти на такую жертву? Может, ты уже жалеешь, что не приняла тогда его предложения?

Нина обиделась, сказала, что ревность Жозе Мануэла для неё оскорбительна, а потом, выбрав самый неподходящий момент, заявила:

—  Ты не способен понять, что такое любовь! Любимая женщина для тебя —  это не просто твоя собственность, а хуже: арестантка! Ведь ты же посадил меня под домашний арест! Но я больше не стану с этим мириться и пойду работать ткачихой! Я уже обо всём договорилась с Силвией.

—  А с Умберту ты тоже договорилась? —  вскипел Жозе Мануэл. —  Но я пока ещё твой муж и не позволю тебе возвращаться на ту проклятую фабрику, тем более —  простой работницей!

—  Ты кто угодно, только не муж! —  в сердцах закричала Нина. —  Ты тюремный надзиратель!

—  И всё равно, я тебя туда не отпущу, —  отрезал Жозе Мануэл. —  Ты можешь работать, только не на той фабрике!

—  Что я слышу? Ты разрешаешь мне работать? Ну, спасибо, мой господин! —  поклонилась ему в пояс Нина, вызвав ещё большее негодование Жозе Мануэла.

—  Перестань юродствовать! —  потребовал он, повысив голос.

Нина возмутилась:

—  Ах, ты ещё и кричишь на меня?! Так вот, знай: я завтра же буду работать за ткацким станком на той фабрике, которую выбрала сама!

—  Это чудовищно! —  схватился за голову Жозе Мануэл. —  Ты нисколько со мной не считаешься! Мнение мужа для тебя ничего не значит!

—  Мужа, но не хозяина, не надсмотрщика! —  подлила она масла в огонь.

—  Да, я это уже слышал, ты не считаешь меня своим мужем, —  подхватил он. —  Тогда скажи, зачем мы живём вместе? Ты даже в постели не подпускаешь меня к себе!.. Скоро мне, пожалуй, придётся, как твоему Умберту, искать женщин на стороне...

Эта неосторожная фраза, сорвавшаяся у него с языка, стала решающей в их ссоре. Нина, топнув ногой, уже не закричала, а буквально завопила на весь дом:

—  Ты можешь убираться к ним прямо сейчас! Да—  да, я говорю это серьёзно: бери свои чемоданы и катись отсюда! И не появляйся здесь больше никогда!

—  Это твоё последнее слово? —  грозно спросил Жозе Мануэл.

—  Да, —  с вызовом ответила Нина. —  Я сделала большую глупость, выйдя за тебя замуж!

—  Ну, если так, то можешь считать себя свободной! —  гневно бросил ей Жозе Мануэл и, хлопнув дверью, ушёл из дома.

Ночь он провёл в пансионе у Маркуса, оттуда же поехал и на работу. А когда вечером вернулся домой —  Нины там уже не было. Как не было и её вещей, которые она днём перевезла в приют к Мадалене.

Жозе Мануэл, узнав об этом, решил, что не будет перед ней унижаться, упрашивая её вернуться обратно.

—  Если она поймёт, что я ей нужен, то сама придёт ко мне. И тогда я её, конечно, прощу, —  сказал он Маркусу.

Но дни шли, а Нина продолжала жить у матери и возвращаться к Жозе Мануэлу пока не собиралась. Мадалена уже устала наставлять её на путь истинный, говоря, что от добра, добра не ищут. На все её увещевания Нина отвечала одно:

—  Я разочаровалась в Жозе Мануэле, в замужестве и вообще, в любви. Мне не нужен муж—  господин, я буду сама себе хозяйкой.

Мадалена, слушая её, вздыхала и отмечала про себя, что самостоятельная жизнь, которую вела дочь, похоже, не очень её радует. С работы Нина всегда возвращалась грустной, от еды, как правило, отказывалась.

Поначалу Мадалена объясняла это усталостью Нины и усматривала в этом ещё один повод для упрёков.

—  Ну что, добилась, чего хотела? Устаёшь так, что даже еда в горло не лезет? А могла бы сейчас жить как королева!

Позже, однако, Мадалена всерьёз обеспокоилась отсутствием аппетита у дочери.

—  Это же ненормально, —  рассудила она. —  Ты целый день работаешь у станка, тебе надо есть, восстанавливать силы. А ты нос воротишь от еды. В чём дело? Может, ты больна? Сходи к врачу!

—  Я ничем не больна! Просто меня тошнит при виде еды! —  в сердцах обронила Нина, и тут Мадалену вдруг осенило:

—  Ты беременна! Как же я сразу не догадалась?

Нина стала это отрицать, говорила, что уже больше месяца не спала с Жозе Мануэлом в одной постели, но Мадалена была абсолютно уверена в своём диагнозе, утверждая, что тошнота —  это верный признак беременности. И, в конце концов, Нина тоже засомневалась.

—  Это вовсе не входило в мои планы, —  растерянно призналась она. —  Я не хочу рожать от Жозе Мануэла. Это ему был нужен ребёнок, чтобы заставить меня сидеть дома!

Мадалена от возмущения замахала на дочь руками:

—  Ты совсем спятила? Как можно говорить, что ты не хочешь ребёнка, если он уже в тебе живёт?! Это большой грех! Может, ты родишь его и сразу отдашь в приют? От тебя всякого можно ожидать!..

—  Не беспокойся, не отдам, —  проворчала Нина. —  Если он всё же родится, то я буду воспитывать его одна!

—  Ей—  богу, ты сошла с ума! —  всплеснула руками Мадалена. —  Что значит одна? У тебя есть муж!

—  Не начинай о нём, —  скривилась Нина. —  Я сама сумею вырастить своего ребёнка, а ты, надеюсь, мне поможешь...

—  Я—  то помогу, —  вздохнула Мадалена, —  только ребёнку было бы гораздо лучше в другом месте, в другом доме, рядом с родным отцом.

Не зная, как повлиять на собственную дочь, Мадалена обратилась за помощью к Дженаро и Тони, умоляя их по—  родственному вразумить Нину, либо по—  мужски поговорить с Жозе Мануэлом, чтобы ребёнок не рос без отца.

Тони для начала решил навестить Жозе Мануэла, а тот, услышав о ребёнке, не поверил ему:

—  У нас уже давно ничего не было... Если Нина действительно беременна, то вряд ли это мой ребёнок...

После этого Тони и в самом деле пришлось поговорить с ним по—  мужски, отстаивая честь Нины. К счастью, Жозе Мануэл быстро опомнился и взял свои слова обратно, а то бы Тони его точно избил!

Для переговоров с Ниной Жозе Мануэл отправился на фабрику и, дождавшись её у проходной, сразу же завёл речь о ребёнке:

—  Это правда, что ты беременна? Я действительно скоро стану отцом?

—  Нет, неправда, —  сухо ответила Нина.

—  А дона Мадалена говорила Тони, будто ты...

—  Мама всё выдумала! —  отрезала Нина. —  У меня просто не было аппетита, а она раздула из мухи слона.

—  Я тебе не верю, —  сказал Жозе Мануэл. —  Ты скрываешь от меня беременность, потому что не хочешь возвращаться домой.

—  Да, не хочу, —  подтвердила Нина. —  Но скрывать мне от тебя нечего. На все твои вопросы я ответила, а теперь, будь добр, оставь меня. Иди домой!

—  Я пойду туда только вместе с тобой! —  заявил Жозе Мануэл, ухватив её за руку.

Нина стала вырываться и грубить ему:

—  Отпусти! Не трогай меня! Я не твоя собственность! Ты мне опротивел со своими собственническими замашками!

—  Ах, так?! Опротивел?! —  взбеленился Жозе Мануэл и выпилил то, за что часом раньше едва не получил по физиономии от Тони: —  Так, может, ты и гонишь меня только потому, что беременна от другого мужчины —  более приятного, чем я? Вероятно, он не вызывает у тебя отвращения, если ты даже захотела от него ребёнка?!

Нина, извернувшись, ответила ему на это пощёчиной.

Жозе Мануэл тотчас же понял, какую непростительную глупость совершил, и, встав перед Ниной на колени, принялся умолять её о прощении.

Ткачихи, выходившие из ворот фабрики, прыскали от смеха при виде этой сцены, а наиболее любопытные вмиг образовали плотный круг, не давая Нине возможности уйти от Жозе Мануэла, продолжавшего удерживать её за руку и клясться в любви.

Нина же была оскорблена до глубины души и не желала его слушать.

—  Я никогда к тебе не вернусь! Теперь, это невозможно! Ты принял меня за какую—  то девку, способную спать с кем угодно!.. —  твердила она, не слушая его и порываясь уйти.

В этот момент из ворот выехал на машине Умберту и, увидев толпу, резко затормозил.

—  Что здесь происходит? —  грозно спросил он у ткачих, думая, что они устроили очередной митинг протеста.

Ткачихи послушно расступились, и Умберту воочию увидел, как Жозе Мануэл унижается перед Ниной, а она безуспешно пытается от него уйти.

—  Тебе нужна помощь, Нина? —  спросил Умберту, с презрением глядя на Жозе Мануэла, который сразу же злобно прохрипел в ответ:

—  Не лезь не в свои дела! Я говорю с женой!

Умберту недоумённо пожал плечами и уже собрался уйти, но тут вдруг Нина обратилась к нему с неожиданной просьбой:

—  Сеньор Умберту, помогите! Увезите меня подальше от этого ужасного человека!

Жозе Мануэл, услышав такое, сам отпустил руку Нины.

А она бросилась бежать от него как от прокажённого, и Умберту не без труда остановил её и затолкал к себе в машину.

Изумлённые ткачихи с осуждением смотрели вслед удаляющейся машине —  их симпатии явно были на стороне Жозе Мануэла. Он же, ощутив на себе их сочувственные взгляды, обхватил руками голову и ринулся прочь из толпы.

Большего унижения он не испытывал ни разу в жизни. Да что там унижение! Это было предательство! Это была публичная демонстрация самого подлого и пошлого предательства!

—  Теперь мы расстались окончательно, —  доложил он Тони, придя к нему в пансион. —  Примирение между нами невозможно.

—  А если родится ребёнок? —  спросил Тони, и Жозе Мануэл обескуражил его своим ответом:

—  После сегодняшней встречи с Ниной я могу повторить только то, что сказал тебе утром: вряд ли это мой ребёнок. А теперь, ты можешь и морду мне набить, мне уже всё равно...

Глава 14

Три счастливые, семейные пары проводили свой медовый месяц на фазенде Франсиски, не помышляя ни о каком свадебном путешествии.

Даже Зангон, прежде, мечтавший уехать с молодой женой на дикие земли, теперь никуда не порывался, потому, что Жулия не хотела оставлять бабушку без своей опеки.

Рита же, понимая, на какую жертву пришлось пойти Зангону ради любви, сочла своим долгом успокоить его и приободрить.

—  Ты не горюй, —  сказала она, положив руку на плечо Зангона, —  уже не далёк тот день, когда ты увезёшь мою внучку в дальние края.

—  Нет, я тебя никогда не оставлю здесь одну! —  вновь заявила Жулия.

—  А я и не говорю, что ты меня бросишь, —  спокойно сказала Рита. —  Я сама уйду от вас, когда закончится мой земной срок. А вы уедете отсюда, пересечёте много речек, будете глотать дорожную пыль, мокнуть под дождём, но, в конце концов, доберётесь до места, которое похоже на рай. Там в реках много рыбы, деревья ломятся от плодов, и у земли нет стольких хозяев, как здесь. Там уже ни вы, ни ваши дети не будете никому служить, потому что над вами не будет господ...

—  А ваш сын Арсидес где будет жить? —  спросил Зангон.

—  Арсидеса вам придётся взять с собой, —  ответила Рита, —  иначе вы туда не доедете. Арсидес будет хранить вас в пути.

Зангон с воодушевлением воспринял рассказ Риты о дальней свободной земле, а Жулия взгрустнула, что бывало с ней всегда, когда бабушка заводила речь о своей не такой уж далёкой смерти.

Но грустила Жулия недолго: вскоре к ней заглянула Беатриса, и они уединились, чтобы посекретничать о своих женских делах и поделиться друг с дружкой пока ещё небогатым, семейным опытом.

—  Я и не догадывалась, что мужчины так хороши, —  призналась Жулия Беатрисе. —  Теперь я понимаю, почему ты не устояла перед Марселло ещё задолго до свадьбы. Если бы мы с Зангоном не поженились так скоро, я бы тоже, наверно, не устояла...

—  Ничего, немножко потерпела, зато у тебя теперь настоящий медовый месяц, —  в тон ей ответила Беатриса. —  А у нас с Марселло сразу начались семейные хлопоты.

Жулия, услышав такое, посмотрела на Беатрису едва ли не с ужасом и спросила растерянно:

—  Как?.. Неужели вам всё это... надоело? Неужели это может когда—  нибудь надоесть?!

—  Нет, не беспокойся, —  засмеялась Беатриса. —  Мы с Марселло ещё не наскучили друг другу. Но сейчас мы больше думаем и говорим о нашем будущем ребёнке, готовим для него приданое, выбираем ему имя. Это совсем другие заботы, чем у тебя, хотя они тоже очень приятные.

О будущем ребёнке Беатриса постоянно говорила не только с Марселло, но и с матерью. Обе были счастливы, предвкушая радость материнства.

—  Странно! —  удивилась Франсиска. —  Я уже родила двух детей, но эту беременность переживаю так, как будто она у меня первая. Всё заново, всё с чистого листа!

—  Это потому, что твоя жизнь началась заново, —  высказала своё мнение Беатриса, и Франсиска с ней согласилась:

—  Да, я не побоялась начать новую жизнь, и за это была вознаграждена. Мне повезло забеременеть, хотя в моём возрасте я о таком подарке и мечтать не могла!

—  А как мне повезло! —  озорно усмехнулась Беатриса. —  Точнее, не мне, а моему ребёнку: у твоего будет только мама, а у моего ещё и бабушка!

Франсиска засмеялась и в шутку погрозила ей пальцем:

—  Не смей произносить при мне это слово! Я не бабушка, а молодая мама!

Случалось, они шутили по поводу своей беременности и в присутствии Маурисиу, пока однажды не заметили, что ему это неприятно слышать.

—  Маурисиу опять стал каким—  то угрюмым, —  обеспокоилась Франсиска. —  Мне кажется, он уже сейчас ревнует меня к будущему ребёнку.

—  Нет, мама, ты зря беспокоишься, тут дело в другом, —  возразила Беатриса. —  Мы радуемся, говоря о своих будущих детях, а у Маурисиу это вызывает боль, потому, что он невольно вспоминает об умершем сыне. Нам надо это учесть и впредь не затевать подобных разговоров при Маурисиу.

Вскоре, однако, Беатриса получила возможность убедиться в том, что беспокойство Франсиски тоже не было безосновательным.

Обычно после завтрака Беатриса занималась с Марселло в библиотеке, обучая его языку, математике и правилам этикета. Последний предмет был для него самым сложным, поскольку требовал практических навыков, а бедняга Марселло до сих пор ещё не научился есть, с помощью ножа и вилки, отчего чувствовал себя неловко за обеденным слотом. Но в тот день, к счастью, был урок литературы, а не этикета.

—  Напиши сочинение, Марселло, —  сказала Беатриса. —  Тему выбери сам: любовь или семейная жизнь.

—  Любовь! —  тотчас же воскликнул Марселло. —  И семейная жизнь!

Беатриса засмеялась, но при этом попросила его:

—  Перестань дурачиться. Выбери что—  нибудь одно.

—  Нет, я хочу всё сразу! —  заявил Марселло и принялся жадно целовать Беатрису, пытаясь повалить её на диван.

В этот момент к ним и заглянул Маурисиу, но, увидев их целующимися, тут же повернул обратно.

—  Маурисиу, постой! —  окликнула его Беатриса, и он вернулся.

—  Простите, что помешал вам. Я только хотел спросить, вы не знаете, когда сеньор Фарина поедет в Сан—  Паулу?

—  Завтра, —  ответила Беатриса.

Маурисиу облегчённо вздохнул:

—  Ну, слава Богу! Может, хоть после его отъезда наша мать захочет уделить нам немного внимания.

—  Маурисиу, мама никогда не лишала нас своего внимания, —  с укором заметила Беатриса.

—  Это было раньше, —  возразил он. —  А теперь, когда наша мама ждёт ребёнка от сеньора Фарины, она очень изменилась.

—  Все женщины меняются, когда ждут ребёнка, —  мягко промолвила Беатриса. —  Я тоже, наверно, не исключение. Ты прости нас. Иногда мы с мамой радуемся, говоря о своих будущих детях, и забываем, что твой малыш умер.

Маурисиу нахмурился, напрягся и процедил сквозь зубы:

—  Да, мой сын умер... Я потерял и его, и Катэрину.

Беатриса нежно погладила его по плечу:

—  Не убивайся, Маурисиу. Ты молодой, красивый, у тебя ещё всё будет —  и жена, и дети!

Он же в ответ резко оттолкнул Беатрису и быстро вышел из комнаты.

—  Твой брат всё—  таки очень странный, —  сказал Марселло. —  Никогда не знаешь, какой стороной он к тебе повернётся.

Примерно, то же, сказал и Фарина Франсиске, заметив явную перемену в настроении Маурисиу:

—  Он опять относится ко мне враждебно, я это чувствую. И на тебя смотрит косо. Поэтому ты, пожалуйста, будь с ним по осторожнее, а то неизвестно, что ему взбредёт на ум.

Сознавая правоту Фарины, Франсиска, тем не менее, принялась защищать сына:

—  Ты преувеличиваешь! Маурисиу тебя очень уважает. А в его отношениях со мной сейчас проявляется обычная мальчишеская ревность. Дети всегда ревнуют мать к ещё не родившемуся ребёнку.

—  Но Маурисиу давно уже вышел из детского возраста!

—  Возраст в данном случае не имеет значения. По отношению к матери дети всегда остаются детьми.

Фарина не стал спорить с Франсиской, но при этом высказался довольно жёстко:

—  И всё равно, к своему ребёнку я его не подпущу! Мы должны беречь нашего малыша, он будет самой главной персоной на фазенде!

Франсиску несколько покоробило такое заявление, но она тоже не стала спорить с Фариной и перевела разговор на другую тему:

—  Нам следует подумать о наших финансовых проблемах. Кофе сейчас опять не приносит прибыли, а на содержание фазенды нужны деньги, поэтому я решила продать старинные золотые монеты...

—  Нет—  нет! Ни в коем случае! —  воскликнул Фарина. —  У меня есть деньги, я поеду в Сан—  Паулу и сниму их с банковского счета. Тебе ни о чём не нужно беспокоиться, это теперь моя забота, и я всё сделаю ради тебя и нашего ребёнка. Он должен быть богатым, очень богатым!

Перед поездкой в Сан—  Паулу Фарина счёл необходимым заново навести мосты дружбы с Маурисиу: с отцовской теплотой в голосе попросил его позаботиться о матери, которая сейчас очень нуждалась в мужской опеке.

Маурисиу в ответ снисходительно улыбнулся:

—  Не беспокойтесь, всё будет хорошо, о матери я позабочусь.

Фарина, однако, не успокоился, а встревожился ещё больше и поэтому, тайком от всех поговорил ещё и с Марселло, поручив ему временно исполнять обязанности хозяина дома и главы семьи.

—  Но почему я?.. —  опешил Марселло. —  Разве Маурисиу тоже уезжает?

—  Нет, он, к сожалению, остаётся здесь, поэтому, я и прошу тебя: внимательно следи за всем, что происходит в доме, и особенно следи за Маурисиу. Мне кажется, у него опять стали проявляться прежние странности.

—  Да, я тоже это заметил, —  озабоченно произнёс Марселло и попросил Фарину: —  Вы уж, пожалуйста, не задерживайтесь там надолго, а то мало ли что может случиться!..

—  Ты не каркай и не паникуй заранее, —  сказал Фарина. —  А если, не дай Бог, ситуация всё—  таки выйдет из—  под контроля, то сразу же извести меня телеграммой. Я оставлю тебе адрес отеля, в котором буду жить.

Все, кто с тревогой наблюдал за изменившимся состоянием Маурисиу, не догадывались о том, что это беспокоило и его самого. В отличие от прошлого раза, когда Маурисиу не владел собой и не осознавал своей неадекватности, сейчас всё было по—  другому. Сейчас Маурисиу пугало его странное состояние.

А странность заключалась в том, что он вдруг остро почувствовал опасность, исходившую от Фарины.

Но, этого же, не может быть, это абсурд! Маурисиу хорошо помнил, как Фарина вытащил его из беды, значит, он —  друг, а не враг. Всё это Маурисиу понимал рассудком, но кожей, нутром, каким—  то непонятным чутьём, которое его самого пугало, он чувствовал в Фарине именно врага, причём очень опасного, беспощадного. Подчиняясь этому чувству, он инстинктивно пытался защитить мать от Фарины, а она, не понимая, что происходит с сыном, усматривала в его поведении ревность к своему ещё не родившемуся ребёнку.

Чудовищная раздвоенность, в которой пребывал Маурисиу, совсем измучила его. Он боялся, что может сойти с ума. И особенно страшно ему было, когда он, то ли во сне, то ли наяву услышал голос, отчётливо твердивший, что Фарина —  враг.

«Это беда, это сумасшествие!» —  подумал Маурисиу и поспешил за помощью к старухе Рите.

—  Помоги мне, Рита! —  взмолился он. —  Я опять теряю рассудок. Мне кажется, что Фарина —  опасный человек, хотя я знаю, что это не так.

—  И чем же он, по—  твоему, опасен? —  озабоченно спросила Рита.

—  До сих пор это было лишь чувство, которое я не мог объяснить. Но сегодня ночью я вдруг отчётливо услышал голос, который сказал мне, чем опасен Фарина. Ему нужно всё, без остатка: дом, фазенда, моя мать, которую он уже подчинил себе. Всё это он хочет заполучить для своего ребёнка, а меня и Беатрису собирается вышвырнуть вон!

Рита скорбно покачала головой и сказала назидательным тоном:

—  Не нужно доверяться голосам. Ты же не знаешь, кому принадлежал тот голос, что не давал тебе спать сегодня ночью. Может, это как раз и был твой враг, пытавшийся сбить тебя с толку! И Фарину... не трогай.

—  Но что мне делать с этим ужасным чувством? Как от него избавиться?

—  Ты не можешь от него избавиться, это не в твоей власти, —  сказала Рита. —  Но ты не должен следовать ему в своих поступках. Не поддавайся ему! Сто раз подумай, прежде чем сделать что—  нибудь. Только так ты сможешь защитить и себя, и мать, и сестру.

Совет Риты не принёс утешения Маурисиу, но всё же, после беседы с ней ему стало немного легче.

Уже подходя к своему особняку, он увидел, как возле домика Риты остановилась коляска и из неё вышли Катэрина и Зекинью. Не желая встречаться с бывшей женой даже взглядом, Маурисиу ускорил шаг...

А Катэрина и Зекинью тем временем весело приветствовали Риту, Жулию и Зангона.

—  Дружище Зангон, мы приехали узнать, готовы ли вы с Жулией отправиться на новые земли! —  сообщил Зекинью без каких—  либо предисловий.

Зангон был вынужден его огорчить, сказав, что он твёрдо решил осесть на этой фазенде и в ближайшее время никуда не поедет.

Зекинью же, не зная, чем было обусловлено такое решение Зангона, принялся его уговаривать:

—  Ты что, совсем потерял вкус к вольной жизни? Он, видите ли, решил осесть! А что ты будешь тут иметь? Хозяйский табун? А там не будет никаких хозяев, только дикие быки, рыбы в реках и птицы на огромных деревьях. Представь: вы с Жулией просыпаетесь под звонкий птичий щебет, выходите из своей хижины, а вокруг прыгают мартышки, порхают попугаи...

—  Не трудись, тебе не удастся меня соблазнить, —  сказал Зангон. —  Мы с Жулией никуда не поедем, потому, что не можем оставить здесь её бабушку.

—  Да—  а, не ожидал я от тебя такого... —  опечалился Зекинью. —  Неужели наши пути и вправду расходятся?

—  А ты что, всё равно поедешь туда и один, без меня?! —  спросил изумлённый Зангон.

—  Да, поеду, —  беспечно заявил Зекинью. —  Только не один, а с Катэриной!

—  И ты не побоишься ехать в такую даль, в неведомые места? —  спросила Жулия у Катэрины.

—  С Зекинью мне ничего не страшно, —  ответила та.

Рита, молча слушавшая их разговор, сочла необходимым вмешаться и увела Катэрину в свою каморку, где хранились всякие целебные травы и снадобья.

—  Сегодня у меня был Маурисиу, —  начала она издалека, но Катэрина её тут же прервала:

—  Мне это не интересно! Я живу теперь с Зекинью.

—  А ты всё же выслушай старуху, —  настойчиво произнесла Рита. —  Я хотела сказать, что Маурисиу сейчас плохо, но за него я более спокойна, чем за тебя.

—  Напрасно беспокоитесь, со мной всё в порядке!

—  Нет, Катэрина, я всё вижу! —  строго сказала Рита. —  Ты совсем плоха. Тебе нужно вспомнить, что у тебя есть ум и сердце, пока ты не натворила новых бед!

—  Я ничего дурного не сделала! —  вскинулась на старуху Катэрина.

—  Ты согрешила против собственного мужа! —  перешла к открытым обвинениям Рита. —  Не поддержала его в беде, спуталась с Зекинью. И сына ты потеряла по собственной вине.

—  Да как вы смеете?! —  возмутилась Катэрина. —  Мой мальчик умер от кори!

—  Это было наказание! —  пояснила Рита. —  Ты была наказана за свою глупость и бессердечие. Одумайся, Катэрина! Не надейся на Зекинью, иначе ты себя погубишь!

***

После того разговора с Ритой Катэрина стала неузнаваемой. Она бродила целыми днями по фазенде, никого не замечая, никого не слыша. От еды она отказывалась, Зекинью к себе не допускала, а когда он проявил настойчивость, вообще выгнала его из своей спальни.

Однажды она ушла из дома ещё до рассвета, когда все спали. Утром Констанция забила тревогу, не обнаружив дочери:

—  Надо искать её! Она же не в себе, с ней может случиться любое несчастье!

Винченцо растормошил спящего Зекинью, но тот и сам не знал, где Катэрина.

—  Она выставила меня из спальни, —  сказал он с обидой, но у Винченцо это не вызвало сочувствия.

—  Ты же говорил, что любишь её! Хотел жить с ней! А теперь жалуешься мне на Катэрину? —  упрекал его Винченцо.

—  Надо было давно увезти её отсюда, —  сказал Зекинью. Может, в другом месте, под другим солнцем она бы снова ожила... Пойдёмте к реке, она там часто сидит одна…

Они и в самом деле отыскали Катэрину у реки, только на сей раз, она была там не одна. Рядом с ней на берегу реки сидел… Маурисиу.

Что его привело сюда в такую рань, он и сам был не в состоянии объяснить. Просто ему в ту ночь тоже не спалось, он вышел из дома и побрёл вдоль реки...

Катэрина изпугалась, увидев его рядом с собой, но он выразительным движением руки показал: «Сиди, не бойся, я тебя не трону, не обижу» —  и тоже присел чуть поодаль.

Какое—  то время они, молча, смотрели на воду, а потом стали тихо разговаривать.

—  Как странно, —  сказал Маурисиу, —  всё ушло, утекло, как эта вода... Мы были женаты, у нас был ребёнок... Он умер...

—  Да, наш мальчик... —  отозвалась Катэрина. —  Иногда мне кажется, что он смотрит на меня из глубины реки... Он ушёл от нас, потому что я оступилась.

Маурисиу посмотрел на неё с удивлением:

—  Ты считаешь себя виноватой? Но тогда и я виноват.

—  Мы оба виноваты, Маурисиу. Думали только о себе, и Бог нас наказал.

—  Я был болен, не владел собой.

—  А я тебя боялась... И тогда наша любовь кончилась.

—  Да, кончилась, —  повторил вслед за Катэриной Маурисиу. —  Я тоже разлюбил тебя. Ты стала самым большим разочарованием в моей жизни... Но в душе ещё жива боль... Да, боль из—  за того, что ты бросила меня, когда я особенно нуждался в твоей помощи.

—  За это я и была жестоко наказана.

Они вновь замолчали, продолжая всё так же глядеть на воду.

Услышав приближающиеся шаги, оба обернулись, но не сдвинулись с места.

—  Чёрт возьми, что здесь происходит? —  гневно воскликнул Зекинью. —  Что это за свидания у реки?

—  Это не свидание, —  тихо ответила Катэрина.

—  Ты держишь меня за дурака? —  продолжал гневаться Зекинью, и тут уже Констанция обратилась к нему:

—  Поверь Катэрине! Моя дочь не из тех женщин, что бегают к другим мужчинам.

—  Да? —  нервно засмеялся Зекинью. —  Но когда она была замужем за ним, то поглядывала на меня. А теперь поглядывает на него!

—  Не смей так говорить о моей дочери! —  одёрнул его Винченцо.

—  Я пришла сюда, чтобы увидеть сына. Иногда он смотрит на меня из воды, —  попыталась объясниться с Зекинью Катэрина, а он воскликнул в ответ:

—  Какая чушь! Твой сын умер от кори.

—  Он и в воде, и в воздухе, и в моём сердце. Он умер, потому что я согрешила. Его смерть стала моим наказанием.

Высказав это, Катэрина вдруг зарыдала. Впервые после смерти сына зарыдала, и остановить эти слёзы уже было невозможно. Констанция потом долго ещё отпаивала её успокаивающими отварами, а Катэрина всё плакала и твердила одно: «Это наказание!»

Зекинью не мог понять её состояния, не мог понять причину этих запоздалых слёз. Констанция пояснила ему:

—  Катэрина долго пыталась скрыть свою боль, и напрасно, потому что теперь она всё равно вырвалась из сердца наружу.

Зекинью, наконец, всё понял и тут же предложил простой выход из этой сложной ситуации:

—  Катэрина, тебе не стоит жить здесь, где всё напоминает тебе о несчастьях. Мне кажется, сейчас настало самое подходящее время для того, чтобы посадить тебя на круп моей клячи и тронуться в путь! Поедем сегодня же?

Катэрина отмахнулась от него и вновь забилась в рыданиях.

Винченцо увёл Зекинью на кухню, подальше от греха. Своим острым крестьянским умом он понял, что Зекинью сейчас является главным раздражителем для Катэрины, хотя она, возможно, этого и не осознаёт. Ведь именно с Зекинью она тогда согрешила, и он постоянно напоминает ей об этом своим присутствием на фазенде.

Поняв это, Винченцо решил под любым предлогом убрать Зекинью с фазенды, спровадить его куда—  нибудь далеко и надолго.

—  Я помню, что разрешил тебе увезти Катэрину, —  сказал он Зекинью. – Но, как же, ты повезёшь её в таком состоянии, да ещё и без денег?

—  Но я люблю Катэрину, а это главное!

Винченцо поморщился, услышав его ответ, и стал гнуть своё с ещё большим напором, чем прежде:

—  Если ты любишь мою дочь, то постарайся заработать денег, чтобы она не терпела лишений в дороге. Сейчас это можно сделать только в городе, потому что на фазендах денег нет.

—  В городе? —  растерялся Зекинью. —  Но я никогда не бывал в городах. И что мне делать с лошадью?..

—  Не беспокойся, мы за ней присмотрим. Ты парень крепкий, найдёшь работу без особого труда. Поверь, будь я помоложе —  тоже подался бы в город!

Зекинью ещё какое—  то время посомневался, а потом, его глаза азартно заблестели, и он с необычайной легкостью представил своё будущее в радужном свете:

—  Ладно, подзаработаю там деньжат, вернусь и куплю кусок земли! А Катэрина тут успокоится, станет опять веселой. Только вы не позволяйте её бывшему мужу, будь он проклят, и близко к ней подходить!

Винченцо в тот момент был готов пообещать ему что угодно, лишь бы только он уехал отсюда.

—  Не беспокойся, тут всё будет в порядке, —  сказал он. —  Поезжай в Сан—  Паулу. Там сейчас Фарина, он поможет тебе найти работу, а его адрес возьмёшь у Марселло.

И Зекинью, не мешкая, отправился в путь, пообещав Катэрине вскоре вернуться с деньгами, купить на них дом и устроить ей счастливую жизнь.

Катэрина простилась с ним спокойно, без каких—  либо эмоций. Её равнодушие удивило даже Констанцию.

—  Ты что, его тоже разлюбила? —  спросила она. —  Тебе сменить мужа —  всё равно, что переобуться?

—  Ах, мама, я ничего не знаю... —  усталым голосом ответила Катэрина. —  У меня на сердце тень. Моё сердце закрыто. Я должна побыть одна.

Констанция же, оставшись наедине с мужем, усомнилась, правильно ли он поступил, отправив Зекинью в город.

—  Теперь Катэрине будет совсем одиноко. Может, с Зекинью она бы, в конце концов, нашла своё счастье?

Винченцо ответил с досадой:

—  Какое там счастье, Констанция? Ехать неизвестно куда с шалопаем, у которого ни кола, ни двора, а только ветер в голове?! Я давно заметил, что он сначала делает, а потом думает. Поэтому, и спровадил его. У меня не было другого выхода, я просто исполнил свой отцовский долг.

Глава 15

За годы отсутствия в Бразилии Самуэл растерял всех своих бывших друзей, которых ему сейчас недоставало, и поэтому очень обрадовался, увидев случайно в газете статью Маркуса.

—  Это же мой давний друг! —  сказал он отцу. —  Ты помнишь его? Я вместе с ним начинал учиться в здешнем университете.

—  Ты только начинал, а он, похоже, закончил его и уже сделал себе имя, —  упрекнул сына Жонатан.

—  Зато я повидал мир! —  веско возразил Самуэл.

Разыскав Маркуса, он потащил его в ресторан, угостил дорогим вином, рассказал о своей жизни в Соединённых Штатах и Европе. Маркус тут же ухватился за эту информацию, предложил Самуэлу написать статью о последних событиях в фашистской Германии —  так сказать, из первых уст, глазами очевидца!

Но Самуэла эта идея не вдохновила: он никогда не отличался литературными способностями и даже был не в ладу с грамматикой.

—  Тогда я познакомлю тебя со своим товарищем, Тони Ферьяно, —  нашёлся Маркус. —  Ты ему расскажешь всё подробно, а он потом изложит это в статье, и мы её напечатаем.

Самуэл согласился, но только из вежливости.

—  Если быть честным, то эта тема меня не интересует, —  признался он. —  Фашисты мне до смерти надоели. Давай лучше поговорим о женщинах! Помнится, у тебя был бурный роман с одной француженкой...

Маркус поведал ему свою печальную историю любви к Жустини и спросил, не женился ли за это время Самуэл.

—  Я бы охотно женился на одной ведьмочке, —  засмеялся тот, —  да она этого не хочет. Гонит меня в шею!

—  Зачем же нужно жениться на ведьмочке? —  удивился Маркус.

—  Я называл её так в детстве, —  пояснил Самуэл. —  А сейчас она превратилась в обворожительную женщину!

Далее Самуэл стал восторженно описывать Камилию, сказал, что её отец владеет швейной фабрикой и магазином, а сама она ушла от мужа, но до сих пор, к сожалению, любит его. И тут Маркуса осенило!

—  А твою ведьмочку, случайно, не Камилией зовут? —  спросил он, к величайшему изумлению Самуэла.

—  Да, а ты её откуда знаешь? У тебя с ней что—  то было?!

—  Остынь, ревнивец! —  успокоил его Маркус. —  У твоей Камилии, насколько мне известно, был только один мужчина —  её муж. И зовут его Тони Ферьяно. Это с ним я хотел тебя познакомить, но теперь не буду на этом настаивать.

—  Нет, отчего же? Мне будет интересно посмотреть, как выглядит мой более удачливый соперник, —  сказал Самуэл.

Маркус же подумал, что теперь уже Тони может отказаться от встречи с Самуэлом, узнав, какие виды тот имеет на Камилию.

Но Тони оказался на высоте. Самуэл заинтересовал его, прежде всего, как свидетель и очевидец событий в Германии, а насчёт остального Тони сказал безразличным тоном:

—  Пусть женятся, мне всё равно.

Дженаро, услышав это, поддержал сына:

—  Верно! Они оба евреи, им будет легче поладить друг с другом. А ты, сынок, постарайся забыть Камилию.

—  Уже забыл, папа, —  в тон ему ответил Тони.

А вот Камилия его не забыла!

Изо всех сил старалась забыть и не могла —  Тони для неё по—  прежнему был любимым и желанным, за одно короткое свидание с ним Камилия была готова отдать собственную жизнь.

Но Тони её жизнь была ни к чему. Он жил с Марией и сыном, а Камилия специально изнуряла себя работой на фабрике, чтобы можно было прийти домой и сразу же уснуть, не ворочаясь в постели и не мучаясь сладостными воспоминаниями о нём —  ненаглядном, незаменимом, незабываемом Тони!

Ципора и Эзекиел, однако, не теряли надежды выдать Камилию замуж за Самуэла. Жонатан тоже этому всячески способствовал. В частности, он сказал Эзекиелу по секрету, что Самуэл безумно влюбился в Камилию, и выступил с инициативой:

—  Давай почаще устраивать совместные семейные праздники, чтобы твоя дочь постепенно привязалась к Самуэлу. А там уже и до любви недалеко!

Эзекиел одобрил идею Жонатана и тут же пригласил его в гости, разумеется, вместе с сыном:

—  Близится большой праздник —  Новый год, вот и отметим его у меня в доме, по—  родственному!

Камилия согласилась присутствовать на этом празднике скрепя сердце и поначалу молча отсиживалась в сторонке, всем своим видом показывая, что делает одолжение родителям, и не более того. Но когда Эзекиел стал наигрывать на гитаре зажигательные еврейские мелодии, а потом запел своим красивым, берущим за душу баритоном и все принялись ему подпевать, Камилия тоже запела. У неё был прекрасный, хорошо поставленный голос, и во время пения она становилась особенно красивой.

Самуэл, пришедший в гости с любительским аппаратом для киносъёмки, тотчас же пустил его в ход, стараясь отснять как можно больше крупных планов Камилии.

—  Я сделаю копию с этой ленты и подарю её вам на память вместе с кинопроектором, —  щедро обещал он.

Эзекиел, сразу почувствовав себя кинозвездой, расхорохорился, разошёлся не в меру, не по возрасту. Отложив гитару, завёл патефон и картинно, сильно переигрывая, пригласил Камилию на танец. Отказать отцу она не могла, и вскоре они уже лихо отплясывали, соревнуясь с другой парой, которую составили Жонатан и Ципора.

А Самуэл продолжал фиксировать всё это на киноплёнку.

Все сошлись во мнении, что праздник удался на славу, однако после ухода гостей Камилия попросила родителей впредь не заниматься сводничеством, поскольку из этого всё равно ничего не получится.

—  Я с трудом выношу Самуэла, —  призналась она Ципоре, и та рассердилась:

—  Я знаю, что у тебя на уме! Ты ещё надеешься вернуть Тони, но из этого тоже ничего не получится. Надо было не выгонять его, если он тебе так нужен!

Камилия удивила её своим ответом.

—  Знаешь, мама, —  сказала она, вздохнув, —  меня уже и Тони не волнует. Похоже, я вообще потеряла всякий интерес к мужчинам.

Камилия не лукавила. В тот момент она действительно так думала. Но вскоре ей представилась возможность убедиться в обратном, и этому в немалой степени способствовал Самуэл.

Лишённый удовольствия общаться с Камилией, он вместе с Маркусом и примкнувшим к ним Жозе Мануэлом проводил вечера в борделе, где они в основном пили вино и играли в карты.

Маркус ходил туда из—  за Жустини, которая теперь соглашалась ублажать его лишь за деньги —  как обычного рядового клиента, а он считал это унизительным для себя и не терял надежды восстановить с ней прежние отношения.

Жозе Мануэл посещал это заведение исключительно за компанию с Маркусом, поскольку ему было невмоготу проводить вечера в одиночестве, без Нины. Там он частенько напивался, но даже пьяным не мог воспользоваться услугами проституток, которые соревновались между собой за право переспать с таким красавчиком. Жозе Мануэл давал им деньги, но при этом говорил:

—  Извини, девочка, я люблю свою жену и целовать других женщин не могу.

Однажды он, будучи сильно пьяным, прямо из борделя поехал к Нине, пел у неё под окном серенады, клялся в любви, молил о прощении. Нина его к себе не впустила, а он в результате разбудил весь бедняцкий квартал, да ещё и расшиб себе голову, споткнувшись на лестнице. Спасибо, Мариу сжалился над ним —  увёл в свою комнату, где Жозе Мануэл и провёл остаток ночи.

Самуэл был единственным из этой троицы, кто не обделял своим вниманием жриц любви. Но и он, подвыпив, неизменно заводил речь о девушке неземной красоты, которая ранила его в самое сердце. Шлюшки подшучивали над ним, говорили, что неземных красавиц не бывает, все —  земные, и он, вероятнее всего, преувеличивает достоинства своей возлюбленной.

Самуэлу было неприятно это слышать, и однажды он сказал, что предъявит доказательства —  покажет им фильм, отснятый в доме Камилии. Для этого он специально принёс в бордель кинопроектор и устроил демонстрацию своей киноленты. Народу в холле набилось едва ли не больше, чем в городском кинотеатре, потому что фильм хотели посмотреть не только шлюшки, но также и многочисленные клиенты заведения. Премьерный показ фильма прошёл на ура. Все зрители, включая шлюх, признали Камилию необычайно красивой и обворожительной. Правда, девицы заметили себе в утешение, что ещё не известно, какова она в постели. Но эта ложка дёгтя не смогла испортить триумфального настроения Самуэла.

А между тем ему очень повезло, что накануне, заболел Дженаро, и в тот вечер его не было в борделе. Будь там Дженаро, он бы точно пошёл на скандал и запретил бы показывать в таком непотребном заведении фильм о своей бывшей невестке.

Он так и сказал Маркусу, когда тот на следующий день сообщил ему о демонстрации фильма в борделе.

А Тони и вовсе пришёл в ярость:

—  Он показывал это проституткам?! Я убью его!

—  Не понимаю, отчего ты так взъерепенился, —  сказал Маркус, пытаясь остудить его пыл. —  Ты же сам работал среди этих проституток, и твой отец там работает...

Тони не стал его слушать. Он помчался к Самуэлу и потребовал, чтобы тот отдал ему киноленту.

—  С какой стати? —  насмешливо спросил Самуэл. —  Это моя собственность.

—  Но Камилия —  не твоя собственность! —  гневно возразил Тони.

—  Ты же живёшь с другой, —  напомнил ему Самуэл. —  А Камилию, похоже, до сих пор ревнуешь к посторонним мужчинам?

—  Нет, не ревную. Я слышал, ты хочешь на ней жениться? Так знай, что такую женщину, как Камилия, нужно уважать! Отдай плёнку, или я начищу тебе физиономию!

Самуэл вспомнил, как однажды столкнулся с Тони на фабрике у Камилии, и подумал, что они, вполне вероятно, до сих пор ещё встречаются. А это значит, что возможен крупный скандал. Тони обо всём расскажет Камилии, она —  своим родителям, и тогда ему, Самуэлу, уже точно будет заказана дорога в дом Эзекиела.

—  Я отдам ленту, только не тебе, а Камилии, —  сказал он.

Тони согласился на компромисс, но пригрозил, что обязательно выяснит у Камилии, получила ли она ту злосчастную плёнку.

Угроза оказалась нелишней: Самуэл в тот же день вручил Камилии свой фильм, причём сказал, что делает это по требованию Тони.

—  Тони?! А он откуда узнал про этот фильм?!

—  Я показывал его нескольким знакомым, —  туманно объяснил Самуэл. —  Да это не важно. Я дарю тебе этот фильм, а заодно и кинопроектор. Посмотришь на себя со стороны, какая ты красавица!

Но Камилии в тот момент было не до фильма. Она думала только о Тони и рвалась к нему всей душой. «Если Тони не понравилось, что Самуэл показывал фильм своим знакомым, это может означать лишь одно: он любит и ревнует меня!» —  сделала отрадный вывод Камилия.

А после этого, её уже ничто не могло удержать на фабрике —  она помчалась к Тони в пансион, рискуя столкнуться лицом к лицу с Марией. Однако в тот день Камилии везло во всём: Тони сам открыл ей дверь, и никто не заметил её прихода. Обрадовавшись своему везению, она бросилась к Тони и жадно впилась губами в его губы.

Её безумная страсть вызвала у Тони ответный отклик, но он всё же совладал с собой.

—  Ты с ума сошла! —  сказал он с мягким укором. —  Нас же могут увидеть!

—  Так пойдём куда—  нибудь в другое место... В гостиницу! —  сказала она, задыхаясь от волнения.

—  Подожди меня на улице, —  шепнул ей Тони. —  Я скоро выйду.

Марии он сказал, что подрядился на один вечер в ресторан, будет играть там на фортепьяно.

Мария сразу же почуяла неладное. Опятьресторан! Хоть бы придумал какую—  то другую отговорку! «Ладно, посмотрим, в котором часу он сегодня вернётся и принесёт ли деньги, заработанные в том ресторане!» —  подумала она, хотя уже сейчас могла ответить на оба вопроса.

Дженаро, опять не работавший в ту ночь из—  за болезни и потому знавший не понаслышке, в котором часу вернулся домой его сын, тоже заподозрил Тони во лжи.

Утром Дженаро устроил ему допрос с пристрастием, и Тони не стал отпираться —  ответил коротко и чётко:

—  Я был с Камилией.

—  Боже правый! Я так и думал... —  огорчился Дженаро. —  Зачем тебе это нужно? Ты живёшь с Марией, у. вас ребёнок...

—  Папа, я наперёд знаю всё, что ты можешь сказать, —  с досадой прервал его Тони. —  Но вчера Камилия сама пришла ко мне, я её увидел и —  не устоял. Мы поехали в гостиницу.

—  Какой кошмар! В гостиницу! Неужели в тебе совсем не осталось стыда?

—  Это сильнее меня, папа, —  признался Тони. —  И сильнее Камилии. Когда мы видим друг друга, в нас обоих будто вспыхивает огонь.

—  Мужчина должен управлять своими страстями! —  резонно заметил Дженаро.

Тони усмехнулся:

—  Это очень трудно. Тебе этого не понять, ты всю жизнь прожил с мамой.

—  И почему все молодые думают, что старики никогда не были молодыми? —  тоже усмехнулся Дженаро. —  Послушай одну историю, которую ты уж точно не знаешь. Я был женат на твоей матери, когда встретил восхитительную девушку. О, Мадонна! Как она была хороша! Когда я смотрел на неё, во мне тоже вспыхивал огонь. Но ты к тому времени уже появился на свет, и я понимал, что не имею права поддаваться соблазнам. С той девушкой мы даже ни разу не поцеловались... А у'тебя тоже есть сын, и ты за него в ответе. Забудь Камилию. Беги от неё как от чумы! Образумься, наконец, очень тебя прошу!

—  Я подумаю над твоими словами, —  пообещал Тони, желая как можно скорее закончить этот неприятный разговор.

В отличие от Дженаро, Мария не стала упрекать Тони и отчитывать его за вчерашнее свидание с Камилией. Это было выше её сил. Марии всегда становилось нестерпимо стыдно за Тони, когда он пускал в ход лживые оправдания. В такие моменты ей хотелось провалиться сквозь землю.

Однако и сносить безропотно его ложь она тоже не могла. «Этому нужно положить конец! Нужно поставить на место Камилию!» —  решила Мария и, набравшись храбрости, под вечер отправилась к сопернице на швейную фабрику.

Рабочий день был уже закончен, Камилия сидела в своём кабинете одна, дожидаясь Тони, и, услышав осторожный стук в дверь, подумала, что это пришёл он.

—  Тони, входи! —  воскликнула она и стремглав бросилась к двери.

На пороге, однако, стояла... Мария.

—  Это ты?.. —  опешила Камилия.

—  А ты ждала кого—  то другого? —  язвительно спросила Мария.

—  Я никого не ждала. А что здесь делаешь ты? Может, ищешь место швеи?

—  Я явственно слышала, как ты звала Тони, —  сказала Мария. —  Ты ждёшь его? Сознайся.

—  Мне не нравится это слово. Сознаются преступники. А я не совершаю ничего противозаконного. Да, я подумала, что это пришёл Тони, и очень обрадовалась, не скрою.

—  У тебя нет стыда, Камилия, —  осуждающе покачала головой Мария. —  Тони живёт со мной, у нас есть сын.

—  А мне нечего стыдиться! —  с вызовом ответила Камилия. —  Стыдиться должна ты.

—  Я?..

—  Да, ты. Тони мой законный муж. До сих пор. А когда он женился на мне, ты уже давно была замужем за другим.

—  Отец выдал меня замуж насильно!

—  А я не подчинилась родителям! —  подчеркнула своё превосходство Камилия. —  Пошла наперекор всей семье, чтобы выйти замуж за Тони! За голодранца без денег, без крыши над головой. Я боролась за него и буду бороться. Тони продолжает жить с тобой только из—  за сына.

—  Неправда! Тони любит меня! —  воскликнула Мария.

Камилия расхохоталась:

—  Любит? Как бы, не так! Знаешь ли ты, где проявляется любовь? В постели! Тони буквально набрасывается на меня! А на тебя он набрасывается, Мария?

—  Он меня уважает, я его жена.

—  Уважение —  это ещё не желание близости.

—  Он ласков со мной.

—  Ласка —  это ещё не страсть.

Камилия так ловко и уверенно возражала Марии, что та сникла, признав несостоятельность своих требований, и прибегла к откровенной просьбе:

—  Я пришла попросить тебя, Камилия, чтобы ты оставила Тони в покое. Найди себе другого! Ты богатая, красивая. Найди для себя такого же богатого, как и ты сама.

—  Мне нужен Тони, —  твёрдо ответила Камилия. —  Для меня не важно, богатый он или нищий. Он мне просто нужен, и я отниму его у тебя!

—  Не отнимешь! Я увезу его отсюда! —  заявила Мария. —  У меня тоже есть деньги, на которые мы с Тони сможем жить где угодно.

—  Попробуй, увези. А он всё равно ко мне вернётся! —  высокомерно ответила Камилия. —  Даже сейчас, живя с тобой, он видит меня в своих снах. И когда целует тебя —  думает обо мне, мечтает обо мне!

—  Ты слишком самоуверенна!

—  Ничуть! Он думает о моей нежной коже, о моём теле, о моей груди. Знаешь, моя грудь как раз помещается в его ладони, и он держит её бережно, как драгоценность, —  продолжала изгаляться Камилия, и Мария этого не выдержала.

—  Ты сумасшедшая! —  бросила она сопернице, быстрым шагом покидая её кабинет. —  Клянусь, я увезу Тони далеко отсюда!

Фактически это было бегство, и Камилия с полным правом могла торжествовать, одержав столь важную победу. А Мария своим беспомощным поведением лишь дала козырь в руки Камилии: та ещё раз убедилась, что Тони любит только её.

Между тем Тони был уже неподалёку. Он подошёл к фабрике как раз в тот момент, когда оттуда выходила Мария. «Боже мой! Она была здесь! Зачем?!» —  подумал он и повернул обратно, хотя ему страстно хотелось вновь испытать с Камилией то же, что было вчера.

Дома он всё ждал, когда Мария заговорит с ним о том, зачем она ходила к Камилии, но так и не дождался. Мария же не стала затевать этот разговор, потому что признала себя побеждённой в противостоянии с Камилией. Соперница открыла ей глаза! Мария вспомнила, что Тони и в самом деле уже давно не обнимал её с той страстью, какую испытывал к ней в начале их отношений. Значит, разлюбил? Или она, Мария, просто не умеет ублажать мужа? А Камилия умеет...

—  Обними меня, поцелуй! —  сказала она, прижавшись к Тони всем телом.

Он без каких—  либо эмоций чмокнул её в щёку и погладил рукой по волосам.

—  Ты больше не любишь меня? —  спросила она.

—  Люблю. Очень люблю, —  ответил он. —  Но я сегодня устал. Давай поспим, а завтра поговорим.

Мария после этого уже не донимала его ни просьбами, ни расспросами. Тони уснул, а она ещё долго лежала рядом с ним, не смыкая глаз, и вдруг увидела, как он улыбается во сне. «Он видит меня в своих снах», —  вспомнила она слова Камилии и тихо, боясь разбудить Тони, заплакала.

В отличие от неё, Камилия чувствовала себя прекрасно. Даже несмотря на то, что свидание с Тони сорвалось. Если он не пришёл сегодня, значит, почему—  то не смог и придёт завтра. Главное, что он её любит!

Ципора, увидев дочь в таком приподнятом настроении, сразу же догадалась, с чем, а точнее, с кем это связано.

—  Ты опять встречалась с Тони? —  спросила она осуждающе.

Камилия весело засмеялась:

—  Нет, я виделась с его женой, и она доставила мне огромное удовольствие!

Ципора так и ахнула:

—  Ты что, избила её?!

—  В этом не было нужды. Она и так меня боится, —  торжествующе произнесла Камилия. —  Боится, что я уведу от неё Тони. И я почувствовала себя сильной, непобедимой!

—  И что же ты собираешься делать со своей силой? —  упавшим голосом спросила Ципора.

—  Ничего особенного, —  лукаво сверкнула глазами Камилия. —  Я просто—  напросто разрушу их семью!

Глава 16

Жонатан не раз слышал от Самуэла о прекрасном пианисте, играющем в борделе, и однажды решил с ним познакомиться.

—  Если он действительно так хорош, как ты говоришь, то я предложу ему играть в ресторане моего отеля, —  пояснил он сыну цель своего знакомства с Дженаро.

Самуэл повёл его в бордель, и Жонатан весь вечер с упоением слушал фортепианную музыку, а потом изрёк:

—  Такой достойный человек, как этот пианист, не должен играть в таком недостойном месте!

—  Я с удовольствием представлю вас этому достойному сеньору! —  вызвался Маркус, и Жонатан получил возможность высказать Дженаро своё восхищение.

—  Маэстро, вы играете как виртуоз! Я слышал многих хороших пианистов, но ваша исполнительская манера меня просто потрясла!

—  Спасибо, —  растрогался польщённый Дженаро. —  У меня действительно был талант, но я не смог сделать карьеру. А теперь я старик.

—  Вы ещё не старик, маэстро. У вас ещё много времени впереди. Я хочу, чтобы вы играли в моём отеле. Там всегда собирается приличная публика, а кроме того, вы сможете зарабатывать большие деньги своим искусством!

На следующий день Дженаро посетил отель, опробовал рояль, на котором ему предстояло играть, остался им доволен, и сказал, что готов приступить к работе хоть завтра.

—  Отлично! —  обрадовался Жонатан. —  Тогда идёмте со мной, мы подберём для вас фрак. Поскольку вы будете исполнять в основном классическую музыку, то я хочу, чтобы всё было чин по чину.

О неслыханной удаче Дженаро первой узнала Мария и тотчас же поспешила к Мариузе:

—  Сейчас сеньор Дженаро сообщит вам грандиозную новость!

Мариуза, едва взглянув на Дженаро, поняла по его виду, что произошло нечто невероятное, и спросила упавшим голосом:

—  Неужели вы решили жениться на той... на той!..

Дженаро огорчился:

—  Ну что вы, дона Мариуза! У вас, у женщин, на уме одна любовь. Я всю жизнь играл на рояле и мечтал зарабатывать своим искусством, мечтал добиться успеха.

В глазах у Мариузы появились искорки надежды, и она, словно извиняясь за допущенную оплошность, заметила с подобострастием:

—  У вас душа артиста!

Приободрённый её репликой, Дженаро продолжил:

—  Но я всегда получал за свою игру жалкие крохи, потому что играл для бесчувственных людей.

—  Да, конечно, —  подхватила Мариуза. —  Всем известно, какая публика в том гнезде порока!

—  А теперь меня признали, дона Мариуза! —  победоносно сообщил ей Дженаро. —  Меня пригласили играть в роскошном отеле на хорошем рояле для тех, кто сможет по достоинству оценить моё искусство!

—  Я так рада за вас, маэстро! —  сказала Мариуза, прижав ладонь к сердцу.

—  А платить там будут хорошо? —  спросила Изабела.

Для Дженаро её вопрос прозвучал как фальшивая нота, он даже поморщился от досады.

—  Разве в этом дело, сеньорита Изабела? —  сказал он с укором. —  Главное —  меня признали! Где Тони? Я должен сообщить эту радостную новость ему!

—  Он сказал, что после работы пойдёт на какой—  то профсоюзный митинг, —  сообщила Мария с печалью в голосе.

Дженаро сразу изменился в лице, и Мариуза, заметив это, принялась его утешать:

—  Даст Бог, с вашим сыном ничего дурного не случится. Успокойтесь, сеньор Дженаро, иначе у вас не выдержит сердце. Давайте лучше отметим, как следует ваш успех. У меня для такого случая найдётся бутылочка хорошего вина.

—  Спасибо, дона Мариуза, —  растрогался Дженаро. —  У вас чуткая душа, вы всегда меня понимаете с полуслова. Видите ли, я всю жизнь хотел, чтобы Тони мной гордился. Но обстоятельства складывались так, что я чувствовал себя неудачником. И вот теперь наступил такой момент...

—  Вы не волнуйтесь так, сеньор Дженаро, —  вновь попыталась успокоить его Мариуза. —  Ваш сын непременно будет вами гордиться!

—  Мы все вами гордимся, —  добавила Мария.

Чуть позже, когда Дженаро, выпив вина, расслабился и немного успокоился, он сказал Марии:

—  Кстати, в том отеле я встретил твоего друга Фарину.

—  Вот как? —  оживилась Мария. —  Почему же он к нам не заходит?

—  Я так понял, что у него здесь много всяких дел, —  ответил Дженаро. —  Но он велел передать тебе привет и сказал, что обязательно с тобой повидается.

Фарина приехал в Сан—  Паулу, чтобы добыть деньги для нужд фазенды, на которой он теперь жил. Продавать сокровища Франсиски, доставшиеся ей от первого мужа, Фарине очень не хотелось, однако и снимать крупную сумму со своего банковского счёта не хотелось тоже. Особенно остро он ощутил это, переступив порог банка. А тут ещё и управляющий банком сказал ему, что сейчас этого делать не стоит.

—  Большая часть вашего вклада состояла из облигаций, выпущенных правительством для строительства железной дороги, но теперь кабинет Жетулиу Варгаса отказывается признать их номинальную стоимость, и вы рискуете на этом много потерять. Конечно, у вас на счету положительное сальдо, есть и вложения иного рода, но я не советую вам снимать их. Разве что в случае крайней необходимости.

—  Спасибо, я не стану ничего снимать, —  сказал Фарина. —  Я добуду деньги иным способом.

С давних времен у него была здесь маленькая посредническая фирма, ориентированная на поставки продовольствия из—  за рубежа. Доход она приносила небольшой, зато постоянный. Вот её—  то Фарина и вознамерился продать, но не нашёл достойного покупателя, способного заплатить ему необходимую сумму.

«И всё же, мне нужно добыть, эти чертовы, деньги любой ценой! —  сказал себе Фарина. —  Теперь у меня будет сын, и ради него я пойду на любую авантюру, потому что он непременно должен стать одним из самых богатых жителей Бразилии!»

Приняв такое решение, он отправился в бордель к Жустини, собираясь предложить ей как раз ту самую авантюрную сделку.

Жустини обрадовалась, увидев его, но сразу же заметила, что он сильно изменился.

—  У тебя взгляд стал каким—  то другим, —  сказала она. —  Жёстким и... плутоватым.

Фарина засмеялся и отплатил ей той же монетой:

—  А ты тоже изменилась!

—  Постарела?

—  Нет. Но в твоих глазах тоже появился металлический блеск. С чего бы это?

—  Я перестала верить в любовь, —  пояснила Жустини. —  Тот молодой человек, по которому я много лет убивалась, на самом деле относился ко мне всего лишь как к публичной женщине. Теперь я избавилась от романтических мечтаний и думаю только о делах.

—  Хочешь вернуться во Францию? —  спросил Фарина.

—  Нет. Говорят, там скоро будет война.

—  Меня тоже беспокоит эта война, —  вздохнул Фарина. —  Поэтому я и приехал сюда провернуть кое—  какие дела, но, боюсь, мне не хватит денег.

—  Денег всегда не хватает, —  в шутку заметила Жустини, а Фарина вдруг предложил ей серьёзно:

—  Мы с тобой могли бы заключить взаимовыгодную сделку. В прошлый раз ты обмолвилась, что у тебя есть какая—  то бросовая земля...

—  Да, есть, —  подтвердила Жустини. —  На бумаге! Мне подарил её один солидный плантатор, и я тогда очень обрадовалась, подумала, что, наконец—  то, разбогатела. А там оказалось сплошное болото!

—  Но бумаги у тебя на это болото имеются?

—  Да.

—  Тогда я продам твоё болото под видом настоящей плодородной земли! А выручку поделим пополам. Согласна?

Жустини рассмеялась:

—  Ты собираешься продать мою землю?! Кому? Она же ничего не стоит, её никто не купит!

—  Это уже моя забота, —  ответил Фарина. —  У меня есть одна знакомая итальянка, она получила большое наследство и не знает, что с ним делать. Если ты согласна поделить выручку пополам, то я завтра потолкую с этой наивной вдовушкой.

—  Ну, попробуй, авантюрист! —  вновь засмеялась Жустини. —  Посмотрим, как это у тебя получится.

Говоря о наивной итальянке, Фарина, конечно же, имел в виду Марию и, навестив её в пансионе, посоветовал ей выгодно вложить деньги в покупку земли.

—  Я случайно познакомился с одной дамой, которая хотела бы продать свою фазенду, и сразу же подумал о тебе.

—  Спасибо, сеньор Фарина, я и сама уже об этом думала.

—  Вот как? —  обрадовался он, увидев, что ему даже не придётся долго уговаривать Марию.

—  И эта фазенда находится далеко отсюда? —  спросила она.

Фарина насторожился:

—  А почему ты спрашиваешь? Тебе не хочется уезжать далеко от Сан—  Паулу?

—  Наоборот! Я хотела бы увезти Тони подальше от этого города!

—  Тебе улыбается удача! —  сообщил ей Фарина, с удовлетворением подумав о том, что удача на самом деле улыбается ему. —  Фазенда находится далеко. Очень далеко.

—  Сеньор Фарина, я думаю, сама судьба привела вас сегодня ко мне! —  восторженно произнесла Мария. —  Вполне вероятно, мы заключим сделку с той женщиной, но я должна знать, сколько стоит эта фазенда.

Фарина сделал вид, что до сих пор не интересовался стоимостью предлагаемой им земли, и, достав из папки необходимые бумаги, протянул их Марии.

—  О, нет! —  воскликнула она, увидев там огромную сумму. —  Это слишком дорого!

—  Ничуть, —  сказал Фарина. —  Я знаю, что ты унаследовала намного больше.

—  Нет, не намного, —  возразила Мария. —  Если я куплю эту фазенду, у меня на счету останутся лишь жалкие крохи.

—  А ты подумай, —  посоветовал ей Фарина. —  Покупка фазенды —  это ведь не трата денег, а их вложение! Причём надёжное вложение, потому что земля есть земля, она всегда в цене!

—  Я знаю, но для меня это слишком большой риск...

—  Мне понятны твои сомнения, —  с наигранным сочувствием произнёс Фарина. —  К сожалению, сам я ничего решить не могу, потому что фазенда не моя. Но я твой искренний друг и потому поговорю с хозяйкой, может, она сбросит цену. А потом мы с тобой встретимся ещё раз.

На том они и порешили.

Фарина отправился к Жустини и сообщил ей, что Мария не купила землю —  её не устроила цена.

Жустини огорчилась:

—  Ты же говорил, что запросто сможешь выманить у неё деньги. Так в чём дело? Она их уже истратила?

—  Нет, деньги у неё имеются, я это знаю точно, потому что занимался её наследством. Но я пообещал ей договориться с тобой о скидке.

—  А почему ты сам не сбросил цену? —  удивилась Жустини. —  Ведь то болото и даром никто не возьмёт!

—  Я сделал это специально, чтобы она не заподозрила подвоха, —  пояснил Фарина. —  Мы устроим представление! Ты скажешь ей, что живёшь в городе и земля тебе не нужна.

—  А ты уверен, что она вообще захочет покупать ту землю?

—  Уверен. Она уже клюнула! Её муж увлёкся другой женщиной, и Мария хочет увезти его подальше, поэтому ей и нужна фазенда. Кстати, ты знаешь её мужа. Это Тони, сын маэстро Дженаро.

—  Вот как?.. —  несколько сникла Жустини. —  Разумеется, я его знаю. Он играл у меня на фортепьяно, а потом заболел и, отлеживался здесь... Теперь я поняла, о какой Марии идёт речь. Знаешь, они ведь все считают меня ангелом во плоти.

—  Так это же здорово! – смеясь, заметил Фарина. —  У Марии не будет оснований в тебе сомневаться. Или ты уже сама засомневалась? Не хочешь, чтобы её деньги стали нашими?

—  Хочу, —  взвесив все «за» и «против», твёрдо ответила Жустини.

—  Молодец! —  похвалил её Фарина. —  Если хочешь получить большие деньги —  нельзя быть сентиментальной. Тут каждый борется за себя, потому что ставки очень велики!

Предложение Фарины оказалось, как нельзя, кстати, для Марии: она давно хотела увезти Тони от Камилии, а куда —  ей было всё равно.

—  Представляете, —  говорила она Мариузе, —  мы сможем жить там только втроём: Тони, я и наш малыш!

Мариуза же с сомнением отнеслась к её затее.

—  Зачем тебе земля, Мария? Я слышала, кофе сейчас невозможно продать, все бросают свои земли и бегут в город.

—  Не все, —  возразила Мария. —  К тому же я знаю, что делать с землёй, я на ней выросла. Мой отец всю жизнь возделывал землю, и мы никогда не знали нужды.

—  А я думаю, земля понадобилась тебе по другой причине, —  покачала головой Мариуза, и Мария не стала скрывать своих истинных намерений.

—  Да, —  сказала она, —  я хочу увезти Тони подальше от Камилии. Пока она будет рядом с ним, он её никогда не забудет.

—  Мария, дочка, вряд ли ты завоюешь его таким способом, —  печально вздохнула Мариуза. —  Если она у него в сердце, он её не забудет и на краю света.

—  Камилия у него не в сердце, а в другой части тела, пониже, —  ответила Мария.

—  Но захочет ли он ехать с тобой? —  усомнилась Мариуза. —  Ты с ним говорила об этом?

—  Нет, пока не говорила. Вы же знаете, он уходит из дома чуть свет, а возвращается далеко за полночь. Говорит, что засиживается допоздна в газете или на профсоюзных собраниях. Вот вам ещё одна причина, по которой я должна увезти его отсюда. Увлечение политикой не доведёт до добра!

Мария и сама не заметила, как повторила слова Дженаро. Со свёкром у неё в последнее время были напряжённые отношения. А всё потому, что Тони не разделил его радости по поводу перехода на новую работу.

—  Папа, я думаю, что музыкант, который играет в ресторане для богачей, ничего не стоит как артист, —  сказал он, ядовито, усмехнувшись. —  Лучше играть шлюхам, они несчастные создания. А богачи тебя и слушать не станут! Будут звенеть вилками по тарелкам и вести свои сытые разговоры.

Обиженный до глубины души, Дженаро стал упрекать сына за его ложные взгляды на бедность и богатство, за его опасное увлечение коммунистическими идеями. А уязвлённый Тони нанёс отцу ещё большую обиду, заявив безжалостно:

—  Играя в том ресторане, ты будешь похож на циркового паяца, пытающегося, во что бы то ни стало ублажить богачей. Они будут смотреть на тебя и смеяться!

—  Что ты сказал? Паяц?! —  пришёл в ярость Дженаро. —  Я артист! Артист! Ты понял? Убирайся отсюда, я больше не желаю тебя видеть!

В идеологическом споре отца и сына Мария приняла сторону Дженаро и попыталась его утешить, а он под горячую руку выплеснул весь свой гнев на неё:

—  Ты никудышная жена, Мария! Если твой муж ищет что—  то на стороне, значит, он не находит этого дома!

—  Вы несправедливы ко мне, —  сказала Мария, и её глаза наполнились слезами. —  Я не виновата в том, что нас разлучили, и Тони здесь встретил Камилию.

—  Да причём тут она? Я говорю о проклятой политике! Ты должна была образумить своего мужа, а тебе не удалось этого сделать, —  пояснил Дженаро и, находясь в крайней степени раздражения, добавил: —  Теперь я уже иногда думаю, что лучше бы он оставался со своей еврейкой!

Дженаро был зол на сына, а вовсе не на Марию, и, жестоко обидев её, тут же об этом забыл.

А Мария восприняла его слова всерьёз. Да, очевидно, она плохая жена, если не может повлиять на мужа, не может ничего сделать для сохранения собственной семьи! Дженаро считает, что политика —  гораздо большее зло, чем Камилия, а она, Мария, даже радовалась, когда Тони возвращался поздно домой, и от него не пахло женскими духами. Очевидно, она и впрямь ни на что не годна и ничего не понимает в жизни!..

Совсем запутавшись, Мария как за соломинку ухватилась за предложение Фарины. Ей не жалко было отдать за эту фазенду все свои деньги, лишь бы Тони согласился уехать из Сан—  Паулу. Но как ему об этом сказать? Он приходит домой и сразу же засыпает, а утром, едва проснувшись, вновь уходит. С этим тоже надо что—  то делать, потому что такая жизнь не может долго продолжаться. Но как отвлечь Тони от политики, если его постоянно втягивают туда Нина и Маркус? Нина —  сестра Тони, он к ней очень привязан, а с Маркусом они и работают вместе, и живут под одной крышей...

Размышляя, таким образом, Мария не догадывалась, насколько оправданными были опасения Дженаро за судьбу Тони, слишком рьяно устремившегося в политическую борьбу. Не знала она и того, что её муж теперь не только публиковал обличительные статьи в газетах, но и принимал активное участие в различных профсоюзных акциях, отстаивая права трудящихся в открытом противостоянии с фабрикантами и даже с полицией.

Не заблуждалась Мария лишь в одном: мировоззрение Тони действительно сильно изменилось под влиянием Нины. Ещё живя в бедняцком квартале, он достаточно наслушался от неё вольнолюбивых идей, которые потом и высказал в своей первой статье.

Та публикация совпала по времени с возвращением Нины на фабрику, где она вновь обнаружила использование детского труда, с чем сразу же и начала бороться. Озабоченная этой проблемой, Нина обратилась за юридическим советом к Маркусу, а тот познакомил её с профсоюзным лидером Жакобину, недавно отбывшим тюремный срок за свои коммунистические убеждения.

Тони, присутствовавший при этом знакомстве, пришёл в восторг от зажигательных речей Жакобину и вскоре стал его верным помощником.

Теперь его часто можно было увидеть вместе с Жакобину и профсоюзным адвокатом на ткацкой фабрике Умберту. Под их давлением тот был вынужден отказаться от использования детей на работе в красильном цехе. Он понёс убытки и не уволил Нину только потому, что она была подругой Силвии.

Нина же на этом не успокоилась. Когда одна из ткачих, Матильда, заболела туберкулезом, и Умберту вознамерился её уволить, Нина потребовала, чтобы он оплатил лечение Матильды, и опять пригрозила ему вмешательством профсоюзных деятелей.

Умберту не уволил Матильду, но она сама не хотела идти в больницу, боясь потерять работу, и однажды кровь хлынула у неё горлом прямо в цехе. Нина сама увезла Матильду в больницу, а её малолетнего сына Томаса забрала к себе домой, на попечение Мадалены.

Однако несознательная Матильда сбежала из больницы, как только ей остановили кровотечение. Едва держась на ногах, пришла к своему станку, но была настолько слабой, что не смогла работать, и Умберту на сей раз уволил её, невзирая на протесты ткачих.

Нина тотчас же организовала забастовку и привлекла на помощь Жакобину, Тони и других активистов профсоюза. Те устроили митинг у ворот фабрики, и Умберту сказал Силвии с укором:

—  Твоей подруге неведомо, что такое благодарность.

Силвии нечего было сказать в ответ —  она и сама злилась на Нину.

Умберту же понял по её молчанию, что теперь у него развязаны руки, и вызвал конную полицию для разгона митинга.

Вскоре у ворот фабрики образовалась настоящая свалка, в которой Тони досталось едва ли не больше всех —  ему разбили голову.

Мария несколько дней не отходила от него, обессилевшего, потерявшего много крови. Меняла повязки на голове, делала компрессы, отпаивала его лекарствами.

Немного окрепнув, Тони однажды взял её за руку и сказал, с нежностью глядя ей в глаза:

—  Спасибо тебе, Мария. Обо мне так же заботилась только мама, когда я в детстве болел...

Мария заплакала:

—  Пообещай мне, что больше не будешь так рисковать. Я не переживу, если с тобой случится что—  нибудь подобное!

—  Не надо плакать, —  сказал он. —  В следующий раз я буду вести себя намного осторожнее.

Его ответ не оставил Марии никаких сомнений: она окончательно решила купить фазенду и увезти отсюда Тони любой ценой.

Фарина устроил ей встречу с Жустини в ресторане Жонатана, а тот, увидев здесь известную на весь город проститутку, сделал ему выговор. Фарине пришлось пуститься в объяснения:

—  Поверьте, сеньор Жонатан, у нас назначена встреча с уважаемой молодой сеньорой, которая не может показаться в борделе. Поэтому я и привёл сюда Жустини. Умоляю вас, сделайте вид, будто вы её не заметили.

—  Ну ладно, —  проворчал Жонатан, —  в первый и последний раз!

Мария очень удивилась, узнав, что владелицей продаваемой фазенды является Жустини. Фарина тоже изобразил удивление:

—  Вы знакомы?! Кто бы мог подумать! Как тесен мир!

—  Мы не просто знакомы, —  уточнила Мария. —  Когда—  то Жустини очень помогла Тони и мне.

—  Тогда вам будет проще поладить! —  заключил Фарина.

Жустини сказала, что готова сделать для Марии скидку, и предложила сразу же оформить сделку у нотариуса.

Мария вновь засомневалась:

—  Я должна посоветоваться с Тони, он ещё ничего не знает о моей затее.

Жустини тотчас же попыталась на неё надавить:

—  Мария, ты меня извини, но я слышала, что он опять встречается с Камилией, а это, поверь мне, добром не кончится. Послушайся моего совета, спасай свою любовь! Я вот свою не спасла, а потом локти кусала... Ты же знаешь, я всегда желала тебе добра. Покупай у меня фазенду!

—  И, правда, Мария, зачем тянуть? —  вступил в дело Фарина. —  Необходимые бумаги я уже подготовил, осталось только сумму вписать и подписи поставить. Если хочешь, можем поехать к адвокату, пусть он посмотрит, верно ли составлен договор о купле—  продаже. Может, ты мне не доверяешь?

Ну что вы, сеньор Фарина! Как вам такое могло в голову прийти! —  сказала Мария. —  Я подпишу эти бумаги.

Глава 17

Франсиска извелась, дожидаясь возвращения Фарины из Сан—  Паулу: говорил, что едет на пару дней, а сам отсутствовал уже более двух недель и за всё это время даже весточки не прислал!

—  Я очень беспокоюсь, —  жаловалась Франсиска Беатрисе. —  Почему он молчит? Что там с ним случилось? К тому же мне скоро нужно будет платить по векселям, а мы договорились, что я не стану использовать свой резерв —  те ценности, что оставил твой отец. Не знаю, что и делать...

Беатриса почему—  то была уверена, что с Фариной ничего плохого не случилось, а вот за брата она тревожилась всерьёз, и тревогу эту ей внушила Рита.

Однажды она позвала Беатрису к себе и оглоушила её сообщением:

—  Неприкаянные души опять овладевают сердцем твоего брата!

—  Какой ужас! —  испугалась Беатриса. —  Вы не ошибаетесь? Маурисиу ведь похоронил своего отца!

—  Да, похоронил, а неприкаянные души продолжают преследовать его. Мы все должны помочь Маурисиу.

—  Но как?

Рита указала рукой на зеркало, в котором отражалось пламя свечи:

—  Смотри! Видишь?

—  Нет. Совсем ничего не вижу, —  призналась Беатриса.

—  А я вижу, —  сказала Рита каким—  то потусторонним голосом. —  Вижу мужчину, который может причинить Маурисиу много зла. И твоему брату станет ещё хуже, чем в то время, когда его мытарил дух отца.

—  Кто же этот чудовищный мужчина? Вы можете сказать?

—  Я не могу разглядеть его лица, —  ответила Рита. —  Но он где—  то рядом с Маурисиу. Пусть все, кто живёт в вашем доме, берегутся.

О предостережении Риты Беатриса перво—  наперво рассказала Марселло, но он разделил её тревогу лишь отчасти. Выполняя указание Фарины, Марселло всё это время внимательно наблюдал за Маурисиу и не нашёл в нём существенных изменений к худшему. Маурисиу всё так же был печален и молчалив, но никакой агрессии не проявлял. А с отъездом Фарины он даже несколько оживился, стал более общительным. Однажды он сам заговорил с Марселло о Катэрине, о покойном Марсилинью, вспомнил, как им счастливо жилось в доме Риты, а потом вдруг снова помрачнел, замкнулся.

Марселло стало его жаль.

—  Что с тобой? —  сочувственно спросил он. —  Почему у тебя такой потерянный взгляд? —  Маурисиу не ответил, но Марселло не унимался: —  Скажи, о чём ты сейчас думаешь?

—  О жизни, —  с горькой усмешкой ответил, наконец, Маурисиу.

—  И что же ты о ней думаешь?

—  Ничего хорошего. Все вокруг счастливы. Даже моя мать встретила сеньора Фарину и ждёт от него ребенка. А у меня никого нет.

—  Катэрина тоже мается одна, —  сказал Марселло. —  Может, вам стоит опять сблизиться? Ты сходи к Катэрине, поговори с ней ласково, как раньше.

—  Зачем? Чтобы она посмеялась надо мной? —  спросил Маурисиу с неизбывной горечью в голосе.

Марселло тогда не нашёл ничего лучшего, как просто оставить его в покое.

И сейчас, обсуждая с Беатрисой непонятное и пугающее предостережение Риты, он высказал неожиданно мудрое мнение:

—  Маурисиу порой кажется нам странным, но мы забываем, что он ещё не до конца пережил огромное горе, которое на него свалилось. Может, Рита как раз и имела в виду это горе? Ясно же, что оно не отпускает Маурисиу, преследует его.

—  Вполне возможно, —  согласилась с мужем Беатриса. —  Но почему это горе видится Рите в образе какого—  то мужчины?

На этот вопрос у Марселло не было ответа.

Когда же Беатриса заговорила об этом с матерью, та вообще предпочла отмахнуться от новой проблемы, угрожающей её семье:

—  У старой Риты богатое воображение!

—  Но бабушка Рита предупредила нас заранее о том, что в Маурисиу вселился дух отца. И не ошиблась, —  напомнила ей Беатриса.

Франсиска, однако, продолжала благодушествовать:

—  С тех пор многое изменилось, наша жизнь наладилась. Я не знаю ни одного мужчины, который мог бы нам угрожать. К тому же мы все теперь находимся под защитой Фарины. Ты помни это и ни о чём не беспокойся. Я, наконец, получила от него телеграмму, он приезжает завтра!

Фарина отправил эту телеграмму сразу же, как только получил от Марии деньги и поделил их с Жустини.

Теперь можно было и расслабиться —  посидеть в ресторане, выпить хорошего вина, послушать прекрасную музыку в исполнении Дженаро...

Там, в ресторане, к нему подошёл швейцар, сообщивший, что у дверей отеля Фарину ждёт какой—  то нищий.

—  Что за чушь? —  рассердился Фарина. —  Я плачу большие деньги за проживание в этом отеле, и вы не должны беспокоить меня по таким дурацким пустякам!

—  Но этот бродяга утверждает, что знаком с вами, а я не могу впустить его сюда в таком виде. Может, вы сами выйдете к нему?

—  Что?! —  разгневался Фарина ещё больше. —  Да как вы смеете приставать ко мне с подобными предложениями?! Гоните его в шею, или я потребую, чтобы вас немедленно уволили!

Так Зекинью —  а это был он —  получил от ворот поворот. Швейцар сказал, что Фарина не желает разговаривать с Зекинью, и велел ему убираться прочь.

—  Этого не может быть! Ты врёшь! —  не поверил ему Зекинью, но, увидев грозное выражение на лице швейцара, смирился: —  Ладно, я подожду его здесь, на улице. Когда—  то же он выйдет отсюда!

—  Жди на другой стороне улицы. Если будешь маячить у входа, я вызову полицию! —  пригрозил ему швейцар.

—  И почему в городе люди злые как собаки? —  пробормотал себе под нос Зекинью, послушно переходя на противоположную сторону улицы.

У него были все основания для такого печального наблюдения, потому что за время своего путешествия он уже достаточно натерпелся от городских жителей.

Его злоключения начались с того, что он отправился в Сан—  Паулу не на поезде, а в какой—  то шальной коляске —  ехать на лошадях ему было привычнее. Но те двое мужчин, что взяли его в свою коляску, по дороге избили Зекинью, отобрали у него сумку, в которой были вещи, деньги и документы, а потом выбросили его в кювет —  посреди степи, глубокой ночью.

Остаток пути Зекинью преодолевал пешком, на это потребовалось несколько суток. Его башмаки развалились, он их выбросил и в город вошёл босой, голодный, обросший. Но оптимизма у него при этом ничуть не поубавилось.

—  Вот он, город, где я должен разбогатеть! —  воскликнул Зекинью, ступив на каменную мостовую. Идти босиком по камням было неудобно, больно, и он тут же дал себе слово: —  Ничего, потом я куплю себе триста пар башмаков, чтобы каждый день надевать новые. Держись, Сан—  Паулу, Зекинью идёт!

Город потряс его своим диковинным видом. Сколько тут домов! И все стоят как будто один на другом. Стоят и не падают, вот, что странно! Очень похоже на голубятню. И люди там живут как в клетках...

—  Господи, как же мне здесь найти сеньора Фарину? —  рассеянно бормотал Зекинью, запутавшись в лабиринте улиц. —  Хорошо хоть, я запомнил название отеля.

В город он вошёл поздним вечером, прохожих на улицах было немного, и никто из них, живущих на окраине, не мог сказать Зекинью, как пройти к отелю Жонатана, располагавшемуся в фешенебельном квартале, заселённом исключительно богачами.

Зекинью понял, что искать Фарину ему придётся ещё долго, а он уже валится с ног от голода, и прежде ему нужно раздобыть где—  то кусок хлеба. Но где? И как это сделать, не имея в кармане ни сентаво?

Пока он размышлял над этой непосильной задачей, его внимание привлекла необычайной красоты музыка, доносившаяся из близлежащего двора. Зекинью, как завороженный, пошёл на эту музыку, сожалея о том, что её не может услышать Зангон.

Войдя во двор, Зекинью увидел там небольшой садик, где играл патефон, но главное, где прямо под деревьями были накрыты столы, а люди —  до чего же странные! —  почему—  то не ели, а плясали как одержимые.

«Похоже, у них праздник, —  догадался Зекинью. —  И они уже наелись. Вот счастливые! А что, если я подойду к ним поближе, смешаюсь с толпой и потом незаметно присяду за стол?..»

Глотая слюни, он протиснулся сквозь пляшущую толпу и с жадностью набросился на еду, от которой буквально ломились столы.

Утолив голод, Зекинью оказался способным обратить внимание и на красивую девушку, подошедшую к столу, чтобы попить соку.

—  Ты так наплясалась, что тебе захотелось пить? —  запросто обратился он к девушке.

—  Да, —  ответила она столь же непосредственно и протянула ему стакан сока. —  Хочешь? Очень вкусный!

Так Зекинью познакомился с Эулалией.

А празднество, на которое ему повезло попасть, устроил не кто иной, как Маноло.

О подобном торжестве Маноло мечтал давно, едва ли не с самого приезда в Бразилию. Ему очень хотелось однажды собрать у себя всю испанскую общину и продемонстрировать землякам, что он сумел добиться успеха и теперь живёт на широкую ногу.

Желанный успех долго обходил Маноло стороной, а тут ему вдруг сильно подфартило. Расплевавшись с Эзекиелом, он стал искать другого партнёра, чтобы организовать с ним швейное производство, но случай свёл его с дельцом от игорного бизнеса, который и предложил Маноло заманчивую сделку. Речь шла о подпольном казино, где ставки принимались по телефону.

Маноло сразу же получил хороший аванс, а в его доме сначала появился телефонный аппарат, а потом и колесо с рулеткой. Эулалия и Соледад быстро освоили функции крупье, и семейное казино стало стремительно набирать обороты.

Львиную долю выручки приходилось отдавать боссу, который держался в тени, не засвечиваясь в противозаконных делах, а только собирая дань с многочисленных пешек, подобных Маноло. Но и в семье оставалось достаточно денег для того, чтобы жить безбедно. Маноло почувствовал себя богачом, возгордился и даже не стал забирать у Эзекиела свои швейные машинки. Когда же Камилия сама приехала к нему, чтобы решить судьбу тех машинок —  либо вернуть их, либо выкупить у Маноло, —  он рассмеялся ей в лицо:

—  Сеньора Камилия, вы обращались со мной так плохо, так бессердечно, что я не хочу иметь с вами даже самых пустяковых дел. Возьмите эти машинки даром!

Камилия всё же оставила ему деньги и предостерегла:

—  Я слышала, вы устроили у себя игорный дом, это рискованная затея. Она может кончиться тюрьмой!

—  Рискованно работать с вами! —  не остался в долгу Маноло. —  Это вы, сеньора, вышвырнули нас на улицу ни с чем. А сейчас у меня есть очень мощный и надёжный хозяин. Благодаря ему, мы зарабатываем больше, чем вы с вашим отцом, вместе взятые! Прошу вас, покиньте мой дом!

—  Я знала, что вы глупый человек, сеньор Маноло, но не подозревала, насколько глупый! —  сказала ему на прощание Камилия.

А он, выставив её за дверь, воскликнул:

—  До чего же приятно чувствовать себя богатым человеком!

Тогда—  то ему и пришло в голову устроить, наконец, грандиозное пиршество, чтобы ещё раз в полной мере испытать это необыкновенное чувство превосходства над другими, менее удачливыми, людьми.

Праздник респектабельности и благополучия удался Маноло на славу. А тут вдруг Зекинью с его затрапезным видом бродяги вздумал испортить общую картину! Маноло, увидев его среди гостей, да ещё и беседующим с Эулалией, пришёл в ярость.

—  Как ты сюда попал, босяк? —  набросился он на Зекинью, пытаясь оттеснить его к воротам. —  Это она тебя пригласила? —  кивнул он на дочь.

—  Нет, но я был бы не прочь: она очень красивая! —  озорно усмехнулся он. —  У неё грудь как коровье вымя!

Зекинью всерьёз полагал, что делает Эулалии комплимент, поскольку в тех краях, где он вырос, к коровам относились с большим почтением. Маноло же воспринял это как оскорбление его собственной дочери и пинками вытолкал Зекинью на улицу, выкрикивая при этом ругательства и угрозы:

—  Мать твоя дойная корова! Убью гада! Держите меня, иначе я его убью!..

Переночевать Зекинью решил вблизи церкви: здесь его уж точно никто не обидит, здесь он под надёжной защитой!

Но утром его растолкал грозный полицейский:

—  Эй, бродяга, вставай! У тебя есть документы? Показывай, живо, иначе я упеку тебя за решётку!

—  Да—  да, сейчас, —  сказал Зекинью и пустился наутёк.

—  Стой! Держите его! —  закричал бегущий вслед за ним полицейский, поняв, что уступает в скорости Зекинью.

В это время Эзекиел как раз открывал свой магазин, и Зекинью, проворно юркнув в открытую дверь, спрятался там под прилавок.

Эзекиел увидел его, но не выдал полицейскому, когда тот спустя минуту тоже вбежал в магазин.

—  Спасибо, сеньор, у вас доброе сердце, —  поблагодарил Зекинью Эзекиела. —  Поверьте, я не разбойник, у меня просто украли деньги и документы.

Эзекиел не только поверил ему, но и подсказал, как найти отель Жонатана.

Отыскав отель, Зекинью узнал у швейцара, что Фарина недавно уехал и вернётся, вероятно, только вечером.

—  Но ты не вздумай весь день ошиваться возле двери, —  также предупредил его швейцар. —  Уйди подальше отсюда, а то можешь и за решётку загреметь!

«Все угрожают мне решёткой», —  пригорюнился Зекинью, но указание швейцара выполнил, пришёл к отелю снова только вечером, а тут опять осечка!

Ждать Фарину всю ночь на другой стороне улицы он тоже не смог —  его неудержимо клонило в сон. Отыскав тёмное местечко в каком—  то сквере, Зекинью прикорнул там, а когда на рассвете вернулся к отелю, то увидел, как Фарина садится в автомобиль.

—  Сеньор Фарина! Сеньор Фарина! —  закричал он, срывая голос, но автомобиль уже тронулся с места...

Выяснив, что Фарина уехал не только из отеля, но и вообще из Сан—  Паулу, Зекинью совсем опечалился. Теперь у него только оставалась надежда на биржу труда, о которой говорил Винченцо. Но там Зекинью ждало новое разочарование: во—  первых, для поступления на работу были нужны документы, а во—  вторых, от него шарахались даже безработные, не желая иметь ничего общего с бродягой.

Так Зекинью понял, что ему непременно нужно раздобыть хотя бы чистую одежду и башмаки. А поняв это, он совершил первую в своей жизни кражу: влез через окно в чужой дом, пообедал там, как следует, переоделся в приличный костюм, и даже башмаки хозяина оказались ему впору.

Правда, когда он вылезал обратно из окна, его заметили, и чуть было не схватили. Спасло Зекинью только его умение быстро бегать.

Избавившись от погони и отдышавшись, он пошёл в магазин к Эзекиелу, собираясь попросить у него хоть какую—  нибудь работу, но там вместо отца была Камилия. Зекинью стал говорить ей, что хочет заработатьденег только на обратную дорогу до фазенды, а в другом месте его никто не возьмёт без документов...

—  Нам тоже не нужны проходимцы, —  отрезала Камилия и, также пригрозив Зекинью полицией, велела ему убираться вон.

Прошло несколько дней, прежде чем Зекинью повезло встретить в этом городе ещё одного доброго человека. И этим человеком оказалась Мадалена.

Зекинью увидел её в церкви. С некоторых пор он приноровился отдыхать здесь днём, удобно устроившись в уголке на лавке. Ухитрялся незаметно дремать даже во время мессы, а тут вдруг захрапел, перекрывая своим храпом проповедь священника. Все присутствующие посмотрели на Зекинью с осуждением, и только взгляд Мадалены был сочувствующим, жалостливым.

Она держала за руку маленького Томаса, чью мать как раз и отпевали в этот момент в церкви. Матильда умерла сразу после разгона митинга. Вдвоём с Ниной они бежали по улице, спасаясь от конной полиции, Матильда потеряла много сил, и, когда опасность уже миновала, сердце несчастной ткачихи остановилось. Она умерла прямо посреди улицы на руках у Нины. Жозе Мануэл, услышавший о беспорядках на фабрике и поспешивший туда, опасаясь за Нину, подоспел вовремя. Он не только помог Нине отвезти тело Матильды в часовню при церкви, но и взял на себя организацию похорон.

А малолетний сын Матильды остался на попечении Мадалены.

После мессы она отправилась вместе с мальчиком домой, а Зекинью пошёл следом за ней.

Мадалена, заметив это, спросила, что ему нужно, и Зекинью отважился попросить её о помощи.

—  У вас доброе лицо, поэтому я к вам и обратился, —  пояснил он и стал рассказывать Мадалене свою горестную историю.

Мадалена привела его к себе домой, накормила, а потом ещё и уговорила Мариу впустить Зекинью в комнату на чердаке.

Всё равно вы не сможете её никому сдать, потому что там протекает крыша, —  привела она весьма убедительный довод. —  А этот парень согласен починить её бесплатно. Вот вам обоим и будет польза.

Зекинью добросовестно отремонтировал крышу, и теперь чердачное помещение стало вполне пригодным для того, чтобы сдавать его жильцам за деньги. А поскольку денег у Зекинью не было, то однажды, войдя к себе в комнату, он обнаружил там новых жильцов, которыми оказались... Маноло и его семейство.

Зекинью не поверил своим глазам: богач Маноло —  и вдруг в этом забытом Богом приюте?!

Однако у такой невероятной метаморфозы было весьма простое объяснение. Маноло показалось несправедливым, что некоторые игроки за один вечер выигрывали гораздо больше денег, чем он получал за целый месяц. И он, нарушив правила казино, тоже стал делать ставки.

Известно, что новичкам всегда везет, и Маноло тоже в первый раз выиграл крупную сумму, но уже в следующий раз проиграл все свои сбережения и, конечно же, остановиться на этом не смог —  ему нужно было, во что бы то ни стало, отыграться. Маноло стал скрывать от босса часть выручки, чтобы играть на эти деньги, но тотчас же, был схвачен за руку. Тогда он влез в долги, причём настолько, что ему пришлось заложить собственный дом.

А потом случилось то, от чего Маноло предостерегала Камилия: полиция накрыла казино, а хозяев дома арестовала. Эулалия, правда, осталась на свободе, но к ней уже на следующий день нагрянули кредиторы Маноло и сообщили, что его дом отныне переходит в их собственность.

Находясь в полном отчаянии, Эулалия бросилась за помощью к Умберту —  больше ей было не к кому пойти.

—  Моих родителей арестовали. Их надо выручать. Если ты это сделаешь, то я сумею тебя отблагодарить, —  сказала она Умберту, предложив ему ту единственную ценность, которая у неё ещё осталась, —  своё женское и человеческое достоинство.

А Умберту без зазрения совести согласился оказать ей услугу за такую плату.

Он нашёл адвоката и дал Эулалии денег на уплату штрафа, которым в результате и отделался Маноло. Его и Соледад выпустили из тюрьмы, но теперь у них не было дома, и Эулалия сняла комнату в приюте у Мариу, за которую тоже расплатилась деньгами Умберту. Родителям же она сказала, что деньги ей дал в долг Жозе Мануэл, по просьбе Нины. Маноло очень не хотелось переезжать в бедняцкий квартал, но выбора у него не было: вместе с домом он лишился также и мебели, и всего остального имущества.

А тут ещё, словно в наказание ему, Эулалия сняла комнату, которая уже была занята тем самым бродягой, которого Маноло не так давно взашей выгнал из своего дома. Зекинью наотрез отказался её освобождать.

—  Я первый здесь поселился, к тому же отремонтировал её, а теперь вы меня отсюда выставляете? —  сказал он Мариу с укором. —  А мне больше некуда идти, и я тут останусь!

—  У тебя нет денег, чтобы платить за эту комнату, —  ответил Мариу.

—  А у вас не было бы этой комнаты, если бы я не починил крышу! —  парировал Зекинью. —  Так что, ещё неизвестно, кто из нас кому задолжал. Я буду жить здесь, а для них ищите другое место.

—  У меня ни одного свободного места, —  сказал Мариу. —  А они уже сделали первый взнос.

—  Так верните им деньги, и пусть они идут в другой пансион.

—  Нам некуда идти, —  сказала Эулалия, глядя на Зекинью с такой болью, от которой у него дрогнуло сердце. —  И денег у нас нет, мы едва наскребли на этот пансион, самый дешёвый в городе.

—  Ну что ж, живите пока у меня, я готов временно потесниться, —  нашёл неординарное решение Зекинью.

Маноло, до сих пор сдерживавший себя изо всех сил, взорвался:

—  Что значит «потесниться»?! Как ты себе это представляешь? Я, моя жена и моя дочь будут жить с тобой в одной комнате?!

—  Ну а как же иначе, если вам больше некуда идти? —  уставился на него Зекинью. —  Мы можем разгородить её на две части с помощью ширмы...

—  Но мы же заплатили деньги, а ты —  нет, насколько я понял, —  продолжал упираться Маноло, но его неожиданно осадил Мариу:

—  Вы внесли плату только за один месяц, а не за три, как у нас положено. И работы ни у кого из вас нет. Где вы возьмёте деньги на следующий взнос? Фактически я впустил вас сюда из милости. И у Зекинью в самом деле гораздо больше прав на эту комнату, он оборудовал её своими руками. Так что я посоветовал бы вам принять это предложение. Он проявил по отношению к вам любезность.

Маноло на сей раз промолчал, и окончательное решение пришлось принимать его жене.

—  Ладно, мы остаёмся здесь, —  сказала она Мариу. А специально для Маноло добавила: —  Это всё равно лучше, чем спать на улице или... сидеть в тюрьме.

Глава 18

Как и следовало ожидать, покупка Марией фазенды не только не порадовала Тони, но и вызвала в нём активный протест.

Прежде всего он возмутился тем, что Мария сделала это без его ведома.

—  Но с тобой же невозможно было поговорить о каких—  то серьёзных вещах, —  сказала она в своё оправдание. —  Ты приходил поздно и сразу засыпал, тебе было не до разговоров, а потом ты лежал с разбитой головой, я не могла тебя волновать.

—  Значит, ты понимала, что такая новость может быть опасной для моего здоровья?

—  Не передёргивай, Тони! В том состоянии любая новость могла стать опасной для тебя. А сейчас ты, слава Богу, здоров, и мы можем ехать на нашу фазенду.

—  Я не хочу жить на фазенде. Я буду жить в городе.

—  Но ты ничего не зарабатываешь в своей газете!

Это замечание Марии особенно уязвило Тони.

—  Но я и не живу за твой счёт! Я не прикасаюсь к твоим деньгам!

—  Во—  первых, деньги не мои. Во—  вторых, ты будешь работать на фазенде. В—  третьих, всё моё принадлежит нам обоим, —  продолжала уговаривать его Мария. —  Тони, в городе опасно! Здесь тебя ударили по голове. Так чего ещё ты ждёшь? Чтобы тебя убили?

—  Я делаю то, что считаю нужным.

Тут Мария не удержалась и напомнила ему о Камилии:

—  Я знаю, ты не хочешь ехать на фазенду из—  за неё! Но пока она рядом, тебе не будет покоя.

—  Перестань, я не хочу об этом разговаривать!

—  Тогда мне придётся говорить одной, потому что я мать твоего ребёнка.

—  Да, но ты не хозяйка мне, чёрт возьми! —  рассердился Тони и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Чуть позже на него насел Дженаро и тоже стал говорить сыну о его опасных связях с коммунистами, о разбитой голове, о необходимости взяться, наконец, за ум.

—  По—  твоему, это дело —  бегать от полиции? Это преступление! Потому что у тебя есть сын, есть жена. Ты должен заботиться о семье!

—  Я и позабочусь. Сам. Как сочту нужным.

—  Нет, ты о семье вообще не думаешь. Возвращаешься поздно, весь пропахший духами Камилии...

—  Папа!..

—  Ничего не говори. Я сам знаю, что Камилия красавица. Но Мария —  святая. Она делает всё, чтобы спасти семью.

—  Она не должна была ничего предпринимать, не посоветовавшись со мной!

—  Твою реакцию можно было предугадать заранее, —  скептически заметил Дженаро. —  Я считаю, Мария правильно сделала, поставив тебя перед фактом. Ты не оставил ей выбора.

—  Она только напрасно выбросила деньги. Я всё равно не буду там жить, —  заявил Тони, и Дженаро явно приуныл.

—  Но ты должен хотя бы поехать с ней и посмотреть фазенду, —  сказал он, уже не требуя, а почти умоляя сына.

—  Я не хочу даже смотреть на неё!

—  И ты позволишь матери своего сына ехать туда одной?!

—  Ладно, я поеду, посмотрю, —  сдался Тони. —  Но жить там я не собираюсь.

Дженаро был так огорчён его ответом, что, сам того не желая, выплеснул своё раздражение на Мариузу, некстати подвернувшуюся ему под руку.

—  Я слышала, Тони согласился уехать на фазенду, —  сказала она, неверно оценив обстановку. —  Мне будет очень не хватать их, особенно Мартинью. Я к нему так привязалась! И вам будет скучно без них.

—  Не будет!

Мариуза с изумлением посмотрела на Дженаро:

—  Что с вами, маэстро? Вы хотите сказать, что рады их отъезду?

—  Да, рад. Я и сам бы уехал, но меня здесь удерживает музыка!

—  У вас ещё есть я, ваша верная подруга, —  напомнила ему Мариуза, а он её ни с того ни с сего обидел:

—  Подруги приходят и уходят, а музыка остаётся. Ясно, дона Мариуза?

Предстоящую поездку на фазенду Тони рассматривал всего лишь как тягостную семейную обязанность, и не иначе. Жить там постоянно он ни в коей мере не собирался. Но дело сделано, Мария совершила глупость, а ему, Тони, нужно нести ответственность, в том числе, и за поступки своей жены. Таковы обязанности человека, связавшего себя однажды брачными узами. И тут ничего не поделаешь, этому бессмысленно сопротивляться.

Примерно в таких выражениях Тони и объяснил Жакобину, почему он должен на какое—  то время уехать из города, а тот усмотрел в его поездке чуть ли не предательство политических интересов.

—  Если ты сейчас туда уедешь, то очень скоро откажешься от нашей борьбы, —  предрёк Жакобину. —  Любая собственность —  это путы, связывающие человека по рукам и ногам, а земля —  вообще особая статья. Это погибель для революционера! Ты и сам не заметишь, как врастёшь в неё, и уже никогда не сможешь вырваться оттуда на свободу!

—  Но моя жена купила землю, и я должен что—  то с ней делать, —  робко возразил Тони.

—  Если ты станешь жить по указке жены, то однажды посмотришь на неё и сына и почувствуешь в своём сердце ненависть, —  продолжил нагнетать страсти Жакобину.

—  Я никогда не возненавижу сына! —  оспорил его утверждение Тони, но Жакобину это лишь добавило полемического пафоса.

—  Ещё как возненавидишь! —  уверенно заявил он. —  Однажды ты представишь, какую жизнь мог бы прожить, но не прожил из—  за них, и в тебе возникнет желание задушить Марию и бежать от собственного сына куда глаза глядят. А вернуться назад уже будет невозможно! Тони, ты пойми главное: человек, который хочет воплотить свою мечту, должен решительно преодолевать все препятствия, даже если препятствием становятся его близкие!

—  Я посмотрю фазенду и на месте решу, что с ней делать, —  сказал Тони. —  Вероятнее всего, подыщу толкового управляющего, а потом мы вернёмся в город. Думаю, Мария со мной, в конце концов, согласится.

—  Ты неисправим, Тони, —  огорчился Жакобину. —  Эта земля тебе вообще ни к чему! А твоя Мария должна понять, что настоящая любовь возникает там, где люди уважают свободу друг друга.

Тони впервые решился открыто возразить своему идейному вдохновителю:

—  Нет, Жакобину, ты, очевидно, плохо знаешь женщин. Они хотят спокойной жизни, хотят денег, надёжности... Очень часто я чувствовал себя неудачником, потому что не мог дать Марии ничего. Мне даже не хватает денег на оплату пансиона —  отец помогает. Но, это же, ненормально! Я взрослый мужчина, у меня семья, и я просто обязан как—  то обустроить свою жизнь. Возможно, эта фазенда и будет приносить нам необходимый доход. Поэтому я туда всё—  таки поеду!

Жакобину, возможно, и в самом деле плохо знал женщин, но в одном он уж точно не ошибался: человек, у которого появилась собственность, невольно начинает менять своё мировоззрение. Тони ощутил это на себе. Вначале он и слышать ничего не хотел о той земле, но уже на следующий день стал расспрашивать Марию, как выглядит их фазенда, что на ней растёт, есть ли там река или озеро. Он даже стал прикидывать в уме, как лучше обустроить их фазенду, и поругал Марию за то, что она купила землю, не посмотрев её и не выяснив о ней таких важных, с его точки зрения, подробностей.

—  Я уже была в тех краях, там красивые места, —  оправдывалась Мария. —  Сеньор Фарина говорил, что наша фазенда находится неподалёку от фазенды сеньора Винченцо, у которого я жила. Это замечательные люди, мы у них остановимся, и они нам помогут там обустроиться.

Маркус, услышав об этом, тоже отчитал Марию за беспечность:

—  Ты не должна была так безраздельно доверять Фарине. Мало ли какие недостатки могут там вскрыться! Ты должна была всё хорошенько посмотреть сама, да ещё и эксперта пригласить, может, та земля и не стоит таких денег! Почему ты не посоветовалась хотя бы со мной?

—  По той же причине, что и с Тони не посоветовалась, —  ответила Мария. —  Вы же вместе целыми днями пропадали на своих стачках! Но ты можешь быть спокоен, тут всё без обмана. Эту землю мне продала твоя Жустини!

Маркус так и открыл рот от изумления: во—  первых, откуда у Жустини земля, а во—  вторых, она же в этом абсолютно не разбирается и могла продать Марии кота в мешке.

—  Ну—  ка, покажи мне купчую, —  сказал Маркус, переведя дух.

Мария принесла ему купчую, и Маркус, внимательно изучив этот документ, нашёл, что всё оформлено строго по закону.

Однако вопрос о качестве земли у него остался, и Маркус решил выяснить это непосредственно у Жустини. Она же, едва услышав, что речь пойдёт о недавней сделке, напряглась, и Маркус это заметил.

—  Мне кажется странной вся эта история, —  сказал он. —  Если тут есть какой—  то подвох, то сделку нужно расторгнуть!

—  Я не понимаю, в чём проблема? —  вскинулась на него Жустини. —  Я назначила цену, Мария заплатила. Зачем же расторгать сделку?

—  Мария выложила за это практически все деньги, какие у неё были. Неужели тебе позволит совесть...

—  Маркус, ты подозреваешь меня в обмане? —  перебила его Жустини. —  Ты же говорил, что любишь меня! А теперь обвиняешь невесть в чём?!

—  Я хочу знать правду, чтобы в случае чего предупредить Тони и Марию. Сделку расторгнуть ещё не поздно, —  вновь повторил Маркус.

Обеспокоенная его настойчивостью, Жустини решила изменить тактику.

—  Ты вздумал потрепать мне нервы? —  сказала она с укоризной. —  Может, ты мстишь мне за то, что я тебя к себе не подпускаю? Так ты сам виноват. В конце концов, Маркус, будь со мной поласковее, и я тебя прощу. Пойди выпей чего—  нибудь, сегодня выпивка за мой счёт.

Маркусу показалась подозрительной эта внезапная перемена в её настроении, но чары Жустини оказались более действенными, и в результате он подумал: «Даже если тут что—  то не так, я всё равно ничего не могу сделать. Бумаги—  то в порядке!»

После этого больше не осталось препятствий на пути Тони и Марии к их новому приобретению.

Зато у них осталось несколько важных дел, которые они считали необходимым осуществить накануне отъезда. Мария решила, что им обязательно нужно уважить Дженаро —  послушать, наконец, его игру в ресторане. А Тони, конечно же, не мог уехать на фазенду, не простившись с Камилией, и однажды вечером отправился к ней на фабрику, надеясь застать её там одну.

Камилия уже давно не видела Тони и не знала, почему он перестал к ней приходить. Его увлечение политикой она не считала веской причиной для того, чтобы забыть о ней, Камилии.

—  Вероятно, я недооценила итальянку, —  вынуждена была признать она в разговоре с Ципорой. —  Тони оказался у неё под каблуком.

Но сдаваться на милость победительницы Камилия вовсе не собиралась. Она выжидала. Тони долго не выдержит диктата Марии! Каждый день без Камилии очень скоро станет для него пыткой, и он прибежит к ней. Непременно прибежит! И тогда их отношения станут ещё более страстными, чем прежде!

Так рассуждала Камилия, но дни проходили, а Тони всё не появлялся.

Ожидая его, Камилия допоздна задерживалась на фабрике и домой возвращалась в сумерках, что с некоторых пор стало небезопасным: в городе появились банды молодчиков, которые называли себя интегралистами, но на самом деле были ярыми антисемитами. Пользуясь попустительством властей, они под покровом темноты избивали евреев, по неосторожности оказавшихся в это время на улице.

Опасаясь за дочь, Эзекиел умолял её возвращаться домой пораньше, а когда она отказалась —  стал ежевечерне встречать у ворот фабрики, чтобы Камилия не шла по улицам одна.

Заботы Эзекиела раздражали Камилию: ведь если Тони придёт к ней и увидит вблизи фабрики своего бывшего тестя, то не рискнёт с ним встречаться и, конечно же, повернёт обратно. Не исключено, что именно так всё и было, поэтому Тони и перестал приходить к ней по вечерам.

Но избавиться от опеки отца Камилии не удавалось, и он продолжал встречать её у фабрики до тех пор, пока однажды интегралисты не бросили бомбу в окно его магазина. Это был вызов, на который Камилия не могла не ответить.

—  Теперь я не стану их бояться! —  заявила она. —  И ты, папа, больше не встречай меня у фабрики. Я буду ходить по улицам с гордо поднятой головой, и ни один подонок не посмеет меня тронуть.

—  Дочка, ты не понимаешь, насколько это опасно, —  попыталась вразумить её Ципора. —  Наш народ везде преследуют. Мы сбежали из Европы, а здесь, то же самое! Боже мой!

—  Мама, хватит причитать! —  одёрнула её Камилия. —  У меня на лбу не написано, что я еврейка. Я буду возвращаться с фабрики, когда сочту нужным. Мы должны работать, это наш единственный выход, мама. Нам нужно зарабатывать очень много денег, чтобы защищаться от всякой мрази! И ты, папа, за мной не ходи, а то я чувствую себя как под конвоем.

Мария догадалась, что Тони собирается на свидание с Камилией, но стерпела это, не стала с ним ссориться, чтобы он, не дай Бог, не отказался ехать на фазенду. И лишь после его ухода сказала Мариузе:

—  Ничего, скоро этот кошмар закончится! Я не сомневаюсь, что фазенда Тони понравится, и мы останемся там навсегда. А за вещами я потом кого—  нибудь пришлю.

Марии было бы лестно узнать, что точно такое же мнение высказала и Камилия, когда услышала от Тони убийственные слова: «Я пришёл с тобой попрощаться». Камилия едва удержалась на ногах от такого удара. Она поняла это как сообщение об окончательном разрыве с ней. Это было очень больно. А слышать последующие разъяснения Тони было ещё больнее и оскорбительнее.

—  Ты просто марионетка в руках жены! —  гневно бросила ему Камилия. —  Она задумала увезти тебя подальше от меня, а ты этого и не понял?

—  Я еду только посмотреть фазенду.

—  Это ты сейчас так думаешь, а потом тебе там понравится, и ты останешься на фазенде навсегда и будешь жить с женой и сыном вдалеке от меня!

—  Нет, Камилия, вдалеке от тебя я не смогу жить.

—  Тогда откажись от этой поездки!

—  Это невозможно. Мария купила землю, она ухаживала за мной, когда меня ударили по голове...

—  Тебя ранили? —  испугалась за него Камилия.

—  Ничего страшного, —  ответил Тони. —  Я хотел сказать о другом: Мария заботится обо мне, она настоящая жена.

—  А я для тебя кто? —  спросила Камилия, полыхая от гнева. —  Ты используешь меня как проститутку! Идёшь ко мне, когда тебе хочется женщину! А потом из моей постели бежишь к Марии...

Тони попытался успокоить её, говорил, что скучал по ней все эти дни, что будет скучать по ней там, на фазенде, но Камилия была оскорблена до глубины души и не желала его слушать.

—  Уходи! —  сказала она, глядя на него ненавидящим взглядом. —  Можешь ехать куда хочешь, ты мне больше не нужен.

—  Я хочу поехать с тобой в отель, —  попытался он всё обратить в шутку.

—  Я туда не поеду! —  отрезала Камилия.

—  Почему?

—  Потому что у меня есть гордость!

Тони ушёл от неё ни с чем.

Мария удивилась и обрадовалась столь раннему возвращению Тони: духами от него не пахло, а значит, он не был у Камилии!

—  Давай, наконец, порадуем твоего отца, послушаем, как он играет, —  предложила она. —  Пойдём в ресторан прямо сейчас.

Тони нехотя согласился.

А в это же время Ципора удивлялась непривычно раннему возвращению Камилии. Та не стала ничего скрывать от матери и рассказала, что Тони уезжает с семьёй на фазенду.

—  Господь услышал мои молитвы, —  обрадовалась Ципора.

—  Ты была права, мама, Тони меня не любит, —  с горечью констатировала Камилия.

Ципора решила взять инициативу в свои руки.

—  Хватит страдать, —  сказала она Камилии. —  Тебе нужно развлечься. Надевай своё лучшее платье, поедем ужинать в ресторан.

—  Мама, сегодня же не праздник, а завтра мне идти на работу... —  попыталась увернуться Камилия, но Ципора была непреклонна:

—  Я готова устраивать праздники хоть каждый день, лишь бы моя дочь была счастлива! Мне сказали, что в отеле Жонатана играет превосходный пианист. Ты же любишь хорошую музыку! Одевайся, мы с папой ждём тебя!

...В зал ресторана они вошли почти одновременно —  Тони под руку с Марией и Камилия под руку с Самуэлом, который был счастлив её неожиданному появлению в отеле отца.

Настроение Марии было испорчено, и этому весьма поспособствовала Камилия. Она демонстративно не сводила глаз с Тони, а он невольно отвечал ей тем же. Потом она вдруг сама пригласила на танец Самуэла и стала нежно к нему прижиматься. Самуэл не возражал против этого, однако счёл необходимым заметить:

—  Ты считаешь меня дураком? Я нужен тебе, чтобы возбудить ревность в Тони. Но я не в обиде. Держать тебя за талию —  одно удовольствие!

Тони тем временем вышел в туалет, и Камилия устремилась за ним, оставив Самуэла посреди зала.

Презрев всяческие приличия, она вошла в мужской туалет и буквально набросилась на Тони с поцелуями.

—  Теперь я пришла с тобой попрощаться!

Тони сопротивлялся её ласкам, но делал это как—  то вяло, и потому их прощание затянулось.

Ципора, сгорая от стыда, пошла искать дочь в женском туалете, но не нашла и горько заплакала.

Мария, всё это время сидевшая как на иголках, уже была близка к тому, чтобы сбежать из ресторана подальше от такого позора, но тут её вдруг пригласил на танец Самуэл. Она рассеянно протянула ему руку.

Ципора же продолжала рыдать в дамском туалете, пока туда, наконец, не пришла Камилия.

—  Ты опозорила меня! Потеряла всякий стыд! —  принялась выговаривать ей Ципора. —  Где ты была?

—  Я ошиблась дверью и попала туда, —  смеясь ответила Камилия, указав рукой на мужской туалет.

У Ципоры потемнело в глазах, она едва не лишилась сознания.

Когда они с Камилией вернулись в зал ресторана, Тони и Марии там уже не было.

Эзекиел тоже поспешил увести своё семейство домой, и Самуэл, прощаясь с Камилией, сказал ей:

—  По—  моему, сегодня я заслужил твой поцелуй! Ведь это я помог тебе избежать скандала. Когда жена твоего итальянца собралась пойти вслед за вами и выяснить, что там происходит, я пригласил её на танец.

Камилия засмеялась:

—  А кто тебе сказал, что я не хотела этого скандала?

—  Вот как? —  изумился Самуэл. —  И зачем же он тебе понадобился?

—  Пусть бы Мария удостоверилась, что Тони сходит от меня с ума!

—  Я тоже схожу от тебя с ума! —  признался Самуэл. —  Ты способна вскружить голову любому мужчине! Сегодня я не смогу уснуть.

—  Ну и не спи, конопатый! —  дерзко засмеялась Камилия, кокетливо помахав ему ручкой.

Глава 19

 Вернувшись из Сан—  Паулу, Фарина перво—  наперво расспросил встречавшего его на станции Марселло о том, как вёл себя тут Маурисиу. Марселло ответил, что Маурисиу порой выглядит странным, однако это не агрессия, а всего лишь печаль.

—  Он мог и затаиться до поры до времени, —  сказал Фарина. —  От него можно ожидать всякого. Но если он за¬думает что—  то недоброе против моего ребенка, я ему шею сверну!

Марселло, в свою очередь, спросил, помог ли Фарина Зекинью устроиться на работу, и узнал, что они там даже не встретились.

Марселло это обеспокоило, а Фарина тут же забыл о глу¬пом пастухе, вздумавшем искать счастья в городе. Фарина улыбался, предвкушая радостную встречу с Франсиской, по которой он очень соскучился.

Франсиска встретила его с радостью, нежностью, но и с укором —  почему он так долго был в городе, почему не слал оттуда вестей?

—  У меня там были важные дела, —  ответил Фарина. —  Пойдём в дом, я тебе что—  то покажу, и ты, надеюсь, про¬стишь мне столь долгое отсутствие.

—  Ты заинтриговал меня, —  улыбнулась Франсиска.

Маурисиу, краем уха слышавший этот разговор, тоже был заинтригован и потому не счёл для себя зазорным подсмотреть в щелку, что же Фарина покажет матери.

А тот, вынув из саквояжа толстую пачку денег, торжественно протянул их Франсиске:

—  Вот, держи, они твои!

—  Дорогой мой! Это же очень большие деньги, —  в приятном смущении пробормотала Франсиска. —  Наверное, ты изрядно опустошил свой счёт...

—  Нет, я провернул одно дело. Очень выгодное дело!

—  Но ты не должен вкладывать столько денег в фазенду, которая тебе, в сущности, не принадлежит.

—  Она принадлежит моей жене. И моему ребёнку!

—  Ему принадлежит только часть, —  возразила Франсиска. —  Если я умру, фазенду разделят между тремя моими детьми.

—  О самом маленьком нужно позаботиться уже сейчас, —  сказал Фарина. — Ты переведи часть фазенды на моё имя, но не ради меня, а ради нашего ребёнка.

Услышав это, Маурисиу вскрикнул и помчался к Беатрисе. Она испугалась, увидев его с неестественно горящими глазами.

—  Что с тобой? У тебя сейчас такой же взгляд, как во время того ужасного затмения, —  сказала она.

—  Ты ошибаешься, я полностью владею собой, —  отве¬тил Маурисиу. —  Моё предчувствие подтвердилось, я сам слышал, как Фарина сказал, что хочет нас обокрасть. Он отдаст всю фазенду ребёнку, которого ему родит наша мать! Сестра, мы не должны допустить, чтобы этот ребёнок родился!

—  Что ты говоришь, Маурисиу?! —  пришла в ужас Беатриса.

—  Если этот ребёнок появится на свет, мы потеряем всё. Мы станем нищими! Этого нельзя допустить!

—  Маурисиу, ты опять сошёл с ума, —  с болью констатировала Беатриса. —  Ты собираешься убить малыша, который ещё не родился? Убить нашего брата?

—  Он нам не брат. Пока ещё не брат. Жизнь начинается только после рождения.

—  Нет, дети начинают жить в материнской утробе. Наш брат уже живёт, просто он живёт в матери.

—  Значит, ты отдашь им всё? —  огорчился Маурисиу. —  Фарина уже украл у нас материнскую любовь, а теперь он хочет обобрать нас до нитки!

—  Да ради Бога! Я не боюсь бедности! —  воскликнула в запальчивости Беатриса.

Маурисиу засмеялся, но этот смех получился у него каким—  то зловещим.

—  В самом деле? —  спросил он у сестры. —  Ты готова родить своего ребёнка в лачуге? Ты хочешь, чтобы он бегал босой, в тряпье, со вздутым от голода животом?!

—  Нет, Маурисиу, такой судьбы для своего ребёнка я не хочу.

—  Тогда помоги мне! Помоги ради своего малыша! Прошу тебя!

—  Это я тебя прошу: успокойся! —  взмолилась Беатриса. —  Ты всё преувеличиваешь. Как я могу тебе верить, если ты сам говорил, что слышишь какие—  то голоса?

—  Да, слышу, —  подтвердил Маурисиу. —  Иногда я слышу голоса, и они предупреждают меня, что у нас в доме есть смертельный враг.

—  Боже мой! —  воскликнула Беатриса. —  Бабушка Рита тоже говорила, что мы должны остерегаться какого—  то мужчины, который способен уничтожить всё наше семейство!

—  Ну, вот видишь, всё сходится! —  подтвердил Маурисиу. —  Этот мужчина не кто иной, как Фарина!

—  Нет, этого не может быть, —  замахала на него руками Беатриса. —  Сеньор Фарина сделал нам столько добра! Он заботился о тебе не хуже родного отца!..

—  Ну ладно, я всё понял, —  усталым голосом сказал Маурисиу. —  Ты не хочешь в это ввязываться, потому что боишься замарать свои ручки. И значит, мне нужно всё сделать одному за нас двоих.

—  Что ты собираешься делать? —  в испуге спросила Беатриса, но не услышала ответа.

А Маурисиу, убеждённый в том, что ребёнок Фарины не должен появиться на свет, отправился к Рите и как бы невзначай завёл с ней беседу о травах, способствующих прерыванию беременности.

В прежние времена он частенько расспрашивал её о назначении разных трав, которые она собирала и хранила у себя в каморке, поэтому сейчас Рита не усмотрела ничего подозрительного в его поведении.

Маурисиу же, выяснив, где Рита хранит нужную ему траву, отправился в её каморку ночью, но едва он успел взять узелок с травой и выйти во двор, как дорогу ему преградил Форро, державший в руках увесистую дубинку.

—  Стой! Кто здесь? —  грозно окликнул его Форро.

—  Это я, Маурисиу.

Форро опустил дубинку и шумно выдохнул.

—  Вы меня напугали, сеньор Маурисиу. Что вы делаете здесь ночью?

—  Мне не спится, вот я и вышел подышать свежим воздухом. Спокойной ночи, Форро! —  сказал Маурисиу и направился к своему дому.

Но и там ему пришлось столкнуться с неожиданным препятствием в лице Марселло.

Маурисиу крадучись прошёл на кухню, где в это время Марселло тайком от семьи поглощал жареную курицу. Он, бедняга, так и не научился ловко орудовать ножом и вилкой, поэтому старался меньше есть за общим столом, и неудивительно, что к ночи его одолевал жуткий голод. Зная, что на кухне осталась жареная курица, Марселло не мог уснуть, пока не добрался до неё, а тут его и застал Маурисиу.

—  Что ты тут делаешь среди ночи? —  спросил он Марселло.

—  Я пришёл сюда попить воды, —  соврал тот. —  А как ты здесь оказался?

—  А я услышал шум на кухне и зашёл посмотреть, —  тоже соврал Маурисиу.

—  Ну, извини, если я тебя разбудил, —  повинился Марселло и вдруг спросил: —  А что это у тебя за узелок в руках?

—  Так, ерунда... —  туманно ответил Маурисиу, поспешно покидая кухню.

Марселло, оставшись один, не отказал себе в удовольствии доесть курицу до конца, а утром Нока не переставала удивляться:

—  Ума не приложу, как сюда могла забраться собака! Представляете, она съела всю курицу и даже косточки изгрызла!

Заглянувший на кухню Маурисиу спросил её:

—  Где чай для моей матери?

—  Сейчас я его отнесу, —  ответила она.

—  Не стоит, я сам, —  сказал Маурисиу, ставя на поднос чашку с чаем. —  Заодно и спрошу, как она себя чувствует.

Но прежде чем отнести чай Франсиске, он зашёл к себе в комнату и положил в чашку несколько листков травы, раздобытой им накануне ночью. «Это мой долг, так будет лучше для всех», —  мысленно убеждал он себя, ожидая, когда заварится трава.

А тем временем Рита спросила у Форро о ночном шуме, который она тоже слышала, и, узнав, что под покровом темноты сюда приходил Маурисиу, всполошилась:

—  Я должна поспешить туда, пока он не натворил беды!

Маурисиу она нашла плачущим во дворе: он не смог осуществить свою затею и в последний момент выбил чашку из рук матери.

—  Я знаю, сынок, что ты собирался сделать, —  сказала Рита, взяв его за руку.

—  Я не смог, бабушка, ведь это же всё—  таки мой брат, —  сквозь слёзы проговорил Маурисиу.

—  Да, он тебе не враг, и хорошо, что ты вовремя остановился.

—  Мой враг —  сеньор Фарина, —  ледяным голосом сказал Маурисиу, и его слёзы моментально высохли.

А Фарина тем временем всячески поносил Маурисиу:

—  Твой сын ненормальный, Франсиска! Его место в психушке! Сегодня он только ошпарил тебя, а завтра, того и гляди, вздумает отравить!.. Посмотри, что это за листок в чашке, он не похож на чайный! Как он оказался здесь?

Франсиска не увидела ничего странного в прилипшем к донышку листке, сказала, что это всего лишь крупная чаинка. Нападки на сына были неприятны ей, и она взмолилась:

—  Прошу тебя, перестань наговаривать лишнее на Маурисиу. Не заставляй меня выбирать между мужем и сыном!

Фарина, вняв её мольбам, умолк, но позже попросил Марселло разузнать, почему Маурисиу выбил чашку с чаем из рук Франсиски.

—  Только никому не говори, что выясняешь это по моей просьбе, —  наказал он Марселло, и тот пообещал хранить их договор в тайне.

А между тем Маурисиу сам рассказал Беатрисе, какую траву положил в чай и почему в конце концов не позволил матери выпить тот настой:

—  Когда мама уже взяла чашку в руки, я вдруг отчётливо понял, что её ребёнок —  это мой брат и у нас одна кровь, он живой... И я не смог поднять на него руку... Я должен бороться не с ним, а с Фариной!

—  Господи! Маурисиу, что ты ещё задумал? —  испугалась Беатриса. —  Ты пока ничего не предпринимай, пожалуйста! Возможно, ты ошибаешься насчёт сеньора Фарины.

—  Хорошо, давай заключим с тобой договор, —  предложил Маурисиу. —  Будем пристально наблюдать за Фариной, и, если убедимся, что он действительно порядочный человек, я не стану ничего делать.

—  А если нет?..

—  Тогда ты будешь моим союзником и поможешь мне разделаться с ним!

Вскоре брат и сестра получили возможность убедиться в непорядочности Фарины. Правда, по отношению к Марии, а не к ним, но это в данном случае не имело существенного значения. Если он оказался способным обокрасть Марию, то вполне вероятно, что не пощадит и других ради собственной наживы.

Вскрылось это спустя несколько дней, а пока счастливая Мария представляла Тони своим добрым друзьям —  семейству Винченцо.

Те были рады встрече с ней, но никак не могли взять в толк, о какой земле, расположенной неподалеку, идёт речь.

—  Прости, Мария, но, насколько я знаю, здесь везде на земле живут хозяева, —  сказал Винченцо. —  Ты ничего не путаешь?

—  Нет. У меня есть купчая и карта, заверенная землемером!

—  Ну ладно, завтра посмотрим карту и поедем на твою фазенду. А сейчас —  за стол! —  распорядился Винченцо.

Однако смутное беспокойство не покидало его, и во время ужина он попенял Марии за неосмотрительность: как можно было покупать фазенду, не осмотрев её заранее! Мария ответила ему то же, что отвечала всем задававшим ей этот вопрос:

—  Купить эту фазенду мне посоветовал сеньор Фарина, а ему я доверяю полностью.

Констанция и Винченцо недоуменно переглянулись, и Тони, заметив это, спросил у них:

—  Вы, кажется, не разделяете мнения Марии? Почему? Это касается сеньора Фарины? Или той фазенды, которую он ей присоветовал?

Хозяева дома оказались в затруднительном положении: высказывать свои сомнения насчёт Фарины им не хотелось, но что—  то ответить было необходимо, и Констанция взяла на себя этот труд.

—  Дело в том, —  сказала она смущённо, —  что мы дружим с Фариной много лет, но даже нам неизвестно, откуда взялось его состояние.

—  Констанция, лучше помолчи, а то сболтнёшь лишнее! —  одёрнул её Винченцо, но тут вдруг подала голос Катэрина, молчавшая весь вечер:

—  Мама права. Разговоров у нас в доме было много, но в самом деле никто не знает, как и когда разбогател сеньор Фарина.

—  Боже правый! —  воскликнула Мария, впервые допустив мысль о том, что, доверившись Фарине, она купила кота в мешке. —  Потратила почти все свои деньги на покупку земли! Завтра прямо с утра поедем туда! Я всё—  таки надеюсь, что сеньор Фарина меня не подвёл...

В ту ночь сон к Марии не шёл. Она долго ворочалась в постели, вспоминая своё пребывание здесь с Мартино и его страшную смерть. История о неприкаянной душе, расстрелявшей Мартино, не укладывалась у Марии в голове, у неё была своя версия на сей счёт: Мартино убили итальянские антифашисты, а Маурисиу сознался в убийстве только потому, что был не в себе и легко принял желаемое за дей¬ствительное. Он всего лишь хотел убить, но не убил, а за него это сделал кто—  то другой, оставшийся безнаказанным. Так думала Мария, но не высказывала свои мысли вслух. Тут, на фазенде Винченцо, и так много всяких неприятных странностей. Тут внезапно умер ребёнок Катэрины, а сама она живёт сейчас в каком—  то ирреальном мире.

—  Иногда я гляжу на воду и вижу там своего сына, —  сказала она Марии. —  Он смотрит на меня с укором, потому что я никого не умела любить по—  настоящему... Сейчас я ухаживаю за козлёнком, и он мне кажется ребёнком... А ещё по ночам здесь, под моим окном, звучит музыка. Кто—  то играет, чтобы успокоить моё сердце.

—  Кто? —  спросила Мария, чувствуя, как мурашки бегут у неё по телу.

—  Не знаю, —  ответила бесстрастно Катэрина. —  Я просто по ночам смотрю на луну и слушаю музыку...

Когда Мария, обеспокоенная странным состоянием Катэрины, поделилась своей тревогой с Констанцией, та ещё больше огорчила её.

—  Ой, Мария, у меня уже вся душа изболелась за Катэрину! —  сказала Констанция и заплакала. —  По ночам ей чудится музыка, которой, кроме неё, больше никто не слышит. А тот козлёнок, с которым она теперь нянчится, приблудился к нам невесть откуда, и Катэрина считает, что его оставил ей тот самый музыкант—  невидимка.

—  Так, может, этот музыкант всё же существует в реальности? —  высказала предположение Мария. —  Кто—  нибудь влюбился в Катэрину и наигрывает ей тихонько по ночам, чтобы вас не разбудить!

—  Нет, Мария, нет, —  горестно покачала головой Констанция. —  Мы с Винченцо не спали несколько ночей, хотели выследить этого музыканта. И —  никого! Тишина! Только на третью ночь услышали шорох в кустах, пошли туда, но вместо музыканта нашли того козлёночка...

Вспоминая этот разговор, Мария тоже стала прислушиваться: а вдруг сейчас зазвучит та загадочная флейта или свирель? Но за окном только ровно стрекотали цикады, которые постепенно и убаюкали Марию.

А утром она вместе с Тони и Винченцо отправилась на свою фазенду.

Путь туда оказался неблизким, ехать им пришлось целый день. Винченцо всю дорогу отмалчивался. Ещё утром, взглянув на карту, он понял, что земля, купленная Марией, находится в болотистой местности, но говорить об этом никому не стал. Ему хотелось верить в чудо. А вдруг там, среди болота, отыщется какой—  нибудь симпатичный островок вполне плодородной земли?

Но чуда не произошло.

На месте предполагаемой фазенды с добротным домом и роскошными кофейными рощами путешественники обнаружили сплошную болотистую топь, поросшую хвощами и осокой. Это была не земля, не почва, а хлябь. На неё даже ступить было невозможно, не говоря уже о том, чтобы жить здесь.

Мария впала в истерику.

—  Меня ограбили! Я потеряла всё! Потеряла все свои деньги, всё своё наследство!.. —  причитала она, рыдая.

Мужчинам тоже хотелось выть от злости и бессилия. Но гораздо больше им хотелось набить физиономию Фарине. Особенно этого жаждал Тони.

Он не стал упрекать Марию за такую непростительную оплошность, понимая, что и сам в этом виноват. Если бы он уделял побольше внимания семье, то Мария бы не отважилась на такую сделку в одиночку. Но теперь именно он, Тони, должен постоять за честь своей семьи.

—  Не плачь, Мария, —  сказал он. —  Поедемте обратно. Я вытрясу деньги из этого подлеца! Он вернёт всё, до последнего сентаво!

Винченцо опять промолчал. Ему было ясно, что Тони так же наивен, как и его жена. Где этому неискушённому юноше тягаться с Фариной! Если тот пошёл на такой бесстыжий грабёж, значит, можно не сомневаться: у него всё было продумано до мельчайших деталей, к нему не подкопаешься. Денег своих Мария не вернёт, это ясно, а вот как ему, Винченцо, теперь строить свои отношения с компаньоном, зная, на какую подлость способен Фарина?

По приезде домой Винченцо был вынужден извиниться перед Марией и Тони за то, что не сможет сопровождать их на фазенду Франсиски:

—  Поймите, мы с Фариной теперь не просто компаньоны, но и родственники... Он женат на Франсиске, нашей сватье... Всё это очень неприятно, я и сам не знаю, чего мне ждать от Фарины...

Тони и Мария поняли его. На фазенду Франсиски они отправились вдвоём, но, как и предполагал Винченцо, ушли оттуда ни с чем.

На все обвинения Тони, брошенные в лицо Фарине, тот ответил, что он и сам оказался жертвой обмана:

—  Я же не знал, какая там земля. Мне сказали, что хорошая.

—  Брось прикидываться дурачком! —  с грубоватой прямотой сказал ему Тони. —  Ты обокрал мою, жену, и я требую: верни деньги!

—  Молодой человек, выбирайте выражения! —  попробовал осадить его Фарина. —  Я никого не обокрал!

—  Но вы продали мне землю, которая ничего не стоит, —  вставила Мария более мягким тоном. —  Там сплошное болото, на которое даже невозможно ступить ногой —  тут же засосёт!

Франсиска, поинтересовавшись, где находится это болото, подтвердила слова Марии:

—  Да, я знаю те места. Это недалеко от бывшей фазенды моего отца. Помню, туда забрела одна из наших коров, так её не удалось спасти —  утонула в болоте.

Фарина мысленно отругал её за это неуместное, с его точки зрения, воспоминание, а вслух принялся сожалеть о том, что земля оказалась непригодной для жизни:

—  Я ведь тоже не видел эту землю. Мне было известно только, что она расположена неподалёку от нас. И я хотел сделать доброе дело, хотел, чтобы мы все жили тут по соседству...

Тони сразу же ухватился за эту ниточку, сменив свой воинственный тон на более вежливый:

—  Если вы руководствовались благими намерениями, а они не оправдались, то вам просто нужно вернуть деньги, разве не так? За этим мы сюда и пришли.

—  Как же я могу вернуть вам деньги, если не продавал ту фазенду? —  изобразил недоумение Фарина. —  Его продавала женщина, она же и получила деньги. Подтверди это, Мария!

—  Да, деньги получила Жустини, —  глухо произнесла Мария.

Тони понял, что от Фарины он ничего не добьётся, и, уже не сдерживаясь, обозвал его аферистом и вором. С тем он и покинул фазенду Франсиски, уводя оттуда плачущую Марию.

—  Не надо плакать, —  говорил он ей по дороге. —  Мы это переживём. Жустини, конечноже, денег нам тоже не отдаст, потому что это был заведомый обман, теперь мне всё абсолютно ясно. Они с Фариной сговорились и поделили деньги. Но ты не должна себя казнить. Я тоже виноват: занимался чем угодно, только не семьёй, и ты даже не имела возможности со мной посоветоваться. Но теперь всё будет иначе. Я буду работать и сумею прокормить тебя и Мартинью.

А тем временем Франсиска вела нелицеприятный разговор с Фариной.

—  Ты появился здесь с кучей денег и сказал, что провернул грандиозную сделку. Скажи прямо, это деньги Марии?

Под её испытующим взглядом Фарина сдался и не смог соврать, зато стал выкручиваться из этой сложной ситуации, пытаясь представить себя тоже невинной жертвой обмана:

—  Во—  первых, это не её деньги, а Мартино, во—  вторых, я получил их за посредничество, то есть честно заработал. Я же не виноват в том, что Мария сама дала маху!

—  Но она поверила тебе, а ты её так чудовищно подвёл! —  строго возразила Франсиска. —  Она лишилась всех своих средств. Ты видел, что с ней творилось? Такой участи даже врагу не пожелаешь. Верни ей деньги!

—  Ни в коем случае! —  жёстко ответил Фарина. —  Я добыл их для своего ребёнка и должен думать, прежде всего, о нём. Так же, впрочем, как и ты.

—  К сожалению, мне сейчас приходится думать о другом, —  с горечью произнесла Франсиска. —  Я впервые усомнилась в твоей порядочности.

Внезапно у неё начался приступ тошноты, и Фарина использовал этот момент, чтобы всё свести к шутке:

—  Тебя тошнит? От меня?

—  Нет, от беременности, —  с трудом вымолвила Франсиска и едва ли не бегом удалилась в ванную комнату.

Считая инцидент исчерпанным, Фарина облегчённо вздохнул, но тут к нему вошёл Маурисиу и гневно заявил:

—  Ну вот, сейчас всё ваше гнилое нутро вылезло наружу! Вы обокрали эту бедняжку, нагрели руки на её беде! То же самое вы собираетесь сделать и с нами, но я вам этого не позволю!

—  Поумерь свой пыл, неблагодарный! —  прикрикнул на него Фарина. —  Ты уже забыл, что я для тебя сделал?

—  Вы всё делали лишь затем, чтобы втереться в доверие к моей матери! И это вам удалось!

—  Замолчи! —  ещё жестче сказал Фарина. —  Ты обвиняешь меня в смертных грехах, а сам убил человека. Если ты об этом забыл, то сходи к сеньору Омеру. Он человек умный и хорошо ко мне относится...

—  Эго что, угроза? —  верно понял его намёк Маурисиу.

—  Понимай, как хочешь, но не вздумай опять дурить! Я не Мартино, со мной этот номер не пройдёт! —  предупредил его Фарина и услышал в ответ:

—  Да, я вижу, что Мартино по сравнению с вами был невинным барашком. А вы —  матёрый волчара, долго скрывавшийся под овечьей шкурой. Но ваш звериный оскал меня не испугает! Я тоже не дам в обиду ни себя, ни свою семью!

—  Ты пожалеешь об этих словах, мальчишка! —  сказал ему Фарина. А теперь пошёл прочь! Я больше не желаю с тобой разговаривать!

Глава 20

 После очередной неудачной забастовки все ткачихи вернулись на фабрику, и Умберту никого из них не уволил, зато и рабочий день им не сократил.

—  Я и так проявил к вам великодушие, —  сказал он, —  простил ваш неуместный бунт, хотя мог бы набрать других желающих, которые обивают пороги биржи труда.

Ткачихи безропотно промолчали, а Нина громогласно обвинила Умберту в смерти Матильды:

—  Она умерла потому, что сбежала из больницы. Она боялась потерять работу. А потом ей пришлось убегать от полиции. Вот что на самом деле означает ваше «великодушие». Вы убийца, сеньор Умберту!

Не стерпев такого обвинения, он уволил Нину, и Силвия на сей раз его поддержала. Однако на защиту Нины не¬ожиданно встали ткачихи. Наибольшую активность среди них проявила Мира —  иммигрантка из Восточной Европы, бежавшая оттуда по политическим мотивам. На родине ей грозила тюрьма за коммунистическую деятельность, но товарищи помогли Мире перебраться за границу. Здесь она долго не могла найти работу, а когда, наконец, устроилась на фабрику, то столкнулась с такой же социальной несправедливостью, какая была и в Европе. Поэтому Мира и не смогла промолчать.

—  Мы не позволим вам уволить Нину! —  заявила она Умберту, и ткачихи тоже загалдели вразнобой:

—  Правильно! Не позволим! Нина должна работать здесь!

Окинув их насмешливым взглядом, Умберту хладнокровно предложил:

—  Все, кто против увольнения Нины, могут уйти с фабрики вместе с ней. Я никого удерживать не стану.

—  Нет, я уйду одна, —  сказала Нина, обращаясь к подругам по работе. —  Не нужно из—  за меня вступать в конфликт. Я не хочу, чтобы вы лишились работы.

Она ушла, Умберту тоже отправился в свой кабинет, а Мира сказала ткачихам:

—  Я понимаю, вы и слушать не хотите о забастовке. Но если мы не станем заявлять хозяину о своих правах, то никогда ничего не добьёмся. Нина пострадала за всех нас, и мы должны её вернуть. Только на сей раз будем действовать хитрее!

И она предложила ткачихам устроить так называемую ползучую забастовку, или другими словами —  обыкновенный саботаж. Ткачихам идея Миры понравилась, и с того же дни они стали работать черепашьими темпами. На работу выходили все, а производительность упала чуть ли не до нуля.

Когда Умберту понял, в чём причина столь низкой производительности труда, он снова пригрозил работницам увольнением, но тут уже в ситуацию вмешался Жакобину и от имени ткачих выдвинул требование:

—  Верните на работу Нину, иначе ежедневный выход продукции будет становиться всё меньше и меньше!

—  Но я и так уже понёс огромные убытки! —  вскипел Умберту. —  И всё из—  за таких, как Нина! Не нужна она здесь!

—  А вы подумайте хорошенько, что для вас выгоднее, —  настоятельно посоветовал ему Жакобину.

Пока Умберту думал, Нина безуспешно пыталась найти работу. Жозе Мануэл всё это время был при ней. Это он спас её от полицейской погони, он же занимался похоронами Матильды, а затем вместе с Ниной и Мадаленой утешал осиротевшего Томаса.

Разумеется, Жозе Мануэл предлагал Нине вернуться в их дом, но у неё опять нашлась причина для отказа: нехорошо оставлять мальчика только на Мадалену. Нужно помочь ей, пока не отыщется тётка Томаса.

Жозе Мануэл терпеливо ждал, не торопил её. А когда узнал, что Нину вновь уволили, внутренне возликовал и, учтя прежний опыт общения со своей строптивой женой, высказал ей... сочувствие.

—  Я понял, наконец, что ты не можешь жить без работы, —  сказал он совершенно искренне, а дальше уже слукавил: —  Поэтому и хочу поддержать тебя в трудную минуту. Не переживай, работа найдётся. Не на этой фабрике, так на другой. Главное, что мы сейчас вместе и прекрасно понимаем друг друга.

—  А ты, похоже, и впрямь переменился, —  удивлённо заметила Нина, приняв его уловку за чистую монету. —  Спасибо тебе за поддержку. Я тоже думаю, что смогу найти работу. Как раз сегодня я собиралась пойти к Камилии на её швейную фабрику. Надеюсь, она ещё не забыла, как бедствовала тут вместе с нами, и не откажет мне в помощи.

Жозе Мануэл огорчился: конечно же, Камилия постарается найти для Нины работу, в этом он нисколько не сомневался. Но этому нужно воспрепятствовать! Любой ценой! И, стремясь выиграть время, Жозе Мануэл посоветовал Нине пойти на фабрику в самом конце рабочего дня, чтобы поговорить с Камилией в спокойной обстановке. А сам отправился туда чуть раньше и попросил Камилию не давать Нине работу.

Её удивила такая просьба.

—  Ты что, больше не любишь Нину? —  спросила она недоумённо.

—  Наоборот, слишком люблю! —  ответил Жозе Мануэл.

—  Тогда я совсем ничего не понимаю, —  призналась Камилия. —  Нине нужна работа, а мне нужна портниха. Нина разбирается в тканях, она могла бы стать моей правой рукой...

—  Могла бы. Но я прошу тебя помочь мне, а заодно и Нине. Я очень люблю её, не могу жить без неё, а она ушла из дома, потому что хотела работать. У неё это навязчивая идея. Она хочет быть независимой.

—  Я её понимаю, —  сказала Камилия. —  Она не собирается сидеть дома и смотреть, как жизнь проходит мимо. Я точно такая же. И поэтому не стану отказывать Нине. А тебе лучше уйти. Если она, не дай Бог, тебя здесь увидит —  будет большой скандал.

Жозе Мануэл вновь стал умолять её:

—  Ты пойми самое главное: я люблю Нину и хочу, чтобы она жила вместе со мной в нашем доме! Если у неё не будет работы, она волей—  неволей обратится ко мне и, в конце концов, примет мою помощь. А я сделаю для неё что угодно!

—  Правда? Что угодно?

—  Да. Мне только нужен шанс. Всего лишь один шанс!

Камилия с грустью и завистью покачала головой:

—  Эх, если бы Тони любил меня так же сильно! Я бы бросила фабрику, деньги в банке —  всё!.. Я бы отдала всё за любовь!.. Жозе Мануэл, возможно, я тебе и помогу. Я подумаю.

В этот момент за дверью послышались шаги и, явственно прозвучал голос Нины:

—  Камилия!

—  Спрячься в той комнате! —  быстро распорядилась Камилия.

Спрятавшись в небольшой каморке, Жозе Мануэл получил возможность услышать, как Камилия, для которой любовь была важнее и дороже всего, отказала Нине в помощи. Говорила она уверенно и жёстко:

—  Мне очень жаль, но свободных мест на фабрике нет.

Нина была обескуражена таким холодным приёмом, и всё же она попыталась достучаться до сердца Камилии:

—  Пойми, я согласна на любую работу, на любое жалованье. Возьми меня хотя бы уборщицей!

—  К сожалению, не могу, —  твёрдо ответила Камилия.

Нина ушла ни с чем, затаив обиду на Камилию. Выходит, правы те, кто говорит, что не стоит ждать от людей благодарности. Камилия очень скоро забыла, как помогали ей Нина и Мадалена в приюте, где она была совсем беспомощной!..

Так думала Нина, стоя на трамвайной остановке. А в это время Камилия говорила Жозе Мануэлу:

—  У меня сердце разрывается! Нине так нужна работа, и у меня есть для неё хорошее место, а я была вынуждена ей отказать! Не знаю, правильно ли я поступила...

—  Ты ведь сделала это во имя любви. Спасибо тебе! —  растроганно ответил Жозе Мануэл.

—  Да, я ни в коем случае не уступила бы тебе, если бы ты не заговорил о любви, —  подтвердила Камилия. —  Я сразу же подумала о Тони. Мне захотелось, чтобы он любил меня так же сильно, как ты любишь Нину!

Время было позднее, Камилия собралась идти домой, и Жозе Мануэл вызвался её проводить.

Когда они вышли с фабрики, Нина всё ещё стояла на остановке в ожидании трамвая. Увидев их вместе, она совсем опечалилась. Что это означает? Сговор? Любовное свидание? Или приятельские отношения двух богатых людей, объединённых общими интересами?

Положительный ответ на любой из этих вопросов был бы крайне неприятен для Нины, и она не стала докапываться до сути, а просто решила навсегда расстаться с Жозе Мануэлом.

Он ничего не знал о её решении, поэтому на следующий день запросто пришёл к ней домой и спросил, получила ли она работу у Камилии.

—  Нет, —  ответила Нина, глядя на него с презрением. —  А ты не знал?

—  Откуда же мне было знать? —  изобразил удивление Жозе Мануэл.

—  Ну да, ты же давно не видел Камилию, —  с горькой усмешкой произнесла Нина, а он, не заметив подвоха, продолжил в том же тоне:

—  Да, сто лет не встречался с ней. Боюсь, даже в лицо её не узнаю... Но речь сейчас не о Камилии. Бог с ней! Пока ты не нашла работы, возьми у меня деньги.

Нина выставила его прочь, не объяснив истинной причины.

А потом к ней пришла Мира и сообщила, как ткачихи борются за возвращение Нины на фабрику. Та была тронута до глубины души, а Мира принялась втолковывать ей идеи солидарности всех трудящихся:

—  Никто не должен оставаться один, вместе мы сильнее. Мы должны бороться друг за друга, пока не достигнем глав¬ной цели.

—  А какую цель ты считаешь главной? —  спросила Нина.

—  Мы должны добиться, чтобы Жетулиу издал конституцию. Это будет первый шаг к правовому государству.

—  А второй? —  с замиранием сердца спросила Нина, воодушевлённая речами новой подруги, закалённой в политической борьбе.

—  Единое трудовое законодательство! —  ответила Мира. —  Нам нужен закон, который будет защищать права рабочих.

—  Я и не подозревала, что наша борьба может принять такой размах, —  призналась Нина, готовая всецело отдаться этой борьбе.

Вскоре такая возможность ей представилась: сначала Умберту приехал просить её о возвращении на фабрику, но Нина отвергла его жёсткие условия, исключавшие какую бы то ни было политическую борьбу, а потом к ней пожаловал Жакобину и посоветовал временно согласиться с требованиями хозяина.

—  Пойми, ты очень нужна сейчас на фабрике, —  говорил он. — Твоё присутствие там способно сплотить и мобилизовать ткачих. Они боролись за тебя, и ты не должна их подвести. А забастовка и стачки у нас ещё впереди!

Послушавшись Жакобину, Нина опять вернулась на фабрику.

Жозе Мануэл, узнав об этом, огорчился, но решил использовать такой повод для примирения и пришёл поздравить Нину с одержанной победой над Умберту.

Она же обвинила его в лицемерии, причём на сей раз сказала, что видела его в тот вечер с Камилией.

Залившись краской, Жозе Мануэл вынужденно соврал:

—  Я просил у неё работы для тебя, но не хотел, чтобы ты об этом знала. Потому и спрятался, когда ты пришла туда.

Нина не только поверила ему, но и простила его. А Жозе Мануэл всё больше увязал во лжи, вместе с Ниной осуждая Камилию за бессердечие и отсутствие элементарной благодарности.

—  С такими людьми нельзя иметь дело, —  говорил он, а Нина со свойственным ей максимализмом и вовсе заявила:

—  Теперь я даже если случайно встречу её на улице, то пройду мимо и не поздороваюсь!

Она не знала, что вскоре жизнь сведёт её с Камилией не где—  нибудь на улице, а прямо на фабрике Умберту и там им придётся работать вместе изо дня в день.

Камилия давно сообразила, что на одних шёлковых тканях, которые Эзекиел покупал у китайцев, большого капитала не сделаешь: основную массу населения составляет рабочий люд, а шёлковая одежда ему не по карману.

—  Если бы нам удалось закупить хлопчатобумажную ткань по сходной цене, —  сказала она Эзекиелу, —  то мы бы смогли шить дешёвую одежду и реализовывать её через коммивояжеров и мелких торговцев. Сейчас умные люди делают ставку не на высокие цены, а на большой объём продаваемого товара. Так и обогащаются! Папа, помоги мне найти фабрику, на которой ткут хлопковые ткани.

Эзекиел свёл Камилию с Умберту, они быстро договорились о цене, и первая партия одежды для простого народа принесла им весьма ощутимый доход.

Камилия вошла во вкус, ей захотелось расширить этот выгодный бизнес, но возможности ткацкой фабрики были ограничены, к тому же, её постоянно сотрясали забастовки.

Камилии стало казаться, что если бы она управляла этой фабрикой, то дела бы на ней шли гораздо лучше. Так у неё возникла идея о покупке акций не слишком эффективного производства, которым заправлял Умберту.

Эзекиела такая идея попросту испугала: он был торговец, а не промышленник, и потому не хотел рисковать, вступая на чужую, прежде не освоенную им территорию. Но Камилию было уже невозможно остановить. Тони уехал с женой на новые земли, надежды Камилии на счастливое воссоединение с ним рухнули, и всю свою кипучую энергию она обратила в деловую активность.

—  Мне нужно очень много денег, —  то и дело повторяла она. —  За деньги можно купить всё, в том числе и безопасность.

«Только любовь нельзя купить», —  добавляла она про себя, и стремление компенсировать любовные неудачи побуждало её к очередному витку рискованной предпринимательской деятельности.

Скрупулёзный экономический расчёт, сделанный Камилией, помог ей убедить даже Эзекиела в том, что производить ткани самим гораздо выгоднее, чем покупать их у поставщиков. Правда, у Эзекиела возник резонный вопрос: а где взять деньги, которые нужно вложить в ткацкое производство? Ответ Камилии был предельно краток:

—  В банке!

—  Но, кто же, нам даст такой большой кредит? —  скептически усмехнулся Эзекиел. —  Наш доход от торговли не идёт ни в какое сравнение с той суммой, которая потребуется для покупки ткацкой фабрики.

—  А я куплю только половину фабрики! Уговорить Умберту для меня не составит большого труда. У него сейчас дела идут плохо, он в тупике. Вот я и предложу ему выход!

—  Допустим, —  согласился Эзекиел, —  но, где же ты всё—  таки возьмёшь деньги, чтобы войти с ним в долю на равных условиях?

—  Я уже всё продумала, —  ответила Камилия. —  Мы возьмём кредит в банке под залог нашего дома!

—  Ни в коем случае! —  воскликнул Эзекиел.

—  Папа, это всё очень быстро окупится! Поверь мне. Посмотри расчёты, —  принялась убеждать его Камилия.

Посмотрев расчёты, Эзекиел вздохнул:

—  На бумаге вроде всё гладко, но жизнь иногда вносит такие поправки, что перечёркивает все наши предварительные подсчёты. По—  моему, тут очень большой риск.

—  Папа, если мы не будем рисковать, то никогда не станем богатыми! —  отрезала Камилия. —  Пойми, я хочу жить так, чтобы ни от кого не зависеть —  ни от мужа, ни от президента с его непоследовательной политикой, ни от войн и экологических кризисов. А для этого у меня должен быть о—  очень солидный капитал! Упоминание о войнах заставило Эзекиела задуматься. Угроза новой мировой войны, исходившая от фашистской Германии, весьма беспокоила его. Богатый жизненный опыт подсказывал ему, что гонения на евреев, начавшиеся в Европе, вместе с войной распространятся и на другие континенты, и тогда действительно потребуется много денег на то, чтобы, спасая свою жизнь, откупаться от фашистов самых разных мастей. Тут Камилия права...

Склонив на свою сторону отца, Камилия легко уговорила и Умберту. В результате у неё оказалось пятьдесят процентов акций, и она стала полноправной совладелицей ткацкой фабрики. Там у неё появился свой кабинет, в который она и пригласила Нину для собеседования, прежде чем принять её на работу.

Требования Камилии, о которых она заявила Нине, были предельно жёсткими: никаких забастовок, никакого, даже малейшего, неповиновения.

—  Работать придётся много, а получать, на первых порах, мало, —  продолжила она. —  Такой режим необходим для развития фабрики. Мы значительно увеличиваем объём производства, а это требует больших затрат. Пока мы только вкладываем деньги, но они ещё не приносят прибыли. Поэтому нам всем придётся потуже затянуть пояса...

—  Если ткачихи затянут пояса ещё туже, у них станут кости трещать, —  прервала её Нина. —  И работать ещё больше за меньшую плату никто из них не будет, не обольщайся.

—  Ты пытаешься внушить мне, что мы с тобой находимся по разные стороны баррикад, но это не так, —  принялась уговаривать её Камилия, зная от Умберту, что присутствие здесь Нины необходимо для нормальной работы фабрики. —  Мы ведь с тобой подруги.

—  Мы были подругами, когда ты жила вместе со мной в бедняцком квартале. Но деньги, к сожалению, разводят людей, —  возразила Нина. —  У меня не может быть общих интересов с богачами.

—  Да ты просто с ума сошла! —  взорвалась Камилия. —  Ведь ты же любишь Жозе Мануэла и могла бы прекрасно жить с ним подальше от этой паршивой фабрики. А ты, выходит, разошлась с ним по идейным соображениям? Только потому, что он богат? Это безумие, Нина! Если бы меня так же любил Тони, как Жозе Мануэл любит тебя, я бы наплевала на все свои убеждения ради счастья с любимым человеком!

—  Мы расстались с Жозе Мануэлом не из—  за его богатства, а из—  за того, что он не хотел понять меня, —  пояснила Нина. —  Но теперь он стал с уважением относиться к моим интересам, и если мы опять будем вместе, то ему придётся смириться с тем, что я буду работать и жить своей жизнью.

Камилия рассмеялась:

—  Не думала, что ты настолько наивна, Нина! Да знаешь ли ты, что Жозе Мануэл приходил ко мне и просил, чтобы я не брала тебя на работу. И я уступила его просьбе, потому что он любит тебя! А что касается твоих убеждений, то он просто делает вид, будто разделяет их. На самом же деле он хочет держать тебя при себе, и крепко держать!

—  Вот, значит, как всё было?! —  вспыхнула Нина. —  Что ж, он за это дорого заплатит!

И она, отправившись к Жозе Мануэлу, сказала ему, что он действительно стал другим человеком —  лгуном.

Жозе Мануэл опешил, и Нина объяснила ему, что ей стало известно, зачем он ходил к Камилии.

—  Теперь наши пути разошлись навсегда! —  заявила она и в очередной раз покинула дом, в который ещё вчера собиралась вернуться, чтобы жить там с Жозе Мануэлом.

Дома она плакала, и Мадалена не находила слов для её утешения. Она только ругала Нину за глупость и строптивость. А Нина всё твердила одно и то же:

—  Он только на словах согласен дать мне свободу, а на деле хочет быть моим хозяином!

—  Так, может, пусть лучше он будет твоим хозяином, а не тот сеньор с фабрики, который заставляет тебя работать, как скотину? —  ввернула своё Мадалена и вновь услышала:

—  Нет, я не буду зависеть от мужа! Тем более от такого, который обманывает меня. Всё кончено! Если бы он меня любил, то не стал бы лгать. Я нужна ему не как человек, а как красивая игрушка. Но я человек и никому не позволю унижать меня!..

Глава 21

Пока Тони и Мария были в отъезде, на Дженаро свалилась неслыханная удача: его давняя мечта стать концертирующим пианистом вдруг сама собой воплотилась в реальность.

Произошло это, в общем, случайно. В отеле Жонатана поселилась семейная чета, бежавшая из Германии. Это были очень богатые евреи. Муж —  банкир, жена —  большая любительница классической музыки. Там, в Германии, она понесла тяжёлую утрату —  фашисты убили её родного брата, который был талантливым пианистом, концертирующим по всей Европе.

И вот в память о любимом брате госпожа Голдсмит и попросила Дженаро исполнить несколько пьес немецких и австрийских композиторов.

—  Мы евреи, но всю жизнь прожили в Германии, вот почему эта музыка стала для нас родной, —  пояснила она Дженаро. —  К несчастью, нам пришлось бежать оттуда. Мы бросили там всё, взяли только деньги и драгоценности... Боюсь, я никогда уже не смогу вернуться на родину, так пусть хотя бы музыка навеет мне приятные воспоминания. Сеньор Жонатан сказал нам, что вы —  великолепный пианист—  виртуоз.

Польщённый такой оценкой и таким вниманием к его персоне, Дженаро вложил в исполнение музыки Бетховена, Моцарта, Шумана всю свою душу и был за это щедро вознаграждён. Госпожа Голдсмит сказала ему, что во время концерта ей показалось, будто за роялем был её любимый брат. В её устах это было высшей похвалой, однако она не ограничилась комплиментами, а перешла к конкретному предложению:

—  Вы, такой высококлассный пианист, не должны играть в ресторане, где люди, слушая вас, жуют. Я хочу помочь вам. Сначала мы устроим несколько концертов, где вы, я надеюсь, исполните музыку из репертуара моего брата. Разумеется, играть вы будете в настоящем концертном зале, который мы специально для этого снимем. А потом вы сможете формировать свой репертуар по собственному усмотрению.

—  Вы что, хотите, чтобы я выступал с концертами постоянно? —  спросил ошеломлённый Дженаро.

—  А вы разве этого не хотите? —  задала ему встречный вопрос госпожа Голдсмит и, не дождавшись ответа, продолжила: —  Поначалу, пока вы ещё не достаточно известны широкой публике, я буду платить вам сама. Не беспокойтесь, это будут хорошие деньги. Вы сможете на них купить приличный автомобиль и поселиться в такой же гостинице, как эта. Но я не сомневаюсь, что очень скоро сборы от концертов превысят мои финансовые возможности, и тогда мы сможем отправиться в концертное турне по Соединенным Штатам.

Слушая ее, Дженаро словно во сне пребывал: о такой перспективе он даже никогда не мечтал. Предел его мечтаний всегда простирался не дальше границ Италии, где он жил прежде, а тут вдруг —  турне по США!..

Но как бы там ни было, а свой первый концерт на широкой публике, устроенный в еврейской общине, он отыграл блестяще и получил за это кучу денег.

—  Жаль, что Мария увезла Тони на фазенду, —  сказал он Мариузе. —  Теперь, когда я начал зарабатывать большие деньги, мой сын тоже смог бы посвятить себя музыке. Я бы освободил его от любой физической работы, не связанной с музыкой, и усадил бы за фортепиано. Ему потребовалось бы не так уж много времени, чтобы восстановить прежнюю технику игры. Он очень талантлив! Я сейчас мечтаю о том, что когда—  нибудь мы вдвоём с ним будем разъезжать с концертами по всему миру!

—  А не слишком ли вы размечтались, маэстро? —  спросила Мариуза. —  Может, вы забыли, что в последнее время вашего сына гораздо больше привлекали коммунистические идеи, нежели музыка? Так что пусть он лучше поживёт на фазенде, пока из него не выветрится эта дурь. Разве я не права?

Дженаро был вынужден с ней согласиться, однако вскоре их обоих постигло жестокое разочарование: во—  первых, Тони и Мария вернулись в Сан—  Паулу без земли и фактически без средств к существованию, а во—  вторых, сын отказался брать у отца деньги, вновь стал работать в газете и —  самое печальное —  ринулся в политическую борьбу с удвоенной энергией.

Выяснять отношения с Жустини Тони даже не попытался, считая это бессмысленным, —  по поведению Фарины он понял, что эта парочка изначально замышляла обобрать Марию, поэтому и ждать от них возвращения денег, конечно же, не стоит.

В отличие от Тони Маркус вздумал воззвать к совести Жустини и потребовал, чтобы она вернула Марии хотя бы часть украденных денег.

Жустини это очень не понравилось.

—  Насколько я понимаю, сделку расторгнуть невозможно, —  сказала она. —  Марию никто не заставлял подписывать эту бумагу, она могла бы и посмотреть фазенду, прежде чем покупать её. Так что пусть теперь пеняет на себя. Я тоже не видела ту землю, поэтому не чувствую себя виноватой. А денег, о которых ты говоришь, у меня уже нет —  я вложила их в дело. Видишь, у меня появились новые красивые девушки, я обновила мебель в своём заведении, оборудовала специальные комнаты для игры в бильярд и в карты. Сам понимаешь, я делаю всё на благо клиентов!

 —  Сколько лет я тебя знаю и даже не подозревал, что ты такая дрянь! —  бросил бросил ей в сердцах Маркус. —  Хорошо хоть я на тебе не женился!

Этого Жустини простить ему не могла и, когда Маркус, выйдя от неё, с горя уселся за карточный стол, приказала Малу не спускать с него глаз.

—  Докладывай мне, как у него будет идти игра. Я хочу, чтобы он проигрался до нитки!

Вскоре Малу доложила ей, что Маркусу сегодня везёт, он всё время выигрывает.

Тогда Жустини подозвала к себе Кафетона, известного шулера, и предложила ему сделку:

—  Видишь того парня, Маркуса? Ощипай его! Будешь играть на мои. Только не вздумай меня надуть! Выигрыш потом разделим пополам.

—  А если мне не повезёт? —  спросил Кафетон.

—  Везёт тому, у кого есть пара карт в рукаве, —  отрезала Жустини. —  Обыграй его любым способом. Отбери всё, что у него есть, и даже то, чего нет. Ты меня понял?

—  Понял.

Неудивительно, что в игре против Кафетона везение изменило Маркусу. Он крупно проиграл. И конечно же, захотел отыграться, но проиграл снова.

Самуэл, тоже посетивший в тот вечер бордель Жустини, попробовал увести Маркуса от карточного стола —  безуспешно. Маркус уже вошёл в такой азарт, что поставил на кон отцовский подарок —  старинные карманные часы. Кафетон воспротивился:

—  Зачем мне это старьё? Что я буду с ним делать?

—  Играйте, —  сказала подошедшая к ним Жустини. —  Часы я покупаю.

—  Спасибо, —  бросил ей через плечо Маркус. —  Последний кон, и ставка самая высокая.

Вскоре ему пришлось отдать часы Жустини, однако он и на этом не остановился:

—  Мне нужно отыграться! Я напишу долговое обязательство! Ты примешь расписку?

—  Приму, —  сказал Кафетон, предварительно переглянувшись с Жустини. —  Только помни, что карточный долг святой!

Проиграв ему и на этот раз, Маркус возмутился:

—  Такого везения не бывает! К тебе в каждой игре приходили тузы. Ну—  ка, дай колоду, я хочу её проверить!

—  Маркус, прекрати! —  вмешалась Жустини. —  В моём заведении шулерство исключено! Ты проиграл, так не надо обвинять в этом других.

—  Но мне нечем расплатиться. Дай мне отсрочку, —  попросил Маркус Кафетона.

—  Ладно, —  кивнул тот, —  я дам тебе пару дней, но не больше. Долги надо платить!

Очутившись в невероятно сложном положении, Маркус обратился за помощью к Дженаро, но тот отказался дать ему денег в долг, услышав, о какой сумме идёт речь.

—  Я ещё не заработал таких денег, которые ты ухитрился проиграть за один вечер, —  сказал он, не скрывая своего возмущения. —  Уйми эту пагубную страсть, иначе она тебя не доведёт до добра!

Маркус пытался занять денег и у Жакобину, и у Самуэла, надеясь хотя бы выкупить часы. Когда же ему удалось собрать нужную сумму, Жустини заявила, что он нарушил ранее оговоренный срок, и потребовала за часы двойную цену. Маркус пришёл в отчаяние, и тогда Жустини решила его «облагодетельствовать».

—  Я выкуплю у Кафетона твою долговую расписку, —  сказала она, —  и теперь ты будешь должен только мне.

Маркус попросил её скостить долг, вновь обвинив Кафетона в шулерстве, а Жустини —  в сговоре с этим шулером, но только разозлил её.

—  Нет, ты отдашь мне всё сполна! —  злобно бросила ему Жустини, —  Если тебе нечем расплатиться, то заложи дом своей матери.

Так Маркус попал в жестокую кабалу к Жустини.

А между тем ему уже давно нечем было платить за проживание в пансионе, и Мариузе в конце концов это надоело. Она взорвалась:

—  Ты же работаешь в газете, почему у тебя нет денег? Почему я должна бесплатно давать тебе кров и еду?

—  Мне там очень мало платят...

—  Ну да, этих денег тебе хватает только на бордель! —  завелась Мариуза. —  Но я не могу содержать вас всех! Раньше хоть у Марии были деньги. Она платила и за себя, и за Тони, и за сеньора Дженаро. А теперь как мы будем жить? Мне скоро не на что будет купить продукты, чтобы приготовить вам хоть какой—  нибудь обед!

Всё это она высказала за завтраком в присутствии Тони и Дженаро, для которых её сообщение стало неприятным открытием.

—  Как? Мария за нас платила? —  воскликнули они хором. —  Мы же сами давали вам деньги!

—  Вы давали мне мизер! —  ответила им Мариуза. —  Этих денег не хватило бы даже на утренний кофе. Так что жили вы за счёт Марии, но она просила меня не говорить вам об этом. Она щадила ваше самолюбие! Но теперь у неё нет денег, а вашим самолюбием сыт не будешь.

—  Мария, как ты могла? —  укорил жену Тони, и она тут же повинилась:

—  Прости, я хотела как лучше...

Дженаро возмутил их диалог. Полыхая праведным гневом, он набросился на сына с упреками:

—  Это ты должен просить прощения у Марии! Она святая! Она заботилась о семье, не требуя за это благодарности. Я тоже ничего не знал, поэтому прости меня, Мария! Спасибо тебе за всё, что ты делала для меня и моего непутёвого сына, который занимается чёрт знает чем! Он, видите ли, борется за счастье всего человечества, но не думает о собственной семье и не в состоянии прокормить даже себя, не говоря уже о жене и ребёнке!

—  Отец, перестань! Я никогда не хотел жить за счёт Марии, она может это подтвердить, —  сказал в своё оправдание Тони. —  Ты не вправе меня упрекать, потому что и сам, как выяснилось, кормился на её деньги!

Дженаро вскипел ещё больше:

—  Я вдвое старше тебя, но я работал как мог! Я не тратил себя на любовниц, как ты, и не шлялся по всяким забастовкам и стачкам, где мне тоже запросто могли бы проломить голову! И я был вознаграждён за мои старания: сначала мне предложили играть в ресторане, а теперь у меня будут сольные концерты. Вы не беспокойтесь, дона Мариуза, вам не придётся нас кормить бесплатно. Отныне я буду платить за всю свою семью!

—  Нет, мне не нужны твои деньги! —  вдруг упёрся Тони. —  Я сам как—  нибудь выкручусь.

Для Дженаро это было равносильно пощёчине. Он обиделся и огорчился. Стал обвинять Тони в неуместной гордыне, потом принялся упрашивать его, умолять, но Тони упрямо отказывался взять отцовские деньги.

В конце концов Дженаро раздражённо махнул рукой и ушёл к себе в комнату.

А Тони отправился на работу. Весь день он провёл в раздумьях, то и дело, вспоминая слова отца: «Мария —  святая!» Лишь теперь до него стал доходить истинный смысл этих слов. Тони вспомнил, что и сам в прежние времена воспринимал Марию именно так —  не зря же он когда—  то изваял её в образе святой Девы Марии! А потом телесные услады с Камилией затмили светлый образ Марии...

Он вдруг отчётливо понял, что Мария никогда не предавала их любовь —  даже когда её насильно выдали замуж, она продолжала хранить верность ему, Тони, и это дорогого стоит. А вот он оказался жалким предателем и лгуном! Его ведь никто не заставлял жениться на Камилии, а тем более изменять Марии потом, когда они уже воссоединились и жили вместе.

«Бедняжка, сколько же бед она вытерпела! —  пожалел он Марию. —  Каково ей было остаться одной, беременной! Тосковать обо мне в разлуке, стремиться ко мне всей душой... Она ушла от мужа сразу по приезде в Бразилию, даже ещё не отыскав меня и не зная, что я женат... А потом ей пришлось терпеть мою подлую измену, моё гнусное враньё!.. Но и тогда она продолжала верить в силу нашей любви и делала всё возможное, чтобы сохранить её. Отдала все свои деньги ради того, чтобы мы жили вместе, и моему сыну не было бы за меня стыдно!..»

Так размышлял Тони, и ему самому было очень стыдно за себя. Поэтому он твёрдо решил положить конец своей двойной жизни и после работы отправился к Камилии, намереваясь поставить точку в их отношениях.

Тони не знал, что она теперь большую часть времени проводила на ткацкой фабрике, и пошёл на швейную, но ему повезло застать там Камилию.

—  Ты вернулся! Какое счастье! —  воскликнула она, увидев Тони. —  Я знала, что ты вернёшься! Пойдём в мой кабинет. Мне не терпится тебя обнять и расцеловать.

—  Пойдём, —  сказал Тони, смущённо улыбаясь.

Он рассудил, что для такого важного объяснения, которое ему предстояло, действительно необходимо уединённое место —  не в цехе же им прощаться на виду у всех! А Камилия расценила эту улыбку иначе:

—  Ты всегда такой серьёзный, а сегодня улыбаешься. Это потому, что ты вернулся с той фазенды один? Сбежал и от жены, и от земли?

—  Нет, наоборот, —  ответил Тони. —  Я и не заметил, что улыбаюсь. Но если так, значит, это улыбка прощания.

—  Что?! —  Ошеломлённая услышанным, Камилия остановилась, не дойдя нескольких шагов до своего кабинета.

—  Да, Камилия, я пришёл, чтобы попрощаться с тобой навсегда, —  пояснил он.

—  Что это значит? Ты будешь жить на фазенде и никогда не вернёшься в Сан—  Паулу?

—  Нет, с фазендой у нас ничего не вышло. Мария по неопытности купила непригодную землю. Её обманули, она лишилась всех своих денег...

—  Мне не интересно слушать про фазенду и про Марию! —  прервала его Камилия. —  Ты скажи прямо, что с тобой стряслось? Почему ты вздумал со мной распрощаться?

—  Потому что я больше не хочу и не могу обманывать Марию. Она святая! Я буду жить с ней и сыном, а ты постарайся забыть меня и тоже устроить свою жизнь.

—  Значит, она святая? А я кто?

—  Ты хорошая, Камилия. Ты всегда будешь жить в моём сердце как светлое и доброе воспоминание.

—  Но я не хочу быть воспоминанием! —  топнула ногой Камилия, а в её глазах блеснули слёзы. —  Я хочу быть твоим настоящим и будущим!

—  Прости меня. Это невозможно. Я пришёл только затем, чтобы внести полную ясность в наши отношения. Чтобы ты больше не ждала меня и ни на что не надеялась. Прости меня и прощай!

С этими словами он ушёл, а Камилия ещё долго рыдала, запершись у себя в кабинете.

Домой она пришла обозлённой на весь белый свет. Ципоре нагрубила, мимо Эзекиела пронеслась как фурия, и он в растерянности спросил:

—  Что с тобой, дочка? От тебя искры сыплются!..

Камилия ему не ответила, прошла к себе в комнату и обессиленно упала на кровать, уткнувшись лицом в подушку.

Спустя некоторое время она услышала робкий стук в дверь —  это Ципора, опасаясь накликать на себя гнев дочери, пришла сообщить, что к ним в гости пожаловали Жонатан и Самуэл.

Камилия же, как ни странно, оживилась, услышав имя Самуэла:

—  Он—  то мне как раз сейчас и нужен!

Ципора от удивления выкатила глаза и на всякий случай сказала:

—  Ты только его не обижай, умоляю тебя.

—  Не беспокойся, мама, сегодня я буду с ним ласковой, как никогда, —  ответила Камилия.

Ципора подумала, что её дочь решила, наконец, взяться за ум, то есть оставить мечту о Тони и благосклонно принять ухаживания Самуэла. Но Камилией в тот момент управляла только жажда мести. Она придумала, как отомстить и Тони, и Марии одновременно. Это был жестокий, беспощадный план мести, осуществление которого Камилия собиралась поручить Самуэлу.

Уединившись с ним в гостиной, она сказала, что ненавидит Тони и готова выйти замуж за Самуэла, если он исполнит её просьбу.

—  Я сделаю всё, что ты захочешь! —  тотчас же заявил Самуэл.

—  Тогда слушай меня, —  одобрительно кивнув, начала Камилия. —  Ты должен соблазнить Марию, жену Тони.

—  Как?.. —  опешил Самуэл.

—  Так же, как соблазнял прочих женщин. Или каким—  то другим способом, мне всё равно, — жёстко пояснила Камилия. —  Понимаешь, Тони говорит, что она у него святая! А ко мне относится как к проститутке из борделя, которую можно снять на вечер. Ух, ненавижу!.. И его, и её. Мне нужно доказать ему, что Мария не святая, а я не шлюха! Теперь ты всё понял? Сделай это для меня. Скомпрометируй её любой ценой!

—  И что будет потом? —  спросил Самуэл. —  Твой Тони разочаруется в собственной жене и вернётся к тебе? Так? Ты на это рассчитываешь?

—  Нет. Он мне больше не нужен. Я только хочу, чтобы они не жили вместе!

—  И ты действительно тогда выйдешь за меня замуж?

—  Да, —  твёрдо ответила Камилия. —  Уговор есть уговор. Я сумею сдержать слово.

Самуэлу была неприятна та роль, которую он по воле Камилии должен был сыграть в судьбе несчастной Марии, но и упускать своего шанса ему тоже не хотелось. Он страстно желал заполучить Камилию в жёны и поэтому на следующий день предложил Маркусу обоюдовыгодную сделку:

—  Ты познакомишь меня поближе с женой Тони, а я выкуплю твои векселя у Жустини, и мы будем в расчёте!

—   Что значит «поближе»? Что ты задумал? —  заподозрил неладное Маркус.

Самуэл ему всё объяснил, но Маркус наотрез отказался выполнить его просьбу.

—  Ладно, я тебя понимаю, —  сказал Самуэл. —  Но ты всё же же подумай. Для тебя это единственный способ рассчитаться с долгами. И ещё... Очень прошу: не говори ничего Тони о том, что задумала Камилия. Пусть это останется между нами.

Маркус ничего не сказал Тони, но когда Мария пожаловалась ему, что нигде не может найти работу, он предложил ей свою "помощь":

—  Я попрошу Самуэла устроить тебя горничной в отеле его отца. Уверен, что мне он не откажет!

Мария горячо поблагодарила Маркуса и согласилась тотчас же пойти с ним в отель —  для знакомства с Самуэлом, но тут как раз вернулся с работы Тони и запретил ей туда ходить:

—  Я не хочу, чтобы ты работала в отеле. Там полно мужчин, они будут к тебе приставать.

—  Ты меня ревнуешь?! —  обрадовалась Мария. —  Хорошо, я не пойду в отель. Может, мне повезёт найти работу где—  нибудь в другом месте.

И ей действительно повезло. Бруну, жених Изабелы, узнав, что у них в булочной освобождается место продавщицы, похлопотал за Марию, и хозяин охотно взял её на работу.

Так сорвался план Камилии, о чём Маркус и доложил Самуэлу.

—  Я даже рад, что всё так получилось, —  сказал он. —  Мне очень нужны деньги, но я чувствовал себя негодяем, толкая Марию в западню.

—  Но ты имей в виду, что моё предложение остаётся в силе, —  напомнил ему Самуэл, ещё не до конца потерявший надежду на успех.

Глава 22

Семейство Маноло и Зекинью продолжали жить вместе в той же комнате под самой крышей, вызывая любопытство и усмешки давних обитателей приюта, в чьих глазах эта разномастная компания действительно выглядела очень странной. Старожилы в равной мере изумлялись как заносчивости Маноло, так и наивности Зекинью, граничащей с глупостью.

Маноло вёл себя как напыщенный индюк: выходил во двор в шёлковой рубахе, брезгливо обходил грязные лужи, на окружающих смотрел с презрением и никогда ни с кем не здоровался, считая это ниже своего достоинства.

Прачки, стиравшие бельё во дворе, так и прыскали со смеху, а Маноло оборачивался к ним, высокомерно, заявляя:

—  Над кем смеётесь, убогие? Да будет вам известно, что я —  потомок знаменитых Эрнандесов из Андалузии! Мои предки разводили лошадей и продавали их по всему миру! А вы ведёте себя как безмозглые гиены, которые хохочут без причины. Посмейтесь лучше над своей матерью!

Зекинью тоже вызывал насмешки у жителей приюта, когда говорил, что ещё не потерял надежды разбогатеть в Сан—  Паулу.

—  Вот дурак! —  судачили о нём во дворе. —  Жил бы где—  нибудь на фазенде, пас коров и лошадей, так, глядишь, и разбогател бы! А кому он тут нужен со своими деревенскими ухватками? До чего же бестолковый человек! Впустил к себе этих заносчивых Эрнандесов, которые оказались на самом дне, а продолжают думать, будто они испанские гранды, и помыкают несчастным Зекинью как хотят!..

Обитателям приюта вообще было непонятно, как это чужие люди, да ещё и такие разные, могут жить в одной комнате. Ну ладно, когда—  то Жозе Мануэл и Тони делили одну комнату на двоих. Так они же оба были молодыми неженатыми ребятами, у них имелись общие интересы, а потом Жозе Мануэл и вовсе стал родственником Тони, когда женился на его двоюродной сестре. А как можно было поселить красивую незамужнюю девушку в одной комнате с Зекинью? Как мог это допустить «испанский гранд» Маноло?!

Когда прачки задавали такие вопросы Соледад, она неизменно отвечала им:

—  Мы живём здесь временно, скоро мой муж получит хорошую работу, и мы отсюда переедем. А пока нам приходится терпеть Зекинью. Он спит у нас за занавеской.

—  Это вы спите у него за занавеской! —  сказала ей однажды острая на язык Коншета.

Маноло тоже считал себя хозяином комнаты и всячески выживал оттуда Зекинью. Каждую ночь у них разгорались скандалы из—  за храпа, которым грешили оба. Но, ни тот, ни другой не хотели этого признать и только обвиняли друг друга.

—  Ты пыхтишь, как паровоз, я не могу спать! —  кричал Маноло.

—  Это я не могу спать, потому что ты хрюкаешь во сне, как свинья! —  возмущался Зекинью.

Наутро оба бежали к Мариу, и каждый требовал выселить другого, считая себя законным хозяином комнаты. Так продолжалось до техпор, пока однажды Мариу не сказал им, что выселит оттуда всех, поскольку никто из них не платит за жилище.

Больше всех эта угроза напугала Зекинью. Он только на словах утверждал, что хочет избавиться от вторгшегося к нему семейства Маноло, а на самом деле такая совместная жизнь его вполне устраивала: Зекинью без памяти влюбился в Эула лию и был уверен, что она тоже расположена к нему благосклонно.

Это было действительно так, поскольку Эулалия, единственная из всех членов семьи, испытывала к Зекинью искреннее чувство благодарности за любезно предоставленный им кров. В отличие от своих родителей Эулалия понимала, что это дорогого стоит. Сама она продолжала расплачиваться с Умберту за взятый у него кредит. Расплачивалась своим телом. Денег ей Умберту больше не давал, но иногда она прихватывала с собой из гостиницы, где проходили их тайные свидания, остатки ужина и тайком от родителей подсовывала Зекинью какой—  нибудь лакомый кусочек. А он воспринимал это как наивысшее проявление любви, потому что постоянно испытывал чувство голода.

Однажды он, измученный голодом, не удержался и украл в кондитерской пару булочек, за что едва не попал в полицию. После этого он вновь пошёл в магазин к Эзекиелу и напросился к нему в грузчики.

Домой Зекинью вернулся гордый. Ещё бы! Ведь он, наконец, нашёл работу.

—  И сколько же тебе будут платить? —  поинтересовался Маноло.

—  Не знаю. Я даже не спросил, —  развёл руками Зекинью. —  Я так обрадовался, что мне было всё равно. Сколько ни заплатят, всё хорошо!

—  Надеюсь, тебе будут платить достаточно, чтобы ты снял для себя другое жилище, —  сказал Маноло, —  потому что я уже не могу терпеть тебя в своём доме.

—  Эй, по легче, сеньор Маноло, —  одёрнул его Зекинью. —  Вы неблагодарный человек! Забыли, кто вас сюда пустил? Сейчас я стану зарабатывать, буду исправно платить сеньору Мариу и попрошу его выселить вас отсюда, как злостных неплательщиков. Поэтому лучше не дразните меня и не испытывайте много терпения.

Угрозу Зекинью Соледад восприняла всерьёз и, сгорая от стыда, тоже попросила давать ей немного белья для стирки, чтобы хоть чуть—  чуть заработать. Коншета и Мариета не упустили возможности поиздеваться над «аристократкой», а Мадалена отнеслась к Соледад с пониманием и даже дала ей кусок мыла.

—  Спасибо, —  растрогалась Соледад. —  Вообще—  то я хорошая швея, но у меня сейчас нет швейной машинки.

—  Ничего, не стесняйся, мы тут все одинаковые, —  сказала Мадалена.

—  Да, тут всем живётся нелегко, —  согласилась Соледад, —  но мой муж этого не понимает, и ему не понравится, что его жена работает прачкой. Он не должен об этом узнать.

—  А как же ты сможешь стирать и гладить чужое бельё тайком от мужа? —  изумилась Мадалена.

—  Не знаю, —  пожала плечами Соледад. —  Но я попробую...

Какое—  то время Маноло и впрямь не догадывался, что Соледад стирает чужую одежду, но от Эулалии это скрыть было невозможно. Эулалия расстроилась, ей стало очень жалко мать, и однажды во время свидания с Умберту она попросила его:

—  Моя семья бедствует, помоги мне устроиться на работу... Хотя бы на твоей фабрике.

—  Нет, это невозможно, моя жена сразу же пронюхает, что мы встречаемся, —  сказал он, протягивая Эулалии несколько купюр. —  Возьми лучше немного денег.

—  Спасибо, —  ответила она, принимая купюры, —  но, если я буду работать у тебя на фабрике, подозрений будет гораздо меньше. Тебе так не кажется?

—  Возможно, ты и права, —  согласился Умберту. —  Приходи на фабрику завтра.

На следующий день он представил Эулалию Камилии, сказав, что эта девушка очень нужна на фабрике:

—  Если ткачихи задумают какие—  то выступления, Эулалия нас предупредит.

Камилия посмотрела на неё с нескрываемым презрением.

—  Ты способна выдать своих подруг? Ну, что молчишь? Отвечай!

И Эулалия ответила с вызовом:

—  Мне, очень нужна работа, поэтому я сделаю всё для блага фабрики!

—  Я думаю, тебе здесь места не найдётся, —  вынесла свой вердикт Камилия. —  У меня могут возникать трения с рабочими, но я не люблю доносчиков. Тот, кто сегодня болтает лишнее о своих коллегах, завтра станет болтать обо мне.

—  Камилия, ты не забывай, что половина фабрики принадлежит мне, —  напомнил ей Умберту. —  И я дам Эулалии работу!

—  Что ж, не стану спорить. У тебя есть на это право. Иди работать, Эулалия. Но учти, что я буду следить за тобой.

Эулалия вышла, а Умберту сказал Камилии:

—  Я уверен, когда—  нибудь ты ещё скажешь мне спасибо за то, что я привёл сюда Эулалию. Она сможет оказывать нам неоценимые услуги!

Камилия не разделяла его убеждений. При всей своей жёсткости, она была настроена достаточно либерально и намеревалась сократить рабочий день ткачих, как только средства, вложенные в развитие фабрики, начнут окупаться.

Ткачих, однако, её благие намерения не устраивали. Ткачихи хотели работать по восемь часов в день, а если уж и перерабатывать эту норму, то получать за свой труд дополнительную плату. Здесь и сейчас, не дожидаясь, когда взятый Камилией кредит начнёт приносить ей прибыль.

Официально заявить о своих требованиях ткачихи поручили представителю общегородского профсоюза, то есть Жакобину, а он пригласил с собой и Тони, чтобы тот мог написать статью о произволе, который творят на фабрике её хозяева.

Каково же было изумление Тони, когда он увидел в директорском кресле... Камилию!

Она тоже опешила:

—  Я знала, что ты пишешь статьи для профсоюзной газеты, но и представить не могла, что ты станешь выступать против меня!

—  Я не собираюсь вступать с тобой в борьбу. Я даже не подозревал, что встречу тебя здесь.

Камилия объяснила ему, каким образом она очутилась на ткацкой фабрике:

—  Я вложила в дело сбережения отца и всю прибыль от швейной фабрики. Я заложила дом и магазин. И всё для того, чтобы владеть частью этой фабрики. Поэтому я не могу сейчас платить ткачихам больше!

—  Но в таком случае ты и не должна увеличивать их рабочий день. Никто не обязан работать на тебя бесплатно. Пойми, ты гораздо быстрее сможешь вернуть свои деньги, если установишь на фабрике нормальный рабочий ритм, а не будешь сама же провоцировать ткачих на забастовки.

—  Тони, умоляю тебя, ради нашей любви: не надо никаких забастовок! Иначе я потеряю всё.

—  Если не хочешь потерять всё, ты должна научиться договариваться с профсоюзами. Пожалуйста, не выжимай соки из ткачих и не заставляй меня выбирать между тобой и моими товарищами, —  тоже попросил её Тони.

Камилия неожиданно вняла его совету.

—  Хорошо, —  сказала она, —  давай будем договариваться. Если я не стану увеличивать рабочий день, ты сможешь пообещать мне, что на фабрике не будет никаких, забастовок?

—  Я могу дать тебе твёрдую гарантию, но и ты должна сдержать своё слово.

—  Я сдержу его, можешь не сомневаться, —  ответила Камилия.

На том они и разошлись.

Тони доложил о результатах переговоров Жакобину, заверив его, что Камилия —  человек ответственный и непременно выполнит своё обещание.

—  А если нет? —  спросил Жакобину. —  Тогда ты сможешь выступить против неё?

—  Я предпочитаю об этом не думать, —  ответил Тони.

Камилия же в это время беседовала с Умберту, убеждая его в том, что в данной ситуации компромисс был неизбежен, и она пошла на минимальные уступки.

—  Ладно, пусть будет по—  твоему, —  сказал Умберту. —  В любом случае такой вариант лучше, чем постоянные забастовки. К тому же я надеюсь, что эта уступка позволит тебе в дальнейшем гораздо легче управлять твоим бывшем мужем.

—  Увы, Тони не из тех, кем можно управлять, —  вздохнула Камилия. —  Может, поэтому я его и полюбила... Но своё слово я сдержу в любом случае.

Обещание, данное Тони, Камилия нарушила буквально на следующий день, когда Умберту представил ей сеньора, приехавшего на фабрику, чтобы разместить там государственный заказ.

Сеньор Клаудиу оказался крупным бизнесменом, имевшим надёжные связи в правительстве Жетулиу.

—  Я оптовик, —  сообщил он. —  И у меня есть договор на поставку хлопчатобумажной ткани в армию. А правительство платит щедро!

—  Да, я знаю, —  подхватил Умберту, —  правительственная цена выше рыночной.

—  Я хочу сделать вам заказ, —  продолжил Клаудиу, —  но сразу предупреждаю: его надо выполнить в предельно сжатые сроки.

—  Проблема в том, что мы сейчас и так завалены работой, —  сказала Камилия. —  Поэтому нам с вами придётся обсудить сроки.

—  Сроки правительственных поставок не обсуждаются, —  строго произнёс Клаудиу. —  Если они вас не устраивают, я могу обратиться на другую фабрику.

—  Хорошо, я согласна, —  тотчас же сказала Камилия.

—  А вы успеете выполнить заказ? —  усомнился Клаудиу.

—  Непременно выполним, —  твёрдо пообешала Камилия. —  Даже если мне самой придётся встать к станку!

Разумеется, становиться к станку она не собиралась, но ей пришлось нарушить договор с профсоюзом и увеличить ткачихам рабочий день.

Ткачихи, как и следовало ожидать, взбунтовались. Нина и Мира заявили Умберту, что теперь забастовка неотвратима. И напрасно он объяснял им, что это госзаказ, что надо поднатужиться, —  девушки твердили одно: работать сверхурочно они будут только за удвоенную плату.

—  Мы не можем платить вам больше, иначе останемся без прибыли, —  вставила своё слово Камилия. —  Почему вы не хотите осознать производственной необходимости? Почему не думаете о будущем фабрики?

—  Потому что ты печёшься о прибыли для себя, а нам предлагаешь работать бесплатно и до полного изнеможения, —  ответила Нина. —  И если мы примем твои условия, то в будущем нас ждёт та же участь, что постигла несчастную Матильду. Мы все тут умрём, а фабрика будет процветать. Вот что мы думаем о нашем будущем.

—  И всё же вам придётся подчиниться, если вы не хотите оказаться за воротами нашей фабрики, —  подвела итог Камилия.

Она была настроена решительно, и её уже не пугала перспектива забастовки.

—  Ты просто не знаешь, чем это чревато, —  сказал ей Умберту, —  мы потеряем много времени и понесём убытки. Даже если мы всех уволим и наберём новых ткачих, им ещё нужно приноровиться к новому оборудованию. Поначалу производительность труда будет очень низкой.

Не зная, как разрешить эту конфликтную ситуацию, он попытался воздействовать на Нину иными средствами.

—  Я прошу тебя помочь мне, —  сказал он, вызвав её в свой кабинет. —  Неужели мы не сможем поладить? Я помирился с женой, фабрика уже приносит доход, я могу дать тебе всё, что пожелаешь.

—  У вас нет ни стыда, ни совести, сеньор Умберту, —  гневно ответила ему Нина. —  Ваша жена любит вас, а вы привели на фабрику Эулалию, которую вам всё же удалось подмять под себя. Но вам этого мало, вы опять вздумали приставать ко мне. Вам нужен гарем?

—  Я отдам и Силвию, и всех прочих женщин за тебя одну! —  взволнованно произнёс Умберту. —  Я теряю голову, когда вижу тебя. Ты сводишь меня с ума!..

Поддавшись нахлынувшим на него чувствам, он страстно обнял Нину и тут же получил пощёчину.

—  Когда—  то в аналогичной ситуации я уволил тебя, —  сказал он, задыхаясь от гнева, —  но сейчас поступлю иначе: отправлю тебя мыть пол в красильном цехе!

—  Я ткачиха, а не уборщица, —  возразила Нина.

—  Ты предпочитаешь увольнение? —  насмешливо спросил Умберту. —  А что же будет с твоими подругами? Неужели ты оставишь их сейчас, когда они особенно нуждаются в твоей защите?

—  Нет, не оставлю, не надейтесь! —  сказала Нина и отправилась в красильный цех.

Умберту стиснул зубы в бессильной злобе. И злился он, прежде всего, на себя за то, что окончательно испортил отношения с Ниной.

—  Теперь нам не избежать забастовки, —  мрачно сообщил он Камилии, но она ещё не потеряла надежды всё уладить с помощью Тони.

—  Он работает в типографии, завтра я туда съезжу, —  сказала она. —  Должен же Тони понять, что мы выполняем госзаказ!

Однако ехать в типографию ей не пришлось: вечером Тони сам пришёл к ней домой и потребовал, чтобы она выполнила своё недавнее обещание.

Камилия стала говорить ему про госзаказ, про необходимость чем—  то пожертвовать ради будущей прибыли.

—  Я прошу тебя: помоги мне! Уговори ткачих отказаться от забастовки. Объясни им, что сначала надо испечь пирог, а потом уже делить его.

—  Потом пирог никто не делит. Богатые съедают его целиком, —  скептически заметил Тони.

—  Но для меня крайне важно выполнить этот заказ. Если ты не поможешь мне, я потеряю всё!

—  Я помогу тебе, но для этого ты должна изыскать деньги на оплату сверхурочных.

—  Где изыскать?! Я же говорила тебе, что заложила даже этот дом, в котором мы сейчас находимся.

—  Значит, пусть твой компаньон что—  нибудь заложит.

—  Я не могу этого потребовать от Умберту.

—  Ну да, тебе проще обобрать до нитки бесправных ткачих. Они могут поработать и бесплатно. Только вот зачем? Чтобы удовлетворить твою алчность? Тебя ведь никто не вынуждал закладывать дом и магазин. Ты просто хотела получить сверхприбыль за счёт эксплуатации чужого труда. Но ты просчиталась, Камилия, сейчас другие времена! Если мы с тобой не договоримся о выплате сверхурочных, то можешь заранее готовиться к забастовке.

—  Тони, неужели ты пойдёшь против меня? —  пришла в ужас Камилия. —  Я только—  только стала совладелицей ткацкой фабрики... Ты не посмеешь поступить со мной так жестоко! Тони, что же ты молчишь? Я жду ответа!

—  Мне очень жаль, что мы не смогли с тобой договориться, —  ответил он и ушёл.

А Камилия на следующий день призвала к себе Самуэла и заявила ему:

—  Если ты не в состоянии выполнить мою просьбу, то мне придётся обратиться к кому—  нибудь другому.

—  Нет—  нет, я ещё не исчерпал все возможности! —  поспешил заверить её Самуэл. —  Мне только нужно время. А ты потом не обманешь меня?

—  Нет, —  твёрдо ответила Камилия. —  Если тебе удастся скомпрометировать Марию, я стану твоей женой!

Глава 23

Эулалия доложила Умберту, на какой день назначена забастовка, и он ей щедро оплатил эту услугу.

Всё это происходило в отеле во время их интимного свидания, и домой Эулалия приехала поздно.

—  Где ты была? —  встретила её обеспокоенная Соледад. —  Мы с отцом так переволновались за тебя!

—  Нам на фабрике увеличили рабочий день, —  ответила Эулалия. —  Это неприятно, зато я получила деньги. Вот, возьми!

—  Маноло, Маноло! —  закричала Соледад, размахивая стоп¬кой купюр. —  Смотри, сколько зарабатывает твоя дочка!

Маноло гордо вскинул голову и произнёс с пафосом:

—  Я считаю, что нашу дочь оценили по заслугам. У неё есть масса достоинств, которых нет у других!

Эулалии захотелось удавиться, услышав такую оценку из уст отца. Если бы он знал, какие «достоинства» проявляла она сегодня! Но другого выбора у неё не было – надо, прежде всего, думать о семье, а остальное, так или иначе, утрясётся. Ткачихи побунтуют и опять вернутся к станкам. Ничего страшного не произойдёт. Никто не пострадает.

Так думала Эулалия, но у Камилии на сей счёт, было другое мнение.

—  У тебя есть связи в полиции? —  спросила она Умберту, когда ом сообщил ей о готовящейся забастовке.

—  Дядя моей жены капитан полиции. В прошлый раз он прислал сюда отряд конных полицейских, и они вмиг разогнали смутьянов.

—  На этот раз мы поступим иначе, —  жёстко сказала Камилия. —  Упрячем в тюрьму профсоюзных заводил, чтобы они больше не возвращались сюда и не мешали нам работать. Твой дядя сможет этому поспособствовать?

—  Я поговорю с ним, —  пообещал Умберту. —  Назову ему имена особо ярых активистов. Но как быть с Тони? Ты намерена и его отправить в тюрьму?

—  Да, холодпо ответила Камилия. —  Я сделала для него всё возможное. Отдала ему свою любовь. И что же получила взамен? Теперь он хочет сделать меня нищей!

—  Верно, говорят, что нет ничего страшнее, чем брошенная женщина, позволил себе заметить Умберту.

Камилия на мгновение смягчилась:

—  Я не знаю, правильно ли поступаю... Но я не могу потерять единственное, что у меня осталось, —  деньги, отцовский дом и эту фабрику.

Тони тоже не просто далось решение открыто выступить против Камилии. Он даже всерьёз подумывал о том, чтобы не пойти на фабрику во время забастовки. Ведь его присутствие там не обязательно. Репортаж о забастовке он смог бы, потом написать и со слов ткачих или Жакобину. А тут ещё и у отца назначен очень важный концерт именно на этот день —  впервые в жизни он будет выступать в большом филармоническом зале. Для него это грандиозное событие, и он мечтает, чтобы Тони с Марией, а также дона Мариуза сидели в первом ряду и слушали его.

—  Я буду играть только для тебя и для моих близких, —  сказал он Тони. —  Ты не подведи меня, обязательно приди. Жаль, что твоя мама не дожила до этого счастливого дня. Как я хотел бы увидеть её в первом ряду вместе с тобой!..

Тони пообещал Дженаро и Марии непременно присутствовать на концерте, который должен был состояться вечером, а с утра всё же поехал на ткацкую фабрику.

Там, у ворот фабрики, ему пришлось провести весь день. Инициаторы забастовки пришли туда задолго до начала смены и выстроились у входа с плакатами, гласившими: «Долой эксплуатацию!», «Требуем уменьшения рабочего дня!», «Дайте нам время видеть наших детей!».

Шедших на работу ткачих они останавливали, приглашая их присоединиться к забастовке и не пуская внутрь фабрики. Несознательных уговаривали, взывая к их совести и чувству пролетарской солидарности. Как правило, те поддавались на уговоры —  никому не хотелось быть штрейкбрехером. Прорваться сквозь пикет отважилась только Эулалия, но и для неё клеймо штрейкбрехера было крайне неприятно, поэтому она расплакалась, придя в пустой цех к своему станку.

Камилия прошла на фабрику с чёрного хода, опасаясь гнева бастующих, и так же ушла оттуда —  по настоянию Умберту.

—  Во—  первых, я видел среди бунтарей твоего бывшего мужа, —  сказал он, —  а во—  вторых, и в—  главных, твоё присутствие будет дополнительно раздражать ткачих. Они считают тебя источником всех своих бед, потому что с твоим приходом на фабрику их положение и впрямь сильно ухудшилось. Поезжай домой. Тут может завариться очень крутая каша!

—  Они не посмеют напасть на меня!

—  Профсоюзные заводилы —  нет. Но всегда найдётся кто—  нибудь не в меру горячий, и тогда полетят камни, —  пояснил Камилии Умберту, и она его послушалась.

Ципора всполошилась, увидев её дома в неурочный час:

—  Что случилось? Почему ты вернулась так рано? Я слышала по радио, что у вас на фабрике бунт!..

—  Поэтому я и уехала оттуда. Ткачихи меня ненавидят, и при мне обстановка может накалиться ещё больше, —  пояснила Камилия.

Ципора заохала, запричитала, а потом вдруг спросила, там ли Тони. Услышав положительный ответ, расстроилась ещё сильнее:

—  Что же ты наделала? Какой ужас! Ты вызвала полицию, и она покалечит Тони!

—  Полицию вызвала не я, а Умберту, и она приедет ещё не скоро. Может, к тому времени страсти улягутся, и смутьяны сами разойдутся по домам.

Камилия беззастенчиво лгала, чтобы успокоить мать. На самом же деле она прекрасно знала, что в списке смутьянов, подлежащих аресту, имя Тони значилось одним из первых.

—  А если не разойдутся? —  продолжала беспокоиться Ципора. Что будет тогда? Ты не боишься за Тони?

—  Я больше не желаю слышать о нём! Он получил от меня всё, что хотел, а потом выбросил, как тряпку. Я просила его встать на мою сторону —  он отказался. Пусть теперь пеняет на себя! А я надену своё лучшее платье и пойду на концерт с Конопатым. Сегодня будет день моего торжества.

Шеф полиции —  капитан Рамиру —  был ярым противником всяческого вольнодумства, поэтому с удовольствием согласился помочь родственнику в разгоне забастовки. Особенно же его вдохновила возможность арестовать Тони Ферьяно —  этого наглого писаку, сеющего смуту своими злобными статейками!

—  У меня давно руки чешутся на этого типа, —  сказал он Умберту. —  Я буду счастлив, засадить его за решётку и выбить из него всю коммунистическую дурь!

По плану, разработанному капитаном Рамиру, полиция должна была появиться на фабрике в конце дня, когда забастовщики устанут, проголодаются, а многие и падут духом. В этом случае с ними будет легче расправиться.

Таким образом, бастующие стояли с плакатами у ворот фабрики, а полиция к ним не спешила, и Рамиру занимался своими обычными повседневными делами. В частности, он беседовал с посетителем, который заранее договорился с ним об аудиенции. Этим посетителем был ни кто иной, как Фарина.

—  Я получил ваше послание и ждал вас, —  любезно встретил его Рамиру. —  Правда, сегодня у нас много экстренных дел: смутьяны пикетируют фабрику, требуется наше вмешательство.

—  Если вы очень заняты, я могу прийти в другой раз, —  проявил понимание Фарина.

—  Нет—  нет, я же говорю, что ждал вас, —  повторил Рамиру. —  Вы у нас желанный гость. Насколько мне известно, у вас имеются хорошие связи с итальянскими фашистами, а многие из нас тоже убеждённые сторонники фашизма. Нам вас рекомендовали.

—  Благодарю, —  вежливо склонил голову Фарина. —  У меня к вам очень простая просьба. Неподалеку от моей фазенды в полиции служит некто комиссар Омеру. Он хотел бы получить перевод на службу в Сан—  Паулу.

—  Я его не знаю, —  сказал Рамиру.

Фарина пояснил ему подчёркнуто многозначительным тоном:

—  Он оказал мне важную услугу, а долг платежом красен.

Рамиру согласно кивнул:

—  Посмотрим, что можно сделать. Но добиться перевода в Сан—  Паулу не так просто, это может занять несколько месяцев.

—  Разумеется, это не просто, —  поддержал его Фарина. —  И всё же я могу передать ему, что вы обещали устроить перевод?

—  Да.

—  Премного благодарен, —  чопорно поклонился Фарина. —  Не смею больше вас задерживать. Занимайтесь своими смутьянами. Желаю вам успеха.

Вполне довольный результатом беседы, он направился в отель, где собирался немного отдохнуть перед вечерним концертом в филармонии, на который его пригласил Жонатан.

—  Всё в порядке, завтра я смогу спокойно отправиться домой, —  сказал он Жонатану. —  У меня, на сей раз, было здесь только одно дело, зато очень важное. И я с ним успешно справился!

Суть этого важного дела заключалась в том, что ещё до отъезда в Сан—  Паулу Фарина уговорил Омеру вновь арестовать Маурисиу за убийство, пообещав взамен перевести ко¬миссара на службу в город. Честный, неподкупный Омеру не смог устоять перед таким соблазном и согласился пойти на поводу у Фарины. А тому оставалось только употребить свои мощные связи, имевшиеся у него в Сан—  Паулу, что он с успехом и сделал.

Находясь в прекрасном расположении духа, Фарина не отказал себе в удовольствии побывать на концерте Дженаро, чьё исполнительское мастерство пленило его ещё при первом знакомстве. Общаться с пианистом лично он не собирался, вполне резонно предполагая, что после той грабительской сделки с Марией Дженаро считает его подлецом и даже не подаст ему руки. Но можно ведь просто посидеть в зале среди публики и послушать прекрасную музыку!

Войдя в фойе концертного зала, Фарина поспешил раствориться в толпе, не желая также встретиться здесь и с Марией или Тони, которые наверняка придут послушать Дженаро. Однако остаться незамеченным Фарине не удалось, его окликнула Жустини, пришедшая сюда вместе с Малу, которая пс могла пропустить столь важного события и жизни обожаемого ею Дженаро.

Поприветствовав Фарипу, Жустини сказала ему с вызовом:

—  Надеюсь, ты не будешь шарахаться от меня, как все эти добропорядочные сеньоры, которые прошли через мою постель, а теперь делают вид, будто не знакомы со мной!

—  Нет, я не из их числа, —  улыбнулся Фарина. —  Позволь предложить тебе руку.

—  Это потому, что ты здесь без жены, —  сказала Жустини, подставляя, впрочем, ему свой изящный локоток.

Так, рука об руку, они и прошествовали в зал, где их увидела Мария.

—  Какая наглость! —  воскликнула она. —  Посмотрите на эту пару, дона Мариуза! Они посмели прийти на концерт сеньора Дженаро, но я сейчас выставлю их отсюда с позором!

Мариуза крепко ухватила её за руку.

—  Ни в коем случае, Мария, успокойся! Сегодня особенный вечер, не надо его портить.

—  Да, вы правы, —  согласилась Мария. —  Это у меня нервы взыграли из—  за Тони. Почему он до сих пор не пришёл? Ведь обещал же! Где он сейчас? Я слышала по радио, что на ткацкой фабрике опять начались волнения. Наверняка он там! Хоть бы, на сей раз, его не ранили.

—  Не надо думать о худшем, —  посоветовала ей Мариуза. —  Даст Бог, с Тони всё обойдётся. А вот по отношению к отцу он поступил действительно бессовестно. Сеньор Дженаро так мечтал увидеть его в первом ряду! И что же он сейчас увидит со сцены? Пустое место рядом с тобой?! Боюсь, он не простит этого Тони...

Мария слушала её вполуха, пристально наблюдая за входящими в зал людьми. Она ещё не потеряла надежды увидеть среди них Тони.

Но вместо него увидела Камилию, входившую в зал под руку с Самуэлом, и —  чего только не бывает в жизни! —  обрадовалась ей. Если Камилия здесь, значит, на фабрике у неё всё спокойно. Бастующие помитинговали и разошлись, на сей раз им удалось избежать схватки с полицией, и, слава Богу! Только вот где же Тони?..

Этот вопрос она задавала себе в течение всего концерта, а потом услышала его и от Дженаро, когда они с Мариузой отправились за кулисы, чтобы поздравить маэстро с невиданным, ошеломляющим успехом.

—  Где он? Где мой сын? —  сердито вопрошал Дженаро. —  Я даже не мог сосредоточиться на игре! Всё смотрел в зал, на его пустое место, думал: он придёт, сейчас придёт!..

—  И всё равно вы играли великолепно! —  сказала Мариуза, а Мария попыталась сгладить назревающий конфликт между отцом и сыном:

—  У Тони наверняка что—  то случилось в типографии, его могло задержать там только очень важное и срочное дело.

—  А мне всё равно, какие дела его задержали! —  всё больше распалялся Дженаро. —  Он не пришёл на мой первый концерт в большом зале! Я всю жизнь ждал этого дня, а мой сын не пришёл... У меня больше нет сына! Я не желаю его знать!

—  Не говорите так, сеньор Дженаро, —  взмолилась Мария. —  Однажды это плохо кончилось. Завтра вы спокойно поговорите с Тони, он вам всё объяснит, и вы помиритесь.

—  Я больше не вернусь в пансион! —  вдруг заявил Джеиаро. Буду жить в отеле! А за вещами пришлю посыльного.

Его заявление ранило в самое сердце Мариузу.

—  Как же мы будем жить без вас?! —  воскликнула она, едва не заплакав от горя и обиды.

—  А как же наш внук? Вы бросите его? —  спросила рас¬терянно Мария.

—  Когда захочешь меня навестить, приходи с Мартинью в отель, —  сказал ей Дженаро. —  Но Тони с собой не приводи. Я не хочу его видеть!

Тони искренне хотел успеть на концерт отца, но ему пришлось стоять в пикете едва ли не до самого вечера. Ни Умберту, ни Камилия к бастующим не выходили, и вскоре стало ясно, что руководство фабрики опять возлагает надежды на полицию.

Жакобину, предполагавший такой исход забастовки, раздал ткачихам мешочки со стеклянными шариками, объяснил, как ими пользоваться:

—  Когда здесь появится конная полиция, бросайте эти шарики лошадям под ноги. Лошади на них скользят и падают.

—  Это опасная затея, —  сказал ему появившийся здесь Жозе Мануэл. —  Вы разозлите полицейских, и они могут даже открыть стрельбу.

—  Они никогда не стреляют, —  возразил Жакобину. —  Их задача —  всего лишь разогнать нас и напугать.

—  Всё равно это безумие, —  остался при своём мнении Жозе Мануэл. —  Нина, пойдём отсюда! Я не могу допустить, чтобы в тебя опять полетели булыжники, как в прошлый раз!

Нина, конечно же, не послушалась его.

—  Как ты вообще здесь оказался? Почему ты меня преследуешь? —  сердилась она.

—  Дона Мадалена зашла ко мне и сказала, что ты теперь работаешь по щиколотку в краске и у тебя на ногах язвы. Она просила меня забрать тебя с этой проклятой фабрики! —  пояснил Жозе Мануэл. —  Вот я и пришёл. А тут, оказывается, дела совсем плохи: безоружные женщины собираются вступить в борьбу с конной полицией! Пойдём отсюда, Нина! Ты же не самоубийца!..

Его уговоры были напрасными: Нина стояла на месте как вкопанная. И Жозе Мануэлу оставалось только встать рядом с ней, чтобы защитить её в случае опасности.

А между тем он оказался прав: скользя на стеклянных шариках, лошади падали и сбрасывали на мостовую своих седоков, а те, не понимая, что происходит, без всякого приказа открыли беспорядочную стрельбу по пикетчикам.

Жакобину скомандовал: «Бегите!» И все, кого не зацепила шальная пуля, бросились врассыпную. Полицейским, однако, удалось арестовать нескольких зачинщиков этой акции протеста, среди которых оказалась и Мира.

Раненых, оставшихся лежать на мостовой, Рамиру при¬казал увезти не в больницу, а в тюрьму, хотя многие из них истекали кровью и нуждались в экстренной медицинской помощи.

Вечером радио сообщило о беспорядках на ткацкой фабрике и об арестах руководителей смутьянов.

Мария, услышав это, едва не лишилась сознания. Она была уверена, что Тони арестован, но тут в пансион пришли Маркус и Жакобину, которые сообщили гораздо худшую новость: они видели, что Тони ранен, но потеряли его в толкучке.

—  Мы надеялись, что ему всё же удалось добраться до дома, —  растерянно говорил Маркус, и Мария, не владея собой, набросилась на него с кулаками:

—  Ненавижу! Всех вас ненавижу! Это вы сбили с толку моего Тони! Где мне теперь искать его? В больницах? В тюрьме?

—  Мы будем искать его вместе с вами, —  сказал Жакобину.

Объездив все больницы, они выяснили, что ни в одну из них люди с огнестрельными ранениями вообще не поступали.

На следующий день Мария пошла не на работу, а в тюрьму —  искать Тони,

Жакобину приставил к ней адвоката от профсоюзов —  сеньора Андре, но среди арестованных они обнаружили в тюрьме только Миру.

—  А где раненые? —  спросил Андре у капитана Рамиру, добившись аудиенции с ним.

Тот ответил, что никаких раненых в тюрьму не привозили.

Но один из охранников, молодой сержант, шепнул тайком адвокату, что Рамиру, желая замести следы преступления, ещё ночью отдал приказ расстрелять всех раненых.

—  Они похоронены в общей могиле, я могу показать вам это место, но не сейчас, а вечером, после дежурства, —  добавил сержант.

Услышав, что Тони убит, Мария упала в обморок прямо па улице, у здания тюрьмы.

Андре, Жакобину и Маркус привезли её в пансион, а там дона Мариуза сообщила им, что Дженаро, приславший посыльного за вещами, велел передать привет всем, кроме Тони, а сам отбыл в гастрольное турне по Аргентине.

—  Боже мой! —  воскликнула Мариуза. —  Если бы он знал, что случилось с Тони, то не уехал бы! Теперь он даже не сможет похоронить сына!..

—  Перестаньте раньше времени хоронить Тони! —  закричала на неё Мария. —  Он жив! Его нужно только разыскать!

И она, превозмогая душевную боль и усталость, отправилась на ткацкую фабрику к Камилии, справедливо полагая, что только с её помощью сможет узнать о судьбе Тони.

А Камилия и сама была в отчаянии, узнав от ткачих, смиренно вернувшихся к своим станкам, что Тони во вчерашней заварухе получил серьёзное ранение.

Камилия бросилась к Нине, которая должна была знать, куда увезли Тони —  в больницу или в тюрьму. Но та лишь посмотрела на неё с презрением и сказала:

—  Чего ты от меня хочешь? Ты же сама подписала ему смертный приговор, вызвав полицейских и приказав им стре¬лять в Тони!

—  Что ты сказала?! —  выкрикнула Камилия. —  Он что, убит?! Этого не может быть!..

В этот момент Камилию позвали на проходную, сказав, что к ней прорывается какая—  то женщина, которая явно не в себе, потому что ищет здесь своего мужа.

—  Я догадываюсь, кто эта женщина, —  сказала Камилия и пошла на встречу с Марией.

А та, увидев её, неистово закричала:

—  Убийца! Убийца! Ты убила моего Тони!

Она была не в состоянии объяснить, что ей нужно от Камилии, поэтому вместо неё стал говорить Жакобину. Он сказал Камилии, что раненых увезли в тюрьму и там всех тайно расстреляли, а её попросил хотя бы узнать фамилии погибших.

—  Тони, очевидно, был среди них. Мы требуем выдать родственникам тела наших товарищей.

Жакобину продолжал говорить, но Камилия уже не слы¬шала его.

—  Мария, я не виновата! —  прокричала она сквозь рыда¬ния, которые душили её. —  Я не могла убить моего Тони!

—  Замолчи! —  не пощадила её Мария. —  Этот грех будет лежать на твоей совести до конца жизни! Ты убила Тони!

Приехавшая на фабрику Силвия увезла рыдающую Камилию домой, и та бросила испуганной Ципоре:

—  Если Тони погиб, я тоже не буду жить!

Силвия пообещала ей выяснить все обстоятельства исчезновения Тони у своего дяди Рамиру и поехала к нему, но капитан и от неё скрыл правду, заявив, что никаких раненых он не расстреливал и куда они исчезли —  ему не известно.

Информацию о Тони пытался раздобыть и Маркус, только он действовал другими, доступными ему средствами. Он пошёл на поклон к Жустини и, упав перед ней на колени, взмолился:

—  Если в твоей душе ещё остались какие—  то добрые человеческие чувства, то узнай через своих клиентов —  высших полицейских чинов, что они сделали с Тони. Он про¬пал, и у нас есть основания предполагать, что эти сволочи тайно расстреляли его вчера ночью.

—  Какой ужас! —  воскликнула Жустини и согласилась выполнить просьбу Маркуса.

В тот же вечер она зазвала к себе Рамиру, сильно подпоила его и выудила необходимую информацию, о чём и доложила Маркусу:

—  Похоже, тех раненых действительно расстреляли. Он об этом прямо не сказал, но я так поняла. Среди них многие оказались без документов, поэтому он не знает, был ли в их числе Тони. Но всё равно горит желанием расправиться с ним. Я не знаю, жив Тони или мертв, но, если жив, ему надо скрыться.

—  Спасибо, Жустини, —  взволнованно произнёс Маркус. —  Ты сообщила печальные новости, но всё равно я рад за тебя, потому что у тебя ещё есть сердце!

Выйдя из борделя, он на последние деньги купил изящный букет цветов и послал его вместе с запиской Жустини, а сам поспешил к Жакобину и другим товарищам, которые собирались под покровом ночи вскрыть тайное захоронение, указанное им сержантом.

Мария тоже рвалась туда, но мужчины приказали ей сидеть дома, опасаясь, что такого страшного испытания её сердце выдержит.

Повинуясь им, Мария осталась дома, но уснуть, конечно же, не могла, пока не дождалась вернувшихся с раскопок Маркуса и Жакобину.

Они сообщили, что нашли тела нескольких своих товарищей, но Тони среди них не было.

—  И что же это значит? – тихо спросила Мария.

—  Не знаю, —  ответил Жакобину. – Здесь кроется какая—  то тайна.

Глава 24

Прежде чем сесть на пароход и уплыть к берегам Аргентины. Дженаро отправил в пансион телеграмму, в которой попрощался со всеми, в том числе и с Тони, а Мадалене он сделал особый подарок: купил ей билет до Италии, чтобы она смогла осуществить своё давнее желание – побывать на родине Джузеппе и положить цветы на его могилу.

Билет, деньги на поездку и письмо, наскоро написанное в порту, он отправил Мадалене с посыльным. Она растерялась, получив такой щедрый и необычный подарок, но потом быстро пришла в себя и уже спустя несколько минут горделиво размахивала билетом и пачкой денег перед Коншетой, Мариетой и другими прачками.

Те недоумевали:

—  Неужели ты и правда поедешь на другой конец света? Зачем? Живой женщине мёртвый муж ни к чему. Лучше сдай билет в кассу, возьми за него деньги и живи на них тут припеваючи!

—  Вы не можете этого понять! —  высокомерно отвечала им Мадалена. —  Вы не знаете, что значит любить одного мужчину всю жизнь!

Наспех собрав чемодан, она без колебаний уехала в далёкую Италию. Присматривать за Томасом поручила Соледад, поскольку Нина теперь иногда не приходила домой даже ночью.

—  Интересно, где она пропадает? —  говорила Соледад Эулалии. —  С мужем вроде не сошлась, может, у неё появился другой мужчина? Ты не знаешь?

—  Мама, какое тебе дело до личной жизни Нины? —  с досадой отвечала ей Эулалия. —  У каждого из нас есть маленькие или большие тайны, которые не обязательно знать другим людям!

—  И у тебя тоже есть? —  насторожилась Соледад. —  Это как—  то связано с твоей работой? Ты приходишь оттуда, то очень поздно, то очень рано...

—  Если хозяин позволяет ей уходить домой пораньше, значит, он доволен её работой, —  вмешался в их разговор Маноло. —  К чему эти ненужные вопросы? Я вот тоже устраиваюсь в одну фирму, но пока не буду говорить в какую.

—  Как? Ты нашёл работу и молчишь? —  возмутилась Соледад.

—  Нет, не молчу. Всё, что нужно, я вам сказал, —  напустил на себя важности Маноло. —  Ты погладь мне на завтра шёлковую рубашку, Соледад. Это такая работа, где я должен выглядеть элегантно!

—  И ты не скажешь, что это за работа?

—  Нет, пока не скажу.

Соледад обиделась на мужа, а заодно и на дочь:

—  Какие могут быть тайны от жены и от матери? Вы оба просто не уважаете меня, вот и всё!

—  Мама, не обижайся, —  пожалела её Эулалия. —  У меня нет от тебя никаких тайн, просто я иногда не всё рассказываю, потому что не хочу тебя волновать. Вот, например, сегодня я пришла домой рано, потому что у нас никто не работает. Все ткачихи пошли на панихиду по убитым во время манифестации, а мне стыдно там показаться. Стыдно и страшно. Потому что я отказалась участвовать в забастовке. Одна из всех вышла в тот день на работу, и они мне этого никогда не простят.

—  Ладно, дочка, не горюй, —  сказал Маноло, —  Скоро ты вообще сможешь уйти с фабрики, потому что я буду хорошо зарабатывать.

—  Ты всё же скажи мне, эта работа хоть не связана с азартными играми? —  вновь обратилась к нему с расспросами Соледад.

—  Нет—  нет, не беспокойся, с азартными играми это никак не связано, —  заверил её Маноло.

—  Ну, слава Богу! —  несколько успокоилась Соледад. —  А ты, дочка, правильно сделала, что не ввязалась в эту забастовку. Ведь ты же могла пострадать точно, так, как те несчастные, которых сегодня отпевают!.. Кстати, Нина все эти дни, наверно, и занималась подготовкой похорон, а я, грешным делом, о ней плохо подумала!

Нина действительно участвовала в подготовке похорон, но это было не самое главное, чем она занималась в те несколько дней, прошедших с момента забастовки.

Главным её занятием было выхаживать Тони после ранения и скрывать это от всех, кроме Жозе Мануэла, в чьей квартире и находился раненый.

Для такой секретности у Нины и Жозе Мануэла имелись веские основания. Они оба видели, как капитан Рамиру прицельно выстрелил в Тони и после этого удовлетворённо воскликнул: «Ты не нужен мне живым, грязный писака!» Он снова прицелился в упавшего на мостовую Тони, но толпа, рванувшаяся с места, помешала капитану сделать точный выстрел. А Жозе Мануэл и Нина, воспользовавшись суматохой, унесли Тони к машине, припаркованной неподалёку от фабрики.

Вот когда Нине пригодился её опыт медсестры, полученный на баррикадах! Она даже врача не вызывала для Тони —  обошлась собственными средствами. К счастью, рана его оказалась не опасной, но он потерял много крови и сильно ослабел.

Утром же, едва Нина переступила порог фабрики, к ней бросилась с расспросами Камилия, а потом и Умберту. Их интересовало, жив ли Тони и где он сейчас находится. Нине показалось это подозрительным. Она подумала, что эти двое, натравившие на Тони капитана Рамиру, стремятся довести до конца своё чёрное дело. Если им станет известно, где скрывается Тони, то молодчики Рамиру вмиг исправят оплошность своего командира, выразившегося предельно ясно: «Ты не нужен мне живым!»

Нина решила ничего не говорить даже своим соратникам, узнав от них же, что другие раненые были тайком расстреляны в тюрьме. Пусть Тони сначала немного окрепнет, а потом уже можно будет открыть всем правду, в том числе и Марии.

С Марией Нина поступила, конечно, жестоко. Лишь на третий день после стачки она тайком привела Марию к Тони, и та вновь потеряла сознание —  теперь уже от радости.

Когда же она очнулась, то услышала от Тони такие слова, каких он не говорил прежде и какие смог сказать лишь теперь, после всего, что довелось ему пережить в последние дни:

—  Мария, любимая, какое счастье —  видеть тебя! Я жив только потому, что думал о тебе. Я не мог бросить тебя одну. Когда меня ранило, и я упал, мне подумалось, что я сейчас умру... Но тут же я вспомнил тебя, увидел твоё лицо, и мне хватило сил выжить...

Осознав, наконец, что Тони жив, Мария высказала справедливый упрёк Нине и Жозе Мануэлу:

—  Как вы могли со мной так поступить? Боже мой! Я была в отчаянии, я плакала день и ночь! А вы не могли сказать мне, что мой Тони жив!

Нина принялась оправдываться и объяснять Марии, почему надо и теперь скрывать от всех, что Тони жив.

—  Мы сейчас пойдём с тобой на панихиду, —  сказала она Марии, —  поэтому прошу тебя: постарайся упрятать по глубже свою радость. Никто не должен заметить её! Иначе все поймут, что ты нашла своего Тони, причём не мёртвым, а живым.

—  Тогда я лучше вообще не пойду на панихиду, —  заявила Мария. —  Притворяться вдовой я не буду!

Тони, услышав о панихиде, потребовал объяснить ему, что происходит. И, узнав печальные подробности, решительно встал с постели.

—  Я сам пойду туда. Пусть все узнают правду!

—  Нет, ты ещё очень слаб, —  стали говорить ему Нина и Мария. —  К тому же там наверняка опять будет полиция. Тебя могут арестовать.

—  Я не преступник, меня не за что арестовывать.

—  К сожалению, за эти дни я многое узнала, —  сказала Мария. —  Капитан Рамиру целенаправленно охотился за тобой, Мирой и Жакобину. Но Жакобину защищён гражданством Бразилии. Его можно было только убить в той потасовке, но предъявить ему сейчас какие—  либо обвинения нельзя, он не совершил ничего противозаконного. А Миру они арестовали, чтобы судить её и затем депортировать на родину, где ей неминуемо грозит тюрьма. Сейчас всех иммигрантов, занимающихся политикой, высылают из Бразилии. Тебя тоже могут выслать в Италию, Тони! Лучше я пойду на панихиду и притворюсь вдовой!

Тони, однако, их ослушался. Превозмогая боль и слабость, он пришёл в церковь и произнёс гневную обличительную речь.

Друзья посоветовали ему выйти оттуда через заднюю дверь, потому что в храме и вокруг него было полно полицейских, и Тони последовал их совету, но, выйдя на улицу, увидел, как разъярённая толпа пытается устроить самосуд над Камилией, тоже отважившейся приехать напанихиду.

—  Прочь отсюда, убийца! —  гневно бросали ей в лицо родственники погибших, а одна из женщин закричала: «Бейте её!», и толпа тотчас же со всех сторон набросилась на Камилию.

Тони ринулся в толпу, стремясь защитить Камилию, и тут же был схвачен полицейскими.

В итоге Камилии удалось отделаться лёгкими ушибами, а Тони оказался в тюрьме.

Андре и Жакобину тотчас же отправились к капитану Рамиру.

—  Мы пришли сюда от имени профсоюза, чтобы защитить жизнь Тони, —  заявил Жакобину. —  Он очень слаб и имеет право на медицинскую помощь. Если вы посмеете сделать с ним тоже, что накануне сделали с другими ранеными, то мы поднимем шум на весь мир, и вам не помогут даже ваши связи с фашистами. Вы сами окажетесь за решёткой, это я вам гарантирую!

—  Не зарывайтесь, —  ответил ему Рамиру. —  Я мог бы вас вышвырнуть вон из моего кабинета, но не стану этого делать. Вашему итальянцу ничто не угрожает, кроме депортации. Его доставили сюда живым, значит, он и выйдет отсюда живым. Но ему придётся покинуть Бразилию, потому что здесь не место всяким смутьянам, съехавшимся на нашу благословенную землю со всего мира!

Капитан сдержал слово: Тони стал получать медицинскую помощь в тюрьме, а спустя несколько дней его повезли на суд вместе с Мирой.

Защищая их на этом фарсовом судебном процессе, адвокат Андре использовал все известные ему юридические лазейки, но отстоять Миру от депортации не сумел. Её прямо из зала суда под конвоем увезли на венгерский пароход и передали в руки тамошней полиции.

С Тони же вышло всё иначе: Андре заявил, что на его подзащитного не распространяется закон о депортации, поскольку Тони официально женат на гражданке Бразилии.

Судья рассердился:

—  Вы издеваетесь над судом?! В этом зале находится жена обвиняемого, и мне доподлинно известно, что она итальянка и у неё нет бразильского гражданства!

—  Я могу доказать, что мой подзащитный сочетался законным браком с Камилией Леви Сион, рождённой в Бразилии и потому имеющей бразильское гражданство, —  сказал Андре. —  Вот документы, подтверждающие заключение брака.

Судья задал вопрос Марии:

—  А что вы скажете, сеньора? В судебном протоколе значится, что вы являетесь женой обвиняемого. Как это понимать?

—  Я действительно его жена... —  ответила растерянная Мария.

Андре тотчас же попросил слова.

—  В данном случае должно следовать букве закона, —  сказал он. —  Мой подзащитный не может быть депортирован, поскольку женат на бразильянке. А живёт он с ней или нет —  к делу не относится. Это частный факт, который не может перевесить статью закона.

Судья принял во внимание этот довод, но выдвинул контраргумент:

—  Их брак вполне может быть фиктивным, заключённым только для того, чтобы ваш клиент получил право на бразильское гражданство. Я откладываю слушание дела до выяснения всех обстоятельств заключения этого брака. И предупреждаю, если выяснится, что брак был фиктивным, все виновные ответят в уголовном порядке за подлог. А вы, сеньор адвокат, будете исключены из адвокатской коллегии.

Отправив дело на доследование, суд оставил Тони прежнюю меру пресечения —  содержание под стражей.

Сопровождая его в камеру, капитан Рамиру злобно усмехнулся:

—  Не думай, что выкрутился! Ты только получил отсрочку. А я сделаю всё, чтобы тебя выслали!

Для Марии начались тяжкие дни. Сейчас ей было не намного легче, чем в то время, когда она искала Тони по тюрьмам и больницам, не зная, жив он или нет. Ведь если Тони вышлют из Бразилии с клеймом коммуниста и антифашиста, то в Италии прихвостни Муссолини его точно расстреляют! Его нужно спасать сейчас, но как?

—  Ты должна уговорить Камилию дать показания в пользу Тони, —  сказал Жакобину. —  Это единственный выход. Иначе Андре не удастся защитить Тони от депортации.

—  Нет, я не смогу пойти к ней с такой просьбой, —  ответила Мария. —  Она только поиздевается надо мной и не захочет помочь Тони. В прошлый раз, когда я назвала её убийцей, Камилия прямо сказала: «Если Тони отказался от меня, то пусть он не достанется никому!» Она будет даже, рада, если его вышлют в Италию.

Жакобину возразил ей:

—  Нина говорила мне, что Камилия очень любит Тони. Она мстит ему за то, что он не с ней, но вряд ли откажется помочь Тони в критический момент. Ведь она же пренебрегла опасностью и всё—  таки пришла на панихиду, полагая, что там будут отпевать и Тони! Я не сомневаюсь, что и теперь она захочет его спасти.

—  Я в этом не уверена, однако у меня, похоже, нет выбора, —  сказала Мария и скрепя сердце отправилась к Камилии.

Она не знала, что Нина уже пыталась уговорить Камилию, выступить на суде в пользу Тони, а та ответила ей:

—  Пусть Мария сама придёт сюда и встанет передо мной на колени, а я потом подумаю, как мне поступить.

Нина не решилась передать Марии эти слова, и та пошла к Камилии, ещё не зная, какое унижение придётся ей испытать.

Камилия встретила её холодно.

—  Входи, Мария. Садиться тебе не обязательно. Говори, зачем пришла.

—  Ты сама прекрасно знаешь.

—  Будешь просить меня, чтобы я заявила на суде, что мы с Тони женились по взаимной любви?

Говоря это, она видела, какую боль доставляет сопернице, и упивалась своим превосходством над ней. Мария же не могла ответить на этот провокационный вопрос утвердительно и потому вновь повторила:

—  Ты знаешь всё, что я могу тебе сказать.

—  А ты знаешь, чего я требую от тебя. Вставай на колени, —  приказала ей Камилия.

Мария не могла поверить услышанному.

—  Зачем?.. —  спросила она растерянно, ещё надеясь, что это всего лишь жестокая шутка.

Камилия, однако, не собиралась шутить.

—  Вставай, —  грозно повторила она. —  До сих пор унижалась только я. Всякий раз, когда я говорила Тони, что люблю его, мне приходилось слышать в ответ: «Мария святая». Он вставал перед тобой на колени, не так ли? Можешь не отвечать, я в этом не сомневаюсь. Так вот, пусть теперь кто—  нибудь встанет на колени передо мной. Я хочу почувствовать свою значимость. Ведь судьба Тони сейчас зависит только от меня. Правда? Поэтому я и настаиваю: на колени, Мария!

Стиснув зубы, та выполнила её приказ.

—  Вот так—  то, —  удовлетворённо произнесла Камилия. —  А теперь говори, о чём ты хотела меня попросить.

—  Камилия, спаси моего Тони! —  выдавила из себя Мария.

После этого в комнате повисла тяжёлая пауза. Камилия ответила не сразу —  ей хотелось как можно дольше наслаждаться унижением Марии.

Наконец, она заговорила, злорадно усмехнувшись:

—  Я назначу цену.

—  Какую? Говори, —  изъявила готовность Мария. —  Что ты хочешь в обмен на жизнь Тони?

—  Всё очень просто, —  принялась вслух рассуждать Камилия. —  Если я не стану свидетельствовать в пользу Тони, если скажу, что наш брак был фиктивным, его депортируют. И тогда он не будет принадлежать ни мне, ни тебе.

—  Тогда фашисты убьют его в Италии! Ты этого хочешь? —  в ужасе спросила Мария.

—  Нет, я хочу другого.

—  Чего же?

—  Откажись от него! – назначила, наконец, свою цену Камилия. —  Уйди от Тони, и я дам нужные показания.

—  Но это же невозможно! —  со слезами на глазах воскликнула Мария. —  Как я могу отказаться от него, тем более, сейчас, когда он в беде?

—  Или Тони будет моим, или не достанется никому! —  отрезала Камилия. —  Я говорю серьёзно, Мария. Если ты не уйдёшь от Тони, я выполню свою угрозу: ни слова не скажу в его защиту! Наоборот, буду свидетельствовать против него! Мне уже терять нечего.

—  Я не в силах отказаться от Тони, —  опять повторила Мария. —  Лучше я умру!

—  Действительно, это будет ещё лучше, —  цинично согласилась Камилия. —  Ты можешь отказаться от Тони и таким образом. Я не возражаю.

—  Ты чудовище, Камилия! —  бросила ей в лицо Мария.

—  Мне всё равно, что ты обо мне думаешь, —  пожала плечами Камилия. —  Свои требования я не изменю, так что можешь идти домой, сейчас жизнь Тони в твоих руках, и тебе решать, как быть. Я не настолько кровожадна, чтобы склонять тебя к самоубийству. Мне будет достаточно, если ты всего лишь скажешь Тони, что разлюбила его и больше не хочешь жить вместе с ним.

—  И ты надеешься, что после этого он станет твоим?

—  Да, я в этом уверена. Тони и в самом деле женился на мне по любви, а потом здесь появилась ты и сломала мою жизнь! Этого я тебе никогда не прощу! И сделаю всё, чтобы Тони жил со мной!

Вернувшись домой, Мария весь вечер проплакала у себя в комнате, никому ничего не объясняя.

Мариуза не беспокоила её, понимая, что у Марии достаточно причин для слёз: из магазина её уволили, когда она весь день разыскивала мужа и не вышла на работу, денег, которые ей прислал из Аргентины Дженаро, хватило только на оплату судебных издержек, а тут ещё и над Тони нависла угроза депортации...

Наутро Мария вновь предстала перед Камилией, и та удивилась:

—  Ты пришла раньше, чем я ожидала!

—  У меня нет времени на раздумья, —  ответила Мария. —  Я боюсь, что обвинительный приговор Тони могут вынести со дня на день.

—  Верно, тебе надо принимать решение быстро.

—  Я обещаю больше не навещать Тони в тюрьме, —  сказала Мария. —  А остальное уже зависит от тебя.

—  Нет, этого мало. Ты должна пообещать мне, что откажешься от него, если с моей помощью он избежит депортации!

—  Я обещаю, —  твёрдо сказала Мария.

—  И это ещё не всё, —  продолжала диктовать свои условия Камилия. —  Поклянись, что ни он, ни кто—  либо другой, никогда не узнают причины, по которой ты от него откажешься.

—  Клянусь, —  без колебаний произнесла Мария. —  Я настолько сильно люблю Тони, что готова расстаться с ним, лишь бы он остался жив. Я сделаю всё, что ты требуешь.

От Камилии она поехала в типографию к Жакобину и сказала ему, что сделала всё для защиты Тони. В подробности она, естественно, вдаваться не стала.

—  Теперь вы будете иметь дело с Камилией. Она обещала помочь Тони. А я поеду домой, у меня там ребёнок без присмотра.

С этого дня она ни разу не навестила Тони в тюрьме. Все вокруг недоумевали, дивясь такой странной перемене, но Мария держалась стойко, никому ничего не объясняя.

А тем временем Камилия встретилась с адвокатом и твёрдо пообещала ему, что будет защищать Тони в суде.

Андре, однако, сказал, что этого недостаточно.

—  Судья может заподозрить вас в сговоре с Тони, поэтому нужны ещё и свидетельские показания ваших родителей. Если они подтвердят, что вы вышли замуж с их согласия, и расскажут об иудейской свадебной церемонии, у судьи не будет оснований подвергнуть сомнению истинность вашего брака, хотя вы с Тони и живёте порознь.

—  Мы расстались с ним не навсегда, —  уверенно заявила Камилия. —  После освобождения из тюрьмы Тони вернётся ко мне!

Её уверенность неожиданно для Камилии несколько поколебала Ципора, заявившая дочери, что сама не пойдёт в суд и ей не советует говорить там неправду, защищая Тони.

—  Пусть он лучше уезжает в свою Италию. Ты из—  за него достаточно настрадалась. Пока он остаётся здесь, тебе не будет покоя!

—  Почему же неправду? —  возразила Камилия. —  Вы только должны рассказать, как всё было на самом деле. Вам не придётся лжесвидетельствовать.

—  Какая же это правда, если вы давно не живёте вместе? —  осталась при своём мнении Ципора.

—  Сейчас это не имеет никакого значения. Если вы поможете мне спасти Тони, он снова будет жить со мной. Мама, ты не вздумай отказываться!

Ципора больше не стала с ней спорить, но Эзекиелу сказала:

—  Я пойду в суд, только не буду там покрывать Тони. Пусть его депортируют и наша дочь, наконец, успокоится.

Камилия же не придала серьёзного значения сопротивлению матери. Куда она денется, поговорит—  поговорит —  и сделает всё как надо! Камилии не терпелось повидать Тони. Теперь она с полным правом может попросить свидания с ним, и ей никто не посмеет отказать. Он наверняка ждёт Марию, а увидит её, Камилию!

Тони и в самом деле удивился, увидев Камилию:

—  Никогда не думал, что ты придёшь меня навестить.

—  У меня есть на это право, —  горделиво ответила Ка¬милия. —  Разве меня не просили дать показания в твою пользу, чтобы тебя не выслали?

—  Я не просил, —  пожал плечами Тони.

Камилия продолжила более мягко:

—  И всё же я дам нужные показания. Я чувствую себя отчасти виноватой в том, что ты оказался здесь.

—  Ты виновата не отчасти, а полностью, —  уточнил Тони. —  Ты вызвала полицию и велела арестовать активистов.

—  Не я, а мой компаньон, —  возразила Камилия. —  Но я с ним согласилась, надеясь, что полиция просто разгонит вас. Я всегда хотела быть с тобой, Тони, поэтому не могла желать тебе зла. Хотя ты часто делал мне очень больно.

—  Я тоже никогда не желал тебе зла.

—  Хорошо, не будем ворошить прошлое, —  сказала Камилия. —  Нам нужно думать о будущем. Надеюсь, сейчас ты не станешь возражать, что по—  настоящему люблю тебя только я? Ведь именно я буду защищать тебя в суде, а не Мария! Кстати, она тебя хоть навещает?

Тони потупился. Ему не хотелось говорить Камилии, что Мария почему—  то не приходит к нему в последние дни. Но Камилия поняла его и без слов.

—  Не будь наивным, —  сказала она. —  Твоя Мария уже нашла себе другого!

—  Не смей дурно говорить о Марии! —  взорвался Тони.

—  Я сказала только то, что соответствует действительности, —  продолжала гнуть своё Камилия. —  Если бы она любила тебя, то была бы здесь, рядом с тобой.

—  Извини, Камилия, но тебе лучше уйти, —  хмуро произнёс Тони, а она ответила ему с победоносной улыбкой:

—  Да, я сейчас уйду. А ты учти: в суде тебя защищать буду я. Значит, и благодарности заслуживаю я, а не она!

Глава 25

Каждую ночь Катэрина слышала чудесную, завораживающую музыку, которую наигрывал ей таинственный музыкант, не видимый в ночной мгле и не слышимый никем, кроме той, кому эта музыка предназначалась.

Констанция и Винченцо, опасаясь за рассудок дочери, пытались выследить этого музыканта. Если он существовал на самом деле, а не являлся плодом воспалённого воображения их дочери, то должны же и они его услышать! Но им не везло. Сколько раз они давали себе слово бодрствовать всю ночь! Однако им это не удавалось. Наработавшись за день, они засыпали крепким сном, так и не услышав никакой музыки. Наконец, Винченцо был вынужден признать собственное поражение:

—  Вдвоём с тобой, Констанция, мы никогда не выследим этого музыканта. Он либо очень хитёр, либо...

—  Либо его вообще не существует, —  печально произнесла Констанция.

—  Но неужели наша дочка сошла с ума? Я не хочу в это верить! —  сказал Винченцо. —  А что, если мы подрядим для этого дела Форро и Зангона? Пусть они посидят несколько ночей в засаде, может, кого—  то и поймают.

Констанция восприняла его идею без восторга, но и возражать не стала. Пусть попробуют, может, у них что—  то получится.

Просьба Винченцо озадачила Форро и Зангона.

—  Мы, конечно, поможем вам, —  сказал Форро, —  но вдруг это наигрывает какая—  нибудь потусторонняя душа?

—  Ты что, струсил? —  пристыдил его Винченцо.

—  Если говорить честно, то я побаиваюсь, —  признался Форро.

Зангон помалкивал, и по его виду было невозможно понять, что он думает на сей счёт.

—  Так вы придёте сегодня ночью? —  поставил вопрос ребром Винченцо.

—  Да, придём, —  ответил Зангон, а Форро лишь согласно кивнул.

Вездесущая Рита, слышавшая их разговор, сказала после отъезда Винченцо:

—  Он хочет разгадать тайну, а это ни ему, ни вам не под силу.

—  Почему? —  спросил Форро. —  Потому что нет никакого музыканта?

—  Он есть. Только он играет для одной Катэрины, —  ответила Рита.

—  И кто же он? —  не унимался Форро.

—  Катэрине играет тот, кто полюбил её с первого взгляда и привязался к ней всем сердцем.

—  Значит, это Маурисиу? —  спросил Форро, но Рита сделала вид, будто не услышала его.

Вечером Зангон и Форро отправились на фазенду Винченцо, и Катэрина, узнав о готовящейся засаде, расстроилась:

—  Вы его только спугнёте, а мне так хотелось сегодня послушать музыку!..

—  Если они поймают этого музыканта, то мы заставим его играть для тебя даже днём! —  попытался приободрить её Винченцо.

—  Нет, его невозможно поймать, —  покачала головой Катэрина, —  потому что это ангел. Он прилетает и играет для меня, чтобы успокоить мою больную душу. От его музыки у меня становится легче на душе.

—  Ладно, разберёмся, что это за ангел, —  сказал Винченцо.

«Часовых» он расставил с разных сторон дома, а сам расположился у окна, откуда хорошо просматривался двор, освещённый полной луной.

Констанция тоже пристроилась на стуле рядом с мужем:

—  Я разбужу тебя, если ты станешь засыпать.

—  Да ты сама уснёшь через пять минут! —  беззлобно проворчал Винченцо.

Уснули они, однако, оба. Но первой всё же проснулась Констанция и стала тормошить мужа:

—  Винченцо! Винченцо! Проснись! Кто—  то бегает возле дома! И музыка звучит! Ей—  богу, звучит, я слышу. А ты?

Винченцо ничего не услышал. Впрочем, музыка уже перестала звучать, когда они с Констанцией выбежали во двор.

—  Кто здесь? Эй, отзовись? —  громко крикнул Винченцо, но на его зов сбежались только Форро и Зангон, а чуть позже подошла и Катэрина.

—  Мама, он был здесь! Он не испугался засады!

—  Кто, дочка? Кто это был? Ты видела его? —  засыпала её вопросами Констанция.

—  Нет, я только слышала музыку, —  ответила Катэрина. —  Это был ангел... Он уже улетел...

—  А вы что—  нибудь слышали? —  набросился на «часовых» Винченцо. —  Или все проспали?

—  Да, я, кажется, уснул... Простите меня, —  повинился Форро.

Зангон тоже принёс Винченцо свои извинения, и тот больше не стал привлекать их в засаду.

—  Идите спать в дом, от вас всё равно никакого толку! —  сказал он с досадой.

Констанция же осталась довольна результатом этих, пусть и не совсем удачных ночных бдений.

—  А всё—  таки музыка есть! —  сказала она. —  Я сама её слышала! Наша дочь не сумасшедшая, Винченцо.

—  Мама, ты тоже слышала?! —  обрадовалась Катэрина. —  Значит, эта музыка звучит не в моём воображении, а в действительности! Может, когда—  нибудь я увижу моего ангела? Я буду ждать его...

Послушав её, Форро ещё больше утвердился в своём предположении, что по ночам Катэрине наигрывает не кто иной, как Маурисиу, и на следующий день заговорил с ним об этом.

—  Прошлой ночью мы с Зангоном сидели в засаде, чтобы узнать, кто развлекает музыкой Катэрину.

—  Развлекает музыкой? —  удивился Маурисиу.

—  Да, каждую ночь ей кто—  то играет. Она ещё не знает кто, но её сердечко уже готово открыться для этого музыканта.

Маурисиу посмотрел на Форро с недоверием, но Зангон всё подтвердил:

—  Это правда, сеньор Маурисиу. Катэрина слышит музыку, которая её лечит. Она ведь стала очень печальной, с тех пор как умер ваш сын. К тому же она расстроена из—  за того, что поссорилась с вами.

—  Этого не может быть, —  сказал Маурисиу. —  Катэрина ничуть не опечалилась, расставшись со мной. Она считает меня чудовищем.

—  И всё же скажите нам, —  продолжил гнуть свою линию Форро, —  это не вы играете для неё по ночам?

—  Нет, —  твёрдо ответил Маурисиу. —  Это может быть кто угодно, только не я. По крайней мере, прошлой ночью я был дома. И вообще у меня сейчас совсем другие заботы.

Маурисиу действительно было в те дни не до Катэрины. Всю его энергию поглощало противостояние с Фариной, который перешёл к активным наступательным действиям, заручившись поддержкой капитана Рамиру.

Посулив Омеру скорый перевод на службу в Сан—  Паулу, он потребовал, соответственно, и ускорить арест Маурисиу.

Но Омеру, у которого впереди замаячила радужная перспектива, теперь должен был особенно взвешивать каждый свой шаг и поэтому проявил осторожность:

—  Если вы помните, я закрыл это уголовное дело весьма необычным способом. И теперь мне придётся здорово повертеться, чтобы открыть его заново и при этом не запятнать своей репутации честного полицейского.

—  Тут я вам не помощник, —  сказал Фарина. —  Я своё обязательство выполнил, теперь ваш черёд!

Омеру мог бы возразить ему, что пока он выполнил обязательство только на словах, но вместо этого предпочёл ответить Фарине более дипломатично:

—  Как вы понимаете, такие дела быстро не делаются. На это потребуется время.

—  Но я не могу долго ждать, —  нахмурился Фарина. —  Маурисиу с каждым днём становится всё опаснее, а у меня скоро должен родиться сын! Я просто не имею права подвергать своего наследника опасности.

—  Не беспокойтесь, когда ваш сын появится на свет, я уберу Маурисиу с вашего пути, —  заверил его Омеру, добавив: —  Но в рамках закона! Мне нужно поговорить с психиатром. Возможно, нам удастся запереть Маурисиу в сумасшедшем доме. А уж после этого мы сможем смело, не боясь последствий, продолжить дело об убийстве сеньора Мартино.

—  Сумасшедший дом?.. —  в задумчивости произнёс Фарина. —  Что ж, по—  моему, это хорошая идея! Только учтите, его мать не должна ничего знать о нашем сговоре.

—  Распространять подобную информацию не в моих интересах, —  ответил комиссар Омеру.

Маурисиу, разумеется, не догадывался об их тайном сговоре, но у него и так было достаточно оснований для того, чтобы всерьёз опасаться Фарины. Тот беззастенчиво шёл к намеченной цели, стремясь юридически оформить на своё имя всю фазенду Франсиски.

Однажды он потребовал этого от Франсиски, казалось бы, в самый неподходящий момент. Они говорили о будущем ребёнке, и Фарина, как всегда, мечтал о том, что у него непременно родится сын. Франсиску с некоторых пор это уже начало пугать. Она ведь не имела возможности выбирать пол будущего ребёнка. А что, если родится девочка? Фарина не будет любить её?

—  Сын или дочь, какая разница? Это уж как Господу будет угодно, —  осторожно заметила она и опять услышала от Фарины:

—  Нет, только сын! Мне нужен наследник, который будет носить моё имя.

Франсиску это покоробило, но она всё же попыталась ответить ему в шутливой форме:

—  Вы, мужчины, помешаны на сыновьях! Если родится дочь, будь доволен и этим. Я уже не в том возрасте, чтобы рожать ещё раз.

—  Я уверен, будет сын, —  вновь повторил Фарина и без всякой предварительной подготовки перешёл к главной для него теме: —  Кстати, нам надо поговорить о деле. Помнишь, ты однажды сказала, что хочешь перевести часть фазенды на моё имя, потому что я вкладываю в неё свои деньги?

—  Я этого не говорила. Ты сам предложил мне так сделать, —  справедливости ради заметила Франсиска.

Фарина плутовато усмехнулся:

—  Ладно, пусть так, но ты согласилась, что это будет справедливо. Пойми, это нужно не для меня, а для нашего сына. Мы должны позаботиться о его будущем!

Франсиска вроде и не возражала ему, но сказала, что прежде ей необходимо поговорить со своими детьми.

—  Зачем? —  огорчился Фарина. —  Разве не ты хозяйка фазенды?

—  Часть фазенды принадлежит им по наследству. Поэтому мы должны вместе принять решение, —  твёрдо ответила Франсиска.

Разговор с детьми проходил в присутствии Фарины и вышел очень трудным. Фарина заранее подсуетился, заготовив дарственную, которую оставалось только подписать, и Франсиска долго втолковывала детям, почему они должны поставить свои подписи под этим документом. Основной упор она делала на то, что Фарина вложил в их фазенду большие деньги и вправе претендовать на часть общей собственности.

—  Мама, не будь наивной, —  взывал к её благоразумию Маурисиу. —  Неужели тебе не ясно, что речь идёт не о какой—  то абстрактной части фазенды, а о нашей с Беатрисой доле наследства. Твой муж хочет отнять у нас наше наследство!

—  Выбирай выражения, Маурисиу! —  одёрнула его Франсиска, а Фарина предпочёл ударить пасынка в его больное место:

—  Я не обижаюсь только потому, что у тебя не всё в порядке с головой. Вероятно, по этой причине ты и забыл, что вообще не имеешь права на наследство, потому что не являешься законным сыном сеньора Марсилиу. Ты всего лишь сын убитого итальянца!

Франсиске пришлось теперь уже одёргивать Фарину, однако Маурисиу сам нашёл веские аргументы в свою защиту:

—  Мне прекрасно известно, чей я сын. Но тот человек, который меня вырастил и воспитал, оставил наследство маме, Беатрисе и мне тоже! Кстати, вы сами же себе противоречите: если бы я не был законным наследником, вы бы не стали сейчас со мной церемониться и уговаривать меня, чтобы я поставил свою подпись на дарственной! Что же до денег, которые вы потратили на нашу фазенду, то я их у вас не просил. Но раз уж вы настаиваете на возмещении затрат, то мы с Беатрисой можем продать часть драгоценностей, доставшихся нам и наследство, и вернуть вам те злополучные деньги!

—  Нет—  нет, деньги и земля —  это не одно и то же, —  поспешил отказаться от предложенной ему компенсации Фарина, опасаясь, что другие члены семьи могут поддержать идею Маурисиу.

—  Ну да, —  язвительно усмехнулся Маурисиу, —  дело ведь не в деньгах, правда? Дело в земле, которую вы хотите отобрать у нас, чтобы стать единоличным собственником этой фазенды. Мама, теперь ты, надеюсь, всё поняла?

—  Я поняла, чго мне нужно было самой принимать решение, не советуясь с вами, —  ответила Франсиска.

Маурисиу посмотрел на неё с горечью и сожалением.

—  Мама, мне больно видеть, как этот бессовестный человек сделал тебя марионеткой в своих руках, —  сказал он. —  Ты можешь подписать эту дарственную, а я обращусь к своим адвокатам и легко её опротестую! Я никому не позволю ограбить меня, Беатрису и тебя!

—  Ты не слишком зарывайся, —  сердито прикрикнул на него Фарина. —  Тебя никто не уполномочивал говорить за всех! У Беатрисы есть своя голова на плечах. Подписывай, Беатриса, и покончим с этим делом. Доля Маурисиу такая маленькая, что практически ничего не значит.

Рассчитывая на поддержку Беатрисы, Фарина и не предполагал, что у неё действительно имелась своя голова на плечах. Ещё после той печальной истории с Марией Беатриса резко изменила своё отношение к Фарине. Марсело тоже перестал ему доверять, но поскольку Фарина считался другом его отца, то в этом случае просто невозможно было не учесть мнение Винченцо. И Марселло прямо спросил его:

—  Скажи, отец, ты считаешь сеньора Фарину честным человеком?

Винченцо помолчал, потом хмыкнул и, наконец, ответил:

—  Однажды Фарина сам сказал мне: «Честный человек никогда не разбогатеет. Вот ты, например, честный, поэтому и будешь всю жизнь мотыжить землю вместе с женой и детьми». А теперь ты ответь: Фарина —  богатый человек?

—  Да, он богат и никогда этого не скрывал, —  сказал Марселло.

—  Ну, вот ты и ответил на свой же вопрос, —  печально произнёс Винченцо.

—  Маурисиу давно твердит, что Фарине ни в коем случае нельзя доверять, потому что он хочет присвоить себе всю фазенду, —  продолжил Марселло. —  Раньше я считал это бредом, но потом увидел, как наш друг Фарина безжалостно обошёлся с Марией, и стал думать, что Маурисиу, пожалуй, прав.

—  Да, Маурисиу прав, —  неожиданно вмешалась в их разговор Катэрина. —  Он мог сойти с ума и даже убить человека, но врага он всегда распознавал сразу и безошибочно. Мартино покушался на землю доны Франсиски, и Маурисиу понял это раньше всех. А Фарину он почему—  то невзлюбил ещё с той поры, как впервые увидел его у нас в доме. Так что ты, Марселло, будь там настороже! Маурисиу не станет просто так возводить на человека напраслину.

—  Ты его защищаешь? —  удивился Марселло. —  Значит, твоя злость на Маурисиу прошла?

—  Да, прошла, —  спокойно ответила Катэрина.

—  Я этому рад, —  сказал Марселло. —  Спасибо тебе за очень важный совет, Катэрина. Я буду начеку и не позволю Фарине отобрать землю Беатрисы!

Дома он пересказал жене этот разговор, и вдвоём они решили, что будут всячески защищать интересы своего будущего ребёнка.

Именно поэтому Беатриса и отказалась подписать дарственную, неожиданно для Фарины, спутав все его планы.

—  Я не стану отчуждать свою долю наследства, —  твёрдо сказала она и обратилась к матери: —  Ты можешь располагать своей частью фазенды, как тебе заблагорассудится, но по закону ты не имеешь права наносить ущерб ни мне, ни Маурисиу. Мы тоже наследники этой фазенды!

Услышав это, Фарина вскочил с места как ужаленный:

—  Что?! Ты мне больше не доверяешь, Беатриса? Марсело, убеди её! Скажи своё веское мужское слово!

Марселло же предпочёл прикинуться простачком, вяло ответив:

—  Фазенда принадлежит Беатрисе, я не хочу вмешиваться.

Маурисиу захлопал в ладоши:

—  Браво, Марселло! Браво, Беатриса! Один я ничего не мог сделать, но теперь, когда вы со мной, мы не просто единая семья, мы —  сила!

После этой осечки Фарина сразу же собрался ехать в Сан—  Паулу, чтобы похлопотать там о скорейшем переводе Омеру на желанную для него должность. Он понял, что комиссар не станет ничего предпринимать в отношении Маурисиу, пока не получит официальное уведомление о переводе на службу в Сан—  Паулу. А Фарине было уже невмоготу терпеть Маурисиу в доме, который он теперь считал исключительно своей собственностью.

«Ты не захотел подписать дарственную, зато подписал себе приговор! —  мысленно злорадствовал Фарина, сообразив, как он лихо может одержать победу над Маурисиу в этой, казалось бы, безнадёжно проигранной схватке. —  Я упеку тебя в психушку на всю жизнь. Тебя признают недееспособным, и я получу долю твоего наследства как твой же опекун, а для Беатрисы тоже что—  нибудь придумаю. Она ещё не знает, с кем вздумала тягаться!»

Поездку в Сан—  Паулу, однако, Фарине пришлось отложить, поскольку тут одни за другими последовали роды. Первой родила Беатриса.

Марселло было всё равно, кто у него родится, мальчик или девочка, но это оказался довольно крепенький мальчонка, получивший в честь деда имя Винченцо.

Фарина не без зависти посмотрел на Марселло и самонадеянно заявил при всех:

—  У меня тоже родится сын! Мне нужен наследник, мужчина, и Франсиска мне его родит!

Жулия, услышав это, шёпотом спросила у Риты:

—  А если родится девочка, что тогда будет?

—  Не знаю, детка, —  так же тихо ответила ей Рита. —  Но чует моё сердце, что добра тогда не жди!

А Констанция, увидев, как побледнела Франсиска после такого безапелляционного заявления мужа, сказала ей:

—  Ты не волнуйся, он и дочку полюбит! Все мужчины таковы. Мечтают о сыне, а когда появляется дочь, они в ней души не чают!

Франсиске, тем не менее, вскоре пришлось убедиться, что Фарина не таков, как все мужчины: она родила девочку, и он даже не взглянул на свою дочку —  тотчас же сел на поезд и умчался в Сан—  Паулу.

А там на него неожиданно свалилась большая удача: Жустини попросила подыскать для неё небольшую фазенду с уютным домиком и, главное, предложила Фарине купить её бордель по весьма сходной цене!

Он не поверил своим ушам. Жустини хочет уехать на фазенду и продаёт своё заведение? Этого не может быть!

Но у Жустини были веские причины для столь крутой перемены в её жизни.

Первая из них была трагической. Жустини уже давно болела туберкулёзом лёгких, но до сих пор ей удавалось это скрывать ото всех, кроме Малу, а тут болезнь стала стремительно прогрессировать, и доктор поставил своей подопечной предельно жёсткое условие:

—  Если вы не хотите скоропостижно умереть, то вам придётся резко изменить свой образ жизни. Вы каждый вечер пьёте вино, ложитесь спать под утро, дышите табачным дымом, а вам надо уехать туда, где тишина и чистый, свежий воздух. Только в этом случае у вас появится шанс на выздоровление.

Жустини пришла в отчаяние. Как можно бросить всё и уехать на какую—  то фазенду?! Кому она там нужна, совсем одна? Кто за ней, тяжело больной, будет там присматривать? Да она гораздо быстрее умрёт в этой глуши от тоски и одиночества, чем здесь от туберкулеза!

Вот в такую горькую минуту к ней и заглянул Маркус. Он пришёл просить Жустини об очередной отсрочке по долговому обязательству, но застал её плачущей, без всегдашних румян, и ужаснулся:

—  Ты, кажется, тяжело больна?!

Лучше бы он этого не говорил! Жустини не смогла вынести его скорбного сочувственного взгляда и поспешила прогнать его прочь:

—  Как ты посмел войти ко мне без разрешения? Убирайся отсюда немедленно! Никаких отсрочек больше не будет. Я передала твои долговые расписки в суд! Иди домой и жди судебного исполнителя!

Перепуганный Маркус пошёл от неё не домой, а к Самуэлу, Он не мог допустить, чтобы Жустини по решению суда отобрала дом у его матери, поэтому и предложил Самуэлу вернуться к прежнему договору:

—  Дай мне деньги, которых бы хватило на оплату моих долгов, и я завтра же приведу тебе Марию. У неё сейчас очень сложное положение, и она согласится на любую работу.

Они ударили по рукам, и уже на следующий день Мария стала работать горничной в отеле, а Маркус отдал долги доне Мариузе и поспешил в бордель, чтобы полностью расплатиться с Жустини.

В тот день ей было совсем плохо, и выглядела она ужасно. У неё даже не было сил сердиться на Маркуса и скрывать от него свою болезнь. Когда он выложил перед ней пачку денег и попросил её отозвать исковое заявление, она отрешённо повела исхудавшей рукой, указывая на небольшую шкатулку:

—  Возьми... Они там...

Открыв шкатулку, Маркус увидел там отцовские часы и свои долговые расписки.

—  Ты не отдавала их в суд? Ты меня обманула? Это жестоко! —  невольно стал упрекать её Маркус, а Жустини промолвила слабым голосом:

—  Перестань, Маркус... Какое это теперь имеет значение?.. Я скоро умру... Иди домой, я не хочу, чтобы ты видел меня такой...

Он принялся целовать её руки и твердить исступлённо:

—  Нет, ты не умрёшь! Я спасу тебя!

Потом он побывал у лечащего врача Жустини и выяснил, что дни её сочтены, можно уповать только на чудо.

—  Я сотворю это чудо! —  уверенно заявил Маркус. —  Увезу её из города, и там мы проживём вдвоём с ней долгую счастливую жизнь!

Это решение Маркуса и стало второй причиной, по которой Жустини отважилась круто изменить свою жизнь.

Фарину сразу же вдохновила возможность выгодной сделки с Жустини. Ещё бы! Приобрести публичный дом —  это значит получить в своё распоряжение неизменно прибыльный бизнес!

—  Управляющей я назначу Малу, —  тут же решил Фарина. —  Мне не хочется афишировать свою причастность к этому бизнесу. Симпатичная фазенда у меня есть на примете. Завтра я туда поеду и обо всём договорюсь. А потом отправлюсь домой за деньгами. Мне надо уговорить Франсиску продать часть её сокровищ.

—  Ты только не задерживайся там долго, —  попросила Жустини, —  а то у меня каждый день сейчас на счету. И не вздумай подсунуть мне такую же фазенду, как мы с тобой всучили Марии. Я думаю, что за это меня Бог и наказал такой жестокой болезнью...

Глава 26

Из гастрольной поездки по Аргентине и Уругваю Дженаро вернулся знаменитым музыкантом. Слава о гениальном пианисте—  виртуозе прокатилась по латиноамериканскому континенту и вышла за его пределы, поскольку газеты всех стран написали о феномене Дженаро, который явил миру свой музыкальный гений лишь на склоне лет.

Восторженно принятый как публикой, так и музыкальной критикой, Дженаро купался в лучах славы, не догадываясь о том, какие неприятности ждут его дома, в Сан—  Паулу.

О том, что Тони попал в тюрьму и ему грозит депортация, Дженаро узнал сразу по прибытии в Бразилию, ещё в порту, где его встретила толпа репортёров, почитавших за честь взять интервью у прославленного пианиста.

Все журналисты задавали ему один и тот же вопрос: как это вышло, что он, человек, бесконечно далёкий от политики, воспитал сына—  смутьяна?

Дженаро нечего было им ответить. Валить всё на вредные гены покойного Джузеппе он не собирался, понимая, что и сам где—  то дал промашку в воспитании сына. Ему нужно было поскорее повидаться с Тони и узнать, насколько серьёзна угроза депортации.

Но, получив свидание с сыном, Дженаро не удержался от гневных упрёков:

—  Вот куда тебя завели твои идеи! В тюрьму! Ты этого хотел? К этому стремился? Мне стыдно, что мой сын арестант!

—  В таком случае тебе не стоило сюда и приходить, —  ответил ему Тони.

—  Я пришёл сюда, потому что хочу тебе помочь. Скажи, что я могy для тебя сделать?

—  Ничего, —  ответил Тони.

—  У меня сейчас есть деньги, я могу оплатить услуги самого лучшего адвоката...

—  Меня защищает наш профсоюзный адвокат, и этого достаточно. В его квалификации я не сомневаюсь.

—  Ладно, с тобой сегодня невозможно разговаривать, —  сдался Дженаро. —  Я зайду в другой раз. Скажи мне, только откровенно, как ты себя чувствуешь?

—  Спасибо, папа, хорошо, —  смягчился Тони. —  А ты, пожалуйста, скажи, почему ко мне перестала ходить Мария? Она заболела? Или заболел мой сын?

—  Нет, они здоровы. Я думаю, Мария устала от твоих фокусов, —  высказал предположение Дженаро.

—  Устала? Как устала?! —  с возмущением воскликнул Тони.

—  И ты ещё спрашиваешь? —  укорил его Дженаро. —  Какая жена не устанет, если от мужа одни неприятности?

—  Папа, ты обещал, что не будешь ругаться, —  напомнил ему Тони.

—  Ладно, ладно, я ухожу. Сынок!.. Мне больно видеть тебя здесь, в тюремной камере! —  сказал Дженаро, и в его глазах блеснули слёзы. —  Надеюсь, с Божьей помощью ты выйдешь отсюда и тогда откроешь своё сердце для отеческих наставлений, потому что я всегда желал тебе только добра!

Дженаро не придал серьёзного значения тому, что Мария перестала навещать Тони в тюрьме, а Мариузу это беспокоило, прежде всего. Она понимала, что это неспроста, и связывала такое поведение Марии с кознями Камилии. В общем, она была не далека от истины, однако ей и в голову не могло прийти, в чём именно заключались эти козни. Мариуза была склонна возложить всю вину на Тони, который, как она предполагала, вновь переметнулся к Камилии после того, как та согласилась защищать его на суде.

Подозрения Мариузы ещё более укрепились, когда Камилия сама пожаловала к Марии в пансион, и они о чём—  то недолго побеседовали за закрытой дверью. О чём —  Мариузе так и не удалось выведать у Марии. Не могла же та сказать ей, что Камилия приходила ещё раз напомнить о своём ультиматуме! Накануне решающего судебного заседания Камилии нужно было удостовериться в том, что Мария сдержит слово и откажется жить с Тони одной семьёй, когда он выйдет из тюрьмы.

—  Учти, ты ранила меня смертельно, а раненый зверь самый опасный, —  пригрозила Марии Камилия. —  Если ты после суда расскажешь Тони или кому—  нибудь другому о нашем уговоре, то я не остановлюсь ни перед чем! Тони должен вернуться ко мне! А иначе я сама потом заявлю в полиции, что наш брак был фиктивным, и потребую выслать Тони из страны! Наказание за лжесвидетельство меня не испугает!

Неудивительно, что после таких угроз Мария отмалчивалась, не желая отвечать на расспросы Мариузы, а когда та проявила чрезмерную настойчивость, ответила ей, сжигая за собой все мосты:

—  Не спрашивайте меня о Тони! Я решила расстаться с ним навсегда. После того как он выйдет из тюрьмы, я возьму Мартинью и уеду из нашего пансиона.

У Мариузы волосы встали дыбом. Мария добровольно уходит от Тони?! Что же он должен был сотворить, чтобы Мария решилась на такой отчаянный шаг?

Мариуза уже поняла, что выяснить это у Марии ей не удастся, и отправилась в отель к Дженаро.

—  Произошло что—  то ужасное, —  сказала она. – Очевидно, Тони сильно обидел Марию, и она хочет уйти от него навсегда. Но вы должны помешать этому, сеньор Дженаро!

—  Простите, дона Мариуза, но, по—  моему, вы что—  то перепутали и сильно ошибаетесь, —  не поверил в серьёзность её заявления Дженаро. —  Мария никогда не бросит Тони. Она любит его!

—  В том—  то и дело! —  подхватила Мариуза. —  Она его любит, а он... Вы должны выяснить, чем он её обидел, и помирить их!

Дженаро отправился к Тони, но выяснить у него, разумеется, ничего не смог, и лишь нанёс ему тяжёлый удар, сообщив о странном решении Марии, весьма похожем на предательство.

—  Я не мог ничем её обидеть, я сижу в тюрьме, —  взволнованно говорил Тони. —  Ты убил меня этой новостью! Очень прошу тебя, папа, сходи к Марии, узнай, что там с ней произошло! Я не хочу её потерять!

И Дженаро, конечно же, отправился к Марии.

—  Я ничего не понимаю, —  сказал он встретившей его доне Мариузе. – Тут явно что—  то не так. Я почему—  то верю Тони, когда он говорит, что ничем не обидел Марию.

—  А вы спросили его о Камилии? Какие у них сейчас отношения?

—  В этом не было нужды, —  махнул рукой Дженаро. —  Он так огорчился из—  за того, что может потерять Марию! И потом, какие могут быть отношения, если он сидит за ре¬шёткой? Оттуда ведь не побежишь на интимное свидание с Камилией!

—  Всё так, но, скажем, признаться ей в любви можно и за тюремной решёткой, —  возразила Мариуза. —  А Мария могла как—  то узнать об этом...

—  Ладно, я сейчас всё выясню, —  сказал Дженаро и направился в комнату Марии.

Его огорчённый вид сразу же внушил Марии тревогу:

—  Сеньор Дженаро? Почему вы здесь? Что—  то с Тони случилось? Он заболел?

—  Нет, —  сказал Дженаро. —  Я пришёл сюда, чтобы задать тебе один вопрос, но, кажется, уже получил на него ответ.

—  Я вас не понимаю, говорите яснее.

—  Я хотел узнать, любишь ли ты моего сына, —  пояснил Дженаро. —  И уже вижу, что любишь.

—  Это дона Мариуза вам что—  то наговорила! —  догадалась Мария.

—  Да, —  не стал скрывать Дженаро. —  И правильно сделала! Скажи, Мария, ты действительно хочешь расстаться с Тони?

—  Да, —  глухо ответила она.

—  Но почему?! Он тебя обидел?

—  Нет.

—  Тогда объясни мне, что происходит. Если он не сделал тебе ничего дурного, почему ты хочешь бросить его?

—  Я так решила, и всё! —  ответила Мария, и больше Дженаро от неё ничего не добился.

Между тем возобновились судебные слушания, и друзья Тони были изумлены тем, что Мария не пришла даже в суд. Все они приставали с расспросами к Мариузе, но та и сама была огорчена этим не меньше остальных.

—  А я думаю, что это даже к лучшему, —  высказал своё мнение Жакобину. —  Присутствие в зале сразу двух жён Тони может негативно сказаться на решении суда.

—  Правильно, —  согласилась Мариуза. —  Судья подумает, что Мария и Камилия сговорились одурачить его, чтобы спасти Тони.

Камилия и её родители приехали в суд позже всех, потому что Ципора в последний момент отказалась давать какие—  либо свидетельские показания.

—  Не заставляй меня туда ехать, Камилия, —  взмолилась она. —  Иначе я буду спасать там тебя, а не Тони! Скажу, что вашбрак был фиктивным.

—  Ты не сделаешь этого, мама! —  грозно произнесла Камилия. —  Я приложила столько сил для того, чтобы Тони вернулся ко мне, а ты хочешь всё свести на нет?!

—  Он никогда к тебе не вернётся, —  с досадой сказала Ципора. —  Неужели ты до сих пор не поняла, что он любит Марию?

Времени до начала судебного заседания оставалось мало, а Камилия должна была любой ценой убедить Ципору дать нужные показания, поэтому она и рассказала матери о своём тайном уговоре с Марией.

Ципора в ужасе схватилась за голову:

—  Ты угрозами заставила Марию отказаться от Тони?!

—  Да, и я уже многого добилась! —  с гордостью ответила Камилия. —  Она больше не ходит к нему в тюрьму!

—  Боже мой, за что мне такое наказание? —  причитала Ципора. —  Ты сошла с ума из—  за этого итальянца! Ты потеряла не только разум, но и сердце! Пошла на подлость, чтобы заполучить мужа? Да он же тебя возненавидит, если узнает правду!

—  Он ничего не узнает. Мария будет молчать, —  уверенно заявила Камилия. —  Я ей доходчиво объяснила, что могу сделать, если она проболтается или будет искать встреч с Тони!

—  И что же ты сделаешь? —  испуганно спросила Ципора. —  Убьёшь её?

—  Нет, я найду другие средства, но если понадобится, то у меня рука не дрогнет! —  в запальчивости произнесла Камилия, ещё больше напугав мать.

После этого Ципора безропотно поехала в суд, но про себя твёрдо решила лжесвидетельствовать, то есть утверждать, что брак Тони и Камилии был фиктивным.

Слово для свидетельских показаний ей предоставили сразу после Камилии, которая блестяще справилась со своей задачей, заявив суду, что они с Тони женились по любви, а их временная размолвка была лишь досадным недоразумением, и теперь они опять будут жить вместе. Тони, правда, попытался что—  то возразить, но адвокат Андре был начеку и вовремя заставил его замолчать. Судья оставил без внимания робкий протест Тони, а Ципоре стало нестерпимо больно и стыдно за дочь, от которой итальянец не побоялся отказаться даже сейчас, под угрозой высылки. И к чему же это может привести Камилию? Сейчас она пустила в ход угрозы и ложь, а потом, когда Тони благополучно вернётся к своей Марии, совсем ожесточится и, не дай Бог, в самом деле, пойдёт на преступление... Нет, этого нельзя допустить! И Ципора, получив слово, решительно произнесла:

—  Их брак был фиктивным, ваша честь. Это я говорю вам как мать.

В зале поднялся невообразимый шум. Громче всех кричала Камилия, возмущаясь заявлением матери и требуя, чтобы та немедленно изменила показания. Эзекиел тоже зашипел на жену: «Что ты несёшь? Говори правду!»

Судья не без труда восстановил тишину в зале, и Ципора продолжила:

—  Я говорю правду. Они никогда не жили как нормальная семья. Итальянец воспользовался нашей доверчивостью. Он бросил мою дочь и никогда к ней не вернётся!

—  Ваша честь, я вышла замуж за Тони по доброй воле, и буду жить вместе с ним! —  выкрикнула с места Камилия.

Ципора тут же прокомментировала её выкрик:

—  Она только надеется, ваша честь, а итальянец любит другую. Я говорю правду.

—  Ципора, молчи! —  процедил сквозь зубы Эзекиел.

—  Нет, я не буду молчать, —  сказала она уже не судье, а Эзекиелу. —  У меня есть своя голова на плечах, и я должна спасать нашу дочь!

Судья счёл показания Ципоры исчерпывающими и велел ей сесть на место.

—  Объявляю перерыв на два часа, —  сказал он затем. —  Поскольку свидетели противоречат друг другу, то суд нуждается в дополнительных консультациях.

Во время перерыва все накинулись на Ципору с разных сторон —  Камилия, Эзекиел, Дженаро, адвокат Тони... Её уговаривали изменить показания, она отбивалась ото всех, и только Дженаро удалось её пронять.

—  Вы поймите, сеньора, если Тони депортируют, он попадёт в руки фашистов и его убьют, —  разъяснил ей Дженаро, а потом задал вопрос в лоб: —  Вы желаете смерти моему сыну?

—  Нет, —  ответила Ципора, —  я не хочу, чтобы у меня на совести была чья—  то смерть.

Адвокат тотчас же подсказал ей, как нужно построить следующее выступление, чтобы предыдущее не выглядело лжесвидетельством, и после перерыва попросил суд вновь заслушать Ципору.

Прокурор, однако, заявил протест, который судья и удовлетворил. Таким образом, Ципоре не пришлось менять показания.

Теперь всё зависело от выступления Эзекиела, и он оказался на высоте, продемонстрировав не только присущую ему мудрость, но и завидное красноречие.

Начал он с парадоксального утверждения:

—  И моя дочь, и моя жена, они обе говорят правду.

—  Протестую, ваша честь! —  воскликнул прокурор. —  Их показания противоречат друг другу!

—  А что такое истина вообще? —  обратил к нему философский вопрос Эзекиел. —  Вы слышали историю о слепцах и слоне? Один слепец ощупал хобот, другой —  уши, третий —  хвост, и никто из них не понял, как же на самом деле выглядит слон. То же самое происходит и в нашем случае. Тони и Камилия женились по любви, потом, как это нередко бывает, поссорились, разбежались. Дочь по—  прежнему любит мужа и хочет вернуть его в семью, а мать не может справиться с обидой на зятя. Вот вам и вся истина!

После такого доходчивого разъяснения у судьи не осталось никаких сомнений в подлинности брака Тони и Камилии, но для порядка он предоставил слово и Дженаро, который, разумеется, свидетельствовал в пользу сына.

Судья, наконец, зачитал оправдательный приговор, и Тони получил желанную свободу.

Камилия подбежала к нему первой и на глазах у всех расцеловала его в губы. Тони смутился, мягко отстранил её от себя, поблагодарил за помощь и поддержку. Потом с большой теплотой поблагодарил Эзекиела, крепко обнял Дженаро, пожал руку Мариузе...

Камилия поняла, что сегодня ей не удасться как следует пообщаться с Тони, и, пробившись сквозь толпу, украдкой шепнула ему на ухо:

—  Нам нужно поговорить. Приходи ко мне завтра! Я буду ждать!

Тони согласно кивнул, и счастливая Камилия прямо из здания суда поехала в отель Жонатана, где работала горничной Мария.

—  Я освободила Тони, —  с гордостью сообщила она Марии. —  Теперь черёд за тобой. Ты должна сегодня же сказать ему, что уходишь от него навсегда. Иначе я возьму свои показания обратно.

Мария ещё раз подтвердила, что выполнит своё обещание.

И тут они обе услышали голос Тони, доносившийся из коридора. Он искал Марию. Едва освободившись из—  под стражи, он стал пытать Дженаро и Мариузу, где Мария, и те сказали, что она теперь работает горничной в отеле.

—  Я же запретил ей идти туда на работу! —  рассердился Тони. —  И ты, папа, знал об этом. Почему же не удержал её?

—  Да я сам узнал случайно, когда столкнулся с ней в отеле, —  сказал в свое оправдание Дженаро. —  Но не это главное. Должен признать, что я не имею никакого влияния на Марию. Она твёрдо решила уйти от тебя, и теперь только ты сможешь всё уладить. Поезжай к ней. Я уверен, что это всего лишь какое—  то недоразумение. Мария тебя любит!

И Тони, сопровождаемый друзьями—  соратниками, поехал из суда прямо в отель. А Дженаро на такси повёз в пансион Мариузу.

—  Мы будем ждать тебя и Марию, —  сказала Тони Мариуза. —  Я приготовлю хороший обед, отпразднуем твоё освобождение.

Но планам Дженаро и Мариузы было не суждено осуществиться. Мария наотрез отказалась объяснять Тони, почему она не приходила к нему в тюрьму, и объявила, что рас¬стаётся с ним навсегда.

—  Но этого не может быть! Объясни, что с тобой происходит, —  настаивал Тони.

—  Ничего. Просто я не хочу больше с тобой жить. Извини, мне нужно работать. Иди домой, я попросила дону Ма¬риузу подготовить для тебя отдельную комнату и уже перенесла туда твои вещи.

—  Нет! Это бред какой—  то! Я не оставлю тебя здесь, мы пойдём домой вместе!

Крепко ухватив Марию за руку, Тони буквально потащил её к выходу, а она, зная, что Камилия, издали, наблюдает за этой сценой, испугалась и закричала:

—  Отпусти меня! Я ухожу, потому что больше не люблю тебя!

Ошеломлённый Тони на мгновение отпустил её руку, и Мария стремглав бросилась бежать от него.

Камилия, следившая за ними вдвоём с Самуэлом, удовлетворённо воскликнула:

—  Браво! Теперь он мой!

—  А как же наш уговор? —  спросил огорчённый Самуэл. —  Я тут изо всех сил обхаживаю Марию, а ты не собираешься выполнять своё обещание?!

Камилия не стала кривить душой.

—  Пойми, я люблю Тони, —  сказала она. —  И сейчас у меня появилась реальная возможность вернуть его. Поэтому прости...

—  Но ты же сама всё видела. Тони любит Марию! —  возразил Самуэл. —  И я его понимаю. Присмотревшись внимательно к Марии, я понял, что она не просто очарователь¬ная женщина. Она действительно святая!

—  И ты туда же?! —  возмутилась Камилия. —  Может, ты уже в неё влюбился?

—  Нет, я люблю тебя, —  сказал Самуэл. —  И не теряю надежды жениться на тебе. Потому что разлучить Тони с Марией ты не сможешь. Они созданы друг для друга!

—  Нет, я разлучу их любой ценой! —  заявила Камилия. —  Даже если ты окажешься прав, и Тони не вернётся ко мне, они всё равно не будут жить вместе! Наш договор остаётся в силе, ты должен скомпрометировать Марию!

—  И тогда ты выйдешь за меня замуж?

—  Да.

Праздничного обеда не получилось. Тони пришёл домой один, убитый горем.

—  Я надеялся, что это какое—  то недоразумение, но Мария сама сказала, что не хочет жить со мной, —  сообщил он печальную новость Дженаро и Мариузе. —  Она меня разлю¬била!

Потом он стал играть с сыном, по которому очень соскучился, а Мариуза и Дженаро вновь принялись гадать, что же могло произойти с Марией. И тут Мариуза вспомнила о таинственном визите Камилии.

—  Ей—  богу, это она что—  то наплела Марии про Тони! —  высказала она догадку, подойдя совсем близко к истине. —  Например, могла приврать, что Тони пообещал к ней вернуться, если она вызволит его из тюрьмы.

—  А Мария поверила ей и обиделась на Тони, —  продолжил развивать эту версию Дженаро. —  Да, такое вполне могло быть! Но выяснять это у Марии бесполезно, я уже пытался, а вот Камилию, пожалуй, стоит прижать к стенке!

И он попробовал выяснить правду у Камилии, но получил жёсткий отпор. Она лишь обвинила Дженаро в сводничестве, напомнив ему, что именно он приютил у себя в пан—  сионе Марию и внука, а потом всячески способствовал их воссоединению с Тони.

—  Вы и сейчас хлопочете о Марии, хотя она сама отказалась от вашего сына. У вас нет совести, сеньор Дженаро! —  цинично отчитала его Камилия.

Он был ошеломлён таким натиском и ушёл, так и не выведав у неё ничего.

Тони между тем всё пытался вразумить Марию, клялся ей в любви, говорил, что не сможет жить без неё и сына, а она повторяла одно и то же: «Нет, я твёрдо решила расстаться с тобой» —  и убегала от него в свою комнату, не забывая запереть дверь на ключ.

В те дни Тони думал только о том, как ему вернуть расположение Марии, а о Камилии даже не вспоминал, и она сама стала его преследовать. Приходила к нему в типографию, напоминала о своём благодеянии, говорила, что Ма¬рия ему не жена и у неё появился другой мужчина, поэтому Тони нужно жить с той женщиной, которая беззаветно его любит, то есть с ней, Камилией...

Тони же оставался равнодушен ко всем её доводам и уговорам, и Камилию это приводило в бешенство.

Она потребовала от Самуэла, чтобы он как можно скорее соблазнил Марию, а тот неожиданно признался в собственной беспомощности:

—  Я пустил в ход все свои чары, использовал все известные мне уловки для её обольщения —  и ничего не добился. Ты поставила передо мной нереальную задачу. Соблазнить Марию невозможно! Она любит Тони.

Камилия вскипела от злости:

—  Если ты не способен затащить её в постель на самом деле, то устрой мистификацию! Замани её в номер, имитируй сцену любви, а я позабочусь, чтобы Тони появился там в нужный момент и увидел всё воочию! Я должна любой ценой развенчать в его глазах эту «святую».

Самуэл согласился и с этим её планом, однако на подготовку провокации тоже требовалось время, и Камилия не находила себе места от нетерпения.

Ципора, видя, как мается дочь, всячески уговаривала её забыть Тони.

—  Оставь его, наконец, в покое! —  требовала она. —  Ты ничего не добилась своими подлыми угрозами. Поссорила его с Марией, а он всё равно к тебе не идёт! Забудь о них обоих, пусть живут, как хотят. А ты найди себе хорошего парня и будь счастлива с ним. Можно подумать, что на этом итальянце свет клином сошёлся!

Однажды Камилии надоело её слушать, и она вновь проговорилась, что замышляет очередную провокацию против Марии, которая должна окончательно добить соперницу.

Вдаваться в подробности она не стала, поэтому Ципора нарисовала в своём воображении ужасную картину: Камилия под каким—  нибудь предлогом вызывает Марию, скажем, в кафе и там незаметно подсыпает ей в чашку яд!..

Допустить этого Ципора не могла ни в коем случае. Во избежание худшего она разыскала Дженаро в отеле и рассказала ему, по какой причине Мария решила уйти от Тони.

—  Во всём виновата моя дочка, —  с горечью говорила Ципора. —  Она сошла с ума из—  за Тони. Я прошу вас: расскажите ему правду, пусть он помирится с Марией, чтобы у моей несчастной Камилии больше не осталось никаких соблазнов! Мы с вами должны сделать всё, чтобы она забыла вашего сына и, наконец, устроила свою жизнь!

Не зная о демарше Ципоры, Камилия пришла в ярость, услышав от Тони, что ему стало известно, какую подлость она совершила.

—  Твоя Мария дорого заплатит за то, что проболталась! Я сотру её в порошок! Я уничтожу её! —  сыпала она угрозами, уже не пытаясь выглядеть в глазах Тони несчастной жертвой.

И тут Тони остудил её пыл:

—  Мария не причём. Чтобы спасти меня, она приняла твои изуверские условия и мужественно выполнила их. Мария святая! А правду о твоей подлой сущности открыла моему отцу дона Ципора.

—  Что?! воскликнула ошеломлённая Камилия. —  Как она посмела? Я ей этого не прощу!

—  Опомнись, Камилия, —  пристыдил её Тони. —  Посмотри на себя со стороны —  в кого ты превратилась! Пышешь злобой, угрожаешь всем, даже собственной матери, которая пытается тебя спасти от окончательного падения. Подумай, чем это может кончиться. Ты и так уже переступила опасную черту —  пошла на подлость и жестокий обман. Но добилась обратного результата: я разуверился в твоей порядочности и ещё больше стал ценить Марию. Мне очень жаль, что наши с тобой отношения пришли к такому печальному концу. У меня даже нет на тебя злости. Я просто перестал тебя уважать, Камилия!

Глава 27

Фарине оказалось несложно склонить Франсиску к продаже части драгоценностей, доставшихся ей в наследство от первого мужа. Вначале она, конечно, воспротивилась, напомнив Фарине его же утверждение о том, что эти сокровища следует продавать только в случае крайней необходимости, а сейчас, по её мнению, чёрный день ещё не настал.

—  Если я продам часть драгоценностей и вложу вырученные деньги в весьма прибыльное дело, то чёрный день для нас не настанет никогда! Это я тебе гарантирую! —  сказал Фарина, и Франсиска больше не стала ему возражать.

—  Бери всё, что считаешь нужным, —  сказала она ему. —  Только вот дети могут воспротивиться...

—  Может, не обязательно ставить их в известность? —  мягко произнёс Фарина, подбрасывая ей столь важную для него идею.

Франсиска ещё не забыла, какой скандал разгорелся в их доме из—  за дарственной, которую Беатриса и Маурисиу так и не подписали, поэтому охотно согласилась с мужем.

—  Я не хочу ничего скрывать от детей, но, пожалуй, и впрямь будет лучше, если они не узнают о продаже драгоценностей. Особенно Маурисиу. Мы с тобой спустимся в тайник сегодня ночью, когда они будут спать, и ты сам отберёшь всё, что нужно.

Их план, однако, не удался. Беатриса случайно подслушала обрывок их разговора и поняла, что они собираются сделать.

—  Мы не должны этого допустить, —  сказала она брату и мужу. —  Надо устроить засаду сегодня ночью.

—  Правильно! —  поддержал её Маурисиу. —  Фарина не оставляет попыток ограбить нас, и теперь ему даже не нужны наши подписи. Но он ошибается, мы и тут поймаем его за руку!

—  Сегодня поймаем, а завтра он придёт снова, —  скептически произнёс Марселло. —  Не будем же мы караулить его тут каждую ночь!

—  А мы отберём у матери ключ, и пусть он хранится у Беатрисы, —  нашёл выход Маурисиу. —  Но сначала нужно поймать Фарину на месте преступления.

Ночью, когда Фарина и Франсиска, спустившись в подвал, отобрали там драгоценности для продажи и уже собирались выходить оттуда, их остановил грозный окрик Маурисиу:

—  Стойте! Мама, ты и теперь скажешь, что сеньор Фарина не обворовывает твоих детей?

—  Сеньор Фарина берёт эти драгоценности взаймы, —  нашлась Франсиска. —  Он вложит их в прибыльное дело и преумножит наше состояние!

—  А если взаймы, то почему это нужно делать ночью, крадучись? —  задала резонный вопрос Беатриса.

—  Это наше общее богатство, и мы не позволим его растаскивать, —  заявил Маурисиу. —  Сеньор Фарина, положите на место всё, что взяли, а ты, мама, отдай ключ от подвала Беатрисе! Пусть он хранится у неё! Когда—  нибудь ты нам за это скажешь спасибо.

—  Как вы смеете? Вы унизили меня! —  возмутилась Франсиска.

—  Мама, мы не унижаем, а защищаем тебя! —  сказала Беатриса. —  Ты находишься во власти сеньора Фарины, а мы ему не доверяем, поэтому и вынуждены тебя защищать.

—  Это ты находишься под влиянием твоего сумасшедшего брата! —  бросил ей Фарина. —  Всем известно, что Маурисиу сумасшедший! А ты куда смотришь, Марселло? Почему не скажешь своё веское мужское слово? Почему не вразумишь жену? Или ты уже полностью превратился в подкаблучника?

—  Не знаю, может, и превратился, —  не поддался на провокацию Марселло. —  Мне кажется, Беатриса права. Если ключ будет храниться у неё, то в нашей семье станет меньше поводов для скандалов.

—  Они сговорились! Они все восстали против меня! —  заголосила Франсиска и, плача, припала к плечу Фарины. —  Уведи меня от этих неблагодарных детей! Оставь им всё! Пусть наслаждаются своей победой над матерью, которую они так унизили! Вот тебе ключ, Беатриса, бери его!

Она в сердцах швырнула ключ Беатрисе под ноги, и Фарина понял, что сокровищ ему не получить, по крайней мере сегодня. Он увёл плачущую Франсиску в спальню и стал внушать ей, что во всём виноват Маурисиу, который окончательно сошёл с ума, и которого нужно лечить.

Франсиска тогда не придала серьёзного значения его словам, но уже на следующий день в их дом приехал комиссар Омеру с ордером на арест Маурисиу.

—  Я получил строгое взыскание за то, что необоснованно закрыл это уголовное дело, и теперь просто обязан возобновить его, —  пояснил он свои действия Франсиске.

Она, не ожидавшая такого удара, едва не потеряла сознание. Фарина тут же подхватил её, поддержал. Он опять, как в прошлый раз, когда над Маурисиу нависла угроза тюрьмы, был для неё единственной надёжной опорой, и Франсиска обратилась к нему с мольбой и надеждой:

—  Придумай что—  нибудь! Спаси моего сына! Уговори комиссара не арестовывать сейчас Маурисиу, он ни для кого не представляет опасности!

—  Не волнуйся, дорогая, я сделаю всё, чтобы вызволить Маурисиу из тюрьмы, —  сказал Фарина. —  К сожалению, помешать его аресту я не могу —  у комиссара уже выписан ордер. Но я поеду в Сан—  Паулу, опять привезу того адвоката...

—  Мама, не обольщайся, —  перебил Фарину Маурисиу. —  Я уверен, что твой муж на сей раз сам позаботился о моём аресте! Ты спроси у него, куда он ездил сегодня утром. Не к комиссару ли Омеру? Я осмелился встать ему поперёк дороги, и он мне отомстил!

—  Не слушай его, Франсиска, он не в своём уме! —  тотчас же ввернул Фарина. —  Сеньор Омеру, Маурисиу надо не арестовывать, а показать его психиатру.

—  Да, мне самому его жаль, —  отозвался Омеру. —  Поэтому я сразу же направлю сеньора Маурисиу на судебно—  медицинскую экспертизу. Возможно, нам удастся заменить тюремный срок на принудительное лечение.

—  Так вот вы что задумали? Хотите отправить меня в психушку?! —  воскликнул Маурисиу. —  Но я совершенно здоров и не позволю вам надо мной измываться! Я буду защищать себя!

И он, сделав резкое движение, оттолкнул от себя Омеру и побежал к гаражу, где стоял его автомобиль.

Омеру же проявил завидную прыть: догнал Маурисиу и надел на него наручники.

Так Маурисиу вновь оказался в тюрьме.

А Фарина использовал это обстоятельство для того, чтобы вновь подобраться к сокровищам жены. Он сумел убедить Франсиску в том, что ему потребуется очень много денег на оплату адвокатских услуг и на подкуп судей. А для этого теперь просто необходимо продать часть сокровищ!

И Франсиска велела Беатрисе отдать ключ обратно. Та заколебалась: а вдруг Фарине и впрямь нужны деньги для того, чтобы вызволить Маурисиу из тюрьмы? Правда, она хорошо запомнила и то, что сказал Маурисиу перед арестом: «Это всё подстроил Фарина!» Как же ей быть? Что делать? В прошлый раз Фарина сумел вытащить Маурисиу из безнадёжной ситуации. Может, он сделает то же самое и на этот раз? Если остаётся хоть один шанс из ста на спасение Маурисиу, то его, конечно же, нужно использовать!..

И Беатриса отдала матери ключ.

Получив доступ к сокровищам, Фарина взял из них львиную долю и тотчас же отбыл в Сан—  Паулу.

Но продавать старинные монеты и золотые слитки он вовсе не собирался. Он отнёс их в ломбард, где у него имелись давние связи и поэтому ему там хорошо заплатили.

Оформив сделку с Жустини, он с головой окунулся в обустройство борделя по своему разумению, а Омеру в это время перевёл Маурисиу из тюрьмы в психиатрическую лечебницу, передав главврачу весомую взятку от Фарины.

Спустя несколько дней Беатриса добилась разрешения на свидание с братом в больнице и пришла в ужас: Маурисиу был неузнаваемым! Он плакал, как дитя, и просил сестру забрать его домой.

—  Они меня здесь угробят, —  твердил он. —  Тут все заодно с Фариной.

—  Что вы с ним сделали?! —  возмущённо спросила Беатриса главврача. —  До ареста мой брат был нормальным человеком, а сейчас он похож на жалкого, затравленного зверька.

—  Вы не правы, —  возразил главврач. —  Его привезли сюда в таком ужасном состоянии, что нам пришлось надеть на него смирительную рубашку. У него навязчивая идея: отомстить своему отчиму, которого он считает опасным врагом. Вам известно, что ваш брат пытался бежать из тюрьмы, а потом и отсюда, из больницы, поэтому я назначил ему лечение электрошоком. Сейчас это самый эффективный метод лечения. После нескольких сеансов его мания исчезнет. Поначалу он впадёт в апатию, а потом постепенно придёт в норму.

Не зная, где искать защиты, Беатриса и Марселло отправились на консультацию к секретарю муниципального совета. Их интересовало, как можно изменить меру пресечения для Маурисиу, чтобы затем показать его тому врачу, которому они доверяют.

—  Увы, никак, —  ответил им чиновник. —  Я в курсе этого дела. Его странным образом замяли, потом возобновили. Комиссар Омеру официально признал свою ошибку. Теперь он утверждает, что ваш брат представляет опасность для общества, о чём свидетельствуют и приобщённые к делу показания сеньора Фарины.

—  Он дал показания против Маурисиу?! —  невольно вырвалось у Беатрисы. —  Какая подлость!

—  Я расцениваю это иначе, —  строго сказал секретарь. —  Сеньор Фарина защищает интересы вашей семьи. Ведь для вас не секрет, что сеньор Маурисиу совершил убийство, будучи в невменяемом состоянии. А доктор, у которого он сейчас находится на лечении, вообще считает его безнадёжно больным и предрекает ему пожизненное пребывание в психиатрической клинике.

—  Но он только вчера говорил мне, что Маурисиу скоро выздоровеет! —  воскликнула Беатриса.

—  Очевидно, он просто не хотел вас расстраивать, —  сочувственно произнёс секретарь. —  А я сам читал заключение судебно—  медицинской экспертизы. Так что примите мои сожаления. Вам нужно быть мужественными и трезво оценивать реальность.

—  Да, теперь я это поняла, —  сказала Беатриса. —  Спасибо вам за информацию, она оказалась для нас очень полезной.

Выходя из муниципалитета, Марселло и Беатриса едва не столкнулись с Омеру, который прошмыгнул мимо, сделав вид, будто их не заметил.

—  Я тоже всё понял, —  сказал Марселло. —  Маурисиу был прав: они все здесь пляшут под дудку Фарины. Рассчитывать нам не на кого, мы должны сами выкрасть Маурисиу из психушки! И сделать это надо как можно скорее, пока Фарина не вернулся из Сан—  Паулу!

Вечером того же дня Беатриса и Марселло, взяв своего младенца, отправились на фазенду Винченцо.

—  Мы побудем там денёк, —  сказала Беатриса матери. —  Дона Констанция заболела, просит нас помочь ей по хозяйству.

—  Чем же ты сможешь ей помочь? —  удивилась Франсиска. —  Давай я лучше пошлю туда Ноку.

—  Нет, я справлюсь, —  махнула рукой Беатриса. —  Я ведь жила там и знаю, что нужно делать. К тому же мне будет помогать Марселло.

Тайком от Франсиски на фазенду Винченцо поехали и Форро с Зангоном, которые тоже собирались участвовать в операции по освобождению Маурисиу.

Марселло изложил план операции своим родителям и Катэрине:

—  Мы выкрадем Маурисиу и спрячем его в старом бараке для рабов, где давно уже никто не живёт. А вы будете носить ему туда еду. Мы поедем в психушку ночью, когда там не будет главврача. Мама, ты присмотришь за нашим Винченцо?

—  Я—  то присмотрю, но как же вы сумеете выкрасть Маурисиу, если ты говоришь, что он там заперт в палате? —  спросила Констанция.

—  Мы всё обдумали, —  продолжил Марселло. —  Пока Беатриса беседовала с главврачом, я всё там хорошенько осмотрел и приметил, что у людей с кухни есть ключ от палат, потому что они носят туда еду. Санитары все знают друг друга, а на кухонных рабочих никто и не смотрит. Поэтому мы должны пройти на кухню и...

—  Сынок, ты умный малый, —  прервал его Винченцо, —  но у твоего плана есть один недостаток. Как ты выведешь Маурисиу из палаты? Разве повара ходят с больными по коридорам?

—  Я знаю как! —  вдруг включилась в их разговор Катэрина. —  Марселло, если ты достанешь мне халат медсестры, я выведу Маурисиу за руку из палаты. Никто ничего не заподозрит.

—  Молодец, дочка! —  похвалил её Винченцо.

Похищение Маурисиу прошло почти без осложнений. Форро и Зангон с помощью верёвки и кляпа довольно быстро нейтрализовали поваров. Марселло взял у них ключи и переоделся в поварскую униформу. Халат медсестры они раздобыли в прачечной, правда, там им пришлось ещё раз употребить кляп и верёвку, потому что один из санитаров увидел, как туда прошмыгнули посторонние люди, и последовал за ними. Следующее препятствие на их пути возникло уже после того, как Катэрина вывела Маурисиу из палаты.

—  Куда ты ведёшь его? —  воскликнул, увидев их, другой санитар.

—  На кухню, —  не растерялась Катэрина. —  Он голоден.

—  Что?! —  изумился санитар. —  Постой, а ты кто такая? Я тебя не знаю. Ты здесь не работаешь!

—  Сейчас я объясню тебе, кто она такая, —  сказал Зангон и тюкнул санитара по голове скалкой, прихваченной на кухне.

Потом они с Форро подхватили на руки Маурисиу и вместе с Марселло и Катэриной помчались к своей коляске, где их ждала Беатриса.

А спустя некоторое время очнулся оглушённый скалкой санитар и поднял тревогу.

Когда Омеру доложили о похищении в психиатрической больнице, он сразу же заподозрил Беатрису и Марселло, а приехав на место происшествия, выяснил, что у «медсестры» и «повара» был итальянский акцент, и догадался: «Это Катэрина! А «повар» —  Марселло!»

Между тем Марселло и Беатриса вместе с ребёнком приехали домой поздней ночью, напугав Франсиску.

—  Что случилось? Почему надо было ехать сейчас, а не утром? Вы поссорились с сеньором Винченцо? —  засыпала она их вопросами.

—  Мама, всё в порядке, мы ни с кем не поссорились, —  ответила Беатриса. —  Но если тебя спросят, где мы были этой ночью, ты, пожалуйста, скажи, что мы вообще никуда не выходили из дома.

—  Кто спросит? Кому я должна отвечать? —  недоумевала Франсиска.

—  Мама, извини, мы пойдём спать. Потом всё узнаешь.

И Франсиска всё узнала очень скоро —  на рассвете, когда к ней в дом буквально ворвался комиссар Омеру, сопровождаемый двумя полицейскими.

Он искал Маурисиу, искал Марселло. Франсиска поняла, где были этой ночью её дочь и зять, поэтому без колебаний подтвердила их алиби:

—  Я уверена, они всю ночь были здесь. Моя дочь около полуночи помогла мне подогреть молоко для малышки, а Марселло тем временем оставался с их сыном. Но где Маурисиу?! Что вы с ним сделали?!

—  Дона Франсиска, не надо меня обманывать, —  строго произнёс Омеру. —  Вы должны знать, что лжесвидетельство карается законом. У меня нет никаких сомнений в том, что Марселло помог Маурисиу сбежать из сумасшедшего дома. И сеньору Фарине это не понравится. Я знаю, в каком отеле он остановился, и сегодня же пошлю ему телеграмму. Думаю, вам всем тут придётся туго!

—  Не смейте мне угрожать! —  с достоинством произнесла Франсиска. —  Вы превышаете свои полномочия!

—  Нет, я действую в рамках закона, —  ответил Омеру. —  Сейчас мы обыщем всю вашу фазенду и найдём Маурисиу!

Обыск, однако, оказался безуспешным, и Омеру отправился на фазенду Винченцо.

Допрос хозяев, как и следовало ожидать, ничего ему не дал: Винченцо и Констанция утверждали, что Катэрина всю ночь провела дома, а Маурисиу они уже сто лет не видели, потому что их дочка давно с ним не живёт.

—  Я переверну вверх дном всю вашу фазенду! —  пригрозил Омеру. —  Начнём с дома, а потом обыщем каждый амбар, каждый стог сена!

Катэрина испугалась за Маурисиу и, воспользовавшись суматохой, которую устроили в доме полицейские, увела беглеца на соседнюю фазенду, где совсем недавно поселились Жустини и Маркус.

Катэрина видела на днях эту симпатичную молодую пару и почему—  то была уверена, что новые соседи не откажут ей в помощи.

—  Помогите нам, пожалуйста! —  взмолилась она. —  Вы здесь люди новые, знакомыми ещё не обзавелись, поэтому полицейским не придёт в голову искать здесь Маурисиу.

—  А что с ним случилось? Он, похоже, болен? —  сочувственно спросила Жустини.

—  Это долгая история... Сеньор Фарина, отчим Маурисиу, запер его в сумасшедшем доме, —  кратко пояснила Катэрина.

—  Можете больше ничего не объяснять, —  сказала Жустини. —  Я прекрасно знаю, кто такой сеньор Фарина. Пойдёмте, я вас спрячу.

Омеру, однако, решил на всякий случай обследовать и соседнюю фазенду.

Маркус был готов к этому. Он всё время наблюдал за дорогой и, как только полицейские показались вблизи дома, отдал соответствующее распоряжение Жустини. Она тотчас же перевела в свою спальню Катэрину и Маурисиу, велела им спрятаться под кроватью, а сама, облачившись в ночную сорочку, улеглась на той же кровати.

Маркус возмутился, услышав, что к нему пришли с обыском:

—  Мы живём здесь всего несколько дней и никого в округе не знаем. Вы ошиблись адресом! Моя жена больна, и я не позволю вам беспокоить её.

—  Какая она вам жена? —  засмеялся Омеру. —  Мне всё известно о вас от сеньора Фарины!

—  Жустини мне жена, —  с нажимом повторил Маркус. —  А сеньор Фарина —  единственный человек из местных жителей, с кем мы знакомы. Вы ищете здесь его?

—  Не делайте из меня дурака! —  вспылил Омеру. —  Мы ищем сумасшедшего, сбежавшего из больницы.

Грубо оттолкнув Маркуса, он направился прямо в спальню. Жустини подняла крик:

—  Как вы смеете сюда врываться? Я не одета!

—  Насколько мне известно, прежде вас такие мелочи никогда не смущали. Вы же известная проститутка!

—  Я не позволю вам оскорблять мою жену! —  подбежал к комиссару Маркус, намереваясь ударить его, но Жустини успела встать между мужчинами.

—  Вы можете обыскать мою спальню, —  сказала она. —  Ищите! Здесь никого нет! Но за превышение полномочий вам придётся ответить. Я не скрываю своего прошлого, и, уж поверьте, в Сан—  Паулу у меня остались очень влиятельные знакомые, которым не составит труда вышвырнуть вас из полиции. Поэтому предлагаю вам не обострять ситуацию. Мы не знаем никакого сумасшедшего и никого не прячем. Нам нужен покой, для этого мы сюда и переехали.

—  К тому же у вас нет против нас никаких улик и нет ордера на обыск, —  добавил Маркус.

Омеру пришлось ретироваться.

По дороге в полицию он сказал своим подчинённым:

—  Этот парень, конечно, дурак, иначе бы не женился на проститутке, но в одном он прав: они действительно здесь никого не знают, зачем им прятать сумасшедшего?!

После ухода полицейских Катэрина и Маурисиу стали горячо благодарить Маркуса и Жустини, а она сказала им:

—  Не стоит меня благодарить. Я, как вы могли слышать, отнюдь не безгрешна. Много лет я жила с ожесточённым сердцем. И слава Богу, что теперь у меня появилась возможность кому—  то помочь. Оставайтесь здесь, вам нельзя показываться в округе. А служанку, которая должна скоро прийти, я отравлю домой, чтобы она вас не увидела.

—  Спасибо! —  обняла её растроганная Катэрина. – Я сама сделаю для вас всё вместо служанки!

Глава 28

Мария далеко не сразу согласилась вернуться к Тони, опасаясь, что Камилия осуществит свою угрозу – обратится в суд, скажет, что в прошлый раз она лжесвидетельствовала, и потребует высылки своего бывшего мужа из Бразилии.

Тони искал и не находил объяснения столь странному поведению Марии. Почему она упирается теперь, когда козни Камилии всплыли наружу? Может, у неё и вправду появился другой мужчина? Однажды Тони не выдержал и прямо спросил об этом Марию.

—  Нет! —  тотчас же воскликнула она. —  Как тебе могло прийти это в голову?! Я всю жизнь люблю только тебя одного!

После этого признания ей ничего не оставалось, как открыть Тони истинную причину своего страха, который он запросто развеял.

—  Я хорошо изучил Камилию, —  сказал он. —  К несчастью, она действительно меня любит так сильно, что и теперь вряд ли откажется от попыток восстановить со мной прежние отношения. Будет искать встреч со мной, подстраивать всяческие ловушки. Мы с тобой должны быть готовы к этому. Любовь Камилии уже давно переросла в манию, и я сожалею, что не понимал этого прежде. Я очень виноват перед тобой, Мария!

—  Ты ни в чём не виноват. Давай не будем ворошить прошлое, —  сказала Мария. —  Но ты ещё не знаешь, на что способна Камилия. Она готова сесть в тюрьму за лжесвидетельство и отправить тебя в Италию на верную гибель, только бы ты не жил со мной! Я слышала это от неё дважды!

—  Она не сделает этого, —  уверенно заявил Тони. —  Ты знаешь, что Камилия взяла большой кредит в банке под залог родительского дома, швейной фабрики и магазина? Она сейчас из кожи вон лезет, чтобы вернуть кредит, выжимает из ткачих все соки. А ты всерьёз подумала, будто она способна пустить по миру своих родителей и сесть в тюрьму? Ерунда! Камилия просто решила взять тебя на испуг!

Так или иначе, но аргументы Тони подействовали на Марию, и она вновь стала жить с ним в одной комнате.

Тони также попытался уволить её из отеля, но тут Мария не поддалась на его уговоры.

—  Ты же не хочешь брать деньги у сеньора Дженаро, значит, я должна работать, —  сказала она ему не без укора.

Тони промолчал. Брать деньги у отца ему по—  прежнему не позволяла гордость. Дженаро при каждой встрече с сыном ругал его за опасное увлечение политикой, и если бы Тони согласился взять у него деньги, это означало бы, что он косвенно признал правоту отца.

А Тони был убеждён, что поступает правильно, защищая угнетённых и обездоленных. После выхода из тюрьмы он написал несколько гневных статей, разоблачавших цинизм и жестокость как фабрикантов, так и высших полицейских чинов. Капитана Рамиру он открыто называл убийцей, и это, разумеется, не могло пройти бесследно для Тони. Рамиру вознамерился уничтожить его физически, причём решил сделать это чужими руками, чтобы отвести от себя любые подозрения.

Для осуществления своего плана он связался с интегралистами и указал им мишень: Антонио Ферьяно, итальянский иммигрант, чужак, враг Бразилии, отравляющий умы бразильских граждан коммунистическими идеями.

—  Мне стало известно, что сегодня вечером этот гнусный щелкопер будет присутствовать на банкете, который устраивает его отец в отеле сеньора Жонатана, —  сказал Рамиру своим бойцам. —  Лучше всего устроить на него засаду вблизи отеля. Руководить операцией буду я.

Расставив боевиков у входа в отель и отдав им необходимые указания, сам он отправился в ресторан отеля, чтобы в момент убийства находиться там и обеспечить себе алиби.

А Тони, как всегда, задержался у себя в типографии, опоздал к назначенному часу, и Дженаро огорчился до глубины души. Семейный банкет он устроил по случаю своего отъезда в очередное гастрольное турне, а также ему хотелось отпраздновать благополучное воссоединение Тони и Марии, но непутёвый сын опять проигнорировал отца. Всё это Дженаро и высказал Марии, излил ей свою отцовскую обиду на Тони.

—  У меня сейчас много денег, я живу в прекрасном отеле, и предлагал Тони переселиться сюда вместе с тобой и Мартинью. Но, он отказался! Он, видите ли, очень гордый! —  жаловался Марии Дженаро. —  Поэтому я прошу тебя: возьми у меня деньги! Потрать их на себя, на внука. Тони же зарабатывает какие—  то жалкие крохи!

—  Но зато я неплохо зарабатываю здесь, в отеле, —  сказала Мария.

—  А зачем тебе нужно убирать за постояльцами, если я могу вас обеспечить?

—  Я не могу взять у вас деньги без ведома Тони, —  твёрдо сказала Мария.

Дженаро совсем погрустнел, о чём—  то задумался и вдруг попросил Марию:

—  Если со мной что—  то случится, научи своего сына играть на фортепьяно. Пообещай мне это, Мария!

—  Обещаю, —  ответила она. —  Только что с вами может случиться?

—  Ну, знаешь, я уже не молод... Иногда у меня сердце жмёт... Ты извини, я, пожалуй, выйду сейчас ненадолго на свежий воздух...

Втайне Дженаро ещё надеялся повидать сына до отъезда. Тони придёт! Он просто опаздывает. Может, он уже здесь, а его не пропускает швейцар?

Тони, однако, не было ни в холле, ни у входа в отель. Дженаро прошёлся туда—  сюда вдоль парадного входа, оглядываясь по сторонам в надежде увидеть спешащего на банкет Тони. Но увидел дюжих молодчиков, явно кого—  то поджидавших с недобрыми намерениями. Дженаро встревожился: уж не Тони ли они поджидают?

Швейцар, заметив его беспокойство, подошёл к Дженаро:

—  Вы кого—  то ждёте, сеньор Фсрьяно?

—  Да, рассеянно бросил ему Дженаро и в тот же миг услышал, как один из боевиков сказал другому:

—  Ты слышал? Это же и есть Антонио Ферьяно! Мы его ждём, а он уже здесь!

—  Да, чуть было не прозевали, —  отозвался тот и скомандовал: —  Приготовиться! Как только швейцар уйдёт в холл...

Тут Дженаро своим чутким ухом уловил щелчок затвора и всё понял. «Как же предупредить Тони? Как его спасти?» —  лихорадочно стучало в голове у Дженаро. К несчастью, и швейцар уже направился обратно в холл. «Надо хотя бы остановить его», —  подумал Дженаро и в этот момент увидел Тони, торопливой походкой приближавшегося к отелю.

—  Сынок, беги! —  крикнул Дженаро, но его голос утонул в грохоте стрельбы, которую открыли интегралисты.

Дженаро упал, как подкошенный. Интегралисты тотчас же бросились врассыпную, а Тони подбежал к отцу.

—  Папа! Не может быть! Нет, не умирай! Я отвезу тебя в больницу, —  говорил он, поднимая на руки истекающего кровью Дженаро.

—  Сынок... Ты всё—  таки пришёл... А я всё—  таки спас тебя... —  пробормотал Дженаро, и это были его последние слова.

На шум выстрелов сбежались люди. Рамиру тоже выбежал из ресторана и, увидев, что вместо сына погиб отец, выругался:

—  Идиоты! Подстрелили известного пианиста! Ни на кого нельзя положиться!

Эти слова услышал тот сержант, который не так давно указал Жакобину место захоронения расстрелянных забастовщиков.

—  Это убийство не сойдёт вам с рук! —  открыто бросил он вызов капитану Рамиру. —  Я всё видел! Вы устроили здесь засаду на Тони Ферьяно, но по ошибке убили его отца!

—  У меня есть алиби, я был в ресторане! —  стал оправдываться Рамиру, поскольку вокруг уже было много людей, слышавших смелое заявление сержанта. —  А тебя я посажу под арест за клевету!

Но чета Голдсмит и Жонатан, воспринявшие гибель Дженаро как личное горе, взяли под защиту сержанта и, употребив свои мощные связи в правительственных кругах, настояли на возбуждении уголовного дела против Рамиру.

Следствие проходило трудно и тянулось несколько месяцев, однако, в конце концов, вина Рамиру была доказана, и он получил длительный срок тюремного заключения.

Но всё это было потом, а до той поры состоялись похороны Дженаро, на которые пришли не только его родные и близкие, но и вся культурная общественность Сан—  Паулу и весь трудовой люд, незнакомый с искусством пианиста—  виртуоза, но возмущённый преступным произволом интегралистов. Похороны превратились в настоящую демонстрацию протеста, и власти Сан—  Паулу были вынуждены принять к сведению это гневное волеизъявление горожан. С того скорбного дня количество погромов и разбоев заметно поубавилось в городе, потому что полиция получила указание преследовать фашиствующих молодчиков, чего прежде не было и в помине.

Так, далекий от политики Дженаро, своей героической гибелью внёс неоценимый вклад в оздоровление политической ситуации в Бразилии, хотя это и не могло стать утешением для Тони, Марии, их маленького сына, а также доны Мариузы, которая горько оплакивала горячо любимого ею незабвенного маэстро и едва ли не каждый день носила скромные букетики цветов на его могилу.

Фамильный рояль, стоявший в гостиничном номере Дженаро, Тони перевёз обратно в пансион Мариузы, Мария бережно упаковала концертный фрак и прочие вещи маэстро, а вот чековой книжки покойного они так нигде и не нашли. Жонатан и чета Голдсмит были крайне огорчены этим обстоятельством и перевернули вверх дном весь отель, но всё напрасно —  сбережения Дженаро бесследно исчезли.

—  Какая неприятность! —  сокрушался Жонатан. —  Теперь эта ужасная пропажа может бросить тень на репутацию моего отеля!

Он и предположить не мог, что чековую книжку Дженаро вынес из номера покойного пианиста не кто иной, как Самуэл, а затем она перекочевала к Камилии.

—  Вот, возьми, —  сказал Самуэл, вручая Камилии чековую книжку. —  Сеньор Дженаро успел накопить довольно много денег, и я не мог допустить, чтобы они достались его наследникам.

—  Ты что, стал вором? —  возмутилась Камилия, не поняв коварного замыслаСамуэла. —  Мне нужен Тони, а не деньги его отца!

—  Тебе нужен Тони? А как же твоё обещание? —  сразу сник Самуэл.

—  Оно остаётся в силе, —  поспешила исправить свою оплошность Камилия.

—  Смотри, не обмани меня! —  погрозил ей пальцем Самуэл. —  Я делаю всё, чтобы обольстить Марию. Даже перед кражей не остановился. Ведь если Тони получит эти деньги, он сразу же заберёт Марию из отеля, и тогда у меня не будет никакого шанса остаться с ней наедине. Теперь ты всё поняла?

—  Да, —  ответила Камилия, спрятав чековую книжку в свою сумочку. —  Я сама отдам её Тони. Но только после того, как ты скомпрометируешь Марию! Когда Тони совсем упадёт, я подниму его и верну ему деньги отца.

А между тем финансовое положение Тони и Марии было близко к катастрофическому. Они едва сводили концы с концами. Денег хватало только на мелкие расходы и на оплату проживания в пансионе. Теперь они были единственными постояльцами Мариузы и не могли просить её об отсрочке выплаты, как в прежние времена. Мариузе и самой жилось несладко, она стала всерьёз подумывать о том, чтобы продать пансион и купить себе домишко поменьше, поскольку ей не удавалось найти новых постояльцев. Под давлением этих трудных обстоятельств Мариуза также стала благосклоннее относиться к ухаживаниям Бруну за её племянницей.

—  Я не против, пусть Изабелла выходит за него замуж, —  сказала она как—  то Марии. —  Бруну —  парень неплохой, к тому же он оказался талантливым певцом. Кто бы мог подумать, что этот булочник способен не только петь серенады под окном у Изабеллы, но и выступать с концертами на радио! Светлой памяти сеньор Дженаро успел его послушать и благословить на вокальное творчество...

Мариуза невольно всплакнула, а Мария, желая её утешить, сказала, что попросит Тони дать объявление в газете о свободных местах, имеющихся в пансионе.

Она не слишком надеялась на успех, но Тони счёл её предложение вполне разумным, и вскоре у Мариузы появились новые жильцы —  Жакобину, адвокат Андре и ещё двое профсоюзных активистов. Платили они понемногу и нерегулярно, однако Мариузе хватало этого, чтобы как—  то крутиться и больше не помышлять о продаже пансиона.

Новые жильцы, так же как и прежние, стали поверять Мариузе свои сердечные тайны, и вскоре она узнала, что адвокат Андре страстно влюбился в Нину и не терял надежды всколыхнуть в ней ответное чувство.

Мариуза опечалилась: Андре был ей симпатичен, но к Жозе Мануэлу она питала самые нежные материнские чувства и болезненно переживала его размолвку с Ниной.

—  Неужели эти двое так и не найдут общего языка? Они же любят друг друга! —  не раз говорила она Марии, а когда узнала о намерениях Андре, обеспокоилась ещё больше: —  Сеньор Андре говорит, что их с Ниной объединяют общие профсоюзные интересы, поэтому она рано или поздно предпочтёт его Жозе Мануэлу. Неужели это возможно? Бедный Жозе Мануэл!

—  Нет, сеньор Андре зря надеется, —  сказала ей Мария. —  Нина любит своего мужа, я знаю это. Но у неё очень трудный характер, Жозе Мануэлу не позавидуешь!

Жозе Мппуэл и впрямь находился в очень сложной ситуации. Его отношения с Ниной, то налаживались, то разлаживались опять. А тут ещё тётушка Амалия, прослышав, что племянник не живёт с женой, приехала к нему из Рио—  де—  Жанейро, да не одна, а со своей воспитанницей Аделаидой, которую она вздумала посватать Жозе Мануэлу.

Тётушка вела себя в доме племянника беспардонно: всячески поносила Нину, которой никогда прежде не видела, и не давала Жозе Мануэлу слова сказать в её защиту.

—  Она тебя не достойна! —  изо дня в день твердила тётушка Амалия, невзирая на то, что Жозе Мануэл многократно повторял ей: «Я люблю Нину, и другой жены у меня не может быть!»

Выведав у племянника, где живёт Нина, Амалия отправилась к ней сама, чтобы поговорить, как она выразилась, «решительно и окончательно».

Прежде всего, она попросила Нину ответить, почему та ушла от Жозе Мануэла. Нина, как могла, рассказала про своё желание работать и быть независимой. Амалия ей не поверила:

—  Что за нелепость! Какая женщина добровольно откажется от богатого красивого мужа? Никакая! Таких женщин нет в природе! Ты не проведёшь меня, я всё поняла: у тебя есть другой! Ты, судя по всему, обыкновенная гулящая девица.

—  Что?! —  вскипела Нина. —  Вон из моего дома!

Амалия рассмеялась:

—  Где ты видишь дом? Это приют для нищих! Я вообще не понимаю, как ты здесь можешь жить. Ты же молодая, красивая... Знаешь, я могу предложить тебе хорошие деньги, чтобы ты оставила в покое Жозе Мануэла и уехала подальше отсюда. Сколько ты хочешь? Говори!

Нине очень хотелось вышвырнуть её за дверь, но она смирила своё негодование и сказала с вызовом:

—  Деньги мне не нужны. Я хочу вот этот перстень, который у вас на руке!

—  У тебя губа не дура! —  озадаченно произнесла Амалия. —  Это фамильная драгоценность. Перстень очень дорогой!

—  Надеюсь, не дороже вашего племянника? —  съязвила Нина.

Амалия подумала, всё взвесив, и отдала ей перстень.

А Нина предъявила его Жозе Мануэлу, когда он в очередной раз пришёл к ней искать примирения:

—  Твоя тётка разговаривала со мной, как с потаскухой, и попыталась купить меня за этот перстень, чтобы я уехала из Сан—  Паулу.

Разгневанный Жозе Мануэл велел тёте и её воспитаннице немедля покинуть его дом, но Амалия тут же прикинулась смертельно больной, разыграв тяжёлый сердечный приступ. Отъезд в Рио пришлось отложить на неопределённый срок, и о воссоединении с Ниной в этих условиях не могло быть и речи.

Жозе Мануэл навещал Нину в приюте, подкарауливал её у ворот фабрики и вскоре стал замечать, что вокруг его жены постоянно вертится профсоюзный адвокат Андре. Нина объяснила Жозе Мануэлу, что Андре помогает ей разыскивать тётку Томаса, а кроме того, у них много и других, профессиональных, тем, которые нужно обсудить.

Жозе Мануэл знал, что письмо, отправленное родной тётке Томаса, вернулось обратно с пометкой: «Адресат выбыл». Он сразу же предложил Нине:

—  Давай усыновим Томаса и будем жить одной счастливой семьей.

Но Нина считала себя обязанной исполнить волю покойной Матильды —  передать Томаса его родной тёте.

Теперь же, когда поисками Артемизии Фонтес —  сестры Матильды —  занялся Андре, Жозе Мануэл подумал, что адвокат будет специально разыскивать её сто лет, чтобы иметь возможность почаще общаться с Ниной. И сам разыскал Артемизию!

Томас плакал, прощаясь с Ниной, которую он успел полюбить. А тётка была для него чужой и взирала на мальчика неприветливо. Нина сказала ей, что может увести Томаса обратно, если он здесь не нужен, но Артемизия упокоила её:

—  Нет, не волнуйтесь, для него тут найдётся место.

Жозе Мануэл вскоре пожалел о том, что разыскал Артемизию. Однажды он застал Андре в гостях у Нины и понял, что адвокат бывал здесь и раньше, но тогда его сдерживало присутствие Томаса, а теперь он может свободно приставать к Нине и никто ему не помешает.

Нина же опять объяснила свою дружбу с адвокатом их общими интересами.

—  Тебе этого не понять, —  сказала она Жозе Мануэлу. —  Ты далёк от наших проблем.

—  Ваших?! Что это значит?

—  Я имею в виду проблемы рабочего класса, —  вынужденно стала оправдываться Нина. —  Тебе же наплевать на то, что фабриканты безжалостно эксплуатируют рабочих!

—  Нет, я изо всех сил борюсь за твоё освобождение от рабского труда на фабрике, —  пошутил Жозе Мануэл, вызвав очередную вспышку негодования у Нины.

В тот раз они не просто поссорились, а разругались навек. Нина заявила, что больше не пустит его на порог, и потребовала развода.

При наличии более удачливого соперника эта угроза вполне могла иметь под собой реальную почву, и Жозе Мануэл испугался. Он должен был сделать всё, чтобы не допустить развода, и поэтому пошёл на крайнюю меру: устроился рабочим в тот же цех, где трудилась и Нина.

—  Теперь ты не сможешь упрекнуть меня в том, что мне чужды интересы рабочих, —  сказал он Нине.

—  Сумасшедший! Зачем ты здесь? —  изумилась она.

—  Я хочу ещё раз доказать тебе, насколько ты мне дорога.

От этих слов, от этого поступка сердце Нины дрогнуло. Она не только помирилась с Жозе Мануэлом, но и позволила ему пойти вместе с ней в приют, где они провели страстную ночь любви и едва не опоздали утром на работу.

Но, тут некстати вернулась из Италии Мадалена, спать с Ниной в приюте стало невозможно, а перебираться к Жозе Мануэлу она отказывалась, потому что у него по—  прежнему жили Амалия и Аделаида и выселить их оттуда не было никакой возможности: тётушка едва ли не каждый день демонстрировала племяннику «смертельный» приступ стенокардии, ухитряясь при этом всячески подсовывать ему в жёны Аделаиду.

Вырваться из этого порочного круга можно было только одним способом: если бы Нина всё—  таки осознала необходимость жить вместе с Жозе Мануэлом и создавать свою семью и свой собственный дом. А она, общаясь с ним на фабрике, не раз говорила ему:

—  Что толку работать здесь, в этом цехе и в этой робе, если внутренне ты не меняешься? Ты продолжаешь ревновать меня к Андре, оскорбляешь меня своим недоверием. И это сейчас, когда мы живём порознь. А что же будет, если я к тебе вернусь?

—  Рай земной, —  ответил ей однажды Жозе Мануэл, но услышал возражение Нины:

—  Нет, будут муки адовы. Мы будем ссориться каждый день, как это было и прежде, потому что ты пошёл в рабочие не по убеждению, а только затем, чтобы находиться рядом со мной. Я ценю этот твой жест, но к нашей борьбе ты по—  прежнему непричастен.

—  Да, я поступил вопреки здравому смыслу, —  сказал ей Жозе Мануэл. —  Ведь я учился в университете, у меня есть образование, профессия, которую я люблю. С моей стороны действительно глупо выполнять эту неквалифицированную работу, бросив ту, что приносила мне творческое удовлетворение. Но я люблю тебя и пришёл сюда затем, чтобы ты, наконец, поняла: богатство —  это не всегда зло, а бедность —  не всегда добро. Ты же сама борешься за то, чтобы ткачихи получали больше денег и не бедствовали. Так? А твой дружок Андре, между прочим, служит адвокатом и не собирается идти в рабочие. Но его ты почему—  то не считаешь своим классовым врагом —  в отличие от меня. Ты задумайся, наконец, в чём тут дело. Может, ты меня и в самом деле не любишь, а классовые противоречия вовсе ни при чём?..

От таких аргументов было невозможно отмахнуться с лёгкостью, и Нина вольно или невольно задумывалась над тем, что внушал ей каждый день Жозе Мануэл, используя своё пребывание на фабрике.

Не сразу, постепенно, она стала осознавать, что он во многом прав, но окончательному их сближению в значительной мере способствовала сама жизнь.

Сначала выяснилось, что Артемизия пристроила Томаса на паперти, куда он ежедневно ходил как на работу, выпрашивая подаяние у прохожих, и затем отдавал всё, до сентаво, своей тётке.

—  Я не намерена кормить нахлебника, —  говорила Артемизия. —  Пусть он меня кормит за то, что я дала ему кров.

Узнав об этом, Нина и Жозе Мануэл сразу же забрали Томаса у тётки, которая не хотела его отпускать, поскольку он и в самом деле её кормил. Но Жозе Мануэл пригрозил ей судом, сказав, что недостатка в свидетелях у него не будет —  все соседи Артемизии возмущались тем, как она эксплуатирует мальчика.

Томас вновь попал под крылышко Мадалены, потом его отдали учиться в школу, а Нина и Жозе Мануэл стали собирать необходимые документы для официального усыновления осиротевшего ребёнка.

—  Теперь, когда у Томаса будут отец и мать, у него должен быть и нормальный уютный дом, —  заявил однажды Жозе Мануэл. —  Мы должны жить все вместе. Дону Мадалену я не стану неволить, если она захочет остаться в дорогом её сердцу приюте. Но ты, Нина, и Томас сегодня же переедете в наш дом. Тётушку Амалию и Аделаиду я, наконец—  то, отправил обратно в Рио.

Он говорил тоном, не допускающим возражений, а Нина и не собиралась возражать —  ей ещё предстояло сказать Жозе Мануэлу о своей беременности, и она решила, что лучше всего это сделать сразу по приезде в их дом. «Сын у нас уже есть, пусть теперь родится дочка», —  думала Нина, предвкушая удовольствие, с каким произнесёт эти слова вслух, несказанно обрадовав Жозе Мануэла. А пока же она, загадочно улыбнувшись, ответила ему:

—  Как скажешь, дорогой! Если ты считаешь нужным перебраться в наш дом сегодня, значит, так мы и поступим.

—  Мне тоже, наверно, придётся ехать с вами, —  озабоченно произнесла Мадалена. —  Иначе кто же станет присматривать за Томасом, пока вы будете на работе?

Глава 29

Не желая подвергать дальнейшей опасности Маркуса и Жустини, друзья Маурисиу решили перевести его в домик Риты. Их простой, но дерзкий план основывался на предположении, что Фарина не станет искать беглеца в непосредственной близости от его родного дома. Этот план предложила старуха Рита, поэтому он и не вызвал ни у кого сомнений. И лишь Форро спросил:

—  Мама Рита, он будет прятаться здесь до конца жизни?

—  Нет, —  ответила старуха. —  Скоро колесо жизни сделает полный оборот, и удача вернётся к Маурисиу. А о сеньоре Фарине я вам тоже скажу: его дни уже сочтены.

О загадочном колесе жизни она заговорила в первый раз после того, как Жулия случайно обнаружила у неё в шкатулке письма Зекинью, адресованные Катэрине. На вопрос изумлённой внучки Рита ответила:

—  Мы договорились с Зекинью, что он будет посылать письма сюда, по нашему адресу, а я буду передавать их Катэрине.

—  Так почему ж ты их не передавала? —  возмутилась Жулия.

Вот тогда—  то Рита и сказала про колесо жизни, которое должно совершить полный оборот:

—  Когда это случится, Катэрина получит свои письма, а пока ей достаточно и музыки, которую она слышит по ночам.

Теперь же, когда Катэрина проявила деятельное участие в спасении Маурисиу, Рита сочла возможным не только отдать ей письма, но и открыть тайну музыканта, услаждавшего её слух по ночам.

Этим музыкантом оказался... Зангон, которого Зекинью попросил перед отъездом:

—  Окажи мне услугу, играй по вечерам Катэрине на моей гитаре, чтобы её сердце смягчалось. Пусть она от твоей музыки забудет печаль и вспомнит свою любовь ко мне.

—  Значит, в конечном счёте, это был Зекинью! —  обрадовалась Катэрина.

—  Да, струны перебирал я, но от его имени, —  сказал Зангон. —  И чувство в той музыке было его, моего друга Зекинью.

Катэрина тотчас же заявила, что поедет в Сан—  Паулу и отыщет там Зекинью по тому адресу, который он указал на конверте.

Но поездку ей пришлось на время отложить, потому что вернулся домой грозный Фарина, получивший тревожную телеграмму от Омеру.

Перво—  наперво он учинил строгий допрос Беатрисе и Марселло, но те отрицали свою причастность к побегу Маурисиу и твердили, что не знают, где он находится сейчас. Франсиска поначалу подтверждала их алиби, но потом под давлением мужа призналась, что делала это по просьбе Марселло и Беатрисы, которых в ту ночь действительно не было дома.

Разъярённый Фарина помчался на фазенду Винченцо, но и там не смог ничего разузнать. В отличие от Франсиски Винченцо и его семейство не дрогнули под натиском Фарины. И тогда он пошёл на крайнюю меру, заявив:

—  Если Катэрина не скажет, где прячется Маурисиу, мне придётся отнять у вас фазенду! Ты, Винченцо, не вникал в оформление купчей, а я составил её так, что фактически вся твоя фазенда по закону теперь принадлежат мне! И если ты хочешь на ней остаться, то тебе нужно либо выплатить мне огромные деньги, либо —  выдать Маурисиу. Думай, что для тебя лучше. Я ждать не намерен и никаких отговорок не приму, а в случае сопротивления сразу же вызову полицию. Так что в твоих интересах уладить это дело миром.

Прежде чем ответить, Винченцо, наконец, внимательно прочитал купчую, передал её Катэрине, они многозначительно переглянулись, и Фарина услышал гневную отповедь своего бывшего друга и компаньона:

—  Ты подлец, Фарина! Вот что я могу тебе сказать. У тебя нет ни чести, ни совести. Даже если бы Маурисиу не убежал, ты всё равно когда—  нибудь потребовал бы с нас эти деньги, которые я тебе на самом деле не должен. Ты заранее всё это замыслил, чтобы обокрасть нас и выкинуть с этой фазенды нищими! Что ж, нам поделом! Не надо быть такими доверчивыми...

—  Ты можешь жить здесь сколько угодно, —  заметил Фарина, —  только скажи, где скрывается Маурисиу.

—  Мы не знаем, где он, —  твёрдо сказал Винченцо. —  И денег у нас нет. Поэтому я буду судиться с тобой, Фарина. Эта земля принадлежит мне, и никто не посмеет её у меня отобрать! А теперь убирайся отсюда, пока цел, Иуда!

—  Ты, кажется, ничего не понял, Винченцо, —  высокомерно произнёс Фарина. —  Этот дом уже не твой, а мой, и суд только подтвердит моё право на собственность!

Узнав о том, что Фарина выгоняет семью Винченцо с фазенды, Беатриса и Марселло попытались найти защиту у Франсиски, но она, искренне сокрушаясь, всё же не смогла пойти против мужа. Единственное, чем она сумела помочь родителям Марселло, —  это предложить им заброшенную фазенду своего отца.

—  Там всё заросло бурьяном и лесом, но зато они смогут там жить, —  сказала она. —  При их умении обрабатывать землю они, я уверена, смогут завести огород, чтобы кормить себя и домашнюю живность.

—  И всё равно это несправедливо! —  сказала Беатриса, бросив гневный взгляд на Фарину.

—  Тебе не следует так говорить, —  ответил он с угрозой. —  Иначе я буду вынужден сказать, что ты и твой муж живёте здесь из милости.

—  Я в своём доме! —  гордо вскинула голову Беатриса.

—  Нет, —  усмехнулся Фарина. —  Теперь, когда твой брат сбежал, я управляю его имуществом и имуществом твоей матери. А твоя часть очень маленькая. Так что ты даже за стол садишься только благодаря моему великодушию.

—  Мама, и ты позволяешь сеньору Фарине так разговаривать со мной? —  обратилась Беатриса к Франсиске.

Той было всё это неприятно, однако она предпочла остаться в стороне:

—  Дочка, не впутывай меня в ваши ссоры. Я люблю тебя, но также люблю и своего мужа.

Марселло же не мог допустить, чтобы его жену так унижали, и предложил Беатрисе:

—  Давай уедем с моими родителями на ту заброшенную фазенду. Там будет трудно, но зато мы не будем видеть каждый день Фарину.

Беатриса посмотрела на него с укором:

—  Ты забыл про Маурисиу? Ему ещё может понадобиться наша помощь. А, кроме того, я не могу бросить маму на съедение сеньору Фарине.

Марселло с ней согласился. Он только помог родителям перебраться на дальнюю фазенду и снова вернулся в дом Франсиски.

А Катэрина отбыла в Сан—  Паулу, на поиски своего Зекинью.

Перед отъездом к ней пришли Жустини и Маркус с весьма необычной просьбой.

—  Я узнала от служанки, что ты уезжаешь, —  сказала Жустини, —  и очень прошу тебя передать мои золотые украшения Марии, которой я вместе с сеньором Фариной продала негодную землю, и теперь раскаиваюсь. Пусть эти драгоценности хоть отчасти компенсируют убытки Марии. Вот её адрес.

—  У меня есть адрес Марии. Она дружит с нашей семьёй, —  ответила Катэрина. —  А вы не боитесь доверить мне такое богатство? Вы же меня совсем не знаете. Что, если я не отдам это Марии?

—  Я абсолютно уверена в твоей честности, —  сказала ей Жустини. —  Жизнь научила меня разбираться в людях. Передай мои глубочайшие извинения Марии. А тебе я желаю обрести такое же счастье со своим любимым, какое обрела я с Маркусом.

Катэрина отправилась в Сан—  Паулу, не зная, что Зекинью в это время готовился к свадьбе с Эулалией. Жизнь двух молодых людей, обитавших в одной комнате, привела их к естественному итогу: они потянулись друг к другу и очень скоро перешли от невинных бесед к страстным поцелуям.

Соледад и Маноло не раз приходилось буквально растаскивать их по разным углам, а тут ещё и досужие соседки стали дурно говорить об Эулалии, заметив, как по вечерам она возвращается домой на автомобиле Умберту.

Когда эти слухи дошли до Соледад, она учинила допрос дочери и выяснила, что Умберту действительно подвозил Эулалию домой. Маноло эта новость привела в бешенство. Он стал кричать на дочь, обвиняя её в распутстве и отсутствии у неё гордости. Как она могла позволить этому типу вновь приблизиться к ней?! Ведь он уже однажды обманул её!..

—  Дочка, скажи нам правду, может, ты его любишь —  своего хозяина? —  допытывалась Соледад. —  Любишь женатого мужчину?

—  Нет, мама, я люблю Зекинью, —  сказала Эулалия, желая положить конец этим тягостным для неё расспросам.

Это сообщение тоже не порадовало Маноло. Но он рассудил, что Эулалию надо спешно выдавать замуж, пока она не превратилась в гулящую девку. Зекинью —  это, конечно, для неё не партия, но он хотя бы не женат. К тому же, выдав за него Эулалию, можно будет заткнуть рты всем сплетницам, замучившим Маноло ехидными вопросами о том, как это дочь живёт в одной комнате с чужим парнем.

После таких размышлений Маноло и настоял на свадьбе Зекинью с Эулалией.

К счастью, долго уговаривать их не пришлось. Оба были рады такому повороту событий. Зекиныо не чувствовал себя виноватым перед Катэриной: она ведь не ответила на его письма! А Эулалия втайне надеялась, что Умберту теперь оставит её в покое —  как замужнюю женщину.

Однако не тут—  то было! Умберту с лёгким сердцем благословил Эулалию на брак, заявив, что теперь им будет даже проще встречаться, поскольку Силвии не придёт в голову ревновать его к девушке, которая только что вышла замуж.

Преследуя именно эту цель, он и рассказал Силвии о том, что поедет на свадьбу к Эулалии, чтобы поздравить её с законным браком.

—  Ты же помнишь, она очень помогла нам во время забастовки, —  сказал он в своё оправдание.

—  Да, я хорошо помню Эулалию, —  ответила Силвия, для которой не была секретом его нынешняя связь с этой ткачихой. —  И я тоже пойду с тобой на её свадьбу.

—  Но я заскочу туда только на минутку! Тебе не стоит ехать со мной.

—  Не стоит? Почему же? Я тоже хочу выказать своё уважение Эулалии, —  проявила настойчивость Силвия. —  Представь, как будет красиво, если мы вдвоём появимся на свадьбе ткачихи! Тогда все поймут, что мы не держим зла на своих рабочих даже после всех забастовок, которые они устраивали.

Умберту пришлось взять её на свадьбу.

Эулалия обмерла, увидев среди гостей, заполонивших весь двор, Силвию, гордо шествующую под руку с Умберту. Зачем они здесь? Ведь она просила Умберту не приходить на свадьбу, чтобы не омрачать праздник неприятными воспоминаниями!

Эулалия огорчилась бы ещё больше, если бы знала, что как раз в эти минуты Катэрина отыскала нужный ей дом и уже входила во двор приюта.

Весёлая музыка и множество нарядно одетых людей заставили Катэрину остановиться в растерянности посреди двора. Она не сразу решилась спросить у кого—  нибудь, в какой комнате живёт Зекинью. Но пока она оглядывалась по сторонам, священник начал обряд бракосочетания. Музыка умолкла, гости тоже притихли, подчиняясь торжественности момента. Катэрина догадалась, что угодила на чью—  то свадьбу, и протиснулась сквозь толпу, чтобы увидеть жениха и невесту.

Зекинью, облачённого в добротный костюм Маноло, специально перешитый Соледад для жениха, Катэрина даже не сразу узнала. А когда до неё, наконец, дошло, что женится не кто иной, как Зекинью, она едва не упала в обморок. В глазах у неё потемнело, голова закружилась... Но вдруг до её слуха отчётливо донёсся голос падре:

—  Прежде чем освятить ваш союз, я должен обратиться к присутствующим. Известны ли кому—  нибудь из вас причины, препятствующие заключению этого брака?

—  Мне известны! —  нетвёрдой походкой вышла вперёд Катэрина, оказавшись лицом к лицу с Зекинью.

—  Катэрина!.. —  изумлённо воскликнул он.

—  Этот жених, он женат на мне, —  сказала священнику Катэрина, не отрывая при этом своего испепеляющего взгляда от Зекинью.

—  Падре, не слушайте её, она сумасшедшая, —  вмешался Маноло.

Но падре не стал слушать его и начал подробное разбирательство, в результате которого выяснилось, что Катэрина официально состоит в браке совсем с другим сеньором, а с Зекинью у неё была всего лишь любовная связь. Разразившийся скандал кое—  как удалось погасить, и падре продолжил обряд бракосочетания.

Катэрина зарыдала в голос, Тони и Мария, находившиеся среди гостей, принялись её успокаивать. Зекинью, чьё сердце разрывалось от жалости к ней, закричал, перекрывая рокочущий бас падре:

—  Катэрина, прости меня ради Бога! Ты сама виновата. Почему не отвечала на мои письма?!

—  Падре, жените их поскорее! —  не выдержала Соледад.

Эулалия же, молча, сносила всё, сгорая при этом от позора.

Падре вновь, уже в который раз, спросил, по доброй ли воле жених и невеста вступают в брак, но они опять не успели ответить, потому что их опередила... Силвия.

—  Святой отец, есть ещё одна причина, по которой этот брак не может быть заключён, —  выпалила она. —  Жених не знает свою невесту. Ему неизвестно, что Эулалия —  любовница моего мужа! Я решилась сказать вам правду, потому что мне стало жаль молодого человека. Я не хочу, чтобы он страдал от измены своей жены так же, как я страдаю от измены своего мужа.

Высказав это, она пошла прочь со двора. Умберту бросился вслед за ней.

А во дворе поднялся такой шум, что никто не мог расслышать друг друга. Зекинью требовал от Эулалии объяснения, она тупо молчала, но за неё говорили Коншета и Мариета, красочно описывавшие жениху, как невеста нежно прощалась с Умберту, выходя по вечерам из его автомобиля.

Наконец, Эулалия не выдержала такого позора —  закрыв лицо руками, побежала в дом под свист и улюлюканье обитателей приюта.

Маноло и Соледад последовали за ней.

Падре бочком протиснулся сквозь толпу и покинул свадьбу, шепча слова молитвы.

Катэрина истерично расхохоталась:

—  Так тебе и надо, Зекинью! Бери её в жёны, вы друг друга стоите!

Тони и Мария повели её к себе в пансион, а Зекинью увязался за ними и всю дорогу твердил одно:

—  Катэрица, постой, мне нужно с тобой поговорить!

Он дошёл с ними до самого пансиона, понял из их беседы, что Катэрина поживёт там некоторое время, и повернул обратно.

Когда он пришёл в своё жилище, то увидел такую картину: Эулалия безутешно плакала, лёжа на кровати и уткнувшись лицом в подушку, а Маноло и Соледад с аппетитом поглощали свадебный торт.

При виде Зекинью, Маноло отложил кусок торта в сторону и гневно воскликнул:

—  Вон отсюда! Ты нас опозорил!

—  Это ваша дочь меня опозорила, —  возразил Зекинью, собирая свои нехитрые пожитки. —  Скажите спасибо, что я не убил её прямо на глазах у священника. Видеть её не могу!

Он пошёл к Мадалене, а та устроила его на ночлег к Мариу.

Силвия в тот же вечер твёрдо заявила Умберту, что разведётся с ним и больше не поддастся ни на какие уговоры.

А Умберту на следующий день уволил Эулалию с фабрики, но Нина переговорила с Камилией, и та взяла несчастную девушку к себе на швейную фабрику.

Пока Катэрина восстанавливалась после душевного потрясения в пансионе у Мариузы, комиссар Омеру, узнавший о её отъезде в Сан—  Паулу, высказал Фарине предположение, что она, вероятнее всего, поехала туда к Маурисиу. Фарина же отнёсся к его версии скептически:

—  Нет, мой нюх подсказывает мне, что Маурисиу прячется где—  то неподалёку. Но вот где?..

Их разговор происходил на фазенде Франсиски, и Беатриса, спрятавшись за дверью, внимательно к нему прислушивалась, надеясь выведать что—  нибудь важное, касающееся поисков Маурисиу.

И она действительно услышала нечто важное, только имеющее отношение к самому Фарине. Омеру передал ему письмо, пояснив:

—  Оно пришло из Италии. На конверте нет адреса, есть только город и ваше имя. В таких случаях письмо отдают в полицию, потому что комиссар знает всех иммигрантов в округе. Письмо прислала какая—  то женщина...

Беатрису эта информация очень заинтересовала. Она решила, во что бы то ни стало, прочитать это письмо.

Её желание окрепло ещё больше после того, как Фарина, проводив комиссара до ворот, прочитал письмо и выругался вслух:

—  Мерзавка! Она не должна была сюда приезжать! Сволочь! Ей вздумалось испортить мне жизнь!..

И пока Марселло отвлекал внимание Фарины и Франсиски, Беатриса сумела пробраться в их комнату и прочитала то письмо! Поскольку итальянский она знала плохо, то ухватила лишь самую суть, но ей и этого оказалось достаточно. Некая Фиорелла Буцатти назначила Фарине встречу в отеле, где он обычно останавливался, бывая в Сан—  Паулу. В письме также имелись недвусмысленные намёки на какие—  то тёмные пятна в его биографии.

—  Насколько я поняла, эта дама шантажирует Фарину, —  рассказывала потом Беатриса на тайном совете в домике Риты. —  Я должна ехать в город и встретиться с ней!

—  Я поеду с тобой! —  тотчас же заявил Марселло, но Рита возразила:

—  Нет, пусть Беатриса едет одна, а то сеньор Фарина заподозрит неладное. Надо только придумать правдоподобную причину для её отъезда. Беатриса сумеет расположить к себе ту даму и выведать у неё кое—  что о сеньоре Фарине.

Маурисиу тоже одобрил план Беатрисы:

—  Спасибо, сестрёнка! Только после того, как ты сорвёшь маску с этого подлеца, я смогу жить свободно.

В тот же вечер выяснилось, что Фарина собрался ехать в Сан—  Паулу дневным поездом, и у Беатрисы не осталось времени на раздумья.

—  Задержите его тут любым способом, —  сказала она мужчинам. —  Я должна встретиться с этой дамой раньше, чем он доберётся до Сан—  Паулу.

Утром она сообщила матери, что уезжает с Марселло и ребёнком ухаживать за больной свекровью, но Фарина воспротивился:

—  Марселло сначала должен отвезти меня к поезду.

—  Тогда меня отвезёт Форро, в коляске. Я не могу медлить, сеньор Винченцо прислал мне телеграмму. Это мой долг —  ухаживать за больной свекровью. А Марселло приедет туда позже.

Она уехала с Форро, а когда Марселло сел за руль, чтобы везти Фарину на станцию, машина у него не завелась: об этом ещё накануне позаботились Форро и Зангон. Эти двое так постарались, что даже сам Фарина не смог устранить поломку. Он велел Зангону запрягать повозку, однако по дороге у неё отвалилось колесо, и в итоге Фарина опоздал на поезд.

А Беатриса благополучно добралась до Сан—  Паулу, пришла к Марии, и та подсказала ей, в каком номере остановилась Фиорелла Буцатти, а также помогла Беатрисе беспрепятственно пройти в отель.

Войдя в номер итальянки, Беатриса представилась подругой Фарины, которой он поручил начать предварительные переговоры с Фиореллой и сообщить ей, что его самого задержали непредвиденные обстоятельства.

Фиорелла рассердилась:

—  Что за фокусы? Он вздумал со мной шутить? Я написала ему ясно, что мне нужны деньги в обмен на эти документы. —  Фиорелла взяла в руки папку, лежавшую на столе, и потрясла ею перед лицом Беатрисы. —  Вы привезли деньги?

—  Фарина просил меня проверить, подлинные ли эти документы, —  нашлась Беатриса.

—  Не прикидывайтесь наивной глупышкой, у Фарины не бывает наивных подружек! —  раздражённо бросила ей Фиорелла. —  Он прекрасно знает, что документы подлинные, потому что я жила с ним, я была ему как жена. И мне было несложно собрать на него досье. Здесь имеется всё, о чём ему меньше всего хотелось бы говорить с полицией. В Италии он натворил много преступлений: участвовал в ограблениях, замешан в убийстве. У него много друзей среди фашистов, которые и помогли ему бежать сюда по фальшивому паспорту. А здесь он извернулся, кого—  то подкупил и опять стал Фариной. Но если это станет известно здешним властям, то ему не позавидуешь! Поэтому передайте Фарине, что я жду его здесь, и пусть он везёт с собой много денег! Эти документы стоят дорого!

Выйдя от Фиореллы, Беатриса нашла Марию в условленном месте и стала советоваться с ней, каким образом можно выкрасть ту папку.

—  Я должна сделать это любой ценой! —  говорила Беатриса. —  Только так я смогу вернуть рассудок моей маме и уберечь моего брата от верной гибели. Но беда в том, что сеньор Фарина может появиться здесь с минуты на минуту!

—  Я выкраду для тебя эту папку, —  сказала Мария. —  А ты возвращайся в пансион. Фарина не знает, что я работаю в отеле, поэтому не станет подозревать меня.

Она исполнила своё обещание, как только Фиорелла вышла пообедать в ресторан. Но вынести папку из отеля Мария не успела: туда приехал Фарина, и Фиорелла сразу же отчитала его за то, что он вздумал подослать к ней свою новую подружку.

Взбешённый Фарина спросил, как выглядела эта «подружка», и понял, что здесь побывала Беатриса. А Фиорелла тем временем обнаружила исчезновение папки.

Фарина бросился вниз, к швейцару, и выяснил, что девушка, похожая на Беатрису, недавно вышла из отеля, но папки у неё в руках не было.

Фарина призвал на помощь Жонатана, и тот, верно рассудив, что посторонний человек не мог проникнуть в номер, не имея ключа, велел собрать всех горничных. Понимая, что это катастрофа, Мария постучалась в комнату Самуэла и попросила у него убежища.

—  Умоляю вас, сеньор Самуэл, помогите! —  сказала она. —  От этой папки зависит жизнь моей подруги!

Самуэл не мог упустить такого шанса, позволявшего ему сблизиться с Марией, поэтому сделал всё, чтобы её имя ни разу не прозвучало в присутствии Фарины.

Пока Жонатан и Фарина обыскивали шкафчики горничных, Мария находилась в комнате Самуэла и папка была при ней. А Самуэл, зная, что в той папке находятся материалы, изобличающие Фарину, предложил ему:

—  Если вы знаете ту девушку, которая проникла в отель и, вероятно, выкрала папку, то всё решается просто —  нужно обратиться в полицию.

—  Нет—  нет! —  сразу же отказался от этой идеи Фарина. —  Я не хочу скандала. Эта папка не стоит того, чтобы из—  за неё поднимать такой шум.

Жонатану тем более не хотелось предавать огласке случившееся —  это могло бы дурно повлиять на репутацию отеля, поэтому он с удовольствием согласился замять возникший скандал. Но, оставшись наедине с сыном, Жонатан строго спросил его:

—  Почему ты покрываешь Марию?

—  Она не могла украсть папку, потому что в это время убирала мой номер, —  ответил Самуэл. —  А Фарина к ней относится враждебно, мне это известно. Он сразу бы обвинил Марию в воровстве, и тогда мы точно не смогли бы избежать скандала. А так честь отеля спасена!

Жонатан похвалил сына за сообразительность, а Самуэл спустя некоторое время сам вынес папку из отеля и уже на улице вручил её Марии. Потом он, стремясь развить достигнутый успех, вызвался отвезти Марию домой на своей машине, и она не стала ему перечить. Прощаясь с ней у пансиона, Самуэл, якобы шутя, попросил Марию:

—  Разве я не заслужил сегодня хотя бы одного поцелуя?

Мария смутилась, стала вновь благодарить Самуэла, пожала его руку —  и это всё, что она могла себе позволить.

Но тут невесть откуда взялся Тони и возмутился, увидев эту сцену прощания:

—  Мария, что это значит? Почему ты здесь, в его машине?!

—  Я всё тебе сейчас объясню, —  сказала Мария, выходя из машины. —  Пойдём скорее к Беатрисе, я раздобыла для неё папку!

Глава 30

Фарина лютовал, мечась по гостиничному номеру в бессильной злобе и всячески понося Фиореллу:

—  Дура! Идиотка! Дрянь! Зачем ты написала мне это письмо?!

—  Ты меня бросил, и я осталась без денег. А мне нужно жить, —  отвечала Фиорелла.

—  Жить? Да тебя убить, и того мало! —  гневался Фарина. —  По твоей дурости бумаги попали к моей падчерице! Но я должен их вернуть, я просто обязан это сделать!.. Скажи, как называется то снотворное, которое ты обычно принимала на ночь? Оно у тебя есть?

—  Да, есть, —  ответила не без удивления Фиорелла. —  А зачем тебе оно? Это очень сильное лекарство, на основе опия. Я принимаю его в малых дозах. Если не угадаешь с дозой и примешь слишком много, то может наступить паралич или даже смерть.

—  Дай мне его! —  потребовал Фарина.

—  Зачем?

—  Оно может мне пригодиться. Беатриса наверняка поедет домой сегодня же, вечерним поездом, и я поеду вместе с ней.

—  А что я выиграю от этого? —  насторожилась Фиорелла.

—  Свою жизнь! —  ответил ей Фарина. —  Ты впутала меня в скверную историю и вполне могла погибнуть.

—  А ты не заговаривай мне зубы! —  осадила его Фиорелла. —  Если ты опять бросишь меня без денег, я поеду на твою фазенду и устрою там грандиозный скандал!

—  Нет, милая, ты ничего не сделаешь, —  расплылся в улыбке Фарина. —  Тебе не понадобится ничего делать, потому что я тебя люблю!

В подтверждение своих слов он тотчас же заключил Фиореллу в объятия и на руках понёс её в постель.

После того как Фиорелла вновь ему поверила, Фарина предложил ей поехать вместе с ним на фазенду, пообещав, что они будут жить там как муж и жена, а Франсиску он бросит.

—  Но мы должны ехать в разных вагонах, —  добавил он, —  чтобы Беатриса не смогла увидеть нас вместе и поднять шум. А потом, когда с ней будет покончено, я приду в твоё купе, и остаток пути мы проведём вдвоём.

Фиорелла поняла, что Фарина собирается убить Беатрису, но это её не смутило и не удержало от поездки с ним на фазенду.

Перед отъездом на вокзал Фарина успел зайти в аптеку и купить там эфира, а также ещё одну упаковку снотворного.

На вокзале они с Фиореллой разошлись в разные стороны и стали ожидать появления там Беатрисы. Расчёт Фарины оказался верным: Беатриса пришла к поезду, правда, не одна, а в сопровождении целой компании, которую составляли Андре, Жакобину и Катэрина.

Фарине очень не понравилась вся эта свита, особенно незнакомые ему мужчины, хотя он и не знал, что Беатриса отдала папку Андре, который, как адвокат, должен был разобраться в собранных там документах и решить, как лучше использовать их против Фарины.

Успокоило Фарину то, что Катэрина и двое мужчин простились с Беатрисой на перроне, и в поезд она вошла одна. В руках у неё была дорожная сумка, и Фарина подумал, что интересующая его папка лежит именно в этой сумке.

Он спокойно прошёл в своё купе, позволил себе немного поспать, а потом, когда пассажиры и проводники погрузились в глубокий сон, отправился в другой вагон, где в одноместном купе ехала Фиорелла.

Она уже устала ждать Фарину и тоже вздремнула, а он перерезал ей горло так быстро, что несчастная Фиорелла даже и не успела проснуться.

—  Вот так—  то будет лучше, —  произнёс вслух Фарина, пряча окровавленный нож в кожаный чехол. —  Если повезёт, то твой труп, дорогая, обнаружат только завтра утром. А у меня начнётся новая светлая жизнь!

Из купе Фиореллы он вышел, никем не замеченный, и остаток пути провёл уже в своём вагоне.

К конечной станции поезд подошёл ещё до рассвета, когда вокруг было темно. Беатриса стала искать машину, на которой можно было бы доехать до дома, но не нашла и устроилась на скамейке в малюсеньком помещении станции, надеясь, что с наступлением утра здесь будет можно взять такси.

В этот момент к ней и подошёл Фарина, изобразив бурное удивление:

—  Беатриса?! Как ты здесь очутилась?

Ей пришлось сказать, что она ездила в город за лекарствами для Констанции.

Фарина сделал вид, будто поверил ей, и предложил вместе поехать домой:

—  Я попросил своего друга комиссара оставить здесь для меня машину. Пойдём, она стоит за углом.

Беатриса стала отказываться, говорить, что утром за ней приедет на повозке Винченцо, но Фарина сказал, что Марселло потом сам отвезёт её к свекрови и Винченцо даже не придётся ехать на станцию.

Отказываться и дальше Беатрисе показалось неразумным —  это может вызвать у Фарины подозрения, —  и в конце концов она пошла с ним к машине.

А по дороге он учинил ей допрос, вытряхнул из сумки все её вещи и, не обнаружив там папки, стал кулаками выбивать из неё признание. Беатриса плакала, кричала, но её никто не услышал, потому что вокруг не было ни души.

Не добившись от неё ничего, Фарина усыпил Беатрису эфиром и в таком состоянии привёз её домой. Тихо, на цыпочках прокрался в спальню, где безмятежным сном спала Франсиска, и, взяв ключ от подвала, в котором хранились драгоценности, на руках перенёс туда Беатрису.

—  Ты будешь сидеть здесь до тех пор, пока не скажешь, где находится папка! —  пригрозил он ей, хотя она и не могла его услышать, пребывая в бессознательном состоянии.

Очнувшись спустя некоторое время и обнаружив себя запертой в подвале, Беатриса стала кричать и стучать в стены, но до поверхности, где находились её близкие, доносился только едва уловимый шум, который, впрочем, сумела расслышать Жулия.

—  Мне кажется, я слышу какой—  то странный шум внизу, —  сказала она Франсиске.

—  Это, наверное, крысы, —  тотчас же выдвинул свою версию Фарина. —  Я недавно видел там одну.

—  Крысы? Какой ужас! Надо срочно завести кота! —  внёс предложение Марселло, но Фарина осадил его:

—  Не суетись! Лучше поезжай к родителям, узнай, как там чувствует себя твоя мать и Беатриса.

Между тем к вечеру до фазенды докатился слух о том, что в поезде была найдена молодая женщина с перерезанным горлом. У Риты тоже появилось дурное предчувствие, и Марселло в страшной тревоге помчался к комиссару, потом, выяснив, что убита была другая, никому не известная женщина без документов, поехал к своим родителям на дальнюю фазенду, но Беатрисы и там не было.

—  Мама, ты присмотри пока за нашим Винченцо, —  попросил он Констанцию, —  а я поеду обратно. Может, Беатриса уже в пути, и я встречу её на станции?

Пока Марселло разыскивал Беатрису по окрестностям фазенды, Фарина заставил Франсиску выпить снотворное, объяснив, что это замечательное общеукрепляющее средство, которое необходимо принимать кормящим матерям. Франсиска вскоре уснула крепким сном, и Фарина смог беспрепятственно спуститься в подвал.

—  Я принёс тебе немного воды, —  сказал он Беатрисе. —  Выпей и ответь мне, куда ты подевала папку?

Выпив воду, Беатриса ответила ему:

—  Если я скажу, где папка, вы меня убьёте.

—  А если не скажешь —  умрёшь здесь от голода и холода.

—  Выпустите меня отсюда, у меня ведь маленький ребёнок! —  взмолилась Беатриса. —  Неужели в вас не осталось ничего человеческого? Я никому ничего не скажу и дам вам возможность бежать отсюда!

—  Ты предлагаешь мне сделку? —  засмеялся Фарина.

—  Да.

—  Вот как? Значит, ты считаешь меня дурачком? Нет, ты ошибаешься. Приказывать буду я! Ты останешься здесь. Кричать бессмысленно, утром все решили, что в подвале водятся крысы. Где папка?

—  Не скажу.

—  Тогда умрёшь с голоду. Ты должна подчиниться мне, иначе я тебя уморю. Тебе никто не принесёт сюда и стакана воды. Подумай хорошенько. Я приду к тебе завтра ночью.

Наследующий день Франсиска проснулась лишь к обеду.

—  Вы не заболели? —  спросила её Жулия. —  Я уже несколько раз стучалась к вам, приносила кофе, но вы не отвечали.

—  Я думаю, на меня так подействовало лекарство, которое муж привёз мне из Сан—  Паулу, —  ответила Франсиска.

—  Так вы не пейте его!

—  Как я могу не пить? Сеньор Фарина считает, что оно для меня очень полезно, —  каким—  то обречённым тоном произнесла Франсиска.

Обедать она отказалась, и Жулия принесла ей кофе в спальню. Франсиска к тому времени уже немного отошла от сна и заметила, что ключ от подвала лежит в другом месте —  не в шкатулке, как обычно, а на столе.

—  Странно, —  сказала она Жулии, —  почему ключ оказался здесь? Положи его, пожалуйста, в шкатулку.

Жулия выполнила её просьбу, а Франсиска опечалилась: неужели Фарина тайком от неё берёт золото из подвала? Это очень неприятно!

О Беатрисе она в те дни и не вспоминала. Фарина продолжал накачивать её снотворным, и Франсиска всё время пребывала в полусонном состоянии.

А Марселло не находил себе места от беспокойства за Беатрису и отправил телеграмму Катэрине —  по адресу Зекинью.

Телеграмму получила Соледад и возмутилась:

—  Какая наглость! Они прислали телеграмму Катэрине по нашему адресу!

—  Действительно, совсем обнаглели! —  поддержал жену Маноло. —  Давай сожжём её.

Они бы, пожалуй, и впрямь сожгли телеграмму, если бы не вмешалась Эулалия и не отнесла её Зекинью. Для неё это был ещё один повод помириться с Зекинью, но примирения у них не вышло. Он поблагодарил её за телеграмму и отправился в пансион к Катэрине.

Зекинью уже много раз бывал в пансионе, надеясь вымолить прощение у Катэрины. Даже носил ей букет цветов, уворованных с городской клумбы. А Катэрина отстегала его по щекам этим букетом и выставила вон. Но теперь у Зекинью была веская причина появиться там снова, чем он и воспользовался.

Катэрина взяла у него телеграмму и, прочитав текст, пришла в ужас.

—  Дона Мариуза, случилась беда! Мой брат спрашивает, где Беатриса, она не вернулась домой!

—  Боже правый! —  воскликнула Мариуза. —  Чует моё сердце, что это связано с той папкой, которую Беатриса отдала сеньору Андре. Тебе нужно взять её и срочно ехать домой. Посоветуйся с сеньором Андре, он подскажет, как следует поступать в подобных случаях.

—  Если я уеду сейчас, то больше никогда не увижу Зекинью, —  сказала вдруг Катэрина, к изумлению Мариузы, которая не преминула заметить:

—  Ты же сама только что прогнала его! А с отъездом всё—  таки следует поспешить. Кто знает, может, эта папка как раз и поможет найти Беатрису и спасти её. Ты поговори пока с сеньором Андре, а я ненадолго отлучусь.

Мариуза была уверена, что Зекинью ещё не ушёл домой, —  он всегда подолгу бродил вблизи пансиона даже после того, как Катэрина прогоняла его. Так было и на сей раз.

—  Послушай, парень, Катэрина сегодня вечером уедет домой, —  сказала ему Мариуза. —  И ты можешь потерять её навсегда. Так что подумай, как тебе лучше поступить.

Зекинью поблагодарил её и не стал долго думать: собрав свои нехитрые пожитки, он поехал на вокзал, и Катэрина вернулась домой вместе с ним.

Ехать сразу на фазенду Франсиски она не решилась, не зная, какая там обстановка, но ей повезло: Марселло как раз был у родителей, и Катэрина узнала от него подробности, каких не могли знать Винченцо и Констанция. В свою очередь, Марселло узнал о папке и о том, что Беатриса уехала поездом в тот же день, когда из Сан—  Паулу уехал и Фарина.

—  Значит, он встретил Беатрису в поезде и потребовал отдать ему папку с документами, —  рассудил Марселло. —  А поскольку папка осталась у Катэрины, то он наверняка сейчас где—  то держит Беатрису и добивается от неё признания. Клянусь, я убью его!

—  Не горячись, сынок, —  положил ему на плечо свою тяжёлую руку Винченцо. —  Сначала надо найти Беатрису. Подумай, где Фарина может её прятать?

—  Сначала нужно отдать эти документы прокурору, —  возразила Катэрина. —  Так считает адвокат, который их изучал.

—  Твой адвокат не знает, на что способен Фарина! —  отмахнулся от неё Марселло. —  Беатриса ещё жива только потому, что эта папка пока нигде не всплыла... Во всяком случае, я хочу надеяться, что она жива... Отец прав: нужно сначала найти Беатрису, а потом уже пускать в ход папку.

—  Мы прочешем все окрестности, перероем все заброшенные амбары. Я готов хоть сейчас ехать с тобой, Марселло! —  вызвался Зекинью.

—  Спасибо за помощь, —  ответил ему Марселло, —  но тебе не следует объявляться на фазенде доны Франсиски. Если Фарина тебя увидит, то поймёт, что ты недавно приехал из Сан—  Паулу и привёз оттуда какие—  то сведения о Беатрисе. Ведь он мог видеть, как Катэрина провожала её на вокзале. Кстати, Катэрина, ты тоже не должна там показываться! Фарина очень опасен!

Поисками Беатрисы Марселло занялся вместе с Форро и Зангоном, но отыскать её они не смогли.

А между тем Фарина стал каждый день захаживать в домик Риты, и она поняла, что это неспроста.

—  Придётся вам отвезти Маурисиу на ту фазенду, где сейчас живёт сеньор Винченцо, —  сказала она Зангону и Форро. —  Это надо сделать сегодня ночью, пока не случилась беда.

Марселло же стал следить за Фариной, надеясь, что тот приведёт его к Беатрисе. Но и эта слежка пока не принесла желанного результата. Марселло был в полном отчаянии, и успокаивала его только Рита, утверждавшая, что Беатриса жива, хотя и стала похожа на слабый огонёк свечи, мерцающий в темноте.

—  А что это за темнота? Вы не видите там каких—  нибудь предметов, по которым можно было догадаться, что это за место? —  допытывался Марселло, но Рита видела только темноту и больше ничего.

Не зная, что ещё предпринять, Марселло даже надумал открыто поговорить с Франсиской: пусть она тоже проследит за Фариной или выведает у него что—  нибудь ради спасения дочери. Но Жулия категорически запретила ему обращаться к Франсиске.

—  Фарина привёз ей какое—  то лекарство, от которого она всё время спит и вообще живёт как в тумане. Она даже не поймёт тебя, если ты станешь говорить ей о наших подозрениях. А если и поймёт, то не поверит. Она по—  прежнему считает Фарину ангелом.

Жулия, однако, заблуждалась: Франсиска в часы коротких просветлений тоже стала задумываться о том, что Фарина неспроста подсовывает ей это лекарство с выраженным снотворным действием. Ему нужно, чтобы она крепко спала по ночам. А вот зачем? Не затем ли, чтобы в это время выносить из подвала остатки драгоценностей?

Франсиске очень не хотелось в это верить, но всё же она решила выяснить, что делает по ночам Фарина, и однажды не проглотила таблетку, а лишь подержала её во рту и затем выплюнула. Фарина этого не заметил, но и в подвал он в ту ночь не спускался, надеясь, что дополнительное ужесточение режима сможет, наконец, сломить волю Беатрисы.

Франсиска не смыкала глаз до утра, а Фарина прекрасно выспался и утром —  бодрый и свежий —  поспешил на кухню, где в это время Жулия обычно варила кофе. Фарина давно уже плотоядно поглядывал на эту красивую грациозную мулатку, а после того, как Франсиска родила девочку, стал всерьёз помышлять о том, чтобы соблазнить Жулию, которая в силу своей молодости наверняка смогла бы одарить его настоящим наследником, то есть сыном.

Почувствовав на себе недвусмысленный взгляд Фарины, Жулия не побоялась поставить его на место:

—  Мне не нравится, когда вы на меня так смотрите! Идите в столовую, кофе я сейчас вам принесу.

На Фарину её замечание не подействовало.

—  Я всё думаю, как твой муж может, чуть ли не каждую ночь уходить на рыбалку и оставлять такую красотку одну! Ты напрасно теряешь время со своим мужланом. Рядом с тобой есть мужчина, готовый помочь тебе во всём. С ним ты можешь стать счастливой и богатой.

—  Сеньор Фарина, вы завели нехороший разговор! —  строго сказала Жулия.

—  А тебе не хотелось бы получить в подарок вот это? —  продолжил гнуть своё Фарина, показав Жулии дорогую старинную брошь, усыпанную сапфирами.

Жулия лишь искоса взглянула на брошь и ответила Фарине с откровенной угрозой:

—  Если Зангон узнает о вашем предложении, он не оставит на вас живого места!

Фарина засмеялся, спрятал брошь в карман и, прежде чем уйти из кухни, позволил себе дерзкое и циничное замечание:

—  Все женщины одинаковы: поначалу ломаются, а потом соглашаются. И ты тоже не устоишь перед золотом и такими красивыми камнями!

Вполне удовлетворённый результатом этой беседы, он попил кофе и поехал к комиссару Омеру.

—  Я пришёл к выводу, что Маурисиу прячется в доме старой негритянки, —  сообщил он комиссару. —  Поэтому вы должны сделать там повторный обыск. Только не забудьте взять наручники!

Омеру поехал вместе с ним на фазенду, обыскал домик Риты, но не нашёл там никаких следов Маурисиу.

Фарина же, дождавшись ночи, вновь спустился в подвал и стал выбивать признание из Беатрисы, которая в течение нескольких суток пила только воду и исхудала почти до неузнаваемости. Фарина догадался, что папку с документами она оставила в Сан—  Паулу, и там же, вероятнее всего, скрывался Маурисиу. Поэтому вопросы Фарины несколько изменились: он стал требовать от Беатрисы адрес её сообщников в Сан—  Паулу.

—  Значит, вы не нашли Маурисиу? И не найдёте! —  ответила ему на все вопросы Беатриса.

—  Ты пожалеешь об этом, —  сказал ей Фарина. —  Я уеду дня на три в Сан—  Паулу, и всё это время у тебя не будет даже капли воды. Не знаю, застану ли я тебя живой, когда вернусь.

—  Не в ваших интересах меня умерщвлять, —  напомнила ему Беатриса. —  Если я тут погибну, папка сразу же всплывёт наружу, и тогда вам несдобровать!

Фарине пришлось учесть этот аргумент.

—  Ладно, —  сказал он, —  я сейчас принесу тебе воды и кусок хлеба, а ты тут хорошенько подумай над своей участью.

Франсиска в это время крепко спала и ничего не слышала, потому что её муж на сей раз строго проследил за тем, чтобы она проглотила таблетку.

Утром Фарина поехал на железнодорожную станцию и неожиданно встретил там Жустини. Маркуса при ней не было, зато её служанка несла два тяжёлых баула с вещами.

—  Что происходит? —  спросил Фарина. —  Тебе надоел твой мальчик?

—  Нет, не надоел, но я действительно уезжаю отсюда навсегда, —  с печалью в голосе сообщила Жустини. —  Хорошо, что я тебя встретила. Надеюсь, ты поможешь мне в дороге.

По пути в Сан—  Паулу она поведала Фарине свою драматическую историю.

Всё началось с того, что до сеньоры Лейлы —  матери Маркуса —  дошли слухи о женитьбе её сына на проститутке. Лейла приехала в Сан—  Паулу, узнала всю правду и, выпросив у Мариузы новый адрес сына, вызвала его телеграммой в город. Маркус приехал на встречу с матерью, рассказал ей о своём счастье жить на фазенде с любимой женщиной, и Лейла на словах благословила этот брак, а на деле приложила максимум усилий, чтобы его разрушить. Она попросила Маркуса задержаться в Сан—  Паулу ещё на несколько дней, чтобы он устроил свою младшую сестру в педагогическое училище, а сама тайком от него поехала на фазенду к Жустини.

—  Она умоляла меня на коленях, —  рассказывала Жустини своему попутчику, —  чтобы я ушла от Маркуса и не ломала ему жизнь и карьеру. Мне было трудно решиться на такой шаг, но его мать меня, в конце концов, убедила. Я ведь люблю Маркуса и не желаю ему зла! Кто знает, сколько мне суждено прожить? Может, там, на свежем воздухе, я бы прожила долго... И что было бы тогда? Мои деньги рано или поздно кончатся, а у Маркуса нет никакой работы. Он человек городской, возделывать землю не умеет... В общем, я решилась!..

—  И что же ты будешь делать в городе? —  спросил Фарина.

—  Вернусь в бордель, чтобы сжечь все мосты. Маркус мне этого никогда не простит, а истинную причину моего поступка ему знать не обязательно.

Фарина нахмурился:

—  Извини, Жустини, но я не смогу взять тебя в бордель. Во—  первых, мы сейчас набрали туда совсем молоденьких девушек, а тех, кто постарше, уволили. Но главное даже не в этом... ты ведь серьёзно больна, Жустини, у тебя туберкулёз. Я не могу подвергать клиентов опасности заражения!

—  На фазенде мне стало гораздо лучше, я начала поправляться...

—  Вот и жила бы на фазенде! —  жёстко произнёс Фарина, давая понять Жустини, что не поддастся ни на какие уговоры. —  А уж если ты вздумала уйти от Маркуса, то сними для себя комнату и живи там тихо, никого не беспокоя.

По приезде в Сан—  Паулу Жустини воспользовалась его советом —  сняла для себя скромную дешёвую комнату. И с того момента её жизнь стала стремительно угасать.

Глава 31

Не выдав Марию Фарине, Самуэл действительно оказал ей неоценимую услугу, и она с тех пор стала считать его своим искренним другом. Ей теперь уже не казались навязчивыми его попытки поговорить с ней наедине при каждом удобном случае. Наоборот, Мария испытывала естественное желание хоть чем—  то отблагодарить Самуэла. А у него, как ей казалось, была явная потребность в доброжелательном собеседнике, или, точнее, в терпеливом слушателе. Самуэлу надо было кому—  то излить душу. Он признался ей, что всю жизнь, с раннего детства, был очень одинок, потому что рано лишился матери. Отец, овдовев, так больше и не женился, и, хотя он очень любил сына, Самуэлу всегда не хватало материнской ласки. Это была чистая правда, Самуэл тут не лукавил.

Мария глубоко сочувствовала Самуэлу. Она ведь тоже росла без матери, с овдовевшим отцом, поэтому ей были понятны горести Самуэла.

А тут ещё Жонатан на склоне лет вдруг вздумал жениться, чем нанёс болезненную травму одинокой душе Самуэла. И это тоже было правдой, Самуэл нисколько не преувеличивал своих страданий, когда жаловался Марии на отца.

—  Я смог бы его понять, если бы он женился на хорошей порядочной женщине, —  говорил с болью Самуэл. —  Но он же привёл в дом алчную проститутку, которая по возрасту ему даже не в дочери годится, а во внучки!

Самуэл был не одинок в своём мнении. Эзекиел и Ципора, например, считали, что Жонатан попросту сошёл с ума, о чём прямо говорили ему в лицо.

Эту юную особу Жонатан и в самом деле, привёл домой из борделя, куда его заманил Фарина в один из своих приездов в Сан—  Паулу. Став хозяином борделя, Фарина завёл там новые порядки. Теперь Малу специально ездила в порт и отбирала для своего заведения красивых девушек, прибывающих на кораблях из Европы. Потом в борделе по инициативе Фарины устраивались аукционы, на которые выставлялись наиболее красивые девушки, ещё не успевшие потерять невинность.

Именно на такой аукцион Фарина и пригласил Жонатана, где тот впервые увидел юную, умопомрачительной красоты девственницу, прибывшую сюда на поиски счастья из Италии. Жонатан выложил за неё ни много ни мало миллион, но заплатил он не за право первой ночи с этой красавицей, а за право взять её в жёны.

Девица одурела от возможности получать всё, что пожелает, и каждый день заставляла Жонатана покупать ей горы драгоценностей и шикарных туалетов.

Самуэл был в шоке.

—  Неужели мой отец и правда сошёл с ума? —  говорил он Марии. —  Любой здравомыслящий человек сразу увидит, чего стоит эта девица и что у неё на уме. А мой бедный папа надеется, что она будет ухаживать за ним в старости! Это же безумие! Разве я не прав?

—  Ваш отец влюбился, —  отвечала Самуэлу Мария. —  Вы не можете отказать ему в праве на любовь. Это не в вашей власти.

«Господи! Она и вправду святая!» —  думал о Марии Самуэл, что, впрочем, не мешало ему целенаправленно подготавливать для неё западню в угоду Камилии.

Жонатан между тем стал готовиться к свадьбе, купил себе новый смокинг, но официально оформить брак не успел. Девица сочла, что и так уже получила от него достаточно, и сбежала из отеля, прихватив с собой не только подаренные ей драгоценности, но также и карманные часы своего жениха, и даже деньги из его бумажника.

Жонатан плакал как дитя:

—  Неужели я так страшен? Неужели я так стар, что от меня нужно бежать? Что же мне делать?!

—  Вызови полицию, —  язвительно посоветовал ему Самуэл. —  Подними шум на весь город. Уверяю тебя, народ получит большое удовольствие от такого скандала! Ты станешь героем дня, о тебе напишут все газеты!

Мария, присутствовавшая здесь же, пожалела Жонатана и нашла для него слова утешения:

—  Простите, сеньор Жонатан, но вы совсем не стары. Просто эта девушка вам не подходит. Поверьте мне, вы ещё встретите достойную женщину, которая полюбит вас!

Самуэл вновь был потрясён добротой, великодушием и деликатностью Марии. Чем больше он общался с ней, тем меньше ему хотелось выполнять обещание, данное Камилии. Но та властно давила на него, а он по—  прежнему испытывал к ней неутолимое влечение, ради удовлетворения которого готов был пойти на любую жертву.

Несколько раз он подвозил Марию домой на своей машине, как правило, в тех случаях, когда её дежурство в отеле заканчивалось поздно вечером, и Тони это откровенно бесило. А Марии даже нравилось, что он её ревнует. Это означало, что он любит её! В то же время она не уставала повторять, что Самуэл —  надёжный друг, который выручил её в сложнейшей ситуации, поэтому ревность Тони беспочвенна и неуместна.

Для Тони, однако, такая аргументация звучала неубедительно.

Когда Катэрина передала Марии драгоценности Жустини, он сразу же сказал:

—  Теперь ты, наконец, сможешь уйти из этого отеля!

Но Мария рассудила иначе. Несколькими днями раньше Мадалена, вернувшаяся из Италии, привезла ей письмо от бабушки, которую Мария уже считала умершей. Когда—  то Дженаро специально искал бабушку Луизу в Чивите и не нашёл её, а Мадалене совершенно случайно повезло встретиться с ней, они разговорились, и таким образом Мария смогла получить то письмо. Луиза была уже очень старенькой, но не теряла надежды когда—  нибудь встретиться с внучкой. Вот почему Мария и решила не бросать работу в отеле и не продавать пока драгоценности.

—  Я хочу подкопить ещё немного денег и перевезти сюда бабушку, —  сказала она Тони.

На это ему было нечем возразить, и Мария продолжила работать в отеле.

А Камилия между тем назначила Самуэлу жёсткие сроки, в которые он должен был, наконец, осуществить задуманную ею мистификацию.

И однажды вечером Самуэл позвал Марию в свой номер.

—  Я случайно опрокинул чашку кофе прямо на постель. Будь добра, принеси мне чистые простыни.

—  Но моё рабочее время уже кончилось, я тороплюсь домой, —  сказала Мария. —  Попросите другую горничную.

—  Мне будет очень приятно, если это сделаешь ты, —  проявил настойчивость Самуэл, и Мария уступила ему.

Она не могла знать, что её муж к тому времени уже получил от Камилии записку, в которой сообщалось о любовном свидании Марии в номере Самуэла. Едва прочитав записку, Тони сразу же помчался в отель, а портье, предупреждённый заранее, пропустил его и тотчас же позвонил Самуэлу.

Мария тем временем успела заменить простыни, а Самуэл, прикинувшись больным, попросил её заварить для него свежий чай. Пока она ходила на кухню, он разделся донага и нырнул под одеяло.

Ничего не подозревавшая Мария подала ему чай в постель, а он, услышав шаги за дверью, быстро поставил чашку на тумбочку и, силой повалив Марию на кровать, стал целовать её в губы, так что она не смогла даже закричать.

В этот момент Тони и ворвался в номер.

Скандал, разразившийся затем, протекал точно по сценарию Камилии. Тони не пожелал слушать никаких объяснений Марии. Обозвав её предательницей и шлюхой, он стремглав выбежал из отеля.

Когда же она попыталась объясниться с ним уже дома, заявил, что больше не станет с ней жить и отберёт у неё ребёнка. Затем на скорую руку собрал свои вещи и ушёл ночевать в приют к Мадалене.

Тони пытались вразумить все —  начиная от Нины и кончая Жакобину. Им было не понятно, почему он не хочет поверить Марии, которая утверждала, что Самуэл специально подстроил всё это по наущению Камилии: ведь записку с указанием времени и места «свидания» Тони получил именно от неё, своей бывшей жены!

—  Ты должен набить морду Самуэлу, а не унижать подозрениями Марию! —  советовал Тони Маркус, который теперь особенно остро чувствовал свою вину, поскольку и сам был соучастником этого гнусного заговора.

Тони же твердил одно:

—  Я не слепой. Я видел всё своими глазами! Самуэл и раньше оказывал Марии чрезмерные знаки внимания, а она потакала его ухаживаниям. Ей нет прощения!

Огорчённый Маркус потребовал от Самуэла, чтобы тот встретился с Тони и рассказал ему, как всё было на самом деле. Самуэлу было стыдно за свой гадкий поступок, но идти к Тони он отказался. Камилия избегала его, встретиться с ней после той курьёзной сцены в отеле он пока не смог, и всё же в нём ещё жила надежда на то, что Камилия сдержит слово и выйдет за него замуж. Маркус высказал ему всё, что думал по этому поводу:

—  Зачем тебе Камилия? Женщина, способная на такую подлость, когда—  нибудь точно так же поступит и с тобой, как с Марией. Ведь она же тебя не любит. Ей нужен только Тони, причём любой ценой! Но на подлости счастья не построишь... Ладно, ты поступай, как хочешь, а я больше не могу молчать и сам всё расскажу Тони.

Маркус полагал, что его покаянное признание произведёт сильное впечатление на Тони и он сразу же помчится просить прощения у Марии, однако этого не произошло.

—  Не важно, с какой целью приставал к ней Самуэл, —  сказал Тони. —  Важно другое: Мария не устояла перед ним, поддалась на провокацию, а значит, изменила мне!

И всё же усилия Маркуса не пропали даром: Тони, наконец, усомнился в безгрешности Камилии. До сих пор он не отвечал на её записки, которые она посылала каждый день, приглашая его на свидания, а тут пришёл к ней без всякого приглашения и потребовал подтвердить или опровергнуть то, что ему стало известно от Маркуса.

Камилия, разумеется, назвала всё это грязной клеветой.

—  Твой Маркус просто пытается выгородить Марию, —  сказала она. —  Ты подумай, разве я могла заставить твою нынешнюю жену целовать Самуэла?! Она целовалась с ним, потому что сама этого хотела! Тони, святых женщин не бывает. Есть только те, которые борются за свою любовь. Я —  из их числа. Свою любовь к тебе я много раз доказывала. А вот Мария...

Тони не стал обсуждать с ней Марию. Он ушёл, сухо попрощавшись с Камилией, но её это не огорчило. Камилия теперь нисколько не сомневалась в том, что очень скоро Тони вернётся в этот дом навсегда, поскольку он поверил ей, а не Марии! Она так уверовала в свою победу, что сочла возможным поставить точку в партнёрских отношениях с Самуэлом. Когда он в очередной раз пришёл к ней на ткацкую фабрику, Камилия велела охраннику пропустить его.

—  Свою часть договора я выполнил, —  доложил ей Самуэл. —  Теперь очередь за тобой. Когда мы поженимся?

Камилия цинично рассмеялась ему в лицо:

—  Какой же ты наивный! Мог бы и сообразить, что я не для того старалась разлучить Тони с Марией, чтобы потом выйти замуж за тебя, Конопатый!

—  Значит, ты не просто мстила?! Ты...

—  Да, наконец, ты начал соображать, —  вновь засмеялась Камилия. —  Мне нужен Тони!

—  Я придушу тебя! —  пошёл на неё Самуэл, готовый осуществить свою угрозу.

Камилия позвала на помощь Онофри и попросила его:

—  Выведите отсюда этого сеньора и больше никогда не впускайте его ко мне!

Потерпев сокрушительное фиаско, Самуэл, как ни странно, довольно легко пережил потерю Камилии и убивался лишь из—  за того, что сломал жизнь Марии. Он так и сказал отцу:

—  Какой же я подлец! Исковеркал жизнь лучшему человеку в мире! Мария действительно святая, а я причинил ей такую боль!

Набравшись мужества, он пошёл к Марии в пансион, поскольку она уволилась из отеля после того скандала. Мариуза не хотела впускать его, но Самуэл смог убедить её, что пришёл с важным сообщением, которое сможет помирить Тони и Марию.

Мариуза позвала Марию в гостиную, и Самуэл получил возможность покаяться. Он честно рассказал Марии, зачем устроил ту подлую мистификацию, и пообещал то же самое сообщить Тони.

—  Это ничего не изменит, —  обречённо махнула рукой Мария. —  Я и сама обо всём догадалась, а потом Маркус подтвердил мою догадку. Но Тони меня даже не захотел выслушать, а Маркусу он не поверил...

—  Мария, прости меня, если сможешь! —  взмолился Самуэл. —  Я сознавал, какое зло творю, но и сам не пони—  мал, что уже тогда любил не Камилию, а тебя!

—  Перестаньте! —  воскликнула Мария. —  Я вас прощаю, но не надо возвращаться к старому.

—  Нет, Мария, сейчас я говорю искренне, —  продолжил Самуэл. —  Я восхищаюсь тобой! Если ты захочешь начать жизнь заново, то умоляю тебя, начни её вместе со мной! У меня есть деньги, мы сможем уехать отсюда, куда ты пожелаешь.

—  Оставьте меня, я больше не хочу слушать! —  сказала Мария и попыталась уйти из гостиной, но Самуэл ухватил её за руку, воскликнув:

—  Мария, я люблю тебя!

И опять, как это было недавно в отеле, на пороге гостиной появился Тони.

Он, наконец, созрел для того, чтобы спокойно поговорить с Марией, и шёл сюда, вполне готовый к примирению, но услышал последнюю фразу Самуэла и, ослеплённый ревностью, не захотел разбираться в происходящем. Ему и так всё было ясно: Мария предательница, она продолжает встречаться с Самуэлом!

—  Дрянь! Шлюха! —  неистово закричал он, бросившись к Марии с кулаками. —  Ты продалась ему, потому что он богатый! Я отберу у тебя сына! Он не должен жить рядом с распутной матерью!..

Самуэл заслонил собой Марию, не позволяя Тони ударить её, и тот невольно стал наносить удары сопернику. Самуэл вынужден был ответить ему тем же. Били они друг друга беспощадно, и только вмешательство Маркуса и Жакобину помогло остановить эту драку.

Самуэл поспешил уйти домой. Тони же рвался в детскую, намереваясь увести с собой Мартинью.

Жакобину пришлось напомнить Тони, что официально мальчик числится сыном покойного Мартино и, чтобы отобрать его у Марии, потребуется пройти через сложное судебное разбирательство.

А Маркус выразился проще: он обозвал Тони дураком, неспособным ценить женщину и дорожить любовью.

В отличие от Тони Маркус теперь в полной мере познал истинную значимость любви и всем сердцем рвался к своей ненаглядной Жустини. Выполнив поручение матери по устройству сестры в педагогическое училище, он без промедления отправился на фазенду, ещё не зная, что не найдёт там Жустини.

Едва сойдя с поезда, Маркус встретил Марселло и Зангона, приехавших на станцию в надежде отыскать какие—  либо следы Беатрисы. Они рассказали ему о своём горе, и Маркус посоветовал им обратиться к телеграфисту:

—  Если она приехала ночью, то неудивительно, что на станции её никто не заметил. А на телеграфе всегда сидит дежурный, он мог что—  то видеть.

Получив благодарность за подсказку, Маркус поехал на фазенду, а Марселло и Зангон поспешили к телеграфисту, который и в самом деле вспомнил, что видел здесь какую—  то девушку в ту ночь, когда была найдена убитая женщина.

—  Такая худенькая, с короткой стрижкой... —  вспомнил он, напрягая память. —  Она ещё спросила у меня, не видел ли я тут какой—  нибудь машины, которая могла бы отвезти её домой... А потом к ней подошёл мужчина, судя по всему, её знакомый, они о чём—  то поговорили, и он настоял на том, чтобы девушка поехала с ним, на его машине.

—  И как выглядел тот мужчина? —  спросил Марселло, уже зная наперёд, что это был Фарина.

Телеграфист описал колоритную внешность Фарины и сказал, что неподалёку от станции видел машину комиссара Омеру, на которой, вероятнее всего, эти двое пассажиров и уехали домой.

После такого сообщения идти в местную полицию было не только бессмысленно, но и опасно. Везти папку с документами в окружную полицию Марселло тоже не решался, по—  прежнему считая, что вначале нужно отыскать Беатрису. К счастью, Фарина отбыл в Сан—  Паулу, и Марселло мог беспрепятственно поговорить с Франсиской. Рассказав ей всё, что ему было известно об исчезновении Беатрисы и о преступных действиях Фарины, он попросил у Франсиски ключ от подвала, в котором хранились сокровища:

—  Мы обыскали всё вокруг и не были только в этом подвале. А оттуда иногда доносится странный шум.

Франсиска была в шоке от всего услышанного. До сих пор она пребывала в уверенности, что её дочь находится у свекрови на дальней фазенде, а тут, оказывается, произошло такое несчастье!.. Но даже сейчас, когда её сердце наполнилось тревогой о Беатрисе, Франсиска не могла поверить в то, что Фарина является жестоким и коварным преступником. Она стала защищать его:

—  Это оговор! Кто—  то нарочно пытается внести разлад в нашу семью! Сеньор Фарина не способен на такую жестокость!

—  Ладно, с ним потом разберёмся, —  сказал Марселло. —  А сейчас давайте спустимся в подвал.

—  Мы не сможем этого сделать, —  ответила Франсиска. —  Нам будет нечем открыть замок, потому что мой муж увёз ключ с собой.

—  Значит, мы правы: он держит Беатрису в подвале! —  заключила Жулия, а Марселло заявил:

—  Я разнесу ко всем чертям и тот замок, и ту дверь!

—  Нет, у тебя ничего не получится, —  печально произнесла Франсиска. —  Дверь кованая, тяжёлая, а замок с секретом...

—  Дайте мне ружьё Маурисиу! —  потребовал Марселло. —  Я расстреляю этот проклятый замок из ружья!

—  И убьёшь Беатрису?! Ты с ума сошёл? —  воскликнула Жулия.

Франсиска же сказала, что ружьё Фарина тоже хранит в том самом подвале.

—  И всё—  таки я должен попробовать, —  стоял на своём Марселло. —  Другого пути у меня нет. Беатриса может умереть там от холода и голода.

Поскольку на фазенде Франсиски другого оружия не было, то Марселло поехал за ним к отцу. А там его ждало хоть и печальное, но всё же обнадёживающее известие.

—  Возможно, Зекинью набрёл на след Беатрисы, —  сообщила брату Катэрина. —  Мы как раз сейчас обсуждаем, что нам делать.

—  Мы ещё ни в чём не уверены, —  добавил Маурисиу. —  Просто Зекинью слышал слабый женский голос из колодца...

—  Из какого колодца?! Где моя Беатриса? Вы можете сказать толком? —  вышел из себя Марселло, нервы которого и без того были натянуты как струны, готовые в любой момент лопнуть.

Ему рассказали всё по порядку.

В новом жилище Винченцо тоже никому не было покоя. Все тревожились за Беатрису, а кроме того, тут возникали постоянные трения между Зекинью и Маурисиу, волей судьбы оказавшимися с Катэриной под одной крышей и не имевшими возможности покинуть этот дом.

Зекинью по—  прежнему вымаливал прощение у Катэрины, а она не подпускала его к себе, зато с Маурисиу всегда беседовала доброжелательно и ласково. Он был ещё слаб после психиатрической больницы, и Катэрина его искренне жалела. А Зекинью всякий раз приходил в ярость, когда ему случалось видеть, как Катэрина и Маурисиу вдвоём хлопочут над маленьким Винченцо, или —  опять же вдвоём —  читают вслух книгу, или... сидя бок о бок на скамейке, усердно и сосредоточенно перебирают фасоль.

Почему—  то эта фасоль вызвала у Зекинью наибольший приступ ревности. Сидят, видите ли, как голубки, как добропорядочные супруги, прожившие вместе сто лет, и дружненько так, по—  семейному, выполняют обыденную домашнюю работу! А он, несчастный Зекинью, должен всё это сносить молча? Нет, он не позволит Катэрине над собой измываться! У него тоже есть на неё права и тоже есть гордость!

—  Мне это надоело, Катэрина! —  ударил он кулаком по столу. —  Ты сама когда—  то убежала от него со мной, а теперь опять водишь с ним шашни?!

Катэрина тут же припомнила ему свадьбу с Эулалией, между ними разгорелся скандал, они едва не подрались, а Маурисиу пришлось оправдываться:

—  Я не хотел причинять тебе неприятности, Катэрина. Ты прости меня, пожалуйста.

—  Тебе не в чем извиняться, —  ответила она Маурисиу. —  Ты не мешаешь мне, а, наоборот, помогаешь понять, что Зекинью меня не стоит!

После такого выпада с её стороны Зекинью и пошёл из дома куда глаза глядят. Переночевал он в каком—  то сарае, а затем, решив навестить Загона и Форро, пошёл уже целенаправленно к фазенде Франсиски, стараясь передвигаться в зарослях кустарников, чтобы никто из посторонних не смог его там увидеть.

—  Вот так я и набрёл на этот заброшенный колодец и услышал голос из—  под земли, —  закончил свой рассказ Зекинью. —  Мне стало страшно. Я оттуда убежал.

—  Почему же ты пришёл сюда, а не ко мне? —  сердито спросил Марселло. —  Я бы сразу полез в тот колодец!

—  Туда не так просто залезть, там вход завален камнями, —  пояснил Зекинью. —  А к Зангону я не пошёл, потому что увидел на дороге сеньора Фарину. Он ехал куда—  то на своей машине.

—  Значит, он уже вернулся из Сан—  Паулу! —  огорчился Марселло. —  Но мы всё равно должны действовать. Я приехал сюда за ружьём, хотел расшибить тот замок в подвале, но теперь Фарина сам отдаст мне ключ. Под угрозой смерти!

Винченцо дал ему ружьё, но посоветовал не прибегать к крайним мерам, а попытаться вначале раскопать тот колодец.

—  Я думаю, что между тем колодцем и подвалом есть подземный ход, —  сказал он. —  Мне доводилось слышать про такие подземные ходы в старых хозяйских усадьбах.

—  Зекинью, веди меня к этому колодцу! —  тотчас же вскочил с места Марселло, но Винченцо опять остудил его пыл:

—  Наберись терпения! Мы должны дождаться темноты. Если этот колодец находится вблизи дороги, то нас может увидеть Фарина или кто—  нибудь другой, кто расскажет ему про странные раскопки. И тогда он успеет спрятать Беатрису в другом месте.

—  Этот гад способен и на худшее! —  скрипнул зубами Маурисиу. —  Я тоже пойду с вами. Больше не могу здесь отсиживаться!

Фарина вернулся из Сан—  Паулу раньше намеченного срока только потому, что узнал об аресте Рамиру и других влиятельных лиц, на чьё покровительство он рассчитывал. В сложившейся ситуации ему пришлось поспешить обратно на фазенду, чтобы отсидеться там и тоже не попасть в поле зрения полиции.

Но дома его ждал неприятный сюрприз: едва он ступил на порог, как Франсиска потребовала у него ключ от подвала.

—  Зачем он тебе понадобился? Мне странно это слышать от тебя. Вот как ты встречаешь своего мужа! —   попытался заговорить ей зубы Фарина, однако Франсиска стояла на своём:

—  Дай мне ключ. Я хочу посмотреть, что там ещё осталось от моего наследства. Ты несколько раз спускался туда по ночам, брал оттуда драгоценности, не советуясь ни со мной, ни с детьми...

—  Ты что, не доверяешь мне?! —  изобразил смертельную обиду Фарина. —  Я день и ночь пекусь о нашем благосостоянии, а тебе вздумалось оскорблять меня недоверием? Да ты просто больна, Франсиска! Ты наверняка сегодня ещё не принимала лекарство. Ну—  ка быстро прими таблетку!

—  Я не стану её глотать, —  упёрлась Франсиска. —  Дай мне ключ! Я посмотрю, что там делается внизу!

Последней фразой она невольно выдала свои истинные намерения, и Фарина понял, что он близок к разоблачению.

—  Нет, ключ я тебе не дам, —  сказал он твёрдо. —  Ты сейчас больна, рассеянна и вполне можешь потерять его. Тебе нужно лечиться. Выпей сразу две таблетки, а потом мы поговорим спокойно.

И он силой заставил Франсиску проглотить две таблетки снотворного. А затем, когда она уснула, поехал к комиссару Омеру и, блефуя, сообщил ему радостную новость:

—  Назначение о вашем переводе в Сан—  Паулу уже подписано! Я сам видел этот документ. А вы получите его по официальным каналам, вероятно, завтра.

Приняв это известие за чистую монету, Омеру горячо поблагодарил своего благодетеля, а тот перешёл к главному, ради чего сюда и приехал:

—  Я нуждаюсь в вашей помощи, комиссар. Сегодня Марселло, Зангон и Форро пытались меня убить. Я чудом спасся. Вы должны немедленно арестовать эту троицу! Они устроили побег Маурисиу, прячут его где—  то, да ещё и мне угрожают!

Омеру, однако, не стал торопиться.

—  Я приеду к вам завтра с утра и во всём разберусь, —  пообещал он. —  А сегодня у меня ещё много другой работы.

Фарина приехал домой и, дождавшись ночи, спустился в подвал. Но Беатрисы там не нашёл! И не увидел узкого лаза, сквозь который отчаявшаяся Беатриса попыталась выбраться наружу, однако силы оставили её на полпути к тому люку, который Зекинью принял за колодец.

Фарина же подумал, что Беатрису кто—  то вывел из подвала, воспользовавшись запасным ключом, о котором ему, Фарине, было неизвестно. Схватив ружьё Маурисиу, он помчался в домик Риты, но никого там не обнаружил.

—  Куда же они все подевались? Ночью! Даже проклятая старуха исчезла! Сволочи! Они всей компанией отправились в полицию, но я их догоню, —  неистовствовал Фарина, размахивая ружьём. —  Догоню и всех положу на месте! А потом вернусь за сокровищами и до утра ещё успею скрыться в таком месте, где никто меня не найдёт!

Он быстро сел в машину и помчался по дороге, ведущей к полицейскому участку, но никого не настиг и не увидел света в здании полиции. Несколько часов он искал беглецов, колеся по окрестностям, пока не понял, что пора возвращаться за сокровищами.

А тем временем мужчины уже извлекли Беатрису из туннеля и принесли её в домик Риты, где она вскоре пришла в сознание.

Находясь там, у входа в туннель, они видели, как мимо них промчался на автомобиле Фарина, и подумали, что он решил сбежать, не обнаружив в подвале Беатрисы. Поэтому и вернулись в дом Риты, не опасаясь преследования Фарины.

А он, приехав за сокровищами, увидел, наконец, тех, кого искал полночи, и ворвался в домик старухи, держа ружьё на изготовку.

Застигнутые врасплох, все замерли, и лишь Зангон успел схватить ружьё Винченцо и тоже взял под прицел Фарину. А тот, мгновенно сориентировавшись, встал за спину Жулии, притянул её к себе и направил ствол ружья теперь уже на неё.

—  Стоит тебе только пошевелиться, и я выстрелю в неё! —  пригрозил он Зангону и тут же стал отдавать при—  казы остальным: —  Маурисиу, Форро, возьмите у меня в кармане ключ от подвала, сложите в мешок всё, что осталось от сокровищ, и несите его сюда. Только не вздумайте меня обмануть! Иначе я сначала прикончу Жулию, а потом Беатрису!

Маурисиу и Форро были вынуждены повиноваться. А Фарина потребовал у оставшихся папку с документами и получил её.

—  Теперь отпустите Жулию, —  сказал ему Зангон. —  А меня можете взять в заложники.

—  Нет, я предпочитаю Жулию, —  самодовольно засмеялся Фарина. —  Она поедет со мной и родит мне сына, а то Франсиска смогла родить только дочку!

В этот момент он услышал у себя за спиной неистовый возглас Франсиски:

—  Зангон, стреляй! Что же ты медлишь?

Ошеломлённый Фарина невольно обернулся на звук её голоса, воскликнув:

—  Ты же должна была спать!..

Зангон, воспользовавшись этой заминкой, тотчас же произвёл прицельный выстрел.

Фарина упал замертво.

А Франсиска бросилась к Беатрисе с отчаянным возгласом: «Доченька, прости меня!»

Лишь спустя несколько дней она рассказала, как ей удалось обмануть Фарину:

—  Он заставил меня проглотить две таблетки снотворного, и я сделала вид, будто сразу же уснула. А когда он уехал, я вызвала у себя рвоту и пошла в домик Риты, но там никого не было. Мне оставалось только ждать вашего возвращения, и я дождалась...

Глава 32

Комиссар Омеру прибыл на фазенду Франсиски даже раньше, чем обещал Фарине. Он приехал туда на рассвете, потому что ночью посыльный привёз ему срочную депешу, в которой комиссару предписывалось задержать опасного преступника Фарину.

Получив приказ, бедняга некоторое время пребывал в шоке.

Арестовать Фарину, который выхлопотал для него повышение по службе?! И тем самым поставить крест на своей карьере? Или, наоборот, таким образом отмежеваться от Фарины и спасти хотя бы не карьеру, а собственную репутацию?..

После трудных раздумий Омеру всё же отправился на фазенду Франсиски, взяв с собой небольшую группу вооруженных полицейских. Он не представлял, как будет арестовывать своего друга и благодетеля, но сразу успокоился, обнаружив, что Зангон весьма облегчил его задачу, и принялся деловито расследовать убийство Фарины.

Все, кто в ту ночь был на фазенде Франсиски, стали наперебой рассказывать о злодеяниях Фарины и о том, что Зангон спас им жизнь. Самого Зангона среди них не было —  Рита посоветовала ему спрятаться в кустах, издали завидев машину комиссара.

—  Он далеко не уйдёт, я прикажу перекрыть все дороги, —  сказал Омеру.

—  Почему вы так же ревностно не стали ловить сеньора Фарину? —  вскинулась на него Жулия. —  Он опасный преступник! У нас есть папка с документами, полностью изобличающими его!

—  Я не преследовал сеньора Фарину, потому что считал его честным человеком. Так же, как и все вы.

—  За исключением Маурисиу! —  вставил Марселло.

—  Но сегодня я получил из Сан—  Паулу досье этого сеньора, —  продолжил комиссар, и Марселло опять прервал его своим эмоциональным комментарием:

—  Значит, адвокат Андре не сидел сложа руки! Молодец!

—  Какой адвокат? —  не понял Омеру.

Ему рассказали все и про адвоката, и про Фиореллу Буцатти, пытавшуюся шантажировать Фарину.

Омеру был потрясён такой осведомленностью.

—  Значит, вам было известно, что сеньор Фарина убил эту женщину в поезде, и вы не заявили мне об этом? —  возмутился он.

—  Нет, кто убил ту женщину, мы не знали, —  ответил за всех Маурисиу. —  А в полицию не стали обращаться только потому, что вы покрывали Фарину и действовали с ним заодно. Я испытал это на себе!

—  Я никогда не пачкал свои руки кровью и всегда действовал в рамках закона! —  ответил Омеру, горделиво подняв голову. —  Кстати, вы, сеньор Маурисиу, совершили побег из—  под стражи, и вам придётся вернуться обратно в психиатрическую клинику!

Марселло тотчас же загородил собой Маурисиу, бросив в лицо комиссару:

—  Прежде чем вы возьмёте Маурисиу, вам придётся убить меня!

Франсиска тоже встала на защиту сына:

—  Сеньор комиссар, когда—  то меня тут прозвали Железной Рукой. Это было давно, с тех пор многое переменилось, но у меня ещё остались силы, и я буду защищать свою семью. Если вы посмеете арестовать моего сына —  о карьере можете забыть, вас просто разжалуют. Я переверну землю и небеса, но докажу, что вы содействовали сеньору Фарине в его преступлениях! Я вас растопчу!

—  Вы хотите сказать, что стоите выше закона? —  поддел её Омеру.

—  Нет, это вы считаете, что встали выше закона! —  парировала Франсиска.

—  Но ваш сын находится под следствием, он был помещён в психиатрическую больницу, и судья ещё не вынес окончательного решения по этому поводу.

—  Мой сын ответит на вопросы следствия, —  сказала Франсиска. —  Завтра же я найму адвоката. У меня есть на этоденьги, комиссар. Но отвечать на ваши дурацкие вопросы мой сын будет не под стражей, а на свободе!

Комиссару больше нечего было ей сказать, и он покинул фазенду.

Маурисиу же обнял мать с благодарностью.

—  Мамочка, ты опять стала такой же, как была раньше!

—  В моей жизни было много потерь, —  сказала ему Франсиска. —  Мы все вынесли чудовищные страдания. Но теперь ты, слава Богу, здоров, и я спасу тебя, сынок!

Спустя несколько дней Маркус, вернувшийся в Сан—  Паулу из поездки на фазенду, передал благодарность Андре и Марии за их помощь в разоблачении Фарины.

—  Там всё потихоньку налаживается, —  сообщил он. —  Сеньор Винченцо и дона Констанция вернулись на свою прежнюю фазенду. Марселло и Беатриса переехали жить к ним, а Катэрина воссоединилась с Маурисиу. Мне пришлось близко познакомиться с этой большой семьёй, потому что меня, как юриста, попросили защищать Зангона, и я сумел доказать его невиновность. К сожалению, старушка Рита скоропостижно умерла, и, согласно её завещанию, Зангон и Жулия уехали на новые земли. Вместе с ними туда отправились также Форро и Зекинью... —  Он умолк, потом после небольшой паузы добавил: —  Да, ещё забыл сказать, что Маурисиу и Беатриса вновь открыли свою школу...

—  А почему ты ничего не рассказываешь о Жустини? —  спросила Мария.

—  Потому что я не хочу о ней говорить, —  ответил Маркус. —  Жустини меня бросила. Проститутка всегда остаётся проституткой!

—  И где же она теперь? —  спросила Мариуза. —  Опять вернулась в гнездо порока?

—  Нет, вряд ли, —  покачал головой Маркус. —  Бордель в последнее время принадлежал Фарине, а его имущество сейчас находится под арестом и, вероятнее всего, перейдёт в собственность государства. Так что, к вашему удовольствию, дона Мариуза, гнездо порока закрывается.

—  Бог услышал мои молитвы! —  удовлетворённо заметила Мариуза и тут же переменила тон: —  А всё—  таки мне жаль тебя и твою француженку. Вы же так любили друг друга! Ты не пытался найти её и выяснить, почему она так поступила? Может, ей стало совсем плохо, и она не захотела умирать у тебя на глазах?

Маркус молча махнул рукой, не в силах что—  либо ответить. Он уже объехал все адреса, по которым могла находиться Жустини, и не нашёл её.

—  Может, она вернулась во Францию? —  предположила Мария, для которой идея возвращения на родину тоже была актуальна.

—  У неё было так мало сил, что она не рискнула бы уехать туда одна, —  сказал Маркус. —  Но я не могу исключить, что за ней приехал какой—  нибудь давний поклонник, который и увёз её во Францию.

Это была единственная правдоподобная версия исчезновения Жустини, которой и придерживался Маркус до тех пор, пока однажды к нему не пришла Малу и не рассказала, как всё было на самом деле.

—  Я сделала это без ведома Жустини, —  сказала Малу. —  Но она умирает! Дай Бог, чтобы ты ещё застал её в живых!

Маркус тотчас же помчался к Жустини, надеясь спасти её, вырвать из цепких лап смерти, но это оказалось ему не по силам. Жустини умерла у него на руках.

Похоронив её, Маркус с новой силой принялся втолковывать Тони, что тот должен верить любимой женщине и дорожить ею.

Но чужой опыт, как правило, ни для кого не наука, и Тони тоже не принял его в расчёт.

—  Жустини была профессиональной проституткой, но не изменила тебе, когда вы стали жить вместе, —  сказал он Маркусу. —  А Мария, считавшаяся порядочной женщиной, изменила мне! Она хуже проститутки! Я не остановлюсь ни перед чем, чтобы отобрать у неё сына!

—  Ты спятил, друг, —  поставил ему диагноз Маркус и после этого посоветовал Марии действительно съездить в Италию, повидаться с бабушкой и переждать там какое—  то время, пока тут улягутся страсти.

Мария так и поступила.

Тони она даже не известила о своём отъезде. В дорогу её провожали все жители пансиона, а в порт она поехала вместе с сыном на машине Самуэла —  ей теперь уже было всё равно, как это мог бы расценить Тони.

А Самуэл, возвращаясь домой из порта, случайно увидел на улице Камилию и, притормозив, сказал ей:

—  Как странно устроена жизнь! Ещё недавно я искал тебя повсюду и нигде не мог найти. А сейчас ты сама идёшь мне навстречу!

—  Что же в этом странного? Я иду домой, ты можешь меня подвезти, —  ответила Камилия. —  Или ты хотел сказать, что нам не по пути?

—  Нет, отчего же, я подвезу тебя, садись! —  предложил ей Самуэл.

—  Ты какой—  то невесёлый сегодня, —  сказала Камилия, удобно устроившись на сиденье. —  Всё дуешься на меня?

—  Нет, я могу злиться только на себя, —  ответил Самуэл, невольно вздохнув. —  Я был глуп и слеп. Совершил подлость, потому что хотел получить в жёны тебя и не знал, что на свете бывают такие женщины, как Мария!

—  Ты что, влюбился в Марию?! —  уставилась на него потрясённая Камилия. —  Вот это номер! Ты меня очень удивил!

—  В этом нет ничего удивительного, —  возразил Самуэл. —  У Марии столько достоинств, что в неё способен влюбиться каждый мужчина.

—  Ну что ж, я рада за тебя. Надеюсь, и Мария скоро ответит тебе взаимностью, потому что, насколько мне известно, Тони её бросил.

—  Нет, Мария любит только его, —  снова вздохнул Самуэл. —  Рассчитывать на её любовь мне не приходится. Единственное, что я получил от неё, —  это прощение и возможность проводить её до корабельной каюты.

—  Что? —  оживилась Камилия. —  Ты посадил её на пароход?!

—  Да, она уехала в Италию.

—  Навсегда?

—  Не думаю, —  покачал головой Самуэл. —  Тони любит её и скоро опомнится, я уверен. И Мария тогда вернётся сюда вместе с сыном и бабушкой.

—  Нет, Самуэл, ты, как всегда, ошибаешься, —  засмеялась Камилия. —  События развиваются строго по моему плану! Я победила в борьбе за Тони. Моя соперница сошла с дистанции! Вот увидишь, пройдёт ещё несколько дней, и Тони опять переедет жить ко мне!

Камилия была ещё очень молода и не знала, что жизнь развивается по своим законам, не считаясь ни с нашими желаниями, ни с нашими планами. Стоило Камилии немного расслабиться, почувствовать себя уверенной и счастливой, как жизнь тотчас же обратила в прах все её достижения, доставшиеся такими огромными усилиями.

Работая с утра до поздней ночи на двух фабриках, не жалея ни себя, ни других, Камилия сумела наконец наладить полный производственный цикл от прядения и ткачества до пошива и реализации готовой одежды. Полученная прибыль позволила ей на две трети расплатиться с банком за некогда взятый там кредит, а кроме того, она пообещала рабочим, что в следующую выплату повысит им жалованье.

Рабочие стали с нетерпением ждать обещанной прибавки, и вот день выплаты наступил. Сумма была большая, и Умберту вызвался доставить её из банка собственноручно. Камилия не усмотрела в этом ничего подозрительного, поскольку ей и в голову не могло прийти, что Умберту замыслил кражу.

А он готовился к этой операции ещё с тех пор, когда Силвия заявила о своём твёрдом намерении с ним развестись. В результате развода Умберту получил бы лишь небольшое «выходное пособие» и должность служащего на фабрике, совладелицами которой являлись Силвия и Камилия. Такой расклад отнюдь не устраивал Умберту. Не затем он вкладывал в эту фабрику все свои силы, чтобы однажды остаться ни с чем! Тогда—  то он и решил: «Я всего лишь возьму своё! А Силвия потом пусть сама расплачивается с рабочими и с Камилией, у неё достаточно денег на счёте!»

Зная мягкий характер Силвии, Умберту был уверен, что она простит ему кражу и даже не станет заявлять в полицию, чтобы не поднимать скандал. Но он не учёл жёсткого нрава Камилии, которая не собиралась спускать своему компаньону такой подлости.

Правда, и Камилия обратилась в полицию не сразу. Она подумала, что Умберту задержался в банке или в дороге. А когда он не появился на фабрике и к концу рабочего дня —  позвонила в банк, а не в полицию. Там ей сказали, что он ещё утром снял со счёта не только деньги, предназначавшиеся рабочим, но и всю прибыль, полученную фабрикой за последний месяц. Лишь после этого Камилия заподозрила неладное и сообщила о случившемся Силвии, которая, в свою очередь, выяснила у прислуги, что Умберту ещё с утра уехал из дома с чемоданом.

—  Он бежал! —  сказала Силвия Камилии. —  Украл деньги и бежал!

Камилия затряслась от гнева:

—  Какой подлец! Если мы сегодня не дадим рабочим денег, они поднимут бунт! Надо срочно звонить в полицию!

Вдвоём с Силвией они написали заявление в полицию, указав приметы Умберту, номер его машины и размер украденной суммы. Но у Умберту было достаточно времени, чтобы скрыться из Сан—  Паулу.

Получив деньги в банке, он заехал к Эулалии, которой предложил бежать вместе с ним.

—  Я, наконец, ушёл от своей жены, —  сообщил он обескураженной Эулалии, —  поэтому надеюсь, что ты примешь моё предложение. Мы уедем подальше отсюда и будем жить безбедно, денег нам хватит! Соглашайся поскорее, у меня мало времени.

Эулалия не была готова к такому повороту событий и медлила с ответом, зато Маноло и Соледад сориентировались мгновенно.

—  Дочка, соглашайся! —  воскликнули они хором. —  Как можно отказываться от такого счастья?

—  Значит, вы согласны, чтобы Эулалия поехала со мной? —  обратился к ним Умберту.

—  Да, согласны, —  подтвердил Маноло, —  только при одном условии: мы тоже поедем вместе с нашей дочерью!

—  Папа, что ты говоришь?! —  возмутилась Эулалия. —  Ты всегда ненавидел сеньора Умберту!

—  Это неправда, —  возразил Маноло. —  Мне не нравилось в нём только то, что он был женат. А теперь он свободен, и я с удовольствием приму его в нашу семью.

—  Маноло, не забывайся! —  одёрнула мужа Соледад. —  Это сеньор Умберту делает нам честь, а не мы ему.

—  И ты туда же, мама? —  изумилась Эулалия.

Соледад бросила на неё многозначительный взгляд и сказала:

—  Дочка, соглашайся, прошу тебя! Сам Господь Бог послал сеньора Умберту, чтобы спасти нас от полного краха и позора. Выручи своего отца ещё раз!

—  Хорошо, я готова ехать куда угодно, —  обречённым тоном произнесла Эулалия. —  Ты возьмёшь моих родителей, Умберту?

—  Пусть садятся, —  ответил он с досадой. —  Я и так потерял тут много времени. Поехали!

—  А как же наши вещи? —  всполошилась Соледад, но Маноло, верно оценив ситуацию, распорядился:

—  Возьмите только наши паспорта —  и быстро в машину! А на новом месте и вещи купим новые!

Они сели в автомобиль и помчались в направлении границы с Аргентиной.

А рабочие, не получив зарплаты в назначенное время, послали своих представителей к Камилии, но она уехала в банк просить новый кредит.

—  Фабрика сейчас приносит стабильный доход, и мы сможем быстро вернуть заём, —  убеждала она банкира, а он твердил одно и то же:

—  Вы не полностью рассчитались за прежнюю ссуду, я не могу дать вам новую.

—  Я опять заложу дом моих родителей, —  предложила ему Камилия, однако и после этого получила отказ.

—  Я не уверен, что вы сможете рассчитаться в срок, —  сказал управляющий банком. —  Ваш компаньон похитил большую сумму, тем самым бросив тень и на вас. Я не могу рисковать деньгами банка в такой ситуации.

После этого в диалог с банкиром вступила Силвия.

—  У меня на счёте практически нет денег, они все вложены в недвижимость, —  сказала она. —  Вы сможете дать мне ссуду под залог ткацкой фабрики и нескольких земельных участков? Мой бывший муж обокрал меня, и я прошу у вас помощи. Больше мне идти некуда!

—  Хорошо, мы дадим вам ссуду, —  сжалился над ней банкир, —  но лишь после того, как произведём экспертную оценку вашей недвижимости.

—  И сколько времени на это потребуется? —  с замиранием сердца спросила Силвия.

—  Если очень постараться, —  усмехнулся банкир, —  то можно уложиться в двое суток. Это самое большее, что я могу для вас сделать.

Силвия и Камилия пришли в уныние: двое суток рабочие не станут терпеть, забастовки не избежать!

—  Может, полиция сумеет быстро поймать Умберту, —  высказала робкую надежду Силвия.

Но Камилия в этом усомнилась, и не зря: Умберту ехал к границе по глухим просёлочным дорогам, прекрасно понимая, что его уже наверняка преследует полиция.

Маноло и Соледад, поначалу вообще не спрашивавшие, куда их везёт Умберту, после нескольких часов езды стали роптать, выражая недовольство дорогой. Умберту пришлось сказать им, что на самом деле они все убегают от полиции, после чего в машине начался невообразимый ор. Отец, мать и дочь кричали, обвиняя друг друга, и больше всех доставалось Маноло, который, как выяснилось, долго скрывал от семьи, что опять влез в долги, купив по дешёвке частный цирк, а тот, разумеется, вскоре прогорел. Неудачливому предпринимателю вновь грозила долговая тюрьма, но тут неожиданно появился спаситель, то есть Умберту, поэтому Маноло и Соледад с такой лёгкостью приняли его предложение. Однако счастье их было недолгим. Узнав, почему за Умберту гонится полиция, Маноло усомнился в правильности своего решения, рассудив, что лучше сесть в тюрьму за долги, чем за соучастие в краже. А Соледад обвинила мужа в том, что он всю жизнь сначала что—  то делал, а потом уже начинал думать. Эулалия же и вовсе впала в истерику.

—  Я больше не могу расплачиваться за ваши авантюры! —  закричала она, предъявляя счёт отцу и матери. —  Чтобы вытащить вас из тюрьмы, я превратилась в продажную девку! Но вам и этого показалось мало, вы запихнули меня в машину к вору, за которым гонится полиция!.. Я ненавижу его и ненавижу вас!..

Умберту не стерпел её истерического выпада и, остановив машину, приказал всем выйти.

—  Я сделал страшную глупость, взяв вас с собой, —  сказал он. —  За те деньги, что лежат у меня в машине, я могу получить любую женщину. А вы мне надоели, убирайтесь прочь!

—  Куда же мы пойдём? Здесь же ни души!.. —  зарыдала Соледад, но Умберту, не став никого слушать, резко тронулся с места.

Полиция задержала его лишь спустя двое суток.

А семейству Маноло опять повезло: на их пути невесть откуда появился очередной спаситель. Эулалия издали услышала его пение под гитару и радостно воскликнула:

—  Зекинью! Это мой Зекинью!

Она не ошиблась. Судьба действительно свела её с Зекинью в этом глухом краю, оказавшемся на пути к новым благодатным землям.

Зекинью осуществил свою давнюю мечту: усадил любимую женщину на круп лошади. А Маноло и Соледад продолжили путешествие в повозке, которой ловко управлял Форро.

Так Эулалия нежданно—  негаданно обрела своего суженого.

А Умберту пришлось сесть в тюрьму и вернуть деньги тем, кому они принадлежали.

Но Силвия и Камилия сумели справиться с ситуацией и без этих денег, правда, им очень помогла Нина. Это она, узнав о краже, смогла удержать разгневанных рабочих от неизбежного бунта. А когда Камилия стала благодарить Нину за помощь, та попросила её об ответной услуге:

—  Скажи, наконец, Тони всю правду. Он уже потерял Марию, так пусть хотя бы узнает, что она была невиновна.

Камилия отказала ей в этой просьбе.

Теперь, когда дела на фабрике уладились и рабочие получили деньги, Камилия направила свою деятельную энергию на обустройство личной жизни. Она пришла к Тони и вручила ему чековую книжку Дженаро:

—  Это деньги твоего отца. Я не прикоснулась к ним, хотя у меня на фабрике была критическая ситуация, о чём тебе известно.

—  Как у тебя оказалась чековая книжка? —  задал естественный вопрос Тони и услышал ответ, заранее заготовленный Камилией:

—  Её отдал мне Самуэл. Он боялся, что ты не позволишь Марии работать в отеле, когда у тебя появятся эти деньги, поэтому и выкрал книжку.

—  А почему он отдал тебе, а не мне? Мария ведь всё равно уехала. Самуэл не смог её удержать.

—  Не знаю, —  пожала плечами Камилия. —  Вероятно, ему было так удобнее. Он не хотел встречаться с тобой.

—  Ты ошибаешься, —  возразил Тони. —  Это я, ослеплённый ревностью, не захотел с ним разговаривать, когда Маркус привёл его ко мне. Тогда ещё всё можно было исправить... Но может быть, и теперь ещё не поздно?.. Спасибо тебе за то, что ты вернула мне эти деньги. Я истрачу их на поездку в Италию. Мне нужно привезти сюда жену и сына!

Он отбыл в Италию и ступил на её благословенный берег уже в то время, когда она была охвачена войной. Вместе с Марией они сражались в партизанском отряде и вернулись в Бразилию лишь после окончания войны, похоронив старушку Луизу на том же кладбище, где покоилась мать Тони.

Дона Мариуза бережно сохранила рояль маэстро Дженаро, но подросший за годы войны Мартинью чувствовал себя не очень уверенно, обучаясь игре на этом мудреном инструменте. Великого музыканта из него не получилось, зато его дочка стала всемирно известной пианисткой, осуществив мечту своего уникально одарённого прадеда.

Оглавление

Мария Леонора Соареш Земля любви, земля надежды. По праву любви Книга 3

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32