Идет ли дождь на Небесах? (ЛП) [CaptainSlow] (fb2) читать онлайн

========== Глава первая ==========

Идет ли дождь на небесах?

©

***

Кроули не имеет абсолютно никакого представления, зачем он сидит за рулем. Он просто сидит. Именно этим он и занимается последние несколько часов, по самым скромным подсчетам. Он также понятия не имеет, где именно сейчас находится. Он определенно выехал из Лондона, судя по сельскому пейзажу, который заменил бетон и стекло города, а затем камень и дерево пригородов.

Дело в том, что ему не особенно хочется знать, куда он направляется и где находится. Он не уверен, что хочет чего-то, потому что в чем вообще смысл всего этого? В чем весь смысл чудом избежанного Апокалипсиса, в чем смысл спасенной Земли, в чем смысл его пребывания здесь, за рулем своей восстановленной Бентли, когда пассажирское сиденье остро лишено своего постоянного обитателя? Какой во всем этом смысл теперь, когда он один?

Грозовые тучи, собиравшиеся утром на востоке, окончательно заслонили все небо, по всей линии горизонта, темные, нависшие и гнетущие. Они не выглядят угрожающе для Кроули — не так, как те грозовые тучи над авиабазой Тадфилд чуть больше двух месяцев назад. Но эти, бурные и величественные, кажутся более разрушительными и острыми, чем какие-либо другие, прекрасно отражая и усиливая собственное состояние ума Кроули.

Первый удар грома обрушивается сверху, он такой громкий, что демон вздрагивает и сворачивает. И это именно тот момент, когда Бентли решает изменить вездесущий саундтрек Queen на другой, что неудивительно, тоже Queen, стоит только первым каплям дождя разбиться о лобовое стекло. Однако Кроули смущает то, что он никогда не слышал песню, которая сейчас играет. Не то чтобы это сильно беспокоило его — это Бентли, которая является пожизненным поклонником Меркьюри, а не он, поэтому, если она вдруг решит сыграть что-то, чего у нее никогда не было, — ну, кто он такой, чтобы сомневаться в выборе музыки своего автомобиля? Не то чтобы она когда-либо слушалась его, когда он пытался изменить песню самостоятельно, так что придерживаться ее вкуса — это его единственный вариант.

Однако это не беспокоит его только во время первых нескольких аккордов, потому что дождь набирает силу, а с ним и повышается громкость песни; и это не что-то лиричное об ангелах, что заставило бы Кроули полностью потерять себя. Он точно знает, что машина довольно беспристрастно относится к теме Небес, и она поднимала ее время от времени в той или иной песне, так что нет ничего удивительного в том, если бы он снова услышал песню об ангелах. Это было бы достаточно плохо, конечно, достаточно плохо, но все еще терпимо. Но нет, это другая мелодия, которая, учитывая обстоятельства, звучит либо как издевательство, либо как изощренная пытка, придуманная кем-то бессердечным специально для него. И, возможно, так оно и было; ибо все, что он знает, — это может быть его наказанием за то, что он испортил доставку антихриста в этот мир и последующую роль в несчастном Апокалипсисе.

— Идет ли дождь на Небесах?

Голос, который звучит не совсем как голос Фредди Меркьюри, но все еще знакомый, спрашивает из колонок Бентли, и Кроули обнаруживает, что ударяет ногой по тормозам так сильно, что машина скользит по мокрой дороге и с визгом шин решительно останавливается посреди полосы через несколько долгих секунд. С громким гудком мимо Бентли проносится автомобиль, но Кроули едва замечает его, не подозревая о том, что он почти избежал развоплощения в автомобильной аварии.

Все еще сжимая руками руль, сжимая его так сильно, что костяшки пальцев побелели, Кроули просто сидит неподвижно, глядя прямо перед собой сквозь запачканное дождем лобовое стекло, его сердце колотится в груди и отдается в ушах тяжелым, тошнотворным стуком. Его дыхание становится быстрым и прерывистым, и внезапно глаза щиплет, в горле появляется болезненный комок, и он начинает дрожать, когда песня продолжает доноситься из динамика, ее ужасные слова, кажется, разрушают его по частям, кусочек за кусочком, заставляя его с трудом смотреть, с трудом дышать и с трудом существовать.

— Ос-с-становись! — шипит Кроули, зажмурившись за солнцезащитными очками. Песня, как и следовало ожидать, не прекращается. Они никогда не прекращаются. — Хватит, ублюдок!!! — кричит Кроули. — Прекрати, прекрати, ЗАТКНИС-С-СЬ!!!

Песня все еще звучит, поэтому Кроули ударяет рукой по магнитофону, достаточно сильно, чтобы тот сломался от удара.

— Прекрати, говорю тебе! — кричит он и на этот раз несколько раз ударяет кулаками по рулю. — Да брось ты, черт возьми, помилуй!

А потом, в мгновение ока, весь его гнев как будто вытекает из него, оставляя его еще более пустым, пустым и хрупким, и он больше не может ни кричать, ни бороться. Его скрупулезно выстроенное самообладание рассыпается в прах, Кроули вдавливает темные очки в волосы, прижимает жалящие ладони к щиплющим глазам и впервые за столетия — возможно, за тысячелетия — плачет, когда на заднем плане тихо играет еще не написанная мелодия какой-нибудь песни Queen, перекрывая ровную барабанную дробь дождя по крыше Бентли.

— О, пожалуйста, — бормочет Кроули, задыхаясь и хватая ртом воздух, — пожалуйста, просто заткнись.

Но Бентли не умолкает, и демон продолжает плакать.

***

Это произошло на следующий же день после Апокалипсиса, который, к счастью, в свою очередь не состоялся, хотя эйфории Кроули по этому поводу суждено было продлиться недолго.

Весь этот Апокалипсис был близок к завершению, и в последние часы перед тем, как он должен был, наконец, состояться, он обнаружил себя более ошеломленным, чем он хотел бы быть после довольно многих озарений и откровений. Все началось с открытия, что это был не тот ребенок, которого они с Азирафаэлем пытались воспитать все эти долгие одиннадцать лет до Конца Света, и продолжилось неприятной встречей с герцогами Ада и святой воды и явным ужасом от того, что он действительно убил одного из них, и продолжилось с горящей книжной лавкой и Вельзевулом, а затем сам Сатана появился на нижней авиабазе Тадфилд. И еще одна вещь, возможно, гораздо менее драматичная в великой схеме вещей, но столь же разрушительная — возможно, даже более — для Кроули, Азирафаэль сказал, что он просто не мог объяснить чувство любви, которое пронизывало место, где жил молодой антихрист, конкретно ему.

Дело в том, что Кроули явно не хотел, чтобы Земля прекратила свое существование. Во-первых, она была просто переполнена всевозможными удивительными, необъяснимыми, великолепными вещами, начиная от нарциссов, которые цвели каждую весну в Сент-Джеймсе, до высокомерных уток, которые обитали там, до цвета неба, иногда приобретаемого невероятные оттенки во время особенно живописного заката, до хорошего вина, до глупых комедийных сериалов, до всех технологических прорывов в самом человечестве, которое было, как любил выражаться Азирафаэль, просто непостижимо.

Во-вторых, на ней были вещи, его вещи, — вещи, которыми он дорожил. Вещи — и Азирафаэль наверняка был бы удивлен этим, помня его замечание по дороге в Тадфилд — Кроули любил, несмотря ни на что и вопреки здравому смыслу. Во-первых, это была Бентли, их вековая любовь с годами становилась все более страстной. Конечно, у Бентли был раздражающий вкус в музыке и своенравная привычка игнорировать все попытки Кроули изменить песню на что-то другое, кроме Queen, но существовал ли когда-нибудь хоть один любовный роман без щепотки противоречий? Бентли могла быть настоящей сволочью, и Кроули это нравилось.

Потом была еще его импровизированная оранжерея, полная всевозможных растений, жаждущих быть запуганными. Как и в случае с Бентли, Кроули имел обыкновение делать вид, что его раздражает то, что они всегда стараются не быть самыми лучшими, самыми цветущими, самыми благоухающими в саду; но, по правде говоря, он знал, что его зеленые питомцы на самом деле стараются изо всех сил, и что его теплица была безупречна. Это вызывало острое ностальгическое воспоминание о Саде, и Кроули это тоже нравилось.

Здесь были шикарные костюмы Кроули и его ботинки из змеиной кожи; были блестящие солнцезащитные очки и все те вещи в отношении Джеймса Бонда, что он любил поддерживать; была его квартира в Мэйфейре с пушистым белым ковром и удобным белым кожаным диваном; были обеды в Ритце и долгие прогулки по Сент-Джеймсу, и оживленные дебаты, и веселые пьяные ночи, и пение соловья на Беркли-сквер. Он был бы лицемером, если бы сказал, что не любит их.

И это привело Кроули к чему-то — к тому, кто был выше всего этого, выше Бентли, домашней оранжереи и всего остального. Это привело к тому, что кто-то, по иронии судьбы, не верил, даже не думал, что Кроули способен просто обнаружить любовь, не говоря уже о том, чтобы действительно ее почувствовать. Впрочем, вина Азирафаэля была не только в этом — в данном конкретном случае Кроули был лжецом; он был одним из них на протяжении тысячелетий и, возможно, оставался бы им так же долго, притворяясь, убегая и прячась, отказываясь признавать присутствие слона в комнате, если бы не этот благословенный, открывающий глаза, неудавшийся Апокалипсис.

Перед лицом всего этого, казалось, не было места, куда Кроули мог бы на самом деле бежать. Все карты были на столе, и мир, каким они его знали, мог доживать свои последние дни, так какой смысл было избегать правды, сохранять видимость и притворяться тем, кем он не был, или, скорее, притворяться не тем, кем он был на самом деле? И он был, проще говоря, до смешного влюблен.

Слова Азирафаэля задели, на удивление глубоко, потому что, в самом деле, разве он не должен был знать лучше? Он был ангелом, ради… кого-то! Разве он не должен был знать лучше после всех этих лет, столетий, тысячелетий, проведенных бок о бок с Кроули; делясь новостями, разделяя взгляды, вино, еду, комнаты, кровати, разделяя жизни? Разве он не должен был каким-то образом чувствовать это? И разве не парадоксально, действительно, как Азирафаэль подразумевал, что понятие любви не будет понято Кроули, не воспринимая то же самое чувство, направленное на него самого, от существа, которое он должен знать изнутри?

И все же, каким бы болезненным ни было отношение Азирафаэля, Кроули не впал в отчаяние. Напротив, с перспективой Апокалипсиса, маячившего на горизонте, который в свою очередь принес довольно высокую вероятность того, что все закончится очень скоро, это придало демону смелости и решимости, которых ему не хватало целую вечность. И действительно, что тут было терять? Если бы Конец действительно наступил, его способность любить не имела бы ни малейшего значения; и если бы, в конце концов, его можно было предотвратить, то, по крайней мере, он смог бы ткнуть носом этого драгоценного, высокомерного божественного ангела в свою любовь.

И вот, стоя на потрескавшемся асфальте нижней авиабазы Тадфилд, с этой дурацкой монтировкой в одной руке и теплой, мягкой рукой Азирафаэля — в другой, Кроули с радостью отказался от всех своих притязаний, сознательно и охотно, потому что, как он вдруг понял, свобода воли — это не то, что дозволено только людям.

Если им это удастся, решил он, если они действительно смогут предотвратить весь космический кошмар, то это будет одна из первых вещей, которые Азирафаэль услышит от него. Что он, черт возьми, прекрасно знает, что это за атмосфера в Тадфилде, о которой говорил ангел; что он способен воспринимать ее, понимать и чувствовать; что он знает любовь и может любить, и что он, собственно говоря, любит, и эта любовь не имеет никакого отношения к Бентли, оранжерее и чертовым уткам. Он любил Азирафаэля, и он был полон решимости дать ангелу знать об этом однажды — и если — эта неприятность в лице Апокалипсиса закончится.

И, несмотря ни на что, они одержали верх. А потом раздался нервный смех, и дорога домой в странном автобусе с другими песнями — не Queen, — и в основном молчаливый, несколько сбитый с толку поздний ужин, который они разделили в квартире Кроули, и первая ночь в их жизни, которую демон, нечеловечески пьяный, провел во сне в своей белой кровати, и которую Азирафаэль провел в постели Кроули, такой же нетрезвый. А потом наступило первое утро их жизни, чудесное солнечное воскресенье, слегка затуманенное остатками похмелья, открытие книжного магазина, новенького, на законном месте в Сохо, и Бентли, большой, как его жизнь, и без единой царапины на ней, и последующая прогулка по Сент-Джеймсу, и ужин в Ритце; и ни в одном из этих случаев Кроули не сказал Азирафаэлю всего, что собирался сказать.

На этот раз, однако, колебание было вовсе не из-за его трусости, или страха, или его постоянной паранойи, или отрицания. Нет, это было осознание того, что им дали второй шанс, возможность все исправить, и единственная причина, по которой Кроули откладывал разговор с ангелом, заключалась в том, что раз в жизни он хотел сделать все правильно. Он много думал об этом, не сомневаясь и не уклоняясь от правды, он скорее искал правильный способ сделать это. И в любом случае, казалось, что у них теперь есть все время в мире, и даже если это было не на сто процентов так, то они, по крайней мере, должны были иметь в любом случае достаточно времени для всего. Ведь никто не начал Апокалипсис-номер-два всего лишь через несколько дней после первого, верно?

***

Сейчас, сидя в Бентли, закрыв лицо руками и чувствуя, как по щекам текут неугасимые потоки слез, чувствуя себя остро одиноким, покинутым и несчастным, более влюбленным, чем когда-либо за всю свою жизнь, Кроули проклинает себя за необъяснимую, глупую, абсурдную самоуверенность. Все время в мире, черт возьми?

Дождь продолжает лить снаружи, безжалостно, изолируя Бентли и его владельца от их общего горя и мягкой мелодии, играющей на заднем плане, нежной, сладкой и печальной.

— Плачу понапрасну, — поет голос песню, которая будет написана только через год. — Плачу ни по кому-то, а только по тебе.

***

В тот воскресный вечер все полетело к чертям собачьим.

В тот вечер у них был особенно восхитительный ужин, даже по меркам Ритца, и они снова обсуждали последние события, потому что, черт возьми, за один день нельзя было просто преодолеть несчастный Апокалипсис. И тогда Азирафаэль, немного расслабленный и ностальгирующий от выпитого шампанского, сказал что-то, что показалось Кроули совершенно абсурдным, о том, что даже если бы Конец Света все равно начался, несмотря на их вмешательство, он был бы рад, если бы все закончилось именно так.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Кроули, приподняв бровь. — Ты был бы рад, если бы тебя тут же уничтожил сам Сатана? Я бы не назвал это лучшим представлением о крутизне, ангел.

Азирафаэль нежно улыбнулся ему, и его невероятно синие, невероятно древние глаза, которые в этот вечер вдруг показались ему моложе, оживленнее, излучали тепло и веселье.

— Я хочу сказать, что если бы вчера действительно наступил Конец Света, я был бы рад пойти на него с тобой, убей нас Сатана или нет.

— Это глупо, ангел, даже по небесным меркам, — ухмыльнулся Кроули, но это прозвучало не так саркастично, как обычно, да Кроули и не собирался говорить именно так. Он играл в эту игру слишком долго, и этот неудавшийся Апокалипсис оказался довольно освобождающим опытом. То, что утверждал Азирафаэль, на самом деле не казалось ему таким уж глупым, потому что на самом деле он чувствовал то же самое.

— Я ангел, — возразил Азирафаэль, неопределенно пожав плечами, как будто это все объясняло, затем одарил демона ослепительной улыбкой и попытался украсть еще один кусок своего ангельского пирога.

Кроули фыркнул, и на этот раз звук вышел ласковым, покачал головой и подтолкнул десерт к ангелу.

— Зачем я вообще держу его на своей стороне стола, когда он все равно каждый раз оказывается на твоей? — пробормотал он, и нежные нотки в его голосе заставили ангела улыбнуться еще теплее, что, в свою очередь, вселило в него определенную надежду, что, возможно, этот Неапокалипсис открыл глаза не только ему, но и Азирафаэлю.

Вскоре они покинули Ритц. Было лето, воскресенье, и погода стояла замечательная. Солнце украшало землю своим вечерним сиянием, и снаружи все еще было много людей, гуляющих вокруг, как будто теперь, на каком-то подсознательном уровне, они хотели компенсировать все случаи, когда они пренебрегали этим прекрасным Миром раньше, с большой буквы; но там присутствовали еще две вещи, которые Кроули позже обвинит в том, что произойдет. Чертову погоду и чертовых людей вокруг — слишком много людей в это время дня. И явную глупость ангела, конечно.

Во-первых, по пути к Бентли Кроули понял, что оставил свои солнцезащитные очки внутри, и по какой-то непостижимой причине, вместо того чтобы вернуть их прямо на переносицу, он решил вернуться и забрать их лично.

— Иди прямо к Бентли, ангел, я скоро вернусь, — сказал он Азирафаэлю, наслаждаясь тем, как это слово слетело с его языка, когда он на самом деле имел в виду скорее нежность, чем просто констатацию того, кем Азирафаэль был на самом деле.

Азирафаэль кивнул в знак согласия, и Кроули вернулся обратно в ресторан, действительно нашел свои очки мирно лежащими на столе, взял их и оставил официанту лишние чаевые на их месте под влиянием момента только потому, что, черт возьми, он чувствовал себя прекрасно. Весь поход занял у него не больше пары минут, но даже этого было достаточно, чтобы изменить ход событий с весьма многообещающего на совершенно разрушительный.

Когда Кроули вышел за двери Ритца, раздался визг шин, чей-то крик и удар — все это произошло почти одновременно, а затем все снова стихло. Это звучало так странно, необъяснимо, незначительно, что Кроули не обратил на все это особого внимания, просто зарегистрировал шум где-то на задворках своего сознания, когда он завернул за угол… и тогда все внезапно полетело прямо в Ад.

Позже он не сможет понять, как то, что произошло, могло произойти так быстро и в то же время так тихо. Когда он завернул за угол, все уже изменилось. Посреди дороги стояла машина с помятым капотом. Перед ней находилась группа людей, собравшихся вокруг чего-то — кого-то, подумал Кроули с совершенно иррациональным уколом крайнего ужаса. Через дорогу на тротуаре сидел ребенок лет пяти с ободранными в кровь коленями и причитал, как будто снова наступил Конец Света.

— Что за… — пробормотал Кроули, почему-то охваченный чувством тревоги, и направился к Бентли. — Анге-ел, — позвал он, — что только что произошло…?

Но Азирафаэля не было ни рядом с машиной, ни внутри.

Так, подумал Кроули, пока чувство тошноты в его животе становилось все сильнее, наверное, этот чертов ангел, должно быть, уже помогает там кому-то.

А потом все происходило одновременно слишком быстро и слишком медленно, события запечатлевались во времени, как в замедленной съемке, но проносились мимо слишком быстро, чтобы Кроули мог их понять.

Азирафаэль лежал на земле почти полностью под машиной, окруженный суетящимися вокруг него людьми. Он сам, отодвинув их в сторону и опустившись на колени рядом с ангелом, до смешного осознавал, что его ноги до боли утыкаются костяшками в твердый асфальт. Он взял Азирафаэля за руку и понял — понял еще до того, как сделал это, — что уже слишком поздно, что это больше не ангел, что это просто его глупое безжизненное тело. Кто-то трогал его за плечо, что-то настойчиво говорил ему, что-то о ребенке, что-то о том, как кто-то кого-то спасал, а водитель не успевал остановиться. Рядом раздался вой сирен скорой помощи. Кто-то снова тронул его за плечо, на этот раз так же мягко, как и прежде, но с гораздо большей властностью, жестом приказал отпустить руку Азирафаэля, уводя его прочь, говоря, что им очень жаль…

Когда Кроули более или менее пришел в себя, он был в книжном магазине. Он не мог вспомнить, как вообще туда попал, но вряд ли это имело значение — у него была машина, склонная принимать собственные решения. Он сидел в кресле напротив стойки, за которой обычно сидел Азирафаэль, чувствовал тошноту, растерянность, ярость, страх и одиночество — все вместе. Он понял, что на нем нет его проклятых очков. Должно быть, он бросил их там, возле Ритца. Или, возможно, оставил в Бентли. Он должен был пойти проверить. Но это позже. Не сейчас.

Прямо сейчас Кроули чувствовал, что если он встанет, то, скорее всего, споткнется и упадет обратно. Руки дрожали. В голове стучало. Сердце бешено колотилось в груди. А еще он чувствовал грызущий страх, заполняющий эту сосущую пустоту в груди, чувство неизбежности, какой-то надвигающейся гибели.

— Ты чертов пернатый идиот, — пробормотал Кроули себе под нос таким же нетвердым голосом, как и его руки. — Ты невыносимая, непостижимая сволочь. Зачем тебе это понадобилось…

Он не смог закончить вопрос, так как его голос сломался.

Дело в том, что он никак не мог понять, как Азирафаэлю вообще удалось попасть под колеса этой машины. Ну, нет, порядок событий был довольно очевиден — идиот, очевидно, оказался там, чтобы спасти ребенка, — божественная милосердная задница, — что, по крайней мере, было достаточно понятно. Однако Кроули не понимал, почему он непременно должен был поступить именно так, попутно убив самого себя. Почему он не мог просто совершить маленькое чудо и… было так много различных вариантов: изменить траекторию автомобиля — то, что Азирафаэль освоил в совершенстве, будучи пассажиром Кроули в течение хорошего столетия, — изменить коварную планировку улицы, оттолкнуть этого ребенка с пути автомобиля с помощью магии, заставить его, черт возьми, летать, все это было бы лучше, чем убийство самого себя.

Но даже это не было бы так ужасно, если бы это произошло в дни до Апокалипсиса. Развоплощения были чем угодно, только не приятными, но, хах, они действительно имели тенденцию происходить время от времени, это был просто вопрос вероятности. В обычных условиях беспокоиться было бы не о чем. Получение нового тела требовало некоторой бюрократической суеты и нескольких писем с объяснениями, и, возможно, выговора от их боссов, но в конечном счете, это не занимало больше нескольких дней, в лучшем случае неделю, если действительно было много моментов, которые требовали объяснений. Тем не менее, сейчас уже нельзя было говорить об этом так обыденно, не с этим проклятым Апокалипсисом, который был всего лишь днем в прошлом и прямой ролью Азирафаэля в фактическом предотвращении всего зверства. Быть убитым сейчас было, пожалуй, самым глупым поступком Азирафаэля за все шесть тысячелетий, что он провел на этой проклятой планете, и, возможно, время до этого тоже можно было принять во внимание.

Молодой антихрист действительно многое исправил после того, как мир перестал существовать — словно икота вместо удушенья — и, возможно, провал его и Азирафаэля — или успех, это зависело от того, какую сторону хотелось занять — мог быть упущен их начальством. Они еще ничего не слышали ни от одной из сторон, и после нескольких долгих обсуждений пришли к выводу, что велика вероятность того, что на этот раз они вообще упустят это из виду.

С другой стороны, с приказом Адама не связываться с человечеством, оба они оказались фактически безработными, что подразумевало, что их присутствие здесь, на Земле, не было столь необходимым, как это было в течение предыдущих шести тысячелетий. Они считали, что им можно позволить остаться, поскольку, проведя века в общении с людьми, они оба превратились в абсолютных инопланетян в своих соответствующих сферах. А может, и нет, и именно это беспокоило Кроули больше всего. Даже без идиотского развоплощения Азирафаэля его все равно могли отозвать обратно на Небеса — как и Кроули, возможно, приказали бы вернуться в Ад, — но теперь, когда ангел потерял свое человеческое тело… даже если его боссы не считают его ответственным за апокалиптический провал, даже если они не собираются наказывать его за это, потрудятся ли они даже дать ему новое тело? Какой смысл теперь, когда его присутствие на Земле не было необходимостью? У них были все основания держать его там, особенно теперь, когда Азирафаэль был так чертовски великодушен, нанеся им личный визит.

Кроули со стоном закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Он не хотел думать об этом. Он не хотел верить, что это может быть наиболее вероятной перспективой. Ему не хотелось думать, что последнее, что он сказал ангелу, было глупое «я сейчас вернусь». Он не хотел думать обо всем, что не успел сказать Азирафаэлю. Ему не хотелось верить, что это был последний раз, когда он видел ангела. Его ангела. Он не хотел верить, что потерял все, когда это наконец стало казаться возможным.

— Азирафаэль, — пробормотал Кроули, его голос звучал устало и вяло в ненормальной тишине пустого книжного магазина. — Ангел. Пожалуйста, вернись.

Как и следовало ожидать, тишина была единственным ответом, который он получил.

Всю следующую неделю Кроули провел, буквально заперевшись в книжном магазине, не занимаясь практически ничем, просиживая на диване все время и уставившись в пространство. Он мог бы пролистать некоторые книги — в конце концов, со временем Азирафаэль приобрел завидную коллекцию редких и ценных изданий, — но это было бы похоже на то, что он действительно прощался с ангелом, поэтому Кроули просто сидел и ждал. Не желая рассматривать перспективу того, что Азирафаэль не вернется даже теоретически, он дал ему неделю. Этого было бы достаточно, чтобы дать ему новое тело — более чем достаточно, на самом деле, но, допустим, его начальство потребовало полного отчета о последних событиях и, возможно, довольно много объяснений его действий.

Одна неделя, подумал Кроули, а потом, если ангел не вернется…

Но он не хотел об этом думать.

Когда прошло полторы недели, а в книжном магазине по-прежнему не было ни души, Кроули поднялся с ободранного дивана и направился к двери, слегка пошатываясь после долгого бдения. Нет, он все еще отказывался верить, что Азирафаэль ушел навсегда. Они не могли держать его там, пока его противник все еще свободно бродил по Земле, это было просто неразумно, верно? Они жили вдвоем здесь, на этой планете, в давно предрешенные дни специально для того, чтобы срывать планы друг друга, и теперь Кроули — изобретатель первородного греха, если он осмелится напомнить вам, — имел всю Землю в своем распоряжении. Нет, так не пойдет. Если он причинит им какие-то неприятности, рассуждал Кроули, они обязательно отошлют ангела обратно, чтобы помешать его демонической деятельности, пусть даже ненадолго. Все, что ему было нужно, — это увидеть Азирафаэля, немного времени, чтобы сказать ему все, что он хотел сказать, и тогда они, возможно, вместе разработают план.

Поэтому он отважился выйти и сделать кое-что нехорошее, несмотря на запрет антихриста заниматься подобными вещами. Впрочем, Адам никогда не мог сказать, какие из злодеяний человечества были спровоцированы Кроули, а какие придуманы ими самими, так что шансы были малы — по крайней мере, он очень на это надеялся, — и на этот раз мальчик может и промахнуться. Это была не сложная манипуляция, которые он обычно предпочитал, не крупномасштабное, массовое дело, а своего рода неприятность, поскольку его целью было не делать плохую работу хорошо, а просто привлечь внимание любого Сверху, метафорически взмахнуть красным флагом, говорящим, что здесь очень злое и демоническое присутствие. Они не могли допустить, чтобы человечество пострадало от его козней, верно, это не было бы… не было бы непостижимо?

И все же прошло еще две недели, а вокруг по-прежнему ничего не изменилось, несмотря на все проклятые попытки Кроули привлечь внимание. В книжном магазине еще больше пыли собралось на прилавке и книжных полках. Кроули по-прежнему возвращался туда каждую ночь, и все чаще и чаще он ловил себя на том, что бродит по нему, разглядывая книжные корешки, стряхивая с некоторых из них пыль, расставляя на столе книги Азирафаэля.

Через месяц он перестал связываться с людьми. Это оказалось бесплодной задачей, так как люди Сверху, как это ни невероятно, должно быть, действительно потеряли всякий интерес к своим маленьким питомцам на этой маленькой голубой планете. Вместо этого Кроули собрался с духом — а может, просто сошел с ума — поехал в Тадфилд, нашел школу, в которой учился антихрист, и прибегнул к последнему, что смог придумать, — попросил Адама каким-то образом вернуть Азирафаэля на Землю. Если мальчик сумел восстановить сгоревший дотла книжный магазин и вдохнуть жизнь обратно в Бентли, то он наверняка сумеет что-то сделать с этим бардаком. Даже простое предоставление некоторой информации о том, что происходит, уже приветствовалось бы.

Просить сына Сатаны о помощи — и сама мысль об этом звучала парадоксально, Сатана и помощь в одном предложении, да ладно — было не более чем самоубийством, возможно, даже более самоубийственным, чем попытка предотвратить кровавый Апокалипсис, но к тому времени Кроули настолько отчаялся, что ему было наплевать. Все было лучше, чем это бессмысленное существование в мире, лишенном всякого присутствия любви. Если бы Адам мог читать его мысли, если бы он мог заглянуть в самую его душу — очень хорошо, тогда Кроули, возможно, даже не пришлось бы ничего ему объяснять, — он бы все понял. Во всяком случае, он был уверен, что мальчик сделал именно это, когда он обратился к нему сразу после того, как не случилось Конца Света, и увидел все — кем Кроули был и кем Кроули хотел быть. Что касается его силы, то Кроули был бы лицемером, если бы сказал, что не боится ее, но весь ужас в мире не мог сравниться с ужасом потерять Азирафаэля навсегда — не теперь, когда он наконец попробовал надежду на вкус.

— Мне кажется, тогда ты меня не совсем понял, — сказал ему Адам не без злобы, когда они шли к дому антихриста. — Я сказал тебе и тому, другому, что не стоит больше вмешиваться в дела ничьих сторон, и тогда я имел в виду и себя тоже. В последнее время я ни с чем не связываюсь, ну, может быть, кроме домашнего задания по математике, которое невозможно не испортить.

— Но это… это касается людей, и мы… — Кроули замолчал, чувствуя себя отчаявшимся и безнадежно неадекватным. Он, демон, почти умолял одиннадцатилетнего сына Люцифера вернуть на Землю небесное существо. Что-то в этом мире было серьезно не так.

— Мне очень жаль, — просто сказал Адам и немного просветлел. — Но моя мама говорит, что никогда нельзя терять надежду.

Кроули фыркнул и печально кивнул.

— Да, — сказал он и устало улыбнулся мальчику. — Потерять ее дважды — значит, пожалуй, зайти слишком далеко.

Внезапно он перестал бояться антихриста. Он больше не боялся. Теперь Адам был просто обычным мальчиком из маленького городка, более могущественным, чем большинство существ в обоих мирах, это было правдой, но он был готов отказаться от этого в пользу обычной человеческой жизни. И в любом случае, вернуть Азирафаэля на Землю было, пожалуй, выше его сил, даже если бы у него и было желание помочь.

Следующие несколько недель Кроули пребывал в различных стадиях отчаяния, поскольку по-прежнему не было никаких признаков ни Азирафаэля, ни какого-либо другого небесного присутствия. Во время одной из своих экскурсий по книжному магазину Кроули наткнулся на коллекцию книг Азирафаэля, содержащую различные заклинания, что дало ему еще одну идею, граничащую с безумием, но Кроули решил, что с безумием ему придется иметь дело в любом случае, если ему не удастся найти способ вернуть Азирафаэля на Землю. Он нашел несколько заклинаний, которые должны были инициировать линию связи там, Наверху, но даже при том, что он тщательно следовал инструкциям, ничего не произошло. Он не знал, было ли это из-за его демонической природы, которая помешала ему вызвать кого-либо Сверху, или линия была просто разорвана из-за отсутствия небесных агентов на Земле, результат был тот же — точнее, не было вообще никакого результата, только тишина пыльного, пустого книжного магазина вокруг.

***

День, когда Бентли решает сыграть еще ненаписанную песню Queen, таким образом, заставляя Кроули, наконец, сломаться, он отмечает конец второго месяца с тех пор, как Азирафаэль ушел. Он считает, что сделал все возможное, чтобы если не вернуть Азирафаэля на Землю, то хотя бы достучаться до него, но все попытки провалились.

Всего за два месяца демон похудел больше, чем кто-либо мог бы себе представить, учитывая его от природы долговязое телосложение, которое сейчас оставило ему лишь тень самого себя, высокую фигуру, одетую в дорогой черный костюм, который теперь не подходил ему так идеально, как раньше. Под змеиными глазами у него темные круги, а в сочетании с еще более выступающими скулами и постоянно взъерошенными волосами они придают ему болезненный, изможденный вид. Его руки все время слегка дрожат, и все, что он чувствовал в последнее время, — это желание заснуть. Он пьет с каждым вечером все больше и больше в тщетной попытке забыться, обрести если не покой, то хотя бы простое забытье, и теперь, чаще всего, он ничего не делает, чтобы избавиться от похмелья. Гораздо сложнее сосредоточиться на реальности, когда голова грозит расколоться пополам, поэтому похмелье — желанное отвлечение.

В настоящее время, когда эта ужасная песня наконец заканчивается, никакой другой не следует, поэтому Бентли остается необычно тихой, и Кроули не может решить, является это благословением или проклятием. Он остается в таком положении еще некоторое время — возможно, всего несколько минут, а может быть, и часов, он не мог сказать, — закрыв лицо руками, пока поток слез наконец не стихает. Дождь, однако, все равно идет, наполняя внутренности машины своим пронизывающим, гудящим гулом. Через некоторое время Кроули вытирает покрасневшие, налитые кровью, опухшие глаза и возвращается в Лондон.

В книжном магазине он поднимается наверх, где у Азирафаэля есть оборудованная спальня на чердаке, которую в течение последних нескольких столетий в основном посещал сам Кроули, в тех случаях, когда он был слишком пьян или слишком расстроен или слишком преследуемый особенно неприятными кошмарами, чтобы вернуться в Мэйфейр. Это крошечная комната, старомодная, но странно уютная, с давно устаревшей мебелью, крепкой и сделанной из цельного дуба вместо современного пластика, стекла и ламинированного дерева, со стенами, все еще оклеенными обоями с цветочным принтом, с тяжелыми и толстыми шторами. Единственная современная вещь во всей комнате — ортопедический матрас, который Кроули сменил несколько лет назад, заявив, что он не хочет появления никаких проклятых болей в спине из-за ужасной кровати Азирафаэля.

Вскоре, по мановению руки Кроули, постельное белье превращается в свежее, из простого хлопка, в отличие от модных шелковых и атласных комплектов, на которых он спит в Мэйфейре.

Хлопок — это то, что выбрал бы Азирафаэль, довольно раздраженно размышляет Кроули с легкой, печальной улыбкой, и снова чувствует жжение в глазах. Он моргает несколько раз, быстро, и все исчезает. Это приводит в бешенство, это не годится для демона, он не должен вести себя таким образом. Он должен сохранять видимость нормальности, верно? Даже при том, что он уже не знает перед кем.

Двигаясь как в полудреме, Кроули раздевается до нижнего белья, а затем забирается под одеяло, знакомое ощущение тяжелого одеяла над ним вызывает горько-сладкие воспоминания о каких-то других временах, счастливых временах, наполненных комфортом и теплом и вечным ангельским присутствием, успокаивающим и успокаивающим. Они причиняют боль, эти воспоминания, но Кроули позволяет им омыть его, увлекая в путешествие в шесть тысячелетий общей истории, потому что они — единственное, что связывает его с ангелом. Они и этот пыльный книжный магазин.

Снаружи по-прежнему безжалостно льет дождь, барабанная дробь дождевых капель по оконному стеклу, карнизу и крыше — монотонная колыбельная, призывающая Кроули забыть о своих проблемах и погрузиться в сон. Он делает это достаточно охотно, но перед тем, как погрузиться в беспамятство, с его языка срывается полуозвученная молитва, своего рода отчаянная мольба к Нему Наверху — к Нему, от которого он отрекся много веков назад, — умоляя Его исполнить его единственное желание, умоляя воссоединить его с единственным существом, которое ему действительно дорого.

Прося у Него Азирафаэля, но не веря, что его мольбы будут услышаны.

***

Комментарий к Глава первая

Фанфик уже мной переведён, главы будут выкладываться (их всего три, ребят, ну), когда к каждой из них будет набираться определенное количество читающих, так что все в ваших руках:3

========== Глава вторая ==========

Любой день без тебя всегда дождливый.

©

***

Время — забавная штука, когда ты подходишь к нему вплотную, рассеянно размышляет Азирафаэль, спускаясь к Земле. Расправив белоснежные крылья, он кружит и кружит, постепенно приближаясь к дому человечества, а затем, по мере удаления от Небес, к месту, ставшему его собственным домом, к Лондону. Он был Наверху почти два месяца — конечно, дольше, чем он когда-либо проводил там за один раз — но что такое пара месяцев для почти вечного существа? Всего лишь мгновение, мимолетное мгновение даже в человеческом масштабе. Но на этот раз кажется, что прошла целая вечность с тех пор, как он в последний раз ощущал твердый бетон под подошвами своих ботинок.

Он вообще не должен был оказаться на Небесах. Оказаться там после всего, что только что произошло на Земле, Неапокалипсиса и всего такого, было все равно что обратиться в полицию сразу после совершения преступления. Неудивительно, что они не собирались отпускать его обратно, а этого Азирафаэль просто не мог принять. У него были неотложные дела там, на Земле, и наслаждаться спасенным миром вместе с его восстановленным книжным магазином было только одним из них.

Прежде всего, прежде чем он совершил совершенно ненужное самоубийство, он принял решение извиниться перед Кроули за то ужасное замечание в Тадфилде, которое подразумевало, что демон не сможет просто понять концепцию любви. Он должен был знать лучше, он должен был знать раньше, это не должно было занять почти весь Апокалипсис, чтобы все осознать — он ангел, ради всего святого! И потом, есть много других вещей, которые ему абсолютно необходимо сделать, но все они так или иначе связаны с тем внезапным озарением, которое он испытал, когда стоял плечом к плечу с Кроули, готовый противостоять остальному миру.

Тем более горько разочарование, вызванное его собственной явной глупостью. Нет, Азирафаэль ни в малейшей степени не сожалеет о том, что спас жизнь этому бедному ребенку, об этом не может быть и речи. О чем он сожалеет, так это о том, как он это сделал. Прошло два месяца после инцидента, а он все еще не в состоянии придумать жизнеспособное объяснение, почему он просто не прибегнул к незначительному чуду, чтобы предотвратить аварию. Единственное, что он может придумать, это то, что он просто не думал — не имел достаточно времени, чтобы подумать — о последствиях, но это такое глубоко человеческое оправдание, что Азирафаэль может только качать головой каждый раз, когда размышляет об этом.

Однако теперь, в конце концов, он возвращается, и это само по себе чудо, что ему позволили это сделать, или, возможно, — и Кроули, скорее всего, согласился бы с этим последним пунктом, — именно его своенравное упрямство сделало это возможным. Похоже, то, что ты немного сволочь, иногда заставляет тебя переступать через принципы других.

Его начальники были удивлены, встретив его на Небесах так скоро — они ожидали, что, учитывая его роль в предотвращении Апокалипсиса, он захочет немного больше времени насладиться Землей, прежде чем его действительно призовут на Небеса. Неудивительно, что создание нового тела не было их намерением теперь, когда его присутствие среди людей не было жизненно важным. Азирафаэлю потребовалось много-много писем с объяснениями, как и почему ему вообще пришла в голову идея ослушаться приказа и помочь предотвратить предсказанный Конец Света. Кроме того, они хотели знать, какую роль в этом сыграл некий демон Кроули, и как именно Азирафаэль в конечном итоге объединился с ним с целью предотвращения Апокалипсиса, что только сделало его объяснения более длинными и сложными.

Поскольку они не казались особенно расстроенными всем этим — скорее смущенными, на самом деле, — Азирафаэль решил придерживаться стратегии быть правдивым и сделал все возможное, чтобы дать им самый подробный отчет о событиях, которые он мог придумать. Это было высоко оценено, но разрешение вернуться на Землю и охранять людей от зла не было дано ему, независимо от того, сколько раз Азирафаэль просил его.

— Объясни свои мотивы, — повторяли они снова и снова, но все, что они получили от Азирафаэля, это слова о том, что у него есть незаконченное дело на Земле и что это дело — личное, и каждый раз он получал один и тот же ответ — объяснения, которое он дал, было недостаточно. Ведь у него больше не могло быть никаких личных дел, его работа на Земле была закончена, и его ждали на Небесах. В конце концов Азирафаэль, доведенный до отчаяния тем, что, несмотря на все приказы, его не отпускают с Небес, потребовал, пожалуй, самой дерзкой вещи, какую только мог потребовать ангел, — настоящей аудиенции у Отца. Что было неохотно предоставлено, поскольку практически нет правила, запрещающего любому жителю Небес назначать встречу с Ним, просто очень немногие действительно осмеливаются воспользоваться этим правом. Азирафаэль, который провел шесть тысячелетий рядом с существами, склонными к своенравному поведению, не имел с этим абсолютно никаких проблем.

***

Бог, вопреки распространенному мнению, невосседает на славном троне, озаренном лучистыми лучами света. У него, конечно, есть такой трон, и он иногда занимает его, но это в основном для шоу. На самом деле, его кабинет светлый и просторный, с окнами от пола до потолка, украшающими стены, из которых открывается великолепный вид на небесные сады. Но в остальном, это все равно просто офис, продуманный и практичный.

Существо, прекрасное и светлое, сидевшее за столом, когда Азирафаэль вошел, наблюдало за ним с доброй, всеведущей улыбкой на губах, улыбкой, которая выглядела так, словно он знал, о чем Азирафаэль собирается спросить, прежде чем тот успел открыть рот, чтобы заговорить об этом, и, конечно же, это было именно так.

— Отец, — произнес Азирафаэль несколько хриплым голосом.

— Говори, дитя, — поманил Бог, убирая бумагу, с которой он, по-видимому, работал.

— Я… — начал Азирафаэль и замолчал.

Не то чтобы он собирался лгать Господу, но, возможно, не раскрывая всей правды, он суммировал бы ее, если бы ему было трудно в этом признаться. Сейчас он не испытывал трудностей, но разговор с Богом лицом к лицу был совсем другим — скрывать что-либо было бессмысленно. Ему даже не нужно было облекать это в слова, Он уже знал, когда смотрел ему в глаза, — возможно, даже раньше.

— Я люблю его, — сказал Азирафаэль вместо этого, довольно отчаянно, не в силах оторвать взгляд от сияющих, завораживающих, всеведущих глаз, которые наблюдали за ним с другого конца комнаты.

— Самое время, дитя, — спокойно сказал Отец.

Азирафаэль невольно приподнял бровь — жест, который он позаимствовал у Кроули, а это было не совсем типично для ангела, особенно когда он разговаривал с Богом. Но он даже не осознавал, что сделал это. Бог довольно ласково улыбнулся в ответ.

— Значит, ты все это время знал. Видимо, знали все, кроме меня, — пробормотал Азирафаэль себе под нос, больше обращаясь к самому себе, чем к Богу.

— Всему свое время, — ответил Отец, как всегда непостижимо. — Иди, Азирафаэль. Ты можешь уйти, когда сочтешь это необходимым. Твое место там, на Земле, и всегда было им. Совсем как у него. Иди и получи мое благословение.

***

Итак, Азирафаэль сразу же ушел и теперь медленно спускался с метафизической равнины, на которой лежит Небо, к той, что занята Землей, испытывая одновременно восторг и тревогу, головокружение и чрезмерную радость, невероятную смесь чувств для существа божественного толка, но слишком хорошо знакомого практически любому человеку, который когда-либо был влюблен.

Неудивительно, что в Лондоне идет дождь.

Тем не менее, Азирафаэль обнаруживает, что он никогда раньше не был так рад чувствовать эти тонкие брызги на своем лице, эту неустанную, раздражающую морось, которая не сразу пропитывает до костей, а скорее упорно гасит все его существование. Манчестер всегда был более печально известен такими вещами, Кроули всегда говорил ему снисходительно — в конце концов, этот город — его демоническая любовь, — но Лондон не отстает в том, что касается невыносимых погодных условий. Все еще немного озадачивает, как им двоим удалось оказаться здесь, в Англии, а не, скажем, в какой-нибудь итальянской провинции или на Французской Ривьере или в каком-то другом месте, которое имело хотя бы немного больше сходства с местом, откуда они родом, особенно Кроули с его пресловутой рептильной зависимостью от тепла. Мысль о демоне вызывает еще большее головокружение, и когда подошвы ботинок Азирафаэля наконец касаются мокрого тротуара перед его книжным магазином, он чувствует слабость в коленях.

С того самого момента, как Азирафаэль получил разрешение вернуться, он был полон решимости отправиться в дом демона сразу же, как только вернется в Лондон. Однако сейчас, похоже, здесь уже середина ночи, и ангел вдруг не уверен, что Кроули будет рад, если его разбудят так бесцеремонно, даже если дело, о котором Азирафаэль собирается поговорить с ним, жизненно важно и не может больше откладываться. Он чувствует в себе странную настойчивость, смесь предвкушения, привязанности и паранойи, и, рассеянно размышляет он, отпирая входную дверь — вручную, потому что старые привычки умирают с трудом, — если это то, через что люди проходят каждый раз, когда влюбляются, то, черт возьми, антихрист был прав, их существование действительно ужасно сложное дело.

Как только он открывает дверь книжного магазина, его дилемма о том, что делать дальше, перестает быть актуальной. Очевидно, ему не нужно идти к Кроули посреди ночи. Азирафаэлю достаточно одного удара сердца, чтобы обнаружить чужое присутствие в его собственном книжном магазине, и аура настолько знакомая, что он не осознавал ее до тех пор, пока внезапно не лишился, и аура Кроули — это чудо в своем собственном праве, что-то одновременно темное и светлое, в нем добро и зло переплетаются вместе в сложный узор чистой красоты — это и есть его демон. Темная звезда, ярко сияющая только для Азирафаэля, и эта мысль вызывает в нем еще один взрыв необузданной любви.

— Мой дорогой? — спрашивает он в темной и пустой комнате, зная, прежде чем получит хоть какой-то ответ — или отсутствие такового в данном случае, — что Кроули должен быть наверху.

Осторожно, стараясь не шуметь, Азирафаэль поднимается по лестнице и направляется в спальню. Внутри кромешная тьма, когда ангел открывает дверь, но его зрение намного лучше, чем у большинства людей, и он мог с совершенной ясностью и еще одним приступом нежности обнаружить мягко сопящий сверток одеяла, растянувшийся поперек кровати в довольно замысловатой позе.

Интенсивность любви, поднимающейся внутри него, застает Азирафаэля врасплох. Пока его держали на Небесах, он ужасно скучал по Кроули, но, похоже, только получив наконец возможность увидеть его лично, он понимает, насколько это ужасно. Чувство, пробуждающееся в нем, отнюдь не незнакомо — он ангел, он знает, что такое любовь, конечно, он любил Кроули дольше, чем мог себе представить, бессознательно, — но сейчас, здесь, в его собственной книжной лавке, в этой темной маленькой спальне, наблюдая, как Кроули спит, и наконец-то имея возможность увидеть его после их непреднамеренной разлуки, это чувство настолько мощное и всеобъемлющее, что Азирафаэлю остается только стоять в дверях, пока он не в силах преодолеть этот первоначальный приступ необузданного чувства.

И в этом есть нечто большее, чем просто интенсивность эмоций. Есть и понимание, внезапное и подавляющее, вызванное встречей с Кроули здесь, именно здесь, дремлющим в постели Азирафаэля, завернутым в тот клетчатый плед, который демон обычно ненавидел с особой страстью — или, возможно, только притворялся, что ненавидит, в конце концов.

Возможно, размышляет ангел, когда он наконец входит в комнату и почти на цыпочках приближается к кровати, он не тот, кто скучал из них больше всего. В конце концов, Азирафаэль был полон решимости вернуться на Землю, будь прокляты приказы Вышеназванного, любой ценой. В течение этих мучительно долгих двух месяцев он знал, что рано или поздно обязательно вернется. Кроули, с другой стороны…

Как можно осторожнее Азирафаэль устраивается на краю причудливого ортопедического матраса, пока что не делая ничего, кроме как наблюдая за своим демоном во сне. Кроули, с другой стороны, размышляет Азирафаэль, не знал — и до сих пор не знает — ничего подобного. Только теперь, когда он столкнулся с демоном в том, что он считал самым невероятным местом из всех, в его собственном книжном магазине, спящем в этом жалком подобии кровати вместо его роскошного королевского монстра с шелковыми простынями в Мэйфейре, он понимает, что обстоятельства, при которых они расстались, были менее чем многообещающими. С точки зрения Кроули, это должно выглядеть так, как будто тот несчастный случай был последним разом, когда они когда-либо видели друг друга, что с его совершенно ненужной дезорпорацией — и такая смерть не была особенно приятным способом уйти, Азирафель размышляет, вспоминая детали и морщась против себя — и их практически безработным положением после Апокалипсиса, отнюдь не кажется бредом. Азирафаэль пытается представить, как бы он себя чувствовал, если бы его поставили на место Кроули, и…

— О, мой дорогой… — ошеломленно бормочет он. — Я такой идиот.

Он нежно проводит кончиками пальцев по щеке демона. Кожа под его рукой теплая, и это заставляет его внезапно вспомнить, сколько раз — их количество и частота резко возрастали с течением времени с момента появления договоренности — Кроули в конечном итоге сворачивался калачиком, прижимался к нему, когда засыпал на нем снова и снова. С тоской Азирафаэль жалеет, что не смог истолковать это раньше, тоску Кроули по физическому теплу, а также по чему-то еще, чего Азирафаэль до сих пор не может простить себе — за то, что упустил.

Тем временем веки демона дернулись, его длинные темные ресницы затрепетали, когда глаза сначала открылись, потом закрылись, потом снова открылись и уставились прямо на Азирафаэля. Кроули улыбается сонной, кривой улыбкой, а потом снова опускает веки.

— Что за чертовски болезненный сон, — бормочет он и зарывается лицом в подушку.

Азирафаэль, слегка ошарашенный такой реакцией, несколько раз моргает и почти благоговейно поглаживает большим пальцем острую скулу Кроули. У него было много возможностей увидеть демона на различных стадиях сна, сонливости, опьянения и даже смерти в течение шести тысячелетий, которые они были знакомы друг с другом, но теперь есть что-то особенное, что-то другое, что делает Азирафаэля просто неспособным оторвать свой обожающий взгляд от лица Кроули, такого открытого, такого спокойного, такого необъяснимо хрупкого и красивого, с темными взъерошенными волосами, темными бровями, темными длинными ресницами, светлой кожей и этим острым носом, который он так любит совать в то, что его не касается, с этими красивыми скулами и соблазнительным изгибом губ.

— Но я не сон, мой дорогой, — мягко говорит он. — Я прямо здесь.

При этих словах змеиные глаза Кроули широко распахнулись и снова уставились прямо на Азирафаэля, с гораздо менее сонным и гораздо более удивленным, почти паническим выражением лица.

— Ты что… — шепчет он, а затем, в мгновение ока, внезапно садится, отбросив в сторону тартан, как он обычно это называет, и устремив свои теперь уже огромные глаза на Азирафаэля.

— Я… — начинает Азирафаэль, даже не уверенный в том, что сейчас вылетит из его рта, но ему не дают произнести ни слова, потому что в следующее мгновение он уже держит в охапке проворного, долговязого, теплого и такого невероятно осязаемого демона, цепляющегося за него изо всех сил.

Я действительно идиот, Азирафаэль думает об этом немного туманно, полностью выбитый из равновесия чистой телесностью всего этого. Там, на Небесах, физический аспект не так уж важен, но здесь, на этой чудесной планете, все имеет свой вес, свои ощущения, свой запах и текстуру, и все это чрезвычайно интенсивно; вес и тепло худого тела Кроули, прижатого к его собственному — и, о боже, под ладонями Азирафаэля такое огромное пространство кожи, все эти мускулистые мышцы дергаются, а выступающие кости сдвигаются; запах волос Кроули и его кожи, смесь ароматов его оскорбительно дорогих духов, столь же дорогого шампуня и самой его кожи, что-то кожистое, горькое и соблазнительное; теплая влага дыхания Кроули на его шее, ощущение приоткрытых губ Кроули в том же месте; сила, с которой руки Кроули обвиваются вокруг его плеч, щекочущее прикосновение растрепанных волос демона к его лицу…

— Ты пахнешь дождем, — бормочет Кроули, его голос все еще хриплый от сна, слова глушатся в ангельской коже, призрак теплого дыхания заставляет последнего дрожать, непонятно отчего. — Неужели на Небесах действительно идет дождь?

— В Лондоне идет дождь, — бормочет Азирафаэль и снова берет демона в свои руки, приближая его чуть ближе, и внезапно даже этого оказывается недостаточно, поскольку он способен ощущать — воспринимать на каком-то интуитивном уровне, присущем только божественным существам, — именно то, что было для Кроули в эти последние месяцы, абсолютное вездесущее, грызущее, болезненное чувство, грубое и примитивное по своей интенсивности.

Как будто будучи способным читать его мысли, Кроули бормочет ему в горло странным сдавленным голосом:

— Ты идиот.

Азирафаэль чувствует, как он снова качает головой, и одновременно руки демона сжимаются в кулаки у него за спиной.

— Ты — слепой идиот…

— Прости, — шепчет Азирафаэль, и губы его складываются не совсем так, как ему хотелось бы.

— Какого черта тебе понадобилось делать это таким образом, ангел? — руки сжимают свитер Азирафаэля, голос звучит предательски грубо.

Я не знаю, хочет сказать Азирафаэль, я должен был и у меня не было времени подумать, но сейчас все это не имеет значения, поэтому вместо этого он крепче прижимает демона к себе, и каждый дюйм его тела ощущает, как Кроули страстно прижимается к нему, и он удивляется этому проявлению любви, такой открытой и искренней; но опять же, может быть, это не так уж удивительно, это действительно не должно удивлять, это удивительно только потому, что Кроули прав, Азирафаэль — полный идиот. С самого начала было много проявлений такой привязанности, просто он всегда был слишком слеп, чтобы увидеть ее.

— Я скучал по тебе, — шепчет он вместо этого, и его слова приглушаются в верхней части головы Кроули.

На какое-то время ответа вообще нет, и кажется, что демон даже перестает дышать, на мгновение заставив Азирафаэля испугаться, что он, возможно, зашел слишком далеко, слишком рано, в конце концов, что он снова интерпретировал что-то неправильно, но затем Кроули постепенно расслабляется в его объятиях, почти растворяясь в них, дыхание, долгое и дрожащее, скользит мимо ключицы Азирафаэля, мягкие, слегка влажные губы смыкаются на нем в не совсем поцелуе — еще нет. Он слышит, как Кроули сглатывает, и по какой-то причине этот звук кажется ужасно интимным. До сих пор он никогда не думал, что удовольствие может быть так близко к боли, но оказывается, что может, и это заставляет его сердце болеть в груди, но, о Боже, какая же это приятная боль.

— Я думал, все кончено, ангел, — шепчет Кроули так тихо, что Азирафаэль скорее чувствует его слова кожей, чем воспринимает их ушами. — Я думал, что никогда не увижу тебя, я думал, что они будут держать тебя там, потому что не было никакого смысла отпускать тебя назад, я думал, что безнадежно опоздал, — продолжает шептать демон, и его губы снова и снова касаются чувствительного места на горле Азирафаэля, и он чувствует, как его сердце ускоряет свой темп, и в животе появляется это чудесное, нечеткое чувство, заставляющее его дыхание слегка прерываться. Он чувствует, как его щеки приятно горят, и инстинктивно наклоняет голову, чтобы Кроули мог получить немного больше доступа к его шее.

— Нет, ничего не кончено, мой дорогой, мой дорогой, это только начало, — каждое слово, каждое ласковое обращение сопровождается прикосновением его рук к отвлекающе обнаженной коже Кроули. — Мне искренне, ужасно жаль, Кроули, и я думаю, что должен тебе слишком многим, за то, что оставил тебя здесь вот так, за то, что оставил тебя до Апокалипсиса тоже, за то, что не знал раньше, за то, что был так ужасно, высокомерно невежествен там, в Тадфилде, за то, что предположил, что ты не мог… — Азирафаэль качает головой на этот бесполезный поток слов, которые ничего не значат, ничего не передают из того, что он должен сказать Кроули. — Я люблю тебя, — наконец тихо говорит он. — Мне жаль, что мне потребовался почти Конец Света, чтобы понять, что ты прав, я — беспечный идиот, но я люблю тебя. Я даже представить себе не мог, что это будет… что тебе будет так больно, иначе…

— Я же говорил тебе, что ты сволочь, — перебивает его Кроули, голос его звучит удивительно нежно и немного потрясенно, и он со вздохом кладет щеку на плечо Азирафаэля. — Честно говоря, я думал, что это произойдет при несколько иных обстоятельствах, если вообще когда-нибудь произойдет, то есть когда на мне будут, ну, знаешь, несколько более шикарные вещи, чем это несчастное нижнее белье, и, возможно, когда я позову тебя на прогулку или в ресторан… — он замолкает и фыркает. — Наверное, это делает меня довольно паршивым демоном, но кому какое дело. Я тоже люблю тебя, ангел.

— О Кроули… — бормочет Азирафаэль, закрывая глаза от приступа чего-то, граничащего с головокружением, потому что все это, все, что происходит, так невероятно, но так великолепно реально; Кроули, убаюканный в его объятиях, такой теплый, сонный и такой ласковый, реален. — И долго?

— Долго, — отвечает демон, и Азирафаэль буквально чувствует его улыбку на своей коже. — Я решил рассказать тебе сразу после этого неприятного Апокалипсиса, но у меня даже не было шанса, поскольку… это было… ангел, серьезно, это была самая глупая вещь, которую ты когда-либо делал, и время не могло быть более неправильным.

— Ну, в конце концов, в произошедшем есть какой-то смысл, — очень тихо говорит Азирафаэль и чувствует, как Кроули меняет позу, чтобы бросить на него любопытный взгляд.

— И какой же? — подсказывает демон.

— У нас есть Благословение Отца.

Янтарные глаза широко раскрыты, щелевидные зрачки расширены в явном удивлении. Наверное, он в шоке. Кроули пристально смотрит. И потом тоже продолжает пристально смотреть. А затем смотрит еще немного.

— У нас что? — наконец хрипло спрашивает он.

Азирафаэль на самом деле не может не улыбнуться глубокому благоговению Кроули.

— Дело в том, что они действительно не собирались отпускать меня обратно на Землю, учитывая приказ Адама прекратить вмешательство, но считая его излишним, а я, в свою очередь, совершенно не собирался оставаться на Небесах до конца своих дней. Поэтому я решил, что единственный вариант, который у меня есть, кроме как просто вырваться оттуда, — это потребовать аудиенции с Ним.

Кроули тихо стонет.

— И ты ее получил, я полагаю.

— Конечно, получил.

— Конечно, получил, — вторит демон. — Зная тебя, я был бы удивлен, если бы не получил.

— Это к делу не относится, Кроули, — улыбается Азирафаэль. — Во всяком случае, Он знает.

В его руках демон слегка дрожит.

— Азирафаэль, — еле слышно шепчет он, словно находясь на грани небольшого срыва.

— Да, мой дорогой?

— Просто заткнись, ангел, пожалуйста, ради кого-нибудь, я не уверен, что готов к такому разговору, не с-сейчас. Я только что провел два ужасных месяца, которые были хуже, чем весь гребаный четырнадцатый век, и я чувс-ствую себя ужасно настолько, насколько вообще может себя чувс-ствовать влюбленный демон, и я думал, что никогда не увижу тебя с-снова, и теперь ты вдруг здесь, говоришь мне, что Он знает, а я даже не уверен, что это не с-сон, что это…

— Кроули… — Азирафаэль прерывает этот сбивчивый, шипящий, почти истерический монолог, прежде чем Кроули успевает довести себя до состояния, граничащего с паникой. Он чувствует, как бешено колотится сердце демона в его груди, каждый глухой удар отдается эхом в грудной клетке. — Это не сон, все в порядке, теперь все в порядке.

Он мягко скользит пальцами за ухо Кроули, лаская его скулу большим пальцем и подзывая его посмотреть вверх, и когда Кроули делает это, прекрасные янтарные глаза открываются на мгновение, чтобы позволить Азирафаэлю увидеть отчасти тревожный, отчасти предвкушающий взгляд, а затем снова закрываются, ангел наклоняется, прижимаясь губами к слегка приоткрытым губам напротив, целуя Кроули сначала нерешительно, и потом более уверенно и тщательно, как только он чувствует нетерпеливый ответ.

— Неплохо для ангела, — бормочет Кроули в чужой рот, когда ангел отстраняется, чтобы перевести дыхание, и он так близко, и его губы все еще касаются губ Азирафаэля, мягких, влажных и таких удивительно соблазнительных. Каким-то чудом в приглушенном голосе демона больше нет и следа паники, и это хорошо.

Вернулся на знакомую территорию, видимо, размышляет Азирафаэль где-то на задворках своего сознания.

— Кажется, у меня в рукаве припрятано еще несколько тузов, — отвечает он, слегка задыхаясь, и запечатлевает еще один поцелуй, на этот раз довольно целомудренный, на губах Кроули.

— Хорошо, — отвечает демон, все еще прижимаясь к нему. — Отлично, на самом деле. Тогда почему бы тебе наконец не лечь со мной?

Азирафаэль улыбается в еще один поцелуй, который они разделяют, а затем Кроули решительно тянет его вниз, и его одежда чудесным образом уносится в сырой небосвод, и возникает замечательное ощущение кожи на коже, от которого у Азирафаэля захватывает дух.

И тогда все, чему суждено было случиться, наконец происходит, время приобретает какое-то странное качество, которое затрудняет отслеживание порядка событий и их продолжения. Но время уже не имеет значения, потому что есть ощущения, и любовь, и радость, и какие-то приглушенные слова, растворяющиеся между ними, признания и ласки, губы, которые когда-то плевались проклятиями, теперь ищут ангельские губы для поцелуев, руки, которые когда-то были убийственными, теперь исполняют любовные ласки, и все в порядке.

В Лондоне, охваченные безжалостным гулом проливного дождя, ангел и демон мирно спят на старой скрипучей кровати, обнявшись, делясь драгоценным подарком, который им был дарован, и мир вокруг них вздыхает с облегчением и движется дальше.

***

Комментарий к Глава вторая

Фанфик уже мной переведён, главы будут выкладываться (их всего три, ребят, ну), когда к каждой из них будет набираться определенное количество читающих, так что все в ваших руках:3

========== Эпилог ==========

***

Утром, когда они отправляются завтракать в уютную пекарню неподалеку, Бентли разыгрывает еще одну из своих невыносимых уловок, объявляя Азирафаэля своим лучшим другом в тот момент, когда он открывает пассажирскую дверь.

— О, я тоже скучал по тебе, дорогая, — говорит ангел, немного озадаченный, но в то же время удивительно довольный.

Кроули смотрит на него, потом на Бентли, почти раздраженно.

— О, ты заставляешь меня жить сейчас, милая, — весело поет она голосом Меркьюри.

— И он говорит мне, что понятия не имел, — бормочет демон себе под нос. — Когда эта упрямая тварь все время напевает ему, он говорит мне, что понятия не имел. Я действительно влюблен в идиота.

Садясь за руль, он бросает на Азирафаэля подозрительный взгляд поверх очков.

— Ты мое солнце! — Бентли с энтузиазмом продолжает свое дело.

— И могу я спросить, как долго у тебя был роман с моей машиной, ангел?

Бесит, что благословенный ангел лучезарно улыбается, если физически возможна еще более лучезарная улыбка, чем та, которая была на нем все утро.

— Я действительно люблю тебя! — гудит на заднем плане Бентли.

— Теперь, мой дорогой, я понимаю, что ревность входит в твои должностные обязанности, но не заходи так далеко, ладно?

Кроули некоторое время многозначительно смотрит на ангела, потом фыркает, качает головой и заводит мотор.

— Ты невыносим, Азирафаэль, — говорит он, глядя на залитую солнцем дорогу впереди и невольно улыбаясь. — Я люблю тебя.

***