Диссоциация (СИ) [Rex_Noctis] (fb2) читать онлайн

– Ты отлично знаешь, что ты не взаправдашняя.

– Нет, взаправдашняя, – сказала Алиса и заплакала.

– Слезами делу не поможешь. От плача взаправдашней не станешь.

– Если бы я была не взаправдашняя, я бы тогда не умела плакать!

– Уж не хочешь ли ты сказать, что плачешь настоящими слезами?

Я знаю, что все это понарошку, – подумала Алиса, – и поэтому плакать – глупо.

(с) Льюис Кэрролл, «Алиса в стране чудес».

Ты должен найти решение в себе самом — почувствовать, что будет правильно. Научись доверять себе.

(с) Дэниел Киз, «Цветы для Элджернона»

Интерлюдия 0

Себастьян никогда не мог похвастаться крепким сном; его приучили вставать едва ли не вровень с полоской рассвета на горизонте. После нескольких лет бродяжничества не мог хвастать и сном долгим; это были времена, когда поздним вечером работа только начиналась.

«Это был другой человек, – сказал себе Себастьян, без особой радости глядя в наполовину пустую тарелку, – никчёмный. Неправильный».

«Правильно» было словом, определяющим нынешнее течение его жизни. Прежде чем что-то сделать, следовало думать о репутации и прочей подобной мишуре: отец воспитывал их с Ричардом так, словно они были не провинциалами средней руки, а расфранченными лондонскими лордами, из которых, говаривали, сплошь составлен двор короля Карла. Себастьян никогда не был при дворе (у отца попросту не было средств, чтобы отправлять детей ко двору), но, пожив в Лондоне, понял, что слухи были либо безнадежно устаревшими, либо преувеличенными.

«Не все ли равно, что обо мне будут говорить обитатели соседних имений, столь же невозможные снобы-провинциалы, сколь и папаша?»

Морщась с неудовольствием, Себастьян все же постарался отогнать неуместные мысли. Если бы было все равно, в смежной спальне не обреталась бы дочь лорда Холстеда, что б тому пусто было за такой дар. Да Себастьяна и вовсе бы не было в поместье отца – отсыпался бы сейчас (ранняя пташка или нет, а усталость берет свое), или учил бы очередного из бесконечной вереницы детишек Рут стрелять из лука. Или…

Он вздохнул и, с отвращением отодвинув от себя тарелку, покинул столовую. Портрет прадеда, в былые времена важного вельможи при дворе Елизаветы I, словно бы твердил постылое «Правильно» почти забытым старческим голосом. С недвижимых губ эта мантра срываться никак не могла, разве что притаиться, как в засаде, в их изгибе, или же в глубине узких серых глаз…

Хороший, должно быть, художник был. Ему до подобного мастерства еще расти и расти, особенно с поправкой на то, сколько времени кистей в руках не держал.

– Нэнси, – поднявшись на второй этаж, Себастьян негромко окликнул служанку, вышедшую из отцовской спальни и аккуратно прикрывшую за собой дверь. Та чуть вздрогнула и отвесила неуклюжий поклон: – Как он?

– Его светлости сегодня на порядок лучше, сэр, – Нэнси позволила себе заискивающе-робкую улыбку. Он даже смог улыбнуться в ответ, холодно и неохотно. Нэнси, как и прочая здешняя челядь, не испытывающая особой любви к «его светлости», все же искренне желала тому пойти на поправку. Себастьян не был ни совестлив, ни всепрощающ, и желать отцу лишнего здоровья не спешил.

– Я зайду к нему, а ты иди в столовую, – сам вид веснушек на лице девчонки бередил душу и выводил из себя, – да следи за сохранностью бренных останков фамильного серебра.

– Сию секунду, сэр, – Нэнси заторопилась вниз; среди прислуги действительно завелся нечистый на руку. Теперь Себастьян мог бы без особых усилий вычислить вороватого слугу, но не имел особого желания возиться с этим. Проще было дождаться, пока особо прыткие доложат на своего обогатившегося товарища управляющему Тревору.

Перестать воспринимать прислугу как людей, равных себе – вот это было сложнее.

– Басти, мальчик мой, – проговорил отец почти радостно. «Мальчик мой», подумать только.

«Да, Роберт, теперь ты радуешься при виде меня. Ведь настоящая твоя радость и гордость между вторым и третьим кувшином вина рухнула с лошади и свернула себе шею…».

Ему, конечно же, не хватало духу сказать это вслух – отец заслужил и более жестоких слов, заслужил сполна, однако… он умирал, слабел на глазах; он травил всех своим видом, словно ядом, ведущим не к болезни или смерти, но к чувству брезгливой жалости. Себастьян был едва ли не в ужасе, впервые увидев его немощным и абсолютно седым – неужели за пять лет можно превратиться из мужчины в старика? «Нет, – поспешил он себя разуверить, – его просто болезнь сжирает. И поделом».

– Здравствуй, отец.

Себастьян опустился на стул рядом с постелью, не дожидаясь приглашения, – приятно было понимать, что он уже практически хозяин этого дома и всего, что в нем.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он с умеренной долей участия в голосе. – Надеюсь, Нэнси не наврала с три короба, когда говорила, что тебе лучше?

Себастьян стал достаточно циничен, чтобы без особых мук совести признать в себе лжеца и лицемера. Кто бы мог подумать, что циникам не чужда наука лицемерия?

– Ты знаешь… правда, мне гораздо лучше сегодня, – заверил отец почти бодрым голосом.

«Себя ты убеждаешь, или меня? – подумалось Себастьяну с изрядной долей ехидства. – Не иначе как надеялся вечность править балом».

Да… в Римской империи, как рассказывал ему один из учителей, имелись особые рабы, единственной задачей которых было торчать позади триумфатора в разгар победного шествия и увещевать того фразой «Помни о смерти». Отцу бы тоже такой не помешал, да только никто из домашней прислуги не примет почетную должность увещевателя даже под угрозой получить плетей на конюшне. Кощунством посчитают – говорить такое господину; не дано простолюдину понять всю иронию… боже правый, да они и словато такого не знают – ирония.

– Надеюсь, ты все же пойдешь на поправку. Доктор Смит, – простецкая фамилия режет язык, слух, нутро, – говорит, что организм у тебя достаточно крепкий, особенно для твоего возраста.

Отец, начавший было отвечать что-то убедительное, надсадно закашлялся. Себастьян подавил волну гадливого злорадства, не положенного хорошему сыну, которого он собственно изображал.

– Отец, ты сегодня принимал лекарство?

– Да, да, – Роберт отмахнулся; от него не укрылось, что даже это движение давалось тому не без труда. – Ты лучше скажи-ка мне, Себастьян… неужто даже молодая женушка не может удержать тебя в постели в такую рань?

Определенно, эта сальная рожа сделала папашу почти таким, какой он был раньше. Но, по крайней мере, этот вопрос давал возможность излить часть скопившейся желчи.

– Много ли удовольствия – забавляться в постели с набожной девственницей?

Говоря по чести, именно в постели Лотта и была более-менее терпима, лишенная возможности ляпнуть очередную глупость и приносящая какую-то пользу. Себастьян успел отвыкнуть от жеманных девиц, затянутых в корсеты из китового уса и почитающих свой гардероб едва ли не пуще самого Господа; смириться с тем, что одну из них он заполучил в жены, оказалось непросто. Не то чтобы ему нужна была умная жена, просто Лотта оказалась слишком глупа даже для гордого звания «очаровательной дурочки».

– Жены нужны прежде всего для рождения сыновей, а потом уж для остального! – выдал отец фразу из числа своих коронных. – Будто бы я не понял, что ты втюрился в какую-то девицу, пока прохлаждался невесть где!

Себастьян вздрогнул. Душевной тонкости в его отце было еще меньше, чем в каком-нибудь конюхе, так что подобной прозорливости стоило удивиться.

– А раз не притащил ее с собой, – продолжал Роберт, не дав ему и слова сказать, – то не ровня она тебе была. Благо, не ославил семью на всё графство… додумался сделать правильный выбор…

– Правильный ли? – не удержавшись, спросил Себастьян мрачно.

«Правильно…» – шепчет могильная гниль, столь искусно оттиснутая в масляной краске.

– А ты не путай хорошее с правильным, – тонкие бледные губы растянулись в снисходительной, старческой какой-то усмешке. – Все мы однажды должны выбрать между тем, что хорошо и тем, что правильно.

«А близость смерти здорово прочищает мозги, – подумал Себастьян, несколькими минутами позже покинув комнату отца и направляясь в его кабинет, который про себя уже именовал своим, – уж если даже этого подонка проняло».

В кабинете его уже ждали Оскар и пара дюжин писем с примерно одинаковым содержанием. Некоторые соседи, впрочем, старались быть оригинальными на собственный манер и к цветистым поздравлениям присовокупляли сторонние просьбы.

– При виде подобной корреспонденции, – с невеселым смешком он протянул секретарю очередное письмо, – любой умеющий думать поймет, что она принадлежит кучке провинциалов, которые к тому же давно друг друга знают.

Письмо от лорда Линдона Оскар оценил по достоинству.

– Я никогда не был в Лондоне, сэр, но что-то сомневаюсь, что его обитатели смогут столь изящно совместить поздравления с удачной женитьбой и разговор о покупке лошадей.

– О, тут ты прав, – откладывая письмо за письмом, Себастьян мученически вздохнул. – Этот старый хрыч снова заявится сюда со спесивой физиономией, достойной даже его королевского величества, и потребует лучших лошадей; в итоге выберет что подешевле, да еще и торговаться начнет…

Вскрыв предпоследний конверт, он осекся на полуслове.

– Всё в порядке, сэр? – нерешительно окликнул Оскар.

Себастьян рассеянно кивнул, немигающим взглядом застряв на подписи: М. Паркер. Закусив губу, с меланхоличным видом принялся отрывать от письма небольшие кусочки. Уж кто-кто, а М. Паркер к слову «правильно» никак не относится. Не будет правильным и выполнить просьбу о встрече…

Так «хорошо» или «правильно»?

«Тебе решать», – это был уже другой голос. Живой голос. Пока что не забытый.

Сердито выдохнув сквозь зубы, Себастьян велел седлать коня. Он самонадеянно полагал, что отправляется на поиски золотой середины и не только найдет оную, но и успеет вернуться к ужину.

~ 0

Когда, что называется, «пиздец подкрался незаметно», я пытался не уснуть за составлением базы данных и попутно внушить себе, что вполне доволен своей профессией. Все чаще ловлю себя на мысли, что предпочитаю заниматься необременяющим мозг оформлением сайтов и прочими красивостями – пять лет зубрил информатику, а пригодились в итоге курсы по простеньким вещицам типа CSS и HTML, которые посещал, еще будучи зелененьким первачком. Собственно, на выходные я и старался брать необременительную халтурку, но мало кто будет заказывать софт у одного программиста и интерфейс у другого. То есть, конечно, и такое бывает, но с поправкой на качество выйдет дороже. По себе могу подтвердить: программисты не любят возиться с чужим кодом; порой куда проще написать собственный, пусть это и тянет на изобретение велосипеда.

Мне нравится моя работа. Вот прямо очень. Она прекрасна, как весенний рассвет, и вообще…

Сеанс аутотренинга продлился недолго. Рядом с наполовину пустой чашкой завибрировал телефон. Я взглянул на дисплей и тяжело вздохнул: некоторые люди не звонят просто так. Была не была… нажимаю на «принять».

– Да, Лин?

– Макс, привет! – Алина говорила достаточно громко, но до меня все равно доносилось эхо грохочущей музыки. – Ты дома?

– Воскресенье.

– А, ну да. Глупый был вопрос, – она издевательски хихикнула. – Можешь подъехать к клубу «Спутник»?

– Зачем? – я опешил. Вот что-что, а компания для похода по клубам из меня, мягко скажем…

– За чем? За печкой! Сестрень твоя лишка хлебнула и идет вразнос… Не буду же я Владимиру Викторовичу звонить? Она и так с ним на ножах, насколько я знаю.

Да уж. Не напрасные были опасения. Знал же, что Лина просто так звонить не будет; не те у нас отношения. Теперь уж точно не те.

– Что, она совсем никакая?

– Угу.

Я принялся нервно барабанить пальцами по краю стола.

– А с чего запой-то начался?

– О, – Лина усмехнулась, – это называется «Сука, ты разбила мне сердце».

– Приплыли, мать вашу, – мрачно констатирую. – Чем дальше в лес, тем злее партизаны. Куда, говоришь, ехать?

– «Спутник»… это на Октябрьской вроде… помню, что мы тринадцатую поликлинику проезжали… Короче, посмотри по Дубль ГИС!

– Э-э, Линка, погоди!..

Поздно. Отключилась. Мученически закатив глаза, сохраняю почти добитую базу данных. С Дубль ГИС решил не запариваться, просто заказал такси до этого самого клуба; Лина, видимо, не учла, что количество маршруток в это время стремится к нулю. В ожидании такси успел переодеться в более-менее приличную одежду (простите-извините, джинсы и рубашка – мой «потолок») и, допивая противный холодный кофе, смотрел, как компьютер после выключения обновляет винду. Среди программистов, конечно, культ Линукса цветет и пахнет, но я ряды линуксоидов так и не пополнил. Смысла нет, если у обеих операционок куча минусов. Шило на мыло.

Сам я пью редко, а вот моя сводная сестрица имеет такую дурацкую привычку – решать проблемы алкоголем. Вика вообще какое-то кривое зеркало имени меня, из сходств у нас только белобрысые волосы и легкая картавость. Дальше – по нулям: кожа у нее смуглая, глаза черные, рост метр с кепкой, характер взрывоопасный… могу продолжать, продолжать, еще продолжать… Только во мне все равно безошибочно вычисляют Викиного брата; уж не знаю, почему. Видать, родство таки действительно не пропьешь, как Вика ни старается.

Получив сообщение с параметрами ожидающей меня «кареты», я неохотно поплелся на улицу, по пути ощупывая карманы в поисках сигарет и вспоминая, что, кажется, снова бросил курить. Сигарет не нашел – значит, действительно бросил. Так получается?

Таксист всё как-то странно косился на меня, прежде чем уточнить:

– В клуб «Спутник» едем? Не в кинотеатр? – да, в нашем городе имелся одноименный кинотеатр.

– В клуб, вроде бы, – и зачем-то добавляю, словно оправдываясь: – Сестру младшую забрать… загулялась она что-то.

– Ну-ну, – хмыкнул таксист, сворачивая на Куйбышева. И как это прикажете понимать?

Оставшиеся десять минут он помалкивал – и слава богу. Только когда сдачу с пятисотки отсчитывал, сказал вдруг:

– Ты сеструхе-то своей скажи, чтоб дурью маяться прекращала. Ха… в «Спутнике» она загулялась.

Я, признаться, с ответом не нашелся и вышел из такси молча. Не в «Планету 357» я за ней поехал, в конце-то концов. В голове, впрочем, мелькнула смутная догадка. Понятно теперь, чего тот мужик так странно отреагировал. Можно было и раньше сообразить, учитывая, что напивалась Вика из-за какой-то стремной девчонки, имени которой я, хоть убей, не помню. Лена, кажется. Я ее про себя называл не иначе как «эта стерва».

На фэйс-контроле меня, к счастью, не завернули (хотя я был бы только рад, уже возле гардероба гул стоял страшенный). Пройдя мимо гардероба в зал, я нервно одернул рубашку и огляделся вокруг: народу было немало. Насколько хватает моего, мягко скажем, небольшого опыта клубных развлечений, в нормальных заведениях девушек чуть больше, чем мужчин; здесь их было заметно меньше. Да и парни попадались, выглядящие весьма… хм… весьма подтверждающие мою догадку.

Да и какие еще могут быть догадки, когда, что называется, «мальчик с мальчиком и девочка с девочкой»?

– М-да, – поправив очки, я поспешно вытащил из кармана джинсов телефон и набрал Лину. По закону подлости та не отвечала. Тяжело вздохнув, я двинулся в гущу толпы, моля небо, чтобы ко мне никто не попытался подкатить.

Нет, честно, ничего против геев не имею. В отличие от Вани, который всех достал своими воплями в стиле «Пидорасов на кол!», мне просто пофиг, кто там с кем спит. Нежелание выглядеть в собственных глазах ханжой как-то затмевало тревогу за будущее нации и прочую муть. Хоть и раздражает малость, что в ряды извращенцев попала моя сестра – с жиру девка бесится, от избытка поклонников повело на однополую любовь… Других причин я как-то не мог назвать сходу: у меня и с противоположным-то полом все глухо как в танке. Лине сначала даже нравилось, что я «не такой озабоченный, как все эти козлы», но уже через пару месяцев оно трансформировалось в «Макс, ты бревно! Давай, до свидания». Я почти и не обиделся – против правды не попрешь. Мы – я и эти ваши мексиканские страсти – были из разных вселенных, и поводом для переживаний сей факт назвать никак нельзя.

Я вообще на редкость скучный человек. Из занимательного во мне только ебанутость не вполне понятного рода… если патологический страх сесть за руль вполне объясним, то диссоциация не объяснима ни капельки. Откуда мне знать, почему окружающая реальность кажется сном, если этого не знает даже мой психотерапевт?

То, что позвонила Лина, я понял по вибрации в кармане: сигнал вызова чуть ли не полностью заглушала музыка. Чертыхнувшись, беру трубку, чтобы проорать:

– Лин, я нихера не слышу! Ищи между баром и столиками! – и отключиться.

Мне неплохо удается играть роль адекватного человека… пока я не оказываюсь в людном месте. В таких местах жизнь – не просто сон, а ночной кошмар; вплоть до судорожных попыток проснуться. Как-то тут много народу – вечеринка какая-нибудь тематическая, не иначе. Курить хочется вусмерть. То и дело кто-то задевал локтем; «Извините» – машу руками примиряюще-нервозно; парочка взглядов, ужас и кошмар, показались мне заинтересованными. «Ну а чо, даже занудные очкарики типа тебя кому-то да нравятся», – вспомнилось авторитетное Викино заявление… Всё, пришло время стратегического отступления. Мертвая зона между барной стойкой и какой-то дверью – так близко и так далеко…

Зажмуриваюсь, мученически кривлюсь. Проснуться снова не выходит.

Если выживу – буду думать о базах данных либо хорошо, либо никак.

Не успел взять свои опрометчивые слова назад, как меня кто-то схватил за руку и поволок именно туда, куда так хотелось. Неуклюже водрузив на место чуть не упавшие очки, торможу возле двери и, обернувшись, громко говорю:

– Не прошло и го…

~ 1

Это была не Лина, как я думал, а какая-то незнакомая девица. Угловато-тоненькая, едва достающая мне до плеча. Бледная как смерть, с шапкой буйных рыжих кудрей и огромными глазами неопределенного цвета. Курносая и скуластая – не красит ее ни то, ни другое. Глаза шкодные, асимметричные. Но главная странность этих глаз – взгляд, которым их обладательница на меня смотрела. Дал бы процентов этак девяносто девять и девять десятых, что смотрю примерно так же.

Смотрю.

Смотрю.

Электронный гул музыки стал почти неразличим, люди – да нет их вовсе! В кармане, вибрируя, надрывается телефон. Я ничего не замечаю. Я смотрю.

Не знаю, сколько так вот стоял и таращился. Как долго люди могут не моргать? Ладно, есть и более насущный вопрос…. Это так в книжках некоторые индивидуумы влюбляются? – подумал я, и тут же решительно отверг эту мысль. Не для того долгие годы со вкусом рассуждал о собственной асексуальности, чтобы проебать эту великую теорию, залипнув на какую-то лесбиянку.

Хмуря брови, и без того имеющие интересный сердитый излом, девчонка втолкнула меня в дверь, не единожды мной помянутую. Мы оказались в узком коридорчике, ведущем, судя по всему, в служебные помещения. Лампы накаливания искажали цвета и вообще на глаза давили, как давила на них и девушка напротив: не могу понять, что в ее лице меня так напрягает помимо ощущения дежавю.

Еще с минуту она глазела на меня напряженно, а потом спросила, явно желая задать вовсе не этот вопрос:

– Так ты Макс?

Твою мать. Понял, что с ней не так. Для начала, то, что она – он. Подкрашенный, в ненормально узких джинсах, со смазливой рожей и этими треклятыми мелкими кудряшками… и вдруг «он»! Как говорится, нет слов – одни слюни, и те матерные.

– М… я, ну, – пробулькал – по-другому просто не скажешь.

– Понятно, – произносит на выдохе, почти неслышно. Опускает голову; волосы наполовину скрывают усыпанное веснушками лицо, так, что видно только обветренные губы и подбородок с ямочкой.

– Ты в порядке? – как ни странно, ответ меня действительно интересует.

Вскидывает взгляд. Улыбается так, что в груди щемить начинает.

– Нет…

Какое совпадение, я тоже.

– Тебя сестра ждет, – напомнил вдруг он. Я охнул и достал мобильник. Нормально вообще: у меня где-то здесь Вика, никакая в ноль, а я прохлаждаюсь в какой-то подсобке с некой голубой личностью. Ты, Макс, не просто Буратино, но сволочное гуманоидное бревно.

– Не звони, они и так сейчас придут, – он коснулся моей руки. Я сглотнул: по позвоночному столбу будто бы ток пропустили, без того зыбкая реальность стала сюрреальностью и запахла чем-то вроде паленой проводки.

Интересно, а можно ли диссоциировать в состоянии диссоциации? При условии, конечно, что я в этом самом состоянии. В логической алгебре число с двойным отрицанием равно тому же числу; опять же, аналогично минус на минус дает плюс… по такой логике мне следовало бы в этот самый миг излечиться чудесным образом.

– Ты-то откуда знаешь?

Наверное, я бы даже не удивился, если бы этот парень оказался хреновым оракулом-медиумом-телепатом, каких во всяких «Битвах экстрасенсов» показывают. Уж больно у него вид не от мира сего.

– Я сказал, что найду тебя. Тори нажралась в хлам, а минут десять назад ей плохо стало, так что ее подруга с ней.

После секундной заминки я сообразил, что Тори – это та же Вика, только… э… Тори. Так ее зовут друзья. Любят же эти неформалы всякие дурацкие клички. Раздражает оно меня, равно как и пирсинг, татуировки и прочие их эти… девиации. Впрочем, я и сам не слишком тянул на нормального человека. Ни то и ни се, вишу где-то посередине.

– М-м… а как ты меня нашел, стесняюсь спросить? – оторопь потихоньку проходила и ко мне возвращалась привычная холодно-саркастическая манера изъясняться.

– Ну, как тебе сказать, – очередная улыбка у парня вышла кривоватой. – Алина – ее ведь так зовут? – в общем, она велела, чтобы я между баром и мягкой зоной искал долговязого белобрысого задрота в очках.

– Типичная Лина, – услышав столь лестную характеристику, я только хмыкнул и пожал плечами.

– Кроме того…

– Что?

– Вы с Тори очень похожи.

– Да в каком месте? – интересуюсь почти раздраженно. Хотя, почему «почти»? Меня дико раздражает, когда чего-то не понимаю.

– Может быть, дело не во внешности? В изнанке?

– Ага, все прямо такие великие психологи.

– Не все… как не могут все быть в этом вашем культе «красивой обложки».

– А что, разве не так? – нервно хлопаю себя по карманам куртки. Хрен там, бросил же. – Неужто не слышал такое выражение «По одежке встречают»?

– Бросаешь курить?

Невпопад, но и не в бровь, а в глаз. Проняло меня, что и говорить. До чертиков проняло.

И снова телефон звонит. Это не реально, это какое-то дебильное кино; здесь будто бы в каждом кусте по роялю. Если я, конечно, правильно понимаю выражение «рояль в кустах». Говоря по чести, чем больше я учился на технической специальности, тем меньше интересовался «нормальной» литературой. И это вовсе не норма технарей в целом, а, пожалуй, конкретно моя проблема… вот только я ничего не делаю; хочу, видимо, одеревенеть до кондиции Буратино.

– Не хочешь взять трубку? – эти его лукавые, непонятного цвета глаза сверкали откровенной насмешкой. Сердито выдохнув, я все же ничего не ответил и, хм, ответил. На звонок, то есть.

– Лин, вы где?

– У белого друга, где ж еще, – сварливо отозвалась Лина. Принимая во внимание ее брезгливость, я сделал вывод, что Вике там ну очень плохо. – Отем тебя разыскал?

– Угу, – невнятно мычу в ответ. Отем. Могу предположить, что это от «autumn» – осень. По каким критериям они дают друг другу эти кретинские погоняла?

– Короче, дуй к главному входу, я это тело скоро туда же отконвоирую.

– Ладно. К главному, так к главному.

Отем молча дернул меня за рукав, призывая следовать за ним. Мы вышли через служебный выход; свет, идущий от лампочки над дверью, внезапно оказался куда ярче, чем в коридорах.

– Будешь? – с запозданием понимаю, что мы снова остановились, и гляжу не без удивления на протянутую мне пачку сигарет. Никогда и ни за что не подумал бы, что такой откровенно женоподобный мальчик может курить Lucky Strike… скорее, какие-нибудь «зубочистки» типа голубеньких LD, которые Вика смолит временами, не забывая старательно шифроваться от родителей. Медленно вытягиваю из пачки сигарету; Отем подкуривает мне, несколько раз щелкнув кнопкой зажигалки, а я смотрю ему в глаза и залипаю. Желтые. Подумать только – желтые. Как опавшие листья, вплоть до зеленоватых прожилок.

Осенний листопад. «Autumn» – осень. Почему все это звучит так чертовски знакомо?

А желтый – редкий цвет. Я в Википедии читал.

– Надо бы такси вызвать, – пробормотал я, неуверенно шагнув в сторону поворота.

– Алина вроде вызвала, – ответил он, неторопливо выдыхая дым и идя за мной следом.

Сигарета здорово помогает, когда не знаешь, куда бы деть свои хватательные конечности. А я реально сейчас не знал. Из каждой секунды молчания хлестали вопросы. Именно хлестали… как солено-горькая вода в пробоины корабельного трюма; как пена из бутылки пива, если ее хорошенько потрясти перед открытием. Не просто хлестали, но нахлестывались друг на друга волна за волной, сливаясь в единую хренову тучу слов, букв и вопросительных знаков. Проблема в том лишь, что я сам не знал, что из этой кучи выудить попригляднее.

– Мы раньше не встречались? ¬– в итоге выуживаю из эпицентра бури самый банальный вопрос.

– Отчасти.

Ответ положительно должен был поставить меня в тупик. Но подходил больше, чем какой-либо еще: знаю это натвердо, как, скажем, основы вычислительной техники, составные части видеокарты или «горячие» клавиши в Turbo Pascal. Это простая истина – если, конечно, истины бывают простыми, а не абсолютными-непреложными-непостижимыми… Может, конечно, и бывают, но это им наверняка не по нраву… истинам-то.

Твою ж мать, что за бред я несу?

– Отчасти – это «да» или «нет»?

– Я бы с радостью ответил, но, – поводит плечами, – это тебе решать.

После секундной заминки он как-то по-новому, тяжеловесно повторил:

– Тебе решать.

Не хочу ничего решать. Хочу быть Буратино.

– Бред какой-то.

Когда человек на тебя смотрит таким взглядом, ты почему-то начинаешь нервничать и думать, что он видит тебя насквозь. Он как будто знает о тебе больше, чем ты сам.

– Ты же чувствуешь, что каждое слово моего бреда – правда, – улыбку этого смазливого педика нужно запретить законом. Она делает со мной что-то не то.

– Я предпочитаю доверять разуму, а не чувствам.

– Я знаю, – сокрушенно отозвался Отем. – Ты всегда такой был. Или пытался таким быть.

– Ты знаешь меня от силы пятнадцать минут! – я чувствовал, что на меня накатывает нечто, напоминающее бессильную злость.

– Ой ли, Макс? – хитро так глаза щурит. Паразит. – Макс… Ма-а-акс. Забавно, что тебя теперь зовут именно так.

В его словах чувствовалось какое-то двойное дно, если не тройное вообще. Я ненавижу это – непонимание чего-то, что для других является очевидным. Я этого Отема почти ненавижу. Я…

Я не успел потребовать никаких объяснений – в поле зрения показалась Уколова, волокущая за собой мою сестрицу, еле переставляющую ноги. Забыв о рыжем психе, взрывающем немилосердно мой мозг, я торопливо пошел навстречу, чтобы принять Вику с рук на руки.

– Вик, ты жива?

– Нет, – заявила она, еле ворочая языком. – Бро-о-о… только не говори папе!

С этими словами она мертвым грузом навалилась на меня, чуть ли не храпя.

– Дура, что ли? – мрачно интересуюсь. – Он же тебя прибьет. В этот раз живи, так уж и быть… Лин, такси?

– Щас приедет, – сказала Лина, отбирая у меня недокуренную сигарету. – Макс, не надо на меня так смотреть! Я же не санитарка в психушке, чтобы ее по рукам и ногам спеленать. Нахрена бы мне играть в чью-то мамочку и нарываться на грубость? У нее своя голова на плечах.

– Только вот пустая! – Вика на это восклицание промычала нечто нечленораздельное. – Алина, ну что ты за человек такой? Западло было у нее бутылку отбирать – так почему не позвонила на пол-литра раньше?!

– Так понимаю, я вам здесь больше не нужен, – с чуть заметной усмешкой осведомился позабытый всеми Отем. – Вы, конечно, очень забавно собачитесь, но я только что со смены и пиздец как устал.

Ну вот. И куда, спрашивается, вся потусторонняя аура подевалась? Теперь он ведет себя как обычный подросток-фрик… Сколько ему лет, кстати? Мелкий какой-то совсем… стоял бы я тут на фэйс-контроле – не пустил бы его ни в какой клуб и отправил домой, уроки делать.

– Иди, конечно, – ответила Лина. – Спасибо, что помог.

– Не за что!

И, помахав двумя оттопыренными в «пацифике» пальцами в знак прощания, он снова исчез в закоулке, где, как мне теперь было известно, находился служебный выход. А я ни пойти за ним не мог, ни окликнуть.

– Что это за кадр, спрашивается? – интересуюсь у Лины, поудобнее придержав за талию невменяемую сестру.

– Викин дружок, – Лина пожала плечами. – Я с ним только сегодня познакомилась. Он милый… только какой-то чокнутый.

– Как его зовут хотя бы? Ну, по нормальному.

– Говорю же, мы едва знакомы! Не знаю! – ответила она с раздражением. И тут же гаденько улыбнулась. – Макс?

– Чего? – настороженно переспросил я.

– Да вот… смотрю, ты шибко заинтересовался в этом парне. Готов признать, что я была права, и ты – ну просто голубее некуда?

– Шла б ты на хер, Уколова!

И мне ведь такси дожидаться в ее компании (как всегда, придется объезжать по Красному пути, чтобы ее высадить). Того и гляди, еще чего доброго про себя услышу. У Лины это идея-фикс – то, что я голубой. Она у нас сексапильная брюнетка модельной внешности, самооценка размером с ЭВМ первого поколения… а я, вместо того, чтобы пылать страстью и тихо млеть, оказавшись с ней в койке, банально ее трахнул, не особо впечатленный выпавшим на мою долю счастьем. Ну и… гениальное следствие: если ты не без ума от меня – значит, гей. Логика так и прет!

– Вот не надо говорить, что я такая махровая эгоистка, – Лина, к моему облегчению, перевела тему. – Было бы так – посадила бы Вику на такси да отправила домой к папаше. И голова бы у меня не болела!

– Резонно, – пробормотал я. Сам знаю, что Уколова, в сущности-то, неплохой человек. Эгоцентричная малость, характер не из легких – это да.

Ясен пень, у нас бы все равно ничего не получилось. И вовсе не потому, что я – гей… якобы гей. Просто вся заковырка моей ориентации, судя по всему, в отсутствии этой самой ориентации.

Хотя – не люблю слишком уж очевидно врать себе, – меня действительно зацепил этот рыжий; зацепил настолько, что выкинуть его из головы никак не получается. Ну, так я же думал, что это девчонка… Вообще в те минуты много всего думал, еще бы вспомнить, что именно. Но нет: тот промежуток времени в разуме будто отформатировали, оставив лишь ощущения.

Ощущение понимания, узнавания. Узнал же? Определенно. Вот только видел впервые, но это же такие мелочи – не правда ли?

Мне кажется, или мои психические расстройства решили сообразить на троих и позвали в гости то, что называют дежавю?

~ 2

Понедельник, как известно, день тяжелый. В моем случае он совмещает в себе и апогей недосыпа, и начало рабочей недели, и визит к психотерапевту. Если первые две константы еще как-то не сильно портят жизнь, то последняя – просто без ножа режет. И с ней хреново, и без нее.

Если подробно объяснять, почему у меня шарики за ролики заехали, то придется начать издалека. Викина мать – вторая жена отца. Я Лейлу зову мамой, но она на самом деле мачеха; ее образ давным-давно сросся с образом моей родной матери в какую-то невообразимую мешанину. Родная мать попала в аварию, везя меня то ли от бабушки, то ли к окулисту… не помню. Мне тоже крепко досталось, но из повреждений серьезным было только сотрясение мозга. После того, собственно, и начались мои бесконечные странствия по врачам: отец и остальные сочли, что даже после подобного происшествия поведение как после лоботомии для ребенка ненормально.

И ни черта они мне не помогали, эти странствия. С каждым годом – все хуже и хуже. А годам к шестнадцати появились заскоки с адекватным восприятием окружающего мира… не помню точно, как звучит эта философская ересь про мужика, которому снилось, что он – бабочка, однако у нас с этим мужиком при встрече стопудово бы нашлась общая тема для разговора. Отличие лишь в том, что я из своих снов практически ничего не помню. Так, какие-то знакомо-незнакомые лица и обрывки фраз.

Одно могу сказать точно – это страшно. Вмиг научиться тому, чего никогда не умел. Знать то, чего не знал. Думать, что ты – не ты вовсе; ведь этот разум просто не может тебе принадлежать. А через какой-то миг сомневаться в том, что сомневался. Бесконечная череда сомнений и не-сомнений, «да» и «нет», нулей и единиц.

– Макс! – послышалось мычание из недр одеяла, сбившегося внутри наволочки в некий шедевр авангардного искусства.

– Чего тебе, бестолочь?

– А ты на работу, да?

– В восемь утра, в понедельник? Ну, логично, – отозвался я, надевая кое-как отглаженную рубашку. – Ключи оставлю на столе.

– Не надо.

– Как это не надо? – я отвлекся от возни с мелкими пуговичками – для выполнения алгоритма «строгий старший брат» был ну просто необходим суровый взгляд. В очках – так вообще круто выходит.

– Да ну её, шарагу эту! – заныла Вика, садясь на кровати и принимаясь тереть кулаками опухшие глаза. – Поточные никто не отмечает, а практику по матану ты мне потом сделаешь… сделаешь же, ну, бро?

– А сдавать тоже я за тебя буду? – ехидно поинтересовался я, пытаясь заправить за уши волосы, немедленно выбивающиеся обратно. – У вас там сейчас, поди-ка, матрицы да определители… что сложного могут давать первокурсникам в начале первого семестра, да еще и на журфаке?

– А Гаусса с Крамером ты не хочешь? – вознегодовала Вика. – Чувак! Циферки – это по твоей части, а мне буковки больше по душе! Я гуманитарий, я не хочу ничего ре… слушай, а минералки нету?

Ворча про алкоголизм, женский в целом и сестринский в частности, я приволок с кухни заблаговременно припасенную бутылку минеральной воды.

– Фигня твои матричные уравнения. Да и матан, знаешь, не самое страшное, что может приключиться в расписании.

– Тебе хорошо, у тебя свободное посещение!

– Да, сестричка, – снисходительно вздыхаю, – я в принципе-то не учусь… а потом за пару недель до дедлайна начну зубрить, как бешеная землеройка.

Вика захихикала, едва не подавившись минералкой.

– Да ты и раньше так же учился, ебалоид.

– Ну, так то ведь раньше, – я опасливо покосился в сторону будильника. – Хм… мне кажется, или на часах пятнадцать минут восьмого?

Торопливо обуваясь, еще раз уточнил:

– Вик, тебе точно ключи не надо? Я раньше семи не вернусь…

– А-а… у тебя ж сегодня Валя-Поля. Ладно, тогда оставь, хоть в магазин схожу.

Разобравшись с Викой и ключами, я чуть ли не бегом понесся к остановке. Мне с Куйбышева ехать недалеко, но я порой умудрялся опоздать. Начальник наш, впрочем, до обеда редко появлялся, а остальным пофиг, во сколько там быдлокодер садится за свой комп. Да им в принципе на меня пофиг; у меня своя атмосфера. Разве что с начальником отдела клининга я неплохо общаюсь, ибо тот – Ванин то ли дядя, то ли брат двоюродный. Коля… ну, Николай Петрович, – он нормальный такой мужик; въедливый бывает порядком, но тут уж не мне жаловаться. Я и сам не подарок, в конце-то концов…

Уже не пытаясь изображать утреннюю пробежку, тащусь к остановке. Припомнив последнюю реплику сестры, фыркнул. Валя-Поля. Надо ж было такое придумать!

~ 3

Единственный психотерапевт, с которым мое знакомство носит продолжительный характер – Валентин Поликарпович. И нет, я не шучу, его реально так зовут; оттуда ноги растут у издевательского «Валя-Поля». Он начал со мной работать в то время, когда мы с отцом уже были убеждены, что все эти мозгоёбы – пустая трата времени и денег. Однако сам факт того, что я пытаюсь отделить сон от реальности – одно из его достижений. Единственное, что мне непонятно: как он это делает? Накачивает бергамотовым чаем и ведет беседы ни о чём – ну прямо Дамблдор какой-то. Двусмысленная такая ассоциация: помимо того, что я вырос на «Гарри Поттере», Валентин Поликарпович реально был для меня каким-то добрым волшебником. Хоть и без очков и дурацкой бороды до самого пупа.

– Здрасьте.

– О, Максим, здравствуй!

Секретарша Поликарповича – Алла – вечно улыбается. Не помню случая, чтобы было иначе. У нее, черт возьми, лицо еще не болит?

– Валентин Поликарпович будет минут через десять. Проходи пока, он кабинет не закрывал… как знал, что ты раньше придешь!

Повесив куртку на вешалку в углу приемной, я послушно прошел в кабинет. В спину мне полетело весёлое, на грани издевки:

– Может, чаю?

– Нет, спасибо, – я поморщился. – Успею еще.

– Твоя правда.

Забившись в угол знакомой до маразма кушетки, я снял очки и положил их рядом с собой на мягкое сиденье. Спать хотелось немилосердно… не задремать бы за эти десять минут. Понедельник такой понедельник…

– Когда это вы пришли? – я торопливо выпрямился, тряся башкой, наверняка взлохмаченной сверх всякой меры. Прикрыл глаза на пару секунд, называется.

– Только что, не переживай ты так, – Валентин Поликарпович сидел за своим столом (стол прямо как в каком-нибудь кино… жутко понтовый, сверкающий полировкой) и взирал на меня с улыбкой доброго дедушки. Хотя, какой из него дедушка… выглядит ровесником моего отца, хоть и абсолютно седой. Только мне все равно кажется, что он очень старый… и очень странный.

Всё вообще какое-то странное. Размытое. Как будто…

Это ни с чем не перепутаешь. Будто бы реальность – твое собственное тело, внутри которого ты заперт, беспомощный и туго соображающий.

– Что, снова будете утверждать, что я не сплю, и это всё происходит на самом деле? – интересуюсь почти враждебно.

– Только если ты, Макс, возьмешься утверждать, что одно другому мешает, – Валентин Поликарпович был всё такой же невозмутимо-приветливый… но меня никак не покидало чувство подвоха. Всё вокруг казалось настолько неправильным, что захотелось собраться и уйти… в окно. Это не суицидальные порывы, просто!.. просто… это…

Это неловкое чувство, когда дверь, мать вашу, куда-то испарилась.

Если припомнить всё то же многократно помянутое кино, мне по-хорошему полагается впасть в истерию и требовать много дверей, годных и разных. Однако флегматичный темперамент оказал мне хорошую услугу… или плохую; тут уж как карта ляжет. Я просто сидел и хлопал ресницами, словно бы пай-девочка, откопавшая в бескрайних недрах сумочки пакетик с кокаином.

– Надеюсь, ты простишь мне некоторую… предупредительность, – будто бы у меня есть выбор. – И некоторую… ненормальность происходящего. Я, впрочем, назвал бы это «не-ненормальностью», раз уж мы условились о том, что ты спишь.

– О’кей, – я заторможено кивнул. – Тогда…

– Да?

– А это ваше настоящее имя, или все-таки фейк?

– Настоящее? М-м… скорее нет, чем да. Но мне, в общем-то, все равно, на какое имя откликаться, – тут он усмехнулся. – Хоть на Валю-Полю… но ты, я думаю, предпочтешь нечто более приемлемое. Так что, зови меня Валентином; всё выговорить проще.

Я кивнул, уже почти успокоившись. Ну конечно, это сон. Подобный бред просто не может быть правдой.

– Понимаю, всё это сложно переварить, – Валентин сделал витиеватый жест рукой, – но у меня нет особого выбора. Да это и гораздо легче, чем изображать доброго дяденьку-врача.

– Вы вообще о чём?

– Начнем издалека, – отрезал он, и прежним миролюбивым тоном спросил: – Ты знаешь, что такое триггер?

– Ну да, – я повозился на кушетке, попутно воскрешая в памяти основы ВТ. – Это… м… такое устройство подсчета двоичных чисел, которое может устанавливаться на ноль или единицу в зависимости от подаваемых сигналов… – Валентин смотрел на меня с выражением этакой снисходительной жалости. – А-а, вы что, о триггере в СУБД?

– Нет, – он вздохнул. – В широком смысле триггером можно назвать причину некоего события. Я бы сказал, триггер – катализатор события: щёлк – и вот он,переломный момент! Первый триггер, правда, не работал… но кто бы мог подумать, что все случится именно так?

– Что случится? О чем вы говорите? Кто вы вообще такой? – выпалил я без запинки все три вопроса.

Казалось бы, Валентин и сам был немало озадачен.

– Кто я, или даже что я, – слишком долго объяснять. Да и с остальными двумя вопросами все сложно. Видишь ли, Макс… эти вопросы затрагивают темы, которые в разговоре с простым смертным поднимать вроде как и не положено.

– А вы намекните.

– Что ж… попробую, – и снова он усмехается. Я подумал, что усмешка у него старческая, как и глаза. – Ты пей чай, пока горячий.

Я опустил взгляд на руки, которые эн секунд назад начало будто бы припекать. Но вместо «Что за нахуй?!» спросил с сарказмом:

– Полагаю, я должен простить вам некоторую… предупредительность? И некоторую… ненормальность происходящего?

– Полагаю, что не должен, но простишь.

Прощу, какой базар? С глюков, думается, взятки гладки.

– Интересно, почему я раньше ненавидел бергамот? – сделав хороший глоток, задумчиво пробормотал я. – А потом вдруг полюбил.

– А как тебе тот скромный факт, что ты можешь перечислить все английские графства, если тебя разбудить часа в три-четыре? Или назвать все родовитые семьи, жившие когда-то в графстве Чешир?

– А? – тупо переспрашиваю. Слово «Чешир» мне напоминало, разве что, о фильме Тима Бертона и Викиных воплях про татуировку с «чеширским котэ». Фильм мне, кстати, не понравился, как и упоротый кот, и сама идея какой бы то ни было татуировки.

– Не помню такого.

– Так этого и не было. Но можешь кого-нибудь попросить о помощи, так сказать, в следственном эксперименте. С другой стороны, – в руках Валентина непонятным образом возникла чашка, идентичная той, что почти обжигала мои ладони, – это знание не сыграет роли, если ты однажды проснешься кем-то другим.

– Я чувствую себя идиотом, – мрачно поведал я в ответ на это.

– Для тебя это нормально, – с видом знатока ответил он, – чувствовать себя идиотом, когда ты чего-то не понимаешь. Думай, Макс. Это, пожалуй, единственный дельный совет: думай и принимай решения. С первым у тебя всё довольно-таки неплохо, а вот со вторым…

– Я ещё больше ничего не понимаю, чем полминуты назад.

– Поймешь. Задним числом, правда, но обязательно поймешь. Кстати, о числах, – осекся Валентин. – Этот триггер буквально у тебя перед носом. Стоит только заглянуть в паспорт… хотя, нет, оно и так очевидно!

Впервые за это время на меня снизошло понимание. Сходу могу назвать число, которое меня преследует. В датах, в номерах… везде.

– Двадцать один?

– Да-да! – Валентин был, судя по всему, жутко рад, что до меня допёрло хоть что-то. – Это число – что-то вроде твоего личного номера. Весьма символично, что тебе сейчас двадцать один год, не находишь?

– А почему именно двадцать один?

– А просто так. Цифра, кратная семи.

– Типа, счастливое число? – я скептически хмыкнул. – А почему, скажем, не девять?

– Потому что семь – сакральное число демиургов; мир семь дней создавался, – сказав это, Валентин с явным ехидством продолжил. – Скажи-ка, гений логической алгебры, а какова будет запись девятки в двоичном виде?

– Один-ноль-ноль-один, – не задумываясь, ответил я. Уж что-что, а перевод в двоичную систему до шестнадцати помню натвердо. Это, как любила говаривать наша преподавательница по ВТ, «таблица умножения в вашей профессии».

– Между прочим, тысяча один – ассирийское число Апокалипсиса.

– Сильно сомневаюсь, что эти ваши древние люди знали о двоичной системе счисления.

– Скажи это индийскому математику, жившему в двухсотом году до нашей эры. Ладно… просто запомни: девять – перевернутое шесть, оно считается числом ложной сути… – тут он резко оборвался. – Итак, три семерки – антипод трех шестерок, сатанинской комбинации. Трижды семь – двадцать один.

– М-да, – по привычке поправляю очки. – По такой логике, видимо, двенадцать – это двадцать один, только отзеркаленное.

– «Логично – значит, хорошо» – очередной стереотип, навязанный тебе отцом. Есть в типологии Карла Юнга такие дихотомии, как «мышление» и «чувство». Логичным человеком манипулировать легко: дай ему для начала правдоподобную историю, и он сделает нужные тебе выводы. У него напрочь вырубается нечто, называемое Юнгом «функция субъективной оценки»… Впрочем, не позволяй кому бы то ни было вешать на себя ярлыки. Кто ты, что ты – это всё тебе решать.

Хотел было ляпнуть что-нибудь едкое, но тут всплыло одно из слов, недавно произнесенное Валентином.

– Вы сказали «сакральное число демиургов». А вы сами, что ли, того… ну… бог?

Он громко расхохотался (или, если быть честным, издевательски заржал). А потом отрезал с невеселой ухмылкой:

– Включи-ка свою хваленую логику. Будь я Богом – не торчал бы тут с очередным…

– С кем?

В ответ он лишь провел двумя пальцами вдоль рта, изображая застегивание «молнии». Весьма странный жест для кого-то, имеющего такую взрослую и солидную наружность. Солидность он, впрочем, подрастерял: ведет себя не так, как обычно, а так, будто бы стал вдвое моложе.

– А что, таких, как я, много?

– Не очень много от общего числа живших и живущих. Да и через меня идут не все, – пальцами свободной от чашки руки Валентин принялся барабанить по краю столешницы. – Я старше тебя на девятьсот восемьдесят лет и навидался многих. Конкретно ты казался мне безнадежным случаем.

На сколько?! Кажется, у этих моих глюков вполне объяснимая причина: я читаю слишком много фантастики.

– «Казался»?

– Да, Макс. Казался, – закивал мой глюк с крайне невозмутимым видом. – Еще кое-что о триггерах. Тебе наверняка попадались в книгах или фильмах сцены, в которых человека гипнотизировали. И было что-нибудь такое – слово, или щелчок, или хлопок в ладоши, – вводящее в состояние гипнотического сна и выводящее из него. Так?

Я кивнул. Кончиками пальцев Валентин поднял чашку и теперь держал перед собой, разглядывая с преувеличенным интересом. Мне почему-то подумалось, что, если разжать пальцы, чашка не упадет, а зависнет в воздухе.

– Это похоже на счётный триггер, – пробормотал я. – Телевизор по такому принципу включается и выключается.

– Если тебе так угодно, – повисла продолжительная пауза, после которой он добавил: – Это, увы, последнее, что я могу тебе сказать сегодня. И ничего не скажу до того момента, пока ты не начнешь понимать.

– Что я должен понимать? Я даже не понял, о чём вы вообще говорили всё это время, – с досадой процедил я.

– Не «о чём», Макс. О ком.

И он разжал пальцы.

~ 4

Алла пришла аккурат в тот миг, когда я подскочил на кушетке от звука бьющегося фаянса, неожиданного и неестественно громкого. Говорит: мол, Валентин Поликарпович извиняется, срочная поездка в Самару, некие неприятности с пожилым отцом.

Я перевел осоловелый взгляд на стол, за которым сидел… никто не сидел, разумеется. Потом – обратно на секретаршу.

– Понятно. В четверг его не будет?

– Скорее всего. Не знаю, – Алла наморщила лоб, что-то обдумывая, – он как-то странно выразился. Что будет здесь, когда понадобится тебе, или как-то так…

А. Это тот самый сон, в котором тебе снится, что ты проснулся.

– Ладно. Пойду-ка я тогда.

Торопливо выскользнув в приемную (через вновь обретенную дверь, угу), я сдернул куртку с вешалки и, наскоро попрощавшись, сбежал по ступенькам вниз.

Позже, идя дворами до трамвайного депо, я был уже не такой резвый. Точнее, даже мог бы быть членом массовки в каком-нибудь фильме про типичный зомби-апокалипсис. Здесь сразу вспомнился Ваня, с дебильной рожей тянущий ко мне руки и мычащий: «Мозги-и-и!»; он так перед каждой контрольной делал.

Я вздохнул и попытался сдуть челку, лезущую в глаза с тем же упорством, с каким очки сползали едва ли не на кончик носа. Челку надо состричь, а очки поменять – они у меня уже не первый год, дужки разболтались. И нервы тоже разболтались… но их, увы, не заменишь, как очки.

Этот дурацкий сон при всей своей неправдоподобности почему-то казался едва ли не более реальным, чем всё остальное. По крайней мере, мозг потихоньку грузил оперативку с целью выдать мне ответ на фундаментальное «Что это было, Бэрримор?»

Трижды семь – двадцать один. Охренеть. Моя жизнь никогда не будет прежней! Я никогда не смогу спокойно ездить на семьдесят третьем автобусе! Эта поебота с числами казалась сущим бредом, как и вообще весь сон… только вот одна мысль не давала покоя.

«Не “о чём”, Макс. О ком».

Я понял, о чём речь. О ком речь. Недаром весь день не мог выкинуть из головы этого субъекта, прямо наваждение какое-то. Мне для полного счастья как раз не хватало парочки маний и фобий, а также какой-нибудь «филии» с замечательной приставкой.

Смс-ка настигла меня во время разыскивания проездного по всем имеющимся карманам. Одной рукой держа студенческий, другой вытащил телефон.

«Бро, ты уже едешь?» – разумеется, это была Вика. В основе своей все сообщения приходили либо от Вики, либо от Вани (в его случае это было почти дежурное «Макс, бухать!»). Ответив, я обратил внимание, что времени уже без пяти семь. Задремал на минуточку, как же… полтора часа продрых! «Чем же вы по ночам занимаетесь, Соколовский, если приходите ко мне на пары в поисках койко-места?» – спрашивает Серкова в таких случаях. Куратор у нас – ну просто космос: за ней хоть записывай.

Хм. А Вика, значит, у меня решила засесть; не иначе как родители пропалили её вчерашний загул и жаждут поиграть в Святую инквизицию. О’кей, пусть и на моей кухне будет праздник! Кроме того, мне было о чём порасспросить свою непутевую сестрицу.

– Женька? – Вика как-то странно уставилась на меня, округлив и без того большие глаза.

– Ну, тебе виднее, Женька он или не Женька, – я передернул плечами, с преувеличенным вниманием ковыряясь в тарелке с макаронами по-флотски. Что ж, бесполое имя «Женя» вполне подходило такому бесполому существу.

– Чего это ты вдруг им заинтересовался? – к моему раздражению, физиономия у нее стала жуть какая понимающая. – Не иначе как Лина насчет тебя права была, а, братец?

– Не пори горячку!

Ну Уколова, ну стерва! Как же это в её стиле – говорить моей сестре, что я гей. То есть, якобы гей!

– А с чего бы тогда тебе интересоваться смазливым парнем, с которым ты и общался-то четверть часа, а? – и бровками играет, маленькое чудовище. Положительно, Лина плохо на нее влияет.

– Может, мне просто интересно, с кем ты общаешься. Этот Женя – он, прости, малость ебанутый.

– Знаешь, Макс, с твоей стороны назвать кого-то ебанутым – лицемерие, – с прохладцей ответила Вика, явно намеренно пройдясь по больной мозоли. И как ни в чём не бывало продолжила. – Ладно, Отем и вправду… немного эксцентричный.

– Немного? – переспросил я, не сдержав нервный смешок. – Я считаю, что выглядеть как баба – это не «немного»! Кстати, а сколько ему лет-то? Не рановато по таким местам шастать?

– Девятнадцать ему. И он там работает, кстати. А ты сейчас – ну один в один наш папа!

Тут уж у меня глаза на лоб полезли.

– Девятнадцать? М-да. Хорошо сохранился… Нет, Вик, ну он же в натуре пятнадцатилетняя школьница!

Вика вздохнула и покачала головой.

– Поболтайте-ка с Валей-Полей о скрытом гомосексуализме. Впрочем, можно и не о скрытом.

Не успел я, до крайности возмущенный, придумать подходящий ответ, как она встала, со скрипом отодвинув табуретку от стола, и отошла к плите.

– Вот кто мне это говорит, а?

– А я и не претендую на натуральность, – со смешком отозвалась она, наливая в чайник воду.

– Не претендует она… На продолжение банкета с этой сукой, надеюсь, тоже? – сварливо интересуюсь. Я и раньше не любил пассию сестрицы, а теперь и вовсе придушить мечтал.

– Да ну её, – морщится с преувеличенной беззаботностью. – Забудь про нее, и я тоже забуду. И больше никаких баб; мне еще дороги мои нервы!

– Отрадно слышать! – проворчал я. Тему продолжать не стал: и холодильнику понятно, что чувства высокие и не очень – не мой конек. Это слишком сложно. Даже сложнее синтаксиса C++, ей-богу.

Когда Вика уехала домой, я засел за комп и, прихлебывая чай (с бергамотом, да), тоскливо оглядел иконки на рабочем столе. В результате, вместо того, чтобы быдлокодить очередную халтурку, я лениво проглядел почту, потом зачем-то открыл Вконтакте и зашел на свою страницу. Подумав, залез в список друзей Виктории Соколовской и стал медленно листать вниз, убежденный, что искомая страница отыщется по фотографии.

Нет, Макс. Вот хрен ты угадал.

Судорожно прижимаю пальцы к вискам; в голову будто электрический разряд подали, когда я зацепился взглядом за это «Otem Smith»

«Как “Осень”?»

«Нет. Как произносится, так и пишется».

Интерлюдия 1

Себастьян мог подробно рассказать о каждом графстве, в котором побывал (а бывал почти во всех). Настолько подробно, насколько мог рассказывать человек, не позволяющий себе задержаться на одном месте и пустить корни.

Не задерживаться, не привыкать – это было его понимание свободы. Понимание, пришедшее в то время, когда начали кончаться деньги, и Себастьян остро ощутил нехватку привычного образа жизни. Заключение оказалось таковым: привыкнуть к чему-либо – значит, принять тот факт, что ты это «что-то» обязательно потеряешь. Краеугольным камнем, пожалуй, был страх привыкнуть к свободе и потерять ее. Себастьян бежал от этого страха куда глаза глядят.

Только вот особо не набегаешься, когда всё, что есть у тебя за душой – кое-какое барахло вроде одежды и кистей и переносного мольберта. Всё, что умел Себастьян – рисовать да поддерживать светские беседы. Было, конечно, и какое-никакое образование, да много ли от него толку парню без роду и племени? Куда больше ему пригодилась бы сила и выносливость – тонкокостный и худощавый Себастьян при всем желании не мог заниматься тяжелой работой; наниматели лишь подняли бы его на смех. К тому же, следовало беречь руки, обеспечивающие ему хотя бы несколько монет.

Впрочем, бесцельно мотаясь по Англии уже почти два года, Себастьян имел также неплохой, но нерегулярный способ подзаработать на картинах. Натолкнули его на эту мысль люди, среди которых он вырос – провинциальные простачки, которые своей спесью могли померяться с придворными короля, однако меньшими простачками от этого не становились. Стоило, например, распустить слух о заезжем художнике, который был якобы «аж из самого Лондона, точно те говорю!» – и можно было выручить неплохие деньги за умело приукрашенный портрет какой-нибудь рябой девицы на выданье. Находились порой идиоты, которые платили золотом за картину с изображением любимого охотничьего сеттера… но это уже было подлинным везением.

Зиму Себастьян не любил как раз потому, что погода и непроходимые дороги заставляли почти полгода торчать в каком-нибудь городишке, где число пустоголовых любителей «лондонских» художеств было ограниченным. Приходилось проявлять всю изобретательность, на которую он был способен. Ну, и потуже затягивать пояс – изобретательности хватало не всегда. Себастьян, впрочем, был доволен жизнью нищего художника. По крайней мере, пока что.

Это был третий «свободный» октябрь. Приближающаяся непогода застала Себастьяна в Лондоне, куда за время своих скитаний он приехал второй раз, лелея замысел раздобыть одежду попригляднее и справиться у нескольких господ, не нужен ли их потомству учитель французского. Талантов кого-то чему-то учить он в себе не наблюдал, но надеялся на остатки хороших манер и благообразную наружность. К тому же, аристократы, выезжающие ко двору, оставляли детей в своих поместьях, а Себастьян, в отличие от многих приезжих, был не в восторге от Лондона. Красивая обертка здешней жизни в прямом и переносном смысле дурно пахла.

Сказано – сделано: на смену облику оборванца пришло нечто, называемое «благородная бедность». Вот только на этом удача, и без того не жалующая Себастьяна, улетучилась в неизвестном направлении. С одной стороны, конечно, за один день такие дела не делаются. С другой же, он начал понимать, что не является единственным знатоком французского в Лондоне, и найти место, не имея каких-либо знакомств или рекомендательных писем, будет проблематично… Проще говоря, пока что ему давали от ворот поворот.

«Да с чего я вообще решил, что кому-то здесь понадоблюсь? – уныло подумал Себастьян, прихлебывая из оловянной кружки нечто, выдаваемое хозяином сего трактира за глинтвейн. – Пора бы уже научиться здраво оценивать свои возможности».

На улице лило как из ведра, погода была в общем и целом отвратительной. Он пришел к выводу, что ближайшие несколько дней придется безвылазно торчать в этой забегаловке, только и делая, что рисуя. Оставалось только надеяться, что хозяин не занимается разведением клопов в комнатах – что, впрочем, тоже было вопросом везения.

В помещении было натоплено так, что даже вечно мерзнущему Себастьяну стало жарко. Пришлось расстегнуть пару верхних пуговиц на воротнике; помедлив, стянуть потрепанные кожаные перчатки. Он снимал перчатки только когда рисовал… ну, или вместе с остальной одеждой, когда ложился спать. Конечно же, белые, не загрубевшие руки многое могли сказать окружающим о личности обладателя, пусть даже они и перепачканы графитом. Графитовые палочки Себастьян исправно заворачивал в тряпку или обматывал бечевкой, однако все равно пачкался.

Мысли о графите увели его в предсказуемом направлении. Себастьян сам не понял, в какой миг достал всё и принялся машинально-быстрыми движениями рисовать. Это было не только единственное, что он умел, но и, пожалуй, единственное, чем в действительности хотел заниматься. Рисовать то, что попадается на глаза – вот как сейчас. Отрешиться от многоголосого гула и нетрезвых смешков, изображая на черновом куске бумаги разношерстную публику, собравшуюся здесь этим вечером. Всё это было, конечно, не рисунками – так, наброски с нарочито грубыми разметками морщин и заштрихованными впадинами щёк. В набросках, тем не менее, безошибочно угадывались люди, которых художник изображал.

У стойки Себастьян приметил интересную фигуру. Приличные девушки не шляются по кабакам поздним вечером, но и на проститутку эта особа не очень походила: простенькое, довольно закрытое темное платье, по фасону близкое к наряду пуританок, перчатки и накидка с капюшоном. Рыжие волосы, какие обычно описывают избитыми эпитетами вроде «бушующее пламя» и «червонное золото», были кое-как закреплены шпильками на затылке, но из пучка буквально на глазах выбивались короткие пряди, вьющиеся мелкими колечками. Насколько он видел с такого расстояния, девушка была довольно хорошенькой, однако не ее внешность привлекла внимание. Руки, затянутые в черные перчатки: пальцы левой легонько постукивают по спинке грубо сколоченного стула, а правой – теребят одну из складок верхней юбки.

Руки выдавали ее Себастьяну, как его собственные выдавали в нем аристократа. Руки выдавали ее так же, как испытующе-внимательный взгляд, скользящий по посетителям трактира.

Перевернув листок, он сплошными линиями наметил колокол юбки, переходящей в тонкую талию и небольшую грудь; несколькими вертикальными штрихами расчертил складки одежды. Этот набросок был более детальный. Девушка, разумеется, заметила столь пристальное к себе внимание, и улыбнулась, вопросительно вздернув бровь. Улыбка у нее была на редкость… шкодная. Слово крайне подходило этой особе.

Себастьян не подошел к девушке по одной причине: знал, что она сама к нему подойдет.

– Вы должны знать, милорд, что смотрите на меня дольше, чем позволяют приличия, – нимало не смущаясь, рыжеволосая девушка опустилась на стул – разумеется, придвинув его поближе к стулу Себастьяна. Она не казалась неуклюжей, но и изящества в ее движениях тоже не было. Речь ее была довольно-таки правильной, однако в голосе не обнаружилось ни придыхания, ни особого кокетства.

– О каких приличиях вы толкуете, мисс? – Себастьян тоже улыбнулся. – Я всего лишь бедный художник… у которого вам толком и своровать нечего.

Девушка растерялась на несколько секунд, но убегать не спешила. И улыбочка никуда не делась.

– И даже сердце?

– Сомневаюсь, что вы за этим здесь, мисс, – пробормотал он, с интересом художника разглядывая ее лицо, чуть округлое и юное, с тонкими яркими губами и плебейским курносым носом. Лицо скорее простолюдинки, чем благородной дамы: Себастьян был уверен, что под слоем пудры ее кожа усыпана веснушками. Но большие глаза под хмурыми изломами бровей, обрамленные золотистыми ресницами, были бесспорно красивыми. К тому же, желтого цвета – таких ему не приходилось видеть раньше.

– Так ты действительно думаешь, что я – воровка? – негромко уточнила девушка.

– Я не думаю. Знаю. Для меня это не намного сложнее, чем отличить проститутку от прачки.

– Тогда я тоже не думаю, а знаю, что ты – аристократишка. У меня глаз-то наметан, если я воровка.

Речь ее была, пожалуй, слишком правильная для какой-нибудь горничной. Несомненно, она была девчонкой, а не переодетым парнем… Однако вела себя как мужчина: прямая, как метла, и кокетничает явно без особого удовольствия. Это напоминало Себастьяну его сестру, Мэгделин, выросшую в окружении мужчин. Мэг всегда отличалась излишней прямолинейностью и недостатком женственности; если бы не красота и умение пускать пыль в глаза, отцу навряд ли удалось бы сбыть ее с рук.

– Раз уж мы оба проявляем столь недюжинную сообразительность, сделаем вид, что поверили друг другу? – невозмутимо предложил он. Девушка помолчала какое-то время, буравя его своими глазищами. Видимо, взвешивала в уме вероятность того, что странный парень заорет во все горло «Держи воровку!» или что-то вроде того.

– Видали мы бедных художников. Они побольше тебя пообтрепались.

– О… это? – Себастьян небрежно одернул кружевную отделку на рукавах белой сорочки. – Небольшой маскарад с целью заработать на жизнь. Вот только придется прибрать костюм на некоторое время и заняться рекомендательными письмами… вы случайно подделкой документов не занимаетесь? Я не останусь в долгу и напишу вам отличный портрет.

Она фыркнула и покачала головой.

– Ну, нет так нет, – он картинно развел руками. – Что ж… позвольте мне собрать в кучу остатки хорошего воспитания, мисс, и полюбопытствовать насчет вашего имени?

– Отем.

– Отем? Как «осень»?

Взяв карандаш, он по буквам вывел на краю исчерканного листа слово «осень».

– Нет, – она криво нацарапала «Отем» рядом с его каллиграфической надписью. – Как произносится, так и пишется.

– Занятно, – протянул Себастьян, допивая уже почти остывший глинтвейн. – Но мне, пожалуй, по душе «осень». Оно… хм… идет к твоим глазам.

– Постыдитесь, милорд, – и снова лишь намек на кокетство; по-видимому, для этой девушки подобный намек был пределом. – Будь у меня веер, как у какой барышни, – стукнула бы вас им! Не смущайте невинную девицу своими приставаниями…

– Не заговаривай мне зубы, Отем, и положи руки так, чтобы я их видел, – рассмеявшись, посоветовал он. С невиннейшим выражением лица она сложила руки перед собой, по-прежнему скрытые черной тканью перчаток, чуть потрепанных при близком рассмотрении. – И прекрати называть меня милордом, ради всего святого.

– А как же мне тебя называть?

– Макс.

Она смешно вскинула брови. Руки воровки, живущие своей жизнью, даже на миг перестали катать графитовую палочку туда-сюда.

– Поди-ка, какой-нибудь Максимилиан?

В числе излюбленных присказок папаши было «Басти, паршивец! Вина за твоё имя лежит на матушке, упокой Господь ее душу». Мать, наполовину француженка, перед смертью успела дать своему сыну труднопроизносимое имя «Себастьен Максимильен», здорово режущее слух в сочетании с шотландской фамилией. Так что девчонка была не так уж и не права; впрочем, дело было не в «Максимильене». Сокращение от фамилии Максвелл ложилось на язык как родное имя.

– Просто Макс.

Отем пристально взглянула на него, словно бы надеясь поймать на лжи. Себастьян невозмутимо смотрел в ответ, ухмыляясь краем рта.

– Что ж, просто Макс… скажи, зачем тебе рекомендательные письма, и я скажу, получишь ты их или нет.

~ 5

Стоя столбом посреди темной улицы, я еще раз спросил себя, что я здесь делаю. Ответ-то был, но такой, какой лучше бы не знать вовсе. Я ведь выпытывал у Вики график работы ее кудрявого дружка вовсе не из интереса ради.

Косясь по сторонам (как это водится, если момент достаточно неподходящий, даже в час ночи можно встретить кого-нибудь из знакомых), я дошел до перекрестка и свернул на уже знакомую улицу. Номер здания помнил, как и примерное нахождение, однако в глубине души мечтал словить лучей топографического кретинизма и заблудиться. Ан нет – благополучно добрался до пункта назначения. Словно и не уходил никуда; даже охранник, черт возьми, тот же самый. Приятным дополнением оказалось то, что музыка играла несколько тише и народу было на порядок меньше, чем позавчера… Боже ты мой, это действительно было позавчера? Если, конечно, принять за истину то, что позавчера было…

Стоп. Стоп, Макс!

– Макс?

Дернувшись, я оторопело уставился на парня, который нежданно-негаданно замаячил рядом со мной. Разумеется, узнал его почти сразу.

– Ээ… Никита?

– Смотри-ка, узнал, – весело отозвался Никита. – А я тебя – вот с трудом!

– Чего это? – спрашиваю чисто для проформы. Понятное дело, что «Гермиона очень изменилась за лето» – не мой случай.

– Ну, не ожидал тебя здесь увидеть, – и тут же ехидно добавил: – А Ванёк-то в курсе?

– Слушай, Ник, – я смущенно кашлянул. Чувствую, физиономия моя из серовато-бледной стала помидорного оттенка. – Знаю, как прозвучит, но все-таки: это не то, что ты подумал!

Блин, как же я верно подметил, про некстати встречающихся знакомых-то. Никиту, конечно, немудрено повстречать в таком местечке: однокурсничек мой того же типажа, что и Отем, то бишь смазливый глазастый неформал с чёлкой на полрожи… Долговязый, правда, да на девку меньше похож, но что толку. Как будто этого было мало, Никита с первого курса разгуливал под ручку с неким великовозрастным качком, от которого Ваня однажды даже получил в табло за некорректные высказывания.

– Не то, конечно, – Никита энергично закивал, отчего русая челка тут же разлохматилась. – Все так говорят поначалу!

Я попытался придумать достойный ответ, однако оный был задушен в зачатке руками, обнявшими меня за плечи.

– Ты такой милый, когда смущаешься, – протянул Отем мне на ухо. Ему для этого пришлось приподняться на носках, и я совершенно точно мог сказать, что роста в нем всего-то пять футов и пять дюймов. Разумеется, я даже не знал, сколько в футе дюймов. Как не знал и то, откуда мне известно о росте Отема. Просто знал.

– Какого хрена ты делаешь? – мне, наоборот, пришлось наклониться к нему. Не знаю, сколько там во мне футов и дюймов, но вот сантиметров было предостаточно.

Вопрос Отем проигнорировал, но зато лапать меня прекратил, переключившись на Никиту. Не знаю уж, о чем они там шушукались, музыка заглушала голоса; однако взгляд последнего не радовал. Радоваться впору тому, что он в магистратуру не поступал, и видеться мы особо часто не будем.

– Увидимся еще, Соколовский! – будто бы прочитав мои мысли, заверил дражайший однокурсник. – Может, пошло и по-американски, на двойном свидании?..

Мне только и оставалось, что с потерянным видом глядеть ему вслед. Тролль чертов… а на первом курсе вроде такой тихоня был.

– Ну, мы-то идем? – будто бы это было в порядке вещей (нет уж, нихера не в порядке!), Отем поволок меня на выход. Я не сопротивлялся, ибо находился в обычном для себя состоянии прострации. Опомнился уже на улице, узрев перед собой открытую пачку Lucky Strike.

– Я вообще-то бросаю, – заявил я, уже взяв сигарету.

– Так тебя же силой курить не заставляют, – удивился Отем. Потом невинно так уточнил: – Ты ко мне, да?

Ресничками хлопает почище любой девицы. И улыбается, зараза, как будто не знает ответа на этот вопрос. Вид у него еще более не от мира сего, чем в воскресенье: глазища нетрезвые какие-то, рыжие лохмы торчат во все стороны, запястья чуть ли не сплошняком увешаны какими-то девчоночьими феньками. В нижней губе с левой стороны появилось тусклое колечко, которого вроде не было в тот раз. Я, наверное, отстал от жизни: многим ребятам по душе мысль целоваться с девушкой, у которой во рту склад металлолома.

А передо мной, на минуточку, не девушка, и целоваться мы не собираемся.

– А к кому, по-твоему, я мог заявиться… хм… сюда?

– Не знаю, не знаю. Вон, Ники тебя хорошо знает, я гляжу! – насмешливо произнес он.

– Однокурсник бывший, – я пожал плечами. Чего, собственно, вообще распинаюсь? – Мне просто не повезло его встретить…

– Зато повезло встретить меня. Обычно я по вторникам до упора работаю.

– Что, даже не спросишь, зачем ты мне?

– Не спрошу, – свободной от сигареты рукой Отем отбросил волосы назад. – Ты наверняка и сам не знаешь, зачем, а потому и спрашивать нет смысла.

– Если не знаю я, то, должно быть, знаешь ты?

– Хороший вопрос. Могу предположить, что здесь замешаны… числа?

Небрежным движением он закатал рукав пуловера. Я едва не поперхнулся дымом: на бледном едва ли не до меловой белизны запястье красовалась картинка, напоминающая окошко игрового автомата. Ну, которое служит обычно заманухой сыграть… с тремя семерками.

– Да, да, – с сухим смешком Отем вернул рукав на место. – Мне бы хотелось верить, что оно счастливое.

Выбросив окурок, он вдруг протянул руку и убрал лезущую мне в глаза челку. От этого прикосновение в горле вмиг пересохло. В голове замелькали новые картинки.

Давно пора стричься. Да.

– Я сказал, что не буду спрашивать, зачем я тебе. Спрошу по-другому: зачем я тебе понадобился?

Когда он сказал это, я тоже проникся двусмысленностью формулировки. Наверное потому, что ситуация не только на словах двусмысленная. Самому себе-то можно признаться?

Я брел, не разбирая дороги, рядом с Отемом, который спокойно и неспешно нес ничего не значащую чушь; будто бы не выслушал только что историю, феноменальную в своей бредовости. Еще он держал меня за руку, будто так и надо, а я все никак не мог сделать над собой усилие и эту руку высвободить.

– Ты всегда ночью бродишь по улицам?

– Частенько, – отозвался Отем. – На работе оплачивают такси, но есть у меня такое милое хобби – ночами по улице шататься, – тут он как-то со значением глянул на меня и добавил: – Должно быть, дают о себе знать старые привычки.

Должно быть, у меня сейчас голова лопнет. Слишком много информации, притом взявшейся неизвестно откуда.

– Ты просто сам себе не даешь осознать. Это и сводит тебя с ума.

Он снова понял меня без слов. И это пугает.

– Ты что, мысли читаешь?

– Не-а, – ответил он почти беззаботно. – Я просто знаю. Да и что в них толку, в мыслях? Важно то, что человек чувствует. Думать можно одно, а чувствовать – совсем другое.

– Слишком сложно для меня, – бормочу недовольно.

– И тебя это бесит? – полуутвердительно спросил Отем.

– Жень, – я упорно называл его нормальным именем, хоть в мыслях и привык к дурацкой кличке, – у меня на лбу все написано, да? – я даже руку ко лбу, будто собираясь стереть несуществующие надписи.

– Может быть, есть. Все равно под челкой не видно.

Он меня убивает. Просто убивает.

– О чем ты думаешь?

– О том, что ты меня убиваешь, – честно отвечаю.

Отем резко тормозит. В свете фонаря я легко разглядел его лицо, уязвленное и беззащитное. А потом фонари начали гаснуть один за другим.

Во дворах фонари всегда гасят в час тридцать. Ни семерок, ни девяток… никакой гребаной мистики.

– А еще о чем? – в темноте выражение лица не разглядеть, но голос его подозрительно охрип.

– О том, что ты странный, – я даже не задумываюсь о том, чтобы удержать рвущиеся с языка слова. – О том, что… почему-то нужен без «понадобился». О том, что знаешь обо мне больше, чем я сам.

– Я же «триггер»… я храню информацию. Но как раз-таки о тебе я почти ничего не знаю, – многозначительно отозвался Отем. – Хотел бы узнать, честно. Только вот не факт, что у меня будет возможность.

– Почему?

– Потому, что это зависит от того, кем ты будешь.

Он вдруг обнял меня за шею, заставив склониться к нему, и прошептал совсем уж не своим голосом.

– Je suis heureux de vous voir(1).

Я, разумеется, ни слова из этой фразы не понял. А потом в висок резко ударила мигрень, отчего каким-то образом стал известен и смысл фразы, и мой на нее ответ.

– Вот тебе и триггер. А ты ему в ответ…

– Je ne parle pas francais(2), – услышал я свой голос будто бы со стороны.

Картинки начали склеиваться в нечто осмысленное. Будто бы кто-то смонтировал мои глюки в Windows Movie Maker. Или в Sony Vegas. Или…

Кто о чём, а вшивый о бане.

(1) Счастлив вас видеть (фр.)

(2) Я не говорю по-французски (фр.)

Интерлюдия 2

Обладателя такого вопиюще ненавязчивого имени, как «Генри Блэк», при всём желании сложно было заподозрить в законопослушности. Да и Бог плута метит, как говорится: Блэк со своей приятной наружностью, цепким взглядом и беспокойными руками полностью подходил этой пословице. Как, впрочем, и его рыжая подружка; последняя, правда, не могла похвастаться самообладанием и манерами своего…

«Кем он ей приходится, интересно?» – Себастьян не мог отрицать, что ответ на этот вопрос его интересует больше, чем стоило бы.

Говоря по чести, ему не стоило приезжать в незнакомый дом, получив записку от такой же незнакомой воровки. Если быть совсем уж честным, он сам не понял, зачем поехал.

– Je suis heureux de vous voir, – насмешливо произнес Блэк.

– Je ne parle pas francais, monsieur!

Тот захохотал так, словно это и вправду было хорошей шуткой (по мнению Себастьяна – нисколько).

– Вы мне уже нравитесь, юноша!

– А вы мне нет, – со светской улыбкой ответил означенный юноша. Блэк ничуть не обиделся, даже напротив – остался доволен.

– Значит, с вами занятно будет иметь дело, милорд. Вы не стойте, садитесь.

Он послушно опустился в кресло напротив, отмечая богатое убранство гостиной. «Так обставить дом можно, разве что обогащаясь за чужой счет», – мелькнула в голове хоть и пристрастная, но вполне здравая мысль. Откуда-то вынырнул паренек в подобии черной ливреи, несущий поднос, казавшийся несоразмерно тяжелым для таких тощих ручонок. Наполнив два бокала вином из принесенной бутылки, слуга исчез так же быстро, как и появился.

– И вы туда же? – проворчал Себастьян, закатив глаза. – Поверьте, Блэк, я никакой не милорд, а всего лишь нищий учитель французского, занятый поисками работы!

«Ты чересчур драматизируешь, Басти», – в мыслях укорил он себя, стараясь скопировать ядовитые интонации Мэг. Внутри тугим клубком заворочались тоска по сестре, которая вполне могла быть сейчас приехать ко двору со своим титулованным денежным мешком, и невозможность увидеть ее. Невозможность – потому что с Мэг сталось бы огреть брата по голове чем-нибудь тяжелым и под конвоем отправить в родное графство.

– И по совместительству нищий художник, занятый поиском поддельных документов.

– Девка ваша слишком много болтает.

– Напротив, – Блэк оживленно замахал руками, – Отем не слишком-то общительна, если хотите знать мое мнение.

– Редкое и оттого вдвойне прекрасное качество для женщины, – оценил Себастьян. Отсалютовав бокалом, он осторожно сделал глоток.

«Когда я в последний раз пил хорошее вино?»

– Так что вы хотели, Блэк?

– Не так уж много, Макс, не так уж… У тебя, случайно, нет сестер?

– Сестра, Мэгделин, – он осекся; имя называть было совсем не обязательно. Определенно, Генри Блэк умел располагать к себе людей.

– Мэгделин, говоришь? – Блэк взглянул на него с интересом. – Красивое имя… Девушку, я полагаю, воспитали подобающим образом?

Себастьян ограничился кивком, чуть сжимая губы, чтобы не расплыться в ехидной усмешке. Его старшая сестрица, безусловно, обладала безупречными манерами, но на том воспитание и переставало быть подобающим.

– Ты, конечно, не слишком убедителен в роли мало-мальски образованного простачка, Макс… что за простецкое имечко, Бога ради? Не иначе как некая дань прошлому.

Себастьян чертыхнулся про себя: ему не нужно было зеркало, чтобы увидеть смущенный румянец на собственных бледных щеках. Этот человек как будто залез ему в голову и теперь по-хозяйски копался в ней.

А еще он, должно быть, не понаслышке знал о роли простачка. Но это было ничем не подкрепленным подозрением.

– …но я верю, что именно ты сможешь сделать из простачки утонченную леди.

– Ах, до меня дошло, – он откинулся на спинку кресла, позволив себе расслабиться. – Вы хотите сделать из вашей рыжей девицы чего поприличнее. Оно и правильнее: чем дороже выглядит шлюха, тем больше монет готовы за нее отвалить…

Глаза Блэка – довольно большие, с поволокой и тяжелыми веками – чуть сузились от сдерживаемого гнева. Но лицо удержать это ничуть не помешало.

– Сколько тебе лет, мальчик? Семнадцать?

– Девятнадцать.

– Чуть лучше, но все же недостаточно для того, чтобы корчить из себя умудренного жизнью циника, – покровительственно сказал он, наполняя опустевший бокал. – Отем – инструмент иного толку.

– Я заметил это, когда она занялась поисками моего кошелька, – бесстрастно закивал Себастьян. Снова рассмеявшись, Блэк покачал головой.

– Карманников у меня пруд пруди. Гораздо меньше – актеров, играющих спектакли, которых ты не увидишь ни в одном театре Вест-Энда.

– La vie est une masquerade (1), – не удержавшись, манерно протянул Себастьян. – Так вам нужна не элитная куртизанка, а элитная воровка. И это, так понимаю, лучшая кандидатура.

– Vous avez absolument raison(2), – ответил Блэк, ничуть не смущаясь. – Отем – умная девочка. Я уверен, у тебя не займет много времени научить ее хорошим манерам и парочке французских фраз.

– Проблеск ума, действительно, заметен, – снисходительно начал Себастьян, настроенный набить себе цену. – Только вот девчонка ваша напрочь лишена женственности: ведет себя как мужчина, двигается и говорит… Да и толика способностей к языку не помешала бы. Кстати, почему вы сами не обучили ее «парочке французских фраз»?

– Говоря откровенно, Макс, – мужчина поморщился; имя ему явно было поперек горла, – у меня отсутствует не только время, но и желание. Характер у нее не самый легкий.

– Да мне сам Бог велел затребовать за такое наказание приличный гонорар, – у него тоже не было желания вдалбливать что-либо в голову вздорной девицы, по которой к тому же Ньюгейт плачет, однако жажда легкой наживы могла толкнуть и не на такие жертвы.

«Легкой ли?» – следовало отдать ему должное, Себастьян все же усомнился.

(1) Вся наша жизнь – маскарад (фр.)

(2) Ты абсолютно прав (фр.)

~ 6

Если бы отец увидел, как лихо я выпотрошил полпачки аспирина и запил все это дело кофейком из термоса – убил бы нахрен. При содействии Лейлы, конечно же: она только с виду такая добрая. Но мне было в общем и целом класть чугунный интеграл: такое чувство, будто мне раскроили череп, но я по своей извечной тормознутости не удосужился помереть. Более того, дожил до пятницы самым наглым образом.

У родителей я обычно отсвечивал хотя бы пару раз в неделю, дабы Лейла пострадала над моим голодным видом, накормила на неделю вперед и спросила, как у меня обстоят дела по части дамы сердца (здесь я всеми силами сдерживал неуместный ржач). Папа больше молчит, но я его вниманием особо избалован никогда не был. Обижаться на это и в голову не приходило, ибо я его прекрасно понимал: мы похожи не только внешностью, но и характером.

В общем, вторая неделя идет к концу, а я не знаю, как родителям на глаза показаться. Из зеркала на меня смотрел некий замученный чувак психопатической наружности, таращивший свои испуганные, покрасневшие глаза. Разве что соврать насчет завала на работе. Именно соврать: до дедлайна еще была куча времени, да и дома я частенько продолжал работать, мучаясь очередным приступом бессонницы. Так что сейчас я с чистой совестью забил на всё, снял очки и уложил голову насложенные руки. И тут, как гласит очередной мем Вконтакте, меня накрыло.

Раньше я боролся с рецидивами тупым, но надежным способом – изматывал себя до такого состояния, в котором если что-то и может присниться, то потом не вспомнишь. Теперь, когда меня кроет даже средь бела дня, брать себя измором без толку.

Наяву глюки были куда более четкими. Скуластую девчонку в средневековых и явно мужских тряпках я смог опознать как женскую версию Жени, у которой тот позаимствовал имя и фасон прически; и, конечно же, гребаную андрогинность, ведущую меня по дурной дорожке. Парня рядом с ней я определенно видел раньше. И то, как он говорил – медлительно, с сарказмом, чуть картавя… здесь неизбежно напрашивалась фраза типа «Мать твою, это ж я!», только вот мне казалось, что мордой лица этот тип куда благороднее. Длинные светлые волосы стянуты педиковатой ленточкой, лицо бледное, широкоскулое, с тонким длинным носом и чуть раскосыми серыми глазами. Я бы не доверял человеку с такими холодно-хитрыми глазами, и тот факт, что нечто подобное я вижу в зеркале (у чувака психопатической наружности, да-да), ничего не меняет.

Черт… Вот еще бы быть уверенным, что я – не он.

– Перестань делать вид, что не знаешь ничего, кроме «Comment dire ça en français?»(1), будь так любезна, – скрещиваю руки на груди, но злиться на нее всерьез не получается.

– Перестань делать вид, что я тебе не нравлюсь, – со смешком велела Отем. Я растерялся: видит Бог, она не ошиблась. Хоть и странно это: вздыхать по неотесанной девице с рябым лицом, напоминавшей внешностью и манерами мальчишку-сорванца. Одним словом, дурновкусие.

– Мне платят не за то, чтобы я с тобой развлекался.

– Ты так в этом уверен?

Я резко выпрямился, вытаращившись невидящим взглядом на командную строку с мигающим курсором; не помню, зачем вызывал, вот хоть ты тресни.

– Уверен, – бормочу чуть слышно, – уверен, что «уверен» – это слово из альтернативной реальности.

Отема я не видел с тех пор, как прошатался с ним по центру города до половины четвертого утра. Как оказался дома – не помню; когда и куда он ушел – не помню тем более. Последняя неделя казалась еще нереальнее, чем обычно; не могу ручаться за то, где я, кто я и какой сейчас год-век-день. Осталась лишь уверенность в том, что мне нравится короткий вариант прически и не нравится имя «Себастьян».

– Себастьен Максимильен Максвелл, – я нервно захихикал, крутанувшись на сиденье офисного стула с колесиками. – Да это ж форменный сияющий пиздец.

Сижу, кручусь на стуле, разговариваю сам с собой, смеюсь как дебил. Картина Репина «Приплыли». Кто б еще санитаров позвал.

Выдыхаю через нос, до крови прокусываю губу. Определенно, моя хваленая флегматичность дала сбой. Покосился в нижний угол монитора – 16:59. Машинально сложил четыре цифры, получил двадцать один. От души долбанув по столу кулаком и выматерившись, я вырубил питание, даже не сохранив… этот, ну… в общем, что бы там ни было.

Спустившись на первый этаж и выйдя из подъезда, я истуканом застыл под козырьком. С утра на улице был филиал мая месяца, сейчас же – октябрь, не больше и не меньше. Дул не сильный, но холодный ветер, а тучи были будто отлиты из металла – тяжелые, стального цвета.

– Эй, Винни! Кажется, дождь собирается.

Вздрогнув, я обернулся на голос и увидел Колю, который, видимо, выбрался покурить. Хотя в пять часов он обычно уже отчаливает.

– Домой? – не дожидаясь просьбы, протягивает мне сигарету. Marlboro куда приятнее Lucky Strike, но мне почему-то хотелось последних. Я кивнул, благодаря и отвечая на вопрос.

– Что-то ты какой-то, хм, затраханный, – хмыкнул Коля. – Притом в плохом смысле слова.

Я неопределенно пожал плечами. Разговор не клеился. Мы всегда неплохо общались, несмотря на большую разницу в возрасте, но теперь Коля давил на меня своей нормальностью.

– Ты езжай, пока не ливануло! – покровительственным тоном велел он, выбрасывая окурок в урну. – Что-то сомневаюсь, что ты зонт за пазухой прячешь.

– Зонт? Не, не слышал. До понедельника?

– Угу.

Сунув руки в карманы куртки, я побрел дворами в сторону остановки. Краем глаза ловил очередную вспышку молнии, позже грохочущей где-то вдалеке. Поймал себя на том, что считаю их – и вспышки, и гром. Сверкнуло семь раз, громыхнуло только шесть… тринадцать – это теперь плохо или нет?

Остановку я благополучно прошел, а когда заметил это, возвращаться было уже лень. И фиг с ней, пойду до Панфилова, а там сверну на Маркса. Тем более, дождя-то нет… так, упало несколько капель. Одна из них, крупная и холодная, скатилась по моей щеке, как пародия на слезу. Тут же захотелось порыдать, как экзальтированная девица, но я уже и забыл, как это делается. Не могу вспомнить, когда плакал в последний раз; наверное, еще до того, как мать умерла. До того, как крыша съехала.

Когда без всякого перехода вдруг начался ливень, я вздрогнул и на секунду замер на месте. Потом принялся озираться по сторонам в поисках укрытия; пожал плечами и поплелся во двор десятого и четырнадцатого домов. Четырнадцать – дважды семь. Ну разумеется, куда же без этого… Забившись под козырек ближайшего подъезда, я тяжело вздохнул и, сняв очки, протер их краем футболки, которая под курткой осталась условно сухой. Водружая очки на место, я услышал звук приближающихся шагов – еще один страждущий возжелал под козырек.

– Ты что, Соколовский, преследуешь меня, что ли? – неподдельно изумился Отем, тряся мокрой башкой из стороны в сторону.

– Я?! – конечно же, я офигел.

– Ты, ты. Не то чтобы я сильно против…

Если и существовали тут подходящие ответы, я их не нашел. Тупо разглядывал промокшего до последней нитки парня и сравнивал с девчонкой из наших с Себастьяном воспоминаний. Результаты удивили. Себя от Себастьяна я отделить не мог, а вот Женьку и Отем не мог состыковать. Она была мне чужда – наглая, беспардонная, агрессивная; чем-то напоминала Лину. Он – непробиваемо спокойный, и какой-то родной, и… правильный. Не знаю, является ли это очередной сверхъестественной мутью или некими гейскими феромонами Отема. Мне было уже плевать.

– Как ты? – спросил он, хмурясь. Брови у него гуще и темнее, чем у нее.

– А как я могу быть? – отвечаю мрачно. Голова по-прежнему болела, хоть и не так сильно. – Ты должен бы и сам знать, если ты – действительно она.

– Я – не она! – возмутился Отем. – И ты – не он. Ясно?

– Да нихрена же не ясно! – не выдержал я. – Как я могу знать, что я – не то же, что и он? Может быть, мы – один и тот же человек, живущий в разных временных пространствах?

– Макс, ты задрот.

– Да, я задрот! – разозлился я. – Задрот и ненормальный псих… от всех и каждого выслушиваю одно и то же! Уж извини, какой есть!

– Ты и не должен быть другим только потому, что кому-то не нравишься. – Отем нерешительно сжал мою руку в своей, и я тут же как-то весь обмяк. – И ты вовсе не Себастьян. Он был эгоистичным подонком.

– Не знаю, – я окончательно растерялся. – Ну, то есть, этот парень – не самый приятный человек, и на его фоне порой даже я кажусь милашкой…

– Его любовница – тоже, как ты выразился, не самый приятный человек. На ее фоне я просто гребаная трансгендерная мать Тереза. Послушай, – он крепче сжал мою ладонь, с серьезным видом глядя на меня снизу вверх, – Отем Смит была озлоблена на весь мир просто потому, что стала не леди с Ковент-Гарден, а нищенкой, воспитанной в воровском притоне. В один прекрасный день приходит Себастьян – красивый, умный, талантливый и далее по списку – и дает ей надежду на то, что всё изменится…

– Можно жить по-другому, Отем…

– Тебе, а не мне, – она взглянула на меня исподлобья, враждебно. Отем любила меня, это было очевидно, но порой, казалось, готова была возненавидеть. Просто за то, что я не такой, как она.

– Без тебя это не имеет никакого смысла, – искренне заверил я. Она будто бы оттаяла. Будто бы.

– … на деле же Себастьян – такой же озлобленный на то, кем он являлся…

– Ты сбежал из дому только потому, что у тебя есть старший брат? – разумеется, она ничего не поняла. Где ей, простушке…

– Мой брат – безмозглый сынок безродной шлюхи, наследующий состояние, которое наверняка спустит в сточную канаву. Статус младшего сына – еще один повод для неприязни отца ко мне. Почему ушел? Хотя бы потому, что нужен только для бесконечных придирок… – замолкаю. Нет смысла напрашиваться на жалость. В жалости толку нет.

– …только вот Себастьян в итоге получил то, чего хотел. В отличие от Отем.

– Как это – Ричард мертв? – оторопело переспрашиваю. Щека все еще горит – у Мэг тяжелая рука.

– Как все мертвые! – сестра гневно щурит свои огромные черные глаза. – Басти, не будь идиотом! Ты уже достаточно показывал свой характер, шляясь неизвестно где! Теперь получи то, что тебе причитается! Не то, клянусь Богом, я потащу тебя к старику на привязи!

– Так почему, – начал я непонимающе, – почему ты тогда носишь ее имя и… и вообще.

– Сам не знаю… Должно быть, это напоминание. Поковырявшись в ее душевных болячках, я смог оценить то, что имею. Хоть, казалось бы, и нет у меня ничего. Ни родителей, ни образования, ни каких-либо стремлений…

Что тут ответить, я не знал. Знал только, что свою жалость лучше оставить при себе (в жалости толку нет, определенно). Знал, что он – не она. Не знал, почему. Знал – не знал. Ноль – один. Снова вспомнился асинхронный триггер: перед глазами замелькали нули и единицы. Или вместо нулей должны быть двойки? Или это уже в двоичном виде – один-ноль-один-ноль-один?

Нет, это уже банальная одержимость числами, усугубленная пятью годами учебы на кафедре информатики и ВТ. Хотел бы я знать, где тут кончается мистика и начинается обсессивно-компульсивное расстройство.

– Ты – это просто ты, Макс. Если мне достаточно было просто поверить, то и тебе этого должно хватить.

– Я не понимаю, как ты веришь в нечто недоказуемое, – изнутри снова поперло раздражение, охотно откликающееся на кодовое «не понимаю». – Я не понимаю тебя! Объясни, как мне тебя понять?

– Понимать меня необязательно, – к этой его улыбке я успел уже привыкнуть, если не сказать – пристраститься. – Обязательно любить и кормить вовремя.

Меня хватило только на то, чтобы сжать в ответ его руку и сказать:

– Хреновый из меня повар, знаешь ли.

(1) Как это сказать по-французски? (фр.)

~ 7

– Не снеси вешалку, держится она на честном слове, – предупредил Отем. Я вяло кивнул, расшнуровывая мокрые кроссовки и даже не пытаясь сообразить, как меня занесло под козырек именно этого подъезда. Седьмого подъезда четырнадцатого дома. А чему равно четырнадцать плюс семь? Числу-которое-я-уже-ненавижу. Для полного счастья осталось окончательно свихнуться, собрав семь обсессий и четырнадцать компульсий. Или наоборот. Скорее всего, наоборот: обсессии – это навязчивые мысли, если я правильно помню статью в Википедии. Да не важно! Суть в том, что это не крышки от бутылок с кока-колой, на игрушечного медведя не обменяешь.

– Налево не ходить, – пройдя дальше по коридору, он усмехнулся своей реплике, – слева Элина комната.

– Кто это? – спросил я, послушно идя направо.

– Девчонка, у которой я снимаю комнату, типа. Плачу в основном жратвой и своей харизмой, потому что больше нечем. То есть, конечно, деньги есть, но их… э… нет.

– Повезло тебе с подругой, – неуверенно отвечаю. Я такой проблемы не имел, живя в квартире Лейлы и получая сравнительно неплохую зарплату. На работу, опять же, по знакомствам устроили.

На Панфилова и 3-ей Транспортной в основном стояли дома сталинской постройки, потолки в комнатах бывали и все три метра. Стены комнаты были желтые, что изрядно повеселило – попал, так попал!.. по адресу. На окнах были плотные занавески противного цвета хурмы, а в углу возле здоровенной кровати стояла кадка с какой-то псевдопальмой. Тут и там высились стопки книг. Хренова туча книг.

– Люблю бумажные книги, – поведал Отем флегматично. – Не знаю, правда, как буду вывозить всё это, если Эля перестанет быть такой доброй… да ты падай куда-нибудь, не стесняйся.

– Намочу же…

– Ну и класть.

– О’кей, – я, как мне и было велено, упал поперек кровати. Поправил очки, рассеянно оглядел потолок. – На вагон поезда похоже… углы такие скошенные. Только стука рельс не слышно.

– Я никогда не ездил на поезде, – Отем целенаправленно рылся в шкафу. – А рельсы вон, трамвайные… Знаешь, влезть в мои джинсы тебе не удастся даже под угрозой пыток эпилятором. А вот с футболкой можешь попытать счастья.

Сомнительное счастье, если прикинуть размерчик. Я поморщился, но неохотно сел.

– Забей. Футболка почти сухая.

– Ну, смотри.

Отем подошел вплотную и неожиданно снял с меня очки. Пока я щурился, пытаясь привыкнуть к расплывчатой картинке, он глядел на мои мучения едва ли не с умилением. Ну, или с чем-то вроде этого. Эмоции для меня – тёмный-претёмный лес.

– В очках ты смотришь так пристально, будто ждешь некой жуткой гадости…

– А без очков я как упоротый крот, так что лучше гадость. С солью и перцем, и побольше, – попросил я ехидно.

– Вредина.

Я на это мог только плечами пожать и прикрыть глаза. Нельзя так смотреть на людей, как он на меня смотрит, потому что… не знаю; просто нельзя.

Было мало уже одним взглядом размазать меня по покрывалу – Отем медленно пригладил ладонями мои волосы, мокрые и даже сейчас лезущие в глаза; потом провел по спине, словно думал прикосновением высушить влажную ткань. Высохнет по любому быстрее: у меня резко подскочила температура, и это не простуда так шустро атаковала, а он касался губами щек, висков, сомкнутых век…

– Ты такой красивый, Макс. И даже не спорь, – шепчет. С интонацией из тёмного-претёмного леса.

– Перестань, – прошу вмиг охрипшим голосом. – Ну перестань же.

– Почему? – ласково интересуется. Я вздрагиваю; заставляю себя открыть глаза и не отводить взгляд. Чувствую, что покраснел… Веду себя как девчонка какая-нибудь, ну.

– Душу вынимаешь.

Ну, или что-то вроде того. Не знаю, как еще это охарактеризовать; внутренности стали сплошным полотенцем, из которого старательно выжимают воду, скручивая многострадальную тряпку в тугой жгут. И петлей мне его на шею.

– Именно, – Отем как-то странно усмехнулся, а потом снова склонился надо мной, чтобы поцеловать. Нет, чтобы наконец-то поцеловать. Одной рукой я обнял его за талию, другой запутался в мокрых, липнущих к ладони волосах. Мне было плевать, что он – парень; плевать, что знакомы несколько дней; что железка в его губе сделала больно, стоило мне углубить поцелуй. И даже на то, что этого могло и не быть на самом деле, мне тоже было как-то плевать.

Отем потянул за край моей футболки, я без раздумий позволил ее с меня снять. Я вообще если сейчас и думал, то нижним мозгом.

Впрочем, когда кожи коснулось что-то холодное и острое, верхний мозг решил о себе напомнить.

– Жень, что… что ты делаешь? – я уставился на него с недоверием. Не могло же всё быть так, как я думаю.

– Ты же сам сказал, – отозвался он спокойно. – Душу вынимаю.

Кожу под правым нижним ребром полоснуло болью. Но в висках заболело ещё сильнее.

Интерлюдия 3

Себастьян не помнил, когда искренне улыбался в последний раз. Все больше гримасничал, изображая приступ зубной боли. Но сейчас, спешившись и оглядев место, в которое прибыл, он буквально согнулся пополам от хохота. Полуразвалившаяся забегаловка на подъезде к Честеру, именовалась просто – «Селезень». Над входом покачивалась мерно поскрипывающая вывеска, изображающая соответствующую птицу и это более чем незамысловатое название. Причиной для смеха, впрочем, было не это. Причины для смеха, честно говоря, вообще не было. Воспоминания об их так называемой работе в «Белом лебеде» не годились для шуток.

И всё-таки, Себастьяна пробрал смех при взгляде на грубую вывеску; он сравнивал ее с изображением лебедя, прихотливо выгибающего длинную шею, и все никак не мог успокоиться. Добавляло веселья и сравнение «Лебедя» с этим… сараем.

Себастьян терпеть не мог Лондон, однако Лондон избаловал его своими дурно пахнущими красотами. Сильно избаловал.

– Эй, парень! Давай, иди сюда!

Худосочный белобрысый мальчишка, напоминавший Себастьяну его самого, нерешительно приблизился – опасаясь, должно быть, хохочущего без видимой причины господина. Когда в чумазую ручонку упал шиллинг, мальчик тут же успокоился и поспешил забрать у Себастьяна поводья.

– И смотри, чтобы конь все еще был в конюшне, когда я вернусь, – добавил он вслед, прекрасно зная, что уверенным в сохранности лошади быть нельзя.

Хозяин, едва Себастьян переступил порог, вылетел навстречу, словно пробка из бутылки.

– Пожалуйте, господин! Ваша мадам уже заждалась! Там, наверху… направо пройдите… Комнат-то у нас всего ничего, вам, господин, в крайнюю…

Отмахнувшись от него, Себастьян спешно поднялся по лестнице, досадуя на скрип ступенек. Отем наверняка сейчас отвернулась от окна, чтобы с гадкой усмешкой покоситься в сторону двери.

Дверь, к слову, тоже предательски заскрипела. Отем никак не отреагировала на его появление: она стояла вполоборота к нему, держась за край ставней рукой, затянутой в неизменную черную перчатку. Скудная обстановка комнатки придавала облику девушки аристократизма; вся ее поза была преисполнена театральности. Помнится, в Королевском театре они тоже часто бывали… иногда даже без цели кого-то ограбить.

Отем стояла, не шелохнувшись и не глядя на него. Себастьян прикрыл дверь и сцепил за спиной подрагивающие руки, чтобы они его не выдавали. Путь из поместья в город был не слишком долгим, однако времени хватило, чтобы всё обдумать и сделать выводы. Сейчас, глядя на самозваную Мадлен Паркер, Себастьян с тоской подумал, что это чертовски напоминает их первую встречу, когда не было ни Мадлен, коверкающей английские слова, ни дорогого платья, ни туго стянутых волос. Когда они оба выглядели кое-как облагороженными оборванцами.

Заранее заготовленные слова никак не хотели складываться в связную речь. Себастьян не был беспринципен настолько, чтобы без зазрения совести причинить человеку боль, не получая оттого никакой выгоды.

«Она должна уйти, – внушал он себе, не переставая, – я же должен сделать так, чтобы она не вернулась. Для нее это в итоге будет хорошо; для меня… для меня – правильно».

– Полагаю, мне следует тебя поздравить? – безразличным тоном спросила Отем, оборачиваясь. – Пришлось объехать половину графства, чтобы тебя разыскать, но это оказалось не слишком-то сложно. Везде судачат о блудном сыночке виконта Максвелла, который вернулся в отчий дом и спешно женился на богатой наследнице, предназначавшейся в жены его брату-недоумку. Надо же, чего только не выдумают эти провинциальные кумушки, передавая услышанную от слуг сплетню в десятые руки…

Себастьян сжал сцепленные пальцы с такой силой, что, казалось, выдернет их из суставов.

– Сплетни бывают правдивы, дорогая, – снисходительно улыбнувшись, начал он. – Возможно, стоило прислушаться к сплетням, а также к голосу разума… впрочем, о чем я?

– Голос разума твердит мне, что вы – лицемерный ублюдок, виконт Максвелл! – Отем сжала и без того тонкие губы.

– Твой разум тебя не подвел. Но я еще не виконт. Пока нет.

– С каких это пор ты, Макс, стал терпелив? Удушил бы уже своего старика бечевкой, которой обматываешь карандаши, – предложила она в ответ на это. – Скажешь соседям, что его сгубило искусство.

– Какая изысканная грубость! Ты растешь в моих глазах.

Себастьян прикусил щеку изнутри. Ему чертовски противно было то, что он говорил ей, и то, что собирался сказать… и, в общем-то, он сам себе был противен. Однако это представление нашло свой отклик: красивые желтые глаза Отем сузились, а лицо под слоем пудры наверняка пошло некрасивыми пятнами – рыжие в большинстве своем не умели мило краснеть.

– А ты в моих глазах упал так, что ниже уже некуда.

– Прискорбно, – сокрушенно покачал головой Себастьян. – А Блэк в курсе, куда и зачем ты поехала?

– Не твое дело! – взвилась она.

– Значит, ты сбежала от своего обожаемого Генри. Прихватив кое-какой реквизит, как я вижу.

Под реквизитом он подразумевал, прежде всего, платье. Обычно все платья Отем перепродавались после парочки удачных вечеров, но это, из жесткой темно-зеленой тафты… оно определенно было на ней в первое посещение «Белого лебедя». Судя по состоянию, ни разу не надетое с тех пор. «Непривычная сентиментальность», – подумалось Себастьяну с тоскливой нежностью.

Отем сколько угодно могла мечтать о высоком происхождении, но не переносила на дух платья и «все эти женские глупости». Тем более странным был выбор наряда. И, конечно, символичным: как начали, так закончить. Только в этот раз Себастьяну определенно грозила борьба не со шнуровкой корсажа.

– Мне вправду следовало внять голосу разума и оставаться с Блэком. Но… я…

– Что? Думала, меня здесь силой удерживают? – он завершил вопрос некой пародией на презрительное фырканье. Если бы Отем Смит не была такой, какой была – и в грош не оценила бы его браваду.

– А что, не так? – она скопировала его обличительный тон. – Как говорится, золото – сила. Сколько барон Холстед отвалил приданого за своей племенной кобылой? – кому, как не ему было знать, что Отем очень ревнива.

– Достаточно, чтобы ваш гадюшник показался кошмарным сном, – огрызнулся Себастьян. – Чем работать на Блэка, лучше парочкой наследников возместить Холстеду убытки.

– Кто бы мог подумать, что ты окажешься таким подонком, Макс. Кто бы мог…

Хоть она и кривила в отвращении лицо, но все еще не верила ему, проявляя обычное свое упрямство.

– Что плохого в том, что я занял свое место?

– Ты, помнится, говорил, что без меня это не имеет смысла.

– Не будь такой наивной, милая, – мрачно усмехнулся Себастьян. – Я мог еще и не такое сказать. Вроде бы воровка и первоклассная лгунья… а веришь каждому дурацкому слову. Это даже в чём-то мило. Должно быть, я действительно был первым… после Генри.

Доведенная до белого каления девушка, едва не запутавшись в собственных юбках, метнулась к нему. Он лишь вскинул брови, глядя на худую, подрагивающую руку с зажатым в ней ножом. Привычка Отем хвататься за нож была ему хорошо известна. Не швыряние посуды, не истерики – поножовщина. Ни один идиот, кроме него, не мог полюбить это дикое существо. Впрочем, он же и сделал из этого существа почти что леди – то была задача не для идиота.

– Была бы я мужчиной – вызвала бы тебя на дуэль, – прошипела она. А потом сделала то, чего он не ожидал – опустила нож и поцеловала; тоже не слишком-то по-женски, но после Лотты, изображающей в таких случаях жертвенного ягненка… Как будто он снова оказался в Лондоне жарким летним днем, но откуда-то получил глоток свежего воздуха.

«Я не смогу сказать ей это! – панически подумал Себастьян. – Просто не смогу!»

Без воздуха, как и без денег, – никак не обойтись. А вот без наглой рыжей девицы – уж как-нибудь. Да и она не была тупоголовой торговкой лентами или дешевой драматической актрисой. Переживёт.

– Все это очень мило, Отем, дорогая, – он улыбнулся, приобняв ее за талию, – но ты выбрала не слишком-то удачное время, чтобы приехать. Сама должна понимать… молодая жена; лорд Холстед жаждет внука. На любовницу не будет ни времени, ни сил.

Отем, судя по всему, была шокирована. Шокирована и взбешена.

«Теперь она меня ненавидит», – эта мысль отдалась ноющей болью в грудине.

– Гори в аду, ублюдок.

Теперь болело под ребрами, только гораздо сильнее. Не стоило забывать про оружие в руке возлюбленной: убивать ей было не впервой. Он хрипло вскрикнул, пытаясь сомкнуть слабеющие пальцы на запястье Отем. Та с равнодушным лицом извлекла нож из раны и толкнула Себастьяна на грубо сколоченную кровать – видимо, чтобы не привлечь ненужного внимания шумом падающего тела.

– Прощай, Макс… – неживым голосом пробормотала Отем, склонившись над ним, – о, то есть, adieu, Sébastien.

Обтерев клинок о безнадежно испорченные перчатки, она откуда-то достала новую пару. Приведя себя в относительный порядок, Отем бросила на него последний тоскливый взгляд и, закусив подрагивающую губу, вышла в коридор.

– Уже уходите? – это был услужливый хозяин.

– Да! – ответил картавый и звонкий голос. Не Отем – Мадлен. – Я бы попросила вас… не беспокоить месье Паркера какое-то время, – она наверняка сопроводила свои слова определенного рода аргументом. У Себастьяна не было сил проверить, на месте ли его кошелек.

– О, конечно, он может не беспокоиться!..

Себастьян чувствовал, как с каждым хрипящим вдохом-выдохом, с каждым содроганием из него хлещет кровь, липким теплом пропитывающая стеганое одеяло. Удар наверняка был нанесен с расчетом, что жертва не умрет сразу… Однако самым ужасным была не боль и не страх смерти, нет. Гложущее осознание ошибки, глупой и непоправимой.

Себастьян ненавидел ошибаться. Он бы отдал сейчас что угодно, лишь бы переиграть эту партию.

Эпилог, или что-то вроде того

– Не ждал, Макс, – задумчиво сказал Валентин. – Не ждал.

– Меня не ждали? – уточнил я голосом девочки-цветочка. – Простите, я больше так не буду!

– Прекрати паясничать. Ты всё прекрасно понимаешь.

Если бы я всё прекрасно понимал, меня бы здесь не стояло. Затем и пришел, чтобы разобраться до конца во всем этом.

– Я ничего и не сделал, – пожимаю плечами. – Просто сообразил, в чем его ошибка. Ну, помимо того, что невозможно всё время поступать правильно.

– Никогда бы не подумал, что ты поймешь так скоро. Как и для Себастьяна, чувства для тебя мало значат в сравнении с мыслью.

– У меня не появился внезапно богатый внутренний мир, просто… когда речь заходит о чувствах, я попадаю впросак. А это мне не слишком-то по душе, так что стоит пересмотреть приоритеты, что ли. Я…

– Ненавидишь чего-то не понимать. Я помню, – кивнул Валентин. Встав из-за стола, он прошел к окну и с негромким шелестом раздвинул занавески. Недовольно зажмуриваюсь: все выходные шел дождь, а сегодня светило неожиданно яркое солнце, пересыхающие лужи, теплый ветер. Расширение в Хроме показывало двадцать градусов, когда я уходил с работы.

– Знаешь, у мироздания было куда меньше работы лет этак двести тысяч назад… с первыми представителями человечества не возникало таких проблем, как неуспокоившиеся души, – сев рядом со мной на кушетку, Валентин сотворил из воздуха дорогой на вид ежедневник и капиллярной ручкой прямо на титульном листе начертил прямую линию. – Механизм примитивный, работающий по принципу идентичности: душу, – на линии возник кружок, – в момент смерти вышибает из тела и случайным образом зашвыривает в одно из подходящих временных пространств, – сие действо было проиллюстрировано пунктирной стрелкой, идущей слева направо, к кружку, заключенному в квадратик. – Только чур, как сказал твой новый дружок, налево не ходить.

Я усмехнулся при мысли о «новом дружке».

– И для чего всё это происходит?

– А черт его знает, – легкомысленно отозвался Валентин. Я обалдел от такой подставы, а он со смешком добавил: – Ладно, ладно. По идее, душа становится «квартирантом» личности, схожей с ним внешностью и характером; типовой проект, так сказать. Они оба вроде как должны взглянуть на себя со стороны и понять, что не так. Увы, в самой системе есть крупный изъян. Как думаешь, какой?

Подумав, я с сомнением выдал:

– Они думают одинаково. Какой уж тут взгляд со стороны.

– Да, вроде того. Наступают на одни и те же грабли.

– Но не всегда же, – возразил я. – Вон, Себастьян – интриган первостатейный. А я прост, как пять рублей. Мы, конечно, во многом похоже, но я – не он. Только если версия 2.0.

– Тебе повезло, что ты – не он, – назидательно проговорил Валентин. – Иначе век бы куковали с ним бок о бок… Так в чем, по-твоему, ошибка Себастьяна?

– Он попытался пойти по легкому пути.

– Интересно… И почему же ты так решил?

– Да нипочему, – развожу руками почти раздраженно. – Просто вся эта ситуация с его подружкой… Это было глупо. Я бы никогда так не поступил.

– Не поступил или не поступишь? – с намёком интересуется. – Будешь любить и кормить вовремя?

– Назовите хоть одну причину, по которой я не могу этого сделать, – потребовал я почти вызывающе.

– Твой отец не одобрит.

– Я же не спрашиваю у него, почему Вика родилась раньше, чем умерла мама.

– Сестра?

– Вам самому-то не смешно?

– Друзья?

– Это их проблемы, – отрезал я. Снисходительно рассмеявшись, Валентин покачал головой.

– Твое сознание теперь принадлежит только тебе, Макс. Но жизнь легче не станет; даже наоборот… с твоим-то характером. Не подумал бы, что у тебя вообще есть характер.

– Просто удивительно, как семь дней психотропных видений меняют человека, – с умным видом кивнул я, подымая над собой руку с пустой чашкой. Попробовал бы повесить ее в воздухе… вот только четко осознавал, что всё происходит наяву, а потому не рискнул бить чужую посуду. – Пожалуй, демиурги были правы, и семь – это правда прикольно. Двадцать один день я бы попросту не осилил.

– И все-таки, Макс… Возможно, не стоило принимать ваши отношения с этим парнем как волю судьбы?

Какое ему, собственно дело до того, что я по-дурацки влюбился в парня, который на полставки был любовницей Себастьяна? Хотя, любого врача-психиатра такая история не оставит равнодушным… Даже невзаправдашнего.

– Стоило или не стоило – это мне решать. Разве вы не хотели, чтобы я принимал решения?

Валентин покосился на меня как-то жалостливо, как тогда, после моей речи об электронных триггерах. Потом встал и, пройдя обратно к столу, нажал кнопку громкой связи на телефоне.

– Алла, Соколовского можно вычеркивать. Он у нас больше не появится.

– Неужто в здравом уме? – простодушно уточнила Алла. Ей, судя по всему, было по барабану то, что я все еще здесь и могу ее слышать.

– Ну, как тебе сказать… – он поглядел на меня с сомнением. – Я сделал всё, что мог.

Хмыкнув, я тоже поднялся с места и закинул на плечо ремень сумки. Меня явственно так выпроваживают, да и кроме того… внизу уже наверняка ждет Отем. Идёт ему всё-таки это имя, хоть и вызывает не самые приятные ассоциации.

Перед тем, как заархивировать в голове с пометкой «дурной сон» весь этот бред, я пришёл к выводу, что Себастьян был придурком. Почему бы хорошему не быть правильным?