Марсиане (сборник) [Николай Михайлович Коняев] (fb2) читать постранично, страница - 5

Пыталовы и не замечали, даже более того, как бы сторонились кропотливого отцовского бытия.

Обижало это Петра Алексеевича. И, должно быть, от обиды и прозвал он своих первенцев марсианами.

— Эй, вы! — командовал он. — Марсиане! Огород, что? Поливать не будете? Не у себя небось живете, не на Марсе! Здесь, в поселке, без труда ничего не вырастет, даже рыбка из пруда не вылезет!

Долго он, распаляясь, кричал так, не замечая, что уже давно таскают первенцы тяжелыми ведрами воду из колонки на огород. Сыновья никогда не спорили с отцом, сразу принимались за дело, едва он подавал команду. Но эта послушность еще сильнее раздражала Петра Алексеевича. И в ней виделась ему отчужденность сыновей не только от него, их отца, но вообще от всех домашних забот, от сверстников своих, от всей поселковой жизни.

Послушно подчинялись близнецы отцовской команде, но бездумно, и едва только заканчивали работу, как снова лезли на чердак, забирались в приделанную к крыше наподобие мансарды зиловскую кабину.

Часами могли близнецы сидеть здесь, хотя летом кабина была раскалена, а зимой промерзала насквозь.

Сидели в кабине плечом к плечу, вглядываясь куда–то поверх зелени поселковых садов, поверх тонущих в осенней грязи переулочков, поверх засыпанных снегом полей.

— Эх, мать их за ногу! — матерился тогда Петр Алексеевич. — На марсиан ведь тренируются, сукины дети!

И в сердцах, погрозив кабинке кулаком, шел он к знахарке Ильиной, с которой душевно сблизился после смерти жены. Жена Петра Алексеевича, подарив супругу марсианскую двойню, умерла вскорости после родов.

— Этого вот, — бормотал Пыталов, пытаясь рассказать Ильиной про сыновей. — Я этого, значит, чувствую, что ржа какая–то внутри завелась. От этого, понимаешь ли, баба, и пью.

— Такое бывает… — вздыхая, соглашалась с ним знахарка. — Это во всех людях, что с машинами работают, во всех ржавчина заводится. Нутро ржавеет, а оттого и болезни разные, и тоска.

— Вот–вот! — кивал Пыталов. — Дом, понимаешь ли, старуха, полная чаша, сыны, можно сказать, здоровые, а все равно тоска, будто на Марсе живу.

И он ежился, представляя, как вернется домой и увидит нездешние глаза сыновей.

А младшие Пыталовы, и правда, не только внешностью, но и манерами, повадками своими сильно отличались от сверстников. В школе близнецы учились просто блестяще, но так нехотя, что опускались руки у педагогов. Спросит, бывает, учитель урок, и братья отвечают сразу без запинки — коротко и ясно, но потом так посмотрят своими глазищами, словно укорить хотят, что он пустым баловством занимается. И неловко тогда делалось учителю, неуютно как–то становилось на душе, неспокойно. Лезли в голову мысли, что, может, и правда, глупости все это: и уроки школьные, и здешние поселковые заботы.

Ну а подумав так, любой человек расстроится… Поэтому и серчали учителя. Не на себя, конечно, — на братьев. И тут вроде бы и двойку ставить нельзя, а пятерку — душа не лежит.

По–всякому пробовали расшевелить учителя близнецов. Но под синевато–лунными, неизвестно откуда заведшимися в этом поселке глазами, гасли самые смелые и отчаянные педагогические замыслы.

Не любили близнецов и сверстники. Таких вообще не любят, а братья к тому же и держались особняком, словно не замечая, что рядом с ними живут другие мальчишки.

Несколько раз подкарауливали мальцы братьев, но, казалось бы, и засада удалась — нападай только! — а не получалось ничего. Какой–то нездешний страх сковывал мальчишеские мускулы, и мимо, даже не заметив, какая им готовилась опасность, приходили братья.

Страх этот ощущал и Петр Алексеевич, по объяснял его накопившейся в организме ржавчиной, и все чаще и чаще наведывался к знахари — испытанным способом выводил болезнь, одолевшую его.

Однажды летом, когда близнецы работали вместе с остальными школьниками в колхозе, Пыталов, вернувшись в пустой дом, полез на чердак и забрался в кабину.

Шумели внизу сады… Только сейчас обратил внимание Петр Алексеевич, как необычно густо разрослись они за последние годы. В зеленом кипении листвы скрывались крыши. А дальше за этим зеленым морем расстилалась бесконечная даль. Золотисто переливались ржаные поля, темнел лен. Синяя полоска реки, извиваясь, бежала сквозь поля, и на берегах ее, окутанные дымкой, стояли рощи, какие–то поселочки, деревеньки…

Пыталов удивился, как далеко видно с крыши его дома, удивленно похлопал глазами, а зрение росло, ширилось, ясно различал Пыталов уже и райцентр, до которого было почти сорок километров, видел маковки церквей, полуобвалившуюся крепостную стену. Видел он и городской скверик, и ларек «Пиво–воды», возле которого всегда останавливался, когда выбирался по делам в районные организации.

Этого не могло быть, этого он не мог видеть, и, тряхнув головой, Пыталов попятился. Испугавшись, позабыл, где он, и, привстав, изо всей силы ударился о железный верх кабины.

Очнулся Петр Алексеевич на чердаке. В голове шумело. Весь пиджак был испачкан посеревшими от времени опилками.