Дети. Кругом эти невозможные надоедливые шумные капризные дети.
Конечно, раз командировка и служебная надобность можно было поехать и поездом. Но пришлось бы ждать, потом ехать неторопливо. А тут — скоростной мягкий туристический автобус. По новым законам на свободные места обязаны подсаживать попутных пассажиров. Потому что экономия времени и места. И по деньгам сразу вышло дешевле — это уже экономия компании. То есть, получается, практически всем хорошо. Кроме него.
Виктор не любил детей. Особенно чужих. Своих-то у него пока просто не было. На все слова — пора, мол, брат, пора — он отвечал обычно, что время еще есть, да и вообще по всему миру теперь детей заводят только когда перебесятся, нагуляются и обеспечат себя финансово. Вот он пока себя не обеспечил. И не нагулялся.
Водитель автобуса пытался посадить Виктора на самое заднее сиденье. В угол, в темноту и духоту. Одно, мол, свободное. И все.
— Я буду на вас жаловаться, — строго сказал Виктор.
Водитель немного побледнел и сразу сдался, освободив одно из передних мест перед большим панорамным стеклом.
Они теперь все бледнеют, когда говоришь о жалобе. Потому что время такое — деловой капитализм, как было объявлено по всем каналам. Тот, что раньше, был вовсе не деловым, а настоящим диким. Теперь такого нет. Теперь все по правилам. Все — для дела. И если жалуется гражданин, жалобу обязательно рассмотрят. И накажут того, кто виноват. Того, из-за кого жалоба.
Пристроившиеся рядом два молодых педагога, сопровождающие детей, умно разговаривали о текущей политике, изредка бросая осторожные взгляды на Виктора. Совсем еще молодые. Только-только из института, похоже. Наконец, один не выдержал:
— Так вы из самого центра к нам приезжали, да?
Виктор сурово кивнул. Разговаривать ему совсем не хотелось. С другой стороны, что еще делать целых десять часов, если дорога ровная — вот еще плюс к новой организации труда — а вокруг смотреть почти и не на что. Леса, да поля. Поля, да леса. И еще хмурое небо в панораме окна.
— Может, — вмешался осторожно второй, излишне брюнетистый, как на вкус и опыт Виктора. — Может, вы и Учителей там у себя видели?
Учителей Виктор видел.
Только тогда их еще не называли Учителями.
…
Была черная ночь. На двух машинах они пытались выбраться из города. Из совершенно пустого и от того страшного города — так тогда казалось. Хотя, ночью все города кажутся пустыми, этот казался пустым как-то особенно.
Не светилось ни одно окно. Ни один фонарь не освещал дорогу. И они крались на двух машинах, не включая фары. С Виктором посадили какую-то родственную бабку — вот и стариков он не любил, кстати. И законы новые о старости, надо отметить, очень и очень поддерживал. Но тогда еще никаких таких законов не было, а была обязанность перед всякой родней. Поэтому в его машине все заднее сиденье было завалено всяким хламом, а впереди, справа от Виктора, сидела и непрерывно что-то говорила жалким дрожащим голосом малознакомая родственная бабка.
Остановились на центральной площади, чтобы решить, какой дорогой уходить. Не на самой площади остановились, понятное дело. С краю. В черноте и тени. Прямо под зданием горисполкома.
Вышли перекурить. Кстати, теперь Виктор не курит. И вовсе не потому, что запрещено, а потому что здоровью вред от курения есть, а пользы — никакой. А любой вред здоровью работоспособного человека теперь… Ну, понятно, да?
В тишине громко и отчетливо перекликались телефонные сигналы во всех административных окнах. Кто-то упорно раз за разом перезванивал по всем номерам, то ли пытаясь доложить что-то важное и срочное, то ли помощи прося, то ли еще что. Темно было и внизу, в остекленном холле, где обычно всегда горел свет и сидел милиционер в парадной форме.
— Что же это, что же это? — непрерывно повторяла дрожащими губами нелепая родственная бабка, выглядывая из полуоткрытой двери машины.
На нее шикнули, и она забилась внутрь, плотно закрыв дверь.
— Ну, куда теперь дальше?
Крутили карту, подсвечивая фонариками. Разбирали мелкий шрифт. Решали, что по главным магистралям вряд ли удастся. Там сейчас войска, там заслоны. Да и эвакуация, если ее действительно успели провести, тоже шла именно по главным магистралям. Значит, идти надо какой-то узкой дорожкой. Как-нибудь сбоку, осторожно и чтобы не видно… Вот так, предположим, вел пальцем Виктор.
А потом поднял голову и понял, что ехать уже надо. Ехать надо очень быстро. Вот туда. Туда, без всякой карты.
Над домами, на светлом от лучей прожекторов небе шевелились… Щупальца? Хоботы? Псевдоподии какие-то? Вот так, в общем, показал Виктор, медленно и страшно шевеля пальцами перед глазами.
…
— У-у-у, — закричал слева какой-то пацан и зашевелил своими пальцами прямо перед носом Виктора.
Играет он, зараза. Пугает, паскудник.
Виктор схватил его за эти тонкие пальчики, сжал с хрустом, потом стал выворачивать, медленно и аккуратно, чтобы не нанести настоящей травмы.
— А-а-а! — теперь уже мальчишка не пугал, а испугался сам. — Больно!
— Что вы делаете? Это же ребенок! — вмешался тот из педагогов, что был посветлее на масть.
— А вот я на вас сейчас жалобу напишу, что за детьми своими не смотрите. И дети над Учителями смеются. Это как тогда? — сквозь зубы зло спросил Виктор.
И сразу стало очень тихо.
После паузы он продолжил рассказ.
…
От тех щупалец, которые шевелились выше домов, они рванули черной дорогой в противоположную сторону. И уже на выезде из города наткнулись…
— Учителя?
— Ну, наверное, они. Темно же было совсем. Но фигуры такие стояли плотные и высокие — метров десять в вышину, не меньше. И широкие такие, что двое на дороге просто не помещались. Стояли они друг за другом. Такой колонной, что ли. Или шеренгой. Кто знает, где у них лица?
Вторая машина, которая шла тогда как раз первой, резко свернула налево, пытаясь уйти проселком. На быстрое движение эти страшные огромные фигуры среагировали, двинулись с дороги в том же направлении. А Виктора как заморозило. И он на той же малой скорости, как на цыпочках, просто ехал прямо и прямо по освободившейся дороге. То ли не заметили его, то ли просто повезло…
Тех, из второй машины, он больше в жизни не встречал.
Вот так он увидел их вблизи. Этих, Учителей, ага.
И больше — ни разу. Хоть и в столице живет.
…
— А бабушка? — спросил светловолосый.
И осекся сразу, натолкнувшись на укоризненный взгляд Виктора. Действительно, какие могут быть бабушки? По новым законам — никаких.
— Ничего, — вдруг выдохнул брюнет. — Это все ничего. Все еще изменится. Говорят, они хладнокровные. Вот наступит зима… У нас тут зима — ого-го! Речки насквозь промерзают! И все тогда. И будет, как раньше. Никакого тебе делового, так его, капитализма.
— Хлопчик, — душевно так ответил Виктор. — Это ведь все и было как раз зимой. В самый-самый, чтоб ты знал, мороз. И не вчера, а уже ровно пять лет назад.
И дальше ехали они молча.
А дети больше не мешали.
Последние комментарии
14 часов 16 минут назад
14 часов 17 минут назад
19 часов 36 минут назад
23 часов 17 минут назад
23 часов 38 минут назад
1 день 33 минут назад