Бэтмен Сагайдачный [Александр Михайлович Кабанов] (fb2) читать постранично, страница - 5

преступна;

над нею пешеходные мосты

врастают в землю с птичьей высоты!

Душа моя, тебе не хватит духа:

темным-темно, и музыка — взашей,

но в этом положении вещей

есть ностальгия зрения и слуха!

* * * *

Жил да был человек настоящий,

если хочешь, о нем напиши:

он бродил с головнею горящей,

спотыкаясь в потемках души.

По стране, постранично, построчно

он бродил от тебя — до меня,

называющий родиной то, что

освещает его головня:

…ускользающий пульс краснотала,

в «Рио-Риту» влюбленный конвой.

И не то, чтоб ее не хватало —

этой родины хватит с лихвой.

Будет видео фильмы вандамить,

будет шахом и матом Корчной,

и по-прежнему — девичья память

незабудкою пахнуть ночной.

Будет биться на счастье посуда,

и на полке дремать Геродот,

Даже родина будет, покуда —

Человек с головнею бредет.

ПИСЬМО В БУТЫЛКЕ

Щебеталь моя, щепетиль,

видно, не в чудовище — корм:

ветреные девушки — в штиль,

шторы полосатые — в шторм…

Мы сидим, колени обняв,

наблюдаем гибель миров:

нет ни темноты, ни огня,

полное отсутствие дров.

Гонорея прожитых лет,

ни стихов, ни денег, ни-ни…

Помнишь, я ходил в Интернет?

Нет его. Теперь мы одни.

Вычеркнут Васильевский твой

и Подол задрипанный мой!

И еще поет, как живой,

на сидишном плэере — Цой.

Некому теперь подражать.

Некого теперь побеждать.

Значит, будем деток рожать

и Его Пришествия ждать.

Где теперь мое комильфо?

Хорошо, что нет неглиже!

Был такой прозаик — Дефо,

он писал о русской душе.

Плакал средь тропических ив,

островное трахая чмо.

Вот и я, бутылку допив,

отправляю это письмо.

* * * *

Бахыту

Над Марсовым полем — звезды керосиновый свет,

защитная охра, потертый вишневый вельвет.

Идешь и не плачешь, не плачешь, не плачешь, не пла…

…из холода, солода и привозного тепла.

Еще Инженерного — дынный не виден фасад,

и жизнь одинока, и это она — наугад

меня выбирала, копаясь в кошачьем мешке,

без всяческих выгод, не зная об этом стишке.

Когтистая музыка, книжное перевранье,

попробуйте, твари, отклеить меня от нее!

Попробуйте звукопись, летопись, львиные рвы,

салат Эрмитажа, селедочный отблеск Невы!

Нас может быть трое на Марсовом поле: пастух,

и мячик футбольный, в кустах испускающий дух.

Забытый, забитый — в чужие ворота, и тот,

который звезду над воинственным полем пасет.

Петром привезенный, с Кенжеевым накоротке,

пастух-африканец, сжимающий пряник в руке.

На Марсовом поле — трофейный горчит шоколад,

и смерть — одинока, и это она — наугад,

ко мне прикоснулась, и больше не тронула, нет.

А лишь погасила звезды керосиновый свет.

* * * *

Открывая амбарную книгу зимы,

снег заносит в нее скрупулезно:

ржавый плуг, потемневшие в холках — холмы,

и тебя, моя радость, по-слезно…

…пьяный в доску забор, от ворот поворот,

баню с видом на крымское утро.

Снег заносит: мычащий, не кормленый скот,

наше счастье и прочую утварь.

И на зов счетовода летят из углов —

топоры, плоскогубцы и клещи…

Снег заносит: кацапов, жидов и хохлов —

и другие не хитрые вещи.

Снег заносит, уснувшее в норах зверье,

след посланца с недоброю вестью.

И от вечного холода сердце мое

покрывается воском и шерстью.

Одинаковым почерком занесены

монастырь и нечистая сила,

будто все — не умрут, будто все — спасены,

а проснешься — исчезнут чернила.

* * * *

Напой мне, Родина, дамасскими губами

в овраге темно-синем о стрижах.

Как сбиты в кровь слова! Как срезаны мы с вами —

за истину в предложных падежах!

Что истина, когда — не признавая торга,

скрывала от меня и от тебя

слезинки вдохновенья и восторга

спецназовская маска бытия.

Оставь меня в саду на берегу колодца,

за пазухой Господней, в лебеде…

Где жжется рукопись, где яростно живется

на Хлебникове и воде.

* * * *

Облака под землей — это корни кустов и деревьев:

кучевые — акация, перистые — алыча,

грозовые — терновник, в котором Григорий Отрепьев,

и от слез у него путеводная меркнет свеча.

Облака под землей — это к ним возвращаются люди,

возвращается дождь и пустынны глазницы его.

Спят медведки в берлогах своих,

спят личинки в разбитой посуде,

засыпает Господь, больше нет у меня ничего…

Пусть сермяжная смерть — отгрызает свою пуповину,

пахнет паленой водкой рассохшийся палеолит.

Мой ночной мотылек пролетает сквозь синюю глину,

сквозь горящую нефть и, нетронутый, дальше летит!

Не глазей на меня, перламутровый череп сатира,

не зови за собой искупаться в парной чернозем.

Облака под землей — это горькие корни аира…

…и