Тутмос [Вера Евгеньевна Василевская] (fb2) читать постранично, страница - 3

зубах песок. Рана в плечо, полученная незадолго перед этим в стычке с ханаанеями, открылась и начала гноиться, и тёплый гной, смешанный с кровью, стекал по руке. Рамери, вернейший из верных, перевязывал рану фараона кусками полотна, оторванными от собственной набедренной повязки. Ночью дул нестерпимо холодный ветер, днём немилосердно палило солнце, язык распухал во рту и мешал говорить, приходилось отдавать редкие приказания знаками. Когда военачальнику Себек-хотепу удалось прорвать кольцо врагов и пробиться к ущелью, из всех спутников фараона в живых осталось только четверо. Но правитель Кидши всё-таки стал добычей фараона, его голова вознеслась на высоком шесте над полуразрушенной стеной города, а в руках победителя остались все его жёны и сыновья, в том числе и малолетний наследник престола, который был увезён в Кемет и впоследствии стал одним из вернейших царских телохранителей. Обычная судьба пленных ханаанских царевичей, таких, как Араттарна, сын Харатту, и многих других. Фараон удивился, что ещё помнит это имя, ведь всем пленникам в Кемет давали новые имена, и Араттарне тоже дали другое — Рамери. Этот Рамери стал!.. Невольно взор Тутмоса обратился к тому месту, где обычно стоял Рамери, начальник царских телохранителей. Он был красив и силён, этот Рамери, гораздо красивее фараона. Высокий ростом, широкоплечий, прекрасно сложенный, он невольно привлекал взоры женщин, в том числе и царских. Кожа у него была смуглая, как у всех хурритов^[9], но черты лица благородные, выдававшие царское происхождение. Тутмос не мог не признаться, что иногда завидовал внешности Рамери, небольшой рост и грубоватые черты лица нередко доставляли ему неприятности. А ханаанский царевич был красив и грациозен, как молодой лев, его мускулы так и перекатывались под гладкой кожей, глаза смотрели прямо и спокойно из-под густых чёрных бровей. Они были почти ровесниками, Рамери ненамного старше. Но место Рамери давно уже было занято другим, совсем другим человеком…

— У тебя сильно бьётся сердце, мой божественный господин.

— Это прошлое стучит в моём сердце, Небси.

Прошлое… Разве миновала его пора, разве будущего нет? Достаточно одного усилия, лёгкого напряжения воли — и память перенесёт его в те дни, когда земля дрожала под колёсами его колесниц. Он ясно видит военный лагерь, свой царский шатёр, коней, воинов, изорванную в клочья обувь, капли крови на белом полотне, рыжеватый песок пустыни, назойливо синий цвет неба. Он видит лица врагов, искажённые ненавистью или страхом, видит отрубленные головы, глядящие на него страдающими мёртвыми глазами, женщин, заламывающих в отчаянии руки, убитых стариков. Перед взором Тутмоса проплывают обугленные пожарами стены городов, сорванные с петель ворота, каналы, в которых воде тесно от разбухших трупов. Вот горит багровое закатное солнце, освещая долину, в которой нет ни единого камня, не обагрённого кровью. Вот сломанный наконечник копья, вонзившийся в конский глаз, вот меч, вошедший по самую рукоятку в человеческую грудь, вот чьи-то пальцы, отрубленные вместе с мечом, вот боевой топор, наискось врубленный в чью-то спину, вот труп, пригвождённый ударом копья к стволу дерева. Вот мёртвый человек, вцепившийся зубами в землю, вот ещё один, другой, третий, бесчисленное множество утративших навсегда способность дышать, смотреть, слышать. Вот боевая колесница, которую несут по равнине обезумевшие кони, мёртвая рука возницы, запутавшаяся в поводьях, не в силах сдержать их. Вот упоительная прохлада ночи, полная глухих стонов и проклятий, вот благодатный покой походного ложа, светильник, горящий у входа в шатёр, вот он сам, фараон Тутмос III, ещё молодой, сильный воин. Вот он распростёрт на земле, лежит, раскинув руки. Ранен? Нет, счастлив — он победил, он упоен победой. Могучая грудь дышит освобождение, бег крови в жилах подобен бегу Хапи во время разлива, стремителен и порывист. И в небе, как в зеркале, видит он своё лицо — счастливое. Маленькая газель тоже глядится в зеркало, которое фараон всё ещё держит в опущенной руке. Небси пришла, чтобы взять зеркало, но оставила его и осталась в нём — краешком спущенного с плеча одеяния, гибкой точёной ступней. Она ласкается к повелителю, жмётся щекой к драгоценному небти^[10], щекочет шею ароматным дыханием. Вот она вся во власти фараона, она и её царство, богатая золотом и слоновой костью страна Куш. И ещё десятки царств под ногами Тутмоса составляют подножие трона его. Бесчисленные царьки, подобные Сабди-Шебе, Харатту, Субардатте, Аштаре, Лабайе и многим другим, без числа, давно уже покорены и повержены в пыль, глотают пыль, питаются пылью и становятся ею. Правда, были и такие, как Араттарна, преданные и всё же непокорные, тоже пыль, но только золотая. Тутмос видит себя пересыпающим песок, жёлто-серое пространство песка вокруг него неизмеримо, но ближе к горизонту, к гаснущему солнцу, песок становится рыжеватым, затем красным. Живительная зелень